«Жезл маршала. Василевский»

Жезл маршала. Василевский (fb2) - Жезл маршала. Василевский (Русские полководцы) 5009K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Михайлович Золототрубов

Жезл маршала. Василевский

Из Советской Военной Энциклопедии.

Москва, Воениздат, 1980

ВАСИЛЕВСКИЙ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (30.IX 1895—05.XII 1977) — русский советский военный деятель, полководец, Маршал Советского Союза (1943), дважды Герой Советского Союза (1944,1945). Член КПСС с 1938 г. Участник Первой мировой войны. В Советской Армии с 1919 г.

Родился в селе Новая Гольчиха Кинешемского уезда (ныне Вичугский район Ивановской области) в семье священника. Окончил Алексеевское пехотное училище в Лефортове в Москве. После Октябрьской революции перешёл на сторону Советской власти.

Во время Гражданской войны в 1919 г., когда к Тульской губернии подошли контрреволюционные войска Деникина, Василевский был назначен командиром батальона Тульской стрелковой дивизии, позже стал командиром полка, участвует в боях на Западном фронте против белополяков. В 1921 г. возглавил отдельный батальон.

После Гражданской войны, будучи командиром 143-го стрелкового полка, Василевский прошёл годичное обучение на курсах «Выстрел». В 1928 г. по рекомендации командующего войсками Московского военного округа И. Уборевича его назначают командиром 144-го стрелкового полка; вскоре Василевский сделал этот полк лучшим в округе, на инспекторской проверке он занял первое место. Большое влияние на формирование Василевского как командира оказал видный военный теоретик начальник Оперативного управления, заместитель начальника штаба РККА В. К. Триандафиллов. На учениях он ставил Василевскому сложные задачи, учил отработке новых способов и форм ведения боя. В 1931 г. по рекомендации Триандафиллова приказом наркома обороны Василевского назначили в Управление боевой подготовки штаба РККА. Для него это была серьёзная не только военная, но и политическая школа. Тогда же Василевский познакомился с Г. К. Жуковым, который по предложению Будённого был избран секретарём партийного бюро управления. В 1934 г. выявились серьёзные пробелы в работе штаба Приволжского военного округа, по рекомендации наркома К. Е. Ворошилова Василевский назначается в штаб этого округа начальником отдела боевой подготовки. Здесь ему довелось послужить под началом военачальника командующего военным округом Н. Е. Дыбенко и заместителя начальника штаба округа В. Д. Соколовского, будущего Маршала Советского Союза. Осенью 1936 г., как опытного и перспективного, полковника Василевского зачисляют слушателем первого набора в Академию Генерального штаба. После окончания академии в разгар репрессий против многих военачальников Красной Армии он назначается начальником отделения, ведавшего в Генштабе оперативной подготовкой высшего командного состава Красной Армии. Здесь Василевский набирался военного опыта под руководством начальника Генштаба Б. М. Шапошникова.

С июня 1939 г. Василевский — заместитель начальника Оперативного управления Генштаба. В июне 1941 г. он генерал-майор. В ходе войны с августа 1941 г. — заместитель начальника Генштаба и начальник Оперативного управления, с июня 1942 г. — начальник Генштаба, а с октября одновременно заместитель наркома обороны СССР.

В годы войны ещё более окреп военный талант Василевского как крупного стратега и тактика. Он непосредственно участвовал в планировании и разработке важнейших операций Советских Вооружённых Сил, в решении главных вопросов по обеспечению фронтов людскими ресурсами, материально-техническими средствами, в подготовке резервов всех видов для действующей армии. Во время Сталинградской битвы 1942-1943 гг. Василевский был одним из авторов и исполнителей плана наступательной операции, координировал действия фронтов по ликвидации окружённой группировки немецких войск под командованием генерал-фельдмаршала Паулюса.

Как представитель Ставки Верховного Главнокомандования (ВГК) осуществлял взаимодействие между Воронежским и Степным фронтами в Курской битве 1943 г.; руководил планированием и проведением операций Южного и Юго-Западного фронтов по освобождению Донбасса. В январе—феврале 1944 г. координировал действия 3-го и 4-го Украинских фронтов в Криворожско-Никопольской операции, в апреле — действия советских войск по освобождению Крыма, с июня — действия 3-го Белорусского, 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов в Белорусской операции. В феврале 1945 г. введён в Ставку ВГК и назначен командующим 3-м Белорусским фронтом. С июня 1945 г. — командующий советскими войсками на Дальнем Востоке. Под руководством Василевского осуществлена крупная перегруппировка войск, спланирована и проведена Маньчжурская стратегическая наступательная операция по разгрому Квантунской армии (9 августа—2 сентября 1945 г.).

После войны маршал Василевский — начальник Генштаба и 1-й заместитель министра Вооружённых Сил СССР. В 1949-1953 гг. — министр Вооружённых Сил (военный министр) СССР.

Член ЦК КПСС в 1952-1961 гг. Депутат Верховного Совета СССР в 1946-1958 гг. Награждён 8 орденами Ленина, орденом Октябрьской революции, 2 орденами Красного Знамени, орденом Суворова 1-й степени, Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени.

Дважды удостоен ордена «Победа».

Умер 5 декабря 1977 г.

Урна с прахом в Кремлёвской стене. Бронзовый бюст — в городе Кинешме Ивановской области.

Пролог

В это зыбкое утро августа 1943 года Сталин прибыл в Кремль в плохом настроении, и это сразу заметил его секретарь генерал Поскрёбышев. Обычно вождь здоровался с ним, но сейчас, хмурый и озабоченный, он молча шагнул в кабинет. Поскрёбышев стоял в растерянности. Неожиданно Сталин громко спросил:

   — Товарищ Василевский не звонил?

   — Нет, Иосиф Виссарионович, — ответил Поскрёбышев. — Звонил маршал Жуков, но я сказал, что вы на даче.

   — С Жуковым я разговаривал, — прервал его Сталин. — Узнайте на узле связи Генштаба, нет ли чего с Юго-Западного фронта.

   — Есть, понял. — Поскрёбышев прикрыл за собой дверь.

Сталин неторопливо набил трубку табаком и закурил, жадно глотая дым. Потом подошёл к карте, на которой только вчера начальник Оперативного управления Генштаба генерал Штеменко отметил участки боевых действий наших фронтов. Вождю было о чём поразмышлять. После разгрома немецко-фашистских войск на Курской дуге Ставка Верховного Главнокомандования расширила фронт наступления войск Красной Армии. Намечалось освободить Донбасс, Левобережную Украину и Крым, выйти к Днепру и захватить плацдарм на его правом берегу. Но удастся ли это сделать? Вермахт после понесённых потерь теперь не в состоянии провести крупное наступление, однако ещё силён и может продолжать войну. Плохо и то, что наши союзники по антигитлеровской коалиции всё ещё не открыли второго фронта[1], а высадка войск в Южной Италии, на острове Сицилия, не внесла коренных изменений в расстановку вражеских сил по стратегическим направлениям. Так что ещё предстоят тяжёлые сражения.

Острый взгляд Сталина скользнул по карте и остановился на чёрном крестике с надписью: «Центр». Эта вражеская группа армий по-прежнему угрожает Москве. Надо бы её разгромить, отбросить подальше от столицы. Видимо, прав маршал Василевский, предлагавший ему силами Западного и левого крыла Калининского фронтов ударить по 3-й танковой и 4-й полевой армиям врага, опрокинуть их и выйти к Духовщине, Смоленску и Рославлю. Тогда линия фронта отодвинется от Москвы и будут созданы предпосылки для освобождения Белоруссии... Взгляд Сталина перекинулся на юг России. Северо-Кавказский фронт во взаимодействии с Черноморским флотом и Азовской военной флотилией должен очистить Таманский полуостров и захватить плацдарм у Керчи.

«Однако главное сейчас — овладеть Харьковом, а затем освободить Донбасс», — подумал Сталин. Он был доволен, что маршал Жуков, на которого возложена координация действий Воронежского и Степного фронтов, уже представил в Ставку план операции по разгрому врага в районе Харькова, и он утвердил его, приказав лишь передать 57-ю армию Юго-Западного фронта Степному фронту: ударом в обход города с юга она поможет главной группировке войск освободить Харьков. В это же время Юго-Западный и Южный фронты проведут операцию по захвату Донбасса. Юго-Западный фронт нанесёт удар в направлении Горловки и Сталино от берегов Северского Донца на юг, а Южный фронт — от Ворошиловограда и реки Миус на запад и соединятся в районе Сталино (Донецк). Координировать действия этих фронтов поручено маршалу Василевскому. Он тоже прислал план операции...

«Жуков и Василевский крепко меня выручают, — с теплотой подумал о маршалах Сталин. — Оба талантливы, и оба, видимо, преданы мне. И оба совершенно разные по характеру. Как вода и огонь. А кто из них мне ближе? Наверное, Жуков! Правда, он вспыльчив, под горячую руку может сказать чего хочешь, ругнуться матом. Но зла долго не держит — быстро отходит. Суровость, пожалуй, у него в крови, даже со мной, Верховным Главнокомандующим, иногда спорит, тогда как должен отвечать «слушаюсь» и делать то, что ему приказано. Молотов прав, когда упрекнул меня в том, что я разрешаю этому Бонапарту спорить. Да, таков Жуков, и его не переделаешь... А вот Василевский совсем другой человек — осторожный, слов колючих не бросает, тих, как сытый кот, хотя порой тоже бросается в атаку, если что не по нему. В военном деле, пожалуй, не уступит Жукову, умён чертовски! Уж если какой вопрос продумал — не подкопаешься, дотошно всё выверил, изучил проблему до тонкостей. Вот хотя бы его предложение о контрнаступлении под Москвой в сорок первом. Втихую всё обдумал, просчитал, а уже потом свою идею мне выложил... Да, Василевский, бывший священник, чертовски умён и с ходу, на авось решений не принимает».

Размышления вождя прервал вошедший в кабинет Поскрёбышев.

   — Юго-Западный фронт молчит, и телеграмм для вас, Иосиф Виссарионович, нет, — доложил он. — Может, вызвать на связь командующего?

   — Нет! — резко бросил Сталин. — Подождём ещё немного...

А чего «подождём», не сказал, и Поскрёбышев невольно спросил:

   — Что вас волнует, Иосиф Виссарионович?

   — Сегодня с утра Юго-Западный фронт начал наступление, и я жду доклада о том, как развиваются там события. Но товарищ Василевский почему-то отмалчивается, хотя сутки скоро истекут...

В это время маршал Василевский находился на КП 46-й армии генерала Глаголева. С минуты на минуту он ждал звонка от Жукова из штаба Степного фронта. Они договорились встретиться в городе Корочи, чтобы обсудить некоторые вопросы взаимодействия фронтов. Наконец Жуков позвонил ему.

   — Ты готов встретиться? — спросил он.

   — Да.

   — Тогда я выезжаю, — отозвался Жуков.

Василевский приехал в Корочи раньше и остановился в небольшом деревянном домике, который облюбовал его адъютант.

Вечерело. На небе густо высыпали звёзды; они ярко мерцали в бездонной синеве, словно кто-то там рассыпал алмазы. Дул степной ветер, горячий и сухой. Откуда-то издалека доносилась артиллерийская канонада. «Виллис» подкатил к самому домику, и из него вышел маршал Жуков.

   — Привет, Саша! — Он крепко пожал Василевскому руку. — Как жизнь?

   — Плохо, Георгий... — Александр Михайлович провёл его в домик и пригласил к столу, на котором был накрыт ужин.

   — Отчего вдруг «плохо»? — насторожился Георгий Константинович. — Вчера я говорил с Верховным, у него претензий к тебе нет.

   — Ты же меня обокрал! — вдруг выпалил Василевский. Глаза его хитро заблестели, на обветренном лице появилась знакомая Жукову усмешка.

   — Не понял, поясни. — Жуков так и впился в него горящими глазами.

   — Кто убедил Верховного отдать 57-ю армию Степному фронту? Ты! И не вздумай отказываться. Конев, конечно, рад, что получил солидное пополнение. А каково Малиновскому? Да и не так богат на войска Юго-Западный фронт, чтобы взять у него целую армию! А кто курирует фронт Малиновского? Твой друг Василевский, а ты ему подножку ставишь...

Жуков задорно, по-мальчишечьи захохотал, у него от смеха даже глаза повлажнели.

   — Не я проявил в этом деле инициативу, — сказал Георгий Константинович и, придвинув к себе тарелку с варёной картошкой, взял ломоть хлеба, отрезал кусок сала. — Я чертовски проголодался. А ты чего не ешь?

   — Хочу сначала раздеться. — Василевский снял шинель. — Значит, Верховный отобрал у Малиновского армию?

   — Конев ему звонил, просил усилить его фронт войсками, — пояснил Жуков. — Ты же знаешь Ивана Степановича, он часто обращается к Верховному: то ему надо, другое... Ну, а если честно, то у Степного фронта меньше всего сил и средств, хотя задача ему поставлена серьёзная. Нам надо увязать действия Степного фронта с Юго-Западным.

   — Чего тут увязывать? — пожал плечами Василевский. — Ведь Ставка план утвердила?

   — Да, но вдруг обстановка изменится? Не станешь же ты звонить Верховному и просить совета?

   — Мы кто с тобой, Георгий? — спросил в упор Александр Михайлович. — Представители Ставки! К тому же ты ещё и заместитель Верховного Главнокомандующего, а я начальник Генштаба и заместитель наркома обороны. Разве мало у нас с тобой полномочий? Если ситуация на фронте осложнится, там и решим, что делать, а Верховного потом проинформируем.

   — Разумно, — согласился Жуков. — Теперь о деле. Чего я тебе звонил? Мне нужна твоя помощь...

   — В чём? — насторожился Василевский. Он взял со стола стакан молока и выпил. — Видно, молочко хозяйка держала в погребе. Холодное! Выпей и ты, Георгий! А то хозяйка обидится — она ведь угостила нас от чистого сердца.

Жуков выпил молоко.

   — Ты прав, как лёд холодное, ещё простужусь, — брякнул он сердито. — Ну-ка посмотри, Саша, на мою рабочую карту. — Он развернул её на столе, предварительно убрав в сторону тарелки и стаканы.

Василевский с минуту пристально разглядывал карту, потом в его глазах вспыхнули искорки.

   — Ясно, как пить дать! — воскликнул он. — Ты хочешь, чтобы войска правого крыла Юго-Западного фронта помогли войскам Степного фронта нанести удар по Харькову с юга и юго-востока?

   — Верно, только так решил не я, а Верховный, и об этом он сам тебе скажет. — Жуков зевнул. — Всю ночь не спал. Надо бы снять дрёму, а? У тебя не найдётся глотка «наркомовской»?

Василевский окликнул адъютанта:

   — Там в моём саквояже бутылка водки, давай её сюда!

Жуков налил себе и Василевскому и гаркнул:

   — Выпьем за удачу на фронте! — В два глотка он опорожнил стакан, не закусывая. — Горючка что надо, до самой печёнки достала... Да, забыл тебе сказать... Верховный беспокоится, удастся ли нам с ходу взять Харьков. Я заверил его, что мы это сделаем. Кстати, свой план по освобождению Донбасса ты ему доложил?

   — Разумеется, и Верховный его одобрил без каких-либо поправок. Но я чувствую, что мне туго придётся с Донбассом. Немцы превратили его в сильно укреплённый оборонительный район...

   — Тяжелее, чем на Курской дуге, не будет, — махнул рукой Жуков. — Так что не переживай. Танки и артиллерия сделают своё дело.

   — Есть одна зацепка, — продолжал Василевский. — Генштабу стало известно, что Гитлер подписал приказ о строительстве стратегического рубежа обороны, назвав его «восточным валом», вот здесь. — И он показал эти места на карте. — От Улюкского лимана через солёное Молочное озеро и дальше по линии реки Молочной, среднего течения Днепра, реки Сож, через Оршу и Витебск, Псков и по реке Нарве.

   — Откуда у тебя эти данные? — осведомился Жуков.

   — Наши разведчики взяли «языка», и при нём была копия приказа Гитлера, поступившая в штаб 6-й полевой армии.

   — Это серьёзно осложнит наше наступление, — подчеркнул Жуков.

   — Я тебе ещё вот что скажу. — Василевский взял стакан и допил свою «горючку». — Оборону Донбасского района Гитлер возложил на 1-ю танковую и 6-ю полевую армии — двадцать две отборные дивизии! Этими армиями соответственно командуют генерал-полковники Макензен и Холлид. Первый — родственник генерал-фельдмаршала Августа Макензена, известного ещё по Первой мировой войне. Знаешь, какой «подвиг» совершил этот отпрыск потомственных генералов? В Пятигорске зимой сорок третьего он ограбил эвакуированный туда из Ростова музей изобразительных искусств, забрал из него ценные картины. А Холлида наши били на Дону, но не Добили. Придётся теперь нам с Малиновским это сделать.

Жуков взглянул на карту Василевского.

   — Где Юго-Западный фронт наносит главный удар? — спросил он.

   — Как я и говорил в Ставке, южнее города Изюм через Барвенково на Лозовую, Павлоград и Синельниково. А в качестве исходного положения мы с Малиновским решили использовать захваченные ранее плацдармы на западном берегу Северского Донца...

   — Будь я на твоём месте, я бы максимально использовал авиацию, — сказал Жуков. — Разбомбил бы в пух и прах оборону немцев, а потом пустил бы танки, а за ними пехоту. Жаль, что у Малиновского маловато самолётов.

   — Было маловато, а теперь в достатке! — прервал его Василевский. — Верховный пошёл мне навстречу — выделил на эту операцию всю фронтовую авиацию 17-й воздушной армии. Её командующий генерал Судец заверил меня, что лётчики не подведут.

   — Владимиру Алексеевичу можно верить, он хозяин своего слова, — подтвердил Георгий Константинович. — Я с ним имел дело. И не раз. А закалку Судец получил ещё в боях с белофиннами. — Он сделал паузу. — Ты ездил на Южный фронт к Толбухину? Ведь ему предстоит провести свою первую операцию в роли командующего.

Василевский сказал, что был у Толбухина, Фёдор Иванович переживает: а вдруг дело у него сорвётся? Но вряд ли... Толбухин — опытный вояка. Ещё в Гражданскую войну был начальником оперативного отдела штаба армии, а в тридцать восьмом возглавлял штаб Закавказского военного округа.

   — Опыт-то у него есть, но разве сравнишь войну Гражданскую с нынешней? — усмехнулся Жуков. — Тогда шашка была чуть ли не главным оружием бойца... Правда, войска Толбухина хорошо проявили себя в Сталинградской битве. И всё же ты, Александр, помоги ему хорошенько всё продумать. Пока генерал Малиновский готовит к сражению свой Юго-Западный фронт, смотайся на денёк-два к Толбухину. Привет ему от меня...

На другой день Василевский прибыл на КП Толбухина, который находился в селе Грибоваха неподалёку от города Шахты. Ночь была звёздная и лунная, на фоне посветлевшего горизонта Василевский ещё издали увидел грузную фигуру командующего фронтом. Толбухин подошёл к нему запыхавшийся и с ходу выпалил не по-уставному:

   — Рад вас видеть, товарищ маршал, в своём хозяйстве!

   — И я рад, — добавил подошедший к ним начальник штаба фронта генерал Бирюзов. (В 1955 году Сергей Семёнович Бирюзов станет Маршалом Советского Союза, Василевский поздравит его от души, и, когда речь зайдёт о минувшей войне, где оба сражались рука об руку, Бирюзов скажет: «Вы, Александр Михайлович, учили меня воевать, такое не забудется, и я у вас в неоплатном долгу!..» — А.3.) А сейчас, когда они вошли в помещение штаба, Бирюзов разложил на столе карты, и генерал Толбухин стал объяснять представителю Ставки свой замысел по разгрому врага:

   — Если честно, товарищ маршал, меня волнует одно: удастся ли нам с ходу прорвать так называемый «миусский фронт обороны» немцев? При разработке операции я долго ломал голову, как нам лучше поступить, и решил ударить по немцам на самом узком участке фронта. Сделает это 5-я ударная армия генерала Цветаева и 2-я гвардейская армия генерала Захарова...

   — За счёт высокой плотности огня? — прервал командующего Василевский.

   — Да, товарищ маршал! — воскликнул Толбухин, и на его полном лице появилась улыбка. — Иначе прорыв осуществить трудно.

   — Если мы это сделаем, а я уверен в успехе, тогда эти две армии будут наступать на Волноваху и Пологи, — пояснил генерал Бирюзов. — А 51-я армия генерала Крейзера прорвёт фронт севернее на смежном участке...

Замысел командующего фронтом Василевский одобрил, но при обсуждении плана в деталях внёс в него существенные поправки.

   — Надеюсь, Фёдор Иванович, что первый ваш блин комом не будет! — улыбнулся Василевский.

В ночь на 10 августа на КП Южного фронта Василевскому позвонил его первый заместитель по Генштабу генерал Антонов и сказал, что Верховный утвердил его предложения о действиях фронтов Малиновского и Толбухина.

   — Понял тебя, Алексей Иннокентьевич! — громко ответил Василевский. — Как в Генштабе, не скучно без меня?

Слышимость почему-то стала хуже, и Александр Михайлович едва разобрал слова:

   — Дел тут невпроворот, товарищ маршал, скорее возвращайтесь в Москву. Дома у вас всё хорошо, я только что звонил...

   — Спасибо, дружище!

Василевский, положив трубку, взглянул на Толбухина:

   — Как будто с тобой мы всё обсудили, но это на карте. Теперь съездим в 5-ю ударную армию и во 2-ю гвардейскую и проведём там рекогносцировку с участием командармов Цветаева и Захарова. Если мы этого не сделаем, у меня будет на душе неспокойно. Да и вообще я ничего не делаю на глазок.

После рекогносцировки, которая, как выразился генерал Толбухин, «хоть и прошла с большим напряжением, но ума всем прибавила», Василевский побывал на передовых позициях 2-й гвардейской армии. В стереотрубу он наблюдал за немцами. Их позиции отчётливо просматривались сквозь проволочные заграждения. Кое-где виднелись танки, врытые наполовину в землю, длинные стволы орудий призрачно чернели сквозь листву деревьев.

   — «Тигры», — сказал Василевский, глядя на Толбухина. — А я полагал, что всех их мы перемололи на Курской дуге.

Вернулись в штаб фронта под вечер. Своим пребыванием на Южном фронте Василевский остался доволен. В его душе теплилась надежда, что свою первую операцию Толбухин проведёт как надо.

   — У тебя, Фёдор Иванович, я поработал три дня, — сказал Александр Михайлович. — Но на моих плечах ещё фронт твоего соседа Малиновского, так что переночую у вас, утром проведу инструктаж командармов и поеду, изволь не сердиться.

Толбухин зыркнул чёрными, как сама ночь, глазами:

   — Отчего мне сердиться, товарищ маршал, вы и так крепко нам помогли. Спасибо!

   — Не мне спасибо, Фёдор Иванович, а Верховному, — добродушно возразил Василевский. — Это он направил меня к вам, и я выполняю его приказ.

   — Выполнять можно по-разному, — философски заметил генерал. — Вы это делаете на совесть, с душой и без язвительных насмешек. А то у нас есть генералы, которые сделают самую малость, а трезвонят во все колокола.

Василевский сделал вид, что последних его слов не слышал. Он вышел во двор. Ночь прохладная, хотя ещё днём нещадно пекло солнце. В небе горели звёзды, крупные, как осколки мины. Луна сиротливо висела над КП, и было во всём этом что-то загадочное. Далеко-далеко пылало багряное зарево, слышались глухие взрывы — должно быть, немецкие самолёты бомбили передний край 5-й гвардейской армии. Изредка зелёные ракеты острыми клинками резали темноту и гасли высоко в небе. Неожиданно Александр Михайлович вспомнил сына Юру. Он всё ещё лечится от туберкулёза. «Отец, — говорил ему Юра во время последней встречи в Москве, — если я выздоровею, возьмёшь меня с собой на фронт?..» Выкурив папиросу, Василевский вошёл в домик и, раздевшись, лёг в отведённой ему комнате. Он уже засыпал, когда увидел склонившегося над ним генерала Бирюзова.

   — Вам звонит Верховный Главнокомандующий!

Василевский рывком встал. Дежурный — белобрысый, с серыми глазами капитан — вскочил со стула и отдал ему трубку.

   — Вы ещё не спите? — зазвучал на другом конце провода далёкий, с акцентом голос Сталина.

   — Чуть вздремнул, а тут ваш звонок...

Василевский доложил, что час назад вернулся из войск 5-й ударной и 2-й гвардейской армий, где вместе с командующими проводил рекогносцировку. Всё идёт как надо, люди настроены по-боевому.

   — Это хорошо, товарищ Василевский, — одобрил Верховный. — Но меня тревожит Харьков. Удастся ли освободить город в ближайшее время? Правда, Жуков заверил меня, что немцы там будут разбиты. Что ж, подождём... Что я вам хочу сказать, — продолжал Верховный. — Степному фронту необходимо содействие со стороны Юго-Западного фронта. Его правое крыло должно не только обеспечить удар войск Конева по Харькову с юга и юго-востока, но и решать свою задачу. Вы поняли?

   — У меня была встреча с Жуковым, и этот вопрос мы обговорили, — торопливо отозвался Василевский.

   — Теперь что касается вас, — вновь зазвучал в трубке негромкий голос Верховного. — Я прошу не распылять свои силы, сосредоточьте всё внимание на Юго-Западном фронте. Не пора ли вам туда убыть?

Василевский попросил разрешения у Верховного завтра утром провести инструктивное совещание с командованием армий, корпусов и начальниками родов войск. Задержится всего лишь на два-три часа, а потом сразу же поедет к Малиновскому.

   — Я уже всё подготовил, и утром люди соберутся в штабе фронта.

   — Проводите, — согласился Сталин. — Однако не позднее двенадцатого августа вы должны быть на КП Юго-Западного фронта, которому предстоит через четыре дня начать боевые действия. К концу суток жду от вас донесения. Что же касается операции Южного фронта по прорыву обороны немцев на реке Миус, то её можно начать восемнадцатого августа.

Василевский сделал на Южном фронте всё, что намечал, и, когда 16 августа Малиновский начал наступление, он прибыл на КП 46-й армии генерала Глаголева и отсюда наблюдал за сражением. С ходу форсировав Северский Донец, войска Юго-Западного фронта завязали уличные бои за город Змиев и установили локтевую связь с 57-й армией Степного фронта.

   — Родион Яковлевич, завтра бросай в наступление свою главную группировку, — передал Василевский по радио Малиновскому.

   — У меня всё готово, так что с рассветом начнём, — ответил тот.

Василевского, однако, насторожило то, что перед самым наступлением в район Богодухова — Харьковское направление — немцы перебросили три танковые дивизии СС. Это, безусловно, осложнило обстановку, и кто знает, как пойдёт дело. К концу дня маршал с огорчением узнал, что, хотя войска Юго-Западного фронта и вклинились в оборону гитлеровцев, прорвать её сразу не смогли — у немцев был большой перевес в танках и самолётах. Обсудив ситуацию, Василевский вызвал на связь Малиновского.

   — Где генерал Судец? — спросил он. — На своём КП? Прикажи ему немедленно начать обработку вражеских позиций с воздуха. Сам понимаешь, что с автоматом против танков не пойдёшь! Так что нажимай, Родион Яковлевич! Не выпускай из виду фланги, да, да, фланги! — кричал в микрофон Василевский.

Генерал Судец, казалось, сделал невозможное. Бомбы, словно огромный плуг, вспахали передовые позиции врага; в бой ринулись наши танки и пехота, они смяли оборону немцев. У Александра Михайловича поднялось настроение, это заметил генерал Глаголев.

   — Тяжко нам далась победа, но ради неё сил не жаль, — сказал он.

Василевский вышел на крыльцо домика, где размещался штаб армии, полной грудью вдохнул прохладный воздух. На душе полегчало. Всю ночь он находился на КП, то и дело связывался с командованием фронта по телефону, чертовски устал, но мысль о том, что наконец-то враг попятился, согревала его. Уже рассветало. Высоко в небе угасали последние звёзды, далёкий горизонт, откуда доносились орудийные залпы, наливался синью. По всей линии фронта вспыхивали и гасли багряные сполохи.

«Пора мне на КП фронта, оттуда и пошлю донесение Верховному», — подумал он, возвращаясь в комнату.

На пороге вырос дежурный по штабу и, глядя на маршала, доложил:

   — Вам срочная телеграмма от Верховного Главнокомандующего!

У Василевского отчего-то вдруг заныло сердце. Он развернул листок и стал про себя читать: «Маршалу Василевскому. Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы ещё не изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей оценке обстановки. Я давно уже обязал Вас, как уполномоченного Ставки, обязательно присылать в Ставку к исходу каждого дня операции специальные донесения. Вы почти каждый раз забывали об этой своей обязанности и не присылали в Ставку донесения. 16 августа является первым днём важной операции на Юго-Западном фронте, где Вы состоите уполномоченным Ставки. И вот Вы опять изволили забыть о своём долге перед Ставкой... Последний раз предупреждаю Вас, что в случае, если Вы ещё хоть раз изволите забыть о своём долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта. И. Сталин».

У Василевского как будто что-то сломалось в груди. Он хотел свернуть телеграмму, но она выпала из его рук. Стоявший рядом генерал Глаголев поднял листок и отдал ему; он успел заметить, что лицо маршала пожелтело, как воск, на щеках выступили белые пятна, и весь он стал какой-то чужой, растерянный.

   — Что-нибудь серьёзное, товарищ маршал? — спросил Глаголев.

   — Дай, пожалуйста, попить... — попросил Василевский.

Генерал схватил со стола котелок, налил воды из бачка.

   — Чистая вода, из родника, бойцы только принесли чай кипятить, — тихо промолвил командарм.

Василевский отпил несколько глотков и почувствовал — грудь немного отпустило, в горле исчез вёрткий упругий комок, стало легче дышать.

   — Поеду на КП фронта, — тихо произнёс он. — Кажется, я задержался у вас...

Он ехал на «Виллисе» по изрытой снарядами и минами дороге, машину бросало на ухабах, но Василевский, казалось, ничего этого не замечал. В его ушах тихо звенел голос Сталина: «Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта...»

Василевский толкнул плечом дверь и шумно вошёл в помещение штаба фронта. У стола над картой размышлял о чём-то начальник штаба генерал Корженевич.

   — Где командующий? — спросил Василевский, снимая шинель.

   — У танкистов, — ответил Корженевич. — Он вам нужен?

   — Нет, Феодосий Константинович. Я буду звонить в Ставку.

Генерал Антонов ответил ему сразу, словно ждал его звонка.

На вопрос, знает ли он о телеграмме Верховного в его адрес, ответил, что писал эту телеграмму под диктовку Сталина.

   — Вы же не прислали ему вовремя донесения о действиях Юго-Западного фронта, вот он и вскипел. Я сказал ему, что, наверное, случилась какая-то заминка, но он и меня отругал. Да, так всё и было, Александр Михайлович. Ничего я не смог сделать! В такие минуты Верховному лучше не возражать... Ну, а как там, на фронте?

   — Бьём немцев, как крыс, а они всё ползут! — Василевский перевёл дух. — Скажи, Алексей, Верховный на месте? Хочу ему позвонить.

   — У себя, но звонить ему не советую.

Но Василевский позвонил. Долго никто не брал трубку. Наконец послышался сердитый голос Сталина:

   — Слушаю вас! Кто это?

«Он не в духе», — отметил Василевский. Все мысли вдруг выскочили у него из головы, и он не знал, как и что говорить. А в трубке клокотал, бился голос вождя:

   — Кто звонит? Почему молчите?

Василевский положил трубку. Он стоял у стола недвижим, в голове путались разные мысли. Дверь резко скрипнула, в штаб вошёл командующий фронтом Малиновский и громко крикнул:

   — Всё пошло как надо, фрицы попятились! — Вдруг он увидел у стола представителя Ставки. Лицо у него было белое, как стена. — Товарищ маршал, что с вами?..

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Герои и фарисеи

Глава первая

Любая круча в юности легка.

Д. Байрон

тояла холодная зима 1939 года.

Кажется, никогда ещё комбриг Василевский не видел начальника Генштаба командарма 1-го ранга Шапошникова таким удручённым, как в этот раз. Вернувшись из Кремля, где на Главном военном совете докладывал план контрудара на случай возникновения военного конфликта с Финляндией, он бросил папку на стол и хмуро изрёк:

   — Наш план вождь забраковал!

Лицо у Шапошникова раскраснелось, брови то и дело прыгали кверху.

   — Вчера документ смотрел нарком обороны Ворошилов, — вновь заговорил Шапошников. — Он одобрил его, даже похвалил меня, как он выразился, «за продуманный план отражения агрессии ». А когда Сталин отверг его, он промолчал. Не лицемерие ли?

Василевский смешался, и начальник Генштаба это заметил.

   — Что, удивил вас? — усмехнулся Борис Михайлович. — Люди, голубчик, встречаются разные. Есть герои, у которых истина воплощается в их делах, у таких есть свой корень в жизни, у них многому можно научиться. А есть фарисеи, они ничего путного не делают, где надо сказать правду, они лицемерят.

   — Есть такие и среди военачальников?

   — Сколько хотите! — едва ли не воскликнул Шапошников. — И один из них — Клим Ворошилов. Нередко он напоминает мне лицемера и ханжу, хотя по натуре он человек смелый. Иногда его смелость граничит с безрассудностью. И что меня возмущает, так это то, что частенько он поёт не своим голосом...

«Голосом вождя», — подумал Василевский, а вслух сказал:

   — Я всегда считал, что Ворошилов — человек волевой.

   — Ошибаетесь, — усмехнулся Шапошников. — Клим — человек без темперамента, я бы сказал, без прометеевского огонька! Да-с, голубчик, без прометеевского огонька!.. Ладно, займёмся делом. Так о чём я вам говорил?

   — О том, что вождь зарубил наш план...

   — Вот-вот, зарубил. Меня это, естественно, задело, и я возразил.

   — И как он на это реагировал?

   — Он поступил просто и разумно — поручил командующему войсками Ленинградского военного округа Мерецкову разработать свой вариант прикрытия северо-западной границы. Я согласился.

   — В оперативном отношении Мерецков подготовлен хорошо, — заметил Василевский.

   — Да, но успех в сражении достигается не только решением чисто оперативных вопросов, — возразил Шапошников. — Тут учитывается многое. Скажем, где и какими силами наносить главный удар, чтобы решительно сломать, опрокинуть оборону противника. — Начальник Генштаба глубоко вздохнул, задержал дыхание. — А что главное в обороне финнов? Линия Маннергейма! Это целая система долговременных фортификационных сооружений и заграждений Финляндии на Карельском перешейке. Её передний край находится в тридцати двух километрах от Питера, общая протяжённость сто тридцать пять километров, а глубина до ста километров. Пока её одолеешь, можно и штаны потерять.

Василевский засмеялся, но, видя, что Шапошникову не до смеха, добродушно произнёс:

   — Борис Михайлович, вы, наверное, готовы прочесть целую лекцию про линию Маннергейма? Вы были знакомы с её творцом?

Шапошников ответил не сразу. Видимо, он старался вспомнить что-то из тех далёких и безмятежных лет, когда был молод и жил надеждой, что сделает себе блестящую военную карьеру. Или, быть может, Борис Михайлович из бурной ратной жизни Маннергейма хотел вырвать какой-то запомнившийся ему штрих?

   — Карла Маннергейма я узнал ещё до революции, — наконец заговорил Шапошников. — Он старше меня лет на пятнадцать. Служил в русской армии генерал-лейтенантом. У нас революция, Гражданская война, а он в это время командовал финской армией, которая вместе с немцами в восемнадцатом году безжалостно подавила рабочую революцию в Финляндии, и за это я невзлюбил Маннергейма. Жестокий генерал и люто ненавидит Советский Союз. Это у него в крови.

   — Но вы-то с ним встречались?

   — В молодости конечно же встречался и с упоением слушал его, — подтвердил Борис Михайлович. — Но разве мог я тогда знать, каким врагом для Советской России он окажется? — Шапошников достал папиросу, хотел закурить, но отчего-то вдруг смял её своими длинными пальцами и бросил в пепельницу. — Перед окончанием Военной академии Генштаба в тысяча девятьсот десятом году мне исполнилось двадцать восемь лет, а Маннергейму — сорок три года. Помню, приехал он к нам в академию весёлый, энергичный, на груди сияли награды. Мы слушали его с открытыми ртами. А рассказывал он забавные истории из своей военной службы. Поведал нам и о том, как однажды на учениях его сбросила с седла лошадь. В то время он учился в Петербурге в кавалерийском училище.

   — Он что, тоже закончил Военную академию Генштаба? — осведомился Василевский.

   — Да нет, он учился в Гельсингфорском университете. Его хорошо знал по службе в царской армии мой друг генерал Дмитрий Карбышев. А познакомился он с Маннергеймом ещё в тысяча девятьсот одиннадцатом году, когда учился в Николаевской военно-инженерной академии...

   — Я не утомил вас своими вопросами? — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Что вы, голубчик! — Шапошников тоже улыбнулся. — Вы правильно поступаете, что стараетесь побольше знать своих вероятных противников, тогда их и бить легче... Да-с, Александр, легче. — Он помолчал, а потом спросил: — Мне никто не звонил, когда я был в Кремле?

   — Жена звонила. Мне показалось, что голос у Марии Александровны был слегка хриплый.

   — Странно! — удивился он. — Она редко звонит мне на службу. Должно быть, что-то важное. — И он потянулся к телефону.

Василевский не меньше, чем начальник Генштаба, переживал то, что случилось на Главном военном совете. Впервые документ, подготовленный Генштабом так тщательно и оперативно, Сталин забраковал. Неужели Мерецков лучше Шапошникова разбирается в вопросах стратегии и тактики? Вряд ли. Случившееся больно задело самолюбие Александра Михайловича: ведь он так старался, когда вместе с Шапошниковым работал над планом, и вдруг всё рухнуло! Он достал из папки черновик злополучного документа и стал неторопливо уточнять некоторые детали. За этой работой и застал его Шапошников. Вошёл он в кабинет хмурый. Лицо у него было какое-то угрюмое и тяжёлое.

   — Александр, моя жена заболела, — грустно произнёс он. — Понимаете, соседка угостила грибами, и она, наверное, ими отравилась. У неё высокая температура, к тому же ещё и простыла. Вы, голубчик, посидите в моём кабинете, я мигом съезжу к ней, а по пути заскочу в аптеку: дома нет нужных таблеток. Если начальство позвонит, скажите, что я скоро буду...

Василевский уселся на место шефа, и тут посыпались звонки. Первым дал о себе знать Мерецков из Ленинграда.

   — Кирилл Афанасьевич, Бориса Михайловича сейчас нет, он будет позже. Что ему передать?

   — Кому направить план, ему или Хозяину? — спросил Мерецков.

   — А что, документ уже готов? Быстро вы, однако, сочинили... Шлите нам, в Генштаб.

   — Я ценю ваш труд, дорогие генштабовцы, — зазвенел в трубке голос Мерецкова, — но мы тут ближе к финнам, и нам лучше знать, как и где по ним ударить. Но я рад принять советы Генштаба, если таковые будут!

И тут у Василевского вырвались слова, которые он и не собирался говорить, но последняя фраза Мерецкова словно шилом уколола его, и он не выдержал:

   — Кирилл Афанасьевич, вы что же, считаете, что мы задаром едим народный хлеб?! Странно, однако, вы рассуждаете — «рад принять советы Генштаба, если таковые будут». А вы полагаете, что их не будет? Будут, и не просто советы, а указания Генштаба, которые вы обязаны выполнить!

   — Александр Михайлович, не лезь в бутылку! — выпалил в трубку Мерецков. — Волнуюсь я, потому и вырвались не те слова, а ты рад за них уцепиться. — И он положил трубку.

«С характером Кирилл Афанасьевич, а я-то полагал, что он тихоня», — отметил про себя Василевский.

Не успел отдышаться, как заголосила «кремлёвка». Нарком Ворошилов властным голосом спросил, где Шапошников, а когда Василевский ответил, что тот отлучился на некоторое время, маршал сказал:

   — Что-то голос мне знакомый... Кто у телефона?

   — Комбриг Василевский, товарищ маршал.

   — Теперь я узнал вас, — весело отозвался нарком. — Как придёт Борис Михайлович, пусть ко мне зайдёт!

Василевскому стало жарко, и он расстегнул воротник гимнастёрки. По натуре он был человеком тихим, никогда не грубил людям, будь то рядовой или генерал. Однако Мерецков вывел его из себя. «И всё же я допустил бестактность, — упрекнул себя Александр Михайлович. — Надо при случае извиниться».

Его раздумья прервал звонок. Это был Сталин.

   — Где товарищ Шапошников? Передайте ему трубку!

Василевского бросило в жар.

   — Его нет, товарищ Сталин, но он скоро будет. — Александр Михайлович почувствовал, как трудно забилось сердце.

   — Пусть до десяти часов позвонит мне!

Василевский взглянул на часы — без двадцати десять! Времени в обрез. Надо искать начальника. Он позвонил ему домой, но супруга ответила, что Борис Михайлович недавно уехал в Генштаб.

«Эх, чёрт, не везёт мне!» — пожалел в душе Василевский. А время неумолимо бежало. Он метался по кабинету, не зная, что делать. В глубине души теплилась надежда, что вот сейчас откроется дверь, и в кабинет войдёт Борис Михайлович, его учитель и кумир. Едва подумал об этом, как дверь и впрямь открылась, и в кабинет шагнул... комбриг Смородинов, первый заместитель начальника Генштаба.

   — Где Борис Михайлович? — спросил Смородинов.

   — Сам не знаю, сижу тут как на иголках...

   — Отчего вдруг? — усмехнулся Смородинов и шутливо добавил: — Ты, вижу, совсем обжился в кабинете шефа. Значит, быть тебе начальником Генштаба!

   — Не бузи, Иван Васильевич, — осадил его Василевский. — Подобные шутки я не приемлю! — Он увидел, как потемнело лицо коллеги, и торопливо сказал: — Извини за грубость, кажется, я не в себе. Товарищ Сталин звонил, ему нужен Борис Михайлович, а тот где-то задерживается.

Часы пробили десять утра! Василевский почувствовал, как лоб и виски покрылись капельками пота. Ему почему-то стало душно, он подошёл к окну и настежь открыл форточку. Свежий воздух дохнул в лицо, шевельнул волосы. И тут снова зашипела «кремлёвка».

   — Товарищ Шапошников нашёлся? — Голос у вождя тихий, добродушный, и это немного успокоило Василевского.

   — Пока его нет, товарищ Сталин. — И он решительно добавил: — У Бориса Михайловича заболела жена, и он поехал в аптеку за лекарством.

   — Ах вот оно что!.. А вы не могли бы принести мне документ, который Главному военному совету докладывал товарищ Шапошников?

   — Документ у меня, через десять минут я буду у вас.

   — Хорошо, товарищ Василевский, жду...

   — Ну ты даёшь, Саша! — воскликнул комбриг Смородинов, покуривая папиросу. — Тебе звонит сам Иосиф Виссарионович. Поздравляю!

Василевский молча взял папку.

   — Извини, но мне надо ехать. — И он вставил ключ в замок двери, чтобы закрыть кабинет.

Чёрная «эмка» въехала в Кремль через Боровицкие ворота.

Сталин за столом пил чай. На серебряном подносе лежали бутерброды с сыром и колбасой, рядом бутылка грузинского вина. Увидев в дверях Василевского, он пригласил его к столу:

   — Я пью чай с вином, доктора говорят, что это полезно для сердца. Берите стакан, чайник и наливайте, а вот и вино.

Василевский извлёк из папки документ и отдал его вождю.

   — Рано утром мне звонил из Ленинграда Мерецков, хотел уточнить некоторые моменты по плану, а у меня под рукой его не оказалось. Поглядим, что нам родит товарищ Мерецков.

   — Борис Михайлович очень переживает... Мы все в Генштабе так старались, и вдруг всё пошло насмарку...

   — Да? — Сталин хохотнул, отчего усы его задёргались. — Вот не ожидал, что Борис Михайлович огорчится. — Он посерьёзнел. — Посмотрим, что сделает товарищ Мерецков. Мы дали ему двое суток. Так что завтра его документ будет у вас в Генштабе и о нём вы скажете своё слово.

Сталин заговорил о том, что у Мерецкова есть боевой опыт. И немалый. Он долго был в Испании военным советником, сменил на этом посту Григория Ивановича Кулика, который находился в Испании под именем генерала Купера и курировал Мадридский фронт. Потом Кулика вернули в Москву, а вместо него послали туда Мерецкова. Кирилл Афанасьевич хорошо там себя проявил...

И вдруг вождь спросил совершенно о другом:

   — Почему Генштаб считает, что главный удар по финским войскам, если они осмелятся развязать против нас военную провокацию на границе, надо наносить на Выборгском направлении? А Мерецков с этим не согласен, он считает, что ударить по финнам надо на Кексгольмском направлении.

   — Очень просто, товарищ Сталин, — улыбнулся Василевский, но, увидев, что Сталин бросил на него суровый взгляд, погасил улыбку. — Кексгольмское направление не выводит наши войска к важным центрам противника, а Выборгское направление даёт нам возможность нанести удар по важным финским центрам.

   — Логично, — согласился с ним Сталин. — А вы почему не пьёте чай? Наливайте и вино. Не стесняйтесь. — И он вновь вернулся к разговору о плане: — Направление главного удара — дело важное, но не основное. Так считает и нарком Ворошилов. Такого же мнения и Мерецков. А вы, значит, не согласны? — Вождь уставился на Василевского, сверлил его своим острым взглядом, а в его карих глазах появились жёлтые светлячки. Александр Михайлович почувствовал себя неловко, хотелось встать, вытянуть руки по швам и ни слова не говорить, а только слушать. Но жёсткий голос Сталина вернул его к действительности:

   — Если командующий округом уверен в своём контрударе, ему и карты в руки, и если план операции хорош, это уже половина победы, не так ли? — И, не дождавшись ответа, он добавил: — У нас на этот счёт есть добрый пример. Когда Япония развязала военный конфликт на Халхин-Голе, по предложению Генштаба туда командиром 57-го особого корпуса был послан товарищ Жуков. Оценив обстановку, он предложил Главному военному совету переформировать корпус в 1-ю армейскую группу, и мы с этим согласились. И что же? Жуков блестяще осуществил операцию, наши и монгольские войска нанесли сокрушительный удар по японским захватчикам и выбросили их с территории Монгольской Народной Республики. Не скрою, после этих событий мы увидели в Жукове крупного военачальника.

   — Он мой друг, и я рад, что вы так высоко оценили его военное дарование, — сказал Василевский. — Если нам придётся воевать с Германией, то Георгий Константинович проявит себя...

   — А вы уверены, что Гитлер начнёт против нас войну? — спросил Сталин.

   — Вся его политика ведёт к этому, товарищ Сталин, — серьёзно ответил Василевский. — Скажите, разве могла бы такая маленькая страна, как Финляндия, угрожать нам, великой советской стране, если бы за её спиной не стояла гитлеровская Германия? Я не говорю о народе Финляндии, он, как и мы, стоит горой за мир. Беснуются реакционные политики, правящие круги Финляндии. Они, как и фашисты, давно мечтают отхватить у Советского Союза кусок земли, и они этого не скрывают. Мы предложили им договор о взаимопомощи и ненападении, но они отвергли наше предложение. Далее. Мы предложили финнам отодвинуть границу на Карельском перешейке севернее, а также сдать нам в аренду полуостров Ханко, чтобы обеспечить в полной мере оборону Финского залива, а взамен мы предложили им значительно большую территорию севернее Ладожского озера. И это для финнов стало как кость в горле. Нет, товарищ Сталин, не хотят они мира с нами, а коль так, то наверняка начнут против нас боевые действия...

Сталин слушал его не перебивая. Казалось, он про себя взвешивал каждое слово генштабиста, старался к чему-либо придраться и не мог. А когда Василевский умолк, он изрёк:

   — Горячие и верные у вас мысли!

Похвала смутила Василевского, он хотел возразить, но тут зазвонила «кремлёвка». Сталин снял трубку:

   — Да, это я, Борис Михайлович! Дважды звонил в Генштаб, но вас не было... Нет, теперь вы мне не нужны, пожалуйста, не беспокойтесь... Да, товарищ Василевский у меня. Мы с ним пьём чай, беседуем. Он-то как раз и принёс мне нужный документ. Завтра Мерецков представит в Генштаб свой план. Посмотрите его, потом доложите своё мнение.

Положив трубку, Сталин долго молчал, затем неожиданно улыбнулся:

   — Будем считать, что наше свидание обоим принесло пользу.

   — Я могу идти? — Василевский встал.

Возвращался он к себе в приподнятом настроении. Шутка ли, больше часа провёл в беседе с вождём, и говорил с ним на равных. Когда генштабовская «эмка» въехала во двор и часовой закрыл за нею ворота, брызнул крупный дождь, и пока Александр Михайлович дошёл до подъезда, изрядно промок.

Шапошников, грустный, сидел за столом.

   — Я был у товарища Сталина, пытался защитить план Генштаба по нанесению удара по финским войскам, но безуспешно, — сказал Василевский. — И всё же мне показалось, что мои аргументы слегка поколебали вождя.

   — Вот как? — тихо молвил Шапошников. — Подождём, что придумает Кирилл Афанасьевич. — После паузы он грустно добавил: — Понимаете, в аптеке не оказалось нужного лекарства, пришлось ждать, пока его сделают. Вы, надеюсь, не сказали вождю о болезни моей жены?

Василевский почувствовал, как кровь хлынула к щекам.

   — Пришлось сказать, Борис Михайлович. Я боялся, что он плохо подумает о вас: мол, в рабочее время куда-то исчез...

   — И как он на это реагировал?

   — Посочувствовал вам. Ещё звонил нарком, велел зайти к нему, когда вернётесь. А ещё раньше дал о себе знать из Ленинграда Мерецков. Спрашивал, кому направить план: в Генштаб или Хозяину. Я сказал, чтобы нам послал.

Однако свой план контрудара Мерецков послал Сталину, и тот его одобрил. Суть его — главные силы округа объединялись в 7-ю армию двухкорпусного состава (19-й и 50-й корпуса), которая должна была преодолеть «линию Маннергейма» и разгромить главные силы финской армии. Возглавил 7-ю армию Мерецков. Но он почему-то не учёл, что севернее на фронте протяжённостью более полутора тысячи километров боевые действия должны были вести ослабленные по своему составу и вооружению 8-я армия комдива Хабарова, 9-я армия комкора Чуйкова и 12-я армия комдива Фролова. Шапошников, естественно, поставил в известность Сталина. Тот, усмехнувшись в усы, не без иронии заметил:

   — Товарищ Мерецков заверил меня, что разобьёт финнов. Надо ли ему возражать?

После провокаций со стороны финнов 30 ноября наши войска начали против них боевые действия. Весь декабрь шли ожесточённые бои, но прорвать «линию Маннергейма» не удалось. Наши войска понесли ощутимые потери. Сталин чувствовал себя так, словно ему нанесли пощёчину. Он вызвал к себе наркома Ворошилова и начальника Генштаба.

   — Мерецков крепко подвёл нас, — раздражённо сказал он. — Уверял всех, что разобьёт финнов, что они не вояки, а оловянные солдатики. Болтун! — Сталин взглянул на молча сидевшего за столом Ворошилова. — Видишь, Клим, во что вылилась операция? Ты же нарком, я понадеялся на твою компетентность, а она, выходит, зиждется на песке! — Он перевёл взгляд на Шапошникова: — Что будем делать, Борис Михайлович?

   — Во-первых, надо прекратить наступление, — начал начальник Генштаба. — Во-вторых, заново спланировать операцию по прорыву «линии Маннергейма»...

   — В-третьих, снять Мерецкова с поста командующего! Это вы хотели сказать? — Сталин в упор смотрел на Шапошникова.

   — Нет, у меня другое... — Шапошников громко кашлянул. — Извините... Генштаб предлагает создать на Карельском перешейке Северо-Западный фронт, а кого назначить его командующим, решать вам.

   — Кого вы предлагаете?

   — Командарма первого ранга Тимошенко, а штаб фронта возглавит первый заместитель начальника Генштаба генерал Смородинов.

   — Как же вы без него? — удивился вождь. — Ведь Смородинов — оперативник...

   — У меня есть хорошая замена, — улыбнулся Шапошников. — Если не возражаете, я могу привлечь к работе в должности моего заместителя по оперативным вопросам товарища Василевского. — Шапошников передохнул. — Я знаю, вы не любите, когда кто-то и за кого-то ручается, но за Василевского я готов поручиться своей головой. По оперативным вопросам он мыслит не хуже меня.

По губам Сталина скользнула добродушная улыбка. Он медленно прошёлся вдоль стола.

   — Ваши предложения, Борис Михайлович, мы обсудим на Политбюро ЦК партии с участием ответственных лиц Наркомата обороны и Генштаба, а также командующих войсками Ленинградского, Белорусского и Киевского особых военных округов (Представители последних двух округов С. К. Тимошенко и М. П. Ковалёв в декабре в качестве наблюдателей и советников находились в войсках Ленинградского военного округа. — А.3.). Подготовку заседания, — продолжал Сталин, — возлагаю на вас, Борис Михайлович. Из ЦК партии вам поможет товарищ Маленков. У вас нет возражений?

   — Генштаб сделает всё, что надо.

Политбюро ЦК ВКП(б) полностью одобрило предложения Генштаба, с которыми выступил Шапошников. 7 января 1940 года был создан Северо-Западный фронт, который возглавил маршал Тимошенко; в него вошли 7-я армия Мерецкова — пять стрелковых корпусов — и 13-я армия комкора, впоследствии командарма 2-го ранга В. Д. Грендаля — три стрелковых корпуса.

   — Теперь вы, Семён Константинович, и вы, Борис Михайлович, садитесь со своими помощниками за один стол и окончательно отработайте план прорыва «линии Маннергейма», — сказал Сталин после заседания Политбюро. — Мне кажется, войска фронта надо усилить артиллерией большой мощности, а также авиацией. Словом, решайте сами, но чтобы злополучная «линия Маннергейма» была разбита в пух и прах. К началу февраля надо быть готовым к наступлению. Хватит времени?

   — Вполне, товарищ Сталин, — ответил Тимошенко. — До этого срока я планирую провести практические учения.

   — Да? — удивился вождь. — И как вы это сделаете?

   — В ближайшем тылу мы создадим полевые макеты финских укреплений и по ним отработаем действия, которые будут предприняты при реальном наступлении.

   — Для этого много материалов не потребуется — доски и гвозди, — усмехнулся Тимошенко. — Но польза будет огромная!

   — А что вы скажете, Борис Михайлович? — спросил Сталин.

   — Я — «за»! Семён Константинович знает, что делает, у него есть опыт.

В эти напряжённые дни Василевский работал днём и ночью, трудился без сна и отдыха. Шапошников давал ему одно задание за другим, но иной раз и щадил. Как-то Александр Михайлович допоздна засиделся в кабинете — «колдовал» над картой Северо-Западного фронта, а потом вместе с маршалом Тимошенко обсудил расстановку главных сил перед ударом по «линии Маннергейма». Он был доволен, когда Семён Константинович сказал:

   — Мне твоя идея по душе! Послушай, Александр Михайлович, может, пойдёшь ко мне начальником штаба фронта?

   — У вас есть мой коллега Смородинов, у него, пожалуй, больше опыта, чем у меня.

«Шутник Семён Константинович», — подумал Василевский, поднимаясь к себе.

Он доложил Шапошникову, что все опервопросы согласовал с командующим фронтом и тот остался доволен, а потом заявил:

   — Если у вас нет новых заданий, я бы хотел часик отдохнуть...

   — Где отдохнуть? — уточнил Шапошников.

   — У себя в кабинете. Там у меня койка, одеяло, подушка...

   — Нет, голубчик, в кабинете не разрешаю! — строго произнёс Шапошников. — Идите домой, вас ждёт жена... Возьмите мою «эмку», и она отвезёт вас. К девяти утра прошу прибыть на службу. У меня всё. До завтра! — И он пожал Василевскому руку.

   — А как же вы, Борис Михайлович? Ведь Мария Александровна больна...

   — У меня тут дел на полчаса. Вас отвезёт мой водитель, а затем и я укачу домой... Кстати, — спохватился он, — когда уезжает в Ленинград Тимошенко?

   — Рано утром...

   — Я ему непременно позвоню. — И Шапошников потянулся к телефону.

В начале февраля по докладу Тимошенко и члена Военного совета Жданова Северо-Западный фронт был готов начать боевые действия против финнов. И всё же Сталин вызвал к себе начальника Генштаба. Шапошников, прибывший в Кремль вместе с Василевским, доложил обстановку на фронте и в заключение резюмировал:

   — Всё, что просил командующий фронтом, Генштаб сделал, так что можно начинать...

   — Как, по-вашему, сокрушит фронт «линию Маннергейма»? — спросил Сталин. — Только я желал бы знать истину, — подчеркнул он, — а не предположения вроде «есть все предпосылки к успеху», «видимо, враг будет разбит» и прочее. Я люблю слова — да или нет.

   — В Генштабе их тоже любят, — улыбнулся Шапошников, но тут же его лицо посуровело. — «Линия Маннергейма» будет разбита!

   — Не скрою от вас, что волнует меня, — продолжал Сталин. — На Западе пишут о том, что Красная Армия не может взять верх над маленькой страной Финляндией, у которой, мол, и армия не так уж велика, как у Советов, и вооружения меньше, да и генералов единицы. Мне эти творения борзописцев что перец на душу. Если хотите, скажу больше. Мне стыдно, что наши войска застряли в лесах и болотах Карельского перешейка, а пресловутую «линию Маннергейма» наши военные разглядывают в бинокль. — Сталин помолчал, потом резко добавил: — Надо разрушить миф о «стальной обороне» финнов, ударить по ней так, чтобы она рассыпалась, как карточный домик!

   — На этот раз, полагаю, всё у нас получится, Иосиф Виссарионович. — Шапошникову даже стало жаль вождя за то, что тот так остро переживает, хотя основания к этому были.

11 февраля рано утром, когда передний край заволокло туманом, войска Северо-Западного фронта начали наступление. Залпы тяжёлых орудий по укреплениям финнов, бомбовые удары с воздуха были настолько сильными, что «линия Маннергейма» дала трещину, и наши войска стали успешно продвигаться вперёд. Когда Шапошников доложил об этом Сталину, у того поднялось настроение.

   — Тимошенко не подвёл вас, Иосиф Виссарионович, — заметил начальник Генштаба.

   — Теперь наверняка правительство Финляндии запросит мира, — довольно произнёс вождь.

Так оно и случилось. Вскоре в Москву прибыла финляндская правительственная делегация во главе с премьер-министром Р. Рюти. Начались мирные переговоры. В состав советской делегации вошёл и Василевский.

Спецкору газеты «Красная Звезда» полковнику Оскару Кальвину главный редактор дал задание написать о маршале Ворошилове. В следующем, сорок первом году Климу Ворошилову исполняется 60 лет, и очерк, сказал шеф, будет редакционным подарком юбиляру.

   — Не забудьте отметить, что полководцем Ворошилов стал не без поддержки товарища Сталина, — напутствовал Кальвина главный. — Их дружба окрепла ещё в годы Гражданской войны, когда оба сражались за Царицын. Это украсит материал...

«Прав главред: надо найти что-то необычное о Климе, — подумал Кальвин. — Лучше других его знает маршал Будённый, но как к нему попасть? А что, если попросить Василевского?..»

Оскар позвонил ему:

   — Саша, к тебе можно на полчаса?.. Да, очень важное дело...

Василевский уже ждал его. Он сидел за столом, чёлка чуть прикрывала его широкий лоб, в глазах светились искорки. Как он не похож на того Василевского, помощника командира 429-го полка, который летом 1920 года вёл в атаку своих бойцов против белополяков в районе Свислочи! Тогда-то Кальвин и спас своего друга от верной смерти.

   — У меня к тебе просьба! — Оскар улыбнулся, садясь к столу. — Но прежде скажи, почему в субботу ты не пришёл с Катей к нам на пельмени?

   — Срочно заступил на дежурство по Генштабу. — Василевский достал папиросы и закурил. — Вчера я звонил тебе, у Гали был такой голос, что я не узнал её. Ты что, снова поссорился с ней?

   — Она подвела меня. Я взял билеты в кино, стали собираться, а тут позвонила подруга: что-то ей нездоровилось, поднялась температура. Словом, Галя поспешила к ней. «Я, — говорит, — врач и должна ей помочь».

   — Она у тебя с характером! — усмехнулся Василевский. — Что, один пошёл в кино?

   — Пошёл, но не в кино, а к Даше, сестре жены моего брата Азара. — Оскар помолчал. — Знаешь, я чертовски скучаю по сыну! Может, зря устроил Петра в Ленинграде учиться на морского минёра? Азар мне посоветовал, он ведь минёр...

   — Ты же говорил мне, что после окончания военно-морского училища Азар хотел взять Петра к себе на эсминец?

   — Да, но корабль перевели на Северный флот, и теперь Азар служит в Полярном — главной базе флота. Скажу тебе, места там суровые. Рядом с базой — полуостров Рыбачий. Я был летом на Рыбачьем. Сплошное каменное плато, обрывается в море! Высота до трёхсот метров, а если быть точным — двести девяносто девять метров. Сплошная тундра!.. Нет, я бы там не служил ни за какие деньги!

   — Ты же знаешь, Оскар, что службу не выбирают, как не выбирают себе отца, — сухо заметил Василевский.

   — Я не хочу, чтобы мой сын уехал к чёрту на кулички! — загорячился Оскар.

   — У Северного флота большое будущее, и служить там почётно! — возразил Александр Михайлович. — Первые корабли из Кронштадта вышли в Мурманск в начале лета тридцать третьего года, когда я служил в Управлении боевой подготовки штаба РККА. Лично товарищ Сталин занимался этим вопросом, и нам тогда пришлось немало поработать, чтобы вместе с военными моряками подготовить экспедицию к дальнему переходу. Все корабли добрались до места своей новой дислокации, хотя им пришлось преодолеть большие трудности. А в июле на пароходе «Анохин» в Беломорск прибыли Сталин, Ворошилов и Киров. И знаешь, что сказал Сталин, когда произносил речь перед моряками? «Судьба Севера, — сказал он, — отныне доверяется новому флоту!»

Помолчали.

   — Настя, жена Азара, родила? — неожиданно спросил Василевский.

   — Пока нет, но они ждут малыша, — ответил Оскар. — Ба, ты, вижу, стал комдивом?! — воскликнул он. — А я и не заметил...

   — На днях присвоили, — почему-то покраснел Александр Михайлович.

   — Растёшь ты, Саша, как на дрожжах, и мне тебя не догнать.

   — Знаешь, кто меня первым поздравил? — вскинул брови Александр Михайлович. — Маршал Будённый! Мы с ним даже опрокинули по чарке...

   — Да? — удивился Кальвин. — Тогда ты наверняка мне поможешь. Я пишу очерк о Климе Ворошилове, и мне надо кое-что выяснить у Семёна Михайловича. Попроси, чтобы он принял меня.

   — Запросто, Оскар...

В это время дверь распахнулась, и в кабинет вошёл... Будённый!

   — Семён Михайлович, а я только что хотел звонить тебе! — обрадовался Василевский, придвинув гостю мягкое кресло. Поздоровавшись, маршал сел.

   — А кто этот полковник? — спросил он, глядя на Кальвина. — Я где-то его видел... Да, вспомнил! В Подмосковье на танкодроме. В тот день там были Вознесенский, Жданов, Микоян, учёный металлург Емельянов, начальник Автобронетанкового управления Павлов и нарком Ворошилов. Мы испытывали танк Т-34... А вот фамилию твоего гостя, Саша, я запамятовал. Напомни мне, полковник. — И маршал крутнул пальцами свои пышные усы.

   — Оскар Кальвин, товарищ маршал!

   — Потом в «Красной Звезде» я читал твою статью, она мне понравилась. Ты правильно сделал, что не написал, как нарком Ворошилов ругнулся, когда танк стал подниматься на холм с очень крутым склоном. Нарком испугался, что танк перевернётся и могут погибнуть люди! Но Т-34 взял крутой склон, и все зарукоплескали.

   — У вас хорошая память, Семён Михайлович! — улыбнулся Кальвин.

   — Не жалуюсь, полковник. Как тебя по батюшке-то величать?

   — Оскар Петрович...

   — Теперь я всё о тебе знаю, Оскар Петрович. — Маршал взглянул на Василевского. — Так зачем я тебе нужен, Александр? Говори, а потом я скажу, зачем к тебе пришёл.

   — Вот он, — Василевский кивнул на Кальвина, — пишет в газету о вашем друге Климе Ворошилове. Вы с ним ещё с Гражданской войны вместе воевали, пестовали Первую Конную армию. Вот и хочет Оскар узнать от вас что-нибудь интересное из жизни Климента Ефремовича. Вы можете ему рассказать?

   — Чего ты вдруг стараешься для него? — спросил маршал.

   — Земляки мы с Оскаром, выросли в одной деревне, вместе в школе учились, а позже сражались с белополяками на Западном фронте...

   — О Климе надо писать, — согласился Будённый. — Храбрейший человек! Помню, в бою под Ростовом белогвардейский офицер зарубил шашкой двоих бойцов и уже занёс клинок над головой Клима. Меня в ту секунду пот прошиб. Поднял своего Казбека на дыбы и что было сил рубанул беляка. Шашка моя разрубила его пополам до самого седла... Да, жестокое было время: отец шёл на сына, сын на отца, брат на брата. — Маршал взглянул на притихшего Кальвина. — Я много чего интересного расскажу тебе, так что приходи ко мне домой вечерком.

   — Когда? — вырвалось у Кальвина.

   — Да хоть сегодня! Улица Грановского, дом три, квартира девяносто один. Запомнил? А к тебе, Александр, у меня вопрос оперативного характера.

   — Разрешите идти, товарищ маршал? — Кальвин встал.

   — Иди, полковник. Подумай, о чём желаешь меня спросить...

Домой Кальвин вернулся раньше обычного. Снял шинель, заглянул в комнату. Галя что-то писала за столом.

   — А я думал, ты всё ещё на работе, — обронил он. — Ужинать мне дашь?

   — Вот напишу на конверте адрес сына и разогрею жаркое с курицей — твоё любимое блюдо.

Он побрился, стал перед зеркалом массажировать лицо.

   — Ты что, снова куда-то уходишь? — спросила жена.

Оскар сказал, что у него встреча с маршалом Будённым.

   — Я тоже сейчас ухожу к больной. У неё отчего-то появилась тошнота. Всё утро бедняжку рвало. Просила что-нибудь принести ей выпить. А у меня есть хорошие немецкие таблетки.

   — Может, ждёт ребёнка?

   — Подруга не замужем, — фыркнула Галя. Она шла к Даше, но не хотела, чтобы муж знал об этом.

Галя подала ему ужин и села рядом, задумчиво глядя в окно. Во дворе плескался багряно-оранжевый свет заходящего солнца, оно скатилось к самому горизонту. Оскар ел молча.

   — Спасибо, Галюша, жаркое очень вкусное. — Он отодвинул тарелку на край стола. — От Азара нет писем? Скучаю я по брату. Видно, несладко ему живётся на Северном флоте.

   — А почему ты не посоветовал ему остаться в Ленинграде?

   — Он бы меня не послушался, — возразил Оскар.— Корабль уходит на Северный флот, а командир вдруг стал бы просить адмирала оставить в Ленинграде. Это походило бы на дезертирство! Фу-ты, дьявол, галстук развязался. Не умею я завязывать. Не поможешь?

Ловким движением тонких пальцев Галя завязала галстук.

   — Ну как, всё на мне ладно сидит?

Она улыбнулась, но эта улыбка была холодной и равнодушной.

   — Не к девушке ведь идёшь на свидание, а к маршалу! Чего переживать?

Он привлёк её к себе и чмокнул в щёку.

   — Ты у меня красавица. Вот и Володя Ставский вчера говорил мне...

   — Была красивая, а теперь постарела, на висках седина... Долго будешь у маршала?

   — Может, час, может, два... А ты к больной надолго?

   — Тоже не знаю, но к десяти часам вечера буду дома...

У стадиона «Динамо» Кальвин зашёл в гастроном, купил бутылку коньяка и шампанское.

   — А коробки хороших конфет у вас не найдётся? — спросил он продавщицу — белокурую, черноглазую девушку с нежным розовым лицом. Она улыбнулась, сверкнула белыми как снег зубами:

   — Есть шоколадные «Вечерний звон», правда, дорогие!

   — Давайте, милашка! — Оскар отдал девушке деньги. Она протянула ему сдачу, но он не взял: — Это чаевые...

   — Спасибо! Приходите к нам ещё, товарищ полковник!

Когда за мужем закрылась дверь, Галя подошла к тумбочке, где стоял телефон, и сняла трубку.

   — Даша, это я, — сказала она. — Тебе лучше? Всё ещё тошнит? Я сейчас приду.

Она надела пальто и уже хотела уйти, как зазвонил телефон.

   — Это квартира Кальвина? — услышала она в трубке звонкий голос телефонистки. — С вами будет говорить Полярный.

У Галины отчего-то вдруг защемило сердце. Неужели что-то случилось с Настей? Она хорошо разобрала далёкий голос:

   — Галина Сергеевна, это я, Азар. Добрый вечер!

   — Здравствуй, Азар! Как вы там?

Азар ответил, что всё хорошо, вчера, правда, положил Настю в роддом. Она уже на седьмом месяце. Чуток прихворнула.

   — Береги её, Азар! Она у тебя не жена, а золото. Привет ей от нас. А Оскара нет дома, я скажу ему, и он завтра тебе позвонит.

   — Не получится, Галина Сергеевна, — отозвался глухой голос. — Я ухожу в море... Тут такое дело. Моя тёща, мать Насти Мария Ивановна, едет к нам в Полярный, она сделает остановку в Москве. Пусть Оскар возьмёт ей билет до Мурманска на «Красную стрелу», а я встречу её на вокзале. Вы не против, Галина Сергеевна?

   — Азар, как ты можешь так говорить? — едва не выругалась Галина. — Конечно, мы всё устроим, и ты, пожалуйста, не волнуйся. Хорошо, что к вам едет Мария Ивановна. У Насти будет малыш, и ей нужна помощь. Ты же часто в морях... Да, а пропуск тёще оформил?

   — Документ у неё на руках. А как там Пётр?

   — Грызёт военные науки, — ответила Галина. — Жаль, что ты уехал на Северный флот, и теперь Пете без тебя скучно. Но не беда.

   — Вот-вот, не беда, важно хорошо учиться, а когда станет лейтенантом, я постараюсь взять его к себе на корабль. Мне скоро потребуются минёры, — обнадёжил Азар Галину. — Парень он что надо... Ну ладно, у меня всё. Привет Оскару!

Настроение у Галины поднялось. Она уважала Азара, да и сын привязался к нему. В прошлом году Азар приезжал в отпуск, и они с Петей две недели провели на Клязьме, ходили на шлюпке под парусом. Сын вернулся домой загоревшим, окрепшим и в тельняшке. Галина удивилась.

   — А тельняшку-то где взял? — спросила она. — Наверное, купил?

   — Да нет, маманя, Азар Петрович подарил. — Сын улыбнулся. — Я не дождусь, когда закончу училище и стану лейтенантом! И знаешь, кем я буду? Минёром! А минёр ошибается в жизни один раз...

   — А потом что? — не поняла мать.

   — Потом... потом его хоронят.

   — Сынок, что ты такое говоришь? — У Гали от этих слов Петра мурашки побежали по спине, защемило сердце, а под белой блузкой тяжело колыхнулась грудь.

   — Я сказал в том смысле, мама, что, если минёр станет разоружать мину и сделает что-то не так, она может взорваться, — пояснил Пётр. — Как и в медицине. Если ты во время операции заденешь скальпелем не то, что надо, больному от этого не будет легче.

Гале отчего-то стало жаль сына, у неё даже повлажнели глаза. Она обхватила его за голову и плечи и прижала к себе.

   — Вырос-то как, а? — Она поцеловала его. — А ещё недавно был ребёнок.

Сейчас, вспомнив всё это, Галина мысленно сказала Петру: «Господи, как же по тебе, сынок, болит у меня душа!»

Она бросила письмо в почтовый ящик и поспешила к Даше.

   — Входи, Галя. — Даша закрыла дверь, помогла подруге снять пальто.

   — Оскар ушёл по своим журналистским делам, а я поспешила к тебе. — Галина достала из сумочки таблетки. — Вот, выпей две штуки, и тошнота мигом исчезнет.

Даша тут же глотнула таблетки и запила их водой.

Комната у Даши была небольшая, но уютная. Два мягких кресла, на полу тёмно-синий ковёр — подарок матери: Даша отлично закончила институт. Над письменным столом висела люстра цвета золота, у стенки стоял диван, возле него — книжный шкаф.

   — У тебя, Даша, большая прихожая, а у нас двоим трудно развернуться.

   — Зато у тебя отдельная квартира, а я живу в коммуналке в одной комнате. Рядом — соседка Юлия Марковна. Я тебя знакомила с ней.

Галя посмотрела на себя в зеркало, поправила на лбу завитушки, потом уселась напротив хозяйки. У Даши было худощавое розовое лицо, карие глаза, над которыми тонкими шнурками чернели брови, и вся она была скроена так, что тот, кто впервые видел её, уже не отрывал глаз. Даша чем-то притягивала к себе — то ли простым женским лицом, то ли живыми глазами и ямочкой над правой бровью. «Смешинка моя», — сказала она как-то подруге.

   — Отчего тебя тошнит? — Галя отбросила со лба метёлку светло-каштановых волос.

   — Сама не знаю, — усмехнулась Даша. — Поначалу решила, что отравилась колбасой. Давно её в рот не брала, а тут в буфете отобедала. Вскоре и началось... Ну, а ты как поживаешь? Оскар тебя не обижает?

Глаза у Гали грустно блеснули, и, как показалось Даше, она попыталась это скрыть, прикрыв их ладонью.

   — Живём тихо-мирно, иногда цапаемся, — усмехнулась она.

   — Грех на Оскара обижаться, он любит тебя. Или ты ревнуешь его?

   — Да нет, — смутилась гостья.

   — Что пишет Азар? — спросила Даша.

   — Сегодня звонил из Полярного. Положил Настю в роддом. Твоя мама собирается поехать к ним, чтобы помочь с малышом. Азар просил, чтобы Оскар помог ей с билетом на скорый поезд до Мурманска, а там он её встретит.

   — Зря мама едет на лютый Север, у неё ведь сердце побаливает, — сказала Даша. — Не пойму я свою сестру. Как же другие обходятся без своих матерей? И тоже рожают...

   — У других мужья сутками и неделями не бороздят море.

Даша хохотнула.

   — Ты чего? — не поняла её Галя.

   — Дура она, вот кто моя милая сестра! — небрежно бросила Даша. — Скажи на милость, ради чего она укатила с Азаром на Север? Больна почками, лежала в клинике... Да и Азар хорош гусь. Мог же написать адмиралу рапорт с просьбой перевести его служить куда-нибудь потеплее, в тот же Севастополь! Так нет же, потащил за собой больную жену. Твой Оскар, — уже мягче продолжала Даша, — поумнее Азара. Не поехал в Мурманск, куда ему предлагали, а остался в Москве.

   — Настя красивая, — сказала Галя.

   — Мама очень привязана к ней, — заметила Даша. Правая бровь у неё дёрнулась, словно ей отчего-то стало больно. — А знаешь почему? Настя досталась ей тяжело. Незадолго до родов она пошла купаться на речку, поскользнулась на кладях и упала. Ребёнок едва не родился мёртвым. А меня мама родила, по её словам, легко: я, мол, выскочила из утробы как резиновый мячик!

Галя засмеялась.

   — Хорошее она нашла сравнение! Я поняла, что Мария Ивановна почему-то на тебя сердита?

   — Она недовольна тем, что я всё ещё не вышла замуж и не родила ей внука или внучку, — призналась Даша. — А разве легко найти хорошего человека? На работе я познакомилась с одним инженером. Симпатичный парень, а пошла с ним в ресторан поужинать, так он напился до чёртиков. Скажи, зачем мне такой муж?..

Галя, с минуту помолчав, спросила:

   — Сколько тебе?

   — Ты на десять лет старше меня, что, забыла? — усмехнулась Даша. — Седины-то у тебя вон сколько, будто снег покрыл волосы...

   — А чего мне красоваться? — зыркнула на хозяйку гостья. — У меня есть сын. А ты всё одна, Даша, как во поле берёзка... Рискнула бы, а? Разве мало порядочных мужчин? И с женатым могла бы провести время... Родила бы сына или дочь, и совсем другая бы жизнь потекла у тебя, Дашенька! Пока краса не сошла с твоего лица, подумай, подружка!

Дашу острым шилом кольнули её слова, но она, сцепив зубы, смолчала. Чтобы унять вдруг охватившее её волнение, она взяла со стола очки и стала протирать их платком. Отчего-то затяжелела голова, в ушах появился какой-то шум, а в висках тугими толчками билась кровь. «Надо взять себя в руки и не думать об Оскаре!» — сказала она себе.

Галя бросила на подругу быстрый взгляд, в голове у неё промелькнула мысль: «Чего это она так изменилась в лице?»

   — За совет я тебе благодарна, — произнесла Даша спокойно. — Но принять его не могу.

   — Почему? — не унималась Галя. — Что тебе мешает? Вон сколько в Москве матерей-одиночек. Пойми, Дашенька, годы бегут, и если не нашла себе мужа по сердцу, так зачем же на старости лет оставаться одной? Я бы Оскару родила не только Петра, но по глупости сделала операцию и теперь не могу иметь детей, отчего мы часто с ним ссоримся. А ты здорова, тебе только и рожать.

   — Чтобы иметь от кого-то ребёнка, надо этого «кого-то» сначала полюбить, а уж потом и о ребёнке думать.

Галя рассмеялась, да так, что на глаза навернулись слёзы.

   — Какая же ты наивная, подружка! Ты думаешь, я люблю Оскара? Раньше, кажется, любила, родила ему сына, но теперь... — Она покачала кудрями. — Порой меня тошнит, когда он ко мне прикасается. Может, это у меня с возрастом, не знаю. Но чувства к нему во мне давно угасли...

   — Тогда разведись с ним! — прервала её Даша.

   — Зачем? — пожала плечами Галя. — Развод может отрицательно сказаться на военной карьере Петра. В продвижении по службе Оскар может ему крепко помочь — у него большие связи. Вот Саша Василевский, его друг и земляк, стал в Генеральном штабе Красной Армии большой шишкой, правая рука Шапошникова! Нет, я не могу бросить Оскара. Ради сына буду страдать. Пусть Оскар думает, что я по-прежнему его люблю...

«Ну и хищница! — чертыхнулась в душе Даша. — И как только Оскар её не раскусит? » А вслух произнесла:

   — Я бы так жить не смогла. — У неё всё ещё стучало в висках, хотя шум в ушах пропал и ей стало легче дышать.

   — А знаешь почему? — спросила гостья. — Ты, Даша, ещё не познала материнского чувства. Оно очень сильно, это чувство.

   — А мне твой Оскар нравится, — призналась Даша. — Он красив и умён по-своему, сдержан в эмоциях. Есть в нём что-то такое, отчего у женщины может затрепетать сердце. — Голос Даши был искренним, доброжелательным. — И журналист он неплохой. Как-то я прочла в газете его рассказ о моряках, есть в нём фраза: «Море глухо роптало у каменистого берега, накатываясь упругими белыми волнами». Этими словами он подчёркивает переживания командира корабля, у которого сорвалась торпедная атака. — Даша помолчала. — По-моему, ты излишне строга к мужу. В народе говорят, что когда любишь, то и гора становится долиной. У тебя есть такое чувство?

   — Я же сказала, что раньше было, а теперь нет, — усмехнулась Галя. — И долина мне кажется горой... Я разлюбила Оскара.

В дверях появилась соседка Юлия Марковна — полная поседевшая женщина с добрым смуглым лицом и большими голубыми глазами. Поздоровавшись с Галей, она попросила Дашу переключить городской телефон.

   — Хочу позвонить внучке, — улыбнулась соседка. — Дня не могу прожить, если не услышу её голос. — Она взглянула на Галину: — Как поживает в Ленинграде ваш Петя?

   — Спасибо, Юлия Марковна, у него всё хорошо. Учится на лейтенанта. Как и ваш муж, будет носить морскую форму и кортик.

   — Тяжко мне без моего Тимура Петровича, — пожаловалась соседка. — Похоронила его давно, а душа всё ещё болит. Он был мастером на все руки. Видели в моей комнате маяк? Так это он сделал его. Вот приедет в отпуск ваш Петя, и я подарю ему маяк. Порой включу его, лягу на диван, гляжу, как в темноте мигает он зелёными огоньками, и кажется, будто это Тимур Петрович что-то говорит мне, чего не успел сказать при жизни.

Голос соседки слегка дрогнул. Даша поняла, что она разволновалась, и мигом переключила телефон.

   — Дашенька, я скажу внучке несколько слов и переключу его. — У двери Юлия Марковна остановилась. — Чуть не забыла... Когда вас не было дома, вам кто-то звонил, говорит: «Пригласите к телефону Дашеньку-царицу». Странно, не правда ли?

Даша зарделась.

   — У меня таких друзей нет, Юлия Марковна. Видимо, кто-то не туда попал, — ответила она, стараясь не глядеть на Галину.

   — Я тоже об этом подумала. — И соседка вышла.

Обе молчали, каждая размышляла о чём-то своём.

   — Я пойду, Даша? — первой подала голос Галина. Она встала с кресла. — Уже десятый час. И подумай о том, что я тебе сказала...

Даша кисло улыбнулась:

   — Видно, оставшийся кусок своей жизни я проживу одна. — Она встала и подала гостье пальто. Та оделась и взглянула на себя в зеркало. — А что, разве я плохо выгляжу? — спросила она. — Правда, седина на висках, будто соль морская осела...

Даша подошла к ней близко:

   — Ты и вправду не любишь Оскара?

   — Кому-кому, а тебе, Дашенька, я врать не стану... Живу с ним ради сына, клянусь тебе. Скажу больше. Лет пять назад за мной в Генштабе ухаживал один генерал. Руку и сердце предлагал, а я, дура, отказала ему. «Если, — говорю, — хочешь, давай с тобой покуражимся, и я тебя не разочарую, но разводиться с мужем не буду ». Жену свою он давно похоронил, а детей у них не было. Может, тебя с ним познакомить? Он ещё не такой старенький.

   — Нет, спасибо, — покраснела Даша.

Проводив гостью, она села на диван. Мысли её потянулись к Оскару. Наверняка это он звонил ей, так как никто другой не называет её Дашенькой-царицей. «Жаль, что меня не было дома», — огорчилась Даша.

Размышляя так, она успокоилась. Попила чаю и едва легла отдохнуть, как мысли её вновь потянулись к Оскару. Вспомнила, как отмечали день её рождения в ресторане Дома Красной Армии. Оскар заказал столик. Им было так весело! Тогда-то всё и произошло...

«Кажется, я влипла. Что мне теперь делать? Что-то будет дальше? Моя судьба как в тумане...» — тяжело и впервые серьёзно задумалась Даша. После того памятного вечера Оскар ни разу к ней не зашёл.

Она уже засыпала, когда услышала глухой стук в дверь. Набросила халат и, включив в прихожей свет, подошла к двери.

   — Кто? — спросила Даша, почувствовав, как ёкнуло сердце.

   — Я, Даша-царица, Оскар...

У неё будто что-то оборвалось внутри. Она передохнула, потом впустила Оскара в комнату. Глаза у него сияли, он был весел, возбуждён: казалось, целый год не видел её.

   — Дашенька, поздравляю тебя, голубка! — И он вручил ей букет красных и белых роз. Она растерялась, но цветы взяла.

   — С чем ты меня поздравляешь?

   — У твоей мамы сегодня день рождения! А ты её кровинка, вот я и принёс тебе розы.

Даша налила в гранёный кувшин воды и поставила цветы.

   — Я и забыла, что у мамы день рождения, надо ей послать телеграмму. — Она выдержала паузу. — Ты мне звонил?

   — Да, но соседка сказала, что тебя нет дома. Мне так хотелось тебя повидать, Даша! — Оскар притянул её к себе.

Она попыталась оттолкнуть его, но Оскар жадно поцеловал её, и руки у Даши ослабели, она буквально повисла на нем. Он подхватил её на руки и уложил на диван, шепча ей в ухо:

   — Не могу я без тебя, Даша-царица... Я живу тобой, ты стоишь у меня перед глазами, куда бы я ни пошёл...

   — И мне без тебя тяжко, милый... — вырвалось у неё.

Всю ночь они занимались любовью и только под утро уснули.

Глава вторая

Командарм 1-го ранга Шапошников прикурил папиросу, и в это время Василевский открыл дверь.

   — Заходите, голубчик! — Борис Михайлович нахмурился и, как показалось Александру Михайловичу, тихо простонал. — Я был у товарища Сталина. Его беспокоит поведение Гитлера в последнее время, даже высказал мысль, не собирается ли фюрер развязать против нас агрессию?

— И что вы ответили?

   — Что я мог ответить? — с грустной усмешкой проговорил Шапошников. — Гитлер конечно же давно точит против нас ножи. Я даже зачитал вождю донесение нашего разведчика из Берлина. — Борис Михайлович попыхтел папиросой. — Сталин вспомнил пакт о ненападении, который мы заключили с Германией в августе прошлого года. Он заявил, что уже тогда знал, что для Гитлера этот пакт вроде фиговой бумажки. Потому-то в сентябре советское правительство и отдало приказ командованию Красной Армии перейти границу и освободить Западную Украину и Западную Белоруссию. Скажу вам, голубчик, это был весьма мудрый и дальновидный шаг вождя, история воздаст ему должное. Но я вас пригласил не для того, чтобы дискутировать... Хочу знать, как идёт работа над проектом плана отражения возможной агрессии на СССР.

   — Через три-четыре дня мы с Ватутиным всё завершим и документ будет у вас на столе...

   — Взгляните на карту, — прервал его Шапошников. — Где Гитлеру выгодно развернуть свои главные силы?

   — К северу от устья реки Сан, вот здесь! — показал на карте Василевский.

   — Естественно! Потому-то я и предложил Сталину развернуть наши ударные силы на участке Северо-Западного и Западного фронтов...

   — Тогда что вас угнетает? — удивился Василевский.

Шапошников встал. Высокий, чуть сутулый, с лицом строгим, словно вытесанным из серого гранита. Александр Михайлович успел заметить, что, когда Бориса Михайловича что-то озадачивало, он становился грустным. И сейчас эта самая грусть затаилась в уголках его пытливых глаз.

   — У вождя на этот счёт другое мнение, — отрешённо произнёс Шапошников. — Знаете, что он сказал мне? Германия нанесёт нам главный удар не на западном направлении, а на юго-западном! Меня это крайне удивило, и я спросил, почему он так считает? Он ответил, что Гитлер постарается прежде всего захватить у нас богатые промышленные и зерновые районы, иначе ему нечем будет кормить свою армию. Я конечно же возражал, сказал, что это ошибка и она дорого может нам обойтись, но безуспешно! Так что прошу вас с Ватутиным, как главных исполнителей документа, внести в проект коррективы... Да, голубчик, плохо, когда судьбу столь важного оперативного плана на случай агрессии могут решать дилетанты в военном деле.

«Это кто же дилетант — Сталин или Ворошилов?» — едва не спросил Василевский, но вслух произнёс другое:

   — А каково мнение Ворошилова?

   — Не говорите о Климе, голубчик! — сердито махнул рукой Шапошников. — Разве станет он возражать Сталину, особенно теперь, когда война с белофиннами выявила несостоятельность руководства Наркоматом обороны? На мартовском Пленуме ЦК партии об этом шёл весьма острый разговор, и Ворошилову здорово досталось. А тут Берия масла в огонь подлил, предложив всех, кто виновен в ослаблении мощи Красной Армии, отдать под трибунал. У нас и так загублено немало военачальников, а Берия этого мало.

   — Вы так и заявили Сталину? — напружинился Василевский.

   — Нет, голубчик, опасно, весьма опасно ему говорить! — Борис Михайлович встал, походил по кабинету тяжёлыми шагами. — В Наркомате обороны грядут большие перемены. Я это вынес после беседы с вождём. Кажется, мне тоже дадут по шапке, правда, не знаю за что. А уж Ворошилову достанется в первую очередь. Сдаётся, Сталин в нём разочаровался.

   — Вряд ли, — высказал сомнение Василевский. — Моему другу полковнику Кальвину начальство дало задание написать очерк о Ворошилове.

   — Неужто очерк о Климе? Странно, однако, странно... — Шапошников глухо кашлянул. — Где-то меня просквозило, как бы не слёг... Послушайте, голубчик, а может, мне самому подать рапорт об отставке?

Его слова будто плетью полоснули Василевского.

   — Вы зачем так зло шутите, Борис Михайлович?

   — Разве мне до шуток? — Шапошников улыбнулся через силу. — Так уж повелось, что за состояние армии несут ответственность нарком и начальник Генштаба. — И без всякого перехода он заговорил о другом: — У меня завтра, в субботу, маленькое событие — у Марии юбилей. Приходите к нам с Катей! Посидим, потолкуем. — Он откинулся на спинку кресла. — Да-с, странные вещи порой случаются в жизни. Вы в тридцать третьем расстались со своей первой женой Серафимой, и я помню, как тогда в ваш адрес сыпались упрёки, даже нарком приложил руку к этому делу. Куда потом вас сослали?

   — В Куйбышев.

   — Вот-вот, подальше от матушки-Москвы! А ведь вам уже тогда надо было работать в Генеральном штабе! У вас, голубчик, есть чутьё, что ли, умение заглянуть далеко вперёд, есть идеи, зрелые мысли...

Василевский зарделся. А Шапошников продолжал:

   — Так вы придёте к нам к семи вечера? У меня будет нарком ВМФ адмирал Кузнецов со своей Верой Николаевной. Она у него тоже вторая жена. А Николая Герасимовича я уважаю. Флот живёт в нем, а море булькает под тельняшкой... Так я жду вас!

   — Спасибо, я буду с женой, — не стал возражать Александр Михайлович.

Домой Василевский пришёл поздно и, когда разделся в прихожей, на столе увидел записку жены: «Я с Игорьком ушла к Даше, хочу послушать новые пластинки. Ужин на кухне. Если что — звони. Целую. Катя». Дашу Александр Михайлович хорошо знал, с ней его познакомил Оскар. Когда Катя работала в Наркомате обороны, она подружилась там с Дашей. С тех пор жена часто бывала у неё в гостях. Даша тоже приходила к ним, но редко.

   — У тебя в управлении нет хорошего парня, чтобы познакомить его с Дашей? — как-то спросила Катя.

Александр ответил жене:

   — Я не умею сватать, Катюша, у меня это дело не получается...

Катя... Милая, добрая. «Синеглазка», как назвал её Георгий Жуков. Сколько пережил Александр Михайлович, сколько выстрадал, пока обрёл с ней своё счастье. Он прилёг на диван отдохнуть. Мысли, как ручейки, потекли в недавнее прошлое...

В Наркомате обороны только что закончилось партийное собрание Управления боевой подготовки штаба РККА, на котором с докладом выступил секретарь партбюро помощник инспектора кавалерии Георгий Жуков (инспекцию кавалерии возглавлял Семён Будённый). Жуков не сглаживал острые углы, критиковал тех, кто, по его словам, «слабо ещё сидит в кавалерийском седле», кого «стоит чуть-чуть толкнуть, и он свалится на землю». Таким горе-воякам надо подумать, как жить дальше, подчеркнул Жуков, как устранить недостатки, чтобы учить войска тому, что надо на войне. Досталось и Семёну Михайловичу Будённому, которому, отметил докладчик, «надо жёстче требовать порядка от всех, невзирая на лица».

   — Не зря я предложил избрать тебя, Георгий, секретарём партбюро, — сказал Жукову Будённый после собрания. — Отличный ты сделал доклад! Критика весьма справедлива. Ты прав, моя доброта порой идёт во вред нашему пролетарскому делу. Учту твои замечания и в следующий раз жду, что ты меня похвалишь, — шутливо констатировал Семён Михайлович.

Он искал глазами Василевского, но того и след простыл. Тогда Будённый заглянул к нему в кабинет. Тот уже облачился в шинель.

   — Куда торопишься, Александр? — спросил Семён Михайлович. — У Августа Ивановича Корка сегодня вечеринка по случаю дня его рождения[2]. Составь, пожалуйста, мне компанию! — Будённый шевельнул усами. — Там будет и твой бывший командир Иероним Петрович Уборевич[3]. Пойдёшь?

Василевскому давно хотелось ближе познакомиться с Корком, по словам Жукова, «талантливым в военном отношении командиром». Но жену он не предупредил, что придёт домой поздно, и она будет волноваться. Из-за этого у них не раз возникали ссоры. Об этом он и сказал Семёну Михайловичу.

   — Кто есть ты, товарищ Василевский? — Будённый прищурил глаза. — Ты есть командир Красной Армии, человек военный и можешь в любое время быть затребованным начальством! Это твоя жена — погоди, как её звать, — он почесал лоб, — ага, вспомнил — Серафима — она должна знать. Так что ничего с ней не случится.

   — Еду, Семён Михайлович! — улыбнулся Василевский.

Добрались они к юбиляру быстро. Раскрасневшийся от спиртного Корк был навеселе и, когда они вошли в комнату, воскликнул:

   — Кто к нам пришёл, друзья?! Легендарный Семён Будённый! А знаете ли вы, братцы, — радостно продолжал он, — что генерал Деникин клятвенно обещал казакам лично захватить Будённого в бою и прилюдно повесить его на телеграфном столбе!

   — Руки у холуя Антанты были коротки! — прервал юбиляра слегка охмелевший соратник Будённого Иван Тюленев. — Георгий! — позвал он Жукова. — Налей штрафную для моего любимого командарма!.. Вот это да — полная пол-литровая кружка. Осилишь, Семён?

   — Давай, дружище, чего спрашивать? — Будённый взял кружку и, глядя на Корка, сказал: — Август Иванович, мы сражались в Гражданскую на разных фронтах, но от Михаила Фрунзе я знал о ваших блестящих победах...— Будённый окинул взглядом собравшихся. — Друзья, предлагаю тост за мужественного Корка назло врагам и на радость большевикам! — И Семён Михайлович залпом опорожнил кружку.

   — Спасибо, Сёма, за добрые слова, спасибо! — Корк подошёл к Будённому и трижды расцеловал его.

Василевский стоял рядом с Будённым с пустым стаканом в руке.

   — Ты что, разве не выпил за моего соратника? — насупился Семён Михайлович.

   — Не успел налить, — смутился Василевский.

Тюленев налил ему полный стакан.

   — Вы знаете, кто этот красавец? — подал голос Тюленев. — Саша Василевский, недавно назначенный в штаб Красной Армии. И знаете, кто его рекомендовал? Владимир Кириакович Триандафиллов!

К Василевскому подошёл Корк.

   — Я вас хорошо помню, — улыбнулся он. — Вы командовали 144-м стрелковым полком и вывели его из отстающих в передовые. А в октябре тридцатого года я утвердил на вас аттестацию, верно?

   — Так точно, Август Иванович! — расчувствовавшись, произнёс Василевский.

   — Друзья, что вы терзаете моего коллегу! — воскликнул Будённый. — Дайте ему выпить, а то, пока он держит стакан, спиртное испарится.

   — За вас, Август Иванович, чтобы здоровы вы были и счастливы! — Александр Михайлович лихо опорожнил стакан.

   — Благодарю вас, Саша, я желаю вам блестящей военной карьеры! — громко произнёс растроганный Корк.

   — Миша Тухачевский на учениях дважды благодарил Василевского, — заметил Будённый. — Только больно робкий наш Александр. Вот и сейчас переживает, что придёт домой и жена устроит ему бесплатный концерт.

   — Так она у него прекрасно играет на пианино, Семён! — воскликнул Жуков. — Я живу с Сашей в одном доме, мы с ним соседи, так что могу достоверно засвидетельствовать. И совсем неплохо, если под её музыку Саша спляшет «Яблочко»!

Все громко захохотали, а Василевский, покраснев от смущения, сказал:

   — Нет уж, Семён Михайлович, под музыку жены я плясать не буду!

   — Вот-вот, — подхватил Корк, — держи жену в узде, иначе будешь у неё под каблуком!

Дверь распахнулась, и в комнату вошёл нарком по военным и морским делам Клим Ворошилов в сопровождении своего заместителя Михаила Тухачевского.

   — Браво! — воскликнул Будённый. — Ты, Клим, просто молодец! Не ожидал, что придёшь...

   — Я же не святой, Семён! — улыбнулся Ворошилов. Он поздравил Корка с днём рождения. — Вы командуете войсками Московского военного округа, и я желаю, чтобы ваш округ стал первым по всем показателям в боевой подготовке!

   — Благодарю вас, товарищ нарком... — начал было Корк, но Ворошилов прервал его:

   — Прошу без формальностей, Август Иванович. На службе я вам нарком, а здесь, в кругу друзей, просто Климент Ефремович. Мы вот с Будённым прошли немало фронтовых дорог, он — командарм Первой Конной, я — член Реввоенсовета. Теперь я нарком, а он возглавляет инспекцию кавалерии. Но мы по-прежнему с ним друзья, хотя на службе нередко цапаемся. Верно, Семён?

   — Как же с тобой, Клим, не цапаться, если я прошу фураж для лошадей, а ты предлагаешь пасти коней на лугах! — засмеялся Семён Михайлович.

— Вот дьявол, и тут меня уколол, — добродушно ругнулся Ворошилов.

   — Разрешите, Климент Ефремович, я налью вам? — спросил Корк, держа в руке поллитровку.

   — И ему тоже. — Ворошилов кивнул на Тухачевского.

   — А ты чего стоишь как святой? — спросил Будённый Василевского. — И свою рюмку подставляй...

   — Друзья, разрешите мне сказать несколько слов, — заговорил Ворошилов, держа в правой руке стакан. — Все мы здесь люди военные, все или почти все в Гражданскую войну сражались на фронтах против белогвардейцев. Многих из нас война пометила, у кого на теле шрам от вражеской пули, у кого рубец от удара клинка. А вот мой друг Будённый до сих пор носит у себя под ребром деникинскую пулю.

   — Семён, это правда? — спросил Жуков. — Срочно ложись на операцию.

   — Зачем? — усмехнулся Семён Михайлович. — Она мне не мешает, и я ей тоже.

   — Як чему всё это? — вновь заговорил Ворошилов. — На войне о себе мы не думали. Мы думали о нашей Советской России и во имя её процветания сражались с врагами. Теперь мы видим, как словно из пепла родился Советский Союз, и наш долг — беречь его как зеницу ока. Помните наказ товарища Сталина — быть начеку! Предлагаю тост за Советскую Родину и за её верного сына, героя Гражданской войны товарища Корка!

Юбиляра чествовали до поздней ночи. Будённый подвёз на своей машине Василевского и Жукова в Сокольники, к дому, где они жили, тепло попрощался с ними.

   — Александр, если жена станет ворчать, скажи ей, что я тебя задержал по службе, и точка! — напутствовал Василевского Семён Михайлович. — Если же не поверит — пусть мне позвонит. Мой телефон у тебя есть.

   — Да уж как-нибудь объясню ей, — смутился Василевский.

Он открыл дверь своим ключом и вошёл в квартиру. Сын Юра спал, а Серафима, лёжа на диване, читала книгу. Увидев его, она резко сказала:

   — Наконец-то заявился. Где ты пропадал? Мог бы вообще домой не приходить.

Её слова больно царапнули его, но он сдержался, чтобы не нагрубить ей. Ответил тихо:

   — Я был в гостях у Корка, своего бывшего командира. Случилось это неожиданно, и я не смог тебя предупредить.

   — Мы же собирались с тобой вечером сходить в театр! — Она поднялась с дивана, вынула из сумочки два билета и бросила их на пол.

   — Извини, Серафима, в сутолоке дел о театре я забыл...

Но жена уже метнулась в комнату и, упав на диван, зарыдала, уткнувшись лицом в подушку. Александр почувствовал себя неловко. Он вошёл к ней и сел на край дивана. Серафима уже не плакала. Она лежала неподвижно, глядя куда-то в потолок. Луна озорно заглядывала в окно, её белый свет дробился на шкафу. За день Александр устал, глаза слипались. Он ждал, что Серафима заговорит с ним, что-то скажет ему, но она была нема как рыба. «Пойду на кухню и лягу там», — решил он. Расстелил на полу шинель и, не раздеваясь, лёг, положив под голову портупею. Уснул сразу, едва закрыв глаза.

Разбудил его звонкий голос. Проснулся и рядом с собой увидел сына. Тот сидел на полу и рукой тормошил ему чуб.

   — Папка, вставай!

   — Ты чего, пострел? — зевнул отец. — Где мама?

   — Она пошла в магазин за молоком, а мне велела тебя разбудить.

Он брился, когда вернулась жена. Она с порога сказала сыну:

   — Юра, тебе пора в школу! — А когда мальчик оделся, взяла его за руку и, плечом толкнув дверь, вышла.

   — Злючка! — громко произнёс Александр, но жена уже не слышала его.

Угрюмый Василевский поспешил в Наркомат обороны. Утро холодное и ветреное, всё небо в заплатах туч. Мутная пелена стояла над городом. Не успел добраться до проспекта Гоголя, как хлынул дождь. Василевский подбежал к дереву, под которым стояла дама. В руках у неё был чёрный зонтик.

   — Можно к вам присоединиться? — спросил он, стряхивая с шинели капли дождя.

   — Пожалуйста! — Губы её чуть тронула улыбка. — Надо же, у меня зонтик, а воспользоваться им не могу: сломался!

Василевский успел разглядеть её. Высокая, стройная, лицо светло-розовое, с чёрными крапинками у глаз. В ушах золотые серьги, точно маленькие колокольчики.

   — У вас хорошие серёжки! — брякнул он и, сам того не ощущая, густо залился краской.

   — Это мамин подарок. Серёжки из старого царского золота. Они мне очень нравятся.

Дождь по-прежнему сыпал с неба. Стоять под деревом уже было невозможно, с листьев капали капли.

   — Дайте я посмотрю ваш зонтик!

Василевский сразу догадался, что заело пружину. Он достал из кармана ключи от квартиры и легко поддел защёлку. Пружина встала на место, и зонтик раскрылся.

   — Вот, возьмите...

   — Спасибо, — тихо обронила она. — Как вас зовут?

   — Александр. А вас?

   — Екатерина, а проще — Катя! Извините, я опаздываю на работу.

Василевский вышел на дорогу и направился в Наркомат. Справа от него, затормозив, остановилась чёрная «эмка». Дверца открылась, и его окликнул Семён Будённый:

   — Ты на службу, Александр? Садись, подвезу.

Едва он забрался в машину, как Будённый спросил:

   — Ну как, жена тебя не ругала?

   — Малость пошумела. Моя Серафима с характером! — ответил Василевский.

   — У меня к тебе просьба, Александр. На днях в Гороховецких лагерях я буду проводить учение с конниками. Ты работник Управления боевой подготовки штаба РККА и мог бы посмотреть, как у нас поставлено стрелковое дело. Я же помню, как твой 144-й полк проверял Корк и остался доволен. Так поедешь со мной?

Василевский сказал, что сейчас у него запарка на службе. Кроме основной работы замнаркома Тухачевский поручил ему редактировать «Бюллетень боевой подготовки», оказывать помощь редакции журнала «Военный вестник». А тут ещё за день надо вычитать гранки статей.

   — Пожалуй, я всё это успею сделать и готов с вами ехать, Семён Михайлович, но надо взять разрешение у Тухачевского, — добавил он.

   — Я с ним договорюсь, так что будь готов к поездке. У тебя, Александр, острый взгляд на военное дело, и твоя помощь будет кстати.

Весь день Василевский был в наркомате. С утра совещались у Тухачевского, после обеда подводили итоги весенних учений, которые проводил начальник штаба РККА Егоров. И только под вечер Василевский вернулся к себе. Тут его и увидел Георгий Жуков.

   — Где ты был? — спросил он.

Василевский сказал, что помогал Будённому проводить учение в Гороховецких лагерях, инспектировать кавалеристов.

   — Хорошо, что помог Будённому, мужик он толковый, — одобрил Жуков, — Домой идёшь?

   — Я ещё задержусь, Георгий. Тухачевский дал мне отредактировать статью для журнала. Так что компанию тебе на этот раз не составлю. — И он развёл руками.

Вечерело, хотя солнце всё ещё бросало на землю багряные лучи. Василевский подошёл к автобусной остановке и вдруг увидел... Катю! Она стояла к нему спиной, совсем рядом и, видимо, тоже ждала автобуса. Он подошёл к ней и тронул за плечо:

   — Добрый вечер, царские серёжки!

Катя обернулась. Лицо суровое, в глазах молния. Но, узнав своего попутчика во время проливного дождя, улыбнулась, подобрела, взгляд стал ласковым.

   — Вы тоже домой? — И вдруг добавила: — У меня сегодня день рождения.

   — Давайте его отметим! — сорвалось с языка Александра.

Катя мило посмотрела на него:

   — Вы и вправду этого хотите?

   — Очень хочу, Катя...

   — Я согласна! — вырвалось у неё.

Катя жила неподалёку от Наркомата, и они добрались быстро. В комнате было уютно и тепло. На столе стояли свежие розы. Перехватив его взгляд, она сказала:

   — Вчера на работе друзья преподнесли букет...

   — А я думал, от мужа...

   — У меня его нет, — с улыбкой бросила она, накрывая на стол. — И не было! А вы, конечно, женаты?

Ему не хотелось её огорчать, но сказал он правду:

   — У меня есть жена и восьмилетний сын Юра.

«Боже, я влюбилась в женатого человека! — грустно подумала Катя. — Что теперь будет? » А вслух спросила, сколько ему лет.

   — Тридцать семь.

   — Мне меньше, — призналась она. — Ну, а коль вы у меня в гостях, буду вами командовать! Вы люди военные и живете по приказам, а мы, женщины, подвластны чувствам. — Она принесла из кухни шампанское и наполнила бокалы. — За что выпьем?

   — Пусть у тебя, Катя, жизнь будет светлой! — произнёс он и тут же поправился: — Извините, я хотел сказать «у вас»...

   — Не беда, Саша, пора нам перейти на «ты», — предложила она. — А я желаю тебе блестящей военной карьеры!

Василевский опорожнил бокал. Горячая истома разлилась по всему телу, и, сам того не замечая, он оживился. Не стал ждать, когда Катя нальёт ему второй бокал, налил себе сам. Катя завела патефон, и под песню Вадима Козина они начали танцевать танго. Обхватив её талию, он легко и нежно водил её по комнате.

   — Давно я так не веселилась. К счастью это или к горю?

Ей стало жарко, она раскраснелась, волосы рассыпались, и чёлка свисала на лоб. «Сейчас она похожа на Мадонну с цветком на картине Леонардо да Винчи, — подумал Василевский. — Такая же юная, с нежным выразительным лицом». Он налил себе ещё бокал и воскликнул:

   — Пью за твоё счастье, Катенька! — И опять, сам того не сознавая, крепко обнял её.

   — Не надо, Саша... — едва шевеля губами, сказала она.

Но он не отпускал её, у него кружилась голова, дыхание стало тяжёлым, казалось, в груди возник жар...

То, что потом случилось, должно было случиться, и Василевский об этом не жалел. Он лежал рядом с ней, видел в лунном свете её молодое, чуть тронутое загаром лицо; дышала она тихо, как младенец. Утомившись, она спала. Он неслышно встал и, посмотрев на часы, ужаснулся — два часа ночи! Небось Серафима уже бьёт во все колокола. Он быстро оделся, но едва взялся за ручку двери, как услышал Катин голос:

   — Ты уходишь?

   — Мне пора домой...

   — Ещё придёшь?

   — Приду, царские серёжки. — И он поцеловал её.

Домой добрался на такси.

   — Заходи, дорогой муженёк, — съязвила Серафима, открывая ему дверь. — Что, опять задержали на службе? Не верю! Сосед наш Жуков уже в семь вечера дома играл на гармошке...

   — Серафима, не суди меня строго, — начал он. — Я хочу сказать тебе что-то важное...

Но она дерзко прервала его:

   — Я не желаю знать, где ты был и что делал! Я хочу спать!..

Уснул он на кухне, когда в небе догорали последние звёзды, а восток наливался багряным заревом: где-то там всходило солнце...

Перед кабинетом Тухачевского Василевский остановился, перевёл дыхание и только тогда постучался в дверь.

   — Ах, это вы! — Тухачевский вышел из-за стола. — Одолели статью?

Василевский извлёк из портфеля статью и отдал её замнаркома.

   — Интересная штука получилась, — сказал он.

   — Хорошо, я посмотрю редактуру. — Тухачевский взглянул на часы, висевшие на стене. — Пора начинать занятия. Все собрались?

   — Жукова зачем-то вызвал нарком.

Тухачевский проводил занятия по теории глубокого боя (эту проблему он творчески развил в своих трудах «Манёвры и артиллерия» и «Бой пехоты»). Василевский сидел в заднем ряду, кое-что записывал в рабочую тетрадь. Но нет-нет да и вспыхивала в голове мысль о Кате. Как она там?

   — Хочу заострить ваше внимание на одной важной мысли. — Голос Тухачевского звучал как туго натянутая струна. — В боевой обстановке, когда ситуация меняется быстро, важно не растеряться, принимать такие решения, которые дали бы вам шанс победить противника. Каждый из вас должен полагаться только на себя, свой опыт и знания. А теперь, — продолжал замнаркома, — проведём практические занятия на ящике с песком. Вот вы, — кивнул он на Василевского, — командир полка, как будете вести глубокий общевойсковой бой?

Василевский, не один год командовавший полком, в деталях раскрыл схему ведения боя, не допустив ни малейшей ошибки.

   — Ну что ж, я доволен. — Тухачевский улыбнулся.

   — И в настоящем сражении я одолею врага! — вырвалось у Василевского.

Тухачевский пристально посмотрел на него. «Не слишком ли вы самоуверенны?» — говорил его настороженный взгляд.

   — А теперь покажите, как в бою вы будете маневрировать артиллерией?

И на этот раз, как показалось Александру Михайловичу, он взял верх над противником. Но замнаркома, анализируя его действия, вдруг обронил:

   — В бою вы потерпели поражение!

   — Почему? — резко спросил Василевский. В нём взыграло самолюбие.

   — Посмотрите вот сюда. — Замнаркома кивнул на ящик с песком, где по всей линии фронта выстроились «вражеские» танки. — Вы сосредоточили свою артиллерию на правом фланге, а танки врага обходят позиции вашего полка слева. Следовало вмиг перебросить большую часть орудий вот сюда, на левый фланг, чтобы ударить по танкам. Вы же почему-то этого не сделали...

Василевский признал своё поражение:

   — Я забыл, что у меня артиллерия на правом фланге, и бросил на танки миномётчиков...

В руках у него Тухачевский увидел книгу «Характер операций современных армий», автор В. К. Триандафиллов, 1932 год.

   — Изучаете?

Василевский сказал, что этот труд заинтересовал его, в нём впервые оперативно-стратегические проблемы освещаются с учётом последних требований военного искусства.

   — Мне по душе эта книга ещё и потому, что два года я работал и учился под руководством Владимира Кириаковича. Жаль, что он погиб в авиационной катастрофе...

— Да, Владимир Кириакович был мыслящим человеком, я уважал его. — Замнаркома вздохнул. — Что касается его книги, то Триандафиллов положил начало разработке теории глубокой операции[4]. В чём её суть?

   — Полный разгром вражеских сил в одновременном подавлении обороны противника на всю её глубину.

   — Верно! — воскликнул Тухачевский. — Кроме того, что Триандафиллов был начальником оперативного управления и заместителем начальника штаба РККА, он ещё и командовал корпусом! — Замнаркома внимательно посмотрел на Василевского. — Что это вы сегодня на занятиях какой-то растерянный? Что-нибудь случилось?

Василевский покраснел:

   — Да нет, всё в норме...

«Сегодня же скажу Серафиме, что у меня есть другая женщина», — решил он.

Тухачевский что-то долго писал, потом подозвал его к себе.

   — Завтра у нас занятия в лагерях, — сказал он. — План готов. Отнесите его, пожалуйста, в машинописное бюро, пусть девушки срочно отпечатают. А выезжаем мы рано утром, так что предупредите своего соседа по дому Жукова, чтобы он тоже был. Я хочу дать ему задание.

Василевский поспешил в машбюро. Он спустился на первый этаж и вдруг увидел... Катю! Она тоже увидела его, и лицо её вмиг просияло.

   — Саша, что ты здесь делаешь? — Голос её прозвучал тихо и нежно, как-то необычно ласково. Она смотрела на него во все глаза и мило улыбалась. Серьги в её ушах колебались, ярко блестели при свете электрической лампочки.

   — Я служу в Управлении боевой подготовки, — стараясь унять охватившее его волнение, ответил он. — А ты почему здесь?

   — Принесла в штаб РККА документы.

Он подошёл к ней ближе и тихо молвил:

   — Скоро конец рабочего дня, и я желал бы проводить тебя домой. Можно?

   — Я буду ждать тебя в кафе, что рядом с Наркоматом обороны, — также тихо ответила она.

И в этот раз он допоздна был у Кати.

Домой вернулся усталый, хотелось скорее принять ванну и забыться крепким сном, к тому же завтра надо было встать рано, чтобы успеть на автобус, который повезёт всех в лагеря в Подмосковье. Но ему предстоял ещё серьёзный разговор с Серафимой.

   — Что такой хмурый? — спросила она. — Служба не ладится?

   — Не в службе дело, Серафима, — не глядя на неё, сказал Василевский.

   — Тогда скажи — в чём? — Серафима смешалась.

   — У меня есть другая женщина... — наконец произнёс он.

Серафима словно ожидала его признания, потому что спокойно спросила:

   — Ты её любишь?

   — Да. Очень люблю...

   — Тогда нам с тобой надо развестись, — просто сказала она. — Я знаю, что ты меня не любишь. И не любил... — Она до боли прикусила губы. — Не стану кривить душой: и я тебя не люблю. Жила с тобой ради сына.

   — Если хочешь, я могу взять Юру с собой, — предложил он.

   — Никогда! — зло выплеснула Серафима, и он удивился, как в один миг преобразилась она. Лицо почернело, задёргались брови, в глазах горели искры, и вся она вдруг показалась ему чужой и далёкой. — Юру я сама воспитаю.

   — Я буду вам помогать... — начал он, но жена, усмехнувшись, ехидно заметила:

   — Твоя новая избранница — кто она? Молчишь? Тогда скажи, как её зовут?

   — Катя...

   — Хорошее имя... — Серафима ушла в другую комнату, принесла оттуда коричневый чемодан. — Собирай свои вещи и уходи! Она, наверное, ждёт тебя.

   — Уйду утром, — возразил Александр.

   — Нет, уходи сейчас! — фыркнула она.

Василевский подхватил с пола чемодан. У двери задержался.

   — Что ещё забыл? — усмехнулась Серафима.

   — Я о Юре позабочусь...

   — Уходи, я тебя видеть не могу, — повысила она голос.

Во дворе было темно, хотя в небе ярко горели звёзды, а над городом висела ясная луна. Кто-то шёл к подъезду дома. Василевский переложил чемодан в правую руку. Это был Георгий Жуков.

   — Ты, Саша? — спросил он, подходя. — Куда собрался, в командировку? А я вот только что из неё вернулся. Ездил с Будённым в Гороховецкие лагеря. Ты почему молчишь?

   — Мы с Серафимой разошлись... — наконец выдохнул Василевский. — У меня есть другая женщина, и я крепко её полюбил.

   — Ты что, Саша? — испугался за друга Жуков. — Тебя завтра же потащат на партбюро за это самое дело... Ты же знаешь, что у нас, военных, да ещё коммунистов, разводы не в почёте!

   — Что теперь об этом говорить! — вздохнул Василевский. Он помялся. — Ну, я пошёл.

   — Ты на ней хочешь жениться? — поинтересовался Жуков.

   — Да, и как можно скорее...

   — Тогда до завтра! — Он подал другу руку. — Надо будет как-то уладить твоё семейное дело...

   — Георгий, чуть не забыл, — спохватился Василевский. — Завтра рано утром мы поедем в лагеря на учение — так сказал Тухачевский. Он хочет поручить тебе какое-то дело, так что к семи утра будь в Наркомате.

Следующий день не принёс Василевскому облегчения, и, когда на другой день утром он пришёл в штаб, Жуков, сердитый, вошёл к нему в кабинет.

   — Ты где был вчера утром? — спросил он.

   — У замнаркома Тухачевского...

   — Что, развод с женой?

   — Да, — горько усмехнулся Василевский. — Тяжёлый был разговор. Михаил Иванович крепко меня пожурил, хоть я поведал ему сущую правду. «Серафима, — говорю, — не любит меня, ей не по душе профессия военного. Часто со службы я прихожу домой поздно, и она начинает меня допрашивать, где был и что делал, сыплет упрёки: мол, служба мне дороже семьи и прочее». Да ты, Георгий, не раз и сам слышал, как она шумела...

   — Чем же закончился разговор по семейному делу? — спросил Жуков.

   — Видимо, меня переведут куда-нибудь подальше от Москвы, — грустно вздохнул Александр Михайлович. — Ну и влип же я!

   — Не горюй, всё будет в порядке, — подбодрил его Жуков. — Главное — и ты должен это оценить, — Серафима не жаловалась на тебя начальству. Она сказала, что сама давно хотела развода.

   — Кому сказала? — весь напружинился Василевский.

   — Мне, Саша. Я же секретарь партбюро, и начальник штаба РККА Егоров поручил срочно разобраться в этом деле.

   — Он уже знает? — удивился Василевский. — Кто же ему доложил?

   — Я это сделал, Саша! Так положено, дружище... — Жуков помялся. — А я только вернулся от наркома Ворошилова...

   — Что, вызывал?

   — Мне предложили должность командира 4-й кавалерийской дивизии, она находится в составе 6-го Кавкорпуса. Я дал согласие.

   — Значит, уезжаешь в Белорусский военный округ?

   — Да, и знаешь, Саша, я очень рад, — признался Жуков. — Давно мне хотелось получить должность по душе. И я получил её! Правда, эта дивизия сейчас в округе отстающая, а её командира по требованию командующего округом нарком Ворошилов снял с должности. Эта дивизия — детище Семёна Будённого, в своё время он формировал её и водил в бой. Теперь дивизия именуется 4-й Донской казачьей дивизией и носит имя Клима Ворошилова. Так что мне надо вывести её в передовые. Через год-полтора я это сделаю! Так-то, Сашок, не хотелось бы мне с тобой расставаться, да что поделаешь! На днях будет приказ наркома, заберу с собой жену, дочурку Эру и поедем в Слуцк, где и расквартирована моя дивизия.

   — А что твоя жена?

   — Очень довольна! — Жуков вскинул брови. — Александра Диевна обещала мне родить ещё одного малыша. Глядишь, будет и сын. — Жуков встал. — Мне пора, небось жена ждёт...

В душе Василевский завидовал Жукову, но эту зависть прятал глубоко в себе, боясь, что сослуживцы заподозрят в нём карьериста. Но вскоре судьба-злодейка задела и его своим острым крылом. Летом 1934 года в Приволжском военном округе инспекция Наркомата обороны вскрыла серьёзные недостатки в оперативно-тактической подготовке войск. Туда-то и направил нарком Ворошилов Василевского начальником отдела боевой подготовки штаба округа. Когда был подписан приказ, нарком пригласил его к себе.

   — В Приволжском военном округе выявлены крупные недостатки в боевой подготовке войск, — сказал Ворошилов. — Так что вам есть где проявить свои способности. Почему мы остановились на вашей кандидатуре? О вас мне докладывал Тухачевский, а ещё раньше — Жуков, оба говорили, что вы достойны повышения по службе. — Нарком помолчал. — Надо поднять в округе уровень подготовки войск. Никак нам нельзя ослаблять эту работу. Кстати, вы знакомы с командующим войсками округа Павлом Дыбенко?

Василевский ответил, что ему доводилось с ним встречаться, и уже не по-уставному добавил:

   — Павел Ефимович простой, душевный человек, он герой Гражданской войны...

   — Вот-вот, герой, — весело подхватил Ворошилов. — Я уверен, что вас он оценит по достоинству. Желаю вам успехов на новом месте!..

Окрылённый перспективой службы, Василевский вышел во двор, и тут хлынул дождь. Домой пришёл весь мокрый, с шинели капала вода. Катя помогла ему раздеться, дала полотенце вытереть лицо.

   — Зачем так бежал? Мог бы и переждать ливень, — упрекнула она его. — Глянь в окно, уже нет дождя, засверкало солнце.

   — Я и вправду не шёл, а бежал домой. А почему? — Он хитро, как мальчишка, прищурил глаза. — Ни за что не догадаешься!

   — Говори уж, а то у меня сердечко колыхнуло...

   — Поедем с тобой, Катенька, в Куйбышев, на Волгу. Меня переводят туда служить, и уже подписан приказ. Лично Клим Ворошилов благословил на это дело.

Катя накрыла стол, и они сели ужинать.

   — Чуть не забыла! — вскочила она. — Тебе письмо от Георгия Жукова. У меня на столике. Я сейчас... — Она принесла конверт и отдала его мужу.

Жена стала убирать посуду, а он сел на диван и начал читать письмо друга. «Привет, Саша! Прошёл уже год, как я командую дивизией, и, знаешь, у меня неплохо получается. Помнишь, я говорил тебе, что выведу свою дивизию в передовые в округе? Так вот, дружище, всё идёт к этому. Только не подумай, что я пекусь о себе, о своей славе. Нет и нет, Александр! Конечно, я не желаю плестись в хвосте, потому и стараюсь научить бойцов, чтобы они сумели защитить Родину, себя и свои семьи. Если на этом я делаю себе карьеру, тогда считай меня карьеристом. Ещё Миша Светлов говорил, что надо жить и поступать так, как будто на тебя смотрит следующее поколение. Мне запали в душу эти слова.

Что нового у тебя? Не засиделся ли ты в Наркомате? Я так ждал от тебя звонка по случаю моего дня рождения, но увы! Забыл ты меня, наверное, Саша! На днях буду в Москве и крепко потреплю твой чуб. Держись!

Как там твоя синеглазка? Привет ей от «мрачного» Жукова. Жму руку. Прощевай, Сашок!..»

   — Что пишет Георгий? — поинтересовалась Катя.

   — Передаёт тебе привет. Знаешь, как он назвал тебя? Синеглазка! А глаза-то у тебя голубые, как небо. Завтра позвоню ему в Слуцк, скажу, что получил назначение в Приволжский военный округ.

   — Саша, а кто там командующий? — спросила жена.

   — Павел Дыбенко, герой Гражданской войны. Я познакомился с ним в Наркомате обороны, когда он приезжал сюда. Видный мужик! Кажется, он родом с Украины.

   — А где ты родился, Саша? — опять спросила Катя. — Ты бы хоть немного рассказал о себе. Я всё ещё не знаю, за кого вышла замуж. — В её лучистых глазах было столько теплоты, что он не выдержал, привлёк её к себе и поцеловал.

   — Родился я, Катюша, и вырос в селе Новая Гольчиха Кинешемского уезда, ныне это Вичугский район Ивановской области, — начал рассказ Александр Михайлович. — Мой отец — дирижёр церковного хора. Ох и голос у него! Во всём уезде такого не слышал! В семье нас было восемь детей, первенец Саша, мой тёзка, умер. Жили мы бедно, всё лето пропадали на своём огороде и в поле. Летом отец дирижировал, а зимой столярничал, делал ульи для пчёл и парты для учеников. Словом, как мог зарабатывал на кусок хлеба. Когда я подрос, отец устроил меня в Кинешемское духовное училище. И что ты думаешь? Я на «отлично» окончил его, и это помогло мне поступить в духовную семинарию...

   — Ты был попом? — прервала его Катя.

   — Не успел им стать, — усмехнулся Василевский. — О чём я тогда мечтал? Окончить семинарию, поработать два-три года учителем в сельской школе, скопить немного денег и поступить в Московский межевой институт. Но всё сорвалось, Катя...

   — Почему?

   — Началась Первая мировая война. Что делать? Я поехал в Кострому, чтобы сдать экзамены экстерном, а потом идти служить в армию. И мне это удалось. Так в тысяча девятьсот пятнадцатом году я стал курсантом Алексеевского военного училища в Москве. Знаешь, Катюша, я был рад! Нет, ты даже представить этого не можешь!..

   — Я всё поняла. Ты решил стать командиром? — улыбнулась жена.

   — Да, но не ради карьеры, — горячо произнёс он. — Мне хотелось скорее попасть на фронт, проверить себя, на что способен, защищая своё Отечество. Война не утихала, царская армия несла большие потери в боях, не хватало командиров, поэтому-то нас стали готовить в училище по ускоренной программе. А учился я всего четыре месяца, потом оказался на Юго-Западном фронте. Был полуротным командиром 409-го Новохоперского полка! В первом же бою чуть не погиб — пуля сорвала с головы кепку. А со временем привык, хотя бои были упорные и жаркие, особенно когда войска Юго-Западного фронта осуществили так называемый Брусиловский прорыв.

   — В бою ты был ранен? — спросила Катя.

   — Нет, мне повезло, — усмехнулся Василевский. — Я удачно выдержал крещение огнём и, когда в конце ноября в России родилась новая, Советская власть, уволился из армии.

   — И что ты делал?

   — Был учителем в сельской школе в Подъяковлеве Новосильского уезда. Ученики меня любили, и я привязался к ним. И вообще профессия учителя мне нравилась. Но я всё чаще стал подумывать о службе в армии. Понимаешь, запала мне в душу военная стихия, вроде как засела где-то внутри меня и давала о себе знать. И знаешь, Катюша, мне опять чертовски повезло! В мае тысяча девятьсот девятнадцатого года, когда шла Гражданская война, меня зачислили в Красную Армию, и стал я красным командиром!

   — Я поняла так, что ты воевал в Гражданскую войну?

   — Да, Катюша... И в одном тяжком бою чуть не погиб. А спас меня Оскар Кальвин, мой боевой друг и земляк...

Рассказ Василевского прервал стук в дверь.

   — Наверное, соседка. — Катя встала с дивана.

И каково же было удивление Василевского, когда на пороге квартиры он увидел... Георгия Жукова! Тот, улыбаясь, громко произнёс:

   — Здорово, Саша! Я к тебе в гости, можно?

Не успел Василевский что-либо сообразить, как Катя, выглядывая из-за его плеча, весело молвила:

   — Проходите, пожалуйста! Мы с Сашей рады гостям.

Жуков шагнул в квартиру и, не дожидаясь приглашения, стал раздеваться. Повесив шинель на вешалку, он одёрнул гимнастёрку и радостно произнёс:

   — А теперь, Саша, познакомь меня с синеглазкой!

   — Вот она, моя Катюша, стоит рядом с тобой.

Она подала Жукову руку и представилась:

   — Екатерина Васильевна или просто Катя!

Жуков тепло пожал ей руку и тоже представился:

   — Георгий Константинович! А ты, Катя, симпатичная! Саша не промах, знал, кого брал в жёны!

Она зарделась:

   — Какая есть. — И предложила: — Хотите чаю?

   — Не откажусь, хотя заскочил на несколько минут. Да, а ты, Саша, получил моё письмо? Один мой коллега ехал в Москву, и я попросил его передать тебе моё послание.

   — Получил, Георгий, — улыбнулся Василевский. — Я порадовался за тебя. Служба — она ведь плетёт нашу судьбу, и хорошо, когда твой полк или дивизия лучшие, а коль так, то честь тебе и хвала! — Он прошёл на кухню и вернулся с поллитровкой. — Выпьем за нашу дружбу!..

   — Саша, поухаживай за своим другом, а я поджарю яичницу, — сказала Катя. — Ты тоже будешь есть?

   — Давай за компанию! — Александр Михайлович подмигнул Жукову. — Ты что, приехал в командировку?

   — На два-три дня. С утра был в Наркомате обороны. Со мной беседовал Клим Ворошилов. Ведь прошёл ровно год, как я принял командование 4-й Донской казачьей дивизией, и, естественно, наркому интересно было узнать, как сейчас обстоят дела в ней. Я доложил ему всё как есть. У нас недавно прошли учения, командующий округом отметил мою дивизию. Вот так-то, Саша.

   — По-доброму завидую тебе, — признался Василевский. — Я ведь тоже на днях уезжаю к новому месту службы.

   — Да? — удивился Жуков. — Куда же?

   — Начальником отдела боевой подготовки в Приволжский военный округ. Со мной тоже беседовал Клим Ворошилов.

   — Всё же тебя наши партийцы достали! — усмехнулся Жуков. — Значит, выдворили из столицы в далёкий Куйбышев?

   — Это лучше, чем если бы мне влепили строгача по партийной линии!

   — Должность приличная, так что набирайся там опыта, — сказал Жуков. — Потом нарком наверняка возьмёт тебя обратно в Москву.

   — Я об этом не думаю, — покраснел Василевский. — Но переводу в Куйбышев рад. И Катя тоже...

   — А как Серафима, не преследует тебя?

   — Ты плохо её знаешь, Георгий. Женщина она гордая, и развод, как я понял, пошёл ей на пользу. У неё появились поклонники...

Катя вернулась из кухни. На подносе дымилась яичница. Она вкусно пахла, и Жуков поспешил подать тарелку, чтобы получить свою порцию.

   — Долго я жарила, — сокрушалась Катя. — Что-то барахлит наш примус. Наверное, засорилась головка. Потом, Саша, посмотришь её.

   — Хорошо, Катюша... — Василевский взглянул на Жукова. — Учения часто проводишь?

   — Частенько. Только недавно закончилось. Мы отрабатывали задачу управления штабами в условиях встречных внезапных действий противника. Раньше, как ты знаешь, мы тянули проводную связь, а сейчас перешли на радиоуправление, на систему коротких боевых распоряжений — «управление с седла», как говорят конники. Хлопотное это дело, но получается неплохо. Выигрыш в оперативности!.. — Выждав паузу, Жуков добавил: — А свою дивизию я сделаю передовой, ещё немного осталось. Знаешь, что мне сказал Ворошилов? Говорит, если моя дивизия станет передовой в округе, я получу награду и повышение по службе. Я, конечно, не карьерист, но свою дивизию сделаю лучшей, а там пусть нарком решает...

   — У тебя всё получится, — поддержал его Василевский.

   — Спасибо, Сашок, за добрые слова!

(И Жуков своего добился. В 1935 году его дивизия была награждена орденом Ленина за успехи в боевой подготовке. Орден Ленина получил и Жуков. По поручению ЦК партии и лично Сталина награду Жукову вручал перед строем дивизии маршал Будённый. — А.3.).

   — Ну что, выпьем по рюмашке? — предложил Василевский. Он налил себе и другу.

   — А Кате? — спросил Жуков. — Или она водку не жалует? Моя Александра Диевна понемногу употребляет.

   — Я пью только вино. — Катя залилась румянцем. — Но если чуток, могу и водки! Да, а солёные огурцы и сало будете?

   — Давай, синеглазка, и сало и огурцы, — улыбнулся гость. — Если честно, я весь день маковой росинки в рот не брал, так что голоден чертовски! — Лицо Георгия Константиновича посерьёзнело. — По тебе, дорогой Саша, я скучаю, хотя друзей у меня в Слуцке немало. Ты мне по душе — военное ремесло в твоих руках горит! Но я думаю, что мы с тобой ещё встретимся. А что едешь в округ — тебе на пользу. Клим Ворошилов хотя и карманный нарком обороны, но нашего брата жалует. Я уважаю его.

   — Что значит — карманный? — не понял Василевский.

   — Клим в кармане у товарища Сталина, — ехидно усмехнулся Жуков. — Что вождь скажет, то он и делает. Да, Ворошилов не теряется. Кто первым назвал Сталина создателем Красной Армии? Клим! Хотя, как ты знаешь, это далеко не так... Ленин и Троцкий — вот кто создал наши Вооружённые Силы.

Жуков хотел сказать ещё что-то, но из кухни вернулась Катя, и он умолк.

Жуков поднял рюмку:

   — Катя, если вы не возражаете, я произнесу тост?

   — Пожалуйста, мы с Сашей не против! — Глаза у неё заблестели.

   — Я пью за вас, Катя, и за Сашу, моего боевого друга, пью за новую семью! Хочу, чтобы вы жили в мире и согласии и чтобы у вас появились дети!

Хозяйка зарделась, щёки у неё стали пунцовыми, она смущённо опустила глаза.

   — Хороший тост, Георгий, спасибо за пожелание, — подал голос Василевский.

Все трое опорожнили рюмки. Жуков закусил солёным огурцом и снова налил:

   — Твой тост, Саша, говори!

Василевский встал, держа рюмку в руке:

   — За дружбу, Георгий, на долгие времена!

   — И за то, чтобы у вас, Георгий Константинович, и в семье и в службе не было чёрных дней! — добавила Катя.

Они ещё с час посидели за столом, потом Жуков встал:

   — Пора мне, друзья! В Слуцке меня ждут жена и дочь. Я их очень люблю. Не был дома три дня, а уже соскучился по ним. А ты, Саша, приезжай на учения в Белорусский военный округ. Нарком говорил, что в летних учениях примут участие и войска Приволжского военного округа.

   — Если так, то постараюсь приехать, — пообещал Василевский.

И, распрощавшись, Жуков вышел и шагнул в темноту двора.

   — Как тебе мой друг? — спросил Василевский, когда гость ушёл.

   — Властный мужчина, есть в нём и воля и силища, — сказала Катя. — Тебя он уважает, это я заметила.

   — Наши дороги с ним ещё пересекутся, я чувствую, — твёрдым голосом произнёс Александр Михайлович. — Ну что, пора и нам спать?..

Приехали Василевские в Куйбышев рано утром. Солнце только взошло, и его багряные лучи дробились на крышах вагонов, отражались в стёклах семафоров. Небо высокое и синее-синее, как на картине художника, без единой тучки, значит, подумал Василевский, день будет тёплый и без дождя. Он помог Кате выйти из вагона, потом подхватил оба чемодана и вышел сам. На вокзале сутолока: одни пассажиры спешили сесть на другой уходящий поезд, другие торопились на пригородную электричку.

   — Катюша, ты побудь с вещами, а я посмотрю такси.

   — Ты разве не звонил из Москвы в штаб округа? — поинтересовалась Катя.

   — Не звонил, да и не собирался это делать: беспокоить людей из-за своей персоны не в моей натуре, — ответил он сдержанно.

   — А если бы с нами был ребёнок, тогда как? — наивно спросила жена, и на её тонких кубах появилась лукавая улыбка.

   — Тогда другое дело, Катюша. — Он тоже слегка улыбнулся.

   — У нас, Саша, будет малыш! — вдруг сказала она, и её лицо пошло белыми пятнами. — Я об этом узнала вчера, когда мы вернулись в купе из ресторана поезда. Меня стошнило...

У Василевского затрепетало сердце. «У меня будет малыш, и наверняка сын!» — подумал он с нежностью. Он обнял жену и поцеловал.

   — Побереги себя, Катюша, — прошептал ей на ухо. — Боже упаси тебя брать чемодан.

За его спиной раздался чей-то громкий голос:

   — Товарищ Василевский?

Он обернулся. Перед ним стоял навытяжку армейский капитан лет двадцати пяти, среднего роста, смуглый, как цыган, с худощавым добродушным лицом и тонкими чёрными усиками.

   — Я адъютант командующего капитан Рудин! — представился он. — Павел Ефимович Дыбенко сейчас на даче вместе с начальником штаба. Дела у них там... Мне поручено вас встретить и отвезти в гостиницу штаба округа. Номер вам забронирован.

Катя пристально посмотрела на капитана. «Бравый молодец, а вот мой Саша стеснительный...»

   — Извините, что я опоздал, — добавил адъютант. — У выхода из вокзала стоит «эмка» командующего. Разрешите мне взять ваши чемоданы?..

   — Значит, ты звонил, да? — шепнула Катя. — А мне сказал неправду?

   — Не звонил я, — категорически заявил Василевский. — Сам теряюсь в догадках, кто это сделал.

Василевский не знал, что, когда он вышел от наркома, Ворошилов по спецсвязи позвонил, командующему округом Дыбенко. Выслушав его доклад об обстановке в Приволжском военном округе, нарком сказал:

   — Павел Ефимович, в твоём умении командовать войсками округа у меня, как, впрочем, и у товарища Сталина, сомнений нет. Но чем дальше Красная Армия отходит от территориальной системы, тем сложнее работать с людьми. Тут нужны бывалые командиры, а их у тебя мало. Поэтому я направил к тебе опытного работника наркомата товарища Василевского.

   — Он едет поездом? — уточнил командующий.

   — Да, — ответил Ворошилов. — Прошу, чтобы твои люди встретили его, помогли устроиться. Он говорил мне, что знаком с тобой.

   — Как же, помню Василевского — высокий, стройный и красивый. Всё для него сделаю, товарищ нарком, пусть только на полную катушку включается в работу...

О разговоре наркома с командующим округом Василевский узнает позже. А сейчас его с женой адъютант командующего привёз в гостиницу. Не успели они распаковать чемоданы, как Василевского навестил заместитель начальника штаба округа Соколовский.

   — Добро пожаловать к нам, Александр Михайлович! — Соколовский приложил руку к фуражке. — Вот уж не ожидал, что нам придётся служить вместе!

   — Я тоже, Василий Данилович. — Василевский пожал ему руку. — Вот прибыл к вам на должность начальника отдела боевой подготовки штаба округа. А это, — он кивнул на Катю, — моя жена Екатерина Васильевна.

   — Александр, я что-то тебя не понял, — смутился Соколовский. — В Москве ты меня знакомил со своей женой, но её звали Серафимой. Или я напутал?

   — Всё верно, Василий Данилович, — замялся Василевский. — С Серафимой я разошёлся. Катя моя вторая жена, и надеюсь, последняя, — пошутил он.

Катя с улыбкой на розовом лице протянула Соколовскому руку:

   — Рада с вами познакомиться. Друзья Саши — мои друзья!

Соколовский робко поцеловал ей руку.

   — Приглашаю вас к себе в гости, — сказал он, глядя на Василевского.

   — Прямо сейчас?

   — Ну да! — качнул плечами Соколовский. — Считай, Александр, моё приглашение как ответ на мой к тебе визит в Москве.

Василевский взглянул на жену:

   — Пойдём?

   — С удовольствием!..

«Не забуду ту помощь и содействие, которые оказывал мне состоявший в 1934 году в должности заместителя начальника штаба округа Соколовский, впоследствии Маршал Советского Союза, — вспоминал маршал Василевский. — Василий Данилович был ранее комдивом в войсках Ферганской и Самаркандской областей, боровшихся с басмачами, и приобрёл немалый практический опыт. В Приволжье началось наше близкое знакомство, закрепившееся особенно в годы Великой Отечественной войны и в послевоенное время».

Утром, едва Василевский прибыл на службу, его встретил Соколовский.

   — Командующий приглашает вас к себе, — сказал он. — Я провожу вас.

Дыбенко с улыбкой на худощавом лице принял Василевского и, когда Соколовский вышел, усадил его за стол рядом с собой. Заговорил с ним доверительно и душевно, как поступал со всеми, кто ему нравился:

   — Мы с тобой, Александр, познакомились на совещании высших руководителей армии и флота, и знаю я тебя мало. Но если звонит нарком и просит встретить, стало быть, ты чего-то стоишь!

Василевский зарделся, как девушка. «Так вот кто звонил командующему округом!» — отметил он про себя. А вслух сказал:

   — Я готов принять отдел боевой подготовки!

   — Отдел от тебя не убежит, — весело поблескивал глазами Дыбенко. — Ты коротко расскажи, как там Москва? — И вдруг в упор спросил: — Сталина, наверное, видел?

   — Видел, Павел Ефимович. И не раз!

   — Говорят, постарел он, седины прибавилось. — Дыбенко говорил задумчиво, словно сожалел о чём-то. — В семнадцатом году после Октябрьской революции я ближе узнал Иосифа Виссарионовича. В составе первого советского правительства я был членом Комитета по военным и морским делам, затем наркомом по морским делам, а Сталин — наркомом по делам национальностей. Тогда контрреволюция пыталась задушить Советскую власть, но моряки-балтийцы этого не допустили. Помнишь мятеж Керенского—Краснова в Петрограде?

   — В те дни я командовал ротой в стрелковом полку и с радостью воспринял падение монархии, — сказал Александр Михайлович.

   — Ты был на Юго-Западном фронте? — спросил Дыбенко.

   — Да. А в мае-июне генерал Корнилов командовал 8-й армией и войсками Юго-Западного фронта. Я помню, как он приезжал к нам в полк со своей свитой, призывал нас не щадить своего живота для защиты России от большевиков. Но нас хорошо просветили большевики, и, когда Корнилов поднял мятеж, вместе с революционными войсками мы подавили его.

   — А ты, вижу, битый-перебитый командир! — Дыбенко по-доброму улыбнулся. — Теперь поговорим о тебе. В двенадцать ноль-ноль я представлю тебя работникам штаба, а уж потом берись за дело. Округ у нас большой, работы всем хватает...

Василевский дни и ночи проводил в войсках. Всё, чему он научился, внедрял на практике. А дел и вправду было невпроворот. Завершалась техническая реконструкция армии, она всё дальше отходила от территориальной системы. К концу 1935 года почти три четверти её дивизий стали кадровыми. Войска получали новое вооружение: танки, самолёты, зенитные пушки и пулемёты. Памятной стала поездка на учения в Белорусский военный округ, в которых участвовали командование и штаб Приволжского военного округа. Этот округ в белорусских учениях представляла одна из армий, где оперативный отдел возглавлял Василевский. Руководил учениями командующий Белорусским военным округом Иероним Петрович Уборевич, который хорошо знал Василевского, когда тот служил ещё в Московском военном округе.

   — Ну, здравствуй, старый знакомый! — такими словами встретил Александра Михайловича в штабе округа Уборевич. — Надеюсь, ваша армия хорошо проявит себя?

   — На это я и рассчитываю, — вмешался в разговор Дыбенко.

   — Я буду действовать так, Иероним Петрович, как вы учили меня!

Позднее Василевский признавался, что польза от полевой поездки в Белоруссию была огромной. «Что касается лично меня, то я фактически впервые сумел серьёзно проверить свою оперативную подготовку. В рамках Приволжского военного округа такой возможности мне ранее не представлялось».

Учения прошли успешно, и Уборевич не без оснований на разборе заявил, что «Василевский действовал как в настоящем сражении, его войска навязали противнику свою волю и разгромили его!».

   — Вот видишь, Александр, я не ошибся, назначив тебя возглавить в армии оперативный отдел, — сказал Дыбенко, когда они вернулись в Куйбышев. — Домой жене не звонил?

   — Ещё не успел.

   — Позвони, скажи, что приехал. Вот телефон...

Василевский трижды набирал номер квартиры, но трубку никто не поднимал. Странно! Ещё нет и семи утра, а Катя куда-то убежала. Где же она?

   — Почему-то жена не отвечает, — грустно молвил он. — Сейчас я наберу номер квартиры соседа, начальника тыла.

Ответила ему жена соседа.

   — Это я, Василевский, здравствуйте... Звоню своей Кате, а телефон молчит.

   — Саша, — зычно отозвалась соседка, — Катя рожает в больнице. Вчера её увезла «скорая»...

Он хотел сказать об этом командующему, но тот опередил его:

   — Я всё слышал. Бери мою «эмку» — и в роддом! Жене сейчас очень нужна твоя поддержка!

Приехал он в больницу возбуждённый. Дежурный врач, полная, со смуглым лицом женщина, прищурив серо-зелёные глаза, спросила:

   — Как зовут вашу жену?

   — Катя Василевская. Я был в отъезде и не знаю, как она себя чувствует...

Врач потянулась к телефону, стоявшему на краю стола, и позвонила:

   — Люсь, у тебя в палате Катя Василевская. Она родила?.. Тут муж к ней приехал. Такой чернявый, с густым чубом. — Голос у врача был писклявый, чем-то недовольный, и это не понравилось Василевскому. — А когда ему прийти? Ладно, я всё поняла. — Она положила трубку и взглянула на Василевского: — Ваша жена ещё не родила. Ночью ей стало плохо, и её взяли в реанимацию.

Его от волнения затошнило. Уже оказавшись во дворе больницы, он сообразил, что мог бы написать Кате. Не мешкая, вернулся. Увидев его в приёмном покое, дежурный врач хмуро спросила:

   — Вы опять, чернявый? Я же вам всё объяснила...

   — Могу я передать жене записку?

   — Пишите, я сейчас туда иду и передам, — смягчилась врач.

Василевский достал из полевой сумки блокнот, вырвал из него лист и, наклонившись к столу, написал: «Катюша, милая, я так за тебя переживаю! Прошу, делай всё, что скажут врачи. Очень тебя люблю! Крепись, дорогая. Целую. Твой Саша». Он отдал записку врачу.

   — Я так рад, очень вам признателен, — пролепетал Василевский.

Домой он пришёл разбитый. Наскоро приготовил себе ужин. Поздно вечером ему позвонил командующий.

   — Мою «эмку» отправил, а сам чего не зашёл? — спросил Дыбенко. — Как там твоя половина?

Василевский объяснил ситуацию.

   — Значит, ещё не родила? — переспросил Дыбенко. — Тогда поезжай за город на стрельбище. Танкисты уже ждут тебя.

   — Надолго, товарищ командующий?

   — На трое суток...

Вернулся он домой глубокой ночью, но спать не лёг, а стал готовиться, чтобы навестить жену в больнице: наверное, её уже перевели в палату. Уснул лишь на рассвете, да так крепко, что соседка едва разбудила его. Она улыбнулась ему тонкими нежными губами, в её чёрных глазах светились искорки.

   — Ну и соня же вы, Саша! — воскликнула она. — Я только что была у Кати. Ей стало легче, кризис прошёл, и ребёнок живой...

   — Кто у меня? — едва не задохнулся от волнения Василевский.

   — Сын! — Соседка тронула его за плечо: — Чего же вы стоите? Наденьте шинель и бегом во двор к машине. Муж отвезёт вас в роддом. Катя и малыш ждут вас...

Утром, едва Василевский прибыл на службу, его вызвал командующий.

   — Хочу поздравить вас с рождением сына! — сказал Дыбенко, привычно пощипывая бороду. — Как вы назвали его?

   — Игорем.

   — И конечно же по примеру отца он станет военным?

   — Вырастет и сам решит, кем ему быть. Порой не мы судьбу выбираем, а она нас.

   — Логично! — Какое-то время Дыбенко молчал, потом вдруг признался: — А знаете, Александр, меня в семнадцатом едва не сразила вражья пуля. В тот день казаки генерала Краснова готовились выступить из Гатчины на Петроград. С горсткой революционных матросов я прибыл в Гатчину и стал убеждать казаков не идти против народа. Я говорил им, что наш общий враг — Временное правительство и сам Керенский, против них и надо повернуть свои штыки. Тогда-то один из офицеров-казаков крикнул: «Смерть большевику!» — и бабахнул по мне из нагана. Пуля сорвала с головы бескозырку, но ещё раз выстрелить офицер не успел — сами казаки набросились на него и скрутили ему руки. — Командующий помолчал. — Тогда, в семнадцатом, я не боялся смерти и готов был умереть за Советскую власть. Но, как говорится, Бог миловал. Такая вот штука была со мной, — резюмировал Павел Ефимович.

Василевскому Дыбенко нравился. Был он не робкого десятка, прост в обращении с бойцами и командирами и по-своему мудр. Ценил тех, кто проявлял рвение в службе. В Василевском он увидел не только служаку, но и талантливого штабиста. У него была высокая оперативная подготовка, он умел мыслить масштабно. И когда осенью 1936 года ему позвонил нарком обороны Ворошилов и спросил, кого бы он мог рекомендовать на учёбу в Академию Генерального штаба, созданную по решению ЦК ВКП(б), Дыбенко назвал полковника Василевского. Ему было присвоено это звание после того, как 22 сентября 1935 года постановлением ЦИК и СНК СССР в РККА и ВМФ были введены персональные воинские звания для командного и начальствующего состава.

Пригласив Василевского к себе, командующий сказал:

   — Я рекомендовал вас на учёбу в Академию Генерального штаба. У вас есть боевой стаж, отличная аттестация по службе, высшее военное образование. По словам наркома, этот первый отбор слушателей проводится под строгим контролем ЦК партии. — Дыбенко посмотрел на Василевского. — Ну, как, желаете учиться?

   — Очень даже желаю! — выплеснул на одном дыхании Александр Михайлович.

   — Тогда собирайтесь к отъезду. Срок — три дня! С вами поедет на учёбу и ваш коллега начальник оперативного отдела штаба полковник Трофименко...

Учёба в академии всецело захватила Василевского. В июле 1937 года слушателям был предоставлен отпуск, а потом их отправили на двухнедельную стажировку на корабли Военно-Морского Флота. Василевский попал на Балтийский флот. В Ленинграде в штабе округа он встретился с командиром 2-го ранга Дыбенко.

   — Вы? — растерянно заморгал тот. — Никак не ожидал встретить вас здесь.

Василевский ответил, что прибыл на стажировку на боевые корабли, и, когда Дыбенко пригласил его в свой кабинет, Александр Михайлович рассказал ему о своей учёбе, о тех военачальниках, с кем довелось увидеться в стенах академии.

   — А как ваш Игорь?

   — Растёт! Моя Катя души в нём не чает. А старший сын Юрий живёт у моей первой жены Серафимы. Тот горит желанием стать военным. А вы тут командуете военным округом?

   — Как видите. Я рад, что снова прибыл в город, где в семнадцатом получил боевое крещение. А принял я округ от командарма первого ранга Ивана Панфиловича Белова... Странно, но факт, — продолжал Дыбенко, — меня окружают одни герои. Приволжский военный округ я принял от Ивана Фёдоровича Федько, тоже героя Гражданской войны, а передал маршалу Тухачевскому. — Голос у Павла Ефимовича вдруг сорвался. — А его, как вы знаете, в июне расстреляли...

В кабинете повисла напряжённая тишина. Дыбенко смотрел куда-то в окно и пальцами щипал бороду. Было видно — его что-то мучило.

   — Павел Ефимович, — первым заговорил Василевский, — вы были на суде по делу Тухачевского и других видных военачальников. Неужели и вправду маршал оказался врагом народа, как и его коллеги?

   — Вы что, Александр, не верите в советское правосудие? — усмехнулся с издёвкой Дыбенко. — И Тухачевский, и его коллеги были связаны с фашистами. Якир учился в академии генерального штаба Германии, читал лекции о Красной Армии, Корк некоторое время исполнял обязанности военного атташе в Германии, их там немецкая агентура и завербовала.

«Я в это не верю!» — едва не сорвалось с уст Василевского. А вслух он спросил:

   — Вам жаль Тухачевского?

   — Он же оказался врагом народа, чего его жалеть? — едва не выругался Дыбенко. — Я бы сам его расстрелял, если бы мне поручил это дело товарищ Сталин.

Ох как заблуждался Павел Ефимович! Не знал он, что и над ним уже сгущались тучи. Палач-авантюрист Ежов вскоре обвинил Дыбенко в том, что он, будучи в Средней Азии, якобы «выболтал» секретные сведения о Красной Армии американцам, когда те приезжали туда с делегацией. Ежов утверждал, что Дыбенко немецкий агент, что в гостинице «Националь» он устраивал пьянки, встречался с подозрительными девицами и прочее. И услышал об этом Павел Ефимович от самого Ежова, когда был в Москве. Дыбенко не на шутку встревожился: что ещё придумает о нём этот карлик-палач? Прибыв в Ленинград, он сразу же написал личное письмо Сталину. «Дорогой тов. Сталин! — выводил он дрожащей рукой. — Решением Политбюро и Правительства я как бы являюсь врагом нашей Родины и партии. Я живой, изолированный в политическом отношении труп. Но почему, за что? Разве я знал, что эти американцы, прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием, с официальными представителями НКИД и ОГПУ, являются специальными разведчиками? В пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами... О провокаторском заявлении Керенского и помещённой в белогвардейской прессе заметке о том, что я якобы являюсь немецким агентом, — продолжал писать Дыбенко. — Так неужели через 20 лет честной, преданной Родине и партии работы белогвардеец Керенский своим провокаторством мог отомстить мне? Это ведь просто чудовищно! Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы «Националь», содержат известную долю правды, которая заключается в том, что я иногда, когда приходили знакомые ко мне в гостиницу, позволял себе вместе с ними выпить. Но никаких пьянок не было... Товарищ Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и снять с меня позорное пятно, которого я не заслуживаю».

Напрасно командарм 2-го ранга Дыбенко ждал ответа от вождя. Спустя несколько дней его арестовали, «судили», а затем расстреляли.

Когда об этом стало известно Василевскому, он места себе не находил. Сердце ему подсказывало, что Дыбенко не виновен, что его оклеветали. Так оно и было, но узнал об этом Александр Михайлович уже после войны.

Глава третья

   — Разрешите? — Полковник Кальвин, плечом толкнув дверь, вошёл в кабинет.

   — Заходи, Оскар Петрович! — Главный редактор кивнул ему на стул. — Садись, пожалуйста. К твоему очерку о Ворошилове я кое-что подобрал. — Он взял со стола две фотокарточки. — Вот эта — главная, я бы сказал, ударная. Ленин и Ворошилов среди делегатов Десятого съезда РКП(б), тысяча девятьсот двадцать первый год. Делегаты — участники ликвидации Кронштадтского мятежа. Второе фото — Ворошилов и Сталин к Кремле. Ворошилов в летней форме наркома обороны, на Сталине летний френч, военного покроя фуражка. Два рыцаря революции!

   — Снимки что надо, — согласился Кальвин. Загадочно улыбнувшись, он достал из папки очерк и вручил его главному редактору.

   — Уже написал? — удивился тот. — Вот это оперативность! Сколько страниц, пятнадцать? Дадим на три колонки. Дома прочту, а утром скажу своё мнение.

На том и расстались.

Утром Кальвин прибыл в редакцию и терпеливо ожидал вызова главного редактора, но тот дал знать о себе лишь в обед.

   — Извини, но меня задержал начальник Главпура Мехлис, — сказал главный, когда Кальвин вошёл к нему. — Теперь о деле... Очерк я прочёл на одном дыхании. Давно ты не радовал меня такими материалами. Но тут есть одна деталь, — замялся Павел Ильич. — Ворошилов — член Политбюро, и надо согласовать материал с вождём. Но к товарищу Сталину мне, пожалуй, не пробиться, а вот с Мехлисом я переговорю. Полагаю, что у Льва Захаровича замечаний не будет. Он ведь распорядился написать о Климе. Так что потерпи ещё день-два.

Вернувшись в кабинет, Кальвин с лёгким сердцем позвонил Василевскому. Тот был на месте.

   — Ты разве не уехал в Киев к Жукову? — спросил его Оскар. И, не дождавшись ответа, добавил: — Мой очерк одобрен!

   — Поздравляю, Оскар! Выходит, я чем-то помог тебе?

   — Ещё как! Чего стоит моя встреча с маршалом Будённым! Я исписал весь блокнот... Да, а как же Киев? Жуков не обидится?

Василевский сказал, что Жуков скоро приедет сюда.

   — Я со дня на день жду его. А ты, Оскар, что-то задержался в Севастополе?

   — Выходил в море на крейсере «Красный Кавказ». Командоры с первого залпа поразили деревянный щит. Буду писать о крейсере репортаж, у меня уже есть заголовок — «Сполохи над морем». Попутно был в кадрах насчёт сына. Как только Пётр закончит училище, они готовы взять его на Черноморский флот. Чёрное море не Баренцево море, где лютый холод.

   — Пётр говорил, что поедет служить на Северный флот, на тот корабль, которым командует твой брат Азар.

   — Мне не хочется, чтобы он там служил, — заявил Кальвин. — Там долго стоит полярная ночь, вьюжная и морозная, потом наступает полярный день. Зря Азар туда укатил.

   — Он живёт морем, по уши влюблён в него, как в свою Настю! — горячо сказал Василевский. — А вот у моего Юры тяга к авиации, и я не буду ему мешать, если он захочет стать лётчиком... Что будешь делать в выходной? Может, махнём в лес за грибами?

   — Не могу, Саша, надо завершить дело с очерком...

Не знал Кальвин, что над его очерком сгущаются тучи. Главный редактор дал его прочесть Мехлису.

   — Надеюсь, автор не забыл отметить, что вырос-то Климент Ефремович не без поддержки товарища Сталина?

   — Автор хорошо это показал, — подтвердил Павел Ильич.

Прошло три дня, но Мехлис молчал. И вдруг в субботу, когда главный редактор подписывал в печать очередной номер газеты, ему по «кремлёвке» позвонил Сталин.

   — Очерк о товарище Ворошилове не печатать! — жёстко изрёк вождь. — У нас есть к нему серьёзные претензии. Вы поняли, товарищ главред?

   — Ясно, товарищ Сталин! — выпалил на одном дыхании Павел Ильич.

   — Желаю вам успешной работы. — И вождь положил трубку.

Такого поворота с очерком главный редактор не ожидал. Он пригласил к себе полковника Кальвина и грустно молвил:

   — Товарищ Сталин зарубил твой очерк. К наркому у него есть серьёзные претензии.

   — Удар от самого вождя? — удивился Оскар. — У меня такого ещё не было.

(7 мая 1940 года Ворошилов был смещён со своего поста. Наркомат обороны возглавил Семён Тимошенко, которому тогда же присвоили звание маршала. Позже, 1 апреля 1942 года, Сталин подпишет постановление ЦК ВКП(б), в котором Ворошилов, его верный друг и соратник, «железный нарком», предстанет несостоятельным военным руководителем. Война с Финляндией в 1939-1940 гг. « вскрыла большое неблагополучие и отсталость в руководстве Наркоматом обороны», что отразилось на затяжке войны и привело к излишним жертвам. Ворошилов не оправдал себя и на порученной ему работе на фронте под Ленинградом. — А.3.).

   — Ты так переживаешь, словно сорвал проведение военной операции! — заметил Василевский Кальвину. — Поверь, мне тоже не по себе от твоей неудачи с очерком.

На другой день Василевский принял на себя более тяжкий удар. Утром к нему в кабинет неожиданно вошёл Шапошников. Лицо у него было белее стены.

   — Я же говорил вам, голубчик, что и мне перепадёт за огрехи наркома Ворошилова, — глухо сказал он. — Так оно и случилось. Я уже не начальник Генштаба! Дела велено вождём передать Кириллу Мерецкову. — Шапошников сел. Закурив, он продолжал: — Утром Сталин пригласил меня к себе и заговорил о военных проблемах. Он признал, что план о начале боевых действий против белофиннов, разработанный Генштабом, был лучше, нежели план Мерецкова. «Наркома мы сняли, — сказал он, — а как быть с начальником Генштаба? Если оставить его на месте, народ нас не поймёт: нарком и начальник Генштаба оба отвечают за Вооружённые Силы и руководят ими», — добавил вождь. Дискутировать я не стал, сказал, что куда меня сочтут нужным послать, там и буду трудиться. Так-то, голубчик! И ещё одна новость: мне присвоено звание маршала.

   — Вот это здорово, Борис Михайлович! — воскликнул Василевский. — Поздравляю от души!..

С утра Василевский работал над оперативными документами. К нему зашёл генерал Ватутин.

   — Как тебе Кирилл Афанасьевич? — спросил он, присаживаясь.

   — Бывалый вояка, нам есть чему у него поучиться!

Едва сказал это, как в кабинет вошёл... Мерецков! Оба вскочили со своих мест.

   — Чем занимаетесь? — Мерецков подошёл к столу, взял листок и про себя прочёл: «Вермахт и его структура. Сухопутные войска — главный вид вооружённых сил. Группа армий (2-5 полевых и танковых) — высшее оперативно-стратегическое объединение сухопутных войск...»

   — Германия — наш вероятный противник, вот я и хочу глубже изучить вермахт, — покраснел Василевский. — И знаете, что меня поразило? Почти вся их пехота вооружена автоматами. У нас же один автомат на сто бойцов!

   — Ты прав, с этим делом в Красной Армии из рук вон плохо, — согласился Мерецков. — На днях мы с наркомом были у товарища Сталина, и он потребовал резко увеличить выпуск автоматического оружия. Вы мне оба нужны. Поговорим о проекте плана стратегического развёртывания войск. Надо внести в него поправки, о которых шла речь на Главном военном совете.

   — Как нам быть с направлением главного удара? — спросил Василевский. — В нашем проекте говорится, что вероятнее всего противник нанесёт удар на западном направлении, в центре, но у товарища Сталина другое мнение...

   — Кто вам сказал? — прервал его Мерецков.

   — Маршал Шапошников, — ответил Александр Михайлович, — хотя тогда поправку мы не внесли.

   — Оставьте всё как есть, — рассердился Мерецков. — Я и Борис Михайлович считаем, что противник на юго-запад не пойдёт, а нанесёт удар в центре.

   — А если товарищ Сталин не согласится? — не унимался Василевский.

   — Слова «если» в моём лексиконе нет, — сердито отрезал начальник Генштаба. — Советую и вам меньше его употреблять.

Василевскому нравилось, как вёл себя новый начальник Генштаба, как просто, доверительно, без всяких намёков излагал он свои мысли. В его манере поведения не проявлялось превосходства над своими подчинёнными, и это больше всего покоряло Александра Михайловича. Даже когда дождливым сентябрьским утром нарком Тимошенко в присутствии членов Политбюро ЦК Молотова, Жданова и других докладывал Сталину проект стратегического развёртывания вооружённых сил, Мерецков внешне был спокоен, и его спокойствие, как ток по проводам, передалось Ватутину и Василевскому.

Обсуждение документа прошло тихо. Но когда Тимошенко умолк, Сталин хмуро заявил:

   — По вашему плану выходит, что противник постарается начать свои наступательные действия на западном направлении. Я так не считаю! Что постарается захватить Гитлер в первую очередь? — спросил вождь и сам же ответил: — Наши богатые промышленные и сырьевые районы, а также хлеб! Иначе как ему вести успешно войну? Что тут неясного? — Сталин вскинул глаза на Тимошенко. — Вы что, со мной не согласны? Генерал Мерецков в Генштабе человек новый и мог ошибиться, но вы-то, нарком, должны были его поправить!

Маршал смутился, на его лице появилась едва заметная улыбка, но она тут же угасла. Он, видимо, хотел что-то сказать, но Мерецков опередил его.

   — Товарищ Сталин, это не ошибка, — произнёс он твёрдо. — Я сознательно оставил этот тезис в документе, не я его родил — маршал Шапошников, и я согласен с ним. Правда, генерал Василевский предлагал изменить формулировку, но я не разрешил ему. И если быть честным до конца, — горячо продолжал Мерецков, — я не знал вашего мнения...

   — Переработайте документ с учётом того, что главная группировка наших войск будет сосредоточена на юго-западном направлении. — Сталин окинул цепким взглядом членов Политбюро ЦК. — У кого есть возражения?

   — Как можно возражать, если вы чётко изложили истину! — едва не воскликнул Жданов.

   — А почему молчит товарищ Молотов, наш внешнеполитический стратег? — добродушно спросил вождь.

   — Я же не полководец, Иосиф! — отшутился Молотов. — Пусть об этом думают военачальники. Моя стихия — большая внешняя политика. — Он снял очки и стал протирать их платком.

«Хитёр, однако, очкарик! — выругался в душе Сталин. — Ему ближе внешняя политика. Как бы не так!» Ответ Молотова ему не понравился, но говорить об этом при всех он не стал. Потом, позже, у него ещё будет время «пощипать», как курицу, этого «рыцаря»...

   — Что скажете вы? — Сталин взглянул на наркома.

   — Нет возражений, Иосиф Виссарионович! — быстро отреагировал Тимошенко. — Меня тревожит другое... Если главную группировку наших войск решено сосредоточить на юго-западном направлении, тогда в короткий срок нам предстоит выполнить колоссальный объем работ! Что я имею в виду? Оперативный план отражения агрессии надо увязать с мобилизационным планом Красной Армии и страны в целом, отработать расчёты и график на перевозку войск и боевой техники из глубины страны в районы сосредоточения...

   — Зачем вы всё это мне говорите? — грубо прервал его Сталин. — То, о чём вы сказали, надо делать вам, наркому обороны и Генеральному штабу! Так что с доработкой плана развёртывания войск прошу не тянуть. Дело это первостепенной важности.

Нарком Тимошенко чувствовал себя двояко. С одной стороны, ему хотелось высказать свою точку зрения, которая не во всём совпадает с мнением вождя, с другой — почему он должен дискутировать с вождём, если члены Политбюро во всём его поддерживают? Принимать на себя удар он не желал.

   — Вы хотите что-то сказать? — нарушил его раздумья Сталин.

   — Да, если можно... — Тимошенко положил свой доклад в папку. — Вы спросили, зачем я всё вам докладывал? Отвечу. Есть вопросы, решение которых не в моей компетенции. Один из них — переброска по железной дороге войск к местам их дислокации. У нас вечные споры с Наркоматом путей сообщения, а с товарищем Кагановичем не так просто договориться. Как-то по просьбе начальника Генштаба я звонил ему по этому вопросу, но он ответил: мол, идите к товарищу Сталину, он наш бог и царь. Я не утрирую, это — факт!

Сталин выслушал Тимошенко, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

   — Хорошо, я разберусь с товарищем Кагановичем, — сухо заверил он наркома. — На будущее: если возникнут подобные трудности, звоните мне. Защита советского государства от посягательств агрессора — святое дело каждого, какой бы пост он ни занимал, и кто этим пренебрегает, будет сурово наказан. — Он обвёл взглядом сидевших за столом и только сейчас заметил, что среди них нет Лаврентия Берия. Тут же вызвал Поскрёбышева.

   — Где Берия, почему он не прибыл на заседание? — сухо спросил вождь. — Выясните, в чём дело. — И уже обратился ко всем: — Если нет вопросов, вы свободны. Товарища Василевского прошу остаться...

Мимо Александра Михайловича прошёл Молотов и загадочно улыбнулся. Сталин между тем убирал со стола разные бумаги и, казалось, не обращал на него никакого внимания.

В кабинет вошёл Берия. Кивком головы он поздоровался с Василевским.

   — Почему ты не был на заседании? — строго спросил Сталин.

   — Не смог я, Коба... — тихо обронил Берия и посмотрел в сторону Василевского, давая понять вождю, что не может говорить при нём. Но тот ещё строже повторил свой вопрос. Берия разжал губы:

   — Вёл тяжёлый допрос на Лубянке того типа, о котором вы говорили.

   — Ты что, следователь? — едва не выругался вождь.

   — Поневоле приходится, арестованных много, а опытных следователей не хватает...

Василевскому неудобно было слышать это, и он встал.

   — Разрешите мне идти?

Но Сталин никак не отреагировал на его просьбу. А Берия подошёл к нему совсем близко и назвал фамилию арестованного «типа», но Василевский её не разобрал, зато услышал, как Сталин сказал:

— Долго же ты с этой контрой возишься! Либералом ты стал, Лаврентий!.. Ладно, иди. Я занят.

Берия постоял, постоял, потом повернулся и вышел.

   — У меня вопрос к вам, товарищ Василевский. — Сталин сел в мягкое кресло. — Кто такой полковник Кальвин?

Неспроста завёл этот разговор Сталин, и Василевский насторожился.

   — Друг детства, — сдержанно ответил он. — Выросли с ним в одном селе, учились в одной школе, воевали в Гражданскую в одном полку. В двадцатом в бою с белогвардейцами на Западном фронте он спас мне жизнь...

   — Острое перо у вашего друга, — усмехнулся в усы Сталин. — Написал о Ворошилове так, что у меня защемило на душе. Оказывается, у Ворошилова нет недостатков, он чист, как лист бумаги! Но это же не так! Надо готовить Красную Армию к войне, а он всё ещё лихо размахивает шашкой, считает, что кавалерия по-прежнему гроза для врагов. Ему подпевает маршал Семён Будённый. — Сталин взял со стола трубку и закурил. — Ваш друг не избежал ошибок в оценке деятельности наркома обороны.

   — Я бы и сам не стал его критиковать, — признался Василевский.

   — Почему? — Сталин хмуро зыркнул на него.

   — Ворошилов — член Политбюро, а я кто? Работник Генштаба, и только.

   — Вы заблуждаетесь! — одёрнул его Сталин. — Именно работнику Генштаба и надо поправлять таких горе-вояк, как Ворошилов!..

Вернулся к себе Василевский в раздумьях.

   — Где ты был? — набросился на него Ватутин. — Давно тебя ждут!

   — Товарищ Сталин задержал меня...

   — Понятно, — пробурчал Ватутин. — Мерецков объяснил, как мы будем дорабатывать документ. Тебе — писать основу, я буду вести дело с Наркоматом путей сообщения, а генерал Малинин и его подопечные займутся справочной работой. Ты всё понял?

Трое суток, которые дал им Мерецков для доработки плана, пролетели быстро. Василевский оторвался от бумаг — наконец-то с его плеч свалился тяжёлый груз! И когда в начале октября нарком Тимошенко и начальник Генштаба генерал армии Мерецков вновь были в Кремле, Сталин остался доволен отработанным планом.

   — Теперь сделали так, как надо. — Он зацепил взглядом Тимошенко. — Если Гитлер всё же решится напасть на Советский Союз, его танки появятся не в центре западного направления, а на юго-западе!

Нарком Тимошенко промолчал, хотя мнения вождя не разделял.

Корабль стоял у причала, слегка покачиваясь на воде, его швартовы скрипели, словно рядом кто-то ломал сухой хворост. Скупо грело полярное солнце, вода в бухте, зажатой с трёх сторон причудливой формы скалами, была тёмно-зелёной, как изумруд. Море сияло холодной ослепительной голубизной.

«Только бы шторма не было», — подумал капитан 3-го ранга Азар Кальвин, кряжистый, с открытым и добродушным лицом. Он разложил в каюте на столе оперативную карту Баренцева моря и вместе со штурманом изучал подходы к шхерам. Неожиданно ему позвонил комбриг из штаба бригады.

   — Азар Петрович, чем занимаешься? — спросил он.

   — Пока нет приказа на выход в море, решил ещё раз проанализировать обстановку в районе учений. Вы же сами говорили, что командиру надо уметь предвидеть ситуацию, которая может сложиться в море, — объяснил Кальвин.

   — Так-так... А ты не забыл, как в январе мы проводили скрытую заградительную операцию по постановке мин на случай войны?

Кальвин ответил, что тот поход тяжким камнем лёг ему на душу. Тогда «Жгучий» шёл между двумя тихоходными кораблями — минным заградителем «Мурман» и сторожевиком «Прилив», — и пришлось всю ночь простоять на ходовом мостике, то уменьшая, то увеличивая эсминцу ход, постоянно рискуя у шхер сбиться с курса во время снежной бури. Но корабль всё же поставил мины быстро и скрытно.

   — Потому-то в своём приказе начальник Главморштаба адмирал Исаков отметил твой корабль. Так что поздравляю вас, Азар Петрович! Прошу объявить экипажу об этом. А к часу дня вам надо прибыть ко мне: объясню предстоящее задание на учениях...

   — Нельзя ли прибыть к вам на час позже? Мне надо забежать домой.

   — Что-нибудь случилось? — насторожился комбриг.

   — Настя ждёт ребёнка, и нужно ей кое-что купить в магазине...

   — Да, ситуация, — проворчал комбриг. — Может, вам остаться на берегу, а корабль поведёт старпом?

   — Нет, на учения я сам поведу корабль, — возразил Кальвин. — Давно ждал этого, хочу проверить в море экипаж, да и себя заодно...

   — Тогда жду вас к четырнадцати ноль-ноль...

Азар был благодарен судьбе, что послала ему Настю. Познакомился он с ней летом в Москве, когда ехал в родную Кинешму, получив отпуск. Оскара в то время в столице не было, он отдыхал в Сочи, и, чтобы скоротать время, Азар принял участие в экскурсии по городу. У Триумфальной арки, сооружённой в честь победы русского оружия в Отечественной войне 1812 года, толпилась молодёжь. Только что прошёл дождь, небо заголубело, лучи солнца дробились на монументе, делали его живым.

   — Здесь, на Поклонной горе, — долетал до его слуха голос экскурсовода, — в тысяча восемьсот двенадцатом году Наполеон ждал ключи от Москвы...

   — Но так и не дождался, а потом с позором бежал из России под ударами войск легендарного Кутузова, — произнёс Кальвин.

   — Вы правы, товарищ капитан третьего ранга, — раздался у него за спиной чей-то голос.

Кальвин обернулся. Ему улыбалась черноглазая девушка. Невысокого роста, худощавая, розовые щёки оттеняли её смуглое лицо.

   — Откуда вы знаете? — спросил Азар незнакомку.

   — Изучала в институте, — бойко ответила девушка. — А живу в Мурманске, работаю в краеведческом музее. Сейчас в отпуске.

   — Как рискнул муж отпустить такую красавицу в Москву?

Щёки её залились румянцем.

   — Я не замужем.

   — Как вас зовут?

   — Настя! — Она кокетливо повела бровью. — А вас?

   — Азар, — уже завёлся от её кокетства Кальвин. — Азар Петрович.

   — Я сейчас поеду смотреть памятник гренадерам — героям Плевны, — сказала Настя. — Так что приглашаю вас.

Кальвин поймал такси, и они поехали. Сидя в машине, он поведал ей, что памятника не видел, но история сражения под Плевной увлекла его, ещё когда учился в школе. Русские воины одержали блестящую победу! Они разбили в пух и прах сорокатысячную армию турков, а Осман-паша, её командующий, был взят в плен.

   — Живая история России, — задумчиво молвила Настя.

Они вышли из «эмки» и направились к памятнику. Вокруг него кружил народ, туристы говорили на разных языках. Настя сказала Азару, что чугунный памятник был воздвигнут в 1887 году в честь подвига русских богатырей, освободивших братьев болгар от турецкого ига. Вот и позолоченная надпись: «Гренадеры своим товарищам, павшим в славном бою под Плевной 28 ноября 1877 года» . Восьмигранная часовня, увенчанная православным крестом, попирающим мусульманский месяц, возвышалась над землёй...

   — Впечатляет, не правда ли? — Настя весело поглядывала на Азара.

   — Очень! — ответил Кальвин и, помедлив, добавил: — Жаль, что этого не видят мои ребята со «Жгучего».

   — Вы на нём служите! — воскликнула Настя. — На этом корабле плавал и мой двоюродный брат Саврасов. Теперь учится на художника. Женился на москвичке. У него дочурка. Такая милая...

   — Не он ли написал картину «Грачи прилетели»? — спросил Азар. — Изумительная вещь!

Настя конечно же поняла, что он шутит, и мило улыбнулась: нет-нет, её брата зовут Фёдором, а того, именитого, Алексеем Кондратьевичем.

   — Вот не знал, что акустик Фёдор Саврасов ваш брат, — сказал Кальвин. — Отличный был моряк, не раз выручал меня в море. А то, что он увлекался рисованием, на корабле знали едва ли не все. Перед уходом в запас он написал картину «Полярное утро», она до сих пор висит в кают-компании. Вернусь на службу и расскажу ребятам о Фёдоре.

   — Вам нравятся картины художника Алексея Саврасова? — Настя тряхнула белокурой головой, отбросила со лба кудряшки.

   — Да.

   — И мне тоже. Саврасов — тонкий художник, у него есть чему поучиться. Фёдор влюблён в его творчество, подражает ему. — Настя взглянула на часы. — Время обеда...

   — Я тоже хочу есть, — признался Кальвин и предложил: — Давайте вместе пообедаем? Есть тут рядом ресторан...

Потом допоздна они гуляли по городу.

   — Мой поезд в час ночи, — сказал Азар, глядя на часы. — Если позволите, я провожу вас... А вот и такси. — Он поднял руку, и «эмка» остановилась. — Настя, командуйте, куда нам ехать.

   — На улицу Часовую, дом десять, неподалёку от метро «Динамо», — обратилась она к водителю.

Вскоре они подъехали к дому, где жил её брат. Вышли из машины, и тут к ним подошёл парень с густой чёрной бородой.

   — Настя, я тебя жду битый час! — закричал он.

   — Это и есть мой брат, — улыбнулась Настя. — Федя, познакомься, Азар тоже из Полярного.

Фёдор пожал руку, с минуту пристально смотрел на него, потом воскликнул:

   — Боже, кого я вижу! Так это вы, товарищ командир?! — Он взял Кальвина за руку. — Прошу ко мне в гости. У меня сегодня большая удача. На аукционе я продал свою картину «Полярное сияние», так что и это отметим. — И вдруг спросил: — А вы, товарищ командир, не женились?

   — Нет ещё...

   — Тогда берите в жёны мою сестру! — выпалил Фёдор. — Она очень добрая.

   — Перестань, Фёдор! — рассердилась Настя. Взглянула на Азара: — Есть ещё время. Может, зайдёте к нам?

Азар, однако, решительно отказался:

   — Боюсь опоздать на поезд, а матери уже отстучал телеграмму. Если не приеду, будет переживать.

   — Товарищ командир, зашли бы минут на пять, а? — умолял Фёдор. — У меня есть армянский коньячок! — Но, увидев строгое лицо Азара, произнёс: — Всё ясно, я пошёл...

Настя стояла и не знала, как ей быть. Она отчего-то робко улыбнулась, но тут же на её лицо набежала тень, и оно стало каким-то чужим.

   — Ну что, Анастасия, до встречи в Мурманске? — нарушил тишину Азар.

Она дала ему свой адрес. Он взял в руки её тёплую ладонь.

   — Там я найду вас. А сейчас поеду к маме.

Дома Азар не находил себе места. Куда бы он ни шёл, что бы ни делал, Настя стояла у него перед глазами. Мать обрадовалась приезду сына, попросила пойти с ней на рынок, чтобы сельчане увидели, каким стал её Азар, навестили его учительницу.

Вечером Азар собрался на рыбалку, но мать остановила его:

   — На речку не ходи. Про отца хочу рассказать. — Она хмуро сдвинула брови. — Не всё ты знаешь о нём, сынок. В последнее время я часто хвораю, сердечный приступ был, боюсь, что, как умру, унесу с собой в могилу правду о нём, моём Петре Гавриловиче...

   — Какая ещё правда, мать? — удивился Азар. — В Гражданскую он смело рубил беляков, погиб под Ростовом.

   — В двадцатом году зимой я жила в Ростове на квартире у одной старушки, а ваш отец служил в штабе Деникина, разведкой занимался. Оскар воевал на Западном фронте вместе со своим земляком Сашей Василевским, а ты ушёл, в Первую Конную армию Будённого. Я тогда столько слёз выплакала, боялась, что красные узнают про моего мужа и всех вас порешат.

Азар слушал мать затаив дыхание.

   — Ну, а дальше что было?

   — Ничего хорошего, сынок, не было, — вздохнула мать. — В январскую ночь двадцатого года, когда красные наступали на Ростов, а деникинцы оборонялись, отец пришёл домой. На нём была чёрная кожаная куртка, фуражка с красной звездой, левая рука забинтована. «Пуля вчера задела под Батайском», — сказал он, перехватив мой взгляд. Я, сынок, так рада была его приходу, что зашлась слезами. Хотела позвать соседку, чтобы дала немного керосина в лампу, но отец крепко схватил меня за руку. «Не смей, — говорит, — звать соседку, никто не должен знать, что я был у тебя». Он быстро собрал свои вещи, револьвер спрятал в карман куртки. Говорил: «Жаль мне тебя бросать с сыновьями, да что поделаешь, не хочу жить при Советах. Уйду со штабом генерала Деникина. Куда он, туда и я. Но ты, жёнушка, не горюй, я скоро сюда вернусь, так как Советской власти не жить». — «А что сказать сыновьям, когда вернутся с фронта?» — спросила я. «Скажи им, что погиб я в бою под Ростовом и что ты меня сама похоронила». — «Зачем мне грех на душу брать?» — «Так надо, — ответил он. — А если большевики узнают, что я сражался на стороне белых, всех вас расстреляют...» Ушёл он в ночь, а утром в город ворвались красные.

Мать помолчала.

   — Долго я хранила эту тайну, теперь же пришло время сказать вам правду. Не знаю, жив ли ваш отец, но один мой знакомый видел его в Париже. Говорит, седой стал как лунь и борода такая же седая. По-прежнему он в свите генерала Деникина. Жаль мне его. — Она встала. — Будешь в Москве, поведай эту тайну и Оскару. Мы трое честны перед Советской властью, и упрекать нас не за что. И тебе с Оскаром нечего бояться. Сам Сталин говорил, что сыновья не отвечают за деяния своих отцов.

«Пусть всё останется так, как было, и Оскару я ничего не скажу» — решил Азар.

Утром он искупался в речке, пришёл домой весёлый, стал говорить о том, что в ночь пойдёт на рыбалку, потом сел завтракать. Мать сидела рядом и вязала ему шерстяные носки.

   — Сынок, о чём ты всё думаешь? — спросила она.

   — Я? — встрепенулся Азар. — Так... О корабле думаю, как он там живёт без меня.

   — Может, и о корабле твои думы, но чует моё сердце, что у тебя появилась женщина. О ней ты и думаешь. Кто она?

   — Настя... — Азар улыбнулся. — В Москве познакомился, когда ехал к тебе. Запала мне в душу...

   — Что ж, сынок, свою жизнь сам устраивай, — сказала мать. — Что меня тревожит? Давно от тебя внука жду, но, видно, так и не дождусь. Сын Оскара Петя вырос, учится в Ленинграде, а про меня, наверно, забыл. Одно письмо лишь прислал...

«Дождёшься внука, мать, я тебе обещаю», — подумал Азар, но ей ничего не ответил.

Уезжал он из дому на неделю раньше срока.

   — Ежели суждено вам с Настей сойтись, то я бы желала побывать на вашей свадьбе, так что не забудь пригласить.

   — Хорошо, мама, я это сделаю!

Но случилось так, что мать на свадьбу не попала. Да её и не было, этой свадьбы. Прилетел Азар в Мурманск поздним рейсом и, едва получив багаж, сел в такси, бросив водителю:

   — Улица Полярных зорь, дом семь...

Пока ехал к Насте, его мучил вопрос: вернулась ли она из Москвы? Свет фар «эмки» выхватил из темноты низкорослые берёзы, кусты можжевельника. На душе у Азара было тоскливо, но, когда заблестело море, он повеселел: дом, где жила Настя, уже недалеко.

Вышел из машины и различил окно, в котором тускло горел свет. «Дома Настя», — обрадовался он, и приятная истома разлилась по всему телу.

Вошёл в квартиру без стука. Настя увидела его на пороге и застыла у дивана, выронив из рук книгу. Наконец пришла в себя.

   — Ты?! Вот уж не ожидала... Проходи, садись. — А у самой колотилось сердце.

Азар подошёл к ней, посмотрел в её лучистые глаза.

   — Ждала? — только и выдохнул.

   — Очень ждала... — Она уткнулась пылающим лицом ему в грудь.

Он прижал её к себе. Настя покорно подалась, ощутив на своих губах горячий поцелуй...

Всё это как в калейдоскопе промелькнуло в памяти Кальвина. В подъезде дома он отдышался, а когда вошёл в квартиру, Настя сказала:

   — Как долго тебя не было! Что, снова уходишь в море? Я буду по тебе скучать...

Азар нежно обнял её.

   — Ты угадала, Настя, — тихо произнёс он. — Я ухожу в море, но через сутки буду дома. Как ты себя чувствуешь? Или, быть может, мне остаться с тобой? Комбриг мне предлагал...

   — Я дождусь тебя, да и соседка тут рядом, если что, поможет мне.

Азар сделал покупки в магазине и вернулся домой. Настя стирала бельё на кухне, и он начал помогать ей. Он оберегал её от всего, что могло отрицательно повлиять на её самочувствие. Бывало, вернётся с моря и, закатав рукава, берётся за любое дело по хозяйству. Особенно стал беречь жену после беседы с профессором-гинекологом, которая приезжала в Мурманск. Азару удалось встретиться с ней. Она рассеяла его тревогу за жизнь жены, но посоветовала не волновать её. «И провожать вас в море она не должна! — строго заметила врач, глядя на Азара сквозь стёкла очков. — Да-с, не должна! Знаете ли, волнение, да-да, волнение! А где есть это скверное чувство, которое портит нам нервы, там появляются страдания. Я не из трусливых, но, когда вижу корабль, сразу всплывает в памяти бушующий океан и «Девятый вал» Айвазовского. По телу пробегает противная дрожь. Что, не верите?..»

   — Что-то сердце покалывает, — пожаловалась Настя после того, как на балконе развесила бельё. — Как будто иголка туда попала. И холодно мне. Я прилягу, а ты накрой меня пледом...

Азар посмотрел на часы — двенадцать. К двум часам дня ему надо быть у комбрига. Возьмёт задание — ив море! Настя тихо лежала на диване. Кажется, она вздремнула. Стирка, видно, утомила её.

   — Азар, — вдруг заговорила она. — Положи меня в роддом. Я боюсь, что, как и в прошлый раз, может случиться выкидыш. Утром главврач предлагала мне лечь, но я отказалась. Теперь же не желаю рисковать. Вот её телефон, позвони и скажи, что я хочу лечь. — Она протянула ему листок, на котором был записан номер телефона.

   — Ты правильно решила, Настя, и мне в море будет спокойнее. — Азар набрал номер врача. — Вас беспокоит супруг Анастасии Петровны. Она согласна с вашим предложением лечь в роддом на сохранение. Сердечко у неё шалит... Сейчас подойдёт «скорая»? Добро, я пока я соберу жену...

Учения на Северном флоте были в самом разгаре. На рассвете эсминец «Жгучий» нанёс торпедный удар по десантному кораблю противника и теперь осуществлял поиск «чужой» подводной лодки. Море глухо плескалось за бортом, пенились узорчатые кружева волн. Глядя на них, капитан 3-го ранга Азар Кальвин невольно подумал: «Белые, как воротничок у Насти». Будто наяву увидел её добродушное лицо, большие чёрные, как у цыганки, глаза, в которых затаилась грусть, услышал её настороженный голос: «Азар, побереги себя, а то море кусается!» Настя всегда провожала его в поход. Бывало, поднимется на пригорок рядом с домом, бухта как на ладони видна, и машет ему косынкой. Моряки давно это заметили, кое-кто острил на этот счёт, а акустик краснофлотец Ткаченко однажды сказал, что «командирскую любовь солёной водой не разлить». Старшина команды мичман Романов, крутнув ус, осадил его:

   — Чужому счастью завидуешь, Фёдор?

   — Никак нет, товарищ мичман! У меня есть своя любовь... — И хихикнул: — К морю!

«Хитрый, чёрт белобрысый», — ругнулся в душе мичман.

В этот раз, когда корабль отдавал швартовы, Насти на пригорке не было, и мичман забеспокоился: Настя давала ему уроки немецкого языка.

   — Товарищ командир, жену вы отправили к матери? — осведомился он.

   — В роддом положил. Ты же в курсе, что мы ждём малыша... Волнуюсь я.

Старший помощник командира капитан-лейтенант Виктор Земцов словно бы невзначай обронил:

   — Азар Петрович, не переживайте, ваша жена хорошо себя чувствует.

   — Откуда ты знаешь?

   — Кто отвёл Настю в палату? — По губам старпома скользнула улыбка. — Старшая медсестра Лариса, то бишь моя жена!

   — Вот не знал, ты извини, Виктор... Что Лариса тебе сказала?

   — Врач полагает, что роды у Насти пройдут без осложнений.

Азар обрёл больше уверенности, и даже голос у него окреп.

   — Спасибо за поддержку, дружище, спасибо! — Азар тронул старпома за плечо. — Я спущусь в каюту поспать часок, а то глаза слипаются. Если что — буди меня.

Уснул он сразу, едва лёг на диван. Закрыл глаза и где-то далеко-далеко, на берегу моря, увидел Настю. Она махала ему косынкой. Но тут же её фигура расплылась в серо-молочном тумане...

Проснулся Азар от толчка в плечо. Это старпом. Он доложил, что получен приказ флагмана идти в район мыса Птичий и там вести поиск Подводного противника. Кальвин передёрнул плечами и поднялся.

   — Мыс Птичий? — повторил он. — Так ведь в тех местах находится эсминец «Смелый» капитана третьего ранга Серебрякова. Не вывела ли его из игры «чужая» подводная лодка?

На душе у Кальвина было отчего-то тревожно, и он никак не мог успокоиться. Корабль носом резал пласты чёрной густой воды, ходко бежал к мысу. Ветер, как шило, колючий, брызги обжигали лицо. Но Азар твёрдо стоял на мостике и пристально вглядывался в серо-холмистое море. Наконец показался «Смелый». Но почему он бросил якорь у мыса? Только подумал об этом, как Серебряков вызвал его на связь. И та короткая фраза, которую он произнёс: «Я вышел из игры...» — обожгла душу Кальвина. Первое, о чём он подумал — усилить бдительность на боевых Постах.

   — Я вовремя обнаружил лодку, — гремел в трубке бас Серебрякова, — хотел атаковать её, но она вдруг исчезла. Пока мы меняли курс, она заняла выгодную позицию и выпустила по кораблю торпеду. У меня сейчас такое настроение, словно мне отвесили пощёчину.

Выключив рацию, Кальвин огорчённо вздохнул. Поиск ему предстоит длительный и сложный. Мысленно он пожаловался Насте: «Торопился к тебе, да не выгорело. Не серчай, голубка, — служба!» Азар вошёл в рубку штурмана и склонился над картой. Вот он, мыс Птичий. Севернее мыса проходит судоходный фарватер, с юга кривой линией тянется цепочка каменистых банок. Опасные места для плавания! Узкие проходы, малые глубины. Не отсюда ли «противник» нанёс удар по «Смелому»? «Надо запросить Серебрякова», — решил Азар.

   — «Орёл», я «Сосна». Где лодка накрыла тебя? У мыса Птичий?

   — Там. А ты откуда знаешь? Флагман сказал?

   — Нет, сам догадался...

Ночью полил дождь, холодный и густой. Штормило, всё вокруг окутала темнота, словно на воду кто-то набросил огромное покрывало. Дождь перестал лишь на рассвете, и небо заголубело. Но так продолжалось недолго, снова подул ветер и нагнал тучи. Сердитый и уставший Азар пил чай на мостике. Тревожно как-то на душе. Волновало его не то, что корабль вот уже вторые сутки бороздил море, а то, что подводный противник не давал о себе знать. Впечатление такое, что субмарина идёт за ним по пятам и при удобном случае торпедирует корабль. Ему стало жутко от такой мысли.

Он поднёс ко рту микрофон и запросил акустиков:

   — Что слышите? Тихо, да?

Корабль прошёл небольшой остров, развернулся и взял курс на зюйд, к мысу. Старпом, глядя на чёрную маслянистую воду, сказал:

   — Возможно, лодка где-то у мыса... — На его худощавом лице вспыхнула улыбка и быстро угасла.

   — Я не колдун, чтобы гадать на кофейной гуще, — сердито отозвался Кальвин.

Эти слова как-то сами по себе вырвались у него, и он пожалел, что не сдержался. Кальвин тут же смягчился:

   — В нашем деле, Виктор Петрович, важна выдержка, — сказал он. — «Противнику» удалось скрыться. Но это ещё не поражение. — Он поднёс к глазам бинокль, посмотрел в сторону мыса Птичий. Там кружились чайки.

А в это время краснофлотец Ткаченко до боли в ушах вслушивался в шумы глубин, не появится ли характерный металлический щелчок. Он, как и командир, терялся в догадках: куда исчезла лодка?

И вдруг — эхо! Тонкое, слегка приглушённое, словно кто-то на глубине ударял молотком во что-то железное. Ткаченко так обрадовался, что вслух воскликнул:

   — Вот ты где!

   — Что ещё? — спросил Кальвин, услышав голос акустика.

Тот пояснил, что появилось эхо. И тут же уточнил — цель неподвижна!

   — Товарищ командир, это она, лодка, — совсем не по-уставному заговорил он. — На грунте, рядом с банкой! Эхо отражается и от лодки и от камней. Она выжидает.

«Молодчина! — похвалил Азар в душе акустика. — А я-то... Эх, Кальвин! Скорее же веди корабль к отмели, не дай себя атаковать!»

Корабль развернулся и вновь прошёл над тем местом, где по докладу акустика находилась неподвижная цель. У Кальвина быстро созрело решение — атаковать! Но для этого надо было вынудить подводную лодку дать ход. Только нужно быть осторожным, не подставить свой корабль под удар торпеды, как это вышло у Серебрякова: он повёл «Смелый» к фарватеру и этим совершил ошибку — лодка получила возможность свободно маневрировать и пошла в атаку. Нет, Кальвин так не делает! «Я пойду на мелководье, — решил он, — и ей ничего не останется, как дать ход».

И Кальвин не ошибся. Едва корабль миновал место, где находилась неподвижная цель, акустик доложил:

   — Цель двинулась! Слышу шум винтов!

«Лодка! — чуть не крикнул Кальвин. — Почуяла беду и хочет улизнуть. Нет, голубушка, я разгадал твой замысел».

   — Контакт надёжный, товарищ командир! — отозвался Ткаченко.

«Кажется, мне пора...»

И вдруг лодка резко увеличила ход и направилась к береговой скале, что левым углом примыкала к острову Баклан, возвышавшемуся неподалёку от мыса. Кальвин уже хотел было дать команду на поворот, как новая мысль овладела им. Он подскочил к рубке штурмана.

   — Где-то в этом месте каменистая гряда? — спросил он, чувствуя, как шевельнулось сердце.

   — Гряда правее, а нам можно взять чуть левее, ближе к скале, и идти по прямой. Я эти места знаю, товарищ командир. Мы тут практику проходили. Курс сто пятнадцать!

«Ты, штурман, хоть и знаешь, а отвечать за корабль мне», — мысленно возразил ему Кальвин. Он подержал в руках карту, потом бросил её на столик. Да, надо непременно опередить подводную лодку! Взглянув на рулевого, он отрывисто бросил:

   — Курс сто пятнадцать! Полный ход!..

Корабль рванулся вперёд, как рысак, которому ослабили поводья. И вот уже «Жгучий» прошёл над лодкой и всё дальше и дальше уходил от неё. «Теперь мне пора...» — подумал Кальвин. Он сжал микрофон, и его зычный голос разорвал тишину:

   — Атака подводной лодки!.. Ну вот и попалась на крючок «чужачка»! — подмигнул он старпому.

Теперь Кальвин мог с лёгким сердцем доложить в штаб флота о выполнении задания. Не теряя времени, он тут же передал по радио депешу. Обычно в таких случаях ответа с берега он не получал, а тут вдруг радиограмма от самого флагмана, короткая и загадочная: «Следуйте в базу без задержки». Странно, однако, ведь учения ещё идут.

Ещё издали Кальвин увидел на пирсе комбрига. Он разговаривал с мужчиной, на нём было чёрное кожаное пальто, чёрная фуражка. В бинокль его лицо казалось серым, словно вытесанным из мрамора. А неподалёку от пирса стояла чёрная «эмка». У Кальвина недобро заныло сердце. «Кажется, моя Настя тут ни при чём», — промелькнуло в голове.

Корабль ошвартовался у пирса. Кальвин сошёл на берег, чтобы доложить комбригу о действиях на учениях, но тот опередил его:

   — Не надо, Азар Петрович. — Комбриг кивнул на человека в штатском. — Это капитан госбезопасности товарищ Костенко. Он прибыл из Москвы. Вам надлежит поехать с ним в Особый отдел флота.

Кальвин взглянул на капитана. Был он высок ростом, косая сажень в плечах, лицо полное, без единой морщины. В его взгляде было что-то невозмутимое и холодное.

   — Какое у вас ко мне дело? — спросил Азар.

   — Не спешите, я вам всё объясню, — ответил капитан глухим голосом, словно у него было простужено горло. И неожиданно добавил: — Вы очень похожи на своего старшего брата Оскара.

   — Вы с ним знакомы?

   — Пришлось недавно познакомиться. Журналист он способный... Ну что, поедем?

Оскар Кальвин, уединившись в своей комнате, писал сыну письмо. В прихожей задребезжал телефон, и он уловил голос жены:

   — Добрый день, Александр Михайлович! Да, Оскар дома, сейчас позову его. — Галя чуть приоткрыла дверь, шепнула мужу: — Тебя просит Василевский...

   — Привет, Саша! — Оскар прижал трубку к уху.

   — У меня к тебе дело, Оскар, — услышал он голос друга. — Ты сможешь к пяти вечера прийти ко мне в Генштаб?

   — Что-нибудь срочное?

   — Вроде этого, — отозвался Александр Михайлович. — Ты хотел познакомиться с генералом Головко, так? Могу помочь. Арсений Григорьевич назначен командующим Северным флотом. Вчера его принимал товарищ Сталин. Это было с утра, а завтра в пять Головко придёт в Генштаб, нам надо решить один важный вопрос... Так что приходи. Поговоришь с ним о своём брате Азаре. Я имею в виду его желание поступить в Военно-морскую академию.

   — Ты молодчина, Саша! — воскликнул Оскар. — Непременно приду...

Пока Оскар разговаривал с Василевским, жена разобрала свою постель и при свете ночника стала расчёсывать волосы перед зеркалом. Оскар заглянул к ней.

   — Так рано ложишься? — спросил он. — Или тебе нездоровится?

   — Устала я со стиркой, да и ночью плохо спала, — пожаловалась жена. — Письмо Пете написал?

   — Сейчас закончу. — Оскар сел на стул рядом с диваном. — Знаешь, Даша просила достать ей билет в Большой театр на балет «Дон Кихот». Я взял два билета. Пойдёшь с ней? Ты же хотела посмотреть эту вещь?

   — Когда?

   — В субботу.

   — Не могу, Оскар. В субботу мне дежурить в поликлинике. А ты свободен?

   — Завтра съезжу на полигон к танкистам и к вечеру вернусь.

   — Вот и сходи с Дашей, она, по-моему, не откажется.

   — Хорошо, я схожу с ней в театр, — согласился Оскар. Он наклонился к жене, чтобы поцеловать, но она отвернулась:

   — У меня нет настроения...

Оскар постоял-постоял и молча вышел из спальни. «Стала чертовски капризной», — только и подумал о жене.

Глава четвёртая

Юлия Марковна с утра готовила обед, когда постучали в дверь. «Наверное, Даша вернулась с работы», — подумала она.

   — Голубчик, это вы?! — воскликнула Юлия Марковна, увидев на пороге полковника Кальвина. — Какими судьбами? Вот уж не ожидала! Давненько я вас не видела.

   — И я давно вас не видел! — Оскар вошёл в прихожую. — У меня к вам просьба, Юлия Марковна. Вот это письмо передайте, пожалуйста, Даше, а то я убываю в командировку. Сможете?

   — Почему бы и нет? — надломила брови Юлия Марковна. — Придёт с работы, и я отдам ей ваше послание. — Она взяла из его рук конверт. — Может, выпьете чашечку кофе? — предложила она. Но Кальвин отказался:

   — Я спешу на поезд...

Юлия Марковна долго вертела в руках письмо: ей так хотелось узнать, о чём он написал Даше! Не он ли её кумир? Эта мысль показалась ей такой заманчивой, что она взяла на кухне тонкий нож и осторожно открыла конверт. Письмо было короткое. «Даша-царица! — писал Оскар. — Я уезжаю в Киевский военный округ. Когда вернусь — не знаю, да и надо ли тебе знать? Если честно, уезжаю в расстроенных чувствах: после балета «Дон Кихот» обещал проводить тебя, но не смог. Мне помешали... Аты небось обиделась? На работу к тебе также не мог заскочить. Да ты, наверное, не ждала меня?

К тебе просьба. Передай, пожалуйста, Саше Василевскому, чтобы позвонил в Ленинград моему сыну и узнал, приедет ли Пётр в Москву на каникулы.

Как твоё здоровье, как самочувствие? Позволь мне на правах твоего старого друга дать совет: берегись гриппа, он уже свирепствует в столице. Болеть тебе, Даша-царица, никак нельзя. Целую в щёчку. Оскар».

Юлия Марковна свернула листок, положила его обратно в конверт и аккуратно заклеила. Она полагала, что Оскар — Дашин ухажёр, но в письме ничего такого нет, а поцелуй в щёчку — что в этом зазорного? Юлия Марковна присела на диван и задумалась. Кому Даша подарила своё сердце? Кто отец её будущего ребёнка? А имя-то какое дал ей Оскар — Даша-царица! Наверное, он всё же неравнодушен к ней.

Теперь Юлии Марковне не терпелось скорее увидеть свою соседку, и, когда та пришла, она обрадовалась.

   — Ты-то, Даша-царица, как раз мне и нужна! — улыбнулась Юлия Марковна.

   — Почему вы так назвали меня? — удивилась Даша, входя в прихожую.

Юлия Марковна вдруг сообразила, что ляпнула лишнее, и едва не выдала себя: ведь в письме Кальвин так называет Дашу. «Ещё заметит, что я вскрывала конверт!» — грустно подумала она и поспешно объяснила:

   — Тебе на прошлой неделе кто-то звонил, спрашивал, дома ли Даша-царица, вот я и вспомнила. — В глазах соседки что-то дрогнуло, они слегка заблестели, но Даша этого не заметила.

   — Меня так называет муж Галины Сергеевны Оскар, — пояснила она. — И придумал-то какие слова — «Даша-царица». Одним словом, журналист!

Даша, открыв свою комнату, мигом разделась. Посмотрела на себя в зеркало. Лицо усталое, серое, как дождевая туча, на нём местами розовые пятна, под глазами появились тёмные круги. «Чем ближе роды, тем хуже я буду выглядеть, — горько вздохнула она и безжалостно сказала себе: — Так тебе, Даша-царица, и надо! Захотела ребёнка — вот и страдай молча, и чтобы слёз на твоих глазах не было!»

В комнату заглянула соседка.

   — Заходите, Юлия Марковна. — Даша кивнула на кресло у камина. — Садитесь. Что у вас?

Юлия Марковна протянула ей письмо:

   — Сюда заезжал Оскар Кальвин и просил своё послание вручить вам лично в руки!

   — Так и сказал? — улыбнулась Даша. Ей было приятно это услышать, и она не скрывала этого от соседки. Однако читать письмо при ней не стала, а положила его на тумбочку.

«Стесняется при мне читать!» — усмехнулась про себя Юлия Марковна.

   — Пойду я, Даша, там у меня на примусе каша варится, как бы не пригорела...

Даша прочла письмо на одном дыхании. И всё же на душе остался горький осадок. Письмо какое-то сухое, а ей казалось, что Оскар мог бы найти такие слова, которые согрели бы её, заставили бы сердце трепетать, как бывало раньше... «Уезжаю в расстроенных чувствах...» Конечно же он хотел вечером побыть с ней, сказать ей с глазу на глаз что-то доброе, ласковое, отчего всегда хмелеешь, как от хорошего крепкого вина, но ему кто-то помешал это сделать. «А ты, наверное, не ждала меня?» Глупый! Она не то что ждала, а прислушивалась к каждому шороху на лестничной площадке — не он ли идёт, её Оскар, часто выглядывала на улицу в окно, но и там Оскара не было.

   — И надо же было мне влюбиться в этого Оскара, теперь вот места себе не нахожу, — простонала Даша. И тут же её бросила в холод новая дерзкая мысль: как он отнесётся к ней, если узнает, что его Даша-царица ждёт от него ребёнка? А вдруг скажет ей, чтобы она немедленно избавилась от него? От этой мысли у Даши похолодело на душе...

Она взглянула на часы — скоро девять вечера. Видимо, Василевский уже пришёл со службы. Усевшись на диване, она позвонила ему. Трубку взяла его жена.

   — Катя, это я, Даша! Можно на минуту Александра Михайловича?

   — Как твои дела? — спросила Катя. — Не болеешь?

   — Да нет.

   — Передаю Саше трубку...

   — Александр, я по вашу душу, — сказала Даша, — только ради бога извините за беспокойство. Уезжая в командировку, Оскар Кальвин попросил вас позвонить его сыну в Ленинград и узнать, приедет ли он в Москву на каникулы. Сможете это сделать?

   — Как же я могу отказать, если за Оскара просит такая симпатичная дама! — весело ответил ей Василевский.

   — Ну уж и симпатичная... — усмехнулась Даша. — Это вы зря. Вот Катя — да, она красивая, так что поберегите её!

   — Непременно! — весело отозвался Василевский и, попрощавшись, положил трубку.

Даше нравился Василевский. Иной генерал нос дерёт, а он прост, вежлив, с ним можно говорить и спорить на равных. Она вспомнила, как Оскар познакомил её с Александром Михайловичем. Это было летом. Кальвин и она отправились в субботу за грибами. С утра прошёл тёплый дождь, и они промокли, пока дошли до леса. Оскар жену и Дашу повёл на опушку леса, где росло немало белых грибов и где припекало солнце. Вскоре они просохли и набрали полную корзину грибов. Вышли на шоссе, чтобы попытаться сесть на попутную машину и доехать до города, а там на автобусе добраться домой. Галя пожаловалась мужу, что устала, и просила его остановить любую машину и договориться с шофёром.

   — Потерпи, Галюша, первая же машина будет нашей! — заверил её Оскар.

Даша присела на пенёк. Лицо её было одухотворённым и добрым: не будь рядом жены, Оскар обнял бы её и расцеловал.

   — Что, устала? — спросил он, глядя на неё влюблёнными глазами.

   — Да нет, просто жарко, а на мне шерстяной свитер...

   — А вот бежит «эмка»! — воскликнул Оскар. — Сейчас буду голосовать.

Он поднял руку, и машина, резко затормозив, остановилась. Он подошёл к «эмке» и открыл дверцу.

   — Кого я вижу! — воскликнул Кальвин. — Ты ли это, дорогой Саша? Откуда ты и куда держишь путь?

Василевский вышел из машины:

   — Привет, дружище! Я тебя сразу узнал, едва ты поднял руку. — Он весело улыбнулся. — Был у наркома на даче. Дел в Генштабе, сам понимаешь, хватает, приходится работать и в выходные дни. Ты вот грибочки собираешь, а я занят службой. — Он обернулся и увидел Дашу. Та встала с пенька и, держа корзину с грибами в правой руке, смотрела на него. — Кто это, Оскар?

   — Ты что, разве не узнал её? — удивился Кальвин. — Это же Даша, сестра Насти, жены моего брата Азара. Ты же был на его свадьбе, и она там была.

   — Ты меня с ней тогда почему-то не познакомил.

Оскар подозвал Дашу. Кивнув на Василевского, он сказал:

   — Вот познакомься, это мой друг...

Она улыбнулась, сверкнув белыми зубами, и протянула генералу руку:

   — Даша! А вас как звать?

   — Александр Михайлович Василевский. — Он тоже широко и по-доброму улыбнулся. — Собирали грибочки? Я их тоже обожаю, но собирать некогда.

   — Саша, ты зря пялишь на Дашу глаза, — бросила реплику Галя, подходя к ним. — Она мужчинам не доверяет.

   — Я из особой породы людей, и мне, Даша, вы можете открыть свою душу! — отшутился Василевский.

   — Не много ли хотите? — шевельнула бровями Даша. — Вы лучше подвезите нас в Москву, а мы дадим вам на ужин грибочков!

   — Прошу садиться! — пригласил их всех в машину Василевский.

Сейчас, вспомнив этот давний эпизод, Даша подумала о Василевском: «Мужчина что надо — и лицом красив, и душа у него мягкая, как булочка, так что Екатерина Васильевна должна быть им довольна!»

Она поужинала и легла спать. Проснулась Даша от телефонного звонка — зыбкого и продолжительного. Догадалась — межгород! Вскочила с кровати и схватила трубку.

   — Это квартира Даши Голубевой? Будете говорить с Полярным!

«Наконец-то Настя дала о себе знать!» — обрадовалась Даша.

Но звонил ей старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Виктор Земцов. Он посетовал, что никак не мог дозвониться до Оскара.

   — Что случилось, почему вы звоните, а не Азар? — спросила Даша.

   — Азар арестован и уже находится в Москве на Лубянке!

Дашу словно обухом ударили по голове.

   — Как арестован? — вскрикнула она. — Почему вдруг?

   — Мы все тут шокированы и не знаем, что делать, — звучал напряжённый далёкий голос старпома. — Прошу вас, Даша, сообщите о моём звонке Оскару, и как можно скорее. Арестовал Азара капитан Костенко...

   — А Настя, как она?

   — Настя в роддоме, её тоже допрашивали, у неё появились осложнения, моя жена Лариса работает там медсестрой, так что присматривает за ней. О том, что муж арестован, она знает.

   — Спасибо, Виктор, что позвонили! — крикнула в трубку Даша. — Я всё передам Оскару. А вы посмотрите, пожалуйста, за моей сестрой. Я так переживаю за неё!

   — Вас понял, Даша, мы с Ларисой постараемся...

У Даши сон как рукой сняло. Она взглянула на часы — четыре утра. Что же ей делать? Азара арестовали, он здесь, в Москве, а Настя всё ещё лежит в роддоме. И, как назло, Оскар уехал в командировку. Где он там в Киеве, как с ним связаться? И тут же новая мысль захлестнула её — надо идти к Василевскому!

«Утром переговорю с ним», — решила Даша.

Ночь вконец растаяла, в небе погасли звёзды, и вскоре в окно брызнули первые лучи солнца. Даша привела себя в порядок, позавтракала и перед уходом на работу позвонила Василевскому домой. Ей ответила его жена. Она сказала, что Александр полчаса назад уехал на службу. Катя посоветовала позвонить ему в Генштаб и дала телефон. Даша быстро набрала номер, и Василевский взял трубку. Поздоровавшись с ним, она спросила:

   — Александр Михайлович, я могла бы с вами встретиться, хотя бы минут на пять?

   — Что-нибудь серьёзное, Даша?

   — Очень серьёзное. По пустякам я бы не стала вас беспокоить.

   — Приходите в приёмную Наркомата обороны, минут через пятнадцать я буду там.

Встретил он её с улыбкой:

   — Что вас беспокоит или вы хотите пригласить меня в лес за грибами, товарищ Голубева, — так, кажется, ваша девичья фамилия? Давайте присядем, Даша. Я слушаю вас.

   — Беда у нас, — тихо проговорила Даша. — Азара арестовал и уже препроводил в Москву некто капитан Костенко. Ночью мне звонил из Полярного старший помощник командира Виктор Земцов. А за что арестовали Азара, никто не знает. — Голос у Даши дрогнул. — Я вас очень прошу помочь нам. Оскар уехал в Киевский военный округ, и я не знаю, как с ним связаться. А жена Азара Настя, моя сестра, лежит в роддоме. Я в отчаянии. Что мне делать?

Испуг у Даши не прошёл, взгляд у неё был мутный и расплывчатый, как в тумане. Она вдруг заплакала.

   — Не надо слёз, Даша, я подумаю, как помочь Азару, — заверил её Василевский. — Настя знает об аресте мужа?

   — Да. Что мне делать? — вновь спросила она.

   — Главное — не паниковать, — успокоил он её. — Подождите день-два, пока я переговорю со знающими людьми.

   — Мне ждать вашего звонка?

   — Ждите. Если сегодня к вечеру я что-либо выясню, дам вам знать. Возможно, заскочу к вам домой. Вы никуда не уходите или у вас свидание?

Даша улыбнулась уголками губ, но тут же её лицо окаменело.

   — Какое ещё свидание? Я буду дома...

Василевский сидел в кабинете, и мысль о том, как помочь Даше, а точнее, Азару, вытеснила из головы все остальные. Может быть, посоветоваться с генералом Мерецковым? Нет, только не с ним, он сам сидел на Лубянке сразу же, как началась война. Хорошо, что подручным Берия его не удалось оклеветать. А если через Разведуправление узнать, кто такой капитан госбезопасности Костенко? Может быть, с ним встретиться? Да, пожалуй, с него он и начнёт. Но здесь же новая мысль увлекла его: не лучше ли сначала позвонить в Полярный адмиралу Головко? Командующий флотом наверняка в курсе дела. Перед отъездом на Северный флот Головко был в Генеральном штабе, кое-что уточнял по перебазированию кораблей, и Александр Михайлович дружески беседовал с ним. Оскар Кальвин даже проводил его на самолёт. Не долго думая, Василевский поднял трубку оперативной связи и попросил соединить его с командующим Северным флотом. Не успел выкурить трубку, как дали связь. Далёкий зычный голос сказал:

   — Адмирал Головко слушает. Кто звонит?

Назвавшись, Василевский поздоровался с ним, спросил, благополучно ли он добрался в Мурманск, какова обстановка на флоте.

   — Привет, Александр Михайлович! — весело отозвался Головко. — Добрался я быстро, уже принял дела командующего флотом, знакомлюсь с людьми и кораблями. Вчера был у первого секретаря Мурманского обкома партии Старостина, решали, чем рыбаки Мурмана могут помочь морякам флота. Без дружбы с населением нам никак не обойтись, ты это понимаешь не хуже меня. Не зря об этом мне говорил на приёме и товарищ Сталин. Да ты там был и всё слышал. Словом, проблем накопилось немало. И это естественно, ибо Северный флот — театр очень сложный, открытый, по-настоящему океанский, не в пример Балтике и Чёрному морю. Так что работы у меня, Александр Михайлович, по самое горло!

   — Адмирал вы боевой, Арсений Григорьевич, и я уверен, что все проблемы решите. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов надеется на вас, не подведите его. Есть у вас друзья и в Генштабе, помогут, если надо будет.

   — Подвести наркома — значит потерять свою честь, а на подобное я не способен! — ответил Головко. — К тому же я казак, а у казаков в сердце живёт Отечество, а уж потом всё остальное...

   — У меня к вам дело, Арсений Григорьевич, — вновь заговорил Василевский. — Вы помните полковника Оскара Кальвина, с которым я вас познакомил?

   — Спецкор «Красной Звезды»? — уточнил адмирал. — Как же, помню. Его желание побывать на Северном флоте и написать о нём я приветствую, пусть хоть сейчас приезжает.

   — А его брата командира эсминца «Жгучий» капитана третьего ранга Азара Кальвина знаете?

Адмирал сказал, что не успел с ним познакомиться. Когда он в начале августа прибыл на Северный флот, Кальвина уже арестовали и отправили в Москву. А кораблём сейчас командует его старпом капитан-лейтенант Земцов.

   — Что с ним случилось? — спросил Василевский. — Скажите хотя бы коротко. Азара я знаю с детских лет, он вырос на моих глазах. Я помог ему на флот попасть. И вдруг его арестовали. Может, тут вкралась ошибка?

Какое-то время трубка молчала. Василевский подумал, не прервалась ли на линии связь.

   — Вы меня слышите, Арсений Григорьевич?

   — Да, я слышу! Меня самого удивила поспешность с арестом, даже военный прокурор флота ничего не знает. Капитан, который взял его под арест, ничего не объяснил в штабе флота, сославшись на указание свыше. Но я это так не оставлю! Кальвин — отличный командир, его корабль лучший на флоте — об этом мне доложил и начальник штаба флота, и член Военного совета. На флоте и так не хватает толковых командиров. Правда, у кадровиков я успел узнать, что когда «Жгучий» базировался на Балтике, Азар Кальвин в числе других военных моряков ездил в Германию знакомиться с кораблями военно-морского флота. Возможно, с этим что-то связано?

   — Добро, Арсений Григорьевич, я тоже постараюсь навести справки в известном вам ведомстве. Будете в Москве — заходите в Генштаб.

   — Непременно. Всего вам доброго!

Василевскому было над чем задуматься. Выходит, Азар ездил в Германию, а он даже не знал об этом. И Оскар ему не говорил. Может, и вправду что-то связано с этой поездкой?

Василевскому было не по себе. Казалось, что не у Азара случилась беда, а у него самого. Судьба Азара буквально захватила его. За что его арестовали и как об этом узнать? В эту минуту его вызвал к себе первый заместитель начальника Генштаба генерал Ватутин.

   — Чего такой хмурый? — спросил Ватутин, когда Василевский вошёл к нему в кабинет. — Брови насуплены, в глазах отчаяние...

   — Да нет, Николай Фёдорович, у меня всё в порядке, — улыбнулся Василевский, а про себя отметил: «Говорить ему об аресте Азара не буду!»

   — Как у вас идут дела с переработкой Полевого устава? Мерецков беспокоится...

Василевский сказал, что сделать осталось немного.

   — Поскорее завершай эту работу, — произнёс Ватутин. — Полевой устав нужен войскам.

С утра прошло столько времени, а Василевский так ничего и не узнал о причинах ареста Азара Кальвина. После некоторого раздумья он позвонил своему другу-генералу в Разведуправление.

   — Павел Борисович, это я, Сашко, как ты меня величаешь. Мне нужна твоя помощь! Кто такой на Лубянке капитан Костенко?

   — Это следователь, зовут его Сергеем Ивановичем. Запиши его телефон. Я сейчас с ним потолкую, и он примет тебя. Минут через десять позвони ему.

Василевский в обеденный перерыв набрал номер, который дал ему Павел Борисович. Ответил капитан Костенко:

   — Мне только что говорил о вас Павел Борисович. Что вас интересует?

   — Хотел бы с вами посоветоваться по одному вопросу.

   — Сможете прийти ко мне в семь вечера?

   — А если в пять? В семь я буду на совещании у начальника Генштаба.

   — Хорошо, приходите к пяти!

«Кажется, я что-то там узнаю», — обрадовался Василевский.

Приехал он на Лубянку во время сильного дождя, хотя с утра над Москвой висело чистое, голубое небо, сияло солнце. И кто бы мог подумать, что так резко изменится погода! Подул северный ветер, нагнал дождевые облака, и над столицей загромыхал гром. Василевский, естественно, плаща с собой не брал и, пока шёл к подъезду, изрядно промок.

   — Вы к кому, товарищ генерал? — спросил часовой, когда Александр Михайлович вошёл в здание на Лубянке. Был часовой высок ростом, с открытым волевым лицом и серыми глазами. «Мой Юра такой же ростом, только года на три помоложе этого парня», — подумал Василевский.

   — Я к товарищу Костенко!

Часовой нажал кнопку звонка, и тотчас прибыл дежурный. Узнав, что это Василевский, он произнёс:

   — Капитан Костенко ждёт вас, первый этаж, десятая комната.

Костенко встретил его улыбкой на смуглом лице. Его карие глаза блестели, и весь он сиял, словно к нему пришёл сам Бог.

   — Значит, вы из Генерального штаба? — Он протянул Василевскому руку. — Рад с вами познакомиться. Павел Борисович сказал, что вы служите под началом генерала армии Мерецкова, так?

   — Похоже, что так. — Василевский сел на стул.

   — Прежде чем мы начнём деловой разговор, я хочу предложить вам чайку, а то вы промокли. Хотите?

   — Не откажусь, если это вас не затруднит.

Сергей Иванович позвонил по внутреннему телефону, и черноглазая девушка с золотыми серёжками в ушах принесла на подносе два стакана чаю и бутерброды с чёрной икрой.

   — А где лимон? — спросил девушку Сергей Иванович. — У тебя же богатый буфет, а? Живее тащи! — Он взглянул на гостя. — Прошу вас, Александр Михайлович, только чай — кипяток!

Василевский выпил чаю и согрелся.

   — Теперь я слушаю вас! — Капитан отодвинул стаканы в сторону.

   — Я хотел бы узнать, за что арестовали Азара Кальвина, командира корабля с Северного флота, — сказал Василевский. — Это произошло в Полярном, и, как мне стало известно, вы сами ездили за ним.

   — Азар Кальвин? — переспросил Сергей Иванович. — Да, он арестован, и я доставил его на Лубянку. А кто он вам, Александр Михайлович? Родственник или бывший подчинённый?

   — Ни то и ни другое, — сухо ответил Василевский. — Мы земляки с Азаром. С его старшим братом Оскаром Кальвиным мы воевали в Гражданскую в одном полку, рубили беляков шашками. Азар вырос на моих глазах. Ему хотелось быть военным моряком, и я помог ему попасть в военно-морское училище...

   — А ныне в том же училище учится сын Оскара Кальвина Пётр, не так ли? — усмехнулся Сергей Иванович и, не дождавшись ответа, продолжал: — Это хорошо, когда о тебе есть кому позаботиться. Кто вам сказал об аресте Кальвина?

   — Сестра его жены, она живёт в Москве, сегодня утром приходила ко мне в Генштаб. Вы можете спросить, почему она была у меня, а не брат Азара полковник Оскар Кальвин. Он сейчас в командировке в войсках Киевского военного округа.

   — Мы его уже вызвали на Лубянку, я говорил с ним по телефону, так что завтра Оскар Кальвин будет здесь. У нас есть к нему вопросы. — Сергей Иванович загадочно улыбнулся. — К нему пока нет претензий, так что не переживайте за своего фронтового друга. Теперь что касается Азара Кальвина. Дело весьма серьёзное, его взял на свой контроль товарищ Берия...

   — Даже так? — удивлённо вскинул брови Василевский. — В чём же его обвиняют?

   — В шпионаже в пользу фашистской Германии! — жёстко произнёс Сергей Иванович. Он достал папиросы и закурил. — Хотите курить? Нет? А я после чая всегда курю... Так вот. В Ленинграде мы арестовали немецкого агента, который работал на морском военном заводе. Среди тех, кто с ним держал контакт, оказался капитан третьего ранга Азар Кальвин. В Полярном при обыске квартиры Кальвина мы нашли две фотокарточки, на одной он снят с агентом в Германии на немецком корабле, на другой Кальвин стоит с ним на палубе своего корабля, ещё когда эсминец базировался на Балтике. Пока Кальвин отрицает свою связь с агентом: мол, встречался с ним по службе. Но скоро его карта будет бита, мы заставим его сказать правду.

   — Чушь какая-то! — резко возразил Василевский. — Я не верю, что Азар сотрудничал с немецким агентом. Я знаю его с малых лет, помогал ему поступить в военно-морское училище... Нет, он не предатель, и вы, Сергей Иванович, зря в это поверили.

   — Я ещё не поверил, — возразил Костенко. — И был бы рад, окажись Азар Кальвин чистым душой и сердцем. Но есть ещё одна деталь, о которой мне поведала его жена в роддоме. Этот агент летом приезжал в Мурманск и встречался с её мужем, то есть с Азаром. Кстати, немецкий агент — специалист в области минноторпедного оружия. Кальвин ведь тоже минёр. Чувствуете, что их может связывать? — Он взглянул в лицо гостю. — Зря вы ручаетесь за Кальвина. В жизни военного человека всякое случается. Сегодня он наш, а завтра его могут завербовать враги.

«Намекает на то, что и с меня могут спросить за Азара», — грустно подумал Василевский. Он встал.

   — Благодарю вас за гостеприимство.

   — Привет от меня Павлу Борисовичу. — Костенко тоже встал. — У него служит мой племяшка, пока он только капитан...

У подъезда Генштаба Василевский вышел из своей «эмки», хотел было идти к себе, но взглянул на часы — время ещё есть — и вернулся к машине. «Поеду к Даше и всё ей скажу», — решил он.

Соседки Юлии Марковны не было дома, она рано утром уехала к своей внучке, и Даша открыла ему дверь.

   — Александр Михайлович?! — воскликнула она. — Наконец-то, я так вас ждала! Проходите, пожалуйста. Я уж вашей жене звонила, думала, что вы уехали на учения.

Василевский вошёл в комнату, сняв шинель, повесил её на вешалку и сел у стола.

   — Азара и вправду арестовали, сидит он в камере на Лубянке. Пока его допрашивают. А вот за что арестовали, я ещё не всё знаю.

Он увидел, как помрачнело лицо Даши, и, чтобы хоть как-то успокоить её, добавил, что был у следователя Костенко и откровенно беседовал с ним.

   — По-моему, человек он порядочный.

   — Все они на Лубянке порядочные, а попадёшь им в лапы, будешь без вины виноват! — дерзко бросила Даша. — Сколько уже там загубили невинных душ! Ох, милый Саша, я так боюсь за Настю: как бы она не стала вдовой. Хоть бы скорее приехал из командировки Оскар!

   — Следователь уже связался с ним и вызвал на Лубянку: надо ему что-то выяснить.

   — А я что говорю? — крикнула Даша. — Они и к Оскару протянули свои щупальца!

   — Я обещаю вам, Даша, что в беде Азара не оставлю! — Василевский встал и надел шинель. — Извините, на службе меня ждут. — Он поцеловал ей руку. — Звоните, если что. Добро?

Пришёл он домой не в духе, и Катя сразу это заметила.

   — Азара в Полярном арестовали, — сказал он. — Я был у следователя... Даша приходила ко мне в Генштаб. Идёт следствие...

Проснулся Игорь и, натягивая на ходу трусишки, прыгнул на колени отца. Его глазки озорно блестели.

   — Папа, ты поведёшь меня в цирк? Соседский Вовка уже там был, видел, как лошадки кланялись зрителям. Ты же обещал!

   — В воскресенье пойдём, Игорёк, я уже заказал билеты. Есть в цирке не только лошади, но и тигры!

Игорь притих, даже забыл о лошадках.

   — Тигров я боюсь, папа!

   — Они слушаются своего дрессировщика и на людей не бросаются.

   — Вот здорово! — воскликнул малыш.

Утром, когда Александр Михайлович собирался на службу, ему позвонил Оскар Кальвин.

   — Я тебя не разбудил, Саша?

   — Да нет, дружище! С приездом. Откуда звонишь?

   — С вокзала. Меня зачем-то срочно вызвали на Лубянку к товарищу Костенко. Ты такого случайно не знаешь?

   — Вчера узнал, — ответил Василевский и добавил: — Азара в Полярном арестовали и доставили в Москву на Лубянку. У тебя тоже они хотят кое-что спросить, потому и вызвали. Я там был, Оскар. Заходи к девяти ко мне в Генштаб, и я введу тебя в курс дела...

Василевский подготовил документы на подпись, но Мерецкова ещё не было, и он отложил папку в сторону. Уже девять, а Оскара почему-то нет. Наверное, где-то задержался.

Наконец в кабинет бесшумно вошёл дежурный и доложил:

   — К вам спецкор газеты полковник Кальвин!

   — Пусть войдёт...

Оскар вошёл к нему тихо, без улыбки на худощавом лице и без обычного «Привет, Саша!». Он протянул руку и коротко бросил:

   — Извини, что задержался. Я был у Даши... Настя родила ночью сына. Ну а что там, на Лубянке?

Василевский рассказал ему о своём визите к следователю. Выслушав его, Оскар сердито заявил:

   — Хотят из Азара сделать предателя! Это на Лубянке делать умеют, но я брата в беде не брошу! Какой он предатель? Да я в жизнь не поверю, пусть хоть жгут меня калёным железом! А что был в Германии, так ведь не сам он туда ездил, его посылали как лучшего командира! Там же и сфотографировался с немцами. Откуда он знал, что один из них оказался агентом? Послушаю, что они мне скажут, а то напишу жалобу в ЦК партии или пойду на приём к Берия. Я уже как-то бывал у него...

Василевский усмехнулся:

   — Ты, Оскар, не гори порохом. Когда Азару предъявят обвинение, тогда и будем решать, как дальше действовать. А своим криком ты только озлишь их... Сам знаешь, публика на Лубянке такая, что палец им в рот не клади — откусят! И ломают там посильнее людей, чем твой брат Азар. Тухачевский был маршалом, а его поставили к стенке. Я до сих пор не верю, что он был немецким шпионом. Так-то, дружище. А Азар всего лишь капитан третьего ранга, по-армейски — майор!

Оскар неожиданно потемнел лицом, притих.

   — Я ещё не знаю, зачем меня вызывают на Лубянку, — грустно сказал он. — А вдруг тоже арестуют?

   — Не говори глупостей, Оскар, — заметил Василевский сердито. — Если бы они хотели тебя взять, то приехали бы в Киев. За Азаром ездили на Крайний Север. Кстати, тебе на Лубянку к десяти? Тогда пора...

У двери Кальвин задержался:

   — Ты звонил моему Петру?

   — А как же! Он пока не знает, сможет ли к тебе приехать на каникулы. Возможно, поедет на практику на корабли Балтики. Спрашивал, где ты и почему сам ему не позвонил. Я сказал, что ты в командировке...

Вскоре Кальвин вернулся с Лубянки. Василевского он нашёл в буфете. Тот заканчивал трапезу.

   — Быстро ты, однако. Пойдём ко мне!

   — Всю дорогу, пока ехал из Киева в Москву, недоумевал, кто конкретно меня приглашает на Лубянку и зачем. — Оскар сел. — И что ты думаешь! Им оказался Сергей Иванович Костенко, о котором в прошлом году ко Дню чекистов я напечатал в газете очерк.

   — Выходит, ты с ним знаком? — усмехнулся Александр Михайлович.

   — А что толку? Он даже не дал мне свидания с братом: мол, идёт следствие.

   — Что-то хитрит герой твоего очерка! — снова усмехнулся Василевский. — Как бы не нанёс он Азару удар. Я хоть и сказал Даше, что Костенко человек порядочный, чтобы успокоить её, но сам в это не верю!

   — Не пойти ли мне на приём к министру внутренних дел Берия? — спросил Оскар.

   — Ни в коем случае! Если вдруг осложнится обстановка, я попрошу помощи у товарища Сталина.

   — Это было бы здорово! — улыбнулся Оскар. — Тогда я буду ждать.

7 ноября 1940 года. После военного парада на Красной площади Василевский зашёл в Генштаб. И тут ему позвонил генерал Злобин, состоявший при наркоме обороны для особых поручений.

   — Александр, — послышался его звонкий голос, — нас срочно требует к себе маршал Тимошенко. Поторопись! Я жду тебя у его кабинета...

   — Ну что, товарищи генералы, как вам военный парад? — спросил Тимошенко, приветствуя их. Василевского маршал знал давно, ему он нравился тем, что прекрасно знал «штабное дело», был скромен, выдержан, на учениях действовал разумно.

   — Мне парад лёг на душу, — признался Василевский. — Гордо ехал по Красной площади генерал Лелюшенко. Сразу видно — это настоящий вояка. Отличился в финскую войну, командуя танковой бригадой.

   — Дмитрий Данилович и мне нравится, — добавил генерал Злобин. — Есть в нём военная косточка. Не зря получил Героя Советского Союза.

   — Генерала Лелюшенко вы приметили, а меня нет? — шутливо спросил нарком. В его глазах блеснула хитринка, но тут же лицо его посерьёзнело. — А вызвал я вас вот зачем... Вам предстоит поездка в Берлин в составе советской правительственной делегации в качестве военных экспертов. Что конкретно надлежит вам сделать — объяснит глава делегации Молотов. По военной линии я кое-что вам скажу. Прошу садиться...

Домой Василевский возвращался поздно. Над Москвой уже опустилась тёмная ночь. Подул ветер, и с неба сыпануло сухим колючим снегом.

«Катя, видно, ещё не спит», — подумал Александр Михайлович.

Жена обрадовалась его приходу, но спросила, почему за весь день он ей не позвонил.

   — Не мог, Катюша... — Он сел рядом. — Большие чины с нами имели дело, и мне неудобно было браться за телефон. А потом мы уехали за город... А где твои родные? Они не остались ночевать? Жаль, что я их не застал.

   — Они торопились домой. Тебе большой привет. Боже! — воскликнула Катя. — Я и не заметила, как Игорёк уснул! Дай, пожалуйста, одеяльце, оно на стуле, я накрою его, а то в комнате прохладно.

   — Я еду в Берлин в составе советской правительственной делегации, — наконец сказал Александр Михайлович.

   — Когда? — встрепенулась Катя.

   — Через два дня...

После ласк мужа Катя засыпала медленно и трудно. Горевала, что снова остаётся одна.

   — Что поделаешь, Катюша, служба!..

Утром, едва Василевский прибыл в Генштаб, ему позвонил помощник Молотова и сообщил, что делегация отбывает в Берлин специальным поездом, отправление с Белорусского вокзала.

   — Пожалуйста, не опаздывайте, — предупредил он.

Катя, провожая мужа, ощутила в глазах слёзы. Она стояла перед ним грустная, опустив голову. Только и молвила:

   — Извини, Саша, я какая-то не своя...

Советская делегация выехала в Берлин 9 ноября. Ехал в поезде и немецкий посол граф фон дер Шуленбург — коренастый, с худощавым лицом и прищуром глаз. Казалось, он никогда не улыбался — с виду был строг и холоден. Василевский познакомился с ним на одном из приёмов, а представил его графу советский военный атташе в Германии. Шуленбург протянул Василевскому руку и, улыбаясь краешками губ, сказал на ломаном русском языке: «Я очень любит Советский Союз!»

Василевский тогда подумал, что, видно, граф любит Россию так, как волк любит зайца: свою пасть всегда держит наготове. Он поздоровался с Шуленбургом в последний момент, когда тот садился в вагон. У графа было грустное лицо, и на кивок Василевского он низко поклонился. Генерал Злобин сквозь зубы процедил:

   — Хитрая немецкая лиса...

В купе к ним подошёл помощник Молотова: Вячеслав Михайлович приглашает обоих к себе. «Наверное, скажет, зачем мы едем в Берлин», — подумал Василевский. Когда они вошли в вагон Молотова, тот, улыбаясь, спросил:

   — Как настроение?

   — Мы, Вячеслав Михайлович, люди военные, и настроение у нас всегда на должном уровне! — ответил за двоих Злобин.

   — Тогда ближе к делу. — Молотов открыл свою папку. — В последнее время Гитлер принял ряд важных решений, и это не могло не обеспокоить советское руководство, — начал он. — Я не открою секрета, если скажу, что товарища Сталина очень настораживает поведение Гитлера. Война в Западной Европе стала фактом. Одна за другой следуют операции гитлеровского «блицкрига». Что мы имеем на сегодня? — спросил Молотов и сам же ответил: — Гитлер оккупировал Польшу, Данию, Норвегию. Францию он тоже поставил на колени. Видимо, фюреру вскружили голову лёгкие победы, ибо есть сведения, что он собирается поднять меч и против нас... Надо прощупать, чем он теперь дышит. Надеюсь, вы знаете, что сроки поставок нам оборудования немцы часто срывают, хотя Гитлер просит нас увеличить Германии поставки нефти, зерна, марганца. А зачем он высадил свои войска в Финляндии, заслал немецкую военную миссию в Румынию? В беседе с Гитлером я всё это ему скажу. У вас, военных, — подчеркнул Молотов, — будут встречи с немецкими генералами и офицерами, всё-всё фиксируйте, потом мы проведём анализ.

   — Поездка, надо заметить, серьёзная, — молвил генерал Злобин.

   — Ещё бы! — воскликнул Молотов, пощипывая усы. Он взглянул на Василевского. — На вас, Александр Михайлович, я особо надеюсь. В поездку со мной вас рекомендовал Иосиф Виссарионович.

   — У Василевского, Вячеслав Михайлович, глаза, как у горного орла! — улыбнулся Злобин.

   — Ну-ну, поживём — увидим, — усмехнулся Молотов. — Кстати, если надо, вам поможет нарком чёрной металлургии Тевосян. У него светлая голова, он большой практик, лично с Круппом знаком.

   — Я с Тевосяном во время поездки уже кое о чём договорился, — сказал Василевский.

   — Так и надо, Александр Михайлович, — одобрил Молотов. — Он не раз бывал в Германии...

   — Иван Фёдорович рассказывал мне, как ещё в двадцать девятом году стажировался на одном из предприятий Круппа, — улыбнулся Василевский. — Затем успешно прошёл практику в Эссене, после чего его назначили главным инженером «Электростали». Умный человек, что и говорить.

(И не знал, не ведал Василевский, что судьба надолго сведёт его с Тевосяном, человеком неукротимой энергии и большой душевной теплоты. У Ивана Фёдоровича выросла красивая дочь Роза, её-то и полюбил младший сын Василевского Игорь. В 1953 году Игорь окончил школу с золотой медалью, в тот радостный день он пришёл домой и вручил её отцу: «Вот, папа, моя золотая медаль. Поздравь меня!» Александр Михайлович расцеловал его: «Молодец, сынок, в жизни всего надо добиваться своим трудом, и я счастлив, что ты понял эту житейскую истину сердцем...» Игорь поступил в Архитектурный институт, успешно закончил его, став архитектором. А позже он предложил свою руку и сердце Розе Тевосян, и вскоре они поженились. И когда у Игоря родилась дочь Анюта, Александр Михайлович растрогался до слёз: «Теперь я стал дедом, у меня есть внучка!» — А.3.).

Вечером 10 ноября поезд прибыл на советскую границу, а наутро его встречала в Берлине на Ангальтском вокзале группа государственных деятелей Германии во главе с министром иностранных дел фон Риббентропом и генерал-фельдмаршалом Кейтелем[5]. Оба приветливо улыбались.

   — Улыбаются, а за пазухой камень держат, — шепнул Злобину Василевский.

Пока шла церемония встречи на вокзале, оба генерала изрядно промокли — в Берлине шёл дождь. Обсохли, когда советская делегация разместилась в старинном дворце Бельво, где обычно останавливались гости германского правительства. После завтрака глава делегации Молотов с дипломатами отправился в имперскую канцелярию, где его принимал Гитлер. Фюрер сидел за большим красным столом, на нём была гимнастёрка зеленовато-мышиного цвета, на руке — красная повязка с чёрной свастикой. На груди блестел железный крест.

«Ну, чем не дьявол?» — почему-то подумал Молотов, и от этой мысли у него неприятно засосало под ложечкой.

Гитлер подошёл к ним и стал с каждым здороваться за руку, при этом на его лице сияла улыбка, но было в ней что-то трагическое. Руку Молотова фюрер потряс и дольше обычного держал в своей руке, как бы подчёркивая этим своё дружеское расположение к советскому министру иностранных дел. Молотов, однако, был сдержан, ни один мускул не дрогнул на его лице.

   — Надеюсь, господа русские, что в ходе переговоров мы найдём с вами полное понимание! — весело изрёк Гитлер, чуть задрав нос.

Когда переводчик перевёл эти слова фюрера, Молотов, слегка улыбнувшись, ответил:

   — Мы бы тоже этого хотели, господин рейхсканцлер.

В кабинет вошли министр иностранных дел фон Риббентроп, личный переводчик Гитлера Шмидт и советник германского посольства в Москве Хильгер, с которым Молотов был знаком. Хильгер хорошо говорил по-русски. Поздоровавшись с Молотовым, он тихо произнёс:

   — Я рад приветствовать вас на немецкой земле, мой друг!

Молотов мысленно ответил ему: «Твой друг — Гитлер, а не я, Хильгер, и строить мне глазки не надо — я не красная девица!»

Подождав, пока все усядутся, Гитлер начал свою речь...

В полдень советская делегация вернулась во дворец на обед. Молотов поделился своими мыслями о первой беседе с Гитлером.

   — Фюрер попытался вовлечь нас в грязную игру, — огорчённо произнёс Вячеслав Михайлович. — Ничуть не смущаясь, он предложил обсудить план «раздела мира» между Германией, Италией, Японией и СССР. Это же явная провокация, и я решительно отверг его предложение. Мне хотелось знать политику Гитлера в отношении Центральной и Юго-Восточной Европы, поэтому задал ему ряд вопросов.

   — И что ответил Гитлер? — спросил Василевский.

   — Он стал изворачиваться, лгать: мол, немецкая военная миссия в Румынии находится по просьбе Антонеску, она обучает румынских солдат. А в Финляндии немецкие войска располагаются временно, они, мол, отправляются в Норвегию, хотя нам прекрасно известно, что Гитлер наращивает свой военный потенциал в этих странах. Словом, мы не нашли с фюрером общего языка, — заключил Молотов. — Ну, а где вы были?

   — Мы с Василевским посетили авиационный концерн «Мессершмитт», — сказал генерал Злобин. — На военном аэродроме Темпельгоф смотрели истребители М-109, самолёты многоцелевого назначения МЕ-110...

Василевский с интересом разглядывал истребитель. Посидел в кабине, а когда вылез из неё и спрыгнул на землю, сообщил Злобину:

   — Хорошая машина!

Немецкий лётчик улыбнулся и на ломаном русском языке сказал:

   — Я мошет летай и покасывай васдушный бой, а руссиш посматривай?

Лётчик был высок ростом, с рыжей копной волос на голове, глаза серые, навыкате, над ними свисали такие же рыжие брови. Когда он улыбался, во рту у него блестел золотой зуб, а на груди сверкал железный крест. Переводчик взглянул на Василевского:

   — Лётчик предлагает совершить на этой машине полёт, он хочет показать вам воздушный бой, разумеется, учебный.

   — Рады будем посмотреть, — ответил Василевский.

Лётчик блестяще показал себя в небе, летал он вместе со своим напарником, тот тоже пилотировал М-109, самолёты то с рёвом взмывали вверх, то пикировали к земле, оставляя за собой космы сизо-бурого дыма.

   — Хорошая выучка! — воскликнул генерал Злобин.

   — Да, с таким асом потягаться нашему брату в воздухе будет нелегко, — согласился Василевский.

Его удивило то, что немцы рассказывали о тактико-технических данных своих самолётов, даже разрешили сделать записи. Они ничего не утаивали. А переводчик вручил Василевскому листок с изображением самолёта.

   — Странно, однако, — недоумевал Злобин. — Что бы это значило?

   — Хотят, видимо, показать, что они к нам относятся как истинные союзники, но кто им поверит, — усмехнулся Василевский.

Молотов внимательно выслушал рассказ Василевского о поездке на авиационный завод. Какое-то время он молчал.

   — Самолёты у них хорошие? — наконец спросил он.

   — К сожалению, лучше, чем у нас. А завтра немцы покажут нам свои танки.

И немцы действительно их показали. Это были лёгкие танки Т-1 и Т-2. Но особого впечатления на наших военных они не произвели. Василевский заявил Молотову, что наш танк Т-34, созданный коллективом конструкторов во главе с Кошкиным, Кучеренко и Морозовым, лучше любого немецкого танка: он отличается высокой маневренностью, у него надёжная броневая защита и сильное вооружение.

   — Словом, Вячеслав Михайлович, наши танки лучше немецких. Плохо другое.

   — Что же? — напрягся Молотов.

   — У нас их очень мало, а у немцев целые танковые группы. Сейчас, как объяснил нам старший офицер, будут создаваться танковые армии. Это большой козырь у вермахта.

   — У нас разве нет танковых армий? — спросил Молотов.

   — В Красной Армии есть механизированные корпуса и танковые дивизии, — пояснил Василевский. — Но я уверен, что скоро и мы начнём создавать танковые армии. Знаете, сколько в этом году Красная Армия получила на своё вооружение танков? Всего триста пятьдесят восемь тяжёлых и средних машин новых типов!

   — Не густо! — мрачно произнёс Молотов.

   — Надо форсировать их производство, Вячеслав Михайлович! Вы ближе к товарищу Сталину, чем мы, военные, вот и скажите ему.

Молотов чему-то усмехнулся, качнув головой. Даже усы его задёргались.

   — Сделаем так, Александр Михайлович. Как военный эксперт вы подготовьте на моё имя справку по немецким танкам и самолётам, а я обговорю этот вопрос с Иосифом Виссарионовичем, — рассудил Молотов. — Не возражаете?

   — Интересные мысли мне по душе, Вячеслав Михайлович! — прерывисто вздохнул Василевский. — Я напишу такую справку, есть у меня интересные факты и цифры.

Вечером состоялся приём в советском посольстве на Унтер-ден-Линден. Василевский увидел здесь толстяка рейхсмаршала Геринга, министра иностранных дел фон Риббентропа, начальника штаба верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля и других. Едва уселись за стол и налили в бокалы шампанского, как надрывно завыла сирена воздушной тревоги — к Берлину приближались английские самолёты.

Фон Риббентроп вышел из-за стола и объявил:

   — Господа, мы должны укрыться в бомбоубежище. — И первым направился к двери.

Приём был прерван.

Вечером во время ужина Василевский заметил, что Молотов был не в духе.

   — Что, Вячеслав Михайлович, Гитлер пытается диктовать нам свои условия? — спросил он.

   — Да, но я решительно отверг его предложение о разделе мира, — усмехнулся Молотов. — Скажу больше. От лёгких побед в Европе он задрал нос и стремится вовлечь нас в свои авантюрные замыслы. Но этому не бывать!

   — У вас и завтра встреча с Гитлером? — поинтересовался Василевский.

   — Что поделаешь, придётся встречаться, хотя я не уверен в успехе, — признался Вячеслав Михайлович. — Позиция Гитлера мне ясна, и я не жду от неё ничего хорошего. О первой встрече с фюрером я послал товарищу Сталину шифровку, теперь вот жду ответ, как нам действовать дальше и какие ставить Гитлеру вопросы.

Чутьё не обмануло Молотова. И вторая встреча не дала желаемых результатов, хотя длилась она долго и временами приобретала острый характер. Гитлер вилял, пытался уйти от прямых вопросов, но когда Молотов сказал, что советское правительство настаивает на немедленном выводе германских войск из Финляндии, он раздражённо выкрикнул:

— Это требование невыполнимо! У нас с финнами есть свои интересы.

Вечером 13 ноября фон Риббентроп принимал у себя в резиденции на Вильгельмштрассе Молотова и его коллег.

   — Господа! — властно произнёс он, выпятив грудь. — Германское правительство предлагает Советскому Союзу присоединиться к пакту трёх, заключённому между Германией, Италией и Японией.

«Повторяет то, о чём мне говорил Гитлер», — с неприязнью подумал Молотов.

   — Мы не хотели бы говорить о разделе мира, господин министр иностранных дел, — остудил его пыл Молотов. И, увидев, как сверкнули глаза Риббентропа, жёстко добавил: — Раздел мира — это политика не наша, мы — за мир!..

Ночью советские представители покинули бункер Риббентропа и вернулись в отель «Бельвю». На следующее утро советская делегация оставила Берлин. Позднее, 5 декабря, рассмотрев план «Отто» (план нападения на СССР. — А.3.), Гитлер одобрил его в принципе, а 18 декабря подписал «План Барбаросса», где был указан срок нападения Германии на СССР — 15 мая 1941 года. Но об этом Василевский узнал позже.

По возвращении из Берлина на вопрос Мерецкова, как он съездил, Александр Михайлович грустно ответил:

   — Кирилл Афанасьевич, нам надо готовиться к отражению фашистской агрессии — вот что я вынес из поездки в Берлин. А сейчас я готовлю отчёт о поездке на немецкие заводы для Молотова. Через час вручу ему.

Домой он пришёл под вечер. Лифт был занят, и он с трудом поднялся в свою квартиру. Голова кружилась, перед глазами плясали цветные круги, ноги стали будто ватными. И отчего-то гулко колотилось сердце. Вошёл в комнату и, не снимая шинели, повалился на диван.

   — Катенька, у меня жар в груди, — прошептал он. — Вызывай «скорую»...

   — Саша милый, что с тобой? — запричитала Катя. Она приложила ладонь к его лбу. — Боже, ты весь горишь! — Подскочила к телефону и позвонила в поликлинику Генштаба.

Пока раздела его, положила под мышку термометр, приехал врач.

   — Где наш «герой»? — шутливо спросил он хозяйку, едва та открыла ему дверь.

Поверх её головы он увидел в глубине комнаты на диване Василевского. Врач крупным шагом вошёл в комнату, осмотрел генерала, измерил ему пульс, давление. Потом посмотрел на термометр и воскликнул:

   — Батенька, да у вас почти сорок градусов! — И уточнил: — Тридцать девять и девять! — Властно подозвал медсестру: — Скажите ребятам, чтобы тащили сюда носилки, да живее!..

В окно Катя увидела, как «скорая» рванула с места, и мужа повезли в госпиталь.

Всю ночь она не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, вставала, выглядывала в окно. Тускло, словно через слюду, светила цыганской серьгой луна, холодно мерцали в небе звёзды, и такая грусть её одолела, что она расплакалась.

К десяти утра Катя уже была в госпитале. К мужу, однако, её не пустили. Дежурный врач сказал, что больной ночью дважды терял сознание.

   — Что с ним? — спросила Катя.

   — Крупозное воспаление лёгких. Да-с, крупозное воспаление лёгких! — повторил он.

Катя до боли закусила губы, едва сдерживая слёзы...

Молотов сидел за столом напротив Сталина и неторопливо рассказывал о своей поездке в Берлин. Он заявил, что «нынешний Гитлер ничуть не похож на того Гитлера, который заключал с нами пакт о ненападении». В разговоре он был агрессивным, скользким.

   — Помнишь, в прошлом году мы отдыхали в Сочи и я ловил в море медуз? Он такой же, как те медузы. Пытался втянуть меня в свои авантюристические планы по разделу мира. Я, разумеется, дал ему должный отпор, о чём телеграфировал тебе из Берлина. Нет, Иосиф, фюрер нам не союзник! — жёстко резюмировал Вячеслав Михайлович.

   — Понимаю, — задумчиво произнёс Сталин. — Мы обсудим наши военные задачи на Политбюро. Ты, Вячеслав, сделаешь информацию о своей поездке в Берлин, так что будь готов. Пригласим в Кремль наркома Тимошенко и начальника Генштаба Мерецкова, ведущих конструкторов и директоров военных заводов и поговорим о производстве новейших видов оружия и боевой техники, особенно танков и самолётов.

   — Гитлер в этом деле намного богаче нас, Иосиф, — заметил Молотов. — Это подтвердили и наши военные эксперты, ездившие со мной в Берлин. — Он вынул из папки документ и отдал его вождю. — Это справка о военных самолётах и танках немцев, которую подготовил генерал Василевский. Очень дельные у него предложения. Что и говорить, мыслящий генерал. В этом я убедился ещё в феврале, когда в Москву приезжали финны во главе с премьер-министром Рюти. На переговорах с ними в составе нашей делегации был и генерал Василевский. Позже я, Шапошников и он готовили предложения относительно новых границ, которые потом ты, Иосиф, одобрил. Его вклад в это дело был весом.

   — Я прочту справку и вызову генерала Василевского к себе, — сказал Сталин. — Хочу ближе узнать его.

   — Не получится, Иосиф, он в госпитале.

   — Как — в госпитале?! — воскликнул вождь. — Он только вчера вернулся из Берлина.

   — Ночью его увезла «скорая помощь». У генерала воспаление лёгких. В дороге, наверное, простудился. Когда мы прибыли в Берлин и вышли на перрон, хлынул дождь, и все мы вмиг промокли...

До отъезда в Киев у генерала армии Жукова ещё оставалось время, и он решил увидеться с Василевским. Позвонил ему домой. Трубку взяла Катя.

   — Привет, синеглазка! Это я, Георгий Жуков... Да, я в Москве уже третий день, а сегодня уезжаю... Как мы поживаем? Хорошо! Александра Диевна, правда, скучает по Москве, а так всё в норме. Скажи, Саша твой ещё в госпитале?.. Поеду к нему, понимаешь, кое о чём надо поговорить. А тебе, синеглазка, желаю всего доброго!

   — Спасибо, Георгий, я тут вся изболелась по Саше, теперь дело у него идёт на поправку, и я рада, — отозвалась трубка.

В палату Жукова повела молодая кареглазая медсестра, предварительно облачив его в белый халат. Василевский лежал у окна и читал какую-то книгу.

   — Привет, Саша! — Жуков крепко пожал ему руку, опустился рядом на стул. — Где ты умудрился простудиться?

   — Теперь всё позади. — Александр Михайлович положил книгу на тумбочку и сел на кровать. — Я рад, что ты заскочил ко мне. Тоска тут, понимаешь.

   — Как съездил в Берлин?

   — Гитлер вовсю готовится к войне с нами — вот что я тебе скажу, — на одном дыхании выпалил Василевский. — Он так обнаглел, что предлагал Молотову сделку — присоединиться к пакту трёх, заключённому между Германией, Италией и Японией. Так что переговоры нам не удались.

   — Этого следовало ожидать, — вздохнул Жуков. — Гитлер сейчас на коне — захватил пол-Европы. К тому же ему подпевают западные державы.

   — Ну, а что было на Всеармейском совещании в Кремле? — спросил Василевский. — Ты, надеюсь, выступал?

   — Ты как-то назвал меня «военным локомотивом», а коль так, чего мне молчать? — улыбнулся Георгий Константинович. — Красная Армия не только твоя, но и моя судьба! Маршал Тимошенко поручил мне сделать доклад о характере наступательных операций! Знаешь, я почти месяц ухлопал на подготовку, в основном сидел ночами. Совещание-то серьёзное, в нём приняли участие командующие округами, флотами и армиями, члены военных советов, начальники штабов... Словом, публика — дай бог! Были почти все члены Политбюро ЦК ВКП(б). Но я доволен — мой доклад встретили хорошо.

   — Кто ещё выступал?

Жуков сказал, что генерал армии Тюленев говорил о характере современной оборонительной операции; о борьбе за господство в воздухе поведал командующий ВВС Красной Армии генерал Рычагов, который отличился в боях с франкистами в Испании; начальник Генштаба Мерецков отметил слабые знания по боевой и оперативной подготовке у высшего командного состава и штабов всех степеней.

   — На такую жёсткую критику военачальников его нацелил Сталин, — подчеркнул Жуков. — О том, как лучше и эффективнее использовать в сражении танки при наступлении, говорил командующий войсками Белорусского военного округа генерал армии Павлов. Подвёл итоги совещания нарком обороны Тимошенко. Он заявил, что если Гитлер развяжет против нас войну, нам придётся иметь дело с самой сильной армией Запада. Все мы с этим согласились. Надеюсь, Александр, ты не против? — На лице Жукова вспыхнула хитрая улыбка.

   — Если ты — за, то я не против, — тоже улыбнулся Василевский.

   — Но главное было на другой день, — продолжал Жуков. — Военно-стратегическая игра. Руководили ею маршал Тимошенко и твой Мерецков. «Синяя сторона» — немцы — условно была нападающей, её представлял я, а «Красную сторону» — Красную Армию — возглавлял Павлов.

   — Надеюсь, ты выиграл? — напружинился Василевский.

   — Кто же ещё? — лукаво повёл бровью Жуков. — Павлов проиграл и очень болезненно воспринял своё поражение. В Кремле при разборе игры Сталин спросил его, в чём причина неудачи войск «Красной стороны». Павлов ответил: на военных играх бывает такое, однако на фронте ситуация может резко измениться. Вождю его ответ не понравился. Он сердито подёргал усы и сказал, что командующие войсками округа должны владеть военным искусством, уметь в любых условиях находить правильное решение. Что касается меня, то стратегической игрой я доволен.

   — Жаль, что я не смог принять в ней участие, — огорчился Василевский.

   — Пора мне, дружище! — Жуков встал. — Я говорил по телефону с твоей женой, она очень за тебя переживает. Ты бы позвонил ей, чтобы она успокоилась.

   — На днях я выпишусь из госпиталя, — смутился Василевский.

Но его не выписали. Новый, 1941 год Василевский встретил в больничной палате. Вышел он из госпиталя в феврале. В те дни Жуков был назначен начальником Генштаба, и Мерецков сдал ему дела. Первым, кого Жуков пригласил к себе, был Василевский.

   — Ну что, Александр, как твоё самочувствие? — с улыбкой на загорелом лице спросил он, пожимая ему руку. — Теперь я твой начальник. Ты рад?..

Вскоре после Первомайских праздников Жуков вызвал к себе первого заместителя начальника Генштаба генерала Ватутина и заместителя начальника Оперативного управления генерала Василевского.

   — Мы с наркомом обороны с утра были в Кремле, — сказал Жуков. — Речь шла о возрастающей агрессии со стороны фашистской Германии. Товарища Сталина это очень беспокоит. Он распорядился, чтобы мы внесли коррективы в оперативный и мобилизационный планы. Так что всем нам придётся крепко поработать. Вам, Александр Михайлович, — Жуков зацепил взглядом Василевского, — поручено срочно подготовить соображения Генштаба по плану стратегического развёртывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками. Как только документ будет готов, вы, Николай Фёдорович, — Жуков перевёл взгляд на Ватутина, — внесёте в него свои поправки, потом мы с маршалом Тимошенко посмотрим документ и доложим Хозяину. Всё ясно?

   — Так точно! — за двоих ответил Ватутин.

   — Тогда за работу!..

Василевский вдумчиво работал над документом. Ему казалось, что никогда не было так трудно, как в этот раз. А когда писал цифры о вооружениях, сколько и чего было в Красной Армии и чего недостаёт, у него от обиды даже защемило сердце. Например, из 333 имеющихся в Красной Армии авиаполков 115, то есть более трети, были небоеспособны, и сделать их боеспособными, подчеркнул Василевский в документе, «можно было лишь к 1.1.42 г.». Требовалось также всемерно форсировать строительство и вооружение укрепрайонов. А в заключение своих «соображений» Василевский написал: «При ударе противника следует прикрыть сосредоточение и развёртывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление».

В кабинет вошёл генерал Ватутин.

   — Всё ещё корпишь над документом? — спросил он, щуря большие светлые глаза, над которыми густо нависали белёсые брови.

   — Скоро закончу работу, Николай Фёдорович! — Василевский увидел, как заместитель начальника Генштаба сурово свёл брови, и поспешно добавил: — Завтра утром, пятнадцатого мая, мои «соображения» будут у вас на столе!

   — И ни дня больше! — повеселел Ватутин. — В Кремле ждут документ, и сам понимаешь, затягивать это дело нежелательно.

На другой день едва Ватутин появился на службе, как Василевский вручил ему от руки написанный текст. Николай Фёдорович прочёл вслух заголовок: «Соображения по плану стратегического развёртывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками «Увидев, что Василевский всё ещё стоит, кивнул ему: — Да ты, Александр, садись. Я прочту текст и, если надо будет, внесу поправки.

Василевский предложил отпечатать текст в машбюро, а уж после редактировать, но Ватутин возразил:

   — Не будем терять время, почерк у тебя хороший, написано всё чётко.

Ватутин прочёл документ, кое-что поправил и похвалил своего подчинённого:

   — Весомыми получились у тебя «соображения». — Он перевернул листок. — Ты считаешь, что вероятнее всего немецкие силы будут развёрнуты в направлении Ковель — Ровно — Киев, одновременно надо ожидать ударов на севере?

   — Прежде всего удар на Москву, а уж потом и Киев, — ответил Александр Михайлович.

   — Ну что ж, я не возражаю. — Ватутин положил документ в папку. — Пойду к Жукову, а затем он и Тимошенко доложат «соображения» товарищу Сталину.

Василевский остро переживал, как оценят документ в Кремле. Хорошо, что Жуков взял с собой и Ватутина: если вдруг возникнут какие-либо вопросы, Николай Фёдорович даст пояснения. «Он в курсе того, как я работал», — подумал Александр Михайлович.

В Кремле, однако, всё прошло гладко. Сталин прочёл документ и одобрил его, не высказав серьёзных замечаний. Лишь потребовал «ускоренными темпами претворить в жизнь «Соображения по плану стратегического развёртывания сил».

Уже когда Тимошенко, Жуков и Ватутин собрались уходить, Сталин вдруг спросил:

   — Кто исполнял этот документ?

   — Генштаб и Нарком обороны, — ответил Тимошенко.

   — Да, но кто конкретно писал «соображения»?

   — Генерал Василевский, товарищ Сталин. — Жуков встал. — Я поручил ему это дело. Правда, отредактировал текст генерал Ватутин.

   — Я лишь сократил несколько строк, но существенных поправок вносить не потребовалось, — объяснил Ватутин.

   — Хорошо, все свободны!

Тихо стало в кабинете вождя. Сталин неторопливо набил трубку и закурил, жадно глотнув дым. Мысли потянулись одна за другой. «Есть у генерала Василевского военный талант, ничего не скажешь, — подумал он. — Зрелые взгляды, широта кругозора, умение заглянуть далеко вперёд».

(Документ, составленный Василевским всего за 37 дней до начала войны, как отмечал известный советский историк Вадим Кожинов, «по сути, закладывал основы победоносной стратегии в великой войне с напавшим на нас врагом». С особой силой это проявилось в Московской битве, и, следовательно, роль А.М. Василевского в ней невозможно переоценить. Эта битва, явившаяся первой сокрушительной победой над врагом, осуществлялась в полном соответствии с цитированными словами из «Соображений...» А.М. Василевского: «...прикрыть сосредоточение и развёртывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление». В принципе так же осуществляется через год Сталинградская битва, а ещё полгода спустя — Курская, после которой враг уже только отступал до самого Берлина. Составитель документа А. М. Василевский, штабс-капитан в Первую мировую войну и генерал-майор к началу Отечественной войны, через две недели после победы под Сталинградом, 16 февраля 1943 года, был удостоен звания маршала. Во время войны немного ранее — 18 января 1943-го получил это звание один только Г. К. Жуков, который к тому же в начале войны был уже генералом армии.

В этом свершившемся за полтора года превращении генерал-майора в маршала уместно видеть высшее призвание А. М. Василевского как творца той стратегии, смысл которой он кратко изложил в написанных им 15 мая 1941 года «Соображениях...» и которая была осуществлена в решающих контрнаступательных операциях Великой Отечественной войны. — А.3.).

Но это будет ещё не скоро, а пока Василевский и его соратники по Генштабу делали всё для того, чтобы подготовить Красную Армию к серьёзным испытаниям на случай войны с фашистской Германией.

Глава пятая

Вечер 21 июня выдался тихим, безветренным, и от этого духота казалась ещё более тяжкой. Василевский открыл форточку, и в это время в кабинет шумно вошёл Ватутин. Лицо встревоженное, какое-то чужое.

   — Нас с Жуковым вызывает маршал Тимошенко, втроём мы едем в Кремль к Хозяину, — сказал он. — Заварушка на границе, понимаешь. В Генштаб Жукову звонил генерал Пуркаев из Киева. К нашим пограничникам явился перебежчик, немецкий фельдфебель, и заявил, что на рассвете немцы начнут против нас боевые действия.

   — Война? — Василевский почувствовал, как кольнуло сердце. Ватутин не успел ответить, как в кабинет порывисто вошёл Жуков.

   — Нам велено ехать в Кремль с проектом директивы, — обратился он к Ватутину. — Я тут набросал текст о приведении войск приграничных округов в полную боевую готовность. Внеси с Василевским в проект свои поправки, а я побегу к наркому. — И он отдал документ своему заместителю.

Уходя, Жуков поручил Василевскому связаться со штабами военных округов. Александр Михайлович переговорил с Минском и Киевом. Вернулся Ватутин. Привычным движением он пальцами сбросил чёлку со лба.

   — Что сказал товарищ Сталин? Ты видел его? — спросил Василевский.

   — Директиву он одобрил, хотя и внёс в неё существенные поправки. Ты, Александр, поспеши на узел связи и доведи директиву до округов, а я по ВЧ начну звонить командующим.

Директиву в округа передали в 00.30 22 июня, а в четыре утра произошли события, отразившиеся в широко известной песне: «Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Тысячи самолётов-пиратов «люфтваффе» сбросили смертоносный груз на многие наши города и военные базы. В четыре утра Севастополь отбил вражеский налёт, попытка уничтожить корабли Черноморского флота немцам не удалась; в 4 часа 10 минут войска Западного и Прибалтийского военных округов вступили в кровавый бой с вражескими танками на сухопутном фронте...

Василевский переговорил с приграничными округами. Его повергло в шок известие о том, что «юнкерсы» уничтожили на военных аэродромах почти все самолёты. «Вот цена нашей беспечности! — ругнулся про себя Александр Михайлович. — Первый день войны — и столько потерь!»

Из Кремля наконец вернулись Жуков и Ватутин. Василевский доложил Жукову о переговорах с округами, посетовал, что до сих пор не вышел на связь с Генштабом генерал армии Павлов.

   — Плохо! Потом ещё позвонишь в Минск, а сейчас отдай девушкам в машбюро отпечатать проект Указа о проведении в стране мобилизации. — Жуков вручил ему документ. — Ещё вот возьми проект о создании Ставки Главного Командования. А мне с наркомом снова ехать к Хозяину...

Но пробыл он в Кремле недолго. Вернувшись в Генштаб, Жуков собрал в кабинете всех начальников управлений и сообщил о том, что началась война. Говорил он необычно тихо, голос его слегка дрожал:

   — Товарищи, под напором вражеских танков наши войска отступают. Товарищ Сталин приказал наркому обороны принять все меры, чтобы остановить врага...

Заголосила «кремлёвка». Жуков снял трубку, и все услышали глуховатый голос вождя:

   — Товарищ Жуков, Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт уже отбыли маршалы Шапошников и Кулик. Немедленно вылетайте в Киев, а оттуда вместе с Хрущёвым — в штаб фронта в Тернополь. Оставьте за себя генерала Ватутина. Жду вашего доклада из Тернополя.

   — Все свободны, товарищи, — сказал Жуков. — Прошу вас быть предельно бдительными, чётко выполнять свои обязанности. Война ведь, а не учения...

Работники Генштаба стали расходиться. Василевского Жуков задержал.

   — Ты мне друг? — тихо спросил он, и в его голосе Александр Михайлович уловил настороженность.

   — До гроба, Георгий! — горячо заверил Василевский.

Жуков улыбнулся, но тут же его лицо стало строгим.

   — Я о чём хочу сказать... Понимаешь, Сталин очень злой, бросается на всех... Так что будешь на докладе — не возражай ему: мол, слушаюсь, товарищ Сталин, будет исполнено и прочее. Станешь спорить — сотрёт в порошок. Я и то побаиваюсь его. И ещё, — продолжал чуть громче Георгий Константинович, — постарайся скорее установить связь с Павловым. Я заверил вождя, что мы его найдём.

Работа Генерального штаба в эти тревожные дни осложнилась. Василевский не знал ни минуты покоя. Когда днём ему позвонил полковник Оскар Кальвин и начал говорить о том, каким он увидел в тюрьме брата Азара, Василевский прервал его:

   — Не сейчас, Оскар, я очень занят.

   — Хорошо, я заскочу к тебе вечерком, если не уеду на фронт...

Войска Западного фронта отступали с боями. Василевского порадовало то, что под Минском противнику нанесены значительные потери, снижена его ударная сила и темп продвижения вглубь страны. Только 64-я стрелковая дивизия за три дня упорных боев уничтожила до 300 танков и бронемашин врага. 100-я стрелковая дивизия, отбив несколько горячих атак, 27 июня отбросила немецкие войска на 10-15 километров от своих позиций.

   — Но у нас сил меньше, чем у немцев, и вот-вот они захватят Минск, — с откровенной прямотой заявил Василевскому начальник штаба фронта генерал Климовских. — Вы спрашиваете, где находится командующий фронтом Павлов. Мы сами не знаем. Связь со многими воинскими соединениями прервана, есть сведения, что в нашем тылу орудуют немецкие агенты, переодевшись в форму бойцов Красной Армии...

   — Если объявится генерал Павлов, дайте знать в Генштаб! — потребовал Василевский и положил трубку. Он очень переживал: остриё самой мощной группировки немцев «Центр» — две общевойсковые армии (3-я и 9-я) и две танковые группы (2-я и 3-я), а также 2-й воздушный флот — было направлено на Москву. Враг превосходил наши войска в пять-шесть раз!

   — Николай Фёдорович, ты сам доложишь Жукову в Тернополь о численности войск противника на Московском направлении или это сделать мне? — спросил Василевский генерала Ватутина. — Он должен знать, что вот-вот падёт Минск. В Прибалтике дела также не в нашу пользу.

   — Я переговорю с Жуковым. — Ватутин вышел из кабинета.

Он быстро дозвонился в Тернополь на КП Юго-Западного фронта и, когда в трубке услышал голос Жукова, проинформировал его о ситуации на Западном фронте. Георгий Константинович был раздражён тем, что до сих пор не объявился генерал Павлов.

   — Я сейчас буду звонить Сталину, — пробасил в трубку Жуков, — а ты, Николай Фёдорович, поищи Павлова. Он где-то в войсках. А Василевский пусть продолжает заниматься Западным фронтом. Там находится могучая вражеская сила, и её цель — Москва. Соображаешь?..

В полдень Жукову в Тернополь позвонил Верховный и вызвал его в Ставку. Прилетел Жуков под вечер и прямиком к Сталину. У вождя сидели нарком маршал Тимошенко и генерал Ватутин. Речь зашла о Западном фронте.

   — Там сейчас полнейший развал! — сорвались с уст Сталина горькие слова. — Немцы вышли к окраинам Минска. Непонятно, где находится генерал армии Павлов. Не даёт о себе знать и маршал Кулик. — Сталин бросил на стол карту Западного фронта, обратился ко всем троим: — Подумайте вместе, что можно сделать в сложившейся обстановке?..

(Позже станет известно, что маршал Кулик попал в окружение, ему на выручку были брошены специальные группы поиска; обнаружили Кулика в одном из сел: в целях маскировки, чтобы его не узнали немцы, он напялил на себя крестьянский зипун и лапти. Кулика доставили к маршалу Тимошенко, в то время уже командовавшему Западным фронтом. — А.3.).

Рано утром наконец дал о себе знать генерал армии Павлов. И первый, кто его услышал, был Василевский.

   — Сейчас с вами будет говорить начальник Генштаба! — предупредил он командующего фронтом. А Жукову сообщил по другому телефону: — На проводе генерал армии Павлов!

В разговоре с Павловым Жуков был строг и категоричен. Он потребовал не допустить прорыва немцев в районе Бобруйска и Борисова.

   — Стоять насмерть! — громко говорил в трубку Жуков. — Таково требование товарища Сталина!..

Павлов заверил, что бросит на врага все силы, какие у него есть под рукой, но эти города не сдаст.

Однако положение резко ухудшилось буквально на другой день. 28 июня немцы ворвались в Минск, захватили Бобруйск и вели бои на подступах к Борисову. Наутро Сталин приказал Жукову вызвать Павлова в Ставку. Уже тогда Жуков понял, что дело швах. Командующий немедленно прибыл в Генштаб. Георгий Константинович не узнал его. Лицо белое как стена, истощённое, в глазах пустота.

   — Для чего меня вызвали? — грубо спросил он, глядя Жукову в лицо. — На фронте сражаются мои войска, и я должен быть с ними!

Жуков сказал, что Ставка хочет разобраться в том, что случилось на Западном фронте и почему враг так легко теснит наши войска и продвигается вперёд.

   — Не дури, Георгий, скажи правду, мы же друзья! — горько усмехнулся Павлов.

Жуков не знал, что ему ответить, потому что и сам ещё до конца не разобрался в этой самой правде.

Ставка отстранила Павлова от командования фронтом, его арестовали. Командующим Западным фронтом был назначен нарком маршал Тимошенко, его заместителем — генерал-лейтенант Ерёменко.

Василевского поразил арест Павлова, и от Жукова он этого не скрывал.

   — Что теперь с ним будет? — спросил Александр Михайлович.

   — Должно быть, «вышка», хотя Сталину своего согласия на этот счёт я не давал, — грустно произнёс Жуков. — Мехлис назвал Павлова предателем, я сам слышал. А сей доверенный вождя знает, что говорит...

   — Просчёты Павлова очевидны, но он же не враг, чтобы ему давать «вышку»? — не унимался Александр Михайлович.

Жуков, однако, перевёл разговор в другое русло:

   — Товарищ Сталин назначил генерала Ватутина начальником штаба Северо-Западного фронта, Николай Фёдорович уже поехал принимать дела. Так что теперь ты, Александр, один остался у меня заместителем. Даю тебе первое задание...

Василевский сердито прервал его:

   — Георгий, я же просил назначить меня в штаб какого-нибудь фронта, и ты обещал это сделать!

   — Извини, я тогда пошутил, — печально ответил Жуков. — Твоё место в Генштабе, и никуда я тебя не отпущу! Так что забудь... А задание тебе такое: переговори с командующим Юго-Западного фронта генералом Кирпоносом, скажи, что Ставка ждёт его доклада, где и какие армии ведут бои. — Жуков вручил Василевскому карту. — Сделай на ней пометки, а то мне через час снова идти в Кремль!..

Василевский поспешил на узел связи.

На днях в связи с бомбёжками столицы Генштаб перевели на улицу Кирова — станция метро Кировская. Здесь и оборудовали узел связи, рядом с ним находились кабинеты Сталина и Жукова, а в середине зала за столиками трудились работники Генштаба. Возле лифта Василевский встретил членов ГКО во главе со Сталиным. Вождь улыбнулся, кивнув Молотову:

   — Вот он где, твой «дипломат»! — Сталин поздоровался с Василевским за руку. — Где вы изволили всё это время пропадать? И куда вы идёте сейчас? Ведь объявлена боевая тревога!

Вопрос вождя не обескуражил Василевского:

   — Я, товарищ Сталин, по-прежнему работаю в Генштабе. Жуков поручил мне переговорить с командующим Юго-Западным фронтом.

   — Плохи там дела, товарищ Василевский, — грустно произнёс Сталин и как-то неловко тронул пальцами усы. — Хорошо. Идите выполняйте поручение товарища Жукова.

Генерала Кирпоноса на месте не оказалось. Начальник штаба фронта генерал Пуркаев, давний знакомый Александра Михайловича, на все его вопросы дал исчерпывающие ответы, а когда речь зашла о том, сможет ли фронт остановить врага, ответил коротко: «Мы все готовы лечь под пули, только бы выстоять!» Василевский хотел было возразить: мол, зачем ложиться под пули, главное — надо врага одолеть, но не смог для Пуркаева найти ободряющие слова, лишь выдавил: «Максим Алексеевич, регулярно информируйте Генштаб. Желаю вам успеха». В кабинет шумно вошёл Жуков. Сняв фуражку, бросил её на стол.

   — Жарко, чёрт побери! Александр, дай попить чего-нибудь холодного.

   — «Боржоми» хочешь?

   — Годится! — Жуков рывком открыл бутылку и осушил её до дна. Холодок прошёл по всему телу. — Вот теперь другое дело. Что там у Кирпоноса?

   — Войска отступают. На карту я нанёс линию фронта...

Жуков о чём-то задумался.

   — Что тебя волнует? — спросил Василевский.

   — Судьба генерала армии Павлова. Его, начальника штаба фронта генерала Климовских, начальника связи генерала Григорьева и командующего 4-й армией генерала Коробкова будет судить Военная коллегия Верховного суда СССР.

   — Значит, всем «вышка»?

   — Наверняка. А помочь Павлову и его соратникам не в моей власти.

Позвонил генерал Поскрёбышев. Василевский снял трубку. Оказывается, его вызывал Верховный.

Приказ о создании Главного управления формирования и укомплектования войск Красной Армии — Главупроформ — мною подписан, — произнёс Сталин, едва Александр Михайлович вошёл к нему. — Жуков говорил, что это было ваше предложение, и, надо сказать, рациональное. Полагаю, что этим мы немного разгрузим Генштаб и вы сможете сосредоточить своё внимание на оперативных вопросах. А начальником Главупроформа назначим армейского комиссара первого ранга товарища Щаденко, заместителя наркома обороны. Вы не против? — В глазах вождя мелькнула лукавая усмешка.

   — У вас на кадры намётан глаз, — поспешил ответить Василевский.

Усмехнувшись, Сталин спросил не то с юмором, не то с издёвкой:

   — Вы так считаете?.. Идите.

С переговоров вернулся мрачный Жуков.

   — Кирпонос себя заживо хоронит! — ругнулся он. — Уверял меня, что Киева они врагу не сдадут. Как бы не так! А кто ему подпевает? Никита Хрущёв! Что он понимает в военном деле! Будь моя власть, я бы этому Никите дал под зад!

   — Товарищ Сталин подписал приказ о создании Главупроформа...

Жуков взял документ и пробежал его глазами.

   — Это то, что надо! Твоя идея, Александр, пришлась Верховному по душе. А вот на фронтах побед нет. Пока нет, — поправился Жуков. — У главкома Будённого два фронта, и оба буксуют...

Хуже была обстановка на Юго-Западном фронте, она продолжала накаляться, и это держало Ставку в напряжении. Сталин то и дело вызывал Жукова к себе, реже — Василевского, уточнял некоторые моменты боевых действий на опасных участках фронта, но утешения не находил. Ему стал очевиден замысел врага — захватить Киев! Видимо, с этой целью в конце июля немцы ослабили натиск группой армий «Центр» на столицу, а через несколько дней 2-я танковая группа Гудериана[6] и 2-я армия приказом Гитлера были повёрнуты на юг. Василевский на рабочей карте сделал тщательный анализ обстановки, уточнил разведданные и только тогда доложил Сталину свои соображения — Жукова в Генштабе не было. Сталин внимательно выслушал его и сказал:

   — Я не думаю, что немцы отказались наступать на Москву. Их цель — сначала разгромить наши войска на юге, закрепиться там, высвободить значительные силы, а потом всей мощью навалиться на столицу. А что по этому поводу думает Генштаб?

   — И Жуков и я разделяем вашу точку зрения, — сдержанно ответил Василевский. — Но мне кажется, что немцы попытаются в ближайшее время разгромить наш Центральный фронт, чтобы выйти в тыл Юго-Западному фронту, — робко добавил он. — Час назад мы с Жуковым эту версию обсуждали.

   — Когда Жуков вернётся в Генштаб, скажите ему, чтобы прибыл в Ставку, — распорядился Верховный.

Василевский вернулся в Генштаб. Жуков уже был в своём кабинете, на столе лежали карты, отражавшие ситуацию на фронтах.

   — Георгий, тебя срочно требует Верховный, — проговорил Александр Михайлович.

   — Он что, не в духе?

   — Ты угадал...

Пока Жуков находился в Ставке, Василевский нервничал. Он боялся, что Сталин набросится на начальника Генштаба за неудачи на фронтах. Только бы Жуков не горячился! Ещё вчера Александр Михайлович призывал его к сдержанности:

   — Ты, Георгий, человек властный, умеешь отдать приказ и потребовать его выполнения. Но вот грубишь людям зря...

Будь на месте Василевского кто-то другой, Жуков не стал бы с ним говорить на больную для него тему, но с Александром Михайловичем он считался.

   — Я не люблю дилетантов в военном деле! — загорячился Жуков. — Таким горе-воякам спуску не дам! Я и Сталину не побоюсь возразить, если увижу, что его решение противоречит логике военной стратегии!

Скрипнула дверь, и вот он, Жуков. Красный как рак. Бросив на стол папку, которую брал с собой, рявкнул:

   — Всё, дорогой Саша, я уже не начальник Генштаба! Вождь меня чертовски облаял. Я предложил ему организовать контрудар по Ельнинскому выступу, чтобы выкурить оттуда фрицев, а он назвал это чепухой. Естественно, я не сдержался и попросил освободить меня от обязанностей начальника Генштаба и послать на фронт, и он внял моей просьбе. Так что еду командовать Резервным фронтом. Буду готовить наступательную операцию под Ельней.

   — Гордость у тебя бьёт через край, — осадил его Василевский. — То, что идёшь на фронт, одобряю, а то, как повёл себя в Ставке с вождём, осуждаю. Ты что, забыл, как Верховный расправился с Павловым?

   — У Павлова своя судьба, у меня своя, — огрызнулся Жуков.

   — Кому сдаёшь дела?

   — Наверное, маршалу Шапошникову.

Василевский сказал, что будет рад, если Борис Михайлович вернётся в Генштаб. Он прост, доступен, с ним легко работать.

   — А со мной тебе было тяжело? — В голосе Жукова прозвучала обида.

Василевский обнял его за широкие плечи:

   — Да нет, Георгий! Я очень тебя люблю! Как родного брата! — Он вернулся к столу, сел. — Значит, на фронт? Ну что ж, ни пуха тебе, ни пера, как говорят у нас на Руси. Верю, что ты себя там проявишь.

В ночь на 30 июля Сталин, пригласив к себе Шапошникова, объявил ему, что решением Ставки он назначен начальником Генштаба.

   — У вас большой командный опыт, Борис Михайлович, и было бы преступлением не воспользоваться этим опытом теперь, когда враг обрушил на страну мощные удары, — неторопливо, но твёрдо произнёс Сталин. — Уверен, что лучше вас в данный момент никто не обеспечит нормальную работу Генерального штаба. — Верховный подошёл к большой карте, висевшей на стене, и, глядя на неё, продолжал: — На северо-западном направлении ленинградцам удалось на время остановить наступление врага. Но немцы готовят там новые ударные группировки. Что, на ваш взгляд, нам надлежит сделать, чтобы помочь защитникам Ленинграда?

Маршал Шапошников ответил сразу, словно ожидал этот вопрос:

   — Надо вызвать в Ставку главкома Ворошилова и члена Военного совета Жданова, пусть доложит, каковы их планы по обороне города.

   — А что, Иосиф, дельная мысль! — поддержал Шапошникова Молотов. А Маленков добавил:

   — Жданов много митингует, да и Клим тоже, и надо спросить их со всей строгостью, когда наконец они остановят врага и отбросят его подальше от Ленинграда!

Сталин нажал кнопку звонка и, когда в кабинет вошёл Поскрёбышев, распорядился соединить его с Ворошиловым. Связь дали быстро.

   — Как у вас обстановка, Климент Ефремович? — спросил Сталин. — Немец пока не наступает? Перегруппировка сил? Возможно и такое. Вот что, — продолжал подчёркнуто строго вождь, — вам и Жданову срочно прибыть в Ставку! Мы хотим знать, какие у вас планы по обороне Ленинграда...

Сталин подумал о том, что, пока они будут добираться до Москвы, хорошо бы перекусить, и пригласил Шапошникова поужинать с ним жарким по-грузински.

   — Мясо, картофель и острая приправа, очень вкусно! — Сталин зацепил взглядом Молотова. — И ты, Вячеслав, с нами...

Уходя в Кремль, Шапошников поручил Василевскому уточнить ситуацию на Юго-Западном фронте и нанести её на карту. Александру Михайловичу удалось переговорить с начальником штаба фронта, и теперь он ждал, когда из Ставки вернётся начальник. На часах было четыре утра, когда наконец тот прибыл. Лицо усталое, под глазами резко обозначились тёмные круги.

   — У главкома маршала Будённого обстановка ничуть не улучшилась, — сказал Василевский.

   — Этого следовало ожидать. — Шапошников сел за стол. — У вас, голубчик, есть в термосе чай? Налейте, пожалуйста... Пока ждали прилёта гостей из Ленинграда, Сталин угостил нас с Молотовым ужином. Ели жаркое по-грузински. Острое блюдо! Надо непременно запить, а просить у Хозяина чаю я постеснялся.

Василевский подал ему стакан с душистой заваркой.

   — Крутой был в Ставке разговор. — Маршал неторопливо прихлёбывал наваристый кипяток. — Сталин приказал Ворошилову усилить оборону Ленинграда, а тот стал просить резервы, потом потребовал назначить вас к нему начальником штаба!

   — Меня? — удивился Александр Михайлович. — У Ворошилова есть Матвей Васильевич Захаров, блестящий штабист! Уж если он его не устраивает, я тем более не подойду.

   — В семь утра Ставка вновь соберётся, и зайдёт речь о вашем назначении, поэтому мне надо знать ваше мнение.

   — Я, товарищ маршал, человек военный, куда прикажут, туда и поеду. Но, если честно, мне бы не хотелось уходить из Генштаба. Привык я к вам.

   — Понял вас, голубчик! — Шапошников долго ещё работал над документами, наконец встал, разогнул спину. — Пора, однако, в Ставку. Вы уточните, как сейчас дела на юго-западном направлении. Что-то тревожно у меня на душе...

Пока Шапошников находился в Кремле, Василевский изучал карты и другие оперативные документы. По всей полосе Юго-Западного и Южного фронтов шли оборонительные бои. 2-я танковая группа немцев совместно с войсками 17-й армии рвалась к коммуникациям, стремилась перерезать их, а затем в районе Умани окружить 6-ю и 12-ю армии и уничтожить их по частям. Однако в голосе маршала Будённого, с которым Василевскому удалось переговорить по ВЧ, не было нот растерянности или паники, он лишь вскользь заметил, что войска «сражаются бесстрашно, хотя у нас почти не осталось танков...». На это Василевский ответил:

   — Я вас понял и доложу своему начальнику. Возможно, мы что-нибудь придумаем...

Из Ставки вернулся Шапошников.

   — Вам, голубчик, Ставка преподнесла сюрприз! — с порога бросил он Василевскому. — Вы назначены начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба!

У Василевского от радости защемило сердце. Получить сразу два высоких поста! Нет, такого он никак не ожидал.

   — Теперь на доклад к товарищу Сталину я буду с вами ходить?

   — А кто же меня будет сопровождать? — улыбнулся маршал. — Но и без меня вам придётся частенько докладывать вождю о ситуации на фронтах.

(Позже маршал Василевский отмечал: «С начала августа 1941 года я сопровождал Б. М. Шапошникова ежедневно, а иногда и по нескольку раз в сутки бывал у Верховного Главнокомандующего». — А.3.).

   — Что там на юго-западном направлении? — спросил Шапошников.

   — Плохи дела, Борис Михайлович. Наши войска отступают. Как бы немцы не окружили наши 6-ю и 12-ю армии.

   — Я сейчас переговорю с Будённым, — сказал Шапошников. — Узелок там завязался крепкий...

Катя уже засыпала, когда услышала глухой стук в дверь. Она набросила на себя шёлковый халат и, включив на столике ночник, взглянула на часы — половина третьего ночи.

   — Кто там? — тихо спросила она.

   — Я, Катюша...

   — Ты меня напугал, Саша, — прошептала она, прижавшись к его груди. — Ещё так поздно домой не приходил.

   — У меня новости, Катюша. — Он снял китель, повесил его на спинку стула, перед зеркалом причесал чуб. — Во-первых, к нам в Генштаб вернулся маршал Шапошников, и я этому весьма рад.

   — Что во-вторых? — Катя обожгла его чарующим взглядом.

   — Ты даже не поверишь. — Он присел к столу. — Ставка возложила на меня сразу две должности: я стал начальником Оперативного управления и заместителем начальника Генштаба!

   — Тебе будет тяжело...

   — Ещё бы! — воскликнул он. — Но я справлюсь!

   — Хочешь есть?

   — Я сыт, Катюша. У нас в Генштабе хороший буфет, есть даже горячие сосиски. Я съел сразу две порции...

Пробудился Василевский рано утром от чьего-то прикосновения. Открыл глаза — сын! Он вертел в руках косолапого мишку.

   — Мама, папка проснулся! — крикнул Игорёк.

Пока жена готовила завтрак, он прочёл сыну сказку.

   — Папка, ты обещал сводить меня в цирк, там, говорят, есть рыжая лошадка, которая танцует. Я хочу посмотреть её. — Он так ласково посмотрел отцу в глаза, что у того дрогнуло сердце. К детям, своим ли, чужим, у него была слабость.

   — Постараюсь сходить с тобой в цирк, сынок. Если же буду занят по службе, принесу билеты и ты пойдёшь с мамой.

   — Ура! — воскликнул Игорь и, обхватив отца ручонками, поцеловал его в щёку.

Василевский наносил на оперативную карту линию фронтов. Он так увлёкся, что не сразу услышал стук в дверь.

   — Входите!

Это был дежурный с узла связи Генштаба, худощавый, невысокого роста кареглазый капитан. Он принёс донесение Военного совета Южного фронта и, вручив его Василевскому, сказал:

   — Срочное и секретное. Разрешите идти?..

Шифрограмма была короткой, но тревожной. «Военные действия на Днестре показали, что немецкое население стреляло из окопов и огородов по отходящим нашим войскам, — читал про себя Александр Михайлович, ощущая в душе холодок. — Установлено также, что наступающие фашистско-немецкие войска в немецкой деревне 1 августа 1941 года встречались хлебом-солью. На территории фронта имеется масса населённых пунктов с немецким населением. Просим дать указание местным органам власти о немедленном выселении неблагонадёжных элементов». Документ подписали члены Военного совета Южного фронта Тюленев, Запорожец и Романов.

Василевский огорчённо вздохнул: донесение надо срочно доложить Верховному, а маршал Шапошников уехал к заместителю председателя ГКО Молотову решать ряд неотложных вопросов. Что же делать? «Доложу Сталину сам», — решил Александр Михайлович. На его звонок ответил генерал Поскрёбышев.

   — Александр Николаевич, у меня срочное донесение товарищу Сталину. Он на месте?

   — Завтракает, но вы подъезжайте!..

Сталин прочёл документ и туго свёл брови к переносице.

   — Подлецы! — вырвалось у него. — Бьют наших людей в спину, как это делают предатели. — Он взял ручку и наискосок на листке написал резолюцию: «Товарищу Берия. Надо выселить с треском. И. Cm.». Вернул листок Василевскому: — Отдайте Поскрёбышеву.

Александр Михайлович хотел было взять листок, но Сталин вдруг спохватился:

   — Нет, мы сделаем по-другому. — Он вызвал Поскрёбышева. — Где Берия? Он ещё не пришёл? Разыщите его!

Не успел Поскрёбышев выйти, как в дверях появился нарком внутренних дел. Сталин напустился на него:

   — Сколько тебя ждать, Лаврентий? Садись за стол и прочти. — Сталин отдал ему листок.

Берия прочёл.

   — Я сейчас же отдам приказ, Иосиф. Там мои люди уже работают. Прифронтовую полосу Южного фронта мы очистим от предателей.

   — О том и речь. — Сталин закурил трубку. — Я знаю, что немало лиц немецкой национальности проживает в городе Москве и в Московской области. Как ты, Лаврентий, думаешь решить этот вопрос? Прифронтовая полоса.

   — Большая колония немцев проживает и в Ростовской области, недавно мне об этом говорил маршал Будённый, — подал голос Василевский.

   — Вот-вот, ещё и Ростовская область, — подхватил вождь. — Вот что, Лаврентий, — продолжал Сталин, — подготовь по этому вопросу проект постановления Государственного Комитета Обороны. Надо немедленно выселить всех немцев из столицы и Московской области, а также из Ростовской области. Руководство переселением возложить на НКВД СССР. У вас, надеюсь, эти люди на учёте?

   — Почти все, — подтвердил Берия. — Куда их будем переселять?

   — В Казахскую ССР. Там у нас председатель СНК Казахской Республики товарищ Ундасынов, секретарь КП(б) Казахстана товарищ Скворцов, так? Вот и возложить на них организацию приёма, расселения и хозяйственного устройства переселяемых. Железнодорожный транспорт выделит Каганович, я переговорю с ним. Питание переселенцев в пути в пунктах, которые определят работники НКВД, возложить на Наркомторг Союза ССР. Словом, Лаврентий, всё продумай до мелочей. Не забудь и о медицинском обеспечении. Надо тебе уложиться в две недели. Срок достаточный?

   — Постараюсь успеть в срок, — ответил Берия.

   — Людей для охраны эшелонов и вообще для проведения операции у тебя хватит? Если что, товарищ Василевский вам поможет. Как вы? — Сталин посмотрел на нового заместителя начальника Генштаба.

   — Я решу эту проблему, — ответил Василевский.

   — Хорошо, Александр Михайлович, мы всё подсчитаем, потом, если потребуется, я дам вам знать, — подал голос Берия.

(Государственный Комитет Обороны постановил переселить из Москвы и Московской области 8617 и из Ростовской области 21 400 немцев в Казахскую ССР. Как позже Берия докладывал Сталину, «никаких происшествий в связи с переселением не зарегистрировано, правда, 10 человек скрылись, приняты меры к их розыску». — А.3.).

Вернувшись в Генштаб, Василевский зашёл в кабинет к маршалу Шапошникову и доложил ему о беседе с Верховным. Борис Михайлович похвалил его за то, что сразу же отнёс донесение Сталину.

   — Генерал армии Тюленев уже звонил мне и спрашивал, приняты ли Ставкой меры по его шифрограмме. — Шапошников закурил. — Надо бы ему лучше воевать, а не делать запросы. — Он подошёл к карте. — Меня крайне тревожит юго-западное направление. Давайте вместе подумаем, как помочь маршалу Будённому, а уж потом я доложу Верховному. Да, вам звонил Жуков. Просил перезвонить ему.

   — Он готовит операцию в районе Ельнинского выступа, я полагаю, что у него она получится, — сказал Василевский.

   — Дай-то Бог! — отозвался Шапошников. — Удача Жукова была бы кстати...

Август в Москве выдался жаркий. Солнце нещадно палило, и, хотя над столицей стали реже появляться вражеские самолёты, всё в городе напоминало о грозящей опасности. Василевскому тоже было жарко: Шапошников до предела загрузил его работой, требовал досконально отслеживать ситуацию на фронтах, чтобы в любой момент доложить о ней Верховному. «Сталин не терпит расчёты на глазок, ему нужны точные данные», — предупреждал Шапошников.

   — Сами понимаете, голубчик, что на основе наших докладов Верховный принимает нужные решения. — Маршал сделал паузу. — Я уже не говорю о разработке проектов директив и приказов Ставки. Тут важны не только чёткость формулировок, необходимые расчёты, но и дельные предложения, которые подчас могли бы иметь стратегическое значение. Я, ваш начальник, — продолжал Шапошников, — могу простить вам ошибку, но Верховный вряд ли. Не забыли, как он отчитывал маршала Тимошенко?..

В ту недавнюю ночь наши войска оставили Смоленск. Сталин был в гневе. Он вызвал маршала Тимошенко в Ставку и учинил ему разнос.

   — Вы кто — командующий фронтом или размазня? — гаркнул Верховный. — Ставка не намерена прощать вам такие проколы! Мы спросим с вас по всей строгости, как в своё время спросили с генерала армии Павлова. Сегодня вы сдали врагу Смоленск, а завтра Москву?! — Вождь помахал пальцем перед носом маршала. — Не выйдет, товарищ Тимошенко!

Маршал стоял перед Верховным навытяжку, ощущая, как колотилось в груди сердце. Наконец Хозяин умолк, и Тимошенко заговорил. Он сказал, что фронт не успел создать прочную оборону, войска действовали на широком участке от Индрицы до Речицы; в среднем на каждую дивизию приходилась полоса фронта шириной до тридцати километров, и сражаться в таких невыгодных условиях тяжело. Говорил Тимошенко твёрдо, но нет-нет, да и срывался у него голос.

   — Но главное — войска и вооружение, — подчеркнул Тимошенко. — Их у меня было меньше, чем у немцев. По людям и артиллерии — в два раза, по танкам — в четыре!

   — Считать силы врага вы научились, — упрекнул его Сталин. — А воевать не умеете! Вы же заверяли Ставку, что Смоленск не отдадите, что костьми ляжете, но враг не пройдёт. А что вышло на деле? Грош цена вашему слову, товарищ Тимошенко!..

Потрясённый случившимся, Тимошенко зашёл к начальнику Генштаба Жукову. Вместе с генералом Василевским Георгий Константинович готовил директиву. Не стесняясь, маршал поведал ему о том, какой нагоняй получил в Ставке.

   — Наверное, Верховный снимет меня с Западного фронта, — подытожил он в конце.

   — Никто тебя не снимет, Семён Константинович! — успокоил его Жуков. — Давай лучше подумаем, какими резервами усилить твой фронт. Ну-ка, Александр, — кивнул он Василевскому, — что у нас есть в запасе? Загляни в свой талмуд...

Предчувствие не обмануло маршала Тимошенко. Вскоре Жукова и его Верховный вызвал к себе. За столом сидели члены Политбюро. Сталин, хмурый, стоял посреди комнаты с трубкой в руке. Он даже не поздоровался с пришедшими, а с ходу заявил:

   — Политбюро обсудило деятельность маршала Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и решило освободить его от этих обязанностей. Есть предложение на эту должность назначить товарища Жукова. Что скажете? — Он посмотрел в упор на Жукова, потом перевёл взгляд на маршала. Семён Константинович вмиг изменился в лице, растерялся и не знал, что говорить. Выручил Жуков.

   — Я не думаю, товарищ Сталин, что частая смена командующих фронтами пойдёт на пользу общему делу, — сдержанно произнёс он. — Это отрицательно сказывается на ходе боевых операций. Почему я так думаю? — повысил голос начальник Генштаба. — Новый командующий просто не успевает войти в курс дела. Маршал Тимошенко во время Смоленского сражения хорошо узнал войска, увидел, кто и на что способен. Он почти на месяц задержал врага в районе Смоленска...

   — Что вы предлагаете? — грубо прервал его Сталин.

   — Считаю, что сейчас освобождать маршала Тимошенко от командования фронтом несправедливо и нецелесообразно! К тому же войска верят маршалу, а это главное для успеха в операции.

   — Пожалуй, правильно, — поддержал Жукова Калинин, пощипывая бородку.

   — Надо дать ему возможность выправить положение на фронте, — добавил Маленков.

Верховный прикусил губу. На его смуглых щеках проступили красные пятна. Он посмотрел на других членов Политбюро.

   — Может быть, согласимся с Жуковым?

   — Конечно, товарищ Сталин, — раздались голоса Микояна и Берия.

   — Ну что ж, пусть будет так. — Верховный подошёл к маршалу. — Немедленно выезжайте на фронт. Через день-два жду вашего доклада.

«Кажется, пронесло, — вздохнул Тимошенко. Напряжение спало, и он почувствовал облегчение. — Судьба Павлова меня миновала».

Вслед за Жуковым он вошёл в его кабинет.

   — Я не ожидал, что ты, Георгий, защитишь меня, — признался Тимошенко. — Спасибо тебе!..

«Да, Тимошенко тогда пережил трагические минуты, и кто знает, как бы с ним поступил Верховный, если бы не Жуков», — подумал сейчас Василевский. Был он в приподнятом настроении, и это не ускользнуло от пытливых глаз Шапошникова.

   — Что вы такой весёлый, голубчик? — спросил маршал.

   — Есть причина... — Василевский взял со стола термос и стал разливать чай. Душистый запах заполнил кабинет, и Борис Михайлович поспешил подставить свой стакан.

   — Ещё вкуснее, чем в прошлый раз! Что и говорить, умеет ваша Екатерина Васильевна готовить чай. Надо бы узнать у неё секрет. Что скажете?

   — Попытайтесь, Борис Михайлович, — улыбнулся Александр Михайлович. — Мне она его не раскрывает.

   — Так в чём причина хорошего настроения? — Шапошников маленькими глотками отпивал бодрящий напиток.

Василевский сказал, что сегодня исполнилось два месяца, как он выполняет свои обязанности в Генштабе. За это время узнал для себя много нового. Правда, пережил немало тревожных минут. Вот хотя бы этот эпизод с Жуковым... Теперь он на фронте.

   — У нас тоже своеобразный фронт, — заметил Шапошников. — В шесть вечера нам снова быть в Ставке. Приготовьте, пожалуйста, данные о стратегической обстановке...

В Кремле собралось всё начальство. Сталин встал, с минуту смотрел вдоль стола, за которым сидели приглашённые, затем повернулся, что-то шепнул Молотову и, шевеля бровями, заговорил:

   — Начнём обсуждение фронтовой обстановки на юге с краткой информации товарища Шапошникова. — Он взглянул на сидевшего напротив него Василевского. — Вас я попрошу вызвать к телеграфному аппарату генерала Кирпоноса и члена Военного совета Хрущёва. Послушаем, что они скажут.

Пока говорил начальник Генштаба, Сталин вопросов не задавал. Но едва тот закончил, как Верховный, глядя на членов ГКО, озабоченно произнёс:

   — Ситуация под Киевом сложилась весьма опасная...

В кабинет, постучавшись, вошёл Василевский.

   — Генерал Кирпонос и Хрущёв на проводе!

   — Хорошо, мы идём. — Сталин встал, застегнул китель.

Голос у Верховного был сух и строг, но за внешним кажущимся спокойствием чувствовалось огромное внутреннее напряжение. Василевский понял, как, должно быть, трудно Сталину смириться с мыслью, что враг у ворот украинской столицы. Беседуя с Кирпоносом, он подчеркнул главное — не допустить, чтобы немецкие войска перешли на левый берег Днепра. Верховный потребовал создать оборонительную линию — от Херсона и Каховки через Кривой Рог, Кременчуг и далее на север по Днепру, включая районы Киева на правом берегу Днепра. «Они уже не успеют это сделать», — с грустью подумал Василевский, слушая Сталина.

А тот уже читал на ленте ответы Кирпоноса и Хрущёва. Оба заверили его, что ими «приняты все меры к тому, чтобы не дать врагу захватить Киев».

Отпустив маршала Шапошникова и генерала Василевского, Сталин закурил и стал прохаживаться по ковровой дорожке. В его смятенной душе шевельнулось недоброе чувство. Он подошёл к сидевшему за столом Молотову и спросил его с трепетом в голосе:

   — Неужели Жуков прав?

   — Ты о чём, Иосиф? — вскинул брови Молотов.

   — Он предложил отвести наши войска: мол, Киева нам не удержать. У меня от его слов всё ещё жжёт душу, — с горечью добавил вождь.

   — Жуков в этом деле соображает больше, чем кто-либо, — молвил Вячеслав Михайлович. — А как быть с Киевом, ты уж сам решай, Иосиф.

На другой день Василевский занимался резервами Ставки. Неожиданно на связь с ним вышел начальник штаба юго-западного направления генерал Покровский. Он попросил передать Верховному просьбу главкома маршала Будённого разрешить в связи с обострившейся обстановкой отвести войска Южного фронта на линию Ингул. «Завертелось», — подумал Александр Михайлович и о просьбе Покровского сообщил Шапошникову, когда тот вернулся из Ставки.

   — Ваше мнение, голубчик? — спросил Шапошников.

   — Если войска не отвести, они попадут в кольцо!

Естественно, маршал поставил в известность Верховного. Тот сердито бросил в трубку:

   — Вам и Василевскому прибыть в Ставку!

Он был разгневан. Лицо чернее тучи, и, когда они вошли, в сердцах заявил:

   — Я полагал, что только в штабе главкома Будённого окопались паникёры, но оказывается, они есть и в Генштабе, правда, один постарше, другой помоложе!

   — Но это сути дела не меняет, — ехидно бросил реплику Берия.

Василевский увидел, как помрачнел его начальник. Видимо, Сталин понял, что обидел начальника Генштаба, потому что уточнил:

   — Борис Михайлович, насчёт паникёров в Генштабе — это, разумеется, шутка.

   — Но в каждой шутке есть намёк, — сухо отозвался Шапошников.

   — А правда в том, Борис Михайлович, что вы и ваш заместитель генерал Василевский не можете или, возможно, не решаетесь дать отпор тем, кто берёт вас нахрапом. Один просит танки из резерва Ставки, другой — самолёты, а если ничего этого нет для войск, тогда, мол, не грех и отступить. Бейте по зубам таким горе-воякам! Стоило Будённому заикнуться об отводе войск от Киева, и вы тут же атакуете меня!

   — Просьба главкома справедлива и своевременна, и я не мог возразить ему, — сдержанно произнёс начальник Генштаба.

Верховный, казалось, уже не слушал его. Он взглянул на Василевского:

   — Пишите директиву главкому, я буду диктовать...

Директива была резкой. Сталин напрочь отверг предложение Будённого об отводе войск Южного фронта на линию реки Ингул; когда речь зашла и об Одессе, то и тут Верховный остался непреклонным — оборонять её до последней возможности с помощью Черноморского флота!

   — Борис Михайлович, свяжитесь с Будённым и разъясните ему содержание передаваемой директивы, — жёстко молвил Верховный.

   — Надо ли это делать? — сказал Шапошников. — Немцы уже захватили Кировоград, вот-вот их танки выйдут в тыл войскам Юго-Западного фронта.

   — Что же нам предпринять? — раздражённо спросил Сталин.

   — Создать Брянский фронт, чтобы с его помощью отвести угрозу.

   — Мысль интересная, я подумаю, — неожиданно согласился Сталин.

Но размышлял он долго. Лишь на десятый день был создан Брянский фронт во главе с генералом Ерёменко, человеком властным, но с малым боевым опытом. В Ставке, куда его вызвали, на вопросы вождя он отвечал бодро, был весел, даже шутил. А когда Сталин спросил, можно ли успешно громить немцев, Ерёменко воскликнул:

   — И можно и надо! Немец, как известно, уважает кулак, вот и надо бить его по башке этим самым кулаком.

Сталин улыбнулся. Ему явно импонировал бравый ответ генерала. Василевский же оценивающе присматривался к Ерёменко. Кряжистый, с румяным лицом и карими глазами, над которыми колыхались чёрные брови, генерал на слова был щедр, но как он проявит себя в сражении?

   — Танки Гудериана, ну и что? — весело продолжал Ерёменко. — Это же подобие спичечных коробков, их надо лишь поджечь, а сгорят они сами.

Сталин остался доволен рассуждениями генерала. Уходя, Ерёменко громче обычного добавил:

   — У Гудериана вся жизнь связана с танками, он старый вояка, но я подрежу ему крылья! В ближайшее время я, товарищ Сталин, безусловно, разобью подлеца Гудериана!..

Но то, что случилось позже, огорчило Василевского. В первой половине августа Брянский фронт вступил в тяжёлые бои против 2-й танковой группы Гудериана и 2-й армии гитлеровцев, наносивших удар на Конотоп и Чернигов, но успеха не добился. Угроза правому крылу Юго-Западного фронта, его 5-й армии стала реальной.

   — Пойдёмте к Верховному и доложим ему всё как есть, — угрюмо произнёс Шапошников.

Сталин был чем-то огорчён, но маршал, казалось, этого не заметил и с ходу заявил, что Брянский фронт забуксовал и надо отвести войска правого крыла Юго-Западного фронта на левый берег Днепра, иначе быть беде! Сталин усмехнулся:

   — Не рано ли бьёте в колокола, Борис Михайлович? — Он повернулся к Василевскому: — А вы что скажете?

Лицо Александра Михайловича словно ожгло огнём. Он растерялся, а Верховный сверлил его своим взглядом.

   — Другого выхода у нас нет, — наконец выдавил из себя Василевский.

   — Вот как! — воскликнул Сталин. — И вы туда же... — Он не уточнил, куда именно. — Нет, спешить с отводом войск не будем! Я надеюсь, что Ерёменко сдержит Гудериана.

   — Разрешите? — В кабинет вошёл оператор-полковник. — Товарищ маршал, телеграмма от Жукова, срочная!

Шапошников прочёл депешу. Жуков доносил, что немцы временно отказались, видимо, наступать на Москву, а свои ударные части бросили против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов. Возможный замысел противника — разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов — Конотоп — Прилуки, ударом с тыла разбить армии Юго-Западного фронта. Чтобы сорвать опасный замысел врага, Жуков предлагал немедленно создать крупную группировку наших сил в районе Глухов — Чернигов — Прилуки и ударить во фланг наступающему противнику, а также организовать мощное контрнаступление из района Брянска...

Шапошников вызвал Василевского.

   — Ко мне сейчас придёт начальник разведки, а вы, голубчик, ознакомьте Верховного с депешей Жукова, — сказал он.

Выслушав Василевского, Сталин спросил:

   — Что предлагает Генштаб?

Василевский ответил, что Шапошников и он согласны с предложением Жукова, но удар по врагу надо нанести из района Брянска.

   — Для нас это самая выгодная позиция!

   — Хорошо, подготовьте Жукову ответ за моей и Шапошникова подписями, — отрывисто молвил Верховный.

Василевский составил текст и собрался идти, как к нему вошёл нарком ВМФ адмирал Кузнецов.

   — С чем пришли, Николай Герасимович?

Адмирал сказал, что хотел вручить начальнику Генштаба справку о перебазировании кораблей Балтфлота из Таллинна в Кронштадт, но у Шапошникова начальник разведки, он занят.

   — Давайте справку мне. Потери есть?

   — Есть, — вздохнул Кузнецов. — Операция вот-вот завершится, но уже потеряно пятнадцать кораблей, из них пять эсминцев, тринадцать транспортов и судов...

Вернулся из Кремля Шапошников не в духе.

   — Верховный крайне недоволен Ворошиловым, — сказал он. — Как бы не дал ему по шапке. — Он вскинул глаза на Василевского. — Разберитесь, голубчик, в обстановке под Ленинградом!.. Если заартачится Климент Ефремович, действуйте от имени Ставки!

В последнее время Ворошилов вёл себя как удельный князёк. Часто, минуя Генштаб, звонил Верховному, хотя дела у него шли неважно. И чем глубже Василевский вникал в сложившуюся под Ленинградом обстановку, тем больше убеждался, что Северный фронт не может противостоять натиску группы армий «Север». Этой группой командовал генерал-фельдмаршал фон Лееб, которому, по словам немецкого пленного офицера, недавно Гитлер лично вручил железный крест, и тот заверил фюрера, что «бросит к его ногам колыбель русской революции».

Василевский долго и пытливо смотрел на карту, на которой красным карандашом были отмечены позиции наших войск. И вдруг как выстрел его обожгла мысль: надо разделить Северный фронт на два фронта! Это намного улучшит оперативное руководство войсками, а значит, даст нам выигрыш. Своими мыслями он поделился с Шапошниковым. Тот выслушав своего подчинённого, резюмировал:

   — Предложение дельное, но, чтобы претворить его в жизнь, надо всё тщательно продумать. — На миг он задумался. — А что, если упразднить ещё и северо-западное направление?

   — Как вы быстро смекнули, Борис Михайлович! — улыбнулся Василевский. — Я и подумать не успел, а у вас уже есть решение.

   — Да нет же, голубчик, — басовито возразил маршал, — ничего я пока не решил. — Шапошников помолчал. — Ладно, идите к Верховному, а я попытаюсь связаться с главкомом юго-западного направления.

Василевский чётко изложил Сталину суть предложения Генштаба.

   — Что-то в этом есть! — воскликнул Сталин.

Похвала Верховного ободрила Василевского, даже голос у него окреп, стал звонким, как струна.

   — Управление фронта от этого только выиграет, и тогда удары по врагу будут наноситься вовремя и более ощутимые, — подчеркнул он.

   — Можно? — В дверях выросла тучная фигура Поскрёбышева. Он подошёл к столу и вручил вождю пакет: — Срочно, от товарища Жданова!

Сталин повертел пакет в руках, потом надорвал его и вынул листки.

«Иосиф, дорогой, — писал ему член Военного совета фронта Жданов, — посылаю тебе листовку, на которой запечатлён твой сын Яков. Немцы захватили его в плен. Я не нахожу слов, чтобы хоть как-то смягчить твою боль. Яков — твоя кровинка, и я знаю, как ты любишь его. Может, создать группу разведчиков и попытаться выкрасть его? У нас в плену есть немецкие генералы. Не обменять ли одного из них на Якова? Уверен, что Гитлер на это пойдёт. Если нужна моя помощь, дай знать. Обнимаю. Твой Жданов».

Прочитав письмо, Сталин развернул листовку. На снимке — Яков! Подпись гласила: «Это Яков Джугашвили, старший сын Сталина, командир батареи 14-го гаубичного полка 14-й бронетанковой дивизии, который 16 июля сдался в плен под Витебском. Чтобы запугать вас, комиссары вам лгут, что немцы плохо обращаются с пленными. Собственный сын Сталина своим примером показал, что это ложь. Он сдался в плен, потому что всякое сопротивление германской армии бесполезно».

У Сталина перехватило дыхание, лицо покрылось белыми пятнами, а тело вдруг обмякло, стало непослушным. С трудом он дотянулся до графина, хотел налить воды, но стакан выскользнул из рук и разбился.

   — Что с вами, товарищ Сталин? — Василевский подскочил к нему, помог подняться. Тот, тяжело задышав, едва выдавил из себя:

   — Воды...

Василевский схватил стакан и налил воды. Сталин пил медленно. Глядя на него, Александр Михайлович невольно подумал: «Что за письмо и почему оно так его взволновало?»

Сталину уже стало легче. Он смотрел на Василевского доверчиво, не мигая. В его глазах Александр Михайлович увидел великую тоску. Верховный деревянным голосом спросил:

   — Так о чём мы с вами говорили? — Он взял со стола конверт и вложил в него об листка.

   — Речь шла о разделении Северного фронта на два и ликвидации северо-западного направления...

   — Да, верно... — Сталин поднял поседевшие брови. — Хорошо, я подумаю и дам знать. Можете идти. Скажите Поскрёбышеву, чтобы послал ко мне Берия.

Сталин зашёл в свою комнату отдыха и посмотрел на себя в зеркало. Лицо серое, неживое, а глаза излучали тусклый, словно размытый тушью свет. «Крепко меня свело, мог бы и загнуться, не будь рядом Василевского, — подумал он. — Только бы не сболтнул в Генштабе, что меня так скрутило». Но снова вспомнил о Якове, и тупая боль пронзила его, по спине пробежал холодок. Заголосила «кремлёвка», но Сталин даже не шелохнулся. Телефон продолжал трезвонить. Шум давил на мозг, и Верховный снял трубку.

   — Кто это? — грубо спросил он.

   — Это я, Коба!

Сталин узнал голос Берия и резко бросил в трубку:

   — Пошёл ты к чёрту!

Несколько минут он посидел за столом, потом снова прочёл листовку. Чувство смятения не покинуло его. Он лихорадочно соображал, что же предпринять. Позвонил в Ленинград Жданову. Тот с ходу заявил, что немцы усилили натиск, группа армий «Север» в районе Шимска прорвала нашу оборону и вчера немцы заняли Новгород. У них полное господство в воздухе. Все силы бросили на проклятого немца, а он всё прёт!

Сталин сказал, что Ставка намерена разделить Северный фронт на два.

   — Как ты, Андрей, одобряешь?

   — Разумное решение!

Наступила пауза. Затем Жданов спросил, получил ли Верховный его письмо.

   — Андрей, оно меня опечалило... Где ты взял листовку?

   — Немцы разбрасывали их на передовых позициях наших войск.

   — Да, Яков в плену, и кто знает, что могут с ним сделать эти изверги. Лучше бы он погиб в бою.

Жданов как мог успокоил вождя, сказав, что Якова гитлеровцам не удастся склонить к измене.

   — В этом я уверен, и ты, пожалуйста, гони прочь такие мысли!

   — Спасибо, Андрей, спасибо, друг, — негромко произнёс Сталин. — А Ленинграду мы поможем. Его надо удержать любой ценой!..

Поговорил со Ждановым, и, кажется, стало легче на душе. Он задумался. Неожиданно его мысли перескочили на Василевского. Прав он, предложив разделить Северный фронт на два. Оборонять Ленинград одному, даже сильному, фронту тяжело, и управлять войсками, разбросанными на большой территории, трудно. А если там будет два фронта, немцам придётся дробить свои силы...

Появился Берия. Он постучался и тихо вошёл в кабинет. На его лице читалось волнение, хотя за очками не сразу это увидишь.

   — Где ты был? — спросил Сталин.

   — Я же вам звонил...

   — Врёшь! — выругался вождь. — Ты звонил, наверное, Кобе, а я — товарищ Сталин! — Он помолчал, провёл холодными пальцами по щекам. — Ты был прав насчёт Якова. В плену он. Вот, прочти! — Он отдал Берия пакет. — Потом решим, что станем делать. А сейчас я буду совещаться с Генштабом по обороне Ленинграда, ситуация там критическая.

Василевский вошёл в кабинет. Шапошников разговаривал по ВЧ с маршалом Ворошиловым. Борис Михайлович раскраснелся, пучок волос скатился на лоб и прикрыл правое ухо.

   — Климент Ефремович, помочь войсками я не могу! — почти кричал он в трубку. — Резервов в Ставке нет!.. Что-что, не понял? Ах, у немцев втрое больше сил! Да, группа «Север» очень сильна, но бить её можно и надо! До свидания!..

Шапошников внимательно посмотрел на своего подопечного. Из кармана кителя он достал папиросы «Беломор» и закурил.

   — Не знал я, что Клим Ворошилов такой паникёр, — обронил маршал. — Требует от меня резервы: давай, мол, и всё! — Шапошников отбросил со лба волосы. — Я-то понимаю, чего он столь лихо напирает на меня. Клим со Сталиным на одной ноге, друг и соратник, а коли так, то вождь его не обидит. Но я-то, голубчик, тоже не лыком шит! Ну, а вы доложили Верховному наше предложение?

   — Естественно. Сказал, что подумает.

Шапошников, щуря глаза, заметил:

   — Надо бы давно упразднить и северо-западное направление. Вообще-то зря Верховный создал главные командования по направлениям, и, хотя их возглавили наши известные военачальники маршалы Ворошилов, Будённый и Тимошенко, ничего путного из этого не вышло. Они оказались промежуточным звеном между Ставкой и фронтами. Любое их решение должен одобрить Верховный или Ставка. Я предложу их упразднить.

Как и ожидалось, Северный фронт был разделён на два — Ленинградский и Карельский. А через неделю упразднили Главкомат северо-западного направления, входившие в его состав фронты подчинили непосредственно Ставке. Ленинградский фронт возглавил Ворошилов.

   — Ура, Борис Михайлович, наша взяла! — воскликнул Василевский. Но Шапошников умерил его восторг:

   — Зря радуетесь, голубчик! Маршал Ворошилов, «сталинский нарком», как поётся в песне, уже запаниковал...

И вправду: едва Сталин назначил Ворошилова командующим Ленинградским фронтом и потребовал решительных действий по обороне города, тот попросил освободить его от должности и назначить на его место генерала помоложе.

   — Я очень устал, Иосиф, но это ещё полбеды, — глухо прозвучал в трубке голос маршала. — У меня тут что-то не получается.

   — Не паникуй, Клим! — успокоил его Сталин. — Разве в девятнадцатом под Царицыном у нас всё сразу получалось? Так что не возражай. Где я возьму генерала на твоё место?

   — Тут такая заваруха, что нервов моих не хватит, — настаивал Ворошилов.

   — А у меня, стало быть, нервы крепче? — вспыхнул Сталин. — Ну что ж, если так, я найду тебе замену! — И вождь положил трубку. Взглянул на молча сидевшего за столом маршала Шапошникова. — Борис Михайлович, свяжитесь с Жуковым и передайте ему, чтобы срочно прибыл в Ставку!

   — Я понял, что Верховный решил послать Жукова в Ленинград вместо Клима Ворошилова, — подытожил начальник Генштаба.

Василевский весело заметил:

   — Так это то, что надо, товарищ маршал! Я схожу в шифровальный отдел, нет ли нам чего из Ленинграда.

Для Генштаба донесений не было. Но на столе Василевский увидел документ Ставки, который ещё утром должны были передать командующему ВВС Красной Армии генералу Жигарёву.

   — Почему не отправлена шифровка? — спросил он полковника Иванова.

   — Замотались мы, — покраснел полковник. — Я сейчас отправлю её...

Об этом стало известно Сталину, и он вызвал Василевского.

   — Вы знаете о том, что документ Ставки для штаба ВВС пролежал в шифровальном отделе восемь часов?

   — Я уже сделал внушение полковнику Иванову и старшему лейтенанту Краснову. Оба виновны в задержке шифровки.

   — У меня ваш либерализм, товарищ Василевский, вызывает зуд! — сердито произнёс Верховный. — Подготовьте приказ наркома обороны, в котором укажите виновных и объявите им взыскания! Иванова и Краснова из Генштаба отчислить, на их место подберите достойных людей.

   — Будет исполнено! — отрапортовал Александр Михайлович.

Через полчаса Василевский принёс приказ наркома обороны, и Сталин его подписал. В левом углу он наложил резолюцию: «Тт. Василевскому и Жигарёву. Прошу начальника Оперативного управления Генштаба и командующего ВВС навести порядок — каждого в на своём месте — в шифровальном отделе. И. Cm. 25.08.41 г.».

Сталин подошёл к карте, на которую операторы Генштаба утром нанесли оборонительные линии наших войск.

   — Немцы, захватив Новгород, как крысы ползут к Ленинграду, — сказал он хмуро. — Знаете, о чём заявил по берлинскому радио Геббельс, главный идеолог германского фашизма?

Василевский ответил, что ещё не прочёл обозрение фашистских газет, хотя оно лежит у маршала Шапошникова на столе.

   — Что-нибудь важное?

   — Этот матёрый преступник уверяет немецкий народ, что ещё один удар по войскам Красной Армии группы «Север» под командованием «блестящего стратега фельдмаршала фон Браухича[7]» — и можно будет в бинокль разглядывать купол Исаакия, а позже, когда падёт Ленинград, войска фюрера промаршируют в парадном строю по знаменитой Дворцовой площади. — Верховный посмотрел на Василевского в упор. — Подумайте с Шапошниковым, как помочь защитникам. Может быть, подготовить контрнаступление южнее Старой Руссы? Вчера вы говорили мне, но я как-то не придал этому значения. Теперь вижу, что предложение стоящее.

   — У меня даже план готов, — признался Василевский. — Маршал Шапошников его одобрил. Кое-что в нём уточню и вам доложу.

   — Хорошо, не теряйте время...

Ставка приняла меры, чтобы не дать возможности противнику развить успех под Ленинградом. Но не дремал и Гитлер. Когда группе армий «Север» не удалось с ходу ворваться в город, он вызвал фельдмаршала фон Браухича в Ставку и устроил ему разнос. Глаза фюрера горели, как раскалённые угли. Рядом с ним, вытянув руки по швам, стоял начальник генштаба сухопутных войск один из авторов плана «Барбаросса» генерал-полковник Франц Гальдер[8]. Чуть позже, в сентябре 1942 года, он будет снят с должности в связи с провалом планов молниеносной войны против СССР. А сейчас он, ехидно улыбаясь, молча смотрел на покрасневшего фельдмаршала, который навытяжку стоял перед фюрером, не смея даже шевельнуться.

   — Вы болтун, Вальтер, вы не держите своё слово! — яростно бросал слова Гитлер. На нём был серый френч, на руке повязка с фашистской свастикой. Он подошёл к главкому так близко, что тот в глазах фюрера увидел жёлтые отблески, и ему стало не по себе. — Почему танковая группа Гепнера не наступает?

   — Мой фюрер, русские солдаты — фанатики, они сражаются с упорством дьявола! — Голос у фельдмаршала слегка дрожал. Гитлер улыбнулся — ему нравился страх, который одолевал его подчинённых. — У русских не хватает орудий, их солдаты со связками гранат бросаются под наши танки!

   — К чёрту, Вальтер, эти ваши объяснения! — рявкнул Гитлер и дёрнулся так, что с головы слетела фуражка. Гальдер поднял её и отдал фюреру. — Хотите убедить меня в том, что Гепнеру нужны танки?

   — Вы сказали истину, мой фюрер, но я не смею просить вас об этом, хотя это единственная возможность, чтобы успешно продвигаться вперёд.

   — Гепнеру надо лучше воевать, — подал голос генерал Гальдер.

   — Скажи, Вальтер, с теми силами, которыми ты располагаешь, можно наступать на Санкт-Петербург? — прищурив глаза, спросил Гитлер.

   — Нет, мой фюрер, мы понесли большие потери, особенно в танках и самолётах, нужно их восполнить, иначе оборону русских нам не прорвать, — ответил Браухич. — Господство в воздухе остаётся за «люфтваффе», но и его мы можем утратить.

   — А что скажешь ты, Франц? — Гитлер взглянул на Гальдера.

   — Мой фюрер, Гепнер допустил ряд ошибок. Чтобы прорвать оборону русских, ему следовало сосредоточить главные силы на решающем участке сражения, а он разбросал танки по всей линии фронта, и русские легко их уничтожают. Гепнер распыляет механизированные силы танковой группы! Только в районе Сольцы и Луги наш 56-й танковый корпус потерял половину танков. А главком Браухич то ли этого не видит, то ли молчаливо одобряет его действия.

Какое-то время Гитлер молчал. Нагнувшись над столом, на котором лежала карта, он что-то долго на ней разглядывал. Потом вскинул голову.

   — Ладно, — смягчился Гитлер, — я дам тебе, Вальтер, танки и самолёты. Скажи, сколько потребуется времени, чтобы разбить русских и под звуки марша войти в Санкт-Петербург? Неделя, две, месяц?

   — Две недели, мой фюрер!

Фельдмаршал фон Браухич блефовал. Он получил всё, что просил. Но не он, а наши войска в районе Старой Руссы нанесли по немцам внезапный удар и отбросили их от города на шестьдесят километров! Браухич, боясь, что русские разовьют успех, перебросил в район Старой Руссы две моторизованные дивизии и целый авиационный корпус. Наши войска с боями отошли на рубеж реки Ловать.

Гитлер был рад этому до слёз. Он связался по телефону с Браухичем.

   — Вальтер, ты меня слышишь? Будь ты рядом, я бы пожал тебе руку. Ты хорошо ударил по русским, крепко потеснил их! — кричал в телефонную трубку фюрер. — Ноя жду, когда ты, Вальтер, возьмёшь Шлиссельбург. Если сделаешь это, Санкт-Петербург окажется отрезанным от всей России с суши. Я сейчас же прикажу отправить тебе ещё несколько сот танков!

   — Если я получу танки, мой фюрер, то русских поверну вспять! — заверил Гитлера Браухич.

Танки есть танки, и фельдмаршалу фон Браухичу удалось отрезать Ленинград от суши.

С утра Василевский, разложив перед собой карты, размышлял над проблемами Брянского фронта. Оценив ситуацию, он пришёл к выводу расформировать Центральный фронт, а его войска передать генералу Ерёменко. Да, так и надо сделать! Об этом он и сказал Шапошникову.

   — Вы предлагаете, голубчик, объединить усилия войск, которые сражаются на Конотопском и Гомельском направлениях? — уточнил маршал.

   — Вот именно, объединить все войска!

   — Вариант вполне подходящий, — одобрил Шапошников. Он встал. — Собирайтесь, вместе пойдём к Верховному.

Оба сели в машину и отправились в Кремль.

   — Уже придумали? — встретил их вопросом Сталин.

   — Есть одна задумка... — И Борис Михайлович изложил предложение Генштаба.

   — А как на это посмотрит Ерёменко? — спросил Верховный. — Надо с ним поговорить.

Все трое направились в переговорную. Вызвав на связь командующего фронтом, Сталин изложил суть дела. Ерёменко поддержал идею расформирования Центрального фронта, но попросил подчинить ему и 21-ю армию.

   — Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, что вы укрепляете меня танками и самолётами. Прошу только ускорить их отправку, они нам очень нужны...

   — Настроение у Ерёменко боевое, — сказал Сталин, когда они вернулись в кабинет. Он поручил Василевскому подготовить директиву о расформировании Центрального фронта. — А вы, Борис Михайлович, распорядитесь взять из резерва Ставки всё, что мы обещали генералу Ерёменко.

Василевский быстро набросал директиву и поспешил с ней к Верховному. Тот не читая размашисто подписал её.

   — Мы укрепили Брянский фронт, теперь дело за генералом Ерёменко, — подчеркнул Верховный.

На Брянском фронте вновь вспыхнули ожесточённые бои, но успеха Ерёменко не имел, и даже проведённая в конце августа воздушная операция против 2-й танковой группы врага, в которой участвовало до пятисот самолётов, не позволила переломить ход сражения в нашу пользу.

   — Ерёменко меня разочаровал, — сухо изрёк Сталин.

   — И меня тоже, — признался Шапошников.

   — А вы молчите, товарищ Василевский? — недружелюбным тоном спросил Сталин. — Вы либеральничаете с генералами, а им надо показывать зубы. — От слов вождя повеяло холодком.

   — Учту ваше замечание, — только и ответил Василевский.

Усталый и разбитый, он пришёл домой. Сынишка уже спал, а жена вязала ему носочки. В окно заглянула луна, и в комнате посветлело.

   — Я думала, что ты уже не придёшь, — угрюмо молвила она. — Иди мой руки и садись к столу, я подам ужин. Игорька я накормила и уложила в кровать. — Она заметила, что муж чем-то расстроен. — Что, плохи дела на фронте?

   — Плохи, Катюша. — Он вздохнул. — Немцы могут взять Киев...

Зазвонила «кремлёвка». Александр Михайлович подошёл к тумбочке, на которой стоял аппарат, и снял трубку. Это был Сталин.

   — Товарищ Василевский, вы мне очень нужны, приезжайте!

Катя всплеснула руками:

   — Кто звонил?

   — Товарищ Сталин. Я зачем-то нужен ему...

Василевский вошёл в кабинет вождя, тихо прикрыв за собой дверь.

Сталин хмуро бросил:

   — Садитесь за стол, будем сочинять директиву товарищу Ерёменко. Подводит он нас. Готовы? Тогда пишите...

Верховный не щадил генерала. Он указал, что Ставка недовольна его работой, что войска лишь «чуть-чуть пощипали противника, но с места сдвинуть его не сумели»; Сталин потребовал от Ерёменко «разбить вдребезги» Гудериана и всю его группу: «Пока это не сделано, все ваши заверения в успехах не имеют никакой цены».

   — Отправьте директиву в штаб генералу Ерёменко, — сказал Сталин. — А потом поезжайте домой и выспитесь.

Директиву Василевский передал, но домой не поехал: на часах уже было пять утра! Он снял китель и прилёг на кушетку в своём кабинете.

Василевский уснул так крепко, что Шапошникову пришлось будить его. Он открыл глаза и, увидев маршала, вскочил с кушетки, надел китель, поправил волосы.

   — Не спешите, Александр Михайлович, одевайтесь спокойно, — ободрил его маршал. — Вас вызывал Верховный?

   — Да, в три ночи. Под его диктовку писал генералу Ерёменко директиву. Верховный потребовал от него не на словах, а на деле разбить Гудериана.

Но войска Брянского фронта так и не смогли остановить вражеское наступление. Хуже того — в бою был ранен генерал Ерёменко. Позже от Поскрёбышева Василевский узнал, что Сталин навещал его в госпитале.

   — Выходит, Ерёменко так и не сумел поджечь «спичечные коробки»? — усмехнулся маршал Тимошенко.

Приехал Жуков в Ставку под вечер и, не теряя времени, поспешил к Сталину на его кремлёвскую квартиру. У него находились Молотов, Маленков, Микоян и другие члены Политбюро. Верховный необычно тепло пожал Жукову руку.

   — Хороший урок вы преподнесли немцам под Ельней! — похвалил его Сталин. — Молотов предложил наградить вас орденом. Но орден от вас не уйдёт. Куда теперь хотели бы поехать?

   — На фронт! — разомкнул губы Жуков. — К штабной работе меня не тянет.

   — Я это уже заметил, — добродушно произнёс Сталин. — Хочу послать вас в Ленинград. Там крайне обострилась обстановка. Ворошилов не думает о том, как отстоять город, а попросил на своё место прислать генерала помоложе. Ставка уважила его просьбу и решила заменить на посту ещё одного конника — Семёна Будённого. Кого вы могли бы предложить на его место?

Жуков назвал генерала Тимошенко: он хорошо знает Украину, есть у него опыт в организации боевых действий, да и сражается он не по шаблону.

   — Согласен. А кого поставим на место Тимошенко на Западный фронт? — Сталин прищурил глаза, словно брал Жукова на прицел.

   — Конева! В тех местах он уже воевал, лучше узнал свои войска и войска своего противника.

   — Хорошо! — одобрил Верховный. — Пусть Конев принимает дела у маршала Тимошенко...

Жуков, кажется, впервые прервал Верховного:

   — Я ещё раз хочу сказать о Киеве, товарищ Сталин. Рекомендую срочно отвести войска киевской группировки на восточный берег Днепра, иначе быть трагедии!

Сталин, казалось, не слышал его. Он подошёл к столу, что-то написал на клочке бумаги и отдал Жукову:

   — Эту записку вручите лично Ворошилову. Желаю вам удачного полёта!

Жуков зашёл в Генштаб к Василевскому. Тот красным карандашом отмечал на карте участки боевых действий Юго-Западного фронта.

   — Я был у Верховного. — Георгий Константинович сел на стул. — Пытался убедить его, что Киев нам не удержать, но не смог. Он больше верит Хрущёву и Кирпоносу, чем мне.

   — Мы уже опоздали с отводом войск за Днепр, — грустно констатировал Василевский. — А ты летишь в Ленинград?

   — Да, Саша. Сталин написал записку Ворошилову, чтобы сдал мне фронт, а ему прибыть в Ставку...

Василевский верил, что Жуков выиграет в поединке с командующим немецкой группой армий «Север» фон Леебом[9], и Георгий Константинович своего добился. Фон Лееб почувствовал на себе твёрдую руку «красного полководца Жукова», как назвал он Жукова, когда объяснял свою неудачу Гитлеру. Немцы вынуждены были перейти к обороне, и к концу сентября фронт на подступах к Ленинграду стабилизировался. На Карельском перешейке и на реке Свирь также наступило затишье. Кое-кто в Генштабе воспрянул духом: мол, наша взяла, — но Шапошников охладил пыл «героев».

   — Немцы не отказались от мысли сокрушить Ленинград, — заявил он. — Скоро они снова начнут наступать.

В эту ночь Василевский домой не ушёл. Он поставил раскладушку и собрался было отдохнуть, как из штаба Брянского фронта поступило донесение: «Танки Гудериана прорвали оборону фронта и двинулись на Конотоп и Чернигов». Усталость как рукой сняло. Александр Михайлович склонился над картой. Замысел врага ему был очевиден — обойти нашу киевскую группировку с восточного берега Днепра, взять её в железные клещи. «Узелок немцы завязывают крепче», — подумал он. Когда утром прибыл маршал Шапошников, доложил ему:

   — Под Киевом немцы прорвали фронт!

Шапошников вынул из портфеля листок и протянул его своему заместителю:

   — Прочтите, это тоже касается Брянского фронта.

Это было донесение главкома юго-западного направления. Будённый телеграфировал маршалу Шапошникову: «Я прошу вас вообще обратить внимание на действия Ерёменко, который должен был эту группу противника (речь идёт о танковой группе Гудериана. — А.3.) уничтожить, а на самом деле из этого ничего не получилось. Моё мнение прошу доложить Верховному Главнокомандующему».

   — Сталин прочитал депешу и грубо выругался, — усмехнулся Шапошников. — Он распорядился передать главкому Будённому короткий ответ — Киева не оставлять и мостов не взрывать!

На другой день, 11 сентября, маршал Будённый решением Ставки был освобождён от должности главкома, вместо него назначили маршала Тимошенко.

   — Опять грядёт перетасовка командующих! — чертыхнулся Василевский. — Что это даст?

Шапошников неуклюже пожал плечами:

   — Не знаю, честное слово. В одном уверен — дорого нам обойдётся упрямство вождя!..

Самолёт приземлился на Центральном аэродроме. А через полчаса маршал Будённый был уже в Генштабе. Шапошникова не было, и он зашёл к Василевскому.

   — Я в курсе дела, Семён Михайлович, — сказал заместитель начальника Генштаба, упреждая доклад Будённого о передаче дел юго-западного направления маршалу Тимошенко. — Не удалось нам убедить Верховного отдать приказ вывести войска на другой берег Днепра. Вы, наверное, обиделись, Семён Михайлович?

   — «Обиделся» не то слово, Александр. Я чертовски зол! — Он хотел ещё что-то сказать, но лишь махнул рукой. — Потом поговорим, а сейчас пойду к Верховному. Надо же мне с ним объясниться?!

Сталин пил чай. Увидев маршала, он хмуро бросил:

   — Садитесь! Чаю желаете, с лимоном? — В глазах мелькнул насмешливый огонёк.

   — Что-то не хочется...

   — Сдали дела маршалу Тимошенко?

   — Так точно.

Затянулась неловкая пауза, от которой Будённому стало не по себе.

   — Я недоволен тобой, Семён Михайлович! — наконец глухо сказал Сталин, перейдя на «ты». — Не всё было тобой сделано, чтобы остановить врага под Киевом. Согласен, что Ерёменко не разбил танки Гудериана, как обещал. Но у тебя тоже было немало войск.

   — У меня не было главного — танков! А если и были, то единицы. — Будённый увидел, как сдвинулись к переносью брови Сталина, однако решительно продолжал: — Судьба Киева решена, и Тимошенко его не спасёт, даю вам голову на отсечение. Что прикажете мне делать?

Сталин ответил, что, видимо, Ставка даст ему Резервный фронт. Сейчас им командует Жуков, и командует неплохо. На днях он разбил врага на Ельнинском выступе, который немцы хотели использовать как плацдарм для нанесения удара по Москве. Жуков разгадал замысел врага и упредил его. Молодчина!

   — По существу, это первая наша наступательная операция, которая завершилась успешно! — подчеркнул Верховный.

   — Хотите дать мне Резервный фронт, а куда Жукова?

   — Наверное, пошлём его в Ленинград. У Клима Ворошилова, нашего с вами боевого друга, что-то там не ладится... Так возьмёте под своё крыло Резервный фронт?

   — Мне всё равно, Иосиф Виссарионович, где бить фашистов! — сказал маршал. — Себя я никогда не щадил, если вражье отребье пыталось задушить нашу революцию. В декабре девятнадцатого года, когда на Дону и Кубани хозяйничал Деникин, вы побывали в Первой Конной армии и видели, как лютой ненавистью пылали к белогвардейцам мои конники. Их и сейчас немало на фронтах...

«Он прав, Будённый, тогда и я хватил военного лиха, будучи членом Реввоенсовета Южного фронта», — отметил про себя вождь. А вслух сказал:

   — Всё помню, Семён Михайлович, и как с Егоровым был в Первой Конной, и как давал вам рекомендацию для вступления в члены партии большевиков, и как вы проводили парад в нашу честь. Всё это — давняя история. Теперь же война совсем другая, разве её сравнишь с Гражданской? Там в основном рубились шашками. А сейчас король войны — танк! У нас их очень мало, и потому на всех фронтах Красная Армия отступает, — грустно добавил Верховный.

   — Да, техники у нас кот наплакал, как признался однажды мне один фронтовой танкист. Но дело не только в танках. Бойцам не хватает обычных винтовок!

   — И кто в этом виноват? — спросил Сталин, пристально глядя на маршала.

   — И вы, Иосиф Виссарионович, и я, и Жуков, но больше всех Ворошилов. Как бывший нарком обороны он допустил немало серьёзных промахов, хотя нос держал поверху. Впрочем, вы не хуже меня знаете, кто виноват и в какой степени. Но что теперь каяться!

Сталин надолго умолк. Упрёк Будённого, что и он виновен, его ничуть не обидел. В глубине души вождь остро сознавал, что сам недооценил намерений Гитлера. «И вина моя в этом значительная, — с горечью подумал Сталин. — Но прав Будённый: что теперь каяться, надо действовать!..»

   — Если нам не удастся отстоять Киев, — наконец заговорил он, — всю армаду танков немцы бросят на Москву. Вот что меня тревожит. Сумеем ли выстоять?

   — Выстоим! — твёрдо заявил Будённый. — Столицу никогда не отдадим на поругание врагу!

   — Меня радует ваш оптимизм, Семён Михайлович, — повеселел Сталин. — Дома ещё не были?

   — Нет. С аэродрома заехал в Генштаб, поговорил с генералом Василевским, а потом к вам.

   — Хорошо, что напомнили мне о Василевском. — Сталин, сняв трубку прямого телефона с Генштабом, вызвал генерала к себе и, когда Александр Михайлович вошёл в кабинет, спросил: — Переговорили с директором Уралмаша Музруковым? Бронекорпуса для танков он отправил в Челябинск?

   — Нет, заказ ещё не выполнен.

   — Почему? — У вождя задвигались желваки, лицо вмиг напряглось.

   — Завод переходит на полный цикл производства танков, — объяснил Василевский. — На это и были брошены все силы. Теперь возьмутся за бронекорпуса. Считаю, что винить в чём-либо Бориса Глебовича грех. Музруков большой труженик, но даже ему всё не объять.

   — Кто на Уралмаше главный инженер? Рыжков?

   — Да, я с ним разговаривал...

Но Сталин его не слушал. Он вырвал из рабочей тетради листок, сел к столу, быстро составил телеграмму и отдал её Василевскому: «Прошу вас честно и в срок выполнять заказы по поставке корпусов для танков КВ Челябинскому тракторному заводу. Сейчас я прошу и надеюсь, что вы выполните долг перед Родиной. Через несколько дней, если вы окажетесь нарушителями своего долга перед Родиной, начну вас громить как преступников, пренебрегающих честью и интересами своей Родины. Нельзя терпеть, чтобы наши войска страдали на фронте от недостатка танков, а вы в далёком тылу прохлаждались и бездельничали. И. Сталин. 17 сентября 1941 г.».

   — Срочно передайте на завод, — сказал Сталин.

   — Есть, понял. Бегу на узел связи. — И Василевский вышел из кабинета.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл маршал Шапошников:

   — Товарищ Сталин, я получил донесение от начальника штаба Юго-Западного фронта генерала Тупикова. На Ромны, Лохвицы и на Весёлый Подол прорвался противник. Там наших войск нет, с немцами ведут бой местные истребительные отряды. Но что они могут сделать против вражеских танков? «Начало понятной нам катастрофы, — телеграфирует Тупиков, — дело пары дней». — Шапошников свернул листок.

— Я сейчас пошлю телеграмму генералу Кирпоносу, — сказал Сталин. — У него там в штабе развелись паникёры...

Верховный телеграфировал командующему Юго-Западным фронтом, что надо не поддаваться панике, как это делает генерал Тупиков, а принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги; надо внушить всему составу фронта необходимость «упорно драться, не оглядываясь назад».

Но чуда не произошло, и через несколько дней, убедившись в невозможности разрядить обстановку на юго-западе, Сталин разрешил Юго-Западному фронту оставить Киев. Однако к этому времени наши войска были окружены. Связь штаба фронта со штабами армий и Ставкой прервалась.

Недобро заныло в груди у Василевского, когда утром он прибыл в Генштаб и Шапошников сообщил ему неприятную новость. Прорываясь из окружения, погибли в бою командующий фронтом генерал Кирпонос, член Военного совета секретарь ЦК Украины Бурмистенко и начальник штаба генерал Тупиков...

   — Мне только что звонил маршал Тимошенко, — грустно произнёс Шапошников. — Жаль, что оборона под Киевом закончилась такой трагедией. Но и для немцев это своего рода пиррова победа: в боях за Киев они потеряли до ста тысяч солдат и офицеров! Больше месяца группа армий «Центр» топталась под Киевом, а мы это время использовали для укрепления нашей обороны на Московском направлении...

Глава шестая

С утра Сталин никого не принимал. При мысли, что немцы захватили Киев, у него опять защемило сердце. Теперь громады танков рванут на Москву...

«Когда наконец мы будем наступать? — подумал Сталин, попыхивая трубкой и глотая горьковатый дым. — Над этим никто не думает. А зачем им думать, засорять свои мозги, если есть товарищ Сталин, их вождь и учитель, он мудро подскажет, что делать, а им останется лишь выполнить его указания... Олухи небесные!» Он почувствовал своё бессилие и, чтобы хоть как-то заглушить боль о потерянном Киеве, переключился на центральное направление. Как бы и тут не случилось трагедии! Утешало то, что первая попытка немцев с ходу прорваться в Москву отбита...

В дверях появился высокий и сутулый маршал Шапошников.

   — Проходите, Борис Михайлович! — Сталин кивнул ему на стол, сел рядом. — А где товарищ Василевский?

   — Я поручил ему узнать, как чувствует себя генерал Ерёменко после ранения.

   — Киев всё же немцы взяли, — обронил Сталин. — Утрата для нас тяжёлая.

   — Виновны в этом мы с вами, Иосиф Виссарионович, — заявил без смущения Шапошников. — Отведи мы вовремя наши войска за Днепр, катастрофы удалось бы избежать.

Сталин сердито вскинул голову:

   — Вы об этом пришли мне сообщить?

Начальник Генштаба уловил язвительный тон в его словах, однако ответил без обиды:

   — Вы заговорили о Киеве, и я счёл нужным ещё раз высказать своё мнение.

   — Я пригласил вас по другому вопросу, — смягчился вождь. — Что у нас на Московском направлении?

Шапошников ответил, что вермахт уже начал переброску своих войск под Москву. На днях группу армий «Центр» пополнят 4-я танковая группа, две танковые, две моторизованные дивизии и два танковых соединения. А с юга сюда перебрасываются 2-я армия и 2-я танковая группа. Получил приказ Гитлера войти в состав группы «Центр» и командующий 8-м авиационным корпусом.

   — Это намного осложнит обстановку на Московском направлении, — резюмировал маршал. — Генштабу стало известно и о том, что Гитлер шестого сентября подписал директиву на проведение наступательной операции на столицу и назвал её «Тайфун».

   — Торопится, дьявол! — хмуро бросил Сталин. — А что под Ленинградом?

   — Я говорил по ВЧ с Жуковым. Очередное наступление отбито. Жуков принял одно важное решение.

   — Какое? — Верховный поднял брови.

   — Он приказал адмиралу Трибуцу разминировать боевые корабли, которые минировали по вашему распоряжению: если бы немцы вторглись в город, их бы взорвали. Теперь эти корабли крушат врага своей мощной артиллерией. Жуков умело распорядился, но, прежде чем отдавать приказ комфлота Трибуцу, он обязан был доложить вам или хотя бы поставить в известность Генштаб.

   — Простим ему этот грех, — усмехнулся Верховный. — Я вот о чём подумал... Не отозвать ли нам Жукова сюда в связи с ситуацией под Москвой?

   — Вам решать, товарищ Сталин. — Шапошников помолчал. — Но сражение у стен столицы, я полагаю, будет нелёгким, если не решающим на всём советско-германском фронте.

   — Посмотрите, какими силами можно укрепить оборону столицы, — подчеркнул Сталин. — Над Москвой нависла серьёзная опасность, и вашу обеспокоенность я разделяю. Кстати, у меня к вам просьба: перестройте работу Генштаба на это время. На ночь вы, Борис Михайлович, можете уходить домой, а ваш заместитель генерал Василевский должен неотлучно находиться на службе.

   — Будет сделано! — Шапошников взял со стола свою папку и направился к двери.

   — Не успел Сталин выпить стакан чаю, как прибыл Василевский.

   — Что с генералом Ерёменко, как он себя чувствует? — спросил Верховный.

   — Андрей Иванович заявил, что уже здоров и готов выполнять задания Ставки! — Василевский стоял у стола в ожидании, что скажет Сталин. Но тот молчал, о чём-то размышляя. Отпил несколько глотков чая и неожиданно заговорил о другом:

   — Вам по душе работа в Генштабе?

«Отчего вдруг, что случилось?» — пронеслось в голове Александра Михайловича. В груди шевельнулся тяжёлый комок. Не думает ли Сталин расстаться с ним?

В окно заглянуло солнце, и в кабинете посветлело. Лицо вождя вмиг преобразилось, стало каким-то мягким, добродушным, суровости на нём как не бывало.

   — Работа в Генеральном штабе очень тяжёлая, и скрывать этого от вас не стану, — признался Василевский. — Всё время держит в напряжении. Тут, как говорят, ходишь по лезвию бритвы. Но я живу и дышу этой работой. Или ко мне у вас есть серьёзные замечания? Тогда я готов хоть сейчас перевестись на фронт, где особенно тяжело...

   — Шапошников часто болеет, и я бы просил вас часть его нагрузки брать на себя. — Сталин поставил на стол стакан. — Каждый из нас может захворать, но не должно страдать дело, которое нам поручено, и дело это — война! У меня такое ощущение, что для всех нас она станет тяжелейшим испытанием. Но я бы не хотел проиграть её. И кому? Двурушнику и подлецу Гитлеру, этому политическому авантюристу! Наверняка сейчас в Берлине он радуется: мол, надул господина Сталина, клялся ему в любви, а сам бросил танковые армады на Советский Союз, начав войну. Пусть пока торжествует, скоро он прольёт крокодиловы слёзы. Да-да, прольёт слёзы непременно, и никто и ничто не спасёт его от краха. — Верховный цепким взглядом задел Василевского. — Что, удивил вас своими размышлениями?

   — Ничуть! — признался Василевский. — Мне тоже кажется, что мы хлебнём горя с этой войной и для нас она не будет короткой и лёгкой. Немало придётся пролить крови, это уж точно! — Он кашлянул, потом спросил: — Я могу идти?

   — Да, — быстро ответил Верховный. Но едва Василевский шагнул к двери, как вождь остановил его: — Не вызвать ли нам сюда Жукова?

   — Надо вызвать, товарищ Сталин! — горячо отозвался Александр Михайлович. Глаза его заискрились, весь он напружинился, словно приготовился к прыжку. — Столицу обороняют три фронта, три разных командующих, у каждого свой стиль в руководстве войсками, свои методы борьбы с врагом. Но в данном случае это не подспорье для сражающихся войск, а вроде тормоза. Тут нужен один кулак, но такой, чтобы вмещал в себя удары всех трёх фронтов!

Сталин засмеялся:

   — Ну и фантазёр вы, товарищ Василевский! — Он подошёл к нему совсем близко. — Фантазёр, но не лишён реальных мыслей!.. Хорошо, идите, мне надо кое о чём подумать...

Василевский вернулся к себе угрюмый и озабоченный. А его уже ждало новое задание начальника Генштаба.

   — Прикиньте, голубчик, сколько и каких сил Ставка может перебросить с других фронтов и из глубины страны на Московское направление, — сказал Шапошников, едва Александр Михайлович вошёл к нему. — Надо не менее ста тысяч бойцов! И ещё, — неторопливо продолжал маршал, — в десять вечера свяжитесь с Жуковым и узнайте обстановку под Ленинградом. Волнует меня и Одесса. Как там обороняют город моряки? Долго ли ещё продержатся? Почему-то молчит и адмирал Октябрьский. Постарайтесь дозвониться к нему в Севастополь. — Шапошников взял со стола лист бумаги и вручил его Василевскому. — Составьте справку о боевых действиях на фронтах. Утром пойдём с вами к Верховному на доклад. — Увидев, как Василевский сдвинул брови, спросил: — Вас что-то смущает?

   — Могу я в разговоре с командующими действовать от имени Ставки? — спросил Александр Михайлович.

   — Не только можете, но и должны это делать! — загорячился Шапошников. — Если что — звоните мне!

   — Постараюсь вас не тревожить, Борис Михайлович!..

Откуда было знать Василевскому, что так стремительно станут развиваться события? 29 сентября Военный совет Черноморского флота обратился к Верховному Главнокомандующему с предложением оставить Одессу и перебросить освободившиеся войска в Крым, и Ставка приняла решение эвакуировать Одесский оборонительный район и за счёт его войск усилить оборону Крымского полуострова, о чём Василевский по поручению начальника Генштаба сообщил адмиралу Октябрьскому. На другой день в Генштаб позвонил командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко.

   — Кто у телефона? Это вы, товарищ Василевский? — послышалось в телефонной трубке. — У меня началось... Танки Гудериана и войска 2-й немецкой армии нанесли удары на участке Жуковка—Шостка. Прошу доложить Верховному.

«И надо же было такому случиться, а я тут один, — подосадовал Василевский. — Ладно, буду звонить домой».

Долго никто не брал трубку, наконец он услышал сонный голос Шапошникова:

   — Вы, голубчик? Я слушаю...

   — Операция «Тайфун» началась[10], Борис Михайлович. Ерёменко доложил в Генштаб. Войска его фронта приняли на себя первые удары врага.

   — Вы поставьте в известность Верховного, а я тем временем оденусь и приеду в Генштаб.

   — Не лучше бы вам самому сообщить Сталину, Борис Михайлович?

   — Вы кто, заместитель начальника Генштаба или кисейная барышня? — вспыхнул маршал. — Дорого время! Немедленно звоните товарищу Сталину!

   — Слушаюсь! — на одном дыхании выпалил Василевский. Он позвонил по «кремлёвке» вождю и, когда тот ответил, доложил ему о начале немецкого наступления под Москвой.

   — Я уже знаю, товарищ Василевский, — сказал Сталин усталым голосом. — Меня только что проинформировал маршал Будённый. Борис Михайлович в Генштабе? Как придёт, вместе приезжайте в Кремль. Я еду туда.

А через два дня, 2 октября, враг начал боевые действия против войск Западного и Резервного фронтов. Особенно сильные удары последовали из районов севернее Духовщины и восточнее Рославля. А там, как на грех, наших войск было совсем мало, и это огорчило Сталина; 3 октября немцы захватили Спас-Деменск и Киров, на другой день пал Юхнов, а 7 октября немецкие танки ворвались в район Вязьмы. Оказались в окружении дивизии 19-й и 20-й армий Западного фронта, войска 24-й и 32-й армий Резервного фронта и понёсшая тяжёлые потери в боях в районе Холм-Жирновского группа войск генерала Болдина. Под натиском врага отступали и части Брянского фронта. На запрос Василевского генерал Ерёменко сердито ответил:

   — На фронт навалилась громада немецких танков!

   — Андрей Иванович, вы же убеждали Ставку, что немецкие танки вроде спичечных коробков, — едва не ругнулся Василевский. — Что доложить товарищу Сталину?

   — Скажите, что я прошу дать фронту хотя бы сто танков!

Но Сталин, как и предполагал Александр Михайлович, в ответ на просьбу Ерёменко чертыхнулся:

   — Нет у нас танков! Он кто, Ерёменко, — большевик или трепач? — Сталин зацепил Василевского недобрым взглядом, как будто тот был виноват в случившемся. — Помните, что он нам говорил? «Я разобью подлеца Гудериана!» Пусть держит своё слово. — Верховный тяжёлыми шагами прошёлся вдоль стола. — Сколько у нас просителей развелось, а воевать умеют единицы! Генштабу надо решительно пресекать попытки отдельных командующих покушаться на резервы Ставки! Пусть лучше воюют, тогда им хватит тех сил, кои есть у них в наличии.

   — Я передам ваше указание начальнику Генштаба, — произнёс Василевский.

   — И сами зарубите у себя на носу! Что ещё у вас?

   — Вы спрашивали, сколько войск бросил Гитлер на штурм Москвы? Докладываю: пятьдесят одну дивизию, в том числе тринадцать танковых и семь моторизованных. Мировая военная история не знала такого сосредоточения войск, — добавил Александр Михайлович.

Сталин небрежно усмехнулся:

   — Наполеон бросил на Россию тоже многотысячную армию, дошёл до Москвы, а Кутузов всё равно разбил его! Побьём и мы Гитлера, но потери, конечно, понесём. — Сталин подошёл к молча сидевшему Молотову. — Вячеслав, в четыре часа проведём заседание Государственного Комитета Обороны. Ты, как мой заместитель, собери членов ГКО. И сам подумай, как и чем укрепить оборону столицы.

   — Я уже кое-что наметил, Иосиф, — отозвался Молотов.

   — Вот и выскажешь свои соображения членам ГКО...

Совещание было коротким, но содержательным, и Сталин остался доволен. Когда все разошлись, он подошёл к маршалу Шапошникову.

   — Борис Михайлович, чем вы объясните трагедию под Вязьмой? — ледяным голосом спросил он. — Превосходством противника в танках и самолётах?

   — Не только этим, Иосиф Виссарионович. — На лице маршала появился бледный оттенок. — Вся загвоздка в главном ударе. Ставка и Генштаб ожидали его на юго-западе, а Гитлер бросил ударные силы на западное направление, в центр.

«Это моя ошибка, — подумал Сталин, вспомнив, как ему возражали работники Генштаба, особенно Шапошников и Василевский, а он упрямо стоял на своём. — Зря я тогда заставил их переделать оперативный план. И нарком Ворошилов оказал мне в этом деле медвежью услугу...» А вслух он спросил:

   — Под Вязьмой всё ещё идут бои?

   — Да! — резко ответил маршал. — Там наши войска сковали двадцать восемь вражеских дивизий!

   — Хотя, конечно, биться с врагом в окружении они долго не смогут, — заметил Василевский. — Окружение есть окружение, и эффект сражения в данном случае весьма невелик.

Шапошников увидел, как Верховный хмуро свёл к переносице брови, и поспешил добавить:

   — Генштаб уже принял меры, чтобы укрепить нашу оборону на Можайском рубеже. С Дальнего Востока сюда перебрасываются три стрелковые и две танковые дивизии. Другие, более мощные, резервы Ставки на подходе.

Сталин хотел было возразить начальнику Генштаба, он даже посмотрел на карту, но в последний момент лишь сухо заметил:

   — В двенадцать ноль-ноль жду доклада об обстановке на фронтах. — Сталин взглянул на Василевского: — А вы к этому времени подготовьте информацию о ситуации в районе Севастополя и Одессы.

Шапошников и Василевский вышли, и в кабинете стало тихо. Сталин с минуту постоял у карты, потом выпил стакан «Боржоми» и вызвал Поскрёбышева:

   — Соедините меня с командующим Западным фронтом генералом Коневым!

Разговор с Верховным озадачил маршала Шапошникова. А тут ещё Генштабу стало известно, что перед наступлением на Москву Гитлер провёл с генералами совещание, на котором, в частности, заявил: «Я требую от вас сровнять с землёй столицу русских! С большевиками надо покончить до наступления зимы! Снарядов и патронов не жалеть, всё сжигать на своём пути!..» Об этом Шапошников сообщил Сталину. Тот угрюмо произнёс:

   — А что другое вы хотели услышать от этого маньяка?..

Шапошников и Василевский вернулись в Генштаб грустные.

Борис Михайлович, усевшись за стол, сказал Василевскому:

   — Голубчик, свяжитесь с генералом Ерёменко и узнайте, какие у него дела. И вообще Брянский фронт держите на прицеле! Андрей Иванович наобещал Сталину целый короб, а теперь просит дать ему танки. Но танки нужнее не ему, а Коневу!..

Александр Михайлович поспешил на узел связи. Пробыл он там недолго. Вернулся хмурый и озадаченный.

   — Плохи дела, Борис Михайлович. — Василевский подошёл к висевшей на стене карте. — 2-я танковая группа немцев из района Шостки нанесла сильный удар по Севску в тыл войскам 13-й армии. Вот сюда. — Он показал на карте это место. — А 2-я немецкая армия, прорвав оборону 50-й армии, устремилась на Брянск и в тыл 3-й армии. Надо нам что-то предпринять, иначе быть большой беде.

Шапошников долго молчал, затем словно бы вскользь бросил:

   — Утром я свяжусь с генералом Ерёменко, а уж потом решим, как нам быть. За ночь вряд ли там что изменится...

Василевский лёг спать поздно ночью на кушетке в своём кабинете. Он уже задремал, когда в Генштаб позвонил Сталин.

   — Товарищ Василевский? — спросил он. — А где Борис Михайлович?

   — Он отдыхает.

   — Тогда вы зайдите ко мне!

Василевский быстро оделся, взгляд его скользнул по часам — два ночи, а Верховный ещё не спит. Видно, и вправду его крайне тревожит обстановка под Москвой. Едва он вошёл в кабинет, как Сталин сказал:

   — Пойдёмте с вами на связь по бодо. Я хочу поговорить с генералом Ерёменко.

Связь дали тотчас. Разговор был недолгим, но предметным. Ерёменко доложил, что вчера с утра противник на левом фланге 13-й армии нанёс главный удар, а на участке группы генерала Ермакова он тремя группами атаковал наши войска в общем направлении на Севск.

Сталин. Хорошо действовали PC (реактивные снаряды)?

Ерёменко. Было дано 9 залпов, осталось 3 залпа. PC нанесли врагу большое поражение. Плохо, что сегодня в районе действий выпал снег, идут дожди, не могут вылетать самолёты и маневрировать колёсные машины, в том числе PC.

Сталин. Как у вас обстоят дела с самолётами?

Ерёменко. Есть ещё 100 машин, нет совершенно Илов.

Сталин. Самолёты мы вам дадим. Как действует гвардейская дивизия?

Ерёменко. Действует хорошо. Мы ей помогаем. Прошу добавить несколько залпов PC.

Сталин. Куда их направить?

Ерёменко. В Орел, а оттуда мы их направим куда следует.

Сталин. Необходимо уничтожить противника, перешедшего в наступление.

Ерёменко. Есть, будет уничтожен!

Сталин. Пожелаю вам всего хорошего. До свидания.

Ерёменко. Спасибо. До свидания, товарищ Сталин!

Они вернулись в кабинет. Сталин сел за стол.

   — По словам Ерёменко, танковая группа немцев прорвалась в район Севска, — сказал он. — А бить её начнём с воздуха. Поэтому надо срочно создать для Брянского фронта авиационную группу. Решите этот вопрос с генералом Жигарёвым. Да, а реактивными снарядами вы можете обеспечить Ерёменко?

   — Я готов хоть завтра их отправить, в резерве они у нас есть.

Василевский поспешил на переговорный пункт. Не прошло и минуты, как он связался с командующим ВВС Красной Армии генералом Жигарёвым и передал ему приказ Верховного срочно создать для Брянского фронта авиагруппу.

   — Требуется четыре авиадивизии дальнего действия и одна авиадивизия особого назначения, — пояснил Василевский.

   — Где мне взять столько самолётов? — возразил Жигарёв.

   — Павел Фёдорович, ищите, не я требую у вас самолёты, а Верховный Главнокомандующий, — парировал Василевский. — Какую задачу поставил авиагруппе товарищ Сталин? Принять активное участие в разгроме танковой группировки врага, которая прорвалась в район Севска. Детали уточните у командующего ВВС Брянского фронта генерала Полынина. Генерал Ерёменко это дело поручил ему. На создание группы вам даётся три дня.

   — А если мы не успеем ко второму октября? — послышался в трубке грустный голос Жигарёва.

   — Верховный вызовет на ковёр, и я не уверен, что вам это понравится.

О своём разговоре с Жигарёвым Василевский поставил в известность маршала Шапошникова.

   — Вы его строго не судите, голубчик! — улыбнулся Борис Михайлович. — Все просят самолёты, а где их взять? Потому-то Павел Фёдорович и сердится. Но при случае я сделаю ему замечание. Только не говорите об этом Верховному, а то Жигарёву не сносить головы.

   — Неужели Хозяин так жесток? Ведь генерал Жигарёв человек залуженный!

   — А Павлов разве таковым не был? — возразил маршал. — Герой Советского Союза! А кто его поставил к стенке? Не вы и не я, а наш вождь и учитель!.. — Шапошников встал, взял свою папку. — Пойду я...

Вернулся он из Кремля мрачный, какой-то побитый. Сказал, что Сталин рвёт и мечет: немцы ворвались в Орел!

   — Надо чем-то прикрыть Орловско-Тульское направление...

Василевский предложил взять из резерва Ставки 1-й гвардейский стрелковый корпус, усилить его двумя танковыми бригадами, авиагруппой, полком PC и другими спецчастями.

   — Сойдёт! — одобрил маршал. — Приглашайте ко мне генерала Лелюшенко, заместителя начальника автобронетанкового управления, я поручу ему возглавить корпус. Давно он просится на горячее дело.

Сталин одобрил предложение Генштаба, но хмуро заметил Шапошникову:

   — Скорее отправляйте войска! Тут дорог каждый час.

Успели всё же прикрыть «дыру».

Опасность вторжения гитлеровских полчищ в Москву усиливалась с каждым днём, и это понимал Сталин. В ночь на 6 октября Государственный Комитет Обороны принял решение о защите Москвы. Главным рубежом для наших войск стала Можайская линия. Сюда и перебрасывались войска с других фронтов, а также с Дальнего Востока: четырнадцать стрелковых дивизий, шестнадцать танковых бригад, сорок артполков и другие соединения. Сталин попросил Шапошникова, чтобы он поручил кому-либо проследить за продвижением эшелонов с войсками и боевой техникой. Всем им дать зелёную улицу!

   — Этим занимается генерал Василевский, сейчас он у наркома путей сообщения, — пояснил начальник Генштаба.

Совещание закончилось. Все ушли. Сталин задержал Молотова.

   — Вячеслав, надо разобраться с генералом Коневым, — жёстко сказал он. — Приказ Ставки — ни шагу назад, а Конев сдаёт одну позицию за другой. Плохи дела и на Резервном фронте у маршала Будённого, две его армии также окружены. Я решил послать на Западный фронт правительственную комиссию, чтобы на месте разобраться в трагедии под Вязьмой. Ты возглавишь её. Возьми с собой маршала Ворошилова. Представителем Ставки с вами поедет генерал Василевский, которого ты брал с собой в Берлин.

   — Иосиф, я понял так, что генерала Конева будем отдавать под трибунал?

   — А чего с ним нянчиться? — Небрежная усмешка появилась на лице вождя. — Генерала армии Павлова мы не пощадили, а почему должны щадить Конева? Лучше потерять десять генералов, чем лишиться Москвы! — Он вызвал Поскрёбышева: — Пошлите ко мне Василевского!

Александр Михайлович застыл у порога. Скупым жестом Сталин подозвал его к столу, на котором лежала карта Московской области.

   — Вам сказал маршал Шапошников, что вы едете на Западный фронт в составе правительственной делегации?

   — Так точно, и я уже собрался!

   — Что надлежит вам делать? — Сталин скосил на генерала взгляд. — Все войска, которые оторвались от противника и которые отходят с запада, срочно отправляйте на рубеж Можайской линии. Организуйте там оборону, да так, чтобы враг не прошёл! Для этого делайте всё, что сочтёте нужным. Маршал Шапошников пошлёт в ваше распоряжение группу работников Генштаба и две колонны автомашин, на которых вы будете отвозить войска на Можайский рубеж. У кого не будет оружия — всем выдать!

Днём правительственная комиссия прибыла в штаб Западного фронта. Стояла непогода. Дул стылый ветер, небо всё в заплатах туч, казалось, вот-вот брызнет дождь. Прибывших встретил командующий фронтом генерал Конев, высокий, плечистый, с худощавым лицом и серыми цепкими глазами. Когда он рапортовал Молотову, голос его дрожал, как треснувшее стекло. Конев сразу насторожился: все, кто прибыл, поздоровались с ним за руку, а Молотов лишь кивнул и сразу удалился в отведённую для работы комиссии комнату. «Видно, головы мне не сносить», — грустно подумал генерал, и от этой мысли по телу пробежала дрожь.

   — Иван Степанович, где ваша рабочая карта? — спросил Василевский. — Хочу посмотреть, где и как расположены войска фронта.

   — Вот она, на столе...

Пока Василевский колдовал над картой, в штаб фронта прибыла колонна грузовиков, о чём ему доложил генерал Говоров.

   — Твоя задача, Леонид Александрович, — сказал Василевский Говорову, с которым вместе учился в Академии Генштаба и которого хорошо знал, — принимать прибывающие сюда войска с фронта и из тыла, сажать их на машины и отправлять на Можайский рубеж!

   — Усёк, Александр Михайлович! — улыбнулся Говоров. — А если у бойцов нет оружия, что делать?

   — Тех, у кого нет оружия, отправлять в Особый отдел! — сказал Молотов.

   — Наверняка это паникёры, трусы или дезертиры, и надо с ними разобраться, — сурово добавил Ворошилов.

Василевский смешался. И Молотов и Ворошилов поступают не так, как наказывал ему Сталин. В растерянности был и генерал Говоров.

   — Данной мне властью как представителю Ставки и заместителю начальника Генштаба, — вдруг заговорил Василевский, — приказываю вам, генерал Говоров, бойцов и командиров, у которых не окажется оружия, вооружать и отправлять на Можайский рубеж! Он взглянул на Молотова: — Я понимаю вас, Вячеслав Михайлович, среди бойцов могут быть и дезертиры, но мы их отправляем не на курорт, а на передовую! Они кровью искупят свою вину!

   — Вы много на себя берёте, — упрекнул его Ворошилов. — Я немедленно доложу об этом товарищу Сталину!

Он подошёл к столу, на котором стоял аппарат ВЧ, и попросил дежурного по связи соединить его с Верховным Главнокомандующим.

   — Что у вас, Климент Ефремович? — отозвался Сталин.

Ворошилов объяснил ему, в чём дело:

   — Я считаю, что генерал Василевский превысил свои полномочия. Бойцов, сбежавших от танков врага и бросивших своё оружие, надо отдавать под трибунал! Судить как предавших Родину, а он приказал вооружить их!

Сталин хмыкнул в трубку и тихо, но с яростью осведомился:

   — А кто будет оборонять Можайскую линию? Ты? — И, не дождавшись, что ответит ему Ворошилов, сказал: — Где Молотов? Дай ему трубку!

   — Слушаю тебя, Иосиф! — Молотов так сжал трубку, что побелели пальцы.

   — Ты кто, заместитель Председателя ГКО или адъютант Ворошилова? — жёстко спросил Сталин. — Почему позволяешь ему разводить базар? Василевский выполняет мой приказ, а Ворошилов на виду у всех устраивает ему разнос!

   — Понял, Иосиф, — тихо ответил Молотов. — Трубку Ворошилову дать?

   — Пошёл он к чёрту, дилетант! — громче обычного произнёс вождь. — Я поговорю с ним в Кремле, когда вернётесь. — И Верховный положил трубку.

В штабе повисла напряжённая тишина, все смотрели на Климента Ефремовича, а тот пощипывал усы. Наконец он сказал:

   — Товарищ Сталин, видно, не понял меня...

Василевский, взглянув на генерала Говорова, отрывисто бросил:

   — Действуйте, как вам приказано!

   — Слушаюсь! — Говоров взял под козырёк.

Пока комиссия работала в штабе Западного фронта, Василевский остро переживал случившееся, тем более что Ворошилова он уважал. Теперь ему открылась новая, доселе неизвестная грань в характере маршала — презрение к тем, кто оступился, не смог подавить в себе страх, который гнал их подальше от линии фронта. Это были молодые, необстрелянные парни, а рядом с ними не оказалось людей бывалых, которые помогли бы им выстоять.

Поздним вечером, когда на тёмном небе вспыхнули звёзды, Василевский наконец собрался отдохнуть. Весь день он мотался, ездил на Можайскую линию, дважды докладывал Сталину по ВЧ, как идёт формирование боевых частей. «Делайте всё, что считаете нужным», — вновь напомнил ему Верховный, и от этих слов у Александра Михайловича полегчало на душе. Хоть и жесток порой Сталин, но есть в нём теплота к людям. Василевский вошёл в штаб и, прежде чем лечь на нары, подошёл к комнате, где трудился член комиссии Ворошилов. На столе горела стеариновая свеча, маршал что-то писал. Александр Михайлович приоткрыл дверь:

   — Товарищ маршал, кажется, я нагрубил вам, прошу меня извинить...

   — Вы мне нагрубили? — удивился Климент Ефремович. — Пожалуйста, не наговаривайте на себя. Кто нагрубил, так это я. Прошу на меня не сердиться! — И он протянул руку.

Василевский ответил на рукопожатие маршала и внезапно некстати сказал:

   — Из разрозненных групп бойцов и командиров мы сформировали уже пять стрелковых дивизий.

   — Прилично! — одобрительно отозвался маршал. — У вас, Александр Михайлович, цепкая хватка. Жаль, что в своё время вы отказались от моего предложения стать начальником штаба Ленинградского фронта. Мы бы с вами по-доброму сработались.

   — Не мог же я бросить в Генштабе больного маршала Шапошникова...

В это время Сталин, грустный, стоял у стола и слушал доклад Шапошникова. По словам начальника Генштаба, обстановка на Западном, Брянском и Резервном фронтах ещё более обострилась. Верховного огорчило, что генерал Конев предпринял контратаку, но она захлебнулась.

   — Почему? — суровым тоном спросил Сталин.

   — Что может сделать Конев без танков? — усмехнулся Шапошников. — У него их единицы, а у немцев — сотни!

   — Значит, дело худо? — В заблестевших глазах Верховного появились злые огоньки.

   — Я бы этого не сказал, — возразил Шапошников. — Вот-вот подойдут резервы, и мы укрепим наши три фронта, и в первую очередь Западный.

Сталин какое-то время задумчиво молчал, потом вдруг произнёс:

   — Придётся всё же вызвать сюда Жукова! Под Ленинградом немцы перешли к обороне, к тому же часть своих бронетанковых сил они перебросили под Москву. Под Ельней Жуков уже бил спесивых вояк, и ему легче будет тут во всём разобраться.

Начальник Генштаба ничего не ответил. А Сталин тут же позвонил в Ленинград Жукову и приказал ему оставить за себя начальника штаба фронта генерала Хозина или генерала Федюнинского, а самому вылететь в Ставку.

   — Я очень вам нужен, товарищ Сталин? — осведомился Георгий Константинович.

   — Очень... — тихо прозвучал в трубке голос Верховного. Под Москвой сложилась тяжёлая ситуация, надо с вами посоветоваться.

Жуков не стал уточнять детали, коротко бросил:

   — Вылетаю!

Сталин, как назло, грипповал, однако с нетерпением ждал Жукова и, когда тот прибыл к нему на квартиру, без обиняков заявил: под Москвой критическая ситуация, часть войск Западного и Резервного фронтов попала в окружение; наши войска отступают; в Ставку идут противоречивые доклады, и он не может понять, где же истина.

   — Поезжайте туда и тщательно во всём разберитесь, — сказал Сталин. — Звоните мне оттуда в любое время, я буду ждать.

Пожелав вождю скорейшего выздоровления, Жуков уехал в Генштаб, где его принял маршал Шапошников.

   — Мне только что звонил Иосиф Виссарионович, — произнёс он, приглашая Жукова присесть. — Он попросил приготовить для вас карту. Сейчас её принесут, а мы с вами попьём чайку. Хотите?

   — Не откажусь, Борис Михайлович. Что-то я не вижу Василевского.

Шапошников объяснил, что в штабе Западного фронта работает правительственная комиссия, Василевский в её составе как представитель Ставки.

   — Коневу готовят сюрприз, — усмехнулся маршал. — Мне их затея не по душе.

Жуков, однако, промолчал. Взял карту.

   — Поеду, Борис Михайлович. К вечеру надо добраться к Коневу.

От дождей дорога раскисла, машина вязла в грязи, и Жуков с трудом доехал до места. Была уже ночь. В штабе находились Конев, начальник штаба фронта генерал Соколовский, член Военного совета Булганин. Не успел Конев и слова вымолвить, как Жуков, стряхнув смущение, выпалил:

   — Я прибыл сюда по поручению товарища Сталина, чтобы разобраться в обстановке и доложить ему по ВЧ. Прошу ввести меня в курс дела!

   — Я готов! — Конев пригласил его к карте.

Жуков тщательно анализировал обстановку. Потом поднял глаза на Конева:

   — Катастрофу в районе Вязьмы можно было предотвратить, если бы командующие фронтами вовремя определили направление главных ударов противника и сосредоточили против него основные силы и средства за счёт пассивных участков. Этого, к огорчению, не сделал ни один командующий, и наша оборона треснула по швам. Теперь вам всё ясно? — Жуков перешёл на официальный тон.

Конев смотрел на карту холодными глазами и чувствовал себя как побитый. Он не сразу нашёлся, что ответить Жукову, зато понял, где совершил грубую ошибку.

   — За науку спасибо, Георгий Константинович! — наконец сказал он.

   — Ладно, Степаныч, соображай на будущее! — улыбнулся Жуков.

В три часа ночи он доложил Сталину обстановку на Западном фронте. Главная опасность — пути на Москву ничем не прикрыты и на Можайской линии могут появиться немецкие танки. Поэтому надо отовсюду, где только можно, стягивать туда войска.

   — Этим уже занимается товарищ Василевский, — прозвучал в трубке глуховатый голос Верховного. — Что вы намерены делать?

Жуков ответил: выезжает в штаб Резервного фронта к маршалу Будённому, разберётся там в обстановке и сразу же позвонит.

   — Хорошо, жду вашего доклада.

Жуков вышел во двор. На фоне посветлевшего горизонта он увидел у своей машины высокого стройного военного, который о чём-то разговаривал с его водителем. Подошёл поближе — Василевский! У Жукова защемило сердце.

   — Здорово, дружище! — рявкнул Георгий Константинович.

Василевский обрадовался этой встрече.

   — Быстро ты сюда добрался.

   — Надо же спасать Москву, вот я и прибыл! — заулыбался Жуков. — А ты, сказал мне Верховный, занимаешься Можайской линией обороны?

   — Отправляю туда войска. — Василевский пальцами загасил окурок. — Ты в курсе, что тут работает правительственная комиссия? Вчера всё утро Молотов и Ворошилов терзали Конева, как заядлые следователи. Понимаешь, растерялся Иван Степанович, а голова у него светлая.

   — О комиссии мне поведал твой начальник, когда я спросил, где ты, — пояснил Жуков. — Возможно, мне удастся помочь Коневу.

   — Надо помочь, Георгий...

Побывав в штабе маршала Будённого, Жуков вернулся.

   — Вы как тут оказались? — спросил его Молотов.

   — Меня послал сюда товарищ Сталин, а какие вопросы решаете вы?

   — Генерал Конев растерял свои войска и не организовал отпор врагу, — с усмешкой произнёс Молотов. — Нам приказано разобраться.

   — Виноват не один Конев, — заметил Жуков. — Командующий Резервным фронтом маршал Будённый и командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко также несут ответственность за трагедию под Вязьмой.

   — Мы в этом разберёмся и представим объективный доклад товарищу Сталину, — повысил голос Молотов.

В это время Жукову позвонил Сталин, и все, кто был в штабе фронта, услышали его.

   — Товарищ Жуков, решением Государственного Комитета Обороны вы назначены командующим Западным фронтом, а генерал Конев с этой должности снят, — громко сказал Верховный. — В штабе фронта работает правительственная комиссия, и как только она представит свои выводы, генерал Конев будет предан суду военного трибунала.

Жуков смешался. Конев стоял рядом и слышал обрывки фраз. Он побелел, в его глазах появилась отрешённость.

«Неужели Жуков отдаст Конева на растерзание и не защитит?» — думал Василевский, вслушиваясь в его разговор со Сталиным.

   — Вы слышите, товарищ Жуков? — заклокотало в трубке.

   — Слышу вас, товарищ Сталин! — Жуков снова обрёл уверенность. — Прошу вас так строго Конева не наказывать. Я знаю его давно, человек он способный и нам ещё пригодится.

   — У вас есть предложение? — осведомился Верховный.

   — Да! Прошу назначить Конева моим заместителем. Я поручу ему руководство группой войск на Калининском направлении. Уверен, что он себя проявит.

   — Я согласен! — сразу отозвался Сталин.

Жуков подошёл к Коневу и громко, чтобы слышали все, объявил:

   — Мне приказано вступить в командование Западным фронтом, а вы, товарищ Конев, по моей просьбе назначены Ставкой моим заместителем. Прошу собрать в штабе весь командный состав, и мы решим, с чего начнём нашу работу. — По губам Жукова скользнула добродушная улыбка. Он увидел, как у Конева повлажнели глаза.

   — Спасибо, — с трудом выдавил он. Голос его заметно сорвался.

Жуков, уединившись, внимательно разглядывал карту Западного фронта. Кто-то тронул его за плечо. Обернулся — Василевский.

— Что, колдуешь над Можайской линией обороны?

   — Угадал! — Жуков пожал ему руку. — Она сейчас меня беспокоит.

   — Туда Ставка бросила всё, что было у нас в резерве, — сообщил Василевский и без всякого перехода добавил: — Молодчина, что отстоял Конева, он тебя не подведёт.

   — Будем надеяться, — сдержанно отозвался Жуков. — Ты не торопишься в Генштаб? Давай на пару покумекаем над оперативной картой, глядишь, и родится ценная мысль...

Незадолго до рассвета в Генштаб пришла тревожная весть: в бою ранен командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко! Шапошников тут же доложил об этом Сталину.

   — Что будем делать с Брянским фронтом? — спросил Верховный.

Шапошников сказал, что Василевский готовит директиву, она предписывает командарму 50-й генералу Петрову объединить действия своей армии и группы генерала Рейтера, начальника тыла Брянского фронта, и продолжать отход на фронт Орел — Мценск. А командармы 3-й и 13-й поступают в непосредственное подчинение Ставке.

   — Ставьте свою подпись и отправляйте, — распорядился Сталин. — Что у нас с созданием Калининского фронта?

   — Генштаб этот вопрос решил. — Маршал раскрыл свою рабочую тетрадь. — В состав Калининского фронта войдут три армии Западного фронта, его правое крыло, 8-я танковая бригада с Северо-Западного фронта, 45-я и 52-я кавдивизии.

   — Кого назначим командующим фронтом?

   — Конева, — ответил Шапошников. — Он командует группой войск на Калининском направлении, узнал, кто и на что способен.

Верховный не возразил. Шапошников поручил Василевскому подготовить директиву. Через руки Александра Михайловича прошли десятки директив, и он был доволен, что ни Сталин, ни Шапошников не вносили в них существенных поправок. И сейчас Василевский старался всё тщательно продумать, чётко определить, какие армии и дивизии включить в состав войск фронта. Не прошло и часа, как он положил документ на стол начальнику. Тот пробежал его глазами.

   — Может, у Жукова взять ещё одну дивизию?

   — Мы и так его ограбили на целых три армии! — запротестовал Василевский.

Генералу Коневу операция удалась, он сорвал попытки немцев развить наступление от Калинина в тыл Северо-Западному фронту. Разгорячённый Василевский пришёл к Шапошникову:

   — Товарищ маршал, разрешите мне съездить к Коневу? Я хочу его поздравить с успехом. Это же его первая победа!

   — Поезжайте, голубчик, и от моего имени пожмите ему руку.

Конев был тронут приездом Василевского. Тот поздравил его от имени руководства Генштаба.

   — Понимаешь, Александр, я так переживал! — признался Конев. — Сам посуди: принял фронт, а на другой день повёл людей в бой! Я думал, что поседею. Для меня это была последняя ступенька, и если бы я сорвался с неё, мне бы больше не подняться. Но я не сорвался!..

На другой день больше часа Василевский работал с картой в кабинете Верховного. Когда всё было сделано, он принял приглашение Сталина отужинать с ним. За столом Александр Михайлович как бы невзначай обронил:

   — А генерал Конев вас не подвёл.

   — Пусть бы попробовал подвести! — Сталин прищурил глаза. — Ему надо ещё много сделать, чтобы реабилитировать себя. Жуков вам не звонил?

   — Пока нет.

Передышка на фронтах оказалась короткой. Во второй половине октября немцы вновь двинули танки на столицу. Государственный Комитет Обороны по предложению Сталина принял решение эвакуировать из Москвы некоторые правительственные учреждения, дипломатический корпус, крупные оборонные заводы. Василевский сидел в конце стола, за которым располагались члены Политбюро, наркомы.

   — В Москве остаются ГКО, Ставка и минимум ответственных лиц для оперативного руководства страной и вооружёнными силами, — жёстко произнёс Сталин. — Эвакуируется и Генштаб. Вы, товарищ Шапошников, возглавите Генштаб на новом месте. А здесь оставьте на своё усмотрение оперативную группу в десять—двенадцать человек для обслуживания Ставки. Кто может её возглавить?

   — Генерал Василевский.

   — Не возражаю...

Вернулись в Генштаб усталые. Шапошников сказал:

   — А теперь, голубчик, давайте подумаем, кого включить в оперативную группу.

   — Начальников всех направлений Оперативного управления Генштаба, — предложил Василевский. — Товарищей Курасова, Штеменко, Шевченко, Вечного, Карпоносова...

   — Принимается! — одобрил Шапошников. — Приглашайте их ко мне, я скажу, что им надлежит делать. Не возражаете? — Он грустно улыбнулся, и Василевскому отчего-то стало жаль его.

   — Борис Михайлович, вы удивительно добрый человек! — мягко сказал Василевский. — И как я могу возражать, если всё, чего я достиг в Генштабе, от вас, или, как однажды выразился Верховный, от «шапошниковской школы».

   — Да, голубчик, он так сказал... — Шапошников ладонью провёл по усталому лицу. — Впрочем, какая может быть школа? Когда-то меня учили опытные командиры, теперь вот я учу людей. Так сказать, романтика военных будней. Я вот о чём подумал, — продолжал он. — Сталин человек весьма крутой, а то и жестокий до боли. Но я тёртый калач, и меня не так-то легко сломать, а вы мотайте на ус. Ладно, собирайте людей, время-то бежит, и бежит не ручейком, а бурной рекой!..

Под вечер маршал Шапошников сообщил Василевскому, что пойдёт к Верховному.

   — А вы, голубчик, проверьте, всё ли подготовлено к эвакуации, — завтра утром Генштаб отбывает из Москвы, вы остаётесь с оперативной группой. Связь с вами я буду держать.

   — Можно проводить вас на вокзал?

   — У вас теперь другой начальник — товарищ Сталин, — пояснил Шапошников. — Спросите у него, но он не отпустит...

Василевский решительно снял трубку.

   — Товарищ Сталин, это я, генерал Василевский! — Голос его потяжелел. — Из Москвы завтра уезжает Генштаб. Разрешите мне проводить на вокзал маршала Шапошникова?

   — Нам сейчас не до проводов! — сердито отозвался вождь. — Занимайтесь делом!

Василевский грустно посмотрел на маршала. У того на лице появилась кислая улыбка.

   — Что я вам говорил?

Весь день Василевский работал в Ставке, даже обедал в наркомате, а не дома. Устал так, что в глазах прыгали чёрные мошки.

   — Где ваши жена и сын? — вдруг спросил его Сталин.

   — Со мной.

   — Советую вам эвакуировать их из Москвы. Немцы стали часто бомбить город, вспыхивают пожары, опасность на каждом шагу, да и фронт совсем рядом.

   — Спасибо за совет, Иосиф Виссарионович, кажется, я так и сделаю.

   — Семью проводить на поезд я вас отпущу, — сказал вождь, и на его суровом лице появилась улыбка.

Василевский спешил домой. В морозном небе ярко горели звёзды. На улицах темно, хоть глаз выколи. Кое-где мелькали огоньки папирос — это курили прохожие. Москва затихла, словно окунулась в глубокий сон. То там, то здесь парами ходили военные патрули.

Он открыл дверь своим ключом и вошёл в квартиру. Катя вышла ему навстречу, защебетала:

   — Я ждала тебя, Саша! А ты на обед так и не пришёл. Мог бы и позвонить. Чего такой грустный?

   — Немцы рвутся в столицу, разве будешь весёлым? — Он присел к столу. Катя принесла ужин и села напротив, наблюдая, как жадно он ест. — Надо тебе с сыном уехать из Москвы. Опасно тут оставаться...

   — Я не боюсь, Саша, — начала было Катя, но он прервал её:

   — Сам Сталин говорил со мной, он и рекомендовал эвакуировать вас подальше от столицы. Два дня вам на сборы!

Катя сказала, что, коль так встал вопрос, она поедет к своей сестре, которая живёт под Челябинском. Александр одобрил её выбор.

   — Собери вещи, возьми всё, что надо. Я отвезу вас на вокзал, посажу в поезд... Кстати, меня назначили старшим оперативной группы, и теперь я подчинён лично товарищу Сталину. — Он взглянул на часы. — Ещё не поздно, я съезжу к Серафиме, узнаю, поедет ли она с Юрой в эвакуацию и куда. Ты не возражаешь?

   — Ну что ты, Саша! Конечно, сходи и помоги Юре. — И грустно добавила: — Спать я не лягу. Пока ты будешь у Серафимы, я соберу чемоданы.

   — Ты умница, Катюша! — Он притянул её к себе и поцеловал.

Добрался Василевский на свою старую квартиру быстро. Ему открыла Серафима.

   — Ты? — удивилась она, глядя в упор на своего бывшего мужа. — Чему обязана? Если ты к Юре пришёл, то его нет, он у бабушки.

Василевский прошёл в комнату и сел.

   — Вот что, Серафима. — Он перевёл дыхание. — Через два дня я отправляю в эвакуацию свою семью. Ты думаешь с Юрой уезжать? Если да, я мог бы взять вам билеты и посадить в поезд.

Это предложение заинтересовало Серафиму, но ответила она не сразу, да он, собственно, её и не торопил. Давно он не видел Серафиму, с тех пор как приходил к сыну под новый, 1941 год. Поздравил Юру с праздником, вручил ему подарок. Серафима заметно похудела, правда, элегантная причёска делала её моложе своих лет.

   — Твоё предложение я, возможно, приму, — наконец сказала она. Голос у неё стал мягче, теплее. — Вот только посоветуюсь с мамой и Юрой.

   — Хорошо! — Василевский встал. — Если желаешь, Юру я могу отправить вместе со своими. Моему семилетнему Игорьку с ним будет веселее.

   — Твоему Игорьку, — передразнила его Серафима. — А Юра что, не твой?

   — Серафима, не придирайся! — осадил он её. — Прошло уже восемь лет, как мы с тобой расстались, и я не хочу даже мысленно возвращаться в то далёкое время. — Он помолчал. — Может, Юра всё же поедет с моими?

   — Нет! — зарычала она. — У Юры есть мать, бабушка...

   — Тогда я пошёл, — смягчился Василевский.

   — Куда едут твои, если не секрет? — спросила Серафима.

   — Мои едут под Челябинск в село Чебаркуль. Так я жду твоего звонка, только решай скорее.

В кабинет шумно вошёл Берия. Сталин, что-то писавший за столом, поднял голову. «Нахал, даже не постучал в дверь!»

   — У меня срочное дело, Иосиф, — сказал Берия.

Сталин бросил на своего преданного слугу пронизывающий взгляд:

   — Скажи, Лаврентий, зачем в январе я присвоил тебе звание Генерального комиссара государственной безопасности? Ты, наверное, думаешь, что за особые заслуги? Но пока я их не вижу, этих особых заслуг!

   — Я стараюсь, Иосиф...

   — Какое у тебя срочное дело?

   — В московской тюрьме находится группа военных, среди них Штерн, Рычагов...

   — Сколько всего человек?

   — Двадцать два. Немцы стоят у порога столицы, и я хотел бы отдать приказ...

   — Нет, Лаврентий, только не сейчас и не в Москве, — решительно возразил Сталин. — Их вина доказана?

   — Разумеется, все они — предатели.

   — Эвакуируй их под Куйбышев...

Берия сказал, что заключённый бывший командующий ВВС Красной Армии, дважды Герой Советского Союза Яков Смушкевич тяжело болен. Его арестовали за месяц до начала войны в госпитале, где ему сделали операцию ног. В тюрьму его пришлось нести на носилках...

   — Можем, оставим его здесь?

   — Что, от жалости слезу пустил? — усмехнулся Сталин и жёстко добавил: — Врагов Советской власти жалеть не надо! Его тоже отправляй вместе со всеми!

«Коба не в духе, видно, неудачи наших войск под Москвой огорчили его», — подумал Берия, уходя.

Даша была на кухне, когда услышала стук. Она открыла дверь. На пороге стояла улыбающаяся Галина.

   — Можно к тебе?

   — Заходи! — пригласила Даша. — Я как раз собиралась варить малышке кашу. Что-то ночью она часто просыпалась, хныкала, и я из-за неё не выспалась.

   — А что, Юлия Марковна эвакуировалась? — Галя села на стул, сняла шляпу.

   — Да нет, поехала к сестре в Сокольники, — пояснила Даша. — Она, как и я, решила остаться в Москве. Что будет — то будет. Куда мне ехать с Машей? Да и Азар всё ещё сидит. Как же я брошу его? Вчера Настя звонила из Полярного, спрашивала, навещала ли я Азара. Но к нему пока не пускают — идёт следствие. В прошлом году, когда Азара арестовали, я предложила Насте переехать жить ко мне в Москву, пока не решится судьба мужа, она сначала согласилась, а потом отказалась: говорит, у меня самой малышка...

Даша подошла к кроватке. Маша блаженно спала с соской во рту.

   — Пора кормить, а она всё ещё дрыхнет, — посетовала Даша. — Ночью почти не спала, что-то её беспокоило, — повторила она.

Галя выложила из сумки морковный сок, гречневую кашу, мёд.

   — У меня лечится бухгалтер магазина «Детское питание», всё это она мне презентовала, — улыбнулась она. — Так что твою малышку питанием я обеспечу. Вон что делается в Москве, скоро и хлеба не купишь из-за проклятой войны. Оскар всю неделю пропадал на Западном фронте. Говорит, что немцы снова собираются наступать на столицу. Я даже струхнула: а вдруг они захватят Москву? Но Оскар меня успокоил: сам Сталин заявил, что столицу на поругание фашистам не отдадим!

   — Утром я бегала купить молока и, пока стояла в очереди, наслышалась всякого, — сказала Даша. — Говорят, что Сталин укатил в Куйбышев, куда переехало наше правительство.

   — Что ты плетёшь, Даша? — одёрнула её Галя. — И ты поверила этим слухам? Никуда товарищ Сталин не укатил! Он на своём посту — в Кремле!

   — Правда? — Даша вопросительно подняла брови.

   — Истина! Не станет же Оскар врать мне!

«Он-то как раз и может тебе наврать», — усмехнулась в душе Даша.

В коляске проснулась Маша и заплакала. Даша поспешила распеленать её и взяла на руки:

   — Не плачь, малышка! А кто это к нам пришёл? Тётя Галя, она принесла тебе соки и кашку...

Галя, помыв на кухне руки, подошла к Даше и, открыв Маше рот, пощупала десны пальцем.

   — Боже, у неё режутся зубки! Потому-то она плохо и спала ночью. Больно ей было. Но это скоро пройдёт.

Даша села на диван и стала кормить дочь молоком из бутылочки. Маша прытко сосала соску, глазки её бегали по сторонам: должно быть, она проголодалась.

   — Чудесная девочка! — Галя тронула Машу за носик. — Глазки у неё чёрные, как спелая вишня. — Она взглянула на Дашу: — Так кто он, твой избранник?

   — Зачем тебе это знать? — Даша слегка зарделась, лицо её пошло белыми пятнами. — Я когда влипла, то страшно испугалась: что делать? Рожать или решиться на аборт? Но... видно, не судьба! Вспомнила, как ты советовала мне родить малыша. Но тут случилось чудо...

   — Какое ещё чудо? — не поняла Галя.

   — Я провела ночь с этим человеком и влюбилась!

Галя долго молчала, о чём-то размышляя.

   — Значит, в твоей женской судьбе я сыграла какую-то роль? — наконец заговорила она.

   — Я бы сказала — главную роль! — воскликнула Даша.

   — Твой избранник хоть знает, что у него появилась дочь?

   — Нет! — жёстко, даже зло произнесла Даша. — И знать не будет. — Она взяла молоко и пошла на кухню, чтобы сварить кашу, а Галю попросила присмотреть за малышкой. — Я быстро вернусь.

Галя наблюдала, как Маша, сидя в кроватке, играла с мишкой: она восторженно махала ручонками и что-то выкрикивала.

   — Вот так, ещё попрыгай!.. — Взгляд Гали упал на письменный стол, на котором лежала какая-то книга. Она взяла её — роман Гончарова «Обрыв». Полистала книгу, из неё выпал листок. Галя подняла его и прочла про себя: «Дорогой Оскар, я очень скучаю по тебе; ты бы зашёл ко мне хоть на часик, — писала Даша. — Я давно хочу тебе открыть один секрет, да всё не решаюсь: а вдруг станешь презирать меня? И всё же ты должен знать правду! Оскар, Маша — твоя дочь...» Галя не могла больше читать, от этой неожиданной новости у неё будто что-то оборвалось, сдавило дыхание. «Вот муженёк что натворил, — выругала про себя Оскара. — Этого я ему не прощу!» Она положила листок в книгу. В голове стучало: «Как мне быть? Что делать?..»

В комнату вошла Даша, на ходу мешая ложечкой кашу в тарелке.

   — Не плачет моя Маша? — спросила она.

   — Да нет, она весело играет с мишкой. — Голос у Гали сорвался, и Даша это заметила.

   — Чего ты?

   — Пойду я, Даша, — грустно молвила Галя. — В ночь ухожу на дежурство в госпиталь. Перед операцией надо хоть немного поспать. Тот, кому буду делать операцию, очень тяжёлый. Почки у него барахлят...

Ушла Галя какая-то странная. Даша недоумевала: отчего та вдруг стала грустной? Она накормила дочь, искупала её и, уложив спать, уселась за письменный стол. Она развернула книгу, вынула из неё недописанное письмо и увидела, что оно помято. И тут же её пронзила догадка — письмо читала Галя! Теперь ей стало понятно, почему та так изменилась в лице. «Ну что ж, — подумала Даша, — если прочла, значит, скорее наступит развязка. Или она уйдёт от Оскара, или Оскар уйдёт от неё. Что будет, то будет!»

Даша дописала письмо и вложила его в конверт. Утром она бросит его в почтовый ящик. Если завтра Оскар вернётся с фронта, письмо откроет ему Дашину тайну и он будет знать, что кроме сына Петра у него есть дочь Маша. От этой мысли у Даши тревожно забилось сердце. Что будет? Как он воспримет всё это?..

Галя вернулась домой, с трудом открыла дверь и вошла в комнату. Бледность с её щёк не сошла, лицо было каким-то неживым. Подошла к дивану и рухнула на него не раздеваясь. Из глаз брызнули слёзы, и такой жар возник в груди, что ей тяжело было шевельнуться. В голове суматошно билась мысль — Оскар предал её! Что делать? Пока ей было ясно одно: после того что случилось, Оскар ей не муж и жить с ним под одной крышей она не будет!

И всё же — что делать? И вдруг её обожгла мысль — уйти на фронт. В больнице врачи-коллеги агитировали её податься в народное ополчение, но она отказалась. «А вот теперь поеду на фронт и мужу об этом не скажу!» — твёрдо решила она. Встала с дивана, вытерла на щеках слёзы и, глядя на себя в зеркало, произнесла вслух:

   — Не горюй, Галя, у тебя есть сын, он любит тебя больше всех на свете!

Обессиленная и притихшая, она до глубокой ночи лежала на диване, но сон к ней никак не шёл. Одолевали разные мысли, и одна из них особенно терзала её: как поступит военком, когда завтра утром она придёт к нему с просьбой отправить её на фронт? Она была с ним знакома, и всё же... Неужели он откажет?

Уснула она на рассвете. Разбудил её громкий стук в дверь. Набросив халат, она вышла в коридор.

   — Кто тут?

   — Это я, Галюша...

«Оскар! — отчего-то вдруг испугалась она. — Какого чёрта он заявился? Сидел бы в своей редакции...» Она открыла ему дверь.

   — Ты что, спала? — спросил Оскар, проходя в комнату.

   — Да...

   — А я вернулся с фронта. — Он снял шинель и повесил её на вешалку. — Ездил с командующим фронтом Георгием Жуковым на передний край, и нас обстреляли немцы. Мина взорвалась рядом с машиной...

Оскар стал пить чай. Неожиданно ему позвонил главный редактор и попросил прийти в редакцию.

   — Дело тут есть одно, и без вас нам его не решить...

Кальвин допил чай, оделся и, уходя, заглянул в спальню. Галя сидела на диване и заплетала волосы. Лицо её было грустным.

   — Меня зачем-то вызывает главный редактор, — сухо сказал он. — Я тебе нужен?

   — Когда вернёшься? — спросила жена.

   — Сам ещё не знаю, но, видимо, к вечеру, если снова не уеду на фронт.

В кабинете главного редактора Кальвин увидел писателя Алексея Николаевича Толстого. Он уже бывал на даче у знаменитого писателя, и тот всегда принимал его радушно, даже делился своими творческими планами.

   — Вам передавал привет с фронта генерал Конев, Алексей Николаевич, — произнёс Оскар, поздоровавшись с писателем. — Ему пришлась по душе ваша статья «Армия героев». Просил вас написать ещё что-то в таком духе. Бойцы, сказал он, зачитываются вашими статьями...

   — Спасибо за добрую весть, — мягко улыбнулся Толстой.

   — Оскар Петрович, — заговорил главный редактор, — я попросил Алексея Николаевича написать для газеты статью о зверствах немецких фашистов под Москвой. Но ему нужны факты, рассказы тех, кто побывал в застенках врага, свидетельства очевидцев. Не сумели бы вы собрать такой материал?

   — Я готов это сделать! — быстро ответил Кальвин.

   — Это было бы здорово! — одобрительно отозвался Толстой. — Кроме свидетельств наших бойцов, мирных жителей, не смогли бы вы достать письма немцев к себе на родину, в которых они хвалятся тем, что жестоко расправляются с советскими людьми? Хотя бы два-три письма.

   — Есть такие письма в армейских штабах, привезу их вам, — заверил Кальвин.

   — Оскар Петрович, оформляйте себе командировку, а мы ещё поговорим с Алексеем Николаевичем, — сказал главный редактор.

   — Есть, понял! — И Кальвин вышел.

Два дня провёл Кальвин на фронте. Он собрал для Толстого богатый материал о зверствах фашистов на оккупированной территории, помогли ему в этом деле разведчики. Документы он отвёз писателю в Барвиху. Толстой встретил его радушно, усадил рядом и стал с интересом знакомиться со свидетельствами тех, кто испытал на себе «гуманность» фашистов.

   — Это как раз то, что мне надо, — заявил Толстой и поблагодарил Кальвина за помощь.

   — Я рад, что хоть в чём-то помог вам, Алексей Николаевич, — ответил Кальвин. — А то, что вы на высоком накале напишете статью, ничуть не сомневаюсь. У вас талант большого художника.

   — Спасибо, голубчик, за добрые слова, — смутился Толстой.

Пока они беседовали, жена писателя Людмила Ильинична накрыла на стол.

   — Прошу вас, Оскар Петрович, с нами отобедать! — звонко сказала она. На её лице появилась улыбка, а глаза блестели. — Алексей Николаевич рвётся на фронт, хочет своими глазами увидеть, как сражаются наши бойцы. Но я решительно возражаю против его поездки: мало ли что может случиться на фронте! Там рвутся мины, снаряды, кругом свистят пули, осколки. Один наш знакомый полковник рассказывал, что делается на переднем крае... Нет, Алексей, я тебя на фронт не пущу!

Толстой, глядя на Кальвина, пояснил:

   — Она у меня построже военного коменданта — отдаст распоряжение, и я никуда без неё ни шагу! — Он усмехнулся. — Даже когда еду в «Красную Звезду», она сопровождает меня.

Жена подала голос:

   — Ты ещё напишешь не одну книгу, и я бы не хотела, чтобы твои замыслы оборвались...

После обеда Толстой сказал Кальвину:

   — Ну, а теперь, голубчик, пойдёмте ко мне в кабинет и вы расскажете мне, как сражаются наши бойцы. Немец не захватит столицу?

   — Что вы, Алексей Николаевич! — воскликнул Кальвин, поднимаясь из-за стола. — Москвы им не видать как своих ушей! Мне понравилось, как на этот вопрос ответил командующий 16-й армией генерал Рокоссовский: «Немцы, подобно стае борзых, бросились на Москву, но о нашу оборону они поломали себе зубы и теперь скулят, как те псы!»

   — Я слышал о Рокоссовском; говорят, есть у него талант и бьёт он врага крепко, не так ли? — Толстой в упор взглянул на Кальвина.

   — Он прочно держит оборону, и действиями его армии товарищ Сталин доволен...

Вернулся Кальвин домой поздно. Позвонил, но ему никто не ответил. Тогда он своим ключом открыл дверь и вошёл в комнату. Включил свет и на столе увидел записку. Взял её и прочёл.

«Оскар, я уехала на фронт, — писала жена. — С трудом мне удалось убедить военкома в том, что моё место, место врача, там, где нашим раненым бойцам надо оказывать помощь. Уехала я воинским эшелоном. У меня к тебе единственная просьба — береги сына. Петя очень горяч, он рвётся на фронт, и я не уверена, что он не добьётся своего.

Прости, если в нашей совместной жизни я чем-либо обидела тебя. Кажется, я излишне была ревнива. Теперь я поняла, что поступала глупо. Будь счастлив. Галина».

Щемящее чувство охватило Оскара. Отчего вдруг она уехала на фронт? Что случилось? Ведь совсем недавно Галю агитировали на работе пойти в народное ополчение, но она отказалась. И неожиданно решилась.

«Я найду, в каком она медсанбате, и всё выясню, — решил Оскар. — И поможет мне в этом деле военком...»

С утра Кальвин редактировал статью, в это время ему и позвонил Василевский.

   — Оскар, беда! — крикнул он в трубку. — Твоя жена в госпитале. Её доставили с фронта. Под Волоколамском её тяжело ранило. В медсанбат угодил снаряд... Торопись, её собираются оперировать... Кто мне звонил? Начальник госпиталя. Ты едешь?

   — Немедленно! А тебе, Саша, спасибо за звонок. Да, ты своих отправил в эвакуацию?

   — Они уже где-то под Челябинском, — ответил Александр Михайлович.

   — Хотел поговорить с тобой о брате Азаре, но потом... Будь здоров!

Добрался до Красногорска Кальвин быстро: на шоссе снега почти не было и редакционная «эмка» бежала прытко. Въехали во двор госпиталя. Предъявив часовому своё корреспондентское удостоверение, Оскар зашёл к военврачу.

   — Я приехал к Галине Сергеевне Кальвиной...

Военврач, однако, встретил его настороженно. Был он уже немолод, с усами и бакенбардами, на смуглом лице грустно поблескивали серые глаза. Выслушав Оскара, он спросил:

   — Вы, собственно, кто? Спецкор газеты, да?

   — Так точно! — отрезал Кальвин.

   — Спецкору нечего делать в палате, где лежит тяжелораненая...

   — Но я её муж! — воскликнул Кальвин.

   — Так бы сразу и сказали, — с обидой в голосе произнёс военврач. — Идите в пятую палату, мы вот-вот положим её на операцию. Для меня ваша жена — не обычный раненый, и я должен её спасти. Только бы немцы не помешали нам. Слышите, где-то рядом рвутся снаряды? Это немцы бьют из орудий...

Но Кальвин уже не слушал военврача. Он рванул на себя дверь и вошёл в палату. Галя лежала на койке в белом халате, который был весь в пятнах крови. Лицо мертвенно-бледное, глаза закрыты, дышала она тяжело и неровно.

   — Галя, это я, Оскар! — выдохнул Кальвин, присев на стул.

Галя открыла глаза, мокрые ресницы заблестели при свете лампочки.

   — Красавчик мой... — прошептала она. В её голосе не было насмешки, как случалось раньше.

Он смотрел на жену и чувствовал, как тяжестью наливалось его тело, казалось, что ранена не она, а он.

   — У тебя в глазах слёзы, — тихо сказала Галя. — Отчего? Ты такой сильный... Тебе жаль меня, да? Раньше надо было меня жалеть. — И без всякой связи добавила: — Снаряд угодил в дом, когда мы делали операцию. Меня зацепили осколки... Как ты поживаешь? От Пети нет писем?

   — Он воюет на Северном флоте, — грустно произнёс Оскар. — Говорит, что лейтенантом стать ещё успеет, а сейчас ему надо быть хорошим минёром. На корабле плавает...

   — Характер у сына, дай бог! — промолвила Галя. Она хотела было чуть приподнять голову, но застонала, и голова её упала на подушку. Он нагнулся к ней, чуть приподнял за плечи и положил ей под голову свою шапку-ушанку. — Так лучше?

   — Спасибо, Оскар...

В палату вошла медсестра. Она была чем-то похожа на Дашу: то ли небольшим ростом, то ли светлой улыбкой, то ли озорными глазами. Он спросил её, скоро ли его жену положат на операцию.

   — Военврач в соседней палате осматривает больного. Как вернётся, так и повезём вашу жену в операционную, — улыбнулась медсестра.

Она вышла, а Галя спросила:

   — Как Даша?

   — Я давно у неё не был. Две недели провёл на Западном фронте.

   — Хорошую малышку она родила... — Губы у Гали дрожали. — И назвала её Машей в честь своей мамы. Перед отъездом на фронт я была у неё... — На лице раненой появилась улыбка и тут же погасла. И глаза у неё стали холодными, как утренняя роса. — Кто отец девочки?

   — Она мне не говорила.

   — Ты бы спросил у неё...

   — Зачем мне это знать? — Оскар ответил резко и, как ей показалось, холодно. И, чтобы не обидеть жену, поспешил добавить: — Вот поправишься, выпишут тебя из госпиталя, и вместе сходим к ней...

   — Не надейся, Оскар, — тихо сказала Галя и грустно прибавила: — Я врач и знаю, что операцию не перенесу. Один осколок сидит в лёгком, другой — в правой почке. Я потеряла много крови, совсем ослабла...

В палату вошёл усатый военврач. Он взял стул и сел рядом с раненой.

   — Ну что, коллега, будем делать операцию? — Он улыбнулся, отчего его усы качнулись.

   — А надо ли, Владимир Петрович? — тихо спросила Галя. Голос у неё всё так же дрожал, и она ничего не могла с этим поделать.

   — Надо, Галина Сергеевна, — серьёзно сказал военврач. — Лейтенанту было совсем плохо, но мы с вами спасли его. Я думал, умрёт, ан нет, выдюжил! В бою уничтожил три немецких танка, а когда кончился боезапас, таранил четвёртый танк.

   — Так это же герой! — воскликнул Кальвин. — Я напишу о нём в газету!

   — Тут есть одно «но», — замялся военврач. — Этот лейтенант — мой сын. И не я оперировал его...

   — Кто же?

   — Вот она, — военврач кивнул на Галю. — В Волоколамске стоял медсанбат. Там и ранило тяжело моего сына... Галина Сергеевна уже кончала операцию, когда немецкие танки стали нас обстреливать, и её ранило. И вот теперь я буду её спасать. — Помолчав, он добавил: — Я не мог тогда оперировать своего сына, у меня дрожали руки, я отдал вашей жене скальпель, и она блестяще всё сделала...

   — А со своим сыном встретились случайно?

   — В том-то и дело, что случайно, — подтвердил военврач. — Увидел его в числе других раненых, которых доставили в медсанбат, и надо было его спасать. Он был самый тяжёлый... Я так разволновался, что и слова поначалу вымолвить не мог. Куда уж было мне оперировать его?!

Галя открыла глаза и увидела рядом своего коллегу. Тихо спросила:

   — Танкист жив?

   — Жив, Галина Сергеевна, жив, милая, — улыбнулся военврач. — Ты, пожалуйста, не разговаривай, береги силы...

Галю оперировали в полночь. Оскар сидел в соседней палате и курил одну папиросу за другой. Он нетерпеливо ждал, когда появится военврач. Наконец тот вышел из операционной. Лицо его было хмурым.

   — Ну как, Владимир Петрович? — Оскар загасил пальцами папиросу.

   — Я всё сделал, что мог, — глухо сказал врач. — Вот, возьмите себе на память. — И он отдал Оскару кусок зазубренного металла.

   — Что это? — не понял Кальвин.

   — Осколок, который я извлёк из лёгкого Галины Сергеевны.

   — Она будет жить? — почти в упор спросил Оскар.

   — Должна! Но как поведёт себя сердце? Ему очень тяжело качать кровь, и всё может случиться. Так что мужайтесь! После операции ещё не прошёл наркоз, поэтому она без сознания...

Кальвин вышел перекурить. Он не помнил, сколько прошло времени, как в дверях палаты появилась медсестра:

   — Ваша жена пришла в себя и просит зайти к ней.

Оскар загасил окурок и быстро вошёл в палату. Галя лежала неподвижно. Лицо её было белым, как халат на ней, под глазами появились тёмные круги, будто кто-то нарисовал их тушью.

   — Ну вот, опять увидела тебя... — прошептала Галя. — Я умру, Оскар, хоть и вынули из лёгкого осколок. У меня плохое сердце. А ты... ты не забывай меня, Оскар. Иногда я плохо относилась к тебе, но прости, если можешь... И всё же не забывай... Один не живи — женись на Даше. Она тебя безумно любит, я знаю... Теперь у тебя кроме сына есть и дочь Маша...

   — Что ты... — Оскар запнулся. — Что ты такое говоришь? — едва не крикнул он.

   — Не возражай, Оскар, Маша — твоя дочь!.. А Петра ты побереги. Я верю, что ты... ты не забудешь меня. Я... я... — Она схватилась рукой за грудь и что-то невнятно произнесла. Больше и слова не обронила...

Оскар нагнулся к ней, кровь бросилась ему в голову.

   — Галя, ты что? Галя!.. Сестра, скорее сюда Владимира Петровича!..

   — Я здесь, друг мой... — Военврач вошёл в палату.

   — Моей жене плохо, сделайте что-нибудь!

   — Я уже сделал всё, что надо было, но... — И военврач развёл руками. — Сердце у неё, друг мой...

Глава седьмая

Утром, едва над Москвой разлилось солнце и ветер унёс на запад дождевые тучи, приехал Жуков. Прежде чем идти к Верховному, он зашёл в Генштаб к Василевскому.

   — Не ждал? — торжествующе улыбнулся Георгий Константинович. — А я вот к тебе как с неба свалился.

   — Как на фронте, фрицы беспокоят? — спросил Василевский, здороваясь с другом за руку.

   — Притихли! — Жуков сел. — Мы их чувствительно пощипали. Но передышка, полагаю, будет недолгой. А ты как тут со своей опергруппой?

   — Днюю и ночую на службе! А если честно, тяжеловато мне. То и дело вызывает Верховный. То одно даёт задание, то другое. Знаешь, что он мне сказал? «Вы, товарищ Василевский, теперь напрямую мне подчинены, так что не обессудьте, если буду жёстко требовать».

   — Узнаю характер Верховного! — Жуков засмеялся. — Что-что, а требовать он умеет, если надо, то и шкуру с тебя снимет!.. Признаюсь, Саша, что и мне сейчас нелегко. Как саранча лезут фрицы к столице. И фанатики до безумия! Наши разведчики взяли в плен «языка». Привели его на допрос. Немец холёный, с вырезанным на носу крестом, и, хотя шрам еле виден, мы догадались — эсэсовец! Спрашиваю его через переводчика, из какой армии? Он вскочил с места и каркнул во всю глотку: «Хайль Гитлер! Русиш капут!» Меня будто кипятком обдало...

   — Наглец! — выругался Василевский.

   — Пойду к Верховному. — Жуков встал. — Он велел мне быть к десяти. Должно быть, переживает за Москву... У меня, кажется, всё есть, а вот танков маловато. Если Генштаб даст их мне, не откажусь!..

Не прошло и полчаса после ухода Жукова, как Василевского вызвал Сталин. В его приёмной Александр Михайлович увидел генерала Хрулёва.

   — Вы к товарищу Сталину?

   — Да, Андрей Васильевич.

   — И меня он зачем-то вызвал...

   — Заходите, товарищи, и присаживайтесь! — пригласил Сталин, увидев в дверях двух генералов. — Товарищ Василевский, как у нас обстоят дела с резервами?

Александр Михайлович сказал, что Генштаб готовит их ускоренным методом. Кое-что уже есть. Завершается формирование десяти армий. Они хорошо вооружены, особенно танками. Прибыла под Москву и морская пехота...

   — Жуков просит дать ему двести танков, — прервал его Сталин. — Где их можно взять?

   — Я решу этот вопрос.

Сталин взглянул на Жукова:

   — Слышали?

   — Так точно! — Жуков встал. — Тогда у меня всё, товарищ Сталин. Я хотел бы решить с генералом Хрулёвым некоторые вопросы тылового обеспечения войск фронта.

   — Товарищ Хрулёв, берите с собой Жукова и дайте ему всё, что он просит. Речь идёт о защите Москвы, а для этого ничего не жаль.

Теперь в кабинете остался один Василевский. Он ждал, что ему скажет Верховный. А тот явно не торопился. Набил трубку табаком, зажёг её и, попыхивая, глотнул дым.

   — Огорчила меня Одесса, — с грустью промолвил Верховный. — Как завершилась эвакуация войск? Почему-то об этом вы мне не доложили.

   — Ещё не успел, Иосиф Виссарионович, — покраснел Василевский. — Эвакуация войск Одесского оборонительного района прошла скрытно и без потерь.

   — И без потерь? — удивился Сталин. — Кто вам сказал? Адмирал Кузнецов?

   — Нет, я лично разговаривал с генералом Петровым. Так что тут всё без натяжек.

   — Сколько войск вывезли из Одессы? — поинтересовался Верховный.

   — Почти сто тысяч, в том числе пятнадцать тысяч гражданского населения. Одних лошадей вывезли четыре тысячи!..

   — Что нам дала оборона Одессы? — спросил Верховный.

   — Выигрыш, безусловно, есть, и немалый, — резюмировал Василевский. — Больше двух месяцев наши войска и моряки флота сдерживали значительные силы немцев, нанесли им тяжёлые потери. В этом большая заслуга и командующего Черноморским флотом адмирала Октябрьского.

   — Странно, однако, — раздумчиво произнёс Верховный. — Адмирал Октябрьский... Настоящая его фамилия Иванов. Зачем он поменял её?

   — Впервые слышу, — смутился Василевский.

— Вот-вот, впервые слышите, — усмехнулся Верховный. — А мне и этим надо заниматься... — Он подошёл к столу, бросил взгляд на карту. — Что под Севастополем?

Василевский ответил: там идут ожесточённые бои; войска 11-й немецкой армии в трёх направлениях наступают к Крыму, их 42-й армейский корпус преследует 51-ю Отдельную армию генерала Кузнецова, которая отходит в сторону Феодосии и Керчи, а 54-й армейский корпус наступает в направлении Бахчисарая и Севастополя.

   — Вряд ли Приморской армии генерала Петрова удастся остановить врага, — подытожил Василевский. — Эта армия под Одессой понесла большие потери, а пополнить её людьми и боевой техникой нам не удалось.

Сталин долго и молча смотрел на карту, потом резко обернулся к Василевскому:

   — Не объединить ли нам в Крыму сухопутные морские силы, чтобы эффективнее управлять войсками?

   — Надо всё просчитать, а уж затем решать, — осторожно возразил Александр Михайлович.

Но Сталин, казалось, пропустил его слова мимо ушей.

   — Да, нужно объединить моряков и пехоту, как это сделали в Одессе! — твёрдо заявил он. — Так что готовьте директиву, а я подумаю, кого назначить командующим войсками Крыма...

Сталин задумчиво смотрел на карту Крыма. Сколько судеб военачальников связано с ним! Ему невольно вспомнился далёкий, пылающий в огне 1920 год. Сталин будто наяву увидел себя членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Командующий фронтом Егоров, будущий маршал Советского Союза, здоровается с ним за руку после его приезда из Москвы и говорит:

   — Врангель хозяйничает в Крыму, пора бы ему крылья подрезать, а главком Каменев всё ещё размышляет, как это сделать.

   — А ты чего ждёшь, Александр Ильич? — сурово спросил его Сталин. — Давно бы мог и сам разбить Врангеля.

Сталин уехал из Москвы в те дни, когда там политические мужи обсуждали предложение Троцкого о смещении командующего фронтом Егорова за «неудачи Красной Армии в Крыму».

   — Ты, Иосиф, наверное, слышал в столице, что над моей головой занесли меч? — спросил он.

   — Пусть тебя, Александр Ильич, это дело не тревожит, — успокоил Егорова Сталин. — В обиду тебя не дадим!

На другой день Троцкий запросил мнение Сталина о замене командующего фронтом Уборевичем или Корком. Сталин, прочитав телеграмму Троцкого, дал ему ответ: «Решительно возражаю против замены Егорова Уборевичем, который ещё не созрел для такого поста, или Корком, который как комфронта не подходит. Крым проморгали Егоров и главком (С. С. Каменев. — А.3.) вместе, ибо главком был в Харькове за две недели до наступления Врангеля и уехал в Москву, не заметив разложения Крымфронта. Если уж так необходимо наказать кого-либо, нужно наказывать обоих. Я считаю, что лучше, чем Егоров, нам сейчас не найти. Следовало бы заменить главкома, который мечется между крайним оптимизмом и крайним пессимизмом, путается в ногах и путает комфронта, не умея дать ничего положительного. Сталин. 14 июня 20 г.».

«Тогда я защитил Егорова, а в тридцать седьмом санкционировал его арест, а потом и расстрел, — грустно подумал теперь Сталин. — А может, зря я это сделал и Егоров сейчас бы крепко бил фашистов?..»

Звонок прервал размышления Сталина. Он снял трубку и узнал голос Жукова.

   — Что у вас? — спросил он Георгия Константиновича. — Хрулёв решил все вопросы? Так это хорошо!.. Нет, о танках я и Василевский не забыли. Вы их скоро получите... Вам он нужен? Хорошо, Василевский приедет к вам в штаб фронта...

Положив трубку, Сталин вызвал Поскрёбышева. Поблескивая лысиной, тот вошёл в кабинет.

   — Где Василевский? Пошлите его ко мне!..

   — Жуков считает, что вот-вот немцы начнут наступление, — сказал Верховный, когда прибыл Василевский. — Он просит вас приехать к нему, хочет о чём-то посоветоваться. Так что с утра уезжайте. Речь идёт об обороне Москвы, и это очень важно.

   — Я понимаю вашу тревогу, товарищ Сталин, и сделаю всё, что надо, — заверил его Александр Михайлович.

День пролетел как летучее облако, гонимое ветром, и, хотя за судьбу Москвы у Василевского изболелось сердце, он верил, что Красной Армии удастся отстоять столицу: он верил в это ещё и потому, что командующему Западным фронтом Жукову удалось укрепить оборонительные позиции, разумеется не без помощи Генштаба. Вот только маловато у него танков...

   — Ты о чём задумался, Александр? — Жуков вскинул подбородок, на минуту оторвался от карты. То, что оба почти весь день занимались фронтом, помогло Георгию Константиновичу усилить фланги, правильно рассредоточить орудия, на месте выяснить, где на фронте слабые места. И он был благодарен своему другу за оказанную помощь.

   — Размышляю, где для тебя взять двести танков, — усмехнулся Василевский.

   — Что, разве в резерве Ставки нет танков? — подёргивая бровями, спросил Жуков. — Не верится мне!

   — Танки я тебе, Георгий, найду, но возьму их не из резерва Ставки — там их нет. — Александр Михайлович встал, расправил затёкшие плечи. — Кажется, мы с тобой всё обговорили? Тогда я поеду в Генштаб. К пяти утра мне надо быть у Верховного.

   — Так когда я получу танки? — не унимался Жуков.

   — Переговорю с Верховным и дам тебе знать...

Они вышли во двор. Луна затопила всё небо, крупные звёзды висели над землёй так низко, что казалось, вот-вот упадут. Тихая ночь окутала всё окрест, лишь изредка на западе небо чертили ракеты.

   — Фрицы пуляют со страху, боятся, что мы внезапно атакуем их, — тихо промолвил Жуков, попыхивая папиросой.

   — Может быть, — грустно отозвался Василевский. Он подошёл к чёрной «эмке», водитель открыл ему дверцу. — Будь здоров, Георгий! — бросил он, и «эмка» рванула с места.

На другой день он отправил танки на Западный фронт, о чём доложил Сталину. Тот воспринял его сообщение как должное, однако не замедлил его спросить:

   — Что вы делали у товарища Жукова?

   — Много чего делали, Иосиф Виссарионович, даже побывали на передовых рубежах, — улыбнулся Александр Михайлович. Вопрос Верховного ничуть его не смутил, наоборот, вызвал в душе бодрость. — Западный фронт весьма растянут, и мы решали, как укрепить его на всём протяжении. Пришлось произвести некоторую передислокацию войск, ближе к передовым рубежам подтянуть тяжёлые орудия, которые могли бы прямой наводкой бить по вражеским танкам... Словом, и я и Жуков остались довольны тем, что нам удалось сделать. Я верю в успех, — закончил Василевский.

   — Хотелось бы и мне в это верить... — шумно вздохнул Сталин. И вдруг спросил: — Как обстоят дела с союзными конвоями? Вас информирует Кузнецов?

   — Только вчера был в Генштабе. — Василевский достал записную книжку, полистал её. — Первый конвой в конце августа доставил нам в Архангельск десять тысяч тонн каучука и шестнадцать истребителей английской авиагруппы с личным составом в пятьсот тридцать четыре человека. Они уже сражаются с «юнкерсами» на Северном флоте.

   — Я знаю об этом от адмирала Головко, — прервал его Сталин. — Второй конвой союзников прибыл?

   — Ещё одиннадцатого октября, Иосиф Виссарионович. Нам доставили сырьё и военные грузы. А третий конвой ожидается двадцать восьмого октября. Так что пока всё идёт без срывов...

Едва Василевский вошёл в свой кабинет, как ему позвонила Серафима.

   — Мы с Юрой решили тоже уехать. Помоги нам с билетами до Челябинска.

   — Своих я уже отправил, а ты все дни молчала, — едва не ругнулся Александр Михайлович. — Ладно. Вещи собрала?

   — Всё, что надо, взяла. Когда приедешь за нами?

   — Съезжу на вокзал за билетами — и сразу к вам.

Вечером, к отходу поезда, он привёз на вокзал Серафиму и сына. Юра был внешне спокоен, хотя в его карих глазах читалась тревога. Александр Михайлович посадил их в вагон. На прощание обнял сына, поцеловал его.

   — Отец, немцы возьмут Москву? — спросил Юра.

   — Ты помнишь Георгия Жукова, моего друга и соседа по квартире в Сокольниках? Так вот он заверил товарища Сталина, что немцам в Москве не бывать! То же самое и я могу тебе сказать.

Василевский мельком взглянул на Серафиму. Она сидела в купе грустная, её глаза словно туман накрыл, они были какие-то неживые. Он подошёл к ней и взял её руку в свою.

   — Прости меня, Серафима, если что было не так... Я желаю тебе всего хорошего. Я никогда вас с Юрой не забуду!

   — Ладно, Саша, чего уж там... Не переживай, как-нибудь проживём...

   — Срочная телеграмма от адмирала Левченко! — на одном дыхании выпалил дежурный по Генштабу.

Василевский прочёл депешу с горьким чувством. Левченко доносил Сталину, что «резервы исчерпаны, винтовок и пулемётов нет, маршевые роты прибыли без оружия. С имеющимися силами Керчь не удержать. Прошу вас выделить для фронта две стрелковые дивизии либо разрешить эвакуацию войск из Керчи».

«Видимо, трагедии с Керчью нам не избежать!» — с тревогой подумал Василевский. Он ехал к Сталину в Кремль, и его неотступно преследовала мысль о том, что телеграмма Левченко выведет вождя из себя. Но, к его удивлению, Сталин спокойно прочёл депешу адмирала, ни один мускул не дрогнул на его лице. Только и сказал:

   — Спасут ли там дело две дивизии?

   — Нет, товарищ Сталин, — отрубил Василевский. — Я даже не знаю, зачем он их просит.

   — Я по-другому решу этот вопрос, — веско произнёс Верховный. — Направлю в Керчь маршала Кулика.

Сталин тут же позвонил Кулику в Ростов, где тот находился в это время, и приказал ему немедленно вылететь в Керчь и помочь адмиралу Левченко разобраться в ситуации. Керчь нужно держать, подчеркнул Верховный, иначе немцы могут оказаться на Таманском полуострове.

   — Всё будет исполнено, товарищ Сталин! — отозвался Кулик на другом конце провода. — Вылетаю немедленно!..

Однако надежды Сталина на своего выдвиженца по службе не оправдались. Кулик прибыл в Керчь 11 ноября, а 16 ноября немцы ворвались в город.

   — Он мне за это ответит! — раздражённо бросил Сталин.

   — Кто? — не понял Молотов, минуту назад вошедший в кабинет.

   — Маршал Кулик! — процедил сквозь зубы вождь. — Я просил его помочь адмиралу Левченко удержать Керчь, а он, подлец, видно, и пальцем не шевельнул. Он уже однажды подвёл меня, — продолжал в гневе Верховный. — Тимошенко говорил мне, как летом Кулик попал в окружение под Минском. Знаешь, что он сделал, чтобы спасти свою шкуру? Напялил на себя крестьянский тулуп и надел лапти, чтобы его не опознали немцы. И это его спасло. А другой бы пустил себе пулю в лоб, как это сделал генерал Ефремов...

Опасной оставалась и обстановка под Москвой. В конце октября нашим войскам удалось сдержать наступление врага на рубеже Волжского водохранилища, восточнее Волоколамска, а на юго-западных подступах к столице — в районе Тулы.

   — Иосиф, ты уедешь из Москвы? — осведомился Берия, когда его и Молотова Сталин вызвал к себе, чтобы обсудить ситуацию по обороне города.

   — Лазарь Каганович советует мне уехать, просил, чтобы и его взял на свой самолёт. А как бы ты поступил, Вячеслав, будь на моём месте?

   — На твоём месте, Иосиф, я никогда не буду! — возразил Молотов. — Народ знает одного вождя — товарища Сталина, ему он верит, на него надеется. А кто я? — громко и, как показалось, с обидой в голосе спросил Молотов. — Я твоя правая рука, как ты сам однажды сказал.

   — Если ты, Вячеслав, у товарища Сталина правая рука, то я — левая!

Заголосила «кремлёвка». Нагнувшись, Сталин дотянулся до трубки.

   — Слушаю!.. Товарищ Василевский? Я звонил вам, где вы были? Ах вот что, вы были у Вознесенского!.. Мне вы тоже нужны... Да, срочно!

   — Тебе, Иосиф, звонил тот генерал, который ездил со мной на Западный фронт разбираться в трагедии?

   — Он. А что, ты и с ним поцапался?

   — Да нет, — качнул головой Молотов. — Василевский — генерал толковый.

Василевский вошёл в кабинет.

   — Быстро вы, однако, добрались сюда! — Сталин кивнул ему на кресло. — Садитесь, пожалуйста. Я хотел бы услышать ваш доклад об обстановке под Москвой. Только коротко и главное. Карта на столе.

   — Мне тоже интересно знать, что там делается, — подал голос Молотов и подошёл к столу. Берия остался сидеть на месте, он что-то писал в блокноте.

Александр Михайлович, хорошо знавший положение на всех фронтах, кратко изложил ход оборонительных боев, наиболее «горячие» участки показал на карте. Сталин желал узнать его мнение о действиях Западного фронта, но Василевский сам заговорил о нем:

   — Западный фронт, основной, я бы назвал его главным щитом обороны. Генерал армии Жуков сделал то, чего не мог сделать генерал Конев, когда враг начал своё первое наступление на Москву. Я вовсе этим не хочу сказать, что Конев плохой военачальник, просто он тогда растерялся, его больше испугали не сами немцы, а их танки.

   — Он, ваш Конев, тогда едва не бросил фронт! — язвительно произнёс Берия. — Всё же следовало наказать его...

Сталин пропустил его слова мимо ушей.

   — Значит, вы уверены, что главный щит обороны столицы надёжный? — В глазах Сталина появился такой знакомый Василевскому блеск.

   — Уверен и за Жукова ручаюсь.

   — За Ворошилова ручался сам Жданов на Ленинградском фронте, но у него ничего не получилось, пришлось посылать туда Жукова, — бросил реплику Берия.

   — Лаврентий, помолчи! — остудил пыл Берия Сталин.

Поговорили ещё об обороне Москвы, и Верховный был доволен тем, какие дельные предложения вносил Василевский по ходу обсуждения. Казалось, все вопросы были исчерпаны, но Сталин не отпускал его.

   — У меня к вам просьба, — вдруг сказал он. — Не смогли бы вы написать постановление о присвоении очередного воинского звания одному нашему генералу? — Сталин пальцами погладил усы.

   — Я готов это сделать! — Василевский раскрыл блокнот, достал из кармана ручку. — Кто этот генерал и какое воинское звание?

   — Речь идёт о генерале Василевском... — начал было Сталин, но Александр Михайлович решительно возразил:

   — Прошу вас освободить меня от такого поручения!

Молотов улыбнулся, покачал головой, но не проронил ни слова. А Берия не сдержался и выкрикнул чуть ли не в лицо Василевскому:

   — На вашем месте я бы нос не задирал!

   — Лаврентий, опять ты рвёшь удила? — сердито бросил Сталин. Он посмотрел на Василевского: — Хорошо, этот вопрос мы решим сами.

   — А нельзя ли отметить хорошую работу моих помощников? — спросил Василевский.

   — Не возражаю! — одобрил Сталин. — Назовите Поскрёбышеву фамилии ваших помощников, а я решу это дело.

28 октября 1941 года Постановлением СНК СССР четверым из оперативной группы Генштаба были присвоены воинские звания: Василевскому — генерал-лейтенанта, полковникам Карпоносову, Курасову и Шевченко — генерал-майора. Узнал об этом Василевский утром на другой день. «Ну вот, Саша, у тебя новая радость, — сказал он себе. — Ты вырос ещё на одну ступень. Так что не ворчи, если Верховный даёт тебе одно задание за другим».

Поздно вечером из Арзамаса ему позвонил маршал Шапошников.

   — Здравствуйте, голубчик! — весело зазвучал в трубке его голос. — Как дела? Справляетесь с работой? Доволен вами Верховный?..

Борис Михайлович сыпал вопросами, и Василевский его не перебивал, а как только Шапошников умолк, Александр Михайлович не без гордости заявил:

   — Я уже генерал-лейтенант, товарищ маршал!.. Когда присвоили? Вчера. Утром собрался доложить вам по телефону, но срочно вызвал Верховный...

   — Поздравляю вас, голубчик! Мне тут скучно без вас, хотя работы чертовски много.

   — У меня тоже, Борис Михайлович. То одно, то другое, на ходу сплю...

Это было правдой, и Василевский ничего не придумал. Днём раньше его вызвали в Ставку. Сталин говорил по телефону с адмиралом Октябрьским, Василевский, сидя за столом, задремал. Сталин громко кашлянул, и он проснулся. Ему было неловко от того, что случилось, но Верховный не стал его журить, но вдруг сказал:

   — Отныне, товарищ Василевский, с трёх часов ночи и до десяти утра вы будете отдыхать. Только не вздумайте меня обманывать. Я буду проверять.

* * *

Василевский ушёл, и в кабинете повисла напряжённая тишина.

   — До Ноябрьских праздников осталась неделя, — наконец заговорил Сталин, перекидывая на столе листки календаря. — Я решил седьмого ноября провести на Красной площади военный парад...

Молотову показалось, что он ослышался.

   — Какой парад, Коба?! — удивлённо воскликнул он. — Под Москвой немцы, а ты задумал такое дело?..

   — Иосиф шутит, а ты, Вячеслав, поверил, — хохотнул Берия. — Пора бы подумать, как мы будем драпать из столицы...

Сталин бросил на Берия зловещий взгляд.

   — Что ты сказал? — жёстко разжал он губы. — Драпать из столицы? Тебя, очкарика, за такие слова надо поставить к стенке!

Берия не на шутку струсил, вскочил с места:

   — Иосиф, извини, я брякнул смеха ради... — Он ударил себя в грудь кулаком: — Ты думаешь я испугался фашистов? Да я никогда не побегу из Москвы, если даже ты прикажешь! Я буду драться с немцами, я буду рвать их зубами, я...

   — Перестань, Лаврентий, — смягчился Сталин. — Мне не до шуток. Нашёл с кем шутить. Я же тебе не баба...

Маленков молчал, как будто в рот воды набрал. Он ждал, чем кончится эта перепалка. А Сталин вновь заговорил, и азартно:

   — Парад будет принимать маршал Будённый. Народ его знает, любит, а дети и поныне играют в конницу Будённого. Командовать парадом поручим генералу Артемьеву, командующему войсками Московского военного округа. Надо позаботиться и о том, чтобы в это утро немецкие самолёты не смогли совершить налёт на Красную площадь. Но если им удастся сбросить бомбы, убитых и раненых быстро убрать, а военный парад продолжать! — Сталин помолчал. — Но прежде, шестого ноября, я сделаю доклад на торжественном собрании, которое проведём на станции метро Маяковская, и на военном параде произнесу речь. Возражений нет? Я спрашиваю у вас как членов Политбюро ЦК.

Кажется, только сейчас Молотов «прозрел», он оценил всё то, что задумал вождь. Он уже был согласен со Сталиным, сказал, что оба эти мероприятия, безусловно, вызовут в стране и за рубежом политический резонанс.

   — Но надо ли рисковать? — Молотов смотрел на своего патрона не мигая.

   — Надо, Вячеслав! — громче обычного произнёс Сталин. — Война — это всегда риск! Этим парадом я хочу дать знать нашим друзьям и врагам, что Москва, столица Советского государства, живёт, дышит, она сражается с фашистами. Так что решено — быть военному параду! — Он взглянул на Берия: — И тебе есть работа, Лаврентий. О готовящемся военном параде никому не должно быть известно, кроме маршала Будённого и генерала Артемьева. С ними я сегодня сам переговорю. А ты, Вячеслав, вместе с Маленковым поможешь мне подготовить доклад на торжественном собрании. Тезисы я уже набросал...

   — Я готов, Иосиф! — живо отозвался Молотов.

   — И я тоже, — добавил Маленков.

Ноябрь наступил холодный и вьюжный. Весь день сыпал снег, а под вечер подул ледяной ветер, и когда Василевский возвратился в Генштаб, он изрядно продрог. Он снял шинель, потом закурил. Раза два глотнул дым и почувствовал, как потеплело на душе. И вдруг его ужалила тревожная мысль: как там Катюша, как сынок? Что-то молчат, хотя жена обещала сразу же написать ему. Нет весточки и от Юры. Не запретила ли Серафима ему писать? «Да нет же, Серафима на такое не способна, — упрекнул он себя. — Тогда что мешает сыну сесть за стол и черкнуть мне пару строк? А возможно, Юра устраивается на работу? Парень взрослый, вот-вот его призовут на военную службу. Зря не поговорил с ним, может, он захочет пойти в военное училище?..»

В дверях вырос маршал Будённый.

   — Привет, Александр! — воскликнул он. — Как поживаешь? — Маршал сел в кресло. — Скажи, зачем меня вызвал с фронта Верховный? Хотя бы намекни мне. — Он крутнул ус.

   — Вам об этом скажет Верховный, — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Хитёр ты, Саша! — Будённый встал. — Пойду к Верховному...

Вскоре маршал вернулся.

   — А вот и я, — бросил он с порога. — Теперь могу сообщить, какое я получил задание от Верховного...

   — Принимать военный парад на Красной площади? — прервал его с улыбкой Василевский.

   — Так ты об этом знал?! — воскликнул Будённый.

   — Знал, Семён Михайлович, и даже подготовил список тех воинских частей, которые примут участие в параде. — Он отдал маршалу листок. — Такой же список есть у генерала Артемьева. Вы поедете к нему?

   — Я уже звонил в штаб Московского военного округа, через час мы с ним встречаемся и всё обсудим в деталях.

Зазвонил телефон. Василевский взял трубку. Говорил Сталин.

   — Я жду вас...

   — Еду, товарищ Сталин. — Василевский, положив трубку, взглянул на Будённого: — Вот видите, Семён Михайлович, даже не могу с вами поговорить, снова меня требует Верховный. А ведь утром я у него уже был...

   — Дерзай, Александр, на то и поставлен у руля Генштаба! — улыбнулся маршал.

   — Разрешите, товарищ Сталин? — Василевский прикрыл за собой двери.

   — Проходите, пожалуйста, и садитесь. — Сталин жадно глотал горьковатый дым, потом загасил трубку. — Маршал Будённый был у вас?

   — Был. Все вопросы мы с ним решили. Он просил дать на военный парад побольше танков, и я уже знаю, где их взять, даже успел переговорить с танкистами.

   — А как насчёт просьбы Жукова дать ему ещё хотя бы две армии?

Василевский сказал, что две армии уже формируются и будут готовы прибыть на Западный фронт в конце ноября, а возможно, на неделю раньше. 1-ю ударную армию направят в Яхрому, а 10-я армия сосредоточится в районе Рязани.

   — Жукова я об этом предупредил, — подчеркнул Василевский. — Держу с ним постоянную связь.

   — Это хорошо. — Сталин подавил невольную улыбку и вдруг спросил: — Где вы были в три часа ночи?

   — Спал. Вы же мне предоставили отдых с трёх часов ночи и до десяти утра, — ответил невинно Василевский и отвёл глаза в сторону.

   — Вы не отдыхали, — сурово заметил Сталин. — Я звонил вам, дежурный сказал, что вы спите. Тогда я попросил разбудить вас и пригласить к телефону. И что же дежурный? Он признался, что вы на узле связи и ведёте переговоры с Западным фронтом.

   — Виноват, товарищ Сталин, я и вправду вёл переговоры, — покраснел Василевский. — Это было крайне необходимо, мне звонил Жуков...

Сталин подошёл к нему так близко, что Александр Михайлович увидел на его лице оспины.

   — Значит, вы ночь не спали? — усмехнулся он, но в его глазах не было упрёка, они светились добродушно, со смешинкой.

   — Не удалось сомкнуть глаз хотя бы на час, — признался Василевский. — Я звонил на фронт, мне звонили, потом готовил директиву... Людей в моей оперативной группе мало, а дел у нас по горло.

Сталин разочарованно вздохнул:

   — Я сразу заметил, что вы очень переутомились. Лицо осунулось, пожелтело. Нет, так дальше дело не пойдёт. — Он подошёл к столу, нажал на кнопку звонка, и тотчас вошёл Поскрёбышев. — Свяжитесь с начальником Главного сануправления наркомата и уточните, можно ли в санатории «Архангельское» обеспечить хороший отдых в эту ночь товарищу Василевскому.

Поскрёбышев минут через пять снова вошёл в кабинет и доложил Сталину:

   — Санаторий готов принять генерала Василевского!

Сталин взглянул на Александра Михайловича:

   — Немедленно отправляйтесь в санаторий и до утра поспите.

Василевский поспешил в Генштаб. Каково же было его удивление, когда он увидел начальника Главного санитарного управления генерала Смирнова!

   — Вы ко мне, Ефим Иванович? — спросил он.

   — Мне приказано доставить вас в санаторий «Архангельское». Вы в курсе?

   — В курсе, Ефим Иванович! — Александр Михайлович быстро оделся. — Я готов!

Всю ночь Василевский спал как убитый. Никто его не будил, никто не тревожил. В санатории о нём хорошо позаботились.

Утром, как всегда, он прибыл на доклад к Верховному.

   — Ну как, отдохнули? — весело спросил Сталин. — Значит, сил набрались?..

На рассвете 7 ноября Василевского разбудил телефонный звонок. «Наверное, Катюша...» — пронеслось в голове. Он вскочил, схватил трубку и услышал далёкий, слегка приглушённый голос Юрия:

   — Привет, папа! Я тебя разбудил? Мы долго ждали, пока нам дали Москву. Как ты поживаешь? Алло, ты меня слышишь?

   — Всё хорошо, сынок! — отозвался Александр Михайлович, чувствуя, как от волнения заколотилось сердце. — Правда, много работы. У нас тут в столице тревожно...

   — Папа, а я уже работаю на Новотрубном заводе!

   — Да? Вот здорово! Кем же работаешь?

   — Учеником слесаря. Кое-что наш завод делает и для фронта, так что и я сражаюсь с фашистами. По тебе очень скучаю. Может, хотя бы на денёк-два приедешь к нам в гости?

   — Что ты, Юра, у меня столько дел!.. Скажи, сынок, как у вас с питанием? Денег прислать?

   — Не надо, папа, у нас всё есть. Мама тоже работает, получает зарплату... Ладно, папа, береги себя. Мама тут рядом, даю ей трубку!

   — Привет, Серафима. Как ты? — У Василевского вдруг появилось ощущение тревоги за бывшую жену: всё ли у неё там есть и как она себя чувствует.

   — Здравствуй, Саша! — отозвалась Серафима. Голос звонкий, какой-то шальной. — Ты спрашиваешь, как я? Отвечу: пока замуж не вышла, никак не найду себе человека по душе. А так всё хорошо.

«И тут меня уколола», — грустно подумал Василевский.

   — Ты всё шутишь... Скажи, как Юра?

   — По тебе скучает, но здесь я ничем не могу помочь ему... Ты дома один или у тебя под боком Катюша?

   — Она со мной, — съязвил Александр Михайлович. — Игоря оставила в посёлке Чебаркуль, а сама прикатила сюда. Видишь ли, она и дня не может без меня прожить!

   — Шутить изволите, товарищ генерал! Я тебе не верю, — зло добавила Серафима.

   — Время закончилось, выключаю! — раздался на линии голос телефонистки.

Василевский выпил чаю и поспешил на Красную площадь. От снега всё белым-бело. Войска уже подтягивались к месту парада, слышались звонкие команды, урчали машины, раздавался лязг гусениц тяжёлых танков КВ. У Мавзолея ему встретился военный комендант Москвы генерал Синилов. Он не раз приходил в Генштаб к Александру Михайловичу, когда шла подготовка к военному параду.

   — Не везёт нам, а?! — сказал Василевский. — Вчера весь день сыпал снег, а с утра поднялась пурга. Мороз, скользко, как бы не буксовали танки и машины!

   — Вчера всю площадь мы посыпали песком, скольжения быть не должно! — заверил Синилов.

По всей площади от Исторического музея до храма Василия Блаженного выстроились войска. На трибуну Мавзолея поднялись члены правительства. Василевский обратил внимание, что на голове Молотова папаха, а Сталин стоял в фуражке, хотя было морозно. Вот из ворот Спасской башни на заснеженную площадь на коне выехал первый заместитель наркома обороны СССР маршал Будённый. Трибуны встретили его аплодисментами. Командующий парадом подъехал к нему на своём рысаке и громко отрапортовал:

   — Войска Московского гарнизона для участия в параде по случаю двадцать четвёртой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции построены!

Грянула медь сводного оркестра. Маршал Будённый в сопровождении генерала Артемьева стал объезжать войска, поздравляя их с праздником. Бойцы дружно отвечали на его приветствие. «Ура!» мощным валом катилось по площади. Громовое, воинственное. Объехав войска, Будённый поднялся на трибуну Мавзолея. Парад затих, замер, когда к микрофону подошёл Сталин и, как показалось Василевскому, заговорил спокойно, но твёрдо. Речь вождя слушали затаив дыхание.

   — Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

Торжественный марш войск открыли курсанты минно-артиллерийского училища. Василевский, глядя на них, подтянулся, одёрнул шинель, словно сам находился в строю с бойцами и командирами. К нему подошёл полковник Штеменко.

   — У меня такое чувство, Александр Михайлович, что сам бы сейчас взял автомат и пошёл на передовую, — сказал он. — Нет, я ещё раз попытаюсь уйти на фронт. Вернусь в Генштаб и напишу на ваше имя рапорт...

   — У вас, Сергей Матвеевич, есть своя передовая, так что никуда вас я не отпущу, — осадил его Василевский.

Штеменко помрачнел, но промолчал.

   — Что нового под Москвой? — спросил Сталин, едва Василевский зашёл к нему.

   — Немцы усилили свою группировку войск...

   — Вы имеете в виду те подкрепления в танках и самолётах, которые по приказу Гитлера получила группа армий «Центр»?

спросил Верховный. — Я в курсе дела, подробности мне доложил Жуков. — Он выбил из трубки пепел, хотел было снова закурить, но бросил трубку на край стола и подошёл к Александру Михайловичу: — Ну, как вам парад?

   — Суровый и величественный, я даже разволновался. Уверен, что этот парад вызовет у бойцов желание ещё крепче бить врага! — Василевский улыбнулся. — Ваша речь, товарищ Сталин, короткая, но яркая. Особенно берёт за сердце ваш призыв равняться в боях на наших великих предков.

   — Не знаю, как у кого, но у Гитлера парад, безусловно, вызовет в душе ярость, — усмехнулся Сталин. — Пожалуй, генералам от фюрера достанется. Как это они допустили такое! Их дивизии стоят у стен Москвы, а на Красной площади — военный парад!

Без стука в кабинет вошёл Берия. Под маленькими очками его глаза поблескивали.

   — Что у тебя, Лаврентий? — сухо спросил Сталин.

   — У меня вопрос оперативного характера, и я желал бы с вами посоветоваться...

   — Чего ты тянешь? — прервал его Сталин. — Говори!

Лаврентий взглянул на него, потом на Василевского:

   — Я подготовил группу своих людей и хочу послать их на Западный фронт.

   — К Жукову? — уточнил Сталин.

   — К нему, — подтвердил Берия. — Вас не так давно крепко подвёл генерал Конев, вы хотели отдать его под трибунал, но потом отменили своё решение. Но Конев ведь у Жукова заместитель! Надо бы за ним присмотреть...

Василевский увидел, как брови у Сталина дрогнули, поломались, он нахмурился.

   — К Жукову посылать людей не надо, — раздражённо произнёс Верховный. — Ему сейчас нужны не твои люди, ему нужны танки. У тебя они есть? — В его глазах вспыхнули ехидные искорки.

   — Где же у меня танки? — смутился Берия. — Но иногда один человек может сделать больше, чем сто танков!

   — А вот товарищ Василевский вряд ли с тобой согласится, — усмехнулся Сталин.

«Только бы меня в эти игры не втягивали», — подумал Александр Михайлович. И, не дождавшись, что Верховный ответит Берия, он встал и попросил разрешения уйти. Но Сталин задержал его:

   — Вы мне ещё нужны. — Он взглянул на Берия: — Ты, Лаврентий, зайди ко мне попозже.

Берия вышел, прикрыв за собой дверь. Какое-то время в кабинете стояла напряжённая тишина, и кто знает, долго ли она продолжалась, если бы на столике у Верховного не взревел телефон. Он снял трубку. Докладывал Жуков:

   — Немцы начали наступление! На наши передовые позиции ринулись танки... — Георгий Константинович помолчал, но реакции Сталина не последовало, и он добавил: — Немцы, как мне кажется, хотят обойти Москву с севера, через Клин и Солнечногорск, и с юга, через Тулу и Каширу, но мы сорвём их замысел. Прошу лишь ускорить переброску сюда 1-й ударной армии генерала Кузнецова.

   — Желаю удачи! А подход резервов Ставка ускорит.

Положив трубку, Верховный спросил Василевского:

   — Вы слышали, что волнует Жукова?

   — Резервы, — ответил Александр Михайлович. — Этот вопрос я держу на контроле. 1-я ударная армия генерала Кузнецова будет у Жукова через неделю, к этому времени подойдут ещё четыре резервные армии — 10, 20, 26 и 61-я. По замыслу Ставки, о чём я вчера вам докладывал, они выдвигаются на фланги Западного и на стыки его с Юго-Западным фронтом.

Помолчали. Потом Сталин снова заговорил:

   — Не кажется ли вам, что Жуков не уверен в себе?

Василевскому показалось, что голос у вождя дрогнул, он даже слегка покраснел.

   — Что вы, Иосиф Виссарионович, мне это не кажется! — твёрдо заявил Александр Михайлович. — Он крепко держит в руках Западный фронт, и, если мы дадим ему всё, что он просил, — а мы это сделаем, — враг к столице не прорвётся! Просто он позвонил вам, чтобы объяснить сложившуюся ситуацию...

   — Дай-то Бог ему выстоять, — тихо обронил вождь.

С каждым днём бои под Москвой становились ожесточённее. Гитлеровцам удалось продвинуться к каналу Москва—Волга, форсировать его у Яхромы на северо-западе, а на юго-востоке достичь Каширы. Сталин высказал свои опасения Жукову, когда вызвал его в Ставку. Тот, ничуть не смущаясь, ответил:

   — Всё, немцы выдохлись! За двадцать дней своего наступления они добились не очень-то многого. Дальше они не пройдут!

   — Теперь немцы перешли к обороне, и надо бы этим воспользоваться, — сказал Василевский, глядя на Верховного.

   — Я тоже считаю, что надо крепко ударить по врагу, — подал голос Жуков. — Если раньше у группы «Центр» был перевес в артиллерии, авиации и танках, то теперь, получив резервы из Станки, Западный фронт превосходит врага по танкам. К тому же немцы понесли большие потери и исчерпали свои возможности, горячо добавил Георгий Константинович.

   — Пожалуй, вы оба правы, — подвёл итог дискуссии Верховный. У него потеплело на душе от мысли, что уже скоро немцы почувствуют силу ударов Красной Армии. — Главное, товарищи, нужно во что бы то ни стало вырвать из рук врага стратегическую инициативу. Для чего во время контрнаступления надо как можно сильнее ударить по врагу!

Василевский не забыл, что идея контрнаступления возникла в Ставке ещё во время первого натиска фашистов на Москву, но тогда для этого не было сил. И лишь теперь, когда враг выдохся и перешёл к активной обороне, Ставка возвратилась к идее контрнаступления. Замысел был прост: под ударами войск правого и левого крыла Западного фронта, при поддержке Калининского и Юго-Западного фронтов разгромить ударную группировку врага. Жукову было предложено подготовить план контрнаступления войск Западного фронта. Утром 30 ноября он прислал в Генштаб этот план и попросил Василевского доложить о нём Верховному.

   — Александр, я всё сделал так, как мы с тобой обсуждали, — сказал Василевскому по телефону Жуков. — К плану я приложил записку и план-карту. Рядом с моей подписью стоят подписи члена Военного совета Булганина и начальника штаба фронта генерала Соколовского. Это тоже покажи Верховному. Жду, Александр, и очень надеюсь на твою поддержку. Я слышал, что из эвакуации вернулся Генштаб, передай привет Борису Михайловичу Шапошникову.

   — Он уже третий день болеет, видно, отозвалась дальняя дорога, — сообщил Василевский. — Всё, о чём ты просишь, я сделаю.

Прежде чем идти на доклад к Верховному, он сам ознакомился с планом контрнаступления. Западный фронт наносил удары но флангам врага, чтобы не дать ему возможности окружить наши войска и бить их по частям, как это произошло при первом наступлении немцев на столицу. Поэтому, когда Василевский принёс план Жукова Верховному на утверждение, он именно на это обратил его внимание. Сталин не возразил, однако спросил:

   — Кто и как намерен поддержать действия Западного фронта?

   — Соседние армии, товарищ Сталин. — Василевский подошёл к карте. — Вот эти армии... Калининский фронт нанесёт удар войсками 31-й армии южнее города Калинина, в сторону Старицы, Юго-Западный фронт — войсками 3-й и 15-й армий на участке Ефремов — Волово в обход города Елец, в сторону Верховья. Полагаю, — продолжал Александр Михайлович, — план Военного совета Западного фронта можно утвердить.

   — Если Генштаб так считает, почему я должен возражать?! — улыбнулся Сталин и, взяв ручку, подписал план. — А это что у нас? — спросил он, увидев в руках Василевского какие-то бумаги.

Василевский сказал, что он подготовил проект директивы командующему Калининским фронтом генералу Коневу. Он не стал скрывать от Верховного, что генерал Конев порой распыляет свои силы, делает упор на частные атаки, но они малоэффективны.

   — Посудите сами, Иосиф Виссарионович, — с горечью произнёс Василевский, — двадцать седьмого—двадцать девятого ноября войска Конева провели атаки на разных направлениях, но они ничего не дали, войска понесли лишь ненужные потери. Я говорил об этом Коневу, но что-то он не перестраивается. Поэтому я подготовил проект директивы.

   — Что Генштаб предлагает генералу Коневу? — поинтересовался Верховный.

   — Коневу предписывается сосредоточить ударную группировку и в течение двух-трёх дней нанести удар южнее Калинина на Тургиново, чтобы содействовать уничтожению клинской группировки немцев войсками 1-й ударной армии генерала Кузнецова. У Конева есть для этой цели пять наиболее боеспособных дивизий.

Сталин прочёл директиву и подписал её.

   — Вы тоже поставьте свою подпись, — сказал он Василевскому. — И вот ещё что: разъясните Коневу суть директивы, подскажите ему, как действовать, чтобы оказать Западному фронту реальную помощь. И построже с ним! Приказы отдавайте от имени Ставки!..

Утром 1 декабря Василевский вызвал на связь генерала Конева и сообщил ему о директиве. Конев, однако, ничуть не смущаясь, заявил, что хотел бы провести операцию по освобождению города Калинина, а Жуков управится и без его поддержки. Василевский повысил голос:

   — Товарищ командующий, вы преследуете локальные интересы, но Ставка согласиться с этим не может! Сейчас все силы брошены на то, чтобы остановить наступление врага на Москву, измотать его войска в боях, а потом и самим нанести по нему контрудар. А вы печётесь только о себе. Командующий Юго-Западным фронтом Тимошенко повыше вас чином, но руку помощи Жукову протянул.

   — Помочь и я не против, но у меня войск и вооружения — кот наплакал, — огрызнулся Конев, но голос его прозвучал не так твёрдо, как прежде.

   — Генштаб перебросит вам ещё 262-ю стрелковую дивизию с Северо-Западного фронта, в ней девять тысяч хорошо вооружённых бойцов. Сегодня дивизия начала погрузку в эшелон.

   — Ваши требования ясны, — глухо отозвался Конев. — Нанесу удар по Тургиново, прорву оборону противника и выйду ему в тыл...

О своём разговоре с Коневым Василевский доложил Сталину. Тот усмехнулся в усы.

   — С характером генерал! — Он о чём-то задумался. — Перед началом сражения в ночь на пятое декабря отправляйтесь в штаб Калининского фронта и вручите генералу Коневу директиву ни переход в контрнаступление. Пусть попробует ослушаться, — сурово подчеркнул Верховный, — будет отвечать по всей строгости, и Жуков ему в этот раз не поможет. Только сразу же возвращайтесь. У меня вечером приём председателя Совета Министров Польской Народной Республики генерала Сикорского. Быть и вам на приёме в парадной форме. Да, — спохватился Сталин, — как там Борис Михайлович, он всё ещё болеет?

   — К сожалению, да.

   — Тогда продолжайте временно исполнять обязанности начальника Генштаба.

Вскоре после похорон жены Кальвин решил проведать Дашу. Юлия Марковна открыла ему дверь.

   — Боже, кого я вижу! — всплеснула она руками. — Вы так давно у нас не бывали...

   — Даша дома? — прервал её Оскар и, когда услышал, что она пошла с ребёнком к доктору, спросил: — Что с Машей?

   — У неё болит горлышко. Бедняжка всю ночь не спала. Даша намаялась с ней. Хотите чайку? — предложила соседка. — Пока будем чаёвничать, она вернётся.

Кальвин снял шинель, осмотрелся. Комната соседки была небольшой, но убрана со вкусом. На тумбочке фотография капитана 1-го ранга: он стоит на верхней палубе корабля и кому-то улыбается. Юлия Марковна вошла в комнату с чайником и перехватила взгляд Оскара.

   — Это мой муж Тимур Петрович, — грустно сказала она. — Похоронила его пять лет назад. А фотографировался он на Северном флоте, мы тогда жили на улице Сафонова, неподалёку от причала.

   — Там сейчас служит мой брат Азар, — молвил Кальвин.

   — Что, брата так и не освободили? — Соседка налила ему чаю. — Бот чёрная смородина, сама летом на даче закатывала в баночки. Пробуйте, Оскар Петрович...

   — Дело с Азаром затянулось... И на меня беда свалилась: на днях похоронил жену.

   — Да вы что?! — воскликнула соседка. — Галина Сергеевна попала под бомбёжку?

   — Ушла добровольно в народное ополчение, под Истрой её тяжело ранило, и после операции она скончалась.

Известие о гибели Галины Сергеевны, которая не раз врачевала её, ошеломило Юлию Марковну, вывело из равновесия. Она вдруг притихла, посерела лицом и вся стала какой-то побитой.

   — Война, Юлия Марковна, что поделаешь! — Кальвин передохнул.

В прихожей послышались шаги. Соседка открыла дверь. Это пришла Даша.

   — Тебя тут ждут, голубушка!

Оскар схватил шинель и вышел в прихожую.

   — Ты? — удивилась Даша. — Какими судьбами? Вот уж не ожидала...

   — А где Маша? — спросил Оскар, когда следом за Дашей вошёл в её комнату.

   — Чего она вдруг тебя заинтересовала? — наигранно улыбнулась Даша. В эту минуту она была так соблазнительна, что Оскар едва не вскочил со стула, чтобы обнять её и поцеловать.

   — Маша и моя дочь, — твёрдо сказал он. И чуть громче добавил: — Об этом я узнал от Гали...

Даша больно прикусила губы, у неё вырвались слова:

   — Она решила над тобой подшутить.

   — Перед смертью не врут, — сухо возразил он.

   — Ты о чём, Оскар? — Даша почувствовала, как по её спине пробежали холодные мурашки. Он вынул из кармана кителя платок, развернул его и положил на стол кусочек опалённого рваного железа.

   — Это осколок мины, его извлекли из лёгкого Гали. После операции она ещё пожила несколько часов. Скончалась на моих глазах...

Даша долго молчала, потом разжала губы:

   — Маша — твоя дочь, Оскар, но я это скрыла...

   — Почему?

   — Не хотела, чтобы ты ссорился со своей женой. — Она помолчала. — Сам хоронил Галю?

   — Помогли друзья-журналисты. Василевскому позвонил, но он был где-то на фронте у Жукова. У тебя малышка на руках.

   — Я бы оставила её на попечение Юлии Марковны...

   — Ни к чему это, Дашенька.

   — Перед тем как уехать на фронт, Галя приходила ко мне, неожиданно сказала Даша. — Мы с ней долго беседовали о житейских делах. Потом я вышла на кухню сварить Маше кашку, а она осталась с ней в комнате. Тогда-то и прочла письмо, в котором я признавалась тебе, что Маша — твоя дочь.

Теперь он понял: Галя узнала о его интимной связи с Дашей и в отместку укатила на фронт.

   — Скажи, где Маша? — спросил Оскар. — Ты небось оставила её в больнице? Я так хотел её увидеть!

   — Там хорошее детское отделение, врач — моя давняя знакомая, она и посоветовала оставить её. Дня три там побудет.

   — Я купил ей большого мишку.

   — После отдашь! — Даша вскинула на него опечаленные глаза. В них он увидел то смятенное чувство, какое не раз видел, когда приходил к ней. — Пока Маша в больнице, я бы хотела сходить с тобой на могилу Галины Сергеевны и положить цветы. Я уважала её, она прекрасный врач. Это она посоветовала мне родить малыша.

   — Родить без мужа? — удивился Оскар.

   — Да! — Даша улыбнулась. — Познакомиться с хорошим парнем и... забеременеть. А я от тебя стала беременной. Поначалу испугалась: что делать? А потом решила рожать.

   — Жестокая ты, Даша! — упрекнул её Кальвин.

   — Так уж и жестокая? — Даша лукаво повела бровью.

   — Почему сразу не открылась мне? Я же люблю тебя!

Даша вдруг посерьёзнела и переменила тему:

   — Василевскому не удалось переговорить с вождём насчёт Азара?

   — Пока нет, но он обещал это сделать. Так что давай ещё подождём.

   — Тебе, Оскар, виднее...

Кальвин побывал в редакции, уладил все вопросы и уже потом пришёл домой. В комнате было тихо, как в глухом фронтовом окопе. Куда ни глянь, всё в квартире напоминало о жене. Вот её стол, на нём в рамке фотокарточка, на которой засняты он, Галя и пятилетний Пётр. Оскар вспомнил, что фотографировались они в парке имени Горького на Первомай. Рядом другая фотография, на ней Оскар стоит в обнимку с женой, а справа от него улыбающийся Василевский со своей Катей. Внизу подпись: «Дорогим Оскару и Галочке от Василевских. 22 июня 1940 года».

   — Ровно за год до начала войны, — произнёс вслух Кальвин, как будто около него стояла жена. — В тот день мы провожали Петю в Ленинград в военно-морское училище...

Зазвонил телефон. Это был Василевский.

   — Добрый вечер, Оскар! Мне надо с тобой увидеться. Пожалуйста, никуда не уходи. Я выезжаю...

Оскар был немало удивлён, когда Василевский вошёл к нему в квартиру с автоматом.

   — У тебя что, Саша, нет охраны? — усмехнулся он. — Зачем взял автомат? Да ты садись! Если желаешь, попей со мной чайку с вишнёвым вареньем. Галя прошлым летом заготовила на зиму па даче.

   — Я к тебе на полчаса, не больше. — Александр Михайлович снял фуражку, автомат поставил у двери. — Есть у меня охрана, у подъезда в машине сидят ребята. Но все, кто выезжает на фронт, должны иметь при себе личное оружие. У меня пистолет и автомат, а еду я к генералу Коневу. Всего лишь на сутки послал Верховный. Ну, как твоя Галина, сделали ей операцию?

   — Нет Гали, Саша, — глухо сказал Оскар и обо всём, что касалось жены, поведал другу. — Когда из операционной вышел хирург, я спросил, как моя жена. Он ответил, что операция прошла успешно, но у Гали, как он выразился, «сердце висит на ниточке, так что эта ниточка может оборваться в любую минуту». И она оборвалась...

   — Да ты что, Оскар?! — воскликнул Василевский. — Как же ты не уберёг её?

   — Что я мог сделать? — Оскар развёл руками. — Осколок ведь не разбирает, кого жалить. Кто встретился на его пути, того он и кусает. — Оскар помолчал. — Неделю назад я похоронил её на Ваганьковском кладбище. Звонил тебе, но Штеменко сказал, что ты на фронте.

   — Было такое. — Василевский зацепил его взглядом. — Что у тебя с Дашей?

   — Влюбился в неё по самые уши, вот что! Она родила мне дочь Машу, и я чертовски счастлив! Я так люблю девочек!

   — Не толкнуло ли это твою Галину на роковой шаг?

   — Так и есть, дружище. Незадолго до своей кончины Галя сказала мне, что Маша моя дочь и что Даша любит меня и я должен взять её в жёны.

Помолчали. Потом Кальвин спросил:

   — Не удалось замолвить слово об Азаре?

   — Нет, но на этой неделе постараюсь переговорить с вождём, заверил Оскара Александр Михайлович. — Ладно, я поехал.

Оскар уже засыпал, когда ему позвонила Даша.

   — Ты ещё не спишь? — тихим голосом спросила она.

   — Чуть задремал, а тут твой звонок, — также тихо ответил он. И, не дождавшись, что Даша скажет ему, продолжал: — У меня был Василевский, и я открыл ему наш с тобой секрет.

   — Какой ещё секрет? — не поняла она.

Оскар пробасил в трубку:

   — Секрет, что мы давно любим друг друга и что у нас с тобой растёт дочурка Маша.

   — Я уже взяла из больницы Машу и сказала ей, что приехал наш отец.

   — Ты это сделала ради меня? — Оскар затаил дыхание и, прижав трубку к уху плотнее, нетерпеливо ждал, что она ответит. Теперь он понял, почему Даша тихо говорила с ним по телефону: малышка спит и она боялась разбудить её.

   — И ради тебя, и ей стало лучше — нет температуры. Так что приходи завтра утром и увидишь её.

Оскару вдруг захотелось сейчас приехать к Даше. Но когда он сказал ей об этом, она запротестовала:

   — Боже упаси тебе добираться ко мне в такой поздний час — уже половина первого ночи. Где ты возьмёшь такси? Нет, лучше отдыхай. Спокойной ночи. — И она положила трубку.

Теперь уже Оскар никак не мог уснуть. Он оделся и вышел. У соседнего подъезда стояла чёрная «эмка». Из неё вышла женщина с ребёнком, расплатилась с таксистом и, подхватив чемодан, шагнула в темноту. Оскар подошёл к машине.

   — Отвези меня в Сокольники, — попросил он водителя.

   — Я закончил ночную смену и еду в гараж.

   — Сделай, друг! Я хорошо тебе заплачу.

   — Ладно, садись. Батя у меня военный, и ты вроде такой же, — пробурчал шофёр.

Дорога была свободна, и Оскар быстро добрался до заветного кирпичного дома. Даша открыла ему, и он вошёл в прихожую, разделся.

   — Всё-таки приехал... — прошептала она, потом поцеловала. — Только не шуми, а то Машу разбудишь...

Утром Оскар проснулся от чьего-то прикосновения. Открыл глаза и увидел... Машу! Она пальчиками щипала его за нос и улыбалась, её голубые глазки искрились. Он встал, взял её на руки.

   — А где наша мама?

   — На кухне кашку варит. А ты будешь со мной кашку есть?

   — Если угостишь, то буду! — Он прижал её к себе и поцеловал. — Ух ты, моя красавица! Что, горлышко уже не болит?

   — Чуть-чуть болит, но мама дала мне попить тёплого молока, и всё прошло. А ты где так долго был, папка?

   — На войне был... — Глядя на дочурку, Оскар в душе упрекнул себя за то, что редко приходил к Даше. Тогда и мысль не приходила ему в голову, что Даша носит в себе его дочь, и даже когда она родилась, о чём ему сказала жена, он легко, без восторга поздравил Дашу с рождением малышки. И сделал это по телефону. Он полагал, что у Даши появился наконец-то ухажёр, и ему не хотелось с ним соперничать. А когда однажды он увидел её во дворе с коляской, в которой находился ребёнок, то спросил:

   — Кто её отец?

   — Ты ревнуешь?

   — Что ты, голубка, я не из слабаков! А если я хорошо тебя попрошу, скажешь?

   — Я подумаю... А ты приходи ко мне, ладно?

Но Оскар не пришёл. «У неё кто-то есть, и я не вправе состязаться с её избранником. Ноги моей больше не будет в её квартире!»

И он держал своё слово, пока Даша не родила.

Как-то он торопился в редакцию и у магазина увидел Дашу. Она стояла в очереди за молоком. Он подошёл, тронул её за плечо:

   — Привет, Даша-царица. Что ты тут делаешь?

Она улыбнулась, глаза её заискрились.

   — Молока надо, а здесь такая очередь!

   — А на кого ты оставила Машу?

   — За ней приглядывает Юлия Марковна. — Она посмотрела ему в лицо. — Ты-то как поживаешь? Почему не заходишь к нам?

   — У тебя ведь кто-то есть...

   — Ну и что? — усмехнулась она. — Ты же мой давний друг? Я жду тебя...

Но Оскар не пришёл.

«Дурень же я, она-то ждала меня», — подумал он сейчас.

В комнату вошла Даша.

   — Машуня, ты что папку нашего разбудила? — Она развела руками.

   — Я ущипнула его за носик, и он открыл глазки! — засмеялась девочка.

   — Садись ешь кашку, и ты, Оскар, тоже завтракай.

Он сказал, что сходит в редакцию, возьмёт у шефа разрешение отлучиться на день, они пойдут в загс и распишутся.

   — Ты не раздумала взять меня в мужья?

   — Что ты такое говоришь? — Даша прижалась к нему. — Да я с тобой хоть на край света...

Василевский вызвал военного комиссара Оперативного управления Генштаба генерала Рыжкова и велел ему взять с собой ещё двоих работников.

   — Поедем в штаб Калининского фронта, — сказал Александр Михайлович. — Знаете, где он находится? В деревне Большое Кушало, что неподалёку от города Калинина.

   — Вы, наверное, там бывали, а я нет, — признался генерал.

   — В этой деревне, Пётр Аркадьевич, я служил с тысяча девятьсот тридцать пятого года, когда был командиром 142-го стрелкового полка. — Василевский посмотрел на часы. — Да, времени у нас в обрез, так что через пять—десять минут всем в мою машину, она у подъезда. Иметь при себе автоматы и пистолеты.

Добрались в штаб фронта быстро, хотя дважды машина буксовала в снежных сугробах, пришлось толкать её, пока не выбрались на твёрдый грунт. В штабе фронта Василевского встретил генерал Конев. Был он в полевой форме — не сразу разглядишь в нём командующего фронтом.

   — Рад гостям! — весело произнёс он, здороваясь. — Да чего же, ребятки, мне не позвонили? Я даже чаю не успел попить...

«Ну и генерал, никакого уважения к старшим! — сердито подумал Рыжков. — Неужели Александр Михайлович проглотит эту пилюлю?»

   — Товарищ Конев, прошу не забываться! — сурово изрёк Василевский. — К вам прибыл не сват и не кум, а временно исполняющий обязанности начальника Генштаба! И прибыл к вам по личному распоряжению Верховного Главнокомандующего!

Конев покраснел, принял стойку «смирно», вытянув руки по швам:

   — Прошу меня извинить, товарищ генерал-лейтенант. Я слушаю вас!

   — Вот так-то будет лучше и по-военному. — Василевский вынул из портфеля документы. — Я привёз вам директиву Ставки по переходу в контрнаступление. — Он отдал ему пакет. — Товарищ Сталин поручил мне объяснить вам суть требований директивы. Давайте вашу рабочую карту, и мы кое-что обсудим. Калининскому фронту Ставка предписала наступать утром пятого декабря. Так что у вас в резерве целых восемь часов!..

   — Негусто, однако, — пробурчал Конев, о чём-то задумавшись.

Обсуждение прошло без каких-либо споров, и Василевский был доволен, что командующий фронтом больше ничего лишнего себе не позволил, был сдержан в эмоциях. Он заявил, что директиву выполнит. Потом достал из стола бутылку армянского коньяка и предложил выпить за успех предстоящей операции.

   — Я очень вас прошу, товарищ генерал-лейтенант, разделить со мной трудности будущего сражения, — сказал, волнуясь, Конев. Его карие глаза заблестели, он подтянулся, стал молодцевато-энергичным. — Завтра утром мы начнём бой, а пуля, как вам известно, чинов не разбирает, и всякое может случиться...

   — Что за намёк, Иван Степанович? — упрекнул его Василевский. — Свою голову пуле-дуре не подставляйте! Ну, а за успех предстоящей операции выпить готов! — подмигнул он Коневу и пригласил генерала Рыжкова к столу.

Выпили по рюмке, закусили трофейным немецким шоколадом.

Наблюдая за Коневым, Василевский подумал, что он такой же настырный, как Жуков: если что не по нему, никого не пощадит.

   — Постараюсь крепко ударить по фрицам! — заверил Конев Василевского, когда тот уезжал.

Василевский вернулся домой под вечер. Он быстро принял горячий душ, переоделся и сразу в Кремль, в кабинет Сталина. Здесь уже были Молотов, Маленков, Микоян, другие члены Политбюро. Сталин подошёл к Василевскому.

   — Какое настроение у товарища Конева? — спросил он.

   — По-моему, боевое, — улыбнулся Александр Михайлович. — Завтра утром начинает контрнаступление, сказал, что директиву Ставки выполнит.

   — Резервов не просил?

   — Нет.

   — Это уже хорошо... А что это у вас на мундире один лишь орден Красной Звезды и медаль «XX лет РККА»? Почему не надели остальные ордена и медали?

   — У меня их нет...

   — Вот как? — удивился Сталин. — А за что вас наградили орденом Красной Звезды?

   — За добросовестную работу в Генштабе во время войны с Финляндией.

   — Да, негусто у вас с наградами, — покачал головой вождь и пригласил всех следовать за ним в зал приёма...

Поздно ночью уставший и слегка охмелевший (Сталин провозгласил несколько тостов в честь польских гостей, и Василевскому тоже пришлось выпить), он вернулся домой. В почтовом ящике обнаружил два письма, и на обоих Катин адрес: Челябинская область, г. Чебаркуль, дом отдыха «Дружба», комната 3.

«Наконец-то дала о себе знать», — обрадовался Александр Михайлович. Он вошёл в комнату, завесил одеялом окно и зажёг лампу: в столице соблюдалась светомаскировка, и если военные патрули видели в доме свет, стреляли по окнам. Усевшись на диван, он раскрыл первое письмо и стал читать.

«Саша, милый!

Если ты думаешь, что мне здесь с Игорьком хорошо, то ошибаешься. Страшно по тебе скучаем. А вчера мне приснился странный сон. Будто мы с тобой в подмосковном лесу собираем грибы. Ты в белой рубашке, я в твоём любимом голубом платье. У большого куста крапивы я увидела белый гриб. Протянула руку, чтобы сорвать его, и тут меня укусила... змея! Я вскрикнула от боли. И тут я проснулась... Была вся в поту, во рту горчило, словно глотнула перца, появилась тошнота...

До утра я так и не уснула. Всё гадала, к чему бы этот сон? Я так молила Бога, чтобы у тебя там всё было хорошо! Ты, видно, часто бываешь на фронте, так что побереги себя, пожалуйста.

Все мы, кто эвакуировался из Москвы, очень переживаем за столицу. Неужели немцам удастся захватить её? Нет, такого быть не должно!

Игорёк чувствует себя хорошо. Часто спрашивает, где его папка и скоро ли он приедет домой. Знаешь, Саша, он очень похож на тебя. И нос, и глаза, и рот, и открытый лоб... Я так счастлива, что у нас растёт сын! А ты, ты счастлив? Кажется, здесь, вдали от дома, я остро почувствовала, как сильно тебя люблю! И боюсь тебя потерять. Сейчас идёт война, и не знаешь, где тебя может смертельно ужалить пуля или осколок.

Как поживает твой друг Георгий Жуков? Если увидишь его, передай от меня привет. Что-то в нём есть подкупающее, и я рада, что у тебя надёжный товарищ...

Как будто проснулся Игорёк, что-то мурлычет. Пиши, Саша, часто пиши нам. Мой адрес — на конверте. Целую. Твоя Катюша.

Р. S. Сашок, у меня родилась такая мысль. Что, если я оставлю Игоря у сестры, а сама приеду к тебе в Москву, хотя бы на три-пять дней? Жду твоего решения».

А что она пишет в другом письме? Он надорвал конверт.

«Саша, дорогой мой! — читал он, ощущая в душе трепет. — Весь день я была в слезах, и только под утро мне стало легче. А знаешь отчего? В садике я качала Игорька на качелях, было ветрено, холодно, сыпала ледяная крупа, и он сильно простыл. Под вечер у него поднялась температура, начался жар. Сестра вызвала участкового врача, он живёт тут рядом. Врач — старушка лет шестидесяти пяти (молодые врачи все ушли на фронт) — осмотрела его. И что ты думаешь? Воспаление лёгких! Всю неделю я не отходила от кроватки Игорька. Он глотал таблетки и пил горячее молоко с мёдом и сливочным маслом. Сейчас ему легче. Так что от переживаний я едва не поседела.

Часто думаю о тебе, Сашок, и мысли очень невесёлые. В предыдущем письме я говорила тебе, что могу приехать. Теперь я не решусь оставить Игорька кому-либо, даже сестре. За ним нужен глаз да глаз.

Целую тебя, дорогой. Пиши. Твоя Катюша.

Р. S. Где находится в эвакуации Юра? Куда увезла его Серафима? Если у тебя есть его адрес, сообщи мне, я черкну ему письмецо. А Серафима случайно тебе не написала?..»

Василевский усмехнулся. Ох, эти жёны! «Катя ревнует меня к Серафиме», — подумал он и тут же решил написать ей. Усевшись за стол, он придвинул ближе настольную лампу с голубым абажуром. Вывел крупными буквами: «Здравствуй, моя Катюша!» — и остановился. Что написать ей, какими словами выразить чувства, которые наполняют любовью к ней всё его существо?

Строки одна за другой ложились на бумагу.

«Ты спрашиваешь, куда уехала Серафима? Она и Юра находятся в Первоуральске неподалёку от Свердловска. Недавно Юра звонил мне, у них всё хорошо. Юра работает на заводе учеником слесаря. Скажу тебе, Катюша, что за Юру я переживаю. Ему ведь скоро в армию, а я даже не знаю, кем он хочет стать...»

Зазвонил телефон. Василевский даже вздрогнул от шума. Это был Шапошников, он спросил, всё ли у Василевского хорошо.

   — Без вас, Борис Михайлович, мне тяжело, — признался тот.

   — Верю, голубчик, верю! Я на своей шкуре испытал всю генштабовскую работу. Как там Верховный?

   — Очень переживает за Москву, мне кажется, у него даже седин прибавилось.

   — Я о чём хочу вас попросить: когда будете у Верховного, скажите, что дня через два-три я выйду на службу. Дело идёт на поправку.

   — Ждём вас, Борис Михайлович!..

Василевский согрел чаю, выпил его с сухарями, прочёл то, что написал жене. Надо ей сообщить о гибели Галины Кальвиной, решил он. Взял ручку, и перо заходило по бумаге. «Галины Сергеевны, твоей подруги, больше нет. Она добровольно ушла на фронт под Москву, её ранило, и после операции она скончалась. Вчера был у Даши. Она так и не эвакуировалась. У неё растёт малышка Маша. А знаешь, кто её отец? Оскар Кальвин! У него любовь к Даше, и они поженятся. Ты, наверное, хочешь знать, как я к этому отношусь? У каждого своя судьба и своя дорога в жизни, свои семейные трагедии. Помнишь у Горького? Гора становится долиной, когда любишь...

Пиши, Катюша, твои письма — бальзам мне на душу.

Целую. Твой Сашок».

Глава восьмая

Поезд зашипел, выпустив струю пара, и остановился. Из вагонов высыпали пассажиры. Даша шарила глазами по лицам, но Насти не было.

   — Я здесь, Даша! — раздался звонкий голос сестры. Она, оказывается, ехала в соседнем вагоне.

Даша обняла Настю, расцеловала.

   — Я так рада, что наконец-то ты приехала!.. Да, а на кого ты оставила Павлика?

   — В яслях. — Настя подняла на неё глаза, затуманенные слезами. — Примчалась вот мужа повидать. Может, разрешат мне свидание с ним? Так мне тяжело без Азара, ты и представить не можешь, сестричка!

Доехали на автобусе они быстро. Настя следом за Дашей вошла в её квартиру, поставила чемодан и стала раздеваться.

   — А где же твоя Маша? — удивилась она.

   — У соседки. Я сейчас приведу её...

Настя расчесала перед зеркалом волосы, чуть подкрасила губы. А вот и Даша с дочуркой. Маша шепеляво поздоровалась с ней.

   — Машенька, какой чудесный у тебя бант на голове! — ласково проговорила Настя. — Кто его вязал?

   — Мама, тётя Настя. — Девочка заглянула ей в глаза. — А вы в гости к нам приехали?

   — Захотелось тебя увидеть.

Настя достала из чемодана плитку шоколада и дала её Маше. Глазки у девочки засияли, она откусила кусочек и воскликнула:

   — Ох и вкусный!

Даша между тем накрыла на стол.

   — Настя, мой руки и садись обедать, — сказала она. — У меня борщ по-украински и котлеты. А хочешь, сварю сибирские пельмени? Я их сама делала из телятины.

   — Давай что-нибудь, а то я тороплюсь на Лубянку, — ответила Настя. — Больше года я не видела своего мужа. Ты же знаешь, что когда Азара арестовали, я лежала в роддоме. Он-то и сына своего не видел...

После обеда она поспешила на Лубянку.

Даша не успела уложить Машу спать, как сестра вернулась. Лицо мрачное, в глазах какой-то туман, помада почернела на её тонких губах. Она сняла пальто и, не говоря ни слова, заплакала.

   — Не дали мне свидания с мужем... А ему, видно, не сладко там. — Настя платком вытерла слёзы.

   — А кому в тюрьме сладко? — усмехнулась Даша. — Но хватит слёз, сестрёнка, возьми себя в руки. Вон Маша ушла и тоже чуть не заплакала...

Настя немного успокоилась. Она сняла с себя белую блузку и надела светло-коричневый шерстяной свитер.

   — А что Оскар, придёт сюда? — спросила Настя.

   — Должен прийти. У него большое горе. Недавно он похоронил свою жену Галину Сергеевну.

   — А что с ней случилось? — напружинилась Настя.

   — Она ушла на фронт, и в бою под Истрой её тяжело ранило осколком мины. Сделали операцию, но спасти не удалось...

Помолчали. Настя подошла к кроватке. Маша уже спала.

   — Кто её отец? Ты мне так и не написала!

   — Я давно ждала, когда ты спросишь! — улыбнулась Даша. — Где её отец? На службе!

   — Ты его любишь?

   — Очень люблю! — призналась Даша. — Даже и теперь не верится, что он принадлежит мне... — Она хотела сказать ещё что-то в этом духе, но дверь распахнулась, и в гостиную вошёл Оскар. — Вот он мой муж и отец Маши! — воскликнула Даша и стала помогать ему снимать шинель. — Я так ждала тебя, Оскар! Пришлось одной идти на вокзал.

Кальвин подошёл к Насте и поцеловал её в щёку:

   — С приездом, дорогая! Была на Лубянке?

   — Не дали мне свидания с Азаром. — Голос у Насти дрогнул. — Уезжай, сказали, на свой далёкий Север. — Она помолчала. — А ты, значит, похоронил свою Галину Сергеевну?

   — Да, Настя. И случилось всё так неожиданно...

   — Я ей об этом уже рассказала, — подала голос Даша.

   — Я рада за вас! — произнесла Настя с таким неподдельным чувством, что Оскар и Даша ничуть не засомневались в её искренности.

   — Какие у тебя планы, Настя? — спросил Оскар. — Может, с неделю у нас поживёшь?

   — Нет, через два-три дня уеду. Ребёнок-то мой на попечении чужих людей. Правда, есть там у меня кровинка...

   — Кто он, твой помощник? — спросила Даша.

   — А ты не догадалась? — Настя простодушно улыбнулась. — Фёдор Саврасов, мой двоюродный брат. Обижается на тебя, Даша, что ты не прислала ему ни одного письма с тех пор, как его снова призвали на военный флот. — Она взглянула на Оскара. — Ты Дашу не обижаешь?

Кальвин на миг смешался, застыл.

   — Ты о чём, Настя? — только и спросил.

   — Даша доверчивая, а ты с большим опытом в жизни, — пояснила свою мысль Настя. — Не всё получается у молодой жены, а ты можешь закапризничать.

   — Я веду себя как кролик, не так ли, жёнушка?

   — Хватит тебе, Настя, судачить, — одёрнула сестру Даша. Она взглянула на часы и стала одеваться. — Оскар, ты идёшь в редакцию? Я провожу тебя. Пока Маша спит, возьму её детское питание. Может, и ты со мной, Настя?

   — Устала я, сестричка...

Настя легла на диван и почему-то вспомнила недавнюю встречу с командующим Северным флотом адмиралом Головко. Она призналась ему, что жить ей без мужа тяжко, что глаза её не просыхают от слёз.

   — Нет его вины в чём-то, мне клялся! — Она чуть всплакнула, голос её дрожал. — Помогли бы вы ему выбраться из тюрьмы! Вы же сами хвалили его, признавали, что командир он хороший...

   — Я занимаюсь вашим мужем, и его дело до сердечной боли меня тревожит, — признался адмирал. — Но пока тщетно! Мне дважды звонил из Генерального штаба генерал Василевский, и мы говорили об Азаре Петровиче. Товарищ Сталин хорошо знает Василевского, на него-то я и рассчитываю. Наберитесь терпения, подождите ещё немного.

   — Я собралась в Москву на свидание с мужем...

   — Может, не надо ехать? — сказал адмирал прямо. — Идёт следствие, и вряд ли вам разрешат с ним встречу.

«Зря его не послушалась, — подумала сейчас Настя. — Только посмеялись надо мной на Лубянке».

Так случилось, что у маршала Шапошникова неожиданно поднялась температура и прямо из Ставки он уехал домой. А через час после этого Василевского вызвал Верховный.

   — Опять Бориса Михайловича прихватила болячка, — грустно сказал он. — Так что обязанности начальника Генштаба Ставка возложила на вас. — Заметив, как Василевский насупил лохматые брови, добавил: — Каждый может заболеть, но наше святое дело не должно от этого страдать. — Он сел за стол. — Вы молчите?

   — Я всё понял, товарищ Сталин, тронут вашим доверием...

   — Как дела у Конева на Калининском фронте? — прервал Верховный.

   — Серьёзных проколов у него пока нет.

Сталин, помолчав, с нарочитой шутливостью спросил:

   — Если у Конева ничего не получится, тогда мне придётся возглавить Калининский фронт. Как вы думаете, справлюсь? — Он посмотрел на Василевского бодро, расправил усы.

У Сталина было хорошее настроение, и Александр Михайлович подумал, что самое время замолвить словечко об Азаре Петровиче.

   — Ну так как, справлюсь я с фронтом? — вновь спросил Верховный.

   — Сначала надо подумать, кто сможет заменить вас на посту Верховного Главнокомандующего, а уж потом принимать под своё зоркое око фронт, — возразил Василевский. — Но, как исполняющий обязанности начальника Генштаба, считаю, что заменить вас некем.

   — А вы хитрый! — Сталин погрозил ему пальцем. И тут, сам того не сознавая, Василевский вдруг сказал:

   — На Лубянке в камере томится человек, который невиновен, а ему хотят состряпать дело!..

Видимо, смелость и прямота, с какой Василевский выплеснул эти слова, обескуражили вождя. Он побагровел, но спросил необычно тихо:

   — Что ото значит?

Василевский успел опомниться, взял себя в руки:

   — Простите, я погорячился... Дело тут такое. Летом прошлого года во время учений на Северном флоте был арестован командир корабля капитан третьего ранга Азар Петрович Кальвин...

   — Кальвин? — прервал его Сталин. — Я уже слышал эту фамилию. Не он ли писал хвалебную статью о Климе Ворошилове?

   — Тот Кальвин журналист, а я веду речь о командире корабля. Они родные братья.

   — Один живёт в Москве и работает спецкором в газете, а другой на Северном флоте командир корабля?

   — Был командиром, но уже больше года сидит на Лубянке, — пояснил Василевский. — Я знаю его с малых лет, он вырос на моих глазах, мечтал стать военным моряком и стал им. Сначала плавал на Балтике, потом перевёлся на Северный флот. Его корабль — лучший на флоте. И вдруг — арест!

   — В чём его обвиняют?

   — В связях с немецким агентом.

   — Это серьёзно, — сухо произнёс вождь. — А вы считаете, что он невиновен?

   — Да. Азар Кальвин — настоящий большевик!

   — Чем вы докажете, что он невиновен? — строго спросил Сталин. — У вас есть какие-то факты?

   — Нет у меня фактов, но я даю честное слово, что Азар Кальвин не способен на предательство! Он отличный минёр. Создал для флота прибор, с помощью которого морская торпеда сама находит цель и уничтожает её. У него талант минёра-конструктора. Сейчас бы ему в полную силу сражаться на море с фашистскими кораблями, а он сидит на Лубянке.

   — И что вы хотите от меня? — усмехнулся Сталин.

   — Пресечь беззаконие! Я очень прошу вас помочь...

   — Хорошо, я разберусь, — сказал Сталин. — Но меня волнует больше фронт. Когда вы сможете выехать туда?

   — Рано утром, если не возражаете.

   — Поезжайте. Из штаба фронта дайте мне знать, как там дела.

Василевский ушёл, а Сталин невольно задумался. Недавно Берия докладывал ему о семье полковника Кальвина, но о его брате почему-то промолчал. В голове он вновь прокрутил свой недавний разговор с Лаврентием Павловичем. А пришёл к нему Берия поздно вечером.

   — Мои люди нащупали в редакции центральной газеты журналиста, который пляшет под дудку наших врагов, — сказал Берия тихо, словно боялся, что его могут услышать другие. — В статьях этого журналиста есть крамола, и цензору приходится все его «открытия» вычёркивать. Под Москвой в оборонительных боях у Конева случилась заминка. И вот этот борзописец прислал в редакцию репортаж, где утверждал, что вина в неудачах на фронте на совести нашего высшего командования. Это значит — на твоей совести, как Верховного Главнокомандующего.

«Ишь куда метит! — усмехнулся в душе Сталин, но вопросов пока не задавал. А Берия, польщённый его вниманием, горячо продолжал:

   — Когда цензор вычеркнул эти слова, журналист стал возражать: мол, он был на фронте, всё видел своими глазами. Ему бы но репортажи писать, а киркой мёрзлую землю долбить на Колыме!

   — А ты арестуй этого борзописца и допроси по всей строгости. — Верховный улыбнулся, даже усы у него закачались.

— У него есть высокий покровитель, твой ближайший соратник...

   — Кто такой? — Голос Сталина прозвучал резко, как выстрел.

   — Журналист полковник Кальвин Оскар Петрович, тысяча восемьсот девяносто пятого года рождения, латыш. А его покровитель — генерал Василевский, друг детства. Оба родились и выросли в Кинешме. В Гражданскую воевали в одном полку. После войны Василевский остался служить в армии, а Кальвин пошёл учиться на журналиста.

Сталин устало откинулся на спинку кресла. А Берия продолжал:

   — Я стал раскручивать это дело, и выяснилось, что сын Оскара Кальвина Пётр сначала учился в военно-морском училище в Ленинграде, потом его перевели в Морскую академию. И кто помог? Товарищ Василевский! Но вскоре этот отпрыск отколол номер — попросил отправить его на Северный флот: мол, он люто ненавидит фашистов и хочет с ними сражаться. И ему поверили! Теперь он плавает на подводной лодке. У меня возникла мысль: а не хочет ли Пётр в удобное время удрать с корабля? Норвежский берег рядом, а там — немцы. А из Норвегии ему прямая дорога во Францию!

   — А что ему делать во Франции? — недоумённо повёл плечами Сталин.

   — В этом-то как раз и вся соль! — улыбнулся Берия. — Его дед, отец Кальвина, живёт в Париже, бывший штабс-капитан царской армии. Воевал на стороне белых, вместе с Деникиным бежал за границу на английском корабле. Там, в Париже, он в свите генерала Деникина, а раньше, когда шла Гражданская война, служил в штабе битого генерала.

   — Кем? — у Сталина надломились брови.

   — В разведотделе. Стрелял и вешал красных! И ещё меня насторожил такой момент, — продолжал Берия. — Оскар Кальвин дважды ездил в командировку на Северный флот, встречался там со своим сыном. Мне кажется, что тут есть какая-то связь...

Берия не сказал «связь с врагами», за него докончил Сталин:

   — Не исключено, что есть связь с врагами. — Он ближе подошёл к Берия: — Пока идёт проверка, ни слова Василевскому!

   — А как быть с журналистом?

   — Ты с ним беседовал?

   — Да, но свою связь с отцом он отрицает. В анкете писал, что отец в тысяча девятьсот девятнадцатом году погиб на фронте под Ростовом. Но что-то в нём меня настораживает. И втёрся в доверие к Василевскому не случайно.

   — Ищи истину, Лаврентий, — поддержал его вождь. — По-моему, из твоих рук не мог бы уйти даже сам Бог, если, разумеется, он есть.

Берия вышел от Сталина в хорошем настроении. «Я доберусь до этого попа Бонапарта, он у меня ещё попляшет!» — усмехнулся он в душе...

«Почему же Берия промолчал о брате Кальвина? — подумал сейчас Сталин. — Странно, однако...» Он вызвал Поскрёбышева.

   — Пошли ко мне Берия!

И вот он, Берия. Вошёл в кабинет вождя как в свою опочивальню, снял фуражку и погладил лысину.

   — Садись, Лаврентий. — Сталин тоже сел. — Твои молодцы арестовали на Северном флоте командира корабля, но я ничего об этом не знаю, а ты почему-то мне не доложил. Кто он?

   — Родной брат журналиста Кальвина капитан третьего ранга, а по-армейски — майор Азар Петрович Кальвин.

   — О семье Кальвиных ты мне недавно говорил, а об аресте брата-моряка ни слова! Почему? — В голосе вождя Берия уловил едва скрываемую суровость.

«Кто ему доложил об этом моряке? — недоумевал Берия. — Адмирал Головко или нарком ВМФ адмирал Кузнецов?..»

   — Я жду, Лаврентий, — подтолкнул его суровый голос вождя.

   — Что я мог тебе доложить, если нам пока не удалось доказать вину командира-моряка? Он всё отрицает. Вот я и решил, что как только моряк развяжет язык и обвинение будет готово, всё тебе и подать как на блюдечке!

   — В чём обвиняется командир корабля? — сухо спросил Сталин.

Берия объяснил ему историю с арестом немецкого агента.

   — Нам кажется, что агент, работавший на морском заводе, завербовал Кальвина, когда его корабль находился там в ремонте. И Азар снабжал его секретными сведениями о нашем новом минноторпедном оружии. И ещё одна деталь, — продолжал Берия. — Азар Кальвин не только командир корабля, он ещё и конструктор. Он создал оригинальный прибор для морской торпеды, и теперь она сама находит себе цель на море и ликвидирует её.

   — Прибор внедрён на кораблях флота?

   — Пока нет, его должны были испытать на Балтике, но что-то затормозилось.

   — Прибор лежит, а конструктор сидит! — усмехнулся Сталин. — Он что, этот Азар Кальвин, враг?

Берия заявил, что свою вину Кальвин не признает, хотя улики налицо. Перед войной с группой военных моряков он ездил в Германию для обмена опытом службы на море, встречался там с немецкими моряками, среди которых был и немецкий агент, бывший инженер морзавода в Ленинграде, которого чекистам удалось разоблачить. Он-то и заявил, что Азар Кальвин передавал ему важные военные сведения.

   — А не пытается ли агент оговорить Кальвина? — спросил Сталин. — Вот что, Лаврентий. Лично разберись с этим делом. О командире корабля просили нарком ВМФ Кузнецов, адмирал Головко. Есть ещё один военачальник, который ручается за Азара Кальвина своей головой.

   — Кто этот военачальник? — спросил Берия.

   — Потом скажу, Лаврентий. Ты сначала сделай то, что я тебе поручил. Кстати, тебе докладывали, что жена моряка-командира приехала в Москву, чтобы увидеть мужа? Но в свидании с мужем ей отказали. Это же бесчеловечно!

   — Нет, об этом мне не докладывали, — возразил Берия.

   — Тоже разберись, кто дискредитирует наши органы... — Сталин встал. Взял в комнате отдыха бутылку «Боржоми» и налил себе в стакан. — Хочешь?

Берия отказался.

   — И вот ещё что, Лаврентий. Разберись и с арестованными военными. Нам сейчас дорог каждый командир, каждый специалист. Этого требует война, и если человек невиновен, надо его немедленно освободить. Ты понял? Мы и так потеряли немало заслуженных военачальников, и я не уверен, что все они были шпионами и предателями.

   — Лес рубят — щепки летят, — бросил Берия.

У Сталина вмиг помрачнело лицо, ноздри гневно раздулись.

   — Ты эту свою гнилую философию забудь! — сквозь зубы процедил он. — Если тебя крепко поколотят, то ты не только себя признаешь виновным, но и мать родную продашь! Щепки летят... — грубо повторил вождь. — Эти щепки — люди! Самое ценное, что у нас есть в стране. А ты обращаешься с ними, как с червями... Наведи в своём ведомстве законный порядок! Если это не сделаешь, я поручу другим это проделать, но тогда, Лаврентий, пеняй на себя!

В дверях появился Поскрёбышев.

   — К вам нарком ВМФ адмирал Кузнецов и генерал Василевский.

   — Пусть войдут!

Берия встал:

   — Разреши мне идти, Иосиф?

Берия вернулся на Лубянку удручённый. По внутреннему телефону он позвонил капитану госбезопасности Костенко.

   — Сергей Иванович, как продвигается дело Азара Кальвина? Ты что, всё ещё его не «расколол»? Ах, моряк человек упрямый, понял... А может, он не виноват, а ты хочешь приписать ему измену Родине? Вот что, — продолжал Берия. — Свяжись с полковником Кальвиным и передай, чтобы жена его брата прибыла на Лубянку к семнадцати ноль-ноль, и разреши ей свидание с мужем... Что ты сказал? Не надо этого делать? Ты кто такой, чтобы учить меня? Тебе приказывает нарком, а ты смеешь возражать? Ах, ты не понял меня, да? Тогда пошевели своими куриными мозгами, может, и поймёшь!.. Приготовь все документы на Кальвина и принеси мне. Я сам им займусь!..

Оскар Кальвин собрался идти к главному редактору, но ему позвонил Костенко с Лубянки:

   — Привет, Оскар Петрович! Где сейчас находится жена вашего брата Азара?

   — У меня, Сергей Иванович. Она была на Лубянке, но свидание с мужем ей не разрешили...

   — Неувязка получилась, — прервал его Костенко. — Передайте ей, чтобы сегодня к пяти вечера пришла к нам. Я жду её. Кстати, вам тоже могут дать добро на свидание с братом.

   — Спасибо, Сергей Иванович, я обязательно этим воспользуюсь!

Оскар тут же позвонил Насте:

   — Привет, мадонна! Свершилось чудо — тебе сегодня надо быть к пяти вечера на Лубянке. Встретишься со своим Азариком. А завтра я пойду к нему.

   — Кто нам помог? — обрадовалась Настя. — Даже не верится...

   — Сам теряюсь в догадках. Наверное, Саша Василевский...

А в это время генерал Василевский и нарком ВМФ адмирал Кузнецов находились у Сталина.

   — Я хотел бы доложить обстановку с конвоем союзников, — начал Кузнецов, но Сталин перебил его:

   — Минуточку, товарищ Кузнецов. — Верховный раскрыл свой блокнот. Вы говорили мне об аресте командира корабля, запамятовал его фамилию...

   — Азар Петрович Кальвин, — подсказал Василевский.

   — Вот-вот, Кальвин. Он что, хороший командир корабля?

   — Очень даже толковый командир. Ещё до войны на Балтике проводились учения, и его корабль первым обнаружил и атаковал подводного противника. За успехи в службе он был награждён орденом, и я поздравлял его.

   — Мне сегодня сказали, что Кальвин ещё и конструктор? — Сталин хитро прищурил глаза. — Его прибор для морской торпеды вы испытали? И вообще, нужен ли этот прибор для флота?

   — Нужен, товарищ Сталин, но испытания прибор ещё не прошёл. Перед войной корабль Кальвина перевели на Северный флот, и связь с конструктором прервалась. Но я немедленно приму надлежащие меры.

   — С этого бы и начинали, — пробурчал вождь. — Вот он, — Сталин кивнул на Василевского, — знает Азара Кальвина с детских лет, говорит, что это честный и преданный нашей Родине большевик. Так ведь?

Василевский встал:

   — Так точно, товарищ Сталин.

Адмирал Кузнецов покраснел, а Верховный продолжал:

   — Я поручил Берия разобраться с арестом командира корабля, и, если он невиновен, его освободят. А вы, товарищ Кузнецов, уточните, когда ваши специалисты испытают прибор для морских торпед. Торпеда — грозное оружие, и стоит она дорого. Поэтому важно, чтобы каждая торпеда уничтожала вражеские корабли, а не терялась бы в морских пучинах. Ну, а теперь о конвоях союзников... Скажите, что они нам доставили и что доставят в ближайшее время? Я хотел бы, товарищ Василевский, чтобы Генштаб держал на контроле этот важнейший вопрос. Сейчас нам крайне важна помощь союзников в стратегическом сырье и вооружении. Вам слово, товарищ Кузнецов...

Настя пришла с Лубянки в девятом часу вечера в расстроенных чувствах. Она молча вошла в комнату, разделась. Даша спросила, удалось ли ей увидеться с мужем.

   — Лучше бы его не видела, — глухо молвила Настя. — Его так били, что всё лицо и шея в синяках. — Она села на диван. — Худой он, Азар, как будто с петли его сняли. Признался мне, что скучает по кораблю. Спрашивал про сына Павлика, на кого похож, хорошо ли уже говорит, не болеет ли. — Она вздохнула, потом холодно и невозмутимо продолжала: — Утром Азара снова водили на допрос, но не били, как прежде. Он даже сам удивился, отчего вдруг к нему такая милость.

   — Чего они хотят от него?

   — Я сама горела желанием узнать, за что Азара спрятали в каземат, — дерзко усмехнулась Настя, — но не удалось. Мы сидели друг против друга за столом, а рядом стоял охранник, и Азар не мог говорить о том, чего от него хотят и за что бьют. Этот высокий, рыжий, как колос, охранник следил за нами как борзой пёс. Я спросила Азара, как их кормят, можно ли принести передачу, так он гаркнул чуть ли не во всю глотку: мол, об этом говорить не полагается — и смотрел на меня так, как змея глядит на лягушку, когда готовится её проглотить. — Настя с минуту молчала. — Была я у Азара не больше часа. Когда мы расставались, я встала и хотела было обойти стол, чтобы обнять его на прощание и поцеловать, но рыжий охранник не разрешил. Тогда Азар через стол протянул мне руку, и я пожала её, наказала мужу, чтобы поберёг себя. «За меня, Настя, не волнуйся, я чист, и никакого греха за мной не водится», — проговорил Азар.

Дверь распахнулась, и в комнату вошёл Оскар. Он отдал жене сумку и сказал, что купил всё, о чём она просила. Из детской выбежала Маша и бросилась к нему.

   — Папка пришёл! — Она обняла его ручонками за колени. — Ты шоколадку мне принёс?

   — А как же, я ведь тебе обещал! — Оскар вынул из кармана плитку шоколада и отдал её девочке.

   — Спасибо, папа! — Маша убежала в детскую.

   — Ну что, видела Азара? — спросил Настю Оскар, садясь на стул.

Она рассказала ему о своём свидании с мужем.

   — Да, несладко ему там... — грустно произнёс Оскар. — А то, что на допросах арестованных бьют, не секрет. Достаётся, видно, и Азару. Но Василевский говорил о нём Сталину, и тот обещал разобраться. Что ж, придётся ещё подождать.

   — Скорее бы его выпустили, — вздохнула Настя.

Уезжала она поздно вечером. Провожал её Оскар, а Даша осталась дома с ребёнком. Он посадил Настю в вагон, поцеловал на прощание и заверил её, что как только Азара освободят, он сразу же даст ей об этом знать.

   — Спасибо тебе, Оскар, за всё. — Настя притянула его к себе и поцеловала в щёку. — Дашу, пожалуйста, не обижай, она милая и добрая.

Возвращался он с вокзала поздно, уже совсем стемнело. Было морозно. С неба сыпал мелкий колючий снег, ветер обжигал лицо. Вошёл в свою квартиру раскрасневшийся.

   — Уехала Настя? — Даша помогла ему снять шинель.

   — Да, — весело бросил Оскар. — Я даже поцеловал её на прощание. А где Маша?

   — Спит, она за день намаялась...

Оскар притянул жену к себе. Лицо его пылало, а в глазах была такая жажда... Даша возразила:

   — Не сейчас, Оскар. Мне надо ещё кое-что сделать по дому.

Но он её не отпустил.

   — Потом, Даша-царица, — прошептал он. — У меня внутри всё горит...

Прошла неделя, как Настя Кальвина уехала на Север. Оскар переживал, как она доберётся до Мурманска (ведь там неподалёку проходит линия фронта), но она почему-то не позвонила. Вернувшись домой, он спросил Дашу:

   — Настя не дала о себе знать?

   — Нет, у неё, наверное, там столько скопилось дел, что и звонить-то некогда, — усмехнулась жена. — А ты был на свидании у Азара?

   — Завтра пойду к пяти вечера...

Они поужинали, Оскар уединился в свою комнату и стал писать репортаж о танковой бригаде, которая отличилась на Калининском фронте у генерала Конева. К утру надо всё сделать. «Если репортаж получится удачным, я сутки дам вам отдохнуть!» — сказал ему главный редактор. Оскар так увлёкся материалом, что не услышал стука в дверь. Даша заглянула к нему:

   — К нам кто-то пришёл, но уже поздно, и я боюсь открывать.

   — Я сам открою! — Оскар встал и прямиком направился к двери, а когда открыл её, слова не мог вымолвить — на пороге стоял Азар!

   — Ты? — наконец выдохнул он.

   — Я, братишка, — тихо ответил Азар. — Меня только что освободили, и я могу ехать на Северный флот. Все необходимые документы мне выдали на руки.

Лицо у него было желтоватое, тени под бровями стали гуще, а в глазах какая-то пустота и отрешённость. «Ещё не пришёл в себя», — подумал Оскар.

   — Заходи и всё расскажешь...

Даша увидела Азара и растерялась: то ли пожать ему руку, то ли поцеловать его в щёку. Глаза её искрились, они излучали тепло домашнего очага.

   — Даша? — удивился в свою очередь Азар. — Что ты здесь делаешь?

Она не успела ему ответить, как заговорил Оскар:

   — Она моя жена, так что прошу любить и жаловать!

   — Жена? — не то с разочарованием, не то с грустью переспросил Азар. В его голосе не было упрёка, была лишь твёрдость. — А где же твоя незабвенная Галина Сергеевна?

   — Потерял я свою Галину, братишка! — Оскар качнул крутыми плечами. — Я был в отъезде, а она вдруг решила уйти в народное ополчение. Была в медсанбате шестнадцатой армии генерала Рокоссовского, в боях под Истрой получила тяжёлое ранение, после операции скончалась...

   — Давно это случилось?

   — В конце октября...

   — А как же Даша, так сразу?..

Даша, стоявшая рядом, замерла. Она ждала, что скажет ему брат.

   — А Дашу-царицу я полюбил годом раньше, ещё до войны... У нас растёт дочурка Маша. Спит она, а то бы я тебя с ней познакомил. Твоему сыну скоро два годика, моя старше...

   — Молодец, братишка, у тебя всегда всё получается как надо! — Азар хлопнул его по плечу.

   — А ты разве против нашей свадьбы? — в упор спросил Оскар.

   — Да ты что, Оскар? — выдавил из себя Азар. В его лице что-то вздрогнуло, он туго свёл брови к переносице. — Как ты мог такое подумать? Я рад, что ты... — Он запнулся. — Что Даша... Да у вас уже своя семья! Как же я могу быть против?

   — Не волнуйся, Азар, — тронула его за плечо Даша. — Оскар не хотел обидеть тебя. Ну, а то, как ты на всё случившееся реагируешь, ему хотелось знать, да и мне тоже... — Она подошла к гостю и поцеловала его в небритую щёку. — Я так рада, что тебя наконец освободили. Когда старпом корабля Земцов позвонил мне и сказал, что тебя арестовали, я очень волновалась. Сразу позвонила домой Василевскому, но он был в отъезде, утром была у него в Наркомате обороны и всё рассказала. Он заверил меня, что сделает всё, чтобы тебя освободили. А оно, видишь ли, затянулось надолго... — Даша придвинула Азару стул. — Садись к столу, я сейчас дам тебе ужин. Хочешь?

Он озорно улыбнулся:

   — Ещё как хочу! — Азар помолчал, а когда Даша ушла на кухню, вновь заговорил: — Даже не верится, что я на свободе, Оскар! Просто какое-то чудо, что меня выпустили. Дело-то, можно сказать, уже состряпали, но протокол допроса я так и не подписал. Сначала мне угрожали, потом начали бить. Видишь вот это? — Азар открыл рот — у него не было двух передних зубов.

   — Выбили?

   — Да. Я сказал следователю, что он душегуб, что бьёт невинного человека. И что же? Он так полоснул по зубам резиновой палкой, что у меня в глазах потемнело, а изо рта вместе с выбитыми зубами хлынула кровь...

   — И всё же ты молодец, Азар, что не дал себя оклеветать!

   — Если бы не Василевский, Оскар, меня бы отправили лет на двадцать куда-нибудь на Колыму, а возможно, получил бы девять грамм свинца. Александр Михайлович спас меня, и я никогда этого не забуду! А о том, что Василевский приходил на Лубянку, я узнал от капитана Костенко, когда он со мной беседовал. «У тебя, — говорит, — покровитель — большая шишка в Наркомате обороны. Но наш нарком Берия не из тех, кто привык отступать, так что сознавайся, что сотрудничал с немецким агентом, и никто тебя больше бить не будет!» И ещё добавил, что хотя мой брат известный журналист, но и ему не удастся помочь мне.

   — Подлый, оказывается, этот капитан, а я писал о нём в газете как о «преданном чекисте, готовом на подвиг», — усмехнулся Оскар.

   — А тебя на Лубянке не допрашивали? — спросил Азар. — Я знаю, что тебя туда вызывали в связи с моим арестом.

   — Был у капитана Костенко, он задал мне два-три вопроса. В частности, спросил, известно ли мне, что ты встречался с немецким агентом, даже фото показал, на котором ты снят с группой немецких моряков, и среди этих моряков оказался и тот самый инженер, агент. Я пояснил, что ты встречался с ним на морском заводе, где твой корабль стоял в ремонте. «Но, — говорю следователю, — мой брат не знал, что этот инженер морзавода — агент. А то, что брат ездил в Германию с группой моряков, так это было сделано в качестве обмена опытом. У нас ведь тогда были хорошие отношения с Германией, мы даже заключили пакт о ненападении».

   — Я им тоже всё объяснил, — вновь заговорил Азар, — но мне не поверили. Зачем, мол, немец приезжал ко мне в Мурманск, чего он хотел? Я сказал о том, что было. «Он хотел, — говорю, — побывать на моём корабле, но ему было отказано. Когда корабль стоял в Ленинграде в ремонте, инженер-немец приходил ко мне, смотрел, как рабочие устанавливали новую радиоаппаратуру». — Азар передохнул. Но разве их убедишь в своей искренности? Снова вызовы к следователю, снова допросы, побои... Не знаю, как всё это я перенёс!..

   — Хочешь поговорить с женой? — спросил его Оскар.

   — А получится? — засомневался Оскар. — В Полярный дозвониться нелегко.

   — У меня получится! — Оскар набрал «07» и, представившись спецкором газеты, попросил дежурную телефонистку связаться с Полярным, назвал ей номер домашнего телефона Азара.

Даша стала кормить их ужином, и тут дали Полярный. Азар взял трубку.

   — Алло, это ты, Настя? — У Азара зазвенел голос. — Сердечко моё, добрый вечер! Это я, Азар, разве ты не узнала? Меня освободили, и завтра еду в Мурманск. Меня не встречай, сам доберусь. Как наш сынок? Всё хорошо?.. А чего ты плачешь? Успокойся, я жив и здоров!.. — В трубке послышались частые гудки. — Алло, алло, Настя, где ты? — кричал в трубку Азар.

К линии подключилась телефонистка:

   — Связь с Полярным прервалась. Там сейчас лютует ураган. Извините. — И она отключилась.

Азар прикурил папиросу, затянулся дымком. Он спросил у брата, каковы дела у его сына Петра.

   — Я обещал после окончания училища взять его к себе на корабль.

   — Всё поломалось, — вздохнул Оскар. — Год он пробыл в училище, сдал экзамены на пятёрки, и его зачислили в Военно-морскую академию. Началась война, академию перевели в Астрахань, и оттуда Пётр уехал воевать на Северный флот. Плавает на подводной лодке минёром. Когда я был в командировке на Северном флоте, встречался с ним на лодке. У него всё хорошо, командир им доволен. Дал мне слово, что вернётся в академию.

   — Что, проверка на мужество? — улыбнулся Азар. — Ну-ну... Давай спать, мне надо рано на вокзал. У меня ещё нет билета...

Зазвонил телефон.

   — Это полковник Кальвин? — спросил мужской голос, когда Оскар взял трубку. — Вас беспокоит дежурный Главного морского штаба. Ваш брат Азар у вас?

   — Да, передаю ему трубку...

   — Это вы, Азар Петрович? Вас приглашает нарком ВМФ адмирал Кузнецов. К десяти утра сможете?

   — Есть, понял... — Положив трубку, Азар взглянул на брата: — Нарком уже знает, что меня освободили. Приглашает к себе...

   — Наверное, Берия сообщил ему. — Оскар погасил свет. — Давай спать...

   — Ну, заходи, заходи, герой-конструктор! — добродушно улыбнулся адмирал Кузнецов, увидев в дверях капитана 3-го ранга Азара Кальвина. — Я полагал, что ты придёшь в гражданском костюме. В прошлом году я спас от тюрьмы капитана второго ранга Георгия Холостякова. Он внедрял новый метод в боевую подготовку моряков, а его обвинили во вредительстве... Да, так вот и пришёл в этот кабинет в гражданской одежде. Сейчас он командует Новороссийской военно-морской базой.

   — Морскую форму мне вернули, — улыбнулся Азар.

   — Садись, пожалуйста, и рассказывай, как ты отсидел понапрасну почти два года!

Азар сел. Он просто и честно поведал наркому обо всём, что пережил за это время. Не умолчал и о том, как его допрашивали, как нередко били, требовали подписать наговор, обвиняя в шпионаже в пользу Германии. Но он не сдавался, требовал очной ставки с немецким агентом, которого задержали чекисты, но ему в этом отказывали.

   — У меня для вас сюрприз! — сказал нарком ВМФ.

   — Какой? — недоумённо пожал плечами Азар.

   — На Балтике испытали ваш прибор, и он дал хорошие результаты. Торпеда, на которой он был установлен, сама навелась на корабль противника и поразила его. Я распорядился, чтобы ваше изобретение минно-торпедное управление взяло на вооружение флота. Так что поздравляю! У вас имеются новые задумки?

   — Я хочу скорее попасть на корабль и вместе с другими бить врага! Разве есть сейчас что-либо важнее разгрома фашистов?

   — Верно, Азар Петрович, это главное, чем все мы теперь живём, и я понимаю ваши чувства. Но врага можно разбить лишь тогда, когда у нас будет больше оружия, причём лучшего, чем у фашистов. Вот и надо нам совершенствовать оружие флота. А торпеда — оружие мощное, и оно должно быть безотказным! Кто знает, может, в вас сидит заядлый конструктор? — шутливо добавил нарком.

   — Может, и сидит, — также шутливо отозвался Азар. — Жизнь покажет... У меня к вам вопрос.

   — Слушаю.

   — Я буду командовать «Жгучим» или мне дадут другой корабль?

   — А что бы вы хотели?

   — Плавать на «Жгучем»! Экипаж корабля мне хорошо знаком, я знаю, кто на что способен.

   — Законное желание, — согласился нарком. — Кажется, я вам помогу...

Нарком позвонил на узел связи Генштаба и попросил соединить его с командующим флотом адмиралом Головко. Связь тут же дали.

   — Арсений Григорьевич? Это адмирал Кузнецов! Как там у вас обстановка? Сражаетесь... Это хорошо. Потери в кораблях есть? Пока нет? Это мне как бальзам на душу... Так, понял. Ещё что беспокоит?.. Ладно, я скоро буду на Северном флоте, и на месте все эти вопросы решим. У меня приятная для тебя новость. Капитана третьего ранга Кальвина освободили из-под ареста. Сейчас он у меня в кабинете. Отправляем его к вам. Ты рад, да? Я это предвидел. Хороших командиров кораблей, я знаю, ты ценишь. Пожалуйста, реши его вопрос так, как он просит, хорошо? Если возникнут трудности, звони мне. Что меня волнует? Охрана конвоев союзников. Надо её непременно усилить. Только вчера об этом шёл разговор в Ставке... Понял тебя, Арсений Григорьевич, и вполне разделяю твою тревогу. Да, ты прав, корабли мы тебе ещё дадим... Всё, до свидания. — Нарком взглянул на Кальвина. — Ну вот, с тобой вопрос решён. А свои командирские навыки ты не растерял?

   — Никак нет! — улыбнулся Кальвин. — В камере, где я сидел, мне часто снилось море, не раз во сне я видел себя на палубе «Жгучего». Он живёт во мне, мой корабль...

   — На одной из подводных лодок на Северном флоте служит Пётр Кальвин. Кем он вам доводится? — вдруг спросил нарком.

   — Это сын моего старшего брата Оскара Кальвина, — пояснил Азар. — Толковый парень. И тоже минёр. Рвётся в самое пекло!

   — Такие моряки и делают на флоте погоду. — Кузнецов встал. — Вопросы есть, Азар?

   — Есть просьба. Хочу в ночь уехать на флот, а билетов до Мурманска нет...

   — Кажется, у нас сегодня туда отправляется самолёт. — Кузнецов позвонил кому-то. — Когда в Мурманск летит самолёт? В двенадцать ноль-ноль? С вами полетит ещё капитан третьего ранга Кальвин, ему тоже надо быть в штабе флота. Сейчас он к вам подъедет. — Нарком нажал на кнопку звонка, и в кабинет вошёл дежурный по наркомату. — Вот его, — адмирал кивнул на Кальвина, — срочно отвезите на аэродром к самолёту. Там его ждут...

   — Спасибо, товарищ народный комиссар! — Сухие глаза Азара заблестели.

   — Семь футов под килем тебе, командир! — Кузнецов крепко пожал ему руку. — Мы с тобой на флоте ещё увидимся!

Утром Василевский подготовил информацию Верховному о положении дел на фронтах. Он выпил чаю, перекусил на ходу и, взяв папку с документами, поспешил в Кремль. Едва вошёл в кабинет, как Сталин спросил:

   — Что у Мерецкова под Волховом?

Василевский сказал, что в шесть утра он переговорил с ним. Ему и командующему 54-й армией генералу Федюнинскому удалось наконец остановить немцев на подступах к городу Волхову.

   — Выходит, они сорвали замысел врага полностью блокировать Ленинград?

   — Вот именно, — подтвердил Василевский. — Теперь немцы вряд ли используют силы группы армий «Север» для наступления на Москву.

   — Это хорошая весть! — тепло отозвался Верховный. — Нельзя допустить, чтобы враг полностью блокировал Ленинград.

Неожиданно позвонил Жуков, его громкий голос заполнил кабинет. По его словам выходило, что после сосредоточения своих группировок немцы опять начнут наступать на Москву. На вопрос Верховного, где он ожидает главный удар, Жуков заявил: «Со стороны Волоколамска. Танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы на Каширу».

   — Надо нанести по танкам упреждающие удары! — воскликнул Сталин. — Один в районе Волоколамска, другой — из Серпухова во фланг четвёртой немецкой армии.

   — Для этого у меня нет сил! — возразил Жуков.

Василевский увидел, как на лице Верховного надулись желваки, а в глазах появился такой знакомый ему жёлтый блеск. «Сейчас грянет буря!» — подумал он.

   — Товарищ Жуков, у вас шесть армий! — крикнул в трубку Верховный. — Разве этого мало?

Жуков ответил, что бросать резерв фронта на контрудары нельзя. Линия обороны фронта растянулась на шестьсот километров, а в глубине, особенно в центре фронта, у него мало войск, и немцы могут пробить брешь, в которую хлынут танки.

   — Значит, вы против контрударов? — напрягся Сталин, и Василевский увидел, как он почернел лицом.

   — Они нам ничего не дадут, а распылять силы Западного фронта я бы не хотел.

Сталин процедил сквозь зубы:

   — Контрудары готовьте, это приказ, а план сообщите мне к вечеру. — Он положил трубку и взглянул на Василевского: — Упрямый ваш друг, к тому же дерзит. Придётся его наказать.

Тут уж Александр Михайлович не сдержался.

   — Контрудары вряд ли принесут ощутимый успех, — сказал он. — Кавалерия против танков — что волк против слона, её надо прикрыть танками, а у Жукова их очень мало. Жуков по натуре рисковый, но за его спиной Москва!

   — Вы что, сговорились с ним? — вспылил Сталин. Он хотел закурить, взял трубку, но тут же бросил её на стол, и возбуждённый, заходил по кабинету. Потом подошёл к Василевскому и в упор спросил: — Значит, вы бы тоже не решились на контрудары?

   — Я бы в данном случае не рисковал.

   — Как же тогда быть с приказом Верховного Главнокомандующего? — усмехнулся Сталин.

Василевский решил идти до конца:

   — Я бы попросил освободить меня от должности командующего фронтом.

Сталин вскинул брови:

   — Я полагал, что со временем вы могли бы заменить начальника Генштаба маршала Шапошникова, но вижу, что ошибался.

   — Вы правы, товарищ Сталин. — Василевский встал, одёрнул китель. — Маршала Шапошникова заменить я никак не могу! У меня просто для этого нет данных.

   — Свяжитесь с Жуковым и напомните ему, чтобы к восемнадцати ноль-ноль у меня на столе лежал план нанесения контрударов!

   — Слушаюсь! — Василевский повернулся и вышел.

«Что это с Верховным? — недоумевал он. — Жуков прав: до контрударов ли сейчас, когда не хватает сил сдержать натиск танков Гудериана? Позже, когда измотаем немцев в обороне, другое дело».

«Часа через два штаб фронта дал приказ командующим 16-й и 49-й армиями (генералы Рокоссовский и Захаркин. — А.3.) и командирам соединений о проведении контрударов, о чём мы и доложили в Ставку, — отмечал после войны маршал Жуков. — Однако эти контрудары, где главным образом действовала конница, не дали всех тех положительных результатов, которые ожидал Верховный. Враг был достаточно силён, а его наступательный дух ещё не охладел».

Рано утром 5 декабря, когда над Москвой висел промозглый туман, в Генштаб позвонил командующий Калининским фронтом генерал Конев.

   — Кто у телефона, товарищ Василевский? — громко спросил он. — Прошу доложить Верховному, что Калининский фронт начал боевые действия. После ударов авиации и артподготовки войска ринулись на врага.

   — Понял, Иван Степанович! — воскликнул Василевский. — Желаю вам успехов!

На другой день ударные группировки Западного и Юго-Западного фронтов также развернули наступление. Началось грандиозное сражение. Как потом выяснилось, для немецких войск наши удары были полной неожиданностью, и они не смогли сразу сориентироваться, стали отступать. «Генштаб и Ставка правильно выбрали момент перехода в контрнаступление», — глядя на карту, подумал Василевский. Всё это время он находился в Ставке, то и дело его вызывал Сталин, задавал вопросы по боевым действиям трёх фронтов, и он едва успевал готовить исчерпывающие ответы. Ему стало легче, когда после болезни 10 декабря и Генштабе появился маршал Шапошников.

   — Ну что, голубчик, Красная Армия, как говорил Маяковский, «всех сильней» и она бьёт немцев? — спросил он.

   — Бьёт, Борис Михайлович, — весело отозвался Василевский. — Утром о вас справлялся Верховный. Вы бы доложили ему о себе.

   — Не сейчас, — мягко возразил Шапошников. — Надо же мне узнать обстановку на фронтах!

Разговор прервал телефонный звонок. Борис Михайлович снял трубку.

   — Вы уже вышли на службу? — удивился Сталин.

   — Полчаса, как прибыл! Извините, что не сразу доложил о своём прибытии. Хотел поначалу войти в курс дела, а уж потом представиться.

   — Ничего, сейчас я проинформирую вас. — В трубке раздался смешок. — Берите с собой своего заместителя — и ко мне. Есть вопросы, которые надо срочно решить...

Бои нарастали с каждым днём. Враг ожесточённо оборонялся, но нашим войскам удалось сломить его сопротивление. Василевского огорчало то, что в ходе сражения не всё было гладко и Станке приходилось поправлять командующих фронтами. Так, левая группа войск Калининского фронта наносила по немцам лишь частичные удары, что распыляло его силы. Александр Михайлович пожаловался Шапошникову.

   — Борис Михайлович, обидно, ей-богу обидно! — сетовал Василевский. — Перед наступлением Верховный посылал меня и штаб Калининского фронта, чтобы передать Коневу директиву и объяснить ему суть требований, что я и сделал. Он заверил меня, что выполнит требования Ставки. А на деле его войска наносят по врагу не мощные удары, а комариные укусы, и пользы от них нет. Я прошу вас поставить в известность Верховного.

   — Вы сами доложите ему, — возразил маршал. — Я хочу связаться с Жуковым и кое в чём поправить его. Посмотрите на карту. Жуков сосредоточил перед Волоколамском четыре армии, я 30-ю армию можно без ущерба для Западного фронта передам. Калининскому фронту с задачей — левым флангом армии занять Старицу, а правым флангом перехватить с юга и с юго-запада калининскую группу немцев, окружить её и уничтожить.

Василевский был удивлён тем, как метко Шапошников под метил то, что явно упустил Жуков и чего всё ещё не понял Конев. «Доложу Сталину всё как есть», — решил Александр Михайлович.

Начал он разговор с Конева. Сталин, выслушав его, тут же вы звал на прямую связь командующего фронтом и заявил:

   — Ставка недовольна тем, как сражается левая группа войск вашего фронта. Надо было навалиться всеми силами на врага и создать для себя решительный перевес, а вы вводите в дело лишь отдельные группы войск, противник изматывает их по частям. Требую от вас крохоборскую тактику заменить тактикой действительного наступления! Вы поняли?

   — Ваши указания приняты к исполнению, нажимаю вовсю, — громко отозвался Конев.

   — У Бориса Михайловича есть дельное предложение для Жукова, — обронил Василевский. — Он вам сам скажет...

   — Я не могу ждать! — Верховный тут же вызвал к себе начальника Генштаба. Шапошников вошёл в кабинет возбуждённый, с покрасневшим лицом.

   — Что у вас за предложение для Жукова? Меня оно весьма заинтриговало. Садитесь, пожалуйста.

   — Кто вам сказал? — удивился маршал.

   — Сорока на хвосте принесла, — отшутился Верховный.

Шапошников объяснил, в чём суть его идеи, и Сталин горячо поддержал его:

   — Свяжитесь с Жуковым и от имени Ставки потребуйте, чтобы он немедленно оказал содействие генералу Коневу в разгроме калининской группировки врага!

Не избежал серьёзных замечаний Ставки и командующий Юго-Западным фронтом маршал Тимошенко. Правое крыло его фронта отстало от наступающей на левом крыле фронта 10-й армии почти на десять километров!

   — И что мы видим?! — воскликнул Василевский, скользя взглядом по карте. — Её фланг оголился, и по армии со стороны Мценска немцы могут нанести удар.

   — Верно, голубчик, — согласился с ним маршал. — Связывайтесь с Семёном Константиновичем и от имени Ставки прикажите ему всё исправить.

День за днём контрнаступление наших войск под Москвой приносило ощутимые результаты, хотя по-прежнему ощущался острый недостаток в танках, авиации, боеприпасах. Особенно эта нехватка сказалась на действиях войск Западного фронта. Его правое крыло, сокрушая вражеские узлы сопротивления и опорные пункты, продвигалось медленнее, чем планировалось Ставкой. Маршал Шапошников, обеспокоенный таким положением, поручил Василевскому переговорить с Жуковым. Тот был где-то в войсках, и лишь глубокой ночью удалось его застать в штабе фронта.

   — Георгий, привет! Почему правое крыло твоего фронта продвигается по-черепашьи?

   — Что, Верховный беспокоится?

   — Пока беспокоится Генштаб. Борис Михайлович недоволен.

Жуков честно заявил:

   — Понимаешь, Александр, бойцы идут по колено в снегу. Будь у меня больше танков, я бы посадил их на броню — и вперёд! Но танков-то нет... И всё же мы даём фрицам жару, они драпают! Танковую армию Гудериана мы глубоко охватили с флангов, и она начала поспешно отступать на Узловую, Богородицк, бросая тяжёлое оружие, тягачи и подбитые танки.

   — Как дела под Тулой, Георгий?

   — Угроза Туле ликвидирована, — громко ответил Жуков. — Тут основную роль сыграли танковая дивизия Гетмана, кавкорпус генерала Белова и оперативная группа 50-й армии, которую ввёл в бой генерал Попов.

   — Всё понял, будь здоров!..

В полночь 18 декабря Сталин вызвал в Ставку маршала Шапошникова и Василевского. Верховный сидел на краю стола и пил чай. Потом он встал, отнёс чашку в комнату, находившуюся в глубине кабинета, и, вернувшись, пригласил их сесть. Попросил Шапошникова высказаться о боях под Москвой.

   — Всем фронтам надо не ослаблять, а наращивать удары по врагу! — сказал Сталин, выслушав начальника Генштаба. — Теперь уже ясно, что немцы не так сильны, как трубили на весь мир Гитлер и Геббельс, их можно и надо бить! Чем дальше мы отбросим гитлеровцев от столицы, тем лучше.

Зазвонил телефон. Сталин взял трубку.

   — Да, товарищ Жигарёв, я вас искал! Где вы пропадали? Вам поручено руководство действиями авиации в боях под Москвой, но я недоволен, как вы это делаете. Авиация действует слабо. Мне жаловались командующие фронтами. Чем вы это объясните?.. Ах вот что — непогода! Самолёты не могут подняться в небо... Не в погоде дело, товарищ Жигарёв, — оборвал он генерала. — Речь идёт о плохой работе авиации! Прошу вас прибыть в Ставку для отчёта! Когда? Немедленно! — Верховный, положив трубку, взглянул на Шапошникова: — Когда придёт Жигарёв, вам тоже надлежит присутствовать. А вы, товарищ Василевский, узнайте, как дела под Севастополем.

   — Немцы начали второй штурм города, — сообщил Василевский. — Там идут кровавые бои.

   — Вот-вот, кровавые бои, и я хотел бы знать подробности, так что жду вас через час. Да, а где сейчас нарком ВМФ адмирал Кузнецов? Он не улетел в Ленинград? Пошлите его ко мне. Я хочу поговорить с ним о Севастополе.

Сражение под Москвой достигло своей кульминации. К началу января 1942 года войска Западного, Калининского и правого крыла Юго-Западного фронта вышли на рубеж Селижарово—Ржев—Волоколамск—Руза—Мосальск—Белев—Мценск—Новосиль. Ударные? группировки немцев были разгромлены и отброшены на запад на сто, а в ряде мест до двухсот тридцати километров.

«Первая крупная наступательная операция стратегического значения прошла успешно, — не без гордости отметил про себя Василевский. — Немцы биты, и биты по-настоящему!» Позже по заданию Сталина Генштаб подсчитает потери гитлеровских войск, и они окажутся весьма существенными: под Москвой немцы потеряли половину миллиона человек, тысячу триста танков, две тысячи пятьсот орудий, более пятнадцать тысяч машин и другой военной техники. Таких потерь фашистская Германия ещё не знала! Александр Михайлович заметил, как повеселел Сталин. На заседании Ставки он заявил:

— План «Барбаросса» рухнул, теперь это всем ясно, в том числе и Гитлеру, хотя открыто он сие не признает. Но от фактов, как от своей тени, не уйдёшь: теория молниеносной войны потерпела полный крах! — Верховный прошёлся вдоль стола, потом снова заговорил, и желваки на его лице заметно напряглись: — Но до полной победы ещё далеко, и я хотел бы вас предупредить, что враг жесток, поражение его ещё более озлит и он постарается взять реванш. Я вот о чём подумал, Борис Михайлович, продолжал Сталин. — Надо бы подготовить и направить Военным советам фронтов и армий директивное письмо, в котором потребовать от войск учесть опыт, полученный в сражениях под Москвой, а также в других зимних наступательных операциях. Важно подчеркнуть роль ударных группировок, их надо создавать, что бы наносить мощные удары по врагу, рационально использовать артиллерию для поддержки пехоты и танков непрерывно от начала и до конца боя! И всё это надо внедрять в боевую приют ку войск. Роль Генштаба в этом деле главенствующая!

По лицу Шапошникова пробежала едва заметная тень.

   — Одних рекомендаций, Иосиф Виссарионович, недостаточно, нужно оружие, боевая техника, боеприпасы, — резонно заметил маршал. — У нас, к сожалению, пока с этим делом туго.

   — Вы правы, Борис Михайлович, и мы будем накапливать резервы. — Сталин вскинул голову. — Так что займитесь директивным письмом. Два-три дня хватит?

   — Сделаем, Иосиф Виссарионович, — заверил Шапошников.

Я, правда, часто хвораю, но у меня надёжный помощник. — И он кивнул на Василевского.

Тот зарделся. Ему бы помолчать, но вдруг у него вырвалось:

   — Я за сутки всё сделаю!

   — Это то, что надо! — улыбнулся Верховный. И тут же предупредил, что нужно обобщить опыт, который родился в боях под Москвой и привёл к победе над врагом.

В кабинет вошёл Молотов.

   — У тебя что-нибудь срочное? — спросил его Сталин.

Молотов сказал, что звонил из Мурманска наш посол в Англии Майский, крейсер «Кент» прибыл в Мурманск, на его борту министр иностранных дел Англии Иден[11], завтра утром он поездом выезжает в Москву.

   — Когда мы начнём с ним переговоры? — спросил Молотов.

   — Как только он прибудет в столицу. Ты подготовил документы?

   — Да.

   — Я хотел бы их посмотреть. Идена послал господин Черчилль, как ты знаешь. Черчилль — хитрая лиса, как бы не подсунул нам мину замедленного действия, в этом деле он дока! Нам теперь нужна конкретная помощь, а не разговоры о ней. Учти это, Вячеслав!

Молотов вышел. Сталин, загасив трубку, сказал:

   — Теперь поговорим, что там у нас под Ленинградом?..

Глава девятая

До глубокой ночи Василевский готовил проект директивного письма. Утром маршал Шапошников взял документ.

   — Я прочту его, если надо, внесу свои поправки, потом отдам Верховному, а сам поеду в поликлинику, что-то у меня снова подскочило давление. Если что, Верховный свяжется с вами. Но это, видимо, будет не скоро. У него сегодня большой разговор с директорами танковых заводов.

Но Сталин позвонил в Генштаб вскоре после ухода Шапошникова и вызвал Василевского к себе.

   — Солидный получился документ, — весело сказал он. — У меня одно замечание. Вы пишете, что немцы хотят до весны сорок второго года выиграть время и получить передышку, а наша задача — не дать им эту передышку, гнать их на запад. Мысль хорошая. Но как гнать и что для этого делать — ни слова! Возьмите, пожалуйста, ручку и после слов «гнать их на запад» пишите: «Заставить немцев израсходовать свои резервы ещё до весны, когда у нас будут новые резервы, а у врага их не будет, и обеспечить таким образом полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Записали?

   — Слово в слово, — ответил Василевский.

   — Теперь директивное письмо готово, я подпишу его, и вы отправляйте в войска.

Василевский замялся.

   — Что вас смущает? — с лёгкой усмешкой осведомился Верховный.

   — Выиграть войну в сорок втором — это же нереально! — выпалил он.

   — Надо ориентировать людей на победу, — шевельнул бровями Сталин. — Нельзя же всё время нагнетать страсти! Войска должны жить надеждой, тогда у них будет выше наступательный дух!

   — Ну если так... — невесело произнёс Василевский. Он взял папку и собрался уходить, но Верховный неожиданно спросил, вернулась ли его семья из эвакуации и где она проживает.

   — Вернулась ещё в феврале, а проживает на улице Грановского в той квартире, которую мне дали по вашему распоряжению.

   — Помню, помню. — Сталин глотнул дым из трубки. — Где вы отдыхаете, если появляется такая возможность?

   — Там же, на Грановского, иногда в Генштабе. Рядом с кабинетом хорошая комната отдыха, там я и сплю.

   — На даче бываете? — продолжал сыпать вопросы Верховный.

   — У меня нет дачи. Летом иногда отдыхал на даче Наркомата обороны в Красково, но она далеко от Москвы. Пока едешь туда — устанешь.

   — Ну-ну, — неопределённо буркнул Сталин.

После этого разговора прошла неделя. Как-то утром, когда Василевский готовил Верховному рабочую карту фронтов, на пороге вырос начальник охраны вождя генерал Власик, широкоплечий, с суровым лицом.

   — Я пришёл за вами, — сухо сказал он.

У Василевского затяжелело в груди. Неужели арест?

   — Куда и зачем? — выдавил он из себя.

   — Товарищ Сталин поручил мне показать вам дачу, и, если она приглянется — будет вашей. — Генерал улыбнулся, обнажил белые крупные зубы. На душе у Василевского отлегло.

Дача находилась в Волынском, на берегу реки Сетунь, в нескольких минутах езды от Генштаба. Там же неподалёку была и дача Сталина. Домик Александру Михайловичу и его жене Екатерине Васильевне пришёлся по душе — об этом он и сказал генералу Власику.

   — Теперь вы там хозяева. — И Власик отдал Василевскому ключи от дачи.

Пасмурным апрельским утром Василевский ехал в штаб Северо-Западного фронта, а в голове всё ещё звучал надрывный голос вождя: «Я недоволен командованием фронта! Курочкин и Ватутин никак не могут разбить немцев в районе Демянска! Немцы сидят в «котле» — и хоть бы что!» Да, горячий был разговор в Ставке. Начальник Генштаба возразил: мол, у генерала Курочкина сил маловато, ему бы помочь резервами. Василевский увидел, как синим огнём запылали глаза у Верховного.

   — Воевать надо не числом, а уменьем! — сказал он. — Не мои это слова, Суворова. Надо нам заменить Курочкина, и делу конец.

   — Смена командующего не всегда оправданна, — возразил Шапошников.

   — У Курочкина есть боевой опыт, трезвый расчёт, — подал голос Василевский.

   — Я вижу, вы оба против меня. — Сталин встал. — Тогда вот что сделаем, Борис Михайлович. — Он лукаво повёл бровью. — Пошлём на фронт товарища Василевского, и он поможет разгромить врага! Не возражаете?

   — Нет.

   — Вот и договорились. — Он перевёл взгляд на Василевского: — С утра вам убыть на Северо-Западный фронт. Пусть вам Перепелкин, то есть Курочкин, объяснит причину своей неудачи...

   — Приехали, товарищ генерал! — нарушил раздумья Василевского водитель.

Генерал Ватутин весело поздоровался с Василевским.

   — Привет, Николай Фёдорович, — скупо отозвался тот. — Что ж это вы до сих пор не вышибли немцев из «котла»? Верховный крайне недоволен.

   — Ты что, Александр, с неба свалился? — по-дружески ругнулся его бывший соратник по Генштабу. — Я же сказал тебе сущую правду, когда ты звонил мне: у нас недостаточно сил, оружия и боеприпасов!

   — Ты просишь резервов, — изогнул брови Василевский. — А где их взять? Сейчас крайне напряжённая ситуация сложилась в Крыму, в районе Харькова, на Льговско-Курском направлении, в районе Ленинграда. Москве тоже всё ещё угрожает противник... В Ставке каждый танк на счету. Да что танк! Снаряды и те едва ли не поштучно приходится выделять фронтам!.. Знаешь, когда я захожу к Сталину и вижу, как он, раскрыв записную книжку, ищет, у кого бы взять десяток-два танков, у меня начинает щемить сердце. Вот ведь как встретили мы войну! А пели во всё горло: «Броня крепка, и танки наши быстры!..»

   — Что же делать? — грустно спросил Ватутин.

   — Искать резервы на месте, у себя! Для этого я и прибыл к вам...

   — Пока вернётся из соседней армии Павел Алексеевич, я напою тебя чаем, хочешь? Или подать тебе рюмашку «наркомовской»?

   — Давай и то и другое, — передёрнул плечами Александр Михайлович. — Кажется, я малость продрог. Ветер на дворе жгучий, как шило.

Они пили чай и беседовали о том, что волновало обоих.

   — Значит, Москве враг ещё угрожает? — спросил Ватутин.

   — Да, Николай Фёдорович. Под Москву немцы собрали семьдесят отборных дивизий!

   — Силища! Вот уж никак не думал, — смутился Ватутин.

   — Верховный и мы в Генштабе считаем, что летом немцы попытаются нанести мощный удар на центральном направлении. При разработке плана летней кампании угроза столице была учтена. А пока решено перейти к активной стратегической обороне.

   — Выходит, и нам тут под Демянском надо активно обороняться? — съёрничал Ватутин.

   — Ты брось шутить, Николай Фёдорович, — резонно одёрнул его Василевский. — Демянскую группу немцев надо уничтожить! Ты сам работал в Генштабе и знаешь, как крут Сталин, если что делается не так, как им было велено.

Пока они работали с оперативной картой, с передовых позиций в штаб вернулся генерал Курочкин, командующий фронтом. Прямо в полевой форме он ввалился в комнату.

   — Кого я вижу! — воскликнул он, увидев у стола Василевского. Он обнял друга. — У нас тут, кроме всего прочего, непогода. Видишь, я мокрый как курица? Вчера сыпал снег, а сегодня с утра брызнул ледяной дождь.

   — Твой «котёл», Павел Алексеевич, что бельмо на глазу у товарища Сталина, — сказал Василевский, отпивая из кружки душистый чай. — Когда ты его осилишь?

   — Немцы сидят в «котле» тихо, и нам это на руку — нечем их сейчас бить! — Курочкин потянул к себе стул и сел. — Не мог бы ты дать нам подкреплений по старой дружбе?

Василевский раз-другой затянулся папиросой, выпустил дым и, смяв в медной гильзе из-под снаряда окурок, сказал:

   — Резервы есть, Павел Алексеевич, но они припасены для фронтов, где особенно жарко. У тебя выход один — хорошо подготовить операцию, чтобы сломить врага. Это твои «резервы».

   — Мы операцию подготовили. — Курочкин вытер платком мокрое лицо.

   — Вот и давайте вместе проверим, как вы подготовили войска. До вечера я поработаю тут в штабе, а завтра с Ватутиным поедем в соединения. Хочу всё увидеть своими глазами. И руками кое-что пощупать.

   — Согласен! — Курочкин качнул плечами.

На рассвете, когда из-за леса выглянуло рыжее, как спелый колос, солнце, Василевский на «Виллисе» прибыл в соседнюю армию. Начальник штаба (командарм находился у танкистов) доложил представителю Ставки, чем занимаются войска. Василевский спросил, всё ли готово к операции, на что получил утвердительный ответ: да, всё готово — и войска, и артрасчёты, и ударная группа...

   — Истребители танков есть? — прервал его Василевский.

   — Нет, — смутился начальник штаба.

   — Как же вы будете бороться с немецкими танками? — спросил его Александр Михайлович. — Надо срочно создать такие группы и провести с ними учения по уничтожению вражеских танков. — Василевский взглянул на молча стоявшего Ватутина: — Вот где твои «резервы», Николай Фёдорович.

   — Это моё упущение, — произнёс Ватутин. — Мы это дело вмиг поправим.

Весь день Василевский провёл в войсках, вместе с Ватутиным решал, что и как ещё надо сделать. Он выявил немало «резервов» и, когда под вечер вернулся в штаб фронта, попросил командующего собрать в штабе командиров, чтобы обсудить с ними итоги проверки.

   — Что сказать вам, товарищи? Мне понравилось горячее желание бойцов скорее добить фашистов в «котле». Но одного желания, друзья, маловато. Нужна тщательная подготовка к боям. И вот в этом важном деле у вас слабина. Боевые расчёты, особенно в среде артиллеристов, не укомплектованы, кое-где нет наводчиков, а те, кто исполняет их функции, подготовлены слабо. Вот и полетят снаряды мимо фашистских танков. — Василевский передохнул. — Ещё хуже у вас с сапёрами. Их не хватает. Кто же будет обезвреживать минные поля, особенно перед вражескими окопами? Делать это днём, на виду у немцев, вряд ли кто решится — убьют прицельным огнём. Значит, придётся работать ночью, в грязи, под дождём. И только знающий сапёр с этим справится.

Высказав ещё ряд серьёзных замечаний, Александр Михайлович философски заметил:

   — Бой — это не наука, а действие! И успех зависит от того, как ты себя поведёшь. Если не хочешь быть поверженным в сражении, тщательно готовь себя. От пули или осколка можно укрыться в окопе, но от своей совести нигде не укроешься!

   — Люди у нас смелые, — воспользовавшись паузой представителя Ставки, сказал командующий фронтом генерал Курочкин. — И как бы нам ни было трудно, будем сражаться что есть сил. Я вас прошу, товарищ Василевский, так и доложите товарищу Сталину...

После ужина Василевский вышел во двор. Рядом стеной стоял лес. Кругом тихо, безветренно, хотя небо было в заплатах туч. Снова, видно, хлынет дождь и грязи станет больше. «Надо ли сейчас наступать? — подумал Василевский. — Может, подождать, пока улучшится погода? К тому же в войсках фронта много молодых бойцов, они и пороху-то не нюхали. Посоветую Курочкину провести учения по прорыву обороны противника». Пока он курил, брызнул дождь. Тяжёлые капли стегали по лицу, он вмиг промок, но стоял под дождём. Стоял тихо. И ему повезло: из леса вышел красавец олень. Пощипал веточки берёзы, понюхал что-то и скрылся в чаще. «Жаль, что нет со мной сына, он так хотел увидеть оленя», — подумал Александр Михайлович.

Ночью он проснулся от прикосновения чьей-то руки. Открыл глаза — Ватутин.

   — Вам звонит Верховный!

Василевский вскочил с деревянного топчана, рывком снял трубку с аппарата ВЧ.

   — Добрый вечер, товарищ Василевский!

«Три часа ночи, ничего себе «добрый вечер», — мелькнуло в его разгорячённом мозгу. А голос Сталина резал ему уши:

   — Как идёт подготовка к операции? Только не просите резервов, их нет и пока не будет. Так что пусть ваш дружок Ватутин на это не рассчитывает. Он их ещё не требовал?

   — Нет, — слукавил Василевский. — Хочу проинформировать вас о своей работе. Всё, что надо, я сделал. Если Курочкин и Ватутин устранят вскрытые мной недостатки по операции, им в этот раз удастся разбить «котёл».

   — Иначе и быть не может, не зря же я послал вас. — Верховный выждал время. — Борис Михайлович вновь заболел, и серьёзно, и Ставка вынуждена была освободить его от занимаемой должности. Временное исполнение обязанностей начальника Генштаба возложено на вас. Мы так сделали, чтобы вы полностью сосредоточились на своей главной работе. Хочу добавить, что Борис Михайлович заявил: вы, и только вы, можете стать его преемником на посту начальника Генштаба. Но Ставка назначила вас временно, чтобы проверить, по плечу ли вам это дело. Позже решим окончательно.

   — Не могу заменить маршала Шапошникова, у меня ещё мало знаний и практики, — возразил Василевский.

   — Приказ вы получите! — прервал его Верховный. — Вам быть там ещё сутки, потом возвращайтесь в Москву!

Генерал Ватутин сидел рядом и слышал весь разговор.

   — Круто берёт, но он высоко ценит тебя, Александр Михайлович, — не без чувства доброй зависти сказал Николай Фёдорович.

Через час-полтора в штаб Северо-Западного фронта поступил приказ наркома обороны Сталина о назначении Василевского временно исполняющим обязанности начальника Генштаба. А чуть позже сюда пришла ещё и телеграмма: постановлением Совета Народных Комиссаров Василевскому присвоено воинское звание генерал-полковника. Генерал Курочкин, вручивший ему депешу, поздравил друга.

   — Спасибо, Павел Алексеевич! — Василевский задержал его руку в своей. — Желаю тебе сокрушить «котёл».

В дверь постучали.

   — Войдите! — Василевский выпрямился. В дверях он увидел начальника Главного морского штаба адмирала Алафузова.

   — Як вам с важной информацией, товарищ генерал-полковник, — сдержанно произнёс Алафузов. — Нарком ВМФ с юга ещё не вернулся, а вопрос серьёзный.

   — Я уже привык, Владимир Антонович, что по пустякам ты в Генштаб не заходишь, — улыбнулся Василевский. — Так что случилось?

   — В Баренцевом море потоплен английский крейсер «Эдинбург», — сказал Алафузов. — Его атаковала немецкая подводная лодка. Корабль лишился хода, но остался на плаву. Командующий Северным флотом адмирал Головко предложил взять крейсер на буксир и отконвоировать в Мурманск, но командир крейсера кэптен Фолкер помощь не принял. На другой день «Эдинбург» атаковали три немецких эсминца, одна торпеда угодила в корабль, но крейсер по-прежнему остался на плаву. Тогда англичане сами добили его, и он затонул. В снятии экипажа с борта принял участие наш сторожевой корабль «Рубин».

   — Ну и бог с ним, с крейсером, если англичане сами его добили, — усмехнулся Василевский. — Чего ты переживаешь? У них этих крейсеров десятки.

   — Тут большая политика, а не просто потеря крейсера, — возразил адмирал.

   — Почему? — вскинул брови Александр Михайлович.

   — На этом крейсере в счёт оплаты военных грузов и сырья по ленд-лизу находилось почти шесть тонн советского золота. Теперь оно вместе с крейсером оказалось на дне моря. Слитки золота погрузили на корабль в Мурманске. Это дело контролировал лично Папанин, представитель Ставки. Мне известно, что ему не раз звонил по этому вопросу Микоян.

   — Да, неприятная весть, она весьма огорчит товарища Сталина, — заметил Василевский. — Ноя обязан ему доложить. У тебя всё?

   — Так точно! Разрешите идти?..

В кабинете Верховного находился нарком танковой промышленности, и, когда Василевский спросил, можно ли войти, Верховный отозвался:

   — Заходите! С товарищем Малышевым мы обсудили все вопросы. А с чем вы пришли? — На лице вождя появилась добродушная улыбка.

   — С плохими вестями, товарищ Сталин. — И Василевский изложил ему подробности гибели крейсера «Эдинбург» и потери золотых слитков.

Сталин как бы онемел. Его глаза затуманились, взгляд стал тусклым, рассеянным, а лицо вмиг почернело.

   — Кто вам сообщил об этом? — наконец спросил он.

   — У меня был начальник Главного морского штаба адмирал Алафузов, а потом я поговорил по телефону с адмиралом Головко.

Сталин позвонил по «кремлёвке» Микояну:

   — Анастас, зайди ко мне!

Тот не заставил себя долго ждать. Вошёл к вождю с улыбкой на худощавом лице, его короткие усики чуть подёргивались. Увидев хмурое лицо Сталина, Микоян вмиг подтянулся.

   — Сколько золота ты отправил в Мурманск для уплаты союзникам за военные грузы по ленд-лизу?

   — Без десяти килограммов шесть тонн. Папанин лично контролировал погрузку золотых слитков на английский крейсер «Эдинбург»...

   — Ты знаешь, где находится это золото? — прервал его вождь. — На дне моря наше золото, вот где оно! Немцы торпедировали крейсер, а англичане, боясь за свою шкуру, добили его. На предложение адмирала Головко снять с борта золотые слитки англичане просто плюнули!

Микоян хитро прищурил глаза, он даже улыбнулся краешками губ:

   — Не переживай, Иосиф! Если всё так, как ты говоришь, то не мы, а англичане потеряли своё золото. В Мурманске они приняли его от нас, и с этой минуты оно принадлежит им. Таков международный закон! Пусть теперь господин хитрый Черчилль пожмёт капитану крейсера руку, а заодно и спросит, почему он не выгрузил золотые слитки на советский корабль, отказавшись от предложения адмирала Головко.

   — И всё же у меня болит душа, Анастас, — грустно молвил Сталин. — Золото — это же наша плата за их помощь вооружением и сырьём, которое они нам поставляют! Свяжись с адмиралом Головко и узнай, как англичане восприняли эту потерю. Они ведь наши союзники...

Микоян вышел. Сталин отпил из стакана несколько глотков «Боржоми» и взглянул на Василевского.

   — Мерецков вам звонил? — спросил он.

   — В пять часов утра, когда я к вам собирался...

   — Что ему надо?

Василевский ответил, что Мерецков высказал тревогу за судьбу 2-й Ударной армии. Командарм Клыков часто болеет, а от этого дело страдает, армия не чувствует твёрдой руки. Жаловался, что ему трудно, просил дать сто танков или одну армию.

   — И вы ему пообещали всё это дать? — насупился Верховный.

   — Я ответил, что рад бы ему помочь, но нет резервов.

   — Я тоже ему отказал. — Верховный закурил трубку. — Вместо резервов мы назначили к нему заместителем генерала.

   — Кто он?

   — Власов. Я посылаю на Волховский фронт группу людей, и его там представят Мерецкову. Вы знаете Власова?

   — Слышал о нём, но встречаться не доводилось.

В группу людей, о которой Василевскому говорил Сталин, входили маршал Ворошилов, член ГКО Маленков и заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал Новиков. С ними летел и Власов. Под вечер они прибыли в штаб фронта, где их встретил Мерецков.

Власов был высок ростом, сутулый, в очках, лицо узкое, с длинным острым носом. Он шагнул к Мерецкову и, приложив руку к шапке-ушанке, доложил:

   — Товарищ генерал армии, генерал-лейтенант Власов прибыл в ваше распоряжение!

«Голос писклявый, как у барышни!» — подумал Мерецков.

   — Ну что ж, хорошо, теперь у меня есть заместитель. — Он пожал Власову руку. — Правда, я просил Ставку дать мне из резерва сотню танков или армию, а прислали генерала. Но, видно, стоящий генерал, если им заменили целую армию. Ну, а если шутки отбросить в сторону, то маловато у меня войск и оружия, — озабоченно добавил он.

   — У кого их больше? — бросил реплику Маленков, грузный, с полным, усталым от полёта лицом. — Ты, Кирилл Афанасьевич, обещал товарищу Сталину сокрушить врага, так что старайся...

«Что вы-то понимаете в нашем военном деле!» — едва не вырвалось у Мерецкова, но он сдержал себя, сухо пообещав:

   — Будем воевать лучше, товарищ Маленков...

Разговор на Военном совете фронта шёл по большому счету. Мерецкову было ясно одно — необходимо во что бы то ни стало захватить Любань, но прежде очистить коммуникации 2-й Ударной армии.

Вскоре снова разгорелись упорные бои. Весеннее солнце днём припекало, снег таял, вода порой стояла по колено, но бойцы пробивались вперёд. Оборону немцев удалось наконец смять, и их войска были отброшены на несколько километров. Во 2-ю Ударную армию пошли машины с боеприпасами и продовольствием. Мерецков был рад такому успеху. Теперь все силы на подготовку наступления на Любань!

Но случилось то, что Мерецков никак не ожидал: 23 апреля решением Ставки Волховский фронт был ликвидирован, а его войска переданы командующему Ленинградским фронтом генералу Хозину. В тот же день Мерецков позвонил в Генштаб Василевскому.

   — Послушай, Александр, кто мне подложил такую свинью? — кричал он в трубку. — Грубейшая ошибка, и она может нам дорого обойтись! Я сейчас же буду телеграфировать товарищу Сталину, я...

   — Он так решил, Сталин, — остудил пыл Мерецкова Василевский. — А ножку тебе подставил генерал Хозин: он предложил Верховному эту комбинацию.

   — Я догадывался. Что мне делать?

   — Выполнять приказ! — ответил Василевский. — А приедешь сюда, поговорим подробнее...

Мерецков остался без фронта, он чувствовал себя так, словно его высекли на виду у всех. Тревожное чувство не покинуло Мерецкова и в Ставке, куда его вызвал Сталин. В кабинете вождя находились Маленков и генерал Василевский.

   — Доложите нам, товарищ Мерецков, как дела на фронте? — произнёс Верховный, раскуривая трубку.

   — Я подойду к карте, если можно...

Говорил Мерецков веско, убедительно, показывал на карте все те места, где проходили тяжёлые бои. А когда сказал, что в полосе Волховского фронта немцы имели больше сил, чем он, Сталин усмехнулся:

   — Ваш намёк я понял. Да, у нас было меньше сил, никто не станет отрицать. Но не было этих сил и в Ставке, чтобы помочь вам, хотя товарищ Василевский докладывал мне о вашей просьбе. Но Любань вы так и не взяли?

   — Не хватило войск и оружия.

   — Зачем тогда наступали? — ехидно спросил Сталин. — Или для вас наступление что-то вроде военной игры?

   — Освободить Любань я считал делом своей чести, но немцы бросили на этот участок новые силы.

   — Свою честь надо воплощать в конкретные цели, — хмуро оборвал его Верховный. Он помолчал. — Скажите, может 2-я Ударная армия выстоять в боях, там ведь теперь другой командующий — генерал Власов?

   — Не сможет! — резко возразил Мерецков. — Власов не тот командарм, который сумел бы одолеть врага. Я им недоволен. Полтора месяца Власов был моим заместителем, но почти ничего не сделал для укрепления фронта.

Сталин покосился на Маленкова, курировавшего кадры военных.

   — Кто писал боевую характеристику на Власова? Жуков?

   — Он, Иосиф Виссарионович, а маршал Шапошников подписал директиву о назначении его заместителем Мерецкова, — пояснил Маленков.

Сталин загасил трубку.

   — У меня больше вопросов нет, товарищ Мерецков. Теперь что касается вашей дальнейшей службы. Ставка назначила вас заместителем главкома западного направления генерала армии Жукова.

   — Я готов принять эту должность! — повеселевшим голосом ответил Мерецков и, глядя на вождя, добавил: — У меня такое чувство, что я снова вернусь в Ленинград!..

   — Где вы были? — спросил Мерецкова Василевский, когда тот зашёл к нему. — Я давно вас жду! Час назад я переговорил с Жуковым, и он доволен, что вы идёте к нему. — И без всякого перехода Василевский сказал: — И всё же зря ликвидировали Волховский фронт, и я сожалею, что Сталин доверился генералу Хозину.

   — Ты так считаешь, Александр?

   — Когда вы от него ушли, он долго молчал, а потом, глядя на меня, спросил: мол, может, прав Мерецков.

   — Ладно, посмотрим, как пойдут у Хозина дела, — вздохнул Мерецков.

Выехал он на Западный фронт ранним утром. Солнце ещё не взошло, в густо-синем небе холодно мерцали звёзды. После беседы с Василевским у Кирилла Афанасьевича полегчало на душе.

Жуков встретил его крепким рукопожатием.

   — Значит, в нашем полку прибыло? — подмигнул он. — Рад, что тебя направили ко мне, хотя с решением Ставки ликвидировать Волховский фронт я не согласен. Василевский тоже возражал, но Сталин, закусив удила, поддержал Хозина, и тут уж ничего не попишешь.

   — Я уверен, что у Хозина ничего не выйдет!

   — Ты заявил об этом Верховному?

   — Нет... — Мерецков отвёл глаза в сторону.

   — То есть промолчал? — вскинул брови Жуков, отчего его лицо стало суровым, каким-то холодным.

   — Вот именно, промолчал, а теперь жалею. Понимаешь, Верховный был не в духе, а когда он не в духе, ему лучше не возражать. А тут ещё Маленков бросил реплику в мой адрес.

   — Маленков — профан в военном деле, а пытается что-то доказать! — Жуков бросил взгляд в тусклое окно, затем подошёл к карте и что-то стал разглядывать на ней. Потом снова заговорил: — Генерал Хозин человек смелый, но порой действует не сжатым кулаком, а растопыренными пальцами. Сколько у него теперь в руках армий? Девять! Да ещё три отдельных корпуса и две группы войск. Сил много, как бы не сорвался.

Жуков добрался до Москвы быстро. В приёмной Верховного он встретил Василевского. Они пожали друг другу руки.

   — Ты сюда? — спросил Жуков.

   — Да, мне тоже велено послушать твой доклад.

   — Заходите, товарищи! — узнали они голос Сталина.

Жуков чётко доложил обстановку на Западном фронте. Ожидал вопросов, но Верховный спросил его о Мерецкове:

   — Он прибыл в ваше подчинение?

   — Прибыл, — ответил Жуков. — Я побеседовал с ним, дал ему задание. Сейчас он инспектирует 31-ю Ударную армию генерала Пуркаева и 4-ю Ударную генерала Курасова.

   — Это хорошо, что вы с ходу включили его в дело, — одобрил Сталин.

   — Да, но Мерецков просит дать ему армию. Он сказал мне, что благодарен вам за оказанное доверие. Но ему хочется командовать армией, чтобы проверить себя, на что способен.

   — А меня попросить об этом не решился? — усмехнулся Сталин. — Ну и хитрец! Ваше мнение?

   — Полагаю, просьбу Мерецкова надо уважить.

   — А что скажет Генштаб?

   — Я бы тоже дал Мерецкову армию, — ответил Василевский.

   — Пусть вступает в командование 33-й армией, что сражалась под Вязьмой, хотя и позволила немцам окружить себя.

   — Эта армия, товарищ Сталин, числится на бумаге, там и командовать пока некем, — возразил Жуков. — Она вышла из окружения с большими потерями.

   — Ничего, Мерецков эту армию воссоздаст, у него в этом деле большой опыт. Так ему и передайте. А приказ о его назначении подготовит товарищ Василевский, и я подпишу его.

Мерецков, став командующим 33-й армией, с головой ушёл в работу, заверил Жукова, что армия «вновь обретает крылья». Два месяца он сколачивал дивизии. И вдруг в начале июня Мерецкова вызвали в Ставку. Невольно подумал: «Что могло случиться?» Позвонил Василевскому в Генштаб, хотел что-либо выяснить, но тот ответил:

   — Приезжай, Кирилл Афанасьевич, и всё узнаешь!

Сталин встретил его приветливо, похвалил за то, что, по словам Жукова, он «воссоздал 33-ю армию», а потом заявил:

   — Мы допустили большую ошибку, когда объединили Волховский фронт с Ленинградским. Генерал Хозин крепко нас подвёл. На слова был щедр, а на деле — пустозвон. Хотя он и сидел на Волховском направлении, дело вёл плохо. Ставка потребовала от него отвести 2-ю Ударную армию — он этого не сделал, и немцам удалось окружить его.

У Мерецкова защемило в груди: то, о чём он предостерегал Сталина, случилось. Не спас армию генерал Власов, скорее загубил её. Удивило Мерецкова и то, что Верховный признал свою ошибку.

   — Что мне надлежит делать? — спросил Мерецков.

   — Ставка поручает вам и Василевскому немедленно вылететь на Волховский фронт и во что бы то ни стало вызволить из окружения 2-ю Ударную армию! — сказал Сталин. — Директиву о восстановлении Волховского фронта позже получите. Вам следует по прибытии на место вступить в командование фронтом. Вы всё поняли?

Мерецков, обуреваемый волнением от того, что истина восторжествовала и его фронт восстановлен, горячо заговорил:

   — Товарищ Сталин, я влюблён в свой фронт, как в красивую женщину, и рад до слёз, что его вернули к жизни...

Сталин ответил с нажимом:

   — Иного выхода у нас нет! И, пожалуйста, без лишних эмоций. Для нас важно в первую очередь дело, а не дамские сантименты.

   — Извините, вырвалось... — тихо промолвил Мерецков.

Василевский ждал Мерецкова у себя в кабинете. Кажется, он всё сделал, что надо: изучил район боевых действий, где окружена 2-я Ударная армия, нанёс на карту расположение войск на Волоховском направлении. Подумалось: Мерецкову придётся нелегко, немцы крепко взяли в кольцо армию, которой командовал генерал Власов. Теперь надо как-то рвать это кольцо, чтобы вызволить войска из беды. Но удастся ли? Напутствуя Василевского в дорогу, Сталин сказал:

   — Действуйте там со всей полнотой власти! Правда, Мерецков сам не робкого десятка, но одна голова — хорошо, а две лучше.

   — Я сразу же вступлю в контакт с командующим Ленинградским фронтом генералом Хозиным, — начал было Василевский, но Верховный остудил его пыл:

   — Там уже новый командующий — генерал Говоров. Хозина Ставка сняла с должности и направила командовать армией на Западный фронт.

«Давно надо было убрать Хозина, фронт он не тянул, — подумал Василевский, но Верховному ничего не сказал. — Говоров — умница, мастер артогня, хорошо проявил себя в боях под Москвой».

Самолёт коснулся бетонки, пробежал несколько метров и остановился. Василевский спрыгнул на землю, следом за ним Мерецков. В штабе Ленинградского фронта их встретил генерал Говоров. Он обнял Василевского как старый друг, а Мерецкову, которого знал меньше, пожал руку и поздравил с новым назначением.

   — Я давно вас жду, друзья!

На полном лице Говорова появилась добродушная улыбка; радость его была открытой и честной, в глазах то вспыхивали, то гасли искорки; он был подвижен, предложил гостям присесть с дороги, поужинать и уж потом ехать в штаб Волховского фронта.

   — Плохи у нас дела, Александр Михайлович, — грустно заметил Говоров. — 2-я Ударная армия, как вы знаете, окружена, связи с ней нет. Жаль, что генерал Хозин не сумел её вывести до того, как немцы взяли её в «мешок», хотя Ставка этого требовала.

   — Теперь вот мы с Мерецковым будем этим заниматься, — сказал Василевский.

Резервов войск не было, и это осложняло дело. При мысли об этом у Василевского до боли сжималось сердце, хотя уверенности в успешном проведении операции он, как и командующий фронтом Мерецков, не терял. Наконец после долгих размышлений и поисков удалось высвободить три стрелковые бригады и один танковый батальон. Их свели в две войсковые группы и 10 июня на рассвете начали наступление. Продвинулись с боями вперёд, но прорвать оборону немцев на всём участке не удалось.

   — Маловато войск, — с горечью произнёс Василевский. — Но уже хорошо то, что пока мы не потеряли ни одного танка! Давай, Кирилл Афанасьевич, подумаем, где лучше атаковать врага. Посмотри на карту. С запада на 2-ю Ударную наступают две пехотные дивизии, одна охранная, они сведены в группу «Герцог». Вот, пожалуй, и всё, и если мы ударим по немцам в этом направлении, успеха можно достичь.

   — Разумно, — согласился Мерецков.

На рассвете завязался ожесточённый бой. 26-я танковая бригада опрокинула позиции врага. Следом за танками в коридор ринулась пехота. И как был рад Василевский, когда по радио ему доложили, что войска вышли на соединение с войсками 2-й Ударной армии, наступавшими с запада! Ещё атака танкистов, и немцы попятились. Через образовавшийся коридор на Мясной Бор стали выходить бойцы 2-й Ударной армии...

Мерецков переехал на КП 59-й армии, откуда поддерживал связь со штабом 2-й Ударной армии, требовал напасть на немцев с тыла. Но вскоре связь прервалась. Никто не знал, где находится Военный совет армии и почему не даёт о себе знать командарм Власов. Наконец группа бойцов, вышедших из окружения, доложила Мерецкову, что она видела генерала Власова в районе узкоколейной дороги. В душе Мерецкова вспыхнула надежда на спасение людей. Он предложил послать туда танковую роту с десантом пехоты.

   — Возглавит группу мой адъютант капитан Борода, — сказал Мерецков. — Это бывший начальник погранзаставы, смельчак. Уверен, что он пройдёт в тыл врага.

   — Рискнём! — одобрил Василевский.

Капитан Борода на танке добрался до штаба 2-й Ударной армии, но там никого уже не было.

   — Мы не нашли ни одного человека, — глухим голосом произнёс Борода. — Валяются ящики из-под патронов, солдатские котелки, куски бинтов в крови. А вот куда ушли бойцы, узнать не удалось.

На другой день Василевского отозвали в Ставку. Улетал он рано утром. Мерецков провожал его.

— Кирилл, всё же нам удалось вывести из окружения немало людей, потому-то ты, дружище, повеселел, а то ходил как убитый, — улыбнулся Василевский. — Так что один завершай это дело!

   — Мне жаль с тобой расставаться, Александр, — тихо произнёс Мерецков. — А за помощь — спасибо!..

Сталин держал на контроле события на Волховском фронте. Ещё в конце мая он вызвал Берия и сообщил ему, что исчез командующий 2-й Ударной армией генерал Власов.

   — Я об этом не знал, Иосиф, — признался Берия.

   — Ты что, нюх потерял? — ехидно заметил Сталин. — Выясни судьбу генерала Власова, — тоном приказа добавил вождь. — Свяжись с Ленинградом и подключи к поиску своих людей.

Берия сразу же переговорил со Ждановым, и тот запросил по рации командира Оредежского партизанского отряда Сазонова, который поддерживал радиосвязь с Центром, известно ли ему что-либо о генерале Власове? Сазонов ответил отрицательно. Тогда-то Жданов с огорчением сообщил Сталину, что Власова пока не нашли.

   — Почему не нашли? — рявкнул Сталин в трубку. — Я же приказал тебе, Андрей, лично узнать, где Власов и что с ним! Даю вам ещё сутки на поиски.

Прошло ещё несколько дней. И вдруг ночью в штаб фронта от партизан поступило короткое сообщение: генерал Власов жив, находится в деревне Пятница, он добровольно перешёл к гитлеровцам и изъявил желание с ними сотрудничать во имя рейха.

Мерецков был так потрясён изменой Власова, что не сразу нашёлся, что делать. Решил утром доложить Сталину. Но едва уснул, как его разбудил дежурный — на проводе Москва! Он взял трубку.

   — Вы не спите? — услышал он голос Сталина. — Что слышно о Власове?

   — Подлым человеком он оказался, Иосиф Виссарионович! — едва выдохнул Мерецков. И он изложил подробности.

Сталин долго молчал, и от этого молчания Мерецкову стало не по себе. Наконец Верховный громко сказал:

   — Подлец! Продал фашистам свою шкуру. Но от кары он не уйдёт! — И после минутной паузы спросил: — Сколько бойцов выведено из окружения?

Василевский ответил, что тысяч шестнадцать.

   — Так точно, шестнадцать, — подтвердил Мерецков. — В боях погибло около шести тысяч.

   — Потери армии Ставка восполнит, — заверил Верховный Мерецкова. — Вам предстоит провести новую наступательную операцию. Деблокировать Ленинград — вот главная задача вашего фронта, а также Ленинградского. Скоро вызовем вас в Ставку. О чём будет идти речь, вам сообщит генерал Василевский...

После разговора с Мерецковым на душе у Сталина остался горький осадок. Он устало откинулся на спинку кресла и, глядя на сидевшего за столом Молотова, сказал:

   — Генерал Власов сбежал к фашистам! Предал всех нас... Воевал он хорошо, Жуков хвалил, а вот его нутро оказалось гнилым.

   — Я бы за это спросил с Жукова, — ответил Молотов.

«Если спрашивать, то надо начинать с меня, — едва не произнёс вслух Сталин. — Шапошников подписал приказ о его назначении заместителем к Мерецкову по моему распоряжению. Да, не раскусил я этого лопоухого очкарика. И Жуков проглядел. Наверняка немцы используют Власова в своих пропагандистских целях...»

   — Ты, конечно, прав, — сказал Сталин Молотову после затянувшейся паузы. — Надо только узнать все детали предательства, а уж потом решать.

   — Можно? — В кабинет вошёл Берия.

Сталин спросил:

   — Узнал что-нибудь о Власове?

Берия молча вынул из папки листки и отдал ему:

   — Прочти, пожалуйста, интересная штука!

Это было обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной Армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза, подписанное председателем Русского комитета генералом Власовым и секретарём этого комитета генералом Малышкиным. «Русский комитет ставит перед собой следующие цели, — читал про себя Верховный, ощущая в душе презрение к предателям, — свержение Сталина и его клики, заключение почётного мира с Германией, создание новой России. Призываем переходить на сторону действующей в союзе с Германией Русской освободительной армии...» Сталин, закончив читать, взглянул на Берия:

   — Что бы ты предложил, Лаврентий?

   — Выкрасть Власова! — выпалил Берия. — У нас там есть агенты, и они это сделают.

   — Но ведь у немцев не один Власов? — горько усмехнулся Верховный.

   — Кого ты имеешь в виду? — не понял Берия.

   — Пленных! — пояснил Сталин. — Это те же предатели, и ты их не щади!

   — А если бойца или командира ранило в бою и его схватили фашисты, он тоже предатель? — в упор спросил Берия.

Сталин посмотрел на него так, словно видел впервые.

   — Ты на что намекаешь, Лаврентий? — холодно осведомился Сталин. — На моего сына Якова, который находится в немецком плену? — И, не дождавшись, что ответит ему Берия, продолжал: — Яков не пойдёт на предательство, в нём течёт моя кровь!..

   — Тогда давай, Иосиф, твоего Якова обменяем на немецкого генерала? — предложил Берия.

   — Нет, Лаврентий, на это я не пойду, народ меня не поймёт! — отрезал Сталин.

Берия посмотрел на вождя без сочувствия, хотя и догадывался, как ему тяжело.

Дверь скрипнула, чуть приоткрылась и снова закрылась.

   — Кто там, заходите! — крикнул Сталин. И, увидев на пороге генерала Василевского, добавил: — А я только что хотел спросить Поскрёбышева, где вы и почему не прибыли на доклад о ситуации на фронтах.

   — Готовил данные, товарищ Сталин. — Василевский приблизился к столу и разложил на нём свою рабочую карту. — Разрешите начать?

   — Сначала я задам вам вопрос. — Сталин подошёл к нему ближе. — Вы слышали о ЧП в Красной Армии?

   — Генерал Власов?

   — Да. Мне всё доложил Мерецков. Ну, что я могу сказать о Власове? Собаке — собачья смерть! Его настигнет кара народа, я в этом уверен.

   — Ну что, будешь писать о Мерецкове? — спросил Оскара Кальвина Василевский, когда поведал ему о том, как воевал Кирилл Афанасьевич под Ленинградом и как свела его судьба с генералом Власовым, предавшим свою армию и Родину.

Кальвин не улыбнулся, как бывало с ним раньше, не задал другу каких-либо вопросов, его чёрные глаза словно накрыл утренний туман.

   — Прежде чем писать, надо мне всё рассказанное тобой осмыслить, — ответил Оскар. — Несомненно одно: Мерецкову выпала и героическая и трагическая судьба. Он ведь тоже сидел на Лубянке, но его спасли. И ещё: мне захотелось встретиться с Кириллом Афанасьевичем, задать ему некоторые вопросы. Ты-то как на всё это смотришь?

   — О Мерецкове напиши, да так, чтобы за сердце взяло, — улыбнулся Василевский. — А обо мне в статье — ни строчки. То, что мне удалось сделать, чтобы вывести из окружения войска 2-й Ударной армии, — рядовая работа, и ничего в ней нет героического.

   — Да уж ладно, Саша, не скромничай! — Кальвин встал. — Однако мы с тобой засиделись. Пора мне. Твоя Катя, наверное, давно спит, как и моя Даша. До завтра!

   — У меня к тебе просьба, Оскар, — задержал его на минуту Александр Михайлович. — Когда напишешь очерк о Мерецкове, дашь мне прочесть, добро?

   — Хорошо, Саша, как же не дать, ты же мне друг!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Крещение огнём

Глава первая

Да, вот они, русские характеры: кажется, прост человек,

а придёт суровая беда, и поднимется в нём великая сила...

Л. Н. Толстой

очью Василевского вызвал Сталин. Ему прислал донесение адмирал Октябрьский. «Севастополь немцы непрерывно подвергают ударам авиации и обстрелам артиллерии, — телеграфировал он. — Двухсоттысячная армия Манштейна перешла в наступление. Идут кровавые и тяжёлые бои. Войска остро нуждаются в боеприпасах. Прошу оказать помощь...»

   — Чем Ставка может помочь Севастополю? — спросил Сталин, едва Василевский вошёл к нему.

Василевский доложил, что Генштаб в состоянии выделить войска, но город блокирован с воздуха и с суши, а морем теперь кораблям не пробиться. Недавно группа кораблей с маршевым пополнением прорвалась к бухте, но из-за густого тумана эсминец «Дзержинский» угодил на минное поле и затонул вместе с экипажем и войсками. Крейсер «Красный Крым» и эсминец с трудом доставили войска в порт.

   — Значит, ситуация критическая? — Сталин смотрел на Василевского не мигая.

   — Да, — подтвердил Василевский. — И сложилась она после того, как наши войска оставили Керченский полуостров. Я переговорю по радио с адмиралом Октябрьским, возможно, нам удастся что-то сделать. Подключу к этому и наркома ВМФ адмирала Кузнецова.

   — Хорошо, — одобрил Верховный. — Только не теряйте время. Не забудьте, что в шестнадцать ноль-ноль заседание Государственного Комитета Обороны. Кстати, ваше предложение о создании воздушных армий и о передаче авиации в подчинение Ставке разумное, и мы обсудим его.

«Пора бы уже решить этот вопрос в интересах дела», — подумал Василевский, возвращаясь к себе.

После обеда он стал бриться в туалетной комнате. Тут его и нашёл генерал Штеменко. Вид у него был возбуждённый.

   — Вам звонил Поскрёбышев, совещание в Ставке перенесено на час раньше. Так что пора в Кремль. Я вызвал машину, она у подъезда.

   — Вот уж не знал, что ты настоящий сыщик, и здесь меня нашёл! — заулыбался Василевский. — Спасибо, Семён!..

В кабинете Сталина собрались военачальники, наркомы ведущих отраслей промышленности, директора военных заводов, конструкторы. Сталин, как всегда, вёл совещание жёстко, по-деловому, предоставлял слово выступающим, бросал реплики, задавал вопросы. Подчеркнув необходимость более рационального использования войск и боевой техники, он заявил:

   — Пора нам, товарищи, создать воздушные армии. Предложение Генштаба на этот счёт Ставка решительно поддержала. Каждый фронт должен иметь свою воздушную армию, а в процессе проведения серьёзной операции можно придать фронту ещё одну-две воздушные армии. Генштаб предложил также подчинить всю авиацию Ставке, но мы посоветовались и решили подчинить ей только авиацию дальнего действия. — Сталин обвёл взглядом сидевших. — У нас уже есть танковые корпуса, в июне появятся две танковые армии, а к лету мы сформируем ещё две. Вчера нарком авиапромышленности Шахурин доложил, что начато массовое производство истребителей Ла-5 и Як-7.

   — Очень быстрые и хорошо вооружённые машины, — подал голос генерал Новиков, недавно назначенный командующим ВВС Красной Армии. До этого он командовал ВВС Ленинградского фронта. — Я осматривал новые машины, когда они проходили испытания. Уверен, что эти самолёты хорошо проявят себя в воздушных боях.

Заголосила «кремлёвка». Сталин снял трубку:

   — Что у вас, Вячеслав Михайлович? Так, понял... Письмо на имя президента Рузвельта насчёт качества оружия готово? Приносите, я подпишу...

Не ожидая, что скажет Сталин, Василевский заметил, что американские танки очень плохи:

   — На фронте танкисты жаловались мне. Они легко загораются даже от патронов противотанковых ружей, а от удара снаряда тем более. Почему? Работают на высокооктановом бензине! Немецкие же танки работают на низкосортном бензине и от каждой пули факелом не горят.

   — Об этом я и пишу в своём послании Рузвельту, — произнёс Сталин. — Кстати, для тех, кто ещё не знает, сообщаю, что генерал Василевский приказом Ставки утверждён в должности начальника Генерального штаба! Я весьма сожалею, но по болезни от этой должности мы освободили маршала Шапошникова. — Сталин взглянул на наркома Шахурина. — Алексей Иванович, доложите нам, что делает ваш Наркомат по резкому увеличению выпуска самолётов разных модификаций.

Шахурин пружинисто вскочил с места, на его худощавом лице отразилось смятение, но он быстро справился с ним и заговорил уверенно:

   — У нас, товарищ Сталин, дела идут неплохо...

«Ну и брякнул! — ругнулся в душе Василевский. — Сейчас Верховный выдаст ему...» И тут же раздался голос Сталина:

   — У вас, товарищ Шахурин, дела идут неплохо, а вот на фронтах с самолётами туго, их просто не хватает. Может, вы откроете секрет, где вы прячете истребители и бомбардировщики?

   — Я считаю заявление наркома безответственным! — бросил реплику Берия.

   — Что скажет начальник Генштаба?

Голос Верховного прозвучал холодно, и Василевский увидел, как втянул плечи Шахурин, а лицо его вмиг посерело. И чтобы ободрить наркома, человека энергичного, который в сорок первом провёл колоссальную работу по эвакуации предприятий отрасли в восточные районы страны, он сказал, что Алексей Иванович просто нечётко выразил свою мысль, а вовсе не бахвалился. Перед совещанием нарком был в Генштабе, где заявил, что заводы, эвакуированные вглубь страны, уже дали первую продукцию.

   — Бели так, то я поторопился с критикой, — примирительно произнёс Сталин.

Шахурин отметил, что до войны СССР выпускал самолётов больше, чем Германия, но в основном это были машины старой конструкции.

   — И кто в этом виноват? — насупился Сталин.

   — Все виновны, Иосиф Виссарионович, и мы, производственники, и наши конструкторы. Но основная вина лежит на Наркомате обороны.

«Тут он прав и возражать ему Верховный не станет», — отметил про себя Василевский.

   — Тогда и я виноват как Генеральный секретарь ЦК партии? — спросил Сталин.

У Шахурина растерянно забегали глаза.

   — Вы наш вождь и учитель, товарищ Сталин, а коль так, то есть в этом деле и ваша недоработка.

   — Не хитрите, товарищ Шахурин, — поддел наркома Сталин. — Не надо употреблять смягчающих слов. Если есть моя вина, так и говорите. — Он открыл свой блокнот. — Сколько боевых самолётов получит фронт в сорок втором году?

   — Более двадцати пяти тысяч! А в следующем, сорок третьем году — тридцать пять тысяч! И это, замечу, не дутые цифры. Я ручаюсь за них головой.

   — Вы сказали, что наши новые самолёты лучше немецких, но лётчики жалуются на них, — заметил Маленков. Он сидел рядом с вождём, на его полном, как луна, лице сияла лукавая улыбка.

   — Так мог заявить только плохой лётчик! — горячо возразил Шахурин. — Дайте мне этого жалобщика, я поговорю с ним. Надо учиться лучше воевать, а не сваливать всё на технику!

«Молодец Алексей Иванович, не растерялся и врезал аппаратчику на полную катушку!» — обрадовался Василевский.

Шахурин говорил убедительно, он ссылался на мнение лётчиков-испытателей, которые давали самолётам путёвку в жизнь, и это понравилось Верховному. Он заметил лишь, что нужно напрячь все силы, дать фронту как можно больше машин.

   — Почему немцы имеют успех в сражениях? — спросил Сталин и сам же ответил: — У них превосходство в воздухе, а на земле — в танках. Надо выбить из их рук этот главный козырь. Теперь, — продолжал он, — послушаем, что нам скажет нарком танковой промышленности.

   — У нас пока танков меньше, чем у врага, — отметил Малышев. — Зато наши Т-34 превосходят немецкие танки по всем параметрам. Это немцы и сами признают.

   — Сколько вы сможете выпустить машин в этом году? — спросил Сталин.

   — Двадцать четыре тысячи единиц! Все наши крупные заводы на Урале сейчас делают танки, так что скоро мы будем иметь на фронте превосходство над врагом в танках...

   — Знаете, что меня огорчает? — спросил Верховный Василевского после совещания. — Харьков! Тимошенко и Хрущёв клялись, что освободят город, но увы!.. Я поверил им, а следовало дать по рукам.

Начальник Генштаба тогда не разделял их оптимизма и предложил Верховному воздержаться от проведения этой операции.

   — Наступать из оперативного мешка, каким является Барвенковский выступ, для войск Юго-Западного фронта рискованно! — решительно возразил Шапошников. — Со стороны Славянска по нашей 9-й армии может ударить армейская группа генерала Клейста. У него одиннадцать дивизий, и они прорвут нашу оборону. И чем тогда парировать их удар?

Сталина его слова заставили задуматься. Он вызвал на связь маршала Тимошенко и высказал ему свои опасения.

   — Я и Никита Сергеевич Хрущёв уверены, что Харьков освободим! — заявил решительно Тимошенко.

И Верховный дал своё согласие на операцию, а Генштабу приказал «считать операцию внутренним делом юго-западного направления и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться».

   — А если операция провалится, кто будет отвечать? — едва не вспылил Шапошников.

   — Тимошенко и Хрущёв будут отвечать, но если они освободят Харьков, быть им на вершине славы!

   — Слышали, что мне сказал Верховный? — спросил Шапошников, глядя на своего заместителя. Василевский молчал. — То-то, голубчик! Порой Сталин бывает чертовски упрям...

12 мая армии Юго-Западного фронта перешли в наступление. Вначале оно развивалось успешно, но уже через пять дней случилось то, о чём Сталину говорил Шапошников: армейская группа Клейста из района Краматорска нанесла мощный удар по войскам 9-й армии Южного фронта. Немецкие танки, прорвав оборону, стали угрожать тылу 57-й армии и всей группировке Юго-Западного фронта, наступавшей на Харьков с юга. Василевский связался по телефону с начальником штаба 57-й армии генералом Анисовым, сослуживцем по Генштабу.

   — Саша, друг мой, дело швах! — кричал в трубку Анисов, боясь, что Василевский его не услышит. — Ситуация критическая, доложите Верховному...

От разговора с Анисовым на душе Василевского стало горько. Беду он предвидел, ибо понимал, как трудно сочетать стратегическую оборону с крупным наступлением, когда не хватает вооружения и боевой техники. С грустью сказал он Шапошникову о том, что немцы хотят ликвидировать Барвенковский выступ, а потом разгромить наши войска под Харьковом.

   — Надо бы доложить об этом Верховному, да и генерал Анисов просил.

   — Я ему уже докладывал, а он меня крепко обидел, — возразил Шапошников. — Разрешаю сделать это вам.

И Василевский доложил. Верховный, однако, всё воспринял спокойно.

   — Я переговорю с маршалом Тимошенко, — коротко изрёк он.

Вскоре раздался звонок от Поскрёбышева:

   — Борис Михайлович, пошлите, пожалуйста, к Хозяину Василевского.

   — Понял, Александр Николаевич, сейчас он выедет, — ответил маршал.

Василевский прикрыл за собой массивную дверь. Сталин вскинул на него глаза.

   — Маршал Тимошенко заявил, что принял все меры, чтобы локализовать войска Клейста.

   — Вы требуете от нас говорить вам правду, так вот заявляю: в успех я не верю! — произнёс Василевский, ощущая, как гулко забилось сердце. Казалось, оно вот-вот вырвется из груди. — Обстановка для наших войск на Барвенковском выступе резко ухудшается. Об этом мне сообщил начальник штаба 57-й армии генерал Анисов. Разрешите, я отдам приказ командованию фронта прекратить Харьковскую операцию и повернуть нашу ударную группировку на юг для отпора врага?

   — Не разрешаю! — резко ответил Сталин.

Ушёл от Верховного Василевский ни с чем. И вдруг поздно вечером в Генштаб ему позвонил... Хрущёв! Разговор был недолгим, но откровенным. Хрущёв признал, что ситуация для них сложилась опасная и надо прекратить наступление.

   — С этой просьбой мы обратились к Верховному, но он слушать нас не стал. Говорит, сами заварили кашу, вот и расхлёбывайте. — Слышно было, как Никита Сергеевич кашлянул в кулак. — Плохи у нас дела, Александр Михайлович. Я прошу вас ещё раз доложить товарищу Сталину нашу просьбу, ибо армии несут большие потери.

   — Разве я не пытался убедить Верховного?! — воскликнул Василевский. — Ещё как пытался, но вы с Тимошенко заявили, что Харьков освободите, а меня и слушать не желали. К сожалению, сейчас я лишён возможности помочь...

На другой день, 19 мая, немецкие войска, действовавшие на Барвенковском выступе, вышли в тыл нашим войскам, и лишь тогда Ставка прекратила Харьковскую операцию. Но время было потеряно, и вражеские танки нанесли тяжёлое поражение 9-й армии, затем ударили по тылам 6-й, 57-й армий и группы генерала Бобкина. Погибли многие командиры, погиб и друг Василевского генерал Анисов.

Вечером 25 июня Василевский прилетел в Москву и, наскоро поужинав, пригласил в Генштаб генерала Ванникова. Коренастый, широкоплечий, с лицом полным и открытым, он рывком шагнул в кабинет.

   — Борис Львович, я только что с фронта, так закрутился, что ещё не поздравил вас с назначением на должность наркома боеприпасов. Так что поздравляю. — Василевский тепло пожал генералу руку.

   — Лучше поздно, чем никогда! — весело хохотнул нарком.

   — Как у вас с боеприпасами? Много и чего дадите фронтам?

   — Прилично! У меня всё подсчитано. — Ванников извлёк из портфеля бумагу и отдал её Василевскому. — Снаряды, мины, бомбы, гранаты, патроны... Всё мною учтено.

   — Ну-ну, поглядим. Я случайно узнал, что вас представили к званию Героя Социалистического Труда.

   — Я тружусь не ради Золотой Звезды, — смутился Ванников.

   — Понятное дело, но я бы хотел, чтобы вам дали Героя Труда...

(Ванников стал трижды Героем Социалистического Труда — в 1942, 1949 и 1954 годы — за то, что внёс большой вклад в развитие оборонной промышленности, организацию производства новых образцов военной техники. — А.3.).

Василевский читал документ и радовался: наконец-то фронты получат боеприпасы в достатке. Снаряды, мины, ручные гранаты...

   — С каждым днём мы наращиваем выпуск военной продукции, — сказал Ванников. — На снабжение только военной авиации мы передали более пятидесяти конструкций авиабомб! Мы разработали гамму осколочно-фугасных и специальных мин...

   — Это хорошо, Борис Львович, — прервал его Василевский. — Но товарищ Сталин требует резко увеличить выпуск противотанковых средств — ручных противотанковых, зажигательных, фугасных и камуфляжных гранат...

Они засиделись допоздна и едва попили чаю, как загудела «кремлёвка». Это звонил Сталин.

   — Чем занимаетесь, товарищ Василевский? — спросил он сухо.

   — У меня в кабинете нарком Ванников, мы решаем вопросы резкого увеличения выпуска боеприпасов, особенно для борьбы с танками.

   — Ну и как, получается?

   — Борис Львович обещает дать фронтам самых разных боеприпасов, и я верю ему...

Верховный помолчал, потом бросил в трубку:

   — Вы мне нужны. Приезжайте!

Прежде всего Сталин спросил, как работает в Генштабе генерал Бодин, и, когда Василевский ответил, что хорошо, Верховный сказал, что Ставка решила снять с поста начальника штаба Юго-Западного фронта генерала Баграмяна.

   — Я им недоволен, — произнёс он. — Баграмян не извлёк урока из той катастрофы, которая произошла под Харьковом.

   — Вместо Баграмяна вы хотите назначить начальником штаба генерала Бодина? — спросил Александр Михайлович.

   — О том и речь. — Сталин придвинул ему стул. — Садитесь, пожалуйста.

   — Оперативную подготовку генерала Баграмяна я ставлю выше, чем подготовку генерала Бодина, — заметил начальник Генштаба. — Баграмян спокойному течению событий предпочитает риск. И на фронте он себя проявил...

   — Послушать вас, так Баграмян — герой! — возмутился Сталин. — Сегодня я запросил штаб Юго-Западного фронта, хотел узнать, какая ситуация под Купянском, сооружается ли рубеж обороны на реке Оскол. Но толком мне ничего ваш Баграмян но объяснил.

   — Странно, однако, — тихо обронил Василевский.

Верховный, словно не слыша его, сказал:

   — Берите ручку, я буду диктовать личное письмо командованию фронта.

И он начал диктовать текст. Сталин учинил разнос Военному совету Юго-Западного фронта. И больше всех досталось генералу Баграмяну, а не Тимошенко или Хрущёву. «Тов. Баграмян но удовлетворяет Ставку не только как начальник штаба, призванный укреплять связь и руководство армиями, но не удовлетворяет Ставку и как простой информатор, обязанный честно и правдиво сообщать в Ставку о положении на фронте. Более того, тов. Баграмян оказался неспособным извлечь урок из той катастрофы, которая разразилась на Юго-Западном фронте. В течение каких-либо трёх недель Юго-Западный фронт благодаря своему легкомыслию не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел ещё отдать противнику 18-20 дивизий...»

Василевский старательно писал, потом перестал. Сталин оторопело взглянул на него.

   — Что вас смутило? — спросил он.

   — За дела на фронте отвечает в первую голову его командующий, в данном случае маршал Тимошенко. Надо бы как-то это отметить, — предложил Василевский. — Вина Баграмяна есть, но она не больше вины командующего и члена Военного совета.

   — Я же ещё не закончил, — произнёс Верховный. — Им тоже достанется...

После того как Сталин продиктовал текст о том, что временно в качестве начальника штаба Юго-Западного фронта направляется вместо Баграмяна заместитель начальника Генштаба генерал Бодин, а Баграмян назначается начальником штаба 28-й армии, он сказал:

   — А теперь воздадим должное тем, о ком вы только что говори ли. — И он продиктовал: — «Понятно, что дело здесь не только и тов. Баграмяне. Речь идёт также и об ошибках всех членов Военного совета, и прежде всего тов. Тимошенко и тов. Хрущёва. Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе — с потерей 18-20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто. Желаю вам успеха. 26 июня 42 г. 2.00. И. Сталин». Отнесите, пожалуйста, на узел связи, чтобы срочно передали, а сами идите отдыхать. В шесть утра жду вас с докладом о ситуации на Брянском фронте.

Василевский связался по телефону с командующим фронтом генералом Голиковым. От разговора с ним на душе остался неприятный осадок. Немцы нанесли сильный удар на Воронежском направлении, и войска фронта не сумели дать им должный отпор. Василевский упрекнул в этом Голикова:

   — Надо было организовать массированный удар по флангам основной группировки врага!

   — Почему мне не подсказал Генштаб? — съязвил Голиков, хитро сощурив глаза.

Василевского смутили его слова, но в следующую секунду он обрёл твёрдость.

   — Филипп Иванович, не юли! — уколол его Александр Михайлович. — Когда Брянский фронт получил пополнение, ты сказал, что теперь чувствуешь себя как бог и, если фрицы пойдут на тебя танками, ты побьёшь их! А что вышло на деле?..

События на Брянском фронте развивались стремительно. 2 июля ситуация на Воронежском направлении резко обострилась. Немцы прорвали нашу оборону на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов и продвинулись на глубину до восьмидесяти километров. Ударная группа врага стремилась прорваться к Дону и захватить Воронеж. Василевский понимал, что без дополнительных сил Голиков не сможет сдержать натиск гитлеровцев, и предложил Сталину из резерва Ставки передать фронту три армии — 3, 6 и 5-ю резервные, которые были затем переименованы соответственно в 60, 6 и 63-ю армии — они заняли оборону от Задонска до Клетской, — а также 5-ю танковую армию генерала Лизюкова для нанесения контрудара по северному флангу противника, наступающего на Воронеж. Позже начальник Генштаба предложил Верховному передать генералу Голикову и 18-й танковый корпус. Верховный с ним согласился, но спросил:

   — Где сейчас находится 5-я танковая армия?

   — Она уже сформирована и сосредоточивается в районе Ельца.

   — Сможет она вступить в сражение с ходу?

   — Сможет! И если Голиков без колебаний нанесёт удар по немцам, успех обеспечен.

Прошла ещё одна тревожная ночь. И вдруг Василевский узнал, что 5-я танковая армия не получила задачи наступать. Могла случиться трагедия, подобная той, какая произошла под Харьковом. Он тут же проинформировал Верховного.

   — Он что, Голиков, играет в прятки?

   — Это он умеет, — дерзко ответил Василевский. — Я подготовил на имя Голикова телеграмму, в которой Ставка требует от него немедленно приступить к организации контрудара.

   — Срочно вылетайте к Голикову! — приказал Верховный. — И всё, что можно ещё сделать, — сделайте! А телеграмму всё же отправьте. Она поступит туда раньше, чем вы там окажетесь. Пусть товарищ Голиков поразмышляет над её содержанием.

   — Слушаюсь!

Василевский вызвал генерала Штеменко:

— Сергей Матвеевич, я убываю на Брянский фронт. Что-то не получается у Филиппа Ивановича, — огорчённо вздохнул Александр Михайлович. — Войска фронта отступают, и Верховного это беспокоит. У Голикова противник генерал Вейхс. Этот холёный немец не умеет воевать, но у него толковый начальник — генерал-фельдмаршал Фёдор фон Бок.

   — Который командовал группой армий «Север», когда немцы напали на Польшу?

   — Да. А во время захвата Франции этот шелудивый пёс возглавлял группу армий «Б». И сейчас он ею командует. У него боевого опыта побольше, чем у нашего Голикова.

Василевскому было о чём подумать. Напутствуя его в дорогу, Сталин сказал, что Воронеж для немцев — как кость в горле. Поворотом на юг и ударом из района Славянска они хотят разгромить войска Юго-Западного и Южного фронтов и открыть себе дорогу к Волге и на Северный Кавказ.

   — У нас тоже получилась запоздалая реакция на удар гитлеровцев по Брянскому фронту, — произнёс Василевский.

   — Не у нас, а у Генштаба! — уточнил Верховный.

   — Виноват. Генштаб запоздал с принятием решения, — поправился Василевский.

На рассвете 4 июля Василевский прибыл на КП Брянского фронта. Звёзды в небе угасли, горизонт обозначился багряным заревом — всходило солнце. Встретивший его рапортом начальник штаба фронта генерал Казаков, кряжистый, сероглазый, доложил:

   — Командующий фронтом генерал Голиков в соседней армии. Прикажете его вызвать?

   — Не надо. — Василевский сдвинул фуражку набок. — Мне к генералу Лизюкову.

Казаков пояснил, что вчера, как только была получена телеграмма из Ставки, Лизюков стал готовить свою армию и уже кое что сделал.

   — Садитесь со мной в машину, и поедемте на КП 5-й танковой армии!

Казаков оставил за себя своего заместителя и легко прыгнул в «Виллис». Прибыли они в штаб, когда солнце выкатилось из-за горизонта и его горячие лучи дробились на серо-зелёной броне танков. Командарм в форме танкиста представился Василевскому. Александр Михайлович видел его впервые. Среднего роста, с полным обветренным лицом, он робко пожал протянутую руку начальника Генштаба и на вопрос, что волнует его, ответил:

   — Жду приказа наступать...

Вместе с командующим армией и начальником штаба фронта генералом Казаковым Василевский произвёл рекогносцировку, уточнил задачу 5-й танковой армии: одновременным ударом всех сил армии западнее Дона перехватить коммуникации танковой группировки врага, которая прорвалась к Дону, и не дать ей переправиться через реку.

   — Справитесь?

   — Полагаю, что да! — бодро отчеканил Лизюков. На его лице появилась едва заметная улыбка. Но она исчезла, и генерал спросил: — Вы будете на моём командном пункте?

   — Непременно! — воскликнул Александр Михайлович. — Хочу посмотреть, как вы начнёте атаку.

Но увидеть «картину боя» ему не удалось. Поздно ночью на КП позвонил Сталин.

   — Разобрались, что к чему? — спросил он хрипловатым голосом. — 5-я танковая готова ударить по немцам?

Василевский сказал, что командарм Лизюков произвёл на него хорошее впечатление, верится, что его армия свою задачу выполнит.

   — Осложнилась обстановка на правом крыле Юго-Западного фронта. 6-я немецкая армия вышла к Каменке.

   — Создалась угроза тылам Юго-Западного и Южного фронтов? — уточнил Василевский.

   — Вот именно! — проворчал Верховный. — Так что вылетайте в Ставку.

Василевский пригласил к себе командарма.

   — Меня вызывают в Ставку, жаль, что не увижу, как твои орлы будут громить фрицев. — Василевский встал. — Но раз уж мы с тобой познакомились на фронте, постараюсь снова побывать в твоей армии. Как, примешь? — Глаза у Александра Михайловича заискрились.

   — Буду рад встрече, — повеселел Лизюков. — А своих орлов, как вы сказали, я поведу в бой в головном танке. Я уже привык к этому.

   — Вижу, что привык, не зря же тебе дали Героя Советского Союза!

Но вновь увидеться с Лизюковым Василевскому не пришлось: 24 июля вражеский снаряд угодил в танк командарма, и Лизюков погиб.

Утром 5 июля Василевский прибыл в Ставку. Сталин с ходу задал вопрос:

   — Как вы оцениваете действия генерала Голикова? — И, нс дождавшись ответа, запальчиво продолжал: — Ставка проанализировала его работу на фронте и пришла к выводу, что ему не хватает решительности, умения быстро найти правильное решение в обострившейся ситуации.

   — Я давно это заметил, но не решался сказать вам, — сдержанно ответил Василевский. — Филипп Иванович нередко теряется, что приводит к серьёзным просчётам, а главное, гибнут люди. При проведении операции Голиков плохо готовит к ней войска. Недавно я был у него на фронте, хотел всё это высказать ему, но он был в соседней армии, и встретиться с ним я не мог.

   — Странно, однако, — обронил Сталин. — Что, постеснялись вызвать его в штаб? Будь на вашем месте Жуков, он бы не только вызвал Голикова, но и заставил бы его плясать под свою дудку! — Он посмотрел на карту. — Что нам предпринять, чтобы снять возникшую угрозу тылам Юго-Западного и Южного фронтов? Только коротко. Вы же знаете, я не люблю длинных речей.

   — Во-первых, надо заменить Голикова на посту командующего фронтом, поставить на его место более опытного генерала.

   — У вас есть такой генерал?

   — Рокоссовский. Он ещё не Суворов, но Брянский фронт ему по плечу.

   — Это во-первых, а что во-вторых? — Сталин лукаво скосил глаза.

   — На Воронежском направлении надо образовать фронт!

«Интересная мысль, а я как-то об этом не подумал, — пронеслось в голове Верховного. — Вот тебе и поповский сынок!»

   — Предположим, это будет Воронежский фронт, тогда часть вражеских сил он мог бы взять на себя, если не половину.

   — А что, можно попробовать! — весело произнёс Сталин.

Вернувшись в Генштаб, Василевский зашёл к своему заместителю генералу Ватутину. Тот что-то чертил на оперативной карте.

   — Колдую над Брянским фронтом! — улыбнулся Ватутин, перехватив взгляд. — Сдаётся мне, что Голиков врага не остановит.

Василевский сказал, что он предложил Ставке создать Воронежский фронт, чтобы «разгрузить» Брянский, Сталин с ним согласился.

   — Вечером пойдём с тобой на доклад к Верховному, так что хорошо проанализируй ситуацию на Воронежском направлении, а я тем временем переговорю с командующим Южным фронтом о делах на Кавказском направлении...

   — Ясно, что немцы рвутся к Волге, — сказал задумчиво Сталин, выслушав доклад Василевского. — Они хотят с ходу захватить Сталинград, а там откроется прямая дорога и на Кавказ... Да, а вы нашли генерала на Воронежский фронт?

   — Пока нет, — смутился Василевский.

Вдруг с места поднялся его заместитель генерал Ватутин:

   — Товарищ Сталин, назначьте меня командующим Воронежским фронтом!

   — Вас? — удивлённо спросил Верховный.

   — Так точно! — гаркнул Ватутин, вытянувшись перед Верховным в струнку.

   — По-моему, генерал Ватутин достойный кандидат на эту должность, но мне жаль отпускать его из Генштаба, — заявил Василевский. — К тому же его недавно назначили моим заместителем...

Сталин добродушно взглянул на Ватутина.

   — Ну что ж, если товарищ Василевский за, я не возражаю, — сказал он.

Утром 9 июля Верховный позвонил Василевскому по «кремлёвке» и спросил, переговорил ли он с маршалом Тимошенко. Если да, то какой результат.

   — Полчаса назад я связывался с начальником штаба фронта генералом Бодиным, — ответил Василевский. — Новости неутешительные, товарищ Сталин. Танки и пехота немцев прорвались между Россошью и Ольховаткой, форсировали Чёрную Калитву и устремились на юг. Наверное, Тимошенко и Хрущёв не в силах остановить продвижение врага.

   — Они вам об этом заявили? — Голос у Верховного был слегка раздражённым.

   — Нет, я просто догадываюсь...

   — Хорошо, я сам переговорю с Семёном Константиновичем.

В полдень Василевский зашёл к Сталину, тот вызвал на связь Калач, где находился командный пункт Юго-Западного фронта. Верховный потребовал от Тимошенко доложить обстановку на правом фланге. Семён Константинович признал, что «своими силами фронт не в состоянии дать решительный отпор врагу».

   — «Я могу лишь временно сдержать противника на направлении Кантемировка — Миллерово, — прочёл на телеграфной ленте слова командующего фронтом Сталин. — Я прошу вас дать фронту войска из резерва Ставки, особенно танки и авиацию...»

Верховный, глядя на начальника Генштаба, чему-то усмехнулся, потом коротко ответил командующему:

   — Пока вашу просьбу выполнить не можем. Постарайтесь сдержать врага теми силами, которые есть у вас в наличии.

Но только ли Юго-Западный фронт беспокоил Ставку? Обострилась обстановка и на Южном фронте. Танки генерала Клейста рушили советскую оборону. Малиновский просил Ставку помочь фронту танками и авиацией, чтобы «раз и навсегда отбить охоту у противника двигаться между Доном и Донцом на мои глубокие тылы в общем стремлении на Сталинград».

   — Малиновскому я бы помог резервами, — грустно сказал Сталин, выслушав доклад Василевского.

   — У меня на этот счёт есть предложение...

   — Какое, говорите! — нетерпеливо произнёс Верховный.

   — Все наши силы, которые сражались от Лиски по устью Дона, свести в один фронт и подчинить его Малиновскому. — Александр Михайлович смотрел на вождя не мигая.

   — А что, идея! — Губы Верховного тронула скупая улыбка. — Так мы и сделаем. Пока готовьте проект директивы, а я тем временем переговорю с Малиновским. Да, а Жуков прибыл? Приглашайте и его в Ставку. Надо нам обсудить фронтовые проблемы. Соберёмся через час...

Дискуссия в кабинете Верховного едва не поссорила её участников, хотя поначалу разговор шёл тихо-мирно. Но когда Сталин заговорил о Сталинградском направлении, куда теперь устремились немецкие танковые соединения, Жуков безо всякой дипломатии заявил:

   — Надо создать Сталинградский фронт!

Верховный пылко возразил:

   — Ещё не время...

Тогда масла в огонь подлил начальник Генштаба.

   — Категорически возражаю! — твёрдо произнёс Василевский. — Воронежский фронт мы создали с опозданием, и враг этим воспользовался.

   — Уроки из ошибок надо бы нам извлекать, — обронил Жуков, листая свой рабочий блокнот.

   — Сталинград не Воронеж! — вскинул голос Сталин.

   — Да, но немцы стремятся любой ценой войти в Большую излучину Дона, чтобы открыть себе дорогу на Сталинград и южнее — на Кавказ, — подчеркнул Василевский.

Сталин заколебался:

   — Что у нас есть в резерве?

Начальник Генштаба пояснил, что если речь идёт о создании Сталинградского фронта, костяком его могут стать три общевойсковые армии — 62, 63 и 64-я; армии полнокровные, и командиры там зрелые.

   — У вас есть на примете командующий этим фронтом? — Глаза Сталина сузились и стали похожи на щели.

   — Маршал Тимошенко!

   — Ваше мнение, товарищ Жуков? — Сталин ущипнул усы.

   — Семён Константинович может возглавить Сталинградский! фронт на первом этапе оборонительных боев, а там видно будет.

   — Принимается. — Сталин взглянул на Василевского. — Подготовьте директиву о создании фронта!

Жуков и Василевский ушли. В кабинете стало так тихо, что слышно было, как тикали настенные часы. Сталин подумал о том, что создание нового фронта добавит массу проблем, но решить их надо оперативно. Он вызвал на связь генерала Малиновского и заявил ему, что Ставка постановила армии Южного и Юго-Западного фронтов объединить в один Южный фронт.

   — Этот фронт возглавите вы, — неторопливо произнёс Верховный в телефонную трубку. — Директиву получите сегодня. — Немного подумав, он добавил: — Вам будет трудно на первых порах, но Ставка уверена, что вы справитесь. Товарищ Василевский дал вам высокую оценку, и мы согласились с ним.

   — Постараюсь вас не подвести! — коротко отозвался Малиновский.

Василевский принёс директиву.

   — Ну-ка, какую задачу вы поставили генералу Малиновскому? — Сталин взял из его рук документ и вслух прочёл: — «Прочно занять Сталинградский рубеж западнее реки Дон и ни при каких условиях не допустить прорыва противника восточнее этого рубежа в сторону Сталинграда». Верно, коротко и чётко. А чем будет заниматься Юго-Западный фронт?

   — Не допустить прорыва противника к Сталинграду! — произнёс Василевский. — Тимошенко в этих делах человек искушённый, и ему не надо объяснять детали.

   — Да, но хотя бы коротко разъяснить ему в директиве замысел противника... Я не желаю, чтобы гитлеровские вояки ворвались в Сталинград, и, если вдруг им удастся, для меня это будет личной трагедией.

   — Вы же там сражались в Гражданскую войну?

   — Да! — Верховный вскинул голову. — Там осталась частица моего сердца. Мы с Ворошиловым честно обороняли от белой гвардии Царицын. Надо вам поехать в Сталинград и помочь командующему укрепить оборону.

   — Я готов, товарищ Сталин!..

С утра нещадно палило солнце и воздух был горяч, как горевший порох, и, когда самолёт приземлился, Василевский решил сразу же ехать на «Виллисе» в штаб фронта, который находился и деревне Камышино. Пока туда добирался, неожиданно брызнул дождь, и сразу посвежело. Генерал Гордов (с 23 июля он стал командовать Сталинградским фронтом вместо маршала Тимошенко, членом Военного совета был Хрущёв, начальником штаба — генерал Бодин) предложил Александру Михайловичу выпить с дороги холодного хлебного кваса.

   — Наш повар делает очень вкусный квас, прошу отведать!

   — Наливай кружку! — улыбнулся Александр Михайлович. — Но квасом ты, Василий Николаевич, не отделаешься, если что нс так, — не то шутил, не то серьёзно добавил начальник Генштаба.

Взяв из рук повара, кряжистого черноглазого ефрейтора, кружку, Василевский вмиг опорожнил её. Квас и вправду был холодный и вкусный. Крякнув от удовольствия, он спросил:

   — Скажи, ефрейтор, кто тебя научил делать такой квас?

Тот улыбнулся:

   — Батя научил... — И вдруг улыбка с лица повара исчезла, оно стало серым, на нём появились белые пятна. — Нет у меня теперь бати, товарищ генерал, — глухо произнёс он. — Месяц тому назад батю осколком шарахнуло...

   — Да, сынок, у тебя большое горе. — Василевский помолчал. — Ладно, ефрейтор, налей ещё кружку, и я выпью за твоего отца.

   — Рад уважить, товарищ генерал! — Он мигом сбегал в блиндаж, где находились продукты, и налил из бочки квасу. Василевский опорожнил и эту кружку.

   — Пусть земля будет пухом твоему бате! — Василевский вытер платком губы. — Как тебе служится?

   — Хорошо, товарищ генерал, но есть к вам просьба. — Он смутился, лицо его стало румяным.

   — Говори!

   — Хочу, как и мой батя, стать командиром, чтобы свою жизнь посвятить армии, если, конечно, живой останусь...

   — А чего ждать, когда закончится война? — усмехнулся Василевский. — Кроме поварских дел, что ты умеешь делать?

   — Сапёр я, в отцовской роте был... Так что это дело мне по душе. Знаете, сколько немецких мин я разоружил? Двести пять! А потом повара убило, и начал готовить бойцам пищу...

   — Родом-то откуда? — поинтересовался Александр Михайлови11.

   — Из Свердловска, там и мать живёт. Она учит детишек и школе...

   — Туда и поедешь в военное училище, закончишь там курсы и станешь лейтенантом! — Василевский взглянул на рядом стоявшего командующего фронтом: — Не возражаешь, Василий Николаевич?

   — Отчего вдруг возражать? — удивился генерал. — Парень что надо, из него выйдет отличный командир! Я могу к вашему отъезду в Москву подготовить на ефрейтора документы.

   — О том и речь...

   — Благодарю, товарищ генерал! — обрадовался ефрейтор. — Я к тому, что буду честно служить нашей армии и, если надо будет, как батя, жизни своей... — Он заикнулся, проглотил ком в горле, и Василевский поспешно тронул его за плечо:

   — Я верю тебе, сынок, спасибо!..

В штабе фронта командующий генерал Гордов честно высказал начальнику Генштаба всё, что его волновало. Ему импонировал гость тем, что был прост, колючих слов не произносил, а больше говорил о том, как укрепить фронт, его оборону.

   — Заварилась тут каша такая, что и обжечься можно, — сетовал Гордов. — Сил-то у нас намного меньше, чем у немцев. Жарковато приходится... Уже возникла угроза окружения врагом 62-й армии. У меня по ней вся душа изболелась.

   — Я тебя понимаю, Василий Николаевич, но главное сейчас — не дать немцам захватить переправы через Дон вот тут, в районе Калача.

   — Может, подождём, пока подойдут резервы, и тогда ударим покрепче? — предложил Гордов.

   — На это уйдёт два-три дня, а нам время терять никак нельзя, — возразил Василевский. — У нас остался один выбор — ударить по немцам наличными силами — 1-й и 4-й танковыми армиями! Так что приглашай сюда начальника штаба фронта, командиров, и мы обговорим, как это лучше сделать...

Контрудар нанесли на рассвете, когда в голубом небе ещё тускло мерцали звёзды. В разгар сражения танки генерала Москаленко, вместо того чтобы ударить по флангам вражеских позиций, почему-то пошли в лобовую атаку.

   — Гордов! — громко окликнул Василевский командующего фронтом, наблюдая за полем боя в бинокль. Тот подскочил к нему. — Ты что, разве не видишь? Прикажи Москаленко, чтобы танки били по флангам! Иначе я сделаю так, что он не то что армией, танком не будет командовать! Я же предупреждал командармов не идти в лобовую, а он, сукин сын, прёт вовсю!..

Гордов по рации связался с генералом Москаленко.

   — Кирилл Семёнович, к чему лобовая атака? — крикнул он в микрофон. — Немцы перебьют вас, как цыплят. Поворачивай танки и бей по флангам!

Эфир был наполнен радиопомехами, но голос Москаленко Гордов всё же разобрал. Тот коротко отозвался:

   — На флангах у них орудия, а я хотел ударить по центру!

   — Поворачивай и бей по флангам! — крикнул Гордов. — Это приказ!..

Среди разрывов вражеских снарядов и мин Василевский увидел, как наши танки остановились, затем резко развернулись, часть машин устремилась на левый фланг, часть — на правый. Бой разгорался, и, наблюдая за ним, Василевский опасался, что немцы могут взять верх. Эта мысль ещё больше обеспокоила его, когда «юнкерсы» буквально засыпали наши танки бомбами. Где же наши истребители, почему они не прикрыли поле боя?!

Но Гордов уже вызвал на связь командующего 8-й воздушной армией генерала Хрюкина и приказал поднять в воздух все истребители.

   — Ты разве не видишь, как «юнкерсы» бомбят наши танки? — ругнулся в микрофон командующий фронтом.

И вот в небе появились наши истребители. Они, словно коршуны, бросились на «юнкерсы», и те, рассыпавшись в разные стороны, стали беспорядочно сбрасывать бомбы.

   — Кажется, наша взяла, — облегчённо вздохнул Василевский.

На КП прибыл генерал Хрюкин. Высокий, стройный, с лицом открытым и волевым, он был озабочен. Александр Михайлович узнал его до войны, когда Хрюкин учился на курсах при Военной! академии Генштаба. В советско-финскую войну он командовал ВВС 14-й армии, отличился в боях, за что и был удостоен звания Героя Советского Союза.

   — Дело дрянь! — жёстко бросил Хрюкин, здороваясь с Василевским. — Меня рвут на части — давай самолёты! А где их взять?

Гордов промолчал, а Василевский приподнял бровь:

   — Потому-то твои орлы, Тимофей Тимофеевич, и не прикрыли танки генерала Москаленко?

По лицу генерала было видно, что слова начальника Генштаба задели его за живое, он даже покраснел, но ответил прямо, без ссылки на чью-либо вину:

   — Раньше «юнкерсы» атаковали танки генерала Крюченкина, и я бросил туда все машины, что были под рукой. А тут беда у генерала Москаленко...

   — Кажется, попытка врага взять в кольцо войска двух армий и переправы через Дон сорвана, — довольно произнёс Василевский.

Он остался доволен действиями войск фронта, однако заметил:

   — Как бы теперь немцы не навалились танками на армию генерала Чуйкова. Советую тебе, Василий Николаевич, укрепить фланги. Немцы наверняка ударят по ним.

   — Я пошлю начальника штаба, и он на месте решит, чем усилить оборону флангов, — ответил Гордов. — Полагаю, что туда надо бросить артиллерию.

К рассвету обстановка на правом крыле 64-й армии резко обострилась. Немцы, потеснив наши войска, захватили Нижне-Чирскую. Теперь с юго-запада они могли прорваться к Сталинграду В это время Василевского вызвал на связь Сталин.

   — Что там у вас? — спокойно и словно бы равнодушно сиро сил он.

Василевский доложил ему о нависшей угрозе городу с юго-запада.

   — Ни шагу назад! — заклокотал в трубке голос Верховного. — Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем Родину. Вы меня поняли?

   — Да, товарищ Сталин! — громко ответил Василевский.

Он сообщил, что, по данным нашей разведки, немцы перенацелили свою 4-ю танковую армию с северокавказского на сталинградское направление. Ей поставлена задача нанести удар по городу с юга, вдоль железной дороги от Котельникова.

   — Это очень опасно. Какие меры вы приняли? — поинтересовался Верховный.

Василевский ответил, что он порекомендовал генералу Гордону выдвинуть из резерва 57-ю армию генерала Толбухина на рубеж Абганерово—Рейгород.

   — Командарму я объяснил, что отстоять Сталинград — значит преградить дорогу немцам на Кавказ. Толбухин произвёл на меня хорошее впечатление, и я уверен, что он не подведёт.

   — Дай-то бог! — глухо отозвался Сталин.

И генерал Толбухин сорвал замысел немцев, им не удалось подойти к черте города — на рубеже Аксай—Абганерово 4-я танковая армия врага была остановлена. Командарм 57-й Толбухин доложил командующему фронтом, что немцы зарываются в землю, как кроты, и предложил снова атаковать их.

   — Не надо, Фёдор Иванович, — возразил Гордов. — Подождём день-два, посмотрим, что они будут делать. А пока пополним армию резервами. Потери-то надо восполнить?

Вскоре Василевскому стал ясен замысел врага — концентрическими ударами 6-й танковой армии из района Верхне-Бузиновки с северо-запада и 4-й танковой из района Абганерово с юга ударить по нашей обороне, взломать её и ворваться в город.

   — Это очень рискованно, и я немедленно доложу об этом Верховному, — загорячился Александр Михайлович. — Есть у меня ещё кое-какие задумки.

Сталин, выслушав Василевского, воспринял его сообщение с тревогой.

   — Надо всё тщательно обсудить в Ставке! — сказал он и коротко бросил: — Немедленно вылетайте в Москву!

В час ночи самолёт начальника Генштаба взмыл в тёмно-синее небо. Сидя в кресле, Василевский невольно подумал: «В небе — тишина, а на земле все горит от огня, даже не хочется приземляться». Прилетел он в столицу на рассвете, когда на горизонте заалели первые лучи солнца. Ещё там, в Сталинграде, Александр Михайлович чётко проанализировал, как и чем укрепить оборону города, и, когда в Ставке заговорили об этом, он сказал:

   — Протяжённость Сталинградского фронта возросла на восемьсот километров. Предлагаю разделить этот фронт на два!

   — Разумно! — воскликнул Жуков. — Надо принять такое решение.

Сталин осадил его:

   — А мне вы дадите подумать?

   — Извините, — смутился Жуков. — Я поспешил, но от своего предложения не отказываюсь.

Какое-то время Верховный задумчиво смотрел на карту, на которой красным крестиком был помечен Сталинград, потом произнёс:

   — Сталинградский фронт мы разделим на два фронта. Но но надо на меня давить, товарищи полководцы! Меня этим не проймёшь. Вас лишь изредка начальство шерстило, а я битый-перебитый. — Сталин неторопливо прошёлся вдоль стола. — В Гражданскую войну здесь, под Царицыном, мы попали в переплёт. Тогда небезызвестный вам Кулик собрал всю нашу артиллерию, и мы ударили по полкам белогвардейцев. И те дрогнули! — Ом сделал паузу. — Итак, Сталинградский фронт разделим на два самостоятельных — Сталинградский и Юго-Восточный. Нет возражений? Нет! Теперь давайте решим, куда и какие армии включаем. Вам слово, товарищ Василевский...

После недолгих прений в состав Юго-Восточного фронта вошли войска левого крыла прежнего Сталинградского фронта — 51, 57 и 64-я армии, 13-й танковый корпус и 8-я воздушная армия генерала Хрюкина. Из резерва Ставки на этот фронт перебрасывалась 1-я гвардейская армия генерала Голикова.

   — На должность командующего Юго-Восточным фронтом и предлагаю кандидатуру генерала... — начал было Жуков, но Сталин прервал его:

   — У меня есть генерал на этот фронт. Кто? Товарищ Ерёменко! Он уже выздоровел, прислал на моё имя рапорт с просьбой отправить его на фронт. — Верховный посмотрел на Жукова. А вы кого хотели предложить?

   — Генерала Конева! — Жуков встал, застыв у стола.

   — Садитесь, пожалуйста! — Сталин подошёл к нему. — Копей командует Калининским фронтом, а у товарища Ерёменко должности нет. Так как, товарищи полководцы? — шутливо обратился к ним Верховный.

   — Я не возражаю, — сказал Жуков, — хотя, как вы помните, Ерёменко крепко подвёл нас с Брянским фронтом, когда обещал разбить Гудериана.

   — Полагаю, Ерёменко из этой трагедии сделал для себя соответствующие выводы. А что вы молчите? — Сталин взглянул ни начальника Генштаба.

   — Я не против. — Василевский поджал губы. — Но как сам Ерёменко смотрит на такое назначение?

Сталин бросил одно слово «логично» и вызвал Поскрёбышева.

   — Товарищ Ерёменко прибыл? — спросил он. — Пригласите его сюда.

Дверь открылась, и в кабинет вошли Маленков и следом за ним Ерёменко. Маленков сел к столу, а Ерёменко, глядя на Верховного, произнёс:

   — Я опоздал, товарищ Сталин. Прошу меня извинить: задержал главврач госпиталя...

   — Значит, подлечились?

   — Так точно, подлечился, — улыбнулся Ерёменко. — Готов хоть завтра на фронт!

«Приём у Верховного Главнокомандующего состоялся вечером 2 августа, — вспоминал впоследствии маршал Ерёменко. — На приёме, кроме меня, были начальник Генерального штаба генерал-полковник А. М. Василевский, генерал-майор В. Д. Иванов, тоже из Генерального штаба, и генерал-лейтенант Ф. И. Голиков, вызванный в связи с назначением его под Сталинград на должность командующего 1-й Гвардейской армией (эта армия формировалась из воздушно-десантных дивизий, располагавшихся под Москвой).

И. В. Сталин после обычных приветствий, обратившись к товарищу Василевскому, приказал ему доложить проект решения о разделе фронтов. Пока Василевский и Иванов развёртывали для доклада карту, И. В. Сталин подошёл ко мне вплотную и, потрогав две золотые полоски на кителе, сказал:

   — Правильно, что мы ввели знаки ранения. Народ должен знать тех, кто пролил свою кровь, защищая Отечество.

Лаконично, вместе с тем чётко и ясно доложил товарищ Василевский об организационных вопросах двух фронтов, привёл цифры состава их сил и средств».

После совещания все разошлись. Василевского Сталин задержал.

   — Есть к вам дело, — сказал он. — Но сначала приготовлю чай. Хотите?

   — Если можно... — Он подошёл ближе к городскому телефону. — Разрешите мне позвонить домой? Когда я улетал в Сталинград, жена болела...

   — Пожалуйста, звоните. — Сталин, повернувшись, ушёл в свою комнату, где и стал готовить чай.

Василевский набрал домашний номер. Трубку взяла жена.

   — Привет, Катюша!

   — Боже, Сашенька! — воскликнула она. — Ты где, в Москве?

   — У Верховного в кабинете, — тихо сказал он в трубку. — Прилетел рано утром, но тебя беспокоить не стал. Ты, должно быть, крепко спала. Как ты, не болеешь?

   — Простуда прошла. — Голос у Кати прозвучал тихо. — Когда придёшь?

   — Вечером, видимо... Целую, милая. — Василевский положил трубку.

Раздвинув шторы, из комнаты вышел Сталин с двумя стаканами в руках. Он поставил их на стол и вызвал Поскрёбышева.

   — Александр Николаевич, дайте нам, пожалуйста, что-нибудь к чаю. Бутерброды с ветчиной есть?

   — Есть, Иосиф Виссарионович.

Он тут же на подносе принёс бутерброды и бутылку вина.

   — Присаживайтесь к столу, Александр Михайлович, — пригласил Сталин. — В чай я плесну немного грузинского вина, ничего?

   — Сойдёт...

   — Разрешите, товарищ Сталин? — В дверях стоял член ГКО Маленков. Одет он был в тёмно-серый костюм, его полное лицо было грустным.

   — Заходите, товарищ Маленков, вы-то мне как раз и нужны. Сталин кивнул на стул напротив себя.

Маленков сел. Кивком головы он поздоровался с Василевским.

Александр Михайлович малыми глотками отпивал чай и ждал, когда наконец Верховный скажет о том «деле», как он выразился, из-за которого и задержал его.

   — Товарищ Василевский, я хочу назначить Жукова заместителем Верховного Главнокомандующего. Как вы к этому относитесь?

   — Положительно! Но тогда его надо освободить от должности командующего Западным фронтом.

   — Разумеется. — Сталин ущипнул усы. — Не скрою, кое-что в Жукове мне не нравится.

   — Что именно? — насторожился Василевский.

   — Он очень ершистый, чуть что не по нему — сразу бросается в атаку!

   — И очень капризный, — подал голос до этого молчавший Маленков. — А если он станет вашим заместителем, Иосиф Виссарионович, то совсем задерёт нос.

   — Меня это не пугает, — усмехнулся Сталин. — Мне важно, чтобы наше военное дело он двигал вперёд. — И вдруг он спросил: — А что, если Жуков передаст Западный фронт Коневу?

   — Что вы, Иосиф Виссарионович! — воскликнул Маленков. — Разве вы забыли, что в сорок первом за развал Западного фронт вы едва не отдали Конева под суд? Кто его тогда спас? Жуков! Он взял его к себе своим заместителем.

Сталин никак не отреагировал на слова Маленкова. Он наци лил свой пытливый взгляд на начальника Генштаба: ждал, чти тот скажет.

   — Достойная кандидатура! — наконец произнёс Василевский. — У Конева были срывы, и я о них уже говорил. Но он быстро нашёл себя, растёт от сражения к сражению. Тут уж лукавить грешно. Нравится мне его железная хватка, цепкий ум, умение заглянуть далеко вперёд. И бойцов своих под пули не посылает.

   — Ну что ж, теперь у меня полная ясность и по Жукову и по Коневу. — Сталин закурил трубку. — Поговорим о другом... Вам, товарищ Василевский, завтра в семь утра вылетать в Сталинград. Там уже находятся представитель ГКО нарком танковой промышленности Малышев, его заместитель Горегляд и командующий ВВС Красной Армии генерал Новиков. Каждый знает, чем ему заниматься в городе...

Казалось, что после разделения фронтов все помехи были устранены. Но вскоре осложнилось решение некоторых оперативных вопросов, особенно массированного использования авиации, действовавшей на Сталинградском направлении. Начальник Генштаба предложил подчинить в оперативном отношении Сталинградский фронт командующему Юго-Восточным фронтом генералу Ерёменко, а генерала Гордова назначить его заместителем.

И 23 августа Ставка приняла такое решение. Поставив об этом в известность Ерёменко, Василевский как бы в шутку предупредил его:

   — Андрей Иванович, только не вздумай передать фронт под опеку Хрущёва. В военном деле Никита Сергеевич разбирается слабо, хотя апломба у него с избытком.

   — Не переживай, Александр Михайлович, — раздался в телефонной трубке бас Ерёменко. — Я лично буду заниматься обоими фронтами.

«Кажется, на сегодня хватит, — подумал Александр Михайлович, глядя на часы. — Пора домой на отдых...»

Катя открыла ему дверь, мягко улыбнулась, её глаза вмиг заискрились, она нежно обняла его, поцеловала:

   — Я так по тебе соскучилась...

Александр Михайлович почувствовал, как в груди томно шевельнулось сердце. Обняв жену, он тихо спросил:

   — Ты ждала меня?

   — Очень далее ждала... А ты был на фронте? Там опасно?

   — Да, но я заворожённый, Катюша, меня пуля не берёт, — пошутил он. — А где Игорёк?

   — Поужинал и лёг спать. Набегался за день...

Василевский достал из сумки несколько плиток шоколада и положил на стол.

   — Утром, когда проснётся, отдашь ему.

   — Сам отдашь, — возразила она.

   — Я не смогу, Катюша. Утром в Госплан, а потом в Сталинград.

   — Снова туда? — удивилась жена. — Неужели не могут послать кого-нибудь другого? У вас же там, в Генштабе, уйма генералов!

   — А начальник Генштаба один, — улыбнулся он.

   — Боже, я и забыла! — вскинулась Катя. — Тебе письмо из Полярного.

«Наверное, от сына Кальвина, Петра, — решил Василевский. — Значит, его перевели на Северный флот».

Надорвав конверт, он вынул листок и стал про себя читать.

«Здравствуйте, Александр Михайлович!

Наконец-то я попал на вьюжный Север! Я так рад, что и описать не могу. В морях чуть ли не каждый божий день штормы, ветры, ураганы, а мы пашем море, ищем немецкие подводные лодки. Они охотятся за транспортами союзников, а мы за субмаринами. Вот и недавно одна лодка пыталась атаковать союзный конвой, но мы шарахнули по ней глубинными бомбами... Не скажу, что я герой, но медаль «За отвагу» мне вручил адмирал Головко.

Как поживает Юра? В этом году его должны призвать на военную службу. Кем он хочет быть? Привет ему от меня! А теперь о чёрном дне в моей жизни. У меня нет мамы, она погибла под Москвой. Я так рыдал, что, кажется, от моих слёз стало полнее море. Я очень любил маму... Да, если увидите моего отца, привет ему от меня. Пётр».

Василевский свернул листок. Катя накрыла на стол и сказала, чтобы он садился ужинать.

   — Письмо от сына Кальвина, Петра. Парень с характером! Учился в Военно-морской академии, а потом добровольно ушёл на Северный флот. Плавает на боевом корабле...

Кто-то постучал. Катя открыла дверь. Это был Оскар Кальвин. Он нежно поцеловал ей руку и прошёл в комнату.

   — Привет, дружище! — Друзья обнялись. — Ты извини, что побеспокоил. Я только что вернулся из Севастополя. Знаешь, Саша, едва не угодил там в лапы фашистов...

   — Ты сначала разденься, а уж потом рассказывай! Кстати, садись с нами ужинать. Катерина, где водочка? Дай нам по рюмашке... Оскар, я на рассвете улетаю в Сталинград. Там скоро будет жарко. Хорошо, что ты забежал ко мне, а то бы не увиделись...

После ужина они уединились в кабинете, и Кальвин стал говорить о том, что видел в горящем Севастополе.

   — Моряки обороняли город до последнего. Я уже написал статью, радоваться бы, а у меня на душе камень.

   — Не понял, поясни!

   — Сын-то мне не пишет! Ума не приложу, отчего вдруг такое пи уважение к отцу. Вот вернусь в редакцию и позвоню в Астрахань.

   — Петра там нет.

   — Что? — Кальвин поправил ремень на гимнастёрке. — А где он?

Вместо ответа Василевский достал из стола письмо и, отдав ему, молча ушёл на кухню.

Оскар прочёл письмо, и в сердце закралась смутная тревога. Что делать? Сын-то уходит из-под его влияния! Сам себе хозяин. Захотел уехать на Северный флот и теперь воюет там на море.

Из кухни вернулся Александр Михайлович. Загасив трубку, он сел.

   — Всё ясно?

   — Да! Пётр назло мне укатил на флот, — огорчённо выдавил Оскар. — А твоего Юру призвали на военную службу?

   — Пока нет. Наверное, осенью пойдёт в армию.

К ним вошла Катя:

   — Вы долго тут будете шептаться? — В её голубых, как клочок неба, глазах замельтешили искорки. — Может, подать вам чаю?

   — Нет, Катя, я ухожу. — Кальвин встал. — Утром мне надо сдать главреду статью, а Саше на рассвете улететь в Сталинград. Кстати, ты туда надолго?

   — Сам не знаю. Как решит Верховный. А что?

   — Позже я, наверное, приеду туда...

Василевский проводил его до дверей:

   — Я сочувствую тебе, Оскар, но Петра ты не ругай. У него сейчас своя академия — сражаться против фашистов! Так что твой сын на передовой. Медаль заслужил. Ты его поздравь, Оскар. Первая награда за отвагу!

Кальвин, казалось, не обратил внимания на эти слова. Он подал другу руку и тихо произнёс:

   — Пока, Саша! Всех благ тебе и удачного полёта в Сталинград...

Василевский вернулся в комнату. Катя стелила постель.

   — Какой-то Оскар растерянный, — сказала она.

   — За сына переживает. Обиделся, что тот бросил учёбу и укатил на Северный флот воевать. Видно, боится, что Петра, как и Галину, может сразить пуля.

   — А ты бы разве не переживал, если бы твой Юра ушёл на фронт?

   — Переживал бы, но возражать против добровольного отъезда сына на фронт не стал бы.

Катя ничего ему не ответила.

Утром, не заезжая в Генштаб, Василевский прибыл к Председателю Госплана СССР, члену ГКО Вознесенскому. Николай Алексеевич, несмотря на своё высокое положение, с начальником Генштаба всегда был предельно обходительным. Ему нравился Василевский, человек большого аналитического ума, способный не только оценить обстановку на том или ином фронте, но и предопределить ход дальнейших действий противника.

   — Вчера трижды звонил вам, Николай Алексеевич, но мне говорили, что вы на совещании в ГКО, — сказал Василевский.

   — Там я засиделся допоздна, — устало провёл рукой по лицу Вознесенский. — Речь шла о броневой стали для танков и орудийных щитов для корабельной артиллерии, о строительстве новых подводных лодок для Северного флота. Потом товарищ Сталин поведал нам о ситуации в районе Сталинграда.

   — Там сейчас горячо, — подтвердил Василевский. — Не знаю, хватит ли у вас ресурсов, но нам нужны большие материально-технические средства. Пока фронты активно обороняются под Сталинградом, но наступит такое время, когда эти фронты нанесут по врагу чувствительные удары. Потому-то и прошу вас учесть наши потребности.

Вознесенский полистал документ Генштаба.

   — Условимся так, Александр Михайлович, — сказал он. — Я изучу заявку и позвоню вам в конце дня. У меня сейчас будет встреча с наркомами танковой промышленности и боеприпасов, а в пять вечера меня «атакуют» нарком судостроительной промышленности Носенко и ваш друг адмирал Кузнецов. Ему надо построить корабли и подводные лодки, для чего тоже нужно немало металла.

   — Сочувствую вам, Николай Алексеевич! — улыбнулся на прощание Василевский.

Весь день он работал в Генштабе, но Вознесенский так и не позвонил. Приехал домой усталый.

   — Похудел ты, Саша, — сказала жена. — А всё оттого, что много ездишь, о многом переживаешь.

Он усмехнулся, потрепал её по кудряшкам.

   — Пора тебе, Катюша, понять, что я не рядовой вояка, а начальник Генштаба, заместитель наркома обороны СССР! — не то сердясь, не то упрекая, ответил Василевский. — На моих плечах лежит такая тяжесть, что и упасть можно...

Зазвонил телефон. Генерал Штеменко, дежуривший по Генштабу, сообщил, что его спрашивал Вознесенский, просил позвонить ему домой.

   — Какое у него настроение, Сергей Матвеевич?

   — Голос бодрый, я понял, что заявка Генштаба его в жар бросила, — отшутился Штеменко.

   — Тогда буду ему звонить... — Василевский снял телефонную трубку «кремлёвки», набрал нужный номер.

   — Николай Алексеевич, это я, Василевский. Слушаю вас! Вы, наверное, урезали мою заявку?

   — Вот и не угадал, Александр Михайлович! — засмеялся Вознесенский. — В этот раз мы дадим вам всё, что просите. Цифры весьма велики, но у меня есть резервы. По секрету скажу вам, что товарищ Сталин интересовался вашей заявкой...

   — Вы меня обрадовали, Николай Алексеевич. Спасибо вам, дорогой коллега. — И вдруг добавил: — Я благодарен судьбе, что она послала мне такого друга, как вы...

   — И я тоже! Приходите! — весело отозвался Вознесенский.

Вернулся в Генштаб Василевский довольный, а через полчаса уже был у Верховного.

   — У генерала Гордова особых изменений нет, фронт пока надёжно держит оборону...

   — Как с резервами для контрнаступления? — спросил Верховный.

   — Всё по заявке Генштаба доставляется эшелонами под Сталинград. Танков, правда, надо бы ещё...

Сталин молча снял трубку «кремлёвки» и позвонил Вознесенскому.

   — Посмотрите с Малышевым, нельзя ли дать под Сталинград больше танков, чем заявил Генштаб?

   — У меня только что был генерал Василевский, и он об этом не просил, — отозвался Вознесенский.

   — Да, Николай Алексеевич, начальник Генштаба не просил, — весело пробурчал в трубку Верховный. — Он у нас очень скромный. Танки просит товарищ Сталин.

   — Ах, так... — замялся Вознесенский. — Постараюсь выполнить вашу просьбу...

Глава вторая

Рано утром чёрная «эмка» въехала на поле Центрального аэродрома и подкатила к «Дугласу». Из неё вышел начальник Генштаба Василевский и поднялся в самолёт. В иллюминатор он увидел, что к «Дугласу» бежит дежурный по аэродрому и машет лётчику рукой.

   — Алексей, узнай, что ему надо!

Пилот выпрыгнул на поле.

   — Товарища Василевского срочно вызывает товарищ Сталин, — тяжело дыша, сказал дежурный. — Только что звонили из приёмной...

Чёрная «эмка» мигом доставила Василевского в Кремль.

У Сталина в кабинете находился Маленков, в его руках был светло-коричневый саквояж.

   — Пришлось задержать ваш вылет, — сказал Сталин. — С вами полетит в Сталинград товарищ Маленков. Вместе с секретарём обкома партии он займётся эвакуацией ценного оборудования, а также побывает в войсках. Вас хочу ещё раз предупредить, — голос Верховного зазвучал как туго натянутая струна, — пока Ставка формирует резервы, город оборонять надёжно! Вчера туда улетел заместитель Председателя СНК товарищ Малышев со своими коллегами, так что держите с ним связь...

Три часа лета, и «Дуглас» приземлился в Сталинграде. Маленкова встретил первый секретарь обкома Чуянов, и они уехали в обком партии, а Василевский — в штаб Юго-Восточного фронта, находившийся в штольне на левом берегу реки Царицы. Его встретил командующий фронтом генерал Ерёменко.

   — Как вы тут, Андрей Иванович?

— Сражаемся, — улыбнулся Ерёменко. — С чего начнём работу?

   — Мне надо в деталях знать обстановку на фронте. — Василевский распорядился, чтобы его помощники развернули на столе свои рабочие карты. — Андрей Иванович, ваша карта у начальника штаба? Приглашайте и его сюда...

Первая ночь для Василевского прошла относительно спокойно. Однако с утра немцы начали сильно бомбить город. Зенитчики вели по ним бешеный огонь, в небе запылали сразу три «юнкерса». Кругом всё рушилось от вражеских бомб, огонь бушевал в домах. Потом немцы стали штурмовать позиции. Их атаки следовали непрерывно, но генерал Ерёменко спокойно и уверенно отдавал по телефону приказы, требовал «Ни шагу назад!», перебрасывал войска с одного участка на другой.

Глубокой ночью на КП фронта поступило тревожное донесение: к югу от города фашисты вклинились в нашу оборону и вышли к станции Тингута. «Ещё бросок, и они могут ворваться в город! — забеспокоился Василевский. — Надо закрыть эту брешь!» Он связался по телефону с генералом Гордовым и спросил, какие приняты меры. Тот доложил, что создаёт ударную группу из трёх стрелковых дивизий, танковой бригады и 28-го танкового корпуса, которая и нанесёт удар по линии Павшино—Котлубань в юго-западном направлении с целью закрыть прорыв у Котлубани, Большой Россоши и выйти к Дону.

   — Решение разумное, Василий Иванович, — одобрил Василевский. — Кто возглавит ударную группу? Ещё не решил? Поручи это дело своему заместителю генералу Коваленко. Я хорошо его знаю по работе в Наркомате обороны. Генерал что надо, и храбрости ему не занимать. И ещё, — продолжал Василевский. — Я тут распоряжусь, и навстречу группе Коваленко им района Малых Россошек по немцам ударит 62-я армия генерала Лопатина.

   — Благодарю вас за поддержку! — зычным голосом прокричал Гордов.

Василевский хотел доложить Верховному о прорыве немцев к Волге, но связь с Москвой неожиданно прервалась. Пришлось телеграмму Верховному передать по радио.

Что же в это время было в Ставке? Сталин, получив депешу, прочёл её, посмотрел место прорыва немцев и в пять часов пятнадцать минут вызвал в кабинет Поскрёбышева и продиктовал ему телеграмму в Сталинград.

«Лично Василевскому, Маленкову. Меня поражает то, что на Сталинградском фронте произошёл точно такой же прорыв далеко в тыл наших войск, какой имел место в прошлом году на Брянском фронте, с выходом противника на Орел. Следует отметить, что начальником штаба был тогда на Брянском фронте тот же Захаров, а доверенным человеком тов. Ерёменко был тот же Рухле. Стоит над этим призадуматься. Либо Ерёменко не понимает идею второго эшелона в тех местах фронта, где на переднем крае стоят необстрелянные дивизии, либо же мы имеем здесь чью-то злую волю, в точности осведомляющую немцев о слабых пунктах нашего фронта...»

   — Записали? — спросил Сталин.

   — Всё в точности! — подтвердил Поскрёбышев.

   — Срочно отправьте в Сталинград на имя Василевского, а ко мне вызовите Берия, — распорядился Хозяин.

Через час эта телеграмма лежала на столе у Василевского, который всё ещё находился на КП Сталинградского фронта. Он прочёл и познакомил с ней Маленкова, только что прибывшего на КП. Поскольку в телеграмме первой была указана фамилия представителя Ставки, Маленков предпочёл не вмешиваться в чисто военные вопросы.

   — Что скажете? — спросил он Василевского.

   — Сталин ошибается, — заметил Александр Михайлович. — Генералы Захаров, Ерёменко и Рухле невиновны в том, что немцам удалось прорвать Сталинградский фронт. Просто у нас там меньше сил, особенно танков.

Позже Василевскому стало известно, что по приказу Сталина Берия арестовал генерала Рухле. Об этом ему сказал Маленков.

   — Рухле не больше виновен в прорыве немцев, чем Ерёменко и Захаров, — возразил Василевский.

Маленков зыркнул на него:

   — Виноват или не виноват генерал Рухле, в Москве разберутся. Но я, Александр Михайлович, не советую вам вести подобные разговоры. Они могут обернуться против вас...

Утром в комнату вошёл связист — невысокого роста капитан.

   — Вам, товарищ генерал, срочная телеграмма из Ставки! — И он вручил Василевскому листок.

Василевский прочёл про себя: «У вас имеется достаточно сил, чтобы уничтожить прорвавшегося противника. Соберите авиацию обоих фронтов и навалитесь на врага. Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда. Деритесь с противником не только днём, но и ночью. Используйте вовсю артиллерийские и эрэсовские силы. Самое главное — не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранить уверенность в успехе».

Дверь заскрипела, и в штаб фронта ввалился Маленков, следом за ним генерал Ерёменко. Они побывали в войсках, были разгорячены, весело обменивались мнениями. Увидев в руках начальника Генштаба листок, Маленков спросил:

   — Ответ товарища Сталина на вашу телеграмму?

   — Да, прочтите, а также и вы, Андрей Иванович, она адресована нам троим. — Василевский вручил Маленкову депешу.

Маленков пробежал текст и отдал листок генералу Ерёменко:

   — Это решать вам, военным. Я уезжаю в обком партии к Чуянову! — Он распрощался и вышел.

Ерёменко не скрывал своего раздражения, когда ознакомился с депешей Верховного.

   — Где же у нас достаточно сил, чтобы одолеть врага?

   — Ты мне, Андрей Иванович, вопросы не задавай! Верховный не всё может знать, что в городе есть, а чего нет. Он в Москве, а мы с тобой тут, на переднем крае. Вот и соображай, как отбить натиск врага.

В штаб вошёл член Военного совета Хрущёв.

   — Я только что с переднего края, — сказал он, глядя то на Василевского, то на Ерёменко. — Наших сил недостаточно, чтобы сдержать врага. Надо просить в Ставке резервы, нужны танки, самоходки...

   — У товарища Сталина сейчас на счету каждый танк, — ответил начальник Генштаба. — И я не могу требовать у него резервов. Пока не могу...

   — Тогда я сам попрошу, — резко бросил Хрущёв.

Он подошёл к столу, снял трубку с аппарата ВЧ и попросил дежурного связиста соединить его со Ставкой.

   — Я слушаю! Кто это? — раздался в трубке знакомый голос.

   — Хрущёв говорит, товарищ Сталин! У стен Сталинграда идут тяжёлые бои. Нужны резервы...

   — Надо лучше воевать! — грубо оборвал Хрущёва Верховный.

У вас вошло в привычку просить резервы. Где командующий Дайте ему трубку!

Хрущёв подозвал Ерёменко к телефону.

   — Что вы развели там базар, товарищ Ерёменко? — громовым басом спросил его Сталин. — Кто командует фронтом — вы или Хрущёв?

   — Я командую, товарищ Сталин! — сдержанно ответил Ерёменко.

   — Тогда наведите у себя в штабе порядок! Надо бить врага, а не клянчить подкрепление.

   — Ваши указания принял к исполнению! — Ерёменко ощутил, как колыхнулось в груди сердце.

Прошла ещё одна тревожная ночь, но и она не принесла облегчения Василевскому. Хотя группа генерала Коваленко и нанесла по врагу чувствительный удар, но прочно закрыть коридор ей не удалось. «Наверняка немцы бросят сюда свежие силы, коридор надо закрыть, — подумал Александр Михайлович. — Но где взять войска?..» Ему не хотелось просить их у Сталина, но и обойтись без них он не мог. А тут ещё Маленков, уезжая к Чуянову, шепнул ему:

   — Я завидую вашей выдержке, но резервы у товарища Сталина взять надо!

После долгих колебаний Василевский позвонил Сталину и после доклада о ситуации под Сталинградом попросил разрешения взять из резерва Ставки три-четыре армии, чтобы ликвидировать прорвавшегося противника и деблокировать город с севера, а три дивизии направить в город, чтобы укрепить его оборону.

   — Берите, — согласился Верховный. — Но потребуйте от командиров стоять насмерть!

Узнав об этом, Хрущёв повеселел:

   — Видимо, и мой звонок товарищу Сталину сыграл тут свою роль. Как вы считаете, Александр Михайлович?

   — Может быть, — сухо отозвался Василевский. — Скажите командующему, что я поехал на северную окраину города. После заскочу на завод.

   — Есть, понял, — козырнул Хрущёв.

Северная окраина города броневым щитом встала перед вражеской пехотой. Бои шли ожесточённые, кровавые. Бойцы оборонялись упорно, дерзко, не раз переходили в контратаки. Увидев в окопе «генерала из Ставки», командир батальона, высокий усатый майор, отдав ему честь, заявил, что его люди не сделают и шага назад, пока живы.

   — Тут немцу не пройти! Я скорее дам себя уколоть штыком, но фрица не пущу!..

   — Верю, майор! — Василевский подозвал своего адъютанта, взял у него орден Красного Знамени и приколол на грудь майору. — Товарищ Сталин на таких, как вы, очень надеется...

   — Служу Советскому Союзу! — гаркнул майор.

Василевский походил по окопам, поговорил с командирами, потом поехал на тракторный завод. В цехе, куда он вошёл, из динамика звенела песня: «Три танкиста, три весёлых друга, экипаж машины боевой...» Генерал Федоренко в комбинезоне вместе с рабочими осматривал подбитый танк. Вражеский снаряд угодил в треки и разорвал их. Увидев Василевского, он выпрямился:

   — С утра собрался к вам на КП фронта, но директор завода попросил задержаться. Обстановка тут очень тяжёлая. Вчера я был на переднем крае. Вовсю прут немецкие танки, но наши бойцы забрасывают их бутылками с горючкой. Пылают как факелы!

   — А знаешь, как эти бутылки назвали немцы? — спросил Василевский. — Коктейль Молотова!

Федоренко засмеялся.

Прибыл директор завода Задорожный. В серой рубашке, без галстука, метёлка чёрных волос упала ему на лоб. Поздоровавшись с Василевским, он пригласил пройти в кабинет, сказал, что с утра с Маленковым и Малышевым решали, какое ещё оборудование надо отправить в Свердловск.

   — Хочется как можно больше дать танков для фронта, и в то же время боюсь рисковать, — признался директор. — Немцы всё ближе подходят. Не хватает и рабочих рук. Знаете, сколько рабочих ушло на фронт? До шести тысяч! Сейчас в цехах женщины, подростки, бывалые рабочие обслуживают по шесть-семь стаи ков! После смены берут оружие — и на передний край. Каково, и?

   — Тяжело, — согласился Василевский. — И всё же прошу вас не сокращать выпуск танков, скорее ремонтировать подбитые...

В кабинет вошли Маленков и секретарь обкома партии Чуянов.

   — Александр Михайлович, вас ищет товарищ Сталин! — бросил с порога Маленков. — Он только что звонил мне в обком партии.

Василевский приехал на КП фронта и позвонил в Москву.

   — Что там у вас? — спросил Сталин.

Василевский коротко обрисовал ситуацию на фронтах. Вы слушав его, Верховный сказал:

   — Вам следует срочно убыть в расположение войск, что находятся к северу от Сталинграда, и взять руководство подготовки!» к предстоящему контрудару прибывших туда частей. Кстати, где вы были днём?

   — На переднем крае, потом заехал на тракторный завод, вместе с генералом Федоренко проверяли работу цехов, осматривали ремонт танков и другой техники, беседовал с директором завода.

   — А что, завод всё ещё работает?

   — Работает. И неплохо. Только вчера с его конвейера сошло двенадцать Т-34 и пятнадцать танков отремонтировано...

Василевский вернулся к себе. Напряжение спало после разговора с Верховным, и ему стало легче дышать. Ерёменко что-то чертил на карте.

   — Что, покидаете нас? — спросил он, щуря круглые глаза.

   — Утром уезжаю в 24-ю армию генерала Козлова. Туда же прибудут войска 66-й армии и несколько дивизий для пополнения 1-й гвардейской армии. Мне приказано возглавить их подготовку к боям.

   — Наверное, генерал Козлов будет рад вашему приезду? В Крыму-то он погорел?

   — Да, там ему не повезло, хотя генерал он опытный и мыслящий. — Василевский взял свой саквояж и положил туда папку с документами. — Потому-то ему и нужна поддержка после всего того, что пережил он в Крыму.

(Неудачная оборона Керчи в мае огорчила Сталина так, что он снял Козлова с поста командующего фронтом, разжаловал его до генерал-майора, а позже назначил командармом 24-й армии. — А.3.).

Василевский прибыл в штаб армии Козлова в хорошем настроении. Генерал настороженно пожал ему руку.

   — Ну что, Дмитрий Тимофеевич, будем на пару готовить людей для предстоящего контрудара? Да ты почему такой грустный?

   — Керчь — моя боль, она всё ещё сидит во мне, — горько признался Козлов.

   — Души её в себе, эту самую боль, она тебе не попутчик. Что было, то было! Теперь надо бить врага под Сталинградом. Тебя хоть и сурово наказал товарищ Сталин, но он ценит твой военный опыт. Поверь мне, я-то знаю.

   — Мне сообщили из Ставки о вашем приезде, и, если честно, я доволен, что именно вы прибыли в мою армию;

   — Я хочу помочь тебе, Дмитрий Тимофеевич, а не ворошить прошлое. — Василевский закурил трубку. — Война есть война, и не всегда нас ждут победы. Но из поражений надо делать выводы — вот в чём гвоздь дела.

   — Вы надолго к нам?

   — Как решит Верховный.

Пробыл он целых пять суток и всё это время интенсивно занимался войсками. Ему нравилось, с каким рвением командарм Козлов сколачивал дивизии. Кое-что, правда, упустил, но Василевский ему подсказал.

   — Не надо распылять свои силы и средства на широком фронте, — советовал Александр Михайлович. — Стремись бить врага на узком фронте всей массой огня артиллерии и миномётов. Этого оружия у тебя, Дмитрий Тимофеевич, достаточно. И ещё один совет: не бей врага в лоб, бей его там, где он тебя не ожидает. А штурмовые группы у тебя есть?

   — Ещё не успел создать, — признался Козлов. — А вот разведку перед наступлением мы провели. И не зря! Сапёры обнаружили, что передний край немцы густо заминировали.

Под вечер пошёл моросящий дождь, и бои на переднем крае стихли. Кое-где ещё глухо рвались снаряды и мины, трассирующие пули чертили тёмное небо. Василевский размышлял над оперативной картой.

Из соседней дивизии вернулся начальник штаба фронта. Он снял плащ и повесил его на гвоздь.

   — В войска прибыл писатель Михаил Шолохов, — сказал он. — Отчаянный мужик! «Вези, — говорит, — меня на передовую, хочу своими глазами увидеть фашистских вояк!» Что мне оставалось делать? Повёз, но прежде заставил надеть каску. Шолохов беседовал с бойцами и всё писал что-то в своём блокноте. А поужинать и заночевать я пригласил его в штаб. Желаете и вы отужинать с нами?

   — Не откажусь. — Василевский отложил карту в сторону.

   — Везёт нам на писателей, — продолжал начальник штаба. — Перед вашим приездом у нас гостил Константин Симонов. Шустрый такой, прямо из штаба передал в редакцию репортаж. У нас тогда отличился разведчик Семён Школенко. Послал его командир за «языком», а он приволок сразу двоих немцев! О нём и написал Симонов. А вот и наши гости!

В штаб вошёл Михаил Шолохов в сопровождении полковника Оскара Кальвина.

   — Боже, кого я вижу! — воскликнул Шолохов. — Вы ли это, Александр Михайлович?

   — Я, дорогой Миша! — Они обнялись. Василевский с неподдельным интересом разглядывал писателя. — После нашей последней встречи в Москве ты, Михаил Александрович, как-то повзрослел, суровости в тебе прибавилось. Выходит, и тебя война пометила... Вон сколько седин на голове, как у твоего деда Щукаря...

   — В седине, Саша, мудрость житейская! — бросил реплику Кальвин.

   — А ты, дружище, как сюда попал? — усмехнулся Василевский, потрепав Оскара за чуб. — Тут у нас такое пекло, не то что обжечься — сгореть можно!

   — Я же тебе обещал приехать сюда и приехал, да ещё какого гостя привёз!

Шолохов снял фуражку, расчесал волосы, потом обернулся к Василевскому.

   — Знаешь, о чём я подумал? — спросил он, хитровато прищурив глаза. — Я полковой комиссар, а у тебя вон какой большой чин, а? Если я напишу роман о защитниках Сталинграда, вряд ли мне дадут звание генерала. А ты генерал-полковник, глядишь, скоро станешь генералом армии!

   — А что, не откажусь, если присвоят, — мягко, по-доброму улыбнулся Василевский. — Я же, Миша, подумал о другом...

   — Ну-ну, скажи, полководец! — качнул крутыми плечами Шолохов.

   — Ты отлично поработал под Москвой, когда там шли оборонительные бои. Генерал Конев хвалился мне, что ты искал героев в его 19-й армии.

   — Конев отвёз меня в дивизию генерала Козлова. А тот попросил написать о разведчике сержанте Белове. Парень-скромняга шестнадцать раз ходил в тыл врага за «языком»! Чуть ли не до рассвета я беседовал с ним, потом спросил, удастся ли нам побить немца. И знаешь, что он мне ответил? «Я, — говорит, — так думаю, товарищ Шолохов, что побьём мы немца. Трудно наш народ рассердить, гнев вызвать в его душе, а вот как только рассердится он, худо будет немцам, задавим мы их».

После ужина Кальвин ушёл к связистам, чтобы переговорить с редакцией по бодо, а Василевский уединился с Шолоховым в своей комнате. И долго они «гутарили» о боях, о донских казаках, которые, как выразился Шолохов, «люто бьют немчуру под Сталинградом».

   — Геройски проявили себя казаки и в боях под Москвой в сорок первом, — делился своими мыслями Шолохов. — Жаль мне Леву Доватора, его казаки наводили ужас в тылу врага. У деревни Галашкино, близ Рузы, его сразила пуля.

   — Доватор — человек, безусловно, храбрейший, — грустно произнёс Василевский. — Но, видно, такая судьба ему выпала.

Шолохов закурил. Его лицо стало задумчивым, в глазах появилась грусть. «Что-то в его душе колыхнулось», — подумал Александр Михайлович.

   — Сколько было загублено казаков до войны! — снова заговорил Шолохов. — Сейчас бы их на фронт, убиенных казаков-донцов! Они бы дали фашистам жару, и я уверен, что появились бы новые Доваторы, Беловы, Плиевы. А кто в этом виноват?

   — Хочешь сказать — Сталин? — насупился Василевский. Он неторопливо пыхтел трубкой, глядя, как вокруг керосиновой лампы колечками кружился дым.

   — И его есть вина, Саша! — жёстко произнёс Шолохов. — Однако злейшим врагов казаков был Лев Троцкий, а ему подпевал Яков Свердлов.

Василевский вспомнил одну историю, которая приключилась с Шолоховым до войны в Кремле. Он спросил:

   — Говорят, что с твоей помощью, Михаил, дончане приняли в казаки Сталина?

   — Было такое, — улыбнулся в усы Шолохов. — Зимой тридцать шестого москвичи пригласили в гости казачий ансамбль, ну и я с ними за компанию поехал. Казаки преподнесли Иосифу Виссарионовичу донской румяный калач, по традиции, на вышитом девичьими руками рушнике. Вождь принял калач с улыбкой. «Жаль, что сам я не казак!» — сказал он. Тогда-то я и предложил своим землякам принять его в казаки.

   — А что Иосиф Виссарионович?

   — Согласился, но поставил нам условие: пусть это предложение обсудят казаки Дона на собраниях. Мы так и сделали. Проголосовали за вождя единодушно на всех хуторах, а протоколы собраний мы направили, как и полагалось, в Кремль...

Уезжал Шолохов на другой день. Вместе с Оскаром Кальвиным он зашёл к Василевскому проститься.

Шолохов, как заметил Василевский, был какой-то задумчивый. Сел на табуретку и даже не поднял на него глаза.

   — Что загрустил, Миша? — ласково спросил Александр Михайлович, слегка коснувшись его плеча.

   — Беда у меня, товарищ полководец... — глухо ответил Шолохов. — Когда приехал к вам, не хотел отвлекать тебя от важных дел, а теперь скажу... — Он помолчал. — Понимаешь, тяжёлая, до сердечной боли беда... Мать я похоронил... Во время вражеского налёта на станицу Вёшенскую её осколком бомбы сразило.

   — Да, горе у тебя, Миша, большое, — посочувствовал ему Василевский. — Мать для каждого из нас святой человек... Но ты, Миша, не теряй бодрости духа. Бойцы ждут от тебя горячего слова со страниц газеты, призыва бить немчуру крепко и беспощадно.

(Позже Василевский прочёл в газете статью Шолохова «Наука ненависти», она потрясла его, и он невольно подумал о нем: «Какой талант, какая силища мысли!.. Вот оно, духовное оружие бойца!»)

На другой день утром Василевский и генерал Козлов намечали рубежи обороны. Неожиданно позвонил генерал армии Жуков.

   — Как дела, дружище? — раздался в трубке его бас.

   — У меня от твоего голоса даже сердечко трепыхнулось, — бодро отозвался Александр Михайлович. — Сражаемся, Георгий.

Жуков сказал, что проводит операцию в районе Погорелое Городище. Немцы понесли большие потери, и, чтобы остановить наступление войск Западного фронта, гитлеровское командование спешно бросило туда несколько дивизий, предназначавшихся ранее для развития наступления на Сталинградском и Кавказском направлениях.

   — Как видишь, Саша, я тоже помогаю Сталинграду, — громко отозвался Жуков на другом конце провода. — Устал я чертовски, мне бы передохнуть малость. Тебе там тоже, наверное, несладко?

   — Немцы напирают, — ответил Василевский. — Всё кругом горит, скоро нечем будет дышать.

   — На днях мы с тобой повидаемся на сталинградских рубежах, — вдруг сказал Жуков. — Но когда точно, не знаю...

Жуков вышел из штаба и прищурил глаза — лучи солнца ударили ему в лицо. С утра накрапывал дождь, но поднялся ветер, развеял над полем тучи, и небо стало голубым-голубым, словно кто-то его нарисовал. На столе затрещал телефон, и он вернулся в штаб. Звонил Конев.

   — Что тебе, Иван Степанович? — хмуро спросил Жуков и услышал в ответ, что бой на окраине села закончился, но выбить немцев из передних окопов не удалось. — Зачем ты мне об этом говоришь? Тебе дан приказ взять село, вот и соображай, как это сделать!

Зазвонил телефон ВЧ. Он снял трубку:

   — Жуков слушает!

Это был Сталин. Поинтересовавшись положением на Западном фронте, он сказал, что Жукову надлежит срочно прибыть в Ставку.

   — Оставьте за себя начальника штаба фронта генерала Соколовского, — произнёс Верховный. — Подумайте также, кого следует назначить вместо вас командующим Западным фронтом.

Георгий Константинович взглянул на генерала Соколовского.

   — Ты всё слышал, Иван Данилович? Так что бери бразды правления фронтом в свои руки. Ясно?..

В Кремль Жуков прибыл поздно вечером. Столицу чёрным покрывалом накрыла ночь. На небе ни одной звёздочки. Пока ехали в Ставку, Георгий Константинович поспал в машине и теперь бодро шагнул в кабинет Верховного. Сталин о чём-то беседовал с Микояном. Увидев Жукова, он поздоровался с ним и сразу заговорил о ситуации, сложившейся на Северном Кавказе. На юге также плохи дела, немцы могут ворваться в Сталинград.

   — Всё это меня очень волнует, — подчеркнул Сталин. — Государственный Комитет Обороны обсудил эту проблему. Решено назначить вас заместителем Верховного Главнокомандующего и направить в район Сталинграда. Там сейчас находятся Василевский, Маленков и Малышев. Малышев останется с вами, а Василевский должен вернуться в Ставку. Тут скопилась уйма дел. Посмотрите свежим глазом, что надлежит сделать, чтобы переломить ход боевых действий в нашу пользу. Когда сможете вылететь?

   — Мне бы денёк поработать в Генштабе, чтобы уяснить сложившуюся там обстановку, если вы не возражаете, — бодро ответил Жуков.

   — Хорошо, — повеселевшим голосом произнёс Сталин. Он близко подошёл к Жукову. Его лицо на какой-то миг будто закаменело. Стальным голосом он добавил: — Сталинград надо отстоять! Если немцам вдруг удастся захватить город, то юг страны они отрежут от центра. Вы это понимаете не хуже меня. Нельзя терять нам и Волгу, по которой большим потоком идут грузы с Кавказа, особенно нефть и бензин.

   — Волга — наша важнейшая водная артерия, и её никак нельзя отдавать врагу, — подал голос Микоян.

   — Мы и не отдадим немцам Волгу! — улыбнулся Жуков.

   — А вот мне не до улыбок, товарищ Жуков, — хмуро продолжал Верховный. — Обстановка под Сталинградом действительно тяжёлая. Час тому назад мне звонил Василевский.

   — Вчера и мне удалось поговорить с ним, — сообщил Жуков. — И за город, и за Волгу бойцы сражаются насмерть!..

Самолёт Жукова приземлился на полевой площадке в районе Камышина. К самолёту подкатил разукрашенный под цвет деревьев «Виллис», оставляя за собой тучи белой пыли. Из машины вышел Василевский. Он обнял Жукова:

   — Скучал я по тебе, дружище!

   — И я тоже... — улыбнулся Жуков.

На лётном поле они зашли в домик и, усевшись за столиком, обсудили ситуацию на фронтах. В основном речь шла о Сталинграде.

   — Верховный прислал меня сюда, а тебе приказал сразу же вылететь в Ставку. — Жуков расстегнул ворот кителя. — Жарковато тут, не то что в Москве. Да, а ты знаешь, кто я теперь? С двадцать шестого августа генерал армии Жуков, то бишь твой друг, — заместитель Верховного Главнокомандующего! Ну, что скажешь?

   — Заслуженно, Георгий! Я этого ожидал. Не так давно Сталин спрашивал меня, подходишь ли ты на эту должность. Я поддержал твою кандидатуру, правда, отметил, что порой ты горяч и вспыльчив.

   — А я и не отрицаю, ещё как горяч! Но голова-то у меня работает, а? Пока сбоя не даёт!

   — Ну что, Георгий, поедем в штаб фронта? — Василевский встал.

   — В Малую Ивановку? — Жуков тоже встал.

В штабе фронта отобедали и уединились в комнате. На столе лежала большая карта, и Жуков долго на ней что-то разглядывал.

   — Александр, ты ничего не видишь странного? — спросил он. — Я имею в виду расположение немецких войск.

   — Вижу, Георгий! — воскликнул Василевский. — Я там даже линию провёл красным карандашом! Очень меня радует такое их расположение. У нас есть шанс... — Он осёкся, а Жуков закончил за него фразу:

   — Окружить немецкие войска, которые сосредоточились на узком участке фронта, непосредственно в черте города?

   — Да! Глянь на карту! Вот войска 6-й немецкой армии, вот рядом с ней — 4-й танковой армии, а их фланги прикрывают румынские войска. Стоит по ним крепко ударить, и румыны скопом станут сдаваться в плен.

   — Ты имеешь в виду контрнаступление?

   — Разумеется, Георгий, но такое, чтобы разом сокрушить южное крыло вражеского фронта, и 6-я армия Паулюса окажется в мешке!

   — Мешок — это хорошо, — задумчиво молвил Жуков. — Но хватит ли у нас сил и средств на крупное контрнаступление? Ты начальник Генштаба, у тебя все резервы в руках, вот и ответь мне!

   — Сил хватит, — категорически заявил Василевский. — В глубоком тылу у нас формируются общевойсковые армии, танковые корпуса, заводы поставили Генштабу немало противотанковых и зенитных орудий, реактивной артиллерии... Ты-то мне можешь поверить? Да мы этого Паулюса загоним в волчью нору[12]!

Лицо Жукова просияло, ему пришлись по душе рассуждения начальника Генштаба, хотя сам он, готовясь к поездке на юг, увидел, как увязли немецкие армии под Сталинградом. Их можно окружить, а затем истребить. Но Сталину он ничего не сказал, решив прежде переговорить с Василевским. Теперь он убедился, что дело стоящее.

   — Мы с тобой эту идею претворим в жизнь. — Жуков выпрямился. — Доложим о ней Верховному, а уж потом будем решать в деталях.

   — Сталин ухватится за эту идею, — заверил друга Александр Михайлович. — Он сторонник того, чтобы Красная Армия всё время наступала!

   — Ты, Александр, не ёрничай, у Верховного есть свои недостатки, как у каждого из нас. Но в чём ему не откажешь, так это в умении схватывать идеи и развивать их вглубь и вширь!

Вечером 12 сентября Жуков по вызову Сталина прибыл в Ставку. У него был начальник Генштаба Василевский. Задав Жукову несколько вопросов по ситуации под Сталинградом, Сталин заметил:

   — Послушаем сначала товарища Василевского. Я хочу знать обстановку на юге и на Северном Кавказе. Такую, какая она есть, — добавил вождь.

Прошло несколько дней после того, как Александр Михайлович вернулся в Ставку. За это время он досконально изучил ситуацию на всём советско-германском фронте, поэтому его доклад был чётким, конкретным. Особое внимание Василевский заострил на действиях противника в районе Сталинграда, куда немецкое командование стягивало новые силы из района Котельникова. Коротко коснулся он и хода боев в районе Новороссийска, а также боев на Грозненском направлении.

   — Рвутся любой ценой к грозненской нефти! — резюмировал Сталин. — Теперь послушаем товарища Жукова.

Георгий Константинович был прям и резок в своих оценках, он заявил, что в наших армиях мало танковых частей и гаубичной артиллерии, которые могли бы своим огнём поддержать пехоту. Да и местность на участке Сталинградского фронта открытая, изрезанная глубокими оврагами, где немцы хорошо укрываются от нашего огня. Поэтому три армии и не могут прорвать оборону врага. И когда Верховный спросил, что нужно Сталинградскому фронту, чтобы смять противника и соединиться с войсками Юго-Восточного фронта, Жуков заявил: необходимы одна армия, танковый корпус, три танковых бригады, не менее 400 стволов гаубичной артиллерии и на время проведения операции одна воздушная армия.

   — Это минимум того, что надо фронту, — подчеркнул Жуков.

Сталин перевёл взгляд на Василевского, и тот понял, чего он ждёт. Коротко молвил:

   — Расчёты Жукова я поддерживаю!

   — Поезжайте оба в Генштаб и хорошенько подумайте, что нужно предпринять в районе Сталинграда...

«Весь следующий день мы с Василевским проработали в Генеральном штабе, — отмечал позднее Жуков. — Всё внимание мы с Александром Михайловичем сосредоточили на возможности осуществления операции крупного масштаба с тем, чтобы не расходовать подготовляемые и уже готовые резервы на частные операции. Перебрав все возможные варианты, мы решили предложить И. В. Сталину следующий план действий: первое — активной обороной продолжать изматывать противника; второе — приступить к подготовке контрнаступления, чтобы нанести противнику в районе Сталинграда такой удар, который бы резко изменил стратегическую обстановку на юге страны в нашу пользу!»

Поздно вечером Жуков и Василевский прибыли к Сталину. Он ждал их.

   — Кто будет докладывать?

   — Кому прикажете, — ответил Василевский. — Мнение у нас одно.

   — Это хорошо, что у вас полное согласие. — Сталин подошёл к столу, на котором Василевский разложил карту. — Это что у вас?

   — Предварительные намётки плана контрнаступления в районе Сталинграда, — пояснил Василевский.

Сталин молча разгладил усы, его острый взгляд шарил по карте.

   — Что это за группировка войск в районе Серафимовича? У нас ведь там нет больших сил?

   — Это новый фронт! — теперь заговорил Жуков. — Его надо создать, чтобы нанести мощный удар по оперативному тылу группировки немцев, действующей в районе Сталинграда.

   — Не лучше ли нанести удар по врагу с севера на юг и с юга на север?

   — Не лучше, товарищ Сталин, — ответил Жуков. — В этом случае немцы могут быстро повернуть из-под Сталинграда свои бронетанковые дивизии и парировать наши удары. А если мы ударим вдоль Дона, речная преграда не позволит немцам быстро сманеврировать.

   — Логично! — воскликнул Сталин.

Василевский сказал, что операция делится на два основных этапа. Первый — прорыв обороны, окружение сталинградской группировки немецких войск и создание прочного внешнего фронта, чтобы изолировать эту группировку от внешних сил; второй этап — уничтожение окружённого врага, пресечение попыток немцев деблокироваться.

— Над планом надо ещё поразмыслить и подсчитать наши резервы, — после некоторого раздумья сказал Сталин. — А сейчас главная задача — удержать Сталинград и не дать немцам продвинуться в сторону Камышина. — Он взглянул на Жукова. — Вылетайте обратно в Сталинград и изучите обстановку в районе Клетской и Серафимовича. А вам, товарищ Василевский, через три дня следует вылететь на Юго-Восточный фронт и посмотреть, как действует его левое крыло. Разговор о плане продолжим позже. О нём, кроме нас троих, никто не должен знать. Надеюсь, вы меня понимаете?

Две недели Жуков и Василевский пробыли на фронте, изредка они переговаривались по телефону, уточняли и согласовывали свои действия. А когда вернулись в Москву, их сразу же принял Верховный. Слушал он внимательно, речь шла всё о том же задуманном «мешке». Неожиданно в кабинет без стука вошёл Берия. Василевский как раз докладывал Сталину о составе войск фронта, которым предстояло выполнить на поле брани историческую миссию.

   — Что тебе, Лаврентий? — Сталин насупил брови. — Входишь без стука, как в камеру на Лубянке.

   — Срочное дело, Иосиф...

   — Видишь, у меня люди? Поезжай к себе на Лубянку, потом тебя приглашу. — Он посмотрел на начальника Генштаба: — Продолжайте, я слушаю...

Когда наконец были решены вопросы сосредоточения войск под Сталинградом, Верховный встал и заходил по зелёному ковру. Остановился рядом с Жуковым:

   — Вам что, жарко? Я вижу, вы расстегнули воротник...

«Уел всё же меня», — ругнулся в душе Жуков, а вслух произнёс:

   — Очень даже жарко! — И застегнул пуговицу. — Попить бы чего-нибудь.

Сталин зашёл в свою комнату и вынес две бутылки «Боржоми» и два стакана.

   — Пейте сколько душа просит, это не водка! — улыбнулся он в усы.

Они вмиг опорожнили бутылки.

   — У меня есть предложение, и я хотел бы с вами посоветоваться, — вдруг заявил Верховный. — Надо заменить одного командующего фронтом.

   — Кого? — напружинился Жуков.

   — Я ещё не переговорил с этим генералом...

В полдень Василевский улетел на фронт, а Жукова Сталин вызвал к себе и объявил, что он решил заменить генерала Гордова генералом Рокоссовским.

   — Вам надлежит вместе с ним лететь в Сталинград.

   — Разделяю ваше решение, — отреагировал Жуков. — Возможно, мне удастся заехать к Василевскому и побеседовать с ним с глазу на глаз о нашем плане, кое-что уточнить.

   — Смотрите сами, как это лучше сделать, но помните о нашей тайне.

Генерал Рокоссовский вступил в командование Сталинградским фронтом. А Жукову встретиться с Василевским в штабе? Юго-Восточного фронта так и не удалось. Он переговорил с ним по телефону, а через несколько дней начальник Генштаба прибыл и Ставку, куда уже был вызван Жуков. Разговор Верховный начал с того, что объявил о переименовании Сталинградского фронта в Донской, а Юго-Восточного — в Сталинградский. Командовать новым Юго-Западным фронтом было поручено генералу Ватутину. После этого они обсудили план контрнаступления. Карту-план подписали Жуков и Василевский, а утвердил Сталин.

   — Кажется, всё нами продумано, всё учтено, — сказал Верховный. — Или у вас есть ещё что-нибудь?

   — Есть! — Жуков подошёл к карте. — Когда немцы почувствуют на себе силу наших ударов в районе Сталинграда, они могут спешно перебросить часть своих войск из района Вязьмы на помощь южной группировке. Чтобы этого не случилось, надо провести наступательную операцию севернее Вязьмы и разгромить врага у Ржевского вы ступа. Это могут сделать войска Калининского и Западного фронтов.

«Нет, не зря я сделал его своим заместителем, башка у него крепко соображает»,— подумал Сталин о Жукове. А вслух сказал:

   — Интересное предложение. Кто из вас возьмётся его реализовать?

Жуков и Василевский предварительно обговорили этот вопрос, поэтому Георгий Константинович ответил:

   — Сталинградская операция во всех отношениях уже подготовлена. Василевский может взять на себя координацию действий войск в районе Сталинграда, а я — подготовку контрнаступления в районе Калининского и Западного фронтов.

Сталин одобрил это. Он сказал:

   — Вылетайте завтра утром в Сталинград, ещё раз проверьте готовность войск и командования к началу операции.

14 ноября Жуков вместе с командующим Юго-Западным фронтом Ватутиным осматривал рубежи, а Василевский на Юго-Восточном фронте работал с генералом Ерёменко. Суть замысла этой стратегической операции была такова: из района Серафимовича и от озёр Цапа и Барманцак, южнее Сталинграда, нанести мощные концентрированные удары по флангам втянувшейся в затяжные бои за город вражеской группировки, затем окружить и уничтожить её основные силы — 6-ю и 4-ю танковую армии. Были назначены сроки перехода в наступление: для Юго-Западного фронта и 65-й армии Донского фронта — 19 ноября, для Сталинградского фронта — 20 ноября. Провожая Жукова и Василевского, Сталин мягко сказал:

   — Ну, как говаривал великий Суворов, с Богом! — Он посуровел. — Все трое рискнули, все трое и отвечать будем, если вдруг не получится.

   — Получится, Иосиф Виссарионович! — весело бросил Жуков. А Василевский добавил:

   — Кольцо будет, но, сколько в нём окажется немецких войск, ещё неясно.

На рассвете, едва занялась заря, позолотившая всё окрест, Василевский прибыл в штаб Юго-Западного фронта, который находился в Серафимовиче. Ватутин признался ему:

   — Выдвинул ты меня, Александр, в командующие, а боюсь...

   — Не боги горшки обжигают — справишься! — успокоил его Василевский. — На Воронежском фронте ты, Николай Фёдорович, неплохо поработал. И на Юго-Западном должно получиться. Помни, что твой фронт — главная скрипка в предстоящей операции. Ты первый начинаешь наступление, а на третий или четвёртый день боев твои танки встречаются в районе Калача с танками Сталинградского фронта. И главная группировка врага окажется и «мешке»! Представляешь, что это такое? Мы ведь не брали в кольцо столько вражеских войск!

   — Я, думаешь, не переживаю? — загорячился Ватутин. Он встал и нервно заходил по штабу. Потом снова сел. — После того как возглавил фронт, я днюю и ночую в войсках. Так что не подведу.

   — Попробуй подвести, тогда я тебе такую баньку устрою, что и про нашу дружбу забудешь! — Василевский попыхтел трубкой. — Ладно, побалагурили, а теперь поедем в войска. Хочу сам всё посмотреть, поговорить с командирами. Ставка предписала мне координировать действия всех трёх фронтов, так что времени до начала сражения у меня в обрез...

До позднего вечера они работали в войсках, вернулись усталые. Василевский снял шинель.

   — Николай Фёдорович, ты меня накормишь?

   — Стол уже накрывают, — зевнул Ватутин. — Если не возражаешь, выпьем по рюмашке за удачу. У тебя-то удача есть, выпьем за мою!

   — Ну, если за твою — согласен! — В глазах Александра Михайловича блеснули задорные искорки. — Знаешь, а командующий 5-й танковой армией генерал Романенко мне понравился. Быстрый как ветер, всё в его руках горит. У такого командарма не должно быть срыва в сражении.

   — Его и не будет! — авторитетно заявил Ватутин. — Побратался я с Романенко ещё в двадцать девятом году: вместе учились в Военной академии имени Фрунзе. А в тридцать седьмом, когда мы с тобой были слушателями Академии Генштаба, Прокофий Логвинович, или, как я называю его, Проша, уже командовал механизированным корпусом. Крещение получил на советско-финской войне. Вояка опытный, зрелый.

   — Вот оно что! — подмигнул Василевский. — Тогда, если не возражаешь, к началу операции я приеду в 5-ю танковую армию и в деле посмотрю на твоего Прошу.

   — Ужин готов, товарищи генералы! — доложил адъютант командующего, усатый, краснощёкий, с серыми круглыми глазами лейтенант.

Ватутин открыл бутылку водки, налил себе и гостю.

   — Выпьем за то, чтобы наша операция стала для гитлеровцев костью в горле!

Ватутин в два глотка опорожнил стакан, а Василевский тянул свою порцию небольшими глотками.

   — Жгучая, чертяка! — добродушно ругнулся он, закусывая солёным огурцом.

В разгар вечеринки на КП фронта позвонил Сталин. Его, видимо, грызли сомнения в успехе задуманного дела, потому что он спросил, всё ли готово к наступлению. Василевский не стал что-либо конкретизировать, уточнять моменты операции, хотя они его беспокоили, ответил коротко:

   — Скоро начнём, и надеюсь, удачно! — И совсем не по-уставному спросил: — А вас что, гнетут сомнения?

Он ожидал, что Верховный бросит реплику или одёрнет его за столь дерзкий вопрос, как бывало раньше, но Сталин вдруг сказал:

   — Срочно вылетайте в Ставку!

Что за шутки? Василевский резко бросил в трубку:

   — Я вас не понял! Наверное, вы пошутили?

   — Какие ещё шутки? — вскипел Верховный. — К вам есть серьёзный разговор.

Вернувшись к столу, Василевский грустно произнёс:

   — Сталин требует меня в Ставку!

   — Он что, спятил? — возмутился Ватутин. — До начала операции считанные часы, а он отрывает тебя от дел! Иногда я не понимаю вождя, — хмуро продолжал Ватутин. — Крутит нашим братом, как ему заблагорассудится, будто мы какие-то шестерёнки в сложном механизме. Взять хотя бы тебя, — горячо добавил он. — Ты тянешь груз за троих, а он тебя ещё и подгоняет...

   — Что ты плетёшь, Николай Фёдорович? — оборвал его Василевский. — Какой груз я тащу на себе — знать дано только мне! И как бы ни был тяжёл этот груз, на чужие плечи его не переложу. Что же касается работы товарища Сталина... Я бы сразу сломался, если бы на мои плечи взвалили его груз, а ты бы и подавно плюхнулся плашмя на землю. Так что не пой соловьём, Николай Фёдорович, а то голос сорвёшь!

Ватутин почувствовал себя побитым.

Василевскому очень хотелось знать, зачем его вызвал Верховный. Он не переставал об этом думать даже тогда, когда самолёт приземлился на Центральном аэродроме. Погода в Москве была плохой: дул ветер, моросил дождь.

   — Быстро вы, однако, добрались! — сказал ему Поскрёбышев. — У товарища Сталина совещание, но он вас ждёт, так что проходите.

Василевский, прикрыв за собой дверь, сел в углу. Сталин с какой-то бумажкой подошёл к нему. Тихо, чтобы не мешать выступающему наркому Ванникову, он сказал:

   — Прочтите, — и отдал Василевскому листок. — Это письмо генерала Вольского, командира 4-го мехкорпуса.

Василевский прочёл первые строки, и в его душе поднялась буря. Комкор Вольский писал в ГКО, что запланированное контрнаступление под Сталинградом обречено на провал. «У немцев намного больше сил, чем у нас, и мы непременно потерпим поражение. Как честный коммунист, считаю, что операция не готова и рисковать не следует...» Пока он читал, Сталин объявил перерыв. В кабинете остались Молотов, Берия и Микоян, которых Сталин ранее ознакомил с письмом Вольского. Сейчас он ждал, что скажет начальник Генштаба.

   — Генерал Вольский лицемер! — наконец заговорил Василевский. — Иначе его поступок расценить не могу. Когда с руководящим составом фронтов мы обсуждали подготовку к операции, там был и Вольский. При всех он заверил меня, что его корпус готов к боям. На фронте говорил одно, а написал другое. Что это, если не лицемерие?

   — Я бы назвал это подлостью! — подал голос Молотов.

Берия пошёл ещё дальше. Он попросил вождя разрешить ему побеседовать с генералом.

   — Я из него мигом вытряхну истину!

   — Не надо ломать копья, товарищи! — вступил в разговор Микоян. — Давайте спокойно во всём разберёмся.

Сталин, казалось, не обращал внимания на их реплики. Он вызвал Поскрёбышева и распорядился срочно соединить его с генералом Вольским. Все притихли и ждали, что будет дальше. Связь сразу же дали.

   — Генерал Вольский? — переспросил Сталин. — Вы мне нужны. Кто говорит? Верховный Главнокомандующий... Ваше письмо я получил и вызвал с фронта товарища Василевского. Он у меня сейчас в кабинете... Да, он прочёл ваше письмо и заявил, что ваши опасения не разделяет... Да-да, категорически не разделяет. Скажите, ваш корпус готов к сражению?.. Ах вот оно что, я всё понял. Впредь прошу вас с выводами не торопиться! — Он положил трубку на аппарат. — Генерал Вольский сказал, что погорячился и сожалеет о своём письме. При подсчёте немецких сил он допустил ошибку. Дал мне слово, что выполнит поставленную задачу.

   — Струхнул, что снимут с должности, вот и даёт обещания, усмехнулся Берия. — Я бы, Иосиф, убрал его подальше от фронта. У меня такие «герои» на Колыме бьют кирками мёрзлую землю.

   — Что прикажете мне делать? — Василевский встал из-за стола.

   — Возвращайтесь на фронт. Я доволен вашими объяснениями.

Пока лётчик прогревал двигатель, Василевский зашёл к дежурному по аэродрому и позвонил домой. Ему ответил сын.

   — Привет, Игорёк!

   — Это ты, папка? — Голос тонкий, нежный и такой родной. У Александра Михайловича защемило в груди.

   — Мама дома? Дай ей трубку. — Он перевёл дыхание. — Катюша, добрый день!

   — Где ты, Саша, в Наркомате?

   — На аэродроме.

   — Может, заедешь хотя бы на часок? От этого твои фронтовые дела не пострадают.

   — Катенька, не могу... Ты уж не серчай, ещё пара недель, и я вернусь.

Катя сказала, что к ним приходил нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Николай Герасимович вернулся из Новороссийска и хотел кое о чём с ним поговорить.

   — Нам он принёс мандарины, — щебетала она. — Игорёк у и летает их за обе щеки...

   — Пока, Катюша, — прервал её Александр Михайлович. Мне пора в самолёт. Поцелуй за меня Игорька. Да, а Юра но даёт о себе знать?

   — Пока нет.

   — Жаль! — Василевский перевёл дыхание. — Я переживаю за него. Он принял военную присягу и теперь учится на авиационного механика. Собирался уехать в город Миасс, но уехал ли?

   — Саша, я попытаюсь узнать...

Утром 19 ноября в день начала операции Василевский прибыл в Серафимович. Над городом стоял белёсый туман, казалось, что кто-то могучий и сильный набросил на дома и улицы огромное марлевое покрывало. Когда Александр Михайлович вышел из самолёта, пошёл густой мокрый снег. Невольно подумал: «Плохая погода, и авиация не сможет наносить по врагу бомбовые удары». У самолёта его встретил майор из штаба фронта.

   — Ватутин у себя?

   — Никак нет, товарищ генерал-полковник, он в 21-й армии генерала Чистякова.

Василевский взглянул на часы — семь утра, через полчаса заговорят наши орудия.

   — Вот что, майор, я поеду в 5-ю танковую армию генерала Романенко. Если комфронта вам позвонит, скажите, где я...

Как и намечала Ставка, в семь часов тридцать минут войска Юго-Западного фронта начали наступление. Огненно-свинцовый вихрь закрутился над полями и станицами. Нервы у Василевского напряглись, как тетива лука. Как станут развиваться события? Оправдаются ли их с Жуковым расчёты? Он оторвался от карты, хотел было перекурить, но тут стали поступать доклады с передовой. Танки генерала Романенко с ходу прорвали оборону 3-й румынской армии и успешно продвигались вперёд. 21-я армия генерала Чистякова с плацдарма у Клетской также опрокинула позиции главной полосы обороны врага... Василевский заметил, что Ватутин чем-то огорчён.

   — Николай Фёдорович, чего ты переживаешь? Твой Проша навязал немцам свою тактику боя, так что у него в руках ключ к победе.

   — Начал он хорошо, но как дальше пойдёт дело? — небрежно ответил Ватутин. У него отчего-то пересохло во рту. Подошёл к столу, на краю которого стоял чайник, налил стакан уже остывшего чая и залпом выпил. Напряжение немного спало, но и волнение не прошло. — И всё же Проша меня беспокоит. По времени его танки должны преодолеть расстояние до трёх километров, а они ещё на полпути. — Он включил связь и заговорил с командармом: — Проша, нажимай, дружище, иначе немец оттянет свои силы! Как понял, приём!

   — Бьём по фашистам прямой наводкой, — глухо отозвался Романенко. — Они, гады, бросают в бой свежие силы, вот и приходится сбавлять ход, чтобы перенацелить танкистов...

   — Подскажи командарму, чтобы клиньями охватывал вражескую оборону, — глядя на карту, посоветовал Ватутину Василевский. — Тогда с центра им придётся оттянуть свои силы и брешь в обороне появится.

Ватутин мигом приказал командарму:

   — Проша, выбрасывай клинья, а в центре обороны врага тапки свои попридержи, понял?..

Прошло какое-то время, и генерал Романенко донёс:

   — Ведём тяжёлый бой с танками врага, их тут уйма!

   — Завяз Романенко, он ещё не прорвал тактическую оборону немцев.

   — Николай Фёдорович, у тебя в резерве есть два танковых корпуса — 1-й генерала Будкова и 26-й генерала Родина. Вводи их в сражение, и делу конец!

   — Я намечал бросить их в прорыв, — признался Ватутин. Он вызвал на связь генерала Родина: — Алексей Григорьевич, ты меня слышишь? Да, да, это я, командующий. Начинай, голубчик, да поживее!

   — Приказ ясен, действую! — весело отозвался Родин.

Такое же распоряжение Ватутин отдал генералу Будкову. Потом переключил связь на командарма 21-й Чистякова:

   — Что у тебя, Иван Михайлович?

   — Бьём фрицев, товарищ командующий, — ответил генерал. Танки моего соседа Кравченко продвинулись на пятнадцать километров. Немцы драпают, я едва успеваю за ними...

На связь вышел командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский.

   — Что у тебя, Костя?

   — Тут рядом стоит генерал Руденко, он переживает, что самолёты не могут бить врага в полную силу — туман, снег и прочно непогодные явления...

   — Что ты мне плетёшь про туман и снег? — сердито прокричал и трубку Василевский. — Скажи, вражескую оборону фронт прорвал?

   — Так точно! — весело откликнулся Рокоссовский. — Вся полоса обороны дала трещину. Танковые корпуса развивают успех. — И уже не по-уставному, пылко добавил: — Ты, Александр, не волнуйся, у меня всё идёт как полагается! Как там у Ватутина? У тебя он под боком, ему легче бить врага.

Василевский передал трубку Ватутину:

   — Скажи своему другу пару слов, а то бедняга переживает за тебя.

   — Костя, у меня всё хорошо, — ответил Николай Фёдорович. Танковый корпус генерала Родина разгромил 1-ю танковую дивизию немцев и штаб 5-го румынского армейского корпуса. Взято и плен более двух тысяч румын.

   — Поздравляю, Николашка, — скупо похвалил Рокоссовский.

Бои нарастали с каждым днём. Неожиданно на КП фронта поступило тревожное донесение: против 21-й армии генерала Чистякова немцы бросили резервы — 1-ю румынскую, 14-ю и 22-ю танковые дивизии и 7-ю кавалерийскую дивизию. Василевский связался с командармом:

   — Что у вас, Иван Михайлович? Может, подбросить вам танков?

   — Румын нам бить легче, вояки они неважные, — ответил Чистяков, — а вот с немецкими тяжёлыми танками придётся повозиться. Я обещал Рокоссовскому обойтись своими силами, а вам, Александр Михайлович, спасибо за поддержку. Я очень вас уважаю... — Голос командарма оборвался, в трубке послышался сильный взрыв.

   — Алло, алло! Иван Михайлович, ты меня слышишь? — Василевский взглянул на притихшего Ватутина. — Молчит Чистяков, как бы беды не случилось.

Но трубка в руке Василевского заговорила голосом Чистякова:

   — Жив я, Александр Михайлович! Жив!.. Немцы шуранули из пушки по нашему КП, снаряд разорвался рядом, но никто не погиб, ранен связист.

   — Ты уж там, Иван Михайлович, поосторожнее, — посетовал Василевский. — Осколки чинов не разбирают, секут всех подряд.

Поздно вечером на КП фронта позвонил Сталин. Усталым голосом он спросил, как идёт операция. Василевский ответил коротко:

   — Пока без заминок! Немцы на ряде участков сломлены и повержены.

   — Как сражается корпус вашего крестника генерала Вольского? — заворчала трубка.

   — Хорошо сражается! Я даже удивлён. Его танки отмахали с боем двадцать пять километров! Туман, снег, обледенелая дорога, местами вся изрытая снарядами, но танкисты прут вовсю. Когда буду в корпусе, пожму руку Вольскому.

   — Вот как! — засмеялся Сталин. — А когда, по-вашему, враг окажется в кольце?

   — К утру двадцать третьего ноября! Ну, если не к утру, то к вечеру наверняка!

Бои не утихали, и Василевского радовало, что 4-й и 26-й танковые корпуса успешно продвигались в район Калача на соединение с 4-м механизированным корпусом Сталинградского фронта. И ведёт этот корпус тот самый генерал Вольский, который написал на него кляузу!

«Ну и дела! — сокрушённо покачал головой Василевский. — Берия предлагал убрать его с должности комкора, а он метит в герои! Как бы мне не пришлось и вправду пожимать ему руку».

Едва перекусил с Ватутиным, как выяснилось, что правое крыло Донского фронта снизило темпы наступления, и это огорчило Василевского. У командармов Галанина, Жадова и Батова случилась заминка. Он как раз готовил донесение Верховному и указал в нём на недостаточную активность войск Рокоссовского. Казалось бы, случай рядовой, но у Сталина он вызвал резкий протест. В телеграмме на имя Рокоссовского, а в копии Василевскому вождь потребовал от командующего Донским фронтом, чтобы армии «перешли к активным действиям». «Галанин действует вяло, — телеграфировал Верховный, — дайте ему указание, чтобы не позже 24 ноября Вертячий был взят. Дайте также указание Жадову, чтобы он перешёл к активным действиям и приковал к себе силы противника. Подтолкните как следует Батова, который при нынешней обстановке мог бы действовать более напористо...»

«Строгая депеша», — подумал Василевский. Собрался было позвонить Рокоссовскому, но тот сам вышел на связь.

   — Я получил телеграмму от Верховного, принимаю срочные меры! — прокричал в трубку командующий. — Но откуда он узнал обо всём?

   — Из моего донесения в Ставку, — ответил Василевский.

   — Ну вы даёте! — вызывающе произнёс Рокоссовский. — Верховному доложили, а мне ни слова?

Упрёк был незаслуженный.

   — Командующий фронтом должен знать, где находятся его войска и как они действуют! — отрезал Василевский. — Прошу это учесть и глупых вопросов не задавать!

Рокоссовский понял, что с его уст сорвались обидные слова, и поспешил исправить свою оплошность:

   — Ваши замечания принял к сведению. Об исполнении вам, представителю Ставки, доложу.

   — С кем это ты? — В комнату заглянул Ватутин.

Василевский сказал о «конфликте» с Рокоссовским.

   — Костя по натуре спокойный, видимо, его кто-то взвинтил, и он сорвался.

(Как позже узнал Василевский, этим «кто-то» оказался генерал Галанин: его 24-й армии не удалось отрезать отход на восточный берег Дона соединений немцев, атакованных 65-й и 24-й армиями).

В ночь на 23 ноября Василевский не сомкнул глаз: кольцо вокруг гитлеровской группировки вот-вот сомкнётся. Ватутин заметил, как он волнуется, и невольно улыбнулся:

   — Не переживай, Александр Михайлович, ждать осталось не много.

Василевский хотел было выйти на связь с генералом Кравченко, но тут раздался его громовой голос:

   — Фрицы в «котле»! Товарищ комфронта, вы слышите меня?

   — Слышу, дорогой Андрей, слышу! — отозвался Ватутин. — Молодец!

Наконец-то свершилось то, что было задумано! У Василевского возникло желание немедленно доложить Верховному о кольце, но он так был взволнован происшедшим, что в горле пересохло. А тут ещё генерал Ватутин подошёл с двумя стаканами водки.

   — Александр Михайлович, дорогой, выпьем за кольцо? — Он дал Василевскому стакан.

Василевский почувствовал, как жидкость обожгла горло.

А в это время войска обоих фронтов соединились между станцией Кривомузгинская и Калачом. Бойцы 4-го танкового корпуса Юго-Западного фронта генерала Кравченко и 4-го механизированного корпуса Сталинградского фронта генерала Вольского, утопая по колено в снегу, бежали друг другу навстречу с криком «ура!», обнимались, целовались, а у некоторых от радости даже слёзы выступили на глазах.

   — Надо бы дать знать Верховному, — сказал Ватутин и подал Василевскому аппарат ВЧ. Александр Михайлович попросил дежурного по связи соединить его со Ставкой.

   — Кто у телефона? Вы, товарищ Сталин? — У него перехватило дыхание. — Докладывает Василевский. Несколько минут назад войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов соединились. Немцы в кольце! Разрешите поздравить вас с большим успехом!

   — Я вас тоже поздравляю, — сдержанно отозвался Сталин. — Жуков и вы хорошо поработали в Сталинграде, и ваши заслуги будут отмечены. Теперь надо ликвидировать «котёл». И медлить в этом деле нельзя, ибо Гитлер примет все меры, чтобы вызволить Паулюса. Как начальник Генштаба срочно разработайте план! Такое же задание я дам своему заместителю Жукову, — добавил Сталин. — А потом оба плана обсудим. Сможете к вечеру доложить свои соображения?

   — Постараюсь...

   — Вы находитесь у товарища Ватутина? — спросил Сталин. — Дайте, пожалуйста, ему трубку.

   — Слушаю вас, товарищ Сталин! — бодро ответил Ватутин.

   — Поздравляю вас с большим успехом, — сказал Верховный. — Ваш Юго-Западный фронт и особенно 4-й танковый корпус дали хороший запев другим фронтам. Передайте мою благодарность за героические действия танкистам корпуса Кравченко. Желаю вам новых побед!..

Василевский попросил Ватутина набросать свои предложения по уничтожению вражеской группировки, оказавшейся в кольце, а сам решил встретиться с Рокоссовским и Ерёменко, чтобы с ними обговорить этот вопрос.

Вернулся он в штаб Юго-Западного фронта на рассвете. Стоял тридцатиградусный мороз. Просёлки, степь были скованы льдом, казалось, что окрест всё вымерло, и только разбитая техника, сожжённые танки да глубокие воронки от бомб и снарядов свидетельствовали о том, что здесь недавно шли ожесточённые бои. Василевскому хотелось посидеть одному, тщательно отработать план, в котором учесть предложения командующих тремя фронтами. Едва с дороги выпил горячего чая, как позвонил Сталин:

   — Добрый вечер, товарищ Василевский!

Александр Михайлович громко рассмеялся, и это услышал Сталин.

   — У вас что там, концерт? — сердито спросил он.

   — Да нет же, Иосиф Виссарионович! — воскликнул Василевский. — Это я хохотнул, извините. Вы сказали «добрый вечер», но сейчас пять утра!

   — Разве? — басовито отозвалась трубка. — Да, вы правы, уже рассветает. Что у вас с планом? — осведомился Верховный. — Он готов? Тогда докладывайте...

Василевский пояснил, что суть его плана — изоляция окружённой группировки от подхода вражеских сил, для чего предлагается создать прочный внешний фронт и иметь за ним достаточные резервы из подвижных войск.

   — Надо расчленить окружённую группировку и по частям уничтожить её, — подчеркнул Верховный. — У Жукова тоже та кое мнение. Он сказал, что звонил вам по ВЧ и вы согласились с его предложениями. И вот ещё что, — продолжал Сталин. Ставка располагает сведениями о том, что Гитлер приказал вермахту спасти войска фельдмаршала Паулюса, сформировав для этого группу армий. Но пока неясно, кто её возглавит. Наверное, фельдмаршал Манштейн. Не поручит же Гитлер какому-то генералу выручать фельдмаршала, — иронически добавил Сталин. — Тут нужен такой же чин, какой Паулюсу присвоил Гитлер за день до его пленения.

   — Немцам не удастся прорвать окружение, этого я не допущу! — заверил Василевский.

   — Жду от вас донесений! — предупредил Верховный и поло жил трубку.

Василевский, склонившись над картой, размышлял. Окружённая вражеская группировка (17 дивизий 6-й армии Паулюса и 5 дивизий 4-й танковой армии) создала плотную оборону к западу и юго-западу от Сталинграда на фронте Орловка—Купоросное протяжённостью по сто семьдесят километров! В посёлке Гумрак находился штаб Паулюса. Василевского терзала мысль как расчленить эту группировку, а затем по частям уничтожить её. Наши войска уже пытались это сделать, но тщетно: немцы от обороны сами переходили в контратаку. Немецкие транспортные самолёты уже на второй день после окружения войск Паулюса стали доставлять необходимые грузы в «котёл» и эвакуировали из него людей. Василевский потребовал от командующих фронтами круглосуточно бомбить вражеские позиции, уничтожать «юнкерсы» в воздухе, на аэродромах и посадочных площадках внутри кольца окружения.

   — Если мы это сделаем, а сделать надо во что бы то ни стало, то приток грузов резко сократится, — подчеркнул Василевский.

Бои развернулись с новой силой, особенно жестокими они были 2 и 3 декабря. Но финал их не обрадовал Василевского: немцы были отброшены на какие-то сотни метров. «Кажется, где-то я дал промашку», — не без горечи в душе подумал Василевский.

Зато Ставка, внимательно наблюдавшая за действиями фронтов, подсказала ему, где допущена «промашка». 4 декабря, когда Василевский находился в штабе Сталинградского фронта, на его имя поступила телеграмма Верховного. Читал её Александр Михайлович с чувством горечи. «Ваша задача состоит в том, чтобы объединить действия Иванова (псевдоним Ерёменко) и Донцова (псевдоним Рокоссовского). До сего времени у вас, однако, получается разъединение, а не объединение. Вопреки вашему приказу, 2-го и 3-го числа наступал Иванов, а Донцов был не в состоянии наступать. Противник получил возможность манёвра. 4-го будет наступать Донцов, а Иванов окажется не в состоянии наступать. Противник опять получает возможность маневрировать. Прошу вас впредь не допускать таких ошибок. Раньше чем издать приказ о совместном наступлении Иванова и Донцова, нужно проверить, а в состоянии ли они наступать. 4.ХII 1942 г. Васильев (Сталин)».

Верховный, кажется, всё просчитал, но о том, что фронтам нужны резервы, предпочёл умолчать, хотя именно этим в первую очередь объяснялись неудачи на фронте. Василевский не спеша обдумывал, как ему поступить дальше. Меньше всего войск было у Рокоссовского, и, чтобы удары Донского фронта по немцам были более ощутимыми, он решил направить на этот фронт 2-ю гвардейскую армию генерала Малиновского; Генштаб формировал её из отборных частей в районе Тамбова, и, как докладывал генерал Штеменко, «армия получилась что надо». Верховный ему не возразил.

   — Берите гвардейцев, — коротко ответил он. — Завтра с утра можете перебрасывать эту армию. Кто у вас отвечает за переброску резервов? Генерал Карпоносов? Вот и прикажите ему...

Василевский перезвонил в Генштаб Карпоносову, тот заявил, что для этого потребуется сто семьдесят вагонов.

   — Сегодня вечером мы начнём погрузку войск, — резюмировал генерал.

   — Это то, что надо! — похвалил своего подчинённого Василевский.

Кажется, всё складывалось как нельзя лучше. И всё же Александра Михайловича беспокоил Манштейн, хитрый и весьма опытный вояка. Не зря о нём предупреждал Сталин в телефонном разговоре. Василевский давно следил за действиями Манштейна[13]. В начале войны тот командовал 56-м танковым корпусом в группе войск «Север», позже Манштейн возглавил 11-ю армию в Крыму, здесь ему не повезло: хотел с ходу захватить Севастополь — не получилось! Потом в беседе с Гитлером он жаловался, что «эти чёрные дьяволы в тельняшках» почти по всей линии фронта с гранатами в руках бросались под немецкие танки и он вынужден был отступить. «Не мог же я, мой фюрер, отдать русским морякам на растерзание своих солдат!» Гитлер промолчал, а стоявший рядом начальник Генштаба сухопутных войск Гальдер бросил реплику: «Выходит, Эрих, крепко тебе дали по зубам эти «чёрные дьяволы». Манштейн, вскинув голову, ответил: «По зубам дали, но не сломали. Это я сломал их оборону и бросил к ногам фюрера Севастополь!» После этого Гитлер сделал Манштейна генерал-фельдмаршалом. А теперь, спустя три месяца, Манштейн может возглавить группу армий и попытаться разорвать кольцо окружения и выручить Паулюса.

Раздумья Василевского прервал генерал Ерёменко, только что вернувшийся из соседней армии.

   — Александр Михайлович, надо ли сейчас нам заниматься этим «котлом»?

   — Надо, Андрей Иванович, иначе наши войска не смогут дальше вести боевые действия, — пояснил Василевский. — Раньше мы считали, что у Паулюса войск до ста тысяч, но разведка уточнила — более трёхсот тысяч! Так что «котёл» — крепкий орешек и его надо раскусить.

«Я всё же доложу своё мнение Сталину», — решил Ерёменко, но Василевскому об этом не сказал.

Чуть позже, когда начальник Генштаба вёл переговоры с Рокоссовским, Ерёменко позвонил Верховному и предложил отложить штурм «котла» и нанести мощный удар по Ростову, чтобы и там окружить немецкие войска.

   — Будет у нас ещё один «котёл», товарищ Сталин, — заключил он. — Мы это сделаем с Хрущёвым.

Сталин какое-то время молчал.

   — Как на это смотрит Василевский? — наконец спросил он.

   — Я об этом ему не говорил, — слукавил Ерёменко.

   — Передайте ему, чтобы позвонил мне.

Василевский сразу же вышел на связь, а когда Верховный сообщил ему о предложении Ерёменко, сдержанно, но твёрдо сказал:

   — Я против, Иосиф Виссарионович. Путь, разумеется, заманчивый — сразу убить двух зайцев. Но трезвый расчёт показывает, что рисковать не следует. В окружении находится крупная вражеская группировка, у неё мощная боевая техника, целая танковая армия, не считая танков самой армии Паулюса.

   — Согласен: рисковать опасно, — резюмировал Верховный. — Объясните это Ерёменко и Хрущёву. Но с ликвидацией «котла» прошу вас не затягивать, — сухо добавил он.

Василевский хотел было закурить трубку, но положил её на стол и хмуро взглянул на стоявшего рядом Ерёменко.

   — Твою идею наступать на Ростов, а «котёл» заморозить товарищ Сталин не одобрил по той самой причине, о которой я тебе уже говорил.

   — Жаль, — грустно промямлил Ерёменко. — Я надеялся, что моя идея ему глянется.

9 декабря свой план по ликвидации «котла» Василевский доложил Верховному, суть его — расчленить группировку врага и ликвидировать её в три этапа (Жуков предлагал Сталину «разорвать её на две части!» — А.3.). Все трое — он, генерал Рокоссовский и Ерёменко — своими подписями скрепили план. И всё же тревога не покидала Александра Михайловича. Как его решение об операции воспримет Верховный? Будут ли замечания? К вечеру он ожидал звонка из Ставки, но его не последовало. «Наверное, завтра, 10 декабря, Верховный даст знать», — подумал Александр Михайлович. Но день прошёл, а из Ставки ни слова. Встревожился молчанием Верховного и Рокоссовский. Вечером он позвонил Василевскому и спросил, есть ли ответ.

   — Глухо, как в танке! — отреагировал начальник Генштаба.

Наконец 11 декабря Сталин сообщил Василевскому, что Ставка план утвердила и предписывает начать операцию 18 декабря, как он и просил.

   — Слава богу, я так ждал вашего звонка! — вырвалось у Василевского. И, боясь, что Сталин рассердится, добавил: — Теперь-то войска сожмут кольцо так, что Паулюс капитулирует.

В полдень Василевский в камуфляжной форме под цвет зелёных деревьев прибыл в штаб Донского фронта в Заворыгин. Рокоссовский его ждал и был задумчив. Он сообщил представителю Ставки, что в Котельникове немцы сосредоточивают крупные силы.

   — Торопится Манштейн, — усмехнулся Александр Михайлович. — Знаешь, как он назвал свою операцию по деблокированию войск Паулюса? «Зимняя гроза»!

   — Название впечатляет. — Губы Рокоссовского тронула улыбка. Он быстро сочинил: — Манштейна «Зимняя гроза» для Василевского буза!

Александр Михайлович засмеялся:

   — Одна красивая дама сказала мне, что ты похож на поэта!

В глазах начальника Генштаба блеснула хитринка.

   — Кто такая? — не растерялся Рокоссовский. — У меня их было немало, красивых дам, и все объяснялись в любви... Ба, догадался! Так это же твоя Катенька назвала меня «осколком Пушкина»!

Василевский отчего-то зарделся.

   — Давай о деле толковать, — посерьёзнел он.

   — О ком мы говорили? О Манштейне? — уточнил Рокоссовский. — Опасный противник. Вот-вот начнёт наступление.

   — И начнёт его из Котельникова, чтобы попытаться деблокировать Паулюса! — Начальник Генштаба заходил по комнате. — От Верхне-Чирского участка, где беснуются фрицы, до окружении х войск Паулюса не больше сорока километров. Один бросок, и Манштейн протянет ему руку. Что бы ты сделал в такой ситуации?

   — Надо крепко подумать, — пожал плечами Рокоссовский.

   — Я знаю, что делать, — вдруг сказал Василевский, глядя на карту.

   — Да? — Брови у Рокоссовского взметнулись вверх. — Что, если не секрет?

   — А ты, Костя, внимательно посмотри на карту.

   — Что-то мысль у меня не созрела, — признался тот.

   — Не допустить соединения Котельнической и нижнечирскоа группировок врага — вот что надо сделать! Если же это произойдёт, они деблокируют войска Паулюса. Так, так... — Василевский всё ещё пытливо смотрел на карту. — Первое, что я прикажу сделать Ватутину, — силами 7-го танкового корпуса генерала Ротмистрова и двух стрелковых дивизий внезапно овладеть рычаговским плацдармом! Но прежде съезжу в те места, откуда Манштейн собирается двинуть свои танки, переговорю с командармами, увижу всё своими глазами.

Позвонил генерал Ерёменко и похвалился, что борьбу с немецкими транспортными самолётами он ведёт успешно. Только за три дня сбито шестьдесят девять машин, много лётчиков взято в плен.

   — Сколько? — уточнил Василевский.

   — Шестнадцать лётчиков-офицеров, видимо, преданы своему фюреру. Приезжай к нам, и я их тебе покажу!

Василевский сказал, что в семнадцать ноль-ноль у него перо говоры со Ставкой, а вот завтра выберет время.

   — Утром я заскочу к тебе, Андрей Иванович, — заверил командующего.

Но приехал он к нему под вечер. Вошёл в блиндаж весь в снегу, лицо горело от ледяной крупы. Без всякой фальши в голосе воскликнул:

   — Рад тебя видеть, Андрей Иванович! Как самочувствие? Нога побаливает?

   — Временами, а так бегаю.

   — У тебя тут как в бане: тепло, уютно. — Василевский снял бекешу, отряхнул с неё мокрый снег и бросил на лавку. — Ну, где твои пленные?

   — Я провёл с ними научный эксперимент, — улыбнулся Ерёменко во весь рот. — Прошу, садись ближе к «буржуйке», а то весь промок. Василий! — окликнул он адъютанта. — Давай сюда чай, бутерброды, шоколад! Надо обогреть представителя Ставки.

   — Чай — это хорошо для сугрева, — пошутил Александр Михайлович, ломая пальцы рук так, что им стало горячо. — Мороз чертовски жгучий, на ветру задыхаешься. Ну, рассказывай про свой эксперимент!

   — Привели, значит, ко мне пленных лётчиков, и через переводчика я начал с ними беседовать. Задавал им самые разные вопросы — и про Гитлера, и про Геббельса, который день ото дня безбожно врёт о новых победах немцев под Сталинградом, хотя они сами убедились в том, что попали в большой «котёл». Отвечали они, как мне показалось, откровенно и честно. К тому же я распорядился накрыть для них стол и подал водку. Словом, разговор с ними получился. Потом я им сказал, что наши бойцы отвезут их к фельдмаршалу Паулюсу в «котёл» и пусть они, пленные, передадут предложение командования фронта о капитуляции войск, чтобы зря не проливать кровь и терять свои жизни. Тут они заговорили между собой как петухи, одни соглашались с моим предложением, другие отвергали. Один офицер с крестом на груди задал мне вопрос: «Господин генерал, если бы к вам пришёл ваш политрук из немецкого плена и сделал бы подобное предложение, как бы вы отнеслись к нему?» — «Отдал бы его под трибунал!» — ответил я ему. «А нас, господин генерал, не то что под суд отдали бы, а сразу расстреляли, — сказал пленный офицер. — Поэтому мы не желаем идти к Паулюсу, а хотим остаться в плену, как бы нам ни было тяжело...»

Ерёменко увидел, как лицо Василевского посуровело.

   — Ты превысил свои полномочия, когда хотел послать к Паулюсу пленных, и без разрешения Ставки не должен был это делать, — произнёс Василевский.

   — Я не самовольничаю! — бойко выпалил Ерёменко. — Вчера о сбитых самолётах доложил товарищу Сталину, и он посоветовал мне провести такую вот работу с пленными.

   — Ну и хитёр ты, Андрей Иванович! — Василевский толкнул слегка его в плечо. — Со звонка Сталину и начал бы свой рассказ. А где Никита Сергеевич?

   — Уехал вручать партбилет снайперу Красицкому. У бойца на счету полсотни уничтоженных фрицев.

   — Я согрелся, так что приглашай сюда начальника штаба, и будем кумекать, как укрепить передовые рубежи твоего фронта. — Василевский достал свою рабочую карту. — Времени в обрез. Меня ждут ещё в 51-й армии...

Положение на Котельническом направлении вызывало тревогу у Александра Михайловича: Манштейн стягивал на этом участке немалые силы и, похоже, собирался сокрушить советскую оборону. Поэтому, посетив 51-ю армию генерала Труханова и 5-ю танковую армию генерала Романенко, Василевский уточнил обстановку и проследил выход указанных армий на стык войск 5-й Ударной армии. Командарм генерал Романенко, которого Василевский узнал ещё в финскую войну, провожая представителя Ставки к самолёту, от имени своих бойцов и командиров заявил:

   — Мы готовы к решительной схватке с танками Манштейна, и я уверен, что побьём этого шелудивого пса фюрера. Нам бояться нечего — мы на своей земле и, если надо, прольём кровь, но Родину-мать отстоим! Так и передайте товарищу Сталину!..

Глава третья

Утром начальник штаба главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Кейтель прибыл к Гитлеру. Высокий и сутулый, он неуклюже открыл дверь кабинета. Фюрер разглядывал карты, разложенные на овальном столе.

   — Беда, мой фюрер, — разжал губы Кейтель. — Под Сталинградом русским удалось окружить 6-ю армию Паулюса и 4-ю танковую армию...

Лицо Гитлера помрачнело, щетинистые усики под носом задёргались. Он неподвижно стоял перед Кейтелем и выпученными глазами смотрел на него.

   — Как это случилось? — наконец выдавил из себя фюрер. — А где ты был, Вильгельм? Почему не подсказал ему?

   — Я предупреждал Паулюса, — поспешил заявить Кейтель. — Советовал ему глубоко не вклиниваться в оборону русских, но увы... Горяч Паулюс, мой фюрер, весьма горяч, а тут следовало осмотреться...

   — Надо спасать Фридриха! — крикнул Гитлер. — На кого мы возложим эту миссию?

   — Это может сделать только Манштейн! — веско сказал Кейтель. — Он возглавит группу армий «Дон» и крепко даст большевикам по зубам!

   — Ты умница, Вильгельм! — Гитлер подскочил к своему любимцу и пожал ему руку. — Вызывай Эриха в Ставку, я буду его инструктировать!

Прилетел Манштейн поздно вечером. Он был бодр, энергичен, хотел доложить Гитлеру обстановку на фронте, но тот прервал его:

   — Эрих, ты знаешь, что твой друг Паулюс попал в русский капкан?

   — Да, мой фюрер, и по этому несчастному случаю я скорблю, — не глядя Гитлеру в глаза, ответил Манштейн.

   — Ты должен спасти Паулюса, он наш соратник! Кейтель убедил меня, что ты преподашь урок большевистской Красной Армии. — Гитлер подошёл к карте, нагнулся над столом. — Я приказал обеспечить всем необходимым войска Паулюса с воздуха, бросить на это всю транспортную авиацию, чтобы питать «котёл». — Он помолчал, задумавшись. — Как это удалось русским? Мне доложили, что боевыми действиями фронтов под Сталинградом руководит некто Василевский. Он близок к самому Сталину. Эрих, тебе он знаком по войне?

Манштейн смутился, отчего его остроскулое лицо покраснело, а желваки надулись.

   — Мой фюрер, этого русского генерала по сражениям я не знаю, — отрывисто сказал Манштейн. — Агентура подготовила мне на него досье. Оказывается, на этой войне Василевский ещё не командовал ни дивизией, ни армией, а тем более фронтом.

   — Тебе агенты добыли его фотографию? — спросил Гитлер.

   — Нет, мой фюрер, а я бы желал посмотреть на своего противника.

   — Минутку, Эрих. — Гитлер позвонил по прямому телефону генерал-фельдмаршалу Кейтелю. — Вильгельм, у тебя есть фотографии верхушки Красной Армии? Надо кое-что показать Манштейну.

«Лучше бы фюрер не приглашал сюда эту штабную крысу», — с неприязнью к Кейтелю подумал Манштейн.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошёл генерал-фельдмаршал с папкой в руке. Увидев Манштейна, вставшего с кресла и курившего сигару, он кивнул ему, поздоровавшись, и вручил Гитлеру папку.

   — Здесь фотографии маршалов Шапошникова, Ворошилова, Будённого, Тимошенко, генерала армии Жукова... Кто вам нужен, мой фюрер? — угодливо осведомился Кейтель.

   — Кто сейчас начальник Генерального штаба Красной Армии? — спросил Гитлер.

   — Генерал-полковник Василевский, бывший русский офицер, после революции он перешёл на сторону большевиков. — Кейтель порылся в папке. — Вот он, Василевский! Очень симпатичный красный командир. Любая немка захотела бы провести с ним ночь, — улыбаясь, ответил Кейтель. — Я лично с ним знаком...

   — Вильгельм, мне не до шуток! — сухо произнёс Гитлер. — Речь идёт о спасении войск Паулюса — ты это понимаешь?

   — Мой фюрер, я говорю правду, — посерьёзнел Кейтель. Лицо его вытянулось, морщины со щёк сбежали, и весь его вид говорил о том, что слова фюрера его чувствительно укололи.

Манштейн, загасив сигару, подошёл к столу. Он взглянул на фотографию и воскликнул:

   — Я тоже знаю этого русского! Ей-богу знаю, мой фюрер! Я видел его, он до войны был в Берлине.

Кейтель бросил презрительный взгляд на Манштейна, и тот притих. А Кейтель напомнил Гитлеру, что перед войной в Берлин приезжала делегация правительства большевиков, в её составе был и Василевский, в то время первый заместитель начальника Оперативного управления Генштаба Красной Армии. Тогда же вермахту стало известно, что незадолго до приезда в Берлин Василевский участвовал в разработке плана по отражению возможной агрессии против Советского Союза. А руководил всей этой работой маршал Борис Шапошников, весьма способный генштабист...

   — Почему ты, Вильгельм, не сказал мне об этом? — Гитлер прищурил глаза, словно брал на прицел своего подчинённого.

   — Мой фюрер, у вас и так много важных государственных дел, к тому же я не думал, что вас это заинтересует, — смутился Кейтель. — В те дни, когда к нам по вашей просьбе приехали русские, я чертовски закрутился. Мне и министру иностранных дел фон Риббентропу вы поручили встретить советскую делегацию на вокзале, — продолжал он. — Тогда же господин Молотов и представил членов делегации, в том числе и военного эксперта Василевского. Пока мы принимали главу делегации господина Молотова, военные эксперты на наших авиационном и танковом заводах с вашего разрешения, мой фюрер, знакомились с военной техникой.

   — Помню, помню. — Гитлер закусил губы.

   — Тогда-то и я познакомился с Василевским, — вмешался в разговор Манштейн. — Мы даже обменялись с ним рукопожатием. Я показывал ему наши новые танки...

   — А вечером, в день приезда делегации большевиков, — с обидой продолжал Кейтель, — вы, мой фюрер, снова направили меня на Унтер-ден-Линден в советское посольство, где в нашу честь русские устроили большой приём. Были там рейхсмаршал Геринг, ваш заместитель по руководству партией Гесс...

   — Я не хочу слышать это имя! — грубо прервал Кейтеля Гитлер. — Он страшно подвёл меня...

(В мае 1941 года Гесс совершил полёт в Англию с целью заключить соглашение о перемирии, склонить британцев к совместной борьбе против СССР, но потерпел неудачу в своей миссии. — А.3.).

   — Значит, генерал Василевский ещё до войны служил в Генеральном штабе, — задумчиво произнёс Гитлер. — Видимо, не зря Молотов брал его с собой как военного эксперта. Сам Молотов умён, чертовски умён, — повторил фюрер. — Я полагаю, что он хитрее Сталина, этого усатого кавказца. — Гитлер снова взял фотографию Василевского. — Как и Сталин, он тоже курит трубку?

   — Да, мой фюрер, — подтвердил Кейтель. — По данным нашей агентуры, начальник Генштаба русский — крепкий орешек.

   — В каком смысле, Вильгельм? — не понял Гитлер.

   — Разумеется, в военном...

Гитлер взглянул на Манштейна:

   — Слышал, Эрих? Так что на твою долю выпал достойный противник. Я считаю, усатый кавказец не зря назначил его начальником Генштаба Красной Армии.

   — Мой фюрер, — вновь заговорил Манштейн, когда Кейтель ушёл, — на поле брани победу добывают полководцы, а не штабные крысы.

Гитлер вскинул голову, отчего чёлка чёрных как уголь волос упала ему на лоб и чуть прикрыла глаз,а. Рукой он резко отбросил её со лба.

   — Штабные крысы? — Он хохотнул. — Однако, Эрих, ты дерзок на слова. Не забыл, что Паулюс был первым обер-квартирмейстером Генштаба сухопутных войск, а по-русски — первый заместитель начальника Генштаба? Не сказалось ли это отрицательно на его военной карьере?

   — Возможно, и сказалось, мой фюрер. — Манштейн снова достал сигарету и закурил. — Это может знать его бывший шеф Гальдер. Мне же штабная работа не по душе. Фронт — моя стихия. И как будто у меня получается. И с деблокадой Паулюса у меня тоже получится. Впрочем, — язвительно продолжал Манштейн, — если вы, мой фюрер, сомневаетесь в этом, то можете поручить Кейтелю спасти Паулюса и его войска.

   — Эрих, мне обидно такое слышать, — развёл руками Гитлер и зачем-то взглянул на потолок своего кабинета. — Ты мой близкий соратник, и я очень тебе доверяю... И Кейтель мой ближайший советник. Но конечно же он не полководец, как ты, это истина, и я не стану её оспаривать. Но скажи, ты всё продумал? — Гитлер так и впился в него глазами.

   — Да, мой фюрер. — Манштейн подошёл к карте. — 57-м танковым корпусом из армейской группы «Гот» я нанесу удар по русским из района Котельникова, и их оборона будет смята.

По губам Гитлера пробежала тонкая улыбка.

   — Ты уверен в успехе, Эрих?

   — Иначе я бы не взялся за такое тяжёлое дело, мой фюрер! — Манштейн вскинул поседевшие брови. — На этом участке фронта у русских слабая оборона — три стрелковые и две кавалерийские дивизии и одна танковая бригада. Моих 6-й и 23-й танковых дивизий вполне достаточно, чтобы сокрушить русских. А там и рукой подать до Паулюса.

   — Теперь я вижу, что ты всё продумал, всё подсчитал. — Гитлер прошёлся по мягкому ковру, поправил свастику на рукаве. — Надо во что бы то ни стало спасти Паулюса! Если его армия погибнет, это будет для Германии трагедией... Город носит имя вождя русских Сталина, и красных бойцов сломить будет нелегко.

   — «Чёрных дьяволов», моряков военного Севастополя, тоже было тяжко сломить, но я сделал это и водрузил нашу свастику на бастионах поверженного города! К вашим ногам я брошу и Сталинград!

   — Эрих, как стратег ты силён, и за это я уважаю тебя. — Гитлер ущипнул короткие усы. — Танков у тебя вдвое больше, чем у русских. Кроме того, я отдал приказ вермахту часть соединений для твоей группы «Дон» перебросить из Франции. Так что у тебя есть всё, что надо!.. Ну, дай пожму тебе руку! — И фюрер обнял Манштейна.

В ночь Манштейн улетел на фронт.

«Начальник Генштаба Василевский... Что он думает сейчас обо мне и знает ли, что я буду вести с ним поединок? — размышлял Манштейн, слегка покачиваясь в мягком кресле самолёта. — Знает ли, что я повёл наступление из района Котельникова? Пожалуй, нет, а то давно бы усилил оборону на этом участке... Да, я начну из Котельникова, это самый короткий путь к Паулюсу. И к 25 декабря, как и приказал фюрер, мои танки соединятся с войсками фельдмаршала. Сделаю ему подарок к Рождеству...»

С этими мыслями Манштейн уснул в кресле.

На вездеходе в снежную пургу Василевский прибыл на КП 7-го танкового корпуса. Встречал его комкор генерал Ротмистров. Был он в полушубке, в папахе, лицо на морозе раскраснелось, а на бровях и усах осел белый иней.

   — Прошу вас пройти в штаб, — пригласил он Василевского и не по-уставному добавил: — У меня сегодня на душе праздник: в мой корпус прибыл начальник Генштаба и представитель Ставки!

Сюда прибыли командарм 5-й Ударной генерал Попов и командир 3-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал Плиев. Здороваясь с ними и улыбаясь краешками губ, Александр Михайлович отпускал шутки, говорил, что в такой сильный мороз хороший хозяин не выпустит во двор свою собаку, а вот он, Василевский, потревожил командармов.

   — Мне прогуляться на КП Павла Алексеевича — одно удовольствие. — Плиев подёргивал тонкими пальцами кончики своих щетинистых усов, присаживаясь поближе к столу, возле которого раскалилась докрасна «буржуйка».

   — Я тоже продрог, хотя на мне была овчина, — признался Попов.

   — Разве это мороз? — усмехнулся в усы Ротмистров, садясь рядом с Поповым. — В финскую войну я был начальником штаба 35-й танковой бригады. Там лютовали такие морозы, что масло в двигателях застывало и танки с трудом давали ход. Белофинны лезли на нас как саранча, все в полушубках, а у наших бойцов — шинель. Обмороженных было немало.

   — То была не война, — с тяжёлой усмешкой возразил Василевский. — Так себе, конфликтик. Теперь другая война — война брони и моторов. — Он развернул на столе рабочую карту. — Итак, прошу, товарищи, внимания. Надеюсь, все знают, что на выручку фельдмаршалу Паулюсу Гитлер бросил отборные войска, во главе которых поставил своего стратега Манштейна. Этот гитлеровский выкормыш весьма опасен, вояка что надо, его-то мы и должны укротить. Что нам надлежит сделать? — спросил начальник Генштаба и сам же ответил: — Отработать план общих действий в районе Рычковска и Верхне-Чирска...

   — Речь идёт о том, чтобы не допустить соединения Котельнической и нижнечирской группировок врага? — уточнил генерал Попов.

   — Вот именно, Маркиан Михайлович! — воскликнул Василевский. — Задача, безусловно, тяжёлая, но вам она под силу.

   — Не лучше ли танками Ротмистрова и одной-двумя стрелковыми дивизиями ударить по ручковскому плацдарму и захватить его? — предложил Попов.

Худощавый и усатый Плиев качнул плечами:

   — Хорошая идея, я — за!

   — А что скажет Павел Алексеевич? — Василевский взглянул на Ротмистрова. Тот шевельнул усами.

   — Хватит ли моих сил, чтобы задержать Манштейна? — Лицо генерала стало задумчивым.

   — Из резерва Ставки я дам тебе ещё войск, — заверил его Василевский.

   — Ну, если так, я тоже — за! — улыбнулся Ротмистров.

До поздней ночи работал Александр Михайлович в штабе Ротмистрова. Потом вышел из блиндажа перекурить. На небе тускло горели звёзды. Ветер, разогнав тучи, прилёг в степи отдохнуть. Кругом белым-бело от снега, казалось, что у этой белой степи, ровной как скатерть, нет конца и края.

   — Павел Алексеевич, поеду я. — Василевский загасил папиросу. — Меня ждут в Верхне-Царицынске. Надо переговорить с командармами, а то как бы нам не прозевать первые удары Манштейна.

В Верхне-Царицынск на КП 57-й армии генерала Толбухина он добрался на вездеходе. Сел пить чай, и тут к нему подскочил Толбухин:

   — Александр Михайлович, началось! Из района Котельникова немцы атаковали войска 302-й стрелковой дивизии 51-й армии генерала Труфанова и части 126-й стрелковой дивизии, что расположена восточнее города...

   — Это начали наступать дивизии 57-го немецкого корпуса из армейской группы «Гот», а у нас на том участке фронта, как тебе известно, три довольно слабые стрелковые дивизии и одна танковая бригада, — засуетился Василевский. — Боюсь, Манштейн им не по зубам! Поеду на станцию Жутово и выясню обстановку, а уж потом буду принимать решение...

Вернувшись в Верхне-Царицынск, Василевский с огорчением узнал, что 6-я танковая дивизия немцев двигалась к южному берегу Аксая, а их 23-я танковая дивизия вышла к шоссейному мосту через Аксай у Круглякова. Он вызвал на связь командующего Сталинградским фронтом генерала Ерёменко, штаб которого находился в Райгороде.

   — Андрей Иванович, я только что прибыл из 51-й армии Труфанова, — сказал Василевский, переводя дыхание. — Там плохи дела. Армада тяжёлых танков Манштейна навалилась на войска и прорвала оборону. Вам надлежит срочно выделить часть сил, чтобы помочь Труфанову. Усильте также оборону на реке Мышкове. Я сейчас еду в Заворыгин и свяжусь с Верховным.

   — Вас понял, Александр Михайлович, действую! — бодро ответил Ерёменко.

Василевский мучительно размышлял, где взять восемь—десять полнокровных дивизий. И вдруг его осенило: 2-я гвардейская армия генерала Малиновского! По плану, утверждённому Ставкой, эта армия должна нанести главный удар по окружённым войскам Паулюса, и теперь её перебрасывали по железной дороге на Донской фронт. Этой операции Сталин лично дал наименование «Кольцо».

«У Рокоссовского эту армию надо взять и бросить против Манштейна», — решил Василевский. Но как на это посмотрит Сталин? А что скажет Рокоссовский? Нужно ехать к нему.

Спустя час он прибыл в Заворыгин. Вошёл в штаб фронта, и на него дохнуло горячим воздухом «буржуйки». Генералы Рокоссовский и Малиновский сидели за столом и разглядывали карту Донского фронта. Увидев начальника Генштаба, они вскочили с мест. По хмурому лицу Василевского Рокоссовский понял, что тот явно не в духе.

   — Что-то случилось? — встрепенулся он, отвечая на приветствие Александра Михайловича.

   — Пока нет, но может случиться беда, — резко отозвался Bасилевский. Он снял бекешу. — Танки Манштейна протаранили нашу оборону на Котельническом направлении и движутся ни выручку Паулюсу.

Начальник Генштаба связался по телефону с генералом Ерёменко и спросил, успел ли он что-нибудь сделать. Тот подтвердил, что оперативная группа войск во главе с генералом Захаровым уже направлена в прорыв.

   — Я приказал Захарову с марша ринуться на врага и встречным боем разгромить его или задержать, — слышался в трубке бас Ерёменко. — Но этих моих сил недостаточно. Прошу доложить Верховному мою просьбу о резервах.

   — Надо на три—пять дней задержать танки Манштейна, а потом будет кому нанести по ним надлежащий удар, — весело бросил в трубку Василевский. Он окликнул Рокоссовского: — Константин Константинович, вызови мне Ставку.

   — С Москвой связи нет! Должно быть, где-то повреждена линия.

   — Жаль! — горько усмехнулся Александр Михайлович. На его усталом лице появилась не то хитринка, не то усмешка, и Рокоссовский никак не мог понять, чем это вызвано. — Я хотел попросить Верховного направить 2-ю гвардейскую армию Малиновского на борьбу с танками Манштейна.

   — Я категорически против! — распалясь, заявил Рокоссовский. От волнения на его лице взбугрились желваки. — Надо сначала разбить Паулюса, а затем браться за Манштейна. К тому же у меня сорвётся операция «Кольцо»!

   — Она не сорвётся, мы перенесём её на поздний срок. Если же Манштейн прорвётся к Паулюсу, то в «мешке» появится такая дыра, что её ничем не залатаешь! — Василевский взглянул на генерала Малиновского. — Твоё мнение, Родион Яковлевич?

   — Вы начальник Генштаба, представитель Ставки, у вас есть право приказывать, а моё дело исполнять, — бодро ответил командарм.

   — И всё же, как ты считаешь?

   — Пусть решает командующий фронтом Рокоссовский, моя армия, как вы знаете, передана в его подчинение. — У Малиновского дёрнулись брови. — Мне уже поставили задачу — нанести главный удар по немцам в операции «Кольцо». Если вы намерены отменить её, тогда другое дело...

Василевский какое-то время колебался. В глазах — настороженность, губы затвердели. Не привык он в жизни терять что-либо без боли, вот и теперь хочет заговорить с Рокоссовским, но не может — острый, тяжёлый комок шевельнулся в горле. Он мысленно представил, как в районе Котельникова наши войска, истекая кровью, ведут неравный бой с танками Манштейна. От мысли, что там гибнут бойцы, а он не может им сейчас помочь, у Александра Михайловича бешено забилась кровь в висках. От нестерпимой боли он сжал потными ладонями голову. Казалось, впервые на фронте Василевского охватил страх, но не за себя, а за то дело, которое возложила на него Ставка. «Ты не можешь больше ждать! — сказал он себе. — Ты должен принять решение, иначе будет поздно!» Василевский встал из-за стола, одёрнул китель.

   — Товарищ Малиновский, — выдохнул он резко, с надрывом, — приказываю вам немедленно перебросить свою армию форсированным маршем на реку Мышкову! Ваша задача — мощным ударом упредить Манштейна, дать ему решительный отпор, нс допустить прорыва внешнего фронта окружения войск Паулюса!

   — Вы передаёте 2-ю гвардейскую армию в распоряжение командующего Сталинградским фронтом? — уточнил Рокоссовский.

   — Да, Константин Константинович, я так решил и прошу мои действия не обсуждать! — Василевский перевёл взгляд на Малиновского: — Вам ясен приказ?

   — Так точно!

   — Выполняйте! — отрывисто бросил Василевский.

   — Слушаюсь!

Малиновский рванул на себя дверь.

В штабе стало тихо, только слышны были лихой стук аппарата бодо в соседней комнате да негромкие переговоры связистов со своими коллегами из соседних дивизий. Рокоссовский молча прохаживался по длинной, неуклюжей комнате, окна которой выходили на заснеженную дорогу, изредка бросая косые взгляды на Василевского. Тот нагнулся над столом и, работая циркулем и карандашом, что-то высчитывал на оперативной карте. И от того, что всё так неожиданно произошло, и от нестерпимой боли и обиды, что операция «Кольцо», в которую вложено много сил, откладывается, Рокоссовскому стало не по себе. Он подошёл к Василевскому и тихо спросил:

   — Ты уверен, что иного решения быть не могло?

Василевский выпрямился:

   — Слушай, Костя, я знаю, тебе сейчас очень тяжело, ты чертовски зол на меня, но пойми — у Манштейна злобные намерения. Он был в Ставке Гитлера, и тот наверняка потребовал от него любой ценой выручить Паулюса. Нам дорого обошёлся «котёл», немало погибло наших бойцов, пока мы не взяли врага в кольцо. И вдруг всё это потерять? На это я пойти не мог! Потом, когда страсти улягутся, ты поймёшь, что я был прав...

В штаб не вошёл, а вбежал дежурный по связи и громко доложил:

   — Связь с Москвой есть! На проводе — Верховный Главнокомандующий!

Василевский услышал далёкий, но чёткий голос вождя:

   — Что случилось?

Он доложил: Манштейн начал крупное наступление со стороны Котельникова, бросил в сражение сотни танков и, если они подойдут к реке Аксай, преградить им путь наши малочисленные войска не смогут. Создалась реальная угроза прорыва внешнего фронта окружения войск Паулюса.

Сталин буквально взорвался:

   — Где вы были раньше? Я же вас предупреждал, что в районе Котельникова немцы наращивают большие силы! А вы после нашего разговора, видимо, сели пить чай, а надо было сразу же поехать на место и принять меры!

К связи ВЧ был подключён громкоговорящий динамик, он стоял на краю стола, и все слышали, как чертыхался вождь. Василевский напряжённо держал трубку, и Рокоссовский видел, как дрожала у него рука. Он даже не пытался возразить Сталину, ждал, когда тот закончит свою тираду. Слова больно стегали его, но он знал — и Верховному сейчас тяжело: слишком дорогой ценой войскам Красной Армии удалось окружить крупную группировку врага!

   — Чем вы объясните просчёт в районе Котельникова? — уже спокойнее спросил Сталин.

   — Я должен был подсказать командующему фронтом укрепить там нашу оборону, но Манштейн раньше начал наступление...

   — Вот именно — «должен был», — пробасил в трубку Верховный. — Что же теперь?

   — Я приказал генералу Малиновскому перебросить свою 2-ю гвардейскую армию в район реки Мышковы. Только она способна в данный момент остановить Манштейна. Другого выхода у нас нет.

   — Вы что же, отменили решение Ставки? — жёстко спросил Сталин.

   — Я считаю, что как начальник Генштаба и представитель Ставки имею право принять такое решение, — спокойно возразил Василевский, словно речь шла о чём-то самом обыденном. — Собрался тут же доложить вам, но связь с Москвой была прервана.

   — А как же операция «Кольцо»? — сдержанно спросил Верховный, хотя, как потом он признался Василевскому, в его душе «бушевала буря».

   — Предлагаю пока её отложить. Паулюс сидит в «мешке», и, если ему не поможет Манштейн, никуда он не денется. — Начальник Генштаба выждал, затем добавил необычно твёрдо: — Главное сейчас, товарищ Сталин, не дать Манштейну продвинуться к Паулюсу!

   — А что генерал Ерёменко?

   — По моему распоряжению он создал оперативную группу войск и бросил её на помощь войскам генерала Труфанова, но эта группа не сможет долго противостоять врагу. А больших сил у Ерёменко нет. Нет этих сил и у Рокоссовского, кроме армии Малиновского.

   — Рокоссовский рядом с вами? Дайте ему трубку!

«В трубке послышался голос Сталина, — комментировал впоследствии этот эпизод Рокоссовский. — Он спросил меня, как я отношусь к такому предложению. Я ответил: «Отрицательно». Тогда Сталин сообщил мне, что он согласен с доводами Василевского, что моё решение разделаться сначала с окружённой группировкой, используя для этого 2-ю гвардейскую армию, заслуживает внимания, но в сложившейся обстановке оно слишком рискованное, поэтому я должен армию Малиновского, не задерживая, спешно направить под Котельниково в распоряжение Ерёменко...»

Удручённый Рокоссовский, положив трубку, хмуро взглянул на Василевского:

   — И всё же я остаюсь при своём мнении...

Кажется, всё, что так недавно до боли в груди беспокоило Василевского, исчезло, но где-то в глубине души сидел тугой комок и не давал ему расслабиться. Он откинулся на спинку стула, тряхнул пальцами шевелюру. Нет, не всё ещё он сделал... Да, армия Малиновского сильна, но перебросили по железной дороге половину её сил, значит, удар по танкам Манштейна будет не таким чувствительным. Созрела мысль — усилить наши войска 6-м мехкорпусом и 7-м танковым корпусом из 5-й Ударной армии. Эти два корпуса нанесут фланговые удары в тыл немецкому 57-му танковому корпусу.

   — Что тебя ещё мучит? — спросил Рокоссовский, наблюдая за ним.

Василевский высказал ему свой замысел.

   — Фланговые удары в тыл 57-му немецкому корпусу? — перс спросил Рокоссовский. — Здорово! И как мне в голову не пришла эта мысль, хотя фланговые удары я уважаю! Что же тебе мешает отдать приказ направить туда эти два корпуса?

   — После бурного разговора о передаче армии Малиновского Верховный может мне отказать.

   — Не откажет! — горячо возразил Рокоссовский. — Твой замысел даст фронтам огромный выигрыш... Нет, если ты это но сделаешь, я сам доложу Верховному. У меня забрал целую армию, а просить у Сталина два корпуса робеешь!

Зазвонил аппарат ВЧ. Василевский снял трубку.

   — Товарищ Василевский, вы уверены, что армии Малиновского хватит, чтобы крепко ударить по танкам Манштейна? — вдруг осведомился Верховный. — К тому же в район Котельникова перебросили ещё не всю армию, хотя ваш подопечный заверил меня, что ускорит это дело.

   — Меня это тоже тревожит, — признался Василевский. Нам бы сюда ещё два корпуса. — Он изложил Верховному свой замысел. И тот его одобрил.

В самый разгар боев Василевскому позвонил командующий Сталинградским фронтом Ерёменко и обеспокоенно спросил, не бросит ли Манштейн на выручку своего 57-го корпуса танки.

   — Удар наших корпусов по флангам немецких войск скуёт манёвр Манштейна, если он вдруг решится на такой шаг, — успокоил его Василевский.

Но бравый Манштейн решился на другой, более опасный манёвр. Когда наши войска освободили Котельниково, он попытался удержать фронт под Тормосином, куда и стал перенацеливать свои танки. Но Василевский мигом смекнул, что надо предпринять. Он позвонил командующему Юго-Западным фронтом Ватутину и сказал:

   — Надо сдержать войска Манштейна на Чире, Николай Фёдорович. Как ты, сможешь? Я передаю тебе 5-ю Ударную армию и 3-й гвардейский кавкорпус. Хватит этих сил?

   — Вполне! — весело отозвался Ватутин. — Я подключу к этому делу и свою 5-ю танковую армию.

«Доложу Сталину, а то вдруг моё решение он не одобрит», — подумал Александр Михайлович. Он тут же связался с Верховным.

   — Берите 5-ю Ударную армию и включайте её в состав Юго-Западного фронта, — согласился Верховный. — Только переговорите с генералом Цветаевым, теперь он командует этой армией, всё ему объясните.

Василевский так и сделал. Командарм Цветаев заверил его, что « 5-я армия не зря называется Ударной и немцы скоро ощутят на себе её боевой порыв».

И генерал Цветаев разгромил немцев в районе Тормосина. При очередном докладе Сталину Василевский попросил его наградить Цветаева орденом.

   — А вы добряк, товарищ Василевский, — одёрнул его Верховный. — Удача Цветаева на орден не тянет, ордена к тому же дают не в счёт аванса, а за реальные победы. Пусть товарищ Цветаев ещё проявит себя, тогда я готов принять ваше предложение...

Василевский смешался. Он не ожидал такого упрёка от Верховного, хотя тот не раз говорил, что «орденов жалеть не надо и, если человек отличился на поле боя, не грешно наградить его». На другом конце провода Сталин, наверное, ждал, что ответит ему начальник Генштаба, но Александр Михайлович долго молчал. Наконец решился:

   — И всё же генералу Цветаеву я бы дал орден, — сдержанно сказал он.

   — Я же говорил вам, что порой вы упрямы как козел, — бросил Верховный и положил трубку.

Поздно вечером, когда Василевский сидел за столом и размышлял над картой, анализируя ход дальнейших наступательных действий фронтов, ему по ВЧ позвонил Жуков:

   — Крепко вы дали по зубам Манштейну! Это в моём духе. Но вы его лишь пощипали, а надо бить!

   — Ты прав, Георгий, — весело отозвался Василевский. — Манштейна надо добить, и над этим я сейчас думаю.

   — Ну, а то, что ты с ходу забрал у Кости 2-ю гвардейскую армию и бросил на Манштейна, — лихо! Я был у Верховного, когда ты вёл с ним переговоры. Он ворчал, даже накричал на тебя, но это так, сгоряча. Ты же знаешь характер Верховного, иногда он больно жалит. Но твоё решение он сразу одобрил... Видимо, на днях, после Нового года, я приеду к вам.

   — Что, Верховный отзовёт меня в Москву? — насторожился Василевский.

   — Вряд ли, скорее ты поедешь к своим друзьям на Воронежский фронт. Позже и я там буду. Впрочем, тебе позвонит Верховный и сам всё скажет. До встречи!..

Танки Манштейна частью были уничтожены в тридцати пяти—сорока километрах от войск Паулюса, а частью отступили. И сделали это в основном 2-я гвардейская армия Малиновского и 51-я армия генерала Труфанова. Любимец Гитлера на этот раз потерпел фиаско, он перешёл к обороне. Уже после войны в своей книге «Утерянные победы» Манштейн с горечью писал, что «начатая 12 декабря попытка выручить 6-ю армию потерпела неудачу».

Утром 29 декабря Василевский собрался выехать в станицу Верхне-Курмоярскую, где на Тормосинском направлении шли упорные бои, но на КП командующему фронтом поступил доклад от генерала Ротмистрова:

   — Котельниково очищено от немцев!

Василевский взял трубку у командующего.

   — Павел Алексеевич, своё слово ты сдержал, и я рад, — дохнул он. — Скажи, потери у тебя большие?

   — Спасибо за добрые слова, Александр Михайлович! — донёсся голос командарма. — Ну, а потери есть. Как же без них на жестокой войне?

   — Ты мне азбуку войны не объясняй, я её своим сердцем познал ещё в Гражданскую. Я спрашиваю о потерях.

   — Есть, понял... На десяток моих танков три подбиты, в людях на пять человек двое убитых...

   — Вот теперь всё ясно, — ответил Василевский. — О твоей победе я доложу Верховному...

В Верхне-Курмоярской Василевский вместе с заместителем командарма 2-й гвардейской (генерал Малиновский в это время находился в штабе фронта) и комкором 2-го гвардейского генералом Свиридовым обсудил ситуацию на Тормосинском направлении. Их войска, прикрываемые огнём 33-й гвардейской дивизии, успешно переправились через Дон и готовились к решительной схватке с врагом. С Дона дул ледяной ветер, а с тусклого свинцового неба сыпалась мелкая ледяная крупа.

   — Как думаешь, Яков Григорьевич, Тормосинском войска овладеют? — спросил Василевский генерала Крейзера.

   — Непременно! — Глаза у Крейзера заблестели, как сливы после дождя. — Войска через реку переправили, через день-два вместе с 5-й Ударной армией пойдём на врага, и Тормосин будет нашим!

Над Доном спустилась тёмная ночь. Василевский хотя и устал, но, едва вошёл в штаб фронта, решил позвонить Верховному, а уж потом лечь отдыхать. Тот был на месте и, судя по голосу, ждал этого звонка. Неторопливо, обстоятельно Василевский доложил о том, что сделано за последние три дня. Сталин остался доволен тем, что танкисты генерала Ротмистрова освободили Котельниково. Он поручил начальнику Генштаба передать войскам 7-го танкового корпуса благодарность. «Поручение было приятным, — отмечал позднее Василевский, — и я с удовольствием выполнил его, пожелав командованию счастливого Нового года. Стояла прекрасная, звёздная ночь. Над скованной морозом степью лился чистый лунный свет. В затемневших домах Котельникова кое-где поблескивали искорки от самокруток и зажигалок. Порою издали доносились короткие автоматные трели. И я вдыхал полной грудью зимний воздух Родины. Победа заполняла сердце радостью, и ветерок Прикаспия, обжигая щёки, казался предвестником наших скорых новых больших удач».

Под Новый, 1943 год Василевский вернулся на свой КП в Верхне-Царицынском. Уставший, он вошёл в штаб фронта.

   — А я хотел вам звонить в Котельниково! — обрадовался Рокоссовский. — Получена директива за подписью Сталина и Жукова, адресованная вам и генералу Ерёменко. — И он вручил документ.

   — Верховный требует продолжать наступление, — прочтя директиву, сказал Василевский. — Ставка предписывает второго января овладеть Цимлянской, а пятнадцатого января — Тихорецкой. Организация взаимодействия Южного (бывшего Сталинградского) и Юго-Западного фронтов возлагается снова на меня, самой же операции дано кодовое наименование «Дон». Есть над чем задуматься...

   — Получается по-суворовски — из боя в бой! — усмехнулся Рокоссовский.

Иначе, Костя, нельзя! — устало вздохнул Александр Михайлович, причёсываясь перед зеркалом. — Наступать так наступать!

   — Я боюсь, как бы Паулюс не улизнул в Германию на своём самолёте, — сказал Рокоссовский.

   — Не улизнёт, мы увидим с тобой пленённого генерала, я хотел бы задать ему несколько вопросов.

Зазвонил аппарат ВЧ. Рокоссовский был ближе к телефону и снял трубку.

   — Слушаю вас!.. Кто говорит? Генерал Рокоссовский! Я вас не узнал, товарищ Сталин. Вы уж извините... Как настроение? Хорошее! Вот отдохнём малость, получим для фронта всё необходимое — и снова в бой! Да, а «котёл» я ликвидирую, можете в этом не сомневаться... Он здесь, передаю ему трубку!..

Теперь Верховный разговаривал с Василевским. Уточнив ряд моментов по передислокации войск, обеспечению их боеприпасами и боевой техникой, Сталин сказал:

   — Вам надлежит немедленно отправиться на Воронежский фронт. Поможете командованию подготовить и провести на Верхнем Дону наступательные операции, а также организуете взаимодействие Воронежского фронта с Брянским и Юго-Западными фронтами.

   — Ваши указания ясны, утром я уеду на Воронежский фронт. Скажите, пожалуйста, а Жуков сюда приедет?

   — Соскучился по своему другу? — не без иронии в голосе спросил Сталин. И, не дождавшись ответа, продолжал: — Не сердитесь. Воинская дружба, если она чиста как родниковая вода и если в ней нет зависти и горечи, большое дело на войне. Это что-то вроде дополнительного патрона в бою... Я даже чуточку завидую вашей дружбе. У меня, к сожалению, нет такого большого друга, как у вас Жуков. Правда, был у меня большой друг Сергей Киров, но его убили троцкисты... Ну, а Жуков к вам не приедет. Ставка решила поручить ему и Климу Ворошилову координацию действий Ленинградского и Волховского фронтов. Пора нам наконец прорвать блокаду Ленинграда хотя бы в районе Ладожского озера. Как воздух нам нужна сухопутная связь с Ленинградом! И Говоров и Мерецков должны решить эту проблему...

Не довелось Василевскому увидеть, как пленили генерал-фельдмаршала Паулюса. Это случилось 31 января, когда войска 64-й армии генерала Шумилова окружили штаб 6-й армии. Из подвала вы шёл высокий и худой человек в форме генерал-полковника. Видно, Гитлер не успел поставить ему в «котёл» форму генерал-фельдмаршала. Увидев советских генералов, Паулюс вскинул руку, чтобы произвести нацистское приветствие, но вдруг понял, что он пленён, только и проговорил «гутен таг». Стоявший рядом с Паулюсом начальник штаба армии генерал Шмидт заявил, что вчера приказом фюрера генерал-полковнику фон Паулюсу присвоено высшее военно-полевое звание империи — генерал-фельдмаршал.

Увидеть Паулюса Василевскому довелось весной 1946 года, когда его вновь назначили начальником Генштаба Вооружённых Сил СССР. Зашёл разговор о Сталинграде, и Сталин вдруг спросил его:

   — Паулюса вы так и не видели?

   — Не довелось, Иосиф Виссарионович! Вы поручили генералу Рокоссовскому добить немцев в «котле», а меня срочно отправили на Воронежский фронт.

   — Я вам предоставлю эту возможность. — Сталин позвонил Берия: — Лаврентий, генерал-фельдмаршал Паулюс сейчас на объекте? Маршал Василевский хочет поговорить с ним, своим бывшим противником в сражении под Сталинградом. Организуй его поездку...

На спецобъект добрались быстро. Василевского пригласили в комнату Паулюса. Тот сидел за столом и что-то писал. Увидев маршала, он встал, одёрнул концы своего френча, спросил, с кем имеет честь говорить. Василевский назвался, переводчик перевёл его слова. По лицу Паулюса скользнула улыбка.

   — Я польщён вашим приездом, господин маршал. Кто я такой? Я пленный, а с пленными разговор короткий.

   — Но вас русские не расстреляли, хотя с вами и был короткий разговор, — сухо заметил маршал.

   — Признаться, такого подарка я не ожидал. — В глазах Паулюса весёлые искорки.

   — Ещё бы! — воскликнул Василевский. — Геббельс кричал на весь мир, что с немецкими солдатами в плену русские обращаются бесчеловечно, что под дулом пистолета заставляют выступать с пропагандой против своего отечества. А ему вторил Гиммлер... Но вы-то убедились, что ничего этого у нас не было. Не так ли?

   — Убедился на себе и прозрел...

Василевский доверчиво взглянул на фельдмаршала:

   — Вот вы сказали, что с пленными разговор короткий. Но для меня вы прежде всего генерал-фельдмаршал, полководец, командующий 6-й немецкой армией, опытный стратег и вояка, а уж потом пленный. Я говорю это искренне, от чистого сердца.

   — Благодарю вас за добрые слова. — Паулюс качнул головой, словно ему стало больно. — И не больше... Я ведь проиграл на поле брани, хотя Гитлер очень этого не желал. Но я проиграл... И, как позже оказалось, это мне пошло на пользу.

   — Не понял? — насторожился Василевский.

   — Я же сказал, что в плену прозрел! — усмехнулся Паулюс. — Да, господин Василевский, горько мне в этом признаться, но я прозрел. Вы, должно быть, знаете, что ещё в октябре сорок четвёртого года я порвал с Гитлером. Я обратился к немецкому народу с воззванием, в котором призвал отречься от Гитлера, и заявил, что Гиммлер нагло лжёт, будто с немцами в русском плену обращаются бесчеловечно...

   — Я знал о том, что вы сделали, — произнёс Василевский. — Это мужественный поступок, и он на многое открыл глаза немецкому народу. Ведь вы были не просто военачальником, каких в Германии немало, а любимцем Гитлера, лучшим его стратегом, не так ли?

Паулюс до боли закусил губы, глаза его сделались холодными, в них светилось чувство растерянности и на миг возникшей было тревоги.

«Видимо, ему стало больно оттого, что я напомнил ему о Гитлере, — подумал Александр Михайлович. — Раньше он преклонял колени перед фюрером, а теперь ему стыдно об этом вспоминать». Догадка не обманула Василевского.

   — Да, Гитлер называл меня своим любимым стратегом, — нс громко ответил Паулюс. — Но так же по-доброму он относился и к фельдмаршалу Манштейну. Видимо, у фюрера для этого были основания. Вы же знаете, что поначалу на фронте в сражении с русскими у меня и у Манштейна были победы, вероятно, это и ценил фюрер. Конечно, у вас, господин Василевский, сначала плохо воевали генералы. Только, пожалуйста, не сердитесь, пленным не положено критиковать войска своих победителей... Но это я к тому, чтобы вы поняли, отчего нас хвалил Гитлер. Теперь же я очень сожалею...

   — О чём же, господин Паулюс? — спросил Василевский.

   — О том, что не принял ультиматум о своей капитуляции, — ответил тот, и в его голосе Александр Михайлович уловил дрожь.

Я хотел было на это решиться, чтобы спасти сотни и тысячи жизнен своих солдат, но в своей телеграмме на моё имя Гитлер заверил меня в том, что он спасёт мою армию, что наши генералы помогут мне вырваться из кольца. И он действительно на другой же день после окружения моих войск послал транспортные самолёты с продукта ми питания, которые и сбросили с парашютом. А позже послал мне на помощь лучшего стратега вермахта Эриха Манштейна. И я, если честно признаться, поверил фюреру, потому и отверг ваш ультиматум. Теперь же этот мой поступок тяготит меня, мучает, ибо мы продолжили боевые действия и потеряли тысячи солдат...

   — Вы так поверили фюреру в своё освобождение из «мешка», что даже написали приказ по армии, — сказал Василевский.

Паулюс заметно вздрогнул, согнул плечи, словно ему отвесили пощёчину.

   — Какой приказ? — удивлённо вскинул он брови. — Я что-то не помню...

Василевский достал из портфеля папку, вынул из неё листок бумаги.

   — Вот он, прочтите, пожалуйста. — Александр Михайлович отдал фельдмаршалу листок.

Паулюс развернул бумагу и стал про себя читать:

«За последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией или подчинёнными ей частями. Их цель вполне ясна: путём обещаний в ходе переговоров о сдаче надломить нашу волю к сопротивлению. Мы все знаем, что нам грозит, если армия прекратит сопротивление: большинство из нас ждёт верная смерть либо от вражеской пули, либо от голода и страданий в позорном сибирском плену. Одно точно: кто сдаётся в плен, тот никогда больше не увидит своих близких! У нас есть только один выход: бороться до последнего патрона, несмотря на усиливающиеся голод и холод. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонять, оставлять без ответа, а парламентёров прогонять огнём.

В остальном мы будем твёрдо надеяться на избавление, которое находится уже на пути к нам. Паулюс, генерал полковник. 24 декабря 1942 г.».

   — Да, это мой приказ. — Паулюс свернул листок. — Сейчас я даже не верю, что подписал такой приказ, — признался он. — Как слеп я был тогда, Боже! Вы, наверное, подумаете, какой же я болван, что поверил Гитлеру и сразу после того, как фюрер сообщил по радио, что спасёт нас, собственноручно сочинил такой приказ...

   — Да нет же, господин Паулюс, — возразил Василевский. — Я не хотел в чём-либо упрекнуть вас, просто поначалу я не верил, что это сделали вы. Считал, что за вас поработало гестапо... Сибирский плен, голод, холод, страдания и прочее...

Паулюс заметно покраснел.

   — Хотел нарисовать жуткую картину русского плена, поэтому и смешал всё в кучу. Вы уж извините за явную ложь... Когда я писал и смотрел в окно из русской избы, в поле мне виделся Манштейн, его танки. — Паулюс встал и нервно заходил по комнате. — Мне верилось, что Эрих пробьётся ко мне и даже пожмёт руку, но русские преподнесли ему тяжёлый урок. А заодно и мне пошёл на пользу этот урок...

Битый фельдмаршал Паулюс и маршал Василевский, координировавший действия трёх фронтов на Сталинградском направлении, беседовали мирно и неторопливо. Александр Михайлович мог хорошо разглядеть своего бывшего противника. Паулюс был худощав, коренаст, в его светло-серых глазах читалась задумчивость, казалось, их накрыла туманная дымка. Делясь своими впечатлениями о сражении под Сталинградом, фельдмаршал не скрывал того, что был уверен в своей победе, но, как справедливо заявил он, «фюрер и я были ослеплены боевыми победами на западе и не всё учли, когда наши танки и самолёты ринулись побеждать Россию».

   — Это была не такая война, которую мы видели в Польше и во Франции, — грустно признался Паулюс. — Это была кровавая бойня, и русские взяли над нами верх.

   — Вам жаль Гитлера, который покончил с собой? — спросил напрямую Александр Михайлович.

   — Ничуть! — почти крикнул Паулюс. — Надо было ему покончить с собой раньше... Кого мне жаль, так это себя, что слепо верил фюреру, пожирал его глазами и призывал «разбить большевиков за два-три месяца». Я ведь тоже принимал активное участие в разработке плана «Барбаросса». А ещё мне жаль солдат и офицеров, тех, кто ходил со мной в сражение. Жаль живых и жаль погибших. — После паузы, как бы в раздумье, добавил: Долго, очень долго Германии придётся залечивать свои раны.

   — А нам, России, разве легко после таких потрясений, которые мы перенесли в эту войну? — спросил Василевский. Однако в его голосе Паулюс не уловил упрёка или обиды.

   — Вам тоже горько и нелегко, — сказал он. — Но у вас есть великий диктатор и вождь Сталин. Гитлеру, правда, в чём-то удалось его перехитрить или даже обмануть, но в конечном счёте фюрер проиграл и добровольно ушёл в мир иной...

   — Вы считаете его полководцем?

   — Нет, — качнул головой Паулюс. — Он, как и Сталин, диктатор. Но Сталин во сто крат умнее и хитрее Гитлера, и это доказала война. — Он немного помолчал, как бы собирая свои разбросанные мысли, а потом вдруг добавил: — Я хотел бы выпить с вами по рюмке за то, чтобы наши народы, народы Германии и великого Советского Союза, жили в мире.

   — Да, за это стоит выпить! — одобрил Василевский. Он попросил дежурного офицера пригласить к нему генерала Круглова и. когда тот пришёл, осведомился: — У вас тут на спецобъекте найдётся бутылка «Московской» и пара бутербродов?

   — Найдётся, товарищ маршал. Одну минуту!..

Василевский распечатал бутылку, налил Паулюсу и себе и стаканы. Они чокнулись и выпили.

   — Русская водка крепче немецкого шнапса, — заметил Паулюс. — На фронте мы часто пили русскую водку.

Под хмельком Паулюс стал рассказывать о своей семье, о том, что родные скучают по нему, сам он часто видит свою Германию во сне, но, как он выразился, даже «Бог никак не поможет мне уехать туда». Он был бы рад, если бы советские власти разреши ли ему вернуться на родину.

   — Я многое пересмотрел в своей биографии, многое в души осудил и теперь, пока жив, хотел бы помочь немцам возродить Германию к жизни, к мирной жизни, — подчеркнул Паулюс. — Может ли маршал Василевский помочь мне в этом?

Чего-чего, а такой просьбы Василевский никак не ожидал от пленённого фельдмаршала. Он смутился, отчего кровь прихлынули и щекам, и не знал, что ответить Паулюсу. Слова Сталина «Рано Паулюсу уезжать в Германию», сказанные в разговоре с Берия, свидетельствовали о том, что фельдмаршала освободят ещё не скоро. А Паулюс, поблескивая глазами, смотрел на него в упор, его взгляд словно бы спрашивал Александра Михайловича: «Вы мне поможете?» Наконец, собравшись с мыслями, Василевский ответил:

   — Вы же знаете, господин фельдмаршал, что дело полководцев — воевать, добывать победу, а дело политиков — решать, как им быть с пленными полководцами. Для вас я могу сделать лишь одно — доложить товарищу Сталину о вашей просьбе. А какое он примет решение, мне знать неведомо.

   — Яволь, их ферштейн! (Так точно, я понимаю!)

Прощаясь, Василевский пожал фельдмаршалу руку:

   — На войне мы были врагами, теперь мы стали лучше понимать друг друга, не так ли?

Паулюс ответил утвердительно:

   — Да, теперь мы с вами не враги...

Василевский хотел было уже идти и даже взялся за ручку двери, чтобы её открыть, как вдруг фельдмаршал произнёс:

   — У меня к вам просьба...

   — Слушаю вас. — Василевский обернулся к нему и ждал, что он скажет.

   — Если я напишу господину Сталину письмо, вы смогли бы ему передать?

Василевский ответил сразу, словно ожидал такой вопрос:

   — Я доложу о вашей просьбе товарищу Сталину, как и обещал вам. Что касается писем, то у нас, военных, не принято передавать их из рук в руки. Пошлите своё письмо по инстанции, и оно непременно попадёт адресату.

Паулюс смотрел на маршала не мигая, чуть прикусив нижнюю губу. Такой ответ, видимо, смутил его. Он провёл ладонью по лицу и слегка улыбнулся:

   — Спасибо, я всё понял...

На том и расстались.

Дома Василевский поужинал, взял книжку детских рассказов и стал читать сыну, как вдруг позвонил Сталин. Спросил, видел ли он своего бывшего врага по войне.

   — Видел, Иосиф Виссарионович, и даже беседовал с ним.

   — О чём? Наверное, о минувшей войне?

   — О войне. Паулюс каялся, что не принял тогда наш ультиматум о безоговорочной капитуляции. Объяснил это тем, что Гитлер обещал ему спасти армию. Тогда же фюрер послал под Сталинград генерал-фельдмаршала Манштейна, но, как выразился сам Паулюс, русские преподнесли ему урок, он потерпели фиаско.

   — Не ожидал, что он так скажет, — проговорил Сталин. — А как отозвался этот вояка обо мне? Только говорите правду!

   — Паулюс назвал вас великим диктатором, но господин Сталин, добавил он, «во сто крат умнее и хитрее Гитлера».

   — Вот пёс битый, — ругнулся в трубку вождь. — Он просил вас о чём-либо?

   — Хотел, чтобы я доложил вам о его просьбе репатриироваться в Германию.

   — Нет, пусть посидит у нас ещё лет пять-шесть, — возразил Сталин. — Кстати, какое впечатление он произвёл на вас?

   — Бравый вояка, ничего не скажешь! — ответил Василевский. — Но сегодня Паулюс не тот, каким был в сорок втором под Сталинградом. Ему сейчас уже пятьдесят шесть лет, а выглядит как старик. Седой как лунь. Гордится, что ещё в сорок четвёртом вступил в антифашистский комитет «Свободная Германия». Предложил мне выпить по рюмке за то, чтобы народы Германии и Советского Союза жили отныне в мире.

   — Вот как! — воскликнул Сталин. — И вы выпили?

   — Так точно, выпил...

С минуту Сталин молчал, потом вдруг спросил:

   — Может, нам и вправду отпустить Паулюса на родину?

   — Я бы это давно сделал, товарищ Сталин! Паулюс сидит как в клетке. Какой нам прок от этого? В Германии он мог бы выступать в печати с осуждением милитаризации Германии...

   — Вы не политик! — прервал Василевского Сталин. — Ещё недавно Паулюс с мечом шёл на нас, а вы готовы ему всё простить. По-вашему, его надо посадить в самолёт и с почётным караулом доставить в Германию? — съёрничал вождь. Хотя это была шутка, но она больно задела Александра Михайловича.

   — Паулюс говорил мне, что болеет сердцем, — вновь заговорил Василевский. — А вдруг он умрёт, что тогда?..

Сталин промолчал.

В феврале 1952 года у бывшего фельдмаршала произошёл обморок с кратковременной потерей сознания. Об этом Сталину рапортом доложил министр внутренних дел Круглов. Изложив суть дели, он предложил «рассмотреть вопрос о возможности репатриации Паулюса в ГДР». Сталин, прочитав рапорт, позвонил Молотову.

   — У Паулюса начались проблемы со здоровьем, вчера у него был обморок с потерей сознания, — сказал вождь. — Министр внутренних дел предлагает разрешить ему вернуться на родину. Может, вернём? Об этом мне говорил и маршал Василевский.

— Десять лет он находится у нас в качестве живого символа победы под Сталинградом, — ответил Молотов. — Не много ли? Пожалуй, надо его репатриировать.

   — Согласен, Вячеслав. Скажи об этом Круглову. Пусть готовит документы.

И битый на советско-германском фронте генерал-фельдмаршал Паулюс уехал в ГДР. Там он и жил. Последнее, что он еде лал, — публично осудил западногерманское правительство за курс на ремилитаризацию Германии. Умер Паулюс в 1957 году.

* * *

Уже две недели находился маршал Василевский в войсках Брянского фронта. Февраль 1943 года выдался на Брянщине снежным и морозным. По ночам кружилась, выла метель, снегом засыпала окопы и блиндажи.

Утром 23 февраля Василевский проснулся рано — неподалёку от штаба фронта немецкая авиация бомбила передний край, земля дрожала от взрывов. В соседней комнате командующий Брянским фронтом генерал Рейтер настраивал трофейный радиоприёмник на Москву. И вот уже комнату штаба заполнил голос Левитана: он читал праздничный приказ Верховного Главнокомандующего: «Враг потерпел поражение, но он ещё не побеждён. — Голос Левитана вызывал в душе Александра Михайловича щемящее чувство. — Красной Армии предстоит суровая борьба против коварного, жестокого и пока ещё сильного врага... Вот почему в наших рядах не должно быть места благодушию, беспечности и зазнайству...»

   — Что верно, то верно, нос задирать нашему брату негоже, — чуть задумчиво сказал Василевский, когда Левитан умолк. — А знаешь, Макс, я сейчас поздравлю Верховного с праздником. — Он дотянулся до телефона и позвонил в Ставку. — Товарищ Сталин, докладывает генерал армии Василевский...

   — Кто генерал армии, вы? — крикнул Верховный. — Не может быть!

   — Виноват, Иосиф Виссарионович, мне ещё неделю назад было присвоено звание маршала. По привычке назвался генералом армии. Извините... Со мной тут рядом находится командующий фронтом генерал-полковник Рейтер, и мы сердечно поздравляем вас с двадцать пятой годовщиной Красной Армии и Красного Флота, желаем вам, Верховному Главнокомандующему, крепкого здоровья и новых успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!

Сталин в свою очередь поздравил Василевского и Рейтера с Днём Красной Армии. Он сказал, что президент США Рузвельт по этому случаю прислал в Кремль поздравительную телеграмму.

   — Вам передаст её текст товарищ Антонов, — заключил вождь.

Антонов тут же позвонил:

   — Александр Михайлович, с праздником вас! Читаю текст телеграммы...

Ф. Рузвельт от имени народов Соединённых Штатов выразил Красной Армии по случаю её двадцать пятой годовщины «глубокое восхищение её великолепными, непревзойдёнными в истории победами...». Василевский невольно подумал о том, что лучше бы Рузвельт и Черчилль в честь побед Красной Армии открыли второй фронт, а не кормили обещаниями...

Весь день Василевский провёл в войсках. На рассвете выглянул в окно. Во дворе штаба прохаживался часовой с автоматом, у ворот стоял другой часовой. Небо хмурое, вот-вот пойдёт снег. Неожиданно зазвонил аппарат ВЧ. Это был генерал Антонов.

   — Вам надлежит вылететь в Ставку! — коротко изрёк он. — Это приказ Верховного.

Василевский обернулся. Генерал Рейтер стоял без сапог, в одной гимнастёрке, волосы не причёсаны. Весь его вид говорил о том, что генерал только сейчас проснулся.

   — Я уезжаю, Макс Андреевич. Если что, звони мне в Ставку!

   — Добро!..

Вылетел Василевский в семь утра, когда сыпанул хлопьями снег. Самолёт пробил облака, и в стёкла кабины ударили яркие лучи солнца. Он прищурил глаза. А через час самолёт приземлился на Центральном аэродроме. Встречал Василевского генерал армии Антонов.

   — Здравия желаю, товарищ маршал! — Антонов приложил руку к головному убору. — Вчера в Генштаб звонил Михаил Иванович Калинин. Он спрашивал, когда вы приедете в Москву. Я сказал, что вы на фронте. Так что позвоните ему. И ещё. Вам пришло письмо от сына. Оно там у меня, на службе...

В Кремль Василевский поехал один, Антонов вернулся в Генштаб.

У Сталина шло какое-то совещание, и Поскрёбышев попросил Василевского подождать:

   — Там Берия, Молотов и Маленков.

«Опять этот очкарик у Верховного», — с неприязнью подумал о Берия Василевский. Ещё до войны Берия собрал о его отце-священнике разные, как ему казалось, компрометирующие данные и сообщил о них Сталину. Хорошо, что вождь не принял всерьёз его информацию, иначе могло быть и хуже. Сумел же Берия убедить Сталина, что генерал армии Мерецков поддерживает связи с немцами, и Кирилла Афанасьевича упекли в тюрьму. Хороню, что маршал Будённый и Жуков вступились за него, а то бы сен час Мерецков был не на фронте, а где-то в лагере.

Скрипнула дверь — из кабинета Сталина вышли Берия, Молотов и Маленков. Поскрёбышев сказал Василевскому:

   — Проходите, Александр Михайлович, товарищ Сталин ждёт вас.

Верховный сидел за столом и маленькими глотками пил чип. Когда начальник Генштаба произнёс: «Здравия желаю!» — он улыбнулся, поднялся из-за стола и протянул ему свою жилистую руку.

   — Дома были? — спросил он.

   — Нет, прямо с аэродрома поехал к вам.

   — Рассказывайте, как там на фронте?

Василевский доложил подробности о подготовке Брянского фронта к операции, о том, какую работу провёл в войсках, дал свою оценку общей обстановки на других фронтах.

   — Я уверен, что скоро нам придётся планировать боевые действия на территории Белоруссии, — подытожил начальник Генштаба.

   — И Жуков такого же мнения. — Сталин попыхтел трубкой. — Что вы можете сказать о генерал-полковнике Рейтере? — вдруг спросил Верховный. — Как он руководит Брянским фронтом? Опыта боевых действий у него всё же меньше, чем у других.

   — Люди растут в ходе боев, — осторожно заметил Василевский. — Приобретает опыт и генерал Рейтер.

Верховный ничего не ответил. Он размышлял о чём-то своём, потом осведомился:

   — Какие меры вы приняли по защите перевозок нефти?

Когда шли ожесточённые бои под Сталинградом, нарком ВМФ адмирал Кузнецов обратился с письмом к начальнику Генштаба Василевскому, в котором отмечал, что с продвижением немцев на юг создаётся угроза северной части Каспийского моря, особенно Астраханскому рейду, где ведётся перекачка нефтепродуктов из морских танкеров в рейдовые. Нарком ВМФ просил принять соответствующие меры по защите перевозок по Каспийскому морю и Волге, усилить противовоздушную оборону этого района, для чего надо увеличить количество плавучих батарей. Об этом его и спрашивал Верховный.

   — Мы с Николаем Герасимовичем решили сформировать оборону Астраханского рейда, — сказал Василевский. — На Волжской флотилии уже кое-что сделано, есть дивизион плавучих батарей, корабли охранения, тральщики. Мы условились, что нарком ВМФ у себя в штабе обсудит со своими заместителями, что ещё надо будет сделать, чтобы усилить противоминную оборону Волги и Волго-Каспийского канала. Генштаб даст ему всё, что потребуется. У вас есть по этому делу замечания?

   — Нет, — сухо ответил Сталин. — Я считаю, что вам надо денька три хорошо отдохнуть, а если потребуется, я вас найду...

   — Где письмо? — спросил Василевский, едва вошёл в кабинет к Антонову.

Тот извлёк из ящика стола запечатанный конверт и вручил его Александру Михайловичу.

   — У Верховного были?

   — Только что от него. Он разрешил мне несколько дней отдохнуть, пока на фронтах наступило затишье. Я поеду к себе на дачу. Так что ты, Алексей, сам тут командуй, но помни: если что — я рядом!

   — Зря тревожить вас не стану! — заверил Антонов.

Василевский про себя прочитал письмо сына:

«Здравствуй, отец! Ты, наверное, сейчас так занят делами на фронте, что нет времени написать мне хотя бы несколько строк. С тех пор, как я уехал в авиационное училище, от тебя ни строчки! Но я не сержусь: сейчас идёт кровавая война и тут не до сантиментов. Знаешь, я тоже хочу как можно скорее попасть на фронт, но мне страшно не везёт. Проучился три месяца и тяжело заболел. Мы были на заготовке леса, я промок под дождём и сильно простыл. Надо было сходить к врачу, а я счёл это пустяком, и теперь мне совсем плохо. Врач прописал таблетки, я глотаю их, но кашель стал сильнее. Я не знаю, чем болен, но дышать тяжело, тугой спазм лёгких, будто их кто-то сдавливает руками. Куда уж тут до учёбы! Вчера так сильно кашлял, что из горла пошла кровь. Как поправлюсь, снова напишу тебе, ладно?

Будь здоров, отец, успехов тебе на фронте! Целую. Твой сын Юрий.

Р. S. Если увидишь мою маму, очень прошу тебя не говорить ей о том, что я болен. Ты же знаешь, у неё слабое сердце, и как бы не случилось беды».

Генерал Антонов, занимаясь делами, изредка взглядывал на своего начальника. Лицо Василевского, ещё недавно румяное, поблекло, блеск в глазах исчез, взгляд стал отчуждённым.

   — Попал мой Юрка в переплёт, — грустно сказал он.

   — Я помню, как под Москвой он рыл окопы и всё говорил, что уйдёт на фронт.

   — Юра учится на авиационного механика, а сейчас тяжело заболел. Я просто растерян и не знаю, как ему помочь.

Антонов предложил вызвать его в Москву на лечение.

   — Я ещё не решил. А тебе, Алексей, спасибо за заботу.

Вернувшись в свой кабинет, Василевский, не снимая шинели, позвонил домой:

   — Это я, Катюша...

   — Боже ты мой, Саша! — воскликнула жена. — Когда приехал?

Он сказал, что прилетел рано утром, когда она, наверное, ещё спала с Игорьком, и сразу поехал в Ставку. А теперь звонит ей из Генштаба.

   — Игорёк вырывает из моих рук трубку. Дать ему?

   — Дай... Это ты, сынок?

   — Здравствуй, папка! Ты что-нибудь привёз мне? — клокотал в трубке звонкий голос сына.

   — Привёз, сынок. И знаешь что? Гильзу от пулемёта «максим», из такого же Василий Чапаев строчил очередями по белым.

   — Здорово! Я тебя жду... — Он передал трубку матери.

   — Ты слышал, что сказал сын? Мы тебя ждём!..

На душе у Александра Михайловича потеплело. Мысль о том, что дома всё хорошо, ободрила его, даже тревожное письмо старшего сына не казалось ему таким страшным, когда он читал его. И всё же сердце больно сжималось, когда он думал о болезни Юрия. «Надо съездить к Серафиме», — решил он.

Подул стылый ветер, потом пошёл снег — сухой, колючий, как шило. И сразу потемнело, хотя часы показывали начало двенадцатого. Василевский вышел во двор и сел в машину.

   — В Сокольники поедем, Петрович, на мою старую квартиру! — обратился он к водителю. — Чай, не забыл туда дорогу? Помнишь высокий кирпичный дом?

   — Вы жили там с генералом Жуковым...

   — Значит, не забыл! Туда и поезжай...

Старая «эмка» прытко бежала по асфальту, обогнала трамвай, затем свернула к парку. Сидя рядом с водителем, Василевский смотрел сквозь стекло кабины на дорогу. Мысли в голове путались. « Вчера так сильно кашлял, что из горла пошла кровь». Эти строки из письма сына жгли его калёным железом. Чем он болен? Да, прав Антонов, надо срочно вызывать Юру в Москву и показывать врачам. «И пока я не уехал на фронт, это нужно сделать», — решил Александр Михайлович.

   — Приехали, товарищ маршал, — прервал его раздумья водитель.

Василевский стал подниматься в квартиру, где жила мать Юрия. Нажал на кнопку звонка. Скрипнул засов, и дверь открылась. На пороге стояла его первая жена.

   — Здравствуй, товарищ полководец! — улыбнулась она. — Какими судьбами? Вот не ожидала... Ну что ж, заходи, гостем будешь.

Он снял шинель, и Серафима увидела на плечах тужурки сияющие золотом погоны маршала.

   — Боже, ты уже маршал? — удивилась она. — Ну ты даёшь...

   — Недавно присвоили. — Он подошёл к зеркалу, расчесал волосы. — Ну, а как ты живёшь? Замуж не вышла?

   — Кто же меня возьмёт со взрослым сыном? — усмехнулась Серафима. В её голосе Александр Михайлович уловил грусть. — Юре уже восемнадцать, сказал, что как окончит учёбу, уйдёт на фронт. Говорит: «Отец на фронте, а почему я должен сидеть дома?» Ты мог бы, конечно, лучше устроить сына, но не станешь этого делать. Ты у нас человек совестливый.

   — Не ёрничай, Серафима! — сердито отозвался Василевский. — Мне Антонов передал письмо Юры. Ты в Генштаб его принесла?

   — Да. Письмо адресовано лично тебе, и я не вправе его открывать. А ты его читал?

   — Да.

   — И что он тебе пишет? — Она вся напружинилась. — Как у него дела? Что с учёбой? Скоро ли закончит училище?

Жена сыпала вопросами, а он никак не мог решить, как ей сказать о болезни сына.

   — У Юры всё хорошо... Вот только приболел он. Простудился...

   — Письмо у тебя? — спросила она.

   — У меня... — Он замялся.

   — Дай прочесть! — требовательно произнесла она.

   — Я же всё тебе сказал...

   — Нет, милый Саша, ты дай мне его письмо! Я — его мать и хочу знать, что он тебе пишет.

Он достал из кармана шинели письмо, развернул его.

   — Я тебе прочту...

   — Нет, я сама прочту, — решительно возразила она и не взяла, а вырвала письмо из рук.

   — Серафима, что за грубость? — возмутился Александр Михайлович. Но она уже не слушала его — развернула листок, стала читать.

«Сейчас закатит истерику», — подумал он.

Серафима едва не задохнулась, когда прочла письмо сына.

   — Боже, у него из горла кровь пошла!.. — вскричала она. Сыночек, мой сыночек, что они с тобой там сделали!.. — Она заплакала громко, с надрывом.

Василевский растерялся и не знал, что ему делать.

   — Успокойся, Серафима, — тихо сказал он, убрав чёлку со лба. — Лес заготавливали, пошёл дождь, и Юра простыл. Я поза бочусь о нем...

Серафима застонала, с трудом подавляя в себе боль.

   — Что ты предлагаешь?

   — Вызову его в Москву, врачи его обследуют, потом положу в госпиталь.

   — Юру отпустят из училища?

   — Я сделаю так, что его откомандируют в распоряжение Генштаба. Юра не только мой сын, он ещё и солдат. Так что моя совесть будет чиста. И вот ещё что, — продолжал Александр Михайлович, поглядывая на Серафиму. — Пока Юру будут обследовать врачи, пусть поживёт у меня на даче. Катя возражать не ста нет, да и Игорьку веселее.

   — Я согласна...

   — Спасибо, дорогая...

   — Я тебе «дорогая»? — Серафима усмехнулась. — Не лицемерь, пожалуйста! Ты же знаешь, я этого не терплю. Катя — вот она, должно быть, тебе «дорогая». А я любимая для моего сыпи.

Василевский замялся:

   — Ты мне, Серафима, давно не жена, а я тебе не муж. Но ты дала жизнь моему сыну. И, если когда-нибудь потребуется моя помощь, звони, приходи ко мне домой. Ну что ж, я пошёл. — Он поцеловал её в щёку.

Серафима не шелохнулась. В голове тревожно билась мысль: «Он давно уже не мой...»

У двери Василевский остановился, вынул из кармана пачку денег и отдал Серафиме:

   — Это мои наградные. Прошу, возьми, пожалуйста. Купи что-нибудь себе.

Серафима даже не притронулась к деньгам. Тогда он положил их на стол и, толкнув дверь плечом, вышел.

   — Ты мне нужен, Алексей, — входя в кабинет генерала Антонова, сказал Василевский. Он достал из кармана письмо сына и вручил ему. — Прочти, нужна твоя помощь, а то я что-то запутался...

Он задумчиво курил, пока Антонов читал про себя письмо Юрия.

   — Туберкулёз в острой форме — вот что означает кровь из горла, — авторитетно заявил Антонов, когда узнал о болезни Юры. — Молодой парень, и вдруг так заболеть. Это же трагедия!

   — Ты говорил, что сына надо вызвать в Москву и показать врачам. Но как это сделать?

Антонов предложил послать за своей подписью начальнику училища телеграмму по бодо с указанием откомандировать курсанта Юрия Василевского в Москву в связи с тяжёлым заболеванием.

   — Через два-три дня он будет здесь, — сказал Антонов. — Тогда и покажем его врачам. Если надо, я сам отвезу его в госпиталь.

   — Мудро, Алексей. Отстучи телеграмму, а я схожу в парикмахерскую. Да, надо же тебе дать адрес, где Юра учится. — Он порылся в кармане: — Нашёл... Пиши: Челябинская область, город Миасс, авиационная школа механиков.

Допоздна Василевский сидел в Генштабе и решал различные фронтовые вопросы. Домой пришёл уставший. Дверь ему открыла жена.

   — Наконец-то появился наш папка! — воскликнула она, обнимая и целуя мужа.

Он снял шинель, повесил её на вешалку и схватил сына на руки. Игорь смеялся, хохотал, просил отца подбросить его к потолку.

   — Я не боюсь, бросай! — кричал он.

Александр Михайлович вынул из кармана плитку шоколада и отдал сыну:

   — Не наш шоколад, американский!

Юра отломил кусочек и бросил в рот:

   — Ох и вкусный, папка! Дай мне ещё...

После ужина Игорь ушёл играть в детскую. Василевский сел на диван, позвал жену и рассказал ей о болезни старшего сына.

   — Я хочу вызвать его сюда, чтобы врачи обследовали. Не возражаешь, если он поживёт у нас на даче?

   — Что за вопрос, Саша? — удивилась Катя. — Пусть приезжает. Втроём нам будет веселее.

   — Спасибо, Катюша! — Он прижал её к себе. — Я знал, что ты не откажешь.

   — А мать Юры, Серафима, знает о его болезни?

   — Сегодня я был у неё и дал прочесть письмо Юры, которое он прислал мне. Серафима расплакалась, еле успокоил, заверил её, что в беде своего сына не оставлю...

Утром Василевскому в Генштабе неожиданно позвонил Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин.

   — День добрый, товарищ Василевский! — послышался в трубке его старческий голос. — Хочу пригласить вас к себе к пяти часам, чтобы вручить награду. Сможете приехать?

   — Я приеду с восьмилетним сыном, можно? — спросил Александр Михайлович.

   — Пожалуйста, берите с собой сына...

Василевский тут же позвонил жене.

   — Катюша, — сказал он, слегка волнуясь, — в пять вечера Калинин будет вручать мне награду. Я хочу взять с собой Игоря. Одень его получше, я за ним заеду. Попрошу, чтобы нас с ним сфотографировали. На память... Что ты сказала? Пришла тело грамма от Юры? И когда он приезжает? В шесть вечера? Плохо дело, мы с Игорем не успеем вернуться из Кремля... Нет, выход есть: попрошу своего порученца встретить Юру и отвезти к матери, он знает, где живёт Серафима. А завтра он приедет к нам и все уедем на дачу. Ты всё поняла, Катюша? Молодец!

Предстоящая поездка в Кремль, да ещё с сыном, ободрила Василевского, и боль за Юрия немного притупилась, но едва вспоминал, как сразу в груди туго ворочалось сердце.

В зал президиума он вошёл с чувством собственного достоинства, держа сына за руку. Игорю казалось, что он попал в какое-то волшебное царство. От яркого света он щурил глаза, с восхищением осматривал всё, что открывалось его взору.

А вот и Калинин. Он подошёл к Василевскому торопливо, с улыбкой на худощавом лице. Острая белая как снег бородка качалась. Михаил Иванович протянул ему руку:

   — Наконец-то вы здесь, а то, бывало, позвоню в Генштаб, а мне говорят, что вы на фронте!

   — Сражаемся, Михаил Иванович! — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Я рад вручить вам награду. — Из рук секретаря Горкина Калинин взял орден и вручил его Василевскому. — Поздравляю вас от души! — сказал он торжественно и как-то необычно громко. — Уверен, что это не последняя награда. Только сейчас я разговаривал с Иосифом Виссарионовичем. Он весьма вами доволен.

Василевский взял орден и, слегка волнуясь, произнёс:

   — Служу Советскому Союзу!

Тут же в зале его сфотографировали вместе с сыном. Потом Калинин пригласил его в свой кабинет. Там им подали чай, пирожные. Завязалась задушевная беседа.

   — А вы помните, когда мы впервые с вами встретились? — вдруг спросил Калинин. — Кажется, это было зимой двадцать третьего года?

   — Верно. Я тогда командовал полком и был начальником гарнизона Твери, — улыбаясь, ответил Василевский. — Вы тогда приехали на поезде, в тулупе, и мы встречали вас. Как и полагалось, я выстроил почётный караул. Народу на перроне — яблоку негде упасть! Вы вышли из вагона, и я отдал вам рапорт.

   — Припоминаю тот день, — подтвердил Калинин. — Я ещё устроил вам нагоняй за то, что в такой сильный мороз выставили почётный караул, боялся, что солдаты простудятся, и велел отправить их в казарму.

   — Было такое, — смутился Александр Михайлович.

   — Двадцать лет прошло с тех пор, как мы с вами познакомились. Вы стали маршалом, а я всё тот же Председатель ВЦИКа, рядовой, — пошутил Калинин. — Ну, а как дела на фронте? Почувствовали гитлеровцы мощь наших ударов?

   — Ещё как почувствовали, Михаил Иванович. Под Сталинградом они хлебнули огня и свинца в полную меру...

Они беседовали, а Игорь сидел за столом и тоже пил чай, пробовал конфеты.

   — Ну, а как ты, сынок, поживаешь? — спросил его Калинин.

   — Хорошо поживаю, — улыбнулся Игорь. — Вот только папка всё время на фронте, и мне без него скучно...

   — Видишь, стоят макеты боевых кораблей? — кивнул Калинин на стенд. — Хочешь, расскажу о них?

В кабинете ярко горели лампочки, и Игорь щурился. Калинин подвёл его к стенду и стал объяснять, что это за корабли и для чего они предназначены.

   — Вот это эскадренный миноносец, — говорил Михаил Иванович, — это крейсер, рядом подводная лодка, а это торпедный катер... Посмотри всё хорошенько, а я с твоим папой побеседую.

Калинин вернулся к столу и сел напротив Василевского:

   — Вам ещё налить чайку?

   — Если можно... — Александр Михайлович открыл коробочку, вынул из неё орден Суворова 1-й степени и стал его разглядывать. — Красивый... Я вижу его впервые...

   — Вас наградили за успешное общее руководство контрнаступлением в районе Сталинграда и достигнутые при этом результаты крупного масштаба, — сказал Калинин и добавил: — Мне тоже нравится этот орден. Да, Суворов... Великий полководец, прославивший в сражениях Россию...

   — Когда я учился в Академии Генерального штаба, — заговорил Василевский, — многое узнал о Суворове. Меня покорило то, что он любил всё военное и выше солдатского дела ничего не признавал.

   — Вот как? — сдвинул брови Калинин.

   — Он был первым генерал-фельдмаршалом, — продолжал Александр Михайлович. — Имел все русские ордена и много иностранных. Но до глубокой старости Суворов хранил свою первую награду — серебряный рубль! И дала ему этот рубль государыня Елизавета Петровна. Суворов тогда служил в Семёновском полку. В Петергофе, наряженный в караул, он стоял у дворца императрицы на часах. Когда государыня проходила мимо, он так лихо взял на караул, что она спросила, как его зовут. Узнав, что он — сын генерала Василия Ивановича Суворова, она вынула из кармана серебряный рубль и подала ему. И что вы думаете, Михаил Иванович? — произнёс не без улыбки Василевский. — Суворов награду не взял, он сказал государыне, что закон запрещает ему брать деньги, стоя на часах. Императрица назвала его молодцом, дала поцеловать ей руку, а серебряный рубль положила на землю, заметив: «Возьми, когда сменишься!» — Василевский помолчал. — Но есть в жизни великого полководца и чёрные дни.

   — Что, проиграл сражение? — спросил Калинин.

   — Никак нет, Михаил Иванович! — возразил Василевский. — Суворов ни разу не был побеждён. Где был Суворов, там была победа. Другое тут дело... Когда яицкие казаки схватили и выдали русским войскам Емельяна Пугачёва, его сковали по рукам и ногам, посадили в железную клетку и повезли в Москву, где потом его казнили. А сопровождал и охранял Пугачёва генерал Суворов... Так велела ему императрица.

   — Вот оно что, а я, признаться, этого не знал. — Калинин ущипнул бородку.

Домой они вернулись поздно. Игорь ещё с порога стал рассказывать матери, как дедушка Калинин водил его за руку по кабинету и показывал разные корабли — макеты...

   — Катя, мне порученец не звонил? — спросил Александр Михайлович.

   — Звонил, я ответила, что ты в Кремле. Юру он встретил и отвёз к матери.

   — Это хорошо, завтра поедем к врачам.

Пока жена кормила сына, он позвонил генералу Антонову в Генштаб. Тот сказал, что полчаса назад вернулся от Верховного. Его беспокоит обстановка на Юго-Западном фронте. Войска правого крыла этого фронта отступили, и создалась реальная угроза левому крылу Воронежского фронта.

   — Я только что звонил Голикову, он где-то в войсках, через полчаса снова позвоню, — заключил Антонов. — Как бы вас не вызвал ночью Верховный...

Александр Михайлович лёг на кровать рядом с женой, боясь разбудить её. Катя спала, а к нему сон не шёл. Разные мысли не давали покоя. В окно заглядывала луна, свет от неё был холодный и чужой. Катя неожиданно проснулась и удивилась, что он бодрствует.

   — Чего не спишь? — спросила она. — О Юре думаешь?

   — И о нём тоже...

Уснул он на рассвете.

Утром приехал Юра. Был он в военной форме авиатора. Катя заметила, что он как две капли воды похож на отца. Правда, лицо бледное, под глазами жёлтые круги. «Да, — подумала она, — он серьёзно болен». Юра снял шинель, и она провела его в комнату, потом заглянула на кухню, где брился муж.

   — Саша, Юра пришёл!

   — С приездом, сынок! — Василевский обнял его и расцеловал. — Похудел ты, — упавшим голосом добавил он и почувствовал, как в его душе вдруг пробудилась нежность. — Почему редко писал матери? Она же волнуется! Нехорошо, сынок! — Александр Михайлович провёл ладонью по гладко выбритой щеке. — Я мог бы с тобой чаще встречаться, но идёт война, и мне приходится больше быть на фронте, чем в Москве.

   — Ты себя не кори, отец, — просто ответил Юра. — Я уже не малыш, как твой Игорь, и всё понимаю. — Он помолчал. — Скажи, а с тобой на фронт можно уехать?

   — Можно, но только не теперь. Вот поправишься, окрепнешь, и я возьму тебя с собой.

Катя убрала со стола посуду и, мельком взглянув на мужа, подумала: «Любит он Юру...»

   — Саша, почему бы тебе сейчас не решить вопрос с обследованием Юры? — спросила она.

   — А знаешь, это мысль! Я позвоню начальнику Главного военного санитарного управления Красной Армии генералу Смирнову. — Он набрал нужный номер. — Ефим Иванович, это маршал Василевский. На днях я говорил с вами о своём сыне, так вот он приехал. Вы уже дали команду? Спасибо, я зря волнуюсь. Да, да, его сейчас же повезут в Архангельское. Ещё раз спасибо, Ефим Иванович. — Василевский положил трубку и взглянул на сына: — Тебя там уже ждут, так что не будем терять время...

«Что-то Верховный меня не вызывает, — подумал Василевский, когда вошёл в свой кабинет. — Видимо, считает, что я отдыхаю на даче, а я побыл дома лишь один день, а всё остальное время — в Генштабе!» Что радовало его в эти дни, так это прорыв блокады Ленинграда. И сделали это командующий Волховским фронтом генерал армии Мерецков и командующий Ленинградским фронтом генерал Говоров. А войска Северо-Западного фронта разгромили группировку немцев в районе Демянска, где ему довелось бывать по заданию Ставки, когда фронт возглавлял Курочкин.

А вот на участках Воронежского, Юго-Западного, Южного фронтов и на Кубани продолжались ожесточённые бои, и Генштабу хватало работы. По некоторым вопросам Василевский хотел посоветоваться с Жуковым, но в это время Георгий Константинович находился на Северо-Западном фронте у маршала Тимошенко.

Зазвонила «кремлёвка». Василевский, сняв трубку, услышал голос Сталина:

   — Товарищ Василевский, зайдите ко мне.

«Ну вот и вызвал, а я полагал, что обо мне Верховный забыл, — подумал Александр Михайлович. — Наверное, пошлёт на Воронежский фронт, там сейчас горячо...» Одевшись, он вышел. Проходя мимо кабинета своего заместителя генерала Антонова, заглянул к нему.

   — Я к Верховному, Алексей Иннокентьевич.

   — Добро. Я буду у себя, — сказал тот и отчего-то смутился. Александр Михайлович, как с Юрой? Его отвезли к врачам?

   — Он там, в Архангельском. Жду от него звонка...

Сталин поздоровался с Василевским, спросил:

   — Как отдохнули?

   — Спасибо, хорошо.

— Значит, готовы к делам? — Он чему-то усмехнулся. — А вот меня огорчил Воронежский фронт, да и Юго-Западный тоже... Вы садитесь, ведь правды в ногах нет. Вы в курсе, что там произошло?

   — В курсе, товарищ Сталин. И Ставка и Генштаб пошли на поводу у командующих этих двух фронтов и тоже дали промах...

Лицо Сталина посуровело:

   — Как бы немцы нас не перехитрили... Вам уже известны подробности действия немецкого командования?

   — Разведданные, которыми располагает Генштаб, не в нашу пользу, товарищ Сталин, — неторопливо, но твёрдо сказал Василевский. — Ещё в феврале—марте генерал-фельдмаршал Манштейн возглавил наступление группы армий «Юг» в районе Донбасса и Харькова. Вы знаете, что это один из опытных немецких военачальников. В разработке контрнаступления Гитлер как верховный главнокомандующий принял активное участие. План у них был такой... Разрешите, я воспользуюсь картой?

   — Пожалуйста. — Сталин взял со стола трубку, набил её табаком и закурил.

А Василевский продолжал:

   — Цель Манштейна — ударом танкового корпуса СС из района Краснограда, а 48-го и 40-го танковых корпусов от Красноармейского по сходящимся направлениям на Павлоград и Барвенково, — указка скользнула по карте, — разгромить на подступах к Днепропетровску войска правого крыла Юго-Западного фронта, отбросить их за Северский Донец...

   — И восстановить прерванные коммуникации группы армий «Юг», — договорил за начальника Генштаба Верховный.

   — Верно, — согласился Василевский. — А поскольку коммуникации ведут через днепровскую излучину, то, перегруппировав силы в районе юго-западнее Харькова, нанести удар по войскам Воронежского фронта, чтобы вновь захватить Харьков и Белгород, а затем продолжить наступление в сторону Курска.

   — Выходит, Манштейн перехитрил наших командующих фронтами, — грустно констатировал Сталин, глядя на карту.

   — Перегруппировку трёх немецких танковых корпусов мы восприняли как их отвод, — горько усмехнулся Василевский. — А командующий Юго-Западным фронтом генерал Ватутин даже попросил разрешения стремительно наступать, чтобы добить противника между Северским Донцом и Днепром и выйти на Днепр!

   — Что и говорить, подвёл Ватутин Ставку, — хмуро произнёс Сталин, — а ведь я потребовал от него, пока Харьков не взят нашими войсками, вместо предлагаемой им операции «Скачок» (так Ватутин назвал свою операцию по выходу к Днепру. — А.3.) принять другой план, более реальный на данный момент. Общая же задача фронта — не допускать отхода противника в сторону Днепропетровска и Запорожья, зажать его донецкую группировку, оттеснить её в Крым. И операцию важно начать как можно скорее, а её план прислать в Генштаб...

Что же произошло дальше? Ватутин прислал в Ставку свои соображения. Сталин утвердил план, не потребовал от Ватутина учесть его замечания о задачах 6-й армии, сделанные ещё при переговорах по операции «Скачок». Эта армия должна была сорвать замысел врага отойти на западный берег Днепра через Днепропетровск и Запорожье. «Других задач, вроде выдвижения на Кременчуг, пока 6-й армии не давать!» — предупредил Верховный Ватутина.

Ставка и Генштаб допустили те же ошибки, что и оба командующих фронтами. Это стало ясно после того, как немцы неожиданно начали своё наступление, и быстрый отвод войск правого крыла Юго-Западного фронта создал реальную угрозу левому крылу Воронежского фронта.

   — Возвращайтесь на Воронежский фронт и разберитесь в обстановке, — сказал Василевскому Сталин. — Я жду вашего доклада!

   — На рассвете я вылечу в Белгород, где находится штаб Ватутина, и буду там через час-полтора.

Вернулся к себе Василевский отнюдь не в радостных чувствах. В душе ругал себя на чём свет стоит: «Надо было лично проверить обстановку на фронте, а я доверился Ватутину. Теперь вот расхлёбывай кашу!.. Так тебе и надо за твоё легкомыслие...»

   — Вы уже здесь? — в кабинет вошёл генерал Антонов. — Вам только что звонил из госпиталя генерал Смирнов, он ждёт вашего звонка, вот его телефон... — И Антонов вышел.

Василевский переговорил с генералом Смирновым, и то, что он услышал, повергло его в шок. У Юрия — туберкулёз!

   — Болезнь тяжёлая и опасная, время терять нам никак нельзя! — коротко резюмировал генерал медицины. — Ноя вам помогу. Мой коллега профессор Эйнис — крупный специалист по лёгочным заболеваниям. Положим вашего сына к нему в клинику. Приезжайте сейчас ко мне, и мы обговорим все детали.

   — Еду!

Василевский быстро оделся, но, прежде чем выйти, позвонил жене.

   — Кать, плохи у Юры дела, — грустно сказал он. — У него туберкулёз. Я сейчас еду к генералу Смирнову. Он хочет положить Юрия в клинику профессора Эйниса. Прошу тебя, подготовь мне в дорогу саквояж. Я улетаю на рассвете на фронт...

   — Побыл бы ещё денёк дома?

   — Не могу, Катюша, приказ Верховного... Ну, я поехал в госпиталь...

Глава четвёртая

Казалось, Сталин никогда ещё не был так расстроен, как в это мартовское утро. Перед вылетом Василевского на Воронежским фронт он вызвал его в Ставку и сердито сказал:

— Посмотрите, как руководит фронтом генерал Голиков. Что-то у него не ладится. Просит срочно дать ему подкрепление. Не паникует ли?

«Он же ваш любимчик, как Мехлис и Кулик!» — едва не вырвалось из уст начальника Генштаба. Василевскому не потребовалось много времени, чтобы выявить ошибку, допущенную Голиковым. Когда немцы перешли в контрнаступление против войск Юго-Западного фронта, Ватутин понял, что его ослабленные в боях войска не смогут сдержать танки врага. И он отвёл войска за реку Северский Донец. В результате — хотел этого Ватутин или не хотел — левое крыло Воронежского фронта, проводившего Харьковскую наступательную операцию, оказалось открытым. В этой ситуации Голикову следовало сразу же отвести свои войска, но он, закусив удила, продолжал наступать. Об этом начальник Генштаба и доложил Сталину.

   — Вы считаете, что немцы снова возьмут Харьков? — спросил тот.

   — Не исключено, товарищ Сталин. Генерал-фельдмаршал Манштейн хочет окружить наши войска в районе Харькова и Курска, а затем уничтожить их по частям. Ясно как божий день, но Голиков то ли не видит этого, то ли его, как говорится, бес попутал.

   — На месте ткните его носом в карту! — озлился Верховный. — Действуйте там, как считаете нужным, но замысел любимчика Гитлера фельдмаршала Манштейна надо сорвать!

Самолёт приземлился в Белгороде ранним утром. Василевского встретил командующий фронтом Голиков. Моросил мелкий дождь, и он ругнулся:

   — Третий день льют дожди, все дороги размыло!

   — Что, прижали немцы? — усмехнулся Василевский.

   — Мои войска дошли до Днепра, и вдруг этот пёс Манштейн так ударил по Юго-Западному фронту, что мой сосед Ватутин отступил, — невесело проворчал Голиков. — Но, кажется, Воронежскому фронту теперь ничто не угрожает.

   — Заблуждаешься, Филипп Иванович! От Манштейна можно ожидать новых бросков...

«Тоже мне, поп-полководец! — выругался в душе Голиков. — Лучше бы ко мне прислали Жукова». Голиков к Василевскому, «сыну священника», относился с пренебрежением. Никак не мог понять, почему вождь пригрел того у себя, да ещё доверил такой высокий пост — начальника Генштаба! Голикова порой злило, что в военном деле «поповский сын» на голову выше его, и это до боли раздражало командующего. «Если этот выскочка из поповского племени станет меня в чём-либо упрекать, пожалуюсь Сталину. Иосиф не даст меня в обиду!»

«Виллис» въехал во двор штаба, и оба вошли в помещение. Василевский разделся и приказал помощникам, сопровождавшим его, нанести обстановку фронта на его рабочую карту. Те быстро сделали своё дело, и когда начальник Генштаба взглянул на карту, на душе у него защемило.

   — Вы что, Филипп Иванович, ещё не отдали приказ начать отвод войск фронта?

   — Зачем отводить? — удивился Голиков. — Перед вашим приездом я докладывал товарищу Сталину, что продолжаю наступать, и он не возразил. А вы, стало быть, против?

   — У меня создалось впечатление, что вы не до конца осознали угрозу войскам фронта, — упрекнул Голикова Василевский. — Взгляните на карту, где ваши войска, а где немецкие. Рывок Манштейна — а он делать это умеет, — и вы окажетесь в тяжёлой ситуации.

   — Если я отведу свои войска, немцы захватят Харьков, а я за этот город готов Манштейну перегрызть горло! — едва не крикнул Голиков.

   — Хватит пустых разговоров, Филипп Иванович! — резко осёк его Василевский. — Немедленно отводите войска, а потом будем думать, что делать дальше!

Но время было потеряно. 4-я немецкая танковая армия нанесла удар по 3-й танковой армии и с большими для себя потерями вклинились в советскую оборону на шесть—восемь километров. Манштейн понял, что добиться большего на этом участке фронта ему не удастся, и перенёс направление главного удара встык 3-й танковом армии и 69-й армии, между которыми образовался разрыв в полсотни километров. Закрыть его было нечем, и вскоре противник вы шёл с юга к Богодухову, а с севера прорвался к Харькову.

В это время Василевского вызвал на связь Верховный:

   — Что там у вас? — Голос недовольный.

Василевский объяснил ситуацию в районе Харькова, он не скрывал угрозы захвата немцами города.

   — О чём Голиков думал раньше? — раздался в трубке громкий сердитый голос Верховного. — Он кто, командующий фронтом или бравый ефрейтор?..

Пока Сталин бранил Голикова, Василевский его не перебивал. Разговор слышал и рядом сидевший Голиков. Он даже побелел, в глазах погас огонёк.

   — Вы что молчите? — послышался в трубке ворчливый голое.

   — Слушаю вас, товарищ Сталин, — отозвался начальник Генштаба.

   — Что вы предлагаете?

Василевский сказал, что надо передать Воронежскому фронту танковую армию генерала Рыбалко из Юго-Западного фронта.

   — Хватит этих сил, чтобы противостоять танкам Манштейна? — спросил Верховный.

   — Возможно, хватит, но я в этом не уверен.

   — Если что — звоните, — предупредил Верховный. — А генералу Голикову скажите, чтобы он лучше воевал, иначе с фронта его придётся убрать. Тоже мне полководец!..

Положив трубку, Василевский взглянул на Голикова:

   — Всё слышал, Филипп Иванович?

   — Круто берёт Верховный, — тихо произнёс Голиков.

   — Если же говорить начистоту, то тебе, Филипп Иванович, надо крепко намылить шею. Перегруппировку танковых корпусов врага ты и генерал Ватутин приняли за отступление, да ещё Ставку ввели в заблуждение... И уже не ты, а я прошу для тебя танковую армию!

Голиков промолчал, хотя по его хмурому лицу было видно, что он нервничает. А генерал Рыбалко, получив приказ о передислокации 3-й танковой армии с целью оказания поддержки Воронежскому фронту, был явно удручён и сразу вышел на связь с представителем Ставки.

   — У меня сил крайне мало, армия понесла в боях ощутимые потери, и они пока не восполнены. Может, выделите Голикову другие войска?

Кажется, Василевский тоже вышел из себя. Тут дорого время, а он ещё даёт советы!

   — Павел Семёнович, вам что, не ясен мой приказ? — громко прокричал он в трубку. — Тогда я могу сделать так, чтобы этот приказ вам отдал товарищ Сталин, но за последствия такого шага я не ручаюсь...

   — Вас понял, выполняю... — торопливо отозвался генерал.

Прошла неделя ожесточённых боев, и всё это время Василевский не находил себе места. Под мощными ударами немецких танков войска левого крыла Воронежского фронта продолжали откатываться к Харькову. Голиков заметно переживал, хотя и старался не подать виду. Наконец не выдержал, спросил Василевского:

   — Что будем делать? Мне бы ещё две-три армии, и я бы немца остановил.

   — Об этом надо было думать раньше, а не разводить дискуссию, — подчеркнул Василевский. — Теперь у нас один выход...

   — Какой? — насторожился Голиков.

   — Просить у Верховного резервы...

«А он, этот поп-полководец, незлопамятный, как я полагал», — подумал Голиков.

В ночь на 10 марта у Василевского состоялся обстоятельный разговор с Верховным. Ситуация на Воронежском фронте встревожила его, и он спросил:

   — Вы хотите усилить Курско-Белгородско-Харьковское направление?

   — Так точно! — подтвердил Василевский. — Надо срочно перебросить на Воронежский фронт две общевойсковые армии и 1-ю танковую армию генерала Катукова. — Эту армию он хорошо знал, так как Генштаб формировал её в феврале на базе управления 29-й армии с использованием 3-го механизированного корпуса из состава Калининского фронта. Тогда же по его предложению эту танковую армию возглавил Катуков.

   — Берите танки Катукова, — коротко резюмировал Сталин. — Директиву получите позже...

Василевский задумался.

   — Что вас волнует, Александр Михайлович? — спросил Голиков. — Верховный ведь дал нам три армии?

   — Дать-то дал, но пока они сюда поступят, немцы могут взять Харьков и Белгород, — грустно ответил Василевский. — А сдержать их натиск у нас, к огорчению, нет достаточно сил.

«Он прав, и я не могу ему возразить, — с болью в душе осознал Голиков. Его покорило то, что Василевский дважды разговаривал с Верховным и ни разу не назвал его фамилии. А мог бы не только назвать, но и доложить Верховному, что он, Голиков, поставил под сомнение приказ начальника Генштаба. — Да, повёл я себя по-дурацки, если не хуже...» И, чтобы хоть как-то сгладить свою вину, он подсел к Василевскому и тихо, чтобы не слышали операторы, работавшие за соседним столом, сказал:

   — Вы извините, пожалуйста, я наговорил вам всяких глупостей. Я так верил, что выиграю это сражение, даже Харьков с ходу взял, и вдруг осечка. Хотелось козырнуть, понимаете...

   — Я не сержусь, Филипп Иванович, — усталым голосом ответил Василевский. — Наше фронтовое дело, а стало быть, и сама победа над врагом вырастает из наших поступков. Ты же сам как-то говорил, что побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее. А поступил ты неумно. Теперь вот немцы стремятся вновь захватить Харьков, и я не уверен, что нам удастся его отстоять. В районе юго-западнее Харькова генерал-фельдмаршал Манштейн сосредоточил свою 4-ю танковую армию и оперативную группу «Кемпф» — десять пехотных, шесть танковых и одну моторизованную дивизии! А у тебя в 3-й танковой армии на сегодня лишь пятьдесят танков!

   — И всё же я буду биться с врагом до последнего! — заявил Голиков.

Но, как и предвидел Василевский, войска Воронежского фронта хотя и продолжали упорно оборонять подступы к Харысову, сдержать натиск врага не смогли, и он захватил Харьков. Это случилось 16 марта, когда резервы Ставки ещё не подошли. А по Белгороду нанесли удар с юга танки корпуса СС, с запада — армейский корпус. Крайне ослабленная в боях 69-я армия генерал а

Казакова 18 марта оставила Белгород. Командование Воронежского фронта и маршал Василевский переехали в район Обояни.

Что же в это время происходило в Ставке? Сталина очень обеспокоила обстановка, сложившаяся на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Поэтому он решил подключить к этому делу своего заместителя маршала Жукова, который находился на Северо-Западном фронте у маршала Тимошенко. Его войска готовились форсировать реку Ловать. Когда поздно вечером в штабе фронта Жуков и Тимошенко чаёвничали, позвонил Сталин. Обсудив ситуацию на Северо-Западном фронте, где на реке и на всех дорогах началась распутица от ранней оттепели, Жуков заявил Верховному, что войскам фронта придётся прекратить здесь свои наступательные действия. Сталин согласился с ним и сказал:

   — Завтра выезжайте в Ставку. Надо обсудить обстановку на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Там сейчас находится Василевский, но я бы хотел послать туда и вас, чтобы вместе вы нашли неординарное решение. Надо там остановить врага. Это очень важно.

   — Немедленно выезжаю в Ставку! — отрапортовал Георгий Константинович.

Утром в сильный дождь Жуков выехал на вездеходе и лишь к вечеру добрался до Москвы. Сталин сразу принял его и пригласил отобедать. За столом заговорил об обстановке под Харьковом, о Воронежском фронте.

   — Вы были правы, когда говорили, что у Голикова узок стратегический кругозор, масштабно он не мыслит. И в этот раз он оказался не на высоте. Харьков взял и тут же его бездарно отдал. Василевский считает, что Голикову фронт не по плечу. Придётся его освободить. Вы не против?

   — Никак нет! На Воронежский фронт надо поставить мыслящего генерала, того же Ватутина.

   — Вот его мы и назначим, — улыбнулся Сталин. — Ну, а вам придётся утром вылететь на фронт.

   — Меня не удивляет поведение Голикова, что на предупреждение Генштаба он отмахнулся, — заметил Георгий Константинович. — У него ведь членом Военного совета Хрущёв.

   — Вот-вот, Хрущёв, — засуетился Сталин. — Я как раз собирался с ним переговорить. — Он дотянулся до аппарата ВЧ и поднял трубку.

Хрущёв был в штабе фронта, и Сталин резко отчитал его:

   — Вы чем там занимаетесь, товарищ Хрущёв? Сражаетесь с фашистами? Я сомневаюсь в этом... Да-да, и не ворчите, а слушайте, что вам говорят. Военный совет фронта не принял должных мер против контрударных действий противника? Почему вовремя не оттянули войска фронта, когда Генштаб рекомендовал вам сделать это? И почему, наконец, вы так бездарно сдали врагу Харьков?.. Ах, вы не виноваты, это лично командующий недооценил силы противника. А где были вы?.. Опять начинаете оправдываться. Все кругом виноваты, но только не вы. Не нравится мне ваша позиция!..

Хрущёв хотел сказать Верховному ещё что-то, но тот уже положил трубку и хмуро изрёк:

   — Появился ещё один деятель вроде Мехлиса, поёт дифирамбы в мой адрес, а дел пока не видно. Когда Воронежский фронт освободил Харьков, Хрущёв несколько раз звонил мне, хвалился, как он помог Голикову руководить фронтом. А сдали Харьков — молчок!.. Эх, товарищ Жуков, знали бы вы, как тяжело мне работать вот с такими толстокожими деятелями! Мастера болтать, произносить хвалебные речи в честь «любимого вождя товарища Сталина», а дел-то у них ни на грош!

   — Сочувствую вам, Иосиф Виссарионович, — улыбнулся Жуков. — Но помочь, к сожалению, не могу. Все эти деятели типа Мехлиса и Хрущёва глядят вам в рот, а не мне.

Сталин туго свёл к переносице брови. То ли слова Жукова ему но понравились, то ли он всё ещё был зол на Хрущёва, но сухо бросил:

   — Если у вас, товарищ Жуков, нет вопросов, можете идти!

Жуков прилетел на Воронежский фронт в десять утра. Его самолёт прытко вынырнул из серо-пепельных облаков, висевших над посадочной полосой, и мягко приземлился на аэродроме. Л через полчаса Жуков был в штабе фронта.

   — Ну, что тут у тебя, Саша? — спросил он. Разделся и сел за стол. — Да, а ты уже завтракал? Нет? Тогда давай перекусим, а потом возьмёмся за дело.

Стол мигом накрыли, хозяева и гости стали завтракать.

   — Как там Верховный, не сердит на меня? — спросил Голикоа.

   — А ты, Филипп Иванович, позвони ему и спроси, — посоветовал Жуков. — Ты же часто ему звонишь, да и Хрущёв тоже...

Голиков вмиг залился краской.

   — Раньше звонил, теперь нет, — смутился он.

   — А где член Военного совета Хрущёв? — поинтересовался Жуков.

   — У танкистов. Он заверил меня, что к вашему приезду вернётся. Видно, что-то его задержало.

«Никита умышленно это сделал, знает, что я в курсе разговора Верховного с ним», — решил про себя Жуков. Допив чай, он взглянул на Василевского:

   — Ну, начальник Генштаба, рассказывай, чем ты укрепил Воронежский фронт и как намерен остановить войска Манштейна!

Василевский развернул свою рабочую карту.

   — Тут, Георгий, мною всё помечено...

Жуков пытливо разглядывал карту, лицо его было, как обычно, строгим и невозмутимым. Но вот оно расплылось в улыбке.

   — Прочная оборона по Северскому Донцу? Это то, что надо.

   — Я счёл важным прикрыть направления на Обоянь и Корочу, — пояснил Василевский. — 69-ю армию Казакова с танковым корпусом генерала Баданова мы отведём на восточный берег Северского Донца, 21-ю армию Чистякова усилим прибывшими полками самоходной артиллерии, а танковый корпус генерала Вовченко выведем непосредственно севернее и северо-западнее Белгорода.

   — Хочешь ими прикрыть дорогу на Обоянь и Тамаровку? — спросил Жуков.

   — Разумеется, — подтвердил Василевский и добавил: — Если бы вовремя подошли резервы Ставки, которые выделил по моей просьбе Верховный, Харьков Голиков не сдал бы...

   — Ну что же, Саша, сделал ты всё правильно! — Жуков свернул карту. — Об этом и доложим вместе Верховному. А после разговора со Ставкой выедем в войска. Жуков докладывает! — позвонил он по ВЧ Сталину. — Мы с Василевским всё обмозговали и приняли необходимые меры...

   — Значит, Воронежский фронт переходит к жёсткой обороне? — спросил Сталин, выслушав Жукова. — Ну что ж, разумное решение. Пусть маршал Василевский завтра выезжает в Ставку, в Генштабе у него скопилось немало важных дел, а вы там поработайте. Цель прежняя — не дать немцам развить своё наступление.

Жуков, положив трубку на аппарат ВЧ, взглянул на Василевского:

   — Верховный нашу задумку одобрил. Тебе велено утром вылететь в Ставку, а я ещё тут побуду. Кстати, Верховный принял решение заменить Голикова на посту командующего фронтом генералом Ватутиным. Как на это смотришь?

   — Генерал Ватутин, безусловно, посильнее Голикова.

До позднего вечера Жуков и Василевский находились в войсках Воронежского фронта. Вернулись в штаб уставшие, мокрые от дождя.

   — Всё, Саша, на фронтах наступило весеннее затишье, — довольно сказал Жуков, раздеваясь. — Вокруг Курска образовалась своеобразная дуга в сторону противника. Сколько мы тут собрали армий?

   — Десять общевойсковых, две танковые и две воздушные армии Центрального и Воронежского фронтов.

   — Силища! Так что генерал-фельдмаршал Манштейн должен хорошенько подумать, прежде чем вновь бросить свои танки в наступление. — Жуков подозвал своего адъютанта: — Дай нам что-нибудь поесть. И горячий чай. Я весь озяб. Да и по чарке налей.

   — От чарки и я не откажусь. — Василевский сел за стол. — Да, а что там за перемещение командующих? Когда говорил по телефону с Верховным, он упомянул вскользь об этом, а в деталях я спрашивать не стал.

   — Ты, видно, уже знаешь, что командование Западным фронтом поручено Соколовскому. Конева я предложил поставить во главе Северо-Западного фронта, а маршала Тимошенко послать на юг представителем Ставки по координации действий Южного и Юго-Западного фронтов. Семён Константинович лучше других знает те районы. Верховный одобрил мои предложения.

   — Подбор командующих — дело весьма ответственное, и ошибок быть не должно, — заметил Василевский.

   — У каждого военачальника, Саша, своя школа сражения, но важно, кто был его учителем! — философски произнёс Жуков. Вот скажи, кто твой учитель?

   — Борис Михайлович Шапошников, — улыбнулся Василевский. — Большой умница! Я многим ему обязан. Были у меня и другие наставники, но он ярче всех.

   — А мой идеал знаешь кто? — вскинул подбородок Жуков. Василий Блюхер. Я всегда мечтал быть похожим на этого замечательного и талантливого командующего. А стратегии и тактике военного дела я учился у Тухачевского, Фрунзе, Шапошникова... — От чарки Жуков раскраснелся, ему хотелось излить душу другу, и он стал рассказывать о своей мятежной юности, о том, как на фронте во время рукопашной схватки бандит-антоновец из обреза убил под ним лошадь и она, падая, придавили его боком к земле. И спас Жукова от верной гибели политрук Ночевика: сильным ударом клинка он зарубил бандита, потом помог Жукову выбраться из-под лошади.

   — Сколько лет прошло с той поры, а закрою глаза и будто наяву вижу горящее поле, лицо политрука Ночевика. Добрый он был рубака! — Жуков протянул Василевскому кружку. — Плесни ещё немножко. Выпьем за здоровье Верховного. Крут он порой, но дело требует...

Александр Михайлович до дна опорожнил кружку, горяча а жидкость разлилась по всему телу, стало жарко...

   — Теперь и я согрелся. — Он встал, заглянул в комнату командующего. — Филипп Иванович, а ты что тут один сидишь? Давай к нам за стол чаёвничать!

   — Спасибо, Александр Михайлович, но пока не могу. У мен» серьёзный разговор с начальником штаба... А вы когда уезжаете в Ставку?

   — Утром. Я зачем-то нужен Верховному, а Жуков останется у тебя. Так что не обижай его, — пошутил Василевский.

Самолёт ударился колёсами о бетонку, пробежал сотню метров и остановился как вкопанный. Василевский спрыгнул на землю и увидел генерала Штеменко из Оперативного управления.

   — С приездом, товарищ маршал! Я вас давно жду, ещё с рассвета.

   — Почему? Я же вылетел утром!

   — Маршал Жуков мне звонил, просил встретить вас, вот я и боялся опоздать...

«Ну, Георгий, учудил...» — весело подумал Василевский.

   — Разрешите войти? — Василевский открыл дверь в кабинет Верховного.

   — Заходите, Александр Михайлович. — Сталин редко называл его по имени и отчеству — он так делал, когда был в хорошем настроении. — Что, дал жару генералу Голикову Манштейн? — В голосе Верховного прозвучала едва скрытая усмешка, и, чтобы Василевский не обиделся, Сталин подошёл к нему, пожал руку, спросил: — Дома были?

   — С аэродрома поехал к вам.

   — Тогда позвоните жене, я намерен вас задержать надолго.

   — Потом позвоню...

Но Сталин, казалось, не обратил внимания на его слова. Он приблизился к столу и придвинул телефон Василевскому, а сам направился в комнату отдыха, которая находилась в конце кабинета. Видимо, он не стал смущать маршала: мало ли что может сказать муж своей жене!

Александр Михайлович по-своему оценил этот шаг Верховного, набрал номер домашнего телефона.

   — Это я, Катюша... — тихо сказал он. — Я только что вернулся с фронта, у меня всё хорошо. Домой приду поздно, так что не волнуйся...

Из комнаты отдыха вышел Сталин. Он нёс на маленьком подносе два стакана горячего чая.

   — Хотите подкрепиться? — предложил он Василевскому. — Берите лимон и сахар. Печенье, кстати, очень вкусное.

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович. Перед вылетом в Москву мы с Жуковым пили чай...

Когда оба кончили завтракать, Сталин весело сказал:

   — Теперь поговорим о Воронежском фронте, а точнее, о ситуации в районе Курской дуги.

Василевский ещё в самолёте продумал свой доклад Верховному, заострив внимание на тех ошибках, которые были допущены командованием фронта во время боев с немецкими танковыми корпусами. Он честно изложил свои мысли, признал и свою вину в том, что командующий вовремя не отвёл войска, и это отрицательно сказалось на обороне Харькова.

   — Генерал Голиков допустил существенный промах и, как я понял, не сразу это осознал. Мне пришлось чуть ли не отдать ему приказ, чтобы отвести войска.

   — Фронт мы Голикову больше не дадим. Он возглавит Управление кадров Наркомата обороны.

   — Тоже ответственная должность, — осторожно заметил Василевский.

Сталин будто не слыша этого, подошёл к карте.

   — Жуков сообщил мне по телефону, что вы создали оборонительные позиции на Курской дуге, но я не совсем его понял. Можете мне подробно объяснить?

Василевский сказал, что линия фронта в районе Обояни стабилизировалась и Воронежский фронт перешёл к жёсткой обороне. В центре же, вокруг Курска, возникла своеобразная дуга, она обращена в сторону противника. А с севера над ней нависает находящийся в руках немцев Орловский плацдарм, а точнее, выступ.

   — С юга, вот здесь, — указка Василевского скользнула по карте, — линия фронта тянется примерно по белгородской параллели, а западный конец дуги находится восточнее Севска, Рыльска и города Сумы.

   — И сколько внутри этой дуги и вокруг неё наших войск? — спросил Сталин.

   — На двух фронтах, Центральном и Воронежском, десять общевойсковых армий, две танковые и две воздушные армии! — ответил начальник Генштаба. — Но если немцы начнут стягивать сюда дополнительные силы, мы усилим резервами оба наших фронта.

Сталин прошёлся вдоль стола, сказал, что паузу в боях надо использовать для выработки новых стратегических решений, а также для подготовки Красной Армии к летним активным действиям.

   — Вот вернётся Жуков, и мы обсудим в Ставке план на лето. — Какое-то время Сталин молчал, и этой паузой решил воспользоваться Василевский.

   — Как вы оцениваете деловые качества моего заместителя по Генштабу генерала Антонова?

   — Почему вы вдруг спросили о нем? — усмехнулся Сталин.

   — Я часто и подолгу бываю на фронтах, а все дела в Генштабе ведёт он. Если генерал отвечает вашим требованиям, я мог бы готовить его на своё место.

   — Начальника Генштаба? — вскинул голову Верховный. На его полное в крапинках лицо набежала тень, оно посуровело.

Не рано ли готовите себе замену? Дело своё Антонов конечно же знает, умеет предвидеть ход событий... Впрочем, чего вы от меня хотите? — повысил голос Сталин.

Василевский понял, что затеянный им разговор пришёлся Верховному не по душе.

   — Генерал Антонов сейчас в Курске, он сделал там всё, что вы ему поручили, — пояснил он. — Если не возражаете, я хотел бы отозвать его в Генштаб. Нам с ним предстоит серьёзная работа, и я...

   — Отзывайте, — прервал его Сталин. — Для вас обоих у меня есть важное задание. И ещё, — продолжал он, — когда вернётся Антонов, он может вместе с вами посещать Ставку.

«Наконец-то он признал Антонова, — обрадовался Василевский. — Прилетит из Курска, и я представлю его в Ставке».

Сталин закурил трубку.

   — Хотел спросить о вашем сыне. Как его здоровье?

Стараясь унять вдруг охватившее его волнение, Василевский ответил:

   — Тяжело заболел старший сын, товарищ Сталин... — И он вкратце посвятил вождя в это дело. — Сейчас он лечится в клинике профессора Эйниса. Тут мне помог генерал Смирнов. Видимо, он и доложил вам...

По лицу Сталина скользнула улыбка:

— Генерала Смирнова я к себе не вызывал... А вы что, обиделись?

   — Ничуть! — воскликнул Василевский. — Наоборот, меня тронула ваша забота. Но вправе ли я на неё рассчитывать? Вы и так обо мне позаботились. У меня хорошая квартира, дача...

   — Для нашей Родины вы как военачальник сделали больше, — серьёзно произнёс Сталин. — И сделаете ещё немало. Теперь о вашем сыне... Я рекомендую вам проявить о нём должную заботу. Он ведь не только ваш сын, но и боец Красной Армии, защитник Родины, и ему надо поправить здоровье.

«Кто же сообщил ему о Юре? — недоумевал Василевский. — Берия? Если Сталин не сказал, значит, это он, Лаврентий, его тайный агент...» На душе у Александра Михайловича стало тоскливо.

В кабинет вошёл Поскрёбышев.

   — Товарищ Сталин, к вам прибыл авиаконструктор генерал-майор Яковлев!

   — Пусть зайдёт! — Сталин взглянул на Василевского. — Вам тоже полезно будет его послушать...

Яковлев бывал в Кремле часто, так как занимал должность заместителя наркома авиационной промышленности, докладывал вождю самые важные вопросы, касающиеся развития авиационной техники, производства самолётов для фронтов. Вошёл он, однако, в кабинет робко, острый взгляд его чёрных, как у цыгана, глаз остановился на Верховном.

   — Товарищ Сталин, извините, что после вашего звонка в конструкторское бюро я не смог сразу прибыть к вам: вместе с наркомом Шахуриным мы были в цехах завода, — сказал генерал и только после этого кивнул Василевскому, поздоровавшись.

   — Ничего, Александр Сергеевич, главное, чтобы дело с авиацией успешно продвигалось, — чуть улыбнулся Сталин. Он пригласил его сесть и продолжал: — Вы доложили в Государственном Комитете Обороны о том, что создан новый самолёт Як-3. Я бы хотел знать подробности, в частности, что это даёт нашим военно-воздушным силам. Ко всему, что сейчас делается для фронта, мы подходим с мерками требований войны. Если машина хороша, честь вам и хвала, если плоха — хвалить вас не будем!

   — Много чего даст фронту новый самолёт, Иосиф Виссарионович! — начал генерал. — Як-3 создан на базе самолёта Як-1. Нам удалось снизить его вес на триста килограммов! Улучшена маневренность машины, усилено её вооружение.

   — Вы меня по-доброму удивили, — сказал Сталин. — Даже не верится в такое...

   — Я отвечаю за каждое своё слово, Иосиф Виссарионович, — не без обиды заявил Яковлев. — Я ещё ни разу вас не подводил... Так вот, о новом самолёте, — продолжал он. — Мы кое-что изменили в его конструкции, урезали ему крылья, поэтому весом он стал меньше.

   — А по весу Як-3 меньше немецких истребителей? — спросил Сталин.

   — Намного! «Мессершмитт» весит три тонны, а «фокке-вульф» до четырёх тонн. Потому-то маневренность Яка-3 лучше, чем у немецких машин.

   — Вы слышите, товарищ Василевский? — Сталин взглянул на начальника Генштаба. — Вот чего достигают те, кто постоянно и творчески работает для фронта, а значит, и для победы! Что вы на это скажете?

Василевский ответил, что Яковлев — настоящий герой трудового фронта.

   — Я очень высоко его ценю! — резюмировал он.

   — Вы уж слишком, Александр Михайлович, — смутился генерал. — Никакой я не герой, в меру своих сил тружусь, как и все, для нашей победы.

   — Самолёт Як-3, о котором сообщил Александр Сергеевич, вновь заговорил Василевский, — безусловно, хорош. Но Генштаб ратует за то, чтобы время от создания нового образца до его серийного производства было как можно короче. Красной Армии очень нужны самолёты, а их не хватает.

   — Разделяю ваше мнение, Александр Михайлович, — быстро отозвался Яковлев. — Мы с вами об этом уже говорили и критику вашу учли. Готовить Як-3 для серийного производства будем так, чтобы это не привело к снижению выпуска других типов ми шин. — После небольшой паузы генерал вдруг добавил: — У нас, товарищ Сталин, есть одна задумка. На Як-3 мы поставим новый мотор Климова, он мощнее.

   — И что это даст? — насупил брови Сталин.

   — Увеличит скорость самолёта до семисот километров в час!

   — Если вам, Александр Сергеевич, удастся это сделать, тогда лучшего самолёта в мире, чем Як-3, не будет! — сказал Василевский.

   — Согласен с вами, Александр Михайлович, — улыбнулся Яковлев. — Ия этого добьюсь!

   — Сколько вам потребуется времени? — поинтересовался Сталин.

— Месяцев пять-шесть, а возможно, и меньше. К ноябрю такой самолёт будет!

Сталин усмехнулся, в его заблестевших глазах читалось сомнение. Яковлев это увидел, почувствовал себя неловко, однако не смолчал.

   — Вы не поверили мне, Иосиф Виссарионович? — грустно сказал он. — Но знайте, если к этому сроку самолёт не будет готов, можете меня разжаловать из генералов в рядовые! Впрочем, я и сам могу снять свои погоны, — ничуть не смущаясь, прибавил он.

Сталин встал, весело улыбнулся:

   — Как, товарищ Василевский, согласимся с задиристым генералом?

   — Я согласен, Иосиф Виссарионович, но только с одним условием, — тоже улыбнулся Александр Михайлович. — Если Александр Сергеевич сдержит слово, надо ему на погоны добавить ещё одну большую звезду!

   — Принимается! — коротко бросил Сталин.

(В первой половине ноября 1943 года, когда Василевский прилетел в Ставку с фронта, чтобы согласовать с Верховным ряд вопросов, ему поздно вечером домой позвонил генерал Яковлев.

   — Александр Михайлович, наконец-то я поймал вас! — весело проговорил генерал. — Помните наш разговор в апреле этого года в кабинете товарища Сталина? Мы все трое тогда заключили что-то вроде пари?

   — Помню, Александр Сергеевич, вы тогда заявили, что к ноябрю Як-3 с новым мотором будет сделан, и скорость его — семьсот километров в час!

   — Докладываю вам как начальнику Генштаба и заместителю наркома обороны: такой самолёт уже готов. Лётчик-испытатель достиг на нём скорости больше семисот километров в час! Это самый быстроходный истребитель в мире! Я так счастлив!

   — Давайте скорее эту машину на фронт, наши лётчики ждут её! — сказал Василевский. — Этот ваш Як-3 может стать для них хорошим перехватчиком вражеских машин, не так ли?

   — Вы умница, Александр Михайлович! Попали в самую точку! Я сгораю от нетерпения доложить об этой машине Сталину, а он всё ещё на Тегеранской конференции.

   — Могу вас порадовать, Александр Сергеевич, я говорил с Верховным по телефону. Послезавтра он возвращается в Москву. Вы не забыли о большой звёздочке на свои погоны?

   — Я-то не забыл, а как вождь?

   — Напомните ему об этом, — посоветовал Василевский. — Но Иосиф Виссарионович всегда держит своё слово. По крайней мере, я сужу об этом по себе.

Вскоре после возвращения Сталина с Тегеранской конференции генерал Яковлев был у него на приёме по поводу нового Як-3. Верховный высоко оценил то, что он сделал, и дня через три ему было присвоено звание генерал-лейтенанта. Василевский узнал об этом от командующего ВВС Красной Армии генерала Новикова, когда встречался с ним на фронте. — А.3.).

12 апреля вечером в Ставке состоялось совещание. Прибывший с Воронежского фронта Жуков не успел даже умыться с дороги, освежить лицо холодной водой после утомительного пере лета. И когда он попросил разрешения выйти на минуту, чтобы привести себя в порядок, Верховный сказал:

   — Ничего, товарищ Жуков, не волнуйтесь, тут все свои люди, так что не будем терять время и начнём нашу работу. Вам слово, товарищ Василевский...

После тщательного обсуждения обстановки на фронтах было принято предварительное решение о переходе Красной Армии it преднамеренной обороне.

   — Но выдержат ли наши войска удар крупных масс немецких танков? — спросил Сталин. — Этот вопрос меня крайне волнует...

   — Мы выбьем фашистские танки в обороне, а потом и сами гы несём по врагу чувствительные удары, — усмехнулся Жуков.

В сорок первом боялись немца, теперь же немец нас боится!

   — Генштаб также считает, что надо обескровить противника в оборонительном сражении, а затем перейти в контрнаступление, — добавил Василевский.

   — Мы сделали все расчёты, посмотрели наши силы, учли, чем располагает враг, и вывод напрашивается один — сдержать натиск фашистов, а потом ударить по ним! — заявил заместитель начальника Генштаба генерал армии Антонов, который впервые после назначения на новую должность принимал участие в столь ответственном обсуждении вопросов Ставки.

   — Ну что ж, все высказались за, тогда и я присоединяю свой голос, — весело проговорил Сталин. — А теперь я бы хотел знать, как у нас обстоят дела с подготовкой стратегических резервов. Вам слово, товарищ Василевский.

   — Этот вопрос я поручил подготовить генералу армии Антонову, он и доложит, — пояснил Василевский.

   — Хорошо, послушаем товарища Антонова...

С утра Василевский анализировал данные разведки о состоянии немецко-фашистских войск на Курском направлении. Он так увлёкся, что едва услышал, как в кабинет вошёл Шапошников.

   — Борис Михайлович, дорогой, какими судьбами?! — воскликнул он и вдруг, сам того не сознавая, обнял его, прижал к груди.

   — Погоди, голубчик, ты меня задушишь! — улыбнулся маршал. — Еду в госпиталь, а попутно решил тебя проведать... В горле что-то запершило, не дашь ли чашку чаю? Только без сахара.

Василевский по-молодецки бросился к столу, налил в электрочайник воды и включил его в розетку.

   — Пять минут, и чай будет готов! — Он потёр руки. — А вы, Борис Михайлович, садитесь... Ну, как ваше здоровье?

Шапошников улыбнулся, однако его лицо не понравилось Василевскому: какое-то усталое и невыразительное, словно застывшая маска.

   — Если честно, замучили меня доктора, — невесело признался Борис Михайлович. — То один, то другой... Ну да бог с ней, болезнью. Я, дорогой Саша, прожил жизнь честно и благородно. Есть немало учеников, и кто-кто, а они будут помнить меня! — Он подождал, пока Александр Михайлович не налил ему чаю. — Вот спасибо, вроде бы на дворе тепло, а меня знобит. Как бы не оставили в госпитале...

Шапошников маленькими глотками пил чай, а Василевский смотрел на него влюблёнными глазами и думал: «Без него, пожалуй, я не стал бы тем, кем стал!» Словно угадав его мысли, Борис Михайлович сказал:

   — Ты уже догнал меня — стал маршалом, и я, поверь, рад этому, как мальчишка! Быть может, порой был строг к тебе, но эта строгость шла от сердца, понимаешь?

   — Понимаю, Борис Михайлович, — тихо обронил Василевский. — Я часто вспоминаю вас, и порой мне становится обидно до слёз...

   — Отчего вдруг? — свёл брови к переносице маршал.

   — От своего бессилия, что не могу помочь вам выздороветь...

   — Вы же не врач, Саша! — Шапошников засмеялся. — Но вдруг его лицо стало строгим. — Да, я очень болен. И страшно устаю. Вот поднялся к тебе в Генштаб — сколько тут шагов, сто—двести, — а сердце гулко застучало... Ну, а чем ты сейчас занимаешься?

   — Обстановкой в районе Курской дуги, — ответил Василевский. — И я, и маршал Жуков, и мой заместитель генерал Антонов — все занимаемся этим делом. По нашим данным, немцы готовят в районе Курска крупное наступление, и важно всё предусмотреть, чтобы фронты выдержали их удар, а потом и сами нанесли бы контрудары.

Конечно, нам сейчас легче, чем было в сорок первом. У нас есть танки, немало авиации, артиллерии, миномётов...

   — У вас это получится, я уверен. — Шапошников поставил на стол чашку. — Пожалуй, мне пора. Внизу ждёт машина. И рад бы с тобой посудачить, может, какой совет дать, но надо к врачам...

В кабинет заглянул генерал Антонов.

   — Только что разговаривал с Рокоссовским, — сказал он. Уточнил всё, о чём мы говорили. Вам привет!

   — У меня был маршал Шапошников. В госпиталь поехал. Тебе привет от Бориса Михайловича.

   — Жаль, что не увиделся с ним, — вздохнул Антонов. — Но я вечером позвоню ему домой.

Василевский встал из-за стола и подошёл к стене, на которой висела большая карта. Взгляд его упал на город Курск.

   — Там, безусловно, немцы готовят мощный кулак, — сказал вчера Сталин. — А что вам доносит разведка?

Василевский не без огорчения ответил, что в район Курска немцы стягивают большие силы, особенно танки. По данным разведки, недавно группу армий «Центр» возглавил генерал-полковник Клюге. Соединения этой ударной группировки сосредоточиваются южнее Орла.

   — Я дал задание Разведуправлению, Центральному штабу партизанского движения выяснить наличие и расположение резервов в глубине войск противника, откуда они в основном перебрасываются, сколько их. Переговорил я и с командующими фронтами. А вчера мне звонил Жуков, его я тоже попросил усилить разведку в полосе Воронежского фронта. — Помолчав, Василевский добавил: — Нам надо точно знать расположение немецких войск в районе Орла, Сум, Белгорода и Харькова.

Сталин одобрил всё, что предпринял Генштаб.

   — Кто этот генерал Клюге? — спросил он.

   — Полное его имя — Ханс Гюнтер Клюге, — сказал Василевский. — Перед войной Гитлер сделал его фельдмаршалом. Участник Первой мировой войны. В тридцать девятом Клюге команде вал 4-й полевой армией, сражался против Франции и Польши. И декабре сорок первого возглавил группу армий «Центр» на центральном участке советско-германского фронта. Когда шли бон под Москвой, я говорил вам об этом отпрыске фюрера. Но есть сведения, что Гитлер стал Клюге недолюбливать...

(В 1944 году Ханс Гюнтер Клюге был связан с заговорщикам и против Гитлера, но в решающий момент не поддержал их и по кончил жизнь самоубийством. — А.3.).

   — И всё же меня настораживают действия Гитлера, — при знался Сталин. — Не рассчитывает ли он летом на Курской дуге взять реванш за поражение под Сталинградом?

   — Всё идёт к этому, — согласился Василевский. Он сообщил, что на Брянском фронте наши бойцы захватили в плен немецкого офицера-танкста, на допросе тот сказал, что у Гитлера появились новые танки — «тигры» и «пантеры». Это то самое «секретное оружие», о котором ещё в начале года трубила фашистская пропаганда.

   — Если правду говорит офицер-танкист, значит, под Курск Гитлер наверняка бросит эти танки, — произнёс Сталин. — Жуков о них знает?

   — Я говорил ему, он тоже поверил заявлению пленного немецкого офицера.

Сталин задумчиво прошёлся вдоль кабинета. Было видно, что его обеспокоила информация начальника Генштаба о новых танках вермахта. Он взял со стола трубку, набил её табаком, глядя куда-то в окно, но не закурил, а положил трубку на место.

   — Вы наметили, какие армии и корпуса выводить на укомплектование? — спросил он. — Я имею в виду район Курска.

   — План у меня почти готов, но кое-что надо уточнить у командующих фронтами.

   — А не лучше ли вам съездить туда? — снова спросил Сталин. — Там сейчас находится маршал Жуков, и вам легче будет всё изучить вместе.

   — Если не возражаете, я мог бы слетать туда на два-три дня...

«9 или 10 апреля, точно не помню, в штаб Воронежского фронта прибыл А. М. Василевский, — вспоминал Жуков. — С ним мы ещё раз в деталях обсудили мой доклад Верховному Главнокомандующему, обстановку, соображения по дислокации оперативно-стратегических резервов и характер предстоящих действий. У нас с Александром Михайловичем было единое мнение по всем вопросам. Составив проект директивы Ставки о расположении резервов Ставки и создании Степного фронта, мы послали его Верховному Главнокомандующему за нашими подписями».

На другой день Сталин вызвал Василевского в Москву. Жуков оставался на Воронежском фронте.

   — Теперь у нас с Жуковым нет сомнения в том, что немцы готовят удар на Курской дуге, — заявил Василевский Верховному, когда тот вновь заговорил о приготовлениях немцев в районе Курска.

(Генштаб в своих прогнозах не ошибся. Уже после войны в руки маршала Василевского попал оперативный приказ Гитлера, подписанный им 15 апреля 1943 года, в котором излагался замысел Курской битвы и который гласил: «Я решил, как только позволят условия погоды, осуществить первое в этом году наступление «Цитадель»[14]. Это наступление имеет решающее значение. Оно должно быть осуществлено быстро и решительно. Оно должно дать нам инициативу на весну и лето. Поэтому все приготовления должны быть осуществлены с большой осторожностью и с большой энергией. На направлении главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира». — А.3.).

   — Хорошо. — Сталин помолчал. — Жуков не прислал своё заключение о возможных действиях противника на весну и лето?

   — Пока нет. Я говорил с ним, он обещал его не задерживать.

Депеша от Жукова пришла на другой день к вечеру. Он писал, что «противник понёс большие потери в зимней кампании 42/43 года, видимо, не сумеет создать к весне большого резерва для того, чтобы вновь предпринять наступление для захвата Кавказа и выхода на Волгу с целью глубокого обхода Москвы... Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее контрнаступление окончательно добьём основную группу противника».

Сталин, прочитав документ, спросил Василевского:

   — Ваше мнение?

   — Генштаб разделяет точку зрения маршала Жукова, — коротко ответил Александр Михайлович.

Ему показалось, что Верховный разом посветлел лицом и сам повеселел. Порекомендовав начальнику Генштаба посоветоваться с командующими фронтами, он произнёс:

   — Готовьте специальное совещание, на нём мы обсудим план летней кампании на этот год. Соберёмся дня через три. Ватутину и Рокоссовскому я сам позвоню, чтобы и они представили Ставке свои соображения о предстоящих действиях своих фронтов.

Ответы командующих поступили в течение суток. Василевским ознакомился с ними, и напряжение у него спало, ибо мнения комам дующих не разошлись с заключением Генштаба. Удивило его лишь мнение командующего Центральным фронтом генерала Рокоссовского, предложившего «усилиями войск Западного, Брянского и Центрального фронтов уничтожить орловскую группировку против ника, пока она ещё не подготовилась к наступлению». Как можно начинать военные действия против войск генерала Клюге под Орлом, если не разбит Манштейн? Сталина, однако, предложение Рокоссовского заинтересовало, иначе он не задал бы Василевскому вопрос:

   — Что скажете насчёт орловской группировки немцев?

   — Надо сначала разбить немцев на Курской дуге, а уж потом браться за орловскую группировку, — ответил Александр Михайлович. Он сказал это спокойно, без раздражения, хотя в душе у него кипело. И всё же то ли в его голосе, то ли в его беспокойном взгляде Верховный уловил обиду и сделал ему замечание:

   — Надо ценить тех, кто жаждет сражаться с врагом!

Кажется, эти слова кольнули Василевского.

   — Я уважаю и ценю талант Рокоссовского, товарищ Сталин, мы даже друзья с ним, но если его предложение идёт вразрез с замыслом Ставки, это меня коробит, — заявил он.

   — Я ваш союзник в этом деле, — усмехнулся Сталин. — Рано заниматься орловской группировкой.

«Сталин не может скрыть своей симпатии к Рокоссовскому, хотя Костя допускает немало огрехов, — подумал Александр Михайлович. — А вот генерала Рейтера он готов засунуть в любую дыру, только бы убрать с поста командующего фронтом. Да и Конева он недолюбливает. И в отношении к Жукову у него проскальзывает неприятный холодок. Я этого не понимаю. Если меня такое коснётся, я взорвусь и выскажу Верховному всё, что накипело на душе». А когда поздно ночью Василевский ложился спать в своём кабинете в Генштабе, мелькнула мысль, от которой он почувствовал, как кровь прилила к лицу: «А нет ли у меня в душе червячка чёрной зависти? »

День прошёл в хлопотах, но под вечер у Василевского появилось хорошее настроение — с фронта вернулся Жуков.

Как там небо, хмурое, Алексей? — спросил Василевский Антонова, колдовавшего над картой.

   — Хмурое небо, всё в тучах, — отозвался тот.

   — Значит, сейчас выглянет солнце, если к нам прибыл Георгий Константинович!

Антонов заулыбался, а Жуков, присев на стул, взглянул на Александра Михайловича.

   — Ты что такой весёлый, Саша? — спросил он.

   — Есть тому причина. — Василевский подошёл к нему, протянул портсигар: — Закуривай.

Жуков вынул из портсигара немецкую сигарету.

   — Трофейные? Надо попробовать. Кто тебя угостил, а? Наверное, Костя Рокоссовский? Он хвастался мне, что захватил у немцев большие трофеи. Виски, шоколад, сигареты...

   — Не угадал, дружище! — Василевский спрятал портсигар в карман. — Час тому назад у меня был маршал авиации Новиков, он и угостил.

Жуков прикурил сигарету, затянулся дымом.

   — Чертовски вкусная, Саша! — воскликнул он. — Дай мне пачку!

   — Бери, вот в тумбочке...

   — Ты не ответил на мой вопрос: отчего такой весёлый? — вновь спросил Жуков.

   — Верховный утвердил предложение Генштаба вывести на укомплектование войсковые соединения на Орловском, Курском, Харьковском и Донбасском направлениях.

   — Много выводишь армий и корпусов?

   — Порядком! Четыре танковых, два механизированных корпуса... Вот он план, посмотри...

Жуков взял из его рук листок, пробежал глазами.

   — Изрядно набралось! — Он вернул листок. — Я согласен с решением Генштаба.

   — Верховный приказал полностью их укомплектовать и чтобы к тридцатому апреля были в полной боевой готовности. Каково, а? Все мои помощники в Генштабе только этим и заняты. Радует, что теперь у нас есть всё, что надо фронтам, — танки, самолёты, орудия...

   — Сколько сейчас в резерве Ставки армий? — поинтересовался Жуков.

   — Девять! А к тридцатому апреля, как ты знаешь, надо ещё создать Резервный фронт. Верховный уже назначил командующего и начальника штаба.

   — Кто такие?

   — Наш общий друг Маркиан Попов, а начальник штаба — Матвей Захаров. В Резервный фронт вошло шесть армий, шесть танковых и два механизированных корпуса.

   — Танковые корпуса — это хорошо! — одобрил Жуков. — Па Курской дуге ох и заварится каша! И мы крепко побьём немцев. Я не завидую Манштейну и Клюге. — Он взглянул на Василевского: — И нам с тобой придётся там хлебнуть военного лиха.

Он встал. — Ну, Саша, прощевай, мне пора!

   — Куда едешь? — спросил Василевский.

   — Туда же, на Воронежский фронт. Я был в Москве всего лишь сутки...

Неожиданно дверь открылась, и в кабинет вошёл высокий и рослый генерал Николай Воронов. Он поздоровался с Василевским и, увидев у стола маршала Жукова, сказал:

   — Я вас ищу, Георгий Константинович. Самолёт к вылету готов.

   — Ну, если главный артиллерист Красной Армии так говорит, значит, и вправду нам пора лететь, — засмеялся Жуков.

Месяц назад генерала Воронова назначили командующим артиллерией Красной Армии. Василевский поздравил его и как бы между прочим заметил, что Генштаб по-прежнему рассчитывает ив помощь «вездесущего артиллериста», как назвал его Жуков. Воронов в свою очередь ценил военный авторитет Василевского, особен но сблизился с ним под Сталинградом, когда по заданию Ставки осуществлял общее руководство операцией по разгрому войск фельдмаршала Паулюса. Сейчас вместе с Жуковым он ехал на фронт.

   — Николай Николаевич, есть к тебе вопросы, связанные с обеспечением фронтов артиллерией, — сказал Василевский. — Когда смогу с тобой обсудить их?

   — Дня через два-три я вернусь в Ставку. Не поздно?

   — Терпимо.

   — К тебе, Александр, тоже есть дело... — Он подождал, когда все вышли из кабинета, и только тогда сообщил, что утром виделся с генералом Смирновым. — Он узнал, что я иду в Генштаб, и попросил передать, чтобы ты позвонил ему вот по этому телефону. — Воронов дал Василевскому клочок бумаги, где был записан номер.

   — Спасибо, я сейчас свяжусь с ним.

Закрыв дверь кабинета, Александр Михайлович позвонил по телефону. На другом конце провода ему сразу ответили:

   — Генерал Смирнов слушает!

Голос тихий, как у ребёнка, он не шёл к большой и грузной фигуре генерала.

   — Это Василевский, Ефим Иванович, — негромко произнёс в трубку Александр Михайлович. — Воронов сказал мне, чтобы я позвонил вам... Да-да, я вас хорошо слышу!.. Вчера были у профессора Эйниса... Дело у моего сына идёт на поправку? Спасибо за добрые вести... Конечно, пусть лечится, пусть окрепнет как полагается. На днях я смогу подъехать в клинику. Ещё раз спасибо вам, Ефим Иванович!..

Василевский только сейчас услышал, как гулко стучит сердце. Надо немедленно позвонить Серафиме.

   — Серафима, здравствуй! Это я, Александр... Я хочу сообщить о нашем сыне. Он поправляется, температура, правда, есть, но небольшая. Генерал Смирнов, наш главный военный медик, сказал, что Юре придётся ещё полежать в клинике, чтобы набраться сил...

   — Теперь ты переживаешь за Юру, — прервала она его. — А когда был моим мужем, тебя сын не очень-то интересовал. Помнишь, ты собирался в командировку в Куйбышев, а Юра лежал с простудой? Я просила отложить поездку хотя бы дня на три, но ты всё же уехал. И что же? Юре стало плохо, и я две недели, пока ты был в отъезде, выхаживала его...

   — Перестань, Серафима, — перебил её Василевский. — Побойся Бога... И что тебе от меня надо? Если ты думаешь, что я брошу Катю и вернусь к тебе — такого никогда не случится, и ты на мой разрыв не рассчитывай.

Зато Катя говорила с ним по телефону ласково, и ему сразу стало легче.

   — Саша, если ты не против, я могу Юру в клинике навещать, — щебетала она. — Я уверена, что он будет доволен. Игорёк тоже просит взять его, когда пойду к Юре в больницу. Так разрешишь мне его проведать?

   — Дома поговорим, — сдержанно ответил он.

   — К тебе можно, Александр Михайлович? — в кабинет вошёл начальник Главного политического управления Красной Армии генерал Щербаков. Он присел рядом. — Как там на фронтах?

   — Жарко, Александр Сергеевич, — улыбнулся Василевский. Он выглянул в окно. Небо налилось чернотой, набежавшие тучи закрыли солнце, и сразу потемнело. — Опять будет дождь. А мне через два-три дня лететь на Брянский фронт. Что у вас, Александр Сергеевич?

   — Ты когда идёшь к товарищу Сталину? — спросил Щербаков.

   — Через полчаса.

   — Возьми на подпись мои документы! У него проходит одно совещание за другим, и я никак не могу к нему пробиться.

   — Что в папке?

   — Как ты знаешь, ЦК партии принял решение изменить структуру военных парторганизаций, поэтому Главпур подготовил ряд документов в войска...

   — Хорошо, я возьму. Ваши документы Сталин подписывает не читая. Он очень вам доверяет.

   — Стараемся, Александр Михайлович. — Щербаков встал. — Пойду. Меня ведь тоже ждут люди с фронта. Позвони, когда вернёшься от Верховного.

Василевский собрал необходимые материалы и с папкой направился в Ставку.

   — Кто у Верховного? — спросил он Поскрёбышева.

   — Полно людей: Молотов, Маленков, Микоян, нарком боеприпасов Ванников, нарком вооружения Устинов... Я сейчас доложу о вас.

Василевский сел. Дверь в кабинет Поскрёбышев оставил чуть открытой, и он слышал, как Сталин отчитывал наркома Ванникова:

   — Сколько можно говорить вам, что боеприпасов войскам не хватает? Надо принимать меры, а вы мне сказку рассказываете про белого бычка. Я не люблю, когда мне зубы заговаривают. И делайте выводы, не то мне придётся сделать их раньше. Война — это не игра в прятки, льётся кровь, гибнут люди...

«Не в духе Верховный», — подумал Василевский. А голос Сталина всё ещё звучал:

   — В минувшем году вы, Борис Львович, работали лучше, и мы дали вам Героя Соцтруда. Но мы можем и наказать вас, если дело с боеприпасами не поправите.

Наконец вышел Поскрёбышев:

   — Заходите, Александр Михайлович!

   — Вы пришли кстати, товарищ Василевский, — приветствовал его Сталин. — У меня совещание с наркомами, выскажите им претензии Генштаба по выпуску оружия и боеприпасов.

   — Просьба одна, и главная, — дать Красной Армии как можно больше танков, особенно Т-34! — коротко ответил Василевский.

   — Мы давно образовали Наркомат танковой промышленности, чтобы резко увеличить производство танков, — сказал Сталин. — В прошлом году Красная Армия получила почти двадцать пять тысяч машин. Но этого пока недостаточно. — Он пробежал глазами но лицам сидевших. — Что-то я не вижу товарища Малышева. — Нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл Поскрёбышев. — Где нарком танковой промышленности, почему он не прибыл?

   — Вчера он был на уральском Кировском заводе, но заверил меня, что вылетает в Москву. Наверное, где-то задержался...

Совещание продолжалось. Нарком Устинов заговорил о выпуске новых видов оружия, и тут в кабинет вошёл Малышев.

   — Извините, товарищ Сталин, я прямо с аэродрома, — тяжело дыша, произнёс он. Увидев, как вождь нахмурил брови, поспешно добавил: — Там нелётная погода — дожди, грозы, но лётчик рискнул...

   — После товарища Устинова вы доложите о танках: сколько думаете дать фронту в этом году, — процедил Верховный.

   — Я только что с Кировского завода, — весело сообщил Малышев. — Там запустили в серийное производство новую самоходную установку со 152-миллиметровой гаубичной пушкой...

   — Хорошо, Вячеслав Александрович, — прервал его Сталин. — Потом расскажете, давайте послушаем товарища Устинова...

Совещание у Председателя ГКО закончилось поздно. Когда все вышли, Василевский подошёл к Сталину:

   — Генерал Щербаков передал вам папку с документами и просил вас подписать их. Речь идёт о создании в полках партбюро на правах партийных комитетов, в полках, батареях и в ротах вводятся парторги... Всё это вытекает из решений ЦК партии об изменении структуры парторганизаций в Красной Армии и Военно-Морском Флоте.

Сталин не читая подписал. Потом напомнил Василевскому, что завтра Ставка будет обсуждать план летней кампании сорок третьего года, и, в частности, на Курской дуге.

   — Маршал Жуков подъедет позже, а вы с Антоновым пока подготовьте соответствующие документы. Лаконично, но с охватом всех острых вопросов.

На другой день из Бобрышева в Генштаб прибыл Жуков.

   — На ловца и зверь бежит! — обрадовался Василевский, приветствуя друга. — Верховный распорядился, чтобы завтра к вечеру мы с тобой подготовили карту обстановки, необходимые расчёты и предложения. Ты в курсе, да?

Весь день 12 апреля Жуков и Василевский работали над документами для Верховного, а генерал Антонов, который, по словам Жукова, «обладал блестящим мастерством оформления материалов», готовил карту обстановки, план-карту действия фронтов м районе Курской дуги. Жуков всё это посмотрел и одобрил.

   — Отличная работа, Алексей Иннокентьевич! — Жуков взглянул на часы. — Давайте поужинаем в наркоматовской столовой — и к Верховному.

Так и сделали. Все трое прибыли в Ставку к девятнадцати ноль-ноль. Сталин внимательно выслушал их соображения, согласившись с тем, что главные силы надо сосредоточить в районе Курска.

   — Значит, принимаем решение о преднамеренной обороне наших фронтов в районе Курска и Орла, — подытожил Сталин. Его хмурое и какое-то застывшее лицо ожило, посветлело. Он ещё раз посмотрел на карту. А Жуков, боясь, что Верховный станет колебаться, подчеркнул:

   — Сначала мы обескровим немцев в оборонительном сражении, потом перейдём в контрнаступление и разгромим их. Если это удастся, а я уверен, что так оно и будет, — убеждённо продолжал Жуков, — можно затем развернуть общее наступление в направлении на Харьков, Полтаву и Киев. Если же немцы не нам нут наступать под Курском в ближайшее время, мы сами перейдём к активным действиям.

Кажется, всё было решено, и Верховный резюмировал:

   — Вы, товарищи Василевский и Антонов, можете приступать к подготовке документации по принятому плану, потом мы сноп:i обсудим его. А вы, — Сталин взглянул на Жукова, — через пару дней вылетайте на Северо-Кавказский фронт к генералу Масленникову. Никак он не может разбить таманскую группировку противника. Надо ему помочь.

   — Я готов лететь. — Жуков встал.

В начале мая погода в Москве стояла солнечная, и Василевский в воскресенье уехал с женой и сыном на дачу, чтобы денем отдохнуть на природе, сходить с Игорем на рыбалку. Поздно вечером ему позвонил Сталин:

   — Вы ещё не спите?

   — Готовлю удочки на рыбалку.

   — Придётся отложить, — сказал Сталин. — Вы мне нужны Приезжайте!..

«Что ещё там стряслось? — недоумевал Александр Михайлович, собираясь в Москву. — Ведь знал, что еду на дачу, мог бы и предупредить!»

Катя невесело восприняла его отъезд.

   — Когда вернёшься? — только и спросила.

   — Сам не знаю, — пожал плечами Александр Михайлович. — Если поеду на фронт, дам тебе знать. Ну, не сердись. — И поцеловал её в щёку.

   — Есть одна идея, — начал Верховный, едва Василевский вошёл в кабинет. — Помните, генерал Рокоссовский предлагал разгромить немцев под Орлом? Вы тогда с ним не согласились, и я вас поддержал. Теперь же хочу дать вам задание. Не догадываетесь? — Улыбка сбежала с его губ. — Надо разработать операцию по освобождению Орла. Я даже придумал ей кодовое название — «Кутузов». — Сталин помолчал. — Эта операция тесно связана с действиями наших войск на Курском направлении, поэтому вам легче, чем кому-либо, разработать её. Так считает и ваш коллега Жуков. Я хочу, чтобы операция увенчалась успехом, — подчеркнул Верховный. — Нельзя нам хоть чем-то запятнать имя великого русского полководца! Тут уж надо бить врага во всю мощь русского кулака!

   — Ваша задумка мне по душе, — сказал Василевский. — Я охотно возьмусь за это дело. Когда прикажете начать работу?

   — Сходите завтра с сыном на рыбалку, а потом займётесь. Сын, наверное, уже подготовил удочку?

   — Вы как в воду глядели, товарищ Сталин, — улыбнулся Василевский.

   — Так ведь Берия назвал меня провидцем! — засмеялся Сталин. Но тут же посерьёзнел: — Я бы хотел получить документ как можно скорее...

Что и говорить, не сразу нашёл Василевский то, что хотел. Но мысли родились разумные: усилиями левого крыла Западного и всего Брянского фронта в тесной увязке с действиями Центрального фронта в наиболее выгодный для них момент нанести удар по орловской группировке врага и освободить Орел. Замысел был прост: ударами по сходящимся направлениям на Орел с севера, востока и юга расчленить группировку немцев и разбить её по частям.

   — Это то, что надо! — одобрил Верховный, когда ознакомился с планом операции «Кутузов». Василевский ждал, что он ещё скажет. Но вождь попыхтел трубкой и спросил: — У вас всё?

   — По операции всё, но есть один серьёзный вопрос, который надо решить, а я его всё откладываю...

   — Говорите! — прервал его Верховный.

   — Осенью сорок первого, как вы помните, Ставка расширила права и обязанности главкомов и командующих родами войск и некоторых начальников главных управлений Наркомата обороны, а сами они были возведены в ранг ваших заместителей. Предлагаю отменить это решение Ставки.

   — Почему? — В голосе Сталина прозвучали недовольные ноты.

   — Тогда не всё нами было продумано, есть в этом вина и Генштаба, — подчеркнул Василевский. — Что мы получили на практике? Когда главкомы войск, командующие родами войск и начальники главных управлений стали вашими заместителями, в их действиях стала проглядываться склонность к автономным решениям, которые нередко идут вразрез с распоряжениями Генштаба и даже Ставки. Образно говоря, каждый из них тянул одеяло на себя, а общее фронтовое дело страдает.

   — Так ли? — усомнился Верховный.

   — Да, Иосиф Виссарионович, — загорячился маршал. — Их мало беспокоит обстановка на фронте, они пекутся лишь о себе, о своих войсках. И я как начальник Генштаба в ранге заместителя наркома обороны ничего порой не могу сделать.

   — У вас был с кем-то конфликт? — насторожился Верховный.

   — И не раз, — подтвердил Василевский. — Вот совсем недавний случай. Ставка приняла решение усилить Воронежский фронт авиацией и танками, так как перед ним на Курском направлении стоит мощная группировка немецких войск. Естественно, я распорядился, чтобы командующий авиацией Новиков выделил фронту сотню истребителей. А он мне в ответ: «У меня нет самолётов, я отдал их на другой фронт». Я сказал ему, что моё распоряжение как начальника Генштаба и заместителя наркома подлежит немедленному выполнению. А Новиков отвечает: «Я тоже заместитель наркома обороны и прошу мною не командовать!»

   — Так и заявил?

   — Слово в слово! Что мне оставалось делать? Я сказал Новикову, что немедленно доложу обо всём вам. Только после этого он заверил меня, что истребители будут. Однажды так себя повёл и командующий артиллерией генерал-полковник Воронин под Сталинградом. Нет, я вам не жалуюсь, товарищ Сталин, но дело-то наше общее может крепко пострадать.

«Он чертовски прав! — отметил про себя Сталин. — Зря раньше не доложил мне...»

   — Что вы предлагаете? — спросил Верховный.

   — Сократить количество ваших заместителей. Мне кажется, что достаточно и двоих.

   — Хорошо, товарищ Василевский, я подумаю. — Сталин помолчал. — Вчера вы говорили мне о начале формирования в Селецких лагерях под Рязанью 1-й польской дивизии имени Костюшко. Как идёт эта работа?

   — Поляки очень довольны, что вы приняли такое решение, заверяют, что станут стойко и мужественно сражаться с фашистами. Техникой и оружием мы обеспечили их сполна. Пройдут подготовку, и можно будет посылать на фронт. Так что это дело мы форсируем.

   — Формирование воинских соединений из иностранцев — вопрос политический, и я прошу вас держать его на строгом контроле и всячески помогать нашим друзьям, — сказал Сталин.

У нас ведь уже есть такие соединения. Где и как они воюют?

   — Бьют врага не хуже наших бойцов. — Василевский раскрыл свою записную книжку. — В начале марта первый бой провели бойцы 1-го отдельного чехословацкого батальона в составе 3-й танковой армии Воронежского фронта. Командарм 3-й танковой доложил мне, что чехи и словаки хорошо проявили себя на поле боя. А в начале апреля вступила в бой французская эскадрилья «Нормандия» в составе 1-й воздушной армии Западного фронта. Сформировали мы её в городе Иваново в ноябре сорок второго. Почти четыре месяца ушло на подготовку лётного и технического состава.

   — На подготовку польской дивизии тоже уйдёт столько же времени? — спросил Верховный.

   — Не меньше...

(12 октября 1943 года 1-я польская дивизия имени Костюшко вступила в ожесточённый бой с фашистами под деревней Ленино Могилёвской области в составе 33-й армии Западного фронта. Поляки уничтожили 9 вражеских танков, около 1500 солдат и офицеров, взяли в плен 300 солдат, 58 орудий и миномётов. Узнав об этой победе от начальника Генштаба, Сталин сказал: «Бой под деревней Ленино — это новый этап в освободительной борьбе польского народа и в советско-польских отношениях, символ нашего братства». Декретом Государственного совета ПНР Ленино награждено орденом «Крест Грюнвальда» 2-й степени. 12 октября ежегодно отмечалось в ПНР как День Войска Польского. — А.3.).

Утром Василевскому позвонил Поскрёбышев и сказал, чтобы маршал срочно прибыл к нему.

   — Вот, прочтите. — Поскрёбышев вручил Василевскому листок. — Товарищ Сталин поручил мне ознакомить вас с документом.

Это было Постановление ГКО, в котором говорилось, что у наркома обороны Сталина оставлены только два заместителя — маршал Жуков и начальник Генштаба маршал Василевский; Жуков оставался к тому же заместителем Верховного Главнокомандующего.

   — Всё ясно, Александр Николаевич! — Василевский достал из кармана ручку и расписался на документе.

Несколько дней Василевский пробыл на фронте, вернулся в Москву поздно вечером. В столице накрапывал дождик, всё небо было в заплатах туч, они висели так низко, что, казалось, касались кремлёвских звёзд. «Поеду домой, а утром доложу Верховному», — решил Василевский. Он подошёл к машине, которая его встречала, из неё вышел... Антонов!

   — Привет, Алексей! Ты чего приехал на аэродром, я же не просил встретить меня?

   — Вас ждёт товарищ Сталин, — смутился Антонов. — Трижды звонил в Генштаб. Так что поезжайте в Кремль...

Сталин, угрюмый, сидел за столом и пил чай. Он пригласил Василевского сесть за стол, вынул из ящика листок и вручил ему.

   — У меня к вам личная просьба, прочтите, пожалуйста...

Александр Михайлович взял листок и стал про себя читать. Это был приказ наркома обороны командующему ВВС Красной Армии маршалу авиации Новикову «немедленно снять с должности командира авиационного полка полковника Сталина В. И. и не давать ему каких-либо командных постов впредь до моего распоряжения; полку и бывшему командиру полка полковнику Сталину объявить, что полковник Сталин снимается с должности командира полка за пьянку и разгул и за то, что он портит и развращает полк».

   — Я сожалею, что сын подвёл вас, Иосиф Виссарионович, — участливо произнёс Василевский, положив листок на край стола.

   — Сукин сын! — выругался Сталин. — Он опозорил честь мундира! Я часто критиковал старшего сына Якова и очень переживал, когда в июле сорок первого он попал в плен к немцам. Тогда я, грешным делом, подумал, что лучше бы он погиб в бою, чем этот плен. Я боялся, что немцы могут Якова «расколоть» и он стал бы говорить по радио и писать в листовках всё, что ему прикажут наши враги. Представляете, сын Верховного Главнокомандующего действует против своей страны? Такого позора я бы не перенёс. Но Яков меня не подвёл. И Родину свою не предал...

(Старший лейтенант Я. И. Джугашвили (Сталин) с первых дней войны оказался на фронте. По имеющимся в архиве документам, он храбро сражался, честно выполнял свой воинский долг, но воинская часть, в которой он служил, попала в окружение, и Яков очутился в плену. Немцы пытались использовать Якова в пропагандистских целях, но им так и не удалось сломить его волю, он не стал предателем, хотя прошёл через неимоверные муки в лагерях Хаммельбурга, Любека, Заксенхаузена. 14 апреля 1943 года Яков Джугашвили бросился на колючую проволоку ограждения лагеря, и часовой застрелил его. — А.3.).

«Ему очень жаль Якова, у него даже глаза повлажнели», — подумал Василевский, глядя на вождя.

   — Что требуется от меня? — спросил маршал.

Сталин ответил не сразу. Он в раздумье молчал. Казалось, в его душе шла отчаянная борьба. Наконец он глухо сказал:

   — Мне как-то неловко на сына подписывать приказ. Может быть, это сделать вам как моему заместителю и начальнику Генштаба?

   — Я могу подписать, — произнёс Василевский. — Но пользы от этого не будет. Почему? Ваш сын увидит под приказом мою подпись и наверняка подумает, что у вас, наркома обороны, не поднялась рука на сына. Так что воспитательный эффект мои подпись не повысит. Лучше, если отец наказывает своё чадо, а не кто-то другой.

   — Вы так считаете?

   — Да, говорю вам честно, как на духу.

   — Решено, я подпишу приказ! — повеселел Сталин. — Ваши доводы убедили меня. Спасибо! — Он взглянул на Василевского, и улыбка скользнула по его лицу. — Вас, наверное, интересует, кто мне доложил о сыне? Тот же источник, который сообщил мне о болезни вашего сына Юрия. Это надёжный источник, и я доверяю ему.

«Я знаю, кто этот человек, — Лаврентий Берия!» — мысленно сказал Василевский Верховному.

   — Один вопрос мы с вами решили. — Сталин взял со стола трубку, набил её табаком и закурил. — Теперь вернёмся к операции «Кутузов». Мне звонил командующий Центральным фронтом генерал Рокоссовский. Он считает, что Генштаб взял для операции «Кутузов» основные силы его фронта[15], тогда как Западный фронт генерала Соколовского выделил для этой цели лишь три общевойсковых, одну танковую армии и 2-й гвардейский кавалерийский корпус.

   — Вот ведь какой настырный генерал Рокоссовский! — едва не чертыхнулся Василевский. — Он мне звонил, и я ему всё объяснил. Почему Генштаб так поступил? Под Орлом немцы сосредоточили большие силы — тридцать семь дивизий группы армий «Центр», в том числе восемь танковых и две моторизованные, тысячу двести танков и штурмовых орудий, более тысячи самолётов. Это данные разведки, и они точны. Командует орловской группировкой генерал-полковник Вальтер Модель, приближённый Гитлера и мастер танковых атак[16]. Потому-то и наши силы на этом участке фронта должны быть не меньшими. Так что зря Рокоссовский плачется. Другим фронтам не легче будет в предстоящих сражениях.

Сталин, покуривая трубку, прошёлся вдоль стола, на котором были разложены карты.

   — Операции «Кутузов» Ставка придаёт важное значение, — сказал он. — Поэтому вам надлежит завтра с утра выехать на Брянский и Западный фронты и проверить, как идёт подготовка к ней. — Сталин сделал паузу. — Рекомендую вам начать проверку с левого крыла Западного фронта. Генерал Соколовский командующий молодой, и ему надо помочь.

У кабинета Василевского ждал генерал Штеменко, который вернулся из поездки на Северный Кавказ, куда Сталин посылал маршала Жукова. Штеменко представлял там Генеральный штаб.

   — Сергей Матвеевич, давно меня ждёшь? — спросил Василевский. Он открыл кабинет, и они оба вошли. — Садись. Ну что, удалось генералу Масленникову турнуть немцев с Тамани?

   — Не удалось, — грустно констатировал Штеменко. — Три недели там шли тяжёлые бои. На главном направлении наступала 56-я армия генерала Гречко, он-то и докладывал на фронте Жукову, когда мы туда прибыли. Основной удар наносился в обход станции Крымской с юга, вспомогательный — в обход с севера. Немцы бросили в бой свежие силы, много самолётов, танков. И что же? 56-я армия лишь подошла к Крымской, но освободить не смогла.

   — Чем объяснить такую неудачу?

   — Наши войска остро ощущали недостаток боеприпасов, не хватало орудий и танков. То же самое наблюдалось и в войсках 18-й армии. Жуков спросил командарма Гречко, сколько ему надо дней для подготовки нового наступления. Тот ответил: «Две-три недели». Но Георгий Константинович дал лишь пять суток... Словом, к исходу четвёртого мая немцев выбили из Крымской, но «голубая линия» в своей основе осталась неприступной.

   — Как всё это воспринял Георгий Константинович?

   — Очень переживал. Мы ожидали упрёка со стороны Верховного, но всё обошлось.

   — И что же сказал Сталин?

   — Он резко критиковал генерала Масленникова, заявил Жукову, что того надо заменить генералом Петровым.

   — Опять снимают командующего! — ругнулся Александр Михайлович. — Масленникову надо было дать резервы. Генштаб в этом деле тоже не всё продумал.

   — Вот я и написал вам отчёт, где идёт речь и о промахах, как мне кажется, Генштаба. — Штеменко отдал Василевскому документ.

   — После обеда прочту, а ты перед ужином зайди ко мне. Я скажу, что тебе надо делать в первую очередь. Соображаешь?

Уехал на фронт Василевский на рассвете и через час был уже в штабе Западного фронта. Майское утро выдалось тихим и безоблачным, рыжее солнце выкатилось из-за горизонта и стало припекать. Василевскому отдал рапорт генерал Соколовский.

   — Как служба, Василий Данилович? — Василевский улыбнулся. Они вошли в штаб. — Не вскружили тебе голову успехи?

   — Какие? — смутился генерал.

   — А операция по ликвидации Ржевско-Вяземского плацдарма немцев, которую ты провёл в марте вместе с Калининским фронтом? Верховный похвалил тебя...

   — Эта операция едва не сделала меня седым, — усмехнулся Соколовский. — Я тогда крепко переживал...

   — Отчего вдруг? — удивился Василевский, хитро прищурив глаза.

   — Было отчего, Александр Михайлович. Посудите сами. В феврале по немцам ударили войска Брянского и Центрального фронтов на Орловском и Севском направлениях, так? Немцы начали отвод своих войск с Ржевско-Вяземского выступа. Казалось, если отступают, то их легче бить вдогонку. Но на деле вышло по-другому. Я перешёл в наступление. А тут, как на грех, весенняя распутица, грязь по колено, кругом вода, порой даже танки не могли пройти лесисто-болотистую местность. Войска продвигались в сутки по шесть-семь километров. Словом, я очень переживал.

   — Верю, что тебе, Василий Данилович, пришлось нелегко. Зато после ликвидации Ржевско-Вяземского выступа линия фронта отодвинута от Москвы на сто тридцать—сто шестьдесят километров, — подчеркнул Василевский. — Так что не кори себя, полководец! — шутливо добавил он. — А теперь послушай меня. Через полчаса поедем смотреть, как твои люди готовятся к операции «Кутузов». Не будем терять время, мне надо ещё побывать в войсках Брянского фронта. Да, а где Булганин, я что-то его не вижу. Он отдыхает?

   — Да нет, ещё с вечера убыл в 21-ю армию генерала Баграмяна, — пояснил командующий.

Василевский работал быстро, чётко, глаз у него был намётан, он сразу находил слабые места в подготовке войск, советовал, как их устранить. Утром следующего дня на столе Верховного лежала его телеграмма. Василевский докладывал Сталину 21 мая из штаба 61-й армии генерала Белова о том, что 19 и 20 мая он вместе с Соколовским и Булганиным проверил готовность к операции армии Баграмяна. Серьёзных недостатков не обнаружил, войска готовы выйти в исходное положение. На восстановление 1-го и 5-го и танковых корпусов получено лишь сто танков. «Было бы желательно к началу операции подкрепить армию двумя танковыми полками, — предложил Верховному Василевский. — Считаю, — писал далее Александр Михайлович, — что войска в целом будут готовы к занятию исходного положения 28 мая. На развёртывание артиллерии потребуется до пяти суток».

Прочитав телеграмму Василевского, Сталин вызвал генерала Антонова.

   — Ознакомьтесь с донесением и срочно примите надлежащие меры, — сказал Верховный. — На фронт не поступают вовремя боеприпасы. У Брянского фронта мало танков и орудий, новых он ещё не получил. Маршал авиации Новиков почему-то задерживает отправку на фронт самолётов, хотя на этот счёт есть решение Ставки...

Сталин говорил жёстко, чувствовалось, что недостатки в подготовке к операции «Кутузов», выявленные на фронтах представителем Ставки, обеспокоили его.

   — Вызовите ко мне наркома боеприпасов Ванникова и начальника тыла генерала армии Хрулёва.

   — Будет исполнено! — отчеканил Антонов. Он шагнул к двери, но Сталин остановил его:

   — Маршал Василевский сейчас находится в войсках Брянского фронта. Свяжитесь с ним и передайте моё распоряжение, чтобы он возвращался в Ставку. У меня для него есть новое задание.

«Ну и настали времена, Александр Михайлович почти не бывает в Москве, ездит с одного фронта на другой», — огорчился в душе за своего начальника Антонов.

Василевский прибыл в Москву глубокой ночью. Дежурный по Генштабу доложил ему, что генералы Антонов и Штеменко находятся в Ставке.

«И я сейчас туда поеду», — подумал Василевский.

Он быстро разделся в своём кабинете, причесался перед зеркалом и удивился, увидев своё лицо. Серое, невыразительное, тёмные круги под глазами. Горько усмехнулся: ещё бы, уже третью ночь спит урывками. Ничего, вот доложит Верховному ситуацию на фронтах и поедет домой, завалится на кровать и будет спать всю ночь, и никто не станет его тревожить, и Катя, его милая Катюша, сделает всё, чтобы выспался он на славу. При мысли о жене у него пылко затрепетало сердце.

Из Ставки вернулся генерал Антонов.

   — Вы уже прибыли? — спросил он маршала, едва увидев его.

   — Как видишь, Алексей Иннокентьевич! — Василевский мягко улыбнулся. — Ты был у Верховного?

Антонов сказал, что Сталина беспокоит ситуация на Курской дуге. Под Кромами и Борисовской немцы сосредоточивают новые танковые части и войска.

   — С разрешения Верховного я направлял фронтам предупреждение, что немцы могут начать наступление под Курском не позднее двадцать шестого мая, — продолжал Антонов. — Но этого не случилось. Потому-то Верховный и волнуется. Вчера у него на ковре были генерал армии Хрулёв и нарком боеприпасов Ванников. Он прочёл ваше донесение из армии Баграмяна и приказал генералам принять меры, чтобы доставить на фронты боеприпасы и боевую технику... Это я к тому, чтобы вы знали, о чём шла речь в Ставке.

Василевский с удовлетворением подумал: «Толковый у меня заместитель!»

   — Очень кстати вы прибыли, — сказал Сталин, когда Василевский вошёл к нему. Выслушав отчёт о подготовке фронтов к операции «Кутузов», он добавил: — Вы проделали большую работу, и весьма оперативно. У вас ещё что-нибудь?

   — Есть, товарищ Сталин, и существенное, — стараясь не выдать своего волнения, ответил Василевский. — Воздушная разведка засекла переброску немецких войск на Спас-Деменском и Жиздринском направлениях. Партизаны сообщили в штаб фронта, что с запада на Спас-Деменское направление прибыла танковая дивизия врага. Правда, у нас там достаточно сил, чтобы прикрыть Ки лужское и Тульское направления. И всё же я счёл необходимым переместить 19-й стрелковый корпус из района Гжатска в Юхнов, оставив его в составе 10-й гвардейской армии...

   — Вы приняли правильное решение... Скажите, что думает по поводу операции «Кутузов» генерал Соколовский?

   — У него боевой настрой, — констатировал начальник Генштаба. — А вот на Брянском фронте я вскрыл серьёзные недостатки и потребовал от генерала Рейтера устранить их.

   — На днях у него примет дела генерал Попов, — произнёс Верховный.

   — Надо ли менять командующего в канун сражения? — возразил Василевский. — Генерал Рейтер — вояка опытный, но медлителен и слишком доверчив к комдивам, а их надо постоянно держать под контролем. Такой у него стиль работы.

   — Я не против того, чтобы у командующего был свой почерк, — заметил Верховный. — Возьмите генерала Рокоссовского: разве он похож, скажем, на Ватутина или Конева? Но эти военачальники добиваются успеха в сражениях, а генерал Рейтер ещё ничем нас не порадовал. Стараться быть самим собой, — продолжал Сталин, — значит быть волевым, а воля, как говорил Энгельс, определяется страстью или размышлением, чего как раз и не хватает Рейтеру. Что, станете возражать?

   — Нет, в ваших словах истина!

   — Вы похвалили меня устами Мехлиса. — По лицу Сталина пробежала тень. — А мне похвала не нужна, она, подобно ржавчине, разъедает душу. Кстати, два-три дня поработайте в Генштабе, а потом полетите к Попову и поможете ему войти в курс фронтовых дел. У вас есть вопросы?

   — Да нет, я вот о чём подумал, — смутился Василевский. — Скоро начнутся бои на Курской дуге, и было бы здорово, если бы союзники открыли второй фронт! Тогда немцы вынуждены были бы часть сил снять с советско-германского фронта на запад Франции.

   — Пока они ограничиваются операциями против незначительных сил вермахта, — заметил Сталин. — Правда, когда мы обороняли Сталинград, английская 8-я армия генерала Монтгомери[17] разгромила войска генерала Роммеля под Эль-Амейном. Это было нам на руку. И когда я буду писать Черчиллю очередное послание, непременно с похвалой отзовусь о Монтгомери. Уверен, что когда союзники откроют второй фронт, а сделать это им придётся, как бы господин Черчилль ни юлил, этот генерал станет играть в операции не последнюю роль...

(И действительно, в июне 1944 года при высадке десанта союзников через Ла-Манш в Нормандии — открытие второго фронта — Монтгомери умело руководил войсками союзников и наступлением их до пределов Сены, за что и был награждён советскими орденами «Победа» и Суворова 1-й степени. Ордена Монтгомери и генералу Эйзенхауэру[18] по распоряжению Сталина в 1945 году в штабе Эйзенхауэра во Франкфурте-на-Майне вручил маршал Жуков. Тогда же по приглашению Сталина Эйзенхауэр со своим сыном посетил Советский Союз, его сопровождал Жуков. Фельдмаршал Монтгомери побывал в СССР лишь в 1947 году; в первый же день приезда начальник Генштаба Василевский устроил ему приём.

Василевский уже был дома, когда ему позвонил Сталин. Он спросил, как в Генштабе прошёл приём фельдмаршала.

   — Всё хорошо, Иосиф Виссарионович, Монтгомери остался доволен. Я преподнёс ему русский сувенир — бекешу на беличьем меху и генеральскую папаху из серого каракуля. Он очень обрадовался подарку.

   — О войне беседовали?

   — Да! Вспоминали оборону Москвы, Сталинградскую и Курскую битвы, ну и конечно же штурм Берлина. Фельдмаршал высказал мне одну просьбу...

   — Какую?

   — Он хочет увидеться с вами. Я сказал, что это решать вам.

   — Может, дать обед в честь высокого гостя в Большом Кремлёвском дворце?

   — Это было бы хорошо. Всё-таки Монтгомери сейчас начальник имперского генерального штаба. Он признался мне, что Черчилль не советовал ему ехать к нам: мол, это наш вероятный противник в будущей войне.

   — Этот рыцарь «холодной войны», наверное, уйдёт на тот свет с лютой ненавистью к Советам, — выругался Сталин. — Но Монтгомери я приму.

На обед в честь фельдмаршала Монтгомери в Большой Кремлёвский дворец пришли партийные и государственные деятели, военачальники. И вот в зал вошёл Монтгомери, на нём была бекеша и папаха. Василевский растерянно смотрел на гостя.

   — Я оделся в русскую бекешу и папаху, чтобы меня увидел генералиссимус Сталин, — улыбнулся гость. — Так что прошу не сердиться.

   — Пожалуйста, господин фельдмаршал, как вам лучше, — тоже улыбнулся Василевский.

Наконец в зал вошёл Сталин и члены правительства. Вождь засмеялся, глядя на Монтгомери.

   — Что это такое? — спросил он Василевского.

Но ответил фельдмаршал:

   — Я желаю, чтобы вы, господин Сталин, увидели меня в русской форме! Можно с вами сфотографироваться? На память...

   — А что, для истории пригодится! — улыбнулся Сталин. — Пожалуйста, подойдите ко мне...

Фотограф сделал своё дело.

   — А теперь, товарищи и господа, прошу к столу! — пригласил Василевский.

На другой день фельдмаршал Монтгомери улетал в Англию. На аэродроме он был в той же бекеше и папахе, приняв рапорт начальника караула. Василевский не сомневался, что русский сувенир пришёлся маршалу по душе. — А.3.).

Глава пятая

Из-за туч выкатилась круглая, как арбуз, луна и всё вокруг залила холодным мерцающим светом. На переднем крае в эту ночь было тихо, лишь изредка небо прошивали трассирующие пули. Казалось, немцы стреляют наугад, для испуга. Маршал Василевский в защитного цвета куртке неторопливо шёл вдоль окопов, откуда слышался говор и смех бойцов. «Скоро тут завоет свинцовая метель, снаряды вспашут землю», — грустно подумал он. Командующий фронтом генерал Попов на ходу давал ему пояснения, где и какие дивизии расположены, какие участки заминированы. Худощавый, чуть сутулый, он слегка пригибался, чтобы не быть обнаруженным снайперами. У блиндажа, где располагался штаб, они остановились.

   — Ну что же, Маркиан Михайлович, твоими войсками я доволен, — подытожил Василевский, завершив проверку. — Так и доложу Верховному. Опыт у тебя есть, лихость бьёт через край. Будем надеяться, что свою задачу ты выполнишь.

Глаза у Попова заблестели:

   — Да уж постараюсь, Александр Михайлович...

Василевский вернулся в штаб фронта продрогший. Только выпил чаю, как ему позвонил полковник Кальвин.

   — Я полагал, что ты собрал материал о героях-лётчиках и уже укатил в Москву! Что-что? Ах, у тебя важная новость! Где ты? В сорока километрах от меня? Давай, Оскар, приезжай!

Вскоре к штабу подкатил «Виллис».

   — Привет, Саша! Хорошо, что ты рядом оказался, а то худо дело...

Василевский пригласил его в комнату. Оскар молча развязал рюкзак и вынул из него кусок серого полотна, покрытого лаком: лак потрескался и местами отвалился. Запахло бензином и ещё чем-то.

   — Что это? — спросил Александр Михайлович.

   — Кусок обшивки с крыла самолёта Як-9, — пояснил Оскар. — В полёте обшивка трескается, отстаёт от фанерного крыла истребителя и самолёт теряет свои боевые качества. В авиаполку, откуда тебе звонил, все машины вышли из строя. А ведь они недавно поступили с завода! Я мог бы дать критическую статью в свою газету, но военный цензор её задробит. Вот я и докладываю тебе как начальнику Генштаба.

Василевский был потрясён увиденным. «Скоро начнётся сражение под Курском, но из-за недостатка истребителей оно может сорваться!» — подумал он.

   — Вот что, Оскар. Садись за стол и пиши на моё имя рапорт, в котором изложишь факты, — сказал отрывисто Александр Михайлович.

Оскар рапорт написал. Василевский прочёл его и позвонил в Ставку. Поскрёбышев ответил, что товарищ Сталин отдыхает. Маршал попросил разбудить его, но Поскрёбышев отрезал:

   — Доложите ему утром!

   — Что вы себе позволяете? — повысил голос Василевский. — У меня срочное донесение!

Ждать пришлось недолго, и в трубке раздался сиплый голос:

   — Что там у вас стряслось?

Василевский, сославшись на рапорт полковника Кальвина, сообщил Верховному трагедию с самолётами. Вождь был возмущён.

   — Кто это сделал? — крикнул он и, не дождавшись, что ему скажет начальник Генштаба, резко бросил: — Вылетайте в Ставку!

   — Всё слышал? — спросил Василевский Оскара, когда положил трубку. — Я сейчас лечу в Москву, возьму туда и твой рюкзак с трофеями. Может, и ты со мной полетишь?

   — Я ещё не собрал материал о герое-лётчике для очерка.

В самолёте Василевский всю дорогу дремал. А когда подрулили к зданию аэровокзала, он легко спрыгнул на землю. Июнь в Москве выдался прохладным, ночью густо выпадала роса, а когда из-за горизонта выплывало рыжее солнце, она серебрилась на листьях кустарников, казалось, что кто-то рассыпал ртуть. Встретил Василевского начальник Оперативного управления Генштаба генерал Штеменко, недавно назначенный на эту должность по рекомендации Александра Михайловича. Он молодцевато взял под козырёк.

   — Не думал увидеть тебя здесь, Сергей Матвеевич, а то бы привёз с фронта грибов, в лесу их там уйма! — весело сказал начальник Генштаба, здороваясь с ним. — Грибы — твоя слабость. Об этом мне говорил маршал Шапошников, когда на полигоне перед войной мы смотрели стрельбу танков Т-34.

   — До войны, бывало, как наступит выходной день, я хватал ведро и мчался в лес по грибы. — Штеменко крутнул ус. — А сейчас нам не до грибков...

Маршал сел в машину рядом с водителем, а Штеменко устроился на заднем сиденье.

   — На Курской дуге тихо? — спросил он.

   — Пока тихо, в небе лишь рыскают фашистские стервятники, — отозвался Василевский. — В апреле под Обоянью я попал в такой переплёт, что, как вспомню, холодок по телу бежит. Ма шину, в которой я ехал на аэродром, атаковал «мессер».

(В тот раз машину вёл шофёр Жукова лейтенант Бунин. «Под Обоянью, — рассказывал он, — я вёз на полевой аэродром не маршала Жукова, а маршала Василевского. Были сумерки. Камуфлированная под снег машина выделялась на весеннем, уже пожелтевшем шоссе, и «мессершмитт» полоснул по нам трассирующими. Спрятаться негде — голое место. Я стал маневрировать... Василевский потом сказал Жукову: «Спаслись благодаря твоему шофёру». Эти слова Георгий Константинович передал мне как большую награду». — А.3.).

А вот и Генштаб. Василевский вошёл в свой кабинет и, не раздеваясь, позвонил Сталину.

   — У меня сидят виновники авиационной аферы, так что приезжайте!

Вступил в кабинет вождя Василевский необычно робко. Поздоровавшись, развязал рюкзак и вытянул из него куски полотняной обшивки крыла самолёта. Сталин ругнулся:

— Хороши трофеи! — И сердито взглянул на заместителя наркома авиационной промышленности Дементьева: — Что скажете?

О том, как негодовал Сталин, свидетельствует авиаконструктор Александр Яковлев: «3 июня 1943 года меня и заместителя наркома П.В. Дементьева, ведавшего вопросами серийного производства, вызвали в Ставку. В кабинете кроме Сталина находились маршалы Василевский и Воронов. Мы сразу заметили на столе куски потрескавшейся полотняной обшивки самолёта и поняли, в чём дело... Мы сказали, что случаи срыва обшивки нам известны. Сталин перебил нас:

   — Какие случаи? Вся истребительная авиация небоеспособна!.. Знаете ли вы, что это срывает важную операцию, которую нельзя проводить без истребителей?

Да, мы знали, что готовятся серьёзные бои в районе Орел—Курск, и наше самочувствие в тот момент было ужасным.

   — Да знаете ли вы, что так поступить мог только самый коварный враг?! Это работа на Гитлера!.. Вы гитлеровцы!

Трудно себе представить наше состояние в тот момент. Я чувствовал, что холодею. А Дементьев стоял весь красный и нервно теребил в руках кусок злополучной обшивки...»

Дементьев заверил Сталина, что в течение двух недель все самолёты будут исправлены. На заводе есть хорошая краска.

   — И ни дня больше! — сурово предупредил Сталин.

Дементьев и Яковлев вышли из кабинета.

   — Где рапорт полковника Кальвина? — спросил Сталин.

   — Разве я не отдал его вам? — Василевский полез в карман. — Извините, я забыл. Вот он...

   — Ваш друг поступил разумно. — Верховный отложил рапорт в сторону. — За проявленную бдительность он будет награждён орденом. Теперь о делах фронтовых... У генерала Попова всё подготовлено к операции?

   — Я облазил там весь передний край, окопы, блиндажи, тщательно проверил подготовку войск. Кое-что пришлось командующему подсказать, но в общем войска готовы к боям...

В это время Сталину позвонил маршал Жуков.

   — Пока немцы молчат, — послышался в трубке его басовитый голос. — Я сейчас нахожусь на КП Костина (псевдоним Рокоссовского). Мы с ним только что вернулись с передовых позиций. О нашу оборону немец расшибёт себе башку!

   — Не надо бахвалиться, я этого не люблю! — оборвал Верховный Жукова. — У меня в кабинете находится Александров (псевдоним Василевского), он совсем недавно прибыл от Маркова (псевдоним Попова). Там тоже пока тихо. Дня через два-три Александров снова отправится на фронт. Вы и он — моя главная опора, так что прошу обоих держать пальцы на пульте. Понимаете, 6 чем я толкую?

   — Ясно, товарищ Иванов (псевдоним Сталина), — звонко ответил Жуков. — Мы тоже сидим тут как на иголках. Но я чувствую, что немцы вот-вот начнут...

Сталин закурил, не спеша прошёлся по ковровой дорожке и остановился рядом с Василевским. Сквозь облачко дыма маршал видел его озабоченное лицо. Видимо, его терзали сомнения: устоят ли в обороне наши войска? И, чтобы хоть как-то развеять эти сомнения, начальник Генштаба сказал:

   — На Курском направлении мы создали многополосовую оборону на глубину до трёхсот километров! Есть у нас и мощный стратегический резерв — Степной фронт. Командует им генерал Конев, человек надёжный.

Но Сталин молча пыхтел трубкой и, казалось, не слушал его. Он задумчиво смотрел на карту, где красным карандашом был помечен Курск. Василевский был удивлён: отчего вождь так долго безмолвствует?

   — У меня сегодня была встреча во сне с сыном Яковом, — наконец заговорил он. — Будто мы с ним обедали на моей даче в Сочи. Ярко светило солнце, и было жарко. Потом мы пошли к морю. Предложил мне искупаться, но я отказался. Тогда он разделся и нырнул в воду. Я нетерпеливо ждал, когда он вернётся. Круги давно разошлись по воде, а сына всё нет. Я стал его звать... И вдруг из воды кто-то появился. Смотрю и глазам своим не верю — ко мне идёт не сын Яков, а Гитлер...

Василевский засмеялся, да так громко, что Сталин нахмурил брови.

   — Да-да, из воды вышел Гитлер! — повторил он. — Лицо у него перекошено, волосы на голове слиплись, растрёпаны, в правой руке шашка, какую я видел у Семёна Будённого, — стальная и острая, как бритва. Гитлер подошёл ко мне так близко, что я видел его тонкие, как шнурок, усы, ехидную ухмылку на костлявом лице. Что-то крикнул на немецком языке и резко взмахнул шашкой. Хотел меня ударить, но я отскочил в сторону...

   — А дальше что было? — спросил Александр Михайлович.

   — Ничего не было — я проснулся. — Сталин криво усмехнулся. — Неужели моего Якова фашисты убьют? Жуков предлагал мне поменять Якова на Паулюса, но я сказал, что солдат на генерала не меняю. Якову, наверное, трудно в плену, и я боюсь, как бы гитлеровцы не склонили его к предательству.

(Этого, однако, не случилось, но узнал об этом Сталин лишь 5 марта 1945 года, когда Берия вручил ему вот этот документ: «В конце января с.г. 1-м Белорусским фронтом была освобождена из немецкого лагеря группа югославских офицеров. Среди освобождённых — генерал югославской жандармерии Стефанович, который рассказал следующее. В лагере «Х-С» г. Любек содержался ст. л-т Джугашвили Яков, а также сын премьер-министра Франции Леона Блюма капитан Роберт Блюм и другие. Джугашвили и Блюм содержались в одной камере. Стефанович раз 15 заходил к Джугашвили, предлагал материальную помощь, но тот отказывался, вёл себя независимо и гордо. Не вставал перед немецкими офицерами, подвергаясь за это карцеру. «Газетные сплетни немцев обо мне — ложь», — говорил Джугашвили. Был уверен в победе СССР. Написал мне свой адрес в Москве: ул. Грановского, д. 3, кв. 84».

Сталин дважды прочёл записку, потом вызвал Берия. Кивнув на документ, он грустно сказал:

   — Я мог ожидать чего угодно, только не этого... Мой сын, советский командир-артиллерист, с буржуа Блюмом в одной камере!

   — Иосиф, твой сын попал не в рай, а в плен! Немцы даже не пытали его.

   — Почему?

   — Видимо, надеялись, что со временем сломят его и он станет на них работать. Теперь ясно как божий день, что те листовки, одну из которых прислал в пакете Жданов, — выдумка фашистов. Яков до конца остался верен присяге, которую давал... — А.3.).

Сталин сидел за столом неподвижно, грустный, о чём-то размышляя. Смотрел то в окно, за которым куражился озорной ветер, гоняя по небу тучи, то мельком бросал взгляд на Василевского.

   — На войне, конечно, жизнь иная, чем в тылу, — нарушил он молчание. — Там гибнут люди, и каждый умирает по-разному. Кого пуля сшибла с ног, кого осколок снаряда или мины задел... А мой Яков целым и невредимым попал в плен. Как вспомню, так у меня от этой мысли душа каменеет.

   — Плен — это не трагедия, — философски заметил Василевский. — Хуже, когда человек сознательно предаёт Родину, как это сделал генерал Власов.

   — Не говорите мне об этом подлеце! И я и Жуков так в нём ошиблись!..

Василевский встал, взял со стола свою папку, нагнулся за рюкзаком с «трофеями», но Верховный сказал:

   — Пусть останется здесь, он мне ещё нужен... Наверное, в Генштабе накопились неотложные дела? — спросил он. — Сколько вам надо времени, чтобы решить их?

   — Два-три дня, потом я снова улечу на фронт.

   — Два дня, и не больше! — отрезал Сталин. — Перед выездом позвоните мне...

Домой Василевский пришёл под вечер. Катя готовила ужин. Увидев его, она мягко улыбнулась, глаза загорелись, словно из них сыпались искорки. Она быстро шагнула к нему и поцеловала в щёку.

   — С приездом, милый! Я так рада, что ты выкроил время побыть дома!

   — А где Игорёк?

   — На музыке, скоро пойду за ним. Преподавательница довольна им, говорит, старательный малыш, и слух у него есть.

Александр Михайлович открыл саквояж, вынул из него небольшой свёрток и отдал жене:

   — Это тебе!

Она развернула его и ахнула:

   — Боже, какая прелесть! Где ты её взял? Таких я в Москве не видела!

Это была белая, как морская пена, роза с яркими красными прожилками на лепестках.

   — Красота-то какая, а? — Катя вновь его поцеловала. — Спасибо, дорогой, спасибо! — И тут же вскинула на него глаза: — Скажи, по какому случаю ты вдруг принёс розу?

   — Эх ты, синеглазка, как величает тебя мой друг Жуков. Не догадалась? В этот день восемь лет назад ты родила Игорька!

   — Боже, какой ты умница, Саша! — воскликнула жена. — Я и не подумала об этом...

Он обнял её, но в это время позвонил писатель Толстой.

   — Александр Михайлович, добрый день! Я решился побеспокоить вас, извините, если отвлёк от важных дел.

   — Что вы, Алексей Николаевич! — весело отозвался Василевский. — Я недавно закончил перечитывать ваш роман «Хождение по мукам». Сильная вещь!

Толстой сообщил, что за роман он получил Государственную премию СССР и перевёл её на строительство танка «Иван Грозный».

   — Хочу просить вас, чтобы завод как можно скорее сделал танк. Можете мне помочь?

   — Завтра же решу этот вопрос. Подберём мы и экипаж танка.

   — Но перед отправкой танка на фронт я хотел бы сказать экипажу несколько слов, — попросил Толстой. — Это реально?

   — Разумеется, Алексей Николаевич.

   — Вы так любезны, товарищ Василевский, я тронут вашим вниманием. До встречи!

(Танк «Иван Грозный» храбро сражался с гитлеровцами, он дошёл до Берлина, но поздравить с победой экипаж танка Толстой не успел: в 1945 году он умер. — А.3.).

Сталин выпил чаю, потом поручил Поскрёбышеву вызвать к нему Берия.

Лаврентий Павлович явился быстро, он даже улыбнулся. Сталин кивнул на угол у двери, где лежал рюкзак с «трофеями»:

   — Вытащи из него всё, что там есть!

Берия увидел куски белой парусины, сильно пахнувшие краской и бензином.

   — Что это?

   — Ты у меня спрашиваешь? — усмехнулся Сталин. — Это я должен задать тебе такой вопрос! — Он встал из-за стола и подошёл к Берия. — Это парусина с крыла самолёта-истребителя. С нового самолёта, — подчеркнул вождь. — Три сотни таких машин с завода доставлены в авиачасти под Курск, но летать на них, а тем более вести воздушные бои с противником нельзя. Нитрокраска не держит парусину, в воздухе её с крыла срывает встречный ветер, и истребитель становится неуправляем. Заводской брак, Лаврентий!

   — Это похоже на диверсию! — воскликнул Берия.

   — Ты разберись по долгу своей службы и мне доложишь! — Сталин кивнул на рюкзак. — Забирай его к себе. И знаешь, кто раскрыл эту, как ты выразился, диверсию? — Он взял со стола рапорт Кальвина на имя начальника Генштаба и вручил своему подопечному: — Прочти!

Глаза Берия пробежали рапорт.

   — Полковник Оскар Кальвин? — удивился Берия. — Странно!

   — Да, тот самый Кальвин, отец которого живёт в Париже! — ехидно произнёс вождь.

Берия сложил в рюкзак куски парусины и завязал его.

   — Могу я переговорить по этому делу с маршалом Василевским?

   — Не смей отвлекать его! — резко сказал Сталин. — В районе Курска назревают большие события, и отвечают за них два маршала — Жуков и Василевский.

   — Оскар Кальвин — его друг, и мне хотелось бы кое-что у него выяснить.

   — Полковника Кальвина тоже не трогай, он наш! — Сталин прошёл к столу и сел. — Крепко же ты меня подвёл, Лаврентий. Честное слово маршала Василевского оказалось для меня дороже досье, которое состряпали твои подопечные на Лубянке!..

В это утро Ватутин проснулся, когда небо на востоке набухало синью. На переднем крае за всю ночь не раздалось ни одного выстрела, и он хорошо поспал. Едва умылся, как дежурный по штабу доложил, что прибыл маршал Василевский.

   — Да ты что! — Ватутин схватил с вешалки шапку и выскочил во двор.

Василевский как раз вылез из машины. Вскинув руку к головному убору, Ватутин начал было рапортовать, но маршал с улыбкой прервал его:

   — Я знаю, кто ты, Николай Фёдорович, и знаю, чем занимаешься. Скажи лучше, почему такой грустный?

   — Всё гадаю, почему фрицы не наступают, чего они ждут? Может, начнём первыми?

   — Наберись терпения! — осадил его начальник Генштаба. — Начинать первыми мы не будем!

   — Тогда я доложу своё мнение Верховному, — загорячился Ватутин.

   — Пожалуйста, Николай Фёдорович, это твоё право как командующего.

Предложение Ватутина заинтересовало Верховного, о чём он сообщил маршалу Василевскому, позвонив ему:

   — Я поручил Ватутину доложить свои соображения по Воронежскому фронту. А вы передайте командующему Юго-Западным фронтом генералу Малиновскому моё распоряжение также прислать в Ставку свои намётки. С Жуковым в отношении Центрального фронта генерала Рокоссовского я переговорю сам.

Василевский сделал так, как приказал Верховный, однако но мог скрыть своего раздражения.

   — Задал ты нам лишнюю работу, Николай Фёдорович, — разжал губы Василевский. — Верховный любит, когда ему подбрасывают идеи, но эти идеи, дружище, должны быть реальными, а не вроде дутого шара. Подул ветер — и такой шар лопнул, как мыльный пузырь. — Начальник Генштаба помолчал. — Порой выдержки тебе не хватает, оттого и мельчаешь.

Ватутин почувствовал, как к лицу прихлынула кровь, но ничего не ответил.

В ночь на 22 июня Сталин вновь вызвал Василевского в Стаи ку. Едва тот вошёл к нему в кабинет, как он спросил:

   — Молчат немцы? Я всё ещё волнуюсь, будут ли они наступать? Может, согласимся с предложением генерала Ватутина и начнём первыми?

   — Я категорически против! — покраснел Александр Михайлович. — Данные разведки свидетельствуют о том, что немцы всё ещё стягивают свои войска. А коль так, они наверняка начнут наступление!

   — Жуков тоже говорит, что надо подождать, — глухо уронил Верховный.

Прошла ещё одна напряжённая неделя. В ночь на 2 июля в Генштаб поступили новые сведения о противнике: не позднее 6 июля враг начнёт наступать! «Наконец-то дождались», — подумал Василевский, ознакомившись с данными разведки. Он тут же подготовил директиву, которая информировала командующих фронтами о том, что «немцы могут перейти в наступление в период с 3 по 6 июля». Доложил Сталину. Тот прочёл документ и подписал.

   — Генерал Антонов пусть передаёт директиву фронтам, а вы вылетайте на Воронежский фронт! — приказал Верховный начальнику Генштаба.

Вернулся Василевский на КП штаба фронта рано утром, но Ватутин не спал.

   — Директиву получил? — просил его Александр Михайлович.

   — Так точно! — весело отозвался Ватутин. — Я лично предупредил всех командиров дивизий, так что мы готовы к удару...

На другой день после полудня на участке Воронежского фронта немцы предприняли разведку боем. Их попытка вклиниться в передний край обороны была отбита. Разведчики взяли в плен «языка». Пленный немец на допросе сказал, что всем солдатам выдали на руки сухой паек, шнапс и завтра, 5 июля, «наши войска станут крушить оборону большевиков».

Ватутин долго стоял в раздумье, потом обратился к Василевскому:

   — Не начать ли нам в ночь на пятое июля артиллерийско-авиационную подготовку? Немцы займут исходное положение, и мы своим огнём накроем их!

   — Я тоже об этом подумал, Николай Фёдорович. Рискнём! Отдавай приказ артиллеристам и лётчикам!..

Тысячи орудий залпами раскололи небо, и где-то там, на немецких позициях, гулко рвались снаряды. Василевскому представилось яркое зрелище. Грохотали тяжёлые орудия, реактивные снаряды «катюш» огненными стрелами чертили небо, отовсюду слышался непрерывный гул наших самолётов, взрывы бомб.

   — Вот это симфония! — произнёс Ватутин. Он радовался как мальчишка, хватал поочерёдно трубки телефонов и отдавал различные приказы командирам артиллерийских частей.

Контрподготовка, как выяснилось позднее, дала исключительный эффект, враг понёс большие потери в живой силе и технике, была дезорганизована подготовленная немцами система артиллерийского огня, нарушено управление войсками; понесла потери вражеская авиация на аэродромах...

Так началась битва на Курской дуге. В разгар сражения позвонил Сталин.

   — Началось? — спросил он Василевского.

   — Да, товарищ Иванов (псевдоним Сталина). — У Юрьева (псевдоним Жукова) тоже завязались тяжёлые бои, я только что звонил ему. Немцы пытаются сокрушить нашу оборону, но войска держат свои позиции.

   — Хорошо, докладывайте мне чаще, — подчеркнул Верховный.

«Выстоять бы ребятам, а там легче будет», — вздохнул Василевский, наблюдая в бинокль за действиями наших артиллерийских расчётов.

   — Товарищ командующий! — услышал он голос начальника штаба фронта генерала Иванова. — Из района Стрелецкий—Тамаровка—Зыбино—Трефиловка немцы бросили на наши позиции более пятисот танков! Об этом сообщил на КП самолёт-разведчик.

   — Семён Павлович, — отозвался Ватутин, — прикажи артиллеристам усилить огонь, бить прямой наводкой и снарядов не жалеть!..

Первая вражеская атака была отбита, и Василевский, прильнув к стереотрубе, увидел на поле горящие танки, среди них дымились хвалёные «тигры» и «пантеры».

   — Хорошо горят, вот только много от них копоти! — весело произнёс маршал.

На какое-то время установилась тишина. Но Василевский знал, что эта тишина обманчива и продлится недолго. И вот она, буря, — в бинокль он рассмотрел, как на поле снова появились танки с чёрными крестами на броне. Они шли уступом, быстро, казалось, их не остановить.

   — До чёрта! — ругнулся Ватутин, наблюдая за ними в бинокль.

Но на танки обрушился град снарядов нашей артиллерии, и многие из них застыли на месте. Одни горели, объятые чёрным дымом, другие повернули обратно. Лишь до десятка «тигров», вырвавшись из огня и дыма, мчались на наши позиции. Раздалось сразу несколько орудийных залпов, и снаряды накрыли их.

   — Меткие у тебя артиллеристы, Николай Фёдорович! — крикнул Василевский, не отрываясь от стереотрубы.

Он не вмешивался в действия генерала Ватутина, пока тот быстро принимал необходимые решения. Оборона фронта оставалась для врага неприступной. Вскоре, однако, немцам удалось прорвать позиции 52-й стрелковой дивизии полковника Некрасова и занять населённые пункты Березов, Гремучий, Быково, Вознесенский. Стрелковая дивизия полковника Баксова отошла на рубеж Красный Починок, оставив село Черкасское. Ватутин распорядился послать туда танки. Огорчил Василевского и командующий 5-й танковой армией генерал Ротмистров, сражающийся на Прохоровском направлении: у него были большие потери.

   — Что там у Павла Алексеевича? — спросил Василевский.

   — Танковая атака немцев идёт одна за другой, и Ротмистрову приходится нелегко.

В штаб фронта позвонил Верховный:

   — Как у вас дела, товарищ Николаев (псевдоним Ватутина)?

   — Сражаемся! — бодро ответил тот. — Немцы бросили против нас сотни танков, из них половина «тигров» и «пантер». Особенно достаётся генералам Ротмистрову и Жадову, командующему 5-й гвардейской армией.

   — Александров (псевдоним Василевского) рядом? Дайте ему трубку.

   — Слушаю вас, товарищ Иванов (псевдоним Сталина)! — гулко отозвался Василевский.

   — Срочно отправляйтесь к Ротмистрову и Жадову, — сказал Сталин. — Помогите им на месте. Жду вашего доклада!

   — Вас понял, еду! — Александр Михайлович тут же стал собираться в дорогу.

В штаб 5-й гвардейской танковой армии он прибыл под вечер. Тепло поздоровался с генералом Ротмистровым. Павел Алексеевич был суров, его глаза горели. Он гордился тем, что его люди сражаются дерзко, упорно, но в душе таилась мысль: выстоят ли?

   — Немцы прут вовсю, атака за атакой, — сокрушался он. — Где только Манштейн набрал столько машин? У меня танков вдвое меньше!

   — Танки тебе дадим! — Василевский прошёл в блиндаж, снял реглан и сел за деревянный стол. — Где начальник штаба? Давай его сюда! Карту на стол! Поглядим, где наши позиции, а где вражеские...

Пять суток Василевский находился на КП Ротмистрова. Спал урывками. Зато ему довелось быть свидетелем крупнейшего танкового сражения южнее Прохоровки, в тридцати километрах от Белгорода, которое произошло на рассвете 12 июля на южном фасе Курской дуги. Как ни пытались немцы пробить брешь во второй полосе обороны, им это не удалось, хотя на отдельных участках они вклинились в советские позиции. Глубокой ночью Василевский вернулся с передовой и, наскоро перекусив, сел писать донесение Верховному. Он не сгущал краски, сообщал о том, что сам делал и что видел. Он не скрывал, что противник продолжает на фронте Ротмистрова и Жадова массовые танковые атаки и контратаки. Враг не отказался от мысли прорваться на Обоянь и далее на Курск, добиваясь этого какой угодно ценой. «Вчера сам лично наблюдал к юго-западу от Прохоровки танковый бой наших 18-го и 29-го корпусов с более чем двумястами танков противника в контратаке, — телеграфировал Василевский Сталину. — Одновременно в сражении приняли участие сотни орудий и все имеющиеся у нас РСы (реактивные установки). В результате поле боя в течение часа было усеяно горящими немецкими и нашими танками... Не исключена здесь и завтра возможность встречного танкового сражения. Против Воронежского фронта продолжают действовать не менее одиннадцати танковых дивизий, систематически пополняемых танками. Опрошенные сегодня пленные показали, что 19-я танковая дивизия на сегодня имеет в строю около 70 танков, дивизия «Рейх» — до 100 танков, хотя последняя после 5.VII.43 уже дважды пополнялась».

   — Вы ещё не спите? — В комнату начальника Генштаба заглянул командарм Ротмистров.

Василевский с трудом заставил себя улыбнуться, но губы от жары пересохли, и улыбка получилась какой-то вымученной.

   — Отправил Верховному телеграмму и теперь вот жду. Возможно, он сразу же ответит.

   — Мои разведчики захватили «языка» — офицера из дивизии СС, и я только что допросил его, — сказал Ротмистров. — Он заявил, что в ночь на двенадцатое июля немцы вновь начнут наступление.

   — Почему мне не доложил, что будешь допрашивать пленного?

   — Вы отдыхали, и я не стал вас тревожить, — смутился Ротмистров.

   — Тогда мотай на ус, Павел Алексеевич, и не теряй зря время, — посоветовал ему Александр Михайлович. — Кстати, танки получил?

   — Получил, и немало. Боезапас тоже получили... Сейчас приглашаю к себе комдивов, хочу с ними поговорить... Вы не желаете сказать им слово?

   — Сам решай. Если надо — я готов!

   — Очень даже надо. Вы маршал, начальник Генштаба и представитель Ставки. Кого ещё слушать бойцам?..

В ночь на 12 июля Василевский долго не ложился отдыхать. Если верить пленному немецкому офицеру из дивизии СС, в три часа ночи танки пойдут в атаку на наши позиции. На часах уже три, а на переднем крае мёртвая тишина! Прошло ещё два напряжённых часа. Пять утра... И вдруг тёмное небо раскололи орудийные залпы и багряные сполохи осветили всё окрест.

Вражеские атаки, однако, были отбиты. А на другой день и наступление против орловской группировки врага перешли Брянский и Западный фронты. С командного пункта 69-й армии генерала Крюченкина Василевский связался по телефону с командующим Брянским фронтом генералом Поповым, уточнил у него ряд моментов, а в заключение сказал:

   — Марков (псевдоним Попова), ты не забыл, как недавно мы с тобой шагали на передовой? Не забыл... Молодец, Маркиан! А что ты мне обещал, помнишь? Сражаться с высоким накалом! Так что не подведи нашего предка Кутузова. Операцию-то Верховный, как ты помнишь, назвал в его честь... Понял? Ну, с Богом, Маркиан!

Василевский положил трубку на аппарат и в дверях блиндажа увидел... маршала Жукова!

   — Что, твои подопечные на Центральном фронте уже разбили врага и ты пришёл мне на помощь? — усмехнулся Василевский.

   — Да нет же, Саша! — улыбнулся Жуков. — Я был на КП Брянского фронта, и туда позвонил Верховный. Он приказал мне срочно вылететь в район Прохоровки и принять на себя координацию действий Воронежского и Степного фронтов. Я сразу же в самолёт — и к Ватутину. Даже тебе не было времени позвонить. Как тут дела, всё хорошо?

   — Теперь — да, а было хуже, когда под Прохоровной на Ротмистрова навалились немецкие танки, были среди них и «игры» и «пантеры», но все они нашли здесь свою могилу.

Жуков поделился с Василевским своими мыслями. 7 июля он был на Обонянском направлении, и в первой же атаке бойцы уничтожили до двухсот вражеских танков.

   — А когда немцы бросили танки против наших 6-й гвардейской и 1-й танковой армий, такое завертелось, что и смотреть было страшно! — сознался Георгий Константинович. — Шли танк на танк. Немцы оставили на поле боя около трёхсот машин. Кровавая схватка, скажу тебе... Но я рад, что наши танкисты нанесли врагу весьма чувствительные удары. — Он помолчал. — Ты куда сейчас?

Василевский ответил, что Верховный велел ему выехать на Юго-Западный фронт к генералу Малиновскому, организовать там наступательные действия. А начать их надо с переходом Воронежского и Степного фронтов в контрнаступление.

   — Я намаялся за эти дни, Георгий, — признался Александр Михайлович. — Под Прохоровкой было такое сражение, что и не передать словами. Это надо видеть! Сотни горевших немецких танков! Горели там, к сожалению, и наши машины.

   — Война, Саша, и чем жёстче идут бои, тем больше потерь, — грустно произнёс Жуков. — Пока ты не убыл на Юго-Западный фронт, я хотел бы ознакомиться с делами здесь, на Воронежском фронте. Сядем за стол, пусть начальник штаба разложит карты, а ты введи меня в курс принятых тобой решений.

Василевский вызвал начальника штаба и попросил дать ему все документы. Жукову достаточно было взглянуть на карту, и обстановка стала ему ясна. Он одобрил всё, что сделал Василевский для усиления фронта. Жуков, как он писал в своих мемуарах, «полностью согласился с мероприятиями и решениями Василевского».

   — Ты знаешь, Георгий, я очень переживал за Ватутина, когда во время оборонительного боя по 6-й и 7-й гвардейским армиям фронта немцы в первый день нанесли удар тремя танковыми корпусами и двумя армейскими. А по обороне центрального фронта немцы ударили лишь тремя корпусами. Так что Николай Фёдорович ныне герой, хотя перед сражением тебе и мне пощекотал нервы.

Жуков мягко сказал:

   — Я был у Рокоссовского, он всё знает и даже сам тревожился за Ватутина — устоят ли его войска. И я и он в курсе того, что ты и твой подопечный Ватутин пережили неделю назад. Ну, а главное то, что наши бойцы не дали себя словить!

Когда 15 июля в контрнаступление включился и Центральный фронт, Василевский уже находился в штабе Юго-Западного фронта и вместе с его командующим генералом Малиновским, членом Военного совета генералом Желтовым и начальником штаба генералом Корженевичем обсуждал план предстоящих боевых действий фронта.

   — Вы надолго к нам? — спросил его Малиновский.

   — Вот решим с тобой, Родион Яковлевич, все вопросы, а там видно будет, — небрежно обронил Александр Михайлович. — Ты же знаешь, в чьём подчинении я нахожусь. Вчера по приказу Верховного был на Воронежском фронте, теперь туда прибыл Жуков, а меня Сталин направил к тебе. Дня три поработаю у вас, а там как он решит. Ситуация на фронте заваривается всё круче, и Верховный беспокоится, как бы нам не оплошать.

   — И всё же нам бы хотелось, Александр Михайлович, чтобы вы подольше побыли у нас, — добродушно сказал до этого молчавший член Военного совета генерал Желтов.

   — Буду сидеть у вас, пока не позвонит Верховный, — улыбнулся Василевский.

Но Сталин позвонил Василевскому и, выслушав его доклад по Юго-Западному фронту, спросил:

   — Что будете делать вечером?

   — Намерен с руководством фронта поработать на оперативной карте. Ситуация на всех участках фронта не сегодня-завтра весь ма осложнится, и важно всё предусмотреть.

   — Вы сами так решили или вас попросил Родионов (псевдоним Малиновского)?

   — Оба так решили...

   — Хорошо, поработайте с руководством фронта, — согласился Верховный. — А завтра к вечеру поезжайте на Воронежский фронт к Ротмистрову. Там будет и Юрьев (псевдоним Жукова). К вам на фронт прибыли танки, как мне доложил ваш заместитель генерал Антонов. Ими надо восполнить потери у Ротмистрова. Немцы это делают быстро, даже в ходе сражения, а мы плетёмся в хвосте. И помните, — в голосе Верховного послышалась угроза, — если вы и Юрьев не укрепите фронты танками, я строго спрошу с вас.

   — Будет исполнено, товарищ Иванов! — коротко отрапортовал Василевский, хотя от «обещаний» вождя на душе у него скребли кошки.

До глубокой ночи он и генерал армии Малиновский занимались войсками фронта, решали, какие и куда направить соединения, чем укрепить фланги и надо ли в центр ставить танки. А на рассвете, наскоро попив чаю, Василевский вылетел на КП командующего 5-й гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова. На всех участках Курской дуги шли ожесточённые бои. Горели сотни вражеских танков, самоходных орудий. Немцы, ощутив на себе силу ударов войск Красной Армии, теперь сами переходили к обороне, они по-прежнему сражались упорно и дерзко.

   — И всё же мы взяли верх над противником! — весело заявил Ротмистров, когда, встретив в штабе Василевского, поведал ему о подробностях недавнего боя. — Я хочу сказать вам от всего сердца большое спасибо за заботу в моей танковой армии, товарищ маршал. Машины я снова получил, и в достаточном количестве. Так и доложите товарищу Сталину, что мы себя не пощадим, но врага на Курской дуге добьём!

   — Павел Алексеевич, не мне надо говорить спасибо, а нашему Верховному Главнокомандующему, — улыбнулся Василевский. — Он очень ценит то, как вы сражаетесь с врагом, и я приехал к вам по его личному распоряжению. Говорит: «Срочно поезжайте на Воронежский фронт к Ротмистрову, ему, возможно, нужна ваша помощь».

   — Да? — удивился генерал. Усы у него качнулись. — Вот не знал, что моя персона привлечёт внимание товарища Сталина.

   — Да, Павел Алексеевич, ваша армия и под Сталинградом себя хорошо проявила, и здесь на фронте она на виду. Так что не за горами и награды в честь героев сражения... — Василевский помолчал. — Ну, а теперь давайте поедем в войска, я хотел бы посмотреть прибывшие танки и их экипажи...

Едва Александр Михайлович вернулся на КП, как прибыл маршал Жуков. Горячо пожав Василевскому руку, он коротко изрёк:

   — Всё тут сделал, что надо?

   — Пожалуй, всё... — Василевский кивнул на Ротмистрова: — А ты вот спроси у командарма.

   — Что скажешь, Павел Алексеевич? — Жуков вскинул глаза.

   — Ваш коллега, Георгий Константинович, оказал нам неоценимую помощь, — подтвердил генерал. — Я не знаю, как его благодарить...

   — Будешь благодарить, Павел Алексеевич, после того, как завершим операцию, — проворчал Жуков. — Если у тебя нет к нам вопросов, мы поедем в армию генерала Чистякова. Есть у меня к нему серьёзное предложение...

«18 июля мы с А. М. Василевским находились в частях армий В. Д. Крюченкина, А. С. Жадова и П. А. Ротмистрова, — свидетельствует маршал Жуков. — Нам довелось лично наблюдать ожесточённые бои в районе совхоза «Комсомолец» и Ивановских выселок, где действовали 29-й и 18-й танковые корпуса. Здесь противник оказывал сильное огневое сопротивление и даже переходил в контратаки. За 18 июля армиям П. А. Ротмистрова и А. С. Жадова удалось оттеснить его всего лишь на 4-5 километров, а 6-я гвардейская армия Чистякова заняла только высоту в районе Верхопенье. В войсках армии И. М. Чистякова чувствовалось большое переутомление. Начиная с 4 июля бойцы не имели ни сна, ни отдыха. Нужны были дополнительные силы, чтобы помешать планомерному отходу главных сил врага. Для этого пришлось ввести в дело танковые корпуса Б. С. Бахарова и И. Ф. Кириченко и часть войск 53-й армии И. М. Манагарова».

К ночи бои стихли. Маршал Василевский наконец-то легко вздохнул. В итоге совместной операции трёх фронтов, носившей наименование «Кутузов», Орловский плацдарм немцев был ликвидирован. Было чему радоваться, но Василевский с нетерпением ожидал, как закончится операция «Полководец Румянцев» на Белгородско-Харьковском направлении. Началась она 3 августа, и за два дня, как и предполагал Генштаб, войска Воронежского и Степного фронтов при содействии Юго-Западного фронта разгромили вражеские соединения. Долго ещё слышался тяжёлый гул орудий, но уже к ночи в потемневшем небе редко где взлетали красные ракеты.

   — Ну вот, всё кончилось, — устало произнёс Василевский. — Теперь самый раз расслабиться и что-нибудь съесть.

Командующий армией Малиновский произнёс:

   — Я сам голоден, как чёрт! Пока шли бои, я ничего в рот но брал — не было аппетита.

Они сели ужинать, а в это время Москва салютовала в честь бойцов и командиров Красной Армии, освободивших города Орел и Белгород.

   — Первый артиллерийский салют в нынешней войне! улыбнулся Малиновский. Глаза у него молодо блеснули. — А всё же умён товарищ Сталин, знает, чем можно смягчить душу бойца. Наверняка это он отдал приказ произвести салют в честь наших фронтов!

   — А кто ещё? — качнул плечами Василевский.

Уже когда небо загустело и высоко над землёй зажглись далёкие звёзды, Василевский вылетел в Ставку. Ему не терпелось скорее увидеть Верховного и сказать ему, что операция гитлеровского командования «Цитадель» с треском провалилась. Красная Армия нанесла врагу такое поражение, от которого вряд ли оправится гитлеровская Германия. И ещё он скажет, что на Курской дуге немцы потеряли тридцать своих лучших дивизий, в том числе семь танковых!

   — Катя, подай мне, пожалуйста, бритву, я уже намылил бороду, — попросил Александр Михайлович. — Мне надо быть к девяти в Генштабе.

Катя дала мужу бритву и сообщила, что отведёт сына в школу и зайдёт к Даше.

   — Знаешь, Саша, она собирается рожать второго малыша. — Катя улыбнулась. — Ну, разошлась девка! Оскар такой радостный, что не знает, как ей угодить.

   — Папка, может, сходим с тобой в субботу на «Чапаева»? — спросил Игорь, взяв его за руку. — Вовка, сосед мой, уже смотрел этот фильм, говорит, здорово там Чапаев рубит беляков шашкой.

   — Сводил бы ты сына в кино, а? — подала голос Катя.

   — Ладно, Игорёк, так и быть, пойдём с тобой в кино в субботу, это значит завтра.

   — Ура! — крикнул Игорь во весь голос.

   — Я пошёл, Катя! — крикнул с порога Александр Михайлович и закрыл за собой дверь.

Генерал армии Антонов, встретив Василевского, сказал, что его спрашивала полковник Валентина Гризодубова.

   — Она вам ещё позвонит...

(Василевский познакомился с Валентиной Гризодубовой в сентябре 1938 года, когда вместе с Мариной Расковой она совершила беспосадочный перелёт Москва—Дальний Восток на самолёте «Родина», установив международный женский рекорд дальности полёта — 26 часов 29 минут, покрыв расстояние в 6450 километров. Обе стали Героями Советского Союза. Когда началась война, лётчицы написали два письма Сталину; в одном они предлагали сформировать женские авиаполки для боевой работы на фронте, в другом — просили вождя разрешить им в составе своего экипажа совершать боевые вылеты в тыл врага. Верховный эти письма вручил генералу Василевскому.

   — Товарищи Гризодубова и Раскова хотят сражаться с гитлеровцами, надо поддержать их просьбу.

В этот день в Генштабе был командующий ВВС Красной Армии генерал Жигарёв, и Василевский рассказал ему о письмах лётчиц.

   — Они были у меня, и я им отказал.

   — Почему?

   — Где взять самолёты? Пока их нет. И вообще, я бы не стал посылать в бой известных всему миру лётчиц: опыта борьбы с воздушным противником у них нет и в первой же схватке «мессеры» могут их сбить. Таких людей, как Гризодубова и Раскова, надо беречь. Это — живая история. Но если товарищ Сталин разрешил, я что-то придумаю.

Тогда Василевский позвонил Гризодубовой.

   — Валентина Степановна, вы ещё не забыли меня? В тридцать восьмом в Наркомате обороны вы рассказывали нам о своём полёте, и я вручал вам букет хризантем.

   — Как же, помню, вы тогда предложили отвезти меня домой, — весело отозвалась лётчица. — Но меня отвёз герой моего детства маршал Будённый.

   — Товарищ Сталин получил ваши письма с Мариной Расковой и распорядился помочь вам. О том, как это будет сделано, вам сообщит генерал Жигарёв.

   — Я так рада, Александр Михайлович! Мы с Мариной хотим как можно скорее принять участие в боях с врагом...

Обе лётчицы хорошо проявили себя в войну. В марте 1942 года Валентина Гризодубова стала командиром 101-го полка авиации дальнего действия, за войну совершила двести боевых вылетов на бомбардировку вражеских объектов и для поддержки связи с партизанскими отрядами. А майор Марина Раскова в начале 1942 года стала командиром авиагруппы по формированию женских авиаполков, тогда же её назначили командиром 125-го женского бомбардировочного авиаполка. Погибла она 4 января 1943 годи при исполнении служебных обязанностей. — А.3.).

Зазвонил городской телефон. Это была Гризодубова.

   — Доброе утро, Александр Михайлович, — весело произнесла она. — Вы уже давно маршал, а я вас так и не поздравила. Правда, трижды вам звонила, но вы всё на фронте.

   — Привет, Валентина Степановна! Чем могу служить?

Гризодубова сказала, что у неё накопилось немало вопросов по авиации и она хотела бы некоторые из них решить в Генштабе.

   — Вы можете меня принять, товарищ маршал? И если да, то когда? Я бы желала как можно скорее.

   — Приходите сегодня к семи вечера.

   — Спасибо. Я обязательно буду...

Едва Александр Михайлович переговорил с Гризодубовой, как заголосила «кремлёвка». На проводе — нарком речного флота Шашкой.

   — Слушаю вас, Зосима Алексеевич!.. Нет-нет, я не занят... Не станет же нарком отвлекать начальника Генштаба по пустякам. Вот-вот, я и говорю, что у вас ко мне важное дело... Как обстановка на фронтах? В нашу пользу, Зосима Алексеевич. Недавно вернулся с Курской битвы. Крепко там наши бойцы ударили по немцам. Пожалуй, выпустили из них весь кайзеровский дух!

   — После Сталинградской битвы я, кажется, отошёл, — признался нарком. — Тяжело там было речникам. Я тогда, как вы помните, лично руководил речниками в Сталинграде по заданию Председателя ГКО Сталина. На моих глазах гибли в боях десятки ребят — они лезли в самое пекло. Я поседел в те горячие дни...

   — Что вас теперь волнует?

   — Тут такое дело, Александр Михайлович. Мурманчане просят, чтобы Северный флот вернул им суда, которые после начала войны были переданы флоту и выполняли его задачи. Сейчас у адмирала Головко стало больше своих кораблей, и он мог бы без ущерба вернуть нам часть речных судов. Но он отказал мне, сославшись на то, что Северный флот обеспечивает проводку и охрану союзных конвоев.

   — Зосима Алексеевич, я переговорю с наркомом ВМФ адмиралом Кузнецовым и дам вам знать.

   — Есть, понял, Александр Михайлович, жду...

В кабинет заглянул генерал Антонов.

   — Вам никак не может дозвониться по «кремлёвке» Поскрёбышев, — сказал он. — Вам быть у Верховного в одиннадцать часов, а сейчас уже десять.

   — Спасибо, Алексей.

Не успел открыть дверь, как в кабинет вошёл адмирал Кузнецов.

   — Рад вас видеть, Александр Михайлович! Как там на Курской дуге, горячо было?

   — Не то слово, Николай Герасимович! — махнул рукой Василевский. — Это было что-то страшное. В районе Прохоровки я наблюдал сражение наших и немецких танков. Танк шёл на танк, взрывы, огонь, чёрный дым. Кошмар! Немцам не помогли ни «тигры», ни «пантеры», ни «фердинанды». Горели как факелы... У меня к вам есть дело. Час назад мне звонил нарком речного флота Шашков. Он просит часть судов, переданных Северному флоту в начале войны, вернуть мурманчанам, но адмирал Головко отказал ему. Что-то тут не то... Сейчас на Северном флоте кораблей прибавилось, почему бы не пойти мурманчанам навстречу?

   — Хорошо, я решу этот вопрос, — заверил его Кузнецов. — Вы надолго?

   — Я вам нужен? Приходите к пяти вечера. Сейчас бегу к Верховному, время поджимает...

После того как 17 августа на рассвете Василевский получил грозную телеграмму Верховного, в которой тот отчитал его за задержку донесения о начале операции Юго-Западного фронта, он с ним ещё не виделся. Как пройдёт эта встреча и не напомнит ли ему Верховный о той злополучной телеграмме?..

   — Кто у Хозяина? — спросил Василевский, едва переступил порог приёмной.

   — Берия, — ответил Поскрёбышев. — У Лаврентия Павловичи какое-то важное дело, и товарищ Сталин велел его не тревожить.

«Что же это за «дело»? — невольно подумал Александр Михайлович.

Не знал он, что речь шла о покушении наших агентов на Гитлера. Ещё в декабре сорок первого, когда под Москвой шли ожесточённые бои, под видом перебежчика Берия направил в Берлин нашего разведчика Игоря Миклашевского, и он там надёжно внедрился. Операция была задумана так. Миклашевский с помощью актрисы Ольги Чеховой должен был попасть на встречу с Гитлером, где и намерен был ликвидировать фюрера. Ольга Чехова в 1921 году уехала из России в Германию, где сделала карьеру в кино; её творчество было отмечено германским правительством: она получила звание «государственной актрисы». Гитлер подарил ей своё фото с надписью: «Фрау Ольге Чеховой — откровенно восхищенный и удивлённый». Актрису боготворил Геринг, часто приглашал её к себе «на чашку чаю». По словам бывшего заместителя Разведуправления СССР генерала Судоплатова, которого хорошо знал и ценил Сталин, это он провёл операцию по ликвидации Троцкого. Ольга Чехова была надёжной сотрудницей и важным источником советской секретной службы, её лично «вёл Берия». Покушение на Гитлера готовилось тщательно. Но после разгрома немцев на Курской дуге Сталин вызвал на дачу наркома госбезопасности Меркулова и генерала Судоплатова и заявил, что операция отменяется. Вождь объяснил, почему он принял такое решение:

   — Пока Гитлер жив, не будет никакого сепаратного мира между Германией и западными союзниками. Но если Гитлера убрать, власть возьмёт Геринг или военные, и за спиной Советского Союза они могут заключить соглашение с нашими союзниками.

   — И всё же фюрера я бы убрал, — сказал Берия.

   — Гитлер для нас уже не опасен. — Сталин позвонил Поскрёбышеву: — Пусть Василевский войдёт.

   — Давно вас не видел, — сказал Сталин, увидев в дверях Василевского. Он кивнул Берия: — Лаврентий, зайдёшь ко мне вечером...

Василевский, поздоровавшись, сел, положив папку на стол.

   — Хорошо вы провели операцию по освобождению Донбасса. — Сталин тоже сел. Жёсткое выражение исчезло с его лица, оно стало мягче, добрее. — Сколько там разбито вражеских дивизий, двенадцать?

   — Тринадцать, в том числе две танковые, — уточнил Александр Михайлович.

   — Генерал армии Малиновский молодчина! — Верховный ущипнул правый ус. — На пятый день боев взял город Змиев и осложнил положение немцев в районе Харькова.

   — Родион Яковлевич заметно вырос в боях, — согласился Василевский. — Умён, сообразителен, и этого у него не отберёшь.

   — А как действовал генерал армии Толбухин? — спросил Верховный.

   — Лихо! — одним словом охарактеризовал действия командующего Южным фронтом Василевский. Но, заметив, как повёл бровью Верховный, продолжал: — Лихо, но расчётливо. Развивая наступление на Амвросиевну, он членил 6-ю немецкую армию на две части, затем нанёс удар на юге и 30 августа при огневой поддержке кораблей Азовской военной флотилии адмирала Горшкова разгромил таганрогскую группу немцев и освободил Таганрог. На Миусском рубеже была пробита большая брешь, закрыть которую враг уже не смог, — резюмировал Василевский.

   — По ходу боев вам приходилось вносить коррективы в действия командующих?

   — Да, и весьма существенные. Правда, не о всех коррективах я вам докладывал, но действия развивались стремительно и не всегда удавалось выкроить время, чтобы позвонить в Ставку.

   — Это не страшно, товарищ Василевский, лишь бы дело не страдало, — усмехнулся Верховный и неожиданно переменил тему разговора: — Вы давно не виделись с журналистом полковником Кальвиным?

   — После эпизода с бракованными самолётами на Курской дуге с ним не встречался. Я был на фронте, а он после Курской битвы собирался слетать на Северный флот, чтобы написать об экипаже подводной лодки, атаковавшей торпедный немецкий линкор «Тирпиц». А заодно он хотел увидеться со своим сыном, который плавает на подводной лодке. Парень с характером! Учился в Военно-морской академии и ушёл воевать на Северный флот.

   — Вот как? — удивился Сталин. — Значит, у Кальвина сын плавает на подводной лодке? Я этого не знал. Кстати, его брату командиру корабля вручён орден Красного Знамени. Хотите знать за что? Его эсминец уничтожил две вражеские лодки, которые пытались атаковать союзный конвой.

«Эту информацию вы наверняка получили от Берия!» — едва не сказал вслух Александр Михайлович.

   — А я на вас зол, — громко произнёс Верховный. — Когда семнадцатого августа я послал вам сердитую телеграмму, вы получили её, позвонили мне по ВЧ, но разговаривать со мной не стали. Я слышал в трубке ваше дыхание, но вы молчали. Почему?

   — Если честно, мне показалось, что вы были не в духе, и я решил промолчать.

   — И правильно сделали! — улыбнулся Верховный. — Под горячую руку я мог бы вас наказать. У меня поначалу возникли мысль отозвать вас в Ставку, но Берия убедил меня не делать этого. Он сказал, что, возможно, вы где-то на передовой, а оттуда в Москву не позвонишь.

   — Лаврентий Павлович не ошибся: я был в 46-й армии генерала Глаголева, которая вела тяжёлые бои...

Сталин вновь заговорил о том, что поражение немцев на Курской дуге, а также в районе Донбасса обусловило крах всех замыслов гитлеровского командования, которые ими были положены в основу летней кампании 1943 года. Даже приезд Гитлера в «Вервольф» близ Винницы не спас положения[19], добавил Верховный. И снова он вернулся к телеграмме.

   — Значит, она потрясла вас? — спросил он, весело улыбаясь.

   — Потрясла, и даже очень...

   — Кажется, я тогда и вправду погорячился, — обронил небрежно Сталин.

Он прошёл в комнату отдыха, налил два стакана грузинского вина, один отдал Василевскому.

   — Давайте выпьем! — сказал он как-то радостно, доверчиво, даже глаза у него изменили цвет, из них исчез желтоватый блеск. — А за что выпьем?

   — За ваше здоровье, товарищ Сталин.

   — И за то, чтобы таких телеграмм вы больше не получали!..

Вернулся Василевский домой, а у него в гостях Оскар! Он сидел за столом с Катей и попивал из бокала шампанское.

   — Я тоже составлю вам компанию, хотя уже выпил стакан грузинского вина. Но шампанское не помешает. Наливай мне, Оскар!

   — А знаешь, что мы с Оскаром отмечаем? — спросила весело Катя. Глаза у неё искрились, как льдинки на солнце. — Твой крестник Азар стал капитаном второго ранга, его наградили орденом Красного Знамени!

   — Опоздала, жёнушка, об этом я уже знаю! А тебе кто сказал?

   — Вот он! — Она кивнула на Оскара.

   — Я только вчера вернулся с Северного флота. Адмирал Головко вручал Азару орден...

   — Петра своего видел? — прервал его Василевский.

   — Нет, — грустно ответил Кальвин. — Его лодка в это время находилась на боевой позиции у берегов Норвегии. Немецкие суда везут из Петсамо и Киркенеса железную руду и никель, там их топят наши подводные лодки. Я рад, что у Азара хорошо идут дела.

   — Как поживает адмирал Головко? Ты был у него?

   — А как же! — воскликнул Оскар. — Вместе с ним я выходил на корабле в море, был на лодке, атаковавшей немецкий линкор «Тирпиц». Кстати, Головко сообщил мне, что скоро Азара переведут служить в Москву, в Наркомат ВМФ. Уже два его прибора внедрены на флоте. Башка у него, как видишь, варит! Тебе привет от Азара и его жены Насти. Говорит, что по гроб будет обязана Василевскому за то, что спас его.

   — Ну, это ты зря, — смутился Александр Михайлович. — Я лишь попросил вождя вмешаться в его арест. — Он сел за стол. — Кстати, Сталин сказал, что хочет наградить тебя орденом.

   — Орден я уже получил из рук главного редактора! — улыбнулся Оскар. — Вчера это было, я не успел тебе сообщить...

Оскар выпил, повеселел и стал рассказывать о своей встрече в авиаполку с лётчиком-майором.

   — Я бы назвал его сверхгероем! — воскликнул Оскар.

   — Опять у тебя какая-то история, — улыбнулась Катя, маленькими глотками отпивая шампанское.

   — Продолжай, Оскар. Кого ты там нашёл на Курской дуге? Что ещё за сверхгерой?

   — А ты сам посуди. После ранения ему ампутировали голени обеих ног. И что же? Он освоил протезы и снова стал летать на истребителе! Когда я был в полку, он как раз вернулся на аэродром после воздушного боя, в котором сбил «мессера»!

   — Пиши о нём повесть, Оскар! — сказал Василевский.

   — Судьба этому лётчику выпала тяжкая, — продолжал Оскар. — В марте сорок второго в воздушном бою в районе Демянского плацдарма его самолёт был подбит, а сам лётчик ранен, но ему удалось посадить свою машину, хотя и в тылу врага. Три недели он пробирался к фронту! А когда попал к своим, его еле живого положили на операционный стол. Знаешь, как его зовут? Алексей Маресьев. Отчаянный парень! До ранения он уничтожил четыре немецких самолёта, а после ранения на Курской дуге сбил ещё семь...

   — Да, это герой, и, если встречусь с ним, пожму ему руку. — Василевский помолчал. — Чего ты Дашу с собой не взял?

   — К ней пришла жена её двоюродного брата Вика Саврасова, вот они на пару и судачат. Муж-то её плавает на корабле Азара акустиком.

   — Знаешь, кто мне сказал об успехах Азара? — Василевский скосил на Оскара глаза. — Сталин, а ему, видно, доложил его слуга Берия...

В начале декабря с Тегеранской конференции вернулся Сталин. В тот же день он позвонил в Генштаб Василевскому.

   — Где Жуков, на фронте? Завтра в десять часов проведём совещание в Ставке. Ему и вам, а также Антонову быть! Надеюсь, вы подготовили свои предложения о боевых действиях Красной Армии на сорок четвёртый год?.. Ну вот и хорошо!

А когда утром члены Ставки собрались в его кабинете, он коротко проинформировал их о работе Тегеранской конференции.

   — Рузвельт дал твёрдое слово открыть второй фронт в следующем году. Думаю, что слово своё он сдержит!

   — А если нет? — бросил реплику маршал Жуков; на его полном лице застыла ироническая улыбка.

   — У нас хватит и своих сил, чтобы добить Гитлера, — усмехнулся Верховный. — Но я уверен, что союзники не пойдут на попятную. Почему? Сталинградская битва, разгром врага под Курском, сражение за Днепр заставили союзников задуматься, они опасаются, что Красная Армия сама освободит Западную Европу без участия их войск. Правда, наш давний «друг» Черчилль пытался подменить открытие второго фронта во Франции проведением операций в Италии и на Балканах, преследуя интересы Англии, а отнюдь не наши. Но мы были против, и после небольшой дискуссии союзники заявили, что операцию «Оверлорд» — открытие второго фронта — они проведут в мае сорок четвёртого. А мы порадовали союзников тем, что дали слово после разгрома фашистской Германии объявить войну Японии, чтобы помочь им разгромить Квантунскую армию.

   — Ради этого они постараются открыть второй фронт, — заметил Молотов.

   — Всё это хорошо, но сегодня мы поведём речь о делах на всех фронтах, — вновь заговорил Верховный. — В зимнюю кампанию сорок четвёртого года мы намерены развернуть наступление от Ленинграда до Крыма включительно! Товарищ Василевский, Генштаб подсчитал, сколько на сегодня своих войск имеет Германия на советско-германском фронте?

   — Около пяти миллионов человек, почти пятьдесят тысяч орудий и миномётов, пять с половиной тысяч танков и штурмовых орудий и более трёх тысяч самолётов.

   — Враг ещё достаточно силён, — хмуро бросил Сталин. — А чем располагает Красная Армия?

Василевский сказал, что наше превосходство над противником в людях — в 1,3 раза, по артиллерии — в 1,7 раза, по самолётам — в 2,7 раза.

   — Всё ясно, товарищи? — спросил Верховный. — Теперь проанализируем глубоко и всесторонне обстановку на фронтах, чтобы решить, где и какими силами будем проводить масштабные операции. Вам слово, товарищ Жуков.

   — А может, сначала послушаем начальника Генштаба? предложил Жуков.

   — Хорошо, начнём с товарища Василевского, — согласило! Сталин.

Разговор шёл деловой и конкретный, анализировались и ошибки, которые имели место при проведении боевых операций, и хотя Сталин то и дело задавал выступающим острые вопросы, это никого не обескуражило. И Василевский, и Жуков, и Антонов, и адмирал Кузнецов говорили по делу, не боясь обидеть Верховного. В итоге Ставка решила главные наступательные операции в 1944 году провести на юго-западном театре боевых действий с целью освобождения Правобережной Украины и Крыма. Молотов предложил полностью освободить Ленинград от блокады и «отбросить врага за пределы Ленинградской области». Его поддержал Сталин:

   — Ленинградцы подлинные герои, им надо помочь!

Что касается Прибалтийских фронтов, то им ставилась задача во взаимодействии с Ленинградским фронтом освободить Новгородскую область и выйти к границам Прибалтийских республик. Войскам западного направления следовало продолжать освобождение от врага территории Белоруссии.

   — Я считаю, что главные средства и силы надо сосредоточить на четырёх Украинских фронтах, — подчеркнул Верховный. — Там важно создать превосходство в силах над противником и в сжатые сроки разгромить войска группы армий «Юг» и «А».

«После совещания в Ставке мы с А. М. Василевским дней пять ещё поработали с Генштабом по уточнению задач фронтам, — вспоминал маршал Жуков. — Несколько раз Верховный приглашал нас к себе в кремлёвскую квартиру на обед. Как известно, И. В. Сталин вёл скромный образ жизни. Питание было простое — русской кухни, иногда готовились грузинские блюда. Никаких излишеств в обстановке, одежде и быту у Сталина не было... После того как задачи фронтов были окончательно отработаны, мы с Александром Михайловичем отправились на подопечные фронты, где нам было поручено осуществлять дальнейшую координацию действий войск. Я поехал координировать действия фронтов Н. Ф. Ватутина (1-й Украинский фронт) и И. С. Конева (2-й Украинский фронт). А. М. Василевский — Р. Я. Малиновского (3-й Украинский фронт) и Ф. И. Толбухина (4-й Украинский фронт)».

Василевский анализировал резервы Ставки, когда к нему в кабинет вошёл нарком ВМФ адмирал Кузнецов, следом за ним — академик Тарле.

   — Евгений Викторович, дорогой, рад вас видеть! — улыбаясь, произнёс Василевский. Он пригласил гостей сесть. — Давно не встречались. Над чем сейчас работаете?

   — Товарищ Сталин попросил оперативно подготовить к переизданию книгу о нашествии Наполеона в Россию в 1812 году, потому-то я всё бросил и сел за сей труд, — пояснил академик. — Этот труд недавно вышел, и я готов вам его презентовать! Вот ему, — он кивнул на адмирала Кузнецова, — книгу я уже подписал.

   — Николай Герасимович своего не упустит, — усмехнулся Василевский. — Он мне хвалился, что ваша книга «Нахимов» его покорила. Так ведь, Николай Герасимович?

   — Эта работа историка Тарле меня очаровала. Мне по душе его труды о Фёдоре Ушакове, Михаиле Кутузове, они большого патриотического звучания! В них хорошо показано, как наши великие предки любили Россию и как её защищали, не щадя живота своего...

   — А как у вас с «Крымской войной», Евгений Викторович?

   — Недавно вышла в двух томах. Тоже пришлось многое переработать с учётом нынешней войны.

   — У него к вам есть просьба... — начал было Кузнецов, но Тарле прервал его:

   — Я сам скажу... Александр Михайлович, как член Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний гитлеровцев я работаю над статьёй для «Правды» о зверствах фашистов. У меня появился ряд серьёзных вопросов, и я хотел бы с вами обсудить их. Но прежде замечу, не сам я напросился к вам, мне посоветовал товарищ Сталин, говорит, у начальника Генштаба в руках все фронтовые нити. Поможете?

   — Да хоть сейчас, если смогу! — воскликнул Василевский.

   — Николай Герасимович мой друг, но у него такой фактуры не имеется. — Глаза академика заискрились, в них было столько теплоты, что Александр Михайлович пожал ему руку. — Ну что, за работу? А Николай Герасимович мешать нам не станет...

По радио передавали последние известия, Василевский но расслышал в трубке голоса, хотя он был ему знаком и слышал Александр Михайлович его не раз.

   — Саша, это я, Мария Александровна, узнали? Вы не смогли бы прийти к нам сегодня вечером часам к семи? Борис Михайлович очень просил. Сейчас он спит, и я говорю тихо, чтобы не разбудить его.

Дверь Василевскому открыла Мария Александровна, милая, добрая женщина, с которой ему всегда было приятно поговорить. Увидев его, она обрадовалась:

   — Так быстро? Вот уж Борис обрадуется! Заходите, пожалуйста.

Василевский снял шинель, шапку, пригладил ладонью волосы и шагнул в кабинет. Шапошников сидел за столом и что-то писал. Увидев гостя, он положил ручку на стол и встал.

   — Наконец-то я вас увидел, голубчик! — сказал он негромко и необычно мягко, по-женски. Осунувшееся лицо вдруг вмиг посветлело, хотя бледность щёк не исчезла, да и улыбка была какой-то неживой. Он долго держал ладонь Александра Михайловича в своей руке, приговаривая: — Да вас не узнать. Вы посуровели, возмужали, взгляд стал острее.

   — Война, Борис Михайлович, — улыбнулся Василевский, — она даёт о себе знать. Седины-то у меня прибавилось, как будто только что из моря вышел и пена застыла на волосах.

Покашливая, Шапошников сел на диван, а Василевскому кивнул на кресло.

   — Ваша седина, голубчик, меня не тревожит, — ответил маршал. — Главное — у вас таланта прибавилось! Хотя я и болею, но за событиями на фронтах слежу. Да вы садитесь и не смотрите на часы. Я вас долго не задержу. Ну, рассказывайте, как дела, доволен ли вами Верховный?

   — Прежде скажите, как вы себя чувствуете? — Александр Михайлович сел в кресло. — Товарищ Сталин не раз спрашивал меня, как ваше самочувствие, не бываете ли вы в Генштабе...

   — Он мне звонил трижды, когда наши войска готовились к Курской битве. — Борис Михайлович помедлил, взял папиросу и хотел было закурить, но отложил её в сторону. — Боялся Верховный, что наши фронты не выдержат натиска фашистов. А я спрашиваю его: «Что на этот счёт вам говорят Жуков и Василевский?» — «Они убеждают меня в обратном». — «Значит, — отвечаю вождю, — всё идёт как надо и вам не следует волноваться».

   — Он высказывал нам свои сомнения, и не раз, — заметил Василевский. — Кто клюнул на удочку, так это Ватутин. Говорит: «Давайте не ждать, а первыми ударим по вражеской обороне». Я тут же осадил его, но он всё же позвонил Сталину, и тот распорядился, чтобы все фронты подготовили запасной вариант, если вдруг Гитлер даст отбой наступать своим генералам. Смехота, и только!

   — У Ватутина членом Военного совета был Хрущёв, он-то и толкнул его на этот шаг, — усмехнулся Борис Михайлович. — Мне жаловался как-то генерал Ерёменко, что когда он командовал Сталинградским фронтом, Хрущёв, как член Военного совета, нередко толкал его на разные авантюрные шаги, даже звонил Сталину, предлагал то одно, то другое сделать на фронте. Порой это злило вождя. Однажды при мне, разговаривая с ним, Сталин сердито бросил в трубку: воевать надо хорошо, а не жаловаться на нехватку оружия и войск. Допёк он Верховного!.. — Голос у Бориса Михайловича звучал глухо.

Шапошников позвал жену:

   — Машенька, будь добра, принеси нам горячего чайку!

Разговор сам собой перешёл на фронтовые темы: как проходит та или иная операция, что делает Генштаб для подготовки стратегических резервов, как обеспечивают армию и военный флот новыми видами оружия и боевой техникой.

   — Теперь у нас, Борис Михайлович, всего этого хватает, — похвалился Василевский. — Заводы с каждым днём увеличивают выпуск танков, самолётов, орудий. Даже не верится, что в сорок первом мы с вами со всех фронтов собирали танки для обороны Москвы! Теперь же немцы потеряли своё преимущество в танках и самолётах, отсюда их поражения на фронтах. Но враг ещё силён, и мы об этом помним!

Шапошников не скрывал того, что с горьким чувством вспоминает начало войны, когда Красная Армия понесла тяжёлые потери. В этом вина не только Сталина и Генштаба, но и командующих фронтами, которые только-только обретали боевой опыт борьбы с врагом.

   — Скажу, голубчик, и о другом. — Шапошников поставил стакан на край стола. — В начале войны Сталин полагался больше на репрессивные меры. Помните его приказ в августе сорок первого о начсоставе, который самовольно оставлял боевые позиции? Вождь разрешил военным советам действующих армий предавать суду Военного трибунала лиц среднего и старшего начсостава до комбата включительно. А надо было не приказы издавать, а поднимать у бойцов и командиров боевой дух. Войскам нужны были танки, самолёты, орудия, а бойцам подчас не хватало даже винтовок! Теперь вождь это понял.

   — Я привык к Сталину, — признался Александр Михайлович. — Он стал глубоко мыслить по военным вопросам, лучше разбираться в стратегии и тактике. У него есть чему поучиться. И не зря Черчилль жаловался Рузвельту, что никак не может раскусить дядюшку Джо, как называл Сталина Рузвельт.

   — Верю вам, голубчик, и очень сожалею, что по болезни мне пришлось уйти из Генштаба, — грустно молвил Борис Михайлович. — Работа начальника Академии Генштаба меня не совсем удовлетворяет. Хочется быть с теми, кто сражается на фронтах...

Уходил Василевский грустный. На прощание Шапошников вдруг обнял его и по русскому обычаю трижды расцеловал.

Александр Михайлович почувствовал, как защемило в груди.

   — Всякое бывает, голубчик, может, больше не увижу вас. — Голос у маршала заметно дрогнул. — Мой привет Георгию Жукову и Алексею Антонову. Всё, идите! — Последние слова он произнёс чуть слышно.

Тяжело ступая, Василевский вышел во двор. Сюда как раз подкатила санитарная машина, из неё вышла полная, в белом халате женщина, в руках она несла две кислородные подушки.

   — Вы к Борису Михайловичу? — спросил он.

   — А что, его увезли в госпиталь? — насторожилась женщина.

   — Он дома, я был у него в гостях, — отчего-то смутился Василевский.

В Генштабе он зашёл к своему заместителю генералу армии Антонову. Тот всё ещё работал с оперативной картой фронтов, отмечая на ней продвижение войск. Александр Михайлович, не снимая шинели, сел на стул.

   — Тебе привет от Бориса Михайловича. Я только что был у него...

   — Как он, не болеет? — поинтересовался Антонов. — Давно ему не звонил.

   — Чего же ты? — насупился Василевский. — Ему-то как раз и не хватает наших звонков!

   — Я это учту, — уронил Антонов, не поднимая головы. Видно, ему стало не по себе от упрёков.

Глава шестая

День стаял, над городом опустились сумерки, когда Василевский, набегавшийся с утра, собрался домой. Генерал армии Антонов положил в папку документы, с которыми работал, и, глядя на него, спросил:

   — Когда убываете на фронт, Верховный вам не сказал?

   — Пока нет. Но, видимо, дня через два-три улечу на 3-й Украинский к генералу армии Малиновскому.

Зазвонил телефон. Василевский, сняв трубку, узнал голос начальника Главпура генерала Щербакова.

   — Александр Сергеевич, слушаю вас! Что, не понял? Смогу ли завтра зайти к вам к десяти утра? Что-то важное? Со мной хочет поговорить Георгий Димитров? Хорошо, буду у вас...

С Димитровым, болгарским революционером, обвинённым немецкими фашистами в поджоге рейхстага, Василевского познакомил Сталин. Летом 1942 года, когда он прибыл в Ставку из-под Сталинграда, в кабинете Верховного увидел Димитрова.

   — Георгий, это наш начальник Генерального штаба и заместитель наркома обороны Александр Михайлович Василевский! — добродушно произнёс Сталин. — Если у тебя возникнут вопросы по военной линии, всегда можешь рассчитывать на его помощь.

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович! — Димитров улыбнулся. Он был кряжистый, с загорелым волевым лицом, чёрной копной волос. В пышных усах белела седина. — Хорошее имя — Александр. Так зовут ещё одного храброго русского воина, которого я очень почитаю, — Александр Невский. Так что вам есть с кого брать пример рыцарской удали!

   — Ну вот ты и смутил начальника Генштаба, — улыбнулся в усы Сталин. — Смотри, он даже покраснел...

С тех пор прошло полтора года, но Василевский запомнил эту встречу в Кремле. Сейчас он, слегка волнуясь, вошёл в кабинет начальника Главпура. Георгий Димитров резво встал и пошёл ему навстречу.

   — А вам идёт форма маршала! — мягко сказал он, здороваясь. — Правда, когда нас знакомили, вы были генералом. А я вот по-прежнему рядовой, — шутливо добавил он. — Как там на фронте?

   — Красная Армия наращивает удары, и уже недалеко то время, когда наши войска освободят вашу родину — Болгарию, — улыбнулся Василевский.

   — Александр Михайлович, тут такое дело, — заговорил генерал Щербаков. — Георгий Михайлович готовит цикл передач по радио на Болгарию и хотел бы рассказать о разгроме немцев под Сталинградом и на Курской дуге. Вы — участник этих событий и могли бы поведать немало интересного.

   — Проблем нет, я могу это сделать, но мне надо взять разрешение у Верховного... — начал было Василевский, но Щербаков прервал его:

   — Вчера у товарища Сталина я согласовал этот вопрос.

   — Тогда другое дело! — повеселел Василевский. — Что и говорить, бои были ожесточёнными. Мне довелось наблюдать с КП фронта танковое сражение под Прохоровкой. Казалось, что горела сама земля и небо полыхало жарким огнём.

   — Это как раз то, что мне надо! — воскликнул Димитров. — Когда я смогу побеседовать с вами?

   — Да хоть сейчас! — Василевский взглянул на Щербакова. — Александр Сергеевич, я проведу нашего гостя в Генштаб. Там у меня есть рабочие карты, по ним всё ему покажу. Не возражаете?..

На другой день с утра в Ставке обсуждался вопрос о подготовке воинских эшелонов для переброски войск и боевой техники фронтам из стратегических резервов. Начальник тыла Красной Армии генерал армии Хрулёв сделал краткое сообщение, и оно, как понял Василевский, удовлетворило Верховного, так как вопросов он не задавал. Хрулёва вождь уважал за его умение руководить тылом, хотя дело это весьма хлопотливое.

   — Андрей Васильевич, мне говорили, что для отправки на фронт тяжёлой боевой техники не хватает вагонов и платформ, это правда?

   — Так точно, Иосиф Виссарионович, — подтвердил Хрулёв. — А ещё совсем недавно всё обстояло наоборот. Вагоны и платформы были, а тяжёлой боевой техники не хватало.

   — Секрет прост, — усмехнулся Микоян. — Сейчас наша военная промышленность заработала на полную мощность и выпускает для Красной Армии и Военного Флота всё, что требуется.

Сталин посмотрел на Василевского.

   — Скажите, кому в первую очередь надо отправить резервы? — спросил он.

   — Генералам армии Ватутину и Коневу. — Начальник Генштаба встал, открыл свой блокнот. — Вы же знаете, что 1-й и 2-й Украинские фронты неделю назад начали Корсунь-Шевченковскую операцию. Операция весьма серьёзная, но она сулит нам большой выигрыш. И хотя нашим двум фронтам противостоят войска группы «Юг», которой командует генерал-фельдмаршал Манштейн, от поражения гитлеровцам не уйти. Потому-то Ватутину и Коневу нужны танки, и чем больше, тем лучше.

(Выигрыш и впрямь оказался стоящим. Корсунь-Шевченковская группировка немцев была окружена, попытки противника разорвать кольцо окружения, спасти свои войска не удались. Ликвидацию «котла» Ставка возложила на командующего 2-м Украинским фронтом генерала армии Конева. Для этого ему потребовалось всего лишь пять суток. Утром 17 февраля Конев донёс в Ставку: «Котёл» ликвидирован, потери противника подсчитываются...» Эти потери оказались внушительными — 55 тысяч было убито и более 18 тысяч взято в плен. Ставка высоко отметила заслуги Конева: 20 февраля ему было присвоено звание Маршала Советского Союза. Одним из первых его поздравил Василевский. — А.3.).

   — А теперь поговорим о подготовке к одесской наступательной операции, — произнёс Сталин. — Вам слово, товарищ Василевский.

Начальник Генштаба встал с места, а Микоян прокаламбурил:

   — Василевский здесь, Василевский там...

   — Такая у него должность, — сухо бросил Верховный, давая Микояну понять, что сейчас не до шуток.

Микоян помолчал, о чём-то думая, потом проговорил:

   — У Александра Михайловича большое сердце, на всё его хватает...

   — Бывают и сбои, — смутился Василевский. — Но это так, к слову... Что сказать об Одесской наступательной операции? Генштаб продумал её во всех деталях. Какова цель операции? Разгром приморской группировки немцев между реками Южный Буг и Днестр, освобождение северо-западного побережья Чёрного моря и Одессы, выход на государственную границу с Румынией...

Кажется, недолгим было совещание, но Василевский устал, у него побаливало горло. «Видно, просквозило на ледяном ветру, когда ехал на вездеходе на КП фронта, — подумал он. — Приду домой и попью горячего чаю с мёдом».

Генералы и наркомы стали расходиться, но Верховный задержал Василевского.

   — Где сейчас находится командующий кавалерией маршал Будённый?

   — На 2-м Украинском фронте у Конева. В составе войск фронта там действует кавалерийский корпус генерала Селиванова, и Будённый проверяет, всё ли там идёт, как надо.

   — Вызовите его в Ставку, — распорядился Верховный. — Второго февраля исполняется годовщина важного события, и Будённому предстоит выполнить ответственное поручение. Не догадываетесь, о чём идёт речь?

   — Нет, — зарделся маршал.

   — Эх вы, вам-то это надо знать! — И выпалил на одном дыхании: — Годовщина разгрома немцев под Сталинградом! Всех в мире потрясла эта битва, в том числе короля Великобритании Георга Шестого. Ему даже не стало жаль меча для сталинградцев... Этот меч и вручит Семён Михайлович делегации города. Ясно, да? Тогда поскорее свяжитесь с маршалом, быть ему в Кремле к девяти утра!

Василевский знал о том, что ещё в конце ноября 1943 года на Тегеранской конференции Черчилль от имени Георга Шестого вручил Сталину почётный меч — дар короля Сталинграду. Об этом ему поведал маршал Ворошилов, принимавший участие в работе конференции. На том торжественном акте был и Рузвельт.

«Никто не ожидал, что меч будет вручать Черчилль, — говорил Климент Ефремович. — Он люто ненавидел коммунистов, а тут вдруг поклонился самому Сталину! Но Иосиф Виссарионович гордо принял меч и поцеловал его. В те дни Черчиллю исполнилось шестьдесят девять лет, — продолжал Ворошилов. — День его рождения отмечали в английской миссии, куда пригласили и нашу делегацию. Были произнесены тосты. Сказал несколько тёплых слов о Черчилле и Иосиф Виссарионович».

   — Вручать почётный меч будут в Кремле? — спросил Василевский.

   — А что? — вскинул глаза Сталин.

   — Я бы тоже принял участие в этом торжестве.

   — Исключается, — сухо произнёс Верховный. — Утром вам надо убыть на 3-й Украинский фронт. Я уже говорил с Малиновским, он ждёт вас. Командующий он молодой, и ему нужна ваша помощь.

Василевский на какое-то время задержал свой взгляд на Сталине, потом разжал губы:

   — Слушаюсь! Иду звонить маршалу Будённому...

В кабинете он бросил папку на стол и, вызвав по ВЧ дежурного, попросил соединить его с КП 2-го Украинского фронта. И надо же — трубку взял сам Конев!

   — Как у вас обстановка, Иван Степанович? — спросил Василевский. — Наступление развивается успешно? Очень даже успешно? Я так и предвидел. А где маршал Будённый? Рядом? Дайте ему трубку.

   — Здорово, Александр! — услышал Василевский бас маршала. — Что стряслось? Я же доложил тебе, что уезжаю на фронт на пару недель.

   — Семён Михайлович, вас вызывает Верховный, — прервал его Василевский. — Срочно вылетайте! К девяти утра вам нужно быть в Ставке.

Вылетел Будённый на рассвете. Сыпал снег, небо было свинцовым, и хотя ветер бросал самолёт из стороны в сторону, до Москвы долетели благополучно. Прямо с аэродрома маршал поехал в Кремль.

   — Где начинала свой победный путь Первая Конная армия? — вопросом встретил Будённого Верховный, едва тот вошёл к нему и сел в кресло. — Не забыли?

   — Как можно такое забыть, Иосиф Виссарионович? — качнул усами маршал. — Там в бою подо мной убило двоих коней, меня ранило, хорошо, что ординарец выручил, а то бы зарубили меня беляки.

   — Помню, помню, как вы попали впросак... — Сталин прошёлся по ковровой дорожке. — Завтра исполняется годовщина со дня разгрома немецких войск под Сталинградом. Мы решили придать этому событию политическую окраску. Микоян уже включился в работу, встретил делегацию из Сталинграда, переговорил с людьми. А вам, Семён Михайлович, надлежит вручить делегации почётный меч — дар короля Георга Шестого.

   — Вы оказываете мне большую честь, товарищ Сталин, и я охотно это сделаю.

   — При вручении почётного меча, — вновь заговорил Сталин, — вы произнесёте речь минут на пять—семь. Сами подготовьте её, но покажите Молотову. — Он снял трубку прямой связи. — Вячеслав, у меня в кабинете Будённый, своё выступление он напишет сам, но ты его прочти, чтобы всё было на месте. Его речь наверняка прочтёт господин Черчилль. Птица он важная, авторитет в мире, и с этим пока мы должны считаться.

Торжественное собрание открыл секретарь Президиума Верховного Совета СССР Горкин.

Будённый взял клинок с выгравированной надписью на английском и русском языках: «Гражданам Сталинграда, крепким, как сталь, — от короля Георга VI в знак глубокого восхищения британского народа» — и подошёл к трибуне.

   — Товарищи! — сказал он громко и властно. — Председатель Совета Народных Комиссаров, Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза товарищ Сталин поручил мне передать вам почётный меч — дар короля Великобритании Георга Шестого гражданам Сталинграда в ознаменование героической обороны города. Этот дар знаменует собой крепнущее боевое содружество народов Великобритании и Советского Союза в борьбе против общего врага. Сегодня, второго февраля тысяча девятьсот сорок четвёртого года, — продолжал маршал Будённый, — исполнилась годовщина разгрома сталинградской группировки немецких войск. Красная Армия и граждане Сталинграда более пяти месяцев выдерживали бешеный натиск врага. В стратегических расчётах немецкого командования Сталинград имел особое значение. Овладение Сталинградом дало бы возможность врагу прервать наши коммуникации с Югом и нанести удар по Москве. Однако эти авантюристические расчёты немцев позорно провалились, а отборные немецкие дивизии нашли свою гибель у стен Сталинграда...

Под громкие аплодисменты присутствовавших Будённый вручил королевский меч председателю исполкома Сталинградского Совета депутатов трудящихся Пигалеву.

   — Принимая меч, — сказал Пигалев, — заявляем, что будем его хранить как символ крепнущего боевого содружества народов Советского Союза и Великобритании. Фашистские варвары разрушили наш город. Но мы восстановим Сталинград! Из развалин и руин он возродится ещё более могучим и величавым!..

К началу 1944 года военно-политическое положение Советского Союза значительно окрепло. Василевский не забыл, как в конце прошлого года его и маршала Жукова вызвали в Ставку, чтобы принять окончательное решение по зимней кампании. Перед этим Верховный поручил им подготовить свои соображения, и, когда они вошли в кабинет, Жуков сказал:

   — Товарищ Сталин, план проведения наступательных операций у нас готов! — И он вручил Верховному документ.

   — Это то, что надо. — Сталин пробежал план глазами. — Да, у вас хорошо получилось, и моих поправок, видимо, не будет. Завтра обсудим план. — Он взглянул на Василевского: — Вы подсчитали, сколько вражеских дивизий уничтожила Красная Армия за год, начиная с наступления наших войск под Сталинградом?

   — Уничтожено и пленено пятьдесят шесть немецких дивизий! — ответил начальник Генштаба.

   — Прилично! — Верховный повеселел. — Скоро, уже скоро Гитлер запоёт похоронный марш! Теперь Красная Армия и Военно-Морской Флот будут решать задачу полного завершения освобождения советской земли от гитлеровцев. Мы начнём операции, как условились с вами, на северо-западном направлении силами Ленинградского, Волховского и 4-го Прибалтийского фронтов при поддержке Балтийского флота. — Сталин подошёл к карте. Василевский подал ему указку. — Здесь нам надо разгромить группу немецких армий «Север», полностью снять блокаду Ленинграда и выйти вот сюда, к границам Прибалтики...

   — Выйдем, Иосиф Виссарионович! — заявил Жуков.

   — Хотелось бы сделать это скорее, наш народ терпит большие лишения.

На другой день после короткого обсуждения плана в Ставке Верховный подписал директиву. Жуков и Василевский вернулись на те же фронты, откуда выезжали. Сталин не любил, когда они «засиживались» в столице и, по свидетельству Василевского, сразу отправлял их в войска, чтобы на месте согласовывать боевую работу фронтов, помогать командующим претворять в жизнь замыслы Ставки.

В последний день февраля, как и намечалось Верховным, маршал Василевский прибыл в штаб 3-го Украинского фронта. Было раннее утро, но погода стояла капризная, ночью, когда он летел, шёл снег, а сейчас моросил холодный дождь. На переднем крае, как сказал ему командующий фронтом генерал армии Малиновский, стояла «мёртвая тишина», лишь по ночам слышались одиночные выстрелы да ракеты прошивали тёмное небо.

   — Но снайперы у немцев охотятся даже ночью, — усмехнулся Малиновский. — Вчера старшина-связист вышел перекурить, и у окопа блиндажа его сразила вражья пуля. Попала прямо в голову. Работа снайпера!

   — Что, пуля пробила каску? — удивился Василевский.

   — Да нет же, без каски вышел старшина. Я уж тут выдал кому следует за расслабленность...

   — Ну ты даёшь, Родион Яковлевич! — В голосе начальника Генштаба была ехидная насмешка. — Этак немцы перестреляют всех, кто трудится в штабе.

Пока они завтракали, на КП фронта прибыл командующий 2-м Украинским фронтом Конев. Высокий и стройный, как на картине художника, он вошёл в штаб с улыбкой на лице, но, увидев Василевского, смутился:

   — Вы уже здесь? А я чуток опоздал. Извините...

   — Ладно, Иван Степанович, прощаю тебе этот грех. — Василевский поднялся из-за стола и подошёл к нему. — Тебя я поздравил по телефону с маршальским званием, а теперь позволь пожать руку. — И он крепко стиснул его ладонь в своей. — Надеюсь, ты доволен?

   — Ещё бы! — расплылся в улыбке Конев. — Я знаешь о чём подумал? Строг наш Верховный Главнокомандующий, но и заботлив. Кто отличился — тому почёт! — Он взглянул на Малиновского. — Теперь твоя очередь стать маршалом, Родион Яковлевич!

   — Я об этом не думаю...

   — Врёшь, дружище! — воскликнул Конев. — Кто не хочет стать маршалом? Разве что чудак, но ты вроде к такой категории людей не относишься.

   — Начнём работу, товарищи! — сказал Василевский. — Иван Степанович, ты чётко уяснил то, что предписала тебе Ставка?

   — Да! — подтвердил Конев. — Через Умань и Рудницу нанести удар на Бельцы и Яссы, а мой сосед Малиновский — через Николаев на Одессу. С Родионом Яковлевичем мы уже договорились, как будем взаимодействовать. Вот только с Ватутиным я ещё не успел поговорить.

   — 1-й Украинский фронт Ватутина наступает из Подолии на Буковину. — Василевский посмотрел на карту. — Что мы имеем в результате? Немецкая группа армий «Юг» отрезается от группы армий «Центр» и отбрасывается в Румынию...

Василевский скрупулёзно всё анализировал. Малиновский бросил реплику: мол, зачем это делать?

   — Чтобы знать, где на твоём фронте слабые места! — отрезал Александр Михайлович.

   — И где же они? — насупился Малиновский. — Фланги?

   — А ты, Родион Яковлевич, догадлив, — улыбнулся Василевский. — Подумай, чем их усилить, а я пока займусь с Коневым...

В полдень маршал Конев уехал в штаб своего фронта, довольный тем, как представитель Ставки провёл обсуждение, а Василевский остался у Малиновского, чтобы проанализировать план освобождения Одессы. Они так увлеклись, что не сразу услышали звонок телефона. Василевский поднял трубку.

   — Да, Георгий, это я! — Александр Михайлович присел на стул. — Какое ещё ЧП? Выкладывай всё как есть...

   — Вчера в одном из сел бендеровцы обстреляли машину Ватутина, — доносился издалека голос Жукова. — Пуля прострелила ему бедро. Сейчас Николай Фёдорович лежит в киевском госпитале. Верховный приказал мне командование фронтом взять на себя, что я и сделал.

Это известие ошеломило Василевского. Он спросил, долго ли Ватутин пробудет в госпитале, на что Жуков ответил:

   — Трудно сказать, всё зависит от того, как поведёт себя рана. У тебя там как дела?

   — Готовимся с Малиновским к операции, полагаю, что Николаев и Одессу скоро освободим. Был тут и Конев, но он уже уехал...

(Василевский надеялся, что лечение Ватутина пройдёт успешно. 19 марта он получил из госпиталя телеграмму, в которой Николай Фёдорович поздравил его и командование фронта с успешным проведением Березнеговато-Снегиревской операции. В ответной телеграмме Александр Михайлович пожелал другу скорее поправиться и вновь возглавить 1-й Украинский фронт. К сожалению, чуда не произошло, и 15 апреля Ватутин умер. — А.3.).

После отъезда маршала Конева Василевский и Малинковский ещё раз уточнили план наступления. Их замысел предусматривал нанесение главного удара силами 46-й и 8-й гвардейской армий, конно-механизированной группы генерала Плиева (4-й гвардейский механизированный корпус и 4-й гвардейский кавалерийский корпус) и 23-го танкового корпуса в общем направлении на станцию Раздельная в обход Одессы с северо-запада. 57-я и 37-я армии наступали на Тирасполь, а 6-я, 5-я Ударная и 28-я армии — на Николаев. Войска фронта должны были поддержать авиация и корабли Черноморского флота. Василевский лично переговорил об этом с адмиралом Октябрьским. Командующий флотом был полон оптимизма.

   — Флот окажет содействие войскам фронта морскими десантами и корабельным огнём, — заверил он начальника Генштаба. — Авиация и корабли будут наносить удары по укреплениям врага. — Помолчав, адмирал добавил: — Одесса дорога морякам, они храбро обороняли её в сорок первом, они помогут ей и в сорок четвёртом!

«Гордец адмирал, держит флотскую марку — быть на виду!» — подумал Василевский.

План операции был готов, его подписал командующий фронтом. Поставил свою подпись и представитель Ставки Василевский.

   — Передай, Родион Яковлевич, этот документ в Ставку, — распорядился Александр Михайлович. — Посмотрим, что нам скажет Верховный.

В холодную мартовскую ночь Василевский долго не мог уснуть. Он лежал на деревянном топчане и слышал, как по оконному стеклу хлестали струи дождя. Третьи сутки льёт с неба, дороги совсем раскисли.

   — Вы ещё не спите? — заглянул в комнату отдыха генерал армии Малиновский. — Мне тоже не спится. Всё гадаю, даст ли нам ответ товарищ Сталин.

   — Уже глубокая ночь, вряд ли он позвонит.

Но Верховный позвонил. Уточнив обстановку у Малиновского, он спросил, где находится маршал Василевский.

   — Здесь, в штабе. Он вернулся из танкового корпуса и лёг отдыхать. Я разбужу его.

   — Не надо, пусть поспит. Скажите, чтобы потом позвонил в Ставку.

Но Василевский уже проснулся и взял трубку. Сталин сообщил ему, что предложения о ходе операций 3-го Украинского фронта Ставкой одобрены. Для 23-го танкового корпуса отправлено 360 танков, а тягачи на фронт поступят позже. Надо скорее освободить Одессу, подчеркнул Верховный, чтобы перебросить войска на другие участки фронта.

   — Через две-три недели Одесса будет свободна! — заверил Сталина Василевский.

Наступление началось на рассвете 26 марта. Пока армии правого крыла и центра фронта форсировали Южный Буг и штурмовали оборону врага на его западном берегу, армии левого крыла начали штурм Николаева. Войска 5-й Ударной армии генерала Цветаева и 28-й армии генерала Гречкина встретили яростное сопротивление немцев. Тогда командарм Гречкин приказал высадить в Николаевском порту десант морской пехоты с задачей отвлечь часть сил врага с фронта, о чём доложил Малиновскому. Родион Яковлевич одобрил этот поступок, уточнив лишь, кто готовит десант.

   — Командир 384-го отдельного батальона морской пехоты, а возглавит отряд из добровольцев старший лейтенант Ольшанский.

   — Ты, Алексей Александрович, мог бы мне и не звонить, десант так десант, главное — скорее взять Николаев! Даю тебе на это дело ещё двое суток!..

   — Генерал Гречкин насчёт десанта хорошо придумал, да ещё удар в тыл врага! — сочувственно отозвался Василевский.

   — У Гречкина в этом деле большой опыт, — пояснил Малиновский. — В сорок третьем он командовал 20-м десантно-стрелковым корпусом, позже возглавил десантную группу войск 18-й армии. Я уверен в успехе...

(Генерал армии Малиновский не ошибся. Десант морской пехоты старшего лейтенанта Ольшанского прославил себя, и не зря его назвали легендарным. 26 марта десант высадился в Николаевском порту и двое суток вёл ожесточённый бой, приковав к себе большие силы немцев. Он нёс потери, но живые продолжали удерживать свои позиции. А 28 марта в Николаевский порт ворвались наступавшие с фронта войска 28-й армии. Легендарный десант выполнил поставленную задачу. 55 морским пехотинцам и 12 связистам и пехотинцам было присвоено звание Героя Советского Союза. — А.3.).

В штаб фронта позвонил командарм 5-й Ударной генерал Цветаев. Он доложил Малиновскому о том, что город Николаев очищен от немцев.

   — Нам достались большие трофеи. — Голос в трубке звучал бодро, и Малиновский понял, что у командарма хорошее настроение, о чём он и сказал генералу. Тот, однако, возразил: — Не очень-то весело у меня на душе, товарищ командующий...

   — Отчего вдруг, ты же освободил город и порт?

   — Не в этом дело, товарищ командующий. Армию генерала Гречкина, моего соседа, выводят в резерв Ставки — это правда?

   — Правда, Вячеслав Дмитриевич. Она понесла большие потери, надо укрепить её, дать людям отдохнуть. А тебе, дружище, нужно ещё взять Одессу. Так что наращивай удары.

   — А я и не жалуюсь, товарищ генерал армии, просто хотелось уточнить.

Бои не утихали ни днём ни ночью. Прорыв обороны врага ни флангах приморской группировки противника и угроза выхода си в тыл войск 2-го Украинского фронта вынудили гитлеровское командование начать поспешный вывод войск за Днестр. Войска правого крыла 3-го Украинского фронта с боями продвигались к Раздельной, а левого крыла — на Одессу. 30 марта части 5-й Ударной армии при поддержке морского десанта освободили Очаков.

Маршал Василевский склонился над картой и долго над ней размышлял. Потом окликнул Малиновского. Тот подошёл.

   — Где у тебя сейчас действует конно-механизированная группа генерала Плиева? Всё ещё в рейде по тылам врага?

   — А что?

   — Свяжись с Плиевым по радио и прикажи ему срочно двигаться к станции Раздельная, — сказал маршал. — По данным воздушной разведки, о чём мне сейчас доложил генерал Судец, на станции скопились десятки немецких эшелонов с живой силой и техникой. А через Раздельную, как ты знаешь, проходит единственная железная дорога, ведущая за Днестр, в Румынию. Взять Раздельную — значит не дать возможности уйти в Румынию гружёным эшелонам врага, а главное — загнать немецкого генерала Холлидта в «мешок», разгромить его войска. Кстати, — продолжал Василевский, — пленный немецкий офицер на допросе показал, что 6-ю армию, которой командует Холлидт, создал лично Гитлер. А знаешь почему? Чтобы отомстить русским за разгром под Сталинградом 6-й армии фельдмаршала Паулюса. Фюрер назвал 6-ю армию Холлидта «армией мстителей».

   — Ишь чего захотел Гитлер! — усмехнулся Малиновский. — Но мы «армию мстителей» уничтожим!

   — Потому-то генерал Плиев и должен взять Раздельную! Он уже крепко выручил нас, когда в начале марта во взаимодействии с 8-й гвардейской армией генерала Чуйкова внезапным ударом по врагу углубился в его тыл, захватил город Новый Буг, повернул к Снегиревке, уничтожая оперативные резервы врага. Словом, орёл Плиев!..

«Красный барон» — так любовно называли кавалеристы генерала Плиева. Получив приказ комфронта двигаться на Раздельную, Плиев решил лично возглавить атаку на станцию в ночь на 4 апреля. Атака кавалеристов была стремительной и внезапной, немцы даже не успели организовать сопротивление, и к утру казаки Плиева и бойцы 37-й армии овладели крупным узлом железных дорог и станцией Раздельная. Железная дорога Одесса — Тирасполь была перерезана нашими войсками, пути отступления врага в Румынию перекрыты.

   — Знаешь, о чём я подумал? — спросил Василевский командующего фронтом.

   — Скажите, Александр Михайлович.

   — Взгляни на карту. У нас ещё остались переправы через Днестр в сёлах Маяки и Беляевка. Пока наша пехота туда доберётся, немало гитлеровских войск улизнёт в Румынию. Туда надо послать Плиева, и хорошо, если бы эти сёла казаки захватили с ходу.

   — А в Беляевке, как доложил мне начальник разведки, — сказал Малиновский, — расположена водопроводная станция с огромной водонапорной башней. Вся Одесса получает из Беляевки пресную воду. Станцию и башню немцы могут взорвать. — Командующий фронтом вновь связался по радио со штабом Плиева. На месте генерала не оказалось, и приказ Малиновский отдал через начальника штаба.

   — Будет сделано, товарищ командующий, Маяки и Беляевку возьмём! — громко ответил начальник штаба. В эфире были сильные помехи, но Малиновский разобрал его слова.

«Я задумался, — вспоминал об этом эпизоде генерал армии Плиев. — Ясно, что спасти станцию может лишь быстрый, ошеломляющий противника удар. Но, если мы нанесём этот удар в лоб главными силами группы, гитлеровцы могут успеть взорвать станцию. Значит, надо хорошей подвижной группой напасть на водокачку и захватить её. Для такого дела нужны отборные люди. Не откладывая, мы подобрали в передовой отряд самых лучших казаков. Вместе с ними я приказал отправить роту танков...

   — Ну, станичники! — пошутил я в заключение. — На вас вся Одесса смотрит! Сами знаете: без воды — ни туды и ни сюды!..»

Стремительный бросок казаков, схватка с охраной — и водопроводная станция в руках гвардейцев Плиева! Как потом выяснилось, сапёры разминировали водопроводную станцию, из неё они извлекли пять тонн взрывчатки.

Василевский пил чай, когда к нему вошёл Малиновский.

   — Оба села, Беляевка и Маяки, кавалеристами генерала Плиева захвачены! — сказал он. И, помедлив, добавил: — Дать бы надо Героя Плиеву. Как вы считаете?

Александр Михайлович молча достал из папки листок бумаги и написал на нём текст телеграммы: «Генералу Плиеву. По-прежнему обязан благодарить вас и ваши войска за победу. Ваша дальнейшая задача: внезапной атакой с тыла овладеть Одессой, после чего группа будет выведена в резерв для пополнения и заслуженного отдыха. Возбуждаю ходатайство перед правительством о присвоении вам лично звания Героя Советского Союза. Уверен, что вы это и в дальнейшем, безусловно, оправдаете. Желаю вашим войскам и вам лично дальнейших успехов на благо нашей социалистической Родны. 8.4.44 г. Василевский».

Малиновский прочёл, улыбнулся и поспешил к радистам.

В штаб фронта прибыл командующий 17-й воздушной армией генерал Судец. Был он, как всегда, спокойный, улыбчивый и почти никогда не задавал маршалу вопросов, больше слушал его. Сейчас он спросил:

   — Вызывали меня?

   — Вчера, а ты прибыл через сутки. Почему? — нахмурился маршал.

   — Принимал в штабе молодых лётчиков, беседовал с ними, ставил задачи, — негромко отозвался генерал.

   — Владимир Александрович, твоя авиация работает что надо, но я на тебя зол, — сказал Василевский.

   — Не понял вас, товарищ маршал? — Генерал посерьёзнел.

   — В бою под Березовкой погиб командир 4-го гвардейского Сталинградского механизированного корпуса генерал Танасчишин. Я его знал и высоко ценил. — Маршал сделал паузу. — Неужто твои самолёты плохо прикрывали танки корпуса?

Но Судец уже знал, что танк комкора наскочил на вражескую мину.

   — Самолёты выручить генерала Танасчишина никак не могли, — развёл руками генерал. — Я тоже его знал, замечательный, душевный был человек. Пусть земля будет ему пухом.

   — Садись к столу, Владимир Александрович, и покажи на карте, что в Одессе сейчас бомбят твои люди, — улыбнулся Василевский. — Я бы хотел, чтобы авиация крепко ударила по морскому порту, там скопились десятки вражеских кораблей. Надо сделать так, чтобы ни один корабль не вышел из порта.

   — За мной, товарищ маршал, дело не станет, — заверил Судец.

Наконец вот она, Одесса! Василевский в бинокль хорошо видел её улицы, дома, окутанные дымом. Первыми в северные кварталы города ворвались войска 5-й Ударной армии генерала Цветаева. Это случилось 9 апреля. С противоположной стороны в город ринулись казаки генерала Плиева.

Маршалы Василевский и Малиновский подъехали к штабу армии. Их встретил генерал Цветаев. Он ещё не успел переодеться, на нём была камуфляжная форма.

   — Ну что, Вячеслав Дмитриевич, можно уже купаться на одесском пляже? — пошутил Александр Михайлович, поздравив генерала с победой.

   — Купаться в море ещё холодновато, но немцы с испугу прыгали в воду с причала, — улыбнулся командарм.

   — Хорошо поработали твои люди, Вячеслав Дмитриевич! — похвалил генерала командующий фронтом. — Молодцы! Не будем жалеть орденов и медалей, наградим всех, кто отличился в боях. — Малиновский хитровато сощурил глаза, глядя на представителя Ставки. — Александр Михайлович, вы можете и меня поздравить с успехом!

   — Разумеется, Родион Яковлевич, твой фронт, и успехи тоже твои, — подтвердил Василевский.

Но Малиновский возразил:

   — Я не в смысле действий фронта, товарищ маршал! Я родился и вырос в Одессе, это — моя родина!

   — Ах вот оно что, не знал я, не знал, дорогой Родион Яковлевич. — Василевский подошёл к Малиновскому и обнял его. — Значит, одессит? Теперь я понимаю, почему ты, как тот рысак, рвался к Одессе!

Во двор въехал «Виллис», и из него вышел генерал Плиев — худощавый, стройный, со щёточкой чёрных усиков. Быстрым шагом он вошёл в штаб и, увидев у стола Малиновского, доложил о своём прибытии. Голос у генерала был звонкий, как у юноши. Командующий фронтом поздоровался с ним за руку, похвалил за умелые боевые действия казаков, задал ему два-три вопроса, потом кивнул в сторону представителя Ставки, который оживлённо беседовал с генералом Судецом.

   — Вот он, маршал, желал вас повидать!

Генерал смутился, но, увидев улыбку на лице Василевского, вытянулся перед ним по струнке.

   — Товарищ Маршал Советского Союза... — начал было он, но тот прервал его:

   — Герой, а такой щупленький, а? Радиограмму мою получил?

   — Так точно! Меня казаки стали поздравлять, но я-то ещё не Герой Советского Союза...

   — Будешь героем, Исса Александрович. Сегодня о вас доложу товарищу Сталину, думаю, он поддержит нашу просьбу с командующим фронтом. Садись к столу и расскажи, как сражаются твои казаки-кубанцы. — Маршал окликнул командующего: Родион Яковлевич, дождь ночью прошёл, видно, наш гость озяб, распорядись, пожалуйста, насчёт «наркомовской». Надо же выпить за успехи нашего лихого кавалериста. А правда, Исса Александрович, что вас казаки нарекли «красным бароном»?

   — Факт, нарекли, — улыбнулся Плиев. — Я не сержусь. Хоть я и барон, но красный!..

С утра 10 апреля день выдался без дождя, тёплый и солнечный. Тысячи одесситов вышли на улицы города, радуясь изгнанию немецко-фашистских захватчиков. Девушки с букетами цветов обнимали наших бойцов, благодарили за спасение. Василевский радовался вместе с ними.

   — Товарищ маршал, вас к аппарату ВЧ! — доложил связист.

Василевский давно ждал этого звонка и, когда услышал голос Верховного, доложил ему о деталях освобождения Одессы. Сталин поздравил его с успехом, а потом спросил:

   — Что думаете делать дальше?

Василевский сказал, что завтра с утра вместе с Малиновским он обсудит подготовку фронта к операции по выходу войск к государственной границе по рекам Прут и Дунай.

   — Полагаю, что Малиновскому надо нанести главный удар правофланговыми армиями в общем направлении от Тирасполя на Кагул.

Сталин согласился с ним, потом заговорил о 4-м Украинском фронте, который два дня назад, 8 апреля, начал Крымскую операцию.

   — Немедленно вылетайте туда, я беспокоюсь, как бы у Толбухина не случилось осечки. Командующий он молодой, а враг там ещё силён и опасен.

   — Вылетаю утром, разберусь на месте в обстановке и доложу вам, — ответил Александр Михайлович.

   — Хочу сообщить вам приятную новость, — вновь заговорил Сталин. — Вы награждены орденом «Победа».

У Василевского перехватило дыхание. А Верховный продолжал:

   — Вы награждены не только за освобождение Донбасса и Украины, но и за предстоящее освобождение Крыма, куда вы завтра летите. Прошу вас также не забывать и о 3-м Украинском фронте. Генерал армии Малиновский человек надёжный, но контроль не помешает. Ещё раз от души поздравляю вас с награждением орденом «Победа»!

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович, я очень волнуюсь, спасибо...

(Позже, когда в Кремле М. И. Калинин вручил Василевскому орден «Победа», на нём Александр Михайлович увидел № 2; № 1 получил маршал Жуков).

После опубликования в печати указа Василевского поздравили соратники и друзья. Особенно его тронула телеграмма маршала Шапошникова. Борис Михайлович тяжело болел, но нашёл в себе силы поздравить своего талантливого ученика. Александр Михайлович с КП фронта послал ему ответную телеграмму, в которой были такие слова: «Моё исключительно высокое награждение является в значительной мере результатом долголетней работы под Вашим непосредственным руководством».

На рассвете, когда из-за горизонта выкатилось багряное солнце и его лучи окрасили в цвет бронзы дома и шпили башен, Василевский, полный энергии и сил, улетал на 4-й Украинский фронт. Генерал армии Малиновский стоял у «Виллиса» задумчивый. За то время, что в штабе был Василевский, он привык к нему, понимал его с полуслова, и когда Александр Михайлович требовал что-либо, это не было обидным: наоборот, Родион Яковлевич всё делал быстро, и это приносило желаемый результат. «Его мне будет не хватать», — грустно подумал командующий фронтом. Кажется, Василевский догадался, о чём размышлял Малиновский, потому что сказал:

   — У тебя, Родион Яковлевич, всё хорошо, и упрекать тебя не за что. Вот только фланги... Ты часто забываешь о них, а их надо постоянно укреплять... Да, а наградной лист на генерала Плиева заполнил?

   — Конечно, — усмехнулся Малиновский. — Я уже подписал его. Но дадут ли Плиеву Героя? В Наркомате обороны есть завистливые чиновники, что для них моя подпись? — Он протянул документ маршалу. Василевский взял ручку и рядом с фамилией командующего фронтом поставил свою подпись.

   — Считай, что генерал Плиев уже Герой — Сталин мне не откажет! Отправь документ спецпочтой.

   — Ну, теперь, полагаю, всё получится! — улыбнулся Родион Яковлевич. — Вам доброго пути, товарищ маршал!

(Генералу Плиеву 16 апреля 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза, на пятый день после отъезда маршала Василевского в Крым; вторично по предложению Василевского он получил это звание 8 сентября 1945 года; символично, что маршал Малиновский в этот же день, 8 сентября, стал Героем Советского Союза, а маршал Василевский — дважды Героем Советского Союза. — А.3.).

В полдень на «Дугласе» Василевский прибыл в войска 4-го Украинского фронта. На КП он встретил представителя Ставки маршала Ворошилова, который координировал действия Отдельной Приморской армии, командующего этой армией генерала Ерёменко и командующего фронтом генерала армии Толбухина.

   — У вас тут такая теплынь, что хоть китель снимай! — улыбнулся Василевский, пожимая каждому руку. — Как ты, Фёдор Иванович? Немцы упорно дерутся?

   — Ещё бы! — усмехнулся Толбухин. — Гитлер приказал им Крым не отдавать, сражаться до последнего, вот фрицы и стараются. Но мы их одолеем!

   — Климент Ефремович, я должен согласовать с вами некоторые вопросы взаимодействия с Приморской армией. — Василевский разложил на столе свою рабочую карту.

   — Я в курсе дела, мне звонил товарищ Сталин, — отозвался Ворошилов.

По решению, принятому Ставкой, замысел Крымской операции сводился к тому, чтобы одновременно ударами войск 4-го Украинского фронта с севера — от Перекопа и Сиваша — и Отдельной Приморской армии с востока — из района Керчи — в общем направлении на Симферополь—Севастополь при содействии Черноморского флота, соединений авиации дальнего действии разгромить вражеские войска, не дать им эвакуироваться из Крыма. Было решено — и это одобрила Ставка — главный удар нанести с плацдармов на южном берегу Сиваша силами 51-й армии генерала Крейзера в направлении на Симферополь—Севастополь, а вспомогательный удар — на Перекопском перешейке силами 2-й гвардейской армии генерала Захарова.

Ворошилов, выслушав Василевского, сказал, что теперь ему ясно всё «до мелочей». Он медленно поднялся со стула и, озабоченный, прошёлся по вагону. Глаза его потускнели, стали холодными.

«Что-то ему не по себе, — подумал невольно Александр Михайлович. — Может, почувствовал себя неважно?» И напрямик спросил маршала:

   — Вас что-то смущает?

   — Да! — резко отозвался Климент Ефремович. — Состав сил и средств 4-го Украинского фронта недостаточен для того, чтобы одолеть врага. Короче — операция фронта спланирована без учёта реальных сил немцев.

Заявление маршала словно обухом ударило Василевского по голове. В первую минуту он растерялся и не нашёл, что сказать Ворошилову. А тот, видимо подумав, что начальник Генштаба заколебался в успехе операции, вновь заговорил:

   — В Крыму немцы ещё очень сильны! Войска Отдельной Приморской армии на Керченском направлении имели численное превосходство в силах над противником, не раз пытались прорвать его оборону, но безуспешно.

Минутная растерянность Василевского растаяла как дым, он энергично возразил:

   — Я не могу разделить вашего мнения, Климент Ефремович!

Его слова прозвучали как удар хлыста, и теперь уже растерялся бывалый маршал. Он никак не ожидал столь резкого возражения представителя Ставки, хотя таковым сам являлся, координируя действия Отдельной Приморской армии. А Василевский невозмутимо продолжал:

   — Вы поставили под сомнение решение Ставки, а это уже серьёзно. Нужны веские аргументы, а их у вас нет. Есть лишь общие слова. Вы ссылаетесь на боевые действия Приморской армии, но армия — это не 4-й Украинский фронт, и ваша ссылка не выдерживает критики.

После такого заявления Василевского Ворошилов и слова не произнёс, он прошёлся по вагону, о чём-то лихорадочно размышляя. Потом остановился напротив Александра Михайловича и негромко спросил:

   — Значит, со мной вы не согласны?

   — Нет!

   — Тогда я предлагаю отправиться в Мелитополь и вместе с командованием 4-го Украинского фронта обсудить этот вопрос. Не возражаете?

   — Пожалуйста, Климент Ефремович!

Подробный доклад о плане проведения операции сделал генерал армии Толбухин.

   — Я считаю, что фронт выполнит поставленную перед ним задачу, для этого у нас достаточно сил и средств, — подвёл итог Фёдор Иванович. — Если есть у кого вопросы, готов на них ответить. — Он так старался изложить суть дела, что даже вспотел. Вынув из кармана платок, вытер лицо.

   — Скажите, Фёдор Иванович, достаточно ли хорошо вы и ваш штаб знаете противника, с которым вам придётся сражаться? — спросил Ворошилов.

   — Конечно, и я, и начальник штаба генерал Бирюзов, и другие генералы хорошо знают, какими силами располагают немцы. Иначе как же с ними воевать?

Ворошилов ответил, что командование Отдельной Приморской армии тоже хорошо знало силы врага на Керченском направлении. Генерал Ерёменко даже заранее подготовил депешу в Ставку о том, что оборона врага сломлена. Но вышла осечка — вражеская оборона выстояла, а мы оконфузились! На бумаге всегда гладко получается, а на деле — разлад.

   — Товарищ маршал, что вы хотите этим сказать? — спросил Толбухин.

   — А то, что теми силами, коими располагает ваш фронт, врага не одолеть! — зычно произнёс маршал. — Вы подведёте и себя и Ставку. К тому же понапрасну могут погибнуть люди!

Такого заявления от бывалого маршала Толбухин никак не ожидал. Он заколебался, ждал, что скажет в ответ его координатор маршал Василевский, но тот молча сидел за столом и что-то писал.

   — Конечно, Климент Ефремович, силёнок у нас маловато, надо бы нам добавить войск, хотя бы ещё одну армию, — проговорил Толбухин.

   — Я также считаю, что операция очень тяжёлая, немец в Крыму силён, и было бы неплохо попросить ещё войск, — поддержал своего командующего начальник штаба генерал Бирюзов.

Тут уж Василевский не сдержался.

   — О чём вы говорите, товарищи? — строго спросил он, глядя то на Толбухина, то на Бирюзова. — Все расчёты, на которых строился утверждённый Ставкой план, исходили не только от меня, как начальника Генштаба, но прежде всего от вас, командования фронта! И когда мы представляли этот план в Ставку, да и но сей день уверенность в успехе операции была полной. Почему вдруг теперь вы изменили своё отношение к операции?

Толбухин молчал, втянув голову в плечи, молчал и начальник штаба Бирюзов, глядя куда-то в сторону открытого окна вагона.

   — Зря вы, Александр Михайлович, нажимаете на командование фронта, — заговорил Ворошилов. — Не знаю, как оно поступит в данной ситуации, но лично я не намерен вводить в заблуждение Ставку и считаю своим долгом доложить товарищу Сталину о своих и ваших сомнениях. — Маршал взглянул на Василевского. — Предлагаю и вам, Александр Михайлович, присоединиться к нам.

Василевский резко поднялся с места.

   — Климент Ефремович, я уважаю вас, но решительно не могу согласиться с вашими выводами, — жёстко сказал он. — Считаю ваши сомнения в успехе операции совершенно необоснованными и ставить в известность Ставку, чтобы просить дополнительные силы для фронта, не буду! — Василевский задел цепким взглядом Толбухина. — Меня удивили ваши слова, Фёдор Иванович. Кто вы — командующий фронтом или цыган из табора? Если вы отказываетесь от ранее принятого вами решения на проведение операции, то я готов прямо отсюда доложить товарищу Сталину об этом и просить его возложить на меня непосредственное её проведение и командование войсками фронта!

Толбухин покраснел как рак. Он понял, что поддался уговорам конника Ворошилова, и ему стало не по себе. «Это же позор — передать фронт в другие руки, а самому сбежать в тыл!» — такая мысль до боли обожгла его. И как он мог встать на сторону Ворошилова, который до сегодняшнего дня не выиграл ещё ни одного сражения?!

   — Товарищ маршал Василевский, — официально заговорил генерал армии Толбухин, — прошу простить мне мою минутную слабость. Фронтом командую я, операцию буду проводить теми силами и средствами, которые у меня есть. Слово, данное товарищу Сталину, — разбить врага — я выполню, чего бы это мне ни стоило!

В вагоне повисла напряжённая тишина.

   — Я согласен с командующим! — нарушил тишину генерал Бирюзов. — Для операции у нас сил вполне достаточно.

   — И я тоже согласен, — проговорил до этого молчавший член военного совета генерал Субботин.

Командующий 8-й воздушной армией генерал Хрюкин ответил уклончиво:

   — Моё дело — обеспечить фронт самолётами, и я это сделаю.

Все ждали, что скажет маршал Ворошилов. Тот, однако, долго молчал. Наконец разжал плотно сжатые губы:

   — Я вижу, что мои опасения вы не разделяете, — сухо произнёс он. — Тогда я не стану вмешиваться в действия 4-го Украинского фронта. У вас есть свой координатор...

После этого Ворошилов предложил всем участникам отобедать у него в вагоне. Когда все уселись за столом, Толбухин попросил Климента Ефремовича поделиться своими впечатлениями о работе Тегеранской конференции, в которой он принимал участие.

   — А надо ли на это дело тратить время? — усомнился Ворошилов.

   — Надо, Климент Ефремович, — поддержал просьбу Толбухина маршал Василевский. — Как там наши союзники, думают открывать второй фронт?

Ворошилов сказал, что этот вопрос был едва ли не самым главным на конференции. Во время его обсуждения обнаружились разные точки зрения руководителей США и Великобритании о месте, масштабах и времени высадки войск союзников в Европе. Рузвельт предлагал начать наступление через Ла-Манш (план «Оверлорд») 1 мая 1944 года, а Черчилль пытался подменить открытие второго фронта во Франции развитием операций в Италии и на Балканах, чтобы обеспечить оккупацию Центральной и Юго-Восточной Европы англо-американскими войсками.

   — Иосиф Виссарионович раскусил манёвр союзников и заявил, что наиболее эффективным было бы нанесение ударов по врагу в Северной или Северо-Западной Франции с одновременной высадкой десанта на юге Франции, — сказал Ворошилов. — Завязалась дискуссия. И что же? После горячей дискуссии верх взял наш вождь. Союзники заявили, что операция «Оверлорд» намечена ими на май 1944 года и будет поддержана высадкой десанта на юге Франции, как и предлагал Сталин...

Маршал Василевский держал в своих руках все нити Крымской операции, хотя это требовало от него новых усилий. Стиль его работы как представителя Ставки отличался строгостью, чёткостью и целеустремлённостью. Претворяя в жизнь директивы, он с большим вниманием относился к просьбам командующих фронтами и армиями, старался, чтобы войска вовремя и в нужном количестве получали боезапасы, подкрепления людьми. Нужды фронта всегда его волновали. К его приезду на 4-й Украинский фронт наступление наших войск развивалось успешно. Уже на третий день ожесточённых боев 51-я армия прорвала оборону врага и освободила Армянск. В прорыв был введён 19-й танковый корпус, который сразу овладел Джанкоем и двинулся па Симферополь. Под Перекопом, однако, немцы оказали упорное сопротивление 2-й гвардейской армии генерала Захарова.

   — Несу большие потери, продвигаюсь как черепаха, — донёс на КП фронта Захаров.

   — А ты, Георгий Фёдорович, оказывается, дипломат! — крикнул в микрофон Василевский, выйдя с ним на связь. — Говори прямо — срочно нужны подкрепления, а то — «несу большие потери»! Мы сейчас что-нибудь придумаем, а пока бей врага как можешь!.. Василевский подозвал генерала армии Толбухина. — Фёдор Иванович, сейчас дорого время! Для быстрого захвата Симферополя создадим подвижную группу? В неё войдут 19-й танковый корпус, стрелковая дивизия и истребительно-танковая бригада.

   — Идея, Александр Михайлович, хороша. Я — за! — повеселел Толбухин. — А кто возглавит эту подвижную группу?

   — Это дело поручим генералу Разуваеву, заместителю командарма 51-й. Генерал он энергичный, толк в военном деле знает. И храбрости ему не занимать.

   — Генерал Разуваев — то что надо, — одобрил Толбухин.

   — Тогда свяжись с ним и дай ему это поручение. Его задача — как можно скорее захватить Симферополь!..

Вечером 11 апреля Москва салютовала доблестным войскам 4-го Украинского фронта, прорвавшим оборону врага на Перекопе и на Сиваше и овладевшим городом Джанкой. В этот же день вечером Василевский связался по телефону с маршалом Ворошиловым.

   — Как у вас дела, Климент Ефремович?

   — Гитлеровцы бегут! — радостно ответил Ворошилов. — Сегодня утром наши главные силы опрокинули оборону врага и освободили Керчь! Сейчас войска выдвигаются к промежуточным рубежам обороны между Арабатским и Феодосийским заливами. Вам Верховный не звонил?

   — Пока нет. Завтра в ночь буду ему докладывать о боевых действиях фронта.

   — И о нашем споре в Мелитополе?

   — Да нет, Климент Ефремович, это был не спор, а своеобразная дискуссия, и, кажется, она была полезной.

   — Очень даже полезной! — весело отозвался Ворошилов.

Наступление развивалось успешно, и вскоре красные знамёна взвились над Симферополем, Евпаторией и Феодосией. Освобождены Бахчисарай, Судак, Алушта. 15 апреля подвижные части 51-й армии подошли к внешнему обводу Севастополя. Вместе с Толбухиным Василевский побывал в войсках 2-й гвардейской армии, продвигавшейся от города Саки к реке Булганак, затем в 51-й армии, которая вела бои в междуречье Альмы и Качи. К вечеру оба вернулись в штаб фронта, который к тому времени переехал в Сарабуз Болгарский, о чём начальник штаба генерал Бирюзов сообщил командующему.

   — Я чертовски устал! — Василевский бросил на нары плащ. — Хочу есть. А ты?

   — Я тоже проголодался... Пётр! — окликнул Толбухин своего адъютанта. — Накрывай на стол! Что там у нас есть? Свиная тушёнка? Давай её...

Поужинав, Василевский закурил трубку. Толбухин заметил, что он чем-то озадачен.

   — О чём ваши думы, Александр Михайлович? — спросил командующий.

   — Есть одна мыслишка. — Маршал попыхтел трубкой. — Как только войска Отдельной Приморской армии подойдут к Балаклаве, я предложу Ворошилову подчинить Приморскую армию тебе. Ни к чему нам теперь распылять силы. Мы подошли к Севастополю, и тут надо бить врага одним, сильным кулаком!

   — Согласится ли на это Климент Ефремович?

   — А куда он денется? — усмехнулся Василевский. — А станет возражать — я доложу Верховному.

Наутро в Сарабуз приехал Ворошилов. За чашкой чаю Василевский высказал ему своё предложение и объяснил, чем оно вызвано.

   — Хорошо работает твоя кубышка, Александр! — улыбнулся Климент Ефремович. — Почему же я буду возражать, если предложение весьма разумно? Но надо доложить Верховному.

   — Я сейчас ему позвоню...

В ночь на 16 апреля из Ставки был получен приказ. Приморская армия перестала считаться Отдельной, её включили в состав 4-го Украинского фронта. Командующим был назначен генерал Мельник. На другой день Ставка отозвала из Крыма маршала Ворошилова и генерала Ерёменко, который стал командующим 2-м Прибалтийским фронтом, а Василевскому было приказано оставаться на 4-м Украинском фронте до полного освобождения Крыма и одновременно продолжать координировать действия 3-го Украинского фронта, чьи войска уже вели бои в Молдавии.

«Надо сделать передышку в боях и решить, как действовать дальше», — отметил про себя Василевский. Сказав об этом Толбухину, он предложил собрать в штабе фронта всех командармов и начальников штабов, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию, обговорить, кто и где должен рушить оборону врага.

   — Если войска с ходу ворвутся в Севастополь, считай, что немцам не удастся эвакуироваться на своих кораблях и транспортах! — подчеркнул представитель Ставки.

Это был решающий этап операции, и Василевский продумал всё, чтобы отрезать Севастополь от моря с юга и юго-запада. А потом войска армии генерала Крейзера нанесут удар по Сахарной Головке и Гайтани, где засели гитлеровцы, опрокинут их оборону и выйдут в Инкерманскую долину, откуда прямой наводкой можно будет вести огонь из орудий по Северной бухте.

   — У тебя есть возражения, Фёдор Иванович?

   — Нет! — отозвался Толбухин, разглядывая в стереотрубу передний край.

В ночь на 29 апреля Василевский доложил свой план Верхом ному, и тот его одобрил. Но с отсрочкой наступления на несколько дней из-за подвоза боеприпасов и горючего для танков и машин не согласился:

   — Сроки наступления откладывать не разрешаю!

   — Тогда я не гарантирую успех операции! — сгоряча заявил Василевский.

Это осадило вождя. Начальник Генштаба объяснил ему, что к началу наступления он должен иметь не менее полутора боевого комплекта снарядов и мин для 2-й гвардейской армии, а для остальных армий — два с половиной комплекта.

Сталин, подумав, уступил, но пожелал уточнить сроки.

   — 2-я гвардейская армия генерала Захарова пятого мая начнёт наступление на вспомогательном направлении, а седьмого мая — генеральный штурм Севастополя! — отрапортовал маршал.

   — Хорошо! — одобрил Верховный. — Возможно, завтра ближе к вечеру я вам позвоню, надо будет посоветоваться...

Что имел в виду Сталин? Он хотел знать, каковы соображения Генштаба по плану летней кампании. В Ставку были приглашены маршал Жуков, генерал армии Антонов, маршал бронетанковых войск Федоренко, командующий ВВС Красной Армии генерал-полковник Новиков и заместитель Председателя СНК Малышев. Заместитель начальника Генштаба Антонов сделал краткий обзор по всем стратегическим направлениям, высказал соображения Генштаба о возможных действиях немецких войск в летней кампании 1944 года. Маршал Жуков, согласившись с основными выводами Антонова, обратил внимание Сталина на группировку немецких войск в Белоруссии.

   — Если мы её уничтожим, — сказал он, — то рухнет вся устойчивость обороны противника на всём его западном стратегическом направлении.

Верховного заинтересовала эта идея, и он сожалел, что на этом совещании нет маршала Василевского. Он вызвал Поскрёбышева и распорядился соединить его с Василевским. Через пять минут связь дали.

   — Здравствуйте, — начал Сталин. — У меня находятся Жуков и Антонов. Вы не могли бы прилететь посоветоваться о плане на лето? Нет? Готовите штурм Севастополя?.. Ну, хорошо, оставайтесь, но пришлите свои предложения на летний период.

Положив трубку, Верховный произнёс:

   — Через восемь—десять дней Василевский обещает покончить с крымской группировкой противника...

   — Что, уезжаете от нас? — забеспокоился Толбухин, когда Василевский закончил разговор с Верховным.

   — В Ставке обсуждается план летней кампании, и я, как начальник Генштаба, должен был высказать товарищу Сталину свои соображения, поэтому он просил меня прилететь в Ставку хотя бы на несколько часов. Но не мог же я бросить тебя, Фёдор Иванович, в такой ответственный момент! Вот-вот начнётся штурм Севастополя...

   — Балуете вы меня, товарищ маршал, — смутился Толбухин. — Но, если честно, я бы не хотел, чтобы вы уезжали даже на час...

В эту ночь разведчики доставили на КП фронта «языка». В кармане его куртки нашли обращение к немецким войскам нового командующего 17-й немецкой армией генерала Альмендингера.

   — Хотите прочесть? — Толбухин отдал Василевскому листок.

«Фюрер поручил мне командовать 17-й армией, — читал про себя Александр Михайлович. — Я получил приказ защищать каждую пядь Севастопольского плацдарма. Я требую, чтобы все оборонялись в полном смысле этого слова, удерживали бы каждую траншею и каждый окоп... Да здравствует фюрер!»

   — Запоздал генерал Альмендингер со своим горячим словом! — Василевский вернул листок Толбухину. — Завтра, девятого мая, с восьми утра начнём штурм города.

В первый же день боев немецкая оборона рухнула и войска вышли к бухте Стрелецкой, а на другой день над Севастополем взвился красный стяг! Маршал Василевский стоял на вершине горы и в бинокль наблюдал, как бойцы вели колонну пленных немцев.

Казалось бы, Василевскому было чему радоваться. Но в самый последний момент произошла трагедия, которая ему даже не снилась. В первый день освобождения Севастополя машина, где находился Александр Михайлович, в районе Микензиевых гор наскочила на немецкую мину. Взрыв был такой мощности, что машину разорвало на части, а те, кто в ней был, оказались на земле. Шофёру лейтенанту Смирнову повредило левую ногу. Василевский сидел рядом с ним в кабине, ему ушибло голову, осколки разбитого стекла поранили лицо... Он лежал на земле, и когда пришёл в себя, понял, что случилось. Кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Адъютант маршала, сидевший на заднем сиденье, к счастью, не пострадал. Он помог Василевскому подняться и тут же сообщил о его ранении генералу армии Толбухину. Тот отдал приказ доставить начальника Генштаба и его раненого водителя в штаб фронта, где им оказали медицинскую помощь.

   — Рана заживёт быстро, и я ещё спляшу! — улыбнулся Василевский через силу.

Но приговор врачей был суров: немедленно отправить в Москву!

На другой день генерал армии Толбухин провожал Василевского к самолёту. Обнялись на прощание.

   — Александр Михайлович, ты уж меня, чудака, не забывай, ладно? Будешь здоров — дай знать! Фронтовая рана — она не всегда злодейка... А за твою помощь спасибо!

Толбухин задержал в своей руке ладонь Василевского. Она была холодной как лёд.

Прилетел в Москву Василевский под вечер и был удивлён, что его встречал генерал армии Антонов. Увидел он его в иллюминатор на лётном поле, когда «Дуглас», пробежав по земле несколько метров, остановился. Василевский вышел из самолёта, лицо у него было наполовину забинтовано. Он как-то неуклюже подал Антонову руку и грустно спросил:

   — Откуда ты узнал?

   — В Генштаб звонил генерал армии Толбухин.

   — А Сталину он звонил?

   — Нет.

«Тогда Верховный ничего не знает», — повеселел Василевский. Сидя в машине, он коротко рассказал Антонову, как его ранило, потом вынул из саквояжа пакет:

   — Это отдай товарищу Сталину, когда пойдёшь к нему на доклад по обстановке на фронтах. Если он спросит, где я, скажи, поехал в госпиталь на перевязку. Я сейчас туда еду.

   — Хорошо, Александр Михайлович, я всё сделаю, но если вас положат в госпиталь, дайте, пожалуйста, мне знать.

   — Ну что там у нас на фронтах? — весело поинтересовался Верховный, когда Антонов вошёл к нему.

   — Вам пакет от маршала Василевского...

Сталин раскрыл пакет, в нём — записка и два листа бумаги, исписанные мелким почерком. «Товарищ Сталин, — читал Верховный записку маршала, — направляю вам свои предложения по летней кампании, как вы и потребовали. Извините, что не смог лично прибыть в Кремль: сегодня утром в Севастополе моя машина наскочила на мину, взрывом её разбило, я был ранен. С уважением, маршал Василевский. 10 мая 1944 г.» Свернув записку, Сталин взглянул на Антонова:

   — Вы видели своего начальника?

   — Я встречал его на лётном поле.

   — Куда он ранен?

   — У него забинтована голова и почти всё лицо. Он поехал к врачам в госпиталь.

Сталин вызвал Поскрёбышева и распорядился соединить его с начальником Главного военно-санитарного управления генералом Смирновым. Тот был на месте и сразу ответил.

   — Товарищ Смирнов, вам известно о ранении маршала Василевского?

   — Известно, товарищ Сталин. Мне звонил генерал армии Толбухин из Севастополя. Вам доложить ещё не успел.

   — Как самочувствие товарища Василевского?

   — Жизнь его вне опасности. Лёгкое ранение головы, лица, левой руки. Я сейчас его осматривал...

Сталин резко снял трубку аппарата ВЧ, позвонил в Севастополь Толбухину. Поинтересовавшись обстановкой на фронте, он спросил:

   — Почему мне не доложили о ранении маршала Василевского?

   — Он запретил мне это сделать, сказал, что сам вам позвонит.

   — Кому вы подчиняетесь, мне или маршалу Василевскому?

   — Виноват, — грустно отозвался Толбухин.

Сталин с минуту помолчал, потом сообщил, что в час ночи Москва будет салютовать войскам 4-го Украинского фронта в честь освобождения Севастополя.

   — Хорошо вы провели операцию. Объявляю вам благодарность! Надеюсь, что в новых сражениях вы снова проявите свой талант военачальника.

Ранение оказалось лёгким. Василевский полежал три дня дома, отдохнул, набрался сил и, хотя перевязку не снял, вышел на службу.

   — Я здоров, Иосиф Виссарионович, и готов трудиться в полную силу, — совсем не по-уставному сказал он.

   — По операции «Багратион» сможете дня через два доложить Ставке? — спросил вождь. — Да? Тогда двадцатого мая приглашаю вас и Антонова к себе. Маршалу Жукову я дам знать.

Когда Василевский вошёл в кабинет Сталина, тот воскликнул:

   — Ну вот, наконец-то мы обрели начальника Генштаба! — Верховный пожал ему руку необычно тепло, искренне. — Бинт даже идёт вашему лицу, — пошутил он.

Маршал Жуков, сидя за столом, добродушно улыбался. Перед совещанием он заходил к Василевскому в Генштаб.

   — Тебя, Саша, не лечить надо было, а отправить на гауптвахту!

   — За что? — посерьёзнел Василевский.

   — За то, что без моего ведома наехал на вражью мину!

Все захохотали, а генерал армии Антонов даже прослезился от смеха.

Сейчас они сидели за столом, а Сталин, раскуривая трубку, произносил:

   — Операция «Багратион» — дело серьёзное, и надо обсудить её в деталях, вплоть до того, сколько и какого вооружения поставить фронтам, я уже не говорю о боеприпасах и горючем для танков и самолётов. И на глазок прошу не прикидывать, тут всё должно быть точно! С кого начнём?

   — Как обычно, с начальника Генштаба! — подал голос маршал Жуков.

   — Не возражаю. Вам слово, товарищ Василевский...

Начальник Генштаба коротко изложил план по операции «Багратион». Что лежало в его основе? Сосредоточение максим у ма сил и средств в первом оперативном эшелоне наступающих фронтов и одновременный прорыв обороны врага на шести участках. Цель этого прорыва — расчленить немецкие войска и уничтожить их по частям. Особое значение Генштаб придавал разгрому наиболее сильных группировок врага, оборонявших города Витебск и Бобруйск, так как это обеспечивало стремительное наступление крупных сил 1-го и 3-го Белорусских фронтов по сходящимся направлениям на столицу Белоруссии Минск.

Затем план был обсуждён. У Сталина особых претензий он не вызвал, ранее его одобрил и поддержал маршал Жуков.

   — По «Багратиону» картина для всех нас ясна, — подчеркнул Сталин. — Теперь надо вызвать в Ставку командующих фронтами Баграмяна, Черняховского и Рокоссовского. Это сделает Генштаб. Ознакомим их с планом, послушаем их соображения и, если потребуется, внесём коррективы. Нет возражений? Тогда снова соберёмся дня через три. А вы, товарищи Жуков и Василевский, побывайте на фронтах, используйте это время для дела...

Утром 4 июня Василевский вылетел на 3-й Белорусский фронт. В штабе, который располагался в лесу неподалёку от города Красное Смоленской области, его встретил генерал Черняховский. Он улыбался, глаза его поблескивали.

   — Что, скоро ударим по фрицам? — спросил он Александра Михайловича, крепко пожимая ему руку.

   — Ударим, Иван Данилович! — Василевский тоже улыбнулся.

Он прошёл на пункт управления, который обеспечивал ему постоянную и надёжную связь, в том числе и по радио, со Ставкой, командующими всеми фронтами и армиями. Через час-полтора прибыли заместитель командующего артиллерией Красной Армии генерал Чистяков и заместитель командующего ВВС маршал авиации Фалалеев, которые во время операции должны были координировать действия артиллерии и авиации. Оба доложили о своём прибытии Василевскому. Фалалеев сообщил Александру Михайловичу приятную новость: Ставка выделила в его распоряжение дополнительно триста пятьдесят тяжёлых самолётов!

   — Ты бы с этого и начинал, Фёдор Яковлевич, — одобрительно произнёс Василевский. — Ну что, все собрались? — окинул он сидевших весёлым взглядом. — Тогда послушаем информацию командующего 3-м Белорусским фронтом генерала Черняховского. Расскажи нам, Иван Данилович, как ты подготовил войска к сражению, только коротко и самое главное, — добавил маршал. — Приглашай сюда своего начальника штаба, командующих родами войск.

Представитель Ставки уже не раз бывал в войсках Черняховского, и тот ближе узнал его; подкупало в Василевском его умение быстро найти слабое место в войсках фронта, предложить командующему принять такие меры, которые существенно повышали бы боеготовность армий и дивизий. И, может быть, поэтому Иван Данилович был доверчив к Александру Михайловичу, говорил ему обо всём, что особенно волновало. Вот и в этот раз Василевский неторопливо, но тщательно провёл проверку в войсках, и ему стало ясно, что командование фронта и штабы всех степеней осуществляют подготовку к операции в установленные сроки. «Итак, — размышлял про себя Александр Михайлович, — у Черняховского мне больше делать нечего, надо поспешить с проверкой на 1-й Прибалтийский фронт. Наверное, генерал армии Баграмян тоже многое успел сделать, и всё же нужно взглянуть своим глазом».

   — Иван Данилович, у тебя всё идёт как надо, — сказал Черняховскому Василевский. — Не забывай фланги, смотри за ними в два ока, но главное — не ослабляй их, иначе враг сразу этим воспользуется. Так уже не раз бывало на фронте.

   — Учту, товарищ маршал. — В карих глазах генерала загорелись искорки. — Что меня волнует, так это боеприпасы, их-то фронт ещё не получил!

   — Знаю, Иван Данилович. — Василевский надел шинель. — Вчера я звонил в Генштаб своему заместителю генералу армии Антонову, он заверил, что эшелон уже в пути, так что на днях будет тебе боезапас и всё остальное.

Генерал армии Баграмян был на своём КП, и когда увидел «Виллис» с начальником Генштаба, обрадовался. Его 1-й Прибалтийский фронт был готов к операции, но если представитель Ставки подскажет что-то дельное, почему бы это не принять на вооружение?

Едва Василевский вышел из машины, Баграмян молодцевато подскочил к нему и совсем не по-уставному воскликнул:

   — Рад приветствовать вас, товарищ маршал! — И, увидев, как тот улыбнулся, мягко добавил: — Спасибо, что к нам пожаловали...

   — Приветствую тебя, Иван Христофорович! К боям готов?

   — На все сто процентов! — Баграмян качнул усами. Был он высок ростом, широкоплечий, на смугловатом лице сияла добродушная улыбка, хотя по натуре был он генералом суровым, но его строгость не отталкивала, наоборот, притягивала.

Уточнив некоторые вопросы по операции «Багратион», Василевский попросил собрать в штабе весь командный состав, чтобы ещё раз уточнить задачу.

   — Да, и вот ещё что! — спохватился он. — Пригласи в штаб командиров дивизий, которые первыми будут штурмовать оборону врага.

«Настырный мужик, хочет знать обо всём, чем живёт фронт», — подумал о маршале Баграмян. Он давно познакомился с этим человеком, для которого, как и для самого Ивана Христофоровича, служба в Красной Армии стала смыслом жизни. Он заметил, что маршал стал ему больше доверять.

У Баграмяна Василевский пробыл дольше, чем намечал, но всё, что услышал от людей, ему понравилось. Главное — командующий фронтом и его подопечные верили в свои силы и готовились доказать это в боях.

Прилетел Василевский в Москву поздно вечером. Не успел дома поужинать, как позвонил Жуков.

   — Ты уже дома? — спросил он. — Молодцом! Завтра в десять быть в Ставке!

   — А как же командующие фронтами? — забеспокоился Александр Михайлович.

   — Им дал знать твой бравый заместитель Антонов, так что всё в порядке. До завтра!

   — Это твой друг Жуков звонил? — спросила Катя, подавая ему чай.

   — Он самый.

   — А мне привета в этот раз не передал...

   — Не сердись на Георгия, замотался он на службе, как и я...

В Ставке собрались снова, как и предупреждал Сталин, но сейчас здесь были все командующие фронтами. Как всегда, тон разговору задал Верховный. Напомнив об узловых моментах операции «Багратион», он сказал:

   — Теперь я бы желал послушать командующих. Начнём с вас, товарищ Баграмян.

Иван Христофорович был человек не робкого десятка, его не смущала строгость, а подчас и грубость Сталина, если того что-то не устраивало, и доложил он о состоянии фронта кратко и чётко.

   — Люди горят желанием скорее ринуться на штурм вражеских позиций, товарищ Сталин, — резюмировал Баграмян.

   — Это хорошо, — усмехнулся Верховный. — А вы-то сами уверены, что выиграете сражение?

Баграмян опешил. Выручил его Василевский:

   — У Баграмяна, товарищ Сталин, срывов не будет.

   — Заверений товарища Василевского мне вполне достаточно. — Сталин перевёл взгляд на Черняховского: — Вам задача по плечу?

   — Тяжеловата, Иосиф Виссарионович, — признался генерал. — Но если мне поручили фронт, я буду делать то, что требует от меня Верховный Главнокомандующий!

Сталин заметно смутился.

   — Кажется, мы ушли от обсуждения операции «Багратион». Товарищ Жуков, что вы скажете о подопечных вам фронтах?

Жуков встал и, как всегда, был краток.

   — Мне поручено координировать два Белорусских фронта, 1-й и 2-й, — сказал он. — В помощь мне Ставка посылает начальника Оперативного управления Генштаба генерала Штеменко с группой офицеров. Генерал армии Рокоссовский и генерал Захаров задачи для себя уяснили. У командующего 2-м Белорусским фронтом генерала Захарова боевого опыта меньше, чем у Рокоссовского, поэтому я назначил ответственным за подготовку операции 2-м Белорусским фронтом представителя Генштаба Штеменко. — Жуков посмотрел на Верховного. — Хочу также в Белорусской операции использовать авиацию дальнего действия. Маршал Василевский меня в этом деле поддерживает. Авиация могла бы если не в начале операции «Багратион», то чуть позже наносить бомбовые удары по объектам, расположенным на территории Германии.

   — Хорошее предложение, — одобрил Сталин. — Ну, а что нам скажет товарищ Рокоссовский? Вам слово...

После совещания, когда Василевский вышел во двор к своей машине, к нему подошёл Жуков.

   — Ты на меня не в обиде? — спросил он.

   — Насчёт авиации дальнего действия? — усмехнулся Александр Михайлович. — Правильно сделал, что сослался на меня, а то Верховный мог бы не одобрить это дело.

   — Вот-вот, я увидел, как он поморщился, когда я сказал об авиации, и решил сослаться на тебя. Дай пожму тебе руку! — И Георгий Константинович сжал ладонь друга в своей руке. — Ты когда летишь на фронт, завтра?

   — Да, если Верховный не задержит меня на день-два. Кое-что надо ещё решить с железнодорожными перевозками для фронтов.

   — А я полечу послезавтра рано утром.

   — Ты же собирался лететь вместе с Рокоссовским? — удивился Александр Михайлович.

   — Верховный дал мне ещё одно задание — обговорить с маршалом бронетанковых войск Федоренко вопрос о танковых резервах. Я бы сегодня это сделал, но Яков Николаевич на военном заводе в Сталинграде и вернётся завтра утром.

   — Я уже с ним переговорил по телефону.

Боевые действия начались 23 июня. Войска 1-го Прибалтийского фронта совместно с войсками 3-го Белорусского фронта за два дня упорных боев окружили западнее Витебска пять вражеских дивизий и к 27 июня уничтожили их, а 1 июля войска этого фронта освободили город Борисов. Войска 1-го Белорусского фронта под командованием генерала армии Рокоссовского окружили шесть немецких дивизий в районе Бобруйска и тоже за два дня ликвидировали их. Василевский не мог не поздравить с этим успехом своего боевого друга Рокоссовского. Он связался с ним по телефону.

   — Костя, почему ты окружил шесть, а не шестнадцать дивизий? — спросил Александр Михайлович.

Рокоссовский узнал голос Василевского и весело отозвался на его шутку:

   — А Жуков похвалил меня и за шесть вражеских дивизий. Он мне позвонил, и знаешь, что сказал? «Быть тебе, Костя, маршалом!» Вот шутник, да?

   — Зря так думаешь, — осадил его Василевский. — Уж коли Георгий сказал, так оно и будет. Я, например, буду просить Верховного, чтобы присвоил Ивану Даниловичу Черняховскому звание генерала армии. Он это заслужил. Правда, ты один окружил шесть дивизий, а он пять вместе с Баграмяном. Но не будем мельчить! Они оба молодцы!..

Войска фронтов, которые координировал Василевский, успешно продвигались вперёд. Однако не обошлось и без «заминок», которые огорчили Александра Михайловича. 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова действовала хуже, чем прежде, и это заметили в Ставке. 28 июня Верховный в своей телеграмме на имя Василевского, Черняховского и члена Военного совета Макарова потребовал от 5-й гвардейской танковой армии «стремительных и решительных действий, отвечающих сложившейся на фронте обстановке». У Василевского даже сердце заныло, когда он прочёл депешу Сталина. Генерал Черняховский, уловив его волнение, сказал:

   — Я сейчас всыплю этому усатому генералу! — Он поднял с аппарата трубку, чтобы отчитать Ротмистрова.

Но Василевский одёрнул его:

   — Отставить! Я сам переговорю с Ротмистровым. — Он взял трубку и вызвал на связь командарма 5-й гвардейской танковой. — Павел Алексеевич, говорит маршал Василевский. Что там у тебя? Почему двигаешься черепашьим шагом? Я только что получил телеграмму от Верховного, он требует, чтобы твоя армия действовала более решительно.

   — Места болотистые, танки вязнут в иле, — глухо отозвался в трубке голос генерала. — А тут ещё фрицы дерутся как фанатики. Но я понял, товарищ маршал, нажимаю!..

На КП позвонил Сталин. Кажется, он был сердит. Голос его походил на хриплый шёпот, но звучал твёрдо и отчётливо.

   — Что там у Ротмистрова? Почему он медленно наступает? Вы разобрались?

Василевский, словно бы не замечая рассерженности Верховного, пояснил, что места, где действует Ротмистров, болотистые, танки кое-где вязнут в иле, естественно, им приходится идти небыстро, обходя глубокие расщелины. Но Ротмистров уже нажимает, так что потерянное время он наверстает.

   — У меня к вам просьба, — после паузы вновь заговорил Василевский. — Черняховский действует весьма успешно, и я просил бы вас присвоить ему звание генерала армии.

   — Шлите представление на моё имя, — сразу ответил Верховный, чем немало удивил начальника Генштаба. Обычно вождь что-либо уточнял и только потом принимал решение, а тут сразу согласился.

Василевский быстро подготовил представление на Черняховского и сам отнёс его на узел связи, сказав дежурному, чтобы срочно передал в Ставку. Вернувшись к себе, он подумал: «Интересно, долго ли придётся ждать?»

В этот же день вечером, когда Василевский пил чай, позвонил Сталин. На этот раз голос у него был мягче, спокойнее, без раздражения.

   — Объявите, пожалуйста, товарищу Черняховскому, что ему присвоено звание генерала армии, — сказал он. — А через несколько минут Москва передаст поздравление командованию фронта и войскам, освободившим Витебск...

«Вот он какой, Иосиф Виссарионович, и суток не прошло, как Черняховский стал генералом армии!» — подумал Василевский. Он окликнул командующего, тот сразу вошёл в пункт управления фронтами.

   — Слушаю вас, товарищ маршал!

   — А почему звание своё не говоришь? — усмехнулся Александр Михайлович.

   — Виноват, — смутился командующий. — Генерал-полковник Черняховский слушает вас!

   — А вот уже и не генерал-полковник, а генерал армии Черняховский! — улыбнулся Василевский. — Дай руку, я пожму её от чистого сердца! — И, видя, что командующий растерянно смотрит на него, не сообразив, в чём дело, пояснил: — Только что мне звонил товарищ Сталин. Двадцать шестого июня, то есть сегодня, вам присвоено звание генерала армии! Погоны есть? Срочно меняй их на генерала армии!

Во взгляде Черняховского было что-то отчаянное, он, к удивлению Василевского, реагировал на это известие сдержанно.

   — Ну что ж, будем считать, что на мои плечи легла ноша генерала армии, — сказал он, улыбаясь. — И воевать, стало быть, надо лучше! — И негромко добавил: — Александр Михайлович, вашу заботу я буду долго помнить... Разрешите налить по кружке шампанского? У меня есть пара бутылок, ещё когда был в Москве — прихватил. Ну?

   — Наливай, так и быть, выпьем за твои успехи!..

«Земля слухом полнится», — говорят в народе. Не успел Василевский поздравить Черняховского, как узнал, что Рокоссовскому присвоили звание маршала. Тут же позвонил ему и поздравил.

   — Ну, Костя, кто из нас прав — ты или я? — спросил Александр Михайлович.

   — Ты прав, Александр Михайлович. Жуков на ветер своих слов не бросает, меня его забота тронула до слёз...

Бои, однако, на всех фронтах не умолкали ни на минуту. 3 июля наши войска освободили столицу Белоруссии Минск.

Успех фронтов в Белорусской операции был впечатляющим. За две недели боев наши войска продвинулись на двести тридцать—двести восемьдесят километров, освободили большую часть Белоруссии. Немцы понесли огромные потери: семнадцать дивизий было уничтожено полностью, пятьдесят дивизий лишились более половины своего состава. Гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными пятьсот тысяч солдат и офицеров. Группа армий «Центр» потерпела катастрофическое поражение. Гитлер не мог с этим смириться и снял с должности командующего группой «Центр» генерал-фельдмаршала Буша[20], а на его место назначил генерал-фельдмаршала Моделя. Но Модель недолго пробыл на своём посту: через две недели его сменил генерал-полковник Рейнгардт...

Василевский был доволен тем, как прошла операция «Багратион», и не скрывал этого. Поздно ночью, когда после ужина с Черняховским он прилёг отдохнуть, ему позвонил Верховный. Уточнив обстановку на фронтах, он проговорил:

   — У меня для вас есть сюрприз, о котором скажу вам в Ставке. Вы сможете прилететь в Москву завтра, разумеется, без ущерба для дела?

   — Смогу.

   — Прилетайте...

Василевский уже привык к срочным вызовам в Ставку, но редко догадывался, зачем он там нужен. Вот и сейчас, когда Черняховский спросил, зачем вдруг маршал понадобился Верховному, он в ответ пожал плечами:

   — Не знаю, Иван Данилович, а спрашивать у меня нет привычки.

Прилетел Василевский в семь утра. Генерал армии Антонов, увидев его в дверях своего кабинета, удивился:

   — Вы, Александр Михайлович?

   — Я. Разве не видишь? — Василевский шагнул в свой кабинет и сел на стул. — Верховный срочно вызвал меня. А ты что, не в курсе дела?

Антонов ответил: вчера он был у Сталина, но о начальнике Генштаба тот ничего не говорил.

Василевский по «кремлёвке» доложил Верховному, что прибыл.

   — Жду вас, — сказал Сталин.

Открыв дверь, Василевский вошёл в кабинет вождя. Тот по-доброму взглянул на него, приветливо улыбнулся. Он сидел за столом и пил чай. Потом кивнул ему на рядом стоявший стул:

   — Садитесь! — И звонком вызвал Поскрёбышева: — Принесите, пожалуйста, ещё один прибор и бутылку грузинского вина.

Поскрёбышев быстро принёс и сразу же удалился.

   — Наливайте себе чаю, или вы дома уже перекусили?

   — Как можно, товарищ Сталин? — Василевский смутился, опустил глаза, затем поднял их: — Я ещё дома не был, а звонил вам из Генштаба.

Верховный усмехнулся, неторопливо налил в два стакана вино.

   — Ладно, не сердитесь. — Он взглянул на карту, где красным карандашом была обведена Белорусская операция. — Значит, ни генерал-фельдмаршал Буш, ни генерал-фельдмаршал Модель не смогли остановить наше наступление и потерпели полный крах?

   — Не смогли, товарищ Сталин, хотя и очень старались. — Василевский тоже налил себе чашку чаю и стал не спеша пить. — Прошли те времена, когда мы со всей страны собирали танки и войска под Москву, чтобы отстоять столицу от врага. Давно прошли! Теперь немцы ищут, где бы им снять войска, чтобы бросить на советско-германский фронт и попытаться остановить наступление Красной Армии. Уже тогда под Москвой они мечтали пройти парадом по Красной площади, да не выгорело!

   — Недавно Берия преподнёс москвичам своего рода подарок, — заговорил Сталин. — По улицам Москвы прошли десятки тысяч пленных немцев, их колонны возглавляли девятнадцать битых генералов! Это было хорошее зрелище, жаль, что вас не было тогда в Москве. Знаете, сколько всего прошло пленных? Пятьдесят шесть тысяч человек! Для них это был тоже парад, хотя и нерадостный. Но что поделаешь: тот, кто проиграл, всегда чем-то платит... А теперь о сюрпризе. — Сталин поднялся с места, подошёл к столу и взял какую-то бумагу. — За умелое руководство боевыми действиями в Белорусской операции вам присвоено звание Героя Советского Союза! Товарищ Калинин сообщит, когда вам будет вручена Золотая Звезда Героя.

Слова Верховного вызвали в душе Александра Михайловича трепетное волнение. Он встал, одёрнул тужурку. Ему вдруг захотелось сказать вождю добрые слова в знак благодарности, но неожиданно для себя он шагнул к Сталину, сжал его руку и совсем не по-уставному произнёс:

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович! Я тронут вашей заботой, спасибо...

Ладонь у вождя была тёплой и твёрдой.

   — Вы заслужили эту высокую награду, — проговорил Верховный. — Что же касается меня, то я ценю тех, кто живёт Родиной, а не своими мелкими заботами. Это и есть подвиг. — Он положил листок на стол. — Завтра в «Правде» будет опубликован указ о вашем награждении. Если не возражаете, я хотел бы выпить за ваши успехи. — Он отдал один стакан маршалу. — Это моё любимое грузинское вино.

   — С удовольствием выпью, Иосиф Виссарионович!..

   — Слышали, что в Германии было совершено покушение на Гитлера? — спросил Сталин.

   — Из слов пленных немцев слышал, а вот деталей не знаю.

   — Покушение организовали приближённые к Гитлеру генералы и офицеры, — продолжал вождь. — Но покушение не удалось. Гитлер отделался лёгким ранением и контузией. По его приказу сразу же были произведены аресты и казни. Мятежные генералы уже не верят своему фюреру, потому и подняли на него руку.

Позвонил маршал Жуков. Судя по разговору с ним Верховного, у того было какое-то важное сообщение.

   — Значит, у Конева хорошо идут дела? — Сталин сделал паузу. — Понял вас. У меня как раз находится маршал Василевский, завтра он улетает на фронт. Да, завтра... Для вас у меня есть важная новость. За успешное руководство войсками по разгрому вражеской группировки в Белорусской операции вы награждены второй Золотой Звездой Героя Советского Союза. Поздравляю вас с этой наградой... Да, у меня всё!

Сталин взглянул на Василевского:

   — Войска маршала Конева твёрдо встали на Сандомирском плацдарме! Что же касается операции «Багратион», то будь жив великий русский полководец, он был бы доволен. Блестяще её провели, и я доволен!

   — И мы с Жуковым довольны, — признался Василевский. — Пожалуй, впервые за годы войны большая часть подвижных фронтов и армий была введена в сражение после прорыва тактической зоны обороны врага. Кроме того, нам удалось осуществить новый метод артиллерийской поддержки пехоты и танков — двойной огневой вал. — Маршал помолчал. — Новым было и то, что окружение немецких войск под Минском достигнуто в ходе параллельного и фронтального преследования противника на большом удалении от переднего края обороны. Были и другие интересные ситуации во время сражения.

   — Словом, теперь наши генералы дерут чубы всяким немецким генерал-фельдмаршалам, — усмехнулся довольный Сталин. Он помедлил. — А что вы скажете об открытии второго фронта в Европе?

   — Я думаю, что пока не они, а мы помогли им! — улыбнулся Василевский. — О чём я веду речь? Союзники высадили свои войска в Нормандии как раз в те дни, когда мы проводили Белорусскую операцию и вермахт не мог усилить свои войска на западе. Как было на Западном фронте у вермахта пятьдесят восемь дивизий неполного состава, объединённых в две группы армий «Б» и «Г», так и осталось. Естественно, союзникам они не смогли оказать упорного сопротивления. А на нашей земле находилось сто семьдесят девять немецких дивизий и пять бригад. И всё же открытие второго фронта для нас некоторая поддержка, — заключил Василевский.

   — Черчилль испугался, что скоро Красная Армия сама разобьёт гитлеровские войска и войдёт в Берлин, — сказал Сталин. — Вот он и поторопился с открытием второго фронта. Старая лиса, этот закоренелый враг России!

В кабинет заглянул Поскрёбышев.

   — Товарищ Сталин, звонит Молотов, он спрашивает, когда завтра ему прибыть к вам?

   — Скажите, что в шесть вечера!

Сталин прошёлся по ковровой дорожке, о чём-то задумавшись. Потом посмотрел на Василевского:

   — Полетите на фронт не завтра, как было решено, а послезавтра, — произнёс он. — Завтра у меня на даче будет небольшая вечеринка, так что приходите к шести вечера. Сможете?..

В Генштабе у генерала армии сидел маршал Будённый, и, когда Василевский туда зашёл, он воскликнул:

   — Мы только что о тебе говорили с Алексеем Иннокентьевичем, а ты тут как тут! Здорово вы с Жуковым распотрошили этого генерал-фельдмаршала Буша!! И другой генерал-фельдмаршал, Модель, не спас группу армий «Центр» от поражения. Да, а ты, Александр, в Минске был?

   — А как же, Семён Михайлович! На второй день после его освобождения, пятого июля. Жара там стояла страшная, спецкоманды убирали трупы фашистов, не то могла разразиться эпидемия... Да, побродил я по Минску. Впечатление осталось крайне тяжёлое. Весь город разрушен. Если бы не наши минёры, то Дом правительства и дом ЦК партии Белоруссии немцы взорвали бы. Жители города истощены, полураздеты, на них страшно было смотреть. — Александр Михайлович сделал паузу. — Семён Михайлович, я слышал, у вас кто-то родился?

   — Сын, Александр! — улыбнулся в усы Будённый. — Мы с Марией назвали его в честь деда — Мишей. Теперь у меня трое детишек: два сына и дочь. А у тебя, дружище, только два сына, так что поспешай, а?..

На даче Сталина собрались военачальники — Жуков, Василевский, Ворошилов, Будённый, Антонов и другие, были здесь и некоторые члены Политбюро — Молотов, Каганович, Микоян, Маленков. Перед этим Будённому позвонил Сталин и попросил взять с собой гармонь.

   — «Яблочко» сыграете?

   — Непременно! — Маршал крутнул ус. — Вы что, забыли, как в девятнадцатом я играл в штабе Реввоенсовета Первой Конной армии? Вы тогда с Егоровым приезжали к нам!

   — Я ничего не забываю, Семён Михайлович! — Сталин подмигнул Ворошилову. — Кто давал вам рекомендацию для вступления в партию?

   — Вы, Иосиф Виссарионович! И как будто я вас не подвёл...

Василевский сидел за столом рядом с Будённым, и, когда вождь провозгласил тост за новые успехи на фронте, все выпили по рюмке. Семён Михайлович повеселел и стал рассказывать Василевскому эпизоды из своей мятежной жизни. Не умолчал он и о том, что ещё до войны Ежов арестовал его вторую жену, певицу Большого театра; когда место Ежова занял Берия, он умолял Лаврентия Павловича освободить её из лагеря, так как она ни в чём не была виновата, её просто оклеветали. Но Берия ему не помог.

   — И где она теперь?

   — Там же, в лагере...

«Вождя сегодня не узнать», — подумал Василевский, вернувшись в Генштаб. Позвонила жена.

   — Хочешь сделать мне приятное? — Она засмеялась. — У нас в кинотеатре вечером премьера кинофильма «Воздушный извозчик». В нём лётчика Баранова играет мой любимый актёр Михаил Жаров. Сходим, а? На афише написано, что на премьеру придёт сам Жаров.

   — Хорошо, я возьму два билета.

   — Не надо, Саша, я уже взяла...

   — А как быть с Игорем?

   — Он пойдёт к Павлику, нашему соседу, будут готовить удочки для рыбалки.

До начала сеанса оставалось полчаса, и Василевские вошли в фойе. Катя увидела Михаила Жарова в окружении ребят, он что-то им говорил. Василевский познакомился с ним ещё в прошлом году на кинофильме «Секретарь райкома», в котором Жаров играл партизана Русова. Тогда тоже была премьера, и Жаров рассказал ему немало интересного: где и как снимался фильм, кто консультировал актёра, информировал о борьбе партизан в тылу врага...

   — Играть в кино для меня удовольствие! — сказал Жаров. — Порой мне кажется, что я не артист, а настоящий партизан Русов, которому надо идти в тыл врага и нещадно его бить, чтоб не паскудил нашу землю. Мне легко даются роли, но бывает так тяжело играть героя, что из глаз выжимает слезу.

Прошёл год — и вот новая встреча с талантливым артистом. Василевские подошли к группе ребят, и тут Жаров увидел Василевского.

   — Вы ли, Александр Михайлович! — воскликнул он. — Я рад, что пришли меня посмотреть. А это ваша супруга? Простите, как вас зовут?

   — Катя, — покраснела она.

   — Очень приятно, а я Михаил Иванович. — Когда Жаров говорил, глаза его горели, лицо сияло так, будто ему только что вручили большую награду. — Одну минутку! — Он подскочил к буфету и купил плитку шоколада. — Попробуйте, Катя, шоколад с орехом — мой любимый. А вас, Александр Михайлович, я не угощаю, так как без ведома Верховного Главнокомандующего вы всё равно не возьмёте. Если бы вам давал шоколад Сталин, вы бы не посмели отказаться. Я угадал?

Василевский засмеялся, отчего его лицо вмиг залилось краской.

   — Хитёр ты, однако, Михаил Иванович. Намекаешь, что я боюсь Сталина? Нет, мы работаем с ним в Ставке дружно, он приказывает, я исполняю. Ты вот, Миша, уже дважды лауреат Государственной премии СССР, а я сколько сражаюсь на фронте и ещё не получил ни одной премии!

   — У вас, Александр Михайлович, на груди сияет орден «Победа», а это похлеще всяких государственных премий! — добродушно возразил Жаров.

   — Мне нравится ваша игра в кино, Михаил Иванович, — сказала Катя. — Вы мой любимый артист!

   — Ох, Катенька, будьте поосторожней, а то муж ещё заревнует и вызовет меня на дуэль — как тогда быть? Он стреляет, наверное, из пистолета без промаха, а я это оружие в руках не держал, если не считать игры в кино!

   — Мы с мужем живём дружно, да, Саша? — Катя влюблённо заглянула ему в глаза.

К ним подошёл артист Николай Крючков. Улыбаясь, он пожал коллеге руку.

   — Пришёл посмотреть, как ты играешь партизана Русова. Такой роли у меня ещё не было. — Он взглянул на маршала. — А вы случайно не Василевский? Ну да, конечно, маршал Василевский, я видел ваше фото в «Правде». Скажите, товарищ маршал, как дела на фронте, скоро мы намылим морду фашистским молодчикам?

   — Скоро, Николай Афанасьевич, — улыбнулся Василевский. — Ваши коллеги, артисты театров и кино, часто бывают у нас на фронте, а вас что-то я не видел. Приезжайте, бойцы встретят на «ура».

   — Спасибо, постараюсь воспользоваться вашим приглашением!

Катя сказала, что она с интересом смотрела в прошлом году кинофильм «Парень из нашего города».

   — Здорово вы там сыграли Сергея Луконина — так, кажется?

   — Вы не ошиблись, — хохотнул артист. — А кого я играю в кинокартине «Фронт»?

   — Лейтенанта Горлова!

   — У вас память что надо!..

Наконец раздался звонок, приглашающий зрителей в зал.

Василевский смотрел на экран, а сам вспоминал о том, что на письмо Азара Кальвина, которое получил ещё неделю назад, он не ответил.

«Приду домой и черкну ему пару строк, — решил он. — Оскару писать брату некогда, у него молодая жена, дети...»

Глава седьмая

Командующий Северным флотом адмирал Головко задумчиво смотрел на морскую карту. Час тому назад начальник штаба флота адмирал Платонов обозначил курс, которым шёл в порт Мурманск очередной конвой союзников. Казалось, что за время войны уже можно было привыкнуть к потерям, которые несли конвои от немецких подводных лодок и авиации, но адмирал Головко очень переживал.

В этот раз субмарина атаковала корабль охранения эсминец «Несокрушимый» под командованием капитана 3-го ранга Серебрякова. Взрывом кораблю оторвало корму, на нём вспыхнул пожар. Экипаж отчаянно боролся за живучесть корабля, и эсминец остался на плаву, его взяли на буксир и отвели в порт.

   — Василий Иванович, как это случилось? — спросил адмирал Головко Платонова, едва тот вошёл к нему на флагманский командный пункт.

   — Серебряков медленно перестраивался, чтобы выйти на лодку в атаку, она опередила его, выпустив по кораблю торпеду. — Адмирал сделал паузу. — Подобный случай произошёл с Серебряковым перед войной во время учений. Тогда он проиграл поединок с подводным противником, а командир «Жгучего» капитан третьего ранга Азар Кальвин его выиграл.

   — Как же, помню, — отозвался адмирал Головко. — Тогда же Кальвина и арестовали.

   — Верно, «Жгучего» отозвали с учений, и там же, на пирсе, Кальвина посадили в чёрную «эмку» и увезли в Особый отдел штаба флота, а потом отправили в Москву.

Союзный конвой уже находился в нашей операционной зоне, и командующий полагал, что все тревоги остались позади. Однако на рассвете оперативный дежурный доложил: полчаса назад английский корвет «Денбай Кастл» атаковала немецкая подводная лодка, корабль получил большие повреждения.

   — Где это случилось? — спросил комфлота.

   — В районе мыса Сеть-Наволок, товарищ командующий. Наше спасательное судно «Буревестник» взяло корвет на буксир, чтобы доставить его в губу Большая Волоковая. Все транспорты в семь часов пятьдесят пять минут вошли в Кольский залив.

«Хорошо, что среди них нет потерь», — подумал Головко.

Но командующего флотом ждало разочарование. Ранним февральским утром, когда над морем бушевала метель, конвой РА-64 вышел из Кольского залива на Кильдинский плёс. Тут его и поджидала субмарина. Взрывом торпеды корвету «Ларк» оторвало корму. К месту трагедии поспешил наш малый охотник МО-434, он-то и спас всех английских моряков, барахтавшихся в ледяной воде. Командующий отечественным флотом Великобритании адмирал Мур прислал Головко радиограмму: «Желаю выразить свою благодарность за быстроту действий личного состава вашего «охотника» при спасении наших людей, выброшенных взрывом за борт, когда был торпедирован британский корвет».

На другой день в семнадцать часов тридцать минут в районе Териберки конвой в третий раз был атакован немецкой подводной лодкой. На этот раз её жертвой стал корвет «Блюбелл». От взрыва торпеды он затонул. Погиб весь экипаж. Глава английской военно-морской миссии в Полярном адмирал Эджертон прибыл к адмиралу Головко удручённый.

   — Мне до слёз жаль погибших моряков с корвета, — сказал гость. — Наши корабли несли акустические вахты, но врага обнаружить не смогли. Что нам делать, сэр Головко? Мы потеряли уже три боевых корабля!

   — Обещаю вам, адмирал Эджертон, что мы найдём этого подводного пирата и уничтожим! — заверил своего союзника Головко. — Это дело чести...

   — Верю вам, сэр Головко! — ответил гость.

«Гибель трёх корветов на счету одной субмарины — это очевидная истина, — размышлял адмирал, возвратившись в штаб флота. — Она нападает на корабли конвоя из засады. Надо с ней покончить. Кажется, это дело я поручу Азару Кальвину». Он вызвал командира «Жгучего» в штаб флота.

   — Давно вас не видел, Азар Петрович, кажется, с тех пор, как о вас спрашивал маршал Василевский. Да вы садитесь! — улыбнулся адмирал. — Как дела? Поставили вам новую гидроакустическую станцию?

   — Поставили и уже испытали, — ответил Кальвин. — Корабль неделю стоял у причала морского завода в Мурманске.

   — Есть вам задание, Азар Петрович! — Головко подозвал его к морской карте. — Вот здесь, — указка комфлота скользнула по карте, — у мыса Сеть-Наволок и неподалёку от Кильдина немецкая субмарина торпедировала три корвета союзников. Только вчера ушёл на дно третий английский корвет. Ставлю вам задачу — выйти в заданный квадрат и начать поиски подводного противника. Я дал слово британскому адмиралу, что лодку мы уничтожим!

В ломаном голосе комфлота Кальвин уловил досадные нотки.

   — Приказ ясен, товарищ командующий, — произнёс Кальвин. — Но к вам вопрос: а вдруг в том районе бродит не одна немецкая подводная лодка?

   — Я уверен, что все три корвета торпедировала одна подводная лодка, — возразил адмирал Головко. — Почерк у неё один — нападает на корабли из засады. И нападает только на корветы. Почему? Они менее других кораблей защищены. В конвое шли крейсера и эсминцы, но их субмарина атаковать не решилась.

   — Логично! — согласился Кальвин. — Не эта ли хищница атаковала корабль капитана третьего ранга Серебрякова? Ситуации схожи...

   — Вполне возможно, — грустно отозвался комфлота. Он задумался, глядя куда-то в сторону, потом сказал: — Ваш брат Оскар звонил мне. Он собирается приехать на флот, чтобы написать о подводниках. Кстати, у него родилась дочурка.

   — Вот здорово! — воскликнул Азар. — Скажу жене, чтобы отстучала ей телеграмму.

По дороге на причал, где стоял «Жгучий», Азар встретил своего бывшего старпома Земцова. Теперь он командовал эсминцем «Смелый», на его погонах сияла большая звёздочка.

   — Ты что, Виктор, уже стал капитаном третьего ранга? — улыбнулся Азар. — Поздравляю, дружище!

   — Спасибо, Азар Петрович! — Земцов тоже улыбнулся. — Уходишь в море?

   — Получил приказ комфлота выйти в район Кильдина, найти немецкую лодку и уничтожить её. Понимаешь, она потопила уже три английских корвета!.. Да, а ты не видел Серебрякова?

   — На днях встречал его в штабе флота, — усмехнулся Земцов. — «Несокрушимый» стоит в ремонте, а комфлота обещал ему дать сторожевой корабль.

Кальвин работал над штурманской картой, когда к нему пришёл краснофлотец Фёдор Саврасов, акустик корабля. К нему в Мурманск приехала погостить жена Вика, и все эти дни он был необычно весел, даже завершил картину «Северное сияние».

   — Что тебе, Фёдор?

   — Вика уезжает в Москву, и я хотел бы её проводить...

   — Скажи старпому, чтобы дал тебе увольнительную до семнадцати ноль-ноль. Успеешь?

   — Вполне!..

Корабль вторые сутки утюжил море, и всё это время капитан 2-го ранга Кальвин не покидал мостика: шёл поиск подводной лодки.

   — Чем порадуешь, мичман? О том, что горизонт чист и лодки нет, я уже слышал. — Кальвин выдержал паузу. — Вот что, Захарыч: лодку ты мне найди! Я не приказываю, а прошу.

Кальвин понимал, что акустикам трудно: корабль ведёт поиск в сложном в рельефном отношении районе. Но ведь Романов — мастер своего дела! Азар ценил его за опыт и ту неподдельную любовь к своей профессии, о которой бывалые люди говорят, что она у них в крови. Однажды командир спросил акустика, чем дорог ему хутор Вишнёвый, где он родился и вырос. Романов, кротко вздохнув, ответил: «Там мой исток. Корни мои, что ли».

«А где, Азар, твой исток? — спросил себя сейчас Кальвин. И ответил: — Кинешма... Теперь она знаменита: её уроженец Александр Михайлович Василевский, фронтовой друг Оскара, стал Маршалом Советского Союза, правая рука у Верховного Главнокомандующего... Спас меня, а то бы я теперь долбил киркой мёрзлую землю в лагере».

Корабль накренился на правый борт, развернулся. Дрожа всем корпусом, он прытко бежал к мысу. И тут случилось то, чего Кальвин боялся больше всего: он услышал тревожный голос вахтенного сигнальщика:

   — Торпеда справа двадцать, дистанция два кабельтовых!

Взглянув на воду, Кальвин увидел белый бурун. Торпеда шла прямо на корабль! Во весь голос он крикнул вахтенному рулевому:

   — Лево на борт пятьдесят градусов!

«Жгучий» развернулся так круто, что всю верхнюю палубу залило водой. Корабль, словно рысак, рванулся с места в галоп. Кальвин только и подумал: «Лишь бы выдержали котлы такой ход!» За кормой корабля оставался густой пенистый след, словно воду пахал огромный стальной плуг.

Горластый сигнальщик доложил:

   — Торпеда прошла за кормой!

Азар почувствовал, как вдоль спины пробежал холодок. «Успел всё же отвернуть, успел... — стучало в висках. — Вот гадина, рискнула атаковать корабль!» Теперь он знал, что подводный хищник где-то здесь, возможно, снова попытается напасть. Он запросил штурмана:

   — Где наше место?

   — Мы находимся в районе Кильдинского плёса, где летом сорок первого немецкие эсминцы потопили наш сторожевой корабль «Туман». Вы не забыли, товарищ командир?

Словно не слыша штурмана, Кальвин подумал: «Каверзное место. Кругом подводные камни, не напороться бы. К берегу подходить рискованно, да и вряд ли туда пойдёт субмарина...» Будто наяву он услышал голос адмирала Головко. «Я не знаю, как вы это сделаете, Азар Петрович, — говорил он ему перед походом, — но субмарину, которая охотится за транспортами и корветами союзников, вы должны уничтожить! Понимаю: искать лодку в море — всё равно что искать иголку в стоне сена. Но я надеюсь на ваш командирский опыт. Сколько на это уйдёт времени — час, сутки, неделя — я не знаю, но мне важен результат...»

Кальвин вздохнул. А голос комфлота всё ещё звучал в его ушах: «Надеюсь, вы извлекли урок из промаха командира «Несокрушимого» капитана третьего ранга Серебрякова? Немецкую лодку он обнаружил быстро, но промедлил с манёвром, и она всадила в его корабль торпеду! Хорошо ещё, что не погиб экипаж, кораблю оторвало лишь корму и на буксире его дотащили до базы, а могло быть и хуже».

Настырный голос мичмана Романова вернул его к действительности:

   — Эхо по пеленгу двадцать градусов, дистанция два кабельтова! Тон эха ниже!

Кальвин почувствовал озноб. Это же совсем рядом, и, если не уклониться, лодка может снова выпустить по кораблю торпеду. Вмиг оценив обстановку, он приказал:

   — Курс сто пять градусов! — А через минуту добавил: — Боевая тревога, атака подводной лодки!..

Но атака сорвалась — подводная лодка успела отвернуться вправо и увеличила глубину погружения. Не от хорошей жизни рискнул командир субмарины: по курсу лодки в сумеречных глубинах скрывались камни и она могла наскочить на них. Враг это знал, но ничего существенного предпринять не мог.

Кальвину надо было осмотреться. Он нагнулся к переговорной трубе и спросил мичмана:

   — Захарыч, может, поставить на вахту ещё и краснофлотца Галкина?

   — Он температурит, видать, грипп, а может, ещё что, — ответил мичман. И как бы невзначай обронил, что зря он отпустил на берег Саврасова, акустик он опытный и очень помог бы.

   — Захарыч, не серчай, — просто сказал Кальвин. — Я и мысли не допускал, что он опоздает на корабль. А он, чёртов художник, подвёл меня!..

Вахтенный радист доложил, что на его имя с берега передали телеграмму. Кальвин попросил зачитать её по телефону, но радист возразил:

   — Я хотел бы лично доставить вам её на мостик.

   — Что, разучился читать? — усмехнулся Кальвин, хотя в груди отчего-то похолодело. — Ладно, неси...

Листок из рук краснофлотца он взял осторожно, словно боялся уронить. Прочёл — и сердце защемило. Смотрел на листок, а он двоился, ком подступил к горлу. Вышел из рубки на воздух. Небо слезилось. Серо-зелёные волны глухо били в борт корабля, ветер бросал брызги в лицо, тяжёлые солёные капли щипали глаза, но Кальвин этого не чувствовал. Он смотрел на море, а видел перед собой мать и будто наяву слышал её тихий голос: «Сынок, не могу приехать к тебе в гости на вьюжный Север, потому как сердечко шалит. И до слёз больно мне, что не доведётся подержать на руках своего внучка Павлика. Ты уж не серчай. Летом сам приедешь с сыном, уж тогда-то я нарадуюсь внучком». Азар горько вздохнул: «Жаль тебя, мама, видно, не судьба нам с тобой свидеться». Он спрятал телеграмму в карман кителя, запросил пост акустиков:

   — Что там у вас?

Услышав в ответ, что горизонт чист и целей нет, Кальвин попросил мичмана поскорее установить контакт с лодкой.

   — Понимаешь, Захарыч, меня ждут на берегу... Да нет, не жена и не брат. Надо мне ехать в родные края. Понял, да?..

Ветер немного стих. Море шевелилось как живое, переливалось волнами загадочно и сумрачно, а когда из-за туч выглядывало солнце, оно серебрилось. Но моряки знали, что нередко море обманчиво, поэтому все, кто участвовал в поиске подводного противника, были напряжены до предела. «Только бы не ушла субмарина в шхеры, там её не достать», — тревожился Кальвин. И вдруг резко, как выстрел, прозвучал голос мичмана:

   — Слышу шум винтов подводной лодки! Пеленг десять!..

«Ну вот, Азар, тебе выпал ещё один шанс», — сказал себе Кальвин. Он нагнулся к переговорной трубе и спросил мичмана:

   — Захарыч, ты не напутал?

   — Ошибочки как таковой товарищ командир, не имеется! — зычно отозвался Романов.

Взглянув на карту, на которой штурман вёл прокладку курса вражеской лодки по данным акустика, Кальвин понял: у мыса она повернула вправо. Там, у камней, есть впадина, возможно, лодка решила форсировать её и уйти узкостью? Только не это! Азар приказал увеличить ход до полного. Едва корабль зарылся носом в бурлящую пенистую воду, как мичман громко доложил:

   — Есть контакт, товарищ командир!..

Кальвин лёг на боевой курс и отдал приказ:

   — Атака подводной лодки!..

Краснофлотцы стали сноровисто сбрасывать с кормы корабля глубинные бомбы, они глухо взрывались, поднимая кверху столбы воды.

   — Справа плавающий предмет! — прокричал вахтенный сигнальщик.

Корабль развернулся и подошёл ближе к незнакомому предмету. На воде качались два пробковых матраса, а чуть дальше от них чернело большое масляное пятно.

   — Капут субмарине! — воскликнул Кальвин. — Долго же она, стерва, нас водила за нос, но мы всё же накрыли её!

Он вошёл в рубку и на листке бумаги написал донесение командующему флотом: «В 14.25 уничтожил немецкую подводную лодку южнее мыса Сеть-Наволок. Жду ваших указаний. Кальвин».

   — Срочно передать в штаб флота! — приказал Азар радисту, вызвав его на ходовой мостик.

Ответ из штаба флота пришёл быстро, чего Кальвин никак не ожидал.

«Командиру «Жгучего». Возвращайтесь в базу. Комфлот».

Азар вышел из рубки. Справа показался скалистый берег. Угрюмые сопки родными сёстрами стояли в ряд и отвесно, как застывшие богатыри. А далеко за сопками — бухта, где базировались корабли. Ещё полчаса ходу, и «Жгучий» встанет у своего причала. Теперь Кальвина мучила совесть: перед выходом в море он не доложил комбригу о том, что с берега не вернулся краснофлотец Саврасов.

«Жгучий» наконец ошвартовался, и на причал подали сходню. По ней на корабль поднялся Саврасов. Он подошёл к командиру и, приложив руку к головному убору, доложил:

   — Товарищ капитан второго ранга, краснофлотец прибыл с берега с опозданием... — Голос у него дрогнул, поломался, он тихо добавил: — Подвёл вас, Азар Петрович...

   — Почему опоздал? — хмуро спросил Кальвин.

Саврасов сделал рукой неопределённый жест, но тут же заговорил:

   — Вике билет доставал... Пришлось идти к военному коменданту... Словом, пока это решал, время ушло. — И, посмотрев в лицо Кальвину, произнёс: — Я готов нести наказание... Ну, а как в море, акустики не подвели? — вдруг спросил он.

   — Это какие же акустики? — усмехнулся командир. — Вы — на берегу, краснофлотец Галкин заболел, в строю остался один мичман. Он-то и нёс почти двое суток вахту. И за вас, и за Галкина, и за себя... Да, Фёдор, не ожидал от тебя такого «подарочка». Придётся наказать. Каждый из нас должен служить на совесть, помнить, что он защитник Родины, а уж потом влюблённый Ромео.

Саврасов густо покраснел.

   — Я прошу вас не сообщать о ЧП Насте: хоть она и моя сестра, а разговаривать со мной не станет...

В кубрике к нему подошёл мичман Романов.

   — Где ты ночь провёл, Фёдор? — спросил он сердито.

   — На соседнем корабле. И вы думаете, я спал? Ошибаетесь, Пётр Захарович. Я и глаз не сомкнул.

   — Вот ты, Фёдор, сказал, что жене билет покупал на поезд, — сдержанно заговорил мичман. — Может быть... Только нет такого билета, чтобы купить на все случаи жизни. Ты, видно, забыл, что здесь, на переднем крае, ты сражаешься и за свою любовь!..

Экипаж выстроился на шкафуте по правому борту. Сквозь тучи проклюнулось солнце, его лучи слепили глаза, и моряки щурились. Капитан 2-го ранга Кальвин вышел на середину строя и громко скомандовал:

   — Краснофлотцу Саврасову выйти из строя!

«Началось! — пронеслось в голове Фёдора. — Суток пять ареста, наверное, отвалит». Он сделал три шага вперёд и повернулся лицом к сослуживцам.

   — Товарищи! — заговорил Кальвин необычно взволнованно. — Поход был нелёгким. И поиск выдался сложным. Однако мы уничтожили вражескую подводную лодку и выполнили приказ командующего флотом. Я вами доволен, товарищи! Вы действовали на боевых постах чётко, слаженно, особенно когда корабль уклонялся от вражеской торпеды. Так и должно быть! На сухопутных фронтах ещё идут ожесточённые бои против фашистов, и на море мы обязаны бить врага наверняка! — Кальвин передохнул. — За высокую бдительность и волю к победе над врагом объявляю вам благодарность!

Над бухтой прогремели дружные голоса:

   — Служим Советскому Союзу!

Не мог произнести этих священных слов лишь Саврасов. Его лицо было бледным как полотно.

На корабль прибыл адмирал Головко. Кальвин отдал ему рапорт.

   — Я получил ваше донесение об уничтожении подводной лодки, но хотел бы знать больше, — сказал командующий.

   — Поиск был самый обычный, если не считать, что лодка попыталась потопить корабль, выпустив по нему торпеду. Но мне удалось отвернуть в сторону. Ну, а затем «Жгучий» настиг субмарину и атаковал её глубинными бомбами. На поверхность всплыло два пробковых матраса, на которых обычно спят подводники, а на воде появилось большое масляное пятно.

   — У меня для вас есть новость: вы уходите от нас, — грустно произнёс адмирал Головко. — Есть приказ наркома. Так что поедете служить в Москву в Главный морской штаб.

   — Я уже там был, — усмехнулся Кальвин. — Тогда меня с причала увезли на чёрной «эмке», зато в Москву потом доставили на самолёте.

   — Я был уверен, что вы чисты перед Родиной, как капля росы, и вас выпустят. Так оно и вышло... — Адмирал пристально на него посмотрел. — Есть чему радоваться, а вы какой-то кислый!

   — Мама умерла, товарищ командующий. Телеграмму в море получил. Надо ехать на похороны, но вряд ли поездом успею. Старший брат Оскар мог бы это сделать, ему там ближе наша Кинешма, но он где-то на фронте в Восточной Пруссии.

   — Сочувствую вам, Азар Петрович, — печально произнёс комфлота. — Хоронить того, кто дал тебе жизнь, тяжко. Я это уже испытал. А ехать вам на похороны надо! Отдать матери последний долг... — Адмирал помолчал. — Сегодня в три часа дин я лечу в Москву, в Наркомате Военно-Морского Флота меня ждёт адмирал Кузнецов. Могу и вас взять с собой. Так что собирайтесь, у нас не так много времени...

Даша услышала звонок и пошла открывать дверь. На пороге стоял Азар.

   — Ты? — удивилась она. — Какими судьбами? Один приехал или с Настей?

   — Один. — Он вошёл в комнату, разделся. Усевшись на стул, грустно заговорил: — Умерла моя мама, я ездил её хоронить. Очень спешил и не мог позвонить тебе, когда прилетел из Мурманска.

Даша почернела лицом.

   — Мария Варфоломеевна чудесная была женщина, я так её любила... Небось сердце?

   — Да, инфаркт... — Азар помолчал с минуту. — Жаль, что не было на похоронах Оскара.

   — Он всё ещё где-то в Восточной Пруссии, — сказала Даша. — Позавчера звонил мне, обещал дня через три приехать. Ты будешь обедать? — спросила она.

   — Не откажусь. Ты уж извини... У тебя что, дочурка родилась?

   — Родилась, — зарделась Даша. — Обе спят в детской после обеда...

   — Оскар доволен?

   — Не то слово! Он рад был до слёз...

Даша накрыла на стол, и Азар стал с аппетитом уплетать борщ по-украински. Котлеты ему тоже понравились, очень вкусные.

   — Маршал Василевский в Москве, не знаешь? — спросил он, закончив трапезу.

   — Я давно им не звонила. Катя, его жена, с сыном всё время на даче. А ты позвони Александру Михайловичу на службу в Генштаб. У меня есть его телефон.

   — Дай-ка! — Азар набрал номер и услышал голос Василевского. — Товарищ маршал, здравия желаю! Не узнаете? Это капитан второго ранга Кальвин. Утром поездом я прибыл из Кинешмы.

   — А что случилось, Азар?

   — Мама умерла, ездил хоронить её... Ваш отец, Александр Михайлович, отпевал мою мать в церкви, я так ему благодарен, — сказал Азар. — У него всё хорошо, он не болеет, просил меня передать вам привет, что и делаю. Жаль только, не было на похоронах Оскара. Даша сказала, что он где-то на фронте в Восточной Пруссии.

   — У маршала Жукова он. Если хочешь, я тебя с ним свяжу, только тебе придётся прийти в Генштаб, — предложил Василевский.

   — Не надо, товарищ маршал. Я скоро его увижу в Москве...

   — Не понял! — отозвался маршал. — Ты что, приедешь на поминки через девять дней?

   — Меня перевели служить в Москву в Главный морской штаб. Уже есть приказ наркома ВМФ, так что заберу в Полярном семью и приеду.

   — Поздравляю, Азар! Ты, видно, будешь работать в конструкторском бюро?

   — Вы угадали, Александр Михайлович. У меня это дело получается...

Переговорив, Азар взглянул на Дашу. Она, видно, обрадовалась, что Настя переедет в столицу и будет рядом с ней.

   — Молодец ты, Азар, что добился перевода, — сказала Даша. — Север Насте негож, она писала мне, что частенько стало болеть сердце...

Маршал Василевский допоздна пробыл в Ставке. Когда возвращался домой, по Москве гуляла метель, и, пока он добрался к себе, лицо горело так, словно его натёрли перцем. Катя ещё не спала.

   — Как твой бок, не болит? — спросила она.

   — Чуток ноет...

   — Я всё ещё сердита, — продолжала она. — Тебя чуть не угробил шофёр, а ты его пощадил.

   — Не шофёр он, Катюша, а разведчик! — возразил Александр. — Он сам едва не погиб.

Василевский вспомнил всё до мелочей, как будто авария случилась не три месяца назад, а вчера. Во время боев за Прибалтику он был на КП командующего 2-м Прибалтийским фронтом генерала Ерёменко, а под вечер решил съездить в штаб 1-го Прибалтийского фронта к генералу Баграмяну. Он сидел рядом с водителем и дремал. И вдруг машину резко ударило и всех, кто в ней находился, выбросило на землю. Очнулся он первым. Рядом дымился «Виллис». Оказалось, что ехавший на нём старший лейтенант таранил их машину. Шинель у него была разорвана, по лицу сочилась кровь.

   — Куда же ты едешь, сукин сын! — возмутился Василевский. — Нас чуть не угробил и сам порезался о стекло. Да тебя надо судить, лихача!

Он кое-как снял плащ, и на плечах кителя старший лейтенант увидел погоны маршала. Он выхватил из кобуры пистолет и протянул его Василевскому:

   — Возьмите пистолет и расстреляйте меня! — Он стоял бледный, пистолет дрожал в его руках. — Я командир фронтовой роты разведки, товарищ маршал. Мы только что вернулись с боевого задания, взяли двух «языков» и выпили за удачу. А тут приказ снова ехать, ну и... — Он развёл руками. — Я виноват, и вы вправе меня расстрелять.

«Врёт или говорит правду? — невольно подумал Василевский. — Да нет же, вроде правда...»

   — Пистолет положите в кобуру, — приказал он. — А теперь отправляйтесь в свою воинскую часть и доложите о ЧП своему командиру.

   — Слушаюсь, товарищ маршал! — срывающимся голосом ответил офицер. — Я так и сделаю. Спасибо!..

Ударом в бок Василевскому сломало два ребра — об этом он узнал уже в Москве от врача, который сделал рентген, но в госпиталь, несмотря на его уговоры, Александр Михайлович не лёг. Две недели лежал в Управлении фронтом, пока врач не разрешил ему снова выезжать в войска. Тогда же выяснилось, что старший лейтенант действительно командовал фронтовой ротой разведки, был храбр, смел, не раз отличался в боях. И всё же командование решило отдать его под суд военного трибунала. Шутка ли, из-за него пострадал маршал, член Ставки и заместитель наркома обороны!

   — Этот старший лейтенант хорошо воюет? — спросил Василевский, выслушав доклад начальника Особого отдела.

   — Очень хорошо, товарищ маршал. И нарушений у него раньше не было.

   — Надо ли его судить? — Василевский с укором покачал головой. — Рёбра мои заживают, дело идёт на поправку... Нет, судить его не надо... — тоном приказа добавил Александр Михайлович. — Пусть бьёт фашистов!

Наутро старшего лейтенанта освободили из-под стражи, а в ночь он снова ушёл на задание в тыл врага и блестяще, как выразился командир полка, выполнил поставленную задачу. Позже старший лейтенант совершил ряд вылазок со своими разведчиками, за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Придя домой, Василевский сообщил об этом жене.

   — Нет, не зря я приказал не судить офицера, Катенька. Не ошибся я в нём.

   — Ему просто повезло, этому разведчику, — возразила жена.

   — Не скажи. — Александр Михайлович покачал головой. — Трус не даст тебе в руки своё оружие и не попросит расстрелять его. На такое способны лишь гордые люди, для которых честь превыше всего!.. Да, чуть было не забыл. Я заказал билеты в Большой театр на завтра. Ты же хотела пойти на новый спектакль?

Она одарила его поцелуем и тихо молвила:

   — Спасибо, Саша. Я так давно не была в Большом театре...

Ночь прошла спокойно. А утром его срочно вызвал Сталин.

   — У Жукова случилась заминка, надо посоветоваться, — бросил он в трубку.

У Георгия Константиновича уже одна «заминка» была. 31 января Сталин получил от него депешу: в ней Жуков докладывал об угрозе наступления немецких войск из Восточной Померании. «Если левый фланг Рокоссовского будет продолжать стоять на месте, — писал маршал, — противник, безусловно, предпримет активные действия против растянувшегося правого фланга 1-го Украинского фронта. Я прошу приказать Рокоссовскому немедленно наступать 70-й армией в западном направлении, хотя бы на уступе за правым флангом 1-го Белорусского фронта». Жуков просил также обязать Конева быстрее выйти на реку Одер. Прочитав телеграмму, Верховный вызвал Василевского.

   — Завтра я уезжаю на Ялтинскую конференцию и беру с собой вашего заместителя Антонова, а вы сами решите просьбу своего друга Жукова. Вот вам его телеграмма. — И он отдал начальнику Генштаба листок.

Это было в начале февраля, а сейчас на календаре вторая половина февраля. Сталин вернулся с Ялтинской конференции. Что же его встревожило теперь?..

Верховный сидел за столом, читал какую-то бумагу и курил трубку. Поздоровавшись с Василевским, кивнул ему на рядом стоявший стул:

   — Садитесь! — И после паузы озабоченно продолжал: — По войскам Жукова немцы из района Штаргарда нанесли удар. И удар весьма ощутимый. Войска фронта отступили на восемь-десять километров. И случилось это в тот момент, когда фронт проводил перегруппировку. Ему мог бы помочь Рокоссовский, но мы условились, что до двадцать четвёртого февраля он развернёт свои 19-ю армию и 3-й танковый корпус на левом крыле 2-го Белорусского фронта, чтобы ударить по врагу в направлении Кезлина, потом выйти на побережье Балтийского моря, разрезав померанскую группировку врага. А Жукова Ставка обязала начать наступление девятнадцатого февраля, его задача — отбросить противника, перерезать его коммуникации на запад, чтобы его сосед скорее выдвинулся к Штеттину. Но немцы нас упредили! — Сталин загасил трубку и подошёл к висевшей на стене карте, взяв тонкую указку. — А вот тут, — показал он место на карте, — части 2-й немецкой армии... Догадываетесь, что они могут сделать?

   — Ударить во фланг и тыл нашим армиям, направленным на Берлин!

   — Вот именно во фланг и тыл! — горячо воскликнул Сталин. — Надо нам быстро что-то предпринять.

   — Ситуация, разумеется, не из лёгких, но выход есть — перейти к обороне по всему фронту!

   — И на Одере? — уточнил Верховный.

   — И на Одере! Не менять же нам задачу Рокоссовскому! Как решила Ставка, так и пусть начнёт он наступление двадцать четвёртого февраля.

«Умён чертовски, сразу нашёл выход, словно сделал ход королём!» — подумал о Василевском Сталин. И негромко обронил:

   — Жуков тоже предложил перейти к жёсткой обороне. Говорит, до наступления войск 2-го Белорусского фронта он измотает врага, а потом и сам нанесёт удар. — Он ткнул указкой в карту. — Важно группировку немцев в Восточной Померании отрезать от остальной Германии и уничтожить её. Идея Жукова хороша, но не затянется ли наше наступление на Берлин? Время нам терять никак нельзя и затягивать войну не в наших интересах, — жёстко добавил он. Глаза его сузились, заблестели. — Что нам скажет Генштаб?

Стул под Василевским скрипнул, он поднялся из-за стола и глухо произнёс:

   — Неделя дела не решит, Иосиф Виссарионович, а переход к активной обороне на Берлинском направлении даст нам возможность выделить значительные силы для разгрома немцев в Восточной Померании!

«Логика в его словах есть», — подумал Сталин. Он какое-то время молчал, глядя на карту, словно искал в ней ответа, потом также негромко произнёс:

   — Надо ещё поразмыслить, пока товарищ Жуков пришлёт в Ставку свои соображения. Возможно, мы их одобрим. — И после паузы уже твёрдо добавил: — Да, мы их одобрим! Так вы идёте в театр? — вдруг спросил он.

   — Собираюсь, товарищ Сталин.

Почти весь день пробыл Василевский в Генштаб. Вместе с генералом армии Антоновым он анализировал обстановку на Берлинском направлении, в Восточной Пруссии, где войска 3-го Белорусского и 1-го Прибалтийского фронтов ликвидировали изолированные группировки немецко-фашистских войск. Ещё неделю тому назад начался второй этап боевых действий. Директива Ставки (её готовил Василевский) от 9 февраля требовала от командующих уничтожить хейльсбергскую группировку немцев, оборонявшуюся к югу от Кёнигсберга, к 20-25 февраля.

Всю неделю шли ожесточённые бои. Как и предвидел Верховный, немцы упорно оборонялись, а иногда и сами переходили в контратаку. Дрались они озверело и дерзко. Войска командующего 3-м Белорусским фронтом Черняховского несли потери. Командующий остро всё переживал, а Верховный его подстёгивал:

   — Темпы нашего наступления черепашьи, — выразил он своё неудовольствие.

   — Войска Черняховского утомлены, — возразил Василевский. — У него много потерь, ему надо дать одну-две армии из резерва Ставки.

   — Не дам ему ни одной дивизии, не то что целой армии! — ледяным голосом ответил Сталин. — Мы не можем ослаблять Берлинское направление!

   — Тогда надо дать Черняховскому передышку! — отрубил Василевский. — Люди измотаны непрерывными боями, потому и несут большие потери.

Лицо Верховного помрачнело, усы задёргались.

   — Свяжитесь с Черняховским и уточните, как у него теперь дела, — хмуро бросил он. — Утром мне доложите!

Но поздно вечером он снова вызвал Василевского. В кабинете вождя находились члены Политбюро Молотов и Маленков. Сталин был чем-то раздражён, но вида не показывал, лишь искоса глядел на своих коллег.

   — Товарищ Василевский, вам надо ехать в Восточную Пруссию и на месте помочь командованию фронтов, — наконец сказал он. — Кроме вас послать туда некого.

   — Ваши акции, Александр Михайлович, растут, — подал голос Молотов. — Я предлагал Иосифу Виссарионовичу послать вашего заместителя Антонова, но он предпочёл вас.

Сталин чему-то усмехнулся, набил трубку табаком и, закурив, подошёл к Василевскому.

   — Почему я хочу, чтобы фронты скорее разбили вражескую группировку. Потом их войсками мы усилим основное, Берлинское направление. И вторая, не менее серьёзная задача... — Он хитровато прищурил глаза. — Подберёте там две-три лучших армии, чтобы подготовить их к переброске на Дальний Восток. И, наконец, самое главное — Государственный Комитет Обороны, видимо, назначит вас главкомом войск на Дальнем Востоке. Мы же дали обещание союзникам помочь им разгромить японскую Квантунскую армию!

У Василевского посветлело лицо. Не ослышался ли? Он давно мечтал возглавить какой-либо фронт, проверить себя, на что способен, о чём и сказал Верховному. Тот мигом отреагировал:

   — Вот и проверите. — Сталин покосился на него. — Вопросов больше нет?

   — Есть предложение... — Василевский испытывал неловкость, он даже смутился, но решил идти до конца. — Прошу вас освободить меня от должности начальника Генштаба!

   — Это что, шутка? — Сталин заломил брови.

   — Никак нет, — поспешил возразить Василевский. — Генерал армии Антонов — зрелый, думающий военачальник. Прошу вас назначить его на мою должность. А я, если вы не против, останусь вашим заместителем по Наркомату обороны.

Верховный промолчал. Он нажал на кнопку звонка, и в кабинет вошёл Поскрёбышев.

   — Пошлите к нам товарища Антонова.

   — Он как раз у меня в приёмной...

Антонов вошёл. Верховный пригласил его сесть.

   — Вот что, Алексей Иннокентьевич, — заговорил Сталин, — маршал Василевский предлагает назначить вас начальником Генштаба. Что вы на это скажете? — Он посмотрел на Антонова необычно строго, словно тот в чём-то провинился.

   — У меня ответственная должность, товарищ Сталин, и на большее я не претендую, — ответил Антонов.

   — Вот как! — воскликнул Сталин. — Ладно, господа военачальники, мы ещё подумаем... — Он взглянул на Василевского: — Подготовьте директиву Ставки о том, что двадцать второго февраля сорок пятого года на вас как члена Ставки и заместителя наркома обороны возлагается руководство боевыми действиями 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов. Когда сможете отправиться на фронт?

   — Завтра с утра, если не возражаете.

Сталин шевельнул усами, о чём-то задумался.

   — Нет, не завтра, — возразил он. — Разрешаю вам два дня побыть дома с семьёй, сходить в театр, а вечером перед отъездом зайдёте ко мне.

Во дворе Генштаба, садясь в машину, Василевский невольно вспомнил: откуда вождь узнал о том, что он идёт в театр?

Позже, когда Василевский вернулся в Москву, ему стало известно, что и Берия в тот день заказывал билеты на премьеру в Большом театре. Директор театра сказал ему, что на премьеру придёт чета Василевских. «Идёт война, льётся кровь, на фронтах гибнут наши бойцы, а поповский сынок развлекается театром, — с неприязнью подумал о Василевском Берия. — Интересно, знает ли об этом Коба?»

Он вышел во двор, сел в «эмку» и покатил в Кремль. Но его ожидал нелюбезный приём.

   — Что у тебя, Лаврентий? — спросил Сталин. — Вошёл в кабинет без стука... Ты что себе позволяешь? Разве тебе не сказал Поскрёбышев, что у меня члены Политбюро?

Берия зыркнул глазами вдоль стола. За ним сидели Молотов и Каганович.

   — Я, товарищ Сталин, зря к вам не приду. — Он поправил на носу очки. — Кое-что хотел сообщить об одном военачальнике...

   — Кто он и о чём идёт речь? — Сталин смотрел на Берия не мигая.

   — Наверное, кого-то надо посадить, — бросил реплику Молотов.

Берия, однако, это ничуть не смутило.

   — Я принёс список военных, которые ещё находятся в лагерях. — И он раскрыл папку.

   — Читать не буду!! — Сталин повёл бровью. — Скажи, в лагерях есть такие военные, как Мерецков, Рокоссовский? Ты упрятал их в тюрьму, а я по просьбе Будённого и Жукова освободил их, и не зря: оба лихо бьют врага.

   — Когда лес рубят, Коба, щепки летят, — сказал Берия.

Лицо у Сталина помрачнело, глаза сверкнули.

   — Какой я тебе Коба? — зарычал он. — Ты что, белены объелся? Да и кто ты такой? Козявка, глазастый таракан! Стоит мне шевельнуть пальцем, и ты получишь семь граммов свинца. — Он с минуту помолчал, как бы размышляя, что ещё сказать. — Ишь ты, Коба! Для тебя я не Коба, а товарищ Сталин! Заруби у себя на носу! Ясно?

   — Виноват, товарищ Сталин, — покорно произнёс Берия.

В кабинете повисла напряжённая тишина. Сталин прошёл в комнату отдыха, налил в стакан «Боржоми».

   — Будешь? — предложил он Берия.

   — Я только что пообедал...

   — Видишь, ты уже набил своё брюхо, а товарищ Сталин пьёт водичку, — упрекнул его вождь. — Ну ладно, что у тебя ещё? — примирительно добавил он.

Берия подошёл к столу, раскрыл свою папку.

   — Кое-кто работает в Ставке не в полную силу, ведёт себя как на отдыхе, — заговорил он не без иронии. — Я хотел жене взять билет в Большой театр, позвонил директору, а он сказал, что последние два билета в партер отдал...

   — Кому? — насторожился Сталин.

   — Василевскому, — раздражённо произнёс Берия. — Нашёл время бегать по театрам! Вы, товарищ Сталин, сидите в Кремле до глубокой ночи, а иные военачальники развлекаются в театре. И кто? Начальник Генштаба, член Ставки!..

«Хороша ищейка! — подумал Сталин о Берия. — Пожалуй, мне некем будет его заменить».

   — Это я разрешил маршалу сходить в Большой театр с женой, — сказал Сталин. — Через два дня Василевский улетает на фронт в Восточную Пруссию. А там, Лаврентий, не соловьи поют, а свистят пули и осколки... Но ты молодец, что доложил. У тебя нюх ищейки.

Слово «ищейка» покоробило Берия, но вида он не подал, хотя в душе обиделся. «Сам ты, рябой пёс, ищейка!» — ругнулся он про себя.

Утро выдалось холодным. Дул северный ветер, а после полудня крупными хлопьями пошёл снег. Василевский выглянул в окно. Вокруг всё белым-бело, и лишь на западе сквозь мглистые тучи проклюнулось солнце, снег заискрился, стал слепить глаза. «У нас тут морозно, а в Прибалтике вчера шёл дождь», — подумал Александр Михайлович.

Позвонил Оскар Кальвин.

   — Доброе утро, Саша! Можно к тебе зайти?

   — Приходи!..

И вот он, Кальвин. С мороза его лицо раскраснелось, глаза живо поблескивали.

   — Тебе идёт военная форма, Оскар! — улыбнулся Василевский.

   — Тебе она лучше идёт, — возразил Оскар. — Я кто? Полковник. А ты — маршал!

   — Где ты был? На 1-м Белорусском?

   — Да. Там сейчас горячо. Два дня провёл в штабе Жукова. Потом он направил меня в 5-ю Ударную армию генерала Берзарина, она сражалась на захваченном плацдарме у реки Одер. Бои шли там ожесточённые, мне тоже пришлось принять участие в атаке, думал, что не вернусь в редакцию. Попал в самое пекло! Берзарин даже меня отругал. «Ты что, — говорит, — лезешь в огонь?»

   — Как твой Пётр? Он ещё не вернулся в Морскую академию? — спросил Василевский.

   — Где там Морская академия! — с грустью воскликнул Оскар. — Он всё ещё на подводной лодке. Письмо мне прислал. — Он вынул из кармана конверт и отдал его Василевскому. — Прочти...

«Привет, батя! — читал про себя Александр Михайлович. — Наверное, ты сердишься, что я пишу редко? Ну а когда мне писать, если днями и ночами в море, то дозор, то крейсерство у вражеских берегов, то свободный поиск и атака кораблей противника. Куда уж тут до писем, если дел под самую завязку!

Я знаю, что тебя волнует, отец. Академия! Вернусь я туда после того, как на море утихнут орудийные залпы. Я очень тяжело перенёс смерть мамы. Как ты мог отпустить её на фронт — ума не приложу. Скажи, ты случайно с ней не повздорил?.. Теперь о Даше. То, что ты взял её в жёны, — дело лично твоё, и я не имею морального права в чём-либо тебя упрекнуть. Если ты любишь её, чего же мне возражать? А вот я женюсь не скоро. Сам же говоришь, что мне надо продолжить учёбу.

Недавно был у Азара на корабле. Ты бы видел, как любят его краснофлотцы! Они готовы идти с ним хоть в огонь, хоть в воду. Настя работает в школе, а сына Павлика отводит в детсад, там же, рядом с домом... У меня всё хорошо, так что не волнуйся. До свидания, батя! Целую. Пётр».

Василевский вернул письмо.

   — Я уверен, что из Петра выйдет отличный морской офицер!

   — Хотелось бы! — вздохнул Оскар.

   — О Мерецкове ты написал очерк? — поинтересовался Василевский.

   — Да, но неясно с его арестом. Мне рассказывали, что с началом войны Мерецкова назначили советником при Ставке Главного Командования. А через несколько дней его арестовали как немецкого шпиона! Вождь якобы в его вине засомневался и поручил Берия лично его допросить. Мерецкова доставили к нему в кабинет, и, когда Лаврентий Павлович спросил генерала армии, зачем и почему он себя оговорил, Мерецков вдруг заплакал. «Я не шпион, — сказал Кирилл Афанасьевич сквозь слёзы, — я русский и горячо люблю свою Родину». Его выпустили из тюрьмы и вернули звание генерала армии. А в начале сентября сорок первого Мерецков в качестве представителя Ставки уже вылетел на Северо-Западный фронт вместе с Булганиным и Мехлисом.

   — Кто тебе об этом рассказал?

   — Жуков, когда я был у него на фронте.

   — Это правда, Оскар, но надо ли об этом писать? Я бы не советовал. Военный цензор всё равно зарубит этот факт. Ты покажи его как полководца. О нём можно написать целую повесть!

Дверь скрипнула, и в кабинет вошёл генерал армии Антонов. Поздоровавшись с Оскаром, он проговорил:

   — Александр Михайлович, людей я собрал. Ждём вас. — Он вышел.

   — Оскар, нам тут надо обсудить обстановку на Берлинском направлении, так что я ухожу. — Василевский встал. — Ты куда теперь, на какой фронт?

   — Мне надо дня три побыть в Москве, чтобы отписаться, а там видно будет.

Когда над столицей спустились сумерки, Василевский был уже в Большом театре с женой. Но посмотреть спектакль до конца ему не удалось. Во время второго действия к нему подошёл адъютант и, нагнувшись, шепнул на ухо:

   — Вас срочно требует к телефону товарищ Сталин!

Василевский встал и поспешил в кабинет директора театра.

   — У нас случилась большая беда, — глухо, с надрывом произнёс Верховный. — В районе города Мельзак был тяжело ранен генерал армии Черняховский. Это произошло на поле боя. Не приходя в сознание, он умер.

У Василевского защемило сердце, казалось, в груди что-то оборвалось.

   — Я потрясён, — едва выдавил из себя маршал.

   — Мы потеряли талантливого полководца, — продолжал Сталин. — Но что теперь об этом говорить?! — Он передохнул. — Ставка решила назначить вас командующим 3-м Белорусским фронтом. Не возражаете?

   — Готов немедленно вылететь на фронт!

   — Полетите завтра вечером, а утром к восьми часам быть у меня!..

Вернулся в ложу Василевский удручённым. Жена это заметила.

   — Ты чего такой расстроенный?

   — Потом скажу, — тихо молвил он. — Может, пойдём? Я уже не могу тут сидеть...

Она кивнула, и они вышли.

Он сидел на диване тихий, неподвижный, смотрел в окно, куда заглядывал осколок луны, а видел себя уже там, в штабе 3-го Белорусского фронта. Ему даже почудился басовитый голос Черняховского: «Я с ходу возьму Воронеж, и никакая вражья сила не остановит мою армию!» Эти слова говорил ему Иван Данилович в январе 1943 года, когда проводилась Воронежско-Касторненская операция. 60-я армия Черняховского, несмотря на упорное сопротивление врага, сильный мороз и метель, уже на второй день наступления ворвалась в Воронеж и освободила его. Тогда-то Черняховский и стал Героем Советского Союза. В апреле 1944 года Василевский предложил назначить Черняховского командующим 3-м Белорусским фронтом.

   — Да вы что? — с усмешкой сказал Сталин. — Он совсем молод! Сколько ему — тридцать восемь? Справится ли с фронтом?

   — Черняховский молод, но он талантлив, есть у него цепкая хватка!

Верховный с минуту колебался, потом резко махнул рукой:

   — Согласен, но под вашу ответственность!

Самый молодой в Красной Армии командующий фронтом проводил свою первую фронтовую операцию. И вот теперь его нет...

   — Когда ты уедешь, я ночами не буду спать, — сказала ему жена.

   — Отчего, Катюша? — Голос у Александра Михайловича был сухой и скрипучий.

   — За тебя стану переживать.

   — Глупышка моя... — Он поцеловал её в щёку. — Я буду вести себя осторожно.

   — Ты уже наосторожничался, — попрекнула она его. — В Крыму тебя чуть мина не угробила, в Прибалтике «Виллис» протаранил машину, и тебе два ребра поломало. — Прильнув к нему, она всплакнула. — Боюсь за тебя, Сашенька, очень боюсь! Я же знаю, какой ты... Как тот рысак, рвёшься в самое пекло...

   — Ну хватит... Тебе известно, что я не переношу женских слёз. Давай ужинать, а то уже поздно.

С утра, сидя в Генштабе, Василевский готовился к отъезду, а вечером, едва на небе зажглись звёзды, поспешил в Кремль. Погода была морозная, под ногами скрипел сухой снег.

Он тихо вошёл в кабинет вождя, прикрыв за собой массивную дверь. Сталин стоял с трубкой во рту у края стола. Его лицо было хмурым, казалось, он не заметил, кто к нему пришёл, и даже когда Василевский сказал: «Здравия желаю, товарищ маршал!» — он не шелохнулся. Верховный смотрел на карту, как будто ничего не случилось. Железная выдержка! Но вот он включил свет. Лампочка осветила его пепельно-серое лицо, холодные и будто застывшие глаза.

   — Жаль, что мы потеряли полководца, — глухо проговорил он. — Но у военных людей каждый шаг на фронте — риск. Теперь вот вы командующий 3-м Белорусским фронтом, и вам тоже придётся рисковать. Что поделаешь!.. Что меня волнует? — продолжал Сталин. — Фронт недостаточно упорен в боях против хейльсбергской группировки врага. Эту слабину надо выбрать!

Что-то не ладится у командующего 1-м Прибалтийским фронтом генерала Баграмяна. Не распыляем ли мы там свои силы? Не лучше ли действовать одним, но сильным кулаком?

   — Я подумаю, Иосиф Виссарионович...

   — Вот-вот, подумайте, посоветуйтесь с людьми, — подхватил Верховный. — Посмотрите на месте, как усилить наши удары по противнику... Для нас сейчас главное — Берлинское направление. Жукову там ох как нелегко! И Ставка должна ему помочь. Или вы ревнуете Жукова? — Глаза вождя не смеялись, в них, однако, не было и тени упрёка.

   — Ни ревности, ни зависти к Георгию Константиновичу у меня, товарищ Сталин, нет и быть не может! — натужно произнёс Александр Михайлович. — Мы дружим с ним на равных, как говорят в народе, слёзы вместе, смех пополам. Жуков — смелый, решительный, а это мне по душе.

   — Мне пришли на ум слова Льва Толстого о том, что трусливый друг страшнее врага, ибо врага опасаешься, а на друга надеешься, — сказал Сталин.

Казалось, всё ясно, и Василевский шагнул к двери, но Верховный задержал его.

   — У Поскрёбышева два пакета для вас, — загадочно сообщил он.

Василевский взял их у Поскрёбышева и вскрыл. В первом пакете был приказ Ставки, в котором говорилось, что в связи со смертью генерала армии Черняховского, последовавшей от тяжёлого ранения, командующим войсками 3-го Белорусского фронта назначается маршал Василевский. В командование фронтом ему предписывалось вступить не позже 21 февраля. До его прибытия на фронт исполнение обязанностей командующего войсками возлагалось на начальника штаба фронта генерал-полковника Покровского, которого Александр Михайлович прекрасно знал. Во втором пакете было постановление Государственного Комитета Обороны об учреждении состава Ставки Верховного Главнокомандования Вооружённых Сил, где в числе других была фамилия заместителя наркома обороны маршала Василевского.

Домой Александр Михайлович пришёл поздно и, войдя в квартиру, сказал жене:

   — Можешь меня поздравить, Катюша. — Глаза у него засияли. — Меня назначили командующим фронтом! И ещё я стал членом Ставки!

   — Ты идёшь на место погибшего Ивана Даниловича?

   — Что поделаешь. — Он развёл руками. — Война — штука коварная...

   — Когда улетаешь на фронт? — спросила жена.

   — Рано утром. А что?

   — Тебе звонил Оскар. Ты ему зачем-то нужен.

После ужина Катя стала готовить ему в дорогу саквояж, а он позвонил Кальвину.

   — Саша, это правда, что генерала Черняховского сразил осколок? — спросил Кальвин.

   — Да. Я только что вернулся от Верховного. Ставка назначила меня командующим 3-м Белорусским фронтом. Я улетаю в штаб фронта на рассвете.

   — Возьми меня, а? — взмолился Оскар. — Шеф поручил мне срочно дать статью о Черняховском. Срок — три дня, командировочная у меня в руках. Так как?

   — Приходи на аэродром на старое место.

   — Спасибо, Саша! Что бы я делал без тебя?..

«Дуглас» пробил чёрные облака, и в иллюминатор Василевский увидел тёмно-голубое небо. Звёзды на нём горели ярко, словно их недавно зажгли.

   — Романтика! — воскликнул Оскар. — Когда-нибудь и туда доберутся люди. А земли не видно, всё заволокли тучи. А ты чего задумался, полководец?

   — О Черняховском. Сталин тяжело воспринял его смерть. Когда говорил о нём, голос у него заметно дрожал.

   — Ты смешишь меня! — усмехнулся Оскар. — Зато голос не дрожал у вождя, когда в июле сорок первого расстреливали командующего Западным фронтом генерала армии Павлова!

   — Перестань! — грубо одёрнул его Василевский. — Не здесь же об этом говорить.

   — Ты просто чего-то боишься, — бросил упрёк Оскар и отвёл глаза в сторону.

   — Я боюсь? — вспыхнул Александр Михайлович. — А кто тебе первый сказал об этом?

   — Ты.

   — Но если бы я был трусом, ты бы ничего от меня не узнал.

   — Прости, Саша... — буркнул Оскар, не глядя ему в лицо. — Тебе я за многое благодарен.

Самолёт повалился набок, делая разворот, и Василевский чуть не свалился с кресла. Лётчик громко доложил:

   — Товарищ маршал, идём на посадку!

«Дуглас» мягко коснулся земли, пробежал немного и замер. Едва они вышли из самолёта, как к ним подошли начальник штаба фронта генерал Покровский и член военного совета генерал Макаров.

   — Снова прибыл к вам, но теперь уже командующим фронтом! — сказал Василевский. — Как вы тут поживаете?

   — Всё шло хорошо, товарищ маршал, и вдруг гибель Ивана Даниловича, — глухо ответил Покровский. — Мы были все в шоке. Тяжёлая для нас утрата.

   — И для товарища Сталина тоже, — грустно произнёс Василевский. Он кивнул на полковника Кальвина: — Это мой друг из «Красной Звезды», он будет писать о Черняховском, так что окажи ему, Василий Емельянович, помощь в сборе материала.

   — Хорошо, товарищ командующий, — отозвался генерал Макаров.

«Виллис» мчался по снежной дороге. С тусклого неба моросил дождь, а с моря дул холодный ветер. А вот и штаб. Василевский вышел из машины и сказал Покровскому:

   — Через час проведём совещание. Соберите всех руководящих работников и командармов. Обсудим задачи фронта, а я пока доложу Верховному о вступлении в должность...

   — Ну что ж, товарищ Василевский, мне приятно это слышать, — весело отозвался Верховный. — Уверен, что дело, за которое отдал свою жизнь Черняховский, вы продолжите достойно. От себя добавлю: я вам очень доверяю, высоко ценю вас и как военачальника, и как просто человека. Надеюсь, скоро вы порадуете Ставку хорошими боевыми делами фронта.

У Василевского возникла уйма самых разных дел. Первое и основное, что должен был сделать 3-й Белорусский фронт, — разгромить кёнигсбергскую группировку врага. Всю ночь Александр Михайлович обдумывал план предстоящей операции. Опыт, приобретённый в Генштабе, позволил ему быстро и чётко отработать некоторые моменты операции, выделить в ней главное и отсеять, как шелуху, второстепенное.

   — Ну что, получилось? — спросил его утром во время завтрака начальник штаба Покровский. — Я хотел было к вам зайти и предложить свои услуги, но потом не стал вас тревожить.

   — Ты, Александр Петрович, не сердись, я кое-что набросал, а дорабатывать будем все вместе, — заметил Александр Михайлович. — Что я предлагаю? Всю операцию провести в три этапа. Первый этап — подготовительный. Надо всё узнать о противнике, его численность, вооружение, систему обороны, определить места сильных огневых точек врага, да и свои войска подготовить к боевым действиям. Второй этап — прорыв обороны противника и выход войск на рубеж. И всё это мы должны сделать за сутки!

   — А третий этап — развитие прорыва и штурм Кёнигсберга? — улыбнулся начальник штаба фронта.

   — Ты угадал, Александр Петрович, — усмехнулся Василевский. — Я полагаю, что этот этап мы осуществим в четыре-пять дней. А вообще-то прорыв оборонительной полосы немцев будет нелёгким. Враг озверел, он будет цепляться за каждый клочок земли, за каждый дом, чтобы сбить порыв наступающих войск, задержать их. Ну, а о штурме крепости Кёнигсберг и говорить не приходится. Знаете, что сказал о ней Гитлер?

   — Нет, не слышал, — подал голос член военного совета Макаров. — У нас есть немало материала по этой крепости, но оценки фюрера нет.

   — Гитлер назвал Кёнигсберг лучшей немецкой крепостью за всю историю Германии и «абсолютно неприступным бастионом немецкого духа»! Так что немцы будут сражаться за неё как фанатики.

   — Факт, что сразу руки вверх не поднимут, — усмехнулся генерал Покровский. — Всё зависит от того, как мы по ним ударим. Если крепко, то и руки поднимут, и станут кричать «Гитлер капут!».

Генерал Покровский начал войну начальником штаба Группы резервных армий и с тех пор с должности начальника штаба не уходил, менялись лишь фронты, на которых он оставался правой рукой командующего. Узнав Покровского ближе, Александр Михайлович убедился, что его тёзка «не лыком шит», умеет схватить главное в любом деле, углубить его и развить шире. И всё же когда Покровский предложил Василевскому разработать план операции, Александр Михайлович дипломатично, чтобы не обидеть начальника штаба, которому по своей должности положено этим заниматься, сказал:

   — Я хотел бы сначала сам подумать над планом операции, а потом вместе его посмотрим.

И вот теперь Василевский, посвятив Покровского в суть своего плана, предложил:

   — Александр Петрович, ты, как говорил мне Жуков, в своём штабном деле дока, так что не стесняйся: если есть замечания, выкладывай их.

   — Да уж куда там — дока! — Покровский смутился, густо покраснел.

   — Ты посмотри мой план, а я пойду на воздух перекурю, — попросил его Василевский. — Сам понимаешь, одна голова — хорошо, а две — лучше! Это же мои наброски!

Генералу Покровскому было о чём подумать. План разгрома кёнигсбергской группировки врага состоял в том, чтобы мощными ударами с севера и с юга по сходящимся направлениям рассечь силы гарнизона и штурмом овладеть городом. А чтобы сковать силы земландской группировки врага из района Кёнигсберга, Василевский предлагал вспомогательный удар в западном направлении, в сторону Пиллау (Балтийска). Покровский нашёл «наброски плана цельными, полностью отвечающими создавшейся на фронте ситуации».

«Сразу видно, что тут прошлась рука знающего и весьма опытного военачальника, — подумал Покровский о Василевском. — Вот что значит работа в Генштабе!»

Вернулся маршал Василевский.

   — Ну, что скажешь, Александр Петрович? — Он сел рядом на стул. — Есть что-нибудь стоящее в моих намётках?

Покровский понял, что командующий не претендует на главенство в разработке плана операции и, глядя на него, не без укоризны заметил:

   — Бичевать себя, Александр Михайлович, ни к чему. «Наброски», как вы изволили выразиться, сама суть плана, его ядро. Так что теперь работа у нас пойдёт по мелочам, что также немаловажный фактор.

   — Тогда приглашай сюда генерала Макарова — и будем трудиться! — весело произнёс Александр Михайлович. — Для этого у нас есть два дня, а послезавтра, шестнадцатого марта, я должен доложить Верховному наши соображения по обстановке в Восточной Пруссии и штурму города Кёнигсберга.

   — Я полагаю, что мы за день управимся, — улыбнулся Покровский. — У меня появилась такая мысль, Александр Михайлович. Нам известно, что Кёнигсберг немцы сильно укрепили, они создали три оборонительные линии, а точнее, позиции, здесь есть не только долговременные сооружения, но и противотанковые препятствия, доты, дзот. Я бы сказал, что весь город враг одел в бетон и броню. Тут главное — работа нашей артиллерии, а коли так, то следовало бы нам иметь для штурма не менее пяти-шести тысяч орудий, и половину из них — тяжёлых.

   — Вот-вот, об этом и я подумал, — сказал Василевский.

   — Перед началом операции, — продолжал Покровский, — надо бы провести авиационное и артиллерийское наступления, чтобы если не совсем, то хотя бы на пятьдесят процентов разрушить важные сооружения Кёнигсбергского укрепрайона.

   — Предварительная обработка вражеских позиций артиллерией и авиацией — дело первостепенной важности, и я полностью разделяю ваши соображения, Александр Петрович. Точно так же мы делали перед началом Курской битвы...

Двое суток пролетели как два часа, и хотя Василевский, казалось, выжал из себя всё, что мог выжать, он не чувствовал усталости, было лишь огромное удовлетворение.

   — Что нам ответит Ставка — вот что меня сейчас волнует, — признался он. — А вдруг Верховный забракует наш план, что тогда будем делать?

   — Новый план разработаем! — улыбнулся Покровский.

   — Я вижу, ты, Александр Петрович, эти планы печёшь как пирожки! Да?

Теперь уже захохотал член военного совета генерал Макаров.

   — У него, товарищ командующий, на все случаи боевых действий есть соответствующие заготовки!

Подготовка к штурму Кёнигсберга велась одновременно с ликвидацией хейльсбергской группировки противника, и руководили подготовкой войск командование и штаб земландской группы войск во главе с её командующим генералом армии Баграмяном. Александр Михайлович, естественно, обговорил с ним все позиции своего плана. И ещё одно новшество решил использовать в операции Василевский. Для разрушения особо прочных каменных зданий и сооружений, дотов и дзотов он распорядился создать корпусные и дивизионные группы, которые оснащались реактивной артиллерией особой мощности.

   — Я убедился в эффективности реактивной артиллерии в Курской битве, — пояснил Александр Михайлович. — Она творила там чудеса. Немецкие танки горели факелами. Надо бы нам это учесть, Александр Петрович. Поручи командующему артиллерией фронта взять это дело на личный контроль. Надо до предела насытить артиллерией штурмовые войсковые группы. Полагаю, — продолжал он, — что Ставка предоставит фронту дополнительные, наиболее мощные средства подавления из резерва Верховного Главнокомандования. По этому вопросу я разговаривал с начальником Генштаба генералом армии Антоновым. Он обещал об этом позаботиться.

Но Василевского ждали огорчения.

На другой день из Ставки сообщили, что план операции утверждён, но разгром хейльсбергской группировки врага предлагалось закончить не позднее 22 марта, а операцию по разгрому кёнигсбергской группировки немцев начать не позднее 28 марта.

   — Сроки нереальны, товарищ командующий! — забеспокоился начальник штаба фронта Покровский.

   — Круто берёт Ставка! — покачал головой генерал Макаров.

Василевский молчал, хотя урезанные сроки проведения операции бросили его в холодный пот. Естественно, он разделял тревогу своих соратников и сказал им, что немедленно доложит их мнение Верховному. В ночь на 18 марта он связался с ним по телефону. Поблагодарив за быстрое утверждение плана операции командования фронта, он твёрдо заявил:

   — Сроки, которые определены фронту, товарищ Сталин, нереальны! Я говорю это ответственно, без всяких эмоций. Только на перегруппировку войск потребуется четыре-пять дней, а Ставка предписывает начать операцию по разгрому кёнигсбергской группировки противника не позднее двадцать восьмого марта!

   — Назовите ваши сроки, товарищ Василевский!

Командующий фронтом назвал: ликвидация хейльсбергской группировки немцев будет закончена 25-28 марта; на перегруппировку войск надо 3-4 дня, чтобы потом начать штурм крепости Кёнигсберга.

   — Поэтому я прошу вас разрешить начать артиллерийское и авиационное наступление в первых числах апреля.

   — Что значит — в первых числах апреля? — сердито спросил Верховный. — Вы назовите точную дату!

   — Шестого апреля, товарищ Сталин.

Затаив дыхание, Александр Михайлович ждал, что скажет Сталин. Кажется, Василевский никогда ещё не испытывал таких тревожных чувств, как в эти минуты. Характер вождя он прекрасно знал, понимал и то, что тот мог в любой момент вспыхнуть, «загореться», и тогда справедливости от него не жди. И вдруг он услышал:

   — Пусть будет по-вашему, товарищ Василевский!

У Александра Михайловича отлегло на душе. А Верховный продолжал:

   — Рекомендую вам привлечь к участию в операции авиацию 2-го Белорусского фронта — такое распоряжение командующему фронтом генералу армии Рокоссовскому я дам, затем авиацию Балтийского флота и 18-й воздушной армии. К вам будут командированы главные маршалы авиации Новиков и Голованов.

Такая необычная уступчивость вождя так тронула Василевского, что он уже не по-уставному проговорил в трубку:

   — Спасибо, Иосиф Виссарионович, я так рад... Я всё сделаю, как надо!

И он сделал! 25 марта войска фронта овладели городом Хайлингенбайль — последним опорным пунктом на побережье залива Фришес-Хафф, а 29 марта наголову разбили хейльсбергскую группировку немцев. 6 апреля после перегруппировки войск пехота, авиация и танки атаковали врага на Кёнигсбергском направлении. Уже с утра 7 апреля развернулись ожесточённые бои в пригороде и в самом Кёнигсберге. Немцы, как ни пытались, не смогли сдержать натиска наших войск. Атака следовала за атакой, люди сражались бесстрашно, напористо, у всех была одна цель — уничтожить гитлеровцев! В штурме Кёнигсберга участвовало две тысячи пятьсот самолётов. Они буквально забросали город и крепость бомбами, превратив его в огнедышащий ад.

   — Второй день штурма города будет решающим! — сказал Василевский, наблюдая с КП в бинокль, как наши артиллеристы едва ли не в упор расстреливали крепость.

В динамике, стоявшем на столе связистов, раздался громкий голос генерала Белобородова:

   — Товарищ командующий, 43-я армия очистила северо-западную часть города!

   — Слышу тебя, Афанасий Павлантьевич! — ответил в микрофон Василевский. — Добивай фрицев, если они не сдаются в плен!..

На КП фронта поступил ещё один доклад: 11-я гвардейская армия, наступающая с юга, форсировала реку Прегель. И вот кольцо окружения сомкнулось в западной части города.

   — Всё, капут фашистам! — воскликнул Покровский. — Войска гарнизона отрезаны от опергруппы «Земланд»!

Член военного совета генерал Макаров подошёл к командующему.

   — Товарищ маршал, надо бы вам обратиться к немецким генералам и офицерам с предложением сложить оружие, — сказал он и протянул ему листок. — Я тут набросал текст, если подойдёт...

Василевский предложил немцам сложить оружие, чтобы избежать лишних жертв, но те отвергли его призыв, и с утра 9 апреля бои разгорелись с новой силой. На четвёртый день Кёнигсберг пал. Комендант Кёнигсберга немецкий генерал пехоты Лаш вместе со своими войсками сдался в плен. Гитлер считал, что он «виновен в сдаче города большевикам», и приговорил его заочно к смертной казни.

   — Где пленный генерал? — спросил Василевский начальника штаба. — Давайте его сюда, может, скажет что-нибудь интересное.

Генерала Лаша привели в штаб. Пригласив переводчика, Василевский стал его допрашивать. Лаш был коренастый, широкоскулый, его серые глаза пугливо прыгали, он смотрел то на маршала, то на генерала Покровского и не знал, куда спрятать свои короткие, как обрубки, руки с толстыми пальцами. На вопросы маршала отвечал чётко и не юлил.

   — Я никак не ожидал, что такая крепость, как Кёнигсберг, столь быстро падёт, — заявил он. — Русское командование хорошо разработало и прекрасно осуществило эту операцию. Большевиков я ненавижу, но уважаю тех, кто оказался сильнее и храбрее нас!.. Под Кёнигсбергом мы потеряли стотысячную армию...

После допроса, который продолжался час, Василевский спросил генерала, есть ли у него какие-либо просьбы.

   — Есть, господин... — Лаш смешался и тут же поправился: — Извините, товарищ маршал. — Лицо генерала отчего-то вдруг покрылось белыми пятнами. — Я не эсэсовец... Я прошу меня не расстреливать...

   — Пленных мы не расстреливаем, — успокоил Василевский генерала. — Всем, кто сдался, будет сохранена жизнь... Скажите, генерал, какими силами располагает земландская группировка войск?

   — Я точно не знаю, месяц тому назад там было девять пехотных и одна танковая дивизия. А вы что, хотите Земланд штурмовать?

— Иного выхода у нас нет! — Василевский развёл руками. — Наши войска прекрасно вооружены, у них силён наступательный дух, и за день мы уничтожим всю группировку ваших войск. Может, вы, господин генерал, обратитесь к ним с просьбой сложить оружие, чтобы не было лишних жертв? Правда, я могу это и сам сделать, но для них ваше слово имеет вес, не так ли?

Лаш горько усмехнулся:

   — Вы ошибаетесь, товарищ маршал. Для них я уже предатель, если сдался в плен. Вряд ли они примут и ваш ультиматум, — подчеркнул генерал. — Там собрались отборные немецкие войска, среди них немало эсэсовцев.

   — И всё же я попробую...

Гитлеровцы, однако, не приняли его ультиматума. Утром 19 апреля наши войска развернули наступление. Оборона врага с ходу была прорвана. Не выдержав удара, немцы стали отступать. На третий день боев Земландский полуостров был очищен от врага.

Василевский едва переговорил по радио с командующим артиллерией 11-й гвардейской армии генералом Семёновым, как в штаб вошёл генерал Покровский.

   — Мы только что допросили пленного немецкого офицера, и знаете, что он нам сообщил?

   — Что-то важное?

   — Как сказать... Словом, личный представитель Гитлера гауляйтер Кох на ледоколе удрал с Земланда в Данию, а солдатам приказал сражаться с большевиками до конца! И что интересно, товарищ маршал, этот ледокол Кох приготовил себе ещё с зимы!

   — Невелика птица этот Кох, — усмехнулся Александр Михайлович. — Главное — восточно-прусская цитадель германского империализма пала! С чем мы и рады поздравить Гитлера.

Но битва всё ещё продолжалась. 25 апреля войска 3-го Белорусского фронта освободили крепость и порт Пиллау (Балтийск).

   — Теперь, кажется, бои поутихнут, — устало промолвил Василевский.

Пожалуй, впервые за все дни тяжёлых боев Александр Михайлович крепко уснул. В штабе фронта было тихо, как перед атакой на передовой. Люди ходили на цыпочках, так как знали, что командующий лёг отдыхать. Но вот в штаб вошёл адъютант начальника штаба и гаркнул:

   — Всё, хана фашистам! Теперь, братцы, скорее бы домой, на родину! Ох, устал я от этих боев, даже пистолет в руке и тот кажется тяжёлым! — Он не договорил: к нему подскочил генерал Покровский.

   — Ты что расшумелся? Маршал только что лёг отдохнуть! Если вдруг разбудил командующего, я тебя отправлю на гауптвахту! Ишь ты, устал он от боев!

Покровский слегка приоткрыл дверь. Маршал лежал на спине, раскинув в стороны руки, и негромко храпел.

Рано утром затрещал аппарат ВЧ. Это звонил Сталин.

   — Маршал Василевский слушает вас!

   — Я думал, что в такую рань вы ещё отдыхаете, а вы уже на ногах, — сказал Сталин. — А мне вот не спится, на душе тоскливо...

   — Почему, Иосиф Виссарионович?

   — Вас вот наградили вторым орденом «Победа» — а меня нет.

   — Вы, должно быть, шутите, товарищ Сталин? У меня уже есть этот орден.

   — Отчего мне шутить? — усмехнулся в трубку Сталин. — В Восточной Пруссии вы провели крупнейшую операцию, за что и награждены вторым орденом «Победа». Его вручит вам в Москве Михаил Иванович Калинин. Поздравляю от души!

Вскоре после этого разговора Ставка вызвала Василевского в Москву. И сразу же ему в Генштаб позвонил Верховный и пригласил к себе.

   — Надо кое о чём поговорить, — добавил он загадочно.

Василевский сразу заметил, что Сталин был в хорошем расположении духа.

   — Что вы можете сказать о Берлинской операции?

   — Вы, наверное, и без меня знаете, в чём её сила? — улыбнулся Александр Михайлович.

   — Мне интересно знать ваше мнение.

   — Я хотел бы отметить две особенности этой операции, — начал Василевский, потягивая трубку. — Во-первых, краткий срок её подготовки — две недели, тогда как на подготовку Сталинградской, Белорусской, Ясско-Кишинёвской и Висло-Одерской потребовалось не менее одного-двух месяцев. И это понятно, потому что в сорок пятом году наша военная экономика достигла высоко уровня развития, ну а сами Вооружённые Силы ещё более окрепли. Вы согласны?

   — Говорите, я слушаю! — Сталин попыхтел трубкой.

   — Во-вторых — и это, на мой взгляд, главное, — оригинальность стратегического замысла, который положен в основу Берлинской операции. Войска трёх фронтов — 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского — нанесли одновременно шесть ударов на трёхсоткилометровом фронте! Что это дало? Гитлеровские войска были скованы сразу на всём одерско-нейсенском оборонительном рубеже. По сути, они были взяты в кольцо!

Зазвонил телефон. Верховный взял трубку, и кабинет наполнил громкий голос Жукова:

   — Товарищ Сталин, докладывает маршал Жуков! Сегодня, тридцатого апреля, войска 3-й Ударной армии генерала Кузнецова взяли рейхстаг! На рейхстаге развевается наше Красное Знамя! Ещё сутки боев, и в наших руках окажется имперская канцелярия, во дворе которой расположен бункер Гитлера!

   — Это хорошее донесение, товарищ Жуков, — весело произнёс в трубку Верховный. — У меня в кабинете находится маршал Василевский, мы сердечно поздравляем вас с большим успехом!..

В ночь на 9 мая в Карлсхорсте в присутствии представителей Верховного Главнокомандования советских войск, Англии, США и Франции генерал-фельдмаршал Кейтель подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии. А ведь пять лет назад Кейтель принимал капитуляцию от покорённой фашистами Франции!

Победа!.. Василевский, казалось, перестал дышать. То, чего так ждали все от мала до велика, свершилось! Враг добит в его собственном логове! «Хоть тебе, Георгий, и не сладко там пришлось, — мысленно сказал Жукову Александр Михайлович, — но ты вконец сломал хребет фашистскому зверю!»

Через неделю после этого события Жуков прибыл в Ставку по вызову Верховного. Как всегда, он зашёл в Генштаб, где и встретился с Василевским. Эта встреча порадовала обоих. Александру Михайловичу хотелось знать, как прошёл штурм Берлина, и, рассказывая ему об этом, Жуков на слова не скупился.

   — Ты знаешь, у меня на глазах едва не появились слеза, когда Кейтель подписывал акт о капитуляции, — признался он. — Сколько мы прошли тяжких фронтовых дорог, сколько выстрадали, и вот она, желанная победа!

   — А я вечером с Антоновым иду к Верховному докладывать свои намётки по планированию предстоящих боевых действий на Дальнем Востоке по разгрому Квантунской армии. Сейчас этим только и занят.

   — Свою операцию я завершил, теперь ты покажи, на что способен! — улыбнулся Жуков. — Кстати, в английскую зону оккупации пыталась удрать дивизия власовцев, но командир 25-го танкового корпуса генерал Фоминых пресёк эту попытку предателей. Нам удалось арестовать генерала Власова. Теперь он ответит за свою измену.

   — Я верил, что час возмездия предателю наступит! — воскликнул Василевский.

   — Саш, у тебя есть что-нибудь перекусить? А то я проголодался, — попросил Жуков.

   — Хочешь пирожков с мясом и картошкой? Ох и вкусные! — Василевский полез в саквояж.

   — Их жарила твоя синеглазка? — спросил Жуков. — Тогда давай, она у тебя классно готовит! Дома-то как, всё хорошо?

   — Да.

   — У меня тоже, хотя Александра Диевна сердится, когда я поздно прихожу домой...

В приёмной вождя собралось немало военачальников, были тут и генералы, ведавшие в Генштабе организационными вопросами. Пока Верховный был с кем-то занят, у Василевского появилась возможность пообщаться со своими коллегами. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов, ответив на его рукопожатие, заметил:

   — Давно вас не видел, Александр Михайлович. Слышал, что вы точите свою шпагу, чтобы нанести удар по командующему Квантунской армией генералу Ямаде? Может, вам нужна поддержка, так я прикажу адмиралу Юмашеву выделить для этого боевые корабли, чтобы Ямада не удрал от вас морем! — шутливо добавил Николай Герасимович.

   — Боюсь, что и вам придётся быть там, куда я скоро уеду, — весело ответил Василевский.

Наконец Поскрёбышев пригласил заходить в кабинет вождя.

   — Прошу садиться к столу, — сказал Сталин, но сам не сел. Он стоял у края стола, справа от него сидел Молотов, слева — Маленков, остальные члены ГКО и Ставки разместились кто где. Жуков и Василевский сели рядом.

   — Фашистская Германия разгромлена! — громко произнёс Сталин. — Но у нас есть ещё один давний противник — Япония, союзник Гитлера. Нам предстоит, как мы и обещали своим союзникам, разгромить Квантунскую армию. Ставка уже давно работает над этим вопросом. Сейчас мы заслушаем начальника Генштаба. Вам слово, товарищ Антонов. Потом выступит товарищ Василевский...

Генерал армии Антонов был краток, и всё то, о чём он сообщил, Сталин одобрил, заметив, однако, что это пока «предварительные намётки». Высказав некоторые свои замечания, он добавил, что у него с маршалом Василевским будет ещё не одна беседа по предстоящей Маньчжурской операции.

   — Почему с Василевским? — спросил вождь и сам же ответил: — Ставка намерена назначить его главкомом войсками на Дальнем Востоке. После завершения Восточно-Прусской операции и разгрома немецких войск в крепости Кёнигсберг мы отозвали Василевского с 3-го Белорусского фронта в Ставку, и он сразу включился в подготовку плана войны с Японией. В разработке этого плана ему помогают начальник Генштаба Антонов, начальник Оперативного управления Генштаба генерал Штеменко, его заместитель генерал Ломов. Я доволен, как работает эта группа.

Сталин взглянул на маршала Жукова и вдруг спросил:

   — Не следует ли нам в честь победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы? В нём могли бы принять участие отличившиеся в боях бойцы и командиры Красной Армии.

   — Хорошая идея! — воскликнул Жуков. — Я — за.

   — И я тоже, — вырвалось у Василевского.

Предложение Верховного одобрили все. Сталин тут же дал задание Антонову сделать все необходимые расчёты по параду и подготовить проект директивы.

В штабе только что закончилось совещание, и командующий кавалерией маршал Будённый собрался на обед, когда к нему в кабинет вошёл маршал Жуков.

   — Не ожидал, Семён Михайлович? — улыбнулся он, бросив на стол фуражку. — Вот зашёл к тебе в гости. Принимаешь? — шутливо добавил он и присел на стул.

   — Привет, Георгий! — Будённый протянул ему свою жилистую руку. — Давно ты у меня не был. Всё сидишь в Берлине. Недавно колошматил на фронте гитлеровцев, а теперь, говорил мне Микоян, кормишь немцев, чтобы не померли с голоду?

   — Из командующего фронтом превратился в начхоза! — качнул головой Георгий Константинович. — Ладно, шутки в сторону. Я только что от Верховного, был у него на даче. Речь шла о Параде Победы. Так вот, принимать парад товарищ Сталин поручил мне, а командовать парадом будет маршал Рокоссовский.

   — Так это здорово! — воскликнул Будённый. — Кому же ещё принимать парад, как не тебе?

   — У меня просьба, Семён. Подбери мне хорошего коня. У тебя они, должно быть, есть.

   — Обижаешь, Георгий, — шутливо заметил Семён Михайлович. — У меня есть такой рысак, что увидишь его, и глаза чесаться станут.

   — Какой?

   — Белый, как чайка!

   — Это то, что надо! — Жуков устало зевнул. — Мне бы ещё потренироваться чуток. Поможешь? В своей жизни ты принимал десятки парадов.

   — Всё сделаю, не переживай. Скажи, как там Иосиф Виссарионович? Я вчера говорил с ним, похоже, он простыл?

   — Ничего, весёлый! Предложил ему как Верховному Главнокомандующему принимать Парад Победы, но он отказался, говорит: «Стар я для парадов». — Жуков встал. — Я дам знать тебе, когда начнём тренировки. Кстати, мы с тобой своего рода крестники.

   — Ты о чём? — не понял Будённый.

   — В ноябре сорок первого, в самые тяжкие для всех нас дни, когда немец стоял под Москвой, а фашистские генералы рассматривали столицу в бинокль, кто принимал на Красной площади военный парад? Маршал Семён Будённый! Тогда тебя по радио слушала вся страна, теперь она услышит и мой голос. Признаюсь, Семён, я счастлив от такого поручения вождя!

   — Ты это заслужил, Георгий. — В голосе Будённого было столько теплоты и доверия, что у Жукова защемило сердце. — Кто больше тебя сделал для нашей победы? Да никто!.. А тренировать я тебя буду по всей строгости, так что не взыщи!..

24 июня рано утром Василевский был уже на ногах. Он заметно волновался, и, когда жена стала помогать ему надевать на мундир ордена и медали, он попросил делать это «аккуратно»: «Ведь я буду на виду у массы людей». Погода выдалась капризная: пасмурно, моросил дождь, небо чёрное от туч. И пока Александр Михайлович подходил к своему сводному полку, он изрядно промок. А когда увидел, что на Красную площадь из Спасских ворот выехал на белом коне Жуков, на его лице появилась улыбка. Вот он, полководец Жуков, его друг и соратник по войне! Он как влитой сидел в седле, правда, когда произносил речь, у него, должно быть от волнения, дрожал голос. Шутка ли, радиотрансляция шла на весь мир!..

Пожалуй, маршал Василевский волновался не меньше, чем Жуков. Проходя под звуки оркестра мимо Мавзолея, на котором находились руководители партии и правительства, военачальники, знатные люди страны, он был напряжён, твёрдо, как бывало в годы курсантской молодости, печатал по брусчатке шаг, держа в руке клинок.

На другой день к нему в Наркомат обороны зашёл маршал Мерецков.

   — Как себя чувствуешь? — спросил он. — Я всю ночь не спал. Как перед боем...

   — Почему? — усмехнулся Василевский.

   — Шутка ли, на виду у всех вести сводный полк своего Карельского фронта? Боялся, что могу сбиться с ноги, но пронесло... А ты, видно, корпишь над документами своей будущей операции? — И, не дождавшись, что скажет ему Василевский, добавил: — Ты предложил Верховному меня на должность командующего фронтом на Дальнем Востоке?

   — Да. А что?

   — Я рад, что поеду туда бить япошек. А тебе за высокую оценку моей работы на фронтах — спасибо! Я всегда тебя уважал, Саша...

   — Твой Карельский фронт открывал Парад Победы! А мой сводный полк шагал после 1-го Прибалтийского фронта. Шёл я строевым шагом, а когда подошёл к трибуне Мавзолея и взглянул на Сталина, мне показалось, что он смотрит в мою сторону. У меня будто появилось второе дыхание, и такую силу я в себе ощутил, что в тот момент, пожалуй, и танк мог бы сдвинуть с места!

Мерецков засмеялся.

   — Ты, Саша, загнул! — воскликнул он. — Какой ещё танк? Помню, в сорок четвёртом, когда наступал Карельский фронт при поддержке моряков Северного флота, я сел в танк, но проехал по тундре километра два, и вдруг двигатель заглох. Спрашиваю командира танка, в чём дело? А водитель и говорит, что, наверное, в двигатель попала вода. Мы впятером пытались вытащить танк из лужи, но он и не шелохнулся. Потом нам стали помогать бойцы, их было до десятка, и хоть бы что! А немцы бьют по нам из миномётов. Что делать? Не ложиться же мне, командующему фронтом, на виду у солдат в грязь?

   — И как же ты вышел из положения?

   — Выручил водитель танка, он завёл двигатель, и мы пошли дальше. Удачно проскочили первую линию обороны врага, а потом и вторую... — Мерецков помолчал. — Скажу тебе, Саша, как на духу: я дрожал как осиновый лист, когда шагал по Красной площади. Первым ведь всегда особое внимание. Мой фронт открывал Парад Победы... Ты прав, этому можно позавидовать. И ещё волновался я на приёме, когда Сталин провозгласил тост в мою честь. — Помедлив, он добавил: — А мог бы я сгинуть где-то в лагере, если бы меня не вырвали из лап Берия Жуков и маршал Будённый. До конца жизни буду им благодарен...

К Василевскому в кабинет вошёл генерал армии Хрулёв.

   — Два героя Парада Победы воркуют о вчерашней встряске? — улыбнулся начальник тыла Красной Армии.

   — А что, разве плохо мы прошли с Кириллом Афанасьевичем по Красной площади? — усмехнулся Александр Михайлович.

   — Главное — без потерь! — добавил Мерецков.

   — Вы оба молодцы! — Хрулёв поправил на голове фуражку. — Александр, нас с тобой ждёт Верховный. Будем решать вопросы железнодорожных перевозок на Дальний Восток...

Глава восьмая

Всю ночь Василевский не сомкнул глаз. На всех фронтах шли бои, и ему было не до сна. Начальник штаба Главного Командования генерал армии Иванов, кряжистый, с серыми глазами и смуглым лицом, неуклюже склонился над оперативной картой и красным карандашом делал на ней пометки.

   — Малиновский на проводе! — доложил офицер связи.

Василевский встал, тяжело разгибаясь, и, шагнув к столу, взял трубку. Командующий Забайкальским фронтом доложил: 6-я танковая армия генерала Кравченко, преодолев Хинганский хребет, вышла в тыл Квантунской армии и с ходу атаковала её оборонительные позиции...

   — Андрей Кравченко — орёл! — гремел в трубке бас Малиновского. — Его танки проходят в сутки по сто километров, хотя идти им тяжело — леса, топи, бездорожье, а тут ещё грянули ливни...

   — Ты слышал, Семён Павлович? — спросил главком генерала Иванова.

   — Родион Яковлевич и чёрту рога скрутит, не то что самураям, — весело отозвался Иванов. — Я всегда по-хорошему завидовал ему. У него большой опыт маневренных действий.

Василевский был доволен тем, как развивается наступление. Он строго придерживался замысла Маньчжурской операции, который предусматривал нанесение двух основных (с территории Монголии и Приморья) и нескольких вспомогательных ударов по сходящимся в центре Маньчжурии направлениям, глубокий охват главных сил Квантунской армии, рассечение их и разгром по частям[21]. Пока всё идёт так, как надо! Генерал Ямада, наверное, сейчас мечется, ищет пути, как противостоять советским войскам. Ведь его армия атакована на всём протяжении границы с Маньчжурией и на побережье Северной Кореи!

   — Что нового у Мерецкова? — спросил главком начальника штаба.

   — Он крепко теснит японцев, — весело отозвался Иванов. — За пять дней боев войска 1-го Дальневосточного фронта продвинулись навстречу Забайкальскому фронту на сто двадцать—сто пятьдесят километров. Сейчас бои идут за город Муданьцзян. — Это место генерал Иванов показал на карте. — Горно-лесистую местность войска проходили с боями, сокрушая мощные укрепления врага...

На КП главкома неожиданно позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов.

   — У вас там горячо, Александр Михайлович? — спросил он, и хотя Москва находилась за тысячи километров, слышимость была хорошей.

   — Ещё как горячо, но без дыма! — шутливо бросил в трубку главком. — А тебя что тревожит, Алексей Иннокентьевич?

Антонов ответил, что он доложил Сталину подробности наступления фронтов и тот остался доволен, но у него есть что сказать главкому.

   — Он будет вам звонить, так что прошу быть на месте!

Уже рассветало. Небо по краям набухало синью, в зыбкой тишине мигали далёкие звёзды. Точно такое же небо было над Москвой, когда он уезжал на Дальний Восток. Катя стояла притихшая и грустная, уткнувшись лицом в его горячую щёку. А Игорь обнял его, потом попросил привезти ему камчатского краба. «Я сам сейчас похож на краба», — усмехнулся Александр Михайлович. Он вызвал офицера связи. Высокий, стройный майор предстал перед ним, в его серых глазах затаилась печаль.

   — Я вас уже где-то видел, майор!

   — На прошлой неделе я давал вам связь с адмиралом Юмашевым.

   — Верно! — весело проговорил главком. — А чего такой грустный?

   — Отца на днях похоронил... — Майор сделал паузу. — Фронтовая рана дала о себе знать. Был он не из робких, мой батя. Орден ему вручал сам Блюхер.

   — Где его ранило?

Майор на секунду потемнел лицом, но губы разжал:

   — В тридцать девятом на Халхин-Голе. Мина его шарахнула. — Он вынул из кармана бумажник, извлёк из него фотокарточку, на которой с бойцами был заснят маршал Блюхер у окопа.

   — Третий слева мой отец! — пояснил майор. — А было это в тридцать седьмом, за два года до его гибели. Я берегу эту карточку.

   — Правильно делаешь, майор, — одобрил Василевский. — Память об отце что бальзам на душу... Ну, а теперь прошу в пять часов соединить меня с адмиралом Юмашевым.

Козырнув, майор ушёл. Генерал Иванов произнёс:

   — Отчаянный парень, я бы на его месте не рисковал. Блюхер — враг народа!

   — Ты в это веришь?

   — Да!

   — Ну-ну... — Василевский помолчал. — Знаешь, Семён Павлович, я сам чуть не влип в историю. Сталин в целях маскировки от японских лазутчиков предложил мне ехать на Дальний Восток генерал-полковником, а то, мол, потеряем маршала. А я возьми и скажи, что одного маршала мы уже там потеряли. Сталин помрачнел. «Вы о маршале Блюхере?» — спросил он. «Да, — отвечаю, — о нем». Сказал, а у самого мурашки по спине ползут. Но вождь проговорил, что невелика потеря: в тридцать восьмом японцы напали на нас в районе озера Хасан и Блюхер не смог дать им достойный отпор. Так-то, Семён Павлович, — подытожил главком.

   — Вождь у нас крут, но вас он ценит, потому-то всё обошлось...

Его голос прервал звонок аппарата ВЧ.

   — Как у вас дела, товарищ Васильев (псевдоним Василевского)?

Главком доложил, что на Приморском направлении армия генерала Чистякова при поддержке кораблей флота начала штурм японских укреплений на границе с Кореей, а авиация бомбит северокорейские порты. Потоплено несколько японских боевых кораблей. Освобождён корейский город Юки; морские десантники захватили Расин, днём позже — Сейсин. Дорога японских войск к морю отрезана!

   — Что у генерала Пуркаева? — осведомился Верховный.

   — Я только что говорил с ним по телефону, — сказал Василевский. — Его войска форсировали Амур и продвигаются к городам Цзямусы и Цицикар. Нами сделано главное, товарищ Сталин: мы расчленили Квантунскую армию и теперь она неспособна сопротивляться!

   — Вам известно, что правительство Японии объявило о капитуляции? — спросил Верховный. — Подал в отставку кабинет премьера Судзуки?

   — Да, мне это известно, — ответил Василевский. — Радисты-перехватчики штаба фиксируют все приказы японцев. Меня волнует другое. Император объявил о капитуляции, но приказа своим войскам не отдал, и те продолжают упорно сопротивляться. Они хотят выиграть время, чтобы снова собрать в кулак свои разбитые части и бросить их против нас, — подчеркнул главком.

   — Вашу тревогу разделяю, — быстро отозвался Верховный. — Мы кое-что срочно предпримем. Скажите, как наши войска встретили сообщение об атомной бомбардировке американцами городов Хиросимы и Нагасаки?

   — Если честно, то без всякого восторга, — ответил Василевский. — В этих городах нет ни войск, ни военных объектов, так что бомбардировке подверглось мирное население. Я бы назвал это варварством со стороны наших союзников, и к разгрому Квантунской армии оно не имеет никакого отношения!

   — Правильно мыслите, товарищ Васильев! — весело отозвался Сталин. — Это атомный шантаж против Советского Союза: дескать, господа русские, будьте более сговорчивы, ибо у нас есть атомное оружие. Но у президента США Трумена из этого ничего не получится.

После разговора с Верховным на душе у Василевского отлегло. Он окликнул адъютанта:

   — Павел, накрывай на стол, есть хочу как волк!

На другой день в советской печати было опубликовано разъяснение Генерального штаба Красной Армии, в котором указывалось, что действительной капитуляции вооружённых сил Японии нет, для этого «император должен отдать приказ своим вооружённым силам прекратить боевые действия и сложить оружие».

«Теперь генерал Ямада наверняка поймёт, что у него один выход — капитулировать!» — подумал Василевский. Он решил переговорить с командующими фронтами. Первым на его звонок откликнулся маршал Малиновский. Он был краток: войска «ведут упорные бои».

   — Что же им ещё делать? — громче обычного спросил главком. — Ты давай мне конкретику, Родион Яковлевич!.. Конно-механизированная группа генерала Плиева, в которую входят и монгольские войска, выходит к Калгану и Ченде?.. Так, понял, дружище, это то, что надо!.. Нет, Родион Яковлевич, император сушит нам мозги. Ты правильно понял — наступать и наступать! Скорее вводи свои войска в районы Чанчунь и Мукден. Понял зачем? Тогда в Квантунскую армию с запада будет вбит гигантский клин наших войск!..

   — Что и говорить, Малиновский — большой мастер по манёврам, — сказал генерал Иванов, когда главком умолк.

На связи — маршал Мерецков. Его войска, ломая сопротивление врага, продвигаются вперёд, а 35-я армия генерала Захватаева на рассвете вышла на железную дорогу Цзямусы—Тумынь в районе Боли. Теперь 4-я японская армия отрезана от своих главных сил!

   — Я в курсе заявления Генштаба, товарищ Первый, — звучал в трубке голос Мерецкова. — Будем бить самураев, пока император не отдаст приказ капитулировать. Всё тут не так, как в боях с немцами. Их, бывало, накроешь артогнём, и они драпают. Залезут в окопы, как сурки в норы, и не выглядывают. А что делают самураи? Они обвязывают себя сумками с толом, ручными гранатами и бросаются под наши танки...

   — Что-то вроде «живых мин»? — прервал его Василевский.

   — Вот-вот, товарищ Первый, как есть «живые мины». В боях под станцией Мадаоши смертники подорвали до десятка наших танков. Честно скажу вам, опасные эти «живые мины»...

Василевский положил трубку на аппарат, и по его одухотворённому лицу генерал Иванов понял, что главком доволен тем, как идут боевые действия.

   — Я тут на досуге кое-что подсчитал, и получилась любопытная цифра. — Начальник штаба хитро прищурил глаза.

   — Что ещё за ребус, Семён Павлович? — не понял Василевский.

Тот достал из кармана свои записи, полистал их.

   — Вот, нашёл! За тридцать четыре месяца пребывания в должности начальника Генштаба вы, Александр Михайлович, двадцать два месяца провели в войсках разных фронтов! Что, не верите? Тогда посчитайте сами. Я уже не говорю о том, что вы приняли непосредственное участие в Московской, Сталинградской и Курской битвах. И всюду — успех! Не кому-либо, а вам Ставка поручила командование войсками Дальнего Востока. Значит, ваш талант чего-то стоит...

Прав был генерал Иванов, но Василевский и слова не проронил. Для него работа на фронтах была штукой нелёгкой, но он никогда не чувствовал душевного гнёта, порой лишь остро и тягостно задумывался над тем, как перехитрить коварного врага, как навязать ему свою волю и взять над ним верх. Кажется, это у него получалось.

   — Мне ещё не всё удалось сделать, — сказал он с грустинкой в голосе. — И ты, Семён Павлович, не обольщай меня. Вот разобьём Квантунскую армию, тогда можешь пожать мне руку. Ну, а твои цифры я, разумеется, запишу, авось пригодятся. — Он посмотрел на часы. — Что-то молчит Максим Алексеевич, а время связи с ним подошло.

   — Странно, однако, — забеспокоился и начальник штаба. — За генералом Пуркаевым такого греха не замечалось.

Только он произнёс это, как генерал Пуркаев вышел на связь. «Голос весёлый, значит, у него всё в порядке», — подумал главком. Так оно и есть: шесть группировок войск надёжно прикрывают железную дорогу в Забайкалье от устья реки Шилки до устья Зеи; 2-я Краснознаменная армия генерала Терехина с Буреинского плато через Малый Хинган с боями продвигается в направлении Цицикара; 15-я армия генерала Мамонова на подступах к Харбину, хотя и встречает ожесточённое сопротивление врага...

   — А что у генерала Черемисова? — прервал Пуркаева Василевский.

   — Его 16-я армия наносит удар из Северного Сахалина по Южному и вот-вот завершит операцию, — пояснил Пуркаев. — Кто меня радует, так это авиация! Десятая воздушная армия генерала Жигарёва крепко поддерживает войска. От души пожал бы Павлу Фёдоровичу руку. Молодец! Опытнейший вояка! Что же касается приказа императора, товарищ Первый, то он меня ничуть не волнует.

   — Как с потерями, Максим Алексеевич, они у тебя большие?

   — Да нет, — глухо отозвался Пуркаев. — Раненых больше, чем убитых.

Дали связь с адмиралом Юмашевым. Переговорив с ним, Василевский подошёл к столу, склонился над картой.

   — Я понял адмирала так: моряки и бойцы 25-й армии вышли на коммуникации японской 3-й армии, — сказал Александр Михайлович. — Если это так, то они отсекли войска 17-го японского фронта от 1-го фронта на побережье Японского моря?

   — Вы не ошиблись! — улыбнулся начальник штаба Иванов. — Это большой успех моряков и армейцев 25-й армии. А с захватом Сейсинской военно-морской базы полностью нарушилась оборона японской армии на Приморском направлении!..

Василевский маленькими глотками отпивал чай, а сам размышлял. В памяти всплыли дни подготовки к Маньчжурской операции в Ставке. Сталин говорил ему, что командующий Квантунской армией генерал Ямада опасный вояка, ни в чём не уступает ему начальник штаба генерал Хата.

   — Вы, надеюсь, помните, что Хата был в посольстве Японии в Москве военным атташе? И не один год. По словам Берия, Хата — кадровый разведчик. Долгое время наши люди вели за ним наблюдение, но им так и не удалось добыть на него компромат, чтобы выслать из СССР. — Сталин попыхтел трубкой. — Победа над Японией нам очень нужна, товарищ Василевский. Тогда мы сохраним существующее положение Монгольской Народной Республики, вернём себе Южный Сахалин и порт Дальний, восстановим аренду на Порт-Артур в качестве военно-морской базы СССР и совместно с Китаем будем эксплуатировать Китайско-Восточную и Южно-Маньчжурскую железные дороги. К нам перейдут и Курильские острова. И Рузвельт и Черчилль наши условия безоговорочно приняли, только бы мы разгромили Квантунскую армию.

Сталин помолчал, потом спросил Василевского:

   — Когда вам лучше выехать на Дальний Восток?

   — В начале июня. У меня есть вопрос... — Василевский замялся, отчего заметно покраснел.

   — Говорите, я слушаю!

   — Когда Ставка намерена рассмотреть вопрос о руководстве войсками Дальнего Востока?

   — Ваша озабоченность естественна, — обронил Верховный. — Сейчас готовится директива Государственного Комитета Обороны, в конце июля я подпишу её, а возможно, и раньше. Ваши предложения по кандидатурам военачальников на высокие посты мы учтём. — Он близко подошёл к маршалу. — Вы уж смотрите там, — воевать так воевать! Прощать полководцам их ошибки я не привык. Ну а то, что вам выпал трудный фронт, — не обессудьте. Вы же сами просили дать вам что-нибудь посложнее!..

Вскоре Василевский уехал на Дальний Восток, и, хотя с тех пор прошло немало времени, свой разговор с Верховным он помнил до мелочей. Странно, что этот разговор ничуть не задел его самолюбия; хотя поначалу и уколол, но боли не было.

Василевский сел завтракать, и тут из Потсдама ему позвонил Сталин. Голос далёкий, но слышимость хорошая. Поинтересовавшись у главкома, как идёт подготовка к операции, он осведомился:

   — Нельзя ли её начать дней на десять раньше?

Василевский сказал, что переброска войск всё ещё продолжается, и попросил оставить прежний срок.

   — Если не десять, то пять суток вы могли бы выкроить? — не унимался Сталин.

   — Не могу, Иосиф Виссарионович. Вы же сами утвердили план!

   — Хорошо, пусть будет по-вашему, — ответил Верховный, но в его голосе обиды не чувствовалось.

На КП позвонил Мерецков.

   — Бардак у нас, товарищ Первый! — крикнул он. — С моим фронтом взаимодействуют главные силы Тихоокеанского флота, но адмирал Юмашев до сих пор не прислал в штаб своего представителя. Как же мне координировать свои боевые действия с кораблями?

   — Не горячись, Кирилл Афанасьевич, я сейчас свяжусь с адмиралом Кузнецовым, — успокоил его главком.

Нарком ВМФ адмирал Кузнецов прибыть на Дальний Восток совместно с маршалом Василевским, к сожалению, не мог, так как вместе с начальником Генштаба генералом армии Антоновым был на Потсдамской конференции — так распорядился Сталин. Прилетел он в Читу позже и сразу же с головой окунулся в работу. Василевский сказал ему, что у него была встреча с адмиралом Юмашевым и командующим Амурской военной флотилией контр-адмиралом Антоновым, оба заверили его в том, что моряки-тихоокеанцы будут сражаться с врагом так, как это делали моряки-черноморцы, балтийцы и североморцы.

   — Вас, Николай Герасимович, я прошу обратить внимание на высадку морских десантов, — подчеркнул главком, — переброску армейских частей в три японских порта — Юки, Раскин и Сейсин. Юмашев говорил, что наиболее укреплён порт Сейсин.

   — Верно, там есть береговая оборона, большой гарнизон — до четырёх тысяч солдат и офицеров, — подтвердил Кузнецов. — Но для моряков это не проблема. Морские десанты мы высадим внезапно, и самураи не смогут оказать нам сопротивления...

Они ещё долго беседовали. Потом Василевский пригласил Кузнецова попить чайку.

   — С удовольствием! — Он сел к столу, где на подносе уже дымился чай.

   — Кто из наших был на Потсдамской конференции? — поинтересовался Василевский. — Как вёл себя Сталин?

   — Мы с Антоновым добрались в Берлин на самолёте. А через два дня, шестнадцатого июля, в Берлин спецпоездом прибыли Сталин и Молотов. Маршал Жуков, Антонов, Вышинский и я встречали их на вокзале. Что сказать о конференции? Прошла она успешно. Черчилль, правда, отколол номер. Мы предложили поровну разделить немецкий трофейный флот, но Черчилль вдруг заявил, что Россия — страна континентальная и нечего ей лезть в морские державы. Сталин дал ему отпор, сказав, что «у России тоже будет океанский флот».

   — Сталин — умница, он далеко видит вперёд, — повёл плечами Василевский. — Ну, а с Черчиллем у него особые отношения. Он считал и считает его ярым врагом Советского Союза. Этот ястреб ещё себя покажет!..

Поздно вечером адмирал Кузнецов убыл во Владивосток...

Вспомнив эту недавнюю встречу, Василевский связался с наркомом по радио, и на вопрос, как действует флот, Кузнецов бодро ответил:

   — Моряки сражаются героически!

   — Николай Герасимович, почему до сих пор адмирал Юмашев не прислал своего представителя в штаб к маршалу Мерецкову? — охладил его пыл главком. — Как теперь он будет координировать действия 1-го Дальневосточного фронта с военными моряками?

   — Промашка! — Голос у Кузнецова сник, стал тихим, как шелест листьев. — Я сейчас разберусь...

   — К утру чтобы ваш представитель был, Николай Герасимович! — распорядился Василевский. — И ещё просьба. Для воздушных десантов в большие японские города нужна и ваша морская пехота. Согласуйте этот вопрос с генералом армии Пуркаевым. Я-то сам видел, как дралась морская пехота под Москвой и Сталинградом. Без этих ребят пехоте будет тяжело.

   — Есть. Будет сделано! — глухо отозвался Кузнецов.

   — Что у нас на фронтах, Семён Павлович? — Василевский только что вернулся из войск 1-й Краснознаменной армии генерала Белобородова. — Нанёс на карту обстановку на сегодня?

   — Она готова и лежит у вас на столе.

   — Как сражается армия Чойбалсана? Что-то о ней ты не говоришь.

   — Час назад я говорил с маршалом Малиновским, — пояснил начальник штаба Иванов. — Монголами он доволен, они сражаются не хуже наших ребят. Армия Чойбалсана наносит удар от Сайн-Шанда в пустыне Гоби, там держит оборону князь де Вана, и бить там япошек нелегко.

Василевский вышел во двор. Вдохнул свежий, пахнувший елью и сосной воздух. День клонился к вечеру. Тайга, казалось, медленно засыпала. Стояла зыбкая тишина. А там, за сотни километров, громыхали орудия, наши самолёты бомбили японские позиции. «Ямада почему-то не даёт о себе знать», — невесело подумал Василевский. И вдруг он услышал громкий голос генерала Иванова:

   — Депеша от Ямады!

   — «Главнокомандующему советскими войсками на Дальнем Востоке. Я отдал приказ японским войскам, — читал Василевский вслух, — немедленно прекратить военные действия и сдать оружие советским войскам. Ямада, командующий Квантунской армией». Коротко и ясно, — весело обронил он.

На столе главкома задребезжал телефон. Маршал Мерецков сообщил, что в расположение войск фронта в семь вечера с японского самолёта сбросили два вымпела с обращением штаба Квантунской армии. Он просит прекратить боевые действия.

   — Я не верю японцам, товарищ Первый, — слышался в трубке далёкий голос Мерецкова. — Брешут они, гады, насчёт прекращения огня. Кое-где самураи атакуют нас. Вы бы послали Ямаде депешу: мол, ваши краплёные карты биты, господин бритоголовый генерал, не пора ли поднять лапки кверху?

   — Кирилл Афанасьевич, ты угадал мои мысли, — добродушно отозвался главком. — Я сейчас это сделаю. А пока удары по врагу не прекращать! — Василевский окликнул генерала Иванова: — Семён Павлович, бери бумагу и карандаш, я буду диктовать радиограмму Ямаде!

Не любил Василевский писать длинные телеграммы, и сейчас он не изменил своему правилу. Текст получился коротким, как выстрел: «Предлагаю командующему войсками Квантунской армии с 12 часов 20 августа прекратить всякие действия против советских войск на всём фронте, сложить оружие и сдаться в плен. Указанный выше срок даётся для того, чтобы штаб Квантунской армии мог довести приказ о прекращении сопротивления и о сдаче в плен до своих войск...»

   — Чью подпись ставить? — спросил Иванов.

   — Ставь мою как главкома, — усмехнулся Василевский. — Чего теперь маскироваться? Квантунская армия разбита! Да, вот ещё что: позвони Мерецкову и скажи, чтобы выслал офицеров штаба на аэродромы Муданьцзяна и Мулина, пусть заявят представителям Квантунской армии, что, как только японцы начнут сдаваться в плен, огонь мы прекращаем. Всё!

Главком откинулся на спинку стула и почувствовал, как ему стало легче.

«Я дал Ямаде на раздумья двое суток, и если мой ультиматум он примет, доложу Сталину», — решил Василевский. У него было приподнятое настроение, и, хотя ночь опустилась на землю, спать не хотелось. Мысли его, как ручейки, потекли домой, в Москву. «Катя, Катенька, и скучно мне тут без тебя, и грустно, — мысленно говорил он жене, ощущая, как туго ворочается сердце. — Я тебя очень люблю, и чем дальше уезжаю от дома, тем острее во мне это чувство». Мысли Александра Михайловича перескочили на старшего сына Юрия. Врачам удалось вылечить его, но он в этот период не учился в лётно-техническом училище и сможет ли наверстать упущенное? Василевский провёл ладонью по усталому лицу, окликнул начальника штаба:

   — Семён Павлович, мы с тобой говорили о создании оперотрядов, чтобы скорее захватить японские города, пока туда подойдут наши главные силы? Так вот, это время настало. Готовь приказ командующим фронтами!

   — Проект приказа я набросал. — Иванов вручил главкому листок. — Вчера на рассвете. Никто мне не мешал, кругом было тихо...

Василевский прочёл написанное. Текст длинноват, пришлось сократить. «Сопротивление японцев сломлено, — телеграфировал главком, — но тяжёлое состояние дорог сильно препятствует быстрому продвижению наших главных сил, поэтому для захвата городов Чанчушь, Мукден, Гирин, Харбин приказываю перейти к действиям специально сформированных, быстроподвижных и хорошо оснащённых отрядов. Эти же отряды или им подобные использовать для решения последующих задач, не боясь резкого отрыва их от своих главных сил».

   — Как быть с воздушными десантами? — спросил начальник штаба. — Их будем выбрасывать?

   — А как же! — воскликнул Василевский. — Они нужны для захвата важных военных и промышленных объектов и приёма капитуляции.

Василевский вышел наружу. В небе плыли рваные облака, тускло сияла щербатая луна. Сыро и зябко. «А в Москве сейчас жара, — невольно подумал он. — Август в столице часто жаркий и душный». Но тут же другая мысль ужалила его: когда даст о себе знать Ямада?

   — Разрешите? — В дверях застыл майор-связист. — Радиограмма от генерала Ямады! Только что приняли радисты. — И майор вручил главкому депешу. Она была короткой: «Советскому главному командованию войск на Дальнем Востоке. Я, командующий Квантунской армией, готов выполнить все условия капитуляции. Ямада».

— Ну вот, так бы давно, господин бритоголовый генерал! — довольно улыбнулся маршал и посмотрел на часы. Стрелки показывали три часа тридцать минут ночи. — Спасибо, майор, я эту радиограмму ждал давно. Вы свободны.

Рано утром 18 августа, когда в Москве стояла глубокая ночь, на всех фронтах японские войска начали сдаваться в плен. Василевский легко вздохнул. Позвонил по ВЧ Мерецков.

   — Беда у нас, товарищ Первый. Танк подорвали самураи. Тяжело ранен полковник Кальвин...

   — Оскар? — вскричал Василевский.

   — Он самый, спецкор газеты. Прилетел к нам перед самым наступлением.

   — Где он сейчас находится?

   — В медсанбате, при полевом управлении фронта, в семи километрах юго-западнее селения Духовская, в лесу. Врачи готовят его к операции.

   — Встречай меня, Кирилл Афанасьевич, я сейчас вылетаю.

Летели недолго, но Василевскому это время показалось вечностью.

Едва самолёт совершил посадку, как к нему поспешил «Виллис», из него вылез Мерецков. Он хотел было доложить главкому о ситуации на фронте, но тот осадил его:

   — Потом, Кирилл. Где тут медсанбат? Вези меня к Оскару. А кто едет во второй машине? Охрана?

   — Там пятеро автоматчиков. У нас тут на деревьях бывали самураи-снайперы. Пришлось «кукушек» снять, но кое-где они могли затаиться...

«Виллис» бежал по ухабистой дороге, потом свернул к лесу, где белело несколько больших палаток. Главкома встретил командир медсанбата, майор, у него было полное, как арбуз, лицо, пышные рыжие усы и ямочка на подбородке. Он был растерян и не знал, отчего вдруг к нему прибыл сам главком.

   — Много у вас раненых? — спросил Василевский.

   — Двадцать семь легкораненых и один тяжело! — отчеканил майор.

   — Где лежит журналист из Москвы?

   — Это который был на танке? — уточнил майор. — Он и есть тяжёлый... Там он, в деревянном домике, в третьей палате.

Следом за майором Василевский вошёл в домик. Оскар лежал на больничной койке, сверху был накрыт белой простыней. Около него сидела медсестра — черноглазая девушка с длинной косой за спиной. У неё были синие-синие глаза и курносый нос. Увидев гостей, она встала и подала главкому стул:

   — Сидайте, товарищ маршал!

Оскар проснулся. Увидел Василевского и часто-часто заморгал глазами, а затем глухо спросил:

   — Саша?!

   — Я, Оскар. — Александр Михайлович взял его ладонь в свою. Она была потной и горячей.

   — Понимаешь, самурай бросился под наш танк... — Он с трудом перевёл дыхание. — Огонь лизнул мне лицо, и всё померкло вокруг. Очнулся в этой палате.

   — Хорошо, что живой остался...

Глаза у Оскара заблестели. Он прикрыл ладонью мокрые ресницы.

«Прячет слёзы, но я-то увидел их», — пронеслось в голове Василевского. И, чтобы хоть как-то успокоить друга, он спросил:

   — Сталинград не забыл? Помнишь, как ты был в моём штабе с Мишей Шолоховым, потом отправился с ним на передовую? Шёл на катере по Волге с автоматчиками, «юнкерс» бомбил вас, катер перевернулся, и ты оказался в ледяной воде?

   — Я тогда чуть не захлебнулся. — Голос у Оскара дрожал, как треснувшее стекло.

   — И всё же ты доплыл до берега. У тебя даже сил хватило на юмор. Помнишь, как генерал Чуйков спросил тебя, что ты делал в воде? Ты ответил: «Ловил рыбу!» Ну и смеху тогда было в штабе!

Оскару стало хуже. Губы побелели, по лицу пошли синие пятна. Майор шепнул Василевскому, что больному нужен покой.

   — Не лучше ли его отправить в Хабаровск, в военный госпиталь? — спросил главком, когда они вышли из палаты.

   — Операцию нельзя откладывать! — категорически заявил майор. — Он может умереть в самолёте.

   — Пусть будет по-вашему, — согласился Василевский.

Возвращались в штаб грустные.

   — Я слышал, что Оскар в Гражданскую войну спас тебе жизнь — это правда? — спросил Мерецков Александра Михайловича.

   — Разве я тебе не рассказывал? — удивился Василевский. — В Белоруссии, под Речицей наш батальон преследовал банду Булак-Балаховича. Отчаянный был этот рубака штабс-ротмистр! На рассвете мы настигли бандитов на окраине леса. Бандит сбил меня с коня, занёс над головой шашку, но в этот миг его своим клинком рассёк Оскар. — Он помолчал. — Ну, а как японцы, сдаются в плен?

   — Капитуляция идёт полным ходом! — улыбнулся Мерецков. — После твоего, Александр Михайлович, ультиматума генерал Ямада понял, что своя шкура ему дорога.

«Виллис» в клубах пыли въехал во двор штаба.

Впервые за всю ночь Василевского никто не беспокоил, и он хорошо выспался. Утром едва позавтракал, как Мерецков сообщил ему, что в Харбине высадился воздушный десант во главе с заместителем начальника штаба фронта Шелаховым. Они взяли там в плен начальника штаба Квантунской армии генерала Хату.

   — Вы отдыхали, и я приказал Шелахову Хату и его спутников посадить на самолёт и доставить на мой КП, — доложил Мерецков. — Так что через час «гости» будут здесь.

   — Ты принял разумное решение, Кирилл Афанасьевич...

И вот уже пленные привезены на КП фронта. Хата бодро вошёл в комнату, словно входил в свой кабинет, сложил ладони обеих рук и низко поклонился Василевскому, что-то сказав по-японски. Капитан перевёл:

   — Он говорит, что рад приветствовать главкома войск Дальнего Востока и хотел бы знать, с кем имеет честь беседовать.

   — Беседовать? — чертыхнулся главком. — Скажи ему, капитан, что я буду его допрашивать! Вот пришёл и командующий фронтом маршал Мерецков. Садись рядом, Кирилл Афанасьевич. Послушаем, что нам поведает самый известный самурай!

Капитан перевёл. Лицо генерала Хаты чуть посветлело.

   — Меня будут допрашивать два маршала, — холодно изрёк он. — Для меня это большая честь! Хочу заверить вас, господа, что я уважаю русских и, когда был в Москве военным атташе в японском посольстве, дружески относился к ним.

   — Однако это не мешало вам заниматься разведкой в Москве, не так ли? — усмехнулся Василевский. Хата заметно растерялся, зачем-то прикрыл ладонью глаза. А главком продолжал: — Мы в Генеральном штабе знали, господин Хата, что вы кадровый разведчик, так что заочно давно с вами знакомы. Скажите, почему ваши генералы нарушают порядок капитуляции? Мы ведь объяснили вам, что войска должны сдаваться организованно, с командирами-офицерами, а генералам являться со своими адъютантами и личными вещами.

   — Я теперь же отдам приказ войскам, — заверил Хата. Он попросил оставить в его распоряжении самолёт и средства связи, чтобы быстрее передавать своим войскам указание командования Красной Армии о капитуляции.

   — Вашу просьбу мы удовлетворим, — ответил Василевский. — Вы сейчас возвращаетесь в Чанчунь?

   — Там наша ставка, генерал Ямада ждёт меня.

   — Я получил от него телеграмму, он уведомил о готовности выполнить все условия капитуляции, — сказал главком. — Я требую, чтобы господин Ямада немедленно прекратил боевые действия войск Квантунской армии!

Генерал Хата снова заверил Василевского, что его ультиматум отдаст лично в руки своего главнокомандующего.

   — Слово чести, что я это сделаю! — произнёс он. Брови у него дёрнулись, на усталом лице появилась грустная улыбка и тут же исчезла. — Я могу идти?

Позвонил маршал Малиновский, и то, о чём он сообщил, порадовало главкома: генерал Ямада отдал нашим десантникам свой самурайский меч!

   — Ямада вами пленён? — уточнил Василевский.

   — И он взят под стражу, и весь его штаб! — словно удар, прогремел в трубке голос Малиновского. — Вам в штаб доставить генерала?

Василевский распорядился, чтобы Малиновский допросил его сам. А о том, что Ямада в плену, он доложит Сталину.

   — Родион Яковлевич, надёжно охраняйте Ямаду, пока Верховный решит, что с ним делать...

Командующий Забайкальским фронтом маршал Малиновский и его коллеги маршал Чойбалсан и генерал Плиев прибыли на совещание без опоздания. Их встретили на аэродроме, и вот уже «Виллис» въехал во двор штаба главкома. Все трое вышли из машины. Следом за ними прибыла ещё машина, в ней были генерал Пуркаев и его соратники.

   — Родион Яковлевич, ты допросил Ямаду? — поинтересовался Василевский. — По нашим данным, Ямада имеет в армии бактериологическое оружие.

   — С этого я и начал допрос, и кое-что именитый самурай мне поведал. После совещания доложу вам подробности.

Василевскому понравился маршал Чойбалсан — простой и доступный. Пожимая гостю руку, Александр Михайлович напомнил ему о встрече в сорок втором под Москвой.

   — Тогда на фронте вы вручали советским бойцам и командирам подарки от монгольского народа, — подчеркнул Василевский. — А сколько тысяч лошадей вы передали Красной Армии! Командующий кавалерией маршал Будённый особенно был рад этому.

   — Монгольские лошади стойкие и выносливые, — заметил генерал Плиев. — Их немало в моей конно-механизированной группе.

Маршал Чойбалсан был скуп на слова, однако сказал, что тогда, в сорок втором, его покорило мужество и отвага, с какой советские бойцы громили фашистов.

   — У нас один лозунг — дружба с русскими навеки! — добавил он. — Без Москвы мы никто, а с Москвой мы герои! И если у русских есть враг — он и наш враг! Тому пример — Япония, где вместе мы сражаемся с самураями.

После дружеских приветствий и обмена мнениями Василевский объявил о начале совещания. Первый вопрос — капитуляция Квантунской армии.

   — Я доложу вам основные моменты этой важнейшей кампании, а начальник штаба генерал Иванов коснётся некоторых вопросов Маньчжурской операции на завершающем этапе...

Командующие фронтами и начальники штабов разъехались, и Василевский вернулся к себе. Переговорил по радио с наркомом ВМФ адмиралом Кузнецовым, сообщившим ему о том, что все японские боевые корабли стоят на приколе в своих базах, на них уже наши военные моряки. «Николай Герасимович всё делает быстро и чётко», — с теплотой подумал Александр Михайлович о своём боевом друге.

После разгрома Квантунской армии штаб главкома переехал в Хабаровск, о чём Василевский доложил Сталину. С его разрешения он намеревался совершить поездку по освобождённой Маньчжурии, но неожиданно на Дальний Восток приехал заместитель Председателя СНК СССР Микоян.

   — Я собрался в Порт-Артур, а мне докладывают, что к нам летит Микоян, — улыбнулся Василевский, приветствуя члена Политбюро ЦК.

   — Точно, как в повести Гоголя: к нам едет ревизор! — добродушно усмехнулся Микоян. Глаза его искрились, а щёточка чёрных усов слегка покачивалась. — Лихо вы разделались с Квантунской армией. Сколько шли бои, двадцать четыре дня?

   — И ни дня больше! В плен мы взяли сто сорок восемь японских генералов во главе с командующим Квантунской армией Ямадой. Пленили мы и маньчжурского императора Генри Пу И.

   — Он хотел лететь в Японию со своей свитой, а наши десантники взяли его на аэродроме, — добавил член военного совета фронта Шикин.

Микоян сказал, что хотел бы побывать в освобождённых городах Маньчжурии, познакомиться с трофейным оружием Квантунской армии.

   — Кормить меня будете? — шутливо спросил он. — В боях я ведь не участвовал.

   — Как член ГКО вы всю войну заботились о снабжении Красной Армии всем необходимым, так что берём вас на полное армейское обеспечение, — улыбнулся главком.

После отъезда Микояна маршал Василевский принял участие в митинге, который проходил в Харбине по просьбе его жителей русского происхождения. Главкома сопровождали главный маршал авиации Новиков, маршал авиации Худяков, маршал артиллерии Чистяков. Командарм Белобородов, чьи войска отвечали за безопасность города, отдал рапорт.

   — Что, Афанасий Павлантьевич, и «на Тихом океане свой закончили поход»? — пошутил Василевский. — Как тут, спокойно?

   — Так точно, мёртвая тишина!

На другой день утром маршал Василевский прибыл в Чанчунь к маршалу Малиновскому, штаб которого располагался в замке, где недавно находилась ставка Квантунской армии. В одной из комнат на стене всё ещё висел портрет генерала Ямады.

   — Ну ты даёшь, Родион Яковлевич! — удивился Василевский. — Он что тебе, кум или сват?

Малиновский сорвал со стены портрет самурая.

   — Я бы этого «кума» давно на тот свет отправил, а мои люди охраняют его, — выругался Родион Яковлевич.

   — Таков приказ Верховного. Ямаду будут судить...

(В декабре 1949 года в Хабаровске проходил процесс по делу бывших военнослужащих японской армии, обвинявшихся в подготовке и применении бактериологического оружия; командующий Квантунской армией Отодзо Ямада в числе других был приговорён к 25 годам тюрьмы. — А.3.).

В город Дальний Василевский прибыл после осмотра войск Забайкальского фронта. Его и Малиновского встретил маршал Мерецков. «Мы стояли под лучами осеннего солнца, плывшего над просторами Жёлтого моря, и смотрели на город Дайрен — это название русского порта Дальний», — писал позднее Кирилл Афанасьевич.

Утром 8 сентября они на машине приехали в Порт-Артур. Ярко, до боли в глазах, светило солнце, с моря дул влажный, пахнущий водорослями ветер. Главкома встретил рапортом его давний друг генерал Иванов.

   — Как ты тут, освоился? — Василевский пожал ему руку. — В городе самураев нет?

   — Нет, товарищ маршал, мы всех их выкурили, как тараканов!

Порт-Артур... Памятен он русскому сердцу. Это здесь солдаты генерала Кондратенко и моряки адмирала Макарова стояли плечом к плечу при защите крепости, они отчаянно отбивали атаки японцев, не раз бросались врукопашную. Но силы были слишком неравны... Василевский задумчиво смотрел на город. Сколько здесь памятных мест! Электрический утёс. Отсюда по врагу вела огонь 15-я батарея защитников города. На Перепелиной горе офицеры штаба генерала Алексеева полегли все как один, но не отступили. А вот и русское военное кладбище, на нём лежат пятнадцать тысяч русских солдат, матросов и офицеров Порт-Артурского гарнизона... Вокруг стояла такая тишина, что слышно было, как в траве стрекотали кузнечики. «Их похоронили сорок лет назад, — грустно подумал Василевский. — И мы пришли сюда поклониться их подвигу». В центре кладбища — белая часовня на постаменте, на ней надпись. Александр Михайлович громко прочёл:

   — «Здесь покоятся бренные останки доблестных русских воинов, павших при защите крепости Порт-Артур».

Три маршала в скорбном молчании застыли перед часовней. Василевский увидел, как к могиле подошёл высокий бородатый мужчина и положил две белых розы. У него было суровое печальное лицо. Василевский приблизился к нему и спросил, кто он и что привело его сюда. Глаза бородача заискрились, на чистом русском языке он сказал:

   — Я бывший подданный России, больше двадцати лет живу в Порт-Артуре, а попал сюда ещё в Гражданскую войну. — Он помолчал. — Прихожу сюда, чтобы почтить память моих земляков, русских парней.

   — Где воевали в Гражданскую? — поинтересовался маршал.

   — Был в армии адмирала Колчака, — вздохнул мужчина. — Мы тогда не знали истинных намерений белогвардейского адмирала и шли за ним. А когда оказались на чужбине, то прозрели. — Он улыбнулся. — Мне по душе, как вы проучили япошек! Была Квантунская армия — теперь её нет. Я очень рад! Нет в мире сильнее наших русских солдат!

   — Спасибо за добрые слова! — Василевский тронул его за плечо.

   — Кто вы? — спросил бородач. — У меня есть дети и внуки, я скажу им, что со мной беседовал большой начальник Красной Армии, но если я не назову его имени, они мне не поверят.

Василевский сказал, кто он, и тогда мужчина вдруг упал перед ним на колени, трижды перекрестился и произнёс:

   — Дай Бог вам счастья и здоровья! Вы освободили нас от гнёта японцев, и мы этого не забудем, пока живы!..

   — У вас доброе сердце. — Василевский взял его за руку, и тот встал на ноги. — Желаю вам и вашим близким счастья!..

Проводив главкома на самолёт, маршал Мерецков и член военного совета генерал Штыков вернулись в штаб фронта. Решили перекусить, но дежурный доложил Мерецкову, что к нему на приём прибыл бывший поручик адъютант генерала Кондратенко некто Алексеев.

   — Он сказал, что лично хоронил генерала, когда тот погиб в бою.

   — Приведи его сюда...

Опрятно одетый старик с интеллигентным лицом и серыми выразительными глазами, над которыми нависали белые как снег брови, резко выделявшиеся на загоревшем лице, робко вошёл в комнату и поклонился маршалу.

   — Садитесь, пожалуйста, — кивнул Мерецков на стул. — Вы были адъютантом генерала Кондратенко?

   — Так точно, и погиб он на моих глазах, — подтвердил бывший поручик. — В то утро японцы вели бешеный огонь по русским позициям. Наш сосед, пехотный полк, должен был наступать, но что-то медлил. Генерал послал меня выяснить, в чём дело. Едва выскочил из блиндажа, как в него попал снаряд. Дым, гарь, стоны раненых... Блиндаж завалило землёй и камнями. Я позвал солдат, и мы бросились откапывать генерала. Но он был мёртв. Осколок угодил ему в голову. На другой день мы похоронили его с почестями...

   — Как сложилась ваша жизнь после войны? — спросил Мерецков.

   — Я бы не сказал, что сложилась она удачно, — усмехнулся старик. — Был в японском плену, а когда вернулся в Россию, продолжил службу в царской армии. Потом грянула революция большевиков... Красные стали арестовывать тех, кто служил у белых. Я испугался и бежал в Маньчжурию. — Он помолчал, потом резко вскинул голову. — Когда три дня назад я увидел бойцов Красной Армии, то не мог сдержать слёз... Клянусь вам своими детьми, что говорю правду.

   — Я вам верю. — Мерецков встал и подошёл к нему ближе. — Вы могли бы показать место, где погиб генерал Кондратенко?

   — Поедемте, я покажу вам это место. И могилу тоже покажу...

Все трое сели в «Виллис» и поехали поклониться герою обороны Порт-Артура.

Вернувшись в штаб, Василевский сел пить чай, и в это время к нему вошёл главком ВМФ адмирал Кузнецов. Высокий, стройный, как кипарис, с улыбкой на загорелом лице, он приложил руку к морской фуражке и чётко произнёс:

   — Товарищ маршал, прибыл по вашему приглашению!

   — Здравствуй, Николай Герасимович! — Главком ощутил своей рукой его крепкое рукопожатие. — Я ждал тебя в Порт-Артуре, но не дождался. Что, неотложные дела?

   — С Юмашевым решал флотские проблемы, — смутился Кузнецов. — Война на Дальнем Востоке закончилась, но флот продолжает жить. А корабли не танки, их на прикол не поставишь, они бороздят моря, их надо всем обеспечивать, даже пресной водой.

   — Хочешь чаю?

   — Я только что пил на корабле, спасибо, Александр Михайлович. Значит, вы осмотрели Порт-Артур? Там я не раз бывал, до боли мне всё знакомо.

Василевский признался, что его до слёз растрогало русское военное кладбище. Сколько наших ребят погибло при обороне крепости в русско-японскую войну! Пятнадцать тысяч!

   — А разве мало наших кораблей ушло на дно океана? — спросил адмирал Кузнецов. — Погибла почти вся эскадра! Ещё бы, японцы поступили с нами злодейски. В ночь на двадцать седьмое января тысяча девятьсот четвёртого года японские корабли внезапно атаковали русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде в Порт-Артуре. Повредили два броненосца и крейсер. Подло, трусливо японцы загрузили камнем несколько своих судов и затопили их, чтобы закрыть нашим кораблям выход из Порт-Артура. Но это им не удалось. Правда, на японской мине подорвался и затонул броненосец «Петропавловск». На нём погибли командующий эскадрой адмирал Макаров и художник Верещагин.

   — Трагическая страница в истории русского флота, — произнёс Василевский. — На военном кладбище я познакомился с бывшим русским офицером. А служил он под началом Колчака. Ругал его на все лады: мол, предатель, изменник и прочее.

   — Я бы так не сказал, — признался адмирал Кузнецов. — Для России адмирал Колчак сделал немало полезного. Его высоко ценил адмирал Макаров. Незадолго до нападения японцев на нашу эскадру Колчак прибыл к нему в чине старшего лейтенанта. Макарову молодой офицер приглянулся, и он направил его служить на крейсер «Аскольд». После гибели Макарова — это случилось тридцать первого марта — Колчак стал командиром миноносца «Сердитый». В бою с японцами он свершил подвиг.

   — Это какой же подвиг? Я что-то не слышал, — удивился Василевский. — Или ты решил надо мной подшутить, Николай Герасимович?

   — Ничуть, Александр Михайлович, — улыбнулся адмирал. — Близ Порт-Артура «Сердитый» поставил минную банку, на ней подорвался и затонул японский крейсер «Такосадо». Когда все наши корабли погибли, Колчак в крепости Порт-Артур командовал батареей морских орудий. В бою был ранен и попал в госпиталь. Лечился он в Нагасаки, оттуда вместе с другими военнопленными вернулся через Америку в Россию.

   — Ты считаешь адмирала Колчака человеком талантливым? — спросил Василевский.

   — Безусловно! — сразу ответил Кузнецов. — Голова у него работала хорошо. Посуди сам. В девятнадцать лет он окончил морской корпус и получил премию адмирала Рикорда. Когда о его боевых делах на Балтике узнал государь, он принял его в Петербурге и назначил командующим Черноморским флотом, присвоив звание вице-адмирала! Каково, а? Не продвижение по службе, а взлёт!

   — Да, но нашу революцию Колчак не принял и в Гражданскую войну в Сибири без суда и следствия расстрелял сотни русских людей.

   — В этом трагедия Колчака, — грустно молвил Кузнецов. — Но России-матушке он служил верой и правдой, и этого оспаривать никто не станет.

Помолчали. Потом Василевский вдруг сказал, что он решил представить адмирала Юмашева к званию Героя Советского Союза. Тихоокеанский флот успешно содействовал войскам 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов в разгроме войск Квантунской армии, в освобождении Северной Кореи, Южного Сахалина, Курильских островов.

   — Я им доволен. Какое твоё мнение, Николай Герасимович?

   — Не возражаю. Адмирал Юмашев хорошо себя проявил, и в мужестве ему не откажешь. Но согласится ли товарищ Сталин? Может, к вашему документу я приложу и своё ходатайство?

   — Дельное предложение, Николай Герасимович. Полагаю, что кашу маслом не испортишь!..

Василевский вернулся в Хабаровск уставший. И тут ему позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов.

   — Товарищ маршал, вам прибыть в Москву не позднее двадцать девятого сентября! — почти выкрикнул в трубку Антонов. — Руководство войсками товарищ Сталин распорядился передать маршалу Малиновскому. Так что до встречи в Москве, Александр Михайлович!

«Надо вызвать сюда Родиона Яковлевича и ввести его в курс дела», — решил Василевский.

Но в полдень Малиновский сам прибыл в штаб.

   — На ловца и зверь бежит! — обрадовался Василевский.

   — Это, значит, вы, Александр Михайлович, ловец, а я — зверь? — усмехнулся маршал.

   — Дела приказано передать тебе, Родион Яковлевич, вот оно что! — выпалил на одном дыхании главком. — Меня отзывают в Москву. Поздравляю тебя с повышением!

   — Спасибо, Александр Михайлович, спасибо, дорогой! — Малиновский был взволнован, хотя в выдержке отказать ему было нельзя. — Я хотел попросить у вас помощи. Во второй половине октября, как предупредил меня начальник Генштаба, мы начнём выводить наши главные силы из Маньчжурии. Опыта в этом деле у меня нет, как бы не зашился. С чего бы начать?

   — Ну что ж, давай всё обсудим!..

Василевский прилетел в Москву утром и через полчаса был уже в кабинете вождя. Здесь находились члены Политбюро Молотов, Маленков, Каганович, Микоян и Берия.

   — Ну вот и наш герой! — добродушно произнёс Сталин и пожал маршалу руку. — Хочу поздравить вас с успешно проведённой операцией. Надеюсь, вы довольны? В вашем подчинении находились три фронта плюс Тихоокеанский флот и Амурская военная флотилия! Тут и голова может пойти кругом. Анастас Иванович Микоян, вернувшись из поездки на Дальний Восток, пел здесь дифирамбы, говорит, Квантунскую армию Василевский разбил в пух и прах! Как вам, трудно было?

   — Очень даже трудно. — Василевский надломил брови. — Сказался сложный театр боевых действий. Горы, леса, болота, бездорожье, сильные дожди. Оружие и боеприпасы бойцам приходилось тащить на себе. Но чего не сделаешь ради победы?!

   — Вы допрашивали начальника штаба Квантунской армии генерала Хату. Какое впечатление он произвёл на вас?

   — Хата был надломленным, его потрясло поражение Квантунской армии, которую японцы считали непобедимой, — ответил маршал. — Но в первые дни боев японцы сражались как фанатики. Нередко обвязывали себя взрывчаткой или гранатами и бросались под наши танки. Бойцы назвали их «живыми минами». Такой миной был взорван и танк, в котором находился журналист Кальвин. Его тяжело ранило, пришлось срочно оперировать.

   — Помню этого полковника, он хорошо проявил себя на Курской дуге, — сказал Сталин. Он о чём-то задумался. — Вы общались с китайскими военными. Как они к нам относятся?

   — Хорошо, по-братски, а когда по вашему указанию мы стали передавать им трофейное оружие, они целовали бойцов.

   — Не много ли отдали оружия? — забеспокоился Берия.

   — Мы дадим им ещё больше! — заметил Сталин. — У китайского народа есть недруги, и наше оружие поможет ему постоять за себя. — Он взглянул на Василевского. — У вас завтра день рождения? Пятьдесят лет. Поздравляю вас от души, желаю успехов в жизни и счастья! Думаю, что члены Политбюро присоединятся к моему поздравлению.

   — Безусловно, Иосиф Виссарионович, маршала Василевского есть за что поздравлять! — за всех ответил Молотов.

На другой день, позавтракав, Александр Михайлович раскрыл «Правду» и на первой полосе прочёл приветствие в свой адрес ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров и указ о награждении его четвёртым орденом Ленина. Тёплые, сердечные слова разбередили его так, что у него повлажнели глаза.

   — Катя, где ты? — окликнул он жену.

   — Иду! — отозвалась она и через минуту вошла в кабинет.

   — Прочти, там есть и обо мне. — Он отдал ей газету.

Задребезжал телефон ВЧ. Это был маршал Жуков из своей резиденции в Берлине.

   — С днём рождения тебя, Александр! — рявкнул он в трубку. — Сколько тебе, пятьдесят? А мне на следующий год стукнет полвека! Так что не забудь поздравить!

   — Ты что, Георгий, разве я забуду? — громко отозвался Василевский. — Как у тебя дела, всё хорошо? Так и должно быть!

   — Пару слов о Маньчжурской операции на Дальнем Востоке, — вновь послышался в трубке бас Жукова. — Ты хорошо её провёл, молодец! Приеду — пожму руку. Сколько взял в плен генералов? Почти полторы сотни? Мне такой улов за всю войну не выпал. Словом, крест ты положил на Квантунской армии, разбил её...

   — Не я разбил её, Георгий, — возразил Василевский, — разбили командующие и их войска.

   — Не лукавствуй, Александр! — добродушно одёрнул его Жуков. — Верно, ты в атаку не ходил. Но ты разработал план операции, а это главное для победы. Ладно, скоро приеду в Москву и расцелую тебя. Привет от меня твоей синеглазке!

   — Кто звонил? — спросила Катя, когда он положил на рычажок трубку.

   — Жуков из Берлина, поздравил меня с днём рождения. Просил передать привет синеглазке... Что улыбаешься? Он только так и зовёт тебя. Да, Кать, я забыл пригласить на день рождения своего отца. Как думаешь, не обидится?

   — Потом съездим к нему в Кинешму... — Катя вспомнила, как после замужества они приехали в село. Михаил Александрович встретил их тепло, усадил за стол и стал угощать холодным квасом. А жара тогда стояла нестерпимая, и пили они квас с наслаждением. Глядя на неё, он вдруг спросил:

   — Катерина, ты сына моего любишь?

Она зарделась, сердце щемяще затрепетало. Михаил Александрович тряхнул белой густой бородкой, на его лице появилась улыбка.

   — Не красней, Катерина, я же свой человек. Но целовать тебя не буду, а вот когда родишь мне внука, на колени перед тобой встану!

   — Батя, ты чего так разошёлся? — осадил его сын. — Гляди, напугаешь Катю, и она бросит меня...

   — Бросить, Сашенька, я тебя не брошу, а внука рожу!

Михаил Александрович по-молодецки вскочил с места, подошёл к Кате и поцеловал её в щёку.

   — Дочка, я молю Бога, чтобы ты и мой Сашко жили в радости!

«С той поры прошло десять лет, — подумала сейчас Катя. — Узнаю ли я его?» Кто-то постучался в дверь. Она открыла и на пороге увидела старика. Он был высок ростом, в чёрном пальто и в чёрной шляпе.

   — Чай, не признала, Катерина? — Он поглаживал ладонью седую бороду. — Сашко дома?

   — Я вас не сразу узнала, — наконец пришла в себя Катя после минутной растерянности. — Раньше у вас была маленькая бородка, теперь во всё лицо. Проходите, пожалуйста, в комнату. Садитесь вот на диван.

   — Сосед мне сказывал, что за разгром япошек на Дальнем Востоке моего сына наградили второй Золотой Звездой Героя Советского Союза, говорит, слышал об этом по радио. Вот я и приехал поздравить его, а заодно посидеть за столом на именинах. Силёнка у меня ещё есть, хоть и стар я.

   — Батя? — Александр Михайлович обнял его. — Проходи, раздевайся. Пока Катя накроет стол, мы потолкуем о твоей вдовьей жизни. Может, всё же переедешь ко мне в Москву?

Михаил Александрович, словно не слыша его, спросил:

   — Игорёк-то где?

   — В школе...

   — Я ему гостинец привёз...

Утром Василевский, проводив отца, собрался пойти к Даше — надо было сказать ей о ранении Оскара. Когда он уезжал из Хабаровска, то звонил врачам, и они заверили его, что «Кальвин скоро поправится, если не возникнут осложнения». Добрался до неё быстро. Но дверь ему открыла не Даша.

   — Ты? — удивился Александр Михайлович, увидев перед собой капитана 2-го ранга Азара Кальвина. — Теперь служишь в Главном морском штабе?

   — Так точно! — улыбнулся Азар.

Василевский вошёл в квартиру. Даша поспешила ему навстречу, глаза её сияли, а улыбка была такой чарующей...

   — Здравствуйте, наш рыцарь! — воскликнула она и пожала ему руку. — Я очень рада, что вы пришли к нам. Жаль, что нет Оскара. Он ведь тоже улетел на Дальний Восток и пока не даёт о себе знать. Видно, вскружили ему голову бойцы-герои, о которых надо писать.

«Ей пока неизвестно, что Оскар ранен, — промелькнуло в уме Василевского. — Как ей об этом сказать?»

   — Оскар был рад, что я родила ему ещё дочурку, — щебетала Даша. — Она такая милая... Хотите посмотреть?

Следом за Дашей Александр Михайлович вошёл в детскую. Пахло молоком и чем-то пряным. В кроватке лежала краснощёкая малышка, она спала, посасывая соску.

   — Похожа на вас, Даша! — улыбнулся Александр Михайлович. — А где Маша?

   — У мамы, на лето она увезла её к себе. Одной мне с двумя тяжело. Скорее бы приехал Оскар...

Они вернулись в гостиную. Азар, задумчивый, сидел на диване.

   — О чём грустим, Азар Петрович? — Василевский сел рядом.

   — Поеду за семьёй в Полярное, поэтому всякие мысли бродят в голове, — признался Азар.

   — Чего горевать-то? Квартиру тебе дали, должность в Главном морском штабе получил... Кстати, как твои конструкторские дела? Ты трудишься по части мин и торпед?

   — Два моих прибора уже внедрены на кораблях флота. Есть у меня новые задумки...

   — Когда вы приехали, Александр Михайлович? — спросила Даша, подавая на стол чай.

   — Вчера утром. Прямо с аэродрома поехал в Кремль. Меня принял товарищ Сталин. — И после недолгой паузы вдруг выпалил: — Я видел Оскара на фронте...

Даша встрепенулась, как чайка.

   — Да? Ну и как он?

   — Не повезло Оскару, его задел шальной осколок.

У Даши подкосились ноги, ёкнуло сердце. Она присела на стул.

   — Да вы не волнуйтесь, Даша! — Александр Михайлович тронул её за плечи. — Когда маршал Мерецков сообщил мне о его ранении, я сразу же навестил Оскара в медсанбате...

   — Долго он что-то лечится... — тихо обронила Даша.

   — Рана-то не сразу заживает, — подал голос Азар.

   — Верно, Азар Петрович, — поддержал его Василевский. — По себе сужу. Когда меня ранило в Севастополе, я едва ли не месяц ходил в бинтах.

Неожиданно кто-то позвонил. Даша сняла трубку.

   — Да, он ещё здесь. — Она протянула трубку Василевскому. — Это вас...

Звонила жена, она сообщила, что его срочно требует товарищ Сталин. А зачем — Поскрёбышев ей не сказал.

   — Понял, Катюша, еду! — Он положил трубку. — Даша и Азар, извините, но мне надо бежать. Азар, удачной тебе поездки. Передай привет от меня адмиралу Головко.

Он оделся и вышел. «Эмка» прытко бежала по оживлённой улице. А вот и Кремль. Сталин по старой привычке за столом пил чай. Берия сидел напротив и о чём-то ему говорил. Увидев Василевского, он умолк.

   — Садитесь, Александр Михайлович. — Сталин отодвинул чашку в сторону. Он редко называл Василевского по имени, и сейчас, видимо, неспроста. От этой мысли в голове Василевского прошла горячая волна.

   — Скажите, почему полковника Кальвина не положили на операцию в госпиталь? — спросил он.

   — Врачи не разрешили. Он потерял много крови, и его готовили к операции.

   — Вы его навещали в медсанбате? — осведомился Берия.

   — Да. А что случилось? — Василевский смотрел то на Сталина, то на Берия.

   — Умер ваш друг, вот что, — выдохнул Сталин.

У Василевского сжалось сердце. Только и выдавил:

   — Кто вам сообщил?

   — Мне звонил из Хабаровска начальник управления, — подал голос Берия. — Самолёт с гробом прибывает завтра в пять вечера.

   — У полковника Кальвина большая семья? — спросил Сталин.

Василевский сказал, что есть сын Пётр от первой жены, которая погибла в боях под Москвой в сорок первом. Учится в Военно-морской академии в Ленинграде. Потом Кальвин снова женился, и теперь у него двое малышей.

   — Вдова с тремя детьми, — неопределённо проговорил Сталин. — Лаврентий, — вождь взглянул на Берия, — полковник получил тяжёлое ранение в бою. Это был храбрый и честный журналист. Подумай, как помочь его семье. Сообщи об этом и главному редактору. Он, видимо, ещё не знает о смерти Кальвина. А вы, Александр Михайлович, поезжайте к его жене и всё объясните, но деликатно, чтобы не убить её горем...

   — Кто поедет за гробом? — спросил Берия.

   — Это я всё сделаю, Лаврентий Павлович. У нас в Генштабе есть и люди и транспорт, — ответил Василевский.

   — А где сейчас брат Кальвина, которого ты, Лаврентий, едва не упёк в лагерь? — вдруг задал вопрос Сталин.

Берия смутился. Выручил его Василевский:

   — Теперь он служит в Москве, в Главном морском штабе. Занимается минами и торпедами.

   — Надо бы и его подключить к похоронам старшего брата. И сына Кальвина вызвать из Военно-морской академии. — Сталин посмотрел на Берия: — Займись этим, Лаврентий. У тебя хорошо получается. — Он подошёл к Василевскому: — Три дня на похороны хватит?

   — Так точно!

   — После похорон жду вас, кое-что по линии Генштаба мне надо с вами обсудить, а потом поедете отдыхать с семьёй на Чёрное море...

Тяжёлыми выдались для Александра Михайловича эти три дня. Своему другу полковнику Кальвину он отдал последний долг — бросил щепотку земли в его могилу. Даше он признался:

   — Кажется, с похоронами Оскара я потерял частицу самого себя...

Кате не хотелось, чтобы он так остро переживал, и она тихо промолвила:

   — Не казни себя, Саша, ты был Оскару настоящим другом! — Катя долго молчала, сидя на диване и глядя куда-то в сторону открытой форточки, и вдруг спохватилась: — Боже, чуть не забыла... Тебе звонил Поскрёбышев, когда ты был на кладбище. Сказал, завтра к десяти тебе надо быть в Кремле...

Сталин ждал его, потому что сразу заговорил о деле. Его беспокоил вопрос о переходе Красной Армии и Военно-Морского Флота к мирным условиям жизни. Это далеко не лёгкий процесс, подчеркнул он. Война закончилась, но кое-кто на Западе пытается вновь разжечь огонь. Поэтому костяк Вооружённых Сил надо непременно сохранить. Сейчас их численность составляет более одиннадцати миллионов человек. За два — два с половиной года надо демобилизовать военнослужащих старших возрастов почти девять миллионов человек!

   — Так что работы хватит всем, а Генштабу особенно, — сказал Сталин. — Я хочу, чтобы после отдыха на море это важное дело вы взяли в свои руки. — После недолгой паузы он вдруг спросил: — Жуков вам не звонил из Берлина?

   — Он поздравил меня с днём рождения, — ответил Василевский. — А что случилось?

   — Огорчает меня товарищ Жуков... Чуть не заявил генералам Эйзенхауэру и Монтгомери, что он один разрабатывал важнейшие операции по разгрому немцев на фронтах.

   — Не может быть, товарищ Сталин! — запальчиво возразил Василевский.

   — Поначалу и я так думал, но факты — упрямая вещь, а тот, кто о них мне сообщил, заслуживает полного доверия!

«Это работа Берия!» — пронеслось в голове Александра Михайловича.

   — Но я разберусь в этом деле. — В голосе вождя прозвучала угроза.

«Охота на Жукова началась», — с грустью подумал о своём друге Василевский, уходя от вождя.

И его опасения подтвердились. Когда Жуков в марте 1946 года стал главкомом сухопутных войск, у него случился конфликт с Булганиным, в то время заместителем наркома обороны по общим вопросам. Жуков подготовил проект приказа по боевой подготовке войск, но Булганин его не одобрил, о чём доложил Сталину. Тот поддержал Булганина. Жукова это вывело из себя, и он зашёл к Василевскому.

   — У меня, Александр, уже нет сил бороться с «банковским маршалом», — угрюмо произнёс он.

(Василевский понял, что Георгий Константинович имел в виду Булганина — тот в своё время возглавлял Банк СССР, а в военном деле, как однажды выразился Жуков, был «ни в зуб ногой». — А. 3.).

Жуков поведал начальнику Генштаба о волоките с проектом своего приказа.

   — Документ у тебя? Дай мне прочесть! — предложил Василевский. — Приказ что надо, — одобрил он. — Я догадываюсь, почему Сталин вернул его тебе. Он хочет издать приказ наркома обороны, а не главкома!

   — Ты уверен в этом? — спросил Георгий Константинович. — Тогда я рискну.

Он тут же, у Василевского, переделал документ и отвёз его Поскрёбышеву, сказав ему, что замечания Хозяина им учтены, а сам остался ждать в приёмной. Прошло несколько минут, и Поскрёбышев вынес ему приказ. Увидев внизу размашистую подпись Сталина, Жуков довольно улыбнулся.

   — Ну что ж, так, пожалуй, будет лучше. Зря я настаивал на издании приказа главкома, а не наркома обороны.

Вернулся он в Генштаб к Василевскому в хорошем настроении. С порога сказал:

   — Ты прав, Александр, приказ Иосиф Виссарионович подписал.

   — А я в этом ничуть не сомневался, — усмехнулся Александр Михайлович. — Ты, Георгий, порой бываешь чертовски упрямый, а Сталин этого не любит. Прошу тебя, не лезь на рожон, а то ещё состряпают на тебя «дело». Сам знаешь, на Лубянке есть мастера...

   — Плевал я на очкарика! — загорячился Жуков, имея в виду Берия. — Свою преданность Родине я доказал на фронте. Ты же знаешь, что когда надо было, мы лезли с тобой в самое пекло, на животе не раз ползали на переднем крае, изучая оборону врага...

   — Верно, — прервал его Василевский, — лезли в самое пекло, и будет обидно, если из-за каких-то эмоций мы попадём в лапы того же очкарика.

Но «дело» на Жукова уже стряпалось. В начале апреля состоялось заседание Высшего военного совета, на которое были приглашены почти все члены Политбюро, маршалы, генералы и адмиралы. Сталин был мрачен как туча. Жуков увидел, как он подошёл к столу, за которым сидел секретарь Высшего военного совета генерал Штеменко, вручил ему папку и громко сказал:

   — Прочтите нам документы!

Это были заявления на маршала Жукова от его бывшего адъютанта подполковника Семочкина и главного маршала авиации Новикова, арестованных органами госбезопасности. Оба жаловались на Жукова, обвиняя его во всех грехах. Жуков якобы говорил Новикову, что он, а не Сталин, вершил главные дела на фронтах, что он, Жуков, сколачивал вокруг себя группу недовольных вождём генералов и офицеров, вёл с ними разговоры, направленные против вождя. «Своё поведение я считаю подлым, — каялся в письме бывший главком ВВС. — Я нелестно отзывался о вас, товарищ Сталин, хочу вам признаться и в своих недобрых связях с маршалом Жуковым...»

У Георгия Константиновича заныло сердце. Вот она, подложенная под него мина! Сейчас она взорвётся. Он взглянул на Василевского, глаза того будто говорили ему: «Выше голову, дружище, не падай духом!»

«Мы часто вели с Жуковым политически вредные разговоры как во время войны, так и до последнего времени. Жуков любит славу, пытается умолить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандующего...»

Генерал Штеменко закончил читать. В зале повисла напряжённая тишина. Сталин тоже молчал. Наконец он заговорил:

   — Прошу вас, товарищи, высказываться по существу вопроса!

Никто из членов Политбюро защищать Жукова не стал. Молотов назвал его «Бонапартом», Берия — «чванливым военачальником», Булганин — «жестоким и беспощадным к командным кадрам». Однако Жуков терпеливо ждал, что скажут о нём военачальники. И он был несказанно рад, когда почти все они поддержали его, хотя и высказали ему свои претензии.

Слова попросил Василевский. Он был необычайно взволнован, щёки у него горели, а сердце чуть покалывало. Судилище, устроенное вождём, ему не понравилось.

   — Я тоже скажу о маршале Жукове, — начал Александр Михайлович и на секунду замялся. — Как мне о нём не сказать, если всю войну мы с ним провели на фронтах?

   — Нельзя ли поконкретнее? — бросил реплику Берия.

Василевский резко повернулся к нему:

   — Лаврентий Павлович, в самые жаркие дни боев я имел дело с Жуковым, а о вас, извините, как-то не вспоминал...

«Уел мастера заплечных дел, ох как уел!» — усмехнулся в душе Жуков.

Василевский говорил о том, что у Жукова тяжёлый характер, он может вспыхнуть, накричать на человека, наказать его. Но Жуков не способен на подлость.

— Георгий Константинович человек чести и высокого долга! И война это подтвердила. — Начальник Генштаба передохнул. — И последнее. За всю войну, товарищ Сталин, я не слышал от Жукова ни одного плохого слова о вас. Порой, когда вы не разделяли его точку зрения на ту или иную операцию, он злился, страдал, и не больше. А Новиков приписывает ему роль вожака тех, кто якобы вами недоволен. Не верьте этому, я вас очень прошу!..

(В 1953 году А.А. Новиков был реабилитирован, восстановлен в маршальском звании; выступая по делу арестованного Абакумова, он заявил, что следователи под пытками заставили его подписать донос на Жукова. — А.3.).

Кажется, выступили все, кто пожелал. Сталин подошёл к Жукову.

   — Что вы можете сказать? — спросил он.

Жуков порывисто встал, одёрнул тужурку.

   — Мне, товарищ Сталин, не в чём оправдываться. — Голос маршала прозвучал твёрдо, словно он отдавал приказ. — Ни к какому заговору я не причастен и ничего против вас не делал и не замышлял! Для меня вы — достойный Верховный Главнокомандующий, таковым и останетесь! Что касается моих недостатков в работе, я признаю их и на будущее учту.

Видимо, Сталин уже решил, как наказать Жукова, потому что, как только тот умолк, он произнёс:

   — И всё-таки вам, товарищ Жуков, придётся уехать из Москвы...

И Жукова отправили командовать войсками Одесского военного округа. Воспринял он назначение болезненно, но вождю не возразил. Уезжая в Одессу, Георгий Константинович зашёл в Генштаб к Василевскому.

   — Что скажешь на прощание?

   — Что не раз говорил тебе, Георгий: не горячись и будь сдержан в своих эмоциях!

   — Тут ты прав, но я не о том веду речь... Моя дочь Эра любит твоего сына Юрия. Ты об этом знаешь?

   — Да. И Юра любит Эру...

   — Значит, быть свадьбе? — Жуков с улыбкой скосил глаза на друга.

   — Пусть сами решают...

   — А ты... ты будешь на свадьбе у опального маршала?

   — Шутишь, Георгий! Как же мне не быть на свадьбе сына?

(Свадьба старшей дочери маршала Жукова Эры и лейтенанта Юрия Василевского состоялась в августе 1948 года. Родные, друзья и гости собрались за свадебным столом на даче Георгия Константиновича в Сосновке. Но Василевский в этот день был очень занят по службе (Сталин проводил в Кремле совещание с военными) и на свадьбу приехать не смог; позже он поздравил молодых.

   — Желаю вам, дорогие Юра и Эра, счастья в жизни! — сказал он, поцеловав обоих. — Надеюсь, вы подарите нам с мамой внуков.

Эра заметно покраснела, а Юрий не растерялся и бодро ответил:

   — Внуки будут, отец!..

И как рады были Жуков и Василевский, когда у их детей родилась дочь Саша, а позже — дочь Таня. — А.3.).

Однажды в начале февраля 1948 года маршал Василевский решал у Сталина вопросы по линии Генерального штаба, и тот вдруг спросил:

   — Как дела у товарища Жукова в Одессе? Навёл он там порядок в войсках? — В глазах вождя блеснула хитринка.

   — Навёл, товарищ Сталин. — Василевский смотрел на него не мигая. — Скажу вам больше: в боевой подготовке округ поднялся на ступень выше. Жуков всё время проводит в войсках, и это дало свои плоды. Правда, в стиле руководства у Жукова есть ещё недостатки...

   — Если в Одесском военном округе Жуков навёл порядок, тогда не послать ли нам его в другой округ, чтобы и там он поднял уровень боевой подготовки? — И, не дождавшись ответа начальника Генштаба, Сталин продолжил: — Да, мы пошлём его в другой округ...

Вскоре морозным февральским утром Жуков неожиданно приехал в Москву.

   — Привет, рыцарь чести! — раздался в трубке чей-то бодрый голос, и Василевский не сразу узнал, кто это.

   — Ты, Георгий? — наконец выдохнул он.

   — А кто же ещё? — весело отозвался Георгий Константинович. — Прибыл из милой сердцу Одессы. Хотел зайти к тебе в Генштаб. Примешь? Или тебе надо получить добро у Хозяина? — В голосе Жукова Василевский уловил иронию.

   — Перестань, Георгий, — осадил его Александр Михайлович. — Помнишь, я говорил тебе перед Сталинградской битвой, что мы с тобой друзья до гроба? И сейчас могу повторить эти слова. Ты где находишься, на военном аэродроме? Я пошлю за тобой машину.

   — Не надо, Саша, меня тут встретили. Я еду к тебе...

И вот он, Жуков, — живой, энергичный, волевой, каким он был на фронте.

   — Привет, Саша! — Они обнялись и расцеловались.

   — Садись, Георгий, и рассказывай, как там, в округе? — Василевский сел рядом.

Они беседовали откровенно, как бывало не раз, ничего не скрывая друг от друга. Но в голосе Жукова слышались горечь и невыстраданная боль от всего того, что пережил он в Одессе.

   — Понимаешь, я наводил в округе порядок, а меня обкомовские чины пытались обвинить в том, что я диктатор, что самовольничаю, подмял под себя местную власть. Донесли вождю...

   — Кто это сделал? — прервал друга Василевский.

   — Ты даже не представляешь! — воскликнул Жуков. — Первый секретарь обкома партии Алексей Кириченко. По должности он член военного совета и обязан мне, командующему округом, всячески помогать, а он ставил палки в колеса, то и дело жаловался Сталину на мои якобы диктаторские замашки. И что ты думаешь? Вскоре в округ прибыла комиссия во главе с Булганиным для проверки сигналов, поступивших в Москву.

   — А ты даже не встретил военного министра! — упрекнул его Александр Михайлович. — Когда мне сообщили об этом, я не поверил.

   — А кто он такой, этот Булганин? — вскипел Жуков. — Что он смыслит в нашем военном деле? И потом, я был на учениях и встретить спецпоезд, на котором прибыл Булганин со своей свитой, не мог.

   — Гордость, Георгий, у тебя бьёт через край! — снова упрекнул его Василевский. — Ты можешь не уважать Булганина как человека, но коль он военный министр, твой прямой начальник, ты обязан был встретить его и отдать рапорт.

   — Встать перед ним по стойке «смирно»? — усмехнулся Жуков. — Никогда в жизни! Есть только один человек, перед которым я вытяну руки по швам, — это генералиссимус Сталин. Ну и тебе, начальнику Генштаба, мог бы отрапортовать, — улыбаясь, добавил он. — Дружище, хватит обо мне. Как у тебя дела?

   — Всё хорошо, а вот за тебя у меня душа болит, — признался Василевский.

   — Ладно, Саша, пойду, а то у меня ещё уйма дел в столице. — Жуков встал, надел фуражку. — Утром я улетаю в Свердловск.

   — А туда зачем? — спросил Василевский.

   — Ты что, не в курсе дела? — удивился Жуков. — Меня назначили командующим Уральским военным округом. Так что в Одессу я больше не вернусь.

   — Мне говорил Сталин, что хочет перевести тебя в другой округ, чтобы ты, как и в Одессе, навёл порядок, добился желаемых результатов в боевой подготовке, — сообщил Василевский. — Но я не думал, что сделает он это так скоро.

   — У меня к тебе дело, — продолжал Жуков. — Позвони Сталину и попроси, чтобы он принял меня. Надо кое-что доложить ему.

На какое-то время Василевский задумался: надо ли ему звонить?

   — А сам чего не позвонишь? — спросил он.

   — Боюсь, что мне вождь откажет в аудиенции, — усмехнулся Георгий Константинович. — Я это чувствую.

Василевский снял трубку «кремлёвки», набрал номер и услышал знакомый голос.

   — Докладывает маршал Василевский, товарищ Сталин. У меня к вам просьба. Личная... Я прошу вас принять на беседу маршала Жукова. У него к вам важное дело. Очень прошу.

Трубка молчала. Маршал слышал, как вождь тяжело дышал, о чём-то размышляя. Наконец громко сказал:

   — Хорошо, товарищ Василевский, я это сделаю. Жду товарища Жукова через час. У меня тоже есть что сказать вашему другу...

(Жуков уехал к новому месту службы, но его «дело» так и не закрыли. На Лубянке следователи физически принуждали соратников полководца признаться в подготовке «военного заговора» против сталинского руководства, но это им не удалось. «Этим делом руководили Абакумов и Берия, — отмечал Жуков. — Их усилия сводились к тому, чтобы арестовать меня. Но Сталин не верил, что якобы я пытаюсь организовать военный заговор, и не давал согласия на мой арест... Когда же арестовали самого Абакумова, то выяснилось, что он умышленно затеял всю эту историю так же, как он творил их в мрачные 1937-1939 годы. Абакумова расстреляли, а меня вновь на XIX съезде партии Сталин лично рекомендовал ввести в состав ЦК КПСС. За всё это время Сталин нигде не сказал про меня ни одного плохого слова. И я был, конечно, благодарен ему за такую объективность». — А.3.).

Эпилог

На календаре — апрель 1952 года. В это воскресное утро военный министр маршал Василевский шёл на доклад к Сталину. Прежде чем отправиться в Кремль, он вызвал к себе первого заместителя маршала Соколовского. Тот не заставил себя долго ждать.

   — Василий Данилович, возьмите, пожалуйста, документы на испытание новых ракет, я подписал их. Что вам надлежит сделать? Лично переговорите с главным конструктором и нашими людьми из Генштаба, чтобы испытания были тщательно подготовлены и прошли без всяких задержек. Товарищ Сталин уже дважды интересовался этим вопросом.

   — Хорошо, Александр Михайлович, я сейчас этим займусь.

«Почти семь лет миновало с тех пор, как закончилась война, а наши конструкторы уже создали баллистическую ракету, — подумал Василевский. — Да, армия и флот уже далеко не те, что были в войну, они стали гораздо сильнее и мобильнее». Он снял трубку прямого телефона с начальником Генштаба генералом Штеменко.

   — Сергей Матвеевич, пора нам к высшему начальству, так что выходи к моей машине.

В кабинет вождя они вошли вместе. У того был маршал Булганин. Пригласив их сесть, Сталин спросил военного министра:

   — Испытания новой ракеты ещё не начали?

   — На днях начнутся, я уже подписал документы. Хочу и сам побывать на полигоне.

   — А как обстоят дела с испытанием ракеты «Стрела» на Черноморском флоте? — Сталин пристально посмотрел на Василевского. — Командующий флотом адмирал Пархоменко вам не докладывал? Он ведь член Государственной комиссии по приёму ракеты на вооружение.

   — Пархоменко не докладывал, а адмирал Кузнецов говорил мне, что ракету испытали без боевого заряда, всё прошло хорошо.

   — Я могу добавить к сказанному, — вмешался в разговор начальник Генштаба Штеменко, — что адмирал Пархоменко готовит испытания ракеты с боевым зарядом.

   — Что, будут стрелять на море по деревянному щиту? — усмехнулся Сталин.

Василевский замялся, а генерал армии Штеменко ответил, что Пархоменко просил Генштаб дать ему разрешение ударить ракетой по какому-либо большому кораблю устаревшего типа.

   — Вот как! — удивлённо воскликнул Сталин. — И что же предлагает адмирал Пархоменко?

   — Сделать мишенью новой ракеты крейсер «Красный Кавказ».

   — Да вы что? — подал голос до этого молчавший Булганин. — Ракета наверняка потопит крейсер, а коль так, зачем нам губить корабль, экипаж которого прославил себя в годы войны? Он оборонял Севастополь, высаживал морские десанты... Не лучше ли взять большую самоходную баржу, загрузить её металлоломом и шарахнуть по ней ракетой?

   — Баржа не крейсер, — возразил Василевский. — Полагаю, что адмирал Пархоменко прав. Баржа может затонуть и от взрыва снаряда, не то что ракеты. А ракета с боевым зарядом, говорил мне конструктор, способна уничтожить тяжёлый крейсер. Это и надо проверить!

   — Логично, товарищ Василевский. — Сталин шевельнул усами, потом взглянул на начальника Генштаба: — Вы разрешили адмиралу Пархоменко взять для испытаний крейсер?

   — Никак нет, товарищ Сталин, у меня нет прав, чтобы дать согласие на уничтожение крейсера, — ответил Штеменко. — Решить этот вопрос — в вашей компетенции. Поэтому я посоветовал адмиралу Пархоменко попросить адмирала Кузнецова обсудить эту проблему с вами.

   — Адмирал Кузнецов ко мне не обращался, — сухо произнёс Сталин. — Кстати, почему он сюда не прибыл?

   — Я не знал, что военно-морского министра следовало пригласить, — объяснил Василевский. — А указаний на этот счёт вы мне, Иосиф Виссарионович, не давали.

Сталин по «кремлёвке» позвонил Кузнецову, но ему никто не ответил. Тогда он вызвал Поскрёбышева:

   — Разыщите адмирала Кузнецова!

Когда дверь за Поскрёбышевым закрылась, Сталин вновь заговорил:

   — В прошлом году мы сняли с поста военно-морского министра адмирала Юмашева и на эту должность назначили адмирала Кузнецова. Мы с вами, товарищ Василевский, не совершили ошибки?

Тот заметно смутился, отчего на щеках появились красноватые пятна.

   — Нет, Иосиф Виссарионович! От того, что адмирал Кузнецов снова возглавил военный флот, Вооружённые Силы выиграют. Это не только моё мнение, но и Генерального штаба. Кое-что на флотах уже сделали. Успешно проведены учения с использованием боевого оружия, о чём я вам докладывал. Лично я, — продолжал Василевский, — высоко ценю адмирала Кузнецова и как военно-морского министра, и просто как человека. Не раз мы с ним обсуждали вопросы укрепления воинской дисциплины на флотах, выполнение программы строительства новых кораблей, особенно подводных лодок... Словом, неплохо идут дела у адмирала Кузнецова. Он живёт морем и знает, чем живёт флот и что ему надо в первую очередь...

Для Василевского заседание Главного военно-морского совета в 1951 году было памятным. А всё началось со звонка заместителя военно-морского министра адмирала Левченко. Он попросил маршала принять его по «важному вопросу».

   — В сорок первом, когда я командовал войсками Крыма, вы защитили меня...

   — Как же, помню, — прервал Василевский адмирала. — Захват Крыма немцами, арест ваш и маршала Кулика... Всё помню, Гордей Иванович. Я тогда сказал товарищу Сталину, что вы не виновны в потере Крыма и судить вас не за что... Ну, а что волнует вас теперь? Адмирал Юмашев вам не может помочь?

   — Он в этом не заинтересован и намекнул, что, если вынесу «сор из избы», мне несдобровать.

   — Вон оно что... Тогда приходите!

Василевский приветливо встретил адмирала:

   — Давно мы с вами не виделись, Гордей Иванович. У вас, вижу, седины прибавилось?

   — Я поседел в сорок первом, когда меня арестовали после крымской трагедии, — скупо обронил Левченко.

   — Война многих обожгла, — грустно заметил Василевский. — У меня тоже седины прибавилось плюс два шрама от ранений.

   — Крещение огнём! — усмехнулся адмирал. — Мне тоже не раз огонь дышал в лицо. А потом — арест... До гроба не забуду, как вы, в ту пору заместитель начальника Генштаба, вступились за меня. Если честно, я боялся, что получу девять граммов свинца или Берия упрячет меня в лагерь. Но меня лишь разжаловали до капитана первого ранга. А в апреле сорок четвёртого я снова стал адмиралом и заместителем наркома ВМФ.

   — В те дни наши войска отступали и Сталин тяжело переживал, — сказал Василевский. — Он был мрачный как туча, и я это сам видел. А уж потом, когда под Москвой немцам дали жару, дела у нас пошли лучше. — Маршал помолчал. — Так с чем вы пришли ко мне?

   — Я подготовил на имя товарища Сталина записку, в которой поставил вопросы об отставании развития наших Военно-Морских Сил от флотов передовых морских держав и о неудовлетворительном руководстве флотами со стороны военно-морского министра адмирала Юмашева и начальника Морского Генерального штаба адмирала Головко. И прошу вас, Александр Михайлович, доложить о моей записке Сталину. Я хотел, чтобы это сделал Юмашев, но он отказался. — Левченко вынул из портфеля документ и отдал его Василевскому.

   — Хорошо, я прочту, а потом мы решим, как нам быть.

Адмирал Левченко ушёл довольный.

Утром Василевский ознакомился с запиской и в тот же день вручил её Сталину.

   — Предлагаю обсудить этот документ на заседании Главного военно-морского совета, — сказал военный министр. — Проблемы, о которых пишет адмирал Левченко, весьма серьёзны и актуальны.

   — Уж как-нибудь я разберусь, — улыбнулся Сталин. — Позвоните мне дня через три. Я сейчас буду очень занят по работе ЦК партии...

Каково же было удивление Василевского, когда вождь вызвал его в Кремль на другой день.

   — Есть ещё на нашем военном флоте порядочные адмиралы, — сказал он, листая документ Левченко. — Нельзя допустить, чтобы наш Военно-Морской Флот был слабее флотов наших вероятных противников, и мы этого не допустим. Так что ваше предложение я принимаю.

   — Я бы счёл возможным дать адмиралу Левченко выступить с докладом, положив в его основу тезисы записки, — заметил Василевский.

   — Вы угадали мои мысли. — Веселинки заблестели в глазах Сталина. — Должен признаться, что и в годы войны вы нередко угадывали мои мысли. Хорошо это или плохо?.. Ну вот, вы уже и покраснели, как будто я сказал что-то недозволенное. Смею заметить, что Наполеон не любил, когда генералы угадывали его мысли. А фельдмаршал Кутузов, наоборот, прислушивался к голосу своих соратников, но решение подчас принимал совсем противоположное и, как правило, единственно верное. Я, как вы, должно быть, помните, в войну тоже ценил мнение генералов и маршалов, особенно Жукова и ваше, но решения принимал, не всегда одобренные Жуковым и вами. Не так ли?

   — Да, но я никогда не скрывал своих чувств и говорил вам о том, что меня волновало и что жгло душу, — тихо ответил маршал.

   — Помню, как вы и Жуков убеждали меня запретить проведение операции в мае сорок второго по освобождению Харькова, которую затеяли Тимошенко и Хрущёв. Но я разрешил им наступать, в итоге — неудача! В то время были у меня и другие ошибки, и я не боюсь их признать. Назовите мне хоть одного полководца, у которого не было бы ошибок? Не назовёте, ибо такого полководца нет! — Сталин помолчал. — Кажется, мы с вами ударились в философию. Вернёмся к записке адмирала Левченко. Претензии у него к Юмашеву весьма убедительны, и давайте в срочном порядке обсудим этот документ...

Между тем Левченко с нетерпением ждал, когда ому позвонит военный министр. Но Василевский не давал о себе знать. А позвонил адмиралу начальник Генштаба генерал армии Штеменко, с которым Гордей Иванович давно был дружен.

   — Как там на флотах, нет штормов? — В трубке было слышно, как Штеменко засмеялся.

   — Вы что, Сергей Матвеевич, собираетесь в отпуск?

   — Какой отпуск, дружище! — воскликнул Штеменко. — Дел у меня под самую завязку!.. Чего я тебя побеспокоил? Ровно в десять, то есть через час, быть тебе в кабинете военного министра!..

Левченко обрадовался: неужели его записке Василевский дал ход? Он терялся в догадках и слегка волновался, а когда подошло время, поспешил к Василевскому. Постучал в дверь и, услышав «входите», шагнул в кабинет.

   — Доброе утро, Гордей Иванович! Садитесь, пожалуйста. — Василевский кивнул на рядом стоявший стул. — Извините, что не смог лично позвонить вам. Я был у товарища Сталина.

   — Вы отдали ему мою записку? — на одном дыхании спросил Левченко.

   — Да, и она его очень взволновала. Решено ваш документ обсудить на Главном военно-морском совете. Вам поручается сделать доклад.

   — Вот это да! — образовался Левченко. — Спасибо за поддержку, товарищ маршал!..

Вернувшись к себе, Левченко собрался доложить обо всём своему начальнику, но Юмашев сам вызвал его. В кабинете находился также адмирал Головко.

   — Час тому назад со мной разговаривал товарищ Сталин, — глухо молвил Юмашев. — Он распорядился готовить заседание Главного военно-морского совета. И что интересно, Гордей Иванович, не я, а вы докладчик на этом заседании. Скажите, отчего вдруг вам такой почёт? С вами говорил Иосиф Виссарионович?

   — Нет! — Левченко шевельнул бровями. — Но моя записка у него.

   — Кто передал? — весь напрягся Юмашев. — И почему через мою голову? Пока я ещё военно-морской министр! — Он бросил взгляд на адмирала Головко. — Вот до чего дошло, Арсений Григорьевич: все, кому не лень, шлют свою писанину вождю, а я, министр, должен отвечать на их кляузы!

   — Записку товарищу Сталину передал военный министр маршал Василевский, у которого я был на приёме, — сказал Левченко.

В кабинете повисла напряжённая тишина. Юмашев втянул голову в плечи, его лицо посерело, стало каким-то неживым. Левченко, заметив это, произнёс:

   — Иначе поступить я не мог, Иван Степанович, ибо интересы флота для меня превыше всего!

Юмашев поручил адмиралу Головко вызвать на заседание всех командующих флотами.

   — Как быть с Кузнецовым, он ведь проводит учения? — спросил Головко.

   — Отменять учения не будем — так решил товарищ Сталин. Пусть Николай Герасимович изложит свои мысли на бумаге и передаст написанное через командующего 7-м военно-морским флотом на Тихом океане адмирала Байкова.

Главный военно-морской совет начал свою работу 13 июля в двадцать три ноль-ноль. Кроме членов Политбюро ЦК ВКП(б) на нём присутствовали руководители Военно-Морского министерства, командующие флотами, а также военный министр маршал Василевский, его первый заместитель маршал Соколовский и начальник Генштаба генерал армии Штеменко. Когда все собрались, в зал вошёл Сталин и, глядя на председателя Главного военно-морского совета, коротко бросил:

   — Начинайте, товарищ Юмашев!

Адмирал Юмашев проинформировал собравшихся о том, что главный инспектор флота адмирал Левченко подал записку на имя товарища Сталина, в которой резко критикует руководство Военно-Морского министерства в его деятельности по развитию и укреплению военного флота Советского государства. В связи с этим ЦК ВКП(б) и правительство решили рассмотреть эти вопросы...

Проблемы, которые поднял в своём докладе Левченко, касались строительства новейших кораблей, подводных лодок и приёма их от промышленности, обучения и подготовки командиров кораблей, работы на флотах с офицерским составом, безопасного мореплавания...

Сталин курил трубку, а когда после доклада Левченко было предложено выступить адмиралам, маршал Василевский, сидевший рядом с вождём, тихо сказал ему:

   — Будь Левченко генералом, я бы взял его к себе в военное министерство. У него трезвый ум, он далеко видит вперёд.

   — Умеете вы загребать себе мыслящих вояк! — усмехнулся в усы Сталин. — Это я заметил ещё в войну, когда вы были представителем Ставки. И Жуков поступал точно также...

На втором заседании Главного военно-морского совета было продолжено обсуждение флотских проблем. Сталин выступал на обоих заседаниях, он задавал ораторам вопросы, бросал реплики, интересовался кадрами флота. Он был доволен тем, что по затронутым вопросам высказали своё мнение все командующие флотами. А когда ночью закончились прения, он предложил создать комиссию и рассмотреть на ней все проблемы, поднятые во время прений, а также подготовить постановление правительства.

После заседания Сталин пригласил к себе маршала Василевского.

   — Хорошую вы подбросили мне работёнку, — улыбнулся он. — Но я доволен. Давно у нас не было такого большого разговора о военном флоте. Ещё одно-два таких заседания, и я могу стать адмиралом, — пошутил он.

   — Юмашева надо заменить на посту военно-морского министра, — сказал Василевский. — Как говорят в народе, не по Сеньке шапка!

   — Пьёт адмирал Юмашев, вот в чём всё зло, — произнёс Сталин. — А государство не может ждать, пока министр перестанет пить. Да, Юмашева надо снимать. Но кем его заменить?

   — Есть такой человек, — осторожно обронил Василевский.

   — Кто?

   — Адмирал Кузнецов! — Военный министр сделал паузу. — Он столько пережил и на войне и после войны, но не сломался!

Сталин коротко изрёк:

   — Надо подумать...

Василевский ушёл. Сталин закурил, но тут к нему вошёл Берия и сел рядом:

   — У тебя, Иосиф, есть какое-то поручение? Так сказал мне Поскрёбышев.

   — Помнишь, как ты арестовал адмирала Левченко, который недавно делал доклад на Главном военно-морском совете?

   — Как же, — улыбнулся Берия, — я тогда лично его допрашивал!

   — И что ты о нём мне говорил?

   — Не помню, — смутился Берия.

   — А я помню! — усмехнулся вождь. — Ты говорил, что адмирал Левченко чуть ли не предатель, что флот ему не брат, что немцам он готов был отдать не только Крым, но и Севастополь. Вспомнил, Лаврентий?

   — Что-то в этом роде я говорил...

   — Выходит, ты мне бузу говорил, Лаврентий. Я послушал доклад Левченко и пожалел, что мы с ним так жестоко обошлись. Удивляюсь, как ты не обвинил адмирала в шпионаже в пользу Манштейна, штурмовавшего Севастополь! — Вождь громко засмеялся. — Ладно, не сердись, дело прошлое. Я вот о чём подумал. Левченко доказывал, что промышленность сдаёт флоту корабли с большими недоделками. Надо бы тебе в этом разобраться.

   — Понял, Коба, завтра же займусь.

   — Только работай без натяжек и придумок, честно, как есть...

На другой день маршал Булганин, курировавший военный флот, пригласил к себе некоторых членов Политбюро, командующих флотами и сообщил о том, что Сталин принял решение освободить с поста военно-морского министра адмирала Юмашева.

-— Кого будем рекомендовать на эту должность?

Адмирал Байков предложил кандидатуру вице-адмирала Кузнецова. Он сказал, что Николай Герасимович — крупный военачальник, его авторитет на флотах по-прежнему велик. Не так давно он возглавил командование 5-м военно-морским флотом на Тихом океане, и в короткий сок ему удалось резко поднять боеготовность флота. Из-за учений он не мог принять участие в работе, но свои мысли по укреплению и усилению флотов изложил в письме, которое он, Байков, привёз и отдал Булганину.

   — Я прочёл это письмо, — подал голос Булганин. — В нём есть дельные предложения, и мы включим их в стенограмму заседаний. Есть возражения против кандидатуры адмирала Кузнецова? Нет? Тогда ваше мнение я доложу товарищу Сталину.

   — Николай Александрович, а вы за или против? — спросил Василевский.

   — Я, как и вы, — за, Александр Михайлович, — улыбнулся Булганин.

«Тогда было бурное заседание, и хорошо, что все поддержали кандидатуру адмирала Кузнецова», — подумал сейчас Василевский, ожидая Николая Герасимовича.

Пока ждали главкома ВМФ, Сталин заговорил о проблемах перевооружения армии и флота новейшим оружием.

   — В июле сорок шестого года была сформирована первая ракетная часть в Советской Армии, — сказал Сталин. — В октябре сорок седьмого мы произвели успешный запуск первой баллистической ракеты, а в сентябре сорок девятого испытали атомную бомбу. Это, безусловно, отрезвило тех, кто пытается запугать нас, в том числе и главного оруженосца Запада господина Черчилля. Однако мы медленно наращиваем наше стратегическое оружие, — подчеркнул вождь. — Нам крайне нужны ракеты с ядерными зарядами, самолёты-ракетоносцы, атомные крейсера и подводные лодки, ледоколы-атомоходы... Прошу вас, товарищ Василевский, вместе с Генштабом подготовить специальное совещание по этому важнейшему вопросу...

В дверях появился главком ВМФ адмирал Кузнецов. Он с ходу произнёс:

   — Прибыл по вашему вызову, товарищ Сталин!

   — Вам известно, что адмирал Пархоменко предложил ракету «Стрела» испытать на крейсере? — спросил вождь.

   — Известно, но я рекомендовал взять для этой цели крейсер «Красный Кавказ». Он мощнее, чем крейсер «Красный Крым», водоизмещение у него девять тысяч тонн.

   — Но он же гвардейский? — заметил Булганин.

   — Оба крейсера гвардейские, Николай Александрович, оба отличились в Керченско-Феодосийской операции. Но в марте сорок пятого крейсер «Красный Крым» мы перевели в состав учебных котблей.

Сталин взял со стола трубку и закурил.

   — Николай Александрович, когда у нас началось формирование ракетных частей? — спросил он.

   — В сорок седьмом. — Булганин почесал куцую бородку. — Тогда по вашему указанию я должен был присутствовать на пуске баллистической ракеты, но, как на грех, сильно простыл и не смог поехать на полигон.

   — После войны прошло не так уж много времени, но наша промышленность создала для армии и флота достаточно новейшего оружия, в том числе и ракеты. — Сталин прошёлся вдоль стола, за которым сидели члены Политбюро и военачальники. — Теперь надо продумать, как нам вооружить ими войска, куда и какие направить ракеты, кому их выделить в первую очередь. История отпустила нам мало времени, и его надо использовать сполна. Пусть господа капиталисты увидят, что у Советского Союза есть чем себя защитить. — Сталин подошёл к адмиралу Кузнецову. — Испытания ракеты «Стрела» не затягивайте, и чтобы всё было сделано так, как просит конструктор.

   — Я сам поеду в Севастополь на ракетную стрельбу!..

Крейсер «Красный Кавказ» был потоплен одной ракетой. Адмирал Пархоменко занимался подготовкой крейсера, и дело это оказалось нелёгким. На корабле Пархоменко оставил минимум моряков, на ходу пришлось снимать их, и когда «Красный Кавказ», объятый пламенем и дымом, тонул, на нём не было ни одной души.

После этого в Москве собрали Государственную комиссию, вёл заседание министр МГБ Берия. Адмирал Пархоменко доложил, как проходили испытания на Черноморском флоте, сказал, что ракета «Стрела» хороша и её надо принимать на вооружение флота.

   — А на другие флоты можно рекомендовать эту ракету? — спросил Берия.

   — Этот вопрос надо решать главкому ВМФ адмиралу Кузнецову, — ответил Пархоменко. — Я уполномочен отвечать лишь за Черноморский флот.

(«Позже меня принял военный министр Маршал Советского Союза Василевский, — говорил автору этого романа адмирал Пархоменко. — Он заинтересованно беседовал со мной, ему хотелось знать о новой ракете всё — и как она шла на крейсер, и как «искала» цель, куда ударила по кораблю, какой силы был взрыв, даже попросил нарисовать схему полёта ракеты. В нём я сразу почувствовал опыт генштабиста! Потом маршал поблагодарил меня за работу, проделанную во время испытаний, сказал, что приедет в Севастополь, где в сорок четвёртом его ранило осколком мины. В шутку он спросил, дам ли ему шлюпку, чтобы прокатиться по бухте. Я ответил, что в его распоряжении будет находиться катер командующего флотом». — А.3.).

После заседания Василевский пригласил к себе Кузнецова. Тот сел в кресло, а Василевский стал набивать трубку.

   — Что тебя волнует, Николай Герасимович? — осведомился маршал.

   — О Юмашеве вспомнил, — вздохнул Кузнецов. — Приболел он, завтра хочу его проведать. Может, помощь ему нужна. Жизнь-то его прошла на море и кораблях...

   — Вот это мне и нравится в тебе — своих соратников ты не забываешь, — улыбнулся Александр Михайлович. Он устало разогнулся и встал, попыхивая трубкой. — Мне утром надо убыть на полигон, где будут испытывать новую ракету. Эта «сигара» похлеще той, что потопила крейсер «Красный Кавказ». — Он выглянул в окно. — Похоже, что вот-вот брызнет дождь. Хочу дать тебе совет, Николай Герасимович. Сталин не щедр на добрые слова — что поделаешь, такая у него натура. Но тебя он ценит, надеется, что военный флот ты весомо укрепишь. Так что не ему, а тебе решать свою судьбу.

   — У меня есть море и корабли, так было, так и будет! — Кузнецов встал, одёрнул китель. — Вы поддержали меня в самую тяжкую пору моей жизни, я этого не забуду.

   — Вот за это давай с тобой опрокинем по рюмашке! — предложил Василевский. Он вызвал своего адъютанта: — Принеси нам чайку и бутербродов. Что-то мы с адмиралом проголодались.

Пока адъютант накрывал на стол, Александр Михайлович достал бутылку коньяка:

   — Вчера я был у Микояна, и он угостил меня этой горючкой...

Кузнецов малыми глотками попивал чай.

   — Ты снова о чём-то задумался? — спросил Василевский.

   — У нас на флоте живёт хорошая традиция, и берёт она своё начало ещё со времён Петра Первого, — заговорил Николай Герасимович. — Этот обычай давать кораблям имена выдающихся людей. Представьте себе, Александр Михайлович, что крейсер бороздит океан, а на его борту золотом сияют слова: «Маршал Василевский». Любой — наш брат или иностранец — прочтёт это имя, и ему захочется узнать, а кто такой маршал Василевский, чем он прославил себя и своё Отечество.

   — Ты куда клонишь, Николай Герасимович? — Искорки блеснули в глазах маршала, они словно осветились изнутри. — Я же не моряк, я сухопутчик, и кто даст моё имя крейсеру?

   — Вы сделали для флота немало, и это оценят те, кто придёт нам на смену. Я уверен, что ваше имя будет сиять на борту корабля.

(Благодарные моряки чтят память полководца: ныне на Северном флоте несёт боевую службу большой противолодочный корабль «Маршал Василевский». — А. 3.)

   — В годы войны, — продолжал Кузнецов, — в боевых действиях участвовало семь крейсеров, среди них «Киров» и «Максим Горький» на Балтике, «Ворошилов» и «Молотов» на Черноморском флоте, и почти все награждены орденом Красного Знамени... Нет, имя на борту корабля не просто символ. Когда в октябре сорок второго в районе Туапсе был тяжело ранен мой заместитель адмирал Исаков, он прислал телеграмму Сталину и наркому ВМФ с просьбой в случае смерти назвать корабль его именем. Сталина очень взволновала просьба Исакова, и он приказал мне срочно дать адмиралу ответ и объяснил, какое должно быть его содержание. Мы писали Исакову, чтобы он крепился, не терял мужества, но была и такая фраза: «В случае трагического исхода лучший эсминец Черноморского флота будет назван «Адмирал Исаков». К счастью, Иван Степанович остался жив, хотя ему и ампутировали ногу.

   — Адмирал Исаков — личность незаурядная и для военного флота сделал немало, — согласился Василевский. — Я уважаю его. Кстати, как он поживает? Я давно его не видел. Он ведь заместитель министра морского флота СССР?

   — Да, у Петра Петровича Ширшова трудится, энергии у него хоть отбавляй, правда, фронтовая рана временами даёт о себе знать...

В кабинет вошёл начальник Генштаба — первый заместитель военного министра маршал Соколовский.

   — Привет флотоводцу! — весело произнёс он, пожимая руку адмиралу Кузнецову. — Что, Николай Герасимович, наверное, скучаете по Дальнему Востоку? Да, там морские просторы весьма велики. Хватало ли ваших очей созерцать их?

   — Хватало, Василий Данилович, — сдержанно улыбнулся Кузнецов. — Вот Александр Михайлович может это подтвердить.

   — Не зря же я просил товарища Сталина вернуть Николая Герасимовича к руководству флотом! — Василевский взглянул на Соколовского. — Как наши дела?

   — Я всё уточнил, испытание ракеты назначено на десять утра. Вылететь вам надо хотя бы за полчаса до начала.

   — Мне вылетать, Василий Данилович, а вы останетесь тут. Надо же кому-то быть в министерстве! Вдруг позвонит товарищ Сталин, а нас не будет?.. И вот ещё что, — продолжал военный министр, — предупредите, пожалуйста, тех, кто со мной летит: в восемь тридцать быть на аэродроме!.. — Василевский подошёл к адмиралу: — У тебя, Николай Герасимович, есть ко мне вопросы? Нет? Тогда будь здоров! Если что — звони, а то и домой ко мне можешь вечерком забежать. Вспомним войну, а?

   — Она и мне всё ещё бередит душу, — грустно улыбнулся адмирал.

Москва — станица Кущевская

1998-2001 гг.

ОБ АВТОРЕ

ЗОЛОТОТРУБОВ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ родился в 1927 г. в станице Кущевской Краснодарского края. Окончил заочно факультет журналистики Киевского государственного университета имени Т. Г. Шевченко. Участник Великой Отечественной войны. Награждён орденами Отечественной войны 2-й степени, Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР». В октябре 1945 г. был переведён на Военно-Морской Флот. Много лет плавал радистом на боевых кораблях эскадры Черноморского флота. 13 лет прослужил на Северном флоте. С 1968 г. живёт в Москве, работал редактором отдела художественной литературы, критики и библиографии журнала «Пограничник».

Член Союза писателей с 1964 г. Автор романов «Тревожные галсы», «За волной океана», «Флотоводец», «Тревожный колокол», повестей «Глубины морские», «В синих квадратах морей», «Сто метров до солнца», «Коршуновы ворота», «Серебряный якорь», «Звёзды в перископе» идр. В серии «Жизнь замечательных людей» в 1983 г. вышла его книга «Будённый».

Роман «Жезл маршала» — новое произведение писателя. Печатается впервые.

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

1895 год

30 (17) сентября в селе Новая Гольчиха Кинешемского уезда (ныне Вычугский район Ивановской области) в семье священника родился Александр Михайлович Василевский.

1909 год

Окончание Кинешемского духовного училища и начало учёбы в Костромской духовной семинарии.

   1914 год

Участие в забастовке рабочих прядильной фабрики «Большая Кинешемская мануфактура».

   1915 год

Февраль. Поступление в Алексеевское военное училище в Лефортове в Москве.

   1916 год

Апрель. Назначение прапорщика Василевского командиром первой роты 409-го Новохоперского полка 9-й армии, входившей в состав Юго-Западного фронта, которым командовал генерал А. А. Брусилов.

Май. Участие в боях во время Брусиловского прорыва.

   1917 год

Ноябрь. Увольнение из армии.

   1918 год

Январь. Василевский — инструктор всеобуча в Углецкой волости Кинешемского уезда.

Сентябрь. Василевский работает учителем в начальной школе села Верховье, затем села Подъяковлево Голунской волости Новосильского уезда.

   1919 год

Апрель. Василевский призван Новосильским уездным военкоматом на военную службу в РККА, помощник коменданта взвода.

Август. Назначение командиром 3-го батальона, созданного для защиты Тулы от деникинцев.

Декабрь. Василевский отправляется на Западный фронт в составе Тульской стрелковой дивизии.

   1920 год

Февраль-апрель. Участие в боях против белополяков в районе Юховичи-Кохановичи-Дриссе.

Май-август. Прорыв польского фронта. Участие Василевского в ожесточённых боях с белополяками.

   1921 год

Ноябрь. Переезд в Смоленскую губернию. Назначение командиром отдельного батальона.

   1923 год

Василевский — командир 142-го полка.

Август. Встреча с главкомом всеми вооружёнными силами республики С. С. Каменевым и первым помощником начальника штаба РККА Б. М. Шапошниковым.

   1924 год

В первом году военной реформы Василевский возглавляет дивизионную школу младшего комсостава.

Июнь. Знакомство командира полка Василевского с командующим войсками Московского военного округа К. Е. Ворошиловым.

1928 год

143-й стрелковый полк под командованием Василевского проинспектировал первый заместитель начальника штаба МВО К.А. Мерецков. За высокие показатели в боевой подготовке объявлена благодарность личному составу полка и Василевскому.

Июнь. Назначение командиром отстающего в боевой подготовке 144-го стрелкового полка.

   1930 год

Октябрь. 144-й стрелковый полк на инспекторской проверке занял первое место. Отличная оценка по боевой подготовке и на манёврах войск округа.

   1931 год

Март. Назначение в Управление боевой подготовки РККА по рекомендации В. К. Триандафиллова.

1934 год

Переезд в Куйбышев. Возглавляет отдел боевой подготовки штаба Приволжского военного округа. Встреча с командующим военным округом П. Е. Дыбенко.

   1936 год

Присвоено воинское звание полковника.

Сентябрь. Зачисление слушателем первого набора в Академию Генерального штаба. Переезд в Москву.

   1937 год

После окончания Военной академии Генерального штаба Василевский возглавляет отделение оперативной подготовки Генштаба РККА.

   1940 год

Май. Назначение первым заместителем начальника Оперативного управления Генштаба.

Ноябрь. Поездка в Берлин в составе советской правительственной делегации в качестве военного эксперта.

   1941 год

Август. Василевский — начальник Оперативного управления и заместитель начальника Генштаба.

   1942 год

Апрель. Назначение временно исполняющим обязанности начальника Генштаба. Присвоение звания генерал-полковника.

Июнь. Василевский — начальник Генштаба и заместитель наркома обороны.

   1943 год

Январь. Присвоение звания генерала армии.

Февраль. Указом Президиума Верховного Совета СССР Василевскому присвоено звание Маршала Советского Союза.

   1944 год

Апрель. Награждение высшим военным орденом «Победа».

Май. Ранение в Севастополе от взрыва противотанковой мины, отправлен в Москву на лечение.

Июль. За умелое руководство боевыми действиями в Белорусской операции Василевскому присвоено звание Героя Советского Союза.

Октябрь. Вторичное ранение во время боев за Прибалтику.

   1945 год

Февраль. После гибели генерала армии И. Д. Черняховского Василевский назначается командующим 3-м Белорусским фронтом. Введён в состав Ставки Верховного Главнокомандования, оставаясь в должности заместителя наркома обороны. Апрель. За образцовое планирование и проведение крупнейшей операции по разгрому немецких войск в Восточной Пруссии Василевский награждается вторым орденом «Победа».

Июнь. Василевский — главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке.

Сентябрь. За успешное планирование, проведение Маньчжурской стратегической операции и разгром Квантунской армии Японии Василевский вторично удостоен звания Героя Советского Союза.

   1946 год

Василевский — начальник Генштаба и первый заместитель министра Вооружённых Сил СССР.

1949-1953 годы

Василевский — министр Вооружённых Сил (военный министр) СССР.

1977 год

5 декабря. Кончина Маршала Советского Союза А. М. Василевского.

Примечания

1

...наши союзники по антигитлеровской коалиции всё ещё не открыли второго фронта... — Второй фронт (операция «Оверлорд») — фронт вооружённой борьбы США и Великобритании против фашистской Германии в 1944-1945 гг. в Западной Европе. Открыт 6 июня 1944 г. высадкой англо-американских экспедиционных сил на территории северо-западной Франции — Нормандская десантная операция.

(обратно)

2

У Августа Ивановича Корка сегодня вечеринка по случаю дня его рождения. — Корк А. И. (1887-1937), советский военачальник, командарм 2-го ранга. Во время Гражданской войны командовал армией (1919-1920) при обороне Петрограда и при разгроме Врангеля. В 1920-1930-х гг. руководил войсками ряда военных округов, в том числе Московским военным округом.

(обратно)

3

Там будет и твой бывший командир Иероним Петрович Уборевич. — Уборевич И. П. (1896-1937), советский военачальник, командарм 1-го ранга (1935), в Гражданскую войну командовал армией на Южном, Кавказском и Юго-Западном фронтах. В 1922 г. военный министр и главком народно-революционной армии Дальневосточной республики. С 1925 г. командующий рядом военных округов.

(обратно)

4

...Триандафиллов положил начало разработке теории глубокой операции. — Триандафиллов Владимир Кириакович (1894-1931), советский военный деятель и теоретик. В Гражданскую войну командир бригады. В 1923-1931 гг. начальник Оперативного управления и заместитель начальника штаба РККА. Труды по оперативному искусству.

(обратно)

5

...генерал-фельдмаршалом Кейтелем. — Кейтель Вильгельм (1882-1946), нацистский военный преступник, генерал-фельдмаршал немецко-фашистской армии (1940). Участник Первой мировой войны. В 1938-1945 гг. начальник штаба верховного главнокомандования вермахта. Один из ближайших военных советников Гитлера.

(обратно)

6

...2-я танковая группа Гудериана. — Гудериан Хайнц Вильгельм (1888-1954), генерал-полковник немецко-фашистской армии (1940). Участник Первой мировой войны. В начале Второй мировой войны командовал танковым корпусом, с 1940 г. — 2-й танковой группой, с 1941 г. — 2-й танковой армией. После поражения под Москвой в декабре 1941 г. отчислен в резерв.

(обратно)

7

...фельдмаршала фон Браухича... — Браухич Вальтер фон (1881-1948), генерал-фельдмаршал, участник Первой мировой войны. С 1938 г. главнокомандующий сухопутными войсками вермахта. Один из авторов плана нападения фашистской Германии на Советский Союз.

(обратно)

8

Рядом с ним, вытянув руки по швам, стоял начальник генштаба сухопутных войск, один из авторов плана «Барбаросса» генерал-полковник Франц Гальдер. — Гальдер Франц (1884-1972), участник Первой мировой войны. С 1938 г. начальник генштаба сухопутных войск. Принимал активное участие в строительстве вермахта, планировании, подготовке и осуществлении вооружённой агрессии против Польши, Франции, Великобритании, СССР и других стран.

(обратно)

9

Василевский верил, что Жуков выиграет в поединке с командующим немецкой группой армий «Север» фон Леебом... — Лееб Вильгельм Йозеф Франц фон (1876-1956), нацистский военный преступник, генерал-фельдмаршал немецко-фашистской армии. Участник Первой мировой войны. Во время агрессии против Франции командовал группой армий «Ц», при нападении Германии на СССР — группой армий «Север».

(обратно)

10

— Операция «Тайфун» началась... — «Тайфун» — кодовое наименование операции немецко-фашистской группы армий «Центр». Эта операция была сорвана Красной Армией в ходе Московской битвы 1941-1942 гг.

(обратно)

11

…крейсер «Кент» прибыл в Мурманск, на его борту министр иностранных дел Англии Иден... — Иден Антони, лорд Эйвон (1897-1977), государственный и партийный деятель Великобритании, один из лидеров консервативной партии. В 1935-1938 гг. и в 1940-1945 гг. министр иностранных дел, член военного кабинета. 26 мая 1942 г. подписал в Лондоне от имени Великобритании советско-английский договор о союзе в войне против гитлеровской Германии.

(обратно)

12

Да мы этого Паулюса загоним в волчью нору! — Паулюс Фридрих (1890-1957), генерал-фельдмаршал гитлеровской армии, участник Первой мировой войны. Участвовал в агрессии против Польши, во время действий против Франции в 1940 г. начальник штаба 10-й армии. В 1940-1942 гг. — 1-й обер-квартирмейстер генштаба сухопутных войск (1-й заместитель начальника генштаба), один из главных составителей плана «Барбаросса». В ходе Сталинградской битвы 31 января 1943 г. вместе со своей армией сдался в плен советским войскам.

(обратно)

13

Василевский давно следил за действиями Манштейна. — Манштейн Эрих фон Левински (1887-1973), нацистский военный преступник, генерал-фельдмаршал. Участник Первой мировой войны. Во время нападения фашистской Германии на СССР командир танкового корпуса (группа армий «Север»), с 1941 г. командовал 11-й армией в Крыму. В 1942 г. руководил немецко-фашистскими войсками под Ленинградом. Командуя группой армий «Дон», безуспешно пытался деблокировать окружённые под Сталинградом немецко-фашистские войска.

(обратно)

14

...осуществить первое в этом году наступление «Цитадель». — «Цитадель» — кодовое наименование плана наступательной операции немецких войск в июле 1943 г. в районе Курского выступа. Сорван в ходе оборонительной операции войск Красной Армии на Курской дуге.

(обратно)

15

...Генштаб взял для операции «Кутузов» основные силы его фронта... — «Кутузов» (кодовое наименование плана Орловской операции советских войск 1943 г. План предусматривал разгром группировки противника и ликвидацию Орловского плацдарма. Реализован Красной Армией в ходе контрнаступления.

(обратно)

16

...Вальтер Модель, приближённый Гитлера и мастер танковых атак. — Модель Вальтер (1891-1945), генерал-фельдмаршал немецко-фашистской армии. Участник Первой мировой войны. С 1942 г. командовал 9-й армией, которая потерпела поражение в Курской битве. В 1944 г. руководил группами армий «Север», «Северная Украина», «Центр». Отличался особой жестокостью. Командовал войсками на Западе, с 1944 г. — группой армий «Б» (во Франции), после разгрома которой в апреле 1945 г. застрелился.

(обратно)

17

...английская 8-я армия генерала Монтгомери... — Монтгомери Бернард Лоу (1887-1976), британский фельдмаршал (1944). Участник Первой мировой войны. В ходе Второй мировой войны командовал пехотной дивизией, участвовавшей в боях во Франции и Бельгии. С 1942 г. руководил 8-й английской армией, которая осенью 1942 г. нанесла поражение итало-немецко-фашистским войскам под Эль-Амейном. С 1944 г. командовал группой союзных армий, высадившейся в июне в Нормандии. Награждён советскими орденами «Победа», Суворова 1-й степени. В 1946-1948 гг. начальник имперского генштаба, в 1948-1951 гг. председатель Комитета главнокомандующих Совета обороны Западного союза, в 1951-1958 гг. 1-й заместитель верховного главнокомандующего вооружёнными силами НАТО в Европе.

(обратно)

18

Ордена Монтгомери и генералу Эйзенхауэру... — Эйзенхауэр Дуайт Давид (1890-1969), генерал армии США (1944). В ходе Второй мировой войны начальник управления в штабе армии США. С 1943 г. до конца войны верховный главнокомандующий силами союзников в Западной Европе, руководил высадкой англо-американских войск на побережье северо-западной Франции — Нормандская десантная операция. Награждён советским орденом «Победа».

(обратно)

19

…приезд Гитлера в «Вервольф» близ Винницы не спас положения... — «Вервольф» («Оборотень», до середины 1942 г. «Эйхенгам» — «Дубовый дом») — кодовое наименование Ставки Гитлера, сооружённой близ Винницы в 1941-1942 гг. По подземному бронированному кабелю поддерживалась прямая связь с Берлином. Вблизи Ставки был секретный аэродром. Все военнопленные, строившие «Вервольф», были уничтожены. Вначале 1944 г. все сотрудники «Вервольфа» взорваны немцами при отступлении.

(обратно)

20

Гитлер... снял с должности командующего группой «Центр» генерал-фельдмаршала Буша... — Буш Эрнст (1885-1945), с 1938 г. командир армейского корпуса. Во Второй мировой войне участвовал в агрессии против Польши, с 1939 г. командовал 16-й армией во французской кампании на советско-германском фронте, в 1943-1944 гг. — группой армий «Центр», в 1945 г. — войсками Северо-Западной Германии. После капитуляции фашистской Германии сдался в плен англичанам.

(обратно)

21

...глубокий охват главных сил Квантунской армии, рассечение их и разгром по частям. — Квантунская армия — объединение вооружённых сил Японии в Маньчжурии в 1919-1945 гг., создана для агрессии против СССР, МНР и Китая. Готовилась к нападению на Советский Союз, но провал гитлеровской стратегии «блицкрига» отложил осуществление этого плана. Продолжала дислоцироваться вблизи советских границ, что вынуждало командование Красной Армии держать на Дальнем Востоке значительные силы. Разгромлена в результате Маньчжурской операции 1945 г.

(обратно)

Оглавление

Пролог

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Герои и фарисеи

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Крещение огнём

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Эпилог

ОБ АВТОРЕ

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg