«Каган русов»

Каган русов (fb2) - Каган русов (Рождение империи - 5) 2002K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Владимирович Шведов

Сергей Шведов Рождение империи. Каган русов

Часть первая Сын Сокола

Глава 1 Патрикий Аристарх

С каждым днем путь на женскую половину императорского дворца становился для патрикия Аристарха все более утомительным. Сказывались, видимо, годы. Сыну гана Кончака уже перевалило за пятьдесят. Почтенный возраст для любовника, что там ни говори. К сожалению, пылкая императрица Зоя, прозванная придворными льстецами «Огнеокой», никак не хотела брать в расчет того, что прожитые годы не делают мужчину моложе и резвее. Да и сама императрица не становилась с течением дней краше, а ее тело, располневшее к сорока годам, уже не столь радовало мужской взгляд, как это было десять лет тому назад.

Аристарх перебрался в Константинополь уже довольно давно. Переезд был вынужденным. Язычники князя Олега, прибравшие к рукам Матарху и всю Тмутаракань, косо посматривали на христиан, а Аристарха они и вовсе считали лазутчиком то ли Византии, то ли Хазарии. Что отчасти было верно. Сын гана Кончака имел влиятельных родственников и в Итиле, и в Константинополе и не собирался порывать с ними связи в угоду залетным варягам. И уж тем более не собирался отрекаться от Христа ради деревянных идолов. Аристарх не был фанатиком веры, но, будучи разумным человеком, очень хорошо понимал, что время славянских богов прошло. И никакие усилия их волхвов не способны остановить распространение христианской религии, охватившей ныне едва ли не всю Ойкумену. К сожалению, разумных людей в этом мире гораздо меньше, чем хотелось бы. А потому, дабы не искушать судьбу и не рисковать здоровьем, Аристарх решил уехать на родину своей бабки, благо ромейские родственники встретили богатого тмутараканского боярина с распростертыми объятиями. Сын гана Кончака воспользовался удачно сложившимися обстоятельствами в полной мере, а участие в дворцовом перевороте, закончившемся смертью императора Александра и возвышением адмирала Романа Лакопина, махом взлетевшего на императорский трон, сделало его одним из самых влиятельных людей Константинополя. О смерти Александра, непутевого брата Льва Философа, Аристарх не жалел. Вздорный был человек. Пьяница и мот, едва не разоривший казну империи. Рядом с ним Роман Лакопин казался вместилищем всех достоинств. Увы, власть развращает человека, а уж императорская власть – тем более. В последнее время император все более косо посматривал в сторону бойкого тмутараканца. О сыновьях и соправителях императора, Христофоре, Стефане, Константине, и говорить не приходилось. Эти просто завидовали богатству патрикия Аристарха. В свое время Роман Лакопин сильно удивил константинопольцев, возведя на трон трех своих сыновей, а четвертого, Феофилакта, сделав патриархом. Если добавить к этим новоявленным властителям еще и сына Зои Огнеокой Константина, то количество императоров на троне превосходило все разумные пределы. Не говоря уже о том, что законные права на власть в ромейской империи имел только сын Льва Философа, числившийся в этом списке только пятым, а все остальные были просто самозванцами. Надо полагать, Роман Лакопин уже пожалел, что столь опрометчиво возвысил своих сыновей, во всяком случае Аристарх был почти уверен, что великолепная троица еще доставит своему папаше массу хлопот.

Евнух Феодосий, верный пес Зои, встретил патрикия в условленном месте и окольными путями проводил в палаты императрицы. У Аристарха были все основания полагать, что именно этот юркий человечек, коего и мужчиной назвать можно было лишь с известной долей условности, донес на него либо императору, либо одному из его сыновей. Не то чтобы Роман Лакопин прежде свято верил в добродетель своей супруги, но дворцовые сплетни ему явно не понравились, и он в любую минуту готов был пресечь их самым решительным образом, отправив на плаху патрикия, вся вина которого была только в том, что он поглянулся похотливой Зое.

Императрица уже приготовилась к встрече. Занавес, прикрывающий ее роскошное позолоченное ложе, был отдернут и тело Огнеокой распутницы открылось взорам Аристарха и Феодосия во всей своей вызывающей наготе. Впрочем, вошедшие на вызов не откликнулись. Феодосий - по известной всем скорбной причине, а Аристарх был слишком озабочен свалившимися на его голову неприятностями, чтобы сразу пасть в объятия алчущей любви Зои.

Императрица жестом выпроводила евнуха из спальни и с любопытством уставилась на любовника. Если в этой женщине и осталось что-то от прежней Зои, в которую Аристарх влюбился десять лет назад, так это огромные карие глаза. Они по-прежнему были прекрасны. Все остальное, увы, подувяло с течением времени. Патрикий, утомленный годами и заботами, уже собирался посоветовать императрице, найти более молодого и прыткого любовника, но вовремя сообразил, что Зоя в его советах не нуждается. Аристарх отнюдь не был единственным мужчиной, делившим это позолоченное ложе с венценосной распутницей. И речь, разумеется, шла не о императоре Романе. В дворцовой гвардии хватало услужливых молодцов.

- Нам придется расстаться, - сказал Аристарх, присаживаясь на край ложа.

- Почему? – обиженно поджала губы Зоя.

- Император уже выразил публично свое неудовольствие, - вздохнул патрикий. – Мне бы не хотелось закончить свои дни на плахе. К тому же гнев Романа может пасть и на тебя, и на твоего сына. Стоит ли так рисковать?

- Я подняла это ничтожество к вершинам власти! – почти выкрикнула Зоя, и встревоженный Аристарх невольно покосился на двери. Вокруг было слишком много ушей, чтобы пускаться в откровенность. Чего доброго воркующих голубков заподозрят в заговоре против императора. Дабы успокоить не к месту разъярившуюся Зою, Аристарх вынужден был прибегнуть к ласкам и исполнить свой долг патрикия перед жаждущей утех императрицей. Это потребовало от него многих усилий, но Зое он, кажется, угодил.

- А ты все-таки стареешь, Аристарх, - задумчиво произнесла удовлетворенная императрица.

- Я опечален, что ты это, наконец, заметила, Огнеокая, - криво усмехнулся патрикий. – Зато ты хорошеешь с каждым днем.

- Ты собираешься покинуть Константинополь?

- Да, - подтвердил Аристарх. – Я решил перебраться на Русь. В Киев.

- Русы – это те самые люди, которые дважды угрожали Константинополю?

- Да, Огнеокая.

- И ты не боишься варваров? – удивилась Зоя. – Ведь там по-прежнему правит этот страшный человек.

- Князь Олег давно уже мертв, Огнеокая, - поправил императрицу патрикий. – Нынешнего киевского князя зовут Ингером.

- И что с того? – повела плечом Зоя.

- У него нет законного наследника. Самое время предложить ему знатную невесту.

- Надеюсь, не меня? – пошутила Огнеокая.

- Речь идет о моей племяннице, - уточнил существенное Аристарх, - внучке болгарского царя Симеона.

- Да какое мне дело до всех этих варваров! – рассердилась Зоя.

- Мне нужна поддержка императора, - вздохнул патрикий. – Царь Симеон упрямый человек, далеко не всегда действующий во благо Византии и христианской церкви.

- Хорошо, - уступила Зоя. – Я поговорю с Романом. А тебе, патрикий, пора уже вспомнить, зачем ты возлег на мое ложе.

Аристарх покинул покои императрицы только на рассвете, от души порадовавшись тому обстоятельству, что этот ночной визит к Зое Огнеокой будет, пожалуй, последним в его жизни. Он никогда бы не стал так рисковать, если бы не насущная необходимость. Его тщательно продуманный план мог рухнуть в одночасье из-за упрямства старого Симеона, который чего доброго воспротивился бы браку внучки с язычником. Однако такому свату как император Роман Симеон вряд ли откажет. И даже не потому что царь Болгарии души не чает в императоре Византии, а просто просьба Романа заставит примолкнуть чрезмерно усердных христиан в его окружении. Эти глупые фанатики однажды уже крупно насолили патрикию Аристарху, ибо по их наущению старый Симеон лишил своего сына Михаила Баяна права наследования и заточил его в монастырь. Баян был женат на сестре Аристарха, и это его дочку Елену патрикий прочил теперь за князя Ингера Рерика, дабы усилить влияние Византии в варварских землях. Конечно, со столь разумным предложением следовало бы обратиться в первую очередь к патриарху, но Феофилакт слишком робок, чтобы решиться на такой шаг без одобрения своего отца Романа Лакопина.

После бурно проведенной ночи Аристарх направил свои стопы к дому магистра Григориуса. Григориус доводился братом жене патрикия, рано ушедшей из жизни, и принимал самое живейшее участия во всех политических и коммерческих предприятиях своего зятя. Перед входом в роскошный дворец родственника Аристарх задержался, залюбовавшись на огромную статую быка. Бык был сделан из меди, в его боку находилась небольшая дверца, через которую в нутро зверя проталкивали преступника, не угодившего императору. После чего под медной статуей разжигали костер. Этот вид казни обычно приводил в неистовство константинопольских простолюдинов, которые своими воплями заглушали стоны жертвы. Аристарху вдруг пришло в голову, что у него, пожалуй, есть шанс закончить свои дни в чреве рогатого монстра, если он не успеет скрыться раньше, чем гнев императора дойдет до точки кипения. От таких мыслей патрикий невольно поежился и решительно шагнул на крыльцо чужого дворца. Отъезд - самый разумный выход из создавшегося положения, но именно отъезд, а не бегство. Ибо беглый преступник, преследуемый императором, возможно и найдет в ком либо сочувствие, но об уважении окружающих ему лучше забыть. Аристарх готов был покинуть Константинополь и перебраться в Киев, но не в качестве опального патрикия, а как доверенное лицо императора Романа. Надо полагать, бывший адмирал сумеет оценить все выгоды предложенного верным слугой плана.

- Вчера вечером император спрашивал о тебе, - озадачил гостя хозяин. – Ты сильно рискуешь, Аристарх.

Григориус был не один, здесь же за столом, уставленном золотыми блюдами с экзотическими фруктами, сидел патрикий Никифор, давний партнер Аристарха, сотрудничавший еще с его отцом, ганом Кончаком. Никифору было уже далеко за шестьдесят, но живости ума он еще не потерял, так же, впрочем, как и здоровья, несмотря на обильные возлияния, к которым имел известную склонность. Он и сейчас держал в руках кубок с замечательным колхидским вином, но пить не торопился, видимо считал, что серьезный разговор следует вести на трезвую голову.

- Зоя обещала похлопотать за меня перед императором, - сообщил важную новость партнерам Аристарх.

- Как бы ее хлопоты не закончились для тебя печально, - покачал головой Григориус.

- Император не влюбленный олух, потерявший голову от страсти, - пренебрежительно махнул рукой Никифор. – Думаю, он вообще бы не стал мешать развлечениям супруги, если бы не интриги сыновей. У Аристарха есть отличная возможность заручится его поддержкой. Роман далеко не глуп и отлично понимает, как важно сейчас иметь надежного человека в столице варваров.

Что касается самого Аристарха, то он рассчитывал на поддержку не только императора, но и других заинтересованных лиц, имеющих торговые и финансовые интересы не только в Руси, но и в Северной Европе. В свое время покойный император Лев крупно промахнулся, решив использовать венгров в противостоянии с болгарами. Венгры действительно помогли императору, но, прорвавшись с его помощью в Европу натворили там кучу бед. Но не это было самым печальным в создавшейся ситуации. Лихие кочевники захватили цветущую Панонию и тем самым перекрыли пути торговым караванам из Византии. И договариваться с ними с каждым годом становилось все труднее и труднее.

- Из Волыни пришли важные известия, - спокойно продолжал Никифор. – Уважаемый Иегуда пишет, что франки, кажется, взялись за ум после того, как ободриты разорили Саксонию, а венгры – Баварию. Королем восточно-франкского королевства избран Генрих из рода Людольфингов, сын Оттона Светлого. Иегуда очень надеется, что Генрих сумеет обуздать язычников и выйти к побережью Варяжского моря, избавив нас тем самым от больших расходов.

Отношение между Византией и Хазарией в последние годы оставляли желать много лучшего. Спор шел не столько о вере, сколько о Крыме. И хотя каган-беку Аарону удалось выбить варягов из Тмутаракани и Крыма, потеснив за одно и ромеев, но все отлично понимали, что спор о Херсонесе и Матархе еще не окончен. Впрочем, коммерческим делам византийцев с иудеями споры и раздоры императора с каган-беком не мешали. Торговая прибыль прежде всего. Это понимали и собравшиеся в доме Григориуса патрикии и окопавшийся в далекой Волыни рабби Иегуда.

- Если тебе удастся закрепиться в Киеве, уважаемый Аристарх, то это значительно облегчит наше положение. Князь Ингер, не в обиду ему будет сказано, уж слишком строг к нашим купцам.

- Так ведь и Византия далеко не всегда соблюдает договоры, заключенные с князем Олегом, - пожал плечами Аристарх. – В Константинополе тоже утесняют славянских торговцев.

- Дождемся мы еще одного варяжского нашествия, - вздохнул Григориус. – Вряд ли нрав у князя Ингера мягче, чем у князя Олега.

- Зато сил у него поменьше, - усмехнулся Никифор. – В Руси немало людей, готовых пошатнуть великий стол. Сдается мне, что Ингер не слишком уверенно сидит в Киеве.

- Для нас было бы хорошо, если бы его с этого стола вообще сдуло, - высказал свое мнение Григориус.

- А кого надуло? – прищурился в сторону магистра Никифор.

- Мне бы хотелось видеть князем в Киеве человека, познавшего свет истинной веры, а не закоренелого язычника.

- Вы ставите передо мной неразрешимые задачи, уважаемые патрикии, - запротестовал Аристарх. – Одно дело – обеспечить беспрепятственный проход по рекам Руси наших торговых караванов и совсем другое – спор о власти с одним из самых могущественных правителей Ойкумены. Вы, ромеи, всегда недооценивали славян, за что и поплатились.

- Зато я высоко ценю тебя, Аристарх, - отсалютовал кубком сердитому собеседнику Никифор. – Ты один из самых умных людей в Константинополе. Мы не будем тебя торопить, патрикий. Война в Руси не в наших интересах. Во всяком случае пока. Но появление князя-христианина на киевском столе принесло бы Византии неисчислимые выгоды. У тебя есть свои люди в Киеве?

- Я рассчитываю на поддержку своего дальнего родовича, боярина Жирослава, - кивнул головой Аристарх. – Он сын боярина Вратислава, принявшего христианство еще во времена князя Аскольда. Возможно мне удастся привлечь на свою сторону другого своего родовича, единоутробного брата князя Ингера боярина Асмолда сына Борислава. Но, к сожалению, Асмолд закоренелый язычник.

- Ну что ж, патрикий, - кивнул головой Никифор, - нам остается только пожелать тебе успеха в нелегком деле. И да будет удача на твоей стороне.

И удача, во всяком случае, на первых порах, действительно улыбнулась Аристарху. Император Роман благосклонно принял патрикия, решившего посвятить себя служению Византии и истинной вере в чужих краях. И даже снизошел до того, что снабдил его собственноручно написанным письмом к царю Симеону. Конечно, Романом двигала в эту минуту не только государственная необходимость, но и личное страстное желание отправить слишком уж бойкого хазара куда-нибудь подальше от покоев Зои Огнеокой, но тут уж ничего не поделаешь. И императорская мантия не избавляет человека от мелких страстей, присущих простым смертным, и далеко не каждый обряженный в пурпур владыка способен невозмутимо наблюдать как сквозь венец, украшающий его голову, прорастают ветвистые рога.

Царь Симеон вместе с двором находился в Плиске, что как нельзя более устраивало Аристарха. Константинопольский патрикий бывал в старой столице Болгарии неоднократно и находил этот город приятным во всех отношениях. Особенно ему нравился дворец Михаила Баяна, построенный в византийском стиле. Увы, сам болгарский царевич, человек образованный и даже обладавший редким поэтическим даром, не оправдал надежд, возлагавшихся на него Аристархом. Знай патрикий, что Михаил отречется от света истинной веры, он никогда бы не отдал за него свою сестру. Пристрастие Баяна к языческим культом не осталось незамеченным. Ближние бояре царя Симеона, не раз и не два подавлявшие бунты язычников в своей стране и опасавшиеся их мести, сделали все от них зависящее, чтобы царевич-отступник никогда не добрался до трона. Аристарх не знал, жив ли сейчас Михаил, или заточение сломило этого веселого и умного человека, а спрашивать о его судьбе было небезопасно. В доме Баяна патрикия встретили со всеми причитающимися его сану почестями. Болгары хоть и не любили ромеев, но для Аристарха делали исключение. Во-первых, он был наполовину скифом, а во-вторых, доводился родным братом покойной царевне Елене, несчастной жене злосчастного Баяна. Елена умерла два года назад, не выдержав разлуки с любимым мужем, и Аристарх искренне жалел о ее раннем уходе, ибо сестра была едва ли не единственным человеком, к которому он питал добрые чувства. Если, конечно, не считать шестнадцатилетнего сына Константина, оставленного в ромейской столице на попечении патрикия Григориуса. О сыне Аристарх вспомнил не случайно, ибо уловил его черты в лице девушки, вышедшей к нему навстречу в сопровождении мамок и нянек. Девушка была хороша собой, чему патрикий не удивился. Удивили его разве что не по возрасту серьезные глаза девушки, которые настороженно следили за гостем. Аристарх не виделся с племянницей более пяти лет и, видимо, она его не сразу узнала. Не исключено, впрочем, что Елена, названная так в честь матери, вообще с недоверием относится к людям. Однако патрикий был опытным человеком и расположить девушку к себе ему не составило особого труда. В конце концов, Аристарх был единственным родственником прекрасной Елены, которого искренне заботила ее судьба. Не прошло и недели как опытный константинопольский интриган очаровал добрую половину ближников царя Симеона. Что, впрочем, еще не означало полного успеха его многотрудной миссии. Царь Болгарии вырос при императорском дворе, но симпатией к ромеям не проникся. Более того он заимел претензию на константинопольский трон и наверняка бы его добился, если бы не Зоя Огнеокая и ее нынешний муж Роман Лакопин. Впрочем, Симеон попортил немало крови ромеям и еще больше пролил ее, отстаивая интересы своего царства, получив за это от своих подданных лестное прозвание «Великий». И получил, надо признать, по заслугам.

- Вы слишком много от меня хотите, уважаемый Аристарх - развел руками боярин Феодор, пожалуй самый близкий к Симеону человек. – Царь наслышан о ваших стараниях в пользу нынешнего императора Византии. Но интересы Симеона и интересы Романа далеко не во всем совпадают.

Константинопольский патрикий понял, разумеется, намек болгарского боярина, но не счел для себя удобным развивать предложенную тему. В конце концов, уважаемому Феодору и без того было известно, что Аристарх отнюдь не самая крупная фигура среди заговорщиков, приведших к власти Романа Лакопина. С болгарским боярином сын Кончака познакомился восемнадцать лет тому назад, когда тот приезжал в Матарху в свите болгарского царевича Баяна. Именно тогда и состоялась бракосочетание Михаила и Елены, принесшее столь прекрасный и благоухающий плод. Аристарх напомнил о том событии Феодору и тот откликнулся на слова патрикия сочувственными вздохами. Впрочем, о Михаиле Баяне собеседники старались больше не вспоминать. Зато имя прекрасной Елены не сходило с их уст на всем протяжении разговора.

- Вряд ли благородный Симеон согласится отдать свою внучку за язычника, - с сомнением покачал головой Феодор.

- Мой отец родился иудеем, а мой дед – язычником, что, однако, не мешает мне быть истинным христианином, - возразил Аристарх. – Князь Ингер хорошего рода, его предки правили когда-то едва ли не всей Северной Европой. Думаю, царь Симеон не уронит свою честь породнившись с достославным владетелем.

- Речь не о чести, патрикий, а о вере, - нахмурился Феодор.

- Так ведь сам патриарх Феофилакт дал согласие на этот брак, - напомнил собеседнику Аристарх, протягивая ему драгоценное письмо с императорской печатью. – Если внучке Симеона Великого выпадает честь нести свет истинной веры в земли, объятые заблуждением, то что же здесь плохого, уважаемый Феодор?

Сомнения болгар Аристарху, в общем-то, были понятны. Наследником Симеона после устранения Михаила Баяна стал младший сын Петр, человек невеликого ума и слабого характера. И рождение внучкой Симеона киевского княжича давало русам великолепный повод вмешаться в болгарские дела, если здесь возникнут нестроения. Князь Ингер, в отличие от царевича Петра, был грозным воителем и очень решительным человеком.

- Но ведь сын князя Ингера может принять веру матери, - понизил голос почти до шепота Аристарх. - А сближение христианской Болгарии и христианской Руси породит такую мощную империю, с которой придется считаться всем в Ойкумене.

- И император Роман не видит в этом опасности для Византии? – насмешливо спросил Феодор.

- Главная опасность для Византии исходит не с севера, а с юга и запада, - спокойно отозвался Аристарх. – Северная славянская империя могла бы стать союзником Константинополя в противостоянии с арабами и франками.

- А как же Хазария? – напомнил боярин.

- Так ведь и Хазария может стать христианской. Во всяком случае, значительная ее часть.

- Ты очень далеко смотришь, патрикий Аристарх, - вздохнул Феодор.

- Как ты, вероятно, догадываешься, боярин, я не одинок в своих устремлениях. За моей спиной патрикии и купцы Константинополя. В конце концов, императоры, цари и князья приходят и уходят, а торговый интерес остается. Прими от нас скромный подарок, уважаемый Феодор, в знак расположения и вечной дружбы. В конце концов, умных людей не так уж много в Ойкумене и нам следует крепче держаться друг за друга.

«Скромный» подарок тянул, однако, на очень приличную сумму. Но Аристарх о потраченных деньгах не жалел, ибо дело того стоило и в перспективе сулило такие барыши, что перед ними меркли все его нынешние расходы. Боярин Феодор дар расторопного ромея принял с достоинством и не приходилось сомневаться, что он приложит все усилия, чтобы убедить царя Симеона в выгодности предприятия, предложенного Аристархом.

Глава 2 Князь Ингер

Боярина Жирослава приезд дорогого родственника аж из самого Царьграда поверг в изумление. Патрикия Аристарха он помнил смутно. В последний раз они виделись лет тридцать тому назад по меньшей мере. Жирославу тогда было лет пятнадцать не больше, а сыну гана Кончака от силы двадцать. Ныне же перед боярином стоял рослый муж с насмешливыми карими глазами и сильной проседью в черных как сажа волосах. Разумеется, Жирослав слышал от отца, покойного боярина Вратислава, что где-то в Царьграде живет братан боярина Казимира, богатый как хазарский царь Аарон, но он никак не предполагал, что близкий родственник деда свалится на него среди лета, как снег на голову. Да и любой на его месте ошалел от наплыва в боярскую усадьбу богато разодетых всадников. От злата и серебра, коими были разукрашены не только кафтаны гостей, но и лошадиная сбруя, слепило глаза не только у челядинов, но и у далеко не бедного боярина, много чего повидавшего в этом мире. Тем не менее, Жирослав лицом в грязь не ударил и принял гостей хлебом солью, как это повелось с недавних времен в богатых христианских домах Киева. Гость старания хозяина оценил и, ступив на порог, расцеловал его в уста троекратно. Не забыл, знать, славянских обычаев сын скифского гана Кончака.

Старый, ставленый еще дедом Казимиром, терем боярина Жирослава понравился патрикию Аристарху, во всяком случае, его стены, размалеванные петухами и прочими птицами он разглядывал с видимым интересом. И к столу гость сел не чинясь, и золотую чарку с вином, поднесенную боярыней Татьяной, принял с поклоном.

- Ты уж позаботься о моей сестричаде, боярыня, не сочти за труд. Сморила ее долгая дорога.

Жирослав бросил на спутницу патрикия беглый взгляд и пришел к выводу, что девки в Константинополе никак не хуже, чем в Киеве. В отличие от жуковатого дядьки Елена была светловолоса и синеглаза. Встреть такую Жирослав на киевском торгу принял бы за свою доморощенную. И телом девка удалась – грудаста и широкозада, такой рожать да рожать.

- Елена родилась в Болгарии, - пояснил Аристарх, - и тамошнему царю Симеону она доводится внучкой. Можете звать ее Ольгой, так славянскому уху привычнее.

Боярин Жирослав глупцом не был, а потому быстро сообразил, что патрикий Аристарх явился в Киев неспроста и девушку неспроста с собой привез. Шутка сказать – царская внучка.

- Ну, - поднял здравную чарку хозяин, дабы прервать затянувшееся неловкое молчание, - за счастливое окончание пути.

Елену-Ольгу боярыня Татьяна увела на женскую половину, а гость с хозяином продолжили неспешный разговор, приглядываясь меж чарками друг к другу. Жирослав полагал, что усталость после долгого пути и выпитое вино быстро сморят гостя, но ошибся. Патрикий Аристарх был, судя по всему, железного здоровья человек. Он и после четвертой чарки сидел соколом за столом и охотно пересказывал заинтересованному хозяину забавные происшествия из цареградской жизни. Жирослав слушал в оба уха. Да и мудрено было не слушать, коли Аристарх доводилось пировать и с императором Византии, и с царем Болгарии, как вот сейчас с Жирославом.

- Значит, царь Симеон в христианской вере тверд? – задумчиво переспросил хозяин гостя.

- Как и мы с тобой, боярин, - охотно подтвердил Аристарх. – И внучка у царя христианка. Отсюда и два имени у нее, одно славянское, другое греческое.

Боярин Жирослав, в крещении Василий, такому раскладу не удивился. В Киеве тоже и у мужей, и у женок два имени не в редкость, особенно у тех, кто придерживается христианской веры.

- Выходит, побаиваетесь язычников? – сделал неожиданный вывод из слов хозяина Аристарх.

- Скорее, по привычке, - махнул рукой Жирослав. – Имена христианские не каждому славянскому языку под силу. А князь Ингер к истинной вере спокоен. Чего не скажешь о волхвах, эти иной раз косят в нашу сторону злыми глазами. Но погромов в Киеве не было.

Да и не дает князь Ингер разгуляться ближникам славянских богов. Волхвам только дай спуску, так они не только бояр, но и самого князя прижмут.

- А среди бояр много христиан?

- Есть поборники истиной веры и среди бояр, есть и среди купцов, но их гораздо меньше, чем при князе Аскольде, - вздохнул Жирослав. – Это кабы сам князь Христу поклонился, тогда много бы нашлось охотников последовать его примеру.

- А если Христу будет кланяться не князь, а княгиня? – прищурился на хозяина гость. – Пойдет сие киевским христианам на пользу?

- Это как? – не сразу понял боярин патрикия.

- Слышал я, что у князя Ингера нет наследников, а ведь годы его немалые?

- Правда твоя, Аристарх, - кивнул головой Жирослав, быстро сообразивший куда клонит гость. – Княгиня Миловзора родила князю Ингеру дочь, а потом как обрезало. А сейчас княгиня уже не в тех годах, чтобы порадовать князя наследником.

- А почему Ингер вторую жену не взял, ведь по славянской вере это не возбраняется?

- Так ведь Миловзора внучка великого князя Дира, к ней цепочка идет от самого Кия, - пояснил Жирослав. – Кабы родила Миловзора Ингеру наследника, то никто уже права того княжича оспаривать не рискнул, а ныне многие на великий стол косятся. Случись что с Ингером, в крови утонем.

- Жениться надо князю, - веско сказал Аристарх и твердо глянул в глаза хозяина.

Жирослав не то чтобы смутился, но в задумчивость впал. Ход мыслей константинопольского патрикия он разгадал без труда да и мудрено было не разгадать, коли невеста сейчас находилась под его кровом, но уж больно резво погнал коней гость, так большие дела не делаются. Сватовство дело тонкое, а уж когда речь идет о нареченной великого князя, то очень многих близко касаемое. Аристарх, как человек умный, должен это понимать.

- А я тебя не тороплю, боярин, - спокойно отозвался патрикий. – Возьми только в расчет, что я не обмылок князю в жены предлагаю, а внучку царя Симеона.

- Так ведь христианка она, – понизил голос почти до шепота Жирослав.

- И что с того? – вскинул бровь Аристарх. – Какое великому князю дело, что его жена иному богу кланяется? Здесь кровь важнее веры. Об этом ты и скажи Ингеру. В Ольге кровь царская, эта кровь не только силу дает, но и права.

- Права на Болгарское царство?

- Все может быть, Жирослав, - усмехнулся Аристарх. – Но не будем пока так далеко заглядывать.

- А как же сестричада твоя? – покачал головой боярин. – Каково ей быть второй женой языческого князя?

- Елене этот грех сам патриарх Феофилакт отпустил. Так что о моей сестричаде не беспокойся, Жирослав. Царь Симеон одно только условие поставил великому князю – чтобы не нудил Елену и ее ближников из Болгарии в чужую веру переходить.

- Это условие к нашей выгоде, - впервые за все время разговора улыбнулся боярин.

- Да уж конечно не в ущерб, - засмеялся Аристарх. – А мне царь Симеон поручил присматривать за соблюдением этого договора и от его имени, и от имени императора Византии. Много мы от князя Ингера не потребуем: поставим один храм и все.

- Христианский храм в Киеве есть.

- Значит, будет два, - решительно рубанул рукой воздух патрикий. – А князь к тебе хорош?

- Грех жаловаться, - пожал плечами Жирослав. – Еще мой отец, боярин Вратислав, встал на сторону Ингера в его споре с Олегом и с младых лет был при нем ближником. А мне место при великом князе по наследству досталось. Ингера я ни разу не подводил ни в сече, ни в совете.

- Добро, - обрадовался Аристарх. – А с Асмолдом ты как?

- Так ведь он язычник! – удивился Жирослав. – Но мы с ним мирим.

- Вот и хорошо, - кивнул патрикий. – Что Асмолд язычник, это полбеды, зато он Ингеру единоутробный брат. Его слову великий князь поверит, все же не чужой человек.

- Это так, - охотно подтвердил Жирослав. – Ингер верит Асмолду как самому себе. Да и причин его опасаться у великого князя нет. Не соперник ему младший сын Ефанды в борьбе за власть. Такого в Киеве не бывало, чтобы на великий стол сел байстрюк.

- Тогда поговори сначала с Асмолдом, боярин, - посоветовал хозяину гость. – Пусть он донесет твою тревогу до великого князя.

- Какую тревогу? – не враз понял Жирослав.

- По поводу наследника, - подсказал Аристарх. – Ингеру-то уже за пятьдесят. Самое время подумать о наследнике, а то поздно будет.

Князь Ингер смотрел на младшего брата с удивлением. Смущенный Асмолд переминался с ноги на ногу и разводил руками. Ингер не мог взять в толк одного - с чего это воевода вдруг завел разговор о наследнике? Неужто у Асмолда других забот нет, как только беспокоится о новой жене для великого князя?

- Так ведь годы твои немалые, - напомнил Асмолд.

Князь и без подсказки брата знал, что затягивать более с наследником нельзя, но и бросаться в омут с закрытыми глазами ему тоже не хотелось. Новый брак мог окончательно рассорить его с княгиней Миловзорой и преданными ей боярами. Все-таки как ни крути, а Ингер в Киеве человек пришлый. Да и князь Русалании Данбор за сына которого великий князь киевский отдал свою единственную дочь, вряд ли обрадуется, если будут ущемлены права его внука. Пока что именно русаланского княжича многие прочат в наследники киевского князя. Правда, есть еще и сын князя Олега Вещего, о коем Ингеру даже думать не хочется. Олегаст с детских лет находится под влиянием волхвов Велеса и их кудесника Рулава, который спит и видит, как бы спихнуть Ингера с княжьего стола. Не может старый Рулав простить князю смерти Олега, а того не хочет взять в толк, что двух правителей ни одна земля не выдержит. Более десяти лет уже прошло с того дня, когда князья Киевский и Русаланский приняли решение, не торопится на помощь Олегу Вещему, а Ингер до сих пор не уверен, правильно он поступил тогда или нет. Олег и его дружина были разбиты и истреблены гвардейцами каган-бека Вениамина в том самом месте, куда так и не дошли рати киевлян и донских русов. Из ближних к Олегу людей уцелел только Рулав. С тех самых пор он и торчит словно заноза под сердцем у великого князя Ингера. За спиной у кудесника Рулава не только волхвы и боготуры из радимецких земель, многие удельные князья смотрят в его сторону и прислушиваются к его словам. Взять хотя бы Мечидрага Полоцкого и Лихаря Торусинского, связанных не только родством, но и общей ненавистью к великому князю Киевскому. Впрочем, и тому и другому было от чего злобиться на Ингера и без науськивания кудесника Рулава. У Мечидрага киевский князь отобрал Смоленск и Псков, а Лихаря он и вовсе согнал с радимецкого стола. Но если Мечидраг и имел какие-то права на Кривицкий стол, то у Лихаря на Славутич таких прав не было. И ставлен он был в Радимицкую землю волею Олега Вещего. Так что князь Ингер вправе был его прогнать из Славутича. А надо было не гнать, а казнить лютой смертью, вот тогда бы у правителя Киева и всей Руси не болела бы сейчас голова. И не косился бы он сейчас на единоутробного брата с подозрением – а не по наущению ли Рулава тот предлагает ему новый, во всех отношениях невыгодный брак?

- Сам додумался или кто-то тебе подсказал? – строго спросил Ингер у Асмолда.

- С боярином Жирославом был у нас разговор, - не стал запираться воевода.

Посуровевшее было лицо князя Ингера разгладилось. Жирослав никогда бы не пошел на сговор с кудесником Велеса, ибо большего ненавистника славянских богов в Киеве днем с огнем не сыщешь. Ветер явно дул с ромейской стороны. Одно было Ингеру непонятно – с чего это ближники императора Романа так прониклись заботами киевского князя? Союзника, что ли ищут для борьбы с хазарским царем Аароном?

- Девка-то хороша?

- Я ее не видел, - пожал плечами Асмолд. – Жирослав сказал, что и ликом чиста, и родовита. Болгарскому царю Симеону она доводится внучкой.

Ингер удивился. Болгары племя гордое и себе на уме. А тот же Симеон, как говорят, родного сына не пощадил ради христианской веры, так с чего ему на ум взбрело выдавать близкую родственницу за князя-язычника?

- А как она оказалась в Киеве?

- Ее привез родной дядька по матери, патрикий Аристарх. По слухам, он был к императору Роману одним из самых ближних.

- Выясни все, что только можно об этом патрикии, - приказал Асмолду князь. – Поговори с купцами, и нашими, и византийскими. А что слышно о кудесники Рулаве?

- Пока ничего, - вздохнул Асмолд. – Три дня назад я разговаривал с его сыном Свенельдом, но тот отца не видел уже года четыре.

Свенельду сыну Рулава уже перевалило за двадцать, крепкий был отрок, весь в отца. Но из воли княжьей он пока не выходил, так что спрос чинить с него было не за что.

- Свенельд тебе предан, - негромко произнес Асмолд.

- Он ведь на старшей дочери боярина Жирослава женат?

- Так ведь ты сам, князь, девку ему сосватал, - удивился воевода.

Ингер в ответ только усмехнулся в седеющие усы. Асмолд сказал правду. Очень уж хотелось великому князю досадить кудеснику Рулаву, потому и сосватал он его сыну христианку. Но Рулаву, похоже, было все равно, кто спит в ложнице его сына. А вот в ложницу Ингера он непременно заглянет и перстом ткнет, не гоже, мол, великому князю, который живет с именем Перуна на устах, вступать в брак с христианкой. А вот Ингер пока не уверен, что принесет ему этот брак, удачу или несчастье. Одно он только знает твердо: великий князь Киевский не станет жить по указке волхвов, тем более волхвов Велеса. А волю бога Перуна он сам способен истолковать не хуже любого кудесника.

- Скажи боярину Жирославу, что князь Ингер хочет осмотреть девушку, прежде чем сказать свое твердое слово.

Асмолд вздохнул с облегчением. Дело, которое он неосторожно взвалил на свои плечи, могло обернуться для него большими неприятностями. Ибо князь Ингер подозрителен и своенравен. А уж непрошенных советчиков он и вовсе может прогнать от порога, махнув рукой и на воинские заслуги и на близкое родство. Впрочем, Асмолд своим родством с Ингером никогда не кичился, ничего у брата не просил, и, возможно, именно поэтому пользовался его немалым доверием.

Боярин Жирослав ждал своего посланца в великом нетерпении. Дело-то затевалось нешуточное, а нрав у князя Ингера круче крутенького. Чего доброго заподозрит своих ближников в чем-то нехорошем. В дружбе с ромеями например. И начнет чинить спрос с правого и виноватого. А в первую голову спросит с боярина Жирослава, который поддался посулам своего родственника Аристарха и сунулся в воду, не спросив броду. Патрикий соберет вещички и уберется в свой Царьград, а боярину придется доживать век в опале. Не настолько глуп князь Ингер, чтобы не понять главного – речь идет не о девушке, а о вере христианской. Быть ли печальникам Христа в Киеве на равных с приверженцами богов славянских или по прежнему прятаться от гневливых волхвов, боясь лишний раз наведаться в храм, дабы поставить свечку. Власти у волхвов в Киеве не меньше, чем у великого князя. Качнут они народ к бунту, так Ингера и верные гриди не защитят. Взять хотя бы печальную судьбу князя Аскольда, первого мученика за истинную веру в Киеве. А всего-то вины за ним было, что не стал он угождать волхвам и приносить жертвы кровавым идолам. Стоптали варяги Олега того князя, порубили мечами верных ему людей. Тому свидетелем был дед Жирослава Казимир, который уцелел в резне чудом.

Заслышав во дворе топот копыт, боярин поднялся с лавки и подошел к открытому окну. Хорош дом у воеводы Асмолда – просторный, каменный. По слухам, воевода Борислав купил его у ромея, бежавшего от гнева Олега. Немалые, судя по всему, деньги уплатил. И было за что. Дом-то один из лучших в Киеве. А Борислав был родом из Хазарии, сказывали из кубанских асов, кои в торговле будут порасторопнее киевлян. И свои немалые деньги он единственному сыну оставил. Ну и от матери, княгини Ефанды, Асмолду кое-что перепало. Словом, грех было жаловаться воеводе на судьбу, да он и не жаловался, щедро оделяя ближних и дальних серебром и златом. Ишь какая челядь по двору ходит упитанная. А стремя воеводе никто не успел придержать, сам из седла порхнул на крыльцо аки сокол.

- Князь хочет девушку осмотреть, а потом уже скажет свое окончательное слово, - с порога сказал Асмолд, дабы не томить и без того переволновавшегося боярина.

У Жирослава словно гора с плеч спала. Взыска, значит, можно было не бояться. А уж понравится Елена князю или не понравится на то воля божья. Жирослав тут совершенно не при чем. Его дело предложить, а княжье – отказаться.

- А ты сказал, воевода, что Ольга христианка?

- Сказал, боярин.

- И что князь?

- Вроде как просветлел ликом.

Вот оно как. Просветлел. А с чего бы это? Неужели и на князя Ингера снизошла благодать божья? Честно говоря, боярину Жирославу в это слабо верилось. До сих пор великий князь в вере отцов и дедов был тверд. И славянским богам жертвовал щедрой рукой, не боясь крови. Волхвов их он тоже привечал, ну разве что Велесовых ближников не жаловал. Ни разу не слышал Жирослав, чтобы Ингер поклялся именем Чернобога. И причиной тому был Олег, которого великий князь опасался и ненавидел. Ходили по Киеву слухи, что Олег Вещий погиб в Приазовских степях не без участия Ингера. Жирослав этим слухам не верил и, быть может, напрасно. Смерть Олега многое поменяла в судьбе князя Ингера, ставшего единоличным правителем Руси.

- Передай великому князю, воевода, что его желание для нас закон, - сказал Жирослав Асмолду. – Девушку мы ему покажем в том виде, в котором он сам пожелает.

- Лады, - усмехнулся сын Борислава. – Я передам, боярин.

Ольге чужой город не понравился. Киев был много больше Плиски и гораздо шумнее. Впрочем, рассмотреть его она не успела, слишком уж была утомлена долгой дорогой. Полюбит ли она Киев со временем, Ольга не загадывала, но в любом случае ей здесь, видимо, придется жить, возможно до самой смерти. Патрикий Аристарх не скрыл от племянницы, что привезли ее в чужую землю не просто так, а с вполне определенной целью. Ольге уже исполнилось восемнадцать лет и в ее годы только совсем уж простоватые девушки не задумывались о замужестве. Но дочери несчастного Михаила Баяна и в голову не приходило, что отдадут ее за князя чужой земли и чужой веры. Мать Ольги была истовой христианкой, а вот отец… Отца Ольга любила всей душою и не хотела верить, что этот веселый добрый человек предпочел кровавых идолов Христу. Такого просто не могло быть. А заточение Михаила Баяна было результатом происков его врагов. Во всяком случае, так утверждала мать Ольги, беззаветно любившая и Бога, и мужа, но так и не сумевшая примирить их в своем сердце. Дядя Аристарх, с которым Ольга провела немало времени в разговорах, утверждал, что ей предназначена высокая миссия. И что она станет не столько избранницей князя, сколько Бога. И что именно ей предстоит нести свет истинной веры в земли, погрязшие в грехе язычества. К сожалению, Ольги не хватало уверенности в своих силах. Она не совсем понимала, почему выбор Бога пал именно на нее, слабую женщину, а не на сильного мужчину, способного навязать свою волю другим. Утешением для Ольги, упавшей духом после трудного пути, было только то, что здесь в Киеве она не одинока. Оказывается и здесь, в языческом городе, есть люди, которые не побоялись сказать свое «верую» в лицо толпе, погрязшей в грехах и распутстве, и на помощь этих добрых христиан Ольга может рассчитывать в полной мере.

- Эка невидаль – язычник, - попробовала утешить приунывшую гостью боярыня Татьяна. – Я сама родилась в старой вере, а крестилась только после того, как замуж пошла. В тереме у батюшки меня Благовидой звали. Да и теперь родные по отцу так же зовут. Не станешь же из-за веры, какой бы истинной она не была, отказываться от родичей и обычаев, от пращуров идущих.

- А коли меня заставят кровавые жертвы идолам приносить, что тогда? – испуганно спросила Ольга. – Ведь это грех страшный.

- Да кто ж тебя, девица, к тем идолам пустит, - засмеялась Татьяна. – Жертвоприношение, это удел волхвов и мужчин, старших в роду. А нашей бабьей богини Макоши ни жертвы нужны, а любовь и здоровое да удачливое потомство. Вздернешь подол, когда муж попросит, вот и вся наша служба. Но это и христианкам не возбраняется, ибо жена должна угождать мужу своему.

- И ты угождаешь? – жарким шепотом спросила Ольга.

- Хотелось бы почаще, - хмыкнула Татьяна, - да моему Жирославу все как-то недосуг. Но двоих детей я уже родила, с божьей помощью. Я ведь у боярина не первая. Первая-то у него умерла при родах. Такая вот она бабья доля.

Татьяна была лет на шесть-семь старше Ольги, но если по глазам судить, то опыта ей не занимать. Порожала женка. А Ольге еще только предстоит испытать то, что выпадает на долю любой женщины. Да еще многое сверх того. Ибо она не простолюдинка, не боярыня даже, а внучка царя, которой скоро предстоит стать женой грозного князя.

- А князь Ингер молод?

- Не скажу, что молод, но и не шибко стар, - с охотой отозвалась Татьяна. – Только-только ему за пятьдесят перевалило. Но силы в нем еще не меряно, я стороной у его холопок выясняла. Топчет он их по чем зря.

- То есть как топчет? – испугалась Ольга.

- А как хороший петух курочек, - усмехнулась Татьяна. – Так готова, что ли?

- Куда готова?

- В баню пойдем, - сказала боярыня, отводя глаза в сторону. – Спину мне что-то прихватило, может после пара отойдет.

- Не хочу я в баню, - заупрямилась Ольга.

- Так надо, - строго сказала Татьяна. – Не бойся, милая, я буду с тобой.

Неспроста боярыня повела ее в баню. Это Ольга поняла сразу, но и спорить с Татьяной у нее не хватило сил. Зато появился страх. Не станет ли этот неурочный поход за чистотой тела преддверием к потери чистоты души. Однако в предбаннике никого кроме двух холопок не было. Потому у Ольги отлегло от сердца. И одежду она скинула без боязни и в парную шагнула смело. И только перешагнув порог остановилось, как вкопанная. Глаза ее остановили. Жадные мужские глаза, которые осматривали ее обнаженное тело. А лицо она уж потом разглядела в неверном свете лампадок. Строгое лицо и надменное. Ольга рванулась было назад, но почувствовав на плечах твердые руки Татьяны остановилась. Поняла вдруг, что бесполезно. Что от этих властных глаз ей убежать не удастся. А потому и замерла в неподвижности, забыв прикрыть нагое тело руками. Мужчин было трое, двое сидели на лавке, а третий стоял в стороне. Этот третий на Ольгу не смотрел, зато у второго, сидевшего одесную князя Ингера, лицо вмиг покрылось испариной. Хотя нельзя сказать, что в бане было слишком жарко. Именно к нему обратился с вопросом князь Ингер:

- Что скажешь, Свенельд? Гожа?

- Гожа, великий князь, - хрипло отозвался тот.

- Ну, значит, быть по сему.

Великий князь поднялся с места, поправил золоченый пояс и мягко отодвинув Ольгу и Татьяну рукой покинул парную. Следом за князем ушли и его мечники, оставив Ольгу в страхе и недоумении.

- Радуйся, девка, - ласково хлопнула ее по спине Татьяна, выводя из оцепенения. – Понравилась ты князю. Быть тебе при нем верной женой.

- А тот, второй? – спросила в испуге Ольга.

- Боярин Свенельд сын Рулава, - улыбнулась Татьяна. – Неужто приглянулся?

- С чего ты взяла, - покраснела Ольга. – Вот еще.

- Так будем париться?

- Будем, - твердо сказала Ольга. – За тем и пришли.

Глава 3 Кудесник Чернобога

Свенельд так и не понял, зачем князь взял его на смотрины – у самого, что ли глаз нет? Хотя, с другой стороны, кто же еще может оценить девушку по достоинству как ни молодой и полный сил боярин. А в том что князь захотел посмотреть на невесту, прежде чем в ложницу ее вести, ничего худого нет. Многие так поступают. Сам Свенельд, правда, отхватил девку не глядя. Не стал огорчать великого князя, хлопотавшего за дочку боярина Жирослава. И, в общем, не пожалел о своем выборе. Хорошая Свенельду досталась жена, родовитая и домовитая. И ликом чиста, и телом справна. Правда, в постели холодна, но тут уж как кому выпадет.

Свенельд еще не успел к усадьбе подъехать, а челядь услужливо распахнула перед ними ворота. Сын воеводы Рулава держал своих домочадцев в строгости, тут ему и молодость не была помехой. А дом у Свенельда был полной чашей. Ближник Олега Вещего не обделил своего единственного сына ни землей, ни нажитками. Богат был Рулав. И хоть пришел он в чужую землю с одним мечом, но сумел разжиться в воинских походах, коих за его спиной не сосчитать. Мог бы Рулав спокойно доживать свой век при великом князя Ингере, но понесла его нелегкая в волхвы. Сам Свенельд к славянским богам был спокоен, жертвовал, конечно, немалую толику, но в таинствах почти не участвовал. Возможно именно за это и привечал его князь Ингер, видевший в волхвах и ведунах главную помеху своей власти.

- Гость у нас, боярин, - зашептал на ухо хозяину приказный Сырец. – Княжич Олегаст.

С Олегастом, которого в ближнем кругу называли просто Олегом, Свенельд почти не общался. Князь Ингер откровенно не жаловал княжича и не собирался этого скрывать от бояр и мечников. Впрочем, сына Вещего князя это не слишком огорчало и жил он в Киеве в свое удовольствие, пользуясь любовью простолюдинов. Да и как было не любить этого красавца, задиру и выпивоху. Ни одно женское сердце замирало, когда он подбоченясь проезжал по киевским улицам. Да и слава отцовская тоже кое что значила. О победах Олега Вещего до сих пор слагались песни во всех славянских землях.

- Здрав будь боярин Свенельд, - первым поприветствовал хозяина гость, что было против всех правил и дединых обычаев. Это ведь сыну Рулава следовало поднести чарку сыну Олега. Но с Олегаста все как с гуся вода. И в чужом доме он расположился как в своем собственном, заставив челядинов себе прислуживать.

- Зачем пожаловал? – не слишком любезно отозвался Свенельд на широкую улыбку княжича.

- Дело есть. – Олегаст отставил в сторону кубок, наполненный до краев, и пристально глянул в глаза хозяину. – Он ждет тебя в моей усадьбе сегодня к вечеру.

О ком идет речь, Свенельд не стал спрашивать и без того ему все было ясно. Прилетел Черный Ворон. Велесовых волхвов князь Ингер не жаловал, а уж имени кудесника Рулава в его присутствии и вовсе не следовало произносить. Свенельд отца тоже не любил, но побаивался. Да и мудрено было не бояться этого самого, пожалуй, коварного в славянских землях человека. За голову первого ближника Олега Вещего князь Ингер назначил большую цену, но не нашлось в Руси человека, который осмелился бросить вызов кудеснику Чернобога. Ходили слухи, что Рулав оборотень, но Свенельд этим слухам не верил, мало ли что болтают градские обыватели. Одно он только знал точно: если Рулав объявился в полянских землях, то сделал он это неспроста. Жди теперь беды.

- Я приеду, - коротко бросил Свенельд, присаживаясь на лавку.

- Слышал я, что князь Ингер жениться, - насмешливо протянул гость.

- И что с того? – отозвался хозяин.

- Хотелось бы взглянуть хоть краем глаза на его избранницу.

- Тебе простых женок мало, - пыхнул гневом Свенельд. – Ты стал уже на княжьих и боярских заглядываться.

- Окстись, - отмахнулся Олегаст. – Какие еще боярские женки? Я чист аки голубь.

- Ты носом не крути, - рассердился Свенельд. – Наслышан я о твоих шашнях с боярыней Татьяной.

- А тебе в том какая забота?

- Боярин Жирослав мой тесть, и я не позволю, чтобы его имя на всех углах трепали.

- Сам виноват твой тесть, - поморщился Олегаст. – Нечего было брать молодку на седой волос.

- Я тебя предупредил, княжич, - холодно произнес Свенельд. – Не уймешься – все расскажу боярину Жирославу. Прогонит он Татьяну со двора, а за вину женки с тебя ее родовичи спросят.

- Не прогонит, - криво усмехнулся Олегаст. – Он ведь с ней в храме венчался, византийским обрядом. Разве что за волосы оттаскает. А что, Симеонова внучка действительно так хороша, как об этом болтают?

Глаза Свенельда сверкнули яростью, а ладонь легла на рукоять тяжелого варяжского меча. Глумливая улыбка медленно сошла с толстых губ Олегаста, видимо он осознал, что зашел в своих шутках слишком далеко.

- Поглянулась она тебе, - сказал он спокойно, поднимаясь с лавки. – Ну это твои заботы, боярин. Прости, что побеспокоил. Здравия и тебе, и дому твоему.

Свенельд с ненавистью посмотрел в спину удаляющегося Олегаста, но смолчал, не бросив вслед гостю ни доброго слова, ни худого. Об одном только пожалел, что не сдержался и выдал себя неосторожным жестом. Угадал ведь глазастый княжич. Дрогнуло-таки сердце Свенельда, когда увидел он обнаженную Ольгу. Зря князь Ингер взял его на смотрины. Ох, зря.

В загородной усадьбе княжича Свенельда уже ждали, во всяком случае, улыбающийся Олегаст встретил его на крыльце. Знать бы еще, чему так радуется сын Олега Вещего, уж не предстоящей ли кровавой потехе? Однако, окинув взглядом двор, Свенельд ничего подозрительного не обнаружил. Не похоже, что здесь готовятся к чему-то страшному. Мечники, конечно, есть, но их не больше, чем обычно. Боярин бросил поводья коня холопу и быстро взбежал на крыльцо.

- Проходи, - коротко бросил Олегаст и покосился на двух вооруженных всадников, сопровождавших гостя. Мечники были надежные, служившие еще Рулаву. Иных Свенельд бы и не взял на встречу с отцом. Чай из ума еще не выжил.

Кудесник Рулав не выглядел почтенным старцем. Не было в его облике почти ничего от присущего волхвам благолепия. И борода у него была коротка и белые волосы едва плеч доставали. Да и одет он был по походному. В куртку из бычьей кожи, с широким поясом для тяжелого меча. Встреть его Свенельд на дороге, принял бы за купца или за мечника.

И ликом почти не изменился Рулав. Разве что морщин прибавилось на его сухом, словно бы вырезанном из куска дерева лице.

- Легок на помине, - произнес он, увидев сына и усмехнулся в седеющие усы.

Рулав был в горнице не один. Одного из его собеседников Свенельд узнал с первого взгляда – Мечидраг Полоцкий, про коего каждая собака в Смоленске знала, что родила его княгиня Милорада от залетного Олега. Да и мудрено было ошибиться. Мечидраг внешне был почти полной копией своего истинного отца, чей грозный лик и спустя одиннадцать лет после смерти в славянских землях еще не забыли. Мечидрагу было уже под шестьдесят, но он не потерял ни стати, ни живости в движениях. Редкостным бойцом был старший сын Олега Вещего, но воеводой никудышным. Уж больно он горяч и все время норовит действовать могучей дланью там, где следует просто раскинуть умом. Оттого, наверное, и уступил он удатному Ингеру Смоленск и Псков, удержав за собою лишь Полоцк. Вот только надолго ли удержал? Князь Ингер давно уже точит зуб на Мечидрага и рано или поздно до него доберется. Что же касается второго собеседника Рулава, то его Свенельд видел впервые. Этот много моложе и Рулава, и Мечидрага, и вряд ли превосходит годами самого Свенельда.

- Княжич Мал сын Никсини, - подсказал негромко Олегаст, подталкивая боярина в спину.

Свенельд сел на лавку рядом с молодым древлянином, напротив отца и Мечидрага, одесную от него разместился Олегаст, разливший на правах хозяина вино по кубкам. Выпили без здравниц, просто для того, чтобы жажду утолить.

- Знаю я Аристарха, - продолжил прерванный разговор Рулав. – Еще по Матархе знаю. Хитер и умен сын гана Кончака. Его дед бек Карочей был правой рукой каган-бека Ицхака Жучина.

- Так это когда было, - почесал затылок, заросший светлыми волосами, Мечидраг.

- Давно, - согласился Рулав. – Но связи у Аристарха остались и в Итиле, и в Матархе, и Франкской империи. Нет, неспроста он приехал в Киев и неспроста свою сестричаду под князя подкладывает. Коли Аристарх у великого стола утвердится, то считай пропала наша вера. Нет у славянских богов врагов лютее ромеев, поверьте моему слову, князья.

- Выходит, Ингер к Христу качнулся? – спросил княжич Мал.

- По их вере, великий князь на земле – наместник бога, - криво усмехнулся Рулав. – Соблазн уж больно велик. Многие тому соблазну поддались в славянских землях. И в Моравии, и в Чехии, и даже в Варгии. Для князей вечевое слово всегда было обузой. А того не берут в расчет, что устами волхвов, бояр и простого люда славянские боги выражают свою волю. И если князья перестанут внимать богам, то никакого ряда на наших землях не будет.

Свенельд слушал отца с большим вниманием, хотя ничего нового кудесник Велеса не сказал. Средь киевских бояр многие считали, что Ингер словом старшины пренебрегает, что не чтит он обычаев дединых и порой бывает несправедлив и к ближним и к дальним. Однако далее пустого ворчания по поводу действий великого князя никто из киевлян не шел.

- А что думают кудесники других славянских богов по поводу действий великого князя? – спросил Олегаст.

- Думают сходно со мной, - жестко сказал Рулав. – Князь Ингер зажился в этом мире и боги давно уже жаждут учинить с него спрос за совершенное предательство. На его руках кровь Олега Вещего, не забывайте этого, князья. Месть дело святое и угодное славянским богам. И никто из нас не вправе уклониться от выполнения своего долга. Был князь Ингер да весь вышел. А ныне дракон вновь воспарил над Русью и пришел наш черед вступить с ним в смертельную схватку.

Взглянув в горящие гневом глаза отца, Свенельд невольно поежился. Приговор был вынесен и теперь осталось только привести его в исполнение. Кудесник Велеса вправе был объявить князя Драконом, а в случае ошибки спросить с него мог только сам бог. И, наверное, спросит. Свенельд почти не сомневался, что не желание Чернобога сейчас движет Рулавом, а застарелая ненависть к князю Ингеру и христианам. Нет слов, Ингер часто бывает вздорен и несправедлив, но ничего драконьего Свенельд в нем не видел. А что до смерти Олега Вещего, то дело это темное и не до конца ясное. Ингер с Данбором выступили ему на помощь, но опоздали. Во всяком случае, так говорили все ближники великого князя Киевского. А уж искренне говорили или кривили душой, об этом боярин мог только догадываться. В одном он только почти не сомневался: ничего смерть Ингера Руси не сулит кроме мятежей и кровавых усобиц.

- В Киеве сядет князь Олегаст, - продолжал спокойно Рулав, - в Смоленске – Мечидраг, в Искоростене – князь Никсиня. Чем, скажите Олеговичи хуже Рериковичей, разве в ваших жилах князья не течет кровь славянских богов? Разве не волею Чернобога прислан в славянские земли Олег Вещий? Разве не с именем Велеса на устах он покорил многие города и земли?

- Твоя правда, кудесник, - вздохнул Мечидраг. – Нет у нас иного выбора, князья, как только убить дракона раньше, чем он пожрет всех нас. Ингер пойдет до конца, так почему же мы медлим и сомневаемся. Разве не сам Чернобог говорит с нами устами кудесника Рулава?!

- Я согласен, - махнул рукой Мал. – Моя мать была дочерью вещего Олега, его кровь вопиет во мне об отмщении. Так с какой стати я буду медлить и сомневаться.

Свенельд невольно отодвинулся от горячего княжича, но, перехватив взгляд отца, произнес именно то слово, которое от него ждали:

- Согласен.

- Где и когда? – спросил за всех Олегаст.

- В Угорском предместье, - твердо произнес Рулав. – Начинать такое дело в Киеве было бы слишком опасно. После свадьбы князь Ингер с женой непременно отправятся туда. И запомните, князья, никто из той усадьбы не должен уйти живым. А уж христианка тем более.

- Женка-то здесь при чем? – удивился Олегаст.

- В той женке может остаться семя Ингера, - пояснил Рулав. – И рожденный ею сын станет угрозой в руках наших врагов.

Больше вопросов не последовало, и кудесник решительно махнул рукой, давая знак об окончании тайной встречи.

Свадьба князя Ингера с болгаркой Ольгой была обставлена без особой пышности, к великому разочарованию обывателей. Все-таки не простую женку брал за себя князь, не боярскую дочь, а царскую внучку. Могли бы его ближники уважить киевский люд щедрым угощением. Так нет же – обнесли. Говорили, что та Ольга не первая-де жена у великого князя, а вторая. И что Ингер не хотел уязвлять пышным празднеством свою первую жену княгиню Миловзору. А какой Миловзоре убыток будет, если добрым людям на княжеской свадьбе по чарке поднесут, киевлянам объяснить забыли. Оттого и не взлюбили киевляне болгарку и о ее внешности никто доброго слова не сказал. Подумаешь, цаца! Свои-то и ликом краше и телом посдобнее будут. С другой стороны, не нам же с ней жить, а князю. Потому-то и криков особенных не было, когда везли Ольгу от дома боярина Жирослава к княжьему терему. Разве что кричали ей здравие и славу, княжьи мечники да городские стражники, коим все же поднесли по чарке за старание. А обыватели, у коих по усам текло, а в рот не попало, зло отмалчивались. Иные уже и беду князю начали пророчить. Не уважить люд киевский, это все равно что богов славянских не уважить. Такого прежде не позволяли не только бояре, но и князья. А Ингеру, видишь ли, все нипочем. Женка-то княжья, говорят, греческому богу кланяется, может и сам Ингер решил в чужую веру перейти? С него, пожалуй, станется. Как приехал в Киев смурным гавраном, так гавраном здесь почти сорок лет и прожил.

Свенельду на княжьей свадьбе выпала великая честь, принять нареченную из рук ее родовичей и доставить в княжьи палаты. Что он и сделал, без всякой, впрочем, охоты. Знал уже, что не на долгую счастливую жизнь отдает девушку, а на скорую лютую смерть. Оттого и муторно было на душе Свенельда, до того муторно, что хоть волком вой. Что там ни говори, а князь Ингер к сыну своего врага Рулава всегда относился по доброму – и лаской не обходил, и дарами не обносил, и за стол сажал не в охвостье. По всему выходило, что Свенельд перед Ингером кругом неправ. Какое ему в сущности дело до князя Олега Вещего, коего он почти не помнил и знал разве что по рассказам княжьих ближников. Это Мечидраг с Олегастом и Малом вправе спрашивать с Ингера за смерть отца и деда, а у Свенельда даже этого права нет. Чужой ему тот Олег по крови. Так за что же он должен подставлять великого князя под карающие мечи? Рулав, став волхвом и кудесником Велеса, от семьи и рода отрекся, как это и положено обычаем. Так что даже на волю отца Свенельд не может сослаться, ибо неволен отныне Рулав в его судьбе, не вправе он требовать от боярина покорности. А князю Ингеру Свенельд клятву давал, что защищать его будет до последнего вздоха. Перуном клялся и Даджбогом. И никто его от этой клятвы не освобождал. Выходит, что и перед славянскими богами выйдет Свенельд кругом виноватым. А тут еще слова Рулава по поводу христианки. Не в семени княжьем дело, а в лютости кудесника Чернобога. Зачем же невинную казнить, и какая в том Велесу сладость? Наверное именно участь, которую готовил Ольге Рулав, и стала той последней каплей, переполнившей чашу терпения боярина Свенельда.

- Скажи князю, чтобы не ездил сегодня в Угорское предместье, - шепнул на ухо Асмолду Свенельд.

Асмолд прищурил в сторону молодого боярина рысьи глаза:

- Все сказал?

- Что мог, то и сказал, - буркнул Свенельд.

На этом и закончился разговор воеводы с боярином. А князь Ингер в Угорское все-таки поехал. И поехал с молодой женой и малой дружиной всего лишь в два десятка мечников, взятых не столько для защиты, сколько для чести. Об этом и сказал Свенельд княжичу Олегасту, который вновь заглянул на его подворье.

- Не нравится мне все это, - поморщился Олегаст. – Лучше уж в чистом поле ратиться, чем вот так по задворкам прятаться, словно тати в ночи.

- Не нравится – не ходи, - криво усмехнулся Свенельд.

- Твои люди готовы? – враз посмурнел ликом княжич.

- С собой возьму только десятерых, - отозвался Свенельд, - из тех, что мне от Рулава достались, а остальные ненадежны.

- Седлай коней, - распорядился Олегаст. – Рулав с Мечидрагом уже на подходе.

Перед Ингеровой усадьбой съехались уже ночью, при лунном свете. Свенельд узнал отца по бороде, а Мечидрага по посадке. С собой кудесник и князь привели не более полусотни мечников. Еще столько же было под рукой Олегаста и Свенельда.

- Не маловато ли будет? – донесся из темноты тихий голос княжича Мала. – Стены усадьбы высоки, не враз перескочишь.

- Сил хватит, - успокоил его Рулав. – А ворота усадьбы нам скоро откроют.

По слухам, дошедшим до Свенельда, именно в этой усадьбе, обнесенной высоким тыном, встретил свой последний час князь Аскольд. И убил его никто иной, как Олег Вещий, за смерть которого они ныне решили отомстить. Ночь выдалась прохладной, но Свенельд почувствовал, как капли пота выступили у него на лбу. Он один знал, что это ночь закончится совсем не так, как мнится кудеснику Рулаву, успевшему сговориться с кем-то из Игоревых челядинов или мечников. Ворота усадьбы действительно откроются, но вот до шеи великого князя Киевского Рулаву вряд ли удастся дотянуться. Свенельда так и подмывало рассказать обо всем отцу и тем, возможно, спасти и его и себя от страшной участи, но пораскинув умом, он пришел к выводу, что, пожалуй, уже запоздал с предостережением. Не настолько глупы Ингер с Асмолдом, чтобы выпустить своих смертельных врагов из ловушки. А откровенность Свенельда приведет лишь к тому, что разъяренный Рулав снесет своему сыну голову.

- Ворота открылись, - жарко прошептал Олегаст в самое ухо молодого боярина. Впрочем, Свенельд и сам услышал скрип и увидел как дрогнули тяжелые створки.

- Вперед, - выдохнул Рулав, и сотня всадников, закованных в броню, сорвалась с места почти беззвучно. Огромный двор усадьбы вместил почти всех. А вот спешиться им не дали. Град стрел обрушился на незваных гостей из темноты, в мгновение ока повергнув на землю едва ли не половину из них.

- Измена! – крикнул княжич Олегаст, вскидывая над головой меч. Свенельд поднял коня на дыбы и попытался развернуть его к воротам, но опоздал. С тыла на мечников кудесника Рулава обрушились гриди князя Ингера, ведомые воеводой Асмолдом. Дрались почти в полной темноте, практически не видя друг друга. Зато стрелять перестали, видимо лучники боялись испятнать своих.

- Факелы! – прозвучал из темноты голос князя Ингера.

Огонь вспыхнул в один миг, осветив небольшое пространство, где смешались в кучу кони и люди. Свенельд искал глазами отца, но увидел лишь князя Мечидрага, уверенной рукой прорубавшего себе путь к воротам. Рядом с ним рубился юный княжич Мал и еще кто-то третий, которого боярину не удалось опознать. Эти трое почти достигли ворот и до спасения им оставалось всего ничего. Но как раз в этот миг Мечидраг обернулся, и этого оказалось достаточно для меткого лучника, который всадил стрелу точно в глаз кривицкому князю. Мечидраг рухнул на землю уже мертвым. Зато княжич Мал и тот, третий, выскочили за ворота.

- Сдавайтесь! – крикнул Асмолд. – Жизнь обещаю всем.

Сопротивление было бессмысленным, а потому Свенельд первым бросил меч под ноги своему коню. Уцелевшие мечники последовали его примеру. Впрочем, уцелевших было совсем немного – не более двух десятков человек.

- Всем спешиться.

Свенельд бросил поводья коня подскочившему Ингерову гридю и тяжело ступил на землю. Взятых в полон подвели к крыльцу, на котором стоял в полном воинском облачении но без шлема великий князь. Ингер глянул в лицо Свенельда и усмехнулся.

- Где Рулав?

- Ищи среди убитых, - передернул плечами боярин.

Однако ни среди убитых, ни среди раненых, ни среди плененных Рулава так и не нашли, к великому огорчению Ингера.

- Так, может, его не было с вами? – спросил князь у боярина.

- Может и не было, - в тон ему ответил Свенельд.

- Двое успели выскользнуть, - сказал князю подошедший Асмолд. – Я послал за ними погоню, но вряд ли их поймают. Темно.

- А где Олегаст?

Княжича извлекли из под убитого коня и с большим трудом привели в чувство. Видимо, Олегаст ударился при падении головой, во всяком случае выглядел он ошалевшим и не сразу понял о чем спрашивает его князь.

- Не было с нами Рулава, - хрипло ответил он на вопрос, заданный в третий раз.

- Почему убить меня хотел – не спрашиваю, Олегаст, - спокойно сказал Ингер. – И без того знаю, что двум князьям в Руси тесно. Но и марать руки кровью родовича, пусть и кругом виноватого, не хочу. Уходи с моей земли, княжич. Уходи навсегда.

- Твоя взяла, князь, - тряхнул слипшимися от крови волосами Олегаст. – Виновным я себя не числю, и оба мы знаем почему. Но и спорить с тобой о великом киевском столе я не буду. В том даю тебе твердое слово. Прощай, Ингер, и пусть твоя вина останется с тобою.

Олегаст круто развернулся на каблуках и пошел со двора. Ингер смотрел ему вслед с сожалением, но без ненависти, чем несказанно удивил Свенельда. Не в привычках великого князя было прощать виноватых. Он и безвинных карал со строгостью, а тут взял да и отпустил самого главного своего врага.

- Коня ему дайте, - приказал князь гридям. – И полоненных мечников отпустите с миром. Пусть уходят из Киева, куда глаза глядят.

Не чаявшие такой участи мечники расхватали из рук челядинов уцелевших в бойне коней и поскакали вслед за Олегастом. Перед крыльцом остался стоять только Свенельд со склоненной головою.

- Знаю, боярин, что в случившемся нет твоей вины, а потому и прощать тебя не за что. А услуги твоей я никогда не забуду.

На этом и закончилась самая жуткая в жизни молодого Свенельда ночь. Закончилась не без крови, но все же не столь страшно, как ему мнилось. А кого благодарить за это, славянских богов или великого киевского князя, он так и не понял.

Глава 4 Осада Бранибора

Князь Тугомир с большой неохотой принял приглашение князя ободритов Мстивоя. Ничего хорошего от съезда славянский князей он не ждал. Мстивой Ободритский будет манить вождей на свою сторону, каган ругов Селибур – на свою, и все закончится великим лаем и великим срамом. После смерти кагана Биллуга мира меж славянским племенами считай что не было. Сын Биллуга Селибур оказался слишком вздорным человеком, чтобы сплотить вокруг себя князей. Даже угроза, идущая из земель восточных франков, не утихомирила кипящие в варяжских землях страсти. Сам Тугомир в перваки не лез, ему вполне хватало родного Бранибора, но и ходить под ободритами и ругами он не собирался. У говолян достаточно своих сил, чтобы отмахнуться от саксов. В крайнем случае можно попросить подмоги у долечан, с князем которых у Тугомира сложились добрые отношения. Семь лет назад он помог князю Никлоту отбиться от саксов короля Генриха, подступивших к стольному граду долечан Гане. Надо полагать, Никлот не забыл об оказанной ему услуги. К тому же Тугомир успел перемолвиться словом с ближником графа Зигфрида Мерзебургского капитаном Геро и тот заверил его, что король Генрих ныне расположен к славянам, а причиной его похода в земли долечан были бесчинства ободритов, которые за два года до этого разорили едва ли не половину Саксонии. Что было, то было. Князь Тугомир сам был участником того похода и немало хапнул добычи в саксонских городах. Но ныне Генриху Людольфингу удалось подмять под себя и швабов и баварцев, так что силы его, пожалуй, утроились. И если Мстивой вновь рассчитывает поживиться за счет саксов, то пусть поищет себе союзников в других землях. Тугомир уже заключил мирный договор с графом Зигфридом и нарушать его не собирается.

Микельбор встретил князя говолян великим гамом и шумом. И удивляться этому не приходилось. Столица ободритов в последнее время стала едва ли не самым крупным портом на южном побережье Варяжского моря. Золото и серебро само плыло в загребущие руки местных князей. Немудрено, что Мстивой возгордился и стал оспаривать всевластие ругов. Однако кагана Селибура поддержали лютичи, коим Микельбор встал поперек горла, ибо сумел отобрать первенство у Волыни. Впрочем, мира между ободритами и лютичами не было никогда, так что поведению князя Людогаста Волынского удивляться не приходится.

На постой Тугомир напросился к долечанскому купцу Удо, до того обжившемуся в Микельборе, что даже в его речи стало проскакивать цоканье для долечан не характерное, но присущее ободритам, ругам и лютичам. Дом у купца был просторный, усадьба вместительной, так что Тугомир с двадцатью своими мечниками разместился в нем со всеми удобствами.

- Князь Людогаст и каган Селибур уже прибыли, - поведал говолянскому князю купец. – По торгу идут слухи, что Селибур заручился поддержкой великого князя киевского и всей Руси Ингера.

- Только этого нам и не хватало, - усмехнулся Тугомир.

- Так и я о том же, князь, - горестно вздохнул Удо, вытирая белым как снег полотном обширную лысину. – Киевлянам и новгородцам палец в рот не клади и без того они уже весь торг на побережье к рукам прибрали. Золото у них, серебро у них. Почти все товары из Византии и из иных дальних восточных стран тоже при их посредничестве к нам попадают. Мне рабби Иегуда недавно жаловался, что итильский купцы в большой обиде на киевлян и новгородцев. А царь Хазарии Аарон грозился спрос учинить великому князю Ингеру за бесчинства, творимые его людьми на водных путях.

- Пусть собачатся, - махнул рукой Тугомир. – Дела это дальние и нас совершенно не касаемые.

- Ох не скажи, князь, - покачал головой Удо. – Слухи идут, что король Генрих собирается на нас войною. Швабы, баварцы и саксы недовольны тем, что все портовые города находятся в руках славян и рвутся исправить положение.

- Пустое, - поморщился Тугомир. – У Генриха и без нас забот хватает. Он спит и видит себя императором. А корону Карла Великого ему искать придется не у нас, а в Риме.

В замок ободритских князей Тугомир отправился утром следующего дня. С собой взял только двух ближних бояр да трех дружинников. Все при мечах, но без брони. Оно и в мечах никакой надобности не было, но здесь не о пользе речь, а о чести. Пока шел по Микельбору все плечи отбил о встречных-поперечных. Уж больно многолюден стольный град ободритов. И кого тут только нет. Своих, славян, едва ли половина, а от пришлых аж в глазах рябит. И швабы тут, и фризы, и саксы, и алеманы, и греки, и арабы. Такая разноголосица кругом, что у непривычного человека уши вянут. И каждый норовит толкнуть владетельного князя. Мечники даже голоса сорвали, облаивая невеж, а с тех все как с гуся вода. Родной Тугомиру Бранибор много тише будет, да и людей в нем раз в десять поменее. А чужих так и вообще почти нет. Ну разве что саксы. Так тех саксов прежде за чужих в славянских землях не держали. А ныне у них все по другому. И главное отличие – вера. Тугомир христианских проповедников гнал из родного города нещадно, а здесь в Микельборе их, похоже, привечали и даже храмы дозволяли строить для вознесения молитв. А с чего бы тому богу помогать своим печальникам, коли они ему не жертвуют ни добром, ни кровью?

Княжий замок у ободритов хорош, Тугомир даже языком прицокнул на него глядя. По слухам, был он построен еще сто лет назад при князе Трасике. О том Трасике в Микельборе уже и помину нет, а замок стоит как новенький. Все-таки камень много надежнее дерева будет.

- Ингер Рерик кем князю Мстивою доводится? – спросил Тугомир у всезнающего боярина Чеслава.

- Родовичем, - с охотою откликнулся боярин. – Прежде Микельбор Рериком и звали, это его уже князь Трасик переименовал. При Людовике Благочестивом это было.

- Знаю, что родовичем, а в каком колене?

- Может в пятом, а может в четвертом, - пожал плечами Чеслав. – Хотя, возможно, в третьем. Ингер сын Воислава Рерика, который князю Трасику доводился братичадом. А Мстивой внук Сидрага, который сменил Трасика.

- А что с Трасиком стало?

- Так убил его Сидраг на Калиновом мосту.

Страшные дела порой творятся в мире этом и, наверное, в мире том. Тугомир не стал бы ворошить прошлое, но нужда заставляла. Рассказ Удо о новых союзниках кагана Селибура запал ему в память.

- Узнай, что они за люди и зачем к нам пожаловали, - обернулся князь к Чеславу. – А мечникам прикажи, пусть потолкаются по торгу да расспросят новгородцев и киевлян.

В замке князя Тугомира уже ждали. Мстивой вышел ему навстречу и обнял как брата. Здравной чаркой вождя говолян тоже не обнесли, хотя он и прибыл в гости к князю Ободритскому едва ли не последним. Во всяком случае, и Селибур, и Людогаст, и Никлот и многие другие знатные славянские мужи были уже здесь. За стол садились по давно установленному и строго соблюдаемому ряду: хозяин князь Мстивой во главе стола, каган Селибур одесную от него, князь лютичей Людогаст ошую. Князь Тугомир сунулся было на место рядом с каганом и с удивлением обнаружил, что занято оно каким-то молодцом, светловолосым и улыбчивым, но от этого не менее наглым. Ибо далеко не каждый князь в Варгии осмелился бы переступить дорогу грозному вождю говолян.

- Князь Олегаст сын князя Олега Киевского и Новгородского, - представил незнакомца высокому собранию каган Селибур.

Будь на месте этого Олегаста кто-нибудь из своих, Тугомир непременно ввязался бы с ним в ссору. Но гость из далеких земель имел право на уважение. Считаться с ним местом было бы совсем глупо. А потому Тугомир ответил на улыбку князя Олегаста кивком головы и без споров присел рядом. О князе Олеге Киевском Тугомир слышал. Да и мудрено было не услышать о столь знаменитом воителе, который подмял под себя многие земли Руси. Говорили, что ходил он походом и на ромеев, и на хазар и ходил успешно. Если сын хотя бы в половину в отца уродился, то ждать от него можно будет многого. Немудрено, что каган Селибур так его привечает.

Тугомир, увлекшись своими мыслями по поводу соседа, пропустил начало разговора, а когда спохватился, то Мстивой уже заканчивал свою речь здравницей в честь гостей и тесного союза, который им еще предстояло создать.

Слова князя Ободритского о союзе против саксов пришлись по душе далеко не всем, но никто из вождей, включая и князя Тугомира, не торопился высказывать свое мнение, а уж тем более спорить с Мстивоем. Споры начнутся позже, когда наступит час выбирать верховного вождя, а пока можно выпить вина и перекинуться с соседом умным словом.

- Давно в наших краях, князь? – спросил Тугомир у киевлянина.

- Лет пять уже, как ушел из родного дома, - охотно ответил на вопрос соседа Олегаст. – Захотелось мир посмотреть и себя показать.

- А дружина у тебя большая?

- Тысяча викингов. Могу набрать и больше, если понадобится.

Князю Тугомиру осталось только головой кивнуть – хват, сразу видно. Не один город, наверное, уже разорил в франкских землях. Тугомир викингов не любил, а уж звать их на службу – себе дороже. Мало того, что плату берут непомерную, так еще и нанимателей ограбить норовят. Пусть уж каган Селибур их труды оплачивает, коли нужда есть.

Вина на ободритском пиру было выпито немало, слов о вечной дружбе было произнесено еще больше, но принятие окончательного решения, по предложению князя Никлота, отложили до следующего дня.

С пира князь Тугомир возвращался бок о бок с вождем долечан. Князь Никлот был постарше Тугомира лет на пять, недавно ему перевалило за сорок, и седина уже обильно проступила в его густых темных волосах. А вместе с сединою пришла к Никлоту и мудрость, коей он прежде не отличался. Во всяком случае, сегодня он рассуждал сходно с князем Тугомиром.

- С какой стати, скажи на милость, мы с тобой должны идти под ободритов или ругов? У них свои заботы, у нас свои.

- Твоя правда, - с охотой поддакнул долечанину Тугомир. – Мстивой спит и видит себя каганом. Слава родовича Воислава Рерика ему ум застит. Да и Селибур не прочь подмять под себя Варгию, как подмял под себя Русь Олег Вещий. А тот Олег ведь из франков был?

- Говорят, что из франков, - кивнул головой Никлот. – Императоры! Варгия – это не Русь. Жили мы здесь тысячу лет по обычаям дединым и далее будем жить.

- Значит, не пойдешь на союз с ругами и ободритами? – задал главный, пожалуй, вопрос Тугомир.

- Нет, мне свобода дороже. А вот с тобой, князь, я готов заключить союз, и долечанские бояре меня в этом поддерживают.

- Скрывать не буду, князь Никлот, мысли наши совпадают. А потому предложению твоему рад. Сил у говолян и долечан достаточно, чтобы при нужде отмахнуться от саксов и дать отпор ругам и ободритам, коли вздумают силой принуждать нас к союзу.

На том и ударили по рукам князья говолянский и долечанский. А съезд мужей славянских в славном городе Микельборе закончился пшиком, как и предполагал князь Тугомир. И Мстивой с Селибуром не пришли к согласию, и прочие князья их не поддержали. С тем и разъехались по своим отчинам, коротать подступающую зиму.

Боярин Чеслав выяснил стороной, что представляет из себя князь Олегаст Киевский. И по всему выходило, что Тугомир не ошибся на его счет. Изгой, бунтовавший против князя Ингера. Морской разбойник, зоривший побережье Англии и Франции. А более ничего о нем и сказать нельзя.

Весть о том, что двадцать легионов короля Генриха вторглись в земли говолян князь Тугомир получил с большим запозданием. Еле-еле успел отправить гонца к князю Никлоту с просьбой о помощи. Да и кто ж знал-то, что саксы выступят среди зимы, когда добрые люди сидят у очага, пережидая непогоду. А ведь еще полтора месяца назад, во время посещения Тугомиром саксонского Мерзебурга о войне даже помину не было. Граф Зигфрид любезно принял говолянского князя, напоил отличным вином и заверил в вечной дружбе саксов со славянами. А Тугомир как последний дурак выложил ему все о разногласиях меж славянскими князьями и о ссоре меж Мстивоем Ободритским и Селибуром Ружским. Вот ведь дал маху! Теперь придется практически в одиночку ратиться с войском саксов в двадцать тысяч человек. Положим, стены Бранибора крепки, да и защитников в городе достаточно, но ведь какой урон земле Говолянской! Бояре и мечники недовольны князем, о горожанах и говорить не приходится. И рассчитывать Тугомиру в сущности не на кого, ну разве что на князя Никлота. Если долечане не откажут говолянам в помощи, то объединенная рать двух славянских земель вполне способна дать отпор зарвавшимся саксам.

Тугомир, расстроенный чужим коварством, сам поднялся на городскую стену, чтобы окинуть взором подступившую к городу вражью силу. Судя по построению, дозорные правильно подсчитали количество саксов. Двадцать легионов пехоты, по тысяче человек в каждом. Верших не более пятисот человек. Скорее всего, это личная дружина графа Зигфрида Мерзебургского. Видимо, это он возглавил поход против говолян. Графа Зигфрида Тугомир знал давно и хорошо, ни один раз за одним столом сидели. Саксу было уже под шестьдесят. В свое время он очень удачно выдал свою младшую сестру за Генриха, который тогда еще не был королем. Но что-то не сложилось с этим браком. Генрих вынужден был развестись с женой, а рожденный Гертрудой сын, сестричад Зигфрида по имени Танкмар был объявлен незаконнорожденным. Генрих вступил во второй брак на этот раз с дочерью герцога Тюрингского Матильдой, которая и родила ему наследника Оттона. Надо отдать должное Зигфриду, злобу на несостоявшегося зятя он таить не стал, что косвенно подтверждало нелестные слухи, ходившие о его сестре. Судя по всему, эта Гертруда действительно была не без греха, коли епископы объявили ее колдуньей. Впрочем, колдунами они считали едва ли не всех приверженцев старой саксонской веры. Эту загадочную историю Тугомир вспомнил, когда узнал в подъехавшем к городским воротам всаднике сестричада графа Зигфрида. Танкмара сопровождали два мечника, из чего Тугомир заключил, что прибыл он для переговоров. Легионы саксов стояли достаточно далеко от стен, и поэтому князь приказал открыть ворота города и впустить посланца графа Зигфрида.

Танкмар был белобрыс и долговяз, лицом и статью он напоминал своего деда Оттона Светловолосого, которого Тугомир видел еще мальчишкой, но почему-то очень хорошо запомнил. Тогда саксы ладили со славянами и герцог Оттон не раз и не два навещал деда Тугомира князя Изяслава. Жаль, что времена переменились. А виной всему христова вера, которую с большой кровью навязал саксам франкский император Карл Великий.

- Граф Зигфрид ждет от тебя вассальной клятвы королю Генриху, князь Тугомир. Хватит вам наособицу жить.

Танкмар чисто говорил на вендском наречии, да и обликом ничем от славян не отличался, а потому, наверное, Тугомир никак не мог поверить, что перед ним чужак. Бабкой Танкмара была лужицкая княжна Володрада, и, наверное, именно от нее он унаследовал большие и поразительно синие глаза.

- Скажи графу Зигфриду, что говоляне не кланялись даже франкским императорам, так с какой стати нам идти под руку саксонского герцога, будь он хоть трижды король.

Бояре и старшие дружинники, стеной стоящие за спиной князя, засмеялись. Танкмар насупился:

- Это твое последнее слово, благородный Тугомир.

- Последнее, благородный Танкмар.

Сестричад Зигфрида водрузил на голову шлем, который вовремя разговора держал в руке, и легко запрыгнул в седло. И уже в воротах он обернулся и крикнул Тугомиру:

- Зря упрямишься, князь. Саксы не уйдут от твоего города с пустыми руками.

Ночью в город пробрался гонец от князя Никлота. Долечане уже выступили в поход и к утру должны были подойти под стены Бранибора. Тугомир вздохнул с облегчением. Князь Никлот проявил, надо отдать ему должное, редкостную расторопность. Кроме долечан под его рукой были еще и укры, здраво рассудившие, что в нынешней ситуации можно высидеть разве что хомут на собственную шею. Гонец уверял, что объединенная рать долечан и укров насчитывает в своих рядах пятнадцать тысяч пеших и три сотни конных воинов. Бранибор без труда мог выставить три тысячи ополченцев, еще столько же ратников, набранных в Говолянской земле, должен был привести к городу боярин Чеслав. А если к ним прибавить конную дружину князя Тугомира в триста человек, то славянская рать не уступит рати саксонской.

- Надо выходить за стены, - подсказал боярин Венцелин. – С такой силой мы сумеем одолеть саксов и в чистом поле. Иначе они сядут в осаду и начнут разорять окрестные городки и села.

Тугомир понимал это и без советов Венцелина, но и сомнение было. Саксы опасные противники, большие мастера как пешего, так и конного боя. Оружием и бронью они славянам тоже не уступят. Одолеть-то их Тугомир с Никлотом возможно и одолеют, но крови придется пролить немеряно. Конечно, говоляне могли бы месяц-другой посидеть за крепкими стенами, пока у саксов от мороза носы не подмерзнут, но вряд ли долечане и укры согласятся все это время стоять в чистом поле или прятаться по окрестным городкам. Нет уж, коли собрали такую большую рать, то надо бить и бить не мешкая, иначе у людей запал может начисто пропасть.

- Решено, - обернулся Тугомир к гонцу. – Скажешь князю Никлоту, пусть атакует саксов с рассветом. Боярин Чеслав ударит им в бок, а мы из Бранибора – в спину. Главное, не дать легионам выстроиться в фалангу. А конных у графа Зигфрида меньше, чем у нас.

С первым лучом солнца князь Тугомир был уже на стене. В стане саксов затухали разведенные на ночь костры. Сонные легионеры ходили меж шатров, не чуя беды, а сигнал тревоги зазвучал только тогда, когда рать князя Никлота вынырнула из предутренней мглы в тысяче шагах от сонного лагеря. Князя Тугомира смущал лес, расположенный у саксов за спиной. Давно его следовало извести под корень, но все как-то руки не доходили. Впрочем, от того леса до стана было не менее двух тысяч шагов, а может и того более. Даже если саксы спрятали там конных, им придется преодолеть немалое расстояние, а за это время фалангу саксов вполне можно в грязь втоптать. Боярин Чеслав расположил свою трехтысячную рать как раз там, где и договаривались. То есть между лесом и саксонским станом. Саксы его, конечно, видели, но почему-то мер никаких не приняли, видимо просто не успели. Долечане и укры князя Никлота шли в напуск настолько стремительно, что ударили раньше, чем саксонский еж успел ощетиниться копьями. Князь Тугомир бросил тревожный взгляд на лес, но ничего подозрительного не обнаружил. Говоляне боярина Чеслава, почти бегом преодолев расстояние, отделявшее их от саксов, ударили фаланге в бок. Черед теперь был за браниборцами.

- Отворяйте ворота, - крикнул Тугомир и ринулся вниз со стены.

Пешие браниборцы дружно затопали сапогами по подъемному мосту. До стана саксов им предстояло пробежать по заснеженному полю тысячу шагов. Дружина Тугомира преодолеет это расстояние значительно быстрее. Саксы графа Зигфрида дорого заплатят за нынешний разбой, учиненный на Говолянской земле.

Тугомир уже отчетливо видел затянутые кожей спины легионеров и даже успел вынести из ножен меч, когда вдруг услышал испуганный голос боярина Венцелина:

- Панцирная конница!

О том, что король Генрих создает панцирную кавалерию, в которой не только всадники, но и кони защищены железной броней, Тугомир слышал, но сталкиваться с ней ему не приходилось.

- Много их? – успел спросить он у боярина прежде, чем врубиться в фалангу саксов.

- Три тысячи, по меньшей мере, - донеслось до него сквозь нарастающий гул.

Панцирная кавалерия просто растоптала говолян боярина Чеслава, неосторожно подставивших им спину, а потом обрушилась в бок наступающей рати долечан и укров. Положение могли бы спасти конные дружинники, но они уже успели врубиться в фалангу саксов и встретить панцирников смогла лишь малая их часть. Тугомир понял, что дело проиграно раньше, чем тяжелое копье конного сакса ударило в его щит. Удар был настолько силен, что князь вылетел из седла и рухнул под ноги закованным в железо коням. Уцелел он чудом, хотя особой радости при этом не испытал. Подоспевшие пехотинцы скрутили ошеломленному князю руки, сбили с головы шлем и, наверное, прикончили его здесь же на месте, если бы их не остановил строгий голос благородного Танкмара:

- Не сметь!

Тугомир оторопело наблюдал, как закованные в сталь конники гонят по окровавленному полю пеших долечан и укров. Верших славян он вокруг не видел, но очень надеялся, что хотя бы малая часть их успела спастись от безжалостных всадников и их выносливых, но не быстрых на ногу коней. Вышедшие из Бранибора ополченцы были вырублены почти начисто, и до Тугомира наконец дошло, что ратился он не с графом Зигфридом, а с самим королем Генрихом, который, подчинив швабов и баварцев, принялся теперь за славян. Выходит, правы были Мстивой и Селибур когда призывали в Микельборе князей к единству. Послушай их тогда Тугомир, не стоял бы сейчас с непокрытой головой на залитом кровью поле и не смотрел бы с болью на ворота своего города, в которые уже въезжали чужие горделивые всадники.

- Я тебя предупреждал, князь, - с горькой усмешкой сказал Танкмар. – Король Генрих подмял под себя всех франкских сеньоров, так с какой же стати ему щадить вас.

- Он здесь? – спросил у сакса Тугомир.

- Король сам возглавил поход против славян, - охотно ответил Танкмар. – А потому – горе побежденным.

Глава 5 Киев

Тринадцать лет, прожитых патрикием Аристархом в Киеве, не были потрачены в пустую. За это время родной дядя княгини Ольги приобрел большой вес при дворе великого князя. Сам Ингер к Аристарху благоволил и охотно прислушивался к его советам. В Киеве не было человека более осведомленного в европейских, хазарских и византийских делах, чем бывший патрикий, а ныне боярин Аристарх. Возвышению хитрого ромея, как называли сына Кончака княжьи ближники, поспособствовала сестричада Ольга, родившая Ингеру сначала дочь Умилу, а потом и сына Святослава. Но если по поводу дочери меж князем и княгиней споров не было, то по поводу сына Ингер свое слово сказал твердо. И определил в воспитатели к Святославу не просвещенного боярина Аристарха, а смурного Асмолда, который взял княжича под свою опеку сразу же, как только тот вышел из пеленок. Святославу уже исполнилось семь лет, но никакого расположения к христовой вере он не выказывал, к большому огорчению и матери, и боярина Аристарха, имевшего на него большие виды. Впрочем, неудача со Святославом Аристарха не обескуражила. Время терпело, а княжич был еще слишком мал, чтобы вести с ним разговоры о вере. Свои усилия патрикий направил на киевских бояр и весьма преуспел в богоугодной деятельности. Погрузневший и постаревший боярин Жирослав теперь не выглядел среди ближников князя Ингера белой вороной. Уже до двух десятков бояр и старших мечников пополнили христианскую общину Киева и в этом заслуга Аристарха была несомненной. Росло количество христиан и среди простого люда. Двух христианских церквей городу уже не хватало и патрикий сейчас хлопотал о строительстве третьей. Князь Ингер, надо отдать ему должное, хоть и не выказывал расположения к Христу, но к его печальникам относился терпимо и даже защищал их от наветов волхвов. Последние доставляли Аристарху много хлопот, но с божьей помощью он разрешал все возникающие проблемы миром. И даже добился если не расположения, то во всяком случае терпимого отношения от Даджбогова кудесника Солоха, который обрел при великом князе Ингере большой вес, потеснив в сторону волхвов Перуна. Словом, патрикий был вполне доволен результатами своей деятельности в Киеве, и был немало удивлен, когда узнал, что, оказывается, есть и иное мнение на этот счет. И это мнение уважаемых людей донес до его ушей Иосиф, богатейший купец из славного города Итиля. Его приезд в Киев никого в окружении князя Ингера не насторожил. В Киеве хазарские купцы чувствовали себя почти как дома и не в последнюю очередь благодаря усилиям патрикия Аристарха, сумевшего убедить князя Ингера, что худой мир лучше доброй ссоры. И что утерянной Матархи, конечно, жаль, но война с каганатом ничего хорошего не принесет ни Руси, ни Хазарии.

Уважаемого Иосифа Аристарх принял в своем каменном доме, недавно отстроенном на зависть всем ближникам князя Ингера. Дом был ставлен в три яруса византийскими мастерами, коих Аристарх пригласил из Царьграда, и удивлял простодушных киевлян своим непривычными славянскому глазу пропорциями. А внутреннее убранство дома поразило даже много чего повидавшего Иосифа. Во всяком случае, он не замедлил выразить хозяину свое восхищение. Аристарх похвалой гостя был польщен, но нити разговора не потерял и, подливая Иосифу в серебряный кубок колхидское вино, задал ему вполне уместный вопрос:

- Так чем же недоволен каган-бек Аарон.

- Многим уважаемым людям в Итиле кажется, что настал час для активизации наших усилий.

Иосиф был человеком немолодым, выдержанным и осторожным. Торопливость никогда не относилась к числу его пороков. Так с какой стати он сейчас загоношился и стал подталкивать к необдуманным действиям патрикия Аристарха? В конце концов Итиль путем переговоров добился большего успеха, чем в результате войн с Русью, которым уже потеряли счет.

- Речь не о Руси, а о Варгии, - негромко, но веско произнес Иосиф. – Ты, конечно, слышал уважаемый, что король Генрих нанес поражение ободритам и ругам в битве при Ленцене. Это привело к тому, что практически все порты на южном побережье Варяжского моря, включая Микельбор и Волынь оказались в руках саксов. Что породило немалые трудности.

- Но я полагал, что эти трудности временные, - нахмурился Аристарх.

- Саксы оказались людьми неблагодарными и быстро забыли о той помощи, которую мы оказывали им в борьбе с язычниками. Король Генрих и его легаты стали ущемлять не только купцов из Руси, но и хазар, и византийцев. Нужно объяснить королю неразумность такого поведения.

- И кто должен это сделать, уважаемый Иосиф? – насторожился патрикий.

- Разумеется ты, уважаемый Аристарх. Так считает каган-бек Аарон. Сходно думают и в Константинополе. Ты повезешь письмо каган-бека к королю Генриху. Но поедешь ты в Саксонию как посланник великого князя Ингера.

- Не думаю, что Ингер станет вмешиваться в европейские дела, у него и в Руси забот хватает.

- А это не важно, что думаешь по этому поводу ты, патрикий, куда важнее, чтобы в Саксонии поверили в возможность такого вмешательства. И в Итиле, и в Константинополе очень надеются на твой разум уважаемый Аристарх и умение договариваться с людьми. В конце концов, варяги люди упрямые, и если они получат поддержку извне, то вполне способны попортить много крови королю Генриху.

Аристарх призадумался. Увлекшись киевскими делами, он, кажется, действительно прозевал серьезные перемены, произошедшие в развалившейся империи франков. Генрих Людольфинг, которого поначалу никто всерьез не воспринимал сумел таки подмять под себя не только Восточно-франкское королевство, но и южное побережье Варяжского моря, что не удалось сделать даже Карлу Великому. А его возросшая активность на востоке и юге грозит подорвать позиции не только Руси, но и Византии. Кроме того саксы не поладили с иудеями, и это не может не беспокоить Хазарию, чьи торговые интересы могут быть сильно ущемлены в результате неразумной политики Генриха.

- Я уже далеко не молод, уважаемый Иосиф, для такого путешествия, - покачал головой Аристарх.

- Я понимаю твои сомнения, уважаемый патрикий, но и ты пойми нас, мы не можем доверить столь важную миссию зеленому юнцу. К тому же твое положение уникально: ты пользуешься доверием и великого князя Руси, и каган-бека Хазарии, и императора Византии. Другого такого человека нам не найти. Кроме того ты заинтересован в удачном завершении переговоров. Ибо твои личные интересы могут пострадать в результате неразумных действий саксов.

Уважаемый Иосиф попал что называется не в бровь, а в глаз. И Аристарху ничего другого не оставалось, как признать его правоту. На здоровье патрикий пока не жаловался, несмотря на немалый возраст. Да и дальнее путешествие его не пугало. Настораживала грандиозность поставленной задачи, но, в конце концов, Аристарх перебрался в Киев именно для того, чтобы держать в руках едва ли не все нити заговоров, плетущихся в Ойкумене, и теперь уже поздно заявлять о своей несостоятельности.

- Хорошо, уважаемый Иосиф, ты меня убедил, - тряхнул редеющими кудрями Аристарх. – Теперь мне предстоит убедить в важности предстоящей миссии князя Ингера.

Великий князь Киевский был человеком хоть и своенравным, но далеко не глупым. А его осведомленности в делах, вроде бы совершенно не касающихся Руси, мог бы позавидовать уважаемый Иосиф. Князь Киевский умел добиваться поставленной цели не только с помощью грубой военной силы, в этом Аристарх уже имел возможность убедиться. Ингер уже практически прибрал к рукам земли вятичей, несмотря на активное противодействие хазар, усмирил с помощью подарков и посулов печенегов, чем надолго избавил Русь от их разорительных набегов и теперь вовсю обхаживал Волжскую Болгарию, привечая тамошних ганов, к немалому неудовольствию каган-бека Аарона. Запад его пока не слишком интересовал, ибо все свои усилия он направлял на юг, в Приазовье, и на восток, в Поволжье. Тем не менее, Ингер выслушал Аристарха с большим вниманием.

- Вряд ли князь из рода Рериков должен оставаться безучастным к бесчинствам саксов, творимых на его родовой земле, - осторожно начал патрикий.

- Прикажешь снаряжать ладьи для войны в варяжском море? – усмехнулся князь.

Ингеру уже далеко перевалило за шестьдесят и годами он был почти равен Аристарху, но это никак не отразилось на его здоровье. Это был сухой, широкоплечий человек, способный одним ударом отсечь голову жертвенному быку. Животной силе, исходившей от князя Ингера, мог бы позавидовать любой юнец из его дружины, но патрикий ценил этого человека не за силу, а за ум. И очень жалел, что этот ум достался язычнику. Все было бы много проще, если бы князь принял христианство. Но, увы, Ингер об этом даже не помышлял.

- Чтобы добиться своего, не обязательно хвататься за меч, великий князь. Ты знаешь об этом не хуже меня. Надо просто убедить саксов, что в определенных обстоятельствах ты способен за него взяться.

- Например?

- Саксы ущемляют права киевских и новгородских купцов, и верховный правитель Руси не может с этим мириться.

- И Генрих в это поверит? – прищурился Ингер.

- Не в интересах короля ссориться с Русью, Хазарией и Византией.

- Это тебе сказал Иосиф? – насмешливо спросил Ингер. – Мне не хочется бить ноги за хазарский интерес.

- Но в данном случае наши интересы совпадают с хазарскими, - запротестовал Аристарх. – Глупо было бы не воспользоваться подобным случаем.

- Пожалуй, - не очень охотно согласился Ингер. – Попугать саксов не мешало бы. Я дам тебе письмо к кагану ругов, Аристарх. Селибур человек не слишком умный, но он сейчас едва ли не единственный владетельный князь в Варгии, сохранивший самостоятельность. По слухам, в Арконе находится и княжич Олегаст. Его ты тоже можешь использовать.

- А что слышно о кудеснике Рулаве? – насторожился Аристарх.

- Пока ничего. Я очень надеюсь, что он уже умер.

Аристарх с удовольствием разделил эту надежду Ингера, тем более что годы Рулава были преклонные и стремительно приближались к восьмидесятилетнему рубежу. Но если этот человек жив, то от него можно ждать любого подвоха. Шестнадцатилетним отроком пришел Рулав в Новгород и за шестьдесят лет неустанных трудов сумел нажить себе столько врагов, что их хватило бы на десять жизней.

Вернувшись от великого князя, Аристарх стал готовиться к отъезду. В Европу он решил отправиться водным путем. Ибо путь этот был хоженый и относительно безопасный. Сорок мечников будет вполне достаточно, чтобы отбиться от случайного наскока, а товаром Аристарх решил пренебречь. Сейчас не до торговли, да и не хотелось горбатиться на волоках ради прибыли, в которой один из самых богатых людей Ойкумены не нуждался. За время пребывания в Киеве Аристарх успел не только жениться, но и родить сына, которому уже исполнилось десять лет. Сейчас этот черноволосый, кареглазый парнишкой был главной заботой патрикия. И он едва ли не полдня давал наставления жене, тивуну и приказным, как сохранить сына, дом и нажитки во время его отсутствия. В общении с ближними Аристарх был нудноват и сам признавал за собой этот недостаток. Но пересилить себя и просто приласкать жену на прощанье, оказалось выше его сил. Голубоглазая Фетинья, в девичестве Светлана, слушала наставления Аристарха со смирением на челе, но непохоже было, чтобы отъезд мужа очень уж ее огорчил. Все-таки разница в возрасте сказывалось, и Фетинья, коей совсем недавно исполнилось двадцать семь лет, имела все основания для недовольства своим шестидесяти шестилетним мужем. Если так пойдет и дальше, то у патрикия Аристарха появится возможность украсить свой мудрый лоб ветвистыми рогами.

- Боярыня Татьяна просит твоего внимания, боярин Аристарх, - вскинула наконец на мужа глаза скромница Фетинья.

Сорокалетнюю жену престарелого боярина Жирослава патрикий терпеть не мог, хотя и пользовался частенько ее услугами. Ибо не было в Киеве женщины более осведомленной в семейных делах княжьих ближников, чем боярыня Татьяна. Более всего Аристарх опасался, что хитрая и блудливая боярыня собьет с пути молодую Фетинью и приохотит ее к делам срамным и строгими мужами никак не одобряемым. Боярыня Татьяна в свои неполные сорок лет смотрелась тридцатилетней. А в ее зеленых бесовских глазах мог бы утонуть не только юнец, но вполне зрелый и много чего повидавший муж. По Киеву ходили слухи, что жена боярина Жирослава колдунья, что она способна присушить любого мужчину и выпить из него все соки. И к этим весьма устрашающим для христианки обвинениям прилагался длинный список из соблазненных боярыней Татьяной простаков. Значился в этом списке и Аристарх, что было, кстати говоря, наглой ложью, ибо двух этих людей связывали отнюдь не любовные отношения. Последней жертвой боярыни Татьяны стал воевода Свенельд, во всяком случае, так утверждали киевские сплетники, однако Аристарх этому не верил. Свенельд был слишком серьезным человеком, чтобы пускаться во все тяжкие с женщиной, о которой шла столь дурная слава.

- Я к тебе со слезной просьбой, боярин Аристарх, - с порога обратилась к хозяину гостья. – За ради Христа возьми ты старшенького моего с собой. Может, он хоть в чужих краях обломается.

От такого нелепого предложения Аристарх даже вздрогнул. Старшего сына боярина Жирослава патрикий знал очень даже хорошо, и хотя этот отрок носил христианское имя Юрий и крещен был в церкви, но большего блудодея мир еще не видел. Недаром же отец Феоктист, смирный и покладистый грек, буквально преображался при одном упоминании о сыне Жирослава, а искрам, сыпавшемся из его глаз, мог бы позавидовать сам бог Перун, не к вечеру будь помянут. Феоктист считал, что боярский сын Юрий позорит христианскую веру и вносит смятение в неокрепшие и отравленные ядом язычества души. А ведь этому отроку едва исполнилось девятнадцать лет, и что с ним будет, когда он войдет в зрелые годы, Аристарх судить не брался. Боярин Жирослав, по наущению все того же отца Феоктиста, решил было проучить неразумного Юрия, но встретил такой сокрушительный отпор от его матушки Татьяны, что более уже в дела сына не совался, махнув на беспутного гуляку рукой. Но ныне, кажется, припекло уже и Татьяну, иначе с чего бы это она обратилась к Аристарху с такой нелепой просьбой?

- Помехой он тебе в дороге не будет, боярин, - продолжала настаивать Татьяна. – И силушкой мой Юрий не обделен, и умом крепок.

Насчет ума у Аристарха были кое-какие сомнения, хотя молодой боярин далеко не дурак, а вот насчет силы, тут Татьяна своего сынка не перехваливала. Здоров как бык. В кулачном бою равных ему в Киеве нет. Аристарх собственными глазами видел, как этот юнец вышибал из круга самых опытных бойцов из княжьей дружины, к великому сокрушению Ингера. По виду Юрий ничем из толпы не выделяется, худощавый и роста среднего, но как до боя дойдет, не враз поймешь, откуда в нем сила берется. По Киеву у слух пошел, что с сыном боярским далеко не все чисто. И что зачала его боярыня Татьяна не без участия языческих богов. Вот вам и христианин Юрий! Было от чего отцу Феоктисту беспокоиться. Однако Аристарх грешил не столько на Велеса или Перуна, сколько на княжича Олегаста, с которым боярыня Татьяна предавалась блуду. Да и ликом, не при боярине Жирославе будет сказано, Юрий был схож с беглым княжичем. А иные находили в нем сходство с Олегом Вещим. Вот такой уродился у боярыни Татьяны сынок.

- Ты мне лучше скажи, зачем боярина Свенельда привечаешь, и тем мараешь честь мужнину и свою.

Аристарх ждал, что Татьяна смутится и покраснеет, но не дождался, а вредная женка лишь хитренько улыбнулась ему в ответ:

- Не туда стрелы мечешь, боярин.

- Это ты что, на Фетинью намекаешь, - взвился неожиданно даже для себя Аристарх.

- Окстись, боярин, - махнула в его сторону рукой Татьяна. – Причем здесь Фетинья – овца невинная. Другому бы не сказала, а тебе скажу, поскольку ты человек осторожный и к пустобрешеству не склонный – на княгиню Ольгу я намекаю.

Аристарх так и рухнул на лавку с открытым ртом. В словах боярыни Татьяна он не усомнился ни на миг. Не стала бы эта лукавая женка возводить напраслину на великую княгиню, не в ее это интересах. Она ведь первая ближница Ольги. Если великий князь узнает об измене своей жены, то спрос он учинит не только княгине, но и боярыне. И Татьяна не настолько глупа, чтобы этого не понимать.

- Потому и взяла чужой грех на душу, - вздохнула Татьяна, - чтобы уберечь и себя и тебя, Аристарх, от больших неприятностей.

И в этом лукавая боярыня права. С кого же спросить князю Ингеру за грех жены, как не с ее дяди Аристарха. Да и не ограничится Ингер одним Аристархом, всю христианскую общину под корень изведет. Приунывшие было волхвы враз воспрянут духом и начнут нашептывать Ингеру о коварстве христиан, честь великого князя измаравших. И все рухнет в одночасье. Все, что с такими трудами создавалось Аристархом на протяжении многих лет, уйдет в небытие из-за прихоти далеко вроде бы неглупой женки.

- Да ты не пугайся, боярин. Затем и беру я Ольгину вину на себя, что с боярыни невелик спрос. Ну разве что старый муж за волосы оттаскает. Так ведь с меня не убудет. Сына-то возьмешь с собой, боярин?

Вот ведь вилявая баба, добилась-таки своего. От такого напора Аристарху даже спрятаться некуда. Прижала его к стенке боярыня Татьяна, ничего не скажешь.

- А коли беда случится с твоим сыном в чужой стороне? – нахмурился Аристарх.

- Знать на роду у него это написано, - вздохнула Татьяна. – А что до беды, то ее и в родном городе накликать можно.

- Насолил, что ли, твой сын кому-то? – догадался Аристарх.

- Об этом я умолчу, боярин.

Конечно, будь у патрикия время, он непременно выяснил бы причину столь странного поведения Татьяны, которая своего беспутного сына холила и лелеяла как никакая другая мать, а тут вдруг решила отправить его в чужую сторону. Но сейчас ему было не до чужих забот, со своими бы разобраться. Аристарх не мог уехать из Киева, не поговорив с Ольгой. А разговор, наверняка, получится трудным. Великая княгиня женщина упрямая и себе на уме.

- Где Ольга встречается со Свенельдом? – спросил Аристарх у Татьяны.

- У меня в доме, - неохотно ответила боярыня.

- А Жирослав как же?

- В отъезде он, на дальней усадьбе.

Вот оно значит как – не успел муж за порог выйти, а у жены уже полный дом срамников. А ведь недалече отъехал боярин Жирослав, всего лишь верст на двадцать. А патрикию Аристарху путь предстоял долгий, тут за год, пожалуй, не обернуться.

- Я должен все увидеть собственными глазами.

- Да ты что, боярин, не в себе? – всплеснула руками Татьяна. – Ольга мне этого никогда не простит!

- А ты ей скажи, что пришел-де боярин Аристарх о сыне твоем Юрии поговорить и случайно узнал всю правду.

- Ну разве что, - вздохнула Татьяна. – Так берешь сына, боярин?

- Беру, - махнул рукой Аристарх. – Готовь его в дорогу.

За блудодеями боярин подсматривать не собирался. Ему куда важнее было смутить Ольгу и принудить к откровенности. Но вышло так, что вошел он в ложницу в самый неподходящий момент и от всего увиденного едва не впал в оторопь. Княгиня бросила на любопытного дядьку такой взгляд, что он враз за дверь выскочил и замер здесь в недоумении. По всему выходило, что свою сестричаду он знает плохо, что проглядел он в этой уже отнюдь не молоденькой женщине самое важное. И от этого открытия умному патрикию стало не по себе.

- Говорила я тебе, боярин, - не лезь, - усмехнулась Татьяна при виде смущенного Аристарха.

- Поговорить нам все же надо, - вздохнул патрикий. – Как только они закончат там наверху, зови ее ко мне.

Дабы обрести себя для серьезного разговора, Аристарх присел к столу рядом с ухмыляющимся Юрием и залпом осушил чарку, поднесенную хозяйкой.

- К походу-то готов? – спросил патрикий у молодого боярина.

- Все мое всегда при мне, - с готовностью отозвался Юрий и подмигнул гостю озорным глазом.

Выговаривать отроку Аристарх не стал, да и какой смысл в том выговоре, коли у Юрия такой пример перед глазами. Уж коли великая княгиня и самый ближний к Ингеру воевода себя не блюдут, то что же спрашивать с доброго молодца у которого ветер в голове гуляет. Хотя не Аристарху бы судить молодых, памятуя о его собственном далеко не безупречном прошлом. Наверняка Ольга знает о его связи с императрицей Зоей Огнеокой и не постесняется напомнить дядьке о неотмоленных пока что грехах. Поэтому и разговор свой с великой княгиней, снизошедшей наконец до озабоченного дяди, он начал не с упреков и поучений, а с вопроса:

- Ну и что дальше?

Ольга в последнее время сильно погрузнела и раздалась в ширь. Не было уже на ее лице столь красившего ее девичьего румянца. Да и то сказать, годы-то ее немалые, на четвертый десяток уж давненько перевалило. Но жар в крови с годами у женок только разгорается, и если его не притушить, то он вполне способен вспыхнуть адским пламенем и спалить всех окружающих. Так во всяком случае утверждает отец Феоктист, и Аристарху ничего другого не остается, как поверить разумному служителю матери-церкви.

- Ты в мои дела не вмешивайся, дядя, - надменно бросила Ольга, - тебя они не касаются.

Татьяна и Юрий покинули горницу, не желая, видимо, слушать чужой неприятный разговор. Свенельд на глаза патрикию так и не появился, видимо ушел из дома черным ходом, так что говорить можно было без обиняков не стесняясь присутствием посторонних.

- Так если князь узнает, то ни тебе, ни мне не сдобровать, - попробовал пугнуть сестричаду патрикий.

- А сколько тому Ингеру осталось? – Ольга сердито глянула на растерявшегося Аристарха. – Ты тоже далеко не молод, дядя. А у меня сын на руках, которого вмиг затопчут недобрые люди. Мне нужен сильный человек, который в случае нужды защитит и меня, и сына.

- И ты такого нашла в воеводе Свенельде?

- А почему нет? Дружиной он любим, народом тоже.

Отношение Ольги к мужу не была тайной для Аристарха, да Ингер, кажется, и не нуждался в любви этой женщины, а для плотских утех ему хватало наложниц. Князь бесспорно был благодарен жене за рожденного сына, но это, пожалуй, и все, что связывало этих двух совершенно разных и в сущности чужих друг другу людей. Здоровья Ингеру, по прикидкам патрикия, хватило бы еще лет на десять. Но люди умирают не только от хворостей. А уж правители тем более. Аристарху, хорошо знавшему нравы императорского двора, это было известно лучше, чем кому бы то ни было. Ольга, родившаяся у подножья трона, тоже многое повидала в молодые годы и, надо полагать, не забыла, как хитроумные бояре заточили ее отца, имевшего неосторожность вызвать гнев царя Симеона. Аристарха даже прошиб холодный пот от внезапно открывшейся перспективы. Смерть князя Ингера могла многое поменять в Киеве. Но уйти он должен раньше, чем его сын Святослав станет взрослым.

- На твоем месте, Ольга, я бы вел себя осторожней, - тихо проговорил патрикий. – Все, что нужно от тебя князю, он уже получил. И твой уход ничего не изменит в киевском раскладе.

- Тебе на моем месте не бывать, дядя, - усмехнулась Ольга. – А за предупреждение спасибо.

Аристарх отвесил княгине поклон и покинул гостеприимный дом боярина Жирослава. После встречи с сестричадой его поездка в чужие земли приобретала другой смысл. Конечно, союзников патрикий мог бы найти и в Византии, и в Хазарии, вот только доверия к этим людям у него не было. Ни Итиль, ни Царьград не заинтересованы в усилении Киева. Устранить Игоря, там готовы с величайшим удовольствием, но заодно они приберут к рукам и обезглавленные земли. А патрикий Аристарх ни с кем не собирался делить такой лакомый кусок как Русь. Конечно, годы его уже немалые, но лет пятнадцать он постарается проскрипеть, дабы поднять на ноги малолетнего сына и заслужить в мире том прощение за все грехи, совершенные в мире этом.

Глава 6 Посол

На острове Рюген посланца князя Ингера приняли хоть и не с распростертыми объятиями, но, во всяком случае, радушно. Каган Селибур, ражий детина с голубыми на выкате глазами, звал боярина Аристарха в дом, где от души напоил его хорошим рейнским вином. Нравы в окружении кагана царили простые, и Аристарх, привыкший совсем к другим порядкам, с удивлением наблюдал за простодушными и грубыми ротариями. Однако и сам остров, и его столица Аркона произвели на патрикия очень солидное впечатление. Город был обнесен каменной стеной, а его воинственные жители способны были отразить любое нападение и с моря, и с суши. Немудрено, что король Генрих, прибравший к рукам едва ли не все порты южного побережья Варяжского моря даже и не пытался высаживаться на острове Рюген. Едва ли не половина мужского населения острова кормилась набегами на чужие земли, остальные занимались торговлей. Хлеб на острове не сеяли. Холопов было в избытке, но использовались они только в качестве прислуги. Одних ротариев на острове Рюген было более десяти тысяч. Пораскинув умом и собрав кое-какие сведения, Аристарх пришел к выводу, что король Генрих и его легаты никогда не станут полными хозяевами в варяжских портах, пока не приберут к рукам остров и не вышибут отсюда его воинственных обитателей. Руги контролировали едва ли не все Варяжское моря, и от их расположения зависело, доплывут ли до портовых городов купеческие ладьи. У Аристарха появилась возможность выступить посредником между саксами и ругами, и он не замедлил ею воспользоваться. Увы, его разумное предложение не вызвало ни малейшего интереса у кагана Селибура, из чего патрикий заключил, что этот не шибко умный человек не облает той полнотой власти, которая позволяет мудрым правителям вершить великие дела. За спиной кагана Селибура несокрушимой стеной стояли волхвы, настроенные непримиримо не столько даже к королю Генриху, сколько к церкви и христианам вообще. Об этом расстроенному патрикию поведал никто иной, как княжич Олегаст, успевший за четырнадцать лет обжиться на острове и даже выстроивший здесь свой дом. Свел Аристарха с Олегастом боярин Юрий, который чувствовал себя среди воинственных ругов, как рыба в воде. Знал ли молодой боярин, что этот заматеревший в морских походах викинг доводится ему отцом, Аристарх так и не понял, но то, что два этих человека поглянулись друг другу, он нисколько не сомневался. Надо отдать должное Олегасту, он не стал таить обиду на Аристарха, который, к слову, к его изгойству не был причастен, и принял его как дорогого гостя. Кроме всего прочего, беглый княжич просто соскучился по дому и рад был поговорить о Полянской земле с хорошо осведомленным человеком. Аристарх в свою очередь воспользовался оказией, чтобы разобраться в ситуации, сложившейся в Северной Европе с возвышением Людольфингов, которые, похоже, окончательно оттерли Каролингов от власти.

- Положим, оттерли да не всех, - усмехнулся в отвисающие усы княжич Олегаст. – В Западном франкском королевстве по прежнему правит король Людовик, внук единокровного брата кудесника Рулава. Мы помогли ему согнать со стола Роберта Парижского, а в благодарность за труды он вернул мне титул графа Анжерского, который когда-то носил мой отец. Правда, я не стал спорить за земли с тамошними синьорами и предпочел вернуться на Аркону.

- Значит, кудесник Рулав жив? – удивился Аристарх, и нельзя сказать, чтобы это удивление было приятным.

- Жив, боярин, что ему сделается. Так говоришь, Ингер недоволен самоуправством короля Генриха?

- Недоволен не только князь Ингер, но и каган-бек Аарон, я везу его письмо королю.

- Король Генрих болен, - пожал плечами Олегаст. – Говорят, что дни его сочтены. На твоем месте, боярин, я бы для начала отправился в Мерзебург, к маркграфу Зигфриду, именно ему Генрих поручил надзор за славянскими землями.

Аристарх совет с благодарностью принял, однако следовать ему не спешил. Для начала порасспросил купцов, коих в Арконе было с избытком. Но сведения, полученные от них мало отличались от тех, которые сообщил ему Олегаст. Для полноты картины Аристарху следовало бы поговорить с рабби Иегудой, едва ли не единственным человеком в Варгии, которого он знал лично. И хотя не виделись они более двадцати лет, тем не менее Аристарх считал, что может вполне на него положиться. Нельзя сказать, что рабби Иегуда являлся честнейшим в этом мире человеком, но с патрикием его связывал коммерческий интерес, а потому и обманывать киевлянина ему не было резона. К сожалению, рабби Иегуда жил в Волыни, а до этого города, расположенного в земле лужичей, еще предстояло добраться. Конечно, Аристарх при встрече с недоброжелателями всегда готов мог сослаться на статус посла, однако статус помогал только при общении с официальными лицами, а в варяжских землях было немало людей, не признававших никаких властей и вполне способных обобрать любого встречного до нитки.

- Маловато у тебя мечников, - согласился с Аристархом княжич Олегаст, к которому он обратился со своей печалью. – Любая разбойная ватажка запросто может вас испятнать стрелами, что на море, что на суше. Ладно, боярин, дам я тебе человека в сопровождающие и полсотни викингов. Но мой тебе совет, обо мне с саксами не заговаривай и даже имени моего не упоминай. Тебе же хуже будет. Рогволд проводит тебя сначала морем в Волынь, а потом сушей в Мерзебург.

Обрадовавшийся было Аристарх при виде Рогволда приуныл. Уж больно юн был его проводник, не старее боярина Юрия, с которым патрикий уже хлебнул лиха в чужой стороне. Если два эти молодца столкуются меж собой, то почти наверняка Аристарх не доедет с ними не только до Мерзебурга, но и до Волыни. У них же только бабьи подолы на уме. Смутило патрикия и несомненное сходство Рогволда с княжичем Олегастом.

- Рогволд сын Мечидрага Полоцкого, - пояснил Олегаст. – За ним ты будешь как за каменной стеной, боярин.

Мечидраг Полоцкий был убит в Киеве четырнадцать лет тому назад, во время замятни, устроенной кудесником Рулавом. Его удел великий князь Ингер прибрал к рукам, а вот о семье Мечидрага с тех пор не было ни слуху, ни духу. Впрочем, жена Мечидрага, кажется, умерла при родах, а ребенка, выходит, Олегаст взял с собой. Удивляться этому не приходилось, так как оба князя были сыновьями Олега Вещего, хотя разница в возрасте у них была существенной. Мечидраг лет на сорок был старше Олегаста, первый сын его сгинул в последнем Олеговом походе, второй погиб в битве с печенегами, третий был убит в Крыму хазарами, а о самом младшем в Киеве уже думать забыли и, выходит, напрасно. А ведь у этого Рогволда большой зуб на великого князя. Ни за что, ни про что тот отнял у него отцовское наследство. Патрикию Аристарху следует присмотреться к младшему сыну Мечидрага, глядишь, при случае пригодится.

До Волыни патрикий Аристарх и княжич Рогволд дошли без приключений. Все-таки две ладьи – не одна, и не каждый викинг рискнет охотится за такой добычей. Стольный град лужичей превосходил Аркону и размерами, и числом обывателей. А разноплеменной толпой и неутихающим гамом Волынь напомнила патрикию Константинополь, город ставший ему почти родным. Впрочем, Волынская пристань показалось Аристарху пустоватой, да и торг, кажется, был не слишком богат. Похоже, город переживал далеко не лучшие времена. Причину этого запустения гостю открыл всезнающий рабби Иегуда, к которому патрикий отправился прямо с пристани. Уважаемый Иегуда годами хоть и не на много, но превосходил Аристарха. Дом его не выделялся в ряду таких же купеческих особняков, но изнутри производил весьма пристойное впечатление и без труда вместил в себя почти сотню мечников, прибывших вместе с патрикием.

- Руги, - коротко пояснил Иегуда, после того как гость и хозяин обменялись всеми положенными по ряду приветствиями. – Они блокировали не только Волынь, но и Микельбор и другие портовые города. По всему выходит, что ими руководит опытная рука.

Патрикий Аристарх мог бы назвать уважаемому Иегуде имя человека, которому принадлежит эта самая рука, перехватывающая торговые суда в Варяжском море, но торопиться с этим не стал.

- А мне каган Селибур показался миролюбивым человеком, - закинул наугад удочку Аристарх.

Худой и желчный Иегуда пыхнул было гневом, но быстро овладел собой:

- Где это ты, уважаемый патрикий, видел миролюбивого руга. Каган Селибур нисколько не лучше других. Да и какой он каган, одно звание только и осталось.

- А десять тысяч ротариев? – напомнил Аристарх.

- Твоя правда, уважаемый патрикий, - вздохнул Иегуда. – Но ротарии не столько Селибуру подчиняются, сколько волхвам. Ты о викинге Олегасте слышал?

- Не только слышал, но и за столом сидел, как сейчас с тобой, - усмехнулся Аристарх.

- Быть того не может, - ахнул Иегуда. – Это же самый страшный разбойник на Варяжском море. После того, как он вчистую разорил город Валслебен и разрушил тамошние церкви, король Генрих назначил цену за его голову в пятьсот тысяч денариев. Я сам бы охотно дал двести тысяч, только бы увидеть этого негодяя в петле.

Патрикий от души порадовался за то, что за столом сейчас нет ни княжича Рогволда, ни боярина Юрия, а потому и некому сейчас ухмыльнуться на слова пострадавшего от набега викинга честного купца.

- А имя кудесника Рулава тебе известно? – осторожно спросил Аристарх у расходившегося Иегуды.

- Этот опаснее всех, - кивнул головой рабби. – Не знаю, каким ветром занесло его в Европу, но наследил он здесь изрядно.

- Насколько я знаю, - вздохнул Аристарх, - он родился в Париже. Отцом его был король Людовик Заика. О матери ничего не скажу, но, по слухам, она была ведуньей Макоши высокого ранга посвящения. Зачат он был во время мистерии Белтайн, и зачат, как ты понимаешь, не для добрых дел. В Руси он был карающей десницей Олега Вещего.

- Страшный человек, - охотно согласился с гостем хозяин. – Теперь понятно, как ему удается действовать с таким размахом. Мы несколько раз посылали наемных убийц по его следу, но ни один из них не вернулся, чтобы нас порадовать. Влияние Рулава распространяется не только на славянские, но и на франкские земли. Среди саксов у него тоже немало почитателей.

- Например? – насторожился Аристарх.

- Мне известны двое. Это граф Вихман, один из дальних родовичей короля, и граф Танкмар. Последний бастард Генриха. Мать Танкмара епископы объявили колдуньей и заточили в монастырь, где она вскорости умерла. Так что у молодого человека есть все основания люто ненавидеть и епископов, и своего брата Оттона, считающегося ныне наследником Генриха.

- По-твоему, они готовят мятеж? – насторожился Аристарх.

- Есть все основания так полагать, - развел руками Иегуда. – А сигналом к восстанию послужит смерть Генриха, который, по моим сведениям, совсем плох.

Приезд в Мерзебург графа Видо насторожил капитана Геро. Видо был едва ли не самым близким к герцогу Оттону человеком. И уж конечно появился он на границе Восточного франкского королевства неспроста. Маркграф Зигфрид был болен и честь встречать гостя выпала графу Танкмару и Геро. Видо сопровождал архиепископ Майнцский, сухой и надменный старик, и пышная свита, состоящая из светских и церковных сеньоров. Капитану пришлось затратить немало усилий, чтобы разместить гостей согласно их высокому положению. Сам граф Видо остановился в замке Зигфрида, расположенном в самом центре Мерзебурга. Предосторожность далеко не лишняя, если учесть тревожные слухи, идущие из соседних славянских земель. Маркграф Зигфрид нашел в себе силы, чтобы подняться с ложа и поприветствовать знатных гостей.

- Как здоровье короля Генриха? – спросил он хриплым голосом.

- Увы, - печально вздохнул граф Видо, - нам остается надеяться лишь на милосердие божье.

Зигфрид поник головой и покачнулся. Слуги подхватили его обмякшее тело и на руках отнесли в спальню. Присутствующим оставалось только выразить сожаление по поводу болезненного состояния маркграфа и приступить к трапезе, столь необходимой гостям после долгого путешествия. За обеденным столом граф Видо ничего существенного не сказал, а все больше рассуждал о погоде и видах на урожай. Капитан Геро такому поведению гостя не удивился. Ну хотя бы потому, что по правую руку от королевского посланца сидел граф Танкмар, которому у близких к герцогу Оттону людей не было полного доверия. Серьезный разговор состоялся много позже, когда знатные гости удалились в покои, отведенные им расторопным капитаном.

- Здесь можно говорить? – спросил у Геро граф, оглядывая каменные стены.

- Вне всякого сомнения, сеньор Видо, - подтвердил капитан склоняясь в поклоне.

Кроме графа Видо в довольно уютном помещении с камином находились архиепископ Майнцский и аббат Адальберт, рослый и далеко еще не старый человек с суровым выражением лица и небольшими острыми глазами.

- Здоровье маркграфа Зигфрида оставляет желать много лучшего, - негромко произнес граф Видо, задумчиво глядя на полыхающий в камине огонь.

- Но у маркграфа Зигфрида есть преемник, - напомнил Геро. – Я имею в виду благородного Танкмара.

- Танкмар не тот человек, который может обеспечить спокойствие на славянских землях, - сухо заметил архиепископ. – И ты капитан это знаешь.

- Но я полагал… - начал было Геро.

- Герцог Оттон уже принял решение, - холодно оборвал его Видо. – Маркграфом Мерзебургским после смерти Зигфрида будешь ты, капитан. Я лично заверил благородного Оттона, что лучше тебя нам не найти легата для этих беспокойных и вечно бунтующих земель.

- Я сделаю все от меня зависящее, чтобы оправдать твое доверие, граф Видо, - склонился в поклоне капитан. – Воля короля и герцога Оттона для меня закон.

- Тебе придется постараться, благородный Геро, ибо герцог может изменить свое решение, если ты не справишься с возложенной на тебя задачей. Нам нужен мир и спокойствие как в королевстве, так и в зависимых от него славянских княжествах. Бунт следует подавлять в зародыше, иначе он охватит всю страну. Смерть короля Генриха может послужить поводом к мятежу не только для славян, но и для наших вечно недовольных сеньоров. Усобицу лучше упредить, чем потом расхлебывать кровавую кашу, заваренную глупцами и мерзавцами. Ты меня понял, Геро?

- Да, граф. Я приму меры.

- Аббат Адальберт поможет тебе, капитан, - подал голос архиепископ. – Здесь в Мерзебурге язычники чувствуют себя слишком вольготно и пора положить этому конец.

- Я сделаю все от меня зависящее на благо святой церкви, - с готовностью отозвался Геро.

Нельзя сказать, что для благородного Геро грядущее возвышение оказалось полной неожиданностью. Но все же он полагал, что герцог Оттон не рискнет так сразу подвергать опале своего единокровного брата Танкмара, а попытается приручить его дарами. Конечно, маркграфство Мерзебургское слишком важная в стратегическом отношении земля, чтобы отдавать ее в руки ненадежного человека. А граф Танкмар был ненадежен уже хотя бы в силу своего происхождения, ибо в глазах многих он был жертвой происков христианских епископов, среди которых далеко не последнюю роль играл архиепископ Майнцский. На месте герцога Оттона капитан Геро не оставлял бы без надзора столь опасного соперника и держал бы его постоянно в поле своего зрения. И, скажем, должность маршала при королевском дворе возможно примирила бы Танкмара с братом, а Геро избавила бы от многих хлопот.

- Танкмар – это твоя проблема, благородный Геро, - пристально глянул на капитана граф Видо, - и чем быстрее ты ее решишь, тем лучше будет для всех.

Капитан слегка побледнел, но взгляд графа выдержал и глаз не отвел. Разумеется, он понял какую задачу возлагает на него герцог Оттон и его ближнее окружение, но у него хватило ума не говорить об этом вслух. Танкмар должен уйти, но уйти так, чтобы даже тень подозрения не упала на герцога Оттона, которому еще только предстояло стать королем.

- Из Бранибора прискакал гонец, - сообщил призадумавшимся сеньорам Геро. - К нам направляется посол великого князя Киевского. Возможно ты, благородный Видо, захочешь повидаться с ним.

Граф и архиепископ переглянулись. На лицах обоих отразилось недоумение. Загадочный Киев был настолько далек от мыслей и забот, обуревавших ближников Оттона, что они не враз сообразили, как им реагировать на столь диковинное известие.

- Купец Иегуда прислал мне письмо, в котором просит внимательно отнестись к просьбам и предложениям киевского посла, - спокойно продолжал Геро.

- Наглец, - процедил сквозь зубы архиепископ Гильдеберт, хорошо, видимо, знавший расторопного иудея.

- К сожалению, я должен покинуть завтра Мерзебург, - развел руками граф Видо. – Но, возможно, ты, монсеньор, сочтешь нужным выслушать посла?

- Пожалуй, - задумчиво кивнул головой архиепископ.

- Так я могу рассчитывать на тебя, благородный Геро? – повернулся к капитану граф Видо.

- Вне всякого сомнения, сеньор.

Патрикий Аристарх прибыл в Мерзебург на исходе дня совершенно разбитым. Справедливости ради надо сказать, что саксы встретили киевского посла достаточно гостеприимно и не стали долго томить его и свиту у ворот города. Капитан Геро, приветствовавший Аристарха на торговой площади, был доброжелателен, улыбчив и всем своим цветущим видом начисто опровергал впечатление, сложившееся было у патрикия за время пути, о грубости и неотесанности саксов. К сожалению, маркграф Зигфрид был серьезно болен и не смог принять посла из далекой страны, зато с ним пожелал увидеться архиепископ Майнцский, один из самых близких к королю Генриху людей. Об архиепископе Гильдеберте Аристарх слышал от уважаемого Иегуды, а потому с охотою согласился на эту встречу.

Капитан Геро был настолько любезен, что проводил гостя до дома купца Фридриха, в котором Аристарх решил остановиться по совету все того же Иегуды, у которого с саксом были свои коммерческие дела. Фридрих, тучный, но еще довольно молодой человек, о скором приезде киевского посла был извещен заранее, а потому успел приготовиться к встрече. Аристарх был препровожден в отведенные для него покои, а хлопоты по размещению его свиты взял на себя хозяин. Патрикию дом Фридриха понравился, еще больше поглянулось ему роскошное ложе, предназначенное для его истрепавшегося в дороге тела. Смыв с себя накопившуюся за долгую дорогу грязь, Аристарх с удовольствием раскинулся на пуховиках.

- Если ты не возражаешь, боярин, то двух молодых сеньоров, прибывших с тобой, я размещу поблизости, - с поклоном предложил гостю Фридрих.

- А у тебя дочери есть, уважаемый? – насторожился Аристарх.

- Нет, сеньор, только сыновья, которые сейчас в отъезде.

Патрикий вздохнул с облегчением и вяло махнул рукой:

- Размещай.

Проспал Аристарх едва ли не сутки, но с ложа поднялся не многим бодрее, чем на него ложился. Побаливала спина и покалывало в затылке, что, однако, не помешало патрикию спуститься вниз и присоединиться к трапезе, которую щедрый хозяин предложил своим гостям. Боярин Юрий и княжич Рогволд уже во всю работали зубами, поглощая куски вареной свинины и птицы в поистине устрашающих количествах. О вине они тоже не забывали, но этот довольно крепкий напиток никак не отражался на их самочувствии и умении шевелить языками. Поначалу Аристарх не вникал в суть разговора, который вели между собой Фридрих и его молодые гости. Однако хорошее рейнское вино настолько благотворно подействовало на самочувствие патрикия, принеся облегчение и пояснице и голове, что он стал невольно улавливать отдельные реплики. Разумеется, разговор шел о женщинах. К сожалению Фридрих, по всему видать старый греховодник, охотно делился с любопытными гостями сведениями о сеньорах Мерзебурга. Аристарх одного не мог понять, когда и где эти два блудодея успели рассмотреть местных женщин, что позволило им вести разговор не вообще, а вполне конкретно.

- Сеньорита Мария – дочь маркграфа Зигфрида и невеста капитана Геро. Сеньора Гертруда – жена центенария Арнульфа, мажордома маркграфа. Что касается сеньоры Матильды, то она находится под покровительством монсеньора Гильдеберта, с которым вам скоро предстоит встретится.

- Это как – под покровительством? – полюбопытствовал княжич Рогволд.

- Как бы это помягче выразиться… - задумчиво протянул Фридрих.

- Потаскушка, в общем, - пришел ему на помощь Юрий.

- Это слишком резко, юноша, - осудил гостя купец. – Монсеньор Гильдеберт весьма достойный и уважаемый человек.

- Так я ведь не о монсеньоре, - вскинул невинные глаза Юрий. – Я о его содержанке.

- И тем не менее, я считаю необходимым предостеречь вас, сеньоры, от слишком поспешных выводов в отношении доступности тех или иных особ. Чрезмерное внимание к сеньоре Матильде может вызвать гнев монсеньора, с весьма печальными для вас последствиями.

- Мы будем иметь это в виду. – Боярин Юрий прижал правую руку к сердцу, выражая тем самым признательность уважаемому Фридриху за проявленную заботу. Лицемер! Конечно патрикий Аристарх с готовностью присоединился бы к предостережением Фридриха, если бы у него была хотя бы самая малая надежда на то, что молодые люди задумаются и перестанут заглядывать под любой подол, встречающийся на их пути. Добро бы речь шла о простых поселянках, так нет же, этим родовитым негодяем непременно подавай благородных особ. В Волыни боярин Юрий успел крупно насолить первому ближнику тамошнего князя, а ведь пробыл он там всего лишь седмицу. О скандале в Браниборе лучше не вспоминать. Две дочери любезного капитана Эберхарда, опекающего ныне этот славянский город по поручению графа Зигфрида, лишились невинности раньше, чем их отец успел сообразить, кого он приютил под своим кровом. И теперь патрикию Аристарху придется объезжать этот во всех отношениях приятный город стороной, поскольку капитан Эберхард, надо полагать, уже успел узнать горькую правду.

- А кто тот мрачный тип в черном кафтане, который терся у входа? – спросил Рогволд.

- Это князь говолян Тугомир, - со вздохом пояснил Фридрих. – Язычник. Но отец Ингебер позволил ему посещать храм, поскольку душа князя, кажется, приоткрылась для света. Князь Тугомир был захвачен в полон семь лет назад. Поначалу его держали в замке под запором, но потом позволили жить в Мерзебурге простым обывателем.

- За ним присматривают?

- Разумеется. Говоляне очень дерзкое племя, после того как Генрих отобрал у них Бранибор они затаили на саксов обиду.

- А дом центенария Арнульфа расположен через два дома от твоего, уважаемый Фридрих? – спросил Юрий.

- Да. Там чудесный садик. Но сам сеньор Арнульф большую часть времени проводит в замке. Тем более сейчас, когда маркграф Зигфрид тяжко болен.

- Какая жалость, - покачал головой Юрий. – А я так хотел с ним повидаться.

Патрикий Аристарх от возмущения едва не захлебнулся вином. Свет не видел большего негодяя, чем сынок распутной боярыни Татьяны. Вот уж действительно – яблоко от яблони недалеко падает. А жена боярина Жирослава, это такая яблоня, что иных плодов кроме червивых от нее и ждать не приходится.

- Аббат Адальберт уже справлялся о тебе, боярин Аристарх, - сказал расстроенному патрикию Фридрих.

- А кто он такой, этот аббат?

- Правая рука монсеньора Гильдеберта. Архиепископ Майнцский хочет с тобой встретиться завтра днем, боярин.

- А где он остановился? – встрепенулся Аристарх.

- В замке маркграфа Зигфрида.

- Ну что же, я готов.

Глава 7 Крещение князя Тугомира

Увы, патрикию Аристарху так и не удалось встретиться с монсеньором Гильдебертом. Рано по утру пришло печальное известие о кончине маркграфа Зигфрида, и архиепископу Майнцскому сразу стало не до посла. Аристарху ничего другого не оставалось делать, как выразить глубокое соболезнование близким покойного и ждать, пока архиепископ исполнит печальные обязанности по отпеванию и погребению одного из самых доблестных и благородных сеньоров Саксонии. Аббат Адальберт заверил киевского посла, что архиепископ Майнцский его непременно примет, как только позволят обстоятельства.

- У монсеньора на тебя свои виды, - опустил очи долу отец Адальберт. – Ты ведь христианин, благородный Аристарх?

- Вне всякого сомнения, - подтвердил патрикий.

- Тогда, быть может, ты согласишься стать крестным отцом князя Тугомира? – спросил аббат.

- Князь решил креститься?

- Благородный Тугомир колеблется, но твое слово, сеньор, может стать решающим.

- Я сделаю все от меня зависящее, чтобы привести к Богу еще одну заблудшую душу, - с охотою подтвердил Аристарх.

- Я рад, что не ошибся в тебе, сеньор, - отвесил патрикию глубокий поклон Адальберт.

Князь Тугомир оказался человеком средних лет, с угрюмым лицом и печальными серыми глазами. Судя по всему, годы, проведенные в заточении, не прошли для него даром. Тем не менее, на киевского посла Тугомир посмотрел с интересом и жестом пригласил его к накрытому столу. Обстановка в доме, выделенном князю под постой, была более чем скромной. Саксы явно не баловали своего пленника излишней заботой и вниманием.

- Здесь все же лучше, чем в подземелье замка, где я провел первые три года, - усмехнулся Тугомир.

- Свобода всегда лучше неволи, - сказал Аристарх, присаживаясь на лавку.

- Свобода? – вскинул бровь Тугомир.

- Я говорю о духовной свободе от мерзостей язычества, которую получает всякий человек, обретший истинную веру.

- А ты давно стал христианином, боярин? – спросил Тугомир.

- Я был крещен при рождении, - охотно отозвался Аристарх.

- И это не помешало тебе стать ближником князя Ингера?

- Как видишь, - пожал плечами патрикий. – Сила старых богов иссякла, князь, а возможно, ее никогда и не было. Твоя печальная судьба лишнее тому подтверждение.

- Хочешь сказать, что с принятием христианство мое положение измениться? – нахмурился Тугомир.

- Вне всякого сомнения, - подтвердил Аристарх. – Аббат Адальберт заверил меня, что после крещения ты получишь свободу.

- Свободу от мерзостей язычества? – с усмешкой спросил говолянский князь.

- Нет, речь идет о физическом освобождении. Да и зачем саксам держать под запорами князя-христианина. У тебя, благородный Тугомир, появится возможность вернуться в родной город и занять там подобающее место.

- За счет предательства?

- Ты меня оскорбляешь, князь, - обиделся Аристарх. – По-твоему, я предатель? Или может быть ты первый язычник, который принял христианство? Смею тебя уверить, ты ошибаешься. И в Болгарии, и в Моравии крестились не только знатные мужи, но и простолюдины. Немало христиан есть в Киеве и других городах Руси. Принятие истинной веры будет благом для славянских земель, можешь мне поверить, князь. Исчезнет повод для войн с саксами, баварцами и швабами. Мир и благоденствие сойдут на ваши земли.

- А как же отцовская вера?

- Так и отцы далеко не всегда бывают правы.

Трудно сказать, что повлияло на решение князя Тугомира, красноречие патрикия Аристарха или настойчивость аббата Адальберта, но вождь говолян крестился в местном храме при большом стечении народа. Аристарх, будучи активным участником церемонии, умилялся, боярин Юрий криво ухмылялся. Патрикий, выйдя из божьей обители, в довольно резкой форме сделал боярину замечание.

- Мне не нравятся люди, покупающие свободу ценой отречения от собственных отцов, - отрезал Юрий, чем поверг патрикия в возмущение и недоумение.

- Никто князя Тугомира не принуждал, он сделал свой выбор добровольно!

- Ты либо не все знаешь, боярин Аристарх, либо кривишь душою, - махнул рукой Юрий и расплылся в ослепительной улыбке. Улыбка, разумеется, предназначалась не патрикию, а двум особам женского пола, которые как раз в эту минуту выходили из храма в сопровождении мрачного сеньора. Благородные дамы тут же опустили очи долу, а сеньор метнул в молодого нахала грозный взгляд.

- Центенарий Арнульф с супругой сеньорой Гертрудой и сеньора Матильда, о которой я тебе уже говорил, боярин, - пояснил Аристарху Фридрих, сопровождавший гостя в храм и разделявший чувства патрикия по поводу только что прошедшего обряда.

- Это та самая дама, которая находится под покровительством архиепископа? – вспомнил Аристарх.

- Вот именно, - кивнул головой Фридрих.

По смущенным лицам женщин патрикий без труда определил, что распутный Юрий уже успел с ними познакомиться. Но вот как далеко юный боярин и княжич Рогволд зашли в отношениях с сеньорами, Аристарху оставалось только догадываться. Во всяком случае, если верить Фридриху, молодые люди провели сегодняшнюю ночь за стенами его дома. Менее всего патрикию сейчас хотелось, чтобы его спутники своим распутным поведением сорвали бы ему предстоящие в скором времени переговоры с архиепископом Гильбертом. Взывать к разуму и чувству долга боярина Юрия было совершенно бесполезно, Аристарх убедился в этом на личном опыте. Еще более упрямым и непредсказуемым человеком был княжич Рогволд, у которого все же хватило совести не являться сегодня в храм и не корчить из себя истинного христианина. Кроме того, как успел догадаться Аристарх, у Рогволда были в Мерзебурге свои дела, о которых он не спешил ставить в известность озабоченного патрикия. Дабы не оказаться в конечном счете в дураках, Аристарх вынужден был прибегнуть к помощи своего мечника Сыча, человека хитрого и пронырливого, способного вызнать любые тайны, как сердечные, так и политические. И надо отдать должное Сычу, он сумел оправдать надежды своего хозяина. Уже к вечеру Аристарх знал, что и нынешнюю ночь Рогволд и Юрий собираются провести вне стен дома, отведенного под постой.

- Собственными ушами слышал, - клятвенно заверил Сыч патрикия, расстроенного чужим коварством. – Сеньор Танкмар сказал боярину Юрию, что непременно будет.

- Где будет и в какое время?

- Ночью. По всей видимости в доме центенария Арнульфа.

- Почему ты так решил? – нахмурился Аристарх.

- Так ведь эту ночь они именно там провели, - пожал плечами Сыч.

Если бы речь шла о Гертруде и Матильде, то Аристарх не стал бы себя утруждать. Но зачем Юрию понадобилось назначать свидание графу Танкмару? Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой: Танкмар нужен не Юрию, а Рогволду, посланцу княжича Олегаста, а возможно и кудесника Рулава. Вот тебе и легкомысленные юнцы, которым кроме бабьих подолов ничего не надо! Чего доброго, они обведут вокруг пальца многоопытного патрикия Аристарха, которому останется только руками развести да подсчитать убытки. Но зачем благородному Танкмару, сыну короля Генриха, понадобилась столь тесная связь с мятежниками-славянами? Ответ на этот вопрос Аристарх неожиданно получил от Фридриха.

- Вот ведь незадача, - покачал головой купец, одновременно салютуя патрикию наполненным до краев кубком. – Мы все были уверены, что после смерти сеньора Зигфрида маркграфом Мерзебургским будет назначен сеньор Танкмар, его сестричад, а вышло все по иному. Сегодня по утру архиепископ Гильдеберт привел к вассальной присяге капитана Геро. Теперь он будет маркграфом и королевским легатом, а Танкмара опять обошли. Видимо, король Генрих совсем плох и в королевстве всем распоряжаются ближники его наследника герцога Оттона.

- А где сейчас находится король Генрих?

- В Мелебене.

- Так ты считаешь, Фридрих, что сеньор Танкмар не смириться со своей судьбой? – насторожился Аристарх.

- Это уж как пить дать, - вздохнул хозяин. – Теперь большой усобицы, пожалуй, не избежать.

Аристарх, озабоченный свалившимися на его седую голову нерадостными вестями, собрался было передохнуть после сытного обеда. Но, увы, его отдохновению помешал аббат Адальберт, как-то уж очень невпопад появившийся в доме купца Фридриха.

- Архиепископ Гильдеберт готов тебя принять, благородный Аристарх, - объявил он прямо с порога.

- Когда? – насторожился патрикий.

- Прямо сейчас, если ты не возражаешь.

Со дня смерти маркграфа Зигфрида прошло всего лишь четыре дня, для Аристарха томительных, а для монсеньора Гильдеберта насыщенных событиями. Гильдеберт не только похоронил старого маркграфа, но и привел к присяге нового. Кроме того, архиепископ крестил собственноручно князя Тугомира, ибо, похоже, придавал этому событию очень большое значение. Что, впрочем, не удивило Аристарха. Среди полабских славян христиане составляли явное меньшинство, а уж о крещенных князьях в этих краях и вовсе не слышали. Монсеньор Гильдеберт совершил бы большую ошибку, если бы не использовал это бесспорно знаковое событие для укрепления христианства в этом языческом краю.

- Архиепископ придерживается того же мнения, - с охотой отозвался Адальберт на осторожные намеки патрикия. – Мы очень рассчитываем и на твою помощь, благородный Аристарх.

В чем будет заключаться эта помощь патрикию объяснил сам монсеньор Гильдеберт, худой и рослый человек, годами, пожалуй, равный Аристарху. Встреча началась с церемонных приветствий и обмена любезностями. Патрикий при этом не ударил в грязь лицом и показал византийскую выучку, чем, кажется, удивил архиепископа, предполагавшего, что судьба свела его с варваром. И хотя монсеньор Гильдеберт прекрасно владел вендским языком, как, впрочем, и все жители Мерзебурга, но Аристарх разговор с ним начал на латыни.

- Я слышал, что ты, благородный Аристарх, долго жил в Константинополе?

- Это правда, - подтвердил посол киевского князя. – С тех самых пор я и ношу титул ромейского патрикия.

Монсеньор Гильдеберт с интересом прочитал письмо каган-бека Аарона, предназначенное для короля Генриха, и выслушал длинный перечень обид, чинимых киевским и новгородским купцам в портах, подконтрольным саксонским легатам.

- Я признаю правоту большинства твоих претензий, патрикий, и очень сожалею, что болезнь короля Генриха помешала твоей с ним встрече. Тем не менее, я обещаю, что передам письмо каган-бека и пожелания князя Ингера либо королю Генриху, либо герцогу Оттону, его наследнику. К сожалению, мы не всевластны на побережье Варяжского моря, как ты уже, вероятно, успел заметить, благородный Аристарх. Мятежи сотрясают некогда мощную Франкскую империю, мешая нормальной жизни и взаимовыгодной торговле.

- Но мне кажется, монсеньор Гильдеберт, что веское слово великого князя Ингера могло бы поспособствовать мирному разрешению конфликта между славянскими князьями и королем, - высказал свое мнение по щекотливому вопросу Аристарх.

- Вне всякого сомнения, - вскинул склоненную было голову монсеньор Гильдеберт. – Ты, вероятно, успел уже заметить, патрикий, в сколь сложном положении мы сейчас находимся. Состояние короля Генриха таково, что не оставляет никаких надежд на его выздоровление. У герцога Оттона много врагов и скрытых недоброжелателей. Недоброжелатели Оттона подбивают к смуте славянских князей и франкских сеньоров. Восточно-франкское королевство, воспрянувшее было под заботливой рукой Генриха Людольфинга, рискует утонуть в кровавых усобицах. Не думаю, что наша слабость пойдет на пользу великому князю Ингеру, каган-беку Аарону и императору Роману. И я очень рассчитываю на твою поддержку, благородный Аристарх.

- И чем же я могу помочь тебе, монсеньор, и королю Оттону?

- Мы собираемся пригласить в Мерзебург славянских князей, дабы заключить с ними полюбовное соглашение, - пояснил архиепископ. – А гарантом этого соглашения мог бы выступить князь Ингер в лице своего посла благородного Аристарха. В этом случае мы сделаем все от нас зависящее, чтобы купцам с Востока впредь не чинилось никаких препятствий на подвластных королю Оттону землях.

Вообще-то королем в этих землях был пока что Генрих, но Аристарх не стал пенять монсеньору Гильдеберту на неточность. Все могло измениться в течение ближайших дней, и они оба, посол и архиепископ, это отлично понимали. Конечно, Аристарх слегка превышал полномочия, данные ему великим князем Ингером, но с другой стороны, почему бы не поспособствовать установлению мира и согласия на этих землях, страдающих от многочисленных усобиц. В конце концов, что выиграет Русь, если безумцам Рулаву и Олегасту удастся развязать войну с саксами? Да ничего! Зато торговле Киева и Новгорода с Европой будет нанесен огромный ущерб. Пострадают, между прочим, интересы и самого Аристарха, и его многочисленных коммерческих партнеров.

- Хорошо, я согласен, - кивнул головой патрикий. – Худой мир лучше доброй ссоры.

Последние слова он произнес по вендски, но архиепископ и аббат не нуждались в толмаче, чтобы уяснить их смысл.

- Так мы можем посылать приглашения князьям не только от имени благородных Геро и Тугомира, но и от твоего имени, патрикий? – вежливо полюбопытствовал аббат Адальберт.

- Разумеется, - пожал плечами Аристарх. – Я с удовольствием обращусь к благородным славянским вождям со словами примирения.

- Приятно найти в посланце далекой земли истинно христианскую душу, - ласково улыбнулся монсеньор Гильдеберт. – Я очень надеюсь, что наша совместная миссия по просвещению умов, погрязших в язычестве, будет продолжена, благородный Аристарх.

- Я тоже на это надеюсь, монсеньор. Более того приложу все усилия, чтобы свет истинной веры засиял по всей Европе.

- Храни тебя Господь, патрикий Аристарх.

Аристарх остался доволен встречей с монсеньором Гильдебертом. И хотя не было подписано никаких договоров и никто не произнес обычных в таких случаях клятв, разговор можно было считать успешным. Конечно, архиепископ это не король Генрих и даже не герцог Оттон, но здесь важно другое. Посланцу великого киевского князя Ингера удалось показать надменным саксам насколько может быть выгодным сотрудничество между Русью и Восточно-франкским королевствам и какие вполне существенные блага оно может принести.

- В лепешку разбейся, - приказал Аристарх Сычу, - но узнай, о чем будут говорить княжич Рогволд и граф Танкмар.

- А если меня прихватят в чужом доме? – струхнул мечник.

- Соврешь, что пришел на свидание к служанке.

Сказать, что Сычу подобные приказы были в диковинку, значит сильно покривить душой. Ему случалось выполнять куда более опасные и щекотливые поручения боярина Аристарха. Но тут уж ничего не поделаешь. Коли хочешь заслужить доверие хозяина и заработать деньги на собственный дом в Киеве – рой носом землю. Ни к боярину Юрию, ни к княжичу Рогволду Сыч не питал вражды. Наоборот, он неоднократно выполнял их деликатные поручения по выслеживанию особ женского пола. В частности и тропинку к дому прекрасной Гертруды первым протоптал он. А уж потом по этой тропе свои стопы направил боярин Юрий. Который, справедливости ради надо заметить, пошел куда дальше расторопного мечника и завершил свой путь в ложнице сеньоры Гертруды. Особого труда это ему не составило. Окно ложницы находилось на втором ярусе большого каменного дома и было открыто по случаю страшной духоты, царившей в Мерзебурге. Сыч с Юрием взобрались на крышу, а уж потом боярин при помощи мечника по веревке спустился к окну и запрыгнул в ложницу. Сыч ждал крика благородной дамы, возмущенной бесцеремонным вторжением, но так его и не дождался, а потому со спокойной душой спустился вниз, вернулся в дом уважаемого Фридриха и нашел отдохновения в объятиях его расторопной служанки Берты, которая не решилась отказать гостю в настойчивой просьбе. Но и мечник патрикия Аристарха тоже не ударил в грязь лицом и одарил свою ласковую подругу шелягом, полученным за труды от боярина Юрия. Ныне Сычу предстояло выполнить куда более сложную задачу, но в успехе он почти не сомневался, тем более что боярин Юрий, привязавший веревку к трубе камина, значительно облегчил ему задачу. Не долго думая, мечник скользнул по веревке вниз и повис между первым и вторым ярусом, опираясь ногами в карниз. Для начала он заглянул в ложницу госпожи Гертруды и убедился, что боярин Юрий уже занял выгодную во всех отношениях позицию. Одеждой влюбленные голубки пренебрегли, и у Сыча появилась еще одна возможность сравнить прелести саксонских и славянских женщин. Особой разницы он не обнаружил и пришел к выводу, что все бабы сложены одинаково и принадлежность к тому или иному племени особой роли не играет. Сеньора Гертруда была очаровательной двадцатилетней блондинкой с большими грудями и крутыми бедрами, а уж стоны, которые она издавала, в минуты страсти могли бы разбудить не только спящего, но и мертвого. Именно эти стоны помещали Сычу разобрать слова, доносившиеся из другого окна, расположенного по соседству. Чтобы подслушать интересующей его разговор, он сместился чуть в сторону и едва не потерял при этом равновесие. К счастью, ему удалось исправить положение и даже заглянуть в открытое окно. Собеседников было двое, они расположились в глубине комнаты у стола, на котором горели свечи и стоял кувшин, видимо с вином. И хотя сидели они в полоборота к Сычу, он без труда их опознал.

- Я не могу и не хочу бунтовать против своего отца, - сказал Танкмар, - кроме всего прочего, я дал ему слово.

- Но ведь и он дал тебе обязательства, и эти обязательства нарушены, - возразил ему Рогволд.

- Они нарушены герцогом Оттоном, а не королем Генрихом.

- На твоем месте, граф, я бы поторопился, - чуть понизил голос Рогволд. – Тебя могут устранить раньше, чем ты решишься произнести свое веское слово.

- Тебе сказала об этом Матильда?

- Да. Она подслушала разговор между Гильдебертом и Геро.

- Ненавижу, - вдруг со злобой выдохнул Танкмар. – Старая крыса. Они погубили мою мать только за то, что она попыталась узнать, какая судьба уготована ее сыну. Разве за это можно карать, княжич?

- Я ненавижу христиан, - спокойно отозвался Рогволд. – Впрочем, у меня есть враги и среди печальников Перуна. Придет срок, и я посчитаюсь с ними. Среди славян принято мстить своим врагам, граф Танкмар, а разве саксы думают иначе?

- Мы уже договорились, княжич, - смерть короля Генриха станет сигналом к выступлению. Я заручился поддержкой графов Вихмана и Эберхарда. Возможно, нас поддержит единоутробный брат герцога Оттона Генрих. Но на этого беспутного мальчишку я не стал бы особенно рассчитывать.

- Зато мы можем рассчитывать на поддержку короля западных франков Людовика, - напомнил Рогволд.

- Людовик и сам нетвердо сидит на троне, где уж ему вмешиваться в чужие дела, - вздохнул Танкмар.

- И тем не менее он вмешается, если события будут развиваться благоприятно для нас.

- Возможно, - не стал спорить Танкмар. – Меня куда больше беспокоит затея архиепископа Гильдеберта и капитана Геро. Если им удастся договорится с вождями полабских славян, у нас возникнут большие проблемы.

- Ты думаешь они поверят оборотню Тугомиру? – удивился Рогволд.

- Соблазн слишком велик княжич, - отозвался Танкмар. – Сейчас вожди зависят от вечевого слова, а простой народ больше слушает волхвов, чем князей и бояр. Но стоит князьям принести вассальную присягу королю, и они становятся герцогами и графами, почти полными хозяевами своей земли. Вече им уже не указ, волхвы тем более. Правда, для этого им придется отречься от веры своих отцов. Есть и еще одно весьма неприятное последствие: король дал – король взял. Многие саксонские, швабские, баварские графы и герцоги, погнавшиеся за всевластием, ныне потеряли свои земли и та же участь постигнет и славян. Король Генрих ставил своих легатов в земли, принадлежащие знатным родам в Восточно-франском королевстве, то же самое Оттон будет делать в отношении славян.

- Так скажи вождям об этом! – рассердился Рогволд.

- Боюсь, что они будут слушать не меня, а князя Тугомира, который вот-вот получит графский титул и свой родной город Бранибор.

- Может, его устранить? – предложил Рогволд.

- Это не так просто сделать, как тебе кажется. Князь Тугомир живет сейчас в замке, а у меня слишком мало сил, чтобы вытащить его оттуда.

Шум, донесшийся из соседнего окна заставил Сыча вздрогнуть, Танкмар и Рогволд вскочили на ноги и бросились к двери. Кричала женщина, причем кричала явно от ужаса. Сыч качнулся на веревке и ухватился рукой за проем окна ложницы. Нагая Гертруда стояла на ложе, а боярин Юрий, вооружившись мечом, отбивался от наседающих мужчин. У Сыча с собой был только засапожник. Его он и метнул в шею ближайшему негодяю, уже изготовившемуся для рокового удара. Боярин Юрий, видимо, не понял, откуда пришла к нему помощь, что, однако, не помещало ему воспользоваться оказией и ударом меча опрокинуть на пол одного из своих противников. Впрочем, положение боярина от этого не улучшилось, поскольку трое уцелевших разбойников горели желанием отомстить за своих убитых приятелей. Сыч кошкой запрыгнул в окно и успел ударом ноги отбросить одного из нападающих к стене. Рогволд и Танкмар, ворвавшиеся в ложницу, довершили разгром, начатый боярином и мечником. Через несколько минут в крови плавали уже все пятеро негодяев, а мужчины, собравшиеся в ложнице сеньоры Гертруды, ошалело смотрели друг на друга. Первой, как ни странно, опомнилась сама сеньора, сорвавшая с ложа занавес и живописно в него задрапировавшаяся. Боярин Юрий с большим трудом нашел свои штаны и рубаху и натянул их с помощью Сыча.

- Значит так, - сказал мечник растерявшимся сеньорам. – Графу Танкмару следует немедленно удалиться. А мы трое прибежали на помощь сеньоре Гертруде, услышав крики ее служанок.

- А откуда мы прибежали? – спросил Юрий.

- Из дома купца Фридриха, - сказал Сыч. – Сеньоре следует покричать еще, чтобы ее услышали не только ближние, но и дальние соседи.

Глава 8 Кровавый пир

Патрикий Аристарх, проснувшись по утру, был потрясен известием о ночном нападении на дом соседа уважаемого Фридриха. Нет, в славном городе Киеве тоже случается всякое и разбойных людишек хватает, но чтобы врываться в дома благородных людей с мечами в руках, такого слава богу на памяти Аристарха не было. А тут ведь даже не торговца хотели ограбить, а одного из самых знатных сеньоров маркграфства. Вот вам и тихий город Мерзебург. Этак здесь не только мошну, но и жизнь потеряешь.

- Никогда у нас такого прежде не бывало, - ахал за столом уважаемый Фридрих. – Бедная сеньора Гертруда!

- Она пострадала? – спросил Аристарх.

- К счастью, нет. Но разбойники ворвались в ее спальню и все ложе благородной дамы было залито их кровью. Я видел это собственными глазами.

- Так ты тоже был там? – удивился патрикий прыти хозяина.

- Я прибежал на помощь, когда все уже было кончено, - вздохнул Фридрих. – Меня опередили твои благородные спутники, сеньор Аристарх.

- А они как там оказались?

- Именно сеньоры Юрий и Рогволд спасли несчастную графиню и ее слуг от насилия и смерти. Я представляю, как им благодарен сеньор Арнульф.

После этих слов простодушного Фридриха Аристарху стало ясно многое, если не все. Мечник Сыч дополнил картину, нарисованную купцом, живописными и точными деталями. Но это уже было позже, когда Аристарх после сытного обеда вышел во двор дома, чтобы размяться и обдумать сложившееся положение.

- Значит, у них все готово к мятежу? – спросил патрикий у Сыча.

- Ждут только смерти короля, чтобы обрушится на герцога.

- Тебя они не заподозрили?

- Нет, боярин. Я им сказал, что ночевал у служанки.

Первым желанием Аристарха было рассказать обо всем архиепископу Гидельберту, однако, пораскинув умом, патрикий пришел к выводу, что торопиться с разоблачениями не следует. В конце концов, какое ему дело до чужих забот, у него и своих хватает. О торговле он с Гильдебертом уже договорился, и, надо полагать архиепископ сдержит слово, данное послу киевского князя. А вмешиваться в чужую усобицу – себе дороже. Пусть монсеньор Гильдеберт сам решает свои дела. Тем не менее, Аристарх не сдержался и выложил ухмыляющемуся Юрию все, что он думал о его ночных похождениях.

- Если вам и удалось обмануть городских обывателей, то сеньор Арнульф, надо полагать, не столь прост.

- Так ты думаешь, боярин, что это именно он подослал к нам наемных убийц? – почесал затылок Юрий.

- А что тут думать, - хмыкнул Аристарх. – Прирезали бы тебя как подсвинка и дело к стороне. И поделом. Не лазай по чужим ложницам.

- Коварные люди, эти саксы, ты не находишь, боярин? – вздохнул Юрий. – На месте славянских князей я бы не стал им доверять. Да и на твоем месте тоже.

- Долг каждого истинного христианина помогать своим ближним, - наставительно заметил Аристарх. – А я всего лишь хочу предотвратить кровавую усобицу на этих землях.

- Бог в помощь, патрикий, - насмешливо бросил Юрий. – Нам бы свои головы отсюда унести, а не думать о чужих.

Последнее замечание молодого боярина показалось Аристарху вполне здравым. Загостился патрикий в чужих землях, пора уже подумать о возвращении. Подозвав Сыча, Аристарх приказал мечнику проверить коней и сбрую, а также прикупить пяток подвод для продовольствия.

- А когда домой поедем, боярин?

- Думаю, через седмицу. Проверь, чтобы все к этому дню было готово.

Славянские князья и бояре, приглашенные маркграфом Геро и князем Тугомиром, потихоньку съезжались в Мерзебург. Приезжали с малой свитой, дабы не тревожить гостеприимных хозяев. Никого приглашение маркграфа особенно не удивило. И в прежние времена, при маркграфе Зигфриде, славянские вожди наведывались в город, где у них были и друзья и родственники. Все понимали, что со смертью короля Генриха в Восточно-франкском королевстве поменяется если не все, то многое. И лучше заранее договорится, чем потом ссориться по пустякам. Капитана Геро многие князья знали лично, но одно дело капитан, человек подневольный, и совсем другое дело – маркграф. А новая метла и мести должна была по новому. Князь Никлот, чудом уцелевший под Бранибором после атаки панцирной кавалерии короля Генриха, первым делом встретился с князем Тугомиром. Встреча получилось теплой, можно сказать братской. Шутка сказать, семь лет не виделись. Князь Никлот тоже многое претерпел от саксов за это время, но все же сумел с ними договориться и усидел на столе родного города, а вот Тугомиру повезло гораздо меньше.

- Иные осуждают тебя за переход в христову веру, а я нет, - сказал Никлот хозяину с порога. – Чтобы вырваться из плена, я бы душу заложил не только богу, но и бесу. Бранибор они тебе вернут?

- Коли сумею склонить славянских князей к миру с Оттоном, то вернут, а если нет…- Тугомир развел руками.

- А Генрих, значит, совсем плох?

- Последние дни доживает. Твое здоровье, князь Никлот.

Вино было плохоньким. Да и откуда взяться хорошему вину у человека, живущего чужой милостью. Тут не до роскошества, голову бы сохранить. Князь Никлот оглядел унылое жилище своего старого друга и покачал головой:

- Иные смерды здесь лучше живут.

- Саксы народ бережливый, - усмехнулся Тугомир. – С какой стати им на полонянина тратиться. Что добрые люди дадут, тем и пользуюсь.

- Не позавидуешь тебе, - вздохнул Никлот. – А про вождей даже не скажу. Многие поглядывают в сторону кагана Селибура.

- А как ты?

- Я его посулами сыт по горло. Да и жить по указке волхвов мне надоело. Дружине платить нечем, а повысить сборы не могу – Долечанское вече с этим не согласно. Ну и пусть тогда воюют дрекольем, коли нужда есть. А я на любой договор с маркграфом согласен, только бы стольный град и земли за собой удержать. Ругам хорошо на острове брови на короля супить, а мы здесь на семи ветрах. Не знаешь от кого удара ждать то ли от саксов, то ли от венгров. Чехи тоже зашевелились. Недавно король Болеслав звал нас под свою руку.

- Хорошо, если все думают как ты, - вскинул печальные глаза на собеседника Тугомир.

- На это не надейся, князь, - покачал головой Никлот. – Есть, конечно, среди вождей колеблющиеся, но большинство против веры христианской и короля. Боюсь, что этот съезд закончится если не кровью, то ссорой.

- Поживем – увидим, - отвел глаза в сторону Тугомир. – Если хочешь, я передам маркграфу Геро твои слова.

- Пока не надо, - покачал головой Никлот. – Посидим, подумаем, послушаем других. А по голове ведь можно получить не только от чужих, но и от своих. Князь укров Гранислав особенно на тебя злобится, Тугомир. Называет изменником и саксонским прихвостнем. Будь с ним настороже.

Центенарий Арнульф был настолько огорчен ночным происшествием в собственном доме, что даже с лица спал. Маркграф Геро выразил ему сочувствие и посетовал на неразумную политику своего предшественника, привечавшего всякое отребье с франкских земель и селившего их близ Мерзебурга, дабы иметь под рукой силу для отпора славянам. Увы, бродяги не оправдали надежд маркграфа Зигфрида, войско, составленное из них, потерпело сокрушительное поражение при первом же столкновении с чехами. Предводитель Зигфридовых наемников Азик был убит, а его подопечные разбрелись по окрестным землям, грабя всех подряд.

- Это я их послал, - процедил сквозь зубы Арнульф.

Маркграф Геро посмотрел на верного помощника с удивлением. Нет слов, Арнульф человек со странностями, но грабить собственный дом, это уже слишком.

- Зачем?

- Чтобы убить любовника своей жены.

Маркграф вздохнул. Арнульф был человеком желчным и ревнивым. Справедливости ради следует сказать, что благородная Гертруда, доводившаяся, к слову, покойному сеньору Зигфриду дальней родственницей, частенько давала к этому повод. Слишком уж велика была разница в возрасте между пятидесятилетним центенарием и двадцатилетней капризной красавицей. Сеньор Арнульф души не чаял в своей супруге, но, увы, как это часто бывает, не пользовался взаимностью. Так что появление рогов на темени мажордома нисколько бы не удивило маркграфа Геро. Более того, он сам бы их наставил, ибо питал к Гертруде некоторую слабость, но боялся потерять надежного союзника в самый ответственный момент. Впрочем, время для любовных утех у маркграфа еще будет.

- Это заговор, сеньор Геро, - хриплым голосом продолжал Арнульф. – Они встречались у меня в доме.

- Кто они?

- Граф Танкмар и княжич Рогволд, - пояснил центенарий. – К сожалению, я не знаю о чем они говорили.

В связях Танкмара со славянами у маркграфа Геро сомнений и раньше не было, но одно дело догадываться, а другое – знать наверняка.

- Ты говорил об этом монсеньору Гильдеберту? – спросил маркграф.

- Да, благородный Геро. Но он сказал, что это уже неважно и что судьба Танкмара решена.

Я посоветовал ему присмотреть за сеньорой Матильдой.

- Почему? – удивился маркграф.

- Она тоже бывала в моем доме. И, думаю, приходила она туда неспроста. Мне кажется эта стерва подослана к любвеобильному старцу и вполне способна выведать все наши тайны.

- Скверно, - нахмурился Геро. – Но Матильда птица высокого полета. Она дочь покойного герцога Конрада, едва ли не последнего Каролинга в землях Восточной Франкии.

- Монсеньор Гильдеберт сказал, что позаботится о ней и что связь с язычниками для нее даром не пройдет.

- У монсеньора большой опыт общения с ведьмами, - криво усмехнулся Геро.

- Я должен убить этого человека, - почти выкрикнул Арнульф.

- Кого именно?

- Боярина Юрия!

- У тебя будет такая возможность, благородный Арнульф, - спокойно сказал маркграф. – Сегодня вечером.

- Значит, все уже решено? – лицо мажордома впервые за время разговора просветлело. – Но ведь их довольно много?

- В данном случае я вполне согласен со словами аббата Адальберта – чем больше, тем лучше, - твердо сказал Геро.

Для мажордома Арнульфа последние часы перед пиром прошли словно в угаре. К столу ждали более пятидесяти гостей, а славянские князья славились чревоугодием. Маркграф Геро, со свойственным ему чувством юмора, приказал не жалеть вина и яств для этого последнего в жизни многих пира. И Арнульф не ударил в грязь лицом. Такого количества блюд и вин никогда прежде не выставлялось на стол в замке скуповатого графа Зигфрида. Были и другие незаметные глазу приготовления, в которых мажордом Арнульф не участвовал, но о которых, разумеется, знал во всех подробностях. В замок тайно стянули более пятисот мечников и спрятали их частью в подвале, а частью в закоулках огромного замка. Маркграф Геро лично размещал людей так, чтобы они не помешали друг другу, когда пробьет их час. Некоторое беспокойство у мажордома Арнульфа вызывали дружинники славянских князей, но их, по приказу Геро, разместили вне стен замка, в ратуше, и окружили тройным кольцом, дабы избежать неприятностей. Подобные предосторожности могли насторожить князей и бояр, прибывших для совета, а потому легионерам было приказано не высовывать до поры носа из ближайших к ратуше домов.

Первым в замок прибыл монсеньор Гильдеберт в сопровождении аббата Адальберта. Их встретил сам маркграф Геро. Следом за монсеньором в замок потянулись славянские князья и бояре, без брони, но при мечах. Князей встречал мажордом Арнульф и сам провожал их до места, церемонно печатая шаги по каменным плитам пола. Последним приехал киевский посол патрикий Аристарх, и его появление вызвало оживление в пиршественном зале. Маркграф Геро усадил посла на почетное место, слева от себя. Справа от хозяина утвердился монсеньор Гильдеберт, что тоже не вызвало нареканий со стороны гостей. Все же непросто архиепископ, но едва ли не самый ближний к королю Генриху человек. Зато намерение спутников патрикия Аристарха разместиться в навершье стола рядом с графом Танкмаром вызвало среди славянских князей ропот. Мажордому Арнульфу пришлось напомнить князьям, что саксы в гостеприимстве не уступают славянам и всегда готовы приветить гостей издалека, пусть даже и в ущерб ближайшим соседям. Более споров по поводу мест не возникло, и маркграф Геро поднял кубок за здоровье всех знатных мужей, собравшихся под сводами старого замка. Гости с охотою откликнулись на призыв хозяина и залпом осушили кубки. Далее с места поднялся патрикий Аристарх и довольно долго говорил о мире между франками и славянами, о корнях, связывающих два этих племени в единое целое, о том, что ни вера, ни обычаи не должны быть поводом для ссор, и что все разногласия следует разрешать полюбовно. Закончил патрикий Аристарх тем, что предложил выпить за здоровье короля Генриха, мужественно противостоящего болезни. Нельзя сказать, что речь патрикия понравилась присутствующим, но за здоровье короля выпили все. Время для споров еще не пришло, поскольку маркграф Геро не торопился выдвигать вождям славянских племен своих условий. А то, что эти условия будут жесткими не сомневался никто.

- Не нравится мне все это, - шепнул Рогволду граф Танкмар. – Замок под завязку забит мечниками Геро.

- Может, это простая предосторожность, - нахмурился княжич.

- Или ловушка, - усмехнулся Танкмар. – Посмотри на мажордома Арнульфа. Этот человек улыбается раз в год по большим праздникам.

Рогволд ничего подозрительного в поведении хозяев пока что не находил. Саксы, сидевшие вперемешку со славянами, вели себя любезно по отношению к гостям, ну разве что кубки осушали реже. Но, возможно, такая воздержанность в питии, вообще характерна для этого племени. А вот славянским князьям и боярам стоило последовать примеру своих здравомыслящих соседей и пореже прикладываться к кубкам, иначе, когда дело дойдет до серьезного разговора, они лыка не будут вязать.

- Не увлекайся, - толкнул в бок Юрия Рогволд. – Очень может быть, трезвая голова тебе сегодня понадобится.

Юрий с удивлением глянул на товарища, но кубок, наполненный до краев крепким рейнским вином, все-таки отставил в сторону. Зато патрикий Аристарх чувствовал себя в гостях у любезного маркграфа Геро как рыба в воде. Собственная речь, которую он без ложной скромности мог бы назвать блестящей, вскружила ему голову, и он пустился в дискуссию с сидящим неподалеку аббатом Адальбертом по поводу различий в обрядах двух церквей Римской и Константинопольской. Богословская беседа велась по латыни и не вызвала интереса у окружающих. Зато Аристарх так ею увлекся, что прозевал начало спора, неожиданно возникшего между князем Граниславом и маркграфом Геро. Причем Гранислав был во хмелю, а маркграф абсолютно трезв.

- Не бывать по твоему, сеньор Геро, - выкрикнул вождь укров. – Никогда славяне не платили подати саксам и платить не будут. А веру своих отцов мы не променяем ни на какую другую.

- Князь Тугомир думает иначе, - спокойно произнес Геро, - он уже перешел в истинную веру и призывает к этому других.

Тугомир, бледный как полотно, поднялся было с места, но говорить ему не дали. Шум за столом поднялся такой, что Аристарх не расслышал ответа любезного аббата Адальберта, а потому и переспросил:

- Ты что-то сказал, святой отец?

- Я сказал, что сейчас не время для споров, сеньор Аристарх.

Князь Гранислав схватил за грудки князя Тугомира и что-то кричал ему прямо в лицо, похоже облаивал последними словами. Патрикий Аристарх поморщился – и что за привычка у благородных славянских мужей, любой спор завершать дракой.

- Уймите их! – прогремел под сводами зала голос маркграфа Геро. Аристарх даже охнуть не успел как в зал ворвалась толпа мечников. Зато он увидел, как боярин Юрий птицей взлетел на стол и швырнул кубок в оскаленное лицо центенария Арнульфа, уже успевшего обнажить меч. Увы, далеко не все славянские вожди оказались столь же проворными, как киевский боярин. Многие не успели даже подняться с лавок. А их головы стали с жутким стуком падать на заставленный золотыми блюдами стол.

- Измена! – крикнул княжич Рогволд и ударом меча повалил на пол увлекшегося центенария Арнульфа.

Рев в зале стоял такой, что у патрикия заложило уши. Аристарх никак не мог обрести себя в новой ситуации, возникшей по воле маркграфа Геро, а когда наконец осознал, что в зале полным ходом идет резня, у него отнялись ноги. Зато глаза продолжали ему служить и он с ужасом наблюдал, как падает на каменные плиты разрубленное едва ли не пополам тело отчаянного спорщика князя Гранислава. Как князь Никлот, с которым он успел за последние дни встретится дважды, пронзенный сразу двумя мечами медленно раскачивается посреди зала, и изо рта его потоком хлещет кровь. А еще он увидел бледного как смерть князя Тугомира, тянущегося к кубку с вином. Кубок он ухватил, но осушить не смог, видимо челюсти свела судорога. Крестный сын патрикия Аристарха так и стоял с серебряным кубком у рта, глядя выпученными глазами на кровавую бойню, учиненную не без его участия. Мечников маркграфа Геро в зале набралось столько, что они уже мешали друг другу. Во всяком случае, им никак не удавалось справиться с отчаянной троицей, прорывающейся сквозь их плотные ряды к выходу. Аристарх и раньше знал, что Юрий искусный боец, но в этот раз молодой боярин превзошел сам себя. Меч в руках беспутного сына Жирослава ходил кругам, обрушиваясь на головы саксов, осмелившихся встать на его пути. Рядом с Юрием отчаянно дрались княжич Рогволд и граф Танкмар. Эти ничем не уступали киевскому боярину, а рев, который вырывался из глоток, повергал в ужас мечников маркграфа Геро.

- Да убейте же их! – не выдержал аббат Адальберт и тут же слегка устыдился этого не совсем уместного в устах служителя церкви призыва.

- Не пускайте Танкмара к подземному ходу, - крикнул маркграф Геро. Из чего Аристарх сообразил, что незаконнорожденный сын короля Генриха, знающий в замке все ходы и выходы, имеет возможность не только спастись сам, но и вывести из ловушки своих отчаянных товарищей. Во всяком случае, вырваться из залитого кровью зала им все-таки удалось. Звон мечей теперь доносился с лестницы, ведущей в подвал.

- Уйдет! – процедил сквозь зубы архиепископ Гильдеберт, хранившей до сих пор горделивое молчание, и лицо его буквально перекосило от бешенства. – Исчадье ада! Сын дьяволицы. Его следовало задушить еще в колыбели.

- Успокойтесь, монсеньор, - негромко произнес маркграф Геро. – Еще не все потеряно, мои люди его не упустят.

Однако маркграф оказался никудышным пророком. Граф Танкмар, вместе с двумя своими отчаянными товарищами, сумел вырваться из ловушки и покинул негостеприимный замок, воспользовавшись подземным ходом. Только эти трое да еще забытый всеми патрикий Аристарх сумели уцелеть в аду, устроенном архиепископом Майнцским и маркграфом Мерзебургским для славянских вождей. Киевский посол, раздавленный ужасным зрелищем, развернувшимся на его глазах, не спешил подавать голос, но любезный сеньор Геро, сохранивший полное хладнокровие даже в этом непростом положении, сам вспомнил о нем.

- Мне очень жаль, патрикий, что тебе довелось пережить столько неприятных минут, но только так мы могли предотвратить зреющий на наших землях мятеж.

- Я понимаю, - промямлил Аристарх. – Все бывает. Надеюсь, мне будет позволено покинуть замок и город.

- Разумеется, - пожал плечами Геро. – Никто не посмеет сказать, что саксы не уважают послов. Мы же не варвары, патрикий.

В положении Аристарха было глупо оспаривать эти слова маркграфа Геро, и потому он промолчал.

- Аббат Адальберт тебя проводит, - кивнул головой патрикию на прощание монсеньор Гильдеберт, лицо которого вновь приняло невозмутимое и горделивое выражение.

Аристарх очень боялся, что его не выпустят из замка, бросив в подземелье, а то и просто прикончив в каком-нибудь закутке. Но, к счастью, все обошлось. Аббат провел его мимо лестницы, заваленной трупами саксов, без задержки. Лестница была той самой, по которой уходили Танкмар, Юрий и Рогволд. Патрикий, много чего повидавший на своем веку, а по молодости лет не раз участвовавший в стычках и сражениях, никак не мог взять в толк, как этим троим все же удалось вырваться из такого скопища вооруженных до зубов врагов.

- Им помогал сам дьявол, - ответил аббат Адальберт на вопрос, так и не заданный патрикием.

В городе еще дрались. Шум доносился со стороны ратуши, где отчаянно отбивались славянские дружинники, обложенные со всех сторон. Однако, возле дома купца Фридриха все было тихо. Аристарх, не чаявший застать своих мечников в живых, едва не прослезился, увидев Сыча, выскочившего во двор, чтобы придержать стремя боярина.

- Рогволдовы мечники бросились к ратуше на помощь славянам, а я своих не пустил, - прошептал на ухо Аристарху Сыч.

- Правильно сделал, - выдохнул патрикий.

- Вот я и говорю, - повысил голос Сыч и покосился в сторону своих товарищей. – Мы здесь с миром, а не с войной. И в чужую распрю нам лезть не след.

Патрикий Аристарх покинул город Мерзебург с рассветом, тепло распрощавшись с напуганным до икоты Фридрихом. Саксы не чинили препятствий киевскому посольству, лишь у городских ворота им пришлось остановиться и пропустить телеги, заваленные телами убитых в стенах ратуши славян.

- Сволочи, - процедил сквозь зубы Сыч и бросил недобрый взгляд на застывших у ворот легионеров.

- Вперед, - крикнул дрогнувшим голосом патрикий Аристарх и первым выскочил за стены страшного города.

Никто киевское посольство не сопровождал и не преследовал, и у Аристарха было время пораскинуть умом и наметить дальнейший путь следования. Возвращаться домой через варяжские земли, наверняка уже объятые огнем восстания, ему не хотелось. Оставался путь сушей через Чехию и Моравию. Путь, конечно, не близкий, но относительно безопасный.

Глава 9 Матильда

Боярин Юрий сначала осмотрел, хоронясь в зарослях, киевское посольство, и лишь потом, не обнаружив в свите боярина Аристарха чужих, рискнул выехать на проселочную дорогу. Увидев перед собой старого знакомого, патрикий так резко рванул на себя удила, что испуганный конь, встав на дыбы, едва не выбросил его из седла. Зато мечники дружным ором приветствовали вернувшегося из небытия боярина. Особенно надрывались дружинники самого Юрия, кои составляли в свите Аристарха четвертую часть. Понять их было можно, боярин Жирослав не простил бы им потери сына в чужой земле.

- Рад тебя видеть живым и здоровым, - поприветствовал удатного молодца Аристарх, с трудом обретая сбитое дыхание.

- Взаимно, боярин, - усмехнулся Юрий. – А я уж думал, что вас не выпустят живыми из Мерзербурга.

Патрикий Аристарх собрался было рассказать молодому спутнику о пережитых в замке маркграфа неприятных минутах, но Юрий в его сторону только рукой махнул:

- После, боярин, коли жив останусь, а пока мне нужно должок кое-кому вернуть.

- Ох, не сносить тебе головы, - почти простонал Аристарх, недовольный неразумием молодого боярина.

- Знать судьба такая, - равнодушно бросил Юрий. – Своих мечников я у тебя заберу, боярин. Сделаем дело – догоним тебя. А коли сложим головы, то не взыщи.

Расстроенный Аристарх только рукой махнул в сторону Юрия. Он очень даже хорошо понимал чувства, обуревающие сейчас сына Жирослава. Не в обычаях славян спускать врагам такую подлость. Будь Аристарх помоложе, сам бы попытался посчитаться и с архиепископом Гилдебертом и маркграфом Геро.

- Может, тебе интересно, боярин, - уже на ходу бросил Юрий. – Король Генрих умер. Мы перехватили гонца Оттона на дороге.

Весть была ожидаемой, а потому и не произвела на Аристарха особенного впечатления. В одном он был только твердо уверен: спокойной жизни у нового короля Оттона не будет. Если ему вообще удастся утвердится на престоле своего отца. А помехой ему в этом станут не только обозленные славяне, но и собственные мятежные вассалы. Участвовать в чужой смуте Аристарх не собирался, а потому поспешно хлестнул коня плетью, увлекая за собой свою поредевшую свиту.

Десять мечников боярина Юрия явились существенным подспорьем для немногочисленной дружины графа Танкмара. Всего вокруг отчаянных сеньоров собралось чуть больше тридцати человек, пусть и хорошо вооруженных, но все же не представляющих серьезной опасности ни для маркграфа Геро, ни для города Мерзебурга. Собственно, предводители и не собирались осаждать город столь малыми силами. Заботы у них были поскромнее. И в успехе затеянного предприятия они почти не сомневались.

- А ты уверен, что архиепископ поедет на похороны? – спросил Рогволд Танкмара.

- Уверен, - твердо сказал граф. – И дело не в похоронах. Гильдеберт ринется в Мелебен, а потом в Ахен, чтобы застолбить место подле нового короля. Эта хитрая бестия не захочет упустить своего шанса.

Рогволд потерял в Мерзебурге почти всю свою дружину. Из проклятого города чудом выскочили только пять человек, и все они жаждали отомстить за своих погибших товарищей. И такая возможность им представилась даже раньше, чем рассчитывал Рогволд. Монсеньор Гильдеберт действительно очень торопился, что, впрочем, не помешало ему позаботится о солидной охране в полсотни легионеров, плотной стеной окруживших его дорожную карету. Карета была запряжена шестеркой крупных лошадей и двигалась очень быстро, порой опережая многочисленную свиту. Судя по всему, архиепископу и в голову не приходило, что его путь может оказаться существенно короче запланированного. Карета монсеньора безбоязненно вкатила под сень густого леса, рассеченного едва ли не пополам проселочной дорогой. Легионерам архиепископа пришлось разделиться. Двадцать человек скакали впереди кареты, остальные держались в хвосте. Никаких неожиданностей вроде бы не предвиделось, а потому швабы, служившие верой и правдой архиепископу Майнцскому, слегка растерялись, когда огромное в два обхвата дерево, собиравшееся вроде стоять вечно, вдруг рухнуло прямо между ними и каретой, набирающей ход. Тридцать легионеров сбились в кучу перед неожиданно возникшим препятствием и огласили дремлющий лес удивленными криками. Удивление сменилось ужасом, когда из ближайших зарослей в них густо полетели стрелы. Швабы вылетали из седел один за другим, и очень скоро тропа была завалена десятками неподвижных тел. Из смертельной ловушки удалось вырвать едва ли десятку легионеров, которые поворотили коней вспять и сейчас стремительно уходили от возможной погони по направлению к городу Мерзебургу.

Трудно сказать, почему монсеньор не заметил пропажи половины своей свиты. Возможно, причиной тому был крутой поворот, скрывший от Гильдеберта подробности страшной бойни, разразившейся за его спиной, но, не исключено, что он просто пытался скрыться от опасности, не взяв в расчет того, что враги могут быть не только сзади, но и спереди. Еще одно дерево рухнуло поперек тропы, и вновь туча стрел обрушилась на растерявшихся швабов, а следом за стрелами хлынули из зарослей облаченные в бронь люди с мечами и секирами в руках. Рубка была короткой и безжалостной. Захваченные врасплох швабы почти не оказали сопротивления и полегли все до единого. Несколько стрел попали и в лошадей, запряженных в карету. Раненные лошади бились в агонии на тропе, а карета опасно накренилась на бок и зацепилась колесом за дерево. Первым на тропу выскочил капитан охраны монсеньора Гильдеберта и тут же был убит подоспевшим Танкмаром. Самого архиепископа, ошеломленного столь неожиданной развязкой своего путешествия, пришлось силой тащить из кареты. Гильдеберт упирался, не желая идти навстречу верной смерти. Глаза архиепископа, то ли от страха, то ли от изумления, почти вылезли из орбит, а изо рта капала слюна. Старик представлял из себя жалкое и отвратительное зрелище, а потому Юрий, спрыгнувший на землю, от него отвернулся и помог ступить на землю сеньоре Матильде. Сеньора не выглядела испуганной и уж тем более расстроенной неожиданной встречей, скорее наоборот она явно обрадовалась своим спасителям.

- Развяжите же мне руки, наконец, - крикнула она боярину.

Тут только Юрий сообразил, что в лице сеньоры Матильды имеет дело не со спутницей, а с пленницей коварного архиепископа.

- Этот старый сыч обвинил меня в отступничестве от христианской веры и собрался вздернуть на дыбу.

Сеньора Матильда не удержалась в рамках приличий и обрушила на голову и без того напуганного до икоты монсеньора целый поток брани. Впрочем, сомнительно, чтобы Гильдеберт ее слышал в эту роковую для себя минуту. Архиепископ неотрывно смотрел на графа Танкмара, стоящего в трех шагах от него с окровавленным мечом в руке.

- Исчадье ада, - вдруг взвизгнул Гильдеберт и даже попытался схватить Танкмара за горло сухими длинными пальцами, но был остановлен подоспевшими мечниками.

- Будь ты трижды проклят, мерзавец, - процедил сквозь зубы граф. – Вряд ли твою черную душу примет небо, так ступай же прямо в ад.

Мечники скрутили упирающегося архиепископа и потащили к яме, вырытой неподалеку по приказу графа Танкмара. В эту яму они и бросили монсеньора, связанного по рукам и ногам. А молодой граф первым швырнул на извивающееся тело горсть черной земли.

- Кол нужен, - спокойно сказал Рогволд. – Осиновый. Иначе вампир выберется наружу.

Кол нашли мечники и пригвоздили им к дну могилы существо, переставшее быть человеком раньше, чем его настигло законное возмездие.

- Заройте эту падаль, - приказал Танкмар и, развернувшись, круто зашагал к своему коню.

- А как же я, - вскрикнула Матильда. – Кто позаботится обо мне? Ведь это из-за вас, сеньоры, на мою голову обрушилось столько неприятностей. Что ты молчишь, Рогволд?

- Я могу предложить тебе, Матильда, только синее небо над головой, - усмехнулся княжич. – Но вряд ли тебя устроит такая участь.

- Я не могу предложить тебе даже этого, - холодно отозвался Танкмар на немой вопрос красавицы, - ибо небо над моей головой навсегда останется черным, а путь мой будет недолгим и кровавым.

- А что скажешь ты, боярин? – обернулась Матильда к Юрию.

- Я предлагаю тебе один из самых красивых и богатых городов Ойкумены, - усмехнулся Юрий, - и свое покровительство.

- Согласна, - одарила боярина обворожительной улыбкой Матильд и птичкой вспорхнула на круп его коня.

- Ну, не поминайте лихом, - сказал боярин Рогволду и Танкмару. – Может, еще свидемся в этом мире, а коли нет, так на все воля божья.

Патрикий Аристарх вернулся в Киев в конце осени. Нельзя сказать, что долгое путешествие совеем не отразилось на его здоровье, но чувствовал он себя все же много лучше, чем ожидал. Смыв с тела дорожную грязь и провалявшись на пуховиках чуть не целый месяц, он, наконец, обрел утерянное было за время мытарств по Европе равновесие. К нему вернулись вкус к жизни, врожденное любопытство и страсть к интригам. Конечно, его путешествие в чужие земли вряд ли можно было считать успешным, зато он привез оттуда столько новостей, что их хватило на долгую зиму. Не только князь Ингер, но его ближники проявляли к рассказам Аристарха лестный интерес и только ахали да головами качали, слушая про чужую, столь непохожую на нашу, жизнь. Патрикий за это время успел побывать в домах едва ли не всех киевских старейшин и везде встречал самый теплый прием.

- Выходит, саксы богаче нашего живут, - допытывался у Аристарха боярин Семага, а его сын девятилелетний отрок, именем Мечислав, смотрел на гостя с открытым ртом. Мечислав был товарищем младшего сына Аристарха Алексея и не раз бывал у патрикия в доме. Смышленый был парнишка, не в пример своему глуповатому отцу, который никак не мог определиться, в чем его выгода и все метался от веры христовой к вере отцов и делов. И свечки в церкви ставил Семага, и идолам кровавые жертвы приносил, чем вводил других киевских христиан в искушение.

- Да где ж богаче, - удивился столь странным выводам патрикий. – Усобица у них началась нешуточная. Теперь все накопленное по ветру пустят.

- И девки у них краше, - продолжал нудить боярин, выводя Аристарха из терпения.

- С чего это ты взял?! – возмутился патрикий.

- Так видел я ту Матильду, потому и говорю, - вздохнул Семага и причмокнул толстыми губами.

- Какую еще Матильду, - не сразу понял Аристарх.

- Ту самую девку, которую боярин Юрий великому князю подарил.

- Не холопка она, - поправил глупого отца умный Мечислав. – Вольная.

- Что в лоб, что по лбу, - махнул рукой Семага. – Совсем говорят князь Ингер от нее голову потерял.

- Княгиня Ольга давеча сказала, что изведет змеюку подколодную, - дополнил отца Мечислав.

- А ты откуда знаешь? – с изумлением глянул на сына хозяина патрикий.

- Это причуда княгини, - пояснил гостю боярин Семага, - собрала она вокруг себя боярских отроков и велела отцу Феоктисту учить их грамоте и славянской и греческой.

- Доброе дело, - кивнул головой Аристарх. – Но ты, отрок, коли услышишь что в княжьем тереме, язык не распускай, это не твоего ума дело. А княжич Святослав тоже с вами учится?

- Так ради него она все это и затеяла, - усмехнулся Семага. – Никак они с Асмолдом не могут поделить княжича.

Умно поступила Ольга, ничего не скажешь. В отличие от глупого Семаги патрикий враз раскусил задумку сестричады, которая через грамоту пыталась приучить и сына, и боярских детей к христовой вере. Странно, что князь Ингер не стал мешать этой затее, неужели ему все равно, какому богу будет кланяться его сын?

- Ты иди, погуляй, малый, - кивнул сыну Семага, - не для твоих ушей будет разговор.

Мечислав, надо отдать ему должное, слову отца внял и немедленно покинул горницу. А патрикий удивился, какую такую тайну собирался поведать ему простодушный боярин, что ее надо оберегать даже от младенческих ушей. Уж не о распутной ли Матильде он собирается вести речь? Но ведь не первая она наложница у князя Ингера и, наверное, не последняя. Хотя пора бы уже старому князю остепениться и уделять больше внимания единственной, после смерти княгини Миловзоры, жене.

- Об Ольге я и веду речь, - понизил голос почти до шепота Семага. – Ты уж прости, боярин, что завел об этом речь, но шило в мешке не утаишь.

- Ты это о чем? – насторожился Аристарх.

- Слух идет по Киеву, что второго своего сына Вратислава, княгиня не от князя родила, а от воеводы Свенельда. Оно конечно, чего только на торгу не болтают, но, боюсь, что слух тот уже дошел до ушей Ингера. Иначе с чего бы он в эту приблудную девку вцепился.

- Так ведь наложницей он ее взял, - ошалело уставился на боярина Аристарх.

- Наложницам усадьбы не дарят, - покачал головой Семага. – А эта своим домом живет, словно вдовая боярыня. Вот и мнится мне, что неспроста это делает князь Ингер. Говорят, что эта Матильда хорошего рода. Вроде бы она дочка последнего короля из рода Каролингов Конрада, коего сменил на престоле недавно умерший Генрих.

- Да кто же тебе сказал такое?! – взревел раненным туром патрикий Аристарх.

- Боярин Юрий поведал под большим секретом.

- А как он мял эту саксонскую потаскуху в моем обозе он тебе не рассказывал? – взъярился Аристарх. – А прежде эту курочку княжич Рогволд топтал. А еще раньше она у архиепископа Гильдеберта жила в приблудах. Шалава она, эта Матильда.

- Ты так кричишь, боярин, словно я ее святою назвал, - обиделся Семага. – За что купил, за то и продаю. Князь Ингер ведь и прежде до женок охоч был, но ведь никого над законными женами не возвышал и почета не оказывал.

- Задурила она ему голову, - вновь пыхнул гневом Аристарх.

- Может и задурила, - легко согласился Семага. – И может не только она.

- Это что же – заговор? – ахнул патрикий.

- А я тебе о чем толкую, боярин Аристарх, - развел руками Семага. – Ты как вернулся с той Саксонии, так словно глаза и уши там оставил. Ничего не слышишь, ничего не видишь. А боярин Юрий с боярином Асмолдом стакнулся, с кудесником Солохом в большой дружбе.

- Так ведь Юрий христианин! – вскричал потрясенный Аристарх.

- И что с того? – ехидно спросил Семага. – А у Асмолда дочка на выданье, красавица каких поискать. А Юрка твой кобель известный. Да он за девку матери не пощадит, не то, что княгини Ольги.

Вот дал маху патрикий Аристарх! Привез в Киев заботу на свою голову. А ведь мог бы сообразить, что не стал бы архиепископ Гильдеберт обычную девку за собой таскать. И ведь намекал же патрикию Фридрих, что не все с этой сеньорой Матильдой так просто. А у Аристарха словно уши заложило.

- Асмолд-то не глупее Ольги, - продолжал все так же негромко Семага. – Он очень хорошо понимает, сколь важен княжич Святослав в нынешнем раскладе. К какой он вере прислониться, той и быть главною и в Киеве, и в Руси.

Благодушное настроение Аристарха после разговора с боярином Семагой словно ветром сдуло. За пятнадцать лет знакомства патрикий очень хорошо изучил Ингера. Хитер и мстителен великий князь киевский. Если он что-то задумал, то обязательно доведет задуманное до конца. Любой другой на его месте, узнав о измене, снес бы голову любовнику, а жену с позором прогнал со двора. А этот выжидает. И правильно делает. Позор матери неизбежно падет на голову Святослава. Да и не только в позоре дело. Уж коли Ольга второго сына от Свенельда родила, то кто поручится, что отцом Святослава является князь Ингер. Да и не простая женщина Ольга, и даже не боярыня, а внучка покойного царя Болгарии Симеона и братичада нынешнего царя Петра. Такую если гнать и казнить, то не за бабий грех, а за измену Руси. За мятеж или заговор, который она готовит против мужа и великого князя. А главой того мятежа непременно объявят ее дядьку, ромейского патрикия. Аристарх даже взмок от такого предположения. Следовало немедленно поговорить с Ольгой, а Свенельда отправить куда-нибудь подальше от Киева, ну хоть воеводой в Радимецкую землю.

- Да не в Свенельде дело, - остудила его пыл боярыня Татьяна, к которой он обратился за разъяснениями, - а в Ольге. Ты думаешь, я просто так с тобой Юрия отправила. Глаз она на него положила. И вышел бы мой сын кругом виноватым не только перед великим князем, но и перед воеводой.

После этих слов боярыни Аристарх только зубами скрипнул. Вот ведь дал Господь сестричаду! И в кого такая распутная уродилась? Мать ее всю свою короткую жизнь вела себя скромнее скромного, только молитвы творила за невинно пострадавшего мужа. Да так и сошла в могилу бледной тенью. А эта ведет себя как язычница, предаваясь блуду с ближними и дальними.

- Ты лишнего-то на княгиню не возводи, - осадила расходившегося патрикия боярыня. – Какие такие дальние? Тебе о другом подумать надо. Воевода Асмолд склоняет князя Ингера к походу в Варяжские земли, для поддержки тамошних князей. А в Варгии старая вера еще далеко не иссякла. Если тамошние волхвы признают Ингера каганом, то первое, что они от него потребуют, это изгнание всех христиан из Киева. И наши кудесники их в этом поддержат. А от Ольги потребуют либо от истинной веры отречься, либо идти на все четыре стороны.

- А Матильда здесь причем?

- Так ведь князь Ингер может на всю империю франков замахнуться. А Матильда будет тем мостиком, который приведет великого князя Ингера на вершину власти не только над Русью, но и над всей Европой.

- Откуда ты все это узнала?

- От Юрия. И от девок, который к этой Матильде приставила.

- Великий князь Ингер не настолько глуп, чтобы соваться в кипящий котел, - нахмурился Аристарх.

- Так ведь ему и соваться не надо, боярин. Восставшие против Оттона мятежные герцоги и князья сами провозгласят его императором или каганом. А что до веры христианской, то она не слишком крепка в той же Саксонии.

Аристарх смотрел на боярыню Татьяну с изумлением. Откуда столько ума у женщины? А патрикий полагал, что европейские дела никого в Киеве не интересуют, кроме разве что его самого.

- На днях к кудеснику Солоху от кудесника Рулава и княжича Олегаста прискакал гонец. Все восточно-франкское королевство объято мятежом. Король западных франков Людовик обещал графу Танкмару помощь. Ободритский князь Стойгнев выбил верных герцогу Оттону саксов из Микельбора. Лужичи осадили город Бранибор, где сидит ставленник Оттона князь Тугомир.

- Откуда ты все это знаешь? – спросил потрясенный Аристарх.

- От княгини Ольги, - усмехнулась Татьяна. – И воеводы Свенельда. А так же от иных прочих мужей, ищущих благосклонности княгини. Не всем в наших землях люб князь Ингер. А иным не люба и его вера.

Недооценил патрикий Аристарх свою сестричаду, надо честно это признать. Ему-то мнилось, что Ольга его умом живет, а на поверку оказалось, что внучке царя Симеона и своего разумения хватает. Патрикий Аристарх еще только собирается готовить заговор, а его расторопная родственница уже собрала вокруг себя всех недовольных князем Ингером людей. Не столько любовных утех эта женщина жаждет, сколько власти. А свой крутой нрав она не иначе как от деда Симеона унаследовала. Тот спал и видел себя ромейским императором и, между прочим, едва им не стал.

- Скажи Ольге, что я хочу повидаться с ней, - строго сказал Аристарх боярыне Татьяне. – Тайно.

По возвращению домой, Аристарх обнаружил в своих покоях гостя. Причем гость был из дальних мест, и патрикий не враз признал в этом утомленном дорогой, одетом в простое обывательское платье человеке аббата Адальберта. Сказать, что патрикий был удивлен столь неожиданным визитом, значит ничего не сказать. Но кроме удивление появилось еще и понимание, что столь высокопоставленных людей как аббат Адальберт просто так в чужие дальние края посылать не будут.

- Вот уж не чаял тебя здесь встретить, - развел руками Аристарх, жестом приглашая гостя садиться.

- Нужда в тебе крайняя, патрикий, - не стал ходить вокруг да около Адальберт. – Да ты, вероятно, и сам догадываешься, зачем я приехал.

Разговор шел на латыни, которую в Киеве мало кто знал. Оба собеседника были людьми опытными и предпочли, чтобы их разговор сохранялся в тайне. Разумная предосторожность, когда имеешь дело с такими коварными людьми как князь Ингер и языческие волхвы.

- Король Оттон готов заплатить любую сумму, чтобы не допустить вмешательства Ингера Киевского в дела Европы.

- Где мы, а где вы, - пожал плечами Аристарх. – Великий князь не настолько глуп, чтобы соваться в чужую свару.

- Но он может оказать мятежникам помощь деньгами и людьми.

- Может, - нехотя подтвердил Аристарх. – Князь Ингер человек щедрый.

Адальберт намек патрикия понял и отреагировал на него немедленно:

- Миллион денариев тебя устроит, благородный Аристарх.

Деньги франки предложили немалые, это патрикий готов был признать, но и задача, которую предстояло решить Аристарху, тоже не из легких. Князь Ингер не из тех людей, которые легко и просто отказываются от своих замыслов. К тому же слишком много людей в его окружении заинтересованы в том, чтобы вовлечь его в чужую игру.

- Наш договор с архиепископом Гильдебертом остается в силе? – спросил Аристарх у Адальберта.

- Монсеньор убит графом Танкмаром, ты, вероятно уже слышал об этом, патрикий.

- Я полагал, что это просто слухи, - увильнул от прямого ответа Аристарх.

- Тем не менее, - продолжал Адальберт, - король Оттон и маркграф Геро помнят о взятых на себя обязательствах и сделают все от них зависящее, чтобы купцы из Руси и Хазарии не понесли никакого ущерба.

- Последнее очень важно, аббат Адальберт, поскольку мне вероятно придется обращаться за помощью к каган-беку Аарону.

- Мы понимаем твои трудности, патрикий Аристарх, а потому и согласны платить не только деньгами, но и торговыми привилегиями.

- Передай королю Оттону и маркграфу Геро, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы не омрачить добрые отношения, установившиеся между Восточно-франкским королевством и Русью.

Глава 10 Печенеги

От встречи с княгиней Ольгой Аристарх ждал очень многого и не ошибся в своих расчетах. Похоже, пришло, наконец, время, когда они могли поговорить друг с другом откровенно, взяв на себя при этом определенные обязательства. Ибо патрикий вовсе не собирался даром бить ноги даже ради любимой сестричады. Которая, к слову, проявила себя умной и расчетливой женщиной, способной использовать в своих интересах мужчин, не раскрывая им своих истинных замыслов. Однако патрикий Аристарх был слишком искушенным в интригах человеком, чтобы позволить кому бы то ни было обращаться с собой как с марионеткой.

Ольга назначила ему встречу в загородной усадьбе, куда отправилась с наступлением июньской жары. Туда же переместились все ее ближники, включая боярыню Татьяну и отца Феоктиста, не оставившего своими заботами боярских сыновей. В окружении этих охочих до знаний отроков Аристарх и застал великую княгиню. Ольга сильно похудела после трудных родов и сейчас выглядела моложе своих тридцати четырех лет. Карие глаза ее строго следили из-под платка за старшим сыном, который как это и надлежит княжичу верховодил среди мальчишек, заполнивших просторный двор. Аристарха великая княгиня приняла сдержанно, хотя и позволила расцеловать себя в уста. Все-таки не чужим для нее человеком был этот престарелый патрикий. Разговор они с самого начала вели по-гречески, Ольга в совершенстве владела этим языком.

- Рад видеть тебя в добром здравии, княгиня, - сказал Аристарх, присаживаясь на лавку.

В горнице не было никого из посторонних, кроме боярыни Татьяны, которая, впрочем, почти сразу же ушла, дабы не мешать близким родственникам обмениваться впечатлениями.

- Я тоже рада тебя видеть, патрикий, - холодно отозвалась Ольга и умолкла, предоставляя собеседнику возможность первому рассказать о наболевшем.

- Князь Ингер, как я слышал, собирается взять еще одну жену, - сразу же взял быка за рога Аристарх.

- И что с того? – равнодушно спросила Ольга.

- Я полагал, что это тебя волнует, - не сразу нашелся с ответом Аристарх.

- Если ты меня по прежнему держишь за несмышленую дурочку, патрикий, то нам лучше бы не встречаться, - надменно вскинула голову Ольга. – О чем ты договорился с посланцем короля Оттона?

Осведомленность княгини потрясла Аристарха до глубины души. А он-то по простоте считал, что о его договоре с аббатом Адальбертом не знает ни одна живая душа. Выходит, Ольга держит своих соглядатаев не только в окружении Ингера, но и в доме родного дяди. Было от чего Аристарху удивляться и проклинать себя за доверчивость. Тем не менее, патрикий сумел сохранить лицо и не стал затевать неуместную перебранку. В конце концов, если сестричада хочет откровенного разговора, то она его получит.

- Если князь Ингер жениться на Матильде, то и твои, и мои дни будут сочтены, - сказал он, спокойно глядя прямо в глаза Ольги. – Волхвы воспользуются удобным случаем и сведут с нами счеты.

- Дело не в Матильде, а в Ингере, - чуть повела плечом Ольга, - и ты это знаешь не хуже меня.

- Ингер уже далеко не молод, - вскольз заметил Аристарх.

- Но это вовсе не означает, что он умрет раньше нас, - отрезала Ольга.

- И тем не менее это может случиться, - осторожно ступил на тонкий ледок Аристарх. – Я бы не хотел, чтобы его кончина застала нас врасплох. Святославу исполнилось девять лет, Вратислав и того моложе. Что скажут по этому поводу старейшины и дружина? Не приведет ли смерть князя к бессмысленным бунтам?

- Я возьму Святослава под свою руку, - спокойно отозвалась Ольга.

- Но ты всего лишь женщина, - напомнил Аристарх.

- Вокруг меня достаточно сильных мужчин.

- Однако единственным надежным из них я считаю только Свенельда, - вздохнул патрикий. – На твоем месте я не стал бы с ним ссориться. Во всяком случае до поры.

- Что ты предлагаешь?

- Мы не можем допустить союза Ингера с варягами и мятежными саксами. Для тебя и для меня это обернется крахом.

- Согласна, - процедила сквозь зубы Ольга.

- Я уже предпринял кое-какие меры, - понизил голос до шепота Аристарх. – Этим летом печенеги потревожат несколько наших пограничных городков. Воевода Свенельд не сможет отразить их набег, и князю Ингеру придется самому возглавить киевскую рать. Думаю, пока этого будет достаточно, чтобы отбить у него охоту вмешиваться в дела Варгии и Европы. За время его отсутствия Матильда должна умереть. Так будет спокойнее прежде всего тебе.

Ольга усмехнулась и вперила в Аристарха карие властные глаза:

- Сколько ты заплатил гану Куре за этот набег?

- Вполне достаточно, чтобы испортить князю настроение.

- А если Ингер догадается о наших происках?

- Я сделал все, чтобы снять подозрения и с тебя, и с себя, - спокойно отозвался Аристарх. – Ну а что касается Византии, то за коварство императора Романа Лакопина мы с тобой ответственности не несем.

- А если Ингер захочет отомстить коварным ромеям? – нахмурилась Ольга.

- Тогда пусть ему в этом помогают его языческие боги, - криво усмехнулся Аристарх. – Византийская империя слишком велика для пока еще узкого киевского горла.

- Я благодарна тебе, патрикий, за поддержку и впредь не забуду твоих услуг, - спокойно сказала Ольга и глаза ее при этом сверкнули из-под низко надвинутого на лоб платка.

Печенежский набег застал врасплох киевского князя. Похоже, Ингер менее всего ожидал удар именно с этой стороны. Едва ли не три десятка лет печенеги соблюдали, заключенный с Ингером договор и их нынешнее коварство, иначе как происками Византии и Хазарии объяснить было нельзя. Ингер не стал медлить с посылкой киевской рати на помощь порубежным воеводам. Но, увы, воевода Свенельд, прежде никогда не дававший потачки врагам великого князя, ныне действовал не слишком удачно. Он каким-то непостижимым образом разминулся с ратью гана Кури, тем самым открыв дорогу степнякам на Переяславль. И пока князь Ингер ждал подмоги из земель кривицких и радимицких, печенеги разорили подчистую едва ли не треть Полянской земли и уже подступали к Киеву. Неожиданная подмога великому князю пришла от древлян. Нелюбимый Ингером князь Мал решил, что разгулявшиеся степняки гана Кури, чего доброго доберутся и до его городов и весей, а потому решительно двинул на него свою дружину, не дожидаясь похода кривичей и радимичей. Объединенная рать полян и древлян перехватила печенегов на подходе к Киеву и нанесла им столь ощутимый урон, что ган Куря откатился к границам Полянской земли. Однако мира он просить не стал, чем привел князя Ингера в ярость. Русь уже давно не ходила походом в Печенежские степи, но ныне сама ситуация вынуждала великого князя наказать степняков за разбой, учиненный на полянских землях.

- Не пойму, какая оса укусила гана Курю, - усмехнулся князь Мал, вглядываясь в степь, где у горизонта скапливались лихие наездники.

- Та оса либо византийская, либо хазарская, - усмехнулся братан Мала молодой боярин Венцеслав из рода Гастов.

- Это уж как пить дать, - согласился с древлянином радимич Вузлев, младший сын Торусинского князя Лихаря.

Ган Куря очень ловко уклонялся от решающего сражения. Он то разбивал свою рать на мелкие отряды, то вновь собирал степняков в кулак. Князю Ингеру с трудом удалось вытеснить печенегов с Полянской земли. На что у него ушло почти три месяца. Разъяренный изворотливостью гана Кури, князь Игорь принялся беспощадно зорить печенежские станы и истреблять скот, главное богатство степняков. А полон, захваченный в этом походе был столь велик, что цена на рабов в Киеве упала втрое. Ган Куря наконец осознал, что, спасая войско, он теряет не только землю, но и людей. И если так пойдет и дальше, то печенежские станы придут в запустение. Решающую битву он дал князю Ингеру на одном из притоков Днепра, бросив на ощетинившуюся копьями киевскую фалангу более двадцати тысяч печенегов. Фаланга натиск печенегов выдержала, а конные дружины князей Мала и Вузлева охватили степняков с двух сторон. Разгром печенегов довершил воевода Свенельд, ударивший опрометчивому Куре в тыл. На пожелтевшую к осени траву пало более десяти тысячи степных коршунов, остальные едва ушли от разящих киевских мечей.

Ган Куря, потрясенный разгромом собственной земли, запросил мира. Ингер согласился на переговоры. В то, что Куря затеял войну, не по своему почину великий князь нисколько не сомневался. Оставалось узнать, кому именно понадобилось тревожить Сокола в его гнезде. Куря, еще довольно молодой человек с рыжеватыми волосами и грустными карими глазами, приехал к Ингеру для переговоров с небольшой свитой.

- Не ожидал от тебя такого коварства, ган, - сокрушенно покачал головой Ингер. – С твоим отцом ганом Талаком мы были побратимами. Не раз сражались плечом к плечу и с венграми, и с хазарами, и с ромеями. А ныне ты пошел разорять мою землю, забыв о прежней дружбе и договоре, заключенном на века.

- Бес попутал, - вздохнул Куря. – Отдай полон князь Ингер, иначе наши вежи опустеют. А я клянусь нашими богами, что более не один печенег не ступит с мечом в руке на земли, подвластные тебе.

- Выкупай, - пожал плечами князь. – Двести тысяч денариев за всех печенегов, захваченных мной в этом походе.

- Иных ты уже продал на торгу, князь, - напомнил Куря.

- Выкуплю и верну, - усмехнулся Ингер, уверенный, что такой суммы нищим печенегам вовек не собрать.

- Золотом возьмешь? – спросил Куря.

- А чье золото?

- Ромейское. – Куря махнул рукой своим мечникам и те, сняв довольно увесистый мешок с возка, аккуратно поставили его у ног удивленного князя.

- Плохо начинаешь, ган, - нахмурился Ингер. – Кровью своих соплеменников торгуешь. Кто тебе дал это золото?

- Ромеи дали, - нехотя отозвался Куря. – Хазары обещали мне помощь, но опять обманули.

- Нашел кому верить, - зло сплюнул Торусинский князь Вузлев. – Глупец.

Ган Куря побурел от обиды и метнул на сына Лихаря злой взгляд. Но смолчал, возможно из уважения к сединам пятидесятилетнего князя, а возможно потому, что возразить ему в сущности было нечего.

- Ладно, ган Куря, договор я с тобой заключу, но клятву о вечном мире дашь мне не только ты, но и все родовые старейшины, - сказал Ингер. – Если в будущем ты вновь соблазнишься ромейским или хазарским золотом, они тебе напомнят, чем закончился для печенегов поход на Киев.

Вообще-то печенеги к злату и серебру почти равнодушны. Скот для них главное богатство. Даже старейшины и ганы степняков предпочитают пить кумыс из глиняной посуды. Но, судя по всему, мир меняется и меняется не в лучшую сторону. Вот и в печенежских вежах стали появляться люди, которым звон золота застит глаза. Правда, Куря не задумываясь выложил огромную сумму денег, дабы выкупить своих соплеменников, но сделал он это не иначе как под давлением родовых старейшин, которые, надо полагать, еще не раз припомнят молодому гану о роковой ошибке, совершенной в припадке жадности.

Договор, заключенный с печенегами, предполагал не только вечный мир, но и совместную защиту от хазар и ромеев. А также участие молодых печенежских воинов в походах великого князя Ингера. Но походах только сухопутных, ибо степняки панически боялись моря.

- А ты никак морской налет затеваешь, Ингер? - спросил великого князя Вузлев Торусинский.

С Вузлевом у Ингера были сложные отношения. Ибо сын покойного Лихаря был не только князем, но и боготуром. Самому Вузлеву Ингеру предъявить было нечего, зато у него был большой счет к волхвам бога Велеса. При Олеге Вещем отец Вузлева Лихарь был наместником в Радимецкой земле, но потом Ингер согнал его со стола и посадил в Славутиче своего человека. Торусинцы затаили обиду на великого князя, но обида та не была смертельной и мстить за нее они, похоже, не собирались.

- Сам видишь, Вузлев, сколь неспокойно на наших южных границах, - нахмурился Ингер. – Пока не одолеем Хазарский каганат и не прижмем хвост ромеям, соваться в дела Варгии нам не с руки. Да и опоздали мы уже, кажется, с этой помощью.

Вузлев промолчал. Все-таки надеялся, видимо, в глубине души, что Ингер поможет варягам и полабам в их нелегкой борьбе с Оттоном. В последнее время великого князя просили об этом не только волхвы Велеса, но и кудесник Даджбога Солох и кудесник Перуна Достослав. Великий князь колебался. Война на севере Европы могла истощить еще не окрепшую и раздираемую противоречиями Русь. Набег печенегов только утвердил Ингера в мысли, к которой он склонялся – рано Руси заявлять о себе в полный голос в Европе, время для этого еще не пришло.

- Боярин Юрий, - обернулся Ингер к стоящему поодаль сыну Жирослава. – Поскачешь в Киев и отвезешь великой княгине Ольге весть о нашей победе.

Выбор посланника явился еще одним подтверждением тому, что князь Ингер принял решение не в пользу Варгии. Мало того, что боярин Юрий христианин, так он еще и сын первой ближницы княгини боярыни Татьяны. И весть он повезет не старейшинам, не киевскому вече, а болгарке Ольге, кою многие бояре уже поспешили списать со счетов. А это означало почти наверняка, что брак князя Ингера, с франкской графиней Матильдой не состоится. А значит верх в Киеве останется за христианами во главе с хитрым ромеем Аристархом.

- Вот так, князья и бояре, - с кривой усмешкой сказал Венцеслав Гаст, - ратились одни, а плодами их победы воспользуются другие.

Князь Ингер не мог не слышать слов древлянина, однако никак на них не отреагировал, разве что слегка ссутулилась его широкая спина, да всегда гордо вскинутая голова чуть склонилась книзу. Немолод уже князь Ингер, через два года ему исполниться семьдесят, а с годами ему все труднее будет выносить и тяжелые походы, и злые взгляды, бросаемые в его сторону как ближними, так и дальними. Но такова уж доля великого князя – всем не угодишь.

Боярин Юрий поручение князя почел за честь и признание собственных заслуг. И, в общем, имел на это полное право, ибо в битве с печенегами был правой рукой воеводы Свенельда. Именно засадный полк, который возглавил боярин Юрий, решил исход нелегкой битвы в пользу великого князя. Впрочем, не только оказанная честь кружила голову Юрию, но и предстоящая встреча с Дарицей, дочерью воеводы Асмолда. Брак их с Дарицей был делом почти решенным, и Юрий уже подумывал о собственном доме, который он отстроит для суженой в Киеве, всем на загляденье. Как говаривал в таких случаях княжич Рогволд – красивой жемчужине достойную оправу. Где теперь тот Рогволд, и куда занесла судьба неукротимого графа Танкмара? Юрий очень надеялся еще раз побывать в Саксонии и оплатить маркграфу Геро все долги, но об этом, видимо, придется забыть если не навсегда, то на очень долгий срок.

В Киев посланец князя Ингера прибыл уже в вечернюю пору. Оставив мечников объясняться с народом, молодой боярин поскакал прямо в Детинец. Кроме княгини Ольги, в княжьем тереме находился и патрикий Аристарх, оставленный Ингером присматривать за стольным градом. При виде Юрия Аристарх слегка побледнел, но по улыбающемуся лицу молодого боярина быстро определил, что прибыл тот с добрыми вестями.

- От великого князя Ингера к княгине Ольге, - заявил прямо с порога Юрий.

Поняла ли Ольга значение этого жеста со стороны мужа, Аристарх судить не брался, но сам он понял все и возликовал душой. Его замысел блестяще осуществился и принес столь значительные плоды, о которых он и думать не смел. Во всяком случае, у аббата Адальберта не будет повода упрекать патрикия в растрате немалых средств. Разумеется, не все денарии были переданы гану Куре, немало пришлось потратить и на родовых старейшин, ну и сам Аристарх не остался внакладе. Но кто теперь упрекнет расчетливого человека, коли дело сделано и обещание, данное союзникам, выполнено с блеском. На борьбу с печенегами у Ингера ушло почти пять месяцев и теперь уже, пожалуй, поздно снаряжать флот в Варяжские земли.

Ольга смотрела на боярина Юрия без большой теплоты, хотя и выслушала его благосклонно. Впрочем, строгое лицо ее осталось неподвижным. Даже патрикий Аристарх, неплохо вроде бы знавший сестричаду, так и не понял, обрадовалась она известию, привезенному боярином, или огорчилась. Однако в любом случае она отпустила его с честью, наградив по обычаю золотым кубком за добрую весть. Довольный Юрий раскланялся с княгиней и патрикием и поспешно покинул терем.

- К женке торопится, - безошибочно определил Аристарх.

- А разве боярин женат? – вскинула княгиня строгие глаза на дядю. Патрикий от этого взгляда даже поперхнулся, а юные боярские дочери, стывшие по бокам от княгини глупо хихикнули. Ольга нахмурила брови и взмахом руки выслала из зала и боярышень, и челядинок.

- Слышал я, что Юрий сватается к дочери воеводы Асмолда, - смущенно откашлялся патрикий.

- Так ведь к девке сватается, а не к женке, - строго сказала Ольга. – А ты, боярин, возводишь напраслину на сына Жирослава и вводишь в смущение боярышень, у коих и без того грех на уме.

Патрикий едва не выругался вслух на отповедь сестричады. А то она не знает, что за птица залетала сегодня на княжье подворье. Этот селезень не одну уже утицу потоптал, а вот великой княгиней почему-то побрезговал. И не потому ли, кстати, она так злобиться. Вот только гнев свой она обрушила почему-то не на ветреного Юрия, а на преданного ее интересам Аристарха. Разумеется, ничего подобного вслух патрикий произносить не стал, из ума слава богу еще не выжил.

- Она должна умереть, - глухо сказала Ольга.

- Кто она? – насторожился Аристарх.

- Матильда.

- А есть ли в этом необходимость? – усомнился патрикий. – Князь уже принял решение.

- Князь может передумать, - холодно бросила Ольга. – Я не могу рисковать. У нас мало времени, Аристарх. А потому постарайся закончить все к утру.

Княгиня поднялась с лавки и покинула горницу, а патрикий с изумлением смотрел ей вслед. Изумление перешло в гнев, когда Аристарх осознал, чего от него хочет княгиня. Нет, как вам это понравится?! Ромейский патрикий должен аки тать в ночи бегать по спящему Киеву, чтобы утолить жажду мести в груди ополоумевшей сестричады. Впрочем, пораскинув умом, Аристарх пришел к выводу, что жажда мести здесь не при чем, а руководствуется Ольга, скорее всего, холодным расчетам. Не о сопернице в любовных утехах идет речь, а о хитрой и много чего повидавшей женщине, способной для удовлетворения своих мелких страстей поломать игру мудрых мужей.

Мечник Сыч, не первый раз использовавшийся боярином для важных и тайных дел, выслушал патрикия с большим вниманием. Да что Сычу эта Матильда, когда для строительства вожделенного домика в Киеве ему осталось собрать всего ничего.

- Сам не ходи, - предупредил его Аристарх. – Чего доброго узнает тебя кто-нибудь из челядинок. Татям скажи, чтобы мертвую женку из дома вынесли и закопали где-нибудь в тихом месте. А по Киеву мы слух пустим, что сбежала Матильда с каким-то купцом. Ста денариев тебе хватит?

- Мало, боярин, - вздохнул Сыч. – Для такого дела десятерых придется нанимать. Все-таки челяди полон дом. Поднимут крик…

- Ладно, пусть будет двести, - махнул рукой Аристарх. – Но чтобы комар носа не подточил.

Обрадовав одну женщину, боярин Юрий не смог удержаться от того, чтобы не огорчить другую. И хотя с Матильдой его не связывало практически ничего кроме нескольких хмельных ночей, он все же счел своим долгом предупредить женщину о грядущих переменах в ее судьбе. Дабы не тревожить челядь и не давать повода к злословью, Юрий воспользовался окном там, где добрые гости пользуются дверью. Ложница Матильды была расположена во втором ярусе довольно большого дома, подаренного ей князем Ингером. Но Юрий обладал большим опытом по части проникновения в чужие дома, а потому прихватил с собой веревку. Матильда не сразу откликнулась на его осторожный стук, но, услышав голос старого знакомца, окно все-таки открыла.

- Худые новости у меня для тебя, графиня, - сказал Юрий, с трудом обретая сбитое дыхание.

- Догадываюсь, - криво усмехнулась Матильда.

- Тебе лучше уехать из Киева, - вздохнул боярин. – Как только Ингер от тебя отвернется, жди ножа или яда.

- Я бы на ее месте поступила точно так же, - спокойно сказала Матильда.

- Неужели? – вскинул бровь Юрий. – Сколько все-таки коварства и жестокости скрыто в красивых женщинах.

- Все шутишь, боярин, - вздохнула графиня. – А сам-то, как я слышал, под венец собрался.

- Под венец я не пойду, - расплылся в улыбке Юрий. – Асмолд настоял, чтобы нас с Дарицей окрутили по дедовскому обряду. А мне все равно.

- Ты мне обещал защиту, - нахмурилась Матильда.

- Защиту, но не брачный союз, - усмехнулся Юрий.

- А я бы за тебя второй женой пошла.

- Христова вера запрещает многоженство, - мгновенно вывернулся из сложного положения боярин.

- А блуд она запрещает? – спросила Матильда, обнимая гостя за шею.

- Это грех простительный, - усмехнулся боярин. – Тем более, ты женщина не замужняя.

- А с Ольгой у тебя был грех? – строго спросила Матильда.

- Только однажды, но потом вмешалась матушка и отослала в дальние края.

- А княгиня крепко любит?

- Жадная она, - вздохнул боярин. – Готова все силы из мужчины вытянуть, словно ей второго раза для этого случая не представится.

- Я тоже жадная, - сказала Матильда. – А ты у меня кругом в долгу.

Долги боярину Юрию пришлось выплачивать едва ли не половину ночи. Возможно, спрос с него на этом бы не закончился, но любовным утехам заигравшихся голубков помешал шум и приглушенные крики, донесшиеся снизу. Боярин, привыкшим к битвам и стычкам, настороженным ухом уловил звон металла о металл и мгновенно подхватился на ноги. Стоны и крики быстро смолкли, зато на лестнице послышались шаги. Юрий быстро натянул штаны и рубаху и схватился за меч.

- По веревке сможешь спуститься? – обернулся он к Матильде.

- Мне не привыкать, - спокойно отозвалась та, натягивая одежду.

- Тогда беги, я попробую их задержать.

Юрий подтолкнул Матильду к окну и помог ей ухватиться за веревку. До земли было недалеко, и ловкая как кошка молодая женщина не испытала трудностей при спуске. Юрий оглянулся на двери ложницы, затрещавшие под ударами тяжелых сапогов, и последовал за своей любовницей.

- Вон они! – раздался над головами беглецов разочарованный голос.

- Беги, - крикнул боярин Матильде и взмахом меча раскроил череп негодяю, который, воспользовавшись все той же веревкой, неудачно приземлился в двух шагах от него. Сообразив, что нарвались на опытного противника, разбойники замешкались в окне, что позволило боярину добежать до лаза в заборе, проделанном им собственноручно, и выскользнуть на глухую улочку, где его уже поджидала Матильда.

- А теперь куда? – спросила графиня.

- Пока ко мне в усадьбу, а потом видно будет, - тряхнул кудрями Юрий. – Не бойся, не пропадем.

Глава 11 Княжич Олегаст

Битва была проиграна еще до ее начала. Королевские легионы под командованием герцога Германа Швабского не пускали войско графа Танкмара к реке. Обещанная королем Людовиком помощь так и не подошла. Славяне княжича Олегаста и саксы графа Танкмара более чем втрое уступали по численности армии Оттона. Спасти их могла только удачная переправа, но дружина графа Эберхарда не сумела удержать брод до подхода основных сил и была почти начисто истреблена закованной в сталь королевской конницей. Отступать было некуда, баварцы, почти поголовно настроенные против мятежников, не пропустили бы их в Лотарингию. Оставалась Моравия, единственное место, где потрепанная в непрерывных битвах армия графа Танкмара могла бы найти приют.

- Надо сдаваться, - сказал герцог Генрих, родной брат Оттона, невесть за какой надобностью приставший к мятежникам.

- Я не сдамся, - отрицательно покачал головой Танкмар, - но других удерживать не буду.

- В таком случае, прощайте, сеньоры - спокойно отозвался Генрих. – Я не тороплюсь умирать.

Младший брат короля Оттона отвесил общий поклон вождям, собравшимся на холме, махнул рукой своей дружине и поскакал прямо к шатру, где размещался штаб Германа Швабского. Легионеры, видимо, опознали Генриха по штандарту, а потому и не чинили ему препятствий. Дружина герцога спешилась перед ощетинившейся копьями фалангой, а сам Генрих подскакал к шатру и вручил свой меч Герману Швабскому, вышедшему ему навстречу.

- Вот так, - усмехнулся граф Эберхард. – Будем надеяться, что Оттон пощадит своего единокровного и единоутробного братца.

Сам граф Эберхард с места не двинулся, хотя, наверное, мог бы рассчитывать на теплый прием, если не короля Оттона, то во всяком случае герцога Германа Швабского, доводившегося ему двоюродным братом.

- Надо во что бы то ни стало прорваться к броду, - высказал свое мнение княжич Олегаст. – В Моравии мы сможем занять одну из крепостей и отсидеться там.

- А ты уверен, что моравы будут рады нашему приходу? - криво усмехнулся граф Вихман. – Король Чехии Болеслав отказал в поддержке кагану Селибуру, так с какой стати ему помогать нам.

- В Моравии далеко не все признают власть Болеслава, - возразил Вихману Эберхард. – Еще недавно здесь был свой король. Воля ваша, сеньоры, но ничего иного кроме прорыва нам не остается.

- Ну что же, - подвел черту граф Танкмар. – Будем прорываться. Княжич Олегаст атакует легионы, стоящие слева, графы Вихман и Эберхард – стоящие справа, а я попробую связать действия кавалерии Оттона в центре. Назад не оборачивайтесь, никого не ждите, в случае удачи переходите реку в брод и прорывайтесь к Велеграду. Другие предложения есть?

- А пехота? – напомнил Олегаст.

- Посадите часть пехотинцев на крупы коней, - посоветовал Танкмар. – Остальные пусть разбегаются или пробуют переправиться вплавь.

Под рукой у графа Танкмара было семь тысяч человек и только три тысячи из них конные. А герцог Герман Швабский располагал пятнадцатью тысячами хорошо обученных пеших легионеров и королевской кавалерией почти в пять тысяч всадников, вооруженной длинными копьями. Последние шли в битву железной стеной и, если им удавалось разогнать коней, они сметали все живое со своего пути. Но в ближнем бою кавалеристы теряли свое преимущество, и у их противников появлялся шанс ударом меча или секиры опрокинуть своих противников на земь, с которой они как правило подняться уже не могли из-за тяжести доспехов и становились легкой добычей пехотинцев.

Похоже, в лагере герцога Швабского не ожидали, что противник, разбитый уже наполовину, предпримет столь отчаянную, а главное стремительную атаку. Легионеры, противостоящие Олегасту, даже не успели выстроиться в фалангу. И только численное превосходство позволило им удержать на какое-то время напирающих всадников. Тем не менее, княжичу удалось расширить захваченный пятачок близ пологого берега настолько, что там смогла выстроится небольшая фаланга из ротариев, сидевших до поры за спинами его дружинников. Ротарии ринулись с копьями на перевес на пеших легионеров, охраняющих брод и опрокинули их в воду, что позволило Олегасту развернуть свою конную дружину во фланг королевской кавалерии и значительно облегчить положение саксов Танкмара. Конные дружинники Эберхарда и Вихмана уже смяли противостоящие им пешие легионы и прорвались к броду, удерживаемому пешими ротариями.

- Уходите! - крикнул Олегасту Танкмар. – Уходите, мы не прорвемся!

Положение дружины Танкмара было действительно отчаянным. Кавалеристы Оттона, опомнившиеся после первого удара, взяли саксов в кольцо и теперь методично их истребляли. А к ним на помощь уже спешила дружина Германа Швабского.

- Попробуй вытащить хотя бы Танкмара, - крикнул Олегаст Рогволду и повернул коня на помощь изнемогающим под натиском легионеров пешим ротариям. Удар Олегастовой дружины позволил ротариям оторваться от преследователей и перейти на противоположный берег. Отступали они в полном порядке ощетинившись копьями в сторону врага. Олегаст, успевший вслед за ними выбраться на берег, оглянулся назад. Сотня отчаянных рубак из дружины княжича Рогволда все-таки прорвалась к графу Танкмару и, кажется, сумела его спасти. Во всяком случае, штандарт Танкмара уже развевался на средине реки.

- Уходим, - крикнул Олегаст подскакавшему Вихману. – А где Эберхард?

- Эберхард убит, - отозвался граф. – Но мы все-таки прорвались, кто бы мог подумать.

Прорвались, положим, немногие. Половина конных и почти две трети пеших так остались на том берегу. Княжич Рогволд сумел вытащить из битвы графа Танкмара, но не смог удержать его отлетающую жизнь. Танкмар скончался на руках Олегаста и был похоронен на моравской земле.

- Вечная тебе память, граф Танкмар, - громко произнес над его погребальным костром княжич Олегаст. – Да будет прямой твоя дорога в страну Света.

Сакса Танкмара похоронили по языческому обряду, как он того и хотел. Тысячи искры рванулись к небесам, дабы известить богов о приходе еще одного великого воина в славную дружину героев. Да будет он равным среди первых и первым среди равных в вечной борьбе сил Добра с силами Зла.

В Велеграде, столице некогда могущественного Моравского княжества, гостей приняли без большого почета. Наместник чешского короля Болеслава воевода Вацлав хоть и впустил Олегаста с малой свитой в город, но сразу предупредил, что ратиться за спасение мятежников с герцогом Германом Швабским не будет. При этом он сослался на договор Болеслава с Оттоном, где чешский король взял на себя обязательства не оказывать поддержки ни славянам, ни саксам, если они поднимут меч на своего сюзерена.

- Ну коли договор есть, то его надо соблюдать, - усмехнулся Олегаст и покосился на моравских бояр, уныло внимавших чешскому наместнику. – Нам нужно продовольствие и свежие кони.

- Где я возьму тебе коней, княжич? - окрысился на приблудного викинга Вацлав. – Что касается продовольствия, то можешь взять его, но не более чем на пять дней. А через два дня ты должен увести своих людей от стен города.

- Ну спасибо тебе на добром слове, князь, - усмехнулся Олегаст. – Так-то ты блюдешь славянскую правду.

- Мне до твоей правды дела нет, княжич, - пренебрежительно отмахнулся от гостя Вацлав. – А коли не уйдешь от стен города через два дня, то я обращусь за помощью к швабам.

Последние слова королевского наместника вызвали глухой ропот недовольства среди собравшихся в городской ратуше моравских вождей. Герцог Герман уже вторгся в пределы Моравии и разорил несколько приграничных городков. А князь Вацлав пальцем не пошевелил, чтобы воспрепятствовать бесчинствам, творимым швабами и баварцами.

- Зачем нам король, который не может нас защитить от вражьего нашествия, - выразил общее мнение боярин Стоян.

- Герцог Герман пришел в Моравию вслед за мятежниками, - огрызнулся в сторону Стояна Вацлав. – Как только они уйдут от Велеграда, он тоже покинет наши пределы.

- Зачем же он разорил город Девин, если ему нужны только Олегаст и Вихман? – возмутился Стоян. – А разве Бранибор, Гана и Микельбор были прежде франкскими городами? Пока твой король заключает договоры с Оттоном, войска франков прибирают к рукам славянские города.

- Болеслав не только мой, но твой король, боярин Стоян, - нахмурился Вацлав.

- А мне не нужен король, который бросает свои земли без защиты и торгует городами как купец беличьими шкурками. Раньше мы, моравы, жили своим умом и ныне, видимо, пришла пора вспомнить о доблести отцов и дедов. Либо собирай рать, князь Вацлав, либо уходи из Велеграда и Моравии.

Эти слова Стояна были встречены вождями дружным ором одобрения. А в сторону наместника Вацлава полетело роковое слово:

- Не люб!

Похоже, приход славяно-саксонской рати Олегаста и Вихмана колыхнул застарелый конфликт между моравами и чешским королем Болеславом, не так давно наложившим руку на это прежде самостоятельное княжество. Со стороны Олегаста глупо было не воспользоваться столь удачно сложившимися обстоятельствами.

- Коли вы, князья и бояре, решитесь выступить против герцога Швабского, - громко произнес Олегаст, - то вот вам моя рука. А моя дружина готова будет либо победить, либо умереть вместе с вами на этой славянской земле, омытой кровью ваших доблестных предков.

- Люб! – первым крикнул Стоян и все моравы дружно одобрили его выбор.

Князь Вацлав горько усмехнулся в длинные усы:

- Но коли вам так нравится этот приблудный княжич, то пусть он и ведет вас на швабов, а мое дело сторона.

- Зря ты назвал меня приблудой, князь, - нахмурил брови Олегаст. – Я сын Олега Вещего, во мне течет кровь славянских богов и витязей и не тебе, предатель и трус, хулить меня прилюдно. Я требую Божьего суда, князья и бояре. Пусть нас с Вацлавом рассудит небо.

О князе Олеге Вещем в Велеграде знали почти все. Говорили даже, что мать родила его от Чернобога, и хотя в Моравии немало людей уже перешло в христову веру, о старых богах здесь не забывали. И уж тем более помнили о Чернобоге, самом страшном и самом мстительном из славянских кумиров. Однако князь Вацлав был человеком далеко не робкого десятка, а множество битв, в которых он принимал участие, вселили в него уверенность в собственных силах. Ростом он не уступал князю Олегасту, шириной плеч тоже, зато был почти десятью годами моложе, тверд в новой вере и полон решимости доказать и моравам и своим дружинникам, что сила прежних богов иссякла, и что Христос защитит своего печальника на Божьем суде от происков навьих сил, подвластных проклятому Вию, носящему еще и другое имя – Сатана.

- Я принимаю твой вызов, княжич Олегаст, - надменно бросил Вацлав. – Бог и правда на моей стороне, и вы, моравы, в этом убедитесь очень скоро.

- Быть по сему, - сказал боярин Драгомир, выбранный высоким собранием в судьи. – Как небо решит, так и будет. Коли победу одержит князь Вацлав, то славяне Олегаста и саксы Вихмана уйдут от стен нашего города. А коли верх будет за Олегастом, то все моравы как один встанут под его руку, дабы изгнать швабов из Моравской земли.

Решение боярина Драгомира никто из присутствующих оспаривать не стал. Мудрое было решение. Кому как не небу решить спор между двумя разумными и сильными мужами, каждый из которых волен заявить о своем праве на власть.

Круг очертили прямо на Торговой площади. Биться решено было пешими, без защитных доспехов и только мечами. Побежденным считался тот, кто либо коснется земли обоими коленями, либо будет выбит из круга, либо просто убит. Любая помощь со стороны будет караться смертью нарушителя древнего обряда. Боярин Драгомир громко огласил условия Божьего суда как его участникам, так и многочисленным зрителям, дабы потом ни у кого не возникло соблазна толковать приговор неба в свою сторону.

- Тебе следовало отдохнуть хотя бы сутки, княжич, - негромко сказал Олегасту Рогволд. – Твое поражение обернется для нас большой бедой.

- Теперь уже поздно говорить об этом, - нахмурился княжич. – Да пребудет со мной Чернобог.

Противники, обнаженные по пояс, сошлись в центре круга и со звоном скрестили мечи. Щитов у них не было, так что любой удар мог оказаться смертельным. Олегаст очень хорошо понимал какую ответственность взвалил на свои плечи. Победа означало продолжение борьбы, поражение оборачивалось порабощением едва ли не всех славянских земель в Варгии, Полабье и Подунавье. А самое странное, что противостоял ему в этом смертельном поединке, не шваб, не баварец, не тюрингец, а природный славянин, успевший, правда, отречься от веры своих предков.

- Будь ты проклят, порожденье Сатаны, - прошипел в лицо противника Вацлав.

- Будь проклят ты, изгой и отступник, - холодно отозвался Олегаст.

Жалости к противнику в сердце сына Олега Вещего не осталось, как и сомнений впрочем. Сомнений в своей победе. Не может внук Чернобога проиграть самый важный в своей жизни бой. Небо этого не допустит. Не могут славянские боги спокойно наблюдать, как их правда рушится в грязь, и не оказать помощь тому, кто поднял меч в их защиту. Олегаст обрушился на своего противника словно вихрь, ибо очень боялся, что после пережитых тягот на долгий поединок ему просто не хватит сил. Но и Вацлав не был новичком в ратном деле, а потому хоть и с трудом, но отразил первый натиск своего нетерпеливого противника. Пока что силы не изменили чеху и дышал он спокойнее и размереннее княжича Олегаста. Теперь уже он теснил викинга, с целью если не убить, то хотя бы вытолкнуть его из круга. Олегаст отбивался отчаянно, но даже неискушенные зрители начали понимать, что силы изменяют ему. До роковой черты, означающей полное поражение, Олегасту оставалось сделать всего полшага. Полшага, дающего право на жизнь, полшага, лишающего дрогнувшего духом чести. Но сын Олега Вещего так его и не сделал. Он вдруг стремительно нырнул под правую руку своего противника, счастливо избежав рокового удара. Вацлав успел обернуться к Олегасту лицом, но не успел перехватить его летящий в неприкрытую голову меч. Удар клинка пришелся чеху точно в лоб, и он рухнул на землю, даже не вскрикнув.

- Да продляться дни княжича Олегаста, победителя на Божьем суде, -торжественно возвестил боярин Драгомир. – Да пребудет с ним его удача, дарованная богами.

Моравы сдержали слово и выставили против швабов рать в десять тысяч испытанных воинов. Сила под рукой у Олегаста собралась немалая, но все же уступающая той, которой располагал Герман Швабский. К тому же большинство моравов были пехотинцами. Граф Вихман выразил обоснованное опасение, что они смогут выдержать натиск королевской кавалерии.

- А что ты предлагаешь? – нахмурился Олегаст.

- Сесть в осаду, - пожал плечами сакс.

- Моравы не позволят нам отсиживаться за стенами, когда швабы беспрепятственно разоряют их города и веси, - возразил Вихману Рогволд. – Надо выводить рать в чистое поле.

- А чем ты остановишь королевскую кавалерию?

- Кольями, - криво усмехнулся Рогволд.

- Мне не до шуток, княжич, - рассердился Олегаст.

- Я предлагаю вкопать деревянные колья в землю, так чтобы острия лишь слегка выступали из земли и из нельзя было заметить издали. Закованные в сталь кавалеристы просто не успеют остановить и развернуть своих неповоротливых коней.

Вихман засмеялся, Олегаст усмехнулся. Задумка Рогволда была хороша и сулила в будущем серьезный успех. А для сына Олега Вещего эта победа могла быть самой важной в жизни. Олегасту было уже почти сорок лет. Слишком много для скитальца и викинга. А моравский княжеский стол словно бы для него и создан. Разбив Германа Швабского, он получит его почти без споров. Если, конечно, не считать протестов со стороны чешского короля Болеслава. Но в противостоянии с Прагой Олегаст может опереться на Киев. Князь Ингер не настолько глуп, чтобы упустить случай, закрепиться в Придунавье. А появление в этих краях русов, сделает не только Болеслава, но и Оттона более сговорчивыми в отношениях не только с моравами, но и со всеми придунайскими и полабскими племенами.

- Решено, - твердо произнес Олегаст, - мы выходим в поле.

Герцог Герман Швабский был немало удивлен, увидев моравскую рать, выстроившуюся в чистом поле на подступах к стольному граду. Он не собирался штурмовать Велеград, хотя намеревался выставить наместнику чешского короля Болеслава ряд условий. Одним из которых была выдача мятежников во главе с Олегастом и Вихманом. Свои требования герцог Герман считал вполне приемлемыми и необременительными ни для моравов, ни для наместника Вацлава. Конечно, королевское войско разорило несколько моравских сел и городков, но урон, нанесенный Моравии, был не таков, чтобы ополчаться для кровопролитной войны с королем Оттоном. Ибо исход этой войны предрешен, и исход этот не в пользу упрямых славян.

- Что ты по этому поводу думаешь, Генрих, - обернулся герцог в сторону младшего брата короля, совсем недавно осознавшего бесполезность борьбы с Оттоном и сложившего оружие.

- Моравы сошли с ума, - пожал тот плечами. – Странно, а я всегда считал князя Вацлава разумным человеком.

У Германа Швабского на языке вертелось словцо по поводу разумности самого Генриха, но он сдержался, не желая попусту обижать юного герцога.

- Кажется, наместник все же решил с нами договориться, - кивнул головой капитан Конрад на приближающегося всадника.

- Это княжич Рогволд, родственник Олегаста, - опознал парламентера герцог Генрих.

- Моравы допустили ошибку, сговорившись с мятежниками, - помрачнел лицом Герман. – Это обойдется им очень дорого.

Лихой наездник птицей взлетел на холм и поднял коня на дыбы в пяти шагах от герцога Швабского:

- Король Моравии Олегаст требует от тебя герцог Герман либо сложить оружие, либо покинуть пределы его королевства.

- Уже король, - усмехнулся Генрих, пока герцог Швабский с трудом переваривал неожиданную весть. – Как быстро растут люди.

- Передай своему предводителю и его пособникам моравам, что королевская кавалерия втопчет их в грязь, - нашелся наконец с ответом Герман.

- Передам, - кивнул головой Рогволд. – Всего хорошего, сеньоры.

- Наглец, - процедил сквозь зубы капитан Конрад.

Численность моравского войска едва ли превышала десять тысяч человек, под рукой у Германа Швабского людей было вдвое больше. К тому же его кавалерия втрое превосходила кавалерию противника. Ну и как при таком раскладе не победить.

- Ударишь в центр, - обернулся герцог Герман к капитану Конраду, - сомнешь пехоту, а остальное моя забота.

- У них конница на флангах, - счел нужным предостеречь рассерженного полководца Генрих.

- Их слишком мало, - пренебрежительно махнул рукой Герман Швабский. – К тому же я уже двинул против них свои пешие легионы.

Легионеры действительно почти бегом бросились на сближение с противником, угрожая сразу и левому и правому флангам моравов. Тяжелая кавалерия атаковала прямо по центру, медленно набирая ход для сокрушительного удара. Герцог Генрих невольно залюбовался всадниками, облаченными в кирасы, и их крупными конями. Эта кавалерия была детищем его отца, с ее помощью король Генрих Людольфинг одержал много побед, позволивших ему прибрать к рукам франкские и славянские земли. Удара кавалерии до сих пор не выдерживал никто, а у пеших моравов тем более не было никаких шансов. Видимо, понимая это, ощетинившаяся копьями фаланга подалась назад шагов на пятьдесят и там замерла, словно бы в предчувствии страшного конца. Кавалеристы уже обогнали пеших швабских легионеров и для соприкосновения с противником им оставалось всего ничего. Но как раз в этот момент с ними стало происходить нечто совершенно невообразимое. Закованные в сталь всадники вдруг один за другим стали вылетать из седел спотыкающихся коней. Зрелище было чудовищное, необъяснимое, невероятное! Герцог Генрих отказывался верить собственным глазам и обернулся за разъяснениями к Герману Швабскому. Но, похоже, самоуверенный полководец и сам ничего не понимал. Моравская фаланга, доселе стоявшая неподвижно, вдруг стремительно рванулась вперед, поражая копьями оглушенных падением всадников. В сущности это был разгром, а точнее его начало, ибо конница моравов тоже не пребывала в бездействии. И пешие легионеры очень скоро почувствовали как тяжело стоять под ударами мечей и секир, когда они летят на ваши головы сверху. Долго так продолжаться не могло, и швабская пехота побежала раньше, чем герцог Герман успел бросить им на помощь свой последний резерв. Уцелевшие кавалеристы разворачивали коней, что было не так-то просто сделать, учитывая, что не только всадники, но и кони были защищены доспехами. Легионеры уже не отступали, а просто бежали по полю, полагаясь только на быстроту своих ног. Разгром был полный, и Герману Швабскому ничего другого не оставалось, как спасать свою жизнь. Герцог Генрих последовал примеру разумного человека и, пришпорив коня, поскакал вниз с холма к лесу, где можно было укрыться от погони.

Ценой невероятных усилий герцогу Герману удалось собрать остатки своей разгромленной армии. В этой страшной битве он потерял больше половины своих кавалеристов и почти две трети пехоты. Столь блестяще начатый поход закончился бесславно. Единственным человеком, которого подобный поворот дела не огорчил, был герцог Генрих. Поражение Германа Швабского давало ему шанс не только примириться со старшим братом, но сделать это на вполне приличных условиях.

- Там были колья! – прорычал задыхаясь от бешенства капитан Конрад, чудом уцелевший в битве. – Мы их слишком поздно заметили.

- Коварный народ, эти славяне, - сочувственно прицокнул языком герцог Генрих.

Глава 12 Поход Игоря

Весть о победе князя Олегаста над швабами в Киев привез старый знакомый патрикия Аристарха княжич Рогволд. Аристарху ничего другого не оставалось, как, тайно поскрежетав зубами, вслух выразить свое восхищение удатностью сына Олега Вещего. Однако его расчет на злопамятность Ингера не оправдался. Великий князь Киевский от души порадовался удаче родовича. В уме Ингеру точно не откажешь, он быстро сообразил, какую выгоду сулит Руси союз с Моравией и принял полсланца князя Олегаста с большим почетом, даром что тот был сыном его злейшего врага. Ну уж коли сам князь Ингер первым поднял чарку за забвение былых обид, то патрикий Аристарх тоже решил приветить расторопного человека, тем более что давнее знакомство с Рогволдом давало ему на это все права. Беспечный княжич с охотою откликнулся на приглашение патрикия и заявился к нему в компании боярина Юрия, ныне вроде бы остепенившегося и даже вступившего в брак с дочерью воеводы Асмолда. Рогволда поразил дворец, построенный Аристархом на киевской земле с воистину византийским размахом, и он долго восхищенно цокал языком, оглядывая его внутренние стены и убранство. Патрикий очень вовремя посочувствовал молодому человеку, обреченному на скитания вдали от родного дома, и жестом пригласил гостей к столу.

- Так ты считаешь, что Ингер не вернет мне Полоцкие земли? – повернулся Рогволд к молодому боярину, продолжая, видимо, прерванный разговор.

- Даже и не заикайся, - предостерег княжича Юрий. – Врага наживешь на всю оставшуюся жизнь. Не затем Ингер все эти годы сгонял природных князей с земель, чтобы потом вернуть их сыновьям и внукам. Дай тебе Полоцк, ты потребуешь и Смоленск, и Псков и все Кривицкие земли. Мало князю Ингеру забот с Малом Древлянским, так он сам должен будет нажить себе болячку с Рогволдом Кривицким.

- Да уж, - сочувственно вздохнул в тон Юрию патрикий Аристарх, - не согласиться великий князь на такую мировую, Рогволд. Кто ты и кто он. Раздавит он тебя как муху. Князь Ингер хочет единовластно править всей Русской землей. А прочие князья ему как кость в горле.

- Ладно, - нахмурился Рогволд, - не хочет добром отдавать, поговорим по другому.

- Зря, - поморщился Юрий. – Ищи себе землю, княжич, в других краях. Олегаст вон нашел, и теперь он люб Ингеру. А то пойдем с нами в Тмутаракань, пощиплем хазар, тамошней земли ни на одного князя хватит.

- А разве князь Ингер собирается в Тмутаракань? – насторожился Аристарх.

- Не только в Тмутаракань, но и в Византию, - понизил голос почти до шепота Юрий. – Давеча был у них разговор с воеводами Асмолдом и Свенельдом.

Аристарх едва не крякнул с досады от такого известия. А Свенельд об этих приготовлениях слова не сказал ни патрикию, ни княгине Ольге. Скрытен сын кудесника Рулава и себе на уме. Такие союзники иной раз бывают опаснее врагов. А князь Ингер, надо отдать ему должное, очень удачно выбрал время для похода в Хазарские земли. После смерти каган-бека Аарона в Итиле начался спор между его сыновьями. И когда тот спор завершится, пока сказать трудно. Сам патрикий возлагал надежды на младшего сына Аарона Иосифа, но пока что исламская гвардия, взявшая ныне много воли в Итиле, больше склонялась в сторону старшего сына почившего каган-бека, Манасии, человека вздорного и не шибко умного. И тем не менее, поход в далеко не чужую Аристарху Тмутаракань вряд ли станет для Ингера легкой прогулкой, ибо столкнуться ему придется не только с хазарами, но с ромеями. Вряд ли император Роман Лакопин так просто отдаст лакомый кусок обнаглевшим русам.

- Давно хочу спросить тебя, Рогволд, что стало с кудесником Рулавом? Жив ли он еще? Годы его немалые. Ему ведь уже за восемьдесят перевалило.

- Живой он, - нехотя отозвался Рогволд. – Последний раз я видел его в Микельборе. Это он мне напророчил, что Полоцк рано или поздно будет моим.

- Ну доброго ему здоровья, - покривил душой патрикий. – Умнейший человек. Но бывает, что и кудесники ошибаются в толковании воли богов. Ты это имей в виду, Рогволд. Хотя, конечно, человек ты молодой, княжич, и если не потеряешь голову в битве, то, наверняка, переживешь князя Ингера. А его наследник Святослав может оказаться сговорчивее отца.

- Разве что, - нехотя согласился Юрий. – Но пока что, Рогволд, тебе не стоит ссориться с Ингером.

- Убедили, - вздохнул Рогволд и посмотрел при этом не на молодого боярина, а на старого патрикия. – Никто в этом мире не вечен. Я подожду.

Аристарх под пристальным взглядом княжича едва вином не поперхнулся, но быстро овладел собой. Ох, непрост сын покойного князя Мечидрага, далеко не прост. Да и трудно ждать наивности от человека столь долго прожившего бок о бок с кудесником Рулавом. Жаль только, что Рогволд притащил с собой к Аристарху боярина Юрия, разговор мог бы получиться куда откровеннее. Впрочем, время еще есть и, будем надеяться, что эта встреча патрикия с княжичем, жаждущим справедливости, далеко не последняя.

Известия, полученные от боярина Юрия, настолько озаботили патрикия Аристарха, что, проводив молодых людей до порога, он тут же принялся писать письмо в Царьград. Старшего своего сына Константина Аристарх в последний раз видел десять лет назад, когда ездил в Плиску по торговым делам. Константин тоже приехал туда, чтобы обсудить с отцом кое-какие имущественные проблемы. Разговор получился непростым, но отец и сын все-таки пришли к полюбовному соглашению. Ныне Константину уже исполнилось тридцать пять лет, и он занимал далеко не последнее место при дворе императора Романа Лакопина. Возможно его карьере при дворе поспособствовал дядька по матери патрикий Григориус, возможно слово за сына своего бывшего любовника замолвила Зоя Огнеокая, но так или иначе император возвел Константина в чин магистра и доверил ему почетную должность по сбору пошлин в Царьградском порту. На таком хлебном месте не разжился бы только ленивый, а сын патрикия Аристарха отличался редкостным трудолюбием, когда дело шло о его собственной мошне. Впрочем, и о византийской казне он не забывал, а потому был на хорошем счету не только у императора Романа, но и у его сыновей-соправителей, попивших когда-то немало крови у патрикия Аристарха. В письме Аристарх предупредил сына о грозящих Византии неприятностях, но на всякий случай остерег, чтобы Константин не торопился, обнародовать послание, ибо точные сроки Игорева похода еще предстояло уточнить.

Патрикий запечатал письмо и призадумался. Годы его уже приближались к семидесяти. Так же как, впрочем, и годы князя Ингера. Вопрос был только в том, кто из них уйдет раньше. Сам патрикий пока еще не чувствовал возраста, болезни, слава Богу, обходили его стороной. Но ведь и Игорь смотрелся могучим дубом. Казалось, что этому человеку вообще износа не будет. Никаких признаков подступающей дряхлости Аристарх, как ни старался, не обнаружил в великом князе. Ингер вполне мог прожить еще лет десять-пятнадцать и передать Русь в руки окрепшего Святослава. Такой расклад похоронил бы все надежды не только Аристарха, но и его властолюбивой сестричады. Впрочем, не только Аристарх с Ольгой желали скорой смерти князю Киевскому. На Русь, поднимающуюся под его могучей дланью с тревогой смотрели и в Итиле, и Константинополе, и в Ахене, где король Оттон все-таки сумел удержать на голове корону, доставшуюся от отца, несмотря на мятежи вассалов и сопротивление полабских славян и варягов. Справится он и с князем Олегастом, столь неожиданно утвердившимся в Моравии. Но это только в том случае, если на помощь сыну Олега Вещего не придет его братан князь Ингер.

К сожалению, Аристарху так и не удалось перемолвиться словом с Рогволдом, беспокойный княжич покинул Киев, не попрощавшись с огорченным патрикием. Если верить боярину Юрию, то сидеть сиднем в Моравии Рогволд не собирался.

- Он викинг, - завистливо вздохнул молодой боярин. – Пойдет в набег к чужим берегам.

Аристарх огорченно крякнул – вот ведь дурная голова! Зачем искать счастье за морями, если есть возможность взять свое, можно сказать, под боком. Впрочем, особой нужды у Аристарха в Рогволде уже не было. Князь Ингер готовился к дальнему походу, и у патрикия были все основания полагать, что этот поход будет для князя последним. Если верить воеводе Свенельду, то великий князь нацелился на Тмутаракань, а налет на Византию носил отвлекающий характер. Матарху должен был захватить воевода Асмолд, а сам Ингер в это время собирался разорить окрестности Царьграда, связав своей активностью руки императору Роману Лакопину. Замысел великого князя многим казался удачным, во всяком случае охотников поучаствовать в его походе набралось с избытком. Патрикий Аристарх с сердечной болью наблюдал за приготовлениями Ингера и его воевод. И хотя он сделал все, от него зависящее, чтобы поход Ингера закончился неудачей, все же на душе у него скребли кошки. Какая-нибудь случайность, чей-то недосмотр, и Ингер вполне может затмить славу своего дядьки Олега Вещего, нанеся Византии, раздираемой смутами, серьезный урон. И тогда о крещении Руси можно будет забыть, ибо славяне никогда не согласятся принять веру врага, да еще врага слабого. Своими сомнениями и опасениями Аристарх мог поделиться только с княгиней Ольгой, но сестричада не поняла его мук.

- Бог не допустит победы Ингера, - твердо сказала она и тем вселила в сердце Аристарха надежду.

Беречь киевский стол и княжескую семью Ингер оставил воеводу Свенельда. И, в общем, это был правильный выбор. Сын кудесника Рулава никогда бы не изменил великому князю, несмотря на всю свою нелюбовь к нему. Зато у Ингера были все основания полагать, что Свенельд до последнего вздоха будет защищать княгиню Ольгу и ее сыновей. Патрикию Аристарху князь поручил казну и ведение всех финансовых дел. И это решение было вполне разумным, ибо не было в Киеве человека, который лучше старого патрикия знал, с кого и сколько взять и куда потратить немалые средства, доверенные ему на хранение.

- Поход – дело опасное, - строго сказал князь воеводе и патрикию. – Если со мной случится беда, то вам и воеводе Асмолду придется вершить дела Руси до совершеннолетия княжича Святослава. Я на вас надеюсь и верю как самому себе.

От таких слов великого князя Ингера патрикий даже прослезился. Разумеется, он сделает все, от него зависящее, чтобы интересы княжича Святослава не пострадали. Но Ингеру следует позаботиться и о младшем своем сыне Вратиславе, иначе противостояние двух братьев вполне может породить смуту.

- Твоя правда, - нехотя согласился Ингер. – Пусть за Вратиславом останется Радимицкая земля, но только тогда, когда он войдет в возраст.

Прямо скажем, не слишком щедро одарил великий князь своего младшего сына. Княгиня Ольга надеялась закрепить за своим младшеньким Новгородскую землю и не раз говорила об этом Аристарху. Но князь Ингер рассудил иначе. И по своему был прав. Ибо Новгородская земля слишком лакомый кусок, чтобы отдавать его малому Вратиславу, чье рождение породило столько слухов, не весьма лестных и для великого князя, и для его супруги.

- А что стало с графиней Матильдой? – неожиданно спросил Ингер у Аристарха.

Патрикий, не ожидавший такого вопроса, слегка растерялся и не сразу нашелся с ответом:

- Как в воду канула. Ни слуху о ней, ни духу. Похоже, действительно сгубили ее злые люди.

- Жаль, - покачал головой Ингер. – Добрая была женка.

В самом конце весны многочисленное войско князя Ингеру ушло вниз по Днепру. Часть ладей уже была готова к походу, часть Ингер собирался прикупить у северцев и тиверцев. По расчетам Аристарха, для двух киевских ратей требовалось не менее тысячи ладей. Ибо Ингер собрал под свою руку силу, которую мало кому до него удавалось собрать. Не менее сорока тысяч ратников ушло ныне из Киева. Правда, в Черном море им предстояло разделиться. Более половины из них воевода Асмолд поведет на Тмутаракань, а пятнадцать тысяч мечников убийственным смерчем обрушаться на Византию. О Матархе Аристарх не особо печалился. В конце концов, почему бы не прибрать к рукам жирный кусок чужой земли, пока хазары заняты раздорами, но с Византией патрикия связывало слишком многое, чтобы он мог безучастно наблюдать за ее разорением. Впрочем, для очистки совести Аристарх предупредил о походе Асмолда своих хазарских друзей, однако ситуация в Итиле была такова, что это предупреждение скорее всего окажется бесполезным. Бекам ныне не до Матархи. Все свои надежды патрикий возлагал на императора Романа Лакопина и византийский флот, который должен был атаковать Ингера раньше, чем русы высадятся на берег.

Феофил Синкел был страшно огорчен распоряжением императора Романа. Император, бывший адмирал, не раз участвовавший в морских и сухопутных сражениях, должен был понимать, сколь важно присутствие византийского флота у острова Крита. Арабы в последнее время совсем обнаглели и хозяйничали в Средиземном море как в своих прибрежных водах. И вот в тот самый момент, когда Византия уже практически потеряла остров Крит, из Константинополя приходит приказ о переброске флота в Черное море. Было от чего Синкелу схватиться за голову. Какие еще могут быть в Босфорском проливе русы?! Уже по меньшей мере три десятка лет они не появлялись у стен Византийской столицы. Да и с какой стати боевой адмирал должен верить сухопутным крысам вроде магистра Константина, которого император Роман за каким-то чертом прислал к Феофилу Синкелу. Сборщик таможенных пошлин уже проел адмиралу печенку своими дурацкими предостережениями. Будь этот напомаженный красавчик портовой шлюхой, в его присутствии на боевом корабле был бы, наверное, какой-то смысл, но, к сожалению, этот скользкий тип родился мужчиной. И даже прихватил с собой меч, не иначе как для абордажного боя. Идиот. Под началом у адмирала Феофила были не просто корабли, а хеландии, вооруженные огнеметами. Металлические жерла этих страшных орудий убийства были сейчас прикрыты непромокаемой материей, но даже в таком виде внушали ужас непосвященным.

- А они действительно способны сжечь все живое вокруг? - спросил адмирала магистр Константин.

- Лидийский огонь горит даже в воде, - сухо ответил Феофил. – От него нет спасения.

О лидийском огне в Византии знали практически все, но мало кто видел его в действии. Состав горючего вещества хранился в строжайшей тайне, поэтому и огнеметных машин было сделано гораздо меньше, чем того хотелось бы византийским адмиралам. Однако они понимали, что широкое распространение подобного оружия непременно приведет к раскрытию его тайны, и это нанесет Византии страшный, а, возможно, непоправимый ущерб.

- А нам этот огонь не нанесет вреда? – не унимался магистр Константин.

- Не нанесет, - процедил сквозь зубы Феофил. – Если ветра не будет.

Феофил Синкел был опытным флотоводцем, это Константин знал очень хорошо. Тем не менее, страх не покидал его ни на минуту. Страшило магистра не море, а как раз этот самый лидийский огонь, о котором ходило столько жутких слухов. Случалось и не раз, что этот огонь, разбушевавшись, сжигал не только неприятельские корабли, но и греческие. А магистру Константину менее всего хотелось бы сгореть заживо или утонуть в море неподалеку от родных берегов. И какого рожна императору Роману понадобилось посылать в море совершенно неприспособленного человека, в жилах которого текла кровь кочевников-скифов. Не иначе этому поспособствовал кто-то из дворцовых интриганов, которому близость Константина к императору словно нож острый. Не исключено, правда, что это сам Роман, не до конца поверивший в угрозу, исходящую от русов, решил таким образом наказать излишне активного магистра, переполошившего Константинополь. В столице Византии еще не забыли о походах Аскольда и Олега и теперь передавали из уст в уста страшные подробности о зверствах варваров из далекой и мало кому известной страны.

- Ну и где они, твои русы? – зло спросил адмирал у магистра и покосился на замигавший с наступлением темноты маяк.

- Русы называют его Искресна, - сказал Константин, перехвативший взгляд Феофила.

- Да какое мне дело, как они называют маяк, - взорвался Синкел. – Я торчу в проливе вот уже пять дней, а о твоих русах ни слуху, ни духу.

Магистр Константин мысленно обругал своего батюшку Аристарха последними словами. Ингер вполне мог изменить свое решение и пойти вместе с Асмолдом в Тмутаракань. А для Константина ошибка патрикия Аристарха обернется опалой и это в лучшем случае. Наверняка при дворе найдутся люди, которые обвинят Константина в предательстве и сговоре с арабами. Шутка сказать, почти сотня хеландиев, которые могли бы помочь ромеям в борьбе с арабами за остров Крит, переброшена их моря Средиземного в море Черное, только потому что магистру Константину что-то там померещилось. Между прочим, мерещилось ему и сейчас. Во всяком случае, Константину послышалось нечто очень похожее на плеск весел.

- Наконец-то, - выдохнул Феофил.

- Это русы? – с испугом спросил Константин.

- Похоже на то, - отозвался адмирал и обернувшись к помощнику добавил: - Приготовить огнеметы к бою.

- Ты собираешься атаковать их прямо сейчас? – удивился Константин. – Не дождавшись рассвета?

Синкел не счел нужным отвечать на вопросы любопытного магистра, он пристально вглядывался в темноту, где вдруг замигали какие-то странные огоньки. Что они означали Константин сообразил не сразу, но после того как огромные весла адмиральской галеры вспенили воду, он понял, что византийский флот перестраивается для атаки. А загадочные огоньки это ни что иное как сигналы, которыми адмирал обменивается со своими подчиненными. Скорее всего русы тоже разглядели мерцание корабельных ламп, но не придали им значения. Хотя, не исключено, что маневры византийских галер русы не увидели из-за света маяка, бьющего им прямо в глаза. Во всяком случае, никто не помешал флоту адмирала Феофила Синкела охватить русов полукольцом. Теперь уже даже магистр Константин, не обладавший острым зрением, мог видеть ладьи русов, превосходившие греческие корабли численностью, но уж никак не размерами, а уж тем более мощью. Ладей было много – сотни. В какой-то миг Константину стало нехорошо, ему показалось, что отчаянные русы решили идти на абордаж. Скорее всего, так оно и было. Однако адмирал Синкел не стал дожидаться, когда легкие суденышки русов ударят в борта его неповоротливых галер. Вдруг послышались частые хлопки и добрая сотня огнедышащих драконов взвилась в небеса. Зрелище было потрясающее. На какое-то время Константин даже прикрыл глаза, чтобы не ослепнуть. А когда открыл их то вскрикнул от чудовищного зрелища. Огненные драконы падали прямо с неба на беззащитные ладьи русов. Там где еще совсем недавно было просто море, теперь было море огня. Магистру Константину и в кошмарном сне не привиделось бы то, что он сейчас видел наяву. Деревянные ладьи русов вспыхивали одна за другой словно бумажные кораблики. Люди с криком прыгали с них в воду, но и в море не находили спасения. Ибо горело даже то, что гореть не может по определению – вода. Константин был абсолютно уверен, что из ада, сотворенного адмиралом Феофилом Синкелом, не удастся вырваться никому, но ошибся в своем прогнозе. С восходом солнца выяснилось, что более двух сотен ладей русов ускользнули на мелководье, пристав к левому берегу Босфора. Флот адмирала Синкела теперь ничем не мог помочь «бессмертным», которые выстроились на берегу, дабы встретить русов. Галеры имели куда большую осадку, чем ладьи варваров, а потому и не рискнули приблизиться к берегу. Метать же лидийский огонь с такого расстояния было совершенно бессмысленно. Русы, надо отдать им должное, поняли это очень быстро. И пока адмирал в бессилии скрежетал зубами, русы красной волной покатились на ошеломленных ромеев. Ярость людей, чудом избежавших смерти, была столь велика, что «бессмертные» просто не выдержали их натиска, обратившись в паническое бегство. Русов уцелело не более пяти-шести тысяч человек, но и этого оказалось достаточно для победы над противником, превосходивших их численностью более чем вдвое.

- Я сделал все, что мог, - сказал Феофил Константину. – Передай императору, магистр, что я попытаюсь перехватить русов в море на обратном пути.

Константин, до глубины души потрясенный всем увиденным и ночью, и утром, сумел лишь согласно кивнуть головой. Спрос теперь будет не с адмирала, не пропустившего русов в пролив, а с командиров «бессмертных», которые не сумели организовать отпор обескровленным морским поражением варварам. И это их ротозейство очень дорого обойдется жителям побережья, на которых русы теперь выместят горечь поражения. Прискорбно конечно, но магистр Константин сделал все, от него зависящее, чтобы свести потери Византийской державы к минимуму. И, надо полгать, император Роман сумеет оценить по заслугам преданного ему человека.

Глава 13 Месть

Весть о страшном разгроме флота князя Ингера в Босфорском проливе пришла в стольный град раньше, чем весть о взятии воеводой Асмолдом Матархи. Киев тревожно загудел, но меры, принятые воеводой Свенельдом, быстро погасили вспыхнувшие было страсти. Вид мечников, закованных в броню, отрезвляюще подействовал на горлопанов, и протестующие крики быстро смолкли. Патрикий Аристарх, приложивший к этому поражению руку, теперь со страхом и надеждой посматривал на Днепр, который вот-вот должен был выплеснуть на берег остатки огромного флота, собранного князем Ингером для великих дел. Беспокоило Аристарха только одно – уцелел ли сам Ингер в страшной бойне, устроенной ему ромеями. И если уцелел, то кого он назначит в виновники самого оглушительного в своей жизни поражения. Ингер ведь далеко не дурак и наверняка уже сообразил, что его в Босфоре ждали. А ведь поход на Византию готовился втайне и лишь самые ближние к князю люди знали, что сам он в Тмутаракань не пойдет, и что его путь лежит совсем в другую сторону. И среди этих немногих посвященных был и патрикий Аристарх. Человек, имеющий обширные связи, как в Итиле, так и в Константинополе. Аристарха так и подмывало, убраться из Киева куда подальше и переждать там грядущую бурю, но он пересилил себя. Во-первых, пока сохранялась надежда, что Ингер погиб в походе, а во-вторых, бегство стало бы доказательством вины патрикия. И в этом случае, мстительный Ингер, если он конечно жив, из под земли достанет вилявого ближника и предаст его лютой смерти. Нет, надо ждать и надеяться, что Бог не оставит своего преданного печальника без защиты и позволит завершить трудную миссию, которую патрикий взвалил на свои хрупкие плечи.

И Аристарх дождался… Князь Ингер уцелел не только в Босфорском проливе, но и на обратном пути, когда его ладьи, перегруженные добычей, были во второй раз атакованы хеландиями адмирала Феофила Синкела. Вместе с великим князем в Киев вернулось не более трех тысяч мечников. Все остальные, почти двенадцать тысяч человек, либо сгорели заживо, либо утонули в Черном море. Князь Ингер почернел от горя. Впрочем, не исключено, что он просто загорел под ярким южным солнцем. Киев зашелся в слезах, оплакивая сгинувших родовичей, а лицо князя даже не дрогнуло, когда он объявлял своим ближникам о понесенных потерях. И здесь же в княжьем тереме впервые прозвучали слова о мести. Судя по всему, поражение не сломило князя, и он жаждал рассчитаться с ромеями за пережитый позор. Вот только силенок у Ингера было маловато, как не без злорадства отметил Аристарх. Патрикий даже посоветовал великому князю, отозвать дружину воеводы Асмолда из Тмутаракани, дабы не вводить в соблазн многочисленных врагов Руси. Но Ингер бросил на непрошенного советчика такой зверский взгляд, что у Аристарха язык прирос к небу.

- Ромеев о моем походе предупредили болгары, - сказал Ингер, быстро овладевший собой. – Об этом мне рассказали взятые в полон «бессмертные».

Все, конечно, могло быть. Болгарский царь Петр сын Симеона Великого был человеком слабым и услужливым. А потому, узнав от лазутчиков о флоте русов, он вполне мог послать гонца в Константинополь. В любом случае, эта уверенность Ингера в виновности болгар играла на руку патрикию. И теперь Аристарх в присутствии великого князя мог осуждающе качать головой и удивляться глупости царя Петра, который вместо того, чтобы воспользоваться походом Ингера в своих интересах, стал помогать исконным врагам болгар ромеям. Трудно сказать, поверил ли Ингер в искренность слов Аристарха, но, во всяком случае, о вине патрикия в провале похода даже помину не было. Конечно, предполагаемое коварство болгар могло испортить отношения князя Ингера с женой Ольгой, но поскольку эти отношения были испорчены уже давно, то и печалится по этому поводу не приходилось.

- Мне нужны наемники, боярин Аристарх, - твердо сказал Ингер. – Не менее десяти тысяч. Лучше если это будут варяги или полабские славяне. Война там закончилась и наверняка ты найдешь немало охотников послужить великому князю Киевскому.

Сказать, что Аристарх пришел в восторг, выслушав Ингера, значило сильно погрешить против истины. С другой стороны, и уклониться от выполнения столь важного поручения он не мог. И князь, и его ближники отлично знали, что у Аристарха обширные связи и в Варгии, и в Полабье. А в охотниках послужить щедрому государю в тех краях никогда недостатка не было. Так что патрикию пришлось, скрепя сердце, приниматься за дело. Утешал он себя тем, что пока князю Ингеру удастся собрать новую рать для похода, в Днепре много воды утечет. У великого князя Киевского появятся новые заботы и новые враги. Особенно обнадеживало Аристарха то обстоятельство, что к власти в Итиле после долгой смуты пришел молодой и активный каган-бек Иосиф. Вряд ли Иосиф вот так просто смирится с потерей Тмутаракани, а следовательно у Ингера и Асмолда будет с ним еще много хлопот. Окрылило Аристарха и письмо, полученное от сына Константина. Император Роман выразил старому патрикию личную благодарность за преданность и прибавил к теплым словам довольно приличную сумму, а также выразил надежду, что благородный Аристарх и впредь будет способствовать процветанию Византии.

К сожалению, далеко не все в Киеве и вокруг него складывалось так, как хотелось бы патрикию. И главным его огорчением был княжич Святослав, который рос и набирался ума с поразительной быстротой. Святославу было уже четырнадцать лет, и он с охотою вникал в государственные дела, к которым его стал приучать отец. Киевский княжич был, что называется, в породу. И внешне очень походил на князя Ингера. О внутренних его качествах можно было только догадываться. Ибо Святослав неохотно шел на откровенность не только с патрикием Аристархом, но и со своей матерью Ольгой. Еще три четыре года и этот смурной не по годам отрок войдет в возраст и станет надежной опорой своего отца. Но более всего и княгиню Ольгу и патрикия Аристарха огорчало то, что Святослав был убежденным язычником и на все попытки матери, приобщить его к христианской вере, отвечал лишь пожатием плеч. Его кумиром был Перун, покровитель больших свершений и воинских побед. Удивляться этому не приходилось, учитывая то, что все его детство проходило под присмотром воеводы Асмолда, который был Белым Волком, ведуном Ударяющего бога.

Для Ольги приобщение Святослава к христианской вере стало навязчивой идеей. Она во что бы то ни стала хотела вырвать старшего сына из под влияния волхвов и направить его помыслы к постижению истинной веры. В этом она видела свое предназначение на земле. Патрикий Аристарх с прискорбием вынужден был констатировать, что с годами княгиня становится все фанатичнее, упрямее и глупее. Чрезмерное властолюбие Ольги, не находя выхода в серьезных делах, делало ее вздорной и капризной в отношениях с близкими. Все это привело к тому, что Святослав стал сторониться матери, а та не нашла ничего лучше, как обвинить в этом мужа, князя Ингера. Конечно, Ингер жену свою не любил и крайне редко появлялся в ее покоях, но встречам сына с матерью он не препятствовал и даже пытался примириться с Ольгой. Без всякого успеха, впрочем. Княгиня ненавидела своего мужа, чем дальше, тем больше, ставя своими словами и действиями патрикия Аристарха в довольно неловкое положение. Не выдержав капризов сестричады, Аристарх настоятельно посоветовал ей заняться воспитанием дочери Евпраксии и младшего сына Вратислава. Евпраксия была на три года старше Святослава и уже вступила в возраст невесты. В отличие от братьев она была христианкой. Ольга собралась было крестить и Вратислава, но осторожный отец Феоктист, настоятель храма Святого Ильи не рискнул это сделать без разрешения великого князя. И был абсолютно прав. Ингер хоть и относился терпимо к христианам, но сам твердо придерживался веры отцов и не видел иного пути для своих сыновей. Мнение Ольги его в данном случае не интересовало вовсе. Крещение Вратислава, да еще без разрешения великого князя, могло бы закончится весьма скверно не только для Феоктиста, но и для всей уже довольно многочисленной общины Киева. С огромным трудом Аристарху и Феоктисту удалось примирить Ольгу с мыслью, что пока жив князь Ингер, о крещении Вратислава не может быть и речи.

Между тем усилия Аристарха стали приносить свои плоды. Варяжские и полабские витязи с охотою откликнулись на призыв князя Ингера, подкрепленный хорошей платой, и сначала сотнями, а потом и тысячами стали прибывать в Киев. Большую помощь в вербовке мечников Аристарху оказал давний знакомец князь Тугомир. А за Тугомиром угадывалась тяжелая рука маркграфа Геро, ставшего почти полновластных хозяином славянских земель в Полабье. Возможно, большое количество христиан среди наемников и показалось князю Ингеру странным, но своего мнения он по этому поводу не высказал, видимо считая, что вера, какой бы она ни была, не помешает мечнику исполнить свой долг перед князем. Впрочем, христиане в любом случае составляли меньшинство среди варягов, а посему и предъявлять Аристарху претензии по этому поводу не было никакого смысла.

Приготовления Ингера к новому походу близились уже к завершению, когда в Киеве объявился княжич Рогволд с тремя сотнями викингов. Судя по всему, Рогволд недостатка в средствах не испытывал, тем не менее он не только сам согласился участвовать в новом походе князя Ингера, но и склонил к этому двух своих товарищей по нелегкому промыслу, норвежских ярлов Франмара и Стурлауга. Князь Ингер с охотою принял в свою дружину нурманов и их викингов, назначив им довольно приличную долю в добыче.

В этот раз великий князь Киевский решил не рисковать. Под его рукой было тридцатитысячное собственное войско и десять тысяч печенегов гана Кури. Все конные дружинники и печенеги шли сушей и только пехоту Ингер решил перебросить к месту высадки морем. Все попытки патрикия Аристарха воспрепятствовать походу закончились ничем. Каган-бек Иосиф так и не рискнул выступить против Асмолда, а в самом Константинополе император Роман никак не мог поделить власть со своими сыновьями-соправителями. Поражение от русов могло дорого обойтись Византии и привести к падению Романа Лакопина. В столь сложной ситуации Аристарх настоятельно советовал сыну Константину и давнему своему знакомцу патрикию Григориусу склонить императора к заключению мира с киевлянами. Князь Ингер хоть и горел жаждой мести, но не мог не понимать, что его новая дружина гораздо менее надежна и хуже обучена, чем прежняя, сгинувшая в волнах Черного моря. А потому, скорее всего, пусть и с неохотою, он пошел бы на мировую. Дабы поспособствовать разрешению конфликта, патрикий Аристарх тряхнул стариной и отправился на одной из боевых ладей к устью Дуная, где уже скапливались воины князя Ингера, готовые к броску на Византию через Болгарские земли. Растерявшийся царь Петр не рискнул оказать грозным пришельцам сопротивления. Византийские послы тоже пока задерживались, и патрикию Аристарху ничего другого не оставалось, как ждать. Впрочем, времени он зря не терял и сумел наладить отношения с двумя самыми, пожалуй, уважаемыми среди наемных варягов людьми, воеводами Фрелавом и Велемудром. Первый был христианином и ближайшим союзником князя Тугомира. Второй являл собой отпетого язычника и еще совсем недавно принимал активное участие в мятеже против короля Оттона. Фрелав и Велемудр терпеть не могли друг друга, а сходились они только в одном, оба с большим подозрением относились к великому князю Ингеру. Но если нелюбовь воеводы Фрелава к Ингеру была понятна Аристарху, то позиция Велемудра вызвала у него удивление.

- Если бы твой князь, боярин Аристарх, помог нам в борьбе против Оттона, то мы не только удержали бы Варгию и Полабье за собой, но и отхватили бы у франков половину Саксонии, - тяжело вздохнул Велемудр. – А теперь в моем городе сидит маркграф Герман Биллунг, а сам я, вместе с сыновьями, вынужден искать счастья в чужих землях.

- Сочувствую тебе, воевода, - покачал головой Аристарх. – Лить кровь за чужой интерес не хочется никому.

- А у тебя, боярин, есть для меня менее кровавая и более прибыльная работа? – криво усмехнулся Велемудр.

- Князь Ингер одержим жаждой мести, - пояснил Аристарх варягу. – Понять его, конечно, можно. Три года назад в походе на Византию он потерял едва ли не всех своих мечников.

- Удатный князь, нечего сказать, - презрительно хмыкнул Велемудр.

- Я это к тому, что ратное счастье – неверное счастье, - вскольз заметил патрикий, - Сегодня удача к тебе благоволит, а завтра все может обернутся крахом.

- Ты что же, к измене меня склоняешь, боярин? - насупил брови Велемудр.

- Да Бог с тобой, - испуганно всплеснул руками Аристарх. – Я первый ближник князя Ингера, родной дядя его жены. Просто я хочу уладить дело с Византией миром, без пролития крови. Ромеи, по моим сведениям, готовы заплатить Ингеру огромный выкуп.

- Сколько? – насторожился Велемудр.

- Никак не меньше трех миллионов денариев, - поспешно ответил патрикий.

- Большие деньги, - присвистнул Велемудр.

- Так я и говорю, - продолжил Аристарх. – Лучше взять отступные, чем лить кровь за добычу, с риском сложить голову в чужой земле.

- А князь Ингер согласен на сделку?

- Ингер колеблется, - поделился своими наблюдениями Аристарх. – Доверия к наспех собранной дружине у него нет, сам понимаешь. С другой стороны – он хочет отомстить за павших. Но если воеводы скажут Ингеру свое твердое слово, то великий князь их послушает.

- А что думают воеводы по этому случаю? – спросил варяг.

- Свенельд согласен со мной, Фрелав тоже, а Рогволд и Франмар рвутся в сечу. Люди они молодые, можно понять. Так что многое, если не все будет от тебя зависеть, воевода Велемудр.

- Трудный выбор, - вздохнул варяг.

- Знамо не легкий, - сочувственно поддакнул Аристарх. – Человек ты уже немолодой, начинать жизнь на новом месте тяжко. А тут еще и сыновей нужно определить. Сочувствую я тебе, воевода Велемудр и готов помочь. При разделе выкупа я сделаю все от меня зависящее, чтобы ни тебя, ни твоих мечников дарами не обнесли.

- Союз ты мне, что ли, предлагаешь, боярин? – прищурился Велемудр.

- А почему бы нет, воевода? – удивился Аристарх. – Человек ты разумный, много чего на своем веку повидавший. За Ингера я поручится не могу, но его жена Ольга приветит тебя как родного.

- А что мне от того привета? – пожал плечами Велемудр.

- Так ведь князь Ингер далеко не молод, а дети его еще малы, - вздохнул Аристарх. – Вот их мать и ищет сильных мужей, на коих в трудный час можно положиться.

- Умная, видно, женщина, - задумчиво отозвался Велемудр.

- И советчики у нее не глупые, - в тон ему поддакнул Аристарх.

- Я за славой не гонюсь, боярин, - пристально глянул варяг на патрикия. – Навоевался на своем веку. И если все будет так, как ты говоришь, - вот тебе моя рука.

Воевода Велемудр был лет на двадцать пять моложе Аристарха и от пожатия его руки патрикий едва не вскрикнул – силен был варяг, ничего не скажешь. И духом, судя по всему, крепок – не сломался в несчастье. Одно в нем плохо – язычник.

- О князе Рогволде хочу тебя спросить, боярин, - он действительно имеет права на Полоцк?

Спросил Велемудр об этом словно бы между прочим, но Аристарх по настороженным глазам определил, что вопрос этот для варяга очень важен.

- Врать не буду, воевода, - вздохнул патрикий, - не по справедливости князь Ингер поступил с Рогволдом. Согнал с Полоцкого стола, когда тот был еще младенцем. Я княжичу сочувствую, он хорошего рода. Княгиня Ольга тоже выказывает ему свое расположение. Но пока жив князь Ингер, Рогволду Полоцка не видать как своих ушей.

- Вот как, значит, великие князья, понимают правду славянских богов, - покачал головой Велемудр.

- В этом они от христианских королей мало отличны, - поддержал варяга в его печали Аристарх.

- Что ж, - вздохнул Велемудр. – Жить-то все равно надо.

- Но лучше жить богато и счастливо. Думаю, воевода Велемудр мы с тобой еще продолжим этот разговор.

Аристарх был достаточно искушенным в интригах человеком, чтобы догадаться о тайных помыслах Велемудра. Потеряв многое, если не все, в родной Варгии, он ищет место, где можно начать жизнь заново. И город Полоцк, расположенный на бойкой реке, торговый и богатый, вполне может стать надежным пристанищем не только для князя Рогволда. Один человек может помешать осуществлению замыслов Велемудра – князь Ингер. И, надо полагать, варяг это очень хорошо понимает.

Византийское посольство прибыло, когда князь Ингер, собрав в кулак свое многочисленное войско, уже готов был бросить его в чужие богатые земли. Возглавлял посольство давний знакомый патрикия Аристарх, родной брат его давно умершей жены, магистр Григориус. Человек далеко уже не молодой, однако сумевший в почти восьмидесятилетнем возрасте сохранить бодрость тела и ясность ума. Морской переход никак не отразился на самочувствии старого магистра и, едва ступив на болгарскую землю, он сразу же принялся обхаживать смурных вождей варваров, рассылая им богатые подарки. Ингер смотрел на византийского посла почти с ненавистью, но его общению со своими ближниками не препятствовал. Из чего Аристарх заключил, что великий князь знает о настроении, царящем в его войске, не хуже патрикия, и уже почти смирился с тем, что затеянный им поход завершится совсем не так, как ему мнилось в Киеве. Уж слишком выгодные условия предлагали ромеи. Кроме выкупа в три миллиона денариев и не поддающихся подсчету даров, император предлагал великому князю русов вечный мир и изрядный кусок земли в Крыму. Земля, правда, была хазарская, и князь Ингер давно уже прибрал ее к рукам, но почему бы не закрепить ее захват в официальном договоре. И, наконец, что было особенно важно для Игоря, Византия отказывалась от своих притязаний на Тмутаракань и готова была признать ее владением великого князя Киевского.

- Надо соглашаться, - высказал свое мнение патрикий Аристарх под сочувственное молчание воевод. – Худой мир лучше доброй ссоры. Да и вряд ли мы добьемся большего, если вторгнемся в Византию.

Князь Ингер, видимо, ждал, что воеводы, приглашенные на совет, поставят слишком уж миролюбивого боярина на место, но не дождался. Помалкивали даже Рогволд с Франмаром, прежде выступавшие за продолжение похода. Конечно, Ингер мог бы настоять на своем, но было бы чистым безумием ссорится с ближниками и дружиной накануне кровопролитного похода. Великому князю ничего не оставалось делать, как скорбеть о своих боевых товарищах, сгинувших в пучине Черного моря, да копить злобу на ближников, не проявивших твердости в самый ответственный момент. Воеводы принуждали князя Ингера к миру, вопреки его желанию. Наверное впервые после смерти Олега, он вынужден был уступить своему окружению. Аристарх, хорошо знавший великого князя, нисколько не сомневался, что Ингер рано или поздно посчитается со всеми, кто в этот день принудил его отказаться от своих замыслов. А первым в этом ряду будет патрикий Аристарх, чья активность не ускользнула от великого князя.

- Я полагал, что честь дороже злата, - криво усмехнулся Ингер, - но, видимо, ошибся. Передайте магистру Григориусу, что я принимаю его предложение.

Ингер круто развернулся на каблуках и, не сказав более ни слова, покинул шатер. Наступившую было тишину нарушил Франмар, задавший присутствующим неделикатный вопрос:

- Мне показалось, что князь нас оскорбил, заподозрив в продажности?

- Тебе показалось, ярл, - покачал головой Велемудр. – Князь восхитился нашей мудростью.

В Киеве князя встречали как победителя. Что, вероятно, гордый Ингер принял за насмешку и был неправ. Ибо, не пролив ни капли крови, он добился от Византии большего, чем в свое время добились Аскольд и Олег. Аристарх попытался донести до великого князя эту простую мысль, но понимания не встретил. Князь, прихворнувших по возвращении из похода, то ли от простуды, то ли от огорчения, вперил вдруг в него свои холодные как лед глаза:

- Ты уверен, Аристарх, что это болгары предупредили императора о моем первом походе? В последнее время я стал в этом сомневаться. Сдается мне, что у Романа Лакопина есть немало доброхотов и в Киеве.

Патрикий перетрусил не на шутку, но сумел пересилить страх и выдержал взгляд Ингера, не дрогнув ни единым мускулом изрезанного морщинами лица.

- Я думаю, ты ошибаешься в своих подозрениях, великий князь. Но если это так, то виновные должны быть наказаны.

- Хорошо, что хоть в этом мы с тобой согласны, боярин, - вздохнул Ингер. - И еще запомни, если мои подозрения подтвердятся я не пощажу никого, даже собственную жену.

- Я уверен, что Ольга ни в чем не повинна, великий князь, - голос Аристарха дрогнул.

- И ты готов поручится за нее головой, боярин?

- Если на то будет твоя воля, князь Ингер.

- Тебе я верю, Аристарх, - усмехнулся князь. – Ты человек преданный. А у женщин чувства иной раз берут верх над разумом. Ты знаешь, что графиня Матильда жива и невредима?

- Не может быть, - ахнул совсем не к месту Аристарх.

- Теперь, когда мы замирились с Византией, у нас развязаны руки для войны на западе, - спокойно сказал Ингер.

- А как же Хазария? – растерялся патрикий.

- Асмолд заключил договор с каган-беком Иосифом. Мы поможем хазарам в войне с арабами, а они откажутся от своих притязаний на Тмутаракань.

- Но можно ли верить Иосифу?

- Если мы поверили ромею, то почему же мы должны сомневаться в слове хазара? – нахмурился Ингер. – Тем более что угроза, исходящая от арабов, весьма реальна, и мы не можем оставить Итиль один на один с этим хитрым и сильным врагом. Если арабы прорвутся в Приазовье мы потеряем не только Тмутаракань, но и Русаланию. Князь Искар сын Данбора готов помочь нам и хазарам в этом походе на Бердоа.

На месте князя Ингера Аристарх не слишком бы доверял не только хазарам, но и русаланам. Искар единственный из славянских князей не признавал власти великого князя Киевского, хотя дело здесь было не только в сыне Данбора, доводившимся, к слову, Ингеру внуком. По обычаю, заведенному с давних времен, власть князя в Донских землях ограничивалась своеволием атаманов, избиравшихся Большим кругом, в который входили как русы-ротарии, так и вожди окрестных племен. Собственно и сам князь Искар наследовал власть от отца с разрешение все того же Большого круга и не мог, подобно Ингеру, единовластно вершить дела в Донской земле.

- Я решил послать к Асмолду княжича Святослава, - продолжал Ингер. – Ему пора привыкать к войне и крови.

- Не рановато ли? – усомнился Аристарх. – Поход в чужие земли – дело опасное.

- Руси не нужен князь-домосед, - усмехнулся Ингер. – Мне было пятнадцать, когда я убил своего первого врага.

- Но Святослав твой наследник…

- Я не тороплюсь умирать, боярин Аристарх, - сверкнул глазами Ингер и взмахом руки отпустил слишком старательного советника.

Патрикий покинул княжеский терем в большой тревоге. И это еще мягко сказано. Князь Ингер недвусмысленно дал понять, что готов обвинить княгиню Ольгу в измене. Более того, он вновь намекнул на свой возможный брак с графиней Матильдой, которую Аристарх, похоже, слишком рано списал со счетов. Непонятным пока было только одно: с чего это Ингер вздумал откровенничать по этому поводу с дядей княгини? Конечно, Ингер мог с самого начала заподозрить Ольгу в предательстве, ибо все эти годы она открыто поддерживала связи со своими болгарскими родственниками, в том числе и с царем Петром, который благоволил к братичаде. Но до второго похода о предательстве Ольги и помину не было. Значит, что-то случилось в Киеве за время отсутствия Аристарха и это что-то привело Ингера в ярость. Но даже в ярости великий князь остается расчетливым политиком и, кажется, готов примириться с женой на определенных условиях. И для этой цели ему понадобился Аристарх, единственный человек, имеющий на Ольгу влияние. Уяснив суть интриги, проводимой князем, патрикий слегка успокоился. Следовало для начала выяснить, чем же сестричада Ольга разгневала великого князя и уже дальше действовать сообразно вновь открывшимся обстоятельствам. За разъяснениями Аристарх обратился к давнему своему осведомителю, вдове недавно почившего Жирослава, боярыне Татьяне. Татьяне уже давно перевалило на пятый десяток, но свежести лица она еще не потеряла. Как и не потеряла интереса к мужчинам. Во всяком случае, Аристарх был немало удивлен, застав в ее тереме боярина Семагу. При виде патрикия Семага почему-то смутился, словно отрок, пойманный в чужой ложнице, и поспешил убраться из терема раньше, чем новый гость успел открыть рот для вопроса. Сама хозяйка, впрочем, сохраняла полное спокойствие и на кивок Аристарха ответила поклоном, полным чувства собственного достоинства. Боярыня Татьяна и в зрелые годы нравилась мужчина и очень даже хорошо это осознавала. На осторожный вопрос обеспокоенного гостя она ответила не сразу, а долго разглядывала Аристарха, словно видела его в первый раз:

- Тебе бы с собственной женой об этом поговорить, боярин, или Семагу расспросить.

- А при чем здесь Семага? – спросил удивленный Аристарх.

- Боярин здесь действительно не при чем, речь идет о его сыне Мечиславе.

- Ну а моя Фетинья здесь с какого боку прицепилась? – нахмурился Аристарх.

- А с того самого, - огрызнулась Татьяна. – Ныне она при Ольге первая ближница.

Патрикий Аристарх в последние годы уделял жене мало внимания. Все как-то недосуг было. Растит женщина их единственного сына и пусть растит. Как-то совсем у него выпало из ума, что у молодой в сущности боярыни могут возникнуть и иные интересы помимо семейных. Да и младший сын боярина Алексей уже вырос в добрую орясину и нуждался не столько в материнской, сколько в отцовской опеке. А Фетинья осталась как бы само по себе и это в тридцать с небольшим лет. Вела она себя тихо и скромно, как и подобает мужней жене и ни в чем Аристарху не перечила. А тому, что она в последнее время зачастила к княгине, патрикий не придал серьезного значения. Все же не чужая им Ольга. А оно вот как все обернулось. Отблагодарила сестричада родного дядьку за его заботу, нечего сказать.

- Так ведь тому Мечиславу едва ли шестнадцать годков исполнилось, - дошло, наконец, до Аристарха. – Ты ничего не путаешь, боярыня?

- Бес ее попутал, а не я, - вздохнула Татьяна. – Все же и в блуде надо знать меру. А твоя сестричада не только свою честь роняет, но и княжью.

Домой Аристарх пришел чернее тучи и едва ли не с порога накинулся на жену. Однако Фетинья перенесла бурю, поднятую мужем, с удивительной кротостью. И лишь посоветовала разъяренному боярину выслать холопок из горницы.

- Татьяна, обиделась на княгиню Ольгу, и донесла обо всем князю, - стрельнула Фетинья в мужа сердитыми глазами. – А так даже из челяди мало кто догадывался. Ну остается при княгине на ночь девка и что с того.

- Какая еще девка? – ошалело уставился на жену Аристарх.

- Холопка. И в баню она ее с собой брала.

- Да какое мне дело до ее холопок! – взревел патрикий.

- Вот я и говорю, кабы не обида боярыни Татьяны никто бы и не догадался. У нее ведь еще и усы не выросли.

- У кого усы не выросли? – Аристарха аж затрясло от бешенства. – У боярыни Татьяны или у холопки?

- У Мечислава, - скромно потупилась Фетинья.

Патрикий Аристарх с трудом удержался от того, чтобы не сорвать со стены плеть и не вытянуть ее жену по толстому заду. Ты смотри, что делается! Тут буквально по лезвию ножа ходишь, любой неверный шаг и конец, а эти коровищи развлекаются в свое удовольствие. Безусых отроков им подавай! А боярин Семага недаром с лица спал, все же Мечислав его старший сын. Ингер-то в гневе страшен. И не только Ольгу с Мечиславом, но и Семагу зачислит в изменники. Вот ведь забота свалилась на голову Аристарху на старости лет, враз не расхлебаешь.

Глава 14 Заговор

Боярин Семага и без подсказок Аристарха осознал грозящую ему опасность. С прелюбодеев на Руси спрос был особый – случалось живьем в землю закапывали. А тут ведь не о простой бабе речь, а о жене великого князя.

- Не станет Ингер обвинять жену в прелюбодействе, - сказал Семаге Аристарх. – А вот в измене великому князю – пожалуй. И тогда не с твоего сына будет спрос, что с неразумного взять, а с нас, боярин. Именно нас с тобой Ингер обвинит в связях с ромеями и гибели княжьей дружины, а потом казнят при большом стечении народа.

- Так я ведь ни сном, ни духом, - всплеснул руками потрясенный Семага.

- Можно подумать, что я к этому причастен, - обиделся Аристарх.

- Ты хотя бы жил в Константинополе, - отвел глаза боярин.

- Вот, - горько усмехнулся патрикий. – Даже ты сомневаешься. А то, что я верой и правдой двадцать лет служил великому князю Ингеру, никому уже не интересно.

- Так ведь я просто так, обмолвился, - попробовал оправдаться Семага. – Я тебе, боярин, верю как самому себе.

- Ты веришь, боярин, а великий князь – нет, - вздохнул Аристарх. – И боюсь, что спрос с нас будет. Ингер непрочь примирится с Ольгой, но та закусила удила и умных советов слышать не хочет.

- А на чем примириться-то? – не понял Семага.

- Великий князь хочет взять еще одну жену и сделать ее великой княгиней, а Ольге он предлагает уйти в тень, ибо веры к ней у него нет.

- Так ведь Ингер в своем праве, - удивился Семага.

- С этим никто не спорит, - вздохнул Аристарх. – Но за Ольгой многие христиане идут, и простые люди, и бояре. Она мать княжича Святослава. И князь Ингер, похоже, хочет избежать раздоров и в собственной семье и в Киеве. Но если Ольга заупрямится, то он быстро накинет ей петлю на шею. Ты Ингера знаешь не хуже меня, боярин Семага. Нас с тобой он тоже не пощадит.

- Не пойму я, к чему ты клонишь, боярин Аристарх, - нахмурился Семага.

- К тому, что Ольга добром в тень не уйдет, и у нас с тобой остается выбор - либо на плаху, либо… Сам понимаешь, не маленький.

- Втравить ты меня хочешь в кровавое дело, боярин.

- Сына своего благодари, Семага, если бы не этот блудодей, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.

- А если я донесу на тебя великому князю, Аристарх? – прищурился на гостя хозяин.

- Так и я могу донести на тебя, Семага, - усмехнулся патрикий. – Скажу Ингеру, что сговорился ты с боярыней Татьяной и подослал сына к Ольге, чтобы замарать честь великого князя. А свою Фетинью свидетельницей выставлю.

- Ингера голыми руками не возьмешь, - покачал головой Семага. – Но попытаться стоит. Терять нам с тобой, Аристарх, действительно нечего.

Патрикий читал в душе боярина Семаги как в открытой книге, оттого и договорились они без большого лая. А вот кого он не мог понять, так это свою сестричаду Ольгу. Чего добивается эта женщина, чего она хочет достичь своим упрямством? Почему она даже слушать не стала своего многоопытного дядьку, а выставила его за дверь с наказом больше не появляться в ее покоях. Зачем приголубила Мечислава? На что ей этот сопливый отрок сдался? Мало ли зрелых мужей вокруг. Взять того же воеводу Свенельда, который души в ней не чает.

- Ненавижу, - холодно отозвался Свенельд на осторожный вопрос Аристарха. – Знаешь, чем она мне пригрозила? Скажу-де великому князю, от кого родила Вратислава. Погубит и нас всех, и мальчишку, стерва. Она ведь не только Мечислава привечает, но и Рогволда.

- Рогволда-то зачем? – поразился Аристарх.

- А ты не догадываешься? – криво усмехнулся Свенельд. – Она нас всех повязать хочет.

Кое-что Аристарх начал понимать только после того, как Ольга наотрез отказала ярлу Франмару, посватавшемуся было за ее дочь Евпраксию. Причем отказала грубо, не выслушав мнение Ингера. Конечно, дочь великого князя для любого жениха лакомый кусочек, но ведь и ярл Франмар молодец хоть куда, к тому же хорошего рода. К чему же так обижать благородного человека, равняя его чуть ли не с простолюдином. Нурманы люди гордые и обид не прощают. Вот и ярл Франмар вышел из княжьего терема чернее тучи, собрал своих викингов, прыгнул в ладью и ударил веслами по днепровской водице. А следом за Франмаром ушли из Киева ярл Стурлауг и княжич Рогволд. И ушли они, судя по всему, с тяжелым сердцем.

- А ведь неспроста Ольга все это делает, - сказал Аристарху Семага. – Помяни мое слово, эта троица еще напомнит Ингеру о себе.

Патрикию Аристарху после слов боярина вдруг как в голову ударило. И оттого в мозгах его наступило просветление. А чтобы убедиться в правильности своей догадки, он обратился с вопросом к Сычу:

- Ты точно знаешь, что Матильду из рук татей вырвал Юрий?

- Так ведь больше некому было, боярин, - подтвердил мечник. – Он ее и прятал.

И боярыня Татьяна об этом, конечно, знала, но молчала до поры. А рассказала она князю Ингеру и о Мечиславе, и о Матильде по наущению Ольги. В этом Аристарх практически уже не сомневался. Княгиня совершенно сознательно шла на разрыв с Ингером, понуждая к этому и своих робких сторонников. Времени у Ольги было в обрез. Через два года Святославу исполнится восемнадцать лет, и никто уже не сможет помешать ему вступить на великий стол после смерти отца. А вместе со Святославом придут к власти его ближники, все как на подбор язычники во главе с Белым Волком Асмолдом. Но если Ингер терпимо относится к христианам, частенько используя их как щит в противостоянии с волхвами, то Святослав по молодости лет и простодушию пойдет на поводу у кудесников и своего дядьки Асмолда. Княгиню Ольгу отодвинут в сторону, а патрикия Аристарха, чего доброго, прогонят из Киева, а то и ядом изведут. Для волхвов далеко не тайна, кто является вожаком христиан в стольном граде и чьими стараниями растет их влияние не только в Киеве, но и в Руси. Непонятным для Аристарха оставалось одно: почему Ольга не желает откровенно рассказать о своих замыслах дядьке? Неужели не доверяет?

- А зачем ей брать лишний грех на душу, боярин? – усмехнулась Татьяна, к которой патрикий обратился за разъяснениями. – В твоих интересах, Аристарх, чтобы даже тень подозрений на княгиню Ольгу не упала. И поторопись, времени у нас в обрез. Ингер-то не просто так отослал Святослава из Киева. Не хочет при взрослом сыне чинить расправу над матерью.

От этих слов боярыни Татьяны, в груди у Аристарха что-то екнуло, а лоб враз покрылся холодным потом. Похоже, время разговоров действительно прошло и наступает время действий. Тех самых действий, к которым патрикий не готов, ни морально, ни физически. В конце концов, он христианин и не может вот просто так взять и убить великого князя. Не говоря уже о том, что Ингер держится настороже и наемного убийцу к себе не подпустит. А поднимать мятеж в Киеве, опираясь только на христианскую общину, это, значит, обрекать невинных людей на верную гибель. Да и не пойдут киевские христиане против великого князя. Ингер с ними добр, храмы разрешил поставить, в вере их не ущемляет, так с какого же рожна им бунтовать?!

- Княжич Рогволд при помощи ярлов Франмара и Стурлауга захватил Полоцк, - сказала Татьяна, пристально глядя при этом на Аристарха. – Скоро об этом станет известно Ингеру. Рогволд действует по наущению Велесовых волхвов. Его поддерживает князь Мал и многие древлянские бояре. Радимицкие боготуры тоже, видимо, не останутся в стороне. Теперь тебе понятно, что надо делать, боярин Аристарх?

Патрикий уже более семидесяти лет топтал землю, но до сей поры ему и в голову не приходило, что в женщинах может быть столько ума и коварства. А ведь он боярыню Татьяну за глупую держал. То есть для женщины она, конечно, умна, но ведь противостоят ей мужи, кои считают себя мудрыми. А вот подишь ты, воеводы, бояре и волхвы стали всего лишь пешками в игре, которую ведут княгиня Ольга и боярыня Татьяна. Это что же делается на белом свете, люди добрые? И куда заведут эти ведьмы несчастного патрикия Аристарха, который на старости лет попал в чужой заговор как муха в мед.

- Слышал уже, - спокойно отозвался воевода Велемудр на слова встревоженного Аристарха об утрате Полоцка. – Князь Ингер звал ближников для совета.

- Выходит, рать будем собирать, - прищурился на варяга патрикий.

- Выходит так, - согласился Велемудр.

- Жалко княжича Рогволда, - вздохнул Аристарх. – Все-таки, как ни крути, а Полоцк это его вотчина, которой великий князь владеет не по праву.

- Я того же мнения, боярин, - кивнул седеющей головой Велемудр. – Кроме того я дал слово кудеснику Рулаву, помочь Рогволду в его начинаниях.

- А я хоть и не давал клятвы, воевода, но по вере христовой не могу спокойно смотреть, как кривда торжествует над правдой, - сказал патрикий, глядя прямо в глаза собеседнику.

- Выходит, в главном мы с тобой согласны, боярин Аристарх, - усмехнулся в усы варяг. – Осталось договориться о частностях.

Патрикий с самого начало подозревал в Велемудре сторонника кудесника Рулава и не ошибся на его счет. Теперь предстояло определиться, кому какой кусок достанется после того, как князь Ингер уйдет в страну Вырай. А запросы у печальников Велеса оказались изрядные. Мало им Полоцка, так подавай им еще Смоленск и Псков. Да еще и всю Радимецкую землю в придачу. А что тогда останется великому князю Святославу, законному наследнику Ингера?

- Тмутаракань ему останется, - спокойно сказал Велемудр. – Раз отец его туда определил, пусть так и будет.

- А Киев кому? – ахнул патрикий.

- В Киеве князем станет Вратислав младший сын Ингера, а опекать княжича до совершеннолетия будет его мать Ольга. За ней останется титул великой княгини.

Расклад показался Аристарху сомнительным. Не было у патрикия уверенности, что Ольга сумеет удержать власть не только в Руси, но и в Киеве. Уж слишком большую волю по этому сговору получали удельные князья.

- А воевода Свенельд? – напомнил рассеянному патрикию Велемудр. – Неужто не подсобит княгине? Не говоря уже о воеводе Фрелаве. Этому прямая выгода поддержать единоверку.

Аристарху ничего другого не оставалось, как обругать себя последними словами. Как это он упустил из виду, кто на самом деле доводится отцом княжичу Вратиславу. Да и кудеснику Рулаву Вратислав не чужой. Вера верой, но и родная кровь кое-что значит. И чья кровь – королевская. Ведь прадедом младшего сына Ольги был никто иной как Людовик Заика, король Западной Франкии. Здесь, правда, возникала серьезная опасность, о которой следовало предупредить Ольгу: коварные волхвы Чернобога не оставят ее младшего сына вниманием. А потому и держаться ей следует настороже. При таких союзниках никакие враги не нужны. Но эта опасность, конечно, отдаленная. А сейчас Аристарху следует думать о другом и все свои усилия направить к достижению именно этой цели.

- Слышал я, что Мал Древлянский решил поддержать Рогволда Полоцкого? – осторожно полюбопытствовал патрикий.

- Поддержит, - кивнул головой Велемудр. – У него в этом деле свой интерес. И Торусинский князь Вузлев с радимицкими боготурами тоже не останутся в стороне.

- Крови прольется немало, - вздохнул патрикий Аристарх.

- А это уже зависит от тебя, боярин, и от воевод Свенельда и Фрелава, - пожал плечами Велемудр. – Встанут они стеной за Ингера или отвалят в сторону.

- Я поговорю с ними, - кивнул головой Аристарх. – Глупо губить тысячи и тысячи жизней, чтобы спасти одну, пусть даже и княжью.

- В твоей мудрости я не сомневаюсь, боярин, - ласково улыбнулся гостю боярин Велемудр. – Будем надеяться, что воеводы Свенельд и Фрелав думают сходно с тобой.

Князь Ингер, узнав о коварстве княжича Рогволда, пришел в ярость. Что и не удивительно – это называется, пригрел змею на груди. Ближники великого князя, вызванные им для совета, гнев своего государя разделили и выразили полную готовность, выступить в поход против мятежника по первому же слову Ингера.

- Мальчишка, - покачал головой воевода Велемудр. – А тут еще эти два нурмана со своими обидами. Вот и сбили Рогволда с толку. Не сомневайся, великий князь. Не пройдет и месяца, как мы вернем Полоцк под твою руку.

Собственно, Ингер в этом и не сомневался, но от этого его досада на Рогволда не становилась меньше. Не ко времени сын Мечидрага затеял свой мятеж. Воевода Асмолд вместе с русаланским князем Искаром ушли в поход на арабов. Князь Олегаст Моравский просил помощи у князя Киевского для борьбы с обнаглевшими венграми, и Ингер ему эту помощь обещал. А тут изволь ратиться с мальчишкой, бросившим вызов великому князю. А ведь княжич Рогволд далеко не дурак и до сей поры о своих претензиях на Полоцк даже не заикался. В разделе добычи после похода в Византию его тоже не обошли. Все положенное ему и дружине, он получил сполна. Так какого рожна ему надо?

- Викинг, - вздохнул патрикий Аристарх. – Привык буйствовать на чужих землях. А того не взял в расчет, чем его глупость для родного края обернется.

- Может, его кудесник Рулав подтолкнул?

- Так тому Рулаву, великий князь, если его, конечно, еще земля носит, уже далеко за восемьдесят.

- Люди случается и дольше живут, - нахмурился Ингер.

- Так ведь не столько живут, сколько доживают, - возразил Аристарх. – Не вижу я здесь коварства волхвов, князь, не станут они так глупо действовать.

- А если князь Мал придет на помощь Рогволду?

- Только если он ума лишится, а на это надежды нет, - усмехнулся патрикий. – Уж больно расчетлив сын Никсини.

И Ингер, и Аристарх подозревали, что князь Мал участвовал в замятне двадцатилетней давности против великого князя Ингера, устроенной кудесником Рулавом, вот только доказательств у них не было. А больше Мала упрекнуть было не в чем. Древляне без споров выплачивали Киеву положенную дань. А в случае нужды не раз помогали Ингеру военной силой. Словом, повода гнать князя Мала с древлянского стола не было. Вот и приходилось Ингеру терпеть у себя под боком человека, в честных намерениях которого он сомневался.

- Ну если выступит, то спуску я ему в этот раз не дам, - нахмурился Ингер.

- Ты в своем праве, великий князь, - охотно поддакнул ему Аристарх.

Киевские мечники, едва успевшие передохнуть, после византийского похода вынуждены были вновь садиться в ладьи и браться за весла. Восторга по этому поводу никто не выразил, но и ропота не было. Рогволд, по слухам, уже выдвинулся к Смоленску, рассчитывая, видимо, на поддержку тамошних бояр. Князю Ингеру следовало поторапливаться, дабы не вводить в искушение кривицкую старшину. Своих-то сил у Рогволда наберется едва ли тысячи полторы, но если дать ему разгуляться, то бед он сможет натворить немало. Под рукой у Ингера была рать в десять тысяч мечников. Тысячу конных дружинников он отправил в Смоленск берегом. В Киеве Ингер оставил воеводу Богуслава, а Свенельда в этот раз взял с собой. Сделал он это, конечно, неспроста, но патрикий Аристарх уже не считал этот шаг князя важным и заслуживающим внимание. Судьба Руси не в Киеве будет решаться, а в поле под Смоленском. Туда он и устремился с пылом, удивившим Ингера.

- Не оставляю надежды, уговорить Рогволда, - вздохнул Аристарх. – Все-таки я его не первый год знаю. Вдруг он послушается старого человека и не станет попусту лить кровь.

Ингер в ответ только плечами пожал. В разумность Рогволда он уже не верил, но и старому боярину мешать не стал. Если сумеет уговорить княжича, то худа от этого никому не будет. Тоже и великому князю совсем не в радость проливать славянскую кровь.

Смоляне были немало удивлены появлению у стен города великокняжеской рати. О Рогволде здесь знали не больше, чем в Киеве. Ингеров наместник воевода Родегаст только плечами пожал в ответ на вопрос великого князя. Не появлялся Рогволд у Смоленска и гонцов своих сюда не засылал. Да и не позволил бы Родегаст ему бесчинствовать на землях, вверенных его заботам. А Полоцкой незадаче Родегаст слышал. Простодушные полочане сами открыли княжичу ворота, решив что прибыл он от великого князя, а когда разобрались что к чему, Рогволд и нурманские ярлы уже прибрали город и детинец у рукам.

Недовольный Ингер разослал дозорных по всей Смоленской земле и вскоре получил о Рогволде точные сведения. Княжич действительно двигался к Смоленску. Его войско насчитывало пятьсот конных и полторы тысячи пеших. Сил у Рогволда оказалось больше, чем предполагал Ингер, но все же это была не та рать, которую следовало всерьез опасаться. Великий князь, дождавшись конницу, без опаски выступил навстречу обнаглевшим викингам.

Рогволд, успевший, видимо, узнать о приближении Ингера, остановился на краю густого леса в дне пути от Смоленска. Окапываться и огораживать свой стан он не стал, проявив редкостную для викинга беспечность. Князь Ингер решил воспользоваться оплошностью врага и атаковал стан Рогволда с ходу, не дав своим людям передышки. Превосходство киевлян было пятикратным, и великий князь не на мгновение не сомневался в своей победе. Полутора тысячная фаланга Рогволда при виде наступающего неприятеля стала пятиться к зарослям. Конная дружина в пятьсот всадников попробовала было ударить в бок атакующим, но была остановлена конными гридями Ингера. Сам великий князь с холма наблюдал за перемещениями своих и чужих мечников, уверенный что эта битва надолго не затянется. Появление на поле боя конной Древлянской дружины явилось для него неожиданностью. Поначалу он принял их за смолян, присланных воеводой Родегастом. Древлян было не более пятисот, и у воеводы Свенельда было достаточно времени, чтобы остановить атакующую фалангу киевлян и развернуть ее против нового врага. Но Свенельд почему-то замешкался, его пехотинцы, теряя строй, бросились врассыпную, открывая древлянам дорогу к холму, на котором находился князь Ингер в окружении сотни ближних мечников. Воевода Велемудр мог прийти на помощь князю, но посчитал более важным преследование уходивших на рысях конников Рогволда. Князь Ингер отступил с холма под защиту правого крыла, которым командовал воевода Фрелав. Однако варяги Фрелава дрогнули и стали поспешно уходить из под удара Древлянской конницы.

- Измена! – крикнул княжий мечник Доброга и тут же упал на земь, сбитый копьем боярина Венцеслава. Ингер узнал братана князя Мала и обнажил меч, стараясь воодушевить своим примером разбегающихся пехотинцев. Увы, никто не бросился на помощь старому князю. Только гриди-телохранители встретили грудь в грудь наседающих древлян. Князь Ингер успел осознать, что его предали, но ему не хватило времени для того, чтобы проклясть своих врагов. Копье древлянина угодило Ингеру прямо в глаз, и он рухнул под ноги своего коня мертвым.

Киевляне бежали с поля битвы столь поспешно, что никому и в голову не пришло позаботиться ни о павшем князе, ни о его верных телохранителях, усыпавших своими телами весело зеленеющую поляну. Рогволд и Мал беглецов не преследовали. Победа, одержанная столь легко и почти бескровно, повергла в смущение и предводителей, и простых ратников.

- Мечников Ингера похоронить здесь, на холме, - распорядился, наконец, Мал.

- А что будем делать с телом великого князя? – спросил Рогволд.

- Передадим киевлянам, - пожал плечами Мал. – Князь Ингер был великим воином и заслужил, чтобы его проводили с почетом в страну Света.

- Быть по сему, - согласился Рогволд и отвел глаза от плавающего в собственной крови тела великого князя. Радости в душе сына князя Мечидрага не было, хотя о мести Ингеру он мечтал едва ли не всю сознательную жизнь. Но сейчас, глядя в растерянное лицо князя Мала, он вдруг осознал, что победа, одержанная в этой странной битве, славы ему не принесет, а породит лишь новые беды и новую кровь.

Часть вторая Внук Сокола

Глава 1 Княгиня Ольга

Весть о смерти князя Ингера потрясла киевлян. Город захлебнулся в слухах и предположениях. Многим показалось странным, что киевская рать не понесла ощутимых потерь в этом походе и почти в полном составе вернулась домой. А в битве пали кроме самого князя, только ближние мечники из его телохранителей. Мысль о предательстве сама собой пришла в голову очень многим людям. Вслух назывались и имена предателей, а патрикий Аристарх в этом позорном ряду оказался первым. На него стали косится не только простолюдины, но и многие бояре, не участвовавшие в походе. И хотя сам Аристарх клялся и божился, что не был на поле брани, а оставался все это время в Смоленске, по случаю сильнейшей простуды, верили ему немногие. А тут еще воевода Велемудр вместе со своими варягами неожиданно для многих ушел в Полоцк к князю Рогволду, подтвердив тем самым, что дыма без огня не бывает. Впрочем, этот уход послужил Аристарху скорее во благо, чем во вред. Именно на воеводу Велемудра ближники убитого князя стали валить всю вину за неожиданное и позорное поражение, повлекшее за собой такие беды. Велемудр был чужаком в Киеве, а потому многие, если не все, поверили в его виновность. И вспыхнувшие было страсти понемногу улеглись, уступив место растерянности. Патрикий Аристарх, пользуясь удачно сложившимися обстоятельствами, собрал городское вече, где предложил в качестве великого князя Киевского младшего сына Ингера Вратислава. Предложение было смелым, учитывая то обстоятельство, что наследником погибшего князя многие в Киеве считали княжича Святослава.

- А где тот Святослав? – надрывался с лобного места боярин Семага. – Может, он уже сгинул в чужом краю. Киеву и Руси нужна голова, иначе захлебнемся в кровавых усобицах.

В словах боярина Семаги была своя правда. Киев занимал первое место среди городов Руси, получая с этого немалый прибыток. И вот так, за здорово живешь отдавать первенство другим, киевлянам не хотелось. А ведь такое вполне может случится, если о своих правах заявят Рогволд Полоцкий и Мал Древлянский. Да и новгородцы с радимичами тоже молчать не будут.

- А ромеи? А хазары? – продолжал гнуть свое Семага. - Разве ж они оставят нас в покое?

Нельзя нам без князя киевляне.

- Так ведь мал Вратислав, - крикнули боярину из толпы. – Какой с него толк?

- При малом князе правительницей станет княгиня Ольга, - пояснил Семага. – А опекать его будет воевода Свенельд, один из первых ближников покойного князя Ингера.

Про Свенельда никто из киевлян худого слова не сказал. Гожий был воевода, чего там. Да и княгиня Ольга женщина далеко не глупая и в поведении строгая. На лобном месте держится с достоинством, на народ смотрит приветливо, да и сынок у нее на руках – кровь с молоком. Ну и чего тут, спрашивается, выбирать, коли выбирать не из кого?

- Быть Вратиславу великим князем Киева и всей Руси, - громко выкрикнул Семага.

- Любо, - дружно, но без большой охоты отозвалось киевское вече.

С плеч патрикия Аристарх словно гора упала, и такая легкость в теле образовалось, кажется взмахнул бы руками и полетел над стольным градом Киевом. В чувство Аристарха привел Семага, буркнувший недовольно:

- Ты погоди радоваться, боярин, все еще только начинается.

Того же мнения придерживалась и княгиня Ольга, пригласившая ближников для совета. Собрались не за бражным столом, как это частенько бывало при князе Ингере, а в большом зале, где прежде принимали послов из чужих земель. Ольга сидела в кресле на возвышении, все остальные разместились на лавках поодаль. Ближе всех к княгине сел патрикий Аристарх, потом – Свенельд, далее боярин Семага, за ним Фрелав, за варягом разместились бояре Нестор, он же Гранислав, и Василий, он же Яромир. Последние двое были христианами из окружения Ольги, никогда прежде в ближниках великих князей не ходившие. Такое их возвышение могло не понравится многим боярам, придерживавшихся старой веры, и патрикий Аристарх решил при случае намекнуть княгине, что столь явное предпочтение, отдаваемое христианам перед язычниками может стоить ей очень дорого.

- Первое, что нужно нам сделать, бояре, это похоронить с честью великого князя Ингера, - сказала Ольга. – Боярин Семага поедет в Искоростень и договорится о выдаче тела с князем Малом. Обещай ему что угодно, боярин, но тело Игоря привези.

- Сделаю, княгиня, - с готовностью кивнул головой Семага.

- Князь Мал самый опасный из наших врагов, бояре, - продолжала Ольга, не повышая голоса. – За ним стоят волхвы Велеса, которые будут проталкивать его на великий стол, не считаясь ни с вечевым словом, ни с дедовскими обычаями. Кроме того, я не могу ему спустить смерть мужа, князя Ингера. Князь Мал должен умереть.

Патрикий Аристарх счел нужным поморщиться при этих словах сестричады. Конечно, Ольга права в своих опасениях. Князь Мал был сыном Никсини и внуком Олега Вещего и вполне мог претендовать на киевский стол в виду малолетства князя Вратислава. Но на месте княгини Аристарх не стал бы вот так прямо, пусть и в ближнем кругу, требовать его смерти. В конце концов, Ингер ведь не из-за угла был убит, а по славянскому обычаю, за павших в битве не мстят. Однако вслух никто княгине Ольге не возразил. Похоже, бояре присматривались к правительницы и еще не совсем понимали, как следует относится к ее словам. То ли считать их руководством к действию, то ли простым пожеланием, на которое можно рукой махнуть. Разумеется, все бояре, собравшиеся в зале, знали Ольгу много лет, но одно дело жена великого князя и совсем другое – полновластная правительница многих земель. Правда, насчет полновластия еще думать надо. У всех, сидящих в этом зале, были большие сомнения по поводу того, признают ли власть княгини Ольги новгородцы, кривичи, радимичи, северцы, дреговичи, уличи и прочие племена, подвластные Киеву. Мало заручится поддержкой киевского веча, надо еще доказать всей Руси, что ты способна не только подолом трясти, но и править обширными землями, окруженными многочисленными врагами.

- Нам не хватит мечников, чтобы одолеть князя Мала в войне, - неожиданно подал свой голос воевода Свенельд. – На стороне древлян выступят князь Рогволд Полоцкий и князь Вузлев Торусинский.

Надо отдать должное Свенельду, рассудил он вполне разумно, и Аристарх уже собрался высказать несколько слов в его поддержку, но его опередила Ольга:

- Я знаю, воевода, что сил у нас пока недостаточно, но это вовсе не означает, что мы с вами должны сидеть сложа руки. Боярин Семага останься, мне нужно с тобой словом перемолвиться, а остальных я больше не задерживаю.

Свенельд на слова Ольги только плечами пожал, Фрелав хмыкнул в усы, а бояре Нестор и Василий переглянулись. Эти двое почему-то особенно сегодня раздражали Аристарха. Нашла себе ближников княгиня Ольга, ничего не скажешь. Боярин Нестор был высок ростом, худощав, годами еще не стар, но умом скорбен. Чем он приглянулся Ольге, Аристарх понять не мог. Ну разве что приверженностью к христовой вере. А вот боярин Василий в отличие от Нестора был далеко не глуп, годами приближался к пятидесяти, ростом не вышел, но зато взял дородностью. Внешне он напоминал колобок, испеченный к празднику. Лицо его прямо таки лоснилось от готовности угодить и ближнему, и дальнему. Ухо с ним следовало держать востро, а уж откровенничать с таким – себе дороже. Варяг Фрелав был Аристарху и понятнее, и ближе. Кроме того за ним числилась немалая дружина, большей частью состоявшая из христиан. Именно с Фрелавом Аристарху следовало объединиться, чтобы противостоять Свенельду, грозившему подмять под себя всех, включая княгиню Ольгу.

Фрелав с охотою принял приглашение патрикия, отведать греческого вина, совсем недавно присланного Аристарху старшим сыном из далекого Константинополя. Вино оказалось превосходным, и варяг отдал ему должное, высказав между делом ряд вполне разумных мыслей.

- Нельзя нам отсиживаться, боярин Аристарх. Если княгиня не явит в ближайшее время своим врагам характер и властность, то собьют со стола и ее, и малолетнего Вратислава. А нас с тобой закопают в землю раньше, чем пробьет наш смертный час.

- Так ведь сказал же Свенельд, что силы киевские невелики? – удивился Аристарх.

- И с каждым днем они будут уменьшаться, - усмехнулся Фрелав. – Многие бояре видят в Ольге всего лишь слабую женщину, а в ее младшем сыне досадную помеху своим честолюбивым замыслам. К тому же княгиня христианка. На это будут упирать ее враги.

- Так ведь и мы с тобой христиане, Фрелав, - напомнил Аристарх.

- Потому я и говорю, что мы связаны с Ольгой одной веревочкой. А княгине нужны союзники и не только среди христиан, но и среди язычников.

- Где ж их взять, этих союзников? – горько усмехнулся патрикий.

- А боярин Велемудр? – напомнил гость.

При этих словах Аристарх едва вином не поперхнулся. Нечего сказать, нашел варяг союзника для княгини Ольги.

- Так ведь он печальник Чернобога! – почти выкрикнул Аристарх.

- Все мы в первую голову печальники собственной мошны, - криво усмехнулся воевода. – А Велемудр однажды уже все потерял, ввязавшись в чужую свару. Если княгиня Ольга подтвердит право Рогволда на Полоцк, то среди его ближников поубавиться желающих вмешиваться в чужие дела и бить ноги за интерес чужого дяди.

- А если Рогволд потребует не только Полоцк, но и Смоленск? – нахмурился Аристарх.

- А князь Мал ему Смоленск бы отдал? – прищурился на хозяина варяг.

- Вряд ли, - хмыкнул патрикий.

- Было бы совсем не худо, если бы союзники князя Мала утвердились в мысли, что древлянин хлопочет только о себе, а до остальных прочих ему и дела нет.

- Это каким же образом ты собираешься их в этом убедить? – удивился Аристарх.

- Надо пустить слух о предстоящем браке князя Мала с княгиней Ольгой, - понизил голос почти до шепота Фрелав.

- Да ты в своем уме! – возмутился патрикий. – Ольга нас в бараний рог согнет, если мы заикнемся об этом.

- А вот Ольге об этом мы как раз говорить не будем, - ласково улыбнулся хозяину гость. – Куда важнее, чтобы эта мысль дошла до князя Мала и утвердилась в его голове.

Аристарх, наконец, сообразил, о чем ему толкует хитрый варяг. Поселив в душе Мала надежду на то, что киевский стол может достаться ему без крови, они тем самым выиграют главное – время. И дадут возможность Ольге укрепиться в Киеве. А вот что будет потом, об этом еще крепко подумать надо.

- Умен ты, воевода Фрелав, - восхищенно прицокнул языком патрикий. – Укореняться тебе надо в Киеве, такие головы моей сестричаде очень скоро понадобятся.

- Я не прочь, - усмехнулся варяг. – Мне уже почти сорок, пора уже определяться.

- Женись, - подсказал ему Аристарх. – Девка кровь с молоком. Дочь покойного боярина Жирослава и боярыни Татьяны, первой Ольгиной ближницы. И приданное за ней дают хорошее, и рода она в Киеве далеко не последнего. Хочешь, сосватаю?

- Не откажусь, - поднял Фрелав кубок, наполненный вином. – Твое здоровье, боярин Аристарх.

Боярин Семага, к которому Аристарх наведался для тайного разговора тем же вечером, понял красноречивого патрикия далеко не сразу. Впрочем, Семага всегда соображал медленно, а уж за полетом мысли ромейского интригана ему и вовсе угнаться было трудно.

- А коли князь Мал все примет всерьез и посватается к Ольге? – спросил боярин, пуча на гостя круглые совиные глаза.

- И что с того?

- Так ведь Ольга ему не просто откажет, а с великим гневом, - развел руками Семага.

- Не на твою голову тот гнев прольется, а на древлянскую. А князь Мал в глазах своих союзников предстанет человеком двуличным и коварным.

- Хитро ты закрутил, боярин! – восхищенно покачал головой Семага.

- Так сделаешь или нет? – прямо спросил патрикий.

- Можешь не сомневаться во мне, Аристарх.

Собственно, патрикий в боярине Семаге и не сомневался. Этот ради княгини Ольге будет землю рыть. И причина такого рвения всем понятна. Даром что ли за старшим сыном Семаги закрепилось сомнительное прозвище Блуд. Приласкала младого Мечислава зрелая княгиня, ныне об этом в княжьем тереме каждая собака знает. И не только приласкала, но и одарила. Значит, службу свою хорошо справляет добрый молодец. И пусть чести в той службе немного, но ведь и срам для Мечислава не велик. А какой прибыток семье и роду, даром, что ли, Семага расцвел алым маком. Нет, не подведет охочий до княжьих даров боярин, ни княгиню Ольгу, ни патрикия Аристарха.

В Искоростене киевское посольство приняли с почетом. И хотя повод для приезда боярина Семаги в столицу Древлянской земли был скорбным, он, блюдя старинный обычай, принял здравную чашу из рук князя Мала с поклоном и отпил из нее не поморщившись. Ближники древлянского князя, пристально наблюдавшие за киевским послом, вздохнули с облегчением. Похоже, княгиня Ольга, утвердившаяся ныне на великом столе при малолетнем сыне Вратиславе, решила не разрывать с древлянами давних отношений и оставить все, как было при князе Ингере. Вот только с руки ли ныне Малу, старейшему и по родовитости, и по возрасту князю Руси, платить дань мальчишке? Но об этом древлянам еще предстояло поторговаться с киевлянами. А что касается тела великого князя Ингера, залитого медом, дабы не допустить тлена, то о нем споров не было. Князь Мал распорядился, чтобы его выдали послам без всяких условий. Боярин Семага расценил такое поведение древлян, как готовность к примирению и нашел понимание у боярина Венцеслава Гаста, которому князь Мал поручил ведение переговоров с киевлянином. Боярин Венцеслав был молод, хорош собой, далеко не глуп и удачлив в битвах. По слухам, это именно он сшиб с коня князя Ингера.

- Лгут, - сразу же отмел подобные наветы древлянский боярин. – Не одну киевскую голову я смахнул в той битве, но на князя Ингера я копье не поднимал.

- Смерть Ингера – большая потеря для Киева и всей Руси, - вздохнул Семага. – Оно, конечно, и великий князь, светлая ему память, далеко не во всем был прав. А с княжичем Рогволдом он и вовсе поступил несправедливо, но говорить об этом уже поздно. Княгиня Ольга понимает, что князь Мал не мог оставить родовича в беде, а потому большой вины за ним не числит.

Венцеслав словам киевского боярина удивился. Идя на встречу с Семагой он ждал упреков и даже лая в сторону князя Мала, но оказалось, что киевляне настроены на редкость миролюбиво. Выходит, правы те, кто требует от древлянского князя разорвать договор с Киевом и не платить дань князю Вратиславу? Сам Мал пока колеблется, не желая новой войны и не веря в киевскую слабость. В общем-то и Ольгу можно понять: муж убит, старший сын неведомо где, а с младшего спроса нет. Вот и приходится женщине тащить воз, который не всякому мужчине под силу.

- Мы о том же думаем, боярин, - вздохнул Семага. – Не удержать княгине Ольге Русь под своей рукою в одиночку. А кровавой усобицы мы не хотим, да и князю Малу она вряд ли нужна.

- Ты, что же, боярин, союз нам предлагаешь? – удивился Венцеслав.

- А почему бы нет? – округлил глаза Семага. – Князь Мал мог бы стать соправителем великой княгини Ольги до той поры, пока князь Вратислав в года войдет.

- А на каких правах? – нахмурился древлянин.

- Ну хотя бы на правах мужа Ольги и отчима князя Вратислава, - понизил голос до шепота Семага.

- Это что же, предложение Ольги?

- Женщине не пристало делать такие предложение мужчине, - усмехнулся Семага. – Считай, боярин, что пожелание ее дяди, боярина Аристарха.

- И на каких условиях может быть заключен этот союз? – заинтересовался Венцеслав.

- Не ущемлять бояр в их правах и вере, - начал быстро перечислять Семага, - не покушаться на первенство Киева среди других городов Руси, признать, что преемником князя Мала на великом столе будет князь Вратислав, по достижении им двадцатилетия.

- А как же княжич Святослав?

- Так ведь слух идет, что погиб он в дальнем походе, ну а коли вернется, то его прав на Тмутаракань никто оспаривать не будет.

- А коли он заявит свои права на Киев?

- Так ведь вече киевское уже сказало свое слово, - пожал плечами Семага. – И сказало оно его в пользу Вратислава.

Венцеслав призадумался. Соблазн был велик, что там говорить, а для Мала особенно. Одним махом древлянский князь мог взлететь на вершину власти и стать первым в Руси, не пролив ни капли крови. И соперников у Мала будет немного. Ну разве что князь Рогволд. Есть, правда, еще князь Русалании Искар, внук Ингера, правнук Аскольда, связанный кровно с давно уже угасшим родом Кия, пусть и по женской линии. Но Искар тоже ушел в поход вместе с Асмолдом и Святославом. Надеяться, что эти трое, Искар, Святослав и Асмолд сгинут без следа, было бы наивно. На месте князя Мала боярин Венцеслав на это бы не рассчитывал. Но тогда тем более Малу следует поторопиться со сватовством. Столь выгодный союз должен быть заключен до возвращения рати из дальнего похода.

- Когда, по мнению Аристарха, князь Мал может заслать к Ольге сватов? - спросил Венцеслав у Семаги.

- Трудный вопрос, - вздохнул киевский боярин. – С одной стороны – приличия нужно соблюсти, с другой – тянуть с браком, выгодным обеим сторонам нет смысла. Я думаю, нам для начала следует союз заключить, уточнив все существенные детали, а уж потом, месяцев через шесть, можно будет засылать сватов.

- Не рановато ли? – прищурился Венцеслав.

- Так ведь речь-то, боярин, не о князе Мале и княгине Ольге идет, тут за всю Русскую землю думать надо. А ну как еще найдутся охотники заявить о своих правах на великий стол? А в эту распрю могут вмешаться хазары и ромеи - тогда что делать будем?

- Решать в любом случае придется князю Малу, но я ему твои слова передам, боярин Семага.

Боярин Семага своей поездкой в Искоростень был вполне удовлетворен. Удалось ему главное – выиграть время и посеять в душе древлянского князя надежду. Надежду, скорее всего, несбыточную, но об этом здесь, в Древлянской земле, не только говорить, но и думать было опасно.

Князь Мал предложением патрикия Аристарха, переданным через боярина Семагу, был удивлен, правда удивление это длилось недолго. Пораскинув умом, он пришел к выводу, что иного, в создавшейся ситуации, ждать от киевлян, пожалуй, и не приходилось. Кто она такая, эта болгарка Ольга, чтобы править землями Руси? И очень скоро этот вопрос придет в голову не только Малу, но и многим другим представителям знатных родов. А мальчишку Вратислава никто в расчет брать не будет.

- По Киеву ходят слухи, - подсказал Малу боярин Талец, - что Ольга того Вратислава родила не от Ингера, а от Свенельда. А потому права его на киевский стол весьма сомнительны.

- Может это пустой навет, - пожал плечами Венцеслав.

- Так я над ее ложем со свечкой не стоял, - развел руками Талец, чем вызвал смех бояр, присутствовавших при разговоре и улыбку на лице князя Мала.

У князя Мала было три сына, старшему Никсине, названному в честь деда, уже перевалило на третий десяток, среднему Ладомиру до совершеннолетия было рукой подать, младшему же Добрыне исполнилось четырнадцать. Что же до дочери Малуши, то она была на год моложе Добрыни и ее рождение стало причиной смерти матери, единственной жены князя Мала. После этого древлянский князь о брачных узах не думал. То ли слишком привязан был к покойной Беляне, то ли решил не плодить более законных детей, дабы не вносить в семью раздоры, а в Древлянскую землю смуту. Но сейчас ему предстояло делать выбор не сердцем, а головой. Ближние бояре это понимали, а потому и не торопили князя, впавшего в задумчивость. Меж собою, правда, спорили. Иные, как боярин Талец, считали, что выгоды древлянам от союза с полянами не будет никакой. А Ольгу следует просто согнать с великого стола как самозванку. Другие полагали, что худой мир лучше доброй ссоры, а потому и предложение боярина Аристарха следует принять, хотя и с поправками. Не может княжич Вратислав стоять выше старших годами княжичей Никсини, Ладомира и Добрыни. И коли князь Мал собирается его усыновить, то и место он ему должен определить соответствующее – молодшего в семье.

- Не согласятся с этим киевляне, - покачал головой боярин Остромир. – С какой стати им под древлянами ходить.

- О чем мы вообще спорим, бояре, - усмехнулся воевода Гнеус. – Тот Вратислав, может, и пяти годков не проживет. Не о том думать надо. Речь-то о другом – силой князю Малу на великий стол садиться или миром. А уж кто ему в свой черед наследует, будем думать лет через тридцать-сорок, если доживем.

Гнеуса поддержал Венцеслав Гаст, и спор между боярами затих сам собой, все ждали, что скажет князь Мал – его предложение киевлян касалось в первую голову.

- Хорошо, - обернулся мал к Венцеславу, - передай боярину Семаге, что я согласен.

Глава 2 Сватовство

Княгиня Ольга слушала патрикия Аристарха с каменным выражением лица. А сам Аристарх неожиданно увлекся своим замыслом до такой степени, что почти утратил представление о реальности. Ему уже казалось, что брак Ольги с князем Малом действительно снимет все противоречия и избавит Русь от грядущей усобицы. Ну не верил он, что женщина, пусть и далеко не глупая, сумеет удержать в руках власть до совершеннолетия трехлетнего сына. Ведь не год и не два ей придется противостоять проискам многочисленных врагов, как внешних, так и внутренних. За пятнадцать-двадцать лет ее непременно собьют со стола, а то и лишат жизни. Мыслимое ли это дело, чтобы в такое смутное время во главе обширной земли стояла женщина.

- Все сказал, боярин? – сверкнула в его сторону глазами Ольга.

- Вроде все, - развел руками Аристарх.

- А теперь слушай мою волю, - произнесла Ольга хриплым голосом. – За убийцу мужа я не пойду. Великим князем Малу не быть, а древлянам выше полян не сидеть, ни на пиру, ни в совете.

- Так ведь союз мы с ними заключили с твоего согласия, - растерянно произнес патрикий.- Теперь сватов ждем.

- Сватов примем по доброму, - холодно сказала Ольга. – И жениха тоже. Но мужем Малу мне не быть и на одном столе со мною не сидеть.

- Это как же? – спросил Аристарх и растерянно оглянулся на притихших ближников.

- Я свое слово сказала, бояре, - поднялась с кресла княгиня. – Вы это дело затеяли, вам его и завершать. А коли не сумеете мне угодить, то я найду людей более решительных.

Ольга медленно спустилась с помоста, отсчитывая ступеньки звонкими каблуками, коротко поклонилась боярам и покинула зал. Патрикий Аристарх застыл в горестном недоумении. Боярин Нестор икнул, то ли от испуга, то ли от удивления. Воевода Фрелав оскалил острые как у волка клыки. И только Свенельд продолжал как ни в чем не бывало разглядывать рукоять своего меча, украшенную золотыми насечками.

- Вот не думал, не гадал… - начал было Аристарх, но, встретив насмешливый взгляд Фрелава, осекся.

- Не будем себя обманывать, бояре, - спокойно произнес варяг. – Все идет так, как мы и рассчитывали. Княгиня свое слово сказала, теперь очередь за нами. Ты как считаешь, боярин Семага?

- Согласен.

- А ты воевода?

- Согласен, - буркнул Свенельд, не отрывая глаз от меча.

- У тебя иное мнение, боярин Нестор?

- Нет, отчего же, - вздрогнул Нестор и испуганно скосил глаза на боярина Василия.

- Раз княгиня сказала, значит быть по сему, - спокойно отозвался тот.

Согласия патрикия Аристарха никто спрашивать не стал, а он не рискнул высказать в кругу столь решительно настроенных людей свое особое мнение. Нельзя сказать, что Аристарха мучила совесть, но тревога в сердце была. Уж слишком серьезное дело им предстояло свершить. И неизвестно еще, как оно отзовется в землях Руси.

- А кому отзываться? – криво усмехнулся Фрелав. – Рогволд ныне с Малом в ссоре. Волхвы древлянским князем тоже недовольны. Самое время великой княгине Ольге сказать свое веское слово. И это слово должно быть таким громким, чтобы его услышали не только в Руси, но и в сопредельных землях.

Патрикий Аристарх в приготовлениях к приему древлянских послов не участвовал. То ли простудился на весеннем ветру, то ли просто возраст брал свое, но только, возвратившись от княгини, патрикий слег в постель, а новости узнавал от сына, восемнадцатилетнего боярина Алексея. Надо отдать должное боярыне Фетиньи, сына она Аристарху родила на загляденье. И ростом вышел молодой боярин и статью. Жуковат, правда, но это уже в отцову породу, где чернявые всегда преобладали над русопятыми. Словом, было кому передать немалые деньги, нажитые Аристархом немалыми трудами. Одно в Алексее плохо, в вере он не тверд. Но тут уж боярыня Фетинья постаралась и вся ее многочисленная и горластая родня. Как ни склонял патрикий своего тестя боярина Улеба к истинной вере, ничего из этого не вышло. Улеб был сыном ротария, пришедшего на Русь вместе с князем Воиславом Рериком и никаких богов кроме Световида и Перуна не признавал. А над словами Аристарха боярин Улеб только посмеивался. Ну вот и досмеялся, ныне ни его самого, ни старших сыновей в княжий терем уже не зовут. А вершат киевскими делами пришлый варяг Фрелав, ушлый Семага, да два боярина-недоумка Нестор с Василием.

- А кто это с тобой? – спросил Аристарх у сына, кивнув на худенького парнишку, скромно стоящего у порога.

- Братан Ставр, - удивленно глянул на отца Алексей. – Младший сын боярина Улеба.

Ну ты смотри, что делается. Ведь еще совсем недавно этот малец в зыбке качался, а ныне того и гляди станет воеводой. Плодовит боярин Улеб, ничего не скажешь, Ставр-то у него не то шестой, не то седьмой сын. Этак они все отцовы нажитки по ветру пустят. Плохо, когда у боярина, пусть и богатого, пусть и родовитого слишком много сыновей. А все от того, что живут во грехе, меру ни в чем не соблюдая. У того же Улеба три жены, рожающие без продыху. Ну какая мошна это выдержит.

- Тебе сколько годков, Ставр?

- Тринадцать, боярин.

Крестить бы этого парнишку надо, да разве боярина Улеба убедишь. Фетинью бы к нему подослать надо, пусть попробует отца уговорить. Не убудет от семьи-то, коли младший станет христианином, а княгине Ольге приятно. Глядишь, приблизит к себе отца за веру сына. Боярин Улеб умен, многими в Киеве уважаем, его поддержка Ольге очень скоро понадобится. А ныне у великой княгини не ближники, а сплошная срамота.

- Когда сватов ждут?

- Завтра, - негромко ответил на вопрос отца Алексей. – Все уже готово. Княгиня Ольга о тебе спрашивала?

- А ты что ответил?

- Сказал, что хвораешь.

- Годы мои уже не те, чтобы на свадьбах пировать, - пристально глянул Аристарх в глаза Алексея. – И ты в первые ряды не лезь. Мало в том будет чести и тебе, и нашему роду. Понял?

- Понял, отец, - кивнул Алексей.

Аристарх глянул в спину удаляющемуся сыну и откинулся на ложе. Хворай не хворай, а вставать, видимо, придется. Недаром Ольга о нем спрашивала. Он ее ближайший родович, а потому и должен встретить сватов на пороге. Конечно, княгиня не девка, а вдова, но обычай все равно соблюсти надо. Останься в живых кто-нибудь из родовичей Ингера, сваты бы обратились к нему, ибо жена после брака в семью мужа переходит, и именно его родовичам решать ее судьбу в случае вдовства. Но Ингера родных не осталось, вот почему Аристарху придется, несмотря на болезнь, тащится в княжий терем, дабы не вызвать подозрения у древлян. И уклониться от сей тяжкой ноши нельзя, ибо Ольга ему этого никогда не простит, и обязательно отыграется если не на нем самом, то на его сыне Алексее. Страшный грех берет на душу патрикий Аристарх, но ведь не ради корысти он это делает, не ради власти даже, ибо ему в этом мире уже ничего не нужно, а для торжества истиной веры, ради будущего Руси, погрязшей во мраке язычества. Бог простит, хотя люди, может быть, и осудят.

Сватами князь Мал заслал первых своих ближников, бояр Талеца и Остромира. А в дружине при них добры молодцы из самых знатных древлянских родов, числом девять, во главе со старшим сыном Мала княжичем Никсиней. Древляне пришли ладьей по Днепру и от пристани неспешно двинулись к княжьему терему, сопровождаемые боярами Нестором и Василием. Едва ли не все киевляне высыпали на улицу, дабы увидеть сватов. Многие из них помнили еще свадьбу Ингера с Ольгой, когда великий князь, прямо скажем, поскупился на угощение. Помнили киевляне и то, чем свадьба великого князя стала знаменита. На вино Ингер поскупился, зато кровь пролил щедро. Именно в ту ночь пал князь Мечидраг, а смерть его много лет спустя аукнулась великому князю. Ныне у киевлян тоже предчувствие нехорошее, иные уже начали несчастье пророчить, хотя вроде бы повода к тому нет. Сватов принимали с честью, как дорогих гостей. По киевским улицам вели с почетом, а на крыльце их встретил никто иной, как боярин Аристарх, родной дядя княгини. Он и провел гостей в зал, где их ждала княгиня Ольга, дородная и величавая, но в платье скромных тонов, как и положено вдове. При виде сватов Ольга поднялась с кресла, оказала уважение. Здравные чарки сватам поднес боярин Аристарх, а добрым молодцам, сопровождавшим их, – воеводы Свенельд, Фрелав и ближние бояре. Пока все шло обычным рядом, и сватам не в чем было упрекнуть хозяев. Смущало их разве что суровое лицо княгини Ольги да излишняя суетливость боярина Аристарха, изо всех сил стремившегося приветить гостей. Боярин Талец громким голосом, так чтобы слышали все, попросил боярина Аристарха отдать свою сестричаду Ольгу в жены князю Малу. Аристарх горестно вздохнул и попросил сватов войти в его положение: не красна девица княгиня Ольга, а вдова.

- Это нам ведомо, - торжественно произнес боярин Остромир.

- Горько мне обижать сватов, - поскучнел ликом Аристарх. – Но по слову сестричады своей вынужден отказать, бояре, и князю Малу, и вам. Ибо не высохли еще слезы на лице вдовы, хотя ее покойный муж уже достиг страны Света.

Бояре Талец и Остромир на отказ Аристарха глазом не моргнули. Не было в Руси такого случая, чтобы вдова и ее родовичи с первого раза обрадовали бы сватов согласием. С какой же стати великой княгине Ольге себя ронять. Бывало сваты и по пять раз приходили на вдовий двор, но тут случай был особый, и стороны при предварительном сговоре решили, что хватит и двух. Патрикий Аристарх сам проводил гостей, старательно разыгрывающих огорчение, до крыльца и пожелал им счастливой дороги.

Уехали сваты недалеко. На постой их определили в ближней усадьбе, от которой до городских ворот было рукой подать. Усадьба принадлежала воеводе Свенельду и ставлена была в незапамятные времена. Впрочем, долго задерживаться здесь древляне не собирались. Завтра по утру все должно было решиться. А пока гости вели неторопливый разговор с боярами Нестором и Василием, утоляли жажду вином и ждали князя Мала, который с большой свитой должен был приехать в Киев по суху.

- Жарко ныне, - вздохнул боярин Нестор. – Не дождемся мы хорошего урожая.

- А пылищи сколько, - поддакнул киевлянину Остромир. – Мы-то рекой шли, а князю Малу солоно пришлось. Ты бы распорядился на счет бани, боярин. Жениху надо дорожную пыль с тела смыть.

- Сделаем, - кивнул головой боярин. – Вот только челядинок в усадьбе нет, некому князя попарить.

- Сами управимся, - махнул рукой Талец. – А что слышно о воеводе Асмолде и княжиче Святославе?

- Из Итиля горестные вести пришли, - зачем-то понизил голос боярин Василий. – Взял Асмолд арабский город Бердоа, но удержать его не смог. Мор начался среди его дружины.

Пришлось ему уходить восвояси. А уже на хазарском берегу напали на его дружину то ли гузы, то ли буртасы и побили всех, уцелевших от мора.

- И никто не спасся? – спросил потрясенный рассказом Талец.

- Кто ж его знает, - пожал плечами Василий. – Слышал я, что новый каган-бек Хазарии Иосиф прислал княгине Ольге письмо, где скорбел о ее безвременно погибшем сыне и обещал отыскать его тело. А тело Асмолда вроде бы хазары выкупили у гузов и отправили в Матарху.

- Не верю я каган-беку, - покачал головой Талец. – Наверняка гузы с его ведомо действовали, а то и по прямому наущению.

- Не пойман – не вор, - усмехнулся Василий. – А Матарху хазары теперь приберут к рукам. Да и Русалании не поздоровится. Каган-бек Иосиф, как я слышал, очень воинственный правитель.

- Этак он и до нас доберется, - покачал головой Остромир.

- Так ведь за тем мы здесь и собрались, боярин, чтобы отбить у хазар охоту соваться в наши земли.

- Твоя правда, боярин Василий, - охотно согласился Остромир и, подхватившись на ноги, добавил: - А вот, кажется, и князь Мал.

Древлянский князь въезжал в ворота усадьбы, в сопровождении десятка ближних бояр и полсотни мечников. Ночь уже вступила в свои права, но от горящих факелов во дворе было светло как днем. Расторопный боярин Василий колобком выкатился на крыльцо, чтобы встретить дорогого гостя здравной чашей. Спешившийся Мал выпил вино одним глотком и досадливо крякнул:

- Пылища!

- Так мы уже велели баньку затопить, - ласково улыбнулся Василий, - столы для вас накрыли, гости дорогие. Милости просим.

- Сначала баня, - сказал Мал и глянул на усыпанное звездами небо. – Ну ты посмотри, что делается – ни облачка.

В Свенельдовой усадьбе было две бани, одна для господ, другая для челядинов. Хозяева затопили обе, чтобы не томить гостей. Холопы бадьями таскали с реки воду, благо бани стояли почти на самом берегу.

- Квасу принесите, - прикрикнул на челядинов боярин Нестор. – И побольше.

Бани без труда могли вместить добрую сотню человек, но Нестор с Василием от приглашения Мала отказались:

- Столы надо накрывать, князь. Вы уж без нас там не оплошайте.

Князь Мал первым переступил порог бани, бояре и ближние мечники повалили гурьбой за ним следом. А вот боярин Остромир остался под звездным небом:

- Сердце что-то щемит, бояре. Боюсь задохнуться в банном чаду.

- Бывает, - поддакнул ему Василий. – Годы наши уже немолодые.

Удар засопожником Остромиру нанес Нестор. Ударил расчетливо, чтобы древлянский боярин даже не вскрикнул. Только и успел Остромир горлом дернуть и тут же пал бездыханным на траву.

- Двери подоприте, - тихо приказал Василий мечникам, ряженым холопами. – И поджигайте.

Обе бани вспыхнули почти одновременно, подожженные сразу с четырех углов. Сушь, стоявшая едва ли не месяц в Киеве, стала доброй помощницей расторопным мечникам. Бревна занялись так, что за треском огня человеческих криков было почти неслышно. А припертые с внешней стороны тяжелыми бревнами дубовые двери даже не колыхнулись под ударами обезумевших древлян. Скоро жар, идущий от горящих бань, стал настолько нестерпимым, что Василий с Нестором вынуждены были отступить к усадьбе, а за ними отступили мечники, участвовавшие в поджоге. Горели бани едва ли не до рассвета, а к утру на их месте остались лишь груды головешек да обгоревшие кости.

Киевляне, высыпавшие было по утру, чтобы увидеть завершение сватовства, с удивлением наблюдали, как рать воеводы Свенельда, снаряженная для дальнего похода, покидает родной город. А уж потом по городу поползли слухи о страшной расправе, учиненной княгиней Ольгой над князем Малом и его боярами, и о грядущей войне с древлянами. Говорили, что мстила-де Ольга за убитого мужа и за оскорбление, нанесенное ей коварным Малом, принуждавшим вдовую княгиню к браку. Но среди киевлян мало нашлось людей, которым жестокость княгини пришлась по вкусу. Кроваво и страшно начиналось княжение малого Вратислава, и многие винили в этом его мать Ольгу.

В Искоростень весть о страшной гибели князя Мала и древлянских бояр пришла вместе с киевской ратью, вторгшейся в пределы Древлянской земли. Средний сын Мала юный княжич Ладомир приказал бить в вечевое било. Древляне, потрясенные чужим коварством, собрались на площади и почти без споров приговорили: быть князем в Искоростене Ладомиру, а воеводой при нем боярину Венцеславу. А киевляне уже осадили Овруч, и их конные дружины неслись по чужой земле огненным вихрем, не щадя ни старых, ни малых. И прежде древляне, случалось, ратились с полянами, но никто не помнил такого разора. Воевода Венцеслав за седмицу собрал десятитысячную рать и двинул ее против рати Свенельда. Действовать пришлось в спешке, а она, как известно, до добра не доводит. Кто ж знал, что под рукой у Свенельда всего лишь половина киевского войска, а вторую половину воевода Фрелав двинул на Искоростень, как только княжич Ладомир и боярин Венцеслав выехали за городские ворота. Варяги Фрелава, коим и каменные стены были нипочем, обрушились на беззащитный Искоростень как злые коршуны. Высадив ворота, они хлынули в город, убивая всех, кто попадался под руку. Детинец, который защищала лишь сотня мечников во главе с четырнадцатилетним княжичем Добрыней, не выдержал чудовищного напора и пал в один день. Из защитников Детинца воевода Фрелав в живых оставил только княжича Добрыню, раненного в сече, и его сестру Малушу. Все уцелевшие жители Искоростеня были взяты в полон, а сам город был сожжен до тла.

Воевода Венцеслав, узнав о гибели Искоростеня, почернел от горя. Положение древлян было безвыходным. Киевская рать по численности превосходила рать древлянскую втрое. Собрать такую силу в одночасье невозможно. Значит готовились княгиня Ольга и ее ближники к этой войне долго и упорно, а между делом лестью и посулами застили глаза князю Малу. И ведь не только Мал поверил киевлянам, но и сам Венцеслав. Это ведь его соблазнял боярин Семага возможностью полянско-древлянского союза. Теперь несостоявшиеся союзники стояли друг против друга под стенами Овруча, готовые к битве.

У воеводы Свенельда под рукой было тринадцать тысяч пеших и две тысячи конных воинов. У воеводы Венцеслава Гаста конных было только тысяча, да и те доспехами и оружием уступали киевлянам. Все пешие киевляне были в кольчугах и колантарях, а половина древлян шла в битву, прикрывшись звериными шкурами. Силы были неравные, но у Венцеслава выхода иного выхода не было, как только бросится в сечу и оттеснить киевлян от стен Овруча раньше, чем к городу подойдет варяжская рать воеводы Фрелава. Ждать помощи древлянам было не от кого. Князь Мал, соблазнившийся посулами Ольги, перессорился со всеми своими союзниками, даже с князем Рогволдом, не раз предостерегавшим своего родовича от опрометчивого шага. Эх, кабы можно было все повернуть назад. К сожалению, ни воевода Венцеслав, ни княжич Ладомир над временем не властны. А просить богов теперь можно только о победе.

- Может тебе уйти, княжич? – обернулся Венцеслав к Ладомиру.

- Куда уйти?

- К Рогволду в Полоцк или к Вузлеву в Торусин.

- Нет, воевода, - нахмурил соболиные брови Ладомир. – После смерти отца, я князь этой земли и свою землю на поругание не брошу.

- Добро, - усмехнулся Венцеслав. – Тогда в напуск, князь. И да помогут нам Перун и Велес.

Свенельд выжидал. Торопиться ему было некуда. Древлянской рати он не боялся. Овруч почти что был у него в руках. Коли воеводе Венцеславу хочется подраться, то милости просим на киевские копья и мечи. Свенельд обернулся на боярина Семаге и указал рукой на Овруч:

- Сторожи ворота, боярин. Я не хочу получить удар в спину от древлян.

- На месте Венцеслава я бы от битвы уклонился, - усмехнулся Семага.

- Поздно ему уклонятся, - возразил Свенельд. – Никуда я его теперь из своих объятий не отпущу.

Древлянская фаланга, ощетинившись копьями, первой двинулась на киевлян, которые, впрочем, тоже не остались на возвышении, а бросились на наступающего врага почти бегом. При этом они то и дело ломали строй, зато набрали такую скорость, что буквально смяли первые ряды древлян и расстроили их плотное построение. Свенельд во главе тысячи конников атаковал дружину князя Ладомира. А боярин Семага во главе второй тысячи конных мечников ударил древлянской фаланге в правый бок, опрокинув и разметав копейщиков, не успевших изготовиться для отпора. Овручане, бросившиеся было на помощь своим, были перехвачены боярином Нестором, предусмотрительно оставленным для этой цели Семагой в ближайшем березовом колке. Сеча была кровопролитной, но недолгой. Древлянская фаланга стала разваливаться на части, пехотинцы взялись за секиры, но и это не помогло им сдержать натиск киевлян. Конники боярина Семаги погнали пеших древлян по чистому полю, рубя их мечами без пощады. Иные древляне уже бросали оружие, но это не спасало их от смерти. Воевода Венцеслав с сотней мечников и телом убитого княжича Ладомира сумел все-таки вырваться из кольца киевлян, доскакал до ближайшего леса и затерялся в непролазных зарослях. Погоня, посланная за ним Свенельдом, вернулась ни с чем. Впрочем, киевский воевода, кажется, не был огорчен этим обстоятельством. Во всяком случае, взыскивать за эту малую неудачу он ни с кого не стал. Город Овруч сдался без боя, ибо сопротивляться было уже бессмысленно. Древлянская рать полегла почти полностью под стенами города, и защищать еще недавно цветущую землю было уже некому.

- Сам повезешь княгине радостную весть, - спросил у Свенельда подскакавший Семага.

- Повезешь ты, боярин, тебе сей труд, я вижу, не в тягость.

Семага хотел уже обидеться на кривую усмешку воеводы, но потом махнул рукой. Какие могут быть обиды, после такой блестящей победы, которая аукнется не только по всей Русской земле, но и за ее пределами. После смерти Мала сильных соперников в борьбе за власть у великой княгини Ольги не осталось. А разгром Древлянской земли заставит призадуматься и кичливых новгородцев и задиристых радимичей. Зря многие решили, что со смертью князя Ингера сила Киева ослабла. У княгини Ольги длинные руки, она сумеет дотянуться до всех смутьянов.

Глава 3 Княжич Святослав

Гузы отрезали отступающим русам дорогу на Матарху и теперь теснили их к Дону, то и дело пуская в ход луки. Стрелы градом сыпались на фалангу, редеющую с каждым шагом, а уставшие за время перехода ротарии уже не успевали прикрываться щитами от летящей сверху смерти. Одно пока радовало княжича Святослава, мор, унесший жизни воеводы Асмолда и еще по меньшей мере пяти тысяч русов, наконец-то прекратился. Проклятый город Бердоа, взятый Асмолдом после затяжного штурма, превратился в братскую могилу для его воинов. Жители города, покорно было склонившие головы, перед отважными русами вновь взялись за мечи и поплатились за это тысячами жизней. Уже больной Асмолд вывел остатки своей рати из гнилого города и разгромив мечников эмира Абдулы, ставших на его пути, прорвался к ладьям. Хвалынское море неприветливо встретило отплывающих от чужого берега русов. Ладьи, нагруженные тяжелой добычей, одна за другой скрывались в пучине волн, унося с собой жизни тех, кто сумел спастись от мечей и мора. Князь Искар винил во всем злых духов города Бердоа, рассерженных вторжением чужаков. Святослав с ним не спорил. Скорбел он только о том, что не сможет отомстить злым дэвам за смерть воеводы Асмолда, ибо живому трудно найти путь в Навью страну, где они, по слухам, обитают. Возможно, это удастся ему после смерти, да и то если он сумеет заслужить расположение славянских богов. Зато за смерть князя Искара, павшего на хазарской земле от стрелы лихого степняка, он должен отомстить еще при жизни.

Потрепанные ладьи русов вынуждены были пристать к берегу, не доплыв до города Итиля. Князь Искар отправил гонцов за помощью к улыбчивому каган-беку Иосифу. Но помощь не пришла… Зато появились гузы, ставшие методично истреблять, ослабленных болезнью русов. Из города Бердоа Асмолду удалось вывести почти семь тысяч человек. Еще тысячу отняло Хвалынское море. Но четыре тысячи ротариев и мечников, павших в бесконечных схватках с увертливыми кочевниками, княжич Святослав отнес на счет каган-бека Хазарии. Придет время, и он спросит за них с Иосифа полной мерой.

- Дон! – радостно вскрикнул княжич Данбор сын убитого гузами князя Искара.

- Рано радуешься, - хмуро бросил ему атаман Елень. – Без большой крови гузы нас на тот берег не отпустят.

- А если поискать брод? – спросил Святослав.

- Дон в низовьях слишком полноводен даже в эту пору, - покачал головой Елень. – Придется переправляться в плавь.

- А раненные? – спросил Данбор.

- Их переправим на плотах.

- А где мы возьмем столько плотов? - не отставал юный Данбор, равный годами Святославу, от пожившего и много чего повидавшего Еленя.

- Сколотим из телег, - вздохнул атаман.

- Кони нужны, - высказал свое мнение Святослав. – Много коней.

- Где ты их возьмешь, - рассердился Елень.

- У гузов, - усмехнулся Святослав. – Вон они на холме красуются.

- Они не красуются, они готовятся к напуску, - прищурился Елень. – Стройтесь в фалангу.

Полторы тысячи русов ощетинились копьями в сторону хитрых кочевников, но гузы, не раз уже испытавшие на себе мощь русов, в лобовую атаку не пошли. Зато осыпали своих противников градом стрел с безопасного расстояния. После чего вновь отступили к холмам. По прикидкам Святослава гузов было не менее десяти тысяч. Поначалу они попытались смять фалангу в конном строю, но потеряв в том первом сражении едва ли не четверть своих соплеменников, они изменили тактику и стали забрасывать русов стрелами с безопасного расстояния. Среди русов тоже было немало хороших лучников, но степные кони легко уносили своих наездников от возможной смерти.

- Даже если мы переправимся на тот берег, - вздохнул Елень. – Они последуют за нами. А у нас обоз с раненными и больными.

Раненных действительно было много, больных еще больше. Почти три сотни телег замедляли продвижение фаланги, что, конечно, было на руку коварным степнякам. В телегах были не только раненные, но и захваченная в Бердоа немалая добыча. Святослав уже не раз предлагал выбросить золото и серебро под ноги гузам, но не нашел понимания у Еленя. Атаман не был жадным человеком, просто эта добыча принадлежала не только живым, но и мертвым, и он не мог обездолить семьи погибших на чужой земле русов.

- Надо же гузам и отдохнуть когда-то, - криво усмехнулся Святослав. – Коней подкормить.

- Это ты о чем? – удивился Елень.

- Дай мне сотню самых быстроногих мечников, атаман. Ночью мы наведаемся в стан гузов и уведем их коней.

После смерти Асмолда и князя Искара уцелевшие русы почти единогласно выбрали Еленя главным воеводой, а помощниками при нем стали боярин Юрий и княжичи Святослав с Данбором. Юрия два дня назад ранили стрелой и ныне он лежал в телеге, то приходя в сознания, то вновь теряя его. Многие считали, что Юрий уже не жилец на этом свете, но Святослав поклялся, что довезет боярина до Киева живым или мертвым.

- Добро, - кивнул головой Елень. – Но помни, княжич, у нас здоровых людей и без того мало. Погубишь этих, нам солоно придется.

Ночь выдалась лунной, что было, пожалуй, на руку Святославу. По его расчетам, стан свой гузы должны были ставить у рощиц или колков. Именно здесь они брали сушняк для костров. Степняки, наученные горьким опытом, разбились на несколько отрядов по три-четыре сотни человек. Так им было удобнее атаковать на марше обессиливших русов. Практически весь день они, сменяя друг друга, обстреливали медленно бредущую колонну. Но частенько нападали и ночью, стараясь захватить русов врасплох. Святослав решил воспользоваться этим приемом гузов и потревожить их во время ночного отдыха. Главная опасность была в том, что станы свои гузы располагали недалеко друг от друга, чтобы в случае нужды прийти своим соплеменникам на помощь. Костры гузов были далеко видны в ночи, так что искать объект для нападения Святославу долго не пришлось. Русы, пользуясь зарослями, подобрались к стану степняков почти вплотную. Кони гузов паслись чуть в стороне под присмотром десяти степняков, которые, впрочем, караулили их без большого рвения.

- А почему они их не расседлали? – тихо спросил Данбор.

- Видимо, готовятся к ночному напуску, - шепотом отозвался Святослав. – Караульных надо снять бесшумно. Твоя задача, Данбор, взять как можно больше коней и перегнать их к берегу. В драку не ввязывайся, это уже наша забота.

Десять русов во главе с княжичем Данбором, двинулись в обход костров к лошадям. Остальные во главе со Святославом крались следом. Караульные мирно покачивались в седлах, судя по всему, просто дремали, не чая беды. Русам Данбора не составило большого труда подобраться к ним почти вплотную. А дальше в ход пошли ножи. Один за другим гузы стали падать с коней и ни один из них не издал ни звука. Святослав расчетливо выбрал коня, и прямо с земли прыгнул в седло. Вставив в рот захрапевшей кобылы удила, он оглянулся на своих товарищей. Русы уже были в седлах. Святослав поднял обнаженный меч над головой, призывая товарищей к напуску, и первым поскакал к чужому стану.

Гузы не ожидали нападения, да еще столь стремительного. Они едва успевали подняться с земли, чтобы тут же пасть мертвыми. В стане был только один шатер, предназначенный, судя по всему, для гана. Этому гану, выскочившему навстречу чужому всаднику с кривым мечом в руке, Святослав лично накинул аркан на шею. Степняк захрипел и упал на траву. Подоспевшие мечники Буняк и Сколот в два счета скрутили его по рукам и ногам и бросили на круп заводного коня.

- Все, что ли? – спросил у них княжич.

- Вроде все, - неуверенно отозвался Буняк.

По прикидкам Святослава положили они в стане гузов никак не меньше трехсот человек. Но велика была вероятность, что кто-то выскользнул из разоренного русами стана и побежал за помощью к своим.

- Уходим! – крикнул Святослав и первым повернул коня к реке.

Данбору удалось пригнать в стан русов более двухсот оседланных коней, которых тут же расхватали донские русы, привычные к верховой езде. Елень только усмехнулся в усы, довольный удачей княжичей.

- Начинай переправу, атаман, - сказал ему Святослав. – А мы степняков встретим.

Десятки плотов бесшумно заскользили по донской воде. Их сопровождала сотня русов, дабы прикрыть раненных собственными телами, если степняки успели переправиться на противоположный берег выше по течению.

- Да поможет тебе Перун, - сказал Елень Святославу на прощанье и решительно шагнул в воду. Пловцом атаман был изрядным, но бронь с себя все-таки снял, ибо слишком широк был Дон, чтобы его можно было переплыть в доспехах.

Гузы появились с рассветом, когда русом удалось переправить уже более половины раненных, ну а тех, кто еще оставался на левом берегу, должны были защитить конники Святослава. Своих людей, дабы не мозолили степнякам глаза, княжич укрыл под сенью березового колка. Гузы видели только лучников и небольшую фалангу в пять сотен русов, ощетинившуюся копьями. А за их спинами лежала добыча, за которой гузы охотились уже много дней. Доступность золота, видимо, распалила степных ганов, и они бросили две тысячи лихих наездников прямо под стрелы и копья своих неуступчивых врагов. Гузы хоть и превосходили русов в численности, зато сильно уступали им в снаряжении. Мало кто из степняков имел колонтарь, а кольчуги носили только ганы. Вооружены они были копьями, сулицами, кривыми мечами и небольшими круглыми щитами. Зато кони у них отменными. Святослав это понял, когда послал застоявшуюся вороную кобылу наперез степной лаве. Передние ряды гузов уже уткнулись в ощетинившуюся копьями фалангу, а для остальных удар трехсот всадников, облаченных в тяжелые доспехи, явился полной неожиданность. Русы Святослава вошли в степную лаву как нож в масло, прорубив в ее рядах широкую просеку. Фаланга, стоявшая доселе неподвижно, размеренным шагом двинулась вперед, орудуя длинными копьями. Лучники, скрывшиеся было за спины копейщиков, выдвинулись вперед и усилили стрельбу. Гузы повернули коней, но далеко не всем удалось выскользнуть из железных объятий русов. По меньшей мере тысяча степняков, еще недавно полных сил, остались лежать на левом берегу Дона.

Более никто русов не тревожил, и они без помех завершили переправу. Святослав вступил в воду последним, держась за седло своей резвой кобылы. На средине реки он обернулся и погрозил кулаком гузам, вновь появившимся на холме. Степняки, однако, не рискнули приблизится к реке, дабы проводить уплывающих русов стрелами, видимо побоялись засады. Выбравшись на берег, Святослав отыскал боярина Юрия. Юрий был в сознании и встретил подошедшего княжича добродушной усмешкой.

- Ты уж не умирай, боярин, - сказал ему Святослав. – До дома теперь рукой подать.

Юрий засмеялся, но тут же оборвал смех, судя по всему, ему не только смеяться, но и дышать было трудно:

- Я ведь своего первенца не видел, Святослав. Ушел в поход, когда Дарица была беременной. А в нем не только моя кровь, но и Асмолдова. Если умру, ты его своей заботой не оставь. В память и обо мне и о своем дядьке.

- Ты не умрешь, боярин, - твердо сказал княжич. – Нам с тобой еще предстоит отомстить за всех павших в этом походе.

- А кому ты собрался мстить – гузам?

- Нет, каган-беку. Я разрушу Итиль и Саркел и навсегда отобью охоту у хазар соваться в наши дела.

- Хазары, они разные бывают, - вздохнул Юрий. – А негодяев немало и в нашей стороне. Запомни это Святослав, иначе не усидеть тебе на великом столе.

Для патрикия Аристарха возвращение княжича Святослава явилась громом среди ясного неба. А то, что гром этот грянул среди зимы, когда добрые люди предаются отдохновению после трудов тяжких, только усугубило положение. Средь ближников великой княгини начался такой переполох, что у Аристарха голова пошла кругом. Да и мудрено было не переполошиться, коли в поход уходил мальчишка, а в Киев вернулся добрый молодец, косая сажень в плечах, много чего испытавший в свои пока еще неполные семнадцать лет. Одно утешало патрикия: вернулся Святослав один, без дядьки Асмолда с малой дружиной в пятьсот человек, многие из которых еще не оправились от ран. Среди последних был и боярин Юрий, которого патрикий счел своим долгом навестить в первую очередь. Юрий хоть и покашливал еще, хватаясь то и дело за грудь, но глаза его светились счастьем. И уж, разумеется, не встрече со старым патрикием он был рад. За то время, когда боярин пропадал в чужих землях, жена Дарица успела родить ему сына. Крепенького парнишку, коего Юрий сейчас держал на коленях, то и дело приглаживая рукой его светлые волосенки. Дарица млела рядом. На Аристарха она глянула без большой теплоты, но здравную чарку все же поднесла и забрала у Юрия ребенка, чтобы не мешал серьезному мужскому разговору.

- Помянем, боярин Аристарх, всех, кто не вернулся из похода, - вздохнул Юрий, поднимая кубок. – Да будет прямой их дорога в страну Света.

Патрикий павших помянул, как это было положено по обычаю, что христианскому, что языческому. Шутка сказать пятнадцать тысяч человек увел в чужую страну Асмолд, а вернулось к родным очагам едва ли не десятая часть из них.

- Выходит, Матарху мы потеряли, - сокрушенно покачал головой Аристарх.

- Но почему же? – удивился Юрий. – Там остался наместником боярин Всеслав с дружиною в десять тысяч человек. Асмолд взял с собой только половину киевской дружины, а еще пять тысяч привел князь Искар Русаланский. Вечная ему память.

- Так ты считаешь, что Всеслав удержит Тмутаракань?

- Если князь Святослав пришлет ему в помощь еще тысяч пять мечников, то он от хазар отобьется.

- А где Святослав возьмет такую уймищу народу? – прищурился на Юрия патрикий. – У него под рукой не более пятьсот мечников.

- То есть как пятьсот? – вскинул курчавую голову Юрий. – Разве после смерти Ингера он не великий князь в Киеве?

- Киевское вече постановило: после смерть Ингера сидеть на великом столе князю Вратиславу и матери его княгине Ольге, - спокойно произнес Аристарх. – И все земли Руси уже принесли им клятву верности.

- Так ведь тот Вратислав еще материнскую грудь сосет, - нахмурился Юрий. – Ты что-то путаешь, боярин.

- Это не я путаю, - вздохнул Аристарх. – Это ты забыл, что без одобрения веча князья в землях Руси на столы не садятся. Старший сын Вратислав или молодший, разницы нет. Если вече посадило его на стол в обход старшего брата, то, значит, быть по сему.

- Ловко, - зло сверкнул глазами Юрий. – Но Святослав вернулся, и он вправе созвать новое вече и сместить Вратислава.

- Может и вправе, - усмехнулся Аристарх. – Только кто ему позволит. Во-первых, Святослав еще не совершеннолетний и до двадцати лет не сможет спрашивать киевлян поверх боярских голов. А во-вторых, спорить ему о власти придется не с малым Вратиславом, а с княгиней Ольгой и воеводой Свенельдом. А эти двое власть так просто не отдадут. Ты не горячись, боярин, пораскинь мозгами. Кабы не княгиня Ольга, то в Киеве сейчас на великом столе сидел бы князь Мал, а о Вратиславе и Святославе не было бы и помину. За Ольгой теперь стоят все киевские воеводы и бояре, они с ней кровью повязаны. Причем не только христиане, но и язычники. А кто стоит за Святославом? Его дружина в пятьсот мечников? Волхвы, коих воевода Свенельд прижал к ногтю? Даже князь Рогволд не станет помогать Святославу, поскольку именно он повинен в смерти его отца Ингера и опасается мести. У князя Вузлева Торусинского тоже рыльце в пушку. Зачем ему Святослав. О новгородцах и говорить нечего. Для них он внук человека, похоронившего их былые вольности. На киевлян княжичу и вовсе рассчитывать нечего. Ибо за спиной у него неудачный поход, в котором погибли их родичи.

- Не Святослав тот поход возглавлял! – огрызнулся Юрий.

- С Асмолда теперь не спросишь, - пожал плечами Аристарх. – Да и грех на покойника вину возлагать. Сию горькую ношу теперь Святославу нести придется. Я ведь неспроста к тебе пришел, боярин. Хочу, чтобы вразумил ты, княжича, и помешал ему ступить на окаянный путь, к которому его будут подталкивать язычники. Ты ведь христианин, потому не только о власти должен думать, но и о вере. О той самой вере, которая только-только начинает прорастать в душах людей, так не дай же этим нежным росткам засохнуть.

- Несправедливо вы поступили со Святославом! – упрямо тряхнул волосами Юрий.

- А кто говорит, что справедливо? – рассердился Аристарх. – Но не наша в этом была вина. Каган-бек Иосиф прислал письмо Ольге, что ее сын погиб. И об этом стало известно многим. Что, по-твоему, должна была делать княгиня? Бежать из Киева с младшим сыном, бросив землю, вверенную ей Богом, на растерзание. Ни один Мал на великий стол целил. И по сию пору есть немало охотников взлететь на вершину власти. Но не всякий, грезящий о власти, родился Соколом. И не всякому дано удержать великий стол. А Ольга удержала, честь ей за это и слава.

- И что, по-твоему, должен делать Святослав?

- Помогать матери, великой княгине, в обустройстве Руси, - спокойно сказал Аристарх. – Молод он еще, чтобы править. Пусть ума наберется. Войдет в зрелые годы, напитается мудростью, тогда и обратиться к народу со своим словом. А пока это будет не слово Сокола, а писк неоперившегося птенца. Но есть одно условие, которое я не могу утаить от тебя, боярин.

- Какое еще условие?

- Святослав должен отречься от мерзостей язычества и стать христианином. И ты ему должен в этом помочь. И пойми, боярин, это не моя и не Ольгина блажь, это веление времени. Иначе Руси не устоять. Сгинет она, изойдет на нет в противостоянии с христианским миром, как это случилось с Варгией. Там каждый кудесник и волхв своего бога славил, а каждое племя своим щурам кланялось. А теперь в их городах сидят легаты короля Оттона, спаянные одной верой – христовой.

Юрий крепко задумался, но патрикий Аристарх его не торопил. Боярин, несмотря на молодость, многое повидал на своем веку. А потому не мог не понимать, что многое, о чем сейчас рассказал ему патрикий, - правда. Пусть Юрий и не слишком тверд в вере, но все-таки он христианин.

- Ты какого Бога просил о помощи, когда тебя ранило, боярин? – тихо спросил Аристарх.

- Это ты к чему, боярин?

- К тому, что Христос тебя спас для большого дела, Юрий, и ты не вправе отплатить ему черной неблагодарностью.

- Ничего тебе не обещаю, боярин Аристарх, но думать буду. Наверное, ты в чем-то прав. Но рассудить нас сможет только время.

Для княгини Ольги возвращение сына было и радостным и горьким одновременно. Святослав сильно изменился за те два года, что она его не видела. Провожала она в далекую Матарху незрелого отрока, а вернулся из неудачного похода почти мужчина. Ростом Святослав догнал отца. Синие глаза его холодно и властно смотрели на окружающих. Обритая на русаланский манер голова, со свисающий с темени прядью горделиво сидела на крепкой шее. Усы темной полоской прорастали над пухлой верхней губой. И во всем его облике было что-то чужое, языческое, нелюбимое и отвергаемое Ольгой. Наверное поэтому она далеко не сразу поняла не умом, а сердцем, что это вернулся ее сын. Тот самый, которого она рожала в муках и с великой надеждой, что станет он первым князем-христанином в Руси, погрязшей в язычестве. Не сложилось. Теперь все свои надежды она связывала с Вратиславом, уже крещенным отцом Феоктистом и получившим новое христианское имя Василий. Ближние бояре княгини настороженно следили за вошедшим в зал Святославом. Который не бросился к матери, не расплылся в улыбке при виде родного лица, а лишь чуть наклонил голову, приветствуя ее. Боярам он поклона не отдал, словно и не заметил их, вставших при его появлении с широких лавок. Ближники, обиженные поведением княжича, вновь расселись по своим местам и теперь зло зыркали на него, одиноко стоящего посреди зала. У Ольги защемило сердце. Возможно, если бы она встала при виде сыну, эта встреча получилась бы более сердечной.

- Рада видеть тебя, княжич Святослав, - первой нарушила затянувшееся молчание Ольга и сама ужаснулась этому холодному и ни к чему не обязывающему приветствию. Словно не к сыну она обращалась, а к чужаку.

- Я тоже рад, княгиня, - отозвался Святослав.

И в это мгновение Ольга поняла, что вернулся не сын, которого она уже оплакала, а соперник. Соперник в борьбе за власть, обретенную ею великими трудами и большой кровью. Противник, а то и враг всех ее начинаний. Язычник, который никогда не примет в свою душу истинного Бога. И зря патрикий Аристарх надеется, что Святослав смирится с участью, уготованной ему матерью и великой княгиней, что ради власти он отречется от своих богов. Ольга гораздо лучше дяди знала своего сына. Святослав презирает веру, которую он считает чужой. Он сын своего отца, сын язычника, и Перун для него всегда будет превыше Христа.

- Слышал я, бояре, что вы нарушили волю моего отца и восстали против обычая и правды славянских богов, поставив младшего брата над старшим, - произнес Святослав севшим от напряжения голосом. – Понимаю, что действовали вы не со зла, а в силу сложившихся обстоятельств. Но я вернулся. У вас есть возможность исправить допущенную ошибку и вернуть великий стол тому, кому он принадлежит по праву. Я жду вашего приговора, бояре.

Патрикий Аристарх поморщился. Похоже, увещевания боярина Юрия мало подействовали на упрямого княжича, и он не нашел ничего лучше, как бросить вызов великой княгине и ее ближникам. Но вызов, не подкрепленный силой, вряд ли способен кого-то напугать. Зато сам Святослав рискует оказаться изгоем и закончить свои дни вдали от славного города Киева и великого стола.

- Князь Вратислав и я были ставлены на великий стол волею киевского веча, - сказала спокойно Ольга. – А слово народа – это воля Бога. И ни тебе, Святослав ее менять. Из Киева я тебя не гоню. Ты мой сын и княжич. Но коли захочешь выйти из под руки моей, то скажи мне об этом. Удерживать тебя силой не буду. Мир велик и человек с крепкой головой всегда найдет в нем для себя место.

Бояре переглянулись. Надо отдать должное уму и твердости княгини Ольги, она вовремя осадила своего старшего сына, дав ему понять, кто отныне в Руси хозяин. Молод еще княжич Святослав, чтобы учить уму-разуму ближних бояр. А они свой приговор уже давно вынесли и приговор тот не в пользу старшего сына князя Ингера, за которым нет ни силы воинской, ни великих побед.

- Делами надо доказывать свои права на великий стол, княжич, а не словами, - неожиданно для всех произнес воевода Свенельд. – А ты пока никто. Просто сын своего отца.

- Спасибо, что подсказал, воевода, - бросил Святослав насмешливый взгляд на первого ближника княгини Ольги. – Я докажу.

Княжич круто развернулся на каблуках и покинул зал, не поклонившись ни матери, ни боярам.

Глава 4 Багрянородный

Для Константинополя наступили нелегкие времена. Причем гром грянул в тот самый момент, когда его менее всего ждали. В растерянность впали не только городские обыватели, слабо разбирающиеся в интригах, плетущихся под сводами императорского дворца, но и умудренные опытом патрикии. Вроде бы ничто не предвещало бури, а уж тем более государственного переворота. А началось все, пожалуй, с того, что семь лет назад дочь Романа Лакопина родила сына от мужа своего Константина. Событие невесть какое, кабы этим Константином не оказался сын императора Льва Философа и Зои Огнеокой. О единственном сыне давно умершего императора уже почти забыли в столице, поскольку его почти не видно было из-за мощных спин сыновей императора Романа, окруживших трон плотным кольцом. Ни у кого, включая и магистра Константина сына Аристарха, не было никаких сомнений, что императору Роману наследует один из его сыновей, возможно Христофор, возможно Стефан. Но стареющий император удивил всех, назначив своим наследником внука, сына дочери Елены, названного в честь венценосного дедушки Романом. Пребывающий доселе в полной безвестности Константин вдруг, словно по мановению волшебной палочки, выдвинулся на первый план. Шутка сказать, отец наследника престола самой могущественной империи Ойкумены. Вообще-то он и раньше числился соправителем императора Романа, но, дожив до сорока годов, ничем себя не проявил, предпочитая проводить свой досуг под сводами императорской библиотеки. Придворные шутники называли его Багрянородным, намекая на то, что он единственный из всех соправителей рожден у трона. И вот этого книжного червя император Роман решил возвысить над своими сыновьями. Какое сердце могло это вынести? Благородные сыновья порфироносного отца в два счета сварганили заговор и, стащив престарелого императора с трона, отправили его на далекий остров, размышлять о превратностях судьбы. Проделано это было столь ловко и столь быстро, что никто в Константинополе даже ахнуть не успел. В том числе и магистр Константин, в мгновение ока лишившийся своей хлебной должности. Благородный магистр, перешагнувший в этом году рубеж сорокалетия, до того был ошарашен свалившимся на его голову несчастьем, что просто не находил слов для выражения своего искреннего возмущения. Впрочем, выражал он это возмущение только в кругу своих сторонников, тоже пострадавших от самоуправства Романовых сыновей. А возглавлял этот круг бывших и действующих имперских чиновников паракимомен Иосиф Вринга, сумевший, благодаря уму и искусству плести интриги, подняться из простых служек до одной из самых почитаемых в империи должностей. Впрочем, магистр Константин не желал бы для себя ни такой судьбы, ни такой карьеры, ибо должность паракимомена традиционно занимали евнухи. Магистр же всегда отличался веселым нравом и несомненными достоинствами, ценимыми женским полом. А проще говоря с младых ногтей приобщился к разгульной жизни и был одним из завсегдатаев константинопольских притонов, где гостей потчевали не только вином, но и девочками. С владельцем одного из таких притонов у Константина даже завязались почти дружеские отношения. Собственно, благоволил веселый магистр не столько к прощелыге Мефодию, сколько к его смазливой и распутной жене. Красавица Евлампия отблагодарила магистра за внимание рождением чудесной девочки, в которой Константин, имевший, к слову двух взрослых сыновей, души не чаял. И дал слово ее матери, что сделает все от него зависящее, чтобы малютка Анастасо не затерялась бы на дне большого и славного своими пороками города. Паракимомен Иосиф был настолько очарован прелестной трехлетней девочкой с большими карими глазами и вьющимися черными волосами, что предсказал ей великое будущее. Впрочем, заговорщикам, собравшимся в малопочтенном заведении Мефодия было сейчас не до девочек во всех смыслах. Речь шла ни много, ни мало как о спасении империи. А проще говоря, о свержении с трона расшалившихся Романовых сыновей. Конечно, для решения столь важной проблемы можно было бы собраться в более приличном месте, но в данном случае патрикии руководствовались соображениями не столько престижа, сколько безопасности.

- Гвардия недовольна, - обнадежил заговорщиков патрикий Фока, двоюродный брат магистра Константина по матери.

Такому известию никто из присутствующих не удивился. Сыновья Романа, не успев спровадить отца, тут же перессорились между собой. И теперь каждый из троих настаивал, чтобы именно его приказы исполнялись беспрекословно, а распоряжение его братьев в лучшем случае принимались к сведению. Гвардейские офицеры и придворные чины буквально разрывались на части, чтобы угодить императорам, но, угодив одному, они неизбежно вызывали гнев у двух других.

- Пора решаться, - вздохнул эпарх Константинополя Сисиний, - далее медлить уже нельзя.

Лакопины давно уже заслужили право, разделить участь своего порфироносного отца.

- Может все-таки оставить одного? – задумчиво проговорил патрикий Иоан сын Никифора. – Ну хотя бы Стефана. Не можем же мы остаться совсем без императора.

- Хватит нам Лакопинов, - отрезал паракимомен Иосиф. – Императором будет Константин сын Льва Философа.

Магистр Константин о своем тезке не сказал бы доброго слова, но выбирать было в сущности не из кого, а потому он, скрепя сердце, дал свое согласие. У Константина Багрянородного было одно, зато несомненное преимущество перед Лакопинами, он не имел родственников, готовых оспорить его право на власть.

Судьбу переворота решили императорские гвардейцы, перебившие сторонников и телохранителей скандальных братьев. Магистр Константин хоть и вытащил на всякий случай меч из ножен, но участие в кровопролитии не принимал. Он только помог ошалевшему Христофору Лакопину прийти в чувство, отвесив ему хорошего пинка. Это была месть за поношение и черную неблагодарность в отношении человека, спасшего империю от многих бед. Трех братьев выволокли из дворца, погрузили на галеру и отправили на остров к папе Роману, который, надо полагать, будет огорчен неразумием своих отпрысков.

А Константин Багрянородный, облаченный в пурпурную императорскую мантию, стоя на возвышении перед троном, уже зачитывал свой первый указ об отстранении братьев Лакопинов от управления империей за многочисленные преступления и прегрешения, главными из которых были мотовство и незаконное отстранение от власти собственного отца. Указ, видимо, писали впопыхах, а потому о возвращении Романа Лакопина на трон, покинутый не по собственной воле, забыли упомянуть. Константинопольцы, проснувшиеся по утру, с удивлением обнаружили, что в Византии теперь не только новый император, но и новый патриарх, ибо сына Романа Лакопина Феофилакта на этом посту сменил архиепископ Полиевкт. Сказать, что обыватели стольного града были потрясены столь знаменательным событием, значит сильно погрешить против истины. Многие вздохнули с облегчением, избавившись от Лакопинов, но практически никто надежд с воцарением нового императора не связывал. Уж больно безликим казался ромеям преемник Лакопинов, носивший громкое имя Константин и не менее внушительное прозвище Багрянородный.

Новый император, сорок лет просидевший словно мышь в норе где-то на задворках императорского дворца, начал свое правление с того, что удивил своих придворных широтой замыслов по реформированию едва ли не всех сфер жизни Византии. К сожалению, свои представления о мире он почерпнул из пыльных рукописей и фолиантов, а потому и не смог сразу взять в толк почему так вытянулись лица подобострастно внимающих ему людей. Он даже не сразу сообразил, что подобострастие это напускное, и что приведшая его на трон константинопольская знать вовсе не горит желанием претворять в жизнь безумные проекты. Разумеется, среди византийских чиновников не нашлось ни одного неделикатного человека, указавшего бы императору на абсурдность его замыслов. Зато все его великие проекты были утоплены в бумажной волоките и прочих бюрократических уловках, о которых Багрянородный имел смутное представление. Императору Константину оставалось только удивляться, отчего это его мудрые постановления не принесли подданным ожидаемого благоденствия. От удивления, а возможно и разочарования он стал все чаще прикладываться к вину, к великому огорчению жены императрицы Елены, и к большому облегчению магистра Фоки, епарха Сисиния и паракимомена Иосифа, которые смогли, наконец, заняться делами не терпящими отлагательств. Именно Вринга предложил магистру Константину наведаться в Итиль в качестве посла нового императора и договорится с каган-беком Иосифом о новом переделе Крыма. Паракимомен, обладавший, к слову, острым умом, считал, что наступил подходящий момент для расширения Херсонесской фемы за счет бывших хазарских земель, отошедших к Киеву. А взамен он предлагал каган-беку Тмутаракань с благословенной Матархой.

- Так ведь по договору мы уже признали Тмутаракань за Киевом, - напомнил рассеянному Вринге магистр Константин.

- Не мы признали, а император Роман, - поправил его паракимомен. – Но князь Ингер уже умер, Лакопин отправлен на покой, а потому нам нет нужды соблюдать договор, заключенный между ними.

Решение было разумным, это магистр готов был признать. В Киеве ныне правила его двоюродная сестра Ольга, которая довольно хлипко сидела на великом столе. И уж конечно не ей спорить ныне о крымских землях с Византией. Будет просто чудо, если Ольге удастся сохранить под своей рукой хотя бы Киев и прилегающие к нему земли. Правда, было одно небольшое обстоятельство, которое делало предложение Византии весьма сомнительным в глазах Итиля – в Матархе находится киевский гарнизон во главе с воеводой Всеславом и выбить его оттуда будет совсем непросто.

- Это уже забота каган-бека Иосифа, - усмехнулся Вринга. – Я не собираюсь проливать кровь ромеев за чужой интерес.

- Так ты полагаешь, что усиление Хазарии за счет Руси пойдет нам на пользу? – удивился Константин.

- Разумеется, нет, - пожал плечами паракимомен. – Мой тезка каган-бек Иосиф жаждет прославить свое имя в веках. Бог ему в помощь. Я думаю, у Руси достаточно сил, чтобы дать отпор хазарам. Нас же вполне устроит ослабление и тех и других.

- Но в Киеве сейчас у власти христиане, доброжелательно настроенные к Византии, - напомнил Константин.

- Они станут еще доброжелательнее, если им потребуется наша помощь, магистр.

- Разумно, - кивнул головой Константин.

- Я очень на тебя рассчитываю, магистр, - ласково улыбнулся патрикию Вринга. – У тебя в Итиле немало родственников и деловых партнеров. Так почему бы тебе не задействовать старые связи на благо империи. А император Константин тебя не забудет.

- Надеюсь, я получу свою земельную долю в Крыму? – не постеснялся спросить о главном Константин.

- Вне всякого сомнения, магистр, - кивнул головой паракимомен. – Я готов дать тебе письменные обязательства за подписью императора.

- Буду тебе очень обязан, уважаемый Иосиф, - улыбнулся Константин. – Бумага с подписью императора согреет мне сердца в далеком и трудном путешествии до Итиля.

В Хазарии посланца нового Византийского императора встретили благосклонно. Каган-бек Иосиф, молодой, улыбчивый человек лет двадцати пяти, с курчавыми черными волосами и бородкой принял магистра Константина в роскошном дворце с соблюдением всех положенных по такому случаю формальностей. Сам каган-бек сидел в кресле, очень похожем на трон, а за его спиной стояли два телохранителя, в золоченых доспехах. Три десятка гвардейцев стыли истуканами вдоль стен зала с обнаженными мечами в руках. Беки и ганы кучковались вблизи трона, стоящего на возвышении, слева и справа. Однако ни один из них не рискнул ступить на помост, дабы не потревожить застывшего в напряженной позе каган-бека. Магистр Константин, заранее посвященный во все подробности предстоящей церемонии, остановился посредине огромного зала, в десяти шагах от помоста. Кагана ввели в зал через боковые двери. Он взошел на помост и встал рядом с троном, на котором сидел Иосиф. Лица кагана Константин не видел, оно было прикрыто накидкой. Тем не менее, свою приветственную речь посол императора Византии обращал именно к этому человеку, безликому, безгласному и безвластному. Нынешний каган Хазарии был лишь слабой тенью своих великих предшественников, марионеткой в ловких руках каган-бека. Народу его являли в редких случаях, просто для того, чтобы обыватели славного города Итиля знали, что каган в Хазарии есть. А значит, есть кому воздавать почести и платить немалые подати. Впрочем, все знали, что распоряжается этими податями каган-бек, ставший с течением времени не только руками кагана, но и его головой. Магистр Константин с глубоким поклоном вручил письмо кагану Тургану, поскольку именно ему оно и предназначалось, а тот тут же, на глазах посла, передал бумагу Иосифу. Сразу же вслед за этим кагана увели, а сидевший все это время в кресле каган-бек поднялся на ноги и шагнул с помоста навстречу послу.

- Ты себе не представляешь, магистр, как меня утомляют все эти глупые церемонии, - вздохнул Иосиф, беря Константина под руку. – Но, к сожалению, мы вынуждены считаться с привычками черни, которая видит в кагане посланца неба. Так что вы задумали с паракимоменом Врингой?

Каган-бек провел посла в небольшую, но роскошно обставленную комнату и жестом указал ему на кресло, стоящее у накрытого стола. К столу кроме самого посла и Иосифа сели еще три бека, а два телохранителя застыли истуканами у дверей. Вряд ли Иосиф ожидал каверзы от посла византийского императора, но, возможно, он не доверял своим бекам.

- Император просил меня выразить соболезнование тебе, каган-бек по поводу смерти твоего брата Манасии.

- Мир его праху, - равнодушно отозвался Иосиф.

Магистр Константин вздохнул с облегчением. Тема была деликатная. С одной стороны посол Византии не мог обойти молчанием смерть ближайшего родственника Иосифа, с другой стороны, в Константинополе отлично знали, что умер Манасия не без помощи своего младшего брата, оспаривавшего у него власть.

- Воевода Всеслав хлипко сидит в Матархе, - осторожно начал Константин, - и мы полагаем, что Хазария вправе попросить его покинуть Тмутаракань.

- И он нас послушает? – вскинул бровь Иосиф.

- Думаю, да. Если просьба будет настойчивой.

- Меня всегда восхищала способность ромеев загребать жар чужими руками, - усмехнулся каган-бек. - Вы хотите поссорить нас с Русью?

- А разве между вами сейчас мир? – удивился Константин.

- Во всяком случае, перемирие. Вы, ромеи, предлагаете нам добровольно уступить вам часть Крыма, но взамен не даете ничего.

- Мы отдаем вам Матарху, каган-бек, - запротестовал магистр.

- Давай говорить начистоту, Константин, - предложил Иосиф, ласково улыбаясь собеседнику. – Вы, ромеи, только что протолкнули на великий стол христианку Ольгу. Я знаю, как велика в этом заслуга твоего отца, патрикия Аристарха. А это означает, что вы, ромеи, стремитесь крестить Русь и включить ее в сферу своих интересов. Не скрою, мне это не нравится, магистр. Вы подгребаете под себя огромнейшие земли, а нам предлагаете удовлетворится малым куском, Тмутараканью. Да еще и требуете часть Крыма. Вы, ромеи, всегда отличались хорошим аппетитом, но оставьте хоть что-нибудь бедным хазарам.

Беки, сидевшие за столом, сдержанно засмеялись. Магистр Константин криво улыбнулся. По большому счету каган-бек был прав. Как человек далеко не глупый, он без труда разгадал замысел хитроумного Вринги и теперь наслаждался победой, одержанной в словесном поединке.

- А что можете предложить Византии вы, хазары? – спросил Константин, пристально глядя в глаза Иосифу.

- Я ставлю своей целью, магистр, восстановление Хазарии в прежних границах, - спокойно произнес каган-бек.

- И где заканчиваются эти границы? – уточнил существенное Константин.

- А это уже зависит от договора, который мы можем подписать с Византией, - усмехнулся Иосиф. – Мы готовы уступить вам Приднепровье, Константин, но Дон и верховья Волги останутся за Хазарией.

- Вряд ли с таким раскладом согласится княгиня Ольга, - покачал головой магистр.

- А разве ты, Константин, здесь представляешь ее интересы?

- Я представляю в Итиле интересы императора Византии, каган-бек, и тебе это отлично известно, - ответил магистр. – Империя не может бросить на произвол судьбы свою единственную союзницу в Руси.

- А разве я против, Константин? - пожал плечами Иосиф. – Не бросайте. Мы не собираемся препятствовать распространению христианства в Руси. Я всего лишь собираюсь вернуть под руку Хазарии те земли, которые были утеряны в результате варяжской агрессии. Византия готова оказать княгине Ольге военную поддержку?

- Вряд ли, - не стал кривить душой Константин.

- Вот видишь, магистр. Значит, вам выгоднее договориться с нами, во избежание недоразумений. Мы готовы уступить вам часть земель в Крыму, но только в обмен на Моравию.

- Не понимаю, - честно признался Константин.

- Королем Моравии не так давно стал сын Олега Вещего, - пояснил свою мысль каган-бек. – Он засел в подбрюшье у короля Оттона. Король Оттон уже почти прибрал к рукам варяжские и полабские земли, и мы готовы ему помочь с тем расчетом, что он поможет нам. Хазары и франки заинтересованы в торговых связях, а славяне на этом пути лишние посредники. Мы не можем позволить им объединиться. Ибо Славянская империя станет угрозой всем: и франкам, и нам, и Константинополю. К сожалению, нам пока не дотянуться до Моравии. У короля Оттона тоже недостаточно сил, чтобы прогнать короля Олегаста. Зато вам, ромеям, это сделать будет вполне по силам.

- Каким образом?

- Вы натравите на Моравию угров, - спокойно сказал Иосиф. – Надо полагать угорские ганы еще не забыли, кому они обязаны своим спасением. Если не ошибаюсь, это именно император Лев, отец Константина Багрянородного, спас угров от окончательного истребления, послав им на помощь свой флот. Известно так же, кто тогда преследовал несчастных угров и кто натравил на них печенегов.

- И кто же?

- Олег Вещий, отец нынешнего моравского короля Олегаста, - охотно пояснил Иосиф. – Самое время уграм предъявить счет его сыну.

Замыслы у нового каган-бека были обширные, это магистр Константин вынужден был признать. Хазария, сильно ужавшаяся в размерах при каган-беках Вениамине и Аароне, копила силы для нового решительного броска. Справедливости ради надо заметить, что Вениамину и Аарону сильно не повезло с противниками. Ибо противостояли им Варяжский Сокол и Вещий Олег. Да и князь Ингер тоже был не подарок. А вот в нынешней Руси равной им фигуры не просматривалось. Ну разве что таким человеком мог стать Олегаст, если, конечно, ему удастся закрепиться в Моравии и объединить вокруг себя вендские племена. Тогда он действительно может стать угрозой не только для Франкии, Византии и Хазарии, но и для княгини Ольги с ее немногочисленной христианской общиной. Хорошо бы довести эту мысль до патрикия Аристарха, дабы Киев не вздумал на свою беду помогать Велеграду. Пораскинув умом, магистр Константин пришел в выводу, что предложения каган-бека Иосифа не идут вразрез с инструкциями, полученными от паракимомена Вринги. Более того, они не идут вразрез с интересами самого Константина, который в награду за труды получит изрядный кусок крымской весьма плодородной земли. Правда, для этого магистру еще придется подсуетиться, в частности съездить в Панонию и напомнить угорским ганам о неуплаченных долгах.

- Хорошо, каган-бек, - решительно кивнул Константин. – Думаю, император не будет возражать против условий, выдвинутых тобой.

Глава 5 Мать и сын

Патрикий Аристарх, получив письмо от старшего сына впал в глубокую задумчивость. Размышления Константина о князе Олегасте и том положении, которое он неожиданно занял в Моравии, заслуживали внимания. В Киеве многие уже подзабыли о сыне Олега Вещего и, видимо, сделали это напрасно. Да и сам Аристарх, в хлопотах об укреплении власти сестричады, как-то упустил из виду, что на киевский стол есть еще один претендент и весьма опасный. Даже если он не станет сам бороться за верховенство в Руси, то никто не помешает ему подсадить на киевский стол княжича Святослава. Олегаст самым тесным образом связан с волхвами славянских богов, ныне вновь объединившихся, чтобы противостоять княгине-христанке. И княгине Ольге следовало бы это учесть, прежде чем отзываться на призыв о помощи, уже прозвучавший из Моравии. Придя к таким неутешительным выводам, патрикий взгромоздился в седло смирного савраски и неспешно двинулся к Детинцу по шумным в эту пору улицам Киева. Патрикий был уже далеко не молод и совсем недавно перешагнул семидесяти пятилетний рубеж. В развалину он еще не превратился, но уже чувствовал приближение часа, когда даже такое путешествие из собственного дома в княжий детинец станет ему в тягость. А ведь еще каких-нибудь десять лет назад он бодрым волком рыскал по Европе, высматривая что там плохо лежит. Ныне патрикию уже не до чужого, свое бы удержать. Пока что Аристарху грех было жаловаться на судьбу. С божьей помощью он почти добился того, о чем мечтал. И сейчас глядя на купола церкви Святого Ильи, ставленой с его участием, он чувствовал такой прилив сил, что в пору в пляс пускаться. Однако патрикий лишь осенил себя крестным знаменем и толкнул каблуком задремавшего мерина. Конечно, перемена веры сулила населению кроме божьей благодати еще и солидные издержки. Глупо было бы это отрицать. Кое чем Ольге придется поступиться. Ибо война с той же Хазарией или вражда с Византией может дорого обойтись и лично ей, и благому делу, которое она взялась защищать. Было бы совсем неплохо донести эту мысль до упрямой сестричады, и Аристарх очень надеялся, что ему это удастся.

Гриди, стоящие на воротах, беспрепятственно пропустили Аристарха во двор детинца. Да и кому бы пришло на ум задерживать первого ближника великой княгини. Наоборот, челядины со всех сторон бросились к пожилому боярину, чтобы помочь ему ступить ногой на твердую землю. И, надо сказать, что для этого им пришлось затратить немало усилий. Аристарх с трудом перекинул ногу через холку савраски и скорее свалился, чем спрыгнул на руки холопам. Княжич Святослав, стоящий у крыльца, усмехнулся в отрастающие усы. А девушка, стоящая рядом с ним и одетая не лучше холопки, и вовсе прыснула в кулак.

- Кто такая? – спросил Аристарх у Ольгиного холопа Лепка, придерживающего его за локоток.

- Малуша, дочь древлянского князя, - шепотом ответил Лепок и опасливо покосился на Святослава.

- А почему она трется возле княжича?

- Так Святослав сам ее остановил, - пояснил Лепок. – Поглянулась, видимо.

Аристарх поморщился. Малуше уже исполнилось четырнадцать лет, пора, когда девочка превращается в девушку и становится соблазном для мужчин. Вот и эта привлекла внимание княжича. И привлекла явно не к добру.

- Скажи княгине, чтобы отправила девку куда подальше, - сказал Аристарх Лепку, - а впрочем, я сам с ней поговорю.

Младшие дети князя Мала чудом остались живы во время разорения Искоростеня. У воеводы Фрелава не поднялась на них рука. Не во время он вспомнил о христианском милосердии. Уж волчонка Добрыню точно следовало бы придушить. В крайнем случае, можно было продать их купцам в дальние земли, чтобы не мозолили глаза озабоченным людям. А то и не сразу поймешь, кем эти двое при княжьем дворе числятся, то ли холопами, то ли заложниками.

- Малушу я уже окрестила, - неохотно откликнулась Ольга на ворчание старого дядьки, прервавшего ее послеобеденный отдых. – Подрастет – сделаю ключницей.

- В ключницах ходят холопки, - напомнил патрикий, - а эта на княжичей заглядывается.

- На каких еще княжичей? – удивилась княгиня.

- На Святослава твоего.

Ольга враз потемнела ликом и сверкнула глазами из-под низко повязанного на лоб платка:

- Я приму меры, боярин. Спасибо, что сказал.

- А с Добрыней что делать будешь? – продолжал напирать Аристарх. – Ведь растет волчонок.

- Пока сын Мала при мне, у Венцеслава Гаста нет прав на древлянский стол, а если мы порешим мальчишку, волхвы враз объявят беглого боярина князем. И начнет он воду мутить вокруг Овруча.

Пораскинув умом, Аристарх пришел к выводу, что княгиня, пожалуй, права. С Добрыней торопиться действительно не следует. Сейчас Венцеслав Гаст, по слухам, ушел на Дон, но это вовсе не означает, что он сложил оружие. Этот будет мстить и княгине и ее воеводам до смертного часа.

- О Моравии я хотел с тобой поговорить, - вздохнул патрикий, присаживаясь на лавку.

- Я обещала Олегасту помощь и слово свое сдержу, - твердо сказала Ольга. – Воевода Фрелав уже готовит полки для похода.

- Святослава с ним пошли, - подсказал Аристарх.

- Смерти его хочешь! – вдруг взвилась Ольга. – Уймись, боярин, а то не посмотрю, что родович…

Патрикия даже под прошиб от нежданного гнева сестричады – вот ведьма! Только что в лицо не вцепилась старому человеку. Аж губы у нее перекосило.

- Окстись, - отмахнулся от нее боярин. – Ума, что ли, решилась? За кого ты меня принимаешь? С чего ты взяла, что Святослав мне не дорог? О нем и пекусь днями и ночами. Склоняю его к христовой вере. Боярина Юрия уговорил.

- Что ему Юрий, если он родную мать не хочет слушать, - вздохнула Ольга, успокаиваясь.

- Боярин Юрий едва ли не первый витязь во всей Руси, - возразил княгине Аристарх. – Он пример тому, что христианская вера не лишает человека ни мужества, ни силы, как о том брешут волхвы. А ты всего лишь женщина. Святослав скорее доблестного боярина послушает, чем тебя.

- Ну а Моравия здесь при чем?

- Раз ты обещала Олегасту помощь, то обязана сдержать слово, - наставительно заметил Аристарх. – Однако помощь эта может и запоздать. А после поражения Олегасту будет не до киевского стола. Да и зачем Руси великий князь, от которого отвернулась удача?

- Хитер ты, боярин, - прищурилась Ольга. – Решил пристегнуть Святослава к поражению Олегаста?

- А хоть бы и так, - усмехнулся Аристарх. – Святослав еще молод. И чем позже он научится одерживать победы, тем лучше для нас, княгиня. Ведь не княжич к власти-то придет, а волхвы. Святослав по младости лет не сразу разберется, кто ему друг, а кто враг. И все, что мы с тобой создавали такими трудами, пойдет прахом.

- Это я без твоих слов знаю, - нахмурилась Ольга.

- Так я поговорю с воеводой Фрелавом, чтобы он не слишком торопился?

- Поговори, - кивнула головой Ольга и, повернувшись к челядинке, возникшей в дверях, крикнула. – Лепка позови.

- Прощай, княгиня, - склонился в поклоне Аристарх. – Не буду больше докучать тебе своим присутствием.

Боярин Мечислав пришел на княжий двор только после того, как Святослав покинул Детинец. Княжича он всерьез побаивался и старался не сталкиваться с ним лицом к лицу. Мечиславу едва исполнилось шестнадцать лет, но вознесся он милостью княгини столь высоко, что многие почтенные мужи искали его благосклонности. Поначалу это льстило его юношескому самолюбию, но с течением времени стало раздражать. Он начал понимать, что Ольгины ближники ставят его ничуть не выше, чем наложниц князя Ингера. И что прозвище Блуд отнюдь не делает чести молодому боярину. Иные в его годы уже участвуют в битвах, а он все трется у бабьего подола. Возможно, Мечислав и не осмелился бы выйти из воли великой княгини, если бы не Малуша, дочь князя Мала, которая неожиданно запала ему в душу. И ему захотелось вдруг предстать перед ней не блудодеем, угождающим зрелой княгини, а отважным витязем, прославившимся ратными делами.

- Молод еще, - строго бросила ему княгиня. – На твой век войн хватит, боярин. Не гож ты пока для войны.

- А для ложницы гож? – вспыхнул молодой Мечислав.

Княгиня уже занесла руку для удара, но вовремя спохватилась. Все же не холоп перед ней стоял, а боярин. И этим ударом она не только его, но и свою честь роняла. Возраста Ольга пока не чувствовала, связью с юным Мечиславом не тяготилась и была твердо уверена, что сей грех ей простится. Тем более что в ее отношении к молодому боярину любви не было, а была только похоть, которую надо же как-то удовлетворять. Бог создал ее женщиной, а жизнь обошлась с ней неласково, дав в мужья старого и нелюбимого мужа. Так в чем же ее вина? Уж не в том ли, что тело ее требует мужских ласк, а плоть бунтует время от времени, требуя своего, греховного, но положенного женщине от Бога. Вины перед Мечиславом она не чувствовала, хотя и склонила его к прелюбодеянию если не силой, то принуждением, ибо давала ему никак не меньше, чем брала. Когда войдет боярин в возраст да наберется ума, то непременно оценит ее заботу. Еще и гордится будет тем, что ему дозволено было любить великую княгиню. К христовой вере она его не принуждала. Ольге казалось, что прелюбодеяние с язычником менее греховно, чем с христианином, и хотя отец Феоктист был другого мнения, переубедить княгиню ему так и не удалось.

- Ладно, боярин, скажи воеводе Фрелаву, что я дозволяю тебе участие в походе, - сказала Ольга. – Голову только не потеряй. Она мне еще пригодится.

Окрыленный Мечислав птицей вылетел на крыльцо, где едва не столкнулся с мальчишкой Ставром сыном боярина Улеба. Ставр был чем-то напуган и косил глазами на дверь соседней клети, где хранились припасы для княжьего стола.

- Малушу не видел? – спросил у него Мечислав.

- Там она, - кивнул Ставр на клеть. – Я мед принес княгине. Отец послал. Мед свежий, только что с пасеки.

- Ну и что? – рассердился Мечислав.

- Боярыня Татьяна велела отдать мед Малуше.

Ставр был напуган до такой степени, что не мог стоять спокойно на месте, а все время приплясывал, словно не земля под ним была, а раскаленные угли. Мечислав смотрел на него с удивлением, не в силах понять, что же так могло напугать в охраняемом детинце шустрого парнишку.

- Холоп Лепок сказал мне, чтобы я под ногами не путался. Что ему великая княгиня приказала.

- Лепок-то тут причем? – рассердился Мечислав.

- Он был там с Малушей, - понизил голос Ставр до шепота. – Вошел следом за ней. А меня в сторону оттолкнул, холопья морда.

- А ты что? – похолодел Мечислав.

- Сказал Добрыне, он как раз чистил коня на конюшне. Добрыня в клеть побежал. А потом они вышли.

- Кто они?

- Малуша и Добрыня, - вздохнул Ставр. – А Лепка все нет и нет. Может сходим, Мечислав посмотрим, а то мне одному страшно.

Мечислав огляделся по сторонам, но ничего примечательного во дворе не обнаружил. По случаю полуденной жары, челядины попрятались кто куда и только гриди, стоявшие у ворот детинца, по прежнему маялись на солнце.

- Пошли, - решительно сказал Мечислав и первым двинулся к клети.

Лепка они обнаружили почти сразу, недалеко от входа. Рослый холоп, обладавший к тому же чудовищной физической силой, лежал ничком в луже крови и хрипел перерезанным горлом. Но стоило только Мечиславу прикоснуться к его плечу, как он дернулся и затих. Похоже, умер. Молодой боярин растерянно вытер запачканную кровью руку о его белую рубаху и отступил назад.

- У него в руках палка была, - сказал Ставр, стуча зубами.

- У кого? – спросил Мечислав.

- У Добрыни, - шмыгнул носом отрок. – И нож за голенищем. Может, гридей позвать?

- А что мы им скажем?

- Скажем, что мед в клеть понесли, а он здесь лежит.

- Про Малушу и Добрыню им не говори, - строго приказал Мечислав. – Понял?

- Понял, - кивнул головой Ставр. – Не маленький. Это из-за Святослава, наверное.

- При чем здесь княжич? – удивился Мечислав.

- Видел я, как он к Малуше приглядывался. Княгине это не понравилось, вот она и велела Лепку испортить девку.

Мечислав с удивлением глянул на Ставра – умен сынок у боярина Улеба не по годам. Впрочем, ничего удивительного в этом нет, коли он с младых ногтей при княжьем детинце трется. Княгиня Ольга не оставляет вниманием боярских сыновей, уча их грамоте и иным наукам. Вот только не всякая наука на пользу неокрепшей душе.

- А Святослава я, пожалуй, предупрежу, чтобы на Малушу не заглядывался. Иначе княгиня ее в покое не оставит. Как ты думаешь, Мечислав?

- Предупреди, - вздохнул молодой боярин. – Только моего имени не упоминай. И вообще, считай, что меня здесь не было.

Выскочив из клети, Ставр побежал к гридям, стоявшим у ворот, а Мечислав вернулся на крыльцо и уже оттуда наблюдал за суетой, поднявшейся во дворе. Душу его переполняли гнев и страх. Гневался он на княгиню, которая ломала чужие жизни как щепки. И был страх, что точно так же сломает она и Мечислава, прискучив любовной игрой. В который уже раз за сегодняшний день он проклял тот час, когда, поддавшись на уговоры боярыни Татьяны, согласился исполнять прихоти скучающей княгини, не получая взамен почти ничего кроме стыда за пережитые унижения.

В такой ярости княгиня Ольга старшего сына еще не видела. Он ворвался в ее покои, отшвырнув в сторону холопа, стоявшего у порога с кувшином кваса, и, не обращая внимания на присутствие боярынь Татьяны и Фетиньи, сразу же обратился к матери со словами, больше похожими на ругань. О смерти Лепка Ольге было уже известно. Догадывалась она и о том, кто и почему лишил жизни верного холопа и испытывала по этому поводу сложные чувства. Пожалуй, она поторопилась с решением, расстроенная разговором с боярином Аристархом. Гнев плохой советчик в важных делах. Но и допустить того, чтобы ее кровь смешалась с кровью князя Мала она тоже не могла. У Святослава, чего доброго, хватило бы ума облагодетельствовать дочь убийцы своего отца.

Об этом она ему и сказала твердым и не терпящим возражений голосом.

- Мой отец пал в битве, - сверкнул глазами Святослав. – А за павших на поле брани по правде славянских богов не мстят.

- Я живу не по кривде деревянных идолов, а по слову истинного Бога, - гордо вскинула голову Ольга. – И не тебе отрок меня учить.

- Значит это твой Бог велел тебе послать холопа, чтобы обесчестить девушку? – сверкнул глазами Святослав.

- В своих рабах я властна, - твердо произнесла княгиня. – И буду делать то, что сочту нужным. Если тебе требуются наложницы, то я дам их тебе. Если ты решил жениться, то я пошлю сватов к благородным людям. Как видишь, я заботливая мать.

- Я вижу, - усмехнулся Святослав. – Но хочу предупредить тебя, княгиня, в присутствии боярынь: если с головы Малуши упадет хотя бы волос, то клянусь Перуном, я собственными руками задушу блудодея Мечислава, а его тело скормлю псам. Я тоже в своем праве, княгиня, ибо обязан вступиться за честь покойного отца и покарать того, кто еще при его жизни пробрался в твою ложницу.

Ольга, до сей поры спокойно, сидевшая на лавке, подхватилась с места, лицо ее побурело от гнева. Испуганная боярыня Фетинья попыталась поднести ей ковш с квасом, но Ольга отбросила ее руку. Ковш улетел под лавку, а квас плеснул княгине в лицо. Святослав неожиданно засмеялся и смех его был столь заразителен, что его подхватила и боярыня Татьяна.

- Да будет вам, - сказала она примирительно. – Тоже мне потеря – холоп Лепок. Коли его на блуд потянуло, то причем здесь княгиня. Я сама прикажу холопам, чтобы впредь на девку Малушу не заглядывались. Хоть она и полонянка, да не ровня им. Но и ты, княжич, думай впредь, куда глазами косишь. Все же кровь великого князя Ингера это не квас, который можно пролить безнаказанно. А та кровь не только на князя Мала пала, но и на его род. Мстить или не мстить, это тебе решать, княжич. Но и княгиня вправе сказать своему сыну «нет», коли он в порыве страсти или похоти решил приголубить дочь убийцы своего отца.

Разумная речь боярыни Татьяны отрезвляюще подействовала не только на Святослава, но и на княгиню Ольгу. Она вытерла с лица квас плотном, поднесенным холопками и вновь опустилась на лавку.

- Готовься к походу, княжич, - сказала она твердым голосом. – Пойдешь вместе с боярином Фрелавом на помощь к князю Олегасту. Тебе есть чему поучится у опытного воеводы. А вернешься из похода – быть тебе наместником в Новгороде. Нечего в Киеве штаны по лавкам протирать да за сенными девками бегать. А Малушу я более не трону, в том твердое слово даю. Но и твоей она не будет. Пусть ходит до смертного часа в девках. Иди, княжич, и не серди меня больше.

- Ну, бывай здорова, княгиня, - чуть склонил голову Святослав. – Хоть и плохо мы с тобой поговорили, зато с пользой. И для тебя, и для меня.

Татьяна догнала быстро шагающего Святослава уже на крыльце и положила ему руку на плечо. Княжич остановился и удивленно глянул на боярыню:

- Княгиня послала?

- Сама пошла, - сказала Татьяна, с трудом переводя дух. – Зря ты на мать сердишься, княжич.

- Так ведь не любит она меня, - пожал плечами Святослав. – Лишний я в ее раскладе.

- А кто за твое возвращение Бога молил, как не она, - рассердилась Татьяна. – Кто посылал меня к Перуновым и Велесовым волхвам, чтобы узнать твою судьбу. Сделку она с ними заключила.

- Какую еще сделку? – удивился Святослав. – Она ведь христианка?

- Вера верой, а сын сыном, - вздохнула Татьяна. – Я за своего Юрия, тоже готова была душу заложить. Но не пришлось, к счастью. Обещала твоя мать волхвам и их богам, что если ты вернешься живым и здоровым, то не тронет она младших детей князя Мала, ни Добрыню, ни Малушу.

- А что же слова не сдержала? – нахмурился Святослав.

- Так о жизнях шла речь, княжич, а не о девичьей чести, - усмехнулась боярыня. – Нелегко все это матери твоей далось. Все же она тверда в вере, не то что я грешная. А пошла она на сговор с волхвами только ради тебя. Хочу, чтобы ты это знал и помнил. Волхвы-то тебе великую судьбу предсказали, княжич.

- Не всякое предсказание сбывается, - усмехнулся Святослав.

- Это сбудется, - твердо сказала боярыня. – Сердцем чувствую.

Глава 6 Угры

Воевода Фрелав и по своей земле двигался неспешно, а уж когда ступил на чужую, то и вовсе встал. Княжич Святослав хоть и сердился на его медлительность, но из воли боярина пока не выходил. Все-таки поход дело серьезное. И коли любой да каждый начнет главному воеводе перечить, то жди беды. А Фрелав был в походе главным. Так решила княгиня Ольга и никто из киевских ратников перечить ей не собирался даже в угоду нетерпеливому княжичу. Да и с какой стати: воеводе Фрелаву уже стукнуло сорок лет, а княжичу едва исполнилось семнадцать. При таком раскладе любой разумный человек сам сделает правильный вывод. Киевская рать насчитывала десять тысяч пеших и три тысячи конных воинов. Сила немалая, но все же недостаточная, чтобы без опаски по чужой земле ходить. А от князя Олегаста пока гонцов не было, хотя Фрелав вроде бы предупредил его о подходе киевлян. Вот и думай тут. Нестись ли стремглав к моравскому Велеграду, до которого рукой подать, или постоять в чистом поле до прояснения обстановки. Если верить слухам, гулявшим среди моравов, то угры князя Вер-Булчу уже осадили город Девин. Но сколько было тех угров не знал никто. Непонятно так же было, выступил им навстречу князь Олегаст или он решил подождать обещанную подмогу.

- Не измерив броду, не суйся в воду, - сказал нетерпеливому княжичу Святославу молодой боярин Отеня.

Отеня был всего лишь двумя годами старше Святослава, но уже ходил с Фрелавом в Древлянскую землю, а потому и мнил себя бывалым воином, поглядывая свысока на бояр Мечислава и Алексея, для которых этот поход был первым. Но Святослав от слов Отени отмахнулся:

- Ты мне лучше скажи, мудрец, что это за люди вчера были в гостях у воеводы Фрелава?

- Вроде саксы, - неуверенно отозвался Отеня. – А может долечане или укры. Фрелав ведь родом из Бранибора, есть такой город в Полабье. Союзников, видимо, ищет воевода.

- Долго ищет, - рассердился Святослав. – Этак мы дождемся угров на свою голову.

Княжич поднялся с земли и решительно направился к шатру, где пребывал в глубокой задумчивости воевода Фрелав. При появлении Святослава он вскинул голову и поднялся из-за стола, заставленного яствами.

- Худые вести дошли до меня, княжич, - вздохнул Фрелав. – Князь Олегаст разбит уграми вчера под Велеградом и бежал в Польшу. Сегодня по утру от него прискакал гонец. Князь советует нам уходить, но, думаю, он запоздал со своими советами. Угры уже на подходе. Они конные, а мы пешие – нам от них не оторваться.

Святослав никогда не видел князя Олегаста, а потому весть о его поражении и бегстве воспринял спокойно. Однако доверие его к воеводе Фрелаву окончательно сошло на нет. Теперь он почти не сомневался, что Фрелав просто предал Олегаста, сговорившись с его врагами.

- Слышал я, что саксы к тебе приезжали, воевода? – нахмурился Святослав.

- Приезжали, - не стал спорить Фрелав. – И не только саксы, но и чехи от короля Болеслава. Князь Олегаст мешал всем.

- Теперь уже не мешает?

- Ты, кажется, на что-то намекаешь, княжич? – криво усмехнулся Фрелав.

- Я не намекаю, боярин, я знаю, - спокойно сказал Святослав. – Мне говорили, что ты предал моего отца, бросив его в битве, но я не поверил. А теперь вижу, что не лгали мне добрые люди, ибо душа у тебя гнилая, Фрелав. И как только такого печальника твой бог терпит.

- Никак ты вызов мне бросаешь, княжич? – удивился воевода.

- А пусть Бог нас рассудит, - твердо сказал Святослав.

- Нет, княжич, вызов я твой не приму, - покачал головой воевода, - тем более на виду у неприятеля. Сейчас у меня другая забота – как увести полки из-под удара угров. Но и в Киеве от меня ответа не жди. Не я в смерти Ингера виноват, не мне и отвечать. С виновных ты не спросишь – кишка тонка. А в поражении князя Олегаста не меня будут винить, а тебя. За тем ты сюда и послан, а коли потеряешь киевскую рать, то тебе и вовсе прощения не будет. Нет удачи – нет князя.

Воевода Фрелав ждал вспышки и уже покосился было на вход, где стыли в напряжении его верные мечники, но Святослав был спокоен. Ни один мускул не дрогнул на его лице, зато глаза презрительно смеялись.

- Ловушку для меня приготовил, воевода?

- Каждый вправе защищать свою жизнь, - холодно отозвался Фрелав.

- Придет срок, воевода, и я раздавлю тебя как червя, а пока живи.

Святослав круто развернулся на каблуках и покинул шатер. К Фрелаву он не испытывал ненависти, разве что брезгливость. Да и не в воеводе было дело. У Святослава хватило ума понять, что действует Фрелав не по своему почину. Кому-то в Киеве очень нужно, чтобы старший сын князя Ингера не вернулся из похода. И ради этого они готовы погубить не только князя Олегаста, но и киевских ратников, кои сейчас беспечно бродят между костров, даже не подозревая, что враг уже близок. Под началом у Святослава было триста своих мечников, на которых он мог положиться в любом случае. Но этого, конечно, слишком мало, чтобы противостоять уграм.

- Дозорные прискакали, - крикнул Святославу боярин Отеня. – Князь Вер-Булчу на подходе.

- И сколько у него людей?

- Тысяч тридцать-сорок. И все конные.

Удержать такую силу, имея под рукой десятитысячную пешую рать, не было никакой возможности. А воевода Фрелав не озаботился даже тем, чтобы обнести киевский стан палисадом. Святослав взмахом руки подозвал своих ближних мечников Буняка и Сколота:

- Скачите к уграм и скажите Вер-Булчу, что княжич Святослав хочет с ним словом перемолвиться.

Буняк и Сколот без возражений прыгнули на коней и сразу взяли с места в галоп. Святослав проводил их глазами и обернулся к боярину Отене, тревожно озирающемуся по сторонам. И было от чего тревожится боярину. В киевском стане начался переполох. И пока пехотинцы выстраивались в фалангу, трехтысячная киевская конница неожиданно снялась с места и теперь уходила на рысях к горизонту.

- Угры вроде бы в другой стороне, - удивился Отеня.

- Останешься с пехотой, - сказал молодому боярину княжич.

- А где воевода Фрелав? – удивился тот.

- Фрелав бежал, спасая свою шкуру, - вздохнул Святослав. – Пехоту он бросил на растерзание уграм. Поэтому ты поведешь рать к Дунаю, как только стемнеет. Постарайтесь двигаться побыстрее и шуметь поменьше.

- А ты куда? – спросил встревоженный Отеня.

- Я со своими мечниками поеду договариваться с уграми, - сказал Святослав хмуро. – Если договорюсь, то вернусь. А если нет, то не поминай лихом, боярин Отеня. Когда выйдешь к Дунаю, собери все ладьи в округе и уходи к морю водой. А там проси тиверцев о поддержке.

- А если угры нас настигнут раньше?

- Тогда распускай ратников, и пусть каждый спасается как может. Пешим киевлянам в любом случае против конных угров не устоять. Их вчетверо больше.

У боярина Отени была своя конная дружина в пятьдесят мечников. Мечники хоть и посматривали в сторону горизонта, где клубилась пыль, поднятая уходящей киевской конницей, но с места не двигались – ждали боярина. А Отеня пока размышлял. Положение у него было аховое. Велика была вероятность, что угры настигнут киевскую пехоту на марше и вырубят копейщиков раньше, чем те успеют построится в фалангу.

- Вроде скачет кто-то, - махнул рукой один из мечников в сторону горизонта.

- Может, воевода Фрелав? - с надеждой спросил Отеня.

Однако это были бояре Мечислав и Алексей со своими мечниками. Молодые бояре были чем-то сильно взволнованы и даже, кажется, разъярены.

- Вас Фрелав прислал? – спросил Отеня.

- Сами пришли, - буркнул вечно хмурый боярин Алексей.

- Ну вот тебе, Отеня, воеводы Правой и Левой руки, - усмехнулся княжич Святослав. – Объяснишь им, что надо делать.

Святослав кивнул своим мечникам и поскакал в сторону приближающихся угров.

- Он, что же, одной своей дружиной с ними ратиться собрался? – удивился боярин Мечислав.

- Все может быть, - вздохнул Отеня, - но головы ему точно не сносить. Уводим людей, бояре, в бегстве наше спасение.

Святослав встретил Буняка и Сколота уже на виду у чужой рати. Угры пока не торопились. Видимо, им нелегко далась битва с князем Олегастом. И князь Вер-Булчу решил дать отдых людям и лошадям, уверенный, видимо, что киевская пешая рать никуда от него не денется.

- О бегстве Фрелава они пока ничего не знают, - сказал Сколот. – И, наверное, побаиваются нас. Вер-Булчу сказал, что ждет тебя, княжич.

Святослав почти не надеялся, что ему удастся договорится с уграми. Не было резону князю Вер-Булчу, опьяненному только что одержанной победой отпускать киевлян, неосторожно сунувшихся в чужую свару. А вот время Святослав мог выиграть, что, возможно, позволило бы киевской пехоте добраться до Дуная.

- Это проводник? – кивнул Святослав на юного угра, остановившегося чуть поодаль.

- Он то ли сын князя, то ли его внук, - пожал плечами Сколот. – Но по нашему говорит чисто.

Угорского княжича сопровождала сотня конников, которые забеспокоились было при приближении киевлян, но вражды пока не выказывали.

- Тебя как зовут? – спросил Святослав, подъезжая к отроку.

- Предислав, - охотно отозвался юный угр, с нежным почти девичьим лицом и большими карими глазами. Было ему лет четырнадцать, пятнадцать, не больше, но в седле он держался столь уверенно, словно родился в нем.

- А откуда ты наш язык знаешь?

- Моя мать славянка.

- Ну веди, - усмехнулся Святослав. – Хочу с твоим отцом словом перемолвится.

Магистр Константин был немало удивлен, увидев несколько сотен конных славян в стане угров. Поначалу он подумал, что это моравы, переметнувшиеся на сторону князя Вер-Булчу после поражения Олегаста. Однако, порасспросив знакомых угров, хорошо говоривших по славянски, он выяснил, что к угорскому вождю приехал киевский княжич. Константин, сопровождавший угров в походе, знал, разумеется, о киевской рати, шедшей на помощь Олегасту, но так и не добравшейся до города Велеграда. Более того, он успел повидаться с воеводой Фрелавом, человеком бесспорно разумным и склонным к компромиссам. Однако о присутствии в киевской рати княжича Фрелав даже не упомянул. А эти загадочным княжичем мог быть только Святослав. Ибо младший сын княгини Ольги был слишком мал, чтобы ходить походами в чужие земли. Константин поспешил к походному шатру князя Вер-Булчу, чтобы повидать Святослава, который, как ни крути, был его близким родственником.

Мечников княжича к шатру не пустили, они спешились в отдалении и теперь настороженно следили за уграми, окружившими их плотным кольцом. Зато магистр Константин, кивнув приветливо телохранителям, беспрепятственно проник под полотняный кров, расшитый серебряными и золотыми нитями. Князь Вер-Булчу немало награбил в славянских и франкских землях, а потому даже в походе не чурался роскоши. В шатре кроме старого князя и юного княжича собралось еще около десятка самых знатных угорских ганов, которые с готовностью расступились, пропуская патрикия в центр шатра. Вер-Булчу расположился прямо на ковре у небольшого столика, подобрав под себя ноги и опершись локтем о подушку. Княжич неловко пристроился рядом. Княжна Предислава сидела на корточках между ними, дабы прийти на помощь отцу, если в этом возникнет необходимость. Молодые угры практически все хорошо говорили по славянски, в отличие от своих отцов и дедов. Чему удивляться не приходилось, поскольку матерями их были славянки. Ибо все женщины угров были перебиты печенегами в причерноморских степях. Именно об этом сейчас рассказывал старый Вер-Булчу молодому княжичу.

- Не знаю почему, но этот рус вернул меня моему отцу гану Курсану. Без выкупа. Хотя ган отдал бы ему за единственного уцелевшего в резне сына все, чем владел. Зато я с детства знаю, что и среди русов встречаются благородные люди.

- Рад это слышать от тебя, князь Вер-Булчу, - спокойно отозвался Святослав. – А зачем ты пошел против Олегаста?

- Так ведь он сын моего врага, - усмехнулся угр. – Да что там моего – князь Олугу был лютым врагом всего нашего племени. Это он натравил печенегов на угорский стан, где были только старики, дети и женщины. А ты чей сын, княжич?

- Я сын великого князя киевского Ингера.

- Слышал о таком, - кивнул головой Вер-Булчу. – Но Ингер не был моим кровным врагом, а потому и тебя я таковым не числю.

- Значит, договоримся? – спросил Святослав.

Угорский князь засмеялся:

- Ловок ты, сын Ингера. Кто, по-твоему, останавливается в шаге от победы?

- Видимо, мудрец, - спокойно ответил Святослав.

- Почему? – вскинул бровь Вер-Булчу.

- Не знаю, - пожал плечами Святослав. – Я бы не остановился. Но я молод и жажду побед, а у тебя, князь, их и без того много. И новая кровь не добавит тебе ни чести, ни славы.

- Это верно, княжич, - вздохнул Вер-Булчу. – Молодые и глупые воюют ради добычи и славы, а старые и мудрые ради мира и покоя на своей земле. Я уже далеко не молод, но вряд ли мудр. А потому буду думать. Утром я скажу тебе свое решение, княжич Святослав. – Угорский князь вскинул глаза на ближайшего гана и приказал: - Арпад, проводи гостя и сделай все, чтобы он ни в чем не испытывал нужды.

После того как Святослав покинул шатер, Вер-Булчу жестом пригласил ганов присаживаться на ковер. Разговор шел на угорском языке, которого Константин не знал, но по выражению лиц магистр без труда определил, что большинство ганов настроены на продолжение войны. Исключением в этом дружном хоре была княжна Предислава. Вер-Булчу имел трех сыновей и множество внуков, но никого он, похоже, так не любил как младшую дочь. От ближников князя Константин узнал, что князь всегда брал ее с собой в походы, что не могло не раздражать угров. Но магистр причуде Вер-Булчу не удивился. Старый князь, чудом переживший резню, потерявший в ней всех своих родных, просто боялся лишиться любимой дочери, а потому и не выпускал ее надолго из виду. И сейчас он слушал ее с особым вниманием, словно именно от слова этой девушки зависела судьба войны.

- А что ты скажешь, ган Константин? – неожиданно обратился Вер-Булчу к магистру, скромно сидевшему в самом углу шатра.

- Княжич Святослав мне родович, - усмехнулся Константин, - он сын моей двоюродной сестры. Боюсь, я буду пристрастен, князь.

- А если киевляне не уйдут из Моравии? – спросил ган Аксай, обводя присутствующих темными, почти черными глазами. – Сядут по крепостям и станут нас жалить из-за их стен.

- Возьмите заложников, - предложил Константин. – Того же княжича Святослава, например.

- Возьми его, отец, - неожиданно громко поддержала магистра Предислава, чем вызвала улыбку на губах отца.

- Пожалуй, это выход, - сказал Вер-Булчу. – Мы потеряли в битве с Олегастом только убитыми семь тысяч человек, но получили взамен богатую страну. Что мы получим после битвы с киевлянами, ган Аксай, кроме трупов? Славу? Но славы у угров достаточно. А потому я говорю вам, ганы, - пусть уходят с миром. Я все сказал.

Спорить со старым Вер-Булчу никто не стал. Ганы переглянулись, пожали плечами, поклонились князю и покинули шатер. Магистр Константин последовал за ними. Ночь выдалась тихой и лунный, светло было едва ли не как днем. Магистр попросил гана Арпада проводить его к княжичу, тот, питавший дружеские чувства к щедрому ромею, охотно согласился. Зато Святослав был явно удивлен приходу подозрительного незнакомца, во всяком случае рука его словно бы невзначай потянулась к мечу, лежащему у изголовья. Телохранители, оберегающие покой княжича, мгновенно вскочили на ноги.

- Магистр Константин сын патрикия Аристарха, - вежливо представился гость.

- Занесло тебя, ромей, - усмехнулся Святослав и жестом пригласил магистра присаживаться на ковер.

- Не мог отказать себе в удовольствии, поздороваться с родичем, - сказал Константин.

Святослав нахмурился и даже зачем-то поднес светильник, заправленный маслом к лицу гостя.

- Похож, - сказал он немного погодя. – Так я могу называть тебя дядей, магистр?

- Можешь, - кивнул головой Константин. – Вер-Булчу уже принял решение. Тебя он возьмет в заложники, но киевской рати позволит уйти.

- И как долго продлится мой плен? – нахмурился Святослав.

- Не все зависит от князя, - развел руками Константин. – Ганы будут требовать за тебя выкуп. И выкуп этот будет немалым.

- Хочешь сказать, что я не в силах буду его заплатить?

- Я думаю, Святослав, что тебя не ждут в Киеве, - вздохнул магистр. – Впрочем, ты об этом, наверное, уже сам догадался. Боюсь, что угры выкупа не дождутся. Конечно, убивать они тебя не будут, но ты ведь можешь и сам умереть, от болезни или от яда.

- Уж не ты ли его подсыплешь, ромей? – усмехнулся Святослав.

- Неудачная шутка, княжич, - поморщился Константин. – Ты мне нужен живым.

- Зачем?

- Должен же кто-то сдерживать порывы моего хорошего знакомого, каган-бека Иосифа, - ласково улыбнулся княжичу магистр Константин.

- Хазары собираются воевать с Русью? – нахмурился княжич.

- Иосиф очень скоро двинет свои рати на Дон и в верховья Волги, - охотно пояснил Константин. – Рахдонитам нужна прямая дорога к южным берегам Варяжского моря. В этих устремлениях их поддержит король Оттон.

- Ну а князь Олегаст кому помешал? – спросил Святослав.

- Всем, - засмеялся Константин. – Сильные соседи не нужны никому.

- Так вы, ромеи, боитесь, что Хазария станет слишком сильной, - догадался Святослав.

- Ты угадал, княжич. Нам не нужна ни сильная Хазария, ни сильная Русь. У империи хватает забот с арабами.

- Ты откровенен, магистр, - удивился Святослав.

- Рано или поздно, ты сам бы обо всем догадался, княжич, - пожал плечами Константин. – Ты можешь рассчитывать на помощь Византии пока слаб, но как только ты станешь сильным, мы станем помогать твоим врагам.

- Иными словами: не разгромив Хазарии и Византии, я не смогу объединить славянские земли? – пристально глянул на магистра Святослав.

Константин засмеялся:

- Ты способный ученик, княжич, и в данном случае рассудил верно. Боюсь только, что твоя мечта о славянском единстве так и останется мечтою. Никто ведь не пришел на помощь Олегасту – ни король чехов Болеслав, ни князь долечан Тугомир, ни каган ругов Селибур. А о киевской помощи ты все знаешь не хуже меня. Фрелав пообещал Олегасту, что приведет свою рать к Велеграду точно в срок, иначе моравский князь не вышел бы за стены. Но киевская рать так и не подошла, и Олегаст был разбит в пух и прах. Мой тебе совет, княжич, - не доверяй никому и никогда, даже близким родственникам и друзьям.

- И тебе в том числе? – прищурился Святослав.

- Разумеется, - пожал плечами Константин. – Но я ведь не скрываю от тебя, что отстаиваю интересы Византии. Сегодня империи выгодно, чтобы ты вернулся как можно скорее на Русь.

- Так ты готов выкупить меня у ганов?

- Разумеется нет, - засмеялся Константин. – Я человек прижимистый. Зато я могу сосватать для тебя дочь угорского князя. А Вер-Булчу, конечно, не станет держать в заложниках собственного зятя.

- Какую еще дочь? – насторожился Святослав.

- Предиславу, - пояснил Константин. – Огонь девка. Потом всю жизнь меня благодарить будешь.

Теперь уже засмеялся Святослав, немало удивив этим магистра. А княжич, обернувшись к смурному мечнику, стоявшему поодаль, сказал:

- Я же тебе говорил, Сколот, что это девушка. У меня глаз наметанный.

- Выходит, она тебе поглянулась, - сделал правильный вывод из слов Святослава магистр. – Впрочем, это не удивительно. Предислава девушка родовитая, красивая и разумная. Не говоря уже о том, что в лице ее отца ты получаешь сильного союзника. Вер-Булчу всегда поддержит своего зятя, если в этом возникнет необходимость.

- Магистр прав, - негромко произнес Сколот. – Этот союз выгоден для тебя, княжич.

Все ближние мечники, собравшиеся в шатре дружно поддержали Сколота. Этот брак сразу же поднимал Святослава в глазах князей и бояр всей Руси. Да и в Киеве никто теперь не осмелится пренебречь интересами княжича и его верной дружины.

- Согласен, - решительно махнул рукой Святослав. – Скажи князю Вер-Булчу, что приданное меня не интересует. Но если он даст за дочерью две тысячи конных мечников, то я не откажусь. И обязуюсь содержать их не хуже, чем своих гридей.

Глава 7 Князь Новгородский

Возвращение Святослава в Киев из моравского похода застало врасплох многих его недоброжелателей, а в первую голову патрикия Аристарха. Мало того, что княжич привел с собой пеших ратников, которых многие в Киеве уже похоронили, так он еще успел жениться за время похода, выбрав себе жену без материнского благословения. Единственным светлым пятном во всей этой мутной истории для Аристарха было возвращение целым и невредимым младшего сына Алексея. А патрикий уже не чаял его увидеть и обругал последними словами воеводу Фрелава, который не сумел удержать молодого боярина под своей рукой. Впрочем, Фрелава поносили многие, включая великую княгиню Ольгу. Хотя, положа руку на сердце, следовало признать, что действовал он в точном соответствиями с теми пожеланиями, которыми снабдили его боярин Аристарх и воевода Свенельд. На это Фрелав и упирал, оправдываясь за потерянных пехотинцев. В конце концов, конную рать он сохранил, и это при сложившихся трагических обстоятельствах было огромным достижением. А что до княжича и молодых бояр, то во всем виноваты они сами. Слушали бы воеводу, так остались бы живы, на радость матерям. Несчастный Аристарх выслушал от жены Фетиньи столько упреков, что его собственная ругань, выплеснутая на голову опального воеводы, на этом фоне смотрелась почти как похвала. Немало горьких слов ему высказала и княгиня Ольга, которая по вечной бабьей привычке винила в случившемся всех, кроме самой себя. К счастью, для Аристарха, а в особенности для Фрелава по Киеву пронесся слух, что Святослав и молодые бояре не пали в битве, а оказались в плену у угров. Моравские купцы, немедленно доставленные с торга в княжеский терем, клялись и божились, что собственными глазами видели княжича и бояр в стане угорского вождя Вер-Булчу. Причем достаточно верно описывали внешность Святослава и его ближников. Княгиня Ольга уже повелела готовить выкуп, но патрикий Аристарх посоветовал ей не торопиться и дождаться угорских послов, которые, надо полагать, заломят за ее сына немалую цену. Слухи о грядущем выкупе немедленно поползли по торгу, и многие киевляне стали почесывать затылки, ругая при этом неудачливого княжича, который вечно попадает в переделки, вводя в разор ни в чем не повинных людей. Патрикий Аристарх знал, кто приделал ноги этим слухам, но распространению наветов на Святослава отнюдь не препятствовал. В конце концов, все получилось даже лучше, чем он рассчитывал. Конечно, княжича из плена выкупят, конечно за него заплатят такую цену, которую и подобает заплатить за сына великого князя Ингера и великой княгини Ольги, но славы это Святославу не прибавит да и любви народа тоже. Увы, выкуп не понадобился. Чем уж так очаровал киевский княжич Вер-Булчу, сказать было пока трудно, но угорский князь отпустил его без всякого выкупа, да еще и выдал за него свою единственную дочь. А в качестве приданного Святослав получил за ней две тысячи угорских мечников, которые горделиво проехали по киевским улицам, кося блудливыми глазами на женок и девок. Падение княжича Святослава в глазах народа не состоялось, это патрикий Аристарх вынужден был с прискорбием признать. А возвратившиеся из дальнего похода киевские ратники на все лады ругали воеводу Фрелава, обрекшего их на смерть и до небес восхваляли Святослава, сумевшего извернуться в безнадежной ситуации и спасшего не только свою жизнь, но и жизнь очень многих людей.

Ольга, довольная благополучным возвращением сына, все-таки не преминула в присутствии ближников упрекнуть Святослава в том, что женился он без ее благословения.

- Зато сватом у меня был близкий родович, - усмехнулся в ответ княжич.

- Какой еще родович? – нахмурилась Ольга.

- Твой двоюродный брат, ромейский магистр Константин.

От неожиданности патрикий Аристарх так и застыл с открытым ртом. Вот ведь угодил старший сын любимому отцу. Теперь и княгиня Ольга, а в особенности воеводы Свенельд и Фрелав наверняка заподозрят Аристарха в двоедушии. Выходит, не за киевский интерес он душой болел, а за царьградский. И помог таки ромеям спихнуть с моравского стола князя Олегаста. А то, что за уграми Вер-Булчу стояли византийские интриганы теперь уже никто не сомневался. Аристарху бы следовало расспросить Алексея о подробностях удивительного брака княжича Святослава, а он от слов младшего сына отмахнулся, посчитав того неразумным отроком.

- Что свершилось, то свершилось, - вздохнула княгиня Ольга. – Даю я тебе свое благословение на этот брак, Святослав и пусть ваши с княжной Предиславой дети будут удатны и счастливы.

Угорская княжна зарделась под взглядами бояр и вцепилась в руку мужа. А патрикий Аристарх пришел к выводу, что Ольга браком сына, пожалуй, довольна. Предислава, надо отдать ей должное, и красотой взяла, и родовитостью. По всем статьям этот брак был равным, а следовательно винить княжича было не в чем.

- Поедешь наместником в Новгород, Святослав, - продолжала Ольга. – Хоть и молод ты, но умом не скорбен. А в помощники и дядьки дам я тебе воеводу Фрелава.

- Фрелава не возьму, - нахмурился Святослав. – Нет у меня к нему доверия.

- Зато я ему верю, как самой себе, - вспыхнула Ольга.

- Ну коли тебе ближнего воеводы не жалко – посылай, - криво усмехнулся Святослав. – Я за его жизнь не дам и шеляга. Убьют его мечники, и в том не будет моей вины.

Ольга пошла красными пятнами, верный признак грядущей грозы. Патрикий Аристарх счел нужным вмешаться, дабы утихомирить разгорающиеся страсти:

- Наветы на воеводу Фрелава считаю пустыми и облыжными, но обиду мечники на него могли затаить. Княжич прав, великая княгиня, не следует обижать гридей без нужды.

- А потакать им следует? – набросилась на Аристарха Ольга. – А грозить смертью моему ближнему воеводе, это что?

- Так ведь не грозит, княжич, - мягко возразил патрикий, - а лишь предупреждает. Зачем же рисковать жизнью преданного человека. Разве мало у нас дельных воевод? Вот хотя бы боярина Семагу взять.

Боярин Семага враз сделался бурым от гнева, плесни на него водичкой – зашипит. А ведь Аристарх просто так его имя назвал, для примера. Ну не хочет боярин уезжать от княжьего двора, так ведь никто его и не гонит. Хотя для патрикия отъезд Семаги в Новгород явился бы благом, чего уж тут греха таить. Много воли взял в последнее время боярин, а уж с возвращением сына Мечислава и вовсе в гору попрет. А того не понимает, что связь княгини с Мечиславом роняет ее в глазах не только ближников, но и простого народа.

- Ты, княгиня, мне в воеводы боярина Отеню дай, - сказал Святослав. – Он хоть и молод, но в деле испытан.

Все ближники княгини как по команде вперили взоры в боярина Отеню, скромно сидевшего на лавке едва ли не в самом охвостье. Это еще что за чудо? Ни отец, ни дед молодого боярина в княжьих ближниках не состояли. Да и род их далеко не самый знатный в Киеве – за что же такая милость?

- Гож, - неожиданно поддержал княжича боярин Семага. – И умом крепок боярин и дланью.

- Ну раз ближники говорят «гож», то бери, - махнула рукой Ольга. – Но учти, Святослав, спрос в первую очередь с тебя будет, а не с воеводы Отени.

- Я всегда готов, княгиня, и к спросу, и к ответу, - не остался в долгу Святослав. И опять своим ответом не угодил матери. Княгиня Ольга с трудом пересилила гнев и махнула рукой ближникам, чтобы расходились.

Патрикий Аристарх, вернувшись домой, первым делом позвал к себе сына. Боярин Алексей, игравший в шахматы с юным Ставром, на зов отца откликнулся не сразу, чем разгневал того не на шутку. Однако гнев патрикия быстро увял под грозными очами боярыни Фетиньи, которая горой встала за сына. В последнее время Аристарх стал побаиваться жены, точнее ее бабьего визга. А поставить женку на место не хватало сил, ни душевных, ни телесных. Ишь как ее расперло в последнее время. В юности-то она была худенькой как тростинка, а ныне набрала и тела, и гонора, и все чаще норовит поставить себя полновластной хозяйкой в доме. А виной всему княгиня Ольга. Дурной пример, как известно, заразителен. Знал бы Аристарх, чем закончится для него лично возвышение сестричады, сто раз бы подумал прежде чем за ее интерес ноги бить. Этак в Киеве скоро боярского голоса не слышно будет, всех женки под себя подомнут.

- Магистр Константин велел тебе кланяться, - сказал Алексей, чтобы успокоить расстроенного отца. – Письмо он тебе переслал, да я не успел отдать. Ты уж прости.

Аристарх хотел было обругать сына, но потом рукой махнул – что ему письма, коли у него одни девки на уме. Женить бы его надо. Вот о чем боярыне Фетинье следует подумать, вместо того, чтобы в мужские дела мешаться.

- А я и не мешаюсь, - обиделась боярыня. – Только уж больно гневлив ты стал в последнее время, боярин. Изводишь и меня, и себя по пустякам. Поберегся бы, не молоденький чай.

Что верно, то верно – не молоденький. И рядом с женой, пышущей здоровьем и красотой, боярин Аристарх чувствует это особенно остро. Оттого, наверное, и сердится часто по пустякам. Уходящие годы здоровья ему не прибавляют, зато забот не становится меньше.

Магистр Константин удивил своего отца и заставил его призадуматься. Возрастающая активность хазарского каганата сулила неокрепшей Руси большие беды, а Аристарх, занятый в последнее время интригами, как-то упустил это из виду. Каган-бек Иосиф, ловко устранивший со своего пути, брата Манасию, взял власть в Итиле крепкой рукой. А в Руси пока не было человека, способного противостоять агрессивным устремлением каганата. Пока подбрюшье Киева прикрывает Русалань, о хазарском прорыве в этом направлении можно не беспокоиться. Но ныне на Дону далеко не все ладно. Многие атаманы отказались признать преемником князя Искара его младшего сына Данбора. А старший сын Лютай как на грех свалился в горячке и умер, не оставив потомства. Положим, атаманов можно понять – Данбор молод и неопытен, но распря на Дону может аукнуться для всей Руси большой бедою. Княгиня Ольга уже готовит большой поход в Радимецкие земли, дабы покончить с вечным смутьяном, князем Вузлевом Торусинским. И патрикий Аристарх усиленно ее подталкивал в этом направлении, а теперь выходит, что зря. Торусинцы с Данбором связаны кровным родством, и если кто способен укрепить власть сына Искара в Русалании, так это именно князь Вузлев. Хочется этого княгине Ольге или нет, но с Вузлевом Торусинским следует договориться любой ценой. Вот только кого послать в город Торусин? Из киевский бояр и воевод никто для такой сложной миссии не годится. Разве что полоцкого боярина Велемудра попросить? Он хоть и варяг, но в кривецких землях прижился. И даже сумел удержать горячего князя Рогволда от ссоры с великой княжной Ольгой. А это дорого стоит. Пример для всех прочих бояр и князей Руси.

- А на словах что велел передать Константин? – бросил Аристарх вопросительный взгляд на младшего сына.

- Сказал, что бы ты берег княжича Святослава – берег, но опасался.

- И это все?

- Все, - кивнул головой боярин Алексей.

Надо признать, что Константин рассудил здраво, недаром же он числится в первых ближниках нового императора. Руси нужен сильный князь, и какая жалость, что Святослав язычник. Пожалуй, княгиня Ольга поступила правильно, отправив старшего сына в Новгород. В Киеве он был бы слишком опасен для нее, а вот Приильменье для него в самый раз. Будет где развернуться сыну великого князя Ингера.

В Новгороде юного князя встретили сдержанно. Воевода Радмил, сидевший здесь наместником еще при князе Ингере, действительно просил помощи у Киева, но он никак не ожидал, что княгиня Ольга пришлет в Новгород старшего сына. Впрочем, причину столь странного поступка великой княгини Радмил разгадал без труда. И сама Ольга, и ее ближние бояре из христиан наверняка опасаются этого сероглазого молодца, который в свои восемнадцать лет смотрится истинным витязем. Сам Радмил вере отцов изменять не собирался, да и не понял бы его никто в Новгороде, вздумай он здесь, в языческом краю, ставить христианские храмы и жечь свечи. А Белые Волки из дружины бога Перуна в два счета снесли бы отступнику голову. Что хорошо для Киева, то далеко не всегда годится для Новгорода. Судя по всему, княгиня Ольга и ее первый советчик во всех делах боярин Аристарх сумели это понять. За свое положение в городе воевода Радмил не беспокоился. Среди бояр, приехавших с князем Святославом, зрелых и умудренных опытом не было. Одна зеленая молодежь, старшему из которых, воеводе Отене, едва перевалило за двадцать. Видимо, княгиня Ольга решила, что у воеводы Радмила и новгородских бояр хватит ума, чтобы удержать юного князя от опрометчивого шага.

Новгородцы, собравшиеся на вече, с сомнением и любопытством посматривали на киевского княжича, но поскольку в его защиту свое слово сказали первые бояре Новгорода и даже сам Перунов кудесник Пересвет, то приговор они вынесли громко и дружно:

- Люб! Люб Святослав Великому Новгороду, а значит быть ему здесь и воеводой и судьей, а всем новгородским боярам и простолюдинам служить ему не за страх, а за совесть.

Радмил, довольный, что в этот раз все на вече обошлось без обычного лая, сам проводил Святослава в детинец, построенный много лет назад его дедом Воиславом Рериком. Здесь новому князю Новгородскому предстояло жить возможно долгие годы, а потому и осматривал он его с особым тщанием. Детинец был хорош и в случае нужды мог выдержать долгую осаду. Два дня у Святослав обживал новое жилища, а к вечеру третьего собрал новгородских бояр для пира и совета. Обширный зал княжьего терема без труда вместил всех гостей, но, как водится, без споров не обошлось. И если зрелые мужи вели себя сдержанно и степенно, то юные Хабар и Глот, которые годами равны были юному князю, едва не передрались из-за места. Растащили буянов бояре Отеня и Збыслав. Сам Святослав к боярской сваре отнесся спокойно - послал разгорячившимся Хабару и Глоту по чарке вина и тем положил конец ссоре.

- Слышал я, бояре, что вы потеряли Муром, взятый на щит моим дедом Воиславом? – спросил Святослав, глядя на притихших новгородцев строгими глазами.

Вопрос был не из самых приятных и не с него новому князю следовало бы начинать разговор с боярами. Город действительно был потерян, но ведь находился тот Муром едва ли не на самом краю Новгородских земель, а потому многим, из сидящих за столом, не представлялся важным. Таких городков в приильменских и приладожских землях насчитывалось десятки – за каждым не уследишь.

- Это вятичи постарались, - крикнул с дальнего конца стола неугомонный боярин Хабар. –Еще и мордву с собой привели.

- Не успел я послать помощь воеводе Невзору, - признал свою вину Радмил. – Путь туда долог и труден. Конные не пройдут.

- Пути заранее следовало разведать, воевода, - укорил Святослав. – А город следует вернуть. От него водные пути ведут к Ростову и далее к Ладоге.

- А зачем вятичам Ладога? – усмехнулся боярин Мешко. – Сроду они Варяжским морем не ходили.

- А итильские купцы? – напомнил князь.

Воевода Радмил нахмурился. У новгородцев с хазарами был договор, очень выгодный обеим сторонам – рахдониты без помех торговали в Новгороде, словенские купцы – в Итиле. Если новый князь начнет этот договор рушить, то никому это пользу не принесет. Для Радмила не было тайной, что за набегом вятичей и мордвин на Муром стоит новый каган-бек Хазарии Иосиф. Хазары всегда мечтали об опорном пункте в верховьях Волги, и Муром был для них лакомым куском. Сам Радмил никакой опасности для Новгорода в действиях хазар не видел, а вот польза от союза с новым каган-беком могла быть очень большой. Того же мнения придерживались и многие бояре, сидящие за столом. Интерес был чисто торговый и вроде бы ничем Киеву не грозивший, но в стольном граде Руси, видимо, рассудили по иному. Интересно почему? Ведь тот же боярин Аристарх до сей поры благосклонно смотрел на шашни новгородцев с хазарами и даже поощрял их. Или юный князь Святослав действует по своему почину? Радмил бросил вопросительный взгляд на молодого боярина Збыслава, но тот в ответ лишь чуть заметно пожал плечами.

- Так ведь у нас с хазарами мир, - развел руками боярин Мешко. – А за действия вятичей и мордвы они ответственности не несут. У вятичей ныне новый князь, вот он и озорует, стараясь поссорить Новгород с Итилем.

- От хазар тот Троян вятичам ставлен, - крикнул Хабар. – Ныне без одобрения каган-бека в их землях ни одна собака не гавкнет.

- Ты пересядь поближе, - обратился к молодому боярину Святослав. – Что ж мы с тобой перекрикиваться будем.

Хабар мигом подхватился с места и, растолкав степенных мужей, удивленных таким напором, угнездился в самом навершье стола. Бояре смотрели на расторопного юнца с осуждением, но перечить Святославу никто не стал. Повод был уж очень незначительным. Пусть повластвует пока млад и глуп.

- Откуда ты про Трояна знаешь? – спросил Святослав.

- Боярин Невзор, погибший в Муроме, мой старший брат, - пояснил Хабар. – Я просил у воеводы Радмила тысячу мечников, чтобы с вятичами расплатиться, но он отказал.

- Так ведь юн еще боярин, - усмехнулся Радмил. – Да и что может сделать тысяча мечников против Трояна. Тут большую рать надо собирать.

- А почему не собрал? – повернулся Святослав к воеводе.

- Я сносился с Киевом и получил ответ, что Муром, это не тот повод, чтобы ссориться с вятичами и мордвой. Тем более что и город этот не словенский и ранее под Новгородом не ходивший.

- Это кто ж тебе такое сказал?

- Бояре Семага и Аристарх, - не стал скрывать имен киевских мудрецов Радмил.

- Даю тебе семь дней, воевода, для сбора рати, - спокойно сказал Святослав. – Мне нужно три тысячи конных, облаченных в доспехи людей.

Бояре, сидящие за столом, так и ахнули. Вот рассудил так рассудил новый князь. Конечно, собрать три тысячи ратников для Новгорода не в тягость. Но ведь ему конных подавай. А ну как погубит он их в Муромских лесах, кто за это отвечать будет? У Святослава еще молоко на губах не обсохло, но ведь у новгородских бояр уже седина в волосах. Им-то какого рожна потакать причудам юного князя. Муром ему, видишь ли, подавай. Да кому тот несчастный городишко сдался!

- Воля твоя, князь, но три тысячи конных Новгороду не поднять, - хмуро бросил воевода Радмил. – Да и на Муром идти лучше водой.

- Пешие мне не нужны, только конные, - спокойно возразил Святослав. – Вятичи не хуже тебя знают, воевода, как нам удобнее к городу подойти.

- Ну разве что тысячу конных соберем, - поморщился Радмил. – Да и то если кудесник Пересвет свое слово в твою поддержку скажет.

- Хорошо, - кивнул головой Святослав. – Пусть будет тысяча. И еще мне нужен проводник.

- Я покажу тропу до Мурома, - охотно откликнулся Хабар. – Я по тому пути не раз обозы проводил.

- Так по зимнику проводил, - рассердился Радмил. – Погубишь людей, дурья голова.

- Зря ты меня лаешь, воевода, - обиделся юный боярин. – Не раз я этим путем ходил и с отцом и с братьями. И не только до Мурома, но и до Булгарии.

- А до Булгарии зачем? – удивился Отеня.

- Бабка моя оттуда родом, - пояснил Хабар. – Да и торг там богатый.

- Значит, решено, - кивнул головой Святослав. – Собирай рать, воевода. А с кудесником Пересветом я сам договорюсь.

К великому удивлению воеводы Радмила и мудрых новгородских мужей, кудесник Пересвет не только поддержал князя Святослава в его глупом намерении, но выделил ему две сотни Белых Волков, едва ли не половину дружины бога Перуна. Узнав об этом, боярин Збыслав даже посерел.

- Втравит нас киевский княжич в войну с хазарами, помяни мое слово, - зло прошипел он Радмилу. – Кровью умоемся. Киев-то ныне слаб. В Русалании раздоры. Если каган-бек Иосиф двинет на нас свое войско, кто придет нам на помощь?

- Так ведь Муром наш город, - неуверенно возразил Радмил.

- Как же наш, если он варягами Рерика был взят, - рассердился молодой боярин.

Збыслав принадлежал к ладожской старшине, его прадед, по слухам, был среди тех, кто поднял мятеж против князя Воислава. Да и вообще ладожане варягов не жаловали, даром что находились с ними в дальнем родстве. Воевода Радмил, родившийся в Киеве, не всегда понимал в чем причина споров между новгородскими боярами, но догадывался, что корни этих раздоров лежат очень глубоко. Взять тех же Глота с Хабаром. Глот из ладожской старшины и доводится родовичем боярину Збыславу, а Хабар из варягов, его прадед пришел в Приильменье в дружине Воислава Рерика. Почти сто лет уже прошло с той поры, а страсти никак не улягутся, переходя порой в откровенную кровавую прю между родами. Впрочем, в данном случае у боярина Збыслава был свой торговый интерес, не имеющий к старинной вражде никакого отношения. Збыслав, человек молодой и расторопный, успел удачно жениться в Итиле и взял за своей женой-хазаркой такое приданное, что многие новгородские бояре даже рты разинули, глядя на счастье, привалившее боярину. Воевода Радмил, подобно многим, тоже качал головой и цокал языком до тех пор, пока Збыслав не предложил ему десять тысяч денариев в долг. А потом намекнул, что деньги можно и не возвращать, но лишь на определенных условиях. Радмил, стесненный в средствах, условие боярина выполнил и получил назад свою расписку. Ныне он почти жалел, что связался с хитроумным Збыславом, но особой вины за собой не числил. Прав боярин Мешко – кому он нужен этот Муром?

- Не понимаю, чего ты хочешь от меня, боярин? – рассердился Радмил.

- Ничего, воевода, - пожал плечами Збыслав. – Просто мой тебе совет, держись подальше от Святослава и не потакай его безумствам. А если он сложит голову в землях муромских или вятских, то в Киеве о нем рыдать не будут. И ты не хуже меня знаешь почему.

Зря хлопотал боярин Збыслав. Воевода Радмил и без его советов не пошел бы в чужие земли. Да и с какой стати? У Радмила вся Новгородская земля на плечах, а тут изволь ратиться невесть за что. Семьсот конников воевода для юного князя все-таки собрал. Большой потерей будет их гибель в Муромских лесах и болотах, но тут уж ничего не поделаешь. Ибо Святослав стал князем Новгородским по вечевому приговору, а потому вправе требовать от воевод и бояр верной службы. Впрочем, будь среди бояр единство, то сумели бы они дать залетному княжичу укорот. Увы, далеко не всем нравится осторожное поведение воеводы Радмила, иные его чуть ли не в предательстве обвиняют и горой стоят за Святослава. Ничего, время покажет, кто в этом споре прав.

Глава 8 Вятичи

Ган Услад, ставленый князем Трояном в городе Муроме воеводой, гостей не ждал. Ни хороших, ни плохих. Под рукой у гана было почти тысяча мечников, сила вполне достаточная для обороны города, все население которого насчитывало едва ли десять тысяч человек. Треть из них были ильменскими словенами, остальные муромой, которым за Новгородский интерес бить ноги не было никакого резону. С горожанами отношения у гана были ровными. Да и злобится на вятичей у обывателей Мурома не было причины, ибо князь Троян подати им положил еда ли не втрое меньшие против новгородских. Сделано это было, конечно, не без причины. Ибо Муром был взят Трояном не для грабежа, а лишь с целью превратить его в неприступную крепость, способную оградить вятские и хазарские земли от набегов ушкуйников и недопустить распространения влияния Киева и Новгорода в Поволжье. Для Услада не являлось, разумеется, тайной, что князь Троян действовал не по своему почину. За Трояном стоял каган-бек Иосиф и расторопные хазарские беки и купцы, спавшие и видевшие Новгород под своей пятой. Ган Услад тоже не во всем был волен в своих действиях. И у него за спиной был свой «Иосиф», вот только звали его Натаном. Уважаемый Натан был богатым итильским купцом-рахдонитом и не стал беком вероятно только в силу того, что не захотел им стать, желая сохранить свободу рук. Во всяком случае, он не раз жаловался вятскому гану, что каган-бек Иосиф слишком уж властолюбив и не всегда тверд в вере. Усладу не было дела до чужой веры, но он хорошо понимал, что вятичам еще долго не удастся вырваться из-под хазарской опеки, которая с каждым годом становилась все более обременительной. Но и ходить под киевской дланью вятичам тоже не хотелось. Ну хотя бы потому, что за Киевом ныне не было силы, да и откуда ей взяться, если правит там слабая женщина княгиня Ольга, родившаяся то ли в Византии, то ли в Болгарии, словом чужая и кровью и духом, как Вятской земле, так и всей Руси.

- Новгорода вам не одолеть, - сказал Услад Натану, стоящему рядом с ним на приступке городской стены.

- Для начала мы отобьем у новгородцев Ростов, - усмехнулся рахдонит. – А там видно будет. Ладога должна быть включена в сферу влияния каганата.

- А зачем?

- Нам нужен прямой выход в Варяжское море, - пояснил Натан.

- А варяги с этим примирятся?

- Ныне варяги стонут под железной пятой короля Оттона, - усмехнулся Натан. – Их портовые города в руках у саксов. Даже князек ругов Селибур вынужден с этим считаться и недавно заключил с Оттоном союз. Князь Троян сделал правильный выбор. Да и в Новгороде есть немало людей, готовых к сотрудничеству с каганатом.

- А как же Киев?

- Киев после смерти князя Ингера клониться к Византии, до северных и восточных земель ему дела нет, - спокойно пояснил Натан.

- А мне булгарский купец вчера сказал, что в Новгороде сел князем сын Ингера Святослав.

- Какой еще Святослав? – удивился рахдонит.

- Откуда же мне знать, - пожал плечами Услад. – По слухам, он собирается отбить у князя Трояна Муром.

- Вспомнил, - хлопнул себя ладонью по лбу Натан. – Видел я того Святослава года четыре тому назад в Итиле. Воевода Асмолд приезжал договариваться с каган-беком о походе на арабов. И княжич тогда был с ним.

О неудачном походе на Бердоа ган Услад слышал от атамана Ревеня, который ныне, по слухам, тоже склоняется к союзу с каганатом. Этот неудачный поход стоил жизни не только воеводе Асмолду, но и князю Искару. Чем и воспользовался Ревень, оттеснивший сына Искара княжича Данбора от власти.

- Сейчас этому Святославу лет двадцать, не больше, - покачал головой Натан. – Молодо-зелено. Если уж он не сумел у своей матери власть отобрать, то о чем ему с каган-беком Иосифом спорить?

- О булаве, - усмехнулся Услад. – Слышал я о древнем пророчестве волхвов Световида: пробьет час и Сокол побьет Гепарда.

- Сокол – это, видимо, Рерик, - догадался Натан. – А Гепард кто?

- Каган, - ответил Услад.

- Для того, чтобы побить нынешнего кагана из рода Ашинов много ума не требуется, - хмыкнул рахдонит. – А на каган-бека Иосифа сие пророчество не распространяется.

Услад в ответ только плечами пожал. Сам он в пророчество не верил. Каганат ныне силен как никогда, одних исламских гвардейцев под рукой у каган-бека Иосифа более пятидесяти тысяч. И это не считая кочевников и хазар из тюрков и асов. Итиль без особого труда может поднять и бросить на Русь войско в сто-сто пятьдесят тысяч человек. А такую силу не одолеть ни Киеву, ни Новгороду, а уж тем более вятичам, чьи городки и крепости будут сметены волной, идущей с юга, в мгновение ока. Услад ждал, что с вокняжением Трояна давление на Вятскую землю со стороны Итиля ослабнет и выход на содержание хазарского войска уменьшится, но получилось все наоборот. Ныне беки и рахдониты чувствуют себя на чужой земле как у себя дома, а каган-бековы сборщики дани лютуют пуще прежнего. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться – каганат готовится к войне. После похода на юг князя Асмолда арабы стали сговорчивее, и каган-беку Иосифу без труда удалось заключить с ними мирный договор. Следовательно воевать Итиль будет не с Югом, а с Севером, то есть с Русью. А в Руси после смерти великого князя Ингера нет человека, способного организовать отпор Хазарскому нашествию.

- Никак бек Азария прислал нам подмогу, - удивленно воскликнул Натан, указывая рукой на всадников, выезжающих из леса.

- А вдруг это новгородцы? – возразил ему Услад и крикнул мечникам, чтобы прикрыли городские ворота.

Всадников было четыре сотни от силы. Они неспеша подъехали к воротам и установились у рва.

- Угры, по-моему, - прищурился в их сторону Натан.

- Откуда у угров такое снаряжение, - с сомнением покачал головой Услад. – Да и не служат они теперь кагану.

- Зато служат каган-беку, - усмехнулся Натан и окликнул незваных гостей на незнакомом вятичу языке.

Всадники охотно отозвались на зов рахдонита и дружелюбно помахали ему руками. Переговоры продолжались довольно долго, и Услад невольно морщился, пытаясь уловить хотя бы по лицам, о чем же идет речь. Наконец Натан усмехнулся и повернувшись к Усладу сказал:

- Не сомневайся, ган, это действительно угры и прислал их к нам бек Азария.

- Зачем? – спросил недоверчивый Услад.

- Слух прошел, что князь Святослав Новгородский готовит набег на Муром. Бек Азария советует тебе держаться настороже.

Азария был правой рукой Трояна, а скорее всего его головой. Это он уговорил вятскую старшину признать Трояна князем, хотя прав на стол у того не было никаких. Конечно, не будь за спиной у Азария пяти тысяч хазар из итильских тюрков, вряд ли вятичи так легко поддались бы на уговоры. Но дело было, конечно, не только в хазарах бека Азарии. За Азарией стоял Итиль, ссорится с которым вятичи не рискнули.

Подъемный мост со скрипом опустился, ворота распахнулись и четыреста всадников без помех въехали в город. Прежде чем сойти со стены, ган Услад бросил взгляд на лес, из которого совсем недавно выехали угры и похолодел. Конная лава катилась к Мурому, неосторожно распахнувшему свой зев навстречу беде.

- Закрыть ворота! – крикнул Услад, но запоздал с приказом. Угры уже захватили приворотные вежи и теперь шумно приветствовали своих товарищей.

- Что же это такое? – растерянно посмотрел на гана Натан.

- Угры, говоришь? – криво усмехнулся тот.

- Да ты сам посмотри! – возмутился рахдонит.

У Услада еще теплилась в душе надежда, что все как-то уладится. Что угры, нахлынувшие в Муром, действительно посланы беком Азарией, а потому он и медлил с приказом. К сожалению, Услад слишком поздно разглядел среди облаченных в колонтари угров молодцов в волчьих шкурах, и эта его невнимательность дорого обошлась вятичам, застигнутым врасплох. Многие из них не только в доспехи, но и в порты не успели облачиться, так и выскакивали из домов в одних рубахах. А детинца в Муроме не было. Гану Усладу ничего иного не оставалось, как крикнуть своим людям «сдавайтесь» да отдать меч подскакавшему витязю. Натан молча последовал его примеру, ибо сопротивление в подобном положении равносильно самоубийству.

- Воевода Отеня, - назвал себя витязь. – Здорово мы вас провели!

Ган Услад потерянно развел руками и спросил у словоохотливого чужака:

- Кто вы и откуда?

- Дружина князя Святослава. Я родом из Киева, а боярин Хабар из Новгорода.

Боярин Хабар, худой и жилистый юнец, у которого даже усы еще не наросли, бросил на гана и рахдонита злобный взгляд:

- Я брат воеводы Невзора, вятичи, пришел спрос с вас чинить за его смерть.

- Твоего брата казнили по приказу князя Трояна, - отозвался Натан, не потерявший присутствия духа на виду у враждебно настроенных людей. – А мы с ганом Усладом в том деле не участвовали.

- Добро, - пролаял Хабар, - доберемся и до Трояна, дайте срок.

Потери среди вятичей были невелики. Едва ли десяток мечников сронили свои головы на чужую землю, остальных обезоружили и согнали на Торговую площадь. Сюда же привели и Услада с Натаном. Рахдонит все это время оглядывался по сторонам и толкал вятича локтем бок:

- Но ведь угры же это!

- И что с того? – огрызнулся Услад. – По-твоему, угры не могут служить Святославу.

Загадку, так мучавшую Натана, разъяснил все тот же воевода Отеня, веселый и говорливый молодец. Дружина Святослава, взявшая Муром, действительно на две трети состояла из угров, вот только родом они были не с Волги, а с Дуная.

- Кто же мог знать, - вздохнул Натан. – Принесло их на беду в наши края.

Вот уж, действительно, принесло! Услад был ошеломлен несчастьем, свалившимся на его голову. Самое обидное, что обвел его вокруг пальца не муж, умудренный опытом, а мальчишка с серыми глазами и пушком над верхней губой. Князь Святослав гарцевал по площади на белом как снег коне и насмешливо поглядывал на уныло поникших вятичей.

- Кто захочет служить Соколу, пусть сделает шаг вперед, - крикнул он обезоруженным мечникам. – А остальным вольная воля.

Вятичи переглядывались между собой, но выходить из толпы не спешили. Мордвины, коих тоже немало было среди Усладовых мечников, видимо просто не поняли, что им предлагает юный всадник, облаченный в кольчугу, и сейчас негромко переговаривались между собой.

- А кто такой Сокол? – с усмешкой спросил Натан.

- Это я, рахдонит, - безошибочно опознал в нем чужака князь. – Святослав Рерик. Передай каган-беку, что я иду за булавой.

- Коли отпустишь – передам, - спокойно сказал Натан. – Даю тебе слово, князь.

- А ты что скажешь, ган? – повернулся Святослав к Усладу.

- Сокол высоко, Гепард далеко, а я слово дал князю Трояну, и освободить меня от клятвы может только его или моя смерть, - холодно отозвался вятич.

- Снабдите их припасами, - распорядился Святослав, - и отпустите на четыре стороны. Не жду вас больше в Муроме, вятичи, а свидимся мы еще раз уже на вашей земле.

Из почти тысячной вятско-мордовской рати на сторону Святослава переметнулось человек шестьдесят. Остальные, окружив телеги с припасами, безоружными и бездоспешными покинули Муром. Никто Усладу и его людям не сказал вслед худого слова, но настроение у гана от этого не улучшилось.

- Легко отделались, - сказал Натан, оборачиваясь на покинутый город.

- А ты думаешь – отделались? – неожиданно даже для себя усмехнулся Услад. – По-моему, все еще только начинается.

До Липска обезоруженная Усладова рать добралась только через месяц, потеряв по пути до половины состава. Мордвины, обозленные на воеводу, бездарно отдавшего город, ушли в свои земли. Князь Троян, уже успевший узнать о потере Мурома, брезгливо усмехнулся в ответ на здравствование гана Услада. Бек Азария зло выругался. К столу ни Услада ни Натана не пригласили, чарок, как это положено по обычаю, не поднесли. Так и остались они стыть у порога, глядя как Троян и Азария в кругу своих ближников разделываются с жирным кабанчиком, запивая мясо вином и медом.

- Твое счастье, Натан, что ты не бек и не ган, - зло прошипел Азария, - иначе по закону Обадии я бы снес тебе голову перед строем своих хазар.

Натан только зубами скрипнул в ответ на угрозы наглого молодого бека. Дед Азарии был из кубанских асов, видимо поэтому бек был синеглаз, несмотря на довольно темные почти черные волосы. Среди ближников Иосифа Азария был далеко не из первых, но все же звание бека он получил, в отличие от многих истинных сефардов, которые заслуживали его куда больше.

- Жаль, что у вятичей законы Обадии не в ходу, - вздохнул Троян, который возрастом недалеко ушел от двадцати пятилетнего бека, - и единственное, что я могу с тобой сделать, Услад, это обнести чаркой на хмельном пиру. Но мое доверие ты потерял навсегда. Я не обвиняю тебя в измене, ган, но только потому, что ты для этого слишком глуп. Ты позволил сопливому мальчишке обмануть себя и потерял город, стоивший нам много крови.

- Думаю, у тебя еще будет случай, познакомится с этим мальчишкой поближе, - холодно отозвался Услад. – Он обещал навестить тебя в Липске.

Князь Троян захохотал и его смех немедленно подхватили ближники. Услад нового князя вятичей никогда не любил. Троян происходил хоть и из старого, но захудавшего рода. Почти половину из своих двадцати пяти лет он провел в Итиле и, по слухам, даже успел принять там чужую веру. Впрочем, это не помешало ему принести жертвы славянским богам Даджбогу, Хорсу, Перуну и Велесу, что, правда, не вернуло ему доверия волхвов, но позволило занять великий стол, опустевший после внезапной смерти князя Коломана. У Коломана было два сына, Коловрат и Измир, но под давлением хазар их даже не пустили на вече, а блудливая старшина сделала все, чтобы липчане, вопреки обычаю и славянской правде, назвали своим князем не Коловрата, а Трояна. Услад был среди тех, кто ратовал за Трояна, и нынешнее свое незавидное положение он считал расплатой за отступление от правды славянских богов.

- Я освобождаю тебя от клятвы, Услад, - сказал Троян, обрывая смех. – Иди, куда хочешь, и служи, кому хочешь.

- Добро, - усмехнулся ган. – Но перед тем как уйти, я хочу предупредить и тебя, князь, и твоего друга бека: Гепарду не долго осталось терзать Русь, Ясный Сокол уже встал на крыло.

Князь Троян уже открыл рот, чтобы обрушить град ругательств на голову упрямого гана, но, поперхнувшись куском мяса, закашлялся. А когда он вновь поднял голову, ган Услад уже покинул терем.

- Чтоб он провалился, этот степняк! – обрел, наконец, дар речи Троян под сочувственные вздохи ближников. Ган Услад был чужим в Липске, а поэтому его опала не произвела на бояр особого впечатления. Липчане всегда с подозрением относились к вятичам, жившим в Приграничье. Наверное потому, что степняки предпочитали скотоводство земледелию и не раз совершали набеги на богатые вятские города. Во времена каганов Битюса и Тургана степные вятичи охотно шли в хазары, но после усобицы, вспыхнувшей более ста лет назад, между ними и каганатом пролегла глубокая межа, которую пролетевшие годы так и не сумели сравнять. Степные вятичи в той войне встали на сторону русаланов и внесли свой весомый вклад в победу над каганом Обадией. Наверное князь Троян об этом не вспомнил, если бы не слова Услада о Соколе.

- Что еще за Сокол? – спросил бек Азария.

- Давняя история, - поморщился Троян. – Впрочем, нас она не касается. Зато о Мороме нам следует подумать, Азария, его потерю нам каган-бек не простит.

- Вернем, - твердо сказал бек. – Посмотрим, что он за птица, этот князь Святослав.

Объединенная рать хазар и вятичей выступила в поход через седмицу после возвращения гана Услада. Князь Троян торопился, всерьез опасаясь, что весть о падении Мурома дойдет до ушей каган-бека Иосифа, который не склонен был прощать оплошностей ни ближним, ни дальним. А Троян расположением каган-бека дорожил, отлично понимая, что без поддержки хазар ему на вятском столе не усидеть. Это сейчас липские бояре смотрят ему в рот, но стоит удачливому князю оступиться, как они сразу же напомнят ему об истинных и мнимых промахах и, чего доброго, собьют со стола раньше, чем каган-бек успеет сказать слово в его защиту.

Под рукой у Трояна было почти восемь тысяч всадников. Пеших в поход на Муром он решил не брать. Пяти тысяч хазар и трех тысяч вятичей было вполне достаточно, чтобы прищемить хвост новгородцам. Тем более что Святослав, скорее всего, вернулся в Новгород, оставив в пограничном городе лишь небольшую рать. Бек Азария был того же мнения. Его хазары, набранные в основном из гузов, хоть и уступали вятичам в снаряжении, зато превосходили их в резвости коней. Каган-бек Иосиф в последнее время все меньше доверял наемной исламской гвардии и все больше полагался на природных хазар. Другое дело, что былые связи с родами и племенами, проживавшими в границах Хазарии были утеряны, и все меньше ганов стремилось в Итиль, в поисках милости каган-бека. Сефарды, взявшие власть в Итиле при Вениамине и Аароне, косо посматривали на пришельцев. Да что там ганы, если даже бек Азария, чьи предки верой и правдой служили еще кагану Обадии, не был среди ближников Иосифа своим. А виной тому была славянская кровь, доставшаяся ему от деда. К сожалению, и каган-бек не всегда был последователен в своих действиях, и то привечал вождей окрестных племен, то вновь от них отворачивался в угоду обиженным рахдонитам. Такое положение не могло продолжаться долго. И если сефарды не захотят поступиться своими привилегиями в пользу вождей подвластных Итилю племен, то Хазарию ждут нелегкие времена.

Святослав появился в тот момент, когда ни Троян, ни Азария его не ждали, ибо их конница еще не покинула пределов Вятской земли. И атаковала новгородская дружина растерявшихся хазар не с севера, а с юга. Причем удар пришелся в хвост войска, растянувшегося едва ли не на версту по лесной дороге. Пока Троян и Азария, находившиеся во главе рати, успели сообразить что к чему, вынырнувшие из-за деревьев всадники втоптали в землю почти две тысячи хазар и исчезли в утренней дымке. Троян, потерявший в этой короткой, но кровопролитной битве четверть своего войска, рвал и метал, но, к сожалению, его запоздавшее рвение уже не в силах было исправить положение. Гузы стали поворачивать коней, не желая углубляться в лесные дебри. Ругань бека Азарии на них не действовала. Вятичи тоже взволновались, ибо прошел слух, что на рать напали волкодлаки-оборотни, которые в огромных количествах водились в Муромских лесах.

- Какие волкодлаки?! – орал на притихших бояр князь Троян. – До Муромских лесов мы еще не дошли. Вятские это леса, дурни!

В ответ боярин Сиян протянул ему волчий хвост, найденный среди убитых хазар. Собственно, этот хвост и послужил причиной слухов, переполошивших как вятичей, так и гузов.

- Святослав привел в наши земли Белых Волков, - вздохнул Сиян. – Многие теперь от тебя откачнуться, князь.

Троян хоть и не сразу, но осознал опасность. Напуск Святослава на Вятские земли, судя по всему, был хорошо подготовлен волхвами Перуна. Недаром же в дружине юного киевского княжича появились Белые Волки. Наверняка кудесник Перуна Пересвет сговорился с сыновьями князя Коломана. Коловрат и Измир давно точили зубы на князя Трояна, но силенок у них было маловато, и вот теперь, с помощью волхвов, они нашли удачливого союзника.

- Надо возвращаться в Липск, - сказал Троян беку Азарию.

- А как же Муром? – удивился тот.

- Муром подождет, - рассердился князь. – Не можем же мы оставить Святослава у себя за спиной.

У Липска Трояна уже ждали. Предупредил князя об этом уважаемый Натан, выехавший с десятком верных людей навстречу возвращающейся рати. Вид у рахдонита был растерянный, шутка сказать в течение короткого времени он дважды чудом избежал гибели и плена.

- Липск открыл свои ворота перед княжичем Коловратом, - сказал Натан, - но вече своего слово еще не сказало.

Надо отдать должное липчанам, рассудили они здраво, предоставив возможность Трояну и Коловрату померятся силами без помех со стороны. Иного от липских бояр и обывателей Троян не ждал, а потому не очень удивился их двуличию.

- А у Коловрата большая дружина? – спросил бек Азария.

- Тысяча конных и три тысячи пеших, - сказал Натан. - Доспехи у них на загляденье.

- А князь Святослав?

- Святослава я среди них не видел, - удивленно вскинул брови рахдонит.

У Трояна под рукой было шесть тысяч конных мечников. С такой силой он без труда бы смял Коловрата и его рать, вздумай те биться с ним в открытом поле. Но если Коловрат сядет в осаду, то выбить его из Липска будет совсем не просто. Гузы не умеют штурмовать города, а трех тысяч вятичей недостаточно, чтобы взять хорошо укрепленный Липск напуском.

- Не позволят липчане княжичу Коловрату прятаться за стенами, - уверенно заявил боярин Сиян. – С какой стати подвергать город риску?

- Пожалуй, - согласился с боярином бек Азария. – Теперь слово за тобой, князь Троян.

Дружина Коловрата выстроилась в чистом поле в двух верстах от города. Пеший полк, ощетинившийся копьями, посредине, конные мечники по бокам. Надо отдать должное Натану, он совершенно точно подсчитал количество мятежников. А липские бояре, видимо, наотрез отказались поддерживать Коловрата и не дали ему ни единого мечника. Опасался Троян только дружины Святослава, которая могла прийти на помощь Коловрату. Правда, дозорные, прочесавшие окрестности, не обнаружили чужих ратников, ни конных, ни пеших. И тем не менее, князь медлил.

- Если мы и дальше будем стоять истуканами, - хмыкнул Натан, - то непременно дождемся новгородцев. Тут надо либо атаковать, либо уходить из Вятской земли.

Троян бросил на словоохотливого рахдонита злобный взгляд и повернувшись к Азарию сказал:

- Свяжи их конников, а я ударю по центру.

Конная лава сорвалась с места и обрушилась всей своей мощью на пехотинцев. Копейщики осели назад, но строя не потеряли к великой досаде Трояна. Бреши прорубленные конниками в первых рядах заполнились в мгновение ока, а длинные копья успели пропороть уже не одну конскую шкуру. Гриди Трояна стали падать на землю вместе с конями, мешая своим товарищам атаковать упрямых пехотинцев. Зато у бека Азарии дела складывались куда более успешно. Его хазары, разделившиеся на две части, превосходили конников Коловрата численностью и довольно успешно теснили их в сторону от фаланги. У Трояна появилась отличная возможность ударить пешему полку в правый бок, чем он не замедлил воспользоваться. Не успевшая перестроится фаланга стала разваливаться на части. Ряды ее смешались, и копейщики стали падать на землю один за другим под ударами осмелевших конников. Троян уже праздновал победу, когда услышал вдруг испуганный голос боярина Сияна:

- Новгородцы!

Конница князя Святослава атаковала вятичей князя Трояна с тыла. Удар ее был настолько мощным и неожиданным, что вятичи растерялись и бросились в рассыпную, как цыплята при виде сокола. А вслед за ними ударились в бега и гузы, превратив уже одержанную победу в горчайшее поражение. Князь Троян чудом избежал смерти. Его ближние мечники сумели таки разорвать кольцо из конных угров и увести за собой ошеломленного неудачей князя.

Опомнился Троян верстах в десяти от поля битвы, когда едва не уткнулся в круп коня бека Азарии, уходящего от погони. Здесь же находился и уважаемый Натан в кольчуге и с мечом у пояса. Купец, похоже, был единственным человеком в окружении бека, сохранившим самообладание. Во всяком случае, именно он зычным голосом остановил гузов, уже вскинувших луки. Подсчитав потери, князь и бек впали в глубочайшее уныние. У Трояна осталось под рукой пятьсот мечников, у бека Азарии – чуть больше тысячи. Оспаривать стол у княжича Коловрата с такими силами, было бы самоубийством. Следовало уходить с Вятской земли и уходить как можно скорее. Ибо стремительность, с которой передвигалась Святославова рать, превосходила все разумные пределы.

- По воздуху их, что ли, носит, - скрипнул зубами Азария. – Ведь не было же новгородцев поблизости. Откуда они вынырнули?

- Похоже, из-под земли, - попробовал пошутить Натан, но вышло не совсем удачно.

- Может, это не угры вовсе, а навьи, - предположил боярин Сиян, чем поверг в уныние едва ли не всех уцелевших мечников.

В Итиль возвращаться было нельзя, это понимали оба, и бек Азария, и князь Троян. Каган-бек Иосиф не простит им потери Вятской земли и, чего доброго, прикажет снести головы оплошавшим вождям.

- Идите в Саркел, - посоветовал Трояну и Азарии уважаемый Натан. – Сдается мне, что Святослав пойдет из Вятской земли не в Новгород, а в Варуну, дабы поддержать княжича Данбора.

- Ну, в Саркел, так в Саркел, - вздохнул Азария. – Все, что можно было здесь потерять, мы уже потеряли. Постараемся взять свое на Дону.

Глава 9 Саркел

Для бека Симонии приезд гостей из Вятской земли явился полной неожиданностью. До сей поры вятичи были исправными плательщиками дани и больших хлопот у Итиля с ними не было. И вот теперь, в самый ответственный момент, когда каган-бек Иосиф уже готов отдать приказ о вторжении в Русаланию, вдруг выясняется, что Липск потерян, а на Вятском столе утвердился враг каганата княжич Коловрат. Его вмешательство в ход событий может здорово осложнить исполнение замысла каган-бека. А Иосиф собирался убить сразу нескольких зайцев. Во-первых, прибрать к рукам Матарху, и во-вторых, покончить с господством на Дону упрямых русов. Сил на этот двойной удар вроде бы должно было хватить. Во всяком случае, бек Симония был уверен, что ему удастся, если и не разбить донских русов, то хотя бы помешать им прийти на помощь воеводе Воиславу, засевшему в Тмутаракани еще со времен Асмолда. По слухам, к Воиславу из Киева морем подошла помощь, но вряд ли она была столь уж существенной, чтобы сдержать напор каган-бека, решившего лично возглавить поход на Матарху. Но это было только начало, сулившее каганату в случае успеха блестящие перспективы. Под рукой у бека Симонии было двадцать тысяч хазар, тюрков и асов, хорошо обученных и отлично снаряженных. Приблизительно столько же хазар и двадцать пять тысяч гвардейцев каган-бек Иосиф подготовил для броска на Тмутаракань и далее в Крым. Далее Иосиф собирался выйти к Киеву с юга, а бек Симония, пройдя Русалань и Северские земли, готовился поддержать его удар с востока. И только после этого бек Авраам должен был подняться с оставшимися в Итиле гвардейцами в верховья Волги, соединиться там с булгарами, вятичами и мордвинами, и двинуться на Новгород. Замысел Иосифа был грандиозным, хотя и трудным для исполнения. Зато в случае его полного осуществления, границы Хазарии раздвинулись бы от Волги до Дуная, от Черного и Азовского морей до моря Варяжского. Впрочем, в полную победу многие в Итиле не верили. И бек Симония был в их числе. Но в любом случае, на захват приграничных земель сил у каганата должно было хватить. Симония настоятельно советовал Иосифу оставить пока в покое Киев и Новгород и сосредоточиться на Русалании и Тмутаркани. И если бы каган-бек прислал в Саркел хотя бы половину гвардейцев, предназначенных для похода на Новгород, то это безусловно существенно облегчило Симонии решение задачи. А прибрав к рукам Русалань с ее мощными крепостями, каганат мог бы продиктовать свои условия Киеву. К сожалению, каган-бек Иосиф не послушал Симонию и сделал это совершенно напрасно. Грандиозные замыслы, это хорошо, но не худо бы сопрягать их с реальностью. Конечно, Русь ослабела после смерти великого князя Ингера, но это вовсе не означает, что она не способна дать каганату отпор. Кроме того у Симонии были большие сомнения в стойкости хазар и наемных гвардейцев. И те, и другие служили каганату за деньги. Гвардейцам платили больше, хазарам меньше. Среди гвардейцев преобладали мусульмане с земель, подвластных арабам, а хазары в большинстве своем были язычниками. Кроме того кубанские асы, славяне по крови, с большой симпатией относились к донским русам, с которыми у них были общие корни, а с Итилем их не связывало практически ничего. И еще неизвестно, как они поведут себя здесь в Русалании. Бек Симония не доверял кубанским ганам, даже тем, которые приняли иудаизм, и имел для этого веские основания. Ну взять хотя бы бека Азарию, опростоволосившегося в Вятских землях. Как теперь прикажете относится к этому полукровке, расстроившему своей беспечностью (если не предательством) тщательно продуманный план каган-бека в самом начале его осуществления. Правда, в поражении Азарии и Трояна есть и своя положительная сторона. Возможно, узнав о их провале, каган-бек слегка поумерит свой пыл и поймет, что без поддержки гвардейцев беку Симонии не удастся справиться с объединившимися русаланами и вятичами.

- А они ведь объединятся, уважаемый Натан? – обернулся Симония к купцу, скромно сидящему у накрытого стола.

- Вне всякого сомнения, - кивнул тот головой.

Уважаемый Натан, по имеющимся у бека сведениям, был близок к беку Песаху, правой руке каган-бека Иосифа, и пользовался в Итиле существенным влиянием. Будем надеяться, что он сумеет объяснить Иосифу сложность ситуации, неожиданно возникшей на Дону.

- Я сделаю все, что в моих силах, бек, - заверил Симонию уважаемый Натан.

Проводив купца в далекий Итиль, бек Симония приступил к исполнению своих многотрудных обязанностей. Пришлет каган-бек ему на помощь гвардейцев или нет, но поход в Русалань он вряд ли отменит, а значит надо быть готовым, выступить по первому же сигналу, полученному из Итиля. У Симонии были свои осведомители в Варуне, и он с нетерпением ждал от них известий. Большой атаманский круг вроде бы объявил Ревеня верховным правителем Русалании или гетманом, но с незначительным перевесом голосов. Что позволило княжичу Данбору оспорить это решение, и потребовать нового голосования. За Ревеня горой стояли атаманы русов-ротариев, за Данбора почти все родовые старейшины, которым не нравилось усиление атаманов. В последнее время население Русалании значительно увеличилось за счет пришлых людей из вятских, радимицких, северских земель. Бежали туда и кубанские асы, недовольные политикой каган-бека Иосифа. Бежали даже тюрки, на коих прежде можно было положиться. В Русалании принимали всех, но далеко не все имели право голоса на Дону. Русы-ротарии и их атаманы старались сохранить свои старинные привилегии, и это вызывало недовольство вновь прибывших. До поры до времени, князю Искару удавалось снимать возникающие противоречия, но его гибель обострила противостояние до предела.

Вести из Варуны пришли раньше, чем приказ из Итиля. Симония принял своего осведомителя в тайной комнате, за надежность стен которой он мог поручится головой. Мечник Гудим служил атаману Ревеню, но в ротарии не рвался. Симония подозревал, что Гудим уже успел принять христианство, а потому и не хотел приносить клятвы Световиду и Перуну. Впрочем, в ротарии брали далеко не каждого мечника, а только того, кто прошел необходимые испытания. Гудим был далеко уже не молод, на Дон пришел из Тмутаракани в зрелом возрасте и, видимо, здраво рассудил, что ноша, возлагаемая языческими богами на своих ближников, ему не под силу. Симонии он служил за деньги, но в его честности бек уже имел возможность убедиться неоднократно.

- Новый атаманский круг состоялся, - начал с главного Гудим. – В нем приняли участие не только ротарии и старейшины русаланских родов, но и боготуры, и князья из земель радимицких, вятских, северских и новгородских. Атаман Ревень потерпел жестокое поражение. Великим князем Русалании стал сын Искара Данбор, а гетманом ротариев атаман Елень, ходивший вместе с воеводой Асмолдом в Бердоа. Елень заключил с Данбором договор, что русы-ротарии не станут претендовать больше на верховную власть в Русалании, а великий князь в свою очередь не будет вмешиваться в дела ближников Световида. Этот договор устроил всех, кроме атамана Ревеня, но его сторонники оказались в явном меньшинстве и вынуждены были подчиниться.

- Что еще? – нахмурился Симония.

- Сокол объявился, - усмехнулся Гудим.

- Какой еще сокол? – удивился бек.

- Тот самый, о котором говорится в пророчестве волхвов Световида. Многие в атаманском кругу требовали объявить его каганом, но Елень сказал, что Святослав Новгородский пока еще слишком молод и должен прежде делом доказать свое право на каганову булаву.

О Святославе Новгородском бек уже наслушался разных небылиц от князя Трояна и бека Азарии, не говоря уже о слухах, которые распускали в Саркеле их мечники. Эти и вовсе называли неоперившегося юнца оборотнем и посланцем богов, внося смуту в умы и сердца хазар. Симония лично приказал отрубить головы двум мечникам князя Трояна, после чего слухи немедленно стихли.

- Но ведь это старое пророчество, - нахмурился Симония.

- Да, - подтвердил Гудим. – Кагану Обадии оно стоило жизни. Но Святослав Рерик, по-моему, стоит того, чтобы в Итиле на него обратили пристальное внимание. Сейчас ему нет еще и двадцати лет, но этот человек умеет наносить удары, что он и доказал в Вятской земле.

- Наслышан, - сухо отозвался бек.

- Атаманский круг принял решение помочь Матархе отразить нападение каганата. Сейчас в Варуне собирается рать. И возглавят ее князь Святослав Новгородский и атаман Елень.

- Сушей они пойдут или Доном?

- Конные пойдут сушей по правому берегу, а ротарии - рекой.

- Мимо нас не проскользнут, - холодно бросил Симония. – И большая собирается рать?

- Точно не знаю, бек, а придумывать не хочу, - пожал плечами Гудим. – У Святослава три тысячи конных мечников. Атаман Елень без труда поднимет пять тысяч ротариев. Сколько соберет князь Данбор не знаю. Сколь придет вятичей тоже не могу сказать.

- Тысяч двадцать, двадцать пять? - прикинул Симония.

- Скорее всего не больше, но и не меньше, - согласился с ним Гудим.

Симония призадумался. Напуска русов на крепость, вверенную его заботам, он не боялся. Саркел был построен сто лет назад на левом берегу Дона умелыми мастерами из Византии и представлял собой крепкий орешек, который до сих пор никому не удавалось раскусить. Стены крепости, сложенные из огромных камней, были столь высоки, что отчаянные храбрецы, вздумавшие на них взобраться, рисковали не только сорваться, но и умереть еще в воздухе, не достигнув земли. Окованные железом ворота могли выдержать удары самых мощных таранов, да и глубокий ров, заполненный водой, далеко не каждому дано было преодолеть. Кем бы там ни был этот удатный Святослав Рерик, но вряд ли он настолько безумен, чтобы штурмовать неприступную крепость, имея под рукой лишь двадцать тысяч мечников. Проблема бека Симония была в другом. Он не имел права пропустить русов в Тмутаракань, ибо они могли помешать каган-беку Иосифу захватить Матарху. И уж конечно Иосиф не простил бы Симонии такой беспечности, погубившей его далеко идущие планы. Проводив Гудима, бек немедленно отправил гонца в Итиль, с просьбой о помощи, и переправил дозорных на правый берег Дона, дабы не прозевать подхода вражеской конницы.

- И что это тебе даст, - криво усмехнулся бек Азария, глядя на поднявшуюся в крепости суету. Если русы захотят обойти крепость, то они ее обойдут.

- И оставят у себя в тылу двадцатитысячный гарнизон? – холодно бросил Симония.

- А кому опасен гарнизон за стенами крепости, - пожал плечами князь Троян.

- Никто не помешает мне вторгнуться в Русаланию, - нахмурился бек.

- И Святослав окажется у тебя за спиной, - ехидно подсказал Азария.

- Но он ведь уйдет в Матарху? – в раздражении крикнул Симония.

- Не исключено, что он перебросит туда ротариев атамана Еленя, а сам с конницей будет сторожить тебя, - вздохнул князь Троян. – И ударит в самый неподходящий момент. Мы с беком Азарией уже испытали это на собственной шкуре. У этого юнца свой способ ведения войны. Он появляется словно из-под земли, бьет без пощады, а потом растворяется в воздухе.

- И что ты предлагаешь? – спросил Симония.

- Надо просить помощь у каган-бека, - подсказал Азария.

Умники! А сам бек Симония, по их мнению, до того глуп, что не додумался до столь простого решения. Вопрос только в том – захочет ли Иосиф помочь своему беку или сочтет его трусом и глупцом, не способным решать поставленные перед ним задачи. А вести от дозорных поступали тревожные и, что самое скверное, противоречивые. Русов видели и на правом и на левом берегу. Их ладьи, то появлялись на глади реки, то пропадали невесть куда. А главное, никак не удавалось установить их численность. Симония начал уже терять терпение и ссорится со своими помощниками по пустякам. К счастью, из Итиля прискакал гонец с вестью, что каган-бек Иосиф внял просьбе Симонии и послал в Саркел десять тысяч конных гвардейцев. Бек вздохнул было с облегчением, но тут пришло сообщение от дозорных, что конница Святослава появилась у стен Саркела. Это сообщение оказалось верным, Симония, поднявшийся в приворотную башню, мог видеть собственными глазами, как гарцуют вокруг крепостного рва чужие всадники. Угры Святослава Рерика, покрасовавшись на виду у хазар, исчезли так же внезапно, как и появились. К тому же перестали поступать сообщения от дозорных, похоже их просто истребили расторопные русы.

- Ну и куда они ушли? – в раздражении выкрикнул Симония.

- Возможно двинулись навстречу гвардейцам каган-бека Иосифа, - предположил бек Азария.

Симония похолодел. Если верить Гудиму, то у князя Святослава и атамана Еленя под началом не менее двадцати тысяч хорошо снаряженных воинов. А гвардейцы Иосифа вряд ли ждут нападения на правом берегу Дона, который всегда контролировали хазары.

- Все-таки гвардейцы это не гузы, и даже не хазары, - попробовал утешить Симонию князь Троян. – Отобьются.

- А если нет? – нахмурился Симония.

- Тебе решать, - развел руками бек Азария, довольный, видимо, тем, что в данном случае гнев каган-бека падет не на его голову.

И Симония решился. Оставив в крепости трех тысячный гарнизон, он покинул Саркел во главе десяти тысяч конных и восьми тысяч пеших ратников. Князь Троян настоятельно советовал беку не брать с собой пехоту, ибо она будет замедлять продвижение конницы, что будет только на руку Святославу. Но упрямый бек не стал слушать князя и оказался кругом не прав. Стоило только хазарской рати удалится от стен Саркела на приличное расстояние, как тут же перед нею выросла фаланга русов, численностью не менее семи-восьми тысяч человек. Симония никак не мог взять в толк, каким образом пехотинцы успели незаметно продвинуться по чужой территории и занять господствующий холм. Ведь там совсем недавно были его дозорные.

- Я же говорю, - усмехнулся князь Троян, - они из под земли вырастают.

- А где конница Святослава, - обернулся Симония к гану Бунчуку, но тот лишь растерянно развел руками.

- Я бы отступил, - вздохнул бек Азария. – Нельзя атаковать фалангу, пока мы не обнаружили конницу.

Но беку Симонию похоже надоело гоняться за невидимым противником, и он приказал гану Бунчуку атаковать фалангу в лоб силами одной пехоты. Бек Азария должен был обогнуть холм и ударить русам в тыл, а бек Симония со своими конными хазарами решил атаковать фалангу с левого боку. Этот тройной удар должен был поставить пеших русов в безвыходное положение.

- А если конница Святослава прячется за холмом? – предположил Азария.

- Значит, ты, бек, ее атакуешь и попытаешься оттеснить как можно дальше от места битвы, - холодно отозвался Симония.

Азария таким раскладом остался недоволен. Во-первых, его гузы были снаряжены гораздо хуже хазар бека Симонии, а во вторых, их было слишком мало, чтобы удержать конницу Святослава.

- У тебя под рукой будут пятьсот мечников князя Трояна и я даю тебе две тысячи своих хазар, - рассердился Симония. – Хватит торговаться, бек. Я все сказал.

Азарии ничего другого не оставалось, как подчиниться приказу бека Симонии. Князь Троян тоже не испытывал восторга от предстоящей встречи с конницей Святослава. По его мнению, упрямый Симония действовал уж слишком самоуверенно, не беря в расчет, с кем ему придется столкнуться в этой битве.

Однако страхи Азарии и Траяна оказались напрасными. Обогнув холм по дуге с левой стороны, они никого за спиной фаланги русов не обнаружили. Далее была степь, ровная как стол и абсолютно пустынная.

- За свой тыл мы можем не беспокоится, - усмехнулся Азария и первым послал на холм своего сильного гнедого коня. А дальше произошло то, что беку и в кошмарном сне не могло присниться. Фаланги русов на холме уже не было. Зато здесь была конница и гузы Азария далеко не сразу разобрались, что рубятся со своими. Хазары бека Симонии при виде гузов растерялись и подались назад. Эта дурацкая схватка на вершине холма стоила жизни по меньшей мере двум сотням всадникам и с той и с другой стороны. И пока вожди разобрались что к чему, время было уже потеряно. Фаланга русов стремительным броском сверху вниз смяла наступающую пехоту гана Бунчука. А конница Святослава, вынырнувшая из-за соседнего холма, врубилась в ряды бегущих. Основная часть пехотинцев была истреблена раньше, чем беки Симония и Азария успели прийти им на помощь, остальные просто разбежались, полагаясь только на крепость ног. Симонии показалось, что наступил удачный час для расплаты, и он бросил свою конницу вниз с холма. Увы, это оказалось самой страшной его ошибкой, хотя ни Азария, ни сам самоуверенный бек в первое мгновение не могли понять, почему хазары стали вылетать из седел и кубарем катиться с холма.

- Чеснок, - первым сообразил князь Троян и развернул своего коня вправо. «Чесноком» называли четыре железных шипа, скованных между собой. Какой бы стороной их не бросали, один из шипов смотрел вверх, опираясь на три других. Обычно их применяли только уходя от погони. Но Святослав, видимо, решил, что в борьбе с хазарами все средства хороши. Русы, сбегая вниз, усыпали склон холма железными шипами, и это стоило хазарам очень дорого. Не менее тысячи коней обезножили почти мгновенно, а лихие наездники, вылетевшие из седел, либо свернули себе шеи либо напоролись на копья и мечи русов. И тем не менее бек Симония не считал дело проигранным, его уцелевшие хазары ринулись с двух сторон на ощетинившуюся копьями фалангу, однако были остановлены конниками Святослава. Битва разразилась нешуточная, но превосходство русов сразу стало очевидным. Длинные копья работали безостановочно, поражая и всадников и коней. Стрелы градом летели из-за спин копейщиков, вышибая хазар из седел. Враги были со всех сторон, и Симония, наконец, понял, что поражение неизбежно. Прорвав кольцо, хазары стали отходить к Саркелу, но Святослав и не думал отпускать уже побежденного врага. Бека Азарию и князя Трояна спасли резвые кони. А Симония уцелел только благодаря своим телохранителям, которые полегли все до единого. До Саркела доскакали не более пятисот хазар. Остальные либо пали в битве, либо сложили оружие. Сколько потеряли в этой битве Святослав и Елень сказать было трудно, но вряд ли их потери были уж очень существенными. Во всяком случае, русам, наверное, хватит сил, чтобы втоптать в землю десять тысяч исламских гвардейцев, идущих на помощь Симонии.

Трех с половиной тысяч мечников достаточно было для обороны крепости, но о походе в Русаланию следовало забыть и забыть надолго. Одним ударом князь Святослав сорвал тщательно лелеемый замысел Иосифа и реакцию каган-бека нетрудно было предсказать. Так же как и участь беков Симонии и Азарии. В Итиле поражений не прощают. Тем более таких поражений, когда в течение короткого времени потеряна Вятская земля и сорваны походы на Русалань и Матарху. О Киеве и Новгороде теперь можно даже не заикаться.

Бек Симония впал в глубочайшее уныние и на людях почти не появлялся. Азария и Троян пили по черному, пытаясь заглушить подступающий страх перед скорой расправой. Все трое ждали чуда. Ждали известия о победе гвардейцев над князем Святославом, но так и не дождались. Ни один гвардеец до Саркела так и не дошел. Через две седмицы стало ясно, что не дойдет уже никогда. Бек Симония, не дожидаясь вестей из Итиля, принял яд. Его распухшее тело похоронили с соблюдением всех необходимых обрядов у стен осиротевшей крепости в тот же день. Однако воинских почестей Симонии не воздали. Ган Руздак, ставший во главе гарнизона крепости, опасался мести Иосифа и косо поглядывал в сторону бека Азарии и князя Трояна. Последним оставалось одно из двух, либо ждать смерти, либо бежать. Причем бежать следовало немедленно, пока из Итиля не явились посланцы каган-бека Иосифа с четким, недвусмысленным указом. Что будет в этом указе очень хорошо понимали не только Азария с Трояном, но и ган Руздак. Но если Руздак мог рассчитывать на милость каган-бека, поскольку в битве не участвовал, то бек и князь провинились уже дважды, а следовательно и дважды заслуживали смерти. Азария и Троян довольно долго уговаривали Руздака открыть ворота крепости, но тот вздыхал и разводил руками.

- Сколько? – наконец прямо спросил Азария.

- Десять тысяч денариев, уважаемый бек, - охотно откликнулся Руздак. – Мне нужно заткнуть рты своим людям.

- Но у меня нет с собой таких денег, - возмутился Азария.

- Пишите расписку, уважаемый бек, - пожал плечами Руздак.

Так одним росчерком гусиного пера Азария лишился всего имущества и превратился в изгоя. Зато спас жизнь и себе, и Трояну. Вместе с беком и князем крепость Саркел покинули и уцелевшие в последней битве гузы и вятичи. Впрочем, разделить судьбу изгоев никто из них не захотел. Боярин Сиян решил вернуться в Липск и два десятка вятичей последовали за ним. Полсотни гузов даже не попрощались с незадачливым беком Азарией и ушли наметом в степь, нахлестывая нагайками своих резвых коней.

- Ну и куда теперь? – спросил расстроенный Троян у Азарии.

- В Матарху, - тряхнул темными кудрями бек. – Раз мы не нужны каган-беку Иосифу, то почему бы нам не послужить воеводе Воиславу.

- А если воевода слышал о нас с тобой, Азария, не только хорошее.

- Мы не будем раскрывать в Матархе своих имен, представимся простыми мечниками, не знающими, где голову преклонить. Что, кстати говоря, является чистой правдой.

До Тмутаракани бек и князь добрались почти без приключений, если не считать потери коней, павших на трудном пути. А купить других было не на что. У обоих в мошне не нашлось даже шеляга, чтобы заплатить за ночлег на постоялом дворе. Азария продал перстень, принадлежавший еще его отцу, но и этих денег надолго не хватило. Матархские бояре и ганы на опаленных солнцем мечников смотрели с подозрением и брать их в свою дружину не торопились. Нужда была такой, что Троян уже собрался заложить свою кольчугу, но тут князю и беку неожиданно повезло. В стольный Тмутараканский град приехал уважаемый Натан с письмом к воеводе Воиславу от каган-бека Иосифа и предложением мира и дружбы. Остановился Натан у знакомого купца, жившего близ Торговой площади, и беку с князем пришлось затратить немало усилий, чтобы пробраться в этот тщательно охраняемый дом. Помогла им выучка, приобретенная за месяцы скитаний в чужом краю. Зато уважаемый Натан был потрясен, обнаружив двух бродяг, заросших бородами по самые ноздри, в своей ложнице

- Окна надо закрывать, - посоветовал ему Азарий. – В Матархе пошаливают.

- Неужели это ты, уважаемый бек, - узнал, наконец, старого знакомого купец.

- Живы, как видишь, - усмехнулся Азария. – Хотя и не благоденствуем.

- Вижу, - покачал головой Натан. – Твое счастье, бек, что ты не добрался до Итиля.

Натан крикнул слуге, чтобы принес вина и еды, а сам вернулся к незваным гостям, сидевшим на роскошном ложе.

- Рассказывай, - попросил Азария.

- Все твое имущество бек отписано в казну, - со вздохом поведал купец. – Мне удалось спасти крохи для твоей матери. А твоих жену и дочь по приказу Иосифа продали арабскому купцу. Извини, бек, за дурную весть.

Жена Азарии была славянкой из Северской земли. Заступиться за нее в Итиле было некому, наверное поэтому Иосиф не стал с ней церемонится. Натан с опаской посмотрел на побледневшего бека и на всякий случай отодвинулся в сторону. Однако Азарий сумел справиться с собой, да и глупо было спрашивать с Натана за чужую вину.

- Что еще?

- Брата Симонии казнили на площади, имущество у семьи отобрали, - негромко сказал Натан.

- Брата-то за что? – негромко спросил Троян.

- Самый ближний родович, - вздохнул купец. – В назидание другим.

- Значит, похода в Тмутаракань не будет?

- Нет, - покачал головой Натан. – Гвардейцы недовольны каган-беком. Десять тысяч их товарищей пали под мечами русов. В Итиле подняли головы сторонники Манасии. В такой ситуации было бы безумием начинать войну. Князь вятичей Коловрат прислал к кагану послов. Иосиф согласился признать его власть в обмен на обязательство выплачивать дань, которую, впрочем, сократили втрое.

- А Святослав?

- Ушел в Новгород. Город Муром остался за ним.

Троян нисколько не сомневался, что каган-бек Иосиф своих замыслов не оставил. Просто решил переждать и пока навести порядок в своем доме. Война непременно будет, ибо дело здесь не только в Иосифе, но в Святославе, почувствовавшем вкус побед.

- Ты возвращаешься в Итиль? – спросил Азария у Натана.

- Нет, мой путь лежит в Византию, а потом в Европу. Если хотите, я могу взять вас с собой.

Бек и князь переглянулись и почти одновременно кивнули. Обоим было все равно куда бежать, лишь подальше от Итиля и каган-бека Хазарии Иосифа.

Глава 10 Киев

Патрикий Аристарх ждал сообщения о падении Матархи со дня на день. И хотя княгиня Ольга послала воеводе Воиславу подкрепления, но всем было ясно, что погоды в Тмутаракани они не сделают. Тмутаракань была головной болью великих князей Киевских – и отдавать жалко, и удержать в своих руках нет никакой возможности. Аристарх намекнул Ольге, что Матарху следует сдать каган-беку Иосифу без боя, выторговав для себя ряд преимуществ, но великая княгиня осталась глуха к словам своего мудрого родственника. И, возможно, была права, в Киеве нашлось бы немало горлопанов, которые обвинили бы Ольгу в предательстве. На торгу уже распространялись слухи, что хазары не ограничатся взятием Матархи, а непременно двинутся в Крым, а оттуда на Киев. Об этом же писал Аристарху и сын Константин, к которому у старого патрикия, впрочем, большого доверия не было. Константин уже не раз доказывал, что интересы Византии для него, куда важнее интересов близких родственников. Аристарх старшего сына не осуждал – своя рубаха ближе к телу. А Константин стремительно наращивал политический вес при дворе свое никчемного тезки-императора. По слухам, Багрянородный все чаще прикладывался к кубку и все дела в империи вершил ловкий евнух Вринга. В любом случае, ждать помощи от Византии не приходилось. Если война между Хазарией и Русью разразится, то ромеи предпочтут остаться в стороне. Разумеется, патрикий Аристарх не сидел все это время сложа руки и успел договорится с полоцким князем Рогволдом о совместных действиях против хазар. Кроме того он направил боярина Велемудра в Варуну, с целью прощупать настроения атаманов, а если удастся, то склонить их на сторону Киева. Княгиня Ольга на действия своего дяди смотрела благосклонно, зато ее ближники в лице воеводы Свенельда и боярина Семаги не упускали случая, чтобы опорочить Аристарха в глазах сестричады, обвиняя его в слишком тесных связях с Византией и Хазарией. Особенно усердствовал Семага, стремившейся любыми путями оттеснить патрикия от государственных дел. Однако Аристарх тоже был не лыком шит и умел извлекать пользу не только из побед, но и из поражений. Ему удалось пропихнуть в наместники Древлянской земли своего верного приверженца боярина Фрелава, и теперь он усердно обхаживал Ольгу, дабы спровадить в Радимицкие земли боярина Василия, самого умного и самого вредного сторонника боярина Семаги. Сегодня как раз и должен был решится этот вопрос, а потому Аристарх направлялся в детинец с радостным предчувствием грядущей победы. Увы, предчувствие обмануло старого патрикия, не успел он переступить порога покоев великой княгини, как глуповатый боярин Нестор огорошил его вестью, пришедшей из Новгорода от воеводы Радмила:

- Князь Святослав отбил у хазар город Муром.

Патрикий Аристарх, не ожидавший такой чудовищной глупости от разумного вроде бы княжича, рухнул на лавку. У него не было практически никаких сомнений в том, что каган-бек Иосиф использует захват Мурома как повод для войны с Русью. А следовательно все усилия, затраченные патрикием для предотвращения хазарского напуска, оказались тщетны. Судя по всему, и Ольга и ее ближники были того же мнения, во всяком случае, боярин Семага не преминул укорить патрикия:

- Я же говорил, что княжич Святослав слишком молод для Новгородского стола. Его безумства нам будут дорого стоить.

Надо признать, что в словах боярина Семаги была своя правда. Патрикий Аристарх действительно связывал с княжичем Святославом кое-какие надежды, но он никак не предполагал, что этот юнец будет действовать столь стремительно. И куда, интересно, смотрел воевода Радмил, коему было поручено опекать юного князя?

- Тогда тем более следует направить разумного человека в Радимицкие земли, - вспомнил о цели своего приезда в детинец Аристарх, бросив при этом недружелюбный взгляд на боярина Василия.

- Речь сейчас идет не о Радимицких землях, боярин, - отозвался тот с ехидной ухмылкой, - а о Вятских. По слухам, княжич Святослав захватил не только Муром, но и Липск.

- А Итиль он, случайно, не взял? – не остался в долгу патрикий. – Не всякий гуляющий по торгу слух – святая правда.

- А какие вести из Матархи? – глянула Ольга на Свенельда.

- Пока никаких, - пожал плечами воевода.- Но, думаю, скоро будут.

Не успели в Киеве пережить ошеломляющие вести, пришедшие из Новгорода, как боярин Велемудр, вернувшийся из Варуны, огорошил ближников великой княгини новым рассказом о подвигах неугомонного князя Святослава. Боярин Велемудр, сидя на лавке в пяти шагах от Ольги, пел соловьем, а патрикий Аристарх, стоявший в это время у окна по случаю жаркой для осени погоды, обливался холодным потом. И было от чего киевским боярам прийти в ужас. Пока они судили и рядили, как сгладить противоречия, возникшие между Русью и Хазарией по вине юного князя Новгородского, и кого поставить во главе посольства, направляемого в Итиль, Святослав уже успел добраться до Варуны, утвердить там на столе княжича Данбора и собрать двадцати тысячную рать для помощи Тмутаракани.

- Да, я ведь главного не сказал, - усмехнулся Велемудр. – Святослав разбил рать бека Симонии близ Саркела, а затем перебил десять тысяч исламских гвардейцев, шедших ему на помощь.

Аристарху стало плохо, и он едва добрел до своего места на враз ослабевших ногах. Война становилась неизбежностью. А сил у Руси для отражения хазарского нашествия просто не было. Во всяком случае, так утверждал воевода Свенельд, и Аристарх был с ним полностью согласен.

- Киев мы в любом случае сумеем отстоять, - спокойно продолжал Свенельд. – Но из Северских и Радимицких земель нам придется уйти. Новгород мы удержим, но Ростов и Муром, скорее всего, потеряем. О Тмутаракани и землях в Крыму можно забыть.

Боярин Велемудр слушал ближников великой княгини с большим интересом, и по его толстым губам блуждала странная усмешка. Впрочем, Велемудру действительно можно было не опасаться гнева каган-бека Иосифа, ибо до Полоцкой земли хазары если и дотянутся, то очень не скоро. А вот киевлянам было сейчас не до смеха. Требовались срочные меры, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Патрикий Аристарх был полностью согласен со Свенельдом, лучше уступить часть, чем потерять все.

- Насколько мне известно, - негромко сказал Велемудр. – Каган-бек отменил поход на Матарху. После поражения у крепости Саркел у него возникли большие проблемы в Итиле. Так что вы напрасно беспокоитесь, бояре.

Взгляд, которым княгиня Ольга одарила своих ближников, был более чем красноречив. И патрикий Аристарх в эту печальную для себя минуту осознал, что, пожалуй, годы все-таки берут свое, и не только тело, но и разум становится менее гибким, и ему уже трудно просчитывать ситуации и делать из нее правильные выводы. Впрочем, слабым утешением для патрикия служило то, что и воевода Свенельд, и боярин Семага оказались в данном случае далеко не на высоте положения и своими неумными действиями и советами уронили себя в глазах Ольги.

- Князь Святослав оказался умнее нас, бояре, - подвел черту под неприятным разговором боярин Велемудр. – Недаром же по землям Руси покатился слух о Соколе, восстающем на Гепарда.

Пожалуй, эта весть была самой неприятной для княгини Ольги из всех, привезенных Велемудром. О древнем пророчестве волхвов Святовида знали все бояре, собравшиеся в этом зале. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто распускает подобные слухи. И кому выгодно объявить Соколом Святослава Рерика, и тем самым направить мысли юного княжича в нужное русло.

- Волхвы, - зло выдохнул боярин Василий и покосился на побледневшую Ольгу.

- Еще одна весть для вас, бояре, - сказал Велемудр, - не знаю уж добрая или злая. Князь Святослав прогнал из Славутича воеводу Красимира и передал власть в Радимецких землях в руки князя Вузлева. Впрочем, насколько я знаю, Вузлев Торусинский собирается в Киев, чтобы принести тебе клятву верности, великая княгиня.

- Что ж, - холодно произнесла Ольга, - пусть едет. В Киеве умеют встречать самозванцев.

В последние годы княгиня, надо отдать ей должное, научилась обуздывать свои чувства. Вот и сейчас она сдержала гнев, рвущийся из груди, но никто из ближников не сомневался, что судьба Вузлева Торусинского будет незавидной. Еще более незавидной, чем судьба князя Мала. Никто не помещает Ольге, раздраженной самоуправством сына, расправится с Вузлевом, слишком уж опрометчиво сунувшегося в логово львицы. Собственно, Святослав своими необдуманными действиями не оставлял матери иного выбора. Княгиня Ольга должна была показать, кто является верховным правителем Руси, и поставить на место сына, потерявшего голову после одержанных побед.

Аристарх любезно пригласил в гости боярина Велемудра, столь огорчившего ныне великую княгиню. Впрочем, винить в этом полочанина никто не собирался, а патрикий и вовсе решил приветить влиятельного человека, в общем-то успешно выполнившего миссию, которую он ему поручал. Велемудр, польщенный и похвалами хозяина, и приемом, который тот ему оказал, не стал скрывать своих мыслей от Аристарха. И охотно поделился со старым патрикием своими соображениями по поводу положения, сложившегося на Руси.

- Князь Рогволд поддержит Святослава, в этом ты патрикий можешь не сомневаться. Конечно, пролитая в усобицах кровь так просто не забывается, но тут ведь обида обоюдная – и Олеговичи могут предъявить Рюриковичам счет, и Рюриковичи Олеговичам.

- Это правда, - кивнул головой Аристарх, памятуя о смерти князей Мечидрага и Ингера.

- Да что там Рогволд, коли даже Венцеслав Гаст ныне на стороне Святослава, - продолжал спокойно Велемудр. – Волхвы постарались. И если прежде между кудесником Перуна Пересветом, и кудесником Велеса Сновидом особой любви не было, то ныне они сошлись на Святославе и будут толкать его вверх.

- К великому столу? – нахмурился Аристарх.

- Бери выше, - усмехнулся Велемудр, - к кагановой булаве!

- Но это же безумие! – поразился Аристарх.

- Кто знает, - пожал плечами полоцкий боярин, - каким боком к нам жизнь повернется. Я вот думал, что все для меня потеряно после поражения в Варгии. А оно, видишь, как вышло. И сам я не последний человек в Полоцкой земле, и дочь моя замужем за князем.

- Умный человек нигде не пропадет, - польстил гостю хозяин.

- Вот я и говорю, боярин Аристарх, не след великой княгине Ольге ссорится с кудесниками и старшим сыном. И уж тем более не след, карать за чужую вину князя Вузлева, человека, к слову, весьма разумного и осторожного.

- Так ведь Святослав, а значит и Вузлев на права великой княгини посягнули, - осуждающе покачал головой Аристарх. – Спустить такое, значит потерять власть. Сегодня княжич наместника из города прогоняет, а завтра и вовсе сгребет под себя великий киевский стол.

- Я же тебе сказал, боярин – не нужен Святославу и волхвам Киев, им нужен Итиль. Сокол решил стать каганом. Такова воля славянских богов.

- А какое мне дело до воли тех идолов деревянных?! – рассердился патрикий.

- Так и я о том же, боярин – какое тебе дело, свернет шею Святослав или добьется своего?

- Да уж скорее первое, чем второе, - мгновенно остыл Аристарх.

- Ну вот видишь, - развел руками Велемудр. – Ни ты, ни княгиня Ольга ответственности за безумства волхвов не несете. И их поражение будет вашей победой.

- А их победа нашим поражением, - дополнил полочанина Аристарх.

- Так ведь ты не веришь в торжество Сокола над Гепардом, - усмехнулся Велемудр.

- Я ума еще не решился, боярин, - покачал головой Аристарх. – Мне ведома сила Итиля. Пятьсот лет он простоял и еще столько же простоит.

- Вот и отдай решение этого спора на суд неба, - спокойно отозвался Велемудр. – Не нам с тобой спорить с богами.

Аристарх пристально глянул в глаза Велемудра, но варяг этот взгляд выдержал. Судя по всему, он действительно не прятал камень за пазухой, а говорил именно то, что думал.

- А ты веришь в успех, Святослава? – спросил чуть дрогнувшим голосом Аристарх.

- Не знаю, - честно ответил Велемудр, - а гадать не хочу. Я не ведун и волю богов толковать не берусь. Да и не только об Итиле идет речь.

- Что же им и Хазарии мало?! – возмутился Аристарх.

- Выходит, мало, - подтвердил Велемудр. – Коли возмечтали они об империи от моря Черного на юге до моря Варяжского на севере и от Волги на востоке до Лабы на западе.

Аристарх даже присвистнул от такой наглости волхвов – размах однако. Правда, в данном случае не только территория важна, но и вера. Волхвы хотят возвысить своих хиреющих богов и остановить распространение христианства. Бедный Святослав, какая страшная ему выпала судьба, коли придется бороться за безнадежное дело.

- Все может быть, - вздохнул Велемудр. – Будущего не знаешь не ты, Аристарх, не я. Возможно, его знают боги. Но в любом случае усобица между матерью и сыном не нужна ни тебе, ни мне. Зачем мы будем лить кровь на земле, если этот спор может разрешиться только на небе.

Боярин Аристарх призадумался. Княгиня Ольга тешит себя мыслью, что сумеет поставить на место сына. Но ведь дело-то не только в Святославе. Даже в Киеве бояр-христиан меньше, чем бояр-язычников. О простолюдинах и говорить нечего. Да и разве можно в одночасье перевернуть такую махину, как Русь. Тут не годы потребуются, а пожалуй века. Да и не тверды в новой вере бояре. Того же Семагу взять – ну какой из него христианин? Он даже родного сына не сумел к христовой вере склонить, так и остался Мечислав язычником. Если Святослав сядет в Киеве, все рухнет в одночасье. Отрекутся многие бояре от христовой веры, еще и сами начнут храмы зорить, чтобы угодить князю-язычнику. А помощи ждать неоткуда. Византия промолчит, ей сейчас не до Руси. Одна надежда остается, что свернет себе голову Сокол в противоборстве с Гепардом, и смертью своей позволит сохранить ростки истиной веры на Руси. Страшно и горько желать смерти человеку одной с тобой крови, но хитроумные волхвы не оставили иного пути ни Аристарху, ни Ольге. Либо христианская вера, либо Святослав!

Сам Аристарх не рискнул донести эту жуткую мысль до княгини Ольги, не хватило душевных сил, а потому и переложил эту ношу на отца Феоктиста. Умный грек хоть и не сразу, но понял старого скифа. Да и мудрено было не понять. Феоктист в Киеве живет уже двадцать лет и очень хорошо знает, какой силой здесь обладают волхвы, а главное к каким последствием может привести желание Ольги бросить открытый вызов поборникам старой языческой веры.

- Надо ждать, - тихо сказал Феоктист расстроенной княгине Ольге. – Ибо только поражение способно отрезвить твоего старшего сына. Поражение от чужих, но не от своих. И тогда, возможно, Бог вразумит его, и Святослав узрит свет истинной веры.

Похоже, князь Вузлев Торусинский и сам не ожидал, что его поездка в Киев пройдет столь успешно. Во всяком случае, великая княгиня Ольга с честью приняла посланца Радимицкой земли и выслушала его с большим вниманием. Князь Вузлев, человек уже далеко не молодой, с почти выбеленной временем головой, говорил осторожно, взвешивая каждое слово и произвел на ближников княгини очень приятное впечатление. Подозрения киевлян, о своем намерении прибрать к рукам радимицкий стол, он отмел сразу, заявив, что никто из его предков в великих князьях не ходил, а следовательно и у него прав на верховенство нет никаких. Что же касается наместничества, то здесь воля великой княгини. Согласится она со своим сыном Святославом – значит быть по сему, а коли не мил ей князь Вузлев Торусинский, то и спорить не о чем.

- А за что князь Святослав прогнал воеводу Красимира из Славутича? – спросил въедливый Семага, прервав тем самым мирное течение разговора.

- Воевода отказался ополчать радимицкую рать против бека Симонии, уже изготовившегося для броска на Русалань, - пояснил князь Вузлев.

- А что нам та Русалань?! – пожал плечами боярин Василий.

- Так ведь хазары, разгромив Тмутаракань и Русалань, собирались выйти к Киеву сразу с двух сторон, - продолжал Вузлев. – Нельзя было медлить, бояре. Под рукой у каган-бека Иосифа уже было войско в сто тысяч человек. А после того, как князь Святослав разгромил бека Симонию и уничтожил гвардейцев, шедших ему на помощь, Иосифу пришлось отложить задуманный поход.

Киевским боярам очень хотелось уличить радимича во лжи, но возможности для этого не представилось. Тут ведь и дураку ясно, что десять тысяч гвардейцев просто так к Саркелу не послали бы. А наместник и воевода Красимир повел себя как глупец, и это в лучшем случае. Ольга ведь не напрасно хмурит брови и косит на ближников злыми глазами. И Свенельд, и Аристарх, и боярин Семага проморгали тщательно подготовленное нашествие, и если бы не расторопность Святослава, действовавшего по наущению волхвов, то все бы могло закончится для Киева очень скверно.

- Быть тебе, князь Вузлев, моим наместником в Радимецких землях, - твердо произнесла Ольга. – А с воеводы Красимира я спрошу. И иных прочих бездельников не забуду.

Гнев княгини Ольги все-таки прорвался наружу, но уже после того, как она отпустила из детинца с добрым напутствием князя Вузлева. Ближникам княгини оставалось только прятать глаза да злобиться втихомолку. Не на княгиню, естественно, которая была кругом права, а на волхвов, которые оказались куда более осведомленными в намерениях Итиля людьми, чем киевские бояре. Особенно досталось воеводе Свенельду и боярину Семаге, не оправдавших доверия княгини. Впрочем, Ольга, надо отдать им должное, не забыла никого из ближников, включая и патрикия Аристарха.

- Спите много, бояре, да лаетесь между собой за сладкий кусок, а до Руси вам дела нет. И бьются за ее интересы не воевода Свенельд, не боярин Семага, а князья Вузлев и Данбор, коих мы в неприятелях числим.

- Князя Святослава ты забыла упомянуть, великая княгиня, - ехидно напомнил сестричаде патрикий Аристарх, - а он ставлен был в Новгород моими стараниями. И боярина Велемудра тоже я послал в Варуну. И он там сложа руки не сидел.

- Твои заслуги, боярин Аристарх, мне ведомы, - слегка остыла после полученного отпора Ольга, - но и промахи тоже.

- Промахи эти не только мои, но и твои, великая княгиня, - продолжил обиженный Аристарх. – Давно я тебе говорил, что нельзя привечать бояр и воевод только по вере, надо привечать и по уму. А у тебя получается так, что для ложа язычники гожи, а для совета – нет.

О ложе зря упомянул Аристарх, но слово не воробей – вылетит, не поймаешь. Боярин Семага тут же запыхтел загнанным кабаном и бросил на старого патрикия злобный взгляд. Понял сразу, в чей огород брошен сей камешек. А что до Ольги, то она хоть и побурела от обиды, но от гневных слов в этот раз удержалась. И разговор далее потек уже по мирному руслу. Воевода Свенельд, сам между прочим язычник, поддержал Аристарха. Бояре Нестор и Василий ринулись было с ним в спор, но понимания у княгини не нашли.

- По делам отныне буду судить о вас, бояре, а не по пустым разговорам, - сказала Ольга напоследок. – Будьте к этому готовы.

Часть третья Каган русов

Глава 1 Оборотень

Беку Азарии десять лет, прожитые на чужбине, медом не показались. Долго бродили они с князем Трояном по варяжской земле, пока не прибились к викингам. Грабили чужие города без пощады, но большого богатства так и не обрели. Хотя большой нужды не терпели. Денег хватало и на веселые пирушки, и на женщин, и на кров над головой, когда в том возникала необходимость. Азария начал уже забывать, что был когда-то далеко не последним беком в Итиле. Та жизнь, казалось, совсем ушла в небытие, затерялась в кровавом угаре. Снилась ему порою красивая белокурая женщина с девочкой на руках, и тогда Азария просыпался в холодном поту и долго лежал на спине, мысленно посылая проклятия человеку, сломавшему его жизнь. И появлялось горячее желание отомстить. Вернуться в Итиль и убить каган-бека. Однако Итиль был далеко, а кругом кипела жизнь, непохожая на прежнюю. Мысли о мести забывались под скрипы весел, крики чаек и вопли поверженных врагов. Врагов у бывшего бека было много, а вот друзей он в чужом краю так и не обрел. Держался Трояна, но это скорее по привычке. Слишком много было прожито вместе, чтобы вот так просто взять и разбежаться в разные стороны. Троян и втянул викинга Азарию в чужой и малопонятный заговор. Так появились в его жизни князь Стойгнев, саксонский граф Вихман, и воевода Након. Что связывало этих трех совершенно разных людей, он понял далеко не сразу. А когда разобрался, то поздно было уже поворачивать вспять. Азария родился иудеем, о вере предков, выходцев с Кубани, он знал только понаслышке. Волхвов побаивался и не доверял ни их словам, ни их темным делам. Однако кудесник Рулав его поразил. Троян сказал, что кудеснику Чернобога уже исполнилось сто лет, и Азария ему поверил. Такие глаза могли быть только у человека, прожившего долгую жизнь и, возможно, заслужившего бессмертие. Рулав бесспорно видел дальше всех, это он предсказал Азарии, что придет для него час мести и это его меч оборвет жизнь последнего каган-бека Хазарии. Бывший бек пророчеством кудесника был потрясен хотя бы потому, что никогда и никому не рассказывал о своей прежней жизни. Конечно, мог проболтаться Троян, но ведь вятич ничего не знал о сне, который тревожил итильского бека по ночам. А кудесник Рулав пересказал его во всех подробностях и навсегда заслужил доверие Азарии. Этот старик обладал огромной властью в Варгии, гораздо большей, чем легаты короля Оттона, сидевшие в здешних стольных городах. Это по его воле падали с плеч головы славянских бояр и князей, отрекшихся от веры отцов и дедов. Рулав не щадил никого. А исполнителем многих его приговоров, вынесенных от имени Чернобога, стал неожиданно даже для себя иудей Азария. Впрочем, к тому времени он прошел обряд посвящения. Обряд страшный и кровавый, о котором он не любил вспоминать. Он стал не просто ведуном чужого и непонятного бога, но заслужил право карать и миловать всякого, кто вступал на навий путь, без благословления волхвов. Азария научился проникать в чужие жилища и скользить по ним неслышной тенью. Он научился прятаться в толпе и менять личины. Последнее далось ему особенно легко. За годы странствий по чужим землям он изучил несколько языков, в дополнение к тем, которые знал, и теперь легко мог сойти и за ромея, и за сакса, и за латинянина. У Азария даже лицо менялось, когда он примеривал чужую одежду. Иной раз своими преображениями он пугал даже Трояна, изучившего вроде бы своего друга вдоль и поперек. Преображался бывший итильский бек и внутренне. Во всяком случае, боль и память о былом, загнанная внутрь, но так и не изжитая за время скитания, в таки минуты куда-то уходила, и он ощущал пусть кратковременное, но облегчение. Ему нравилось быть другим, нравилось быть оборотнем, и уж конечно такой проницательный человек, как Рулав это заметил.

- Ты вступил в круг Вия Азар, - тихо сказал кудесник лучшему своему ученику. – Ты обладаешь даром умирать и воскресать в чужом обличье, чтобы вновь умереть и вновь воскреснуть. Этот дар Чернобог дает далеко не каждому. Но ты его обрел, а для какой цели – ты знаешь не хуже меня.

- Когда? – спросил хриплым голосом Азарий.

- Час еще не пробил. Сокол еще не воспарил над Русью. Но ближнюю цель я тебе укажу, это будет твой первый шаг по Калиновому мосту.

Ближней целью был князь говолян Тугомир. Человек, чье предательство стоило жизни десяткам полабских князей и бояр. Тугомир был самым ненавистным кудеснику Рулаву человеком. Охота за ним велась много лет, но хитрый князь был слишком осторожен, чтобы попасться в сеть, расставленную хитроумными ловцами.

- Пей, Азар, - протянул Рулав бывшему беку чашу, наполненную до краев темной жидкостью. – Это дар Чернобога, на короткое время он сделает тебя неуязвимым. Ты забудешь о страхе смерти, но не обретешь блаженства, ибо блаженство столь же невозможно в этом мире, как страдание в мире том.

Азарий осушил чашу залпом, не почувствовав ни вкуса, ни запаха таинственного напитка. Зато он ощутил прилив сил и твердую уверенность в победе. Храм Чернобога был расположен под землей, но это не мешало Азарии видеть жуткие навьи лики на стенах и разинутые пасти драконов, изрыгающих огонь. Драконьи головы словно бы прорастали из спекшейся земли, а их изумрудные глаза холодно смотрели на Азарию. На миг ему показалось, что твердь под его ногами треснула, и дракон вот-вот вырвется из могучих объятий Чернобога. Он покачнулся, но на ногах устоял. Рулав взмахнул рукой, и огонь в золотых чашах погас. Изумрудные глаза закрылись. Чернобог удержал дракона, и для Азарии открылся путь наверх, к солнечному свету.

Князь Тугомир ждал вестей от архиепископа Адальберта, а потому не очень удивился, когда боярин Анадраг доложил ему о прибытии гостя.

- Аббат Гильдеберт, говоришь? – вскинул он на вошедшего брови. – Странно, я ждал совсем другого человека. Ему открыли городские ворота?

- Да, князь, у епископа небольшая свита, всего лишь двадцать человек.

Князь Тугомир подошел к окну и чуть приоткрыл его. Гость приехал верхом, что не слишком удивило князя. Случалось, что аббаты и даже епископы по славянским землях ездили в броне и при мечах, ибо пути для них здесь были далеко небезопасны. Но аббат Гильдеберт защитным снаряжением пренебрег, и под его дорожным плащом угадывалось приличествующее столь высокой особе церковное облачение. Аббат, насколько мог судить Тугомир, разглядывая его из окна второго яруса собственного дома, был еще сравнительно молод. Во всяком случае, сорокалетний рубеж он вряд ли перевалил. Высок ростом, строен и, видимо, легок на ногу. Гость ничем не походил на человека, который вдруг всплыл в памяти князя Тугомира, когда он услышал имя Гильдеберт. Впрочем, тот человек давно ушел из нашего мира, убитый графом Танкмаром, и двумя отчаянными киевлянами, имена которых князь уже забыл. Кажется, один из них был христианином. Впрочем, сейчас это уже не важно. Куда важнее, что в Бранибор приехал совсем другой Гильдеберт, ничем не похожий на того, почти забытого, но успевшего направить князя Тугомира на путь истины. Тугомир перекрестился и обернувшись к Анадрагу, стоящему у дверей сказал:

- Свиту аббата в зал не впускай.

- Двое его спутников монахи, - напомнил боярин. – Будет невежливо держать из у дверей.

- Хорошо, - кивнул Тугомир. – Впусти троих. А остальных отправь вниз, под присмотр мечников. И угостите их, как следует. Пусть надолго запомнят гостеприимство говолян.

С телохранителями князь Тугомир не расставался никогда. Даже когда он шел в ложницу к жене-саксонке, пятеро мрачных и на все готовых мечников стерегли дверь. Он специально нанял для этой цели баварцев, ибо своим славянам не доверял. За эти годы его пытались убить четырежды и каждый раз только милость всевидящего Бога спасала его от смерти. Князь Тугомир не был трусом и в былые годы не раз выходил на поле брани с мечом в руке, но он боялся удара из-за угла. В последнее время это стало кошмаром и для него, и для его близких. Как же все-таки звали киевлян, убивших архиепископа Гильдеберта и воткнувших осиновый кол в его могилу? Тугомир невольно оглянулся по сторонам, но задать этот вопрос было некому. Если не считать тех двух, князь был единственным славянином, уцелевшим в тот день в замке маркграфа Геро. Хотя нет, был еще один! Тугомир вдруг вспомнил его имя, не славянское, а византийское – «Аристарх». Именно так звали киевского боярина, приезжавшего в город Мерзебург почти двадцать лет тому назад. Боже, как давно это было, а память почему-то упорно хранит подробности тогдашней резни, несмотря на усилия говолянского князя забыть все и забыть навсегда.

Аббат поднялся навстречу князю, вошедшему в зал в окружении ближних бояр и телохранителей, и даже благословил его привычным жестом. Из под круглой шапочки Гильдеберта выбивались черные кудри, лицо его было смуглым. Разве что в глазах, пристально смотревших на Тугомира разливалась небесная синева. Но славянином этот человек точно не был. Не был он и саксом. Скорее всего – итальянец, переметнувшийся на сторону Оттона, после ссоры короля с папой. Оттон привечал епископов и аббатов и доверял им куда больше, чем мирянам. Что, впрочем, неудивительно. Знатные сеньоры никак не хотели забывать, что когда-то были полными хозяевами своих земель и все время норовили выскользнуть из-под длани короля, казавшейся им слишком тяжелой. А епископы и аббаты были людьми пришлыми и, получив во владение земли, они очень хорошо понимали, кому обязаны своим благополучием. Вот и этот наверняка приехал за изрядным куском говолянской земли. Построит он здесь монастырь, обнесет его высокой стеной, набьет под завязку наглыми монахами и вновь придет к князю Тугомиру, чтобы от имени короля Оттона потребовать от него расширения угодий – не для себя, для Бога. И Тугомир ему эти угодья даст, махнув рукой на ропот, несущийся со всех сторон, ибо не хочет ссорится ни с Богом, ни с королем.

- До монсеньора Адальберта дошли слухи о заговоре, зреющем в Варяжских землях, - негромко начал аббат Гильдеберт, после того как князь Тугомир жестом пригласил его к столу. Говорил он на вендском наречии почти чисто, с едва заметным акцентом. Но прежде чем приступить к трапезе прочел молитву на латыни. Аббат был далеко не первым церковником, с которым Тугомир сидел за одним столом, и вроде бы ничем особенным от них не отличался, однако тревога почему-то не покидала князя. А виной всему, наверное, было имя гостя. Имя, которое резало князю слух.

- Мне об этом ничего не известно, сеньор, - пожал плечами Тугомир. – В Полабье пока все спокойно.

- Ты давно виделся с маркграфом Геро, князь?

- Три месяца назад. Но маркграф ни словом не обмолвился о заговоре. Правда, он упоминал ободритского князя Стойгнева и просил меня послать к нему соглядатаев.

- Значит, разговор все-таки был, сеньор Тугомир, - ласково улыбнулся аббат. – Ты выполнил просьбу маркграфа, князь?

- Разумеется, - кивнул Тугомир. – Но пока никаких тревожных весте от них не поступало. Возможно, они не успели освоится на новом месте.

- Надеюсь, эти люди преданы христовой вере?

- Вне всякого сомнения, сеньор аббат.

- Возможно, они мне понадобятся, - задумчиво проговорил Гильдеберт.

- Боярин Анадраг назовет тебе их имена и укажет место, где их можно найти. А ты разве собираешься в Микельбор, сеньор?

- Возможно, - кивнул головой аббат. – Ты, вероятно, слышал о круге Вия, князь?

Тугомир вздрогнул, а боярин Анадраг едва не выронил из руки кубок, который как раз в это время поднес ко рту. Бояре, смирно сидевшие за столом, переглянулись. И только стывшие у стены телохранители остались невозмутимыми. Впрочем, баварцы не понимали вендский язык.

- Я слышал, сеньор, - тихо отозвался Тугомир.

- Так вот мне поручено с корнем вырвать это сатанинское древо из варяжской земли, - сверкнул глазами Гильдеберт.

- Бог тебе в помощь, сеньор аббат.

Последние слова Тугомир произнес от чистого сердца. Именно круг Вия все последние годы вел за ним охоту. И если этот худой голубоглазый аббат не сумеет справиться с ближниками Чернобога, то те, доберутся до Тугомира. Тайные общества язычников в последнее время густо расплодились в Полабье и Варгии. Самое скверное, что в них входили не только славяне, но и саксы, и представители других германских племен. Видимо, король Оттон и верные ему епископы наконец-то сообразили, что эта зараза вполне способна охватить все Восточное франкское королевство, и решили принять меры.

- Ты слышал о Вихмане, сеньор Тугомир? – спросил аббат Гильдеберт.

- Это один из самых злобных язычников в Варгии, - нахмурился князь. – Впрочем, у него немало сторонников и в Саксонии.

- Вихман родственник Оттона, - понизил голос аббат, - и я получил личный приказ короля, устранить его в первую очередь. Тебе известно его местоположение, сеньор?

- Скорее всего, он находится сейчас на острове Рюген, вместе с князем Олегастом Моравским.

- Но ведь каган ругов Селибур союзник Оттона, - нахмурился Гильдеберт.

- Союзник уж больно ненадежный, - усмехнулся Тугомир. – К тому же на острове Рюген далеко не все решается по воле Селибура, куда большую власть в Арконе имеют жрецы Световида. В прежние времена они не ладили с волхвами Чернобога, но ныне все изменилось. На твоем месте, я бы не слишком надеялся на ругов, сеньор аббат. Ротарии служат не Селибуру, они служат Световиду, а каган лишь первый из них.

- Я учту твое замечание, князь, - скромно опустил очи долу гость и отставил в сторону кубок, так и не тронутый за время разговора.

- Проводи аббата в ложницу, - сказал Тугомир боярину Анадрагу и обернувшись к Гильдеберту добавил: – Да не оставит тебя Господь, сеньор.

Время было уже позднее. Князь обменялся с ближниками несколькими ничего не значащими фразами, опорожнил кубок с вином и кивком головы призвал телохранителей следовать за собой. Ни среди ближних бояр, ни среди мечников, находящихся сейчас в детинце князя Тугомира Говолянского, язычников не было. Во всяком случае, не было тех, кто жертвовал бы идолам открыто, но о том, что творится в их душах, Тугомир мог только догадываться. Да, он воздвиг в самом центре Бранибора христианский храм, он впустил в город служителей истинного Бога и выгнал волхвов, но этого было слишком мало, чтобы спокойно спать в своей ложнице по ночам. Впрочем, князь и днем не чувствовал себя полным хозяином родного города. И, проезжая по узким улочкам Бранибора, часто косился по сторонам. Говоляне не любили Тугомира, его власть держалась только на мечах баварского гарнизона, который он разместил в Браниборе по приказу маркграфа Геро. Однако в случае большой замятни баварцам вряд ли удастся усмирить говолян. А уж если поднимется все Полабье, то князю Тугомиру и его ближникам солоно придется. Надо полагать, аббат Гильдеберт не случайно упомянул Вихмана. И Тугомиру в нынешней ситуации следует держаться настороже. Пожалуй, следует послать боярина Анадрага к маркграфу Геро. Пусть пришлет хотя бы еще две-три тысячи королевских легионеров. В конце концов, Бранибор занимает ключевое место в Полабье, и если он попадет в руки мятежников, то сторонникам короля Оттона придется бежать из славянских земель.

Тугомира разбудил шум, доносившийся с первого яруса. Чуткое ухо князя уловило звон металла о металл, и он насторожился. Не хватало еще, чтобы его мечники передрались с гостями. Тугомир приподнялся на локте, чтобы позвать телохранителей, дежуривших в прихожей, но, бросив взгляд на кресло, стоящее у ложа, осекся. В кресле сидел человек. Тугомир видел в неясном лунном свете лишь очертания его тела, что, однако, не помешало опознать гостя.

- Что вы делаете в моей ложнице, сеньор Гильдеберт? – спросил князь треснувшим от напряжения голосом.

- Гильдеберт давно мертв, - спокойно произнес лже-аббат. – Ты тоже уйдешь из этого мира, князь. Круг Вия уже вынес тебе свой приговор, а навий хоровод рад будет принять нового собрата.

Рука Тугомира потянулась было к мечу, всегда лежавшему в изголовье, но уткнулась в пустоту. Силы покинули говолянского князя, и он со стоном откинулся на спину. Ужас сковал его члены. Все последние годы он ждал удара из-за угла, но, похоже, мстительные волхвы подготовили для него куда более страшную смерть.

- Поднимите его, - приказал лже-аббат двум лже-монахам, вынырнувшим из темноты. Сильные руки сорвали Тугомира с ложа и поставили его на ноги. Князь покачнулся, но лже-монахи не дали ему упасть. Тугомир сделал первый шаг по пути в вечность и в какой-то миг вдруг осознал, что эта вечность не сулит ему блаженства.

- Детинец уже в наших руках, Азар, - спокойно произнес за спиной князя незнакомый голос.

- В живых остался кто-нибудь? – спросил лже-аббат.

- Мы сохранили жизнь боярину Анадрагу, он поможет нам открыть городские ворота.

- Действуй, Троян, - сказал человек, которого назвали Азаром.

- Оборотень, - в ужасе прохрипел князь и сделал попытку обернуться.

- Да, - спокойно отозвался лже-аббат. – Ты угадал Тугомир. Но я стал оборотнем по воле волхвов и самого Вия и моя личина спадет, когда на то будет их воля. А твоя прирастет к тебе навечно.

Тугомир попробовал увернуться от наползающей на него из темноты рогатой образины, но не сумел этого сделать. Его лишили лица, и теперь он видел мир сквозь узкие прорези для глаз. Он закричал от ужаса, но никто не откликнулся на его крик. Все защитники говолянского князя были уже мертвы, и он, бредя по узким коридорам, то и дело спотыкался об их тела, распростертые в лужах крови. Что происходило на улицах Бранибора в этот час, он мог только догадываться по шуму, доносившемуся из-за стен детинца. Чужая рать входила в город через ворота, распахнутые услужливым боярином Анадрагом. Легионеры короля Оттона, застигнутые врасплох, похоже, не оказали язычникам серьезного сопротивления. Штурм перерос в резню, которая скоро закончилась. Тугомира посадили на коня, образиной к хвосту, и повезли по улицам родного города. Первые лучи солнца уже позолотили крыши окрестных домов. Но Тугомир не узнавал город сквозь прорези личины, как не видел и лиц обывателей, высыпавших на улицы, чтобы громкими криками приветствовать победителей. Князь слышал эти ликующие вопли, но они не вызывали отклика в его душе – ни доброго, ни злого. Ему вдруг показалось, что и души у него нет, она умерла в тот самый миг, как его лишили лица. А может, она умерла еще раньше, на плитах Мерзебургского замка, где погибали люди, которых он заманил в ловушку. Тугомир вдруг совершено отчетливо увидел блюющего красными ошметками князя Никлота, а следом выплыло из небытия деревянное лицо маркграфа Геро, спокойно взирающего на льющуюся кровь. Тугомир мог бы умереть уже тогда. Он мог бы обнажить меч, висевший у пояса, и если не отомстить за убитых бояр и князей, то хотя бы умереть с честью. Но тогда ему даже в голову не пришло сделать это. Мстили другие. Граф Танкмар и двое киевлян прорубались к выходу сквозь орущую толпу легионеров, оставляя за собой месиво порубленных тел. А князь говолян сидел в оцепенении и ждал, когда из уст маркграфа Геро слетит одно лишь слово «хватит!». Но не дождался. Головы падали и потом, а князь Тугомир был далеко не последним в рядах тех, кто лил славянскую кровь во имя Христа и новой все побеждающей веры. Однако, похоже, истинный Бог не оценил рвения своего новообращенного подвижника и не простил ему предательства родных и друзей, иначе не сидел бы сейчас Тугомир на спине собственного хрипящего в испуге коня и не смотрел сквозь прорези личины на его круп. А сил поднять голову, чтобы бросить взгляд на родной ликующий город, уже не было. Ту самую голову, которой в это утро суждено было отлететь на плахе, а потом увенчать собой осиновый кол. У этой головы не было лица, а значит не было души, которую в последний час не стыдно показать миру. Тугомир на не гнущихся ногах взошел на помост, пал на колени перед орущей толпой, и последнее, что он услышал в этой жизни был свист секиры, рассекающей воздух. Ведун, свершивший приговор неба, высоко поднял над головой рогатую образину, порождение навьего мира, а после бросил ее вниз, к ногам отшатнувшихся в ужасе славян.

Глава 2 Смерть патрикия

Патрикий Аристарх прожил слишком долгую жизнь, чтобы бояться смерти. И когда она, наконец, встала у его порога, он не стал просить отсрочки, а собрав в кулак все оставшиеся силы, решил уйти из этого мира достойно. Восемьдесят пять лет – достаточный срок, чтобы оставить после себя и добрую, и недобрую память. Аристарх все-таки надеялся, что добра за свою жизнь он сделал больше, чем зла, а потому заслужил вечное блаженство. В последнее время он почти не вставал с ложа, но всегда был в курсе дел, вершившихся не только в киевском детинце, но и по всей Руси. Сын патрикия, боярин Алексей, уже достигший двадцати восьмилетнего возраста, стал глазами и ушами своего хворающего отца. Он же доносил до княгини Ольги его мысли. Ибо патрикий Аристарх даже на скорбном ложе не утратил ни ума, ни ясности духа. Он и на смертном одре продолжал бороться за дело своей жизни, чем вызывал восхищение у своих недоброжелателей. Даже князь Святослав, ненадолго приехавший в Киев, счел своим долгом навестить умирающего родственника. Патрикий Аристарх встретил его едва заметной улыбкой на белом как полотно лице. Святослав сильно изменился за последние годы, превратившись из зеленого юнца в зрелого мужа. Через два года ему исполнится тридцать, возраст великих свершений для тех, кто обладает умом, волей, а главное желанием хоть что-то изменить в этом далеко не идеальном мире. Аристарх втайне гордился, что в князе Святославе течет и его кровь. Скифская кровь бека Карочея и гана Кончака, первый из которых был иудеем, а второй – христианином. Вот ведь как странно распорядилась судьба и люди. В этом человеке, стоящем у ложа Аристарха, сошлись все противоречия и бури, бушевавшие над Русью и Хазарией в течении полутора сотни лет. И это ему, Святославу, предстоит поставить последнюю точку в славной истории Хазарского каганата, которая длилась без малого пятьсот лет. А то, что Святослав эту точку поставит, Аристарх уже не сомневался. Все минувшие годы князь Новгородский упорно шел к поставленной цели, привлекая на свою сторону людей не только в Руси, но и в Хазарии. Каган-беки слишком поздно осознали, как опасно отрываться от народа. Никто еще так высоко не взлетал в этом мире, как итильские беки, теперь им предстоит на своих костях ощутить, как страшно падать с такой высоты.

- Я слышал, что каган-бек Иосиф вновь пытался отбить у тебя Муром, князь?

- Пустое, - махнул рукой Святослав, присаживаясь в кресло.

- И тем не менее, ты не смог помочь князю Стойгневу?

Святослав нахмурился и чуть повел правым плечом, словно освобождал руку для удара. Это привычка была у него с детства, и он сохранил ее в зрелые годы.

- Ты считаешь, что Иосиф сделал это по сговору с королем Оттоном?

- А ты думаешь иначе? – усмехнулся Аристарх. – У этих людей общие интересы, и общий враг – славяне.

- Стойгнев и Вихман потерпели поражение, - хрипло отозвался Святослав. – Легионеры Оттона залили Варгию кровью. Я же предупреждал Рулава, что еще рано начинать войну. К сожалению, он меня не послушал.

- Это ты можешь ждать, Святослав, - вздохнул Аристарх. – А у кудесника Рулава жизнь на исходе. И так уже без малого век он топчет эту землю.

- Ты его знал?

- Конечно, - чуть заметно повел головой патрикий. – Он чудом выскользнул из рук твоего отца. Кто знает, если бы Рулав умер здесь, на киевской земле, то история Варгии могла бы быть менее кровавой.

- Выходит, не все в этом мире делается волею богов, но кое-что зависит и от людей? – усмехнулся Святослав.

- Зависит, - не стал спорить Аристарх. – Ты, князь, как раз из тех, кто способен повлиять на течение жизни многих и многих людей. Страшная ответственность.

- Но ведь в конечном итоге, каждый сам определяет, к какому берегу пристать.

- Нет, князь. Определять будешь ты. С тебя и будет спрос.

- Спасибо, что предостерег, боярин, - спокойно глянул в слезящиеся глаза Аристарха. – Я запомню твои слова.

Патрикий был почти зол на кудесника Рулава. Старый сподвижник Олега Вещего действительно поторопился и тем создал для умирающего Аристарха множество проблем. Нельзя было поднимать славян на Оттона, пока за спиной у князя Святослава слабеющая, но далеко еще не утратившая мощь Хазария. Не исключено, правда, что вожди мятежа не очень-то жаждали вмешательства в свои дела князя Новгородского. Ибо длань Святослава Рерика могла оказаться еще более тяжелой, чем рука Оттона Людольфинга. Для Византии было бы большим везением, если б эти двое, Святослав и Оттон, вцепились бы друг другу в глотку. Увы, после поражения Стойгнева, Вихмана и Накона, власть Оттона в вендских землях оспорить будет трудно. И после разгрома каганата, Святослав вполне способен повернуть свои рати не на Север, а на Юг, в Болгарию и Византию. Как ни крути, а он правнук Симеона Великого, и в окружении Святослава найдутся люди, которые обязательно направят его мысли именно по этому пути. Аристарх должен был во что бы то ни стало предостеречь великую княгиню Ольгу, но неблагодарная сестричада почему-то не торопилась навестить своего умирающего дядьку. Патрикий вынужден был послать за ней своего сына, боярина Алексея. Надо отдать должное великой княгине, она все-таки откликнулась на едва ли не последний зов ближника, и величавой утицей заплыла-таки в обитель скорби. Прожитые годы оставили свои следы и на лице и на теле Ольги, хотя нельзя сказать, что время отыгралось на ней слишком уж безжалостно. Для своих пятидесяти трех лет она выглядела вполне пристойно. А энергии, бушевавшей в ее расплывшемся теле, наверняка хватит еще лет на двадцать бурной и полной превратности жизни.

- Рано или поздно, но тебе придется уступить великий стол сыну, - сразу же начал с главного Аристарх.

- Вратиславу? – вскинула голову Ольга. – Но ему недавно исполнилось всего лишь четырнадцать лет.

- Ты знаешь, о ком я говорю, - нахмурился Аристарх. – И не вздумай натравливать отрока на старшего брата. Вратислав Святославу не соперник.

- И именно за этим ты меня позвал? – рассердилась Ольга.

- Позвал, чтобы проститься, - спокойно сказал патрикий. – И дать последний в моей жизни совет. Ты должна заключить союз с Византией раньше, чем передашь власть старшему сыну.

- Причем здесь Византия? – вскинулась Ольга. – Не тем сейчас занята моя голова. Он не к матери приехал, он приехал к ней!

- Кто к кому приехал? – не понял Аристарх.

- Святослав приехал к Малуше, - почти крикнула Ольга. – И назвал ее своей женой. Я не допущу этого, слышишь, Аристарх, не допущу! Я уничтожу и ее и ублюдка, которого она собирается родить.

- И это говорит христианка, - укоризненно покачал головой патрикий. – И говорит о собственном внуке.

- Я говорю о байстрюке, в котором возродится кровь князя Мала!

- Он не байстрюк, коли князь назвал Малушу женою, - вздохнул Аристарх. – Не о том ты думаешь, княгиня. Не кровь важна для нас сейчас, а вера. Ее ты должна сохранить и передать внукам. В этом ребенке будет твое прощение за пролитую кровь. Бог дает тебе эту возможность, Ольга, - неужели ты этого не поняла?

Патрикий Аристарх умер через три дня, после разговора с великой княгиней. И Ольга вдруг поняла, что осиротела. Что осталась практически один на один с бушующим языческим морем, именуемым Русью. Самое страшное - ей не на кого было опереться. Вратислав слишком юн, а Святослава с каждым годом становился все более и более чужим. Ближних бояр она в расчет не брала. Воевода Свенельд так и не стал христианином, несмотря на все ее уговоры. Воевода Фрелав в Древлянской земле нужнее, чем в Киеве, к тому же он варяг и себе на уме. Боярин Семага дряхлел с каждым днем. Боярин Нестор был слишком глуп. Боярин Василий слишком хитер и потому ненадежен. Был, правда, боярин Юрий, сын верной ближницы боярыни Татьяны, но к Юрию у Ольги был свой, бабий счет. Пренебрег он великой княгиней, а такого ни одна женщина не прощает. К тому же Юрий хоть и христианин, но слишком близок к Святославу. А о прочих ближниках и разговора нет. Можно было, конечно, обратиться к родственникам в Болгарии, но вряд ли киевляне стали бы терпеть чужаков в своем городе. К тому же царь Петр, младший сын Симеона Великого, был откровенно слабым правителем и все время оглядывался на Византию. Без одобрения Константинополя он шагу не осмелится ступить. Патрикий Аристарх оказался прав, если кто и сможет поддержать великую княгиню в ее трудной миссии, то это император Константин Багрянородный и патриарх Полиевкт. Она должна обратиться за помощью. Именно с Византией Ольга должна заключить союз. Именно император и патриарх способны помочь ей сохранить ростки истиной веры, которые уже проросли на землях Руси, несмотря на ожесточенное противостояние волхвов. Отец Феоктист, к которому она обратилась за советом, был того же мнения. К сожалению, Феоктист был далеко уже не молод и не мог сопровождать княгиню в далеком путешествии, однако он порекомендовал ей взять с собой отца Григория. Григорий был еще полон сил, Константинополь покинул относительно недавно, лет пять назад, ему проще было ориентироваться в хитросплетениях византийской политики и давать Ольге дельные советы.

Святослав выслушал мать с большим вниманием. По его вечно смурному лицу трудно было понять, что он думает по поводу предстоящей поездки. Но, во всяком случае, отговаривать мать он не стал. Возможно считал, что в виду предстоящей войны с Хазарией хорошие отношения с Византией будут ему только на руку.

- Коли тебе это так необходимо, то я не возражаю, - наконец произнес он, чем вызвал глухой ропот среди Ольгиных ближников. Громче всех протестовали бояре Семага и Василий. Ибо с отъездом великой княгини христиане Киева по сути дела оставались заложниками князя-язычника, которому не за что было их любить. Никто не верил, что Святослав приехал в Киев ради Малуши. Наверняка у него была другая, куда более значимая цель. Старший сын князя Ингера в любой момент мог обратится к киевскому вече и потребовать вернуть ему утраченные права. И никто из сидящих в зале бояр и воевод не рискнул бы сказать с уверенностью, каким будет ответ киевлян. Многие удивлялись, почему Святослав еще ни разу не сделал такой попытки. Ведь все знали, что самые важные дела в Руси вершит именно он. Это он ведет войны и заключает мир. А власть Ольги становится с каждым годом все более призрачной. И уж, конечно, лучше всех это понимала сама Ольга и тоже удивлялась. И тоже боялась. Боялась, что в один прекрасный момент ей придется сказать старшему сыну «нет», и этот ее ответ отзовется большой кровью. В конце концов, в Киеве у Ольги много сторонников, и те же воеводы Свенельд и Фрелав способны дать отпор Святославу, если он вздумает силой вломиться в Киевские ворота. Наверняка Святослав это понимает, и не хочет обострять отношения ни с матерью, ни с ее ближниками. Главного своего врага он уже определил, цель перед собой поставил, а все остальное для него, похоже, не очень важно. В том числе и титул великого князя.

- Если вы, бояре, опасаетесь, что в отсутствие великой княгини я аки тать полезу на киевский стол, то напрасно, - усмехнулся в усы Святослав. – Даю слово, что не стану мутить народ и лить напрасно славянскую кровь. Если тебе, княгиня Ольга угодно, то я готов принести клятву пред жертвенным камнем Перуна или Велеса.

- Мне клятвы не нужно, - спокойно сказала Ольга. – Достаточно будет твоего слова.

Ропот среди бояр мгновенно стих. Раз Святослав Рерик дал слово, значит так тому и быть. Другое дело – зачем ему это понадобилось? Неужели он не понимает, что Ольга едет в Константинополь не только для того, чтобы помолится перед христианскими святынями? Тогда почему молчит? Почему улыбается и матери, и ее ближникам так, словно видит в них своих самых близких сподвижников и друзей. А ведь умен Святослав, умнее многих, сидящих в этом зале. Чему радуется этот человек? Неужели ключница княгини так ему угодила, что ему теперь весь мир стал мил? Женка она справная, это все знают, но ведь не настолько, чтобы завладеть всеми помыслами доблестного мужа. Нет, не понимают ближники Ольги ее старшего сына князя Святослава. Не понимают и боятся.

- Воеводою при князе Вратиславе я оставляю боярина Свенельда, а все мирные дела вершить будет боярин Юрий, - громко, чтобы все слышали, произнесла Ольга. И снова промолчал Святослав, словно и не заметил, что его обошли в столь важном деле. Конечно, великим князем Киевским считается до сих пор Вратислав, а Ольгу вече назвало лишь его соправительницей, но ведь все понимают, что младший брат старшему не соперник. Конечно, Вратислав отрок не глупый, здоровьем не обделен, но не ровня он Святославу. Одним только и люб Вратислав ближним боярам – христианин. Но люб ли он народу, вот в чем вопрос.

Тем не менее, бояре желание великой княгини уважили и более перечить ей не стали. Жизнь покажет, чем обернется для Киева ее поездка в Константинополь. Прежде князья Киевские ходили в Царьград только с мечом, хоть Аскольда брать, хоть Олега, хоть того же Ингера, а ныне, диво дивное, правительница Руси едет в Византию с миром. Будем надеяться, что ромейский император это оценит.

Магистр Константин, получив из Киева известие о смерти отца, опечалился не на шутку. Умнейшим человеком был патрикий Аристарх, сделавший для Византии больше, чем все ближники нынешнего императора вместе взятые. Увы, истинную преданность не ценят нигде, ни в Византии, ни в Руси.

Магистр поднял глаза на киевского купца Веригу, привезшего письмо, и спросил:

- А как здоровье великой княгини Ольги?

Верига, с интересом рассматривавший стены и убранство роскошного дворца магистра, откликнулся не сразу.

- Так я ведь тебе главного не сказал, уважаемый Константин. Княгиня Ольга собирается посетить Царьград, дабы поклонится здешним святыням. И очень надеется на твою поддержку.

Магистр призадумался. Приезд княгини Ольги пришелся очень некстати. Император Константин ныне сильно охладел не только к своему тезке, но и к паракимомену Иосифу Вринге. А виной всему была прекрасная Анастасо, дочь владельца разгульного заведения Мефодия. Впрочем, многие очень хорошо знали, что отцом Анастасо был вовсе не Мефодий, а как раз магистр Константин, прикипевший одно время если не душой, то телом к разбитной Евлампии. Заведение Мефодия было очень популярным в Константинополе, им не брезговали не только купцы, но и многие патрикии. Ну а где выпивка, там и девочки. Притон был обставлен на широкую ногу и одно время туда захаживал император Александр, совсем недолго просидевший на Византийском троне. Впрочем, Константин познакомился с Евлампией гораздо позже, а плод их недолгой страсти и вовсе появился на свет каких-нибудь восемнадцать лет тому назад. Теперь уже трудно сказать, кто приохотил сына императора к злачным местам, но юный Роман настолько втянулся в разгульную жизнь, что потерял чувство реальности. Бог свидетель, магистр Константин не имел ни малейшего отношения к пьяным похождениям Романа. И с Анастасо его познакомил не он, а патрикий Иоан. Но, разумеется, магистр не мог оставаться в стороне, когда слухи о любовной связи наследника византийского престола распространились по всему городу. Он дал незаконнорожденной дочери несколько советов, в которых она, впрочем не слишком нуждалась. Анастасо была очень умной девочкой, и ей не составило труда влюбить в себя беспутного и глупого Романа. Первой забила тревогу императрица Елена, души не чаявшая в своем единственном сыне и потакавшая всем его причудам. Император Константин в ответ на ее стенания лишь пожимал плечами, ибо не считал поведение своего сына слишком предосудительным. Взволновался он только после того, как Роман во всеуслышанье заявил, что жить без Анастасо не может и готов наложить на себя руки или уйти в монастырь, если девка из притона не станет его законной женой. Багрянородный пришел в ужас. Императрица Елена слегла. Но упрямый Роман стоял на своем. В дела императорского семейства пришлось вмешаться паракимомену Иосифу Вринге, но и увещевания евнуха не подействовали на разбушевавшегося Романа. Наследник стоял на своем, ежедневно закатывая истерики чадолюбивым родителям. Первой сдалась императрица Елена, это она пригласила в свои покои магистра Константина и патрикия Иоана, дабы те поспособствовали решению непростой ситуации. В ответ магистр лишь развел руками, положение казалось ему абсолютно безвыходным. Ну не мог же он в самом деле удочерить девку из притона и дать ей собственное благородное имя. Вот за эти слова Константина, сказанные, к слову, совершенно без задней мысли, Елена и ухватилась. Ну а охотников услужить императрице и наследнику в любом, даже самом похабном деле, в Константинополе всегда хватало. Не прошло и десяти дней, как распутная девка Анастасо превратилась в скромную девственницу Феофано, дочь впавшего в маразм патрикия Кирилла. Багрянородный император только крякнул при виде благородной невесты своего непутевого отпрыска. Двор зашелся в неискреннем восхищении. Благородная Феофано была ослепительно красива, но этим ее достоинства и ограничивались. За чистоту и невинность бывшей Анастасо не поручился бы никто из придворных Багрянородного, включая магистра Константина. Магистр, конечно, питал к Анастасо некоторую привязанность, но, к сожалению, памятуя о веселом нраве ее матушки Евлампии, он не мог с уверенностью утверждать, что дочь она родила именно от него. Конечно, Константин не дал бы Анастасо умереть с голову и частенько баловал ее дорогими подарками, но ему и в голову не пришло, заниматься ее воспитанием. Девочка росла под присмотром Мефодия и своей распутной матери. И ее неожиданное возвышение до императорского трона явилось для Константина громом среди ясного неба. Правда, у магистра имелись кое-какие подозрения в отношении ловкого интригана Иосифа Вринги, но, похоже, даже сам паракимомен не ожидал, что его смелое начинание приведет к такому оглушительному результату. Багрянородный император, загнанный в угол напором жены и сына, мог рассчитывать только на поддержку патриарха. Однако Полиевкт неожиданно дал слабину и согласился обвенчать влюбленного Романа с дочерью патрикия Кирилла прекрасной Феофано. Несчастный император крякнул во второй раз и сдался. Зато он затаил обиду на магистра Константина и паракимомена Иосифа Врингу, которых счел главными виновниками своего позора. Впрочем, ни тот, ни другой по этому поводу особенно не расстроились, надеясь в глубине души, что нынешняя опала в будущем принесет им хорошие барыши. И, надо сказать, эти надежды строились не на песке. Ибо Феофано оказалась благодарной девочкой и, похоже, пока не собиралась забывать, кто сыграл решающую роль в ее столь необыкновенной судьбе. Тем не менее, положение Константина при дворе пока что сильно пошатнулось, ибо соперники-интриганы продолжали нашептывать Багрянородному о коварстве магистра, протолкнувшего свою незаконнорожденную дочь к подножью трона.

Паракимомен Вринга и епарх Сисиний выслушали магистра Константина с большим вниманием. Приезд княгини Ольги в Константинополь мог стать событием воистину эпохальным, но мог им и не стать в виду непростой ситуации, сложившейся при дворе.

- Чего доброго Багрянородный решит отыграться на княгине за обиду, истинную или мнимую, нанесенную ему магистром Константином, - предположил Сисиний.

- Вполне возможно, - согласился с епархом Иосиф Вринга. – Особенно если в дело вмешается магистр Александр.

Александр Фока был давним недоброжелателем старшего сына патрикия Аристарха. В последнее время влияние магистра Александра при дворе императора усилилось, благодаря успехам его сына Никифора. Никифор Фока действительно был даровитым полководцем, очистившим от арабов остров Крит, но сам Александр ни умом, ни талантами не блистал и, возможно, в силу этих причин стал любимчиком императора Константина. Теперь эти двое глупцов вполне могли поломать игру умным людям, обеспокоенным не только настоящим, но и будущим Византийской империи. Княгиня Ольга готова была сыграть в укреплении союза Византии с Русью решающую роль. Собственно, именно с ее вокняжением в Киеве воинственные русы перестали тревожить набегами византийские города, включая Константинополь. Что позволило империи сосредоточить силы на южных границах. Так что в успехах Никифора Фоки немалая доля принадлежит патрикию Аристарху, сумевшему защитить интересы империи на северном направлении без войны и потерь, людских и финансовых. Но, чтобы оценить заслуги патрикия Аристарха, надо обладать острым умом, а чтобы разрушить хрупкий мир между Византией и Русью вполне достаточно глупости. Все-таки, как там ни крути, а Константин Багрянородный человек весьма средних способностей, несмотря на свое пристрастие к книгам. И если он отстранит от решения важных дел людей, искушенных в политике, то кровавые последствия ждать себя не заставят. И патрикии, собравшиеся в доме магистра Константина, очень хорошо это понимали. К сожалению, далеко не все в Константинополе зависело от них.

- Война между Хазарией и Русью – вопрос решенный? – спросил Сисиний.

- Во всяком случае так утверждает купец Верига, - кивнул Константин.

- А почему Святослав не приберет к рукам великий стол в Киеве?

- Вероятно потому, что не хочет ссорится с Византией накануне большой войны с Хазарией, - ответил за магистра паракимомен.

- Умно, - согласился Сисиний.

- Однако полная победа Святослава не в наших интересах, патрикии, - заметил Иосиф Вринга.

- А кто говорит о полной победе? – удивился Константин. – В интересах Византии будет ослабление как язычников, так и иудеев. И в этом киевские христиане будут с нами солидарны. Княгиня Ольга в том числе. Думаю, она прекрасно понимает, чем лично для нее закончится разгром Хазарии. С другой стороны, без ослабления влияния волхвов, христианам в Киеве не удержаться. Вот почему она не мешает старшему сыну в его войне с Хазарией.

- Какое открывается поле для большой игры, - почти простонал Иосиф Вринга. – Мы можем расширить влияние Византии до берегов Балтии на севере, не пролив ни капли крови. Воистину надо быть Багрянородным, чтобы этого не понимать.

- Не все еще потеряно, - утешил паракимомена Константин. – Во всяком случае, время и для размышлений, и для действий у нас есть. Кроме того у нас появилась бесценная помощница у подножья трона, которая вполне способна осознать если не интересы империи, то свои собственные наверняка.

- Ты далеко смотришь, магистр, - усмехнулся Сисиний.

- Приходится, епарх, - пожал плечами Константин. – Ибо роскошь, не видеть дальше собственного носа, может позволить себе только император.

Глава 3 Византия

Княгиня Ольга слышала много рассказов, о Константинополе и, тем не менее, была потрясена, увидев столицу Византийской империи собственными глазами. Десять ладей со свитой княгини и многочисленными дарами вошли в бухту Золотой рог и причалили к пристани, где стояли сотни судов со всех концов света. Пристань была буквально забита народом. В основном это были рабы, занимающиеся разгрузкой, но немало было и праздношатающихся. Впрочем, киевские ладьи привлекли внимание только портового сборщика и стражников. И пока боярин Василий лаялся с ними о плате, Ольга любовалась городом, раскинувшимся на семи холмах. Городские стены подходили почти к самой пристани, тем не менее, они не мешали Ольге видеть императорский дворец и расположенный на соседнем холме храм Святой Софии, самое, пожалуй, величественное здание Царьграда. Впрочем, умиление Ольги быстро прошло, когда она уяснила, что никто ее в столице Константинополя не ждет, а портовая стража не торопиться пропускать великую киевскую княгиню в город. Боярин Василий сорвал голос, пытаясь доказать мелкому служке, какую важную особу он оскорбляет своим недостойным поведением, но тот лишь пожимал плечами и презрительно кривил губы. Тем не менее, он все-таки согласился за умеренную плату известить о прибытии великой княгини Ольги магистра Константина. Впервые в жизни Ольга растерялась. Чужой город уже не казался ей таким уж величественным, а слезы умиления высохли быстрее, чем портовая стража покинула ее ладью. Ольга вдруг ощутила дурной запах, исходящей от воды и брезгливо поморщилась. Ждать пришлось долго, так долго, что Ольге ничего другого не оставалось, как спрятаться под навес на корме ладьи от палящего южного солнца. Ладья великой княгини была достаточно большой, чтобы можно было пережить долгое путешествие пусть и без особых удобств. Здесь под навесом стояло ее ложе, на котором она провела несколько беспокойных дней и ночей. И все-таки Ольга сильно устала за время долгого перехода. Устала настолько, что с трудом держалась на ногах. А тут еще запах, идущий от грязной воды, от которого у нее кружилась голова.

- Все наладится, вот увидишь, - сказала ей боярыня Татьяна, тоже сильно сдавшая за время морского путешествия. – Как только сын Аристарха узнает о нас, он сделает все необходимое.

Однако магистр Константин не спешил на помощь княгине, попавшей в неприятное положение. К вечеру стало ясно, что он не придет – либо портовый служка обманул киевлян, либо магистру сейчас не до великой княгини. Ночь пришлось провести у причала, слушая ругань пьяных гребцов с соседних судов и хриплые крики стражников на городских стенах. Ольга бледнела от гнева и в бессилии сжимала кулаки. Весь следующий день тоже прошел в бессмысленном ожидании. Киевлян, по-прежнему не выпускали на берег подозрительные стражники. И только на третий день отцу Григорию удалось обмануть их бдительность и пробраться в город. А в полдень на пристани появился магистр Константин, коего Ольга прежде видела только однажды да и то зеленым юнцом, но опознала практически сразу. Уж слишком похож был старший сын патрикия Аристарха на своего недавно умершего отца.

- Прости, великая княгиня, за недоразумение, случившееся не по моей вине, - развел руками магистр, едва ступив на борт ладьи. – Я узнал о твоем приезде только что и тут же бросился на пристань.

- Нас выпустят на берег? – хмуро спросила Ольга.

- Мой дом в твоем распоряжении, княгиня, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы моя благородная родственница ни в чем не знала нужды.

Вот оно значит как! Не великая княгиня она в этом огромном граде, а всего лишь родственница захудалого магистра, которому обязана своим вызволением из чудовищной клоаки, именуемой Константинопольским портом. А ведь в Киеве Ольге мнилось, что свой разговор с императором и патриархом она будет вести на равных. И что в Царьграде еще не забыли походы Аскольда, Олега и Ингера. Но, оказывается, у ромеев очень короткая память.

Справедливости ради надо отметить, что магистр Константин сделал все от него зависящее, чтобы развеять негативное впечатление о ромеях, сложившееся у Ольги за три дня унизительного стояния под стенами великого города. А то, что этот город велик, княгиня ощутила еще при первом беглом взгляде. В огромном чреве Константинополя копошились сотни тысяч людей, и в таком скопище народа немудрено было затеряться даже великой княгине. Гнев Ольги слегка поутих, когда она смыла с себя дорожную грязь в роскошной, отделанной мрамором бане. Баня была настолько велика, что без труда вместила боярынь и служанок, сопровождавших великую княгиню в поездке. А их было почти пятьдесят человек. Из бояр Ольга взяла с собой только Василия, Алексея, младшего сын боярина Аристарха, и Мечислава Блуда, который был единственным язычником в свите великой княгини. В последние годы Ольга поостыла к нему сердцем и все реже звала к ложу, отдавая предпочтение юным холопам, но в Константинополь все-таки взяла в надежде крестить его здесь и тем снять с души хотя бы часть греха.

Выйдя из бани, великая княгиня вспомнила о своих мечниках, но оказалось, что расторопный Константин позаботился уже и о них. Конечно, Ольга знала, что двоюродный брат богат, и, тем не менее, дворец ромейского магистра поразил ее и своими размерами и роскошью убранства. Золотых и серебряных изделий здесь было столько, что у боярынь глаза разбегались. Сам хозяин, несмотря на возраст, приближающийся к пятидесяти, очаровал всех киевлянок, включая великую княгиню, белозубой улыбкой и любезностью в обхождении. С Ольгой он держался почтительно и называл ее государыней. Великой княгине было отведено самое почетное место за пиршественным столом, сам хозяин сел по правую руку от нее, а слева разместился человек в расшитом золотом кафтане с безбородым и почти бабьим лицом. Магистр Константин шепнул княгине, что паракимомен Иосиф Вринга, один из самых влиятельных людей в Константинополе. Кроме вышеназванного Иосифа Ольге представили епарха стольного града Византии Сисиния и нескольких патрикиев, среди коих княгиня выделила молодого человека по имени Иоан, доводившемуся Константину родственником. Словом, положение патрикиев, сидевших за столом, было настолько высоким, что общение с ними не роняло достоинство великой княгини. По ромейскому обычаю на пиру присутствовали не только мужчины, но и женщины. Это слегка нарушало торжественность трапезы, ибо молодые патрикии слишком много внимания уделяли киевским боярышням, но Ольга смотрела на это снисходительно, решив, что в чужом доме не живут по своему укладу.

- Мне очень жаль, великая княгиня, что ты претерпела столько неудобств у ворот Константинополя, - негромко произнес Иосиф Вринга, сидевший слева от Ольги. – Увы, не все порой складывается так, как нам хотелось бы. При дворе императора Константина немало влиятельных людей, настроенных против союза Византии и Руси. Именно в силу этих причин твоя встреча с императором может не состояться.

- Надеюсь, эти люди отдают себе отчет, что оскорбление великой княгини Киевской не сойдет им с рук? – гордо вскинула голову Ольга.

- Увы, государыня, в Константинополе никогда не было недостатка в глупцах, - чуть заметно усмехнулся Вринга. – Но мы сделаем все от нас зависящее, чтобы договор Византии с Русью был все-таки заключен. В столице достаточно разумных людей, которые понимают сколь важно распространение христианства в Руси и отдают должное твоим титаническим усилиям, государыня, на благом пути. Я очень надеюсь, княгиня Ольга, что ты справишься с обидой и поможешь нам в деле угодном Богу. Ибо вера это единственное, что может объединить и нас, и вас.

Для Ольги слова Иосифа Вринги не стали откровением. Она уже и сама начала догадываться, что нелюбезный прием, оказанный ей в Константинополе не был случайностью, а явился результатом интриг. К интригам Ольге не привыкать, и хотя Болгарии и Руси трудно тягаться в этом смысле с Константинополем, но горделивые ромеи должны уразуметь, что имеют дело не с дикаркой из варварской страны, а с одной из самых образованных и умных женщин Ойкумены. И уж коли великая княгиня Киевская проделала столь долгий и утомительный путь в столицу Византии, то она добьется своего, чего бы ей это не стоило и не столько ради себя, сколько ради истинной веры, служению которой она готова себя посветить без остатка.

- Быть может мне стоит встретиться сначала с патриархом?

- Увы, государыня, патриарх Полиевкт слишком осторожный человек, чтобы действовать наперекор воле императора. Пока Константин Багрянородный тебя не примет, Полиевкт будет уклоняться от встречи с тобой. Осмелюсь обратить твое внимание, великая княгиня, на невестку императора благородную Феофано. Она расположена к магистру Константину, а следовательно согласится исполнить любую его просьбу.

- Возможно, я последую твоему совету, благородный Иосиф, - сухо кивнула головой Ольга. – Во всяком случае, я благодарна тебе за совет и участие.

Кто такая эта благородная и влиятельная Феофано Ольга узнала очень скоро от боярыни Татьяны. Которая и в чужом городе не утратила присущей ей хватки и умения раскрывать чужие тайны. Впрочем, особых усилий ей прилагать не пришлось. Скандальная история женитьбы сына и соправителя императора на девке из притона была на слуху и на устах едва ли не всех жителей Константинополя.

- Эта вертихвостка прибрала к рукам не только мужа, но свекровь и теперь обхаживает самого императора. Однако, по слухам, Константин Багрянородный интересуется женщинами не больше, чем твой недавний сосед по пиру паракимомен Вринга.

- А почему благородный Иосиф не интересуется женщинами? – удивилась Ольга.

- Потому что он евнух, - засмеялась Татьяна.

Ольга сокрушенно покачала головой и от души посочувствовала умному человеку. Мнения своего о Вринге она не изменила и велела Татьяне послать ему от своего имени золотую чашу в знак особого расположения. Паракимомен Иосиф жест княгини оценил и ответил не менее драгоценным даром. При виде диадемы, усыпанной крупными бриллиантами, боярыня Татьяна ахнула, а Ольга покачала головой. Судя по всему, этот Вринга несметно богат, коли разбрасывается такими дорогими вещами. Тем не менее, щедрый дар она приняла, дабы не обижать нужного человека.

- Эта девка любит драгоценности? – спросила Ольга у боярыни.

- Я бы на твоем месте не стала называть ее девкой, тем более в этом доме, - понизила голос Татьяна. – По моим сведениям, Феофано доводится дочерью нашему хозяину магистру Константину, хотя официально она числится дочерью другого патрикия – Кирилла, старого маразматика над которым смеется весь двор.

- Забавно, - усмехнулась Ольга, хотя ничего забавного в ситуации, создавшейся по вине константинопольских интриганов она не находило. Утешало ее только то, что обращаться ей придется за помощью не к портовой девке, а почти к родственницы, в жилах которой текла кровь скифских ганов и итильских беков.

- Феофано как и всякая молодая женщина имеет слабость к дорогим побрякушкам. Но, похоже, главная ее страсть – мужчины. Во всяком случае, так говорят все, с кем я успела перемолвиться словом. Если ты позволишь, княгиня, то я встречусь с ней и поговорю.

- Поговори, - кивнула Ольга. – А потом мы решим, что нам делать дальше.

Великая княгиня Киевская прожила в Константинополе уже две седмицы, но император Константин не выказал никакого интереса к ее особе. Перед Ольгой замаячила перспектива, уехать из стольного Византийского града не солоно нахлебавшись. И дело было даже не в союзе между Византией и Русью, о котором уже можно было забыть. Речь шла о самой Ольге, чей авторитет мог упасть в глаз многих, как ближних, так и дальних бояр. Ее бесславное возвращение из Константинополя наверняка обернется в Киеве большими неприятностями, утратой влияния, власти и уважения не только старшины, но и народа. Уж ни на это ли рассчитывал князь Святослав, согласившийся на отъезд матери в далекий Царьград? А вместе с Ольгой падет в киевскую грязь и христианская вера. Теперь уже поздно тешить гордыню, пришла пора склонить выю перед обстоятельствами и добиться приема у императора любой ценой.

- Ну что? – спросила Ольга у Татьяны.

- Девка умная и порочная, - сказала боярыня. – Помяни мое слово, она очень далеко пойдет.

- Попроси Иосифа Врингу, чтобы он организовал мне встречу с ней.

- Оно и правильно, - кивнула головой Татьяна. – Чести ты своей не уронишь, все же не простая она девка, а невестка императора и жена соправителя Романа. К тому же не чужая тебе. Кстати, Феофано очень поглянулся боярин Мечислав. Что, впрочем, неудивительно.

Во дворец паракимомена Иосифа великая княгиня Ольга прибыла во главе большой свиты, разодетой в парчу и меха. От такой варварской роскоши, даже у видавших виды константинопольских зевак перехватило дух. Ну а после того как боярин Василий стал бросать в толпу пригоршни серебра, константинопольцы и вовсе взревели от восторга. И весть о щедрой княгине русов пошла гулять по огромному и никогда не засыпающему городу. Выходя из возка, княгиня Ольга оперлась на руку паракимомена Иосифа и слегка ее сжала в знак приветствия. Хозяин, польщенный вниманием гости, расплылся в ослепительной улыбке.

Феофано уже ждала княгиню у входа в огромный зал. Это была кареглазая и черноволосая молодая женщина с пухлыми и капризными губами. Кого-то она напомнила Ольги в первую минуту, но кого именно она не успела сообразить.

- На тебя похожа, - подсказала ей на ухо боярыня Татьяна.

Вероятно, это очевидное сходство заметила не только она, но и паракимомен Иосиф, который растерянно замигал глазами. Ольга хоть и перешагнула давно пятидесятилетний рубеж, но остатки былой красоты все-таки сохранить сумела. И сейчас она горделиво плыла навстречу своему отражению, отстоящему от нее почти на сорок лет. Встреча вышла теплой. Княгиня Ольга привлекла Феофано к себе и троекратно расцеловала в уста. Жест был родственный и многочисленные гости, собравшиеся во дворце паракимомена Иосифа, его оценили. Включая саму Феофано, на что, собственно, Ольга и делала расчет. Слухи и сплетни, конечно, пойдут гулять по городу. Но предполагаемое родство жены Романа с великой княгиней далекой Руси, не только не уронит Феофано в глазах константинопольской знати, но, пожалуй, предаст ей необходимый вес.

- Умно, - шепнул княгине паракимомен Вринга.

- Надеюсь, благородный Иосиф, ты позволишь нам с прекрасной Феофано обменяться несколькими словами наедине.

- Я всегда к твоим услугам, государыня, - склонился в поклоне Вринга.

Место для тайного разговора великой княгини и невестки императора благородный Иосиф, надо отдать ему должное выбрал со вкусом. Ольга оценила и роскошные драпировки и застланное златотканым покрывалом ложе, стоящее в глубине огромной комнаты, предназначенной, видимо, для сна.

- Какое несчастье, что паракимомен вынужден спать на нем один, - усмехнулась Ольга и первой присела в одно из кресел, стоящих у изящного столика.

Феофано прыснула в ладошку и тут же, словно спохватившись, опустила прекрасные очи долу.

- Мы ведь не чужие с тобой, - сказала Ольга, - а потому можем поговорить откровенно.

- Я готова слушать тебя, государыня всю ночь, если на то будет твоя воля, - скромно отозвалась Феофано.

- Садись, - кивнула в кресло напротив Ольга. – Мне нравится, как ты держишься. Но запомни на будущее, скромность и послушание далеко не главное достоинство женщины, находящейся на троне или вблизи его.

- А какое достоинство женщины ты считаешь главным, государыня? – спросила Феофано.

- Умение управлять людьми к своей и государственной пользе.

Разговор с невесткой императора Ольга вела по-гречески, поскольку владела этим языком в совершенстве. Феофано от природы была умна и хитра, но тягаться с искушенной в интригах княгиней ей было пока рановато. Видимо, она это понимала, а потому и слушала Ольгу с большим вниманием.

- Я слышала, государыня, что ты единолично правишь варварской страной, но ведь подобная ноша порой не под силу даже мужчинам.

- Мужчинам многое не под силу, - усмехнулась Ольга. – К тому же слухи об их уме сильно преувеличены. Наверное, ты уже успела в этом убедится. Я недолго прожила в Константинополе, но мне показалось, что нынешний император Константин не всегда верно оценивает обстановку, что чревато для Византии печальными последствиями.

- Зануда, - вырвалось у Феофано.

- И тем не менее мне нужно увидится с ним, - улыбнулась Ольга. – Этого требуют интересы не только Руси, но и Византии.

- Паракимомен говорил мне об этом, - кивнула невестка императора.

- Разумеется, я не останусь в долгу.

- О нет, - взмахнула руками Феофано, - я не возьму с тебя, государыня, ни подарков, ни денег.

- И тем не менее, один подарок я прошу тебя принять, в знак нашей дружбы, -ласково улыбнулась Ольга. – Речь идет о мужчине. Он мой любовник, и я хочу, чтобы ты оценила его достоинства.

- Ты шутишь? – вскинула брови Феофано.

- В сущности это единственный подарок, который государыня может принять от равной себе, не уронив своей чести.

- А как зовут твоего любовника? – глаза Феофано блеснули весельем.

- Боярин Мечислав.

- Хорошо, беру, - согласилась Феофано, - но только на одну ночь. Извини, государыня, столь ценный дар мне пока негде хранить.

Видимо, боярин Мечислав сумел угодить невестке императора. Во всяком случае, не прошло и пяти дней, как паракимомен Иосиф принес Ольге радостную весть. Император Константин соблаговолил, наконец, обратить внимание на великую княгиню варварской страны, уже почти месяц обивающей пороги его дворца.

Впрочем, этот дворец действительно стоил того, чтобы его осмотреть. Ольга поняла это, едва ступив на мраморные плиты двора. Во дворе, на постаментах, стояли огромные, литые из меди статуи императоров, среди которых выделялась одна – статуя основателя стольного византийского града Константина. Было здесь и медное подобие нынешнего императора, не произведшее, правда, на Ольгу особенного впечатления. Великую княгиню Киевскую и ее многочисленную свиту провели по многочисленным палатам, в изобилии украшенным золотом, серебром и драгоценными камнями. В иных палатах прямо из пола били фонтаны воды и играла музыка, не лишенная приятности для уха. А от обилия зверей, отлитых из золота у Ольги зарябило в глазах. Наконец, Ольгу ввели в палату для приема иноземных гостей, которая, как подсказал ей магистр Константин, называлась Золотой. В вышине свода палаты помещалось изображение Господа Вседержителя, сидящего на престоле. А в глубине огромного зала находилось возвышение, забранное со всех сторон пурпурными занавесами. Судя по всему, именно там находился трон императора, называемый Соломоновым. Музыка заиграла так громко, что Ольга невольно вздрогнула. Следом послышалось хоровое пение, насколько Ольга могла разобрать, певчие славили Бога и императора. Занавес дрогнул и сдвинулся в сторону, открывая заинтересованным взорам довольно любопытное зрелище. На Соломоновом троне в окружении двух позолоченных львов сидел ни чем особо не примечательный человек, почти раздавленный тяжелым облачением. Справа от него возвышалось золотое дерево, на котором чирикали золотые птички. Слева от императора в золотых креслицах сидели его жена Елена, соправитель Роман и невестка Феофано. Придворные императора вошли в зал вслед за княгиней и выстроились вдоль стен. После чего началась довольно утомительная церемония обмена любезностями. Ольга, обиженная тем, что ей не предложили сесть, слушала боярина Василия вполуха. Но, кажется, расторопный боярин ничего не напутал, достоинства государыни не уронил, дары передал именно тем служкам, которые и готовы были их принять, а речи его были приятны и императорской чете, и ромейским придворным. Сама Ольга не проронила ни слова, чем, кажется, удивила императора Константина, который пучил на гостью близорукие глаза и все время дергал бородкой, словно мух отгонял.

Торжественный прием закончился не менее торжественным обедом, где Ольге было все-таки дозволено сидеть в присутствии императорской четы, но отнюдь не на самом почетном месте. К удивлению присутствующих, великая княгиня и здесь не проронила ни слова. Сидела за столом неподвижно, словно истукан и смотрела на императора большими строгими глазами. Бедный Константин не знал, куда деваться от этого пристального взгляда, потел и даже смущался, вызывая тем самым кривые усмешки придворных. Боярин Василий все-таки произнес речь, приличествующую случаю, от имени великой княгини, но говорил до того витиевато, что никто из присутствующих его так и не понял. Тем более что греческий язык боярина оставлял желать много лучшего. Однако разговор княгини Ольги с императором Константином все-таки состоялся. Возможно, Багрянородного просто разобрало любопытство, о чем это так значительно молчит эта строгая немолодая женщина, и он согласился с ней встретится на женской половине дворца, в покоях императрицы Елены. При разговоре кроме самого императора и его супруге, присутствовали соправитель Роман с женой Феофано и несколько особо доверенных лиц, среди которых выделялся благородными сединами магистр Александр Фока. С княгиней Ольгой были только бояре Василий и Алексей.

- Сожалею, что мой приезд в столицу великих императоров оказался менее удачным, чем мне того хотелось бы, - сухо сказала Ольга. – И виной тому интриги неумных людей, озабоченных только собственным благополучием.

- Но мы готовы подтвердить все ранее заключенные договоры, - сказал магистр Фока от имени императора. – Разве этого мало?

- Мы рассчитывали на более тесный союз, - вежливо возразил ему боярин Василий. – Но дружбы своей мы никому не собираемся навязывать. Мы благодарны великому императору Константину за теплый прием и очень надеемся, что эта встреча послужит началом более тесных взаимоотношений между Царьградом и Киевом.

- Я буду благодарна императору, если он позволит священнослужителям свободно приезжать на Русь и нести слово божье в самые отдаленные наши земли, - дополнила боярина княгиня Ольга.

- Я возражать не буду, - немедленно откликнулся Константин. – Что же касается военного союза, то я считаю его преждевременным.

- Было бы предложено, - спокойно сказала Ольга и встала с кресла, чуть склонив голову на прощанье.

Магистр Константин счел встречу императора и княгини провальной. Паракимомен Иосиф придерживался иного мнения. Все-таки подтверждение прежних договоров в торговой сфере само по себе было большой удачей. Что же касается предложения о союзе, то оно не было категорически отклонено и здесь открывалось широчайшее поле для деятельности. Большим успехом Вринга считал и то, что встреча великой княгини и императора вообще состоялась. И в этом он видел усиление влияния собственной партии, которая в лице благородной Феофано получила надежного и мощного союзника. Пораскинув умом, магистр Константин пришел к выводу, что Вринга, пожалуй, прав. Выяснилось, что Феофано обладает куда большим влиянием на Романа и императрицу Елену, чем это полагали ее покровители. И эта троица, Роман, императрица Елена и Феофано, вполне способны направить помыслы капризного императора в нужную сторону, несмотря на активное сопротивление близких его сердцу советников. Надо полагать, магистр Александр Фока этот уже уяснил и будет теперь более внимательно прислушиваться к мнению Иосифа Вринги и магистра Константина.

- Ты полагаешь, что нам следует пойти на сближение с Фокой? – нахмурился магистр.

- А почему бы нет? – удивился Вринга. – Совместными усилиями мы можем добиться куда больших успехов, чем поврозь.

- Что ты имеешь в виду? – насторожился Константин.

- Мы будем думать, - понизил голос Вринга. – Мне кажется, что юный Роман будет куда более сговорчивым императором, чем его спивающийся отец.

В отличие от ромейских патрикиев Ольга встречей с императором Константином осталась недовольна, в чем она без обиняков призналась боярину Василию. Правда, сделала она это только тогда, когда киевские ладьи уже вышли в открытое море. Конечно, эту поездку нельзя было назвать полной неудачей, но и большого прибытка великая княгиня от нее не получила. И не могла получить, как она теперь понимала. Дело было не в упрямстве Константина, но в первую очередь в том, что ромеи просто не были готовы к жесткому противостоянию с язычниками на севере от своих границ. Судя по осторожным намекам Иосифа Вринги ромеям и на юге хватало забот. А Ольге нужна была твердая опора, чтобы противостоять волхвам.

- Так ведь на Константинополе свет клином не сошелся, - осторожно забросил удочку Василий. – Есть еще и Рим.

- Рим ныне слаб, - отрезала Ольга.

- Папа римский быть может и слаб, зато император Оттон силен, - возразил Василий. – И в отличие от императора Константина он хорошо понимает, какую опасность представляют язычники. Нам особо привередничать не приходится, княгиня: либо каган-бек Иосиф, либо Оттон, а более союзников я не вижу. Патриарх Полиевкт даже не решился послать епископа на Русь, так может Оттон окажется более решительным человеком? Я не жду решительной победы, но, имея такого союзника как Оттон, мы сможем разговаривать с волхвами на равных.

Боярин Василий не раз уже заводит с Ольгой этот разговор, но до сих пор княгиня от его слов отмахивалась. Однако неудачная поездка в Константинополь сделала ее более покладистой. Ольге уже далеко за пятьдесят, Святославу тридцать, он муж в самом расцвете сил. Время будет работать на него. Даже не прибегая к крайним мерам, он без труда приберет власть к рукам. Пока он не торопится, более того сдерживает волхвов. Возможно, причиной тому любовь к матери. И хотя Ольга все время обвиняет Святослава в равнодушии и неблагодарности, в данном случае она не права. Именно любовь к матери и удерживает Святослава от решительного шага. Но, к сожалению, он не сможет долго выдерживать давление волхвов. И тогда вопрос веры будет решен в Руси окончательно и бесповоротно. И решен не в пользу христиан. Об этом боярин Василий прямо сказал Ольге.

- Оперевшись на короля Оттона, ты поможешь не только себе, но и старшему сыну. Волхвы, наученные горьким опытом варягов, поумерят пыл, и христиане Киева наконец-то смогут спать спокойно.

- Хорошо, - сказала Ольга после долгого раздумья. – Действуй, боярин Василий.

Глава 4 Епископ Адальберт

При дворе короля Оттона посланца королевы русов Елены встретили с большим почетом. Боярин Василий и сам не ожидал такого теплого приема. Похоже, в королевстве франков и не чаяли обрести такого союзника и где – в самом сердце языческих земель. Епископ Адальберт и граф Видо, опекавшие боярина Василия во время его пребывания в Ахене, не скрыли от него, каким потрясением для королевства стал мятеж, поднятый язычниками во главе с саксом Вихманом и славянскими князьями Наконом и Стойгневом. С божьей помощью мятеж, грозивший разрушить королевство, удалось подавить, но стоило это огромных усилий как королю Оттону, так и его верным вассалам. Мятежников удалось разгромить в битве у реки Раксы. Вождь восстания Стойгнев был захвачен в плен и казнен вместе с семьюстами своими подвижниками, но ни поражение, ни казни не смогли сразу погасить бушующий в Полабье огонь. Еще три года понадобилось королевским легионом, чтобы подавить очаги сопротивления язычников. Однако, далеко не все вожаки восстания были убиты или схвачены, и епископ Адальберт полагал, что многие из них ушли в земли восточных славян.

- Это опасные смутьяны, боярин Василий, смею тебя уверить, - поддержал епископа граф Видо, далеко уже немолодой сакс, доводившийся королю Оттону родственником. – Не исключаю, что часть из них либо уже осела, либо осядет в Киеве. Они могут стать страшной опасностью для киевских христиан, ибо не ведают ни жалости, ни сострадания.

Подробности восстания боярин Василий узнал у сеньора Анадрага, прежде жившего в славном городе Браниборе, а ныне подвязавшемся в свите архиепископа Адальберта. Анадраг был вендом и христианином, на мир смотрел сходно с боярином Василием, а потому они довольно быстро нашли общий язык.

- Я ведь уцелел чудом, - вздыхал говолянский боярин. – Не иначе как Божья Матерь простерла свою руку над моей головой. А князь Тугомир стал жертвой оборотней и умер в муках. Не знаю, нашла ли его душа дорогу в рай.

Рассказ Анадрага о гибели говолянского князя поразил боярина Василия до глубины души. Такого надругательства над человеком, подобием божьим, он не ждал даже от язычников.

- Страшные вещи творятся в ваших землях, боярин, - покачал головой Василий.

- Страшные, - согласился Анадраг. – Но как бы наша явь не стала вашей. Ты о круге Вия слышал, боярин?

- Нет.

- А о кудеснике Чернобога Рулаве?

- Об этом не только слышал, но и знал его лично, - усмехнулся Василий. – Чудом он выскользнул из рук князя Ингера. Впрочем, я тогда был совсем мальчишкой. Неужели Рулав еще жив?

- Рулава схватили на поле битвы при Раксе и казнили лютой смертью, - вздохнул Анадраг, - но страшные семена, посеянные им в нашем мире дали всходы. С навьями тебе сталкиваться не приходилась, боярин?

- Бог миловал, - перекрестился Василий.

- А я разговаривал с одним из них, как сейчас с тобой, - шепотом произнес Анадраг. – Этот оборотень назвался аббатом Гильдебертом и проник в наш город обманом. Позже я узнал, что его зовут Азаром. Но это не человек, боярин, в этом нет никаких сомнений. Тем не менее, я поклялся убить его, и епископ Адальберт благословил меня на этот подвиг.

Глаза боярина сверкнули безумием, а длинные пальцы сжали рукоять меча, висевшего у пояса. Боярин Василий со скорбью вынужден был признать, что пережитые потрясения не прошли для Анадрага даром, и разум его слегка помутился. Что, впрочем, и не удивительно.

- Да поможет тебе Бог, боярин Анадраг.

- Я знаю, что Азар из ваших земель, - продолжал шептать несчастный говолянин, - но на славянина он не похож – черноволосый и смуглый, а глаза у него синие.

- Среди южных славян жуковатые не редкость, - пожал плечами Василий. – Но ведь наши земли от моря до моря тянутся и народу у нас –прорва.

- Я найду его, - твердо сказал Анадраг. – Найду. Можешь не сомневаться, боярин Василий.

Сомнения у Василия были, но высказывать их вслух он не стал. Да и с какой стати разочаровывать несчастного человека, для которого охота за призраками стала целью жизни.

Ахен не произвел на боярина Василия особого впечатления. Так себе городишко. Впрочем, после Константинополя боярину любой город казался деревней. Да и франкские сеньоры были много беднее ромейских патрикиев, с коими Василию не раз доводилось пировать. Тем не менее, боярин остался доволен и приемом, оказанным ему Оттоном, и разговором, состоявшимся между киевским послом и ближайшим окружением франкского короля. Вопрос о епископе решился почти сразу. Монсеньор Адальберт выразил желание сопровождать боярина Василия в Киев и получил на это разрешение короля. Оттон, долговязый худой мужчина с серыми насмешливыми глазами, выразил надежду, что визит киевских послов в Ахен далеко не последний. И что дружеские отношения, завязавшиеся между Русью и Франкской империей, будут иметь продолжение. В свою очередь боярин Василий заверил франков, что христианская вера, которую исповедуют король Оттон и великая княгиня Ольга, станет мостом, соединяющим Русь с Европой. На этом боярин Василий и распрощался с гостеприимными франками.

Выбор короля, по мнению Василия, был как нельзя более удачен. Епископ Адальберт прекрасно говорил на вендском наречии, которое понимали и в Киеве. Кроме того он владел латынью и греческим и должен был без труда найти общий язык с ромейскими священниками, уже обосновавшимися в Руси. Что же касается некоторых различий в обрядах двух церквей Римской и Константинопольской, то боярин Василий не считал их существенными. Сам он с умилением прослушал службу в Ахенском соборе и решил, что никаких особых разногласий между епископом Адальбертом и киевской христианской общиной не возникнет.

Надо отдать должное вновь назначенному киевскому епископу, к своим новым обязанностям он отнесся со всей серьезностью и прихватил с собой в незнакомую страну три десятка священнослужителей и более двухсот хорошо снаряженных мечников. Был в свите монсеньора и охотник за призраками боярин Анадраг. Во время долгого и трудного пути в Киев, Василий пару раз пытался намекнуть епископу Адальберту, что душевное здоровье несчастного боярина оставляет много лучшего, но понимания не встретил.

- Боюсь, боярин Василий, ты не отдаешь себе отчета в том, какие силы ныне противостоят христианскому миру, - вздохнул Адальберт. – И какие опасности подстерегают тех, кто пытается примирить веру истинную с языческими заблуждениями. Ибо путь Чернобога, это путь Сатаны и всякий человек, на него ставший, уже никогда не вернется к свету.

- Но я все-таки должен предостеречь тебя, монсеньор, от слишком поспешных действий, - взволновался боярин Василий. – Киевская христианская община не столь велика и могущественна, чтобы бросить открытый вызов волхвам.

- Я очень хорошо понимаю трудности, стоящие передо мной, сеньор Василий, но это вовсе не означает, что я готов пойти на сделку с собственной совестью.

Пожалуй, именно после этого разговора в сердце боярина Василия стали закрадываться сомнения в правильности сделанного княгиней Ольгой шага. Нет слов, епископ Адальберт был очень умным человеком, имевшим к тому же большой опыт общения с язычниками. Вот только опыт этот был весьма специфического свойства. Христианская вера в Полабье и Варгии насаждалась огнем и мечом, а в Руси такой способ общения с паствой мог привести к весьма печальным последствиям, как для самого крестителя, монсеньора Адальберта, так и для всех христиан города Киева.

Киев встретил посланца короля Оттона настороженно. Причем насторожились не только язычники, но и христиане. В частности отец Феоктист вообще отказался общаться с епископом, а отец Григорий во время приема, организованного Ольгой, не проронил ни слова, всем своим видом демонстрируя неприятия выбора, сделанного великой княгиней.

- Все со временем утрясется, - попытался успокоить княгиню и ее ближних бояр Василий. – Епископ Адальберт человек опытный и сумеет наладить отношения со своей новой паствой.

Ольге посланец короля Оттона не слишком поглянулся, еще меньше он понравился боярину Юрию, который не постеснялся высказать великой княгине все, что он думает о франкских христианах вообще и о епископе Адальберте в частности. Причем сделал это в присутствии самого епископа, с которым, оказывается, был давно и неудачно знаком. Адальберт тоже узнал киевского боярина, оставившего за собой горы трупов в старом замке города Мерзебора и, возможно, повинного в смерти архиепископа Майнцского.

- Да, - не стал спорить боярин. – Это я всадил осиновый кол в старого упыря и не сколько не жалею об этом. А на тебе епископ столько славянской крови, что ее за всю оставшуюся жизнь не отмолить.

Боярина Юрия все же удалось унять после вмешательства боярыни Татьяны и до драки дело все-таки не дошло. Тем не менее, впечатление от встречи с епископом Адальбертом у княгини Ольги осталось неприятное, о чем она не постеснялась сказать огорченному боярину Василию. Боярин Юрий был далеко не последним человеком в христианской общине города Киева. И его неприкрытая вражда к новому епископу могла расколоть христиан на два непримиримых лагеря. Что, в общем-то и случилось по прошествии нескольких дней. И хотя большинство киевских христиан все-таки приняло пришельцев как своих наставников в христовой вере горький осадок в Ольгиной душе все-таки остался. Ее озабоченность слегка рассеялась, когда епископ Адальберт предложил построить в Киеве еще один храм, в дополнение к двум уже существующим. Кроме того он собирался возвести монастырь на месте Угорского предместья, где был убит первый мученик за христианскую веру в Киеве князь Аскольд. Епископа Адальберта горячо поддержали бояре Василий и Нестор, и даже обиженный на весь мир отец Григорий. Последний заявил, что князь Аскольд бесспорно достоин того, чтобы его причислили к лику святых. После недолгих раздумий Ольга согласилась.

Надо отдать должное монсеньору Адальберту, он был прекрасным организатором. И не успели киевляне глазом моргнуть, как он уже заложил фундамент нового христианского храма. Увы, начавшееся строительство было омрачено трагическим происшествием. Брат Бенедикт, приехавший в Киев, вместе с монсеньором Адальбертом был найден мертвым в своей ложнице через три дня после того, как приступил к возведению храма. Нож, торчащий из груди несчастного монаха, не оставлял никаких сомнений в том, что Бенедикт был убит. Боярин Василий лично осмотрел остывающее тело и пришел к выводу, что в этом страшном деле не обошлось без Велесовых волхвов. На это указывала рукоять ножа, сделанная в виде дракона, раскрывающего пасть.

- Я же предупреждал тебя, боярин, - произнес дрогнувшим голосом Анадраг, стоящий за спиной Василия. – Они уже здесь.

- Кто они? – рассердился боярин.

- Круг Вия. Это ритуальное убийство.

Прежде в Киеве ничего подобного не случалось. Язычники хоть и косились, случалось на христиан, но кинжалы и ножи, тем более жертвенные, в ход не пускали.

- А князь Аскольд? - напомнил Анадраг Василию.

- Спор между Олегом и Аскольдом не о вере шел, а о власти, - махнул рукой Василий. – А с вокняжением Олега никто христиан в Киеве не обижал. Поговаривали, что Вещий и сам был крещен в юности. Князь Ингер и вовсе не делал различий между христанами и язычниками. Тот же боярин Юрий у него в любимчиках ходил.

- Боярин Юрий связан с язычниками, - нахмурился Анадраг. – Не исключаю, что его рук дело.

- Типун тебе на язык, - рассердился Василий. – Не станет киевский боярин, язычник он или христианин убивать из-за угла. Из варягов кто-нибудь свел с братом Бенедиктом счеты. Ты своего знакомого в Киеве не встречал?

- Если бы встретил, то один из нас был бы уже мертв, - отозвался мрачный Анадраг.

Выходцев из Варгии и Полабья в Киеве было тысяч десять с гаком. Это не считая тех, кто пришли с Олегом сто лет тому назад. Великокняжья дружина состояла из новых варягов едва ли не на половину. И хотя за пятнадцать минувших лет мечники, приглашенные в Киев еще князем Ингером, уже обжились в городе и стали здесь почти своими, это вовсе не означает, что они забыли обиды, нанесенные им франками на родине. Между собой варяги-христиане и варяги-язычники никогда не ссорились, но и не смешивались, как успел заметить боярин Василий. Христиане, коих было меньшинство, кучковались вокруг воеводы Фрелава, а язычники тяготели к воеводе Свенельду. Великую княгиню Ольгу до сей поры такой расклад вполне устраивал, ибо позволял удерживать воевод в послушании, но с приездом Адальберта равновесие в киевской дружине могло быть нарушено. На что ей уже намекал воевода Свенельд. Слишком быстро воевода Фрелав и монсеньор Адальберт нашли общий язык. Боярин Василий заподозрил, что они были знакомы раньше и без обиняков спросил об этом Анадрага.

- Так ведь Фрелав был ближним боярином князя Тугомира, - пожал тот плечами. – Я его тоже хорошо знаю. Род Фрелава хоть и захудалый, но в Говолянской земле хорошо известный.

- А христианство Фрелав давно принял?

- Говорят, он крещен был еще в младенчестве матерью саксонкой, которая доводилась близкой родственницей покойному маркграфу Зигфриду Мерзебургскому. И крестил его никто иной как епископ Гильдеберт, убитый потом графом Танкмаром и боярином Юрием.

- А епископ Адальберт действительно участвовал в кровавой бойне в городе Мерзебурге?

- Тогда он был еще аббатом, - вздохнул Анадраг.

О кровавой бойне в саксонском замке боярин Василий слышал еще от покойного боярина Аристарха. Но ему и в голову тогда не приходило, что кровавый кошмар, случившийся четверть века назад в чужой земле, аукнется в Киеве.

- Брат Бенедикт тоже был в том замке?

- Да, - кивнул Анадраг. – Поэтому я и заподозрил боярина Юрия.

- Кроме Юрия там был еще один человек, - нахмурился Василий. – Князь Рогволд.

- Это тот самый, что три дня назад приехал в Киев, - насторожился Анадраг.

- Тот самый, - подтвердил Василий. – Передай монсеньору Адальберту, чтобы держался настороже. А сам присмотрись к мечникам Рогволда, среди них немало твоих земляков из вендских земель. Но если опознаешь кого-то, боярин Анадраг, - не пытайся свести с ним счеты. Предупреди меня. Иначе ты своими неразумными действиями погубишь и себя, и монсеньора, и нас.

Монсеньор Адальберт остановился в доме воеводы Фрелава. Сам Фрелав не так давно вернулся в Киев из Древлянской земли, где наместничал почти пятнадцать лет. И вернулся он по желанию княгини Ольги, которая в нынешнем непростом положении хотела видеть подле себя преданного человека. А в преданности Фрелава лично Ольге у боярина Василия сомнений не было. Варяг, прижившийся на Руси, люто ненавидел князя Святослава. Впрочем, ненависть эта была взаимной, и боярину Василию были очень хорошо известны ее причины. В свое время Фрелав, посланный на помощь князю Олегасту Моравскому, так удачно водил киевскую рать по чужой земле, что едва не погубил и княжича, и молодых бояр, и ни в чем не повинных ополченцев. А Олегаст был разбит венграми Вер-Булчу и вынужден был бежать из Велеграда. Может быть Василий не вспомнил бы об этой давней и многими забытой истории, если бы не приезд князя Рогволда, вызванный печальными событиями. Князь Олегаст Моравский, тяжело раненный в битве с саксами год назад, решил вернуться в Киев, но доехал только до Полоцка, где и скончался, а его тело, выполняя последнюю волю отца, княжич Ярослав привез в стольный полянский град. Здесь на родной для сына Олега Вещего земле и был совершен погребальный обряд, но котором присутствовали и великая княгиня, и все киевские старейшины, как христиане, так и язычники. Не для кого в Киеве не было секретом, что князь Олегаст был теснейшим образом связан с волхвами Чернобога и кудесником Рулавом. Не исключено поэтому, что смерть монаха Бенедикта была связана именно с этим событием.

Осмотрев бездыханное тело, боярин Василий поспешил с недобрыми известиями к великой княгине Ольге. Здесь он застал едва ли не всех ближников княгини, включая воевод Фрелава и Свенельда. Фрелав был чем-то сильно взволнован и косил злыми глазами в сторону сына кудесника Рулава, сохранявшего полную невозмутимость. Впрочем, боярин Василий никогда не видел Свенельда в другом состоянии. И в сече, и в совете этот рослый и уже далеко не молодой человек оставался спокойным и рассудительным.

Ольга выслушала Василия с большим вниманием. Последнее время ей нездоровилось, тем не менее, она нашла в себе силы, чтобы подняться с ложа и собрать на совет ближних бояр и воевод, дабы обсудить сложившееся положение. Все-таки смерть приезжего монаха могла поменять в Киеве многое, если не все.

- Так ты считаешь, боярин Василий, что это убийство ритуальное?

Василий вздохнул и вытащил из-за пояса нож, завернутый в чистую тряпицу:

- Суди сама, княгиня.

Ольга не испугалась крови, ржавыми пятнами проступающей на клинке, и долго рассматривала орудие убийства. Так долго, что взволнованные ближники начали уже терять терпение. И первым не выдержал воевода Фрелав:

- Брата Бенедикта принесли в жертву Чернобогу, - почти крикнул он. – Какие в этом могут быть сомнения.

- Человеческую жертву Чернобогу может принести только волхв высокого ранга посвящения, - веско произнес воевода Свенельд. – А ближники Чернобога в Киеве не появлялись уже много лет, еще со времен князя Ингера.

- А Рогволд по-твоему кто? – взвился Фрелав.

- Рогволд – князь, и этим все сказано, - холодно бросил Свенельд. – С какой стати он полезет в чужую ложницу?

- Но он мог послать кого-нибудь, - развел руками Фрелав.

- Мог, конечно, - пожал плечами Свенельд. – Но тогда это не жертвоприношение, а простое убийство.

- Но ведь это жертвенный нож, - робко возразил Свенельду боярин Нестор. – В этом нет никаких сомнений.

- Что скажешь ты, Юрий? - строго глянула в сторону боярина княгиня Ольга.

Юрий нехотя поднялся с лавки и взял из рук княгини орудие убийства. На клинке кроме засохших пятен крови были еще и Велесовы руны, значение которых знали только волхвы.

- Это не Рогволд, - глухо отозвался Юрий. – И не Ярослав. Они только что простились с ближним родовичем. Обычай не велит им в эти дни ни мстить, ни приносить жертвы. Не знаю я, кто мог это сделать. Но в том, что человек этот ведун Чернобога высокого ранга посвящения, сомнений у меня нет.

- А графиня Матильда? - сверкнул глазами Фрелав. – Она ведь приехала в Киев вместе с Рогволдом.

- Матильда – Макошина ведунья, - пожал плечами Юрий. – У нее свои счеты с Адальбертом, но убивать монаха она бы не стала.

- А самого епископа? – вспыхнула Ольга.

- Не поручусь, - криво усмехнулся боярин. – Но Адальберт пока жив. Ты сама виновата, княгиня. Не следовало тебе звать в Киев человека, повинного в смерти многих славян. Святослав тебе этого не простит.

- Ты забываешься, боярин! – резко поднялась со своего места Ольга.

- Возможно, - холодно произнес Юрий. – Просто хотел тебя предупредить. Князь Новгородский будет в Киеве через три дня.

Боярин Василий похолодел и бросил на Ольгу испуганный взгляд. Кажется, великая княгиня, воспользовавшись его советом, совершила самую крупную ошибку в своей жизни. Не надо было обращаться за помощью к Оттону, не следовало принимать в Киеве епископа Адальберта, на руках которых еще не высохла кровь вендских славян. И князь Святослав, долго ждавший своего часа, может воспользоваться удобным случаем, заявив права на великий стол. А положение княгини Ольге ныне совсем шаткое. Ведь уже и младшему ее сыну Вратиславу исполнилось девятнадцать лет. И уж если киевское вече именно Вратислава назвало великим князем, то не пришла ли пора Ольге уходить в тень? Сейчас об этом думали едва ли не все бояре, однако заговорить об этом с великой княгиней решился только воевода Свенельд. Но только после того, как они остались наедине.

- Ты уже далеко не молода княгиня, - глухо произнес воевода. – И твои сыновья уже стали взрослыми.

- По-твоему, я должна уступить власть Вратиславу?

- Нет, - твердо сказал Свенельд. – Править в Киеве должен старший в роду, таково мнение не только мое, но и всех мечников, не изменивших вере отцов и дедов.

- А если я скажу «нет»? – сверкнула глазами Ольга.

- Ты можешь опереться на варягов Фрелава, но тогда в Киеве прольется кровь, - холодно отозвался Свенельд. – Я тебе в этом деле не помощник, княгиня.

- Почему ты не хочешь поддержать Вратислава?

- Ну хотя бы потому, что знаю, чей он сын, - усмехнулся в усы Свенельд. – Вратислав получит в удел Древлянскую землю. Я уже сговорился об этом со Святославом.

- Ты сговорился с ним за моей спиной, изменник!

- Думай, что говоришь княгиня, - вздохнул Свенельд. – Я был рядом с тобой много лет. Я защищал тебя от всех напастей. Но ничто не вечно в этом мире. Ты сохранила Русь, честь тебе за это и хвала, но пришла пора передать землю в руки старшего сына. Святослав, надо отдать ему должное, и так ждал слишком долго. Будет лучше для всех, если епископ Адальберт покинет стольный град раньше, чем сюда въедет новый великий князь.

- Ты не единственный воевода в Киеве! – почти крикнула Ольга Свенельду, поднявшемуся с лавки.

- Я все сказал, княгиня, - небрежно бросил Свенельд. – Решать тебе.

Когда-то Ольга любила этого человека. Кажется любила. Но это было так давно, что чувство выветрилось не только из сердца, но и из памяти. До сих пор она была уверена в его преданности. И для такой уверенности у нее были серьезные основания. Связывал их Вратислав. И пока младший сын был ребенком, княгине нечего было опасаться. Но Вратислав вырос и уже стал тяготиться своим положением. Ему наскучило сидеть у материнского подола. И первым это понял Свенельд, который был привязан к Вратиславу даже больше, чем к своим законным сыновьям. Понял и сделал выводы. В то, что Вратислав сын князя Ингера, не верил никто из ближников Ольги. Уж слишком было велико его сходство с Свенельдом. Не верил, разумеется, и Святослав. Но если князь Новгородский мирился с всевластием матери, то уступать великий стол байстрюку, да еще и в ущерб собственным сыновьям Ярополку, Олегу и Владимиру, ему нет никакого резону. Свенельд прав, пришла пора княгине Ольге делать выбор, но далеко не очевидно, что этот выбор будет угоден Святославу и Свенельду. Никто не помешает ей прогнать Свенельда и преданных ему мечников и опереться на Фрелава и его варягов-христиан. В крайнем случае она может обратиться за помощью к королю Оттону или к новому византийскому императору Роману, сменившему на престоле отца, умершего, кстати, при загадочных обстоятельствах. До Ольги доходили слухи, что Констатина Багрянородного отравили. Называли даже имя отравительницы, прелестной Феофано. Ольга не считала слухи пустыми. Эта молодая особа вполне могла пойти на преступление, особенно если ей оказали поддержку в нелегком деле устранения императора такие умные люди как магистр Константин и паракимомен Вринга. Двое последних ныне занимают видное положение в свите нового императора и, надо полагать, не оставят свою старую знакомую в беде.

Ольга провела в мучительных раздумьях почти всю ночь, а поутру к ней на прием напросились епископ Адальберт и воевода Фрелав. Княгиня была недовольна их настойчивостью, но все-таки встала с ложа, несмотря на недомогание. Ольге было уже под шестьдесят, и прожитые годы все чаще напоминали о себе телесной слабостью. Если бы не забота о христовой вере, она давно бы сошла с великого стола и не стала бы спорить со старшим сыном о власти. Странно, что Свенельд этого не понял. Впрочем, воевода язычник и вопросы веры его волнуют меньше всего.

Епископ Адальберт был смертельно бледен, словно ночью из него выпустили всю кровь. Этот худой и мрачный старик был Ольге неприятен. Она почему-то невзлюбила его с первой минуты и с трудом сдерживала себя, чтобы не выразить эту неприязнь слишком откровенно. Воевода Фрелав, растолстевший за последние годы, в отличие от своего долговязого спутника был багров до синевы. Между воеводой и епископом шаром катался боярин Василий, пытаясь успокоить взволнованных гостей. Ольга взошла на помост и села в кресло. За годы своего правления она ни разу не сзывала бояр для пира, поскольку считала пьянство одним главных пороков славян-язычников. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что и бояре, принявшие христианство, от чрезмерного пристрастия к питию так и не избавились. Тем не менее, Ольга твердо держалась линии, взятой с самого начала, и звала бояр к себе только для совета.

Несмотря на приглашение Ольги садится, епископ и воевода так и остались стоять перед помостом. Адальберт неожиданно развернул сверток, который держал в руках и показал княгине отрубленную голову. Ольга поморщилась, но промолчала, ожидая объяснений столь вызывающего жеста.

- Это голова боярина Анадрага, - сказал со вздохом боярин Василий. – Его тело было найдено вблизи от дома, где остановился князь Рогволд.

- И это все? – нахмурилась Ольга.

- Нет, не все, - взъярился воевода Фрелав. – Это уже второй христианин, убитый в Киеве за последние два дня, и я настаиваю, чтобы ты, княгиня, покарала виновных.

- Боярин Анадраг, с благословления епископа Адальберта, охотился за одним человеком из круга Вия, - пояснил Ольге боярин Василий. – Я предупредил его, чтобы он не слишком усердствовал, но, увы, он не внял моим увещеваниям.

- Как зовут этого человека? – спросила Ольга.

- Его зовут Азар, государыня, - хрипло отозвался Адальберт. – Более мы не знаем о нем ничего.

- И кого же в таком случае я должна покарать, воевода Фрелав? – повернулась Ольга к варягу.

- Князя Рогволда, - твердо произнес епископ Адальберт.

- Почему?

- Потому что он язычник, - сверкнул глазами епископ. – Для тебя настал час выбора, княгиня: либо ты их, либо они нас.

- Монсеньор Адальберт прав, - неожиданно спокойно произнес воевода Фрелав. – Надо закрыть киевские ворота перед князем Святославом. А Рогволда и две стони его мечников истребить, объявив их мятежниками. Сил для этого у нас хватит, княгиня, смею тебя уверить.

В Фрелаве Ольга не сомневалась, тучный варяг пойдет до конца, как это было уже однажды, почти двадцать лет тому назад. Тогда решительность воеводы Фрелава стоила жизни князю Малу и его боярам. А Древлянская земля была разграблена и залита кровью. Да и время для своего решительного заявления воевода и епископ выбрали верно. Приход Святослава в Киев станет торжеством язычником и поношением, если не истреблением христиан. Одно слово княгини Ольги и в городе начнется резня. Интересно, вступится ли Свенельд за Рогволда или предпочтет остаться в стороне? В создавшейся ситуации это, пожалуй, было главным. Ольга почему-то была уверена, что Свенельд промолчит. Ради Вратислава. Зато не промолчит и не простит Святослав. Мать не оставит выбора сыну. А значит, будет война, долгая и кровавая. В которой не будет ни правых, ни виноватых. Хотя нет, одна виновница все-таки будет – княгиня Ольга. Ибо именно от ее слова сейчас зависит – быть войне или не быть!

- Я скажу тебе свое слово вечером, воевода Фрелав, - твердо произнесла Ольга. – А теперь идите, мне нужно подумать.

Впрочем, решение к Ольге уже пришло. Выбор свой она сделала, как только увидела отрубленную голову боярина Анадрага. Мертвое лицо боярина перекосило от ужаса. Трудно сказать, что он увидел в свой последний час, но для Ольги это было знамением свыше. Она не могла допустить, чтобы этот ужас навсегда поселился в стольном граде и в ее душе. Свенельд, вызванный для разговора, молча склонился перед княгиней.

- Дом Фрелава возьмешь в кольцо. Для переговоров с мечниками-христианами пошлешь боярина Юрия. Ему они поверят. Адальберту и всем его служкам передашь мою волю – пусть уезжают из Киева и чем быстрее, тем лучше. А с Святослава, прежде чем он ступит на киевскую мостовую, от моего имени возьмешь клятву, что не прольет он крови моих ближников, к какой бы вере они не принадлежали. И христиан преследовать не будет. И брата своего Вратислава не обидит ни словом, ни делом. Пусть Перуном и Велесом поклянется Святослав - слышишь Свенельд? Только тогда я уступлю ему великий стол и Русь в полное и безоговорочное владение.

- Я все сделаю, княгиня, - вздохнул Свенельд. – И пусть твое нелегкое решение принесет мир и процветание на наши земли.

Глава 5 Итиль

Неприятные вести о переменах, произошедших в Киеве, каган-беку Иосифу привез никто иной как уважаемый Натан, чуть ли не двадцать лет проживший за пределами каганата, а ныне вернувшийся в Итиль, дабы обрести здесь вечный покой. Впрочем, годы Натана были не такие уж большие, ему едва перевалило за шестьдесят, а потому Иосиф выразил надежду, что уважаемый рабби еще послужит каган-беку на хазарской земле с такой же пользой, как он это делал в последние десятилетия на земле чужой. Уважаемый Натан не стал разочаровывать всевластного правителя Хазарии и выразил готовность положить жизнь за его интересы.

- Значит, Святослав, - задумчиво произнес Иосиф, скосив глаза на преданных беков, застывших в почтительных позах поодаль. Беки Песах, Лазар и Вениамин пользовались безграничным доверием каган-бека и были самыми близкими к нему людьми. Рабби Натан хорошо знал всех троих еще по прежним временам, но двадцать лет, конечно, слишком большой срок в человеческой жизни, чтобы теперь с уверенностью можно было давать им оценки. Беки Песах и Вениамин помогли Иосифу устранить соперника в борьбе за власть, брата Манасию. Бек Лазар был помоложе Песаха и Вениамина, Натан помнил его совсем мальчишкой, а ныне это был сорокалетний мужчина в самом расцвете физических и духовных сил. Во всяком случае, Натан уже успел стороной выяснить, что именно бек Лазар сегодня является главным советником подозрительного и не всегда последовательного в своих решениях Иосифа. Между прочим, каган-бек был единственным из всей четверки, который за минувшие годы почти не изменился. Все так же насмешливо поблескивали его карие глаза, все та же природная ловкость прослеживалось в каждом движении, да и лицо, заросшее курчавой бородкой почти не состарилось, хотя Иосифу уже давно перевалило за сорок. Раньше Натан был уверен, что Иосиф рожден для великих дел, но за минувшие двадцать лет эта уверенность изрядно повыдохлась. К сожалению, Иосифу так и не удалось воплотить в жизнь все свои планы, хотя Тмутаракань он все-таки к рукам прибрал, вытеснив оттуда русов воеводы Воислава. Вернул он и хазарские земли в Крыму, воспользовавшись нестроениями в Византии. Куда менее успешно для каганата складывались дела на севере, что однако не помешало Иосифу связать по рукам и ногам князя Святослава Новгородского и оказать тем самым услугу королю Оттону. Последний передал с рабби Натаном горячую благодарность своему верному союзнику. Нет, дело было не в Иосифе, причины нынешней слабости каганата таились куда глубже, но обсуждать их с каган-беком Натан пока не стал.

- Какая жалость, что епископу Адальберту не удалось закрепиться в Киеве, - покачал седеющей головой Иосиф. – Двоевластие в Руси нам сейчас пришлось бы как нельзя кстати.

- Русы готовятся к войне с Хазарией, - осмелился высказать свое мнение Натан. – Именно поэтому они сделали выбор в пользу Святослава. Он показал себя умелым полководцем.

Бек Вениамин бросил на Натана недовольный взгляд, что, впрочем, рабби не удивило. Именно Вениамин вел войну против князя Новгородского и, увы, эта войну нельзя было назвать удачной. Нельзя сказать, что хазары потерпели в ней сокрушительное поражение, но и о победе говорить было бы нескромно.

- После взятия Матархи руки у нас развязаны, - сказал бек Лазар, пристально глядя на Иосифа. – Пришел черед Русалании. Мы должны вернуть эти земли, издавна принадлежавшие каганату.

- Меня беспокоят вятичи, - покачал головой бек Песах. – Князь Коловрат ненадежен.

- Однако до сих пор он сохранял верность каган-беку, и я не вижу причин, по которым он изменил бы свое поведение, - возразил ему бек Лазар. - К тому же у него весьма прохладные отношения с князем Русалании Данбором и еще более скверные с князем Олегом Торусинским, который сидит ныне наместником в Радимицких землях.

- Так вы считаете, беки, что свой удар Святослав будет наносить из Русалании? – резко повернулся к ближникам Иосиф.

- Вне всякого сомнения, - кивнул головой Лазар. – Теперь, когда Святослав стал великим князем, Новгород отойдет в тень. Интересы Полянской земли станут для князя важнее. А Киеву потеря Русалании грозит большими неприятностями.

- В таком случае было бы совсем неплохо, бек, если бы трещина, пролегшая между вятичами и радимичами превратилась в пропасть. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Я сделаю все, что в моих силах, каган-бек, - усмехнулся Лазар.

- Я бы не забывал о Тмутаракани, - вскольз заметил Песах. - Вряд ли Святослав примирится с потерей Матархи.

- Разумно, - кивнул головой Иосиф. – Тмутаракань станет твоей заботой, бек Песах. А тебе, бек Лазар, я поручаю переброску хазарского ополчения в крепость Саркел. Гвардия пока останется при мне. Все перемещения следует производить скрытно, чтобы не потревожить русов раньше времени. У тебя есть еще ко мне вопросы, уважаемый Натан?

- Даже не знаю, с чего начать, каган-бек, - смутился рабби и покосился на ближников Иосифа.

- Я вас не задерживаю, беки. Дайте нам с Натаном посекретничать.

Лазар, Вениамин и Песах, отвесив поклоны правителю Хазарии, поспешно удалились, и в обширном зале, богато украшенном золотыми и серебряными украшениями не осталось никого кроме трех телохранителей каган-бека. Но эти мрачные и облаченные в черные кафтаны люди не оставляли Иосифа ни на мгновение. Похоже, каган-бек так привык к ним, что не замечал их присутствия.

- У меня есть все основания полагать, каган-бек, что на тебя началась охота.

- Кто? – быстро спросил Иосиф.

- Круг Вия.

- От кого ты это узнал?

- От епископа Адальберта, - смущенно прокашлялся Натан. – Я успел с ним повидаться прежде, чем он покинул Киев. Епископ назвал мне имя человека, которому поручено тебя убить. Это очень опасный негодяй. Многие, включая, как ни странно, и самого Адальберта, считают его порождением Навьего мира,. Епископ охотился за этим исчадьем ада по всей Варгии, а обнаружил в Киеве. Впрочем, эта встреча дорого обошлась саксу, он потерял двух самых преданных и искушенных своих людей.

- Я не верю в навий, Натан, - улыбнулся Иосиф.

- Я тоже, каган-бек. Но меня смутило имя – Азар. В своих скитаниях по Европе мне однажды привелось встретить одного своего старого знакомого по Итилю. Он стал ближником кудесника Чернобога Рулава, быть может самого страшного человека из тех, что попадались на моем веку. Ты помнишь бека Азарию, благородный Иосиф?

- Смутно, - поморщился каган-бек. – Напомни мне, Натан.

- Двадцать лет назад он потерпел поражение от князя Святослава сначала в Вятской земле, а потом у крепости Саркел.

- Вспомнил, - воскликнул Иосиф. – Но я полагал, что его казнили, а семью продали в рабство.

- Его семью действительно продали в рабство, но сам Азария уцелел, - уточнил существенное Натан. – Теперь ему далеко за сорок, и он жаждет отомстить тебе, каган-бек.

- Спасибо за предупреждение, рабби, я приму меры.

Итиль почти не изменился за те двадцать лет, которые Натан провел вдали от родного дома. Здесь все так же пахло рыбой. А на торгу как и прежде толклись тысячи людей из разных концов света. И говорили они на разных языках, но почему-то без труда понимали друг друга. Итиль с самого своего основания был разноплеменным городом. И столь же разноплеменной была его старшина. В последние десятилетия изменилось многое, если не все. Начало расколу положил переход многих ганов в иудаизм. Благое вроде бы дело с течением времени принесло неожиданные плоды. Старшина Хазарии и Итиля стала чужой всем без исключения окрестным племенам. А политика последних каган-беков, опиравшихся в основном на пришлых сефардов, внесла разлад в ряды самой старшины. Ганы из тюркских, славянских и кавказских племен не без оснований считали себя обойденными, и хазарское ополчение, прежде практически непобедимое, стало терпеть одно поражение за другим. Попытки каган-беков с помощью казней и угроз добиться исполнения своих указов скорее вредили делу, чем помогали. Земли, прежде подвластные каганату, стали отпадать одна за другой. Мало уже кто видел в хазарах своих защитников, для многих они стали поработителями, а потому каган-бековым сборщикам все труднее становилось собирать дань на содержание войска. Окрестные ганы и родовые старейшины все менее охотно отзывались на зов Итиля, не желая лить кровь соплеменников за чуждые им интересы. И все это происходило в тот момент, когда на северных границах Хазарии вырастало мощное государство, уже успевшее нанести Итилю несколько весьма чувствительных поражений. Иосифу следовало бы пересмотреть политику, проводимую в отношении подвластных племен и привлечь на свою сторону хотя бы их старейшин, но далеко не глупый каган-бек медлил и оглядывался то и дело на влиятельную и богатую сефардскую общину, которая не хотела поступаться привилегиями в пользу вождей окрестных племен. И сейчас, проезжая по узким улочкам Итиля, запруженным народом, Натан невольно вглядывался в лица своих земляков, пытаясь определить, насколько им дорог этот город, и встанут ли они железной стеной на его защиту. Люди кругом были разные, смуглые и белокожие, озабоченные делами и праздношатающиеся, ремесленники и торговцы, воины и бродяги, но непонятно было, что же собрало их в этом месте и что способно их объединить в минуту опасности. Неужели причиной всему только выгода? Торговый интерес? Возможность грабить соседей и навязывать им свою волю? И не слишком ли этого мало, чтобы устоять в бушующем мире.

- Достаточно, - уверенно ответил на вопрос Натана уважаемый Иаков, давний компаньон рабби по торговым делам. – Каганат ныне силен как никогда. Под рукой у каган-бека Иосифа пятьдесят тысяч хазар и тридцать тысяч исламских гвардейцев. Это не говоря уже о кочевых племенах, готовых послужить каганату за пригоршню серебра.

Уважаемый Иаков встретил гостя, прибывшего издалека, с распростертыми объятиями. Иаков был моложе Натана на десять лет, но успел сильно располнеть за минувшие годы и теперь выглядел почти развалиной. Впрочем, живости ума он не потерял, как не потерял и присущего ему с молодых лет жизнелюбия. А вот богатство, доставшееся от отца, он сильно приумножил, что позволило ему занять первенствующее положение среди итильских купцов и приобрести огромное влияние на дела каганата.

- Мне показалось, что количество рабов в Итиле умножилось, - задумчиво проговорил Натан.

- И что с того? – удивился Иаков.

- Да и нищих на улицах прибавилось.

- Я тебя не понимаю, уважаемый Натан, - нахмурился хозяин. – Ты что, призываешь меня выйти на улицу и раздать золото, накопленное тяжким трудом, оборванцам?

- Я прикидываю, рабби, сколько людей выйдет защищать родной город, если в этом возникнет необходимость.

Иаков захохотал, ему почему-то показалось, что Натан пошутил. За почти пятьсот лет своего существования Итиль ни разу не подвергался осаде. У города не было даже стен, ибо в них просто не было необходимости. Конечно, знать обносила свои дворцы крепкой каменной оградой, защищая тем самым себя от городского сброда, но о внешней угрозе никто в Итиле не думал. Даже древняя цитадель, служившая, как говорили, убежищем еще кагану Битюсу была разрушена за ненадобностью. А новый дворец каган-бека был отделен от остального города лишь речным рукавом, через который, впрочем, был переброшен мост.

- Я был в гостях у каган-бека, - кивнул Натан. – Живет он не беднее византийского императора. Но иногда сталь оказывается сильнее золота, Иаков.

- К чему ты клонишь, Натан? – нахмурился хозяин, видимо осознавший, что его гость не расположен шутить.

-Я полагаю, что пришла пора уважаемым рабби Итиля поумерить аппетиты и научится делиться нажитым добром с ближними и дальними. Лучше добровольно отдать часть нажитого, чем потерять все.

- Но ведь мы сильны… - начал было Иаков старую песню, но осекся под насмешливым взглядом гостя.

- Мы слабы, уважаемый рабби, - негромко, но веско сказал Натан. – Мы слабы, потому что одиноки. Какое ополчение сможет выставить иудейская община Итиля?

- Но зачем? – вскинулся Иаков. – Есть ведь исламские гвардейцы, есть хазары наконец, получающие плату от каган-бека.

- Они ненадежны, - холодно бросил Натан. – Им нечего здесь защищать. И ты это знаешь не хуже меня, Иаков.

- Я понимаю, рабби, ты слишком долго был в чужих краях…

- Я возвращался через Киев, Иаков. Сокол уже готов к большой войне, теперь черед за Гепардом.

- Ты предупредил каган-бека? – насторожился хозяин.

- Разумеется, - кивнул Натан. – Но вы должны развязать Иосифу руки. Нам нужны беки не только из сефардов, но из тюрков и славян. Ибо может наступить момент, когда хазары за чужими не пойдут. И не помогут уже ни кнуты, ни пряники.

- Ты преувеличиваешь, Натан.

- Нет, Иаков, я просто боюсь, что мы уже опоздали с переменами. И это обойдется нам очень дорого. Что будет с каганатом, если Иосиф будет убит?

- У Иосифа есть сын, который, правда, еще мал, но есть мудрые беки… Лазар, Песах, Вениамин…

- А каган?

- Причем здесь каган? – удивился Иаков. – Кому он вообще интересен.

- Народу, - веско произнес Натан. – Хазары ведь присягают кагану, а не каган-беку.

- Ты что, задумал переворот? – взъярился уважаемый Иаков.

- Нет, - покачал головой Натан. – Просто я считаю, что надо быть готовыми ко всему. В том числе и к поражению, рабби Иаков. К сокрушительному поражению. Ты меня понимаешь? Я уже принял кое-какие меры там, в Европе. Советую и тебе подсуетиться, дорогой друг, пока Матарха еще в наших руках. У тебя ведь есть компаньоны в Византии?

- Неужели все так серьезно, Натан?

- Я не хотел бы, чтобы мой старый и надежный партнер вдруг оказался у разбитого корыта. А выводы ты делай сам, Иаков.

Бек Лазар вернулся домой слегка озабоченным. К сожалению, события в Руси складывались совсем не так, как этого хотелось бы Иосифу и его ближним бекам. Христианская партия в Киеве потерпела сокрушительное поражение, а значит и деньги, потраченные на подкуп ближников Ольги Фрелава и Василия, оказались выброшенными на ветер. Хотя поначалу вроде бы все складывалось удачно. Княгиня Ольга, огорченная нелюбезным приемом в Константинополе, вняла совету боярина Василия и обратилась за помощью к королю Оттону. Увы, епископу Адальберту не достало времени, чтобы прибрать к рукам и город, и стареющую княгиню. Святослав почувствовал опасность и предпринял решительные шаги.

- Гана Услада позови, - небрежно бросил Лазар слуге, стывшему в почтительной позе.

Ган Услад родился на окраине Вятской земли, и это в нынешнем раскладе было самым главным. Когда-то Услад служил князю Трояну, чем-то приглянувшемуся Иосифу. К сожалению, Троян не оправдал надежд каган-бека и потерял все, что только можно было потерять. Вместе с незадачливым беком опростоволосился и ган Услад, которому за утрату города Мурома грозил смертный приговор. Но Лазар спас умного вятича от секиры палача и с тех пор ни разу не пожалел об этом. Ган Услад оказался незаменимым помощником в делах, не нуждающихся в огласке.

Лазар присел к столику и наполнил вином два серебряных кубка. Будем надеется, что Услад сумеет оценить вкус колхидского вина, и проникнуться важностью задачи, которую ставит перед ним бек.

- Ты помнишь уважаемого Натана? – спросил Лазар у вошедшего гана и жестом пригласил его к столику. Усладу уже было под пятьдесят, но время, отыгравшись на его лице глубокими морщинами, пощадило его крупное тело. Ган по-прежнему был гибок и силен, а в бою на мечах мог сокрушить любого противника.

- Натан был со мной в Муроме, - нехотя признался Услад.

Муром стал проклятием всей жизни вятского гана. Собственно именно тогда он возненавидел хитрого мальчишку Святослава, обманувшего умудренного жизнью бойца самым бессовестным образом. Если бы князь Новгородский силой отнял у него город, то ган, скорее всего смирился бы с поражением. Но Святослав выставил Услада полным дураком и перед мечниками, и перед вятской старшиной. Ведь город он потерял, не сронив и капли крови, даже меча не обнажив.

- Я не о Муроме сейчас, я о городе Торусине, - поднял кубок Лазар. – Твое здоровье, Услад.

- Ты хочешь поссорить вятичей с радимичами? – понял ган бека с полуслова.

- Этого хочу не только я, но и каган-бек, - спокойно отозвался Лазар. – Если тебе это удастся Услад, то ты получишь титул бека, давно тобой заслуженный. В этом я даю тебе слово.

- Дело нехитрое, - усмехнулся вятич. – Но у меня силенок маловато, бек. А ведь для набега нужны именно вятичи.

- Возьми кубанских асов, ган, они ведь тоже славяне.

-Это ты, бек, не видишь разницу между вятичем и кубанцем, а радимичи определят подставу за версту. Нет, город Торусин мне не взять. А вот разорить боярские усадьбы я смогу. Пары-тройки убитых ближников радимицкого наместника Вузлева будет достаточно, чтобы навсегда рассорить князя Коловрата не только с Торусинским князем, но с великим князем Киевским.

- Согласен, - не стал спорить Лазар. – Но ты уж, ган, не ошибись с боярами. Мелкие сошки нам не к чему.

- Есть у меня на примете один, - усмехнулся Услад. – Венцеслав Гаст, ты его знаешь, бек. Он женат на дочери Вузлева и доводится близким родовичем жене великого киевского князя.

- Отличный выбор, - кивнул Лазар. – Но сделай все так, чтобы комар носа не подточил.

- Можешь на меня положиться, бек, - твердо сказал Услад и, отхлебнув из кубка добавил: - Ты тут Натана только что упомянул, а я сегодня, кажется, еще одного знакомца видел. Бека Азарию.

- Азарию! - вскинулся Лазар. – Да быть того не может! Он же сгинул двадцать лет тому назад.

- Слышал я, что ты, бек, был с ним в ссоре, - продолжил Услад, пристально глядя на хозяина. – Вот и решил предупредить.

В ссоре – это мягко сказано. Лазар с Азарией терпеть друг друга не могли. А причиной тому была женщина. Красавица Лада, жена Азарии. Первым ее приметил Лазар, но отец не дал разрешения на брак со славянкой, приехавшей к родственникам в Итиль из далекой Северской земли. Тут Азария и расстарался. Потомку кубанских ганов незачем было беспокоиться о чистоте крови, вот он и сосватал голубоглазую белокурую красавицу, разбив тем самым сердце Лазара. А потом был гнев каган-бека Иосифа, который не простил Азарии ни потери Вятской земли, ни гибели десяти тысяч гвардейцев, посланных на помощь осажденному Саркелу. И Лазар воспользовался случаем, чтобы посчитаться со злейшим врагом. Сначала он предложил белокурой Ладе свою любовь, но та была слишком горда, чтобы стать наложницей бека. Не получив своего добром, бек взял ее силой, о чем, впрочем, никогда не жалел. Потом Лада покончила с собой, а ее дочь бек продал расторопным арабским купцам, чтобы навсегда вычеркнуть из памяти все, что его связывало с этой женщиной.

- Спасибо, что предупредил, - спокойно произнес Лазар. – Но думаю, ты ошибся. Кости Азария давно уже гниют в чужой земле.

- Все может быть, - не стал спорить Услад. – Столько лет прошло… Так я пойду, бек. Надо собрать людей для похода.

- Иди, ган, - встрепенулся Лазар. – Жду тебя с победой.

Через три дня бек Лазар был убит в собственной ложнице, а его голова на золотом блюде обнаружилась совсем в другом месте. Каган-бек Иосиф долго с тупым удивлением смотрел на столик, стоящий в комнате для тайных встреч, и никак не мог взять в толк, почему его ближник оказался столь рассеянным, что, уходя, забыл прихватить с собой сей важный и необходимый в быту предмет.

- Ты о блюде, каган-бек? – спросил потрясенный не менее Иосифа бек Вениамин.

- Нет, я о голове, - криво усмехнулся правитель Хазарии. – Вчера вечером мы с Лазаром пили здесь вино.

Бек Барух, отвечающий за охрану почти священной особы каган-бека был с позором изгнан из дворца и не потерял жизнь только потому, что за него просил самый уважаемый и богатый купец Итиля рабби Иаков.

- Но как голова попала сюда, кто-нибудь мне может объяснить? – ярился Иосиф. – И что вообще все это означает?

- Это Азария, - тихо сказал Натан, пришедший во дворец вместе с Иаковом. – Я тебя предупреждал каган-бек.

- Почему тогда он убил Лазара, а не меня?

- Каждому свой срок, каган-бек Иосиф.

Последние слова прозвучали отчетливо и веско, настолько веско, что каган-бек невольно вздрогнул и резко обернулся к Натану:

- Это ты сказал, рабби.

- Он даже рта не раскрывал, - ответил за Натана Иаков. – Клянусь, каган-бек.

- Осмотреть дворец! – рявкнул на своих телохранителей Иосиф. – И чтобы ни одна живая душа не узнала о том, что здесь произошло.

Глава 6 Набег

Ган Услад не собирался попусту проливать кровь преданных ему лично людей. Он решил воспользоваться той же уловкой, с помощью которой князь Святослав когда-то отобрал у него город. Благо возможность для этого у гана Услада была. До сей поры радимичи и вятичи довольно мирно соседствовали друг с другом. А уж торусинцы и вовсе никогда не ссорились со своими соседями. Поэтому мечники, сидевшие на засеках, без опаски пропускали вятичей на родную землю. Тем более что Услад разделил свой отряд на пять частей и приказал им двигаться к цели разными дорогами. В двадцати верстах от Торусина они воссоединились. Двух сотен опытных и на все готовых мечников было вполне достаточно для предприятия, задуманного беком Лазаром и ганом Усладом. Спрятав основную часть отряда в густых зарослях, ган Услад с тридцатью мечниками двинулся к городцу, ставленому боярином Венцеславом как раз на полпути между Торусином и Славутичем. Если судить по деревне, раскинувшейся у подножья холма, то земли в округе были богатые, способные прокормить ни одну сотню человек. Сам городец, ставленый привычным славянским рядом, тоже выглядел внушительно в лучах заходящего солнца. Осмотрев его стены, ган Услад еще раз убедился в правильности выбранного решения. Стены были ставлены из толстых бревен да еще к тому обнесены глубоким рвом. С наскока такой городец не возьмешь, а коли долго будешь возиться под его стенами, то есть опасность дождаться радимичей из Торусина или Славутича. Да и смерды в соседней деревни вряд ли будут сидеть сложа руки.

- От князя Коловрата к князю Вузлеву, - громко крикнул Услад, подъезжая к приворотной веже.

- Подожди немного, вятич, - отозвался сторож. – Надо известить боярина.

Видимо, боярин Венцеслав не раз принимал гостей, направляющихся из Липска в Славутич, поэтому он не нашел ничего подозрительного в том, что на исходе дня в ворота его городца постучался вятский ган. Подъемный мост дрогнул и опустился к копытам гнедого коня Услада. Ворота распахнулись, и вятичи без помех въехали в городец. Расторопные челядины помогли гостям спешится и расхватали из коней. Толстый приказный поклонился гану и вызвался проводить его в терем. Впрочем, особой надобности в этом не было, поскольку хозяин городца уже вышел на красное крыльцо терема, ставленого в два яруса. Боярин Венцеслав был уже далеко не молод, за пятьдесят ему точно перевалило. Однако природной силы он еще потерял и легко нес на длинных жилистых ногах крупное тело.

- Здрав будь, боярин Венцеслав, - громко произнес Услад обычное приветствие.

- И тебе того желаю, ган, - спокойно отозвался хозяин. – Проходи в терем гостем будешь.

С собой в терем Услад взял только трех мечников, дабы не вызывать у хозяев подозрений раньше времени. Хотя беспокоился он, кажется, напрасно. Поскольку ни сам хозяин, ни его старший сын, русоволосый молодец лет двадцати, не выказывали и тени беспокойства по поводу появления в городце незваных гостей. После того как были осушены здравные чарки, гостей пригласили к столу, который расторопные челядинки накрыли в мгновение ока, под присмотром строгой хозяйки. На руках у дочери князя Вузлева Торусинского сидел насупившись мальчик лет четырех с кудрявыми золотыми волосами, видимо младший сын хозяев.

- Хворает у нас Ладомир, - словно бы извинилась перед гостем хозяйка. – Простудился вчера.

- А ты его отваром из малины напои, разом хворь пройдет, - посоветовал хозяйке Услад. – Мать меня всегда малиной лечила.

- Прости, что стол накрыли на скорую руку, - вздохнул хозяин. – Не ждали гостей.

- Это ты меня прости, боярин Венцеслав, что нагрянул к тебе спроса. Мечники мои устали, кони притомились, да и путь для нас незнакомый, побоялись заплутать в темноте.

- Не ты первый, ган, не ты последний, - широко улыбнулся старший сын хозяина. – А мы гостям рады. Твое здоровье, ган Услад.

Пили за столом, но зная меру. Гостям предстоял завтра по утру долгий путь, а потому им было не до пира.

- Может баню истопить? – предложил боярин.

- Не откажусь, - кивнул Услад. – Если, конечно, это вам не в тягость.

- Бирюч, - окликнул Венцеслав молодого мечника. – Будь добр, распорядись.

Плещеистый мечник поднялся из-за стола, бросил на гостя строгий взгляд из-под выпуклого волчьего лба и отправился выполнять распоряжение хозяина.

- А он ведь вроде не радимич? – задумчиво глянул вслед уходящему мечнику Услад.

- Бирюч из приильменских словен, - подтвердил Венцеслав. – Но что-то не сложилось на родной земле, вот он и пристал ко мне.

- Жизнь по всякому поворачивает, - кивнул Услад. – К кому лицом, а к кому спиною. А хорошие мечники скоро понадобятся. Коловрат сведения получил из Итиля, что каган-бек Иосиф перебрасывает двадцать тысяч хазар к Саркелу. Вот он и послал меня к князю Вузлеву с предупреждением.

- Война, выходит, на пороге, - задумчиво произнес Венцеслав.

- Выходит, так, - развел руками Услад. – В крови захлебнемся.

Ган выждал, когда все в тереме и городце уснули и лишь затем толкнул в бок задремавшего Киселя:

- Приворотную вежу возьмите в первую очередь.

- Понял, ган, - тихо ответил Кисель.

- А сколько мечников в городце?

- Человек двадцать не больше, остальные ушли в Торусин, - оскалил зубы в темноте мечник. – Ну челяди столько же наберется. Повезло нам.

- Живыми из городца никого не выпускать, ни мужчин, ни женщин, - свистящим шепотом приказал, - Хотя нет, двух челядинок отпустите на волю. Должен же кто-то подтвердить, что в детинце были именно вятичи.

- Зачем? – удивился Кисель.

- Так надо, - рассердился Услад. – Постарайтесь действовать без шума.

Без шума, однако, не обошлось. То ли скрип подъемного моста разбудил боярина Венцеслава, то ли цокот копыт, донесшийся со двора, но он успел схватиться за меч и уложить двух татей, явившихся к нему в ложницу среди ночи. Услад бросился было поддержать своих, но вовремя остановился. Ибо на помощь отцу и матери уже бежал старший сын Доброгаст, шлепая по деревянному полу босыми ногами. Ган метнулся со второго яруса вниз по лестнице и выскочил на крыльцо. Здесь его вятичи рубились с мечниками и челядинами боярина Венцеслава. Впрочем, драка была недолгой, уж слишком велико было численное превосходство нападающих.

- В терем бегите, - гаркнул своим мечникам Услад, - и бейте всех, кто шевелится.

Сам Услад остался на крыльце и настороженно озирался по сторонам. Ночь выдалась лунной и весь двор, заваленный трупами, был у гана как на ладони.

- Боярин исчез, - крикнул из окна второго яруса Кисель. – Ушли через потайной ход.

Услад с досады даже зубами скрипнул. А ведь мог бы сообразить, что мечники неспроста на крыльцо высыпали и бились здесь до последу. Потайной ход наверняка был где-то возле гридни на первом ярусе.

- На коней, - крикнул Услад. – Далеко они не могли уйти, да еще пешими. И терем подожгите. Факел мне!

Опыт помог гану верно определить направление. Он почти не сомневался, что потайной ход обрывается возле оврага и направился во главе сотни мечников именно туда. Разгоравшийся за спиной пожар позволял вятичам легко ориентироваться на местности. Три стрелы, прилетевшие из зарослей, подтвердили, что Услад на верном пути.

- Вон они, - крикнул Кисель и первым бросил коня к обрыву. Неосторожность мечника стоила ему жизни. Видимо, боярин Венцеслав стоял за деревом. Во всяком случае, через мгновение он уже утвердился в седле Киселева коня. Впрочем, бежать он явно не собирался, а наоборот послал гнедого в самую гущу своих врагов.

- Бирюч, уноси Ладомира! – резанул по ушам Услада его хриплый голос.

Сам ган в схватку не рвался, вокруг боярина Венцеслава и без того хватало мечников. Засмотревшись на дерущихся, Услад прозевал удар сбоку. И хотя крепкая кольчуга спасла жизнь гана, в седле он все-таки не удержался и рухнул в высокую траву. Видимо, Доброгаст сын Венцеслава решил, что его противник мертв и не стал добивать оплошавшего Услада. Зато он смахнул головы двум Усладовым мечникам на счет раз-два и ринулся на помощь отцу.

- Стрелами их бейте, - крикнул Услад, вставая на четвереньки. – Стрелами.

Однако совет гана пропал в туне. Всадники сбились в кучу, и в полутьме очень легко было попасть в своих. Услад подбежал к ближайшему всаднику и вырвал у него из рук лук. Первая стрела действительно угодила в своего, но уже вторая впилась в незащищенную кольчугой грудь боярина Венцеслава. То покачнулся в седле и поник к шее лошади.

- Отец! – закричал Доброгаст, но этот крик оборвала еще одна стрела, угодившая молодому боярину в шею. Подлетевшие мечники быстро завершили дело столь удачно начатое ганом Усладом. Через мгновение отец и сын были мертвы.

- Стреляйте в заросли, - приказал Услад своим мечникам, - авось повезет.

Боярыне Благине стрела угодила в спину в тот момент, когда Бирючу показалось, что все худшее уже позади. Он едва успел выхватить из рук падающей боярыни ребенка и услышать ее последние в этой жизни слова:

- Спаси Ладомира.

Переплыть неширокую реку даже и с ребенком на руках, Бирючу не составило труда. А на противоположном берегу он почувствовал себя в полной безопасности. Рассвета он ждать не стал. Ночь была лунной, а путь хоженым. К рассвету Бирюч уже достиг места, к которому стремился. Правда, вместо волхва Гула он обнаружил в тайном храме целую стаю Белых Волков во главе с Вадимом. Белые Волки, пришедшие в Радимицкую землю водою, не торопились здороваться с хозяевами, но на это у них, видимо, были свои причины. Бирюча остановили еще на подходе к стану, но, опознав в нем своего, проводили к схрону.

- Откуда ребенок? – поднялся ему навстречу седовласый, но еще бодрый духом и телом волхв Гул.

- Это сын боярина Венцеслава Гаста, - пояснил Бирюч.

- А где сам, боярин? – нахмурился Вадим, рослый и широкоплечий витязь, с легкой проседью в густых волосах.

- Пал вместе с ближниками под мечами вятичей, - со вздохом отозвался Бирюч.

- Вятичей?! – удивился Гул. – Но почему?

- Ган Услад сказал, что везет письмо князю Вузлеву от князя Коловрата и попросил ночлега. В том что это действительно вятичи сомнений не возникло ни у боярина Венцеслава, ни у меня.

Гул с Вадимом переглянулись.

- Может Ольга? – негромко предположил волхв.

- А с какой стати, - пожал широкими плечами Вадим. – Столько воды уже утекло со времени Древлянского погрома.

- А ты видел письмо? – повернулся к Бирючу Гул.

- Нет, - покачал тот головой. – Но я слышал краем уха, как ган Услад говорил боярину о его содержании. Вроде бы из Итиля в Саркел переброшено двадцать тысяч хазар.

- Ну вот тебе и ответ, Вадим, - спокойно произнес Гул. – Вряд ли Коловрат знает об этой переброске, поскольку она едва началась. А вот посланец каган-бека знает об этом наверняка. Надо захватить этого Услада, пока он не натворил еще большей беды.

- Пойдешь с нами, Бирюч, - кивнул Вадим. – Никуда эта хазарская сука от нас не уйдет. Что ты еще успел узнать, Бирюч?

- Атаман Ревень ненадежен, князь Данбор перехватил его гонца к беку Рудзаку в Саркел и предупредил об этом князя Вузлева и боярина Венцеслава.

- И что сказал боярин?

- Сказал, что Ревеню давно надо снести голову. И что нельзя оставлять в тылу опасного гада, идучи на большое дело.

- Правильно сказал, - усмехнулся Вадим. – Значит, среди радимичей переметчиков нет, и князь Данбор тоже верен общему делу?

- Выходит так, - подтвердил Бирюч.

- Ну что же, со своей задачей ты справился, Белый Волк, - усмехнулся Вадим. – Становись в строй.

- А как же ребенок? Я слово дал боярыне Благине.

- О нем теперь позаботятся бог Перун и волхв Гул, - сказал Вадим. – У Венцеслава Гаста было слишком много врагов, чтобы мы оставили его малолетнего сына без опеки.

- Пожалуй, - вздохнул Бирюч. – Изведут еще, чего доброго, мальца.

- В ладьи, - махнул рукой Вадим. – Хазарский пес Услад должен получить свое полной мерой.

Ган Услад потерял тридцать своих мечников в этом коротком и не сулившем вроде бы больших неприятностей набеге. Зато и тризну по мечникам, ушедшим в страну Вырай без напутственных слов волхвов славянских богов, он справил богатую. До тла спалив несколько деревень в округе. Самая пора была уходить с чужой земли, пока хозяева не опомнились и не послали вслед за удачливым ганом погоню. Разохотившиеся мечники рвались разграбить еще одну боярскую усадьбу, но Услад сказал им твердое нет.

- Золото получим от бека Лазара, - пообещал им ган. – И уверяю вас, никто не останется в накладе. Жизнь боярина Венцеслава стоит не одну тысячу денариев.

У самой границе пришлось все-таки остановиться на привал. И тьма вокруг сгустилась до степени беспросветности, да и кони притомились за время долгого пути.

- К берегу, - распорядился Услад. – С песчаной косы все окрестности просматриваются. Коней не расседлывать и костров не разжигать.

Перехватить гана Услада могли только торусинцы, если, конечно, их уже известили о набеге чужаков. А потому и дозорных Услад выставил только на лесной тропе. Радимичи горазды ходить лесом и устраивать засады, но на открытой местности Услад их не боялся. Коней для своей дружины он покупал у печенегов и имел уже случай убедиться в их резвости.

Беда, однако, грянула с реки. Ган Услад, внезапно очнувшийся от сна не сразу понял, что происходит и только панический крик «Белые Волки» привел его в чувство. Перуновы витязи отсекли мечников Услада от коней и теперь теснили их к берегу, без устали работая мечами и секирами. Белых Волков было больше сотни, это Услад определил довольно быстро и сразу сообразил, что его мечникам в пешем строю против витязей Перуна не устоять. Спастись можно было только бегством, а потому ган не бросился в сечу, а согнувшись едва ли не пополам рванулся к лошадям. Усладу не повезло. Белый Волк с удивительно знакомым лицом вырос перед ним едва ли не из под земли.

- Бирюч, - усмехнулся ган, обнажая меч. – Ушел-таки, волчья морда!

Ган положился на свою сноровку и немалый опыт в противоборстве с молодым мечником, но просчитался. Бирюч оказался опытным бойцом и без труда отбил меч, направленный в голову. Ответным ударом он едва не разрубил вятского гана от плеча до пояса. Услада спасла кольчуга. Ган выронил меч из поврежденной руки и опустился на одно колено, пытаясь одновременно нащупать рукоять засапожника.

- Услада взять живым, - раздался из темноты зычный голос.

Бирюч на мгновение замешкался с повторным ударом, и ган успел метнуть в него длинный нож. Однако Услад промахнулся, брошенный им клинок пролетел над плечом Бирюча. Ган от досады крякнул, попробовал подняться, но был опрокинут на землю страшным ударом ноги в челюсть. Впрочем, долго лежать на траве Усладу не дали, все тот же Бирюч вылил на него целый шлем речной воды, в которой ган едва не захлебнулся.

- Живой, - почти обрадовался молодой витязь и, обернувшись к седовласому Белому Волку добавил: - Я же тебе говорил, Вадим.

Услад нехотя поднялся на ноги и огляделся вокруг. Первые солнечные лучи уже золотили верхушки деревьев, но наступающий рассвет не принес гану радости. Вся песчаная коса, столь неосторожно выбранная Усладом для привала, была усыпана телами его людей.

- Кому служишь, хазарская морда? – спросил Вадим.

- Я служу князю Коловрату, - соврал Услад. – А с боярином Венцеславом – бес меня попутал. Захотелось легкой добычи.

- Врешь, - усмехнулся Вадим. – Перед тобой, ган, ведун высокого ранга посвящения, а не зеленый мальчишка. Если и далее будешь кривить душой – не взыщи.

Угроза не была пустой. Услад был слишком опытным человеком, чтобы этого не понимать. Ведуны бога Перуна славились умением развязывать языки даже самым отчаянным молчунам.

- Бек Лазар послал, - нехотя сказал Услад.

- Зачем?

- Я должен был рассорить вятичей с радимичами.

- Поссорил, - хмыкнул Вадим. – Что дальше?

- Дальше мне надлежало помочь атаману Ревеню захватить Варуну и устранить князя Данбора.

- И что потом?

- Дождаться подхода хазарской рати бека Лазара и дальше действовать сообща.

- Сколько хазар собираются перебросить к Саркелу.

- Двадцать тысяч.

- Письмо к Ревеню у тебя при себе? – спросил Вадим.

- В седельной сумке, - нехотя признался Услад.

- И который из этих коней твой?

- Гнедой с белой отметиной во лбу.

- Бирюч, посмотри, - распорядился Вадим.

Бирюч отсутствовал недолго и очень скоро вернулся с бумагой, свернутой в трубочку. Вадим ее развернул и углубился в чтение. На лицо его, изрезанное морщинами, набежала тень. Окончив читать он вновь свернул бумагу и сунул ее за голенище сапога.

- Придется нам с вами стать хазарами, - сказал он с усмешкой, обернувшись к Белым Волкам.

- А этого куда? – спросил Бирюч, кивая на Услада.

- Гана ты отвезешь в Славутич на ладье, а мы далее пойдем вершими.

- А где я гребцов возьму? – удивился Бирюч.

- А пленные хазары, чем тебе не гребцы, - пожал плечами Вадим. – Для охраны я дам тебе четырех человек. Думаю, хватит.

- А что с остальными ладьями делать?

- Притопим у берега, - распорядился Вадим и добавил уже громко, что бы слышали все: - По коням, Волки, времени у нас в о обрез.

До Славутича Бирюч дошел водой без происшествий. Хазары, уцелевшие в злой сече, угрюмо орудовали веслами, кося глазами на молодцов в волчьих шкурах, но ни один из них не осмелился выйти из повиновения. Помалкивал и ган Услад, которого, впрочем, к веслу не допустили, а заставили проделать весь путь со связанными руками. Зато глаз Усладу никто не завязывал, и он, зыркая глазами по сторонам, очень скоро установил, что Радимицкая земля ныне запружена гостями, которые то и дело подъезжали к берегу, чтобы напоить коней. Опытный хазарский ган без труда установил, что ратники, попадавшиеся ему на пути, не радимицкие, а киевские и северские. И что пришли они в чужую землю не для развлечения. А уж когда он увидел на берегу реки кривичей, тут ему и вовсе многое стало ясно. Одно только непонятно было Усладу – почему князь Святослав собирает рать в Славутиче, а не возле Варуны, скажем? Ведь из Варуны до Саркела путь куда ближе. Ответ пришел сам собой, стоило только Усладу пораскинуть мозгами. Не пойдет Святослав в Русаланию, и к Саркелу он не пойдет. Свой удар Сокол нанесет в том месте, где его никто не ждет. Пройдя сквозь Вятскую землю, он ударит сначала по Сараю, а потом по Итилю. Выходит, не зря предупреждал Иосифа бек Песах о том, что Святослав слишком часто гостит в Волжской Булгарии. Вот и спелся он с тамошними ганами на беду Итиля. Ибо просто так, без предварительного сговора, булгары бы его рать через свои земли не пропустили. Какая жалость, что у гана Услада связаны руки, доберись он до Итиля с такими вестями, его осыпали бы золотом с ног до головы, а ныне ему ничего иного не остается, как кусать губы да размышлять о близком конце, не только своем, но и Хазарии.

Глава 7 Удар Сокола

Вестям о появлении близ Сарая киевской конницы в Итиле сначала не поверили. Князя Святослава ждали, но ждали-то совсем с другой стороны. Именно к Саркелу были посланы самые боеспособные хазарские тумены, поскольку от союзника каган-бека атамана Ревеня потоком шли письма о перемещении рати Святослава по Северской и Донской земле. В дополнение к двадцати тысячам хазар каган-бек Иосиф отправил к Саркелу еще столько же, во главе с едва ли не лучшим хазарским полководцем беком Песахом, ибо нельзя было позволить князю Святославу беспрепятственно переправиться на левый берег Дона. Сам Иосиф уже готов был двинуть на помощь Песаху последний свой резерв в тридцать тысяч гвардейцев и десять тысяч хазар. Хорошо, что не двинул, иначе остался бы сейчас в Итиле с личной дружиной в пять тысяч мечников и горсткой телохранителей.

- Может ошиблись твои соглядатаи? – зло глянул Иосиф на уважаемого рабби Иакова, примчавшегося в его дворец с дурными вестями.

- Так ведь купцы бегут из Сарая, - заступился за старого знакомого рабби Натан. – И все в один голос твердят – пришел Святослав с неисчислимой ратью. Бек Вагиз, сунувшийся было ему навстречу с пятитысячной ратью, был смят и отброшен за стены Сарая с огромными потерями. Воля твоя, каган-бек, но если ты не поможешь сейчас уважаемому Вагизу, то он не продержится и пяти дней.

- Дурак! – зло выдохнул Иосиф. – Еще позавчера Вагиз прислал мне письмо, где уверял, что на сотни верст вокруг города нет ни одного чужого мечника. И в Вятских землях все спокойно. И булгары клянутся в вечной дружбе. А теперь вдруг выясняется, что клянутся они не мне, а князю Святославу.

- Может, все еще обойдется? – выразил робкую надежду рабби Иаков.

- Что обойдется?! – набросился на него каган-бек. – Думаешь, я не знаю, кто распускает слухи средь купцов о скором падении Итиля. Еще о Святославе и помину не было, а ты, Иаков, погнал обозы в Матарху.

- Да ни сном, ни духом, уважаемый Иосиф, - струхнул не на шутку Иаков. – И в мыслях ничего подобного не держал.

- Готовь гвардию к походу, - резко повернулся к беку Вениамину повелитель Хазарии. – И пришли ко мне бека Вартана.

Уважаемые рабби переглянулись. Бека Вартана оба знали слишком даже хорошо. Бес его знает откуда занесло в Итиль этого полукровку, но Иосиф доверял ему куда больше, чем истинным сефардам. Вартан ведал всеми тайными делами каган-бека, по слухам, это именно он подсыпал яд в кубок несчастному Манасии, старшему сыну Аарона и тем расчистил Иосифу путь к власти. За Вартаном числилось множество тайных убийств, о которых в Итиле если и говорили, то только шепотом.

- Что тебе удалось выяснить по поводу бека Азарии? – спросил Иосиф у вошедшего бека.

О внешности уважаемого Вартана никто в Итиле доброго слова не сказал бы. Его сходство с обезьяной, присланной каган-беку в подарок эмиром Исмаилом, было столь велико, что несчастное животное пришлось отравить, дабы пресечь вольнодумство среди жителей Итиля. Что же касается внутренних достоинств каган-бекова любимца, то большего негодяя рабби Иаков в своей жизни еще не встречал.

- По моим сведениям бек Азария действительно улизнул в Европу и помог ему в этом уважаемый рабби Натан, - оскалил гнилые зубы бек.

- Что скажешь, рабби? – повернулся к уважаемому купцу Иосиф.

- Клевета, - возмутился Натан. – Первый раз об этом слышу.

- И матери Азарии уважаемый рабби помог, - продолжал Вартан все с той же кривой ухмылкой на устах.

- Этого я не отрицаю, - вздохнул Натан. – Так ведь она мне родственницей доводилась, пусть и дальней. Не хватало еще матерей казнить за вольную или невольную вину их детей. Этого нет ни в законах Обадии, каган-бек, ни в тех, что мы получили от Бога.

- Значит, с Азарией ты не связан? – прищурился в сторону рабби Иосиф.

- Был бы связан – не стал бы предупреждать тебя об опасности, каган-бек, - горько усмехнулся Натан.

- Пожалуй, - кивнул Иосиф и повернувшись к Вартану спросил: - Какие меры ты принял?

- Я увеличил количество твоих телохранителей до десяти, утроил внешнюю охрану и запретил пускать во дворец людей, в преданности которых есть хотя бы малейшие сомнения.

- Занеси в черный список и этих двух, - каган-бек ткнул пальцев в Иакова и Натана. – А после возвращения из Сарая мы проверим, кто распускает по Итилю предательские слухи, и чье золото утекает в Константинополь через Матарху. Вартан, проводи купцов к выходу.

Иаков и Натан не чаяли, как ноги унесли из каган-бекова дворца. В себя пришли только в доме уважаемого Иакова, после чарки выпитого вина.

- Еще и это нам поставят в строку, - криво усмехнулся Натан. – Вино-то у тебя греческое, уважаемый Иаков.

Шутка получилась не слишком удачной. Иаков из бурого стал белым и поспешно вылил вино из кувшина на мраморный пол.

- Успокойся, - настоятельно посоветовал ему Натан. – Ничего еще не потеряно. Если Иосиф вернется из Сарая с победой, то на радостях всех простит, ну а если потерпит поражение, то нам его гнев уже не будет страшен.

- Колхидского принесите! – крикнул слугам Иаков, слегка успокоившись, а потом сказал со вздохом, повернувшись к гостю: – Ты Иосифа не знаешь. Я то, может, выкручусь, а тебе лучше покинуть Итиль.

- Торопится не буду, - покачал головой Натан. – Сдается мне, что каган-бек не доживет до завтрашнего утра.

- Почему ты так решил? – отшатнулся от старого знакомого Иаков.

- Очень уж странно улыбался бек Вартан. По моим наблюдением он улыбается так только на похоронах.

- Но надо же предупредить каган-бека, - вскричал Иаков.

- А ты уверен, что Иосиф тебе поверит, уважаемый рабби? Ты уверен, что не передаст тебя в руки того же Вартана как предателя и клеветника? Все в руках божьих Иаков. И сгнивший плод никогда уже не станет свежим. Ты перевел все свои деньги в Константинополь?

- Почти все, - вздохнул Иаков.

- Ну вот видишь, рабби, - покачал головой Натан. – Нам с тобой остается только молить Бога о здравии уважаемого каган-бека. Будем надеяться, что наши молитвы защитят его от бед.

Увы, молитвы уважаемых купцов Иосифу не помогли, он был найден на ложе с жертвенным ножом в груди и с собственной головой в правой руке. А на полу опочивальни каган-бека была нарисована его кровью ползущая змея с отрубленной пастью. Потрясенный бек Вениамин, рассказывая о трагедии во дворце, клацал зубами и никак не мог удержать в руках серебряный кубок с вином. А ведь бек на своем веку навидался трупов людей, как казненных, так и убитых в сражении.

- Так ведь человеческой рукой убитых, - огрызнулся бек, осушивший наконец неуступчивый кубок.

- Азарию взяли? – спросил Натан.

- Ушел оборотень, - всхлипнул бек. – Все телохранители словно одеревенели. Он подошел к ложу, разбудил каган-бека, сказал ему что-то, а потом вогнал в грудь жертвенный нож по самую рукоять.

- Бека Вартана взяли?

- А зачем? – удивленно глянул на купца бек Вениамин.

- Затем, что именно Вартан отвечал за безопасность каган-бека, - процедил сквозь зубы Натан. – А Иосиф убит.

- Так ведь пропал Вартан, - развел руками бек Вениамин. – Служки говорят, что его Черный Ворон унес.

- Глупцы, - вздохнул рабби Иаков. – Что с них взять?

Винить в сущности было некого. Каган-бек Иосиф сам отбирал своих телохранителей, не доверяя столь важного дела никому из беков. И Вартана он тоже сам приблизил к себе. Сейчас трудно сказать был ли Вартан подослан волхвами или его перекупили позднее, но совершенно очевидно, что без его участия в этом деле не обошлось.

- Так может Вартан и убил? – предположил Иаков.

- Это исключено, - запротестовал Вениамин. – Бек был всю ночь со мною в гвардейских казармах, а во дворец мы вернулись вместе, когда Иосиф был уже мертв. Я как увидел мертвого каган-бека и застывших вокруг его ложа телохранителей, так впал в беспамятство. Они ведь словно идолы стояли, не шевелясь. Все в черном и с деревянными лицами. А когда я, наконец, пришел в себя Вартана уже не было.

- Вартан мелкая сошка, - вздохнул Натан. – А подобное жертвоприношение имеет право принести богу только ведун высокого ранга посвящения. Что же до телохранителей, то их просто опоили. Волхвы Чернобога на такие хитрости горазды.

- И что мы теперь делать будем, уважаемые рабби? – спросил Вениамин. – Ведь гвардия уже выступила в поход. Я сказал беку Абдуле, что Иосиф догонит их в пути. Мои хазары тоже готовы к походу.

- О смерти каган-бека знают в городе? – спросил Натан у Вениамина, потрясенного ночным происшествием.

- Нет. Я приказал всем молчать.

- Правильно сделал, - вздохнул с облегчением Натан. – Окружи дворец своими мечниками, и не выпускай оттуда никого.

- Но кто поведет войско?

- Каган Турган поведет, - криво усмехнулся Натан. – Ведь это он у нас Гепард, и вызов свой Сокол бросил именно ему.

Каган Турган был еще довольно молодым человеком, лет тридцати, высокого роста и хорошего телосложения. Лицо его, обычно скрытое под покрывалом, Натан видел едва ли не в первый раз. И, надо сказать, оно произвело на него удручающее впечатление. А ведь в этом человеке текла кровь Ашинов, давших Хазарии немало славных воителей. К сожалению, десятилетия безвластия наложили свой отпечаток на некогда воинственный и славный род. Его представители превратились в кукол, неспособных поднять меч даже в собственную защиту, не говоря уже о защите Хазарии. Тем не менее многие обыватели верили, что именно в этом человеке заключена сила, дарованная Богом для сбережения Хазарии. Как звали Бога, облагодетельствовавшего род Ашинов, никто особенно не задумывался. А умные каган-беки не акцентировали на этом внимание простых людей. Все знали, что каган в Хазарии есть и именно к нему обращали свои просьбы и мольбы. Увы, каган Турган был бессилен и безгласен. Он жил в своем дворце практически безвыездно, лишь изредка, по большим праздникам, являя свое лицо народу. Каган-беки тщательно следили, чтобы лицо это было благообразным, ибо согласно распространяемым в Хазарии поверьям бог наделил кагана не только силой, но и вечной молодостью. Вопрос о молодости решался просто: стареющего кагана душили верные каган-беку люди, а на его место выбирали другого представителя весьма многочисленного рода Ашинов. Нельзя сказать, что простолюдины не замечали подмены, но обычай есть обычай, а потому при виде нового кагана никто не задавался вопросом, куда же делся предыдущий.

- Ты должен возглавить поход против князя Святослава, каган, - спокойно произнес бек Вениамин, холодно глядя в испуганные глаза Тургана.

- Но почему я? – удивился тот.

- Такова воля неба, - криво усмехнулся Вениамин. – Сокол бросил вызов Гепарду, и представитель рода Ашинов не может уклониться от него.

Когда-то Турган собирался стать мечником, во всяком случае владеть оружием он умел, однако десять лет бессмысленного существования серьезно отразились на его физическом и душевном здоровье. Очень трудно смириться с мыслью, что ты не хозяин своей судьбы. А некогда свободный человек Турган был достаточно умен для того, чтобы ощутить всю тяжесть цепей, налагаемых обычаем на кагана. В сущности десять лет он был рабом, послушно выполняющим приказы своих повелителей, и стать кем-то другим в течение двух-трех дней, которые ему отвела судьба, он просто не мог. Это понимал бек Вениамин, которому предстояло взвалить на себя обязанности полководца, это понимали уважаемые рабби Иаков и Натан. Да никто и не ждал от этого обезличенного человека доблести. Единственное, что от него требовалось, это вселить своим присутствием уверенность в души хазар и гвардейцев.

- Ты отправил гонцов к беку Песаху, уважаемый Вениамин? – спросил Иаков у первого ближника покойного каган-бека.

- Пока нет, - пожал тот плечами.

- Ты что же собираешься справиться с князем Святославом в одиночку? – рассердился Натан.

- А кто поручится, что князь Данбор со своими русаланами не переправится за это время через Дон и не ударит по Итилю с северо-запада? – окрысился Вениамин.

Натан вынужден был признать, что бек, пожалуй, прав, такой вариант развития событий действительно возможен. Тем не менее, он полагал, что лучше собрать в кулак все силы, имевшиеся под рукой, и встретить Святослава во всеоружии.

- А он позволит нам собрать все силы, уважаемый Натан? – усмехнулся Вениамин. – По моим сведениям, Святослав уже взял Сарай и сейчас движется к Итилю. Я отправлю гонца к Песаху, но рассчитывать мы прежде всего должны на себя.

Уважаемый Натан, несмотря на возраст, решил разделить труды бека Вениамина в беспримерном походе во главе с самим каганом. Так во всяком случае было объявлено народу. И пока обыватели чесали затылки, удивляясь столь невероятному событию, и задавали недоуменные вопросы по поводу отсутствия каган-бека Иосифа, гвардейцы и хазары уж глотали пыль проселочных дорог. Бек Вениамин собрал под каганову булаву едва ли не всех, способных держать оружие. В том числе и личную гвардию кагана, состоявшую из двух тысяч человек. До сих пор эти люди в сражениях не участвовали. В их обязанности входила охрана особы кагана, который, впрочем, был скорее их пленником, чем повелителем. Снаряжение у телохранителей кагана было отменное, зато по поводу их доблести у рабби Натана имелись большие сомнения. В Итиле остались лишь городские стражники, и тысяча хазар для охраны дворца каган-бека от воров и любопытствующих. Вениамин и Натан очень боялись, что весть о смерти каган-бека, просочившись в город, может вызвать волнение среди обывателей. Уважаемому Иакову, облачившемуся ради столь торжественного случая в колонтарь, было настоятельно рекомендовано не щадить смутьянов и подавлять вспышки бунта в самом зародыше. Стремление бека Вениамина собрать под свою руку всех итильских ганов и беков было продиктовано не в последнюю очередь тем, что он боялся мятежа самых расторопных из них. Оставшись в городе без присмотра, итильские старейшины почти наверняка устроили бы заговор. Настойчивость бека Вениамина по мобилизации всех имеющихся сил вызвала неудовольствие прежде всего в сефардской общине, но вспыхнувший было ропот тут же угас, как только уважаемые рабби узнали истинное положение дел. Таким образом Вениамину удалось удвоить количество хазар, и теперь, если считать и исламскую гвардию бека Абдулы, под его рукой находилось пятьдесят тысяч человек. Причем пехота составляла только четвертую часть хазарского войска. По прикидкам Вениамина, рать князя Святослава была едва ли не вдвое меньше хазарской, а в ее рядах преобладали пешие копейщики.

- Твоими устами, бек Вениамин, да мед бы пить, - криво усмехнулся Натан и оглянулся назад, где ехал в окружении своих телохранителей каган Турган. Его присутствие в войске удивляло не только простых хазар, но и ганов. И у Натана уже язык устал объяснять любопытным, с чего это вдруг, вопреки всем обычаям, именно каган повел в бой хазарское ополчения. Многим выдумка про Сокола и Гепарда показалось убедительной, во всяком случае поднявшийся было ропот по поводу отсутствия каган-бека Иосифа постепенно сошел на нет. Тем более, что каган Турган сумел преодолеть растерянность и теперь являл миру привычный образ полубога, к которому он привык за последние десять лет.

Весть о подходе рати Святослава явилась для бека Вениамина полной неожиданностью. Он почему-то полагал, что киевский князь не успел еще далеко уйти от Сарая и по всем прикидкам никак не мог в столь коротких срок отмахать едва ли не три четверти пути до Итиля.

- Бек Абдула что путает, - рассердился бек Вениамин на гонца.

- Гвардия уже вступила в битву в трех верстах отсюда. Абдула просит у тебя помощи, бек Вениамин.

- Но ведь у него под рукой тридцать тысяч испытанных бойцов, - удивился Вениамин. – Мне нужно время, чтобы развернуть хазар в лаву, и подтянуть пехоту.

- Ну так разворачивайся быстрей, бек, долго мы не продержимся.

Хазарская фаланга отстала от конницы верст на пять, гнать по степи измученных трудным переходом пехотинцев было бы чистым безумием. Беку Вениамину не оставалось ничего другого, как вести конных хазар на помощь оплошавшим гвардейцам.

- Ган Аршак, - обернулся Вениамин к своему ближайшему помощнику. – Останешься здесь вместе с телохранителями кагана и дождешься пехоту. Смотри, чтобы с головы Тургана ни один волос не упал.

- А кому нужна эта кукла, - буркнул себе под нос недовольный ган.

Бек Вениамин сделал вид, что не расслышал слов Аршака и взмахом руки послал хазарскую конницу навстречу врагу. Уважаемый Натан не рискнул последовать за беком, ибо вряд ли участие в сражении далеко немолодого человека могло повлиять на его исход. Кроме всего прочего Натан сильно волновался. С самого начала все складывалось совсем не так, как предполагалось. Ни беку Вениамину, ни беку Абдуле не удалось точно установить, какую по численности рать привел в хазарские степи хитроумный Сокол. А силы князя Святослава могли быть очень значительны, недаром же он готовил этот поход целых двадцать лет. Худшие опасения Натана подтвердились, когда посланный за пехотой гонец вернулся с оглушительной вестью:

- Угры атакуют бека Бутуя. Пехота не успела даже перестроиться в фалангу.

- Какие еще угры?! – взъярился ган Аршак. – Ты в своем уме негодяй?

- Да вон же они, - указал гонец на клубящуюся у горизонта пыль.

- Сколько их? – нахмурился ган.

- Тысяч десять не меньше. Там не только угры, но и буртасы.

Аршак крякнул с досады и посмотрел покрасневшими от пыли глазами на уважаемого Натана:

- Что будем делать?

- Если их действительно десять тысяч, то пехота их не удержит, а нас они просто сомнут, - вздохнул Натан. – Надо догонять бека Вениамина.

- И привести за собой на хвосте целую тьму кочевников?!

Спор между купцом и ганом разрешили телохранители кагана Тургана, которые при виде немеряной силы, вырастающей у горизонта, сорвались с места и отнюдь не навстречу врагу.

- Стой, - крикнул было Аршак, но в нарастающем топоте копыт никто его голоса не услышал.

- Уходим, ган, - хлестнул своего коня плетью Натан. – Поздно посыпать голову пеплом.

Резвый конь без труда догнал уходящую лаву и уважаемый Натан неожиданно для себя оказался рядом с каганом. Турган неплохо держался в седле, но от его величественной осанки не осталось и следа. Похоже, каган был напуган событиями, происходящими по чужой злой воле, нисколько не меньше своих многочисленных телохранителей. К несчастью для себя, беглецы попали, что называется, из огня да в полымя. Натан, взлетев на холм, господствующий над местностью, не поверил своим глазам. Хазары бека Вениамина уперлись в железную стену русов, а конница Святослава истребляла их с завидной методичностью. Дело могли бы поправить две тысячи конных телохранителей кагана Тургана, если бы у них хватило ума клином разорвать кольцо, душившее конницу бека Вениамина. К сожалению, эти люди, привыкшие к сытой и спокойной жизни, оказались никуда ни годными воинами. При виде русов они просто сыпанули в разные стороны, бросив на произвол судьбы и кагана Тургана и уважаемого Натана.

- А где гвардейцы бека Абдулы? – спросил потрясенный Аршак.

- А пес их знает, - выругался Натан, вынимая из ножен меч.

Хлынувшая на холм волна угров просто смыла вниз и кагана Тургана, и его немногочисленных телохранителей, и гана Аршака с тремя сотнями хазар. Чудом уцелел только рабби Натан, успевший бросить свой меч под ноги совсем юного руса. А у юного витязя, видимо, не поднялась рука на убеленного сединами человека.

- Я княжич Ярополк, - назвал себя витязь. – А ты кто?

- Мое имя Натан, торговец, в ополчение попал в силу крайней необходимости.

- А где каган-бек? – свернул синими глазами княжич Ярополк.

- Каган-бека убили в Итиле два дня назад, - развел руками Натан. – А кагану Тургану ты только что смахнул голову, княжич. Вон он лежит.

- Боярин Юрий, позаботься о пленнике, - обратился Ярополк к витязю средних лет, опекавшему его во время сечи. – Сдается мне, что этот торговец много знает.

Боярин Юрий оказался очень любезным человеком. К тому же, если судить по имени, христианином. Странным было только то, что язычник Святослав доверил христианину опекать в битве старшего сына. Впрочем, боярин Юрий, надо отдать ему должное, это доверие оправдал, а бойцом он, судя по всему, был редкостным.

- Где-то я тебя видел, - задумчиво сказал Юрий, пристально вглядываясь в купца.

- Так я ведь человек торговый и в Киеве бывал не раз, - пожал плечами Натан. – И с купцами я тамошними знаком, и с боярами.

- Ну, значит, не пропадешь, - усмехнулся Юрий, оглядывая заваленный хазарскими телами холм и поле перед ним. Помощь угров княжича Ярополка князю Святославу не понадобилась. Хазары бека Вениамина были вырублены едва ли не на две трети, остальные побросали оружие, осознав бессмысленность своего положения. Натану удалось с помощью боярина Юрия вырвать из рук разгорячившихся угров легко раненного гана Аршака. Стоило это Натану сущие пустяки – сто денариев, которые он на всякий случай возил в седельной сумке, зато он заслужил горячую благодарность несчастного гана.

- А который из них каган? – кивнул на иссеченные тела боярин Юрий.

- Вон он, ошую, в позолоченных доспехах.

- Надо бы похоронить с честью, - вздохнул Юрий. – Все же пал он на поле брани.

- Сбылось пророчество волхвов Световида, - сказал Натан с чуть заметной горечью. – Сокол поразил Гепарда. Про Сокола не скажу, но Гепард был явно недостоин такого пророчества.

- Не его в том вина, - возразил Натану Аршак. – Все могло сложиться по иному…

Аршак был далеко не последним человеком среди ганов, противостоящих всесильным рахдонитам в бесконечных Итильских распрях. Чистотой крови он похвастаться не мог, но иудейскую веру принял еще его предок, по слухам один из самых близких к кагану Битюсу людей. Тогда беками назначали за доблесть, а ныне все по иному. Впрочем, этого «ныне» осталось всего ничего. Не было теперь в Хазарии ни кагана, ни каган-бека. Звезда Итиля закатилась и закатилась, похоже, навсегда.

- А где исламская гвардия? – во второй раз задал вопрос ган Аршак, правда, в этот раз он получил на него ответ.

- В двадцати верстах отсюда. Думаю, у нас с нею будет еще немало хлопот.

- А как же гонец? – удивился Натан.

- Гонца к беку Вениамину послал князь Святослав, - усмехнулся Юрий.

Натан даже зубами скрипнул с досады: надо же как опростоволосился далеко не глупый бек Вениамин. Неужели нельзя было выслать дозорных навстречу врагу? Впрочем, никто тогда не предполагал, что Святослав может проделать далеко не близкий путь за столь короткий срок. Неужели его пехота передвигается на крыльях? Тайну передвижения чужой пехоты Натан раскрыл очень скоро, для этого ему не пришлось напрягать, оглушенный несчастиями разум. Как оказалось, Святослав перевозил копейщиков на заводных конях или просто сажал их на крупы лошадей конников. Но, похоже, сия тайна была неведома не только покойному беку Вениамину, но и самоуверенному беку Абдуле, который с упорством, достойным лучшего применения, двигался к Сараю, не озаботившись тем, что происходит у него за спиной. Как этот опытный военачальник мог прозевать обходной маневр Святослава, Натан так и не понял. Похоже, на стороне киевского князя выступил либо Бог, либо Дьявол, отнявший разум у его противников. Но скорее всего для них неожиданностью стала тактика, которую он применял. Вероятно, Абдула был неприятно удивлен, когда его передовые отряды уткнулись в пешую фалангу киевского князя, прикрытую с боков многочисленной конницей. А дальше произошло то, что Натану уже довелось наблюдать сутки назад. Гвардейцы обрушились на пешую фалангу, не озаботившись о тылах. И когда из-за холма в спину им ударила конница княжича Ярополка, это явилось для них громом среди ясного неба. Войско Святослава едва ли не вдвое превосходило гвардию Абдулы числом. И это превосходство стало сказываться почти сразу. Попав в железное кольцо, гвардейцы уже не смогли из него вырваться. Как только это уяснили их начальникам, сопротивление стало ослабевать, а потом и вовсе прекратилось. Гвардейцы, которым в сущности, некого и нечего было защищать, просто побросали оружие, сдаваясь на милость победителя. Разгром был полным, и Натан вынужден был это признать с сокрушением в сердце. Путь на Итиль оказался открытым, но войско Святослава свернуло к Саркелу, откуда уже спешила на помощь своим тридцатитысячная рать бека Песаха. По мнению Натана, Песаху вообще не следовало высовывать нос из неприступной крепости, но у бека на этот счет было, видимо, свое мнение. О смерти каган-бека Иосифа он уже знал и, видимо, боялся, как бы хитроумный Вениамин, воспользовавшись случаем, не проскочил в правители каганата. Зря беспокоился. Ибо храбрый бек, одержавший не мало побед во славу Хазарии, пал на поле брани, как то и подобает истинному воину. И положил в той битве весь цвет сефардской общины Итиля. Натан очень опасался, что весть о поражении кагана Тургана дойдет до столицы каганата раньше, чем туда поспеет рать князя Святослава. Это почти наверняка обернется большой бедой для рахдонитских семейств, обладающих немалым достатком. Обезумевшая чернь начнет грабить дворцы и богатые дома, а где начинается грабеж, там непременно случаются и убийства. Натан откровенно поделился своей печалью с боярином Юрием и нашел у киевлянина понимание. Во всяком случае, боярин позволил пленнику отправить гонца с письмом к уважаемому Иакову, в котором Натан настоятельно советовал старому знакомому уносить ноги из Итиля, ну хотя бы в Матарху, где к рахдонитам относились лучше, чем в иных землях каганата.

Бек Песах проиграл сражение еще до его начала. Мало того, что он уперся в несокрушимую фалангу Святослава, так его еще со спины атаковали русаланы князя Данбора и атамана Еленя, успевшие переправиться на левый берег Дона. Битва была кровопролитной, но короткой. Хазары Песаха потерпели сокрушительное поражение, потеряв убитыми до половины своего состава. Остальные сдались на милость победителям. Князь Святослав вышел к Саркелу, имея под рукой стотысячное войско. Крепость защищали всего лишь пять тысяч тюрков бека Руздака. Наверное какое-то время они могли продержаться, но Руздак здраво рассудил, что сопротивление бессмысленно и сдал крепость Святославу на почетных условиях. Здесь в стенах огромной крепости Саркел, построенной ромеями по заказу каган-бека Ицхака Жучина, Натан окончательно осознал, что все кончено – Великой Хазарии нет и, скорее всего, уже никогда не будет. И словно бы в подтверждение его слов со двора крепости долетел дружный крик:

- Здрав будь Святослав великий каган русов.

Это сказало свое слово Большое Вече Руси и Хазарии. Сбылось пророчество волхвов Световида, сделанное боле ста лет тому назад - Сокол восторжествовал над Гепардом. Внук Воислава Рерика стал каган Великой Руси.

- И куда мы теперь? – тихо спросил ган Аршак.

- В Византию, - сверкнул глазами Натан. – Возможно, с помощью ромеев нам удастся хоть что-то поправить.

Глава 8 Заговор

Магистр Константин отказывался верить собственным ушам – Великая Хазария соперница Великой Византии на протяжении многих сотен лет пала словно сгнившее дерево от удара великана-варвара.

- Ну, не такой уж он великан, - усмехнулся уважаемый Натан. – Каган Святослав человек среднего роста, но далеко не среднего ума.

Рассказы беглецов из Итиля потрясли не только магистра Константина, но и едва ли не всех обывателей столицы Византии. Из Хазарии бежали не только иудеи, но и христиане, разнося по всей Ойкумене страшные слухи о северных варварах, разгромивших в течение года одно из самых мощных царств на земле. Война в Хазарии еще тлела, кое где в пограничных крепостях еще держались гарнизоны, но все уже понимали, что победа останется за Святославом, каганом новой империи, поднимающейся на руинах прежнего мира. Византии Русский каганат не сулил ничего хорошего. Это понимали все жители Константинополя, от патрикиев до бродяг. И только один человек назвал падение Хазарии забавным казусом. Звали этого человека Романом и на беду всей Византии именно он был ее императором. Вот ведь породили Константин Багрянородный и Елена Лакопина сыночка. Император Роман за краткий срок своего правления успел надоесть всем – и великим мира сего и малым. Нельзя сказать что на престоле Византии сидели только праведники. И среди прежних императоров попадались люди с причудами. Но Роман сын Константина решил, видимо, переплюнуть предшественников и стать вместилищем всех мыслимых и немыслимых пороков. О его женитьбе на потаскушке Анастасо никто из подданных уже не вспоминал. Ибо на фоне буйного мужа прелестная Феофано смотрелась сущим ангелом. Правда, ходили слухи, что это именно она отравила императора Константина и свою свекровь Елену, но, похоже, это была просто клевета. Можно подумать, что в императорском дворце больше некому подсыпать отраву порфироносным повелителям. Может, сам Роман и отравил. Надоело ему слушать проповеди отца и матери, кои без конца сокрушались по поводу бесчинств, устраиваемых в городских притонах единственным сыном. Так или иначе, но, похоронив, родителей Роман окончательно закусил удила. Оргии, которые он устраивал на улицах столицы заставляли краснеть даже совершенно бесстыдных людей. Неслыханное дело – взроптали даже содержатели притонов, кои прежде души не чаяли в наследнике престола. Кто же знал, что из веселого гуляки вырастет подобное чудовище. Роман глумился не только над людьми, но и над христианскими святынями, устраивая в храмах непотребные действа, главным заводилой в которых был некий Иосиф, изгнанный из монастыря за противоестественные наклонности и развратное поведение. Когда этот Иосиф стал любовником императора, терпение лопнуло и у прекрасной Феофано, прежде довольно спокойно взиравшей на сексуальные проделки распутного мужа. Монах-расстрига в два счета выжил красавицу Феофано из опочивальни мужа. А такого женщины не прощают никому. Бесчинства бывшего монаха Иосифа не на шутку встревожили влиятельных патрикиев, которые с удалением Феофано потеряли едва ли не единственную возможность влиять на окончательно распоясавшегося императора Романа. Дела в империи шли все хуже и хуже и даже победы над арабами, одержанные блистательным полководцем Никифором Фокой, не могли скрыть сего прискорбного факта. Великая Византия могла повторить судьбу Великой Хазарии и пасть под ударами варваров раньше, чем вечно пьяный император осознал бы суть происходящего. И если в более благополучные времена Византия могла себе позволить иметь на престоле дурака и развратника, то в нынешней непростой ситуации требовались быстрые и решительные меры. Сегодня опасность империи угрожала не только с юга, но и с севера. Да и на западных границах дело обстояло совсем не так, как этого хотелось бы константинопольским патрикиям. Франкский король Оттон с помощью беспринципного папы Иоана водрузил себе на голову корону императора Западной римской империи и ныне дерзил говорить от имени всего христианского мира. А Византия практически ничего не могла противопоставить грозному воителю, уже косившему глазами на ее исконные земли. Терпеливый и мудрый патриарх Полиевкт в частной беседе с патрикиями Константином и Иоанном прямо сказал, что далее такое положение просто нетерпимо. И что пора бы уже влиятельным людям образумить зарвавшегося императора.

- Патриарху легко говорить, - вздохнул епарх Константинополя Сисиний, - а гвардия, между прочим, души не чает в Романе.

- Бездельники и пьяницы, - обругал гвардейцев патрикий Иоан.

- Если гвардия поддерживает императора, - негромко заметил магистр Константин, кося при этом глазами на патрикия Александра, - то, возможно, есть смысл обратится к армейским командирам.

Патрикий Александр был отцом победоносного Никифора Фоки и уже хотя бы в силу этого обстоятельства пользовался немалым влиянием в Константинополе. Другое дело, что Александр, коему уже перевалило за шестьдесят, не был новичком в политике и не собирался бить ноги за чужой интерес.

- Неумеренное питие, которому предается император, а также разгульная жизнь, чреватая болезнями, уже подорвали его здоровье, - начал издалека патрикий Аристарх, поглаживая между делом морщинистую щеку. – Я думаю, никто не удивится, если его вдруг хватит удар. Но перед нами, патрикии, в этом случае встанет очень серьезная проблема. Наследник Романа еще очень мал, а императрица Феофано слишком молода и неопытна, чтобы мы могли ей доверить управление государством.

Первым сообразил, куда клонит старый интриган, паракимомен Иосиф Вринга, близкий друг и доверенное лицо императрицы. Никто из патрикиев, присутствующих во дворце магистра Константина, не сомневался, что Феофано к власти протолкнул именно старый евнух, но, разумеется вслух об этом никто не говорил.

- Ты собираешься отстранить от власти наследника Василия и императрицу Феофано? – строго глянул прямо в глаза Александру Иосиф Вринга.

- Василию только семь лет, Феофано нет еще и тридцати, - пожал тот плечами. – Армия не станет совершать переворот, чтобы привести к власти несмышленого мальчишку. Это было бы безумием, патрикии, вы понимаете это не хуже меня.

Боялся патрикий Александр, естественно, не малолетнего наследника и даже не хитроумную Феофано, а ее высокомудрых покровителей в лице паракимомена Вринги и магистра Константина, возвышение которых никак не отвечало его интересам. Все патрикии отлично понимали, что требуется компромисс между двумя соперничающими вокруг императорского трона партиями, но пока что никто не брал на себя смелость, сделать первый шаг навстречу извечным соперникам.

Уважаемый Натан, скромно сидевший в углу огромного зала, в разговоре патрикиев не участвовал. Хотя, разумеется, ромеи прекрасно знали, что в лице итильского купца они имеют дело с человеком умным и хорошо осведомленным о делах, творящихся в Ойкумене. Увы, осведомленный Натан не смог помешать северным варварам утвердится в родном городе, и поэтому уважение, которое прежде испытывали к нему гордые патрикии, сильно подувяло. Тем не менее, итильский купец рискнул поделиться с ромеями кое-какими мыслями о грядущих событиях как в самой Византийской империи, так в землях, ее окружающих.

- Есть все основания полагать, благородные патрикии, что Святослав, подчинив себе Хазарию, двинет свое многочисленное войско в Болгарию.

- А почему в Болгарию? – удивился патрикий Иоан.

- Хотя бы потому, что каган русов Святослав доводится правнуком болгарскому царю Симеону Великому, который, если мне не изменяет память, спорил за византийский трон с адмиралом Романом Лакопином, дедушкой нынешнего императора.

- И что с того? – нахмурился паракимомен Вринга.

- Я это к тому, уважаемый Иосиф, что правнук вполне способен сделать то, что не удалось его прадеду.

- Варвар на троне Византии! – возмутился патрикий Александр. – Чудовищно. Это просто невозможно, уважаемый Натан.

- Еще год назад я думал так же, благородный патрикий, - холодно отозвался иудей.

Взоры всех присутствующих обратились на магистра Константина, который в этот момент почувствовал себя крайне неуютно. Конечно, никто пока не сомневался в преданности магистра делу империи, но кто знает, как обернется дело, когда варвары Святослава вторгнутся в пределы Болгарии или того хуже, пересекут границы Византии. Патрикии очень хорошо знают, что новый каган Руси и Хазарии доводится магистру Константину близким родственником. И это родство они могут припомнить ему в любой момент. Надо действовать и действовать немедленно, дабы в будущем на магистра Константина не упало даже тени подозрения.

- Мне кажется, что прекрасная Феофано имеет сердечную склонность к доблестному полководцу Никифору Фоке, - мягко улыбнулся гостям Константин. – Мне кажется, патрикии, мы не должны мешать естественному ходу событий.

- А какой ход событий ты считаешь естественным, магистр? – нахмурился паракимомен Вринга.

- Вдова, если она молода и хороша собой, вполне может сочетаться повторным браком с понравившимся ей мужчиной, - развел руками Константин.

Патрикий Иоан так и застыл с открытым ртом. Ну магистр, ну хват! Одним махом он переметнулся из партии Иосифа Вринги в партию Александра Фоки. Но с другой стороны – а почему бы нет? Никифор Фока опытный полководец и вполне зрелый человек. Если исходить из интересов Византии, а не отдельных лиц, то лучшего императора в нынешней ситуации просто не найти.

- Ты, видимо, запамятовал, магистр, - оскалился Иосиф Вринга, - что император Роман еще жив, и прекрасную Феофано рано называть вдовой.

- Я прекрасно понимаю, Иосиф, что Никифор Фока в качестве императора устроит далеко не всех в Константинополе, но с чего ты взял, что каган Святослав будет более подходящей кандидатурой? – холодно глянул на недавнего союзника Константин.

- Но Святослав твой родственник?

- Каган русов угрожает не только целостности Византии, но христианской вере. Этот человек язычник, а я не собираюсь приносить жертвы Перуну в соборе Святой Софии, - надменно ответил Константин.

- Опасность слишком велика, - вздохнул Сисиний, сочувственно глядя на Врингу. – Мы не можем рисковать. Никифор Фока достойный и приемлемый для многих кандидат.

- Все может быть, благородный епарх, - спокойно сказал Вринга, поднимаясь на ноги. – Но время у нас еще есть, и, кто знает, вдруг на наше счастье выплывет из небытия, еще более достойный человек.

Последние слова паракимомена прозвучали как угроза и прежде всего для магистра Константина, очень хорошо знавшего, какое влияние на его дочь Феофано имеет коварный евнух. К сожалению, отступать было уже поздно, и Константин заверил своего нового союзника патрикия Фоку, что сделает все от него зависящее, дабы звезда его победоносного сына еще ярче засияла на византийском небосклоне.

Проводив гостей, Константин впал в глубокую задумчивость. Уважаемый Натан подлил себе в кубок вина и залпом его выпил. Своей вины перед хозяином он не чувствовал, хотя, кажется, неосторожным вмешательством поставил его в довольно непростое положение.

- А кого, собственно, мог иметь в виду паракимомен Вринга, намекая на другую кандидатуру? – спросил Натан у магистра.

- Скорее всего, Иоанна Цимисхия, одного их ближайших помощников Никифора Фоки, состоящего к тому же с ним в близком родстве. Их матери были родными сестрами. В последнее время Вринга усиленно подталкивал Цимисхия к Феофано.

- И что же императрица? – заинтересовался Натан.

- Феофано слишком умна, чтобы отталкивать от себя влиятельных мужчин, - усмехнулся Константин.

- Значит, участь Романа в любом случае решена? – спросил иудей.

- Не в Романе дело, - подтвердил Константин, - а в Иосифе Вринге. Гвардия на его стороне, вот что меня беспокоит, уважаемый Натан. У тебя есть под рукой надежные люди?

- Есть, - кивнул головой Натан.

- Я не могу задействовать своих, - вздохнул Константин, - они очень хорошо известны паракимомену.

Иоанн Цимисхий не любил Константинополь. Дело было, конечно, не в самом городе, а в его обитателях слишком шумных и беспутных, чтобы нравится человеку, чья жизнь прошла в казарме, среди людей, имеющих представление о дисциплине. Давно бы следовало навести в городе порядок, да вот только некому этим заняться. Император Роман потерял доверие не только простых обывателей, но и армии. Той самой армии, которая в тяжелейших сражениях разгромила арабов и очистила от них остров Крит. К сожалению, ветераны победоносных походов, составляющих славу империи не только не были вознаграждены за лишения, труды и пролитую кровь, но им даже не выплатили полностью причитающегося жалования.

Паракимомен Вринга сочувственно выслушал жалобы храброго Цимисхия и сокрушенно развел руками:

- В казне нет денег, благородный Иоанн. Слишком уж много вокруг императора Романа жадных до золота людишек.

- Вижу, - угрюмо бросил обиженный ветеран.

Цимисхию было уже далеко за тридцать, но он не потерял еще ни стройности фигуры, ни свежести лица. Его сухое горбоносое лицо нравилось женщинам. Во всяком случае за одну из них Иосиф Вринга ручался. Прекрасная Феофано, по сути брошенная мужем, уже успела одарить талантливого полководца своим вниманием. Пока что трудно было понять, как сам Цимисхий относится к императрице, но, похоже, он не тот человек, который теряет голову при виде красивых глазок. И этим Цимисхий сильно отличается от своего начальника и родственника Никифора Фоки, влюбившегося в прекрасную Феофану с первого взгляда. Не будь Никифор сыном патрикия Александра паракимомен Вринга непременно бы сделал ставку на него, поскольку трезвомыслящий Цимисхий гораздо труднее поддавался чужому влиянию. Впрочем, императоры в Византии не вечны, и в случае крайней нужды паракимомен избавится от Иоанна так же легко, как он собирается избавится от Романа. В конце концов Цимисхий всего лишь солдафон, плохо разбирающийся в интригах, плетущихся у императорского трона десятки лет, как с ближним, так и с дальним прицелом.

- Империи нужен сильный человек, - негромко, но веско произнес паракимомен. – Я думаю, что таким человеком мог бы стать ты, благородный Иоанн.

- В каком качестве? – слегка растерялся от напора евнуха Цимисхий.

- Почему бы тебе не повторить путь, проделанный адмиралом Романом Лакопином.

- Он плохо кончил, - напомнил рассеянному паракимомену осведомленный Иоанн.

- Но ведь у тебя нет сыновей, Цимисхий, - усмехнулся Вринга. – А потому ты можешь спать спокойно.

- Но ведь император Роман еще жив?

- Разве? – удивился паракимомен. – Смею тебя уверить, благородный Иоанн, это упущение мы легко исправим. Империя не может далее терпеть на троне дурака, мота и пьяницу.

- Разумно, - кивнул Цимисхий. – Но ведь есть, вероятно, и другие кандидаты на руку и сердце прекрасной Феофано?

- Я знаю только одного, - холодно произнес Вринга. – И ты его тоже знаешь, Иоанн. Для тебя Никифор Фока единственное, но устранимое препятствие к трону.

- Устранимое кем? – нахмурился Цимисхий.

- Тобой, Иоанн, - твердо произнес паракимомен. – Ты должен переступить через этого человека. Армия не пойдет за тобой, пока жив Никифор. Конечно, мы могли бы совершить переворот силами одной гвардии, но тебе трудно будет удержаться на троне без поддержки военных.

Цимисхий не доверял Вринге. Старый евнух рассчитывает найти в нем простака, из-за спины которого он будет властвовать в империи. Но если это так, то паракимомен здорово ошибается на счет Иоанна Цимисхия. А прав Вринга в одном: без поддержки армии новый император станет марионеткой в руках патрикиев и гвардейских офицеров. Такая участь Цимисхия не прельщала, он был хоть и честолюбивым, но здравомыслящим человеком.

- Если я подойду к воротам Константинополя с армией, ты откроешь мне ворота, паракимомен?

- В этом ты можешь не сомневаться, Иоанн, - кивнул Вринга. – У нас с тобой немало врагов в Константинополе, но вряд ли они рискнут выступить и против гвардии, и против армии.

- Решено, - поднялся на ноги Цимисхий. – Ты сделаешь свою работу, паракимомен, я – свою. И да поможет нам Бог в нашем благородном начинании по спасению Византийской империи.

Цимисхий покинул дворец Иосифа Варги в приподнятом настроении. Ночь уже накрыла город черным покрывалом, но благородный Иоанн темноты не боялся. Да и идти ему было недалеко. Пятеро телохранителей с факелами в руках не только освещали путь будущему императору, но и прикрывали его от возможного нападения воров. В Константинополе, как и во всяком уважающем себя большом городе, не было недостатка в любителях поживиться на чужой счет. Но в этот раз Цимисхию повезло, он без приключений добрался до ворот собственного дома и без опаски шагнул в распахнутые ворота. Увы, минутное расслабление дорого обошлось благородному Иоанну. Он успел разглядеть фигуры своих врагов, внезапно вынырнувших из темноты, но не успел обнажить меч. От чудовищного удара у Цимисхия едва не раскололась голова, и он провалился в беспамятство, которое, казалось, будет длиться вечно. Однако добрые люди не оставили своими заботами доблестного полководца и уже очень скоро привели его в чувство.

- Где я? – спросил Иоанн, с трудом обретая себя в непривычной обстановке.

- У добрых людей, - отозвался на его вопрос знакомый голос.

Цимисхий открыл глаза и с удивлением уставился на улыбающегося магистра Константина. Лицо наглого скифа лоснилось доброжелательностью, но в карих глазах таилась усмешка.

- На тебя напали разбойники, дорогой Иоанн и если бы не помощь моих людей, то, вероятно, сегодняшняя ночь стала бы последней в твоей жизни.

В голове у Цимисхия окончательно прояснилось, когда он увидел патрикия Александра Фоку, скромно сидящего у столика. Кроме патрикиев в комнате находился еще один человек, незнакомый Иоанну, похожий и лицом, и одеждой скорее на иудея, чем на ромея.

- Так я могу идти? – спросил Цимисхий, приподнимаясь с ложа.

- А куда тебе торопиться, благородный Иоанн, - улыбнулся магистр Константин. – Улицы Константинополя в ночную пору небезопасны. Ты рискуешь не добраться живым до родного дома.

- И насколько велик этот риск? - прищурился гость на гостеприимного хозяина.

- Боюсь, что у тебя вообще нет шансов, Иоанн, - подал голос патрикий Александр. – Мне очень жаль, мальчик, но ты пренебрег ради призрака власти голосом крови.

Цимисхий был далеко уже не мальчиком и даже не юношей, но поскольку Александр Фока знал его с младенчества, то он мог себе позволить такую вольность в обращении.

- Ты ошибаешься на мой счет, дядя, - запротестовал Иоанн. – Я не настолько сумасшедший, чтобы идти на поводу у евнуха.

- Тем не менее, ты принял его предложение, - горестно покачал головой старый Фока.

- Это не так, дядя, - запротестовал Цимисхий. – Я собирался обо всем рассказать Никифору. А потом мы вместе решили бы, как нам действовать дальше.

Цимисхий был зол на Врингу. Чертов евнух пустился во все тяжкие, не озаботившись ни собственной безопасностью, ни безопасностью вовлеченных в заговор людей. Впрочем, в этот раз паракимомену противостояли люди, весьма искушенные в придворных интригах.

- У тебя есть выбор, Иоанн, либо сотрудничать с нами, либо последовать за своими телохранителями, - спокойно сказал патрикий Александр. – Надеюсь, ты догадываешься, куда мы их отправили? Обещаю, похоронить тебя со всеми почестями, подобающими столь доблестному военачальнику, как ты.

- Спасибо, дядя, - попробовал улыбнуться Цимисхий, - но я не тороплюсь умирать и готов сделать все, что вы прикажете.

- Тем лучше, мой мальчик, - склонил седую голову старый патрикий. – Ты всегда отличался скромностью и послушанием.

Весть о смертельной болезни знаменитого полководца Никифора Фоки дошла до Иосифа Вринги раньше, чем беспутный император Роман вернулся с псовой охоты. Надо отдать должное Иоанну Цимисхию, он действовал со свойственной всем военным решительностью. Теперь настала очередь прекрасной Феофано сделать несколько шагов навстречу своему новому счастью. Высокое звание паракимомена позволяло Иосифу без проблем посещать женскую половину дворца и разговаривать с императрицей с глазу на глаз. Объяснялось это весьма прискорбными для Вринги обстоятельствами, но в данном случае он менее всего о них думал. Паракимомен Иосиф в очередной раз обставил в сложной игре своих многочисленных противников и испытывал по этому случаю законное чувство гордости.

- А ты уверен, что с Никифором все будет в порядке, - спросила императрица, разглядывая свое отражение в зеркале.

- Я уверен в обратном, божественная, - улыбнулся Вринга. – Ты сегодня прекрасна как никогда.

Положим, похвалы евнуха немного стоили, но Феофано и сама пришла к тому же выводу. Она родила уже троих детей, но это никак не отразилось ни на ее фигуре, ни гладком и почти юном лице. По мнению Феофано, этих прелестей будет вполне достаточно, чтобы покорить сердце мужчины. В сущности, императрице было все равно, кто станет ее новым мужем, Никифор Фока или Иоанн Цимисхий. Она уже имела случай вступить в любовную связь с обоими и пришла к выводу, что эти двое вполне способны справиться с обязанностями мужа. Впрочем, Феофано многого от них и не требовала, для любовных утех ей хватало гвардейцев, но, будучи приверженцем традиций, она полагала, что муж все-таки должен восходить на ложе своей жены хотя бы пару раз в месяц, дабы пресечь возникающие во дворце пересуды. Увы, императору Роману не хватило ума, чтобы это понять. Он истрепался до такой степени, что перестал быть мужчиной и потерял не только расположение Феофано, но и уважение двора.

- У меня все готово, - вздохнула Феофано. Впрочем, вздох этот относился ни к мужу, доживавшему последние дни, а к небольшому прыщику, обнаруженному на попке. – Вот ведь незадача. Так ты, паракимомен, говоришь, что Никифор умер?

- Пока нет, но мой осведомитель утверждает, что его болезнь неизлечима. Его внутренности начали разлагаться еще при жизни.

- Фу, - поморщилась Феофано. – Я его все-таки раздавила.

- Ты имеешь в виду Никифора? – удивился Вринга.

- Причем здесь Фока, если моего будущего мужа зовут Иоанн Цимисхий. Или я ошибаюсь?

- Ты абсолютно права, божественная.

Император Роман занемог почти сразу же после возвращения с псовой охоты. Это были симптомы той же самой болезни, которая свела в могилу сначала Константина Багрянородного, а потом и его супругу Елену Лакопину. Лекарям оставалось только развести руками и объявить встревоженным придворным, что в данном случае они бессильны.

- Видимо, это у них наследственное, - выразил общее мнение магистр Константин.

К чести императрицы Феофано, она с достоинством приняла выпавшую ей вдовью долю. Рвать на себе волосы она не стала, посыпать голову пеплом тоже, но в траурное платье все-таки облачилась. Отпевание императора прошло без происшествий, хотя злые языки и отметили неуместный румянец на щеках императрицы. После того, как печальная церемония была завершена, паракимомен Иосиф Вринга с дозволения Феофано принял превентивные меры, то есть отправил в монастырь Александра Фоку и посадил под домашний арест магистра Константина. Оба патрикия приняли опалу с достоинством и не выразили по этому поводу протестов. Правда, отчего-то взволновался простой константинопольский люд. Пострадали близкие к Иосифу Вринге люди. И даже решительные действия гвардии, которую пришлось вывести на улицы, не снизили накал страстей. К счастью, Иоанн Цимисхий был уже на подходе, а присланные им гонцы утверждали, что Никифор Фока уже при смерти и, скорее всего, не доедет до родного города живым. Императрица еще не сняла траурный наряд, но уже заказала наряд брачный. Словом, все шло хоть не без шероховатостей, но именно так, как и задумывал Иосиф Вринга. Даже гвардейские офицеры, весьма недовольные вмешательством армии в придворные дела, вынуждены были умолкнуть перед лицом нарастающего народного бунта. Впрочем, этот возможный бунт напугал не только гвардейцев, но и патрикиев, поначалу весьма скептически взиравших на титанические усилия хитроумного паракимомена протолкнуть в императоры тупого солдафона. Но поскольку ситуация в городе ухудшалась с каждым днем, то многие уже ждали Иоана Цимисхия как избавителя. Все-таки успешный полководец и решительный человек.

Армию, торжественно вступившую в столицу через распахнутые настежь ворота, бурно приветствовали не только патрикии, но и городские обыватели. Однако сюрпризом для многих, а в особенности для всесильного паракимомена Иосифа Вринги явилось то, что привел эту армию совсем не тот человек, которого с таким нетерпением ждали. Бодрый как никогда Никифор Фока спрыгнул с коня на мраморные плиты императорского дворца и гордо прошествовал в сопровождении блестящей свиты мимо застывших в изумлении гвардейцев и равнодушных ко всему статуй прямо в покои почившего Романа, где его уже ждала, трепеща от любовной страсти красавица Феофано. Встреча императрицы и будущего повелителя Византии была излишне горячей, но никто влюбленную пару за это не осудил, ибо ни один из патрикиев, присутствующих при этой исторической встрече, не посмел усомниться в том, что любовь всепобеждающее чувство. Хитроумного Иосифа Врингу, вздумавшего распоряжаться императорским троном, взял под стражу Иоанн Цимисхий. Он же и доставил его в тот самый монастырь, где томился Александр Фока.

- Превратности судьбы, - усмехнулся старый патрикий при виде паракимомена. – Уступаю тебе, Иосиф, свою скорбную келью. Поверь, эти величественные стены способны примирить с несчастливой судьбой даже самого отчаянного честолюбца.

- Будь ты проклят, негодяй! – прошипел Вринга в спину уходящему Цимисхию.

- Успокойся, паракимомен, - обернулся тот от порога. – Еще далеко не все кончено. И твоя светлая голова рано или поздно будет востребована новым императором.

- На блюде? – горько пошутил Вринга.

- А это уже будет зависеть от тебя, паракимомен, - усмехнулся Иоанн. – Ты человек умный и очень скоро поймешь, в чем твоя выгода.

Глава 9 Посол императора

Увы, Никифору Фоке недолго пришлось праздновать победу, одержанную над придворными интриганами. Доблестный полководец с изумлением узнал, что казна империи практически пуста, а добытое им в бесчисленных походах золото уплыло в руки жадных приспешников Романа. Солдаты, поддержавшие своего полководца в его беспримерном походе на столицу империи, тоже были разочарованы отсутствием золотого дождя, который вроде бы должен был пролиться на армию. Правда, они не стали выплескивать это разочарование наружу, а просто изрядно пощипали прижимистых горожан, перепутав родную столицу с вражеским городом. Такое расторопство армейцев по части чужого добра пришлось не по вкусу обобранным константинопольцам. Столь же обидным для себя они посчитали чрезмерное внимание, которое ветераны многих победоносных походов оказали их женам и дочерям. Недовольство горожан вылилось в кровавую стычку с солдатами, унесшую десятки жизней. Патрикий Александр попробовал было воздействовать на сына, дабы тот унял расходившихся солдат, но доблестный полководец не нашел в действиях своих подчиненных ничего предосудительного. Эка невидаль, вздернули подолы нескольким простушкам – от них не убудет. Куда больше Никифора беспокоили вести, идущие со всех границ империи. Болгары, верные до сей поры союзники империи, заключили договор с венграми и обязались беспрепятственно пропускать их через свои земли в Византию. Похоже, престарелый царь Петр окончательно впал в маразм и запамятовал, что его родные сыновья Борис и Роман находятся сейчас на попечении императорского двора. Магистр Константин, вызванный императором Никифором для совета, лишь сокрушенно развел руками. Дело было не в царе Петре, а в слабости Византийской империи, которая не смогла оказать поддержку болгарам в войне с венграми. Дабы спасти свою страну от полного разорения, царь Петр просто вынужден был принять условия своих извечных врагов.

- Да какое мне дело до Болгарии! - возмутился Никифор. – Интересы империи – вот что должно вас заботить в первую голову, патрикии.

Никто из патрикиев, присутствующих при разговоре, новому императору не возразил. По мнению, гордых ромеев варвары-болгары должны были безропотно пасть под ударами венгров, но не пропустить жадных до добычи кочевников к границам Великой империи.

- По моим сведения, - осторожно начал магистр Константин, - этот подлый договор был заключен по наущению императора Оттона, который прибрав к рукам Северную Италию, теперь нацелился на Италию Южную, принадлежащую Византии. Пока мы будем отражать набег венгров и болгар, Оттон без больших усилий приберет к рукам наши земли. Увы, бездействие покойного императора Романа может дорого нам обойтись.

- Быть может нам следует отправить посольство в Болгарию и потребовать от царя Петра расторжения договора с венграми? – предложил патрикий Александр.

- Так ведь болгары сами к нам едут, - напомнил присутствующим епарх Сисиний. – От них уже был гонец.

- А что им здесь нужно? – нахмурился император.

- Возможно, хотят договориться, - предположил Константин.

К сожалению, Константин ошибся. Болгарские послы приехали не с предложениями о мире и дружбе, а с требованиями дани. Император Никифор, принимавший варваров в Золотой палате в окружении пышной свиты из самых родовитых ромейских патрикиев, прямо-таки обомлел от такой наглости. Справедливости ради надо заметить, что Византия платила эту дань болгарам еще со времен Симеона Великого. Платила и во времена императора Лакопина, платила во времена Константина Багрянородного, платила даже во времена императора Романа, которому вечно не хватало денег даже для собственной армии. Тем не менее, он регулярно подкармливал чужую. Делалось это, разумеется, не под доброте душевной, а исключительно для того, чтобы избавиться от разорительных набегов варваров. Увы, время для своих требований болгары выбрали неудачное. Во-первых, императорская казна была пуста, а во-вторых, на престоле в Константинополе сидел человек, предпочитающий брать чужое, а не отдавать свое. Словом, Никифор Фока страшно разгневался и повел себя не как император, а как солдат. То есть вскочил с трона и принялся таскать за бороды несчастных бояр, награждая их пинками. Таким поведением божественного императора были ошеломлены не только болгары, которым досталось еще и от гвардейцев, но и многоопытные патрикии, очень хорошо понимающие, какие неприятности могут последовать за этой выходкой взбешенного Никифора. Болгарские бояре покинули Константинополь посрамленными и униженными, но почти ни у кого не было сомнений, что в Византию они еще вернуться с многочисленным и хорошо вооруженным войском. А отражать нашествие болгар и венгров, это вам не ромейских обывателей трясти.

- У нас не хватит хлеба в случае осады, - негромко произнес епарх Сисиний. – В Византии засуха. Хлеб уже дорожает, того и гляди грянет бунт черни. А тут еще война…

- Бунт подавим, - бросил Никифор, пришедший наконец в себя после вспышки гнева. – А платить дань варварам Византия отныне не будет. Я сказал.

Конечно, император вправе принимать решения, но не худо было бы перед этим посоветоваться с опытными людьми. Магистр Константин попытался донести свою нехитрую мысль до отца Никифора патрикия Александра и встретил у него понимание. Разговор этот происходил в доме старого Фоки подальше от ушей вспыльчивого императора, и при нем присутствовали младший сын Александра патрикий Лев, недавно ставший милостью старшего брата магистром, и епарх Сисиний, умудряющийся сохранять свой высокий пост при всех императорах.

- Быть может нам удастся сгладить возникшие противоречия, - вздохнул епарх Сисиний и вопросительно посмотрел на патрикия Александра.

- Каким образом? – нахмурился тот.

- Жест доброй воли со стороны императора, - осторожно закинул удочку магистр Константин. – Скажем, брачный союз брата императора с одной из дочерей или внучек царя Петра.

- Благодарю покорно, - окрысился магистр Лев, - но я не собираюсь родниться с варварами.

- В таком случае, нам следует поискать в Болгарии невест для сыновей императрицы Василия и Константина, - пожал плечами магистр.

- У этих женихов еще материнское молоко на губах не обсохло, - засмеялся Лев. – Василию исполнилось девять лет, а Константину и того менее.

- А мы побеспокоимся о невестах загодя, - хитро прищурился магистр. – Соберем в Константинополе дочек самых знатных болгарских бояр. Глядишь, у отцов пропадет охота соваться в Византию с оружием в руках.

- Ты хочешь взять заложников? – вскинул правую бровь патрикий Александр.

- Ну, зачем так грубо, - развел руками Константин.

- Если бы речь шла только о болгарах, твое предложение, магистр, было бы как нельзя кстати, - с сомнением покачал головой епарх Сисиний. – Но ведь за спиной царя Петра император Оттон и венгры. Этих заложниками не удержишь.

- Значит, нам нужен союзник, - задумчиво проговорил патрикий Александр. – Твой знакомый иудей еще не покинул Константинополь, магистр?

- А куда же ему ехать, - усмехнулся Константин. – Хазария в руках Святослава. В Итиле сидит его воевода, а в Матархе - внук Олега Вещего княжич Ярослав.

- Вот об этом самом Святославе я и веду речь, - пристально глянул на магистра отец императора. - У Натана в Киеве наверняка есть свои люди.

- Ты собираешься натравить Святослава на болгар? – удивился Константин.

- А почему бы нет, - пожал плечами старый патрикий. – Пусть варвары истребляют друг друга нам от этого будет только польза.

- А если князь Святослав утвердится в Болгарии? – нахмурился Сисиний.

- Это вряд ли, - усмехнулся Александр. – Болгары достаточно сильны. Но если это и случится, то мы в любом случае выиграем время. То самое время, которого нам может не хватить для отражения набега болгар и венгров.

Замысел патрикия Александра был далеко не безупречен. С другой стороны, вторжение Святослава в Болгарию разом снимало напряжение на северных и западных границах империи. Вряд ли император Оттон рискнет напасть на Южную Италию, имея на Дунае столь грозного противника как каган русов.

- Ехать в Киев придется тебе, магистр, - сказал патрикий Александр. – Лучшего посла я пока не вижу. Разумеется, ни я, ни император Никифор не забудем твоей услуги.

- Сделаю все, что смогу, - вздохнул магистр Константин. – Но мы рискуем, патрикии, сильно рискуем.

- Без риска не бывает побед, - спокойно произнес отец великого полководца.

Путешествие магистра Константина в Киев было нелегким, но практически безопасным. Святослав, разгромив Хазарию, прибрал к рукам ее земли в Крыму, но Херсонесскую фему не тронул, не желая, видимо, ссориться с Византией. Константин прикинул в уме, какие земли теперь находятся под властью старшего сына княгини Ольги и только головой покачал. Чего доброго этот молодец подгребет под себя всю Ойкумену.

- Не всякий проглоченный кусок удается переварить, - холодно отозвался на восхищенное цоканье византийского магистра уважаемый Натан.

Магистр взял итильского купца с собой в надежде на его помощь. И пока не раскаивался в своем выборе. Натан был человеком умным и осведомленным. Кроме того, он, кажется, все еще на что-то надеялся, хотя поражение Святослава в Болгарии вряд ли могло вернуть к жизни рухнувший Хазарский каганат.

- Для начала нам хватило бы и Матархи, а потом… - скрипнул зубами еще один спутник Константина ган Аршак.

Ромейский магистр не стал расхолаживать иудеев. В конце концов, это не в его интересах. Воспрянет ли Хазария или нет после поражения Святослава, это еще вилами по воде писано, но для Византии его смерть точно бы явилась даром небес. Опасный он человек, этот языческий князь. Константин почувствовал это во время первой их встрече в стане венгерского князя Вер-Булчу. Тогда Святослав был еще мальчишкой, сейчас это муж в силе и славе. Будем надеяться, что он не забыл ромейского магистра, приложившего руку к его возвышению. А ведь все могло закончиться для Святослава уже тогда, в Моравии. Одна капля яда в бокал и мир никогда бы не узнал о доблестном воителе. Правда, в этом случае, на костях русов возвысился бы вечный соперник Византии, Хазарский каганат, а сам Константин никогда бы не получил весьма плодородных земель в Крыму, приносящих ныне расторопному магистру изрядный доход. Господи, как мало порой надо, чтобы мир развернулся в ту или иную сторону!

- Печенеги, - ткнул ган Аршак пальцем в сторону левого берега Днепра.

Магистр, возлежавший на носу ладьи, приподнялся на локте, чтобы лучше видеть загадочных всадников. Увы, внешний вид кочевников его разочаровал. Одежонка на них была бедная да и доспехи не внушали уважения. К тому же Константин всерьез опасался, как бы степные разбойники не вздумали метать стрелы в его людей.

- Вот кто нам нужен, - тихо сказал Натан.

- Для чего? – не понял магистр Константин.

- Для набега на Киев. Как только Святослав увязнет в Болгарии, мы натравим печенегов на Русь. Киевляне никогда не простят великому князю разорения родного города. Да и в других землях его авторитет упадет в грязь.

Константин посмотрел на Натана с восхищением. Вот это мысль! Как он сам не додумался до столь простого и очевидного хода. А ведь все так просто. Византийская империя разом избавится от всех своих врагов, не пролив ни капли ромейской крови.

- Чтобы подкупить печенегов нужны деньги, - осторожно заметил Константин.

- Самая малость, для затравки, - усмехнулся Натан. – Печенежские ганы очень хорошо знают, как богат Киев. И сколько добычи вывез Святослав с хазарских земель.

Магистр Константин задумчиво кивнул головой. Пожалуй, эта огромная добыча может стать серьезной помехой планам Константинополя. Пресыщенные русы, чего доброго, откажутся идти в новый поход.

- Ты имеешь дело с варварами, магистр, - возразил Натан. – Для русов слава важнее золота и серебра.

- Ну что ж, - вздохнул Константин, - будем надеяться.

В пресыщенном победами Киеве приезд ромейского посла не вызвал особого переполоха. Даже богатые дары императора Византии оставили киевлян равнодушными. Стражники, стоявшие у ворот, лениво поковырялись в золотых блюдах и кубках и махнули рукой возницам – везите, чего там. На облаченных в парчу ромеев киевские обыватели косились почти насмешливо – вот ведь принесло гостей с подарками, своего добра девать не куда. Константин не рискнул сразу же отправится в княжий Детинец, а по совету мудрого Натана решил напроситься на постой к киевскому боярину Василию. Василий не отличался высоким ростом, зато был дороден и далеко не глуп, если судить по маленьким масляным глазкам. Ромеев он принял без особой радости, но, узнав в Константине сына патрикия Аристарха и братана княгини Ольги, мигом преобразился. Гостям тут же истопили баню, и пока они смывали дорожную грязь, челядины Василия успели накрыть богатейший стол. Константин с удовольствием выпил за хозяина дома и за процветание его семейства.

- Процветаем, - вздохнул в тон гостям хозяин. – Ныне торг аж захлебнулся в товарах. Не знаю как там мечники, но купцы разжились на Святославовых походах, это точно.

- А ты неужто обнищал, боярин? – спросил почти зло Натан.

- Понимаю твою обиду, уважаемый рабби, - вздохнул боярин. – Но не на ту голову она пролилась. Я в ближниках при великом князе не хожу, а значит и моя доля в его добыче самая малая. Ныне христиане в Киеве не в почете, иные уже успели в старую веру переметнуться, как тот же боярин Семага, но я Христу не изменю.

- А что княгиня Ольга? – спросил магистр.

- Хворает княгиня, - вздохнул Василий. – Да и годы ее немалые, за шестьдесят уже перевалило.

- А князь Вратислав как же? – вспомнил о младшем сыне Ольги Натан.

- О Вратиславе худого слова не скажу, в вере он тверд. Вот только кто он против Святослава – мальчишка.

- Так ему уже вроде за двадцать, - припомнил Натан.

- А что с того, - дернул пухлым плечом Василий. – Ныне все мы под Святославом ходим, и старые, и малые. Такую волю взял, что куда там его отцу князю Ингеру… Уже и великим князем ему срамно быть. Каган! Шутка сказать. И это званье не от веча ему дадено, а от славянских богов. Так волхвы всем объяснили. А раз боги дали, то только они и могут взять у него булаву назад. Вече киевское уж который год не собирали. Да и зачем?

Избраннику славянских богов лучше знать, как нам, скорбным умом, жить-поживать.

Боярин Василий Святославом был не доволен и не счел нужным скрывать этого от гостей. Видимо, накипело у первого ближника княгини Ольги за годы, проведенные в опале. Магистр Константин помнил боярина Василия десятилетней давности. Тогда этот человек не растерялся в чужом городе и перед императором Константином держался с большим достоинством, изредка, правда, путаясь в словах чужого языка. А ныне боярин не постарел даже, а просто духом пал. Трудно было христианину в окружении язычников.

- А христиан в городе преследуют? – спросил Константин.

- Святослав слово матери дал, что ни один волос с наших голов не упадет, и пока это слово держит, - вздохнул Василий. – Да и повода нет для утеснений. Тот же боярин Юрий в первых ближниках у него ходит. Даже воевода Фрелав, на коего у Святослава большой зуб, не был обделен добычей во время похода. Правда, Фрелав в том походе отличился, выказав варяжскую доблесть.

Магистр Константин, немного освоившись в чужом городе, первым делом навестил своего брата Алексея. Младший сын патрикия Аристарха хоть и не отрекался от веры отца, но и большого рвения в служении истинному Богу не проявлял. Зато он ходил в ближниках князя Святослава и заслужил это право не близким родством, а доблестью в битвах. Ражий был муж, ничего не скажешь. Магистр смотрел на младшего брата почти что с восхищением. Возрастом Алексей приближался к сорока, но ни стати, ни силы не утратил. Скорее уж заматерел в бесчисленных походах беспокойного кагана русов. Правда, он почему-то не женился, и челядинами в его доме распоряжалась боярыня Фетинья, немолодая женщина с остатками былой красоты. Она и открыла Константину тайну боярина Алексея. Оказывается, младший сын патрикия Аристарха влюбился в полонянку, отбитую у хазарского бека в далекой крепости, расположенной в предгорьях Кавказа. И полонянка вроде была немолода, во всяком случае, за двадцать ей точно перевалило, но присушила она далеко неглупого боярина – наверное слово знала. С тех самых пор боярин Алексей и слушать не хочет о женитьбе, к великому сокрушению своей матери. Бросив беглый взгляд на полонянку, Константин пришел к выводу, что любви эта женщина достойна. Редкостная красавица. Волос черен как вороново крыло, а глаза неожиданно синие. Станом пряма и держится с достоинством. Словом, порода в этой женщине чувствовалась. Одно непонятно, каким ветром ее занесло в отдаленную крепость, и почему она стала наложницей бека. Уважаемый Натан при виде молодой женщины почему-то нахмурился, а потом словно в задумчивость впал. Но, как успел заметить Константин, он все-таки успел перемолвиться с Марией несколькими словами.

На помощь боярина Алексея магистр не рассчитывал, во-первых, не хотел втягивать брата в сложную интригу, чреватую для него опалой, во-вторых, Алексей по складу своего характера для тайных дел не годился. Был он хоть и смурноват по виду, но душой открыт к людям. За это, наверное, и ценит его Святослав, неплохо, видимо, разбирающийся в людях.

- Ты ведь, кажется, опознал женщину, уважаемый Натан? – спросил Константин, когда они оба покинули дом боярина Алексея.

- Мудрено было не опознать, - нахмурился иудей, - хотя видел я ее в последний раз пятилетней крохой. Она меня тоже узнала. Это дочь бека Азарии.

- Того самого ближника Вия, который убил каган-бека Иосифа?! – поразился Константин. – Боже мой, как тесен мир.

- Просьба у меня к тебе, магистр, попроси своего брата Алексея принять в дружину гана Аршака с несколькими мечниками.

- Хочешь изловить Азарию? – нахмурился Константин. – Но Алексей вряд ли согласиться взять в свою дружину иудеев.

- А они примут христианскую веру. Аршак и его люди не сефарды, им этот грех простителен. К тому же, как я слышал, к Святославу переметнулось немало хазарских ганов, как язычников, так и христиан. Глядишь, Аршак среди них затеряется.

- Нет, Натан, брата я об этом просить не буду, - покачал головой Константин. – Но свой человек в Киеве и мне нужен. Давай лучше поговорим о гане с князем Вратиславом.

Натан пристально посмотрел в глаза магистру и понимающе кивнул. Надо полагать, искушенный в интригах купец сразу сообразил, куда клонит его хитроумный знакомый.

- А твоему Аршаку можно верить, уважаемый Натан?

- Можно, - кивнул головой иудей. – Вся его семья погибла по вине Святослава, а ган человек мстительный.

Князь Вратислав понравился магистру Константину с первого взгляда. Молод, улыбчив, хорош собой. С виду вроде бы прост, но глаза цепкие. А ликом он схож с матерью, княгиней Ольгой. Было в нем что-то и от красавицы Феофано, Константин это сразу уловил и, наверное, именно здесь в роскошном тереме князя Вратислава окончательно уверовал в свою причастность к рождению императрицы. Ну, не может такое разительное сходство быть простой случайностью. Если верить боярину Василию, то Вратислав не только сам был тверд в вере, но и мечников в свою дружину набирал исключительно из христиан. И дружина эта была немалой. Да и в средствах молодой князь, если судить по окружающей обстановке, не испытывал недостатка. Видимо, Святослав все же чувствовал вину перед братом, которого он бесцеремонно спихнул с киевского стола, а потому и не скупился на подарки. Стол, к которому пригласили Константина и Натана, буквально прогибался от обилия тяжелых золотых блюд.

- А я слышал, что ты не участвовал в походе на Хазарию, князь Вратислав?

И хотя вопрос магистра звучал невинно, однако Вратислав почему-то нахмурился и недовольно повел плечом. Старшему брату молодой князь завидовал, и, чтобы это понять, большого ума не требовалось. Надо полагать, боярин Василий и воевода Фрелав уже заметили эту червоточинку в характере младшего сына Ольги и теперь сделают все от них зависящее, чтобы окончательно рассорить братьев. Вратислав был последней надеждой киевских христиан. Именно этого молодого человека они прочат на киевский стол в случае смерти Святослава. И хотя у кагана трое сыновей, старшинство в роду останется за Вратиславом. Тем более, что он уже сидел на киевском столе рядом со своей матерью княгиней Ольгой. Если учесть, что Святослав вел бесконечные войны и отнюдь не прятался в битвах за спинами своих гридей, то надежды бояр-христиан не были такими уж беспочвенными. Недаром же за этим столом они собрались почти в полном составе, включая хитроумного боярина Василия и воинственного варяга Фрелава.

- Союз я приехал предлагать Святославу от имени императора Византии, - начал с главного магистр Константин. – И очень надеюсь, что киевская христианская община меня в этом стремлении поддержит.

- А против кого союз? – нахмурился воевода Фрелав, звероподобный варяг, заросший бородой едва ли не по самые ноздри.

- Против царя Болгарии Петра и императора Оттона, - спокойно отозвался Константин. – Болгары, сговорившись с франками и уграми ныне угрожают не только империи, но и Руси.

- Ты угров в разговоре с князем Святославом лучше не поминай, - подсказал магистру боярин Нестор. – Его первая жена Предислава хоть и умерла, но след в душе князя оставила. А люди, пришедшие с ней, до сих пор служат в дружине Святослава.

- Спасибо за предупреждение, боярин, - улыбнулся Нестору Константин.

- А какая нам радость, магистр, коли Святослав объединит Болгарию с Русью? – криво усмехнулся Фрелав.

- Иногда не знаешь, воевода, где найдешь, а где потеряешь, - мягко улыбнулся варягу Константин. – А выгода в том, благородный Фрелав, что почти все болгарские бояре – христиане. Да и болгарский народ давно уже пребывает в истиной вере. И я не исключаю, что в будущем болгары станут опорой если не князю Святославу, то его преемнику.

Произнося последние слова, Константин, очень выразительно глянул на князя Вратислава, который даже слегка смутился под этим пристальным взглядом. Зато воевода Фрелав выдержал взгляд ромея без тени замешательства.

- Ты далеко смотришь, магистр, - произнес Фрелав хрипло.

- Так ведь все мы смертны в этом мире, - вздохнул Константин. – Умер каган Манасия, умер каган-бек Иосиф, умер император Роман, несмотря на молодые годы, а ведь смотрелся дубом необоримым. Все в руках Бога, бояре.

- Ты больше напирай на императора Оттона, боярин, - подсказал Фрелав. – Тогда тебя поддержат волхвы, которые жаждут объединить вокруг Киева все славянские земли. Кроме того подле Святослава собралось немало участников мятежа Стойгнева и Вихмана, эти спят и видят, как им посчитаться с императором Оттоном. А Дунай – идеальное место для организации похода в Европу.

Совет, данный воеводой Фрелавом посланцу императора Фоки, оказался очень кстати. Магистр Константин и представить себе не мог, скольких союзников он обретет в Киеве. Стоило ему только заикнуться пред очами грозного кагана о походе в Болгарию, как ближники Святослава, недоверчиво косившиеся на ромея, возликовали душой и стали наперебой приглашать посла императора Константина в гости.

- А что я говорил, - усмехнулся в бороду воевода Фрелав. – Очень ловко подыграл языческим волхвам император Никифор, ничего не скажешь. Я надеюсь, магистр, что вы, ромеи, учли все последствия своего предложения.

- Будем надеяться, что – да, - вздохнул Константин. – Рано или поздно, этот человек сломает себе шею.

- Твоими устами, магистр, да мед бы пить, - глаза Фрелава сверкнули ненавистью. По слухам, дошедшим до Константина, варяг был причастен каким-то боком к смерти князя Ингера отца Святослава. Но слухи эти могли быть неправдой. Однако Византийская империя и магистр Константин в любом случае получили в лице воеводы Фрелава преданного человека. Дабы эта преданность не испарилась раньше времени, магистр щедро одарил нужного человека из императорской казны. Фрелав дар принял без смущения, но благодарить не стал, хорошо понимая, что ромейский посол ждет от него ни слов, а дел.

- Так что у нас с ганом Аршаком?

- Князь Вратислав уже взял хазара и его людей в свою дружину, - спокойно сказал Фрелав. – Слышал я краем уха об этом Азаре – страшный человек. Впрочем, таких людей немало среди ближников Чернобога.

- Значит, ты поможешь гану Аршаку? – спросил магистр.

- Можешь не сомневаться, благородный Константин, - холодно отозвался Фрелав. – У меня к оборотню свой счет. В Браниборе он убил многих моих друзей и родовичей, кои честно служили своей земле и князю Тугомиру.

Святослав размышлял долго и прежде чем дать окончательный ответ решил поговорить со своим ромейским родовичем с глазу на глаз. За двадцать минувших лет князь Святослав здорово изменился. Внешне он почти ничем не напоминал мальчишку с которым Константин откровенничал в стане угорского князя Вер-Булчу. В нынешнем Святославе чувствовалась мощь, переходящая все отпущенные человеку пределы. Магистр даже почувствовал несвойственную ему робость, оставшись наедине с каганом русов. В голове магистра даже мелькнула шальная мысль о божественной силе, которая снизошла на старшего сына княгини Ольги. Впрочем, Константин быстро взял себя в руки, не хватало еще, чтобы языческие суеверия поработили душу истинного христианина, каковым магистр себя числил не без оснований. Однако кем бы там ни был каган Святослав, человеком или полубогом, хлопот он империи еще доставит немало.

- Не хочу кривить душой перед родственником, - мягко начал Константин, - твой поход в Болгарию выгоден Византии не меньше, чем Руси.

- А другого, более надежного союзника у Царьграда не нашлось? – насмешливо прищурился Святослав.

- Ты угодил в самую точку, каган, - охотно подтвердил магистр. – Не к Оттону же императору ромеев обращаться за помощью?

- А почему нет? – вскинул правую бровь Святослав. – Он ведь христианин?

- Тем и опасен, - развел руками Константин. – Император Никифор хлипко сидит на троне. А Оттон рвется к власти над всем христианским миром. Негоже ромеям ходить под франками, а уж тем более под саксами, которые истинную веру приняли совсем недавно. Еще дед этого Оттона кланялся деревяшкам и водил дружбу с волхвами.

- Ты забылся, магистр, - насмешливо произнес Святослав. – Не надо хулить чужих богов.

- Прости, каган, - спохватился Константин, - но моя горячность в данном случае является лишь подтверждением моей искренности.

- Пожалуй, - согласился Святослав. – Я тоже буду искренен с тобой, Константин. Если Никифор Фока вздумает обмануть меня, то не поздоровится ни ему, ни Византии. Если же он будет честен со мной, то ни один мой воин не переступит границ империи. Такое условие тебя устраивает?

- Вполне, - склонился в поклоне Константин. – Я рад, что моя миссия завершилась столь успешно.

Глава 10 Вторжение

Империя готовилась к войне, это магистр понял сразу же по возвращении в Константинополь. Собственно иного от Никифора Фоки Константин и не ждал. За тем его и протолкнули на императорский престол, чтобы иметь во главе Византии не рохлю, не извращенца, а полководца, способного отразить любую агрессию. Однако Никифор пока что, видимо, не ощутил сколь кардинальные перемены свершились в его судьбе. И став императором Византии, он продолжал хлопотать только об армии, не обращая внимания на несущиеся со всех сторон жалобы и стоны. К сожалению, в дополнение к тяготам, которые принес простым ромеям налог на армию, прибавилась еще и нехватка хлеба, вызванная небывалой засухой, приведшей к гибели не только зерновых посевов, но и виноградников. Сотни тысяч земледельцев разорились, города переполнялись нищими, цена хлеба возросла во много раз, а Никифор этого словно бы и не заметил. Дабы увеличить приток средств в казну, новый император провел денежную реформу. Собственно необходимость в ней давно уже назрела, ибо в Византии ходили в обороте монеты разных стран и эпох, истертые уже до полного безобразия. Никифор приказал изъять их из оборота, заменой старых монет на новые. В этом-то и была главная хитрость, которую ушлые ромеи разгадали почти сразу, – содержание золота и серебра в новых монетах было гораздо меньшим, чем в старых. Цены мгновенно взлетели не только на хлеб, но и на все движимое и недвижимое. Взроптали уже не только низы, но и верхи. А трудолюбивый Фока как ни в чем не бывало продолжал перестраивать императорский дворец и обносить его толстенной каменной стеной. При этом были снесены многие дома и церкви, стоявшие вокруг дворца едва ли не со времен блаженной памяти императора Константина, принявшего истинную веру много сотен лет тому назад. Второй не менее дорогостоящей забавой Никифора стало создание панцирной конницы. Когда клибанофоры, закованный с ног до головы в сталь, проезжали по городу на крупных конях, тоже защищенных доспехами, у обывателей сводило скулы от страха и негодования. Ибо снаряжение одного такого воина стоило бешенных денег, а император собирался снарядить тысячи подобный железных истуканов. Те, кто умел считать хватались за голову, остальные просто плевали вслед железным всадникам, стараясь при этом не попасть в городских стражников епарха Сисиния, едва ли не единственного человека, пытавшегося спасти от голода родной город.

- Воля твоя, патрикий Александр, - взывал к отцу императора епарх, - но добром это не кончится. Уйми ты своих сыновей.

Старый патрикий здорово сдал за время отсутствия магистра Константина. Судя по всему, ответственность, свалившаяся на плечи, оказалась Александру не под силу. И теперь он только морщился да вяло отмахивался правой рукой от слишком уж настойчивого епарха.

- А что я могу поделать, если один из них император, а второй просто жадный дурак.

Жадным дураком патрикий Александр назвал магистра Льва, вздумавшего нажиться на беде, постигшей Константинополь. Это он скупал зерно по всей стране и вздувал до неприличия цены, наваривая на каждой сделке по пятьсот-шестьсот процентов. Константин был абсолютно согласен с епархом – наглец редкостный! Вообще-то по законам Византийской империи патрикиям вообще было запрещено заниматься торговлей и ростовщичеством. Разумеется, почти никто этот закон не соблюдал, зато все соблюдали приличия. Магистр Лев, видимо, решил, что брату императора закон не писан, а солидарное слово ромейских патрикиев и вовсе пустой звук. Пришлось магистру Константину напомнить обезумевшему от жадности человеку, что в Константинополе даже императоры не вечны, а уж за жизнь их братьев в определенных случаях никто не даст и медяка. Лев совету мудрого человека внял, после чего цены на хлеб если и не упали, то, во всяком случае перестали расти. Возможно, недовольство новым императором вылилось бы в народные бунты, но как раз в это время пришли вести из Болгарии. Каган Святослав сдержал слово, данное ромейскому императору, и вторгся в Болгарию с огромной армией в сто тысяч человек. Впрочем, некоторые утверждали, что русов насчитывалось более двухсот тысяч. Иные называли цифру триста тысяч. Словом – сила неисчислимая. Мало осведомленные в интригах императорского двора, константинопольцы перетрусили не на шутку. По городу поползли слухи, что русы, подмяв под себя Болгарию, двинуться на столицу Византии. И теперь городские обыватели не только не плевали в след клибанофоров, но даже приветствовали их радостными криками. Доверие к армии стремительно возрастало, как и уважение к императору Никифору, который один сумел разглядеть угрозу с севера и даже принял ряд мер, чтобы встретить ее во всеоружии. Волнения в городе сразу улеглись, но тревога в душах константинопольцев все же осталась, и теперь городские обыватели с надеждой смотрели в сторону императорского дворца и ждали, какой решение примет мудрый Никифор. К сожалению, император в это время пребывал в растерянности. Время от времени эта растерянность переходила в ярость, которая проливалась горячечной волной на головы перетрусивших придворных. Все отлично понимали, что Никифору есть от чего гневаться. Болгары не проявили доблести и не стали проливать кровь во благо Византийской империи. Войско, собранное наспех царем Петром, было разбито в пух и прах каганом русов и разбежалось. Болгарские города один за другим открывали ворота перед победителем. Дольше всех держался Доростол, где находилась резиденция болгарского патриарха, но, наконец, пал и он, к великой досаде императора Никифора. Царь Петр укрылся в отдаленной горной крепости, но от огорчения заболел и вскоре умер, несмотря на все старания искусных лекарей. Каган Святослав занял город Переяславец и объявил его своей столицей. Он успел даже выпустить свою монету, на которой четко читалась надпись на славянском языке: «Святослав царь Болгарии». Эту золотую монету и держал сейчас в руке император Никифор, с явным намерением запустить ее в голову магистру Константину. Похоже, именно Константина в императорском окружении решили объявить виновником всех нынешних и грядущих бед. Однако магистр, недавно перешагнувший рубеж шестидесятилетия, был слишком искушен в придворных интригах, чтобы вот так просто дать сожрать себя молодым шакалам из армейской верхушки, коих Никифор числил своими советниками.

- По-моему, мы достигли именно того результата, которого хотели, - спокойно отозвался магистр, взмахом руки отметая обвинения, сыпавшиеся на него со всех сторон. – Набег болгар и венгров нам больше не грозит. Оттон не рискнул вторгнуться в Южную Италию, а следовательно предварительная цель, которую ставил перед нами божественный император Никифор достигнута.

Никифор все-таки удержался от грубого жеста в сторону седовласого патрикия: то ли осознал несправедливость предъявляемых благородному Константину объяснений, то ли в нем взыграла скупость, и он не стал кидаться золотом там, где можно обойтись оплеухой. К счастью, оплеухи тоже не последовало, император впал в задумчивость. В принципе Никифор был далеко не глупым человеком, а его почти неконтролируемые приступы ярости являлись следствием нервной болезни, вызванной ранением в голову. Кроме того, у императора имелась еще одна веская причина для того, чтобы обрушить свой гнев на голову магистра Константина. Ибо прекрасная Феофано, сидящая сейчас по правую руку от императора с видом невинной овечки, опять огорчила своего мужа неразумным, а отчасти даже вызывающим поведением. О ее связи с Иоанном Цимисхием в Константинополе не шептались разве что ленивые. Разумеется, при дворе нашлись люди, которые донесли эту горькую весть до ушей влюбленного императора, а тот вместо того, чтобы оттаскать за волосы свою жену-потаскушку не нашел ничего лучше, как наброситься с обвинениями на ни в чем не повинного человека. К слову, Иоанн Цимисхий тоже пострадал, разъяренный Никифор выслал коварного двоюродного братца в Халкедон. Но хитроумный Иоанн хотя бы заслужил свою опалу, в отличие от магистра Константина, который к любовным интрижкам Феофано не имел никакого отношения. Правда, Константин далеко не был уверен, что Феофано и Цимисхия связывает любовная страсть, скорее уж эти двое готовили заговор и возможно даже не без участия Иосифа Вринги, который, даже находясь в монастырском заточении, умудрялся влиять на политические процессы в империи. Впрочем, и императрицу Феофано можно понять, ибо в быту знаменитый полководец оказался довольно занудным и благочестивым человеком. Ночи он предпочитал проводить не в постели жены, а в молитвах. Говорят, он даже спал на полу, дабы укротить бунтующую плоть. Конечно, пылкая Феофано быстро охладела пусть и к влюбленному в нее, но скучному мужу. Видимо, в какой-то момент ей показалось, что говорливый Цимисхий справиться с обязанностями императора лучше, чем Никифор, во всяком случае на семейном ложе. На месте Фоки магистр Константин не упускал бы ни на мгновение хитроумную Феофано, если он, конечно, не собирается повторить судьбу несчастного императора Романа, не сумевшего угодить своей жене.

- И тем не менее мы потеряли Болгарию, а подле наших границ появилась сила, способная нанести неисчислимые беды империи, - сделал наконец очевидный для всех вывод Никифор.

- С этим я не буду спорить, божественный, - поддакнул Константин. – Но ведь игра еще не закончена, она только начинается.

- Что ты хочешь этим сказать, магистр? – нахмурился Никифор.

- Царь Петр умер, но его наследники Борис и Роман живы и находятся у нас под рукой.

Среди патрикиев, ждавших оглушительного падения магистра Константина, воцарилось разочарование. Коварный скиф, похоже, опять выскочил из сетей, расставленных с великим тщанием.

- Да и в самой Болгарии я думаю немало недовольных произволом, чинимым каганом и его русами.

- А что может сделать наследник Борис там, где потерпел поражение сам царь Петр? – скептически хмыкнул магистр Лев, один из главных недоброжелателей Константина.

- Ничего, - спокойно сказал скиф, - если мы ему не поможем.

- Я не собираюсь нарушать договор, заключенный с каганом Святославом, - резко откинулся на спинку позолоченного кресла Никифор. – И войска в Болгарию не пошлю.

- О войне со Святославом пока и речи нет, - пожал плечами Константин. – Нам следует выманить кагана из Болгарии с основной частью его войска, и тем самым дать возможность Борису объединить вокруг себя людей, готовых к сопротивлению.

- А как ты собираешься выманить русов из Болгарии? – нахмурился Никифор.

- С помощью печенегов, - охотно отозвался Константин. – Ган Куря спит и видит, как отомстить киевлянам за поражение, которое нанес ему князь Ингер двадцать пять лет тому назад. Печенег оказался очень злопамятным человеком, что, впрочем, нам только на пользу.

- Остается только уговорить наследника Бориса ввязаться в драку с каганом Святославом, - криво усмехнулся магистр Лев.

- Если ты, божественный, позволишь, то я готов встретиться с сыновьями царя Петра и договорится с ними о сотрудничестве, - спокойно сказал Константин.

- Не забывай только, магистр, что я заключил договор с каганом Святославом и не собираюсь его нарушать, - нахмурился Никифор. - Можешь обещать Борису золото и содействие наших агентов, но только не военную поддержку.

- Все будет исполнено, как ты велишь, божественный, - склонился перед императором магистр Константин. – Можешь не сомневаться.

Все-таки Никифор слишком осторожен для повелителя самой могущественной империи Ойкумены. И хотя это могущество здорово поистрепалось за последнее время, но все-таки его должно хватить для отпора северным варварам. Другое дело, что прибегать к помощи армии следует только в том случае, когда все иные средства исчерпаны.

Болгарский царевич Борис встретил Константина с распростертыми объятиями. Что, впрочем, и неудивительно, поскольку именно магистр, по долгу службы и родства, опекал сыновей царя Петра в совершенно чужом для них городе и частенько ссужал деньгами из собственного кармана.

- Император принял решение, - с порога произнес Константин. – И это решение в твою пользу царевич Борис.

Старшему сыну царя Петра уже перевалило за тридцать. Это был человек среднего роста, темноволосый, с большими карими глазами и сухим надменным лицом. Опекой ромеев он явно тяготился. Выполняя волю отца, он приехал в Константинополь, но чувствовал себя здесь то ли пленником, то ли заложником. Да, в сущности, так оно и было. И хотя жил Борис во дворце и практически ни в чем не знал нужды, но справедливо считал свое положение унизительным и недостойным внука Симеона Великого. Царя Петра он осуждал и даже, кажется, презирал за чрезмерную услужливость перед ромеями. Впрочем, вторжение русов в Болгарию примирило сына с отцом, и он искренне скорбел о смерти царя Петра.

- Значит, нас с Романом отпустят? – с надеждой спросил Борис.

- Вне всякого сомнения, - кивнул магистр. – Я помогу вам перебраться в Болгарию и связаться с воеводой Михаилом.

- Михаил предатель, - вскинул надменно голову Борис. – Он перешел на сторону Святослава в самый трудный для Болгарии час.

- А что ему еще оставалось делать? – пожал плечами Константин. – Умереть с честью? Погубить всех знатных мужей Болгарии в безнадежном противоборстве со Святославом?

- А разве сейчас ты предлагаешь нам не то же самое? – удивился Борис.

- Разумеется, нет, - всплеснул руками магистр. – Я бы никогда не стал посылать на верную смерть дорогого мне человека, Борис, даже если бы меня об этом просил сам император.

Святослав покинет Болгарию и очень скоро, но ты, царевич Борис, должен быть к этому готов. Я дам тебе в проводники надежного человека, который сведет тебя с нужными людьми. Ты его знаешь, это уважаемый Натан, купец из Хазарии.

- Иудей? – нахмурился Борис.

- Зато он ненавидит Святослава больше, чем кто бы то ни было в этом мире. А враг твоего врага всегда самый надежный союзник – запомни это, царевич. Уважаемый Натан богат, у него обширные связи в Болгарии, а тебе очень скоро понадобятся деньги. Без золота нет армии, а значит, нет и победы, благородный Борис, это должен знать всякий претендент на престол, царский или императорский. Святослав оставит в городах свои гарнизоны. Не думаю, что они будут слишком многочисленными, ибо каган считает, что Болгария уже покорена и люди, давшие ему клятву, до конца дней останутся ей верны. Он язычник, и у него свои представление о чести и добродетели, весьма отличные от наших.

- Ты не сказал, магистр, почему он вдруг покинет Болгарию?

- Его вынудят к этому обстоятельства, - усмехнулся Константин. – Печенеги разорят Киев. Это заставит Святослава вернуться на Русь. За время его отсутствия ты должен прибрать к рукам Болгарию и возложить на себя венец своего отца.

- А если он вернется, разгромив печенегов? – задал резонный вопрос Борис.

- В этом случае империя поможет тебе, - покривил душой Константин. – Но я бы на твоем месте не искал союзников.

- Почему?

- Потому что иная помощь хуже разорения, - усмехнулся магистр. – Как видишь, я с тобой откровенен, царевич. Ромеи никогда ничего не делают даром. Да и рука императора Никифора Фоки ничуть не легче длани кагана Святослава. Рассчитывай только на себя, благородный Борис, и ты добьешься успеха.

- Но ведь Болгария разорена войною? – нахмурился царевич.

- С чего ты взял? – удивился Константин. – Болгарские города сдались Святославу без боя. А каган русов, пресыщенный добычей, взятой в Хазарии, не утеснял обывателей налогами. Воеводе Михаилу удалось сохранить армию, благодаря разумному поведению, и эта армия готова присягнуть новому царю.

Борис задумался, но ненадолго, через минуту он вскинул на магистра горячие карие глаза:

- Я все же не понимаю, Константин, почему император разорвал договор с каганом русов и почему вдруг решил помогать болгарам? Ведь это вы, ромеи, натравили Святослава на моего отца.

- Царь Петр допустил большую ошибку, заключив союз с венграми и франками, - охотно пояснил магистр. – У империи не было иного выхода, как заключить союз с русами. Я сам приложил к этому руку, царевич. Кроме того, Никифор еще не разорвал договор со Святославом, и если он это сделает, то только в случае крайней необходимости. Именно поэтому я и говорю тебе, Борис: полагайся только на себя. Империя не заинтересована в войне с русами, во всяком случае сейчас, и Никифор Фока сделает все от него зависящее, чтобы оттянуть ее начало на достаточно долгий срок.

- Я все понял, магистр, - кивнул Борис. – Спасибо тебе за помощь и участие.

- Рад был услужить будущему царю Болгарии Борису Великому, - склонился в поклоне магистр.

Столица Византии уже погрузилась во тьму, когда магистр Константин, проведший весь день в трудах и хлопотах, направил, наконец, свои стопы к родному дому. Надо признать, что магистру многое сегодня удалось. Во-первых, он посрамил своих врагов на глазах у императора Никифора, во-вторых, он убедил царевича Бориса бросить вызов судьбе и обстоятельствам. Константин далеко не был уверен, что старшему сыну покойного царя Петра удастся совладать с каганом Святославом, но это было не столь важно. В любом случае война в Болгарии продолжится, и это будет на руку Византийской империи. Вот только самому Константину не оплошать бы в создавшейся ситуации и извлечь выгоду там, где других ждут только потери.

Войдя в дом, Константин жестом отпустил телохранителей. Его дворец был хоть и велик, но надежно защищен, как от воров, так и от прочих недоброжелателей. Магистр, отлично знающий как обманчива порой бывает тишина большого города, сделал все от него зависящее, чтобы избежать неприятных сюрпризов хотя бы в собственном дворце. Его покой охраняли более сотни вооруженных и хорошо обученных людей. Не только дворец, но и сад находились под пристальным круглосуточным наблюдением. Конечно, от гнева императора телохранители его бы не спасли, но в остальном на них вполне можно было положиться.

- Тебе письмо, господин, - склонился в поклоне перед магистром вышколенный слуга.

Письмо прислал Константину уважаемый Натан. Вот ведь неугомонный человек! Даже годы его не берут. Магистр на здоровье пока не жаловался, но вряд ли у него хватило бы сил мотаться по всей Ойкумене, из Византии на Русь, из Руси в Печенежские земли, а от печенегов в Болгарию. Натан сообщил, что ган Куря уже двинул свои тумены на Киев. Силу он собрал немалую. Тридцать тысяч степняков готовы были растерзать землю, оставленную на произвол судьбы легкомысленным хозяином. То-то будет неожиданность для гордого своими победами кагана Святослава. Интересно, догадается ли далеко не глупый Святослав, кому он обязан этим неожиданным набегом?

Константин взял из рук слуги светильник и жестом отослал его прочь. Он собирался хорошенько подумать перед сном и, возможно, ответить на письмо уважаемого Натана. Надо отдать должное иудею, он здорово помог ромейскому магистру в его борьбе едва ли не со всем миром.

Магистр вошел в ложницу и поставил светильник на небольшой деревянный столик, сработанный с большим изяществом. Константин любил красивые вещи. И в дополнение к этому столику он приобрел недавно еще и удобное кресло. Кресло предназначалось для размышлений и отдыха самого магистра, но сейчас в нем сидел совсем другой человек. Осознав столь невероятный факт, магистр вздрогнул.

- Магистр Константин, я полагаю? – прозвучал из полутьмы спокойный голос.

- Допустим, - хрипло отозвался хозяин на бесцеремонный вопрос незваного гостя. – А ты кто такой?

- Меня зовут Азар. Я пришел по твою душу, скиф.

Глава 11 Печенеги

Весть, которую принес Ольге по утру старый боярин Семага, была настолько оглушительной и страшной, что княгиня не удержалась на ногах и со стоном опустилась на лавку. Испуганный боярин Василий кинулся за квасом, но Ольга жестом остановила его. Княгине уже исполнилось шестьдесят четыре года, в последнее время она часто хворала и практически отошла от всех дел. Возможно, ее точила обида на сына Святослава, который пренебрегал советами матери и слушал только волхвов да своих неразумных ближников. Княгиня была против похода сына в Болгарию, считая, что эта война принесет Руси неисчислимые беды. К сожалению, ее опасений не понял никто, включая старых ближников Василия и Семагу, что уж тут говорить о кагане Святославе, у которого закружилась голова после одержанных побед. Но не успели рати Святослава вторгнуться в Болгарию, как в Киеве разразилась беда. Воевода Алексей, оставленный великим князем наместником в Полянской земле, был убит в собственном доме при весьма загадочных обстоятельствах.

- Где это произошло? – спросила Ольга севшим от горя голосом.

- В загородной усадьбе боярина, - вздохнул Семага, - поэтому его не сразу хватились.

- Но ведь с ними были мечники? – нахмурилась Ольга.

- Он захватил с собой только пятерых, да и то скорее для чести, чем для безопасности, - продолжал излагать Семага, успевший побывать на месте страшного происшествия. – От Киева до той усадьбы рукой подать. В усадьбе постоянно живут приказный Первак и около полутора десятков челядинов. Все они мертвы, кроме Первака, исчезнувшего в неизвестном направлении.

- Неужели шайка разбойников осмелилась напасть на первого в Киеве боярина?! – сжала в ярости кулака княгиня Ольга.

- Это вряд ли, - покачал седой головой Семага. – Там ведь весь двор завален телами людей, облаченных в справные доспехи. Боярин Алексей был отважным воином, да и мечники у него были справные. Двадцать пять человек они отправили в мир иной, прежде чем пали сами.

- Может, это волхвы решили устранить влиятельно боярина? - вставил свое слово боярин Василий, взволнованный происшествием не меньше княгини Ольги. – Все-таки Алексей был христианином, и многим язычникам не понравилось, что Святослав именно его оставил наместником в Киеве.

О боярине Алексее Святослава просила Ольга, опасавшаяся всевластия волхвов в отсутствие кагана. Сам боярин был этим решением недоволен, словно чувствовал, что в далекой Болгарии ему будет безопаснее, чем в Киеве. Хотя нет, ничего он не чувствовал и не подозревал, иначе не отправился бы в загородную усадьбу всего с пятью мечниками.

- Первака надо изловить, - сказал боярин Семага, - сдается мне, что именно этот сукин сын открыл ворота усадьбы чужакам. Я уже послал по его следу своих людей. Наверняка он где-то в Киеве затаился. Первак ведь из холопов, родился на подворье боярина Аристарха и даже крещен им был еще во младенчестве. Бежать ему некуда. Он ведь в лесу заблудится.

- Займись сам этим делом, боярин Семага, - приказала княгиня Ольга. – А на торгу объявите, что воевода Алексей убит татями и власть в Полянской земле берет в свои руки княгиня Ольга.

- Сделаем, княгиня, - с готовностью откликнулся боярин Василий.

- Что еще? – спросила Ольга.

- От печенегов идут нехорошие слухи. Мутит их кто-то против Киева.

- А эти убитые не из печенегов? – насторожилась княгиня.

- Нет, - покачал головой Семага. – Обличье у них вроде славянское, но не полянское. То ли кубанские асы, то ли русаланы. Хотя, может, и уличи.

- Среди тиверцев тоже много чернявых, - подсказал Василий.

- Гадать не будем, - строго сказала Ольга. – Ищи Первака, боярин Семага.

После разгрома Итиля немало хазар, как славян, так и тюрков переметнулось на службу к Святославу. Новый каган брал всех без разбора, уверенный в их преданности. А зря. Среди ганов и мечников, служивших Итилю, наверняка было немало людей, чьи родные и близкие пострадали во время скоротечной войны. Возможно, и боярин Алексей, порушивший немало хазарских городов и крепостей, сильно перед кем-то провинился. В Киеве распускали слухи о полонянке, взятой отважным боярином в отдаленной крепости, уж ни она ли явилась причиной его смерти? Ольга полонянку Марию не видела ни разу и даже не знала, какой она веры, иудейской или христианской, но в любом случае Алексея осуждала. Давно боярыне Фетинье следовало женить единственного сына, а она все присматривалась, выбирая невесту ликом покраше да норовом подобрее. Вот и довыбиралась…

Боярин Семага, надо отдать ему должное, перерыл весь город в поисках пропавшего приказного. И ведь нашел-таки Первака! Душегуб был схвачен на подворье ромейского купца, который в изумлении разводил руками да божился, что нанял этого человека исключительно по доброте, дабы помочь нищему единоверцу. Дабы не ссориться с ромеями, Ольга приказала отпустить купца без спроса, заставив лишь виру заплатить за укрывательство беглого холопа. Зато с Первака боярин Семага снял три шкуры и добился-таки правды. Вот только правда эта была столь страшной, что боярин, строго-настрого запретив катам даже рты раскрывать по этому поводу, бросился за советом к княгине Ольге.

- Выходит, не за собственную вину пострадал боярин Алексей? – спросила Ольга, выслушав сбивчивый рассказ Семаги.

- Выходит так, - развел руками боярин. – Я об этом Азаре слышал от Юрия, а он в свою очередь – от итильского купца. Якобы именно Азар убил каган-бека Иосифа. Он оборотень из круга Вия.

- А боярин Алексей здесь при чем?

- Полонянка Мария была дочерью Азара, который когда-то лет двадцать назад был не последним беком в Итиле, но провинился в чем-то перед каган-беком, - продолжал Семага.

- Это тебе Первак рассказал? – спросила потрясенная Ольга.

- Нет, боярыня Фетинья. Она хоть и плачет беспрестанно, но разум все же не потеряла. Полонянка уже успела родить Алексею сына и тот младенец был с родителями в усадьбе, но мы его там не нашли, ни живым, ни мертвым. Фетинья уже благословила Алексея на брак с Марией, выставив лишь одно условие, чтобы та переменила веру иудейскую на христианскую. Мария согласилась, но захотела встретиться с отцом, чтобы заручиться его согласием. За этим они и отправились в загородную усадьбу.

- А в Киеве они повидаться не могли? – нахмурилась Ольга.

- Так ведь Азар ведун Чернобога. А известно как волхвы смотрят на христиан. Но, видимо, счастье дочери ему было дороже веры. Вот он и не стал бросать на нее черную тень.

- А напал на них кто?

- Ган Аршак, - ответил Семага, смущенно пряча глаза. – Знаю я его. Он из хазар, веру сменил недавно. Был иудеем, стал христианином. Думаю, этот шаг не был искренним. Просто он хотел втереться в доверие князю Вратиславу.

- Вратиславу? – взвилась с лавки соколицей далеко уже немолодая княгиня.

- Я как услышал это от Первака, так сразу же велел катам придушить холопа.

- А твои каты не проболтаются?

- Они безъязыкие, княгиня, - успокоил Ольгу Семага. – Сдается мне, что об этом Аршаке много знает боярин Василий, это он уговорил твоего младшего сына взять в свою дружину крещенных хазар.

Для Ольги не было тайной, что давние ее ближники Василий и Семага не слишком мирят друг с другом, а потому она немедленно отправила за толстым боярином своих гридей. Но как только боярин Василий переступил порог ее терема, она сразу поняла – виновен. Видимо, Василий уже знал, что Первак пойман, во всяком случае, на Семагу он глянул затравленным зверем, а перед Ольгой и вовсе пал на колени.

- Виновен, княгиня, хоть суди, хоть милуй.

- Встань, боярин, - поморщилась Ольга. – Не позорь свой род.

Боярин Василий с трудом взгромоздился на лавку и смахнул с чела обильно проступивший пот. Судя по всему, смерти Алексея он действительно не желал и теперь был потрясен случившемся не меньше Ольги.

- Откуда этот Аршак взялся? – строго спросила Ольга.

- Патрикий Константин привез его с собой, - всхлипнул Василий. – Попросил замолвить за гана словечко перед князем Вратиславом. Мне поначалу и в голову ничего худого не пришло. Мало ли хазарских ганов в Большой дружине Святослава. А этот христианин и мечники у него крещеные, но как не помочь единоверцам?

- Ну а боярин Алексей здесь при чем? – спросил Семага.

- Так я ведь этому хазарскому псу сказал, чтобы волос не упал с головы боярина! И он мне в том клятву дал!

- Значит, это ты навел гана Аршака на усадьбу?

- Я, - отозвался со вздохом Василий.

- От кого узнал про Азара? – нахмурился Семага.

- От отца Григория, - нехотя пояснил Василий. – Боярыня Фетинья спрашивала у него совета. Отец Григорий согласился обвенчать боярина Алексея с Марией, если та перейдет в истинную веру, но потом его сомнение взяло. Все-таки отец женщины ведун Чернобога. Но я ему сказал, что Мария к тому обряду касательства не имеет, поскольку родилась задолго до него и всю свою жизнь провела вдали от отца. Я ведь боярину Алексею помочь хотел. Зачем ему такой тесть! Убили бы этого Азара и более никто уже не вспомнил, кем он был и какое касательство имел к языческим богам. Кто же знал, что этот хазарский ублюдок поднимет меч на родного брата своего благодетеля патрикия Константина.

- С Перваком ты его свел? – спросил Семага.

- Нет, - затряс бородой Василий. – Стал бы я с холопом знаться. О том, что хазары в усадьбу пойдут и разговора не было. Аршак собирался выследить Азара на подходе, а потом закапать как падаль в лесу, чтобы и помину от него не осталось.

- Закопал? – усмехнулся в вислые усы Семага.

- Был у меня человек от Аршака, - вздохнул Василий. –Почти всех своих людей потерял ган в той усадьбе, сам едва ушел. А оборотень обернулся Черным вороном и улетел, унося с собой младенца. Страшные дела творятся в этом мире, прости нас, Господь.

- Но ведь Вратислав увел свою дружину в Болгарию, как же этот Аршак остался? – спросил подозрительный Семага.

- Откуда мне знать, - пожал плечами Василий. – Обманул, видимо, князя. Сказался больным и отстал по дороге.

Боярина Алексея Ольге жаль было до слез, все же не чужой он ей человек, да и Киев осиротел без дельного воеводы. О вине гана Аршака следовало бы рассказать всем ближним и дальним, но… Поверит ли Святослав, что все было именно так, как рассказывает боярин Василий. И не падет ли часть вины Василия на княжича Вратислава. А промолчит Святослав, так волхвы не дадут спуску, ни Василию, ни Вратиславу. Ольга привычно называла младшего сына языческим именем, хотя окрестили его Александром, но уж больно странно звучало это греческое имя в славянской стране. Да и сама она звалась Еленой разве что в храме. А так – Ольга и Ольга. Будем надеяться, что Господь сам разберет, как называть грешных своих чад.

- Ты не сомневайся, княгиня, я этого Аршака изловлю и предам смерти, - хрипло сказал Семага. – А более об этом никто не должен знать, ни язычники, ни христиане.

Боярин Василий с готовностью закивал головой. Ему это молчание Семаги и Ольги было на руку. Да и сама княгиня понимала, что боярин рассудил здраво. Не время сейчас предавать огласки эту страшную историю, ибо аукнуться она может большими раздорами и большой кровью.

Не успели в Киеве избыть одну беду, как грянула вторая, куда более грозная. Печенеги, не вторгавшиеся в пределы Полянской земли четверть века, еще со времен князя Ингера, действовали в этот раз столь стремительно, что никто в Киеве даже глазом моргнуть не успел, а город был в плотном кольце осады. Едва успели киевляне закрыть городские ворота перед наглыми степняками, вороньей стаей прихлынувших к городским стенам. Печенегов было столько, что у Ольги, наблюдавшей за ними с приворотной вежи, перехватило дух. В Киеве было всего три тысячи мечников, остальных Святослав увел с собой. В ратное ополчение ушли и многие молодые киевляне, и защищать родной город было практически некому. Боярин Семага сумел наскрести по сусекам пять тысяч горожан, умеющих владеть оружием, но это было все, чем мог похвастаться Киев. Восемь тысяч человек, из которых более половины можно считать воинами лишь с большой натяжкой, против тридцати тысяч хорошо снаряженных и обученных воинов. А печенеги в этот раз пришли не сиры и босы. Редко на ком были простые кожаные безрукавки поверх халатов, все больше колонтари, а на ганах так и вовсе надеты кольчуги хазарской выделки. Ольга отметила это сразу наметанным глазом. И поняла, что не сами по себе пришли степняки. Толкали их в спину либо ромеи, либо хазары. Они и снарядили кочевников для большого похода.

- Даже тараны у них есть, - негромко сказал Семага за спиной у Ольги. – А в Киеве ни князя, ни воеводы.

- О княжичах забыл, - отозвалась Ольга.

- Так ведь малы те княжичи, что Олег, что Владимир, - удивился боярин Василий.

- Не о том думаете, - нахмурилась Ольга. – Княжичей спасать надо. Я за них в ответе перед Богом и сыном Святославом.

Семага с Василием переглянулись. Не о городе, выходит, речь, а о Святославовых сыновьях. А вот интересно, что иным прочим делать? У них ведь тоже и сыновья и внуки есть.

- Пока есть князь – есть земля, - сказала Ольга, - нет князя – нет земли. И никакой наместник князя не заменит.

А ведь не жаловала Ольга своих внуков, ни Ярополка с Олегом, рожденных угоркой Предиславой, ни тем более Владимира, рожденного древлянкой Малушей. Последнего она иной раз в сердцах называла рабичем. А ныне, вишь, как в ней сердце взыграло – костьми ложись, но спасай княжичей. Интересно, а байстрюков Святослава тоже спасать надо? Их ведь без числа по Детинцу бегает. Одних наложниц у нового кагана более сотни и рожают они исправно. Если и дальше так же пойдет, то в Киеве скоро места не останется ни для боярских детей, ни для обывательских.

- Все сказал, боярин Семага? – холодно спросила Ольга.

- Прости, княгиня, с языка сорвалось, - вздохнул боярин. – Как скажешь, так и будет. Но неужели Киев сдадим печенегам?

- Об этом и речи пока не идет, - нахмурилась Ольга. – Разошли гонцов за подмогой. И думайте, бояре, как отбиться от напасти. На то вам головы дадены.

То ли не все гонцы сумели пробраться через печенежский стан, то ли наместники Древлянской и Кривицкой земель не успели сразу собрать ополчение, но на зов Ольги откликнулись только северцы с воеводой Претичем во главе. У северцев хороших мечников было немного, все молодые ушли в поход вместе с Святославом. Да и числом рать Претича сильно уступала печенегам. Переправляться через Днепр северцы не рискнули, а расположились на левом берегу в ожидании подкреплений. Такое стояние могло дорого обойтись Киеву, не имевшему запасов продовольствия. Время было весеннее, прошлогодний урожай уже съели, а новые семена еще даже в борозду не успели бросить. Княгиня Ольга, посоветовавшись с ближниками, отправила к северскому воеводе мечника Доброгу, безусого отрока, хорошо говорившего по-печенежски. Доброга ночью спустился со стены по веревке и, пользуясь темнотою, пробрался сквозь печенежский стан к Днепру и переплыл на другой берег. Встревоженные северцы, увидев вылезающего на берег человека с заплетенной на печенежский манер косой, едва его стрелой не приметили. К счастью, Доброга успел вовремя подать голос и тем спас себя от неминуемой смерти. Воевода Претич, человек уже далеко немолодой и много чего повидавший в этом мире, смотрел на Ольгиного посланца с большим сомнением. И далеко не сразу поверил его словам. Однако отрок, хорошо знавший ближников княгини, сумел точно описать внешность как боярина Василия, так и боярина Семаги.

- Так говоришь, киевляне готовят вылазку? – нахмурился Претич.

- Боярин Семага просит тебя подсобить, воевода, - затараторил Доброга. – Тут всего делов - прорваться до Киева, посадить княгиню и княжичей в ладью и отплыть от берега.

Претич, слушая Доброгу, только головой качал. Совсем ума лишился боярин Семага. Весь правый берег Днепра напротив Киева был облеплен печенегами. А у Претича под рукой только пять тысяч лапотников, вооруженных копьями да секирами. Добрых мечников всего ничего. Интересно, о чем думал Семага, когда посылал отрока с таким наказом?

- Так ведь в Киеве голод начался. Все окрестное население сбежалось за стены, прячась от печенегов. Вече киевское уже было решило сдать город, да княгиня Ольга их уговорила, подождать еще день-два.

Выбора у Претича не было, если с княгиней Ольгой и княжичами случится беда, спрос Святослав учинит с воеводы и спрос этот будет жестким. Если голову не смахнет, то на кол посадит.

День у Претича ушел на то, чтобы приготовить ладьи и людей к напуску. А среди ночи северцы двинулись к правому берегу, стараясь не слишком громко плескать веслами. То ли ночь была слишком темной, то ли просто повезло северцам, но печенеги заметили их только тогда, когда первая ладья уже пристала к берегу и из нее выскочили на песок самые опытные мечники Претича, облаченные в бронь. Трудно сказать, кто первым выкрикнул имя кагана русов, но через мгновение по берегу уже летело словно боевой клич:

- Святослав! Святослав!

Причем кричали не только северцы, но и перепуганные печенеги. А от киевских ворот уже бежали княжьи мечники и ополченцы с тем же грозным именем на устах:

- Святослав! Святослав!

И к огромному удивлению Претича, печенежская стая дрогнула. Степняки, захваченные врасплох, думали только о бегстве. Воспрянувшие духом северские лапотники били их стрелами в неприкрытые спины. Киевская конница бросилась было за печенегами в погоню, но боярин Семага зычным голосом остановил храбрецов. Тремстам мечникам не одолеть три тумена, а сложить голову в жаркой ночной схватке много ума не надо. Ольгу с внуками благополучно доставили до пристани и даже посадили в ладью, но княгиня покидать города не торопилась. Бегство печенегов вселило в нее уверенность. Кроме того, ей показалось, что к Киеву действительно подошла Святославова рать. Воеводе Претичу пришлось ее разочаровать.

- Кричали мои люди, а кому первому это в голову пришло, не могу сказать, княгиня.

- Выходит, одного имени испугались? – усмехнулась Ольга.

- Так оно и есть, - развел руками воевода. – Имя кагана русов гремит ныне по всей окрестным землям. Немудрено испугаться. А среди печенегов многие почитают Святослава за бога.

- Почему же тогда на Киев пошли? – нахмурилась Ольга.

- Видимо, кто-то хорошо заплатил их вождям.

- Думаешь, они так и уйдут в родные степи, усов не замочив в киевском меду?

- Это вряд ли, - покачал головой Претич. – С рассветом они наверняка опомнятся и пришлют дозорных. Тебе лучше в Смоленск уйти, княгиня.

- Уж больно далеко плыть, воевода, - вздохнула Ольга, - а я уже слишком стара для таких переходов. Пугни их, Претич, скажи, что Святослав на подходе.

Объединенная рать киевлян и северцев насчитывала едва ли десять тысяч человек. Чтобы придать ей недостающего блеску, Претич в первые ряды поставил облаченных в бронь мечников. Лапотников поставил за их спины, а еще далее разместил охотников из горожан. Последние были почти безоружны, и за воинов могли сойти, только если смотреть на них издалека.

- Если печенеги в напуск пойдут – бегите за стены, - предупредил горожан Претич. – Передние ряды вас прикроют.

Ждать печенежских дозорных пришлось недолго. С первыми лучами на вершине ближайшего холма появился всадник. Претич опытным глазом определил в нем вождя и слегка удивился его одиночеству. Похоже было, что печенеги готовы к переговорам. И хотя риск был велик, воевода все-таки решил перемолвится словом с печенежским ганом. Коня он взял у боярина Семаги. Хороший был конь, как из одного куска кованный и вознес он воеводу на холм в один мах.

- Святослав? – настороженно глянул на воеводу ган.

- Я воевода сторожевого полка, - махнул рукой Претич в сторону рати, выстроившейся у киевских стен, - князь Святослав с основными силами на подходе. А тебя как зовут, ган?

- Едигей, - процедил сквозь зубы печенег. – Святославу я не враг.

- Но коли ты кагану не враг, - спокойно сказал Претич, - то мне и вовсе можешь стать побратимом.

Ган Едигей несколько томительных мгновений смотрел на протянутую руку воеводы, а потом резко выбросил свою. Пальцы Претича и печенега встретились – рукопожатие состоялось. Побратимство – дело серьезное. Пришлось Претичу отдать гану коня и бронь. А бронь была хорошая, сделанная в Варгии. Хотя нельзя сказать, что он слишком прогадал, получив взамен бронь византийскую. Да и конь под ганом Едигеем был не хуже Семагинского.

- Иди с миром, - сказал воевода Претич своему побратиму.

- Оставайся с миром, - эхом отозвался Едигей и поскакал с холма на белом как снег жеребце.

Претичу с холма очень хорошо была видна печенежская рать застывшая в готовности в трех верстах от Киева. Один взмах руки гана Едигея, и она ринется на беззащитный город. Но печенежский ган слова, данного побратиму, не нарушил. Печенежская рать дрогнула и поворотила коней. И очень скоро поднятая ею пыль клубилась уже у самого горизонта. Претич вздохнул с облегчением и поскакал к своим.

Боярин Семага, увидев возвращающегося воеводу, так и ахнул:

- А конь? Да я за него едва ли не весь прошлогодний урожай отдал.

- Бери взамен другого, - усмехнулся Претич. – Этот гнедой целого города стоит. А город этот далеко не последний в этом мире. Я о Киеве говорю, боярин.

Глава 12 Измена

Для Белого Волка Трояна поход в Болгарию оказался на редкость удачным и хотя годы его были немалые, за пятьдесят уже перевалило, вкладывать меч в ножны он пока не собирался. Жизнь Трояну выпала беспокойная. За тридцать лет он успел побывать и ближником каган-бека Иосифа, и великим князем Вятской земли, и изгоем, и викингом. После поражения князя Стойгнева в битве с королем Оттоном, он вынужден был бежать из Варгии в Новгород. Но и в Новгороде Троян не задержался. Да и какой покой может быть у мечника, кроме вечного. Впрочем, Троян был не простым мечником, а Белым Волком. Это значило, что и в стране Вырай ему придется служить богу Перуну, а чем закончится это служение он мог только гадать. Пока Троян неплохо устроился в болгарском городе Переяславце, подвалившись под бочок веселой вдове. Вдова была молода, хороша собой, и Троян уже подумывал о том, чтобы осесть в этой земле, завоеванной каганом Святославом, на остатнюю земную жизнь. Набег печенегов заставил Святослава покинуть Болгарию, но Траян не сомневался, что каган ушел ненадолго. Не пройдет и полугода как беспокойный Святослав вновь появится здесь, в столице империи, созданной им великими трудами. А пока воеводой в Переяславце был оставлен Белый Волк Вадим, с которым у Траяна сложились добрые отношения. Вадим был человеком бывалым, прошедшим со Святославом всю Хазарию вдоль и поперек, а потому пользующимся безграничным доверием кагана. Троян почти не сомневался, что Вадим в свой срок станет кудесником Перуна, ибо этот человек обладал даром предугадывать будущее. Вот и сейчас он забеспокоился первым, хотя ничто вроде бы не предвещало бури. Троян с Бирючом сидели у стола, а Вадим широкими шагами кружил по горнице, то и дело натыкаясь на лавки, расставленные для гостей. Гости, болгарские бояре, уже покинули дом, выразив воеводе свое почтение, но Вадима их слова почему-то не успокоили, а уж скорее наоборот – повергли в тяжкое раздумье.

- Сказал же боярин Михаил, что затея царевича Бориса – зряшная затея, - попытался успокоить воеводу Троян.

- Не верю я ему, - негромко сказал Вадим. – Месяц назад он уезжал из города. Куда? Зачем?

- Мало ли, - пожал плечами Бирюч. – Дел-то у болгарского воеводы с избытком. Сказал же он тебе, что надо дальние крепости проверить.

- Он их так удачно проверил, что крепости одна за другой оказались в руках царевича Бориса, - усмехнулся Вадим. – Сдается мне, что Святослав напрасно поверил этому человеку.

- Но ведь боярин Михаил сразу же перешел на сторону кагана и не один, а с большим войском. От Христа он отрекся и клятву принес Святославу на жертвенном камне Перуна.

- А ты от своих богов отрекся бы, Троян?

- С какой же стати? – удивился Белый Волк.

- То-то и оно, - нахмурился Вадим. – А ведь наверняка мог бы с выгодой устроится на франкских землях при короле Оттоне.

- Не пойму к чему ты клонишь, воевода, - рассердился Троян. – Большинство бояр так и остались печальниками Христа, хотя и дали клятву Святославу. Никто того боярина Михаила к перемене веры не принуждал. У нас и своих христиан с избытком и никто из них к врагу не переметнулся и клятвы, данной кагану, не изменил. Возьми того же боярина Юрия…

- Да при чем тут Юрий, - махнул рукой Вадим. – Не о нем сейчас речь. Чувствую я, готовятся болгарские бояре к чему-то и не только у нас в Переяславце.

Траяну осталось только плечами пожать. Сам он пока ничего подозрительного в поведении болгар не усматривал. Тот же боярин Симеон не раз звал Трояна и Бирюча в дом и даже намекал на возможный брак молодого новгородца со своей младшей дочерью. Даром что Бирюч язычник, а Софья христианка. И другие бояре от Симеона не отставали. А пустыми подозрениями можно отпугнуть от себя даже доброжелательно настроенных людей.

- Болгарских мечников в Переяславце вдвое больше, чем наших, - продолжал стоять на своем Вадим. – В других городах положение еще хуже. Там нашим меньше и вчетверо и впятеро. А ну как перейдут они все на сторону царевича Бориса? И что тогда?

Троян уже открыл рот для ответа, но тут в горницу вбежал боярин Ставр с криком:

- Чужака поймали.

Боярин Ставр был невысок ростом, в движениях быстр и слыл отчаянным рубакой. Однако горячность его порой подводила, и он, случалось, попадал впросак в делах, где требовался холодный расчет. Впрочем, Ставр был еще довольно молод и с годами должен был остепениться.

- Веди, - коротко бросил Вадим.

Троян хоть и не сразу, но признал в худом седовласом человеке своего старого товарища и шагнул ему навстречу, широко раскинув руки:

- Азар!

Потрепала жизнь бывшего итильского бека Азарию, ничего не скажешь. Он, по-прежнему, был худ и жилист, но волосы его совсем побелели от времени, а в больших выразительных глазах на век поселилась тоска. Тем не менее, он улыбнулся Трояну и прижал Белого Волка к широкой груди.

- Побратимы, что ли? – спросил удивленный Ставр.

- Азар из круга Вия, - тихо, но веско отозвался Троян.

Лицо Ставра вытянулось. Похоже, он впервые сталкивался с человеком, которого коснулась длань Чернобога. Круг Вия – это серьезно. И если ведун высокого ранга посвящения объявился в Переяславце, то, надо полагать, не с пустой блажью.

- Доростол уже пал, - спокойно проговорил Азар. – Весь юг Болгарии охвачен мятежом. Царевич Борис с тридцатитысячной ратью движется к Переяславцу. Дунай пениться от его многочисленный ладей.

- Бирюч, - обернулся Вадим к молодому новгородцу. - Закрой городские ворота и выстави на вежи наших людей.

- Но ведь в Доростоле было три тысячи мечников во главе с атаманом Еленем, - нахмурился Троян.

- Не уцелел никто, - вздохнул Азар. – Ночью болгары открыли ворота царевичу Борису. Русаланов взяли врасплох. Я опоздал с предупреждением.

За царевичем Борисом чувствовалась серьезная сила. Еще и двух месяцев не прошло, как он пересек границу Болгарии, а под его рукой уже огромная рать. И многие из тех, кто присягнул Святославу переметнулись к нему.

- Ромеи, - пояснил Азар. – Они снабдили Бориса золотом и свели с нужными людьми. Натана ты должен помнить, Траян?

- Так ведь он хазар? – удивился Белый Волк.

- Он не хазар, он сефард и теперь до конца дней будет мстить Святославу за утерянную власть над огромным краем. Натан мой кровник. Это по его приказу ган Аршак убил в Киеве боярина Алексея и мою дочь Марию.

- Так ты ее нашел?! – воскликнул удивленный Траян.

- Нашел, чтобы вновь потерять, но теперь уже навсегда, - посмурнел ликом Азар. – Вряд ли наши пути в стране Вырай пересекутся. К счастью для нее.

- Надо уходить, - задумчиво проговорил Ставр. – Коней у нас достаточно.

- У болгар в них тоже нет недостатка, - покачал головой Вадим. – Борис перекроет нам дорогу, а воевода Михаил ударит в спину. Если нас вообще выпустят из города.

- А почему ты так уверен, что воевода Михаил изменил клятве, данной Святославу? – опять было вскинулся Троян.

- Изменил, - сказал спокойно Азар. – В этом у меня сомнений нет. Именно на Михаила рассчитывали ромеи, посылая в Болгарию Бориса. Натан сговорился с ним задолго до того, как царевич пересек границу.

Воевода Михаил не рискнул сам явится на глаза Белому Волку и прислал к нему посланца. Боярин Симеон пучил на русов глаза и все пытался дознаться, кто и почему закрыл городские ворота.

- Раз закрыли, значит так надо, - холодно бросил ему Вадим.

- Кому надо? – не сдавался Симеон.

- Мне надо, - жестко сказал Белый Волк. – Передай воеводе Михаилу, что Переяславец я царевичу Борису не сдам.

- Да где он тот царевич Борис? – возмутился Симеон. – Кто его видел? Чудишь ты, воевода. Садишься в осаду, а в городе продовольствия на два дня. Взбунтуются люди – не удержишь.

- Как это на два дня, - шагнул к Симеону Троян. – А где деньги, боярин, которые тебе были выданы на приобретение запасов?

- Так ведь не успели, – развел руками Симеон и растерянно оглянулся на своих мечников. – Ведь месяца еще не прошло.

- Виляешь, боярин, - страшно глянул на болгарина Вадим. – Ну да ладно, спрос с тебя позже будет. А пока вели забивать коней. Конину будем есть по твоей милости. Так и объяснишь обывателям.

- Как скажешь, воевода, - испуганно отозвался боярин и поспешил убраться с глаз рассерженного Вадима.

Теперь даже у Траяна не осталось сомнений по поводу верности болгар клятве, данной кагану Святославу. Переяславцы заволновались было, узнав об осаде, но тут же успокоились, словно по мановению чьей-то невидимой руки. А рука эта, скорее всего, принадлежала воеводе Михаилу, выгадывавшему удобный момент, чтобы ударить русам в спину.

Царевич Борис подошел к городу в полдень следующего дня. Надо отдать должное Азару, он точно подсчитал численность болгарской рати. Шестьсот ладей выплеснули на пристань тридцать тысяч облаченных в бронь людей и закачались на дунайской воде ленивыми утицами.

- Шестьсот ладей для нас много, - спокойно сказал воевода Вадим, наблюдая за болгарами со сторожевой вежи. – Ста вполне хватит. Остальные – твоя забота, Троян.

- Значит, в осаде сидеть не будем? – спросил Ставр. – А зачем тогда коней забили?

- Не оставлять же их болгарам, - усмехнулся Вадим. – Помощи нам ждать неоткуда, а за время осады люди ослабеют. Да и не позволят нам отсиживаться за стенами. Воевода Михаил сегодня же ночью ударит нам в спину и откроет Борису ворота. Сил у болгар в восемь раз больше, чем у нас. Такой вот расклад, боярин.

- Надо поджечь город, - предложил Троян. – Пока болгары будут тушить пожар, мы без помех прорвемся к пристани.

- Зажигательную смесь приготовишь? – обернулся к Азару Вадим.

- Сделаю, - кивнул головой ведун Чернобога.

Пожар вспыхнул в городе, как только стемнело. Для воеводы Михаила, изготовившегося к нападению на русов, это явилось полной неожиданностью. И пока болгары метались по Переяславцу, пытаясь остановить бушующий огонь, воевода Вадим приказал открыть городские ворота. Атака русов была настолько неожиданной и стремительной, что ратники царевича Бориса не успели изготовиться к обороне и были отброшены от пристани. Сеча была жаркой, но короткой. В болгарском стане началась нешуточная паника, и воеводам царевича Бориса с трудом удалось остановить бегущих людей. Пристань уже была объята огнем. Горели и ладьи, стоящие у берега. А русы исчезли, словно их и не было, к великой растерянности царевича Бориса и его воевод.

- Но ведь не на небо же они ушли? – ошарашенно спросил один из воевод.

- Скорее уплыли по Дунаю, - усмехнулся царевич и указал рукой на едва заметные тени, скользившие по воде.

Магистр Константин уцелел чудом. Правда, для этого ему пришлось сдать оборотню едва ли не всех своих людей в Болгарии, включая и уважаемого Натана. Отдал он ведуну Чернобога и письма болгарских бояр с клятвами верности ромейскому императору. Впрочем, о Натане магистр не скорбел. Иудей был повинен в смерти его брата Алексея, и спускать ему эту вину Константин не собирался. Если до Натана не доберется ведун Азар, то магистр сам сведет счеты с коварным купцом. Ведь договорились же, что Алексей останется в стороне, так нет же, сефард натравил на боярина гана Аршака. А главное, оборотень остался живехонек. Магистр Константин отлично понимал, что именно он отдал Азару в обмен на свою жизнь. Теперь у Святослава появился отличный повод для вторжения в Византию, и уж конечно каган этим поводом воспользуется. Правда, у Константина сохранялась надежда, что ведун Чернобога сгинул где-то на пути из Византии в Болгарию, во всяком случае, к началу мятежа, поднятого болгарами против кагана Святослава, он опоздал. Из Болгарии шли обнадеживающие вести. Царевич Борис выбил русов практически из всех городов и даже занял Переяславец, объявленный Святославом столицей своей обширной империи. Успех был налицо, и Константин, воспрянувший духом, мог теперь с полным правом принимать поздравления не только от своих сторонников, но и от врагов. Правда, победа царевича Бориса над русами не привела к облегчению налогового бремени для константинопольцев. Император Никифор с упорством, достойным лучшего применения, продолжал возводить стену вокруг императорского дворца и тратить огромные деньги на укрепление армии. Количество закованных в сталь клибанофоров достигло устрашающей цифры в пять тысяч человек. А количество денег, потраченных на их снаряжение, перехлестывало все разумные пределы. Стычки между горожанами и армейцами стали происходить с завидной регулярностью, что не могло не озаботить императора. После одной из таких стычек, где армия понесла значительный урон, Никифор решил, что пора подумать и о народе. Для успокоения черни он решил устроить в городе грандиозные скачки, заодно продемонстрировав и растущую его заботами мощь империи. Замысел был хорош, но как всегда подкачало исполнение. Простолюдины, заполнившие под завязку трибуны, были настолько шокированы появлением на ипподроме пехотинцев, марширующих под рев боевых труб, что ударились в панику, вообразив, что император готовит для них расправу за бесконечные ссоры с армейцами. Это дикое недоразумение, свидетелем которого был и магистр Константин, привело к многочисленным жертвам. В чудовищной давке, возникшей на ипподроме погибло несколько сотен человек, а покалеченных считали едва ли не тысячами. К сожалению, пострадали не только простолюдины, но и весьма уважаемые люди. Винить императора Никифора в сущности было не в чем, тем не менее гнев народный обрушился именно на его голову. Магистр Константин неожиданно для себя стал участником еще одного жуткого происшествия, едва не стоившего жизни Никифору Фоке. Разъяренные родственники людей, погибших в давке на ипподроме, перехватили императора и его свиту на одной из узких улочек Константинополя. В Никифора и патрикиев полетели камни, а растерявшиеся телохранители не успели вовремя оттеснить толпу. Магистр Константин, хоть и получил чувствительный удар в бок, но все же сумел подхватить падающего с коня Никифора. Императору стало дурно в самый неподходящий момент. Подобные нервические припадки случались с ним и раньше, но нынешний мог иметь для него самые тяжкие последствия. Взъярившиеся горожане теснили телохранителей, многие патрикии разворачивали коней, пытаясь спастись бегством от града камней, а далеко уже немолодой магистр Константин с трудом удерживал в седле обеспамятовавшего императора. Положение спас епарх Сисиний, случайно оказавшийся на месте происшествия. Собрав своих стражников он обрушился с тыла на обезумевшую толпу, чем незамедлили воспользоваться телохранители. Императора привели в чувство и увезли во дворец, за высокую каменную стену, которую он все-таки сумел возвести назло константинопольцам. В довершение всех бед, свалившихся на голову несчастного Никифора, в ночь, последовавшую за бунтом черни, умер его отец, патрикий Александр, человек благочестивый и далеко не глупый, оставив тем самым своего сына наедине с недружелюбно настроенным к нему миром. Узнав о смерти отца, Никифор погрузился в глубокую печаль, из которой его не смогла вывести даже прекрасная Феофано, явившаяся просить за своего хорошего знакомого бывшего доместика Иоанн Цимисхия, ныне находящегося в опале. Никифор, впавший почти в полную прострацию, не сумел устоять против увещеваний жены и дал согласие на возвращение в Константинополь двоюродного брата. По мнению Константина, которое он не постеснялся высказать епарху Сисинию, это было ошибкой. Правда, высказал он свое мнение вдали от ушей императора и его супруги, в собственном доме, где угощал епарха вином, доставленным из далекой Колхиды.

- Ты не все знаешь, магистр, - вздохнул Сисиний.

- Неужели нападение на императора было не случайным? – вскинул брови Константин.

- А ты как полагаешь? – ответил вопросом на вопрос Сисиний.

Магистр полагал, что здесь не обошлось без Иосифа Вринги, недавно выпущенного из монастыря, но ошибся. По сведениям, имеющимся у Сисиния, во главе заговора стоял Василий Неф, сын давно ушедшего в мир иной Романа Лакопина и славянской рабыни. Василий Неф был главой дворцовых евнухов и обладал большим влиянием на женской половине дворца.

- Выходит, Феофано не зря хлопотала за Цимисхия? – насторожился Константин.

- Выходит так, - развел руками епарх Сисиний.

Кроме Василия Нефа в заговоре участвовали патрикий Лев Педиасим и два военачальника из ближайшего окружения императора Никифора, Михаил Вурца и Лев Авалант.

- Пестрая компания, - задумчиво проговорил Константин. – А что их объединяет?

- Ложе императрицы, - криво усмехнулся Сисиний. – Они все на нем побывали. Включая некоего Феодора Ацигофеодора, крещеного эфиопа. Прекрасная Феофано порой бывает весьма оригинальна в выборе мужчин.

Магистр Константин никогда не питал иллюзий по поводу добродетелей своей незаконнорожденной дочери. Феофано была жадной до мужских ласк, и степенный Никифор, конечно, не мог удовлетворить всех ее желаний. Но, справедливости ради следует заметить, император не мешал супруге гасить огонь страсти с помощью многочисленных любовников. Так с какой же стати Феофано решила вновь поменять мужа? Подобная неосмотрительность могла ей обойтись очень дорого. Как успел заметить Константин, Иоанн Цимисхий был человек скорее расчетливым, чем страстным. И если перед ним встанет выбор – женщина или власть, он безусловно сделает его в пользу власти.

- Ты не пытался предупредить императора? – спросил старого друга магистр.

- Я подбросил ему подметное письмо, но, похоже, Никифору сейчас не до заговорщиков. По моим сведениям все последние дни и ночи он проводит в молитвах, беспрестанно взывая к Богородице, кою считает своей заступницей.

- На его месте я бы поменял телохранителей, уж слишком странно они вели себя во время уличной заварушки.

Магистр Константин был раздосадован и на императора, ослабевшего в самый неподходящий момент и на самого себя. Ибо впервые за многие десятилетия он оказался на обочине жизни, кипящей в стенах императорского дворца. Теперь ему оставалось либо встать на пути заговорщиков, либо отойти в сторону, чтобы не нажить беды.

- И какое ты принял решение? – прямо спросил Константин у собеседника.

- Нельзя спасти того, кто не прилагает усилий к своему спасению, - пожал плечами Сисиний. – Боюсь, что император Никифор обречен. А нам с тобой остается только вовремя крикнуть здравие его преемнику.

Иоан Цимисхий прибыл в Константинополь в начале зимы. Император Никифор хоть и вернул его из ссылки, но в звании доместика не восстановил. Иоанну с большим трудом, да и то при помощи хитроумного патрикия Льва Педиасима, удалось добиться лишь разрешения на посещение дворца. Именно Педиасим намекнул Цимисхию, что бывший доместик, обиженный императором, может не только посещать дворец, перестроенный Никифором, но и поселиться в нем на долгое время. А сделать для этого надо всего ничего – подружиться с прекрасной Феофано и без того расположенной к благородному Иоанну. Цимисхий, рассерженный нелюбезным приемом императора, предложение Педиасима принял и был препровожден в покои своей давней любовницы. Здесь он с некоторой оторопью узнал, что прекрасная Феофано времени даром не теряла и сварганила заговор прямо под носом у мужа. Каким образом она привлекла на свою сторону столь разных, но влиятельных людей Цимисхий допытываться не стал, но как человек военный сразу понял, что промедление смерти подобно. Благородному Иоанну следовало либо возглавить заговор, либо быстренько отвалить в сторону и бежать из Константинополя. Ибо заговорщики не настолько глупы, чтобы оставить в живых несостоявшегося претендента. Тем не менее осторожный Цимисхий, перед тем как принять окончательное решение, еще раз встретился с главными участниками заговора Львом Педиасимом и Василием Нефом. Для него, разумеется, не было тайной, что из себя представляют два этих придворных интригана. Педиасим и Неф были далеко уже немолодыми людьми и вряд ли только прелести стареющей Феофано могли их подвигнуть на столь дерзкое предприятие, наверняка они преследовали свои, только им ведомые цели и было бы совсем неплохо, если бы они поделились своими планами с будущим императором.

Патрикий Педиасим посмотрел на своего гостя с уважением. Он и раньше догадывался, что в лице благородного Иоанна найдет разумного союзника и рад, что не ошибся.

- Речь идет о моей голове, - прервал Цимисхий велеречивого патриция. – Даже устранение Никифора не сделает меня императором.

- Но брак с Феофано… - начал было Василий Неф.

- А если патриарх Полиевкт откажется нас обвенчать, - прервал его на полуслове Цимисхий. – Ведь если мне не изменяет память, я буду уже третьим мужем прекрасной Феофано.

Педиасим и Неф переглянулись. Патриарх Полиевкт был головной болью еще для императора Константина Багрянородного. О императоре Романе и говорить не приходилось. Полиевкт не раз обличал его беспутный нрав. С большим трудом его удалось уговорить обвенчать Никифора с Феофано. Но сделал он это только из уважения к патрикию Александру Фоке, отличавшемуся благочестием.

- Благородный Иоан прав, - задумчиво проговорил Василий Неф. – Нужен запасной вариант, устраивающий патриарха.

- Быть может Феодора? – подсказал Педиасим. – Младшая дочь Константина Багрянородного.

- Но ведь она уже немолода и, кажется, собирается в монастырь, - покачал головой Василий Неф.

- Зато благочестива и пользуется любовью патриарха, - настаивал на своем Педиасим. – Есть большая разница, благородный Василий, между невесткой императора и его родной дочерью. Тем более что эта невестка по уши запачкана в крови.

- Но ведь кровь еще не пролилась, - напомнил Василий.

- Прольется, - заверил патрикиев решительный Иоанн Цимисхий.

- Ну, значит, быть по сему, - вздохнул с облегчением Лев Педиасим.

- Прежде чем стать императором, благородный Иоанн, тебе придется побыть немного евнухом, - оскалился Василий Неф.

- Это в каком смысле, - насторожился Цимисхий.

- Не пугайся, Иоанн, речь идет всего лишь об одежде, - успокоил бывшего доместика Педиасим. – Благородный Лев проведет вас в таком виде мимо императорской стражи в покои Никифора, а там уже все будет зависеть от вашей решительности и умения нанести точный удар.

- Я не промахнусь, - надменно произнес Цимисхий. – Можете на меня положиться, патрикии.

Василий Неф от личного участия в убийстве императора Никифора благоразумно уклонился. Зато один из его помощников провел решительно настроенных людей мимо гвардейцев-караульных прямо в личные покои императора. Теперь судьбу Византии должны были решить четыре человека, сам Цимисхий, два тысячника, Вурца и Авалант, а также крещеный эфиоп Феодор. В опочивальне Никифора заговорщиков ждало жестокое разочарование – ложе императора было пустым. Цимисхий уже решил, что императора предупредили о готовящемся визите, и он успел скрыться, но как раз в эту минуту Авалант обнаружил императора, спящего на полу. Цимисхий стряхнул холодный пот со лба и грубо выругался:

- Поднимите его.

Никифор, видимо, спросонья не понял, что хотят от него эти люди, а удар Михаила Вурца рукоятью меча в зубы и вовсе лишил императора возможности, говорить членораздельно. Цимисхий пытался было высказать двоюродному братцу все свои обиды, но потом махнул рукой. Времени для предъявления обвинений у заговорщиков практически не осталось, гвардейцы ломились в двери, и тяжелые запоры ходили ходуном.

- Рубите его, - крикнул Цимисхий к своим подручным и потянулся к стоящим у роскошного ложа красным сапогам – одному из символов императорской власти.

Прежде чем Цимисхий успел переобуться, с императором Никифором все уже было покончено. Эфиоп Федор отделил голову от поверженного тела и показал ее Иоанну.

- Ты гвардейцам ее покажи, - поморщился Цимисхий, поднимаясь с ложа.

Эфиоп подошел к окну, выходящему в коридор и поднес свой трофей едва ли не к самой решетке, которую трясли разъяренные гвардейцы. В коридоре наступила мертвая тишина, видимо караульные опознали голову императора. Цимисхий обнажил меч и решительно шагнул за порог опочивальни. При виде убийцы императора гвардейцы обомлели.

- Да здравствует цезарь Иоанн, - крикнул Лев Авалант.

- Да здравствует император, - неуверенно отозвались гвардейцы, пряча мечи в ножны.

Цимисхий очень хорошо понимал, что железо следует ковать, пока оно горячо, и прямо из покоев Никифора отправился на женскую половину дворца. Там его уже поджидали императрица Феофано, облаченная в брачный наряд и взволнованный Педиасим.

- Свершилось? – спросил дрогнувшим голосом патрикий.

Эфиоп Феодор молча поднес отрубленную голову Никифора едва ли ни к самому лицу Педиасима. Патрикий Лев вздрогнул и отшатнулся. Прекрасная Феофано даже бровью не повела.

- Мантию мне, - крикнул Цимисхий. – И факельщиков для сопровождения.

До храма святой Софии от императорского дворца было рукой подать. Цимисхий проделал этот путь словно на крыльях. Феофано шла по каменным плитам к величественному собору уже в третий раз, а потому и выступала она степенно, опираясь на руку своего нового избранника. Похоже, императрице и в голову не приходило, что в Константинополе найдется человек, который осмелиться помешать исполнению ее желания. Однако такой человек нашелся. У входа в храм святой Софии брачную процессию остановил патриарх Полиевкт. В свете факелов лицо старца выглядело суровым, а глаза сверкали гневом. Василий Неф, стоявший поодаль от патриарха, развел руками. Магистр Константин и епарх Сисиний сочувственно вздохнули. Гвардейцы зазвенели доспехами, переминаясь с ноги на ногу.

- Ты убил императора, Иоанн, - громко произнес патриарх. – Его кровь на твоих руках.

Для Цимисхия наступил тяжкий момент. Все для него решалось именно здесь на ступенях собора святой Софии, но бывший доместик быстро нашел выход из непростого положения:

- Я не убивал, Никифора, - крикнул он. – Я его даже пальцем не тронул. Это сделали они.

Перст будущего императора уткнулся точнехонько в грудь Михаила Вурцы, неосторожно выдвинувшегося вперед.

- Взять их, - неожиданно для всех распорядился Василий Неф. – Смерть убийцам императора Никифора.

И пока Вурца, Авалант и Феодор Ацигофеодор беззвучно шевелили губами, силясь произнести слова в свое оправдание, расторопные гвардейцы уже скрутили им руки и поволокли прочь от храма.

- Императрицу Феофано, повинную в смерти мужа, следует постричь в монахини и отправить в отдаленный монастырь, - громко повелел патриарх Полиевкт под сочувственное молчание патрикиев. Однако сама императрица молчать не собиралась и обрушила на присутствующих при ее падении благородных людей такой поток отборной брани, что Сисиний даже крякнул от восхищения. Впрочем, визг прекрасной Феофано, попавшей неожиданно для себя в лапы расторопных гвардейцев, очень скоро стих где-то вдали. Василий Неф торжественно подвел к Иоанну Цимисхию трепещущую принцессу Феодору и вложил ее хрупкие пальцы в широкую ладонь бывшего доместика.

- Да здравствует император Иоанн, - первым крикнул магистр Константин. – Да здравствует императрица Феодора.

Этот крик был подхвачен всеми присутствующими. Двери собора распахнулись и брачная процессия торжественно проследовала под его величественные своды.

Домой Константин вернулся только под утро в сопровождении епарха Сисиния, решившего промочить горло у гостеприимного магистра.

- Вам письмо, господин, - склонился перед Константином вышколенный слуга.

Письмо было от уважаемого Натана. Магистр сразу узнал почерк иудея и с нетерпением развернул бумагу.

- Началось, - сказал он Сисинию, не отрывая глаз от исписанного греческой вязью листа. – Каган Святослав вернулся в Болгарию.

Глава 13 Возвращение кагана

Русы хлынули в пределы Болгарии, как поток с гор, сметая все на своем пути. Борис, успевший стать за это время царем, попробовал сопротивляться и собрал все имеющиеся силы у Переяславца. Битва была короткой, но кровопролитной. Союзные Святославу печенеги сковали действия болгарской конницы, а фаланга русов смяла пехоту царя Бориса и обратила ее в паническое бегство. Потеряв едва ли не половину своего войска, Борис отступил к Филлиополю. Царь надеялся на помощь Византии, на поддержку населения Болгарии, но его призывы о помощи оказались гласом вопиющего в пустыне. Фаланга русов тяжелым шагом прошла едва не половину Болгарии, круша по пути стены крепостей и городов. Слухи о зверствах кагана Святослава, сажавшего на колы пленных бояр дошла до ушей царя Бориса и воеводы Михаила раньше, чем русы осадили Филлиополь. Воевода Михаил, успевший хорошо изучить кагана, дрогнул сердцем первым.

- Надо бежать, - сказал он Борису, оглядывая окрестности Филлиополя с высокой крепостной стены.

- А к чему такая жестокость? - покачал головой молодой царь.

- Святослав – язычник, - вздохнул Михаил. – По их вере, нарушение клятвы самое тяжкое преступление, которое может совершить смертный. Клятвопреступников карает либо бог Перун, поражая их молнией, либо каган, сажая их на кол, который русы называют куем. Послать на куй – значит сделать человека изгоем как в мире этом, так и в мире том.

- Но я ведь клятвы ему не давал, - рассердился Борис.

- Зато ее давали многие бояре и мечники, в том числе и я, - глухо сказал Михаил. – Мы виноваты дважды: в том, что отреклись от Христа и в том, что изменили кагану. С такой тяжестью в душе победить не возможно.

Борис удивленно глянул на убеленного сединами воеводу. Этот человек не был похож на юнца, пошедшего на поводу у расторопных людишек. Чрезмерно жадным воеводу тоже нельзя назвать, и вряд ли русское или византийское золото способно было всерьез повлиять на его выбор.

- Почему ты изменил моему отцу? – тихо спросил Борис.

- А что мне оставалось делать? Я был среди тех, кто чинил расправу над нашими язычниками, сторонниками твоего дяди Баяна. С приходом Святослава они вновь воспрянули духом и присоединились к его войску. Болгар-язычников и сейчас немало в дружине Святослава. Я побоялся, что начнется резня. Что язычники начнут убивать христиан. Вот почему я переметнулся к Святославу. Я не себя спасал, Борис, я спасал и ближних, и дальних, рискуя не только жизнью, но и душой. А теперь, государь, ты должен спасти меня. Спасти всех нас. Всех тех, кто уже не способен сражаться и побеждать.

- Хорошо, Михаил, мы уйдем из Филлиополя.

Увы, царь Борис запоздал с принятием этого решения. Болгарское войско, покидающее древний город, было атаковано русами и печенегами. Устоять против столь мощного удара противника, превосходящего их по численности, болгары не смогли, как не смогли и укрыться за толстыми стенами. Русы ворвались в город на плечах неприятеля. По мощеным улочкам Филлиополя потоками сбегала кровь. Сам Борис уцелел чудом. Молодой рус, вряд ли превосходивший возрастом самого царя, вышиб у него меч из руки и произнес спокойно:

- Не торопись умирать, родович.

Это был князь Вратислав, родной брат кагана Святослава, сын двоюродной сестры царя Бориса княгини Ольги. Борис хоть и видел Вратислава в первый раз, но вовремя сообразил, что сопротивление бессмысленно и в таком пленении сраму для нет.

- Веди к кагану, - пожал он плечами, одновременно взмахом руки призывая своих мечников сложить оружие. Русы захватили уже весь город, и отстаивать дворец, не приспособленный для обороны, не имело никакого смысла.

- К кагану мы попасть всегда успеем, - криво усмехнулся Вратислав. – А пока я воспользуюсь твоим гостеприимством.

Гриди князя Вратислава уже разоружили дружинников царя Бориса и теперь теснили их во дворец. Растерявшиеся болгары хоть и не сопротивлялись, но откровенно недоумевали.

- Так будет лучше и для тебя и для них, - тихо произнес Вратислав.

До Бориса, наконец, дошло почему князь так старательно прячет захваченный полон за стены дворца. Этот человек пытается уберечь болгарского царя и его ближников от разгоряченных бойней русов и печенегов, которые уже чувствовали себя полными хозяевами города. А возможно, и от самого кагана.

- Но почему? – спросил Борис.

- Я обещал матери, княгине Ольге, что спасу жизнь и тебе, и твоему брату Роману, чего бы мне это не стоило. Роман тоже здесь?

- Здесь, - кивнул Борис на стоящего рядом безусого отрока.

- Лука, - обернулся Вратислав к рослому гридю. – Поставь людей у входа и не пускай никого.

- Твои люди христиане? – спросил Борис.

- Так же как и твои.

Царь Борис быстро вошел в роль гостеприимного хозяина и приказал перепуганным слугам накрыть стол. Разумеется и княжьи гриди, и царские мечники очень хорошо понимали, что время для общего пира сейчас самое неподходящее, а потому к столу не рвались. Борис и Вратислав сели друг против друга и почти одновременно подняли наполненные до краев кубки.

- За твое здоровье, князь.

- Сначала за твое, царь Борис, ты в этом доме хозяин.

Сидевший слева от Бориса боярин Симеон вдруг поперхнулся вином и испуганно покосился на двери. Двери открылись и в зал вошли два человека, облаченных в бронь и с волчьим шкурами на плечах. Один из них был высок и седовлас, другой молод и коренаст. Боярин Симеон из бордового стал мертвенно белым. Похоже, он узнал вошедших.

- Воевода Вадим, - представил седовласого царю Борису князь Вратислав. – Тот самый, что ушел из Преславы на твоих ладьях.

- Волею бога Перуна и кагана я обвиняю тебя, боярин Симеон в измене, - надменно заявил Белый Волк, словно бы и не заметивший князя и царя, сидевших в пяти шагах от него.

- Боярин Симеон находится под моей защитой, - холодно произнес Вратислав. – Я дал слово, что сохраню ему жизнь. Взять его отсюда ты можешь только через мой труп, воевода Вадим.

Ладонь Вратислава словно бы случайно легла на рукоять тяжелого харлужного меча, а глаза впились в жесткое, словно из дерева вырезанное лицо воеводы. Гриди князя, стоявшие вдоль стен, придвинулись к столу и охватили полукругом Белых Волков.

- Добро, князь Вратислав, - спокойно проговорил Вадим. – Не мне решать твою судьбу. А что до боярина Симеона, то жалкую участь свою он заслужил еще в Преславе.

- Но я ведь не изменял, воевода, ни тебе, ни кагану, - воскликнул боярин Симеон. – На мне нет крови русов.

- Вот видишь, Белый Волк, - покачал головой Вратислав. – Невинного хочешь покарать именем своего бога, а такое не прощается даже ведунам высокого ранга посвящения.

- Придет время, и боги скажут, кто из нас прав князь Вратислав, но, возможно, еще раньше слово свое скажет каган.

Однако Святослав промолчал. Во всяком случае, никто больше от его имени во дворец царя Бориса так и не явился. Не находивший себе места боярин Симеон заговорил о бегстве, но Вратислав его остановил.

- Сядь, боярин, - сказал ему Вратислав. – Только за этими стенами ты сможешь уцелеть, а если до утра тебя не казнят, то более тебе беспокоится нечего. Значит, Перун и каган не нашли на тебе вины.

- Это и мечников касается? – спросил негромко Борис.

- Да, - кивнул головой Вратислав.

Киевский князь царю Борису поглянулся с первого взгляда. Со второго он понравился ему еще больше. О Белых Волках Перуна Борис слышал от воеводы Михаила и очень хорошо понимал, каким мужеством должен обладать человек, осмеливающийся бросить им вызов. Доблестных сыновей родила княгиня Ольга, ничего не скажешь.

- А твоя матушка жива-здорова? – спросил Борис у Вратислава.

- Княгиня Ольга умерла накануне нашего похода, - вздохнул князь. – Вечная ей память. Многое она успела, но многое не смогла. Ты понимаешь о чем я говорю, Борис?

- О христовой вере? – догадался царь.

- Брат побоялся мне доверить Киев, - криво усмехнулся Вратислав. – Оставил на столе своего старшего сына Ярополка. Древлянскую землю отдал Олегу. Новгородскую – Владимиру. Впрочем, тебе наши заботы, наверное, не интересны?

- Ну почему же, - вздохнул Борис. – Ваши заботы уже стали моими. И чем больше я узнаю о Руси и кагане Святославе, тем проще будет жить, если меня, конечно, не посадят на кол как моих бояр.

- Казни можешь не бояться, царь Болгарии, - покачал головой Вратислав. – Да он и титул тебе оставит. Зачем ему царские регалии, коли он каган. Сиречь – полубог. Вождь над всеми вождями. Князь над всеми князьями. Царь над всеми царями. Не Болгария ему нужна, Борис, а вся Ойкумена.

- Он, что же, собирается воевать с Византией? – спросил Борис.

- И не только с Византией, но и с императором Оттоном. В его ближайшем окружении много варягов, уже не однажды бросавших вызов франкам, но до сих пор терпевших жесточайшее поражение. Цель Святослава – разгром всего христианского мира. И для осуществления этой цели он не будет щадить ни своих, ни чужих.

Видимо, Вратислав действительно хорошо знал своего брата. Во всяком случае, царь Борис, рискнувший утром следующего дня проехаться по городу, мог собственными глазами увидеть, как бог Перун и каган Святослав карают изменников. Некоторые из посаженных на кол людей были еще живы, и Борис надолго запомнил их лица, искаженные мукой, и глаза, полные ужаса и боли. Прав Вратислав оказался и в другом: Святослав карал только клятвопреступников. Всех остальных он просто отпустил, взяв обещание не поднимать меч против кагана русов. Царя Болгарии Святослав встретил как равного. В объятия не заключал, но к столу звал. Борис видел кагана русов впервые, но даже беглого взгляда на этого средних лет человека с серыми выразительными глазами было достаточно, чтобы понять: Святослав не остановится и не склонит головы ни перед судьбой, ни перед обстоятельствами. К чисто внешнему выражению почтения каган был равнодушен. С воеводами и мечниками он обходился запросто. Но в этой простоте чувствовалась сила полубога, уверенного в том, что избраннику неба земные почести ни к чему.

- У тебя есть выбор, царь Борис, - сказал Святослав, - либо покинуть Болгарию, либо признать мою верховную власть.

Слова эти прозвучали буднично, словно речь шла о мере зерна, а не о судьбе большой страны. Впрочем, каган Святослав, уже успевший покорить бесчисленное множество земель, не собирался выделять болгар среди прочих попавших под его власть племен и народов. Да и сама Болгария должна была стать частью огромной империи, включающей в себя едва ли не половину мира. А ведь численность войска Святослава не так уж велико. Во всяком случае, Византия без труда выставит против него впятеро, вшестеро больше воинов. Неужели этот человек действительно думает, что имея под рукой сорок тысяч русов и двадцать тысяч конных печенегов и угров можно разгромить ромеев? Под рукой у нового императора Иоанна Цимисхия одних клибанофоров более пяти тысяч, не говоря уже о легких кавалеристах акритах, не раз обращавших в бегство прирожденных наездников арабов. Да и византийская пехота не уступает русам в вооружении, зато превосходит их в численности. Если Иоанну Цимисхию удастся заключить мир с Оттоном и арабами, то он способен собрать под свою руку войско численностью в четыреста-пятьсот тысяч человек и тогда превосходство ромеев над русами станет десятикратным.

Святослав внимательно выслушал Бориса, ни разу не перебив его. По его худому строгому лицу трудно было понять, что он извлек из рассказа болгарского царя о мощи Византии и извлек ли что-нибудь вообще. Еще в Константинополе Борис слышал о страшном разгроме, учиненном ромеями отцу Святослава князю Ингеру. Тогда они истребили едва ли не всю киевскую дружину. Правда, Ингер напал на Византию с моря, как это делали его предшественники Аскольд и Олег, а каган русов собирался вторгнуться в пределы ромейской империи по суше.

- Я не услышал от тебя ответа, Борис, - спокойно произнес Святослав, - со мной ты или с ромеями?

- А если не с тобой, и не с ромеями? – прищурился на кагана сын царя Петра.

- Тогда у болгар будет другой царь, - чуть заметно усмехнулся Святослав.

- Хорошо, каган, я принесу тебе клятву, но только именем Христа, а не Перуна.

- Каждый волен выбирать, именем какого бога клясться, - холодно произнес Святослав. – Но никто не вправе отрекаться от данного слова.

Для постоя каган русов выбрал далеко не самый роскошный дворец Филлиополя. Похоже, Святослав вообще был равнодушен к роскоши. Кроме серебряного кольца в ухе Борис не увидел на нем никаких украшений. Да и вообще вожди русов простотой одежды выделялись на фоне разодетых на византийский манер болгарских бояр. Скорее всего это делалось в подражание кагану, поскольку, как успел заметить Борис, ближники Святослава не были лишены человеческих слабостей. Во всяком случае, Филлиополь был обобран со знанием дела, и сотни груженных под завязку телег уже покинули город.

- Ты сделал выбор, Борис, - сказал царю Болгарии Вратислав, когда они покинули дворец, занятый каганом, - но я не уверен, что этот выбор удачен.

- Я не люблю ромеев, князь, - пожал плечами Борис. – Мне нечего искать у франков. Уж лучше я останусь со своим народом, какая бы судьба его не ожидала.

- Может ты и прав, - вздохнул Вратислав. – Но в одном я уверен твердо, немало прольется крови русов и болгар прежде чем этот человек обретет вечное успокоение.

Боярин Симеон, неожиданно даже для себя, отделался испугом, хотя и далеко не легким. За минувшие день и ночь седых волос на его голове появилось с избытком, а пережитый страх до сих пор напоминал о себе слабостью в ногах. Кабы не защита князя Вратислава сидеть бы сейчас Симеону на колу с выпученными глазами, подобно воеводе Михаилу, чью тяжкую гибель ему довелось сегодня наблюдать. Страдания воеводы прервал сердобольный мечник все того же Вратислава, ткнувший Михаилу копьем под ребра. Однако, несмотря на пережитый страх, Симеон не рискнул отказаться от встречи с ганом Аршаком, посланцем уважаемого Натана. Человек, присланный Аршаком, отыскал Симеона во дворце царя Бориса и недвусмысленно дал понять, что скорбные обстоятельства и бесчинства русов отнюдь не повод для того, чтобы благородный человек отказался от взятых на себя обязательств. И что если боярин Симеон вздумает уклониться от встречи со своими давними знакомыми, ган Аршак вынужден будет шепнуть кое-кому из русов, какую змею каган Святослав неосторожно пригрел на груди. Болгарский боярин слишком хорошо знал и уважаемого Натана и его подручных, чтобы хотя бы на мгновение усомниться в их способности осуществить угрозу.

К счастью для боярина Симеона ночь выдалась безлунной, и он смог незаметно пробраться мимо караульных к месту встречи с грозным ганом Аршаком. Небогатое жилище мелкого греческого торговца Феофилакта притулилось у городской стены, среди множества подобных домов, кое-как сляпанных из камня. Русов в этой части города не было, и Симеон, вздохнув с облегчением, постучал в тяжелую дубовую дверь. Впустили его почти сразу, и он невольно прикрыл глаза рукой, прячась от света.

Ган Аршак сидел в глубине комнаты у стола, и Симеон узнал его далеко не сразу. Ган побрил голову, оставив лишь длинную прядь волос на темени, и теперь был внешне практически не отличим от русов.

- Ты мог бы сам прийти во дворец царя Бориса, а не заставлять меня с риском для жизни бегать по городу в полной темноте, - обиженно проговорил Симеон, присаживаясь к грубо сработанному столу.

- Значит, не мог, - криво усмехнулся ган Аршак. – В дружине князя Вратислава меня каждая собака знает, но, к сожалению, не с самой лучшей стороны. Я здорово наследил в Киеве.

- Чего хочет от меня уважаемый Натан? – перешел к делу Симеон.

- Ты должен войти в доверие к князю Вратиславу и не отставать от него не на шаг, - приказал Аршак, не терпящим возражения тоном.

- Легко сказать, - вскинулся Симеон. – А если Святослав вторгнется в Византию?

- Ты пойдешь туда вместе с русами.

- Послушай, Аршак, мне уже почти пятьдесят лет, в мои годы люди думают о покое, а не о воинской славе.

- Мы не ждем от тебя подвигов, Симеон, - насмешливо проговорил хазарский ган. – Просто в нужное время ты должен оказаться в нужном месте рядом с князем Вратиславом. Твоя семья с тобой?

- Не мог же я бросить своих детей в Преславе.

- Вот и отлично, боярин, - почему-то обрадовался Аршак. – Князь Вратислав холост, предложи ему в жены одну из своих дочерей.

- Да, но… - начал было Симеон.

- Никаких «но», боярин, - оборвал его ган. – Ты должен войти в доверие к Вратиславу и стать самым близким к нему человеком.

- Но зачем тебе это? – вскричал Симеон.

- Время придет – узнаешь, - холодно бросил Аршак. – Мы не оставим тебя своими заботами, боярин, в этом ты можешь не сомневаться. Наши люди время от времени будут приходить к тебе, а ты поделишься с ними собранными сведениями. Тебе нужны деньги?

- А куда я их сейчас спрячу? – поморщился Симеон.

- Если они тебе все же понадобятся – обратись к Феофилакту. Грек не откажет нуждающемуся человеку.

- А зачем вам с Натаном вообще понадобился князь Вратислав? – в раздражении воскликнул боярин.

- Во-первых, он христианин, во-вторых, именно он наследует князю Святославу. Во всяком случае, может наследовать, если у него будет достаточно сил, чтобы заявить о своих притязаниях в полный голос.

- Понимаю, - задумчиво проговорил Симеон.

- Я рад, что мы договорились, боярин, - улыбнулся Аршак. – Мне было бы больно увидеть тебя на колу.

- Смотри, сам на него не попади, - огрызнулся Симеон.

- Я постараюсь, - кивнул хазар. – Ты ничего не слышал о некоем Азаре?

- Нет. А кто он такой?

- Ведун Чернобога, - процедил сквозь зубы Аршак. - Это его стараниями многие болгарские бояре ныне оказались на колу. По вине Азара мы потеряли многих наших людей как в Руси, так и в Болгарии. Ты его бойся, Симеон, он не просто ведун, он оборотень из круга Вия.

Боярин Симеон почувствовал как его спина покрылась холодным потом. Уважаемый Натан требует слишком многого от человека, чудом избежавшего смерти. Мало Симеону ведунов Перуна, которые едва не посадили его на кол, так теперь ему предлагают бороться с посланцем Чернобога, сиречь Сатаны. А ведь боярин Симеон далеко не праведник и вряд ли сможет рассчитывать в критической ситуации на заступничество Христа или Богородицы.

- Зато ты можешь обратиться за поддержкой к воеводе Фрелаву, - подсказал Аршак. – Знаешь такого?

- Видел в ближнем окружении Вратислава, - слегка оживился Симеон. – А он надежный человек?

- Надежней не бывает, - усмехнулся Аршак. – А вот боярину Юрию доверять нельзя. Он хоть и христианин, но предан Святославу и его сыновьям. Было бы совсем неплохо, если бы вам с Фрелавом удалось его устранить.

- Нет уж, - замахал руками Симеон. – Я тебе не наемник, ган, и убивать боярина, да еще христианина не буду.

- Ладно, время терпит, - не стал спорить Аршак. – Когда Святослав собирается вторгнуться в Византию.

- Откуда же мне знать, ган, - удивился Симеон. – Я среди ближников кагана русов не числюсь. Знаю только, что поход обязательно будет, об этом сегодня вечером говорил царю Борису князь Вратислав.

- Ну что ж, боярин, я тебя больше не задерживаю, - сказал Аршак. – Если узнаешь что-нибудь важное, передай Феофилакту. Я думаю, император Цимисхий оценит твои труды на благо империи, Симеон.

Глава 14 Битва при Аркадиополе

Император Иоанн Цимисхий, надо отдать ему должное, вовремя оценил надвигающуюся с севера опасность. Не пропали даром и усилия Никифора Фоки, затраченные им на переоснащения византийской армии. За время, отпущенное ему каганом русов Цимисхий успел собрать огромную армию в двести тысяч человек и вызвать в Константинополь двух самых одаренных византийских полководцев, патрикия Петра и Варду Склира. И тот, и другой одержали немало побед над врагами империи и горели желанием остановить и разгромить доселе непобедимого вождя русов. Константинопольцы, слегка перетрусившие от неприятных вестей, идущих из Болгарии, разразились бурными криками при виде спасителей империи. Что не понравилось Иоанну Цимисхию, не слишком уверенно чувствовавшему себя на недавно занятом императорском престоле. Тем не менее, он любезно встретил прославленных полководцев, но задерживать их надолго в Константинополе не стал. Скопец Петр, получивший под свое начало стотысячное войско, был отправлен на северную границу империи, а Варде Склиру Цимисхий поручил охранять подступы к столице, для чего в городе Аркадиополе, расположенном в двух днях пешего пути от Константинополя, разместили мощный гарнизон. И хотя меры вроде бы были приняты, беспокойство не покидало императора Цимисхия. Он отправил послов к императору Оттону и арабским эмирам с призывом объединить усилия в борьбе с северными варварами, всерьез угрожающим не только христианскому, но и исламскому миру. Пока франки и арабы раздумывали над ответом, каган Святослав вторгся в пределы империи. Патрикий Петр слал едва ли не ежедневно победные донесения о разгроме русов, но на продвижении войск кагана Святослава эти ромейские победы почему-то никак не сказывались. Хитрость скопца могла ввести в заблуждение кого угодно, но только не Цимисхия, который не один год провел в армии и отлично знал, как обернуть поражение победой – на бумаге, разумеется. Скоро неудачи патрикия Петра стали очевидны даже для простых обывателей, ибо до Константинополя докатилась волна беженцев из северных земель. Как водится в подобных случаях их рассказы не блистали правдоподобием, но панику в столице империи они вызвали изрядную. Перетрусил даже Иоанн Милитинский, совсем недавно заменивший умершего Полиевкта на патриаршем престоле. Новый патриарх не нашел ничего лучше, как начертать на надгробье Никифора Фоки пламенный призыв к Богу с горячей просьбой о защите. Цимисхий, не стесняясь в выражениях, отчитал патриарха, а потом обрушился с руганью на притихших придворных. Досталось всем, включая епарха Сисиния и магистра Константина. Последнему император поставил в вину предоставление неточных сведений о численности варваров, воюющих на границе империи. Однако Константин, похоронивший уже трех императоров, гнева Цимисхия не убоялся.

- Под рукой у Святослава находится шестьдесят тысяч человек. Не исключаю однако, что ему удалось привлечь под свою руку болгарское ополчение. В этом случае численность варваров возросла в худшем случае на десять тысяч человек.

- Почему же тогда патрикий Петр не может его остановить? – ощерился Цимисхий.

- Возможно, Петр просто заманивает русов, - предположил патрикий Лев Педиасим.

- Куда заманивает? – взъярился император. – В Константинополь? Русы разорили огромные территории и уверенно двигаются к Аркадиополю.

- Вот именно там им и следует дать решающее сражение, - предложил Василий Неф. – Объединенные силы патрикия Петра и Варды Склира будут более чем втрое превосходить русов по численности, и если ты, божественный император перебросишь туда свои резервы, то превосходство ромеев будет четырехкратным.

Разумная речь патрикия Василия успокоила императора. Причин для паники действительно не было. Империя далеко еще не исчерпала все свои силы, и русам очень скоро придется узнать, как опасно тревожить ромейского льва в его логове.

- Ты, магистр Константин, и ты, патрикий Василий, поедете в Аркадиополь, - распорядился император. – Я хочу узнать об истинном положении дел не только от военных.

Нельзя сказать, что магистр Константин пришел в восторг от поручения императора. С другой стороны Цимисхий недвусмысленно выразил магистру свое доверие, и это доверие следовало оправдать во избежание неприятностей в будущем. Все-таки положение Константина при дворе нельзя было назвать устойчивым. И император, и придворные отлично знали, кем доводится хитроумный магистр не только Феофано, отправленной в ссылку, но и кагану Святославу, всерьез угрожающему благополучию империи. Имея таких родственников трудно было чувствовать себя в безопасности не только подле трона, но и на улицах Константинополя, заполненных перепуганными обывателями.

Пока ромейские патрикии добирались до Аркадиополя, Святослав, потрепав в очередном сражении арьергард отступающего ромейского войска, вышел к стенам города. Константин и Василий получили возможность вволю налюбоваться на фалангу русов и на печенежских наездников, гарцующих на своих великолепных скакунах в отдалении. Впрочем, патрикиям это зрелище не слишком понравилось, и они поспешили к пока еще открытым воротам города, дабы побыстрее укрыться под крылышком великого полководца Варды Склира. Патрикий Варда принял гостей из Константинополя не слишком любезно, ему и без них хватало забот. Зато скопец Петр ласково улыбнулся приближенным императора Иоанна, словно ждал от них радостных известий. Увы, Василий Неф незамедлил разочаровать полководцев. Император недоволен, император в ярости. И если русов Святослава не удастся разгромить здесь, под стенами Аркадиополя, то многим высшим чинам империи не поздоровится.

- Вот видишь, патрикий Петр, - тяжело вздохнул Склир, - сражения нам в любом случае не избежать. И император по своему прав – нельзя подпускать русов к стенам столицы.

- Русы еще очень сильны, их боевой дух на высоте, - покачал головой скопец. – Боюсь, что у нас будут огромные потери.

И Варда Склир и патрикий Петр были уже далеко немолодыми людьми. Но если Склир и внешне выглядел как воин, то Петр с годами все больше походил на старуху, и безбородым морщинистым лицом и согбенными плечами. Судьба немилосердно обошлась с патрикием, лишив его многих радостей жизни, но Петр все-таки сумел сохранить и доблесть в сердце и острый ум. В молодые годы он слыл искусным бойцом, но и в годы зрелые не раз выходил победителем в жарких схватках на поле брани.

- Я приготовил для Святослава несколько ловушек, - усмехнулся в густые усы Склир. – Думаю, мы сумеем разгромить самоуверенных русов.

Варда Склир вывел свои войска из города в полной темноте. До рассвета оставалось еще добрых три часа. Времени вполне достаточно, чтобы разместить людей на огромном поле, словно бы изначально предназначенном для кровопролитной битвы. Под рукой у Склира и Петра было более ста тысяч пехотинцев, и почти пятьдесят тысяч конников, включая пять тысяч клибанофоров. Патрикии Василий и Константин, поднявшиеся с рассветом на городскую стену, с интересом наблюдали за перемещениями ромеев и русов. Превосходство ромеев в численности было видно невооруженным взглядом, что не могло не вселять уверенности в их сердца. Василий Неф выразил надежду, что имперские пехотинцы сомнут фалангу русов при первом же натиске. Магистр Константин скептически хмыкнул.

- Обрати внимание на их щиты, патрикий Василий. Они почти достигают земли. Когда русы смыкают ряды, образуется железная стена, через которую почти невозможно пробиться. Фаланга Святослава действует как единый организм, поражая противников длинными копьями.

- Но у нас больше конных, - возразил Неф. – Если мы сомнем их на флангах, участь русов будет решена.

- Поживем – увидим, - вздохнул патрикий Константин.

Совещание воевод в шатре Святослава было коротким. Об отступлении никто даже и не заикнулся. А на замечание воеводы Фрелава о том, что русам солоно сегодня прядется, Святослав коротко бросил:

- Мертвые сраму не имут.

Эти же слова он повторил перед всем войском, проезжая вдоль фаланги на белом коне. И услышал в ответ:

- Где твоя голова ляжет, каган, там и мы свои головы сложим.

Левый бок фаланги прикрывали печенеги ганов Едигея и Кури, правый угры гана Курсана, братичада первой жены Святослава княгини Предиславы. Сам Святослав расположился с конными мечниками своей дружины на холме, дабы в случае нужды помочь фаланге или уграм. Дружина князя Вратислава и воеводы Юрия пряталась в небольшом лесочке, в засаде, дабы в критический момент ударить по наступающим ромеям. Святослав всерьез опасался, что печенеги не выдержат прямого удара тяжелой имперской конницы. Ибо закованных в сталь клибанофоров очень трудно было поразить легким печенежским копьем. Впрочем, крепкие доспехи ромеев выдерживали удары не только копий, но и секир. Клибанофоры даже щиты не использовали во время боя, поскольку особой надобности в них не было. Зато упав с лошади, клибанофор уже не мог подняться на ноги и становился легкой добычей лучников и пращников, которые поражали их длинными острыми кинжалами, выискивая щели между доспехами.

Первыми в атаку пошли ромейские акриты, чье снаряжение мало чем отличалось от печенежского или угорского. Скорее всего это была разведка боем, и воевода Юрий спокойно наблюдал, как наездники на легких подвижных скакунах врезаются в ряды печенегов. Впрочем, атака акритов захлебнулась в самом начала. Встретив жесткий отпор, они поворотили коней и понеслись к стенам города, увлекая за собой и печенегов.

- Куда?! - заорал Юрий, бросая коня наперерез гану Едигею. – Назад!

Увы, остановить набравшую ход печенежскую лаву не удалось ни Юрию, ни его мечникам. Печенеги опьянели от легкой победы и неслись навстречу смерти, даже не подозревая, что она притаилась за дальним холмом. Юркие акриты, разбившись на два рукава, обтекали холм. Таившаяся в укрытиях пехота вдруг словно выросла из под земли за спинами печенегов, перекрывая им путь отхода, а навстречу легкомысленным степнякам уже выезжали на огромных конях закованные в сталь клибанофоры. Обогнув холм, юркие акриты обрушились с двух сторон на растерявшихся печенегов. Дружина воеводы Юрия, попытавшаяся прорубить печенегам путь отхода, увязла в плотных рядах пехотинцев. На печенегов с холма обрушился град стрел, в мгновение ока выбив из седел едва ли не треть лихих наездников.

- Надо помочь! – обернулся Вратислав к воеводе Фрелаву.

- Бесполезно, - покачал головой старый варяг.

Клибанофоры, пройдя сквозь рассыпающуюся лаву печенегов и расступившиеся ряды собственной пехоты устремились к левому, неприкрытому конницей, крылу фаланги русов. Одновременно в атаку перешла ромейская пехота, а на угров гана Курсана обрушилась конница патрикия Петра. Заметив опасность, воевода Юрий стал отводить дружину ближе к фаланге. Туда же устремились и уцелевшие печенеги, сумевшие все-таки пробиться сквозь ромейские ряды. Тяжелая конница ромеев, наткнувшись на дружину воеводы Юрия, вынуждена была замедлить ход. Но пятьсот киевских мечников не могли надолго задержать закованных в сталь всадников, превосходивших их числом в пять раз.

- Вперед! – крикнул князь Вратислав и первым послал своего коня наперерез ромеям.

Магистр Константин с большим интересом наблюдал, как ромейская мельница с большим знанием дела перемалывает попавших в ее жернова печенегов. Судя по всему, это как раз была та самая ловушка, о которой накануне говорил Варда Склир. И надо признать, ловушка, приготовленная опытным полководцем сработала на славу. Из десяти тысяч печенегов уцелела лишь малая горстка, остальные полегли под ударами клибанофоров и акритов. В какой-то миг патрикиям показалось, что победа уже одержана. Клибанофоры железной лавиной накатывались на левое крыло фаланги русов, а им противостояла лишь жалкая горстка всадников. Василий Неф уже воздел руки к небу в ожидании триумфа, но явно поторопился с этим жестом. Невесть откуда выскочившие конные русы ударили атакующим клибанофорам во фланг и расстроили их ряды. Русов было не более двух тысяч и защитным снаряжением они уступали ромеям, но тем не менее клибанофорам не удалось прорваться к фаланге и смять ее левое крыло. Не помогла ромеям и легкая конница во главе патрикием Алакасом, брошенная Вардой Склиром на помощь замешкавшимся клибанофорам. Еще хуже дела складывались у патрикия Петра, который лично возглавил удар ромейской конницы на угров, прикрывавших правое крыло фаланги. Ромеям не помогло даже четырехкратное превосходство. Угры хоть и подались было назад, но в бегство не обратились, на что, видимо, рассчитывал патрикий Петр. А в просвет, образовавшийся было между фалангой русов и уграми, ударила конная дружина князя Святослава. Причем ее натиск был столь силен, что акриды Петра не выдержали натиска и стали поворачивать коней. В довершение всех бед ромейская пехота, обрушившаяся всей своей мощью на фалангу русов, не сумела пробить бреши в этой железной стене. Прикрывшись щитами, русы, стоявшие в первых рядах, ловко орудовали копьями, а из-за их спин в ромеев летели сулицы и стрелы. Время от времени, русы перестраивались, на место убитых, раненых или уставших выдвигались свежие бойцы. Эти четкие перестроения, очень хорошо видимые со стены, сначала восхитили наблюдавших за ними патрикиев, а потом повергли их в уныние. Фаланга русов не только перестраивалась, она еще медленно двигалась вперед по телам убитых ромеев, которые безнадежно уступали своим противникам в умении не терять плеча друг друга даже в самой сложной ситуации. Ромейская фаланга разваливалась на части, копейщики не успевали занять место своих павших товарищей, чем русы не замедлили воспользоваться. Красные щиты русов вдруг раздвинулись и из-за спин копейщиков выскочили воины, вооруженные мечами и секирами. Не успевшие сомкнуть ряды ромеи были частично вырублены, но большей частью обращены в бегство. Впрочем, бежали они недалеко. Командирам ромеев удалось вновь выстроить пехотинцев в фалангу и, пользуясь численным превосходством, атаковать русов. К сожалению, мечники русов за это время уже успели спрятаться за стеной из щитов, и атака ромеев захлебнулась. По прикидкам магистра Константина, ромейская пехота при каждом новом натиске теряла едва ли не в десять раз больше бойцов, чем русы. Впрочем, при отступлении ромеи теряли еще больше.

- Если так будет продолжаться весь день, - просипел над ухом магистра Василий Неф, - то к вечеру у нас не останется пехотинцев. Их и так полегло уже больше трети.

Патрикий Василий, надо отдать ему должное, не хуже магистра разобрался в ситуации. Опрокинуть фалангу русов с помощью одной только пехоты было практически невозможно. А ромейская конница, несмотря на численное превосходство никак не могла справиться с конницей Святослава. Патрикию Петру удалось остановить побежавших акритов, но до окончательного успеха ему было еще далеко. Зато на правом фланге у ромеев явно наметился успех. После разгрома и почти полного истребления печенегов в самом начале битвы, превосходство ромеев здесь было подавляющим. На месте Варды Склира магистр давно бы уже бросил на помощь клибанофорам свой последний резерв. Десять тысяч акритов, абсолютно свежих еще не принимавших участие в сражении вполне могли бы решить исход этой битвы.

- Да что же он медлит! – вскричал раздосадованный Василий Неф и помахал кулаком в сторону холма, где восседал на гнедом коне лучший полководец империи. – Он проспит победу.

Вряд ли Варда Склир услышал вопль разъяренного патрикия, но нужное решение он тем не менее принял и сам повел десять тысяч акритов на обессиливших русов.

- Давно бы так, - вздохнул с облегчением Василий Неф. – Теперь победа будет за нами.

Святослав вновь вернулся на холм после удачно проведенной атаки против конницы патрикия Петра. И хотя ромеи успели перестроить свои ряды, но за правое крыло можно было пока не опасаться. Угры гана Курсана держались твердо и отбивали все атаки акритов упрямого скопца. Зато левое крыло русского войска медленно прогибалось. Винить в этом можно было разве что ни к месту разгорячившихся печенегов, но никак не князя Вратислава и воеводу Юрия, сделавших даже больше, чем от них можно было ожидать.

- Десять тысяч акритов на холме, - подсказал кагану воевода Вадим.

- А сколько у тебя Белых Волков? – спросил Святослав.

- Восемьсот, - коротко бросил Вадим.

- Тебе придется их остановить, - спокойно проговорил каган. – Даже ценой своей жизни.

- Мертвые сраму не имут? - усмехнулся воевода.

- Ты все сказал сам, - холодно отозвался Святослав. – Твое время пришло, Вадим.

Князь Вратислав невольно вздрогнул, бросив взгляд на дальний холм, с которого стекала черная лавина. Тысячи акритов неслись на резвых конях в сторону русов, а встретить их было практически некому. Вратислав уже потерял половину своих мечников. Под рукой у воеводы Юрия оставалось и того меньше. Люди выбились из сил, отбивая атаки клибанофоров, упрямо стремившихся вперед. А тысячи свежих акритов это слишком много для горстки русов, чудом уцелевшим в кровопролитной бойне. Клибанофоры, которых полегло никак не меньше чем русов, поспешно отходили назад, освобождая место атакующему Варде Склиру.

- Неужели сам император ведет? – удивился боярин Ставр, разглядывая всадника с перьями на шлеме.

- Это вряд ли, - усмехнулся боярин Юрий, опуская к ноге окровавленный меч.

- Надо уходить, - вздохнул воевода Фрелав. – Мы и так сделали больше, чем смогли. Их вшестеро больше чем нас. Они свежие, а мы уже из седел падаем от усталости.

- Я не уйду, - холодно сказал Юрий. – Иначе они с ходу сомнут фалангу, не дав копейщикам перестроиться.

- Выходит, умереть нам предлагаешь, боярин? – криво усмехнулся Фрелав.

- Выходит так, - кивнул Юрий.

- Мертвые сраму не имут, - крикнул князь Вратислав приунывшим мечникам. – Вперед внуки Кия и да поможет нам Бог.

Варда Склир был удивлен, что при виде его акритов русы не только не поворотили коней, но и бросились в бессмысленную атаку. Дабы не утонуть в кровавом половодье, Склир придержал коня. В исходе своей атаки он не сомневался, а потому незачем было рисковать головой. Акриты разгоряченными коршунами пали на добычу. Казалось еще мгновение и они растопчут горстку русов, осмелившихся бросить вызов империи. Но мгновение миновало, и вместо победных криков Варда Склир вдруг услышал чужое мощное:

- У Ра!

- Белые Волки! – в ужасе крикнул далеко не робкий патрикий Алакас, крещеный печенег, уже почти двадцать лет верой и правдой служивший империи.

Стая закованных в сталь Волков вынырнула словно из-под земли. Коршуны сыпанули врассыпную, оставив старого полководца наедине с оскаленной пастью. К счастью, удар направленный в голову Склира успел перехватить патрикий Алакас. И, кажется, поплатился за это жизнью. Но Варде уже было не до храброго печенега. Потеряв роскошные перья вместе с шлемом, он поспешно выходил из боя. А проще говоря бежал, вводя в смущение своих нерасторопных телохранителей. Сеча за спиной Варды Склира еще продолжалась, но он за время скачки ни разу не обернулся, чтобы увидеть результаты своей атаки, обещавший быть победоносной. Опомнился он только на холме. Но то, что он увидел, переполнило его сердце горечью. Не все акриты бежали с поля боя вслед за своим предводителем, большинство их них продолжало сражаться с русами. Однако, Варда Склир был слишком опытным полководцем, чтобы не понять очевидного: ромеям не удалось сломить русов и поле битвы остается за ними.

- Трубите отбой, - повернулся Склир к трубачам, в растерянности застывшим поблизости.

Ромейское войско отступило за крепкие стены Аркадиополя, русы, постояв некоторое время на поле битвы тоже отошли в свой укрепленный лагерь. К вечеру окончательно стал ясен масштаб потерь, понесенных империей в этой страшной битве. Только убитыми ромеи потеряли шестьдесят тысяч человек. Если добавить к ним раненных и разбежавшихся, то византийское войско сократилось наполовину. Пал на поле брани и храбрый скопец патрикий Петр, зарубленный, если верить слухам, угорским ганом Курсаном. Под рукой у патрикия Варды Склира осталось восемьдесят тысяч человек. Русы, судя по всему, тоже потеряли немало, но поле битвы осталось за ними и боевой дух их был достаточно высок. Чего никак нельзя сказать о ромеях. Патрикии Константин и Василий, обсудив ход битвы с Вардой Склиром, отправили к императору гонца с донесением. Надо полагать, это письмо с достаточно честным описанием битвы и ее итогов не слишком обрадует императора Иоанна. Под рукой у кагана Святослава оставалось не менее сорока тысяч испытанных бойцов, способных дойти до Константинополя. Правда, Варда Склир сомневался, что каган русов рискнет оставить за спиной город Аркадиополь, под завязку набитый воинами.

- Думаю, свой долг перед империей мы выполнили, - спокойно сказал лучший полководец империи. – Мы хоть и потеряли половину своего войска, но сумели измотать противника. У Святослава теперь не хватит сил, чтобы взять штурмом Константинополь.

- Зато он вполне способен разорить всю округу и нанести империи невосполнимый урон, - мрачно дополнил Варду Склира патрикий Василий Неф.

- Я бы предложил варварам плату, - пожал плечами Варда Склир. – Вряд ли империя от этого обеднеет, зато мы избавим людей от кровавого кошмара. Язычники не будут церемониться на наших землях.

Магистр Константин хоть и не стал высказывать вслух свое мнение, но мысленно согласился с Вардой. Положение было слишком серьезным, чтобы полагаться только на военных. Конечно, силы империи далеко не исчерпаны. Весь вопрос в том, сколько времени потребуется императору Иоанну, чтобы собрать новую армию, способную разгромить русов на поле брани. Будем надеяться, что Цимисхий все-таки понимает всю сложность своего положения. Если русы решаться на осаду Константинополя, то нынешнему императору это может стоить трона. И у патрикиев, и у простолюдинов еще свежи в памяти недавние кровавые события вокруг трона. И хотя живого Никифора Фоку константинопольцы не любили, это вовсе не означает, что они не воспылают любовью к мертвому.

- Если вы не возражаете, патрикии, - сказал Константин, - то завтра утром я попытаюсь завязать с русами переговоры. Надо же достойно похоронить убитых и им, и нам.

- Разумно, - поддержал магистра Варда Склир. – А окончательное решение пусть принимает император.

По утру навстречу магистру Константину выехал воевода Свенельд. Человек далеко уже немолодой, но и далеко не последний среди ближников Святослава. Людская молва приписывала этому человеку любовную связь с княгиней Ольгой, недавно покинувшей сей скорбный мир. Поговаривали даже, что своего младшего сына Вратислава она родила именно от Свенельда, и это вполне могло быть правдой. Так или иначе, но старый воевода пользовался доверием Святослава, ибо не раз одерживал победы на поле брани во славу языческих богов.

- Здрав будь, боярин Свенельд, - приветствовал старого знакомого на славянском языке Константин.

- И тебя здравия, магистр, - спокойно ответил воевода.

Свенельду было уже под семьдесят, годами он был почти равен Константину, но в седле сын кудесника Рулава сидел соколом. А ведь русы далеко не самые лучшие наездники в ойкумене. И биться верхом они научились не так уж давно. Впрочем, в войске Святослава немало кубанских асов и русалан, а эти с младенческих лет на коне подобно печенегам и уграм.

О погребении павших Свенельд и Константин договорились быстро. Надо отдать должное русам, они почти никогда не оставляли своих товарищей не погребенными. А само погребение сопровождали тризной. По прикидкам магистра, не менее двух дней уйдет у Святослава, дабы достойно проводить павших. У императора Иоанна времени будет вполне достаточно, чтобы принять разумное решение.

- Мне бы хотелось встретиться с каганом Святославом, но не сейчас, а через три дня.

- Ждете гонцов от императора? – с усмешкой спросил воевода.

- Ты человек опытный, боярин Свенельд, и понимаешь, что сил для взятия Константинополя у кагана не хватит.

- Ты тоже человек опытный, магистр Константин, и тоже понимаешь, что Святослав не уйдет из Византии с пустыми руками.

- И в какую сумму нам обойдется этот уход? – насторожился Константин.

- Речь пойдет о десяти миллионах денариев, по меньшей мере.

Магистру стало нехорошо. Сумма была названа запредельная. Хорошо еще, что выплачивать ее придется империи, а не самому Константину. С другой стороны, становилось совершенно очевидным, что Византии так просто от русов не отделаться. Каган Святослав человек упрямый. Далеко не факт, что он, вообще, согласиться принять золото. И тогда война будет продолжена, с весьма непредсказуемыми для Византии последствиями.

- Я передам императору твои требования, воевода.

- Это не требования, Константин, - пожал плечами Свенельд. – Ты попросил назвать сумму, я ее назвал. Но платить придется не столько Святославу, сколько его воеводам. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Я не вчера родился, боярин, - ласково улыбнулся собеседнику магистр. – Надеюсь, что не последняя наша с тобой встреча.

Из слов воеводы Свенельда Константин понял, что в стане Святослава нет единства. Далеко не все воеводы выступают за продолжения похода, а значит, у ромеев появляется шанс избавиться от русов без пролития крови.

- Если это не тайна, Свенельд, кто больше всех настаивает на продолжении войны?

- Волхвы, - нахмурился воевода. – И печенеги. Ганы Куря и Едигей не простят Святославу мира, заключенного с императором Цимисхием.

Через два дня в Аркадиополь прибыли посланцы императора Иоанна во главе с патрикием Львом Педиасимом. В свите патрикия находился и рабби Натан, которого Константин никак не чаял увидеть в Аркадиополе.

- Я полагал, что ты сейчас находишься в Болгарии, уважаемый, - обнял Константин за плечи старого друга.

- Я отвозил письмо императора Оттона императору Иоанну, - тихо произнес Натан. – Все еще только начинается, благородный Константин. Каган Святослав стал опасен не только для Византии, но и для Европы. Иоанн Цимисхий принял решение.

- Значит, война?! – ужаснулся Константин.

- Не здесь и не сейчас, - покачал головой Натан. – Цимисхий здраво рассудил, что войну лучше вести на чужой территории. У патрикия Педиасима имеются полномочия для заключения любого даже самого унизительного для империи договора.

- Что ж, - задумчиво проговорил Константин. – Нам остается только поздравить императора Иоанна с верно выбранной стратегией ведения войны.

Глава 15 Князь Вратислав

Русы покинули Византию, нагруженные добычей. Плату за свой уход они взяли изрядную, на долгие годы вперед опустошив императорскую казну. Так, во всяком случае, казалось Константину, но магистр ошибся в своем поспешном выводе. Иоан Цимисхий в средствах не испытывал недостатка. Судя по всему, Натан не обманул старого друга, и император Оттон оказал Цимисхию не только моральную поддержку. Для самого магистра Константина тоже начались горячие денечки. Император Иоанн не давал спуску своим приближенным, заставляя работать не покладая рук и не беря в расчет ни возраст, ни былые заслуги. Впрочем, Константин и сам понимал, что в эти месяцы решается судьба не только империи, но и всего христианского мира. Каган Святослав, надо полагать, тоже не будет сидеть сложа руки. По сведениям, поступавшим к Константину от уважаемого Натана, Святослав рассылал верных людей во все славянские земли. Его посланцев видели и в Моравии, и в Чехии, и в Варгии, и в Полабье. Другое дело, что далеко не везде они встречали теплый прием. Христианство уже успело глубоко проникнуть во многие славянские души, а многие князья и бояре просто побаивались решительного кагана, возмечтавшего об огромной империи. Эмиссары императора Оттона тоже не дремали, где посулами, а где и угрозами, склоняли на свою сторону славянских князей. Но в любом случае, нельзя было дать Святославу укрепиться в Болгарии, где на месте христианских храмов стали возрождаться языческие капища. Если каган просидит в Переяславце еще лет десять, то христианская вера в Болгарии сойдет на нет. А вместе с христианской верой сойдет на нет и влияние Византии в южных славянских землях.

К удивлению Константина, император Цимисхий оказался весьма умелым организатором. Всего за несколько месяцев он просто восстановил разгромленную армию, но и увеличил ее на треть. Особое внимание Цимисхий уделял пешей фаланге, состоящей из отборных и хорошо оснащенных воинов. Отныне только они имели право именоваться «бессмертными». Не забывал император Иоанн и о клибанофорах, численность которых он довел до тринадцати тысяч. «Бессмертные», которых уже насчитывалось пятнадцать тысяч, и клибанофоры должны были составить главную ударную силу в походе Цимисхия на кагана Святослава. А то, что поход этот должен состояться, не сомневался уже никто. Глупо было бы собрать триста тысяч воинов только для того, чтобы любоваться их выправкой на парадах. Цимисхий отлично понимал, что имперская элита не простит ему ни промедления, ни тем более поражения в войне с каганом Святославом. И он сделал все от него зависящее, чтобы спасти и себя самого, и христианскую веру, и Византийскую империю.

Зима прошла в трудах и хлопотах, но и весна не принесла магистру Константину облегчения. Со дня на день в столице империи ждали приказа императора Иоанна о выступлении. Вот только станет ли вторжение ромеев в Болгарию сюрпризом для кагана Святослава или он успел приготовиться к обороне? Константин невольно ежился, когда эта мысль приходила ему в голову. Почему-то сразу же всплывало в памяти лицо смурное лицо Святослава, с которым он вел очень трудные переговоры под Аркадиополем. Каган одержал победу над ромеями, но у него не хватило сил, чтобы воспользоваться ее плодами. Возможно, Святослав просто недооценил мощи империи и как раз в тот момент осознал свою ошибку. Возможно, он с самого начала рассматривал этот поход как разведку, не строя далеко идущих планов. Но в любом случае, он с неохотою заключил договор с Византией. Возможно, не последнюю роль в решении кагана сыграло давление воевод, которым магистр Константин и патрикий Лев Педиасим перетаскали столько золота, что его вполне хватило бы на покупку города. Но так или иначе, а вторжение ромеев может развязать Святославу руки, и в случае поражения Цимисхия участь Византии будет решена. Уже никто и ничто не помешает кагану русов вторгнуться в земли империи и стереть с лица земли ее столицу. Скорее всего, это понимает и ромейский император, а потому и медлит с принятием окончательного решения, боясь, что оно станет для него роковым.

Уважаемый Натан, вернувшийся в Константинополь из дальних странствий, охотно разделил беспокойство магистра по поводу итогов предстоящей войны.

- Святослав, конечно, знает о приготовлениях императора Иоанна, - сказал он, поднимая кубок за здоровье магистра, - у него хватает агентов в Константинополе. Да и трудно скрыть столь масштабные перемещения войск. По моим сведениям каган принял меры для укрепления границы и даже перенес свою ставку из Переяславца в Доростол. После ухода угров Курсана, и печенегов Кури, Святослав испытывает недостаток в коннице, но пытается восполнить его за счет болгар. Из Варгии к нему пришло пополнение. Шесть тысяч пехотинцев сейчас размещены в Преславе, где воеводы Свенельд и Юрий формируют из них новую фалангу. Думаю, это не последнее подкрепление, полученное Святославом из дальних земель. Именно поэтому императору Иоанну следует поторопиться.

- Но штурм приграничных крепостей отнимет у нас много времени, не говоря уже о потерях, - с сомнением покачал головой Константин.

- В этом ты прав, магистр, - охотно согласился с хозяином гость. – Но в Болгарию есть еще один путь, гораздо более короткий, который выведет императора прямо к Преславе.

- Ты имеешь в виду горные ущелья, клисуры, - удивился Константин. – Но неужели ты думаешь, что Святослав оставил их без защиты?

- Конечно нет, - пожал плечами Натан. – Вопрос в том – кто их защищает? Так уж получилось, магистр, что ключ Цимисхия к победе висит на шее брата кагана княжича Вратислава. А он, как тебе известно, христианин и недавно женился на дочери боярина Симеона, одного из самых преданных наших приверженцев.

- Так ты рассчитываешь, что Вратислав сдаст императору крепость, прикрывающую вход в ущелье? – вскричал потрясенный магистр.

- А почему бы не попробовать, Константин, - понизил голос почти до шепота Натан. – Если войску императора удастся пройти по этому ущелью, то исход войны будет практически предрешен. Ромеи окажутся в тылу у Святослава и отрежут его от Северной Болгарии, где находятся самые горячие сторонники кагана. Дружина Вратислава сплошь состоит из христиан, которые отлично понимают, что победы Святослава оборачиваются их поражением, и что в языческом каганате русов для них не найдется места.

- А если не понимают? – нахмурился Константин.

- Значит, мы должны объяснить это не только Вратиславу, но и его ближним мечникам. Подмогой нам в этом будут боярин Симеон и воевода Фрелав.

- Я одного не могу понять, почему Святослав доверил защиту столь важной крепости христианам?

- А остальные крепости не важные, что ли? – усмехнулся Натан. – Кроме того, не забывай, что именно мужество Вратислава и его дружины спасло войско русов от разгрома под Аркадиополем. Как же после этого старший брат может не доверять младшему?

- Пожалуй, - нехотя согласился Константин. – Но если Вратислав не изменил кагану, когда ему представился удобный случай, то с какой стати он пойдет на сговор сейчас.

- По моим сведениям, полученным от боярина Симеона, Вратислав просил брата после похода в Византию отпустить его в Киев, но Святослав ему отказал. А ведь младший брат в свое время безропотно уступил великий стол старшему. Понимаешь, магистр? Святослав наделил землями всех своих сыновей, отдал Тьмутаракань внуку Олега Вещего, оставил царский титул болгарину Борису, и только Вратислав остался ни с чем. А причина, в общем-то ясна – Вратислав христианин. И волхвы сделают все от них зависящее, чтобы младший брат, вопреки все обычаям русов, никогда бы не занял место Святослава.

- Допустим, - кивнул магистр. – Но что ты хочешь от меня, Натан?

- Напиши письмо своему родственнику, Константин, а я берусь доставить его в крепость. Будем надеяться, что боярину Симеону удастся объяснить молодому князю, где и в чем его выгода.

Князь Вратислав внимательно прочел письмо магистра Константина, доставленное в приграничную крепость ганом Аршаком. Сам ган не внушал Вратиславу доверия. Поговаривали, что именно Аршак убил боярина Алексея, хотя сам хазар клялся, что он здесь не при чем, а смерть боярина, это дело рук бека Азарии, негодяя и предателя, мстившего Алексею за свою дочь Марию. Дело было темное, и князь не рискнул осудить человека, без должных к тому оснований. Правда, он мог спросить с гана Аршака за то, что тот нарушил слово, данное Вратиславу, и сбежал из его дружины накануне похода, но у хазара и на это обвинение был свой ответ.

- Я христианин, князь, и не хочу воевать против своих единоверцев.

Ответ гана заставил боярина Симеона поморщиться, а воеводу Фрелава усмехнуться. И только князь Вратислав остался невозмутимым.

- Это ведь не простая война, князь, - продолжал Аршак. – Каган Святослав, понукаемый волхвами, решил разрушить все христианские храмы в Византии и Европе, и долг каждого истинно верующего человека помешать ему в этом. Разве не так, бояре?

Хазарский ган говорил приблизительно то, о чем писал в письме магистр Константин. Впрочем, двоюродный брат княгини Ольги обращался еще и к разуму Вратислава, призывая его, удержать старшего брата от роковой ошибки. Война с Византией и Европой подорвет силы нарождающегося Русского государства. Каган Святослав уже погубил в своих безумных походах лучших воинов своей земли, а дальше будет еще хуже, ибо император Цимисхий собрал трехсот тысячное войско и двинул его в Болгарию. Сопротивление Святослава в сложившейся ситуации просто бессмысленно. Самое умное, что он может сделать в создавшейся ситуации, это уйти в Киев.

- Он не покинет Болгарию, - вслух сказал Вратислав.

- Кто бы в этом сомневался, - вздохнул воевода Фрелав. – Мы все обречены на гибель в этой стране. Как хочешь, князь, но мне надоело плясать под дудку кровожадных волхвов.

- Что ты предлагаешь? – нахмурился Вратислав.

- Магистр Константин не лжет, - сказал Фрелав, глядя прямо в глаза князя. – Ты можешь убедится в этом сам, поднявшись на стену. Нас обложили со всех сторон. Мы, конечно, можем сопротивляться. Один день. Или два. Ты уже потерял половину своей дружины, Вратислав, я потерял не меньше. Наши мечники – христиане. Почему они должны сражаться за кровавых идолов и их безумных волхвов?

- Я дал слово Святославу? – холодно бросил князь.

- А разве каган не дал слово княгине Ольге, что отдаст тебе Полянские земли? Ты воевал за него в Хазарии, ты воевал за него в Болгарии, ты спас его от разгрома в Византии - и где же обещанная награда? В Киеве сидит княжич Ярополк, а ты Вратислав командуешь захудалой крепостью в чужой земле, рискуя потерять последнее – жизнь. Все эти годы мы шли за тобой, Вратислав, видя в тебе истинного христианина и прирожденного вождя. А ты привел всех нас к гибели. Ради чего, князь? Это ведь не я тебя спрашиваю, это спрашивают тебя мечники, с честью павшие под Аркадиополем. Ради чего они погибли там, Вратислав, и ради чего мы должны погибнуть здесь?

- Что ты предлагаешь, воевода? – повторил свой вопрос Вратислав.

- Я предлагаю уйти из крепости, - сказал Фрелав. – Оборонять ее бессмысленно, ты это знаешь не хуже меня. Нас всего три тысячи, ромеев в сто раз больше. Боярин Симеон проведет нас тайными тропами. Мы доберемся до Дуная, сядем в ладьи и вернемся в Киев.

- А Святослав?

- Думаю, что он последует нашему примеру. По этому ущелью ромеи выйдут к Преславе. Царь Борис сдаст им столицу Болгарии, он ведь не безумец, чтобы втягивать свою страну в кровавую бойню. И Святославу не останется ничего другого, как вернуться домой. Война закончится, даже не начавшись. Мы спасем не только себя, Вратислав, но и десятки тысяч жизней как христиан, так и язычников. Зачем нам Болгария, князь, зачем нам Византия? Ведь у нас и своей земли с избытком. Это ее нам следует обустраивать с великим тщанием, неся заблудшим душам свет истинной веры. Вот в чем твое предназначение, Вратислав. Вот что завещала тебе мать, княгиня Ольга, перед смертью.

Пора решаться, князь, пора делать окончательный выбор между истинным Богом и старшим братом, погрязшем в грехе язычества.

И князь Вратислав сделал свой выбор. Его дружина покинула горную крепость, до сей поры считавшуюся неприступной, на виду у торжествующих ромеев. Вратислав мог собственными глазами убедиться в том, что магистр Константин не солгал ему в письме – ромейское войско было неисчислимым.

- Ты послал гонцов в Преславу к царю Борису и воеводе Свенельду? – спросил Вратислав у Фрелава, ступая вслед за своими мечниками на узкую горную тропу.

- Послал, - нехотя отозвался воевода. – Будем надеяться, что у них хватит ума, поступить столь же мудро, как и мы.

Спустя час ган Аршак распахнул ворота брошенной крепости перед императором Иоанном. Путь на Преславу был свободен. И надо отдать должное Цимисхию, он оценил подарок, сделанный ему в самом начале похода благородным Константином и уважаемым Натаном.

- Я всегда считал тебя умным человеком, магистр, но в этот раз ты проявил не только ум, но и преданность. Этого я никогда не забуду.

Ромеи без помех прошло по горному ущелью и выплеснули на равнину почти у самых стен болгарской столицы. Этот неожиданный маневр застал врасплох и болгар, и русов, пребывавших в полной уверенности, что ущелье прикрыто надежно, и что Преславе ничего не грозит с этой стороны. Воевода Юрий, обучавший воинов, недавно прибывших в Болгарию из Радимицкой земли, пешему бою, не поверил своим глазам, когда увидел клибанофоров, несущихся к городу на полном скаку.

- Мечислав, - крикнул он боярину, сидевшему верхом на коне, - скачи в город. Закрывайте ворота!

Блуд уже и сам оценил степень опасности, нависшей над Преславой, но все же он успел спросить у воеводы:

- А как же вы?

До города было слишком далеко, чтобы пехотинцы могли достичь ворот раньше неповоротливых, но все же конных ромеев. Юрий понял это с первого взгляда и крикнул копейщикам:

- Стройтесь стеной.

Боярин Блуд скрипнул зубами и поскакал к городу, беспечно распахнувшему ворота навстречу коварному врагу. У самых ворот Мечислав оглянулся. Передовой отряд клибанофоров не смог сходу прорвать наспех выстроившуюся фалангу воеводы Юрия. Но на помощь ромеям уже спешили их конные и пешие товарищи.

- Ворота запирайте, - рявкнул Блуд на растерявшихся стражников. – Раззявы.

Для воеводы Свенельда появление ромеев под стенами Преславы явилось не меньшей неожиданностью, чем для Блуда. Наверное поэтому он не сразу понял, что кричит ему боярин Мечислав, перекошенным от бешенства ртом. А когда понял, то первое о чем спросил было:

- А как же князь Вратислав.

Для Блуда, разумеется, не было секретом, кем доводился Свенельду младший сын княгини Ольги, но сейчас его больше волновало судьба боярина Юрия, принявшего во главе трехтысячной фаланги удар всего ромейского войска.

- На стены! – коротко бросил воевода Свенельд.

Блуд первым взлетел на приворотную вежу. Увиденное его ужаснуло. Все поле перед Преславой было заполнено облаченными в бронь ромеями, а неподалеку от городских стен отчаянно сражалась горстка радимичей, обреченных то ли предательством, то ли ротозейством на верную гибель. Отступить к воротам они уже не могли, но и сдаваться не хотели. Ощетинившись копьями на все четыре стороны, они отчаянно отбивались от наседавших клибанофоров.

- Надо им помочь! – крикнул Блуд Свенельду. – Дай мне тысячу конных, я сам поведу их в бой.

- Помолчи! – зло глянул на него воевода. – Без тебя тошно.

Боярин Мечислав и сам понимал, что предложение его зряшное, что тысяча мечников не смогла бы опрокинуть бесчисленную ромейскую рать, но и смотреть спокойно на гибель радимичей было выше его сил. Он метнулся было вниз, но столкнулся на узкой лестнице с царем Борисом, поднимающимся на вежу. Борис был смертельно бледен, но старался сохранять спокойствие.

- Боже мой! – только и произнес царя, окидывая взглядом окрестности.

Фаланга радимичей таяла на глазах, Свенельду на миг показалось, что он увидел залитой кровью лицо Юрия, но, скорее всего, ошибся – до гибнущих радимичей было слишком далеко.

- У них тараны и стенобитные орудия, - сказал дрогнувшим голосом боярин Отеня. – Боюсь, что нам не устоять.

В Преславе осталось три тысячи болгар и примерно столько же русов. Никто и думать не думал, что именно этот город первым подвергнется осаде. Преслава была слишком далеко от границы, чтобы Святослав всерьез опасался за ее судьбу. Но по всему выходит, что каган просчитался, и император Цимисхий обвел таки его вокруг пальца.

- Но почему князь Вратислав не прислал гонцов? – задал вполне резонный вопрос царь Борис. – На это у него было достаточно времени.

- Видимо потому, что предал, - зло процедил сквозь зубы Блуд.

- Молчи, Мечислав, - страшно глянул на боярина Свенельд, - иначе я прикажу скормить собакам твой язык.

Сын Свенельда боярин Лют словно невзначай придвинулся к Блуду, положив при этом ладонь на рукоять своего меча. Мечислав и Лют терпеть не могли друг друга, но затевать ссору на виду у неприятеля было бы глупо, а потому боярин Блуд промолчал.

Судя по всему, император Цимисхий не собирался долго задерживаться у Преславы. Ромеи пошли на штурм города сразу после того, как покончили с упрямыми радимичами. Натиск их был страшен, почти сто тысяч человек, используя штурмовые лестницы, разом полезли на стены. А в ворота города ударил таран. Болгары и русы защищались отчаянно. Боярин Блуд со своими мечниками сумел сбросить со стены, взобравшихся было туда ромеев, но это был локальный успех. Ромеи сменяли друг друга, одна волна накатывала на стены вслед за другой, а у защитников города не было даже мгновения, чтобы перевести дух. И все-таки они продолжали сражаться, а дрогнули только тогда, когда ромеи, проломив ворота и пробив брешь в одной из стен, двумя мутными потоками хлынули в город. Уцелевшие русы, числом не более тысячи, затворились в царском дворце, обнесенном невысокой стеною. Болгары сложили оружия по приказу царя Бориса, который решил, что сопротивление бессмысленно. Император Иоанн, въехавший в поверженный город на белом коне, приказал вернуть Борису меч и царские регалии.

- Я воюю не с болгарами, я воюю с русами. Объявите это всем жителям города.

Впрочем, эти слова императора не спасли обывателей Преславы от насилия и грабежа. Цимисхий, как истинные полководец, не нашел нужным останавливать погромы и предоставил своим воинам вволю порезвиться в чужом городе. Слегка насторожила императора лишь весть о русах, закрепившихся во дворце.

- Предложите им сдаться. Скажите, что я гарантирую им жизнь.

Цимисхий был доволен началом компании и не скрывал этого от своих приближенных. Впрочем, императору грех было жаловаться, столица Болгарии сама упала ему в руки словно перезрелый плод. О прочих болгарских городах тоже можно было не волноваться. После пленения царя Бориса в стране вряд ли найдется человек, способный сопротивляться императору Иоанну. Если не считать, конечно, кагана Святослава.

- Неужели этот безумец примет вызов, брошенный императором? – спросил патрикий Василий Неф, назначенный Цимисхием командовать арьергардом и осадными машинами. Подчиненные Василия отличились при штурме Преславы, и он удостоился похвалы из уст божественного Иоанна.

Магистр Константин с ответом не спешил, с удовольствием потягивая из серебряного кубка пряное болгарское вино, и патрикий Василий переадресовал свой вопрос уважаемому Натану, сидевшему тут же за накрытым столом. Шум, доносившийся с улицы, мешал, видимо, иудею сосредоточится, и поэтому он ответил только после того, как прикрыл окно.

- Я бы не стал расслабляться раньше времени, благородный Василий, - сказал Натан, поднимая наполненный до краев кубок. – Ваше здоровье, патрикии.

И ведь как в воду глядел умный иудей! Не успели собеседники осушить кубки, как в занятый ими под постой дом богатого болгарского купца ворвался ган Аршак с криком:

- Русы пошли на прорыв!

Речь, судя по всему, шла о воеводе Свенельде, засевшем было в царском дворце с тысячью мечников. Именно поэтому весть, принесенная хазаром, не слишком взволновала ромейских патрикиев. Если воеводе Свенельду угодно пасть с честью, то это его выбор. Император Цимисхий предложил ему вполне приемлемые условия сдачи.

- Они идут по этой улице, - продолжал взволнованный Аршак. – Можете в этом сами убедиться, патрикии.

После этих слов Константин и Василий все-таки встали из-за стола и подошли к окну. Благо обзор из окна, расположенного на третьем ярусе большого купеческого дома, был просто прекрасным. Закованные в сталь русы стеной ломили на ромеев, сметая все живое на своем пути. Прорывались они даже не к воротам, а к бреши, проделанной в стене осадными машинами патрикия Василия Нефа. Из окна купеческого дома была видна и брешь и копошащиеся рядом с ней «бессмертные», пытавшиеся выстроиться в фалангу, дабы остановить обезумевших русов. Мечники воеводы Свенельда даже не шли, а словно бы плыли в потоках крови, хлещущей из ран поверженных врагов. Магистр Константин даже сумел разглядеть перекошенные лица трех молодцов, возглавлявших это страшный исход русов из поверженного города. А ган Аршак опознал витязей, благо не раз пировал с ними за одни столом:

- Тот что в центре – воевода Отеня, справа от него - боярин Мечислав Блуд, а слева – Лют сын Свенельда.

«Бессмертных» русы словно не заметили, прошли сквозь ромейскую фалангу как нож сквозь масло, оставив у себя за спиной сотни трупов.

- Я бы послал за ними клибанофоров, - забеспокоился было Василий Неф.

- Я думаю, тысячники сделают это без наших советов, - придержал его за руку магистр Константин. – Далеко русы не уйдут.

Собеседники вернулись к столу и осушили еще по кубку за здоровье императора и за победу византийского оружия.

- Мало выдавить Святослава из Болгарии, надо сделать все, чтобы он не добрался до Киева, - сказал уважаемый Натан.

- А что ты предлагаешь? – вскинул правую бровь магистр.

- Я собираюсь отправить гана Аршака к печенегам, надеюсь вы не будете возражать против этого, патрикии?

- С какой же стати, уважаемый Натан, - пожал плечами Василий Неф. – Язычник зажился на этом свете.

Пока иудей ходил за золотом, совсем не лишним в трудном путешествии, предстоящем хазарскому гану, магистр Константин любезно угостил Аршака болгарским вином. Ган оценил и жест ромея, и вкус вина. После чего за столом воцарилось неловкое молчание. Натан почему-то задерживался. Аршак забеспокоился и, с разрешения патрикиев выглянув в коридор. Его крик, полный злобы и отчаяния, заставил магистра Константина вздрогнуть и сорваться с места. Уважаемый Натан недалеко ушел от пиршественного стола. Нож, брошенный умелой рукой, попал иудею в горло и буквально пришпилил несчастного к деревянной стене. Магистр Константин первым подбежал к старому знакомому, но, увы, Натан уже не нуждался в его помощи. На лице иудея застыла гримаса ужаса, словно в последний миг своей жизни он увидел дьявола.

- Скорее оборотня, - сказал потрясенный Аршак.

- Какого еще оборотня? – не понял Василий Неф.

- Это Азар, - поморщился хазарский ган. – Будь он трижды проклят.

Князь Вратислав благополучно добрался до Переяславца. В городе, похоже, еще не знали о вторжении в Болгарию ромейского войска, а потому появлению князя не удивились. Воевода Претич, оставленный Святославом для поддержания порядка в городе, встретил младшего брата кагана на редкость дружелюбно. Впрочем, Вратислав не собирался задерживаться в городе, о чем он сразу же заявил Претичу. Воевода пообещал князю приготовить ладьи уже к утру следующего дня, а пока пригласил князя Вратислава, воеводу Фрелава и боярина Симеона к накрытому столу.

- А зачем ты понадобился кагану? – спросил Претич у Вратислава.

- Говорят, что ромейский флот уже вошел в устье Дуная. Видимо, Святослав стягивает все имеющиеся у него в наличии силы к Доростолу.

- Странно, - нахмурился Претич, - а мне об этом почему-то не сообщили. И из Преславы давно не было гонцов.

- Время терпит, - пожал плечами Фрелав. – Возможно, это просто слухи, распускаемые тайными сторонниками императора.

Разговор, завязавшийся за столом, был неприятен Вратиславу, и он сославшись на усталость и распрощавшись с хозяином, направился в отведенные ему покои. Князь очень наделся убраться из Переяславца раньше, чем сюда дойдет весть об осаде Преславы. У воеводы Претича под рукой было шесть тысяч русов, против двух тысяч мечников Вратислава и тысячи болгар боярина Симеона. Если воевода попытается их задержать, то к пристани придется пробиваться с боем, а Вратиславу менее всего хотелось сейчас проливать кровь.

Вратислав не сразу забылся сном, а проснулся раньше, чем предполагал. И первое что он увидел была оскаленная волчья пасть, склонившееся к самому его лицу. От неожиданности князь вскрикнул и потянулся к мечу, лежащему у изголовья.

- Своих не признал, Вратислав, - раздался над его ухом насмешливый голос.

По голосу князь опознал воеводу Вадима и поежился от подступающего к сердцу страха. Похоже, Белый Волк уже все знал и о хитрости императора Иоанна Цимисхия, и о слабости, проявленной младшим братом кагана в самый неподходящий момент.

- Что тебе нужно от меня? – приподнялся на локте Вратислав.

- Тебе, наверное, интересно будет узнать, князь, что Преслава уже пала, и восемь тысяч русов заплатили жизнями за твое предательство. Вставай Вратислав, каган ждет тебя.

Страх, охвативший было князя в первое мгновение, прошел, но досада на самого себя осталась. Зря он задержался в Переяславце, следовало захватить все ладьи, стоящие у пристани, и немедленно уходить. Это могло закончится кровавой стычкой с людьми Претича, зато Вратислав сохранил бы и себя и свою дружину.

- Где воевода Фрелав? – резко обернулся князь к Белому Волку.

- На колу, - холодно бросил Вадим. – Иной награды для клятвопреступников у бога Перуна нет.

- А боярин Симеон?

- Мы теряем время, князь Вратислав, - поморщился воевода. – Зачем ты задаешь вопросы, ответы на которые очевидны для всех.

Святослав ждал брата в том самом зале, где еще нынешнем вечером воевода Претич угощал гостей. Внешне каган был спокоен, и только в его глазах, устремленных на брата, таились недоумение и боль. Вратислав старшего брата побаивался. И не любил. Слишком уж разными людьми были старший и младший сыновья княгини Ольги. Сказывалась, видимо, разница в возрасте. Но главное, что их разделяло, было в другом. Вратислав вдруг совершенно ясно ощутил, что оправдываться и объяснять что либо этому человеку совершенно бессмысленно. Уж слишком по разному смотрят они на мир. Их разделила вера. И человеку, приносящему кровавые жертвы Перуну, никогда не понять того, кто пусть и не до конца, но все же принял в сердце завет истинного Бога – не убий. Никто и никогда не сможет убедить кагана Святослава, что не меч должен править этим миром, а любовь. Любовь и к ближнему, и к дальнему. Любовь не только к русу, но к хазару, и к ромею, и к франку – ко всем тем, в ком есть частица истинного Бога. А ведь она была и в Святославе, но он сам утопил ее в крови.

- Я борюсь за свой род, за славянское племя и за славянских богов, Вратислав, - хриплым голосом произнес каган.

- А мне этого мало, Святослав, - холодно отозвался князь. – Я принял в свое сердце Христа, а значит и всю Ойкумену. А больше мне нечего тебе сказать.

- До сей поры я держал слово, данное матери, Вратислав, и не делал различий между печальниками Перуна и Христа. Мне казалось, что кровь важнее веры. Что слово, данное русом, тверже стали. Я ошибся. Ты заставил меня взглянуть на мир другими глазами. И я увидел то, что прежде никогда не замечал. Не любовь правит этим миром, а предательство. Ты спас свою жизнь, отдав крепость врагу, и тем убил боярина Юрия, своего единоверца, для которого кровь была важнее веры. О прочих русах я уже не говорю. Они погибли там, в Преславе, только потому, что князь Вратислав выбрал не меч, но мир. Если к этому тебя призвал Христос, брат, то он пострашнее моего Перуна. Я не могу отправить на кол своего единоутробного брата, в том будет урон чести рода моего, а потому я казню тебя собственной рукой. Я каган, Вратислав, но не в моей воле сохранить тебе жизнь. Перун уже сказал свое слово…

Меч Святослава вошел в грудь Вратислава раньше, чем тот успел открыть рот. Князь покачнулся, взмахнул рукой, пытаясь найти опору в этом мире, и рухнул навзничь под ноги Белых Волков.

- Ты поедешь в Киев, Вадим, - сказал Святослав чуть дрогнувшим голосом, - и поможешь князю Ярополку очистить город. Христианские храмы должны быть разрушены, а вера хитрых ромеев должна навсегда исчезнуть с нашей земли.

- А как же ты, каган? – спросил Вадим.

- Я справлюсь, воевода, ибо со мной Перун и все славянские боги.

Глава 16 Осада Доростола

Император Иоанн вышел к Доростолу по суху, когда византийский флот в составе трехсот судов с греческим огнем на борту перекрыл путь отхода русам по Дунаю. Цимисхий не сомневался в своей победе и очень надеялся, что эта битва с коварным каганом русов будет последней в затянувшейся войне. Превосходство византийской армии над русами было десятикратным, а стены Доростола не настолько высоки и неприступны, чтобы выдержать удары осадных машин и напор огненного вихря, рождаемого греческим огнем.

К немалому удивлению Цимисхия Святослав не стал прятаться за стенами, а выстроил свою тридцати тысячную фалангу прямо перед воротами. Фланги русов прикрывали конные дружины, насчитывающие в своих рядах не более пяти-семи тысяч человек. Словом, это была не та сила, которую следовало опасаться трехсот тысячному войску ромеев. Именно поэтому император Цимисхий не стал медлить с началом сражения. Первыми на русов двинулись лучники и пращники, дабы расчистить предполье для наступление тяжелой пехоты. Тучи стрел обрушились на фалангу, но большого ущерба русом не нанесли. Пехотинцы Святослава, прикрывшись огромными щитами, спокойно выдержали этот наскок, ни сделав ни шага назад.

- Мы опрокинем их в городской ров, - сказал император Варде Склиру и взмахом руки послал в бой тяжелую пехоту. Фаланга «бессмертных», ощетинившись копьями двинулась, на русов медленным размеренным шагом. Цимисхий слишком долго любовался на свое детище и, по мнению Варды Склира, запоздал с конной атакой. Клибанофоры тронулись с места, когда «бессмертные» уже вступили в смертельное противоборство с русами. И пока всадники, облаченные в тяжелые доспехи, разгоняли своих коней, дружины русов с двух сторон ударили по фаланге «бессмертных», смешав ее ряды. А железная стена пехоты русов стремительно ринулась вперед, смешиваясь с ромеями. В результате этого нехитрого маневра, клибанофорам пришлось атаковать русов сквозь ряды собственной пехоты, что привело к весьма печальным последствиям. Потерявшие строй «бессмертные» стали легкой добычей конных русов, а клибанофоры, которым приходилось топтать тяжелыми конями собственных пехотинцев никак не могли пробиться к ним на подмогу. Император Цимисхий не сразу осознал последствия своего рокового просчета и бросил на подмогу клибанофорам и «бессмертным» легкую кавалерию и три легиона пехоты. Последствия этого шага были ужасны. Клибанофоры, не успевшие развернуть коней, были оттеснены стремительными акритами ко рву, куда и стали срываться один за другим. Конные дружинники Святослава вновь отошли на фланги, а пехота русов медленно двинулась вперед, нагромождая перед собой горы трупов. В этом людском месиве, уже почти невозможно было разобраться, где свои, где чужие, а подступающая темнота и вовсе делала продолжение бойни бессмысленной. Иоанн Цимисхий, скрепя сердце, вынужден был сыграть отбой. Услышав долгожданный зов труб, ромеи ринулись назад, подставив русам свои спины. Чем те не замедлили воспользоваться. Впрочем, пробиться к императорскому стану они все-таки не смогли, а потому очевидное для всех поражение решено было считать победой, тем более что русы оставили поле битвы, заваленное трупами, императору Цимисхию и отошли за стены. Утром окончательно стал ясен масштаб трагедии. Ромеи потеряли более двадцати тысяч человек убитыми, а о потерях русов приказано было молчать.

Цимисхий отошел от стен города и приказал готовиться к штурму. Похоже, император, несмотря на поражение, не утратил веры в свою счастливую звезду. Впрочем, потери, понесенные в первой битве за Доростол хоть и были чувствительными все-таки не пробили в рядах ромеев большой бреши. Цимисхий уповал на то, что русы получили хороший урок и не посмеют более высунуться за стены. Увы, император ошибся в своем поспешном пророчестве. Всего через два дня русы вновь вышли за стены и атаковали столь стремительно, что буквально смяли передовые легионы не успевшего изготовиться к битве ромейского войска. Положение спас Варда Склир бросивший конницу в обход слишком далеко продвинувшейся фаланги Святослава. Русы вынуждены были отступить, дабы не оказаться отрезанными от города. В этот раз битва продолжалась едва ли не до самого утра и была еще более кровопролитной, чем первая. Император Цимисхий, потерявший за три дня осады более пятидесяти тысяч человек, пришел в бешенство. Потери уже невозможно было скрыть, а потому в императорском войске воцарилось уныние, переросшее почти в панику, когда отчаянные русы, совершив ночную вылазку на ладьях, напали на обоз с продовольствием с весьма печальными для ромеев последствиями.

Цимисхий вызвал в свой шатер адмирала византийского флота и орал на него так, что сорвал голос. По мнению магистра Константина, которое он не стал скрывать от патрикиев, в этот раз император был абсолютно прав. Это каким же раззявой надо быть, чтобы, имея триста судов под рукою, не просто выпустить русов из города, но и позволить им бесчинствовать на берегу.

- Я же приказал сжечь все ладьи русов! – надрывался император. – Почему ты не выполнил мой приказ?

- Русы вытащили все ладьи на берег, - оправдывался адмирал. – Откуда же я мог знать, что они решаться на вылазку.

- Нет худа без добра, - попробовал успокоить Цимисхия патрикий Василий Неф. – Теперь мы знаем, что русы испытывают недостаток в продовольствии, иначе бы они не стали так рисковать. Я бы повременил с штурмом, божественный, осада города куда более разумный шаг в создавшихся условиях.

С предложением Нефа согласились все военачальники, да и сам Цимисхий, в конце концов, пришел к выводу, что немедленный штурм приведет к слишком большим потерям, ибо у Святослава под рукой еще достаточно сил. Император приказал обнести ромейский стан рвом, дабы избежать новых неожиданностей. К стенам Доростола были выдвинуты камнеметательные машины, которые днем и ночью засыпали город градом камней. Рано или поздно у защитников Доростола должно было кончится либо терпение, либо продовольствие, и тогда ромеям останется только воспользоваться глупостью, которую они совершат. Увы, очередную глупость совершил не Святослав, ее совершили ромейские полководцы, не позаботившиеся об охране метательных машин. Очередная ночная вылазка русов вновь привела к весьма печальным для ромеев последствиям. Были уничтожены практически все осадные машины и тараны, а мечники Святослава вновь почти без потерь отошли в город. Гнев императора Иоанна был ужасен. Патрикий Василий Неф, отвечавший за осадные машины, едва не лишился головы, но, к счастью, все обошлось. Для патрикия, естественно, а не для ромейского войска, которое вот уже три месяца стояло перед Доростолом, терпя обиды и унижения от наглых русов, которые не оставляли противников в покое ни днем, ни ночью. Мало того, что воины не чувствовали себя в безопасности вне обнесенного рвом стана, так и в самом лагере ромеев едва ли не каждую ночь творились страшные дела. Слухи об оборотнях, вампирах и прочей нечестии грозили окончательно подорвать и без того невысокий боевой дух войска. Цимисхий нервничал. Из Византии шли весьма неприятные вести. Константинополь недоумевал почему предпринятый императором победоносный поход в Болгарию до сих пор не привел к желаемому результату. За недоумением могли последовать и действия, благо в авантюристах столица Византии никогда не испытывала недостатка. Слишком долгое стояние под Доростолом могло стоить императору Иоанну трона. Это понимал и сам Цимисхий, и приближенные к нему люди.

- Быть может следует вступить с русами в переговоры? – первым закинул удочку в пруд всеобщего уныния магистр Константин.

Цимисхий, сидевший в кресле, очень похожем на трон, посреди огромного, расшитого золотыми и серебряными нитями шатра, угрюмо промолчал. Что было, в общем-то, неплохим предзнаменованием. Ибо еще месяц назад в ответ на подобное предложение он непременно бы разразился грубой солдатской бранью. Но за истекшее время уверенность императора в собственных силах изрядно повыдохлась. Две кровопролитные битвы и обрушившиеся на ромеев болезни, почти неизбежные при скоплении такого количества людей, уже привели к тому, что войско императора сократилось на треть. А вот о потерях русов практически ничего не было известно. Сначала ромеи полагали, что русы уносят своих убитых с собой. Ибо многим казалось просто невероятным, что на поле битвы мертвых ромеев находят раз в десять больше, чем русов. Однако, с течением времени, патрикии пришли к выводу, что соотношение потерь один к десяти соответствует действительности, ибо русы своих мертвых сжигали на кострах, и по количеству этих костров вполне можно было судить об их истинных потерях. А следовательно сейчас под рукой у Святослава никак не менее двадцати пяти тысяч испытанных бойцов, способных пролить немало ромейской крови. Становилось очевидным, что осада Доростола ни к чему не привела, и Цимисхий настаивал на немедленном штурме, ибо бездействие приведет к окончательному разложению войска. Варда Склир колебался, по всему было видно, что предложение магистра Константина ему нравится больше, чем требования императора. Спор ромеев разрешил каган Святослав, в третий раз выведших русов за стены. Обрадованный император приказал бросить на упорного противника все имеющиеся в наличии силы. Позже, Варда Склир скажет, что никогда в жизни не видел столь ожесточенной битвы. Русы выдержали десять атак ромеев, которые накатывались на них одна за другой, и не сделали даже шагу назад. Это было форменное безумие. Никто из ромеев не мог понять, как воины кагана Святослава выжили в аду, устроенном для них императором Цимисхием и блистательным полководцем Вардой Склиром. Но они не просто выжили, а отступили в полном порядке за стены города.

- Еще одно такое сражение, божественный император, и я ни за что не поручусь, - вздохнул Варда Склир.

- Они пойдут на прорыв, - сказал Цимисхий, глядя на патрикиев сумасшедшими глазами. – Это случится в ближайшие дни. Надо быть к этому готовыми.

Третья битва под стенами Доростола не подорвала боевого духа русов, зато значительно уменьшила их численность. Кроме всего прочего в городе не хватало припасов, хотя русы честно делились продовольствием, захваченным у ромеев с местным населением. Но трехмесячная осада не могла не повлиять на настроение обывателей. Прежде благожелательно настроенные к русам, ныне они роптали все громче и громче. Наверное, именно сейчас Святослав вдруг остро осознал, что здесь, в Болгарии, он на чужой земле. У него было много сторонников среди болгар, это правда, но и врагов с каждым месяцем становилось все больше. Правнук царя Симеона и внук царевича Баяна так и не стал своим в этом краю. И причина тому – вера. Слишком долго хитроумные ромеи отравляли души болгар своими льстивыми речами, чтобы в них вновь проснулось доверие к славянским богам. Все могло бы измениться в случае победы кагана над ромеями. Но победы не было, как не было и поражения. Похоже, боги никак не могли сделать окончательный выбор в пользу кагана Святослава, несмотря на пролитые им реки крови. А ведь Святослав бросил все на жертвенный камень победы. Из ближних мечников, с которыми князь Новгородский начинал войну с Хазарским каганатом не уцелел никто. Воеводы и бояре пали один за другим в Хазарии, Византии и Болгарии. Князь Данбор, верный товарищ еще по Асмолдову походу на Бердоа, пал как герой на поле битвы под Аркадиополем. Боярин Юрий убит под Преславой. Боярин Алексей – в Киеве. Воевода Претич убит вчера под Доростолом. Неужели всех этих жертв мало Перуну? Неужели у него все еще не хватает сил, чтобы настоять на своем в споре с богами иных народов? Ведь сила павших становится силой бога. Так во всяком случае говорят волхвы. И Святослав им верил, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Он не пощадил даже родного брата, поскольку считал, что предательство ложится черным пятном не только на клятвопреступника, но и на землю его породившую и на богов управляющих этой землей. Неужели он, каган Святослав, ошибся? Неужели слова волхвов, их пророчества, их ведовство, приносимые ими жертвы всего лишь страшное заблуждение, как об этом говорят христиане? Но ведь связь с богами можно сохранить только через кровь - причем же здесь любовь?

Святослав положил ладонь на рукоять меча и стремительно обернулся. До воеводы Свенельда, поднявшегося на городскую стену вслед за каганом, было всего четыре шага или один прыжок хорошо обученного человека. Но Свенельд был слишком стар для поединка, и недостаточно подл для того, чтобы просто ударить в спину.

- Тебя обрадовала бы моя смерть, воевода? – серьезно спросил Святослав.

- Я бы не огорчился, - холодно отозвался Свенельд. – И ты знаешь почему.

- Князь Вратислав предал и меня, и тебя, воевода, - рассердился Святослав. – Если бы я его не убил, то это пришлось бы сделать тебе.

- Нет, - покачал головой воевода. – Я бы его пощадил.

- Почему? – удивился каган.

- Потому что сам много лет тому назад предал своего отца, чтобы спасти от смерти твоего. Ты бы не родился, Святослав, если бы я не выдал князю Ингеру кудесника Рулава и князя Мечидрага. Понимаешь? И все пошло бы по другому. На киевском столе вместо Рюриковичей сидели бы Олеговичи. Вот она цена молчания, Святослав.

- Почему кудесник Рулав не покарал тебя, Свенельд? – нахмурился каган. – Или он не знал о твоем предательстве?

- Рулав не все знал, но о многом догадывался. Да и мудрено было не догадаться. У кудесника Чернобога были длинные руки, но он почему-то пощадил своего сына. Наверное понял, что я не мог поступить иначе. А значит, его вина больше, чем моя. Ты тоже ошибся каган Святослав. Не надо было брать Вратислава в поход на единоверцев. Не против ромеев ты его послал, а против бога, которому он кланялся. Ты сам поставил его перед выбором – либо Христос, либо Святослав. Он сделал выбор в пользу бога. Но ведь и ты сделал то же самое, каган, когда выбирал между Перуном и Вратиславом.

- Чего ты хочешь от меня? – прямо спросил каган.

- Я не верю в твою победу, Святослав. Я не верю, что ты правильно толкуешь волю Перуна. А потому не хочу вести людей на верную гибель. И самое главное, Святослав, - я жажду мести и не хочу от тебя скрывать, что твоя смерть принесла бы мне облегчение.

- А что если ошибаешься ты, Свенельд? Что если ты предаешь во второй раз? Что если ты своим предательством губишь не только меня, но и всех русов?

- Не знаю, - глухо сказал Свенельд. – Я действительно боюсь ошибиться. Пусть нас рассудят боги.

- Ты хочешь Божьего суда, воевода? – удивился Святослав.

- Я слишком стар для поединка, каган, - покачал головой Свенельд. – Мы просто станем с тобой в первые ряды фаланги, Святослав, и пойдем на прорыв. Пусть бог Перун поможет правому?

- Я принимаю твой вызов, Свенельд, скажи Накону, чтобы готовил людей для атаки.

Император Цимисхий оказался провидцем. В этот раз русы действительно пошли на прорыв. Железная стена смяла фалангу ромеев и втоптала «бессмертных» в землю, влажную от крови и дождя. Варда Склир бросал на обезумевшего врага легион за легионом, но русы продолжали медленно и упорно продвигаться вперед. Это было невероятно, это было невозможно, это противоречило всем законам ведения войны. Конные дружины русов давно уже были оттеснены от фаланги клибанофорами и акритами, ромеи атаковали пеших русов и с тыла, и с флангов, но те упорно шли вперед, орудуя длинными и смертоносными копьями. Впервые за все время осады Доростола, ромеям удалось расчленить железную стену русов. Их фаланга стала распадаться на две части, и в этот образовавшийся просвет император Цимисхий бросил свой последний резерв, пять тысяч клибанофоров. Причем не просто бросил, а сам повел их в атаку, приведя тем самым в замешательство свиту. Похоже, безумие заразительно. Магистр Константин, с трудом удержавший своего коня на холме, с тихим ужасом наблюдал за чудовищной бойней, развернувшейся у подножья. Взбесились не только люди и кони, взбесилась сама природа. Сначала по полю битвы загуляли пыльные смерчи, ослепляя и ромеев и русов. Константину на миг показалось, что участь последних уже решена, что им никогда не удастся вырваться из железного кольца, что им уже никогда не пробиться к Доростолу, ибо от города их отделяет стена ромейским мечей и копий.

- Это победа, патрикии! – закричал Василий Неф, потрясая сжатым кулаком, но, похоже, поторопился. Гром грянул столь неожиданно, что Константин едва не вылетел из седла обезумевшего коня. Но еще ужасней была молния, ослепившая всех на мгновение раньше. И в этот миг Константин увидел всадника на белом коне, несущегося в битву.

- Перун! – разнесся над полем битвы клич воспрянувших русов, а вслед за этим но головы обезумевших людей потоком хлынула вода.

- Ты видишь, Свенельд? – крикнул громовым голосом Святослав, указывая окровавленным мечом, на летящего среди молний всадника.

- Он пришел за тобой, каган! – в ужасе воскликнул воевода. – На небе ты нужнее, чем на земле.

Но Святослав, похоже, не услышал воеводу, страшным ударом меча снизу вверх он выбросил из седла ромейского патрикия и соколом взлетел на его белого коня.

- С нами Перун, русы! Вперед, за бога и кагана!

Магистр Константин, слегка пришедший в себя от пережитого потрясения, с ужасом смотрел, как воспрянувшие русы мечами прорубают себе дорогу в месиве ромейских тел. Небесного всадника уже не было на поле битвы, зато появился другой, земной, но не менее страшный. Это он первым врубился в ряды клибанофоров, преграждавшим русам путь в Доростол. Это он едва не добрался до императора Цимисхия, столь неосторожно ринувшегося в сечу. Спасая императора, клибанофоры чуть подались назад, и их замешательство стоило ромеям победы. Русы прорвались к городу. Вновь выстроились в фалангу перед воротами города и ощетинились копьями.

- Боже мой, - только и сумел вымолвить Варда Склир побелевшими губами. – Спаси и сохрани нас пресвятая Богородица.

Ромеи медленно пятились от стен Доростола. Русы их не преследовали. Битва затухала сама собой, и только небо продолжало безумствовать над головами живых и павших, а холодные струи дождя безжалостно хлестали в спины отступающим ромеям.

Лагерь Цимисхия утонул в грязи. Сыро было даже в шатре императора, где собрались промокшие до нитки и злые на весь мир патрикии. Сам император уже успел переодеться в другую одежду, которую его слугам каким-то чудом удалось уберечь от потопа, и смотрелся на фоне своих приближенных почти орлом. Впрочем, печать уныния лежала и на лице императора. Иоанн Цимисхий в который уже раз упустил птицу счастья, забившуюся было в его руках. О потерях, понесенных ромеями в этой битве, никто даже не заикнулся, и без того было понятно, что они оглушительные. Важнее было то, что уцелевшие утратили всякое желание сражаться. Даже патрикии дрожали сейчас не только от холода, но и от страха. Таинственный всадник, возникший невесть откуда, среди молний и потоков воды, льющихся с неба, будоражил воображение многих, в том числе и магистра Константина, доселе весьма скептически относившегося к славянским богам.

- Быть может, нам следует вывести флот из Дуная? – предложил Василий Неф, пряча глаза от рассерженного императора.

- И позволить русам уйти водой из Доростола?! – рыкнул на патрикия император.

- Зато Болгария останется за тобой, божественный, - утешил Цимисхия магистр Константин.

Вспыхнувший было в шатре спор прервал Варда Склир, вошедший в шатер императора. Полководец склонился к Цимисхию, сидящему в кресле, и что-то горячо зашептал ему на ухо. Патрикии, стоящие чуть в отдалении, услышали только одно слово «Святослав» и не на шутку взволновались. Неужели безумный каган предпринял еще одну попытку прорыва?!

- Каган Святослав предлагает нам вступить в переговоры, патрикии, - сказал Цимисхий, поднимаясь с кресла. – Слава Всевышнему, победа остается за нами.

За победу, впрочем, пришлось заплатить дорогую цену. Настолько дорогую, что многим она уже не казалось победой. В сущности император принял все условия русов и беспрепятственно выпустил их из Болгарии, с захваченной ими в походе на Византию добычей. Святослав в обмен дал слово не нападать первым на империю. Договор был скреплен взаимными клятвами, и магистр Константин, приложивший немало сил для его заключения, мог, наконец, вздохнуть свободно. Встреча императора с каганом состоялась неподалеку от Доростола. Причем каган Святослав, приплывший на встречу в ладье, не только не поклонился Цимисхию, но даже и не встал со скамьи. Поведение руса не лезло ни в какие ворота, но ромеи промолчали, дабы не подвергать риску жизнь божественного императора.

Ладьи русов уходили вниз по Дунаю, а ромейское войско, поредевшее едва ли не на две трети с тихим ужасом смотрело им вслед. Русы тоже потеряли немало людей во время осады и четырех жесточайших битв, но их было все же еще слишком много, чтобы внушить страх и почтение зрителям.

- Я бы послал за ними флот, - негромко произнес патрикий Роман, искоса при этом глядя на Цимисхия.

- Я дал слово русам, - надменно вскинул голову тот. – И не собираюсь его нарушать.

- Слава божественному цезарю Иоанну! – очень вовремя воскликнул магистр Константин. – Слава победителю русов!

Славословие магистра было подхвачено войском, но без особого энтузиазма, а потому вряд ли долетело до ушей уплывающих русов. Тем не менее, война выиграна, и это должны будут признать даже враги императора Цимисхия.

- Надеюсь, каган все-таки не доплывет до Киева, - тихо произнес Варда Склир.

- Я тоже надеюсь, патрикий, - в тон ему отозвался магистр Константин. – И порукой тому хазарский ган Аршак и ромейское золото.

Достигнув днепровских порогов, русы разделились. Воевода Свенельд повел рать берегом, каган Святослав с тысячью ближних мечников решил наведаться в Перунову рень, дабы принести жертвы своему небесному покровителю. Это было первое капище ударяющего бога на родной земли и миновать его Святослав не мог.

- Твоя воля, каган, - холодно сказал Свенельд, - но ты рискуешь и собой, и людьми.

- Не будем спорить, воевода, - спокойно произнес каган. – Зов Перуна громче, чем зов родной земли.

- Не на всякий зов следует откликаться, Святослав, - покачал головой Свенельд. – А жертв Перуну мы принесли столько, что их хватит на сотни лет вперед.

- Твоими устами мед бы пить, воевода, - усмехнулся Святослав. – Но Ударяющий явился на наш с тобой зов. Теперь черед кагана навестить своего бога.

- Бери лучшие ладьи, - махнул рукой Свенельд, - остальные мы спалим, чтобы не достались никому.

Флот русов здорово потрепало бурей в Черном море, многие ладьи дали течь и тащить их через днепровские пороги было бы безумием. Добычу погрузили на телеги, купленные у уличей, и Свенельдова рать двинулась посуху к родному городу. Сам воевода ехал верхом. Многие мечники тоже обзавелись конями. Но большинство шло пешком, при случае опираясь на тарахтящие телеги. Свенельд не торопился. Нельзя сказать, что последний поход Святослава закончился бесславно, но Болгарию они все же потеряли. А главное потеряли уверенность в непобедимости кагана и в вечной благосклонности к нему славянских богов. Наверное, это понимал и Святослав, иначе не отправился бы в капище Перуна, даже не дойдя до родной земли. Интересно, какой ответ он надеялся получить от Ударяющего бога, и что собирался предъявить его упрямым волхвам?

Проделав немалый путь за первый же день пути, Свенельдова рать остановилась на ночной отдых. До Киева путь был долгий, а утомленные долгой осадой и трудным морским походом люди, не могли двигаться слишком быстро. Свенельд приказал ставить шатер, а сам в сопровождении сына Люта и десятка ближних мечников поднялся на ближайших холм. Лют, обладавший острым зрением, первым заметил всадников, несущихся наметом по степи.

- По-моему, один убегает, а остальные его догоняют, - предположил один из мечников и, кажется, был прав.

- Судя по бараньим шапкам, это хазары, - определил Лют.

- Помоги беглецу, - приказал сыну Свенельд.

Одиннадцать всадников сорвались с холма навстречу хазарам. Беглец, видимо, понял, что подоспела помощь. Во всяком случае, он поднял коня на дыбы и обрушился на главного своего преследователя и опрокинул его на землю раньше, чем Лют с мечниками успели доскакать до места схватки. Торопливость дорого обошлась беглецу, ему пришлось в одиночку драться с шестью хазарами, решившими отомстить за своего вожака. Мечники Люта обрушились на хазар с неотвратимостью молота Перуна. Через мгновение бараньи шапки попадали на землю вместе с головами. Свенельд хлестнул коня плетью и поскакал вниз с холма.

Беглец был еще жив, хотя его тело, не защищенное кольчугой было иссечено хазарскими мечами. Дышал он тяжело, но памяти еще не потерял.

- Свенельд, - тяжело выдохнул он в лицо спешившемуся воеводе, - предупреди Святослава. В Перуновой рени его ждут печенеги Кури. Двадцать тысяч человек.

- А это что за люди? – кивнул Лют на убитых хазар.

- Ган Аршак и его люди, - с трудом произнес незнакомец. – Я следил за ними от самой Болгарии.

- Как твое имя?

- Азар. Ведун Черно…

Беглец дернулся и затих. Лют поднялся с колен и вопросительно взглянул на отца:

- Надо послать гонца к Святославу и развернуть рать.

- Не надо, - холодно произнес Свенельд. – Боги уже приняли свое решение и не нам, простым смертным, становиться у них на пути.

Перунова рень встретила кагана Святослава мертвой тишиной. Ворота старого капища не дрогнули в ответ на призывный звук его рога. Зато из ближайших зарослей на русов обрушился град печенежских стрел. Мечники не успели выстроится в фалангу. Двадцать тысяч конных печенегов обрушились на них с трех сторон, оставив им один путь к отступлению – в храм Ударяющего бога. Святослав первым заметил, как открываются ворота Перунова городца и успел крикнуть мечникам:

- За стены, русы!

Копье прилетело вылетело из черного провала, как только Святослав переступил роковой порог. Удар пришелся кагану прямо в сердце, пробив тяжелую бронь. Святослав успел вскинуть к небу глаза и увидеть всадника на белом коне, призывно машущего ему рукой. Каган поднял над головой окровавленный меч и шагнул туда, откуда уже нет возврата…

Все мечники кагановой дружины полегли у стен капища. А гана Куре путь в Перунов храм преградила молния, ударившая под ноги его коню. Ган вскрикнул, прикрыл лицо ладонью и пал из седла на землю. Два печенега подхватили тело Кури почти на лету и понесли его от страшного места, ставшего отныне могилой для одного из самых грозных воителей на земле, кагана русов Святослава.

Оглавление

Часть первая Сын Сокола

  Глава 1 Патрикий Аристарх

  Глава 2 Князь Ингер

  Глава 3 Кудесник Чернобога

  Глава 4 Осада Бранибора

  Глава 5 Киев

  Глава 6 Посол

  Глава 7 Крещение князя Тугомира

  Глава 8 Кровавый пир

  Глава 9 Матильда

  Глава 10 Печенеги

  Глава 11 Княжич Олегаст

  Глава 12 Поход Игоря

  Глава 13 Месть

  Глава 14 Заговор

Часть вторая Внук Сокола

  Глава 1 Княгиня Ольга

  Глава 2 Сватовство

  Глава 3 Княжич Святослав

  Глава 4 Багрянородный

  Глава 5 Мать и сын

  Глава 6 Угры

  Глава 7 Князь Новгородский

  Глава 8 Вятичи

  Глава 9 Саркел

  Глава 10 Киев

Часть третья Каган русов

  Глава 1 Оборотень

  Глава 2 Смерть патрикия

  Глава 3 Византия

  Глава 4 Епископ Адальберт

  Глава 5 Итиль

  Глава 6 Набег

  Глава 7 Удар Сокола

  Глава 8 Заговор

  Глава 9 Посол императора

  Глава 10 Вторжение

  Глава 11 Печенеги

  Глава 12 Измена

  Глава 13 Возвращение кагана

  Глава 14 Битва при Аркадиополе

  Глава 15 Князь Вратислав

  Глава 16 Осада Доростола Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg