«В долине горячих источников»

В долине горячих источников (fb2) - В долине горячих источников (пер. Екатерина Владимировна Бучина) 1589K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лора Вальден

Лора Вальден В долине горячих источников

© Bastei Lübbe AG, Köln, 2010

© DepositРhotos.com / kwiktor, CCStockMedia, karandaev, обложка, 2015

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015

Пролог

Малышка проснулась вся в поту и принялась испуганно звать маму, потому что ей приснились ведьмы и демоны. Но мама не подбежала к кроватке сразу, как это обычно бывало, поэтому девочка лежала с гулко бьющимся сердцем, вслушиваясь в ночную тишь. И вдруг до нее донеслось какое-то странное бормотание. Снедаемая любопытством, девочка вылезла из-под теплого одеяла, сунула ноги в домашние тапочки и выбежала в ночную прохладу. Не раздумывая, она шла на зов, доносившийся, казалось, от озера. А на берегу расширенными от удивления глазами увидела, как из пелены тумана вынырнуло каноэ. Голоса принадлежали темнокожим мужчинам с разрисованными лицами, которые проплыли на лодке мимо нее. Девочка как зачарованная наблюдала за их движениями. Сильные взмахи весел, одновременное опускание их в воду. Они двигались настолько быстро, что вскоре снова отдалились от берега, а их голоса постепенно стихли.

Малышка радостно рассмеялась и позвала их.

Один из темнокожих мужчин еще раз обернулся, что-то крикнул ей в ответ и жестом поманил за собой. Девочка, не колеблясь, пошла вперед. Ее тапочки мгновенно наполнились ледяной водой, но она не обратила на это внимания. Малышке было всего четыре года, но она знала, что нельзя идти куда-то с чужими дядями. Мама постоянно напоминала ей об этом, однако она не могла поступить иначе, потому что ноги, казалось, двигались сами по себе. Дитя зашло в спокойные воды озера уже по колено, когда вдруг накатила волна и едва не опрокинула ребенка. Сильный порыв ветра растрепал волосы, запутался в белой ночной сорочке и заставил пошатнуться. Девочка с трудом удержалась на ногах. А когда оправилась от испуга и снова посмотрела на озеро, лодки уже и след простыл.

— Мама! — всхлипнула малышка. — Мама! — В этот миг ее резко вытащили из холодной воды. — Мама! — закричала девочка, но, обернувшись, увидела перед собой лицо чернокожей женщины.

— Ва вайруа, — прошептала незнакомка, указывая на место, откуда так внезапно исчезло каноэ. А затем снова повернулась к ребенку и сказала: — Пойдем, нам нужно спешить. — И потащила девочку за собой.

Едва под ногами у них снова оказалась твердая земля, как женщина побежала.

— Скорее! — кричала она на бегу. При этом она крепко сжимала запястье ребенка. — Туда!

Девочка перестала плакать. Она скорее чувствовала, чем осознавала, что должна молча слушаться женщину. Та тащила ее по склону, спотыкалась, падала и вставала снова. Ветки хлестали по лицу, от ударов оно горело огнем. Девочка хотела остановиться, попросить незнакомку подуть на ранки, но та грубо подтолкнула ее в спину.

— Торопись! — кричала она срывающимся голосом. — Скорее!

И тут земля задрожала у них под ногами.

— Месть Руа Моко! — словно обезумев, закричала женщина, безжалостно толкая ребенка вперед. И только когда они забрались наверх, на лысую вершину горы, незнакомка остановилась, тяжело дыша, и обернулась. На лице темнокожей женщины отчетливо читался страх, но девочка зачарованно наблюдала за представшим перед их глазами спектаклем на берегу озера. Страха как не бывало.

— Там! Там солнце! — взвизгнула малышка и от радости захлопала в ладоши.

Но это было не солнце. Гора плевалась огнем и камнями, с оглушительным грохотом падавшими в озеро.

— Беги! — из последних сил закричала незнакомка. — Ну же! Беги! — снова приказала она, прежде чем раздался ужасающий грохот и голос ее затих.

Часть 1 Аннабель, Оливия и Абигайль — три сестры

Роторуа, февраль 1899

В этот жаркий летний день запах серы был особенно насыщенным. Словно густое облако, он окутывал городок, проникая во все поры жителей.

Впрочем, если бы сестра не обратила на это ее внимание, Аннабель Паркер ни за что не заметила бы запаха, поскольку он стал для нее настолько привычным, что она уже не представляла себе свою жизнь без него. Он был такой же неотъемлемой частью местности, как и поблескивающие зеленовато-желтые воды озера, рядом с которым был расположен их небольшой отель, и вонючие облака пара, то и дело поднимавшиеся над цветочными грядками справа и слева от главного входа. Да и к постоянному бульканью в яме с коричневой грязью в саду, и к маленькому прудику с мутной водой, в которую совершенно не хочется заходить, хотя, искупавшись, чувствуешь себя освежившимся и обновленным, — ко всему этому она уже привыкла. Просто она жила на том участке земли, в недрах которого бушевало «адское пламя», как когда-то заявил во время богослужения преподобный — старый отец Алистер.

— Мы просто танцуем на вулкане, — с улыбкой говорила Аннабель, когда постояльцы отеля заговаривали с ней о вулканической активности внутри и вокруг Роторуа.

Оливия стояла в фойе отеля и с отвращением в голосе ныла:

— Как тухлые яйца — тьфу! Страшно даже подумать о том, чтобы провести здесь остаток своей юности, — сразу начинает болеть голова. Милочка, пожалуйста, забери у меня чемодан! Мне дурно. — В ее голосе, как всегда, звучал упрек.

Аннабель не удержалась и тяжело вздохнула. Она не ожидала, что сестра приедет так рано. Поспешно вытерла пальцы о передник, но это не помогло. Она только что потрошила на кухне собственноручно пойманную форель, и все провонялось рыбой. А времени на то, чтобы помыться и переодеться, уже не было. Конечно, Гордон в любую минуту готов был взять разделывание рыбы на себя, но Аннабель очень любила рано утром сплавать на лодке к уединенному пляжику и предаться там своей страсти — нахлысту[1]. А потом самостоятельно приготовить свою добычу — роскошную форель.

Аннабель притворно улыбнулась, хотя это далось ей непросто. Слишком сильно тяготили ее события предыдущих дней. Сначала трагическое происшествие с матерью, а прошлой ночью вновь один из этих ужасных кошмаров. Она проснулась от собственного крика и заснуть уже не смогла. Ночной отдых перестал существовать, и это продолжалось уже не первую неделю.

Аннабель стряхнула с себя воспоминания о кошмарах, протянула Оливии руку и с подчеркнутой вежливостью произнесла:

— Надеюсь, путешествие прошло хорошо, дорогая?

С тех пор как сестры повзрослели, они перестали обниматься при встрече, но даже это прикосновение показалось младшей слишком фамильярным.

Оливия наморщила свой хорошенький носик, поспешно отдернула руку и вызывающе заявила:

— Эта поездка в Роторуа была сущим кошмаром. Поезд шел почти девять часов. — А затем оглядела старшую сестру с головы до ног.

Аннабель зарделась от стыда. «Такое старое платье мышиного серого цвета Оливия, наверное, не надела бы даже для уборки», — пронеслось у нее в голове, а затем женщина осознала, что ее сестра никогда не опустилась бы до того, чтобы помогать по дому. В конце концов, для этого у леди Гамильтон есть слуги.

Но холодное приветствие было тут же забыто, стоило сыну Оливии, Дункану, обнять тетю и весело закружиться с ней по комнате.

— Дай-ка я посмотрю на тебя, мальчик мой! — радостно воскликнула Аннабель, снова ощутив под ногами пол.

Как же он хорош, как возмужал! Аннабель не могла отвести взгляд. Во время своего прошлого приезда, два года назад, Дункан был неуклюжим долговязым юношей, а теперь он превратился в настоящего мужчину: высокий, стройный, но не худой; черные как смоль волосы; здорового цвета угловатое лицо, на котором выделяются красивой формы губы, но не женственные, а наоборот, подчеркивающие его мужественность. «Он весь в Оливию, — заметила про себя Аннабель, — только вот нос… нос не ее». Нос Дункана гармонично вписывался в его удивительное лицо. Казалось, будто природа пыталась создать истинно привлекательное существо мужского пола и при этом не поскупилась. «Теперь, когда он так возмужал, в нем осталось совсем мало от Алана», — подумала Аннабель. И, несмотря на это, если верить письмам Дункана, он по-прежнему был горячо любимым наследником своего отца.

Аннабель была в таком восторге, что то и дело принималась хихикать:

— Дамы будут в восхищении!

Но потом она снова посерьезнела. Интересно, почему не приехала Хелен?

— Где мама? — резко прервала размышления сестры Оливия, указывая при этом на еще одного незнакомца, только что вошедшего в холл. — Это мистер Харпер, наш сопровождающий! — торопливо пояснила она.

Высокий мужчина с копной рыжеватых волос вежливо поприветствовал Аннабель.

— Я — адвокат семьи Гамильтон! — сказал он, с нажимом произнося каждое слово, словно пытался предотвратить домыслы по поводу их отношений с Оливией.

Однако насмешливо искривившиеся губы Дункана заставили Аннабель предположить, что этот господин, судя по всему, принадлежит к числу множества поклонников его матери, которые считали себя счастливчиками, если им было позволено находиться рядом с объектом своего обожания. «Странно, — подумала Аннабель, — мне кажется, что я его уже где-то видела. Но где? Если бы он останавливался в отеле, я бы его запомнила».

В этот миг подбежала Джейн, правая рука Аннабель, быстро наклонилась, чтобы поднять чемодан Оливии, но Дункан опередил ее.

— Прошу, позвольте мне это сделать.

Джейн с благодарностью улыбнулась юноше и, закряхтев, выпрямилась. Бросив взгляд на ее круглый живот, Аннабель с болью осознала, что скоро ей придется отказаться от помощи молодой женщины, которая вот-вот родит. После рождения малыша Джейн будет заниматься только собственным домашним хозяйством. «Жаль, — с грустью подумала Аннабель, — я к ней так привыкла. И, кроме того, у меня совершенно нет времени обучать новенькую».

Несмотря на то что ее старая повариха Руиа уже привела ей одну из своих соплеменниц, которая должна была заменить Джейн, Аннабель подумывала о том, чтобы подыскать белую девушку из местных. Теперь, когда ей пришлось заниматься опекой «несносной леди из страны Матрасии», как временами, еще до несчастного случая, в шутку называл свою тещу Гордон, Аннабель понимала, что это важно, ибо прекрасно знала, насколько скептически относится к маори ее мать.

— Пожалуйста, покажи мистеру Харперу комнату номер девять, — попросила она Джейн.

— Девять? — вмешалась Оливия. — Это комната с видом на озеро?

— К сожалению, нет, все остальные заняты. У нас полно постояльцев. — Аннабель изо всех сил старалась не смотреть на сестру, прекрасно представляя кислую мину, которая сейчас появится на лице Оливии. Сестра поступала так с самого детства, когда не удавалось настоять на своем.

Но была и другая причина того, почему она избегала смотреть на Оливию. Ей не понравился спутник сестры. Адвокат! Неужели Оливия полагает, что визит к больной матери превратится в прощание на смертном одре? Неужели она привезла с собой адвоката, опасаясь разногласий по поводу наследства?

Но неприятные размышления Аннабель были прерваны, когда с улицы в холл вошел ее муж Гордон, потный, в рубашке с закатанными рукавами, и радостно поприветствовал гостей.

— А где же Алан? — невинно поинтересовался Гордон. Он обнял Дункана, и его широкое добродушное лицо осветилось улыбкой. Выпустив племянника из объятий, он заметил, что тот не ответил ему. — С ним ведь все в порядке? — В его голосе сквозила искренняя тревога.

Аннабель тут же испугалась, что в вопросе зятя сестра может усмотреть злобное намерение, и оказалась права.

Оливия сжала губы и, почти не размыкая их, прошипела:

— Дела!

Гордон кивнул, словно этого объяснения было достаточно, но вопросительно посмотрел на Аннабель. Та взглядом попросила его оставить сестру в покое.

Теперь наконец и спутник Оливии додумался поздороваться с хозяином дома.

— Харпер, адвокат Гамильтонов!

Гордон недоуменно обвел взглядом присутствующих, а затем вперил в Оливию пристальный взгляд.

— Ты ведь не думаешь, что мы станем ссориться из-за наследства матери? Пожилая леди крепка и еще всех нас переживет, — без обиняков заявил он.

— Чушь! — прошипела Оливия. — Мистер Харпер просто давний знакомый, ты должна помнить его, дорогая Аннабель. Он был так добр, что согласился сопровождать нас во время путешествия, поскольку с нами ехало множество ужасных людей и ко мне постоянно приставали какие-то мужланы. Я, конечно, не знаю, что всем этим людям нужно в Роторуа, да и мне, признаться, все равно. Лично я в любом случае не стала бы добровольно ехать сюда, чтобы бродить по вонючей грязи и купаться в горячей воде. И теперь мне хотелось бы знать, что произошло. Ты телеграфировала… — Оливия умолкла, извлекла из сумки сложенный вчетверо листок: — …Мама упала. С тех пор прикована к постели. Выглядит плохо. Пожалуйста, приезжай немедленно! Так что произошло? В конце концов, я хочу знать, в каком она состоянии, прежде чем пойду к ней. Она вообще в сознании?

Аннабель была потрясена безразличием, с которым ее сестра говорила о матери! А ведь Оливия всегда была маминой любимицей. Неужели и здесь она намерена играть леди Гамильтон, которая, несмотря ни на что, должна сохранять невозмутимость? И что скажет сестра, когда узнает, что произошло и кто опять во всем виноват?

Аннабель пыталась подыскать нужные слова, когда ее опередил Гордон.

— Оливия, ты же наверняка помнишь, что мы не можем организовывать вылазки на известковые террасы, поскольку они перестали существовать… — Он снизил голос до шепота и бросил беспомощный взгляд на жену.

Аннабель почувствовала, насколько все это до сих пор пугает его, даже спустя тринадцать лет после того кошмарного несчастья. Он тоже никогда не забудет этот день, когда с катушек слетела, изменившись до неузнаваемости, не только окрестность вокруг горы Таравера, но и вся их жизнь.

— Поэтому после извержения вулкана мы предлагаем постояльцам лишь небольшие вылазки к Похуту, — продолжал Гордон. — Ваша мать ненавидит этот гейзер, но недавно она заявила, что непременно хочет поехать с нами. Аннабель не могла ей в этом отказать и взяла ее с собой в повозку. Я в тот день занимался планировкой нашей бани, поэтому Аннабель была с постояльцами одна. Все они поехали к гейзеру, и в какой-то момент ваша мать поскользнулась и неудачно упала на спину…

— В какой-то момент? Это значит, что ты за ней не смотрела? Ты же знаешь, что ей трудно удерживать равновесие, потому что она постоянно лежала в постели на террасе! — взревела Оливия, с упреком глядя на сестру.

Аннабель залилась краской до самых ушей. Да, да и еще раз да, сестра была права. Она сама упрекала себя с тех пор, как нашла мать, неподвижно лежавшую на мокрых камнях террасы гейзеров.

— Я же не специально, — простонала она.

— Не специально? Ты бросила ее одну! Ее нельзя было оставлять ни на секунду, — продолжала Оливия.

Гордон глубоко вздохнул и повел всех собравшихся в личные комнаты их семьи.

— Постояльцам необязательно слушать наши перебранки, — проворчал он и добавил: — Некоторые из них стали свидетелями несчастного случая, и это было для них достаточно страшно. — Он бросил на жену утешающий взгляд. Аннабель поняла. Остальное рассказать должна была она.

Аннабель нервно откашлялась, а затем неуверенно начала:

— Мы стояли на безопасном расстоянии от Похуту и напряженно ждали следующего фонтана. И тут началось сильное извержение. Выше, чем мне когда-либо доводилось видеть, — до самого неба. Старый гейзер устроил нашим гостям невероятное представление, но посреди этого, как раз в тот самый миг, когда вода достигла наивысшей точки, раздался ее крик. Она полезла на камень и упала. Я сразу же бросилась к ней, но было уже слишком поздно. С тех пор она почти не разговаривает со мной.

Последнюю фразу она адресовала скорее самой себе, но, судя по всему, Оливия услышала ее, поскольку резко заявила:

— Я прекрасно понимаю мать!

Аннабель решила не обращать внимания на злобное замечание сестры. Несколько мгновений все молчали.

— Милая миссис Паркер, кажется, вы не помните, кто я, верно? — вдруг нарушил напряженную тишину адвокат.

— Верно… Я, признаться, даже не представляю, где мы с вами могли встречаться.

— Я подскажу вам: миссис Битон! — И он усмехнулся.

Аннабель пожала плечами, но тут в голове промелькнуло воспоминание. Конечно же, эти холодные синие глаза!

— Мне очень жаль, но я вас действительно не помню, — тем не менее поспешно ответила она.

Когда все собрались за столом в гостиной, Оливия нетерпеливо выпалила:

— Боже мой, Аннабель, не нужно строить из себя подавленную горем дочь! То, что это произошло именно с тобой, вполне предсказуемо!

В этот миг Аннабель почувствовала, как ее руку накрыла мужская ладонь. Сначала она подумала, что это Гордон, но, повернувшись, увидела сочувственный взгляд Дункана.

— Не принимай это слишком близко к сердцу! — прошептал он.

Аннабель кивнула, сжала его руку. Как же сильно она любила своего племянника! Как своего собственного ребенка! При мысли об этом желудок судорожно сжался, ей стало дурно. Разве не она виновата в смерти своей единственной дочери? Разве не она приносит всем людям, которых любит, одни только страдания и даже смерть? Зеленые глаза наполнились слезами, но женщина энергично вытерла их тыльной стороной ладони. Нет смысла плакать. Случившегося уже не исправить, ее ребенка не вернуть.

Тем временем Оливия сжала виски ладонями. То, что у нее, судя по всему, болела голова, не мешало ей продолжать упрекать сестру.

Оливия распалялась все больше и больше, а Аннабель молча разглядывала ее, играя в свою старую игру. Она медленно уплывала на волнах собственных мыслей, пока голос, полный упреков, не превращался в неразличимое бормотание. Аннабель вела себя так с самого детства, когда ее мать, Марианна, отчитывала ее за какую-то мелочь: за то, что у нее на платье пятно, или за то, что она недостаточно тщательно собрала волосы.

Хотя Аннабель не слушала сестру, она видела ее все отчетливее. Как же искажается лицо Оливии, когда она в гневе! Но даже это не умаляло красоту ее младшей сестры.

У Оливии были такие правильные черты, что даже больно было смотреть. Как же она похожа на Марианну! Вот только некогда черные как смоль волосы поседели, размышляла Аннабель. Да, очень хорошо видно, что они из одной семьи: Марианна, Оливия и Дункан. Только у сына Оливии характер совсем не такой, как у матери и бабушки. Он кроткий, чувствительный и сердечный юноша, чего об обеих женщинах Аннабель с уверенностью сказать не могла.

— Абигайль тоже приедет? — неожиданно спросила Оливия.

Эту фразу Аннабель при всем желании не могла пропустить. Она кивнула, прежде чем погрузиться в мир своих размышлений. «Ах, Аби, надеюсь, ты действительно приедешь!» — молча взмолилась она. Ее всегда склонная к шуткам сестра Абигайль наверняка разрядит напряженную атмосферу в доме. Аннабель истово молилась, чтобы Аби пересилила себя, выполнила ее просьбу и вернулась домой хотя бы ради нее.

Непоседливая, жизнерадостная Абигайль тоже была точной копией их матери. При мысли о своей любимой сестре Аннабель вздохнула. Оливия, Абигайль, Дункан и его сестра Хелен — в принципе, всем им досталось немного от легендарной красоты Марианны. За исключением ее, Аннабель. Сама она наверняка была похожа — и в этом Аннабель не сомневалась — на их отца, Уильяма Ч. Брэдли. Он был самым добрым человеком из всех, кого знала Аннабель. Не считая Гордона Паркера. Но красивым он не был. Так же, как и Гордон.

Аннабель судорожно сглотнула. Она едва сумела сдержать слезы, когда на ее руку снова легла ладонь, но на этот раз другая. Грубая ладонь мужчины, который не боялся работы. То был Гордон, который смотрел на жену с некоторой беспомощностью. Однако при взгляде на него женщина тут же почувствовала облегчение. Она любила этого простого человека, когда-то женившегося на ней вопреки явному неудовольствию со стороны ее матери и при откровенном одобрении ее отца. Этот честный и прямодушный человек всегда поддерживал и защищал ее, особенно от обвинений матери. Он никогда не сказал жене ни одного худого слова, ни разу не упрекнул ее. Даже тогда, когда она бросила Элизабет.

— Не грустить! — прошептал он и неловко погладил ее руку.

Но Аннабель грустила, потому что мыслями была с дочерью. В ту ночь, во сне, Элизабет снова отчаянно звала ее, прежде чем ее сдавленный крик «Мама! Мама!» не погребло под жутким дождем из лавы и пепла. В ушах Аннабель еще звучал ее пронзительный голос.

— Да не молчи же ты, Аннабель! — грубо прикрикнула на нее Оливия. — Как мама?

Аннабель вздрогнула, откашлялась, смущенно огляделась по сторонам, в отчаянии подыскивая нужные слова. О нет, в спешке она забыла снять передник. Женщина торопливо исправила досадную оплошность. В нос ударил запах недавно разделанной рыбы. Взгляд уперся в похожее на мешок платье, которое было надето под ним. Оно знавало и лучшие времена. Темная ткань на рукавах уже обтрепалась. Кроме того, женщина не носила корсет. Она знала, что это неприлично, но любила, чтобы было удобно. С тех пор как в английском журнале обнаружилась эта выкройка, она стала шить только такие практичные платья. Впрочем, судя по всему, делает она это слишком редко. Неужели она в последний раз шила два года назад?

По плотно сжатым губам Оливии Аннабель видела, что молчать больше нельзя, нужно поведать сестре грустную правду.

— У нее полная неподвижность ног. Старый доктор Фуллер говорит, что это паралич. Мне очень жаль, — наконец хрипло произнесла Аннабель.

— Парализована? — срывающимся голосом воскликнула Оливия. — Парализована? И ты мне только сейчас об этом говоришь? Почему ты не вызвала другого врача? Доктор Фуллер уже древний старик…

«Каким же чужим и далеким кажется ее голос!» — подумала Аннабель. Казалось, Оливия прибыла откуда-то из другого мира. Сто пятьдесят семь миль — не так уж много, но в глазах Аннабель это было так же далеко, как и Германия, где родилась их мать.

— Я хочу немедленно видеть ее, — требовательно заявила Оливия.

— Она лежит наверху, в своей комнате. Все в порядке, — заверила сестру Аннабель, изо всех сил пытаясь сдерживаться. — Через час будет готов обед. Вы пообедаете с нами? — Этот вопрос был адресован мистеру Харперу, и тот согласно кивнул.

Бросив в сторону Аннабель уничижительный взгляд, Оливия промчалась мимо сестры. Ее изысканное платье из тафты шуршало в такт ее шагам, тоже словно бы упрекая хозяйку дома. На миг она остановилась в дверном проеме и велела Дункану следовать за ней.

Молодой человек в свойственной ему манере спокойно ответил матери, что сейчас ее догонит.

Аннабель сделала вид, будто ей срочно нужно на кухню, и это отчасти было правдой. Она просто хотела побыть одна, потому что понимала: долго сохранять спокойствие ей не удастся. Даже если она постарается не обращать внимания на каждое слово Оливии, обвинения сестры все равно нанесут ей болезненный удар.

Едва за ней закрылась дверь кухни, как тело женщины начало сотрясаться от рыданий. В дверь постучали, и в кухню, не дожидаясь ответа, осторожно вошел Дункан. Аннабель на миг подняла глаза и даже не стала пытаться скрыть слезы. Перед ним она не стыдилась своего горя.

Дункан крепко обнял ее, пытаясь утешить.

— Пожалуйста, тетя Аннабель, не плачь. Только не из-за нее! Пожалуйста! Сейчас она просто невыносима. Со всеми! В последнее время ее мучают ужасные головные боли. Это, конечно, ее не оправдывает, но поверь мне, на самом деле она не хотела тебя обижать!

— Ты прав, мой мальчик, этого она не хотела, — повторила Аннабель, прекрасно зная, что все не так. Зачем говорить мальчику о том, что ей еще в детстве пришлось научиться не отчаиваться из-за придирчивых замечаний сестры и смиряться с тем, что и мать, которая всегда баловала Оливию, и остальные люди откровенно предпочитают ее общество?

Роторуа, январь 1878

Длинный деревянный дом у озера Роторуа был в этот день полностью украшен гирляндами, но Марианна Брэдли по-прежнему была недовольна. Она снова заставила своего мужа Уильяма лезть на стремянку, чтобы развесить еще какие-то украшения. Уильям сделал то, что хотела жена. В принципе, он возражал ей только в том случае, когда она бывала совсем несправедлива по отношению к их старшей дочери. Тогда Уильям Ч. Брэдли мог и голос повысить. В остальном же он был таким же добродушным, каким и казался на вид. Высокий, даже несколько грузноватый, Уильям с возрастом начал страдать от избыточного веса; волосы у него с самой юности были редкими и светлыми; карие глаза на круглом лице излучали теплый свет.

«И почему она не родилась мальчишкой?» — в который раз спрашивал он себя, увидев встревоженную Аннабель, стоящую под лестницей. Тогда, возможно, мать любила бы ее, несмотря на внешность, думалось ему, пока он осторожно спускался по ступенькам. От любви к этой девочке у него таяло сердце. На лице Аннабель читалась тревога за него, потому что он мог свалиться с лестницы. Он буквально чувствовал, как она испуганно упирается в деревянного монстра, чтобы не дать ему опрокинуться. Аннабель боготворила отца и постоянно переживала, что с ним может что-то случиться. Она не разрешала ему даже в лодку сесть самому, всегда стремилась сопровождать его. Девочка постоянно говорила, что должна защищать его. Марианна иногда спрашивала, не раздражает ли его эта привязчивость старшей дочери, но подобная заботливость лишь трогала Уильяма Ч. Брэдли.

Только когда он наконец спустился с лестницы, Аннабель отошла на шаг в сторону. Мужчина быстро провел рукой по ее светло-русым волосам. «Они такие же редкие и непослушные, как у меня, — подумал он. — Что ж, вероятно, она полностью пошла в меня».

— Аннабель, тебе нужно переодеться. Ты же не собираешься идти на праздник в этих лохмотьях? — послышался строгий голос Марианны.

На душе у Уильяма Брэдли стало тоскливо, когда он увидел, как вздрогнула девочка. «Она наверняка уже надела свое лучшее платье, — подумалось ему. — Но поскольку она не обладает такой осиной талией, как мать и сестры, ни одно платье в мире не может создать силуэт, который сейчас предполагается иметь всем юным девушкам».

— Аннабель, времени нет! — Голос Марианны звучал раздраженно.

Порой Уильям втайне жалел, что почти двадцать лет назад проявил упрямство, когда встал вопрос, как назвать дочь. Он настоял на том, чтобы дать ей имя Аннабель, — в надежде на то, что рано или поздно она станет настоящей красавицей. Сейчас, когда девушку звали по имени, это было похоже на насмешку.

Красивой девочка не была никогда, даже будучи маленькой. Марианна хотела назвать ее Хильдегардой, в честь матери, но Уильяму совершенно не нравилось это типично немецкое имя. «Ее наверняка будут дразнить», — подумал он тогда, потому что это имя для англичанина было просто непроизносимым. И потребовал назвать старшую дочь более мелодичным именем. Он до сих пор помнил собственные слова: Разве итальянцы не говорят красивым девушкам «Bella»? Давай просто назовем ее Аннабель. Марианна скептично подняла брови и пробурчала: «Мне все равно!» В конце концов, ей действительно было безразлично. Уильяму до сих пор становилось больно, когда он вспоминал, с каким разочарованием его жена смотрела на сморщенное личико, выглядывающее из свертка. Она даже не хотела укачивать малышку — настолько сильно отталкивала ее некрасивость дочери.

В тот момент Уильям стал опасаться, что Марианна не способна на материнские чувства, но рождение двух младших дочерей доказало ему, что он был не прав. С ними его жена просто захлебывалась от нежности и любви. Конечно, Оливия и Абигайль были несравнимо красивее старшей, но его простое сердце тем больше любило обездоленную дочь. Ее покладистый характер, лишенный тщеславия, ее любовь к природе и открытость были ему гораздо ближе, нежели высокомерие средней дочери. Сказать, какой станет Аби, было пока еще сложно. Та была еще ребенком, причем очень жизнерадостным. Конечно, он любил всех дочерей, но характер Аннабель трогал его до глубины души.

— Аннабель, сколько можно тебя подгонять?

— Лучше сделай так, как велит мать! — заговорщическим тоном прошептал он ей. Дочь ответила ему отчаянной улыбкой.

— Иди, пусть Оливия поможет тебе, — мягко посоветовал он ей, выталкивая девушку из гостиной, а значит, и из поля зрения строгой матери.

Аннабель неторопливо поднялась по скрипучей лестнице в детскую. Ей было все равно, что надеть, поскольку в любом случае она никому не понравится. Она знала, что сегодняшний день очень важен для матери. На восемнадцатый день рождения Оливии Марианна пригласила молодых людей из всех так называемых хороших семей в округе. И так как в этом, по ее мнению, очень отдаленном краю земного шара было недостаточно приличных кандидатов в женихи для дочери, она вытянула щупальца до самого Окленда. Аннабель не уставала восхищаться Марианной. Благодаря своему шарму матери удалось привязать к отелю «Гора Таравера» и их семье постояльцев, имевших сыновей подходящего возраста. Некоторые приехали даже из Окленда. Так же, как и Харперы, сына которых Марианна прочила в мужья ей, Аннабель. «Она хочет избавиться от меня и как можно скорее выдать замуж», — думала девушка, нерешительно входя в комнату.

Перед зеркалом сидела Оливия в восхитительном красном платье, юбка которого была украшена белыми розами из ткани. Марианна сама шила его долгими ночами. Свои черные волосы Оливия собрала в пышную высокую прическу, а на локонах сидела кокетливая красная шляпка, ленты которой были завязаны под подбородком.

— Как я тебе? — сияя, поинтересовалась она у сестры.

— Ты сногсшибательна! — Аннабель действительно была в восхищении.

По сравнению с сестрой сама она казалась похожей на особь из потустороннего мира. Ее темно-коричневое платье не самым удачным образом подчеркивало ее фигуру, но лучшего у нее не было. Оливия же заставила бы засиять даже такое платье. Единственное, что Аннабель нравилось в собственной внешности, так это то, что она была выше всех на голову. Марианна же считала, что рост только мешает старшей. Она безжалостно талдычила девушке с самого детства, что женщина должна быть маленькой и хрупкой, должна доставать мужчине самое большее до плеча. Этому идеалу Аннабель совершенно не соответствовала. Более того, в округе не было ни одного юноши ее возраста, на которого она не могла бы посмотреть свысока.

— Отец сказал, что ты поможешь мне подобрать подходящее платье, — нерешительно произнесла Аннабель, но Оливия, судя по всему, практически не замечала ее присутствия. Она вертелась перед зеркалом, словно упиваясь собственной внешностью. Потом вдруг замерла, прищурившись, поглядела на сестру и простонала:

— Так Джон Харпер никогда не сделает тебе предложение! Ты же похожа на служанку!

Аннабель пожала плечами. Она терпеть не могла этого высокомерного парня. Кроме того, он смотрел только на Оливию. И почему мать вбила себе в голову, что она должна выйти замуж за сына судьи из Окленда?

— Я знаю. Поэтому и прошу тебя помочь, — слабым голосом ответила Аннабель.

— Ох, — простонала Оливия. — Давай посмотрим, что у тебя есть. Превратить тебя в прекрасную лебедушку будет нелегко.

С этими словами она открыла платяной шкаф Аннабель, а затем с видом знатока стала рассматривать скромный гардероб сестры.

— Вот очень миленькое! — пробормотала она, извлекая из шкафа небесно-голубое платье с пышной юбкой. — Если наденешь его, поразишь своим видом всех молодых господ. — Оливия захихикала и вложила платье в руку сестры.

Но та лишь грустно покачала головой.

— Я не могу надеть это. Оно висит в шкафу только затем, чтобы однажды ты унаследовала его от меня.

— Я? Нет! Ничего подобного я в жизни не надену! Но почему ты не хочешь его носить? — задорно поинтересовалась Оливия.

— Это то самое платье, в котором я упала в обморок в прошлом году. На твой семнадцатый день рождения. Забыла?

Оливия закатила глаза. Нет, она прекрасно помнила о случившемся. Было ужасно неловко, когда ее сестра, и без того самая толстая из всех знакомых девушек, вдруг при гостях побледнела и рухнула на пол. Просто потому, что платье было слишком тесным и ей стало нечем дышать. Подружки Оливии ужасно злословили по поводу Аннабель. «Она наверняка беременна, но от кого же?» — шептались они, прикрыв ладошками рты. Оливия энергично засунула платье в шкаф. Нет, Аннабель больше не испортит ей праздник.

— Думаю, дело не в платье, — вздохнула Оливия, и взгляд ее упал на возвышавшийся на комоде шиньон, который казался ей излишне пышным. — Все дело в твоих реденьких волосах. Как насчет этого?

Когда младшая сестра помахала у нее перед носом огромной копной волос, Аннабель пришла в ужас.

Марианна нервничала все сильнее. Этот праздник обязательно должен стать удачным. В конце концов, она могла позволить себе пойти на такие расходы лишь один раз в году.

Она в последний раз заглянула в кухню. Там Руиа, повариха-маори, без которой просто невозможно было обойтись, уже готовила барашка. На Руиу можно положиться. Марианна как раз собиралась снова закрыть дверь кухни, когда увидела высокого парня, чистившего картофель.

— Да не так же! — набросилась она на него и, подбежав, вырвала нож из рук и принялась показывать, как нужно чистить картофелину.

Но парень лишь отошел на шаг и со скучающим видом уставился вдаль. По его лицу прекрасно читалось, что он не собирается выполнять указания белой женщины относительно того, как следует делать эту работу.

Руиа бросила на него укоризненный взгляд и сказала на маори, что ему необходимо быть вежливым с Марианной, но тот лишь мрачно взглянул на нее.

— Тетя Руиа, можешь сказать ей на ее языке, что я умею не только читать, но и говорить по-английски. Чтобы она тоже знала, что ты требуешь от меня большего уважения к ней.

— Что это за мальчик? — удивилась Марианна.

— Простите, мисси, это сын подруги из моего племени, она тяжело больна, а мальчику нужно немного развеяться, потому что…

— Ладно, ладно, — нетерпеливо перебила Марианна пожилую маори, положила нож и картофелину обратно в миску и попыталась поймать взгляд юноши, который отвел глаза. — Если он будет помогать, то пусть делает это как следует. Ты слышал? Говоришь, что понимаешь мой язык, тогда делай, что я тебе велю!

И, покачав головой, выскользнула из кухни.

Едва Марианна ушла, как Руиа начала ругать юношу:

— Анару, ты упрям, как мул. Она просто хотела показать тебе, как нужно правильно чистить картофель.

— Она — высокомерная пакеха!

Руиа шумно вдохнула.

— Нет, она очень милая женщина. Правда, хозяйка немного взволнована, потому что сегодня ее дочери Оливии исполняется восемнадцать лет и она пригласила молодых людей, чтобы выбрать своим девочкам хороших мужей.

— Наверное, ты хотела сказать, богатых пакеха!

— Ах, Анару, если ты не умеешь себя вести, то я тебя больше в дом не возьму!

— А мне безразлично. Что мне делать в домах белых, которые украли у нас нашу землю? — упрямо зашипел он.

— Мальчик, какой же ты невыносимый упрямец! Я работаю здесь уже три года, и ко мне всегда относились хорошо. Мистер Брэдли, к слову, из небогатой семьи. Он вкалывал на золотых приисках в Австралии и заработал там деньги, на которые три года назад начал новую жизнь в нашей глуши. За этот кусок земли, мальчик мой, он заплатил одному из наших вождей много денег. А в том, что вождь спустил их на алкоголь, нет вины мистера Брэдли. Он тяжко работал, чтобы построить этот дом. Мистер Брэдли сделал все своими руками. Сначала они сдавали лишь пару комнатушек в своем доме, потом сделали пристройку для гостиницы. Чужаки шли сюда с самых первых дней, но сейчас уже по всей стране разнеслась весть о том, что здесь есть отель для белых. Твоя злоба и зависть не нравятся предкам, мальчик мой. — Руиа, устало вздохнув, умолкла. Она не любила произносить долгие речи.

— Я потом тоже разбогатею, — упрямо заявил юноша, уставившись в пустоту невидящим взглядом. — Если кто-то имеет право ездить к горе Таравера и восхищаться террасами, то это маори из иви те-арава. Но не какие-то жадные пакеха! — И он вышел из кухни с гордо поднятой головой.

— Боже мой, что за вид? — в ужасе воскликнула Марианна, когда ее старшая дочь неуверенно спустилась с лестницы. На густых кудрявых волосах красовалась кокетливая шляпка.

— Оливия сказала, что с такими жидкими волосами, как у меня, рассчитывать на внимание гостей нечего, поэтому…

Марианна проглотила вертевшиеся у нее на языке слова. Детские завитушки Аннабель выглядели не очень привлекательно, поэтому внешне она действительно выиграла. Густые пышные волосы были ей к лицу. И почему у нее нет тонкой талии! С ее формами не справится ни один корсет. Даже если ее туго зашнуровать, такой осиной талии, как у Оливии, все равно не получится. Кроме того, нельзя забывать о том, что Аннабель снова может упасть в обморок.

— Ты не могла бы помочь Руии на кухне? — попросила она дочь. Если что-то у Аннабель получалось чудесно, так это любая работа по дому. «Когда-нибудь она будет хорошей женой, — подумала Марианна. — Если бы только ею заинтересовался хоть кто-то из молодых людей!» Впрочем, мать Джона Харпера не возражала против Аннабель в качестве невестки. Теперь нужно, чтобы загорелся молодой человек.

«А правильно ли было приглашать всех этих молодых людей? — тут же промелькнула другая мысль. — Разве не станет сразу понятно, что я как можно скорее хочу выдать старшую, чтобы спокойно подыскивать хорошего мужа для моей Оливии? Но ведь у меня не было выбора, — успокаивала себя Марианна. — Что ни говори, а мы теперь живем не в Данидине, где полно хороших партий. В этом глухом уголке мира, где белые поселенцы в меньшинстве, моим девочкам нужно немного помочь обрести свое счастье».

— Ой, что у тебя за вид? — пропела Абигайль, которая в свои восемь лет еще не подозревала о тревогах взрослых.

В нарядном белом платье с рюшами девочка выглядела просто восхитительно. Марианна то и дело поражалась тому, насколько сильно малышка похожа на нее. За исключением цвета волос, который Аби, наверное, унаследовала от Уильяма. У того в детстве, без сомнения, тоже были густые золотисто-русые волосы. Напряжение на миг отпустило Марианну, когда она погладила свое «золотко» по голове, как она временами с нежностью называла Абигайль.

— Ну что, нагляделась на мою красоту? — смеясь, спросила Аннабель, поскольку младшей сестре она прощала все. В ее присутствии Аннабель сразу становилось легче, потому что звонкий детский смех Абигайль был очень заразителен.

— Мама, а для меня ты мальчика пригласила? — захихикала малышка и кокетливо запрокинула голову.

— Нет, веди себя тихо, когда взрослые разговаривают. Тогда тебе можно будет подольше побыть на празднике и лечь спать позже.

Абигайль рассмеялась и требовательно схватила за руку старшую сестру.

— Но я хочу праздновать только с тобой. Мы потанцуем, правда? — продолжала болтать девчушка.

«Что ж, по крайней мере хоть кто-то не будет отходить от меня ни на шаг», — подумала Аннабель, которая, несмотря на шиньон, ловко закрепленный Оливией с помощью крючочков, не осмеливалась даже надеяться на то, что сегодня за ней всерьез начнет ухаживать кто-то из гостей. В глубине души она уже смирилась с тем, что ей придется прожить жизнь старой девы.

— Ну что, как я вам? — донесся голос Оливии, которая в этот момент гордо спускалась по лестнице. Бросив взгляд на старшую сестру, она насмешливо добавила: — Разве Аннабель не обворожительна?

Но Марианна смотрела только на Оливию. Лицо ее озарила довольная улыбка.

— Ты очаровательна, сокровище мое, — вырвалось у нее, и в голосе ее отчетливо слышалась материнская гордость.

— Ты так считаешь? — переспросила польщенная Оливия, крутнувшись на каблуках.

После обеда на деревянной веранде, откуда открывался вид на озеро, танцевали от души. Марианна уговорила учителя Джеральда О’Доннела, у которого были ирландские корни, сыграть на фисгармонии. Молодежь кружилась в безумной польке, Марианна с Уильямом тоже затесались среди танцующих.

Впрочем, женщине никак не удавалось сосредоточиться на шагах, потому что муж постоянно наступал ей на ноги, а еще она тревожилась за Аннабель. Девушка стояла в углу, держа за руку маленькую Абигайль, и наблюдала за всеобщим весельем. Вместо того чтобы танцевать с Аннабель, Джон Харпер проносился мимо нее, обнимая Оливию, что совершенно не понравилось Марианне. Джона Харпера она выбрала для старшей дочери, не для средней. Несмотря на то что семейство Харперов пользовалось уважением в обществе, богатыми они не были, поэтому для Оливии Марианна скорее выбрала бы сына мистера Гамильтона из Окленда. Но, к сожалению, постоялец их отеля приехал один и теперь смотрел только на хозяйку дома. По крайней мере он бросал на нее восхищенные взгляды, стоя у самого края танцплощадки. Но Марианна предпочла не обращать внимания на торговца смолой дерева каури, вместо этого она стала наблюдать за Оливией и с облегчением заметила, что, судя по всему, партнер по танцам не очень-то понравился ее дочери, поскольку та делала кислое личико, в то время как Джон Харпер превозносил ее красоту до небес. Вот она, возможность сыграть судьбоносную роль. Марианна резко остановилась и заявила Уильяму, что танцевать больше не хочет.

Он тут же принялся смущенно извиняться за свою неуклюжесть, но жена заверила его, что просто устала. На самом же деле Марианна была в ярости. Очевидно, ее прекрасный план не сработал. У нее не оставалось иного выхода, кроме как немного помочь делу, вышедшему из-под контроля. Тем временем Оливия уже вырвала руку из руки кавалера и бросилась в сад. Хороший шанс ввести в игру Аннабель.

Сказано — сделано. Марианна оставила Уильяма одного на площадке и бросилась к Аннабель, схватила ее за руку и потащила за собой со словами:

— Я должна познакомить тебя кое с кем.

Абигайль не выпустила руки сестры, и теперь они втроем стояли у стола Харперов, за которым было только два свободных места.

— Аби, золотко мое, поищи себе кого-нибудь другого для игры, ладно? — прошипела Марианна, обращаясь к младшей дочери.

Элеонора Харпер, настолько кругленькая, что рядом с ней Аннабель казалась очень стройной, просияла, когда к ней подсели мать и дочь. Ее муж тоже вежливо кивнул и снова принялся заинтересованно разглядывать танцплощадку.

«Неужели никто не замечает, что он буквально не сводит глаз с девушек?» — пронеслось в голове у Аннабель, прежде чем пожилая Харпер вовлекла ее в разговор о книге по домоводству некой мисс Битон и принялась рассуждать о просто «сказочном труде». К счастью, Аннабель могла поддержать разговор, поскольку получила эту книгу в подарок на прошлое Рождество. Девушка очень любила готовить, и рецепты вызвали у нее интерес. Пока Элеонора Харпер говорила с ней, Аннабель вспомнила, что Оливия морщилась от такого подарка. Она сказала, что для возни на кухне существуют кухарки. В Роторуа ни у кого не было кухарок, кроме их матери, но Марианна руководила отелем, и ей нужна была помощь, потому что приходилось обслуживать множество постояльцев.

— Мне кажется, что было бы неплохо, если бы мы, домохозяйки, готовили лучше, чем наша прислуга, особенно из маори, — с нажимом заявила Элеонора Харпер, словно угадав мысли Аннабель.

И эти слова оторвали девушку от размышлений. Или же это сделал локоть ее матери, так неожиданно впившийся ей в бок? Как бы там ни было, Аннабель согласно кивнула, и в этот миг к столу подошел Джон Харпер. «Моя сестра дала ему от ворот поворот», — с некоторым злорадством в душе предположила девушка, заметив глубокую гневную складку на лбу молодого человека.

— Вы, случайно, не видели Оливию? — спросил он у Марианны. Та энергично покачала головой.

Джон собрался было отправиться на ее поиски, однако его мать строго заявила:

— Пожалуйста, возьми стул и посиди с нами!

— Но я ищу Оливию!

— Никаких «но»!

Молодой человек густо покраснел, но послушно рухнул на стул, демонстрируя явное неудовольствие.

— Представляешь, Аннабель знакома с чудной книгой миссис Битон, — заговорила миссис Харпер, обращаясь к надувшемуся сыну.

— Битон? — скучающим голосом переспросил он.

— Труд автора лучшей кулинарной книги в мире, милой Изабеллы Битон, с которой произошло такое трагическое несчастье, да еще в столь молодом возрасте.

— Кулинарная книга? — повторил молодой человек, скользнув взглядом по танцплощадке. Тщетно. Оливии и след простыл.

«Наверное, она спряталась. Это ее любимая игра», — подумала Аннабель, довольно улыбнувшись.

— Вы не пожмете друг другу руку? — предложила Элеонора Харпер тоном, каким няня велит детям не ковыряться в носу.

Аннабель едва слышно вздохнула, за что была наказана пинком под столом от матери.

Джон тоже вздохнул и, совершенно никого не стесняясь, протянул Аннабель руку. Не глядя на девушку, он пробормотал:

— Добрый день, вы не знаете, куда подевалась Оливия?

Отсутствие интереса было, судя по всему, обоюдным. Аннабель не понравились ни его холодные голубые глаза, ни высокомерно скривившийся рот. Вместо того чтобы сказать ему, где, по ее мнению, может быть Оливия, она лишь безразлично пожала плечами.

— Однажды он станет судьей, как и отец. Мы послали его учиться в лучшую школу в Окленде, а потом он учился в Лондоне. В следующем году Джон начнет работать в конторе дяди в Данидине. Мы построим там дом для него и его будущей семьи, — принялась рассказывать Элеонора Харпер, явно стараясь помочь молодым людям завязать разговор.

Аннабель услышала лишь одно слово, пробудившее ее интерес. Данидин… Город на Южном острове, который они так поспешно покинули три года тому назад. Ей даже не удалось попрощаться с лучшей подругой.

И пока Аннабель размышляла о том странном дне, она услышала, как Джон Харпер громко прошептал, обращаясь к своей матери:

— Прекрати наконец пытаться случить меня с этой. Я в жизни не женюсь на такой толстой деревенщине!

Аннабель тут же покраснела от стыда. В буквальном смысле слова вскочила, едва не опрокинув стул, злобно сверкнула глазами и прошипела, обращаясь к матери:

— Он прав. Если быть до конца откровенной, я с удовольствием откажусь от необходимости более близкого знакомства с этим гордецом! Он с первого взгляда был мне противен! И Оливии он, кстати, тоже не понравился. Она считает его ужасно скучным.

Еще раз оглядев собравшихся и насладившись смущенным видом Джона Харпера, она с гордо поднятой головой направилась к озеру. «Только не оборачиваться!» — говорила она себе, идя к причалу.

Марианна, залившись краской, извинилась перед миссис Харпер и хотела встать из-за стола, броситься вдогонку за дочерью, но тут мистер Харпер пригласил ее на танец.

— Однако же… я не могу… моя дочь… — попыталась она объясниться, но он не оставил ей выбора. Взяв Марианну за руку, он повел ее на танцплощадку.

— Меня зовут Фрэнк, — прошептал он ей на ухо.

Она не отреагировала на эту неуклюжую попытку сблизиться, продолжая лихорадочно размышлять, как поскорее избавиться от этого ухажера.

— Марианна, ты ведь не против, чтобы я называл тебя так? — Не дожидаясь ответа, он уже доверительно обращался к ней на «ты», без всякого смущения делая свое предложение. Но отвращение у нее вызывало не только его отравленное алкоголем дыхание. — Бросай своего фермера! Он ведь тебе не пара. И переезжай ко мне в Окленд!

Марианна едва не лишилась дара речи и с трудом выдавила из себя:

— Но вы ведь женаты! — А затем попыталась вырваться.

Но Фрэнк Харпер прижал ее к себе еще крепче.

— От этой старой тюленихи я как-нибудь избавлюсь. Со мной тебе не придется столько работать, как здесь, Марианна. Сможешь беречь свои чудесные ручки только для меня.

Марианна резко остановилась. Она возмущенно поглядела на бесстыжего судью и прошипела:

— Только из уважения к вашей жене, которая все время наблюдает за нами, я не стану давать вам пощечину, которую вы заслужили. Но если вы еще раз осмелитесь прикоснуться ко мне или сделать мне столь неприличное предложение, то пожалеете, что на свет родились. Мой муж в тысячу раз приличнее такого человека, как вы!

С этими словами она оттолкнула его от себя, развернулась на каблуках и угодила прямо в объятия мистера Гамильтона.

— Потанцуем, красавица? — пропел он, но Марианна отказалась и, резко развернувшись, скрылась в доме.

Там она несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь сдержать слезы. Больше всего ей хотелось немедленно закончить праздник, но она не собиралась так быстро сдаваться — особенно из-за такого отвратительного человека, как Харпер. Она, Марианна Брэдли, никому не позволит расстроить свои планы. Она хотела, чтобы у ее дочерей были богатые мужья из самых лучших семей! «Харпер из этого списка исключается, но как насчет сына торговца древесиной из Таупо для Аннабель?» — размышляла Марианна. Решительно вытерев набежавшие слезы, она ослепительно улыбнулась самой себе и направилась к мистеру Гамильтону, последовавшему за ней в дом.

— Прошу прощения, что отказала вам, но я была сердита на свою дочь, Аннабель. Почему вы не привезли с собой своего сына, о котором мне столько рассказывали? Знаете, мне ужасно хотелось бы познакомиться с ним. Как его зовут? Напомните, пожалуйста.

Мистер Гамильтон буквально растаял.

— Алан! — пропел он и, польщенный, добавил: — Я торжественно обещаю вам, что в следующий раз обязательно привезу его с собой!

«Будем надеяться!» — сердито подумала Марианна.

Аннабель хотелось одного: бежать, бежать как можно дальше от этого лживого праздника, который был устроен с одной-единственной целью: хоть как-нибудь выдать ее замуж. При мысли о том, что мать пыталась свести ее с таким глупым парнем, девушка содрогнулась.

Озеро было спокойно. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, и под синим январским небом вода казалась не такой желтоватой, как обычно, а зеленой, словно сверкающий на солнце жадеит. Не задумываясь, Аннабель вскочила в одну из весельных лодок, на которых могли выезжать на озеро постояльцы отеля. Она уже погрузила в воду весла, как вдруг услышала голос Абигайль:

— Пожалуйста, Аннабель, возьми меня с собой! С взрослыми так скучно!

В этот миг девушке хотелось побыть одной, но отказать малышке она не могла. Сердце забилось быстрее, когда она увидела стоявшую на причале сестричку, такую хорошенькую со своими светло-русыми локонами и смеющимся личиком.

— Иди сюда, я посажу тебя в лодку. — Аннабель осторожно встала, однако даже от такого движения лодка опасно качнулась. — Только сиди смирно, — напомнила она сестре, и в следующее мгновение лодка заскользила по воде.

— Оливия спряталась от Джона Харпера в саду, — хихикнула Абигайль.

Аннабель подняла весла и оставила лодку покачиваться на волнах под солнцем, чтобы снять туфли и чулки.

— Джон Харпер — глупец! — сказала она и замолчала, глядя на озеро.

Как бы ей хотелось сплавать на Мокоиа! Но она опасалась. Говорили, что там буянят духи умерших, ставших жертвой нападения мятежного вождя те-кооти, и что на острове живут неприкаянные души детей.

— Давай поедем на Мокоиа, — предложила Абигайль, вскочила и захлопала в ладоши от радости. Лодка опасно закачалась.

— Нет, ты же знаешь, что это слишком далеко. Кроме того, там страшно.

— Я знаю, что ты боишься мертвых детей, но это неправда. Дети-маори в школе тоже пытались запугать меня, но я не поверила ни единому их слову. Пожалуйста, давай поедем на остров…

И она упрашивала до тех пор, пока Аннабель не уступила.

— Хорошо, только ни в коем случае не будем высаживаться. Поняла?

Абигайль кивнула, и Аннабель сильными движениями стала грести прочь от берега. Мысленно она снова вернулась к той неприятной ситуации на празднике. О чем ее мать вообще думала, пытаясь сосватать ее за незнакомца? Хотя, если по справедливости, то это его мать довела все до абсурда. Аннабель ничего не могла с этим поделать. Она от всей души радовалась, что Оливия отшила этого парня. Только неприятно будет выслушивать нравоучения, которые достанутся ей от Марианны. Она уже догадывалась, что та скажет: Девушки так не разговаривают! Если и впредь будешь вести себя подобным образом, то никогда не найдешь себе мужа!

«Ну и ладно! — упрямо подумала Аннабель. — Значит, останусь старой девой, как тетушка доктора, старая мисс Фуллер».

— Ты только посмотри! — восхищенно воскликнула Абигайль, указывая на птицу, парившую над их головами. — Чайка с красным клювом!

Но Аннабель смотрела прямо перед собой. Теперь перед ними раскинулся зеленый холмистый остров Мокоиа. Чем ближе они подходили к берегу, тем сильнее было неприятное ощущение, которое испытывала девушка. «Может быть, маори из племени те-арава действительно с помощью этих страшных историй просто хотят заставить нас, белых, не ходить на этот остров, потому что он священен для них», — думала она, пытаясь успокоить себя. Несмотря на это, Аннабель не осмелилась привязать лодку, выйти из нее и войти в лесные заросли.

— Еще ближе! — попросила Абигайль, когда до острова было уже рукой подать.

Аннабель подплыла настолько близко, что оставалось лишь встать и спрыгнуть на песок, — если, конечно, хочется. И не успела она оглянуться, как Абигайль именно это и сделала, но приземлилась не на спасительный берег, а с громким плеском ушла прямо в воду.

— Вставай! Попытайся коснуться ногами дна! — велела младшей сестре Аннабель.

Но та крикнула:

— Не получается, слишком глубоко! — И принялась барахтаться.

Аннабель лихорадочно размышляла. Что же делать? Судя по всему, у берега здесь глубже, чем она думала. Прыгать? Но ведь она не умеет плавать.

— Я тону. Помоги! — изо всех сил закричала Абигайль, колотя руками по воде.

Аннабель в панике бросила малышке веревку, которой обычно привязывали лодку, но Абигайль ее не заметила. Она изо всех сил пыталась удержаться на воде и кричала, словно ее резали.

«Так она долго не выдержит», — пронеслось в голове у Аннабель, когда внезапно в поле зрения показалась лодка. Управлявший ею мужчина сердито закричал:

— Вы мне всю рыбу распугаете! — Но, увидев, что произошло, не колеблясь, прыгнул в воду и поплыл к сестре Аннабель.

Девушка дрожала всем телом, в то время как мужчина схватил Абигайль и поднял над бортом лодки. Девочка отплевывалась и продолжала вопить.

— Хватай! — крикнул мужчина, обращаясь к Аннабель. — Хватай же наконец! — Словно обезумев, девушка потянула девочку за платье, пока не перетащила промокшую насквозь сестру в лодку.

Мужчина уже плыл к своей лодке, а потом, кряхтя, попытался залезть в нее. Одну ногу он уже перебросил за борт, а вторая еще болталась над водой. Это выглядело настолько смешно, что Аннабель громко рассмеялась. В этом смехе смешались облегчение от того, что с Абигайль все в порядке, и веселье, вызванное тем, что мужчина так смешно трепыхается. В конце концов спаситель, ругаясь, плюхнулся в лодку, поднялся и обернулся. Аннабель уже испугалась, что он станет ругаться, — кому же понравится, когда в благодарность за помощь над ним смеются?

Однако когда их взгляды встретились, его лицо заметно прояснилось и он неожиданно рассмеялся в ответ. Даже Аби, встряхнувшись, словно мокрая кошка, тоже стала смеяться. Несколько ударов веслом — и незнакомец оказался рядом с лодкой девушек.

— Что вы за легкомысленные женщины? — с наигранной строгостью в голосе поинтересовался он. При этом глаза его смеялись.

— Я — Аннабель, а это моя младшая сестра Абигайль, — вежливо ответила Аннабель, не в силах отвести от него взгляд. У мужчины были редкие светлые волосы, приветливое лицо, и вблизи он казался намного моложе. Судя по всему, он был лишь немногим старше самой Аннабель.

— Ну, тогда будьте осторожнее, когда погребете назад, и даже не думайте еще раз распугать мою форель! — Он подмигнул ей и стал разворачивать лодку.

Аннабель почувствовала в некотором роде сожаление. Она была бы не против поболтать с ним еще.

— Ой-ой! — услышала она вскрик сестры, которая взволнованно глядела на петлю, в которую только что было продето правое весло. — Весло пропало!

Вместо того чтобы продолжать грести прочь, молодой человек подплыл ближе. Он нахмурился.

— С одним веслом вам обратно не доплыть, особенно если вы такие неуклюжие, — проворчал он.

Сестры виновато закивали в ответ.

— Ладно, отвезу вас на берег. — С этими словами он ухватился за лежавшую в их лодке веревку, привязал ее к своей лодке и скомандовал: — Сидеть и не раскачиваться! — И, бросив на обеих девушек еще один строгий взгляд, парень взялся за дело.

Аннабель надеялась, что он наконец-то обратит на нее внимание по-настоящему, но когда их взгляды встретились, он быстро отвел глаза. Ей показалось или он действительно покраснел? Так же, как и она, поскольку внезапно к лицу прилила волна жара, по ощущениям совсем не такая, как от солнечных лучей, отражавшихся в озере.

— Отвезите нас, пожалуйста, к отелю «Гора Таравера», — вежливо попросила Аннабель.

Молодой человек вопросительно уставился на нее.

— Я нездешний, но думаю, что нужно отвезти вас в Охинемуту, верно?

— Верно! Мы живем у самого озера, — подтвердила его догадку Аннабель и скользнула взглядом по его спине.

При каждом взмахе весел под липнувшей к телу рубашкой у него ходили мускулы. Молодой человек был сильным и не очень стройным. Именно это и притягивало ее самым магическим образом. Зачем ей худой мужчина, если сама она далеко не эльфийка? И девушка радостно улыбнулась про себя.

Абигайль весело щебетала, рассказывая истории из школьной жизни, смеясь над учителем О’Доннелом, но Аннабель ее не слушала. Вместо этого она лихорадочно размышляла над тем, стоит ли ей пригласить их спасителя на праздник. И, в первую очередь, каким образом это преподнести матери, которая наверняка страшно злится на нее.

— Это моя скамейка! — набросилась Оливия на юношу-маори, который хотел сесть рядом с ней, не спросив разрешения.

Она убежала в самый дальний уголок сада, чтобы никто из этих кошмарных мужчин не досаждал ей глупыми комплиментами. Не то чтобы ей претило строить глазки молодым людям, но те, кого сегодня пригласила мать, были предназначены для Аннабель. Кроме того, ей все равно никто из них не понравился.

Темнокожий молодой человек, несмотря на ее резкость, все равно рухнул на скамью. Казалось, он совершенно не обращал внимания на Оливию и ее возмущение.

— Все эти пакеха думают, что чем-то лучше нас, но они еще удивятся!

— Ты что, оглох? Это моя скамейка! — с нажимом повторила Оливия.

Но вместо того чтобы встать, парень повернулся к ней и, нимало не смущаясь, окинул ее взглядом с головы до ног.

— А ты кто такая? — наконец поинтересовался он.

— Тебе какое дело? — возмутилась девушка.

— Чтобы понять, имеешь ли ты право запрещать мне сидеть на этой скамейке, я должен знать, принадлежит ли она тебе. Потому что ты можешь запретить мне пользоваться чем-то только в том случае, если оно является твоей собственностью. Но ведь пакеха всегда великодушно раздают то, что им принадлежит!

— О чем ты говоришь? Кто ты вообще такой? Я тебя не знаю!

— Ты не ответила на мой вопрос. Эта скамейка принадлежит тебе?

— Да, мне принадлежит все, что ты здесь видишь, — надменно заявила Оливия. — Цветы, скамейка и даже та грязная лужа.

Словно в подтверждение ее слов, послышалось громкое бульканье, и серо-коричневая жижа немного приподнялась. Оливия вызывающе уставилась на юношу.

Он выдержал ее взгляд. Его улыбка была насмешливой, но чем дольше он смотрел на нее, тем меньше насмешливости оставалось в его взгляде. Ухмылка юноши сменилась милой улыбкой.

Внезапно Оливия почувствовала, что ничего не может возразить ему, потому что сердце ее вдруг забилось быстрее.

У него было выразительное лицо, густые черные волосы, очень светлая кожа и гораздо более узкий нос в сравнении с другими маори, которых знала Оливия. И улыбка его так сияла, словно в ней притаилось маленькое солнышко. Девушка надеялась, что все эти мысли не отразились на ее лице.

— Почему я тебя не знаю? — спросила она, стараясь, чтобы голос ее не звучал так очарованно, как она себя чувствовала.

— Потому что я из Тауранга. После смерти отца мы с матерью вернулись в живущее в этих окрестностях племя арава из Те-Вайроа из иви нгатитеранги. Но я не хочу принадлежать к их племени! Они делают одно дело с белыми — в отличие от нас! У нас гордое племя. Мой отец был храбрым воином. Он сражался против проклятых англичан во время битвы при Гейт Па. И теперь он у предков, а моя мать тяжело заболела. Чтобы немного отвлечь меня, Руиа предложила поработать в доме одной высокомерной пакеха.

— И кто же эта высокомерная пакеха? — поинтересовалась Оливия. Как это ужасно — потерять отца, да еще и остаться с тяжелобольной матерью! Оливии даже подумать о таком было страшно.

— Эта миссис Брэдли!

— Она тебе не нравится?

— Нет, не очень. Я не люблю белых.

— Вообще? — насторожилась Оливия.

— Я Анару, — вдруг мягко произнес он и подвинулся ближе к ней.

Это немного смутило девушку.

— Анару, ты действительно не любишь пакеха?

— Нет, но я могу передумать, — негромко произнес он и нежно коснулся носом ее носа. А потом без предупреждения прижал свои губы к ее губам.

Оливия испугалась и хотела ударить его по щеке, как обычно поступала с бесстыдными юношами. Но тут он требовательно обнял ее, и девушка вдруг поняла, что не в силах сопротивляться этому напору. Она просто не мешала ему. Более того, она почувствовала, что у нее закружилась голова, — но это было приятно. Не так, как если бы она собиралась упасть в обморок. По телу побежали мурашки. Почувствовав у себя во рту кончик его языка, она негромко вздохнула. Ей хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось, но он уже прошептал:

— Скажи мне, как тебя зовут.

— Оливия, — вздохнула она, подставляя губы для нового поцелуя, который оказался более глубоким, чем первый.

Молодые люди осмелились немного поиграть языками, но юноша снова первым отнял свои губы от ее губ, оборвав этот чудесный сон.

— Вообще-то, я не люблю пакеха, но ты мне нравишься. Однажды я на тебе женюсь, — тихо вздохнув, заявил он и опять нашел ее губы.

Оливия не сопротивлялась. Но тут раздался резкий голос:

— Ах ты, бесстыжий мальчишка!

И оба испуганно отпрянули друг от друга.

Над ними, словно богиня мести, стояла Марианна. Она замахнулась и ударила дочь по щеке. А потом заорала на Анару, ударив и его тоже:

— Убирайся отсюда, бесстыжий соблазнитель!

Молодые люди, словно окаменев, сидели на скамейке. Неожиданно подошла Руиа. Она, казалось, дрожала всем телом.

— Анару, пойдем, пожалуйста! — попросила она, но юноша даже и не сдвинулся с места.

Он твердо и уверенно произнес:

— Оливия, помни о том, что я пообещал тебе, и однажды мы…

— Не смей прикасаться к моей дочери! — заорала Марианна, будучи вне себя от гнева, и попыталась оттащить юношу от дочери за волосы.

— Я обещаю вам, мисси, это больше не повторится, — громко всхлипнула Руиа, но возмущение Марианны не знало границ.

Она терпела лишения последних лет, отказывала себе в столь многом, чтобы ее дочь могла составить хорошую партию, не для того, чтобы та позволила соблазнить себя немытому мальчишке-маори.

— Вон из моего дома! — словно обезумев, вопила Марианна. — Оба! И не смейте попадаться мне на глаза!

Руиа недоуменно уставилась на Марианну.

— Но, мисси, я…

— Ты тоже! Это ты привела его в мой дом. Вон, оба!

Услышав последние слова хозяйки, Руиа опасно пошатнулась, но Анару вскочил со скамейки и подхватил ее. В его глазах сверкнула ненависть, когда он посмотрел на Марианну. Не сказав ни слова и не удостоив Оливию больше ни единым взглядом, юноша просто бросился прочь, поддерживая свою тетку.

Девушка по-прежнему сидела неподвижно. А ведь ее мать права. Как она могла так поступить? Как она могла поцеловать маори, когда мать обещала ей принца? Неужели он околдовал ее?

— Он тебя заставил? — пронзительным голосом поинтересовалась Марианна.

Оливия молчала.

— Я спрашиваю, он тебя заставил?

Оливия молча кивнула.

Щеки Аннабель покраснели от радости, потому что ей удалось убедить спасителя сестры прийти на праздник.

— Должна же мама знать, кто меня спас, — захихикала Абигайль и доверительно взяла его за руку.

— Но для начала вам нужно сказать нам, как вас зовут, — пропела Аннабель и остановилась в ожидании.

— Я — Гордон Паркер из Гамильтона. Собираюсь искать работу в Окленде, потому что мой брат унаследовал ферму и для меня там больше нет будущего, — рассказал он. Молодой человек посерьезнел. Он смотрел прямо в глаза Аннабель, а потом на его лице появилась улыбка и он громко расхохотался, указывая на ее голову.

Абигайль проследила за его взглядом и тоже затряслась от смеха.

Аннабель заподозрила худшее и осторожно подняла руку к шиньону. Он тут же оказался у нее в руке вместе со шляпкой.

— О! — вырвалось у нее. — О!.. — Девушке захотелось сбежать. Ей казалось, что она ужасно опозорилась, но Гордон Паркер прошептал ей:

— Простите, что я так откровенно говорю об этом, но вы выглядите без него гораздо лучше. Мне нравятся светло-русые локоны, а эти шляпки мне кажутся совершенно отвратительными!

— Правда? — удивилась девушка. Пожалуй, в благодарность она бросилась бы ему на шею, если бы в этот миг на террасу не вышла ее мать. Лицо Марианны было перекошено от ярости.

Аннабель вздрогнула, опасаясь скандала, который в присутствии незнакомца был бы вдвойне неприятен. Поэтому, решив опередить мать, она сказала:

— Мама, мне очень жаль, что я так повела себя, но у меня есть просьба: может быть, мистеру Паркеру можно…

— Боже мой, что у тебя за вид? — перебила ее Марианна, указывая на голову Аннабель. Она даже не обратила внимания на то, что мокрая насквозь Абигайль дергает ее за подол, чтобы привлечь внимание к себе и своему спасителю.

— Мам, разреши представить мистера Паркера? Он Аби… — Аннабель предприняла еще одну попытку, но Марианна думала о чем-то другом.

— Ты немедленно отправишься к себе в комнату и приведешь в порядок волосы! — резко произнесла она, не удостоив ни единым взглядом Гордона Паркера и свою младшую дочь.

— Ну, иди уже! — И она, взяв Аннабель за руку, потянула ее за собой.

Абигайль побежала за ними. И только когда они дошли до лестницы, девочке удалось остановить мать.

— Мам! — изо всех сил закричала Абигайль, топнула ногой и преградила ей путь. — Мам! Ты должна обязательно познакомиться с мистером Паркером. Он спас меня, когда я чуть не утонула. И вообще, он очень милый.

— О, мое золотко! Ты же насквозь промокла! — испуганно воскликнула Марианна и тут же обернулась к Аннабель. — Что ты с ней сделала?

— Я сама виновата! Я хотела поплыть на остров Мокоиа и вылезла из лодки. Она ни при чем! — поспешно заявила Абигайль.

— Хорошо, значит, мы должны вознаградить твоего спасителя, — успокаиваясь, произнесла Марианна и слегка коснулась щеки Аннабель. — Прости, я была так взволнована, но Оливия, она… Ах, неважно! А с Джоном Харпером тебе больше говорить не придется. Слышишь, для меня он умер, но ты можешь попробовать потанцевать с этим молодым человеком из Таупо.

— Мама, он же на две головы ниже меня. Никогда! — энергично возмутилась Аннабель.

— Ладно, ладно, я тебе кого-нибудь найду. А сейчас пойдем к этому мистеру Паркеру и выразим ему свою благодарность.

— Мама, можно ему немного побыть на нашем празднике? — Аннабель старалась, чтобы голос ее звучал не слишком умоляюще.

— Да, мам, пожалуйста, — поддержала ее Абигайль.

Марианна, вздохнув, кивнула.

— Ну ладно, но скажите мне для начала: вы знаете, кто он и откуда? Сколько ему лет?

— Очень много, — убежденно заявила Абигайль. — Точно не меньше, чем Джону Харперу!

Марианна невольно улыбнулась.

— И? — нетерпеливо поинтересовалась она. — Кто же этот Гордон Паркер? Я хочу сказать, чем он занимается?

У Аннабель, которая разволновалась при мысли о том, что сможет станцевать с Гордоном Паркером польку, покраснели уши.

— Он из Гамильтона. Направляется в Окленд, потому что его брат получил в наследство ферму, — простодушно ответила она, даже не услышав, что Марианна пробормотала: «Вот как, фермер…»

Когда они наконец снова вышли на террасу, сердце у Аннабель едва не выпрыгивало из груди, но, к сожалению, Гордона Паркера и след простыл.

Роторуа, февраль 1899

Спальня Марианны Брэдли находилась в самом дальнем конце верхнего этажа. Комната была маленькой, в ней помещались только кровать, комод и один стул. Раньше там жила Абигайль, но после смерти Уильяма Марианна передала отель и дом Аннабель и Гордону, а сама устроилась скромно, в бывшей комнате дочери, и ей этого вполне хватало.

— Мама? — дрожащим голосом позвала Оливия, вглядываясь в темноту.

Плотные бархатные шторы были задернуты, и лишь потому, что какой-то лучик света пробился сквозь них, она увидела смутный силуэт матери, лежавшей на постели, словно труп. На глазах Оливии выступили слезы. Она осторожно подошла к стулу, стоявшему у постели. Присела, взяла мать за костлявую руку.

— Мама, — глухо произнесла Оливия и, приникнув губами к холодной руке, в отчаянии поцеловала ее.

Красивое лицо Оливии было перекошено от горя. Еще на ведущей наверх лестнице она сбросила маску высокомерия. Она пожалела, что набросилась на Аннабель с упреками, но видеть, как Дункан поддерживает тетку, было просто невыносимо. «Проклятье, он ведь мой сын, он должен поддерживать меня!» — размышляла Оливия. Чем больше она задумывалась о его поведении, тем больше ее обуревала ревность. «Почему Дункан всегда становится на сторону Аннабель? Это же несправедливо после всего, что я для него сделала! — проносилось в голове у Оливии. — И почему все относятся ко мне так, словно это я виновата в том, что мама упала? Аннабель не смотрела за ней! Это вполне в ее духе! Это просто невыносимо!» Оливия потерла виски. В них с такой силой пульсировала боль, словно голова вот-вот должна была лопнуть. Почему все всегда нападают на нее, на Оливию, хотя она всего лишь говорит правду? Несмотря на это, она решила впредь быть сдержаннее. Только ради того, чтобы избавить себя от созерцания того, как Дункан сочувствует Аннабель.

— Ах, мама! — вздохнула Оливия, с нежностью вглядываясь в лицо спящей. Оно было бледным, почти белым, но правильные черты лица по-прежнему оставались сказочно красивыми.

При мысли о том, что, возможно, мать никогда больше не сможет ходить, ее снова накрыла волна ярости, которую она испытывала к сестре. Аннабель ни на секунду не должна была спускать глаз с матери. По крайней мере точно не на мокрых и скользких камнях вокруг Похуту.

Какие же все-таки Гордон и Аннабель наивные! Неужели они действительно думают, что она заинтересована в тех несчастных деньгах, которые скопила мать? Нет, если у нее и есть что-то в избытке, так это деньги. На самом деле она привезла Джона Харпера по той простой причине, что ей посоветовали взять с собой адвоката, сказав, что будет лучше, если он будет присутствовать в момент смерти матери, а при необходимости делить наследство займется оформлением документов. Она просто не могла оттолкнуть его, хотя, конечно, догадывалась, что он будет заигрывать с ней. В действительности женщине давно осточертел этот поклонник, преданный ей, словно пес. Оливия попыталась отбросить мысль, которая вдруг со всей очевидностью предстала перед ней: в ее жизни был лишь один мужчина, которого она любила по-настоящему, но ей недоставало мужества признаться себе в этом. Женщина вздохнула, вытерла выступившие на глазах слезы.

— Оливия, сокровище мое! — Голос Марианны звучал слабо.

— Мама! — Оливия склонилась над ней, поцеловала в щеку.

— Как хорошо, что ты приехала, дитя мое! Я хочу, чтобы ты была рядом со мной. Ты должна ухаживать за мной, а не она…

Оливия вздрогнула. Ухаживать? При мысли о том, что придется заботиться о парализованной старухе, пусть даже это ее собственная мать, на лбу у нее выступил пот.

— Ты не против, если я немного приоткрою окно? — спросила она, чтобы мать не заметила, что творится у нее в душе. Да еще эта проклятая головная боль. Неужели она никогда не прекратится?

— Конечно, детка. Теперь, когда ты здесь, я и свет смогу переносить. Впусти солнце! — Марианна робко улыбнулась.

Оливия поспешно поднялась, раздвинула шторы, но едва она приоткрыла окно, как с первым же порывом ветра в комнату ворвался запах серы. Женщина задержала дыхание. Нет, этого она больше не вынесет. В голове стучало так же, как колеса экспресса «АРАВА» по рельсам железной дороги, — того самого, что привез ее сюда из Окленда. Она снова задумалась, почему после смерти отца мать не захотела переехать в Окленд. Оливия ни разу не осмелилась попросить мать объясниться — настолько решительной выглядела тогда Аннабель.

С тех пор прошло уже больше десяти лет. Оливия глубоко вздохнула. Ей хотелось наконец получить удовлетворительный ответ на этот вопрос, потому что тогда ей было очень обидно, оттого что мать осталась в Роторуа, с Аннабель.

— Мама! — Оливия резко обернулась и замерла. — Скажи, почему ты тогда, после смерти отца, не переехала ко мне, а окопалась в этой своей комнатке? Почему ты отвергла предложение жить с нами, в «Гамильтон Касл», в приличных условиях?

— Ах, дитя мое, это было так давно. А теперь уже слишком поздно. Я умру там, где провела бóльшую часть своей жизни. В этом проклятом доме, в котором я заработала себе горб, — пробормотала Марианна.

Оливия испугалась. Мать никогда прежде не позволяла себе такой откровенности. Единственное, о чем она всегда твердила, заставив Оливию запомнить навсегда, так это то, что ее дочери заслуживают жить, как принцессы. Она никогда не говорила о том, что недовольна своей жизнью. И эта ее жалоба породила в душе Оливии еще больше загадок. Почему она осталась в Роторуа, если это место было связано для нее с такими мучениями? Должна же быть веская причина для такого решения.

Оливия подошла к кровати и села.

— Почему, мама?

— Из-за Элизабет! — бесцветным голосом прошептала Марианна.

Оливия смотрела на мать, ничего не понимая.

— Из-за Элизабет? Да, я знаю, ты любила ее, но она умерла, когда еще был жив отец. Ты могла приехать к нам потом.

— Я не могла ее бросить, — негромко возразила Марианна.

— Мама, она мертва! Уже целую вечность! — возмутилась Оливия, всплеснув руками.

— Но ее душа живет в этом доме, в этом поселке. Здесь она совсем рядом со мной.

— Мама! Что за глупости ты говоришь? Ты ведь не веришь в духов, правда?

— Маори говорят…

— Мама, я тебя умоляю! Мы, белые, верим в Бога, а не в духов умерших!

Оливия провела по лбу рукавом платья. «Здесь действительно так жарко или же все дело в глупой болтовне, от которой меня бросает в пот?» — устало спросила она себя, чувствуя, как голова буквально раскалывается на части.

— Дитя мое, ты же знаешь, что я не поддерживаю языческую веру маори, но клянусь тебе: здесь Элизабет рядом со мной. Иногда, по ночам, она говорит со мной, и после этих разговоров я становлюсь совсем счастливой.

Оливия сжала кулаки и стиснула зубы с такой силой, что они заскрежетали. Только поэтому ей и удалось не возразить матери. На языке вертелся резкий ответ. Чтобы мать осмелилась заговорить о вере маори! И опять старая песня: Элизабет. Она уже слышать о ней не могла. Оливия глубоко вздохнула. Нужно перевести разговор на другую тему, потому что развивать эту она уже была не в силах.

— Расскажи мне, что произошло у Похуту и как ты себя чувствуешь, — предложила она.

Глаза Марианны наполнились слезами.

— Ночью мне приснился сон. Со мной говорил дух Элизабет, девочка умоляла меня найти ее. Она пообещала мне, что я найду ее у действующего гейзера…

— Мама, я прошу тебя, заканчивай с этой ерундой! Это был не ее дух. Тебе просто приснилась мертвая внучка. И все!

Марианна измученно вздохнула, но Оливия не отступала. Она была твердо намерена покончить с этими бреднями.

— И поэтому ты поехала на Похуту? Потому что во сне тебе велела сделать это Элизабет? Ты шутишь.

— Нет, дитя мое.

— А потом? — Теперь в голосе Оливии явно слышалось раздражение.

— Аннабель взяла меня с собой, подвела к камню и велела сидеть на нем. Но только она отошла, как мне показалось, что наверху, на террасе… — Марианна запнулась и простонала: — Ты все равно мне не поверишь.

— Да говори уже!

— Там была маленькая девочка с черными локонами. Она выглядела совсем как Элизабет, и тогда я забралась на одну из этих скользких террас и… споткнулась.

— Аннабель должна была присматривать за тобой! — Оливия буквально выплюнула эти слова. От охватившей ее ярости она дрожала всем телом. Когда же это закончится! Элизабет то, Элизабет се!

Но Марианна схватила ее за руку.

— Нет, ты не имеешь права упрекать сестру в этом. Только не в этом!

Оливия удивленно поглядела на нее.

— Но она сказала, что со дня трагедии ты с ней практически не разговариваешь. Неужели ты не винишь ее?

— Нет, в этом — нет!

— А в чем тогда?

— Я никогда не прощу ей, что она бросила моего маленького ангелочка на произвол судьбы! — отрезала Марианна и устало закрыла глаза.

— Нет, я понимаю, что ты любила Элизабет. Мы все любили ее, но почему ты никогда не думала о других внуках? Почему не переехала к Дункану и Хелен? Почему бы тебе не выбрать живых? Они были бы рады. И им был бы от тебя какой-то прок!

— А где, кстати, Алан и Дункан? — вопросом на вопрос ответила Марианна.

Вспомнив о муже и сыне, Оливия слабо улыбнулась.

Затем она вскочила со стула, сделала несколько решительных шагов по маленькой комнате, а потом снова села, сопя от возмущения. Она готова была вот-вот полностью выйти из себя. Почему Марианна не спрашивает о ее Хелен, хотя бы из вежливости? Почему не проявляет интереса к своей живой внучке? Оливия глубоко вздохнула. Нужно предпринять еще одну, последнюю попытку. Может быть, мать все же поймет, насколько это обидно.

— Алану пришлось остаться в Окленде, а Хелен не захотела оставлять его одного…

— А Дункан?

Оливия махнула рукой. Все бессмысленно.

— Он сейчас придет. Пошел в кухню к своей любимой тетушке. — В ее голосе слышалась горечь, но женщина ничего не могла с этим поделать.

Она не понимала, что ее сын находит в своей невзрачной тетке, которая вообще ничего из себя не представляет. Единственное, чему Оливия завидовала, так это тому, что лицо ее сестры по-прежнему оставалось на удивление юным. Даже несмотря на то, что Оливия пыталась утешить себя тем, что у полноватых женщин часто бывают кукольные личики, она чувствовала, как ее съедает зависть. «Чего я только не делаю, чтобы сохранить давно миновавшую юность, — думала она. — Быстротечность отражается на моей душе». Внезапно Оливия почувствовала жгучее желание как можно скорее убраться из этой комнаты, где пахло болезнью и смертью, покинуть этот смрадный кусок земли, вернувшись обратно в свой привычный мир.

— Как поживает Алан? — с интересом в голосе спросила Марианна. Стоило ей заговорить о зяте, как в глазах ее появился блеск.

— Хорошо, — коротко ответила Оливия, но по вопросительному взгляду матери поняла, что придется рассказать о доме немного больше, чтобы не вызвать у нее раздражения. Поэтому она принялась говорить о новой мебели, о том, как хорошо идут дела у новой экспортной фирмы Алана. Бизнес мужа действительно развивался наилучшим образом, поскольку цена на янтарную смолу дерева каури сильно возросла. А еще Оливия рассказала о том, что Хелен прилежно учится и старается как можно успешнее окончить школу.

Когда речь зашла о делах Алана, мать принялась настойчиво расспрашивать ее, а вот насчет Хелен не проронила ни слова. Оливии было больно из-за того, что мать даже не пытается скрыть свое равнодушие, когда речь заходила о ее внучке. У Хелен никогда не было ни малейшего шанса завоевать расположение и любовь бабушки. В отличие от недосягаемой Элизабет.

— Ты ведь пока что побудешь здесь, правда? — спросила Марианна, выжидающе глядя на дочь.

Оливия судорожно сглотнула, прекрасно понимая, что не выдержит и дня. Втайне она уже мечтала о том, чтобы завтра вместе с Дунканом и Джоном Харпером отправиться восвояси, и представляла, как будет сидеть в экспрессе, везущем ее в Окленд. Джон Харпер! Она искренне надеялась на то, что никто не скажет матери, что он приехал сюда в качестве ее сопровождающего. Женщина и сама не понимала, зачем привезла его. Она не испытывала к нему никаких чувств. Ни больше, ни меньше, чем в юности. Вообще ничего! И, несмотря на это, она позволила ему убедить себя в том, что ей обязательно нужна поддержка. При этом пришлось еще терпеть недовольство Дункана. Во время путешествия он не скрывал, что присутствие адвоката раздражает его.

— Девочка моя, останься, прошу! Ты нужна мне.

От страха, что мать прочтет на ее лице желание сбежать, Оливия не знала, куда девать глаза. Нервно окинула взглядом комнату. Посмотрела на постель, потом на комод, потом опять на постель.

— Мне кажется, тебе нужно немного поспать! — наконец пробормотала она. Затем с тоской поглядела в окно, словно могла взлететь, как альбатрос, и улететь далеко-далеко отсюда…

— Ты знаешь, что я теперь калека? — раздался голос Марианны в наступившей тишине.

Оливия хотела соврать, сказать, что не знает, о чем говорит мать, но это было бессмысленно. Она кивнула.

— Врач сказал, что надежды нет. Гордон уже делает для меня инвалидную коляску.

— Ах, мама! — вырвалось у Оливии, и она закрыла лицо руками.

— Не плачь, — попыталась утешить ее Марианна. — Я же раньше просто лежала в кровати или сидела на террасе и смотрела на озеро. Главное, что ты со мной. Моя единственная послушная девочка.

— Может быть, Абигайль тоже приедет, — заметила Оливия и испугалась, увидев, как при упоминании о младшей сестре мать тут же ожесточилась.

— Я не хочу слышать ее имени в своей комнате! Ты поняла? И видеть ее больше не хочу. Даже если она приедет посмотреть на мои страдания.

— Да, мама! — С этими словами Оливия вскочила со стула. Она не выдержит больше ни одной минуты. Запах серы, предчувствие смерти и воспоминания о безвозвратно ушедшем детстве. Она уже не принцесса. И очень давно! Да еще эти кошмарные головные боли…

— Мама, мне нужно идти. Я пришлю к тебе Дункана, хорошо?

— Ты ведь побудешь в Роторуа, правда? — снова, уже с отчетливым отчаянием в голосе, спросила Марианна.

— Конечно, мама, — солгала Оливия.

— Ты еще помнишь вашу чудесную свадьбу? — Марианна, заметно расслабившись, мечтательно улыбнулась. — Это был самый чудесный день в твоей жизни, разве не так? — Лицо ее сияло.

— Да, мама, — снова солгала Оливия.

— Ты ведь ни разу не пожалела о том, что вышла за него замуж и можешь вести жизнь, которая полагается такой девушке, как ты, правда?

— Конечно, мама! — леди Оливия Гамильтон солгала в третий раз.

Окленд, декабрь 1879

«Гамильтон Касл», как называла семья Гамильтонов свою недавно построенную, выкрашенную в белоснежный цвет деревянную виллу, одиноко стоял на зеленом холме. Многообразие высоких зубцов и башенок определяло вид фасада. Приехав сюда, Марианна не сумела пересчитать их. Игривое великолепие этого дома в английском стиле просто подавило ее. Но наибольшее впечатление произвел на нее вид на залив Хобсон, которым можно было любоваться из всех комнат с тыльной стороны здания. Здесь даже было три балкона, поддерживаемых декорированными коваными колоннами.

«Такой красоты в Роторуа не найдешь», — пронеслось в голове Марианны, когда женщина окинула взглядом окрестности. Если самые смелые ее мечты оправдаются, Оливия в будущем будет жить здесь.

Мечты Марианны невольно отравляла неприязнь Уильяма по отношению к Гамильтонам. Ей не удалось заставить его принять долгожданное приглашение этой семьи и приехать в Окленд. Он сказал, что не может бросить отель, но Марианна не обманывалась на этот счет. Истинная причина была ей известна. Муж чувствовал себя неловко в обществе Питера Д. Гамильтона, его супруги Розалинды и их единственного сына Алана.

Марианна вздохнула. Уильям не скрывал своего отношения к честолюбивым планам своей жены. В ушах у нее по-прежнему звучали его предостерегающие слова: «Они нам не подходят. Ты загоняешь дочь в общество, из которого не вышли ни ты, ни я. Это может плохо кончиться».

Она, в свою очередь, назвала его «мрачным пессимистом» и напомнила, что это женское дело — выдавать дочерей замуж.

— Дочерей? — презрительно пробормотал он в ответ. — Для нашей Аннабель ты до сих пор не нашла мужа. Зачем было прогонять молодого человека, который о ней спрашивал?

Когда Марианна задумывалась над этим, ей приходило в голову, что, наверное, нечестно было скрывать от Аннабель, что о ней спрашивал некий Гордон Паркер, несколько дней назад явившийся к ним в дом. Может быть, это последний шанс ее дочери найти себе мужа. Но такого? В своем потрепанном костюме он совершенно не подходил на роль хорошего зятя. Во всяком случае, в ее представлении. Его даже сравнивать невозможно со всегда элегантным Аланом Гамильтоном.

Марианна вздохнула, вспоминая серьезную ссору с Уильямом, который очень разозлился, узнав, что она прогнала молодого человека. Муж, как всегда, сражался за Аннабель, как лев, и добился победы. Марианне пришлось согласиться с тем, чтобы Уильям рассказал дочери о визите молодого человека, пусть даже через некоторое время. «Но только после того, как я уеду в Окленд», — попросила Марианна. Поэтому оставалось лишь надеяться, что Аннабель не знает, где искать этого крестьянского парня. Он наверняка не станет пытаться увидеть их дочь еще раз, учитывая столь резкое отношение к нему ее матери.

Марианна тщетно пыталась отбросить мысли, не дававшие ей покоя. Достала из шкафа роскошное платье. Но это не отвлекло женщину. Даже в этом раю на каждом шагу ее преследовали воспоминания о жизни в Роторуа, и это приводило ее в ярость.

Она решительно вышла на балкон. Вздохнув, провела рукой по слегка растрепавшимся на ветру волосам, и взгляд ее остановился на собственных руках. Нет, таких рук у леди, живущей на вилле, быть не должно. Ее руки носили следы тяжелого многолетнего труда. Ладно, колесо жизни не повернешь назад, но одного она ни за что не потерпит: нежные, утонченные пальчики Оливии никогда не покроются такими же трещинками и шрамами!

Пристыженная и расстроенная, Марианна спрятала руки за спину, усилием воли заставляя себя сосредоточиться на своем триумфе. В предвкушении этого мгновения она жила уже больше года. С тех пор как мистер Гамильтон впервые привез своего сына в отель «Гора Таравера», она, Марианна, делала все возможное и невозможное для того, чтобы Оливия и Алан познакомились поближе. И сегодня, в этом женщина была совершенно уверена, ее мечте суждено сбыться. Иначе зачем это приглашение в «Гамильтон Касл»? Скорее всего, оно сделано с одной-единственной целью: дети наконец-то обручатся!

Размышляя о будущем своей дочери, Марианна окинула взглядом парк. Сочного зеленого цвета газон выглядел очень ухоженным. Что ж, у Гамильтонов были не только деньги, но и вкус. Это точно. Сад, полностью выдержанный в английском стиле, сильно отличался от дикой природы, которая окружала Марианну дома.

Она еще раз глубоко вдохнула свежий воздух. Прохладный бриз нес с собой волшебные ароматы моря и сочной зелени, а не запах серы, как это было в Роторуа. В принципе, она может быть довольна собой. Лучшей возможности, чем визит Гамильтонов в их отель, выбрать было нельзя. Какая чудесная идея — взять с собой Оливию на экскурсию к горе Таравера! Алан загорелся еще в экипаже, по пути туда, и с тех пор ходил за ее дочерью по пятам. Да, она все сделала самым лучшим образом, как только и можно ожидать от любящей матери. Гамильтоны были не просто богатой, но еще и очень уважаемой семьей. Они состояли в дальнем родстве с капитаном Джоном Чарльзом Фейном Гамильтоном, заслуженным бойцом Королевской армии, погибшим в битве с маори при Гейт Па. Питер Д. Гамильтон, отец Алана, был обязан своим богатством тому, что в его владениях оказались обширные участки с деревьями каури, смола которых пользовалась большим спросом в Европе. Злые языки утверждали, что он завладел своими землями хитростью, поскольку опоил вождя племени, но Марианна считала, что все это слухи. Гамильтон был хорошим бизнесменом, на него работали сотни добытчиков смолы каури, диггеров, выкапывавших из земли дорогую смолу дерева каури. В ужасных условиях. По крайней мере так утверждал Уильям, который не стал скрывать от жены того факта, что считает Питера Д. Гамильтона позором рода человеческого.

Впрочем, Марианна строго запретила ему высказывать свое мнение в присутствии Оливии. Несмотря на то что Уильям сдержал свое слово, Марианна точно знала, что именно это стало причиной его отказа от великодушного приглашения семьи Гамильтон, поэтому ей пришлось приехать в «Гамильтон Касл» без супруга. Наверное, он был бы более счастлив, если бы Оливия вышла замуж за паренька из Роторуа. Лучше всего за Бернарда Смита, сына торговца колониальными товарами. Марианна содрогнулась при одной мысли о том, что ее дочь могла бы стоять за прилавком и продавать муку. Так, как когда-то она сама в Данидине.

Предаваясь размышлениям и задаваясь вопросом, какую отговорку придумает Уильям, когда речь зайдет о свадьбе, она заметила свою дочь, прогуливавшуюся по саду рука об руку с Аланом. Казалось, молодые люди очень сблизились. Марианна улыбнулась про себя и отошла на шаг.

«Как же она красива! — с гордостью подумала она. — И какая они чудесная пара!» Миниатюрная Оливия едва доставала до плеча высокому Алану. Его светлые кудри и ее черные как смоль волосы представляли собой восхитительный контраст. Лучшего для Оливии и желать нельзя. При этом поначалу дочь очень сильно противилась ухаживаниям молодого человека. Марианна уже стала опасаться, что она даст ему от ворот поворот — это притом что в Окленде он мог взять в жены любую девушку, о чем его мать не уставала напоминать. Но Алан был упрям и настойчив.

Вздохнув, Марианна вспомнила несколько серьезных ссор, возникших у нее с дочерью по этому поводу.

— Замужество с ним — это лучшее, что может с тобой случиться, — втолковывала она дочери, но Оливия продолжала упрямиться.

— Он мне не нравится! — отвечала она.

Но теперь, судя по всему, девушка переборола собственное упрямство. Во всяком случае, сейчас Марианна с удовольствием наблюдала, как молодые люди хихикали, склонив головы друг к другу.

«Какие чудесные у меня будут внуки!» — радовалась Марианна, и сердце радостно замирало от мысли, что ее дочь будет жить лучше, чем она сама. Вдохновленная, в прекрасном настроении, женщина вернулась с балкона в комнату, чтобы заняться приготовлениями к вечернему приему. Как бы там ни было, она собиралась произвести настоящий фурор.

— Будет несколько важных людей, милая Марианна, — объявила ей Розалинда со странными нотками в голосе. Как будто не представляла, что Марианна сумеет вести себя прилично в их присутствии.

Это была небольшая колкость в ее адрес, ну да ладно! Марианна отбросила эту мысль. Все равно мать Алана с трудом скрывала то, что хотела для своего сына чего-то большего, чем дочери простого владельца отеля из Роторуа, но, откровенно говоря, Марианне было все равно. Зато отец Алана был в полном восторге от их союза. Он неоднократно говорил об этом во время последнего приезда в Роторуа.

— Если бы я не был занят, я бы… — то и дело повторял он, и Марианна с завидным постоянством отвечала:

— Да уж, но вы-то женаты, мистер Гамильтон!

Похоже, Розалинда догадывалась, что Питер Гамильтон боготворит Марианну, потому что не упускала ни единой возможности отпустить шпильку в адрес Марианны или ее дочери. Вот только все это не принесло ей успеха, поскольку в доме Гамильтонов слово мужа тоже имело вес в отношении выбора невестки.

— Милая Марианна, — недавно сказал он ей, — был бы я моложе, ваша дочь мгновенно покорила бы мое сердце.

Марианна вздохнула. «Может быть, действительно лучше, что Уильям остался дома, — думала она, надевая новое платье, сшитое специально для этого вечера. — Он ужасно старомоден и презирает пустые беседы. Нет, сидеть за столом с мрачным, молчаливым Уильямом было бы ужасно. У него нет ни малейшего желания быть частью этого общества». И действительно, несмотря на то что представители так называемых высших кругов могли всегда остановиться в его отеле, ужинать с ними он избегал. Вполне вероятно, что он не преминул бы высказать свое мнение о торговце, заработавшем свое состояние на тяжелом труде тех, кто добывал для него смолу каури.

— Ах, Уилл! — простонала Марианна, прежде чем отбросить мысли о муже и натереть грубую кожу рук нежным бальзамом.

— С тобой я становлюсь самым счастливым человеком на земле! — нежно прошептал Алан Гамильтон, отводя Оливию в тень цветущего красными цветами железного дерева и прижимая девушку к себе.

Игриво улыбаясь, она подзадорила его:

— Ну же, поцелуй меня!

Какое-то мгновение он колебался, а затем прижался губами к губам Оливии и поцеловал ее безудержно и страстно. Когда девушка снова смогла дышать, она увидела, что глаза его остекленели от желания.

— Ты так долго мучила меня, потому что знала, что я с каждым днем все больше и больше схожу по тебе с ума, да, маленькая плутовка?

— Алан, ты ведь никому не скажешь, что сделал мне предложение в первую же нашу встречу? И главное, что я отказалась. Слышишь? Иначе я возьму свои слова назад и ты никогда меня больше не увидишь.

Алан Гамильтон не понял, что она говорит серьезно.

— Поцелуй меня еще раз! — потребовала Оливия, с удовольствием подставляя ему губы.

— Любимая моя, если бы я не был уверен, что до меня ты никогда не любила мужчину, то подумал бы, что ты богиня любви, — прошептал он срывающимся голосом.

— Алан, я хочу быть с тобой всегда, но у меня есть два условия.

Алан Гамильтон удивленно посмотрел на Оливию.

— Условия? Это уже не так романтично!

— Не пойми меня превратно. Я ничего не хочу так сильно, как поскорее выйти за тебя замуж. Я тоскую по тебе. Каждый твой поцелуй говорит мне, что я буду счастлива в твоих объятиях. Так не будем же терять время! Как насчет того, чтобы сочетаться браком на это Рождество?

Алан побледнел.

— Но, любимая, так быстро? Это же меньше чем через три недели. Люди подумают, что мы вынуждены пожениться.

Оливия высвободилась из его объятий и язвительно заметила:

— Я так и знала: ты любишь меня недостаточно сильно, чтобы исполнять мои желания. А ведь я изнемогаю от желания стать твоей как можно скорее!

— Но, любимая, нет… это просто… — пролепетал Алан.

— Я все поняла. Однако мне нужен мужчина, который любит меня больше всего на свете. Ты понимаешь? Я — настоящая женщина, и я хочу быть желанной! Мне хотелось бы, чтобы тебе не терпелось заключить меня в объятия.

Алан судорожно сглотнул.

— Но, любимая, если бы я мог, то пришел бы к тебе сегодня ночью и доказал бы, что каждую ночь я мечтаю лишь об одном: чтобы ты наконец-то стала моей.

— Хорошо, тогда докажи мне это сегодня ночью! Это мое второе желание. Я хочу принадлежать тебе, причем сегодня же!

Алан Гамильтон, пораженный, стоял с открытым ртом. Прошло мгновение, прежде чем он снова овладел собой.

— Ты хочешь сказать, что сегодня ночью я могу прийти к тебе в комнату и…

В подтверждение того, что ее предложение было понято правильно, Оливия прижалась к нему и прошептала:

— Я люблю тебя.

— Хорошо, любимая, как скажешь. Мы поженимся на Рождество, и я сегодня же приду к тебе, — хриплым голосом произнес Алан. Он почувствовал, как напряглось его мужское достоинство, и смутился. — Пойдем, нам нужно выйти к остальным, — подчеркнуто деловым тоном произнес он, несмотря на то что внезапно понял, что может думать только о том, что ждет его позже в комнате Оливии.

Он нежно провел рукой по ее щеке и едва удержался от того, чтобы не поцеловать девушку еще раз, так же страстно, как прежде. Щеки Оливии слегка покраснели, и Алан счел это проявлением желания.

— Пойдем к столу, — пропела она.

Когда молодая пара вошла в комнату, все взгляды устремились на них. Семья и несколько друзей Гамильтонов уже сидели за столом, и Оливии достался укоризненный взгляд матери. Но Алан сиял и, наклонившись к своему отцу, что-то прошептал ему на ухо. Теперь просветлело лицо Питера Д. Гамильтона. Он взял в руку вилку, постучал по своему бокалу с вином, а затем поднялся с места и торжественно заговорил:

— Дорогие друзья, я позволю себе воспользоваться опозданием молодых людей как поводом для того, чтобы с радостью объявить вам об их помолвке. Они только что решили пожениться, и даже я могу счесть это достаточным извинением за опоздание к столу… — Он сделал паузу и бросил ободряющий взгляд на жену. Услышав его слова, та побледнела, но, похоже, ее супругу было все равно. Он откашлялся и вперил взгляд в мать невесты.

Марианна снова заметила желание в его взгляде, которое всегда старалась не замечать. Она лишь надеялась, что это не бросится в глаза Розалинде. Марианна достаточно перевидала таких взглядов от мужчин, с которыми ей когда-то доводилось танцевать. При мысли об этом она содрогнулась. О, как же она ненавидела это компрометирующее поведение!

Между тем хозяйка дома предупреждающе посмотрела на нее. Честно говоря, Марианна не понимала, почему такой вполне привлекательный мужчина, как Питер Д. Гамильтон, вообще женился на Розалинде. Эта женщина выглядела сущей матроной, у которой не было ни капли соблазнительной грациозности и даже намека на привлекательность. Лишенные блеска волосы и грубые черты лица — вот и все, чем она могла похвастаться.

Марианна коротко кивнула отцу жениха и вежливо произнесла:

— Вы правы, Питер. Ради такого я тоже готова простить поведение своей дочери! За помолвку наших детей! — И она вежливо улыбнулась собравшимся гостям.

При виде одного из гостей улыбка застыла на губах Марианны. Прямо напротив нее сидел не кто иной, как Фрэнк Харпер со своей супругой Элеонорой. Марианна тут же вспомнила его дерзкие слова, которыми он оскорбил ее во время празднования восемнадцатого дня рождения Оливии в Роторуа, когда пытался убедить Марианну бросить Уильяма. Женщина опустила глаза, поскольку этот омерзительный тип беззастенчиво таращился на нее. Она почувствовала, что покраснела от смущения, и разозлилась еще больше. Как же ей хотелось дать этому типу давно заслуженную пощечину, прямо здесь, за столом! Чтобы остудить свой гнев, она принялась напряженно вслушиваться в слова Питера Д. Гамильтона.

— Конечно, нам хотелось, чтобы Алан взял в жены девушку из Окленда, а не из Роторуа…

Он снова замолчал, и все рассмеялись. Кроме Розалинды Гамильтон, которая сидела, словно окаменев. Остальные гости, судя по всему, были тронуты.

Обернувшись к дочери, Марианна с неудовольствием отметила, что на лице Оливии тоже нет ни следа волнения. Напротив, в мыслях ее дочь, кажется, была где-то далеко. «Странно, она ни капли не похожа на влюбленную девушку. А ведь должна была бы лучиться от счастья, — размышляла Марианна, — тем более что она только что дала ему согласие на брак». Чем больше она наблюдала за дочерью, тем меньше радости видела в ее глазах. Зато сидевший рядом с Оливией Алан просто сиял от счастья. Марианна попыталась прогнать возникшее вдруг нехорошее предчувствие. Скорее всего, дочь волнуется, убеждала она себя — и в конце концов поверила.

— …Сера, которая возвращает забытую бодрость нашим усталым костям, видимо, обладает еще одним свойством. Еще нигде мы — моя жена, мой сын и я — не встречали столь чудесного создания, как Оливия Брэдли. «Ее красота ослепляет меня, отец!» — сказал очарованный этой девушкой сын во время наших первых совместных каникул в Роторуа. И тогда же заявил мне: «Однажды я женюсь на ней». И поскольку мой сын — человек очень целеустремленный, он добился своей цели. Принцесса из Роторуа принадлежит ему. И позволю себе сказать, а также от имени моей супруги, что мы счастливы вместе с ним…

Марианна и все гости снова зааплодировали. Кроме Розалинды, которая по-прежнему сидела, словно статуя. Рядом с ней была молодая женщина, которая, судя по всему, тоже была не в восторге от объявления о помолвке Алана Гамильтона. «Может быть, эту девушку выбрала ему мать», — предположила Марианна, в глубине души довольная развитием событий. Ведь ее дочь была намного красивее толстощекого создания, открыто восхищавшегося Аланом. Неужели Оливия не замечает, что происходит? Очевидно, нет. Казалась, ее дочь сейчас витает в облаках, напрочь позабыв о женихе. Марианна пожалела, что не может слегка толкнуть ее под столом, — та сидела слишком далеко от нее. Вместо этого Марианна громко откашлялась, но Оливия не обратила на это внимания. Зато на Марианну строго и недовольно посмотрела Розалинда. «Если бы взгляды могли убивать, я свалилась бы замертво», — с некоторой долей веселья подумала Марианна. Она достигла своей цели, и ее радость от победы теперь никто не сможет испортить, даже такая отвратительная личность, как Розалинда. Наоборот, она собиралась насладиться своим триумфом сполна.

— Ах, милый Питер, — пропела она. — Ваша речь была восхитительна.

И когда Питер Д. Гамильтон улыбнулся Марианне в ответ на похвалу, уголки губ его жены опустились еще ниже.

— Но мы не будем искать причину только в омолаживающем эффекте серы, — продолжал Питер Гамильтон, по-прежнему мило улыбаясь, — поскольку семья моей будущей невестки тоже сыграла немалую роль. В связи с этим позвольте мне поприветствовать очаровательную мать невесты, Марианну Брэдли, ставшую частью нашей семьи… — Он жестом попросил ее подняться со своего места.

Марианна грациозно выпрямилась и кокетливо помахала рукой собравшимся, наслаждаясь шепотком, пронесшимся по салону. Марианна, улыбаясь всем, с подчеркнутым дружелюбием посмотрела на мать Алана. Та поняла, что должна хотя бы вымученно улыбнуться в ответ. «Красивая капитуляция», — безжалостно отметила Марианна, донельзя довольная собой.

Питер Д. Гамильтон заговорщически подмигнул ей. Она подмигнула ему в ответ. Будучи матерью невесты, она могла позволить себе многое, что должно было упрочить ее положение. Если бы Розалинда только знала, насколько безразличен ей Питер Гамильтон! Дело было только в Оливии. Ее любимой дочери, жизнь которой должна быть лучше, чем у нее. Намного лучше! Ее должны баловать, носить на руках. Она должна купаться в богатстве, вместо того чтобы горбатиться ради хоть какого-то достатка!

«Я смогла помочь дочери! — довольно говорила себе Марианна, не переставая улыбаться отцу Алана. — Моя дочь выйдет замуж и станет членом одной из богатейших семей Новой Зеландии. Какой восхитительный миг!» Однако Оливия, судя по всему, свою помолвку проспала. Она спала с открытыми глазами и мечтательным видом, словно желая оказаться снова у озера Роторуа.

«Не опозорь меня, дитя!» — думала Марианна, присаживаясь на свое место. Теперь Питер поднял бокал и пригласил собравшихся выпить за мать невесты.

Краем глаза Марианна, к своему огромному облегчению, увидела, что Алан нежно подтолкнул Оливию. Девушка тут же очаровательно улыбнулась и подняла свой бокал. «Наверное, она просто устала от длительного путешествия», — предположила Марианна, поскольку долгая качка в экипаже до сих пор отдавалась во всем теле.

— Тост за самую прекрасную мать невесты в Новой Зеландии! — громко произнес кто-то заплетающимся языком.

Марианна догадывалась, кто этот пьяный человек, и, быстро бросив взгляд в сторону, утвердилась в своем подозрении. Это действительно сказал Фрэнк Харпер, который, судя по всему, слишком увлекся красным вином.

Чтобы загладить эту неловкость, Марианна просто посмотрела мимо него на его жену Элеонору и с подчеркнутой учтивостью произнесла:

— За ваше здоровье, миссис Харпер!

Дама подняла бокал и ответила не менее вежливо:

— Простите поведение моего мужа, видите ли, он плохо переносит крепкое красное вино.

После этого мистер Харпер старался вести себя по-джентльменски. Он молча поднял бокал, хотя его красное лицо и взмокшие от пота волосы выдавали, что он слишком сильно налегал на алкоголь.

Марианна была очень довольна собой, поскольку ей удалось ловко поставить на место этого неотесанного мужлана. И, успокоившись, она стала слушать отца Алана.

— Значит, мы все увидимся на свадьбе в следующем году, — торжественно закончил Питер Д. Гамильтон, еще раз поднял бокал и, улыбаясь, рухнул на стул.

В этот миг со своего места резко вскочил Алан Гамильтон. Постучал ножом по бокалу, и все взгляды тут же устремились на него.

— Отец, благодарю тебя за теплые слова, которые я хотел бы немного дополнить, — твердо произнес он. — Дело в том, что мы не хотим заставлять вас ждать слишком долго и отпразднуем свадьбу на это Рождество! Понимаете ли, мне хотелось бы избежать длительных поездок экипажем в Роторуа. Я мечтаю о том, чтобы моя невеста как можно скорее стала моей женой и жила в Окленде. — И он снова сел.

Мгновение стояла мертвая тишина, которую нарушила лишь леди Розалинда Гамильтон, вскрикнувшая: «Нет! О нет!» Но ее протест тут же утонул в восхищенных аплодисментах гостей.

Марианна, улыбаясь присутствующим, тоже присоединилась к аплодисментам. Однако на самом деле она была так же поражена, как и мать жениха.

Вернувшись в свою комнату, Марианна шумно вздохнула. Так поспешно? Уже на Рождество? С одной стороны, это было больше, чем она рассчитывала. С другой стороны, разве такой короткий срок помолвки не даст пищи для слухов? Не то чтобы в высшем обществе уже поговаривали о том, что Алану приходится жениться на бедной провинциалке Оливии, потому что он ее обрюхатил. «Неважно, что говорят люди. Они счастливы вместе, — убеждала себя Марианна, чтобы тут же спросить себя: — Но счастлива ли Оливия на самом деле?» Предвкушение близкой свадьбы внезапно приобрело неприятный привкус. Где блеск в глазах ее дочери, по которому можно узнать влюбленного человека? Тот блеск, из-за которого Марианна люто завидовала другим женщинам? И если бы она, Марианна, тогда могла выйти замуж за такого человека, как Алан Гамильтон, — красивого, хорошо воспитанного, богатого и обаятельного, — разве ее улыбка не осталась бы на лице навеки?

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошла Оливия. Марианна настойчиво просила дочь зайти к ней перед тем, как она отправится спать. Ей нужно было убедиться в том, что просьба Алана перенести дату свадьбы действительно основана на его нелюбви к длительным поездкам в экипаже.

— Ты какая-то бледная, милая моя. С тобой все в порядке? — настороженно поинтересовалась Марианна, когда Оливия со стоном рухнула в кресло. Ее платье из зеленого атласного шелка так сильно вздулось, что почти не стало видно тонкой обивочной ткани на благородной мебели. — Ты заболела или слишком устала после путешествия? — В голосе Марианны звучала тревога.

— Нет, ничего. Немного непривычный воздух, вот и все. Ты заметила, мама? Окленд пахнет, как зеленая лужайка, в отличие от Роторуа. Вероятно, этот непривычно свежий воздух давит на меня.

Марианна недоверчиво поглядела на дочь. Ее не обмануть. Она ведь чувствует, что ее дитя тревожится, но что делать, если она не хочет ей довериться?

— Ты любишь Алана? — выдержав паузу, спросила Марианна.

— Больше всего на свете! — не колеблясь, ответила Оливия.

Они снова немного помолчали. Марианна зябко поежилась. Ну почему все не так, как она надеялась, как ей мечталось?

— Дитя, мне тяжело спрашивать тебя об этом, но ты ведь не в интересном положении, правда?

— Мама! — возмутилась Оливия и тут же обиженно поджала губы. — Как ты можешь? А теперь извини меня, я устала. — И, словно в подтверждение своих слов, девушка зевнула.

— Хорошо, любимая моя, иди. Спокойной ночи! — Марианне стало немного стыдно за свое подозрение. И тем не менее… Почему ее дочь в день своей помолвки так же мрачна, как булькающая яма в их саду?

И тут Марианне показалось, что она услышала негромкий стук. Он доносился из коридора. Оливия вскочила. Не устало, а проворно, как ласка, с удивлением заметила Марианна.

Пристально посмотрела на дочь. Может быть, кто-то стучит в дверь ее комнаты?

— Спокойной ночи, мам! — вежливо прощебетала Оливия, легко чмокнула ее в щеку и выскользнула за дверь.

Удивленная Марианна осталась в комнате. Устало села в кресло. А потом услышала доносящиеся из коридора голоса. Ей не понадобилось слишком сильно задумываться, кто это там беседует. Ее дочь и Алан Гамильтон!

Хлопнула дверь, снова все стихло.

Марианна несколько раз прошлась по комнате, затем энергично распахнула балконную дверь. Ей срочно нужен был свежий воздух.

Женщина вышла на балкон, глубоко вдохнула. На душе было тяжело. Не должна ли она вмешаться, чтобы предотвратить то, что, судя по всему, сейчас происходит в соседней комнате? С другой стороны, что такого в том, что юная пара предается страсти до свадьбы?

В конце концов, через три недели они уже будут женаты. А если какие-то сплетницы пустят слухи, то ничего плохого с ее дочерью уже не случится — к тому времени Оливия будет леди Гамильтон. «Главное, чтобы она подарила мне здоровых внуков», — сказала себе Марианна, окидывая взглядом темный парк. Газон в слабом свете луны словно сошел с холста художника. «Все будет хорошо, у меня будут замечательные внуки. Если бы еще Аннабель и Абигайль нашли себе подходящих мужей…»

Тут взгляд ее зацепился за тень, пробиравшуюся через газон. Еж? Но нет, внезапно существо расправило крылья, поднялось от земли и пролетело почти рядом с Марианной. Она вздрогнула, но летучая мышь изменила направление и полетела к лесу. Женщина зябко повела плечами. В ту же секунду перед глазами пронеслись безумные картинки. Она увидела маленькую девочку, которая зовет мать, но матери нет, ее словно проглотил туман. Иногда ей снился этот сон, но теперь он казался слишком реальным. Наверняка все дело в том, что Уильям постоянно рассказывает детям страшные истории: о летучей мыши, в которой живет душа умершей девочки. Холод пробрал Марианну до костей. Она вернулась обратно в свою комнату и закрыла за собой балконную дверь, но лицо девочки преследовало ее даже во сне.

Роторуа, февраль 1899

Оливия поспешно выскользнула из комнаты матери и на дрожащих ногах стала спускаться по лестнице. Первой мыслью было бежать немедленно, но в коридоре стояли, тесно обнявшись и соприкасаясь головами, Аннабель и Дункан, и Оливия, остановившись, резко бросила сыну:

— Она ждет тебя!

— Я сейчас зайду к ней, мама, — спокойно ответил Дункан. И, обращаясь к Аннабель, негромко произнес: — Я твердо верю в то, что ее душа совсем рядом.

Бросив испуганный взгляд на сестру, Аннабель прошептала в ответ:

— Ты потрясающий человек, но теперь иди! Твоя бабушка наверняка очень соскучилась по тебе.

— Ну, ты просто молодец! — прошипела Оливия, зло глядя на сестру, стоило сыну отойти за пределы слышимости. — Теперь ты заразила этим бредом насчет души Элизабет не только маму, но и Дункана.

— С чего ты взяла, что я говорю об этом с мамой? Она запретила мне произносить имя дочери в ее присутствии. — На глазах Аннабель выступили слезы.

— Ах, хватит уже! Она только что несла подобный бред про Элизабет и ее дух. Это ты ей внушила. Точно так же, как убедила ее после смерти отца в том, что будет лучше, если она останется здесь, вместо того чтобы переехать ко мне в Окленд. Дух! Надо же такое придумать!

Теперь Аннабель полностью перестала держать себя в руках. Она громко всхлипнула и, не обращая внимания на катившиеся по щекам слезы, поклялась сестре, что никогда не говорила о духе Элизабет. И что она вообще не верит в духов, только в мучительные сны.

Оливия, скрестив руки на груди, стояла перед Аннабель и раздраженно смотрела на нее.

— А кто же еще мог ей внушить? И почему мой сын, обладающий острым умом, только что сказал о духе твоей дочери?

— Я не хотела говорить ему, но он спросил, что со мной происходит. Мне снова снился этот сон, в котором она зовет меня на помощь, а я ничего не могу сделать. Я не говорила о ее духе…

— Могу посоветовать тебе только одно: заканчивай с этим! Оставь мертвых в покое, черт тебя побери!

— Совсем не изменилась! — донесся от двери веселый женский голос с хрипотцой.

Сестры отпрянули друг от друга, испуганно обернулись. В дверном проеме стояла Абигайль и качала головой.

— Милая Оливия! Ты по-прежнему третируешь свою бедную сестру? Тебе не кажется, что она достаточно настрадалась? Это ведь ее маленькую дочь проглотил вулкан, а не твою, гадкая ты девчонка!

— Аби! Аби! Аби! — вне себя от радости заговорила Аннабель и, всхлипнув, бросилась к младшей сестре и сердечно обняла ее. — Дай-ка я посмотрю на тебя! Отлично выглядишь!

Это было ложью, но Аннабель не любила сыпать соль на раны родных людей. Кроме того, ей нужно было оправиться от ужаса, охватившего ее при виде изменившейся Абигайль. Сестра пополнела, особенно изменилось лицо, казавшееся каким-то распухшим.

— Многовато макияжа и безделушек, как сказали бы в наших кругах, но для актрисы ты вырядилась как раз нормально, — язвительно заметила Оливия, оглядывая младшую сестру с головы до ног. А затем ровным шагом подошла к Абигайль и обняла ее.

— А ты по-прежнему хороша! Все та же изысканная леди Гамильтон, которую не сравнить с нами, — парировала Абигайль и в свою очередь окинула сестру критическим взглядом.

Аннабель тем временем с интересом переводила взгляд с одной сестры на другую. Большего контраста между такими когда-то похожими сестрами трудно было даже вообразить.

На Оливии было простое платье темно-синего цвета, в котором она выглядела прилично и строго, в то время как Абигайль в своем красном платье с кокетливой юбкой клеш и рукавами в сборочку казалась почти ребенком, если не считать ее излишне выбеленного пудрой лица и ярких румян. К броскому платью она надела лихую шляпку того же цвета, украшенную впереди огромным пером, торчавшим вертикально вверх.

«В таком наряде она произведет в нашей пасторальной идиллии тот еще фурор, — с опаской подумала Аннабель. — А мама снова обвинит ее в том, что она одевается, как публичная женщина. Они не виделись одиннадцать лет. Чертовски долго». Вглядевшись внимательнее, Аннабель заметила, что Абигайль кажется усталой. Может быть, у нее какое-то горе? По ее письмам всегда казалось, что она ведет безумно волнующую, легкомысленную жизнь богемы, однако в глазах сестры читалось нечто совершенно другое. В них застыло грустное, почти потерянное выражение.

Аннабель задумалась настолько глубоко, что в реальность ее вернул только громкий голос Гордона:

— Мне это снится? Точно, снится! Маленькая упрямица превратилась в иностранку. Иди сюда, дай, обниму тебя! — И с этими словами он подхватил свою когда-то хрупкую свояченицу и закружил ее по комнате.

— Гордон, старый медведь, сжалься надо мной, поставь на место! — смеялась Абигайль.

В этот миг по лестнице с серьезным лицом спустился Дункан.

— Давайте вести себя немного потише. Бабушка хочет спать, она… — произнес он, но потом умолк и с любопытством уставился на Абигайль.

— Ты так смотришь, словно задаешься вопросом: кто эта веселая дама и откуда она здесь взялась? — захихикала Абигайль.

— Вы не так уж неправы в своем предположении, — вежливо ответил Дункан.

— Значит, у нас мысли сходятся, поскольку я тоже только что спросила себя: кто этот привлекательный молодой человек и что он здесь делает? Впрочем, я уже догадалась, кто ты такой. Позволь напомнить: твоей любимой игрушкой когда-то была лошадь-качалка, которую сделал тебе дядя Гордон, не так ли? И разве в то лето, когда тебе было восемь, ты не бесчинствовал на море со старшей невестой пирата?

— Что? Ты тетя Аби, которая строила нам с ребятами-маори пещеру разбойников на Мокоиа? — недоверчиво переспросил он.

— Да, я была невестой пирата. А ты из озорника превратился в настоящего джентльмена! Иди сюда, дай своей старой тетке обнять тебя. — И, не дожидаясь ответа, Абигайль резко притянула племянника к себе.

Похоже, это немного смутило его.

— А ты не хочешь узнать, как мама? — строго вклинилась в разговор Оливия.

Абигайль отстранилась от юноши.

— Дай мне хотя бы осмотреться. Я ведь даже не знаю, хочет ли она меня видеть.

— Нет, не хочет! — резко ответила Оливия. — Но это не значит, что ты не должна поинтересоваться состоянием ее здоровья. Впрочем, лучше спроси Аннабель о том, что случилось.

— Мама, прошу тебя, прекрати! — прошипел Дункан.

Но Оливия не обращала на сына внимания. Вместо этого она так закричала, что едва не сорвала голос:

— Ладно, если она не хочет говорить тебе, то это сделаю я. Мама…

— Черт тебя побери, Оливия! — возмутился Гордон.

— Мама! — предпринял еще одну попытку Дункан.

— Она не смотрела за мамой, та упала и теперь парализована!

— Парализована? — с ужасом в голосе переспросила Абигайль.

— Да, она больше не может шевелить ногами и, скорее всего, проведет остаток своей жизни в постели или, если повезет, в инвалидной коляске! Беспомощная женщина, за которой нужно будет ухаживать!

— Оливия! — раздался хриплый голос из комнаты наверху. — Оливия!

— Она зовет тебя, — бесцветным голосом произнесла Аннабель, заметив, что сестра не сдвинулась с места.

— А я не пойду. Это твой дом, и это из-за тебя она оказалась в таком положении!

— Оливия, а ты и впрямь мерзкая, — возмутилась Абигайль. Ее любезность как ветром сдуло.

Дункан возмущенно пробормотал:

— Не знаю, что на тебя нашло, мама, но ты словно фурия набросилась на сестру, и я не собираюсь просто стоять и слушать это.

Оливия в недоумении уставилась на сына. Таким тоном он с ней никогда не разговаривал.

— Оливия! — Голос матери звучал жалобно, почти умоляюще.

— Иди уже! — воскликнула Абигайль, но Оливия упрямо скрестила руки на груди и заявила, что больше не войдет в комнату, где пахнет смертью.

Аннабель бросила на нее испуганный взгляд, а затем молча стала подниматься по лестнице.

— Разве я тебя звала? — прохрипела Марианна, когда Аннабель вошла в комнату.

— Что тебе принести? — спросила в ответ Аннабель, изо всех сил стараясь не показать, насколько она растеряна и обижена из-за неслыханного поведения сестры. Оливия всегда была капризной, избалованной и немного высокомерной, но злой — никогда. К сожалению, она изменилась, причем не в лучшую сторону.

— Я хочу стакан молока. Но пусть она принесет. В дальнейшем за мной будет ухаживать она. Я хочу, чтобы за мной ухаживала Оливия.

Аннабель с трудом сдержалась, чтобы не произнести вертевшиеся у нее на языке слова возмущения. Вместо этого она поспешно повернулась на каблуках и молча вышла из комнаты. Слезы застилали глаза. Женщина решительно вытерла с лица их предательские следы. Никто не должен видеть, что она плакала. Впрочем, Аннабель всегда была плаксивой, но после приезда Оливии сдерживаться не получалось совсем.

— Мама недвусмысленно требует тебя, Оливия! — наконец твердым голосом объявила она. Теперь все взгляды были устремлены на среднюю сестру.

Оливия по-прежнему стояла, словно окаменев, даже не пытаясь сдвинуться с места.

— Скажи ей, что с учетом того, как со мной обращаются в этом доме, я не задержусь здесь ни на секунду. А ты, мой милый сын, должен немедленно передо мной извиниться. Мы уходим!

— Ведите себя тише, иначе мама услышит. Оливия, ты не можешь бросить ее сейчас одну, — умоляющим тоном прошептала Аннабель, но Оливия не отреагировала на ее слова, она ждала реакции сына.

— Дункан, пожалуйста, скажи мистеру Харперу, что мы уезжаем немедленно. Пусть узнает, когда уходит ближайший поезд. Если будет необходимо, переедем в другой отель. Слава богу, прошли те времена, когда этот дом был единственным во всей округе.

Дункан не сдвинулся с места.

Оливия сердито сверкнула глазами и подошла вплотную к сыну.

— Ты меня не понял? Мы уезжаем!

— Я понял тебя, мама, — спокойно произнес он. — Понял я и то, что с тех пор как мы приехали сюда, тебя мучит ужасная головная боль, однако это не может быть причиной того, чтобы мучить тетю Аннабель и бросать свою мать…

— Просто чудесно. Это еще вопрос, кто кого бросает! — возмутилась Оливия и нетерпеливо дернула сына за руку, но Дункан осторожно высвободился.

— Я побуду еще пару дней. Мне кажется, что всем нам придется нелегко, когда бабушка узнает, что ты не будешь с ней рядом именно тогда, когда она нуждается в этом больше всего.

Засопев от ярости, но не произнеся больше ни слова, Оливия с гордо поднятой головой направилась к комнате номер девять.

Первой обрела дар речи Аннабель:

— И кто теперь принесет ей стакан молока?

— Тетя Абигайль, — предложил Дункан, но Абигайль уже уселась на свой чемодан и пробормотала:

— Она стала ужасно невыносимой.

— Кто-то должен осторожно сообщить ей, что Оливия ушла, — заметила Аннабель и торопливо добавила: — Я с удовольствием взяла бы это на себя, но сейчас уже пора подавать гостям ужин, и я должна помочь Руие на кухне.

— Руие? — удивленно переспросила Абигайль. — Нашей Руие?

— Да, я наняла ее, когда после смерти отца мама передала нам отель, — почти извиняющимся тоном пояснила Аннабель.

— Но это же чудесно! Мне она всегда нравилась!

— Я пойду к бабушке, — заявил Дункан.

Чуть позже Дункан с задумчивым видом вошел в комнату бабушки. Поведение матери сильно задело его. Он знал, что на самом деле Оливия — добрый человек. Она всегда была заботливой и внимательной. Возможно, это как-то связано с тем, что отец все реже бывает дома? Или причина в этой жуткой головной боли?

— Где твоя мать? Кто это так кричал? И о чем вы там внизу шушукались? — засыпала его вопросами настороженная Марианна. Она уже сидела на постели и нетерпеливо барабанила костлявыми пальцами по одеялу.

Дункан откашлялся и протянул ей стакан.

— Где Оливия? — повторила она.

— Понимаешь, бабушка, она уже не первую неделю страдает от ужасной головной боли. Из-за этого воздуха маме стало хуже, и ей пришлось немедленно уехать.

Молодому человеку до глубины души было больно смотреть, как в ту же секунду пожилая женщина сникла. Казалось, она внезапно постарела на несколько лет.

— Твоя мать уехала из Роторуа, не попрощавшись со мной? — На глазах Марианны выступили слезы.

— Я должен передать тебе, что она скоро вернется. Как только совсем поправится, — солгал Дункан.

— Она больна? Но почему мне никто ничего не сказал? Бедная девочка! Она приехала в такую даль, хотя ей плохо. Боже мой, что с ней? Она уже была у врача? — Марианна устало умолкла, залпом выпила молоко.

— Я думаю, что скоро ей станет легче, — вяло произнес Дункан.

— Но кто же теперь будет ухаживать за мной? Аннабель носится только со своими постояльцами. Кроме того, мне становится так грустно, как только я вижу ее. Сразу вспоминаю Элизабет. К тому же она делает вид, что приносит себя в жертву, а на самом деле ей противно возиться со мной. Мне нужен кто-то, кто не будет ухаживать за мной из-под палки. Кто-то, чье присутствие мне приятно…

— Бабушка, мы ведь все тебя любим. Тетя Аннабель, дядя Гордон, я и…

— Значит, ты побудешь еще немного? — перебила она его с недвусмысленным упреком в голосе.

Дункан смущенно отвернулся и пробормотал:

— Она хотела, чтобы я побыл пару дней вместо нее.

— Но этот ужасный поезд… Кто же будет с ней, если ей нехорошо? — встревоженно поинтересовалась Марианна.

— Я думаю, что она поспит в поезде, — ответил юноша, а потом ему пришло в голову, что он может отвлечь бабушку от внезапного отъезда Оливии и наверняка порадовать другой новостью. — Бабушка, есть еще кое-кто, кому хочется поухаживать за тобой. — Он улыбнулся, радуясь, что вовремя вспомнил о своей второй тетке.

— Вот как? Хелен приехала? — спросила Марианна без особого энтузиазма.

— Нет, не моя сестра, а тетя Абигайль. Представляешь, она получила известие от тети Аннабель и сразу же отправилась в путь. Твоя дочь очень хочет увидеть тебя и немного побыть с тобой!

— У меня нет дочери по имени Абигайль! А теперь оставь меня одну! — С этими словами Марианна рухнула на подушки и повернулась к внуку спиной.

Место у мостков еще в детстве было у нее самым любимым. Особенно в такое время дня. Только что скрывшееся за горизонтом солнце окрашивало небо в оранжевый цвет. В небе парили причудливые громады облаков, похожие на стаю огнедышащих драконов. Остров Мокоиа, который только что освещало заходящее солнце, теперь отражался на поверхности озера, похожий на место, полное каких-то мрачных тайн. Абигайль не могла отвести взгляд от этого невероятного спектакля. Он немного отвлекал ее от жгучей боли, полыхавшей в сердце. Она пошла за Дунканом по лестнице, но войти в комнату матери побоялась. Дверь была слегка приоткрыта, и уничижительная фраза матери вылетела в коридор: «У меня нет дочери по имени Абигайль!» Каждое слово резало ее хуже ножа. Она не ожидала, что мать встретит ее с распростертыми объятиями, но эта непримиримость потрясла молодую женщину до глубины души.

Абигайль услышала приближающиеся шаги и раздраженно обернулась. Она хотела побыть одна. Никто не должен знать, как сильно она страдает от неприязни матери. Увидев, кто собрался составить ей компанию на мостках, она облегченно вздохнула. Это был Дункан, и впечатление он производил не самое радужное.

— Садись рядом со своей пиратской невестой! — нарочито шутливым тоном пригласила племянника Абигайль.

Дункан послушался. Какое-то время он ничего не говорил, предаваясь мрачным размышлениям.

«Может быть, он собирается с духом, чтобы поаккуратнее преподнести мне слова матери?» — подумала Абигайль и решила освободить его от этой неприятной обязанности.

— Дункан, я знаю, что она сказала. Я пошла за тобой и слышала все собственными ушами.

— Правда? — с явным ужасом переспросил Дункан и нерешительно добавил: — И то, что ты больше не… — Он запнулся.

— …и то, что я больше не ее дочь.

— Но, боже мой, что такого произошло, что она не хочет простить тебя? Я помню только, что однажды вечером ты исчезла. Мне тогда было лет восемь или девять. Я проводил у вас каникулы и в тот день был с мамой на известковых террасах. А когда после возвращения спросил о тебе, бабушка сказала, что ты сбежала. Помню еще, что на следующий день она лежала в постели и была белее мела, а все взрослые грустили. Никто ничего не рассказывал, дедушка сидел на террасе и плакал. Я уже подумал, что кто-то умер… — В голосе Дункана слышалось отчаяние.

«Мальчик мой, тогда кое-кто действительно умер. «Золотко», маленькая Аби», — подумала Абигайль. Как ей хотелось довериться этому чуткому юноше! Как хотелось наконец облегчить душу, но она ни в коем случае не имела права делать это только потому, что не знала, как быть дальше. Нет, нужно сохранить свою тайну навеки, глубоко в душе.

Когда вечерами, находясь вдали от дома, Абигайль плакала, пытаясь уснуть, ее утешала мысль о том, что после смерти матери она могла бы довериться сестрам. Но наступал новый день, и она отказывалась от этого плана. Если уж мама принесла в жертву свое «золотко», лишь бы сохранить тайну, разве она сама не должна молчать вечно?

— Тетя Абигайль, тебе нехорошо? — встревоженно спросил Дункан. — Ты белее мела.

Но Абигайль лишь отмахнулась.

— Это просто макияж, — пошутила она.

Однако обмануть племянника ей не удалось. Он прекрасно видел, что смеялись только ее губы, а глаза плакали. Он предпринял еще одну попытку разобраться в истине.

— Мне не хотелось бы проявлять излишнее любопытство, но я никогда не слышал от бабушки слова худого. Даже по отношению к тете Аннабель, а к ней она относится очень плохо. Так что если ты хочешь об этом поговорить, то можешь мне целиком и полностью довериться.

Абигайль была настолько тронута, что неожиданно обняла племянника за плечи.

— И откуда у тебя только этот дар сочувствия?

— Ты хочешь сказать, что это удивительно при таких родителях? — Он даже улыбнулся ее невольной откровенности.

— Этого я не говорила.

— Но подумала. И ты права. Нам, детям, мама дала все, но судьбы других людей ей безразличны. А отцу важны лишь деньги и уважение. Например, он никогда не спрашивал меня, хочу ли я продолжать его дело после этого лета. — В голосе юноши сквозила печаль.

— А ты хочешь?

Дункан глубоко вздохнул.

— Нет, я бы предпочел изучать медицину и помогать людям, вместо того чтобы заставлять их вкалывать на меня на весьма спорных условиях.

— Тогда почему ты так не сделаешь? Ведь у твоего отца есть средства, чтобы послать тебя в университет.

— Я бы ужасно разочаровал его. Еще в детстве он брал меня с собой в леса, где растут деревья каури. Но там, где он видит основу своего состояния, я вижу лишь сгорбившихся, тяжело работающих людей, которые выкапывают из земли сосну каури и вырезают из дерева смолу. А те жалкие поселения, в которых они живут, и вовсе вспоминать не хочется. Отец этого не поймет. И будет злиться, что я не делаю то, что он считает нужным. Потому что он, конечно же, хочет для меня как можно лучшей жизни, только не спрашивает, разделяю ли я его убеждения. — И юноша снова тяжело вздохнул.

— Мне это знакомо. Невыносимо, когда кто-то планирует твое счастье, — поколебавшись, призналась Абигайль. — Еще в детстве я хорошо пела и танцевала. Когда я призналась маме, что хочу стать танцовщицей, она впервые в жизни ударила меня по щеке и пригрозила, что изобьет до синяков, если я еще раз скажу что-то подобное. Моей задачей было выйти замуж за принца, чтобы у меня была чудесная жизнь. И знаешь что? Это еще больше раззадорило мое упрямство. Я поклялась себе, что никогда не выйду замуж ни за кого из тех, кто ей нравится. Но никогда ей этого не говорила. Мое решение жило внутри меня. В конце концов, я ведь была ее «золотком». Я больше и словом об этом не обмолвилась, но тайком танцевала и пела до того самого дня, когда она запретила мне водиться с Патриком О’Доннелом, сыном учителя. А я была влюблена в его чудесные синие глаза. В то время как мама давно положила глаз на одного из наших постояльцев, сына богатых родителей из Веллингтона. А мне он не нравился. У него были далеко не такие красивые синие глаза, как у Патрика. И совсем не такой кроткий нрав. В тот день у меня все и вырвалось. Я заявила маме, что в таком случае я вообще не выйду замуж, а буду петь и танцевать в театре… И она пригрозила мне, что скорее посадит меня под замок, чем отпустит на чужбину. Ну а остальное ты знаешь. В тот же вечер я сбежала.

С каждой фразой Абигайль говорила все тише и тише и наконец умолкла, опустив голову. Она надеялась, что Дункан удовлетворится этим и не станет задавать вопросов. Он ни в коем случае не должен был узнать, что на самом деле произошло в тот ужасный день.

Роторуа, февраль 1888

Это был особенно жаркий день, если не самый жаркий за все лето. Воздух словно колоколом висел над городком, а с ним и тяжелый запах серы.

Абигайль мучилась от жары, садясь в весельную лодку. От палящего солнца не спасала даже шляпка. Лучше всего было не двигаться с места, но если Абигайль собиралась воплотить в жизнь свою задумку, ей не оставалось ничего другого, кроме как следует поднапрячься. Чтобы мать ничего не узнала о ее договоренности с Патриком, ей придется сплавать на Мокоиа одной. Она ни в коем случае не должна допустить, чтобы ее застали в лодке с Патриком О’Доннелом. Это повлечет за собой ужасную бурю. Однако еще более неприятным была перспектива, что мать снова под каким-нибудь предлогом пошлет ее за покупками вместе с этим Джеймсом Морганом из Веллингтона. Просто потому, что он — наследник богатого торговца древесиной. Абигайль вздрогнула от отвращения.

«Я даже думать не буду о том, чтобы выйти замуж за такого человека, — упрямо решила она. — Если я вообще выйду замуж, то только за Патрика». У молодого учителя были глаза цвета аквамарина — таких она не видела ни у кого из своих знакомых. А еще у него была сногсшибательная улыбка. Кроме того, он был очень образованным человеком и знал обо всем, что ее интересовало. Она часто казалась себе маленькой и глупой, когда он рассказывал ей истории о большом и необъятном мире. Особенно он любил говорить о ярких зеленых холмах своей родины, Ирландии, хотя уехал оттуда в Новую Зеландию вместе с родителями еще в далеком детстве. Абигайль готова была слушать его часами, а Патрик, что было для нее приятнее всего, — просил ее петь.

Направляя лодку к острову, она вспоминала множество зимних вечеров, когда он подыгрывал ей на фисгармонии в доме своего отца. Он знал наизусть очень много песен и научил ее. «Red Is The Rose», старая ирландская любовная песня, безоговорочно стала ее любимой. Ей всегда казалось, что она написана про нее. Как он сказал в прошлый раз? «Ты могла бы выступать в одном из этих оперных театров». А потом с восторгом рассказал о том, как недавно ходил на представление в Окленде.

Погрузившись в размышления, Абигайль и не заметила, как доплыла до Мокоиа. После того как в детстве она нечаянно упала в воду у самого берега, Абигайль всегда выплывала на мель, где прямо из лодки могла выскочить на песок. Но даже если бы она упала в воду, это уже не было бы такой катастрофой, поскольку недавно Патрик научил ее плавать. Сердце ее застучало немного чаще, когда она увидела у берега его старую лодку. Самого парня нигде не было видно.

— Патрик! — позвала Абигайль, но ответа не последовало.

«Ну погоди! — подумала она. — Я до тебя доберусь!» С тех пор как влюбленные впервые встретились на Мокоиа, они все время играли в эту игру. Кто первым приплывал на остров, прятался в густом девственном лесу, начинавшемся сразу за узкой прибрежной полосой. Найдя друг друга, они боролись, словно дети. Однако в прошлый раз Патрик остановился в самый чудесный момент их возни, серьезно посмотрел на нее и вдруг нежно поцеловал. При мысли об этом Абигайль вздохнула. Это было одновременно прекрасно и страшно. Поцелуй ей понравился и пробудил в ней непривычное желание, но на этом безвозвратно закончилась ее юность. Признаться, Абигайль очень старалась, чтобы ее как можно дольше считали ребенком, дабы избежать попыток Марианны найти ей пару. Ей было противно, когда Марианна — уже не первый год — пыталась толкнуть ее в объятия богатых и неженатых мужчин из хороших семей.

— Патрик! — снова позвала она, оглядываясь по сторонам в поисках молодого человека. Тут его голова внезапно появилась над поверхностью озера, он смеялся и отфыркивался.

— Ты слишком рано приехала, я тебя не ждал! — крикнул ей Патрик.

— Выходи уже! Иди ко мне!

— Это был бы очень компрометирующий вид для воспитанной девушки, — ответил он, но уверенности в его голосе не было.

— Хорошо, тогда я отвернусь, — предложила Абигайль и повернулась к нему спиной.

Услышав, что он выбрался из воды, она не сумела сдержать своего любопытства и обернулась. В первый миг девушка испугалась, поскольку он стоял перед ней обнаженный, каким его создал Господь. Покраснела. Немного вспомнила картинки, которые им показывал на уроке его отец. Изображения греческих статуй.

Патрик остановился, кое-как пытаясь прикрыть срамное место. Беспомощно кивнул в сторону своей лодки.

Только теперь Абигайль увидела, что его одежда была аккуратно сложена и висела на борту лодки. Колени у нее подкашивались, когда она побежала и принесла вещи. Оказавшись перед ним, она уже протянула было ему его одежду, но затем передумала. Лицо ее заметно повеселело, и она кокетливо прошептала:

— Нет, я не отдам тебе твои вещи. Когда еще у меня будет шанс поглядеть на голого мужчину?

С этими словами Абигайль бросила его одежду на песок и безо всякого стыда прижалась к нему. Кожа его была приятной и прохладной после купания. Патрик перестал прикрываться, нежно взял ее голову в ладони и поцеловал. Сердце едва не выпрыгнуло у нее из груди, когда девушка почувствовала его усиливающееся желание.

Как только Аби снова смогла дышать, она прошептала: «Пойдем!» — и, взяв его за руку, потащила за собой в тенистое место под огромным вечнозеленым деревом пурири.

Влюбленные упали на мягкую землю. Абигайль уже не могла держать себя в руках. Ей нужно было прикасаться к нему, чувствовать его кожу. Она нежно провела кончиками пальцев по рукам и груди Патрика. Опуститься ниже девушка не осмелилась.

От ее прикосновений он негромко застонал.

— Ты действительно хочешь этого? — сдавленным голосом прошептал он.

Вместо ответа Абигайль ловко вскочила, чтобы освободиться от одежды, и тут же порадовалась, что на ней не цельнокроеное платье, а розовый пиджачок с юбкой в складочку и нижнее платье в тон.

— Сейчас будет некрасиво. — Она смущенно захихикала, когда осталась перед ним в одном только турнюре, но молодой человек восторженно прошептал:

— Ты прекрасна, любимая!

Абигайль поспешно освободилась от нижнего белья, прежде чем прижаться к Патрику. Абигайль сгорала от желания и с удовольствием, постанывая от страсти, подставляла себя его требовательным рукам. Когда он осторожно вошел в нее, девушку унесла прочь волна счастья. Счастья, которое подарил ей мужчина, с которым она хотела провести остаток своей жизни. Она любила в нем все и радовалась, что его мускулистое тело заставляет ее сердце биться сильнее. Внезапно в животе запульсировал сгусток огня, распространившийся по всему телу с всепоглощающей скоростью, пока жар не залил каждую пору. Девушка задрожала и несколько раз хрипло вскрикнула.

Когда они, усталые и потные, но словно зачарованные, лежали рядом на земле, Патрик спросил незнакомым хриплым голосом:

— Ты знаешь, что Мокоиа — остров любящих?

— Нет, — ответила Абигайль и еще крепче прижалась к нему.

— Хочешь услышать историю Хинемоа и Тутанекаи?

Очарованная Абигайль кивнула.

Нежный голос Патрика звучал теперь у самого ее уха, и душа девушки наполнилась спокойствием, как в детстве, когда отец читал ей сказку на ночь. Она чувствовала себя бесконечно легкой и защищенной.

— Хинемоа была настолько прекрасна, что ее племя объявило девушку святой. Она жила со своей семьей в поселке Овата, на восточном берегу озера Роторуа. Ей нужно было подобрать подходящего мужчину, как только она достаточно созреет для брака. В то время на Мокоиа жил юный Тутанекаи. Он был внебрачным сыном князя другого племени, но муж его матери, вождь, принял мальчика как собственного сына. Все его старшие братья хотели завоевать руку Хинемоа. А Тутанекаи даже не собирался пытать счастья, поскольку, будучи приемным ребенком, был ниже по положению, а значит, не стоил того, чтобы его любила прекрасная принцесса. Однако когда они впервые взглянули в глаза друг другу, молодые люди поняли, что пропали. Они не сказали друг другу ни слова, но безнадежная любовь с каждым днем заставляла их грустить все больше. Соплеменники Хинемоа догадывались, что происходит с принцессой, и на всякий случай убрали все каноэ на берег, чтобы она никогда не могла попасть на Мокоиа. Но девушка так страдала от тоски по любимому, что решила переплыть озеро. Для этого она смастерила себе пояс из полых тыкв. Ночью, когда она плыла по озеру, до нее донеслась музыка, которую сочинял на своей флейте безнадежно влюбленный Тутанекаи. Она нашла своего возлюбленного, они провели ночь вместе, и даже семья Хинемоа, которая пришла на Мокоиа с враждебными намерениями, была настолько потрясена силой этой любви, что не стала объявлять войну и разрешила влюбленным жить своей жизнью.

Патрик склонился над Абигайль и покрыл ее лицо поцелуями.

— Я люблю тебя, — промурлыкала Абигайль, которой казалось, что его голос ласкает ее. И несколько шутливо добавила: — Как думаешь, моя мать могла бы проявить такое же понимание, как семья Хинемоа?

— Если ты будешь так же мужественна, как она, — улыбнулся он.

— А разве я не мужественна? Я, конечно, добралась на Мокоиа не вплавь, а на лодке… Ты бы послушал, что говорит моя сестра Аннабель. Она единственная, кто знает, что мы тайком встречаемся. Она очень переживает и каждый раз предупреждает меня: «Мокоиа опасен. Там живут злые духи. Это дурной знак! Встречайтесь где-нибудь в другом месте!» А ведь она сама не ступала на этот остров никогда, но все равно потеряла ребенка. Бедная малышка Лиззи! Я часто думаю о ней. Сейчас ей было бы шесть.

Патрик нежно провел рукой по щеке девушки, а потом вдруг замер.

— Знаешь что? Я сегодня же попрошу твоей руки у твоей матери.

— Сегодня? — Абигайль испуганно вскочила. — Сегодня неудачный день, потому что…

— Ты всегда так говоришь, но если сегодня неудачный день, то когда же? Представь себе, а вдруг у нашей любви будут последствия…

— Ой, ты хочешь сказать, что у меня может быть ребенок? — От ужаса Абигайль закрыла рот рукой.

Он кивнул.

— Я сегодня же поговорю с ней! Я не боюсь твоей матери, хоть она и запретила мне к тебе приближаться. В конце концов, у тебя есть еще отец, на которого я возлагаю большие надежды.

Абигайль вздохнула.

— Да, мой любимый добрый папочка наверняка был бы за наш союз, но он так ужасно устает в последнее время… Он и раньше никогда особенно не ссорился с мамой, но сейчас вообще не может ей противиться. Я не хотела бы излишне мучить его.

— Аби! — Голос Патрика прозвучал на удивление строго. — Сейчас мы оденемся, поплывем обратно, пойдем к твоей матери и я попрошу твоей руки, если, конечно, ты меня не разлюбила.

— Ты что! Я очень люблю тебя! Но я знаю свою мать. Она постоянно будет попрекать меня. Так же, как Аннабель, потому что та вышла замуж за Гордона. Если ты хочешь сделать это сегодня, то при одном условии: мы уедем из Роторуа.

— Но ведь у меня здесь работа, — слабо возразил Патрик.

— Подумай хорошенько! Я стану твоей женой лишь в том случае, если мы покинем родной поселок и уедем далеко-далеко отсюда.

— Я готов уехать с тобой куда угодно, моя любимая малышка, как только улажу свои дела, — нежно произнес Патрик. — Но давай не будем терять время и постараемся получить согласие твоих родителей! — Он вскочил и потянулся за штанами.

Абигайль сделала то же самое, впрочем, без особого энтузиазма. Девушка собрала свои вещи и принялась с подчеркнутой медлительностью одеваться.

Прежде чем оба сели в свои лодки, Патрик страстно поцеловал Абигайль, и этот поцелуй примирил ее с его планом. В конце концов, он прав. И теперь, когда они решили уехать из родного поселка вместе, Абигайль уже не так боялась своей матери.

— Как ты думаешь, я смогу петь и танцевать, если мы будем жить в городе, где есть театр? И вообще, у меня есть талант к актерской игре? — взволнованно спросила она.

— Конечно, есть! — С этими словами он принялся сильно грести, а она последовала за его лодкой. Они пересекли озеро бок о бок.

Сердце Абигайль едва не выпрыгивало из груди, когда они вошли в дом через веранду. В доме стояла мертвая тишина. Абигайль решила, что мать поехала с постояльцами на Похуту или в Кауанга, чтобы поплавать в естественном бассейне. Она с сожалением пожала плечами и собралась уже сказать Патрику, что дома никого нет, когда в дверях появилась Марианна. Она, как всегда, торопилась, но, увидев молодого учителя, резко остановилась.

— Ах, мистер О’Доннел, я ведь уже неоднократно говорила вам, что не хочу видеть вас рядом со своей дочерью. Или вы здесь по другой причине? Может быть, вы решили завтра заменить своего больного отца и сыграть на фисгармонии на нашем танцевальном вечере?

Абигайль бросила на Патрика вопросительный взгляд.

— Нет, миссис Брэдли, к вам меня привел не этот вопрос. Но, возможно, я вам и сыграю. Все зависит от того, что вы скажете. Дело вот в чем: я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться.

Глаза Марианны сузились, превратившись в щелочки.

— Вот как? Значит, вы хотите жениться на моей дочери? Что ж, я и не сомневалась, что вы все сведете к этому. Вы довольно давно за ней увиваетесь. Так вот, я дам вам честный ответ на честный вопрос: моя дочь уже отдана в самые лучшие руки. Поэтому мой вам совет: держитесь от нее подальше! Ее жених не очень обрадуется, если узнает, что за ней ухлестывает один из деревенских парней!

— Мама! — разозлилась Абигайль.

— Ты помолвлена? — недоуменно поинтересовался Патрик.

— Конечно нет! Как ты мог такое про меня подумать?

— А может, ты решила сыграть со мной злую шутку?

— Неужели ты веришь ей больше, чем мне?

— Мистер О’Доннел, мне ужасно жаль, но моя дочь собирается выйти замуж за молодого человека из Веллингтона. Не знаю, что она вам сказала, но из-за ее взбалмошного характера мы часто оказывались в затруднительном положении. Вы ведь не станете сомневаться в словах любящей матери, правда?

Патрик боролся с собой. Он был растерян, но при взгляде на пришедшую в отчаяние Абигайль его чувства победили. Он расправил плечи и твердо заявил:

— Простите, миссис Брэдли, но мне кажется, что правду говорит ваша дочь. Боюсь, что брака между ней и этим мистером из Веллингтона хотите только вы. Поэтому у меня к вам предложение: вы поговорите об этом между собой, а я вернусь завтра. Тогда я по всей форме попрошу руки вашей дочери у вас и вашего мужа.

Марианна Брэдли стояла как громом пораженная, но Патрик О’Доннел решил не обращать на это внимания и, обернувшись к Абигайль, с нежностью произнес:

— Я вернусь завтра, и ты наконец-то станешь моей женой, любимая. Я верю, что этот господин из Веллингтона ничего для тебя не значит.

Абигайль судорожно сглотнула. Она догадывалась, что ее мать обязательно попытается обратить Патрика О’Доннела в бегство, но на этот раз Марианна ошиблась в своих расчетах. Учитель из Роторуа разгадал ее игру. Горячая волна приязни захлестнула Абигайль. Счастливые мгновения этого дня промелькнули у нее перед глазами. Воспоминание об этих наполненных радостью часах примирило ее с тем, что сейчас Патрик оставит ее с матерью.

— Да, любимый. Я стану твоей женой, и ничто не сможет разлучить нас.

Марианна дрожала от ярости. Ей нравился этот высокий красивый ирландец, но он сможет предложить ее «золотку» лишь очень скромную жизнь. Она невольно вспомнила его мать. Жизнь рядом с деревенским учителем — это сущий кошмар! Достаточно лишь посмотреть на руки миссис О’Доннел! Такие же, как у нее самой! Ее младшая дочь не заслужила этого. Ведь Абигайль ни в чем не уступает по красоте Оливии. Скорее наоборот. Ее сверкающие золотом волосы сводят мужчин с ума. Вот и сегодня мистер Морган жаловался ей, что Абигайль равнодушна к нему, и еще раз настойчиво напомнил, что он готов жениться на ней немедленно и увезти в Веллингтон. Там у его семьи было процветающее предприятие по продаже древесины и красивый дом, который Джеймс Морган описал ей во всех подробностях. А еще — роскошный сад…

Помрачневшая от негодования Марианна отвела взгляд, когда эти двое обнялись, словно парочка утопающих. Ей было больно, поскольку, если быть до конца честной, она вынуждена была признать, что Патрик О’Доннел действительно порядочный молодой человек. И все равно, он никогда не сможет предложить Абигайль жизнь, которая сделала бы ее счастливой. Такую, какую мог предложить Оливии Алан!

— Я прошу вас немедленно покинуть мой дом! — резко произнесла она.

Патрик О’Доннел не обратил на нее внимания. Он еще раз крепко обнял Абигайль и пообещал:

— До завтра! — И, не удостоив Марианну даже взглядом, молодой человек вышел из дома Брэдли.

— До завтра! — крикнула Абигайль, с тоской смотревшая ему вслед.

— Деточка, я желаю тебе только добра, — пропела Марианна.

— Хватит решать вместо меня, в чем мое счастье! — громко вскрикнула Абигайль и бросилась бежать.

Она знала, что в такой момент, как сейчас, лишь одно может ее успокоить. Она быстро пересекла сад, пробралась сквозь густо росшие деревья и остановилась перед небольшим деревянным домиком. Там ее отец хранил свои инструменты, по крайней мере так считалось до тех пор, пока мать не увидела Абигайль выходящей оттуда и строго-настрого запретила дочерям входить в домик. Ее сестры без возражений подчинились требованию Марианны. В отличие от Абигайль. Она не понимала, почему нельзя входить в сарай, где полно инструментов. Поэтому сначала она стала изводить мать вопросами, по какой причине ей запрещено бывать там? Мать пыталась втолковать ей, что это слишком опасно, но ее объяснения не удержали Абигайль от посещений домика. Напротив, неубедительная причина лишь раззадорила ее любопытство.

Поэтому она еще раз пошла туда — тайком! — и все-таки выяснила, почему ее не хотели пускать в сарай. В дальнем углу девушка нашла покрытый слоем пыли ящичек! К огромному восхищению Абигайль, это оказался музыкальный инструмент, правда, сначала она не поняла, как им пользоваться, и обратилась за помощью к мистеру О’Доннелу, отцу Патрика. На вопрос, что это за инструмент, похожий на ящичек и имеющий рукоятку, которая, если ее повернуть, заставляет двигаться струны, он ответил: «Шарманка». Абигайль пришла в восторг и попросила, чтобы он научил ее играть. У него была старая шарманка, в тайны которой он с удовольствием посвятил свою прилежную ученицу.

«Сколько раз Патрик садился рядом со мной во время наших уроков!» — вспоминала Абигайль, закрывая за собой дверь в сарайчик. Конечно же, она никому не скажет, что у нее есть собственная шарманка, поскольку тогда мать не просто запретит ей играть, но и наверняка сразу же отберет инструмент. Она ведь и так ругается, когда Абигайль, радостно напевая себе под нос, танцует по дому.

Для Абигайль шарманка стала маленькой верной спутницей. Всякий раз, когда ей было тяжело, она пряталась в сарае и играла на ней. Вот уже шесть лет прошло с тех пор, как она нашла это сокровище. За это время она научилась довольно хорошо играть. «Когда будем с Патриком уезжать, я просто заберу ее с собой», — решила она, принимаясь осторожно вращать рукоятку. Она играла грустный ирландский мотив, звучавший в унисон мелодии ее сердца. Девушка была уверена в том, что мать любит ее больше всего на свете, но не могла понять, как она может быть настолько жестокой, чтобы требовать выйти замуж за нелюбимого мужчину? Матери ее подруг лопнули бы от гордости, если бы у их дочерей появился шанс выйти замуж за молодого учителя. Почему же Марианна с такой настойчивостью пытается найти ей, как она говорит, хорошую пару? Ведь от этого не станешь счастливой, и Оливия — главное тому доказательство. Впрочем, в отношении брака ее сестры с Аланом Гамильтоном мать была глуха и слепа. Зачем Оливии дом и слуги, если ее мужа постоянно нет дома? И зачем ей муж, которого она на самом деле не любит?

Абигайль продолжала играть, но подпевать не стала, поскольку полностью погрузилась в размышления. Интересно, кому принадлежал этот инструмент? Она часто задавалась этим вопросом. В принципе, ответ она и так знала. Ее отец был абсолютно немузыкальным человеком — так же, как и Гордон, — поэтому шарманка не могла принадлежать ему. Должно быть, она принадлежала ее матери, но в таком случае Абигайль совершенно не понимала, почему Марианна запрещает ей музицировать. Накинулась на нее совсем недавно, словно фурия, когда увидела, что Абигайль играла на фисгармонии и пела. Гостям понравилось, но мать тут же отправила дочь в ее комнату. А в остальном — все для развлечения постояльцев… Абигайль вздохнула. Поведение матери оставалось для нее загадкой. Мысль о том, что скоро придется уйти из дома, настраивала ее на грустный лад, но в то же время было в ней и что-то освобождающее. Единственные, за кем она будет ужасно скучать вдали от родины, будут ее отец, Аннабель и Гордон. Абигайль утешала себя мыслью о том, что однажды она вернется в Роторуа вместе со своей семьей. Когда пройдет достаточно времени и ее мать смирится с решением младшей дочери и позволит им спокойно жить с Патриком и детьми неподалеку. Да, она хотела иметь детей. Для начала она немного поработает в театре, и Патрик наверняка поддержит ее в этом. Как ни крути, ей нужно уехать, чтобы иметь возможность вернуться. Иначе она не сумеет убедить мать в правильности выбранного пути.

Незаметно для себя Абигайль прекратила играть. При мысли о будущем она сбилась и теперь принялась беспокойно оглядывать сарай. На стенах рядом с молотками и щипцами висела упряжь для лошадей. Внезапно она увидела в углу запыленный предмет, который тут же пробудил интерес девушки. Это была инкрустированная банка, совершенно не вписывавшаяся в общество всех этих инструментов. Абигайль отложила в сторону шарманку и схватила банку. Сдув с нее пыль, она увидела, что это часы с музыкой, которую девушка никогда прежде не слышала. Но в банке оказались и другие сюрпризы. Открыв крышку, Абигайль с любопытством выудила пожелтевший лист бумаги и развернула его. Это была газетная статья из «Отаго Дейли Таймс» от 11 января 1875 года. Абигайль бросило сначала в жар, затем в холод. Она еще не знала, что ее ждет, но сразу вспомнила, что в тот год ее семья неожиданно уехала из Данидина. Ей было всего пять лет, когда они уехали из своего чудесного дома тайно, под покровом ночи и отправились в хижину в горах, что неподалеку от Лоренса. Тогда она горько плакала, потому что ей не разрешили взять с собой всех своих кукол. Несколько дней они жили в этой уединенной хижине, где когда-то ютились золотоискатели, а затем поехали дальше, в Роторуа. Несмотря на то что подробностей Абигайль не помнила, Аннабель часто рассказывала ей о случившемся.

И все равно Абигайль дрожала, изо всех сил пытаясь разобрать выцветшие буквы:

Судя по всему, тайна неизвестного погибшего, которого выудили из залива Отаго, наконец-то раскрыта. Согласно показаниям свидетеля, шотландца-золотоискателя по фамилии Маккеннен, этот человек — немец по имени Вальдемар фон Клееберг. Он жил вместе с ним в домике для горняков. Однажды фон Клееберг поведал ему, что ему нужно свести счеты со старым приятелем-золотоискателем из Данидина. В тот же вечер он поехал туда и не вернулся. Этим приятелем, судя по всему, является Уильям Ч. Брэдли, всеми любимый торговец колониальными товарами. Но его и его семьи и след простыл. Один свидетель утверждает, что в тот вечер видел перед домом семьи Брэдли повозку с подозрительным грузом. Может быть, это был погибший?

Как ни старалась Абигайль, больше ничего разобрать не смогла. Сердце едва не выпрыгивало из груди. Может быть, они так поспешно оставили дом, потому что их отец убил человека? Эта мысль казалась настолько невероятной, что Абигайль стало дурно. Нет, только не ее отец, который и мухи не обидит! Нет, это абсурд. Чтобы заглушить ужасное подозрение, Абигайль, словно обезумев, снова взялась за шарманку и заиграла на ней. Девушка пела так громко, что пение перешло в отчаянный крик. Она как раз пела шотландскую песню, когда дверь сарайчика распахнулась.

Когда Абигайль умолкла, мать уже стояла возле нее. Она вырвала шарманку из рук дочери, размахнулась и изо всех сил швырнула инструмент в стену домика. Шарманка разбилась с громким треском, но мать размахнулась еще раз и стала колотить ею по стене, пока от гордого инструмента не остались одни только щепки.

При этом она тяжело дышала и громко ругалась.

— Я из тебя выбью это музицирование! Моя дочь не будет танцовщицей! Только не моя дочь! — И, словно этого было мало, она принялась топтать лежавшие на полу остатки шарманки.

Огорошенная Абигайль с ужасом наблюдала за матерью. Оцепенев от страха, она не могла пошевелиться. Из горла вырывался лишь хрип. Лицо Марианны исказилось в страшной гримасе. Если бы Абигайль не знала, что перед ней мать, то не узнала бы ее в этой взбешенной женщине. На лице матери, еще совсем недавно таком прекрасном, отражалась одна слепая ненависть.

Она еще раз наступила на деревяшку, наклонилась, подняла одну из струн. Засопев, сняла со стены щипцы и разрезала ее. «Мама сошла с ума», — подумала Абигайль и вдруг ощутила боль. Мать ударила ее по лицу. Ее, свое «золотко».

Пощечина вывела Абигайль из состояния оцепенения.

— Мама, ты не в себе, — прошептала она.

Эти слова едва не стоили девушке еще одной пощечины, но Абигайль успела перехватить руку матери.

— Отпусти меня! — закричала Марианна.

— Тогда пообещай, что не станешь снова бить меня.

— Я ничего не буду обещать тебе, ты, неблагодарный, упрямый ребенок. Сейчас ты умоешься и пойдешь помогать мне, поедешь с постояльцами на Похуту. А этого мальчишку-учителя никогда больше не увидишь. Это я тебе обещаю. Я не допущу, чтобы ты подарила себя такому типу.

— Слишком поздно, мама, я ему уже подарила себя, — дрожащим голосом ответила Абигайль.

Она не испытывала никакого сочувствия к матери, когда та сползла по стене домика и осталась сидеть на полу. Взгляд ее стал пустым и безжизненным.

— Мама, я поеду в Данидин и буду там работать в театре, петь и танцевать сколько душе угодно. Я стану богатой и знаменитой. И мне не нужен богатый муж, я могу позаботиться о себе сама.

— Пожалуйста, Абигайль, перестань мучить меня! Пожалуйста, будь благоразумной! Если тебе хочется, можешь выйти замуж за Патрика О’Доннела, но оставь эту затею. Петь и танцевать для чужих людей — это не жизнь. Прошу, не делай этого! Ты ведь останешься порядочной девушкой, правда? Ты не можешь поступить так со мной и с отцом. Мы ведь вкалывали и жили в страхе Божьем не для того, чтобы ты…

— Порядочной? Не смеши меня! — язвительно произнесла Абигайль, схватила газетную статью и сунула ее под нос матери. — Вот почему вы уехали из Данидина. Потому что убили человека!

Услышав эти слова, Марианна застыла с открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба.

— Дай это сюда! — прохрипела она, вырвав бумажку из рук Абигайль. Не успела девушка опомниться, как статья превратилась в тысячу мелких кусочков.

— Ты можешь разбить шарманку, можешь уничтожить статью, но убить правду тебе не удастся! — закричала Абигайль и резко вскочила.

Она стояла перед матерью, все еще сидевшей на полу, и смотрела на нее с таким видом, будто была готова драться.

— Ну же, ответь мне, что произошло тогда? А если не захочешь говорить, я спрошу отца, в чем там было дело с этим немцем по имени Вальдемар!

Увидев лицо Марианны, взиравшей на нее в это мгновение, Абигайль невольно содрогнулась. Лицо было старым, испещренным морщинами — нет, оно не могло принадлежать ее красивой матери!

— Уходи! — чужим голосом произнесла Марианна. — Уходи с глаз моих! Я не хочу тебя больше видеть.

Абигайль не поняла, что она имеет в виду, но потом мать повторила каждое слово таким холодным тоном, что сердце девушки едва не разорвалось на части.

— Уезжай в город, танцуй и пой за деньги, но никогда не смей возвращаться в этот дом. И помни: прежде чем ты спросишь отца о Вальдемаре, я убью тебя.

Абигайль отпрянула, сделала несколько шагов назад, остановилась, простонала в отчаянии:

— Мама, пожалуйста, я…

Но Марианна повторила с той же холодностью:

— Прочь с глаз моих, немедленно! И не смей больше здесь появляться!

— Мама, это же я, твое «золотко»! — крикнула Абигайль, борясь со слезами.

— У меня больше нет «золотка» и, в первую очередь, дочери по имени Абигайль, — произнесла Марианна Брэдли и добавила, бросив на девушку безумный взгляд: — А теперь наконец уйди с глаз моих! Исчезни, пока не натворила ужасной беды. И горе тебе, если ты хоть слово скажешь отцу о том, что здесь произошло!

Абигайль в недоумении смотрела на мать. Она не могла поверить в то, что услышала, а потом до нее медленно, очень медленно начало доходить, что мать на самом деле прогоняет ее, свою младшую дочь.

Когда девушка осознала ужасную правду, она развернулась на каблуках и бросилась к себе в комнату, словно за ней гнался черт. Задыхаясь, она собрала вещи, упаковала самое необходимое в маленький дорожный чемоданчик. У нее было только одно желание: уйти прочь отсюда! Как можно дальше! Но затем она остановилась. Она не могла покинуть дом, не попрощавшись с Аннабель.

Чуть позже она с чемоданом в руке неуверенно вошла в кухню. Ей повезло. Аннабель как раз готовила обед для постояльцев и, похоже, не замечала ее. «Какая она печальная, когда не видит, что за ней наблюдают», — подумала Абигайль, проникаясь сочувствием к сестре, которая вынуждена была оставаться в этом доме. Мало того что ее постоянно окружала атмосфера подавленного настроения, ей все время приходилось чувствовать на себе немой упрек Марианны, которая считала ее виновной в смерти Лиззи. А ведь это сделал проклятый вулкан.

На глазах Абигайль выступили слезы. Имеет ли она право бросать этого несчастного человека? Да, она должна сделать это, если хочет другой жизни. «Ведь у нее есть Гордон», — утешала себя Абигайль.

— Аннабель… — Она осторожно коснулась плеча сестры.

Та испуганно обернулась.

— Ты уезжаешь? — поинтересовалась она, бросив скептический взгляд на чемодан Абигайль.

Девушка судорожно сглотнула. А затем решилась.

— Аннабель, я ухожу из этого дома.

— Что это значит? — На лице сестры читался неподдельный ужас.

— Я выхожу замуж за Патрика О’Доннела, а мама не хочет этого!

— Но, малышка, это же не повод уходить из дома! Посмотри на меня, я ведь тоже вышла за Гордона против ее воли.

— Да, но спорил с ней вместо тебя отец. Но сейчас… Посмотри на него. Он устал. Он не сумеет сделать это еще раз. Я не могу взваливать на него такую ношу.

— А ты думаешь, что ему будет легче, если ты возьмешь и уйдешь? — с нажимом спросила Аннабель.

Абигайль боролась с собой. Разве она не должна сказать правду хотя бы своей любимой сестре? Признаться, что у нее не было выбора, что она уходит не по своей воле? Что она больше не имеет права показываться матери на глаза? Что есть некая мрачная тайна, скрывающая причину их отъезда из Данидина? И что ее мать боится того, что она, Абигайль, скажет отцу правду? Но, посмотрев в подозрительно блестевшие глаза Аннабель, Абигайль решила молчать.

— Есть и еще кое-что. Я хочу стать актрисой, а этого мама никогда не допустит. Поверь мне, я должна уехать. Иначе я здесь задохнусь. Я хочу жить в городе, где есть театр.

— Но ведь ты не уйдешь, не попрощавшись с ними, правда? — в отчаянии воскликнула Аннабель.

— Мама знает, что я хочу. И она поняла, что не сможет удержать меня. А сказать отцу у меня духу не хватит.

Аннабель уже не могла сдерживаться. Всхлипывая, она бросилась на шею Абигайль.

— Обещай, что будешь писать мне!

Абигайль кивнула и обняла сестру так крепко, словно не хотела отпускать. А потом, не оборачиваясь, вышла из кухни. Аннабель не должна была видеть ее слезы.

Прокравшись через гостиную, чтобы выйти из дома через террасу, она внезапно встала как вкопанная. В старом кресле спал отец. И Абигайль не смогла поступить иначе. Она осторожно поставила чемодан на пол и на цыпочках подошла к нему. Нежно погладила лицо, ставшее морщинистым после смерти внучки. Абигайль вдруг пробрал мороз: «Смерть ходит вокруг него!» Девушка испугалась собственных мыслей. Она провела рукой по редким седым волосам, как вдруг он схватил ее ладонь своей мозолистой рукой. Отец, не поднимая век, прошептал:

— Дай-ка я угадаю. Это моя Абигайль. — Он открыл глаза и улыбнулся дочери. Окинул удивленным взглядом дорожный костюм.

— Далеко собралась, юная леди? — шутливым тоном поинтересовался он.

Абигайль изо всех сил пыталась сдержать подступившие слезы.

— Отец, я покидаю вас, чтобы искать свое счастье в городе.

— Я знал, что так будет. Такую дикарку, как ты, запереть невозможно. И мать не сможет выдать тебя замуж за молодого человека, которого ты не любишь.

— О, папа, я так тебя люблю, — вздохнула Абигайль, а слезы уже ручьями катились по ее щекам.

Она еще раз крепко обняла его, поцеловала в щеку, подхватила чемодан и быстрым шагом вышла из комнаты. На веранде остановилась, глубоко вздохнула и снова подкралась к двери. От того, что она увидела, сердце ее едва не разорвалось на части. Из закрытых глаз отца, которого она никогда не видела плачущим — даже в тот злосчастный день, когда вулкан навеки поглотил Элизабет, — катились слезы.

Абигайль захотелось рассказать ему правду и попросить защиты от безумствующей матери, но она резко развернулась и покинула отчий дом.

Идя через сад, она едва не столкнулась с матерью. Девушка надеялась, что Марианна успокоится и попросит прощения. Абигайль остановилась, подождала.

Но мать интересовало только одно:

— Ты ведь говорила с отцом не о статье, правда?

Абигайль решительно вытерла слезы и холодно ответила:

— Нет, мама, все думают, что я ухожу по своей воле. Никто никогда не узнает, что произошло в сарайчике. Не беспокойся, я не вернусь сюда! Они думают, что я сбегаю, потому что ты хочешь выдать меня замуж за человека, которого я не люблю, а еще потому, что мечтаю быть актрисой в большом городе! Все поверили, потому что отчасти это правда. Но далеко не вся! — И с этими словами Абигайль Брэдли, гордо подняв голову, прошла мимо матери. «Твое «золотко» умерло, мама. Мертво-мертвехонько!» — подумала она.

Патрик О’Доннел был дома один, когда Абигайль постучала в его дверь.

— Милая, что случилось? — встревоженно спросил он, увидев ее заплаканное лицо и чемодан в руке.

— Уходим отсюда. Немедленно! — взмолилась она.

— Сейчас? — удивился Патрик.

— Да, прямо сейчас. Я больше не могу здесь оставаться. Ты обещал, что мы уедем в другое место, так что собирай вещи и поехали. Я уже знаю, куда мы поедем. В Данидин! На Южный остров!

— Пожалуйста, милая, будь разумной. Для начала войди в дом. Я не могу уйти с тобой немедленно. Подумай о моих бедных родителях!

— Ты обещал мне! — Абигайль упрямо топнула ногой. — Так чего же ты ждешь? Давай уйдем немедленно и поженимся! А я буду петь и танцевать.

— Абигайль! — строго произнес Патрик. — Мы поженимся здесь, в Роторуа. Как и договаривались. Завтра я пойду к твоим родителям и попрошу твоей руки. Как только мы поженимся, я поищу работу в другом месте. А когда у меня будет место, мы уедем, но бежать мы не будем. Я не боюсь твоей матери. Если твои родители откажут, я украду тебя, я обещаю, но…

— Ты идешь сейчас со мной или нет? — резко перебила его Абигайль.

Патрик подошел к ней на шаг, хотел обнять ее, но она высвободилась из его объятий.

— Спрашиваю в последний раз. Ты идешь со мной или нет? — сердито повторила Абигайль.

Вместо ответа на ее вопрос он покачал головой и произнес:

— Я люблю тебя, Абигайль, но довольно глупостей! Ты сейчас пойдешь домой, и мы увидимся завтра. И тогда, клянусь тебе, мы сразу же поженимся и будем счастливы. Если ты боишься идти домой одна, я пойду с тобой и с удовольствием скажу твоей матери все, что думаю по поводу того, что она делает, пытаясь разрушить твое счастье. А если ты категорически не хочешь возвращаться к родителям, можешь переночевать у нас…

Но Абигайль уже не слушала. С окаменевшим лицом она отвернулась от молодого человека.

— Абигайль, пожалуйста, будь благоразумна! — крикнул он ей в спину.

Но уже ничего не могло изменить ее мнения о Патрике О’Доннеле. Она чувствовала себя преданной и брошенной. На острове в пылу любви он говорил, что готов уйти с ней хоть на край земли. А теперь она вынуждена ступать на этот путь одна, потому что в этот миг умер еще кое-кто, кого она любила всем сердцем: Патрик О’Доннел!

Не обернувшись, девушка побрела по длинной пыльной улице. У нее было с собой немного денег, но насколько этого хватит? И как она вообще попадет на Южный остров? Абигайль решила для начала отправиться в Веллингтон. К счастью, в школе она училась прилежно и хорошо знала свою страну. Веллингтон находится на южной оконечности Северного острова. Остальное можно уладить. Или, может быть, купить себе лошадь и поехать в Тауранга, что на Восточном побережье? Пока она размышляла над тем, как поскорее выбраться из Роторуа, за спиной ее послышался стук подков.

В первое мгновение в душе у нее вспыхнула надежда, что это Патрик, который опомнился и которому она собиралась признаться, что на самом деле произошло дома, но надежды разбились, когда карета остановилась рядом с ней и из нее вышел не кто иной, как Джеймс Морган.

— Куда путь держите, красавица? — с улыбкой на губах поинтересовался он.

— В Веллингтон, — коротко ответила она.

— Какое совпадение! Мне тоже туда. Могу я предложить вам сопровождать меня?

Абигайль колебалась всего мгновение. Ей было не по себе. Почему он едет в Веллингтон именно сейчас?

— Не нужно говорить о совпадениях, — резко ответила она.

Вместо того чтобы смутиться, Джеймс Морган расплылся в улыбке.

— Вас действительно не проведешь. Я видел, что вы вышли из дома с чемоданом в руке, и позволил себе последовать за вами на почтительном расстоянии. К сожалению, мне довелось стать свидетелем весьма неприятного разговора с повелителем вашего сердца. И когда он отказал вам, я воспользовался удачным моментом и срочно раздобыл карету для принцессы.

Абигайль невольно улыбнулась. Что ж, по крайней мере честно.

— Хорошо, я принимаю ваше предложение. Я поеду с вами, но позвольте и мне быть до конца откровенной. Я не имею ни малейшего желания связывать с вами свою жизнь. И вы все равно хотите, чтобы я поехала с вами?

— Конечно! Я ведь человек чести! — С этими словами Джеймс Морган нагнулся и галантно поднял ее чемодан.

Роторуа, март 1899

Аннабель ждала новую служанку и, пользуясь редкой возможностью немного расслабиться, устало опустилась на один из старых стульев в гостиной. Тот угрожающе пошатнулся. «Гордону нужно обязательно сделать новые стулья, — подумала Аннабель. — Эти делал еще отец». С тех пор как ее муж занялся постройкой собственной бани, у него больше ни на что не оставалось времени. Они решили, что если в отеле будет своя баня, то клиентов прибавится. «Но как я буду с этим справляться? — задавалась вопросом Аннабель, чувствуя боль в уставших ногах. — К счастью, меня хотя бы Дункан и Абигайль поддерживают», — утешала она себя. Оба рьяно брались за работу, и это радовало. Племянник, который жил с ними вот уже почти четыре недели, возил постояльцев к гейзеру и после внезапного отъезда Оливии заботился о своей бабушке. Дункан приносил Марианне еду и сидел у ее постели. Правда, мыть себя она позволяла только дочери. Врач еще раз подтвердил, что шансы на то, что она будет ходить, весьма сомнительны. Дункан пытался убедить ее встать, несмотря на прогноз, но инвалидная коляска, которую сделал для нее Гордон, продолжала стоять без дела. Пожилая женщина упрямо отказывалась пересаживаться в это сооружение.

Аннабель глубоко вздохнула, вспомнив, что сегодня Дункан собирался уезжать. Отец прислал ему письмо, полное упреков. Если Дункан хочет помогать, то может делать это на отцовской фирме, написал он и в недвусмысленной форме велел сыну ехать домой.

Из салона отеля доносилась негромкая музыка. Это Абигайль играла для гостей на фисгармонии. Аннабель очень надеялась, что хотя бы сестра останется еще ненадолго. Несмотря на то что Абигайль в своей легкомысленной манере уверяла ее, что обязательно должна играть в новой пьесе, Аннабель подозревала, что на самом деле она вообще не хочет возвращаться в Веллингтон. Казалось, она чувствует себя в своем номере отеля просто замечательно. Это право она себе выпросила:

— Пожалуйста, Аннабель. Я не хочу переезжать в свою старую комнату. Если мама не хочет видеть меня, то и я не смогу жить рядом с ней.

Аннабель уже неоднократно пыталась заставить мать передумать, но тщетно. Марианна упорно отказывалась принимать младшую дочь. Грубо накричала на старшую и сердито велела ей помалкивать.

«Остается надеяться, что новенькая будет работать прилежно», — подумала Аннабель, услышав стук в дверь. Женщина поправила платье и громко крикнула:

— Входите!

Когда вместо старой Руии, которая собиралась привести к ней девушку, в гостиную вошел статный, красивый, поразительно светлокожий маори, она очень удивилась. За ним следовала высокая темноволосая девушка, с первого взгляда на которую нельзя было сказать, белая она или маори. Судя по цвету и ее кудрявым волосам, она, вне всякого сомнения, была маори, но поразительно узкое, совсем не темнокожее лицо с аккуратным носом заставляло усомниться в этом. «Наверняка ребенок европейца и маори», — решила Аннабель, прежде чем пригласить обоих за стол и протянуть руку незнакомцу. У него было сильное и теплое рукопожатие.

— Извините, миссис Паркер, что я врываюсь без предупреждения, но моя тетя Руиа, вернее, это я называю ее тетей, потому что она была подругой моей матери, сказала, что ей непременно нужно быть в кухне. В отеле полно постояльцев. Поэтому я взял на себя обязанность привести к вам свою подопечную.

Он умолк, и девушка тут же воспользовалась этим, чтобы сделать небольшой книксен.

— Меня зовут Пайка, и я хотела бы работать у вас, миссис Паркер.

Аннабель удивилась. Все маори, работавшие у нее, называли ее мисси. Кроме того, была в этой девушке, несмотря на ее вежливость, какая-то неприступность. Она вела себя дружелюбно, но в ее голосе не было подобострастия. Девушка казалась очень серьезной и немного высокомерной.

— Моя фамилия Рангити. От Руии я узнал, что вам нужна помощница в отеле. И я сразу подумал о Пайке. Она… — Он умолк и что-то спросил у девушки на маори. Та кивнула.

Рангити снова повернулся к Аннабель и, извиняясь, заметил:

— Я спросил Пайку, не возражает ли она, чтобы я немного рассказал вам о ее судьбе, и девушка согласилась. Я взял Пайку из приюта, куда девушку поместили примерно лет шесть назад после смерти ее отца. Он копал смолу каури в Даргавиле, вкалывал на Гамильтона.

— Алана Гамильтона?

— Да, он один из самых крупных торговцев смолой каури на всем севере. А почему вы спрашиваете? Вы его знаете? Он у вас бывает?

Аннабель хотела сказать ему правду, признавшись, что он ее зять, но опасный блеск в глазах мистера Рангити удержал ее от этого. И, поскольку ей не хотелось лгать, она сделала вид, что не услышала вопроса.

— Рассказывайте дальше о девушке! Конечно же, я хочу знать, кто она, потому что, если мы поладим, нам придется проводить вместе очень много времени! — Аннабель ободряюще улыбнулась Пайке, которая, впрочем, и бровью не повела.

«На самом деле мне кажется, что мы не поладим. Она слишком замкнутая», — промелькнуло в голове у Аннабель.

— Я знаю, что вы очень доброжелательно относитесь к людям, — заметил мистер Рангити, окидывая Аннабель изучающим взглядом. — Как бы там ни было, вы снова наняли мою тетю, и это вопреки воле вашей матери. Она говорит, что будет вечно вам благодарна. Вы хорошая пакеха, она не устает повторять это!

Аннабель показалось или в его голосе прозвучала скрытая насмешка? Внезапно она почувствовала себя неуютно в присутствии этих двух маори — чужого мужчины, который тоже отличался неким высокомерием, и неприступной, несколько нетипичной девушки-маори, которая совсем не улыбается.

Поэтому она очень обрадовалась, когда в комнату вбежал Дункан.

— Тетушка, вынужден вас покинуть. Поезд в Окленд ждать не будет, и… — Он оборвал фразу, потому что только сейчас заметил обоих посетителей.

— Это мистер Рангити, а это Пайка, она хочет стать моей новой помощницей в отеле.

— У вас есть еще добрый час времени, молодой человек, — спокойно произнес мистер Рангити. — Я еду на том же поезде, так что вы успеете попрощаться.

Но Дункан не слушал его. Он словно завороженный смотрел на девушку.

— Добро пожаловать в этот дом, Пайка, — наконец с улыбкой произнес юноша, не сводя с нее взгляда.

— Спасибо, мистер. — Девушка улыбнулась в ответ.

От удивления Аннабель открыла рот. Казалось, лицо Пайки осветило солнце. Радостная улыбка вдруг затмила собой все. «Как же она красива, когда улыбается!» — подумала Аннабель, но тут же почувствовала, что нужно как можно скорее оборвать столь сердечное приветствие двух молодых людей. Оливия голову ей оторвет, если узнает, что ее сын в доме тетки влюбился в девушку-маори. Поэтому она торопливо обняла племянника и пожелала ему счастливой дороги. Однако Дункан, высвободившись из объятий тети, вовсе не собирался уходить из комнаты.

— Вам наверняка будет очень хорошо в отеле «Похуту», — льстиво произнес он.

— Надеюсь на это, — ответила Пайка. И они снова улыбнулись друг другу.

— Дункан, не забудь попрощаться с дядей Гордоном! Он на улице, занят строительством бани. А тетя Абигайль развлекает постояльцев. И еще бабушка…

— Хорошо, тетя Аннабель! Я сейчас же все сделаю! — Однако Дункан продолжал медлить, а потом подал руку Пайке и удержал ее руку в своей ладони чуть дольше, чем было принято.

Скосив взгляд на мистера Рангити, Аннабель поняла, что ему тоже не нравится эта игра. Мужчина заметно помрачнел.

— Что ж, тогда до свидания, — наконец произнес он, — мы еще наверняка увидимся в поезде, мистер… мистер…

— Гамильтон, — подсказал ничего не подозревающий Дункан.

— Вы, случайно, не родственник Алана Гамильтона? — нарочито приветливо поинтересовался мистер Рангити, бросив на Аннабель, которая поспешно подошла к племяннику, чтобы помешать тому ответить, предупреждающий взгляд.

— Да, конечно, это мой отец! Значит, увидимся в поезде! — Дункан все еще радостно улыбался.

— Поезд большой. Возможно, мы все же не встретимся там, мистер Гамильтон! — В голосе мистера Рангити появилась резкость, но это заметила только Аннабель. Как и легкое подрагивание его век, появившееся после того, как Дункан объявил о своем родстве с Аланом Гамильтоном.

Дункан неохотно отвел взгляд от девушки, еще раз улыбнулся всем остальным и нерешительно вышел из комнаты.

— Хорошо, миссис Паркер, давайте продолжим наш разговор, чтобы я не опоздал на поезд, — произнес мистер Рангити подчеркнуто деловым тоном. На лице его не осталось ни малейшего признака каких бы то ни было чувств. — Что вы хотите знать о Пайке? Дитя, ты и сама можешь рассказать миссис Паркер о себе. К слову, эта девушка прекрасно говорит на вашем языке. Я сам почти не знаю Пайку. Я просто сопровождал девушку, поскольку я ее единственный живой родственник, хоть и очень дальний.

А Пайка мечтательно смотрела на дверь, которую только что прикрыл за собой Дункан. Похоже, она совершенно не слушала мистера Рангити.

«Как хорошо, что мальчик сегодня уезжает!» — с облегчением подумала Аннабель, прислушиваясь к словам мистера Рангити.

— Ее мать, Мере, маори из Те-Вайроа, умерла пару лет назад. Она ушла из Те-Вайроа еще в юности, на севере вышла замуж за отца Пайки, мистера Градича…

— Мистер Градич не был моим отцом, — вдруг перебила его Пайка и нерешительно продолжила: — Мы встретили его, когда мне было уже десять лет. До тех пор мы с матерью жили вдвоем. У иви моей бабушки, в Тауранга. Там она познакомилась с моим отчимом. Он из Далматии, как и многие из тех, кто добывает каури на севере. С ним мы переехали в Даргавиль. Мать сказала мне только, что моим отцом был белый, который бросил ее еще до моего рождения. И не захотела даже имени его назвать.

Теперь и мистер Рангити заинтересованно посмотрел на Пайку.

— А я и не знал, — почти извиняющимся тоном произнес он. — Но и твою мать я лично не знал. Я ничего о ней не знаю.

— Ничего страшного, милый мистер Рангити. Вы были так добры ко мне, совершенно меня не зная. За это я всегда буду вам благодарна.

Аннабель недоуменно смотрела на девушку. Как изысканно она умеет выражаться! И какой у нее низкий и звучный голос, немного похожий на голос Абигайль. Теперь Пайка не казалась такой неприступной, она примирительно улыбалась, словно встреча с Дунканом развязала ей не только язык.

— Почему же вы, милая миссис Паркер, не сказали мне, что мистер Гамильтон — ваш зять? — вдруг спросил мистер Рангити.

— Я… Я почувствовала вашу неприязнь к нему и, если быть до конца честной, не могу сказать, чтобы я так уж гордилась этими родственными связями, — пролепетала Аннабель и в тот же миг прикрыла рот ладонью. Зачем она раскрывает свои чувства перед этим незнакомцем? Может быть, все дело в том, что он смотрит на нее не с упреком, а скорее с симпатией? Более того, он даже улыбается. Женщина не удержалась: его улыбка была убедительной.

— Моя неприязнь к мистеру Гамильтону носит не личный, а скорее профессиональный характер, — пояснил мистер Рангити и поспешно добавил: — Как маори, я работаю с одним судьей в земельном суде Окленда. Я выдаю заключения и знакомлю судью с обычаями нашего племени на различных земельных участках, когда возникают споры между белыми и маори. И то, каким образом мистер Гамильтон заполучил леса каури, не дает мне покоя. В остальном же мне нет дела до этого господина. Я с ним лично даже не знаком. Но давайте поговорим о Пайке. Как уже было сказано, я всего лишь дальний родственник ее матери, Мере. Я вообще узнал о существовании Пайки только потому, что мне сообщили из приюта, что у них живет девушка из племени моей матери. Когда же я навел справки, то выяснилось, что моя мать действительно была двоюродной бабушкой Мере. После этого я предложил Пайке жить у меня, но она захотела вернуться в свою деревню Тауранга. Вождь недвусмысленно дал мне понять, что там ее принять не могут. Когда это не получилось, она решила отправиться к иви своей матери. А потом я узнал от Руии, что вы ищете помощницу. Пайке понравилась перспектива самостоятельно зарабатывать деньги. Возможно, у вас ей будет лучше, чем у меня, закоренелого холостяка, да еще в городе. Я только не знаю, захочет ли она жить у вас. Насколько я понял, она предпочла бы жить в Охинемуту. Но что это я все говорю и говорю? Пайка отлично может рассказать о себе сама. Пайка?

Он позвал ее по имени, но, казалось, девушка спала наяву, и Аннабель даже догадывалась, как зовут принца из ее сна.

Когда Пайка не отреагировала, мистер Ранги снова обернулся к Аннабель:

— Миссис Паркер, еще только одно: будьте добры к ней! Ей довелось пережить много плохого.

— Мистер Ранги! К Джейн, которая живет у нас, мы относимся, как к родной дочери, — поспешила заверить его Аннабель, не без некоторого упрека в голосе.

— Но Джейн белая! — вдруг резко заметил он, и на лице его не осталось и следа тепла, которое еще мгновение назад чувствовала Аннабель. «Какой странный человек! — подумала она. — В нем столько же человеческого тепла, сколько ненависти по отношению к нам, белым».

— Мистер Рангити, вы же сами только что говорили, что Руиа считает меня хорошей пакеха. Если вы не доверяете мне, спросите Руию, обращалась ли я с ней дурно хоть раз, различаю ли я…

— Пожалуйста, простите меня, — с раскаянием в голосе перебил он ее. — Просто я слышал, что ваша мать не самый дружелюбный человек, поэтому позволил себе подобное замечание. — В его голосе снова сквозили тепло и понимание, а в глазах читалось сожаление.

— Моя мать лежит и не встает. С ней произошел несчастный случай, она парализована. Пайке не придется ухаживать за ней. Это мы будем делать силами семьи. Но не волнуйтесь, моя мать будет вести себя по отношению к Пайке как подобает. — Последнюю фразу Аннабель произнесла с нажимом.

Какое этому незнакомцу дело до того, что ее мать никого не щадит, отпуская свои злобные замечания? И что от нее может пострадать эта чужая девочка-маори? Нет, она никогда не оставит Пайку наедине со старой ожесточившейся женщиной.

— Хорошо, Пайка, тогда я буду прощаться. Если возникнут проблемы, доверься Руие или напиши мне. Адрес мой ты знаешь. Но я уверен, — он обернулся к Аннабель, — что тебе понравится у миссис Паркер.

Казалось, девушка очнулась от своих грез и стала слушать его с серьезным лицом. Во взгляде Пайки не было ни страха перед неизвестностью, ни печали. Напротив, она расправила плечи и вежливо протянула руку своему благодетелю.

— До свидания, мистер Рангити. Не беспокойтесь за меня. Я не буду никому докучать и, пока буду жить здесь, в этом доме, а не в деревне своих предков, постараюсь вести себя, как положено служанке, миссис Паркер. Передавайте привет остальным, если увидите их, мистер Рангити. И приезжайте поскорее навестить меня.

Аннабель удивленно слушала. Это было не детское упрашивание, это была просьба взрослой женщины. Гордой женщины, как вдруг подумалось Аннабель. Одна ее прямая осанка чего стоит. «А она высокая, — удивленно отметила она, — почти такого же роста, как я».

Мистер Рангити подошел к Пайке, обнял ее и прошептал:

— Для тебя, дитя мое, я дядя Анару. Ты слышишь?

В этот миг дверь распахнулась. С раскрасневшимися щеками, в дорожной одежде и с чемоданом в руке в комнату ввалился Дункан.

— Ах, милая тетушка, еще один, последний поцелуй на прощание! — С этими словами он поцеловал растерянную Аннабель в щеку, а затем повернулся к Пайке: — А вам я желаю чувствовать себя как дома. Моя тетя — лучший в мире человек. Если она полюбит вас, вы почувствуете себя, как в раю на земле. И я обещаю, что скоро вернусь, — проверю, как тут у вас дела. — И юноша озорно подмигнул Аннабель.

«Гордая девушка-маори даже не краснеет!» — удивленно отметила Аннабель. Похоже, Пайку ни капли не смутило то, что Дункан столь открыто проявляет к ней интерес, — напротив, она одарила его обворожительной улыбкой.

Мгновение молодые люди пристально смотрели друг другу в глаза, пока в комнату не вбежала Абигайль, отвлекшая племянника от столь примечательной встречи и обнявшая его на прощание.

— И передавай привет своей матери! Хотя лично я считаю, что роскошная жизнь в качестве леди Гамильтон немного ударила в голову милой Оливии.

— Оливии? — бесцветным голосом переспросил мистер Рангити, но, кроме Аннабель, этого никто не слышал. И никто, кроме нее, не заметил, что по лицу его промелькнула мрачная тень, а руки предательски задрожали.

Роторуа, апрель 1899

В этот дождливый осенний день Аннабель и Пайка были заняты тем, что убирали комнаты постояльцев. На протяжении первых недель после того, как Аннабель наняла юную девушку-маори, она все делала вместе с ней, чтобы поскорее обучить помощницу.

Маори была очень ловка, и это нравилось Аннабель. Ее сомнения насчет того, что Пайка может делать вид, будто слишком горда для работы в отеле, сменились чувством глубокого удовлетворения. Пайка была не только прилежна и быстра, нет, в повседневном общении она все больше и больше утрачивала свою замкнутость. В первые дни девушка молча делала все, что требовала от нее Аннабель. Потом, когда наступила следующая неделя, она постоянно задавала вопросы. И вот с недавних пор Пайка даже соглашалась на личные разговоры.

Аннабель любила эту болтовню, когда они были заняты тем, что застилали постели или натирали полы. Это заметно облегчало ей работу еще с Джейн. С каждым днем привязанность Аннабель к Пайке крепла, поскольку ее слова часто затрагивали сердце женщины.

— Ваш муж любит вас больше всего на свете, — заметила девушка накануне вечером. Аннабель едва не разревелась. Любовь Гордона была для Аннабель величайшим подарком судьбы, и ее тронуло, что девушка почувствовала это, хотя Гордон никогда не выставлял свои чувства напоказ. Внешне он вел себя скорее неуклюже и не умел красиво говорить.

Несмотря на это, Аннабель считала, что девушка слишком серьезна для своего возраста. С тех пор как Пайка улыбнулась Дункану, лицо ее осветилось лишь один-единственный раз. Аннабель предполагала, что у девочки было тяжелое детство.

И вот теперь женщина впервые услышала, что Пайка поет за работой. Голос Пайки и грустная мелодия настолько сильно тронули Аннабель, что по лицу ее побежали слезы. Нахлынули воспоминания о минувшей ночи. Ей снова снилась Элизабет, и женщина в который раз чувствовала себя ужасно беспомощной. Проснувшись, она в страхе приникла к груди Гордона. Когда она рассказала ему о своем сне, он тоже заплакал. Сердце Аннабель едва не разорвалось на куски. Она очень редко рассказывала Гордону о своих кошмарах, поскольку знала, как сильно он страдает из-за этого. Однако вчера вечером она была в таком подавленном состоянии, что рассказала ему все до мельчайших подробностей. В том числе и о полном отчаяния крике «Мама! Мама!». Ей было так больно при виде его слез, что она в конце концов просто сбежала на улицу. И только оказавшись у грязевой ямы в саду, Аннабель успокоилась: стояла неподвижно в лунном свете и глядела на булькающую массу.

«Бедный Гордон!» — думала Аннабель, отставив метлу, чтобы украдкой вытереть слезы. В этот миг она почувствовала, как на ее плечо легла, утешая, тонкая девичья рука.

Женщина попыталась улыбнуться, но Пайка проворковала низким голосом:

— Вы храбрая женщина, но для сердца полезнее поплакать над своей бедой. Я всегда так говорила матери, когда слезы в очередной раз побеждали ее. Если хотите рассказать мне о том, что печалит ваше сердце, я с удовольствием выслушаю вас.

Утешительные слова Пайки тут же высушили слезы Аннабель. Она чувствовала странную привязанность к этой девушке и не знала, стоит ли поделиться с ней своими воспоминаниями об Элизабет. Она избегала говорить о дочери, но сердце подсказывало ей, что маори способна на искреннее сочувствие.

Запинаясь, Аннабель рассказала помощнице, что судьба отняла у нее дочь, которой не было и четырех лет. И что ночью, во сне, она постоянно слышит, как малышка отчаянно зовет ее: «Мама!»

В ответ Пайка промолчала и лишь мягко обняла хозяйку. Аннабель едва не открылась еще больше и не рассказала ей вообще все. О том, как умер ребенок, и о том, что она виновата в этом, но пока женщина боролась с собой, в дверь громко постучали.

От мысли, что она может больше не обременять девушку своими откровениями, Аннабель испытала почти облегчение. А то не дай бог Пайка станет еще более серьезной. «Нужно попросить Абигайль рассмешить Пайку», — твердо решила Аннабель, поспешно спускаясь по лестнице.

— У тебя такое доброе сердце, дитя мое! — успела прошептать она.

— Оно досталось мне от матери, — задумчиво ответила Пайка, но Аннабель уже не слышала этого, поскольку стук стал громче, требовательнее и нетерпеливее.

Открыв дверь, Аннабель увидела перед собой оборванного незнакомца. Он наверняка прибыл из города. Такого грязного воротничка на рубашке, судя по всему, крепко пришитого к дурацкому жилету, и таких смешных цилиндров на голове в Роторуа никто не носил.

— Что вам угодно? — спросила Аннабель несколько резковато, за что тут же сама себя отругала. А вдруг это потенциальный постоялец? Но нет, не похож он на изысканного путешественника. И ведет себя совсем не так. Не представился, не поздоровался как положено. Вместо этого он недовольно оглядел Аннабель и пролаял:

— Мне нужно к мисс Абигайль Брэдли. И пожалуйста, не говорите мне, что ее нет дома. Я все равно не поверю!

Аннабель не поверила своим ушам. Такое она уже однажды слышала, причем буквально дословно. Было, однако, весьма существенное отличие: тогда, много лет назад, в голосе мужчины звучали одновременно отчаяние и любовь. Он был музыкой для ее ушей, в то время как голос незнакомца был холодным, угрожающим и совершенно не вызывал доверия. Тем не менее это «И пожалуйста, не говорите мне, что ее нет дома» так живо всплыло в памяти Аннабель, словно она слышала эти слова только вчера.

Роторуа, декабрь 1879

В тот чудный день едва начавшегося лета Аннабель была занята по большей части укладыванием последних вещей, необходимых для запланированной поездки на известковые террасы. Она как раз задумалась о том, сколько ей нужно одеял. В этой экскурсии хотели принять участие все восемь постояльцев, живших сейчас в отеле, — из них четверо были европейцами. Поездка на террасы была, если можно так выразиться, кульминацией их путешествия в Роторуа. Эти люди хотели хотя бы раз в жизни увидеть своими глазами розовые и белые террасы у подножия горы Таравера, считавшиеся восьмым чудом света. Каждый год они привлекали сюда сотни путешественников и сделали Роторуа тем, чем поселок был сейчас: аттракционом для посетителей со всех концов света.

Аннабель достала из сундука в гостиной одиннадцать одеял. Восемь для постояльцев и три для отца, себя и младшей сестренки, висевшей на ней, словно репей.

Аннабель решила принять участие в поездке совершенно спонтанно. Ее манило не столько очарование этого чуда природы, сколько перспектива повидаться со своей подругой, Мейбл Вейр. Ее муж Бенджамин всего несколько дней назад был в Роторуа и жаловался, что его жене скучно в Те Вайроа одной с ребенком. Там действительно почти не было белых женщин возраста Мейбл, а у большинства маори были другие заботы, нежели пить с ней чай и болтать о младенцах. По крайней мере так сказал Аннабель Бенджамин, который добавил, что многие маори выпивают и из-за этого рушат свою жизнь и жизнь своих семей. После этого Аннабель пообещала Бенджамину, что примет участие в следующей поездке к горе Таравера, и сразу забронировала у него комнаты для гостей.

У Мейбл и Бенджамина в Те Вайроа, у озера Ротомахана, был небольшой отель под названием «Дом Мейбл». Там ночевали постояльцы, которые хотели посмотреть на чудо, расположенное на другом берегу острова. От отеля «Гора Таравера», так в 1879 году еще назывался отель семьи Брэдли, было слишком далеко до террас, чтобы уложиться в один день. Поэтому они всегда останавливались у Мейбл и Бенджамина на ночь, прежде чем маори перевозили их на каноэ на другой берег озера.

Аннабель предвкушала встречу с подругой. С тех пор как Мейбл переехала из Роторуа в Те Вайроа, они очень редко виделись, поскольку мать Аннабель с большой неохотой позволяла дочери ездить с постояльцами, — в этом случае приходилось отказываться от ее помощи по хозяйству. В то время Марианна с Оливией гостили в Окленде, у Гамильтонов, и Аннабель представилась возможность сопровождать отца.

От размышлений ее оторвал энергичный стук в дверь. Она бросила все и пошла открывать, но отец опередил ее. Девушка уже хотела было снова приняться за работу, когда услышала громкий голос, в котором звучало отчаяние:

— Меня зовут Гордон Паркер. А вы наверняка мистер Брэдли. Я хочу увидеть вашу дочь, Аннабель Брэдли. И пожалуйста, не говорите мне, что ее нет дома. Я все равно не поверю!

Аннабель остановилась как вкопанная. Конечно же, это был голос мистера Паркера, о котором она иногда вспоминала с тоской перед самым сном. Это длилось уже больше года. Девушка даже не смела надеяться, что однажды снова встретится с ним. Сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда она осознала, что молодой человек действительно стоит у дверей, потому что отец вежливо пригласил его войти.

Аннабель едва успела вернуться в гостиную. Было бы очень неловко, если бы он заметил, что она подслушивала. Глядя в мутное стекло серванта, она попыталась пригладить волосы и вытереть пот с разгоряченного лица, но было поздно. Мужчины уже вошли в гостиную. От смущения Аннабель не знала, что и сказать. И, пытаясь найти выход из положения, она просто начала болтать:

— Ах, мистер Паркер, как мило, что вы зашли навестить нас! С вашей стороны было не очень хорошо так неожиданно сбежать с праздника, но вы даже не представляете, как я благодарна вам за то, что вы спасли мою младшую сестренку. Что привело вас сюда? Позволите предложить вам что-нибудь выпить?

Мистер Паркер и ее отец одновременно расхохотались.

— Аннабель, я тебя просто не узнаю, — заметил отец. — Ты изъясняешься так высокопарно, как, наверное, целыми днями разговаривают у Гамильтонов, где гостит твоя мать.

Аннабель тоже рассмеялась, весело и непринужденно. Она была очень наивным человеком, поэтому тут же рассказала незнакомцу, как все было на самом деле:

— Мне просто не хотелось, чтобы вы догадались, что я услышала ваш голос в коридоре и едва не упала в обморок.

Осознав, что именно она сказала, Аннабель испугалась и умолкла, но Гордон Паркер, перестав смеяться, вдруг улыбнулся ей обворожительной улыбкой.

— Что ж, я очень рад, что вы остались такой же естественной, какой запомнились мне. Иначе, возможно, моя длительная поездка оказалась бы напрасной.

— Что же привело вас сюда, молодой человек, кроме желания полюбезничать с моей дочерью? — с лукавой улыбкой на губах поинтересовался Уильям.

— Я здесь, потому что теперь у меня есть место у лесоторговца в Окленде и я могу обеспечивать жену. Поэтому я тогда и сбежал. Ваша мать, милая Аннабель, показалась мне человеком, который любит обращать в бегство мужчин, если им нравятся ее дочери. И на прошлой неделе у нее это почти получилось, — прямодушно заявил Гордон.

Аннабель, сердце которой едва не выскочило из груди, удивилась.

— Вы уже были здесь на прошлой неделе?

Гордон кивнул.

— Да, я ехал в Гамильтон, чтобы повидаться со своей семьей, и хотел спросить вас кое о чем важном. Тогда до моего возвращения у вас была бы неделя времени, чтобы как следует подумать над ответом…

— Вы хотите сказать, что спрашивали обо мне неделю назад?

Гордон вздохнул.

— Да, но ваша мать сказала, что вас нет дома. Я просил у нее позволения заглянуть на обратном пути, но получил весьма недвусмысленный отказ: «Не стоит, молодой человек! Не трудитесь. Моя дочь уже обещана!»

Произнося последние слова, он невольно повторил тон Марианны, и отец с дочерью заулыбались, но уже в следующее мгновение Аннабель возмутилась:

— Отец, что ты на это скажешь? Она ведь прогнала мистера Паркера!

Уильям Ч. Брэдли смущенно откашлялся:

— Позже она призналась мне и заметила, что с ее стороны это был неправильный поступок. Я должен был рассказать тебе о визите мистера Паркера, и… хочешь — верь, хочешь — нет, но я собирался сделать это сегодня, во время поездки к террасам.

— Вы едете на известковые террасы? — с восхищением в голосе спросил Гордон. Глаза его засверкали, и он мечтательно произнес: — Мне говорили о том, что они сногсшибательно прекрасны, но я никогда там не бывал. Это одно из заветных желаний, которое наверняка никогда уже не исполнится.

Аннабель бросила на отца умоляющий взгляд, и Уильям ответил ей одобрительным кивком. Покраснев, она взволнованно сказала, обращаясь к гостю:

— Мистер Гордон, позвольте пригласить вас съездить туда вместе с нами. Мы устраиваем эту поездку для наших постояльцев, и совершенно случайно в повозке есть еще одно свободное место. Это, конечно, не сравнить с путешествием в удобном экипаже, но наши постояльцы любят поездки по зеленым лесам и долинам.

Гордон Паркер смотрел на Аннабель во все глаза.

— Я вас на самом деле не стесню? — недоверчиво переспросил он.

— Только при одном условии! — строго произнес Уильям.

Аннабель вздрогнула, и Гордон бросил на него неуверенный взгляд.

— Если ты потребуешь от него, чтобы за это он больше никогда не появлялся здесь, когда вернется мама, он легко может отказаться от приглашения! — возмутилась Аннабель.

— Пусть он говорит, дитя! Мистер Паркер, на мое условие вы наверняка согласитесь с удовольствием. Просто скажите нам, что вы собирались спросить у моей дочери.

Добродушное лицо Гордона тут же залилось краской. Он глубоко вздохнул и твердо произнес:

— Мой вопрос адресован скорее вам, мистер Брэдли. Я хотел по всей форме просить у вас руки вашей дочери.

Аннабель больше не могла сдерживаться. Она мгновенно оказалась рядом с Гордоном и бросилась ему на шею.

— Да! — ликовала она. — Да, я хочу стать твоей женой!

Уильям с улыбкой наблюдал за происходящим.

— Ну, что я могу сказать на это? Пожалуй, если я откажу вам, это разобьет сердце моей дочери. — И он протянул Гордону руку. Затем достал из серванта бутылку виски и два бокала и торжественно наполнил их. От запаха Аннабель поморщилась.

— Теперь мы одна семья, милый мой Гордон. — С этими словами ее отец поднял бокал, кивнув своему будущему зятю, и оба мужчины, чуть скривившись, выпили дьявольский напиток.

Глаза Гордона светились от радости, но он вдруг встревожился:

— А что скажет ваша жена? Мне кажется, она не обрадуется, узнав эту новость. Мне… мне показалось… что я недостаточно хорош, — пролепетал Гордон.

— Молодой человек, — с подчеркнутой строгостью произнес Уильям. — Как думаешь, кто в этом доме главный? Я или моя жена?

Гордон предпочел промолчать, но, судя по всему, испытал огромное облегчение.

Аннабель прижалась к отцу и прошептала:

— Это твоя месть за Алана Гамильтона, верно?

— Глупости! — шикнул Уильям, но глаза его смеялись. Затем он обернулся к Гордону: — Теперь я твой тесть и готов тебя поддержать. Итак, у тебя есть место у торговца древесиной в Окленде. И ты хочешь забрать мою дочь туда?

Гордон кивнул.

— Так не пойдет, — коротко ответил Уильям. Заметив, что Гордон побледнел, он поспешно добавил: — А что ты умеешь делать, мальчик мой? Можешь работать с древесиной? Делать мебель, домá? Работать руками? Умеешь обрабатывать землю, собирать овощи, фрукты? Ловить рыбу?

Гордон неуверенно поглядел на своего будущего тестя, а затем ответил:

— Я родом с фермы, и мне не чужда работа со скотом и землей. Я даже могу разводить овец. В Окленде я построил небольшой домик с верандой. И всю мебель смастерил сам. Моей жене должно было бы понравиться в Окленде.

Уильям громко вздохнул.

— Я не могу отдать ее тебе, мальчик мой. Мы — я, моя жена и моя дочь — сердце нашего семейного предприятия. Без Аннабель здесь все развалится: мне с возрастом становится все тяжелее обходиться без помощников. Я не справляюсь со всеми этими поездками. Кроме того, я планирую увеличить отель, но одному браться за это страшно. И что, если мы с женой больше не сможем этим заниматься? Моя младшая дочь наверняка не возьмет отель на себя…

Едва он упомянул ее, как в комнату вихрем ворвалась Абигайль, замерла на миг, увидев Гордона, а потом пропела:

— Мистер Паркер, мой спаситель! Как мило, что вы приехали навестить меня.

Аннабель улыбнулась малышке и погладила ее кудри.

— В первую очередь мистер Паркер здесь из-за меня. Мы поженимся. Так что можешь называть его Гордон.

— Это же чудесно, Гордон, значит, ты останешься здесь навсегда?

Гордон Паркер глубоко вздохнул, а потом негромко ответил:

— Да, навсегда! Ваш отец не пускает меня обратно в Окленд, а я ее здесь не оставлю! — И с этими словами он нежно поглядел на Аннабель.

Те-Вайроа — гора Таравера, декабрь 1879

Когда на следующий день Аннабель переступила порог простого отеля на берегу озера Ротомахана, ей показалось, будто она вернулась домой. Мейбл Вейр радостно приветствовала ее.

— Как только я покажу гостям комнаты, ты должна обязательно пойти со мной в кухню и рассказать мне все последние новости из Роторуа, — шепнула она подруге. Затем поприветствовала отца Аннабель и ее сестру Абигайль, которая тут же заинтересовалась малышом. — Если хочешь, можешь немного покатать коляску по берегу озера, — предложила Мейбл Абигайль. Непоседливая кудрявая девочка не заставила себя долго упрашивать. Абигайль еще во время путешествия поняла, что сестра хочет провести побольше времени наедине с мистером Гордоном.

Аннабель с благодарностью подмигнула сестре. Сейчас ей действительно не хотелось возиться с младшей сестрой. Она буквально сгорала от нетерпения, желая поскорее поделиться с Мейбл своим счастьем. Как часто она жаловалась подруге, что хочет выйти замуж за одного-единственного человека, но он просто исчез из ее жизни. Она называла его «спасителем Абигайль». И вот теперь он здесь, а сердце колотится так же, как и при первой встрече.

— Мейбл, представляешь… — взволнованно шептала она, но подруга все еще была целиком поглощена распределением комнат. В конце концов перед ней остался только Гордон Паркер, робко попросивший ключ.

— Вы точно на сегодня записывались? Или я обсчиталась? — пробормотала она про себя.

И, прежде чем Гордон успел ответить, его опередила Аннабель:

— Нет, Мейбл, он не записывался. Гордон приехал сегодня, очень неожиданно. Он наш гость. Я ведь рассказывала тебе о нем. Это спаситель Абигайль! Найдется для него еще одна комната?

Мейбл вдруг просияла и стала перелистывать толстую книгу в кожаном переплете.

— Вам повезло! — сказала она и сняла с крючка последний ключ. — Номер «2» еще свободен. Он находится прямо рядом с твоей комнатой, Белла, — подмигнув подруге, добавила она. Мейбл была единственным человеком, который так называл Аннабель.

Аннабель украдкой пожала Гордону руку и, захихикав, предложила подруге показать ему комнату.

Едва Аннабель открыла дверь второго номера, как Гордон втащил ее за собой в комнату и обнял невесту. Обхватив ее за бедра, он хотел закружить ее по комнате, но поскольку номер был довольно узенький, то лишь крепче притянул Аннабель к себе и робко поцеловал ее. Сначала в лоб, потом в щеки, а затем и в губы.

Аннабель разволновалась. Эта страсть пугала ее. Но разве Оливия не щебетала постоянно, что поцелуй слаще рождественского пудинга? «Как это похоже на Оливию! — подумала Аннабель, поддаваясь на его ласки. — Она-то не полнеет, если думает только о еде». Нет, у поцелуев Гордона был вкус свежего многообещающего летнего утра в Роторуа — правда, без запаха серы.

И тут Гордон резко оборвал это летнее утро.

— Если будем так продолжать и дальше, то первая брачная ночь будет не такой, как положено у добропорядочных молодоженов, — простонал он.

Аннабель покраснела. Неужели он тоже подумал о том, каково было бы просто рухнуть на постель? При одной мысли об этом по спине побежали мурашки. Но она хотела быть благоразумной и радоваться предстоящей брачной ночи. Считать дни, часы, минуты.

— Давай поженимся завтра же! — восхищенно воскликнула она.

— Думаю, нам придется немного подождать. Мне ведь еще нужно съездить в Окленд и уладить свои дела, — без особого энтузиазма возразил Гордон.

Аннабель вздохнула.

— Мама всегда говорила, что приличная девушка должна быть помолвлена по меньшей мере девять месяцев, но я столько ждать не могу. Я не выдержу. И у меня есть причина выйти замуж быстрее остальных. Мне ведь уже двадцать один.

Гордон рассмеялся.

— Ты права. Девять месяцев — это слишком долго, но сейчас тебе лучше уйти. А то я снова тебя поцелую.

Аннабель подставила ему губы для прощального поцелуя, и он не смог устоять. На этот раз сладкий процесс оборвала она.

— Мне нужно пойти на кухню к Мейбл. Вот она удивится, когда узнает, что я все же нашла себе мужа.

— Ты хочешь сказать, что я — твоя последняя надежда? — с наигранной обидой в голосе поинтересовался Гордон.

— Я хочу сказать, что с тех пор, как ты перевозил нас через озеро, а я восхищалась твоей спиной, мне больше всего на свете хотелось, чтобы ты вернулся и больше никогда не исчезал из моей жизни.

Гордон еще раз крепко прижал ее к себе и пристально посмотрел в глаза.

— А я влюбился в тебя, когда этот дурацкий шиньон сполз с твоих волос.

Аннабель рассмеялась. Ей было тяжело расстаться с ним, но в конце концов победило любопытство, подталкивавшее ее к тому, чтобы узнать, как отреагирует на радостную новость Мейбл, и девушка поспешила в кухню.

Когда Аннабель вошла туда, Абигайль как раз рассказывала Мейбл о том, что Гордон Паркер, ее спаситель, теперь станет ей зятем.

— Ты маленький вредный лягушонок! Я же сама хотела рассказать! — вздохнула Аннабель и обняла Абигайль.

— А ты по-прежнему будешь любить меня или теперь будешь любить только своего Гордона? — кокетливо поинтересовалась девочка.

— При условии, что ты будешь хорошо вести себя, — рассмеялась Аннабель.

На следующий день они встали очень рано и отправились к озеру, чтобы там сесть на каноэ. Аннабель с Гордоном немного отстали от остальных, когда дорогу им вдруг преградил пожилой маори, который, судя по всему, был пьян.

— Вы еще поплачете, — заплетающимся языком пробормотал мужчина. — Предки не хотеть люди на гора. Руо Моко, бог землетрясений, мстить. Я клясться!

Аннабель словно окатило волной леденящего ужаса. Разве в действительности гора не является священным местом для маори, тапу, местом погребения предков?

Гордон просто не обратил внимания на слова старика, взял ее за руку и обошел мужчину, который побрел прочь, что-то ворча себе под нос.

Страх пронизывал Аннабель, однако она старалась успокоиться. Ведь Махора, их проводник, сам маори и никогда не стал бы возить белых за деньги на террасы, если бы это противоречило его вере. Или стал бы?

Стоило им сесть в каноэ, как Аннабель наклонилась к Махоре и взволнованно рассказала ему о встрече с маори. К ее огромному облегчению, тот рассмеялся и замахал руками.

— Это старый Тане, он просто завидует, потому что у него нет своего каноэ, с помощью которого он мог бы зарабатывать себе на жизнь.

Аннабель очень хотелось поверить ему, но сомнения все же не оставляли девушку.

Чем ближе они подходили к другому берегу, тем больше начинали волноваться путешественники в большой лодке, управляемой Махорой и его сильным братом.

Гости, долго ждавшие этого волнующего зрелища, вытягивали шеи, когда восьмое чудо света все больше открывалось перед их взором, демонстрируя свое великолепие. Творение природы находилось у подножия величественно возвышавшейся горы Таравера. Пока еще путешественники видели лишь белый блеск, однако, когда они достигли подножия горы, перед ними предстало потрясающее зрелище.

Насколько хватало глаз, расстилались сверкающие террасы. Они были похожи на огромный водопад, возникший с помощью магии, на зачарованный сказочный сон, запретную тайну природы, недоступную пониманию человека.

Но Махора развеял все очарование, объяснив им, как образовались эти сказочные формации: соленая горячая вода, стекавшая по склонам горы, оставила на травертине[2], в котором содержится очень высокий процент мрамора, белые отложения из известкового камня, сформировавшиеся в виде террас и окружавших маленькие бассейны с водой.

Гордон его не слушал. Держа Аннабель за руку, он блестящими от восторга глазами смотрел на сверкающий на солнце камень. Проникаясь всем этим, молодой человек по-детски радовался, и ему даже не хотелось идти вместе с остальными к розовым террасам, которые выглядели не так величественно, но зато там можно было купаться.

Ему достаточно было того, чтобы сидеть с Аннабель на краю бассейна, держаться за руки и зачарованно глядеть на эту красоту.

— И правда, кажется, будто они поднимаются в небо, — шептал он.

В тот чудесный декабрьский день Аннабель смотрела на террасы другими глазами. Находясь рядом с мужчиной, который любил ее и с которым ей хотелось провести остаток своих дней, она воспринимала чудо природы более восторженно, чем обычно. А поскольку этот момент был почти идеальным, Аннабель внезапно охватил глухой страх: ей показалось, что все происходящее — чудесный сон, который может резко прерваться. И, следя глазами за взглядом Гордона, слыша вдалеке смех и наблюдая за купанием гостей, она снова вспомнила слова маори, которые вызвали мрачное предчувствие, что ее счастье не будет незамутненным. Девушка вздрогнула. Может быть, это действительно священное место, где должны с миром покоиться предки маори? Может быть, это всего лишь кусочек рая, из которого их скоро изгонят? Или же это просто болтовня пьяницы, который напророчил, что однажды бог землетрясений отомстит за святотатство, совершенное у подножия священной горы?

— Ах, Аннабель, этот день мы запомним навсегда, — прошептал вдохновленный Гордон, и голос его, казалось, доносился из другого мира. — Он неразрывно связан с нашим счастьем.

Потом Гордон поцеловал ее, и, когда их губы соприкоснулись, этот поцелуй заставил Аннабель забыть обо всех страхах.

Роторуа, апрель 1899

— Эй, леди, очнитесь! — велел ей неприветливый голос.

Аннабель вздрогнула. Мысленно она унеслась в гораздо более счастливые времена. «Я действительно заработалась, раз уже грежу наяву», — подумала она, пристально вглядываясь в лицо незнакомца. По спине пробежал холодок. Взгляд у него был хитрый. Больше всего ей хотелось отослать его прочь.

— Так что? Проведете меня к мисс Абигайль или мне нужно подойти к вопросу более жестко? — пролаял он.

Аннабель лихорадочно размышляла, как поскорее избавиться от этого неприятного типа. Ее решение ни в коем случае не впускать его в дом не изменилось даже тогда, когда он попытался улыбнуться. Она тут же почувствовала, что его приветливость напускная, и спросила себя, какое отношение этот мерзкий тип может иметь к ее младшей сестре.

В этот миг он дерзко сунул ногу в дверной проем.

— Кажется, вы меня не совсем поняли, милостивая госпожа. Я хочу поговорить со своей невестой. И вы не можете отрицать, что она нашла убежище у вас. Это ведь вы телеграфировали ей, чтобы она немедленно приехала. В глубине души моя Аби любит свою семью больше всего на свете. И если вы не хотите немедленно пустить меня к моей возлюбленной, тогда устройте мне встречу с вашей почтенной матушкой. Ей наверняка будет интересно узнать, какую жизнь вела ее дочь в Веллингтоне…

Сердце Аннабель колотилось словно безумное. Этот человек — жених Абигайль? Невозможно.

— Впусти уже этого малого! — раздался откуда-то резкий голос сестры.

Аннабель испуганно обернулась. За спиной у нее стояла Абигайль, лицо которой было белее мела. Аннабель отошла в сторону.

Мужчина тут же бросился к Абигайль.

— Милая моя, любимая, рада ли ты, что я пустился в столь длительное путешествие, чтобы быть с тобой? — проворковал он с каким-то опасным оттенком в голосе, бросив на Аннабель ликующий взгляд.

— Что вам здесь нужно? — ядовитым тоном поинтересовалась Абигайль.

— Ах, маленькая моя царапка, все еще злишься на меня? Я хотел поговорить с тобой.

— Так проходите. Это необязательно слушать всем, — заявила Абигайль и грубо подтолкнула его к дверям гостиной.

Аннабель колебалась. Неужели она и вправду должна оставить сестру наедине с этим мерзким типом? Нет, она ни в коем случае не станет рисковать! Она быстро догнала их, но незнакомец прошипел:

— Я сказал, наедине!

— Это мой дом, и я решаю, где мне находиться, — твердо произнесла Аннабель. Она надеялась, что он не заметит, что у нее от волнения дрожат руки.

Незнакомец расхохотался.

— Да ради бога, присаживайтесь. Впрочем, я сомневаюсь, что Аби…

— Не называйте меня Аби! Для вас я по-прежнему мисс Брэдли! — зарычала Абигайль, сжимая руки в кулаки.

— Как же я мог забыть? — иронично поинтересовался тот и, обернувшись к Аннабель, продолжил: — Итак, милостивая госпожа, я не знаю, понравится ли мисс Абигайль Брэдли, что свидетелями нашего разговора станут третьи лица. Полагаю, ей есть что скрывать, причем больше, чем мне. Поэтому было бы лучше, если бы вы вышли из комнаты! — Он махнул рукой, словно прогоняя назойливую муху.

Однако Аннабель упрямо не двигалась с места, хотя ей стало нехорошо от тревоги — женщина предчувствовала большую беду. Она попыталась встретиться взглядом с Абигайль, однако от того, что она увидела в глазах сестры, ее сердце едва не разбилось: столько в нем было грусти, подавленности и страха.

Тем не менее Аннабель каждой клеточкой своего тела ощущала, что сейчас сестра нуждалась в ее помощи.

— Аби, малышка, что бы ни сказал этот человек, я клянусь тебе, что это никак не повлияет на мою любовь к тебе. Подумай хорошенько: если тебе нужен человек, который готов помочь тебе, несмотря ни на что, я останусь здесь. Если же ты не нуждаешься ни в ком, кто мог бы поддержать тебя в разговоре с этим ужасным типом, я уйду.

— Ого, да вы человек благородный. Хотите помочь любой ценой, но там помогать не нужно. Это дело касается только мисс Брэдли и меня. Она наверняка не захочет рассказывать вам о своей чудной жизни в Веллингтоне. Разве вы не видите, что мешаете? Я хочу поговорить со своей невестой наедине, ясно вам?

Аннабель задержала дыхание, напряженно наблюдая за сестрой.

— Пожалуйста, не уходи! — прошептала Абигайль, какое-то мгновение стоявшая не двигаясь, будто ее оглушили, а затем набросилась на незнакомца, словно фурия, заколотила кулачками по его груди. — Вы мне не жених! А теперь убирайтесь! Не о чем здесь говорить. Я вас больше видеть не хочу! — Она устало обмякла и закрыла лицо руками.

— Вы слышали, что сказала моя сестра. Убирайтесь! — И в подтверждение своих слов Аннабель вскочила и распахнула дверь гостиной.

Незнакомец снова расхохотался.

— Даже если она не хочет со мной говорить, мне-то есть что ей сказать. — Он обернулся к Аннабель: — А вы, значит, святая сестра этой падшей женщины? Значит, это вам принадлежит отель? Хорошо, тогда предоставьте мне комнату!

— Вы никогда не остановитесь в этом отеле!

Аннабель снова закрыла дверь гостиной изнутри. Она не хотела, чтобы мать услышала, что здесь происходит. «Как жаль, что Гордона нет дома!» — подумала она. Ее муж уехал в Окленд, чтобы проконсультироваться с инженером по поводу строительства бани. Когда он закладывал насосы, которые должны были подавать целебную воду в две купальни, возникли проблемы. Сейчас в отеле было совсем мало постояльцев, поэтому он воспользовался возможностью и остался в городе на весь день. Аннабель лихорадочно размышляла. Как бы поступил в такой ситуации Гордон? Конечно же, он вышвырнул бы этого типа из дома. Если потребовалось бы, пустил бы в ход кулаки. Но она должна справиться своими силами.

Аннабель набрала в легкие побольше воздуха и резко произнесла:

— Немедленно покиньте мой дом! Вам здесь делать нечего. Моей сестре разговаривать с вами неинтересно. Убирайтесь! — И, чтобы придать своим словам вес, Аннабель снова указала гостю на дверь.

В ответ он широко усмехнулся.

— Хорошо, милая моя Абигайль, ты сама напросилась! Значит, твоя сестра станет свидетельницей того, что я хочу тебе сказать. Ты должна мне деньги! В конце концов, у нас с тобой было соглашение. И поэтому я подожду в этом отеле, пока ты не оплатишь свой долг. Если понадобится, то и неделю. А если будешь артачиться, я расскажу всему городу, кто ты на самом деле!

Абигайль вновь бросилась на странного типа, и на этот раз ему досталась звонкая оплеуха.

— Если вы осмелитесь поступить так, вам конец! — закричала она.

Он злобно хмыкнул, затем схватил ее за руки и прошипел:

— Не смей меня бить! Иначе горько об этом пожалеешь. Ты точно знаешь, что я никогда не угрожаю впустую. Маори даже песню могли бы об этом сложить.

Услышав эти слова, Абигайль вздрогнула и посмотрела на сестру, вдруг напомнившую ей затравленного зверька.

Аннабель уже устала смотреть на этот кошмар. Она никогда никого не била, но сейчас была исполнена твердой решимости вышвырнуть этого злодея из дома силой. Как ей всегда с восхищением говорил Гордон: «У тебя силы на двоих хватит!» Подняв руку, она подошла к нему и не стала бы колебаться ни секунды, чтобы ударить его, если бы ее не удержала Абигайль.

— Пожалуйста, не надо, он сильнее нас двоих, вместе взятых. И поверь мне, он не постесняется ударить тебя, если ему в голову не придет что-то похуже.

Сказав это, Абигайль закатала рукав платья и обнажила уродливый шрам.

— Он потушил сигару об мою руку! — бесцветным голосом произнесла она.

— Ты преувеличиваешь, это был несчастный случай! — с ухмылкой возразил незнакомец.

Аннабель испуганно отпрянула. Похоже, мужество оставило ее. Она задрожала всем телом. Никогда прежде ей не доводилось встречать настолько жестокого человека.

— Сколько денег вам нужно? — ледяным тоном поинтересовалась Абигайль.

— Триста фунтов стерлингов.

— Но вы же прекрасно знаете, что я отдала вам все, что у меня было, а на оставшиеся деньги купила билет домой. — В голосе Абигайль звучало отчаяние.

— Вот именно, ты отдала не все, ты сбежала. Поэтому мне, к сожалению, пришлось написать леди письмо, поскольку господин поверенный отказался платить хоть пенни за мое молчание. Она его бросила. Ты просто не представляешь, что творится в Веллингтоне. И в городе тебе больше показываться нельзя. Теперь, чтобы спрятаться, у тебя осталось одно только это место. Ты ведь не хочешь, чтобы здесь все узнали о твоих махинациях? Может быть, тебя поддержит семья. Вы ведь добрый человек, миссис Брэдли. Вы наверняка не захотите, чтобы престиж вашей семьи пострадал от историй, которые я могу рассказать людям о вашей сестре. И подумайте о своей больной матери!

Абигайль не могла произнести ни звука. Колени дрожали так, что она едва держалась на ногах. Она рухнула на стул и уставилась в стену.

В голове Аннабель лихорадочно проносились мысли. Мать никогда не должна узнать, что случилось с Абигайль. Чем бы ни шантажировал ее сестру этот человек, начало не предвещало ничего хорошего.

Внезапно она вспомнила о шкатулке, в которой Гордон хранил деньги, необходимые для строительства бани. Она точно не знала, сколько он отложил, но предполагала, что там несколько сотен фунтов. Может быть, отдать этому омерзительному типу сбережения Гордона, чтобы он навсегда исчез из жизни Абигайль? И сможет ли Абигайль потом спокойно жить с ними в Роторуа? Однако на этот вопрос можно будет ответить только тогда, когда она узнает мрачную тайну своей сестры. Как бы там ни было, возможно, ей придется рискнуть, зная, что добрый Гордон никогда не простит ее. Она разрушит его мечту о бане одним махом, просто запустив руку в его кассу. «Я не могу так поступить, не зная, ради чего я это делаю, — вздохнув, решила Аннабель. — Мне нужно подумать».

— Мистер, — твердо произнесла она, — вы дадите мне слово чести, что исчезнете навеки, если получите деньги?

— Договорились, — хмыкнул он и протянул руку, но Аннабель не обратила внимания на его жест. Ей не хотелось прикасаться к этому человеку. Даже ради того, чтобы скрепить договор.

— Хорошо, значит, я дам вам комнату в отеле. И вы будете вести себя, как нормальный постоялец, и, самое главное, обходить меня и мою сестру десятой дорогой. И уедете сразу же, как только получите деньги.

— Пожалуйста, Аннабель, не нужно, я не хочу, чтобы ты давала ему деньги. Я лучше сама уйду отсюда и… — слабым голосом произнесла Абигайль.

— Замолчи! — грубо перебила ее Аннабель. — Вы готовы выполнить эти условия? — строго спросила она мужчину.

Тот расхохотался.

— С превеликим удовольствием, почтенная госпожа. Мне противны и этот Богом забытый вонючий уголок, и присутствие этой шлюхи.

— Пойдемте! — велела Аннабель.

Он молча пошел за ней к небольшой конторке, где регистрировались постояльцы отеля, но не забыл при этом бросить еще один предупреждающий взгляд на Абигайль.

— Хочу попросить вас как можно больше времени проводить в своем номере, поскольку мне совершенно не улыбается встречаться с вами. Скажите, — Аннабель пристально поглядела на него, — такой человек, как вы, наверняка уже сидел в тюрьме?

И с наслаждением отметила, что лицо его побледнело, — однако длилось это недолго, он тут же нанес ответный удар.

— Этот опыт, возможно, еще предстоит повторить вашей сестре!

Возвращаясь в гостиную, Аннабель дрожала всем телом.

Абигайль сидела с несчастным видом, подперев голову руками и громко всхлипывая.

Вздохнув, старшая сестра села рядом с ней и нежно обняла ее. Еще раньше они с отцом были единственными людьми, кто мог утешить Абигайль.

— Малышка, все будет хорошо, поверь мне, — успокаивающим тоном заговорила она с Абигайль.

Сестра подняла на нее большие заплаканные глаза и наконец пролепетала:

— Мне так жаль. Я даже подумать не могла, что он поедет за мной аж в Роторуа. Я думала, что здесь я буду в безопасности. Аннабель, моя жизнь была далеко не такой безоблачной и беспечной, как я уверяла тебя в письмах. За свою мечту мне пришлось заплатить высокую цену… — Абигайль всхлипнула от отчаяния.

Аннабель нежно провела рукой по ее волосам и прошептала:

— Я знаю, малышка, я сразу все поняла. По твоим глазам я поняла, что письма были обманом. Ну а теперь рассказывай, что произошло. И что бы там ни было, ты все равно останешься моей любимой младшей сестренкой!

Абигайль была тронута до глубины души, но страх, что Аннабель не сможет сдержать обещание, если узнает правду, не оставлял ее.

Веллингтон, февраль 1888

Абигайль нервничала и бегала взад-вперед по маленькой комнатке в пансионе, в который раз спрашивая себя, действительно ли она может доверять Джеймсу Моргану. Конечно, во время тяжелого пути в столицу он вел себя как истинный джентльмен. Но то, что теперь он хотел помочь ей устроиться в театр, не требуя ничего взамен, настораживало ее. С другой стороны, у него, похоже, действительно были связи, поскольку он так и сыпал именами знаменитых актеров: Луиза Померой, Дэниэл Бэндмен и Блэнд Холт.

Абигайль эти имена знала только потому, что во время своих редких визитов в Роторуа Оливия всегда привозила из Окленда журналы, питавшиеся сплетнями о звездах мировой величины.

«Действительно ли моего таланта будет достаточно, чтобы стать великой актрисой? — спрашивала себя Абигайль. — И не преувеличивает ли Джеймс Морган? Вчера, прощаясь, он пообещал замолвить за нее словечко перед мистером Муром, владельцем местного театра. Хвастает Джеймс или действительно может что-то для нее сделать?»

В пользу Джеймса Моргана свидетельствовало то, что он не предпринял ни единой попытки воспользоваться ситуацией. Даже когда они ночевали на вокзале. Именно он мягко убедил ее сначала попытать счастья в Веллингтоне, нежели одной добираться до Данидина. Послушав ее пение, он заявил, что у нее талант. Абигайль не обиделась, когда он добавил: «По крайней мере вы умеете развлекать людей».

«Бывают места и похуже, чтобы остановиться и попробовать заработать денег на дорогу дальше», — думала она, открывая окно и окидывая взглядом дома Торндона — так назвал эту часть города Джеймс. Ей не терпелось наконец-то пройтись по оживленным улицам, впитывая всеми порами жизнь большого города. Даже звуки, доносившиеся в ее комнату с улицы, были не похожи на те, что можно было услышать дома, в Роторуа.

Роторуа! Абигайль решила, что об этом пока и думать нельзя. Глаза тут же наполнялись слезами, поскольку она жалела, что так поспешно уехала из родного городка, несмотря на то что Веллингтон казался ей чудесным. Уже сидя в карете, она решила, что нужно было все-таки довериться отцу. Уильям Ч. Брэдли никогда не допустил бы, чтобы его любимую младшую дочь вышвырнули из дома. Возможно, он даже объяснил бы ей в своей спокойной манере, что тогда произошло в Данидине.

Абигайль торопливо провела рукавом по глазам. «Только не плакать!» — напомнила она себе. И не думать о Патрике! Каждый раз, представляя свои ладони на его прохладной коже и вспоминая об охватившей ее страсти, с которой они отдались друг другу на белом песке Мокоиа, девушка начинала изнывать от тоски по нему. Не может быть, чтобы они никогда больше не увиделись. Она ведь любит его. «Почему же, черт побери, он просто не поехал со мной?» — в который раз спрашивала она себя.

Джеймсу Моргану она ни словом не обмолвилась о том, что заставило ее уйти из дома, хотя он несколько раз пытался расспросить ее об их отношениях с Патриком О’Доннелом.

Конечно, она то и дело задавалась вопросом, не сесть ли в ближайший экипаж и не вернуться ли обратно, но разве мама не прогнала ее из дома? Кроме того, была еще одна причина, удерживавшая ее здесь: мурашки, которые бежали по коже при мысли о том, что ей, возможно, все-таки удастся найти свое счастье в большом мире театра.

Стук в дверь оторвал ее от размышлений. В комнату нерешительно вошел Джеймс. Девушка осознала, что, если смотреть на него как на милого попутчика, а не как на ненавистного молодого человека, за которого мать непременно хотела выдать ее замуж, он не кажется таким уж ужасным. Среднего роста, с темными волосами и угловатым лицом, Джеймс был вполне привлекательным молодым человеком. Одежда его свидетельствовала о хорошем вкусе, а безупречное поведение все больше и больше поражало Абигайль.

— Добрый день, мисс Брэдли, надеюсь, вы немного отдохнули с дороги. Простите, что я так поспешно поселил вас в этой скромной комнатке. Я постараюсь как можно скорее найти другую, — извиняющимся тоном произнес Джеймс.

— Если вы хотите сказать, что я должна переехать в ваш дом, то вынуждена вас разочаровать. Этого я делать не собираюсь, — упрямо ответила она.

— Не беспокойтесь! Могу вас заверить, что этого не произойдет, — быстро ответил он, и Абигайль удивилась тому, что, говоря это, он улыбался. — У меня для вас хорошие новости. Мне удалось получить для нас с вами приглашение на сегодня в дом мистера Уолтера Мура и его супруги. Мой отец дружит с импресарио. Мистер Мур уже предвкушает встречу с вами. Через час. Однако позвольте спросить: вы собираетесь на ужин в дорожном костюме?

Абигайль залилась краской.

— Конечно нет! — фыркнула она и резко велела ему выйти из комнаты.

Громко хлопнув дверью у него за спиной, она открыла дорожный чемодан и выудила оттуда розовое отрезное платье. Перед глазами сразу же встали воспоминания о том, как она снимала его для Патрика. Как оно беззвучно скользнуло на теплый песок, а она осталась перед ним в одной сорочке. Почувствовала, как кожу обжигает его любящий и в то же время жадный взгляд. Желание быть с ним нахлынуло с такой силой, что стало больно. «Ничего не поделаешь, — подумала она, — другого у меня нет». Девушка переоделась, отбросив в сторону ставшие незабываемыми воспоминания. Оценивающе оглядела себя в полуслепом зеркале и надела шляпку в тон, идеально гармонировавшую с ее светло-русыми волосами.

— Так выглядит восходящая звезда театра, — пропела она, обращаясь к своему отражению в зеркале. «Это начало новой жизни, жизни в большом городе, о которой ты иногда мечтала по ночам в Роторуа», — решив забыть о прошлом, убеждала себя девушка. Но взгляд все равно упрямо останавливался на платье, и по щеке ее скатилась крупная слеза. Тоска по Патрику О’Доннелу была болезненной. Если бы три дня назад она могла предположить, как сильно будет тосковать по нему, то, скорее всего, не пустилась бы в это утомительное путешествие. Сначала экипажем в Гамильтон, потом по железной дороге на юг, а после снова экипажем. «Он наверняка поселил бы меня у себя, если бы я сказала ему правду». Душу Абигайль раздирала боль вкупе с некоторой долей радостного предвкушения того, что ей предстояло. «Покончим с сентиментальными слезами! — велела она себе. — Ты собираешься попытать счастья, так что улыбайся!»

И с сияющей улыбкой она вышла в мрачный коридор, где нетерпеливо расхаживал взад-вперед Джеймс Морган. По его взгляду она поняла, что он слышал, как она всхлипывала за дверью.

— Мисс Брэдли, я…

Но Абигайль резко перебила его:

— Пойдемте, мистер Морган! — И тут же кокетливо прощебетала: — Думаю, в таком виде вы можете показаться со мной на людях.

Как оказалось, импресарио жил в одном из тех роскошных деревянных домов, которые определяли общий вид Веллингтона. Сердце Абигайль билось учащенно, когда им открыл дверь мужчина средних лет и поздоровался с Джеймсом Морганом как со старым другом. «Сразу видно, что мистер Мур имеет отношение к театру, — пронеслось в голове у Абигайль, — говорит так, будто стоит на сцене». На них обрушился настоящий словесный поток:

— Значит, это и есть та очаровательная юная леди, которая чувствует в душе тягу к театру? Дайте-ка посмотреть! Очень мило. И такие чудесные светлые волосы! Да еще такая молодая. Да, я уже вижу ее в образе девы Анны Пейдж из «Проказниц». Да, в вас есть эта невинность в сочетании с задором…

Абигайль улыбалась и кивала, словно понимая, о чем он говорит, хотя ни этой пьесы, ни роли она не знала.

— Дорогой мистер Мур, юная леди еще не отошла от путешествия. Может быть, нам следует обсудить это за столом? — перебил импресарио Джеймс.

Абигайль с благодарностью улыбнулась молодому человеку.

Жена Мура тоже приветствовала гостей очень многословно и сразу пригласила к столу. После этого деятели искусства принялись описывать последние выступления, пока мистер Мур не обернулся к Абигайль:

— Где вы учились актерскому мастерству?

От испуга Абигайль едва не подавилась жарким из ягнятины.

— Я… я родом из Роторуа, там нет возможности изучать эту профессию, но я умею петь и танцевать, — смущенно пролепетала она.

По тому, как почесала нос миссис Мур, Абигайль поняла, что ответила неправильно.

Теперь мистер Мур глядел на нее строго.

— Значит, вы умеете петь и танцевать? Вот как, вот как! Не знаю, что рассказал вам о нас дражайший мистер Морган, но у нас не опера. Мы ставим только пьесы Шекспира. Вы ведь знакомы с Шекспиром, верно?

Джеймс Морган попытался вступиться за Абигайль, когда девушка ответила чуть ли не с вызовом:

— Да, его пьесы известны даже у нас, в далекой долине больших гейзеров. Наш учитель, мистер О’Доннел, любит Шекспира. Он, представьте, позволил мне играть Джульетту.

— Это делает вам честь, мисс Брэдли, — вмешалась миссис Мур. — Но такие роли в нашем театре играю только я.

В этот миг Абигайль решила, что нужно немедленно встать и покинуть этот дом, но Джеймс уже накрыл ее руку своей ладонью.

— Конечно, поначалу мисс Брэдли готова довольствоваться более скромными ролями, но талант у нее есть. В этом я смею вас искренне заверить. Я сам видел ее в роли Джульетты, и она играла очень убедительно. В то время как Ромео не произвел на меня совершенно никакого впечатления. Он оказался трусливым лентяем, не готовым сражаться за свою великую любовь.

Абигайль прекрасно поняла подтекст его слов и задрожала от гнева.

— Тут я не согласна. У Ромео был не такой яркий темперамент, как у Джульетты, но любил он ее искренне!

— Ладно, ладно. Не будем судить здесь о достоинствах школьной постановки, — скучающим тоном произнес мистер Мур. — У меня для вас предложение, мисс Брэдли. Сейчас мы как раз репетируем «Сон в летнюю ночь», но роли четырех эльфов еще вакантны. Так что у вас есть выбор. Какую роль вы хотели бы сыграть: Душистого Горошка, Паутинку, Мотылька или лучше Горчичное Зерно?

Абигайль смотрела на импресарио с открытым ртом, не зная, плакать ей или смеяться. Но одно она знала совершенно точно: ей хотелось бежать отсюда прочь! Если таков великий мир театра… Она готова была отдать все, что угодно, лишь бы оказаться сейчас с Аннабель в кухне и рассказать сестре об этом разговоре, — с пылу с жару! И показать и мистера Мура, и миссис Мур.

— Мисс Брэдли, я жду вашего ответа. Я не каждому предлагаю выбирать себе роль. Только ради знакомой мистера Моргана. — Голос импресарио звучал с нескрываемым самодовольством.

Абигайль пожала плечами.

— Это большая честь для меня, но право решать я предоставлю вам.

Похоже, этот ответ не удовлетворил мистера Мура. Он скривился.

— Юные леди, не знающие, чего они хотят, в театре не нужны! — рявкнул он.

— Но, но, мистер Мур, юная леди прекрасно знает, чего она хочет. Как бы там ни было, она сбежала из родного дома, чтобы попасть в театр. Бросила все, что ей было дорого, ради одной этой мечты. Поэтому дайте ей роль эльфа, но проявите некоторое понимание, учитывая, что она чувствует себя пока неуверенно в этом чужом мире. Ей нужно руководство, мистер Мур. Будьте ей хорошим учителем! — льстивым тоном попросил Джеймс, а затем слащаво улыбнулся и обернулся к хозяйке дома: — С этой же просьбой я обращаюсь и к вам, милостивая госпожа. Девушка совсем одна в большом городе. У нее здесь нет семьи. Станьте же семьей для нее, она так юна и неопытна.

Миссис Мур украдкой вытерла слезинку с глаза.

— Простите, мистер Морган, мы с мужем, конечно же, подумали, что она ваша… ну…

— Я знаю, вы подумали, что мы с мисс Брэдли испытываем друг к другу некоторую привязанность и что я пытаюсь пристроить ее, но все это не соответствует истине. Я просто сопровождал мисс Брэдли до Веллингтона. Театр — вот ее жизнь. И я был бы вам благодарен, если бы вы не распространяли слухи о наших несуществующих отношениях. Моя невеста наверняка не обрадуется, если подобное достигнет ее ушей.

— Ваша невеста? И кто же эта счастливица? — с любопытством поинтересовалась миссис Мур.

— Мэри Уолтерс.

— Случайно не дочь депутата Клеменса Уолтерса, богатейшая партия в городе? — вырвалось у миссис Мур, которая тут же извинилась: — Конечно, это все меня не касается.

Абигайль, которая напряженно прислушивалась к разговору, не поверила своим ушам. Джеймс помолвлен? И что она должна об этом думать? Теперь можно быть совершенно спокойной в отношении его намерений. Но зачем же он обманул ее мать, когда говорил, что хочет жениться на ней? Вряд ли он решил взять в жены самую богатую девушку в городе так внезапно. Или он только что придумал это, чтобы убедить Муров перестать на нее злиться? Абигайль не знала, что и думать. Ей было трудно сосредоточиться на разговоре. Ее мысли то и дело возвращались к Джеймсу Моргану. Может быть, эта Мэри нравится ему больше, чем она?

На прощание мистер и миссис Мур заверили Абигайль, что ей всегда будут рады в их доме и что примерно через неделю ее ждут на репетицию в театре.

Обратная поездка в Торндон прошла в молчании. Джеймс Морган не пытался посвятить ее в свои матримониальные планы более подробно, а Абигайль была слишком горда, чтобы задавать такие вопросы.

Когда карета остановилась перед ее домом, Джеймс попросил кучера подождать, чтобы проводить ее до двери.

— Это вам наверняка пригодится, — произнес он и сунул ей в руку пару фунтовых банкнот. Внутренний голос попытался заставить Абигайль не брать денег, но разве у нее был выбор?

— Я позабочусь о том, чтобы вскоре у вас была более симпатичная комната. Кроме того, каждый день я буду возить вас обедать, а со следующей недели — отвозить в театр и забирать оттуда, — заявил он, совершенно не интересуясь ее мнением на этот счет.

После такого вечера Абигайль была слишком подавлена, чтобы возражать ему. Она чувствовала себя потерянной и втайне радовалась тому, что Джеймс Морган взялся решать вместо нее. И, возможно, все то, что она пережила сегодня, настолько сильно будет занимать ее мысли, что сегодня ночью она не станет плакать в подушку от тоски по дому. По крайней мере Абигайль надеялась на это, когда Джеймс попрощался с ней, — как всегда, прощание было абсолютно корректным.

После того памятного вечера прошло две недели. Репетиции уже начались и полностью поглотили Абигайль. Каждый раз, входя в здание, она осознанно вдыхала этот ни с чем не сравнимый запах, который был присущ только театру: смолистый запах старых половиц в сочетании с чуть приторными ароматами пудры и духов, а также запах тяжелых тканей для костюмов. Сердце всегда сладко замирало, когда она закрывала за собой дверь гардероба, чтобы превратиться в Душистый Горошек. Больше всего она радовалась тому, что мистер Мур с первого же дня признал в ней природный талант. Ценила она и дружеские отношения среди актеров. Большинство из них были веселыми ребятами, всегда готовыми пошутить. Все очень жалели, что Абигайль не ходит с ними прогуляться по вечерам. Ей хотелось сделать это, но она не осмеливалась оттолкнуть Джеймса Моргана. Каждый раз его карета в строго определенное время останавливалась у выхода из театра и дожидалась ее. Иногда он возил ее поужинать, но чаще всего просто сопровождал домой.

В этот вечер Абигайль твердо решила попросить его отвезти ее не в пансион, а туда, где актеры договорились встретиться, чтобы немного побыть вместе вне стен театра. Ей стоило огромных усилий заставить себя обратиться с этой просьбой, потому что девушка опасалась, что он обидится, но Морган лишь спокойно произнес:

— Мне очень жаль, но сегодня никак не получится!

Абигайль не знала, злиться ей на Джеймса или нет. Когда они подъехали к пансиону, он велел ей:

— Складывайте вещи в чемодан и берите его с собой. Пожалуйста, побыстрее!

Абигайль недоверчиво поглядела на него, но потом вдруг решилась:

— Мистер Морган, я вам бесконечно благодарна за то, что вы для меня делаете, но вы не можете мною вот так командовать.

— Вы хотите иметь комнату получше или нет? — холодно поинтересовался он.

Абигайль глубоко вздохнула и сделала то, что он от нее требовал. Ей ужасно хотелось обзавестись домом побольше.

Когда она вернулась с собранным чемоданом, он встретил ее с огорченным лицом.

— Простите, мисс Брэдли, конечно же, я не хотел вами командовать. Я думал, что немного нравлюсь вам и вы рады тому, что я улаживаю ваши дела в этом городе.

— Конечно, я рада. Я не хочу показаться неблагодарной, но вы же не спрашиваете, вы просто приказываете.

— Хорошо, что вы сказали мне об этом. Я исправлюсь. Поэтому теперь я спрошу вас по всем правилам: вы хотите посмотреть новый дом?

— С удовольствием, мистер Морган. — Глядя на его расстроенное лицо, она рассмеялась и почувствовала облегчение, когда он тоже засмеялся.

Чуть позже они остановились перед маленьким уютным деревянным домом в Торндоне.

— Это просто восхитительно! — восторженно воскликнула девушка и с радостной улыбкой выпрыгнула из кареты. — Надеюсь, люди, сдающие мне комнату, тоже милы.

Джеймс Морган задумчиво улыбнулся. Остановившись перед дверью дома, он вынул из кармана ключ и осторожно открыл дверь.

— Неужели он принадлежит вам? — спросила Абигайль, приходя в себя.

— Нет, я бы сказал, что вам, — ответил Джеймс Морган, протягивая ей ключ.

Абигайль едва не задохнулась — настолько невероятно прозвучали его слова. И, самое главное, что все это значит? Не может же он подарить ей дом! Он знает, что у нее нет ни пенни, ведь скромную зарплату ей выдадут только в конце месяца.

— Вы ведь не собираетесь подарить мне дом? — с некоторой агрессией поинтересовалась Абигайль.

— На этот вопрос я отвечу только при одном условии: сначала вы осмотрите его и решите, хотите ли вернуться в свою скромную комнатушку.

— Хорошо, но пообещайте, что после осмотра дома вы расскажете мне обо всем. Я должна знать, что все это значит!

Он молча кивнул и пропустил ее вперед.

Домик был небольшим, но полностью и со вкусом меблированным. Жилая комната была обставлена дорогой английской мебелью. «Оливия бы очень порадовалась», — подумала Абигайль. В камине пылал огонь.

— Здесь есть добрые дýхи, которые зажигают камин? — несколько грубовато поинтересовалась она, чтобы скрыть изумление.

— Нет, это сделал я, но с завтрашнего дня будет приходить Ароха, которой надлежит поддерживать дом в порядке, готовить для вас и ваших гостей.

— Ароха?

— Маори, которую я с трудом переманил у своих родителей.

Абигайль все больше терялась. Когда она вошла в спальню, у нее едва не перехватило дыхание. Там стояла двуспальная кровать!

— Я ведь ясно дала вам понять, что не собираюсь за вас замуж, — прошипела она.

— А я прекрасно помню, что вы присутствовали при разговоре, когда я объявил о своей предстоящей женитьбе на Мэри Уолтерс. В ближайшие несколько месяцев она станет моей женой.

— Так к чему эта двуспальная кровать?

Он не ответил, лишь подошел к ней на шаг, взял ее лицо обеими руками и поцеловал. Затем поспешно отпустил, пристально посмотрел на нее и произнес:

— Ты действительно настолько наивна, Абигайль, или просто хорошая актриса?

Абигайль потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, но, осознав, что все это означает, она отвесила ему звонкую пощечину.

— Не думайте, что можете владеть мной! Я вас не боюсь и настоятельно советую вам: оставьте меня в покое! Я не стану вашей любовницей, в этом можете быть совершенно уверены.

Джейм Морган повалился на постель, вызывающе перекатился сначала в одну сторону, потом в другую.

— Пока нет, милая моя, но я умею ждать. Я не собираюсь ни давить на тебя, ни принуждать силой. Однажды ты дашь мне сама то, чего я хочу. Спорим?

Абигайль хватала ртом воздух.

— Вы отвратительны! Посмотрим! Я ухожу!

С этими словами она, не раздумывая, выбежала из комнаты и, едва ли не скатившись с лестницы, нырнула в ночную прохладу. Она бежала и бежала, пока, запыхавшись, не остановилась у воды. В груди кололо, бежать дальше она не могла. Только теперь девушка почувствовала холод западного ветра. В своем легком платье она быстро замерзла и снова побежала, не обращая внимания на покалывание в груди, навстречу ветру, мешавшему дышать. Когда силы оставили ее, она наконец опустилась на камень и стала смотреть на темную морскую воду. Все болело. Она не могла даже плакать — ей казалось, что вся она превратилась в камень. И ей было ужасно холодно, не только снаружи, но и в глубине души. Как же глупа она была! Как могла доверять Джеймсу Моргану? Какой же мужчина станет заботиться о благосостоянии одинокой девушки, ничего не требуя взамен? И что теперь делать? Она закашлялась так сильно, что задрожала всем телом. Вода становилась все темнее и темнее, пока перед глазами у нее совсем не почернело.

Очнувшись, Абигайль увидела лицо Джеймса Моргана, который с тревогой смотрел на нее.

— Что случилось? — ощущая ужасное давление в груди, с трудом спросила она. Язык у нее заплетался и казался каким-то тяжелым и ворсистым, щеки лихорадочно горели.

— Ты очень больна, — ответил он.

В этот миг Абигайль снова вспомнила все. Темная поверхность воды, холод, ледяной ветер, забравшийся под одежду, слишком дорогой подарок Джеймса. Она осторожно огляделась по сторонам. Сомнений не было: она лежала на той двуспальной кровати, которую купил для них Джеймс.

— Я ухожу, — прошептала она, а затем снова провалилась в сон.

На протяжении последующих дней Джеймс Морган не отходил от Абигайль. Вытирал со лба пот, приводил лучших врачей, слушал то, что в бреду говорила больная. Она часто звала мать, но еще чаще — Патрика. И она постоянно повторяла:

— Я ухожу!

Но Абигайль не ушла, даже после того, как полностью поправилась. В тот день, когда она снова смогла стоять на ногах, Джеймс принес ей письмо от Аннабель, повергшее Абигайль в отчаяние. Несколько недель назад ее отец уснул в своем кресле и больше не проснулся. Абигайль плакала дни напролет. Страшный вопрос, не из-за нее ли он умер, не давал ей уснуть ночами.

Единственным, кто утешал ее в эти дни, был Джеймс, на плечо которого она могла теперь в любой момент опереться. Он угадывал каждое ее желание. О женитьбе на другой девушке внезапно перестали говорить. Даже муж не сумел бы помочь девушке больше, чем Джеймс, который по сути вернул ей волю к жизни. Именно в эти тяжелые дни Абигайль не раз спрашивала себя, не должна ли она все-таки стать его женой.

В один из вечеров, когда она полностью выздоровела и решила признаться ему, что теперь готова выйти замуж, он спокойно заявил ей, что на этой неделе женится на Мэри Уолтерс. Поэтому Абигайль не стала говорить ему того, что собиралась. В глубине души она даже испытала облегчение, понимая, что благодарность не может заменить такое чувство, как любовь. Однако же, несмотря на все это, они сблизились, Абигайль считала Джеймса настоящим другом. Ни он, ни она больше не говорили о том, что произошло между ними в тот холодный вечер.

Для Абигайль начались хорошие времена. Женившись, Джеймс стал приходить к ней только по четвергам, но ей не было скучно. Свою роль эльфа из-за болезни она играть не смогла, но Мур пообещал ей роль в «Ромео и Джульетте». Конечно, не самой Джульетты, а няньки, но это было не главное. Мысль о том, что ей придется играть няньку миссис Мур, которой уже наверняка за тридцать, веселила девушку.

Поскольку такой состав был совершенно не идеален, это, в конце концов, заметил даже импресарио, и Абигайль по его указанию все же стала Джульеттой. Его жена плакала горючими слезами, но импресарио утешал ее, обещая более значительную роль, и дал понять, что в роли Джульетты она была бы смешна. В итоге это поняла даже тщеславная миссис Мур.

Абигайль же тем временем с головой погрузилась в работу, радуясь, что по вечерам приходит в свой собственный дом. Порой она принимала гостей, причем круг ее знакомых ограничивался театром. С помощью Арохи она постепенно взяла на себя обязанности хозяйки дома и наполнила его жизнью. Теперь она даже радовалась приятным вечерам по четвергам, поскольку болтать с Джеймсом Морганом было довольно интересно. А он всегда вел себя безупречно. Более того, ей было бы даже ужасно жаль, если бы однажды в четверг она не увидела его кареты у дверей театра.

В вечер премьеры гримерная Абигайль напоминала тропический рай. Джеймс прислал чудесные цветы. Они сверкали желтым солнечным цветом, сочной зеленью, ярким красным и пурпурным. Головокружительный аромат едва давал Абигайль дышать. И, несмотря на это, она радовалась морю цветов.

В последние минуты перед выходом сердце Абигайль едва не выпрыгивало из груди от волнения. Она боялась, что не сможет произнести ни слова, но стоило ей выйти на сцену, как все вокруг было забыто и она полностью отдалась любви и страданиям юной Джульетты Капулетти.

Когда в конце спектакля раздался шквал аплодисментов, девушка не могла поверить в то, что он адресован ей. После представления она была взвинчена, во время небольшого праздника, устроенного мистером Муром за сценой, пила один бокал шипучего французского вина за другим. Раньше ей никогда не нравился алкоголь, но воздействие этого напитка было приятно. Она чувствовала что-то вроде счастья, и ощущение бесконечной легкости становилось приятнее с каждым бокалом. Казалось, за спиной у нее выросли крылья.

Ко всему прочему она поцеловала Джеймса, который постепенно становился для нее все более и более привлекательным. Во время праздника он ни на секунду не отходил от Абигайль. Поэтому ей не показалось странным, что он пошел с ней в гримерную, где она решила переодеться после праздника. Едва за ними захлопнулась дверь, как он страстно обнял ее и неожиданно поцеловал. После того как он приник к ее губам, Джеймс не остановился, а пошел дальше, но, к собственному удивлению, Абигайль чувствовала при этом только желание.

Решив снять платье Джульетты, она попросила его отвернуться, но он проигнорировал это ее желание и стал жадно разглядывать девушку. Впрочем, у нее не возникло никаких неприятных ощущений. Напротив, Абигайль было даже лестно, что он раздевает ее взглядом. Когда по дороге домой он положил руку ей на бедро, словно это было само собой разумеющимся, Абигайль не стала сопротивляться, поскольку ей было приятно, что ее желает мужчина.

Перед дверью дома он вдруг поднял ее и перенес через порог, а она только хихикнула.

— Я хочу еще французского напитка, — попросила она, когда он внес ее в дом.

Он мягко опустил ее в кресло и исчез на миг, а затем вернулся с бутылкой шампанского. Принес два бокала, подал один из них Абигайль, чтобы выпить с ней за успех, но она вдруг почувствовала, что очень устала.

— Отнесешь меня в постель? — проворковала она, тесно прижимаясь к нему, и он крепко обнял ее.

Девушка все еще хихикала, когда он снимал с нее нижнее белье. Негромко постанывая, Абигайль наслаждалась его поглаживаниями. «Патрик», — вздыхала она про себя, закрывая глаза и думая о Мокоиа. Руки Джеймса становились все более настойчивыми и наконец нащупали ее маленькую упругую грудь. Она снова негромко застонала. Все тело пульсировало от испытываемого ею наслаждения. Каждое прикосновение Джеймса усиливало страсть Абигайль, ее желание принадлежать тому, кого она любила когда-то на острове. Нужно было просто не открывать глаза. Когда Джеймс вошел в нее, внутри у нее все взорвалось одним-единственным именем: Патрик!

Джеймс устало рухнул на постель рядом с ней. Страстным взглядом окинул ее стройное тело, посмотрел на ее закрытые глаза. Во время жарких объятий она ни разу не взглянула на него, просто позволяла ему делать с собой все, что ему хотелось. Несмотря на то что она была словно воск в его руках, он почувствовал ее огонь, ее страсть. Горячая волна захлестнула молодого человека, пронзая его от чресел и до сердца.

— Я полюбил тебя с первой минуты, — прошептал он у самого ее уха. — И знал, что однажды ты захочешь этого.

Его слова показались Абигайль ушатом холодной воды. Мгновенно протрезвев, она резко села на постели. Конечно, она знала, что это не Патрик, но под влиянием напитка позволила своему телу мечтать о Патрике.

— Теперь я вынужден покинуть тебя, милая! — с сожалением прошептал он.

— Хорошо, — хрипло ответила она и содрогнулась при мысли о том, что эту ночь ей придется провести одной. Несмотря на то что она не любила его и мечтала оказаться в объятиях другого, в этот час ей хотелось чувствовать себя защищенной. И когда он с неохотой поднялся с постели, одиночество накрыло ее душу, словно темное покрывало. Одиночество, которое отныне станет ее постоянным спутником.

Роторуа, апрель 1899

Абигайль вдруг оборвала свою исповедь и погрузилась в мрачные размышления.

Аннабель не осмеливалась требовать от нее продолжения истории. Конечно же, ей очень хотелось узнать, когда в игру вступил этот незнакомец. В конце концов, должна же она узнать, ради чего принесет в жертву мечту Гордона.

Абигайль вела себя отрешенно, а потом вдруг спросила:

— А, кстати, чем занимается Патрик О’Доннел?

Аннабель ничего не боялась так, как момента, когда однажды сестра спросит о нем. Его судьба потрясла всех в Роторуа.

— У него все хорошо, — солгала она.

— Ах, Аннабель, актриса у нас в семье одна, и это я. Ты никогда не умела притворяться. В твоих глазах написано, что ты лжешь, чтобы защитить меня от неприятной правды. Что с ним? Он… — Абигайль не договорила, не осмеливаясь произнести страшных слов.

— Нет, он жив. Но его жена, она… Она умерла, и он остался один с ребенком на руках.

— У него есть ребенок?

— Да, девочка. Милая малышка. Единственное его утешение, хоть… — Аннабель запнулась.

— Аннабель, скажи мне правду! Что случилось с его женой? Ты ведь явно пытаешься отвлечь меня от чего-то.

Аннабель смущенно уставилась в пол. Абигайль не обманешь. Женщина колебалась. Со дня внезапной смерти Джун О’Доннел по Роторуа бродили самые невероятные слухи. Однажды Абигайль все равно узнает.

— Его жена убила себя! — наконец ответила Абигайль.

— Боже мой. Кто она вообще была?

— Джун Фуллер, дочь нашего доктора. Он женился на ней, когда со времени твоего исчезновения прошел год. Она была моей подругой. Вечером накануне свадьбы она пришла ко мне и попросила совета. Излила мне душу и высказала предположение, что он все еще любит тебя, но не может простить тебе побега. И еще сказала, что Патрик просто хочет иметь семью и только потому собирается жениться на ней, милой Джун. Если бы я знала, что она сойдет с ума от этой неразделенной любви, я никогда не стала бы советовать ей выходить за него замуж.

— Ты думаешь, он не любил ее?

— Он никогда не переставал любить тебя. Джун до последнего надеялась, что однажды он забудет о тебе, но все эти годы ее надежды были напрасны. Патрик всегда был с ней мил, но Джун чувствовала, что место в его сердце занято, несмотря на все годы брака и общую дочь. И не смогла больше жить с этим. Хуже всего было то, что тело матери нашла маленькая Эмили. Джун бросилась в воду неподалеку от нашего отеля.

— Это все я виновата, — измученным голосом произнесла Абигайль.

— Нет, ты ни при чем. Она с самого начала знала, что он никого и никогда больше не любил. Если ты и должна сожалеть, то только о том, что бросила тогда его и нас так внезапно. Отец часто говорил о тебе, мать не проронила ни слова. Было жутко. Она даже от нас пыталась требовать, чтобы мы не произносили твоего имени. Но мы не слушались.

«Она прогнала меня из дома, словно шелудивую дворнягу», — с горечью думала Абигайль. На мгновение ей захотелось рассказать Аннабель всю правду о том страшном дне, но затем мысли ее снова вернулись к Патрику О’Доннелу.

— Может быть, мне навестить его? — спросила Абигайль, обращаясь больше к самой себе.

— Лучше не надо! О семье сейчас заботится сестра Джун, Гвендолин. Она вдова, и мы все надеемся, что она сможет стать матерью девочке и что все снова будет хорошо, — словно выстрелила Аннабель.

От такого ответа Абигайль стало больно, хотя в глубине души она знала, что Аннабель права. Своим визитом к Патрику она лишь разбередит старые раны.

Полный страдания взгляд сестры не ускользнул от внимания Аннабель.

— Аби, прошу, пойми меня. Патрик О’Доннел заслужил свое счастье. Сестра Джун отлично приспособлена к жизни, за все берется с присущей ей практичностью. Ему это наверняка поможет наладить жизнь. А если ты снова напомнишь о себе, кто знает, сумеет ли он пережить это…

— Я знаю, ты хочешь как лучше, — простонала Абигайль. — Я не гожусь ему в жены. Я из другого мира и совершила много ошибок… — Запнувшись, она погрузилась в задумчивое молчание.

«Может быть, стоит сейчас спросить о незнакомце? — вдруг подумала Аннабель. — Я обязательно должна узнать, чем он ее шантажирует. Иначе я не смогу взять деньги Гордона». Додумав эту мысль до конца, она вдруг устыдилась собственной жадности. Что бы ни скрывала от нее Абигайль, она остается ее младшей сестренкой, которая, без сомнения, попала в большую беду. Аннабель должна помочь ей, причем без всяких условий. Так, как поступала всегда. Но нельзя говорить ей, откуда эти деньги. Зная Абигайль, женщина предполагала, что сестра откажется принять их.

— Слушай, Абигайль, я достану деньги, чтобы ты могла оплатить свой долг этому парню.

— Но я ему ничего не должна, — вдруг взволнованно возразила Абигайль. — Он просто дешевый вымогатель, начисто лишенный совести!

— Я кое-что скопила, пусть забирает, — солгала Аннабель, доставая из серванта шкатулку Гордона. Выложила деньги на стол, пересчитала. Там было ровно триста двадцать фунтов. Значит, достаточно, чтобы прогнать этого типа из Роторуа, пока он не наделал беды.

Абигайль с грустью смотрела на сестру.

— Нет, я не могу это принять, во всей этой истории виновата я одна. Ты и раньше всегда помогала мне, но тогда я была ребенком. Сейчас я уже взрослая. И если ты хочешь помочь мне, то лучше выслушай сначала то, что знает обо мне он.

Аннабель страстно возразила ей.

— Что бы ты ни натворила, ты моя сестра! — воскликнула Аннабель. — И я не хочу, чтобы этот человек давил на тебя.

— Я лучше уйду, чем лишу тебя сбережений, — вздохнула Абигайль.

— Аби, я знаю, что у тебя доброе сердце. Что бы ни собирался сделать против тебя этот тип, не может быть, чтобы тебе пришлось стыдиться.

— Не говори так, дорогая сестра! Я совершила нечто непростительное, хотя, если честно, меня вынудили это сделать. И я стала именно той, кем пророчила мне стать мама: падшей женщиной!

Веллингтон, февраль 1899

Ароха бросила сердитый взгляд на опустевшую наполовину бутылку виски, стоявшую на ночном столике, а затем стала будить Абигайль. Та заворчала и перевернулась на другой бок.

— Мисси, вы велели разбудить вас. Вы забыли, что собирались давать представление в этом цирке? — Судя по тому, как Ароха произносила слово «цирк», она считала эту разновидность театра не очень серьезной.

Постаревшая маори не упускала ни единой возможности продемонстрировать Абигайль, что работала в гораздо более изысканном доме и не уважает жизнь Абигайль в роли любовницы богатого человека. Не упускала она возможности подчеркнуть и то, что предпочла бы работать в доме мистера Джеймса и его супруги Мэри.

Тем не менее у маори, категорически не принимавшей образ жизни мисс Брэдли, было золотое сердце. Она окружала Абигайль вниманием и заботой, хотя управляла домом сурово: заставляла молодую женщину есть три раза в день и постоянно напоминала удобно устроившейся актрисе о других ее обязанностях.

— Мисси, уже пора! — повторила Ароха и потянула за одеяло.

Абигайль постепенно стала приходить в себя и первым делом схватилась за гудевшую с похмелья голову.

— Сами виноваты! — ругалась Ароха. — Это дьявольское зелье однажды убьет вас. Что только ни делали ваши белые сестры, чтобы мужчины не поддавались пьянству, а теперь вот и женщины начали пить!

— Я выпила всего бокал, — возмутилась Абигайль, но Ароха только рукой махнула.

— Вы всегда так говорите. А я вам вот что скажу: если мистер Морган заметит, он будет очень зол.

— Пусть своей жене замечания делает, не мне. Я свободна, милая моя, — упрямо заявила Абигайль и стала медленно сползать с кровати.

Ароха энергично покачала головой.

— Не думайте о себе слишком много! Вы так же зависимы от него, как и бедная миссис Мэри. Она очень добрая женщина. Если бы она знала, что ее муж каждый четверг проводит у вас… Ах, бедняжка! Это наверняка он виноват, что у них нет детей. Это наказание за то, что он ее обманывает!

Абигайль невольно вздрогнула, когда простодушная Ароха заговорила о детях. Несмотря на гудящую голову, воспоминания о кошмаре встали перед глазами так, словно это было вчера. Тогда, пять лет назад, Джеймс заставил ее избавиться от ребенка. В то время он еще думал, что Мэри подарит ему необходимых наследников. И ни в коем случае не хотел иметь бастарда. С тех пор Абигайль не забеременела ни разу. Тогда же она потеряла работу у мистера Мура, поскольку несколько недель провалялась в постели.

— Да, да, милая и добрая миссис Мэри Морган, — усмехнулась Абигайль. — Настоящая леди!

Ее ужасно злило, что Ароха с таким благоговением относится к жене Джеймса. Сам он никогда о жене не упоминал. Этого потребовала от него Абигайль, чтобы защитить свою и без того израненную душу. Для нее миссис Морган просто не существовала. Однако иногда эта женщина прокрадывалась в ее сны и молча стояла над душой с немым укором в глазах: зачем ты так со мной поступаешь?

Один-единственный раз Абигайль видела эту утонченную леди со сцены. Это было на ее первом спектакле, когда она, исполняя роль Джульетты, должна была принять сонное зелье из рук Лоренцо. Она бросила еще один, последний страстный взгляд на публику, уже сжимая в руках бутылочку, когда заметила рядом с Джеймсом его супругу. Она не могла сказать, что эта женщина со светло-русыми, как и у Абигайль, волосами некрасива, но в ее внешности не было ничего особенного. Однако это же можно было сказать и об Абигайль, когда она рухнула на сцене, делая вид, что лишилась чувств.

Актриса вздохнула. Ей не хотелось больше вспоминать о том вечере, да и о потерянных годах в роли любовницы женатого мужчины. Она не хотела этого, но делала. Ее мысли и чувства жили сами по себе, пока она одевалась на прослушивание. Она перестала питать ненависть к Джеймсу, как это было пять лет назад. Нет, теперь он стал ей безразличен. А ведь когда-то она даже полюбила этого человека — узнав, что в ней растет его ребенок. И любила до того самого дня, когда он вынудил ее избавиться от плода. При воспоминании о случившемся Абигайль стало настолько дурно, что ей пришлось опереться на стол. «Только бы не стошнило!» — испугалась она. Однако ей было тяжело удержаться, потому что перед глазами пронеслись картинки, похожие на кошмарный сон. Грязный моряк, которому Джеймс хорошо заплатил, чтобы он отвел ее в тот жуткий дом, его железная хватка, угрозы, вылетавшие из грязного рта, заскорузлая грязь у той отвратительной старухи, внезапная боль, много крови…

Абигайль постепенно пришла в себя, поднялась и глубоко вздохнула, однако прошлое не отпускало ее, и она все больше и больше погружалась в болото воспоминаний. Ей казалось, что все это было только вчера. День, когда она хотела убить Джеймса… Мужество все-таки оставило ее, и она в конце концов открыла для себя виски и его целительное воздействие. Когда спустя много месяцев Джеймс впервые снова влез к ней в постель, она отбивалась руками и ногами. Тогда он взял ее силой. Поначалу она пила только по четвергам. Понемногу, чтобы он не заметил, но достаточно, чтобы можно было переносить его близость. Однако постепенно она стала пить каждый день, и ей уже было все равно, заметит ли это Джеймс.

После той ночи он, видимо терзаясь угрызениями совести, заказал для нее постройку дома побольше. На самой вершине холма, с видом на гавань и огромным садом. Вот только зачем ей вся эта роскошь, если у нее больше не было возможности принимать гостей? К ней давно перестали заходить коллеги по театру. Друзей у нее не было, потому что Джеймс Морган опасался, что она может подружиться с кем-то, кто знаком с ним или его семьей. А с тех пор как Джеймс стал депутатом парламента, опасения, что его отношения станут предметом для сплетен, усилились. И его попытки сохранить тайну, судя по всему, увенчались успехом. Даже у портнихи, в этой веллингтонской кухне слухов, замолкали разговоры, когда туда врывалась Абигайль, чтобы заказать себе новое платье. А это что-то да значило. В салоне мод Абигайль знали как «молчаливую актрису», имевшую склонность к самым дорогим моделям, а не как любовницу мистера Джеймса. В своих роскошных нарядах она прогуливалась потом в саду, попивая шампанское. И только когда шампанского уже не хотелось, женщина принималась за виски.

— Вам нужно еще что-нибудь? — спросила Ароха, отрывая Абигайль от размышлений. И, бросив взгляд на опухшее лицо молодой женщины, добавила: — Мисси, мисси, если вы не перестанете делать это, то разрушите всю свою красоту!

Абигайль предпочла пропустить это предупреждение мимо ушей и ответила с вызовом:

— Да, закажите карету и пошлите ее, пожалуйста, к зданию парламента!

Ароха, уловив в голосе Абигайль опасные нотки, посмотрела на нее вопросительно:

— Вы ведь не собираетесь ехать в парламент, чтобы скомпрометировать мистера Джеймса?

— Хорошая идея! Не смотрите на меня с таким ужасом! Это я приберегу на потом. А пока я всего лишь хочу передать господину депутату письмо с кучером…

— Не делайте этого, — поспешно перебила ее Ароха.

— Ну почему же? Сегодня четверг, — упрямо возразила ей Абигайль. — В письме будет написано, что ему следует отказаться от визита ко мне. Я не хочу принимать гостей. Особенно его. Было бы смешно, если бы у меня была зависимость от него. Ее нет. Я одна буду решать, хочу я его принимать или нет! А мне слишком плохо, чтобы встречаться с ним. Думаю, если он придет, меня просто стошнит!

— Мисси, пожалуйста! Я бы поняла, если бы вы попросили его о том, чтобы он вообще больше не приходил. То, что он делает с вами, просто недостойно.

Абигайль удивленно уставилась на Ароху. Никогда прежде маори не говорила, что сочувствует ей из-за ситуации, в которой она оказалась.

— Деточка, если хотите спастись, уходите. Подальше от него. Вы же хороший человек. У вас большое сердце, мисси, но вы позволили ему соблазнить вас и посадить в золотую клетку. Неужели у вас нет семьи? Неужели вы не можете вернуться домой? Уходите, пока еще молоды, пока это дьявольское зелье не погубило вас. Но ваша задумка с письмом не поможет. Вы не должны так поступить! Если письмо попадет в чужие руки, мистеру Джеймсу, как депутату, придет конец.

— Я его не выбирала! — возмущенно ответила Абигайль, не желая признавать, что маори во всем права. Ей не хотелось смиряться с неудобной правдой.

— Женщинам вообще нельзя давать право голоса, — упорствовала Ароха.

— Вы будете делать то, что я скажу! Я не хочу его сегодня видеть. Ясно? — Абигайль упрямо села за письменный стол и написала записку, которую вручила Арохе со строгим лицом. — И велите кучеру передать его только лично в руки мистеру Джеймсу!

— А я повторю, что вы совершаете большую глупость! Это ничего не изменит! — прорычала Ароха и неохотно взяла письмо.

— И закажите мне вторую карету, Ароха. Мне нужно быть на прослушивании в мюзик-холле!

— О, о! — заметила маори, окинув критическим взглядом сизо-голубое платье, опасно обтягивавшее бедра Абигайль.

— Я же говорила вам, что есть три раза в день для меня слишком много!

— А я думаю, что это трех бокалов виски слишком много, — проворчала Ароха, но у Абигайль был хороший слух.

— Вы хуже Джеймса!

— Надеюсь, что скоро он уничтожит ваши бутылки!

Абигайль решительно открыла початую бутылку, стоявшую на ночном столике, сделала большой глоток, потом еще один и спрятала виски под кроватью.

В мюзик-холле было полно людей, когда Абигайль в своем броском платье приехала туда и спросила об американце, проводившем прослушивание.

Мистер Миллер сидел в темном зрительном зале и как раз вызвал на сцену следующую певицу. Когда та запела, все вздрогнули — она не могла взять правильно ни единой ноты. Абигайль воспользовалась моментом и села рядом с мистером Миллером.

— Я Абигайль Брэдли, я пришла на прослушивание, — прощебетала она и по взгляду мужчины, повернувшегося к ней, сразу поняла, что шансы у нее достаточно велики. Несмотря на то что она уже не могла играть Душистый Горошек, ее привлекательность для мужчин была огромной. Она улыбнулась, и он с готовностью улыбнулся ей в ответ.

— Хотите попытать счастья? — прошептал он и заговорщическим тоном добавил: — Если вы поете лучше этой леди, я найму вас немедленно.

— Хотите меня обидеть? — кокетливо поинтересовалась она.

— Следующая мисс Брэдли! — крикнул через весь зал мистер Миллер.

Абигайль с гордо поднятой головой прошествовала на сцену. Зная, что мистер Миллер смотрит ей вслед, она покачивала бедрами чуть больше, чем это было необходимо.

Это был первый водевиль, в котором она решила пройти прослушивание. До сих пор она морщила нос при виде таких развлекательных представлений, во время которых на сцене было слишком много всего такого, что, на ее взгляд, между собой не сочеталось: акробаты, укротители, маги, певцы и чревовещатели.

Однако, несмотря на все свое нежелание, приходилось все же попробовать, поскольку ей хотелось наконец снова заняться делом, а не сидеть погребенной заживо в собственном доме. Труппа мистера Миллера прибыла из Америки в рамках большого турне. И именно в Новой Зеландии от них ушли певица и чревовещатель. Если это не приключение… По крайней мере так убеждала себя Абигайль, пытаясь преодолеть отвращение к такой разновидности театра, когда готовилась к выступлению. В этот миг она вдруг ужасно испугалась, потому что у нее не было песни, которую она могла бы спеть. Кроме старых мелодий, полюбившихся ей, когда она пела еще вместе с Патриком. Давно она о нем не думала… Но сейчас все взгляды были устремлены на нее, и она негромко, но страстно начала петь «Red Is The Rose». Внезапно ей показалось, что она поет для него одного.

Закончив, она услышала кричавшего ей снизу мистера Миллера:

— Петь вы умеете, мисс Брэдли, но «Red Is The Rose» слишком печальна для нашей программы! Мы хотим послушать, можете ли вы спеть песню так, чтобы заставить публику подпевать вам. Итак, спойте нам веселую песню, леди!

Внезапно Абигайль показалось, что ее парализовало. Давало о себе знать выпитое утром виски. Она вдруг почувствовала, что не может даже улыбнуться, не говоря уже о том, чтобы издать хотя бы звук. В голову не приходило ничего, что она могла бы спеть, но, даже если бы пришло, наверное, она все равно стояла бы растерянная и молчаливая, как сейчас. Она смущенно откашлялась, чтобы выиграть время, но мистер Миллер уже кричал:

— Мисс Маккин, пожалуйста!

Абигайль едва успела сойти со сцены, когда молодая брюнетка с жаром запела американскую песню. Опустив голову, она вышла из зала. И только когда с ней заговорил незнакомый мужчина, она заметила, что кто-то идет за ней.

— Подождите, мисс! Меня он тоже не взял, хотя я — лучший чревовещатель Новой Зеландии. — И в доказательство незнакомец продемонстрировал свое искусство изумленной Абигайль. Та невольно улыбнулась, но только потому, что получилось у него плохо.

— Что же нам делать с этим так неудачно начавшимся днем? — спросил он.

Абигайль пожала плечами.

— Лично я пойду домой и выпью виски, — после паузы измученным голосом ответила она.

— Чудесная идея. Я мог бы проводить вас.

— Нет, ни в коем случае, — резко ответила женщина.

— Но я бы с удовольствием поболтал с вами, — не отставал мужчина.

Абигайль задумалась. Стоял теплый летний день. Улегся даже обычно дующий ветер, едва не стоивший ей жизни. Она почти скучала по нему и чувствовала, как в душе поднимается просто невыносимое раздражение. Сейчас ей не хотелось быть одной. Несмотря на то что общество этого человека претило ей, это было все же лучше, чем выносить одиночество в столь неудачный день. Кроме того, ей было больно от воспоминаний о Патрике, который прокрался в ее мысли после злополучного прослушивания. Нужно отвлечься, иначе она сойдет с ума. «Еще один-единственный раз утоплю горе в виски, — уговаривала она себя, оправдывая тягу к ужасному на вкус коричневому пойлу, — еще один последний раз — и никогда больше!»

— У меня к вам предложение. Вы назовете мне свой адрес, я куплю что-нибудь выпить и приду к вам в гости, — заявила Абигайль.

— Но я хотел бы проводить вас до дома.

— Нет, у вас есть только один шанс составить мне компанию. Я приеду к вам, иначе вы не увидите меня вообще! — пролаяла Абигайль.

Чревовещатель усмехнулся.

— Ладно, ладно, я сделаю все, что вы скажете. Если только вы придете.

— И не питайте ложных надежд. Я не из тех, кто идет со всяким. Советую вам не прикасаться ко мне!

Он снова усмехнулся.

— Не беспокойтесь, мисс! Вы не та леди, которую я стал бы соблазнять.

После этого он назвал ей свой адрес и, насвистывая, пошел прочь. По крайней мере Абигайль так показалось.

Она была рада, что не встретила Ароху, когда взяла одну початую бутылку виски, а вторую полную, которую прятала в камине, положила их в сумку, вышла из дома и пошла по направлению к гавани. Придя по указанному адресу, она замерла. Дом не казался особенно уютным. Он не шел ни в какое сравнение с красивыми деревянными домами на горе. Абигайль хотела уже повернуться и уйти, когда раздался голос чревовещателя, который льстивым тоном произнес где-то рядом:

— Здесь наверх!

Ей показалось странным, что он еще не дома, но в подвыпившем состоянии размышлять об этом больше не стала — как и не обратила внимания на другие предательские признаки в последующие минуты.

От страха перед одиночеством Абигайль напрочь забыла об осторожности. Иначе заметила бы, что, когда они уже находились в плохо обставленной комнате, незнакомец хоть и налил себе бокал, но не притронулся к нему, в то время как сама она поспешно опрокинула выпивку в себя. Ей хотелось забыть обо всем. О своей жалкой жизни в роли пленницы Джеймса Моргана, о Патрике, которого она бросила когда-то, о безнадежности. Мечта о турне развеялась. Единственное, что Абигайль чувствовала по-настоящему, так это злорадство, оттого что она наконец перестанет быть служанкой Джеймса Моргана. Да, сегодня он не воспользуется ею как своей собственностью, чтобы потом бросить и вернуться в свою чистенькую и упорядоченную жизнь. По крайней мере у него есть жизнь. Он уже стал одним из самых влиятельных людей в городе. Иногда Ароха рассказывала о чудесных праздниках, которые устраивают в доме Морганов. Абигайль не раз пыталась надеть одно из своих красивых платьев и пробраться на какой-нибудь бал.

— Кстати, как вас зовут? — спросил чревовещатель. Он как раз налил ей третий бокал, который она выпила, словно воду.

— Я миссис… — Абигайль помедлила и сама взяла бутылку. Четвертый бокал она налила себе до краев. «Нельзя столько пить, а то сболтнешь лишнее», — напомнил ей внутренний голос. Имя нельзя называть ни в коем случае. — Миссис О’Доннел. — Она покраснела. Не потому, что солгала ему, а потому, что ей снова вспомнилось имя Патрика. — А вас? — спросила она, пытаясь скрыть свое смущение.

— Меня зовут Герберт Хантер, — заявил он и пристально посмотрел на нее. Затем его глаза внезапно сузились, превратившись в щелочки. — Мисс Брэдли, зачем вы мне лжете?

Абигайль пришла в ужас. Ей хотелось вскочить с потертого кресла и немедленно уйти, но она не смогла подняться. Вместо этого она откинулась на спинку и внезапно ощутила, что тело перестало ей повиноваться.

— Что вы подсыпали мне в виски?

— Абсолютно ничего! Вы пьяны, милая моя! Четыре бокала кого хочешь свалят. — И он нахально улыбнулся.

— Чего вы хотите от меня? — Абигайль почувствовала, что из каждой поры от страха выступил пот.

— Денег!

— Денег? У меня нет денег, — пробормотала она, надеясь обмануть.

— Мисс Брэдли, у вас самый красивый дом на всей Хилл-стрит. Ваш покровитель наверняка вас балует. Украшения, деньги…

— Нет никакого покровителя! — в отчаянии солгала она. От страха ее голос дрожал.

— А ваша служанка рассказала мне совсем иное. Я случайно встретил вашу маори вскоре после того, как вы вышли из дома. Я спросил ее, не хочет ли его владелец, мистер Брэдли, — ваше имя, кстати, я узнал еще в театре, когда вас вызвал мистер Миллер, — продать этот чудесный дом. Она мне как на духу и рассказала, что нет никакого мистера Брэдли. «Могу ли я в таком случае поговорить с миссис Брэдли?» — спросил я ее. Она рассмеялась и сказала мне, что никакой миссис Брэдли тоже нет, но мисс Брэдли никогда его не продаст. Этого достаточно или вы собираетесь лгать мне дальше?

— Но у меня действительно нет денег.

В тот же миг он вскочил со стула и взмахнул рукой, в которой держал сигару в опасной близости от носа Абигайль.

— Для начала мне нужно имя!

— Какое имя?

Он театрально застонал.

— Ну, не служанки же твоей. Кто тот человек, который тебя содержит? Чья ты шлюха?

По спине Абигайль побежали мурашки, но она молчала. Даже когда этот мужчина задрал рукав ее платья.

— Ты мне сейчас все расскажешь! — прошипел он и поднес сигару угрожающе близко к ее руке. В нос ей ударил отвратительный запах, она закашлялась. — Мне нужно имя! — с перекошенным от злости лицом заорал он.

Абигайль молчала, но, почувствовав адскую боль на руке, успела прохрипеть:

— Джеймс Морган! — А затем, откинув голову в сторону, она потеряла сознание.

Пробуждение было кошмарным. Руку словно жгло огнем, а по злорадной ухмылке мужчины она поняла, что выдала имя Джеймса.

— Какая жирная рыбка! — ликовал он.

— Я отдам вам все, если вы будете молчать! — хриплым голосом пообещала она и негромко добавила: — Пойдемте со мной! — Абигайль не знала, что делать, оставалось лишь заманить его на Хилл-стрит. Здесь, в этой дыре, он еще, чего доброго, убьет ее. «Может быть, Джеймс все же проигнорировал мое послание и ждет меня на Хилл-стрит, — думала она, — тогда мы вместе подумаем, за какую сумму сможем купить его молчание».

— Если вы не заплатите мне, то сначала я напишу письмо его жене, потом его родителям, а потом всем депутатам, — пригрозил чревовещатель, снова взмахнув перед ее лицом горящей сигарой.

— Вы получите все, что у меня есть. — С этими словами Абигайль застонала и поднялась. Взгляд ее упал на кочергу. Еще чуть-чуть, и она ударила бы его по голове тяжелым железным предметом, но в последний момент испугалась, подумав, что ей не хватит сил нанести удар как следует.

Когда они свернули на Хилл-стрит, Абигайль отчаянно надеялась, что Джеймс уже с нетерпением ждет ее возвращения. Ноги женщины подкашивались, когда они вошли в дом.

— Идите за мной! И ни звука! Делайте только то, что я вам скажу. Если Ароха увидит в доме такого человека, как вы, она тут же позовет на помощь. Она разбирается в людях гораздо лучше меня, — втолковывала шантажисту Абигайль.

Открывая дверь в салон, она задержала дыхание. Если бы Джеймс сидел в кресле! Никого не увидев, Абигайль была ужасно разочарована.

— Вы останетесь здесь! — рявкнула она.

Но шантажист вел себя с поразительным спокойствием.

«Он чует крупные деньги и не хочет спугнуть добычу неосторожным поведением, — решила она. — Наверное, он чувствует себя в безопасности.

Абигайль бросилась в кухню, подгоняемая одной лишь мыслью: Ароха должна немедленно пойти к Джеймсу и заманить его сюда под любым предлогом. «Я не могу решить эту проблему сама. Получив мои сбережения, он не преминет разделаться и с Джеймсом Морганом, чтобы разрушить его жизнь», — лихорадочно думала она.

Ароха сидела за кухонным столом, задумчиво подперев голову руками. Перед ней лежал листок бумаги. Сначала Абигайль понадеялась, что Ароха не выполнила ее указаний и не отдала Джеймсу записку, а значит, его можно сегодня ждать. Но странный взгляд, брошенный на нее Арохой, когда она передавала ей бумагу, не предвещал ничего хорошего.

Абигайль склонилась над листком, пробежала глазами строчки: «Мама упала и с тех пор прикована к постели. Судя по всему, дело плохо. Пожалуйста, приезжай немедленно!» — и побледнела. В голове все спуталось. Она ни за что не вернется домой, особенно теперь, когда от ее жизни осталась такая же вонючая дыра, как та, что булькает в саду в Роторуа.

— Дитя, все не так уж плохо, воспользуйтесь этой возможностью! Поезжайте домой. Бросьте все это! Цена слишком высока, мисси!

Абигайль затаила дыхание. Может быть, Ароха права? Может быть, несчастный случай с матерью — это действительно хороший повод для того, чтобы вернуться в Роторуа? Только теперь до нее дошло, что именно случилось. С мамой произошло несчастье!

Абигайль почувствовала, что ноги отказываются служить ей, и рухнула на стул. Как же давно она не вспоминала о матери! А если и бывало, то только в гневе. Да, в самые черные часы она даже винила ее в том, что случилось с ней, Абигайль. Как часто она задавалась вопросом, что сказала бы мать, если бы узнала, что сделал с ее дочерью утонченный Джеймс Морган. Может быть, она пожалела бы, что когда-то прогнала младшую дочь, и попросила бы прощения…

Чувствуя, как маори касается ее руки, пытаясь утешить, она приняла решение. Это последний шанс!

— Я поеду завтра же утром. Пожалуйста, передай мистеру Моргану, когда он придет в следующий раз.

Ароха бросила на нее ободряющий взгляд.

В этот миг обе женщины поняли, что никогда больше не встретятся. В порыве благодарности Абигайль поцеловала Ароху в щеку, заставив ту удивиться.

— Спасибо за все! И, пожалуйста, пойди сейчас погуляй или сходи за покупками. Иначе я еще расплáчусь, если буду продолжать смотреть на тебя. — И она бросилась в спальню. Там дождалась, пока за ней захлопнулась дверь.

Теперь она осталась наедине с вымогателем, перед которым нужно было разыграть хороший спектакль. Это будет самая важная из сыгранных ею ролей.

Сбережения ее лежали под матрасом. Дрожащими пальцами она выудила оттуда бóльшую часть банкнот, оставив себе на дорогу до Роторуа. Она едва успела сложить деньги, когда вымогатель на цыпочках прокрался в спальню, но у Абигайль был отличный слух.

— Это все, что у меня есть! — прошипела она, вкладывая ему в руку банкноты, которые в спешке даже не успела пересчитать. Зато он принялся пересчитывать и, закончив, грязно усмехнулся.

— Мисс Брэдли, вы хотите меня одурачить? Этой суммой вы мне рот не заткнете. Смотрите! Я уйду из вашего дома, чтобы меня никто не видел, а вы позаботитесь о том, чтобы взять у своего любовника втрое больше этой суммы. Триста фунтов! И придете с ними в мою квартиру не позднее завтрашнего вечера. Если явитесь не одна или решите как-то меня обмануть, я позабочусь о том, чтобы миссис Морган незамедлительно получила мое письмо. Понятно?

— Хорошо. А сейчас уходите, завтра я буду у вас! И принесу вам триста фунтов, — с излишней, как ей показалось, поспешностью пообещала Абигайль. Она надеялась, что тем самым не выдала себя, хотя у нее подкашивались колени.

— Ладно! — прорычал вымогатель и покинул ее дом, не забыв, впрочем, еще раз пригрозить, что не стоит его недооценивать.

Абигайль вздохнула с облегчением, но, несмотря на отступившее напряжение, из глаз ее хлынули слезы. Рана на руке болела, больно было и при мысли о том, что она не сумеет защитить Джеймса Моргана от возможных сплетен. То, что она наконец-то набралась смелости и решила сбежать из своей золотой клетки, было довольно слабым утешением. Она все время задавалась вопросом, как ее встретит мать. И только когда слезы высохли, Абигайль испытала радость от осознания, что она возвращается. «Милая, добрая Аннабель, скоро я увижу тебя, — думала она. — Теперь мне не придется писать тебе письма».

Роторуа, апрель 1899

Аннабель молча пододвинула деньги через весь стол к Абигайль. Глаза ее покраснели от слез, пролитых во время рассказа сестры. Она взяла Абигайль за руку и сочувственно сжала ее.

— А ты иногда еще вспоминаешь этого Джеймса?

Абигайль глубоко вздохнула.

— Если честно, то нет. Может быть, ты не поверишь мне, но мои воспоминания о нем уже настолько расплывчаты, что я с трудом вспоминаю его лицо. И, несмотря на все, что сделал со мной Джеймс Морган, мне жаль, что этот мерзкий демон разрушил его жизнь и жизнь его жены. Бедная женщина не сможет радоваться жизни, зная, что ее брак с самого первого дня был построен на лжи. Теперь мы все трое стали жертвами этой злосчастной связи.

Абигайль энергично передвинула деньги обратно.

— Я поеду в Данидин и попытаюсь чем-то заняться там. Наверняка удастся устроиться в какой-нибудь театр. Я не хочу, чтобы из-за меня ты разрушила мечту Гордона. Думаешь, я не знаю, что это его деньги? Ты писала мне, что он копит на баню. Я очень тронута тем, что ты готова обокрасть его ради меня. Но я должна избавиться от этого шантажиста самостоятельно.

— Нет, я не позволю тебе этого сделать. Тебе не придется снова бежать!

Сестры настолько увлеклись разговором, что не услышали, как хлопнула дверь, и вздрогнули, услышав голос Гордона:

— Бежать? От чего же?

— Гордон? — в один голос воскликнули они.

Взгляд мужчины упал на лежавшие на столе деньги, потом он увидел пустую шкатулку.

— Что это значит? — бесцветным голосом поинтересовался он.

— Ничего! — поспешно ответила Абигайль. — Аннабель просто хотела показать мне, сколько ты скопил, прежде чем я уеду.

— Ты уезжаешь?

Абигайль молча кивнула.

— Это неправда! — энергично возразила Аннабель. — Абигайль шантажирует кошмарный тип, и, если она не даст ему триста фунтов, он расскажет матери и всему городку нехорошие вещи о ее жизни в Веллингтоне…

— Я позволила содержать себя женатому депутату, жена которого… — начала Абигайль.

Гордон резко перебил ее:

— Ничего не хочу знать! Меня не касается, чем он тебя шантажирует. Значит, вы хотите заткнуть рот этому типу заработанными мною в поте лица деньгами?

— Пожалуйста, Гордон, мне очень жаль… Но я не могу допустить, чтобы Аби шантажировали, поэтому, растерявшись и не зная, что делать, взяла твои деньги. Я понимаю, это было неправильно, — подавленным голосом произнесла Аннабель.

— Ты права. Это была плохая идея.

— Гордон, пожалуйста, не упрекай Аннабель! Она сделала это ради меня, но я уже ухожу. Я уйду прежде, чем этот тип поймет, что я сбежала. Я никогда бы не взяла твои деньги. Положи их назад, Гордон!

— Аннабель, ты слышала, что сказала твоя сестра! Пожалуйста, положи деньги на место и как следует закрой шкатулку.

— Но, Гордон, мы ведь не можем бросить ее на произвол судьбы! — в слезах воскликнула Аннабель.

— А кто сказал, что мы бросим ее на произвол судьбы? Конечно, мы поможем, и, конечно же, она никуда не поедет. Но давайте рассуждать здраво! Положишь вымогателю палец в рот — он и руку откусит, и тебя уничтожит. Если ты, Абигайль, подчинишься его требованиям, тебе конец, поверь мне.

— Но что же нам делать? — испуганно спросила Абигайль.

— Прогнать его, да так, чтобы он никогда не вернулся.

— Гордон, он опасен! — С этими словами Абигайль закатала рукав платья и показала ему шрам. — Ты только посмотри, что он мне сделал. Затушил сигару об мою руку.

— Он за это ответит! Сейчас я как раз в таком настроении, чтобы преподать ему урок, который он долго будет помнить! — воскликнул Гордон и решительно добавил: — Где этот тип?

— В седьмом номере, — прошептала Аннабель.

— Пожалуйста, Гордон, не делай этого! — взмолилась Абигайль, но он уже бросился к двери.

Абигайль побледнела и умоляюще посмотрела на сестру.

— Пожалуйста, верни его! — попросила она.

— Но, Аби, он прав. Если кто-то и может обратить этого типа в бегство, так это Гордон.

— Вот именно. Он силен, как медведь, он может раздавить этого червяка. Точно как отец! Я боюсь, что он… Я хочу сказать… А потом с ним будет то же самое, что с отцом, и он будет винить себя…

В этот миг сверху раздался голос матери:

— Долго мне еще звать? Почему никто не идет? Я умираю от жажды! И что там внизу за крики?

Но Аннабель не реагировала, лишь пристально смотрела на сестру.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего!

— Абигайль, что ты хотела этим сказать?

— Пусть немедленно кто-нибудь придет! — снова закричала мать.

— Мама, сейчас! — Аннабель повернулась к сестре и прошептала: — Почему отец винил себя?

В этот миг в коридоре появилась Пайка. Осознав, что сейчас, судя по всему, не самое лучшее время, чтобы узнать у Аннабель о новых распоряжениях, девушка решила поскорее уйти. Но требовательный голос, доносившийся сверху, заставил ее вздрогнуть.

— Черт побери, неужели никто подойти не может?

Аннабель попросила Пайку быстро отнести ее матери стакан воды. Едва девушка бросилась в сторону кухни, как Аннабель снова принялась за сестру. Она поняла, что Абигайль что-то недоговаривает.

Абигайль глубоко вздохнула, потащила сестру обратно в гостиную и неохотно произнесла:

— Судя по всему, в Данидине отец ввязался в какую-то драку и его противник в той драке был убит. Поэтому мы и уехали из города под покровом ночи.

— Боже мой, это было в тот день, когда один жуткий тип очень странно заговорил со мной по дороге к дому. Откуда ты знаешь, что отец убил его?

Абигайль коротко рассказала сестре о шарманке и газетной статье. И о суровых словах матери. Она заставила Аннабель поклясться, что та не скажет о том, что ей известно о родителях, даже Гордону, не говоря уже о матери. А потом поспешно оборвала сама себя и пробормотала:

— Мы должны помешать Гордону, иначе он может случайно раздавить его, как клопа.

И обе тут же бросились к комнате, где Аннабель поселила вымогателя. Еще в коридоре они услышали грохот и крик.

Когда Аннабель распахнула дверь, она едва не лишилась дара речи от представшей перед ее глазами картины. Она успела увидеть, как Гордон разбил стул о голову шантажиста. Худосочный мужчина пошатнулся, обмяк, будто мешок с мукой, и рухнул на пол, где и остался лежать неподвижно. Гордон смеялся, потирая руки.

— Он мертв? — пролепетала Абигайль.

— Еще чего! Просто немного поспит. — Гордон ликующе улыбнулся.

— А если он все же мертв? — испуганно поинтересовалась Аннабель.

В этот миг шантажист негромко застонал и схватился за голову. Гордон встал над ним, широко расставив ноги, и рявкнул:

— Ну что, с тебя уже хватит, воришка, или хочешь еще? — И в подтверждение своих слов поднял кулак.

— Нет, нет, достаточно! — Мужчина поспешно закрыл лицо руками, защищаясь. — Произошло ужасное недоразумение, я не хотел сделать мисс Брэдли ничего плохого, я…

— Ах, вот как, ничего плохого? — прошипел Гордон. — А ожог у нее сам по себе образовался, да?

Сестры испуганно вцепились друг в друга, а шантажист молча поднялся с пола. Он пошатывался и, казалось, вот-вот был готов снова рухнуть на пол, но удержался, схватившись за изголовье кровати. Один глаз у него опух, вокруг него расплывался синяк.

— А теперь вон из моего дома! — прорычал Гордон, с силой наподдав мужчине под зад. Вымогатель налетел на стену, застонал и промчался мимо сестер с максимально возможной в его состоянии скоростью.

Гордон пошел за ним на улицу.

— Исчезни! И не смей больше появляться в долине гейзеров! Если я не дай боже узнаю, что ты говорил здесь с кем-то, то найду тебя быстрее, чем тебе того хотелось бы! — кричал он ему вслед, а затем, довольный, обернулся к сестрам: — И ради этого ничтожества я должен был пожертвовать своей баней? Никогда! Думаю, мы больше не увидим этого типа. Кстати, как его звали-то?

— Герберт Хантер, но, скорее всего, это фальшивое имя, — ответила Абигайль, несказанно удивленная, что с этим кошмаром покончено. — Гордон, чем я могу тебе отплатить?

Тот задумчиво почесал бороду.

— Ты умеешь обращаться с гвоздями и молотком?

Абигайль кивнула, хотя в жизни не держала в руках молотка.

Гордон усмехнулся.

— Лучше не надо. Не женское это дело. Но, возможно, ты смогла бы в день открытия бани сыграть на фисгармонии с Патриком О’Доннелом в четыре руки?

Аннабель тут же укоризненно поглядела на мужа, но тот ничего не заметил. Не обратил он внимания и на то, что у Абигайль покраснели щеки, поскольку все отвлеклись на чудесное пение, доносившееся из открытого окна.

— Боже мой, нужно посмотреть, как там мама! — виновато воскликнула Аннабель. — Я послала к ней Пайку. Мама замучает бедное дитя. Она не любит чужих, особенно маори. И зачем она поет? Мама терпеть не может, когда кто-то поет! Это ни к чему хорошему не приведет! — Аннабель развернулась на каблуках и бросилась в дом.

Пайка пела настолько грустную песню, что Аннабель почувствовала, как в горле появился комок. Она не могла просто ворваться туда и прервать эту проникновенную песню. С каждым словом песня все больше и больше очаровывала Аннабель, и вдруг ей показалось, что она летит над озером Роторуа на крыльях. Все стало маленьким и незначительным. И только этот голос заполнял собой сердце Аннабель. Тихо, очень тихо она начала подпевать, подхватив незнакомую мелодию. И только с последним звуком Аннабель очнулась от оцепенения. Она стояла под дверью комнаты матери и подслушивала. Женщина молча обругала себя за это. Ведь она пришла защитить юную маори!

Женщина, не колеблясь, вошла в комнату и не поверила своим глазам. Пайка гладила по волосам ее спящую мать. Аннабель ужасно испугалась. Если мать проснется, будет невероятный скандал. Если Марианна и ненавидела что-то больше, чем пение в ее присутствии, так это прикосновения незнакомцев.

Увидев хозяйку, Пайка улыбнулась, но Аннабель знаком велела ей немедленно выйти из комнаты. Пайка осторожно убрала руки с головы старой женщины и хотела встать, когда Марианна прошептала:

— Пожалуйста, не уходи! Останься со мной. Ты такое милое дитя! И такая мягкая. Просто фея среди всех этих грубых людей. Скажи моей дочери, что я велела, чтобы с этого дня за мной ухаживала ты! Ты будешь читать мне истории и петь перед сном… — С этими словами женщина открыла глаза и одарила маори Пайку своей самой милой улыбкой.

Аннабель показалось, что ее ударили обухом по голове. Это было просто немыслимо! Она вышла из комнаты, не замеченная матерью. Вообще-то, она нужна была в кухне, но заниматься сейчас повседневной работой не могла. Слишком много всего произошло на протяжении последних нескольких часов. Все казалось слишком невероятным. Ее отец был убийцей? Ее сестра на протяжении многих лет была любовницей женатого мужчины? Мужчины, который отнял у нее ребенка? Аннабель не могла успокоиться, задаваясь вопросом, сколько времени сможет хранить собственную тайну. Руки дрожали. От охватившего ее волнения могло помочь лишь одно: нужно выплыть на середину озера, а потом пристать к одинокому берегу, где можно будет побыть наедине с собой и своими мыслями.

Взяв в кладовой удочку с тяжелой леской, которой она пользовалась для ловли рыбы, Аннабель отправилась к причалу. По пути она сетовала на несправедливую судьбу. Почему ни ей, ни Абигайль не было позволено сохранить детей? И почему Оливии, которая думает только о себе, Бог даровал двоих? Но Аннабель тут же стало стыдно из-за таких злых мыслей.

На причале она встретила Абигайль.

— Можно мне с тобой? — умоляющим голосом поинтересовалась сестра.

— Как хочешь, но смотри, не распугай мне форель!

— Нет, я буду нема как рыба, — пообещала Абигайль, и обе невольно рассмеялись.

— Ты можешь поплыть в сторону острова? — попросила Абигайль. В ее голосе была такая мольба, что Аннабель, изначально направлявшаяся к пляжу, изменила курс и молча погребла в сторону Мокоиа.

— Ты уже ступала на берег острова? — спросила Абигайль.

Аннабель покачала головой.

— Все еще боишься душ умерших?

— Возможно.

Они не произнесли больше ни слова, пока не подплыли к берегу.

Узнав берег и вечнозеленое дерево пурири, Абигайль испугалась. И особенно разволновалась, увидев одинокого мужчину, сидевшего на песке и смотревшего на воду.

— Патрик! — прошептала она. — О, Патрик!

Но прежде чем Абигайль успела подать ему знак, Аннабель быстро принялась грести прочь, пока Патрик не скрылся из виду и не исчезла опасность их встречи.

Часть 2 Пайка и Дункан — любящие

Роторуа, 31 декабря 1899

Роскошная баня отеля «Похуту», которую Гордон выстроил в виде павильона в стиле Тюдоров, была готова как раз к смене столетий. Женщины взяли на себя обстановку обеих купален и массажной комнаты, и оказалось, что фантазия Абигайль не знает границ: здесь — картину на стену, там — статую, чтобы оживить уголок, а тут — еще одну вазу. Аннабель и Пайка очень веселились, глядя на попытки Абигайль обставить ванные комнаты, как гостиные. Но все они провели за работой немало чудесных часов.

Пайка до сих пор улыбалась, вспоминая вчерашний беззаботный день. Мисс Абигайль смешила их забавными историями из жизни веллингтонского театра. Миссис Паркер тоже наконец-то снова смеялась от души. Было бы здорово, если бы и их мать приняла участие в празднике по случаю открытия. Тем более что и третья сестра, миссис Оливия, которую Пайка знала только понаслышке, к всеобщему удивлению, объявила о своем приезде. Уже не первый день сердце Пайки едва не выпрыгивало из груди при мысли, что она вновь встретится с Дунканом.

— Дитя мое, ты о чем-то мечтаешь? — мягко поинтересовалась Марианна.

— Да. Я как раз думала о том, что по случаю такого праздника вы встанете и отметите его вместе с нами.

— В инвалидной коляске? — желчно переспросила Марианна.

Пайка вздохнула.

— Все же лучше, чем лежать здесь, наверху, в склепе из матрацев, — вырвалось у нее. — Ой! — Она испуганно закрыла рот рукой.

— Кто это сказал? Это ведь не твои слова, дитя мое. Это мои дочери так говорят?

Пайка предпочла промолчать; ей не хотелось разрушать добрые отношения с миссис Брэдли. Она от всей души любила пожилую леди. И только отношение леди к дочерям удручало Пайку. Добрая Аннабель ничем не могла угодить своей матери. Но почему Марианна отказывается обнять свою младшую дочь после одиннадцати-то лет? Абигайль жила в отеле вот уже десять месяцев и была самым веселым и приветливым человеком из всех, кого знала Пайка. Конечно, она слышала в кухне от старой Руии, что Абигайль сбежала из дома еще в юности, но разве это повод вести себя настолько непримиримо?

— О чем ты думаешь, дитя мое? — поинтересовалась Марианна, пристально глядя на нее.

— Ах, ни о чем.

— Я ведь чувствую, что тебя что-то заботит. Если я могу помочь тебе, говори прямо.

Пайка помедлила, а затем собрала в кулак все свое мужество.

— Это касается вас, Марианна! — Ей по-прежнему было тяжело называть старую леди по имени, но та сама настаивала на этом. «Оставь это дурацкое «миссис Брэдли»! Мне было бы приятно, если бы ты называла меня бабушкой, но этого я вряд ли могу требовать от тебя. Так что называй меня хотя бы Марианной».

— Тебе неуютно рядом со мной, уже ни на что не годной старухой? — неуверенно поинтересовалась Марианна.

— Нет, нет, Марианна, я люблю проводить время с вами. Мне просто непонятно, как такой милый человек, как вы, может отказываться от собственного ребенка. Я хочу сказать… ведь даже имени ее нельзя произносить. А она такая солнечная и… наверняка страдает…

— Ты говоришь об Абигайль? — резко перебила ее Марианна.

Пайка испуганно кивнула.

— Она тебе нравится? — продолжала спрашивать Марианна.

Пайка снова кивнула.

— Как она выглядит?

Пайка судорожно сглотнула.

— Она очень красивая и с тех пор, как живет с нами, стала еще милее и стройнее. Мне никогда прежде не доводилось видеть таких роскошных золотистых волос.

— Мое золотко! — умиротворенно пробормотала Марианна и добавила, заметив вопросительный взгляд Пайки: — Так я называла ее в детстве.

— А что она вам сделала, раз вы не хотите ее простить?

Глаза Марианны наполнились слезами.

— Это не она поступила со мной непростительно, а я с ней!

Пайке вдруг стало ужасно неловко. Похоже, она зашла слишком далеко. Ей еще не доводилось видеть слезы в глазах Марианны.

— Простите меня, пожалуйста, Марианна, я не хотела вас расстроить.

— Ничего страшного, дитя мое. Мне так хотелось довериться однажды хоть кому-то. И вот этот миг настал. Тебе я доверяю. Видишь ли, я… боюсь с ней встречаться. Ужасно боюсь. Потому что если я и подпущу ее к своей постели, то лишь затем, чтобы попросить у нее прощения за все, что я когда-то ей сделала. А если я попрошу у нее прощения, то придется сказать, какую тайну она чуть было не раскрыла. Но таким образом я нарушу клятву, которую когда-то дала своему мужу…

Марианна устало умолкла и с измученным видом стала глядеть куда-то вдаль, мимо Пайки. Глаза ее влажно поблескивали, но она не заплакала.

— Пожалуйста, дитя мое, ты должна пообещать мне, что никогда не скажешь ни слова о том, что я тебе сейчас сказала. Поверь, легче жить с тем, что Абигайль считает меня старой ведьмой, непримиримой и ожесточившейся, нежели нарушить эту клятву.

Пайка погладила руку Марианны и не стала говорить ей о своих мыслях. Что же это за клятва, которая мешает матери обнять своего ребенка? Но разве ее собственная мать не говорила, что не может назвать имени ее отца, поскольку дала когда-то такую клятву?

Пайка с тоской подумала о своей матери. Если чего и было у нее в избытке, так это любви и нежности. Пайку баловали и холили, как маленькую принцессу. Мере всегда боялась, что с ее дочерью может что-то случиться. Наверное, из-за тех жутких кошмаров, которые иногда мучили Пайку. Когда она просыпалась в поту от собственного крика, мать всегда нежно держала ее за руку и говорила ей утешающие слова.

Они жили в деревне у Тауранга. Соседские дети никогда не дразнили ее из-за того, что она не такая, как все. Но, несмотря на это, она давно заметила, что стоило ей подойти к взрослым, как они тут же прекращали разговоры. Может быть, все дело в том, что она иначе выглядит? Ее кожа была светлее, а нос — ýже, чем у других детей. Впрочем, все это не мешало ей чувствовать себя одной из них. Она была счастлива там, пока мать не познакомилась с этим мистером Градичем. Пайка попыталась отбросить в сторону воспоминания о переезде и горьких слезах, которые она тогда проливала, но было поздно. Одна слезинка уже катилась по ее лицу.

Марианна тут же приняла это на свой счет и предположила, что Пайка плачет из-за нее. Она поспешно заверила юную маори:

— Пайка, я честно обещаю тебе, что однажды переступлю через себя и скажу всю правду своей дочери Абигайль. Самое позднее — в тот день, когда почувствую приближение смерти. Но с тех пор, как ты со мной, я снова чувствую себя чертовски живой. Так что не плачь, иди и празднуй с остальными!

Пайка энергично вытерла слезы с лица и пообещала, что будет весело праздновать наступление нового столетия вместе со всеми.

Марианна сжала узкую руку юной маори и добавила:

— Желаю тебе, дитя мое, чтобы все твои желания исполнились.

«Желания, — задумалась Пайка. — А чего же я хочу на самом деле? Я хочу встретить честного мужчину-маори, выйти за него замуж и пойти за ним в его деревню», — подумала девушка и вдруг затосковала по своему детству, когда она чувствовала себя защищенной и любимой. Она вспомнила простые ритуалы и обычаи своего народа, незатейливые блюда маори, такие, как, например, ханги, блюдо из мяса и овощей, которое готовят в земляной печи. Но уже в следующее мгновение решительно отмела эти воспоминания в сторону.

— Я надеюсь, что ты еще навестишь меня, прежде чем начнется новый век, — серьезно произнесла Марианна. А потом вдруг посмотрела куда-то мимо Пайки, и лицо ее просияло. — Дункан, мальчик мой! Какой сюрприз! Дай-ка я тебя обниму!

Пайка молниеносно обернулась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Он стал еще более мужественным. Ей показалось или на его лице тоже проступил легкий румянец?

Дункан почтительно склонился перед бабушкой, расцеловал ее в обе щеки.

— Милая бабушка, ты обязательно должна сегодня праздновать с нами! — воскликнул он.

— Пайка тоже так говорит, но мне что-то не хочется.

А Дункан уже обратился к Пайке:

— Очень рад новой встрече с вами, мисс Пайка. Я ведь обещал вам, что вы будете здесь среди очень милых людей.

— Она теперь заботится обо мне и кормит меня маорийскими историями. И петь она тоже умеет так, что сердце радуется, — не без гордости сообщила Марианна.

— Но сегодня вечером у нее выходной, верно, бабушка?

— Конечно, мальчик мой. При условии, что ты время от времени будешь заходить ко мне или, что еще лучше, вы оба. Но скажи-ка мне, где твоя мать?

— Приводит себя в порядок. Ну, ты понимаешь, долгая дорога. Она снова далась ей очень тяжело.

— А твой отец?

— Осматривает баню, но позже обязательно зайдет к тебе.

— И как тебе работается с отцом?

Лицо Дункана заметно омрачилось.

— Не могу сказать, что рожден для торговли смолой каури, — вздохнул он.

— Смола каури? — спросила Пайка.

— Да, мой отец — крупнейший торговец во всем Окленде. Алан Гамильтон. Ему принадлежит большая часть западных лесов, — пояснил Дункан, впрочем, без малейшей гордости в голосе.

— Мне знакомы поселения диггеров. Мой отчим работал на мистера Гамильтона. Я жила там, — сухо произнесла Пайка и вспомнила, что в тот день, когда она приехала к Паркерам, взрослые говорили об Алане Гамильтоне. Но тогда она смотрела только на Дункана и никого не слушала.

Марианна удивленно поглядела на Пайку, а затем снова обратилась к внуку:

— Но, мальчик мой, тебе следовало бы проявлять больше восхищения делами своего отца. Ведь ты однажды унаследуешь все это!

Дункан закатил глаза.

— Мне пора идти. — Пайка поспешно поднялась. — Думаю, я нужна миссис Паркер на кухне.

— Я хотел бы потанцевать с вами, — с улыбкой произнес Дункан.

Лицо Пайки просветлело. Она не удержалась и улыбнулась в ответ, но торопливо попрощалась. Он ни в коем случае не должен был услышать стук ее сердца.

«Если бы он только знал, как часто я думала о нем на протяжении последних месяцев!» — пронеслось у нее в голове, когда она, умиротворенная, спускалась по лестнице. Несмотря на все это, девушка была исполнена твердой решимости не влюбляться в него. Она не хотела выходить замуж за белого мужчину. Ведь ей уже доводилось видеть, каково маори жить среди белых. Кроме того, она клятвенно обещала матери, что не повторит ее ошибки. «А в сына этого человеконенавистника втрескаться нельзя и подавно», — энергично уговаривала она себя, хотя участившееся биение сердца уже напоминало ей о том, что со своими рассуждениями она опоздала.

— Ах, как хорошо, что в этом доме есть хотя бы одна служанка! — оторвал ее от размышлений женский голос.

Перед ней стояла темноволосая девушка, которая энергично сдувала в сторону прядь волос, выбившуюся из-под шляпки. В ее взгляде сквозило высокомерие. Пайка решила, что они с ней ровесницы, а может, она даже младше.

— Чего ты ждешь? — нетерпеливо поинтересовалась у нее хорошо одетая юная особа, протягивая Пайке чемодан.

Та не спешила брать его, поскольку вряд ли эта избалованная девушка могла быть постоялицей отеля. Тогда она взяла бы чемодан в порядке исключения, чтобы этого не пришлось делать миссис Паркер. Но в канун смены веков в отеле никого не было. Мистер Паркер сказал свое веское слово и решил закрыть отель на неделю, чтобы его жена тоже могла попраздновать. По такому случаю ожидался приезд всей семьи. Значит, эта невоспитанная девушка — родственница, решила Пайка.

— Ну, ты долго еще собираешься стоять? — возмущенно поинтересовалась темноволосая девушка.

Пайка спрятала руки за спину и приветливо, но решительно произнесла:

— Извините, но я ухаживаю за миссис Брэдли, отелем я не занимаюсь.

— Какое бесстыдство! Я пожалуюсь на тебя тете Аннабель! — Красивое личико девушки покраснело от гнева.

— Что случилось, сокровище мое? — вмешалась красивая леди постарше.

Пайка с интересом разглядывала ее. «Да это же сестра миссис Абигайль!» — подумала она. Не считая цвета волос, сходство было поразительным.

— Она отказывается нести мой чемодан, — возмущенно заявила девушка.

— Кто вы? — поинтересовалась старшая.

— Я ухаживаю за вашей матерью. — Пайка все еще пыталась сохранять дружелюбный тон.

— А что вам мешает отнести в комнату чемодан моей дочери?

Пайка почувствовала, как кровь прилила к ее лицу. На языке вертелся дерзкий ответ, но она закусила губу. Вместо этого она молча развернулась на каблуках, однако резкий голос, раздавшийся у нее за спиной, не дал ей уйти:

— Стой! Вы что, маори?

Пайка задумалась, не пропустить ли вопрос мимо ушей и не сбежать ли в кухню к миссис Паркер, когда на плечо ей легла рука.

— Потрудитесь ответить, когда я с вами разговариваю! Я спрашиваю, вы маори?

Пайка повернулась и посмотрела на собеседницу, сердито сверкая глазами. Она никогда не думала, что с ней будут так обращаться здесь. До сегодняшнего дня она чувствовала себя в этом доме в безопасности. В Роторуа было больше маори, чем пакеха, и все они жили в мире и согласии.

Теперь старшая женщина требовательно протянула ей чемодан дочери. Пайка проигнорировала его.

— Да, я маори, но не знаю, с какой стати я должна нести в номер чемодан вашей дочери. Я не сильнее юной леди. — Эти слова Пайка просто выплюнула из себя. Сердце едва не выпрыгивало из груди.

— Знаете, кто вы? — произнесла старшая, презрительно разглядывая Пайку.

Пайка молча выдержала ее взгляд.

— Вы дерзкая обманщица. Просто пытаетесь увильнуть от работы. Как это типично для вас! Моя мать никогда не потерпела бы, чтобы за ней ухаживала маори!

— Верно! Бабушка никогда не стерпела бы тебя рядом! — прошипела девушка.

— Хелен! Мама! Вы с ума сошли? Чего это вы набросились на Пайку? Она ничего вам не сделала! — рявкнул Дункан, который спускался по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Пайка совсем растерялась.

— Эта маори отказалась отнести мой чемодан, — возмущенно заявила Хелен.

— Вы немедленно извинитесь перед ней, — сердито произнес Дункан, указывая на растерянную Пайку, все еще стоявшую у подножия лестницы. Затем он добавил: — Не слушайте их, Пайка, я возьму чемодан.

Но Пайка уже бросилась прочь.

Она выбежала из дома, ни разу не обернувшись. Воспоминания о том, что она всегда хотела забыть, вдруг поднялись в ней, как Похуту, когда он начинает плеваться пеплом. Девушка думала о клятве, которую дала самой себе много лет назад. «Я больше никогда не буду унижаться перед пакеха», — снова поклялась она себе, быстрым шагом идя по пыльным улицам Роторуа.

Даргавиль, июль 1893

Стоял теплый зимний день. Пайка Градич, как ее теперь звали после того, как мать девочки официально вышла замуж за Золтана Градича, быстро-быстро бежала домой из маленькой школы в Даргавиле. Она всегда первой после уроков собирала вещи, стараясь убежать от насмешек остальных. В первый год у нее даже была подруга среди учениц, Люсия, дочь одного из друзей отчима. Но с тех пор как в классе стал командовать Дарко, коренастый парень, старше остальных, Пайка осталась одна. И ничего не менял тот факт, что она была лучше всех в классе и, кроме того, явной любимицей учителя. Наоборот, это еще больше распаляло гнев Дарко и его друзей — они ужасно мучились с английским языком, в то время как Пайке он давался без всякого труда. Из одной только зависти к ее школьным успехам одноклассники не упускали даже малейшей возможности нагнать Пайку по дороге домой и обидеть из-за цвета кожи. По правде говоря, у некоторых ребят-далматов кожа была еще темнее, чем у нее, но это не мешало им кричать ей вслед: «Маори! Маори!»

Поначалу Пайка винила в этих неприятностях только мать.

— Почему у тебя такая темная кожа? — упрекала она ее. Мать с ангельским терпением объясняла ей, что быть маори не стыдно. Но это не приносило Пайке успокоения. Сама она не так бросалась бы в глаза среди белых детей, но все знали ее темнокожую мать Мере.

В отчаянии Пайка как-то сказала Дарко, что она дочь отчима, а не Мере. Некоторое время все шло хорошо, пока Дарко не рассказал об этом своей матери, а та не передала Мере. Последняя прилюдно уличила Пайку во лжи. Впервые в жизни Пайка увидела, как ее обычно кроткая мать дрожит от ярости.

— Это такая же правда, как и то, что я здесь стою: ты моя, плоть от плоти и кровь от крови! — кричала Мере так громко, что слышали все вокруг.

Пайка до сих пор не простила ей того, что она разоблачила ее перед всеми детьми, поскольку после этого девочку стали дразнить еще больше, постоянно напоминая о ее маорийских корнях.

«И почему я — единственный ребенок-маори в этом гнезде?» — снова и снова спрашивала себя Пайка, подбегая с опущенной головой к маленькому деревянному домику, в котором они жили с матерью и отчимом.

Он ничем не отличался от других местных домов. Все они были простыми, построенными из прочной древесины каури. В Даргавиле жили сотни мигрантов из Далмации, решивших разбогатеть на добыче смолы каури. Но богатели не простые диггеры, которые в ужасных условиях выкапывали янтарную смолу из земли, а только торговцы, продававшие драгоценный материал для лаков и полировки мебели, линолеумов и книжных переплетов. По железной дороге, проложенной через лес, а затем на кораблях они переправляли свой товар по реке Ваироа в Окленд и даже в Европу.

Пайка на цыпочках прокралась в душную спальню без окон, где вот уже не первый день лежала мать, мучаясь от болезни. При виде ее Пайка испугалась. Выглядела Мере ужасно. Казалось, она постарела на много лет. Пайка даже немного боялась ее — настолько чужой она вдруг стала ей казаться. Девочке пришлось буквально заставить себя погладить ее шершавую руку. «И куда подевался отчим?» — в отчаянии задавалась вопросом Пайка, но сама прекрасно знала ответ на свой вопрос. Сидит, наверное, в одном из салунов. В лесу каури он не был уже несколько дней. Инструменты стояли без дела в углу.

Пайка вздохнула. Несмотря на то что он вот уже два года был ее отчимом и ни разу не поднял на нее руку, она не испытывала к нему ни капли уважения. Этот непредсказуемый человек часто кричал на мать, если ему не нравилась приготовленная еда, бил ее, если бывал пьян, а Мере едва осмеливалась сказать хоть слово. Однако сейчас Пайке хотелось, чтобы он поскорее пришел домой, потому что матери становилось хуже с каждым часом.

Тело Мере сотрясалось от приступов кашля, женщину непрерывно тошнило, она с трудом дышала, и Пайка чувствовала себя ужасно потерянной. Ей было невыносимо видеть, как страдает мать. Кожа Мере пожелтела, глаза закатились.

— Ведро! — прохрипела Мере, и Пайка бросилась прочь. Едва она успела принести ведро, как изо рта матери извергся фонтан желтоватой рвоты.

Пайке стало дурно. Раздираемая сочувствием и отвращением, она крикнула:

— Я пойду, надо привести отца.

Но мать лишь махнула рукой.

— Нет! Он этого не выносит, — слабо прошептала она.

Пайка старалась дышать глубже. Она тоже едва выносила все это, но выбора у девочки не было. Она должна сидеть у постели матери, хочется ей того или нет.

Ее тоже никто не спрашивал, хочет ли она уехать из Тауранга и переехать в Даргавиль. Она с самого начала не понимала, почему мать бросила родную деревню ради этого грубого мужчины, который почти не говорил по-английски, а маори не знал и подавно. Она еще смутно помнила, что за день до отъезда, накануне ночью, между ее матерью и старейшинами племени произошел спор. И уже на следующий день они ранним утром ушли с белым мужчиной.

— Пожалуйста, останься! — слабым голосом попросила мать, глядя на дочь грустными карими глазами, и негромко добавила: — Дитя мое, я чувствую, что предки забирают меня к себе. И они приказывают мне рассказать тебе правду о том дне, когда разгневался Руо Моко.

— Руо Моко? — испуганно переспросила Пайка. Слова матери привели ее в ужас.

— Руо Моко, бог землетрясений. Однажды он пришел в ярость, потому что пакеха нарушили покой наших предков и навлекли на людей большую беду! — Она умолкла и захрипела.

— Тебе нельзя так много разговаривать! — принялась умолять ее Пайка.

— Я должна. Этого требуют от меня предки! Я ведь ушла из Тауранга только потому, что они потребовали от меня сказать правду, — из последних сил прошептала Мере. Она хотела поднять руку, но у нее не получилось. — Пакеха! — угасающим голосом прошептала она. И снова: — Пакеха!

И она замолчала, взгляд ее стал застывшим, глаза — невидящими.

— Нет, мама, пожалуйста, не оставляй меня! — умоляла парализованная ужасом Пайка.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что произошло. Осознав, что любимая мать ушла навеки, она всхлипнула и принялась трясти умершую. Когда Мере не пошевелилась, девочка закричала и выбежала из дома.

— Ублюдок маори! Ублюдок маори! — крикнул кто-то ей вслед, но впервые в жизни ей не было дела до обидных слов Дарко и его прихлебателей. Была боль — больше всего остального.

Не колеблясь, Пайка вошла в салун. Ее отчим сидел за столом с несколькими мужчинами, они пили и играли в карты.

— Мама! — пролепетала она. — Мама!

Все, что было потом, происходило как в тумане. Золтан поднялся, молча взял ее за руку и потащил к двери. По дороге они встретили Дарко и его приятелей, но те лишь молча смотрели на Пайку и ее отчима.

У постели жены Золтан самым жалким образом разрыдался. Пайка никогда прежде не видела, чтобы он плакал. Громко причитая, он упал на женщину и покрыл ее лицо поцелуями. Раньше Пайке ни разу не довелось видеть, чтобы отчим обнимал и целовал мать.

Взяв себя в руки, Золтан послал падчерицу к католическому священнику, жившему в конце улицы.

— Но мама хотела вернуться к предкам, — осмелилась возразить Пайка, однако отчим лишь бросил ей:

— Делай, что я говорю!

И Пайка, всхлипывая, отправилась в путь.

Через несколько дней после погребения Мере отец Томислав нанес оставшимся членам семьи неожиданный визит. Священник очень тревожился о судьбе сироты, как он не уставал повторять, и предложил Золтану Градичу отдать Пайку в приют. В хороший приют, где она сможет многому научиться. Но Золтан отказался, пообещав заботиться о девочке, как о родной дочери.

— А ты чего хочешь, дитя мое? — спросил священник у Пайки.

— Вернуться в Тауранга, к своему племени, — не колеблясь, ответила она.

Такого ответа отец Томислав не ожидал и решил, что в сложившейся ситуации уж лучше пусть девочка остается с отчимом, чем вернется одна к дикарям, как он про себя называл маори.

После смерти матери дразнить Пайку перестали. Даже Дарко вел себя по отношению к ней порядочно. Однако все это не помогало девочке пережить тяжкую утрату, лишь облегчало повседневную жизнь, которая после столь печального события стала очень тяжелой: она должна была убирать дом и готовить для отчима, характер которого постепенно становился невыносимым. Все домашние тяготы легли ей на плечи.

Отчим был очень требователен в отношении чистоты и порядка, еды и питья, но денег приносил домой все меньше, поскольку редко выходил на работу в лесах каури, а все больше времени проводил в салуне. В какой-то момент ей перестали давать в долг в магазине колониальных товаров. Когда на столе стал появляться только сладкий картофель, отчим начал ругать ее. При этом сама Пайка зачастую ничего не ела и сильно похудела.

Некоторое время мастера из далматов и старые друзья с родины ее отчима еще могли прикрывать его, но однажды он был настолько пьян, что упал под ноги одному из людей Гамильтона. На следующий же день ему объявили, что он может больше не приходить в лес каури. В свои двенадцать лет Пайка прекрасно понимала, что это означает. Втайне она надеялась, что он наконец-то пошлет ее к иви бабушки. Иногда она сама подумывала о том, чтобы просто сбежать и добраться туда самостоятельно. И только жалость к отчиму, от которого осталась лишь тень прежнего человека, останавливала ее. Казалось, для него было важно, чтобы она находилась рядом, поскольку в моменты трезвости он приносил домой еду и заставлял ее все съесть, потому что она совсем отощала, как с тревогой отмечал он. Однако эта нежность уже на следующий день могла смениться безумной яростью, если она не подавала на стол ужин.

И, несмотря на все это, Пайка никак не могла решиться бросить Золтана, потому что, как бы там ни было, он помешал отдать ее в приют. Это его решение девочка ценила очень высоко, хотя повседневная жизнь с ним была далеко не простой. Он почти перестал разговаривать, только размышлял — даже если был трезв. Он совершенно запустил себя и перестал мыться. Пайке всякий раз становилось стыдно, когда приходилось выйти с ним на улицу. Она все больше и больше погружалась в собственный мир, много читала, вернее, читала все, что мог достать ей учитель. А отчим ее не трогал.

И так было вплоть до той кошмарной ночи. Пайка тщетно прождала отчима к ужину — у одного из соседей ей удалось выпросить пару сладких картофелин, — а потом, не дождавшись, легла в постель и стала читать при свете свечи. Когда отчим вернулся домой, громко стуча башмаками, она подумала, что он, как обычно, побредет к себе в комнату, но тут почувствовала его тяжелое дыхание.

— Пойдем! — едва ворочая языком, произнес он, выхватил книгу у нее из рук, швырнул в угол и вытащил девочку за руку из постели.

Пайка дрожала от страха, но пошла за ним в спальню. Не успела она сообразить, что к чему, как он толкнул ее и она упала на его постель, больно ударившись. Испуганно поднялась, но он уже преградил ей дорогу и крепко схватил за плечи.

— Ты останешься здесь. Ложись обратно! — накинулся он на нее.

Пайке стало дурно от его запаха. Чего хочет от нее этот пьяный человек? Каждой клеточкой своего тела она чувствовала, что оказалась в опасности.

— Пожалуйста, отпусти меня! — стала умолять девочка. — Я хочу вернуться к себе в постель!

Ответом ей была звонкая пощечина. Голова гудела от сильного удара, Пайка задрожала всем телом.

— Это твоя постель. Теперь ты — моя женщина, — заплетающимся языком пробормотал он, снова швырнул ее на подушки и грубо рванул ночную сорочку.

Пайка замерла от страха, но стоило ему запустить руку под рубашку, как она принялась отбиваться. Она быстро подтянула ноги к груди и изо всех сил ударила его ногами в живот.

Он обмяк и громко захныкал.

Пайка вскочила и побежала к двери. Там она еще раз обернулась, потому что теперь он принялся причитать во все горло:

— Да простит меня Господь! — Выглядел он жалко, но у Пайки была лишь одна цель: как можно скорее убраться в безопасное место.

Она выбежала из комнаты. Быстро окинула взглядом гостиную. «Где он не найдет меня?» — гулко стучало у нее в голове. Отчаянно посмотрела на шкаф, в котором мать хранила белье. Одним прыжком она вскочила внутрь, забилась в угол в надежде стать незаметной. Она прислушивалась, замирая от страха, сердце билось в груди как сумасшедшее. В какой-то момент послышались приближающиеся к ней шаги, но в конце концов они стихли. Хлопнула дверь.

Пайка перевела дух. Ее отчим ушел из дома. Однако она все равно не осмеливалась вылезти из укрытия. Она сидела в шкафу и не заметила, как уснула от усталости и переживаний. И приснился ей сон, который мучил девочку уже не раз. В ночной тиши она звала мать, а та не слышала ее.

Проснулась Пайка от бормотания.

— Мы должны сказать ребенку об этом как можно осторожнее, — встревоженно шептал отец Томислав.

— Но куда подевалась девочка? — звучным басом поинтересовался отец Дарко.

Пайка толкнула дверь шкафа и вылезла из него. Ей показалось или оба мужчины смотрели на нее с сочувствием?

— О чем вы хотели сказать мне как можно осторожнее?

Отец Томислав откашлялся.

— Дитя мое, собирай вещи! Я отвезу тебя в Окленд!

Пайка пристально поглядела на священника.

— Ты поедешь со мной в Окленд, — произнес он тоном, не терпящим возражений.

— Где мой отчим?

— Он… — Отец Томислав откашлялся, а затем негромко произнес: — Он… Что ж, его нашли в лесу каури.

— Повесился на дереве, — поспешно добавил отец Дарко.

Пайке потребовалось мгновение, чтобы понять, что произошло.

— Мне можно будет наконец-то вернуться к племени моей матери? — негромко поинтересовалась она. Горевать об отчиме, который так сильно напугал ее ночью, она не могла.

— Нет! — строго ответил отец Томислав, а затем добавил, уже мягче: — Я отвезу тебя в сиротский приют. Там тебе будет хорошо.

Роторуа, 31 декабря 1899

Аннабель кокетливо вертелась перед зеркалом в своем новом синем платье с белым стоячим воротничком. Она не стала надевать корсет и теперь довольным взглядом окидывала свою талию. На протяжении последних недель было столько работы, что она сильно похудела, причем в особенно ненавистных местах.

Гордон восхищенно присвистнул.

— Ты выглядишь совершенно очаровательно! — произнес он, целуя ее в шею. Рассматривая его в зеркале, Аннабель вынуждена была признать, что он тоже выглядит прекрасно в своем черном костюме, который Гордон заказал для себя в Окленде.

— Ты еще составишь конкуренцию красавцу Алану, — довольно рассмеялась Аннабель.

— Как хорошо, что ты снова смеешься! — произнес Гордон и в шутку добавил: — Но насчет того, чтобы составить конкуренцию свояку, я — пас. Я только что видел его, и мне далеко до жилета из кружев на сине-зеленом атласном фоне.

— Скажи уже, что он вырядился, словно павлин!

— Ну, я бы сказал, что он подстраивается под свою супругу. Твоя сестра тоже не поскупилась на украшения для своей особы: на ней лиловое платье с ярким узором и просто гигантская шляпа.

— Думаешь, мне тоже стоит надеть шляпу? — неуверенно поинтересовалась Аннабель.

Гордон энергично покачал головой.

— Нет, в этом случае слишком плохо видны твои светло-русые локоны. Они так же восхитительны, как и при первой нашей встрече. — Он рассмеялся, и Аннабель тоже не сдержала улыбки. Его звучный смех был слишком заразителен.

Всякий раз, вспоминая о том, как тяжелый шиньон соскользнул у нее с головы, они просто тряслись от смеха.

— Идемте же, милостивая госпожа! — Гордон предложил ей руку, и они величаво прошлись по спальне. Он весело добавил: — Да, я все хотел тебе сказать, что ты, кажется, забыла пригласить Патрика и мне пришлось взять это на себя. Он будет музицировать для нас.

Аннабель резко вырвала у мужа руку и возмущенно уставилась на него.

— Что ты сделал? Ты пригласил Патрика О’Доннела? — Голос ее стал пронзительно-резким.

Теперь настал его черед удивляться.

— Да. А что, не надо было? Ты ведь сама этого хотела, верно?

— Я передумала, — мрачно ответила она.

— Почему? Что он тебе сделал?

Аннабель вздохнула. Нет смысла скрывать что-либо от Гордона. Нужно объяснить ему, почему она намеренно «забыла» пригласить учителя.

— Это не из-за меня. Просто они с Абигайль когда-то любили друг друга.

Гордон удивленно уставился на нее.

— Ну и что? Может быть, они обрадуются, встретившись после стольких лет.

— Но я не хочу, чтобы они встретились в нашем доме, и не хочу, чтобы эта встреча имела продолжение, — упрямо заявила Аннабель.

Гордон закряхтел, упал на кровать и скептически посмотрел на жену.

— Аннабель, не глупи! Они взрослые люди и рано или поздно встретятся. Я очень удивлен, что они до сих пор нигде не столкнулись.

— Мне удавалось не допускать этого!

— Но, Аннабель, если хочешь знать мое мнение, тебя это не касается.

— А я не хочу. Мы все надеемся, что Патрик женится на Гвендолин и будет с ней счастлив. Не время ему сейчас видеться со своей бывшей любовью.

— Сердце мое, ты заходишь слишком далеко. Я прекрасно знаю, что ты любишь играть в судьбу, но ты ничего не сможешь сделать, если эти двое все еще любят друг друга. Могу тебе лишь посоветовать: не лезь в это дело! Они уже давно не дети!

— Ах, да что ты в этом понимаешь! — воскликнула Аннабель. — Абигайль всегда вела себя по-детски. И ей так хочется великой любви, что, возможно, она не будет обращать достаточно внимания на Гвен.

— Ну и что? Может быть, это взаимно. Что плохого, если они все же будут счастливы? Разве она мало лет потратила впустую в роли любовницы… — Гордон умолк.

— Откуда ты знаешь?

Гордон вздохнул.

— Ты же помнишь, как я прогнал этого шантажиста. И Абигайль непременно захотела рассказать мне, чем он ее шантажировал. Я, конечно, затыкал уши, но, к сожалению, все равно услышал про женатого парня. Так что не лезь ты в это дело!

— Гордон, прошу, поверь мне, я хочу как лучше! И не желаю, чтобы снова случилось несчастье!

Еще секунду назад муж смотрел на нее строго, но теперь взгляд его смягчился.

— Аннабель, я знаю, что ты хочешь как лучше. И я верю, что тебе хочется помочь, но думаю, что нам всем следует предоставить Абигайль и Патрика О’Доннела судьбе. Мне он, кстати, очень понравился бы в роли свояка.

— Прекрати, Гордон! Лично я не могу представить Абигайль в роли заботливой матери, а ведь маленькая дочь Патрика с того трагического дня не произнесла ни слова! — раздраженно заявила Аннабель.

Гордон понял, что ничего не сможет сделать с ее упрямством. Поэтому он просто встал и снова протянул ей руку.

— Ну что, вы идете, милостивая госпожа?

— Ты невыносим! — проворчала Аннабель и взяла его под руку.

На веранде и в гостиной все было пышно украшено. Празднично накрыли большой стол, и Руиа с довольным видом оглядывала свое творение. Ей едва удалось убедить Аннабель предоставить ей приготовление ужина. И только после того, как маори пригрозила, что будет праздновать со своей родней в Охинемуту, если Аннабель немедленно не уберется из кухни, та оставила поле боя за своей кухаркой.

Единственное, что тревожило маори, так это то, что она вот уже несколько часов не видела Пайку. И это несмотря на то, что девушка обещала помочь ей и вообще была очень ответственной и исполнительной. Куда же она подевалась?

— Вы не видели Пайку? — вдруг спросил ее Дункан. В его голосе звучала неподдельная тревога.

— К сожалению, нет! Она уже давно должна была помогать мне на кухне, — ответила Руиа, тревога которой все возрастала.

— Она поссорилась с моей матерью и сестрой, — мрачно произнес молодой человек.

«Кажется, парень очень расстроен», — с сожалением отметила Руиа. Она с удовольствием помогла бы ему, но понятия не имела, куда подевалась Пайка. Хотя… Что там говорила девушка недавно? «Если я не знаю, что делать, или тоскую по родной деревне, я всегда хожу к Похуту». «Может быть, она у гейзера», — подумала кухарка. И только она собралась посоветовать молодому человеку, как к ним подошла его мать. Руиа не очень любила Оливию и предпочла промолчать в ее присутствии.

— Уже есть что-нибудь приличное из выпивки? — поинтересовалась Оливия.

— Перед ужином будет шампанское, — уклончиво ответила Руиа.

— Так чего же вы ждете? Принесите мне бокал! — велела Оливия и с осуждающим видом обернулась к сыну: — Хорошо, что я нашла тебя до ужина. Может быть, ты расскажешь мне, что все это значит? Ты позоришь меня и сестру перед бесстыжей служанкой! Она же лгала, каждое ее слово было ложью. Моя мать никогда не потерпела бы рядом присутствие маори!

— Лучше спроси у бабушки, дорогая мама! Пайка ухаживает за ней! И, кроме того, хочу попросить тебя не говорить об этой девушке таким тоном! — Голос Дункана звучал довольно резко.

— Твоя бабушка спит. Но маори в роли медсестры? Это же неслыханно!

— Мама, а что ты вообще имеешь против маори? Ты говоришь с таким презрением, поскольку так поступает отец, или ты думаешь, что мы — ты и я — чем-то лучше только потому, что в наших жилах не течет кровь маори?

Оливия внезапно покраснела. Она залпом выпила бокал шампанского, который молча протянула ей Руиа.

— Еще один! — велела Оливия.

— Мама, я задал тебе вопрос. Представь себе, что я влюблюсь в маори. И тогда твои внуки будут наполовину маори. Ты что, будешь меньше любить их от этого?

Оливия резко втянула в себя воздух.

— Замолчи! — прошипела она. — И не смей говорить, что полюбишь маори!

— Слишком поздно! Я уже влюбился в девушку, нравится тебе это или нет! — заявил в ответ Дункан.

В это мгновение к ним подошел Алан, ведя под руку Хелен.

— Что, мой милый сын, ты извиняешься за недостойное поведение по отношению к матери и сестре? — настороженно поинтересовался он.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Оливия. На лице ее все еще читался ужас, вызванный тем, что она услышала от Дункана.

— Я рассказала отцу. — Хелен усмехнулась.

Дункан смерил сестру презрительным взглядом. При этом он скорее испытывал к ней жалость, нежели гнев. Хелен не упускала ни единой возможности очернить его перед отцом, потому что он был любимчиком Алана и она ревновала к нему.

Алан доверительно накрыл руку сына ладонью.

— Скорее всего, это ужасное недоразумение, что ты вступился за маори, не так ли, сын мой?

Хелен тут же перестала улыбаться.

«Судя по всему, она надеялась, что отец поставит меня на место, — подумал Дункан. — Но вряд ли дождется этого». Он решил подойти к делу осторожнее, не настраивая против себя отца. Молодой человек откашлялся.

— Отец, мы не имеем права вести себя, как неотесанные золотоискатели. Какое впечатление сложится о нас, если мама и Хелен будут шипеть на прислугу?

— Ты совершенно прав, мальчик мой, в этом нет необходимости, — подтвердил Алан, бросая осуждающий взгляд на обеих женщин.

Но Оливия, казалось, не заметила его. Она погрузилась в размышления. При этом лицо у нее было такое, словно она увидела призрака. В голове стучали слова Дункана: «Тогда твои внуки будут наполовину маори!»

Однако Хелен не отступала.

— Отец, он влюблен в ту девушку. Поэтому он нас так грубо одернул.

Вместо того чтобы отнестись к словам дочери со всей серьезностью, Алан Гамильтон расхохотался.

— Хелен, ты шутишь. Твой брат не влюбится в маори, ведь в Окленде за него готовы выйти замуж дочери из лучших семейств. К тому же он знает, что мы с матерью никогда не потерпим темнокожую невестку. Не так ли, мой мальчик? — произнося эти слова, он покровительственно похлопал сына по плечу.

Однако Дункан уже не слушал его. Руиа подала ему незаметный знак. Очевидно, она хотела сказать ему что-то, но только наедине.

Оливия, побелевшая как стена и выпившая залпом уже второй бокал шампанского, пробормотала:

— Я посмотрю, как там мама!

Марианна как раз проснулась, когда Оливия ворвалась в комнату, даже не поздоровавшись.

— Дитя мое, ты плохо выглядишь! — вырвалось у пожилой женщины, когда она увидела дочь.

Оливия со стоном рухнула на стул.

— Ты права, мама, у меня тяжесть на душе. Я хочу, чтобы ты немедленно уволила эту молодую служанку.

— Какую служанку?

— Ну, эту маори, которая утверждает, что ухаживает за тобой.

Марианна нахмурилась.

— Она не просто утверждает. Это правда. Она моя жемчужина, и я ни за какие деньги не расстанусь с ней.

— Но, мама, неужели ты совсем из ума выжила? Маори, которая ухаживает за тобой? Это неслыханно!

— Дитя мое, но что же мне делать? Пайка добра ко мне. Она красивая девушка с поразительно светлой кожей и, что гораздо важнее, с добрым сердцем. Я сразу поняла, что она особенная. Как бы странно это ни прозвучало, но мне сразу показалось, что мы давно знакомы. Мне нравится, как она поет. К тому же она рассказывает мне разные истории. У нее восхитительный голос. Он напоминает мне голос Абигайль… — Марианна не договорила и быстро добавила: — Кроме того, она лишь наполовину маори. Ее отцом был белый.

— Мама, прошу, выстави ее!

— Нет! Я не сделаю этого! — упрямо заявила Марианна.

— А если я скажу тебе, что мой сын влюбился в эту девушку и что случится несчастье, если об этом узнает его отец? — Голос Оливии дрожал от волнения.

— Да успокойся же! Я серьезно поговорю и с Дунканом, и с девушкой. Объясню им, что так не пойдет. Уже хотя бы из-за детей, которые могут родиться от подобной связи. Дети-метисы не будут благословенны. Даже подумать страшно, чтобы внуки Алана Гамильтона могли быть темнокожими.

Оливия с ужасом глядела на мать.

— Темнокожими? Неужели такое возможно, чтобы у детей проявилась кровь маори, если метис сочетается с белым? Я… я хочу сказать, что у него ведь все равно три белых предка? — пролепетала Оливия.

— Думаю, да, потому что темный цвет зачастую все же берет верх. Ты только посмотри на наши волосы! И только у Абигайль светло-русый цвет волос, как у отца, возобладал, — спокойно заявила Марианна, а потом добавила, уже мягче: — Но ты не переживай, молодые люди будут вести себя разумно. Но в одном ты можешь быть уверена: если бы в Пайке не текла кровь маори, я была бы рада принять ее в нашу семью… — Она умолкла на полуслове и встревоженно посмотрела на дочь. — Деточка, деточка, ты действительно плохо выглядишь.

— Меня опять замучили головные боли. Я скоро еще раз зайду к тебе, — пробормотала Оливия, поднялась со стула и, пошатываясь, вышла из комнаты.

Оказавшись в коридоре, она прислонилась к стене. Колени дрожали. В голове молотом стучали слова матери: «Думаю, да, потому что темный цвет зачастую все же берет верх».

Сердце гулко стучало. Это все меняет! Нужно встать на сторону Дункана, если она не хочет, чтобы раскрылась ложь всей ее жизни, иначе случится беда. Почему в течение многих лет она не думала об этом? Если у Дункана будут дети от белой женщины, его ребенок может раскрыть ее тайну… Ее сын должен жениться на маори, хочет она того или нет. Это вполне объяснит появление темнокожего ребенка! Как она могла забыть об этой опасности, дамокловым мечом висевшей над ней с самого рождения Дункана? Женщина была исполнена твердой решимости толкнуть своего сына в объятия маленькой маори. В конце концов, эта девушка действительно очень красива!

На праздник Абигайль надела свое старое розовое платье, потому что оно снова стало ей не тесно. Вообще-то, она больше не собиралась никогда надевать его, но в нем она чувствовала себя уютно. Казалось, вместе с ним возвращается тот самый день, когда она еще верила в настоящую любовь. Бросив взгляд на старинные напольные часы, стоявшие у нее в комнате, она поняла, что, если не хочет опоздать к ужину, придется поторопиться.

Войдя в прихожую, она замерла. Перед ней стоял не кто иной, как Патрик О’Доннел. «Он совершенно не изменился!» — подумала она. Хотела поздороваться, но не смогла выдавить из себя ни слова.

Судя по всему, с ним происходило то же самое: он словно окаменел.

Они смотрели друг на друга и молчали. Абигайль бросало то в жар, то в холод. Чувства были настолько сильными, что у нее закружилась голова.

И только резкий женский голос вернул ее к действительности:

— Должно быть, ты Абигайль! Ты меня помнишь? Мы вместе ходили в школу.

Абигайль вздрогнула и только теперь заметила стоявшую рядом с Патриком женщину. Высокая, худощавая, с темными волосами и узкими губами, она улыбалась ей, но зеленые кошачьи глаза сверкали почти угрожающе. Абигайль сразу же ощутила исходившую от этой женщины опасность. Ей смутно вспомнилось, что она не любила Гвендолин еще в школьные годы.

Та по-хозяйски положила руку на плечо Патрика и настороженно поинтересовалась:

— Ты что, дара речи лишился?

— Нет, милая Гвен, просто немного удивлен, что так внезапно оказался лицом к лицу с мисс Абигайль. Одиннадцать лет — долгий срок, — сдержанно произнес он и вежливо протянул Абигайль руку. — В городке говорили, что ты вернулась в долину гейзеров. Рад тебя видеть.

— Я тоже рада, — спокойно ответила Абигайль, пожимая мужчине руку и глядя ему прямо в глаза. Ей буквально пришлось заставить себя снова выпустить его руку и обернуться к его спутнице.

— Добрый день, Гвендолин, — произнесла она, протягивая руку и ей. Рукопожатие у той оказалось крепким. Слишком крепким, по мнению Абигайль.

— Так давайте же веселиться, — прощебетала Гвендолин, уводя Патрика за собой.

Абигайль несколько раз глубоко вздохнула. Она всегда знала, что любовь к нему так и не угасла окончательно, но что при виде своего бывшего возлюбленного у нее задрожат колени, а сердце пустится в пляс, она и не предполагала. И если чутье не обманывало ее, он, похоже, чувствовал то же самое. И что теперь делать? В таком состоянии она не может участвовать в празднике и делать вид, будто ничего не произошло. С другой стороны, не пойти она тоже не может, ведь Аннабель и Гордон так старались все подготовить.

Абигайль решила немного остыть у озера, а затем приступить к исполнению своих обязанностей. Она обещала Гордону, что споет пару песен.

Вид озера и в самом деле подействовал на Абигайль успокаивающе. Какая она актриса, в конце-то концов, если не может скрыть свои чувства?

— Аби! — донесся до нее голос. Его голос.

И прежде чем Абигайль успела собраться с мыслями, Патрик обнял ее и поцеловал.

— Патрик! — прошептала она, когда через целую вечность они наконец отстранились друг от друга. — Я никогда больше не оставлю тебя!

Ей показалось или его взгляд омрачился?

— Сегодня я попросил Гвендолин стать моей женой, — бесцветным голосом произнес он.

Абигайль недоуменно поглядела на него, а затем молча повернулась и побежала обратно к дому. «Этого не может быть!» — стучало у нее в голове.

Прежде чем войти в гостиную, Абигайль вытерла слезы и поправила прическу. На пороге она едва не столкнулась с Гвендолин, которая бросила на нее злобный взгляд и сердито прошипела:

— Руки прочь от моего жениха! Я не такая, как моя сестра! Я буду бороться за него. Ты не сможешь отнять его у меня.

Абигайль молча прошла мимо Гвендолин, угрожающе возвышавшейся над ней. «Не беспокойся, — подумала она, — скорее ад замерзнет, чем я еще раз свяжусь с женатым мужчиной».

— Что ты там уже успела не поделить с Гвен? — прошептала Аннабель, когда Абигайль села рядом с ней за столом.

— Госпожа пожелала, чтобы я убрала руки прочь от ее жениха.

— Боже мой! Неужели ты была на улице с Патриком? И вы ведь не…

— Нет, мы поцеловались.

— О нет! — вырвалось у Аннабель.

— Не переживай, я больше не буду, — тихо произнесла Абигайль, наблюдая краем глаза за входящим в гостиную Патриком, которого Гвендолин тут же взяла под руку, не преминув при этом бросить в ее сторону победоносный взгляд.

— И что ты нашла в этой женщине? — вырвалось у Абигайль.

— Просто я думаю о ребенке. Девочке срочно нужна мать. А у Гвен хоть и нет своих детей, но она женщина с безупречной репутацией.

— В отличие от меня, ты хочешь сказать? — прошипела Абигайль.

— Нет, я ничего такого не имела в виду, — поспешила заверить ее сестра, но тут со своего места поднялся Гордон и прервал спор сестер небольшой речью. Он не любил много говорить, однако его неуклюжие благодарности жене тронули гостей. Даже Абигайль украдкой смахнула слезу, когда Гордон назвал Аннабель «величайшим счастьем, которое подарила ему судьба».

Пожалуй, никто не догадывался о том, что у Абигайль была еще и другая причина для слез. Глядя на Патрика, сидевшего напротив с другой женщиной, она чувствовала, как ее сердце разрывается от тоски. Он изо всех сил старался не смотреть на Абигайль, а Гвендолин, в свою очередь, не сводила глаз с жениха, и в ее взгляде читалось неприкрытое обожание.

Стараясь отвлечься от грустных мыслей, Абигайль попыталась завести за ужином разговор с другой своей сестрой, Оливией, сидевшей слева от нее, но та, казалось, мыслями находилась где-то далеко и, кроме того, была уже слегка пьяна.

А с Аннабель Абигайль разговаривать сегодня не хотелось. Гвендолин — «женщина с безупречной репутацией»! Как Аннабель могла повести себя настолько бестактно?

Абигайль еще раз осторожно окинула взглядом собравшихся за столом. В этот миг Патрик украдкой посмотрел на нее. В его взгляде застыла такая тоска, что даже если бы не было этого поцелуя, то сейчас она уже точно была уверена, что он по-прежнему любит ее. Но это осознание тут же разрушила Гвендолин.

Резким голосом она рявкнула через весь стол:

— Мисс Абигайль, неужели вам недостаточно того, что вы в ответе за смерть моей сестры? Хотите натворить еще больше бед, сначала вскружив голову мужчине, а затем скрывшись под покровом ночи?

Абигайль судорожно сглотнула. Теперь все взгляды были устремлены на нее. Она старалась найти слова, чтобы достойно ответить сопернице, но в голову не приходило решительно ничего. Пустота.

Никто даже не пытался вступиться за нее. Красный, словно вареный рак, Патрик смотрел куда-то мимо нее, а Аннабель что-то упорно искала в своей тарелке.

Но тут внезапно встала Оливия и заплетающимся языком произнесла:

— Гвендолин Фуллер, или как там тебя сейчас зовут, ты всегда была злой на язык. При чем тут моя сестра к тому, что ты непременно хочешь выйти замуж за мужчину, который тебя не любит? Оставь ее в покое! Иначе будешь иметь дело со мной. А это пока что всем выходило боком. Слышишь?

В этот момент все гости неотрывно смотрели на Оливию, которая, высказавшись, со стоном рухнула обратно на свой стул, схватила полупустой бокал вина и осушила его одним глотком.

— Я не стану терпеть этого. Пойдем, Патрик, мы уходим из этого дома. — Гвендолин встала.

— Пожалуйста, Гвен, моя сестра ничего такого не имела в виду, — попыталась выступить в роли третейского судьи Аннабель, но Оливия только хихикнула:

— Еще как имела!

Тут вскочила Абигайль.

— Спасибо тебе, Оливия, ты была единственной, кто вступился за меня за этим столом. Правда в том, что я никогда не переставала любить Патрика О’Доннела. И если он все еще любит меня, на что я надеюсь, то ни одна сила в мире не может помешать нам быть счастливыми. Пока еще он свободный человек. — И она улыбнулась, надеясь, что он ответит на ее улыбку.

Но тот вдруг стал белее мела и, казалось, был скорее неприятно поражен, нежели тронут. Смутившись, Патрик несколько раз откашлялся, а затем нерешительно произнес:

— Нет, Аби, один раз ты уже сделала меня несчастным. Гвен права. Что, если ты снова бросишь меня? Я больше не верю тебе. Я принял решение. Я женюсь на Гвен. У нас все было хорошо, пока не объявилась ты. Пожалуйста, просто оставь нас в покое!

С этими словами он поднялся, его била дрожь. Внезапно ей показалось, что он очень старый и сломленный человек.

— Пойдем, Гвен, мы уходим.

— Но ты не можешь так поступить! Ты ведь собирался играть для нас, — вмешался Гордон, наблюдавший эту сцену с немым ужасом.

— Мне очень жаль, Гордон. Но с учетом происходящего я не могу праздновать вместе с вами.

— Гвен, пожалуйста, останьтесь! — умоляла Аннабель.

Абигайль в недоумении переводила взгляды с одного на другого, а затем бросилась к фисгармонии и заиграла веселую ирландскую мелодию. Она не могла и не хотела наблюдать, как навеки уходит любовь всей ее жизни. Она играла, прогоняя боль, едва не разрывавшую ей сердце. «Он трус! — стучало у нее в голове. — Жалкий трус!» И наконец, громко запела «Red Is The Rose». Она пела ее грубо и громко, словно застольную ирландскую песню.

— Ты что, совсем спятила? — шипел Алан Гамильтон, обращаясь к жене, когда ему наконец удалось вывести ее, шатавшуюся от опьянения, из гостиной.

Они стояли в темном углу веранды, и Оливия хихикала, как маленькая девочка, сыгравшая веселую шутку. Она умолкла лишь тогда, когда почувствовала на щеке тяжелую пощечину.

— Что подумают остальные? — вопрошал Алан.

— Ай! Ты меня ударил! — удивленно заявила она и вдруг полностью протрезвела.

— Я буду бить тебя, пока ты не объяснишь мне, зачем напиваешься и позоришь всех нас.

— Ах, бедняжка, ты переживаешь по поводу нашей репутации? Но что скажет твоя семья, если я сообщу им, что почтенный Алан Гамильтон содержит дешевую шлюху?

— Заткнись! — резко приказал он и сердито добавил: — И не забудь тогда рассказать всем, что после рождения сына прекрасная Оливия стала холодна как рыба. И что замуж она за меня выходила только по одной причине: ради денег!

Оливия презрительно фыркнула:

— Ради денег, милый мой, я никогда не продалась бы такому самовлюбленному павлину, как ты. Истинную причину тебе не узнать никогда.

— Это еще что такое? — угрожающим тоном поинтересовался он.

— Ничего! — ответила ему жена и покраснела. Она хотела быстро пройти мимо него и вернуться в дом, но он удержал ее.

— Я задал тебе вопрос: что это значит?

— Можешь ударить меня! Но все равно это бессмысленно. Я просто так сказала. Как обычно и бывает с пьяными.

— Да, хотелось бы верить, что ты говоришь глупости. Но раз уж ты разболталась, быть может, объяснишь, почему наш сын не явился к ужину?

Оливия пожала плечами.

— Наверное, он с девушкой.

Алан пристально поглядел на жену.

— Какой девушкой?

— Ну, с маори, которая ухаживает за мамой, — с подчеркнутым равнодушием произнесла она.

— Как ты смеешь говорить столь абсурдные вещи? Этот слух пустила наша дочь, чтобы утвердиться в собственной важности. Дункан — мой сын, и он знает, что важно для семьи. И он знает, как я отношусь к бракам между белыми и маори. Нет, милая моя, таким образом тебе меня не спровоцировать. Мальчик весь в меня. А если бы это действительно было так, ты бы уже вовсю кричала, возмущаясь происходящим. Я же знаю, что ты никогда не потерпела бы подобной связи. Ты первая помешала бы браку между нашим сыном и маори и приложила бы к этому максимум усилий! Я слишком хорошо знаю твое отношение к метисам.

— А я изменила свое мнение, — спокойно заявила Оливия, оставила мужа и бросилась в сад.

Там она опустилась на скамью, на которой ее поцеловал юноша, ставший ее первой любовью и пробудивший в ней такое желание, которое не удавалось разжечь Алану за все годы супружеской жизни.

Роторуа, конец ноября 1879

Оливия нервно бегала взад-вперед по своей комнате. Уже не первый день ее терзала тревога. О своем теле она знала немного, но ей было известно, что если женщина беременна, то ежемесячные кровотечения прекращаются. К настоящему моменту она ждала уже целую неделю, и в душе нарастала тревога. Может быть, это случилось в тот последний вечер, когда она тайно встречалась с Анару у озера? В ту ночь, когда они в очередной раз соединились в страстных объятиях?

При одной мысли о статном Анару по спине у нее побежали мурашки. Она любила его каждой клеточкой своего тела и в этот миг хотела только одного — быть с ним. Сегодня ночью они должны снова встретиться у озера. Так же, как и тогда…

Спустя полгода после того, как ее мать застала их на садовой скамейке, Анару перехватил Оливию у магазина колониальных товаров и велел прийти ночью к озеру. Та надменно ответила: «Я совершенно не собираюсь с тобой встречаться», — а потом пришла точно в назначенное время. Стоя внизу, на мостках, он молча обнял ее и страстно поцеловал, и девушка поняла, что пропала. Она не колебалась ни минуты, отдаваясь ему прямо на песчаном берегу озера. Они любили друг друга вот уже больше года, и никогда ничего не было. Всякий раз, проводя с ним время, она даже мысли не допускала, что придется жить без него. А мать не оставляла попыток преподнести ей в качестве жениха Алана Гамильтона. Он был милым парнем, очень привлекательным, но Оливия не хотела его. Она не могла представить себе, чтобы отдаться кому-то другому, не Анару. Когда она лежала в его объятиях, для нее существовал только он, и девушка мечтала о том, чтобы уйти с ним далеко-далеко.

Однако стоило ей вернуться домой, как рассудок брал верх над сердцем, недвусмысленно давая понять, что это безумие — разочаровывать свою мать и отказывать Алану Гамильтону. В отличие от Анару, Алан жил в белом замке, как в шутку он называл свой дом, имел надежный доход. Несколько недель назад Алан и его отец останавливались в их отеле, и молодой человек сразу же после катания в карете сделал ей предложение. Она попросила его немного потерпеть.

Влюбленный Алан пообещал ждать.

Оливии хотелось прожить жизнь среди богатых людей. Иметь красивый дом с изысканной мебелью, самые лучшие платья, сшитые по последней моде, и признание в обществе… Будущее вместе с маори представлялось ей жалким, особенно если Анару был далеко. Может быть, они будут жить в хижине, перед которой ей придется готовить еду в земляной печи, вытирая пот со лба. Но стоило ей прижаться к груди своего возлюбленного и вслушаться в звуки его голоса, как она готова была поверить каждому его слову и пойти за ним на край света. Он каждый раз обещал ей, что обязательно что-нибудь придумает. Сделает что-то для своего народа, заработает состояние и будет баловать свою принцессу.

Оливия мечтала оказаться в объятиях возлюбленного, представляла себе прикосновения его рук к своей коже, как вдруг ее затошнило. Девушка испугалась. Это подтвердило ее самые худшие опасения. Она прекрасно помнила, как ужасно чувствовала себя мать, когда Абигайль только готовилась появиться на свет.

Девушку вырвало, и она устало рухнула на кровать под балдахином, пытаясь собраться с мыслями. Ясно было одно: ни в коем случае нельзя растить ребенка вместе с Анару! Тогда ее мечты о жизни в белом замке рухнут навеки. Неужели она действительно хочет рискнуть? Когда в голове прояснилось, Оливия придумала единственное возможное решение, которое позволило бы ей произвести на свет дитя любви.

Она быстро вскочила с кровати и, не теряя ни минуты, написала Алану в Окленд томное письмо. Не став ходить вокруг да около, она подсказала ему идею поскорее пригласить их с матерью в Окленд, поскольку ей нужно ему кое-что сказать. Нельзя было ждать ни дня. Передавая на бумаге лживые заверения в своей любви, Оливия стонала. Она закончила послание словом «Тоскую…».

Опасаясь, что передумает, девушка торопливо запечатала письмо.

Может быть, не ходить сегодня к Анару? Но нет, он такой импульсивный, что запросто может явиться к ней домой. А этого ни в коем случае не должно произойти. Если ее мать узнает, что они любят друг друга, будет беда. Ни один человек на свете не должен узнать о том, что она, Оливия Брэдли, отдалась маори.

Чтобы не ужинать с семьей, Оливия сказалась больной. Когда в доме стало темно и тихо, она осторожно вышла в ночную прохладу.

Сердце гулко стучало в груди. «Какой он гордый и статный!» — подумала девушка, подходя к молодому маори. Теперь сердце готово было разорваться на части. И с каждым шагом таяла ее решимость сказать ему в лицо, что они больше никогда не увидятся.

«Куа ароха ау киа кое. Я люблю тебя!» — сладким голосом приветствовал ее Анару.

Оливии стало больно. Лучшего признания в любви и ждать нечего! Она подумала, что, возможно, стоит повернуться и броситься бежать прочь, но отказалась от этой мысли. Только не размякать! Иначе что же будет? Оливия подошла к нему, чувствуя дрожь в коленях.

Стоило ему обнять ее, как она почувствовала, что поддается его очарованию и уже готова позабыть обо всем на свете. «Нужно быть разумной», — напомнила она себе. Вздрагивая под его нежными прикосновениями, Оливия украдкой смотрела на Анару. Похоже, он ничего не заметил. Юноша что-то говорил ей умоляющим тоном на своем языке, затем прижал ее к себе и поцеловал.

— Пойдем! — прошептал он, когда губы их разомкнулись, и взял ее за руку.

Мысли Оливии понеслись вскачь. Душа и сердце требовали пойти за ним, не задумываясь о будущем, и с наслаждением поддаться его чарам. «Нельзя, иначе я пропала», — прошептал ей внутренний голос, но оторваться от него было ужасно сложно, и у нее ничего не вышло.

А они тем временем уже были в своем укромном месте.

— Я женюсь на тебе, Оливия Брэдли, хочет того твоя высокомерная мать или нет! — прошептал он, падая в высокую траву и увлекая ее за собой.

Оливия села, спина у нее была неестественно прямой. Девушка глубоко вздохнула. Его слова отрезвили ее. Нет, он не женится на ней! А ребенок, растущий у нее под сердцем, никогда не будет жить в хижине, он будет принадлежать семье Гамильтонов. Она не хотела бежать из Роторуа с позором, не желала усложнять жизнь своему ребенку. Нельзя сейчас думать о себе: единственное, что имело значение, это еще не рожденный ребенок.

— Анару, — негромко произнесла она. — Я никогда не выйду за тебя замуж. Наши миры слишком разные.

— Оливия, ты пакеха, а я маори, но ведь мы любим друг друга, — нежно прошептал он.

— Анару, я выйду замуж за пакеха! — с трудом выдавила она из себя. Ей стало дурно.

Теперь сел и молодой маори.

— Что это значит? — бесцветным голосом поинтересовался он, не сводя с нее мрачного взгляда.

— Скоро я выйду замуж за мужчину из Окленда, — повторила она, пытаясь придать уверенность своему голосу.

— Ты любишь его?

Оливия задрожала всем телом, но солгала:

— Да, я люблю его!

— Значит, я был для тебя лишь приключением? — В голосе Анару смешались гнев и печаль.

Печаль была настолько сильной, что Оливия едва не передумала. Она совершенно не хотела обидеть мужчину, которого любила. Но девушка тут же взяла себя в руки, к ней пришло тяжелое осознание: если она сильно ранит гордость Анару, он навсегда оставит ее в покое.

— Просто мне хотелось хоть раз в жизни любить маори. Что в этом такого? — небрежно заявила она, хотя сердце едва не разрывалось на части.

Но что делать? Признаться этому гордому мужчине, что она ждет от него ребенка? Он никогда не откажется от своего отцовства. Единственная возможность прогнать его — это задеть его гордость. Оливия стала противна самой себе. Но выбора у нее не было.

— Анару, ты надоел мне. Неужели не понимаешь? Мне хотелось погрузиться в твой мир просто ради развлечения. Но теперь я выхожу замуж за мужчину, который может предложить мне то, чего я достойна. — Оливия судорожно сглотнула, молясь, чтобы достало сил врать дальше.

Глаза гордого мужчины плакали, несмотря на то что ни одна слезинка не скатилась по его щеке, но девушка почувствовала, как ему больно. В следующее мгновение он вскочил.

— Так выходи замуж за своего богатого пакеха! А меня ты никогда больше не увидишь, ты, белое чудовище!

Произнеся эти уничижительные слова, он бросился бежать и ни разу не обернулся.

Оливия вздохнула с облегчением, поскольку ей удалось найти нужные слова, чтобы обратить Анару в бегство. В то же время ей было ужасно грустно, потому что она потеряла его навеки.

Роторуа, 31 декабря 1899 — 1 января 1900

Пайка уже целую вечность сидела на белом камне на безопасном расстоянии от Похуту. Пока что гейзер еще не извергался, но девушке было все равно. Ей хотелось покоя. Покоя от издевательств со стороны белых и от собственного смятения.

Не считая бульканья воды, здесь стояла абсолютная тишина, хотя днем от чужаков не было прохода. Пайка с тоской вдохнула свежий ночной воздух. Прогнать мысли о Дункане, который ужасно сбивал ее с толку, она не смогла. Молодой человек, не колеблясь, бросился на ее защиту и попытался поставить на место мать и сестру. Несмотря на это, Пайка злилась из-за того, что при воспоминании о нем сердце ее начинало биться быстрее.

Она задумчиво смотрела на маленький гейзер, который как раз в этот миг выплюнул фонтан воды. Это был предвестник высокого извержения Похуту. Ветер дул как раз в сторону Пайки, и девушка в мгновение ока оказалась мокрой с головы до ног. Радостно вскрикнув, она вскочила, обнаружив, что от теплого душа в ней проснулась жизнь.

Стоило маленькому гейзеру успокоиться, как его старший брат выстрелил в небо огромным фонтаном. Теплый туман снова полетел в сторону Пайки, окутав ее влажной пеленой мелких брызг.

— Ты только посмотри, вокруг тебя радуга! — вдруг раздался мужской голос, и Дункан одним прыжком оказался рядом с ней.

Пайка заметила, что он обратился к ней на «ты».

— Дункан, что ты здесь делаешь? — удивленно поинтересовалась она.

— Я искал тебя и нашел. — Он лукаво улыбнулся.

— Чтобы потанцевать?

— Хорошая идея! — Юноша рассмеялся и вдруг без всякого предупреждения закружил ее на месте. — Смотри-ка, твое платье все в белых пятнах из-за воды гейзера.

Пайка наклонилась, подняла подол и окинула его критическим взглядом.

А Дункан, стоявший вплотную к ней, зачарованно смотрел на ее красивую шею, на которой обнаружил крохотное пятнышко.

— Какое чудное родимое пятнышко в форме сердечка, — пробормотал он скорее себе под нос, но, услышав его, Пайка резко обернулась.

— Если ты будешь так пристально разглядывать меня, я заставлю тебя ждать, пока ты тоже станешь мокрым с головы до ног. Кстати, тебе показалось. У меня нет родимого пятна.

Дункан рассмеялся и показал на ее шею.

— Но я же не слепой. А у тебя сзади глаз нет. Поэтому ты про нее не знаешь!

— Но ведь мама сказала бы мне, правда?

Дункан пожал плечами.

— Понятия не имею. В любом случае оно миленькое. — И с этими словами Дункан уселся на один из камней.

— Пойдем! — попросила Пайка. Судя по всему, ей было неприятно, что он излишне внимательно рассматривал ее.

— Нет! — возразил Дункан и улыбнулся. — Теперь я буду сидеть, пока он снова не выстрелит. А потом ты сможешь посмотреть на меня. И если у меня есть родинка, скажешь мне об этом!

— А если гейзер не смилостивится над нами, пока не стемнеет…

— Значит, переночуем здесь и отпразднуем Новый год у Похуту, — ответил он, продолжая посмеиваться.

— Да ты сумасшедший! — Пайка захихикала и села рядом с ним.

— Мне очень жаль, что мои мать и сестра так повели себя по отношению к тебе, — помолчав какое-то время, серьезно заявил он.

Пайка вздохнула.

— Ничего страшного. Я ведь маори, я привыкла, что меня дразнят.

Дункан удивленно поглядел на нее.

— Почему это? Кто еще плохо обошелся с тобой? Это же не здесь, не в Роторуа, правда?

Пайка покачала головой и нерешительно начала рассказывать о времени, прожитом в Даргавиле. Она умолчала только об ужасном происшествии с отцом и сама удивилась, что доверилась этому незнакомцу.

А Дункан слушал ее как завороженный. Ее рассказ взволновал его, а голос девушки, казалось, проникал в самое сердце. Слушая Пайку, он поглядывал на нее со стороны. «Какой у нее красивый профиль!» — думал он, желая обнять и утешить, но опасаясь напугать своим поступком.

Вдруг она прервала свой рассказ и обернулась к нему. Молодой человек почувствовал, что его застали врасплох, слишком уж пристально он смотрел на нее.

— То, что я рассказываю, тебе наверняка совершенно чуждо? — спросила она, пытаясь встретиться с ним взглядом. — Ты ведь не знаешь забот. Или твоя мать когда-нибудь задумывалась о том, как вас накормить?

Дункан смутился.

— Нет, конечно нет. Ей даже готовить самой не приходится, потому что у нее для всякого случая есть слуги. Конечно, еще в детстве она выполняла все мои желания, но мне всегда давали понять, что я должен пойти по стопам отца. И если быть честным до конца, я ненавижу торговлю смолой каури. Вот только у меня нет выбора. Мой отец решает, какую профессию мне выбрать, с какими людьми встречаться и… — Он вдруг умолк.

— …И на ком жениться.

Дункан кивнул.

— Да, а еще где мне жить и о чем думать. А ведь мы такие разные. Я не стремлюсь к наживе. Мне хочется сделать что-то для людей. Я не могу радоваться богатству, созданному на крови других. Видя представителей твоего народа, я испытываю к ним странную тягу. Это у меня еще с детства. Я проводил каникулы здесь, у своей тети. И как-то раз наблюдал в Охинемуту семью, сидевшую за ханги и обедавшую. Представь себе, я присел с ними. Именно в тот день, когда за мной приехали родители. Когда мама увидела, что я сижу там на земле, она очень рассердилась. Я даже подумал, что она изобьет меня до синяков, но она просто расплакалась. «Никогда так больше не делай!» — всхлипывала она. И я пообещал ей.

Пайка слушала, затаив дыхание. Его голос был подобен нежной ласке теплого ветерка, но потом он замолчал и уставился на Похуту, словно ища у гейзера ответы на волнующие его вопросы.

Пайка негромко запела:

— Э па то хау хевини раро, хе хомаи ароха, киа танги ату ау и коней. Хе ароха ки те иви, камомоту ки тавгити ки Паэрау… — И неожиданно оборвала пение, чтобы объяснить ему, что означают эти слова. — Это песня мирных нгати апакура. Они жили рядом с Те-Авамуту и выращивали персики, яблоки и миндаль, чтобы продавать на рынке в Окленде. Несмотря на то что во время войны они вели себя мирно по отношению к белым, после войны в долине Вайкато их прогнали на юг, в Таупо. В переводе эти слова означают примерно следующее: «Меня гладит северный ветер, возвращая воспоминания, и я горюю о своем племени, затерявшемся в тени мира духов».

Дункан вздрогнул и указал на свою грудь.

— Твои слова трогают до глубины души. У тебя такой голос, которым можно очаровывать людей, — взволнованно произнес он и мечтательно поглядел на девушку.

Ему захотелось обнять ее, но в этот момент началось извержение маленького гейзера. Он схватил Пайку за руку и воскликнул:

— Пойдем, встанем в ту сторону, куда ветер понесет брызги Похуту.

Пайка рассмеялась и ответила:

— Нет, нет, меня он уже обрызгал. Теперь твоя очередь! — Но отнимать у него руку не стала.

Повизгивая, как дети, они подошли к горячему источнику. Он уже бурлил и шипел, как будто поторапливал большой гейзер выпустить фонтан.

— Смотри, до самого неба! — с восхищением воскликнула Пайка. И вот уже их окутало влажное облако из мельчайших брызг. И только когда снова воцарилась мертвая тишина, они посмотрели друг на друга. Пайка, хихикая, ткнула пальцем в белые пятна, которые остались на костюме Дункана от воды с высоким содержанием минералов. — Теперь ты такой же забрызганный, как и я.

— Ну погоди, рано еще злорадствовать! — поддразнил ее Дункан и потянулся к девушке, но Пайка поднырнула ему под руку и побежала прочь.

— Поймай! — поманила она его, отбежав достаточно далеко.

Дункан не заставил себя долго упрашивать.

— Я тебя догоню! — весело воскликнул он и побежал. Но Пайка хорошо умела бегать. Уж чему-чему, а этому она в Даргавиле научилась. Она была гораздо проворнее, чем он, и молодой человек догнал ее только потому, что, добежав до отеля, она остановилась и подождала его.

— А теперь я настаиваю на танце, — с наигранной строгостью произнес Дункан.

— Я решила не ходить на праздник, но мы, маори, держим свои обещания. Хорошо, я пойду с тобой, но что скажет твоя семья, если ты будешь танцевать со мной?

— А вот это, милая Пайка, мне совершенно безразлично. Если я позволю отцу и дальше определять свою жизнь, еще чего доброго стану таким же упрямым и несчастным, как он. Иногда мне кажется, что он ожесточился. Для него ничего не значат красота и сила старого дерева каури, если он может забрать его последнюю смолу. А его жена… — Дункан вдруг умолк. Имеет ли он право так говорить об отце, которому хочется видеть своего сына счастливым?

— Твой отец любит ее?

Дункан пожал плечами.

— Не знаю. Может быть, любил когда-то, но, сколько я себя помню, они избегали друг друга. А мама грустит все больше и больше. То, что видела ты, — это внешнее проявление, но я видел ее и в моменты слабости, когда она уже не может скрывать свою грусть. И становится очень мягкой, почти меланхоличной.

Оба настолько были увлечены разговором, что только у входной двери заметили, что уже пришли. Грубая деревянная вывеска «Отель “Похуту”» покачивалась на ветру.

— Давай зайдем в отель, а потом через холл пройдем в жилой дом, — предложил Дункан.

— Ты имеешь в виду, что таким образом мы не столкнемся с ними? — Пайка весело наблюдала, как покраснели его уши, оттого что она его подловила, и с хитрой улыбкой добавила: — Тогда нам следовало бы пробраться через сад, а потом через веранду и на праздник.

— Чудесная идея! — Дункан улыбнулся, взял ее за руку и воинственно заявил: — Это чтобы моя семья сразу поняла, что мы тут вместе не случайно.

И рука об руку они побежали в сторону веранды, когда кто-то, пошатываясь, вышел им навстречу из темноты сада.

— Мама! — испуганно воскликнул Дункан. — Почему ты не в доме?

— Твой отец хотел отправить меня в постель, но я сбежала. Не хочу проспать смену столетий.

Дункан удивился. В ее голосе звучала некоторая обида.

— У тебя опять болит голова? — спросил он и удивился, что мать до сих пор не высказала ему своего неудовольствия по поводу того, что он держит за руку Пайку.

— Это тоже, но отец считает, что я выпила слишком много. Вам тоже кажется, что я пьяна?

Дункан вздрогнул. Она только что сказала «вы»? Пайка тоже в недоумении смотрела на его мать.

— Нет, нет, ты совсем не пьяна, — не слишком убедительно пролепетал Дункан, потому что у его матери явно заплетался язык, — но ведешь себя действительно странно. Я хочу сказать… — Он осторожно отпустил руку Пайки.

Приблизившись к молодым людям пошатывающейся походкой, Оливия смерила Пайку взглядом и протянула девушке руку в знак приветствия, но Пайка не шевельнулась.

— Ах, вот оно что. Ты требуешь, чтобы я извинилась? Понимаю… Пожалуйста. Итак, я по всей форме и правилам прошу прощения, милая… Ты не повторишь мне свое имя?

Пайка судорожно сглотнула. Она не сомневалась ни капли: мать Дункана была сильно пьяна. Язык у миссис Гамильтон заплетался. Пайке стало дурно. Невольно вспомнился отчим.

И она гордо ответила:

— Я Пайка, но вам необязательно извиняться передо мной. Все уже забыто.

Поведение миссис Гамильтон было ей ужасно неприятно. Величественная леди вдруг показалась ей очень ранимой. Но и такие перемены настроения она помнила еще по поведению отчима.

— Мама, может быть, действительно будет лучше, если я отведу тебя в спальню? Кажется, ты заболела. — В голосе юноши звучала мольба.

— Нет, я не хочу, я должна вам кое-что сказать. Милый Дункан, милая Пайка, вы должны знать… Итак, милые дети, если вы любите друг друга, то я ничего не имею… совершенно ничего не имею против свадьбы. Любовь, любовь…

— Свадьбы?

— Да, разве ты не хочешь, чтобы мисс Пайка стала твоей женой? Я просто подумала, что Пайка должна быть рада, если… — пролепетала Оливия, не обращая внимания на смущенные лица молодых людей.

— Мама, пожалуйста, с чего ты взяла… — растерянно пробормотал Дункан.

— Я пойду посмотрю, как там твоя бабушка, — густо покраснев, перебила его Пайка. Зачем эта женщина вгоняет их в краску? И почему она решила, что Дункан хочет жениться?

Пайка хотела только одного: побыстрее выбраться из этой неловкой ситуации. Она повернулась, чтобы уйти, когда к ним вышел мистер Гамильтон, который, сопя от ярости, преградил ей путь и произнес:

— Что все это значит насчет вас и моего сына?

Пайка попыталась молча проскользнуть мимо него в дом, но он схватил ее за руку.

— Отпусти ее, отец! — в отчаянии воскликнул Дункан, пытаясь высвободить девушку из отцовской хватки, но тот уводил ее все глубже и глубже в сад. Когда их уже не было слышно в доме, Алан Гамильтон остановился, отпустил Пайку и рявкнул:

— Что здесь происходит? Вы — любовница моего сына?

— Замолчи, отец! — закричал в ответ Дункан, обнимая мелко дрожащую Пайку, и уже тише произнес: — Я не трогал Пайку, отец, но я женюсь на ней. С твоего согласия или без него. Я полюбил ее с первого взгляда. И я не позволю тебе запретить мне.

Алан Гамильтон схватился за сердце и с умоляющим видом обернулся к Оливии.

— Да скажи же хоть что-нибудь! — прохрипел он.

— Благослови их! — заплетающимся языком заявила та.

— Я же вам говорила! У Дункана слабость к туземцам! — вмешалась следовавшая на некотором расстоянии от Алана Хелен.

Дункан отвесил ей звонкую пощечину.

Девушка взвизгнула, но никто не обратил на нее внимания.

— Ты ведь не думаешь всерьез, что я соглашусь на такой брак, а потом отдам свою фирму в руки маори? Я не для этого всю жизнь вкалывал. Не для того мой двоюродный дед, капитан Фейн Чарльз Гамильтон, пал в битве против этих дикарей. Не для того я назначил тебя своим преемником!

— Лучше привыкай к этой мысли, милый мой Алан. — Голос Оливии звучал насмешливо.

Алан Гамильтон побледнел.

— Отец! — Хелен попыталась обнять его, утешить, но тот грубо оттолкнул дочь в сторону и подошел вплотную к Дункану.

— Завтра рано утром мы уедем и забудем об этом досадном недоразумении, — резко заявил он. — Ты поедешь с нами и по дороге подумаешь о том, что я сделал ради тебя. И не смей больше никогда разговаривать со мной таким непочтительным тоном! Маори никогда не поселится в «Гамильтон Касл» и не сделает меня посмешищем всего Окленда! Если ты хочешь набраться опыта, мы можем устроить ее на кухню, но, как мне кажется, она слишком тщеславна, чтобы оставаться твоей любовницей.

Он еще раз смерил Пайку презрительным взглядом, а затем с гордо поднятой головой прошел мимо нее в дом и исчез на веранде.

Плачущая Хелен пошла за ним.

Пайка стояла, то открывая, то закрывая рот. На лице ее читался ужас. Это было хуже всего, что ей доводилось терпеть от пакеха. Обиднее насмешек детей в Даргавиле и унизительнее, чем поведение отчима… Она почувствовала прикосновение руки Дункана, который мягко обнял ее. «Я хочу уйти отсюда! Уйти!» — стучало у нее в голове, но она, словно окаменев, не могла сдвинуться с места.

Внезапно пронзительно вскрикнула Оливия и без чувств упала на землю.

Алан тут же подбежал к ней, склонился над женой.

— Это все от выпивки, — с упреком пробормотал он.

Дрожащая Хелен тоже бросилась к матери.

— Пожалуйста, очнись, — лепетала она. — Пожалуйста!

— Скорее приведи кого-нибудь на помощь! — попросил Дункан Пайку.

Девушка сразу же помчалась искать Гордона. Она нашла его за столом.

Гордон и Аннабель выбежали в сад, не забыв, впрочем, сказать Абигайль, чтобы она немедленно привела доктора.

Вокруг началась суета, а Пайка думала только об одном: прочь отсюда! Как можно дальше! Нужно только быстренько попрощаться с Марианной.

В доме доктора горел свет. Абигайль громко постучала в двери. Когда ей никто не открыл, она повторила попытку. Когда наконец дверь со скрипом отворилась, Абигайль растерялась. Перед ней стоял Патрик О’Доннел.

Ей потребовалось мгновение, чтобы осознать, что его привело сюда: он был будущим зятем Фуллера и праздновал в семейном кругу, куда они ушли вместе с Гвен с праздника у Паркеров. Абигайль судорожно сглотнула. Сейчас не время сводить личные счеты.

— Пожалуйста, скорее, нам нужен доктор! — произнесла она, взяв себя в руки. — Оливия потеряла сознание и лежит в саду.

— Подожди! — Патрик бросился обратно в дом.

Спустя несколько минут он появился в сопровождении врача, одетого в изысканный костюм.

— Что случилось? — поинтересовался доктор Фуллер, по-прежнему бодрый и моложавый. — Пойдемте! — В руке у него уже был чемоданчик с инструментами, и он сразу пошел по улице.

— Я точно не знаю. Я сидела в доме и играла на фисгармонии. А Оливия была в саду и упала в обморок.

— Хм… — Доктор ускорил шаг, Абигайль едва поспевала за ним, с удивлением отметив, что Патрик пошел с ними и не отходил от нее. Впрочем, она старалась не думать об этом.

В доме Паркеров их встретила взволнованная Аннабель.

— Она очнулась и несет какой-то бред. Пойдемте! Она лежит у себя в комнате.

Абигайль и Патрик остались одни в холле, как раз на том самом месте, где встретились днем, но теперь не решались даже взглянуть друг на друга. Абигайль уставилась на носки своих сапожек, а Патрик сосредоточенно рассматривал роскошную, написанную маслом картину, висевшую на стене. На ней было изображено бегство Те Кооти и его сторонников из Охинемуту 7 февраля 1870 года.

Глухое молчание, в котором читалось столько невысказанных упреков, было мучительным. Наконец оба заговорили одновременно.

— Абигайль…

— Я была неправа, что сказала тебе о своей…

Их взгляды встретились.

— Я восхищаюсь твоим мужеством, Аби. А я трус и скрываю свои чувства.

— Нет, ты просто боишься, что я снова разочарую тебя, — едва слышно произнесла Абигайль.

Вместо того чтобы возразить ей, он притянул ее к себе и поцеловал.

— Я тоже люблю тебя, — прошептал он. — И всегда буду любить.

Абигайль не хотела питать никаких надежд, но эти слова согрели ее сердце, и на мгновение она представила себе, что они могли бы всегда быть вместе. Но вот в его взгляде снова появилась решимость. В уголках губ пролегли суровые складки. Словно окаменевший, он стоял перед ней, стиснув зубы и сжав кулаки.

— Ничего не говори! — взмолилась она. — Я знаю, что ты женишься на Гвендолин. А я уеду. Далеко-далеко. Ведь если я останусь в долине гейзеров, мы не сможем расстаться. И тогда однажды я снова тайком поплыву на Мокоиа и отдамся тебе под деревом пурири. Мы будем жертвами своей запретной любви — пока я не сломаюсь.

— Это не из-за Гвен, уверяю тебя. Ты должна мне поверить! Это из-за моей дочери Эмили, которая ни с кем не говорит, даже с Гвендолин, но постепенно стала привыкать к ее присутствию. Если я прогоню Гвен, малышка будет безутешна…

Абигайль коснулась пальцем его губ.

Патрик понял. Тяжело дыша, он резко притянул Абигайль к себе и пробормотал:

— Я так хочу быть с тобой, любовь моя. Я не могу снова отпустить тебя на чужбину. Как часто я ругал себя за то, что не поехал тогда с тобой!

Они снова поцеловались, но Абигайль высвободилась и, не оборачиваясь, побежала к себе в комнату. Там она бросилась на кровать и заплакала. «Нужно уехать, и как можно скорее», — снова и снова вертелось у нее в голове, и женщина решила претворить в жизнь этот план в ближайшее время. Она сбежит на Южный остров, в Данидин, как хотела еще одиннадцать лет назад. И на этот раз ее никто не остановит.

Наконец Абигайль вытерла слезы, умылась, припудрила нос и отправилась к Оливии, поскольку, взглянув на часы, сообразила, что через несколько минут сменится век. «Может быть, там, на юге, я наконец познакомлюсь с мужчиной, в которого влюблюсь и который женится на мне, старой деве», — думала она, прекрасно понимая, что навеки отдала свое сердце Патрику. Если спустя одиннадцать лет он так волнует ее, то вряд ли ей удастся забыть его вообще.

С грустным видом Абигайль вошла в комнату, куда отнесли Оливию. В дверях она столкнулась с доктором.

— Как она? — встревоженно поинтересовалась женщина.

— Ей лучше, — ответил он, поспешно собираясь, чтобы вернуться домой до наступления нового года.

У постели сестры собрались все: Дункан, Хелен, Алан, Аннабель, Гордон и даже Руиа. Все с волнением смотрели на бледное лицо Оливии, почти сливавшееся с простынями. Та попыталась улыбнуться, но улыбка застыла. Руиа внесла поднос с шампанским — все получили по бокалу, кроме Оливии.

— С Новым годом! — наконец веселым тоном произнес Алан и поднял бокал, словно ничего не произошло.

«Будем надеяться», — подумала Абигайль, глядя на сестру, и по спине побежали мурашки от дурного предчувствия.

Марианна решила не терзать Пайку своими расспросами. Девушка довольно давно прокралась к ней в спальню, словно призрак, и с тех пор молча сидела на стуле у ее постели с опущенной головой.

— Как он мог так поступить? — наконец измученным голосом произнесла Пайка.

— Что он сделал? Ты ведь говоришь о моем внуке, верно?

Пайка кивнула.

Марианна едва сдерживалась от любопытства.

— Дитя, говори уже наконец! Что такого сделал Дункан, что ты никак не можешь прийти в себя и сидишь здесь, словно статуя, не в силах и слова сказать?

— Он сказал своим родителям, что хочет жениться на мне! — простонала Пайка.

— Боже мой! — вырвалось у Марианны. — И как отреагировали его родители? Полагаю, моя дочь упала в обморок, а мой зять пригрозил ему, что лишит наследства?

Пайка замерла. «Если бы Марианна знала, насколько точно она угадала!» — подумала она, но из уважения к пожилой женщине решила не говорить этого. И отвратительные слова отца Дункана она тоже повторять не стала. Хотя бы потому, что испытывала непреодолимое желание поскорее забыть о презрении, с которым отнесся к ней этот человек.

— А теперь Оливия промывает мозги своему сыну? — поинтересовалась Марианна. Она пристально поглядела на Пайку. — Но ты-то почему так расстроена? Ты должна была бы радоваться, что Дункан хочет сделать тебя своей женой. Он хорошая партия, привлекательный молодой человек.

— Только не говорите, что я должна быть польщена. Почему никого не интересует, чего хочу я? И никому не пришлось бы так волноваться, потому что я ни за что не хочу быть его женой, — упрямо заявила Пайка.

— Неужели ты не любишь его?

Пайка протяжно вздохнула.

— Нет. Не люблю. Или люблю. Я не знаю. Но это неважно, потому что одно я знаю наверняка: я никогда не выйду замуж за пакеха. И никогда в жизни не стану невесткой этого торговца смолой каури. Я выйду замуж за маори. Когда-то я поклялась себе в этом. И ничто не заставит меня передумать! — Голос девушки звучал воинственно.

Марианна глядела на нее с удивлением.

— Ты не хочешь выходить за него замуж, потому что он белый? Нет, я хочу сказать, что согласна с тобой: такие браки не благословенны. Но думала, что придется умолять тебя, чтобы ты это осознала. А ты возражаешь так решительно, что мне даже не по себе. Ты уверена, что не проявишь слабости?

— Я поклялась самой себе и…

Вдалеке зазвонили колокола.

— Дитя, — торопливо перебила ее Марианна. — Уже полночь. Начинается новый век. Скорее загадай что-нибудь!

— Я от всей души желаю встретить мужчину из своего племени, которого я смогу любить и который… — поспешно произнесла Пайка и поинтересовалась: — А вы, Марианна?

— Я хочу, чтобы ты, дитя мое, наконец-то поселилась в комнате рядом со мной и чтобы моя дочь простила меня. И чтобы я однажды могла спокойно попрощаться со своей внучкой. Пусть наши желания исполнятся! Дай я обниму тебя.

Пайка невольно улыбнулась, наклоняясь к пожилой женщине, но стоило ей снова сесть на стул, как она поняла, что пора уходить из этого дома. Что, если Дункан придет сюда? А она поддастся чувствам и примет его ухаживания? Она не хотела быть виноватой в том, что семья прогонит его.

— Марианна, не сердитесь на меня, но мне нужно уйти. Причем как можно скорее. Дункан уже наверняка ищет меня. Он сейчас будет здесь. А я не настолько сильна, чтобы просто прогнать его. Он, скорее всего, встанет на мою сторону, поступив вопреки воле отца. Сегодня, завтра, а потом? Возможно, однажды он сломается из-за того, что в высших кругах меня будут избегать, — если я не сломаюсь раньше. Он действительно любит меня, и я люблю его, но… Вы позволите мне исчезнуть на несколько дней? Пока он не одумается и не уедет вместе с родителями? Пожалуйста!

— Ах, деточка, и почему ты не белая? — вздохнула Марианна и добавила: — Конечно. Но куда ты пойдешь?

— Я поживу у Руии в Охинемуту, — ответила Пайка, вскакивая со стула, и добавила шепотом: — Я вернусь, как только он уйдет. А потом сразу поселюсь в комнате рядом с вашей. Обещаю!

— Какая чудесная девушка! — пробормотала Марианна, но Пайка уже закрыла за собой дверь.

Роторуа, 1 января 1900

Аннабель проснулась вся в поту, села на постели. Опять этот кошмарный сон! Вокруг — густая, непроницаемая тьма. Всхлипывания, сначала тихие, потом все громче и громче. Отчаянный крик: «Мама! Мама!»

Сердце Аннабель едва не выпрыгивало из груди. Она надеялась, что Гордон не проснется, но тот сонным голосом поинтересовался:

— Что с тобой? Опять плохой сон приснился?

— Нет, нет. Ничего! — поспешно отмахнулась она. Ей совершенно не хотелось, чтобы он узнал об этом. Тогда он опять расстроится, а этого она терпеть не могла.

— Не обманывай меня! Ты сердишься, потому что наш великий день прошел совсем не так, как мы хотели, да?

Аннабель с благодарностью согласилась.

— Да, это было ужасно, — сказала она. Какое облегчение, что он не догадался! Может быть, потому что он не умел читать мысли по лицу.

— Никто, кроме Алана, не посмотрел баню, — разочарованно произнес Гордон.

— Они наверняка сделают это сегодня.

— Ах, Аннабель, все самое ужасное началось, когда эта Гвендолин принялась плеваться ядом.

— Что-что? То есть ты поощряешь желание Аби отнять у нее мужа?

— Во-первых, он ей не муж, а во-вторых, она не должна была портить нам вечер своей ревностью. Оливия права. Зачем Гвен выходить замуж за мужчину, который любит твою сестру? Этого не видит только слепой!

— Неужели поведение Оливии за столом кажется тебе идеальным?

— Ладно, она была пьяна, и это мне не понравилось. Но я в восхищении от того, какие она подобрала слова. Я не ожидал от нее такого мужества. Она сказала ровно то, что думал я, с виски или без него.

— Думаешь, Оливия часто пьет?

— Понятия не имею, но ясно одно, что брак твоей сестры с этим, по мнению твоей матери, «идеальным зятем» явно не в порядке.

Аннабель глубоко вздохнула.

— Да, мне тоже кажется, что они несчастливы. Но в отношении Гвен я твоего мнения не разделяю. Как Аби могла так открыто демонстрировать свои чувства? Она ведь уже не маленькая хорошенькая Аби, которой все прощается. Я хочу сказать, что она взяла и потребовала от Патрика — при всех! — чтобы тот бросил свою невесту. Это неприлично.

Ответом ей был громкий хохот.

— Да ты уже говоришь в точности как твоя мать. Если я правильно помню, ты совершенно не скрывала своих чувств, когда я появился тогда у вас дома.

— Нельзя сравнивать эти вещи! Я ни у кого тебя не отнимала.

— Но если эти двое любят друг друга! Я считаю, что парень должен перестать жаться и наконец-то признаться Аби!

— Нет, он держится потрясающе. Моя сестра — не та женщина, которая ему нужна. Подумай о маленькой Эмили!

— Аннабель, ты что, осуждаешь свою сестру? Считаешь ее неспособной заменить кому-то мать лишь потому, что она не похожа на остальных твоих знакомых?

Женщина была рада, что в темноте муж не видит, как ее лицо залилось краской. Он все понял. Втайне она осуждала свободный образ жизни Абигайль и действительно не считала, что та сможет стать надежной матерью. Абигайль отличается непостоянством и слишком любит развлечения, чтобы стать хорошей мачехой для девочки, пережившей такую утрату. Аннабель стыдилась своего убеждения, но ничего не могла с этим поделать: она была уверена, что Абигайль следует оставить Патрика О’Доннела в покое.

— Нет, я не осуждаю ее! — наконец ответила она с наигранным возмущением.

— А прозвучало совсем иначе, — с укором заметил муж, а потом добавил, уже мягче: — Мы ведь все ошибаемся. Пожалуйста, не становись похожей на свою мать, которая постоянно упрекает других и, в первую очередь, тебя, потому что… — Он испуганно умолк на полуслове.

Аннабель мрачно договорила за него:

— …потому что я оставила свою маленькую девочку одну в Те-Вайроа. Говори уже откровенно! В глубине души ты тоже винишь меня в этом. Ты постоянно задаешься вопросом, зачем я отдала ребенка на попечение подруги просто ради того, чтобы вылечить расстройство желудка. Признайся же наконец!

— Аннабель, прекрати, пожалуйста! Я ни в чем тебя не обвиняю.

Она вскочила, зажгла газовую лампу, чтобы видеть его лицо. Муж выглядел измученным. Ей показалось, что в его глазах застыл слабый упрек.

— Я точно знаю, о чем ты думаешь! Тебя выдают глаза! Мол, как она могла? Ты ведь действительно винишь меня в том, что я оставила Элизабет, несмотря на предупреждения старика маори! Верно?

— Пожалуйста, перестань меня мучить! Наш ребенок мертв, и никто из нас не виноват, ни ты, ни я. Но боль из-за потери у нас одна на двоих. И вынести ее мы можем только вместе. — По лицу его бежали слезы.

Аннабель побледнела. О чем она только думала? «Это я обманула его, а не он меня! И кто защищал меня все эти годы от упреков матери? Гордон, мой верный, надежный, любимый муж!» — пронеслось у нее в голове. Она взяла его за руку и попросила прощения. Сердце едва не выпрыгивало из груди, когда Аннабель почувствовала каждой клеточкой своего тела, что настал день, которого она так сильно боялась.

Ей давно уже хотелось поведать ему о тайне, потому что с каждым днем она все более тяжким грузом давила на нее.

От страха кружилась голова, но она собрала все свое мужество в кулак и прошептала:

— Гордон, я должна тебе кое-что рассказать!

Те-Вайроа, 9—10 июня 1886

Известковые террасы по другую сторону озера Ротомохана сверкали в лунном свете, словно тысячи драгоценных камней, — Аннабель никак не могла оторваться от этого невероятного зрелища. Наконец она вспомнила, что невежливо не смотреть на подругу, когда Мейбл разговаривает с ней.

— Ты очень бледная и усталая. Не заболела? — встревоженно поинтересовалась подруга.

— Нет, просто в положении! — Вообще-то, Аннабель никому не хотела говорить об этом, но сейчас слова просто вырвались.

— Боже мой, скажи, что это неправда! — воскликнула Мейбл.

— Это правда.

— Но ты же знаешь, что сказал врач: тебе больше нельзя рожать. В случае с Элизабет тебя едва успели спасти, но второй раз он тебе рожать не велел.

— Я помню, — бесцветным голосом произнесла Аннабель. — Получается, что я бросаю вызов судьбе, но это уже произошло, и я хочу родить этого ребенка. Смотри, то, что Элизабет родилась, тоже казалось чудом. Сначала мы так долго ждали, пока я забеременею, потом эти трудные роды. Ты помнишь, как все говорили, что у меня вообще не будет детей?

— Аннабель, тогда ты едва не истекла кровью. Ты не должна вынашивать этого ребенка. Я знаю одну старую маори, она…

— Нет. Это же часть меня.

— А Гордон что говорит?

Аннабель помедлила.

— Я скажу ему только тогда, когда это уже нельзя будет скрыть.

— Чтобы он не отговорил тебя от этого безумия? Чтобы его не мучили угрызения совести, что он был неосторожен?

Аннабель покачала головой.

— Мейбл, это было не случайно. Я сделала это нарочно. И прошу тебя, он ни за что не должен узнать.

— Боже мой, да ты еще более безумна, чем я думала.

— Мейбл, я люблю Элизабет больше всего на свете и хочу…

— Именно поэтому ты не имеешь права рисковать. Возможно, из-за твоего решения несчастному ребенку придется расти без матери.

— Но мне так хочется, чтобы у нее были сестра или брат!

— И ради этого готова пожертвовать жизнью? Ты ненормальная, Аннабель.

Аннабель промолчала. Она понимала, что подруга права. После рождения Элизабет доктор Фуллер и старая акушерка объяснили ей, чем опасна для нее вторая беременность. Элизабет удалось спасти в последнюю секунду с помощью кесарева сечения, и то лишь потому, что как раз незадолго до ее родов доктор Фуллер кое-что об этом читал. Он никогда прежде не применял эту методику, но Гордон умолял его не дать умереть матери и ребенку, и доктор Фуллер воспользовался скальпелем. Все прошло хорошо, но потом у Аннабель началось ужасное кровотечение, и доктор с трудом успел снова зашить ей живот.

«Вы не должны больше рожать! — услышала она его слова с той же ясностью, словно это было вчера. — Когда ваш живот будет расти, шов разойдется и вы просто-напросто истечете кровью». Аннабель пришлось торжественно пообещать ему, что она будет осторожна. И вот она нарушила свою клятву, но ни капельки не жалела об этом.

Она задумчиво смотрела на озеро. Вдруг на воде показалось каноэ, каноэ маори, которое словно явилось из другого мира.

— Ты только посмотри, каноэ… Этого же не может быть, — пробормотала она, взволнованно махнув рукой в сторону озера.

Мейбл весело покачала головой.

— Вот только не говори, что видишь призраков! Люди в деревне только об этом и говорят. 31 мая они будто бы видели каноэ в тени горы. В тот день поднялись необычайно высокие волны, и все принялись болтать о том, что это знак приближения конца света. — Мейбл рассмеялась. — А поскольку это видели несколько зевак-постояльцев из отеля Маккрэя, то вскоре этой идеей заразились и некоторые белые. Клянусь тебе, это очередная легенда маори. У них богатая фантазия. Возможно, они просто увидели высокую волну, в которой что-то отражалось.

Но Аннабель уже не слушала ее. Она была удивлена. Там, где только что скользило каноэ, блестела спокойная гладь воды. «Мейбл права, — думала она. — Мне показалось. Я заразилась слухами о призрачном каноэ». Слух о бесшумно скользящем по озеру «корабле мертвых» дошел даже до Роторуа. Когда об этом болтали в магазине колониальных товаров, Аннабель сочла это «пустыми слухами». Но можно ли теперь с чистой совестью отбросить эти разговоры?

— Аннабель, что ты так смотришь? Не было там каноэ, — строго произнесла Мейбл.

— Предвестники великой беды, — проскрипел вдруг голос у них за спинами.

Женщины испуганно обернулись. Несмотря на округлившуюся фигуру и совершенно побелевшие волосы, Аннабель узнала старика, который так напугал ее, когда они с Гордоном впервые были на известковых террасах.

— Призрачное каноэ — это предупреждение. Оно появилось десять дней назад. И большая волна, прокатившаяся по озеру. Большая беда для пакеха и маори. Предки бежали с тапу. Нарядились и украсили себя для последнего пути. Перьями птиц гуйя и цапель…

— Убирайся, старик! Не мели чепухи! — грубо прошипела Мейбл.

— Уходите отсюда скорее, скорее, прочь отсюда! — пробормотал он, ковыляя прочь.

Аннабель вспомнились его слова, произнесенные тогда, давным-давно. Не говорил ли он о боге землетрясений? По спине пробежал холодок.

— Каноэ исчезло, словно его поглотило озеро, — прошептала Аннабель и задумчиво добавила: — Мейбл, я действительно видела каноэ, и мне интересно, что все это значит.

— Не слушай старика, он хотел напугать тебя! Он давно уже утопил свой рассудок в вине. А ты всегда неважно видела.

Аннабель поежилась от холода. Поспешно поднялась и пробормотала:

— Пойду посмотрю, как там Лиззи. — Когда она вставала, ей показалось, что земля у нее под ногами вздрогнула. Не сильно, чуть-чуть.

— Мейбл, ты чувствуешь? Земля дрожит, — встревоженно заметила Аннабель.

Но подруга спокойно ответила:

— Нет, тебе просто почудилось. Ты испугалась слов старика. Не обращай внимания на его болтовню! Он уже не первый год бродит по деревне и пытается запугать остальных.

Аннабель очень хотелось поверить ей, но жутковатое предчувствие не оставляло ее. И никакие веселые истории о детях, которыми развлекала ее Мейбл по дороге обратно в отель, не могли избавить от него. Ее старшей дочери, Мэри, было уже семь лет, и она была похожа на веселого гномика, не устававшего играть с младшими девочками. Ее младшая дочь, Ребекка, была на полгода младше Элизабет, но это ни капельки не мешало детской дружбе. Девчушки были неразлучны и делились друг с другом всем. Даже любимой куклой Элизабет, Лилли, которую та обычно не выпускала из рук. «Лиззи — мама Лилли, а Бекки — папа Лилли», — каждый раз с трогательной серьезностью заявляла маленькая Элизабет.

Когда они с Аннабель проходили мимо ярко освещенного отеля «Маккрэй», Мейбл глубоко вздохнула.

— Ты только посмотри, какой у них красивый дом! Гораздо лучше, чем наша хижина. Неудивительно, что чужаки предпочитают останавливаться там. Может быть, они сами и распускают эти слухи, чтобы привлечь к себе больше постояльцев.

— Но мы будем продолжать привозить своих к вам и дальше, — пообещала подруге Аннабель.

У двери «Дома Мейбл» они обнялись и попрощались, и Аннабель на цыпочках прокралась в маленькую комнатку, которую делила с дочерью. На этот раз она приехала в Те-Вайроа одна с маленькой Элизабет, а Гордон остался с постояльцами. «Я хочу, чтобы ты немного отдохнула», — сказал он ей. Все возражения Аннабель были тщетны. Гордон не стал ее слушать. Отмахнулся, даже когда она напомнила о том, что нужна в отеле.

— Твоя мать с удовольствием заменит тебя, только бы ты снова стала румяной, милая моя.

Прощание получилось тяжелым, но Элизабет повизгивала от радости, предвкушая встречу с Ребеккой, с которой она будет играть в течение нескольких дней.

Аннабель вздохнула. Если бы семья знала, что с ней происходит на самом деле! Аби обрадовалась бы племяннице или племяннику и забыла бы об опасности. Гордон и отец стали бы умолять ее не обращаться со своей жизнью столь легкомысленно. А Оливия, поджав губы, наверняка осыпала бы ее упреками, к которым присоединилась бы мать.

Аннабель осторожно склонилась над спящим ребенком. Лунный свет, проникший в маленькое окно, упал на детское личико. «Мой ангел!» — подумала растроганная Аннабель. Ангелочек со светлыми локонами. В точности такими же, как у Абигайль. Станут ли у нее волосы когда-нибудь такими же темными, как у Оливии, или останутся такими же, как у младшей из сестер? Как же она чудесна! Этот ровный цвет несколько темноватой кожи, как у Марианны в юности. Полные губы роскошной формы. Может быть, Марианна именно поэтому обожает Элизабет, что она так похожа на нее? Она предугадывает каждое ее желание и постоянно опасается, что с ней что-то может случиться. Затем ее взгляд упал на спящую Ребекку, делившую постель с Элизабет и любовно прижимавшую к груди тряпичную куклу Лилли. Аннабель считала, что это очень трогательно, поскольку у обеих были куклы получше, чем эта, которую она сама придумала и с любовью сшила для дочери.

— Сладкие мои, — прошептала Аннабель и нежно погладила девочек по щекам.

Они были очень похожи, не считая черных как смоль кудрявых волос Ребекки. Затем женщина разделась и легла в постель, но сразу заснуть не смогла. Не давали покоя слова старого маори. Несмотря на то что она не хотела верить в этот бред, женщина очень испугалась. Да еще и предостерегающие слова Мейбл, от которых она не могла так просто отмахнуться. Действительно ли это была такая уж хорошая идея — рискнуть и забеременеть во второй раз? Что, если она умрет во время родов? Что тогда будет с ее детьми, с Лиззи и новорожденным, если он вообще переживет свое появление на свет?

Аннабель проснулась от собственного пронзительного вскрика. Дьявольская боль пронзила нижнюю часть живота; казалось, со всех сторон в нее впились иглы. Поглядев на девочек, женщина убедилась, что не разбудила их. Мокрая от пота, Аннабель села и положила руки на живот, но боль не исчезла. Она исходила изнутри, и шов тоже начал сильно пульсировать. «Ребенок! — в панике подумала Аннабель. — Я теряю ребенка!» Она сползла с постели и, превозмогая боль, оделась. Прежде чем выйти из комнаты, она удостоверилась, что Элизабет и Ребекка по-прежнему мирно спят в кровати. «Только доктор Фуллер может спасти моего ребенка», — в отчаянии думала она, стуча в дверь Мейбл.

Вскоре сонная Мейбл открыла дверь.

Аннабель потащила ее за собой. Она не хотела, чтобы проснулся Бенджамин.

— Мейбл, у меня жуткие боли. Ребенок! — простонала она, прижимая обе руки к животу, чтобы слегка облегчить боль.

— Кровотечение?

Аннабель покачала головой и сжала губы. Очень хотелось кричать, но она с трудом сдерживалась.

— Мы отведем тебя к нашей акушерке, — предложила подруга, но Аннабель замахала руками.

— Нет, мне нужно к доктору Фуллеру. Он единственный врач на всю округу, который хоть что-то понимает в родовспоможении и… — Она не договорила. Боль захлестнула ее. Она зажала рот кулаком, чтобы не закричать, и только громко всхлипнула.

— Ты права. И я знаю, кто может тебя отвезти. У Махоры не только самые лучшие каноэ для осмотра известковых террас, но и самая лучшая карета. Я схожу к нему.

— Хорошо. Тогда я разбужу Лиззи и…

— Ты спятила? Зачем будить малышку? Представь себе, что будет, если ты потеряешь ребенка в пути… Нет, мы привезем ее тебе завтра. Идем, дай мне руку! Я помогу тебе спуститься по лестнице.

Поддерживая подругу, Мейбл отвела ее на веранду, усадила на стоявший там стул, а затем бросилась бежать куда-то.

Вскоре она вернулась вместе с Махорой в его карете.

Мейбл и молодой человек подняли ее и усадили в карету. Потом Мейбл принесла одеяла. С их помощью она соорудила удобное ложе для подруги, укрыла, встревоженно погладила по бледным щекам.

— Махора, будь осторожен! Смотри, чтобы ее не слишком трясло. Сейчас едва за полночь. Думаю, около двух часов ты будешь в Роторуа.

— Спасибо! — слабым голосом прошептала Аннабель, не догадываясь, что никогда больше не увидит подругу.

Карета медленно пришла в движение. Некоторое время Аннабель смотрела в ясное звездное небо, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями. Боль слегка отпустила, и через какое-то время она забылась, погрузившись в сон.

Проснулась она от оглушительного грохота. Повозка стояла, а Махора, который слез с козел, испуганно прислушивался к чему-то.

— Слышали, мисси? Земля все время дрожит. Вы спали. Что это такое? — встревоженно спросил он.

Аннабель попыталась сесть, но не смогла. Пока она размышляла по поводу источника шума, снова загрохотало. Теперь земля дрожала сильнее. Поднялся ветер, с неба полил дождь.

— Что происходит? — В голосе Аннабель звучала паника.

Махора пожал плечами, но, поглядев на юг, побледнел так, словно увидел призрака. Застонав, Аннабель едва сумела приподняться настолько, чтобы проследить за его взглядом. А затем, словно оглушенная, стала смотреть на разворачивавшуюся в небе игру.

— Руо Моко, — прошептал Махора.

Аннабель словно очнулась от оцепенения.

— Нужно возвращаться! — закричала она. — Нужно возвращаться! — Женщина попыталась встать, но резкая боль пронзила тело, и она почувствовала, как по ногам потекла кровь. Перед глазами почернело.

Первым, кого увидела Аннабель, очнувшись, был доктор Фуллер. Он выглядел очень озабоченным, но она думала не о своем здоровье, не о малыше, а о том аде, который они с возницей наблюдали на южном небосклоне.

— Что случилось? — спросила она. Говорить было тяжело. Во рту пересохло, язык прилип к гортани.

— Вы потеряли ребенка! — ответил доктор Фуллер.

— Я имею в виду, что произошло там, снаружи? — Аннабель старалась говорить спокойно, поначалу не предполагая худшего.

Доктор Фуллер пожал плечами.

— Мы не знаем. Гром еще не стих. Молодой маори, который привез вас, сразу же уехал обратно в Те-Вайроа.

— Элизабет! Она там. Лиззи! Я должна ехать к ней! — простонала Аннабель. Голос ее дрожал.

— Не беспокойтесь. В Те-Вайроа безопасно, — произнес доктор Фуллер, оборачиваясь в поисках дочери.

Только теперь Аннабель заметила Гвендолин, младшую дочь доктора Фуллера, девушку возраста Абигайль. По телу прокатилась волна леденящего ужаса.

— Ты что, тоже знаешь, почему я здесь?

Гвендолин стыдливо кивнула.

— Моя дочь открыла маори дверь, а потом помогала мне. Раньше этим занималась моя жена, но после ее смерти приходится помогать дочерям, — почти извиняющимся тоном произнес врач.

— Доктор, — прошептала Аннабель, — только не говорите моему мужу.

— Вообще-то, ему следовало бы знать о том, что он рисковал жизнью своей жены.

— Доктор, пожалуйста, мой муж ничего не подозревает! Это я, я одна хотела иметь ребенка любой ценой. — Сказав это, Аннабель опустила взгляд. На ней была не ее одежда. При мысли о том, что доктор и его дочь раздевали ее и переодевали в сухое, женщина покраснела от стыда.

— От меня никто ничего не узнает, но должен сказать вам честно: в будущем вам нельзя так искушать судьбу. У вас больше никогда не будет детей.

— Пожалуйста, не говорите ему об этом! И ты тоже!

Аннабель перевела умоляющий взгляд с врача на дочь, но та поспешно отвела глаза.

— Клянусь, что навсегда погребу в глубине души то, что видела и слышала здесь, — пообещала Гвендолин.

— Не беспокойтесь, это будет наша тайна, — поддержал дочь доктор.

— И вы действительно полагаете, что мой ребенок в безопасности в Те-Вайроа?

Доктор лишь вздохнул, бросив на дочь полный отчаяния взгляд.

— Вам нельзя сейчас волноваться, Аннабель. Нужно лежать спокойно. Иначе я не могу обещать, что ваша девочка сможет обнять вас, когда завтра вернется домой. Так что, будете вести себя разумно и дадите мне закончить работу?

Аннабель слабо кивнула и промолчала. Даже тогда, когда услышала слова доктора:

— Гвен, хлороформ, пожалуйста!

Роторуа, 1 января 1900

Когда Аннабель закончила свою исповедь, за окном уже серело.

Гордон долго молчал, пристально глядя на нее.

Аннабель даже представить себе не могла, что творится у него в душе. Взгляд его был пуст. Волна ужасной паники захлестнула женщину с головой. Простит ли он ее когда-нибудь?

Медленно, очень медленно Гордон приходил в себя. Несколько раз откашлялся, но не произнес ни слова.

Аннабель затаила дыхание. Хоть бы сказал что-нибудь! Закричал, стал бы ругаться, плакать — только не это ужасное молчание! Этого она просто не вынесет.

— Знаешь что, Аннабель? — нарушил он невыносимую тишину. — Твое безрассудство спасло тебе жизнь. И за это я благодарю Бога!

— Но ведь я бросила нашу малышку, нашу любимицу на произвол судьбы.

— Аннабель, пожалуйста! Теперь, когда ты наконец-то рассказала мне все, прекращай упрекать себя. Потому что правда в том, что иначе ты была бы мертва. Поверь мне, я видел дом, точнее, то, что от него осталось. Он рухнул и по самую крышу был залит грязью. Люди были застигнуты врасплох, во сне. Поверь, там бы никто не уцелел…

Аннабель вздохнула.

— Ах, я все думаю об Элизабет. А ведь погибли и Мейбл, и Бенджамин, и обе их маленькие дочери. — Она решительно посмотрела на мужа. — Я обещаю тебе, что постараюсь не мучиться так. Может быть, тогда и сны уйдут?

— Ты сегодня снова от кошмара проснулась?

Аннабель кивнула, а затем уютно устроилась в объятиях Гордона.

— Нужно вставать, — пробормотал он через некоторое время. — Перепутали день с ночью, а теперь долг зовет.

Аннабель снова глубоко вздохнула.

— Гордон, я так благодарна тебе, что ты меня простил.

— Ты все, что у меня есть, — прошептал он.

— Не считая бани, — пошутила Аннабель, поцеловала его в лоб и вскочила с постели. Какое облегчение, что Гордон знает правду и не осуждает ее за это! Она чувствовала себя свободной, словно избавилась от тяжеленной ноши. Легко подбежала к платяному шкафу, чтобы надеть что-то светлое и легкое. В конце концов она выбрала светло-зеленое платье, отлично подчеркивавшее ее постройневшую талию.

— Аннабель, в этом и кроется причина того, что ты так поддерживаешь Гвендолин Фуллер?

Аннабель густо покраснела. Мужа не обманешь. Он все понял. Страх, что Гвендолин может выболтать ее тайну, действительно мешал ей отнестись к ситуации с ее сестрой и Патриком без предубеждения. Но стоит ли говорить Гордону, что несколько недель назад Гвендолин осмелилась угрожать ей? В ушах еще звучали ее подчеркнуто вежливые слова: «Я слышала, твоя сестра снова дома. Она ведь не станет приставать к Патрику О’Доннелу? Думаю, я могу рассчитывать на тебя в этом отношении».

— Не думаю, что она настолько подлая. Нет, все дело действительно в том, что Абигайль сама еще ребенок и не тот человек, который может занять место матери наполовину осиротевшей девочки.

Это было правдой лишь отчасти, но, к счастью, Гордон не стал зацикливаться на этом; он был занят тем, что одевался.

Идя в кухню, Аннабель вдруг задумалась, а зачем ей вообще бояться того, что Гвендолин Фуллер разболтает ее тайну? Теперь, когда Гордон и так все знает.

Ответ пришел сам собой, когда она услышала, как звонит в колокольчик мать, — она звала ее, Аннабель. Женщина застонала. Вот он, самый настоящий кошмар. Ее мать не должна узнать о том, что она оставила Элизабет, пытаясь спасти нерожденного ребенка, появления которого нельзя было допускать. Аннабель почувствовала, как из глаз потекли слезы. Впервые за эти годы она могла плакать о не появившемся на свет малыше, которого потеряла в ту ночь. Женщина поспешно вытерла слезы. Марианна не должна заметить, что она плакала.

Немного позже она вошла в комнату Марианны с миской теплой воды и полотенцем в руке.

— Доброе утро, мама, желаю тебе хорошего нового года и всего самого доброго!

— Не понимаю, как можно желать мне чего-то доброго! — рявкнула та в ответ.

Аннабель едва не задохнулась от удивления. Она не думала, что даже простые, сказанные от чистого сердца новогодние пожелания могут разозлить мать, и решила просто не обращать внимания на злобный тон.

— Что я могу сделать для тебя, кроме как помыть?

Несмотря на доверие к Пайке, уход за телом Марианны по-прежнему оставался обязанностью Аннабель, поскольку та не хотела раздеваться ни перед кем, кроме старшей дочери.

— Что я могу хотеть? Хочу, чтоб меня помыли, дали поесть и чтобы Оливия мне почитала.

Аннабель едва сдерживалась от любопытства.

— А куда это подевалась сегодня Пайка? Ты что-нибудь знаешь об этом? В кухне ее нет.

— Не спрашивай! Она попросила пару выходных. Я бы тебе еще вчера сказала, но ко мне никто, кроме этой доброй девочки, не зашел. Ни Оливия, ни Дункан.

— Около полуночи у Оливии случился… — Аннабель запнулась, пытаясь подыскать нужные слова, — приступ слабости.

— Боже мой! А почему мне никто не сказал? Пайка знала об этом?

— Да, но, наверное, не хотела волновать тебя лишний раз.

— И как там моя бедная девочка?

— Думаю, сегодня ночью у нее дежурила другая твоя девочка.

Марианна, стиснув зубы, проигнорировала намек на Абигайль.

— А где Алан? — наконец спросила она.

— Оливия настояла на том, чтобы переночевать в комнате Аби.

Марианна недоверчиво поглядела на дочь.

— А почему она не осталась с мужем? Ты от меня что-то скрываешь?

— Нет, но пришлю Оливию к тебе, как только она встанет на ноги. И она сама расскажет тебе о своем самочувствии. Я ее сегодня еще не видела.

С этими словами Аннабель принялась возиться с подкладным судном.

— А ты тоже, кстати, ужасно выглядишь. И так похудела! Заболела, что ли?

Аннабель вздохнула.

— Нет, мама, в последнее время мне было некогда даже перекусить, но тебе ведь нравится, что теперь у меня тонкая талия. Разве не ты раньше всегда говорила, что я слишком толстая?

— Правда? — фыркнула Марианна и ядовито добавила: — В твоих странных платьях талии все равно не видно.

Аннабель глубоко вздохнула. Хотела потребовать, чтобы мать обратила более пристальное внимание на то красивое платье, которое она надела сегодня, но проглотила обиду.

«Это бессмысленно. Что бы я ни делала, ей все всегда не так», — думала Аннабель, надевая на нее чистую ночную сорочку. Едва она закончила, как в дверь постучали.

В комнату вошел Дункан, огляделся по сторонам, словно ища кого-то.

— Доброе утро, бабушка, — вежливо поздоровался юноша и пожелал ей счастливого нового года. — Мы вчера так и не зашли к тебе, потому что маме было плохо. Ну, ты понимаешь, головная боль.

Марианна перевела возмущенный взгляд с одного на другого, видимо задаваясь вопросом, что скажет ей о состоянии Оливии следующий гость. Она уже открыла рот, но Дункан опередил ее:

— Бабушка, тетя Аннабель, вы не видели сегодня Пайку?

— Она взяла выходной, — ответила Марианна.

— Значит, она наверняка в своей комнате, — сказала наивная Аннабель. И только когда мать закатила глаза, она поняла, что лучше бы ей промолчать.

— Нет, у нее в комнате пусто. И Руиа ее тоже сегодня не видела. — В голосе Дункана звучала тревога.

Марианна смущенно откашлялась.

— Мальчик мой, она ушла. Решила провести пару дней в деревне, со своей семьей, и я разрешила ей.

Аннабель удивленно поглядела на мать. Не считая того, что Марианна не имела никакого отношения к прислуге и не могла отпускать Пайку, в любом случае она должна была обсудить это с ней, с Аннабель. Женщина вздохнула.

— Но… Где эта деревня? — спросил Дункан. — Я должен найти ее. Должен! Она станет моей женой, нравится вам это или нет!

Аннабель показалось, что она ослышалась. Дункан хочет жениться на маори?

— Нет, мой мальчик. Даже не думай об этом! Она, кстати, твердо намерена выйти замуж за другого, — заявила Марианна. — И велела мне передать, что искать ее бессмысленно. Ее решение окончательное. Она ни в коем случае не хочет выходить замуж за белого мужчину!

Дункан вдруг сник, словно наказанный ребенок.

— Ты говоришь так только потому, что мой отец не согласится на этот брак, — упрямо произнес он после небольшой паузы.

— Нет, мой мальчик. Нет, конечно. Так сказала Пайка. — Голос Марианны звучал приветливо, таких интонаций Аннабель не слышала от нее давно.

— Неужели я ошибся? Неужели она ничего ко мне не испытывает? Бабушка, скажи мне правду! Она не говорила тебе, любит ли меня?

— Нет, она только сказала, что ты застал ее врасплох со своим предложением, — солгала она, избегая его взгляда.

— Бабушка, посмотри на меня: почему она не сказала мне этого сама? Если она ничего ко мне не испытывает, то могла бы сказать мне это в лицо. Да посмотри же на меня, в конце концов!

Та неохотно подняла голову, но продолжала упорно молчать.

— Она сбежала от собственных чувств, не от меня, — бесцветным голосом произнес Дункан. — Но я найду ее. Я клянусь вам! Я не позволю разрушать мою жизнь. Никому. Слышите?

— Дункан, будь же благоразумнее! — вмешалась Аннабель. — Твой отец не благословит ваш брак. Тебе следовало бы быть благодарным Пайке за то, что она прислушалась к голосу разума и уберегла тебя от этой связи.

Дункан, сверкнув глазами, сердито взглянул на тетку.

— Никогда не думал, что такое скажешь именно ты. Что происходит? Ведь я не первый, кто женится на маори.

— Но первый Гамильтон, — спокойно ответила Марианна.

— Я думаю, она тебе нравится, бабушка. Почему ты нас не поддержишь?

— Я полюбила эту девушку и от всего сердца хотела бы, чтобы она стала твоей женой, но она из совершенно другого мира, мой мальчик. Ее матерью была бедная маори, отец — безответственный белый мужчина, бросивший ее одну с ребенком, а ее отчим добывал смолу каури…

— Ее отец живет тем, что добывает смолу каури? Проклятье! Прекратите уже этот фарс. Что значит «другой мир»? Кем был дедушка, твой муж? Разве не обычным золотоискателем? А моему отцу все же разрешили жениться на моей матери, которая была из гораздо более скромной семьи, — упрямо заявил Дункан.

Услышав его слова, Марианна покраснела. Мальчик прав! Если бы он только знал, кто на самом деле она… Нет, говорить, уповая на разум, с влюбленным мальчишкой бессмысленно! Он вбил себе в голову, что женится на Пайке. Тут может помочь лишь дипломатия.

— Дункан, мальчик мой, у меня к тебе предложение: ты поедешь с родителями обратно в Окленд. Если спустя шесть месяцев сердце твое все еще будет тосковать по красавице Пайке, ты вернешься и поговоришь с ней. Но если она сдержит слово и выйдет замуж за маори, пообещай мне, что не станешь ее донимать. Ты будешь уважать ее и воздержишься от изъявлений своих чувств!

Аннабель пристально смотрела на мать. Она никогда не думала, что та может быть настолько мягкой. Или же она просто пытается выиграть время? Вероятно, надеется, что Дункан найдет себе жену в далеком Окленде. Или рассчитывает на то, что Пайка сдержит слово и за полгода пообещает свое сердце другому мужчине…

Дункан глубоко вздохнул и настороженно поинтересовался:

— И тогда ты действительно поддержишь нас?

Марианна кивнула.

«Похоже, она совершенно уверена в своем плане», — пронеслось в голове у Аннабель, потому что, несмотря на свою симпатию к Пайке, связываться со своим любимым зятем Аланом ей не хотелось.

Дункан поочередно смотрел то на Марианну, то на Аннабель. На тетке взгляд его задержался, в нем читалась надежда.

Та смущенно откашлялась.

— Конечно, я поддержу вас. Извини, что я поначалу отреагировала столь резко. Пайка — очаровательная девушка, но я думала о твоих родителях и о том, как тяжело будет вам, если вы все же решите пожениться. Поэтому предложение твоей бабушки кажется мне очень мудрым. Если через полгода ты все еще будешь любить девушку, то вернешься и попросишь ее руки. И если Пайка согласится, я, конечно же, поддержу вас.

— А если до тех пор она найдет себе маори? — с горечью произнес Дункан.

— Тогда это, милый мой мальчик, будет значить, что она точно решила выйти замуж за парня из своего народа. И в этом случае я потребую, чтобы в будущем ты старался избегать ее, — спокойно ответила Марианна.

Это Дункану не понравилось. Он сердито засопел и хотел что-то сказать, но Аннабель опередила его:

— Дункан, ты не можешь решать за нее. Я знаю, что вы, Гамильтоны, очень настойчивы. Если вам что-то взбредет в голову, то вы стремитесь получить это любой ценой. Но не забывай: у Пайки есть своя гордость. — Заметив, что Дункан едва сдерживает слезы, она тут же пожалела о своих резких словах и бросила на него извиняющийся взгляд.

— Я люблю ее, — прошептал он и упрямо добавил: — А она любит меня. И во мне говорит не упрямство Гамильтонов, которые добиваются своей цели, невзирая ни на что, а настоящее чувство. Мое сердце принадлежит Пайке. — Он умолк и коснулся своей груди. — Вы ведь тоже надеетесь, что мы поженимся, правда?

Вместо ответа Аннабель обняла его. Она едва сдерживала слезы при виде страданий юноши, которого любила, как собственного сына.

— Посмотрим. Но ты не слишком надейся, — уклончиво ответила Марианна.

— Я вернусь, — после паузы твердо произнес он. — Я вернусь! Не позднее чем через полгода я снова буду здесь.

С этими словами он высвободился из объятий и воинственно воскликнул:

— Я знаю, о чем вы думаете! Стоит отправить мальчишку подальше, и эта история уляжется сама собой. Мол, она выйдет замуж за маори, он женится на белой… Но вы ошибаетесь. И я говорю это совершенно серьезно. Я не такой легкомысленный, как вам кажется. Я вернусь и сделаю ее своей женой! Провалиться мне на этом месте!

Аннабель и Марианна удивленно смотрели на него. Такой решительности от Дункана они не ожидали.

Аннабель приготовила для Оливии укрепляющий завтрак и понесла его в комнату Абигайль. Нерешительно вошла, когда Абигайль резко крикнула:

— Входите!

Аннабель удивленно огляделась по сторонам, но Оливии и след простыл. Младшая сестра была в комнате одна. Она понуро сидела на стуле, закрыв лицо руками.

— Аби, что такое? — встревоженно спросила Аннабель, вдруг испытав угрызения совести из-за своей вчерашней похвалы в адрес Гвендолин.

Та нерешительно отняла руки от лица, посмотрела на сестру заплаканными глазами и прошипела:

— Тебе больше нечего опасаться, что я, падшая женщина, трону Патрика О’Доннела. Теперь ничто не грозит незамутненному счастью порядочной женщины Гвендолин и ее Патрика. Я завтра же уезжаю из Роторуа. И все снова будет в порядке.

Аннабель отступила на шаг.

— Но ведь я не это имела в виду. Просто тревожилась за ребенка…

— Вот именно, если ее будет воспитывать такая, как я, это может принести несчастье. А теперь оставь меня одну! Я никогда не думала, что ты настолько плохого мнения обо мне. Зачем я только рассказала тебе! Женщина, которая обращается к абортмахеру, должна держаться от детей подальше! Признай, что именно так ты и думаешь!

— Нет, Аби, просто… — тихо пролепетала Аннабель, подошла к сестре, положила руку ей на плечо.

Абигайль прошипела:

— Ты хочешь угодить всем и всегда, правда? И этой Гвен, и мне, но ничего не выйдет. На этот раз ты все же встала только на одну из сторон, причем на сторону Гвендолин Фуллер. Ты же едва не умерла от страха, что я могу завоевать мужчину, которого люблю и который любит меня. Ах, Аннабель, я не могу винить тебя, но все равно, пожалуйста, оставь меня в покое. — С этими словами она высвободилась из ее объятий и стала укладывать чемодан, лежавший на кровати.

Оглушенная Аннабель вышла из комнаты сестры, но в дверях еще раз обернулась:

— Ты не скажешь мне, где Оливия и как она себя чувствует?

— Я бы сказала, что она уже стала прежней. Сегодня утром она довольно бодро заныла: «Эта вонь, Абигайль, эта ужасная вонь, как от тухлых яиц. Как люди могут добровольно жить в этом кошмарном месте, для меня было и остается загадкой».

Аннабель невольно рассмеялась. Абигайль настолько точно скопировала сестру, что ей показалось, будто говорила сама Оливия.

Потом Абигайль снова посерьезнела:

— Сэр Алан пригласил супругу на пару слов. И господин, похоже, был в ярости. Она прошла за ним в их общую комнату.

Аннабель еще немного постояла в дверях в надежде на примирение, но в голову не приходило ничего, чем можно было бы загладить неловкость из-за тех горьких слов, которые сказали вчера они обе. Мысль о том, что Абигайль снова уедет, разбивала ей сердце, но для младшей сестры это действительно было самым разумным — начать новую жизнь вдали от дома. Если она останется здесь, наверняка случится катастрофа.

— А ты не хочешь позавтракать? — беспомощно спросила она. — Можешь съесть это, а для Оливии я еще приготовлю.

Но Абигайль, судя по всему, примирение не интересовало, потому что она молча покачала головой и перестала обращать внимание на сестру.

Перед дверью в комнату Оливии Аннабель резко остановилась. В комнате полным ходом разгоралась ссора.

— Как ты могла зайти настолько далеко и устроить такой скандал? А потом еще твои невероятные слова о том, что я должен одобрить этот брак! Так могут говорить только пьяницы. Неужели тебе наплевать на нашу репутацию? — кричал Алан.

— Нашу репутацию? Не смеши меня! Это ты разрушаешь нашу репутацию в Окленде, посещая свою шлюху!

— Шлюху? Не смей так говорить! Она — вдова одного из моих добрых друзей и очень уважаемый в обществе человек!

— Так женись на ней!

Аннабель подумала, что нужно срочно уходить, но стояла как вкопанная, держа в руках поднос и напряженно прислушиваясь.

— Мне надо было тогда согласиться с матерью и жениться на девушке нашего круга, но так уж вышло, что я влюбился именно в тебя. Ты обещала очень много, а потом оказалась холодна как лед. Противно вспоминать о том, как ты охмурила меня своими лживыми уверениями в любви, как наигранно отдалась! Сегодня мне все ясно. Ты любила только мои деньги. Но о разводе, в ходе которого ты хочешь предстать жертвой, милая Оливия, не может быть и речи. И если ты будешь продолжать напиваться и позорить меня, все поймут, почему я решил оставить тебя и уйти к ней. А ты не получишь ни пенни!

— Значит, с твоей драгоценной репутацией все в порядке, когда ты ходишь к вдове?

— Нет! К счастью, я не единственный мужчина в Окленде, вынужденный искать любовь на стороне. И в этом нас обвиняют только жены, столь же расчетливые, как ты. А ты, милая моя, не можешь позволить себе флиртовать с кем бы то ни было! Впрочем, люди вот-вот заговорят о тебе и твоем адвокатишке! А я-то, идиот, считал, что ты любишь именно меня, но ты всех нас обвела вокруг пальца. И только моя мать не поддалась, она на смертном одре сказала мне: «Мальчик мой, она не любит тебя!» — В голосе Алана звучало презрение.

Аннабель бросило в пот. Значит, вот как обстоят дела в том браке, который мать всегда ставила ей в пример, когда Гордон вдруг начинал вести себя, как фермер, говорить, как фермер, и есть, как фермер. «За Гамильтона тебе не пришлось бы краснеть», — не уставала повторять Марианна. И теперь выясняется, что все это ложь?

— Если любовь для тебя так священна, докажи это! — закричала в ответ Оливия. — Благослови своего сына и эту девушку! Стань выше себя! И пусть оклендское общество судачит о нашей невестке.

Аннабель затаила дыхание. Может, она ослышалась? Или ее высокомерная, избалованная сестра Оливия, всегда считавшая себя лучше других, действительно вступилась за Дункана и Пайку?

— Неужели алкоголь лишил тебя остатков рассудка? Этого я точно делать не буду, милая моя! Если мой сын осмелится жениться на этой маори вопреки моей воле, я лишу его наследства. Слышишь? Лишу наследства и отрекусь от него. Пусть тогда сам думает, как прокормить свою туземку. А теперь собирай вещи! Я хочу уехать сегодня же. Вместе с нашим сыном.

Аннабель услышала приближавшиеся к двери шаги. Самое время исчезнуть. Она едва успела уйти в конец коридора, прежде чем ее могли застать за подслушиванием. Женщина торопливо вошла в кухню.

— Мисси, вам нехорошо? — сочувственно произнесла Руиа.

— Нет, нет, просто плохо спала, — ответила хозяйка и принялась готовить завтрак для остальных.

Когда она накрыла стол в гостиной, спустилась Оливия. Увидев ее, Аннабель испугалась. Выглядела сестра очень изнуренной. Красивое лицо опухло, под глазами темнели круги, а обычно идеально уложенные волосы спутанными прядями спадали на лицо.

— Доброе утро, как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Аннабель. Она не хотела показать, что внешний вид сестры пугает ее.

— Хорошо! — равнодушным тоном ответила Оливия. И словно мимоходом поинтересовалась: — А где Пайка?

— Уехала в деревню на пару дней. — Аннабель едва успела прикусить язык, чтобы не поинтересоваться, с каких это пор Оливия стала другом маори.

— Что-что? Уехала? А я думала, они с Дунканом пара. Не может же она так просто взять и исчезнуть! — Голос ее дрожал от возмущения.

Аннабель лишь пожала плечами.

Вдруг Оливия застонала и сжала руками виски.

— Эта проклятая голова! Я больше не вынесу. Куда делась девчонка? Мне срочно нужно поговорить с ней!

Дело становилось все более и более запутанным. Аннабель очень хотелось узнать, что все это значит. Что нужно Оливии от Пайки? И почему она вдруг так настаивает, чтобы ее сын женился на девушке-маори? Именно Оливия, которая еще ребенком воротила нос от грязных детишек маори в Охинемуту?

— Ты действительно не знаешь, где сейчас твоя служанка? — Упрек в голосе Оливии был недвусмысленным. Она невольно вздохнула. — Хорошо, значит, придется остаться здесь, пока она не вернется.

Аннабель, несмотря ни на что, больше не могла сдерживать свое любопытство.

— А зачем тебе вдруг понадобилась Пайка?

— Чтобы помочь счастью своего сына! — насмешливым тоном ответила Оливия.

— Ты? Ты собираешься устроить счастье своего сына с маори?

— Именно так!

— А если Пайка этого не захочет? — поинтересовалась Аннабель.

Оливия расхохоталась.

— А вот в это, милая моя, я не верю. Какая же маори упустит шанс выйти замуж за пакеха и войти в одну из лучших семей Окленда?

Аннабель, у которой на языке вертелся вопрос, действительно ли эта семья «лучшая», едва сдержалась. Скорее, богатейшая!

— А теперь убери у меня в комнате! Я остаюсь! — заявила Оливия.

— Поскольку Пайки нет, а мне нужно ухаживать за мамой, вынуждена просить тебя заняться этим самостоятельно, — резко ответила Аннабель. Ей было неприятно, что Оливия относится к ней как к служанке.

— Мамой займусь я. Если тебе так уж необходимо знать, я остаюсь только из-за нее. Теперь, когда маленькая маори исчезла, возиться с ней, наверное, придется мне.

— Но… — больше Аннабель ничего не сказала.

— Это же и для тебя лучше, милая моя. У вас с мамой не самые добрые отношения. Она просто никогда не простит тебе того, что ты бросила ее маленькое сокровище в Те-Вайроа. И я даже отчасти могу понять ее…

— Какая же ты подлая! — вырвалось у Аннабель.

— Нет, я не хотела тебя обидеть. Просто хочу объяснить, почему для тебя и для нее будет лучше, если с мамой пару дней побуду я. Хотя мыть и все такое ты можешь продолжать…

Но Аннабель уже не слушала сестру. Из глаз брызнули горячие слезы.

Она развернулась на каблуках и побежала в новую баню. Там она опустилась на край ванной и стиснула кулаки. Она так надеялась, что после того, как признается во всем мужу, станет менее восприимчивой к подобным выходкам! Но всю ли правду она ему рассказала?

Роторуа, 10 июня 1886

— Пожалуйста, я хочу поехать в Те-Вайроа, — очнувшись, хрипло простонала Аннабель. Перед ее внутренним взором полыхало адское пламя.

Доктор Фуллер откашлялся.

— Вы не можете сейчас пойти домой, миссис Паркер. Даже перевозка может оказаться для вас слишком опасной. Мне едва удалось остановить кровотечение, а ваш ребенок… — Он запнулся.

Только теперь Аннабель осознала свое положение. Тем не менее ей нужно было домой, как бы опасно это ни было. Ей срочно нужно было отправить Гордона в Те-Вайроа.

— Я знаю, что вы спасли мне жизнь, — слабым, измученным голосом прошептала она и добавила: — Это уже во второй раз, но я просто хочу лечь в постель и попросить мужа как можно скорее съездить в Те-Вайроа. Хотя никто не знает, что там грохочет и извергается, я должна быть уверена. Я хочу, чтобы Гордон привез нашего ребенка домой. Пожалуйста, доктор! Я не могу здесь оставаться. Как я объясню своей семье, где провела эту ночь? Пожалуйста, отвезите меня домой! Клянусь вам, что сразу же лягу в постель и не буду шевелиться.

Врач нахмурился, но в конце концов все же попросил Гвендолин подготовить повозку.

— Я всегда считал вас разумной женщиной, но теперь, узнав, что вы рисковали своей жизнью ради того, чтобы подарить жизнь ребенку… — Он умолк и после паузы, посмотрев на Аннабель, ожидавшую от него нагоняя, закончил: — Это безответственно, но свидетельствует о том, что даже под этой вашей скорлупой разумного человека бурлит кровь темпераментных женщин Брэдли.

Аннабель слабо улыбнулась.

Короткая поездка домой прошла без приключений. Доктор Фуллер хотел проводить пациентку в дом, но Аннабель отказалась.

— Это похоже на расстройство желудка, доктор? Подтвердите мои слова?

Он признал ее правоту, но недвусмысленно дал ей понять, что позже должен будет зайти и проведать ее еще раз.

— Я найду какой-нибудь предлог, — успокоил он ее, когда женщина принялась возражать. А затем строго добавил: — Если я не буду продолжать лечение, милая моя, опасность никуда не денется. Более того, вы можете умереть в объятиях мужа. Вы же не от расстройства желудка страдаете, неразумная вы баба! — Ругаясь, он смахнул набежавшую слезу.

Аннабель была настолько тронута, что крепко обняла доктора, прежде чем с трудом вошла в дом, изо всех сил стараясь идти прямо.

Увидев, что мать спускается по лестнице, она испугалась.

Марианна тоже смотрела на свою дочь, словно на призрак.

— Что ты здесь делаешь? — суровым тоном поинтересовалась она. — И где Элизабет?

Прежде чем Аннабель успела ей ответить, низ живота пронзила ужасная боль.

— Я оставила ее на попечение Мейбл.

— Что ты сделала? — закричала мать.

— У меня разболелся живот, я собиралась завтра с утра сходить к доктору Фуллеру и…

Аннабель пошатнулась. Долго ей не продержаться. Если она срочно не ляжет в постель, то заорет от боли. Она уже почти ничего не видела. Перекошенное от ярости лицо матери было как в тумане.

Аннабель хотела позвать на помощь мужа, но с губ сорвался лишь хрип.

— Гордон поехал спасать вас обеих.

— Мама, что случилось? — из последних сил спросила Аннабель.

— Гора Таравера — это вулкан! Там началось извержение!

— Нет! Боже мой, нет! — прохрипела Аннабель, закатила глаза и потеряла сознание.

Когда Аннабель пришла в себя, первым ощущением был проснувшийся в ней всепоглощающий страх. И жуткая боль в теле. Смутно, очень смутно вернулись воспоминания. Отъезд из Те-Вайроа, безумная поездка сквозь ночь, ад на южном небосклоне, пробуждение, помощь доктора Фуллера, его заботливость, слова матери…

Вскочив, она увидела измученное лицо отца.

— Папа! Папочка! Мама говорит правду? — Голос ее захлебывался от волнения.

Уильям Брэдли глубоко вздохнул, а затем нерешительно произнес:

— Пока что мы ничего точно не знаем, но ясно одно: вулкан извергается. Так все говорят.

— Но ведь Лиззи на другой стороне озера. Не может же он плеваться лавой так далеко. С ней ничего не может приключиться в Те-Вайроа, правда? Пожалуйста, папа, скажи мне, что она там в безопасности!

— Да, дитя мое, Гордон наверняка скоро привезет ее домой в целости и сохранности. Не беспокойся! Лучше поправляйся скорее. Ты совсем больная на вид.

— Это просто расстройство желудка, — отмахнулась Аннабель.

Отец пристально поглядел на нее, словно пытаясь заглянуть в душу дочери и прочесть там ответ.

— Расстройство желудка… — бесцветным голосом повторил он. — Не знаю. Нужно позвать врача. Ты не хочешь увидеть Аби? Она уже ждет не дождется, когда сможет тебя обнять.

Аннабель слабо кивнула. Она чувствовала усталость, бесконечную усталость. Когда ладонь сестры скользнула ей под руку, она попыталась улыбнуться, а потом ее веки будто налились свинцом и сами собой опустились.

Проснулась Аннабель от душераздирающего крика. От страха замерла. Кто это кричит таким нечеловеческим голосом? И вновь этот жуткий крик. Ее мать! Аннабель хотела сесть, но сил не хватило даже на это. Ощущение разбитости не оставляло. Во рту пересохло, язык прилип к нёбу. Когда дом сотрясло от крика в третий раз, в теле снова вспыхнула жгучая боль. Она негромко застонала, чувствуя полную беспомощность. Сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда пришло осознание случившегося. По телу словно разлился яд, ее охватила дрожь, стало трудно дышать.

— Нет! — в отчаянии простонала Аннабель. — Пожалуйста, Господи, нет!

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Гордон — бледный как полотно, с головы до ног в грязи. Он смотрел куда-то мимо Аннабель пустыми глазами, поднял руки к небу и закричал:

— Господи, зачем ты сделал это? — Опустив руки, он уставился на Аннабель, словно увидел призрака. На лице вдруг появилась улыбка. — Ты здесь, ты в безопасности! Значит, наша малышка тоже. Слава Небу! Где она? Я должен обнять ее, хочу поцеловать ее. Господь услышал мои молитвы. — И с этими словами Гордон бросился в детскую.

Вскоре он вернулся, глаза его сверкали безумием.

— Аннабель, где она? Где наша дочь?

— Я оставила ее с Мейбл, потому что очень плохо себя чувствовала. Не хотела будить ее среди ночи. Мейбл собиралась привезти ее сюда утром. Пожалуйста, скажи же мне наконец, что произошло? — прошептала она и понурилась.

Гордон тяжело, словно старик, опустился на край постели и уставился прямо перед собой, словно умалишенный.

Аннабель почувствовала, что донимать его не имеет смысла. На самом деле она не хотела слышать его объяснений, поскольку в глубине души и так знала, что случилось. Но пока Гордон молчит, ничего не произошло. Просто не произошло!

Через некоторое время высокий, сильный мужчина, обычно твердый и решительный, заплакал, как ребенок.

Аннабель показалось, что ее ударили чем-то тяжелым по голове. Никогда прежде она не видела, чтобы ее муж плакал, и выглядело это ужасно и непривычно. «Пожалуйста, Гордон, перестань плакать! — молила она про себя. — Ничего не случилось! Ничегошеньки! И, пожалуйста, не говори ничего! Успокойся, и все будет хорошо!»

Но Гордон громко всхлипывал, бормотал что-то невразумительное. Аннабель неподвижно лежала, словно застыв. Постепенно угасала последняя искра надежды, за которую она цеплялась, как утопающий за соломинку, уступая место ужасной уверенности, — хотя Гордон еще не раскрыл суть этого кошмара. Ей очень хотелось, чтобы вечный сон защитил ее от того, что им обоим предстояло. Если сейчас уснуть и никогда больше не проснуться, всего этого не будет. Но доктор Фуллер все сделал на совесть. Спас ее. Смерть не станет милосердным избавителем.

Тут в комнату, словно богиня мести, вошла ее мать. Аннабель знала, что теперь от правды не сбежать. Марианна смотрела на старшую дочь с презрением.

— Как ты могла бросить мою малышку в том аду? Ты одна виновата в том, что она погибла. Что ты скажешь на это? — кричала Марианна, вне себя от гнева.

Аннабель, не в силах даже сесть ровно, надеялась, что Гордон прекратит это, но сильный, как медведь, мужчина, по-прежнему плакал. Вскоре всхлипывания превратились в ритмичные стенания.

— Ты виновата! — кричала Марианна, тыча пальцем в Аннабель.

В этот миг в комнату ворвался Уильям. Он обнял жену, пытаясь успокоить ее и убедить не выплескивать зло из-за неотвратимой катастрофы на Аннабель, но его попытки были тщетны. Марианна бросилась к дочери, словно фурия, и Уильяму лишь в последний миг удалось схватить орущую жену за руку и спокойно потащить прочь из комнаты, хотя она яростно отбивалась и брыкалась.

Аннабель снова осталась одна с Гордоном. Она молча и отчаянно молилась за дочь. В ушах шумело, живот сводило от боли.

Прошла целая вечность, прежде чем Гордон нерешительно заговорил:

— Нас разбудил грохот. Дрожала земля. Мы выбежали наружу и увидели на южном горизонте огонь в небе. Никто не знал, что это значит. В половине четвертого я не выдержал и поехал навстречу огню. Гора Таравера несла смерть и уничтожение. Я своими глазами видел…

Он устало умолк и уставился в пол, словно пытаясь отогнать от себя картины, намертво отпечатавшиеся в памяти.

— Нужно было послушаться старика у озера, — сдавленным голосом произнесла Аннабель. — И каноэ… Я видела призрачное каноэ. Старик предупредил нас с Мейбл, как и тогда, когда мы с тобой впервые были на террасах. Предупредил нас и посоветовал бежать, но я не прислушалась к его словам. Вместо этого я бросила ребенка на произвол судьбы… — Аннабель хотела спросить об Элизабет, но не могла издать даже звука. Словно раненый зверек, уползший умирать, она затравленно смотрела на мужа.

Гордон, во взгляде которого застыла пустота, казалось, не слышал ее. Хриплым голосом он продолжал свой рассказ:

— Доехав до деревни, я бросился к «Дому Мейбл», но вокруг меня на землю обрушивались огромные куски грязи. Они пробивали крыши, падали на бегущих людей. Я едва успел спрятаться в отеле Маккрэя. Грязь и дождь из пепла разрушили крышу, но стены еще стояли. Там я встретил плачущих, стенающих людей… Были среди них и те, кто спокойно встретил свою судьбу. Вместе с ними я ждал, когда проклятый вулкан наконец перестанет взрываться. Вдруг над нами что-то заскрежетало. Мы выбежали на улицу как раз вовремя, поскольку отель развалился за нашими спинами, словно карточный домик. При этом на нас обрушился дождь из пепла, мужчине рядом со мной проломило голову камнем. Я же все равно хотел пробиться к Мейбл, однако двое мужчин потащили меня за собой в конюшни. «Это будет самоубийство!» — кричал один из них и тянул меня за руку. Я отбивался, но они были сильнее меня. В конце концов я сел вместе с ними на пол, и мы все вздрагивали всякий раз, когда что-то попадало в крышу. Звук был ужасный…

Гордон запнулся и уставился в одну точку.

Аннабель наконец собралась с духом, чтобы спросить его об Элизабет, но Гордон мысленно был настолько далеко, что она не решилась.

Когда муж снова заговорил, ей показалось, что это дается ему с неимоверной болью. «Нельзя перебивать его», — подумала она, затаив дыхание и дожидаясь, когда же он скажет хоть что-нибудь об Элизабет.

— К утру, когда вулкан немного утих, я попытался пробраться к дому Мейбл, но вся деревня была погребена под слоем пепла, валунов и грязи. Те-Вайроа была окутана плотной тучей пыли. Я попробовал пробиться сквозь грязь и вдруг увидел флаг Бенджамина, торчавший из грязевой лавины, словно окровавленный меч. Я узнал часть крыши, принялся раскапывать голыми руками. В какой-то момент я… — Он замолчал, судорожно сглотнув, и после паузы продолжил: — Я нашел тесно обнявшихся Мейбл и Мэри. Бенджамина я нашел чуть позже.

От ужаса Аннабель словно парализовало. Она не могла даже заплакать.

— Я копал, копал, но не нашел вас. И маленькую Ребекку тоже. Я копал, плакал, кричал, пока не пришла команда спасателей и не отправила меня домой. Потому что я ободрал себе все руки и едва не сошел с ума. Я привязал свою лошадь за окраиной и… — Он достал из кармана куртки маленькую тряпичную куклу и протянул ей дрожащей рукой.

Лилли! Аннабель уставилась на куколку, как будто видела ее впервые. А ведь она сама сшила ее из лоскутков. Глаза — большие коричневые пуговицы — благополучно пережили тот ад. Вот только сама кукла была уже не белой, а покрытой густым слоем грязи. Если Гордон выкопал Лилли из грязи, то Элизабет…

Прежде чем Аннабель успела довести эту мысль до конца, она издала протяжный нечеловеческий крик, который вырвал Гордона из оцепенения. Он хотел обнять жену, но она отбивалась и кричала:

— Это я виновата! Это я, черт возьми, виновата!

Наконец Гордон крепко схватил ее, заговорил, стараясь успокоить, пока она не перестала сопротивляться, не расплакалась и не зарылась лицом в его грудь.

Они вместе оплакивали своего пропавшего ребенка, цепляясь друг за друга. Прошла целая вечность, прежде чем Гордон умолк и осторожно высвободился из объятий жены.

— Я не хочу, чтобы ее раскопали другие. Я хочу сделать это сам. Поэтому я сейчас же поеду обратно.

— Пожалуйста, не оставляй меня! — всхлипнула Аннабель, схватила его за руку, но Гордон был преисполнен решимости найти ребенка самостоятельно.

— Я попрошу маму, чтобы она пришла к тебе.

— Нет! — всхлипнула та. — Только не маму! Пусть придет отец!

Чуть позже к ее постели подошел Уильям и взял ее за руку. Он не плакал, но за эти несколько часов постарел на несколько лет. Его редкие светлые волосы поседели в ту страшную ночь, а усталые глаза запали.

— Папа, это я виновата. Я не должна была оставлять ее одну, — плакала Аннабель.

— Ах, милая моя, разве ты могла остановить вулкан? Кто же может тягаться с суровой природой? — Уильям еще крепче сжал ее руку.

Он просидел у постели дочери целый день. В какой-то момент Аннабель устала настолько, что уже не могла плакать. Отец посоветовал ей немного поспать, но об этом и думать было нельзя. Она лишь дремала, постоянно вздрагивая и негромко всхлипывая.

Вечером в дверь постучали и в комнату вошел встревоженный доктор Фуллер, хотя его никто не звал. Он сочувственно смотрел на Аннабель, и в его взгляде читалось глубокое сожаление.

— Я слышал о том, что произошло, хотел посмотреть, как вы, — негромко произнес он, прежде чем вежливо выпроводить Уильяма из комнаты.

— Аннабель, у меня нет слов, чтобы выразить свое сочувствие. В одну ночь…

— Все хорошо, доктор, — хриплым голосом пробормотала она и снова разрыдалась.

— И все равно я должен осмотреть вас, — сказал доктор с некоторой робостью в голосе.

Аннабель послушалась, продолжая негромко всхлипывать. Боль, бушевавшая в животе, была ничтожной по сравнению с той болью, которая готова была вот-вот захлестнуть ее душу.

— Самое страшное позади, — наконец произнес он и осторожно укрыл ее.

Аннабель пожала плечами.

— Вот только зачем теперь все? Чтобы никогда больше не иметь семьи? Ради кого мне жить дальше?

В это мгновение в комнату без стука вошел Гордон. Грязный, усталый, с перекошенным от боли лицом. Доктор Фуллер пристально посмотрел на Аннабель. Она сразу поняла все, что он хотел сказать ей этим взглядом, и едва заметно кивнула. Нет, она ни в коем случае не имеет права оставлять мужа наедине с его болью. Сейчас она нужна ему.

Как был, грязный, Гордон рухнул на постель и громко застонал. Затем закрыл лицо руками и расплакался.

— Ты принес нашу малышку? — дрожащим голосом спросила Аннабель.

Гордон в отчаянии покачал головой.

— А ну-ка, покажите! — строго произнес доктор Фуллер и взял Гордона за руки. Пальцы мужчины были изранены до костей, а там, где когда-то были ногти, запеклась кровь.

— Это нужно обработать, Гордон. Пойдемте со мной, пожалуйста. Я немедленно перевяжу вас. Иначе начнется заражение.

Но Гордон не слушал его.

— Мы нашли всех. И постояльцев тоже. Всех, кроме нашей Лиззи и Ребекки.

— Если ты не нашел ее, значит, она жива. Пока я не увижу ее своими глазами, я буду надеяться! — воскликнула Аннабель, и голос ее сорвался. — Гордон, наша малышка жива!

— Аннабель, никто из тех, кто был в доме, не выжил, — мягко возразил ей муж, — потому что в «Дом Мейбл» попал один из первых валунов, и он сразу обрушился под его весом. У них не было шанса бежать, в отличие от других. И умерли они во сне… — Сказав это, он с трудом поднялся. — Пойдемте, доктор.

— Мы можем оставить вас одну на какое-то время? — с тревогой в голосе спросил Аннабель доктор Фуллер.

Женщина кивнула.

— Я скоро вернусь, — пообещал ей Гордон.

Едва за мужчинами закрылась дверь, как Аннабель мысленно погрузилась в прошлое. Перед внутренним взором всплывали картинки: вот она с маленькой Лиззи на руках, счастливая, потому что, несмотря на все несчастья, родила здорового ребенка.

— Ну наконец-то, — сказала тогда ее мать. — Дункану ведь уже два года!

Вспомнилось и то, насколько равнодушна она была в тот день к упрекам матери.

— Элизабет! — услышала она свой шепот у ушка новорожденной малышки. — Я буду любить и оберегать тебя. Всю жизнь!

В этот миг до нее донеслись ругань и крик Гордона.

— Проклятая гора! — ревел он. — Проклятая гора!

Услышав треск ломающегося дерева, она поняла, что произошло: Гордон сорвал деревянную вывеску отеля «Гора Таравера» и стал топтать ее ногами…

Роторуа, 1 января 1900

Всю вторую половину первого дня нового года Абигайль провела в своей комнате, ей не хотелось видеть даже Аннабель. Она вообще проклинала тот день, когда вернулась в долину гейзеров. Примирения с матерью не произошло, да и душевного спокойствия она здесь не обрела.

Она решила ехать в Данидин и никогда больше не возвращаться в это негостеприимное место. Деньги на дорогу она заняла у Оливии. Сестра сначала ругалась и советовала остаться, показать Гвен, что почем. Но когда Абигайль сказала ей, что в Данидине ее ждет богатый поклонник, с которым она утешится, Оливия подмигнула ей и вручила в качестве стартового капитала довольно внушительную сумму.

— А ты как ванька-встанька — никогда не унываешь, сестренка, — пошутила она. — Умеешь ты жить!

«Не завидует ли она мне? — задумалась Абигайль, положив деньги в дорожную сумку. — Если бы Оливия знала, что случилось на самом деле! — с грустью подумала она. — Алан наверняка был не в восторге, когда жена потребовала денег. Но он не может отказать ей ни в чем».

Абигайль усмехнулась, вспомнив поспешный отъезд Гамильтонов сегодня утром и ожесточенный спор, устроенный Оливией и Аланом на глазах у всей семьи. Сначала Оливия отказалась ехать в Окленд с остальными. «Я должна ухаживать за мамой», — заявила она.

«Ты? Ухаживать? Не смеши меня. Ты не заходишь в спальню, стоит мне подхватить насморк!» — заявил Алан.

Оливия топнула ногой и повторила, что все равно останется в Роторуа, и согласилась ехать только в последний момент, когда Алан пригрозил жене, что ей придется выбирать: либо она остается в Роторуа навсегда, либо немедленно едет с ним. «Не то вам обоим придется в будущем ухаживать еще и за моей склонной к пьянству женой!» — крикнул он, обращаясь к Аннабель и Гордону, с немым ужасом наблюдавшим за происходящим. Дрожа от гнева, добрый Алан Гамильтон даже не попрощался со своей тещей.

Абигайль вздохнула. Она-то думала, что ее сестра ведет беззаботную жизнь, и была потрясена, увидев, каким деспотом может быть утонченный Алан Гамильтон. А еще ее поразил тот факт, насколько предана отцу Хелен. Шестнадцатилетняя девушка тут же встала на сторону Алана, в то время как Дункан открыто продемонстрировал, что этот спор отвратителен ему и что он уезжает с тяжелым сердцем. Юноша казался бледным и больным и за все время не произнес ни слова. И только на прощание, когда его рассерженный отец уже вошел в вагон, который должен был отвезти их в Окленд, он пристально посмотрел Аннабель в глаза и произнес:

— Мы еще увидимся, милая тетушка! Через полгода! Клянусь тебе или не сойти мне с этого места!

— Что у тебя за тайны с моим сыном? — желчно поинтересовалась у сестры Оливия.

— Я сам скажу тебе, мама, в этом нет тайны, — воинственно ответил Дункан. — Через полгода я вернусь сюда и попрошу Пайку стать моей женой. И даже ты нам не помешаешь!

К удивлению Абигайль, Оливия отреагировала на его слова мягкой улыбкой.

«Какая странная семья», — думала Абигайль, беспокойно расхаживая по комнате. Она занималась этим уже не первый час, правда, с небольшими перерывами. Наконец она не выдержала и решила устроить себе последнюю прогулку, чтобы навеки попрощаться со своим любимым озером. Только не думать об острове любви!

Абигайль на цыпочках спустилась по лестнице, стараясь ни с кем не встретиться. Выйдя незамеченной в вечерние сумерки, она с облегчением вздохнула.

Вдыхая свежий воздух, который принес ветерок после небольшого летнего дождя, она спустилась к мосткам. Зачарованно поглядела на весельные лодки. Может, сплавать на Мокоиа еще один раз, последний? Она избегала бывать на острове с того самого дня, как вернулась в Роторуа. Лишь однажды она плавала на лодке вместе с Аннабель, но на берег они не сходили. «Наверное, Аннабель по-прежнему боится душ умерших детей», — рассуждала Абигайль. И вдруг услышала плеск и отчаянные крики о помощи.

Абигайль огляделась по сторонам, но ничего не увидела. Подбежала к краю мостков. На воде плавала пустая лодка, а рядом кто-то барахтался.

— Помогите! Помогите!

В озеро упала маленькая девочка. Ее юбки вздулись на воде.

— Не бойся, я уже иду! — крикнула малышке Абигайль, срывая с себя одежду.

Как хорошо, что Патрик научил ее плавать! Абигайль молилась, чтобы не оказалось, что она уже разучилась делать это, поскольку последний раз плавала еще девушкой, вместе со своим возлюбленным. Она храбро прыгнула в воду ногами вниз. И, смотри-ка, нужные движения вспомнились сами собой, словно она училась только вчера. Два быстрых движения — и она уже рядом с кричащим и колотящим руками по воде ребенком. Вот только как вытащить его на берег?

— Ложись на спину! — крикнула Абигайль, но девочка смотрела на нее широко раскрытыми от ужаса глазами, продолжая барахтаться.

Тогда Абигайль грубо схватила ее и перевернула на спину сама. Малышка закричала, словно ее резали, но Абигайль не обратила на это внимания. Подхватив ее под мышки, она тоже попыталась плыть спиной вперед. Это оказалось нелегко, но только так можно было избежать того, чтобы ребенок нахлебался воды. Под весом девчушки женщина стонала, но в конце концов почувствовала под спиной дно. Переведя дух, она встала и вытащила девочку на берег. Там, продолжая держать спасенную малышку за плечи, она устало рухнула на песок. И только услышав тихие всхлипывания, Абигайль села и наконец-то рассмотрела девочку. Той было лет шесть, у нее были светлые волосы и узкое личико.

— Иди сюда, я тебя обниму. Уже все в порядке, — попыталась утешить ее Абигайль.

Малышка не заставила себя просить дважды. Подобравшись к своей спасительнице вплотную, она, дрожа всем телом, прижалась к ней. Абигайль обняла ее одной рукой, а другой гладила по спине, чтобы малышка не замерзла.

— Я один раз тоже упала в озеро, была тогда чуть старше тебя, а все потому, что не могла спокойно сидеть в лодке. А ты? Как тебя угораздило упасть в воду? — спросила Абигайль, когда девочка перестала всхлипывать.

— Я хотела сплавать на остров, — засопела малышка.

— А что ты собиралась делать там одна?

— Хотела к маме.

— Она что, живет там?

— Да, мне сказали дети-маори, но ты папе не говори. Он всегда говорит, что мама на небе. Но папа врет. Она живет там, мне дети-маори сказали!

Абигайль судорожно сглотнула.

— Твоя мама там? — осторожно спросила она.

Девочка кивнула.

— Я нашла маму. Она лежала на берегу, почти на этом самом месте. Мама упала в воду, как я, но тебя здесь не было, и ты не могла спасти ее.

Девочка еще теснее прижалась к Абигайль, которая задрожала от холода, но не просто от того, что сидела в одном белье, а от предчувствия.

— И ты хотела навестить маму? — спросила Абигайль, пытаясь сдержать дрожь в голосе.

— Да, я сначала хотела принести ей поесть, но корзинка упала в воду, когда я встала. И весло тоже упало… Теперь ей будет нечего есть. — Девочка снова всхлипнула.

Абигайль крепче прижала ее к себе, а потом, помолчав немного, вскочила и сказала:

— Вставай, пойдем скорее в дом, переоденемся в сухое. — И, словно мимоходом, поинтересовалась: — А как тебя зовут, кстати?

— Эмили О’Доннел.

Несмотря на то что Абигайль давно догадалась об этом, она едва заметно вздрогнула.

— А тебя как зовут? — спросила Эмили.

— Я Абигайль Брэдли.

Они уже подошли к дому. Дверь веранды была закрыта, и им пришлось обходить через сад, чтобы войти через главный вход. К этому моменту обе дрожали.

В прихожей они наткнулись на Аннабель, которая вскрикнула, едва увидев их, но сразу взяла себя в руки.

— Идите в гостиную, я сейчас принесу сухую одежду.

Абигайль и Эмили сидели, тесно прижавшись друг к другу. Абигайль круговыми движениями гладила девочку по спине, чтобы согреть. Вскоре прибежала Аннабель с целым ворохом одежды.

— Давай, раздевайся! Совсем! — велела Абигайль, предлагая малышке соревнование. — Кто первый справится, тот и выиграл!

Та засмеялась — впервые с того момента, как Абигайль вытащила девочку из озера. У нее был просто очаровательный смех. Хихикая, Абигайль и Эмили стягивали с себя мокрую одежду и просто бросали ее на пол. Когда открылась дверь и в комнату заглянул Гордон, обе как раз разделись догола. Увидев его, они завизжали.

— Прошу прощения! — пролепетал тот, закрывая дверь.

Хихикая, они хватали первую попавшуюся вещь. Главное, чтобы было тепло. Оглядев друг друга, они убедились, что выглядят очень смешно.

Аннабель с удивлением наблюдала за их возней.

Неверно истолковав вопросительный взгляд сестры, Абигайль прошипела:

— Я не толкала ее в воду, чтобы иметь возможность спасти, милая моя. — А потом добавила: — Расскажи-ка тете Аннабель, что произошло!

Малышка не стала заставлять себя упрашивать. Она весьма ярко живописала Аннабель, как лодка перевернулась, а ее спасла милая тетя. Рассказывая, она украдкой взяла Абигайль за руку и крепко сжала.

Аннабель никак не могла сосредоточиться на словах девочки. Она видела перед собой лишь гармоничную картинку. Ее сестра держит за руку дочь Патрика О’Доннела, которая еще недавно молчала и ходила с вечно хмурым видом, а теперь болтала как ни в чем не бывало. «Неужели я была неправа насчет Аби? — с сожалением подумала женщина. — У нее золотое сердце, и она стала бы чудесной матерью!»

— Но теперь тебе нужно идти домой, — строго произнесла Абигайль. — Думаю, нам стоит попросить дядю Гордона, чтобы он привел твоего отца и тетю Гвен.

— Нет, пусть тетя Гвен не приходит! Я не хочу, чтобы она была моей мамой! — резко возразила девочка.

Сестры переглянулись.

Аннабель громко позвала Гордона. Тот прибежал и, качая головой, сначала выслушал всю историю, а потом отправился за Патриком О’Доннелом.

Абигайль смотрела на хорошенькую девочку, которая все говорила и говорила. «Как будто наверстывает то, что упустила со дня смерти матери», — подумала Абигайль, судорожно пытаясь сосредоточиться на словах малышки. А это было не так-то просто, потому что в мыслях она постоянно возвращалась к Патрику, лихорадочно соображая, как бы сделать так, чтобы исчезнуть до его прихода и чтобы Эмили ничего не заметила.

Когда в дверь постучали и взволнованная Эмили вскочила со стула, чтобы побежать навстречу отцу, Абигайль тоже вскочила, намереваясь выйти из дома через веранду.

— Аби, ты куда? — строго поинтересовалась за ее спиной Аннабель.

— Я хочу побыть одна! — Абигайль даже не обернулась.

— Абигайль, пожалуйста, прости меня. У меня были дурацкие предрассудки по отношению к тебе, и я ужасно сожалею. Ты не можешь уйти сейчас, после того как спасла жизнь его дочери. Он захочет поблагодарить тебя и…

— Мне не нужна его благодарность! — ответила Абигайль и вышла из дома, даже не обернувшись.

На улице она перевела дух и подумала, не спрятаться ли в своей комнате. Но потом рассудила, что комната — место ненадежное. Еще явятся к ней со всеми этими лживыми благодарностями.

«Нужно пойти туда, где меня не найдут!» — сказала она себе и решила прогуляться к Похуту. Никто не догадается, что она пошла к гейзеру.

Чуть позже, когда она сидела на одной из террас, наблюдая за извергающим воду Похуту, по щекам у нее бежали слезы. Она плакала о потерянной любви и от воспоминаний о том, что только что пережила вместе с девочкой. Как чудесно было обнимать малышку! Жаль, что другого раза не будет! Слабым утешением в море бесконечной грусти для Абигайль были извинения Аннабель. Что ж, она хотя бы не уедет из Роторуа навсегда, не помирившись с любимой сестрой.

Охинемуту, 1 января 1900

В свою первую ночь, проведенную в деревне маори, Пайка не могла уснуть, хотя Руиа и ее семья приняли девушку доброжелательно, приготовили в ее честь ханги и даже выделили собственную комнату для сна. И все равно она тревожно переворачивалась с боку на бок. То ей было слишком душно, то слишком холодно. К тому же Пайка снова и снова задавалась вопросом: правильно ли она поступила, убежав от Дункана?

Она постоянно представляла себе его лицо с блестящими карими глазами и задорной улыбкой на губах. Она слышала голос юноши и чувствовала его прикосновение, которое казалось настолько реальным, словно они все еще сидели вблизи Похуту.

В конце концов она вскочила и оделась. Нет смысла пытаться уснуть! Единственное, что могло ей помочь, — это свежий воздух. Пайка тихонько выскользнула из дома, надеясь, что ветер сумеет развеять ее мысли о молодом мистере Гамильтоне, но все было тщетно. Наоборот, тоска и желание увидеть его снова только усиливались. И чем больше она поддавалась тоске, тем больше крепла мысль: она поклялась себе только потому, что ее мать слишком сильно страдала с Золтаном Градиком, а саму ее постоянно дразнили из-за того, что она была единственным ребенком-маори во всей деревне. Но ведь Дункан Гамильтон не такой человек, как ее отчим. Он никогда не обидит ее. В этом она была совершенно уверена.

Незаметно для себя самой Пайка дошла до общинного дома маори, варенуи. В голове мелькнула мысль, что, возможно, стоит спросить предков, что они об этом думают, — так часто поступала ее мать, когда не знала, что делать.

Пайка осторожно надавила на ручку входной двери, которую какой-то умелец украсил причудливыми узорами по дереву, и та, как ей показалось, открылась сама собой.

Исполненная благоговения Пайка вошла в огромную комнату, сверху донизу украшенную резьбой. При виде этого великолепия ей стало немного не по себе. Как смотрят на нее все эти маски! Сердце едва не выпрыгивало из груди, но девушка продолжала идти. По правде говоря, Пайка не испытывала абсолютно никакого чувства защищенности, пронизывавшего ее тогда, когда она приходила в общинный дом Тауранга вместе с матерью.

Но она все равно села на пол и закрыла глаза. Перед внутренним взором тут же возникло лицо Дункана. Смеющееся лицо Дункана.

Пайка вздохнула и попыталась сосредоточиться на вопросе, ради которого и пришла в общинный дом. Имеет ли она право нарушить клятву сейчас, повстречав белого, который, кажется, совсем не похож на тех белых, которые жили в Даргавиле? Снова увидела перед собой его. На этот раз лицо юноши было преисполнено торжественной серьезности и он решительно произнес: «Я не трогал ее, но я женюсь на ней».

На губах Пайки появилась улыбка, но вот в ее воспоминания прокрались слова старшего Гамильтона, и радость тут же померкла. Этот торговец смолой каури жестоко обидел ее. Он отказал своему сыну в праве жениться на ней, но при всех позволил себе обозвать ее шлюхой.

Вся нежность по отношению к Дункану испарилась в мгновение ока. Рассерженная Пайка открыла глаза. Она больше не нуждается в советах предков. Ответ совершенно очевиден. Ей не нужны такие унижения. Кроме того, ее не покидало нехорошее предчувствие, что предки все равно не ответят. Она чувствовала себя в этой комнате чужой.

Да, даже без совета предков она готова принять решение. Нужно придерживаться своей клятвы. Дункан — сын своего отца. Что, если его сердце ослепила ее внешняя красота? Что, если на самом деле он просто хочет ее тело? И даже если он действительно любит ее и намерен сделать своей женой, его отец будет смотреть на своих внуков так же презрительно, как смотрел сегодня на нее!

— Нет, так не пойдет, — пробормотала Пайка, укрепившись в своем решении как можно скорее покинуть это место. Она встала и уже собралась уходить, как вдруг ужасно испугалась. На нее смотрела пара темно-карих глаз, совершенно ей незнакомых.

— Киа ора, — произнес молодой человек, которому эти глаза и принадлежали.

Он был одного с ней роста, мускулистый и хорошо сложенный, с темной кожей и курчавыми волосами, собранными в узел. На нем был маорийский костюм, а босые ноги были обуты в сандалии. Под мышкой у него был плащ из перьев.

— Добрый день, — смущенно ответила Пайка, надеясь, что он поймет.

— Что ты делаешь в общинном доме в такое время? — на безупречном английском поинтересовался он.

— Мне нужны были предки, то есть я хотела у них кое-что спросить, — пробормотала Пайка, испытывая ужасную неловкость.

Молодой человек смотрел на нее с улыбкой.

— Тогда все в порядке. — Казалось, в его голосе прозвучало облегчение.

— Что ты имеешь в виду?

Девушка уже немного расслабилась. Своим приветливым поведением он успокоил ее.

— Сначала я не понял, маори ты или пакеха.

— Мой отец был белым, — почти извиняющимся тоном произнесла она.

— Ах, так вот откуда этот тонкий носик, светлая кожа и узкое личико, — спокойно констатировал он.

Пайке стало неприятно, оттого что он так пристально смотрит на нее.

— А ты, что ты делаешь здесь в такое время?

Он вздохнул и указал на плащ из перьев.

— Нашел в одном из сундуков. Предположительно он принадлежал моему отцу, который давно уже среди предков, и я хотел, чтобы он передал мне плащ с согласия предков. Посмотри, он полностью сделан из перьев киви.

Молодой человек подошел ближе к Пайке, протянул ей плащ, предложил погладить перья.

Та неуверенно провела по ним рукой.

— А ты не скажешь мне, о чем спрашивала предков?

Услышав вопрос, Пайка густо покраснела.

— Я хотела знать, держать ли мне клятву, — уклончиво ответила она, надеясь, что ему будет достаточно такого ответа.

— И что это за клятва?

— Когда-то я поклялась выйти замуж только за маори. И хотела спросить, хорошая ли это была клятва.

— Думаю, да! — рассмеялся молодой человек. — Наверняка у предков были свои причины для того, чтобы свести столь прекрасное существо, как ты, и меня в таком месте. Меня, который ищет невесту, и тебя, которая ищет мужа-маори.

Пайка невольно улыбнулась.

— Кажется, ты не веришь в судьбу? — с шутливой угрозой в голосе поинтересовался он. А затем протянул ей руку и торжественно произнес: — Меня зовут Маака, и я из гордого племени арава.

— Моя мать тоже! — удивленно ответила Пайка. Напряжение вдруг оставило ее.

— Значит, нам нужно обязательно сплавать вместе на Мокоиа. На остров любящих. Ты знаешь историю о Хинемоа и Тутанекаи?

И не успела Пайка ответить, как Маака уже начал рассказ:

— Принцесса настолько сильно влюбилась в принца, жившего на острове Мокоиа, что переплыла озеро, услышав, как он играет на флейте.

Пайка рассмеялась.

— Я знаю эту историю. Мама часто рассказывала мне ее, но ты забыл о самом главном. О тыквах, которыми она обвязала себя, прежде чем плыть, и, в первую очередь, насколько сильно их семьи были против этой любви.

— Это была просто короткая версия для чужаков, которых я вожу на остров.

— Каких чужаков?

— Пока я работаю экскурсоводом, но скоро поеду в Окленд и буду учиться там у судебного эксперта, чтобы потом представлять интересы моего народа в суде. Или буду играть в регби. Конечно, то, чем я сейчас занимаюсь, выглядит по-дурацки, но это приносит деньги. По пути я развлекаю людей легендами маори. А иногда сам их выдумываю. Или сокращаю, когда вижу, что спесивые англичане, сидящие в лодке, заскучали. — Он усмехнулся и добавил, уже серьезнее: — Если хочешь, можем как-нибудь съездить на остров.

Пайка улыбнулась.

— Со спесивыми англичанами?

— Боже упаси! Только вдвоем.

Девушка пожала плечами.

— Не знаю…

— Значит, мне придется убедить тебя, что это будет очень здорово. И где я могу найти тебя?

— Ближайшие несколько дней я буду в доме Руии в Охинемуту. Я там в гостях. А обычно я живу у Брэдли. В отеле «Похуту». Я там работаю.

Пробормотав извинения, она целеустремленно направилась к выходу. Конечно, парень ей понравился. Но, к сожалению, он был не тем человеком, с которым ей хотелось бы съездить на остров любви. Нет, ее сердце уже было отдано другому, хотя рассудок подсказывал, что стоит еще пообщаться с молодым маори.

— Значит, скоро увидимся! — рассмеялся Маака.

Пайка остановилась в дверях и твердо произнесла:

— Вот только в ближайшие недели я занята. Так что даже не пытайся! — И, спотыкаясь, вышла на улицу.

— Значит, отложим поездку. У меня полно времени, в этом можешь не сомневаться! — крикнул он ей вслед, но она уже не слышала его слов.

Роторуа, 2 января 1900

Абигайль еще раз внимательно оглядела комнату. Так, на всякий случай — вдруг окажется, что она что-то забыла, — но ничего не обнаружила. Решительно подняла чемодан и, покряхтывая, потащила его вниз по лестнице. У стойки администратора замерла. Неужели она и в самом деле уйдет вот так, не попрощавшись со своей семьей? Нет, вскоре она пожалеет об этом. Поэтому она решительно поставила чемодан на пол и направилась к жилому дому. Открыв дверь, ведущую в прихожую, она невольно вспомнила, как ровно два дня назад на этом самом месте впервые за много лет снова увидела Патрика. «Это действительно было только позавчера?» — удивилась она и постучала в дверь гостиной. Ответа не последовало. Тихо отворив дверь, женщина осторожно заглянула внутрь. Разочарованная Абигайль поняла, что в комнате ни души, и удивилась. Обычно в это время завтракал хотя бы Гордон.

Абигайль задумалась. Нет, она не станет подниматься в их спальню. «Может быть, они вообще не хотят меня видеть, — подумала она. — Они же знают, что я сегодня уезжаю». Потом она заглянула в кухню. Что ж, хотя бы Руиа уже за работой. Увидев на пороге Абигайль в дорожном костюме, маори едва не расплакалась.

— Вы правда уезжаете? — спросила она, и, не успела молодая женщина прийти в себя, как Руиа уже прижала ее к своей пышной груди.

Когда Абигайль снова смогла дышать, она хотела было спросить про Аннабель, но промолчала и выбежала из кухни. Выйдя в коридор, она подумала, не попрощаться ли с матерью, но, помедлив, отказалась от этой мысли. «У меня давно уже нет матери! И это правда», — с горечью сказала себе Абигайль. И вдруг почувствовала себя так же ужасно, как и одиннадцать лет назад. Несправедливо обиженной и лишившейся дома.

Вздохнув, она подняла чемодан и потащила его по пыльной улице в сторону вокзала, куда добралась, устав до предела, вся в поту. Конечно, она могла заказать повозку, но если быть до конца честной, ей немного хотелось пострадать. Эти физические усилия хоть чуть-чуть отвлекали от мыслей об отъезде из Роторуа, разбивавших ей сердце. И особенно тяжелой была мысль о том, что она никогда больше не вернется сюда.

Вздохнув, Абигайль поставила чемодан на землю. В ожидании поезда она размышляла над тем, как дальше пойдет ее жизнь. Больших надежд на то, что удастся найти работу в театре в Данидине, у нее не было — по крайней мере в качестве актрисы. Сейчас слишком много молодых девушек, которые хотят сделать карьеру. Возможно, она будет продавать билеты или работать прислугой. Она многому научилась за месяцы, прожитые с Аннабель в Роторуа! Или будет играть на фисгармонии застольные песни в каком-нибудь водевиле. Как-нибудь продержится.

Вдруг плеча Абигайль коснулась нежная рука. Женщина испуганно обернулась. За спиной у нее стояла Эмили О’Доннел. В одной руке она держала букет цветов.

— Что ты здесь делаешь, Эмили? — растерянно спросила Абигайль.

— Хотела сказать спасибо за то, что ты спасла меня. Кроме того, я хотела попросить тебя остаться еще ненадолго.

Слезы побежали по щекам Абигайль.

— Иди сюда, маленькая! — сдавленным голосом прошептала она и взяла девочку на колени. — Я бы с радостью осталась, но, к сожалению, ничего не выйдет. Видишь ли, мне нужно играть в театре. Меня ждут. Я не имею права разочаровывать их.

— Но мы бы хотели, чтобы ты осталась с нами, — умоляющим тоном произнесла малышка.

— О ком ты говоришь, сладкая моя? Кто такие «мы»?

— Папа и… — Эмили махнула рукой куда-то влево. Абигайль повернула голову, и ей показалось, что сердце ее вот-вот остановится, потому что к ней шел улыбающийся Патрик, а за его спиной стояли Гордон и Аннабель. Они тоже улыбались.

— Что все это значит? — хриплым голосом поинтересовалась Абигайль, радуясь, что горло не перехватило от волнения.

Патрик низко склонился к ней и прошептал на ухо:

— Пожалуйста, не бросай нас снова! Хоть я и дурак. Если ты все равно хочешь быть со мной, то скажи «да». Пожалуйста, Абигайль! Я не могу даже представить себе лучшей матери для своей доченьки. Но только если время от времени мы сможем одни плавать на Мокоиа…

Абигайль бросало то в жар, то в холод. Разве не этих слов она ждала с момента встречи?

— Я люблю тебя! — нежно прошептал он.

— Папа, почему ты шепчешься? — с укором произнесла Эмили. — Кто шепчется, тот врет.

— Не переживай, маленькая моя! — тихо произнесла Абигайль. — Он просто попросил меня остаться с вами.

— Но мы же за этим и пришли! Мы тебя просто не отпустим! — с наигранной строгостью произнесла Аннабель.

— Думаешь, что можешь взять и сбежать от меня? А кто будет играть для гостей на фисгармонии с нашим музыкантом в четыре руки? — добавил Гордон и хитро подмигнул свояченице.

— Но… Но я… Так нельзя, я… — лепетала Абигайль, однако ее слова утонули в оглушительном свисте подъехавшего локомотива экспресса «АРАВА».

Окленд, май 1900

Дункан Гамильтон чувствовал себя не самым лучшим образом, входя в здание оклендского Земельного суда маори. До сих пор Гамильтонам не доводилось представать перед этим судом, который проверял все сделки, имевшие отношение к владениям маори.

Его отец всегда хвастался, что маори никогда еще не пытались оспорить у него землю, но сегодня судом рассматривалось дело, касавшееся маленькой, но очень важной части леса каури. Дункан категорически отказывался выступать в качестве представителя своего отца, но Алан Гамильтон, которому нужно было срочно съездить в Даргавиль, не оставил сыну выбора.

Дункан вздохнул. Ему это дело совершенно не нравилось. Как он уже успел понять по документам, его деда обвиняли в том, что он завладел частью леса незаконным путем: напоил вождя курики, небольшой общины племени нга-пухи, а уже затем дал ему подписать контракт. Дункан не сомневался, что дед вполне был способен на это. Он помнил его как властного деспота и девять лет назад во время его похорон не проронил ни слезинки. Поэтому Дункан не находил себе места, зная, что ему предстояло обвинить внука старого вождя во лжи.

— Эта банда маори не должна получить ни единого дерева! — наставлял его Алан. — Мы заплатили за них, как положено по закону.

Согласно указаниям отца, именно с такой позиции он и должен был выступать в суде. Однако сам Дункан считал, что уплаченная сумма просто смехотворна. С его точки зрения, было совершенно очевидно, что его дед облапошил вождя и его племя, ободрав их как липку. И вот теперь, напустив на себя серьезность, он должен утверждать обратное?

Дункан задумался настолько глубоко, что едва не столкнулся с мужчиной.

— Вы что, не видите, куда идете? — возмутился тот.

Покраснев до корней волос, Дункан извинился перед незнакомцем в элегантном костюме, а потом просиял:

— Вы, случайно, не мистер Рангити, дядя Пайки? — И протянул удивленному мистеру Рангити руку. — Мы так и не встретились тогда в поезде.

— Ах да, теперь я припоминаю. Вы — молодой мистер Гамильтон! — Похоже, мистер Рангити, в отличие от юноши, не очень-то обрадовался этой встрече.

— Само Небо послало мне вас! — довольно воскликнул Дункан. — Вы не могли бы уделить мне минутку?

— Не знаю, о чем нам с вами говорить до слушания. Или вы хотите добровольно удовлетворить нашу жалобу? — резко ответил мистер Рангити.

Но Дункан толком не слушал его. Он слишком разволновался при мысли о том, что может прямо здесь, в коридоре суда, попросить руки Пайки.

Пока он пытался подобрать нужные слова, к ним подошел невысокий маори в европейской одежде и поздоровался с мистером Рангити.

— Очень жаль, молодой человек, но мне нужно заниматься своими делами, — вежливо и в то же время решительно извинился дядя Пайки и оставил Дункана стоять в коридоре одного.

Тот глубоко вздохнул и задумался. А не побежать ли ему вдогонку за мистером Рангити? Однако взгляд, брошенный на часы, удержал его от этого. Пришла пора отправиться в логово льва.

Когда чуть позже Дункан вошел в зал, он обомлел. За столом, кроме троих судей, сидел и мистер Рангити, а рядом с ним — невысокий маори. Дункан попытался помахать рукой дяде Пайки, но тот демонстративно смотрел прямо перед собой.

Председательствующий судья начал представлять присутствующих друг другу. Когда он дошел до мистера Рангити, Дункан затаил дыхание. «Что ему здесь нужно? И почему он не ответил на мою приветливую улыбку?» — лихорадочно размышлял молодой человек.

— Это мистер Анару Рангити, мой ассистент и эксперт, — пояснил судья.

— И что здесь делает эксперт? — торопливо перебил его Дункан и, увидев удивленные лица присутствующих, поспешно добавил: — Простите, что я перебил вас, но в данном деле я представляю своего отца и не знаком с судебными традициями.

— Мистер Рангити выступает в качестве переводчика и знакомит нас с нравами и обычаями маори, которые могут пострадать от того, что земля перешла во владение белых, — сказал судья и обернулся к мистеру Рангити, поинтересовавшись: — Я все правильно объяснил?

Эксперт коротко кивнул. Невысокий маори вперил взгляд в Дункана и что-то прошептал на ухо мистеру Рангити. Тот снова кивнул.

У Дункана покраснели уши. Чем дольше он здесь сидел, тем неуютнее себя чувствовал. Похоже, заговорщики мгновенно распознали в нем новичка.

— Мистер Ороте, может быть, в таком случае вы представите свой иск? — предложил председатель приземистому маори.

Мистер Ороте поднялся и рассказал обо всем том, что было известно Дункану из бумаг: в 1858 году старый Гамильтон встретился с вождем на церемонии, якобы для того, чтобы вместе с курики почтить бога леса. По случаю этой встречи он напоил вождя и сопровождавших его старейшин, а затем подложил им бумаги на подпись. Гамильтон утверждал, что этот документ запрещает ему валить деревья каури, растущие на территории племени. На самом же деле это был договор купли-продажи на кусок леса, принадлежавший и до сих пор принадлежащий племени курики, поскольку в сердце леса стоит огромное дерево каури по имени Дитя бога леса, священное для маори.

Судья внимательно выслушал представителя племени и теперь с совершенно бесстрастным лицом повернулся к Дункану.

— Что вы можете возразить, мистер Гамильтон? — официальным тоном поинтересовался он.

— Я? Ну, у нас считается, что дедушка не поил вождя. Мы отрицаем это обвинение, поскольку мой дед был человеком чести. Он заключал много сделок с маори, и еще никто не сомневался в его порядочности…

Дункан умолк, увидев, что мистер Ороте что-то прошептал мистеру Рангити, после чего тот вдруг издал короткий смешок.

— И что же дальше? — нетерпеливо поинтересовался судья.

Дункан густо покраснел и начал заикаться.

— Да, так на чем я остановился? Мой дед заплатил причитающуюся сумму, и… да, лес принадлежит нам. — Молодой человек весь вспотел от напряжения и после небольшой паузы воинственным тоном заявил: — При чем тут мы к тому, что вождь продал землю, на которой растет священное дерево? При чем тут мы, если он подписал бумагу, которую не мог прочесть?

Дункана бросало то в жар, то в холод. Какая же это мýка — действовать вопреки собственным убеждениям! Но разве каждый день, проведенный в отцовском доме, не то же самое? Как он ненавидит это дело! И каким же грязным кажется сам себе…

— Мистер Гамильтон, вы закончили? — строго поинтересовался судья.

— Да, я думаю, здесь все ясно и дело может быть решено в нашу пользу, — заявил Дункан, стараясь придать своему голосу побольше убедительности.

— Я абсолютно иного мнения, — возразил мистер Рангити. — Для нашей веры дерево каури вообще имеет огромное значение. А Дитя бога леса считается для племени курики священным. Для курики это дерево — дитя Тане, бога леса. Когда Тане разлучил своих родителей, бога неба Ранги и мать-землю Папа, слившихся в любовном экстазе, чтобы появился свет, стали расти его дети: люди, животные и растения. И это дерево возникло одним из первых. Поэтому для курики оно является символом любви и плодородия. С этим деревом связаны многие ритуалы плодородия, проводимые курики. Однако никакого договора купли-продажи по поводу Дитя бога леса они не заключали. Место вокруг этого дерева — священная для курики земля. Поэтому я не сомневаюсь, что мистер Гамильтон злоупотребил доверием вождя и солгал ему, сказав, что хочет присутствовать на церемонии. А потом принес много виски и опять же солгал, заявив, что гарантирует племени неприкосновенность деревьев, растущих на этом участке. Я полагаю, что нет ни малейших сомнений в том, что данный кусок земли принадлежит курики. Люди мистера Ороте с удовольствием возместят сумму в пару фунтов, которая, при всем уважении, даже близко не соответствует стоимости этой части леса.

Мистер Ороте уважительно кивал в такт словам мистера Рангити.

Дункану вдруг стало дурно. Он не знал, сколько еще сможет держать себя в руках, притворяясь истинным наследником деда и отца, которые были грубыми людьми с менталитетом поселенцев, умеющих настоять на своем. Преисполненные чувством огромного превосходства по отношению к коренному населению и обладающие железной волей, они стремились приумножить свое состояние, чего бы им это ни стоило.

Судья пристально смотрел на молодого Гамильтона. Дункану вдруг захотелось, чтобы земля разверзлась и бесшумно поглотила его. «И что я должен теперь сказать? — в отчаянии спрашивал он себя. — Ведь они правы».

— Мистер Гамильтон, мне искренне хотелось бы услышать из ваших уст, что вы думаете по этому поводу, — сказал судья. — У вас наверняка есть в запасе какие-то аргументы, опровергающие обвинения мистера Ороте. Ведь ваш отец сообщал в письме, что у него имеется куча доказательств тому, что ваш дед не обманывал вождя. Итак, мы слушаем, говорите же. — В его голосе сквозило нетерпение.

Все взгляды были устремлены на Дункана. Он смущенно отвел глаза и стал смотреть на картину маслом, висевшую на стене за спиной почтенного судьи Делмора. На ней был изображен святой Чарльз Хефи, первый судья Земельного суда маори.

— Мистер Гамильтон, мы ждем! — нетерпеливо произнес председатель.

— Да, господа, вы услышите, что лично я могу сказать по поводу этих обвинений. — Дункан помолчал, а затем произнес: — Ничего!

Мистер Ороте и мистер Рангити удивленно переглянулись. Судья тоже скривился, словно ослышавшись.

— Мистер Гамильтон, пожалуйста, при всем уважении к вашей шутке хотелось бы все же выслушать ваши аргументы. У нас не так много времени. В противном случае я буду вынужден вынести решение в пользу курики.

— Именно это я и хотел сказать. Нет никаких доказательств, что мой дед не обманывал вождя. И для меня дело с этим деревом совершенно очевидно. Если маори так почитают его, как утверждает мистер Рангити, то вряд ли они стали бы продавать белым свою святыню, будучи в трезвом уме и памяти.

— Мистер Гамильтон, вы понимаете, что говорите? — натянутым тоном поинтересовался судья.

— Да, Ваша честь. Я за то, чтобы наша торговая компания вернула эту часть леса курики. Мы не разоримся. В противном случае весьма велика опасность того, что люди отца выжмут из Дитя бога леса последние остатки смолы.

И только взглянув на судью, на лице которого читалось явное недоумение, Дункан осознал, что он наделал. Ради священного дерева маори он предал собственного отца и его интересы, последовав зову своего сердца и отбросив деловые принципы. Для Гамильтонов это было тяжким преступлением. Более того, по сути, он обвинил своего отца в жадности — причем перед его явными врагами. Дункан знал, что поступил непростительно, но не испытывал ни малейшего раскаяния.

— Вы знаете, что ваш отец собирался отстаивать свои интересы, чего бы ему это ни стоило? «Я буду драться за каждое дерево, Ваша честь», — недавно говорил он. — Судья Делмор покачал головой.

— Ваша честь, но сюда прислали меня, а я — не мой отец. У меня своя совесть. Речь идет о справедливости и несправедливости. А я не могу отрицать несправедливость, совершенную моим дедом, только ради того, чтобы выиграть суд. Поэтому я вежливо попрошу вас удовлетворить иск мистера Ороте.

Теперь Дункан снова осмелился посмотреть на мистера Рангити. Казалось, дядя Пайки был совершенно растерян. На лице его читалась смесь недоумения и восхищения.

— Хорошо, мистер Гамильтон, в таком случае мы занесем в протокол следующее: «Семья Гамильтон удовлетворяет иск мистера Ороте, вождя курики, относительно возвращения части леса, на которую претендует его племя». Документы о владении будут соответствующим образом изменены. Таким образом, дело объявляю закрытым. Благодарю вас, господа.

Председатель бросил на Дункана уважительный взгляд и повернулся к мистеру Рангити:

— Мы сделаем большой обеденный перерыв, поскольку я предполагал, что для этого дела потребуется гораздо больше времени. Так что, если хотите, можете пойти пообедать.

Мистер Рангити поднялся, Дункан поступил так же. Он ни в коем случае не хотел упустить дядю Пайки. Он непременно должен был рассказать ему о своих намерениях.

— Мистер Рангити, мне нужно срочно поговорить с вами! — крикнул Дункан, выйдя в коридор.

Маори остановился и выжидающе поглядел на Дункана. На этот раз он, казалось, был склонен выслушать молодого человека.

— Вы удивили меня, мистер Гамильтон. Приятно удивили, должен добавить, — заявил он.

Дункан вдруг заметил, что у них с мистером Рангити похожи голоса. Почему он не обратил на это внимание еще во время их первой встречи в Роторуа? При мысли о том, что у них есть нечто общее, молодой человек улыбнулся.

— Спасибо, мистер Рангити, за ваши приветливые слова, но я просто не могу действовать вопреки своей совести. Отец наверняка не разделит моего мнения. Мне придется сообщить ему об этом как можно осторожнее. Да, наверное, я слишком отличаюсь от него, но так бывает даже в самых лучших семьях. — На лице Дункана вновь появилась улыбка.

— Вы милый парень, Гамильтон, — сказал мистер Рангити. — И знаете, что я вам скажу? В вас пропадает судья!

— Думаете? — смутился Дункан.

— Вы никогда не думали о том, чтобы изучать юриспруденцию?

Дункан вздохнул.

— Вообще-то, я мечтал изучать медицину, но мой отец вряд согласился бы на это. Он видит во мне наследника торговли смолой каури. Я не могу разочаровывать его.

— Вы его уже разочаровали. Если ваш отец узнает, что вы сегодня сделали для курики, он сочтет это проявлением обыкновенной слабости. Хотя лично я считаю это истинной силой характера.

— Да, он наверняка будет зол. И, несмотря на это, я должен продолжать дело отца и, соответственно, получить необходимую для этого профессию, чтобы хотя бы в этом оправдать его ожидания.

— А в чем же вы можете не оправдать его надежды? Я считаю, что вы обладаете всем, чем мог бы гордиться отец. — Его голос вдруг зазвучал мягче.

— Мистер Рангити, не буду долго ходить вокруг да около. Моему отцу не нравится мой выбор будущей жены.

— Что он имеет против нее?

— Она маори!

Взгляд мистера Рангити, который еще только что был открытым, мгновенно помрачнел. Глаза его сузились.

— Мистер Гамильтон, в этом вопросе я вынужден согласиться с вашим отцом. Смешанные браки не благословенны, причем для обеих сторон. Два различных мира не соединить любовью. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю! Лучше не влезайте в это! Вы сделаете несчастными не только себя и своих близких, но и бедную девушку.

— Но ведь я люблю ее! — с нажимом возразил Дункан.

— Любовь между пакеха и маори подобна красивому сну, который рано или поздно закончится. И тогда окажешься на обломках того, что считал любовью, и больше не будешь верить в это святое чувство. Такая любовь означает страдания. — И он повторил: — Поверьте мне!

Дункан затаил дыхание. Мистер Рангити говорил так страстно, как будто сам пережил нечто подобное.

— Мистер Рангити, может быть, у вас именно так и было, но я твердо верю в то, что мое счастье не станет несчастьем, — осторожно произнес Дункан.

— С чего вы взяли, что я испытал это на собственном опыте? — воскликнул мистер Рангити и добавил: — И все же я настаиваю на том, что такой брак принесет одно только несчастье, как бы вам ни хотелось обратного.

Дункан понял, что подошел к делу не с того конца. Но откуда он мог знать, что у мистера Рангити такие предрассудки в отношении любви между маори и белыми? И что этот деловой человек отреагирует на затронутую им тему столь эмоционально? Тем не менее он должен был сделать это.

— Мистер Рангити, я уважаю ваше мнение, но уверяю вас, что в моем случае дело обстоит совершенно иначе. Я люблю Пайку. Вскоре я собираюсь сделать ей предложение и попросить ее стать моей женой. И поскольку отец грозится лишить меня наследства, если я женюсь на маори, я хотел бы получить хотя бы ваше благословение, потому что вы являетесь ее ближайшим родственником.

— Мистер Гамильтон, хоть я и весьма дальний родственник девушки, но сделаю все, чтобы отговорить Пайку от этого безумия.

— Мистер Рангити, пожалуйста, объяснитесь! Мне показалось, что вы хорошо отнеслись ко мне…

— Молодой человек, вы — богатый пакеха, разумный и сердечный, а таких в этой стране действительно мало. Ваша личная судьба мне интересна даже больше, чем следовало бы. Но моя племянница будет несчастна с вами! Вы, белые, клянетесь нам в великой любви, а когда доходит до дела, женитесь на людях своего круга. Ваша мать, милый мой, наверняка давно уже подыскала вам подходящую партию!

Дункан судорожно сглотнул. Не так давно Оливия действительно предпринимала попытки познакомить его с разными девушками. Но после возвращения из Роторуа недвусмысленно дала ему понять, что в деле с Пайкой она на его стороне.

— Вы ошибаетесь, мистер Рангити, по крайней мере относительно того, что касается моей матери. Она не возражает против этого брака. Наоборот, она говорит, что нужно быть готовым бороться за свою любовь.

Мистер Рангити горько хмыкнул.

— Да, леди Оливии лучше знать. Молодой человек, это просто тяга к экзотике. Когда встанет вопрос о браке, вы удивитесь, насколько быстро леди Оливия изменит свое мнение. Просто немного темной кожи, прежде чем вы женитесь на пакеха. Вот чего она вам желает. Немного удовольствия — и больше ничего.

Дункан разочарованно глядел на собеседника.

— Мистер Рангити, немедленно возьмите свои слова обратно! Вы же совершенно не знаете мою мать. Зачем же так судить о ней? — не сдержавшись, рявкнул он.

— Знаешь одну — знаешь всех, — желчно ответил мистер Рангити. Заметив недоуменный взгляд молодого человека, он добавил, уже мягче: — Вы славный малый, мой мальчик, а я редко говорю так о пакеха, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы предотвратить эту глупость. Я знаю, чем все обычно заканчивается. После великой любви наступает похмелье. Я даже убежден, что вы любите Пайку, но в конце концов все равно не женитесь на ней. Решимости на такое не хватит даже вам. Поэтому я дам добрый совет: женитесь на девушке своего круга, но держитесь подальше от моей племянницы!

— Это угроза, мистер Рангити?

— Я просто хотел сказать, что не буду сидеть сложа руки и наблюдать, как вы разобьете сердце моей племяннице!

— Я справлюсь и без вашей помощи! Должен сказать, что никогда не думал, что вы настолько закоренелый пессимист, мистер Рангити! Да еще и пленник собственных предрассудков! — Не сказав больше ни слова и ни разу не обернувшись, Дункан вышел из здания.

Роторуа, май 1900

Стоило Пайке войти в комнату, как Марианна тут же заметила перемену в настроении девушки и с любопытством поинтересовалась:

— Ты так сияешь! Хорошие новости?

Пайка улыбнулась и пожала плечами.

— Может быть. Несколько недель назад познакомилась с молодым маори. Только что он заходил и предложил устроить вылазку на Мокоиа.

— На Мокоиа? Только вы вдвоем? Будь осторожна! В этом все мужчины одинаковы — будь они белые или маори, — когда везут девушку на остров любви. Кроме того, сейчас озеро наверняка неспокойно. Даже здесь, в своей теплой постели, я чувствую, с какой силой свистит вокруг дома осенний ветер.

— Я не знаю, приму ли я его приглашение. Я уже трижды отказывала ему. Но, может быть, в этот раз все же уступлю, когда мы встретимся завтра на прогулке.

— Ты влюблена в него?

Пайка густо покраснела.

— Он веселый и привлекательный молодой мужчина, не более того.

— Не тот маори, которого ты ждала?

— Не знаю! — ответила Пайка. Знала она лишь одно: лучшего мужа, чем Маака, она не найдет ни в Охинемуту, ни в Тауранга. Как бы ей хотелось подарить ему место в своем сердце! Но оно уже было занято. Чем дольше не было Дункана, тем сильнее она скучала по нему.

— Можешь ничего больше не говорить, — прошептала Марианна. — Я догадываюсь, что у вас происходит. Ты по-прежнему думаешь о моем внуке, верно?

Пайка решительно покачала головой.

— Нет, абсолютно не думаю.

— Это хорошо, — ответила Марианна, хотя по ее лицу было видно, что она не поверила ни единому слову Пайки. И настороженно добавила: — Тогда ты должна представить мне своего поклонника.

Пайка предпочла не услышать слов Марианны и сменить тему.

— Марианна, можно тебя попросить об огромной услуге?

— Только скажи, чем я могу осчастливить тебя!

Пайка помедлила, а потом все же выпалила:

— Встаньте наконец с постели, сядьте в кресло-каталку, которую сделал для вас мистер Гордон, и снова будьте с нами, вместо того чтобы гнить в этой постели.

— Пайка, это некрасиво!

— А я считаю некрасивым зарываться в матрац на всю оставшуюся жизнь! — возразила Пайка.

— Нет ли у тебя желания, которое легче исполнить? Может быть, ты хочешь какое-нибудь украшение или немного денег?

Пайка наморщила нос.

— Я буду стоять на своем. Я хочу, чтобы вы наконец встали и присутствовали на празднике… — Девушка испуганно закрыла рот ладонью.

— Что за праздник?

— Я не должна была говорить вам об этом. Не знаю, как теперь отреагирует Абигайль.

— Да говори уже! Все-таки она моя дочь. Так к чему она может не так отнестись?

— Что вы узнаете о ее свадьбе. Но я считаю, что это неправильно. Вы должны присутствовать. Вы должны наконец-то помириться.

— А когда же праздник? — насторожилась Марианна.

— Уже через неделю, — вздохнула Пайка.

— И кто же этот счастливчик?

— Патрик. Патрик О’Доннел.

— Учитель? Н-да, тут уже ничего не поделаешь. А ведь у нее могли быть такие мужчины… На ней хотел жениться сын богатого торговца древесиной. Джеймс Морган…

В комнату незаметно вошла Аннабель. Она услышала только имя и сердито прошипела:

— Мама, зачем ты рассказываешь Пайке об этом типе?

— Я говорю правду! Аби отказала этому богатому и образованному мужчине, хотя он готов был носить ее на руках…

— Мама, пожалуйста, прекрати мечтать об этом негодяе!

Марианна и Пайка недоуменно уставились на Аннабель. Обычно она никогда не кричала. И никогда не называла людей «негодяями».

— Что ты имеешь против этого господина? И вообще, как ты со мной разговариваешь? Опять перетрудилась? — язвительно поинтересовалась Марианна.

— Если хочешь узнать правду о мистере Моргане, тебе следует наконец преодолеть собственное упрямство и поговорить с Абигайль. Просто невыносимо наблюдать, как ты продолжаешь ее игнорировать. Мне еще повезло, ведь со мной ты хотя бы разговариваешь, несмотря на то что я тебе никогда не могу угодить.

Во взгляде Марианны смешались восхищение и злость. Она пристальнее вгляделась в лицо старшей дочери. Удивилась огню в глазах Аннабель, которого той всегда недоставало. «Ах, если бы я могла любить ее так, как мою Оливию и «золотко»! — От перспективы снова встретиться с Абигайль сердце ее забилось быстрее. — Хоть бы она не спросила меня о Данидине, — молилась Марианна. Пока что я еще не могу говорить об этом! Даже сейчас! Никогда, пока я жива!»

Аннабель прервала ее размышления:

— Мама, ты не могла бы пока обойтись без Пайки? Она нам очень нужна в кухне. Прибыла целая группа путешественников, и они хотят у нас пообедать.

Марианна слабо кивнула и прошептала Пайке:

— Слушай, деточка, я исполню твое желание, но ч-ш-ш! — Она заговорщически прижала палец к губам, а затем обернулась к Аннабель: — Попроси, пожалуйста, Абигайль навестить меня, — словно между прочим произнесла она.

Аннабель с недоумением уставилась на мать.

— Ты хочешь видеть Абигайль?

— Оставаясь такой непримиримой, я никогда не обрету мира перед смертью, — вздохнула Марианна.

Роторуа, май 1900

Уже надвигался вечер, когда Абигайль все-таки предприняла попытку переступить через себя. Для начала нужно было оправиться от испуга. Мать хочет видеть ее. Наконец-то! И, несмотря на это, молодая женщина нерешительно топталась под дверью. Когда она задавалась вопросом, что ее там ожидает, у нее от страха перехватывало дыхание. Внезапно перед внутренним взором возник тот страшный день — так ярко, словно это было вчера. Мать выгнала ее из дома, будто шелудивую дворняжку. Может, именно Марианна виновата в том, что ее дочь пошла по кривой дорожке? Может, это мать толкнула ее в объятия Джеймса Моргана? При мысли о нем Абигайль стало дурно. Как часто она представляла момент, когда у нее появится возможность простить мать! И вот это случилось, но Абигайль вдруг поняла, что не готова пойти на примирение. Она просто не могла войти в комнату и притвориться, что годы жизни вдали от дома были сахаром. Ей очень хотелось сказать Марианне, что она стала той самой падшей женщиной, которую мать всегда в ней видела.

Абигайль почувствовала слабость. Перед глазами снова встала картинка: Марианна бьет шарманкой по стене. Один раз, другой, третий…

Абигайль едва успела выбежать на улицу, и ее стошнило рядом с булькающей ямой, наполненной грязью. Женщина устало опустилась на садовую скамейку. Внутренний голос советовал ей простить Марианну и окончательно похоронить прошлое. Но в голове стучали три слова: «Я не могу! Я не могу!» Что, если их встреча станет сплошным разочарованием? Что, если мать не попросит у нее прощения, а просто в очередной раз попытается вмешаться в ее жизнь? Что, если Марианна, прослышав о том, что она выходит замуж, начнет отговаривать ее от брака с «учителем», как она всегда с презрением называла Патрика О’Доннела?

Рассуждая таким образом, Абигайль решила все же не ходить к матери до свадьбы. Может быть, потом, когда у них с Патриком все наладится. А до тех пор она будет заниматься приготовлениями к свадьбе. Нет, мама подождет. Слишком велика вероятность того, что Марианна испортит ей свадьбу.

В прихожей она встретила Аннабель, которая выжидающе смотрела на нее.

— Ну, как все прошло с мамой? Расскажи! — нетерпеливо потребовала сестра.

— Я не могу. Сначала я хочу выйти замуж. И только потом загляну к ней. Кто знает, действительно ли она хочет попросить прощения, — вздохнула Абигайль.

Аннабель обняла ее.

— Как я тебя понимаю, — попыталась она утешить сестру. — Иногда мама ведет себя совершенно бестактно и непредсказуемо. Скорее всего, она уже забыла, что это она выставила тебя из дома, а не ты сбежала в театр, как она рассказывала раньше нашим соседям.

— Значит, ты не осуждаешь мое решение?

— Конечно нет, малышка. Сначала спокойно выйди замуж, не дав ей возможности оскорбить твой выбор. Хотя ей все равно не удастся этого сделать.

— Аннабель, я когда-нибудь говорила, что люблю тебя?

— Раньше довольно часто, в последнее время — реже.

— Я так счастлива, что могу жить рядом с тобой и наконец-то сменю фамилию!

— Да, миссис О’Доннел!

— И особенно, что меня больше никто не будет называть «мисс». Таким настороженным тоном: «Неужели у этой леди нет мужа?» — Она рассмеялась, но тут же снова посерьезнела. — То, что ты все эти годы жила под одной крышей с матерью и не сломалась, для меня просто чудо! Скажи честно, разве не ужасно осознавать, что не можешь угодить ей, как ни старайся?

Аннабель вздохнула.

— Я уже привыкла. В конце концов, ничего другого я не знаю. Кроме того, со мной рядом Гордон, который защищает меня, как раньше всегда делал отец.

Стоило Аннабель упомянуть отца, как обе сестры одновременно расплакались.

— Он был чудесным человеком, — всхлипывала Аннабель.

— И, несмотря на это, я всегда задавалась вопросом, почему мама вышла за него. Именно она, которая так старалась найти нам хорошую партию, — задумчиво произнесла Абигайль.

— Он боготворил ее. — Аннабель примирительно улыбнулась.

— И она его тоже? — с сомнением в голосе произнесла Абигайль.

Аннабель пожала плечами. Казалось, в мыслях она была уже далеко.

— Как думаешь, она расскажет нам когда-нибудь о той статье, которую ты нашла, и что все это значит?

— Я никогда не спрошу ее об этом, — упрямо заявила Абигайль. — Пусть унесет свою проклятую тайну в могилу.

Окленд, май 1900

Алан Гамильтон с каменным лицом ходил взад-вперед по большому салону, ужасно ругаясь себе под нос. Он все еще никак не мог поверить в то, что ему только что рассказал судья Делмор, с которым он повстречался на улице. Будто бы Дункан встал на сторону истцов в этой истории с маори. Судья говорил о Дункане с уважением. Назвал его «осмотрительным молодым человеком». «Да он просто наивный глупец!» — в ярости думал Алан, сжимая кулаки. Нет, он по-прежнему не хотел в это верить. Никогда еще Гамильтоны не трусили перед лицом врага. А теперь позорная капитуляция, хотя настоящее сражение еще не началось. Такое Алан Гамильтон мог назвать только одним словом: предательство!

— Отец, нам нужно поговорить, — вежливо произнес Дункан, нерешительно входя в салон.

— Да, милый мой. До меня дошли неслыханные вещи. Будто бы ты, мой сын, швырнул наш лес в пасть туземцам! Надеюсь, ты сможешь опровергнуть эти ужасные обвинения!

— Не наш лес, отец, это лишь небольшой кусочек леса, принадлежащий маори, и никому в пасть я его не швырял. Я просто восстановил совершенную несправедливость.

— Совершенную несправедливость? — ухмыльнулся Алан Гамильтон. — Что за чушь ты несешь? То есть ты при всех признал, что твой дед напоил маори и тем самым сделал их более уступчивыми? Ты совсем спятил? Как ты думаешь, сколько торговцев древесиной в те времена пользовались такими уловками? Я не знаю никого, кто не делал бы подобных вещей. Но именно мой сын вдруг выступает защитником оскорбленных маори! Ты знаешь, как я называю такое? Предательство! — крикнул Алан, срывая голос.

Дункан молча выслушал его упреки. Он готовился к скандалу и теперь ждал, когда отец перестанет орать.

— Дункан, признай хотя бы то, что ты допустил ошибку, которую немедленно нужно исправить. Сейчас ты составишь иск в суд и напишешь, что истец, этот мистер Ранг или как там его, запугал тебя. Он тертый калач. Ты еще молод и неопытен, просто растерялся. Я вполне представляю себе, как он убеждал судью. — Алан Гамильтон остановился напротив Дункана и сердито сверкнул глазами. — Ты понял меня, сын мой? — строго поинтересовался он и снова принялся расхаживать взад-вперед по комнате.

— Нет, отец! — твердо заявил Дункан. — Я никогда больше не пойду в суд, чтобы лгать там. Кроме того, я сегодня же уезжаю в Роторуа.

— Что-что? Я не ослышался? Но на следующей неделе мы едем все вместе на свадьбу Абигайль!

— Нет, я нужен там. Тетя Аннабель просила меня приехать, чтобы помочь ей, — поспешил заверить его Дункан, радуясь, что придумал повод уехать в Роторуа раньше своей семьи. Он ни в коем случае не хотел говорить отцу, что гонит его в Роторуа после сегодняшней встречи с мистером Рангити. Он должен быть там прежде, чем дядя девушки воспользуется своим влиянием, чтобы не подпустить его к Пайке. Вообще-то, он собирался сделать предложение только по случаю свадьбы Абигайль, но понял, что нельзя терять время. Мистер Рангити не тот человек, кто станет угрожать впустую.

Алан устало поглядел на него.

— Ты совсем голову потерял, черт тебя подери? Я сказал: нет. Ты нужен здесь.

— Я обещал ей и сдержу свое слово, — решительно ответил ему сын.

Алан схватился за голову.

— Боже мой, если бы я не знал, что ты плоть от плоти и кровь от крови моей, то усомнился бы в том, что ты Гамильтон. Разве твой дед хоть раз бросил свое дело ради того, чтобы помочь старой тетке? Нет, никогда! И разве жил бы ты в таком достатке, если бы он не думал исключительно о делах?

— Нет, отец! — согласился Дункан и поспешно добавил: — Когда мы вернемся из Роторуа, я сделаю все для бизнеса. Я обещаю. Но, пожалуйста, позволь мне съездить туда.

— Ну ладно, — примирительным тоном проворчал отец. — Ловлю тебя на слове. Сразу же после возвращения ты поедешь в Даргавиль и вразумишь добытчиков каури. Они заявляют, будто бы я недостаточно плачу им. Ты покажешь этим подонкам, кто в доме хозяин.

— Договорились! — пообещал Дункан, хотя мысль о подобном занятии пугала его, — как и все, что имело отношение к бизнесу его отца.

Дункан попрощался, поскольку не хотел терять время. Он твердо был уверен: мистер Рангити не ограничится тем, что письменно предостережет Пайку от вступления в этот брак, нет, он наверняка навестит ее лично. Поэтому Дункану нужно сесть на завтрашний утренний поезд, чтобы приехать в Роторуа раньше мистера Рангити.

Сердце молодого человека гулко стучало при мысли о том, что уже завтра он будет рядом с Пайкой. Интересно, что она скажет по поводу его предложения? Что, если она откажет ему? Об этом Дункану даже думать не хотелось. Он был готов сражаться с отцом и высшим обществом Окленда, но если она не любит его, то с этим он ничего не сможет поделать.

Что ж, хотя бы мама была на его стороне в том, что касалось его планов относительно женитьбы на Пайке, что до сих пор удивляло и радовало Дункана. «Ей тоже нелегко с отцом», — подумал молодой человек. Мысленно он вернулся к своему детству. Сначала смутно, затем все ярче и четче ему вспомнилась ночь, когда из беззаботного и избалованного ребенка он превратился в недоверчивого и подозрительного мальчишку.

Окленд, февраль 1888

В ту ночь Дункан проснулся от сильного удара грома. Мальчик резко сел на постели, а затем бросился к окну и стал наблюдать за тем, как молнии одна за другой вонзают свои трезубцы в залив Хобсона. Гроза приближалась. Отец научил его считать секунды между молнией и раскатом грома и объяснил, что гроза находится на расстоянии в столько миль, сколько секунд проходит между ударом молнии и раскатом грома.

Дункан зачарованно наблюдал за игрой стихии. И только когда огромная молния осветила небо, а вслед за этим сразу же раздался оглушительный грохот, мальчик испуганно вздрогнул. Молния попала в большое дерево в дальнем конце сада. Словно от удара большого меча дерево раскололось на две половинки. Потом на некоторое время все стихло, воцарилась призрачная тишина, как будто природа обессилела, — пока небо не осветила следующая молния. «Гамильтон Касл» содрогнулся от мощного грохота.

И только когда отгремел последний раскат грома, Дункан забрался в постель. В этот миг дверь его комнаты распахнулась и он увидел сестру. Похожая на призрак в своей белой ночной рубашке, она стояла на пороге и плакала.

— Я хотела к маме, но у нее закрыта дверь, — всхлипнула маленькая Хелен.

Дункан подвинулся.

— Можешь остаться у меня. Я буду защищать тебя, — пообещал он ей.

— Но я хочу к маме!

— Хорошо, — согласился Дункан. — Я посмотрю, может быть, получится разбудить ее. А ты пока побудь здесь!

Он знал, что лучше всего будет привести маму, иначе, что вполне возможно, Хелен прохнычет всю ночь.

Дункан надел тапочки и выскользнул из детской. Повернув в коридор, ведущий к спальне матери, он услышал громкий крик. Мальчик пошел дальше на цыпочках и осторожно выглянул из-за угла. То, что он увидел там, напугало его больше самой страшной грозы. В коридоре стоял отец. Он был еще в вечернем костюме и с перекошенным от ярости лицом колотил в дверь спальни жены, при этом страшно ругаясь.

— Немедленно открой дверь, иначе я ее вышибу! Ты дождешься! Я сказал, впусти меня! Считаю до трех! — И он угрожающе начал считать: — Раз, два, три! — Но ничего не произошло. — Ты, ведьма, доведешь меня!

Дункан удивленно потер глаза. Всего лишь несколько часов назад его родители вместе давали званый ужин. Они с Хелен надели свои воскресные наряды и приветствовали гостей. Он отвесил по меньшей мере двадцать низких поклонов, а Хелен вежливо приседала в книксенах.

Дункан испугался. Его отец колотил обеими руками в дверь и кричал, словно обезумев:

— Мое терпение лопнуло!

И вдруг в коридоре стало тихо. Дункан вытянул шею и выглянул из-за угла. Отец исчез. Дункан хотел воспользоваться моментом и побежать к матери, когда вновь вернулся отец. Лицо у него было каменное, а в руках мужчина держал топор. Дункан зажал рот рукой, боясь вскрикнуть, и опять спрятался за углом.

— Ты холодная, расчетливая мерзавка! — кричал отец. — Ты не смеешь отказывать мне в моем праве! Только не ты!

Услышав треск дерева и пронзительный крик матери, Дункан замер. Прислонился спиной к стене и соскользнул на пол. И так, сидя на полу, провел целую вечность. Где-то на заднем фоне он слышал ругань родителей. Они обзывали друг друга грубыми словами, пока крики матери не превратились в мольбы:

— Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не делай этого!

Дункан осторожно поднялся и украдкой вернулся в свою комнату. Что же сказать Хелен? Однако, к его огромному облегчению, сестра крепко спала. Он тихонько лег рядом с ней.

Когда занялось утро, Дункан уже не верил в то, что его родители любят друг друга.

Роторуа, май 1900

Шел дождь. Волны разбивались о берег озера, сильный южный ветер метался по долине больших гейзеров. Мокоиа скрывался за пеленой дождя, время от времени разрываемой налетающим ветром, и тогда взгляду открывалась сочная зелень острова.

Пайка ничего не имела против шторма. В такую погоду Маака наверняка не станет настаивать на том, чтобы плыть на остров любви.

Девушка еще раз окинула себя взглядом в зеркале, и то, что она увидела, понравилось ей. Здесь, в Роторуа, она немного поправилась, что было ей к лицу. И это сияние в темных глазах. Все думают, что она влюбилась в Мааку. Ну и пусть! Ей было бы только на руку, если бы милый парень-маори мог вызвать в ней то, что вызывали одни только воспоминания о Дункане. Не проходило и дня, чтобы перед сном она не думала о нем.

— Пайка, к тебе гости! — крикнула Аннабель, и Пайка быстро набросила на плечи темный плащ.

У подножия лестницы ее уже нетерпеливо ждал Маака. Он нервно переминался с ноги на ногу. Она сразу заметила, что на нем черный костюм, в котором парень выглядел очень торжественно. Пайка ужаснулась. Уж не собирается ли он сделать предложение? Они ведь всего пять месяцев как знакомы!

Несмотря на неприятное предчувствие, она подошла к нему с совершенно беззаботным видом.

— Добрый день, Маака! — с улыбкой на губах произнесла она.

— Киа ора, принцесса! — Маори называл ее так с их второй встречи, пытаясь заверить ее, что она — принцесса его мечтаний.

— Пойдем прогуляемся по берегу, — предложила Пайка.

Он вздохнул.

— К сожалению, сегодня я не могу пригласить тебя кататься на каноэ. Шторм усиливается. Но как только озеро успокоится, я увезу тебя на остров.

Пайка выдавила измученную улыбку. Она чувствовала, что отношения между ними сегодня несколько более натянутые, чем обычно, и что Маака смотрит на нее особенно пристально. «Наверняка мне это просто кажется», — думала она, но напряжение не ослабевало. При этом в молодом человеке не было ничего такого, что бы по-настоящему ей не нравилось. Напротив, этот костюм был ему очень к лицу. Представить себе Мааку в роли блистательного жениха было совсем не трудно.

— Пойдем! — сказал он и вежливо подал ей руку. Когда они вышли за порог, в лицо им ударил колкий южный ветер.

Во время поездки Дункан не успокаивался ни на минуту. Нервно бродил взад-вперед по поезду, снова садился на место и тут же вскакивал опять, чтобы походить еще. Собственный план вдруг показался ему очень рискованным. Не должен ли он был разыскать Пайку тогда, 1 января? А он взял и вернулся в Окленд. Откуда Пайке знать, что он до сих пор постоянно думает о ней и хочет, чтобы она стала его женой?

Часы текли мучительно медленно. Стараясь успокоиться, Дункан смотрел в окно и наслаждался проносящимся мимо пейзажем. Густые леса, глубокие ущелья с огромными водопадами, просторные долины быстро сменяли друг друга, и молодой человек не мог наглядеться на эту красоту. Роскошные папоротники, сочная зелень которых оттенялась серебристо-серыми полутонами, образовывали настоящие заросли. Ему казалось, что он слышит пение птиц, населявших эти восхитительные места, и уже предвкушал, как окажется среди этого великолепия.

Сердце Дункана едва не выпрыгивало из груди, когда поезд наконец подъехал к Роторуа. Он на миг задумался, не взять ли экипаж, но потом решил пройтись до отеля «Похуту» пешком. Мысль о том, как отреагирует Пайка на его предложение, настолько сильно волновала его, что ему срочно нужен был свежий воздух. А что может быть лучше, чем прогулка по Роторуа, где, словно по мановению волшебной палочки, сегодня исчез запах серы? К тому же шел сильный дождь, но это нисколько не мешало Дункану. К тому моменту как он дошел до отеля, молодой человек промок до нитки.

За стойкой администратора сидела Аннабель. Казалось, она не поверила своим глазам, когда Дункан переступил порог отеля.

Вскрикнув от радости, она вскочила и бросилась на шею племяннику.

— Мальчик мой, как же я рада тебя видеть!

— Ну, хоть кто-то рад, — улыбнувшись, заметил Дункан, когда Аннабель выпустила его из своих объятий.

— Ты что? Думаешь, Гордон и Абигайль не обрадуются? — Она пристально вгляделась в его лицо и настороженно поинтересовалась: — Или ты имел в виду кого-то другого?

— Если уж ты спрашиваешь так откровенно, то да. Я хотел сделать Пайке сюрприз, пока не началась вся эта суматоха и на свадьбу не приехала моя семья.

Ему показалось или по лицу Аннабель действительно промелькнула тень?

— Может быть, ты для начала переоденешься в сухое?

Но Дункан проигнорировал доброжелательный совет тетки.

— Она у бабушки или в своей комнате? — нетерпеливо спросил он.

— Ни там, ни там. Она вышла… на прогулку.

— В такую погоду? Куда же? К озеру, что ли?

— Да, я так думаю, но…

— Ты настоящее сокровище! — пропел Дункан, поцеловал ее в щеку и ринулся к выходу, оставив чемодан стоять на полу.

— Дункан, она не одна! — крикнула Аннабель, однако за ее племянником уже захлопнулась дверь.

У озера он остановился, задумавшись, в какую сторону могла пойти Пайка, и в конце концов решил отправиться налево, прочь от поселка. Высоко подняв воротник пальто, молодой человек быстрым шагом шел по влажному песку, борясь с моросящим дождем и ледяным ветром. И только пройдя вдоль берега какое-то расстояние, он остановился и огляделся по сторонам. Насколько хватало глаз, никого не было видно. Уже надвигались сумерки. Дункан вздохнул. «Наверняка я пошел не в ту сторону, — сердито сказал он себе, — она ведь не будет бродить одна ночью». Чуть помедлив, он развернулся и поспешно пошел в другую сторону. Дойдя до гостиницы, Дункан задумался, не поискать ли Пайку внутри, но внутренний голос подсказал ему, что нужно повернуть в Охинемуту. Он повиновался этому зову и, совершенно вымотавшись, дошел до общинного дома маори.

«Скорее всего, Пайка уже давно в отеле», — подумал он, решив, что достаточно нагулялся по такой погоде. И в это мгновение увидел девушку.

Она как раз вышла из общинного дома. Но что это? За ней шел молодой человек, покровительственно обнимая ее рукой за плечи. Дункана словно обухом по голове ударили. Он не сдвинулся с места, когда эти двое направились в его сторону. Когда он неожиданно возник перед ней, щеки Пайки вспыхнули.

— Добрый день, Пайка! — сдержанно произнес Дункан.

— Добрый день, Дункан! — Голос девушки дрожал.

Маака переводил взгляд с одного на другого.

— Ты не представишь меня этому молодому человеку? — наконец поинтересовался он.

— Почему же нет, конечно, — пролепетала Пайка, но не сделала этого.

Осознав неловкость ситуации, Дункан собрал все свое мужество в кулак.

— Пайка, я приехал только ради тебя. Я от всего сердца хочу попросить тебя стать моей женой!

— Но нет, это невозможно, я не хочу… — пролепетала Пайка.

Маака бросил на Дункана сердитый взгляд.

— Нет, парень, это невозможно. Я наверняка ослышался. Я только что в присутствии предков спросил у Пайки, хочет ли она выйти за меня замуж, и она приняла мое предложение. Ты опоздал.

— Пайка, скажи, что это неправда! Скажи ему, что любишь меня! — потребовал побледневший от слов маори Дункан.

— Пожалуйста, я сейчас не могу. То, что ты приехал, смущает меня…

Дункан бросил на соперника ликующий взгляд.

— Слышишь, милый мой, она растеряна! Причем из-за меня! Я предложил бы тебе пойти домой и оставить нас наедине!

Вместо того чтобы отступить, маори, который хоть и был на голову ниже соперника, но гораздо более жилистый и мускулистый, чем Дункан, угрожающе подошел к нему.

— Кажется, ты неверно оцениваешь ситуацию. Мы оба хотим сделать ее своей женой. Значит, должны драться за нее, как подобает мужчинам.

Дрожащая Пайка стояла рядом.

— Хорошо, значит, так тому и быть. Пойдем! — Дункан сбросил плащ в грязь, намереваясь вызвать маори на бокс. Но тот хитро усмехнулся.

— Нет, парень, так не пойдет! Ты ведь не хочешь, чтобы мы двое дрались, как пакеха? Давай проведем все по заветам предков. Пойдем со мной!

Дункан вздрогнул. Что такое? Неужели этот парень принял его за маори?

— Нет, пожалуйста, не надо! Не нужно драться палками! — испуганно вскрикнула Пайка.

— Это мужской разговор! — строго заявил Маака и быстрым шагом направился к дому для собраний.

Дункан пошел за ним, хотя чувствовал, что от страха по спине поползли противные мурашки. Похоже, этот маори действительно считает его таким же, как он сам. Что он задумал?

Дункан обернулся. Пайка шла за ними и, волнуясь, отчаянно жестикулировала. Дункан хотел подождать ее, но противник уже схватил его за руку и сурово пригрозил:

— Ты не повлияешь на нее, парень. Этот спор мы решим между собой. Тот из нас, кто выиграет бой, возьмет ее в жены.

Дункан судорожно сглотнул. Он не осмеливался возразить сопернику или предложить ему предоставить девушке право самой выбрать того, за кого она хочет выйти замуж. Маака втащил Дункана в общинный дом. Там маори взял из угла палку, рукоять которой была украшена резьбой.

— Это моя таиаха. А твоя где?

Дункан беспомощно пожал плечами. Неужели этот парень действительно думает, что у него есть палка, чтобы драться? «Нужно наконец сказать ему, что я белый и буду драться за нее словами, а не оружием маори», — подумал Дункан, когда Маака настойчиво вложил ему в руки вторую палку.

— Мы будем сражаться на улице, на мараэ, — решил маори и молча выбежал на огороженную площадку рядом с общинным домом. Дождь тем временем прекратился.

К ним бросилась Пайка.

— Нет, не делайте этого!

Маака только рассмеялся.

— Не тревожься, моя лебедушка, я одержу победу! — воинственно воскликнул он. Казалось, что происходящее было для него сплошным развлечением.

А Дункан вдруг задрожал от страха, хотя и не собирался сдаваться.

— Пожалуйста, положи таиаха! — взмолилась Пайка, обращаясь к Дункану. — Ты же никогда не тренировался!

Но Дункан знаком велел ей молчать. Он не хотел, чтобы она разоблачила его. «Если уж признаться, что я пакеха, то нужно набраться мужества и сказать об этом самому, — рассуждал молодой человек. — Но кто знает, как отреагирует маори, когда выяснится, что его соперник — белый?» — думал испуганный Дункан, занимая позицию.

Он хотел сделать точно так же, как Маака, вставший напротив него, но это было нелегко. Маори присел, затем, играючи, стал перебрасывать палку из одной руки в другую. При этом он корчил страшные рожи.

Дункан несколько раз глубоко вздохнул и решил сделать все возможное, чтобы достойно противостоять сопернику. Прежде чем начать сражение, Маака произнес множество непонятных слов, а потом перешел в атаку. Тук — его палка ударилась о палку Дункана. Сильный удар, потом еще один.

На миг Дункан испугался, что при следующей же возможности Маака выбьет палку у него из руки, поэтому сжал ее крепче. Тук, тук, тук — стучали палки. Несмотря на сильные удары, Дункану удалось удержать палку. Его противник снова предпринял попытку обезоружить его, но Дункан отразил атаку. Тук, тук, тук.

Маака стонал от напряжения.

— Что ты за вшивый боец? Это что, ничего не значит для тебя? — насмехался он, а Дункан только сильнее стискивал зубы.

Тук, тук, тук.

Пока еще он мог отражать атаки, но сколько это продлится? Маака был прав. У него есть лишь один-единственный шанс: он должен собрать волю в кулак и атаковать маори. Первая попытка не удалась. Палка выпала из рук, описав широкую дугу, но он успел нагнуться и подхватить ее, прежде чем Маака воспользовался его неуклюжестью. Дункан тут же перешел в атаку.

Пайка наблюдала за боем со смесью восхищения и ужаса. Она боялась за Дункана, который рано или поздно должен был потерпеть поражение в этой схватке, поскольку никогда не учился мау таиаха, но тот продолжал драться с мастером палочного боя. Тук, тук, тук. Палки налетали друг на друга все чаще, оба мужчины двигались настолько проворно, что Пайка едва успевала следить за ними. Наконец настал момент, который должен был принести победу Мааке.

— Дункан, осторожно! — крикнула Пайка.

Маака опустил оружие и удивленно уставился на нее. Затем перевел взгляд на своего храброго противника, стоявшего перед ним с поднятой палкой и готового отразить следующую атаку.

— Дункан? Так ты пакеха? — недоверчиво переспросил Маака.

Дункан слабо кивнул.

— Ты хорош, правда. Даже очень хорош. Жаль, что ты пакеха. Иначе я мог бы посоветовать тебе мастера, который сделал бы из тебя великого воина.

— А ты все равно назови имя мастера, и я обязательно навещу его, — словно в трансе, попросил его Дункан. Во время драки он совершенно не думал, что делать с палкой, действовал скорее инстинктивно.

Маака с горечью рассмеялся.

— Он не сможет обучать тебя мау таиаха. Ты же не маори! Хотя умение палочного боя у тебя в крови, как бы ни неприятно мне было это признавать.

Затем Маака обернулся к Пайке. Она стояла, понурившись, бледная и испуганная.

— Теперь решать тебе. Мы дрались на равных. Решай, чьей женой ты станешь.

Пайка не могла выдавить из себя ни звука. Затем глубоко вздохнула и едва слышно пробормотала:

— Я пойду с тобой, Маака. Я принесла священную клятву выйти замуж только за маори. — Она старалась не смотреть на Дункана, опасаясь, что его боль разобьет ей сердце.

Маака подошел к ней, обнял рукой за плечи, а потом обернулся к Дункану:

— Я польщен, что она хочет принять мое предложение. Я с удовольствием сделал бы маленькую принцессу своей женой, но она любит тебя. Она боялась за тебя — не за меня. Пайка назвала твое имя. Что проку в клятве, если она приносит несчастье? А эта клятва обречет на несчастье всех нас. Боги и предки наверняка не хотят этого. Желаю вам счастья.

Он потерся носом о нос удивленной Пайки, по-приятельски хлопнул Дункана по плечу и поднял обе палки. Затем, помедлив, Маака вложил одну из них в руку Дункана и оставил их вдвоем, исчезнув в ночной темноте.

Дункан не мог сдвинуться с места, но все же сбросил с себя оцепенение и крепко обнял дрожащую Пайку.

— Ты станешь моей женой, Пайка? — с нежностью спросил он.

— Я… Я не знаю, я… — пролепетала та.

Тогда Дункан закрыл ей губы поцелуем. Когда через целую вечность их губы разомкнулись, она негромко прошептала:

— Пожалуйста, дай мне время, я ужасно растеряна!

Дункан ласково смотрел на нее.

— Прости, что я давил на тебя. Скажи мне только одно: правда ли то, что сказал маори? Ты любишь меня?

Пайка слабо кивнула.

— Тогда у меня есть все время этого мира, — с торжественной серьезностью произнес Дункан.

Роторуа, май 1900

Вечером накануне свадьбы все были заметно напряжены. Аннабель, как всегда, взяла на себя слишком много. Она даже сшила подвенечное платье для Абигайль, настоящую мечту из шелка, которое закончила только прошлой ночью. Кроме того, она чувствовала себя ответственной за порядок перемены блюд и украшение стола.

Однако, несмотря на усталость, Аннабель делала все, чтобы свадьба младшей сестры стала головокружительным праздником для всех, кто был приглашен. А приглашены были почти все жители Роторуа — хотя бы для того, чтобы положить конец сплетням. Гвендолин пустила слух, будто бы бесстыжая Абигайль соблазнила бедного Патрика и только потому ей удалось вернуть его себе. Впрочем, разнесся и другой слух: о том, что Абигайль спасла тонувшую в озере Эмили и сумела разговорить девочку. В результате жители Роторуа разделились на два лагеря: на тех, кто видел в Абигайль дьявольское отродье, и тех, кто называл ее ангелом, совершившим чудо.

Сама же Абигайль хотела лишь одного: чтобы в ней видели счастливую невесту ее любимого Патрика. Кроме того, она надеялась, что если на свадьбу явится весь поселок, то любопытство соседей будет удовлетворено и ее наконец снова будут считать своей.

Гордон уже не первый день занимался уборкой гостиной, чтобы можно было устроить праздник внутри дома. Поскольку на улице почти постоянно шел дождь, он справедливо сомневался в том, что свадебное торжество удастся провести на веранде.

Дункан помогал всем, чем мог, радуясь каждой минуте, которую удавалось провести рядом с Пайкой. Они много смеялись и вели себя непринужденно — с тех самых пор, как Пайка попросила его дать ей время подумать. Конечно, он очень надеялся, что в день праздника она наконец-то даст ему окончательный ответ. Когда он наблюдал за тем, как девушка старательно развешивала гирлянды, его сердце радовалось. И он ни капли не сомневался в том, что она примет его предложение. Она казалась такой счастливой и веселой.

Аннабель и Абигайль тоже краем глаза наблюдали за тем, как непринужденно общаются между собой молодые люди.

— Красивая пара, — прошептала Абигайль на ухо сестре.

Аннабель вздохнула. Да, так и есть, но будет ли достаточно одной любви и нежности, чтобы вынести все те насмешки, которые обрушатся на них? И благословит ли когда-нибудь этот союз могущественный Алан Гамильтон?

— Не кривись ты так! — смеясь, заявила Абигайль старшей сестре. — Я по кончику твоего носа вижу, что тебя тревожит: ты спрашиваешь себя, сколько продлится любовь этих голубков, верно? Поверь мне, если они действительно любят друг друга, то им удастся преодолеть все. И с этим наш изысканный зять ничего не сможет поделать. Иногда я поражаюсь, как яблочко могло упасть настолько далеко от яблоньки. — Она захихикала и весело обняла пробегавшую мимо Эмили, которая тоже помогала украшать салон.

— Кстати, как мне тебя называть? — вдруг спросила малышка и склонила голову набок.

Абигайль задумалась.

— Называй меня просто «тетя Абигайль»!

Эмили просияла.

— Хорошо, тетя Абигайль!

Патрику, услышавшему последние слова дочери, похоже, эта идея не понравилась.

— Но, Эмили, Абигайль теперь твоя мама, поэтому и называть ты ее должна мамой.

Личико Эмили тут же омрачилось, но Абигайль поспешно произнесла:

— Нет, у Эмили уже есть мама. И так будет всегда. Она не может называть меня мамой. Я хочу сказать, что мы будем ужасно беситься и делать такие вещи, которые можно делать только с тетями. Правда, Эмили?

Девочка с благодарностью улыбнулась ей.

Патрик попытался было бросить на невесту строгий взгляд, но ничего не вышло.

— Абигайль Брэдли, тебе уже кто-нибудь говорил, что у тебя золотое сердце?

— Нет, мистер О’Доннел! Раньше такие комплименты говорили только моей сестре Аннабель. Ничего столь приятного я никогда еще не слышала.

Она, смеясь, бросилась Патрику на шею, а Эмили с наигранным возмущением закатила глаза.

— И вы будете продолжать делать так, даже когда поженитесь?

— Нет, только когда будем вместе ездить на остров Мокоиа, — усмехнулся Патрик.

— Но со мной ты тоже как-нибудь съездишь туда, да, тетя Аби, правда? Ты же знаешь, мы должны отвезти туда кое-что. Корзину!

Патрик удивленно посмотрел сначала на свою невесту, затем на дочь.

— Вы ничего не хотите мне сказать?

— Нет, у нас, женщин, тоже должны быть свои маленькие секреты, — поспешила ответить Абигайль, и на душе у нее стало теплее, когда детская ладошка с благодарностью сжала ей руку.

Глядя на уже не совсем молодую пару, Аннабель растрогалась. «Как хорошо, что они все же нашли друг друга», — с облегчением подумала она.

— Господи, какой воздух, какая кошмарная поездка! — послышался недовольный голос Оливии.

Все вздрогнули. Веселое настроение обитателей дома Паркеров тут же пропало, поскольку прибыла семья Гамильтонов из Окленда. Но этим все не закончилось. Хелен принялась возмущаться из-за комнаты, которую выделил ей Гордон, а Алан бросал враждебные взгляды на Пайку.

Тем не менее ужинали все вместе, без ссор.

Однако Абигайль почти физически ощущала висевшее в воздухе напряжение и думала о том, что пусть уж гроза разразится сегодня, нежели завтра, во время праздника. Но надежды ее были тщетны. Алан вел себя вежливо и холодно, хотя Пайка сидела рядом с его сыном и для всех было очевидно, что между ними пробегают искры. Оливия пила вино, как воду, но, похоже, не пьянела.

— Хоть бы завтра все прошло хорошо! — прошептала Абигайль, обращаясь к своему жениху.

— Главное, чтобы завтра ты наконец сказала мне «да», — пошутил Патрик и нежно погладил ее по щеке.

Утром в день свадьбы солнце сияло ослепительно, словно непременно решило само поздравить жениха и невесту. Вся семья и половина поселка выстроились в два ряда, когда супруги вышли из церкви после венчания. По толпе пробежал шепоток — на Абигайль было белое платье с белой фатой. Такого в Роторуа никто прежде не видел. Невесты обычно носили темные платья, а белые — никогда. Но Абигайль прочла в журнале мод, что в Европе последний писк моды — это белые платья. Аннабель, конечно, считала, что белый наряд слишком вызывающий, но Абигайль настояла на своем.

— Невозможно! — не в первый раз за сегодняшний день прошипела Оливия.

Аннабель же была восхищена. По ее мнению, сестра выглядела сногсшибательно, и женщина снова растрогалась до слез. Чтобы скрыть волнение, она украдкой вытерла слезы рукавом бледно-зеленого платья. Гордон взял ее за руку и прошептал:

— Она прекрасна как никогда!

Между тем Алан Гамильтон едва не свернул себе шею, выглядывая сына, и успокоился только тогда, когда увидел, что Дункан стоит рядом со своей сестрой Хелен. «Бабы-маори», как он называл Пайку, нигде не было видно. «Наконец-то появилась возможность поговорить с Дунканом как мужчина с мужчиной», — подумалось ему.

И едва Абигайль с Патриком и Эмили сели в карету, на которой должны были проехаться от церкви по всему поселку, а затем приехать домой, Алан протолкался к детям и настойчиво попросил Дункана пройтись с ним до дома пешком.

Сына же, похоже, не радовала перспектива говорить с отцом наедине, но, вздохнув, он согласился.

Когда Хелен присоединилась к ним, словно это было нечто само собой разумеющееся, Алан резким тоном велел дочери оставить их одних.

Девушка стояла как громом пораженная. На глазах блестели слезы, но этого никто не заметил — ни отец, ни брат.

И Хелен пришлось идти к отелю в одиночестве. Когда слезы высохли, ее израненной душой завладели совсем другие чувства. Стиснув зубы и сжав кулаки, она думала только о мести.

Дункану же было неприятно, что отец хочет воспользоваться возможностью поговорить с ним именно сейчас. Конечно, от него не укрылись враждебные взгляды, которые отец бросал на Пайку. Но он надеялся, что отвечать перед ним придется только после праздника. Настроение у обоих мужчин было не самое лучшее — и отец, и сын чувствовали крайнюю напряженность.

— Итак, сын мой, не буду долго ходить вокруг да около. Я имею право знать, каким ты представляешь себе свое будущее. Ответь мне, пожалуйста, почему эта маори постоянно находится возле тебя? Ты спишь с ней? Пусть так, но пора с этим заканчивать. Хочешь ты того или нет, но пришло время подумать о том, чтобы завести семью!

— Именно это я и намереваюсь сделать, отец! — ледяным тоном ответил Дункан.

— Отлично, тогда прекрати наконец крутиться вокруг этой девчонки!

— Ты по-прежнему не хочешь понимать меня, отец. Я женюсь на Пайке, и ни на ком другом!

Сопя от ярости, Алан остановился, грубо схватил сына за руку.

— Значит, я лишу тебя наследства! — пригрозил он.

— Сделай же это, отец! — И Дункан решительно добавил: — Ни за какие деньги мира я не откажусь от того, чтобы взять Пайку в жены.

Алан от негодования хватал ртом воздух.

— Значит, ты готов бросить все ради этой бабы? — возмущенно воскликнул он.

— Если так будет нужно, то да.

Алан огорченно смотрел на сына. Всегда энергичный и бодрый, он, казалось, постарел сразу на несколько лет. Кожа побелела, глаза вдруг словно заволокла пелена усталости. И только в голосе осталась былая сила:

— Ты победил. Женись на ней, но не жалуйся потом, если вас не примут в нашем кругу! К этому ты должен быть готов. Проклятье, женись на ней, но при одном условии.

Дункан пристально поглядел на отца.

— Чего ты хочешь?

— Я требую, чтобы в будущем ты ставил интересы нашего дела выше собственной совести. Чтобы ты продолжил традиции Гамильтонов и сражался за наше благосостояние. Я хочу, чтобы по возвращении в Окленд ты пошел к судье Делмору и хотя бы попытался добиться того, чтобы дело по поводу злополучной части леса было решено в нашу пользу.

Дункан тяжело вздохнул.

— Хорошо, отец, — после паузы не слишком убедительно произнес он.

— Нет, нет, так не пойдет. Я хочу, чтобы ты твердо пообещал мне это!

— Я обещаю. — Дункан старался не смотреть отцу в лицо, сомневаясь в том, что сдержит обещание. Для него главное было, чтобы отец дал свое благословение. Он был убежден в том, что Пайка не будет медлить и даст согласие, если узнает, что в семье ей будут рады.

— Но не думай, мальчик мой, что я полюблю твою жену! Я просто смирюсь с ней, потому что не хочу ссориться.

— Отец, если мы вместе с ней будем жить в «Гамильтон Касл», то я хотел бы просить тебя кое о чем.

— И о чем же?

— Чтобы ты всегда относился к Пайке с уважением.

— Пока ты не будешь требовать, чтобы я любил ее, как собственную дочь, я согласен. Но в одном ты ни за что не сумеешь переубедить меня, а именно в том, что ты не дурак. Однажды ты пожалеешь, что был так упрям, но потом не прибегай ко мне жаловаться. Я тебя предупреждал! — проворчал Алан.

Остаток пути они проделали в молчании, даже не заметив, что Хелен догнала их и прошла мимо с низко опущенной головой.

И только когда молодожены подъехали к дому и Пайка бросилась встречать карету, Абигайль поняла, что девушка не присутствовала на церемонии в церкви.

— А где ты была? — полюбопытствовала она.

— Я приготовила для вас сюрприз, — усмехнулась Пайка в ответ. — Было бы здорово, если бы вы прямо сейчас пошли в зал, пока остальных еще нет.

Абигайль и Патрик вопросительно переглянулись, но пошли за Пайкой. Юная маори осторожно открыла дверь и впустила Абигайль и Патрика в комнату. Зал сиял праздничным великолепием. А во главе стола сидел человек, которого Абигайль совершенно не ожидала увидеть. Она не поверила своим глазам, но в седой женщине, ждавшей ее в кресле-коляске, сразу же узнала свою мать.

Абигайль высвободилась из объятий Патрика и со слезами на глазах побежала к ней.

— Мама! Мама! — всхлипывала она.

— Золотко! Мое золотко! — вторила ей Марианна.

Затем Абигайль склонилась над матерью и обняла ее за шею.

— Поздравляю от чистого сердца, малышка, — сказала Марианна и шепнула ей на ухо: — Прости меня, пожалуйста, прости!

Абигайль всхлипнула и крепко прижалась к матери.

Марианна взяла себя в руки быстрее дочери и с любопытством обернулась к Патрику:

— Ну а теперь я хочу обнять еще одного зятя. Вы такой же чертовски привлекательный парень, как и прежде.

Патрик нерешительно подошел к теще и осторожно обнял ее. Судя по всему, примирение его несколько пугало.

— Это самый счастливый день в моей жизни, — растроганно произнесла Абигайль и с благодарностью посмотрела на Пайку.

Когда в зал вошли Аннабель и Гордон, они были поражены не меньше молодоженов. Марианна сидела за праздничным столом как ни в чем не бывало. Словно не было тех мучительных месяцев, которые она провела одна в своей комнате, отгородившись от семьи. В своем самом лучшем платье, с аккуратно уложенными волосами и огнем в глазах, она излучала такую энергию, как будто готова была вот-вот вскочить и броситься им навстречу.

Первым обрел дар речи Гордон.

— Мама, кто же совершил чудо и выманил тебя из матрасного склепа? — подмигнув ей, поинтересовался он.

— Ну, не вы двое точно. Для этого вам следовало бы научиться увлекать меня, — с привычной желчностью ответила та.

Аннабель предпочла пропустить ее замечание мимо ушей.

— Меня Пайка заставила, — не без гордости добавила Марианна.

Гордон бросил на девушку полный признательности взгляд.

— Она — наш маленький ангелочек. Что мы будем без нее делать? — вздохнула Аннабель.

Ей казалось, что Пайка никогда не была так красива, как сегодня. Чудесное красное платье прекрасно гармонировало с румянцем, горевшим на ее щеках. «Это может быть только любовь», — подумала Аннабель и вдруг почувствовала еще бóльшую привязанность к Пайке, чем обычно.

Постепенно прибывали гости. Они желали молодоженам всего наилучшего и рассыпались в приветствиях перед хозяйкой дома, которая восседала во главе стола и мило болтала со всеми, как в старые добрые времена.

Марианна настояла на том, чтобы рядом с ней сидели ее дочь Оливия и ее любимый зять Алан. Те тоже сильно удивились присутствию Марианны. Алан скривился, когда та представила своей спасительницей Пайку, но быстро взял себя в руки и снова стал воплощением вежливости и такта. Он предугадывал каждое желание тещи и не скупился на комплименты.

Однако от Оливии не укрылись лихорадочные взгляды, которые он время от времени бросал на сына и его соседку по столу, Пайку. От страха у нее сжалось горло. Если бы только Алан признал этот союз!

Когда между двумя переменами блюд Пайка встала и вышла на улицу подышать свежим воздухом, Алан пошел за ней. Оливия тяжело вздохнула. Задумалась, не пойти ли за ними, но тут же отказалась от этой мысли. Чем больше она будет настаивать на этом браке, тем больше будет упираться Алан. Судя по нежности, с которой ее сын смотрит на эту девушку, ничто уже не удержит его от союза с ней. Нет, ее вмешательство лишь усложнит все. И Алан наверняка не станет разговаривать с Пайкой прямо на свадьбе… Оливия решительно налила себе еще один бокал и залпом осушила его.

Пайка глубоко вздохнула. В зале у нее немного закружилась голова. От счастья, подумала она. Ее окрыляли и этот праздник, и близость Дункана. Она сегодня же даст ему ответ. Да, у нее нет выбора. Она выйдет за него замуж вопреки своей торжественной клятве. Теперь, когда даже его отец дал свое благословение, как нашептал ей на ухо Дункан, она больше не будет противиться судьбе. Ведь Дункан так ожесточенно сражался за эту любовь, что перетянул на свою сторону даже этого упрямого человека.

Чувствуя солнечное тепло на лице, Пайка закрыла глаза и, улыбнувшись, тихонько запела маорийскую песенку. Но тут грубый голос разрушил ее грезы:

— Не спешите так радоваться своему успеху, милая моя!

Пайка испуганно открыла глаза и взглянула в перекошенное от ярости лицо Алана Гамильтона.

— Чего вы хотите от меня? — едва слышно спросила она.

— Чего вы хотите от нас? — угрожающе поинтересовался тот.

— Я люблю вашего сына, и я приму его предложение, поскольку он получил ваше благословение. Так сказал мне Дункан, — резко ответила девушка. Страх сменился неконтролируемой яростью.

— Сколько будет стоить ваш отказ от этого?

— Что вы имеете в виду?

— Не притворяйтесь наивной дурочкой! Я спрашиваю вас, сколько денег я должен дать вам, чтобы вы оставили в покое моего сына и не заставляли его совершать величайшую в жизни глупость. Вы представляете, что это будет? Оклендское общество, в котором мы вращаемся, будет избегать Дункана; за его спиной будут шептаться, а ваших детей невозможно будет уберечь от насмешек… — С этими словами Алан вынул из кармана жилетки пачку банкнот и попытался всунуть ее в руку девушки. — Я готов заплатить любую цену, — с нажимом произнес он.

— Оставьте себе свои грязные деньги! — закричала Пайка и махнула рукой, так что купюры полетели в разные стороны. Затем она повернулась и выбежала в сад, где устало рухнула на скамью.

«Мое счастье подобно порыву ветра, оно мимоходом касается меня, а потом просто улетает прочь, — с грустью думала девушка. — Любовь — это одно, а жизнь с любимым человеком — совсем другое. Его отец не так уж неправ. Если Дункан женится на мне, он всегда будет помнить о том, что любовь сделала его жизненный путь каменистым».

Пайка хотела заплакать, но слез не было. Она молча глядела на яму, в которой постоянно булькала бурая грязь. У нее вдруг появилось ощущение, что она и есть эта вязкая масса, поднимавшаяся, пускавшая пузыри и снова опадавшая.

Нужно уйти. Причем поскорее, пока Дункан не нашел ее здесь. Решение ее было твердо: она сегодня же исчезнет, не сказав никому ни слова, и никогда больше не вернется. Кто-то из них должен проявить рассудительность. И это может быть только она. Дункан будет упорствовать. Возможно, ей удастся прижиться в Тауранга и найти там убежище.

Внезапно она почувствовала, как на плечо ей опустилась чья-то рука. Она испуганно обернулась и увидела напряженное лицо ее дяди, Анару Рангити.

— Что вы здесь делаете? — испугалась она.

— Пора тебе уже обращаться ко мне на «ты», — ответил тот. — Я приехал за тобой.

Пайка в недоумении уставилась на него. Неужели он может читать мысли? Неужели его послало само Небо? Она хотела только одного: уйти отсюда как можно скорее. А Окленд достаточно далеко. Но разве Дункан не там живет? Ей снова стало дурно, но на этот раз от страха.

— Почему ты приехал за мной?

— Я хочу помешать тебе навлечь на себя беду. Брак с Дунканом Гамильтоном не пойдет тебе на пользу. Ты каждый день будешь чувствовать свою отверженность среди богатых пакеха. Поверь мне, я ничего не имею против парня, наоборот, он храбрый человек, но, несмотря на всю вашу любовь, однажды возникнут проблемы, корни которых кроются именно в вашем неравном происхождении.

— Дядя Анару, меня нет нужды убеждать. Я с тобой согласна. Я покину Роторуа, причем немедленно! Так что ты как раз вовремя появился.

— Тогда собирай вещи, дитя мое. Поезд отходит через час. Я буду ждать здесь.

Пайка робко обняла его. Но прежде чем пойти собирать вещи, она произнесла умоляющим тоном:

— Если он будет искать меня, придумай что-нибудь. Дункан не должен слишком волноваться, иначе я не отвечаю за себя. Не знаю, хватит ли мне сил уйти, если он еще раз обнимет меня. Я так люблю его!

Потрясенный Анару Рангити рухнул на скамью. Ему было безумно жаль девушку. Разве он однажды не страдал так же, как Пайка? В памяти сразу же всплыла первая встреча с надменной и чертовски привлекательной Оливией, и он почувствовал, как участилось биение сердца. А ведь он поклялся себе не думать о ней. Она разбила мечту, сделав его несчастным. И все равно мысли набросились на него, словно стая насекомых, а вместе с ними пришла боль.

Ему было очень нелегко приехать в Роторуа, чтобы попытаться оградить Пайку и Дункана от величайшей глупости. Он знал, как это больно, когда не получается осуществить свою мечту быть рядом с любимым человеком. Все эти годы он пытался вычеркнуть Оливию из своей памяти, но ничего не получалось. Оливия была и оставалась любовью всей его жизни, несмотря на то, что она так безжалостно прогнала его. Он снова и снова вспоминал бесконечно прекрасные мгновения их встреч, которые мешали похоронить обиду, нанесенную Оливией.

Несколько раз он встречался с другими женщинами, но ни с кем не было такой страсти, как с Оливией. До брака дело ни разу не дошло. Мужчина вздохнул. Не то чтобы ему так уж нравилась жизнь холостяка, но сердце не обманешь. Там, где прежде жила чистая любовь, теперь осталась только горечь.

Пока он размышлял, в сад вышла женщина. Стройная фигура, элегантное платье. Темноволосая и прекрасная! В глазах ее было нечто большее, чем просто изумление, когда она остановилась напротив него, недоверчиво оглядела с головы до ног, а затем смущенно откашлялась.

— Что ты здесь делаешь? — удивленно поинтересовалась она.

Анару тяжело вздохнул и холодно ответил:

— Я прошел незамеченным через сад. Руиа сказала мне, что вы празднуете свадьбу. Я не хотел мешать. И, в первую очередь, не хотел встречаться с тобой, просто намеревался поговорить с Пайкой. И если бы дело не было таким срочным, я не стал бы рисковать наткнуться на изысканную леди.

— Пайка? Какое отношение ты имеешь к Пайке? — Голос ее звучал сдержанно, но в широко открытых глазах читалось смущение.

Анару хотелось съязвить, но он взял себя в руки и проглотил колкие слова. Вместо этого он холодно заявил:

— Она моя дальняя родственница, и я хочу забрать ее в Окленд, чтобы она вела домашнее хозяйство в моем доме. Но я не знаю, какое тебе до этого дело. Лучше возвращайся в дом как можно скорее и забудь о том, что я жду ее здесь, чтобы поскорее уехать.

— Ты не можешь так поступить! — энергично возразила Оливия. — Ты не можешь забрать ее. Мой сын Дункан женится на ней!

— Нет-нет, ни в коем случае! — резко возразил Анару. Он не мог смотреть ей в глаза. Анару боялся, что она, глядя на него, догадается, что он, несмотря ни на что, не переставал любить ее. Не в силах произнести больше ни слова, он в отчаянии думал: «Ну почему я не могу просто возненавидеть ее, почему?»

— Зачем ты вмешиваешься? Какое тебе дело до Пайки? — повысила голос Оливия.

— Думаю, ты догадываешься. Когда-то я тоже любил пакеха, но меня вышвырнули, словно мусор, как только я надоел госпоже. Я не хочу, чтобы Пайку постигла та же судьба… — Он запнулся и пристально посмотрел на нее. — И ведь это было бы вам по душе, милая госпожа. Зачем вашему сыну связывать свою жизнь с маори? Или же вы изменили свое отношение к развлечениям с темнокожими любовниками, леди Гамильтон?

Внезапно Оливия задрожала всем телом.

— Я хочу, чтобы эти двое поженились. Ты понял? — хрипло произнесла она.

Глаза ее влажно заблестели, но это совершенно не тронуло Анару. Он снова овладел своими чувствами и мог контролировать себя. Как же ему противно ее высокомерие! Да что она себе позволяет — требовать от него, чтобы он толкнул Пайку в пучину несчастья?

— Да, твой приказ достиг этого, — резко ответил он и постучал себя по голове. А затем указал на сердце. — Но сюда не добрался. Ведь мне на собственной шкуре пришлось прочувствовать твое отношение к смешанным бракам. А что говорит на этот счет твой супруг? Я даже представить себе не могу, чтобы Алан Гамильтон согласился на подобный союз.

Женщина в недоумении уставилась на него.

— Откуда ты знаешь моего мужа? Ты шпионишь за мной? — Она схватилась обеими руками за голову и застонала.

— Ни в коем случае. С удовольствием отказался бы от такого знакомства. Но я работаю в Земельном суде маори. А там его все знают. Особенно благодаря тому, что он требует себе землю, которую его отец приобрел, обманув маори. В суде же, кстати, я встретился с твоим сыном и вынужден признать: славный малый, но пакеха. К сожалению!

Услышав его слова, Оливия пошатнулась. Собравшись с последними силами, она устало опустилась на скамью.

— Ты знаешь моего сына?

— Знаю — это слишком сильно сказано. У нас был весьма интересный разговор, во время которого он убедил меня в серьезности своих намерений жениться на Пайке, даже вопреки воле родителей. Что ж, в любом случае у него больше храбрости, чем у его матери! И все равно я не верю, что он сумеет защитить свою жену-маори от насмешек оклендского общества. Кроме того, я не хочу, чтобы моя племянница выходила замуж за твоего сына. Короче говоря, Пайка поедет со мной! Этому браку никогда не бывать. К тому же Пайка разделяет мое решение!

— Пожалуйста, Анару, я не могу объяснить тебе, но ты должен… Нет, пожалуйста, поверь мне!

— Поверить тебе? Да ты шутишь. Тебе так сильно хочется, чтобы твой сын тоже насладился вкусом запретного плода, как его мамочка? Избавь меня от этого лицемерия! Ты же совершенно не хочешь, чтобы эти двое поженились!

— Анару, пожалуйста! Я понимаю, что ты ненавидишь меня, но давай забудем о прошлом. Благослови этот союз. Я больше всего в жизни хочу, чтобы они поженились. Они должны пожениться, пойми же!

Анару побледнел.

— Только не говори, пожалуйста, что Пайка беременна от него!

— Нет, нет! Но прошу, поверь мне, так будет лучше для всех нас. Пожалуйста, прошу, уезжай и позволь Пайке остаться и выйти замуж за моего сына. А если она боится, подбодри ее! Пожалуйста!

Анару удивленно смотрел на Оливию. Он никогда не видел, чтобы она так умоляла. Чего она этим добивается?

— И не подумаю! Я не позволю мучить ее. Кстати, она уже собирает вещи. Пайка не только очаровательная, но еще и очень разумная девушка, она прекрасно осознает реальность ситуации. Поэтому мы уезжаем следующим поездом. Этого уже не изменить. Пора бы понять это даже тебе, упрямица. Прощай, Оливия Брэдли! — С этими словами он резко поднялся, но Оливия всхлипнула и вцепилась в него.

— Пожалуйста, оставь ее здесь! Дункан так счастлив. Пожалуйста, поезжай один. Ты должен! — взмолилась она.

Анару вырвался и прошипел:

— Совсем спятила? Я ничего тебе не должен!

— Тогда сделай это не ради меня, а ради своего сына! Тайна его происхождения так навсегда и останется тайной только в том случае, если он женится на Пайке! — закричала Оливия, вне себя от отчаяния, но тут же зажала рот ладонью. Она не должна была этого говорить! Никогда не должна была этого говорить!

Был там и еще кое-кто, кто едва удержался, чтобы не вскрикнуть от изумления. Этот кто-то стоял за деревом и дрожал всем телом.

Часть 3 Марианна — мать

Окленд, сентябрь 1900

В этот день Анару Рангити вернулся домой совершенно измученный. В суде рассматривалось дело о строительстве дороги, которая согласно проекту пересекала традиционное тапу, священное для маори место. После предоставления довольно длинного списка доказательств ему все-таки удалось убедить судью Делмора удовлетворить иск племени. Теперь дорогу будут строить в другом месте.

Анару жил в небольшом деревянном доме в викторианском стиле на Стивенс-авеню, которую любил так же, как и спокойный пригород Окленда, Парнелл, где жили маори. Его единственный белый друг, Артур Хенсен, молодой учитель, жил по соседству. Он преподавал в школе для девочек-маори. Анару попросил его давать Пайке частные уроки. Он считал ее умной девушкой, которая просто слишком мало ходила в школу.

И молодой учитель через день с радостью приходил в их дом и учил свою любознательную ученицу всему, что было ей интересно. Особенно ей нравились уроки английской и французской литературы. Хотя девушка жила на новом месте вот уже почти четыре месяца, она полностью отгораживалась от окружающего мира. Единственное, что ему иногда удавалось, это убедить ее сходить в воскресенье в Парнелл и прогуляться к гавани.

Вздохнув, Анару открыл дверь и удивился. В доме было очень тихо. И это несмотря на то, что была среда, один из дней, когда его обычно встречала радостная болтовня, поскольку Артур обучал свою ученицу интересным вещам, а та задавала ему кучу вопросов.

Вместо этого он увидел, что Пайка одна. Она сидела в кресле, настолько сильно углубившись в чтение романа, что вскинулась, когда Анару откашлялся.

— Извини, я не слышала, что ты пришел, — виновато произнесла она, захлопнула книгу и вскочила. — Артур сегодня не придет, он отменил урок. И поэтому я взяла книгу, конечно, когда уже закончила домашние дела. — Она улыбнулась и выжидающе посмотрела на него.

Теперь он увидел, что Пайка снова свершила маленькое чудо в его гостиной. Все сверкало чистотой, даже пол казался светлее, а в воздухе витал запах мелкого песка.

— Спасибо, дитя мое! Все это было необязательно. Ты же не моя служанка. Но все равно красиво. — Он еще раз оглядел чистый пол и смутился. — Я пригласил к нам гостя, не поговорив с тобой…

Пайка пожала плечами.

— Ничего страшного, я кое-что приготовила на ужин, но могу пойти к себе в комнату. Еще немного почитаю.

— Нет-нет! Я скорее предполагал, что мы поужинаем втроем. Я кое-что принес. — Анару поспешно положил на стол пакет, который держал под мышкой. — Жаркое из ягнятины. Ничего особенного, — пробормотал он и быстро добавил: — Но на троих хватит.

Лицо Пайки омрачилось. Ведь ее дядя прекрасно знал, что она никого не хотела видеть, кроме него и Артура.

— Я не люблю такое времяпрепровождение, — упрямо ответила она.

— Но тебе ведь нужна компания! И это действительно очень милый парень. Я как раз занимаюсь его обучением. Однажды он станет экспертом и будет работать в Земельном суде маори, как и я, — с нажимом пояснил Анару.

— Мне все равно, — спокойно произнесла Пайка. — Я знаю, что ты хочешь как лучше. Я тоже постараюсь быть не слишком замкнутой. Ты прав. Я не могу прятаться всю жизнь. Иначе однажды стану такой, как Марианна Брэдли. А когда придет этот молодой человек?

Пайка даже не заметила, что при упоминании фамилии Брэдли черты лица Анару ожесточились. Поскольку дядя не ответил, девушка удивленно смотрела на него, но он мысленно был где-то далеко. В последнее время, с тех пор как Пайка поселилась у него, это случалось довольно часто, и она постепенно начинала тревожиться о его здоровье.

— Дядя Анару, ты замечтался?

Тот испуганно вздрогнул.

— Нет, нет, просто думал о своем последнем деле. Очень сложная задача. О чем ты меня спрашивала?

— Когда придет твой гость?

— Около семи. — Он попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.

Пайка многое отдала бы за то, чтобы прочесть его мысли! Обычно он был очень открытым и разговорчивым человеком, но порой настолько погружался в свои размышления, что до него невозможно было достучаться. Выходя из гостиной, она бросила на него еще один встревоженный взгляд, но, казалось, он этого даже не заметил.

Это была знакомая Анару ситуация. Почти каждый день он мысленно возвращался в тот майский день в Роторуа. Видел расстроенное лицо Оливии, слышал ее умоляющий голос, когда она, не контролируя себя, воскликнула: «Сделай это для своего сына!» После этого он бежал, словно раненый зверь, и с тех самых пор мучился, задаваясь вопросом, солгала ему Оливия или же сказала правду. И постепенно склонялся к тому, что эти правдивые слова вырвались у нее невольно.

Иногда Анару испытывал непреодолимое желание навестить славных господ и заставить Оливию признаться в присутствии мужа. Но его удерживала от этого глубокая привязанность к парню. Он никогда не причинит ему боль. Мир для Дункана рухнет, если он узнает, что Оливия холодно и расчетливо бросила любимого человека и заявила другому мужчине, что Дункан — его ребенок. И старший Гамильтон, которого можно было бы обвинить во многом, любил своего сына больше всего на свете — весь город знал об этом.

Вообще-то, он должен был бы ненавидеть Оливию, но не получалось. Разве она сделала это не ради их сына?

Каждый раз, предаваясь размышлениям, которые ни к чему не вели, Анару упирался в вопрос, не должен ли он был все же согласиться на брак Пайки и Дункана. Для счастья обоих это было бы правильно. В этом он не сомневался. Но вынесет ли он, Анару, тот факт, что Пайка, которую он полюбил, как дочь, выйдет замуж за его сына, которого он не имеет права признать? Нет, пожалуй, этого от него требовать нельзя. Достаточно представить себе, что однажды у них будут дети, а он никогда не сможет сказать, что это его внуки, и все будут думать, что это внуки Алана Гамильтона.

Поэтому он питал вполне определенные надежды, пригласив сегодня на ужин привлекательного молодого человека.

Звонок в дверь прервал его размышления, и он пошел открывать.

— Входите, Маака! — пригласил Анару своего ученика.

В это мгновение в прихожую вышла Пайка.

— Когда подавать ужин? — бодро поинтересовалась она и замерла. — Ты? — только и смогла сказать она.

Маака тоже удивился.

— Пайка? — Похоже, он, как и девушка, тоже не мог придумать ничего лучше.

Анару удивленно переводил взгляд с одного на другого.

— Вы знакомы?

Маака первым пришел в себя и, натянуто улыбнувшись, ответил:

— Да, мы как-то встречались. Более того, я хотел жениться на ней, но появился соперник, которому я предложил сразиться на палках. Он держался блестяще. А ведь был пакеха. Где твой муж, Пайка? Я с удовольствием повидался бы с ним.

Пайка густо покраснела.

Анару затаил дыхание. Неужели Маака говорит о Дункане? Мужчина глубоко вздохнул.

— Что ж, милая Пайка, можешь подавать жаркое. Мне уже не нужно представлять вас друг другу. Тем лучше, — попытался пошутить Анару и подмигнул племяннице.

Несмотря на вкусный ужин, приготовленный Пайкой, обстановка за столом была более чем напряженной. Маака все время пристально разглядывал девушку. В глазах его читался немой вопрос: что с тем пакеха? И, самое главное, почему его здесь нет?

А Пайка молча смотрела в тарелку, опасаясь, что рано или поздно он все же задаст этот вопрос. Что касается Анару, то он изо всех сил старался завязать разговор.

Не успели они доесть до конца, как Маака резко поднялся и собрался уходить. Сказал, что ему еще нужно на тренировку. Однако сердечно попрощался с Анару, поблагодарил его за то, что он предоставил ему несколько недель отпуска. Это давало молодому маори возможность путешествовать по Новой Зеландии в качестве члена оклендской команды по регби.

— Надеюсь, за это время вы полностью излечитесь от желания постоянно бороться за мяч. Пусть ваши надежды на то, что вас примут в национальную сборную, не оправдаются. Я, кстати, вижу в вас своего преемника. — И Анару лукаво подмигнул ему.

— Я сразу же зайду к вам, как только вернусь в Окленд. Признаться, я с удовольствием прогулялся бы с этой молчаливой юной леди, но только если нам снова не помешает храбрый пакеха. Он еще существует, Пайка?

Девушка густо покраснела.

— Мы не поженились, если ты это имеешь в виду.

Тот серьезно посмотрел на нее.

— Я знаю, что женщине нельзя задавать один и тот же вопрос дважды, но я все-таки попытаюсь, — спокойно произнес он и вышел из дома.

Едва за ним захлопнулась дверь, как рассерженная Пайка подошла к Анару и уперла руки в бока.

— Ах, вот оно что, ты хотел найти мне мужа? — возмущалась она. — Считай, что тебе повезло! Он довольно скоро сделает мне предложение. Отличный мужчина-маори, сильный и умный. Проклятье, почему вы все не оставите меня в покое? Дайте мне просто читать книги!

Всхлипнув, она повернулась и бросилась вверх по лестнице в свою комнату.

Огорченный Анару остался в гостиной. Он догадывался, что означает эта вспышка.

Он заподозрил, что это приглашение было огромной ошибкой с его стороны. Неужели он действительно был настолько слеп, что не видел, как сильно Пайка все еще любит Дункана? Разве он не поступил как безжалостный эгоист, в своем отчаянии пытаясь помешать этому браку? Дункан совсем не такой, как его мать. Он не бросит Пайку. Нет, Дункан пошел в него. И в глубине души Анару был даже немного горд тем, что его сын на равных дрался с маори Маакой. Однако ему никогда не будет позволено похлопать его по плечу и сказать: отлично сделано, мой мальчик!

Роторуа, ноябрь 1900

Абигайль О’Доннел держала в руке письмо, написанное красивым витиеватым почерком. Оно было адресовано Марианне Брэдли. «Надеюсь, мама обрадуется», — думала она.

С тех пор как Пайка перестала жить с ними, Марианна больше не выбиралась из своего «матрасного склепа». Что только ни перепробовала Абигайль, пытаясь уговорить ее снова принимать участие в жизни семьи. Но все было тщетно: Марианна тосковала по девушке. Поэтому Абигайль сердилась на Пайку из-за того, что та даже с Марианной не попрощалась и не объяснила, почему так спешно должна была уехать из Роторуа.

«Что ж, сделанного не воротишь», — вздохнула Абигайль и вошла в мрачную комнату. Распахнула окно, впустив в комнату теплый весенний воздух, затем приблизилась к постели матери и встревоженно поглядела на нее.

— Ах, мама, ты только посмотри, как чудесно на улице! Птички поют, солнце улыбается с неба, а свежий ветер…

— Воняет серой, — проворчала Марианна. — Все воняет этой проклятой серой.

— Но, мама, ты же никогда не жаловалась на запах! Ты даже Оливии всегда говоришь, что это здоровый воздух, когда она начинает причитать.

Марианна только пренебрежительно зашипела:

— Что может быть здорового в том, что постоянно воняет тухлыми яйцами? Я с первого дня терпеть этого не могла… — женщина осеклась на полуслове.

— Но нам, детям, ты никогда не давала этого почувствовать, — удивилась Абигайль.

— Я хотела, чтобы вы любили это место, чтобы забыли, как хорошо вам было когда-то…

— Ты имеешь в виду нашу жизнь в Данидине? — нерешительно переспросила Абигайль.

Безжизненное лицо матери вспыхнуло, она сердито сверкнула глазами.

— Я думала, мы договорились никогда больше не говорить о Данидине, — проворчала она.

— Да, конечно, мы решили не говорить об этом, но ведь ты сама начала.

— Не обращай внимания на болтовню старой женщины!

Абигайль судорожно сглотнула. Если мама ведет себя так по отношению к ней, то страшно представить, что она творит с Аннабель.

— Мама, посмотри-ка, это пришло только что. — Она помахала письмом, которое держала в руке.

— Что это? — мрачно поинтересовалась Марианна.

— Письмо тебе!

— Читай! Надеюсь, что это от Оливии и что она наконец-то чувствует себя лучше. Уезжая после твоей свадьбы, она ужасно выглядела.

Абигайль снова вздохнула. Да, это была странная свадьба. Сначала Оливия ушла к себе в комнату с жуткой головной болью, а потом Дункан бегал повсюду в поисках Пайки. Но той нигде не было, и никто не знал, куда она делась. Ясно было одно: девушка забрала с собой вещи. После этого Марианна скисла и настояла на том, чтобы ее немедленно отнесли в спальню. Было совсем нелегко праздновать свадьбу в окружении подавленных родственников.

Абигайль сочла все это дурным знаком, но Патрик отнесся к происходящему со здоровым чувством юмора.

— Я бы сказал, что это неплохое предзнаменование для нашего брака, сокровище мое, — заявил он, когда она заговорила о матери. — Это просто доказательство того, что ты не самая капризная из Брэдли, как утверждают злые языки.

«Ах, как же я люблю этого человека! И жизнь с ним такая мирная!» — размышляла Абигайль. И совсем не скучная. Достаточно вспомнить о вечерах, когда они музицировали вместе или сбегали тайком на остров Мокоиа. Что касается его дочери Эмили, то тут тоже было немало сюрпризов.

— Золотко, ты уснула? Я хочу услышать, как дела у Оливии. Не испытывай мое терпение! Читай!

— Мама, это письмо не от Оливии. Оно от Пайки.

Марианна резко села на постели.

— От Пайки? Скорее! Читай! Чего ты ждешь? Я знала, что она не бросит меня просто так, на произвол судьбы. Наверняка это Аннабель виновата в том, что она сбежала тайком, как воровка.

— Мама, хватит. Что за чушь ты несешь? Аннабель не имеет к этому совершенно никакого отношения. Мы все знаем, что она растерялась из-за Дункана. Почему бы тебе наконец не оставить Аннабель в покое? Она тебе ничего не сделала! Если тебе обязательно нужен козел отпущения, можешь ради разнообразия снова выбрать меня.

С этими словами Абигайль вскочила со стула и воинственно встала у кровати матери, сердито сверкая глазами. Марианна высокомерно поджала губы.

— Да что ты об этом знаешь? У тебя ведь нет детей!

Абигайль незаметно вздрогнула.

Но Марианна, судя по всему, даже не заметила, какую бестактность допустила.

— Я знаю, что говорю. От твоей сестры одни несчастья. Она бросила свою дочь на произвол судьбы, когда началось извержение…

— Мама! Да прекрати же ты наконец! Аннабель не виновата в том, что началось извержение! — воскликнула Абигайль, но мать, казалось, не слышала ее.

— Я предвидела, что Лиззи умрет, если Аннабель бросит ее.

Абигайль содрогнулась.

— Когда мы были в «Гамильтон Касл», во время помолвки Оливии, ко мне подлетела летучая мышь, — продолжала Марианна. — И мне показалось, что меня коснулась смерть. А еще я услышала, как плачет оставленный матерью ребенок. В то время Элизабет еще даже не родилась. Но в день ее рождения я поняла: этот ребенок в опасности. С тех пор я не спускала с нее глаз и постоянно напоминала Аннабель, что она не имеет права оставлять своего ребенка одного. Но она все равно поступила по-своему, и теперь душа маленькой Элизабет плутает по моим снам и подает знаки, которые я не понимаю…

Заметив, что мать вот-вот готова расплакаться, молодая женщина решила, что лучше прекратить этот разговор.

— Мама, сделай одолжение, не говори об этом Аннабель! Слышишь? Так, а теперь я прочту тебе письмо Пайки, — произнесла она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче. — Вот увидишь, Аннабель не виновата в том, что Пайка ушла. Равно как и в смерти своей дочери. В ту ночь она чувствовала себя плохо и не захотела будить малышку. Ее должна была привезти на следующий день ее подруга Мейбл.

— Но она не привезла.

— Мама! — возмутилась Абигайль и начала читать.

Милая Марианна!

Мне ужасно жаль, что пришлось бежать из Роторуа под покровом ночи. Все вы не заслужили этого. Особенно добрая миссис Паркер, которая относилась ко мне почти как к собственной дочери.

Абигайль специально умолкла и пристально посмотрела на мать.

Но та лишь махнула рукой и фыркнула:

— Дальше!

С моей стороны было некрасиво тайком уйти с праздника. Я надеюсь, что свадьба мисс Абигайль не сильно пострадала от этого. В тот вечер я поняла, что у моей любви к Дункану нет будущего, какой бы искренней она ни была. Нас всегда презирали бы, и однажды он возненавидел бы меня за то, что из-за этого брака ему пришлось столько всего выстрадать. В тот вечер у меня была единственная возможность покинуть Роторуа и я должна была ею воспользоваться. У меня все хорошо. Я прилежно учусь и много читаю. Надеюсь, Вы поймете, что я не могу сказать Вам, где нахожусь, поскольку не хочу, чтобы Вам пришлось лгать Дункану. Он не должен знать, где я живу. Я от всей души желаю ему найти себе хорошую жену в Окленде.

Я очень скучаю по Вам, миссис Паркер и ее мужу, а также по мисс Абигайль, то есть, я хотела сказать, миссис О’Доннел. И конечно же, по Руие, которой я тоже не могу сказать, где нахожусь, но прошу Вас передать им всем привет и заверить, что время, проведенное в Роторуа, до сих пор остается для меня самым счастливым в жизни. У вас я чувствовала себя как дома.

Пайка

Дочитав до конца, Абигайль украдкой смахнула слезинку. Поглядев на мать, она поняла, что та чувствует то же самое.

— Видишь, мама, — негромко произнесла Абигайль. — Это из-за любви к Дункану она решила уехать. Бедное дитя! И она недвусмысленно благодарит Аннабель. Не смей распространять злые сплетни о моей сестре. Пообещай мне это.

Абигайль умоляюще посмотрела на мать.

Марианна слабо кивнула.

— Ты обещаешь мне? — не отставала Абигайль.

Марианна снова кивнула.

— То есть ты больше не будешь обвинять Аннабель в том, что та выгнала из дома Пайку и бросила тогда свою дочь на произвол судьбы?

Женщина упрямо поджала губы.

— Ты обещаешь мне?

— Как тебе будет угодно!

Абигайль решила больше не настаивать. Кроме того, ей уже пора было уходить. Скоро из школы вернется Эмили, которую нужно покормить.

— Мама, теперь я буду приходить к тебе после обеда, потому что в школе требуется человек, который немного показал бы детям, что такое театр, и Патрик предложил мне этим заняться.

— Ты собираешься работать, будучи замужней женщиной? — резко переспросила Марианна.

— Разве ты не работала? — возразила ей дочь.

— Мне ничего другого не оставалось, но ведь твой учитель наверняка зарабатывает достаточно, чтобы прокормить семью.

— Это верно, мама, но мне было бы очень приятно поставить небольшую пьесу с маленькими сорванцами. Так, а теперь поспи немного. И не забудь, что ты обещала! Не осложняй без надобности жизнь Аннабель. Ты меня слышишь?

Марианна нахмурилась и повернулась к Абигайль спиной. Когда за дочерью закрылась дверь, она мрачно подумала: «Тот, кто бросает детей в беде, всегда будет чувствовать свою вину!»

Все равно никто не заставит ее относиться к Аннабель так же, как она относится к другим своим дочерям. Она одна знала, почему ее сердце никак не перехитрить.

И словно из затянутой туманом долины поднялись воспоминания о том, что она хотела забыть на протяжении всей жизни. Пелена забвения разорвалась надвое, и все всплыло перед ней, как будто было вчера.

Эспа, Гессен-Нассау, май 1855

Марианна Хайнрики, согнувшись, сидела перед жалкой хижиной на краю деревни. Кожа на правой руке кровоточила. Она поранилась о щепу, но это не должно было ее останавливать. Хотя больше всего на свете девушке хотелось забраться в кровать и встать только тогда, когда мама наконец-то вернется. При этом она прекрасно знала, что мать не вернется никогда. «Нельзя тратить время на это, — напомнила она себе. — Иначе я не сумею наделать достаточно метелок и вееров от мух, прежде чем за ними явится Якоб Зенгер».

Зенгер всегда лично навещал своих «веерщиц», как он называл девушек, работавших на него всю зиму, и раз в год собирал их поделки, которые продавал в Англии. По рынкам он не ездил. Этим занимались его люди. Благодаря своей торговле он заработал некоторое состояние и теперь нанимал на работу соотечественников. Несмотря на то что сам Зенгер был из бедной семьи, жалости он не знал. Если девушке не удавалось сделать заказанное количество, он вообще отказывался платить и находил других людей, готовых делать эту работу. Семьям, которых он тем самым лишал заработка, не оставалось ничего иного, кроме как продавать своих дочерей в качестве дешевой рабочей силы.

Марианна не спала уже несколько дней, работая за троих, — с тех самых пор, как мать и младшая сестра перестали ее поддерживать.

Бросив взгляд на березовые ветки, которые еще предстояло переработать, девушка глубоко вздохнула. Сумеет ли она сделать это? Оставалось надеяться только на то, что в этом году Зенгер явится за товаром чуть позже.

Девушка прекрасно понимала, что нужно действовать как можно быстрее, но сегодня работа шла особенно тяжело. Тоска по семье действовала на нее парализующе, разливаясь по телу, словно отрава, и превращая в мýку каждое движение. Марианна в очередной раз прокляла тот холодный январский день, когда ее мать ушла с четырьмя младшими детьми. Якоб Зенгер устроил Хильдегарду Хайнрики служанкой в богатый дом во Франкфурте. Видимо, ему нравилась спокойная и скромная вдова. В детстве он ходил вместе с ней в школу.

«Да, мать ему нравится, — с грустью подумала Марианна, — а меня он ненавидит, потому что я отбивалась руками и ногами, отказываясь ехать с одним из его земляков в Англию, чтобы на тамошних рынках играть на шарманке, завлекая посетителей. При этом все в деревне знают, что многие девушки, которые согласились на это, исчезли и никто их больше не видел».

Марианне хотелось отделаться от грустных мыслей, но ничего не получалось. Сегодня ее словно заколдовали. В глазах стояли слезы, она уже не видела веток. Девушка вскрикнула. Опять она уколола палец. Если так пойдет и дальше, она не сможет работать. А об этом и думать даже нельзя.

И все равно навязчивые воспоминания никак не шли из головы. Как она радовалась, когда Зенгер предложил ее матери покинуть эту жалкую хижину! В богатом доме наверняка достаточно еды, и ей не приходится страдать от голода. По крайней мере девушка от всей души надеялась на это.

Ей никогда не забыть тот миг, когда все они со своими пожитками стояли у хижины, а Зенгер смотрел на них с лошади. Как презрительно он поглядывал на нее, Марианну! Потом ткнул в нее пальцем. Марианне стало дурно, ей даже показалось, что она слышит уничижительные слова, которые он произнес звучным голосом, обращаясь к ее матери:

— Эту — нет! Ее ты взять с собой не можешь, Хильдегарда!

— Но разве нельзя сделать исключение?

— Радуйся, что можешь взять маленьких! А эта уже слишком большая.

— Но я не могу бросить ее здесь одну, — всхлипнула Хильдегарда.

— Придется. И я тебя об этом предупреждал. Помнится, ты согласилась, что старшая останется, — холодно ответил Зенгер.

Марианна в недоумении слушала этот разговор, но пока еще чувствовала себя в безопасности. Мама наверняка не уйдет без нее.

— Но что ей делать одной в Эспе? На что жить?

— Если летом поедет работать шарманщицей, я позабочусь о том, чтобы она хорошо ела. Нам не нужны тощие куры, это отпугивает покупателей. Ну так что? Ты сдержишь свое слово? Наша сделка в силе?

Марианна видела, как он жадно смотрит на нее, и обернулась к матери. Все, что произошло потом, помнилось ей так же ясно, словно это было вчера.

Зенгер свесился с лошади и протянул руку Хильдегарде.

— Нет, Якоб, я не могу. Я не хочу продавать ее. Дай ей шанс продолжать делать веера и метлы, пожалуйста! Она очень проворная девушка, — взмолилась мать Марианны.

Он нахмурился и проворчал:

— Ну ладно, но это только ради тебя. И при одном условии: она должна делать столько же, сколько делали вы вместе. — И он бросил на Марианну оценивающий взгляд.

А та лишь испуганно смотрела на кончики своих остроносых туфель. В голове кружились мысли, но она не могла произнести ни слова.

— Согласна!

Это слово обожгло душу Марианны огнем. Ее собственная мать торгуется за нее, словно за пучок вееров? И, судя по всему, она твердо решила уйти без старшей дочери.

Марианна подняла голову, недоверчиво посмотрела на мать, но та лишь с сожалением пожала плечами.

— Мама, не уходи без меня! — взмолилась Марианна сдавленным от слез голосом.

Но Хильдегарда резко повернулась к дочери спиной и пошла прочь. Три младших мальчика и девочка, понурившись, нерешительно последовали за ней.

— Мама, нет! — в отчаянии крикнула Марианна, но никто из оборванцев не обернулся. Она подумала, не побежать ли за ними, не вцепиться ли в подол матери, но услышала резкий голос Зенгера:

— Ну, начинай работать! Увидимся весной. Тогда-то и станет ясно, достаточно ли ты сделала или же нужно отдать тебя шарманщицей одному из моих людей.

Но Марианна не удостоила его больше ни единым взглядом, вместо этого она, гордо подняв голову, прошествовала в свою жалкую хижину. Там она бросилась на постель, которую раньше делила с братьями и сестрой. «Что ж, теперь у меня есть своя собственная кровать», — подумала она и твердо решила не пролить ни единой слезинки. Но ничего не вышло. Когда она осознала, что больше никогда не увидит ни мать, ни братьев, ни сестру, по щекам ее побежали слезы. Дрожа, она села, вытерла мокрое лицо и стиснула зубы. «Я справлюсь», — упрямо подумала она и принялась за работу.

Вот уже четыре месяца Марианна держала свое обещание. Она запретила себе проливать слезы по семье, хоть это давалось ей с трудом. И как раз сегодня воспоминания никак не хотели уходить.

Бросив взгляд на израненную руку, Марианна едва не растеряла все свое мужество. Ей никогда не сделать нужное количество метел и вееров! Кроме того, в пустом желудке постоянно урчало. И если девушка вообще хоть что-то ела, то этим она была обязана матери ее лучшей подруги Фриды, Гертруде Райманн. Семья Фриды перебивалась с хлеба на воду, но, несмотря на это, добрая женщина всегда делилась с Марианной какими-то крохами, чтобы та не умерла с голоду. Она делала это тайком, за спиной своего мужа. Если бы он заметил, что она кормит еще одного оборванца, то избил бы ее до синяков.

Марианна как раз представила себе ароматный горячий кусок мяса на тарелке, когда к ней присоединилась подруга Фрида.

— Вот, возьми! Сегодня мама смогла оставить тебе только очистки, но это лучше, чем совсем ничего, — сказала она, протягивая девушке мисочку.

Марианна была настолько голодна, что проглотила очистки в мгновение ока.

Фрида задумчиво смотрела на нее. Затем подняла наполовину сделанный веер и принялась за работу. Ее семья тоже делала зимой метлы и веера и точно так же не могла прожить на это, как и Хайнрики.

— Марианна, — загадочным тоном произнесла Фрида и отложила веер в сторону. Окинула подругу оценивающим взглядом, а затем шепотом добавила: — Я познакомилась кое с кем, кто может вытащить нас отсюда.

— Что ты имеешь в виду?

— Он путешествует по стране, выглядит сногсшибательно и говорит, что я должна пойти с ним.

— В качестве жены? — недоверчиво поинтересовалась Марианна.

— Нет, нет, то есть, может быть, позже. Этот человек предложил мне танцевать на рынках, где он будет продавать метлы. А я буду привлекать покупателей.

— Ты с ума сошла? Ты же знаешь, что говорят люди! Неужели ты не слышала, что многие девушки так и не вернулись в Эспу? Злые языки утверждают, что они мертвы.

Фрида глубоко вздохнула.

— Ах, глупости! Это просто бред, который выдумывают старухи, чтобы было о чем посудачить. Лично у меня больше нет желания голодать. Пожалуйста, пойдем со мной!

— Нет, я даже думать об этом не хочу, иначе давно бы согласилась пойти с людьми Зенгера. Он только того и ждет.

— Зенгер живодер. А Вальдемар совсем не такой.

— Вальдемар? Вы уже настолько близки? Может быть, ты и невинность ему свою уже подарила?

— Марианна! Как ты можешь говорить такое? Я никогда бы так не поступила. Это я храню для первой брачной ночи, — возмутилась Фрида, а потом умоляющим голосом добавила: — Ну же, пожалуйста, пойдем со мной!

— Я не хочу. С чего ты вообще взяла, что он возьмет меня с собой? Ему ведь придется кормить двоих.

— Он сам мне сказал. «Если ты знаешь еще какую-нибудь красивую девушку, убеди ее пойти с нами. Мне нужны как минимум две». А ты самая красивая во всей округе. Было бы жаль, если бы ты изуродовала свои пальчики тяжелой работой. Кроме того, он ищет шарманщицу, а никто не умеет играть так очаровательно, как ты.

— Ах, так я должна аккомпанировать тебе, пока ты будешь танцевать для покупателей? Фрида, я ничего не буду делать, не собираюсь я вкалывать на Вальдемара. Будь разумной девушкой, не ходи!

— Но что мне делать на этом проклятом клочке земли, где нечего есть и нет будущего?

— Твои родители знают?

— Нет, мама меня никогда не отпустила бы, а отец принялся бы за меня торговаться. Он будет только рад, если у него на шее станет одним едоком меньше. Марианна, это наш шанс!

— Пожалуйста, не оставляй хоть ты меня! — взмолилась Марианна. — Тогда я останусь совсем одна.

— Вот именно. Пойми же наконец, что ты никогда больше не увидишь свою семью! Только замучаешься здесь до смерти. Хотя бы познакомься с ним!

— Нет! А теперь не отвлекай меня, до июня мне нужно сделать еще целую кучу вееров.

— Ну и оставайся со своими дурацкими веерами! А я сама буду ковать свое счастье!

— Ха! Счастье! Я бы на твоем месте не была так уверена!

— Ах, делай что хочешь! — не выдержала Фрида. — Прозябай здесь и дальше!

Спор подруг был прерван громким топотом копыт. Марианна испуганно посмотрела в ту сторону, откуда неслись всадники. Их было трое, а впереди — Якоб Зенгер. Марианна задрожала всем телом. «Они же не за товаром? — с тревогой подумала она. — Они ведь всегда забирали его в начале июня!»

По хитрой ухмылке Зенгера девушка поняла, что ее опасения сбылись.

— Завела себе помощницу? — настороженно поинтересовался торговец и пристально оглядел Фриду. Затем по лицу его скользнула улыбка. — Она может пойти с нами. Нам нужна танцовщица. Она, конечно, не такая хорошенькая, как ты, но для наших целей сгодится. — С этими словами он спрыгнул с коня, подошел к Фриде и приказал: — А ну-ка, повернись!

Фрида была слишком напугана, чтобы сопротивляться. Словно марионетка, она медленно повернулась, пританцовывая перед торговцем.

— Что ж, вполне сгодится. Вдвоем вы будете отличной командой. Людям это нравится: темноволосая чертовка и бледная блондинка.

— Я не буду вашей шарманщицей! — воскликнула Марианна, тряхнув черными кудрями. Ее карие глаза сердито сверкнули, угрожающе блеснули белые зубы.

— Да ты даже напугать могла бы, Марианна Хайнрики, — усмехнулся торговец, — если бы я не знал, что ты цыганский подкидыш.

Марианна густо покраснела.

— Мой отец родился здесь, работал здесь и лежит здесь на кладбище, потому что вы, мой господин, выпили из него кровь.

— Ты права. Старый добрый Фриц Хайнрики лежит на кладбище, но кто сказал, что он твой отец? Если тебе так уж нужно знать, то я признаюсь, что когда-то твоя мать очень нравилась мне. Но однажды тут проезжал бродячий народ, и Хильдегарда совершила глупость. Пошла в лес с одним из них, а тот недолго ходил вокруг да около и не спрашивал, готова ли она отдать ему то, что могут дать женщины…

Марианна плюнула ему под ноги и закричала:

— Исчезни, кровопийца! Возвращайся в июне, когда я закончу веера, и заплати все, что мне причитается! А если еще раз скажешь что-то подобное про мою мать, я тебя убью!

Тот презрительно расхохотался.

— Нет, я заберу товар сегодня или не заберу вообще, — произнес он, бросая мимоходом взгляд на готовый товар. — Где остальное?

Марианна судорожно сглотнула. Сопротивляться не было сил. Она больше не могла выдерживать холодный взгляд этого мужчины. Вместо этого она смотрела на подругу широко открытыми от ужаса глазами, словно ожидая от нее спасения, но Фрида только беспомощно развела руками. Марианна пожалела, что связалась с торговцем. Но разве он не разозлил ее до предела?

— Пожалуйста, дайте мне еще две недели. Я клянусь, что к тому времени смогу закончить… — Сейчас она говорила почти льстиво. От гордости не осталось и следа.

— Нет, жабка, ты поедешь в Англию с одним из моих торговцев. Это мое последнее слово.

— А если я откажусь? — поинтересовалась подавленная Марианна.

— Тогда мои товарищи подожгут твою лачугу и заставят тебя сделать это, потому что ты не выполнила свою часть сделки.

Сердце Марианны едва не выпрыгивало из груди. Она снова обернулась к Фриде в поисках поддержки.

Подруга кивнула, и Марианна поняла: она должна притвориться, что согласна, и доказать свое смирение. А когда Якоб Зенгер уедет, можно подумать, что делать дальше. Неплохая идея.

Марианна униженно потупила взгляд.

— Хорошо, я сдаюсь. Но позволите ли вы мне собрать вещи?

Зенгер расхохотался.

— Вещи? А я и не знал, что у такой, как ты, есть что-то, кроме того, что надето. Но я не хочу быть бесчеловечным. Я вернусь завтра. И не забудь шарманку! Платья можешь оставить здесь. Я дам тебе новые. И тебе тоже, Фрида Райманн! Вы же не оборванки какие-то, вы должны быть красивыми, чтобы привлекать покупателей.

Марианна молча кивнула.

Фрида пробормотала:

— Да, господин!

И только когда стук копыт стих вдали, Марианна осмелилась открыть рот:

— Я сейчас соберу вещи. Как думаешь, твой Вальдемар сможет увезти нас отсюда до наступления темноты?

Фрида улыбнулась.

— Не беспокойся! Уже завтра мы будем плыть на корабле, который идет в Англию. И никогда не вернемся сюда. Клянусь тебе!

«Твоими устами да мед пить», — подумала Марианна и быстро бросилась собирать пожитки.

Окленд, 25 декабря 1900

Празднование Рождества в семье Гамильтон в этом году проходило не под счастливой звездой. По крайней мере так казалось Дункану, который обвел оценивающим взглядом немногих собравшихся, которые сейчас стояли вокруг фортепьяно, собираясь петь рождественские песни. Его мать страдала от ужасной головной боли, которую пыталась скрыть от гостей. Лицо ее застыло, словно маска. По настоятельному требованию отца она не прикасалась к алкоголю. Из-за него, кстати, она испортила вчерашний семейный ужин, когда просто встала из-за стола и поковыляла в постель.

Хелен недовольно опустилась на табурет. Дункан удивился, почему хотя бы сегодня его сестра не сияет от счастья. Ведь за ужином было объявлено о ее помолвке с Питером. Хоть Дункан терпеть не мог этого напыщенного болтуна, это была лучшая партия, которую только мог желать его отец. Старый Смит, отец Питера, был самым богатым торговцем в округе. «Сегодня отец наверняка гордится Хелен», — думал Дункан.

С каменным лицом Оливия затянула «Тихую ночь», и все подхватили, вне зависимости от умения.

Дункан пропел вместе со всеми первую строку, но внезапно горло перехватило от грустных воспоминаний. Он невольно вспомнил пение Пайки, и на глаза набежали слезы. Молодой человек в очередной раз задумался, почему она убежала. Он многое отдал бы за то, чтобы девушка стояла под этой елкой! Ладно, все эти изысканные леди наверняка шушукались бы и шептались, но разве это повод так просто отказаться от любви?

От размышлений Дункан очнулся, когда его отец пригласил гостей занять места на диванах и попробовать рождественскую выпечку. Дункан рухнул на диван, мысленно снова переносясь к Пайке. Всякий раз, думая о ней, он задавал себе мучительный вопрос, не было ли в ее жизни другого мужчины. И не выбрала ли она того маори.

— Ты не подашь мне кекс, Дункан? — вернул его к действительности пронзительный голос соседки по столу.

Дункан вздрогнул и презрительно посмотрел на Розу Смит. Хотя, вообще-то, она была довольно миловидна. У нее были большие зеленые глаза, узкое личико с хорошеньким носиком и губы в форме сердечка. Но ее голос и характер действовали ему на нервы. Сможет ли он когда-нибудь забыть о Пайке?

Если бы все было так, как хотелось его отцу, он давно должен был излечиться от своего увлечения девушкой-маори. Алан притворялся, будто сочувствует сыну и понимает, как ему тяжело после того, как от него сбежала невеста. Но со временем отец стал постоянно говорить ему о Розе Смит, этой экзальтированной девушке, которая сейчас выжидающе смотрела на него.

Дункану совершенно не хотелось болтать с ней, и он отвел взгляд, переводя его на Хелен. Он улыбнулся сестре, но та по-прежнему сохраняла непроницаемое выражение лица. Он готов был многое отдать, чтобы узнать, что так огорчает Хелен в день помолвки.

Может быть, все дело в том, что Питер, брат его соседки по столу и свежеиспеченный жених его сестры, проявлял к ней столько же интереса, сколько он к Розе? Вместо того чтобы болтать с Хелен, Питер уселся по другую сторону от Дункана и попытался завести мужской разговор. При этом он курил сигару и пускал в лицо Дункану кольца дыма.

— Было бы неплохо вместе заказать постройку нескольких кораблей. Это позволит сэкономить и…

Дункан не слушал его. Его совершенно не интересовала постройка новых судов для транспортировки смолы каури в Окленд. Он по-прежнему работал на отца, но без удовольствия. И всякий раз, когда Алан пытался послать его в суд, он заявлял о проблемах с бухгалтерией, которые ему срочно необходимо решить. Впрочем, несколько раз Дункан являлся в суд, пытаясь подстеречь мистера Рангити, который, по мнению молодого человека, наверняка знал, где Пайка и почему она сбежала. Однажды он стоял перед зданием до тех пор, пока мужество не оставило его. Он боялся, что мистер Рангити подтвердит то, чего он опасался: что тот силач-маори все же победил!

— Дункан, а что тебе подарили на Рождество? — спросила его Роза, хотя Питер продолжал что-то говорить ему.

Дункан закатил глаза. Почему они просто не могут оставить его в покое?

— Да расскажи же, Дункан! — потребовала теперь и мать Розы.

Роза и ее мать говорили с ним, как с маленьким ребенком, который все еще восторженно мчится к камину, чтобы посмотреть, что положил ему в чулок Санта-Клаус.

Он хотел было проигнорировать вопрос, но тут вмешалась Хелен, которая тоже села за стол.

— Ну, рассказывай уже, что принес тебе добрый Санта-Клаус? — В ее голосе звучали недовольство и зависть. Не дожидаясь ответа, она громко, чтобы слышали все за столом, продолжила: — Отец осчастливил его новомодным автомобилем. Заказал из Англии себе и Дункану. Разве это не чудесно?

— Хелен, но ведь это неважно, — попытался сгладить неловкость Дункан, но Питер, оживившись, уже обратился к своему родителю:

— Отец, а ты что скажешь? Я бы тоже не отказался от такого автомобиля. — И он громко рассмеялся.

— Милый Питер, даже у меня еще нет этой самоубийственной штуки. Давай посмотрим, выживут ли эти водители, — ответил старший Смит и расхохотался так же оглушительно, как его сын.

— Возможно, мой отец сделает нам на свадьбу такой же подарок, если Питер, став моим мужем, тоже будет заниматься нашим бизнесом, — язвительно заметила Хелен.

— Да Питеру и со своим бизнесом дел хватает. Нет нужды заниматься еще и моим. Кроме того, у меня уже есть преемник — мой милый Дункан! — с гордостью произнес Алан.

— Да, для сына — все самое лучшее, — заметила Хелен. Глаза ее сверкали ненавистью.

Дункан испугался. Что на нее нашло?

Когда гости ушли, Алан попросил семью посидеть с ним еще немного у камина, чтобы, как он выразился, достойно завершить этот радостный день. Он так и лучился хорошим настроением.

— Милый мой Дункан, тебе следует серьезно подумать о том, чтобы сделать Розе предложение в канун Нового года.

— Да, папа!

— Ты женишься на ней? — обрадовался Алан.

— Нет, я этого не говорил!

— Но ведь она красива и в то же время богата. Ну же, подумай хорошенько! Лучшей партии тебе не найти во всем Окленде. Бери ее, мальчик мой! Она тебя боготворит. И, судя по ее телосложению, она наверняка быстро подарит мне внуков.

В этот миг даже Оливия очнулась от оцепенения.

— Ты ведь не собираешься и в самом деле жениться на Розе? — Ее голос дрожал от неподдельного ужаса.

— Мама, нет… да… Я не знаю. Я хотел бы… э… я не знаю. Я хочу сказать, что она… — Дункан запнулся. — Хелен, ты играешь все лучше и лучше.

Оливия пристально посмотрела на него. Она не собиралась менять тему.

— Но, мальчик мой, ты же ее совсем не любишь. Твое сердце все еще тоскует по другой девушке, Пайке. Ты не можешь просто взять и заменить ее этой белой гусыней.

Алан бросил на жену угрожающий взгляд.

— А ты не лезь в это дело! Ты уже дала понять, что поддерживаешь эту чернокожую, но сейчас ты единственная, кому это интересно! Твой сын наконец-то взялся за ум, он ведь мой сын. Ты понимаешь, он весь в меня! Настоящий Гамильтон.

В его голосе звучала гордость.

Хелен вскочила со своего места и беспокойно забегала по комнате. Она была настолько напряжена, что начала грызть ногти.

— Но пойми же, Алан, он любит эту девушку! — в отчаянии воскликнула Оливия.

Алан постучал себя по лбу.

— Милая моя, боюсь, что алкоголь уже повредил твой рассудок. Эта неблагодарная тварь бросила его. — Затем он обернулся к сыну: — Дункан, скажи ей, что она все выдумывает. Скажи ей, что ты вообще и думать забыл о той девушке!

Дункан глубоко вздохнул.

— Мама, как я могу жениться на Пайке после всего случившегося? У нее наверняка уже давно другой муж.

— Ну вот, пожалуйста! — ликовал Алан Гамильтон. — Он ведь мой сын. Я знал, что он не разочарует меня. Они с Розой будут жить в «Гамильтон Касл», а я буду наслаждаться тем, что воспитаю своего первого внука в традициях семьи. — И, довольный собой и миром, Алан откинулся на спинку дивана.

— Твой сын? — раздался пронзительный голос. Перед отцом возникла Хелен. — Я твоя дочь, и я готова сделать все, но ты видишь только его, твоего наследного принца. Однако все совсем не так, как ты думаешь…

— Что это значит? — резко произнес тот.

Хелен ткнула пальцем в Оливию, которая побледнела еще больше.

— Спроси-ка маму, почему она так хочет, чтобы мой милый братец женился на маори. Моя мать, которая всегда с презрением говорила о туземцах. И она вдруг захотела иметь чернокожую невестку? Спроси же ее, почему…

Оливия тяжело поднялась и, пошатываясь, направилась к дочери.

— Замолчи, дитя мое! — измученным голосом взмолилась она. — Замолчи же наконец!

Дункан недоуменно переводил взгляд с одной на другую. В груди поселился какой-то смутный страх. Ему вдруг стало зябко.

— Хелен, говори, что ты собиралась сказать, но только в том случае, если это не беспочвенные обвинения. Если же ты опять будешь язвить и завидовать, убирайся с глаз моих! — презрительно произнес Алан.

— Отец, пожалуйста! — Хелен бросилась перед ним на колени. — Я не вру. В тот вечер я сама слышала, как мама говорила этому маори, что… — Она вдруг умолкла и начала всхлипывать.

Алан схватил дочь за плечи, встряхнул ее и взревел:

— Что, черт побери, ты слышала?!

— Мама умоляла маори в саду, чтобы он дал Пайке благословение на свадьбу с Дунканом. Но тот отказался. «Тогда сделай это не для меня, — взмолилась она, — а ради своего сына!»

На мгновение в комнате воцарилась мертвенная тишина. Всех сковал неописуемый ужас. Первым обрел дар речи Дункан:

— Какой маори, мама?

Алан тоже очнулся от оцепенения. Он грубо вырвался из объятий дочери. Ему было все равно, что Хелен упала на пол и принялась причитать:

— Я не этого хотела!

Алан остался стоять посреди комнаты как вкопанный. Он не сводил с Оливии обезумевшего взгляда.

Она медленно подходила к нему, хотела что-то сказать, схватила его за руку, но он оттолкнул ее от себя. Оливия споткнулась, ударилась головой о каминную полку и безжизненно рухнула на пол. Изо рта и носа потекла кровь.

— Я не этого хотела! — причитала Хелен. — Я не этого хотела!

Сандхерст, Австралия, январь 1858

Марианна с грустью глядела в зеркало. Красивое платье, которое ей купил Вальдемар, не могло развеселить ее. Оно липло к телу, поскольку жара стояла удушающая. Она вдруг вспомнила морозные зимы в Германии, и тоска по дому стала еще сильнее. Здесь же никогда по-настоящему холодно не было. Несмотря на открытое окно, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. В комнате, которую Марианна делила с Фридой, стояла влажная духота, от которой на лбу у Марианны выступал пот. Пока она стенала от жары, воспоминания о детстве в Эспе прояснялись. Она грустила по своей жизни в уютной хижине, пока не вспомнила о том, как ужасно мучилась там от голода и холода, и тут же пришла в себя. Здесь она хорошо питалась, и результат был налицо: костлявое, изголодавшееся существо превратилось в стройную девушку.

Они с Фридой путешествовали с Вальдемаром вот уже почти три года. Сначала он продавал свои товары на рынках, пока обе танцевали, привлекая клиентов. Затем он устроил их в паб, где Фрида каждый вечер танцевала, а Марианна играла на шарманке. Впрочем, это разделение труда давно перестало устраивать Вальдемара, поскольку большинство мужчин предпочитало танцевать с «черной дьяволицей». Но Марианна упорствовала. «Если ко мне прикоснется хоть кто-то из этих пьяных парней, я уйду», — говорила она. И Вальдемар осознавал, что это не пустые угрозы.

А Фриде было все равно, танцевать с мужчинами или не танцевать. Если они начинали слишком приставать, она отшивала их. И, несмотря на это, Марианна тревожилась за подругу, которая кокетничала все больше и больше.

С прошлого лета они оказались в Сандхерсте, на другом конце света. Вальдемар убедил девушек искать счастья в далекой Австралии. Он слышал о сказочном богатстве, которое может заработать каждый, кто рискнет добиться успеха в одном из растущих как грибы после дождя поселков золотоискателей.

В салунах срочно нужны были «hurdy-gurdy girls», как называли здесь танцовщиц и шарманщиц. Марианна согласилась на тяжелое путешествие на судне лишь с одним условием: что ее будут продолжать использовать не как танцовщицу, а как музыканта. Скрепя сердце Вальдемар согласился. Несколько раз пытался убедить ее в том, что, танцуя, она заработает гораздо больше, но девушка не поддалась на провокацию, поскольку прекрасно знала, что он платит Фриде не больше, чем ей.

Впрочем, на заработок девушкам жаловаться не приходилось. В салуне можно было заработать гораздо больше, чем на рынках в Англии, да и Вальдемар фон Клееберг, как он назвался в Сандхерсте, немало повеселив девушек, поскольку на самом деле фамилия его была Шикенданц, был великодушным работодателем. Он платил им настолько хорошо, что они могли покупать достаточно одежды и украшений, а иногда дарил вещи, и Марианна копила деньги, а Фрида транжирила их от души.

— На какие деньги ты собираешься возвращаться в Германию, когда нагуляешься? — часто спрашивала Марианна подругу, напоминая, что нужно экономить. Но Фрида была твердо уверена в том, что однажды Вальдемар женится на ней.

Марианна каждый день пересчитывала свое маленькое состояние, которое неуклонно росло. Еще один год выдержать, а затем она сможет самостоятельно оплатить билет до Германии, где будет жить с матерью, сестрой и братьями. И при этом останется еще достаточно денег, чтобы самой начать торговлю веерами и метлами и накормить всех.

«Тогда мама наконец-то полюбит меня», — решила Марианна, вставляя цветок в черные волосы. Скоро начнется работа внизу, в салуне. И куда только подевалась Фрида? Она ушла больше двух часов назад в своем танцевальном платье и до сих пор не вернулась.

В дверь постучали, и в комнату, не дожидаясь ответа, вошел «прекрасный Вальдемар». Фрида и Марианна называли его так про себя, поскольку он был высок и красив и вышагивал, словно петух. Марианна считала его слишком самовлюбленным, потому что он носил белый жилет с толстой цепочкой для часов. Что до Фриды, то она была от него просто без ума и постоянно ждала знаков внимания.

— Ну что, красавица Марианна, — прошептал он, подходя к ней ближе. Ей даже показалось, что слишком близко. Неожиданно провел рукой по черным кудрям и простонал: — Ты сводишь мужчин с ума. Ты знаешь об этом?

Марианна, испугавшись, замерла. Ей не хватило мужества даже для того, чтобы повернуться и сбросить руку этого бесстыжего типа.

В зеркале за ее спиной возникло его лицо с дьявольской ухмылкой.

— О, прости, неприкосновенная, но так уж вышло, что я тоже схожу с ума по тебе. Только не делай вид, будто не знала этого. Смотри, сегодня в салуне будет несколько владельцев шахт, и босс настаивает на том, чтобы танцевать с тобой и… — Он рассмеялся. — Видишь ли, он, как и все, в восторге от тебя.

— Никогда! И для тебя я по-прежнему Марианна!

— Я также считаю, что изысканному господину нужно удовольствоваться Фридой. Но послушай, дитя мое, ты уже не маленькая девочка. Ты женщина. Да еще какая! Роскошная! Те парни там, внизу, уже не хотят просто слушать твое пиликанье, хотя играешь ты хорошо. С тех пор как ты стала еще и петь, мужчины буквально падают к твоим ногам.

Он положил обе руки на ее обнаженные плечи, но оцепенение Марианны сменилось чистой и незамутненной яростью. Она молниеносно схватила его за руки, оттолкнула прочь и отвесила ему сильную пощечину.

— Ай! Ты что, спятила? — испуганно воскликнул он.

Марианна сердито сверкнула глазами.

— Ты давал мне слово чести!

Он потер щеку и усмехнулся.

— Я не свинья, и ты это знаешь. Я всегда обращался с вами хорошо, но когда они шуршат купюрами… Так уж вышло, что мужчины здесь главные.

— Что это значит? — крикнула Марианна, впившись в него взглядом.

— Сладкая моя, у меня есть для тебя предложение. Никто не будет трогать Марианну, если ты будешь под моей личной опекой.

Марианна вопросительно посмотрела на мужчину.

Вальдемар откашлялся.

— Если хочешь, сходим сначала к мировому судье и возьмем бумажку.

— О чем ты говоришь?

— Если будешь моей женой, никто тебя не тронет. Тогда все будут довольствоваться Фридой.

— Но ты… ты будешь меня трогать, верно? — нарочито спокойно поинтересовалась Марианна.

Он рассмеялся.

— Это будет, так сказать, мой супружеский долг.

Обуреваемая гневом и стыдом, Марианна густо покраснела. Она одним прыжком оказалась у него за спиной, полезла под кровать, вытащила и прижала к груди свое сокровище — деньги, которые ей удалось скопить.

— Что это значит? — строго поинтересовался Вальдемар.

Марианна не ответила. Взяла чемодан и стала бросать туда вещи. Кроме тех платьев, которые подарил ей Вальдемар.

— Что это значит? — повторил он. Теперь в его голосе звучала угроза.

— А на что это похоже? — ответила она, спокойно продолжая складывать вещи.

И только когда он железной хваткой сжал ее запястья, она поняла, что не приняла в расчет его уязвленное мужское достоинство.

— Значит, ты, грязная мерзавка, предпочитаешь слинять, нежели пойти за меня замуж? Я никогда еще не предлагал женщине замужество! А ты посмела наплевать на мое предложение!

Не успела она собраться с мыслями, как он уже отнял у нее деньги.

— Ты совершенно не заслужила моего расположения. И я не должен тебя умолять. Ты принадлежишь мне, хочешь ты того или нет. Без единого пенни ты отсюда никуда не сбежишь. Вокруг нас сплошные прерии. Пойдешь туда — только ядовитых змей порадуешь. Так что слушай меня: я дам тебе немного времени, режим будет щадящий. Пока что мужчины будут только танцевать с тобой…

— Нет…

Больше девушка не сказала ни слова, поскольку Вальдемар так сильно схватил ее за волосы, что она вскрикнула от боли.

— Радуйся, что я не побил тебя! А теперь — вперед! Спускайся в салун, Марианна, и не забывай улыбаться!

— А если я буду танцевать с мужчинами, ты отпустишь меня?

— Посмотрим. Может быть, ты все же захочешь стать моей женой, — легко согласился он.

Казалось, Вальдемар снова был уверен в себе. Не успела Марианна слова сказать, как он запрокинул ей голову и сорвал с ее губ поцелуй. А затем, отпустив, с усмешкой произнес:

— Ты ведь не наделаешь ошибок, правда?

Вальдемар не сводил глаз с Марианны. В прокуренном салуне, как всегда, поднялся шум, когда она начала играть на шарманке. Обычно мужчины собирались вокруг нее и подвывали. Сейчас один из них пригласил Фриду, которая как раз вернулась. Впрочем, подруги еще не успели перекинуться и словом, но Марианна заметила, что глаза у Фриды сияли, а кожа была розовее обычного.

Марианна надеялась, что в этот вечер танцевать не придется, но тут к ней подошел Вальдемар.

— Господа! — крикнул он, заглушая общий шум. — По многочисленным просьбам с вами сегодня будет танцевать Марианна, черная дьяволица. А наша Фрида поиграет на шарманке.

Фрида огорченно поглядела на него.

Он показал на густо покрасневшую девушку и весело расхохотался.

— Господа, у вас есть выбор. Плохая музыка, но зато роскошная женщина в объятиях, или наоборот.

Толпа взревела. Марианна пристыженно посмотрела на Фриду, которая, судя по всему, не поняла, что Вальдемар только что обидел ее. Она послушно взяла в руки шарманку. Звуки, которые она извлекала из этого инструмента, были более чем жалобными, но публике было все равно. Мужчины кричали, путая немецкие и английские слова:

— Марианна, танцевать! Марианна, dance wiht us!

И вот уже владелец шахты, крупный мужчина, подхватил Марианну, поднял ее в воздух, подбросил под одобрительные возгласы толпы и крикнул:

— Фрида, сыграй нам что-нибудь веселое!

Марианна безвольно кружилась с ним по комнате. В голове путались мысли, пока одна не затмила собой все: ей нужно как можно скорее сбежать из Сандхерста и незаметно попасть в Мельбурн. Но как это сделать, не имея даже одного пенни в кармане?

Владелец шахты все крепче прижимал ее к себе, а затем прошептал ей на ухо:

— Ты роскошная женщина. Чувствуешь, как сильно я желаю тебя? — И он еще теснее прижался своим тучным телом к ее стройной фигурке.

Марианне стало дурно, и ее едва не стошнило, когда она ощутила прикосновение его напрягшегося мужского достоинства.

— Я хочу иметь тебя! — прошептал он. Его дыхание отдавало дешевой выпивкой.

Нет, она больше не будет терпеть эти унижения. Ей срочно нужно на свежий воздух.

Тут сквозь толпу зрителей протолкался сильный молодой человек и вежливо попросил владельца шахты разочек потанцевать с дамой.

Навязчивый танцор на миг задумался, а затем произнес:

— Ладно, но только пока я пропущу еще стаканчик. Чтоб она не остыла, парень!

Молодой человек закружил Марианну, но не прижимал девушку к себе, а держался на почтительном расстоянии.

Она облегченно вздохнула.

— Мисс, вы понимаете мой язык? — вежливо поинтересовался он.

Марианна кивнула. Первую половину дня она использовала для того, чтобы улучшить свои знания английского языка, который учила еще в Германии.

— Да, я немного говорю по-английски и понимаю этот язык, — добавила она.

— Это хорошо. Как вы здесь оказались? — спросил он. При этом он повел ее к краю зала, где можно было постоять в уголке. — Я не умею танцевать, — смущенно пояснил он. — Я просто увидел, насколько вы были несчастны в объятиях этого неотесанного мужлана, и решил помочь.

Марианна попыталась улыбнуться. Такого приятного человека она в Сандхерсте еще не встречала. Несмотря на это, у нее не было желания рассказывать ему историю своей жизни. Она украдкой оглядела его. Он был очень высоким и широкоплечим. Светло-русые волосы вились, как у ребенка. Лицо было некрасивое, но приметное, а глаза лучились таким теплом, что это проняло ее до глубины души.

— Мне просто было немного жарко, — нерешительно ответила она.

Он пристально посмотрел на нее.

— Но ведь раньше вы никогда не танцевали. Знаете, я уже не первый месяц слушаю, как вы поете и играете. Я и не думал, что мне доведется услышать нечто столь чудесное в такой глуши.

— Спасибо, — произнесла Марианна и поинтересовалась, как его зовут.

— Я Уильям… — Больше он ничего не сказал, поскольку владелец шахты грубо отнял у него Марианну и закружил ее так сильно, что она почувствовала слабость. А затем вдруг схватил ее за зад и сильно ущипнул.

Марианна, перепугавшись, громко вскрикнула и остановилась. Она не успела дать ему пощечину, потому что рядом тут же возник Вальдемар.

— Что я говорил? Танцевать можно. Не больше, — грубо осадил он мужчину. Скосив взгляд на совершенно расстроенную Марианну, он добавил, уже тише: — Пока что.

С этими словами он взял ее под руку и повел прочь.

— Милая моя, довольно выкаблучиваться. Он ничего такого не сделал тебе. Что ты жмешься? Так ты мне всех клиентов распугаешь, — напустился на нее Вальдемар.

Марианна сжала губы. Она не будет обсуждать с ним, как обошелся с ней владелец шахты, потому что Вальдемар лишь посмеется.

— Слушай меня внимательно: поцелуи запрещены. И за грудь лапать тебя тоже никто не имеет права. Разрешено прижиматься к тебе, чтобы доказать, насколько они от тебя без ума. И еще им можно гладить тебя по мягкому месту.

— Нельзя! — презрительно зашипела Марианна.

— Ты словно дикая кобылка, но я тебя обуздаю, — усмехнулся в ответ Вальдемар. — А теперь иди обратно! Посмотри, парни уже в очередь выстроились!

У Марианны закружилась голова от одного взгляда на все эти неухоженные лица, жадно взиравшие на нее. Она искала одно-единственное, гладко выбритое, но, увы, Уильяма уже и след простыл.

Остаток вечера Марианна провела словно в тумане. Ее кружили и кружили, прижимаясь потными телами, и девушка лихорадочно размышляла над тем, как поскорее сбежать от Вальдемара.

Марианна устало рухнула на кровать прямо в платье, когда в комнату осторожно прокралась Фрида.

— Ах, Марианна! Он потрясающий, — мечтательно произнесла ее подруга.

— Кто?

— Вальдемар!

Марианна вздохнула. Неужели Фрида совершенно не злится на этого типа за то, что он выставил ее на всеобщее посмешище? Ведь мужчины безжалостно освистали ее игру на шарманке! «Но если я расскажу ей, как подло он давил на меня, она наконец-то поймет, что Вальдемар — настоящая свинья». Но сначала ей хотелось узнать, что так порадовало подругу.

— Фрида, расскажи, что случилось, почему ты такая довольная? — нарочито весело поинтересовалась она.

По лицу подруги промелькнула улыбка. «Она никогда еще не казалась такой красивой», — подумала Марианна, внимательно посмотрев на Фриду.

— Он женится на мне! — пропела та.

— Кто, боже ж ты мой?

Фрида бросила на подругу возмущенный взгляд.

— Как кто? Вальдемар!

— Вальдемар… Ах, Вальдемар… Он женится на тебе… На тебе? — озадаченно пробормотала Марианна.

— Тебя это что, удивляет?

В этот миг Марианне вдруг захотелось, чтобы луна, освещавшая комнату, зашла за тучу, — тогда подруга не увидит, как сильно она побледнела.

— Неужели ты совсем не рада? У тебя такое лицо… — с упреком в голосе произнесла Фрида.

У Марианны возникло нехорошее предчувствие, но она продолжала вести себя как ни в чем не бывало.

— Нет, почему же! Просто это так неожиданно. Когда же он сделал тебе предложение? — поспешно поинтересовалась она.

— Пока что он не делал мне предложения, но скоро обязательно сделает. Он не может поступить иначе, потому что… — Фрида на мгновение умолкла, а затем, стыдливо захихикав, добавила: — С сегодняшнего дня я принадлежу ему!

— Ты… что?

— Ты все правильно услышала. Я принадлежу Вальдемару. Навсегда.

— Значит, ты… отдала ему свою… — Марианна запнулась. Она боялась произнести это слово вслух.

— Не надо делать такое лицо, будто это преступление! Мы ведь уже не дети. И все произошло по любви, понимаешь? — С этими словами Фрида опустилась на край постели и схватила Марианну за руки. — Это было божественно. Он целовал и ласкал меня. Было немножечко больно, но в остальном… Ах, я так счастлива!

— А почему ты думаешь, что он женится на тебе? — Голос Марианны прозвучал резче, чем ей того хотелось.

— Глупышка! Потому что ни один мужчина не будет так нежно ласкать женщину, если он не хочет жениться на ней! Он сам сказал: если я так сильно люблю его, я должна время от времени делать ему приятно. Тогда он выполнит любое мое желание.

Марианна резко села и с ужасом поглядела на подругу. Теперь не время притворяться тактичной. Только неприкрытая правда поможет Фриде излечиться от этого безумия.

— Ты что, не видишь, чего он хочет от тебя? Предложения можешь ждать, пока небо не упадет на землю. Он пытается смягчить тебя, чтобы ты отдавалась золотоискателям. Он собирается продавать твое тело этим парням. И думает, что ты сделаешь это ради него, если он притворится, что любит тебя.

— Да ты просто завидуешь! — зашипела Фрида и, отвернувшись, легла на свою кровать.

А Марианна еще долго не могла уснуть, хотя ее подруга давно уже видела десятый сон. Она лихорадочно думала, ломая себе голову над тем, как уберечь Фриду от проституции. «Если я расскажу ей, что Вальдемар предлагал мне выйти за него замуж, она решит, что я лгу», — рассуждала девушка. И с этой неприятной мыслью Марианна в конце концов уснула.

С тех пор прошло две недели. Фрида перестала разговаривать с подругой. Марианне пришлось безропотно принять то, что Фрида все чаще выходила из салуна в обнимку с мужчиной, а ночью вообще не возвращалась в комнату. И при этом с каждым днем она выглядела все более и более несчастной.

Вальдемар снова разрешил Марианне играть на шарманке. Но сколько продлится это, прежде чем он опять заставит ее танцевать с мужчинами? Марианна постоянно высматривала великана с изысканными манерами, который, возможно, мог бы спасти ее, но тот в салуне больше не показывался.

Когда поздно вечером после работы она хотела уйти к себе в комнату с шарманкой под мышкой, ее удержала чья-то рука. Марианна испуганно обернулась.

— Время вышло, леди. У тебя есть выбор: или парни, или я! — Язык у Вальдемара заплетался.

Его пальцы больно вцепились в плечо Марианны, и она почувствовала, что от него очень сильно пахнет виски.

— Отвечай, дьявольское отродье! Я или они?

Марианна глубоко вздохнула.

— Поговорим об этом, когда ты будешь трезв, — заявила она, вырвалась и убежала.

Она боялась, что он услышит, как гулко бьется ее сердце. Когда девушка вошла в комнату, Фрида уже лежала в постели с закрытыми глазами.

— Ах, Фрида, не притворяйся! Я же знаю, что ты не спишь. А теперь хотя бы послушай меня, если уж не хочешь разговаривать! Твой прекрасный кавалер только что приставил к моей груди пистолет: если я не выйду за него замуж, он сделает из меня шлюху и будет продавать мужчинам. Я знаю, что ты терпишь это, поскольку веришь, что он любит тебя, но ты ошибаешься. Он хочет меня! Поэтому давай наконец придумаем план, как нам обеим сбежать отсюда. Потому что я не желаю становиться ни его женой, ни его шлюхой. Поверь мне, я твоя подруга и не хочу бросать тебя одну в этом аду.

Ответом ей было презрительное шипение:

— Именно так он мне и говорил: ты будешь подстрекать меня к побегу. Чтобы ты могла заполучить его, когда я уйду.

Одним прыжком Марианна оказалась у постели подруги.

— Да пойми же ты наконец! Он настраивает нас друг против друга. Он лжет тебе, чтобы ты отдавалась этим мужчинам…

— Думаешь, мне нравится, когда эти пьяные, немытые типы прыгают на мне и делают больно? Если бы он не целовал меня каждую ночь, вытирая слезы с лица, и не гладил бы ласково, я не смогла бы выносить этого. Но нам нужны деньги, чтобы после возвращения в Германию мы могли спокойно жить. Можешь говорить что хочешь, но я стану его женой! А теперь оставь меня в покое! Мне нужно поспать.

Марианна уползла в свою постель, словно побитая собака. Ей было очень больно, оттого что не удалось вразумить подругу.

Марианну разбудил грохот. Рядом с ней стояла темная фигура. Не успела она вскрикнуть, как чья-то огромная ладонь зажала ей рот. Марианна едва не задохнулась.

— Ни звука! — прошипел чей-то нечеловеческий голос.

По неприятному запаху виски, безжалостно бившему в лицо, Марианна сразу поняла, кто ее незваный гость, который другой рукой уже срывал с нее одеяло. Она пыталась удержать мужчину, брыкалась и отбивалась как могла. Тот убрал руку от ее рта и больно ударил по щеке. Марианна вскрикнула.

— Отпусти ее! Вальдемар, немедленно отпусти ее! — взвизгнула Фрида.

Он не отреагировал, более того, запустил свою руку, которой только что ударил Марианну по лицу, ей под сорочку.

— Отпусти ее! — кричала Фрида.

Она подскочила к нему и принялась колотить его по спине кулачками. Вальдемар на долю секунды отпустил Марианну, отвернулся и изо всех сил оттолкнул Фриду. Та упала на пол и пролепетала:

— Что ты от нее хочешь? Я думала, ты любишь меня!

Но Вальдемар не обращал на нее внимания. Сопя от похоти, он навалился на Марианну и с громким треском разодрал на ней сорочку. Ему было все равно, что Марианна отчаянно пыталась прикрыть наготу. Он обеими руками развел ей бедра.

— Вальдемар, что ты делаешь? Иди ко мне! Я добровольно дам тебе то, что ты хочешь! Иди сюда! — С этими словами Фрида подняла подол ночной рубашки, предлагая ему себя.

Тот с отвращением отвернулся.

— Ты, глупая гусыня, заткнись наконец! Я должен объездить ее для клиентов. Кто-то должен сделать это, чтобы госпожа недотрога не считала себя лучше других, — презрительно произнес он.

Фрида заплакала.

— Значит, это правда. Ты хочешь ее, а не меня.

— Да, ты давно надоела мне. А эта чертовка меня заводит! А теперь прочь отсюда! Марш за дверь!

Марианна лежала, застыв от ужаса.

Фрида медленно поднялась с пола. Всхлипывания сменились причитаниями, и Марианна начала опасаться, что подруга бросит ее. Но когда Фрида уже дошла до двери, она резко повернулась и с проклятиями бросилась на Вальдемара.

Дрались эти двое ожесточенно. Марианна вскочила с постели, но Вальдемар повалил ее обратно. А затем изо всех сил ударил Фриду по лицу. Из уголка рта у девушки потекла кровь, но мужчина был безжалостен. Он схватил Фриду за волосы, вышвырнул в коридор и захлопнул перед ней дверь. Усмехнувшись, задвинул засов.

Толкнув Марианну на деревянные половицы, он хрюкнул и навалился на нее. Перед глазами у девушки потемнело.

Окленд, 27 декабря 1900

Доктор Грин, врач семьи Гамильтон, выйдя из комнаты Оливии, с сожалением покачал головой. Стоявшие в коридоре Хелен, Алан и Дункан с нетерпением ждали результатов его обследования. О случившемся вчера они не говорили. Тревога за Оливию отодвинула все на второй план. Однако Дункан постоянно чувствовал на себе пристальные взгляды отца. Да и сам он в глубине души задавался вопросом, имеет ли он все еще право называть Алана отцом.

«Пока мама не придет в себя после обморока, все это останется досужим домыслом», — решил Дункан, которому даже не приходило в голову расспросить сестру. Сцена, во время которой она так явно проявила свою ревность, вызывала у него отвращение.

— Как она, доктор? Оливия поправится? Мы можем пойти к ней? — В голосе Алана слышались тревога и отчаяние.

Врач глубоко вздохнул.

— Мистер Гамильтон, нам не следует разговаривать так громко. Ваша жена как раз очнулась и… — прошептал он.

Алан тут же попытался протиснуться мимо него в комнату больной.

Но доктор удержал его.

— Проявите благоразумие, мистер Гамильтон, — тихо произнес он и отвел Алана к двери салона.

Хелен и Дункан молча последовали за ними. Встревоженный взгляд доктора, смотревшего то на одного члена семьи, то на другого, говорил о многом.

— Говорите же! — не вытерпев, воскликнул Алан.

— Ваша жена умирает.

— Это невозможно! — возразил Алан со слезами на глазах. — Неужели она умрет от удара, который вовсе не был таким уж сильным?

— Дело не в ударе. Боюсь, когда она ударилась, в мозгу у нее что-то лопнуло, что рано или поздно все равно привело бы к смерти. Она когда-нибудь жаловалась на головную боль?

— Да, очень часто, — подтвердил Дункан.

Врач задумчиво нахмурился и пробормотал:

— Это подтверждает мой диагноз. Есть еще несколько признаков: она не может разговаривать. Я ужасно огорчен, но то, что она пережила внутреннее кровоизлияние, граничит с чудом. Попрощайтесь с ней! Она не переживет эту ночь. Мне искренне жаль, но не хочу вас обманывать.

Алан закрыл лицо руками, замер, словно окаменев. Хелен схватилась за каминную полку и душераздирающе разрыдалась. Первым пришел в себя Дункан. Словно в трансе, он направился в комнату матери.

Увидев побледневшую, как будто постаревшую сразу на несколько лет мать, он испугался. Оливия широко открыла глаза и умоляюще посмотрела на него. «Она хочет мне что-то сказать, но что?» — подумал Дункан. Возможно, ему удалось бы узнать больше, если бы в комнату не ворвался отец.

Оттолкнув Дункана, Алан взял жену за руку.

— Оливия, любимая моя Оливия, подай знак, что ты меня понимаешь!

Оливия закрыла глаза и быстро открыла их.

— Пожалуйста, не уходи, не сказав мне правду… Ведь Хелен солгала, да?

Оливия измученно смотрела на него.

Он погладил ее руку и в отчаянии повторил:

— Оливия, Хелен солгала?

Дункану показалось, что он прочел признание в глазах матери, но тут в комнату ворвалась Хелен, лицо у нее было заплаканное и опухшее.

— Отец, мама, мне так жаль, — лепетала она, — это я во всем виновата. Я… я сказала неправду, я ничего не слышала, когда мама ссорилась с тем мужчиной в саду. Я так ревновала к Дункану. Я солгала!

Дункан увидел, что мать тщетно пытается сесть. И вдруг понял: да, Хелен солгала, но не позавчера, а только что. Внезапно он догадался, кто был тот маори. Мистер Рангити! Он был той ночью в Роторуа, чтобы помешать Пайке выйти замуж за пакеха…

Дункан вздрогнул. И если это так — он почти не осмеливался додумать эту мысль до конца, — то судебный эксперт — его отец!

Дункан слушал вполуха то, что в этот момент, словно обезумев, продолжал говорить жене Алан:

— Оливия, любимая моя, пожалуйста, прости меня за все зло, которое я тебе причинил. Я всегда любил тебя. Я готов отдать все, лишь бы этого всего не было! И поверь мне, я очень счастлив, что ты подарила мне такого прекрасного сына!

Дункан украдкой бросил взгляд на Хелен. Его сестра стояла, понурившись, будто окаменев. Ему стало жаль ее. Из любви к родителям она отказалась от козыря, на который так рассчитывала. Дункан снова задумался о мистере Рангити. Разве еще во время первой встречи он не почувствовал необъяснимую симпатию к маори? Разве у них не одинаковые голоса? И разве он, Дункан, не дрался на палках с уверенностью, жившей у него в крови?

Тут раздался убийственный крик. Несколько секунд спустя Алан безудержно разрыдался. Он молил Бога, бросался на хрупкую фигуру Оливии, покрывал ее лицо поцелуями. Леди Оливия Гамильтон навеки закрыла глаза.

Дункан как будто оцепенел. Он не мог сдвинуться с места. Он наблюдал за происходящим словно бы издалека, не в силах даже заплакать. Конечно, он понимал, что его мать умерла, и даже чувствовал нахлынувшую на него грусть, но все это происходило на фоне шокового состояния. Он смотрел на мать и осознавал, что между ними все время стоял этот чудовищный обман. Жизнь требовала от него просто нечеловеческих усилий. «И, несмотря на это, я должен простить ей все, — стучало у него в голове, — причем здесь, у ее смертного одра. Не тогда, когда она уйдет навеки. Тогда будет уже слишком поздно». С гулко бьющимся сердцем он дождался, когда отец успокоится, затем нерешительно подошел к постели матери, нежно склонился над ней и поцеловал в лоб. Он хотел еще раз спокойно рассмотреть ее лицо, но не смог.

— Я прощаю тебя, — прошептал он тихо-тихо, чтобы ни отец, ни сестра не услышали его слов, а затем поспешно вышел из комнаты.

Дункан искренне надеялся, что однажды действительно перестанет злиться на мать. Если уж он не может призвать ее к ответу, то нужно хотя бы выплеснуть гнев. И молодой человек даже знал, на кого.

Сандхерст, январь 1858

Полумертвая Марианна лежала в своей разворошенной кровати. Кошмарная боль в теле и нежелание вдыхать оставленный ее мучителем запах, въевшийся в простыни, словно грязь, парализовали ее. И только в глубине души не было покоя — там вовсю бушевали отвращение, ненависть и страх.

Она лежала в этом ужасном состоянии не первый час, а страх все не уходил. «Как быть? Что со мной будет, если он сделал мне ребенка?» — думала Марианна. При мысли о внебрачном ребенке ей вспомнилась кошмарная сцена с Якобом Зенгером. Интересно, с мамой произошло что-то подобное? Может быть, Зенгер был тогда прав и я действительно ребенок незнакомца, который взял мою мать силой, точно так же, как меня взял силой Вальдемар? Может быть, поэтому мать любила меня меньше, чем братьев и сестру? «Я готова на все, чтобы не рожать дитя насилия», — думала Марианна.

Только когда кто-то распахнул дверь и вошел без стука, Марианна очнулась от оцепенения. Кто это может быть? Она подняла голову и перевела дух, узнав Джоанну, одну из танцовщиц, которые работали в салуне, подменяя их с Фридой.

— Что привело тебя к нам? — поинтересовалась она у Джоанны, пока та оглядывала комнату.

— Я просто хотела убедиться, что вы обе дома, — взволнованно произнесла она. — Там только что нашли мертвую девушку, и по городу ходят слухи, что это танцовщица…

Марианна резко села на постели. Заподозрив неладное, она ощутила, как гулко застучало сердце. Фрида, милая, добрая Фрида! «Пожалуйста, Боже, пусть это будет не Фрида», — взмолилась она про себя.

— Что с ней произошло? — бесцветным голосом поинтересовалась Марианна.

— Никто не знает. Мы и сами узнали об этом только потому, что мальчик, который нашел ее, пустил слух по городу. Там какие-то мужчины…

— Где? — Марианна вскочила, сорвала с себя остатки разодранной ночной сорочки, надела нижнее белье и танцевальное платье, которое висело на спинке стула.

— Скажи мне, где это? — снова попросила она.

Джоанна огорченно смотрела на нее.

— Джоанна, пожалуйста, говори! Где ее нашли?

— У палаток золотоискателей.

Босиком, как была, Марианна бросилась на пыльную улицу. Она не чувствовала ни боли от камней, вонзавшихся в ступни, ни взглядов прохожих, останавливавшихся и глазевших на нее.

Вскоре городок остался позади. Марианна добежала до дороги, ведущей через прерию. Золотоискатели сделали широкие колеи для повозок, на которых возили в свой лагерь провиант и инструменты из Сандхерста. Жара была невыносимой. По лицу Марианны струился соленый пот, но она не вытирала его. Увидев палатки золотоискателей, она ускорила шаг. «Фрида! — стучало у нее в голове. — Пожалуйста, пусть это будет не Фрида!»

Добежав до лагеря, она увидела группу мужчин, стоявших у густого кустарника.

Марианна, словно обезумев, бросилась к ним.

— Где она? — крикнула она на бегу.

Мужчины отошли в сторону. В пыли лежала Фрида. Красивая как никогда. Казалось, она мирно спит.

Всхлипывая, Марианна бросилась на землю и стала трясти подругу, пытаясь разбудить ее, хотя прекрасно знала, что это бессмысленно. И все равно она умоляла ее:

— Фрида, пойдем! Мы уедем отсюда, вернемся обратно в Эспу!

Внезапно кто-то мягко потянул Марианну за руку и прошептал:

— Пожалуйста, вставайте, мисс! Я отведу вас домой.

Расстроенная девушка подняла голову и увидела знакомое лицо. Это был тот мужчина из салуна, мистер Уильям с хорошими манерами. Он помог ей встать, и она, тяжело вздохнув, оперлась на протянутую руку. Краем глаза заметила удивленные взгляды других мужчин.

— Вы сможете идти или нужно найти повозку? — встревоженно поинтересовался он.

Марианна с благодарностью взглянула на него. Никогда еще ни один мужчина так не заботился о ней.

— Все в порядке. Пожалуйста, расскажите мне, что произошло.

Уильям вздохнул. Он все еще держал Марианну под руку и теперь слегка сжал ее локоть.

— Думаю, ее укусила черная змея. Здесь эти твари кишмя кишат. Возможно, она легла туда нарочно, потому что хотела умереть.

Марианна остановилась и в ужасе зажала рот ладонью. Она не могла поверить, и тем не менее это было похоже на правду. Ситуация прояснялась. Все знали, что в прерии таится смертельная опасность. Золотоискатели постоянно рассказывали в салуне о ядовитых змеях, заползавших в их палатки. Кроме того, она прекрасно помнила, как ее подруга запаниковала, когда к ним в комнату заползла змея. Хозяин салуна поймал ее и убил.

«В каком же отчаянии, наверное, была Фрида! — подумала Марианна, сжав кулаки. — Я убью этого негодяя».

И только голос Уильяма отвлек ее от мрачных мыслей.

— Скажите мне, куда вас отвести?

— Я живу над салуном.

Они молча пошли дальше. Марианне очень хотелось заплакать, но слез уже не осталось. А ведь слезы могли бы принести облегчение. Вместо этого она до боли стиснула зубы.

— Проводить вас наверх? — робко спросил Уильям.

Марианна покачала головой.

— Спасибо, что провели меня. Очень мило с вашей стороны. — Она поглядела на него.

Тот покраснел.

— Надеюсь, мы вскоре встретимся, — пробормотал он.

На прощание Марианна протянула ему руку. Его рукопожатие было крепким, но он быстро выпустил ее ладонь, словно обжегшись.

Марианна бросилась на постель Фриды. Ее собственная ужасно воняла! Однако предварительно она закрыла дверь на засов изнутри, в надежде помешать Вальдемару снова войти в ее комнату. Уже вскоре под дверью раздался его ненавистный голос:

— Я знаю, что ты там. Немедленно выходи! Или я войду сам.

Ее усилия бесполезны! Дрожа всем телом, Марианна сделала то, что он велел. Дверь была настолько тонкой, что даже она могла бы сломать ее. При виде своего хозяина, с довольным видом стоявшего в проеме, девушка едва не упала в обморок.

— Надень что-нибудь красивое! — велел он. — Мне повезло, что ты отказалась вести жизнь почтенной женщины. Иначе кого же я должен был бы предлагать сегодня после того, как эту глупую гусыню укусила змея?

— Что ты имеешь в виду? — дрожащим голосом спросила Марианна, хотя прекрасно понимала, что это означает.

— Не задавай глупых вопросов! — рявкнул он. — Лучше поторопись! Я тебя жду.

И остался стоять в дверном проеме, наблюдая за тем, как она снимает с себя испачканное танцевальное платье и надевает свежее. Девушка, надев сапоги, почувствовала жгучую боль в ступнях. Кроме того, болело внизу живота, словно у нее началось ежемесячное кровотечение.

— Пойдем! — безжизненным голосом произнесла она.

Вальдемар повел ее по улице к простому деревянному дому, выглядевшему не очень привлекательно. В прихожей сидел мужчина, которому Вальдемар молча сунул в руку банкноту. Затем он потащил Марианну вверх по лестнице и втолкнул ее в комнату. Там стояли постель, комод, а на нем — миска с водой.

— Могу посоветовать тебе только одно: будь мила с этими ребятами. Не выкаблучивайся! Ты поняла? И никаких штучек. Тот парень внизу присмотрит, чтобы ты не сбежала. — С этими словами он подошел вплотную к Марианне, которая словно окаменела, и погладил ее по щеке.

Она хотела ударить его по руке, но он успел сжать ее запястье.

— Ах ты, маленькая чертовка! Я с тобой пока еще не закончил, — усмехнувшись, заявил Вальдемар и схватил ее между ног. Затем он толкнул ее на постель и, оглушительно захохотав, вышел из комнаты.

Марианна встала. Голова кружилась. Если сейчас не собрать свою волю в кулак, ей никогда не сбежать из этого ада. Она осторожно подкралась к двери и приоткрыла ее. В прихожей было пусто. Девушка тихо спустилась по лестнице, внизу перевела дух и спокойно прошла мимо стойки администратора. Вот она уже у входной двери. Почти получилось! Но тут на ее плечо легла тяжелая ладонь. Дрожа от страха, Марианна обернулась и увидела нагло ухмыляющееся лицо типа, которому Вальдемар дал деньги.

Девушка безвольно позволила отвести себя наверх в комнату. Когда она, плача, рухнула на постель, то услышала, как в замке повернулся ключ.

Не зная, что делать дальше, несчастная пленница закрыла лицо руками. Ясно было одно: следующего мужчину, который попытается приблизиться к ней против ее воли, она просто убьет.

Подняв взгляд, Марианна заметила кружку с водой. Она встала, разделась и, словно обезумев, принялась мыться. Прижимая тряпку к коже, она терла себя грубой тканью так сильно, что живот и ноги покраснели. Затем снова поспешно оделась. Не хватало еще, чтобы вошел какой-нибудь золотоискатель и неправильно ее понял.

Не успела она одеться, как дверь открылась и в комнату вошел клиент. Марианна недоверчиво уставилась на него.

Тот смотрел на нее так же недоуменно, как и она на него.

— Если бы я знала, что вы будете моим первым клиентом… — Ее лицо скривилось в презрительной гримасе. — Что ж, в таком случае пользуйтесь… Я ведь обязана отблагодарить вас, — с горечью в голосе произнесла она. — Конечно, я не догадывалась, что цена будет настолько высока, но… пожалуйста! — И Марианна начала возиться со своим танцевальным платьем, собираясь снять его.

— Пожалуйста, Марианна, оставьте это! — хриплым голосом произнес Уильям. — Я ведь не мог предположить, что… что вы…

— А что же вас тогда привело сюда? Вы думали, что здесь поют колыбельные на ночь? Не рассказывайте мне сказки. Вы хотели сделать из меня шлюху. Так прошу вас!

— Прекратите! — чуть громче, чем следовало, воскликнул Уильям, а затем добавил, уже тише: — Честно говоря, я действительно хотел купить женщину на пару часов. Вы ведь все равно не поверите, но я впервые был готов заплатить за это. И скажу вам почему! Я влюбился в вас. Не могу выбросить вас из головы, хотя я знаю, что такая женщина, как вы, никогда мне не достанется. Поэтому я хотел переспать с любой женщиной, чтоб не уехать просто так.

— Вы уезжаете? — разволновалась она.

— Да. Через неделю я сажусь на судно в Мельбурне и еду в Новую Зеландию. Я слышал, что в Отаго можно найти золото. Вскоре туда устремятся все золотоискатели. Но я больше не хочу заниматься золотодобычей. Я открою магазин колониальных товаров и буду продавать золотоискателям все, что нужно для жизни, — сказал он и устало умолк. Судя по всему, обычно он был немногословен.

— А почему вы не воспользуетесь мной, прежде чем уехать? Вы ведь уже наверняка заплатили? — Марианна пристально смотрела на него.

— Потому что я не могу причинить вам боль, вы ни за что не убедите меня, что пришли сюда добровольно.

— Что ж, вы правы, — удрученно произнесла она и замолчала. — Простите, пожалуйста, что я на вас набросилась, хотя вы далеко не такой неотесанный мужлан, как другие. Я ненавижу эту жизнь и с удовольствием сбежала бы отсюда, и чем скорее, тем лучше! — Глаза девушки предательски заблестели от слез.

— Я могу забрать вас отсюда и увезти в Новую Зеландию, если хотите, — негромко предложил мужчина.

— Увезти? В качестве кого же вы увезете меня?

— Я предпочел бы в качестве жены. — Уильям смущенно отвел взгляд.

— Вы готовы жениться на мне? — недоверчиво переспросила она, а затем с грустью посмотрела на собеседника. — Вы не можете жениться на мне. Этот негодяй вчера изнасиловал меня.

— Марианна, вы мне нравитесь. — Уильям наконец осмелился посмотреть ей в глаза.

— И вы все равно готовы жениться?

Уильям кивнул.

— А что, если у меня от него будет ребенок?

— Я воспитаю его как своего.

Марианна огорченно посмотрела на мужчину, затем лицо ее помрачнело.

— Я не хочу рожать ублюдка! — В голосе ее прозвучало упрямство.

Уильям поднялся, взял ее за руки и пристально посмотрел на нее.

— Марианна, я буду любить и вас, и вашего ребенка. Если вы выйдете за меня, то сделаете меня самым счастливым человеком на свете.

Из глаз Марианны брызнули слезы. Никто и никогда не разговаривал с ней так мягко. Стоило вспомнить, каким мерзким было предложение Вальдемара. В отличие от него, этот высокий сильный мужчина с редкими светло-русыми волосами и мягкими чертами лица уважал ее. Этот Уильям никогда не причинит ей боль.

— А какая у вас, кстати, фамилия? — поинтересовалась Марианна.

Тот вежливо поклонился.

— Брэдли. Уильям Чарльз Брэдли из Абертауве, Суонси. А вы? Как вас зовут?

Марианна невольно улыбнулась.

— Я Марианна Хайнрики из Эспы.

— Вы ничего не имеете против, если я буду называть вас Марианной?

— Нет, но как вы собираетесь вытащить меня из публичного дома, чтобы эта свинья ничего не заподозрила? — В ее взгляде читалось отчаяние.

— Пусть это вас не тревожит, — убежденно заявил он, а затем вопросительно посмотрел на нее: — Значит ли это, что вы поедете со мной и выйдете за меня замуж?

Марианна кивнула. «Надеюсь, он не спросит, люблю ли я его. Мне не хотелось бы лгать ему», — подумалось девушке, но Уильям, похоже, не собирался требовать от нее признаний в любви.

Не веря своему счастью, Уильям просиял. Затем он снова посерьезнел и протянул ей руку.

— Пойдемте, говорить буду я, а вы просто идите за мной! — сказал он ей и потащил девушку за собой к двери.

Дрожа от страха, та стала спускаться за ним по лестнице.

Уильям сунул сидевшему за стойкой типу купюру.

— Кажется, она делает это впервые. Жеманничает, как девица. Я не хочу спешить. Заберу ее с собой, а затем приведу обратно. — И он весело подмигнул мужчине.

Тот широко усмехнулся, кивнул и пропустил их.

Мировой судья в Мельбурне, добродушный мужчина, мягко произнес, обращаясь к Марианне:

— Что вы, мисс, не грустите так! Это же радостный день.

Она попыталась улыбнуться. Когда после робкого «да» Уильям обнял невесту, чтобы поцеловать, Марианна отпрянула, но затем позволила ему легко коснуться ее губ.

Ночью в отеле он даже не попытался тронуть ее.

— Если однажды ты захочешь разделить со мной постель, просто дай мне знать, — с нежностью произнес он и устроился на полу.

Марианна была благодарна ему; впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему в безопасности, но, несмотря на это, уснуть не могла. В отличие от Уильяма, который лежал на полу и довольно улыбался во сне, невинный, словно дитя. «Проще простого было бы выйти сейчас из комнаты и затеряться в Мельбурне», — думала Марианна. Возможно, она так и поступила бы, если бы не появились отчетливые признаки того, что в ней рос ребенок. Грудь налилась, она чувствовала легкую тошноту.

Марианна тихонько встала, потому что вдруг вспомнила, как однажды мать, ругаясь с ней, вдруг воскликнула: «И зачем только я тогда не спрыгнула со стола!» — в тот момент Марианна не поняла, что она хотела этим сказать. Но сейчас ей открылось жестокое значение тех слов.

С гулко бьющимся сердцем Марианна осторожно прокралась к туалетному столику, взобралась на стул, затем еще выше. Помедлила, а затем прыгнула. Покосившись на Уильяма, она удостоверилась, что он не проснулся. Поэтому она повторила всю процедуру. И еще раз, и еще, пока наконец устало не приземлилась в крепкие объятия Уильяма.

Он строго посмотрел на нее.

— Марианна, я не хочу требовать от тебя слишком многого, потому что любовь не берут силой. Но в одном ты должна мне поклясться: никогда так больше не делать!

Пристыженная Марианна прошептала:

— Клянусь!

Окленд, январь 1901

Отправляясь к мистеру Рангити, Маака облачился в элегантный английский костюм, а к нему надел подходящую шляпу. Когда он позвонил в дверь дома Анару, тот, увидев парня, подумал: «Судя по его виду, он сегодня попросит меня отдать ему Пайку в жены». С тех пор как молодой человек вернулся из тура по Новой Зеландии, он часто ходил гулять с Пайкой. Они прекрасно понимали друг друга, так что, если Пайка не против, нет причин отказывать.

Анару попросил молодого человека подождать в гостиной, а сам пошел к Пайке.

— Только что пришел Маака, — негромко произнес он.

Ему показалось или она слегка покраснела?

— Пайка, не буду ходить вокруг да около. Маака сегодня попросит у меня твоей руки. Я никогда не соглашусь на это, если ты действительно не хочешь выйти за него замуж.

— Почему это я не должна хотеть за него замуж? Он чудесный мужчина! — решительно ответила Пайка. Анару показалось, что слишком решительно.

— Я просто хотел сказать, что я, в свою очередь, размышлял о том, что касается твоего потенциального брака с Дунканом Гамильтоном.

Анару набрал в легкие побольше воздуха. То, что он собирался сейчас сказать, было далеко не в его интересах, но ему не хотелось жить с ощущением вины перед молодыми людьми, счастье которых он может разрушить. Ему даже думать не хотелось о том, как больно будет присутствовать на свадьбе своего сына в качестве дяди невесты, но выбора у него не было.

— Я повел себя неправильно. Я должен был разрешить тебе выйти замуж за мужчину, которого ты любишь. И если твое сердце завоевал Дункан Гамильтон, я благословлю вас. Я должен был сказать тебе это сегодня, чтобы ты в случае чего не приняла решение вопреки голосу своего сердца.

Пайка удивленно поглядела на дядю.

— Нет, нет, вы оба были правы, когда уверяли меня в том, что у этого брака нет будущего, — примирительно произнесла она.

— Кто такие «вы»?

Девушка вздохнула.

— В тот вечер я уже дала Дункану согласие. На мгновение я стала самым счастливым человеком на свете, пока его отец за спиной Дункана не предложил мне деньги, чтобы я исчезла. И в грубых выражениях дал мне понять, что будет означать для меня союз с Дунканом. Поэтому я согласилась уехать с тобой. Я сбежала украдкой, поскольку в противном случае Дункан всеми силами стал бы пытаться убедить меня в том, что его отец неправ. Дункан скорее рассорился бы с отцом, чем бросил бы меня. Я должна была прислушаться к голосу разума, потому что однажды он возненавидел бы меня за то, что я подарила ему темнокожих детей. — Глаза ее предательски заблестели.

Сердце Анару болезненно сжалось. Как ему хотелось сказать девушке, что он отец Дункана и что он от всей души желает только одного: чтобы они были счастливы! Как ему хотелось признаться ей, что Дункан не пакеха! Он с огромным трудом заставил себя проглотить признание, вертевшееся у него на языке. В глубине души мужчина проклинал Оливию и подлый обман, в который она втянула его, своего возлюбленного, а также Дункана и мистера Гамильтона. Но, несмотря на это, он не мог сказать своему сыну правду. Либо Оливия одумается, либо Дункан останется пакеха!

— Какая разница, что говорит его отец. Важно лишь то, что думаешь ты! — с нажимом произнес он.

— Я думаю, что Маака — тот, кто мне нужен. — Пайка поднялась и обняла Анару за шею. — Ты очень добр, дядя Анару, но поверь мне, все будет хорошо. Я буду счастлива с Маакой, а Дункан — с белой женщиной. — Она отпустила его и взяла за руку. — Давай больше не будем мучить Мааку. Один раз я уже разочаровала его. Этого больше не должно повториться.

От радости Маака не мог произнести ни слова, когда Анару торжественно вложил в его руку ладонь Пайки, хотя тот даже не сделал предложения.

— Будьте счастливы! — сдавленным голосом провозгласил он.

Маака быстро взял себя в руки и возликовал:

— Я люблю тебя, Пайка! — А затем, посерьезнев, добавил: — Но я должен тебе кое-что сказать. — Он виновато посмотрел на Анару, а затем нерешительно признался: — Меня приняли в национальную сборную. Это значит, что я буду много путешествовать. И это также означает, что я должен оставить своего дорогого наставника.

— Не беспокойся, я готов позаботиться о Пайке, пока ты будешь в отъезде, — заверил его Анару.

Маака замялся.

— Я хочу, чтобы до свадьбы Пайка жила с моей семьей в Охинемуту. Я очень ценю вас, дорогой мистер Рангити…

— Дядя Анару, — с улыбкой перебил его тот.

— Я очень ценю тебя, дядя Анару, но ты живешь, как пакеха, а я хочу, чтобы Пайка вернулась к традициям наших предков. Она достаточно долго жила среди пакеха. Я был бы рад, если бы она поехала в Охинемуту как можно скорее. У меня еще два важных матча. А когда я вернусь, мы отпразднуем свадьбу.

Пайка храбро улыбнулась. При этом мысль о том, чтобы вернуться в Роторуа, пугала ее, но она не подала вида.

— Хорошо. Я поеду на днях, если ты не против.

Анару с грустью вздохнул.

— Что же я буду без тебя делать, дитя мое? И где ты будешь брать книги по всемирной литературе?

Последнюю фразу он адресовал скорее самому себе, но Маака отлично услышал его. Бросив взгляд на лежавший на журнальном столике роман «Оливер Твист», он заметил:

— Мы будем рассказывать ей легенды. Поверьте, Пайка не будет скучать среди моей родни.

Среди его родни? Девушка поежилась. Стоило ей подумать о Роторуа, как ее тут же охватывало никогда не изведанное чувство родины. Только она тосковала не по его родне. Она скучала по Марианне и Аннабель, Гордону и своей комнате в отеле. При мысли о том, что ей нельзя будет остановиться у них, а придется жить в Охинемуту, на душе стало тоскливо. Совсем рядом и вместе с тем так далеко. Она попыталась отогнать грустные мысли. Но все было тщетно: даже представляя себе в красках, как она будет готовить ханги с семьей Мааки, ее захлестывали воспоминания о любимой семье пакеха.

— Кстати, дядя Анару, что ты знаешь о моем белом отце? — вдруг спросила Пайка. Она не собиралась этого делать, вопрос вырвался невольно.

По взгляду Мааки девушка поняла, что тому не понравилось упоминание о белом отце.

— Ты же его совсем не знаешь. Зачем тебе это нужно? — резко поинтересовался он.

Анару только пожал плечами.

— К сожалению, мне ничего не известно о нем, дитя мое. Я ведь не знал твою мать лично. Моя мать была с ней знакома, но она давно умерла. В приюте тебя сначала хотели отправить в Тауранга, но там, видимо, не смогли найти твоих родственников. Поэтому старейшина пришел ко мне, поскольку знал, что твоя мать была дальней родственницей моей.

— А почему меня не захотели видеть в Тауранга? Я ведь могла бы жить в деревне и без родственников, — удивилась Пайка.

Ее дядя лишь пожал плечами.

— Да какая разница. Важно одно: моя семья будет рада, если моя невеста будет жить с ними. По случаю твоего приезда наверняка устроят большой праздник, — нетерпеливо вмешался Маака и добавил, уже примирительнее: — На вокзале тебя встретит Руиа. Я позабочусь об этом. Ну что, ты рада?

Пайка радостно кивнула. И это было даже правдой. Встрече со старой Руией она действительно была рада.

Окленд, январь 1901

Кладбище было расположено совсем рядом с морем. Легкий бриз принес с собой соленый воздух с запахом водорослей. В безоблачном небе стального цвета кричали чайки. У Аннабель появилось ощущение, будто она наблюдает за происходящим сквозь пелену тумана. Она никогда еще не была в Окленде и уже сейчас тосковала по знакомому запаху серы. Женщина судорожно сглотнула. Слез не осталось. Она столько пролила их, оплакивая сестру, что теперь глаза жгло, как огнем. И совершенно не думалось о том, что когда-то она ужасно страдала от острого языка Оливии. Ничто не могло утолить тоску. Гордон держал ее за руку, пока священник англиканской церкви превозносил слишком рано почившую леди Гамильтон.

Аннабель украдкой обвела взглядом траурную процессию. Казалось, Алан был сломлен: он стоял согнувшись, с опухшими глазами и бледным лицом. За него цеплялась сотрясаемая судорожными всхлипываниями Хелен. Рядом с безразличным видом стоял Питер, жених Хелен.

Дункан стоял в стороне, совсем один, как будто и не был частью семьи. Он не пролил ни слезинки, по крайней мере на протяжении того времени, что наблюдала за ним Аннабель. Ей показалось, что юношу гложет какая-то навязчивая мысль.

Вчера после прибытия Аннабель попыталась поговорить с ним, но он буквально сбежал к себе в комнату. И поздоровался довольно холодно. С парнем было что-то не так, и дело объяснялось не только тем, что он горюет по матери, — в этом Аннабель не сомневалась. В конце концов, она знала его, как своего собственного ребенка. Разочарованная, женщина вернулась в гостевую комнату размером почти с весь их верхний этаж. Да, у Гамильтонов роскошный дом, но поменяться с ними Аннабель не хотелось бы. От тоски по Роторуа перехватывало дыхание. «Интересно, справляется ли с матерью старая Руиа?» — вдруг подумала она.

Узнав о смерти Оливии, Марианна сдала. Она кричала и плакала, а потом замолчала, спрятавшись в своем горе. Абигайль не отходила от ее постели.

Аннабель попыталась сосредоточиться на словах духовника. Но что он знает о ее сестре? Для него умершая была доброй леди Оливией Гамильтон, супругой торговца смолой каури Алана Гамильтона, хозяйкой «Гамильтон Касл».

Теперь взгляд Аннабель остановился на Абигайль. Добрая Абигайль. Она не сдерживала слез. Патрик крепко обнимал ее. С ними приехала даже маленькая Эмили.

— Похороны — не для маленьких девочек, — говорила Аннабель, но Эмили только улыбалась.

— Но ведь в этом ничего плохого нет. Оливия теперь с ангелами, как и моя мама, — заявила она. Малышка неподвижно смотрела на гроб, который как раз опускали в землю, и крепко держалась за руку Абигайль.

Аннабель захлестнули воспоминания об общем детстве и юности с Оливией. Перед внутренним взором вставало прекрасное лицо сестры, и из глаз вдруг снова хлынули слезы. Гордон обнял жену за плечи и крепко прижал к себе.

Несмотря на то что от Алана осталась одна лишь тень, после похорон он настоял на том, чтобы провести поминки в доме Гамильтонов. При этом сам он даже не мог поздороваться с присутствующими.

— Я рад, что в этот трудный час вы собрались за общим столом, — хриплым голосом произнес он. — И я хочу воспользоваться возможностью и сообщить вам, что теперь, после смерти Оливии, я отойду от дел. Да, в этом же году я передам все своему любимому сыну Дункану… — Он не договорил, тело его сотрясли рыдания.

Хелен, слушавшая отца с каменным лицом, вскочила со стула и поддержала его.

— Он действительно любил ее, — прошептала Аннабель, обращаясь к Гордону.

Затем встал Дункан. Он был белее мела.

— Я решил воспользоваться случаем и этим невеселым поводом для застолья, чтобы попрощаться со всеми вами. Дорогой отец, я очень польщен, что ты избрал меня в качестве преемника, хотя у меня нет деловой жилки. Думаю, традиции семьи Гамильтон будут в значительно более надежных руках, если вместо меня делом займется жених Хелен, Питер. — Он смущенно умолк и обвел взглядом собравшихся.

Хелен смотрела на него широко открытыми глазами.

Дункан почувствовал, как его окатывает волна удовлетворения. Он не спал всю ночь, размышляя о том, не должен ли он распрощаться со своей прежней жизнью и начать все заново. Теперь возврата не было.

— Я любил свою мать. Думаю, вы все об этом знаете, но несколько дней назад я узнал нечто, что лишило меня сна.

— Дункан, молчи! — прохрипел Алан.

Но Дункан продолжал, нисколько не смущаясь.

— Эта правда помогла мне понять, что я должен пойти своим путем. Я сегодня же уезжаю из Окленда и буду изучать право в Данидине. Однажды мудрый человек сказал мне, что из меня вышел бы хороший судья. Будем надеяться на это. И если хотите знать правду, спросите Хелен. Она знает, кто я на самом деле.

С этими словами он поклонился отцу, крепко обнял его и твердо произнес:

— Спасибо тебе за все! — И с гордо поднятой головой вышел из столовой. У него было еще полно дел.

— Хелен, немедленно верни его! Поклянись ему, что ты все это выдумала, потому что хотела навредить брату! — теряя последние силы, попросил дочь Алан.

Хелен опустила голову, а затем вызывающе поглядела на отца.

— Нет, отец, это не ложь. В тот вечер в Роторуа я своими ушами слышала, как мама сказала маори в лицо, что Дункан — его сын. Я взяла свои слова назад, потому что боялась, что это сведет тебя с ума. Но я не хочу, чтобы тот, кто не твоя плоть и кровь, занимался твоим бизнесом. Дункан прав. Питер вполне подходит для этого. И хорошо, что Дункан наконец ушел от нас.

Услышав ее слова, Алан понурился еще больше.

Аннабель затаила дыхание и украдкой поглядела на Гордона. Ей редко доводилось видеть, чтобы ее муж был в такой растерянности. Абигайль тоже сидела, открыв рот, но к ней первой вернулся дар речи.

— Хелен, подумай как следует, прежде чем говорить. Кто же, по твоему мнению, отец Дункана? Моя сестра всегда избегала маори, можешь мне поверить. Я играла и баловалась с ними. А моя сестра — никогда. Так к чему весь этот бред?

Хелен пожала плечами.

— Может быть, она и не играла с детьми-маори, но, несмотря на это, мама сказала дяде девушки-маори, что Дункан — его сын.

— Мистеру Рангити? — бесцветным голосом поинтересовалась Абигайль.

— Да, кажется, его звали именно так, — спокойно подтвердила Хелен.

В ответ Алан отчаянно засопел и пробурчал себе под нос:

— Пусть Питер забирает чертов бизнес, но пока я жив, Дункан останется моим сыном.

Окленд, январь 1901

Анару Рангити в глубокой задумчивости сидел за своим письменным столом, когда в дверь позвонили. Он скучал по Пайке. Всего пару часов назад он посадил ее в поезд.

— Вы? — вырвалось у него, когда он узнал гостя.

— Можно войти? — поинтересовался Дункан.

— Конечно, конечно. Само собой, — пролепетал такой обычно уверенный в себе маори, впустил молодого человека, взял у него плащ. Молча провел его в гостиную, налил ему бокал портвейна.

Молодой человек с благодарностью принял напиток. Более того, первый бокал он выпил почти залпом. Ни один, ни другой до сих пор не произнес ни слова.

И только осушив второй бокал так же быстро, как и предыдущий, Дункан пристально поглядел на Анару Рангити.

— Значит, вы мой отец? Вы узнали об этом только в саду моей тетки или же знали давно? — настороженно поинтересовался он.

Анару вздрогнул.

— Откуда вам известно, что…

— Моя сестра подслушала ваш разговор с моей матерью.

— Боже мой! Она ведь не рассказала вашему отцу?

— О, почему же, он знает.

— А… а ваша мать? Что она говорит на этот счет?

Дункан сжал губы и глубоко вздохнул. Пока что ему не хотелось говорить этому человеку о том, что произошло в действительности. Сначала он хотел услышать, какие отношения связывали этого человека с его матерью.

— Послушайте, мистер Рангити. Было бы прекрасно, если бы вы ответили на мои вопросы. Вы знали, что я — ваш сын?

Анару резко покачал головой.

— Нет. Ваша мать однажды ушла от меня, чтобы выйти замуж за вашего отца. Тогда я как будто свалился с небес на землю, ведь я собирался сделать ее своей женой…

— Вы хотели жениться на ней? Значит, вы действительно любили ее? — В голосе Дункана звучало искреннее удивление. А потом он вспомнил, как в детстве ему довелось видеть разъяренного отца, отчаянно добивавшегося права войти в спальню Оливии. Может быть, мать любила этого маори и потому избегала мужа? При мысли об этом Дункана прошиб холодный пот, но он все же осмелился попросить: — Мистер Рангити, пожалуйста, расскажите мне о своих отношениях с моей матерью!

— Вы действительно хотите узнать об этом? — неуверенно спросил Анару.

Дункан кивнул.

— Я очень сильно любил ее! Когда она внезапно бросила меня, я был не просто обижен. Я перестал понимать этот мир. С тех пор я больше никогда не влюблялся в женщин. Узнав о том, что вы мой сын, я почувствовал, как в душе вскипела былая ненависть. Но постепенно я начал понимать, что Оливия ушла от меня, потому что думала, что так будет лучше для ее ребенка, для вас. — Анару умолк, но затем не вытерпел и все же полюбопытствовал: — Пожалуйста, скажите мне, как отреагировала Оливия, когда ваша сестра выдала ее тайну?

Дункан судорожно сглотнул. Что ж, больше скрывать правду о случившемся невозможно.

— Мой отец пришел в такую ярость, что толкнул мать. Она упала и…

— Говори, мальчик! — Анару побледнел от ужаса.

— Она неудачно упала и…

— Он убил ее! — в отчаянии простонал Анару.

— Нет! — резко возразил молодой человек. — У нее была опухоль в голове, которая могла лопнуть в любой момент. Рано или поздно она все равно умерла бы от этого. Так что мой отец не виноват.

В этот миг Анару громко всхлипнул. Ослепшими от слез глазами он смотрел на Дункана и плакал у него на плече.

И Дункан не сдержался. Наконец-то он мог погоревать о матери.

— Отец! — сдавленным от слез голосом произнес он. — Отец!

Анару поднял голову и посмотрел на него, словно на чудо.

— Мой сын! Я должен был догадаться! Я полюбил тебя еще в зале суда и не мог понять, с чего вдруг так заинтересовался Гамильтоном.

Мужчины обнимались снова и снова, не желая отпускать друг друга.

Наконец оба рухнули на диван. Внезапно Анару посмотрел на сына с испугом:

— А твой отец, то есть мистер Гамильтон, что он говорит по этому поводу?

— Думаю, он будет рад, что я ушел.

— Что значит «ушел»? — переспросил Анару.

— Отец до сегодняшнего дня верил, что моя сестра солгала ему. Но теперь он знает правду. Поэтому я сказал ему, что хочу покончить с жизнью Гамильтона. Затем я пошел к судье Делмору и попросил твой адрес.

— И что теперь? — растерянно поинтересовался Анару.

— Я буду изучать право в Данидине. Помнишь, что ты сказал мне в коридоре здания суда?

— Что из тебя получился бы отличный судья?

— Именно. Из «Гамильтон Касл» я забрал только свои личные вещи и наличные деньги. Этого будет достаточно, чтобы поехать на юг. Может быть, однажды ты еще будешь мною гордиться.

— Я уже горжусь тобой, — решительно произнес Анару, встал и подошел к письменному столу.

Опустив руку в ящик, он вынул пачку банкнот и положил на стол перед Дунканом. Анару улыбался.

— В детстве у меня было только одно желание: стать богаче всех пакеха. А потом, после смерти матери, я унаследовал состояние отца, о котором понятия не имел. Он продал свою землю пакеха. Я не хотел прикасаться к этим деньгам, думал, что они грязные, но теперь во всем этом появляется смысл. С их помощью я могу обеспечить своему сыну хорошее образование. Дункан, пожалуйста, прими их! Думаю, так хотели предки.

Дункан изумленно смотрел на деньги.

— Но… но это же целое состояние, — пролепетал он. — Я ни в коем случае не могу их принять, — слабо возразил он.

— Я приказываю тебе, сын! — И Анару ободряюще улыбнулся.

— Хорошо, я возьму, — согласился растроганный Дункан. Помолчав какое-то время, он наконец осмелился задать вопрос, который привел его сюда. — Отец, где Пайка?

Анару настолько удивился, что покраснел.

— Она выйдет за Мааку! — слабым голосом ответил он.

— Значит, она поэтому сбежала, ничего не сказав! — огорченно произнес Дункан.

Анару боролся с самим собой. Рассказать ли сыну, что мистер Гамильтон жестоко обидел Пайку и что она уехала в Окленд именно по этой причине? Но какой теперь от этого прок? Вряд ли судьба снова сведет вместе Дункана и Пайку.

— Нет, она подумала, что у вашего брака нет будущего. Поэтому уехала со мной в Окленд. С Маакой они встретились гораздо позже, и то лишь потому, что я пригласил его к нам. Он работал на меня, пока его не забрали в национальную сборную.

— Но почему она не поговорила со мной? Взяла и молча сбежала… Это было так жестоко! — в отчаянии произнес Дункан.

— Она потрясающая девушка. Думаю, она хотела как лучше. Пыталась оградить вас обоих от огромной ошибки.

— А ты боролся против нашего брака, потому что мать бросила тебя. Сплошное невезение!

— Жаль, что я не могу исправить несправедливость, — усталым голосом произнес Анару.

Роторуа, январь 1901

С гулко бьющимся сердцем Пайка сошла с поезда. Во время долгого пути из Окленда в Роторуа у нее было достаточно времени для размышлений, чтобы принять твердое решение. В Охинемуту она начнет все заново и попытается забыть отель «Похуту» и его обитателей. В метаниях между двумя мирами счастья не найти. Нужно выбирать. У ее будущего есть имя: Маака, а вместе с ним и его родные из племени те-арава. К тому же ее мать из тех краев. Умом она понимала, что это единственно верное решение, но сердце магическим образом тянулось к семье Паркер.

«Что же произошло? Почему меня перестало тянуть к своим, как когда-то в Даргавиле, где я была буквально одержима желанием жить в деревне маори?» — спрашивала себя Пайка, вытаскивая чемодан из поезда.

— Вам помочь? — услышала она хорошо знакомый голос.

Обернувшись, девушка увидела мистера Паркера, который удивленно смотрел на нее.

— Пайка, ты?

— Мистер Гордон? Вы тоже ехали этим поездом?

— Да, жаль, что мы не встретились раньше. Это скоротало бы ужасно долгую дорогу. Ну и ну, вот так сюрприз! Представляю, как обрадуется старая дракониха, узнав, что ты вернулась! Она так скучала по тебе. Как жаль, что Аннабель еще в Окленде. Мне пришлось буквально заставить ее остаться там с Абигайль и Патриком. Она непременно хотела вернуться сегодня вместе со мной, но я убедил ее немного отдохнуть и сделать в городе кое-какие покупки.

От радости Гордон не давал сказать Пайке ни слова. Все так скучали по ней. Он поднял ее чемодан, водрузил его в одну из повозок, ожидавших гостей у вокзала, и продолжил:

— Ах, дитя, я все подробно расскажу тебе, когда мы приедем домой. Можешь снова жить в комнате рядом с Марианной. Аннабель ничего в ней не меняла. Она не уставала повторять: «Где же будет жить Пайка, когда вернется?»

И только уже помогая ей сесть в повозку, он заметил, что лицо у девушки было влажным от слез. Он сел рядом с ней, приобнял за плечи и смущенно поинтересовался:

— Ты плачешь от радости… или от горя?

— Пайка, мистер Гордон! — вдруг произнес кто-то.

Это оказалась совершенно запыхавшаяся Руиа, явившаяся на станцию в своем самом лучшем платье.

«Она пришла встретить меня, а я совсем забыла о ней», — подумала Пайка, но Гордон уже помогал женщине сесть в повозку.

— А что ты делаешь в воскресном наряде на вокзале? — поинтересовался ничего не подозревающий Гордон, когда кучер довез их до отеля.

Руиа бросила на Пайку умоляющий взгляд, прося ее объяснить все мистеру Гордону, но та покачала головой и решительно заявила:

— Я так рада, что вернулась домой!

— Домой? — растерянно повторила Руиа.

— Да, конечно, у нас она словно дома. Мы так счастливы, что дитя вернулось к нам! — Гордон рассмеялся и радостно прижал Пайку к своей груди.

Руиа бросила на девушку укоризненный взгляд.

Пайка перевела дух. Она все решила. Рассудок окончательно проиграл внутреннюю борьбу. Судьба послала ей Гордона, и поэтому она пошла с ним туда, куда давно хотело вернуться сердце.

Пайка радостно улыбнулась. Все было таким, каким она себе представляла в воспоминаниях после своего побега: дом, где все собирались, остров любви на озере и запах серы, по-прежнему витавший над Роторуа. Девушка вздохнула. Она действительно дома.

Ей очень хотелось преподнести сюрприз Марианне, но Гордон попросил ее быть осторожнее. А затем рассказал о смерти Оливии и поведал, что только что вернулся с похорон.

— А как поживает Дункан? — встревоженно поинтересовалась Пайка.

— Ах, как он может поживать? Тяжело потерять мать, — уклончиво ответил Гордон.

Он надеялся, что после возвращения Аннабель расскажет девушке об остальном. Он не мог предугадать, как отреагирует Пайка, когда узнает, кто на самом деле родной отец Дункана и как парень ушел из дома в день похорон. Нет, пусть уж лучше ей об этом расскажет Аннабель.

Чуть позже осторожно, на цыпочках войдя в спальню Марианны, Пайка испугалась до глубины души. У спящей Марианны лицо было измученное, как у старухи. Красота исчезла. Потрясенная Пайка опустилась на стул рядом с постелью.

Когда Марианна открыла глаза и увидела гостью, лицо ее изменилось. Глаза засверкали, искривленные от боли губы расслабились, образуя недоверчивую улыбку, а морщинистая кожа разгладилась, словно по мановению волшебной палочки.

— Пайка, детка, это действительно ты? Мои молитвы были услышаны! Я знала, что после смерти Оливии меня может удержать в живых только одно: надежда на твое возвращение. Иди ко мне!

Пайка наклонилась и позволила Марианне обнять себя. Объятия оказались более крепкими, чем можно было ожидать, видя ослабленное состояния Марианны.

— Вы что, опять сбежали в свое логово из матрацев? — рассмеялась Пайка.

— С того самого дня, как ты исчезла, я лежу здесь и ржавею.

— Разве вы не получили мое письмо?

— Конечно, получила, но что такое письмо по сравнению с твоими песнями, теплом и строгостью, когда речь заходит о том, чтобы взять себя в руки?

Пайка нарочито серьезно погрозила Марианне пальцем.

— Хорошо, я останусь с вами, но при одном условии: с завтрашнего дня здесь все будет по-другому. Вы немедленно вылезете из своего логова, — наполовину шутя произнесла девушка, а затем посерьезнела: — Мне очень жаль вашу дочь.

Марианна глубоко вздохнула:

— Да, эти ужасные головные боли. Оливия была смертельно больна. И можешь мне поверить, если мать теряет дочь, это разбивает ей сердце.

— Как хорошо, что у вас еще остались Абигайль и Аннабель!

— Да, да, мое милое золотко, к счастью, она осталась у меня, — пробормотала она.

Услышав ее слова, Пайка вздрогнула. Неужели Марианна не замечает, что говорит?

— Не забывайте об Аннабель, доброй душе! — с нажимом произнесла Пайка.

— Да, Аннабель, добрая душа, — словно говорящий попугай повторила старуха.

«Предубеждения Марианны все те же, — огорченно подумала Пайка, — она по-прежнему не может всем сердцем любить Аннабель».

— Сейчас я оставлю вас одну, Марианна, — негромко произнесла она. — Мне еще нужно написать письмо. А затем я принесу вам ужин.

— Я не голодна…

— Разве я не дала понять, что теперь здесь все будет по-другому? — вновь с деланной строгостью произнесла девушка.

— Ты сказала, с завтрашнего дня, — лукаво улыбнувшись, возразила Марианна.

— Это касается движения, но поесть вы должны сегодня же, чтобы были силы сидеть в коляске. Кроме того, вам совершенно не идет худоба, она вас старит.

— Ты считаешь, что я выгляжу старой? — искренне испугалась Марианна, и Пайка улыбнулась про себя. Как хорошо, что Марианну еще можно поймать на крючок тщеславия.

Когда Пайка вернулась в свою комнату, улыбка с ее лица сошла. Что она наделала? Слепо пошла за Гордоном, приняв их встречу за знак судьбы. Вряд ли это утешит доброго Мааку.

Она несколько раз начинала писать письмо, но всякий раз комкала листок, не в силах подобрать нужные слова. Не обвинит ли он ее в том, что она спряталась среди пакеха в надежде однажды снова увидеть Дункана? Но ведь это правда… «Да, — призналась она себе, — я тоскую по Дункану больше, чем по кому-либо другому в мире!»

В таком состоянии браться за послание Мааке нельзя. Ей нужно побыть на природе, чтобы снова собраться с мыслями. Сначала она решила пойти к Похуту, но на берегу увидела, как заманчиво играют солнечные лучи на поверхности гладкого, как зеркало, озера и как манит зеленью возвышающийся посреди озера остров Мокоиа.

Пайка сбежала к причалу и села в одну из лодок и вскоре выгребла на середину озера. Чем дальше она уплывала от берега, тем легче становилось у нее на душе. Она наслаждалась теплыми лучами солнца, ласкающими кожу, которая в городе стала бледнее, и, чувствуя прилив жизненных сил, ровно взмахивала веслами. Отель «Похуту», ее дом, становился все меньше и меньше.

Она подплыла к Мокоиа, к тому месту, где могла легко вытащить лодку на белый песок. Медленно разделась и, обнажившись полностью, с удовольствием прыгнула в озеро. Этому когда-то научил ее маленький мальчик в Тауранга. «Ты должна уметь это, — говорил он, — чтобы плавать с китами». Впрочем, до этого дело так ни разу и не дошло. Она даже не могла вспомнить лицо этого мальчика. В памяти остались только голоса, никаких лиц.

Когда девушка поплыла обратно к берегу, ей вдруг вспомнились другие голоса из прошлого. Перед внутренним взором встали образы: она, Пайка, неподвижно сидит перед хижиной и слушает ожесточенную перебранку, которую слышно даже на улице. Старики умоляют ее мать: «Мере, если ты ей не скажешь, это сделаем мы. Не беги с этим мужчиной! Ты можешь убежать на край света, но эта несправедливость будет преследовать тебя всегда. Пойми же наконец: она не наша!» Ее мать в отчаянии восклицает: «Она — моя дочь! И вы ничего не измените!» Затем Мере выбегает из хижины, хватает Пайку за руку и велит ей собирать вещи. Вождь идет за ними. Гордый высокий мужчина, которого Пайка боится и языка которого не понимает. Он пристально смотрит на нее, а затем уходит. Мать ее дрожит всем телом. Под покровом ночи они бегут в Даргавиль с мистером Градичем.

Пайка выплыла на берег, тряхнула волосами и легла на теплый белый песок. Ей было нехорошо. Эти внезапные воспоминания оказались болезненными.

Девушка ушла в тень дерева пуири, чтобы немного отдохнуть. В конце концов, она только сегодня приехала из Окленда и устала с дороги.

Чуть позже она проснулась от собственного крика и сначала не могла понять, где находится. Мрачные образы сна еще не отпустили ее и казались очень реальными. Сердце стучало как сумасшедшее. Дракон, изрыгающий огонь, казался таким реальным! Равно как и рука, тянувшая ее за собой. Ей нравилось смотреть на дракона, который вдруг превратился в солнце. Почувствовала, как настроение резко изменилось. Внезапно остался только страх, бесконечный страх, передавшийся ей от матери. Но, взглянув в лицо матери, она увидела чужое, искаженное испугом лицо. Это же не ее мать! Пайка громко закричала.

Роторуа, май 1901

Со дня похорон Оливии прошло уже четыре месяца, и никто в доме Паркеров ничего не слышал о Дункане. Аннабель и Абигайль решили не говорить Марианне и Пайке об истинном происхождении Дункана. Что изменится, если Марианна узнает, что ее горячо любимый внук наполовину маори? И станет ли легче Пайке, если она узнает, что величайшего препятствия для их брака никогда не существовало? Аннабель втайне надеялась, что Дункан однажды вернется и заберет свою принцессу.

Гордон же был настроен скорее скептически. Он предпочел бы прояснить ситуацию, но когда мнение сестер поддержал и Патрик, он сдался. Ему было довольно того, что Пайка чувствовала себя хорошо. К тому же девушка помогала Аннабель, разгружая ее по мере возможности, и это было очень трогательно.

Пайка постоянно заботилась о Марианне и, можно сказать, сотворила настоящее чудо. Марианна разрешала возить себя повсюду в коляске и даже обедала вместе со всеми. «По отношению к Аннабель она стала более терпимой», — подумал Гордон, когда их взгляды с Марианной пересеклись. Впрочем, «старая дракониха», как любил называть он за глаза свою тещу, смотрела на него отнюдь не дружелюбно.

— Что за кошмарную приправу ты добавила в жаркое из баранины? — рявкнула она через весь стол.

Аннабель покраснела.

— Мне нравится все, что Руиа добавляет в блюда.

— Ты позволяешь ей выбирать приправы? При мне такого никогда не было!

От материнских слов Аннабель вздрогнула.

Не помогло и то, что все сидевшие за столом единогласно подтвердили, что жаркое очень вкусное. Даже маленькая Эмили убежденно заявила:

— Я люблю все, что готовят тетя Аннабель и Руиа.

— Но это отвратительно! — продолжала возмущаться Марианна.

Пайка бросила на нее сердитый взгляд.

— Придержи язык, мама! — зарычал Гордон, понимая, что ошибся. Марианна продолжала терзать Аннабель, как и прежде.

И только Абигайль не принимала участия в разговоре. Она смотрела в тарелку, потом вдруг вскочила, торопливо извинилась и выбежала на улицу.

— Видишь, ей тоже не нравится, — ликующим тоном заметила Марианна.

— Вовсе нет! — возразил Патрик. — Она плохо себя чувствует по другой причине.

— Боже мой, что с ней такое? — испугалась Марианна.

— Пусть она тебе лучше сама скажет, — смутился тот и покраснел.

Когда Абигайль вернулась, вид у нее был измученный. Марианна испуганно уставилась на нее.

— Золотко, ты ведь не заболела? Я не переживу, если умрешь еще и ты. Слышишь?

Ответом ей стал укоризненный взгляд Патрика.

Абигайль окинула смущенным взглядом сидевшую за столом семью и наконец нерешительно произнесла:

— Я жду ребенка!

— Но уже слишком поздно! Тебе ведь за тридцать. В таком возрасте детей не рожают, — вырвалось у Марианны.

— Мама! — возмутились все.

— Я просто хотела сказать, что это очень необычно. Я была моложе, когда была беременна тобой, а ты поздний ребенок.

Абигайль застонала.

— Я так рада за тебя! — Аннабель вскочила со своего места и обняла сестру.

— А ты, ты совсем не рада? — настороженно поинтересовалась Марианна, увидев, что Эмили совершенно не собирается поздравлять мачеху.

— Еще как рада! Надеюсь, у меня будет сестричка. — Девочка улыбнулась и с гордостью посмотрела на Патрика и Абигайль.

— Это нужно отпраздновать, — заявил Гордон, когда все немного успокоились. — У меня в подвале еще осталось шампанское с Нового года. — И он вышел из комнаты.

После обеда Гордон с помощью Пайки отнес Марианну в ее комнату. Вверх и вниз по лестнице ее приходилось носить, что Гордон и делал дважды в день, нисколько не возмущаясь. С тех пор как Марианна оказалась в такой зависимости от своего зятя, она стала вести себя с ним очень мило. Он воспринимал это спокойно. Раньше он не обращал внимания на ее насмешки, а теперь пропускал мимо ушей похвалы.

За что Гордон не мог простить Марианну, так это за постоянные придирки к Аннабель. Как ему хотелось иной раз высказать теще все, что он об этом думает, но Аннабель строго-настрого запретила ему заводить разговор на эту тему.

Марианна крепко держала его за шею, пока он не уложил ее на кровать. «Как хорошо, что она такая легкая», — подумал он, осторожно кладя тещу на одеяло и собираясь выйти из комнаты.

— Спасибо, милый Гордон, ты такой сильный для своего возраста, — пропела та ему вслед.

Пайка с трудом сдержала улыбку. Она раздела Марианну перед сном, укрыла ее одеялом, а затем собралась читать историю. Пайка давно перестала рассказывать легенды маори, перешла на множество книг, которые сама поглощала в огромных количествах. У Патрика была хорошая библиотека, и он разрешил девушке пользоваться ею по своему желанию.

Сегодня Пайка читала «Странную историю доктора Джекилла и мистера Хайда», роман, который, по ее мнению, совсем не годился для чтения на сон грядущий, но Марианне история нравилась. Пайка почитала какое-то время, затем обратила внимание, что сна у Марианны ни в одном глазу, решительно захлопнула книгу и поднялась.

— Спокойных снов, Марианна. Я вернусь ближе к вечеру, и мы прогуляемся к озеру, — заявила она. Женщина заворчала. Было ясно, что она с удовольствием послушала бы еще.

— Как ты думаешь, это нормально, что Абигайль родит в таком возрасте? — вдруг спросила она.

Пайка улыбнулась.

— Конечно, это же чудесно. Она будет отличной матерью! А теперь спи!

Девушка торопливо вышла из спальни Марианны. Как ни радовалась она позднему счастью Абигайль, но с самого обеда ее занимала одна мысль: будут ли у нее когда-нибудь дети. И, самое главное, от кого? Сначала она не захотела пакеха, потом маори. Милый Маака! Она попыталась представить себе его лицо, но ничего не вышло, поскольку перед внутренним взором возникли ровные черты Дункана. Она улыбнулась. Конечно же, она знает, от кого хочет иметь детей…

Внизу, в гостиной, она столкнулась с Аннабель. Та прятала что-то за спиной. Щеки у нее покраснели от волнения.

— Как хорошо, что я тебя встретила, — прошептала женщина. — Я думаю, не подарить ли Абигайль что-нибудь для ребенка. — И она, явно стесняясь, показала девушке маленькую тряпичную куклу.

Пайка огорченно уставилась на нее.

— Да, я знаю, она старая и оборванная. Я не собираюсь дарить именно ее. Просто хочу сделать похожую, — извиняющимся тоном пояснила Аннабель.

А Пайка мысленно унеслась далеко-далеко. В душе всплывали смутные детские воспоминания. Она осторожно протянула руку, любовно погладила куклу и пробормотала:

— У меня тоже была такая кукла. Совсем такая же.

Аннабель замерла.

— Нет, Пайка, эта кукла уникальная, потому что я сама придумала ее и сама сшила. Без выкройки. У нее должно было быть все, как у Элизабет. Большие глаза. Ты только посмотри, какие огромные пуговицы я использовала. И широкая улыбка… — Аннабель умолкла.

— Может быть, я что-то путаю, — торопливо сказала Пайка. — Но точно помню, что у меня была тряпичная кукла, которую я любила больше красиво одетых фарфоровых кукол, которых нельзя было брать с собой в постель, потому что они были холодные и твердые.

— У тебя были фарфоровые куклы? — недоверчиво переспросила Аннабель.

Девушка пожала плечами.

— Наверное, да, но других я не помню. Только тряпичную куклу с двумя коричневыми пуговицами вместо глаз. Она была такая мягонькая.

— Коричневые пуговицы? — Аннабель недоверчиво уставилась на Пайку. — Коричневые пуговицы? — строго повторила она. — Ты уверена?

Пайка была совершенно уверена, но тон Аннабель напугал ее.

— Моя кукла наверняка была другой, — пробормотала она, хотя на самом деле это было не так. Кукла в руках Аннабель была очень похожа на ту, с которой она, будучи маленькой девочкой, никогда не расставалась. И Пайка готова была поклясться, что это та же самая кукла.

— Ты действительно уверена, что у тебя была такая кукла? — еще раз уточнила Аннабель, пристально глядя на Пайку.

Та выдержала взгляд хозяйки.

— Думаешь, я вру, да? Но я не люблю врать. Я уверена, что в детстве у меня была такая кукла. И что однажды она вдруг пропала. Только я не знаю, как потеряла ее. Я вообще ничего не помню из того, что происходило в моей жизни примерно до шестилетнего возраста. Я и про куклу не вспоминала. Пока не увидела твою. И тут я снова вспомнила Лилли.

— Твою куклу звали Лилли? — Голос Аннабель задрожал.

— Думаю, да. Да, точно, ее звали Лилли, я точно помню.

Аннабель громко всхлипнула.

— Извини, я не хотела расстраивать тебя, — извинилась Пайка и обняла женщину.

— Это я должна просить у тебя прощения, — прошептала та. — Ты ведь ничего не сделала. Я наверняка не единственная мать, которая шила своей дочери кукол. Я плачу, потому что вспомнила свою маленькую дочурку.

Пайка прижала Аннабель к себе, пытаясь утешить.

Марианна не могла уснуть. Нежданная беременность «золотка» завладела всеми ее мыслями. Она надеялась, что это будет девочка. Такая девочка, как Элизабет. И как две капли воды похожая на нее, Марианну. Осознав, что давно не вспоминала о внучке, она испугалась. И теперь стала думать и думать о ней. Вспоминала, как держала ее на руках, когда она была совсем крохотной. Как вздохнула с облегчением, увидев, что она не унаследовала зеленых глаз Аннабель, а значит, ничего от той свиньи, которая когда-то силой завладела ее, Марианны, телом. Нет, Элизабет была очень похожа на нее, ее бабушку. Маленькую невинную Марианну!

От воспоминания о том, как много лет назад она держала на руках свое собственное дитя, у Марианны сжалось сердце. Уродливое дитя! Ей пришлось отвернуться, когда на нее вдруг взглянули глаза ненавистного мучителя. Тогда ей показалось, что Вальдемар насмехается: «Смотри, тебе никуда не деться от меня!» Наверное, она плохая мать, если не смогла любить дочь с глазами Вальдемара так, как она любила детей Уильяма. Злилась на Аннабель, потому что не могла выносить одного только ее вида. Иногда ей ужасно хотелось бросить в лицо дочери: «Ты не наша. Человек, который балует тебя и любит больше всего на свете, не твой отец!»

И Марианна негромко заплакала. О, Уильям! Ей пришлось дать ему слово чести, что она никогда не скажет Аннабель, чья она на самом деле дочь. Но разве Уильям велел бы ей молчать, если бы мог предположить, насколько высока будет цена для всей семьи? А ведь все получилось именно так, потому что она хотела защитить Аннабель от ужасной правды.

Марианна с содроганием вспоминала день, когда скромной жизни, которую она вела с золотоискателем Уильямом Брэдли, пришел конец.

Данидин, январь 1875

Марианна была довольна жизнью. Счастье для нее было чем-то другим. Понятием для богачей, которые не знают, куда девать деньги. Не девушки из Эспы.

Иногда она вспоминала, как голодала в Эспе. И, думая о том, в какой роскоши живет теперь, женщина испытывала некоторую благодарность. Особенно когда смотрела на двух своих дочерей-красавиц. Им никогда не придется вкалывать так, как ей, в этом она была уверена. Для них будут действовать другие законы, они будут счастливы.

У Марианны и Уильяма был красивый дом в центре города. Жили они на втором этаже, а на первом устроили магазин. Начинали они в свое время с причала для золотоискателей, поскольку расчеты Уильяма оправдались. За несколько лет Данидин превратился в зажиточный город золотоискателей. Золотая лихорадка захлестнула в конце концов и Южный остров Новой Зеландии. Сегодня их покупателями были почтенные граждане со всех концов города. У Брэдли можно было купить все: картофель, фрукты и овощи, крючки для рыбной ловли, рабочие куртки, скобели и другие инструменты.

Обслуживая клиентов, Марианна думала о старшей дочери. Скоро ее нужно будет выдавать замуж, но это было не так-то легко. Ею не интересовался никто из молодых людей, и это было взаимно. За свои почти семнадцать лет Аннабель еще ни разу никем не увлеклась. Зато молодые люди устраивались в очередь за Оливией, но встречаться с ними Уильям дочери не разрешал. В свои пятнадцать лет она была еще слишком юной для замужества. Кроме того, для средней дочери Марианна готовила нечто более значительное. Ее будущий супруг должен был быть из числа богатейших семей города. Для Аннабель Марианна таких строгих рамок не ставила.

Снова подумав о старшей дочери, женщина вздохнула. Просто она не так привлекательна, как Оливия, что поделаешь.

— Вся в меня, — шутил Уильям, и отрадно было видеть, как его любит Аннабель и насколько ее чувства взаимны.

Аннабель поспешно шла к дому. Она гостила у подруги и немного задержалась. Нужно было готовить обед для семьи, а этим занималась именно она. Мать, работая в магазине, не успевала с готовкой. Аннабель готовить любила, не говоря уже о том, что ее очень хвалили за кулинарный талант. Ну наконец-то она хоть в чем-то лучше других.

Девушка незаметно проскользнула мимо магазина, чтобы мать не заметила, что она опоздала, и не начала ругать ее.

Она уже дошла до двери, ведущей в жилые комнаты, и как раз выудила из кармана ключ, когда за ее спиной раздался мужской голос:

— Подождите, милая девушка, я хотел бы кое о чем спросить.

Удивившись, Аннабель обернулась. По говору незнакомца она легко определила, что он нездешний. Вообще-то, девушка знала только одного человека, который говорил по-английски с таким же резким акцентом, как этот человек, — ее мать!

Она смотрела в зеленые глаза высокого светловолосого мужчины средних лет. Его губы кривились в насмешливой улыбке. На нем был белый жилет с тяжелой цепочкой часов.

— Да, пожалуйста. Что вам угодно? — вежливо поинтересовалась она, хотя ей очень не нравилось, что незнакомец, судя по всему, собирался зайти вслед за ней в дом.

— Я ищу семейство Брэдли. Мне сказали, что они живут в этом доме.

— Это верно. Я Аннабель Брэдли, старшая дочь. Вы наверняка пришли к моему отцу?

Незнакомец неприятно усмехнулся.

— Ах, мне будет достаточно и твоей матери.

— Ее вы найдете в магазине, но позвольте задать вам вопрос. Вы покупатель? Иначе откуда вы знаете моих родителей? — Аннабель пристально посмотрела на него. В незнакомце было что-то странное.

— О, это долгая история. Мы знакомы еще с тех времен, когда твой отец был золотоискателем в Австралии, а твоя мать… — Он не договорил, подошел к ней на шаг и вдруг, не спросив позволения, коснулся рукой ее светлых кудрей, выглядывавших из-под шляпки, а затем вдруг пробормотал: — У моей матери такие же мягкие волосы, как у тебя. И такие же зеленые глаза. А ну-ка, посмотри на меня! — И он присвистнул.

Аннабель отошла в сторону. Незнакомец пугал ее.

— Волосы мне достались от отца, — быстро ответила она.

— Вот как, вот как, от отца? Ты ведь говоришь о мистере Брэдли, верно? — В его голосе звучала настороженность.

Внезапно Аннабель почувствовала страх перед незнакомцем. Почему он так бесстыдно ее разглядывает? Девушке хотелось только одного: скорее спрятаться в доме и захлопнуть дверь перед носом чужака!

— Сколько тебе лет, девочка?

— Семнадцать!

— Прекрасный возраст! Ты умеешь танцевать или играть на шарманке?

Аннабель молча покачала головой, повернулась к нему спиной, открыла дверь и с гулко бьющимся сердцем спряталась в доме. В ушах звучал оглушительный смех незнакомца. Аннабель твердо решила попросить отца починить наконец замок в нижней двери.

Обслужив всех покупателей, Марианна Брэдли прибрала на полках. Все всегда должно выглядеть аппетитно — таков был ее девиз, и она неукоснительно придерживалась его. «Магазин колониальных товаров Брэдли» был самым аккуратным магазином во всем Данидине.

От размышлений Марианну оторвал звонок дверного колокольчика: в магазин вошел новый покупатель. Она бросила на него беглый взгляд и продолжила убирать на полках. Иногда людям нравилось осмотреться в магазине, чтобы им никто не мешал.

— Скажите, что я могу для вас сделать?

— Я хотел бы того кругленького ребенка, который принадлежит мне!

Женщина испуганно обернулась. Она не поверила своим глазам, но сомнений быть не могло. Эти зеленые глаза она узнала бы из тысячи. И даже эта щегольская жилетка по-прежнему на нем.

— Вальдемар, что… что ты здесь делаешь? — дрожащим голосом спросила она.

— У нас с мистером Брэдли старые счеты. Он забрал у меня то, что принадлежит мне: мою шлюху!

Он угрожающе приблизился, провоцируя ее, и тяжело облокотился на прилавок.

Марианне стало дурно. Вблизи он казался старым и потрепанным. Постаревший хвастун. «Главное — не показать, что я умираю от страха!» — подумала она.

— И что тебе здесь на самом деле нужно? — сохраняя внешнее спокойствие, поинтересовалась она.

— Я тебе уже все сказал. Я хочу забрать девочку, которая принадлежит мне и с которой мы только что так мило поболтали.

— Ты с ума сошел? Это наша дочь. Наша с Уильямом. Какое отношение ты имеешь к моему ребенку? Убирайся! Если мой муж увидит тебя здесь, тебе не поздоровится!

— Ого, а ты по-прежнему горячая штучка, черная дьяволица, — насмешливо прошипел он. — Но перейдем к делу! Чтобы не покалечить твоего мужа, я не стану встречаться с ним, если ты отдашь мне дочь!

— Проклятье, и думать даже не смей, что я отдам тебе нашего ребенка! Ты совсем с ума сошел? Мы не в Эспе живем, где матери продают детей, чтобы семья не умерла с голоду!

— Посмотри мне в глаза! — властно приказал он. — Ну, что ты там видишь? Глаза девчонки! Кроме того, она вылитая копия моей матери.

В отчаянии Марианна отвела взгляд.

— Как… как ты меня нашел? — дрожащим голосом спросила она.

— В Сандхерсте стало скучно. Многие парни уехали в Новую Зеландию, и я тоже решил попытать здесь счастья. Да, а потом я случайно проходил мимо и увидел вывеску «Брэдли». Тут я насторожился. И точно: через какое-то время ты вышла с этим парнем. Вот тогда-то я и решил начистить ему рожу за то, что он со мной сделал. Но теперь я придумал кое-что получше.

— Пожалуйста, уходи! Хочешь денег? Можешь забрать выручку из кассы.

— Ты не можешь отнять у меня любимого ребенка, — ухмыляясь, заявил он.

— Прекрати этот отвратительный спектакль! Ты даже не знал, что у тебя есть дочь! И ты наверняка хочешь забрать ее только затем, чтобы сделать из нее… — Марианна в ужасе зажала рот ладонью.

— Спасибо! Вот ты и призналась. Я хочу сказать, что она, конечно, очень на меня похожа, но это могла быть простая случайность…

С трудом переводя дух, Марианна обошла прилавок и набросилась на незваного гостя.

— Ты, грязная свинья! — вскричала она, колотя кулаками по его груди.

А тот лишь рассмеялся и схватил ее за запястья.

— Ах, моя маленькая черненькая чертовка! У меня могут появиться очень глупые мысли насчет тебя, хоть ты уже и не такая хорошенькая, как раньше. Слушай внимательно, что я скажу! Я вернусь сегодня вечером и заберу своего ребенка, ты поняла? В качестве компенсации за то, что он отнял у меня тебя.

— Ты ведь не собираешься… — пролепетала Марианна.

— Что ты! Я не стану продавать свою кровиночку пьяным негодяям. Кроме того, она, к сожалению, не такая красавица, как ее мать. Но я старею и очень нуждаюсь в любящей дочери, которая будет готовить для меня и поддерживать в доме порядок. Она ведь умеет готовить, правда?

Марианна стояла как громом пораженная, не в силах вымолвить ни слова.

— До вечера! — усмехнувшись, произнес Вальдемар и на прощание больно ущипнул ее за зад.

Марианна взвыла от ярости и отчаяния и вышла из магазина вслед за ним. Повесила на дверь магазина табличку, на которой аккуратным почерком было выведено: «Сейчас вернусь!»

Если бы в этот миг Марианна Брэдли могла предположить, что ей никогда больше не стоять за этим прилавком, мысль об этом разбила бы ей сердце.

Она бросилась наверх, вбежала в кухню. Аннабель стояла у плиты.

— Мама, там приходил такой странный человек…

Марианна молча подошла к дочери и крепко обняла ее.

— Он больше не вернется, — пробормотала она.

Аннабель смотрела на мать, испытывая смешанное чувство радости и удивления. И Марианна знала почему. Она редко обнимала Аннабель. Слишком редко! «Скорее бы Уильям вернулся с покупками!» — думала она, помогая дочери чистить картофель.

Сразу же после обеда Марианна, к огромному удивлению детей, утащила Уильяма в спальню со словами: «Сегодня у нас будет послеобеденный сон».

Перерывы семья Брэдли устраивала только на обед и ужин. Обычно же они всегда были готовы принимать и обслуживать покупателей.

Уильям не сопротивлялся. Едва за ними закрылась дверь, как он, не в силах сдерживать любопытство, произнес:

— Марианна, что это с тобой? Ты белее мела. Говори, что у тебя на душе.

Марианна громко всхлипнула. Прошло некоторое время, прежде чем она взяла себя в руки и смогла рассказать Уильяму о случившемся.

Обуреваемый гневом, тот сжал кулаки и решительно произнес:

— Эта свинья не получит мою дочь, можешь быть в этом уверена. Пусть только попробует.

Марианна глубоко вздохнула.

— И ты думаешь, что справишься с ним?

— Конечно, но вы должны исчезнуть. Все вчетвером. Будет лучше, если ты поедешь с детьми в горы, в заброшенную хижину Тома. Ну, ты знаешь. Туда, где мы неделю отдыхали прошлым летом.

— Но как мы попадем в то место без тебя? Наша повозка слишком большая, я не смогу управлять ею в горах…

— Оливия умеет ездить верхом, так ведь?

— Да, еще лучше, чем я!

— Хорошо. Значит, я куплю вам двух крепких лошадей, которые смогут выдержать по два человека. Ты поедешь с Аннабель, а Оливия с Аби. А может, удастся найти повозку поменьше.

С этими словами Уильям бросился к двери.

— Куда ты?

— Покупать лошадей. Чем раньше вы будете там, тем лучше. Я хочу быть уверен, что вы далеко от этого типа. Сейчас я приведу лошадей, а ты скажешь детям, что вы едете в горы.

Уильям изо всех сил старался говорить спокойно, но обмануть Марианну ему не удалось. Она чувствовала, что муж кипит от ярости.

Дочери были отнюдь не в восторге от перспективы срочной поездки в горы. Хотя у них были каникулы, они в этот день намеревались заняться совершенно другими делами. Аннабель после обеда планировала наведаться в гости к подруге, Абигайль хотела поиграть с соседскими мальчишками, а Оливия вообще ненавидела горную хижину отцовского друга Тома.

Но Марианна, чеканя каждое слово, веско произнесла, обращаясь к дочерям:

— Собирайте все самое необходимое. Через час выезжаем.

И действительно, спустя час они стояли перед домом, собранные и готовые к отъезду. Если бы ситуация не была настолько серьезной, Марианна рассмеялась бы. Все три сестры были разными и по-разному подготовились к поездке. Оливия собрала чемодан, в котором, наверное, лежали все ее платья, в то время как Аннабель взяла с собой только маленькую сумочку, а Абигайль не взяла вообще ничего, кроме двух кукол, которых держала под мышкой.

Марианна как раз размышляла над тем, как убедить Оливию оставить дома красивые платья, когда из-за угла выехал Уильям на запряженной лошадьми повозке. Она была небольшой и вполне годилась для гор. Что ж, Оливия могла взять с собой чемодан.

Уильям ободряюще улыбнулся жене, помог девочкам сложить вещи.

Прежде чем взобраться на козлы, Марианна обняла мужа, изо всех сил стараясь сдерживать слезы. Дочери ни в коем случае не должны видеть, что она плачет. Они и без того, похоже, чувствовали, что в воздухе пахнет бедой, потому что вели себя удивительно спокойно. Обычно они болтали и ссорились без остановки, а сегодня притихли. Даже маленькая Абигайль казалась не такой радостной, как обычно.

— Береги себя! — прошептала Марианна на ухо Уильяму.

— Я справлюсь, — храбро ответил тот.

— Я так люблю тебя, — прошептала женщина.

Уильям крепче прижал ее к себе. По телу пробежала приятная волна. Марианна никогда не говорила ему этих слов, да еще с такой теплотой! Он столько лет ждал этого, и теперь, в столь жуткой ситуации, она признается ему в любви. Ничего лучшего он и представить себе не мог. Это придавало сил сделать то, что нужно было сделать, чтобы защитить семью. Уильям долго махал им вслед.

Часы до вечера пролетели незаметно. Уильям нервничал. Он был миролюбивым человеком и никогда прежде не дрался. Поэтому ему очень хотелось, чтобы этот тип вообще не возвращался, но он прекрасно понимал, что это его желание никогда не исполнится.

Вскоре после наступления темноты зазвенел звонок у входной двери. Уильям Ч. Брэдли поежился. «Словно похоронный колокол!» — подумал он, и его прошиб холодный пот.

— Кто это здесь у нас? — воскликнул гость. — Похититель моей возлюбленной. Смотри-ка!

Уильям едва сдержался. Больше всего на свете ему хотелось немедленно заткнуть нахалу его поганый рот.

— Ты не пригласишь меня войти? — усмехнулся Вальдемар.

— Вы не переступите порог моего дома! — резко ответил Уильям, сделал шаг, вышел за дверь и захлопнул ее за собой. — А теперь убирайтесь! Или вам помочь?

Вальдемар перестал улыбаться.

— Только если ты отдашь мне девчонку!

— Вы не заберете мою дочь!

— Твою дочь? — грязно усмехнулся Вальдемар. — Маленькая шлюха кое-что тебе не рассказала.

Уильям едва не ударил этого мерзавца по лицу, но он сумел взять себя в руки. Впрочем, он понимал, что долго сдерживать себя ему вряд ли удастся.

— Вы не получите мою дочь. А теперь уходите!

— Значит, не хочешь отдавать? Ладно, тогда мы предоставим право решать юной леди. Ты не можешь запретить мне сказать ей, что я ее отец. Так что веди ее сюда!

— Ее нет. И я в последний раз прошу вас оставить мою семью в покое.

Вальдемар усмехнулся.

— У меня полно времени. И однажды я подкараулю ее и скажу все. Ты не сможешь мне помешать и…

Он не договорил, потому что Уильям грубо схватил его за плечи.

— Вы не сделаете этого, вы…

— Ты мне угрожаешь? — Вальдемар оттолкнул Уильяма и криво усмехнулся.

Тот пошатнулся, но в последний момент успел схватиться за перила лестницы. Однако теперь его было не удержать. Уильям размахнулся и ударил противника кулаком в лицо. Послышался хруст, на миг Вальдемар растерялся, а затем, в свою очередь, накинулся на Уильяма, нанеся ему удар в лоб. Глаза залило кровью, мужчина ничего не видел. Вне себя от слепой ярости, Уильям ударил Вальдемара ногой. Тот страшно вскрикнул, а затем послышался ужасающий грохот. Уильям провел рукой по глазам и только тогда увидел, что произошло: его противник упал с лестницы спиной вперед и теперь лежал у ее основания в странной позе. Уильям сбежал по ступенькам, опустился на колени рядом с Вальдемаром. Мужчина лежал на спине и смотрел на него широко открытыми безжизненными глазами. Крови нигде не было видно. «Он сломал себе шею», — с ужасом осознал Уильям.

Роторуа, май 1901

Войдя в комнату матери, чтобы помыть ее, Аннабель испугалась. Марианна плакала во сне.

— Мама? — встревоженно позвала она.

Марианна всхлипнула и закричала:

— Нет, ты ее не получишь. Нет! Никогда!

Аннабель растерялась. Нужно ли потрясти мать за плечо и разбудить или оставить в объятиях кошмара?

Но не успела женщина принять решение, как Марианна села на постели и резко открыла глаза.

— Аннабель! — простонала она. — Моя Аннабель!

Не успела та опомниться, как мать обняла ее и крепко прижала к себе.

— Мне приснилось, что тебя забрали у меня, — хриплым от волнения голосом произнесла Марианна, словно извиняясь.

— Расскажешь мне сон? — осторожно спросила Аннабель.

Марианна покачала головой. Нет, она не могла этого сделать! Во сне Вальдемар отнял у нее Аннабель. Это было ужасно. Он ворвался в ту хижину в горах и просто забрал ее. Уильяма с ними не было, и она не могла спасти девушку, вырвав ее из лап преступника.

Тяжело дыша, женщина пыталась успокоиться. Этот страх, этот ужасный страх потерять ребенка Марианна чувствовала каждой клеточкой своего тела. Вцепившись в Аннабель, она судорожно сглотнула. Аннабель… Она плакала за Аннабель. Сердце захлестнула волна нежности. Никогда прежде она не чувствовала такой любви к старшей дочери. Она схватила Аннабель за руку и крепко сжала ее.

— Я так ужасно боюсь потерять тебя, — простонала Марианна, вглядываясь в лицо дочери. «За последний год она стала стройнее и красивее, — подумала она. — Я не хочу терять ее!» И внезапно ей стало стыдно за то, что она причинила своей девочке. Разве Аннабель не была всегда рядом с ней? Разве не мыла ее, не заботилась о ней, при этом безропотно снося все подлости со стороны матери?

— Прости меня, — всхлипнула Марианна. — Пожалуйста, Аннабель, прости меня!

— Тебе нет нужды извиняться передо мной, — смутилась Аннабель.

— Нет, я должна! — решительно возразила Марианна. — Я не всегда была добра к тебе.

Глядя в растерянное лицо Аннабель, она настойчиво произнесла:

— Девочка моя, мне ужасно жаль. Сон открыл мне глаза. Я так ужасно боялась потерять тебя. Пожалуйста, поверь мне. У меня остались только вы с Абигайль. И я люблю тебя так же, как ее. Ты всегда была такой не похожей на сестер и, в первую очередь, на меня, но всегда была готова помочь. Вспомни, как ты готовила нам, когда была еще совсем юной девушкой, потому что мне приходилось стоять за прилавком… Господи, что бы я без тебя делала? Аннабель, мне так жаль. Я…

— Ах, мама, пожалуйста! — вздохнула Аннабель и невольно провела руками по щекам. Ей было неприятно, что вдруг пришлось присутствовать при всплеске потаенных чувств матери, да и сама она была слишком взволнована. Может быть, рассказать Марианне?

— Мама, недавно со мной произошло нечто странное, и это очень тревожит меня. Не хочешь выслушать меня? — осторожно спросила женщина.

По лицу Марианны промелькнула улыбка.

— Да, я хочу узнать, что тебя волнует.

— Я достала из кладовки Лилли, чтобы сшить для ребенка Абигайль похожую игрушку… — Аннабель вздохнула и умолкла. Внезапно она подумала, что, наверное, не стоит посвящать в это мать.

— Что бы там ни было, расскажи мне, пожалуйста!

Аннабель нерешительно продолжила:

— Пайка увидела куклу и сказала, что у нее тоже была когда-то такая тряпичная кукла. А еще она сказала, что она любила свою тряпичную куклу больше, чем своих фарфоровых.

— Пайка играла фарфоровыми куклами?

— Вот именно, меня это тоже удивило, но что смутило меня еще больше… Говоря о кукле, она назвала ее Лилли.

Марианна резко села на кровати.

— Она действительно называла ее Лилли?

Аннабель кивнула.

— И она утверждает, что потеряла эту куклу. Что я хочу сказать… Это ведь странно, правда?

— Но… Но ведь это может означать только одно… что она… Я имею в виду, что ведь это может знать только Элизабет…

Аннабель вновь кивнула.

— Если бы я не знала наверняка, что Пайка родом из племени маори, я бы подумала, что…

Марианна осторожно взяла Аннабель за руку.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Я подумала о том же. Что, если бы она оказалась нашей Элизабет…

— Но у Элизабет были светло-русые волосы…

— Такие же, как у Аби! И как у Оливии в детстве, а потом они у нее стали черными как смоль…

— Мама, но ведь этого не может быть. Ее мать была маори. Всему этому должно быть другое объяснение.

— Поэтому я прониклась к ней таким доверием. Поэтому мне перестала сниться Элизабет, когда в доме появилась Пайка.

— Мама, этого не может быть. Слушай, мне уже тоже перестали сниться про нее такие страшные сны, но все это потому, что я призналась во всем Гордону… — Женщина испуганно зажала рот ладонью.

— В чем ты ему призналась?

— Я вернулась тогда без нее, потому что в ту ночь у меня случился выкидыш.

— Боже мой! А я так упрекала тебя. Мне жаль. Мне очень жаль, — лепетала Марианна.

— Ах, мама, это было давно. И я уже привыкла жить с тем, что в одну ночь я потеряла обоих детей.

— Но если окажется, что Лиззи спаслась? Ведь ее тело так и не нашли. Кто же лучше тебя знает, что гроб остался пустым?

Аннабель тяжело вздохнула.

— Я знаю. Но ведь если бы она спаслась, ее привезли бы к нам, ведь по ней явно видно было, что она белая! А тогда все в округе знали, что наша дочь пропала во время извержения вулкана!

— Я спрошу Пайку, помнит ли она свое раннее детство! — Щеки Марианны покраснели от волнения.

— Мама, нет, ни в коем случае. Мы не имеем права приставать к ней со своими домыслами. Что, если мать Пайки тоже сшила ей тряпичную куклу?

— И тоже назвала ее Лилли? Ты и сама не веришь в то, что говоришь!

Аннабель застонала.

— Тем не менее мы не имеем права мучить ее только потому, что… — Она оборвала себя на полуслове. — Нужно поехать с Пайкой в Те-Вайроа, туда, где произошло несчастье… — Она снова запнулась. — Глупости! Ничего нет, ни озера, ни террас, ни деревни…

— Тогда давай поедем вместе к Похуту. Там я в последний раз видела дух Элизабет.

— Ты действительно хочешь поехать к Похуту? — Аннабель не поверила своим ушам.

— Да, Пайка любит гейзер. Пока будем ждать извержения, можем ненавязчиво перевести разговор на вулкан и Элизабет. Кто знает, может быть, она вспомнит еще что-то?

Аннабель с сомнением поглядела на мать.

— Ненавязчиво? Думаю, ни ты, ни я не умеем делать этого. Я же плачу всякий раз, стоит мне упомянуть ее имя.

Марианна серьезно поглядела на дочь.

— Не без этого. Поэтому нам обеим пойдет на пользу, если мы поплачем о нашей малышке вдвоем… — Женщина глубоко вздохнула. — Я знаю, что надежда на то, что Пайка — наше потерянное дитя, очень мала. Прошу тебя, оставь эту соломинку, чтобы мне было за что держаться. И даже если Пайка ничего не вспомнит, потому что для ее тряпичной куклы есть совершенно другое объяснение, мы наконец-то обретем мир. Мир, которого у нас до сих пор не было, потому что я во всем винила тебя.

— Но я же оставила Элизабет, потому что этот второй ребенок был для меня так важен… — простонала Аннабель.

— Нет, нет! В тот вечер ты не могла поступить иначе…

— Нет, я должна была поверить старому маори! — В голосе Аннабель звучало отчаяние.

— Дитя мое, я сделала много ошибок, но умоляю тебя: не терзай себя, как я терзала все это время тебя! Пожалуйста, убеди своего мужа отвезти нас туда. Гордон будет не в восторге, потому что последний отрезок пути ему придется нести меня.

— Кстати, что насчет Гордона? Сказать ему правду?

— Подожди, пока мы не приедем туда. Насколько я знаю твоего мужа, он просто посмотрит на нас сочувственно и скажет, что мы сошли с ума. Я прямо слышу, как он ворчит: «Почему это у Пайки не могло быть куклы по имени Лилли?»

— Ты права.

Внезапно Марианна просияла.

— Значит, Дункан мог бы наконец-то жениться на Пайке. Я хочу сказать, что она, как выяснилось, не маори…

— Мама, прошу тебя, зато Дункан…

— А что с Дунканом? — резко поинтересовалась Марианна.

Аннабель помедлила какое-то время, но затем рассказала матери о том, что произошло в Окленде на похоронах Оливии.

Марианна выслушала ее с каменным лицом, а затем пробормотала:

— Ты посмотри-ка! Значит, Оливия подсунула доброму Алану кукушонка… Теперь мне многое становится понятным…

В дверь негромко постучали. Марианна и Аннабель испуганно переглянулись.

Дверь осторожно открылась, и в комнату вошла Пайка.

— Я не хотела мешать, — извиняющимся тоном произнесла девушка.

— Ты не помешала! — в один голос заявили Аннабель и Марианна.

Первой пришла в себя Марианна.

— Пайка, как насчет того, чтобы в ближайшем будущем устроить вылазку к Похуту?

— Я не против, — ответила девушка и добавила: — Я просто хотела сказать вам, что приехал мой дядя, Анару Рангити. Он остановится в отеле на пару дней, и я бы хотела с ним поболтать. И еще я собиралась спросить, нужно ли одеть вас и отвезти к озеру или…

— Нет, нет, все в порядке, сегодня этим займется Аннабель. Иди к своему дяде, дитя мое! — торопливо перебила ее Марианна.

Аннабель заметила, что слово «дядя» она произнесла несколько язвительнее, чем следовало бы. Едва Пайка вышла из комнаты, как она спросила:

— Мама, а как ты думаешь, может, было бы неплохо пригласить на вылазку и мистера Рангити?

— Того маори, который мою дочь… Никогда!

Аннабель решила не обращать внимания на ядовитое замечание матери.

— Я просто подумала… Может, он что-нибудь знает о детстве Пайки… По крайней мере когда он привел Пайку к нам, то сказал, что мог бы навести справки в той деревне, где жила Пайка с матерью.

— Нет! Ни в коем случае. Я ничем не хочу быть обязанной этому типу. Он обесчестил твою сестру.

— Мама, он сделал это не против ее воли. Наверное, они действительно любили друг друга!

Марианна язвительно хмыкнула.

— Твоя сестра Оливия и маори? Невообразимо! Этот тип соблазнил ее или сделал кое-что похуже! Все мужчины одинаковы!

Пока Аннабель помогала ей надеть платье, Марианна впервые в жизни без горечи вспоминала день, когда ей пришлось бросить все.

И впервые воспоминания об этом не были отравлены немым упреком в адрес Аннабель, которая на самом деле ни в чем не была виновата.

Данидин, январь 1875

Уильям потрясенно смотрел на мертвого противника. Лишь спустя какое-то время он пришел в себя и решил позвать на помощь. Сделав несколько шагов, он остановился. Не сочтут ли его убийцей? Подумал о семье и повернул назад.

Но что же делать с этим типом? При мысли о том, чтобы избавиться от тела, сердце едва не выпрыгнуло из груди. «Нужно все хорошенько обдумать, — сказал он себе. — Погружу его на повозку и увезу отсюда».

Недолго думая, Уильям начал действовать. Завернув мертвеца в мешковину, он вытащил его из дома и положил в повозку. Затем поехал к воде, решив оставить его на берегу. Но когда он увидел освещенную луной небольшую лодочку, ему в голову пришла другая идея. Стеная и кряхтя, он снял Вальдемара с повозки, положил его в лодку и погреб на середину озера. Стояла спокойная летняя ночь. Воздух был теплым, дул слабый ветерок.

Когда от берега было достаточно далеко, Уильям сбросил тело в воду и как можно быстрее вернулся назад. И только снова усевшись на козлы, мужчина почувствовал, как на него со всей силой навалился весь ужас случившегося. Дрожа от волнения, он отчаянно бормотал:

— Я убил человека. Я убил человека!

Но потом Уильям подумал об Аннабель и о том, что он, по сути, спас ее, и постепенно успокоился. Он уверенно правил лошадью и вскоре подъехал к дому.

Однако едва он открыл дверь, как мысль о том, что рано или поздно труп Вальдемара обнаружат и выйдут на его след, вновь растревожила Уильяма. Он не боялся, что может оказаться в тюрьме, его больше волновало другое. Что будет с Аннабель? Тогда она узнает, кто ее отец, а Уильям не мог и не хотел идти на такой риск. Дрожащими руками он быстро собрал все необходимые вещи, затем отыскал в шкафу Марианны самые красивые платья и побросал их в дорожный сундук. Собрал необходимую одежду и для дочерей. Открыв шкаф Оливии, он невольно усмехнулся. Та уже собрала все, уезжая в глушь.

Погрузив вещи в повозку, он направился в магазин и взял все необходимые продукты. Кто знает, сколько придется прожить в хижине. А потом? Что потом?

Он ломал голову над этим вопросом на протяжении всей долгой дороги до Лоренс. Он ехал всю ночь без остановки, надеясь, что лошадь не подведет. Если поторопиться, то по такой погоде можно проехать все расстояние за семь часов.

Утро уже давно наступило, когда он наконец добрался до хижины. Вокруг было тихо, слышалось лишь пение птиц. Мужчина на цыпочках вошел в дом. Он не хотел будить семью, но Марианна сонным голосом произнесла:

— Уильям, это ты?

— Да, я. Спи, сокровище мое! Я тебе потом все расскажу.

— Нет, пожалуйста, давай выйдем на улицу, чтобы не разбудить девочек. — Марианна быстро вскочила. На ней по-прежнему была та же одежда, в которой она отправилась в путь.

Выйдя на яркий утренний свет, Марианна резко вскрикнула.

— Боже мой, Уильям, что случилось? Он побил тебя! У тебя глаз почти полностью заплыл. Пойдем, я принесу из реки холодной воды.

Уильям едва удержался, схватившись за валун.

— Марианна, он мертв!

— Кто мертв?

— Вальдемар. Мы подрались, и он упал с лестницы и сломал себе шею.

— Господи! И что теперь?

— Теперь мы спокойно подумаем, куда поедем.

— Но почему мы просто не можем вернуться домой, если этот человек больше ничего не сможет нам сделать?

— Потому что однажды его найдут. И если след приведет ко мне, будет суд. И тогда Аннабель узнает, что этот мерзавец был ее отцом.

— Но разве мы можем бросить все из-за этого? Ведь его могут и не найти вовсе…

— Мы должны! Марианна, пожалуйста, поклянись мне, что никогда не скажешь об этом ни единой живой душе! Это разобьет бедняжке сердце. Ты поняла меня?

Жена слабо кивнула.

— Поклянись, прошу!

— Я клянусь тебе, что ни одна живая душа не узнает от меня, что Аннабель не твоя дочь.

— Спасибо, Марианна. А теперь давай подумаем о будущем. Я загрузил повозку самым необходимым, взял все нужные вещи. Кроме того, мы скопили достаточно денег, чтобы открыть магазин где-нибудь в другом месте… — Он не договорил и закрыл лицо руками. — Я забыл взять деньги, — бесцветным голосом произнес он.

Вот уже четыре дня они жили в хижине. Уильям уехал за деньгами на вторую ночь. Марианна начала волноваться, потому что рассчитывала, что муж вернется раньше, а его до сих пор не было.

Девочки тем временем уже смирились с вылазкой в горы. Сейчас они все вместе были внизу, у реки, и пытались ловить форель. Аннабель, которую Уильям еще в детстве научил ловить рыбу, была на седьмом небе от счастья, когда ей удалось найти старую удочку. Будучи ребенком, она часто ездила с ним на реку.

Марианна сидела в траве и наблюдала за дочерями. Во время рыбной ловли все слушали команды Аннабель. Ей подчинялась даже Оливия, стоявшая немного в стороне в красивом городском платье. Аннабель и Абигайль в отличие от нее целый день бегали просто в нижнем белье.

Как обычно, наблюдая за своими девочками, она отмечала, насколько ребячлива еще Аннабель. Выбор хорошей пары станет нелегкой задачей. Что ждет их в будущем? Найдет ли она когда-нибудь подходящих мужей для дочерей, если они, вполне вероятно, будут жить в ужасной глуши? Уильям упоминал о местечке под названием Роторуа, он говорил, что настолько далеко от крупных городов их никто не найдет. В ближайшие годы там будто бы можно будет зарабатывать на приезжих, потому что неподалеку от поселка есть известковые террасы, привлекающие туристов. Все это Уильям как-то слышал от одного из клиентов. Деревенские маори уже давно проворачивают отличные сделки, показывая путешественникам это чудо природы.

В глубине души Марианна по-прежнему надеялась на то, что они смогут вернуться к привычной жизни. Она вздохнула. Почему Уильям так долго не возвращается?

«Плохой знак», — думала Марианна, когда Аннабель поймала на крючок кумжу, которую так нелегко поймать. Она вся сияла от счастья, но Оливия вскрикнула, увидев, как сестра руками сняла ее с крючка и бросила в ведро.

— Наш ужин! — с гордостью в голосе воскликнула старшая дочь.

Хоть Марианна и считала рыбалку не женским делом, она была рада, что дочь вообще поймала хоть что-то, поскольку в противном случае пришлось бы удовольствоваться сладким картофелем.

— Отличная работа! — крикнула Марианна. — Может быть, ты поймаешь еще одну, чтобы хватило всем?

— Я ни кусочка не съем, — заныла Оливия.

— Ты привереда! — заявила Абигайль, но Аннабель не обращала внимания на ссору сестер. Умелым движением она снова забросила удочку и всего через несколько минут вытащила еще одну извивавшуюся на крючке рыбу, на этот раз форель.

После ужина они еще немного посидели на веранде, зачарованно наблюдая, как прячется за горы солнце, но беспокойство Марианны постепенно росло.

— Где папочка? — поинтересовалась Абигайль.

— Кто-то же должен работать в магазине, — уклончиво ответила Марианна и отправила дочерей спать. Ожидание действовало на нервы. Она так тревожилась, что осталась сидеть на террасе и смотреть в звездное небо.

Через какое-то время она услышала стук подков. Уильям. Наконец-то!

— Где ты так долго был? — прошептала она.

— Нужно убираться как можно скорее. Они нашли его.

Звезды светили так ярко, что она увидела лицо Уильяма и испугалась. Оно было бледным и неухоженным. Глаза казались старыми и усталыми.

— Боже мой, что случилось-то?

Не в силах произнести ни слова от ужаса, Уильям протянул жене музыкальную шкатулку из их магазина.

Та в недоумении повертела ее в руках.

— Открой ее! — попросил он.

Марианна послушалась. В шкатулке она нашла газетную статью. Читая ее, она постепенно бледнела.

— Мы уезжаем завтра же утром!

— Я люблю тебя! — прошептал Уильям, протягивая ей большую коробку.

Марианна в недоумении уставилась на свою шарманку.

Данидин, июнь 1901

Дункан жил в меблированной комнате, которую снимал у шотландки неподалеку от университета Отаго. Сначала он ходил на лекции по праву, а потом решил изучать медицину. Сердцем он всегда тянулся к этому и в конце концов решил пойти своим путем. Его родной отец хотел видеть его судьей, отец, у которого он вырос, — торговцем смолой каури. Теперь он станет тем, кем всегда мечтал быть.

Сделав выбор в пользу медицины, Дункан был доволен жизнью. По крайней мере в отношении того, что касалось выбора профессии. В остальном же он все больше и больше впадал в задумчивость. Если он не сидел над учебниками, то устраивал продолжительные прогулки по длинным городским пляжам. Соленый аромат моря и свежий ветер помогали ему собраться с мыслями. Он долго боролся с самим собой, но все-таки заставил себя написать письмо Алану Гамильтону. Официально он по-прежнему считался его сыном и хотел узнать, согласен ли он с этим. С момента отправки письма прошло уже несколько недель, и Дункан начал опасаться, что ответа никогда не получит.

Ветер был настолько сильным, что волны разбивались о берег со страшным грохотом. «Интересно, где живут Пайка с Маакой?» — размышлял он. В последнем письме отцу, с которым он регулярно переписывался, Дункан наконец-то отважился спросить о ней, но ответа пока не получил. Может быть, однажды Клара сумеет заставить его забыть о Пайке?

Он мало общался с сокурсниками, и свободное время в основном проводил с красивой Кларой из Данидина. Она изучала медицину, как и он. Несмотря на то что женщин в Отаго допускали учиться по всем специальностям, лишь немногие связывали свое будущее с работой, рассчитывая, что в первую очередь будут женами и матерями. Клара была одной из немногих. Ее полностью поддерживал отец, она была его единственным ребенком. И сегодня Дункан был приглашен на обед к доктору Макмеррею и его дочери.

Дункан не знал, стоит ли радоваться этому приглашению, поскольку предполагал, что Клара может неверно истолковать его визит. До сих пор его отношения с Кларой строились на чисто дружеской основе, но он чувствовал, что она надеется на большее с его стороны. Она была самой красивой девушкой в округе, и поклонники не давали ей прохода. В Данидине почти все студенты-медики были влюблены в нее.

Молодой человек внезапно остановился. Но на этот раз у него перехватило дыхание не от резкого южного ветра, а от собственных мыслей. «Я не могу навечно отдать сердце женщине, которая просто исчезла из моей жизни», — сказал он себе, приняв решение. Затем, подняв воротник пальто, Дункан ушел с пустынного пляжа Сент-Клер и, окрыленный, отправился домой.

Доктор Макмеррей и его дочь жили в роскошном деревянном доме. Супруга доктора недавно умерла. Дункан и Клара сблизились, поскольку оба мучились от безвременной утраты матери.

Глаза Клары вспыхнули, когда она открыла дверь и увидела Дункана. Ее отец тоже приветствовал его, выйдя в прихожую. В этом уютном доме не было места показной учтивости, все вели себя совершенно искренне, и Дункан чувствовал себя отлично.

К ужину Клара приготовила жаркое из баранины и несколько раз извинилась, заявив, что плохо готовит. Ее отец смеялся и говорил, что, судя по всему, дочь напрашивается на комплимент.

— И что вы собираетесь делать дальше, я имею в виду, когда закончите учебу? — поинтересовался доктор Макмеррей.

Дункан быстро ответил:

— У меня будет своя маленькая практика. Там, где я действительно буду нужен людям.

Доктор с довольным видом кивнул дочери и похвалил разумное решение молодого человека.

Клара, глядя на товарища, ослепительно улыбалась. По выражению ее лица Дункан легко читал мысли девушки. Именно ему, ее избраннику, можно будет позднее доверить отцовскую практику.

«Я буду идиотом, если наконец не сделаю ей предложение, — мелькнула мысль у Дункана. — Передо мной сидит самая роскошная девушка, о которой только можно мечтать. Передо мной открывается перспектива сделать карьеру в самом чудесном городе из всех, что я знаю. А я до сих пор тоскую по той, которая разбила мне сердце…»

— Может быть, вы хотите еще жаркого? — вежливо поинтересовался доктор Макмеррей и протянул ему тарелку.

Дункан вежливо отказался. Ему было дурно. Не от еды, а от осознания того, что он глупец. Ему было не по себе. Больше всего хотелось пойти домой.

Клара почувствовала, что в мыслях он где-то далеко. Она пристально смотрела на него. А Дункан, похоже, нервничал все сильнее.

Сразу же после ужина доктор произнес:

— Пойду к себе, молодой человек, чтобы вы могли спокойно поболтать с Кларой. Не стоит притворяться. Видно же, что у вас что-то на душе. Думаю, в таком деле я лишний. — И он улыбнулся.

— Нет, нет, вы совсем не мешаете, — поспешно заверил его Дункан, но доктор все равно ушел.

— Вам наверняка есть о чем поговорить. О медицинских проблемах, — пошутил он, выходя из комнаты, и подмигнул дочери.

Когда его шаги стихли в коридоре, Клара, словно извиняясь, сказала:

— Мне не хотелось бы, чтобы сложилось впечатление, будто тебя представляли будущему тестю. Мне очень жаль…

Дункан подошел к Кларе на шаг, обнял ее и нежно прижал к себе.

— Разве это было не так? — шутливо произнес он.

Клара улыбнулась.

— Так, но ты не должен был догадаться.

— Значит, я могу поцеловать тебя сейчас, верно? — лукаво улыбнулся молодой человек.

— Я даже прошу тебя об этом! — Клара по-прежнему улыбалась.

Дункан нежно взял ее лицо в ладони и поцеловал. Клара ответила на его поцелуй с такой страстью, что Дункан тоже не остался равнодушным. Более того, на миг ему показалось, что он наконец-то нашел ту самую женщину, которая ему нужна.

«Может быть, даже хорошо, что Клара не похожа на Пайку, — подумалось ему, когда их губы разомкнулись. — Она такая хрупкая, у нее светлые волосы и светло-голубые глаза, в которых можно утонуть».

Как счастливо улыбается Клара! Тем не менее одной только мысли о Пайке оказалось достаточно, чтобы Дункан снова растерялся. «Я имею право делать предложение лишь в том случае, если уверен в себе, — рассуждал он, — я не имею права обижать ее. С каким доверием она смотрит на меня! Я не должен разочаровывать ее». Внезапно он понял, что нужно сделать.

— Клара, — мягко начал Дункан, — я должен сказать тебе кое-что важное, прежде чем попрошу твоей руки.

Ему показалось или она действительно вздрогнула?

— Ты любишь другую? — испугалась она.

— Нет… Почему… Просто… Однажды я полюбил девушку, — смущенно пролепетал он.

Клара отступила на шаг. Ему показалось, что она хочет отодвинуться от него подальше.

— Расскажи мне все! — попросила она, силясь улыбнуться.

— Ее зовут Пайка, она маори, — негромко произнес он. — Я не должен был жениться на ней, поскольку мой отец считал, что в наших кругах это не принято. Потом отец все-таки дал свое согласие, но в ту же ночь Пайка исчезла бесследно…

Дункан опустил голову. Он не хотел, чтобы Клара заметила, насколько он обижен и каковы его истинные чувства.

— Ты все еще любишь ее, верно? — спросила Клара.

Дункан тяжело вздохнул.

— Я не могу забыть о ней, но в этом нет смысла, поскольку она наверняка давно уже замужем за другим. Когда-то она поклялась, что выйдет замуж только за маори. Все было бы гораздо проще, если бы тогда я знал, что сам наполовину маори. — Он с грустью посмотрел на Клару.

— Ты рассказываешь мне об этом, чтобы осторожно дать понять, что мы не можем быть вместе, или… — Девушка запнулась.

— Нет, конечно нет. Я не хотел спрашивать тебя, станешь ли ты моей женой, не признавшись, что однажды мне уже довелось испытать большую любовь и…

— Это предложение? — Она наконец-то снова улыбнулась.

При виде этих сияющих глаз у Дункана потеплело на душе. «Однажды я полюблю ее всем сердцем и забуду Пайку», — подумал он и взял ее руки в свои.

— Нет, я сделаю все по правилам. Но что скажет твой отец, если узнает, чья кровь течет в моих жилах?

Клара рассмеялась.

— Он просто вышвырнет тебя! — Увидев ужас в его взгляде, она тут же посерьезнела.

— Отец ничего не имеет против маори и, конечно же, никогда не откажет мне в исполнении желания. А я ничего не хочу так сильно, как стать твоей женой.

Они снова поцеловались, и Дункан пообещал Кларе вернуться на следующий день и торжественно попросить у отца ее руки.

Довольно насвистывая, он вышел из дома доктора. Всю дорогу Дункан улыбался про себя. У его будущего появилось звучное имя: Клара Макмеррей.

На следующее утро Дункан получил сразу два письма — одно от Анару, а второе от Алана Гамильтона. Молодой человек растерялся, не зная, чье открыть первым. И в конце концов сделал выбор в пользу родного отца. Едва распечатав конверт, он быстро пробежал глазами строчки, в которых речь шла о Пайке. Затем прочел вслух:

Пайка не вышла замуж за Мааку, она снова живет в Роторуа, в доме твоей тети, миссис Паркер. Она сама написала мне. Мальчик мой, ты понимаешь, что это значит? Она любит тебя. Сейчас я еду на несколько дней в отель «Похуту», потому что старый вождь из деревни, где Пайка жила с матерью, очень хочет повидать ее. Он попросил меня присутствовать при разговоре. Расскажу тебе все, как только вернусь.

— Она свободна! — воскликнул Дункан. — Она свободна!

Он подпрыгнул, но уже в следующее мгновение вспомнил о Кларе. «Возврата больше нет, — напомнил ему внутренний голос. — Ты не имеешь права обижать Клару. Ты сделал выбор! Пайка тебя бросила. Проклятье, ты скоро женишься на самой очаровательной девушке в Данидине, тебе все будут завидовать! Пора покончить с сантиментами!»

Чтобы отвлечься, он открыл второе письмо. Алан Гамильтон заверял его, что всегда останется его отцом, и не без гордости сообщал ему, что отказался от торговли смолой дерева каури в пользу Хелен и ее жениха. Далее он писал, что собирается жениться на одной вдове, но Оливия была его величайшей любовью и в глубине души всегда ею останется.

Слова приемного отца тронули Дункана и помогли лучше разобраться в собственной ситуации. «Правильно ли жениться на женщине, если все еще любишь другую?» — спрашивал он себя, продолжая читать.

Когда он прочел следующую фразу приемного отца, у него едва не остановилось сердце.

Я должен тебе кое в чем признаться и молюсь, чтобы ты мог простить меня. Та девушка-маори не случайно сбежала, никому ничего не сказав. Все это была исключительно моя вина. Я предложил ей деньги, чтобы она оставила тебя в покое. Я грубо попытался убедить ее в том, что брак между туземкой и белым обречен на неудачу и что вы оба будете несчастны. И еще я сказал ей, что однажды ты возненавидишь ее, поскольку пошел на этот брак, повинуясь чувствам, а не рассудку.

Ничего не видя от слез, Дункан отложил в сторону письмо и закрыл лицо руками. Это все объясняет. Но что теперь делать? Не опоздал ли Алан со своим откровением? Он не вправе бросить Клару. Она не заслужила такого отношения. Он должен сдержать свое обещание. Иначе он никогда не сможет смотреть на себя в зеркало с чистой совестью. Он сегодня же попросит у доктора Макмеррея руки его дочери.

Роторуа, июнь 1901

Настроение у Гордона было плохое. Поясница болела уже несколько дней, и он совершенно не понимал, почему женщины решили ехать к гейзеру в такую плохую погоду. Сильный ветер, непрекращающиеся ливни…

«Семейная поездка к Похуту зимой! Какая дурацкая идея!» — сердито сопя, думал он, когда усаживал тещу в карету и старался как можно бережнее обходиться с ней. В конце концов, она уже какое-то время ведет себя просто идеально по отношению к Аннабель. Мать и дочь стали почти неразлучны.

Марианна была весела, а Аннабель сидела в карете, мучаясь из-за боли в животе.

Не хватало только Пайки.

В этот момент к отелю подошел древний маори. Хотя его покрытое татуировками лицо было испещрено морщинами, а на голове не осталось ни одной волосинки, походка у него была ровной и гордой.

Гордон удивленно оглянулся на Аннабель и Марианну.

— Вы знаете, что ему нужно у нас?

Обе покачали головами и с любопытством стали наблюдать за происходящим.

Вскоре в дверях показались Пайка и Анару. Увидев старика, девушка испуганно схватилась за руку Анару. Вождь, которого она так боялась, спокойно обратился к Анару. Пайка его не понимала. Так бывало и прежде. Но Анару внимательно выслушал его, а затем передал его слова Пайке.

— Ему нужно срочно поговорить с тобой!

— Сейчас? — спросила девушка, бросив взгляд на карету.

Марианна уже делала знаки, что ей пора наконец садиться в карету.

— Да, сейчас! Он проделал путь от Тауранга сюда только ради тебя. Он хочет сообщить тебе кое-что, прежде чем уйдет к предкам.

Пайка переводила взгляд с вождя на Анару и обратно. Дядя смотрел на нее умоляюще.

— Хорошо, я только быстро объясню остальным, в чем дело, — сказала девушка.

Вздохнув, она направилась к карете.

— Мне ужасно жаль! — извиняющимся тоном произнесла Пайка. — Вождь хочет сказать мне что-то важное. И дядя говорит, что я не должна заставлять его ждать.

— Какая разница, что говорит твой дядя! — сердито зашипела Марианна. — Мы так долго мечтали об этой поездке с тобой. Если ты не поедешь с нами, мы вообще все отложим!

— Вот именно. Поговори со стариком спокойно. Поехать к Похуту мы можем и завтра. Может быть, нам повезет с погодой и будет солнце, — произнесла Аннабель.

— Пайка, иди, а мы поедем! — произнес Гордон и обернулся к Аннабель и Марианне: — Вы двое совсем спятили, что ли? Сначала прожужжали мне все уши о том, как вам сегодня срочно хочется поехать к Похуту. Вам все равно, что у меня болит поясница. Вам неважно, что идет дождь. Нет, вы не успокаиваетесь. Я тащу мать от постели в карету, а теперь оказывается, что все было напрасно? Только чтобы завтра я мог все это проделать еще раз? Нет, раньше надо было думать! — Голос его дрожал от гнева.

И не успели женщины оправиться от того, что Гордон разговаривает с ними таким тоном, как экипаж тронулся с места.

Пайка помахала им вслед рукой.

Они пригласили старика в дом, но тот сказал, что хочет разговаривать с ними на природе, и указал на берег озера.

Приблизившись к воде, вождь пригласил их присесть на песок вместе с ним. Казалось, его не пугал холод. Пайка подняла воротник пальто. Вождь пристально глядел на девушку. Ей стало совсем не по себе. Старик уже не внушал ей такого страха, как прежде, однако она напряженно ждала, задаваясь вопросом, что он хочет ей сообщить. Впрочем, в глубине души она догадывалась, о чем пойдет речь. Наверняка он собирался рассказать о том, что пыталась открыть ей мать на смертном одре.

Вождь заговорил мелодичным речитативом, обращаясь к Анару и отчаянно жестикулируя. «Мере» — услышала Пайка несколько раз. «Мере». А еще — «пакеха, пакеха!». Это же были и последние слова ее матери.

Пайка наблюдала за мимикой дяди, надеясь понять, хорошие это новости или плохие. Внезапно лицо Анару омрачилось.

Закончив свою речь, вождь пристально поглядел на Пайку. Во взгляде его читались доброта и любовь.

— Что он сказал, дядя Анару? — прошептала потрясенная Пайка.

Анару глубоко вздохнул, а затем произнес:

— Пайка, вождь скоро уйдет к предкам, но прежде он хотел открыть тайну, которая тяготит его душу. Речь идет о твоем истинном происхождении. Когда твоя мать Мере пришла в его деревню, она сказала, что ты — ее ребенок. Сказала, что твой отец — пакеха. Это объясняло светлую кожу и мелкие черты лица. Черные кудрявые волосы — от нее. Но вождь не поверил ей, поскольку мать Мере когда-то призналась женщинам, что у ее дочери не может быть детей. В конце концов Мере призналась старейшине, что в ночь ужасного извержения вулкана Таравера она нашла на берегу озера в Те-Вайроа маленькую девочку. Никто не знает, пережили ли ее родители стихийное бедствие…

Он помолчал, но Пайка бесцветным голосом произнесла:

— Дальше!

— Когда ты подросла и старейшины племени окончательно убедились в том, что ты не одна из них, вождь потребовал, чтобы Мере поехала в Роторуа и выяснила, не пропал ли у кого-нибудь ребенок. Но Мере отказалась и бежала с мужчиной на север. Это был Золтан Градич, твой отчим.

Пайка смотрела в землю, по спине бежали мурашки.

— Значит, я могла без проблем выходить замуж за Дункана! — истерично расхохоталась она.

Старик что-то бормотал, пытаясь успокоить девушку, но у Пайки не было сил унять волнение. Может быть, поэтому она и не захотела жить с семьей Мааки в Охинемуту? Может быть, поэтому ее тянуло к Паркерам? Потому что она была одной из них? Пакеха!

Анару Рангити встревоженно поглядел на нее.

— Пайка, мне очень жаль, но я ничего не подозревал. Поверь мне. Даже в деревне об этом знали лишь немногие старики, так сказал мне вождь. Но он не хотел умирать, не поведав тебе правду.

Теперь вождь встал легко, словно ласка, и попрощался, сказав, что ему пора возвращаться в Тауранга, поскольку он хочет, чтобы его похоронили в освященном месте его предков.

Пайка поблагодарила маори, стараясь сдержать слезы. Когда старик исчез за береговым уступом, она вздохнула и уже спокойнее повторила:

— Теперь мы с Дунканом можем пожениться, и никто никогда не будет говорить о детях-маори, которые родятся у нас, не будут осыпать нас насмешками и… Ах, дядя Анару… — Она оборвала себя на полуслове и с ужасом обернулась к нему: — Ты ведь останешься моим дядей, правда?

Он кивнул и пробормотал:

— Ну, твоим дядей вряд ли, но…

— Что ты хочешь сказать? И почему ты так странно на меня смотришь? Если остались еще какие-то тайны, то, пожалуйста, скажи мне сейчас же!

— А тебе разве никто не сказал? — удивился мужчина.

— Что?

Анару откашлялся.

— Любовью всей моей жизни была белая девушка. Но однажды она заявила мне, что выйдет замуж за богатого пакеха. Для меня это было как гром среди ясного неба. Все эти годы я думал, что она не любила меня. А сегодня я понимаю, что ей просто не хватило мужества растить ребенка, которого она носила под сердцем, как маори. Она нашла себе пакеха на роль отца и заставила того думать, что ребенок — его сын.

Пайка в недоумении смотрела на него.

— Значит, Дункан…

— Да, мой сын!

Данидин, июнь 1901

Дункан сразу решил, что не будет скрывать от Клары новость, которая так потрясла его. Поэтому, как только она открыла ему дверь, он был настроен на то, чтобы сказать ей правду: его большая любовь еще свободна. Он должен это сделать, ведь Клара настолько честна, искренна и прямодушна…

— Входи, отец пока решил дать нам побыть наедине пару минут, — весело пропела она, с улыбкой принимая у него пальто.

Дункан заметил, что сегодня она выглядит особенно очаровательно. На ней было праздничное платье, словно она собралась на бал. Круглый вырез подчеркивал изящную шею, белый шелк выгодно обрисовывал фигуру, а жемчуг, которым был расшит воротничок, сверкал, пытаясь отвлечь внимание от блестящих глаз девушки.

Она взяла его за руку и провела в гостиную, где на столе стояла бутылка вина и три бокала.

Дункан усилием воли заставил себя успокоиться. Он даже сумел непринужденно поболтать с ней о медицинских проблемах. Тем для разговора было предостаточно. Дункан спрашивал себя, разве он может желать большего — Клара не только красивая, но и умная, с твердым характером, да еще разделяющая его страсть к медицине.

— Позволь предложить тебе бокал вина.

— Спасибо, с удовольствием, — вежливо ответил он, окидывая взглядом ее стройную фигуру. Но желания не возникало. Вместо этого он начал думать о том, чтобы ее отец пришел поскорее и они уже были не одни.

«Как бы гордился Алан Гамильтон, если бы увидел меня сейчас!» — подумал он, когда за спиной у него раздался звучный голос:

— Добрый вечер!

Доктор Макмеррей оделся соответственно случаю, ведь, как бы там ни было, речь шла о помолвке. И, несмотря на это, он не излучал такой открытой приязни, как вчера. Он был гораздо сдержаннее.

Служанка подала закуски к вину. Увидев женщину-маори, Дункан помрачнел. Знает ли доктор, кто станет его зятем? Может быть, в этом причина его отстраненности?

Едва служанка вышла из комнаты, Дункан задал провокационный вопрос:

— Дорогой доктор, вы знаете о моем истинном происхождении?

Лицо доктора Макмеррея застыло.

— Дочь рассказывает мне обо всем, если вы это имеете в виду. Вы говорите о том, что ваша мать когда-то любила маори? Мне это, милый мой, безразлично, но я хочу одного: чтобы вы не причинили боли моему ребенку. Если это произойдет, молодой человек, я вышвырну вас из дома, независимо от того, белый вы или маори!

Голос доктора звучал угрожающе, а лицо его стало похоже на застывшую маску.

«Значит, Клара рассказала ему о Пайке», — подумал Дункан, и от одной этой мысли ему стало неприятно.

— Я не собираюсь причинять боль вашей дочери, — несколько натянутым тоном ответил он.

— Что ж, теперь, когда все самое важное прояснилось, мы можем наконец выпить, — попыталась пошутить Клара.

Однако атмосфера оставалась напряженной. Даже старания Клары поддерживать разговор не могли ничего изменить.

Доктор был мрачен, Дункан чувствовал себя все более неловко в обществе Клары и ее отца. Конечно, он восхищался таким взаимопониманием между отцом и дочерью, какое было у Клары и доктора Макмеррея, но сейчас ему казалось, что это уже слишком. Он даже представил, как Клара после каждой семейной ссоры будет бегать к папочке.

Когда был допит первый бокал, доктор Макмеррей поднялся и проворчал:

— Я пока пойду к себе. Если буду нужен, позовете, но думаю, что в этом нужда не возникнет. — И он бросил на дочь предупреждающий взгляд, словно говоря: не выходи за него!

— Что это сегодня с твоим отцом? — резко спросил Дункан, когда за доктором закрылась дверь.

Клара посмотрела на него и вздохнула.

— Лучше расскажи, что с тобой? Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что со вчерашнего дня что-то изменилось. И это что-то явно омрачает наши отношения. Где твой юношеский шарм, где твое чувство юмора? Где теплый взгляд твоих карих глаз? Все это исчезло за ночь?

— Но почему твой отец вмешивается? — Голос Дункана звучал обиженно.

— Как только отец узнал, что у тебя была другая…

— Ах, так ты ему все рассказала? — прошипел Дункан, но ему тут же стало стыдно за свое поведение.

— Я просто намекнула, что до меня ты любил другую женщину, — пояснила Клара, стараясь сдержать слезы.

Заметив печаль в ее глазах, Дункан растрогался. Любящий отец был вправе предупредить дочь о возможной беде. Чувствуя подкативший к горлу комок, молодой человек замолчал.

После довольно продолжительной паузы он все-таки выдавил из себя нужные слова:

— Клара, я не хочу обидеть тебя, поверь мне. И я женюсь на тебе, но прежде должен кое-что сказать.

— Ты все еще любишь ее? — испуганно спросила Клара.

От смущения Дункан не знал, куда девать глаза, и, нервно скользя взглядом по комнате, принялся объяснять ей:

— Сегодня я получил два письма. Одно — от моего родного отца, второе — от Алана Гамильтона. И теперь я знаю, почему Пайка бросила меня тогда… — Он не договорил.

— Почему?

— Мой отец, то есть Алан Гамильтон, предложил ей деньги, чтобы она отказалась от меня. И сказал ей, что однажды я возненавижу ее за этот брак.

Теперь Дункан твердо смотрел Кларе в глаза.

— Ты точно уверена, что не расстроишься, если твои дети, вполне возможно, будут выглядеть совсем не так, как я? Я хочу сказать, что отец у меня не такой уж черный, но его предки, возможно…

— Дункан, прекрати! Если ты сомневаешься в том, что мы должны пожениться, говори, но довольно этих глупостей! — Клара сердито сверкнула глазами.

— Пожалуйста, извини меня, я совершенно запутался. Конечно, я знаю, что ты все хорошо обдумала. Ладно, я скажу тебе всю правду. Пайка не вышла замуж за маори, она по-прежнему живет у моей тети и бабушки в Роторуа.

Он посмотрел Кларе в глаза, пытаясь понять, какие чувства вызвали у нее эти слова, но она и бровью не повела.

— Клара, это ничего не меняет в наших планах. Я женюсь на тебе. Я… я люблю тебя. Ты именно та женщина, с которой я хочу стать счастливым. Просто я немного не в себе, потому что пришлось так внезапно снова столкнуться с прошлым… И поверь мне, Пайка для меня уже не…

Но он не успел отречься от своей великой любви, потому что Клара приложила указательный палец к его губам, чтобы заставить умолкнуть.

— Чего же ты ждешь?

Дункан недоуменно посмотрел на нее.

— Она не вышла замуж за другого мужчину, потому что любит тебя, а ты не можешь жениться на другой женщине, потому что любишь ее. Прочь колебания, Дункан. Скорее поезжай в Роторуа и возвращайся со своей женой!

— Ах, нет, нет, я женюсь на тебе! — слабо возразил он.

— Дункан, пожалуйста, давай не будем усложнять друг другу жизнь! Спроси свое сердце. Оно еще любит Пайку или нет?

Дункан потупил взгляд, надеясь, что она не услышит, как гулко стучит его сердце.

— Ах, Клара! Я люблю… Я все еще люблю ее. И все равно… Ты чудесная женщина… Как мне отблагодарить тебя за сочувствие?

— Дункан, прошу тебя! Я желаю тебе огромного счастья, но теперь уходи. И поскорее. Я хочу побыть одна!

Дункан поспешно поднялся. Возможно, слишком поспешно.

— Думаю, ты сам найдешь выход! — сдавленным голосом произнесла Клара и выбежала из комнаты, не попрощавшись.

Роторуа, июнь 1901

Когда они добрались до гейзера, дождь кончился. Гордон посадил тещу на валун и в шутливой форме велел ей не вставать больше, как в прошлый раз. Марианна не обиделась.

Они вместе стали ждать, когда начнет извергаться маленький гейзер, но тот не спешил. Они молча сидели рядом, и каждый предавался своим мыслям. Аннабель вспоминала, как мать упала на этом самом месте, Марианна задавалась вопросом, не появится ли снова призрак Элизабет, а Гордон подумывал о том, чтобы после возвращения обратиться к доктору Фуллеру.

Аннабель и Гордон смотрели только вперед, а Марианна косилась на скалы. На то самое место, где она в прошлый раз видела Элизабет. И вдруг ей показалось, что она видит призрака. «Лиззи!» — обрадовалась она. Но это была не Элизабет, а Уильям.

Марианна закрыла глаза. Теперь Уильям стоял прямо перед ней. Она говорила с ним, но только мысленно.

— Я хочу к тебе, любимый! К тебе и моей Оливии!

Он улыбнулся.

— Скажи это еще раз. Так приятно это слышать!

— Любимый!

— Скоро ты будешь с нами, но пока ты еще нужна на земле. Ведь у Абигайль скоро родится ребенок. В такой момент у дочери появляется тысяча вопросов к матери. У тебя будет долгожданный внук.

— Уильям, скажи мне, Элизабет с вами или здесь, с нами?

Но Уильям уже исчез.

— Мама, ты уснула? — спросила Аннабель. — Смотри, гейзер начинает извергаться.

Когда Похуту выбросил в воздух фонтан, Аннабель и Марианна взялись за руки.

Пайка сидела за столом в гостиной, положив голову на руки. Она была настолько погружена в размышления, что не замечала ничего вокруг.

И только когда Аннабель коснулась ее плеча, она подняла голову.

— Дитя, что случилось? Ты кажешься ужасно расстроенной. Что этот старик тебе наговорил?

— Я узнала от него, что вся моя жизнь была ложью. Моя мать была вовсе… — Пайка запнулась.

— Рассказывай! — Глаза Марианны заблестели от любопытства.

— Мама, дай же ей прийти в себя, — вмешалась Аннабель, но Марианна бросила на нее укоризненный взгляд.

— На самом деле я пакеха. Моя мать, то есть Мере, спасла мне жизнь, когда я была совсем маленькой. Была ночь…

— …ночь, когда произошло извержение вулкана Таравера, — взволнованно закончила Марианна. Ее щеки лихорадочно пылали.

Теперь заволновался и Гордон.

— В ночь, когда было извержение вулкана, тебя спасла маори? А что-нибудь еще ты помнишь? Например, свое имя?

— Нет, я не помню ничего. Могу повторить лишь то, что рассказал мне Ара Ава, вождь племени маори. Он сказал, что я дочь белых родителей. Я все время думала, пыталась что-нибудь вспомнить, но ничего в голову не приходит. Пытаюсь вспомнить свое раннее детство, но представляется только черная дыра.

— Прости, я не хотел тебя смущать, просто на миг я понадеялся… — Гордон прикусил язык и умолк, вспомнив о чем-то своем.

— Узнаю ли я когда-нибудь, кто я на самом деле?

— Но это же яснее ясного, — энергично вмешалась Марианна. — С тех пор как вчера ты рассказала Аннабель, что у тебя была тряпичная кукла по имени Лилли, мы думаем, что ты наша малышка, потому что это и есть самое настоящее доказательство. Иди сюда и обними бабушку, моя Лиззи! — воскликнула растроганная Марианна и протянула к девушке руки.

— Лиззи? — бесцветным голосом переспросил Гордон.

— Лиззи? — повторила Пайка и замерла.

В это мгновение в комнату вошла Абигайль.

— Аби, дитя мое, мы нашли ее! Это же наша Элизабет!

Абигайль посмотрела на мать так, словно сомневалась в том, что та в своем уме.

— Значит, ты можешь выйти замуж за нашего Дункана и… — принялась болтать Марианна, но умолкла. — Хотя нет, эти двое не могут пожениться! Преподобный Алистер всегда говорил, что, если женятся кузен и кузина, это большой грех! Какая досада!

— Мама, да прекрати же наконец! Разве ты не видишь, что Пайка совершенно растеряна? — энергично перебила мать Аннабель.

Теперь все взгляды устремились на Пайку, которая смотрела прямо перед собой.

— Лиззи — мама Лилли, а Бекки — папа Лилли, — вдруг пробормотала она.

Пайка закрыла глаза. Ее захлестнул поток давно забытых воспоминаний: слабо освещенная луной комната, девочка, с которой она делила постель…

— Лиззи? Кажется, у меня была подруга, которую звали Лиззи. Она была светловолосым ангелочком, чуть старше, чем я. Она была мамой Лилли, а я — папой. В ту ночь я услышала голоса и позвала маму, но меня никто не слышал. Лиззи тоже не проснулась. Тогда я на цыпочках вышла из дома и пошла к озеру. Я смотрела на каноэ, а потом меня схватила чья-то рука. Мы бежали вверх по горе, а на другом берегу светило и искрилось солнце.

Обессилев, она умолкла, открыла глаза и оглядела собравшихся. Лица у всех были каменные. И только лицо Аннабель постепенно светлело.

— Ты Ребекка, дочь Мейбл, — охрипшим голосом произнесла она.

— Но этого не может быть! — в отчаянии вскрикнула Марианна. — Ты должна быть нашей Элизабет!

— Нет, Марианна, — ответила Ребекка. — Думаю, Элизабет была моей подругой. А я — Ребекка. Я слышу, как мама кричит: «Ребекка, не играйте в грязи! Не запачкайся!» У меня была сестра… — У девушки сорвался голос.

— Ты не знаешь, у тебя есть родимое пятно на шее? — нерешительно спросила Аннабель.

Пайка покраснела. Как-то Дункан говорил ей об этом. Девушка, помедлив, кивнула.

— Да, — смущенно произнесла она. — В форме сердечка.

— Оно у тебя от Мейбл, твоей матери.

Марианна недоуменно переводила взгляд с Аннабель на Пайку.

Аннабель прошептала со слезами на глазах:

— Я когда-то обещала твоей матери, Мейбл, что я приму ее дочь, как свою, если с ней что-то случится. Так что, Ребекка, ты в любом случае моя дочь!

— А мне, значит, тоже внучка! — всхлипнула и Марианна.

И только Абигайль сохраняла спокойствие. Хитро улыбнувшись, она произнесла:

— Значит, вашему браку с Дунканом ничто не помешает…

— Я бы так не сказала. В первую очередь, возникает вопрос, разумно ли, чтобы ты, белая девушка, выходила за маори… — заявила Марианна, но на нее со всех сторон зашикали.

Аннабель, Гордон и Абигайль произнесли в один голос:

— Мама!

В дверь постучали, и в комнату, не дожидаясь ответа, вошел Анару Рангити.

— О, простите, я не хотел мешать! — испуганно воскликнул он, увидев, что вся семья торжественно сидит за столом. — Я думал, Пайка одна.

— Так уходите! — фыркнула Марианна, но Аннабель вежливо пригласила его присесть.

— Это займет совсем немного времени, — извиняющимся тоном произнес он и обернулся к Пайке.

Но не успел он что-либо сказать, как Марианна прошипела:

— Что вам здесь нужно, соблазнитель?

— Но, мама…

— Миссис Паркер, я знаю, вы хотите мне помочь, но я не позволю вашей матери снова прогнать меня с позором. Я думаю, что, если бы вы, миссис Брэдли, не были тогда так отчаянно одержимы мыслью непременно свести свою дочь с так называемым лучшим пакеха, возможно, вашей дочери хватило бы мужества отстоять нашу любовь.

— Любовь? Не смешите меня! Вы, наверное, набросились на Оливию против ее воли! И она вдруг оказалась беременна от человека, которого не хотела. Если бы я знала об этом, то посоветовала бы Оливии то же самое, что сделала я. Нашла другого отца для ребенка, порядочного человека, как Уильям… — Она испуганно зажала рот ладонью.

На нее уставились четыре пары глаз.

— Я просто хотела сказать, что моя дочь Оливия… э… — Марианна запнулась.

Аннабель стала белее мела.

— Кажется, я понимаю, что ты хочешь этим сказать, — безжизненным голосом произнесла она.

— Прости, Аннабель, у меня просто вырвалось! Я поклялась Уильяму, что ты никогда не узнаешь об этом. Он отдал все, чтобы защитить тебя от правды. Но этот тип нашел нас… Уильям дрался с ним, чтобы он убрался из города. И эта свинья сломала себе шею. Но рано или поздно ты должна была узнать. Уильям простит меня. Аннабель, твоего отца звали…

— Нет, мама! — закричала Аннабель. — У меня есть только один отец: Уильям Брэдли! Все остальное меня не интересует. — Она обвела взглядом собравшихся, словно ничего не было, и произнесла: — А теперь мы все вместе поужинаем. — Затем она обернулась к Анару: — Вы ведь останетесь на ужин, правда? Пожалуйста, сделайте одолжение! Моя мать наверняка извинится перед вами за свои нелепые подозрения, правда, мама? — Аннабель строго посмотрела на мать.

Марианна поджала губы.

— Мистер Рангити, извините ее, за последние несколько часов столько всего произошло. Пожилой женщине нелегко перенести это. Сначала эта история с Пайкой…

— Именно за этим я и пришел! — перебил ее Анару и поспешно добавил: — Я только что говорил в Охинемуту с несколькими женщинами родом из Те-Вайроа, которые пережили извержение вулкана. Они рассказали мне, что тела двух маленьких девочек так и не нашли. Тело Ребекки Вейр и тело вашей дочери, миссис Аннабель и мистер Гордон. Так что, вполне возможно, что Пайка…

— Дядя Анару, я Ребекка. Я все-таки вспомнила ту ночь. Лиззи была моей подругой. — Она откашлялась, а затем продолжила: — И мне кажется, что тетя Аннабель только что сделала отличное предложение: нам нужно поужинать вместе.

— Значит, ты Ребекка? — удивленно повторил Анару.

— Да, и так даже лучше. Значит, она может наконец-то во славу Господа выйти замуж за вашего сына и нарожать маленьких метисов, — колко заметила Марианна.

— Мама, еще одно слово, и я немедленно отнесу вас наверх! Будете сидеть в своем матрасном склепе до скончания века! — строго произнес Гордон.

— Ладно, ладно, молчу, — проворчала Марианна.

— Только я хочу попросить вас всех об одном: продолжайте называть меня Пайка! — попросила Ребекка Вейр.

Роторуа, июнь 1901

Солнце ярко светило с неба, когда поезд наконец прибыл в Роторуа. Всю дорогу Дункан с нетерпением ждал этого момента, но теперь вдруг почувствовал, как его охватывает страх. Он решил пройтись до отеля пешком, чтобы подыскать нужные слова для встречи с девушкой. Что, если у Пайки давно завелся другой ухажер? Что, если она уже уехала? Что, если она возьмет и прогонит его?

Поравнявшись с общинным домом, Дункан замедлил шаг. Украшенный деревянной резьбой портал магическим образом притягивал его. С тех пор как Дункан узнал о своем происхождении, он не был ни в одном из мест, имевших значение для маори. И сейчас, похоже, настал тот самый момент. Он робко вошел в дом и огляделся по сторонам. На него смотрели глаза резных масок. «Странно, — подумал Дункан. — Все кажется таким чужим и вместе с тем знакомым».

Молодой человек осторожно опустился на пол. Внезапно он успокоился. А затем ему показалось, что он слышит внутренний голос: Дункан, если ты пойдешь своим путем, с тобой ничего не случится! Просто иди своим путем! И снова стало тихо.

Дункан поднялся, хотел на цыпочках выйти из дома, чтобы не тревожить священный покой.

Но тут дверь распахнулась, перед Дунканом возник возмущенный мужчина и мрачно уставился на него.

— Что ты делаешь в нашем варенуи? — Голос Мааки дрожал от гнева.

— Случайно проходил мимо и решил зайти в общинный дом, — спокойно ответил Дункан.

— Мы не любим, когда пакеха бродят здесь, особенно такие, как ты. — С этими словами Маака без предупреждения схватил Дункана за шиворот и потащил на улицу.

— Ты снова отнял у меня невесту, и на этот раз я покажу тебе, что я об этом думаю. Но так, как это делают пакеха. — Он размахнулся и ударил Дункана кулаком в лицо.

— При чем здесь я, если Пайка решила не выходить за тебя? — возмутился Дункан, потирая подбородок и чувствуя, как в душе вскипает ярость. Нет, Маака больше не ударит его безнаказанно.

— Не ври мне, это ты во всем виноват. У нас с Пайкой все было решено. Я ее даже на поезд посадил. Она собиралась ждать меня у моей семьи в Охинемуту. И что она сделала? Сбежала к твоей семье и написала мне глупое письмо, что не имеет права выходить за меня замуж. Это все из-за тебя!

Маака снова размахнулся, собираясь нанести еще один удар, но Дункан оказался проворнее и перехватил кулак противника прежде, чем тот успел нанести удар.

— Если тебе обязательно хочется подраться со мной, давай уладим этот вопрос по традиции наших предков, — тяжело дыша, произнес молодой человек.

— Наших предков? Слушай, у нас с тобой разные предки! А если ты имеешь в виду сражение на палках, я не буду драться палкой против пакеха. Я и тогда не стал бы драться, если бы знал, что ты пакеха. — И в подтверждение своих слов он рывком высвободился из железной хватки Дункана.

— А если я скажу, что в моих жилах течет кровь маори?

— Тогда я скажу, что ты нагло врешь!

— Но я клянусь тебе, мой родной отец — маори.

— Чушь! Все знают, что твой отец — торговец смолой дерева каури.

— Ты ошибаешься. Мой отец маори, как и ты. Анару Рангити.

От возмущения Маака открыл рот.

— Не смей порочить имя моего учителя! Это он учил меня драться на палках. И нет мастера лучше, чем он. Так что прочь с дороги, вонючка! Мне для тебя даже кулаков жалко, — Маака развернулся на каблуках и похромал прочь.

«Должен ли я простить ему это? — задумался Дункан, глядя вслед сопернику. — И почему это маори хромает?»

Молодой человек быстро догнал Мааку.

— Почему ты приволакиваешь ногу? В прошлый раз такого не было.

Маака резко обернулся и прошипел:

— Потому что письмо Пайки пришло перед важным матчем по регби и я был немного невнимателен. В результате я получил настолько сильную травму, что мне пришлось уйти из сборной. В один день рухнули мечты не только о браке, но и о выступлениях за сборную. Вот за это я тебя и ненавижу. Прочь с глаз моих! Иначе я убью тебя!

— Ты оглох, парень? Я тебе сказал: мы будем драться честно. А это значит, что мы решим свой спор на палках, как положено. Если я выиграю, тебе придется признать, что я не отнимал у тебя Пайку. Я не видел ее больше года. И не писал ей.

— И я должен в это поверить? Поклянись!

— Клянусь!

— Тогда поклянись и в том, что ты не сын Анару Рангити!

— И не подумаю. Зачем мне лгать?

Маака зло прищурился, глаза превратились в узкие щелочки.

— В последний раз предупреждаю: клянись! Тогда уйдешь целым и невредимым.

— Слушай, ты все еще не понимаешь? Я намерен драться с тобой.

— Как хочешь. Если я одолею тебя в сражении на палках — и поверь, на этот раз я не буду щадить тебя, — ты поклянешься, что ты не сын Рангити.

— Давай сначала сразимся, парень! — уклончиво ответил Дункан.

Когда они с палками в руках встали друг против друга, Дункан пожалел о своем решении. Маака, корчивший страшные рожи и даже вываливший до подбородка язык, выглядел ужасно и всем своим видом вызывал страх. К тому же он принялся издавать воинственные гортанные звуки.

Но Дункан сумел отразить и первую, и вторую атаки. «Тук! Тук! Тук!» — после третьего подхода стало труднее. «Неужели я переоценил себя?» — испугался молодой человек и решил отказаться от защитной тактики и перейти в атаку. И действительно, у него получилось. Теперь лидировал он. «Тук! Тук! Тук!» Так продолжалось довольно долго. Несмотря на холодный ветер, молодые люди тяжело дышали, тела их были покрыты капельками пота.

Прошло больше недели с тех пор, как Пайка узнала правду о своем происхождении.

Больше в кругу семьи об этом не говорили, лишь один раз Аннабель затронула эту тему в разговоре с Гордоном.

— Не смей даже думать плохо об отце, — строго заявила она.

Гордон расхохотался.

— Думать плохо об Уильяме Ч. Брэдли? Нет, твой отец — настоящий герой, раз отправил этого мерзавца на тот свет. Я бы тоже задушил его собственными руками!

Так с этой темой было покончено, и жизнь в отеле «Похуту» потекла своим чередом.

Проболтавшаяся Марианна мучилась угрызениями совести и вела себя мило со всеми, за исключением Анару Рангити. Даже угрожала, что лучше будет гнить в своем логове из матрацев, чем еще раз встретится с этим бесстыжим человеком. Несмотря на то что ей хотелось заставить семью перестать приглашать его на обеды и ужины, ничего не получилось. Аннабель не обращала внимания на шантаж со стороны матери, и все слова Марианны отскакивали от нее, словно капли дождя от листьев железного дерева.

В это утро Марианна ликовала, поскольку «чудовище», как она упорно продолжала называть дядю Пайки, наконец-то собиралось уехать в Окленд.

Анару не преминул вежливо попрощаться с ней:

— Миссис Брэдли, я ужасно польщен тем, что удалось узнать вас получше и сгладить впечатление от нашей первой встречи. На этот раз мне было позволено есть с вами за одним столом. Кто знает, возможно, на свадьбе моего сына мы даже будем сидеть рядом!

Марианна судорожно сглотнула и вперила в него язвительный взгляд.

Пайка едва сдержалась, чтобы не захихикать.

— Пойдем, дядя! — сказала она, взяла его под руку и повела в прихожую. И только там прыснула.

А затем к ним присоединились Аннабель и Гордон, чтобы посмеяться вдоволь и попрощаться с Анару.

— А я всегда удивлялась, в кого мальчик такой веселый, — прошептала Аннабель на ухо мужу.

— Поддерживаю мнение жены, — усмехнулся Гордон, обнял Аннабель за плечи и нежно прижал к себе.

Из кухни прибежала Руиа, которой тоже хотелось попрощаться с Анару.

— Ах, мальчик мой! — произнесла растроганная женщина. — Ты помнишь, как ты тогда ругал ужасных пакеха? А теперь ты — часть этой семьи.

В этот миг дверь распахнулась и в прихожую влетела запыхавшаяся Абигайль.

— Я бежала от самой школы, обязательно хотела попрощаться с вами. Вы должны кое-что передать Дункану. Я встретила старого доктора Фуллера. Ему нужен студент-медик, который работал бы у него во время каникул и, возможно, стал бы его преемником, когда через три года он уйдет на пенсию.

— Через три года ему уже лет сто будет, — рассмеялась Руиа.

— Вот именно, думаю, вы с ним одного возраста, — захихикала Аннабель.

— Я немедленно напишу ему, — пообещал Анару.

И под руку с Пайкой он вышел из дома. Она обязательно хотела проводить его на поезд. Ветер стих, из-за облаков выглядывало солнце.

— Интересно, я еще отправлюсь на остров любви с мужчиной? — задумчиво произнесла Пайка, когда игривый солнечный луч осветил Мокоиа.

— Пайка, ты чудесная девушка, достойная любви. Конечно же, для тебя обязательно найдется хороший человек. И я от всего сердца желаю, чтобы это был тот, кто тебе очень близок.

— Я тоже на это надеюсь! — вздохнула она.

Они еще не дошли до общинного дома, когда звук ударяющихся друг о друга палок заставил их насторожиться. «Тук! Тук! Тук!» И действительно, в мараэ сражались двое мужчин.

Анару резко остановился.

— Это же Маака и Дункан!

Пайке показалось, что у нее вот-вот остановится сердце. Такое однажды уже случилось! Но на этот раз сражение было гораздо ожесточеннее — словно речь шла о жизни и смерти.

— Пожалуйста, скажи им, пусть перестанут! — взмолилась она.

— Хорошо, но ты оставайся здесь. Или, что еще лучше, спрячься там, за деревом, потому что будет лучше, если Маака вообще тебя не увидит. Ведь они, без всяких сомнений, сражаются за тебя.

Анару подбежал к молодым людям и строго произнес:

— Вам обоим еще учиться и учиться. Вы слишком ожесточенно деретесь. Нужно набраться опыта, чтобы это выглядело элегантно!

Маака и Дункан выпустили палки и уставились на него, словно увидели призрак.

— Неужели так уж необходимо драться за женщину?

— Мы сражаемся не за женщину, мистер Рангити, мы сражаемся за вас. Этот тупой пакеха утверждает, что вы его отец…

Анару ободряюще улыбнулся.

— Ты не проводишь меня на вокзал, Маака? По дороге я расскажу тебе, как все обстоит на самом деле. А ты, Дункан, иди в ту сторону, там тебя кое-кто ждет!

— Но…

— Никаких возражений, сын мой! — И он обнял растерянного Дункана, а затем потащил за собой его удивленного соперника. — Пойдем, Маака! Расскажи о себе! Я слышал, что ты готов вернуться ко мне и продолжить учиться? А я расскажу, как у меня появился такой красавец сын.

Дункан замер как вкопанный, зачарованно глядя в ту сторону, куда показал ему Анару. Сердце билось как безумное. Неужели она действительно ждет его там? Когда из-за дерева выглянула Пайка, Дункана было уже не удержать. Он побежал, она побежала тоже — прямо в его раскрытые объятия. Дункан поднял Пайку и весело закружил ее.

— Опусти меня, силач! — рассмеялась девушка.

Снова почувствовав под ногами землю, она пристально взглянула ему в глаза, а потом их губы слились в бесконечном поцелуе.

— Если бы сейчас было лето, я бы сплавала с тобой на Мокоиа… — прошептала Пайка, когда снова смогла дышать.

— Так чего же мы ждем? Какое нам дело до ветра и непогоды? В будущем я готов выполнять все твои желания, даже если они будут безумными. — Он рассмеялся и поцеловал ее еще раз.

И они побежали к причалу. Дункан нежно взял Пайку на руки и посадил в лодку. В этот счастливый миг во всем мире существовали лишь они вдвоем.

Сердце Аннабель, наблюдавшей за этой сценой издалека, радостно забилось. Весело улыбаясь, она тихонько вернулась обратно в отель. Теперь, когда на улице стало так хорошо, она готова была собрать все свое мужество в кулак, сплавать на Мокоиа и наконец-то сойти на берег. Но теперь… что ж, теперь острову придется подождать!

Словарь

Варенуи — общинный дом маори.

Иви — племя маори.

Киа ора — «Здравствуйте!» на языке маори.

Куа ароха ау киа кое — «Я люблю тебя» на языке маори.

Мараэ — площадка перед общинным домом маори.

Мау таиаха — традиционная борьба маори на палках.

Пакеха — так маори называют белых.

Тапу — священное место для маори.

Ханги — маорийское блюдо из мяса и овощей, готовится в земляной печи.

Об авторе

Лора Вальден изучала юриспруденцию и много лет стажировалась в Новой Зеландии. Эта страна настолько очаровала ее, что уже после возвращения она писала о ней репортажи, а затем поняла, что ей хочется написать роман, действие которого разворачивалось бы именно там. Впоследствии она отказалась от профессии адвоката и стала журналистом и сценаристом. Лора Вальден живет с семьей в Гамбурге, но по-прежнему часто бывает в Новой Зеландии, где продолжает свои исследования. 

Примечания

1

Нахлыст — вид ловли рыбы на искусственную приманку (мушку). С помощью специального удилища и шнура приманка мягко забрасывается, имитируя при этом попавшее в воду насекомое. (Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.)

(обратно)

2

Травертин (тибурский камень) — известковый туф, поликристаллическая хрупкая горная порода, образованная минералами карбоната кальция.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть 1 Аннабель, Оливия и Абигайль — три сестры

  Роторуа, февраль 1899

  Роторуа, январь 1878

  Роторуа, февраль 1899

  Окленд, декабрь 1879

  Роторуа, февраль 1899

  Роторуа, февраль 1888

  Роторуа, март 1899

  Роторуа, апрель 1899

  Роторуа, декабрь 1879

  Те-Вайроа — гора Таравера, декабрь 1879

  Роторуа, апрель 1899

  Веллингтон, февраль 1888

  Роторуа, апрель 1899

  Веллингтон, февраль 1899

  Роторуа, апрель 1899

Часть 2 Пайка и Дункан — любящие

  Роторуа, 31 декабря 1899

  Даргавиль, июль 1893

  Роторуа, 31 декабря 1899

  Роторуа, конец ноября 1879

  Роторуа, 31 декабря 1899 — 1 января 1900

  Роторуа, 1 января 1900

  Те-Вайроа, 9—10 июня 1886

  Роторуа, 1 января 1900

  Роторуа, 10 июня 1886

  Роторуа, 1 января 1900

  Охинемуту, 1 января 1900

  Роторуа, 2 января 1900

  Окленд, май 1900

  Роторуа, май 1900

  Роторуа, май 1900

  Окленд, май 1900

  Окленд, февраль 1888

  Роторуа, май 1900

  Роторуа, май 1900

Часть 3 Марианна — мать

  Окленд, сентябрь 1900

  Роторуа, ноябрь 1900

  Эспа, Гессен-Нассау, май 1855

  Окленд, 25 декабря 1900

  Сандхерст, Австралия, январь 1858

  Окленд, 27 декабря 1900

  Сандхерст, январь 1858

  Окленд, январь 1901

  Окленд, январь 1901

  Окленд, январь 1901

  Роторуа, январь 1901

  Роторуа, май 1901

  Данидин, январь 1875

  Роторуа, май 1901

  Данидин, январь 1875

  Данидин, июнь 1901

  Роторуа, июнь 1901

  Данидин, июнь 1901

  Роторуа, июнь 1901

  Роторуа, июнь 1901

Словарь

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg