«Король Шаул»

Король Шаул (fb2) - Король Шаул 1354K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Давид Григорьевич Малкин

Давид Малкин

Король Шаул

(Издание второе, исправленное и сокращённое)

Предварение

Я вижу твоё удивление, читатель: почему «король», а не «царь» и почему Шломо, а не Соломон? Роман написан по-русски, а русская традиция увековечила: «царь Саул», «царь Соломон». Но в Иерусалиме, где происходит действие романа, я более чем за тридцать лет жизни ни разу не встретил ни единого Саула, Самуила или Соломона. Зато на каждой улице живут Шаулы, Шмуэли и Шломо. Постарайся привыкнуть к тому, что персонажи моих романов – древние евреи, и у них «экзотические» имена.

Слово «царь» пришло в русский язык из латыни, с именем императора Юлия Цезаря. Царями именовались прежде всего монархи, правители держав – самодержцы. Этот же термин сохранялся для женщин: царица Савская[1], царица Клеопатра, царица Тамара. За что была оказана такая же честь первыми переводчиками Библии на русский (с греческого, а не с оригинала!) Шаулу, Давиду и Шломо – не знаю, но термин этот явно не подходит небольшому древнееврейскому государству. Царь – это Иван Грозный, самодержец Руси, но не Давид, управлявший несколькими городами и десятком селений.

От другого имени – Карла Великого – осталось в русском языке слово «король» для европейских монархов периода активной западной истории: войн, интриг, перекраивания пограничных земель, бунтов, искусства и философии. Таковы были и древнееврейские государства периода, о котором мои романы.

И Цезарь, и Карл Великий родились через много столетий после Давида, а значит, право выбора между «царством» и «королевством» остаётся за нами с тобой, читатель. Я предпочёл «король», оставив «царство» для Святой земли, но не для смертных её правителей: Царство Божье. Да ведь на современном Ближнем Востоке и нет царей – одни короли: саудовский, иорданский, король Марокко. Так их и называют газеты.

А «иврим»... Большинство учёных полагают, что именно так называли евреев три тысячи лет назад: «народ, пришедший из-за реки» (вероятно, из-за Евфрата). Если это и неверно, то другого названия у нас нет: «иудей» тогда означало принадлежность к племени Йеѓуды, «израильтянин» – к одному из северных племён, скорее всего, к Эфраиму. О таком новом слове, как «евреи», в период Первого Храма говорить ещё слишком рано.

Это мучение и для писателя, и для читателей – первый раз писать на иностранном языке (в данном случае – на русском) библейские термины и собственные имена. Но надо же когда-то начинать. Если на иврите написано: «Бная бен-Иояда», а в синодальной транскрипции: «Ванея», у меня закрадывается подозрение, что монах-грек, переводивший эту Книгу Царств на русский, был не вполне трезв. Так и получилось: написано «Бат-Шева», переведено «Вирсавия», написано «Шмуэль», переведено «Самуил» и т. д. Но нету у евреев и никогда не было Вирсавий и Ванеев!

При всём уважении к традиции, я вижу, что такие слова, как «колена» не пошли дальше Библии, а значит, в русском языке не привились, и придаю им их истинный смысл: «племена», вернув слово «колено» анатомии. Я внимательно слежу за поисками эквивалентных терминов и собственных имён моими коллегами – первопроходцами поневоле (прежде всего, в русскоязычной десятитомной «Еврейской Энциклопедии») и вынужден был в этом романе-жизнеописании короля Шломо смиренно вернуться к «неправильным, но въевшимися в память» терминам и названиям: «Египет», «филистимляне», «Дамаск». Но есть же «красная черта»! Если русский читатель встречал имя «Самей» в завещании короля Давида сыну Шломо, а потом, читая в подлиннике, увидит, что отмщён был «Шими» – как он должен догадываться, что казнён был именно тот человек, о котором говорил Давид?

Так зачем нам эти загадки при постижении Ветхого Завета? Торы?

По таким вот соображениям, я и предлагаю читателю вместе со мной начать привыкать к тому, что Танах был написан на древнееврейском языке и повествует не о греках или викингах, а о древних евреях, и поэтому не «Иисус Навин», а «Йеѓошуа бин-Нун» и не «Фамарь», а «Тамар».

О названиях месяцев

Современная наука полагает, что названия месяцев «нисан», «адар», «ияр» и т. д. древние евреи принесли с собой из вавилонского плена, то есть столетия спустя после описываемых в романе «Король Шаул» событий. Поэтому я принял за основу самый древний из найденных археологами в Эрец-Исраэль календарей, так называемый «Земледельческий календарь из Гезера», где месяцам дано цифровое обозначение. На этот же календарь ссылается Танах: «И Господь говорил Моше в пустыне Синай в Первый месяц второго года после исхода их из земли Египетской...» («Числа» (Бемидбар), 9:1).

Приблизительную связь между «Земледельческим», «вавилонским» и современным календарями читатель сможет найти в следующей таблице:

Тексты Танаха приводятся в переводе Д. Иосифона и выделены курсивом. То же мидраши.

Часть I. Явеш – Гил’ад

В те дни не было короля у Израиля,

каждый делал то, что ему хотелось.

«Судьи» (Шофтим), 21:25.

Глава 1

В 2736 году от сотворения Мира весна добралась до заиорданской земли Гил’ад, населённой племенами Реувена, Гада и Биньямина, только к концу Первого месяца[2]. Ночи всё ещё были студёными, и в селениях на границе с пустыней люди и овцы спали вповалку, согревая телами друг друга. В наделах, оказавшихся ближе к лесам, сохранились запасы веток. Их добавляли к сушёному помёту и так отапливали дома или устраивали общий костёр, собирая вокруг него всех жителей. Эту зиму, с сильными ветрами и нескончаемым дождём, население восточных окраин Страны Израиля провело в полусне. Не чинились крыши, не замазывались трещины и щели в стенах. Водяные потоки прорывали дыры в песчаных насыпях, проваливались дома, а люди бездействовали. Они жевали зерно из последних запасов, запивали водой, когда её удавалось подогреть, а чаще – козьим молоком. Коз доили дети, а взрослые больше лежали и мечтали о весне и о празднике Песах в середине Второго месяца или ссорились, выясняя, чей черёд загонять домой скот. Нищета здесь свирепствовала вместе с болезнями, поражавшими то людей, то овец, и соседи – враги-кнаанеи ждали, пока ивримские[3] селения совсем уже вымрут, и можно будет завладеть их колодцами. Не спешили в эти края и кочевники из Заиорданья, хотя больше не опасались встретить в Гил’аде сопротивление – знали, как много мужчин не вернулось домой после войны с Филистией[4].

Наконец наступил Второй месяц, и солнце – ещё несильное, неяркое, будто его облили молоком и не обтёрли, – стало задерживаться над пустыней с каждым днём всё дольше. Гил’адские селения ожили, зашевелились, начали чинить дома и колодцы, копать ямы, чтобы сберечь воду последних дождей. Все, кто мог двигаться, выходили собирать траву, сажать овощи, подрезать виноградные лозы, окапывать оливы и снимать стручки рожковых деревьев – в том году их урожай был обилен. В селениях, где мужчин сохранилось больше, ожили мелкие домашние плавильни и кузницы – большие строго запрещались оккупантами-филистимлянами. Здесь чинили лемехи плугов и мотыги, отливали из меди и бронзы ножи и наконечники стрел, чеканили украшения. Возобновились базары – на них иврим выменивали у кочевников семена и оливковое масло, отдавая за них овец и коз. Уже ждали купцов издалека с разными товарами: от сушёной рыбы до крашеного полотна.

На рассвете на глиняные стены селений поднимались люди и оглядывали окрестности. Среди песков сверкали тёмно-сиреневые осколки базальта, на горизонте набухали холмы просыпающейся пустыни, а вдоль русел холодных ручьёв колыхались свежие лопухи. Дневное солнце выравнивало цвет, будто набрасывало на землю бычью шкуру, но каждое утро Божий мир строился заново, возвращая себе свет и краски.

Иногда на ближайший к селению холм поднималась прекрасная ослица. Покров белой шерсти на её брюхе трепал ветерок, острые уши были нежно-розовыми, а надо лбом задерживалось кольцо пара. Появление ослицы было для жителей селения добрым знаком. Не сразу, но непременно из-за её спины появлялся мальчик-погонщик и стоял в оранжевом пятне на вершине холма, дрожа и поджимая под себя то одну, то другую ногу. Если иврим, увидев мальчика, отворяли ворота, он подавал знак своим, и несколько нагруженных верблюдов, а за ними мужчины в халатах и платках выплывали из песков, подходили под стену селения и показывали руками, что они – купцы и пришли с миром.

Их пускали внутрь. Лица гостей бывали серыми после ночей, проведённых в пещерах. Войдя в селение, они спрашивали иврим о здоровье и, в свою очередь, объясняли, что их боги были милостливы, и в эту зиму смертей в племени было не много. Начинался обмен подарками, хождение в гости, и через несколько дней караван, напоив верблюдов и ослов и набрав воды на дорогу, шёл дальше по Царскому тракту на юг, в Египет, или на север, через Хацор в страны Арама.

Совсем иначе складывались отношения иврим с кочевниками.

Судьи Яир и Ивтах, изгнав из Гил’ада армии царства Аммон, мечом привели к покорности «агриитов» – кочевые племена, населявшие степи на востоке. Агрииты не переходили больше линию восточных пещер иначе, как для торговли, и не нападали на караваны. Иврим не вмешивались в Великую войну за колодцы, которая, то разгораясь, то затухая, длилась столетиями между племенами агриитов, хотя вожди их не раз обращались к иврим за поддержкой или жаловались друг на друга. Мудрость такого поведения со временем оправдалась. В конце концов между соседями, иврим и кочевниками, установились ровные отношения, возобновились обмен и торговля.

Совсем по-другому это происходило за Иорданом, где располагались царства: Аммон, Эдом и Моав. Государства эти страдали от собственных кочевых племён и от многочисленного, разбросанного повсюду племени Амалек, не признававшего иного образа жизни, кроме разбоя. Время от времени заиорданские цари устраивали походы на кочевников, уводили их стада и забирали заложников. Агрииты на время притихали.

Но вот положение стало меняться. Союз кочевых племён успешно завершил многолетний поход в северное Двуречье. Как это всегда случалось с победителями, началось дробление на мелкие и недолговечные союзы, делёж завоёванных земель и вражда между вождями племён.

Некоторые из кочевников повели себя иначе. Затосковав по родным степям, они нагрузили обозы добычей и двинулись на юг, разрушая по пути большие и малые города-государства. Вернувшись на старые места, эти племена опять обратились к охоте и разведению скота, но теперь им было тесно на прежнем месте. Разросшиеся и приобретшие опыт войны, они становились во главе племенных союзов, представляя значительную силу, с которой должны были считаться по обе стороны реки Иордан.

Самым страшным среди возвратившихся из похода в Двуречье племён было племя кочевниц хамати. Летописцы сохранили рассказы о женщинах, которые носились по пустыне на полудиких верблюдах-дромадерах и охотились на барсов, чьи шкуры служили для кочевниц единственной одеждой. Жутким и отвратительным для остальных кочевников, было то, что дикарки съедали сердце и желудок барсов сырыми. Всё живое, что попадалось на пути хамати, уничтожалось ими без жалости. Только молодых мужчин они некоторое время сохраняли, во время переходов гнали их перед собой, связанных и голых, использовали для похоти, а потом убивали. Шатров и палаток у хамати не было, зимой они жили в пещерах, часто их меняя. Не знали они и родственной жалости. Если от пленных мужчин рождался мальчик, его приносили в жертву. В живых оставляли только новорожденных девочек. Матери-хамати кормили их грудью первый год, а потом передавали на попечение старшим дочерям. Своих старух, уже неспособных скакать на верблюде, охотиться, спать на земле, переносить холод и голод, хамати изгоняли в пустыню и бросали там, запретив возвращаться.

Опустошительные набеги кочевниц наводили ужас на заиорданские города. Ничего, кроме крепостной стены с крепкими воротами не могли они противопоставить свирепым женщинам, научившимся на войне в Двуречье изготовлять «зажигательные» стрелы, необходимые для осады городов. Сама форма даже их обыкновенных стрел была такова, что, стреляя на скаку, хамати поражали противника с расстояния вдвое большего, чем тот мог им ответить. Но главным оружием кочевниц были какие-то странные вилы на короткой железной рукоятке – вилы, похожие на ивримскую букву «шин». Если хамати удавалось застать врасплох стойбище какого-нибудь кочевого племени, они обращали его в грязные кучи тел и пылающих костров, а сами уходили, гоня перед собой столько овец и коз, сколько нужно было им для пропитания до следующего набега.

Дикие женщины были прекрасны, и все правители на Плодородной Радуге[5] мечтали заполучить себе в гарем кочевницу-хамати. Но ни одному из них это не удалось. Какое бы войско не окружило женщин, те оборонялись своими вилами до последней возможности, а потом перегрызали острыми, похожими на клыки зубами вены у себя на руках и, истекая кровью, умирали свободными.

Иврим Гил’ада знали, что за Иорданом у них есть многочисленная родня из Дома Яакова. Тамошние племена Биньямина, Эфраима и Йеѓуды тоже были разорены после поражения от Филистии под Эвен-Аэзером, в их селениях располагались вражеские военные лагеря и свирепствовали сборщики податей. Но там по-прежнему сажали ячмень, собирали урожай винограда и маслин, а в Гил’аде жизнь замерла, потому что никто не знал, что будет завтра.

В том, что придут враги, можно было не сомневаться. Как только поверхность песка станет достаточно крепкой, чтобы в неё не проваливались ноги нагруженных верблюдов, тут же из восточных пустынь нагрянут самые нетерпеливые грабители.

Так думали иврим в селениях Гил’ада. И они не ошиблись.

Глава 2

Иврим из бедного и немноголюдного селения Явеш-Гил’ад не успели собрать первые овощи со своих полей, как дозорные со стены криками предупредили о приближении орды из пустыни. Все, кто работал за стенами селения, бегом возвратились домой, подгоняя пинками животных, не успевших насладиться молодой травой, покрывшей пески. А ложбины между холмами уже заполняли шумливые босоногие кочевники-агрииты. Под блеянье коз и овец, захваченных для прокорма в дороге, орда приближалась к Явеш-Гил’аду. Овцы мотали головами в такт шагам, под шеями у темно-коричневых коз косицами свисала шерсть.

Иврим закрыли ворота на большой бронзовый засов и со стены наблюдали, как из-за песчаных холмов приближаются кочевники. Старейшины селения распорядились, чтобы на время осады людям выдавали из запасов по десятой кора[6] муки на семью, а животных поили из глиняных плошек, а не из жёлобов.

Ничего ценного, кроме колодца, в Явеш-Гил’аде никогда не было. С тех караванов, что заходили сюда на водопой, брали, как было принято, по козлёнку со стада.

Посовещавшись между собой, старейшины решили, что агрииты идут за Иордан грабить тамошние земли. Иврим очень хотелось присоединиться к этому походу. Однако, уйди они за добычей, оставшийся без мужчин Явеш-Гил’ад разорит следующая волна кочевников. Так что решено было удержаться от соблазна.

Между тем, орда достигла Явеш-Гил’ада. В её первых рядах выделялись одеждой из рыжих коровьих шкур и татуировкой лиц воины из племени цемари. Они отметили своё появление под стенами селения воплями и стрельбой из луков. Но Явеш-Гил’ад стоял высоко, да и зимние дожди в этом году пощадили стену. Летом, когда молодые мужчины уходили со стадами к далёким пастбищам, старики коротали время, изготавливая глиняные кирпичи. В прошлый сезон они укрепили стену и обмазали её снаружи глиной, добившись того, что наконечники бронзовых стрел сгибались и ломались, отскакивая от обожжённых кирпичей, и не нанося стене никаких повреждений. Но даже, если бы врагу удалось её проломить, он оказался бы внутри пустых домов и должен был бы начинать атаку сначала. Набеги кочевников обычно заканчивались стоянием под стеной Явеш-Гил’ада, пока у них ни кончались запасы воды и зерна.

Но в этот день вооружённые гил’адцы, собравшиеся на крышах домов, составлявших стену, не бросали на кочевников камней и не стреляли в них из луков. Иврим хотели понять, почему агриитов такое множество и почему они не продвигаются дальше. Кочевники расположились у насыпи под стеной селения, разводили костры и резали скот. И вдруг жители Явеш-Гил’ада поняли: это уже не кочевники! Воины со щитами и в латах, пешие и верхом на ослах – армия царя Нахаша, которая пришла из своего Аммона вслед за агриитами и встала под стенами селения военным лагерем.

Армию из Аммона ждали здесь ещё прошлой осенью, но поход по землям разгромленного Филистией Израиля тогда не состоялся. От проходивших через Явеш-Гил’ад караванов иврим узнавали новости и по ним судили о том, что происходит у соседей. По одним предположениям, Нахаша задержали дома торжества по случаю рождения у него наследника, по другим – его остановили предсказания жрецов. Нахаш, молодой царь и полководец, прежде чем сыскать боевую славу в чужих землях, набирался опыта, нападая на князей своих городов, если те не исполняли его приказов с достаточным рвением. В местных войнах Нахаш прославился жестокостью и стремлением унизить побеждённого противника. Военная удача сопутствовала царю, а ужас, который внушали рассказы о его расправах, опережал его войско. Говорили, что Нахаш постоянно пребывает в страхе перед немилостью богов и происками враждебных духов. Готовясь к походу, он всегда испрашивал благословения у жрецов и беспрекословно следовал советам магов и колдунов. Теперь, видимо, он собрал силы и двинулся к Иордану. Как это бывало всегда, в пути к нему присоединились отряды кочевых племён.

Но зачем развернулся близ селения обоз? Для чего придвинули к стене широкие, запряжённые парами ослов повозки? На таких обычно рабы подвозят землю, когда строится штурмовая насыпь. Неужели царю Нахашу понадобилось жалкое ивримское селение? Жители стали предполагать самое худшее: их решили продать на медные копи в пустыню, где этой зимой от болезней и холода умерли все рабы. Что ж, рассудили старейшины Явеш-Гил’ада, в конце концов, у нас есть договор о выкупе с родичами-биньяминитами на другом берегу Иордана, даже если условия будут самыми тяжёлыми – по овце за каждого человека.

Остановились повозки аммонитян. Воины начали разбивать лагерь и ставить в его середине большой шатёр. Стало ясно: скоро сюда должен прибыть сам царь Нахаш.

Глава 3

Этой весной судья и пророк Шмуэль опять велел слуге оседлать ему осла и отправился из своего дома в Раме в селения племён Йеѓуды и Биньямина. Там его ждали для многих дел, полезных и необходимых. Кроме ежегодных посещений гробницы праматери Рахель, Шмуэль непременно присутствовал на семейных жертвоприношениях, свадьбах и бар-мицвах[7] во всех попутных селениях. В этом году он хотел ещё проверить, как укрепили жертвенники в Бейт-Эле и Гилгале. До начала сезона дождей судья и пророк объехал их и объяснил священнослужителям, что и как надо сделать. Кроме того, Шмуэль хотел познакомиться с пополнением молодых левитов[8], проверить их знания и вместе с ними провести по одному жертвоприношению в каждом селении. Он представлял, как крестьяне потянутся к нему за благословением и советом, и, как всегда, найдётся немало таких, которые будут просить повлиять на непослушного отрока или найти пропажу. Этим заниматься он не любил и, хотя не показывал виду, всячески старался напомнить, что Господь поставил его над своим народом не гадателем, а судьёй и пророком.

А нужен бывал его суд многим, особенно из-за споров о земельных наделах. Семьи росли, в этих местах проживало уже около ста тысяч душ, а земли не только не прибавлялось, а наоборот, после поражения иврим под Эвен-Аэзером Филистия забрала себе ещё и прекрасные виноградники племени Йеѓуды возле Гата. Выход был один: исполняя завет Йеѓошуа бин-Нуна[9] уничтожить последние кнаанские поселения, занять их земли и города – прежде всего, Ивус и Бет-Шаан – ведь именно из-за их крепостных ворот выскочили большие вооружённые отряды и ударили в тыл армии иврим, сдерживающей натиск филистимских колесниц в сражении под Эвен-Аэзером.

Но осада Ивуса и Бет-Шеана была сегодня не более чем мечтой. Шмуэль понимал, что отчаявшихся иврим невозможно поднять ни на какой поход и относился к этому спокойно: Господь велел терпеть и ждать, когда придёт освобождение.

Этой весной Шмуэлю починили стену в его доме в Раме, укрепили жертвенник. Окрестные иврим непрерывно шли к судье и пророку со своими заботами.

Весной Шмуэль решил собрать народ у жертвенника для покаяния и сжигания идолов, чувствовал: пора. После разгрома храма в Шило кончились общие жертвоприношения иврим. Иные из крестьян установили у себя в домах «астарт» – божков, выменянных у соседей-язычников, многие приносили жертвы на вершинах холмов и под лиственными деревьями. Когда судья и пророк натыкался на таких иврим, он хватался за палку. После того, как его удавалось успокоить, он усаживался в центре селения и начинал рассказ о злоключениях попавшего к врагам-филистимлянам Ковчега Завета[10]. Враги установили захваченную святыню иврим у себя в капище бога Дагона в Ашдоде.

– Поднялись филистимляне рано утром, – рассказывал судья и пророк Шмуэль, – открыли капище и видят: Дагон лежит лицом к земле перед Ковчегом Завета Господним. Подняли они своего бога, поставили на прежнее место. На следующее утро глядят: опять лежит Дагон лицом к земле перед Ковчегом Завета Господним, а голова и обе кисти рук его – на пороге. Осталось от Дагона только рыбье тело его. Поэтому филистимские жрецы не ступают на порог капища в Ашдоде по сей день.

А рука Господа на филистимлянах становилась всё тяжелее. Он избивал их и поражал пузырями-техорим. Позвали ашдодцы серенов – князей своих и спросили:

– Что делать нам с Ковчегом бога Израилева?

Те сказали:

– Передайте его в Гат.

Передали Ковчег в Гат, но и там началось великое смятение. У всех людей от мала до велика пошли по телу пузыри-техорим.

Отослали Ковчег в Экрон. Возопили и экронцы:

– Вы принесли его, чтобы умертвить нас всех!

Так прошло семь месяцев. Филистимляне обратились за советом к жрецам и чародеям:

– Что нам делать с Ковчегом этих иврим?

Поразмыслив, чародеи ответили:

– Возвратить. Только не отсылайте его ни с чем, а принесите ему жертву повинности – тогда исцелитесь.

– Какую жертву?

Чародеи ответили:

– По числу серенов филистимских: пять техорим золотых и пять мышей. Сделайте новую повозку, возьмите двух дойных коров, на которых не было ярма, и впрягите их в повозку. А телят уведите от них домой. Потом возьмите Ковчег и положите на повозку, а золотые вещи, которые вы принесли Ему в жертву повинности, положите в ящик сбоку от Ковчега. И отпустите коров, пускай идут. И проследите: если через границу иврим повозка взойдёт к Бет-Шемешу, значит, это их бог сделал нам такое зло. Если же нет, то будем считать, что не Его рука поразила нас, а постигло нас это случайно.

Когда сделали так филистимляне, то увидели, что коровы пошли прямо к Бет-Шемешу: одною дорогою шли с мычанием, не отклонялись ни вправо, ни влево.

Серены шли следом за повозкой до самой границы.

Здесь Шмуэль делал перерыв, ему подносили разведённое водой вино, и он не спеша пил, давая слушателям передышку. Люди шумели, обсуждая рассказ, все нетерпеливо ждали продолжения, а те, кто уже слышал раньше, шептали, показывая на Шмуэля: «Вы только послушайте, послушайте!»

Судья и пророк обтирал бороду и продолжал:

– Я как раз был тогда в Бет-Шемеше.

Иврим жали пшеницу в долине. Вдруг глядим, к нам движется повозка, а на ней... Ковчег Завета Господа!

<...>Люди обрадовались, закричали, побросали серпы, а повозка дошла до поля Йеѓошуа Бет-Шемешского и остановилась там у большого камня. И тогда я велел изрубить ту повозку на поленья, а коров зарезать в жертву Господу. С помощью левитов я снял Ковчег Господень и ящик, бывший при нём, и поставил на большой камень. С жителями Бет-Шемеша я принёс всесожжения Господу. А пять филистимских серенов в тот же день возвратились в Экрон.

К судье и пророку подводили для благословения женихов и невест. Шмуэль желал им многочисленного потомства, какое было у основателей племён Менаше и Эфраима, и рассказывал подходящую историю из жизни праотцев.

Шмуэль любил эти поездки, в пути забывал о своих болезнях, готовил хотя бы маленькие подарки семьям, где будут делать обрезание, и заботился, чтобы юношам на бар-мицву не забыли вручить копьё. Как во времена Йеѓошуа бин-Нуна, в каждом селении для мальчиков, достигших тринадцатилетия, устраивались состязания по стрельбе из лука, бегу и борьбе. Но состязаниями Шмуэль интересовался мало – оттого, что все надежды возлагал не на людей, а на Бога, и ещё потому, что сам он никогда в жизни не держал в руках оружия.

В поездки судья и пророк не брал с собой никого. Родни у него уже не было, а старика-слугу он оставлял дома отвечать пришедшим, что хозяин уехал и, скорее всего, он у главного жертвенника в Гилгале.

Хотя Шмуэль часто ругал иврим за измену своему Богу и обещал им всяческие кары, на встречу с ним приходили из далёких селений пустыни, и даже северные племена присылали своих людей за советом или просто послушать судью и пророка, а потом пересказать услышанное у себя в селении.

Вот и этой весной Шмуэль так бы и ехал на ослике по заросшим тропам от селения к селению, грелся бы на солнышке да шептал бы Богу молитвы за всех иврим, но ему портил радость вопрос, который стали задавать в каждом селении.

В первый раз Шмуэль не обратил на него внимания. После жертвоприношения и трапезы старейшины осторожно спросили, не следует ли иврим, подобно всем их соседям, поставить над собой царя?

– Чего вдруг? – засмеялся судья и пророк.

Старейшины сказали, что народ устал от филистимского нашествия. Люди не хотят больше платить дань и ждать, что ещё взбредёт на ум начальнику военного лагеря необрезанных.

Шмуэль сказал, что понимает их, но уверен, что Бог не забыл свой народ. Нужно только терпеливо ждать избавления. Единственное, чем можно ускорить помощь Неба, – это всем вернуться к Богу праотцев, сжечь поганых истуканов и, конечно, извести лжепророков.

Люди разошлись. К Шмуэлю подвели осла, он поехал к следующему селению, но вдруг вспомнил, как ему задали тот тяжёлый вопрос, и после этого всю дорогу продолжал вслух спор, осуждая иврим за нетерпение, которое может только помешать Божьей помощи своему народу.

– Ждать и ждать! – требовал судья и пророк от невидимых слушателей.

Так он ехал, ёжась от холода и иногда пиная пятками осла. Солнце не согревало старые кости, холод шёл будто изнутри живота и расходился по телу.

В следующем селении был совсем другой повод для радости: свадьба. Но разговор повторился. Шмуэль опять попытался спокойно объяснить старейшинам, что это значит – иметь над собой короля, и как мало останется от их собственной власти. Но те настаивали, говорили, что народ желает непременно царя.

– Народ?! – судья и пророк рассвирепел. – Есть только воля Божья. Он один знает, что нужно Его народу.

Отпив из чашки воды, Шмуэль успокоился и спросил старца, сидящего к нему ближе всех:

– Вот ты отдашь свою дочь Илану на работы в королевское хозяйство?

– Да, – ответил старец. – Я отдам и сыновей в королевскую армию.

– А кто станет пасти твоих овец и ухаживать за виноградником? – выкрикнул Шмуэль и, видя растерянность собеседника, презрительно процедил: «Короля из плоти и крови» им нужно!

Вскочив со скамьи, он направился к выходу. У порога обернулся к растерянным старейшинам и прогремел:

– Мало, значит, вам заступничества Небесного?! Хотите, «как у соседей», короля, а там и астарт поганых, «как у соседей», пожелаете, а?

Он откинул шкуру, что занавешивала вход, и, не дожидаясь ответа, вышел.

Хотя судья и пророк знал, что только что одержал победу, но не пришло к нему, как бывало раньше, успокоение оттого, что направил людей на путь, указанный Господом праотцу Аврааму.

Не слезая с осла, Шмуэль поел, – кто-то успел положить ему в суму под седло ещё тёплые лепёшки, – и попил воды из меха. Скоро от однообразия камней на дороге он задремал. Угрюмый осёл уверенно вёз судью и пророка к Алмону.

Но едва селение показалось за сосновой рощей, дремлющему Шмуэлю явился Господь и сказал:

– Послушай голоса их и поставь над ними короля.

Глава 4

Ицхак бен-Эзер жил в Явеш-Гил’аде уже несколько лет, но всё ещё считался пришельцем и поэтому не имел земельного надела. Каждый день он поднимался с рассветом, в любую погоду умывался, приносил жертву зерном и водой, варил еду для всего дома, а потом мыл глиняные чашки. Ворча, следовали за ним остальные иврим, сообщая всему свету, что вон, соседи из племени эмори не вылезают из-под шкур, пока не пригреет солнце, а уж умываться!..

Травы лежали в воде, козы и овцы, проголодавшись за ночь, всё же не спешили из жилья в тёмный мир.

Ицхак бен-Эзер брал в руки плошку, которой все черпали воду из общего котла, а прикрыть его забывали. К утру в котле плавали мухи и мотыльки. Ицхак бен-Эзер собирал их плошкой, выходил под навес, присев на корточки, выливал воду на песок и глядел, как на ветерке обсыхают крылья насекомых и начинают трепетать в солнечных лучах, переливаясь цветами от голубого до малинового. Улыбаясь, Ицхак бен-Эзер возвращался в дом, где остальные обитатели уже начинали вставать и мыть руки, надеясь, что, может, и к ним придёт такое же весёлое настроение, как у пришельца из надела Эфраима. Повязав головы платками, кряхтя и отплёвываясь, мужчины шли доить коз и овец, женщины принимались за стряпню. Палочки для воспламенения коры за ночь отсыревали, а огонь во многих домах поддерживать ленились. Утром по селению бегали дети. Найдя огонь и отогревшись возле него, они возвращались, захватив горшок с углями для своего очага.

В доме пришельца из Эфраима огонь горел всегда.

Ицхак бен-Эзер очищал от сажи угол комнаты, где стоял жертвенный камень, откидывал шкуру у входа в дом-землянку, впускал внутрь свет и пучком птичьих перьев подметал пол.

Он с радостью занимался делами – разгонял мышей, просеивал крупу, кипятил воду. У него хватало недоброжелателей в селении. Старейшины презирали пришельца, предполагали даже, что он обучен грамоте (это было преувеличением, хотя в селении, откуда он пришёл, до лесного пожара, действительно была школа). Но население Явеш-Гил’ада тянулось к Ицхаку бен-Эзеру, многие его уважали за знание обычаев иврим, за умение заговаривать боль и за рассказы о праотцах. Этими рассказами он скрашивал людям скуку замиравшей на зиму жизни.

– Иврим отличаются от остальных тем, что не ленивы, – объяснял Ицхак бен-Эзер, разводя огонь в печи. Он отмахивался от дыма и потирал ушибленную о притолоку плешь. – За это нас избрал Господь.

– Как он мог выбрать себе такой народ, как мы?! – недоумевал кто-нибудь из иврим, высунув руку из-под прихваченных плесенью шкур. – Ты погляди на нас: похожи мы на народ Божий?

– Вот, вот, – подхватывал Ицхак бен-Эзер. Огонь уже метался по всему своду печи, и люди подбирались к ней поближе – погреться и посмотреть на пламя. – Моше тоже не поверил. «Кто я такой? – вопрошал он. – И разве достоин избавления этот ничтожный народ?»

Пальцы рассказчика бегали ото лба к затылку; начиналась очередная история о праотцах к радости слушателей, иные из которых так и лежали на земляном полу, не спеша вылезть в холодную комнату.

Как-то само собой получилось, что на пришельца из Эфраима взвалили и заботы по захоронению умерших. Остальные плакали, рвали на себе рубахи, посыпали золой головы. А он копал могилу.

Но и праздники – новолуние и каждую субботу – тоже устраивал для всех он. Старался отметить такие дни, если не вкусной едой, то хотя бы жарко натопленной печью и весёлым настроением.

Много раз Ицхак бен-Эзер предлагал отделить занавеской чистый угол с жертвенным камнем, но против такого нововведения восставали все.

В предыдущие зимы явеш-гил’адцы заметили, что болезни, которые опустошили селение соседей-эмори, их обошли стороной. Так может и впрямь, следовало мыть руки, прежде чем начинать есть? Что если этот эфраимец всё делает правильно, как и положено по обычаям предков?

Люди стали ему подражать.

Глава 5

Биньяминиты из Гив’ы – главного селения племени – узнали о походе царя Нахаша от одного из своих людей, Михаэля бен-Эйуда. Возвращаясь из заиорданской области Гил’ад, куда он ездил на освящение семейной усыпальницы, Михаэль бен-Эйуд, притаившись на вершине скалы, наблюдал, как внизу по долине, образованной зимними потоками, передвигаются колонны аммонитян и их союзников из царства Моав. Солдаты в колоннах были при полном боевом вооружении и направлялись на северо-запад, возможно, на Явеш-Гил’ад. А по руслам многочисленных вади[11]. шли на соединении с царскими армиями кочевники-агрииты.

Михаэль бен-Эйуд пришпорил мула, по горной тропе пересёк в самом узком месте Иудейскую пустыню и, прибыв домой, тут же направился с сообщением к старейшинам, собравшимся под гранатовым деревом.

Сигнал шофара[12] призвал людей оставить занятия и прийти к воротам селения.

Авнер бен-Нер, худой, горбоносый мужчина лет сорока пяти, стоял в заднем ряду и слушал выступавших, ковыряя в земле широкой палкой. На таких палках он только что учил сражаться на мечах десятка два молодых биньяминитов. Во всём, что касалось военного дела, Авнер бен-Нер был самым искусным человеком в Гив’е, а возможно, и вообще в племени Биньямина. Иногда он отрывал взгляд от земли и что-нибудь выкрикивал то говорившему с широкого камня Михаэлю бен-Эйуду, то тем, кто его перебивал.

Неподалёку от Авнера его племянник Шаул бен-Киш привязывал к колышкам ослиц. У животных недавно родились ослята, а вчера приплод этот продали проезжим купцам. Ослицы-матери ждали возвращения своих чад, непрерывно вертели головами, оглядывались вокруг и норовили удрать на поиски ослят. Это было очень трудное время для тех, кто за ними ухаживал. Старый Киш, отец Шаула, постоянно напоминал, какая дорогая это порода, и как он накажет того, кто упустит ослиц.

Даже стоя на коленях, Шаул был одного роста с мужчинами селения. Он рано поседел, белые завитки густой бороды окаймляли серьёзное загорелое лицо. Казалось, даже ослицы, которых он привязывал, притихли и любуются своим хозяином.

К Шаулу подошёл старший сын Йонатан – его тоже только что учил Авнер.

– Я привяжу их, отец, – предложил Йонатан, но Шаул сделал знак: сам.

Ослиц следовало привязать крепко, но осторожно, чтобы они не натёрли шеи, вертя головами. Закончив работу, Шаул подошёл к задним рядам селян, тихо поздоровался и, покраснев, отрицательно покачал головой, когда ему предложили пройти вперёд к камню, где он имел право сидеть среди старейшин селения, как и Авнер бен-Нер и как другие мужчины из рода Матри. Слушая Михаэля бен-Эйуда, Шаул искоса поглядывал на своих ослиц, помня, что ворота селения открыты настежь, убегут – иди-ищи!

Михаэль бен-Эйуд закончил речь, и все стали гадать о намерениях царя Нахаша: куда он направился и чего хочет? Михаэль не знал, зачем Нахашу такая армия, но предполагал, что тот решил захватить не только Гил’ад, но все земли иврим. Ещё Михаэль слышал, будто советником у царя Нахаша служит какой-то иври из племени Дана, и будто он ведёт врагов по пути Йеѓошуа бин-Нуна и посоветовал им расправиться с первым же захваченным ивримским селением так, чтобы остальные испугались и сами открыли ворота перед заиорданским войском.

Вокруг стали кричать, что Йеѓошуа бин-Нун вёл иврим в страну, завещанную им Богом, чтобы пришли туда и стали жить, иной у них не было. У этих же есть свои царства с городами, и в Землю Израиля они идут только для грабежа. Как можно сравнивать!

Селяне кричали, обсуждая, что теперь должны делать они, биньяминиты. Одни считали, что нужно немедленно выступить навстречу царю Нахашу, пока филистимляне отбыли к себе на побережье на весенние праздники. Другие спрашивали: «Нам-то что до Гил’ада? Если Нахаш даже перейдёт Иордан, то окажется в наделе иврим племени Эфраима». Большинство считало, что вообще рано принимать какие-либо решения, надо подождать и посмотреть, что будет.

На камень поднялся темнолицый воин – Баана бен-Римон.

– Нахаш, конечно, не думает завоевать всю Землю Израиля, ему столько не проглотить. Но отнять у иврим то, что недограбили филистимляне, Нахашу очень хочется.

Люди притихли: что дальше?

– А если так, – продолжал Баана бен-Римон, – то пусть Филистия и заботится о нас, ведь Нахаш хочет отобрать её дань.

Крики толпы заглушили его последние слова. Население Гив’ы не любило, когда ему напоминали об оккупантах-филистимлянах. – Как же! Станет за нас заступаться Филистия! – выкрикивали из толпы и громко хохотали. – Может, басилевс[13] для того и держит здесь солдат, чтобы нас охранять?

– Мечи бы железные он нам дал! – рявкнул со своего места Авнер бен-Нер. – Да наконечники для стрел и копий!

Баана бен-Римон начал доказывать ненужность и даже опасность выступления биньяминитов Гив’ы против царя Нахаша.

– У нас можно отобрать для войны всего-то человек семьсот, – сказал он.

– Ты ещё скажи, да и те – левши, – перебил его Авнер бен-Нер.

Люди засмеялись.

Шаул бен-Киш хотел было крикнуть, что любой воин-биньяминит левой рукой попадает камнем из пращи в волос, но, как всегда, промолчал, только покраснел.

Вдруг взгляд его упал на то место, где только что стояли ослицы. Ветерок раскачивал на колышках три верёвочки.

– Убежали! – перепугался Шаул.

– Кто? – спросил племянника стоявший рядом Авнер бен-Нер. – Аммонитяне что ли? – и захохотал.

– Ослицы моего отца, – ответил Шаул, вглядываясь в равнину за воротами селения.

Люди отвлеклись от спора вокруг камня и смотрели на неудачника.

– Так пошли за ними кого-нибудь, – посоветовал Авнер бен-Нер. – Только с оружием – может, придётся отнимать ослиц у воров.

– Сам пойду, – ответил Шаул, покраснев от всеобщего внимания. – Я сам, – повторил он, направляясь к воротам. – Авнер, только скажи отцу, что я скоро вернусь.

Следом за Шаулом метнулся дремавший в тени слуга Иосиф. За спиной у них разгорался спор.

Глава 6

Селение Алмон располагалось под невысокой горой, которую назвали Божьей после того, как на её вершине установили жертвенник. Этой весной жертвенник решено было заменить новым и провести на Божьей горе церемонию праздника Новолуния – начала Второго месяца. Все жители с нетерпением ждали приезда на праздничное жертвоприношение судьи и пророка Шмуэля. В селение собрались из окрестностей молодые левиты. Шмуэль обещал проверить их знания, объяснить трудные места в Учение, а потом посвятить самых способных в священнослужители. Жители Алмона к празднику чистили дома, украшали их ветками и цветами и готовили угощения для гостей. Вспоминали прошлогодний приезд Шмуэля к старому жертвеннику, чьи камни теперь окончательно расколол огонь. Когда судья и пророк въехал на своём осле в ворота, навстречу ему поспешили старейшины селения, заранее оповещённые дозорными со стены.

– Мир приходу твоему, Шмуэль!

– Мир вам всем, – отвечал судья и пророк.

Кряхтя, он слез на землю, от помощи отказался, попросил только напоить осла и дать ему зерна. Пошатываясь после дороги, Шмуэль направился к дому старейшины Зхарии бен-Мешелема, богатого крестьянина, у которого в саду была землянка, где судья и пророк останавливался, посещая Алмон.

Зхария и Шмуэль были с молодости приятелями и жили в Шило при пророке Эли, учась у него Закону[14]. Потом их пути разошлись. Незадолго до смерти Эли назначил Шмуэля своим приемником, а Зхарию посвятил в привратники у входа в Шатёр Собрания[15]. Во время злосчастной битвы у Эвен-Аэзера Шмуэль с поручением от пророка Эли находился далеко на севере, в селениях племени Звулуна. Там он услышал о разгроме войска иврим.

После разрушения филистимлянами храма в Шило, Зхария бен-Мешелем оказался в числе немногих священнослужителей, которым удалось бежать. С тех пор он поселился в Алмоне, селении своего рода, разводил овец, разбогател, а на старости лет передал все дела сыновьям и грелся на солнышке, иногда приходя на собрания старейшин селения.

Приезд Шмуэля бывал для обоих приятелей самым важным событием года. Они подолгу беседовали в саду, советовались, обсуждали кнаанские дела и решали, как должны действовать иврим, если начнётся новое филистимское вторжение. Шмуэль делился с Зхарией опасениями за народ, совращаемый идолами, но тот видел главное зло в том, что после поражения от Филистии иврим стали равнодушны к своей судьбе.

Вся большая семья Зхарии вышла встречать Шмуэля. Принесли тёплую воду, и слуги омыли ему ноги. Потом он прошёл в сад и туда же принесли большой кувшин. Умывшись, Шмуэль вернулся в дом Зхарии, и оба приятеля уселись за стол. Гость произнёс благословение и переломил только что испечённый хлеб, радуясь его тёплой тяжести в руках. Пошутили, что в их возрасте нет лучшей еды, чем хлебные мякиши с разбавленным водой вином. К овощам, мясу и всему остальному оба даже не притронулись. С женской половины дома доносились запахи жареной баранины – там шли приготовления к праздничной трапезе. Шмуэль наслаждался теплом, благодарил Бога за то, что благополучно доехал до Алмона, и радовался, узнав, что в саду его ждут молодые левиты.

Вдруг он вспомнил свой вчерашний сон и попросил Зхарию:

– Позови повара.

Зная безразличие Шмуэля к еде, Зхария удивился, но крикнул повара. Тот прибежал встревоженный и наклонился к сидящему судье и пророку. Шмуэль положил ему руку на плечо и о чём-то тихо попросил. Зхария не расслышал просьбу, но на вопросительный взгляд повара ответил кивком.

– Исполню, – пообещал тот и убежал к печам.

Зхария бен-Мешелем из-под кустистых бровей поглядывал на приятеля. Он гордился тем, что Бог так бережёт своего пророка. Уже много лет Шмуэль не менялся внешне и был неутомим, при том, что нисколько не следил ни за своей едой, ни за одеждой, а треть года вообще проводил в дороге.

Отодвинув скамьи от стола, на который раб поставил тарелку с фруктами, старики стали глядеть на огонь, пузыривший в печке влажную кору на поленьях.

– Слышал, какая зима стояла в Гил’аде? – спросил Зхария. – Солнца почти не видели, ничего не росло. Думаю, наши братья за Иорданом потеряли много овец.

Шмуэль кивнул.

– Зато и в эту зиму никто на них не напал, – продолжал Зхария. – Господь пожалел своих чад.

– Хотя они того и не заслужили, – вставил задумчиво Шмуэль. – Сжечь бы вот так всех божков да кумиров! – сказал он, указывая взглядом на печь. – Да магов вместе с ними!

– Когда-нибудь сожжёшь, – улыбнулся Зхария. – Скажи, что станем делать, если царь Нахаш захватит земли иврим?

– Бог не допустит, – пообещал Шмуэль. – Я молюсь. К чему ты клонишь, Зхария? – вдруг встрепенулся он.

– Народ желает войны с Нахашем. Народ хочет защищаться.

– Народ?! – взвизгнул Шмуэль. – Мало ли что желает народ! Летом мне сказали, что народ не хочет тратить воду на микву[16]. Я ответил: «Лучше перестаньте пить».

Зхария не сомневался, что слышит правду. Шмуэль не боится людей, потому что говорит с самим Господом. Наверное, оттого иврим и начали требовать себе вождя «из плоти и крови», который будет слушать их слово и держать перед ними ответ. Зхарию просили уговорить Шмуэля назначить народу короля, который поведёт иврим на войну с обнаглевшими соседями.

– Людям тяжело сегодня не только в Гил’аде, – начал Зхария. – Филистия угнала к себе на Побережье наших ремесленников и не оставила иврим никакого промысла. Мы слабеем с каждым днём, и кнаанеи выступают из своих городов и захватывают земли иврим. После Эвен-Аэзера армия басилевса заняла земли племени Эфраима, так что и там народ уже плачет. Филистия всё увеличивает поборы с иврим. Да ты и сам всё это видишь. Так почему не говоришь, где выход.

– Где выход, – повторил Шмуэль.

– Народ хочет вождя, как у всех соседей, как в Филистии, как в Аммоне, как в Моаве, как в Эдоме. Не могут все иврим, как Шмуэль, верить только в небесное спасение. Помнишь, учитель наш Эли рассказывал, как пришёл Эглон, король Моава, и привёл с собой полчища аммонитян и амалекитян? И служили ему иврим восемнадцать лет, стеная и плача. Не так ли?

– А потом?! – закричал, вскинув кулаки, судья и пророк. – Господь послал иврим спасителя – Эѓуда бен-Геру по прозвищу Левша, и тот вонзил меч в чрево Эглона, и народ побил моавитян, аммонитян и амалекитян. «Не так ли»? – передразнил он Зхарию.

– Не так, – ответил тот. – Народ говорит: «Судья Эѓуд бен-Гера не был пророком, а собрал военный отряд и прогнал армию царя Эглона. Ифтах-гил’адянин, тот и вовсе был из людей безродных, а повёл иврим на царя Аммона – между прочим, деда этого Нахаша – и побил аммонитян. Это потому, что и Эѓуд, и Ифтах были воинами».

– Остановись, – попросил Шмуэль. – Дай мне собрать иврим в Гилгале или в Мицпе, чтобы все наши племена сожгли своих кумиров на жертвеннике и поклялись, что будут верны единственному Богу. Когда обратятся иврим к богу праотцев наших – никакой враг не посмеет поднять на них руку.

– А если Аммон не захочет ждать? Филистия нас уже грабит, Амалек разоряет. Народ твой устал, Шмуэль. Он хочет короля.

– Не в этом дело! – закричал судья и пророк, вскочив с места. – Помнишь, что сказал великий Йеѓошуа бин-Нун?

– Помню, – ответил Зхария. – Вместе с тобой учили.

– Так повтори, – Шмуэль сел.

– «Непосильно вам служить Господу, ибо Он – Бог святой, Бог- ревнитель. Не потерпит Он беззакония вашего и грехов ваших».

– Вот, вот, – выкрикнул Шмуэль. – В том-то и дело, что Богу нашему служить – это не мечом махать.

Наступила тишина. Старики задумались, глядя на огонь в печи. Шмуэль вдруг вспомнил вчерашний сон и, не отрывая взгляда от пламени, произнёс:

– Бог израилев сказал: «Властвующий над людьми должен быть праведником, властвующим богобоязненно». А ты погляди, что делают цари наших соседей!

Только теперь оба заметили раба, переминающегося с ноги на ногу у входа в сад.

– Чего тебе? – спросил Зхария бен-Мешелем.

– Левиты ждут, – напомнил раб.

Шмуэль вскочил и, приглаживая вихры на макушке, направился в сад. Там его встретили высокие юноши в длинных белых рубахах – левиты. Среди них были и два младших сына Зхарии.

– Я послушаю отсюда, – сказал Зхария. Шмуэль даже не обернулся, он уже был с молодыми.

Зхария велел рабу перенести свою скамью к проёму, откуда было видно и слышно происходящее в саду, а потом подровнять ему бороду и переодеть к празднику. Раб поставил возле хозяина столик, на него – медный таз с водой и разложил набор кремнёвых ножей, отполированных по сколу. Пока ему подравнивали бороду, Зхария смотрел на своё отражение в воде и слушал голоса из сада.

– Что есть человек? – говорил Шмуэль. – Творение из праха, чьи дни пролетают быстрее, чем челнок ткача; плоть, поддерживающая и воспроизводящая себя самое, подобно животным; сосуд, наполненный стыдом и сомненьями, движимый гордостью и себялюбием, гонимый страстями. Но не только! Человек ещё и творение Божье, созданное по Его образцу и подобию, преисполненное им...

Гость вернулся из сада и, взгромоздившись на скамью, протянул ладони к огню. Он сиял, довольный испытанием.

И в холод ездит, думал Зхария. А у самого ни одежды тёплой, ни еды.

– Будут они служить Господу, – ликовал судья и пророк. – Только бы нам восстановить жертвенники! А пока мы устроим на Песах большое жертвоприношение в Гилгале для всех племён иврим.

– А Филистия позволит в Гилгале? – спросил Зхария, которому заканчивали подравнивать бороду.

Шмуэль поднял на него взгляд.

– Филистия? – произнёс он растерянно. – В Гилгале? Не знаю.

– И что будет потом?

Не отрывая взгляда от таза, Зхария думал о Шмуэле: ведь народ убьёт его, если он не поставит вместо себя вождя. Сказать ему? Всё равно не испугается. Нет у него страха перед земной силой.

– Иди пока погрейся на солнце, – предложил он. – Когда пойдём к жертвеннику, я пришлю за тобой слугу.

Шмуэль растерянно кивнул, поднялся и, пошатываясь, вышел из дома. Ветер обдал жаром его лицо, от солнца закружилась голова. Но судья и пророк уверенно направился к воротам селения, будто кто-то вёл его на встречу с тем, кого он видел сегодня во сне. Ноги Шмуэля ступали всё твёрже, всё легче отталкивались от земли. Никого вокруг не замечая, он устремился к бронзовым воротам селения, куда сейчас, вот сейчас должен был войти...

И тот вошёл.

Глава 7

Выйдя из Гив’ы, Шаул бен-Киш и его слуга Иосиф побежали по следу ослиц, но, к своему удивлению, не нашли их. Через некоторое время Шаул заметил высоко на плато одну из беглянок, но, пока они с Иосифом, цепляясь за кусты и обдирая руки и рубахи, карабкались по скале, ослица исчезла. Наступил вечер. Возвращаться в темноте да ещё и без ослиц Шаулу не хотелось.

Слуга Иосиф сказал, что хлеба у него в сумке хватит дня на три, да инжира сушёного – не меньше, а рядом, в низине он приметил родничок. Иосиф развёл огонь и начал возиться возле него, грея воду. Шаул постоял возле слуги, тянувшего одну и ту же охотничью песню, и пошёл устраивать ночлег. Утром, рассуждал он, или увидим следы, или расспросим пастухов. Только бы ночью этих дурёх не сожрали медведи!

Подумав о медведях, Шаул стал собирать ветки с колючками, чтобы на ночь прикрыть ими вход в пещеру, которую он выбрал. Обойдя её с зажжённой лучиной в руках, Шаул убедился, что это не логово зверя, и что внутри нет ни змей, ни скорпионов, сухо и просторно.

На обратном пути к костру, он старался представить, где они с Иосифом оказались. Сперва пробежали через длинную лощину, потом – мимо горы, на вершине которой должны находиться запасы веток для костровой почты. Отсюда через узкий проход в отрогах холмов быстрым шагом прошли по краю леса Эфраима, где Шаул ещё мальчиком ставил капканы на лисиц и зайцев. О существовании здесь прохода Шаул не знал, потому что этой весной не выходил со стадом из Гив’ы и не видел, что натворили зимние дожди. Когда новые ручьи и потоки пересохнут и исчезнут, проходы в горах останутся. Так бывало каждый год. За зиму многое изменялось в горах Эфраима, появлялись новые ущелья и долины, обрушивались своды древних пещер и возникали новые, иногда целые многоэтажные галереи с коридорами и колоннами. Летом, во время перегонов стад пастухи живут в таких пещерах, оставляют запасы зерна и сухих веток, в них ночуют идущие мимо караваны. Иногда люди подправляют своды бронзовыми ножами, рисуют на стенах охрой тайные знаки, устраивают алтари для своих богов, хоронят умерших в дороге. Опасаясь духов, иврим, перед тем как войти в пещеру, всегда произносят специальную молитву, и тогда волосатые демоны-сеирим засыпают и не вредят людям.

Шаул ещё некоторое время сидел у костра, разглядывая посеребрённое лунным светом небо и слушая, как поёт, ударяя ладонями по камню, развеселившийся после еды слуга. Сам Шаул петь стеснялся, но слушать других любил.

– Возвращаться будем по старой дороге, – сказал Иосиф. – Я знаю на юге хорошую тропу к Гив’е. Не печалься, хозяин, – засмеялся он, – завтра непременно отыщем ослиц отца твоего, Киша бен-Авиэйла.

Иосиф снова запел. Шаул, глядя на звёзды, размышлял. Как научил его дед, Авиэйл бен-Церор, он разделил небесное пространство на север и юг и узнал, что дом остался далеко. Шаул умел по закату узнавать погоду на завтра, определять, когда кормить и поить ослов, чтобы они вошли в полную силу к началу работ. Дед же объяснил ему, как определить в какой день лучше начать пахоту и в какой стрижку овец. Цвет неба на закате и расположение звёзд предупреждали о налёте саранчи, о дожде и буре и о рождении приплода у скота.

Ослицы голодны, размышлял Шаул, потянутся к жилью. Завтра надо будет обойти все селения вокруг, особенно крайние дома, те, что у самых гор.

Он наносил в пещеру травы, сделал подстилку на белой от меловой пыли земле и, закончив приготовления ко сну, вернулся к Иосифу. Тот ворочал веткой в углях, поджаривая хлеб. Оба попили кипятку с инжиром, загасили костёр, вошли в пещеру, завалили за собой ветками вход и улеглись.

Шаул вдыхал пряный аромат травы и удивлялся, что никак не может заснуть. Не то ему мешал храп слуги рядом, не то тревога за ослиц. Завтра нужно будет подняться ещё до рассвета, поесть, осмотреться и – в селения. Встанет тот, кто впустил к себе ослиц, захочет накормить их и перегнать подальше, а Шаул тут как тут: «Это – мои! Плату за то, что дал им ночлег, пришлю из Гив’ы с сыном, а ослиц забираю». Несколько лет назад один крестьянин из соседнего селения спрятал забредшего к нему чужого вола, а потом погнал его в надел Эфраима на базар. Вола по дороге опознали, и крестьянина убили.

С этими мыслями Шаул уснул. Но не крепко: слышал шакалов, которые пришли копаться возле костра в поисках остатков еды, писк ящериц и летучих мышей в глубине пещеры. Он садился и чесался, потому что муравьи забирались ему под рубаху, и снова засыпал. Ему приснилось, что он на пахоте, а над ним наклонился кто-то в красной рубахе – такой огромный, что борода его лежала поверх облака, и Шаул не мог разглядеть его лица.

– Ты не ангел? – крикнул ему Шаул. – Я ведь сплю, а у нас говорят, что видеть ангела во сне – к смерти.

Тот покачал головой: нет, я не ангел.

Потом он поднял руку, и плечи Шаула потянулись к небесам, однако ступни ног были прижаты к земле тяжестью тела. Человек в красной рубахе напрягся, и Шаул оторвался от земли вознёсся вверх и оттуда, как с горы, увидел всё маленьким: Гив’у, крестьян на полях, филистимлян, стреляющих их луков у себя в лагере.

Внезапно что-то случилось, и Человек в красной рубахе выронил Шаула на землю. Послышался звон, будто на Шауле была надета медная кольчуга.

Проснувшись, он тут же позабыл свой сон и лежал, прикидывая время по свету, проникавшему в пещеру. Вылез наружу, оглядел плато, на котором они расположились: холодная каменистая земля ожидала восхода солнца. Вдалеке на холме вырисовывалось большое селение, судя по высоте окружающей его стены – кнаанское. Когда там откроют ворота, можно будет поискать ослиц. Шаул спрыгнул вниз к родничку в камнях, умылся, вылил немного воды на землю – жертвоприношение – и долго стоял, разглядывая горизонт. Он увидел, как из пещеры, зевая и почёсываясь, вышел Иосиф. Заметив Шаула, слуга помахал ему рукой, повернулся и, подойдя к краю плато, стал мочиться.

Когда Шаул вернулся к костру, Иосиф уже вскипятил воду, окунул туда сухие листья мяты и покрошил инжир. Он протянул хозяину на прутике кусок поджаренной лепёшки и чашку с питьём. За едой оба разглядывали окрестности и обсуждали дорогу. Сошлись на том, что лучше возвращаться в Гив’у через земли, населенные биньяминитами, а значит, идти надо на запад.

До первого селения добрались быстро. Иосиф спрашивал крестьян об ослицах. Одного присутствия могучего Шаула было достаточно, чтобы кнаанеи клялись на статуэтках богини, что ослиц здесь не видели, а если те придут, то дети тут же отведут их в Гив’у. Шаул и его слуга двигались всё медленнее и всё меньше верили в успех поисков. Похоже было, что животными старого Киша этой ночью полакомились медведи. «Но тогда вы должны были наткнуться на свежие кости», – скажет Шаулу отец, и возразить на это будет нечего.

На границе наделов племён Биньямина и Эфраима они попали в густой лес и заблудились. Шли от дерева к дереву, вглядываясь в траву и камни под ногами. Место было совершенно незнакомое.

Вдруг Шаул заметил поблизости малорослого оленя-самца с загнутыми к спине рогами. Не отрывая от него взгляда, Шаул наощупь размотал верёвку пращи у себя на поясе и ногой подтянул круглый камень, сделав знак слуге не шевелиться. И тут олень подпрыгнул и повалился на бок. Из шеи у него торчала большая стрела, вдоль её древка била струя крови.

– Попал! – закричал детский голос, и из кустов к оленю кинулся мальчик лет пяти.– Попал!

Несколько секунд Шаул и слуга наблюдали за мальчиком, потом Иосиф из-за своего дерева спросил:

– Как же ты в него попал?

Мальчик сходу перепрыгнул через тушу оленя и исчез в кустах. Тут же его голос послышался уже из-за спин Шаула и Иосифа:

– Стойте на месте, а то мы вас всех перестреляем!

– Ладно, стоим, – сказал Шаул и засмеялся.

Послышался долгий кашель, потом стариковский голос сказал из кустов:

– Иврим, Богом прошу, идите своей дорогой.

Шаул вышел из-за дерева, подошёл к оленьей туше и сел около неё на землю. Громко приказал:

– А ну-ка идите сюда и ты, старый, и ты, мальчик.

Из кустов опять послышался кашель.

– Перестаньте трусить, – сказал Шаул. – Идите сюда и объясните, как нам выйти из этого леса.

Кашель продолжался ещё минуту, потом на поляне появился тот же мальчик, ведя за руку слепого старика крепкого телосложения с обезображенным лицом. Шаулу и его слуге не раз приходилось видеть людей, спасшихся после пожара, но оба они отвели глаза от человека, у которого не разобрать было, где рот, где нос, и даже на кулаке, зажавшем тяжёлый охотничий нож, будто никогда не было кожи. Зато худой и грязный мальчишка был очень симпатичным, хотя изо всех сил старался хмурить брови и делать страшные глаза.

– Мир тебе! – приветствовал слепца Шаул. – Меня зовут Шаул бен-Киш, я из Гив’ы, из рода Матри. А это – Иосиф, мой слуга.

– Славный род, – сказал слепец, присаживаясь на траву. – И воины у вас в Гив’е хорошие.

Он закашлялся. Мальчик, всё время державший слепца за руку, с восхищением смотрел на Шаула.

– Вы из надела Йеѓуды? – спросил Иосиф.

– Верно, – кивнул старик. – Я – Иорам бен-Хецрон из Эйн-Шемеша

– Хецрон? Это у которого стельную корову в прошлом году медведь загрыз? – спросил Иосиф.

– Кончился род Хецрона, – слепец закашлялся. – Вот как гарь глубоко в человека проходит, год уже так давлюсь.

– Филистимляне? – спросил Шаул.

Слепец кивнул.

– У нас в Гив’е они таких пожаров не устраивали, – удивился Иосиф.

– Гив’а большая, – заметил слепец. – А нашим где было против филистимских мечей! Их солдаты быстро всех перекололи.

– Всех? – переспросил Шаул.

– Кроме вот его, внука моего, Михи. Спрятался он. Я с охоты вернулся, стал звать, только он один откуда-то выполз. Больше никто не отозвался. Бросились с ним дом тушить, я и не заметил, как борода занялась.

Он опять закашлялся.

– Как же вы живёте?

– Так и живём. Уже целый год.

– На людях всё-таки легче, – рассуждал Иосиф. – Хоть место бы поменяли.

– Больного где ни положи – ему всё равно больно.

– Прибились бы к кому.

– И без нас полно нищих, не только здесь филистимляне прошли. Кому мы нужны! Не работники ведь... Так вот и живём, – он засмеялся. – Учу внука, чтобы мог обходиться без меня. Вот охотимся вместе. Силы лук натянуть у него ещё нету, зато глаза зоркие. Он и высматривает птицу или зверя. Я лук натягиваю, он наводит – так и управляемся, не голодаем. И дом, как могли, починили – видишь, зимние дожди пережили. Ну, веди к оленю, – велел слепец мальчику. – Надо его освежевать да тушу разделать. Кровь, должно быть, вся уже вытекла.

Мальчик неохотно оторвал взгляд от огромного биньяминита.

– Погодите, – остановил их Шаул. – Я помогу.

Старик остался сидеть, а Михе велел пойти и поучиться разделывать тушу.

– Как вы никого не боитесь! – не унимался Иосиф. – А звери дикие, а бродяги! Или те же солдаты!

– Что я тебе повторяю, Миха? – спросил через кашель слепец.

– Две собаки справятся и со львом, – откликнулся тот, беря в руки оленью печень, вырезанную Шаулом. – Я сейчас поджарю тебе что-то вкусное.

Старик засмеялся.

– Самый вкусный кусок кому? – спросил он.

– Гостям, – весело отозвался Миха.

Они вымыли ножи, поджарили на костре мясо и стали есть. Солнце стояло уже высоко. На остатки оленя слетелись мухи.

За едой Иорам объяснил, как выйти на лесную тропу, ведущую к дороге на Гив’у.

– Что ты так на него уставился, Миха? – спросил вдруг старик. – Да я сейчас сам узнаю.

Он придвинулся к Шаулу, провёл рукой по его прикрытым глазам, по щекам, по плечам и заключил:

– Шимшон, судья из Дана, был ещё больше.

– Ты видел Шимшона[17]? – удивились Шаул и Иосиф.

– Нет, не видел, – покачал головой Иорам. – Но он мне часто снится. Теперь бы нам его!

Он закашлялся. Шаул подлил в чашку слепца горячей воды с листьями мяты, посадил себе на колени Миху, пообещал:

– Филистимляне ещё ответят за всё.

Он сам удивился тому, как прозвучали его слова. Миха прижался к груди Шаула и затих.

– Вот что, Иорам, – решил Шаул, – идите ко мне жить.

– Гость как рыба, – засмеялся слепец, – на третий день начинает вонять.

Шаул продолжал:

– Гив’а – селение большое, найдётся для вас занятие. Все иврим – дети праотца Якова, а значит, родственники.

– Мы – самые дальние, – вставил Иорам. – Самые дальние родственники – это бедные родственники.

– Пойдёте жить ко мне, – сказал Шаул, опуская Миху на землю. – Семья у меня такая: жена Ахиноам, четыре взрослых сына и две дочери. Не много. А дом большой, места хватит всем.

Слепец покачал головой, но тут заговорил мальчик:

– Иорам! – сказал он. – Ну, Иорам! – и погладил обожжённую руку старика.

Тот хотел ответить, но зашёлся кашлем и всё пытался отпить воды из чашки.

Шаул поднялся, за ним – Иосиф.

– Мы торопимся, – сказал Шаул. – Вы идите в Гив’у. Иорам, ты знаешь дорогу?

– Конечно, знаю.

– Тогда шалом! Передай, что у меня всё в порядке. Найду ослиц и сразу вернусь.

Иосиф согласился взять на дорогу оленьего мяса, как настаивал Иорам. Но и после этого от небольшой, казалось, добычи оставалось ещё пол туши. Мясо завернули в траву и сложили в кожаные мешки, которые оказались за поясом у слепца. Получилось два полных мешка.

– Помочь? – спросил Шаул. – Далеко ваш дом?

– Полный мешок тяжёл, – старик закашлялся, поднимая его на плечо, – но насколько же он легче пустого! Сами донесём.

Они попрощались, договорились встретиться в Гив’е. Миха ещё долго оборачивался и махал рукой Шаулу. А Иосиф, идя за хозяином, думал: можно ли подбирать всех несчастных – вон их сколько кругом! Ну, подай ты нищему, поделись едой, нет ничего – помоги советом. Но не приглашай к себе жить! Что он будет делать в доме со слепцом и сиротой?

Вскоре Иосиф забыл об этой встрече. Слуга радовался дороге и хотел, чтобы она длилась, как можно дольше. Шаул же напротив, шёл мрачный: то ли думал о филистимлянах и погорельцах, то ли понял, что ослиц им уже не найти, а старый Киш не любит такие потери.

Так, занятый каждый своими мыслями, вошли они в попутное селение Алмон.

Глава 8

– Мир приходу твоему! – приветствовал судья и пророк вошедшего через бронзовые ворота красавца-великана.

– Мир и тебе, – ответил Шаул.

Внезапная радость охватила его. Шаул встал на колени и приложил губы к щеке незнакомого старца, потом поднялся и вместе с Иосифом пошёл за этим встретившим их человеком, удивляясь наряженному по-праздничному селению и людям в белых одеждах и венках. Над Алмоном замерло бирюзовое небо.

Войдя в праздничную толпу, они вместе с ней под барабаны и напевы дудочек стали подниматься на Божий холм. Рядом двигались девушки-танцовщицы. Они кружились на ходу, звенели глиняными колокольчиками на ногах и руках и вскидывали над головой связки бубенцов.

Шаул наклонился к старцу и, покраснев, спросил:

– Как бы мне найти провидца? Говорили, что он может прийти в Алмон, но тут, видимо, какой-то праздник.

– Это – я, – на ходу ответил старец. – Меня зовут Шмуэль.

– Как? – из-за веселья вокруг Шаул ничего не слышал.

– Шму-эль.!

– Как нашего судью и пророка, – засмеялся Шаул.

– Нашлись ослицы отца твоего, – крикнул ему Шмуэль.

Тут только Шаул осознал, что этот приветливый человек и есть судья и пророк из Рамы.

За каждым поворотом к шествию присоединялись нарядные дети с зелёными ветками в руках. В утреннем воздухе пахло мёдом, лента широкой, очищенной от щебня дороги вела наверх, к сложенному из громадных камней жертвеннику. Народ всё время прибывал, заполняя склоны Божьего холма.

Растерянный, оглушённый праздником Шаул оглядывался по сторонам, высматривая укрытие, но и догадываясь, что при его росте остаться незаметным будет невозможно. Любопытство алмонян к гостю возрастало: кто это и зачем его привёл на праздник судья и пророк?

Зато Иосиф чувствовал себя превосходно и болтал с двигавшимися неподалёку танцовщицами.

Понемногу Шаул стал успокаиваться и приглядываться к происходящему на Божьем холме.

Поддерживаемого слугами старика провели через толпу и усадили на скамью неподалёку от жертвенника. Два высоких юноши в белых рубахах и с медными обручами левитов на головах встали по обе стороны от старика.

– Это – Зхария бен-Мешалем с сыновьями, – сказала девушка, указывая взглядом на старика.

Шмуэль уже побывал внизу. Убедившись, что бык не имеет изъянов, он разрешил начать праздничное жертвоприношение и возвратился наверх, к жертвеннику. А внизу его сменил мускулистый левит по имени Ёах. К нему подвели стреноженного быка, тот мотал головой, глаза, налитые кровью, высматривали врага. Ёах положил ладонь на темя быка, и тот сразу притих. Подошёл левит с длинным бронзовым ножом и передал его Ёаху. Он пропел короткую молитву и с последним звуком ударил быка ножом под горло. Животное повалилось к ногам человека, заливая кровью босые ступни левита. Ёах отступил в сторону, ему подали кувшин с водой для омовения, а тушу быка окружили другие левиты. Одни из них собирали в сосуды кровь, несли её наверх и выливали на углы жертвенника, другие готовились снимать шкуру, отделять и промывать внутренности перед тем, как поднять их к жертвеннику для всесожжения, третьи уже разводили костёр наверху. Все левиты были из числа экзаменованных Шмуэлем в саду у Зхарии бен-Мешалема. На них были рубахи из отбеленного льна, подпоясанные ремнем шириной в три пальца, и красные головные платки. Одежда самого судьи и пророка, приготовленная ему жителями Алмона, отличалась от левитской тем, что в ткань было вплетено несколько золотых нитей, сиявших на солнце.

Неожиданно сильным голосом Шмуэль обратился к людям, притихшим на дороге к вершине Божьего холма:

– По доброй ли воле вы пришли принести жертву Богу наших отцов?

– Да-а! – пропела толпа.

Тогда Шаул воздел к небу руки, прикрыл глаза и начал:

– Как хороши шатры твои, Яаков, жилища твои, Израиль!..

Благословив народ, он поднялся на верх жертвенника, чтобы наблюдать за всесожжением. Хурам, сын Зхарии бен-Мешалема, полил воду из серебряного кувшина на руки Шмуэля и подал ему чистую тряпицу. Судья и пророк перешёл на восточную часть жертвенника, где сжигались почки и печень быка, взял в руки кожаное опахало и показал ближайшему левиту, как нужно направлять огонь. Через некоторое время, когда левиты начали собирать пепел в бронзовые совки, довольный Шмуэль спустился с жертвенника и пошёл смотреть, как готовится следующее жертвоприношение – хлебное.

Люди вокруг Шаула и Иосифа раскачивались и пели, голоса уносились в поднебесье, и многим казалось, что сейчас они увидят над собой собрание поющих ангелов вокруг Божьего престола.

Закончив жертвоприношение, Шмуэль обратился к народу. Его слово ждали. Судья и пророк рассказал иврим их историю от праотца Авраама до выхода из Египта, особо останавливаясь на тех годах, когда предки отступали от служения своему Богу, и он лишал их защиты от врагов. Видя по лицам левитов, что те стараются запомнить каждое его слово, Шмуэль, закончив рассказ, хотел было уже благословить праздничную трапезу, но почувствовал, что люди ждут от него главного. И он решился.

– Посмотрите, как живут соседи наши, – произнёс он с усмешкой. – Не Богом управляются соседи наши, а смертным: кто царём, кто князем, кто вождём. А хорошо ли живётся им под рукой земного владыки? Король отбирает себе в войско самых сильных мужчин и ведёт их на войну. От любого урожая отделяют ему десятую часть, он требует для войска лучших ослов и мулов, лучшее оружие, повозки для обоза, подарки к празднику – ему самому и его военачальникам. Вот басилевс Филистии. Кто строил ему дворец в Ашдоде? Кто сложил дворцовое святилище? Кто наполняет продуктами и дорогими вещами хранилища басилевса? Сами же филистимляне, а не их рабы.

И тут в тишине все услышали, как кто-то спросил соседа:

– Слушай, если всё у них там так плохо, то, может, это мы победили филистимлян, а не они нас?

По толпе прокатился хохот. Шаул со слугой и все тридцать старейшин Алмона с трудом сдерживались, чтобы не присоединиться к общему смеху.

А из толпы неслись всё более злые голоса:

– Зато он войско водит на войну, этот басилевс! А кто нас поведёт на Нахаша, ты что ли?

– Гос-подь! – Шмуэль даже присел от своего крика.

Толпа притихла.

– Не-ет! – поднял палец Шмуэль. – Это вы не мне не верите. А Ему!

И понурясь, не глядя ни на кого, он прошёл через расступившуюся толпу вниз, потом обернулся, знаком велел Шаулу следовать за ним и направился к дому Зхарии бен-Мешелема.

Праздник кончился. Люди расходились по домам. Позади них дымился жертвенник.

Глава 9

У входа в сад Шмуэль, улыбаясь, будто на Божьем холме ничего не произошло, пригласил Шаула:

– Заходи, гость.

В доме он подозвал повара и велел ему:

– Подай-ка ту часть, которую я дал тебе и о которой сказал: «Отложи её у себя».

Взял повар голень и то, что над нею, и положил перед Шаулом.

Сказал Шмуэль:

– Вот что отложено для тебя. Положи перед собою и ешь.

Когда окончили трапезу, Иосиф отпросился у хозяина к рабыне, с которой успел познакомиться по дороге. Шаул отпустил его, а сам вслед за Шмуэлем поднялся на крышу дома. И беседовали они с Шаулом на кровле.

– Умру я, – сказал Шмуэль, глядя на опускающееся за горизонт солнце.– Что станет с народом, с этими непослушными детьми Господа? Сколько раз я просил Его: назначь мне преемника! Кто станет пророком у иврим? Сыновья мои беспутны; другие либо не знают Закона, либо не могут превозмочь страха, чтобы пророчествовать перед народом Божьим. В этом дело, а они: «Король! Король!» Он тряхнул головой, посмотрел на Шаула и продолжал: – Ладно. Господь не оставит свой народ, быть такого не может! – Заметив смущение гостя, засмеялся: – Ну, скажи, вот твой отец, Киш, муж храбрый, рассказывал вам про то сражение под Эвен-Аэзером? Ведь он там тысячей биньяминитов командовал, верно?

– Верно, – подтвердил сидящий рядом на земле Шаул. – Все в Гив’е помнят те позорные дни.

– Что же рассказывал твой отец? – спросил Шмуэль. – Я в то время был на жертвоприношении в наделе Звулуна. Эли велел мне освятить новый жертвенник. Вот как сегодня, – добавил он и помрачнел.

– Он рассказывал, – начал Шаул, подумал несколько мгновений и продолжил: – Филистимляне подошли к Афеку двумя колоннами, одну привёл серен Яффо, другую – серен Ашдода. И сразу басилевс начал наступление. А у иврим в первый день прибыли ещё не все силы, стан толком устроить не успели, а когда вышли в поле, оказалось, что солнце светит нашим в глаза.

– Сколько же всего вышло филистимлян против наших сил? – спросил Шмуэль. – Сколько было у них колесниц?

Шаул пожал плечами:

– Много.

– Конечно, – засмеялся судья и пророк. – Когда это биньяминиты считали врагов! Рассказывай дальше.

– Бились наши хорошо. Ополчение Гив’ы перерезало Южную дорогу, и по ней не прошла ни одна колесница. Стояли насмерть.

– Умереть и дурак сумеет! – вставил Шмуэль.

– Теперь ясно, – продолжал Шаул, – что надо было отойти к ущелью, где много наших селений, да и от колесниц в горах врагу не было бы толку. Но тогда никто об этом не подумал. К вечеру подсчитали потери. Четыре тысячи воинов! Начались споры: отступить или продолжать битву на этом же месте? И тогда сыновья пророка Эли, никому ничего не сказав, привезли в стан Ковчег Завета из храма в Шило. Наши до утра пели, приносили жертвы, благословляли каждый отряд отдельно и все вместе. А надо было отдохнуть, потому что филистимляне утром начали новую атаку.

И опять поначалу наши сражались неплохо, пока позади ополчения племени Дана не забили барабаны. Это на помощь филистимлянам прибежали гиргаши из своей крепости в Бет-Шеане. Наши не знали, что гиргашей в Бет-Шеане так много. Басилевс, увидев, что появились союзники, велел прорваться к Ковчегу Завета и захватить его. Это филистимлянам удалось. Когда иврим увидели, что священный Ковчег попал в плен, началась паника и общее бегство. В тот день наши потеряли тридцать тысяч воинов.

Он замолчал. Теперь Шмуэль рассказывал, что произошло, когда весть о поражении пришла в Шило.

– Убежал один биньяминит с места сражения и в тот же день пришёл в Шило. Одежда на нём была разорвана, на голове – прах. Когда он появился, Эли сидел на камне у дороги возле ворот дома и ожидал вестей, а сердце в нём трепетало за Ковчег Божий. Когда человек тот пришёл в Шило, весь город, узнав новость, стал громко стенать. Эли услышал вопли и спросил:

– Отчего такой шум?

Тогда этот человек подошёл к нему и объяснил. А было Эли девяносто восемь лет, глаза его померкли, и он не мог видеть. Тот человек сказал Эли:

– Я сегодня пришёл из стана, убежал с места сражения.

Эли спросил:

– Что там произошло?

И отвечал вестник, и сказал:

– Побежал Израиль перед Филистией, и поражение великое произошло в народе. Оба сына твоих убиты, а Ковчег Божий взят в плен.

Едва упомянул он о Ковчеге, Эли упал навзничь у ворот дома, сломал себе хребет и умер, ибо был он стар и тяжёл.

– Да, – вздохнул Шаул, не нужно было приносить Ковчег.

– Ладно, – отмахнулся Шмуэль. – Всё это теперь не важно. Я вижу, ты можешь говорить о том сражении до утра, но у нас здесь не военный совет. Проверю, что ты помнишь из Учения.

Гость порадовал судью и пророка знанием истории иврим – видимо, не раз над ней размышлял. С толкованием дело обстояло хуже, зато события Шаул излагал ясно и точно. Шмуэлю любопытно было узнать отношение биньяминита к праотцам и героям. Его не удивила неприязнь Шаула к Иосифу, добившемуся высокого положения при дворе фараона. По Шаулу получалось, что Иосиф издевался над своими братьями и в детстве, и когда те, взрослые, попали в зависимость от него в Египте.

– Он даже в тюрьме дослужился до большого начальника. И вообще, если бы не его «благодеяния», иврим не застряли бы у фараона на четыреста лет, – закончил Шаул.

– Глупец! – смеялся Шмуэль. – Таков, значит, был замысел Всевышнего, смертным недоступный.

Шмуэль был уверен, что больше всех героев Шаул почитает военачальника Йеѓошуа бин-Нуна, и удивился, узнав, что Моше ему ещё дороже.

– Никто так не натерпелся от иврим, как Моше. Но он всё сносил, да ещё и заступался за свой народ перед Богом.

Шмуэль мысленно похвалил Киша бен-Авиэйла за то, что тот дал детям изрядные знания, потом посмотрел Шаулу в лицо, улыбнулся и спросил:

– Чего боишься? Что начну спрашивать про службу у жертвенника? Не бойся. Тебе эту службу всё равно нести нельзя. – И объяснил: – До того, как иврим совершили грех поклонения Золотому Тельцу, священнослужителями в народе были сыновья-первенцы. Но когда всего-то через сорок дней после получения Скрижалей Завета[18] наши предки совершили этот грех, Господь запретил иврим служить у жертвенника, оставив такое право только за племенем Леви, потому что оно сохранило верность Богу: только левиты не стали плясать вокруг тельца. А теперь запомни раз навсегда, – лицо Шмуэля стало строгим. – Жертвоприношения – не твоё дело, как бы хорошо ты ни изучил службу. Запомнил? Это очень важно для тебя, хотя сейчас я ещё не могу объяснить почему. – Он вздохнул и добавил: – А в том сражении с филистимлянами Господь нас оставил за грехи. Понял?

Шаул кивнул, но Шмуэль был уверен, что биньяминит всё равно думает о расположении войск, об оружии и колесницах; не понимает, что никакой план не мог тогда помочь иврим.

– Мы ведь не как все, – сказал судья и пророк. – У нас и король должен быть не как у всех. Иврим боятся только Бога, земная власть для них не страшна. Значит, и король иврим должен бояться Бога, делать только то, что Он велит.

Сведённые к переносице брови Шаула говорили о его старании понять, зачем Шмуэль рассказывает ему про какого-то царя.

– Погляди на Зхарию, – продолжал судья и пророк. – Рубаха на нём горела, когда он бежал из Шило, но священные рукописи и подсвечник он вынес из огня и передал коэнам в Бет-Эле. Кто ему за это слово благодарности сказал? Народ? Как бы не так! Пришёл Зхария в свой надел, а там полное разорение. Пришлось всё начинать сначала. Работал тяжело, и, видишь, разбогател. Уважаю я его за то, что не ждал он благодарности от людей. Так нас учил старый Эли.

Шаул согласно покачал головой и подал старцу чашку с водой. Шмуэль отпил, утёр бороду и спросил:

– Ты хочешь что-нибудь спросить, Шаул бен-Киш? Ну?

– Какой будет у меня урожай на новом участке?

Шмуэль скривился и только сказал себе: не ты его выбрал. Не ты!

Наступил вечер. У ног старца раб поставил жаровню с углями.

– Что тебе снится? – внезапно спросил Шмуэль. – О чём твои сны?

– Какие сны! – засмеялся Шаул. – Мы с сыновьями недавно расчистили от камней новый участок и теперь пашем его под ячмень. Первая пахота очень важна. К вечеру валишься на землю вместе с волами и один с ними сон видишь.

И вдруг он вспомнил! Приблизил к старцу встревоженное лицо.

– Вчера ночью в пещере в полпути отсюда видел я кого-то в красной рубахе. Лица разглядеть не смог. Поднял он меня над землёй, показал Землю Израиля, а потом кинул обратно на песок. К чему это? Увидев, как серьёзно слушает судья и пророк, Шаул испугался своего сна. Шмуэль отодвинулся от него, попил тёплой воды из чашки, обдумывая ответ, прикрыл глаза.

– Пока ни к чему, но скоро узнаешь, – пообещал он тихо и шёпотом добавил: – Станешь другим человеком. А пока ступай, внизу тебе и твоему слуге постелено.

Поутру, когда возносят на жертвенник хлебное приношение, Шмуэль разбудил своих гостей и пошёл к прихворнувшему Зхарии. Шаул и Иосиф умылись и поели. Оба стояли под инжирным деревом, ожидая возвращения Шмуэля. Шаул любовался весенним садом, подносил к носу листья, растирал их в ладонях, прищёлкивал языком. В этот момент у входа в дом возник судья и пророк и, никем незамеченный, остановился, глядя на Шаула и его слугу.

Великан нагнулся, поднял щепотку земли и положил себе на язык. Сплюнул, покачал головой.

– Лучше было посадить здесь оливы, верно Иосиф? – сказал он.

Неужели это и есть тот самый человек! – думал Шмуэль.

Наконец биньяминит и его слуга заметили судью и пророка. Тот сделал знак Шаулу подняться за ним на крышу. Они уселись, как вчера: Шмуэль на высокую скамью, Шаул у его ног. Долго молчали. Шмуэль думал. Потом повернулся к Шаулу и посмотрел ему в глаза. Тот покраснел.

– Ну вот, Шаул бен-Киш, – решился судья и пророк, поднимаясь со скамьи. – Пора.

И взял Шмуэль сосуд с елеем, и полил на голову его, и поцеловал его...

Стоя на коленях, зажмурив глаза, Шаул почувствовал, будто лёгкое пламя скользнуло у него по лбу, задержалось на веках и побежало под рубаху.

А в ушах у Шмуэля звучало слово Господне:

– Вот тот человек, о котором я говорил тебе, что он будет управлять народом моим. И спасёт он народ мой от руки филистимлян, ибо видел я народ мой, ибо вопль его дошёл до меня.

Шаул раскрыл глаза. Шмуэль обтёр голову великана и, шевеля губами прямо против глаз Шаула, закончил:

– Бог даст тебе новое сердце.

Он подтолкнул Шаула, чтобы тот поднялся, потом, глядя снизу и воздев руки, медленно и внятно проговорил:

– Когда сбудутся с тобой все знамения, тогда делай, что сможет рука твоя, ибо с тобою Бог.

Обессилив, оба опустились на землю.

– Скажи слуге, чтобы собирался, – велел Шмуэль. – Люди Зхарии приготовят вам на дорогу еду и воду. А пока я хочу, чтобы ты всегда помнил нашу вчерашнюю беседу здесь. Если Господь выбрал тебя пасти его народ, значит, Он даст тебе новое сердце. Ещё прежде, чем придёшь в Гив’у, ты испытаешь, каково быть пророком – так нужно, чтобы ты всегда понимал меня. Но пока я не объявлю о тебе при всём народе, никто не должен знать о сегодняшнем помазании. Запомнил? Даже от отца, даже от жены будешь пока всё держать в тайне. А сейчас перестань дрожать и помоги мне спуститься в сад.

Провожая гостей до ворот Алмона, Шмуэль говорил Шаулу:

– Когда пойдёшь ты от меня сегодня, то встретишь в пределах биньяминовых двух человек, что сейчас у могилы Рахели, и они скажут тебе: «Нашлись ослицы, которых ты ходил искать. И вот отец твой, перестав беспокоиться об ослицах, беспокоится о вас, говоря: "Что делать мне с сыном моим?" И пройдёшь оттуда дальше, и дойдёшь до дуба, что в Таворе, и встретят тебя там три человека, поднимающиеся к Богу в Бет-Эйл. Один несёт трёх козлят, другой – три каравая хлеба, а третий – мех вина. И будут они приветствовать тебя, и дадут тебе два хлеба, и ты возьмёшь из рук их. После этого дойдёшь до холма, где лагерь филистимлян. И будет: когда войдёшь ты в город, встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и впереди них арфа и тимпан, и свирель, и кинор. И они пророчествуют. И снизойдёт на тебя дух Господень, и ты будешь пророчествовать с ними, и станешь другим человеком...

Глава 10

В двух парсах[19] пути от Алмона они увидели вереницу идущих по дороге людей. Иосиф положил руку на плечо Шаула, оба замерли. Но оказалось, что это – девушки из лесного селения. По обычаю, они уходили каждый год на четыре дня в горы оплакивать дочь Ифтаха-Гил’адянина. Её отец – судья и спаситель иврим – неосторожно пообещал принести в жертву Богу первого, кто выйдет навстречу ему после победы над напавшей на Землю Израиля ордой из Аммона. Встречать вернувшегося с войны Ивтаха вышла с тимпанами и пляской любимая дочь, его единственное дитя. Узнав о клятве отца, она настояла на её исполнении...

Шаул успокоился: предсказания не сбывались.

Вскоре они с Иосифом вышли на дорогу, пересекавшую весь надел Биньямина и ведущую к Гив’е. Здесь им стали встречаться знакомые, окликавшие Шаула и Иосифа. Большинство крестьян работало на полях или в виноградниках, приближался сев ячменя.

Уже к вечеру Шаул и его слуга должны были оказаться у себя в Гив’е. «Как-то встретит нас отец? – волновался Шаул. – Слава Господу, нашлись ослицы, как сказал Шмуэль. Но сам-то я три дня не был дома – как раз когда пахали новое поле!»

В Целцахе их окликнули двое знакомых. Один, Михаэль бен-Эйуд, был соседом Шаула в Гив’е, это он принёс весть о нашествии царя Нахаша.

– Поторопись, – посоветовал Михаэль бен-Эйуд. – Ослицы прибрели домой на следующий день, но старый Киш беспокоится, говорит: «Что делать мне с сыном моим?»

– Шалом! – сказал Шаул. – Встретимся в Гив’е.

Он уже двинулся, ускоряя шаг, но Иосиф обернулся и крикнул:

– Не были ли вы утром у могилы Рахели?

– Верно, – удивились двое. – Откуда ты знаешь?

– Вот знаю, – Иосиф помахал им рукой и догнал Шаула. – Видишь, – сказал он, – точно, как говорил Шмуэль!

Следующая из предсказанных встреч произошла, когда дорога привела их на холм, где под дубом – старым, чёрным, искарябанным ветрами, но с зелёными, будто воткнутыми в сухие ветки листьями, – отдыхали три странника. Разложив на тряпице хлеб, лук, соль и сверкающие от капель воды веточки мирта, они закусывали, запивая вином из меха, который переходил от одного к другому. Трое козлят, предназначенные, наверное, для жертвоприношения, были привязаны к кусту дрока и щипали траву.

Поприветствовав незнакомцев, Шаул и Иосиф хотели было пройти мимо, но один из странников задержал их, попросив объяснить, как добраться до Бет-Эля, куда они идут к жертвеннику. Иосиф, опережая хозяина, подробно рассказал дорогу. Присоединиться к еде они отказались, поблагодарили и сказали, что очень спешат. Тогда тот, кто расспрашивал про дорогу, догнал их и сунул в руки два хлебных каравая.

Совсем близко от Гив’ы они решили обойти гору, где располагался филистимский лагерь и стояли дома военачальников. Известно было, что в лагере сейчас только охрана из местных солдат, потому что у филистимлян начались праздники, и они ушли к себе на побережье. И всё-таки иврим обходили лагерь стороной.

К полудню стало совсем нечем дышать из-за духоты. Шаул и Иосиф поглядывали на небо, шепча заклинание о дожде, но небо, казалось, только прикрывается ещё одним слоем туч, вокруг становилось всё мрачнее, гроза должна была начаться совсем скоро.

Вдруг из-за поворота послышались музыка и пение. Пройдя ещё немного, Шаул и Иосиф увидели вереницу повозок, остановившихся на дороге. На волах, впряжённых в повозки, сидели дети, грязные, лохматые, но очень весёлые. Они шумели и болтали ногами. На тех повозках, где пологи шкур были откинуты, виднелась медная посуда, колья и глиняные чашки. Не обращая внимания на крестьян, прибывающих к дороге на звуки веселья, женщины из обоза готовили еду на двух кострах, подвесив над ними медные котлы. Мужчины в ожидании еды сидели в круге и пели, отбивая такт ударами ладоней по барабанам. Вскоре в центр круга прибежали девушки из обоза и стали танцевать, размахивая большими бубнами-тимпанами. Все они были темнолицыми, худыми и почти совсем нагими. На голову каждая повязала ленточку из красной шерсти. Иногда кто-нибудь подскакивал к костру, выхватывал уголёк, зажигал от него палочку, обнюхивал её и уносил в общий круг. Остальные тоже нюхали, продолжая петь и танцевать. Слов песни не имели, мелодии нагоняли тоску, а крестьяне всё подходили к дороге.

– Это – прорицатели, «пророки», как их называют в народе, – объяснял кто-то рядом с Шаулом. – Если заплатишь, они тебе расскажут всё, что будет. У нас один гончар встретил таких и отдал им мешок зерна. Так они ему всё точно сказали: и когда корова отелится и что дом сгорит.

– А правду говорят, будто эти прорицатели ушли не из бедных семей, а теперь живут в пещерах у Солёного моря? – спросил Иосиф.

– Есть там всякие.

– А правда, что они могут врачевать? У меня нарыв в носу, – всё больше заинтересовывался слуга Шаула. – Сколько они берут за лечение, не знаешь?

Шаул глядел во все глаза на этих людей, которым иногда открывалась истина. Их побаивались, случалось, что толпа побивала их камнями. Говорили, что они могут оживить мёртвого и наслать проклятие на живого да такое, что он упадёт и не встанет. Прорицатели рассказывали людям их прошлое и будущее, а сами ничего не имели в настоящем: ни дома, ни еды, ни одежды. Часто они умирали от болезней и холода прямо на дорогах или попадали в рабство к кочевникам.

Вдруг на повозку вскочил высокий худой юноша и поднял руку, требуя тишины.

– Ладан бен-Малух, – сказала женщина за спиной у Шаула. – И за что его отцу такое наказание!

Ладан бен-Малух заговорил хриплым голосом:

– Иврим! Подходит конец света!

Ударяя в высокий барабан, смахивая с лица пот, он запел о том, как Господь убедился в порочности людей и решил разрушить Землю до последней пылинки, а потом сотворить новую. К певцу присоединилось ещё несколько голосов людей, сидевших в телегах. – Наступает конец! – предвещала песня. – Попользовались этой Землёй и хватит. Скоро, скоро уже всему наступит конец, и ничего не поможет: ни богатство, ни власть, ни военная сила.

Мелодия песни завораживала, крестьяне вокруг Шаула и Иосифа подпевали, вдыхая резкий аромат подкидываемых в костёр веточек и трав. Потом люди из обоза, а за ними все, кто был на дороге, положили руки на плечи друг другу и стали петь и раскачиваться в такт мелодии. День был уже настолько душным, что даже близость костра почти не ощущалась. Какой-то парень соскочил с телеги и закружился в танце, приглашая присоединиться всех, кто стоял поблизости. Он неистово подпрыгивал, поддавая себе под зад ударами пяток, и выкрикивая: «Ох-х!» Женщины и дети, оставив котлы, в которых они помешивали ветками похлёбку, тоже пустились в пляс. Нарастающее «Ох-х!» гремело над дорогой, и один за другим зрители присоединялись к танцующим.

Шаул не сразу сообразил, что он уже и сам в кругу, подпрыгивает и кричит со всеми, предсказывая конец света – такого старого, так надоевшего всем своим несовершенством.

– Что это стало с сыном Киша? – долетел до него испуганный старушечий голос. – Неужели и Шаул в пророках?

И тут над дорогой раздался треск, будто ударили сразу во все мировые барабаны – не иначе, как стали сбываться предсказания Ладана бен-Малуха. Молния разметала облака, и полил дождь. Да какой!

Люди побежали под деревья, полезли под телеги, пытались укрыться под шкурами. Спрятался и Иосиф, накинув на хозяина рубаху, которую тот сбросил, вылетая в круг. Какая-то девушка со знакомым лицом втащила Шаула за руку в повозку, уложила там и стала гладить по лицу, по груди, отжимала влагу из его волос, не замечая, что на него стекает вода с её головы.

– Меня зовут Рицпа, я – дочь Аи, – сказала девушка и поцеловала Шаула в губы.

Сквозь слипшиеся ресницы Шаул видел её: совсем молодая, лет семнадцати. Захотелось спросить, где он её встречал раньше?

– Идём с нами, Шаул, – приговаривала девушка, целуя его.

Ладонью Шаул отстранил Рицпу и соскочил с телеги на дорогу.

Он стоял среди погасших костров и котлов, полных воды. Что со мной было? – думал он, – что это за люди вокруг? Я их не знаю. Я спешу к себе в Гив’у.

Но он уже догадывался, что какое-то время был одним из этих прорицателей.

Вдруг в воздухе возник Человек в красных одеждах. Шаул видел его мгновение, а слышал ещё долго: тот рассказывал судьбу какого-то крестьянина, которому суждено будет стать королём всех племён иврим и в великих мучениях править своим народом. Потом на его место придёт другой, чтобы властвовать над иврим, а тот, первый крестьянин-король, погибнет вместе с сыновьями на войне. И весь род его пропадёт...

Шаул слушал, глядя в землю. Голос звучал из поднебесья, слова уже едва можно было разобрать.

Дождь кончился. Иосиф едва поспевал за широко шагающим хозяином и ликовал от мысли, что вот-вот они будут дома. А в памяти Шаула звучали слова судьи и пророка:

 «Когда сбудутся с тобой все знамения <...> станешь другим человеком<...> Станешь другим человеком!»

Глава 11

На зелёно-жёлтом поле стоял просторный дом со множеством хозяйственных пристроек. Нижний этаж дома едва приподнимался над землёй и служил основанием для верхнего, где размещались жилые комнаты, кухня и кладовые с продуктами.

Первой, кого увидел, подходя к дому, Шаул, была Ахиноам. Она стояла на серебряных на закате камнях крыльца, и выражение лица её было, как всегда, строгим. В руках Ахиноам держала медный котёл, собираясь выплеснуть в траву грязную воду, и разговаривала со служанкой – та резала мясо на плоском камне.

Шаул поздоровался, обнял жену; она убрала за спину перепачканные руки и поцеловала мужа. Сообщила, что все в доме, слава Богу, живы-здоровы и убежала к печи проверить, не готов ли хлеб. Из нижнего, нежилого этажа, где находились оружейная и кузница, вышел на голос Шаула Иорам. Слепец был умыт, причёсан и одет в чистую рубаху. Даже низко надвинутый на лоб головной платок не мог прикрыть страшное лицо. Иорам по-прежнему много кашлял, но был весел. Он рассказал, что старый Киш, когда услышал, что Шаул жив и невредим, ушёл на базар и будет дня через три. Сам Иорам просеивал муку и перебирал крупу в кладовой, а Миха с сыном слуги Иосифа собирают под стеной селения траву, которую Иорам разложит в углах кладовых, и жуки не появятся там до осени.

Шаул порадовался: казалось, что Иорам и его внук живут в Гив’е не два дня, а уже два года. Подбежали дочери. Поцеловав отца, старшая, Мерав, тут же вернулась помогать матери у печи. С едой надо было поспешить: скоро придут с поля братья, начнут заглядывать соседи, чтобы поздравить с благополучным возвращением. Возле раздетого по пояс Шаула стояла младшая, пятилетняя Михаль, и поливала ему на руки воду. Пока он умывался, Михаль рассказала, что Иорам и Миха всем понравились, и будет жаль, если они уйдут обратно в своё селение, которое, как сказал ей по секрету Миха, уже год как сгорело. Ещё она рассказала, что в Гив'у заходили купцы из Ашшура и что родились две овечки – Михаль потащила вытирающегося на ходу отца посмотреть, какие они славные.

Едва Шаул переоделся и сел за стол, дом стал наполнятся соседями. Они расспрашивали, как шли поиски ослиц, что видели Шаул и его слуга, кого повстречали. Особенно подробно просили рассказать о жертвоприношении и повторяли, что им в Гив’е тоже пора привести в порядок свой древний жертвенник. Женщины, закутанные в платки, стояли у порога и слушали, иногда задавали вопросы или вставляли замечания.

– Значит, и там народ требует короля, – заключил рассказ Шаула Авнер бен-Нер и задумался, почёсывая горбатую переносицу.

На крыльце послышались шаги, и, откинув полог из шкур, вошли три сына Шаула, ростом подстать ему. Сидевший на плечах у Малкишуа Миха спрыгнул на пол ещё у порога, чтобы не удариться о потолок, потом кинулся к Шаулу, обнял его и стал гладить бороду. Шаул зажмурился и поцеловал мальчика.

Гости встали из-за стола и потянулись к выходу. «Поужинай с семьёй», – говорили они в ответ на приглашение побыть ещё. Иорама с Михой Шаул за плечи усадил обратно.

Авнер бен-Нер выходил последним.

– Пока парни умываются, хочу с тобой поговорить, – сказал он Шаулу.

Они вышли под тёмное, едва оживлённое мерцающим звёздным светом небо. Гости Шаула расходились, неся перед собой лучины, которые зажгла от печки и раздала каждому на дорогу Михаль.

– Что ещё сказал тебе Шмуэль? – допытывался Авнер бен-Нер. – Ведь ты не всё рассказал.

Шаул, покраснев в темноте, ответил:

– Что узнал, то и рассказал.

– Неужели только про ослиц? – усомнился Авнер, сжимая локоть племянника. – А как дальше быть нам с этими? – указал плечом в сторону филистимского лагеря. – Сколько ещё терпеть?

– Шмуэль говорил, что Бог не оставит иврим, только бы иврим не оставили своего Бога. Он рассказал, что в наделах Йеѓуды, Эфраима да и у нас иврим приносят жертвы астартам...

– А-а! – перебил Авнер, махнул рукой и, бормоча себе что-то под нос, шагнул в ночь – Шалом! – выкрикнул он уже откуда-то из-за дома.

– Мир тебе! – ответил Шаул.

Ахиноам, две дочери и три сына Шаула вместе с Иорамом и Михой сидели за столом, не притрагиваясь к еде, ждали, когда займёт своё место хозяин дома.

Шаул поблагодарил Бога за благополучное возвращение, за то, что семья здорова, потом благословил хлеб и вино на столе. Приступили к еде, Шаул расспрашивал о делах.

Шема – жена старшего сына Шаула, Йонатана, должна была через месяц родить. Ахиноам волновалась, ожидая первого внука. Невестка чувствовала себя хорошо и жила сейчас у матери на другом краю Гив'ы. Там её навещали Ахиноам и дочери Шаула.

Пока отец искал ослиц, сыновья пахали новое поле. Завтра они пойдут на свои участки, займутся виноградниками и посевом овощей, а новый участок продолжит пахать Шаул. Волы остались на поле, а упряжь – в палатке у сторожа. Плуг сыновья притащили домой. Земля оказалась твёрже, чем ожидали, да и камней в ней ещё осталось немало. Лемех всё время тупится, и купить для него железный наконечник можно только у филистимлян, а у тех сошник ли, заступ ли, мотыга или топор – всё стоит целый пим[20].

– Ничего, ничего, – Шаул потирал руки, предвкушая завтрашнюю работу. – Встану пораньше, всё наточу и направлю в нашей кузнице. А ты, – он обернулся к маленькому Михе, – пойдёшь со мной, сядешь на волов и будешь их погонять. Хорошо?

Миха и надеяться не мог на такое счастье – увидеть новый участок на холме, в Гив'е о нём только и говорили!

Землю эту сыновья Шаула получили так.

На холмах возле Гив’ы росла густая роща, принадлежавшая кнаанеям племени гиргашей из большого селения Кивари. Через рощу шла дорога, которой пользовались и гиргаши, и иврим, и, конечно, новые хозяева этого края – филистимляне. Между биньяминитами из Гив’ы и гиргашами из Кивари была давняя вражда, и филистимский начальник, её использовал: то под предлогом военной слабости гиргашей разрешал им завести железные ножи, то, ссылаясь на малочисленность иврим, урезывал в Гив’е участки в пользу пастбищ Кивари.

Однажды прошёл слух, что молодые гиргаши грабят купцов, которые добираются до Гив’ы самой короткой дорогой, то есть через рощу. Рассказывали, что разбойники пытают захваченных купцов огнём, чтобы получить с них выкуп. Иврим и даже филистимляне стали отправлять караваны под охраной солдат. Казалось, нападения гиргашей прекратились.

Два младших сына Шаула, Авинадав и Малкишуа, незадолго до свадьбы своего брата Йонатана отправились на базар обменять шерсть и виноград на подарки для него и его невесты. Возвращались в сумерках. Невдалеке от Гив’ы их подкараулила шайка молодых гиргашей. Братья не ожидали засады, гиргаши не ведали, на кого нападают. В блёклом свете звёзд Авинадав и Малкишуа вдруг увидели окружившую их ватагу угрюмых мужчин с палицами, топорами и большим мечом. Братья остановились и скинули на землю мешки. Гиргаши свистом дали знать своим, что иврим попались. Вдруг стало оглушительно тихо. Бандиты полукругом пошли на двух биньяминитов, у которых не было ничего, кроме кулаков, потому что ношение оружия запрещалось филистимлянами.

Авинадав вдруг нырнул под направленные на него палицы и сбил с ног гиргаша, в котором угадал вожака шайки. Авинадав схватил его поперёк туловища и закрутился на месте, размахивая бандитом во все стороны. Гиргаш визжал и хрипел, пока Авинадав не треснул его головой о ствол дерева. Малкишуа, воспользовавшись смятением нападавших, сжал обе руки в один кулачище и с высоты своего роста ударил по голове бандита, собиравшегося пустить в ход меч. Гиргаш скончался на месте, не издав ни звука. Малкишуа подхватил из его руки меч и принялся отбиваться от наседавшей ватаги, стараясь повторять выпады, которым учил молодых гив’анцев Авнер бен-Нер. Это было неправильно, так как филистимским мечом следовало рубить и колоть, иврим же привыкли к кнаанскому мечу, похожему на большой серп. Тем не менее, гиргаши отлетали и падали под могучими ударами восемнадцатилетнего Малкишуа. Его брат Авинадав вырвал из земли молодую сосну и стал крушить ею гиргашей. Побросав раненых и убитого вожака, шайка разбежалась. Братья подняли мешки, отряхнули их и продолжили путь, прихватив с собой железный меч.

Наутро по окрестностям поползли слухи о большом сражении между филистимлянами и местными жителями – не то иврим, не то гиргашами. По другим слухам, отряд филистимлян пришёл из своего лагеря и избил гиргашей за неуплату дани.

Биньяминиты Гив'ы молчали. Допросив сыновей Шаула, старейшины селения решили, что единственная польза от происшествия – железный меч, который останется у биньяминитов и будет служить их ополчению, когда придётся выступить в военный поход.

Вскоре филистимляне уже знали все подробности ночного боя. Решили шуму не поднимать, чтобы басилевс не заинтересовался, почему начальник его лагеря подарил старосте гиргашей железный меч и где теперь находится это оружие, запрещённое к ношению кем-либо, кроме самих филистимлян. Гиргашам в наказание велели отделить покрытое кустарником и редкими старыми деревьями поле на холме между рощей и Гив’ой – в пользу биньяминитов из рода Матри.

По предложению Авинадава и Малкишуа, новый участок подарили на свадьбу Йонатану. Когда у биньяминитов кто-нибудь женился, ему давали землю из семейного надела, и тот всё время сокращался. Так что дополнительный участок попал к семейству Кишей вовремя.

Однако превратить его в поле Шаул с сыновьями могли только сообща. И вот они рубили кусты и деревья, выжигали корни и разбивали заступами комья земли, добавляя в неё угли и толчёный щебень из долины. Это продолжалось почти до самого дня ухода Шаула на поиски ослиц. Все, кто был свободен – слуги, дети, женщины – все помогали в работе на новом участке: таскали наверх воду в кожаных вёдрах, готовили и приносили еду. Самому Шаулу и его сыновьям некогда было даже спуститься с холма домой, иногда все четверо допоздна чинили упряжь, точили лемех плуга, заменяли перекладину, в которую пахарь во время работы упирается грудью, и оставались ночевать в поле.

Каждый ствол тамариска и акации срубался ударами тяжёлых камней с острым сколом. Мужчины двумя руками поднимали камень и, разъяряясь от сопротивления дерева, рубили ствол, а дети и женщины бронзовыми пилами окончательно пересекали кору и вкладывали раскалённые угли в пни. За их спинами земля дымилась, и по чёрным ямам можно было представить, какой густой кустарник стоял на новом участке. Много было и камней. Некоторые, огромные, лежали так глубоко, что братья сходились вместе с разных концов поля, подкапывали камень, подсовывали под него древесный ствол и в конце концов выворачивали глыбу. Потом, оставляя за собой дорожки из капель пота, они волокли камень на край холма и там сталкивали его вниз к восторгу детворы Гив’ы. Когда глыба долетала до кучи других камней под участком, громко стукалась и поднимала облако пыли, братья, глядя сверху, ухали вместе с ней, распрямлялись, утирали лица и, уперев руки в бока, громко хохотали, глядя друг на друга, потому что их заросшие лица сохраняли свирепое выражение, будто камень всё ещё сопротивлялся, не желая отделиться от земли. Им наливали холодную воду, братья пили, задрав кувшины над головой, и опять расходились в разные концы поля. За работой они перекликались, и Ахиноам, посылая к ним слугу с едой, неизменно говорила: «Скажи им, чтобы так не орали!»

Братья обещали, но вскоре опять слышалось: «Ух!» и весёлые окрики.

Все камни, сброшенные в долину, должны были пойти на строительство нового дома для Йонатана и его семьи.

Днём работа прекращалась, и пахари, поев, заваливались спать под навесом у края поля. Часа через два сыновей Шаула будили посланцы неутомимого Авнера бен-Нера и, умытые, переодетые в шерстяные рубахи, они шли учиться военному делу. А к вечеру, когда жара спадала, Шаул и три его сына опять кромсали кустарник на новом участке.

Перед началом пахоты на поле был принесён в жертву баран.

Шаул оглядел сыновей за столом.

Все трое выделялись крепким телосложением даже среди биньяминитов. Йонатан, застенчивый и немногословный, как отец, лицом походил на Ахиноам: такое же неизменно строгое выражение глаз под нахмуренными бровями. Больше него была похожа на мать только старшая дочь, Мерав. Зато и Малкишуа, и Авинадав фигурами и лицами повторяли отца. Люди говорили, что в свои сорок лет Шаул красивее сыновей – может, оттого, что его загорелое лицо обрамляла белая борода.

Скоро, думал Шаул, закончим весенние работы и станет веселее. Темнеть будет поздно, займусь с ними военным упражнениями. Сперва посмотрю, чему научил их Авнер. Похоже, скоро всем нам такое умение понадобится.

Он поднялся из-за стола и сказал, что все могут пойти отдыхать. Сам направился в угол, где светился очаг, и Ахиноам готовила еду назавтра. Шаул подошёл и сел на камень неподалёку от жены.

– Что ещё нового? – спросил он тихо.

Перемещая горшки, Ахиноам рассказывала про новый налог на семена, вспомнила, как вчера у невестки встретила Аю, и та пожаловалась, что её дочь Рицпа ушла с прорицателями-пророками, когда те проходили неподалёку от Гив’ы. Ая была очень опечалена. Она отговаривала дочь, но та не послушалась. А у Аи ведь ещё один сын-калека...

– Значит, Бог ей так велел, Ае, – рассудил Шаул.

Он хотел рассказать жене о своей встрече с прорицателями, но промолчал.

Не говорили они и о своём старшем сыне.

Среднего роста, рано облысевший, он и внешне мало походил на рыжеволосых крепких биньяминитов, тем более, из рода Матри. Душа у него не лежала к крестьянским работам, а к военным упражнениям – и подавно. Парень позорно плохо выступал на всех состязаниях молодых биньяминитов на осенних праздниках и не мог понять, зачем так стараются его братья и почему огорчается отец. «Ну, не попал я в цель с первого раза – что за беда!»

Интересовали его верования гиргашей, эмори и других соседей-кнаанеев. Беседовал он и с филистимлянами, языки схватывал быстро. Когда он возвращался домой, мать первым делом загоняла его в микву. Они с Шаулом уговаривали сына оставить его увлечения, стать пахарем и воином, как все биньяминиты. В который уже раз ему пытались подыскать невесту. Сын возражал почтительно, но упорно. В Гив’е было обычным, чтобы юноша уходил из тесного надела в дальние края на заработки. Кто нанимался в войско, кто зарабатывал лечением скота, кто находил свободную землю и создавал там поселение. Старший сын Шаула ушёл с караваном в Египет учиться там чтению и письму и переписывать папирусы в храмах.

Утром следующего дня Шаул отправился пахать новый участок. Хлеб и воду ему туда принёс мальчик Миха.

Глава 12

В военном лагере, разбитом под Явеш-Гил’адом, ожидали прибытия царя Нахаша. И вот белый балдахин выплыл из-за рыжих холмов пустыни. Впереди царских носилок шли воины в запылённых кожаных доспехах и с круглыми медными щитами. Жрецы в сопровождении музыкантов двинулись из лагеря навстречу царю и после приветствий и благословений присоединились к его свите. Как только процессия подошла к стене Явеш-Гил’ада, началось жертвоприношение и ритуальные танцы воинов вокруг царских носилок. Опустившись на колени, заламывая руки, аммонитяне запели гимны богу Милькому.

Царь Нахаш слушал и ел гранат. Время от времени из-под балдахина раздавалось чавканье и на обритые головы рабов и телохранителей вылетали обсосанные косточки.

Жара кончилась, из пустыни с гудением налетели толстые мухи и накинулись на людей и на скот. Нахаш отдал команду, носилки поставили на песок, и возле них рабы настелили одну на другую несколько воловьих шкур. Царь вышел из-под балдахина и, продолжая есть гранат, уселся на шкуры. Теперь старейшины Явеш-Гил’ада и король Аммона со своей свитой смотрели прямо друг на друга.

Вестовой обежал лагерь кочевников и потребовал прекратить галдёж. Стало ясно: сейчас начнутся переговоры. От свиты царя отделился человек с курчавой бородой и прокричал на иврите:

– Мир вам, рабы царя Аммона! Я – толмач.

В наступившей тишине иврим ждали продолжения. Возле толмача появился почти голый мускулистый мужчина с большими клещами в руках и что-то сказал. Нахаш и его свита захохотали.

– Это – палач, – представил толмач.

– Чего хочет от нас твой царь? – спросили со стены.

– Всего, – запрокинув голову и улыбаясь, ответил толмач и раскинул руки.

Старейшины иврим обменялись между собой несколькими фразами, после чего один из них подошёл к краю стены и крикнул вниз:

– Да будет так! Мы согласны служить царю Аммона.

– Слу-жить?! – захохотал, держась за бока, толмач, а палач весело закружился на месте, помахивая клещами.

– У царя хватает слуг, – припевал он. – Для чего ему ещё?!

Иврим на стене молчали.

– Вы, наверное, хотите знать условия царя для приёма вас на службу? – спросил толмач. – Так вот, великий Нахаш решил принять вас в подданные, но... – он протянул руку, и раб вложил в неё чашку с водой. Толмач напился, обтёр курчавую бороду и, указывая на палача, закончил: – Но сперва царский палач вынет у каждого из вас в залог верности по одному глазу.

Палач захохотал сиплым голосом и опять стал кружиться на месте, помахивая щипцами.

– Зачем это нужно твоему царю? – крикнули со стены. – Кто у него купит одноглазых рабов?

– Царю Нахашу вопросов не задают, – покачал в воздухе пальцем толмач.

Опять стало тихо, потом на стене заговорили все сразу, а по верёвке, сплетенной из корней и веток, спустился человек. Он присел на корточки, переводя дыхание. Два воина взяли его за плечи и подвели к Нахашу. Король смотрел перед собой и сплёвывал косточки. Пурпурный сок стекал у него по подбородку на грудь, смешиваясь с пóтом.

– Меня зовут Ицхак бен-Эзер, – начал посланец Явеш-Гил’ада. – Я, как все люди из нашего селения, готов служить царю Аммона.

Он перевёл дыхание. Нахаш даже не взглянул в его сторону.

– Но зачем же унижать своих родичей? – продолжал посланец Явеш-Гил’ада. – Ведь и аммонитяне, и иврим происходят от одного корня. Вы – потомки Бен-Ами, сына младшей дочери Лота. А Лот – сын брата праотца нашего Авраама. Если король позволит рабу своему, я напомню, как Лот и Авраам пришли в Кнаан?

Больше он ничего не сказал. Нахаш сделал гримасу, поднял вытянутую ладонь, из-за его спины выскочил палач и сходу ударил мечом посланца иврим. Тот упал на заплёванный косточками песок. Нахаш брезгливо поджал ноги.

– Вот это меч! – загалдела свита. – Подарок серена[21] Ашдода! Филистимское железо!

Вдруг Нахаш поднял голову и красивым молодым голосом обратился к старейшинам Явеш-Гил’ада. Толмач переводил:

– Слушайте меня, иврим! Не хочу вашей дани, всё здесь и так моё. Но есть у меня мечта, иврим. – Король Нахаш замолчал, отвернулся и минуту глядел на горизонт, за который недавно опустилось шафрановое солнце. Потом он опять обернулся к Явеш-Гил’аду. – Так вот, есть у меня мечта, – повторил король Нахаш. – Город Одноглазых.

На стене и даже вокруг царя люди оцепенели. Палач вдруг упал на песок и принялся кататься по нему, хохоча и дёргая ногами.

– Жители города Одноглазых! – прокричал толмач. – Если до утра от вас не будет ответа, войско царя построит штурмовую насыпь, и от вашего селения не останется камня на камне. А город Одноглазых будет построен в другом месте. Думайте!

Ночью, оседлав ослов, посланцы Явеш-Гил’ада выбрались через тайный ход, проехали через лагерь кочевников, которые не выставили никакой охраны, и вскоре пересекли Иордан. Посовещавшись, они сперва направились в Гив’у. В наделе племени Биньямина жили родственники явеш-гил’адцев, у них можно было остановиться и посоветоваться, на какую помощь иврим можно рассчитывать.

Глава 13

Изначально население Явеш-Гил’ада ни в каком родстве с биньяминитами не состояло. Оно относилось к племени Менаше, которое первым отвоевало свою часть заповеданной Богом земли, но по приказу военачальника Йеѓошуа бин-Нуна оставило там свои семьи со стадами и шатрами, а само двинулось дальше за Иордан, чтобы помочь иврим из других племён завоевать всю Землю Израиля, как то заповедал им Моше. Во всех сражениях явеш-гил'адцы выказали храбрость и воинское умение, а когда вернулись в свой надел за Иорданом, построили на новой земле дома, вырыли колодцы и поставили загоны для коз и овец. Явеш-Гил'ад лежал зелёным оазисом среди оранжевых песков и притягивал к себе как торговые караваны, так и разбойников из пустыни. Селение предоставляло купцам воду, еду и отдых, а также базарную площадь для товаров. Население Явеш-Гил'ада имело от обслуживания караванов немалый доход. Работящие и рачительные гил'адцы всё неохотнее участвовали в общеивритских войнах, а также праздниках и жертвоприношениях. У них был свой судья, а если из пустыни налетали кочевники, собиралось ополчение и громило врага.

Между тем, по другую сторону Иордана случилась история, не имевшая никакого отношения к Явеш-Гил’аду, но определившая его судьбу. Замешаны в этой истории были биньяминиты Гив’ы, а начал её левит из селения в горах Эфраима. Этот человек поспорил со своей наложницей, и та ушла к родителям в Бет-Лехем. Левит затосковал по наложнице, оседлал осла, поехал с подарками к родителям женщины и вместе с ними уговорил её вернуться домой в горы Эфраима. В дороге их застиг вечер и, выбирая где заночевать, они предпочли ивусейскому городу Ивусу биньяминитское селение Гив’у.

Ни левит, ни его наложница не знали, что в Гив’е в те дни хозяйничала шайка молодых бездельников. С наступлением темноты жители закрывали дома на все засовы, но левиту повезло: он встретил знакомого старика, и тот взял путников к себе в дом.

Шайка проведала о появлении в селении новых людей, ворвалась в дом старика и вытащила оттуда наложницу левита. До утра несчастную женщину насиловали, и на рассвете левит нашёл на пороге её труп.

Как только об этом стало известно в Земле Израиля, вышли все сыны израилевы, собралась община как один человек от Дана до Беэр-Шевы и земли Гил’адской к Господу в Мицпу. Явились главы всего народа, всех племён в собрание народа Божьего – четыреста тысяч обнажающих меч.

Услышали в Биньямине, что сыны израилевы собрались в Мицпе. Сказали сыны израилевы:

– Говорите, как произошло это зло?

Отвечал тот человек, тот левит, муж убитой женщины:

– В Гив’у Биньяминову пришёл я с наложницей моей переночевать. Но поднялись на меня жители Гив’ы и окружили тот дом, где я был. Меня намеревались убить, а наложницу мою они замучили, и она умерла <...> Вот все вы, сыны израилевы, посоветуйтесь и примите решение<...>

И встал весь народ, как один человек, сказав:

– Никто не уйдёт в шатёр свой и не возвратится ни один в дом свой, а с Гив’ою мы поступим так: на неё – по жребию! Возьмём по десяти человек из ста ото всех племён и по сто от тысячи, и по тысяче от десяти тысяч, чтобы доставлять съестные припасы для народа и чтобы по приходе в Гив’у Биньяминову поступить с ней в соответствии с той мерзостью, что случилась в Израиле.

Собрались все израилиты возле селения и послали во все края биньямининовы сказать: «Злодейство было совершено у вас! Выдайте тех негодяев из Гив’ы. Мы умертвим их и искореним зло в Израиле».

Но сыны биньяминовы не пожелали послушаться братьев своих <...>

Они не только не выдали шайку, но призвали на помощь всё племя. Подмога прибыла вовремя, и, несмотря на то, что ополчение всех остальных племён иврим в двадцать раз превосходило биньяминово, оно храбро выступило навстречу израэлитам. Тут и проявилась особенность биньяминитов, на которую намекал слепец Иорам: не считаясь ни с кем и ни с чем, они просто шли в бой и побеждали.

Так было и на этот раз. В двух первых сражениях на поле возле Гив’ы победа оказалась за биньяминитами. Умелые воины, они нанесли большой урон ополчению остальных племён иврим. Но в третьем бою их перехитрили. Им устроили засаду. Потеряв почти всё своё ополчение, биньяминиты отошли к скале в пустыне и решили сражаться здесь до последнего воина. Тут уже спохватились старейшины иврим: ещё немного и из тринадцати племён израилитов[22], которые избрал Господь народом своим, останется двенадцать. Старейшины поняли, что необходимо сохранить рыжих биньяминитов.

Сперва их уговорили прекратить войну и уйти. Старейшины собрались на совет у жертвенника в Бет-Эле, где находился Ковчег Завета, и решили, что для восстановления племени необходимо дать оставшимся воинам жён, ибо истреблены жёны у Биньямина. И тут вспомнили, что израилиты, уходя в поход, поклялись: «Проклят дающий жену Биньямину». Теперь, хотя у иврим было немало девушек, согласных стать жёнами высоких и крепких биньяминитов, народ не смел нарушить клятву.

Но тут оказалось, что её дали не все: из Явеш-Гил’ада не явилось ополчение на общий сбор. Жители этого селения не пожелали оставить свои виноградники и посадки овощей. Гнев обуял израилитов. Они переправились за Иордан и перебили всё население Явеш-Гил’ада, сохранив только девушек, которых и отдали в жёны последним биньяминитам.

Так постепенно восстановилось племя потомков самого младшего из сыновей праотца Якова, и так жители Явеш-Гил’ада стали биньяминитами.

Об этом родстве и напомнили жители Явеш-Гил’ада, прибывшие в Гив’у.

Старейшины селения собрались под гранатовым деревом на совет. Прежде всего, они велели напоить и накормить явеш-гил'адцев. Потом те рассказали о требовании царя Нахаша и об убийстве посланца. Они не знали, что в Гив’е уже известно о походе аммонитян и что по селению носятся мальчики, собирая народ на площадь, как это всегда делалось при угрозе нападения врага.

Вскоре старейшинам сообщили: люди собрались и ждут.

Старейшины и гости поднялись и пошли на площадь.

Шаул и Миха, лёжа в траве и глядя на облака, отдыхали, пока слуга Иосиф поил волов. Миха описывал Шаулу, что он видит на небе, а тот слушал и улыбался.

– Идут овцы. Много. Наверное, очень жирные и с молоком. У них белая шерсть, завитки крутые, гладкие, как твоя борода. Они идут к какой-то пещере, а оттуда – лучи, золотистые, но не горячие, овцы идут к ним, и им не жарко. А в пещере – покой и тихая музыка.

Это была любимая игра детей в Гив’е: лежать, рассматривать рисунки облаков и рассказывать, кто интереснее, что они видят на небе. Шаул, замерев, слушал мальчика. Ему казалось, что он и сам идёт по небу, открывая за каждым облаком что-то чудесное и манящее.

Иосиф недовольно поглядывал на них. Он не хотел привыкать к тому, что слепец и мальчик пришли в дом и прижились в нём. Слепец как-то сказал, что вернётся к себе на пепелище и опять станет охотиться. Скорее бы уже!

Шаул с Михой поднялись и пошли к волам.

– Иорам сказал, что я совсем не похож на биньяминита, – пожаловался мальчик. – Совсем, совсем!

– Это почему же?

– Вы все большие, рыжие, с гривами, как у львов. И лица у вас такие, будто вы всё время высматриваете, где прячется враг.

Шаул захохотал.

– Неужели я такой?

– Ты – нет, – замотал головой Миха.

Они подошли к плугу.

– Отдохнул? – спросил Шаул. – Тогда полезай на вола.

Шаул подсадил Миху, и они начали новый круг пахоты. Шаул, толкая грудью плуг, видел только землю и задние ноги вола.

Не дойдя до края холма, они должны были повернуть обратно, но тут Миха закричал:

– Шаул! Там много людей на площади. Наверное, сейчас пришлют и за тобой.

Шаул остановился, отёр с лица пот, попил воды из меха и подошёл к самому краю поля, нависавшему над площадью Гив’ы. Внизу действительно собралось много людей. В середине площади стоял на камне незнакомый старик и говорил, перекрикивая гул толпы. Шаул и Миха хорошо слышали каждое слово.

– Биньяминиты, – говорил незнакомец и плакал. – Сегодня вы позволите выколоть по одному глазу нам, своим родичам, а завтра Нахаш велит ослепить вас. Вот он, – старик указал на ещё одного мужчину не из Гив’ы, – сейчас повторит вам в точности, что король Аммона обещает сделать всем детям Якова.

Вперёд выступил второй гил’адец.

– Нахаш сказал, что поразит все укреплённые города и все лучшие города, и все хорошие деревья вырубит, и все источники водные засыплет, и все поля завалит камнями.

В этот момент Шаул ещё раз почувствовал, будто лёгкое пламя коснулось его лба.

– Не будет этого! – раздался его рёв.

Люди замерли, уставясь наверх, на вершину холма, нависшую над площадью. Седобородый гигант в длинной рубахе, с перехваченными у лба шерстяной лентой волосами стоял там между двумя чёрными волами, положив ладони на их спины. Минуту длилась тишина, потом посланцы Явеш-Гил’ада запричитали и заплакали, обращаясь к человеку на холме.

Тот поднял к небу руки, и на площадь вернулась тишина.

Придерживая волов на спуске, человек повёл упряжку вниз. Мальчик, до этого никем не замеченный, вприпрыжку догонял мужчину.

– Кто этот высокий, с волами? – расспрашивали гил’адцы.

– Шаул бен-Киш, – объясняли жители Гив’ы, одни с гордостью, другие с недоумением.

– Короля бы нам такого! – вырвалось у Авнера бен-Нера.

Шаул вышел из-за поворота и через несколько минут уже стоял со своими волами в середине площади. Животные поводили глазами и вытягивали шеи, высматривая воду.

И снизошёл на Шаула дух Божий, и воспылал гнев его. И взял он пару волов и рассёк их на части, и послал во все пределы Израилевы через посланников, сказав: «Кто не пойдёт за Шмуэлем и Шаулом, так будет сделано с волами его».

Биньяминиты собирались на войну охотно и обстоятельно. До темноты Авнер бен-Нер проверял оружие, отдавал приказания начальникам сотен, осматривал обоз. На рассвете выступили на север. Колонну вёл Шаул – спокойный, уверенный, иногда удивляясь себе: будто он уже не раз водил ополчение Гив’ы и именно по этой дороге. Рядом шли Авнер бен-Нер и лучший из его учеников – двадцатилетний сын Шаула Йонатан. В Бет-Эле отряд из Гив’ы дождался ополчения всего племени Биньямина, вместе с ним принёс жертвы, после чего колонна прошла через Шхем и в Безеке была встречена радостными криками отрядов воинов из других племён иврим. После построения войска командиры всех ополчений стали подходить к Шаулу, сразу и безоговорочно признав его главенство. Авнер бен-Нер доложил, что всего собралось тридцать тысяч воинов и несколько сотен пастухов, оружейников и слуг при обозе. Быстрым маршем дошли до Иордана и перебрались через него. Здесь Шаул разделил войско на три колонны, объяснил, что делать каждой и центральную повёл сам, а во главе двух других поставил Авнера бен-Нера и Йонатана.

До самой насыпи Явеш-Гил’ада войско продолжало двигаться вместе.

Глава 14

Убийство Ицхака бен-Эзера, пришельца из Эфраима, привело к результату, которого не ожидали в Явеш-Гил’аде. Иврим, хотя и были напуганы, решили, что теперь Бог отомстит за «своего» человека.

Сомнений в том, что Ицхак бен-Эзер был человеком Божьим, не было ни у кого. Люди вспоминали, как он жил среди них, пересказывали его добрые дела, и все решили, что, как только придёт освобождение, они обратятся к вере предков в единого Бога – Бога Авраама, Бога праотца Моше и Бога Ицхака бен-Эзера.

А освобождение придёт, в этом теперь не сомневался никто. Давно явеш-гил’адцы так старательно не брались за дела, как в эти дни подготовки селения к обороне.

Мальчишки бродили повсюду и пели песню о матери арамейского[23] полководца Сисры, который пошёл завоёвывать Землю Израиля:

«В окно сквозь решётку смотрела во все глаза мать Сисры: отчего долго не приходит колесница его, отчего так медлительны колёса его колесниц его? Мудрые знатные женщины её отвечают ей: и она сама отвечает себе: – Верно нашли они и делят добычу: по женщине, по две на каждого мужчину; добычу из цветных одежд для Сисры, добычу из вышитой цветной одежды: цветные одежды с разной вышивкой на шею тех, кто взял добычу...»[24]

Мальчишки то и дело останавливались, падали на землю и показывали, как лежит Сисра, а из виска его торчит кол, воткнутый храброй ивримской женщиной Яэль[25].

Взрослые мужчины и женщины сносили на стену обломки жерновов и камни, отливали наконечники для стрел и копий. За работой они вспоминали, сколько раз на землю иврим вторгались враги, особенно предки тех, кто сейчас стоит под стенами Явеш-Гил’ада. Имена судей – освободителей были у всех на устах. На площади сидела нищая старуха и без перерыва рассказывала всем, как судья Эѓуд бен-Гера по прозвищу «Левша» спас народ от нашествия Эглона, царя Моава.

– Сделал себе Эѓуд меч длиною в локоть с двумя остриями и привязал его под одеждой своей к правому бедру своему. И поднёс он дары Эглону, царю Моава, а тот был человек тучный. И было: когда закончил Эѓуд подношение дара, то <...> сказал: «Слово тайное есть у меня к тебе, король». Тот сказал: «Тише!2 Когда удалились все, стоявшие при царе, Эѓуд поднялся за ним наверх. Эглон сидел в прохладной комнате, которая для него одного. Сказал Эѓуд: «У меня слово к тебе». Тот стал приподниматься со стула. Тогда протянул Эѓуд левую руку, взял меч с правого бедра своего и вонзил в чрево Эглона. Лезвие вошло по рукоять, и <...> он не вынул меча из чрева его, и вышло испражнение. Эѓуд запер за собой двери и бежал. Приходят рабы Эглона, видят: двери верхней комнаты заперты. Думают, верно, король справляет нужду в прохладной комнате. Ждали они долго, но тот не отпирал. Тогда открыли они, и вот – господин их падает на землю мёртвым. Эѓуд же скрылся, пока они мешкали, прошёл мимо истуканов и бежал <...>. По возвращении своём, протрубил он в шофар в горах Эфраима, и сошли сыны израилевы с гор, а он впереди них. Сказал он им: «Следуйте за мной, ибо предал Господь врагов ваших, моавитян, в руки ваши».

Сошли все за ним, и захватили они переправы через Иордан к Моаву и не давали никому переправиться. И побили в те дни моавитян около десяти тысяч человек, всё крепких и мужественных. Не спасся никто.

Так стали моавитяне в тот день подвластны Израилю. И покоилась земля восемьдесят лет<...>

На рассвете босоногое ивримское войско, снося всё, что попадалось на пути, добежало до штурмового вала врага, а уже оттуда каждая из колонн начала действовать самостоятельно, атакуя лагеря Аммона и его союзников: Эдома, Моава и кочевников-агриитов. В момент атаки изо всех щелей шатров кочевников валил дым – там в больших медных чанах варили мясо.

Авнер бен-Нер велел подбираться к врагу как можно ближе и вступать с ним в рукопашную, не давая пустить в ход луки. Колонну Йонатана, бегущую на отряды царя Эдома, стража заметила издали и подняла на ноги весь лагерь. Эдомцы выстроились в боевой порядок, опустились на одно колено, натянули луки и ждали, пока иврим приблизятся. Но тут вдоль эдомского строя пошли в атаку на колонну Шаула агрииты. Они были храбрыми воинами, но никогда не участвовали в совместных боевых действиях. Когда эта орда в облаке пыли пронеслась мимо строя эдомцев, стрелять было уже поздно, потому что иврим во главе с Йонатаном успели добежать до эдомского лагеря и начали метать камни из пращей. Превосходя нападавших числом, эдомцы сперва защищались и даже готовились перейти в контратаку, но в это время на их лагерь стали падать с неба большие кирпичи, и первый же из них свалил с мула и искалечил эдомского царя. Лёжа на земле под орущим мулом, король беспомощно смотрел, как разваливается над ним верх крепостной стены Явеш-Гил’ада, оттого, что местные мальчишки с разбегу ударяют ногами в тяжёлые кирпичи, и те валятся на стоящий под стеной вражеский лагерь.

Эдомские воины, бросившиеся прочь от стены, попали в поток кочевников, с криками бегущих уже в обратную сторону – они удирали от воинов Шаула. Кочевники сметали на своём пути всех, врагов и союзников, лишь бы поскорее оказаться среди своих палаток и стад. Эта орущая толпа растоптала царя Эдома. Последнее, что он увидел с земли, была его рассыпавшаяся по пескам армия, в которой каждый в одиночку защищался от напористых молодых иврим.

Король Нахаш в окружении придворных колдунов находился в это время неподалёку, в пустыне. Колдуны пытались понять волю неба по полёту птиц над песками. Услышав шум боя, Нахаш вскочил на мула, привязанного в тени, и поскакал в направлении Аммона, даже не обернувшись в сторону Явеш-Гил’ада, ибо полёт птиц не предвещал царю ничего хорошего. Колдуны и рабы последовали за Нахашем.

Нежданная удача выпала Авнеру бен-Неру. Когда его колонна обогнула вал и стала крушить лагерь Аммона, там оказался только отряд царских телохранителей, ожидавших возвращения Нахаша с гадания в пустыне. Этот отборный отряд был быстро уничтожен пращниками из племени Йеѓуды.

А в это время солдаты из армии Аммона, поддавшись общей панике, спрыгивали с недостроенного ими штурмового вала и, если не ломали ноги, бежали в пустыню, чтобы присоединиться к своему царю. Многие были растоптаны толпой и среди них палач с толмачом.

Не теряя времени на преследование, Авнер развернул свою колонну на юг, на помощь воинам Шаула, которых почти не было видно из-за пыли, поднятой армией навалившихся на них кочевников. Шаул рубил наступавших тяжёлым топором – излюбленным оружием биньяминитов. Вокруг Шаула прилежно работали мечами и бронзовыми топорами несколько пожилых старейшин из Гив’ы. Они хорошо знали друг друга по военным упражнениям, в которых с детства участвовали все биньяминиты, и почти не несли потерь. Кочевники наседали то с одного, то с другого края, но прорвать оборону биньяминитов не могли. Зато сам Шаул во главе отряда из Гив’ы и копьеносцев из племени Шимона несколько раз пробивался к палаткам вождей кочевников и устраивал там побоище. Когда неожиданно на помощь Шаулу пришёл Авнер бен-Нер, кочевники и моавитяне попали в окружение. Они остановили атаку на иврим и обратились в бегство, побросав в лагерях свои семьи, рабов и овец.

Йонатан вступил в бой на копьях с двумя эдомскими принцами. Наконечники копьев были сразу обломаны об щиты, щиты отброшены. Йонатан, держа двумя руками древко копья, защищался, выжидая момент для атаки. Принцы ничего не могли поделать с иври, и тогда один из них побежал в обход, чтобы ударить Йонатана сзади. Заметив этот маневр, Йонатан прыжком отскочил в сторону, но вдруг обходивший его эдомец вскрикнул и побежал к своему лагерю, сжимая плечо с торчащей из него стрелой. Йонатан и второй принц секунду смотрели друг на друга, потом Йонатан первым нанёс удар, и его противник упал навзничь с залитой кровью головой. Йонатан кинулся к штурмовому валу, где вовсю кипело сражение.

– Подожди! – остановил его детский голос. – Давай, помоги!

Йонатан обернулся и увидел рыжего подростка лет четырнадцати с перепачканным сажей лицом – тот сооружал костёр из обломков телеги. Пылающие доски он грузил на другую телегу. Велел Йонатану: «Придержи осла!»

Возле ног Рыжего валялся лук, и Йонатан догадался, кто подстрелил эдомского принца. Он придержал осла, пока подросток тыкал факелом в телегу, а когда та загорелась, отпустил животное. Осёл с воплем понёсся на лагерь кочевников.

Йонатан и Рыжий побежали к валу. Бой там шёл упорный. Переломав свои копья, противники бились кольями от разгромленных палаток.

– Кто ты? – на бегу спросил Йонатан.

– Иоав бен-Цруя из Йеѓуды, – ответил подросток и затерялся среди наступавших иврим.

Сражение закончилось. Иврим носились по пустыне, собирая скот и оружие, снимали одежду с убитых. В палатках кричали брошенные отступавшими женщины, блеяли овцы и козы. По валу спускались жители Явеш-Гил’ада и присоединялись к преследованию врагов и сбору добычи. Земля вокруг селения была усеяна сброшенными со стен кирпичами.

Йонатан пришёл доложить Шаулу о победе. В руках у него был филистимский меч, поднесённый в дар молодому военачальнику иврим Явеш-Гил’ада – меч, принадлежавший палачу царя Нахаша.

– Что случилось? – встревожился Йонатан, увидев, что Шаулу промывают рану на левой ключице.

– Стрела, – объяснил, не отрываясь от своего дела, лекарь. – Если часто менять повязку, через несколько дней заживёт.

Шаул улыбался, но было видно, что рана болит.

– Знал, что стреляет в биньяминита, – шутил он. – В левое плечо целился.

Как большинство биньямитов, Шаул был левшой.

– В шею хотел попасть, – сказал стоящий рядом Нахшон, старый князь из племени Йеѓуды.

Прибыли повозки обоза. Лекари стали подбирать раненых, несли им воду и отвары из трав, смазывали мёдом раны, чтобы остановить кровотечение.

Шаул в окружении старейшин выслушивал донесения. Потери у иврим были небольшие, но военачальники понимали, что случись им выступить против тех же армий заиорданских царств не под стенами селения, а в поле, многие воины полегли бы от стрел раньше, чем успели бы приблизиться к врагу для рукопашной.

– Лучники – вот кто необходим иврим! – заключил Авнер бен-Нер при общем одобрении.

Старейшины всех племён решили, что нужно создать постоянный Совет из самых опытных воинов. На Совете Авнер бен-Нер был избран командующим всей армии.

Глава 15

Ещё не остывшие после боя иврим входили в Явеш-Гил’ад, но большая часть войска осталась за насыпью, заняв палатки, покинутые аммонитянами и их союзниками.

Шаул вышел на сохранившуюся часть стены и наблюдал сверху, как по всему пространству вокруг Явеш-Гил’ада тысячи человек едят у костров, возвращаются из пустыни, гоня перед собой овец из разбежавшихся стад, или бродят по военному стану иврим в поисках родни. До позавчерашнего дня, когда все ополчения собрались в Безеке, ни сам Шаул, ни один из этих людей никогда не видел столько иврим сразу. Сейчас уже трудно было представить, что эти мужчины, по-разному одетые, говорящие дома на разных языках, воевали вместе. Каждая из трёх колонн правильно вела наступление, хотя воины знали только отряды своих селений и подчинялись только тем военачальникам, кого привыкли видеть каждый день. Военачальники же связывались через вестовых со старейшинами своего рода и лишь приблизительно знали в лицо командиров, не являвшихся им прямыми родственниками. На рассвете каждое ополчение вернётся в надел своего племени, чтобы похоронить и оплакать убитых и продолжать повседневные работы. До тех пор всей жизнью военного стана будет управлять Совет. Сейчас Шаул наблюдал, как у костров зажигает факелы дозор, назначенный Советом – много дозорных, их прислали все племена иврим.

Запыхавшийся вестовой отыскал Шаула на стене.

– Зовут на Совет?

– Да, – сказал вестовой и повёл Шаула через всё селение.

На Совете, во главе которого восседал горбоносый Авнер бен-Нер, Шаул узнал план на утро. Всё войско вместе перейдёт Иордан и соберётся в Безеке. Оттуда северные племена отправятся в свои земли, а их старейшины вместе с ополчениями из Эфраима, Биньямина, Реувена, Иуды и Шимона дойдут до Гилгала. Там их ждёт Шмуэль – судья и пророк всех племён иврим. Потом южные племена продолжат путь в свои наделы и, в случае военной угрозы, будут связываться, как прежде, зажигая костры на вершинах гор.

Затем Совет начал подсчитывать добычу и решать судьбу пленных. Как оказалось, пленных захватили больше, чем было воинов в любом из ивримских племён. Выкуп за них должен быть немалый, тем более что в это число попали князья и придворные из заиорданских царств. Такого количества пленных у иврим ещё не бывало, в Совете гордо посматривали друг на друга, и кто-то вспомнил слова Моше: «Вместе непобедимы будете. Тогда и Господь вам поможет».

Авнер бен-Нер предложил полученный за пленных выкуп отдать в уплату ежегодной дани басилевсу.

– Зачем! – выкрикнул сын Шаула Йонатан. – Если мы сейчас вот такой силой двинемся на побережье, от Филистии останется только песок на берегу.

Глаза Йонатана сверкали. Говоря, он то и дело отбрасывал со лба вьющиеся волосы. Шаул и земляки из Гив’ы с удивлением смотрели на Йонатана, всегда такого застенчивого и молчаливого.

Молодой военачальник спохватился и тихо закончил:

– Вон мы какая сила!

Молодые кричали, что Йонатан прав, но Авнер бен-Нер мрачно произнёс: «С двумя железными мечами начнём войну против их колесниц?!» И наступила тишина.

– Иврим пока не готовы к большой войне, – поднялся с камня князь Нахшон из племени Йеѓуды. – И нам не нужен ещё один позор Эвен-Аэзера.

Опустив глаза, люди на Совете согласились, что предложение Авнера бен-Нера – разумно. Выкуп за пленных придётся передать в Филистию.

Стали рассказывать о положении в каждом племени, об его отношениях с соседями, как обстоят дела с землёй, с колодцами, с запасами еды и оружия, какой в этом году получили урожай. Поздней ночью после общего жертвоприношения старейшины разошлись по палаткам.

Шаул проснулся, оттого что заныла рана. Не открывая глаза, прислушался к беседе возле его палатки. Говорили двое. Пожилой, – Шаул догадался об этом по его голосу, а по выговору понял, что тот с севера, – рассказывал, как у них в селении делают вино: как давят виноград, процеживают сок и разливают его в огромные, врытые в землю глиняные чаны. Шаул заслушался, хотел даже спросить у винодела, как у них на севере отделяют осадок, но сообразил, что в том наделе другой виноград и другая вода – с гор.

Второй собеседник, видимо, был совсем издалека. Шаул почти не понимал его выговора, но догадался, что речь идёт о крючках и сетях, о больших лодках, на которых плавают по морю, о том, как сушат и вялят рыбу. Семья рассказчика владела коптильней и продавала рыбу филистимлянам.

– Нам надо бы выменять хороших ослов, чтобы ходили по песку и камням и могли бы возить грузы по крутым тропам. У наших ослов кружатся головы, и они падают в ущелье, – говорил северянин. – Купцы рассказывали, будто в Гив’е есть семейство Матри, и оно разводит ослов, которые едят и пьют мало, и могут целые сутки идти по горам без всякого корма.

Шаулу очень хотелось крикнуть: «Вот я – Матри!», но он спохватился и промолчал.

Двое снаружи палатки стали обсуждать слух, будто в Гилгале судья и пророк Шмуэль исполнит наконец желание народа и назовёт имя царя иврим. Король, конечно, будет из самых многочисленных племён – Эфраима или Нафтали, а может из сильного племени Йеѓуды.

Шаул подумал: «Конечно, из Йеѓуды!»

В темноте неподалёку от него сопели во сне три его сына, Авнер бен-Нер и ещё несколько старейшин из Гив’ы. «Скорее бы в Гилгал, – думал Шаул. – После жертвоприношения вместе с земляками – домой. И в поле!»

Он вышел из палатки. Те двое, что разбудили его разговором, куда-то исчезли. В недвижном воздухе сеялся утренний дождь. Слабый, неровный, он всё же разогнал по палаткам тех, кто бродил без сна, смыл кровь со стен Явеш-Гил’ада и погрузил селение и пустыню в сырую тишину безвременья: сегодняшний день ещё не ушёл, а новый ждал появления солнца. «Дождь! – думал Шаул. – Значит, всё будет хорошо. Значит, Господь обещает не оставлять иврим и меня, Шаула бен-Киша, своей добротой».

Быстрым шагом он прошёл к умывальне и по пути заглянул в загон посмотреть на мула, которого ему выделили при дележе добычи.

Прежде, чем разойтись по своим наделам, иврим в последний раз разбили общий стан возле большого селения Безек. Шаул и другие знатные люди племён собрались на стене селения и наблюдали оттуда, как выстраиваются ополчения со своими обозами, водоносами и писцами. Настроение у всех после вчерашней победы было радостное, счастливое. По старинному порядку, установленному ещё Моше при переходе через пустыню Синай, каждое племя разбивало стан под своим стягом, и те же значки, что на стяге у племени, были нашиты на рубахи его военачальников. Старейшины племён держали в руках посохи, окрашенные в те же цвета, что и стяги.

Зрелище построения в стане иврим привело Авнера бен-Нера в такое возбуждение, что он решил напомнить сидевшим рядом с ним старейшинам слова праотца Якова о каждом из своих сыновей – родоначальнике племени.

– Когда останавливалось облако, в котором Господь шёл впереди иврим, Моше разрешал отдых. Первым ставило шатры племя Йеѓуды – вон его стяг: лев на лазоревом фоне[26], ибо сказал о нём Яков: «Молодой лев Иуда!» и ещё: «Моет в вине одежду свою и в крови гроздьев одеяние своё. Красны очи от вина и белы зубы от молока».

А у Реувена, провинившегося первенца, мандрагоры на красном фоне. Помните, как определил его Яков? «Избыток достоинства и избыток могущества».

Вон на флаге – город на зелёном фоне. Это – город Шхем, и, значит, там стоит лагерь Шимона. Ему и Леви отец не забыл разграбления Шхема: «Проклят гнев их, ибо силён, и ярость их, ибо тяжела».

Темно-синий стяг с солнцем и месяцем – это Иссахар. А вон – Дан: на голубом фоне – змей, ибо предвещал Яков: «Да будет Дан змеем на дороге, аспидом на пути, что язвит ногу коня, так что падает всадник его навзничь». Сами знаете, нет в засадах воинов лучше данитов.

Все видят вон там на стяге по белому полю – корабль? Значит, там встал Звулун. Он живёт у моря. А у Ашера, соседа его, – олива. Как возвестил ему Яков: «Тучен хлеб его. Он будет доставлять яства царские». А вон Гад, – длинная рука Авнера вытянулась за стену, – он почти под нами. Отряд воинов на розовом фоне – такой у него стяг, потому что сказал Яков: «Отряды станут теснить его, но он оттеснит их по пятам». Помнишь, – Авнер обернулся к Шаулу, – я тебе здесь, в Безеке, советовал отряды Гада поставить сзади на случай обороны, потому что Гада никакой враг не сдвинет с места.

Авнер попил воды и продолжал:

– Жаль, мы не видим отсюда лагеря Нафтали. Стяг у них такой: олень на розовом фоне. И Эфраима с Менаше, сыновей Иосифа, не видим. У них знамёна одного цвета – темно-серого, почти чёрного. Только у Эфраима в верхнем углу – вол, а у Менаше – буйвол.

Так говорил Авнер бен-Нер, а над самими биньяминитами висело в полном безветрии дня полотнище стяга из двенадцати цветов с изображением волка, ибо назвал Яков младшего из своих сыновей «волком хищным».

Глава 16

Весть о том, что солдаты идут к Гилгалу, опережала войско иврим. Кнаанеи, побросав работу, убегали с полей за крепостные стены. Иврим же наоборот, толпами шли к дороге, несли угощения, радостно и с гордостью окликали знакомых, пели, танцевали, надевали венки на солдат и их мулов. Те, кто мог оставить свои поля, присоединялись к военной колонне, расспрашивали подробности сражения под Явеш-Гил’адом, ликовали и печалились вместе с солдатами. Военачальники и старейшины племён ехали во главе колонны, и Шаул был немало смущён подарками и поздравлениями незнакомых людей. Девушки просили его наклониться для поцелуя, отчего повязка с его раны сползала, и ключица начинала ныть.

Вскоре пошла менее населённая местность, дорога проходила у подножий невысоких гор с округлыми вершинами. На этих горах видны были женщины из племени Эфраима, которые выпалывали траву под оливами или подвязывали виноградные лозы. Когда кнаанеи, а за ними филистимляне прогнали иврим из плодородных долин, те выжгли леса по склонам гор, расчистили почву и придали склонам форму террас. Поколение за поколением наносило на террасы плодородную землю и наращивало защитную стенку из камней, чтобы почву не смыли дожди. И теперь виноград и оливы, которые выращивались иврим на склонах гор в наделах Эфраима и Йеѓуды, славились своим вкусом по всей Плодородной Радуге, от Египта до Элама.

Воинам подносили подарки и угощения, Авнер бен-Нер благодарил за всю армию и просил складывать дарения в обоз. Удивление иврим вызывала вереница пленных, идущая за войском. Крестьяне спрашивали: «Когда вы так же поведёте филистимлян?» – «Подождите. Поведём», – обещали солдаты.

Дорога перешла в узкую тропу и повернула к Иордану, к тенистому нагорью, где ещё сохранилась трава. Шаул вдруг оказался один впереди армии. Его мул шёл по огромному лугу, среди вязкой солнечной тишины полдня по маслянистым листьям дикого салата, нежного молодого репейника и красно-коричневого будана. Цветки величиной с ноготь пробивались из зелёного настила к солнцу, и Шаул счастливо смеялся, глядя на свои ноги, касавшиеся травы. Мотыльки и мохнатые бабочки опускались на гриву мула и ехали некоторое время вместе с Шаулом. Издалека подлетела рябенькая птица, сделала круг над всадником и ушла высоко за скалу – наверное, к себе в гнездо.

Шаула догнали другие военачальники. Рог протрубил привал. Люди соскакивали с мулов, валились на землю, катались по ней, их волосы и бороды переплетались с травой, а глаза встречали взгляды жуков и стрекоз.

Позвали есть. Рядом с Шаулом сидел на расстеленной шкуре Авнер бен-Нер и расспрашивал пленного моавитского военачальника про оружие в его армии. Вначале моавитянин был уверен, что пленных ведут в Гилгал, чтобы принести в жертву по случаю победы и упрашивал пощадить его, обещая, что царь Моава пришлёт за него хороший выкуп. Когда же Авнер бен-Нер сообщил ему, что обычаи иврим запрещают человеческие жертвоприношения, моавитский военачальник успокоился и стал рассказывать.

– У нашего царя есть постоянный отряд телохранителей: десять тысяч отборных воинов из самых знатных родов, большинство из них – родственники царя. Они только воюют и заставляют всех исполнять волю царя.

– Как же они живут? – приподнялся на локте старый князь Нахшон из Йеѓуды. – Кто же их кормит?

– Царь, когда принимает их в отряд телохранителей, сразу даёт им по большому полю, и потом добавляет участки после каждого похода.

– Но землю ведь нужно обрабатывать, – вмешался в разговор Шаул. – А не у всех есть взрослые сыновья.

– Наш король вместе с землёй даёт и рабов, – объяснил моавитский военачальник – Он и его армия непрерывно воюют у нас же в Моаве: то один город не заплатит дань, то в другом взбунтуется князь. Мы такой город разрушаем, защитные стены срываем до основания, а людей, кто остался в живых после штурма, делаем рабами.

Слуги принесли глиняные миски с похлёбкой из баранины. За едой иврим и пленные продолжали разговор. У моавитян спрашивали, как устроена их армия, как у них отливают наконечники стрел и дротиков, откуда берут медь и свинец, как составляют обоз, как штурмуют город.

Невдалеке от Шаула сидел эдомский принц, пленённый Йонатаном. Принца подлечили, и он выглядел неплохо. Рядом с эдомцем полулежал сын Шаула Малкишуа. Юноша ел из одной миски с братьями и тоже расспрашивал об армии.

– Самый маленький отряд у нас – сотня, – объяснял пленный, отламывая хлеб. – Стараются, чтобы все солдаты в ней были из одной деревни, потому что если кто-нибудь один из сотни убежит и спрячется от войны, то по нашему обычаю, всей деревне – конец.

– То есть как? – изумился Эзер, молодой князь из племени Нафтали.

– А так, – пленный пошарил рукой в котле. – Воины приходят в селение сбежавшего солдата, хватают всё, что могут унести, женщин разбирают по отрядам, детей и стариков продают в рабство, мужчин, кого поймают, вешают на ближайшем дереве, само селение сжигают и через год строят на его месте новое. Поэтому у нас бегут из армии редко, и вся сотня следит друг за другом.

Встретясь взглядом с моавитским военачальником, Шаул вдруг спросил:

– О чём Нахаш перед походом на иврим договорился с Филистией?

Довольное выражение на лице моавитянина сменила гримаса ужаса. Это заметили все.

– Говори правду! – придвинулся к нему Авнер бен-Нер.

Военачальник перестал жевать, потупился и начал:

– Нахаш послал сына узнать, что скажет басилевс, если этой весной армии заиорданских царств войдут в Гил’ад. Тот прислал Нахашу подарки: одежду, оружие, рабынь, железный меч. И передал, что в Филистии осенние праздники, поэтому его армия уходит на побережье и ничего знать не хочет.

Со всех сторон послышались крики, свист, удары копий о землю. Пленники съёжились.

Шаул махнул рукой Йонатану; тот вскочил и затрубил сбор.

Ополчение поднялось и пошло дальше к Гилгалу. 

Глава 17

В Гилгале собралось несколько тысяч воинов, старейшины и военачальники всех племён иврим.

Шмуэль встречал войско на дороге у въезда в селение. Рядом с судьёй и пророком стояли левиты и коэны, одетые в белые льняные рубахи, певцы и танцоры, а с ними – музыканты с трубами и бубнами. Они присоединились к армии, за которой следовали повозки большого обоза с трофеями и подарками от населения тех земель, через которые проходил путь войска, шли стада овец и коз, плелись быки, предназначенные для жертвоприношения и для пиршества.

Умывшись после дороги и надев праздничные одежды, иврим собрались у жертвенника. Шмуэль вознёс праздничные жертвы, поблагодарил Господа за победу, восхвалил Его терпение и доброту к своему народу.

Шаул стоял среди старейшин и военачальников, рядом со столом, на котором в золочёных формах остывал выпеченный этим утром жертвенный хлеб. Он рассматривал подставки, выкованные в виде рассеченных стеблей, и слушал Шмуэля.

Окончив обращение к Богу, судья и пророк не распустил народ, а неожиданно выкрикнул вопрос:

– Иврим! Вы всё ещё желаете над собой короля?

Люди растерялись, потом все сразу закричали:

– Желаем!

Тогда он сказал:

– Вот каковы будут обычаи короля, который станет править вами. Сыновей ваших он заберёт; одних поставит начальниками тысяч и сотен, а другие будут пахать пашни его и готовить ему воинское оружие.<...> А дочерей ваших возьмёт он в стряпухи. Лучшие поля ваши и виноградники ваши, и масличные рощи ваши заберёт он и раздаст слугам своим. И от посевов ваших и виноградников ваших возьмёт он десятую часть и отдаст слугам своим. И рабов ваших, и рабынь ваших, и лучших ваших юношей, и ослов ваших заберёт он для своих работ. Возьмёт он десятую часть скота вашего, и сами вы будете ему работниками. И возопите вы в тот день из-за короля вашего<...>, но не ответит вам Господь.

<...> Но не хотел народ внимать голосу Шмуэля и сказал:

– Нет, только король пусть будет над нами. Тогда будем и мы, как все народы. Будет судить нас король наш, будет ходить перед нами и вести войны наши.

– Хорошо, – решил судья и пророк. – Да будет по-вашему во имя Господа! Завтра после утренней молитвы вы все соберётесь здесь. Бог объявит через меня, раба своего, кто будет первым королём в доме Израиля.

Иврим расходились в большом волнении, обсуждая слова Шмуэля. Многие старейшины остались, чтобы беседовать с ним. Шмуэль слушал их рассказы о положении в племенах, советовал, объяснял, обещал приехать.

Шаула повёл к себе в палатку обозный лекарь, обмыл и перевязал рану. Устав с дороги и от волнения перед завтрашней встречей с судьёй и пророком, биньяминит уснул в палатке лекаря. Тот не стал его будить.

Назавтра Шмуэль опять выстроил народ вокруг жертвенника. Прикрыв глаза, пророк стоял на большом плоском камне. Главы племён окружили его, слушающего голос тонкой тишины, ждали решения. Шмуэль бросал жребий, хотя уже знал его результат.

<...>И выпал жребий племени Биньямина. И выпал жребий семейству Матри. И выпал жребий Шаулу, искали его, но не нашли.

Вопросили Господа:

– Пришёл ли сюда этот человек?

И сказал Господь:

– Вон он, застенчивый.

Шмуэль всё ещё стоял, прикрыв глаза, и что-то шептал. Никто не знал, что судья и пророк просит прощения за то, что усомнился, когдаГосподь впервые указал ему в Алмоне своего избранника.

Люди подтолкнули к Шмуэлю Шаула и отпрянули.

– Ко-роль! – прогремел бас Авнера бен-Нера.

– Ко-роль! Ко-роль! – подхватили все.

Шмуэль посмотрел на Шаула, и возликовала душа его. Шаул наклонился и поцеловал старца.

– Мир тебе, Шмуэль!

– Мир тебе, король Шаул! – ответил судья и пророк. Он взял из руки левита венец из красного металла – его впервые надел Моше на Йеѓошуа бин-Нуна – и возложил на склонённую голову Шаула. Тот распрямился и повернулся к народу.

Не было никого из иврим краше его. Высокий, он был на голову выше всего народа.

– Будь славен, король Шаул! – раздалось со всех сторон.

Под эти крики Шмуэль медленно вылил елей из маленького рога, который висел у него на поясе, на голову биньяминита.

– Повторяй за мной, – велел он и начал:

– Вот помазал меня народ в правители надела его...

Йонатан, стоя среди замершей толпы, заметил поблизости рыжего подростка – того, кто подстрелил эдомского принца. Рыжий смотрел на Шаула, лицо его светилось, губы вслед за судьёй и пророком повторяли благословение помазанника Божьего. Почувствовав взгляд Йонатана, подросток обернулся и, презрительно сощурив глаза, плюнул себе под ноги. Йонатан улыбнулся и опять стал смотреть на отца и Шмуэля.

Три дня пировал народ, вознося благодарственные жертвы Господу и славя своего первого короля. За эти дни все племена иврим в Земле Израиля узнали, что отныне у них есть король. В честь него верхнюю Гив’у стали называть «Гив’ат-Шаул».

В Гилгал со всего Кнаана привозили на ослах, на мулах и волах муку, сушёные смоквы, изюм и вино, и елей, и крупного и мелкого скота множество, так как веселье было в Израиле.

И сказал народ:

– Кто говорил: «Шаулу ли властвовать над нами?» Выдайте нам этих людей, и мы предадим их смерти!

Но Шаул сказал:

– Никто да не будет умерщвлён в такой день, ибо сегодня совершил Господь спасение Израиля.

При входе в селение Гилгал стояли коробы для сбора добровольных даров ото всех племён иврим. Шаул объявил, что эти приношения пойдут на армию.

И началось!

Люди несли дорогие украшения, одежду и оружие, пригоняли скот, отделяли часть из своей доли, добытой под Явеш-Гил’адом, обещали помогать в будущем. Шмуэль глядел на это и просил:

– Боже, сохрани на веки строй мыслей народа Твоего и направь сердце его!

На второй день Шмуэль сказал, что возвращается к себе в Раму. Перед отъездом он ещё раз собрал народ.

Сказал Шмуэль всему Исраэлю:

– Вот я послушал голоса вашего во всём, что вы говорили мне, и поставил над вами короля. Теперь король будет ходить перед вами, а я состарился и поседел. Я же ходил перед вами от юности моей и до этого дня. Вот – я! Будьте свидетелями перед Господом и перед помазанником Его: взял ли я у кого вола или осла, кого обидел и кого притеснил, из чьей руки принял я подкуп и ослепил этим глаза свои – скажите, и я возвращу.

Ответили они:

– Ты не обижал нас, не притеснял и ничего ни у кого не взял.

И сказал он:

– Свидетель у вас Господь и свидетель сегодня помазанник Его, что вы не нашли ничего за мной.

Ответили они:

– Свидетель!

Народ порывался проводить судью и пророка, но он отказался. Прежде, чем его усадили на неизменно угрюмого осла, Шмуэль обернулся к старейшинам, внимательно посмотрел на них, потом поднял кверху палец и сказал:

– Если будете бояться Господа, служить Ему и повиноваться гласу Его, если не станете противиться повелениям Господа – тогда будете и вы, и король ваш за Господом, Богом вашим<...>

Просил весь народ Шаула:

– Помолись о рабах твоих перед Господом, Богом твоим, чтобы не умереть нам, ибо мы добавили ко всем нашим грехам ещё и это зло, испросив себе короля.

И сказал Шмуэль народу:

– Не бойтесь! Да буду я далёк от греха перед Господом, чтобы перестать молиться за вас, и буду наставлять вас на путь добрый и прямой. Только бойтесь Господа и служите Ему истинно, всем сердцем вашим, ибо смотрите, как много Он сделал для вас. Но если вы будете делать злые дела, то и вы, и король ваш погибнете.

Шаул был уверен, что всё это говорится для него – чтобы он не убоялся страшных предсказаний. Воистину пророк! Как он сказал: «Не бойтесь, только служите Господу истинно».

Все заметили, что с отъездом Шмуэля король стал увереннее, стал улыбаться.

– Я видел, у тебя там один солдат в обозе всё время ведёт записи, сколько чего подарено армии и сколько было выдано воинам, – сказал Шаул Авнеру бен-Неру. – Как его зовут?

– Адорам бен-Шовав из Двира, – ответил Авнер, и, вспомнив, что король подбирает главного над обозом, предупредил: – Только ведь он ещё мальчишка.

– Этот «мальчишка», – сказал стоявший рядом пожилой солдат, – готовил обоз племени Йеѓуды. Ну-ка, вспомните, куда ходили все иврим, когда кончались стрелы или мука для жертвоприношений?

– А ты чего такой невесёлый? – Шаул заметил среди прибывших с поздравлениями из Гив’ы земляков Миху. – У всех веселье, а у Михи грусть.

Мальчик хотел что-то объяснить, но вместо этого заревел.

– Приведи ко мне Иорама-слепца, – обернулся к вестовому Шаул.

Вестовой убежал.

– Я знаю, ты собрался уходить, – начал Шаул, когда к нему подвели слепца.

– Да, мы с Михой сегодня возвращаемся к себе, – ответил Иорам и закашлялся.

Мальчик заревел ещё громче, но дед только покачал головой.

– Вот что, Иорам, – подумав, решил король Шаул. – Ты навёл порядок у меня в доме, а теперь я назначаю тебя советником главного над обозом. Что скажешь? Будут ответственные за воду, за оружие, за запасы зерна, за палатки, за костёр. А ты с главным над обозом будешь требовать с них, чтобы мои воины были вооружены, сыты, одеты и не спали бы под открытым небом. Адорам бен-Шовав из Двира будет главным, а ты ему помогай. Адорам будет твоими глазами, как был Миха на охоте.

– Ладно, – подумав, ответил слепец. – Остаёмся.

– Теперь можешь кашлять.

– Не хочу.

Все вокруг захохотали. Король, стараясь не задеть взглядом страшное лицо слепца, закончил:

– Если не раздобудешь чего-нибудь к сроку, говори мне или Авнеру бен-Неру. Но за порядок в обозе спрошу с Адорама бен-Шовава и с тебя.

– Да будет так, – Иорам протянул Шаулу руку.

Тот обнял его и представил народу:

– Это – Иорам бен-Хацор из Эйн-Шемеша.

На глаза Йонатану попался рыжий подросток.

– Эй! – крикнул ему Йонатан. – Иди-ка сюда! Как тебя зовут?

– Я тебе уже говорил, – неохотно отозвался подросток.

Йонатан засмеялся.

– Пойдёшь ко мне оруженосцем?

Рыжий посмотрел Йонатану в глаза: не шутит ли?

– Я согласен, – произнёс он медленно. – Пойду скажу отцу. А зовут меня Иоав бен-Цруя, запомнил?

– Передай отцу, что он будет получать плату, пока ты служишь у меня, и сможет нанять вместо тебя работника, – объяснил Йонатан и пошёл к ожидавшим его командирам сотен.

Оставшись один, рыжий Иоав огляделся по сторонам и, подпрыгнув, ухнул, как ночная птица. Стать оруженосцем у принца, который наверняка скоро пойдёт на войну – о чём ещё мечтать! Все молодые иври какое-то время бывали оруженосцами, но, обычно, у родственников или у других воинов из своего селения. А тут – у принца!

– Поздравляю тебя, Иоав бен-Цруя! – сказал негромко новоявленный оруженосец. – Теперь всё будет зависеть от тебя.

На четвёртое утро король Шаул попрощался со старейшинами племён, попросил их присылать к нему крепких воинов и мудрых советников, сведущих в военном деле, и отбыл в свой лагерь в Михмасе.

***

Часть II. Филистия

Мы не населяем страны прибрежной и не питаем склонности ни к торговле, ни к вызываемому ею общению с другими народами. Наши города отстоят далеко от моря, и так как мы наделены хорошей землёй, то её возделываем. Больше всего мы обращаем внимание на воспитание детей и сохранение законов, считая главной задачей всей жизни соблюдать преподаваемое ими благочестие. Если к сказанному добавить ещё своеобразность нашей жизни, то окажется, что в древние времена у нас не было ничего, что могло бы служить поводом для сближения с греками, как, например, у египтян вывоз или привоз товаров, или у жителей финикийского прибрежья оживлённая торговля и промышленная деятельность, вызванная жадностью к наживе. Наши предки также не предпринимали, подобно другим народам, войн для грабежа или усиления своего могущества, хотя наша страна изобиловала храбрыми людьми.

Иосиф Флавий «О древности иудейского народа», кн. I, стр. 12

Жестокой была война против филистимлян во все дни Шаула.

«Пророки», «Шмуэль» I, 14:52

Глава 1

Шаул входил в царские дела. В каждом племени он назначил сборщика налогов и велел заменить на работах людей, которые теперь постоянно находились при нём, в Совете или в армии. Он разделил своё войско на два военных стана: михмасский, которым руководил сам, и гив’атский, начальником которого назначил Йонатана. Шаул знакомился с теми, кто должны были следить за поставками в оба стана продовольствия и оружия. Прошёл первый восторг после помазанья короля, и подати от иврим стали поступать нерегулярно. Зато посыпались жалобы и доносы. Уже прошёл слух, будто король на все должности назначает биньяминитов, даёт своему племени послабления. Шаул слышал тревогу солдат: как там дома, кто ухаживает за овцами, поливает овощи, и спохватывался – ведь и сам он не успел закончить вспашку!

Но из дома сообщали, что на новом участке уже пророс ячмень, а иврим, которых прислали заменить ушедших в армию биньяминитов, работают умело, и в Гив’е довольны, что теперь можно посмотреть на людей из других наделов иврим. Уже и о первых свадьбах поговаривают.

Шаул успел побывать дома только один раз – когда родившемуся у Йонатана сыну делали обрезание – «брит-мила». Устроили шумный праздник, народ поздравлял короля с первым внуком.

Однажды в михмасский стан приехала на ослике королева Ахиноам. Видно было, что она тяготится своим новым положением. Многие заискивали перед ней, просили замолвить слово перед королём, присылали подарки. Дом в Гив’е наполнился слугами и рабами, у Ахиноам спрашивали о её желаниях, а работать не позволяли. Кладовые ломились от продуктов.

Как всегда, строгая, Ахиноам навела порядок в палатках мужа и сыновей. После ужина они с Шаулом остались у погасшего костра, и Ахиноам рассказывала новости. Её отец стал совсем плох. От проезжих купцов она узнала, что старший сын переписывает папирусы в Египте и не собирается возвращаться в Гив’у.

– Что можно сделать! – развела руками Ахиноам, и муж с ней согласился: такого уж сына послал им Бог.

Упомянула она о том, что не только почтение встречала последнее время в глазах людей, но и ненависть, особенно после того, как Совет пожелал, чтобы король, королева и их дети получили лучшую одежду и золотую посуду из явеш-гил’адских трофеев.

– Убьют тебя завистники наши! – шептала Ахиноам. – Мне говорили, какие распускаются слухи о нас.

– Не убьют, – махнул рукой Шаул и улыбнулся. – На то есть законы о пролитой крови. Род Матри не самый большой в доме Якова, но и не такой маленький. Всегда найдётся мужчина, который отомстит. Все это знают.

Он стал расспрашивать о внуке, как тот ест и на кого похож. Но ответы Ахиноам слушал уже вполуха, думал о починке захваченных у аммонитян колчанов и луков, о земельных наделах для воинов.

Армией занимался Авнер бен-Нер, но Шаул всегда выходил знакомиться с пополнением, прибывшим к нему в стан.

– Откуда такие крепыши? – спросил он весело троих, видимо, братьев, стоявших перед ним. – Кто врёт, будто только в Гив’е рождаются могучие бойцы! Ведь вы, небось, из племени Йеѓуды?

– Верно, – подтвердил старший из братьев. – Мы из Бет-Лехема, из рода судьи Боаза. Это – Авинадав, это – Шамма, а я – Элиав.

– Кто же не слышал о роде судьи Боаза! – радовался Шаул, обнимая братьев.

Постепенно Совет освободил его от многих забот. Король упражнялся вместе со всеми в стрельбе из лука, бросании камней, сражении на мечах. Иногда сам обучал новобранцев.

Из разных племён иврим то и дело прибывали люди и требовали встречи с королём. Он уставал, но не жаловался, привыкал к новой жизни.

Не лучше со временем было и у Йонатана. Новости из дома он узнавал от братьев и земляков, хотя стан его находился совсем рядом с Гив’ой.

Между двумя станами непрерывно сновали вестовые. В субботу Шаул и его сыновья обязательно встречались на жертвоприношении в Бет-Эле. После молитвы они прогуливались и обсуждали новости. Как-то Шаул сказал Йонатану:

– Выбери себе советников из самых опытных воинов и старейшин племён. И пусть они входят в каждое дело. Сам же обучай солдат, чтобы я знал, что у тебя всегда готова к бою тысяча воинов.

Наступила середина Первого месяца – праздник Песах[27].Шаул собрался в Гив’у. Сопровождаемый младшими сыновьями, он заехал по пути за Йонатаном и другими биньяминитами. Посмотрел военный стан в Гив’е. Остался доволен.

– В другой раз покажешь мне, чему вы здесь научились, – сказал король сыну. – Сколько тебе лет, Рыжий? – спросил он, приобняв молодого солдата.

– Его зовут Иоав бен-Цруя, – сказал Йонатан. – Это – мой оруженосец.

– Мне семнадцать лет, – сказал Иоав и покраснел.

Шаул сделал вид, что поверил.

– В семнадцать лет я тоже воевал, был даже ранен. А в восемнадцать женился.

Король поздравил всех с праздником Песах, попросил не опаздывать с возвращением в стан и двинул мула к Гив’е.

В самом центре селения, на рыночной площади возле колодца появился новый, очень большой дом. Нижнюю часть его сложили из огромных камней, собранных в окрестностях Гив’ы, а верхнюю – из сырцового кирпича. Дом побелили известью и прорезали в стенах окна, что было новинкой в здешних краях, до сих пор свет проникал в комнаты через двери. Шаул и его спутники остановились и с удивлением глядели на плоскую крышу, на которой разложены были снопы из собранного урожая. Через распахнутые двери они увидели, что настил потолка в жилых комнатах верхнего этажа поддерживается каменными колоннами. Нижний этаж отведён был под кладовые и кухню.

Таких домов в Гив’е никогда не видели. Внутренний двор с несколькими загонами для скота тоже поражал своими размерами.

– Это – твой новый дом, король Шаул, – сказали старейшины. Они вышли встречать Шаула в белых одеждах, за ними остановилась толпа из жителей Гив’ы.

Оказалось, что и новый дом рядом – тоже пасхальный подарок жителей селения. Семье Йонатана. Оба дома поставлены были впритык, как было принято в Кнаане. Растерянных гостей водили по комнатам и рассказывали, что строили дома иврим из разных племён, не только биньяминиты; что комнаты тёплые и сухие. Необычным было всё: и каменные полы вместо земляных, и две большие печи – одна в нижней части дома, другая во дворе.

Король поблагодарил соседей, поздравил с праздником Песах и пригласил всех на жертвоприношение по поводу освящения нового дома. Праздновать Песах решили вместе, а для этого уже и новый королевский дом был тесен: на праздник в Гив’у собралось столько гостей, сколько здесь никогда не бывало. Поэтому на площади натянули на колья шкуры и поставили под ними столы. Люди устраивались на земле. Рабы и слуги несли на площадь яства, вино и воду для праздничной трапезы.

Отдохнув с дороги, Шаул шёл по селению. Он с радостью всматривался в лица земляков, расспрашивал, как прошли пахота и сев, сколько зерна и мяса выделено солдатам за службу в армии. Кто изменился больше всех – это слуга Иосиф. В нарядной рубахе он стоял в тени нового дома, кричал на рабов, а одному слуге даже дал пощёчину. Никто раньше не видел Иосифа таким важным.

До последней минуты ожидали, что в Гив’у приедет судья и пророк Шмуэль, но посланец короля не застал его дома.

На столах дымились миски с едой, стояли чашки и кувшины с вином и холодной водой.

Коэн из города священников Нова Ахимелех бен-Ахитув произнёс благословения. «Амен!» – разнеслось над столами. Рабы обнесли всех водой для омовения рук.

За столом короля следил за седером – строгим порядком праздника – старый Киш. Поседевший и сгорбившийся после смерти жены, матери Шаула, он не утратил память, и не только держал в голове все хозяйственные дела, но и доказал в этот вечер, что помнит Учение, как в молодые годы.

– Сыны израилевы стенали от работы, и вопль их взошёл к Богу. Тогда вспомнил Господь завет свой с Авраамом, Ицхаком и Яаковом и увидел бедствия сынов израилевых, и внял им,

– рассказывал Киш бен-Авиэйл.

По правую руку от него сидел отец Ахиноам. Всю эту зиму он болел, но сегодня велел привести себя на праздник. По левую руку от Киша расположился его двоюродный брат Авнер бен-Нер. Непривычно тихий, поглаживая горбатую переносицу, он слушал Киша и других старцев. Дальше, вправо и влево возлежали на постеленных на земле шкурах Шаул, его сыновья и остальные люди из рода Матри, жители Гив’ы и гости короля других племён иврим. Женщины сегодня сидели рядом с мужьями также, как и старшие дети – все в лучших одеждах, тихие, задумчивые.

– Выходишь ты в месяц колосьев. И будет: когда введёт тебя Господь в землю кнаанеев, хитти, эмори, хивви и йевусеев, – которую Он клялся отцам твоим дать тебе, землю, текущую молоком и мёдом, – то совершай это служение в этот месяц. Семь дней ешь опресноки, а в день седьмой – праздник Господу,

– говорил Киш бен-Авиэйл.

Шаул наклонился к уху Ахиноам, шепнул:

– Не печалься, я уверен, что сын наш справляет Песах там, в Египте.

Ахиноам кивнула и улыбнулась мужу.

Биньяминиты и их гости запели благословение, которое произнёс Йеѓошуа бин-Нун после завоевания Кнаана:

– Благодарим тебя, Превечный, Бог наш, за то, что Ты дал в наследие отцам нашим эту прекрасную землю!

Пели старинные гимны каждого племени. Дети засыпали на коленях у взрослых, матери относили их домой, возвращались и присоединялись к поющим. Время давно перешло за полночь, а беседы продолжались. Праздник дал людям возможность говорить, и они не могли остановиться. Говорили о том, каким должно быть королевство иврим, как нужно исполнить веление Божье – стать хозяевами в Кнаане.

Шаул слушал, улыбался и думал, насколько изменились люди. А ведь судья и пророк обещал только ему: «Станешь другим человеком»!

– Теперь забудь, что иврим вышли из рабства, – сказал Шаулу отец, когда тот пришёл прощаться перед возвращением в военный стан. Шаул понял: сейчас Киш заговорит о возвращении филистимлян.

Все праздничные дни Шаул старался не думать о неизбежной встрече с завоевателями, о том, как вернётся с побережья отряд в железных кольчугах, как он, король, придёт представляться их военачальнику... А что если филистимлянин начнёт смеяться: «У иврим – король?!»

– Тебе придется многое стерпеть, – сказал старый Киш, обнимая сына. – Нельзя, чтобы первый король иврим оказался последним.

Отряды Шаула и Йонатана верхом на мулах возвращались в свои станы. Слушая разговоры, Шаул не переставал удивляться тому, как легко люди оставили дома и возвращаются к военным заботам. Едущий рядом Авнер бен-Нер рассказывал, что из надела Шимона сообщили, будто на его границах одно из самых многочисленных племён Амалека уже образовало царство во главе со свирепым вождём Агагом. Агаг с каждым днём укрепляет свою власть, под его начало переходит всё больше кочевников из других племён Амалека, и набеги их верблюжьей кавалерии на поселения племён Йеѓуды и Шимона отражать становится всё труднее. Недавно Агаг поджёг поля у самой Беэр-Шевы.

Шаул разрешил Авнеру бен-Неру готовить поход на кочевников, но про себя подумал, что не сделает ни шагу, пока не прояснятся отношения с Филистией. Да и Шмуэль, судья и пророк, должен дать благословение на войну с амалекитянами.

Когда же он приедет в стан, Шмуэль!

На окраине Гив’ы отряд поднялся на пригорок и увидел в середине долины военный стан филистимлян. За оградой работали оставленные до возращения хозяев с побережья слуги из иврим: чинили колесницы, кормили лошадей, очищали колодец. У входа в стан висел филистимский флаг с двойной секирой на фоне моря.

Первыми выехали на пригорок Шаул и Авнер бен-Нер. Остановились. И вдруг из-за их спин послышался мальчишеский голос:

– Король, прикажи убрать эту нечисть со Святой земли!

Шаул и Авнер обернулись.

– Потерпи, Рыжий, – ответил король Шаул. – Ещё придёт такое время.

Авнер тронул пятками мула. Вскоре они увидели стан Йонатана.

– Тебе туда, Иоав бен-Цруя, – показал рукой Авнер бен-Нер.

– Знаю! – огрызнулся Рыжий и присоединился к солдатам, направившим мулов к стану Йонатана.

В лагере короля дожидался человек из племени Эфраима, чтобы спросить, что делать с большим выкупом за пленных.

– Но ведь Совет старейшин племён решил, что весь выкуп пойдёт филистимлянам в уплату дани за этот год, – удивился Шаул.

– Да где они, филистимляне, – засмеялся посланец из Эфраима. – Что же нам искать их, чтобы отдать серебро и золото?

– Нет, – покачал головой король Шаул. – Если филистимляне ещё полгода не вернутся, пустим этот выкуп на армию. Пошлём нанять кузнецов в Ашшуре и ещё много чего сделаем – вон Авнер бен-Нер может рассказать.

Всем понравилось решение короля подождать, не везти дань на побережье.

Глава 2

Предположение Шаула оказалось правильным. Филистимляне ушли к себе на побережье совсем не на праздники, как считали многие в Кнаане. Причина была в том, что на подвластном Филистии острове Элише начался бунт. Весной, едва море успокоилось, вместо кораблей с данью с Элиши прорвался филистимский однопалубный корабль и привёз такие новости: наместник убит, военный лагерь разгромлен, обоз с собранной данью разграблен, а новый правитель острова объявил о присоединении Элиши к Финикийскому военному союзу и уже получил от него помощь флотом и оружием. Не дожидаясь, пока бунт перекинется на другие подвластные Филистии земли, басилевс заключил со всеми серенами союз для похода на строптивый остров Элишу и назначил во главе объединённого войска правителя города Экрона – опытного военачальника по имени Питтак. Из общей храмовой казны Филистия выделила золото на постройку и оснащение новых кораблей. Кормчие и воины, готовясь к походу, запасали оружие и продовольствие.

К лету приготовления закончились, басилевс велел отозвать солдат изо всех лагерей в Кнаане, велев командирам по пути отбирать у местного населения продукты и металлы, необходимые для похода на Элишу. Отряды возвращались на побережье, нагруженные данью с разорённых селений кнаанеев и иврим.

Ранним утром женщины и дети в венках и белых одеждах, поддерживая стариков и больных, направились в порт провожать воинов. Корабли покачивались у причала. Берег был прибран и украшен, отовсюду слышалось пение, смех, пожелания победы. Ворота храма главного божества с этой минуты оставались открытыми до конца войны – так требовал обычай.

Прибыв в гавань Элиши ночью, Питтак уже утром отправил на штурм Китима – главного города острова – сразу всё филистимское войско под командованием Фихола и молодого серена города Гата Ахиша. Китимцы закрыли крепостные ворота, поднялись на крепостную стену и, бросая оттуда камни и бронзовые ядра, отразили атаку, убив и покалечив десятки филистимлян. Отряды Фихола и Ахиша отошли ни с чем.

Так продолжалось несколько дней; штурм Китима приносил филистимлянам только новые потери. Осмелев, осаждённые провели вылазку за крепостную стену, но были разгромлены, налетев на стену филистимской тяжёлой пехоты и лучников.

Особо отличился в этом бою великан по имени Голиаф. С рёвом выскочил он из-за скалы, размахивая железной оглоблей, к концу которой была привязана зажжённая пакля. Одетый в железные доспехи, да ещё и прикрываясь огромным щитом, Голиаф был неуязвим для дротиков и стрел китимцев и начал поджигать их лошадям хвосты, а затем и сами повозки. Его ликующий вопль смешался с криками выскакивающих из горящих колесниц китимцев, которых тут же добивали филистимляне.

На следующий день противники оставались на своих местах, так как прорицатели обеих сторон обещали победу тому, кто будет в этот день обороняться.

А ночью на Элише высадилась армия финикийцев из города Цора.

На рассвете Фихол и Ахиш приказали построить войско для решительной атаки. Если бы они знали, что армия противника ночью удвоилась, и во главе её стоит уже не правитель Китима, а опытнейший цорский военачальник! Филистимская армия едва приблизилась к крепостным воротам, как попала под мощную контратаку спрятавшихся за валом финикийцев. Тут же ворота города открылись, и китимская пехота, присоединившись к союзникам, набросилась на растерявшихся от неожиданности филистимлян.

Только добежав до своего лагеря, Фихол, Ахиш и их командиры смогли начать оборону. Теперь о покарании мятежного острова Элиши не могло быть и речи. Скорее на корабли и к себе в Кнаан! Филистимские триеры подошли к берегу и забрали уцелевшие остатки армии.

Все были уверены, что после этой военной неудачи Филистия погрузится в смуту и междоусобицу, но чрезвычайный совет серенов всех пяти городов Филистии вспомнил, что рядом с побережьем находится богатый и слабый Кнаан, из которого можно даром получать и вино, и оливковое масло, и ещё многое из того, что больше не будет приходить с данью с острова Элиши. Решено было объединиться для окончательного покорения Кнаана, а пока всем филистимлянам провести ежегодные празднества в честь бога Дагона в Ашдоде, где располагался главный храм. Эта мысль пришлась по душе населению, и оно стало украшать города, готовясь к празднику. На площадях собирались хоры.

На третий день праздника юноши состязались в борьбе и кулачных боях. Вечером они отдохнули, а ночью устроили налёт на кнаанев, которые прибыли в Филистию закупить железные наконечники для сох и плугов. Туземцы привычно расположились на ночлег возле кузницы на краю рыночной площади. Под головами они прятали котомки с едой и серебряными пимами. Было уже совсем темно, когда филистимляне подкрались к спящим. Они набросились на крестьян и перекололи их мечами. При этом сами юные филистимляне кричали и ревели, будто их секли розгами.

В нежном свете всплывающего из моря солнца трупы на залитой кровью площади напоминали гряду скал, обнажённую отливом.

Торговцы железом потребовали вознаграждения за убытки. «Теперь эти иврим и кнаанеи никогда не придут за нашим товаром», – говорили они.

– Придут, куда им деться, – отвечали филистимляне.

Серен города Гата Ахиш, выбранный новым басилевсом, понимал, что большой поход в Кнаан нужно хорошо подготовить. Для начала военным отрядам было приказано возвратиться в свои станы и собрать дань. Фихола он назначил наместником и велел ему идти в Гив’у – главное селение иврим какого-то племени, какого – он не помнил.

Фихол остался доволен назначением. Он не стал дожидаться сбора всего отряда с обозом и колесницами, и во главе двадцати воинов двинулся в Кнаан.

Новый наместник не знал, что та часть Гив’ы, где располагался филистимский стан, теперь называется Гив’ат-Шаул.

Глава 3

Минул год от помазанья Шаула, и два года уже был он королём над Израилем.

Утром невдалеке от палатки Совета послышалась песня, по которой Шаул и все воины его стана поняли, что прибывший гость – гиргаш. Слугам велели принести сласти и холодную воду. Был третий день недели, и все уже привыкли, что в этот день король иврим у себя в стане принимает каждого, кто пожелает с ним говорить.

В палатку вошёл старик, низко поклонился и нараспев произнёс приветствие:

– Вкушайте от всякой пищи, пейте любое вино[28].

Два раба внесли вслед за стариком плетёные корзины с угощениями и подарками: кувшинами с мёдом, целебными кореньями, связанными из толстой шерсти рубахами – всем, чем славилось крепкое кнаанское племя гиргашей.

– Мир тебе, Эйфа, – поднялся ему навстречу Шаул и протянул руку. – Желаю гиргашам после зимних дождей – летние росы.

Старику было приятно, что король узнал его. Шаул усадил гостя рядом с собой, пододвинул к нему фрукты. Рядом расположились воины, готовые слушать Эйфу.

Не только Шаул, но и все биньяминиты знали старейшину соседнего с Гив’ой селения Кивари. Беседа началась как обычно, с расспросов о здоровье и пожеланий благоденствия. Обсудили, хватит ли зимних пастбищ в этом году – стада у обоих соседей были немалые. Старики из селения Кивари, и особенно из рода, к которому принадлежал почтенный Эйфа, славились умением предсказывать погоду и урожай. Поэтому иврим с нетерпением ждали, когда гость заговорит о борьбе Баала с Мотом: Баал почитался в Кнаане, как бог плодородия и жизни, а Мот – бесплодия и смерти. Схватившись друг с другом в яростном бою, боги определяли, будет ли земля давать плоды или людям и животным предстоят голодные годы. В Кнаане крестьянам зимой необходимы были дожди, а летом, когда созревает виноград – много росы.

Наконец велеречивый гость проговорил:

– Всевидящая богиня солнца отправилась на поиски Баала и нашла его, когда тот сражался с Мотом в смертельном бою.

– И кто победил? – законы вежливости требовали, чтобы Шаул задал этот вопрос.

Эйфа ответил песней:

– Они сплелись, как гиппопотамы, Мот силён и Баал силён. Они бодаются, как быки. Мот силён и Баал силён. Они лягаются, как жеребцы. Мот падает, и Баал падает.

Слушателям не терпелось узнать, кто же победил.

– Богиня помогла Баалу! – старик засмеялся и допел песню:

– Она хватает бога Мота, мечом его рассекает, пламенем его сжигает, на жерновах его мелет, веет его в поле.

Все вздохнули с облегчением: год будет плодородным, дожди и роса придут во время, и каждое семечко – частица развеянного по ветру тела Мота – принесёт урожай. Рабы обносили людей в палатке, холодной водой. Эйфа, беседуя, медленно подбирался к просьбе, с которой пришёл.

– Король Шаул помнит тот голодный год, когда иврим из Эфраима продали себя в рабство в Кивари и в Гив’у в обмен на зерно?

– Помню. У них высохла трава, земля не рожала, колодцы опустели.

– Да, – подтвердил Эйфа. – И мы, и вы дали им зерно и спасли от смерти.

– По нашим законам, раба на седьмой год отпускают на свободу без выкупа. Так что в Гив’е ни одного из тех рабов уже нет, – начал Шаул. – А в Кивари они работают по сей день.

– Уже не работают, – поправил Эйфа. – Они сказали: «Теперь у иврим есть король», отобрали у своих хозяев одежду, посуду и скот и ушли через Гив’у. Биньяминиты не задержали их и не возвратили обратно в Кивари.

– Чего же вы сами не остановили своих рабов? – спросил Авнер бен-Нер, а остальные рассмеялись, вспомнив, какой страх нагнало на население Кивари сражение между сыновьями Шаула и шайкой молодых гиргашей.

Король поднял руку, стало тихо.

– Ты пришёл получить выкуп за рабов, которые ушли? – спросил Шаул.

– Нет, – покачал головой Эйфа. – Что случилось – то случилось.

– Тогда зачем ты пришёл?

Старик встал.

– Положи руку Эйфе под ребро, Шаул, – ведь так клялся слуга Элиэзер вашему праотцу Аврааму. И я поклянусь, как поклянёшься ты, что больше не будет вражды между иврим и гиргашами. Если ты согласен, гиргаши не взыщут за добро, которое награбили у нас рабы-иврим, и ещё добавят сто бронзовых кнаанских мечей для отряда твоего сына в Гив’ат-Шауле.

Все посмотрели на Йонатана. Вчера он прибыл в стан к отцу и сидел в углу палатки. Молодой военачальник просиял. Сто серповидных кнаанских мечей! Эйфа знал, чем задобрить воинов. Люди обернулись к Шаулу, всем показалась лёгкой просьба старика-гиргаша.

– Ты хочешь, чтобы я поклялся за всех иврим, – начал Шаул. – А сам ты можешь поручиться за всех гиргашей? Можешь поклясться, что другие ваши селения не вступят в союз с нашими врагами и не ударят нам в спину?

Все поняли намёк: в трагическом сражении под Эвен-Аэзером, как рассказывал старый Киш, «гиргаши впились в шею Дану, выскочив из крепостных ворот Бет-Шеана».

Эйфа тоже понял и тихо сказал:

– Нет, король Шаул, я не могу поручиться за Бет-Шеан. Бет-Шеан далеко, а мы рядом, и если наши родичи там опять выступят против Дана, ты здесь покараешь Кивари за нарушение договора. Нет, я могу поручиться только за своих.

– А если так, – подвёл итог князь Нахшон, – значит, Эйфа, ты должен договариваться не с королём иврим, а со старейшинами Гив’ы. Вы – соседи, вам и принести вместе мирные жертвы в знак доброго союза.

Эйфа кивнул, поклонился и вышел из палатки.

Вестовой доложил, что прибыли посланцы из Гив’она – главного селения Кнаанского племени хивви. Внизу под горой, где кончалась тропа и начинался лес, они сейчас привязывали своих ослов.

– Приведи хивви, – велел Шаул.

Пока король иврим, его советники и военачальники ожидали посланцев из Гив’она, они вспомнили историю, известную каждому ребёнку-иври. Когда-то давно войско их предков под водительством судьи Йеѓошуа бин-Нуна перешло Иордан и вступило в землю Кнаана. Это было молодое войско молодого народа, ещё не ведавшее, что дальше на его пути будет лежать какой-то город Иерусалим, что, если повернуть в другую сторону, то можно увидеть море, а если пойти прямо, то тоже будет море, но иное. Они знали только, что все кругом враги, а земля эта принадлежит им, иврим, потому что отдана Богом их предкам. Слухи их опережали, и князьям кнаанских племён становилось известно, что из-за Иордана прёт большая и страшная в своей дикости орда, которая уже разрушила крепости Ай и Гилгал. Куда она направится дальше, никто не знал. Не знал этого и сам Йеѓошуа бин-Нун. Лучше всего было бы его армии стоять на месте, а враги пусть бы подходили сюда, к Аялону. Он бил бы их именем Господа-Цваота[29] и, узнав от пленных откуда они пришли, посылал бы туда иврим, чтобы взяли себе те земли во владение.

Но нужно было идти, отвоёвывать надел за наделом и передавать их племенам иврим.

В эти дни пришли к Йеѓошуа жители Гив’она и сказали ему и всем сынам Израиля:

– Из страны дальней пришли мы. А теперь заключите с нами союз.

И сказали израилиты посланцу-хивви.

– Может быть, рядом живёшь ты. Зачем нам заключать с тобой союз?

Тогда обратились они к Йеѓошуа:

– Мы – рабы твои.

И спросил Йеѓошуа:

– Кто вы и откуда пришли?

И отвечали они ему:

– Из очень далёкой страны пришли рабы твои во имя Господа, Бога твоего, ибо мы услышали о славе Его и обо всём, что сделал Он в Египте. И то, что он сделал двум царям по ту сторону Иордана, Сихону – царю Хешбона и Огу – царю Башана. И сказали нам старейшины наши и все жители земли нашей: «Возьмите в руку вашу пищу на дорогу, пойдите навстречу им и скажите: «Мы рабы ваши, и заключите с нами союз!». Этот хлеб наш – тёплым взяли мы его из домов наших в тот день, когда вышли, чтобы пойти к вам, а теперь он засох и заплесневел. И эти мехи с вином /были новыми/. И одежда, и обувь наши обветшали от дальней дороги.

И заключил Йеѓошуа с ними мир и союз, и поклялся, что останутся они жить. И главы общин поклялись.

Между тем, в помощь хивви из Гив’она было собрано войско из пяти городов – их союзников во главе с правителем Иерусалима. Войско двинулось к Аялону, и тут князья пяти городов узнали, что гивониты, вместо того, чтобы засесть за крепостной стеной и отбиваться от иврим до прихода помощи, заключили союз с врагом. Решено было, как следует проучить предателей-гивонитов: город сжечь, а их самих продать на египетские корабли гребцами.

Тогда хивви срочно обратились за помощью к новому союзнику – Йеѓошуа бин-Нуну.

И напал на них Йеѓошуа внезапно, всю ночь шел он из Гилгала. <...> и он нанес им великое поражение в Гив’оне, и преследовал их по дороге к Маалэй Бэйт-Хорон, и он бил их до Азэйки и до Маккэйды. <...> И воспел Йеѓошуа; перед Господом в тот день, в который предал Г-сподь эморея сынам Исраэйля, и сказал пред глазами Исраэйля: солнце, у Гив’она стой, и луна – у долины Айялон! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе мстил народ врагам своим. Это ведь написано в Сэйфэр Айяшар. И остановилось солнце среди неба, и не спешило к заходу почти целый день! И не было такого дня ни прежде, ни после него, чтобы слушал Господь голос человека, ибо Господь сражался за Исраэйль.

После великой победы Йеѓошуа захватил ещё много земли и подошёл к главному хиввийскому селению, Гивону, которое оказалось вовсе не за Иорданом. Тут и открылся обман хивви. Йеѓошуа передал их земли в надел племени Биньямина. В стане иврим народ требовал наказать обманщиков из Гив’она.

Но начальники сказали всей общине:

– Мы поклялись им Господом, Богом Израилевым. Теперь мы не можем прикоснуться к ним.

Старейшин-хивви вызвали в стан иврим, и Йеѓошуаговорил им:

– Для чего обманули вы нас, сказав: «Мы весьма далеки от вас», тогда как среди нас вы живёте?

И отвечали они Йеѓошуа и сказали:

– Так как сообщено было рабам твоим о том, что Бог твой повелел Моше, рабу своему, дать вам всю эту землю, истребив жителей, то весьма испугались мы за души наши и сделали мы это дело. А теперь вот мы – в руке твоей. Как лучше и справедливее тебе покажется поступить с нами – так и поступи.

И сделал он так: избавил их от руки сынов Исраэля, и те не умертвили их. И назначил их в тот день Йеѓошуа дровосеками и водочерпальщиками для общины и для жертвенника Господня до сего дня...

Пятеро молодых хивви из самых знатных семей Гив’она поднялись в стан и внесли тяжёлые корзины с подарками в палатку Совета. Опять пошли расспросы о здоровье, об урожае, о прошедшей зиме, о пастбищах. Гости поведали о своей общине: молодые уходят в Египет, другие женятся на девушках из соседних племён и остаются там жить. Занимаясь доставкой воды и дров, хивви стали самыми богатыми людьми в Кнаане. Но они готовы поделиться своими богатствами с иврим, если король возвратит им хиввитскую землю, которую отдал в надел биньяминитам Йеѓошуа бин-Нун. И ещё, пусть король Шаул отменит для хивви запрет носить оружие.

– Нет, – подумав, покачал головой Шаул.

– Ладно, – мрачно сказал высокий хивви. – Верните нам хотя бы наш главный город Ги...

– Нет! – перебил король.

– Тогда хоть уберите из Гив’она ваш жертвенник.

– Нет, и этого не будет.

Наступило молчание, потом в палатке в последний раз прозвучал голос хивви-гив’онита:

– У короля иврим нету другого ответа для нас? Может быть, есть такие условия, на которых мы можем договориться?

– Нет таких условий, – отрезал Шаул.

Хивви поклонились и в полной тишине вышли.

Возле дерева, где они оставили своих ослов, хивви остановились и переменили нарядные белые одежды на дорожные. Потом четверо из них стали седлать ослов, а высокий, тот, кто вёл переговоры с королём иврим, не спеша размотал пояс, вынул оттуда нож с золотой чеканкой по рукояти и, прочитав заклинание, сделал себе надрез на указательном пальце левой руки. Он приложил кровоточащий палец к дереву и, бормоча проклятия, обошёл его вокруг, оставив на коре алое кольцо. Только после этого он достал правой рукой из-за пояса флакончик с бальзамом и, смазав порез, остановил кровь.

Теперь хивви знали, что проклятие исполнится, и когда-нибудь хивви истребят с земли Кнаана род Шаула бен-Киша.

Вечером король Шаул вышел из палатки Совета и направился к себе. Холодный ветер заставлял его держаться ближе к деревьям. Заметив дымок над своим шатром, Шаул обрадовался: значит, слуги позаботились о жаровне.

Глава 4

Фихолу, филистимскому наместнику, направленному из Гата в Гив’у, посоветовали взять в проводники богатого кнаанея по имени Элдаа – тот как раз направлялся к Солёному морю по торговым делам. Элдаа был хивви из Гив’она, снабжавший филистимские города дровами. Он знал в Кнаане каждую тропку, говорил на всех языках – одним словом, лучшего проводника Фихолу нечего было желать.

Едва рассвело, отряд верхом на мулах выехал на Морской тракт, проходивший недалеко от Гата. Фихол намеревался доехать до дороги, ведущей в Моав, заглянуть в Михмас и оттуда свернуть на Гив’у. Такой путь предложил проводник, и Фихол согласился. «Хорошо бы ещё проехать на восток, где скалы обрываются прямо в Солёное море. Там над морем есть плато, откуда видны Аммон и Моав», – уверял Элдаа, но Фихолу не терпелось поскорее добраться до своего лагеря в Гив’е.

Элдаа рассказал новому наместнику, будто иврим завели себе царя. Фихол засмеялся и не придал этому сообщению никакого значения. Он с любопытством разглядывал край, по которому проходила дорога, и не обращал внимания на болтовню туземца. Днём отряд останавливался в попутных селениях, отдыхал, а к вечеру двигался дальше. Элдаа считал, что на дорогу уйдёт от двух до двух с половиной суток – зависит от того, в каких местах пожелает задержаться филистимский наместник. При всей сдержанности и даже суровости, Фихол был человеком любознательным, и жизнь туземцев его интересовала. Правда, он никак не мог запомнить, кто такие иврим, и кто такие кнаанеи, тем более, что селения их часто находились по соседству.

Вблизи пересечения Морского тракта с Бет-Хоронской дорогой отряд поднялся на пригорок, чтобы переждать зной в сосновой роще. Перекусывая и отдыхая, солдаты Фихола с любопытством наблюдали незнакомую природу.

Пока ехали по равнине, пейзаж был скучным: поля и поля, где, согнувшись, ковырялись в земле туземцы. Селения располагались в рощах за полями и выглядели серыми пятнами среди травы и колючек. Потом пошли горы, невысокие, но изрезанные и крутые. Фихол думал, что здешние горы смыкаются в единый хребет, но, приблизясь, увидел, что их разделяют долины, через которые здешние земли сообщаются с приморской равниной. Он подумал, что местные жители по зубчатому рисунку вершин могут определять, в каком направлении проходит дорога.

Поля кончились. Всё чаще стали попадаться стада коз и овец – коричневых, с удивительно длинными ушами. Верблюды, лежащие на одном плече среди кустистой травы, были одногорбыми, горб занимал у них всю спину. Привязанные к камням, верблюды что-то жевали, высокомерно поглядывая на проезжавших рядом филистимлян.

Возле дороги валялась дохлая овца, разбухшая, как корова. «Опилась холодной воды, – подумал Фихол. – Ох, и влетит пастухам!»

Пейзаж становился всё более диким, всё меньше людей попадалось навстречу, но это не огорчало Фихола. Он любил охоту, любил ловить рыбу и долго расспрашивал проводника о реке Иордан. Элдаа с почтительным страхом рассказал, как месяц назад в прибрежных песках возле этой реки заблудились мальчики из его селения. Они отправились ловить рыбу и не вернулись. Говорили, будто их загрыз барс.

– Такова была воля Всевышнего, – закончил рассказ проводник.

Сердце Фихола затрепетало, когда он представил у себя в доме в Гате шкуру красавца-зверя.

В пустынных каменистых предгорьях Иудеи им несколько раз встречались пасущиеся зайцы. Тяжёлые, мясистые птицы бегали по земле и свистом предупреждали друг друга о приближении людей. Солдаты безуспешно гонялись за птицами, но потом нашли несколько ямок с яйцами и испекли их в костре. Сам Фихол ел сухую рыбу, захваченную в дорогу, крошил в оливковое масло хлеб и запивал местным вином, хваля его вкус и аромат.

Элдаа рассказывал, какие растения есть в Кнаане и как по ним определяют времена года.

– Нужно смотреть на окраску цветов. Если большинство из них жёлтые, это – Первый месяц, вавилоняне называют его Адар. Начинается тепло. Распускаются «кошачьи глазки». Иврим делают из них мази, отвары, сушат, толкут в порошок и лечатся от разных болезней. Ещё в это время появляются съедобные цветы, у нас их называют «дедушкин обед». Потом идёт красная волна цветов, а как только начнётся голубая – это значит, что кончился Второй месяц. В это время по всему Кнаану цветут «беляночки». Они раскрываются за час до полудня, а к вечеру увядают. А вот этот цветок, похожий на бабочку, открывается перед утренней дойкой овец и закрывается к полуночи. На тех кустах цветы появляются точно в Четвёртом месяце: шары темно-синего цвета.

Фихола не интересовал цветочный календарь. Другое дело – глиняный, с тридцатью дырочками и глиняным же стерженьком. Он хотел выменять такой у проводника, но хивви сказал, что подарит свой календарь наместнику, только не сейчас, а в конце пути.

Солдаты спрашивали у Элдаа, какие плоды можно есть, какими можно лечиться, а от каких следует держаться подальше, потому что они ядовиты. Кроме стручков рожкового дерева, которое вообще не цветёт, а сразу даёт плоды, солдаты в пути жевали смолу мастичного дерева – Элдаа уверял, что от этого дольше сохраняются зубы. Верно это или нет, но Фихол заметил, что зубы у туземцев светлее, и у них не так сильно пахнет изо рта, как у его солдат. Сам он был приучен с детства несколько раз в день полоскать рот морской водой.

Очертания скал то становились круглыми и мягкими, то пугали диким видом, а на горизонте возникали острые края пролома в горной цепи. Поднимаясь, дорога проходила через леса, всё более густые, в тени там паслись стада коз и овец. Элдаа опять сказал, что у пастухов появился король, но Фихол снова не обратил внимания на его слова, поражённый разнообразием деревьев и цветов в кнаанском лесу. Солдаты тоже с удивлением смотрели на расстилавшийся перед ними травяной ковёр. По берегам ручьёв, живых или уже высохших, встречался клён и лавр, платан и дикая слива, боярышник и изящное с золотистой листвой деревце, название которого на здешнем языке напомнило филистимлянам бранное слово. Услышав его, солдаты захохотали на весь лес и больше не восхищались щедростью богов к Кнаану.

Филистимляне двигались через земли, населённые иврим из племени Эфраима. Никто не убегал, не прятался от солдат, и Фихолу это казалось странным. Дети разглядывали чужеземцев в юбках и с голыми ногами, только женщины держались подальше и кутали лица в платки, потому что испокон веку все солдаты вели себя одинаково. Наместник приказал своему отряду не грабить население и не хватать понравившихся женщин, как они привыкли, пообещав, что когда подойдут основные силы, он отменит запрет. Филистимляне ехали, повязав головы от солнца платками – как местные жители. Шлемы с петушиными перьями были подвешены к поясам и раскачивались в такт шагам мулов.

Заночевали в масличной роще, поставив палатки под деревьями. Ночью проснулись от крика куропатки, которую, наверное, ужалила змея. Фихол вышел из палатки и присоединился к своим солдатам, которые присели за линией лагеря, справляя нужду.

Неприятное волнение охватило филистимлян. Им хотелось, как бывало, весело окликать друг друга, но они молчали, глядя на звёзды, такие тяжёлые, пророчащие каждому его судьбу, которую не хотелось узнать. Солдаты побывали во многих землях, но ещё никогда не чувствовали такой близости неба. Всё стало безразлично, захотелось уйти с этого места, но не домой, а куда-нибудь, где всегда стоит вот такая же тишина, а тропа, по которой идёт человек, переходит прямо в Млечный путь, близкий и манящий. Молча расходясь по палаткам, воины говорили себе, что Кнаан – это совсем не страшно, что боги создали его для Филистии, и что до них здесь не раз проходили карательные отряды басилевса, теперь просто настал час окончательно захватить страну – только и всего.

На рассвете отряд вошёл в селение иврим. Филистимляне умылись у колодца, поели и, пополнив запас воды, двинулись дальше.

Глава 5

В Гив’ат-Шаул из королевского стана прибыли двое: Авнер бен-Нер и Ахимелех бен-Ахитув. Авнер хотел посмотреть, чему научилась «молодая тысяча» Йонатана, Ахимелех бен-Ахитув приехал на жертвоприношение.

Запыхавшиеся воины расселись вокруг Авнера бен-Нера, ожидая его оценки.

Авнер тёр пальцами горбатую переносицу. Сбоку из-за ввалившихся щёк нос его выглядел особенно длинным.

– Оленьему бегу вы научились неплохо, – сказал военачальник, – он пригодится вам, чтобы догонять врага. Но прежде нужно его разбить. Поэтому сейчас я вам покажу лисий бег, которым мы подбираемся к переднему ряду лучников.

Авнер бен-Нер подозвал ближайшего солдата, велел ему взять лук и дротик, снять бронзовые наконечники со стрел и отойти на триста шагов. Сам встал напротив. Солдат опустился на колено, наложил на тетиву стрелу и положил дротик на песок рядом с собой. Закончив приготовления, он поднял руку. Авнер бен-Нер обернулся к Йонатану, и тот громко ударил в щит.

Авнер бен-Нер побежал на молодого солдата. Тот прицелился, но Авнер петлял, подпрыгивал и приседал и, как солдат ни старался, он всё равно промахнулся. С уже совсем близкого расстояния солдат ещё успел швырнуть дротик. Мимо! Авнер бен-Нер сшиб молодого воина на землю и выхватил у него из рук лук.

Тяжело дыша, оба вернулись к остальным.

– Запомнили? – спросил военачальник. – Чтобы к следующему разу научились. Это совсем не трудно. А теперь всем попить воды, и я хочу посмотреть, как вы действуете мечом.

Фихол вдруг вспомнил: а ведь мы третий день в пути!

– Отличные мулы! – сказал он Элдаа. – Где ты их купил?

– В Гив’е, мой господин. Их как раз разводят в роде Матри, из которого происходит новый король иврим.

Фихол снова пропустил мимо ушей упоминание о короле, но подумал, что постарается пригнать в Гат побольше таких неприхотливых животных в счёт подати с селения... как его там?

– Раз все передохнули, – сказал Авнер бен-Нер, дожёвывая лепёшку, – подходите ко мне с мечами. Кто первый?

Два воина поднялись и встали друг против друга, положив руку на рукоятку меча.

– Не то, – сказал Авнер бен-Нер. – Встаньте рядом. Я начну хлопать в ладоши, и вы будете вытаскивать мечи из ножен. Ясно? Тогда проверим, сколько хлопков я успею сделать, пока каждый из вас вытащит свой меч.

Посмотрев несколько пар, Авнер бен-Нер расстроился.

– Очень плохо, – сказал он. – К чему ваше умение сражаться, если вы не успеете достать меч! Выхватить оружие и нанести удар нужно одним движением: вот так! И не дольше, чем за один хлопок. И ножны у всех одеты неправильно. Будете подходить ко мне по одному, я покажу каждому, как их надевают.

Солдаты один за другим потянулись к Авнеру. Каждого он заставлял по многу раз выхватывать меч и пронзать им воображаемого врага. Отойдя от военачальника, солдаты бросались на траву и отдыхали, глядя на облака.

– Ай да Рыжий! – раздался впервые за этот день довольный голос Авнера бен-Нера – Молокосос, а догадался смазать меч у черенка!

Иоав сжал зубы, отошёл и лёг отдельно ото всех, лицом к земле.

В ивримском селении филистимляне, сгрудившись в стороне, наблюдали за жертвоприношением. Никто не обращал на них внимания.

Молодой иври, недавно ставший отцом, принёс к жертвеннику пару голубей. Священнослужитель пробил первой птице затылок, длинным ногтем рассёк ей горло, потом пищевод. После этого он поднял трепещущую в агонии птицу, прижал её к каменной стене жертвенника, выдавливая кровь в специальное углубление, и, закончив это действие, разорвал голубя руками и возложил тушку на угли.

– У нас птиц рассекают для гадания, – вспомнил кто-то из филистимлян, когда они возвращались на дорогу к Гив’е.

– Всё, – объявил Авнер бен-Нер. – пришла жара. Возвращайтесь к себе в стан, а я подремлю здесь в тени. После полудня пусть подойдут другие. Может та группа будет получше.

Солдаты построились на дороге.

– А ты молодец, молокосос! – вспомнил Авнер бен-Нер.

Наверное, в тот день и зародилась у Иоава бен-Цруи ненависть к командующему. Но он ничего не сказал и пошёл вместе со всеми, слушая, как Йонатан рассказывает молодому солдату притчу о скисшем вине, которую тот прослушал, собирая по полю стрелы.

До их стана в Гив’ат-Шауле ходу было меньше получаса.

Свернув на тропу, филистимляне увидели человек двадцать крепких молодых туземцев с бронзовыми мечами за поясом. Босоногие, в длинных рубахах, перехваченных широкими поясами, они шагали не спеша, разговаривали между собой и смеялись. Блестящие лаковые рожки свисали с веток над тропой, туземцы на ходу срывали их, разламывали и с удовольствием отправляли в рот. Сладкую оболочку они жевали, а косточки сплёвывали на дорогу. Впереди шёл высокий парень с длинными волосами, стянутыми на затылке красной лентой. Он разговаривал с рыжим подростком, и тот, увлечённый беседой, шагал по середине тропы, не замечая приближающихся всадников.

Сейчас я его плетью! – подумал Фихол, но тут он разглядел за поясом у высокого железный меч, само ношение которого туземцами каралось смертью. Наместник хотел было приказать двоим-троим воинам задержаться и повесить высокого туземца, но потом решил, что наказанием следует заняться ему самому. Он пришпорил мула, отстегнул от седла плётку и голосом, от которого дрожали солдаты за крепостной стеной Китима, завопил по-филистимски:

– Стой, скотина!

Иврим остановились, сомкнули ряд и с тревогой смотрели на всадников.

Но не рыжий! Тот продолжал занимать середину тропы и, откинув голову, хохотал над словами своего рослого собеседника, которому уже дышал в лицо мул Фихола.

– Ты кто? – заорал наместник.

– А ты кто? – обернулся и, сузив глаза, в упор поглядел на него Рыжий.

– Это же новый наместник! – взвизгнул где-то сзади проводник-хивви.

– А я и старого не звал! – рассмеялся Иоав.

Фихолова плеть взлетела вверх, и в ту же секунду Рыжий выплюнул ему в лицо полный рот косточек.

Плеть выпала из руки Фихола, но он сжал рукоятку своего тяжёлого меча и, выкатив глаза прокричал: «Ы!», как он делал всегда, перед тем, как рубануть врага.

Это был последний звук, изданный Фихолом. С ним он и полетел со своего мула, пронзённый мечом Йонатана. По команде своего военачальника иврим набросились на всадников и в коротком бою перебили всех.

Йонатан оглядел своих людей. Они тяжело дышали, но ни один не был даже ранен. Над тропой вдали кружилась пыль – это удирал на муле проводник Элдаа. Никто его не преследовал.

С вернувшейся в долину пронзительной тишиной на молодых биньяминитов накатил ужас. Они в оцепенении глядели на кровь, разбрызганную по песку, на трупы филистимлян, переводили взгляды на своего командира.

– Мечи-то надо собрать, – раздался голос рыжего Иоава.

Остальные начали сносить в кучу оружие, снимать с убитых доспехи. Дрожащих мулов взяли за узду и погрузили им на спину тела мёртвых всадников.

– Поглядел бы Авнер! – сказал кто-то, поведя плечом в сторону мулов. Все филистимляне были крупными мужчинами, их ноги и руки, свешиваясь, почти касались земли.

– Научились кое-чему! – весело прокричал Иоав бен-Цруя.

Остальные засмеялись

– Пошли! – скомандовал Йонатан и, подняв плётку Фихола, стегнул ею по заду мула.

Отряд двинулся к своему лагерю в Гив’ат-Шауле.

И разбил Йонатан начальника филистимского стана, который в Гив’е.

Глава 6

Басилевс Ахиш метался по дворцовому саду. Вестовые и слуги тряслись от страха, у выхода из оружейной замер оруженосец. В первый момент после того, как пришла весть о гибели Фихола, Ахиш крикнул, что сам поведёт армию на Кнаан. Но тут же он вспомнил, что войска, которых не дождался несчастный Фихол, уже выступили два дня назад, а набрать новые будет непросто. К тому же это означало бы оставить побережье без всякой защиты. Он велел отнести его доспехи обратно.

Это ничего, продолжал думать басилевс, и той колонны под водительством Питтака, что вышла вслед за Фихолом, должно хватить, чтобы устроить проклятому Кнаану хорошую встряску. Надо отправить вслед солдатам вестового – пусть узнают, как поступили дикари с Фихолом.

Филистимская колонна шагала по Кнаану. Солдаты разносили на своём пути селение за селением. Военачальник Питтак велел не жалеть никого и ничего – большой опыт завоевания новых земель научил его, что в первые дни похода следует нагнать на туземцев побольше страху. Вскоре по Кнаану пошли рассказы о зверствах завоевателей, о несметном количестве их солдат и железном оружии.

Продвигаясь на юго-восток, колонна достигла гор Эфраима. Люди израилевы видели, что они в бедственном положении, что народ в горести. И укрывались люди в пещерах и в ущельях, и в скалах, и в рвах. Иврим переправлялись за Иордан, в землю Гада и в Гил’ад.

Киш бен-Авиэйл потребовал немедленного прибытия сына к нему в Гив’у. Шаул передал, что скоро будет. В его стане продолжалось ночное заседание Совета, и всё ещё не было решения, как встретить колонну филистимлян. Одни считали сопротивление невозможным – у врага слишком явное превосходство в солдатах и вооружении. Они предлагали просить пощады, в крайнем случае, выдать Йонатана и его людей, а потом выкупить.

Других возмущало такое позорное предложение.

Король Шаул мрачно слушал, не произнося ни слова. Подошёл вестовой и прошептал на ухо последнее донесение с дороги, по которой шла колонна. Шаул кивнул и отправил вестового к командующему Авнеру, велев повторить донесение.

Куда точно направляется колонна должно было стать ясно только к вечеру. Пока Шаул и Авнер решили съездить в Гив’у. Совет не возражал.

Войдя и поцеловав отца, Шаул сел на скамью напротив старика и ждал, что тот скажет. Авнер остался стоять на пороге. Он громко глотал воду, подняв над головой розоватый медный кувшин с узким горлом.

Несколько минут Киш молча любовался сыном. «Шаул» означает «выпрошенный»: мальчик родился после многолетних ожиданий и просьб Киша и его жены к Господу. Зато уж какой это был сын! И работник, и защитник, а вот теперь – первый король народа иврим.

– Ты помнишь, как готовился принести в жертву сына своего Ицхака[30] наш праотец Авраам? – сказал наконец Киш.

– Помню, отец, – кивнул Шаул.

– И он убил бы Ицхака, не останови ангел руки Авраама, верно? – продолжал Киш.

– Да.

После первых же слов Шаул знал, для чего позвал его отец.

– Нет у тебя силы, – старик стукнул кулаком по столу. – Наши северные племена присоединились только на словах. Половина надела Эфраима уже занята филистимлянами. Теперь и кнаанеи выйдут на войну против нас, даже гиргаши того и гляди поднимут меч на Гив’у. – Киш отпил воды из чашки, обтёр рот и продолжал: – Ты был ещё мальчиком во время боёв у Эвен-Аэзера, а я там воевал и знаю, какой разгром могут учинить нам филистимляне. Они просто истребят всё наше племя Биньямина, включая Йонатана и его ребят. И тебя, старого дурня! – обернулся он к Авнеру. – Где ты был, когда Йонатан рубил филистимлян? Почему не удержал мальчишек?

– Не был он тогда с Йонатаном, – поднял от земли тяжёлый взгляд Шаул. – Всё случилось по дороге в стан.

– А и был бы – не остановил, – Авнер рассёк воздух ребром руки. – Я очень уважаю тебя, брат мой Киш, но если ты уговоришь короля выдать Йонатана филистимлянам, то пусть заодно выдаст и меня. Командовать после этого я не смогу.

Киш покраснел и сжал кулаки

– Уйди! – прохрипел он Авнеру.

Тот потёр горбатую переносицу и вышел. Король остался вдвоём с отцом.

– Йонатана придётся выдать, – внятно сказал старик. – Я отдам всё, чтобы потом выкупить моего внука.

– Нет, – проговорил Шаул. – Прости, отец, но – нет!

Киш изумлённо поглядел на сына, потому что это было первое «нет», услышанное им от Шаула. Тот смотрел отцу в лицо и не отводил взгляда.

– Уйди и ты! – приказал Киш.

Шаул поднялся и, не обернувшись, вышел. В тени под оливой, сидя на земле раскинув ноги, его ждал Авнер.

– Идём, – мрачно проговорил король, направившись к своему новому дому. У входа обернулся:

– Подожди там в саду. Я быстро.

Ахиноам уже знала, что король в Гив’е, но думала, что у него не будет времени заглянуть домой. Едва он появился на пороге, Ахиноам передала старшей дочери свой моток с шерстью и устремилась навстречу мужу. Тот обнял её, поздоровался с дочерьми, но в дом не прошёл – спешил. Ахиноам всё-таки успела шепнуть: «Не выдавай Йонатана!» Шаул улыбнулся, кивнул ей и вышел к Авнеру.

Тот поднялся с земли и пошёл следом за королём.

При их появлении крики в толпе на площади смолкли. Люди расступились, пропуская Шаула к тому самому камню, с которого он обратился к ним перед походом на Явеш-Гил’ад. Теперь на камень поднялся уже король. Медленно обвёл он взглядом площадь: мрачные лица, совсем непохожие на те, что он видел тут на празднике Песах. Даже его слуга Иосиф стоял в стороне и молчал.

– Биньяминиты! – разнёсся голос по всей Гив’е. – Мы будем воевать!

Толпа запричитала, заспорила, разбилась на кучки. Родственники ионатановой двадцатки ликовали.

– Эй, Мирьям! – крикнул одной из женщин Авнер бен-Нер. – Рано веселитесь. Филистию ещё надо разбить.

– Это уже ваша забота! – отмахнулась женщина.

Были и такие, кого решение короля разозлило.

– Своего-то сына ему жалко, – сказал в спину удаляющемуся Шаулу Баана бен-Римон.

Король и Авнер подошли к ожидающему их на пригорке отряду, сели на своих мулов и двинулись в сторону Гив’ат-Шаула. Гонцы поскакали на юг и на север, чтобы передать всем племенам иврим: «Ваш король вышел на войну. Ведите ополчения!»

Шаул протрубил трубою по всей стране, чтобы сказать: «Пусть слышат иврим!» И весь Израиль узнал, что разбит наместник филистимский и что стал Израиль ненавистен филистимлянам.

В этот день филистимскую колонну догнал вестовой из Гата: «Фихол убит». У-бит?! Разъярённые воины поклялись украсить черепами Шаула и всего его рода ворота храма Дагона в Ашдоде. Военачальник колонны Питтак больше не должен был торопить своих людей.

Молодая армия Йонатана занята была обычными учениями, когда к её стану подъехал король Шаул. Воины обступили его и Авнера бен-Нера, но вопросов не задавали.

– Будем воевать, – сказал Шаул, и сразу все заулыбались, заговорили. – Будем воевать, – повторил король, дождавшись тишины. – И с Божьей помощью одолеем необрезанных.

После короля говорил командующий:

– Прежде всего, поднимемся в горы – там филистимлянам не помогут их колесницы. Скоро станет ясно, в какой из старых лагерей они возвращаются: вон в тот, напротив тебя, Йонатан, или в михмасский, напротив короля. По донесениям похоже, что колонна идёт на Шаула, поэтому мы сейчас поспешим к себе в стан. Когда направление их движения прояснится, я пришлю к тебе вестового. Если они действительно пойдут на Михмас, ты переведёшь свои силы на утёс Снэ – под ним единственный проход в Гив’у, и ты его перекроешь.

Договорились о связи через вестовых и об общем сборе войска у жертвенника в Гилгале перед началом сражения.

Стоя на холме около своего стана, король и его люди наблюдали возвращение филистимлян. Слышался шум тысяч голосов, ветер раскачивал пламя факелов, отряды всё прибывали и прибывали.

– Адорам! – подозвал король. – Корми солдат. Авнер! Выставь дозоры, назначь смены стражи. После вечернего жертвоприношения – всем спать. Утром ещё наглядимся на лагерь басилевса.

Уже за полночь король пришёл в свою палатку. Ему доложили, что от филистимлян прибыл человек, который говорит на иврите и арамейском.

– Чего хочет басилевс от короля иврим? – спросил Шаул, когда стража втолкнула в палатку дрожащего мужчину невысокого роста.

Посланником оказался проводник Фихола Элдаа, Шаул видел его впервые. Глядя в землю, Элдаа передал, что филистимский военачальник требует выдачи всех участников убийства наместника Фихола.

Шаул отрицательно покачал головой. Элдаа, будто обрадовался, закивал и выскочил из палатки. Стража проводила его до узкой тропинки в горах – той, по которой он недавно поднялся из филистимского лагеря.

Стан иврим за спиной у Элдаа уже спал.

Глава 7

Едва поднялось солнце над Михмасом, необычный вид вершины противоположного холма привёл в изумление бойцов ивримского стана. Казалось за одну ночь вершина напротив поросла лесом – так густо стояли на ней флаги отрядов филистимской колонны. Самого лагеря разглядеть было нельзя, так как он находился на одной высоте с ивримским, но шум, производимый сотнями сновавших там солдат заглушил все прочие звуки в стане Шаула, располагавшемся на расстоянии нескольких десятков полётов стрелы от филистимского. Один за другим возвращались посланные Авнером наблюдатели, сообщая о подходе к колонне новых отрядов, отставших во время перехода по Кнаану. Шаул перестал прислушиваться к донесениям, когда рядом раздался растерянный голос эфраимского командира. Этой ночью целый отряд его пехотинцев – двести пятьдесят бойцов – покинул стан. Командир рассказывал подробности. Все ушедшие были из одного селения в горах Бет-Эля, довольно близко от стана. Жители там поднялись, чтобы за ночь укрыться в лесах, как можно дальше от филистимлян. Проходя через стан Шаула, семьи уговорили своих мужчин присоединиться к ним.

– Ушли с оружием? – спросил Шаул. Эфраимец мрачно кивнул.

Хорошо, что Авнер все восемнадцать железных мечей, добытых отрядом Ионатана, держит у себя в палатке, подумал Шаул. Выходит, правильно рассудил командующий: «У тебя есть, у меня есть, а остальным раздам перед боем».

На построении выяснилось, что дело обстоит ещё хуже. Ушли не только эфраимцы. За одну ночь войско сократилось на четверть. Теперь у Шаула было не больше полутора тысяч бойцов.

– Добро, если просто сбежали и попрятались, – поморщился Авнер. Они с Шаулом отпустили солдат на еду, а сами задержались в тени высокого куста. – Могли ведь перейти и туда, – он указал рукой на холм напротив. – Нужно начинать бой и как можно скорее.

Шаул кивнул, оба направились к костру.

В стан иврим отовсюду приходили рассказы о зверствах филистимской колонны на её пути по Кнаану и о бегстве населения. Иврим потянулись за Иордан. Филистимляне устанавливали засады, и у тех, кто попадал им в плен, отнимали весь скарб, а самих целыми семьями отправляли на рынки рабов, торопясь, пока там не упали цены. В местах, где составлялись обозы с награбленным, обязательно находился надсмотрщик и подробно записывал, чем пополнится хозяйство басилевса. Было объявлено, что каждый, кто отправит в Филистию сто рабов, по возвращении получит из них в собственность одного раба и одну молодую рабыню. Так же и с добром: сотая часть от добытого в Кнаане станет собственностью добытчика. Не удивительно после этого, что все повозки филистимского обоза были скоро наполнены и отправлены на побережье. Завоёванные земли басилевс обещал разделить позднее, после окончательного завоевания Кнаана.

В горах Эфраима больше не светились по ночам селения иврим и кнаанеев, не выходили на поля крестьяне, не брели за стадами пастухи к пастбищам в тени гор. С наступлением темноты люди вылезали из пещер и, оглядываясь по сторонам, собирали недозревшие овощи со своих полей, затоптанных солдатами и исполосованных железными колёсами филистимских обозов.

– Зачем же у нас король? – спрашивали иврим. – Почему не вступится за нас Шаул?

– Э! – махали руками старики. – Что он может сделать против такой силы!

– Вот и нужно присоединиться к филистимлянам, – шептали друг другу крестьяне. – Говорят, басилевс обещал тому, кто пройдёт весь кнаанский поход, освобождение от податей и столько добра, сколько принесёшь с войны в одном мешке. А мешок можно сшить ого какой!

Среди местного населения, ещё не слышавшего о железном оружии, любой филистимский солдат становился господином, брал себе что хотел, тащил в палатку любую приглянувшуюся девушку, а наутро клеймил её своей печатью и сдавал в партию рабынь, направлявшуюся к побережью. «Пускай, – рассуждал Питтак. – Выжду неделю, а потом поведу их на туземного короля».

Лагерь иврим напротив был под непрерывным наблюдением и опасаться внезапного нападения Питтаку не приходилось. Перебежчики и пленные рассказывали, что армия местного короля с каждым днём сокращается, и что каждое утро он не досчитывается нескольких сотен бойцов. Из немалого опыта войн и подавления бунтов Питтак знал, чем это скоро закончится: перебежчики принесут голову своего вождя, остатки армии сдадутся в плен, и начнётся сбор красивых вещей и расправа над теми, кто ослушался воли басилевса. У себя в палатке Питтак обсуждал с военачальниками и проводниками, каким путём колонне лучше следовать дальше, чтобы быстрее завершить завоевание страны. Настроение у всех было прекрасное, филистимлянам виделось торжественное возвращение к себе на побережье с обозами, полными добычи, и с закованным в цепи туземным королём. Питтак даже разрешил присоединить к армии отряды перебежчиков, только не выдавать им железные мечи.

На четвёртые сутки стояния в Михмасе Питтаку доложили, что к иврим подошло подкрепление и расположилось лагерем вокруг селения Гилгал. Перебежчики объяснили, что это сам король Шаул снялся из своего лагеря и перешёл в Гилгал, где у иврим поставлен большой жертвенник. Питтак решил, что пора действовать. На стан Шаула он направит отряд из Гата с надоевшим всем Голиафом. Этот великан очень горевал после гибели Фихола, с которым прошёл не один поход. Голиаф громче всех кричал, что нужно расправиться с туземцами, и Питтак не прочь был хоть на время избавиться от крикуна, неплохого, но уж очень строптивого солдата.

Самый многочисленный отряд Питтак поведёт прямо на Гив’у, снесёт с земли это селение бунтовщиков и перенесёт туда военный лагерь, в котором теперь будет постоянно находиться филистимский наместник. По пути они уничтожат ивримскую армию в Гилгале и разрушат жертвенник. Там, где жертвенник, всегда находится драгоценная утварь, которая украсит триумфальную процессию по побережью к храму бога Дагона.

Все колесницы стоит присоединить к отряду, который направится в надел племени Иуды. Туда ещё ни разу не добирались филистимляне. Этому отряду Питтак велит перегнать на побережье стада жирных и длинношёрстых овец, которыми так славится надел Иуды.

Питтак дал военачальникам три дня на подготовку похода.

Авнер требовал выступать, но Шаул не разрешал. Он ещё вчера отправил вестового в Раму к Шмуэлю с просьбой прибыть в стан, вознести жертвы и благословить войско перед сражением. Шмуэль передал, что прибудет в Гилгал через семь дней.

– Через семь дней некого будет благословлять на войну, – тихо сказал командующий Шаулу.

– Без жертвоприношения не начнём, – отрезал король.

– А на что Ахимелех при тебе?

Вопрос был трудным. Ахимелех бен-Ахитув пришёл к Шаулу из города священнослужителей Нова, не признававшего судью и пророка Шмуэля из-за того, что тот не происходил из племени Леви.

– Будем ждать Шмуэля, – твёрдо сказал король Шаул и добавил с улыбкой: – Меньше людей – значит, на всех хватит оружия.

Он ушёл к обозу поговорить с Иорамом, узнать, как с запасами воды и не прибыли ли обещанные племенем Дана кремневые наконечники для стрел.

Между тем, главные события дня происходили совсем в другом месте. Питтак на первом же совете в Михмасе услышал, что дорога к мятежному центру биньяминитов Гив’е, проходит между двумя утёсами, Боцецем и Снэ, и понял, что там надо разместить лагерь для наблюдения за этой дорогой, причём, уже сейчас, пока колонна занята грабежом и не готова продолжать поход, о чём иврим не знают. Кроме того, пленные рассказывали, что небольшая армия сына Шаула вышла из своего лагеря, чтобы занять те два утёса над единственной дорогой в Гив’у. Поэтому Питтак приказал командиру рвущихся в бой молодых пехотинцев из Гата опередить сына Шаула, занять утёсы, а подходящих с юга иврим перебить.

В этот день дозорные из армии Шаула наблюдали удивительную картину. Отряд молодых солдат в юбках и с бронзовыми наколенниками принёс жертвы вином и солью богу Дагону, потом флейты заиграли военный гимн, солдаты запели и строем вышли из лагеря. Разинув рты, смотрели иврим, как спокойно и величественно шагают в бой с армией Ионатана молодые филистимляне. Зрелище это настолько потрясло дозорных, что они тоже не вернулись в лагерь своего короля. Авнер долго ругался, но вынужден был послать к утёсам других дозорных.

И вот, что узнали от них на следующий день.

Передовой отряд иврим во главе с Малкишуа, братом Ионатана, появился на утёсе Снэ немного раньше филистимлян и начал строить лагерь. Малкишуа копал яму и положил возле себя на землю пояс с мечом. Вдруг он услышал шаги, и тут же перед ним возник командир гатийского отряда. Филистимлянин опирался на древко дротика и ещё не отдышался после подъёма. Встретить здесь иврим он никак не ожидал. Мгновение враги смотрели друг на друга, потом Малкишуа распрямился и взмахом меча отсёк занесённую для удара руку филистимлянина с дротиком. В ту же секунду на иври бросился сбоку оруженосец командира отряда из Гата. Малкишуа ударами щита сбросил в ущелье и оруженосца, и его безрукого командира. К вершине поднялось ещё несколько филистимлян, но и к Малкишуа уже бежали на помощь молодые эфраимцы. Завязалась короткая и жестокая схватка, все филистимляне были убиты и сброшены в ущелье. Малкишуа и его воины перебежали на другой край плато, куда успели подняться остальные гатийцы. Копавшие тут ямы новобранцы из Гив’ы растерянно смотрели на нежданного врага. Малкишуа крикнул, чтобы иврим сдвинули сплетённые из прутьев щиты. Гатийцы, бросившиеся в атаку, легко протыкали эту стену из щитов копьями насквозь, но разгорячённые боем иврим по примеру своего командира хватались за древки копий голыми руками и переламывали их. Через несколько минут щиты уже хрустели под ногами сражавшихся. В ход пошли мечи, ножи и лопаты – всё, что оказалось под руками. Отряды Ионатана подходили к вершине Снэ и, услышав крики, бежали на помощь к своим. Филистимляне поняли, что победы им здесь не добиться и отступили, удивлённые сопротивлением туземцев. Их никто не преследовал, и гатийцы строем вернулись к себе в лагерь, неся на плечах носилки с убитыми и ранеными. Вечером тела погибших предали огню.

Воины Шаула не знали о бое на утёсе Снэ. Зато из уст в уста передавались новости о беглецах из стана иврим. Немало бойцов дожидалось темноты, чтобы скрыться из обречённого стана неудачника короля, спрятаться в каменной яме в лесу, дождаться темноты и добраться до своей семьи. Единственной радостью этого дня стали привезённые с севера, из племени Дан обсидиановые[31] пластинки. Адорам пришёл с этой новостью к королю, и они вместе направились в обоз. Вокруг повозок из Дана уже толпились солдаты, отбирая пластинки камня, пробуя пальцем их остроту и крепость. В этот вечер иврим были заняты изготовлением ножевых лезвий, которые вставлялись в деревянные и костяные рукояти, замазывались битумом и затачивались. Стан наполнился привычным солдатскому уху скрежетом камня о камень.

Перед сном Шаул обходил посты. Он остановился и стал смотреть на тлеющее после заката небо. Пространство над станом заполнили звёзды, похожие на те синие шары колючего кипадана, которые ветер раскачивал по склонам холма. В какое-то мгновение Шаул даже перепутал ночное небо и землю, на которой все краски уже погасли. У него закружилась голова, и он сел. Огляделся, не видел ли кто-нибудь? Нет, он был один. «Старость! – сказал себе Шаул. – Разве раньше у меня кружилась голова!»

Старость...Несколько дней назад он вот так же глядел на небо. Первую звезду увидел сразу, зато остальные так долго не появлялись на привычных местах, что это испугало Шаула. Лишь когда темнота стала гуще, он понял: и на небе всё в порядке, и звёзды на месте, просто глаза уже начали сдавать. «Почему же Авнер не жалуется ни на зрение, ни на слух? – размышлял Шаул, возвращаясь в лагерь – Авнер-то старше меня».

Он долго не мог уснуть в ту ночь, ворочался, искал ровное, без камешков место, а когда нашёл, под самым носом у него оказались солдатские ноги. Шаул ещё поворочался, потом поднялся, подсунул руки под спину и шею солдата и перенёс того в другой угол большого шатра. Солдат даже не проснулся. Шаул вернулся на своё место, улёгся и прикрыл глаза.

И ждал он семь дней до времени, назначенного Шмуэлем, но Шмуэль не приходил в Гилгал. И стал народ расходиться от Шаула.

Глава 8

В следующие три дня не произошло никаких перемен в лагерях противников. Питтак и его военачальники откладывали решительные действия, а Шаул отсчитывал назначенные судьёй и пророком семь дней. Филистимская армия разбредалась по окрестностям, занимаясь грабежом, хотя основные силы оставались в михмасском лагере.

А иврим ждали. Целыми днями они видели одни и те же ноздреватые светло-серые камни и высохшие колючие кусты. Кончался четвёртый месяц, в колючках кипела жизнь, стоило наклониться к земле, как на тебя выпучивалась сотня глаз прыгающих и перелетающих с репейника на репейник насекомых. Часто из кустов выползали черепахи и змеи, под булыжниками суетились в грязи рыжие скорпионы, они поднимали над собой ячеистый хвост, полный яда, и, когда случалось встретить босую солдатскую пятку, бросались её преследовать. Белые и голубоватые кучки камней под серо-фиолетовой сетью цветущих колючек – вот и всё, что видели иврим у себя в стане. Если бы они стояли на равнине, то могли бы хоть рассматривать врагов, а так перед ними были только холмы, где слоился камень, присыпанный землёй.

В течение дня цвет этих холмов менялся. Утром они были золотистыми, днём – голубыми, к вечеру те, что были поближе к лагерю, приобретали оливковый оттенок, а дальние – белый, потому что менялось направление ветра, и из травы показывались другие цветы и колючки, росшие там вперемежку с диким овсом. Однажды, глядя на закат, Шаул наклонился и сорвал розовый шарик на длинном, лишённом листьев стебле. От сока цветка руки запахли чесноком, как в детстве, и Шаул вспомнил, что цветок так и зовут: «чесночок».

Он натёр ногу новыми сандалиями, рана нарывала и при ходьбе причиняла боль. Ожидание Шмуэля было мучительным, но Шаул ни разу не высказал своего нетерпения, только про себя повторял молитву Элиэзера:

 «Боже господина моего Авраама, доставь мне случай!»

На третий день Авнер, ничего не сказав короля, послал к Шмуэлю вестового. Они с Шаулом были вдвоём в палатке, когда вестовой возвратился из Рамы.

– Ты объяснил, что у нас осталась уже половина армии? – спросил Авнер бен-Нер.

– Да.

– А Шмуэль?

– Сказал: «Когда иврим начнут побеждать, все, кто испугался, вернутся».

– Чем он так занят? – поинтересовался командующий.

– Я не понял, – пожал плечами вестовой. – Вокруг него были какие-то молодые левиты, почти ещё дети, и все они пели. Шмуэль сказал: «Оставайся, послушай состязания будущих пророков в моей школе», но я отказался.

– И правильно сделал, – одобрил Авнер бен-Нер. – А то я бы тебе «послушал»! – поднял он тяжёлый кулак.

– Отпусти вестового, – приказал Шаул.

Авнер всё больше раздражал его. Утром, приходя с сообщением о новых беглецах из стана, он смотрел на Шаула с молчаливым криком: «Когда?!» и уходил, не дождавшись ответа. Днём командующий с несколькими воинами отрабатывал новые приёмы боя на копьях. Вокруг их поляны собирались зрители, втягивались в состязания, подавали советы или, не удержавшись, с криком «Кто же так дерётся!» сами выходили в круг.

Может, я просто завидую его уверенности? – подумал Шаул. – Давно ли и я был таким, а вот...

Запасы еды подходили к концу. Зерно и плоды хранили, как у себя в селениях, в ямах, благо земля здесь была сухая. Обновлять запасы стало непросто, их нужно было провезти через занятую филистимлянами землю. Выручала Гив’а – свежие продукты поступали оттуда. Но что если филистимский военачальник догадается пересечь дорогу к Гив’е?

Адорам бен-Шовав пришёл к царю сообщить, что воды мало, а в стаде для ежедневных жертвоприношений осталось пять овец.

– У тебя есть советники, – ответил король. – Пусть Иорам что-нибудь придумает

Адорам ушёл обиженный.

В первые дни после перехода армии Ионатана на утёс Снэ её не покинул ни один человек. Зато на третью ночь ушёл целый отряд – все из племени Эфраима. Они попрощались и попросили на дорогу по копью на человека. Йонатан не уговаривал их остаться, зная, что внизу ждут семьи, которые нужно защищать на пути к Иордану. Зато Иоав, его оруженосец, обзывал эфраимцев трусами, за что получил по голове и теперь отлёживался в тени под палаткой.

Больше ни один человек не оставил Йонатана. Молодые бойцы, не жалуясь, ждали начала сражения. Связь между ивримскими станами действовала надёжно, особенно, начиная с четвёртого дня, когда Шаул перевёл остатки своей армии в Гилгал, расположенный довольно близко от новой позиции Йонатана.

Видимо, сообщения о бегстве людей от Шаула сбили с толку филистимского военачальника. Питтак просмотрел переход иврим из Михмаса в Гилгал, поверив, что новый лагерь возник из-за того, что к иврим подошли свежие силы. Он отложил атаку, а потом разделил колонну на несколько отрядов, велев каждому из них напасть на разные лагеря иврим, на что и рассчитывал Авнер бен-Нер. Впервые за эти дни командующий засмеялся, выслушав донесения дозорных.

Король, прибыв к гилгалскому жертвеннику, старался уединиться и просил не докладывать ему о беглецах.

– Шмуэль прав, – сказал он, – Начнём побеждать, беглецы к нам вернутся.

– Грабить они вернутся! – сказал Авнер бен-Нер и плюнул себе под ноги.

Так прошла неделя. На восьмой день Авнер молча приблизился к сидящему на камне королю и поднял обе руки, показывая на пальцах: семь дней позади.

И сказал Шаул:

– Подведите ко мне жертвы всесожжения и жертвы мирные.

И вознёс он всесожжение.

Судья и пророк Шмуэль ехал с поэтического состязания в Раме.

– Прекрасно! – шептал он и улыбался. – Этого мальчика вдохновил сам Бог. И повторял про себя слова из гимна, сочинённого молодым левитом по имени Гад:

«Как олень стремится к источнику, так летит душа моя к Господу!»

– Как хорошо! – радовался Шмуэль.

Вдруг он вспомнил, что обещал Шаулу приехать в Гилгал для жертвоприношения. Может, уже поздно? Придётся рассказать королю, почему он задержался. Да разве поймёт этот деревенщина! Ладно, как же дальше пел Гад?

Издалека он увидел ограду гилгалского жертвенника. Вокруг под навесами стояли солдаты. Военный лагерь? Ну да, ведь ему говорили о нашествии Филистии...

Тут же старец забыл обо всём на свете: он увидел, что над жертвенником поднимается дым.

Навстречу, улыбаясь и протягивая к нему руки, шёл седой великан – как тогда в Алмоне.

Но приблизясь и заглянув в лицо пророка, Шаул замер, не посмел снять его с осла и поцеловать.

– Мир тебе, Шмуэль, – произнёс король.

– Кто разрешил начинать без меня? – закричал судья и пророк, и лицо его сделалось багровым.

– Я разрешил, – выглянул из-за спины короля Шаула Ахимелех бен-Ахитув.

Шмуэль даже не посмотрел в его сторону. Не слезая с осла, он кричал на короля и размахивал руками возле его лица.

– Ты забыл моё предупреждение в Алмоне?! Я ведь объяснил, что тебе дозволены только семейные жертвоприношения, – на лице старца гневное выражение сменилось презрительным.

Король Шаул смотрел в землю и не произносил ни слова.

– Идём со мной, – вмешался Авнер бен-Нер, указывая Шмуэлю пальцем на холм. – Идём, поглядишь на лагерь необрезанных: сколько их и сколько нас!

Шмуэль будто не слышал. Теперь он уже молча смотрел на короля, и слёзы текли по его щекам и бороде.

– Понимаешь, – начал Шаул, – мои люди требуют начать сражение. Ещё немного, и здесь начнётся бунт, нас перебьют не филистимляне, а свои...

Он смотрел на лицо старца и понимал, что тот его не слышит. И тогда король заговорил – просто так, чтобы заполнить те несколько мгновений перед приговором, который Шаул и так уже знал. Он начал перечислять, когда и сколько солдат убегало из стана в каждый из дней ожидания, сколько заболело или погибло от змей и скорпионов. Стоящий рядом Авнер бен-Нер был поражён памятью короля.

– Что ж, – перебил Шмуэль. – Значит, так и должно было быть. Испытал тебя Господь, а ты слаб.

Быстро-быстро, захлёбываясь от слёз, попадающих ему в рот, Шмуэль зашептал жестокие слова, которые слышал только он сам и Шаул.

Не попрощавшись и ни разу не обернувшись, судья и пророк уехал из Гилгала. Хмурый осёл сам находил дорогу, а Шмуэль вознёсся в мыслях к престолу Господа и просил у Него прощения для короля иврим и народа.

Молча стоял спиной к построенным возле жертвенника воинам король Шаул. Люди думали, что он всё ещё смотрит вслед судье и пророку, слушая тишину, заполнившую долину и горы над ней. Но не тишину он слушал, а Человека в красной рубахе. Приблизив к земле лицо, тот медленно повторил все слова, которые сказал однажды на дороге к Гив’е крестьянину Шаулу: «И потомкам твоим не жить, и тебе не умереть в своём доме. И даже лёгкой смерти не жди – не будет...»

– Послушай, – прошептал Шаул, и желваки пошли по заросшим бородой щекам. – Я бы тоже так хотел: на осла и домой, беседовать с Богом. А что будет с ними? – он повёл плечом назад, где переступали с ноги на ногу перепуганные недавним спором воины. – Что им-то скажу?

Человек в красном, не удостоив Шаула ответом, исчез в небе.

– Что он там видит? – спросил коэн Ахимелех бен-Ахитув у стоящего рядом Авнера.

– Как солнце садится, – хмуро ответил командующий.

Шаул обернулся, оглядел строй. Солдаты отводили взгляды.

Ровным голосом король приказал коэну Ахимелеху: «Продолжай!» и, дождавшись, пока перестанет кашлять стоящий неподалёку Иорам, велел: «Зажгите ещё факелы».

Опять громко зазвучал голос коэна Ахимелеха, просившего у Бога победы для войска Его народа. Солдаты присоединились к молитве.

Когда Ахимелех поднял на угли последнюю часть жертвенной овцы, все вдруг увидели бегущего к ним королевского вестового.

– Необрезанные!.. У них что-то случилось! – кричал он.

Глава 9

Вечером седьмого дня ожидания все бойцы на утёсе Снэ, кроме тех, кто сидел в охранении, сошлись у костра. После еды начались рассказы о духах, о женщинах, о солдатской судьбе. А ещё в армии Йонатана полюбили общее пение. Особенно красивый голос оказался у младшего брата Йонатана – Авинадава. Но сегодня он дрожал от холода в засаде над михмасским проходом на краю утёса, а без него солдатам не пелось.

Косой левит, лучший рассказчик смешных историй, лежал на боку, глядел на пламя костра и, слушая уговоры соседей что-нибудь вспомнить, прикидывал, не поспать ли, потому что в следующей череде ему предстояло сменить Авинадава.

– Ладно, – сдался он. – Одна история и спать.

Солдаты придвинулись к косому левиту, хорошо зная, что для того главное – начать, а потом он уже сам не остановится до второй череды, а может, и придя на пост, станет досказывать своему напарнику очередную «быль».

– Вот послушайте, что случилось с одним виноградарем из Шхема, – начал косой левит.

Все притихли. Рядом с костром среди молодых солдат сидел слепец Иорам – Шаул послал его в стан Йонатана с повозкой обсидиана. Положив голову на колени слепца, задремал после еды маленький Миха, хотя ему очень хотелось послушать рассказы солдат. Ещё костёр освещал опухшее после драки с эфраимцами лицо оруженосца Йонатана – рыжего Иоава. Он тоже подтянулся поближе к рассказчику и оперся на локоть.

– Дело было так, – начал косой левит.

Он уже переходил к третьему рассказу, когда появился слуга Шаула Иосиф и очень огорчился, узнав, что пропустил смешную историю. Он ткнул в бок Иоава и спросил, отчего все хохочут. В ответ послышалась такая брань, что Иосиф тут же пожалел, что обратился к Рыжему.

– Ну, Иоав, – раздался рядом кашель вперемежку со словами. – Повезло же тебе, что я не был на твоей брит-мила[32].

– А что? – удивился Иоав.

– А то, – сказал Иорам, – что я бы подтолкнул руку с ножичком – может, ты бы теперь меньше ругался.

Все, включая Иоава, захохотали.

– Иди-ка сюда, Иоав бен-Цруя, – послышался сзади шёпот.

Кто угодно мог сейчас позвать Иоава от костра – он и не обернулся бы. Но на голос Ионатана Рыжий встал, хотя и выругался. Иосиф тут же занял его место у костра.

– Тихонько идём со мной, – приказал Йонатан. – Надень меч, возьми щит и копьё и пойдём поглядим, что там делают необрезанные на Боцеце.

– Жрут, как и мы, – Иоав всем видом показывал, как не хочется ему уходить от костра в холодную ночь. Но Йонатан знал, чем приманить Рыжего.

– Научу определять направление, – пообещал он. – Станешь командиром сотни – пригодится.

– Ведь ты учил меня уже, – процедил Иоав сквозь повреждённые в драке зубы.

– То днём, а сейчас по звёздам.

– Ладно.

Рыжий ещё раз выругался, исчез и почти сразу появился, затягивая на рубахе широкий пояс с ножом.

В темноте они добрались до своих крайних постов. Иоав подошёл к брату, и при лунном свете Иоав увидел, как его командир показывает Авинадаву на утёс Боцец. Душа Рыжего возликовала.

Авинадав кивнул, приобнял брата и исчез в кустах. Йонатан вернулся к своему оруженосцу.

Бегом они обогнули вершину и залегли на маленьком плато, где не было колючек. За глубоким ущельем с острыми камнями на дне темнел утёс Боцец. В отличие от пологого утёса Снэ, который недавно безуспешно атаковали гатийцы, Боцец был невысоким, но очень крутым. Единственная дорога к нему начиналась прямо от филистимского лагеря в Михмасе, плавно снижалась в ущелье и тянулась по его дну до самой Гив’ы. Прощаясь в Гилгале, король и Авнер бен-Нер велели Йонатану: «Чтобы в Гив’у не прошёл ни один враг!» Филистимляне и не пытались пройти, пока иврим удерживали Снэ – самую большую высоту над дорогой. Но вот пастухи принесли в лагерь Йонатана копьеносца из Ашкелона, который случайно свалился в ущелье и повредил обе ноги. Пленный рассказал, что Питтак решил, что пора: основные силы колонны пойдут через Боцец на Гив’у. Первым туда отправится карательный отряд.

Иврим готовились к этому. Большие груды камней были сложены над дорогой, каждый день люди Йонатана пристреливали из пращей и луков любую пастушескую тропу, а дозоры просматривали всё пространство под утёсом Снэ. Но сегодня Йонатана не отпускало сомнение: не вышел ли карательный отряд уже этой ночью, чтобы пройти в Гив’у в темноте? Вчера, когда в присутствии Авнера бен-Нера допрашивали пленного ашкелонца, командующий сказал задумчиво:

– Не дураки же они так и переть при свете дня! Хотя ведь у Питтака столько людей, что он может ни с чем не считаться.

Йонатан вглядывался в огни на вершине Боцеца, стараясь определить, стоят ли там по-прежнему только посты с охраной или уже подошёл и выжидает своего часа тот самый карательный отряд, о котором рассказал пленный. Пока было светло, Малкишуа никаких перемен не заметил, как и сменивший его на посту младший брат Авинадав. Но Йонатану было неспокойно.

– Так как же узнают направление? – шёпотом напомнил Иоав.

Йонатан повернулся на спину, рядом улёгся Рыжий и сразу выругался от удивления: столько звёзд на небе!

– Давай сперва вспомним старое, – продолжая думать о карательном отряде, предложил Ионатан. – Если ты утром повернёшься к солнцу, то...

– Будет Кедма[33], – перебил Иоав.

– А за спиной у тебя окажется?

– Ахор. Там море, Филистия.

– Верно. А что будет справа?

– Страна Ямин. Вы, биньяминиты зовёте её ещё Негев, потому что там сходятся все пустыни.

– Ладно. И какая же страна у нас слева?

– Смол. Там Ашер, Звулун.

– Правильно. Значит, если бы ты днём двинулся к себе в Йеѓуду, то должен был бы держать...

– Всё время на Ямин. – Иоав ликовал: он ни разу не ошибся. – Теперь, как по звёздам?

И тут сказал Йонатан бен-Шаул отроку, оруженосцу своему:

– Давай, проберёмся к карательному отряду филистимлян, что на той стороне?

Не дожидаясь ответа, он пополз по тёмной тропе вниз.

Миновав ущелье, двое иврим стали карабкаться наверх. Они останавливались на уступах, чтобы отдышаться и снова, помогая друг другу, ползли к вершине. Во время одной из передышек Йонатан сказал шёпотом:

– Это ничего, что их много. Как обещал Господь нашим праотцам: «И пятеро из вас обратят в бегство сотню, а сто из вас десять тысяч обратят в бегство. И падут враги ваши перед вами от меча». Вспомни, как Он помогал Шимшону одному победить сотни таких же вот филистимлян!

Иоав кивал в темноте, соглашаясь.

Так они добрались до впадины в каменной стене под самой вершиной и замерли там, прижавшись друг к другу и боясь дышать. Увидеть отсюда, что делается наверху, Йонатан и Иоав не пытались. Они прислушивались к звукам у себя над головой.

Пожилые стражники с поста над двумя притаившимися иврим жили здесь уже неделю. Они поставили палатку, готовили себе на костре в яме еду и следили за дорогой, а также за армией Йонатана на противоположном утёсе. В пещере поблизости от костра филистимляне собрали пожитки, отнятые ими у пойманных беглецов-иврим. У входа в пещеру сидели связанные пленники, а стражники ожидали, когда поблизости пройдёт обоз на побережье, чтобы отправить с ним свою добычу в Филистию. Прислушиваясь к разговору пленных, Йонатан и Иоав узнали всё, что им было нужно, а кроме того обнаружили, что несчастные пленные – это эфраимцы, покинувшие недавно их стан. Йонатану даже показалось, что это открытие обрадовало Иоава, мечтавшего рассчитаться за выбитые зубы.

Но главное, подтвердилось, что Питтак действительно уже отправил к Гив’е впереди своего войска карательный отряд, чтобы в темноте обойти посты иврим на утёсе Снэ. Карательный отряд был так многочислен, что растянулся от михмасского лагеря до этих постов пожилых охранников. Большинство карателей составляли новобранцы, не имевшие боевого опыта, зато торопившихся отправить домой побольше добра из Кнаана. И пока их командиры носились с палками вдоль растянувшегося строя, каратели потихоньку воровали у стражников их добро, собранное в пещере. Незадолго до появления двух иври на утёсе там произошла драка между карателями и стражниками из-за эфраимской рабыни. Драку с трудом прекратили.

Йонатан и Рыжий понимали, что возвращаться обратно им нельзя. Во-первых, спускаться в темноте по отвесной скале было слишком опасно. Во-вторых, на Снэ они придут не раньше, чем к утру, а за это время каратели могут уже пройти к Гив’е, если только их не заметит со своего поста Авинадав.

Что же делать?

– Давай, – шепнул Йонатан оруженосцу, – я на минуту покажусь охране. Если позовут к себе – это будет знаком, что Господь отдал филистимлян в наши руки. А если станут бросать в меня камни – это уже будет знаком нам убираться отсюда поскорее.

Сосчитав до трёх, Йонатан приподнялся так, чтобы сверху не были видны его ножны с мечом. Один из стражников, жаривших на углях мясо, тут же его заметил. Он не удивился и тихонько позвал:

– Иди сюда, иври! Здесь тебя ждёт еда.

Не ответив, Йонатан отполз в сторону, подтянулся на руках и оказался на плато. Стражник, потеряв его из виду, сделал ещё один шаг к краю, и подмётки его сандалий коснулись макушки Иоава. Этого Рыжий стерпеть не смог. Он дёрнул стражника за ноги, и тот, вскрикнув, полетел вниз. Иоав всадил в него нож, вскочил на труп, подпрыгнул и очутился рядом со своим командиром. Йонатан выхватил из костра огромную головню и побежал по плато, пронзая мечом попадавшихся на пути филистимлян и поджигая палатки, повозки, хвосты привязанных к столбам мулов. Следом за ним точно также – в одной руке меч, в другой горящая ветка, – нёсся рыжий оруженосец.

Потом они не могли вспомнить, кто дал оружие иврим, сидевшим в пещере, скорее всего, те подобрали его сами. Но по крикам на иврите, Йонатан и Иоав догадались, кто бежит за ними по охваченному паникой плато.

Каратели и стражники ринулись друг на друга, убивая и сталкивая с обрыва. Часть филистимлян, стоявших на дороге, побежала к утёсу, но большинство, топча упавших и сбрасывая с повозок своих и чужих, кинулась обратно, под защиту земляных валов михмасского лагеря. Командиры, не пытаясь остановить ночную панику, прорывались к Михмасу, прокладывая себе дорогу ударами палок. А за ними неслись, подсвеченные шарами горящих по сторонам дороги кустов, Дагон и Кронос[34], как потом уверяли спасшиеся филистимляне. Кронос был ниже ростом и уже в плечах, в его глаза невозможно было взглянуть, чтобы не испепелиться на месте. Огромные лоскуты пламени раскачивались вдоль перепачканной кровью морды – не иначе, как Кронос на ходу пожирал попавшихся ему карателей. Потом бог споткнулся о дохлого осла и полетел на дорогу, успев запустить факел в удирающих филистимлян. Кронос рычал, ругался и извергал из пасти струи огня. Дагон наклонился над ним, а мимо пробегали с выпученными глазами каратели, воплями предупреждая своих о приближение разъярённых богов.

И был ужас в стане <...> И охранный отряд, и каратели обезумели. И содрогнулась земля, и стала ужасом Божьим.

Глава 10

Поднявшись на вершину Белла – самую высокую точку в Гилгале, король, Авнер бен-Нер, и солдаты-иврим в изумлении смотрели на поток факелов, хлынувший в филистимский лагерь. В сплошном гуле, доносившемся оттуда, разобрать что-либо было невозможно. За спиной Шаула высказывались догадки: с тыла по филистимлянам ударили подошедшие ополчения племён иврим Ашера и Звулуна, восстали рабы и даже, что филистимский жертвенник провалился сквозь землю. Воины ждали слова короля.

Шаул вместе со всеми вглядывался в ночную темень и тоже не мог ничего понять. Оруженосец Итай подбежал к нему с поясом, на котором раскачивались ножны с мечом, а другой оруженосец закрепил под затылком у короля застёжки бронзового шлема. Окончательно сосредоточился Шаул, когда почувствовал в руке привычную тяжесть боевого биньяминитского топора.

К королю подбежал запыхавшийся вестовой из дозора – он сидел в кустах возле самого филистимского лагеря.

– Господь лишил их рассудка! – прокричал вестовой. – Они подняли мечи друг на друга – смятение великое! <...>

Увидели стражи Шауловы, что полчище разбито и бежит в разные стороны.

Успокоясь, вестовой стал рассказывать, глотая воду из поднесённого меха.

– У входа в лагерь идёт рубка охраны с карателями, рвущимися к своим палаткам. Охрана пытается их задержать, но подбегают всё новые каратели и напирают на передних.

– Кто же по-твоему их гонит? – недоверчиво спросил Авнер бен-Нер.

– Разглядеть мы не смогли, кажется, вся армия Йонатана с утёса Снэ пошла в атаку. Но, может, в темноте так показалось.

– Пора и нам туда, – глядя на зарево, разгоравшееся в лагере врага, сказал командующий.

– Пора, – Шаул положил правую руку на меч. В левой он держал бронзовый топор. – По-ра!

– За Шаула и Шмуэля! – хрипло закричал Авнер бен-Нер и поднёс ко рту рог.

В холодном воздухе громко и резко прозвучал шофар – сигнал к атаке.

– За Шаула и Шмуэля! – орали воины, несясь вниз к филистимскому лагерю. На бегу они размахивали копьями и мечами, спотыкались, падали, вскакивали и догоняли своих.

Стража ивримского стана едва успела раскидать завал из земли и камней на входе в Гилгал и сама присоединилась к бегущей толпе. Впервые впереди атакующих раскачивался на древке королевский флаг, изготовленный молодыми оруженосцами.

Шаул нёсся вместе со всеми, рубил, крушил, вращал над головой тяжёлым топором, иногда замечая, как рядом с ним оруженосец вскидывает и опускает щит, прикрывая своего короля от пущенной из темноты стрелы или дротика.

Внутри филистимского лагеря было светло и жарко от пылающих палаток и повозок. Сражаясь с выскакивающими отовсюду врагами, король старался видеть, как идёт весь бой, и ликовал, оттого что натиск ивримской армии, уже смявшей охрану лагеря у входных ворот, нарастает. Вдруг он заметил, как под натиском тяжёлой пехоты из Ашдода пятится к земляному валу отряд биньяминитов. У самого вала они побросали щиты и, зажав в обеих руках мечи, орудовали ими, обороняясь от наседавших филистимлян. Шаул налетел сзади на ашдодцев, вращая над головой топором и ухая. При каждом его взмахе несколько филистимлян по обе стороны от короля оказывались на земле с окровавленными головами.

– Хорошо дерётесь, земляки! – прокричал Шаул и, видя, что враги здесь смяты и обращены в бегство, понёсся к другой группе сражающихся. Авнер бен-Нер и оруженосцы ринулись за ним. Вдруг Шаул спохватился: кому же я помог? Баане, Рехаваму? Ведь это же сыновья того самого Римона из рода Берота, о котором сказали, что он перешёл на сторону филистимлян! А теперь, значит, семья вернулась? И неплохо дерётся.

Битва внутри лагеря подходила к концу. Филистимляне бежали во все стороны, одни к воротам, другие карабкались на земляной вал – только бы выбраться из огня. Иврим преследовали врага. В лагере оставалось только человек сто во главе с самим королём Шаулом, остальные гнались за врагом по Аялонской дороге.

Стан горел. Огонь добрался до филистимского жертвенника, и по камням потёк горящий жир. Отовсюду поднимался к небу дым, и солдаты, сражаясь, свободной рукой прикрывали глаза.

– Пит-так! – раздался рёв короля Шаула, и все замерли на месте.

Остановился и высокий человек в середине лагеря.

Длинные седые волосы выбились у него из-под шлема с железным гребнем. Змей был отчеканен на его нагруднике, на щите распласталась свирепая физиономия бога Дагона. В руке Питтак держал железный дротик, летел он недалеко, зато, попав, пробивал тело насквозь. Питтак не участвовал в сражении. Стоя в окружении своих телохранителей, он дротиком указывал, куда следует направить силы. Серен Питтак был спокоен и уверен: и такие бунты довелось ему прекращать в бесчисленных военных лагерях в его жизни, и в таком положении добиваться перелома, а потом и победы.

Вдруг все расступились, и против Питтака оказался гигант с белоснежными волосами, того же возраста, что и филистимлянин. Похоже было, что в азарте боя туземец сошёл с ума: он шёл навстречу серену и кричал: «Питтак!»

Может, это и есть их король! – обрадовался филистимский военачальник. Почти не замахиваясь, он швырнул дротик в туземца, но тот увернулся, и дротик, пролетев мимо, врезался в спину какого-то солдата, не то иври, не то филистимлянина, и тот теперь корчился на земле, захлёбываясь кровью. Питтак смотрел только на приближающегося туземца. Теперь в руке у филистимского военачальника был длинный железный меч, а на всём побережье ни один воин не умел так рубиться на мечах, как серен Питтак. Он проделал в воздухе перед собой такую цепочку молниеносных движений мечом, что замершим на месте солдатам обеих армий показалось, будто тело Питтака обернулось в железо. Эти приёмы вызвали восхищение даже у Авнера бен-Нера. Никогда иврим не видели ничего подобного. Да и что за военный опыт был у них и у их короля! Вот у Питтака...

И только на одного человека меч в руке филистимлянина не произвёл, казалось, никакого впечатления. Король иврим продолжал приближаться, прикидывая, куда лучше ударить Питтака. Наклонясь и согнув колени, оба медленно пошли по кругу. Пламя, мечущееся над жертвенником, отражалось в их доспехах, освещало тёмные от летящей копоти лица и пряди седых волос. Ни Шаул, ни Питак не кричали, как это было принято во время боя, не угрожали друг другу; каждый шёл по кругу, выбирая момент для удара. Никто из находящихся поблизости, даже оруженосцы, не смел им помогать, понимая, что эти двое не простят вмешательства в их поединок. Для Шаула существовал сейчас только один филистимлянин, а для Питтака – только один туземец.

Ещё шаг, ещё. Оба пригнулись к земле, готовясь к прыжку и удару.

И вдруг Шаул будто подслушал страх врага: Питтак чувствует, что его противнику и не нужен боевой опыт, и не важно даже, что его топор никогда не пробьёт железного филистимского шлема, потому что этот туземец идёт на него, как идёт крестьянин, чтобы срубить дерево, мешающее пахоте.

Питтак сделал вдох, со свистом взлетел его меч, и... филистимлянин повалился на землю, снесённый боковым ударом топора.

– Всё ты делал неправильно, – ворчал потом Авнер бен-Нер. – Надо было подставить топор, отбить меч, а уже потом сверху рубануть необрезанного – я ведь так учу биньяминитов.

Шаул, улыбаясь, разводил руками – мол, как получилось.

Битва в лагере закончилась. Филистимляне сдавались или в страхе убегали из этого места, где под горящим жертвенником валялся труп их военачальника.

– А теперь бегом догонять необрезанных! – уже кричал Авнер бен-Нер. – Грабить лагерь разрешу потом.

И во главе отряда устремился к воротам.

Шаул, вдруг обессилев, опустился на землю. Только несколько бойцов остались с ним в разгромленном лагере.

И спас Господь в тот день Израиль, а битва простёрлась за Бет-Авен.

Глава 11

Ионатан и Иоав, проблуждав в темноте, добрались до своего лагеря на вершине утёса Снэ, но не застали там никого, кроме слепца Иорама с Михой.

– Все побежали бить необрезанных, – радостно сообщил мальчик. – А вы вон на ногах не держитесь.

Действительно, Йонатан с Иоавом едва опустились на землю, как тут же уснули.

– Не останавливаться! Только не останавливаться! – выкрикивал Авнер бен-Нер, мчась во главе отряда по Аялонской дороге.

И громили они филистимлян в тот день от Михмаса до Аялона, и народ устал.

Воины Шаула один за другим прекращали погоню и, тяжело дыша, кидались на землю. Авнер бен-Нер и сам давно выдохся и, наконец, тоже уселся на камень. Огляделся. По обочинам дороги, на каждом уступе скал, повсюду, куда достигал взгляд, горели костры, блеяли животные.

И устремился народ на добычу, и взяли мелкий скот и телят и резали их на земле, и ел народ с кровью.

– Итай! – крикнул командующий, увидев оруженосца короля.

Тот подошёл, утирая ладонью перемазанную жиром бороду.

– С кровью жрёшь! – крикнул ему Авнер бен-Нер.

Оруженосец потупился.

– Воду должны притащить, – залепетал он и вдруг выпалил прямо в лицо командующему: – А когда мы в последний раз ели? Чего же ты хочешь от людей?

– Вот чего,– сказал Авнер и, встав в полный рост, влепил Итаю такую оплеуху, что тот отлетел в сторону, держась за скулу.– Теперь беги к королю и скажи, что солдаты едят с кровью.

Итай повиновался.

Враг-то наш тоже устал, далеко не уйдёт,– успокаивал себя Авнер, когда оруженосец исчез за поворотом дороги. Отдохнём и утром пораньше опять начнём преследование.

Вскоре из Михмаса прибежали левиты из окружения коэна Ахимелеха бен-Ахитува. Они ругались, дрались, проклинали, угрожали и оттаскивали иврим от дымящегося на углях мяса.

– Гоните скотину туда, – указывали они в сторону разгромленного стана. – Ахимелех установил большой камень, освятил его и принёс уже искупительную жертву за нас всех. Левиты на этом камне зарежут ваших овец, как положено, и выпустят кровь по всем законам. Не берите грех на душу!

Неохотно и понуро брели иврим к Михмасу, ведя за собой на верёвке кто козу, кто барана. Ворчали.

Ночь подходила к концу.

Проспав несколько часов, Йонатан и Иоав вскочили, ополоснули лица и стали удивлённо разглядывать опустевший лагерь. Подойдя к краю утёса, они увидели дым, поднимавшийся над Боцецем и над филистимским лагерем и вспомнили происшедшее вчера.

– Идём в Михмас, – решил Йонатан.

Они спросили Иорама, нету ли какой-нибудь еды. Вместо слепца им ответил Миха:

– Король специально прислал сюда, к твоим солдатам вестового предупредить, что до конца сражения объявлен пост.

– Это правильно, – одобрил Иоав. – С пустым животом солдат и сражается злее, и врага догоняет быстрее.

– Пошли! – позвал Йонатан и, заметив расстроенное лицо Михи, добавил: – Ты с дедом можешь идти с нами.

Они двигались к михмасскому лагерю довольно быстро. По дороге попадались трупы филистимлян, брошенное оружие. Какие-то люди, заметив их издалека, убегали и прятались в пещерах. На всякий случай Йонатан и Иоав держали в руках дротики.

Перед самым филистимским станом дорога свернула в лес, и двое оказались на медовой поляне. В старых пнях дикие пчёлы устроили ульи. Мёд стекал на землю, обволакивал кору и сучки. Ионатан, шедший первым, опустил в пень палку, а затем, подняв её над головой, стал облизывать. Мёд капал на бороду Йонатана, а он, зажмурясь, блаженно щёлкал языком.

– Нельзя! – закричал Миха и сглотнул слюну. – Шаул заклял народ не есть!

– Не ешьте, – попросил слепец Иорам. – Потерпите ещё.

– Да ладно, – неохотно перестал облизывать палку Ионатан. – Я и забыл про пост.

В лагере их встретили ликованием. Все уже знали, кто устроил панику у филистимлян, солдатам хотелось обнять и поблагодарить Йонатана и его оруженосца. Они переходил от одной группы иврим к другой, и все протягивали им свои бронзовые ножи с кусочками мяса и мехи с вином. Придя немного в себя и протерев глаза от дыма, Ионатан и Иоав увидели, что находятся на площади, с обгорелым жертвенником в середине. Повсюду лежали и сидели иврим, кто спал, кто ел, кто рассматривал свою добычу. Пожилой левит, стоя на перевёрнутой повозке, читал из Учения:

«Душа всякой плоти – кровь её. Поэтому сказал Я сынам Исраэля: «Крови никакой плоти не ешьте! Всякий, кто ест её, искоренён будет».

– Отец, что будем делать дальше? – спросил Ионатан, подойдя к Шаулу и присаживаясь рядом на землю. Король облокотился на разбитый каменный жернов, на коленях у Шаула задремал Миха. Король улыбнулся, поздоровался с сыном и устало сказал?

– Утром продолжим погоню.

– Ладно, – принял Ионатан и пересел к командующему. Тот, как ни в чём не бывало, стал рисовать на песке Аялонскую долину и перечислять Йонатану, какие селения там могут встретиться, какие из них враждебны иврим, а какие наоборот, могут устроить заслон удирающим филистимлянам.

К Шаулу подошёл коэн Ахимелех бен-Ахитув и сказал:

– Обратимся здесь через урим и тумим[35]к Богу.

И просил Шаул совета у Бога:

– Спуститься ли мне к филистимлянам? Предашь ли их в руки Израиля?

Но не ответил Тот ему.

– Кто? – раздался рёв, от которого вскочили на ноги все.

Воины увидели, что их король бежит по двору лагеря, держа в огромных руках священный эфод. Коэн Ахимелех бен-Ахитув семенил сзади.

– Кто нарушил запрет и ел сегодня утром? – прохрипел Шаул, обводя обступивших его людей налитыми кровью глазами.

И сказал Шаул:

– Подойдите сюда все главы народа и узнайте, в чём был грех нынче. Ибо, как жив Господь, спасающий Израиль, если грех в Йонатане, сыне моём, так и он смертью умрёт.

Но не ответил ему никто из всего народа.

Тогда сказал он всему Израилю:

– Вы будете одной стороной, а я и сын мой Ионатан – другой.

С ужасом смотрели воины на своего короля.

Просил Шаул Господа:

– Боже Израилев, открой истину!

И уличён был Йонатан с Шаулом, а народ оказался чист.

Сказал Шаул:

– Теперь бросьте жребий между мной и Йонатаном, сыном моим.

И уличён был Йонатан.

Спросил Шаул:

– Расскажи мне, что сделал ты?

И рассказал Йонатан и сказал:

– Отведал я концом палки, что в руке моей, немного мёду. Вот, я готов умереть.

И сказал Шаул:

– Пусть такое зло сделает мне Бог и даже больше, если ты, Йонатан не умрёшь.

Йонатан стоял спокойно, взгляд, устремлённый на отца, оставался ясным. Когда праотец Авраам повёл к жертвеннику сына Ицхака, мальчик не догадывался о предстоящей смерти. Йонатану же было двадцать три года, недавно он и сам стал отцом. Но с тою же верою в Бога, с какой он ринулся на врага на утёсе Снэ, Ионатан стоял сейчас напротив отца, уверенный, что всё должно произойти так, как желает Творец.

Вдруг до Шаула и его сына стали доходить голоса воинов.

– Ионатан же наговаривает на себя! – выкрикнул молодой солдат. – Никто не видел, чтобы он ел.

– Армия Йонатана никому не позволит прикоснуться к нему, – подошёл к королю эфраимский командир сотни.

– Через народ Бог сообщает нам свою волю, – развёл руками коэн Ахимелех бен-Ахитув.

– Шаул, вся армия стоит за Йонатана, – сказал Авнер бен-Нер.

Воины подхватили его слова, крича и размахивая в воздухе копьями.

– Вот видишь, Шаул, – подытожил коэн Ахимелех бен-Ахитув. – Значит, Господу угодно, чтобы твой сын жил.

– Да будет так, – решил король.

И народ спас Йонатана, и он не умер.

– Разреши солдатам разграбить лагерь, – наклонился к сидящему Шаулу Авнер бен-Нер. – Всё равно у них на уме сейчас только одно. Пусть Адорам бен-Шовав со своими людьми собирает добычу в обоз, а пока каждый воин может порадоваться победе.

– Завтра в Гилгале отпразднуем Шавуот[36], – напомнил коэн Ахимелех бен-Ахитув.

– То – завтра, – отрубил Авнер бен-Нер

Ни король, ни Ионатан не заметили, когда были поставлены и накрыты столы. Их привели и усадили на почётные места. Коэн Ахимелех бен-Ахитув принёс благодарственные жертвы Богу, благословил вино и хлеб, плоды этой земли и мясо её скота. Воины ели и пили, вспоминали ночное сражение и погоню, а больше всего говорили о том, как напали Ионатан и Рыжий на филистимскую охрану на утёсе Боцец и как король иврим «срубил» главного военачальника необрезанных. Ещё рассказывали за столами, что Авишай бен-Цруя заколол своим копьём в ночном бою сотню врагов, а сын короля Малкишуа – пятнадцать телохранителей серена Питтака. Многие пленные филистимляне сидели сейчас в той самой пещере, куда недавно собирали пленных иврим и кнаанеев.

Застолье затянулось до ночи. Король Шаул веселился вместе со всеми, ел и пил, не пропуская тостов, смеялся каждой шутке, обнимал и целовал солдат, подходивших с поздравлениями. Он был счастлив, что испытание позади, что Ионатан жив, что всё опять так просто: вот – народ, вот – они победили, вот – они пируют. И всё будет хорошо.

Глава 12

Эльханан, сын Ишая, не по годам высокий и крепкий мальчик из племени Иуды стоял на вершине горы Масада, ожидая восхода солнца, чтобы обогреться. После дождя, что рассыпался по покрову Солёного моря и задел вершину Масады, рубаха на мальчике пропиталась влагой, только вещи, спрятанные в широком поясе, оставались сухими.

Эльханан возвращался с большого базара в Аммоне. Старшие братья находились в армии короля Шаула, поэтому отец поручил ему, Эльханану, выменять двух ягнят аммонитской породы и дал обменного товара – мёда и оливкового масла – в обрез, но благодаря настойчивости в торге, мальчик получил и овечек, и овощи себе на обратную дорогу, и даже бронзовый нож, необходимый ему вместо сломанного на переходе по перешейку через Солёное море, когда Эльханан отбивал с камня соль в кожаную дорожную солонку.

Мальчик огляделся. Напротив него располагались страны Моав и Эдом, он знал, что их жрецы – колдуны. Иногда они собираются в одной из пустынь и дышат все вместе. Тогда воздух из их ртов сжигает ячмень на полях иврим из племён Реувена и Гада – вон там внизу.

За спиной Эльханана находился оазис Эйн-Геди. Вчера мальчик побывал там, потому что отец велел ему выяснить, как ценятся в этом году шерсть и кожи. Заодно мальчик пополнил самой вкусной водой – из водопада оазиса – свою флягу и мех. Вон она его дорога: вверх-вниз по холмам Иудейской пустыни, от ущелья к ущелью. Если знаешь такие дороги, ты и твои овцы всегда останутся в тени. Когда Эльханан смотрит в сторону пустыни, ему начинает казаться, будто на песках прилегли отдохнуть великаны и, беседуя, в задумчивости высыпают из кулаков песок. Наверное, так и образовались холмы в пустыне.

Взгляд мальчика пытается проникнуть дальше – туда, где стоит главный город государства Аммон, где купцы караванов с Царского тракта – вон он внизу за каменистыми холмами – покупают особенно выносливых верблюдов и сколько угодно холодной воды, молодых женщин и обученных для услужения рабов. Женщин и часть рабов они, обычно, продают в следующем оазисе и так продвигаются по Царскому тракту.

Мальчик умылся и развёл костёр.

Вчера, придя в этот край, он сразу отыскал тропинку, по которой звери ходят в сумерках к водопадам Эйн-Геди. Эльханан насобирал веток и прикрыл ими ямы на тропе. Сегодня, поднимаясь на Масаду, он их проверил. К его радости, в одной из ям оказался оранжевый оленёнок с мордочкой, покрытой росой. Видимо, мать сама выбралась наверх, а его, крошечного, с чёрным пятнышком на спине и шишечками на месте будущих рогов, вытащить не смогла. Новым ножом Эльханан перерезал оленёнку горло, по всем правилам выпустил кровь, выпотрошил его и снял шкурку, а потом положил тушку на сухие ветки для костра и понёс наверх. Часть мяса он запечёт, чтобы съесть сейчас, а остальное, завернув в траву, захватит на дорогу.

Обогрев у костра босые ноги, Эльханан приготовил себе еду. Кроме мяса оленёнка он почистил и посолил чеснок и дикий салат, положил всё в лепёшку и стал неспеша есть, запивая водой из глиняной фляги и рассматривая пространство, окружающее Масаду. В прозрачном воздухе видны были даже огни арамейских городов на севере, а если оглянуться назад, взгляд отыскивал лазурную ниточку – море. Направо шли пустыни до великой египетской реки. Те, кому доводилось спуститься со стадом в Египет, говорили, что если поднять руку, то,глядя на вену под кожей и малые жилочки у ладони, можно представить себе и реку, и как она вливается в море.

Закончив еду, мальчик бросил в костёр десятую долю, отложенную от мяса и овощей, и отлил на камни немного воды.

Сытый и отогревшийся у огня, он пришёл в весёлое настроение, достал из пояса календарь – глиняную пластинку с тридцатью отверстиями и проверил, в какую дырочку вставлена палочка. Так он узнал, что сегодня первый день Второго месяца – вот почему ещё холодно, и задерживается солнце. Мальчик поглядел на оплывы тёмно-лиловых вершин напротив, в Моаве и понял, что есть ещё время набрать травы для ягнят и налить им воды, пока те проснутся в пещере. Вход туда Эльханан ещё с вечера завалил ветками от пустынных медведей – небольших, но свирепых хищников с длинными красными космами шерсти вокруг морд.

Мальчик спустился ниже, собрал сухие шары колючек и вернулся. Огонь сейчас ему нужен был, чтобы треск веток и сухой травы в пламени хоть немного отогнал страх от бездонности тишины вокруг. Эльханан сел на тёплую землю близ костра и посмотрел наверх. Там, совсем близко от него покачивались звезды. Эльханан зажмурился и понюхал воздух: горький ветер из Моава, струя ласкового ветра из Эйн-Геди и снова горький воздух, будто над мальчиком прошёл кочевник-эдомец и провёл по лицу полой халата.

Передвинув палочку в календаре, Эльханан убрал его в пояс. Такой же календарь с его именем висит в доме Ишая. Только дырочек там не тридцать, а сто двадцать. Хотя ещё никто в роду судьи Бааза не доживал до ста двадцати лет, но таков предел, положенный людям Господом. В том календаре отец передвигает палочку раз в году, на день рождения Эльханана. Сейчас она в двенадцатой дырочке, значит, ему только в следующем году, после бар-мицвы разрешат носить настоящее оружие.

А внизу – огни. Там живут люди, там города кнаанеев, деревья и горы, на которых они приносят жертвы. И селения иврим со своими жертвенниками, откуда тоже долетает запах жареного мяса, потому что известно, что только так можно передать на небо благодарность человека от каждой добычи: превратить в дым то, что причитается Богу.

Опять посеялся дождь, загасив маленький костёр. Но тут же явилось ожидаемое солнце, и над Масадой просияло нежное семицветье.

– Радуга! – шептал мальчик, вскочив на ноги. Он знал что так, радугой, Бог напоминает о вечном завете между Ним и всякой душой живою на земле. – Радуга!

Эльханан оглядел землю с вершины Масады, и благодарная хвала Богу за дарованную жизнь, за это утро и за то, что Он одарил иврим землёю, где каждый камешек говорит с Небом, – переполнила мальчика и прорвалась впервые произнесённой песней: «Храни меня, Боже, ибо на Тебя уповаю!»

Заблеяли ягнята, проснувшиеся в пещере, где мальчик ночевал, прижавшись к ним, чтобы согреться. Бегом Эльханан спускается вниз, разгребает ветки у входа в пещеру, кормит и поит своих ягнят и, взвалив по одному на каждое плечо, отправляется на север, к своему селению Бет-Лехем.

Глава 13

Впервые после ссоры с королём Шмуэль посетил его в Гив’е, когда тот сидел «шиву» – семидневный траур по умершему отцу. Никакого разговора не было, только обмен приветствиями, сочувствие и утешение, но присутствующие в комнате заметили, что Шаул остался благодарен судье и пророку за эту встречу. Второй раз и опять ненадолго хмурый осёл привёз Шмуэля в Гив’у на тридцатый день после похорон Киша – другой священный для иврим день поминовения. Попрощались тепло, Шмуэль торопился, его ждали на брит-мила сына кузнеца. Обещал заехать на обратном пути в стан Шаула в горах Эфраима.

И он действительно появился там через несколько дней и попросил короля созвать Совет для важного разговора. Военачальники собрались под деревом возле палатки Шмуэля. Старец, сидя на подстилке в середине шатра, обратился к королю:

– Прислушайся к голосу речей Господних. Так сказал Бог Воинств: «Помню я, что сделал Амалек Израилю, как он противостоял ему при выходе из Египта».

Теперь иди и порази Амалека. Истреби всё, что есть у него. Не щади его, а предай смерти от мужа до жены, от ребёнка до грудного младенца, от вола до агнца, от верблюда до осла.

Военачальники внимательно слушали судью и пророка. Даже Авнер бен-Нер, возненавидевший Шмуэля после ссоры того с царём в Гилгале, на этот раз согласно кивал. Шмуэля проводили до дороги на Раму и в тот же вечер стали готовить армию к походу.

К тому времени, как Шаул стал королём иврим, племена амалекитян уже столетие кочевали по Заиорданью и разбойничали в пустыне Негев. Пока это были союзы нескольких родов, хотя и многочисленные и воинственные, но недолговечные, они не представляли серьёзной опасности для государств и даже для отдельных, защищённых стенами городов. Амалекитяне поджигали поля, воровали урожай и подстерегали людей на дорогах, чтобы ограбить и продать в рабство. Но обычно вожди их племён не могли долго находиться в союзе друг с другом, начинали смертельно враждовать из-за дележа добычи или вспоминали старые обиды.

Но вот, одновременно с помазанием Шаула у амалекитян тоже появился общий вождь – Агаг. Будучи главой самого многочисленного племени амалекитян в пустыне Негев, он подготовил верблюжью кавалерию и, командуя ею, нарушил древний запрет пересекать границы кочевых угодий. Агаг стал вторгаться в них, убивать племенных вождей и захватывать гаремы, что означало переход к нему всей власти. Он объявил, что отныне все пустыни – общая собственность племён Амалека, а сам он – их единственный верховный вождь. Агаг пронёсся ураганом по землям родичей, перебил старых вождей, назначил на их место молодых, а селение Хавилу в Негеве объявил главным городом будущего великого царства. Он созвал в Хавилу молодых вождей, и после многодневного праздника те вернулись в свои кочевья, нагруженные подарками, и объявили, что отныне все амалекитяне – подданные царя Агага и обязаны участвовать в каждом его походе. Новые главы племён хвалили планы своего царя и готовили оружие и верблюдов для больших завоеваний. В гаремах судачили о богатых одеждах иудеек, о их бусах, кольцах, серьгах, медных зеркалах и серебряной посуде, которые скоро привезут из походов амалекитяне. Слепой старец, осыпанный милостями царя Агага, бродил по кочевьям с палкой, обмотанной верблюжьими хвостами, ударял ею в медную миску и запевал песнь о великом разгроме, учинённом предками амалекитян предкам иврим, когда те попытались проникнуть из Египта в пустыню Негев.

А пока, готовя своё войско к великим завоеваниям, король Агаг устраивал молниеносные набеги на пограничные селения Эдома и Аммона да уводил стада у соседних племён иврим.

Племя Шимона мало занималось ячменём и овощами. Мужчины племени были скотоводами, воинами и ремесленниками. В Кнаане не было лучших чеканщиков по меди, чем в племени Шимона. Самые сложные орнаменты на кубках из бронзы, серебра и золота делали они. Шимонитскую посуду расхваливали на всех базарах Плодородной Радуги. Славились и врачеватели животных из племени Шимона. Их приглашали в соседние племена, и нередко шимонитам удавалось остановить падёж скота, дав нужный совет владельцу стада.

Ещё больше, чем чеканщики, славились следопыты из племени Шимона. Никто от Египта до Арама не умел так различить, что изменил в рисунке песка ветер или наводнение, а что – человек. Их нанимали, чтобы найти украденное кочевниками стадо, и шимониты молча уходили на неделю или месяц и возвращались, гоня перед собой скот. Так же молча они отсчитывали из приведённых овец причитающуюся им долю и возвращались в свои селения: Двир, Арад, Харму или в главное селение племени – Беэр-Шеву. Местные легенды говорили, будто воин из племени Шимона, выслеживая пропавшее стадо, может простоять неподвижно целый день, замаскировавшись под куст или дерево, пока воры не выйдут на него по пути к оазису или колодцу. Рассказывали ещё, что шимониты умеют ориентироваться даже ночью, что любой воин племени может заворожить и уничтожить целую орду, что они чуют запах воды из под земли. Говорили даже, что шимониты понимают язык хищных животных и птиц, будто их не трогают ни змеи, ни орлы, ни медведи. Шимонитов боялись, напоминая друг другу слова праотца Якова о своём сыне Шимоне: «Гнев его силён, а ярость тяжела».

Пересказывали, как воин-шимонит, возникнув из глубины песков, в одиночку входит в палатку вождя в середине кочевья в пустыне и молча смотрит тому в глаза. Вскоре вождь приказывает вернуть украденное стадо, возместив овец, которых уже начали резать. Тогда шимонит поворачивается и исчезает в песках. Слуги вождя гоняют стадо обратно и, ни разу не заметив шимонита, всё же уверены, что тот следит за ними на всём пути.

Кроме молчаливости, шимониты отличались ото всех одеждой. Их мужчины носили длинные юбки, а волосы заплетали в косу. Женщины одевались также, как в Иуде и отличить их можно было только по чёрно-жёлтой ленточке под коленями и по окрашенным охрой векам.

Своих детей шимониты очень рано начинали обучать Закону и правилам жизни в пустыне.

Надел племени Шимона оказался ближе всех к кочевьям Агага, однако амалекитяне его не трогали. Как и все в Кнаане, суеверно побаиваясь шимонитов, они нападали чаще всего на поля племён Иуды и Реувена. Но шимониты всегда поднимались на помощь соседям-иврим.

До недавнего времени нападения кочевников отбивались без труда, теперь же стало ясно, что необходимо многочисленное ополчение, чтобы избавить южные племена иврим от нарастающей опасности. Иврим из Иуды и Реувена после каждого набега на них амалекитян являлись к Шаулу и требовали устроить поход, чтобы, пока не поздно, разрушить царство Агага.

И вот, пришло время похода.

Глава 14

На Совете князь Шутелех из племени Шимона рассказал план сражения. Шаул поручил ему выбрать, когда лучше напасть на Агага, и теперь Шутелех объяснял, почему он советует выступить именно в середине Второго месяца. В это время у кочевников будет большой праздник в честь живущей в глубине пустынь Держательницы Мира. Они изберут в Держательницы Мира самую красивую из девушек, обязательно знатного рода. После священных плясок ей будут приносить жертвы, нарядят и одарят подарками, а в конце праздника – заколют священным копьём и зароют в песках. Окончится праздник всеобщим питьём смеси из перебродившего ослиного молока и отвара какой-то травы. От этого питья кочевники окончательно одуреют и несколько дней будут валяться без сил. Вот тут и надо ударить по Агагу.

В Совете смеялись, вспомнив, как Шимон – родоначальник как раз того племени, из которого происходил князь Шутелех, договорился со своим братом Леви и, воспользовавшись слабостью шхемцев после коллективного обрезания, братья перебили жителей и разграбили город.

План приняли.

Армия иврим двинулась на юг. Авнер бен-Нер велел воинам каждого племени окрасить стрелы в свой цвет, чтобы не повторился спор, случившийся после победы над Нахашем, когда эфраимцы кричали, что они убили врагов больше всех.

В середине пути устроили смотр войска.

– Двадцать одна тысяча, – доложил Авнер бен-Нер Совету. – Примерно столько мы и ожидали. Но на нашей стороне неожиданность нападения, да и оружие у иврим получше – не зря разбили Питтака. Теперь у нас каждый воин имеет железный меч.

– Наша война от Бога, – сказал король. – И всё!

Едва рассвело, армия двинулась на юг.

Передвигались кто пешком, кто на муле, привалы делали по сотням, всё время кого-то ждали – то пока сомкнётся растянувшийся строй, то отставший обоз. В землях Иуды и Шимона их встретили ополчения вооружённых иврим и присоединились к походу. Здесь же повозки обоза нагрузили свежей провизией и пополнили запасы воды.

Недели через две после выступления, когда уже вошли в Негев, случилась беда. Отошедший далеко от стана молодой воин-эфраимец был зарезан кочевниками. На следующий день по стану вдруг ударили лучники из верблюжьей кавалерии, выскочившей из пустыни и унёсшейся в облаке пыли обратно, прежде чем иврим начали преследование. Сотня стрел, упавших на армию короля, не причинила ей вреда, потому что перед началом похода Авнер бен-Нер приказал начальникам тысяч лично проверить у своих воинов щиты, чтобы кожа на каркасах была крепко натянута и смазана жиром – тогда копьё или стрела скользят по щиту, не пробивая его.

Король и Совет, встревоженные внезапным нападением, ожидали в палатке возвращения шимонитов, отправленных князем Шутелехом узнать, не обнаружил ли Агаг их присутствия в пустыне. Шимониты вернулись, выяснив, что налетало на иврим племя кочевников, враждебное амалекитянам. Поход можно продолжить, только на привалах надо усиливать охрану.

Ещё не было зноя, пустыня Негев цвела, и от запахов и красок кружилась голова. Король ехал впереди, головки цветов на длинных стеблях касались острых ушей его мула. Шаул вспомнил возвращение в Гилгал после похода на Нахаша и чудесный луг где-то в горах Иуды. Никогда раньше он не забирался так далеко от Гив’ы, не видел эти холмы, так не похожие на горы Эфраима. Вчера на закате холмы пылали алым цветом над густо-синим полотнищем пустыни, тишина навевала добрые предчувствия.

Шаул ехал и радовался. В первые дни продвижения его армии через многолюдные селения племён Эфраима, а потом Иуды, он встречал дружелюбное отношение иврим к своей армии и к нему, королю. Здесь уже знали все подробности сражения под Михмасом. Шаула благодарили, благословляли и просили погостить в селении на обратном пути. Поход на Амалека вызвал радость, но и тревогу. Шаулу рассказывали о непрерывных налётах амалекитян, показывали людей с выколотыми глазами и отрезанными ушами, с дырами, которые остались на месте щёк у тех, кто побывал в плену у кочевников.

На одном из последних привалов шимониты отвели короля в сторону от стана и показали брошенный жителями город. На месте рухнувших домов глиняной лентой лежала городская стена. Кто здесь жил, куда ушли люди, похоронив погибших после землетрясения родных – этого не знал никто.

– Дело нечеловеческое, гнев Божий, – вздохнул Авнер бен-Нер.

Иврим постояли ещё несколько минут и вернулись в свой стан.

Иоав, рыжий оруженосец Йонатана, съел что-то нехорошее и не где-нибудь, а в родительском доме по пути через Бет-Лехем. Его всё время рвало, но он ни за что не соглашался остаться в попутном селении или ехать в обозе. На привалах Иоав подсылал к шимонитам Миху, чтобы тот расспросил, как выглядит Агаг.

– Никто у нас его не видел, – отвечали шимониты. – Миха, ты скажи Рыжему, пусть возьмёт Агага в плен и разглядит.

Воины смеялись, а Иоав сердился на Миху: зачем проговорился, кто его послал.

Обе армии, Шаула и Йонатана, а также ополчения племён Иуды и Шимона, которыми командовал князь Шутелех, обрушились на многотысячную толпу, праздновавшую рождение Держательницы Мира. У амалекитян началась было паника, но все их мужчины, от мала до велика, были на празднике при оружии. Бой сразу распространился по пустыне.

Большинство амалекитян было малорослыми. Сражаясь, они ещё и приседали, вращая короткими, кривыми мечами у самой земли, потом подпрыгивали, издавали вопль и наносили удар – сильный и, чаще всего, смертельный. Очень помогло иврим, что отряд шимонитов перед началом боя отрезал амалекитян от их распряжённых верблюдов. Животные были по-праздничному украшены, а к серебряным и медным кольцам их сбруи пирующие кочевники прикрепили колчаны, полные стрел, запасные луки и дротики.

Король сражался, как простой воин. Амалекитянам никак не удавалось нанести удар великану, а их, особенно воинов из отборного отряда Агага, приманивал блестевший на белых волосах царский обруч. Как потом выяснилось, повелитель амалекитян обещал в награду за голову Шаула отдать свою дочь и двух верблюдов.

Рядом с царём бились пожилые биньяминиты. Если на Шаула налетали сразу несколько человек, кто-нибудь из своих кидался к нему на выручку, сносил щитом подкравшегося сзади амалекитянина, а потом отходил, продолжая сражаться. Так же поступал и сам Шаул: боковым зрением он следил за схваткой соседей, готовый броситься на помощь. По звяканью дротика или стрелы о подставленный щит король догадывался о присутствии рядом своего оруженосца Итая из Гив’ы. Руководили боем князь Нахшон из Иуды и Авнер бен-Нер. Верхом на мулах они стояли на холме и направляли отряды в те места, где атака иврим ослабевала.

Дважды прозвучал шофар, иврим опустили мечи. Они увидели, как бросая оружие, с криком разбегаются амалекитяне. Проклиная деву – Держательницу Мира, не защитившую их на своём празднике, они устремились к линии холмов, не ведая, что там уже обнажила мечи засада из ивримских ополченцев.

Верхом на муле король Шаул поднялся на холм. Долина внизу была покрыта телами кочевников. Выполняя наказ судьи и пророка Шмуэля, амалекитян ловили по всему Негеву, вели к отрогам гор и там приканчивали. Коэн Ахимелех бен-Ахитув и все священнослужители находились на месте казни, следя, чтобы гнев Божий свершился до конца.

– Всё, наконец? Мы исполнили наше обещание Шмуэлю? – спросил Шаул у подъехавшего Авнера бен-Нера.

– Исполнили, – подтвердил командующий и добавил: – После такой победы солдаты заслуживают пира и награды.

– Только не здесь! – Шаул скривился, указывая взглядом на долину. – Надо возвращаться.

– Правильно, – сказал, приблизясь, князь Нахшон. – Похороним убитых и на рассвете двинемся домой. Дадим войску отдых в оазисах.

– Эй, король! – послышался весёлый голос.

Шаул и его люди обернулись и увидели Рыжего. Тот волочил за собой на верёвке не то овцу, не то козу. Когда Иоав поднялся на холм, все увидели, что он привёл не животное, а маленького горбуна с длинными вьющимися волосами. Вблизи оказалось, что горбун к тому же косоглаз, а в оскаленном рту его торчат чёрные зубы.

– Накажет ведь Господь! – вздохнул какой-то солдат, когда Иоав и его уродец остановились на холме. – Где ты отыскал такое чудо, Рыжий? Гони его отсюда!

– Это не я, – Иоав плюнул на землю от сожаления. – Это шимониты его поймали.

Потом он кивнул в сторону пленника и медленно произнёс:

– Перед вами царь Агаг.

Вскрик удивления послышался на холме. Все тронули мулов и подъехали поближе, чтобы разглядеть недавно ещё такого страшного врага.

– Да ты ошибся, – сказал молодой князь Эзер из племени Нафтали, прикасаясь к уродцу тупым концом копья.

– Нет! – пленный поднял голову. Искривлённый рот с оскаленными зубами, наморщенный в презрении нос и косые глаза – всё излучало ненависть. – Я – Агаг, царь всех амалекитян.

И он перешёл на родной язык, жестикулируя, сколько позволяла верёвка.

– Кончай ты его, Рыжий. – Приказал Авнер бен-Нер. – Нечего было и приводить.

– Нет, погодите!

Все обернулись. На холм поднялся князь Доэг.

– Я прошу короля иврим: не убивай Агага до времени, не лишай своих людей радости. Главного врага нужно кончать торжественно, народ это любит.

Он хотел ещё что-то добавить, но в этот момент Шаул обернулся к подскакавшему Адораму бен-Шоваву, вслед за которым подъехало ещё несколько человек. Все они кричали одновременно, обращаясь к королю.

– Говори сперва ты, Адорам, – приказал Шаул. Вокруг замолчали.

Адорам бен-Шовав попросил, чтобы хоть малую часть скота сохранили в обозе.

– У нас не хватает мяса для еды и для жертвоприношений. Я не могу делать запасы дольше, чем на завтра, ибо сказал Моше:

«В день заклания вами должно есть это и на следующий день. А оставшееся до третьего дня на огне сожжено будет. Если же съедите на третий день, отвратительно это».

– Верно, – подтвердил Иоав бен-Цруя. Все поняли и засмеялись.

– Не надо ничего объяснять, – сказал Шаул. – Отбери, сколько тебе нужно для обоза.

– И для пира?

– Оставь и для пира, – поморщился король.

К нему подъехал командующий.

– Поезжай, отдохни, король, я сам управлюсь, – решительно сказал Авнер бен-Нер, взглянув в лицо Шаула. И сразу стал отдавать команды отрядам. Вестовые то и дело появлялись на холме.

Король на своём муле скрылся в темноте. Его увидели только в момент погребения погибших воинов. Потом Шаул опять исчез и до утра не появлялся в своей палатке.

Рассвет в Негеве был жёлтым, будто на горы вылили с неба много кувшинов масла.

Утром армия иврим двинулась к своим станам в наделе Биньямина. Король Шаул, Авнер бен-Нер, Ионатан, военачальники и советники короля двигались в конце колонны. Там же, беседуя на ходу с Адорамом бен-Шовавом, ехал эдомский князь Доэг. Пленный король амалекитян плёлся сзади, привязанный к хвосту мула одного из эдомцев.

А в селениях Амалека пировали грифы, и матери-шакалихи вели детёнышей поглодать кости, прежде, чем те занесёт песком или смоет весенним наводнением. Только через год в Северный Негев вернулись кейниаты и заняли кочевья и пастбища царя Агага.

Глава 15

В каждом ивримском селении, через которое пролегала обратная дорога войска, оставался отряд местного ополчения. Жертвоприношения по случаю благополучного возвращения из похода на Агага, прощание с воинами, уже добравшимися до дома, да и просто встреча населения со своей армией, с царём и военачальниками – непременно превращались в праздник. Поэтому возвращение через наделы племён Иуды и Шимона затянулось почти на месяц.

Шаул понимал, что противиться такому настроению в народе - бесполезно. Беседуя с людьми из Совета, король уже мечтал о тех днях, когда от многочисленного и шумного ополчения опять останутся только армии, его и Йонатана, и можно будет готовиться к новому сражению. Авнер бен-Нер и князь Яхмай были уверены, что иврим придется обороняться от Филистии, которая не простит им разгрома, учинённого в Михмасе серену Питтаку. Были в Совете и такие, кто считал, что необходимо уже сейчас, по пути, вышибить ивусеев из крепости Ивус и разгромить гиргашей в Бет-Шеане, чтобы исключить их нападение с тыла в будущей войне с Филистией.

Шаул целые дни принимал людей из селений, близ которых пролегал путь победителей. К нему шли с жалобами, с просьбами и советами, а то и просто познакомиться с первым королём иврим, посмотреть на него и послушать его слово. Король непрерывно участвовал в совместных жертвоприношениях, к нему приводили для благословения детей, просили рассудить, заговаривали о должностях, обсуждали налоги, сватали его неженатых сыновей Авинадава и Малкишуа. Местные певцы сочинили песни в честь победы иврим над амалекитянами и филистимской колонной, ремесленники дарили королю кубки и чеканные блюда со словами из Учения.

– Можно поверить доносам, – сказал Шаул сыну. – Наверняка, наши солдаты продают скот. Когда есть две тысячи моих бойцов и тысяча у Йонатана, я знаю от военачальников всё и о каждом. Но двадцать тысяч! Я даже не всех старейшин помню по именам. Теперь мы возвращаемся, люди тысячами уходят по домам. С чем они уходят?

– Конечно не с пустыми руками, – сказал Малкишуа, глядя в пол. – Ещё хорошо, если пленниц по палаткам не прячут. Но я не уверен.

– Я тоже, – хмуро кивнул король.

Шмуэль очнулся на голой земле. Слуга тряс его за плечо. Слуга и днём-то едва видел, а сейчас, в сумерках он почти касался бородой лица Шмуэля.

– Что с тобой? – спрашивал он испуганно. – Почему ты кричишь и куда-то ползёшь?

Шмуэль растерянно смотрел на него, ничего не понимая.

Слуга принёс кувшин с водой, налил в чашку, поднёс ко рту Шмуэля и, пока тот пил, рассказал:

– Всю ночь ты стонал, плакал и старался заползти в угол.

Шмуэль присел на корточки и подставил влажное лицо под ветерок. Через несколько минут приказал:

– Никого не впускай.

Слуга взял кувшин и вышел.

И было слово Господне к Шмуэлю такое:

– Сожалею Я, что поставил Шаула королём, ибо он отвратился от Меня и слов Моих не исполнил.

Шмуэль поднялся и направился к выходу. Там его ждал с донесением левит с гор Иуды. Левит ругался с подслеповатым слугой Шмуэля, не пропускавшего никого к судье и пророку.

– Знаю, – сказал Шмуэль. – Едят скот Амалека. Где сейчас армия?

– Спускается к Гилгалу. Там, говорят, будет пир по случаю победы.

– Ну, ну, – усмехнулся Шмуэль. – Погляжу я на этот пир! Седлай моего осла, – велел он слуге и, опережая вопрос, добавил: – Поем в дороге.

Едва все расселись вокруг блюд и кувшинов, и Ахимелех бен-Ахитув собрался благословить праздничную трапезу, как вбежал вестовой и сообщил, что дозорные видели осла Шмуэля.

– Судья и пророк направляется сюда, – громко повторил вестовой специально для растерянного короля.

Шаул очнулся.

– Это я послал за ним. Что за торжества без Шмуэля!

Авнер бен-Нер уже сообразил, как необходимо поступить.

– Убрать! – приказал он оруженосцем, указывая на тарелки и чашки.

Через несколько минут от угощений не осталось и следа. Король с военачальниками направились к воротам встречать судью и пророка.

Шаул только взглянул на старца и сразу понял, что сейчас произойдёт. Пусть! У него больше не было сил сопротивляться, он только молил про себя, как в детстве: «Пронеси мимо, Господи!»

Все остановились, и король один пошёл навстречу Шмуэлю.

– Будь благословен у Господа, Шмуэль! – проговорил Шаул, протягивая руку старцу.

Тот что-то буркнул и, прищурясь, стал вглядываться в лицо короля так, будто старался вспомнить, где он его раньше видел. Шаул покраснел.

– Исполнил я слово Господа, – пробормотал он.

Старец приложил ладонь к уху.

– А что это за блеянье овец в ушах моих и мычание коров, которое я слышу?

– От амалекитян пригнали их, так как пощадил народ лучшее из крупного и мелкого скота, чтобы жертвовать Господу, Богу твоему. А остальное мы истребили.

– Истребили, – повторил Шмуэль. – Да, истребили.

Он сделал шаг к королю Шаулу и, глядя ему в глаза, медленно выговорил:

– Послал тебя Господь в путь и сказал: «Пойди и разгроми Амалека. И воюй с ним до полного уничтожения». Почему же ты не послушался гласа Господня, а устремился на добычу и совершил зло перед очами Господа?

Шаул растерялся. Отшатнувшись от потемневшего лица Шмуэля, он проговорил:

– Ведь послушался я гласа Господа и пошёл в путь, в который послал меня Господь, привёл Агага – царя Амалека, и амалекитян я разгромил.

– Это я просил сохранить скот, – выкрикнул Адорам.

Шмуэль едва повернулся в его сторону и опять вонзил взгляд в склонившегося перед ним короля.

– Ну, говори, что было дальше?

– Взял народ лучшее из добычи, из мелкого и крупного скота, из заклятого, чтобы принести в жертву Господу, Богу твоему, в Гилгале.

– А-а, – протянул Шмуэль.– Значит, принести в жертву? Неужели всесожжения и жертвы столь же желанны Господу, как и послушание гласу Его! Послушание лучше жертвы, повиновение лучше, чем тук овна, а неповиновение – как знахарство, а противление – как идолопоклонство.

И медленно выговаривая каждое слово, он объявил:

– За то, что ты отверг слово Господа – и Он отверг тебя.

– Погоди, погоди, – прохрипел Шаул.

–Согрешил я, преступив повеление Господа и слова твои, так как боялся я народа и послушался голоса его. Теперь же прости грех мой и возвратись со мною, и поклонюсь я Господу.

И повернулся Шмуэль, чтобы уйти, но ухватился Шаул за полу плаща его, и тот порвался.

Тогда сказал ему Шмуэль:

– Сегодня отторг Господь власть над Израилем от тебя.

Шаул прикрыл веки ладонями. Потом руки короля опустились, и он тихо, с усилием произнёс:

– Я согрешил, но теперь почти меня, прошу, перед старейшинами народа моего и перед Израилем и возвратись со мною. И поклонюсь я Господу, Богу твоему.

Шмуэль колебался.

– Иди туда, – он указал в сторону жертвенника.

Шаул повернулся и пошёл к солдатам, чувствуя, что пророк следует за ним.

Началось жертвоприношение. Люди вокруг судьи и пророка – все, за исключением короля – уже поверили, что буря миновала. Едва окончились всесожжения, Шмуэль велел:

– Приведите Агага.

 Когда пленный появился, и его поставили напротив Шаула, все увидели, что судья и пророк одного роста с царём амалекитян. Всю дорогу до Гилгала Агаг не желал разговаривать ни с кем, даже с королём Шаулом. Он принимал воду и пищу только в уединении и отказывался переменить изодранную одежду. Но когда его подвели к Шмуэлю, Агаг внезапно сник, опустил глаза и стал что-то лепетать на своём языке. Стало тихо. Налетел ветер, и дым от жертвенника скрыл на несколько минут Шмуэля и Агага от стоящих вокруг них воинов. А когда дым развеялся, все увидели, что амалекитянин так и стоит, понурясь, а в руке у Шмуэля – обоюдоострый нож, каким режут животных для жертвоприношения.

Сказал Шмуэль:

– Как меч твой жён лишал детей, так и твоя мать лишится сына.

И рассёк Шмуэль Агага перед Господом в Гилгале.

– Принеси Священные свитки, – велел Шмуэль коэну Ахимелеху бен-Ахитуву.

Тот принёс. Шмуэль раскрыл свиток на нужном месте, отодвинул его от глаз и громко прочитал:

« И даст вам Господь мясо, и будете есть. Не один день будете есть и не два, и не пять дней, и не десять дней, и не двадцать дней, а в продолжении месяца, пока не выйдет оно из ноздрей ваших и не станет для вас отвратительным из-за того, что вы презрели Господа, который среди вас ...»

И пошёл Шмуэль в Раму.

Ещё несколько мгновений длилась тишина, потом Шаул услышал рядом голос эдомского князя Доэга:

– Возьми меня на службу, король иврим.

Шаул мрачно кивнул и направился к своей палатке.

– Царя не тревожить! – прикрикнул на вестовых Авнер бен-Нер.

И не видел больше Шаул Шмуэля до самого дня смерти своей.

Глава 16

Было ещё темно, только у жертвенника, уже отмытого от крови, горели факелы.

Король обходил селение, двигаясь по утоптанной стадами тропе вдоль защитной стены, молча кивал, когда из темноты возникала охрана, и жестом отказывался от провожатых. Он шёл и удивлялся, до чего всё знакомо ему в Гилгале. Впервые он оказался здесь в самый знаменательный день своей жизни- когда судья и пророк Шмуэль помазал его перед Богом и народом, и стал Шаул первым королём иврим. И это было единственное счастливое его пребывание в Гилгале – сразу после победы в Явеш-Гил’аде. Зато два следующих прихода сюда, прошлогоднее и сегодняшнее, совпали для него с двумя проклятиями.

Напротив лежал сожжённый в прошлом году филистимский лагерь. Шаул поднялся на залитый лунным светом холм и зажмурился. Листву, колючки, мох, засыпанные пеплом остовы палаток – всё окрасили в белое луна и звёзды. Шаул подумал, что стоит на том самом месте, откуда наблюдал год назад грозный стан врага, ожидая приезда Шмуэля.

И дождался...

Кольнуло сердце, Шаул с отчаянной тоской подумал о старости. Мимо прошла рабыня в длинной шерстяной рубахе, заколотой на плече птичьей костью, на шее – ожерелье из тёмно-коричневых каменных бус и медный обруч. Рабыня улыбнулась и поклонилась Шаулу. Он кивнул и прошёл дальше

Ещё вчера у Шаула оставалась надежда: он исполнил слово Господа, разгромил Агага. Теперь всё кончилось, судья и пророк объявил: у иврим будет другой король.

– Но разве я это выбрал?! Разве я хотел стать королём? Разве хоть на один день после встречи с Шмуэлем в Алмоне от меня зависела моя судьба?

Шаул посмотрел на небо: скоро ли рассвет? Утром он оставит всё, и никакие самые срочные дела не помешают ему поехать в Гив’у. Он всё расскажет жене. Только ей.

...Женщину звали Ахиноам, то есть «Приятная», но все вокруг побаивались строгой жены короля Шаула. Даже дети больше тянулись к отцу, забирались к нему на колени, гладили бороду, целовали и делились тайнами, а иногда шёпотом жаловались на мать. Но сам Шаул, который не много жил при своей матери, уважал Ахиноам, никогда не сомневался в её правоте, хотя и был старше жены на десять лет. Она несла все заботы по дому, ухаживала за стариками, пока те были живы, а теперь за внуком. Став королём, он не часто видел жену. Но иногда, придумав предлог и краснея, как в молодости, она приезжала в военный стан и наводила порядок в палатках мужа и сыновей. При этих встречах оба, Шаул и Ахиноам, не могли наговориться. Шаулу казалось, что от этой женщины ему передаётся уверенность и твёрдость. Они смеялись, беседуя, и люди удивлялись, ибо король и его жена слыли людьми очень серьёзными, даже сухими.

Ахиноам, если приносила совсем уж печальные новости, то и тогда прибавляла к ним какую-нибудь утешительную историю из Танаха. Шаул рассказывал ей обо всех происшествиях в стане, о своих солдатах, объяснял, почему поступил именно так, а не иначе, уводил свою гостью за холмы, показывал луг или долину внизу. Он заметил, что после того, как Ахиноам одобрит его замысел, он действует решительно, без колебаний. Часто он ловил себя на том, что мысленно советуется с Ахиноам, ищет её поддержки. Так же относились к ней и три их взрослых сына. Когда мать входила к ним в палатки и, будто прежде в доме, начинала прибирать и наводить порядок, сыновья рассказывали ей о своей новой жизни, хвастали трофеями и боевыми схватками, в которых они отличились, и, волнуясь, ожидали от неё похвалы.

Теперь Шаулу казалось уже странным, что не так давно они с Ахиноам совсем не разлучались. Когда Шаул ночевал на пахоте, Ахиноам приходила к нему туда и оставалась с мужем до рассвета. Два этих молчаливых и застенчивых человека между собой могли говорить и говорить, хотя казалось бы, чего ещё не знают друг о друге муж и жена, да ещё и из одного селения.

А потом у Шаула появилась от неё тайна: он не рассказал ей ни о Человеке в красном, ни о помазание, ни о предсказании. Ахиноам чувствовала, что муж что-то скрывает, но не донимала его расспросами, ждала. А он чем дальше, тем больше боялся посвятить её в предсказание о чёрном будущем – своём и всего его рода. Лучше было бы поговорить с каким нибудь мужчиной, чтобы тот высмеял его страхи и сказал что-нибудь вроде: «Судьба!» или «Всё от Бога!» До разрыва с судьёй и пророком, даже ещё после их первой ссоры Шаул надеялся, что всё обойдётся, ведь он же исполнил Божью волю. За своими победами Шаул видел одобрение Господа.

Вчера Шмуэль лишил его всякой надежды.

Скорее бы рассвет, скорее бы Гив’а, скорее бы увидеть Ахиноам! Нету сил. «Хоть на этот раз не помогут мне ни слово твоё, ни совет, жена моя, я расскажу тебе, почему уже не обрадуют меня ни замужество дочерей, ни рождение внуков; почему я завидую отцам, умершим своей смертью и похороненным с достоинством. Я всё тебе скажу. Вряд ли мне от этого станет легче, но я расскажу. Если не тебе, так кому же ещё? Кому?!»

Размышляя о своём, Шаул дошёл до палатки левитов и отыскал ту, где хранились Священные свитки. Вошёл, велел слугам принести факел, развернул свиток и отыскал нужное место.

«И сказал Моше Господу:

– Зачем сделал ты зло рабу Твоему и отчего не нашёл я милости у Тебя, если возлагаешь бремя всего народа на меня? Не могу я один нести весь народ этот! Слишком тяжело для меня...»

Он долго стоял, прикрыв веки, потом свернул и убрал свитки, вышел из палатки левитов и сразу увидел, что начинается рассвет. Небо было окрашено в цвет, названия которого он не знал, но помнил, что такого цвета была изнутри большая ракушка из Филистии, которую подарил ему отец.

Вдруг Шаул заметил внизу, в долине, на высветленной луной дороге всадника на муле. Тот приближался к Гилгалу и уже начал последний подъём на холмы, окружающие селение. Шаул направился к воротам, куда должен был въехать всадник.

Когда тот приблизился, Шаул узнал молодого воина из армии Йонатана. «Ничего, ничего, – сказал себе Шаул. – Значит, видят глаза и при утреннем свете». Ещё подумал: молодец солдат! Отпросился домой до утра, и вон как спешит из Гив’ы! Ночью пустился в путь!»

Шаул прошёл за ворота и остановился там, где вот-вот должен был выехать из-за последнего холма всадник. Уже были слышны топот и фырканье мула.

Голова воина показалась из-за холма. Широкая чёрная повязка приподнимала волосы над его лбом. Вестник беды!

– Кто? – прохрипел Шаул.

– Жена твоя... Ахиноам... Да будет благословенная её память!

***

Часть III. Любовь и гнев

И поклялся Шаул, что, как жив Господь,

Давид не будет убит.

«Пророки», «Шмуэль» I, 14:52

Глава 1

В королевскую армию вступили один за другим три старших сына Ишая бен-Оведа: Элиав, Авинадав и Шамма. Позднее, когда началась затяжная война с Филистией, в войско отправились и средние: Натаниэль и Радай. Подходил срок и Оцема, а Эльханану ещё немного не хватало до шестнадцати лет. Теперь это был высокий, крепкий юноша с длинными светлыми волосами, стянутыми надо лбом свитым из шерстяных нитей шнурком. В пятнадцать лет он уговорил отца отпустить его на заработки – охранять караваны, проходившие неподалёку от Бет-Лехема по Царскому тракту. Ишай разрешил сыну только после того, как Оцем и сестра Эльханана Авигаил пообещали, что будут пасти стадо за младшего брата. А он из дальних стран приносил домашним подарки, однажды Авигаил, кроме бус и серёг достался даже тканый платок.

Эльханана приняли в охрану, и он обошёл с купцами всю Плодородную Радугу, узнавая много полезного на длинном пути, как тогда говорили, «учился на спине у верблюда». Но, когда ему исполнилось шестнадцать, Ишай сказал: «Хватит!»

Теперь уже все старшие дети находились в станах короля Шаула и Ионатана, и кроме своих овец и коз, Эльханану и Авигаил приходилось пасти стада старших братьев. Такая жизнь после походов с караванами казалась Эльханану скучной, он стал мечтать поскорее вступить в армию и искал любую возможность побывать в королевском стане. Это ему удавалось, когда Ишай отсылал в обоз положенный налог или подарки к праздникам сыновьям и их командирам: караваи печёного хлеба, круги сыров, сушёные фрукты или мясо зарезанной овцы. Эльханан старался пробыть в стане как можно дольше, а по возвращении пугал сестру рассказами о встрече со свирепыми львами и медведями, так что Авигаил визжала от страха и, когда опять приходило время идти в стан, с радостью уступала свою очередь Эльханану.

Отправляясь к братьям, он всегда брал с собой невель. Этот инструмент юноша мастерил сам: на коробку из иерусалимской пинии прилаживал два козлиных рога и перекладину, на которые натягивал шесть бычьих жил. Проходя со стадом через рощу пиний возле кнаанейского города Ивуса, он подбирал с земли подходящие обломки дерева, усаживался на пригорке и, пока овцы щипали траву, обтачивал основу будущего невеля или настраивал уже готовый инструмент: туго натягивал жилы на перекладину, а потом едва-едва поворачивал рога, стараясь, чтобы невель его зазвучал нежно. Таких невелей, как у Эльханана, не было ни у кого в Иуде.

В Раме у Шмуэля Эльханан побывал за эти годы два раза. Хоровое пение сверстников, участие в богослужении вместе с ними заворожили Эльханана. Он вспоминал о них, идя с караваном по Царскому тракту, и тихо повторял «рамские» мелодии. Тогда ночная бездна вокруг дороги и чёрное поднебесье становились совсем не страшными. Он знал, что всё вокруг него создано касанием руки Господа, которая распростёрта над ним, Эльхананом, сыном Ишая, готовая его защитить и помочь.

В Раме его приняли сразу, хотя и не уговаривали остаться насовсем: восхищались его невелями – один он им подарил, – его искусной игрой, хвалили учителя Эльханана – старца Ицхака бен-Гируша, одиноко жившего в горах. Необычным, похожим на птичий, оказался голос юноши. Но птицы поют в небе, летая над землёй, а Эльханан стоял на земле и пел для неба. Особенно понравились Шмуэлю и его ученикам сочинённые Эльхананом хваления Господа. Хор присоединил свои голоса к невелю, и над холмами наделов Иуды и Биньямина рождались прекрасные звуки. Случайные люди – крестьяне, оказавшиеся в Раме, – чувствовали, что испытанное восхищение останется с ними до последнего дня их жизни.

Когда Ишай отправлял Эльханана в армию с налогами и гостинцами для братьев, он запрещал ему брать с собой невель:

– Опять там застрянешь!

Эльханан послушно вешал инструмент на стену, но путь его опять проходил через рощу пиний, он не мог удержаться, чтобы не подобрать кусок коры, обломок ствола или ветку, стругал их на привале и опять приходил в армию с новым невелем, который в первый же вечер опробовался у солдатского костра.

Король и Авнер бен-Нер с командирами прибыли в Гив’ат-Шаул посмотреть на крепость, которую строило не одно поколение биньяминитов. Это мощное сооружение на вершине скалы имело два ряда стен, составленных из огромных каменных блоков, и делало Гив’у неприступной. Между стенами располагались склады с запасами зерна, наконечниками для стрел и дротиков, камнями и паклей. Солдаты из армии Йонатана заново оштукатурили огромные выдолбленные в скале чаши внутри крепости, так что собиравшейся там дождевой воды хватило бы всей Гив’е при любой засухе.

Гости остались довольны и, всё осмотрев, пошли есть. Король задержался.

Шаул вышел на стену и осматривал Гив’у. Он узнавал каждый дом в селении, где родился и вырос, и новые дома, свой и Йонатана, к которым оба они так и не успели привыкнуть, площадь для сходок с большим плоским камнем в середине и гранатовое дерево, под которым десятки лет собирались старейшины племени Биньямина. Выше на горе лежал участок, который он с сыновьями очистил от леса, вспахал и засеял. Дальше начинался лес и селение Кивари, где живут гиргаши. С холмов, на которых стоит Гив’а, можно спуститься в долину, туда же сходятся важные дороги Кнаана. В этой долине с Шаулом случалось многое, а запомнилось одно: женщины ищут среди убитых своих родных, и он, Шаул, плетётся с горящей веткой, держась за руку матери... Отца они тогда не нашли. Он пришёл на следующую ночь. Его отряд сражался с филистимской пехотой в другом месте, и оттуда иврим успели отойти в горы.

Оруженосец Итай, чтобы привлечь внимание короля, подтолкнул камень, лежащий на стене, тот упал и стукнулся о землю.

Шаул обернулся.

– Что? – спросил он. – Зовут есть?

Итай кивнул.

– Иду, – сказал король.

Он шёл за Итаем и думал, что как ни замечательны крепости, а решающие сражения происходят в поле и что Филистия, конечно, постарается прорваться в Изреельскую долину.

Итай шёл немного впереди и, не переставая, рассказывал о необыкновенном пении какого-то юноши – тот иногда приезжает в стан к своим братьям. Как раз сегодня он будет петь.

А Шаул продолжал думать о крепости, чтобы отогнать тоску и чтобы опять не лежать всю ночь без сна, ожидая пока вернётся свет, а с ним и утешение. Утром поспать не дадут тысячи весёлых мух, и он опять поднимется, завидуя зевающим солдатам, которых только что еле растолкали дежурные по стану.

Итай рассказывал про юного певца и музыканта какие-то сказки: будто ветер на рассвете касается струн на его невеле, повешенном на стену, и звуки будят юношу, чтобы он не пропустил утреннего жертвоприношения.

Шаул почему-то вспомнил о травяном настое, который даёт покой и сон. Иорам-слепец объяснял, что после пятидесяти лет такое питьё необходимо. После пятидесяти... – Шаул вздохнул.

Пришли. Солдаты вскочили, но король приказал продолжать еду. Его позвали к котлу, протянули миску с похлёбкой, хлеб, кружку с вином, подвинулись, давая место на камнях, уложенных кольцом вокруг костра. В этот момент несколько солдат, наверное, братья певца, стали подталкивать к середине круга красивого юношу с невелем в руках. Певец не упирался, только посоветовался о чём-то с одним из братьев, длинноволосым, как Шимшон, уселся на камень и стал настраивать невель.

– Вот он, Эльханан, – сказал Шаулу оруженосец Итай.

Кроме невеля перед Эльхананом стоял высокий, обтянутый кожей барабан без дна. Два таких же барабана, только пониже, помещались под локтями у юноши. Оруженосец Итай объяснил королю, что во время пения по этим барабанам ударяют то ладонями, то запястьями, то локтями, и получается глухой, короткий звук – так задаётся ритм. Похожие барабаны без дна – их здесь называли «бет-лехемские» – поставили и возле братьев Эльханана.

Пение началось. Братья подыгрывали юному музыканту, а у него, кроме невеля и барабанов, оказались ещё связки глиняных бубенцов, повязанные у щиколоток. Когда певец поднимался и пританцовывал на месте или ударял ногой в землю, бубенцы дробно звенели. Иногда Эльханан с братьями тянули мелодию без единого слова. Они вовлекли в пение всех, кто их слушал: солдаты отбивали ногами ритм, подпевали – то громко, то шёпотом, а то, задрав к небу бороды, тянули за Эльхананом: «О-о-о...»

Шаул прислушался. Люди, перебивая друг друга, заказывали песни, Эльханан улыбался и начинал новую, а знал он их, видимо, без счёта. Особенно любили в стане старинные песни – те, с которыми шли по Кнаану воины Иошуа бин-Нуна, и ещё – ивусейские, о любви и разлуке. Солдаты подсказывали друг другу слова, подпевали Эльханану, а он отпивал воду из кружки, утирал с лица пот и начинал новую песню.

Шаул вместе со всеми подпевал и стучал ногой в такт мелодии. Он тоже вздыхал над грустной историей двух влюблённых, ожидал решения Бога, войти ли Моше в Кнаан, или проклинал коварство предателей в битве иврим с племенем великанов.

Расходились неохотно. Когда певец остался один, укладывая невель в деревянный короб, король подошёл к нему, поздоровался и поблагодарил за песни. Шаул был спокоен и не сомневался, что будет крепко спать этой ночью.

– Тебя зовут Эльханан? – спросил он.

– Да, я сын Ишая бен-Оведа из Бет-Лехема.

– Слышал об Ишае из рода судьи Боаза. Мне сказали, что несколько твоих братьев у меня в стане. На рассвете мы возвращаемся туда. Поедем с нами, я прикажу подготовить для тебя мула.

Эльханан поблагодарил и стал доставать обратно свой невель. Предложил:

– Если король хочет, я тихонько спою для него что-нибудь?

Как он угадал!

Шаул попросил:

– Спой мне ту песню про Моше: как узнал он о приговоре Господа, что не дожить ему до вступления в Святую землю.

Поднявшееся над холмами солнце встретило их на дороге в Бет-Эль. Они ехали рядом: бодрый после ночного отдыха король и Эльханан, обхвативший босыми ногами живот мула. Рубахи на всадниках были влажными от росы. Солнце окрашивало придорожные камни в жёлтый, розовый и медовый цвета, давало тепло и надежду на то, что день будет добрым. Эльханан держал перед собой ящик с невелем, мешки с хлебом для братьев он положил поперёк спины мула.

Король и юноша ехали рядом и улыбались – утру, солнцу, холмам и друг другу.

– Расскажи о твоём Бет-Лехеме, – попросил Шаул, и Эльханан охотно начал:

– Во времена праотца нашего Якова-Израиля назывался он Эфрата. Когда Яков умирал в Египте, он рассказал сыну своему, Иосифу, как похоронил Рахель по дороге в Эфрату...

Глава 2

Отряд из Гата, отправленный для разгрома иврим, не нашёл в Михмасе никого, и это привело филистимлян в негодование. Разъярённый Голиаф носился по пустому стану, сметая навесы, немногие палатки и остатки повозок обоза. Он ревел что-то нечленораздельное, но среди его угроз слышалось обещание посчитаться с командиром, который не мог выяснить заранее, что король этих проклятых туземцев удрал со своим войском в проклятый Гилгал, и теперь придётся по жаре тащиться туда.

И тут филистимляне узнали о полном разгроме отряда, направленного в Гив’у и что сам Питтак убит в поединке с королём иврим, а многие военачальники попали в плен и будут проданы на рынке рабов. Эта новость обескураживала, потому что воинов-гатийцев осталось меньше, чем было у Питтака. Постепенно все, и даже Голиаф, стали осознавать, что для того, чтобы одолеть туземцев, понадобится подкрепление.

Басилевс Ахиш должен был прежде всего укрепить свою власть в Филистии, ибо там началась смута: города то отделялись от Гата, то просились обратно в союз с ним. Поэтому только через несколько лет большое филистимское ополчение во главе с гатийцами получило приказ басилевса выступить против короля Шаула и отомстить за разгром колонны Питтака. План сражения в близкой к Гату долине Эйла, где можно использовать боевые колесницы, сочли наилучшим, и войско двинулось на восток. После дневного перехода филистимляне встали лагерем на холмах, окружающих долину.

Вскоре же, получив весть о вторжении в Иуду, к долине Эйла подошла армия короля иврим и заняла холмы напротив филистимского лагеря. Командующий Авнер бен-Нер велел солдатам отдыхать и ждать, пока дозорные ни выяснят, с какими силами пришёл неприятель и что он думает делать. До этого армия иврим не собиралась покидать холмы, так как ей ещё никогда не приходилось воевать на равнине. Ожидание затягивалось. Плана сражения в долине Эйла у иврим не было. Филистимляне, помня о разгроме Питтака, не спешили с военными действиями.

И стояли филистимляне на холмах с одной стороны, а израилиты на холмах с другой стороны, а между ними – долина <...>

И вышел из стана филистимлян единоборец по имени Голиаф из Гата. Рост его – шесть локтей с пядью, и медный шлем на голове его, и в кольчугу одет он. И вес той кольчуги – пять тысяч шекелей меди. И медные щитки на ногах его, и дротик медный за плечами. И древко копья его – как ткацкий навой, а клинок копья его в шестьсот шекелей железа. И щитоносец шёл перед ним. И встал он, и воззвал к полкам израильским <...> и сказал: « Срамлю я сегодня полки изратильские! Дайте мне человека, и мы сразимся один на один <...>

Эльханан теперь приходил к братьям в долину Эйла. Проводя в стане по несколько дней, он учился вместе с солдатами воинскому делу, ел и спал в отряде своих братьев, а по вечерам, конечно, пел. Солдаты не отпускали его допоздна. Иногда к ним подсаживался и сам король с сыновьями. Они тоже просили: «Ещё!» и так все сидели и слушали Эльханана, пока не поднимался с камня командующий Авнер бен-Нер и не напоминал настойчиво, что уже вторая стража, а на завтра много работы по укреплению стана. Люди неохотно расходились. Эльханан ещё задерживался, чтобы уложить в коробку свой невель, и в такие минуты к нему иногда подходила принцесса Михаль. Кивнув Эльханану, девушка просила:

– Повтори ту ивусейскую песню.

– Какую? – он притворялся непонимающим.

– Про сватовство бога Луны Яреаха.

Эльханан возвращался на свой камень, ставил на колени невель, проводил по нему рукой и, прикрыв глаза, почти шёпотом пел для одной только Михаль:

– «Я уплачу брачный выкуп её отцу – Тысячу шекелей серебра. Я пошлю украшения из лазурита, Её поля превращу в виноградники, Поля её любви – в сад<...>»[37]

Несколько минут оба молчали, потом девушка вставала, говорила: «Спасибо. Доброй ночи!» и уходила в палатку отца.

Однажды в месяце Подрезания лозы Эльханан приехал на ослике навестить старших братьев в долину Эйла. Он сгрузил Адораму бен-Шоваву в обоз положенные продукты и передал командиру братьев подарок от Ишая. Братьям Эльханан отдал связанные матерью рубахи, вручил гостинцы и спросил о новостях в армии.

– Чего тут рассказывать! – проворчал самый старший, Элиав, отламывая кусок от домашнего хлеба.– Вон видишь в том краю долины дым – это у филистимлян начали есть. Так и стоим друг против друга уже сорок дней.

– Шаул ждёт, чтобы необрезанные начали атаку, – предположил Шамма.

– Ага, – кивнул Элиав. – И они ждут. Им тоже легче защищаться у себя в стане. В общем, знаешь что, – он хлопнул Эльханана по спине, – езжай-ка ты домой, скажи от нас отцу спасибо и передай, что мы, слава Господу, здоровы. Сам видишь, какое теперь настроение у солдат, а перемен не видно. Сегодня, я думаю, и пение твоё ни к чему. Накорми осла, набери воды на дорогу и возвращайся в Бет-Лехем.

В этот момент послышались грохот, рёв и ругань на таком иврите, что Эльханан с трудом мог разобрать отдельные слова. Он вскочил и прислушался. Кто-то голосом, от которого дрожали листья на деревьях вокруг долины, поносил иврим, их армию, их короля и вообще весь дом Якова-Израиля.

Ни один солдат даже не обернулся в сторону доносящихся проклятий.

– У нас такое веселье каждый день, – объяснил Эльханану средний брат, Радай. – Это – Голиаф из Гата, вот такой «кабан»! – он показал руками.

– А вы чего терпите?

– Будет команда атаковать, тогда и нажмём, – неохотно ответил Элиав. – Заодно и этот своё получит. Сказано тебе, сорок дней уже ждём команду наступать, – добавил он раздражённо. – Может, опять некому принести жертвы и благословить войско? – предположил он, поглядев на братьев. – Когда у нас здесь последний раз был Шмуэль?

Но тут опять заорал и загромыхал железом Голиаф.

Эльханан бегом поднялся на холм на окраине стана, вгляделся. Далеко впереди, тоже на холмах, располагался лагерь филистимлян. Между неприятелями лежала песчаная долина, в середине которой росла пальма. Под деревом Эльханан разглядел огромного голого человека, который кружился и подпрыгивал под грохочущие звуки железа, производимые другим человеком, нормального роста. Второй – оруженосец, – догадался Эльханан, разглядев, что тот держит двумя руками щит и стучит им по железным доспехам, сложенным на песке. Оруженосец вскоре устал, а голый ещё кружился вокруг пальмы и самого себя, продолжая поносить иврим в грубой песне. Наконец устал и этот, сел на песок и стал вызывать на поединок кого-нибудь из армии короля иврим, расписывая, что он сделает с таким смельчаком.

Рядом с Эльхананом оказался пожилой солдат-дозорный из охраны лагеря. Он тоже стоял и смотрел в сторону Голиафа.

– А на выстрел никогда не приближается, – сказал дозорный, поглаживая высокий лук, на который опирался. – К себе зовёт.

– Так и надо пойти, – обернулся в недоумении Эльханан. – Он ведь и короля нашего поносит, помазанника Божьего!

– И пусть идёт, кому не лень, – сказал дозорный.

Эльханан посмотрел ему в глаза.

– Что кроме меня других нет? – спросил солдат и двинулся в обход, предупредив, что если кто выйдет из стана без пропуска, получит стрелу в спину, как перебежчик. Ясно?

Эльханан в задумчивости вернулся к братьям, расположившимся в тени.

– Он вызывает иврим на бой.

Братья пожали плечами – мол, знаем без тебя.

– Иди домой, – сонно повторил Элиав.

Авинадав хихикнул:

– Может наш братец захотел получить награду? Иди, прикончи этого кабана – глядишь, король дочь за тебя отдаст. Ты уже знаешь, что делают с женщиной?

Братья захохотали. Эльханан покраснел.

– И пойду, – сказал он, вглядываясь в долину.

– Только посмей, – сказал Шамма. – Мы за тебя перед отцом отвечать не хотим.

Эту ночь Эльханан провёл в стане. Утром прозвучала команда построиться к бою, и вся армия высыпала на холмы. Филистимляне стояли на своей стороне, долина между врагами оставалась пустой. Солдаты кричали и угрожали друг другу, выкликивали похвальбы и проклятья – обычное дело перед сражением.

Но боя опять не произошло. Пропели трубы, солдаты вернулись в стан, всё стихло.

И тут из долины Эйла послышался скрип повозки, и сразу начал орать Голиаф.

– Привезли пугало! – проворчал солдат рядом с Эльхананом.

Юноша решительно направился к царской палатке, откинул бычью шкуру, прикрывавшую вход, и оказался внутри.

Только что закончился военный совет, командующий и военачальники ушли, и король был один. Стоя, он пил холодную воду из чеканного кубка. Одним глазом король посмотрел на вошедшего, кивнул в ответ на приветствие и продолжал пить. Напившись, обернулся.

– Шалом, шалом тебе, певец! Как дела? – спросил он, обтирая ладонью капли с бороды. – Пить хочешь?

– Вели лагерной охране пропустить меня, раба твоего, в долину, – выложил Эльханан.

– Чего тебе там делать? – удивился король.

– Твой раб заткнёт рот этому Голиафу, который поносит дом Якова-Израиля.

Оба внимательно посмотрели в лицо друг другу.

– А-а, ты про этого, – Шаул махнул рукой. Он взял кубок из горки посуды на медном подносе, налил в него воды и протянул Эльханану: – Сядь, попей и успокойся.

Юноша покачал головой.

– Ты хочешь, чтобы я сейчас бросил подготовку к бою и пошёл бить этого крикуна? – спросил король и про себя удивился: почему оправдывается?

Эльханан опять покачал головой: не хочу.

– Или ты думаешь, найдётся кто-нибудь из иврим, чтобы пойти туда?

– Я хочу пойти, – проговорил юноша внятно. – Разреши, во имя Господа.

Король подошёл к нему.

– Сядь, – он положил Эльханану руку на плечо и заставил сесть. – Пей, – протянул кубок и добавил: «Не можешь ты идти сражаться с этим филистимлянином, ибо ты ещё молод, а он – солдат с самой юности».

– Но Господь обязательно передаст его в руки того, кто вступится за народ Божий! – выдохнул Эльханан, прижимая руку к груди.

Шаул растерялся. Он хотел сказать: «Вот мы скоро и выступим», но вместо этого молча покачал головой – мол, нет, где тебе против великана!

Он протянул руку в угол палатки. Там на подстилке лежали его кольчуга, пояс с мечом в ножнах, а рядом – открытый медный шлем, наколенники и щит.

– Примерь.

Эльханан поднял пояс с мечом, нацепил на себя, сделал шаг к кольчуге, но споткнулся о ножны и упал. Он ползал на четвереньках, стараясь выпутаться из доспехов, и при этом рассказывал, как на его стадо нападал лев или медведь и уносил овцу. Эльханан прерывал ползанье, садился и руками показывал, как вырывал добычу из пасти зверя, а самого его хватал за космы и бил камнем по голове, пока не убивал.

– Так же будет и с этим Голиафом, за то что поносит народ Божий, – закончил он, вытирая рукавом пот с лица. – Господь мне поможет.

 Шаул наклонился, взял Эльханана под мышки и поставил на ноги. Хотел засмеяться, обратить этот разговор в шутку, но не смог.

Юноша отстегнул меч и положил его на место.

– Видишь, – вздохнул, – не привык я. – И улыбнулся. Потом он поднял с земли свою пращу, раскрыл суму и показал царю пять гладких камней, которые подобрал в ручье по пути в стан.

И Шаул, удивляясь сам себе, протянул пастушку пропуск – медную пластинку с чеканкой – и произнёс:

– Господь с тобою!

Эльханан поклонился и быстро вышел из палатки, прижимая к боку верёвку пращи и пастушескую сумку. Шаул стоял и глядел ему вслед, не в силах пошевелиться. Только когда снаружи раздались крики и удары, он встрепенулся и выскочил из палатки.

Тут же ему доложили, что произошло.

– Этот парнишка, – ну, который поёт, – показал пропуск и, не останавливаясь, побежал и стал спускаться в долину. Пока его братья сообразили, что их младший пошёл драться с великаном, наш певец ушёл довольно далеко. А их не выпустили из стана, и они полезли на охрану с кулаками, – рассказал вестовой.

При появлении короля драка прекратилась. Братья вместе со всеми побежали на холмы, чтобы увидеть, что происходит в долине Эйла.

– Он всегда был выскочкой, – кинулся к королю Элиав, утирая разбитый нос. Шаул отстранил его с дороги, и вглядываясь в долину, сказал:

– Смотри, дурак, как он победит.

Внезапно вокруг стало тихо.

А в это время в долине оруженосец растолкал задремавшего в тени великана, показывая ему, что кто-то вышел из стана иврим. Голиаф лениво сощурился, взглянул на долину и перевернулся на другой бок.

– Придёт – убью, – пообещал он, зевнув.

Прошло ещё несколько минут, и оруженосец закричал:

– У него ни копья, ни меча. Значит, спрятал за спиной лук. Он хочет нас застрелить!

Голиаф неохотно поднялся, позволил надеть на себя железную кольчугу и шлем, в одну руку взял меч, в другую – щит с эмблемами бога Дагона: молнией и орлом. Он хотел даже двинуться навстречу своему сопернику, чтобы прикончить того раньше, чем иври испугается и убежит обратно, но поленился выйти из тени.

Между тем, с холмов филистимского лагеря стали спускаться повозки и побежали первые солдаты поглядеть на зрелище после сорокадневной скуки. Никто не любил великана, вечно затевавшего драки, но ни один командир не решался с ним связываться. Все, конечно, были рады, что сейчас будет проучен какой-то туземец, но никто бы и не возражал, если бы иври перед смертью успел поколотить эту скотину, Голиафа.

Расстояние между врагами быстро сокращалось. Теперь великан смог разглядеть юношу, который шёл к нему ни с каким ни с луком, а с верёвкой. Голиафу стало стыдно перед своими: так нарядиться, чтобы раздавить «муху»!

– Ну-ка, беги обратно к маме! – крикнул он и топнул ногой в огромном сандалии.

Филистимляне захохотали, и тут на холмах услышали ответ Эльханана:

– Я выхожу на тебя во имя Господа Цеваота – бога строя израильского, который ты поносил.

– Ладно, – мрачно сказал Голиаф. – Раз я уже всё равно встал, то скормлю тебя сегодня птицам. У-го-во-рил! – заорал он вдруг тем страшным голосом, который сотрясал оба военных лагеря уже сорок дней.

Звуки веселья позади великана смешивались со скрипом всё прибывавших повозок. Зрители настраивались на потеху.

И тут пронзительно прозвенел голос юноши Эльханана:

– Сегодня вы узнаете, что не мечом спасает Господь.

Солдаты увидели, что он что-то вытащил из сумки, размахивая верёвкой, пробежал шагов десять-пятнадцать, резко остановился, присел, откинувшись назад, и в лицо Голиафу со свистом полетел камень. Сразу все услышали грохот железа о землю и клокочущий вой.

Всё замерло, затихли зрители в обоих станах, оцепенел Эльханан, не поверив, что его враг убит первым же камнем. После короткой агонии великан затих, кровь из пробитого лба залила песок вокруг шлема.

– Его послали боги! – заорал опомнившийся оруженосец и пустился наутёк. – Он перебьёт нас всех!

Филистимские повозки развернулись и понеслись обратно к своему лагерю.

– Спасайтесь! – кричали солдаты. – Это – боги!

Паника охватила лагерь, куда влетали удиравшие из долины филистимляне. Никто не слушал приказов, не обращал внимания на удары палок командиров. Толкая и давя друг друга, солдаты спешили выбраться из лагеря и убежать подальше. Кто-то опрокинул жаровню, начался пожар. Кричали рабыни в загоревшейся Палатке Удовольствий, кричал жрец, придавленный каменным столом, опрокинутым бегущими людьми, и мул, которого тянули, вырывая друг у друга узду, сразу несколько человек.

А к лагерю уже бежали, стреляя на ходу из луков и бросая дротики, опомнившиеся иврим. Авнер бен-Нер приказал прикончить противника.

Победа иврим в тот день была огромной и по числу убитых врагов, и по захваченной добыче.

Только один человек впервые не принял участия в сражении.

Тяжёлой походкой, словно сразу состарившись, король Шаул подошёл к тому месту, где у пальмы так и стоял, не замеченный пронёсшимся мимо войском победитель – Эльханан.

Юноша оттолкнулся спиной от ствола дерева и шагнул навстречу королю, протягивая ему огромный железный меч с золотой рукоятью.

– Нет, – покачал головой король, – это твоё.

Он стоял напротив Эльханана, не сомневаясь, что тому покровительствует Бог. Так вот, о ком пророчил Человек в красном на дороге к Гив’е!

Шаул успел полюбить юношу за его пение, пастушок стал казаться ему единственным, кто мог бы его понять. Хорошо, хоть не успел раскрыть ему душу!

– Отец, – послышался сзади девический голос. – Отец, он достоин награды.

Шаул удивился, что не заметил, когда младшая дочь спустилась вслед за ним в долину. И тут Эльханан увидел возвращающихся братьев, наклонился к мёртвому Голиафу и ударил его по шее мечом. Когда юноша распрямился, в руке его была голова великана, которую он удерживал за гребень огромного шлема.

И тогда король пришёл в себя, наваждение кончилось, перед ним отплясывал обыкновенный мальчишка-хвастун, такой же, как все его сверстники.

И всё-таки – он,– подумал Шаул. – Ну, и пусть!

– Ой! – раздалось за спиной у Шаула. – Кро-овь!

Он обернулся и успел подхватить на руки бледную Михаль.

После победы над великаном Голиафом пастух и певец Эльханан бен-Ишай стал народным любимцем и получил новое имя: «Давид», что значит «Любимый». Такого имени не было в Священных свитках иврим. Давидом стали называть этого юношу сперва в королевской семье, потом в военном стане, а вскоре и по всей Земле Израиля, узнавшей о великой победе армии иврим в долине Эйла.

Только старшие братья всё не хотели привыкнуть к новому положению Эльханана. Собравшись в палатке Элиава и Натаниэля, они долго спорили, пока Шамма не напомнил народную мудрость: «Держись властелина, и тебе будут кланяться».

Так и порешили. И пошли спать.

Давид теперь постоянно находился при короле, пел ему – и не только те песни, которые просили солдаты у вечернего костра, но и те, что выучил в Раме у Шмуэля, и те, что сочинил сам. Больше других Шаул любил «В тени крыл Твоих укрой меня!» Когда песня приближалась к этим строчкам, Шаулу казалось, что сам он сейчас войдёт в комнату, где юноша беседует с Богом. Шаул пугался напряжения тишины между словами, обращёнными к Небу, и будто видел над пастушком сияние высших, непостижимых для него, Шаула, миров. И король ненавидел себя, просящего: – Спой ещё!

И Давид пел.

Глава 3

Отпустив домой Авнера бен-Нера и весь Совет, Шаул хотел наедине принять решение, о важности которого знал только он один. «Ещё есть спасение, – сказал он себе. – Только бы узнать, которая из них родит больше детей, Мейрав или Михаль».

Он размечтался: выдам дочь за Давида, у меня будут внуки – общая кровь биньяминитов Кишей и иудеев Ишаев. И среди них мальчик, к которому перейдёт вся власть – не станет же Давид убивать собственного сына! Вот он, выход, слышишь ты, Человек в красной рубахе!

...Как только родится у них первый сын, уйду к себе в Гив’у, буду около него – пусть вырастет воином и правителем народа. А власть передам Давиду. Раз Господь помогает ему – чего же лучше для Дома Израилева! Пусть женится на Михаль, все уже поняли, что они нравятся друг другу. Михаль краснеет, слушая его песни, а уж как Давид поёт, когда она рядом! Пусть родится у них много детей, здоровых, крепких. Как же ты не дождалась этого дня, моя Ахиноам?!..

От мечтаний его отвлёк голос вестового. Тот крикнул, что Ахитофел бен-Гур приехал по вызову короля.

Усадив гостя напротив, Шаул попросил рассказать про обычаи царских домов Вавилона и Ашшура, что довелось слышать об этом в караванах? Ахитофел начал рассказ, гадая про себя, зачем это нужно королю. Дошёл до смены власти.

– Что там бывает, когда появляется новый правитель? – спросил Шаул.

– Всю родню прежнего вырезают, – ответил Ахитофел и подумал: так вот чем ты обеспокоен!

– Как так всю? – вырвалось у Шаула.

– Вместе с младенцами, – подтвердил Ахитофел. – Поэтому цари по всей Плодородной Радуге следят за соперниками и стараются убрать их заранее, не зная жалости.

– Ладно, – устало сказал король. – Спасибо. Ты можешь идти.

Ахитофел поднялся, попрощался и уже направился к выходу, когда в палатку влетел всклокоченный оруженосец.

– Нападение на Гив’ат-Шаул! – закричал он. – Иорама-слепца убили!

Король опомнился первым, подхватил пояс с мечом и ринулся к загону с мулом. Ахитофел и все, кто оказался в стане, побежали за ним.

Старый Иорам что-то предчувствовал. Он метался возле обозных повозок, звал помощников, слуг, но никто ему не отвечал. Вдруг послышался приближающийся топот и крик на арамейском языке:

– Где тут железные мечи?

Слепца приняли за слугу, но тут же водонос-хивви подсказал ивусейскому командиру:

– Это же Иорам – советник при Главном над обозом.

Ивусей положил тяжёлую руку на плечо слепцу, у груди Иорам ощутил острие копья.

– Видишь? – захохотал солдат.

– Вижу, – подтвердил Иорам и закашлялся.

– А теперь быстро говори, что есть хорошего у вас в стане, – потребовал ивусей.

– Ты – филистимлянин? – спросил Иорам.

– Что ты! – засмеялся солдат. – Теперь над вами, иврим, будет новый хозяин – князь Ивуса.

– Тогда слушай, – сквозь кашель начал Иорам. – Когда у ворона побелеют крылья, а у лошади вырастут рога, тут ивусеи и станут господами над народом Божьим.

Это были последние слова Иорама бен-Хацрона из Эйн-Шемеша. Проколотое копьём тело полетело под обозную повозку.

Ивусеи бегали по лагерю, впрягали в повозки быков, блуждали по подземным переходам крепости в поисках кладовых. За это время кто-то из слуг вырвался из стана и изо всех сил погнал мула к лагерю короля Шаула.

Король мчался к Гив’ат-Шаулу. Рядом скакал Миха, плакал и повторял: «Иорама, наверное, убили! Убили Иорама!»

Ивусеи, услышав о приближении иврим, бросились к себе в город под защиту крепостных стен.

Погоняя уставших мулов, иврим неслись за врагом. «Догнать! Обязательно догнать! – думал Шаул. – Только бы не закрыли ворота!»

Те из ивуесеев, кого иврим успели догнать, бросали на землю оружие и сдавались. Шаул, Миха, Авинадав и Малкишуа скакали впереди отряда к огромным, обитым бронзовыми щитами воротам, видя, как через них проносятся в город ивусеи, а стражники с рогатыми копьями уже положили руки на огромный засов, готовые его задвинуть.

Может быть, иврим и удалось бы ворваться в город и захватить его, если бы ивусейский князь внезапно не развернулся и не метнул бы в царя Шаула нож. В метании ножей ивусеи были большими мастерами, но на это раз их князь промахнулся, и нож попал в ухо Шаулова мула. Тот замер на месте, а рассвирепевший Шаул спрыгнул на землю и погнался за князем. Ивусей успел проскочить в город, и ворота захлопнулись перед самым носом иврим. Король и Миха колотили в них кулаками и пятками, грозили и ругались, пока их не оттащили свои, напомнив, что ивусеи могут сбросить сверху камень или пустить стрелу.

Ещё сутки простоял Шаул под стенами Ивуса. Из Гив’ы прибыло подкрепление от Авнера бен-Нера. После краткого совещания решили, что ждать бесполезно, надо возвращаться, Ивус им не взять. Требуется долгая осада стен его самого и Биры – внутренней крепости.

По дорогам двигались обозы с захваченной добычей, по пути в свой стан Шаул, как обычно, одаривал женщин рубахами из ярких тканей, бусами, ракушками с благовонными маслами. Радостные девушки собирались вдоль дорог, пели, били в бубны и бросали цветы проезжающим мимо воинам.

– Ты прислушайся, что они поют, – наклонился Авнер бен-Нер к едущему рядом королю. – «Поразил Шаул тысячи свои, а Давид – десятки тысяч!» Иврим ну никак не могут похвалить одного, чтобы не обидеть другого!

– Да, ладно! – отмахнулся Шаул.

– Ну, нет! – не унимался Авнер. – Эй ты! – крикнул он какой-то женщине, которая пела и кружилась, колотя в бубен.

Женщина застыла на месте. Отряд остановил мулов.

– Что ты там мелешь! Взять в плен тысячу солдат с оружием – это не десять тысяч баб вроде тебя!

Перепуганная женщина вылупила глаза на командующего.

– Держи, дура! – крикнул он и кинул ей ярко-красную рубаху из вороха одежды на обозной повозке.

Отряд двинулся дальше, и тут же вслед им понеслись голоса:

– Поразил Шаул тысячи свои, а Давид – десятки тысяч!

– Погоди, король, они ещё станут болтать, что ты завидуешь Давиду.

Не ответив, тот подозвал к себе Миху.

– Миха, – сказал он и положил ему руку на плечо. – Теперь ты будешь моим оруженосцем. Скажешь Адораму, что я забрал тебя из обоза навсегда. Будешь при мне.

Юноша не ответил, только посмотрел, как смотрел на Шаула в их первую встречу в лесу.

В этот вечер Иорама похоронили.

Глава 4

Не так много времени прошло после победы Давида над великаном Голиафом в долине Эйла, а уже совсем другой человек находился теперь в армии короля Шаула – не новобранец Эльханан, а Давид бен-Ишай, командир тридцатки самых лихих бойцов среди молодых воинов Йонатана. Даже в Совете теперь прислушивались к его слову.

Стычки с отрядами с побережья стали делом повседневным. Басилевс Ахиш всё ещё не был готов к большому походу, но отдельные отряды из филистимских городов беспрерывно вторгались в Кнаан. Особенно часто набеги филистимлян устраивались после сбора урожая на полях Кнаана.

В сражениях с такими грабителями и прославились Давид и его тридцатка. Вскоре в народе и в армии их стали называть «Героями Давида» или просто «Героями».

– Что-то не видно сегодня твоего зятя, – пошутил Авнер бен-Нер, указывая королю на пустое место в палатке Совета, где обычно сидел Давид.

Все засмеялись

– Королевским зятем ещё нужно стать, – сказал князь Нахшон. – Я прав, Шаул?

– Ещё нужно выкуп за невесту заплатить, – со смехом подхватил князь Шутелех. – А невеста непростая. Невеста – принцесса.

– Не нужно мне выкупа, – отмахнулся Шаул.

– А что тебе нужно? – пристали к нему советники.

– Скажем... – Шаул задумался. – Филистимляне – гордый народ; нас, иврим, иначе, как «пастухами вонючими» не называют. Филистимлянин, он даже пленный смотрит на иврим, как на заговоривших овец. Но мы постепенно им втолкуем, что Земля Израиля дана нам Богом, и гостей мы признаём только тех, кого пригласили сами.

Совет одобрительно зашумел.

– Ишь ты, как говорить умеет! – шепнул на ухо Авнеру князь Яхмай.

– А ты как думал! – ответил командующий.

– Ну, а как же выкуп за невесту? – напомнил кто-то.

– Я бы ему сказал так: вместо выкупа за невесту, сходи и сделай обрезание сотне гордецов филистимских.

Давид направился утром в палатку Совета, но свернул ко входу в стан посмотреть, не вернулись ли с побывки его братья или земляки. Как раз в этот момент те подъехали к стану. По их лицам сразу можно было догадаться, что в Бет-Лехеме что-то случилось.

Оказывается, пастухи рассказали, что один из филистимских отрядов, разбивших лагерь в долине Рефаим, направляется к Бет-Лехему. Получив такое предупреждение, жители Бет-Лехема со стадами и домашним скарбом успели бежать, а братьев Давида, прибывших на побывку, отправили за помощью к Шаулу. Асаэль бен-Цруя, прискакавший последним, рассказал, что филистимляне вошли в селение и заняли там дома, соорудив в Бет-Лехеме лагерь, откуда можно будет нападать на другие селения надела Йеѓуды. Сейчас время жатвы, и застать людей на полях врасплох будет нетрудно.

– Сколько филистимлян? – спросил Давид.

– Пастухи говорят, человек двести, – ответил Асаэль.

– Ладно, – сказал Давид. – Идём со мной в палатку Совета, там повторишь свой рассказ.

Уничтожить филистимский отряд в Бет-Лехеме Совет поручил Давиду и его людям: кто лучше них знал каждую тропинку и каждую пещеру вокруг селения! Давид приказал Авишаю бен-Цруе собирать Героев.

– Чего вы так смеялись в палатке, когда мы подходили? – спросил он идущего рядом князя Шутелеха.

– Да король пошутил. Мне, говорит, от будущего зятя не нужно никакого выкупа за невесту, пусть только сделает обрезание сотне гордых филистимлян.

– Так и сказал?

– Ну, да, – подтвердил Шутелех.

Тут они увидели бегущего навстречу Авишая бен-Црую.

– Давид, отряд готов, – прокричал он.

Шутелех пожелал иудеям удачи и ушёл.

На следующий день в пещере Адулам под сенью нависшей над Бет-Лехемом скалы лежали четверо молодых солдат: Давид, его двоюродные братья Бен-Цруи – Асаэль и Авишай и Элиэзер бен-Додо, крестьянин из селения Ахох, пришедший служить в королевскую армию. Едва появившись в стане у Йонатана, он стал участвовать во всех походах и вылазках Героев. Как Давид заслужил своими военными успехами признание военного Совета, так и Элиэзер добился уважения за то, что даже в самом горячем сражении не терял голову, мог оценить положение и решить, кому следует прийти на помощь, где начать атаку, а где достаточно только сдержать врага. Все планы сражений Давид теперь составлял, посоветовавшись с первой четвёркой своих Героев: Авишаем бен-Цруей, Адино бен-Шизаа, Яшавамом бен-Хахмони и Элиэзером бен-Додо. Вот и вчера по пути к Бет-Лехему они решили, что лучше всего будет напасть на селение ночью, группами по три-четыре человека и с разных сторон. А пока все попрятались в пещерах. Четвёрка самого Давида заняла ту, что поближе к Бет-Лехему. Ей предстояло сразу после полуночи перебить часовых у входа в селение.

Из своего укрытия четверо иврим наблюдали, как по Бет-Лехему бродят филистимляне. Был полдень, такой сухой и горячий, что не спасала никакая тень. Очень скоро опустел последний мех, и теперь даже злоба на врага не могла отвлечь солдат от мыслей о воде. Асаэль начал рассказывать, чтобы отвлечь товарищей и скоротать время до полуночи.

– Отец часто вспоминал голод, который был в Земле Израиля двадцать лет назад. Перед этим всю зиму не было дождя, и в Йеѓуде погибло много овец. На полях ничего не выросло. Люди оставляли дома и уходили на север. Наш Бет-Лехем не из бедных, а и то женщины пекли хлеб все вместе в одной печи, потому что не хватало дров.

– В колодце-то вода оставалась? – спросил Давид и, повернувшись к Элиэзеру, сказал: – Нету воды вкуснее, чем в нашем колодце! Вот ночью побьём необрезанных, попробуешь нашу воду, – он облизнул губы и отвернулся от селения. – Ну, и что было дальше, Асаэль?

– Хлеб у женщин, как они ни старались, получался сырым и рассыпался, потому что зерно уже осталось только сырое. А потом уже и такое кончилось. Как-то вечером сидели женщины и делили остатки хлеба. И говорят они одной: «Мы дадим тебе долю побольше, только возьми к себе в дом соседа, чтобы он не умер от голода. Ничего, что он так ослаб, ты возьми, его ещё на годик-два хватит. Ты одна, муж с войны не вернулся, и сосед вон один».

Хотела женщина спросить совета у нашего коэна, да тот был очень старый и от голода перестал соображать. Ладно, взяла та добрая женщина в дом соседа, и он стал у неё понемногу поправляться. А она тем временем ещё одного подобрала. Какую-то она там траву резала, варила – одним словом, и сама выжила, и ещё двоих спасла от смерти.

Закончился голод, ожило селение, а мужья не хотят уходить от той, что их спасла.

– Может, она их не очень-то гнала, – засмеялся Элиэзер. – Командир, да перестань ты смотреть всё время на колодец! – толкнул он в бок Давида.

– Я? – спохватился Давид. Он облизал губы, лёг на спину и прикрыл глаза.

– Давай дальше, – попросил Элиэзер. – Ты бы тоже, Асаэль, лучше не смотрел всё время на ваш колодец.

– Во рту пересохло, – сказал Асаэль. – Ладно, слушайте. Тут, как на грех, возвращается домой муж той женщины. Оказывается, он был в плену и бежал. Приходит он, значит, и видит...

Асаэль перешёл на шёпот, потому что Авишай приложил палец к губам, показывая глазами, что Давид уснул. Двое Героев отползли в сторону и начали совещаться.

Прошло ещё минут двадцать, и Давид проснулся от той же духоты, что усыпила его недавно. Не разжимая век, он спросил:

– Что дальше, Асаэль?

Ответа не было. Давид открыл глаза. Никого! Он вскочил и уставился на Бет-Лехем.

Солдаты-филистимляне, кто в рубахе, а кто и вовсе голый, сидели под деревьями или в тени домов. Вдруг всё замерло. Откуда-то возникли трое иврим, подошли к колодцу, перелили в шлем воду из кожаного ведра и пошли обратно, следя только за тем, чтобы не споткнуться и не пролить воду. Окаменевшие филистимские охранники пропустили их через ворота селения, и пришли в себя только, когда иврим уже скрылись из виду. Охранники открыли беспорядочную стрельбу из луков вслед храбрецам. Несколько филистимлян даже кинулись к загону с мулами, но остановились и махнули руками: бесполезно!

Давид опустился на землю, держа в руке меч.

Вскоре трое Героев появились из-за скалы.

– Да-а! – только и мог выговорить Давид, принимая из их рук шлем с водой. – Ну, – спросил он Элиэзера, – убедился, что в Бет-Лехеме самая вкусная вода? – Тот отвернулся. – Ты что, и не попробовал?! – Давид сообразил, что не видел, чтобы его Герои пили у колодца.

Молниеносным движением Давид выплеснул воду из шлема на землю и прочитал жертвенную молитву. Все четверо не могли оторвать взглядов от чёрных камней, с которых быстро исчезало мокрое пятно. Потом Герои посмотрели на Давида.

– Как же ты! – начал было Асаэль. – Ведь мы...

– Не мог я пить ту воду, – заговорил Давид, обнимая каждого из Героев. – Это же как бы кровь ваша была!

От волнения он замолчал. У Асаэля блестели глаза.

– Ладно, – сказал Элиэзер. – Теперь нам уже недолго здесь ждать. Побьём «гостей», а уж тогда напьёмся из вашего колодца. Ты бы видел, что эти необрезанные устроили на гумне отца наших Авишая и Асаэля!

Один из Героев, писец, которому было поручено записывать все происшествиях в отряде, сделал такую заметку о том дне:

«...И были они с Давидом во время жатвы в пещере Адулам, а стан филистимлян стоял в долине Рефаим. Отряд филистимлян стоял тогда в Бет-Лехеме. И захотел Давид пить <...> и пробились храбрецы в лагерь филистимлян и зачерпнули воды из колодца бет-лехемского, что у ворот, и принесли её Давиду. Но он не захотел пить её, а возлил её Господу, и сказал: "Сохрани меня, Господь, чтобы я сделал такое! Не кровь ли это людей, рисковавших жизнью своей?"

Вот что сделали храбрецы!»

Это был самый необычный бой из всех, в каких участвовал Давид и его Герои. Они врывались в собственные дома и били там филистимлян, стараясь ничего не повредить внутри. Всё мужское население Бет-Лехема, включая отца Давида и его дядей Цруев, участвовало в том ночном бою. Не остались в стороне даже дети и женщины. Они с криками носились по тёмному селению, и суеверным филистимлянам казалось, что против них поднялись местные духи.

К утру двести трупов были свалены в яму подальше от Бет-Лехема. Ещё один холм – память о незваных чужеземцах – вспух над пустыней Йеѓуда. Доспехи врагов и их оружие перешли в собственность старейшин селения. После благодарственных жертвоприношений к королю Шаулу отправили гонца с сообщением о победе, а солдаты задержались ещё на день, чтобы помочь жителям навести порядок в хозяйствах. В честь победителей устроили большой праздник, их просили остаться и погостить, но солдатам уже не терпелось вернуться в стан. Вперёд отправили гонца – к Совету с новостями и к князю Яхмаю с секретным поручением.

К их прибытию все, кто был в стане, построились у жертвенника. Авнер бен-Нер протрубил в шофар, приветствуя Героев. Их провели в середину строя.

– Рассказывайте! – приказал командующий.

Давид обернулся к князю Яхмаю. Тот вышел вперёд, встал против короля Шаула и громким голосом начал:

– Не говорил ли король иврим, что хочет, чтобы вместо выкупа за дочь обрезали сотню филистимлян?

– Верно, – признал Шаул при общей тишине.

– Сыпь! – обернулся Яхмай к Героям.

И тогда Элиэзер бен-Додо снял с плеча мешок.

В первую минуту никто не понял, что это, и все склонились над кровавой кучкой на песке. Рыжий Иоав, захлёбываясь хохотом, заорал на весь стан:

– Да это же...! – он не мог выговорить больше ни слова.

Теперь смеялись все – и те, кто участвовал в походе, и те, кто оставался в стане.

– Двести штук! – выкрикивал, подпрыгивая, Асаэль. – Новые, свежие! Кто хочет пересчитать?

– Или поменять свой? – подхватил Рыжий. – Торопитесь!

– Ну, – сказал командующий королю, когда оба вдоволь нахохотались. – Объявляй, когда быть свадьбе.

– В новолуние, – громко сказал Шаул. – Завтра начнём готовиться. Пошлём приглашения во все концы Земли Израиля.

В стороне, неподалёку от палатки Шаула сидели связанные ивусейские пленные. Им хорошо было видно «подношение даров» ивримскому королю.

– Дикари! – плевался ивусейский князь. – Веселье диких!

В этот вечер пришёл выкуп из Ивуса, и слуги из ивримского стана отвели пленных к воротам их города.

«Сказал Давид:

– Легко ли стать зятем короля? Я ведь человек бедный и презренный.

И доложили Шаулу: вот слово Давида.

И сказал Шаул:

– Так скажите Давиду: король не хочет выкупа, а только обрезания ста филистимлян, врагов<...>

Встал Давид и пошёл, сам и его люди. И убил Давид двести филистимлян, и принёс крайнюю плоть их, и представили это сполна королю, чтобы сделался Давид зятем королю <...>»

Глава 5

Обе дочери короля Шаула были старше Давида. Ему исполнилось девятнадцать, Михаль – двадцать один, а Мейрав – двадцать три года.

Сёстры отличались и внешностью, и характером – первые принцессы израилевы. Мейрав походила на мать гладкой кожей смуглого, с постоянно серьёзным выражением лица. Как и Ахиноам, она вечно воевала за порядок в домашнем хозяйстве и была равнодушна к почестям, которые ей воздавали с тех пор, как Шаул стал королём. Мать была для неё примером, крепкое хозяйство и большая семья – желанной целью. Она исполняла всё, что положено старшей дочери короля, но при каждой возможности старалась избежать многолюдных сборищ, потому что, как и отец, была очень застенчива. От отца же она унаследовала довольно высокий для девушки рост и тяжеловатую походку, однако, милое лицо Мейрав всегда привлекало к ней молодых людей Гив’ы.

Михаль росла совершенно другой девочкой. На отца она походила только светлыми волосами и карими глазами – правда, в отличие от отцовских, с выражением высокомерия. Подруг вокруг неё всегда вилось вдоволь, но дружба бывала неравной: Михаль добивалась преклонения. Пока дочь Шаула была крестьянкой, она вела себя, как принцесса, а, став принцессой – как королева. В детстве Михаль очень жалела, что Бог не создал её мальчиком. Она даже пыталась собрать из детей Гив’ы отряд, чтобы взять в плен филистимского басилевса. С годами мечтательность у Михаль не прошла, и она перенесла её на свои отношения с Давидом – ещё в ту пору, когда слушала его песни в стане отца.

И вот, не только принцессы, но и весь народ в Земле Израиля узнал о решении короля и о готовящейся в доме Шаула свадьбе. Сёстры никогда не были близки. Теперь, напуганные слухами, каждая отдельно гадала о предстоящих переменах. Мейрав испугалась, что отец отдаст её, как старшую, в жёны Давиду – победителю великана Голиафа, а она совсем этого не хотела. Мейрав мечтала о замужестве с Адриэлем из Мехолы. Тот уже просил у короля её руки, но Шаул тянул с ответом, не говорил ни да, ни нет.

Михаль пришла к Мейрав и попросила её пойти к отцу и сказать, что та любит Адриэля. Михаль открыла сестре, что дала обет вечно любить одного только Давида и что она никогда не выйдет замуж ни за кого другого.

Мейрав, растроганной и заплаканной, не пришлось идти к отцу для трудного разговора: Иосиф и его сын уже донесли Шаулу про обет, данный Михаль.

– Слышал, что болтают эти слуги! – сказал король Ахии бен-Ахитуву. – Что сказано про обеты в нашем Законе?

– Ты можешь отменить любой обет своей дочери до наступления ночи, – ответил коэн. – Говорил Господь Моше в пустыне: «И если воспрепятствовал отец её в день, когда услышал это, то все её обеты и её зароки, которые положила она на душу свою, не состоятся». Но если отменить его позднее, то не дочь, а отец будет нести ответ перед Богом за неисполнение того обета. Ты всё понял?

Шаул задумчиво кивнул. Потом переспросил:

– Значит, могу сейчас пойти и сказать: нет! Утешься, дочь моя, ты ничего не обещала Господу, это было затмение.

– Сейчас ещё можешь.

– Ладно. Спасибо, иди.

Ахия обернулся с порога.

– Отменишь?

– Нет, – сказал король Шаул. – Михаль выйдет замуж за Давида бен-Ишая.

Так коэн Ахия бен-Ахитув первым узнал, что король выдаёт замуж младшую дочь.

Глава 6

Знакомство Давида с Йонатаном произошло так. Оба стояли у ворот стана, когда неподалёку проходила группа солдат.

– Авинадав! – закричали оба, удивились, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Я зову своего брата, – сказал один.

– Я тоже.

И опять оба засмеялись.

– Я позвал Авинадава бен-Шаула, – объяснил Ионатан.

– А я Авинадава бен-Ишая.

Так они познакомились.

Йонатан привязался к Давиду после того, как юноша камнем из пращи убил великана Голиафа. В том году Давиду исполнилось семнадцать, а Йонатану было уже тридцать шесть. Над телом поверженного великана произошёл разговор Давида с королём, впервые узнавшим, что перед ним тот самый помазанник Божий.

И было, когда окончил он разговор с Шаулом, душа Йонатана привязалась к душе Давида, и полюбил его Йонатан, как душу свою <...> и заключил с Давидом союз. И снял с себя Йонатан плащ, который был на нём, и отдал его Давиду, и воинскую одежду свою до меча своего и до лука своего, и до пояса своего <...>

Йонатан попросил у короля, чтобы Давид служил в его армии, пообещав, что будет отпускать его петь в королевском стане.

Вместе с другими новобранцами Давид проходил обучение. Первое занятие Авнер бен-Нер проводил сам.

– Как можно отличить филистимлян от других морских бродяг? – спрашивал он, и сам отвечал: – У филистимлян верх шлема имеет вид петушиного гребня, а у шарданов шлем с рогами, у расков – с солнцем. Доспехи у филистимлян из железных пластинок. В бой они выходят группами по четыре; у каждого с собой по мечу, по два копья и по круглому щиту.

Йонатан учил новобранцев, как не пугаться и побеждать в бою филистимские колесницы. В те годы Филистия ввела в свою армию новинку: тяжёлую повозку на колёсах с шестью спицами. В каждую такую повозку становилось по трое солдат, вооружённых луками и дротиками.

Заметив военные способности Давида, Йонатан стал давать ему всё более трудные поручения. Авнер бен-Нер ворчал, но скоро признал:

– А этот твой певец из Бет-Лехема, он ничего!

Йонатану же пришла мысль поставить Давида во главе тридцатки молодых воинов и поручать им самые смелые боевые операции. Про себя он им завидовал, но присоединиться не мог: он командовал своей армией. Йонатан был строгий командир, не дававший поблажек даже своим младшим братьям. На людях было невозможно перепутать, кто из них командир, а кто подчинённый, но когда Йонатан и Давид оставались вдвоём, это были два равных человека, не только по положению, но, казалось, и по возрасту. Те, кто случайно видел их беседу, бывали удивлены, как и близкие: жена Шема, сын Мерив, братья и отец – все они привыкли к молчаливости и даже сухости Йонатана. Но с Давидом он мог уединиться в пустыне и часами беседовать – расспрашивать, как Давид ходил с караванами по Царскому тракту, как живут народы, которые тот повидал. Очень скоро они уже всё знали друг о друге, пересказали свои детские истории, поведали семейные обычаи и обсудили сказания обоих племён, Йеѓуды и Биньямина, но всё не могли наговориться, шли друг к другу, советовались, поверяли тайны.

В народе прошёл слух, будто пророк Шмуэль тайно помазал Давида в короли. Наконец-то всем стала понятна причина военных удач молодого иудея: Бог покровительствует своему помазаннику! И с королём всё ясно: конечно, он хочет избавиться от соперника – не зря посылает его в места самых опасных сражений! Иврим стали разделяться на сторонников короля и тех, кто сочувствовал новому помазаннику. Но сами Давид и Шаул даже не помышляли о ссоре.

Хуже всего было Йонатану: непрерывно слышать, что два дорогих ему человека – смертельные враги! Он принимал близко к сердцу разговоры, которые велись вокруг. Слыша, будто Шаул задумал убить Давида, Йонатан утешал себя: ничего не делает отец мой – ни большого, ни малого – не открыв этого мне. Почему же скроет отец мой от меня это дело? Такого не бывало!

Однажды Йонатан не выдержал и решил объясниться с Шаулом, надеясь раз и навсегда покончить с его враждой с Давидом.

– Люди болтают, будто король решил убить Давида, – начал Йонатан.– Убить человека, который столько сделал для иврим, лучшего воина...

– Хватит! – перебил Шаул.

Он старался сдержаться, но обида за непонимание и ощущение предательства путали речь Шаула. А он хотел объяснить сыну, какую роль суждено сыграть Давиду в судьбе их рода.

– Когда ты и я будем погибать от мечей филистимлян, Давид не придёт нам на помощь. Я хотел, чтобы после моей смерти народом правил ты, но этого не будет.

– Как ты можешь это знать, отец? – выкрикнул Ионатан.

– Знаю, – с мрачной уверенностью ответил король Шаул.

– Поэтому ты его ненавидишь?

– Нет, – сказал Шаул и замолчал. Потом оторвал взгляд от земли и горячо зашептал: – Давида можно только любить. Чем больше я его узнаю, тем сильнее благословляю выбор Господа, который Он сообщил людям через судью и пророка Шмуэля.

Йонатан схватился за голову.

– Я ни-че-го не понимаю, отец!Скажи мне просто: ты не убьёшь Давида?

И поклялся Шаул, что, как жив Господь, он не будет убит.

– Никогда, – проговорил он, – пока я в силах, никто не причинит ему зла. И ещё, – Шаул наконец улыбнулся, – я ведь выдаю за Давида нашу Михаль.

И позвал Йонатан Давида и пересказал ему все слова эти, и привёл Йонатан Давида к Шаулу, и был тот при нём, как вчера и третьего дня.

А слухи продолжались. И так всё было в них просто, так складно, что не только бедный Йонатан поверил молве о «злом духе на Шауле».

Вскоре случилась уже совсем глупая история. Давид и Шаул находились вдвоём в комнате. Давид водил рукой по невелю, настраивая его перед началом пения, а король в задумчивости сидел напротив и грел руки над жаровней. Он вспомнил Шмуэля, их первый разговор на крыше дома пятнадцать лет назад. Тогда старец растирал руки теми же движениями, какие сейчас заметил у себя Шаул.

Слуга Иосиф сунул голову в проём в стене и, убедившись, что Давид ещё не начал петь, сообщил Шаулу, что оружейник принёс из мастерской новые копья.

– Давай их сюда, – оживился Шаул.

Иосиф предвидел такую просьбу и сделал знак сыну, стоявшему поблизости с охапкой копий. Сын вошёл в комнату и поставил копья у стены, прислонив их древками друг к другу.

Шаул протянул руку, взял ближайшее копьё, взвесил на ладони и кинул в стенку напротив, недалеко от Давида, который, прикрыв глаза, настраивал невель. Копьё задрожало в стене. Обсидиановый наконечник выдержал и не отломился от соснового древка. Шаул одобрительно кивнул и взял следующее копьё. Пустил в стену и его. Копьё вонзилось рядом с первым, но на этот раз наконечник остался в стене, а древко отломилось и с грохотом полетело на пол. Давид очнулся, удивлённо посмотрел на копья в стене, на Шаула. Тот приложил к сердцу руку – мол, прости, помешал. Давид тряхнул головой и начал:

– В тени крыл Твоих укрой меня! От лица нападающих на меня, от врагов души моей, что вокруг меня...

А по Гив’е носился слуга Иосиф.

– Король кинул в него копьё! – закричал он, ворвавшись в дом Йонатана.

Йонатан бросился к отцу – их дома стояли рядом, – и увидел: Давид играет рукою своею, как каждый день, а в руке у Шаула – копьё.

Йонатан опустился на тёмное в сумерках крыльцо и долго сидел там, глядя на две неподвижные тени в комнате, из которой доносилось пение. Он счастливо улыбался, не разбирая слов песни, и даже не подумал отругать Иосифа за напрасную тревогу.

В народе шептались:

...Шаул задумал убить Давида руками филистимлян...

...Шаул задумал: отдам за него дочь, и станет она для него ловушкой...

Один солдат, умевший хорошо рисовать, хотел даже изобразить охрой на скале то, что рассказал слуга Иосиф: как Давид играет на невеле, а на короля нашёл «Злой дух», и он швыряет в Давида копьё. Но остальные солдаты стали смеяться: чтобы Шаул! – в комнате! – не попал копьём?! Да два раза подряд! Или не хотел убивать, или всё это вообще враньё!

Солдат согласился, что такого быть не могло, замазал рисунок и пообещал, что если встретит слугу Иосифа, то непременно его побьёт.

Глава 7

Отпраздновали обе свадьбы: Давида с Михаль и Адриэля с Мейрав. Разъехались по домам гости со всего Кнаана. Несколько десятков рабов в честь таких событий получили свободу.

Семья Адриэля отбыла в свой надел в Мехоле. Давид и Михаль жили теперь в доме Шаула, да и сам король как никогда подолгу находился в Гив’е. Если ни он, ни Давид не участвовали в походе, они часто проводили время вместе, прогуливались, беседовали, участвовали в семейных праздниках и жертвоприношениях. Но играл на невеле Давид теперь редко, потому что был занят делами своего отряда Героев. С ними он изредка пел, когда удавалось собраться вечером у костра. У Героев уже появились свои любимые песни: задушевные, грустные и шуточные, и даже величальные, вроде той, в которой рассказывалось о подвиге Бнаи, одолевшего льва в Ионе.

Давид медленно привыкал к новой большой семье и по-прежнему ездил к себе в Бет-Лехем на праздничные жертвоприношения рода Ишая. Изредка его сопровождала молодая жена. В такие дни иудеи собирались в Бет-Лехеме, чтобы увидеть принцессу. В первые годы после свадьбы Давид и Михаль часто бывали в Мехоле, особенно, когда у Мейрав родились близнецы. Навещали они и дом Йонатана, приносили подарки Шеме и Мериву – первому внуку Шаула. Но даже со стороны было заметно, что Давид, Йонатан да и сам король Шаул, тяготятся любым обществом, будь то родня или гости. В огромных домах с внутренними садиками, загонами для коз и овец и кладовыми они только и ожидали случая, чтобы вернуться к себе в горный лагерь.

Давид опять водил своих Героев на филистимские военные лагеря, громил их, брал пленных. А через несколько дней в стан иврим опять прибегали запыхавшиеся крестьяне: ограблено селение где-то в наделе Эфраима. Помоги!

И опять Герои седлали мулов.

Шимонит Хелец стал телохранителем Давида. О его преданности командиру Героев в стане говорили с восхищением. Невидимый и неслышимый, Хелец будто вырастал из-под земли в момент, когда возникала опасность для Давида, и исчезал раньше, чем тот успевал его поблагодарить.

Однажды, охотясь в горах Йеѓуды, Давид подстрелил большую птицу из перелётной стаи, летевшей на север. Развели огонь, и Давид с остальными, вдыхая запахи поджариваемого на углях мяса, уже предвкушал пиршество и смешивал вино с холодной водой из фляги. Но тут у костра возник Хелец и сказал: «Не ешьте».

– Это почему! – возмутился Асаэль.

Хелец выхватил оранжевую тушку из углей и ударом ножа рассёк птичий желудок. Оттуда посыпались на песок не переваренные чёрные шарики.

– Она ест ядовитые ягоды! – догадались Герои.

В другой раз они нашли в лесу ручеёк. Вода оказалась холодной, совершенно прозрачной, но почему-то горькой. Давид глотнул, и его чуть не вырвало.

Хелец сбегал куда-то за холм, порылся в песке и возвратился с веткой, покрытой мелкими листочками. Наломав ветку на куски, он бросил по одному на дно чашек, а листочки – в мех с водой. Горечь тут же исчезла.

Те, кто первый раз встречался с Хелецом, принимали его за глухонемого и даже пытались объясняться с ним на пальцах. Шимонит с удовольствием включался в игру, смотрел в лицо собеседника и кивал.

– Хелец! – звал вдруг кто-нибудь из солдат.

– Сейчас иду, – поднимал он голову и исчезал, оставив новичка в изумлении.

Весть о том, что Мейрав разрешилась сразу двумя мальчиками привёз Шаулу Давид: как раз в этот день он, возвращаясь из Михмаса, заглянул к Адриэлу.

Вместо того чтобы обрадоваться, Шаул схватил вдруг Давида за ворот рубахи, стал трясти и осыпать ругательствами. Иосиф явственно слышал, как король предупреждал зятя, что если тот не прекратит таскаться по рабыням, Шаул его убьёт.

Потом оба, обнявшись, плакали, и Шаул повторял:

– Ну, почему ты не можешь сделать Михаль ребёнка?!

Через неделю на брит-мила в доме Адриэля Давид и Шаул вели себя так, что и самые внимательные наблюдатели не заметили никаких признаков вражды между ними и начали сомневаться в правдивости рассказов королевского слуги.

Вскоре Шаул вызвал к себе коэна Ахию бен-Ахитува и расспросил его, какие травы и какие жертвоприношения помогают от бесплодия. Он отправил Миху на север за мандрагоровыми яблоками, чтобы Михаль, подобно праматери Рахели, выпила их настой и начала рожать. Более того, Шаул подарил младшей дочери фигурку богини плодородия и материнства Астарты и велел подкладывать этот языческий талисман в постель, перед тем, как они с Давидом станут придаваться любви.

Потом Шаулу сообщили, что Мейрав опять беременна. Шаул не только не наградил вестника дорогим подарком, как это было принято, но едва не избил его. К счастью, в комнате находился командующий Авнер бен-Нер.

Шаул успокоился, но вскоре появилась радостная Михаль, чтобы поздравить отца. Шаул встретил её хмуро. Он попросил Авнера уйти и долго разговаривал с младшей дочерью. Та прибежала на женскую половину вся в слезах. Даже обострённому слуху Иосифа из всей беседы досталось только две фразы: «Мейрав! На смерть она их родила!» и «Это ты должна была родить Давиду!»

Слушая рассказы царского слуги, даже те, кто искренне любил Шаула, вздыхали: «Злой дух!»

Однажды вечером Иосиф прокрался к проёму комнаты, когда Шаул разговаривал вслух сам с собой.

– Мейрав, Мейрав я должен был отдать ему в жёны, а не Михаль! – повторял король, ходя по комнате.– Не зря так требует наш обычай: сначала выдай замуж старшую дочь.

Потом он молча уставился в угол и вдруг проговорил, будто ответил кому-то:

– Ты прав, тогда бы не рожала Мейрав.

Глава 8

Кто знает, выдержали ли бы Шаул напряжение тех последних своих лет, если бы не пение Давида, их беседы и ещё, если бы Бог в утешение за все беды, нежданные и незаслуженные, именно в это время не послал бы ему Рицпу.

Весна окружила королевский дом лужами и холмами красноватой липучей глины. Каменистая почва Гив’ы удерживала воду до полудня, после чего распалившееся солнце выпивало лужи до половины, глина твердела, и копыта мулов скользили, заставляя животных шагать медленно и осторожно. Из-за таких дорог король и Авнер бен-Нер решили отложить своё возвращениев стан. Все армии в Кнаане на период дождей распускались по домам, в лагерях оставались только рабы.

Как ни ворчали слуги, сколько ни старался Иосиф и остальные, пол в королевском доме покрывали комья грязи и следы ног – босых, реже – в сандалиях. Только в ранние часы, пока все в доме ещё спали, там сохранялась чистота.

Вот в такой час король поднялся и, стараясь никого не разбудить, выбрался наружу. Тут же его поглотил туман, такой плотный, что Шаул ещё некоторое время держался за угол своего дома и думал, не отказаться ли сегодня от прогулки. Но что ему туман в Гив’е! Завяжи кто-нибудь Шаулу глаза, он и тогда мог бы отыскать здесь любое место, каждый дом или пещеру, где в детстве устраивал тайники.

Шаул направился к семейному кладбищу рода Матри – сразу за стеной селения. Ему хотелось побыть у могил родителей и Ахиноам. Пожалуй, он правильно выбрал дорогу, раз ни на что не наткнулся в таком тумане. Нащупав ворота в стене, король, предупреждая окрик часового, громко сказал:

– Это – Шаул. Я скоро вернусь.

Ему не ответили – наверное, часовой уснул. Скоро его сменят, подумал король, а сменщику не дадут уснуть солнце и мухи.

Он пошёл дальше, пересекая дорогу, поскользнулся и едва не упал в большую лужу, но удержался на ногах, забрызгался и стал отряхиваться, переводя дух. Вдруг Шаулу показалось, что рядом кто-то машет ему рукой. Шаул подался вперёд, наклонился, взял в ладони тёплую руку и притянул к себе... женщину, всё ещё едва различимую в тумане.

– Что с тобой? – спросил он.– Откуда ты?

Она не ответила, только крепко обвила наклонившуюся к ней шею, и слабое, но тёплое дыхание коснулось лица Шаула, вызвав сразу столько забытых чувств, что он вскрикнул. Попытался разглядеть женщину в мокром, заляпанном грязью тряпье, но не смог. Шаул взял её на руки, как брал когда-то маленьких ослят, и понёс в Гив’у, осторожно ощупывая ногой почву перед каждым шагом. И опять часовой его не окликнул.

Вскоре Шаул оказался у себя в доме. Всё ещё удивляясь её лёгкости, он осторожно опустил гостью на пол, а сам пошёл к очагу, зажёг от углей несколько светильников и расставил их у себя в комнате. Все в доме ещё спали. Шаул набрал воды и, как дочерям в их детстве, осторожно обмыл женщине лицо. Она села на пол, открыла глаза и вдруг засмеялась.

– Кто ты и куда шла?

– К тебе, – ответила женщина и опять засмеялась. – Я – Рицпа.

– Подожди меня здесь.

Она кивнула. Шаул пошёл к очагу, согрел воды и опустил в чашку сушёные виноградные ягоды. Потом поджарил хлеб и налил в плошку оливковое масло. Вспомнив о тряпье, в котором она добралась до Гив’ы, захватил свою чистую рубаху и пошёл к Рицпе. Женщина без уговоров пошла к столу, стала макать куски хлеба в плошку с маслом и жевать. Рубаху Шаула она обернула вокруг себя несколько раз и перепоясала.

Шаул налил в кружки горячий напиток, сел напротив и тоже стал с аппетитом есть. Они отпивали из кружек, жевали и смотрели друг на друга. Оба берегли тишину последних минут, пока мир вокруг них ещё спал. Женщина насытилась и откинулась на скамье.

– Куда же ты шла, Рицпа?

– Я же сказала, к тебе.

Послышались шаги, в комнату стали заглядывать слуги. Они здоровались, зажигали светильники, подвешивали над очагом кувшины с водой и, удивлённые, исчезали.

Шаул поднялся и направился в свою комнату. Рицпа пошла за ним, он слышал её шаги у себя за спиной.

– Что же я буду делать с тобой, Рицпа? – спросил король, когда оба они очнулись от любви.

Светильник погас. В темноте Шаул чувствовал, что Рицпа улыбается.

– Неужели ты ничего не помнишь, Шаул? – спросила Рицпа. – Дождь, пророки, девушка, которая тебя целовала в повозке? Вот с того дня я и иду к тебе...

Она задохнулась, потому что за одно мгновение вспомнила свою жизнь с Ладаном бен-Малухом, дочь от него – девочка умерла раньше, чем отец придумал ей имя – и странную смерть пророка: его нашли утром в канаве у дороги с торчащей из горла стрелой...

Шаул не вспомнил дождь, но пророчество Человека в красном, услышанное в день первой встречи с Рицпой, опять навалилось и раздавило его. Будто расступилась земля между ним и лежащей рядом женщиной, и Шаул полетел в пропасть.

Рицпа неожиданно обхватила его обеими руками и тревожно заглянула в лицо: что с ним?

Неужели почувствовала?

– Понимаешь, Рицпа, какое было мне пророчество, – начал Шаул. – И внуков моих, и малых детей склюют птицы и загрызут полевые мыши. Всё в том пророчестве до сих пор сбывалось... Родятся у тебя дети, их захотят убить, я уже не смогу вас защитить. Меня уже не будет.

– Я сама смогу защитить твоих детей, – сказала она. – Не противься судьбе, Шаул. Так хотел Бог.

Длинными руками она обвила шею Шаула, губами прижалась к его груди. Потом подняла голову, и он увидел дикие глаза большой кошки, заглядывающей ему в лицо.

– Мы вместе, – сказала Рицпа. – Значит, Господь хотел нашей встречи, и грех ей противиться.

Они замолчали и лежали, глядя в доски настила над головой.

– Ты знаешь Авнера бен-Нера? – спросила Рицпа.

– Немного, – улыбнулся Шаул. – Почему ты о нём спросила?

– Я боюсь Авнера бен-Нера. Наш дом стоял рядом с его домом, и до того, как я ушла с пророками, он смотрел на меня, тогда совсем ещё девочку, как мужчины смотрят на женщин. Потом, разговаривая с моей матерью, он шутил, будто не женится, подождёт, пока я подрасту.

– И не женился до сих пор, – сказал Шаул.

Он начал рассказывать про Авнера и его жизнь, пока ни заметил, что она спит. Вдруг проснулась и, не разжимая век, поклялась:

– Я защищу наших детей.

Шаул обнял её. Их лица соприкоснулись, их слёзы слились.

Пусть будет так, как решил Господь, подумал Шаул.

С этого дня Рицпа находилась при нём неотлучно.

Глава 9

– Я знаю нашу судьбу, – сказал король Шаул. – Михаль не родит от Давида сына. Спасения нет.

Была ещё ночь, и он опять проснулся задолго до света и знал, что уже не уснёт. Но на этот раз рядом была Рицпа, и она тоже проснулась. Шаул рассказал ей всё и сразу почувствовал, что сегодня сможет без страха дождаться света. В последние месяцы ожидание утра давалось ему трудно, в тёмной тишине ночи всё чаще настигало его отчаяние.

– Ты знаешь судьбу, – повторила Рицпа, – а я знаю женщин. Если у двоих нет детей, то ещё неизвестно, кто виноват, он или она. Нужно терпение, чтобы они не расстались, а вместе дождались ребёнка. Ты сам разве сразу появился у родителей?

– Нет, – вспомнил Шаул. – Потому мне и дали имя «Шаул», то есть «Выпрошенный», что я родился после многих просьб и обетов родителей. И был я у них первым и последним.

Он улыбался своим воспоминаниям и хотел поверить Рицпе, что всё ещё обойдётся.

Когда Рицпа родила Шаулу сына, мальчика назвали Армонием. На брит-мила Шаул так веселился, что всем, любившим его, стало радостно, и люди, кто вслух, кто про себя, благодарили Рицпу за «изгнание злого духа» из души старого короля.

Прошло несколько недель и вечером, дождавшись, пока Шаул останется один, слуга Иосиф шёпотом сообщил ему:

– Та женщина, к которой ходил Давид, беременна.

– Какая женщина? – не понял король.

– Ну, из селения Израэль, что к востоку от Бет-Шеана.

Шаул помрачнел, кровь прилила к щекам.

– Зови его сюда, – прохрипел он слуге.

Иосиф тут же исчез.

Давид разговаривал с Йонатаном в его доме. Получив через Иосифа приказ срочно явиться к королю, Давид ушёл, а Йонатан, оставшись один, почуял недоброе. Он остановил Иосифа.

– Не знаешь, зачем царю понадобился Давид?

– Не знаю.

– Ладно, иди, – сказал Ионатан.

Он попытался отвлечься, но не смог. Наконец, не выдержал и побежал к дому отца.

Разговор с зятем закончился очень быстро. Давид подтвердил, что у женщины по имени Авиталь будет от него ребёнок, и что он, Давид, хочет взять эту женщину себе в жёны. Разве обычай такое запрещает?

«Ребёнок от него! Ребёнок от него!» – стучало в голове у Шаула.

И будто не было покоя последних месяцев!

– Убью! – прорычал король, бросаясь на Давида.

Перепрыгнув через порог, между ними встал Йонатан.

Шаул скрипнул зубами, сжал кулаки и резко отвернулся к стене.

– Уходите вы оба, – проговорил он.

– Днём я буду смотреть, чтобы с Давидом ничего не случилось. Но когда он с тобой, следи ты, – сказал Ионатан сестре, забежав в её комнату. – Если придут за ним ночью, сразу же дай мне знать.

Михаль молча кивнула. Когда Ионатан вышел, она села на пол и заплакала. «Когда он с тобой!»... Она-то давно знала о женщине Авиталь из селения Израэль. Но ни разу не упрекнула мужа.

Йонатан позвал Давида к себе в палатку и стал уговаривать поскорее скрыться от «злого духа», завладевшего душой короля.

И сказал Давид Йонатану:

– Вот завтра новомесячье, и я должен сидеть с королём за трапезой, но ты отпустишь меня, и скроюсь я в поле до третьего дня. Если спросит обо мне отец твой, то скажи: «Отпросился у меня Давид в Бет-Лехем, город свой, потому что там ежегодное пиршество всего его семейства». Если он скажет: «Хорошо», то мир рабу твоему. А если он разгневается, то, значит, дело злое решено у него. Ты же окажи милость рабу твоему – ведь в союз Господень ввёл ты с собою раба твоего. Если есть на мне какая вина, то убей меня сам <...>

Ответил Ионатан:

– <...> Если захочет отец мой причинить тебе зло, то открою я и это тебе и отпущу тебя, чтобы ты ушёл с миром. И да будет Господь с тобою, как Он был с отцом моим!

<...> И ещё сказал Ионатан:

– Завтра начало нового месяца и о тебе спросят, ибо незанятым будет место твоё. На третий день спустись пониже и приходи на то самое место, где ты скрывался в будний день, и сядь у камня Азэля. А я пущу три стрелы в ту сторону, как будто стреляю в цель. Потом пошлю я отрока: «Пойди, найди стрелы». Если скажу я отроку: «Вот, стрелы не доходят до тебя», то возьми их и иди сюда, ибо мир тебе, и ничего не будет, как жив Господь. Если же я скажу отроку: «Вот, стрелы дальше тебя», то уходи, ибо отсылает тебя Господь. А слово, что говорили я и ты, Господь да будет свидетелем между нами навеки!

И скрылся Давид в поле.

Настал новый месяц, и сел король за трапезу. И сел король на своё место, как обычно, на сидение у стены. Рядом встал Йонатан, и сел Авнер рядом с Шаулом. И оказалось незанятым место Давида. Но не сказал Шаул ничего в тот день, потому что подумал: это случайность, верно, не был он чист и ушёл для омовения.

И было: на второй день месяца опять оказалось незанятым место Давида. Сказал Шаул Йонатану, сыну своему:

– Почему не пришёл сын Ишая ни вчера, ни сегодня к трапезе?

И отвечал Ионатан:

– Отпросился у меня Давид в Бет-Лехем. «Отпусти, – говорит, – на семейное пиршество, брат мой велел мне быть там. Сбегаю я и повидаюсь с братьями моими». Вот почему он не пришёл.

И воспылал гнев Шаула на Йонатана. Сказал он ему:

– Дерзкий! Знаю, что предпочёл ты отцу сына ишаева на позор наготы матери своей! А ведь во все дни, пока жив сын ишаев на земле – не бывать королевству твоим!

<...> Понял Йонатан, что решено отцом его убить Давида. И встал Йонатан в гневе из-за стола, и не ел пищи во второй день месяца, ибо горевал о Давиде, так как обидел того отец его.

И было поутру: вышел Йонатан в поле в назначенное Давиду время, а с ним малый отрок. Сказал он отроку: «Беги, ищи стрелы, которые я пущу». Отрок побежал, а он пустил стрелу дальше, чем был тот. Прибежал отрок к месту, куда Ионатан пустил стрелу, и закричал Ионатан вслед отроку: «Стрела дальше тебя». И ещё кричал Ионатан вслед отроку: «Поторопись, не останавливайся!»

Собрал отрок йонатанов стрелы и пришёл к господину своему. А отрок не знал ничего, только Йонатан и Давид знали, в чём дело. И отдал Йонатан оружие своё отроку, бывшему при нём, и сказал ему: «Ступай, отнеси в крепость». Отрок ушёл.

Тогда Давид поднялся с южной стороны камня Азэля, пал лицом на землю и поклонился трижды. И целовали они друг друга, и плакали друг с другом, но Давид плакал сильнее. Потом сказал Йонатан Давиду:

– Иди с миром. А в чём клялись мы именем Господа, сказав: «Господь да будет между тобою и мною и между твоим потомством и моим» – пусть останется навеки.

И встал Давид и пошёл. А Йонатан возвратился в лагерь.

<...> И сказала Давиду Михаль, жена его, так:

– Если ты не спасёшь жизнь твою этой ночью, то завтра ты будешь убит.

Спустила Михаль Давида через окно, и убежал он и, убежав, спасся.

И взяла Михаль фигурку и положила на постель. А одеяло из козьей шерсти положила в изголовье, и всё накрыла одеждой. И когда послал Шаул взять Давида, Михаль сказала: «Он болен».

И послал Шаул людей осмотреть Давида, сказав: «Принесите его ко мне на постели».

Те пришли и вот: фигурка в постели, а одеяло из козьей шерсти в изголовье

<...> И сказал Шаул Михали:

– Зачем ты меня так обманула? <...> И отпустила врага моего, и он спасся?

И ответила Михаль Шаулу:

– Он сказал мне: «Отпусти меня, зачем мне убивать тебя?»

– И пусть бы убил! – закричал Шаул. – Почему у тебя нет детей?

Михаль отшатнулась. Боже, подумала она, что с ним стало! Воистину, злой дух!

Шаул больше не кричал. Подтянул к себе скамейку, показал Михаль, чтобы села рядом, спросил:

– Ну, зачем он убежал? Почему ты ему помогла?

Михаль заплакала.

– Я люблю Давида, – выговорила она. – А ты хотел его убить.

– Я? – Шаул обессилил, ссутулился, упёрся руками в колени. – Я?! Давида? Убить?!

– Ты! Ты! – гнев высушил слёзы на лице Михаль. – После смерти мамы ты стал совсем другим. Ты всех нас ненавидишь. Тебя ничто не радует, ни моё замужество, ни рождение внуков. Ты ненавидишь Давида, а ведь это он сразился с Голиафом и убил его!

– Девочка, – перебил Шаул, – при чём здесь Голиаф? Скажи, – повернулся он вяло к Михаль, – почему ты не родила от Давида? Тогда всё могло бы сложиться по-другому.

Михаль потупилась, потом заплакала, закрыв руками лицо.

– Плачь, – сказал ей Шаул. – Плачь, дочка!

И пошёл прочь из комнаты.

Тебе будет хуже всех, доченька, думал он на ходу. Мы-то не доживём, а тебя Господь сохранит. И ты увидишь, как муж твой выдаст на повешенье твоих племянников и братьев.

Из-за дерева вышла Рицпа, на лице – тревожный вопрос. Шаул покачал головой. Рицпа не подошла ближе.

Шаул шёл быстрым шагом поднимался в гору, к ячменному полю, которое он вспахал впервые двадцать лет тому назад. Вдруг пришло спокойствие и понимание, что им с Давидом необходимо встретиться для откровенного разговора и выяснить всё до конца.

Почему люди кругом так уверены, что я ненавижу Давида, что я прямо-таки обязан его убить? Разве этот мальчик виноват в судьбе, предназначенной мне! А предсказание ведь было ясным: я никогда не посягну на жизнь будущего короля или кого-нибудь из его рода. Но кому смогу это рассказать! И кому объясню, кто для меня Давид, как я им восхищаюсь, как люблю?

...Однажды Шаул заговорил с Богом и произнёс слова, которые потом ошибочно припишут пророку:

– Ведь я же знаю, что Ты – Бог добрый и кроткий, долготерпеливый и многомилостивый, что Ты полон жалости и отходчив. А теперь, Господи, отними у меня душу мою, потому что лучше умереть мне, чем жить.

...Как-то, после того, как Давид пел для него, Шаул спросил:

– Ты думаешь, всегда есть спасение?

Давид задумался.

– Или хотя бы утешение?

– Утешение есть всегда, – быстро ответил певец.

– В чём?

– В молитве, – сказал Давид, удивляясь, что такой вопрос задаёт помазанник Божий.

Так Шаул впервые узнал, что его безмолвные обращения к Богу – это молитва. И наверное, то, что сказал Давид, было верно – ведь сколько раз повторял он вслед за певцом: «Каждую ночь омываю слезами постель мою...» И то, что тревожило, то, что давило Шаула, отпускало его. Он верил каждому слову, когда шептал за Давидом:

– Услышал Господь голос моего плача, моление моё.

Господь да примет молитву мою!

Шаул, как никто другой, понимал, что Давид во все мгновения жизни своей видит себя стоящим перед Богом. Как он и поёт:

– Представлял я Господа пред собою всегда...

Шаул поднялся в гору к началу своего ячменного поля, и тут же услышал весёлые молодые голоса. Он отступил в тень высоких кустов у края тропы. Отсюда Шаулу было плохо видно, что происходит, но по голосам он догадался, что это разговаривают три его сына. Наверное, тоже гуляли по Гив’е, а теперь сидят, бросают вниз камни и вспоминают... Ну, конечно, те самые дни, когда вместе с отцом перепахали эту землю, лес обратили в поле.

Первый урожай собрали тогда не они, а другие люди. А из них четверых ни один уже не вернулся к крестьянству. И сам он, Шаул, и три его сына стали другими людьми. Они научились убивать и отвыкли от дома. Говорят, никогда так быстро не старится человек, как в годы войны.

Сколько же их у нас было, войн!..

А тут этот смех! Подойти, позвать запрягать волов, скинуть рубаху, ухватить ручки плуга – и всех лет войны и потерь как не бывало...

Вздохнув, он вернулся на дорогу и, не замеченный никем пошёл обратно к своему дому.

Командующий Авнер бен-Нер ждал короля.

– Шаул, – сказал он мрачно, и король понял, что командующий уже знает о побеге Давида. – Шаул, армия готова отправиться в погоню за этим злодеем.

Шаул посмотрел на него и сказал:

– Сперва пошлём за Давидом в Раму. Уверен, что он сбежал к Шмуэлю.

– А мне сообщили, что твой зять сговорился с бандой из пустыни Зив и держит путь туда.

Шаул покачал головой.

– Вот если он появится там, тогда и подумаем об армии. – Но! – король поднял палец и, покачивая им в воздухе: – Чтобы никто не прикоснулся к Давиду! Сперва он будет говорить со мной.

И, сменив тон, спросил:

– Ты помнишь, Авнер, как он пел: «Словно тень наши дни на земле...» Понимаешь, даже не тень дерева или тень этого дома. Тень пролетевшей птицы!

***

Часть IV. Давид и Шаул

Мой народ, что я сделал тебе и чем утомил тебя?

«Пророки», Миха, 6:3

Весь мир на одной стороне, а он на другой

Талмуд

Глава 1

И ушёл Давид оттуда, и убежал в пещеру Адуламскую. И услышали братья его и весь дом отца его и спустились к нему туда. И пошёл Давид оттуда в Мицпе в Моав, и сказал царю:

– Позволь отцу моему и матери моей побыть у тебя, пока я не узнаю, что сделает со мною Бог?

И привёл он их к царю Моава, и жили они при нём все дни пребывания Давида в том неприступном месте.

И сказал пророк Гад Давиду:

– Не оставайся в этом неприступном месте, а иди, и придёшь в землю Иуды<...>

Разбив и отогнав филистимский полк из Ашкелона, армия иврим повернула на восток, в пустыню Иуду, чтобы поймать раскольника Давида с его отрядом. Шаул и Авнер бен-Нер ехали на мулах впереди войска, за ними следовали их оруженосцы. У перекрёстков Авнер бен-Нер подзывал вестовых и спрашивал, как движется армия, не слишком ли растянулся строй, приказывал проверить, не отстал ли кто-нибудь.

– Все советники требуют покончить с ватагой Давида, – ворчал командующий. – Приближается большая война, а твой зять смущает народ. Две власти иврим не выдержать, или ты – или он.

Шёл Восьмой месяц, в селениях начинался сбор винограда. От недавно прошедших дождей сохранились мутные ручейки, пересекавшие дорогу. По склонам холмов надулись светло-зеленые шары молодых репейников, густо разросшиеся кусты толокнянки всех оттенков красного цвета раскачивались на ветру. Из лиловых стеблей вдоль дороги торчали крохотные полированные коготки, которые к утру превращались в светло-зеленые листики. Птицы многоголосо перекликались, созывая птенцов, взмывали пёстрой стаей, делали несколько кругов и возвращались в воздушную зелень кустов по обе стороны дороги.

Шаул улыбался, вспоминая, как мальчиком больше всех сезонов любил именно эту пору – сбор первых плодов. Едва светало, он уже выскакивал в поле посмотреть: пора? созрели? Поспевала первая смоква, продолговатый «бочоночек» возникал в центре цветка. Маленький Шаул ликовал. Стеблем верёвочника он обматывал смокву, метил и ликовал: «Вот они, первинки мои!» Таков был древний обычай. Шаул спешил, но узел, которым он обвязывал свои «первинки», делал крепким, зная, что на поле уже вышли и другие дети Гив’ы. Всем им не терпелось отыскать созревшие плоды, потому что знали: того, кто первым принесёт священнослужителю корзину с семью видами «первинок», – пшеницей, ячменём, виноградной лозой, смоковницей, гранатом, оливами и финиками, – благословит Господь. Сбор первинок для осеннего жертвоприношения всегда поручался мальчикам. Киш бывал горд, когда Шаул первым из детей Гив’ы передавал коэну корзину с новыми плодами. Отправляя сына с дарами к жертвеннику, Киш благословлял его:

– И примет коэн корзину из руки твоей, и поставит её перед жертвенником Бога твоего...

Пустыня Йеѓуда – это плато шириной всего в два дневных перехода. Ступенями она спускается к Солёному морю. На верхней ступени лежат города и селения ивримского племени Йеѓуда: Хеврон, Бет-Лехем, Гило, а на нижней расположены родники и оазисы: Фахш, Эйн-Геди, Цеелим, речушка Бокек. Пустыня покрыта холмами, меловыми и известняковыми; мягкую податливую породу этих холмов можно царапать ножом, даже палкой, камнем, наконец, ногтями – и так выцарапать в них пещеру любой формы и глубины, было бы терпение. У природы оно было, и в пустыне Йеѓуда водой и временем проделано множество пещер, тоннелей и гротов. Просторные, многоэтажные, с террасами и анфиладами высоких залов, с внутренними колодцами и глубокими, полными воды ямами, они служили укрытием пастухам, перегонявшим стада коз и овец по плато. Пастухи навещали «свои» пещеры, подправляли их своды, прятали клады, делали запасы еды и веток, а, уходя, старались замаскировать вход, оставив на нём тайную мету.

Чаще всего стада гнали к большим оазисам, Эйн-Геди и Фахшу. Там круглый год слышался гул базаров, на которых обменивались товары со всего Кнаана. Вблизи оазисов располагались иудейские поселения, в которых выращивали лечебные травы.

Самые большие пещеры были известны каждому иври из племени Йеѓуда, их мог перечислить любой мальчик, проведший хотя бы один сезон на пастбищах вблизи Солёного моря. Зимой скот чаще всего гнали на восток, к скалистым ущельям, где трава в каньонах сохранялась круглый год. В жаркий же сезон стада кочевали на запад, под защиту горных склонов и пещер, сохранявших в своей тени водоёмы и колодцы.

Многочисленные пещеры пустыни Йеѓуда укрывали людей и овец не только от солнца днём и от диких зверей ночью, но и от бурь, сильных дождей и следующих за ними наводнений. Иудейский пастух знал, что переход по плато от одного пастбища до другого не займёт больше суток, так что не так уж важно, куда направится стадо. Опытный пастух мог провести своих овец на пастбище и обратно, ни разу не оказавшись на солнце: то их укрывала тень наклонной каменной стены, то они пережидали самое яростное солнце в подземной галерее.

Природа, построив пещеру, продолжает её совершенствовать. Капли дождя постепенно расширяют и углубляют «залы». Сантиметр за тысячу лет – тоже скорость. Человеку интересно знать, что там в небе, а воде – что под землёй, она сама с неба. По некоторым каменным полостям можно ползти или идти, как по водостоку. Снаружи зной, а здесь, посреди пустыни Йеѓуда, стоишь в мокрой рубахе и дрожишь от холода. И от страха: в пещерах укрываются не только люди, но и гиены, змеи, дикобразы, и каждый считает себя там хозяином. Хищники устраивают в пещерах берлоги, разводят детёнышей. Случалось, что в поисках клада люди попадали в логово леопарда.

В пустыне Иуда жили не только дикие звери и пастухи, немало людей пряталось там от закона. Беглецы собирались в большие отряды, с которыми местное население должно было считаться. Крестьяне – кнаанеи и иудеи – огораживали домашние загоны со скотом, вооружали слуг, но всё равно в пастбищный сезон вынуждены были откупаться от банд, прятавшихся в пещерах, иначе в одну ночь у них бывало отравлено стадо, а то и пропадал кто-нибудь из детей. После таких набегов несколько семей крестьян собирались вместе, устраивали облаву, и всех чужих, кто попадал им в руки, забивали камнями.

Иудеи и кнаанеи не сомневались, что бежавшие от них рабы скрываются в пещерах пустыни Йеѓуда, но редко пытались их там искать. В последние годы в этих краях стало появляться всё больше разбойников и лихих людей не из Кнаана: с филистимского Побережья, из Заиорданья. Рассказывали даже о египетском придворном, обиженном фараоном, будто бы он бежал на восток со своим военным отрядом, прячется в пустыне Йеѓуда и оттуда нападает на караваны и придорожные крепости своего бывшего владыки.

Придя из Моава в пустыню Йеѓуда, Давид и его друг Гад обходили стороной селения, где их могли узнать, передвигались по ночам, а днём прятались в пещерах. Питались они дикими плодами и колосками, подобранными с краёв полей. Хуже всего была неизвестность: гонится ли за ними король Шаул, или он махнул рукой на побег зятя? И как отнеслись к исчезновению Давида в армии? Как поступят местные жители, встретив беглеца: схватят и выдадут королю или спрячут и помогут едой и одеждой?

Об этом и говорили Гад и Давид, прокравшись через закрытый со всех сторон ветками вход в ущелье. На небольшом костре они готовили нехитрую еду. Дикое небо дышало на них холодом, со всех сторон подползали шорохи, вздохи, чей-то писк, шипение и хлопанье крыльев. Молодые люди кутались в рубахи и старались смотреть только на пламя. Когда разгорелась кучка сухих веток и высветлила поляну на дне пещеры, раздался резкий свист. Давид и Гад вскочили на ноги и увидели бегущих к ним радостных Героев.

– Нашли! Вот он!

Давид, ещё не придя в себя, знакомил Гада с Героями:

– Это Авишай бен-Цруя, это Адино, а это наш скороход Асаэль, – я тебе о нём тоже рассказывал. Постойте! – спохватился Давид. – Вы что, тоже убежали от короля?

– Спросил бы лучше, сколько мы искали тебя по всей пустыне! – закричал Асаэль.

– Расскажи, – попросил Давид.

Окончательно решиться на присоединение к своему командиру Героям помог случай. Рядом со станом в Гив’ат Шауле росло несколько тутовых деревьев, и солдаты каждый год в Четвёртый месяц лакомились толстыми, зернистыми ягодами ярко-малинового и чёрно-лакового цвета. Лекарь Овадья отваривал из тута сладкий сироп для смягчения горечи травяных настоев.

Деревья были старыми, а солдаты их не жалели. Ради горсти ягод они сшибали палками и камнями целые ветки. Казалось, что от бедного тута уже осталась одна кора, да и по той шли трещины. Но с началом дождей деревья снова покрывались острыми ярко-зелёными листиками, потом плодоносили и год за годом исправно снабжали бойцов Йонатана сладкими ягодами.

Так было и в этом году. Лекарь Овадья проходил мимо деревьев, где сидящие на ветках солдаты набивали ягодами рты, да ещё и сбрасывали грозди стоящим внизу товарищам.

– Хоть недозрелых-то не ешьте! – грозил пальцем Овадья. – Вот погодите, накажет вас тут.

И угадал. Как раз в эти дни в стане находился командующий Авнер бен-Нер. Он остановился у одного из деревьев, задрал голову и стал ругать солдат за то, что ведут себя, как малые дети. В этот момент раздался треск, и на командующего свалился верхом на ветке перепуганный Асаэль. Авнер бен-Нер растерялся, но успел поддать пинка удирающему солдату, да ещё и крикнул вслед, что найдёт его на утреннем построении.

Угроза осталась невыполненной. Ночью Асаэль, как раньше его брат Иоав, ушёл из стана. Он тоже пообещал, что Авнер не умрёт своей смертью.

Из братьев Цруев только старший, Авишай, ни разу не поссорился с Авнером бен-Нером, более того, командир отряда Героев и командующий очень уважали друг друга. Но теперь, когда братья ушли, положение Авишая в армии стало неопределённым, и он созвал своих людей и объявил:

– Ухожу за Иоавом и Асаэлем.

– Куда? – спросили все.

– К Давиду, – прямо ответил Авишай.

Остальные молча направились к своим палаткам собирать вещи. Видно, каждый из них давно подумывал присоединиться к своему бывшему командиру.

– За всё время поисков испугались мы только один раз, – признался Асаэль. – Когда услышали, что Давид ушёл в Филистию. Что бы мы тогда стали делать?!

– Идите есть! – закричал от костра Авишай.

В тот вечер они много пели. А потом, как в прежнее и спокойное время, Давид с Авишаем бен-Цруя, Адино и Элиэзером бен-Додо держали совет.

Старейшины племени Иуды, встречаясь в Гив’е с Авнером бен-Нером, неизменно слышали от него, что армия не боится нападения филистимлян на Землю Израиля, но прежде всего, ей нужно поймать и наказать ватагу Давида бен-Ишая.

В месяце Ияр армия короля Шаула окружила Давида и его Героев, загнанных в пещеры пустыни Йеѓуды.

Глава 2

– Шмуэль! Здесь какой-то сумасшедший хочет узнать у тебя свою судьбу, – просунул голову в комнату слуга.

Судя по нарастающему шуму у входа, гость дрался там с учениками пророка, не пускавшими никого к больному учителя.

Шмуэль обозлился так, что поднялся и, опираясь на мальчика и свою толстую палку, вышел из комнаты. Тут же драка прекратилась. В тишине слышалось хлюпанье разбитых ученических носов. Здоровенный рыжий солдат облизывал губу, разглядывая крошечного человека – хозяина дома. Тот, кряхтя, шёл ему навстречу с явно не гостеприимными намерениями.

Характер Иоава бен-Цруя оставался неукротимым, как в молодые годы, но теперь Рыжий стал одним из самых мудрых военачальников во всей Земле Израиля. Никто, кроме Йонатана, сына Шаула, да нескольких старых воинов, ещё не оценил перемены в Иоаве. Все были настолько втянуты в ссору между королём и Давидом, что о Рыжем почти не вспоминали: ушёл и ушёл. Один он такой, что ли!

Но сам Иоав-Рыжий уже знал, что ему больше не у кого учиться военному мастерству и что даже такой отряд, как Герои Давида, не для него. Там прекрасно себя чувствуют оба его брата, Авишай и Асаэль, а ему нужна армия: захватывать города, покорять страны, приносить честь и славу своему королю – Божьему помазаннику и себе – его военачальнику, первому воину среди иврим. Во всей Земля Израиля Иоав признавал лишь одного солдата – Авнера бен-Нера, и не сомневался, что и тот видит в нём будущего соперника, и отсюда их взаимная неприязнь.

Обдумывая то, что он узнавал о Давиде и его ватаге, Иоав не спешил к нему в пещеры. Вылазки, набеги? Пусть этим балуются другие. Он, Иоав, это перерос. Тем более ему нечего там делать, если эти люди враждуют с королём. Иоав уважал и даже любил короля Шаула. Он решил, что присоединится к Давиду, когда тот станет королём. Тогда и придёт час Иоава бен-Цруи. Он обойдёт всех, включая своего старшего брата Авишая бен-Црую, и будет первым при Давиде. Только бы не упустить момент!

За предсказанием и советом Иоав и пришёл из своей Иуды к судье и пророку.

Шмуэль поднял насколько смог палку и, сдвинув косматые брови, крался к Рыжему.

– Я тебе кто, гадатель? – шамкал старец. – Как ты смеешь врываться! Судьбу ему узнать надо!

– Не надо, – спокойно, даже весело остановил его Иоав. И прежде, чем старец замахнулся палкой, поднял ладонь и сказал: – Я у тебя не свою судьбу узнать хочу, а Давида бен-Ишая.

– А тебе-то какое дело? – опешил Шмуэль.

Он опустил палку и оперся на неё, хватая воздух губами. Вернулась слабость, запрыгало, обжигая болью, сердце. Двое учеников подскочили и подхватили пророка под руки. Сил у Шмуэля хватило только на то, чтобы показать движением бровей и подбородка, чтобы его уложили на шкуры. Ученики, тихо ступая, вышли. Иоав сел рядом, поднял свалившуюся рубаху и положил поверх одежд, укрывавших судью и пророка. Шмуэль закряхтел и приоткрыл глаза. Иоав подумал, что голубовато-белые брови и слёзно сияющие глаза Шмуэля не изменились за те двадцать лет, что он его знал, но теперь эти глаза, наверное, ничего не видят.

– Кто здесь? – выговорил старец.

– Иоав бен-Цруя.

– А не Натан?

– Иоав бен-Цруя, – повторил Рыжий.

Прозрачные глаза Шмуэля смотрели в потолок. Иоав наклонился к его губам, заметив, что они шевелятся. Спросил:

– Будет ли Давид королём?

– Будет.

– А мне, быть ли первым среди солдат короля?

– Быть, – прошептал старец, и хотя губы его почти не двигались, Иоав расслышал: – Давид тебя вознесёт, Давид же тебя и погубит.

Рыжий наклонился ещё больше и почти прижал ухо к губам пророка. Страх, незнакомый Иоаву, мешал ему выговаривать слова. Но он взял себя в руки и спросил:

– За что ты ненавидел Шаула?

Лицо старца задёргалось, будто он хотел заплакать.

– За то, что... За то, что...

И он вытянулся на шкурах.

Иоав, пятясь, вышел из комнаты и только знаками смог показать подбежавшим юношам, что их учитель умер. В поднявшемся переполохе всем стало не до того, кто был их гость, откуда он пришёл и куда делся потом.

Иоав бен-Цруя оказался последним человеком, которого видел судья и пророк Шмуэль.

Селения иврим по всей Земле Израиля погрузились в траур. Все свадьбы и бар-мицвы были отменены, люди оделись в тёмные рубахи, постились, отовсюду доносился плач. В народе нарастал страх перед будущим: между королём и Давидом шла вражда, новый пророк Натан был ещё слишком молод. При Шмуэле, разъезжавшем по стране на хмуром осле, людям было спокойнее. Шмуэль уверенно называл причины постигших иврим несчастий и обещал вымолить у Бога прощение для своих чад. Строгое слово Шмуэля приносило надежду, а теперь...

И растаяло сердце народа и стало водою...

Больше всех был угнетён известием о смерти Шмуэля король Шаул. Он ругал себя за то, что не успел встретиться и поговорить с пророком – всё откладывал, хотел раньше объясниться с Давидом.

Шаул приказал привести в стан Натана.

Лохматый, со всклокоченной бородой, тот появился в палатке, исподлобья глядя на короля.

– Шалом, Натан. Сядь и попей с дороги, – предложил Шаул. Внезапно к нему пришло спокойствие.

Натан сел, но от питья отказался.

– Ну, как хочешь, мальчик, – король поднялся и прошёлся по палатке. – Сейчас ты поедешь к себе. Поразмышляй там, в Раме. Нова больше нет и не будет, – он поднял ладонь, показывая, что не собирается обсуждать причины разгрома города коэнов. – Шмуэль, да будет благословенна его память, умер. Тебя я ещё не знаю. Но уже вижу, что ты перенял от своего учителя ненависть ко мне. Поразмысли над всем этим. А пока ответь мне на два вопроса. Первый: говорил ли Давид с судьёй и пророком перед смертью Шмуэля?

Натан встретил, не мигая, взгляд короля и ответил решительно:

– Нет.

Шаул кивнул и задал второй вопрос:

– Шмуэль не велел передать какое-нибудь слово ко мне?

Натан покачал головой.

– Хорошо. Ты можешь идти, тебя проводят.

Король как-то сразу потерял интерес к Натану, только кивнул в ответ на его «Шалом!» Он погрузился в свои мысли. Шаул не поверил молодому пророку и уж никак не смог бы представить, что последним человеком подле Шмуэля оказался не Натан, а Рыжий – сбежавший оруженосец Йонатана.

Глава 3

В полночь Давид, Авишай и ещё несколько воинов из тридцатки лежали на вершине горы и смотрели на костры стражи в стане короля. Густые облака смешивали лунный и звёздный свет на песке среди деревьев Нижнего оазиса. Там стояли палатки, но видно их было плохо. Движение в стане прекратилось вскоре после еды. Можно было догадаться, что погоня остановилась до рассвета.

Внезапно озорная мысль пришла Давиду.

– Адино бен-Шизаа остаётся за главного, Авишай бен-Цруя идёт со мной, – приказал он, продолжая вглядываться в спящий лагерь. – Думаю, мы скоро вернёмся.

Давид поднялся и быстро пошёл вниз, слыша за спиной тяжёлые шаги Авишая бен-Цруи.

Охрана короля образовала круг, лёжа «звездой» – нога к ноге. Король и Авнер бен-Нер располагались в середине «звезды», положив у головы фляги с водой и рядом воткнув копья. Все крепко спали.

Давид и Авишай подкрались к внешнему кольцу дозора и переглянулись. Солдаты здесь не лежали, а сидели, но всё равно крепко спали.

Авишай бен-Цруя наклонил голову к плечу: пройдём внутрь? Давид кивнул. Оба осторожно перешагнули через солдата, который укрылся с головой и храпел на земле. Невдалеке виднелся ещё один охранник, он тоже спал. Давид и Авишай присели в густой тени куста, зажав в кулаках дротики. Поглядывали за спину, чтобы в случае чего вырваться из кольца и убежать обратно в пустыню. В паутинном свете едва виднелась кладка над колодцем в середине оазиса – по ней и определяли направление.

Авишай показал взглядом вперёд, Давид кивнул. Прокрались ещё немного, выждали минуту, выглянули и тут же увидели спящего Шаула. Разметавший руки король был так огромен, что Авнер бен-Нер, уснувший на своём плаще рядом с Шаулом, казался мальчиком. Давид улыбнулся, вспомнив, как примерял вон те сложенные под деревом доспехи. Это было перед боем с Голиафом, и Давида тогда звали Эльхананом.

Как при каждой встрече с королём, Давид любовался загорелым лицом, обрамленным уже совершенно белыми кольцами бороды. Шаул распластался на толстой шерстяной рубахе, которую, как все солдаты, носил под доспехами, прижался к земле.

Ветер переместил облако, и луна высветлила две глиняные фляги и два копья совсем близко от бороды Авнера бен-Нера. Давид крепко сжал руку Авишая бен-Цруи. Тот улыбнулся и стал поднимать дротик, высматривая точку для удара. Давид схватил его за руку и подбородком указал на фляги и копья. Авишай кивнул, перегнулся через спящего солдата, кончиками пальцев дотянулся до фляги, подтянул её к себе, поднял и передал Давиду. Нашарил копьё, тоже передал, и Давид сунул древко себе под мышку. Так же они вытащили и вторые флягу и копьё. Пятясь сделали несколько шагов, положили свою добычу на траву под деревом, уселись рядом и отдышались.

– Один удар! – зашептал Авишай бен-Цруя. –Разреши мне только один удар, и я приколю его к земле его же копьём и не повторю удара.

Увидев смятение и ужас на лице Давида, Авишай за рубаху притянул его к себе, зашептал:

– Пойми, это Бог передал врага в руки твои!

– Нет! – выдохнул Давид. Оба спохватились и прижались к тёмному кусту.

Шаул, Авнер и охрана продолжали храпеть.

– Пошли! – скомандовал Давид и, видя, что Авишай бен-Цруя не в силах оторвать взгляд от спящего короля, рванул командира Героев за рубаху.

Прихватив добычу, они стали где ползком, где перебежками отходить к холму Халхил. Темнота была уже такой плотной, что, потеряв один другого, они тут же связывались птичьим свистом.

Едва оказавшись в безопасном месте, Давид сел на землю и потянул к себе Авишая.

– Ты мог погубить сегодня помазанника Господня! – прошипел он, выкатив глаза.

– Успокойся, – Авишай придвинулся к Давиду. – Что будем делать с добычей?

Тот, даже не посмотрев на фляги и копья, хриплым шёпотом продолжал:

– Придёт день, и Господь сам накажет своего помазанника.

Отдышавшись, Давид сказал уже по-другому:

– Смотри, какой крепкий сон наслал на них Бог!

Они поднялись с земли и побежали.

Герои не спали, ждали их возвращения. Стали разглядывать флягу с выдавленным на глине королевским знаком «Шин», спорить, которое копьё короля, а которое Авнера бен-Нера. Спрашивали подробности, как удалось проникнуть в стан.

А едва рассвело, Давид и Авишай кинулись на вершину горы, откуда можно было видеть пробуждение королевского стана.

Давид утёр ладонью губы и усы, приставил руки ко рту и что есть силы крикнул вниз:

– Иврим!

Движение в стане остановилось. Нельзя было видеть лица солдат, но по наступившей тишине можно было догадаться, что люди вокруг Шаула растерялись.

Давид опять поднёс руки ко рту:

– Авнер бен-Нер, отвечай!

На вершине напротив появился командующий.

– Кто меня зовёт? – закричал он.

– Разве не ты воин, какому нет равных в Доме Якова? – выкрикнул Давид.

Сумрак мешал Авнеру разглядеть, откуда его окликают.

– Кто ты? – командующий тоже приставил ко рту ладони. – Что тебе нужно?

Рядом с ним возник король Шаул.

– Это твой голос, сын мой Давид?

– Да, господин мой король, – откликнулся Давид. – Пусть придёт от тебя кто-нибудь и заберёт копьё твоё и флягу.

Тихо стало на холмах Халкила, и все услышали голос Авнера бен-Нера:

– Как он мог забраться в стан!

И опять загремел королевский голос:

– Благословен ты, сын мой Давид!

Через несколько минут на холме напротив Давида и Авишая не оставалось никого. Герои ещё некоторое время наблюдали, как королевская армия снимает стан, чтобы вернуться к себе на север. Трубили в шофар, слышались команды, отряд за отрядом строился на поверку перед отходом. Люди Давида благодарили Всевышнего за то, что Он не допустил кровопролития.

– Асаэль! – подозвал Давид. – Отправь своих ребят по пустыне собирать людей. Пусть возвращаются в пещеры.

Он обернулся к Авишаю, обнял и, постукивая по спине, сказал:

– Ничего, ничего. Видишь, всё обошлось...

Спустя два часа на месте покинутого лагеря не осталось никаких следов. Даже пепел, после того, как сожгли мусор, закопали в вади.

И пошёл Давид путём своим, а Шаул возвратился в место своё.

В это утро Давид понял, что больше нельзя заставлять людей так жить. Он посоветовалась с Ахитофелом из Гило, и им пришла мысль: через жреца, спасённого когда-то Ахитофелом, устроить встречу Давида с басилевсом Филистии Ахишем.

Глава 4

В Комнате приёмов басилевс Филистии Ахиш – лысый коренастый мужчина лет сорока – сидел  вполоборота к дородной наложнице, которая массировала и умащала ему руки. Ахиш, поглядывая на свои пальцы, упиравшиеся в груди наложницы, слушал толстого вельможу.

– Несколько тысяч отборных воинов! – говорил тот, тараща глаза. – И они хотят только одного: служить тебе, басилевс! Этого туземца стоит выслушать.

Ахиш взглянул на вельможу и подумал: за какое же приношение он так старается?

– И это – опытные солдаты, их не надо обучать войне в пустыне, как племена, прибывающие с Островов.

– Ты забыл, что у меня нету средств на новых солдат?

– Они ничего и не требуют. Этот иври – враг Шаула, значит, он будет нападать на его владения просто из ненависти. А добыча пойдёт в Филистию.

Ахиш несколько мгновений пристально смотрел на вельможу, потом встал, перепугав наложницу, подошёл к двери, посмотрел в щель. Он легко выделил среди людей, ожидавших приёма, того, о ком просил толстяк. На фоне стенной росписи, на которой богиня охотилась на оленя, иври выглядел неплохо: широкоплечий, с золотыми спиралями волос, которые, стекая за уши, соединялись со светлой бородой. Не встречал ли я его раньше? – подумал басилевс. – Хотя как это возможно? А тысяча солдат, таких, как этот туземец, не помешают. Так что пусть войдёт.

Но, пока возвращался к столу, Ахиш передумал.

– Бассейн для посетителей починили? – спросил он хмуро.

– Не закончили, – вельможа был удивлён вопросом.

– Тогда, – Ахиш опять подставил пальцы наложнице, и та белым песком из прибоя начала полировать ему ногти, – никого сегодня не приму. – Ахиш повернулся к вельможе. – Сколько раз я тебе говорил, что не выношу запаха туземцев! – И приказал гнать вон всех пастухов!

Он направился было к боковому выходу, но у порога обернулся к расстроенному вельможе.

– А как он вообще попал во дворец, твой иври?

– За него просил жрец из Дора.

– А-а, – протянул Ахиш и задумался. – Тогда вот что, есть у меня на краю Негева селение Циклаг – помнишь, в прошлом году его сожгла орда из пустыни. Пусть эти иврим сделают там себе стан, живут и ходят в походы на моих врагов. Посмотрю, что они будут приносить мне из тех походов.

Вельможа поднял сияющее лицо.

– Можно составить указ?

– Можно, – сказал Ахиш и, выходя, добавил: – Разрешаю поставить на нём печать басилевса Филистии.

Давид и Ахитофел сидели за столом на постоялом дворе «Бочка», где они остановились в Яффо. Стен не было, крышу из сшитых между собой бычьих шкур пузырил ветер. Море бурлило по-осеннему, холодные брызги долетали до столов. Чайки прятались в ямах обрывистого берега, иногда заходили внутрь «Бочки», клевали крошки с пола и норовили схватить еду со столов. Хозяин постоялого двора торговался внизу с причалившими к берегу рыбаками. Те слушали его, выпутывая из сетей гибких, скользких рыб и кидая их на берег мальчику. Лодки были привязаны к причальному столбу. У входа в порт виднелась гряда скал. Самая тёмная из них называлась Андромедой. Как всегда во время шторма, яффская гавань была заполнена кораблями, между которыми шныряли лодки, перевозя тюки с поклажей.

Принесли жареную рыбу с овощами. Внизу закипало в отливе море – того же цвета, что и вино, которое подливал в чашки Давида и Ахитофела стоящий позади них раб. Было тихо, едва шлёпал по песку прибой, да возникшие из сумерек остервенелые комары настраивали свои ночные трубы. Близилась, пугая, тоска, потому что света уже нет, а без света человек долго не может, как без воздуха, пищи и воды. Каждый день свет должен возвращаться в мир, а он ушёл, и вдруг! - не вернётся?

Но вот множество костров ожило у самой воды. Яффский порт с его моряками, грузчиками и рыбаками продолжал жить и не спешил на ночлег.

Сколько в нём благодарности Создателю мира! – думал Ахитофел, глядя на читающего вечернюю молитву Давида. – Этого человека ждёт необыкновенная судьба!

За воротами Яффо Ахитофела и Давида ждал отряд воинов. Сразу заговорили о Циклаге. Элиэзер бен-Додо сказал, что слышал о таком селении где-то на дальней границе пустыни, но его, кажется, сожгли кочевники. Асаэлю приказали ехать вперёд и разведать окрестности Циклага: далеко ли тот от царского стана, есть ли в нём колодец и кто – соседи?

Давид и Ахитофел со встретившим их отрядом двигались к Циклагу. Закат изменял цвет окрестностей: вершины холмов становились серо-белыми, а пустыня – жёлто-розовой. Едва темнело, делалось холодно. После первой стражи опускался такой туман, что понять, где находятся овцы и козы можно было только по их блеянью. Люди надевали на себя всю одежду, к утру палатки и попоны, наброшенные на ослов и мулов, – всё было мокрым.

После недавних дождей вода в низинах стояла высоко, и пока скот пил, дети из каравана влезали в воду и плескались, прыгая по тёплому илистому дну, или ловили головастиков. Но дороги уже затвердели, за караваном Давида не поднималось пыли. Повсюду собирали урожай маслин. Занимались этим чаще всего девочки: старшая колотила по веткам длинной палкой, а младшие подбирали с земли зелёно-голубые продолговатые плоды. Мальчики пасли овец.

Отряд вёл Хелец. Чтобы определить погоду на завтра, он концами длинных пальцев брал щепотку песка, нюхал его, глядя на облака, потом насыпал песок на шерстяной лоскут, подбрасывал его и следил за полётом песчинок. Однажды Ахитофел услышал, как Хелец рассказывал Давиду про птицу-белобровника.

– К нам белобровники прилетают, когда спасаются от холодов у себя на родине.

– Интересно, что там, в холодных странах? – загорелся Давид. – Поглядеть бы, какими народами Господь заселил землю!

– Поглядеть бы! – отозвался Хелец.

– Поедешь, а тебя в первой же стране и убьют, – проворчал Авишай бен-Цруя. – Или попадёшь в рабство.

– Не мешай, – сказал Давид. – Хелец, рассказывай дальше про птицу-белобровника.

– Иногда они остаются у нас на целый год, – продолжал шимонит. – Вот тогда и можно всю их жизнь увидеть вблизи. Гнездо они вьют на кустах, невысоко. Яиц откладывают четыре-пять, они голубовато-зелёные, с бурыми точками. Птенцов кормят пауками и слизняками. А теперь слушайте, перед восходом белобровник будет петь, чтобы поторопить солнце.

Ахитофел посмотрел туда, куда указывал Хелец. На верхушке куста раскачивалась серенькая птичка с широкими белыми бровями. Вот она выкатила грудку, запрокинула голову, распахнула розовый клюв и... Запела!

Глава 5

Вся ватага встретила Давида сразу за Хевроном, расспрашивала, пересказывала новости. Последнее время не было сообщений о каких-нибудь приготовлениях королевской армии к походу на юг. Герои предлагали наказать предателей-зифян, но Давид ответил, что не желает пролития крови сыновей Якова, а рвущимся в бой теперь будет с кем воевать. Он стал рассказывать про переговоры в Яффо и когда дошёл до передачи ему Ахишем селения Циклаг, вокруг началось буйное веселье. Давид не представлял, что его люди так истосковались по оседлой жизни. Колотя пятками ослов, они поскакали по пустыне, торопясь принести в семьи такую добрую весть. Глядя на своих ликующих товарищей, Давид думал, что никто из них не обратил внимания на его обещание воевать за Ахиша.

Давида встречал маленький Амнон. Он был уверен, что получит подарок, и не ошибся. Давид посадила его к себе на осла, обнял и протянул горсть ракушек и мешочек с сушёными дикими яблоками. Когда подъехали к пещерам, Амнон соскочил с ослика на землю и побежал к матери.

Давид и Ахитофел обошли все семьи, раздавая подарки и приглашая вечером к большому костру. Едва солнце село, все пришли и расселись. Пальмовый лист с указом Ахиша пошёл по кругу, хотя никто не умел его прочитать. Каждый высказался за Циклаг, несмотря на то, что к этому моменту вернулась разведка Асаэля с вестью, что место голое, а там, где у филистимлян стояли дома – одни головешки.

– Что ж, – сказал Давид. – Построим, как строят дети Яакова, и останется это селение за иврим навеки.

Циклаг вырастал быстро. Глину для домов замешивали, используя запасы дождевой воды в ямах, выравнивали землю под фундамент, отрывали колодцы. Вокруг селения соорудили из камней и земли стену с башнями по углам, и с них установили непрерывное наблюдение за пустыней. Построили жертвенник, микву, под тремя сохранившимися пальмами стали учить детей Закону, чтению и письму. Давид назначил левитов следить за жертвоприношениями, за чистотой колодцев и за помощью больным и престарелым. Общей гордостью стали ворота в стене, выкованные из бронзовых листов. Возле этих ворот теперь собиралось население Циклага, и раз в месяц Давид устраивал суд: разбирал ссоры между семьями, объяснял обычаи, рассказывал о планах походов по кочевьям. Герои по-прежнему собирались возле его дома каждое новолуние и разводили большой костёр. Все главные решения принимались здесь.

Гад делился с Давидом тем, чему сам успел научиться у Шмуэля.

– Необходимо точно указывать, за что наложено наказание, – говорил он. – Например, люди узнали, что ты осудил двух женщин, дав разные наказания. Скажи ясно, что одна осуждена за беспутство, а другая ела неспелые плоды седьмого года. Тогда люди поймут, почему наказание этих женщин – разное.

Строили дома, расчищали от камней почву, сеяли, собирали первый урожай. Давид радовался, глядя на своих людей: нет, они не разучились и мирным делам!

Ни один человек не вложил столько души в Циклаг, сколько жена Давида Авигаил. Ни одна забота не миновала её, но никто ни разу не видел её недовольной. Она ещё находила силы устраивать и своё жильё: ни один дом не был так хорош, как дом Давида.

А он приходил усталый и удивлялся её всегда лёгкому и радостному настроению.

И раньше люди со всей Земли Израиля прибывали к Давиду, пополняли его отряд: одни поссорились со старейшинами своих селений, другим нечем было заплатить долг, третьи просто искали вольной жизни. Теперь, когда стало известно о Циклаге, о том, что Давид находится в полной безопасности во владениях басилевса, иврим, желающих присоединиться к нему, стало ещё больше. Новичкам помогали построить дом, и многие оставались в Циклаге насовсем, хотя были и такие беглецы от тяжёлой руки короля, кто уходил от Давида, разочарованные его решительным отказом мстить Шаулу.

В весенние месяцы селение казалось стоящим не на песке и камнях, а на цветах и травах. Тогда Авигаил отправлялась с детьми заготовлять целебные растения. Иногда к ним присоединялся Хелец, объясняя свойства цветов и показывая места, где растёт та или иная трава.

Едва они успели закончить первые постройки, в селение прибыл из Гата посланец Ахиша со свитой: басилевс велел ему выяснить, что происходит в Циклаге и напомнить иврим, что, по договору, они должны нападать на короля Шаула и доставлять отбитую добычу в Филистию.

Посланец был удивлён видом селения и, пробыв в Циклаге несколько дней, отбыл в Гат с обещанием Давида вскоре пойти в поход на Шаула.

Задержался посланец потому, что хотел увидеть, как веселятся эти странные иврим.

...И поднимался Давид и люди его, и нападали на гешурян и на гезриян, и на амалекитян, которые населяли издревле эту страну до дороги в Шур и до земли Египетской. И поражал Давид ту страну, и не оставлял в живых ни мужчины, ни женщины, и забирал овец и волов, и верблюдов, и одежду и приходил к Ахишу.

И спрашивал Ахиш:

– На кого нападали вы нынче?

И отвечал ему Давид?

– На юг Йеѓуды и на юг земли Еразмеэльцев, и на юг земли Кенийцев.

И ни мужчин, ни женщин не оставлял Давид в живых, так как говорил: «Иначе они расскажут о нас: "Так поступал Давид во все дни пребывания его в земле филистимской".

И стал доверять Ахиш Давиду, говоря: «Он сделал себя ненавистным народу своему и будет рабом моим всегда».

За год произошёл только один случай, угрожавший изменить расположение Ахиша к Давиду. Случилось это в день, когда караван с данью из Циклага привёл в Гат один из самых спокойных людей в давидовом отряде – Бная бен-Иояда. Этот воин не выглядел необычным силачом, но после того, как Бная на севере убил льва, в войске иврим установилось к нему уважение.

Но то – иврим.

Бная привёл караван к сокровищницам Ахиша, велел слугам распрягать верблюдов, а сам пошёл искать писца, чтобы тот сделал опись привезённого добра. Тишина на площади удивила Бнаю. Как потом выяснилось, перед самым прибытием каравана из Циклага здесь появился буйный Саф – родич Голиафа, такой же огромный и задиристый. В тот вечер он нанюхался цветущего камыша, сжигаемого на побережье, и стал крушить всё подряд и молотить кулачищами всякого, кто попадался ему навстречу. Народ убегал и прятался по домам. Саф вломился на постоялый двор, вылакал половину меха вина, свалился на земляной пол и захрапел. Только тогда вспомнили, что нужно послать за городской стражей.

Но прежде, чем та прибыла, на площади загрохотали повозки обоза с данью из Циклага. Саф поднялся, вышел с постоялого двора и навалился животом на невысокого растерянного иври.

Жители Гата высунулись из-за ближайших домов. Заметив зрителей, Саф вдруг заулыбался, обнял Бнаю и предложил:

– Эй, пастух! Давай стукнем друг друга по разику!

Видя, что туземец не понимает, Саф знаками стал показывать Бнае, что хочет, чтобы тот ударил его, а потом он, Саф, стукнет пастуха. Бная, тоже знаками, стал отговаривать филистимлянина, прикладывал к щеке сложенные ладони – мол, поди поспи и успокойся. Но Саф настаивал, свирепея на глазах. Он уже без улыбки толкал Бнаю и пытался дёрнуть его за бороду.

– Ну, что ж, – смиренно принял Бная бен-Иояда. – Видно, так угодно Богу.

И он без замаха ударил филистимлянина.

Наутро Сафа похоронили.

Бная провёл ночь в тюрьме, куда его препроводили явившиеся наконец на площадь стражники. Утром, когда басилевс рассматривал привезённую дань, ему рассказали о вчерашней драке на площади. Допросив свидетелей, Ахиш велел отпустить Бнаю.

– Когда буду набирать новых телохранителей, напомни мне про этого иври, – приказал он толстому вельможе.

Куда идти в поход, Давид и его советники определяли по рассказам иврим, прибегавших с жалобами на налёты из пустыни. Отряд нападал на кочевников всегда неожиданно – может, поэтому в Циклаг все воины возвращались живыми. Но раненые бывали. Их укладывали в палатке, где всегда находился кто-нибудь покалеченный быком, ужаленный скорпионом или просто больной, и первой спешила к раненым Авигаил. Под её низкий голос они засыпали, получив лекарственный отвар, накормленные и напоенные из её рук.

Авигаил часто звали помочь роженицам, с ней советовался лекарь – она никому не отказывала, ни разу не пожаловалась на усталость и, улыбаясь, появлялась всюду, где её ждали.

Так в Циклаге прошёл год и четыре месяца – лучшие дни в жизни Авигаил.

Глава 6

Всего восемь дней, как она родила, думала Мейрав, глядя на спящую Рицпу, – а уже опять худая. Не то, что я!

Мейрав сидела на шкуре рядом со свернувшейся калачиком Рицпой и ждала, когда та проснётся. В соседней комнате под присмотром служанок спали мальчики: её, Мейрав, и два сына Рицпы от Шаула – годовалый Армони и Мефибошет, на чьё обрезание собрались сегодня гости со всего Кнаана. Мейрав попросила, чтобы гости не заходили и не тревожили Рицпу, но шум пиршества доносился и в эту комнату.

Поздравления и подарки принимал король Шаул – причёсанный, с подправленной бородой, в белой праздничной рубахе и новых сандалиях. Иногда он подходил к служанкам, осторожно брал у них из рук младенца и подносил к самому лицу, будто хотел ещё раз услышать запах маленькой, безволосой головы. Несколько раз Шаул заглядывал в тёмную и прохладную комнату, где лежала его Рицпа. Мейрав жестами показывала ему: всё в порядке, спит – и Шаул возвращался к гостям. Соседи, родственники, воины и командиры, десятки знакомых и незнакомых Мейрав людей ели, пили и вели беседу.

Подошла женщина, предложила помочь, но Мейрав отказалась – хотела побыть с Рицпой наедине и поговорить с новой женой своего отца. Михаль шепнула на ухо Мейрав:

– Попроси Рицпу уговорить Шаула вернуть Давида из пещер – ведь он там один, без семьи.

Неужели, подумала Мейрав, эта гордячка не знает того, о чём судачат по всему Кнаану? У Давида в пещерах не одна, а две жены, а сколько от них детей – неизвестно. Да и сама Михаль после побега мужа выдана за Палтиеля бен-Лаиша. Другое дело, что у неё нет детей, и она не любит своего нового мужа-крестьянина, и продолжает плакать о Давиде. Ну, тут уж ничего не исправишь.

Год назад, как раз на обрезание первенца Шаула и Рицпы Армони, Мейрав подарила им целый ворох одежды от своих малышей и поздравила, а потом, отведя молодую мать в сторону, попросила:

– Уговори короля не убивать Давида. Пусть хотя бы в пустыне оставит его в покое.

Ответ Рицпы был совершенно неожиданным:

– Он любит Давида.

Рицпа приоткрыла веки, улыбнулась Мейрав и опять уснула. Дыхание её было лёгким, и пот больше не собирался в морщинах на лбу цепочками капель.

Мейрав знала Рицпу с малых лет, они были ровесницами, а их матери, Ахиноам и Ая, дружили. Кто бы мог предсказать тогда, что своенравная, с мальчишеским характером Рицпа превратится в тихую, заботливую жену Шаула, с которой он вот уже более двух лет не разлучается ни в Гив’е, ни в военном стане в Михмасе!

Когда король впервые представил всем Рицпу, люди были смущены – кто её молодостью рядом с седым Шаулом, кто рассказами о её скитаниях вместе с пророками по Земле Израиля. Мейрав было неприятно видеть свою знакомую на месте матери, Ахиноам.

В комнату заглянул Адриэль и знаками позвал Мейрав. Она поправила платок на спящей Рицпе и вышла к мужу.

Адриэль сегодня помогал Шаулу делать обрезание младенца. У маленького Мефибошета не было в живых дедушки, который должен держать внука на коленях во время церемонии брит-мила, и эту роль исполнил Адриэль. Каменным ножом, который хранился в семье Кишей, Шаул обрезал Мефибошета, как праотец Авраам обрезал сына своего Ицхака на восьмой день после рождения. И произнёс те же слова: «Благословен будь ты, Господь Бог наш, творец Вселенной, освятивший нас заповедями своими и повелевший нам приобщить этого мальчика к союзу Авраама».

Младенец, которому дали капельку вина, крепко спал, как спали при обрезании все сыновья иврим до него. Потом он вскрикнул и плакал, пока его перевязывали, и опять уснул, уже вступивший в союз с Богом. Вокруг каменного стола теснились дети и женщины, с интересом и удовольствием, наблюдая за действиями Шаула. Мужчины уже сидели за накрытыми столами и одобрительно посмеивались. Потом все, кроме младенца и его матери, веселились. Мафибошет спал, а она плакала. Отчего плачут матери-иврим в такие минуты? Может, им жалко дитя, у которого отрезают кусочек кожи; может, ещё больно стоять после недавних родов; а может, так велит обычай – плакать. Кто их знает!

И Рицпа не смогла бы объяснить, почему она плачет. Их с Шаулом поздравляли, им несли подарки, она никогда не бывала на празднике, где собиралось столько гостей со всего Кнаана. Все её целовали, желали многих детей, советовали, как пеленать и кормить, в чём-то утешали – она не сознавала в чём, говорили, что понимают её счастье – она не знала, какое. Стояла и улыбалась, пока ей вдруг не сделалось плохо. Шаул успел подхватить жену. Он отнёс её в самую дальнюю, тёмную и прохладную комнату, Мейрав прибежала следом, и, когда лекарь Овадья подтвердил, что Рицпа здорова, только очень ослабла после родов, Шаул ушёл к гостям и увёл из комнаты всех, оставив Рицпу на попечение своей старшей дочери.

Мейрав хотела сказать Рицпе, что она, так же, как и все вокруг, любит её и больше не ревнует к памяти матери. Только бы Шаулу было всегда хорошо с новой женой, как теперь. Михаль как-то сказала, что Рицпа настраивает Шаула против дочерей, но это она сгоряча. Мейрав должна была понять, поговорив с Рицпой, отчего Шаул так странно отнёсся к рождению детей у неё, старшей дочери, и так нетерпеливо ждал наследников от младшей. Это была не обида, скорее, недоумение: почему они, две сестры, стали не равны в глазах отца?

– Как там? – спросил жену Адриэль.

– Спит.

– Совет хочет передать ей подарок. Князь Яхмай спрашивает, могут ли они войти?

– Нет, нет! – замахала руками Михаль. – Дайте человеку собраться с силами.

– Хорошо, – сказал Адриэль, – я передам твои слова.

Он, было, направился к гостям, но жена остановила его, взяв за руку.

– Ты был с ними рядом, когда Рицпа упала. Что она сказала отцу?

– Не слышал я, – отмахнулся Адриэль.

– Рицпа показывала на младенца и что-то шептала отцу. Вспомни, ты же был рядом?

– Ты вот о чём! Она сказала Шаулу: «Видишь, твой сын беззащитней всех в доме. Ты должен... Ради него...» Я не расслышал.

– А он? Я видела, как отец поцеловал Рицпу и что-то ей ответил.

– Он повторял: «Мы будем жить. Мы будем вместе».

– А когда принёс её сюда, – задумчиво продолжала женщина, – пока он укладывал её, то, думая, что никого рядом нет, спросил: « Ты хочешь, чтобы я повторил твои слова в нашу первую ночь?» Она ответила: «Повтори». И тогда он сказал: «Если нас с тобой никто не любит, будем любить друг друга».

– Смотри-ка! – прервал жену Адриэль.

Мейрав обернулась и увидела, что у входа в комнату улыбается Рицпа.

– Ложись! – крикнула её Мейрав. – Тебе нельзя!

– Ты разве не слышишь? – спросила Рицпа.

Только тогда до слуха Мейрав дошёл писк младенца в соседней комнате.

– Ложись, ложись! – замахала она руками. – Я всё сделаю.

Пеленая младенца, Мейрав спохватилась, что шепчет ему: «Мы будем жить, мы будем вместе!».

Она поняла, что ей и сегодня не удастся поговорить с Рицпой.

Глава 7

Утром басилевс Ахиш сидел в своей дворцовой библиотеке и слушал толстого вельможу, который читал ему свои записи, сделанные во время службы писцом в филистимском стане в Гив’е. По всему побережью шли приготовления к войне – так стали филистимляне называть свой поход вглубь Кнаана. Уже был готов план разгрома армии короля иврим и покорения последних городов и селений, не признавших власти басилевса. Население Изреэльской долины будет уведено в рабство, а на его месте поселятся племена-союзники, прибывающие в Филистию с островов, спасаясь от нашествия дорийцев. «За полученные от нас наделы земли племена с островов будут всегда союзниками Филистии, – сказал Ахиш на совете серенов.– В местах, где особенно много населения, как в Гив’е, мы восстановим свои военные лагеря, и из них солдаты будут следить за отправлением обозов с данью на побережье».

Филистимляне, их слуги и рабы – все готовились к войне. Из кузниц доносился грохот – там ковали ободы для колесниц и цепи для больших партий будущих рабов. Затачивались мечи и наконечники копий, подгонялось снаряжение, солдаты мечтали о будущей добыче, писцы рассчитывали, сколько наберётся воинов и повозок.

Молодые солдаты проводили дни в учебных боях на песке.

К верховному жрецу пришли серены пяти племён Филистии просить благословления для армии и её командующего – басилевса. Верховный жрец собрал в храме Дагона жрецов племён для гадания на священных жертвах. Толпа, собравшаяся на площади перед храмом, ждала. Результатов гадания ожидал у себя во дворце и басилевс Ахиш, ждали и вожди племён, приплывших с островов и размещённых пока в лагерях на побережье.

– Так же пахал на волах их будущий король, – сказал вельможа, оторвавшись от записей в дневнике.

Басилевс встрепенулся, кивнул и велел продолжать.

– «Пашут они на паре волов. Сбруя состоит из деревянного ярма, которое волам кладут на затылок. Нет ни постромков, ни даже вожжей. Управляют упряжкой длинной палкой и, смотря по тому, как волов бьют, они идут в нужную сторону, быстро или медленно. Умелые иврим с парой волов, на которых сидит мальчик, могут даже по очень большому полю проводить совершенно прямые борозды...»

А если король иврим не спустится в Изреельскую долину? – думал Ахиш. – Что толку будет от филистимских колесниц?

Вельможа отпил воды и продолжил чтение.

– «Как они собирают урожай? Многие растения вытягивают с корнем, но большинство злаков срезают маленьким серпом. С поля колосья перевозятся на волах на общий ток селения, где каждая семья иврим имеет свой участок. Молотьба происходит так: быков и ослов проводят по снопам...»

– Болван! – рявкнул Ахиш. – К чему ты мне всё это читаешь! Ответь коротко: в чём сила этих иврим и в чём их слабость?

Но прежде, чем растерянный вельможа открыл рот, крики в толпе на площади известили город, что храм Дагона открылся, и из него выходят жрецы. Ахиш и вельможа подошли к оконным проёмам, выходящим на площадь.

Двадцать старцев, принадлежащих к самым древним родам филистимлян, проследовали через ворота храма Дагона, который останется открытым до окончания войны. Навстречу им вышла процессия жрецов и прошла к каменной скамье, установленной возле жертвенника. На жрецах были красные, вышитые золотыми нитями хитоны, перехваченные металлическими обручами. На головах они несли блюда с горстками земли, захваченной когда-то филистимлянами со своей родины, с холма, на котором стоял первый храм Дагона. Окружив жертвенник, жрецы торжественно усадили на скамью верховного жреца - слепого старика, после чего в полной тишине началось гадание по полёту птиц.

В небе появилась стая белых цапель.

– Птицы справа от меня, – объявил слепец. – Это доброе предзнаменование. Процессия жрецов направилась к дорцу басилевса. Ахиш в парадных одеждах вышел ей навстречу. Главный жрец и басилевс в сопровождении телохранителей и народа направились к пограничному столбу. Здесь слепцу вложили в руку дротик с наконечником, смазанным кровью жертвенной птицы, и он швырнул его на восток - в сторону врага. Так филистимляне издревле объявляли о начале войны.

 Дозорные сообщили, что со стороны Ашкелона приближается всадник на осле. Это был посланец Ахиша, передавший Давиду приказ явиться в Яффо со всеми людьми и при оружии.

Начались сборы, и впервые в Циклаге воцарилась тревога. Женщины без слёз отправлявшие мужей воевать в пустыню, вдруг заговорили шёпотом. Будто туча накрыла селение и прижала его к пескам.

Самая удивительная перемена произошла с Авигаил. Она неподвижно сидела, глядя в землю, не слышала, когда к ней обращались. Никто её такой никогда не видел.

– Что с тобой? – спросил Давид. Озабоченный сборами в дорогу, он последним заметил перемену в жене. – Разве я в первый раз еду к Ахишу?

Авигаил покачала головой, сделала знак, мол, не обращай на меня внимания. Но он настаивал:

– Что с тобой?

– Предчувствие, Давид.

Она уткнулась ему в плечо, громко заплакала, но тут же закусила губу, выпрямилась и хотела выбежать из комнаты.

Он остановил её.

– Погоди. Что за предчувствие?

– Кончились счастливые дни, – Авигаил опустила голову.

– Для кого они кончились? Для нас с тобой?

Их взгляды встретились, и Авигаил улыбнулась, что-то увидев в его глазах.

– Нет, не для тебя, слава Богу, – сказала, успокаиваясь.

– Так для кого же?

– Для меня, для многих людей. Но для тебя – нет.

– Ты хочешь, чтобы я оставил здесь охрану, Авигаил?

– Да.

Он вышел из дома, но вскоре вернулся злой.

– Филистимлянин говорит, что басилевс велел ему проследить, чтобы здесь не остался ни один воин.

Она развела руками.

– Да никто не придёт в Циклаг. Вспомни, сколько раз мы уходили в пустыню, оставляя вас одних, – уговаривал Давид.

Авигаил кивала, но отводила взгляд. Вдруг сказала своим обычным глубоким голосом:

– Прежде, чем благословлю тебя в путь, муж мой Давид, поклянись Богом, что не забудешь нашу первую встречу в Кармеле и не прольёшь крови детей Авраама.

Он обещал, хотя и был немало удивлён этой просьбой. Обнял жену, поцеловал, постарался успокоить.

У ворот Яффо их встретил вестовой с приказом: отряду разбить лагерь на берегу, а Давиду прибыть срочно к басилевсу.

Идя за вестовым по знакомым улицам, Давид удивлялся переменам в Яффо. Город наполнился воинами и колесницами, повсюду ставились новые палатки, в порту у всех причалов разгружались корабли, пришедшие с Островов.

Ахиш находился в походной палатке. Оттуда непрерывно выбегали вестовые, выкрикивая команды, и по тому, как часто слышалось слово «Афек», можно было догадаться, что в этом городе на Приморском тракте сосредотачивается войско басилевса.

Давида провели в палатку. Ахиш ответил на приветствие и приказал оставить их одних. В шлеме, бронзовой кольчуге и походных сапогах басилевса трудно было узнать. Несколько секунд он стоял посредине палатки, размышляя, потом подошёл к Давиду и положил ему руку на плечо.

– Филистия выходит на войну, – сказал Ахиш. – Против нашего общего врага Шаула.

И сказал Ахиш Давиду:

– Да будет тебе известно, что со мною пойдёшь ты и люди твои.

И сказал Давид Ахишу:

– Если так, то узнаешь ты, что сделает раб твой.

И сказал Ахиш Давиду:

– Зато я сделаю тебя хранителем головы моей навсегда. Но об этом можно будет говорить только после похода, когда разгромим Шаула. Понял меня?

Давид задумался, но отвечать не пришлось.

– Я-то тебе доверяю, – продолжал басилевс. – Я ручался за тебя перед серенами. Но они сказали: «Нет. У твоего иври есть теперь случай помириться со своим королём, принеся ему наши головы». Серены требуют, чтобы ни одного иври не было в филистимском лагере до конца войны. Так что...

Лицо Давида потемнело. Ахиш засмеялся:

– Серен Дора такой трус, что даже пытался убедить меня, что ты, – слышишь! – тот самый иври, который попал из пращи в нашего солдата-великана Голиафа. Но тут уж не только я, а все серены ему объяснили, что молодого иври, убившего Голиафа, звали Эльханан.

Видя, что его рассказ не развеселил Давида, Ахиш посерьёзнел.

И сказал Ахиш Давиду:

– Знаю я, что ты хорош, как ангел Божий, но серены филистимские сказали: «Пусть не идёт он с нами на войну». Итак, встань рано утром, ты и люди, которые пришли с тобой, и <...> чуть забрезжит свет – уходите.

И встал Давид рано – сам и люди его – чтобы утром уйти <...>

А филистимляне поднялись в Землю Израиля.

Глава 8

В то же утро о больших перемещениях войск на побережье стало известно в военном стане иврим. Король Шаул понял сразу: это – война. Значит, настал его час. Но на Совете все, даже князь Яхмай, посчитали, что и на этот раз дело ограничится вторжением, которое надо отбить и отогнать грабителей обратно, к морю.

Шаул молчал, но вдруг поднялся Авнер бен-Нер.

– Нет, – он покачал головой, – это – война. Все пять племён Филистии объединились, и армию ведёт сам их басилевс.

 Наступила тишина, все смотрели на короля.

Шаул произнёс: «Авнер прав» и опять замолчал.

Вошли разведчики-шимониты с донесением о передвижениях неприятеля. Шаул выслушал их и обратился к Совету.

– Всё, как мы предполагали: Ахиш идёт на северо-восток в Изреельскую долину, чтобы отрезать нас от иврим севера.

– Нельзя дать ему войти в Изреельскую долину! – закричал Малкишуа. – Мы должны занять её первыми!

Остальные зашумели: верно!

– Ничего не получится, – князь Яхмай поднял руку и, дождавшись тишины, продолжил: – Ахиш, конечно, рассчитывает на то, что мы, не дожидаясь подхода наших ополчений, встретим его в Изреэльской долине. У иврим лёгкое оружие, мы подвижнее филистимлян, но в долине нас раздавят, как кузнечиков. Если уж битвы не избежать, – Яхмай почесал затылок, – лучше, пожалуй, нам ударить сверху, с гор Гильбоа, например. Так, чтобы филистимляне не успели разогнать свои колесницы.

Совет решил отправить гонцов во все племена, чтобы ополчения быстро шли к горам Гильбоа. Обе армии, Шаула и Йонатана, после коротких сборов соединились и двинулись на север. Военные станы в Михмасе и Гив’ат-Шауле опустели.

Шаул и Авнер, войдя в палатку, поставленную оруженосцами, уселись на землю. Король попросил Миху никого не впускать. За стенами палатки гудел стан: солдаты устраивались на новом месте. Не было слышно обычных шуток, споров из-за места, дележа оружия или продуктов. Раздавались только команды, шум шагов и блеянье овец в загонах.

Король сидел, охватив голову руками. Авнер поднялся, попил воды, утёр бороду, а когда опускался на место, задел плечо Шаула, раненое ещё в Явеш-Гиладе.

Рицпа с двумя маленькими сыновьями Шаула, как и другие жёны, оказавшиеся в это время в лагере, поехала с обозом вместе с армией.

Продвигаясь на север, филистимляне и иврим следили друг за другом. После Сохо Ахиш повернул на восток, а Шаула горная дорога увела к северу, и с этого момента иврим больше не видели сверху тракт, забитый неприятелем, но днём и ночью слышали голоса, топот ног и скрип колёс. «Похоже, басилевс собрал для войны с Шаулом всех филистимлян и всех солдат, прибывших морем», – мрачно рассуждали иврим. Они ехали молча. По прибытии в горы Гильбоа командующий Авнер бен-Нер и король Шаул уединились в палатке.

– Вот и всё, – сказал Шаул.

– Похоже, – протянул командующий.

– Я знал, что так оно будет, – пробормотал король. – Мне пророки сказали.

Авнер бен-Нер посмотрел на него и промолчал

– Всё, – повторил Шаул. – Теперь конец!

Оба замолчали, уставясь в земляной пол.

– Не бывать такому, – покачал головой Авнер. – Господь не допустит!

Шаул поднял на него взгляд.

– Ещё не знаю, что нужно сделать, – вздохнул Авнер. – После Эвен-Аэзера я принёс жертву Богу и поклялся, что Филистия никогда не будет владеть Землёй Израиля. И кое-что мы успели для этого сделать, а? – вдруг засмеялся он.

И Шаул неожиданно для себя ответил ему смехом.

– Тогда, под Эвен-Аэзером я видел издали, как они впрягли в повозку рабов и повезли наш Ковчег к себе в храм, – рассказывал Авнер. – С тех пор я хочу дождаться вот чего: когда мы разобьём филистимлян и выгоним их из Кнаана, я, старый Авнер бен-Нер, продам свою землю и куплю другую – ту, где был их военный лагерь в Гив’е. Я куплю рабов из самых знатных филистимлян, запрягу их вместо волов и заставлю вспахать землю, где они держали свой лагерь. И засажу её ячменём. После этого я, наверное, перестану видеть во сне, как увозят наш Ковчег Завета и умру спокойно.

– Не может быть, что всё кончено, – вздохнул Шаул.

– Не может быть, – повторил Авнер. – Давай рассуждать. Пехоты басилевса мы не боимся – против неё иврим устоят. Мы у себя дома. Но вот железные колесницы… Как удержать на месте людей, когда на них несутся повозки, увешанные копьями, да кони храпят, а возницы швыряют эти их дротики, которые воют в полёте? Иврим побегут, и тогда выйдет пехота басилевса с длинными копьями и переколет нас всех. Ты меня слушаешь?

– Ну, слушаю, – откликнулся Шаул. – До сих пор нас от колесниц спасали горы. А что теперь? Оставаться в горах – Филистия перережет Землю Израиля пополам, сперва очистит север, потом примется за юг. Что же иврим так и будут ждать в горах? Конечно, разбегутся!

– Шимониты поймали одного ахейца. Он говорит, что Ахиш обещал молодым солдатам, что после атаки колесниц туземцы рассеются по лесам и пещерам, а их командиры спрячутся в селениях, переодевшись, чтобы не узнали. Басилевс уже объявил награду тем, кто опознает тебя, меня и всех князей иврим, – рассказал Авнер.

– Побегу! Спрячусь! Переоденусь! – Шаул опять начал смеяться. – Не знает Ахиш иврим. Сколько воюем с ним, а всё не знает.

– Погоди, погоди, – остановил его Авнер бен-Нер. – Выходит, иврим должны уйти не в горы, но так, чтобы от колесниц филистимлянам не было прока. То есть...

– За Иордан! – Шаул начал приподниматься. – Дальше, Авнер?

– Верно, за Иордан. Кажется, Ахиш об этом не подумал. Шимониты сказали, что всё филистимское войско движется сюда, в Изреельскую долину. А иврим отойдут за Иордан. Там к нам добавятся ополчения трёх гил’адских племён, армия вернётся и побьёт филистимлян. Ну, как?

– За это время они займут все наши селения здесь, в долине и будут зверствовать.

– Будут, – невесело согласился командующий.

– Дальше. Колесницы станут нас преследовать и догонят раньше, чем мы перейдём реку.

– Верно.

Они опять замолчали, а потом одновременно подняли головы.

– Кто-то останется и задержит колесницы, – выговорил Авнер бен-Нер.

– Я, – сказал Шаул. – А ты уведёшь армию, и когда-нибудь вернёшься и очистишь от необрезанных нашу землю. – Шаул вдруг возвысил голос: – Это – приказ короля, командующий Авнер бен-Нер. Иди и готовь армию.

Тяжёлой походкой король направился к палатке Совета, уже собравшегося по его приказу. Миха следовал за ним, не отставая ни на шаг. Войдя в палатку, король не сел со всеми, как делал обычно, а прошёл на середину и громко, внятно объявил, что армия – две тысячи бойцов – уходит с Авнером за Иордан, а тысяча воинов останется с ним, Шаулом. Рассчитывать, что успеют подойти ополчения северных племён, не приходится.

Наступила тишина. После совещания весь Совет решил остаться с королём прикрывать отход к Иордану.

– Мы с тобой, король Шаул, – сказал за всех старый князь Яхмай.

Шаул кивнул. Другого ответа он не ждал.

Командиры вышли. Шаул задержал Яхмая.

– Яхмай, – попросил король. – Поговори с бойцами, скажи им, что для всех нас эта ночь – последняя. Напомни, что, по обычаю иврим, те, кто недавно привёл в дом жену, посадил виноградник, те, у кого родился ребёнок, – они могут уйти домой. Я прошу, чтобы такие солдаты ушли! – вдруг закричал Шаул и вышел из палатки Совета.

У края скалы он задержался, глядя на кипящую от скопления людей и лошадей Изреельскую долину внизу. Всякая мысль о сопротивлении казалась сейчас нелепой. Шаул сжал веки, покачал головой и стал различать, что масса людей внизу разделяется на огромные квадраты, там возникают костры и устроены загоны для лошадей. Он понял, что Ахиш готовится к встрече с армией иврим, когда та спустится с горы в долину.

Шаул перевёл взгляд на склоны, высматривая тропы, по которым его солдаты обрушатся завтра на врага, он уже прикидывал, кому будет бить в глаза солнце, и каким должно быть начало сражения. Только начало – а там будет видно. Может быть, Господу будет угодно сотворить чудо…

И внезапно пришло спокойствие.

Ну, и ладно, – сказал себе король Шаул. – Ну, и пусть. Разве я когда-нибудь выбирал!

Он почувствовал, что не один, и оглянулся. Йонатан, Авинадав и Малкишуа стояли позади отца и улыбались. Он шагнул к ним, сгрёб всех вместе, прижал к груди. Спросил:

– Может, пойдёте с Авнером?

Сыновья молча покачали головами.

– Я пошлю Рицпу с детьми за Иордан. И ты, Йонатан, отправь своих.

Йонатан и оба его холостых брата смотрели на отца и улыбались ему.

– Завтра на рассвете встретимся в обозе, – сказал Шаул. – Скоро будет темно, а у меня есть ещё одно дело.

Он подозвал Миху и отвёл его в сторону.

– Нужен вызыватель духов. Знаешь такого поблизости?

– Но ты же сам велел всех их перебить, – удивился Миха.

– Мне нужно! – повторил Шаул.

– Есть тут в горах в Эн-Доре одна женщина...

– Веди меня к ней, – приказал король.

Тени сосен ложатся на горную тропу, по которой едет исполинского роста человек. Полы его рубахи задираются ветром и шлёпают мула по животу. Иногда ветер доносит до тропы крики филистимских колесничих, которые чинят у обочины повозки или перепрягают скот. Всадник не отрывает взгляда от тропы, думает, вздыхает. В памяти короля Шаула возник день его коронации в Гилгале и внезапное обращение старого пророка к собравшемуся народу и к нему, новому помазаннику Божьему: рассудите! «Мне бы так! – вздыхает король Шаул. – Меня бы кто рассудил».

– Отсюда – пешком, – сказал Миха и показал на густой лес. – Там могут быть филистимляне.

Шаул слезает с мула и передаёт поводья вестовому. Приказывает воинам остаться и ждать его здесь. Вслед за королём в лесу скрывается только Миха. На ходу он через одышку рассказывает:

– Я как-то спросил её: «Это правда, что ты читаешь по чёрным свиткам с белыми буквами?» Говорит: «Правда».

Миха споткнулся и чуть не полетел с горы. Шаул, ещё более огромный в свете поднявшейся над лесом луны, поймал его за руку. Повторил: «Скорее!»

Вдруг Миха в темноте нащупал руку Шаула и прошептал:

– Здесь!

С масляными светильниками в руках Шаул и Миха осматривали комнату, пока за стеной сонная волшебница готовилась выйти к гостям. Повсюду виднелись подвешенные к потолку нитки с сухими грибами, пучками травы и веточками с нанизанными на них ягодами. На стене крепились бронзовые зеркала с ручками то в виде человеческой руки, то – лапы дикого зверя с когтями и шерстью. У одного зеркала ручка имела вид змеи, и Миха подумал: как же она берёт эти зеркала, когда в них смотрится? Диковинными были и светильники – каменные и глиняные плошки, в которых плавали фитильки. На дне одной из них был нарисован охрой зевающий бегемот, в другой свернулась глиняная змейка, в третьей лежал вырезанный из камня скорпион.

– Шалом! – раздалось у них за спиной. – Зачем пришли?

И сказал ей Шаул:

– Поколдуй мне через мёртвого и подними того, о ком я скажу тебе.

И сказала ему женщина:

– Ведь ты знаешь, что сделал Шаул, как истребил он в стране вызывающих мёртвых и знахарей. Зачем же расставляешь ты сети душе моей? Чтобы погубить меня?

И поклялся ей Шаул Господом, сказав:

– Как жив Господь, не постигнет тебя наказание за это дело.

И спросила женщина:

– Кого поднять мне для тебя?

И сказал он:

– Подними Шмуэля.

И увидела женщина Шмуэля и громко закричала и сказала Шаулу:

– Зачем ты обманул меня?! Ведь ты – Шаул!

И сказал ей король:

– Не бойся. Что же видела ты?

И сказала женщина Шаулу:

– Видела я нечто божественное, поднимающееся из земли.

И спросил он?

– Каков его вид?

И ответила она:

– Поднимается старый человек, закутанный в плащ.

Тогда узнал Шаул, что это – Шмуэль. И поник он лицом до земли и поклонился.

И спросил Шмуэль Шаула:

– Зачем ты потревожил меня?

И ответил Шаул:

– Тяжко мне очень. Филистимляне воюют со мной, а Бог отступил от меня и больше не отвечает мне ни через пророков, ни через сновидения. Вызвал я тебя, чтобы ты наставил меня: что мне делать?

И сказал Шмуэль:

– Зачем ты вопрошаешь меня? Господь отступился от тебя, стал врагом твоим. Сделал Господь так, как пророчил через меня: отверг царство от тебя и отдал другому. А так как не слушал ты голоса Господа, то сбудутся и остальные пророчества. Предаст Господь и Израиль вместе с тобой в руки филистимлян. Уже завтра и ты, и сыновья твои будете со мною, а стан иврим передаст Господь в руки врагов.

И пал Шаул во весь свой огромный рост на землю, потому что испугали его слова Шмуэля, и не было у него больше сил – ведь Шаул не ел хлеба весь тот день.

И подошла та женщина к Шаулу и, видя испуг его, сказала:

– Вот послушала я, раба твоя, голоса твоего и подвергла себя опасности, повинуясь словам твоим, которые ты говорил мне. А теперь послушай ты рабу свою. Я положу перед тобой кусок хлеба – поешь, чтобы были у тебя силы на дорогу.

Но он отказался: не буду есть. И очень просили его слуги, а также женщина та. И послушался он голоса их, встал с земли, сел на ложе. А у той женщины был в доме откормленный телёнок. Она быстро зарезала его, взяла муки, замесила тесто, испекла хлеб.

И подала женщина Шаулу и слугам его, и они поели. И встали, и ушли в ночь...

Опять по освещённой луной горной тропе едет король. За ним следуют озябшие воины. Они доверили свои судьбы Богу и, шепча молитвы, думают не о завтрашнем сражении, а о костре в стане, где их ждут еда и сон, и товарищи, которым назначена та же судьба.

Вдруг огромная спина впереди замирает, и весь отряд останавливается вслед за своим королём.

– Зачем же ты одевался в красное? – уже в который раз за дорогу выкрикивает Шаул, несколько секунд ждёт ответа, а потом опять пятками направляет мула вперёд.

Глава 9

Ахиша разбудили гиены. Неподалёку от стана они плакали голосами девочек, и, сколько не пытались отгонять этих тварей сторожа, те возвращались и опять начинали вой. Ахиш лежал и думал, что эта мерзость, гиена, скорее всего, не зверь, а дух, не даром же самки у них не отличаются от самцов.

Ахиш вылез из палатки, схватил камень и хотел швырнуть его в направлении воя, но передумал. Поколебавшись, он решил не возвращаться в палатку, закутался в плащ и пошёл по лагерю.

Часовые с факелами двигались за линией палаток. Неподалёку начинался следующий лагерь, в нём тоже перемещались огни. Басилевс подошёл к часовым и спросил, что за смена. Ему ответили и дали факел. Ахиш продолжал путь. Поровнявшись с палаткой жрецов, он услышал доносившуюся оттуда молитву:

– Сладкое облако из пасти твоей

Струится и мир накрывает...

Наверное, их тоже разбудили гиены, подумал Ахиш. Это хорошо, что жрецы встали. Пусть готовят жертвоприношение, может, бой начнётся уже в это утро.

Выбрав место, где ему ничего не мешало, Ахиш остановился, чтобы разглядеть лагерь иврим на горах. Огней там было немного – наверное, туземцы берегли факелы, чтобы хватило надолго. В Михмасе против колонны Питтака их король выжидал неделю. Сколько он надеется простоять на этот раз? Когда начнётся сражение?

Ахишу было неприятно, оттого что выбор времени боя остался за врагом. Но ведь глупо было бы филистимской армии карабкаться в гору! Да ещё с колесницами! Он, басилевс, сделал главное: поставил врага в положение, когда у того есть единственный выход – сражение в долине. Шаул понял это и привёл свою армию сюда. Теперь басилевс просил Дагона, чтобы сражение началось как можно скорее. Но он понимал, что противник станет оттягивать час своего разгрома, и, трясясь от страха, отсиживаться в своих горах. Пусть. Ахиш подождёт. В это время его войско будет грабить Изреельскую долину. Серены постановили, что весь скот и имущество иврим поделят между пятью главными городами Филистии. Первых пленных, по обычаю, повесят на городских стенах, чтобы враг дрожал от ужаса перед армией басилевса. Следующие партии иврим будут обращены в рабов и проданы.

Сильно задул западный ветер. Он сможет разогнать облака, и тогда станет достаточно светло, чтобы начинать сражение. За спиной у Ахиша закашлялся от ветра вестовой. Басилевс подозвал его, похвалил за то, что догнал и приказал постоянно докладывать о происходящем в стане иврим.

– Постой, – задержал Ахиш солдата. – Ты тоже слышишь какой-то гул?

Вестовой прислушался.

– Это где-то там, – он неопределённо указал пальцем на небо. – Оно гудит здесь давно.

Странно, что до сих пор я этого не слышал, подумал Ахиш. Он отпустил вестового.

Как и большинство солдат-иврим, король Шаул не сомкнул глаз в эту ночь. В середине стана горел костёр, пламя раскачивалось и отвлекало людей от мыслей о предстоящем сражении. Одни солдаты просидели у огня до самого рассвета: беседовали, вспоминали, даже пели хором. Другие подходили, присаживались, слушали, потом вставали и уходили. Палатки пустовали.

Король тоже пошёл к общему костру, поел со всеми и начал было тоже точить меч и разговаривать, но тут к нему подошёл эфраимский командир сотни Рефах и сказал, что хочет посоветоваться.

Шаул, кряхтя, поднялся с камня, передал свой меч Михе и вместе с Рефахом пошёл в королевскую палатку. Там он и остался, потому что люди один за другим приходили говорить с королём, и каждого необходимо было выслушать. Многие шли, чтобы попрощаться. И впервые за эти годы походов и сражений король узнал от своих воинов, как хорошо они вспоминают нелёгкое время, проведённое вместе с ним.

Всю ночь в стане появлялись крестьяне из окрестных селений, и от них тоже Шаул услышал слова почтения и любви.

И укрепился король Шаул в своём намерении.

Приходили иврим из селений Изреэльской долины, уже захваченных филистимлянами. Они рассказывали, как хозяйничает там армия басилевса и просились в войско, чтобы отомстить за свои семьи и дома. Большинство этих людей пришли с оружием, остальных вооружили из обоза.

К утру командующий Авнер бен-Нер насчитал пять тысяч бойцов, готовых начать сражение – для победы мало, но задержать врага теперь было можно. Только после полуночи Шаул наконец смог побыть наедине с сыновьями. Сели за стол, посмотрели друг на друга, похлопали по спинам. Кроме светильников, слуги расставили по столу кубки с вином и водой, тарелки с хлебом и мясом. Беседовали о Гив’е, о роде Матри. Шаул рассказывал сыновьям смешные истории из их детства. Вспомнили Ахиноам, и Малкишуа вдруг признался, что радуется предстоящей завтра встрече с матерью. Остальные, потупясь, молчали. Шаул рассказал им о старшем брате, ушедшем в Египет. Потом Йонатан, Авинадав и Малкишуа услышали от отца обо всех своих храбрых делах – а ведь они были уверены, что король ничего не замечал. Теперь они узнали, что отец внимательно следил за военной жизнью каждого из них и гордился ими.

Трое братьев вышли из палатки и направились к общему костру. С этой минуты их уже никто не видел порознь.

Шаулу доложили, что двести пятьдесят пустынников из Города Пещер прибыли в стан, чтобы сражаться вместе со всеми иврим. По приказанию командующего их накормили и дали место у костра. Теперь они там беседовали с солдатами. Главный среди пришедших, знаменитый музыкант Ицхак бен-Гируш, хотел бы поговорить с королём.

В ожидании музыканта Шаул стоял у входа в палатку, издалека смотрел на костры: огромный в центре и маленькие в разных концах стана. У костров по сотням готовили еду, беседовали или, пригревшись, спали.

Хорошо, – подумал король и стал глядеть на небо. Ветер всё время менял форму облаков, отрывал от них куски, расслаивал, сливал вместе или растаскивал по небу. Облако, проплывавшее как раз над палаткой, напомнило Шаулу одну из ослиц Киша – из тех, что убежали из Гив’ы.

Не оборачиваясь, Шаул спросил:

– Помнишь, Миха, как ты, бывало, рассказывал мне, что видишь на небе?

– Помню, – откликнулся Миха. – Мы лежали с тобой в поле на новом участке. Волы отдыхали, а мы разговаривали.

Миха приблизился, король обнял его за плечи.

– А теперь что ты видишь?

– Теперь? – оруженосец задрал голову и, почёсывая бороду, начал: – Черепаха или ёж. Вроде как подбираются к стогу сена.

– А что там? – Шаул повернул оруженосца в другую сторону.

– Там? Там полчища большие идут одно на другое.

– А там?

– Сейчас. Огромный человек – ты ему будешь до колена! – бежит по небу, спиной к нам. Руки раскинул и смотрит за облака. Может, он видит там ангелов.

– Рубаха у него красная? – вздрогнув, спросил Шаул.– Что ты ещё там видишь, Миха?

– Рубаха у него белая, на спине только чёрная.

В эту минуту к ним подошёл длинноволосый старик с факелом в руке.

– Так вот ты какой, король иврим! – сказал он, разглядывая Шаула. – Давно я к тебе собирался, да всё откладывал

– Ведь и я хотел послушать твою игру, Ицхак бен-Гируш, – сказал, протягивая руку, король.

Они беседовали целый час, попивая вино и без волнения рассуждая о смерти, до которой оставалось совсем немного. Потом оба встали и направились к центру стана. За поясом у Ицхака бен-Гируша была та самая свирель, которой пастухи приписывали способность окрашивать в разные цвета поверхность Солёного моря.

У костра они застали чуть ли не всю армию. Пустынники в белых одеждах сидела вблизи огня, лица их были торжественны и спокойны. Солдаты расступились, и Шаул с Ицхаком бен-Гирушем прошли вперёд. Король приветствовал всех, подсел к своим вестовым и стал ждать. Ицхак бен-Гируш, освещаемый пламенем, поднялся на большой плоский камень. Тут же смолкли разговоры. По знаку руки музыканта пустынники начали пение, прося у Господа прощения за грехи Его народа. Воины один за другим присоединялись к хору.

– Что там? – спросил Ахиш вестового.

– Воют, – пожал тот плечами.

Только что от перебежчика узнали, что вся армия иврим занята пением.

– А к бою они не готовятся? – недоверчиво спросил басилевс.

Вестовой покачал головой: нет, не готовятся.

– Теперь понятно, – рассмеялся Ахиш. – А я-то думал: что за гул там, на небе?

Авнер бен-Нер несколько раз просил солдат отдохнуть перед сражением и даже пугал их печальным опытом битвы под Эвен-Аэзером. Но он и сам не заснул ни на минуту. Один за другим приходили к нему в палатку воины из тех, что оставались с Шаулом, и просили позаботиться об их детях и родителях, передать важное слово братьям. Прощались. И каждый раз, когда солдат уходил, Авнер чувствовал будто обрывается ещё одна из ниточек, на которых подвешено его сердце. Он знал каждого воина – столько пройдено вместе! – и знал, что их ждёт.

 Последним явился князь Яхмай и увёл Авнера в палатку Совета. Там собрались, как всегда, командиры и старейшины. Необычным было только появление за общим столом священнослужителей. Закончив приготовления к утреннему жертвоприношению, они пришли в Совет.

Глава 10

Уже перед самым рассветом Авнер и Шаул в последний раз собрали командиров и повторили, что нужно будет делать каждой сотне, когда армия ворвётся в Изреельскую долину. Потом было жертвоприношение, священнослужители благословили построенное в боевые порядки войско, и бойцы замерли на вершине, рассматривая через туман, заливший долину, филистимский лагерь, где перемещались сотни факелов и заливались трубы, призывая к побудке.

В самой середине первого ряда стоял король Шаул, невнимательно вглядываясь в происходящее внизу.

Небо над долиной было обложено облаками, но поднявшийся к утру ветер раздвигал их, освобождая место для восходящего солнца.

Тысяча воинов, которые вместе со своим королём будут прикрывать отход каравана с женщинами и детьми, вынули из поясов и передали в обоз все вещи. Они положили на землю ножны и остались в строю с обнажёнными мечами. Первый атакующий отряд – шимониты и пустынники – во главе с князем Шутелехом сосредоточился на середине склона, ожидая сигнала шофара к началу боя. В одной руке у каждого иври был зажжённый факел, в другой – обоюдоострый меч.

В эти минуты женщины вывели обоз на тропу, ведущую на юго-восток, к Иордану. Всех мулов, какие были при армии, старшие дети погнали следом за обозом, но вскоре остановились в роще неподалёку от тропы и стали ждать, прислушиваясь к звукам, долетающим с горы Гильбоа. Мулы нужны будут позднее, когда, после первого вала атаки, иврим посеют панику в филистимском стане, и шимониты подожгут загоны с лошадьми и колесницами. После этого армия во главе с Авнером бен-Нером выйдет из боя, воины сядут на мулов, догонят обоз и вместе с женщинами и детьми быстрым маршем двинутся через Иордан в Гил’ад, куда уже отправлено предупреждение.

Все знают, что им предстоит. Последние минуты стынет на вершине горы Гильбоа ивримское войско. Ждёт и смотрит на своего короля. А он ликует, король Шаул. Уже много лет не было ему так легко, как в это утро. Князья, Нахшон и Яхмай, трое сыновей – все, кто рядом с Шаулом, видят, как не спеша, не отрывая взгляда от горизонта, король накладывает на голову красный обруч – венец первого полководца иврим Йеѓошуа бин-Нуна. Поверх венца Миха надевает на Шаула шлем и закрепляет его ремешки под затылком. И тут солнце окончательно вырывается из облаков, и медные доспехи короля воспламеняются протянутыми с неба лучами. Шаул, как и его солдаты, отвязывает от пояса ножны и швыряет их на землю. Воинам вокруг короля передаётся его ликование, они начинают петь, к ним присоединяются священнослужители, только что благословившие войско.

Шаул поднимает над головой меч. Миха подаёт ему шофар, и король трижды трубит в этот рог.

– Шма, Исраэль![38] – раздаётся общий клич, и бегущие вниз по склону бойцы врываются в филистимский лагерь у подножья горы Гильбоа.

Ахиш сидел за походным столом, когда в палатку вбежал вестовой с сообщением, что туземцы атакуют. Басилевс продолжал есть, но на лице у него появилось выражение мрачной сосредоточенности.

Ахиш предусмотрел и такой поворот событий: отчаянную, самоубийственную атаку, в которую ринется неприятель. Поэтому и поставил первым лагерем у подножья гор, на которые вышел Шаул, отборные ахейские отряды – опытных воинов из Гата. Охрана этого лагеря была увеличена втрое и велась круглосуточно.

Вчера Ахиш сверил рассказы перебежчиков и своих дозорных. Они совпали. У иврим было так мало войска, что Ахиш мог бы воевать с ними силами одного только города Гата, а не собирать, как он это сделал, десятитысячную армию с сотней колесниц.

Да, он был готов к тому, что Шаул с отчаяния ринется на смерть, но всё-таки надеялся, что туземцы станут выжидать в надежде на подход своих ополчений с севера и с юга. Но раз эти иврим начали – тем лучше.

Ахиш вышел из палатки и опять услышал гул с неба. Что это теперь? – подумал он. Не поют же туземцы до сих пор. И, поняв, что это и раньше было не пение, басилевс испугался. Но он не показал виду, только пошёл быстрее, слушая на ходу подбежавшего вестового.

Гатийцы выдержали атаку, а теперь они сами перешли в наступление и уже добивают туземцев. Кто там их атаковал? Дикие с юга и много стариков и молодых в белых рубахах. У всех короткие мечи и ножи.

На что же они рассчитывали? – думал Ахиш. Гул с неба мешал ему сосредоточиться. Слушая подбегавших вестовых, Ахиш злился оттого, что не может понять замысел Шаула. На что тот рассчитывал?

– Ты тоже хочешь сказать, что гатийцы добивают туземцев? – крикнул он новому вестовому. Солдат растерялся. – Уж очень долго они их добивают, – сквозь зубы процедил Ахиш.

Второй лагерь был сильнейшим. За ним шёл третий, где находились колесницы из Дора, потом четвёртый – армия серена Ашкелона. Басилевс специально велел поставить свою палатку во втором лагере, чтобы, когда сражение начнётся, самому возглавить атаку колесниц в долине.

Недоброе предчувствие направило Ахиша не в сторону гатийского лагеря, где шёл сейчас бой, а к загонам с лошадьми. Животных должны были уже накормить, напоить и запрячь в колесницы. Небо не переставало гудеть. Ахиш ладонями прижал к ушам гибкие пластины шлема и побежал к загонам.

Он издалека услышал запах дыма, а, забежав за линию палаток, увидел пламя. Забор, ограждавший загон, пылал. Лошади вырывались наружу и разбегались по окрестностям. Колесничие и подбегающие со всех сторон с вытаращенными глазами солдаты пытались потушить пожар и словить лошадей. Паника нарастала, как нарастало пламя, разносимое ветром и кричащими лошадьми. Некоторые животные с горящими гривами и хвостами катались по земле, отбиваясь копытами от солдат, бегущих к ним с кожаными вёдрами.

Ахиш сходу воткнул меч в горло раненой лошади. По его примеру подбегавшие филистимляне стали приканчивать орущих животных. Громким голосом басилевс отдавал команды: разрушить загон, закидать песком пламя и начать погоню за поджигателями. Он приказывал выводить неповреждённых лошадей в долину, запрягать колесницы и направлять их на помощь первому лагерю, где идёт бой. Вестовые докладывали, что войска во всех лагерях уже подняты по тревоге и спешно готовят колесницы к началу главного сражения.

Тут взметнулось пламя над лесом, где были укрыты колесницы второго лагеря, и Ахиш кинулся туда, на треск и огонь пожара. Что же он задумал, этот Шаул? – стучало в голове басилевса. – И почему так гудит небо?

Время уже перешло за полдень, а главного сражения, которого так ждал Ахиш, всё не происходило. Наконец удалось прекратить пожары во втором лагере, уже совершенно небоеспособном, и тогда сквозь валивший из загонов дым смогли пронестись на помощь гатийцам дорийские колесницы. А едва дым рассеялся, басилевсу доложили, что туземный король с основными силами и обозом удрал в направлении Иордана. Удрал ещё утром после успешной атаки, когда иврим внезапным и мощным нападением вывели из строя колесницы и напустили дыму на всю долину. Басилевс должен был признать, что враг неплохо использовал ветер, дувший в сторону филистимлян, громоздкость их вооружения и незнание местности. Если бы не сгорели колесницы второго лагеря, Ахиш быстро догнал бы беглецов, и трусливый туземный король поплатился бы за свою хитрость. Послать дикарей, чтобы те устроили панику и пожар, а самому бежать, прикрываясь дымом! И об этом Шауле уже распространилась слава по всему Кнаану, как о великом воине! Ничего, далеко он не уйдёт.

– В погоню! – крикнул басилевс. – Ашдодский, Ашкелонский, Гатийский лагеря – в погоню за туземцами!

Ахиш ещё раз обернулся со своей колесницы, прокричал, что серен Дора остаётся за главного до полной победы в долине, и ускакал. За колесницей поднималась пыль, и гудело небо.

Перед взглядом его всё махала, удаляясь, рука Рицпы. Радость на душе у Шаула нарастала. Он видел, что прошло немало времени, пока Ахиш узнал, что иврим ушли. И всё-таки басилевс ещё не понял – куда. Шаул слушал донесения вестовых и смеялся: он уже не сомневался, что филистимляне не догонят Авнера бен-Нера. И все воины Шаула, кто ещё оставался в живых, успели обрадоваться: их семьи спасены! И хотя и теперь армия Ахиша во много раз превосходила силы Шаула, король иврим приказал отряду из самых молодых и быстроногих воинов догнать Ахиша и навязать ему бой, чтобы ещё задержать преследователей Авнера.

Серен Дора разрешил обессилившим гатийцам отойти в свой лагерь. И тут же по опустевшей долине понеслась сотня колесниц из третьего лагеря. Земля затряслась от грохота колёс и копыт. Кони храпели, выплёвывая на землю пену и вращая красными глазами. Колесничие кричали изо всех сил и направляли тяжёлые повозки в гущу врага, отступавшего к горе Гильбоа.

И догнали филистимляне Шаула и сыновей его...

Иврим положили на землю уже бесполезные мечи и топоры и взялись за дротики. Но это им не помогло. Не помогали и щиты, сходу разносимые конями и колесницами с закреплёнными на них копьями. Первая же атака филистимлян оказалась успешной: десятки иврим, раздавленные и растоптанные, остались корчиться на земле. Кони догоняли убегающих, с колесниц тянулись к их спинам копья, а серен Дора запустил уже вторую волну колесниц для атаки на тех иврим, что отступали плечо к плечу небольшим, но всё ещё сохранявшим строй отрядом, направив копья в морды несущихся на них лошадей.

Посмотрим, как они будут стоять, когда их прижмут колесницы – думал серен Дора и улыбался. Он дождался, пока улеглась пыль от последней колесницы, подозвал свою, забрался в неё и приказал колесничему двигаться за атакующей цепью.

Солнце пошло уже на закат, когда серен Дора подъехал к месту боя. Он двигался медленно, вглядываясь в затухающее сражение.

Иврим оставалось совсем немного, но, отступая, они достигли леса у подножья горы Гильбоа. О пни этого леса, о густую линию сосновых стволов уже разбились передние колесницы, а следующие влетали в их обломки, и лошади запутывались, мешая друг другу. Теперь из-за деревьев, из-за груды вражеских колесниц иврим отбивались от спешенных филистимских колесничих, которые продолжали атаку.

– Луки! – закричал, подъезжая, серен Дора. – Луки!

– Луки-луки-луки! – пробежало по рядам филистимлян.

Солдаты басилевса стали прятаться за деревьями и оттуда обстреливать врага. И война против Шаула сделалась жестокой. И разили его воины, стреляющие из луков.

Положение иврим сделалось окончательно скверным. Отовсюду слышались хлопки: сухой – от тетивы и через секунду сочное врубание наконечника в тело. Промахнуться было трудно. От земли поднимались крики и стоны раненых.

Филистимляне отбросили луки и с мечами и копьями набросились на тех иврим, кто ещё держался на ногах.

Король Шаул, которому стрела рикошетом рассекла лоб, крушил наседавших врагов боевым топором. Оруженосец Миха прикрывал царя от стрел большим круглым щитом. Сзади через шум боя к ним доносился голос вестового, выкрикивавшего имена убитых:

– Князь Яхмай! Ицхак бен-Гируш! Твой сын Авинадав! И другой твой сын, Йонатан!..

Вестовой умолк, видимо, отбился от колесничих, перескочил на новое место и опять стал выкрикивать в сторону короля:

– Твой сын Малкишуа!..

И убили филистимляне Йонатана и Авинадава, и Малкишуа – сыновей Шаула.

Миха за спиной Шаула прокричал:

– Авдон, твой вестовой!

Шум боя вокруг короля стал затихать, зато в предсмертный рёв обратились крики раненых – иврим и филистимлян. Солдаты басилевса ещё не догадывались, кого они окружили и добивают, но удивлялись упорству маленького отряда туземцев.

Король Шаул уже ни о чём не думал. Из тела его торчало несколько стрел, а лицо заливала кровь из раны на лбу. Но и теперь Шаул не подпускал к себе врагов. Оруженосец за спиной молчал. Только по лязганью стрел о щит Шаул догадывался, что Миха жив и прикрывает его сзади. Вращая топором, король расшвыривал нападавших. Филистимляне падали, отбегали и опять издалека били по нему из луков.

Вдруг Шаул понял, что слабеет и сейчас потеряет сознание и окажется в плену.

– Миха! – крикнул он. – Убей меня!

– Не могу, Шаул, – Миха вскинул щит, и Шаул услышал, как, звякнув, отлетело и ударилось о землю копьё.

– Миха! – проревел король. – Я тебе приказываю! Не хочу, чтобы меня добили необрезанные!

– Нет, Шаул.

– Трус! – простонал король.

– Зеева убили! – выкрикнул Миха.

Шаул наклонился за мечом и в ту же минуту над ним просвистел дротик. Это Бог не даёт врагам убить меня, – подумал король. – Значит, пора самому.

Не разгибаясь, он нащупал щель между двумя огромными камнями, вставил туда рукоять меча, потом распрямился во весь свой гигантский рост. Кровь заливала лицо, он смахивал её с мохнатых бровей и с век и искал взглядом на земле тела сыновей. И тут сквозь доспехи его достала ещё одна стрела, хрустнула меж рёбер и закачалась.

Шаул закричал и упал на сияющее острие меча.

Мгновенно стихла битва. Остановились изумлённые филистимляне. И тогда у них на глазах не то запел, не то закричал оруженосец великана – последний из ещё живых бойцов-иврим. Он шагнул вперёд, выбрал место рядом с телом своего короля, вложил между камнями обломок копья, кинулся на него, дёрнулся и затих навсегда.

Так умер Шаул и три сына его, и оруженосец его, и все люди его в тот день – вместе...

Глава 11

На рассвете следующего дня филистимляне обнаружили трупы короля Шаула и принцев. Доложили Ахишу. Он тут же пришёл, и солдаты впервые за эти дни увидели своего басилевса довольным. Мертвецам отрубили головы и вместе с личным оружием отправили эти трофеи на побережье. Процессия с музыкантами и жрецами, обходила храмы Дагона и Астарты, продвигаясь от города к городу. Народ ликовал, с удивлением разглядывая огромный боевой топор туземного короля. Обезглавленные тела Шаула и его сыновей были прибиты к стенам только что завоёванного города Бет-Шаана, и новоназначенный глава города приказал, чтобы трупы висели, пока не будет построен храм Дагона. Утром в город вошли с семьями и скарбом филистимляне с побережья.

И когда увидели иврим <...>, что умерли Шаул и сыновья его, то оставили они селения свои и бежали. И пришли филистимляне, и поселились там.

Давид проснулся рано, выбрался из палатки и направился в степь, начинавшуюся сразу за Циклагом, пока ещё не поднялись его люди, пока тихо в Божьем мире. Солнце уже взошло, и Давид удивился отсутствию птиц в воздухе: ни упругого полёта синиц, ни короткого перепева трясогузок. Войдя в высокую траву, он увидел поляну, где по сырой после дождя земле ходила пара цапель, осторожно переставляя чёрные ноги. Иногда круглые, ярко-жёлтые глаза цапель загорались, шея изгибалась, узкий оранжевый клюв выхватывал из кустов червяка, шея опять вытягивалась в сияющую белую линию, и цапля с усилием глотала добычу. Полюбовавшись птицами, Давид пошёл обратно. Выйдя из травы, он оказался на плато, устланном камнями. Камни – коричнево-серые обломки неведомой горы, жили своей жизнью, независящей от жизни людей, и рядом с ними. Давиду не раз приходилось расчищать от камней поле перед пахотой, брать в руки их влажные со стороны земли тела, отбрасывать с участка, а потом строить из них ограду или стену дома. На новом месте камни жили по–другому, Давиду – хотелось коснуться их рукой, рассмотреть рисунок трещин, отверстий и ямок. Ицхак бен-Гируш, музыкант Божий, шутил, что Господь разбросал так много камней, чтобы Земля Израиля не отделилась от земли и не улетела на небо.

При мысли о музыканте у Давида кольнуло сердце, он подумал: с Ицхаком что-то случилось!

Едва Давид закончил есть, за ним прибежал сын Амнон. Выслушав его, Давид кинулся к своей палатке. У входа двое Героев держали за плечи высокого худого мужчину. Лицо его было перепачкано землёй, одежда – в клочьях.

– Только посмотри, что он принёс! – сказал Авишай бен-Цруя, проходя вслед за Давидом в палатку. – Давай, показывай! – подтолкнул он незнакомца. – Вот он, Давид, перед тобой.

Мужчина сунул поцарапанную руку за пазуху и вытащил свёрток.

С одного взгляда Давид понял, что это.

– Встань, – приказал он. – Говори.

Мужчина протянул Давиду красный обруч и прохрипел:

– Теперь король – ты!

Давид осторожно принял обруч и положил возле себя.

– Говори, как всё случилось, – велел он.

Отряхивая с рубахи землю, вестник прерывисто дышал и рассказывал:

– Я бегу от самой горы Гильбоа. В долину пришло великое множество филистимлян, солдаты и колесницы. Армия Шаула разбита, остатки разбежались. Иврим покидают селения, и филистимляне занимают их дома.

В палатку набились солдаты. Слушали.

– Шаул и три его сына убиты, – закончил вестник.

Люди смотрели в землю, каждый думал: что теперь будет?

Снаружи раздалась песня. Разъярённый Иоав выскочил из палатки, и певец сразу затих.

Вестник протянул руку к красному обручу и повторил:

– Давид, теперь ты – король иврим!

Давид поднял на него хмурый взгляд. Вестник начал сбивчиво рассказывать, как филистимские колесницы преследовали убегающих иврим. Возницы стреляли им в спину из луков, упавших растаптывали лошади.

– Как ты узнал, что король убит? – спросил Иоав бен-Цруя.

– Случайно. Я прятался в пещере, ждал, пока стемнеет. К ночи выбрался и пополз через поляну. Повсюду лежали трупы. За горой виднелись филистимляне – они объезжали место боя: у каждого в одной руке факел, в другой – копьё. Если находили раненых иврим или беглецов, вроде меня, их сразу закалывали. Филистимляне перекликались между собой и смеялись.

Я полз очень быстро. Вдруг рядом с моей ногой поднимает голову огромный человек – видимо, тоже услышал голоса всадников. Вижу, он лежит на мече, а из шлема и из доспехов торчит не меньше пяти стрел. И он ещё был жив! Лица его я разглядеть не мог, всё оно было залито кровью, да и темнота! А он меня заметил. Я хотел бежать, но от страха не мог двинуться. Он хрипит мне: «Ты кто?» «Новобранец», – отвечаю. – «Ты не иври?» – «Нет, я – сын амалекитянина, перешедший к иврим».

– Возьми, – говорит он медленно, – моё копьё и добей меня.

И встал я над ним, и добил его, ибо знал, что ему уже не жить после того, как он пал на меч свой. И взял я венец, бывший на голове его, и запястье, бывшее на руке его, и принёс их сюда, к господину моему.

И схватился Давид за одежды свои, и разодрал их. И то же сделали все люди его. И причитали, и постились, и плакали до вечера по Шаулу и Йонатану – сыну его, и по народу Господню, и по Дому Израилеву, ибо пали те от меча.

<...> И спросил его Давид:

– Как же не побоялся ты поднять руку свою, чтобы погубить помазанника Божьего?

Сказал Давид:

– Кровь твоя да будет на твоей голове! Уста твои свидетельствовали против тебя, когда ты произнёс: «Я убил помазанника Господня!»

И тут же по знаку Иоава к вестнику подскочили двое молодых воинов и выкинули его из палатки. Сразу донёсся вскрик и звук упавшего тела.

Давид прошёл к центру селения, и весь Циклаг услышал его голос:

– Король Шаул и сыновья его убиты в бою. Плач по ним, Дом Израилев!

Плач Давида по Шаулу, Йонатану и воинам, павшим в битве у горы Гильбоа

Олень Израиля! Убита твоя краса. Трупы покрыли горы – пали герои. Тихо! Пусть не узнают в Гате, не возвестят в Ашкелоне, чтобы не ликовали дочери необрезанных. Горы Гильбоа! Ни дождь, ни роса пусть вас не коснутся, пусть не будет полей плодоносных там, где пали герои! Щит Шаула и лук Йонатана – ни один бой их не минул! Запомним, что королевский меч не возвращался из битвы без крови. Пали герои... Йонатан и Шаул! Как любили они друг друга! Проворней орлов и смелее львов они были, отец и сын, неразлучные в смерти. Дочери Израиля! Плачьте над телом Шаула! Он одевал вас в пурпур, золотые дарил украшенья. Пали герои... Тело Йонатана там, на горах... Мне больно! Брат мой, Йонатан, чудо твоей любви я потерял! Пали герои. Осквернено оружие...

Эпилог

Авнер бен-Нер прибыл в Явеш-Гил’ад. Собрав всё население на площади, командующий короля Шаула перед тем, как начать говорить, осмотрел стены и дома и похвалил жителей за то, что так обстоятельно отстроили селение, разрушенное во время боя с царём Нахашем.

– А больше всего меня радует, – улыбнулся Авнер бен-Нер, – что у каждого из вас по два глаза.

Они поняли.

И поднялись все отважные, и шли всю ночь, и взяли тело Шаула и тела сыновей его со стены Бет-Шаана, и пришли в Явеш <...> и похоронили <...> и постились семь дней <...>

На седьмой день к ним присоединился сын Шаула. Разорвав свои одежды, он сидел вместе с остальными гил’адцами и плакал – может, оттого, что опоздал и не увидел отца и братьев живыми.

Иврим приходили и уходили, садились на землю, вспоминали Шаула и подвиги каждого из павших воинов. Женщины в тёмных платках голосили неподалёку. С ними были Рицпа и Шема – жена Йонатана.

Находившийся среди гил’адцев Авнер бен-Нер с презрением поглядывал на плачущего сорокалетнего мужчину, и внешне непохожего на отца и братьев. Но командующий решил, что после окончания дней траура этого человека нужно будет провозгласить новым королём, как единственного оставшегося в живых сына Шаула. Рицпа была наложницей, да и дети её от Шаула – Армони и Мефибошет – были ещё совсем маленькими.

Авнер бен-Нер вздохнул. Война с Филистией ещё только начинается, а разве сможет этот человек заменить иврим их короля Шаула!

Рассказывали… Однажды по дороге через Изреельскую долину филистимляне вели рабов на побережье. Охрана попалась особенно злая: гнали иврим под палящим солнцем, пить не давали. Рабов торопились привести на рынок, пока за них давали хорошую цену. И вот, когда несчастных проводили у горы Гильбоа, вдруг послышался тяжёлый вздох и голос:

– Бедное моё королевство!

Услышали это не только рабы, но и охрана, а филистимляне были людьми суеверными. Спросили у рабов: «Слышали?» Те говорят: «Слышали». «И что означают на вашем языке эти слова?» Один мальчик ответил: «Означают, что король наш жив и заступится за иврим».

Охранники не поверили, но больше до самой Филистии рабов не обижали.

Примечания

1

 В романе «Король Шломо» она действует под своим оригинальным библейским именем: Царица Шевы.

(обратно)

2

О названиях месяцев и связи древних и современных календарей см. таблицу в «Предварение».

Кнаан – область Средиземноморского побережья, охватывающая частично или полностью современные Ливан, Сирию, Израиль, Иорданию и Синайскую часть Египта. По древнеегипетским источникам XII-X в.в. до н. э., страна эта называлась ФА-КНААНА (в письмах Эль-Амарны – КНАХНА), что соответствует библейскому КНААН. В русской литературе это название принято в произношение ХАНААН.

Название Земля Израиля (Страна Израиля) используется для выделения тех районов Кнаана, где проживали преимущественно ивримские племена. Кнаанеями в романе называются местные неивримские племена: эмори, хивви, гиргаши, ивусеи и др.

(обратно)

3

 Иврим. Большинство учёных полагают, что именно так называли евреев три тысячи лет назад: «народ, пришедший из-за реки» (вероятно, из-за Евфрата). Если это и неверно, то другого названия у нас нет: «иудей» тогда означало принадлежность к племени Иуды, «израильтянин» – к одному из северных племён, скорее всего, к Эфраиму. О таком новом слове, как «евреи», в период Первого Храма говорить ещё слишком рано.

(обратно)

4

Филистимляне – союз племён, владевших Средиземноморским побережьем Кнаана в XI веке до н. э. Всемирная История (Москва, 1956 г. т. 1, стр. 486) сообщает о них: «На рубеже ХIII и ХII веков до н. э. вдоль побережья Средиземного моря осели филистимляне, которые раньше обрушились на восточное побережье Средиземного моря и на Египет в числе «народов моря». И далее: «Возможно, что филистимляне были частью той народности, которая была известна грекам под именем пеласгов».

Основываясь на материалах международной конференции по «народам моря» в Бар-Иланском университете, на монографии Натаниэля Маргалита «Народы моря в Земле Израиля в библейский период» и на трудах израильских археологов Моше и Труды Дотан, автор принял следующие допущения в романе: а) филистимляне в XI в до н. э. (времени действия романа) были сильнейшим народом или союзом племён в Средиземноморье. Они первыми перешли в Железный век, тогда как египтяне ещё несколько столетий после этого продолжали пользоваться только бронзовым оружием. б) племена, входящие в этнографическое понятие «филистимляне», были предками античных народов: этрусков, критян, сардинцев и т. п. и, в конечном итоге, – греков и римлян. Поэтому автор счёл возможным реконструировать жизнь и быт филистимлян на основе сведений из Геродота, Плутарха и других историков о древних цивилизациях, предшествующих античной, и в первую очередь, на основе поэмы Гомера «Иллиада», ибо всё больше учёных сходятся на том, что описанная в этом древнем эпосе Троянская война есть один из эпизодов завоевательного похода филистимлян и других «народов моря». в) вероятно, филистимляне не имели письменности. Ряд слов из их языка вошёл в древнегреческий (напр. «басилевс» – глава союза племён, царь), а также в иврит («аргаз» – ящик, «серен» – князь, военачальник – см.об этом во II томе Энциклопедии Иврит, стр. 59). 

(обратно)

5

 Плодородная Радуга, Плодородный Полумесяц (англ. Fertile Crescent) – «пространство от Египта до Сирии с Месопотамией» (А. Мазар «Археология Библейской Земли», Иерусалим, 1996 г.)

(обратно)

6

 Кор – древняя мера объёма, прибл. 40 литров.

(обратно)

7

 Бар-мицва – церемония, связанная с достижением мальчиком возраста 13 лет и одного дня. С этого момента он считается взрослым воином и обязан выполнять все Заповеди.

(обратно)

8

 Левиты – священнослужители из племени Леви, выделившиеся при выходе из Египта. Те из них, кто вёл родословную от первосвященника Аарона, брата Моше, стали называться коэнами.

(обратно)

9

 Йеѓошуа бин-Нун – в русской традиции Иисус Навин. Военный вождь иврим при выходе из Египта и завоевание Земли Израиля.

(обратно)

10

 Ковчег Завета – драгоценный ящик, в котором хранились Скрижали Завета – Йеѓошуа бин-Нун – в русской традиции Иисус Навин. Военный вождь иврим при выходе из Египта и завоевания Земли Израиля. Десять Заповедей, вручённые Богом Моше – Моисеем (по другой версии, в Ковчеге Завета хранились и обломки первых скрижалей, разбитых Моше, а также посох первосвященника Аарона).

(обратно)

11

 Вади – овраг, образованный водным потоком.

(обратно)

12

 Шофар – рог, обычно бараний, в который трубили для созыва войска, команд во время боя, а также объявления наступления Юбилейного года, в дни Новомесячья и в праздник Рош-ѓа-Шана – Новый год.

(обратно)

13

 Басилевс – князь, глава союза племён. По предположению учёных, это филистимское слово перешло в древнегреческий в значении «царь».

(обратно)

14

 Закон – совокупность религиозных предписаний, содержащихся в Танахе (рус. – Пятикнижии Моисеевом)

(обратно)

15

Шатёр Собрания, Скиния (ивр. охел мо'эд) – переносное святилище, сооружённое иврим после исхода из Египта. Вплоть до постройки Храма было главным местом отправления культа.

(обратно)

16

 Миква – ритуальный бассейн.

(обратно)

17

 Шимшон, в русской традиции Самсон, – герой, громивший филистимлян.

(обратно)

18

 Скрижали Завета (ивр. – лухот а-брит) – две «каменные скрижали, исписанные перстом Божьим» («Исход», 31:18). Эти две скрижали, на которых выбиты были Десять заповедей, стали основой Завета, то есть союза между Израилем и его Богом.

(обратно)

19

 Парса – древняя мера измерения расстояний, прибл. 4,5 км.

(обратно)

20

 Пим – предположительно, серебряный брусок определенной величины, взимавшийся филистимлянами с местных крестьян за пользование железными сельскохозяйственными орудиями.

(обратно)

21

 Серен – князь. Как полагают учёные (Энциклопедия Иврит, т. II, стр. 59), некоторые слова из филистимского языка вошли в языки их соседей иврим («аргаз» – ящик, «серен» – князь, военачальник) и их потомков – греков («басилевс» – см. выше)  

(обратно)

22

 Тринадцать племён («колен») израэлитов. Йеѓошуа бин-Нун привёл в Ханаан 13 племён иврим: 1 – Реувена, 2 – Шимона, 3 – Леви, 4 – Иуды, 5 – Дана, 6 – Нафтали, 7 – Гада, 8 – Ашера, 9 – Иссахара, 10 – Звулуна, 11 – Эфраима, 12 – Менаше, 13 – Биньямина.

Есть несколько объяснений, почему принято писать «12 колен израэлевых». Предлагаю на выбор читателя два из них: а) у праотца Якова было 12 сыновей; б) Йеѓошуа бин-Нун разделил завоёванную в Ханаане землю на 12 частей. Племя Леви – племя священников – надела не получило, но остальные племена должны были выделять левитам участки земли под т. н. «города-убежища» и места для жертвенников.

(обратно)

23

 Арамеи – группа западно-семитских племён, из которых произошли и сами патриархи иврим. Арамеи распространились по «Плодородному полумесяцу» в последней четверти II тысячелетия до н. э. и создали ряд городов-государств на севере Ханаана и неск. царств за Иорданом, часто враждебных соседям – племенам иврим.

(обратно)

24

 «Судьи» (Шофтим),5:28-30

(обратно)

25

 Яэль – одна из героинь самого древнего из библейских эпосов, «Песни Деборы». Крестьянка Яэль ударом кола в голову убила вражеского полководца Сисру.

(обратно)

26

 Окраска и изображения стягов племён иврим взяты из сб. «Агада», кот. в свою очередь, цитирует «Бамидбар-Раба» 20; Танхума; Иалкут (Шимони).

(обратно)

27

 Песах (в рус. традиции – Пасха) – праздник в память об исходе из Египта. Седер – порядок проведения праздника Песах.

(обратно)

28

 Тексты песен гиргашей переведены с глиняных табличек из Угарита С. Гордоном.

(обратно)

29

 Господь Цваот (ивр.) – Бог Воинств.

(обратно)

30

 Ицхак, в русской Библии – Исаак, Исак.

(обратно)

31

 Обсидиан – вулканическая горная порода, осколки которой часто имеют очень тонкие грани.

(обратно)

32

 Брит-мила (ивр.) – обрезание мальчика на восьмой день после рождения, обряд его присоединения к «союзу Моше» (Моисея)

(обратно)

33

 Кедма, Ахор, Смол, Ямин (ивр. Впереди, Сзади, Слева, Справа) – названия частей света в Танахе.

(обратно)

34

 Зевс и Кронос – по предположению учёных, наряду с Дагоном, верховные божества филистимлян, позднее принятые древними греками.

(обратно)

35

 Урим и Тумим – «священный предмет, вложенный в нагрудник первосвященника (эфод). Через него Бог отвечал на вопросы о том, что касалось народа Израилева» («Меир Натив» – энциклопедия иудаизма). Там же: «Значения слов «урим и тумим» истолковано мудрецами в трактате «Йома»: «Урим – освещающие слова свои; тумим – дополняющие слова свои».

(обратно)

36

 Праздник Шавуот – по евр. традиции, день дарения еврейскому народу Торы («Ветхого Завета») на горе Синай.

(обратно)

37

 Ивусейская песня. Взята из публикации С. Гордона «Ханаанейская мифология» в сб. «Мифология древнего мира», «Наука», М. 1977 г. Пер. В.А. Якобсона.

(обратно)

38

 Шма, Исраэль – Слушай, Израиль – начало главной молитвы иудаизма.

(обратно)

Оглавление

Предварение

Часть I. Явеш – Гил’ад

Часть II. Филистия

Часть III. Любовь и гнев

Часть IV. Давид и Шаул

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg