Этот мастерский роман Амитава Гоша, чье действие начинается с британского вторжения в Бирму в 1885 году, повествует об истории Раджкумара, бедного мальчишки, который сделал себе состояние в смутные времена политического хаоса и создал империю по торговле бирманским тиковым деревом. Когда солдаты принуждают королевскую семью покинуть Стеклянный дворец и отправиться в изгнание, Раджкумар знакомится с Долли, юной служанкой при дворе бирманской королевы, чья любовь изменит его судьбу. Он не сможет ее забыть и много лет спустя, разбогатев, отправится на ее поиски.
Эпическое повествование, семейная сага о любви и войне с чередой запоминающихся персонажей, которая охватывает три поколения, три семьи и три страны – Бирму, Малайю и Индию, до того времени, когда двери Бирмы закрылись и ослепительный свет этой когда-то великой цивилизации погас.
Перевод: группа “Исторический роман“, 2015 год.
Перевод: gojungle
Редакция: gojungle, Oigene и Sam1980
Домашняя страница группы В Контакте:
Поддержите нас: подписывайтесь на нашу группу В Контакте!
Памяти моего отца
Часть первая
Мандалай
Глава первая
Лишь один человек в закусочной точно знал, что за грохот перекатывается по равнине вдоль серебрящейся излучины Иравади, у западной стены мандалайского форта. Его звали Раджкумар, и он был индусом, мальчишкой одиннадцати лет - не заслуживающим доверия источником.
Звук был незнакомым и неясным, далекий гул, за которыми следовали низкие прерывистые раскаты. Временами он походил на неожиданный хруст сухой ветки, но потом резко сменился на приглушенное громыхание, и вся закусочная затряслась, а дымящийся котел с супом задрожал. В закусочной имелось только две скамьи, и на обеих плотно прижавшись друг к другу сидели люди. Было прохладно, в центральной Бирме началась короткая, но холодная зима, а солнце еще не встало достаточно высоко, чтобы выжечь сырой туман, что на заре стелился от реки. Когда в закусочной услышали гул, воцарилась тишина, а затем прокатился ураган вопросов и тихий шепот ответов. Люди недоуменно оглядывались по сторонам. Что это? Ба ле? Что это может быть? И тут в бормотание догадок ворвался резкий и возбужденный голос Раджкумара:
- Английская пушка, - произнес он по-бирмански с заметным акцентом. - Стреляют где-то вверх по реке. И направляются к нам.
Некоторые клиенты нахмурились, заметив, что говорит мальчишка-разносчик, калаа из-за моря - индус с такими же белыми зубами, как белки глаз, и кожей цвета полированного темного дерева. Он стоял в центре закусочной, держа стопку выщербленных керамических мисок, и робко улыбался, словно смущаясь от того, что выставил на всеобщее обозрение свои драгоценные знания.
Его имя означало "принц", но в его внешности не было ничего королевского - засаленная безрукавка, неаккуратно завязанная лонджи [1] и покрытые толстой коркой мозолей босые ноги. Когда его спрашивали, сколько ему лет, он отвечал, что пятнадцать, а иногда - восемнадцать или девятнадцать, потому что такое большое преувеличение придавало ему ощущение силы, как будто он уже вырос и окреп, и телом и разумом, хотя на самом деле Раджкумар оставался всего лишь ребенком. Но он мог бы говорить, что ему двадцать, и люди всё равно бы верили, потому что он был крупным и статным, выше и шире в плечах, чем многие мужчины. А из-за очень темной кожи трудно было разглядеть, что его подбородок гладок, как ладони, без малейшего следа пробивающегося пушка.
В то ноябрьское утро Раджкумар находился в Мандалае по чистой случайности. Его лодка - сампан, на котором он работал мальчиком на побегушках - нуждался в ремонте, пройдя вверх по Иравади из Бенгальского залива. Владелец перепугался, когда ему сказали, что работы займут не меньше месяца, может, и больше. Он не мог позволить себе столько времени кормить команду и решил, что некоторым придется поискать другое занятие. Раджкумару велели идти в город, находящийся в паре миль от реки. На базаре напротив западной стены форта, ему следовало найти женщину по имени Ма Чоу. Она была наполовину индуской и держала небольшую закусочную, возможно, у нее найдется для Раджкумара какая-нибудь работа.
Вот так и получилось, что в возрасте одиннадцати лет Раджкумар вошел в Мандалай и впервые в жизни увидел прямую улицу. По ее обочинам стояли бамбуковые хибары и крытые банановыми листьями лачуги, валялись навозные лепешки и кучи мусора. Но прямизну дороги не мог замарать обрамляющий ее мусор, она была похожа на пересекающую бурное море дамбу. Улица уводила взор вдаль, через весь город, мимо ярко-красных стен крепости к далеким пагодам на мандалайском холме, сияющим на склоне, словно ряд белых колоколов.
В своем возрасте Раджкумар много где успел побывать. Лодка, на которой он работал - суденышко, обычно державшееся у открытой воды, шныряя вдоль протяженных берегов омывающего Бирму Бенгальского залива. Раджкумар был в Читтагонге и Бассейне и еще во множестве городов и деревушек между ними. Но ни в одной поездке он не видел таких оживленных улиц, как в Мандалае. Он привык к бесконечно извивающимся переулкам и проездам, когда ничего не разглядишь за следующим поворотом. Здесь же было нечто новое: улица, которая шла прямо и не сворачивая, и из центра города можно было разглядеть горизонт.
Когда показалась громада форта, Раджкумар остановился посреди улицы. Цитадель выглядела истинным чудом, со своими стенами длиной в целую милю и огромным рвом. Крепостные стены с бойницами возвышались почти в три этажа, но с парящей легкостью, красные, украшенные узорчатыми воротами с крышей в семь ярусов. От стен аккуратной сеткой расходились длинные прямые улицы. К тому времени, как Раджкумар вспомнил, для чего его послали в город, уже почти стемнело. Он вернулся к западной стене форта и спросил Ма Чоу.
- Ма Чоу?
- У нее закусочная, там еду продают - баяджай и всякое такое. Она наполовину индуска.
- А, Ма Чоу.
Ничего удивительного, что этот индийский мальчишка-оборванец искал Ма Чоу - она часто нанимала на работу в закусочную приблудных индусов.
- Вон она, та худенькая.
Ма Чоу оказалась изможденной женщиной небольшого роста со свисающими на лоб, словно тент с бахромой, кудряшками. Ей было слегка за тридцать, и выглядела она больше бирманкой, чем индуской. Она поджаривала овощи, согнувшись над чадящим маслом и прикрывшись рукой. Женщина подозрительно оглядела Раджкумара.
- Чего тебе надо?
Он начал объяснять про лодку и ремонт и что ему нужна работа на несколько недель, но она его прервала, заголосив во всю глотку и закрыв глаза:
- Ты что, вообразил, будто я работу под мышками держу, вынь да положь? На прошлой неделе мальчишка сбежал с двумя кастрюлями. Кто поручится, что ты не поступишь так же?
Она продолжила в том же духе.
Раджкумар понял, что эта вспышка не нацелена на него лично, дело было скорее в пыли, шипящем масле и ценах на овощи, чем в нем или в его словах. Он опустил глаза и продолжал стоять, переминаясь в пыли, пока она не закончила.
Ма Чоу умолкла и осмотрела его с ног до головы.
- Кто твои родители? - наконец спросила она, вытирая испарину со лба рукавом айнджи [2] в разводах от пота.
- У меня их нет. Они умерли.
Она задумалась над этим, покусывая губы.
- Ладно. Приступай к работе, но помни, что не получишь ничего, кроме еды три раза в день и места для сна.
- Больше мне ничего и не надо, - усмехнулся он.
Закусочная Ма Чоу состояла из пары скамеек, укрывшихся под навесом в бамбуковой хижине. Она готовила, сидя у открытого очага на высоком стуле. Кроме жареного баяджая она также подавала лапшу и суп. Работа Раджкумара заключалась в том, чтобы разносить тарелки с супом и лапшой клиентам. В свободное от этого занятия время он мыл посуду, следил за очагом и резал овощи для супа. Ма Чоу не доверяла ему мясо или рыбу и резала их сама зазубренным да [3] на короткой ручке. По вечерам она занималась мытьем посуды, относя полное ведерко с кухонными принадлежностями ко рву у форта.
Между закусочной Ма Чоу и рвом лежала широкая пыльная дорога, идущая вокруг громадного квадрата, образованного фортом. Раджкумару нужно было лишь пересечь это открытое пространство, чтобы добраться до рва. Прямо напротив закусочной Ма Чоу находился мост, ведущий к одному из небольших входов в крепость - похоронным воротам. Он расчистил под мостом небольшой участок воды, разогнав покрывающие ее поверхность листья лотоса. Это стало его местом: там он обычно плавал и мылся - под мостом, деревянные доски которого служили потолком и укрытием.
На противоположной стороне моста высились стены форта. За ними Раджкумар мог лишь разглядеть шпиль над девятью ярусами крыш, который венчал блестящий позолоченный зонтик - большой золотой хти бирманских королей. Под шпилем находился тронный зал дворца, где Тибо, король Бирмы вершил суд вместе со своей главной женой, королевой Супаялат.
Форт манил Раджкумара, но он знал, что для подобных ему огороженная территория крепости была запретным местом.
- Ты когда-нибудь была внутри? - спросил он однажды Ма Чоу. - В смысле в форте?
- О да, - важно кивнула Ма Чоу. - Трижды, это по меньшей мере.
- И на что он похож?
- Очень большой, гораздо больше, чем кажется. Настоящий город, с длинными улицами, каналами и садами. Сначала подходишь к домам чиновников и знати. А потом оказываешься перед частоколом из тикового дерева. За ним находятся покои королевской семьи и слуг - сотни и сотни комнат с золочеными колоннами и отполированными полами. А прямо в центре - огромный зал, похожий на луч света, со сверкающими хрустальными стенами и зеркальным потолком. Люди зовут его Стеклянным дворцом.
- А король когда-нибудь покидает форт?
- За последние семь лет ни разу. Но королева со служанками иногда гуляет вдоль стен. Те, кто их видели, рассказывают, что ее служанки - самые прекрасные девушки на этой земле.
- А кто они, эти служанки?
- Молоденькие девушки, сироты, многие совсем еще дети. Говорят, этих девочек привозят во дворец с далеких гор. Королева принимает их как своих детей, растит, а они ей служат. Говорят, что она никому, кроме этих девушек, не доверяет заниматься собой и королевскими детьми.
- А когда эти девочки приходят к воротам? - спросил Раджкумар. - Как бы на них поглядеть?
Глаза мальчишки заблестели, а лицо приобрело решительное выражение. Ма Чоу посмеялась над ним.
- А что, решил забраться внутрь, глупый индус, черный как уголь калаа? Они тебя за милю учуют и снесут голову с плеч.
Той ночью, лежа на спине на своей циновке, Раджкумар посмотрел в проем между ступнями и заметил золотой хти над дворцом, в лунном свете он сиял как маяк. Неважно, что сказала Ма Чоу, решил он, до того, как покинуть Мандалай, он пересечет ров, найдет способ пробраться внутрь.
***
Ма Чоу жила над закусочной в комнатке со стенами из бамбука, стоящей на сваях. С закусочной комнату соединяла хлипкая выщербленная лестница. Раджкумар проводил ночи под местом обитания Ма Чоу, между сваями, там, где днем сидели клиенты. Пол комнаты Ма Чоу был грубо сколочен из плохо пригнанных досок. Когда Ма Чоу зажигала лампу, чтобы переодеться, Раджкумар мог отчетливо ее разглядеть сквозь щели в полу. Лежа на спине и скрестив руки под головой, он не моргая смотрел, как она развязывала небрежно затянутую на груди айнджи.
Днем Ма Чоу была надоедливой и сварливой, она бросалась от одного дела к другому и орала на всякого, кто попадался на пути. Но по ночам, когда заканчивалась работа, ее движения обретали некоторую томность. Она обхватывала руками груди, выставляя их напоказ, и обмахивалась руками, ее пальцы медленно скользили по впадине между грудями, вниз по холмику живота, к ногам и бедрам. Когда Раджкумар наблюдал за ней снизу, его рука тихо прокрадывалась к узлу лонджи и в пах.
Однажды ночью Раджкумара внезапно разбудил ритмичный скрип досок наверху, сопровождаемый стонами, вздохами и прерывистым дыханием. Но кто мог быть с ней наверху? Он не видел, чтобы кто-нибудь поднимался.
На следующее утро Раджкумар заметил похожего на сову мужчину в очках, спускающегося по лестнице из комнаты Ма Чоу. Незнакомец был одет по-европейски: в рубашку, брюки и пробковый шлем. Оценив Раджкумара долгим и серьезным взглядом, незнакомец очень официально поднял шляпу.
- Как поживаешь? - спросил он. - Кайса хай? Суб кучх тик-таак?
Раджкумар прекрасно понял эти слова - так сказал бы индиец - но всё равно изумленно разинул рот. Приехав в Мандалай, он встречал разного рода людей, но незнакомец не принадлежал ни к одному типу. Он носил европейскую одежду и, видимо, знал хиндустани, хотя чертами лица не был похож ни на белого, ни на индуса. Вообще-то он выглядел как китаец.
Улыбнувшись в ответ на удивление Раджкумара, мужчина снова снял шляпу и скрылся на базаре.
- Кто это был? - спросил Раджкумар Ма Чоу, когда она спустилась по лестнице.
Вопрос явно вызвал у нее раздражение, и она бросила на Раджкумара взгляд, предполагающий, что предпочла бы не отвечать. Но Раджкумара обуяло любопытство, и он продолжал настаивать.
- Кто это был, Ма Чоу?
- Это... - Ма Чоу начала говорить, коротко выдыхая слова, словно они поднимались из ее живота. - Это... мой учитель... мой Саяджи.
- Твой учитель?
- Да... Он учит меня... Он много чего знает...
- Что знает?
- Неважно.
- Где он выучил хиндустани?
- За границей, но не в Индии... Он откуда-то из Малайи. Думаю, из Малакки. Спроси его сам.
- Как его зовут?
- Неважно. Можешь называть его Сая, как и я.
- Просто Сая?
- Сая Джон, - она гневно повернулась к нему. - Так мы все его зовем. Если хочешь знать больше, спроси его сам.
Потянувшись к остывшему очагу, она бросила в Раджкумара пригоршню пепла.
- С чего ты взял, что можешь сидеть тут и болтать всё утро, калаа-недоумок? А ну марш за работу.
Ни в эту ночь, ни на следующую Сая Джон не появился.
- Ма Чоу, - спросил Раджкумар, - что случилось с твоим учителем? Почему он больше не приходит?
Ма Чоу сидела у очага, поджаривая баяждай.
- Он уехал, - отрезала она, уставившись на горячее масло.
- Куда?
- В джунгли.
- В джунгли? Зачем?
- Он подрядчик. Поставляет припасы в лагеря заготовщиков тика. Основную часть времени проводит в разъездах.
Внезапно половник выпал из ее рук, и Ма Чоу закрыла лицо руками.
Раджкумар нерешительно подошел к ней.
- Почему ты плачешь, Ма Чоу? - он погладил ее по голове, выражая неуклюжим жестом сочувствие. - Ты хочешь выйти за него замуж?
Она потянулась за полой его истрепанной лонджи и промокнула слезы собранной в охапку тканью.
- Его жена умерла год или два назад. Она была китаянкой из Сингапура. У него есть сын, малыш. Он говорит, что никогда снова не женится.
- Может, он поменяет свое мнение.
Ма Чоу оттолкнула Раджкумара одним из своих резких гневных жестов.
- Ничего-то ты не понимаешь, дубина калаа. Он христианин. Каждый раз, когда он ко мне приходит, потом ему приходится идти в церковь, молиться и просить прощения. Думаешь, я хочу выйти замуж за такого человека? - она подхватила половник с земли и затрясла им в сторону Раджкумара. - А теперь возвращайся к работе, или я поджарю твою черную рожу в масле.
Через несколько дней Сая Джон вернулся. Он снова поприветствовал Раджкумара на ломаном хиндустани:
- Кайса хай? Суб кучх тик-таак?
Раджкумар принес ему миску с лапшой и стоя смотрел, как Сая Джон ест.
- Сая, - наконец спросил он по-бирмански, - как вы научились говорить на индийском языке?
Сая Джон поднял на него глаза и улыбнулся.
- Я его выучил еще ребенком, - сказал он, - потому что я, как и ты, сирота, подкидыш. Меня воспитали католические священники в городе под названием Малакка. Они приехали отовсюду - из Португалии, Макао, Гоа. Они дали мне имя - Джон Мартинс, хотя потом оно стало другим. Они называли меня Жоао, но позже я сменил это имя на Джон. Они говорили на многих языках, эти священники, и от гоанцев я научился нескольким индийским словам. Когда я подрос и смог работать, то поехал в Сингапур, где некоторое время служил санитаром в военном госпитале. Солдаты в большинстве своем были индийцами, они задавали мне тот же вопрос: "Как вышло, что ты, носящий христианское имя и выглядящий как китаец, говоришь на нашем языке?" Тогда я объяснил им, как это произошло, а они засмеялись и сказали: "Ты дхоби ка кутта - собака того, кто стирает белье - на гхар ка на гхат ка - не принадлежишь ни земле, ни воде", и я ответил: "Да, такой я и есть", - он засмеялся с заразительной веселостью, и Раджкумар к нему присоединился.
Однажды Сая Джон привел в закусочную сына. Мальчика, выглядящего не по возрасту уверенным, симпатичного ребенка семи лет с живыми глазами, звали Мэтью. Он только что приехал из Сингапура, где жил в семье матери и учился в известной миссионерской школе. Пару раз в году Сая Джон привозил его на каникулы в Бирму.
Только начался вечер - самое напряженное время в закусочной, но в честь гостей Ма Чоу решила ее закрыть. Она отвела Раджкумара в сторонку и велела его взять Мэтью на прогулку, на час или около того. С другой стороны форта находился пве [4], мальчики могли бы повеселиться в ярмарочной суете.
- И помни, - и тут она яростно и бессмысленно замахала руками, - ни слова о...
- Не беспокойся, - Раджкумар одарил ее невинной улыбкой. - Я ничего не расскажу о ваших уроках.
- Идиот калаа, - она стукнула его кулаком по спине, - Убирайся отсюда.
Раджкумар переоделся в хорошую лонджи и потрепанную безрукавку, которые дала ему Ма Чоу. Сая Джон всунул ему в ладонь несколько монет.
- Купи что-нибудь вам обоим, и ведите себя хорошо.
По пути к пве их привлек продавец арахиса. Мэтью проголодался и настоял, чтобы Раджкумар купил им обоим по горсти орехов. Они сели на берегу рва, опустив ноги в воду и разбрасывая вокруг ореховую скорлупу.
Мэтью вытащил из кармана листок бумаги. На нем был рисунок - повозка о трех колесах на тонких спицах - два чуть большего размера сзади и одно поменьше спереди. Раджкумар, нахмурившись, уставился на рисунок: это выглядело как открытый экипаж, но без оглоблей для лошади или быка.
- Что это?
- Экипаж с мотором.
Мэтью всё подробно объяснил - небольшой двигатель внутреннего сгорания, вертикальный коленчатый вал и горизонтальное маховое колесо. Он рассказал, что механизм обладает силой лошади и может развивать скорость до восьми миль в час. Его продемонстрировал в Германии Карл Бенц в нынешнем, 1885 году.
- Однажды, - тихо произнес Мэтью, - у меня будет такой, - в его голосе не звучало хвастовство, и Раджкумар не сомневался в этих словах ни минуты. Он был впечатлен, что ребенок такого возраста прекрасно разбирается в столь странном предмете.
Потом Мэтью спросил:
- Как ты оказался здесь, в Мандалае?
- Я работал на лодке, сампане, как те, что ты видишь на реке.
- А где твои родители? Семья?
- У меня их нет, - Раджкумар помолчал. - Они умерли.
Мэтью раскусил зубами ореховую скорлупу.
- Как?
- Была лихорадка, такая болезнь. В нашем городе, Акьябе, многие умерли.
- Но ты выжил?
- Да. Я заболел, но выжил. Единственный из всей семьи. У меня был отец, сестра, брат...
- И мама?
- И мама.
Мать Раджкумара умерла в сампане, привязанном в заросшем мангровыми деревьями устье реки. Он помнил узкий, как туннель, камбуз на лодке и крышу из тростинка и соломы, а в голове у матери, на одной из поперечных досок палубы, стояла масляная лампа. Она мерцала желтым светом в ореоле роящихся насекомых. Ночь была тихой и безветренной, и мангровые заросли со своими влажными корнями росли густо, заслоняя от легкого бриза, покачивающего суденышко между двумя грязевыми отмелями. Но всё равно во влажной темноте вокруг лодки было что-то безжалостное. Время от времени Раджкумар слышал всплеск, когда в воду падал стручок с семенами или скользила в иле рыба. В похожем на нору камбузе сампана было жарко, но его мать дрожала. Раджкумар обшарил лодку и накрыл мать найденной одеждой.
К тому времени Раджкумар уже многое выяснил про лихорадку. Она пришла в их дом вместе с отцом, который каждый день трудился на складе в порту. Он был тихим человеком, зарабатывавшим на жизнь в качестве дубаша и мунши - переводчика и клерка - служа нескольким торговцам на восточном берегу Бенгальского залива. Дом семьи стоял в порту Читтагонга, но отец поссорился с родными и увез свою семью, медленно перемещаясь вдоль побережья и предлагая свои знания цифр и языков, пока, наконец, не осел в Акьябе, главном порту Аракана - бурного побережья, где сталкивались в беспокойном водовороте Бирма и Бенгалия. Там он остался на десяток лет, став отцом троих детей, старшим из которых был Раджкумар. Их дом находился в пропахшей сушеной рыбой бухточке. Они носили фамилию Раха, и когда соседи спрашивали, кто они такие и откуда, они называли себя индусами из Читтагонга. Вот что Раджкумар знал о прошлом своей семьи.
Следующим после отца заболел Раджкумар. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что выздоравливает и находится вместе с матерью на море. Мать сказала, что они на пути в родной Читтагонг, и теперь их осталось двое, остальные умерли.
Плыли медленно, против течений. Сампан с квадратным парусом и командой халаси [5] пробивал путь вдоль побережья, держась от него поблизости. Раджкумар быстро поправлялся, но теперь заболела мать. Когда до Читтагонга оставалась пара дней, она задрожала в лихорадке. Берега заросли густым мангровым лесом, и однажды вечером владелец лодки привязал сампан к коряге и стал ждать.
Раджкумар укрыл мать всеми сари из ее узелка с одеждой и одолженными у моряков лонджи, даже сложенным парусом. Но не успел он закончить, как ее зубы снова застучали, тихо, как игральные кости. Она позвала его присесть рядом, поманив пальцем. Когда он приблизил ухо к ее губам, то почувствовал щекой, что ее тело раскалено, как горячий уголек.
Мать указала на узел на свободном конце сари. В него был завернут золотой браслет. Она вытащила его и велела Раджкумару его спрятать, завязав в саронг. Находе, пожилому владельцу лодки, можно доверять, сказала она, Раджкумар должен отдать ему браслет, когда они доберутся до Читтагонга, и только тогда, не раньше.
Она сжала пальцы Раджкумара вокруг браслета, который был еще теплым от охватившего ее тело жара, казалось, что форма металла отпечаталась на его ладони.
- Живи, - прошептала мать. - Бече тако, Раджкумар. Живи, мой принц, держись за жизнь.
Потом ее голос затих. Раджкумар внезапно расслышал слабое шлепанье копошащихся в иле сомов. Он поднял глаза, посмотрев на находку, владельца лодки, который присел на носу сампана, раскуривая кальян из кокосовой скорлупы и запустив пальцы в тощую седую бороду. Команда расположилась рядом и смотрела на Раджкумара. Моряки обнимали закутанные в саронги колени. Мальчик не мог сказать, была ли в их пустых глазах жалость или нетерпение.
Теперь у него остался только браслет, мать хотела, чтобы Раджкумар его использовал в качестве платы за проезд обратно в Читтагонг. Но мать умерла, и какой был смысл возвращаться в то место, которое покинул отец? Нет, лучше заключить с находой сделку. Раджкумар отвел старика в сторонку и попросил разрешения присоединиться к команде, предложив браслет в счет обучения.
Старик оглядел его. Мальчик был сильным и старательным, более того, пережил смертельную лихорадку, что опустошила так много городов и деревень на побережье. Уже одно это говорило об определенно полезных качествах его тела и духа. Старик кивнул мальчику и взял браслет - да, оставайся.
Когда настал день, сампан остановился на песчаной косе, и команда помогла Раджкумару устроить погребальный костер для кремации матери. Руки Раджкумара затряслись, когда он вложил в ее рот огонь. Он, у которого была такая большая семья, теперь остался один, учеником халаси в качестве наследства. Но он не боялся, ни секунды. Раджкумара печалили сожаления, что семья оставила его так быстро, так рано, не познав ни богатств, ни наград, которые, он точно знал, он однажды завоюет.
***
Раджкумар давно уже не говорил о своей семье. Среди товарищей по лодке эта тема обсуждалась редко. У многих из них семьи пали жертвой одной из катастроф, которые так часто посещали побережье. Они предпочитали не разговаривать о подобных вещах. Странно, что этот мальчик, Мэтью, со своей правильной речью и официальными манерами, вытащил из него всё это. Раджкумар был тронут, и ничего не мог с этим поделать. На пути обратно к Ма Чоу он обнял мальчугана за плечи.
- И надолго ты здесь?
- Завтра уезжаю.
- Завтра? Но ты же только что приехал.
- Знаю. Предполагалось, что я останусь на две недели, но отец думает, что быть беде.
- Беде! - вытаращился на него Раджкумар. - Какой еще беде?
- Англичане собираются послать флот вверх по Иравади. Будет война. Отец говорит, что они хотят весь бирманский тиковый лес. Король не хочет его отдавать, и они с ним разделаются.
Раджкумар расхохотался.
- Война из-за леса? Никогда такого не слыхал! - он недоверчиво похлопал Мэтью по голове - в конце концов, мальчик был всего лишь ребенком, несмотря на взрослое поведение и необычные знания, наверное, просто накануне ему приснился кошмар.
Но этот случай стал одним из многих, когда Мэтью показал себя мудрее и проницательнее Раджкумара. Два дня спустя весь город охватили слухи о войне. Из форта промаршировало большое воинское подразделение, направившись вниз по реке, в сторону лагеря в Мингане. На базаре царила суматоха: торговки рыбой опустошили свои бадьи в мусорные кучи и поспешили по домам. К закусочной Ма Чоу подбежал взъерошенный Сая Джон. В руках он нес лист бумаги.
- Королевская прокламация, - объявил он, - выпущена за подписью короля.
Публика в закусочной умолкла, когда он начал читать:
- "Всем подданным короля и жителям королевской империи. Эти еретики, варвары-англичане, эти калаа, предъявили категорические требования, рассчитанные на то, чтобы привести к упадку и уничтожить нашу религию, порушить национальные традиции и устои и привести к вырождению нашу расу, они демонстрируют подготовку к объявлению войны нашему государству. Они получили ответ согласно обычаям нашей великой нации, справедливый и правильный. Если вопреки сему эти еретики-чужеземцы явятся с малейшей попыткой нарушить покой нашего государства, Его величество, зорко следящий за интересами нашей религии и государства, не будет сего терпеть, а самолично выступит со своими генералами, капитанами и лейтенантами, со всеми великими силами пехоты, артиллерии, слонами и кавалерией, по воде и по суше, и вся мощь армии обрушится на этих еретиков, покорит и аннексирует их страну. Дабы поддержать нашу религию, честь страны и национальные интересы и принести тройную пользу - нашей религии, нашим богам и нам самим, и тем добиться важных плодов на пути к небесным чертогам и к нирване".
Сая Джон скривился.
- Смелые слова, - сказал он. - Посмотрим, что будет дальше.
После первого приступа паники улицы быстро успокоились. Базар снова открылся, торговки рыбой вернулись и копошились в мусоре в поисках утраченного товара. Следующие несколько дней люди вели дела как обычно. Единственной заметной переменой стало то, что на улицах больше не видно было иностранцев. В Мандалае жило не так уж мало чужеземцев - дипломаты и миссионеры из Европы, торговцы из Греции, Армении, Китая и Индии, рабочие и моряки из Бенгалии, Малайи и Коромандельского берега [6], белокожие астрологи из Манипура, деловые люди из Гуджарата - все те люди, которых Раджкумар никогда не видел до приезда сюда. Но теперь иностранцы внезапно исчезли. Ходили слухи, что европейцы ушли вниз по реке, а остальные забаррикадировались в домах.
Спустя несколько дней королевский двор выпустил еще одну прокламацию, на сей раз радостную: в ней провозглашалось, что королевские войска нанесли захватчикам значительное поражение неподалеку от крепости Минхла. Английские войска отступили и отвели флот от границы. Королевская баржа спустится вниз по реке, украшенная в честь войск и их офицеров. Во дворце состоится благодарственная церемония.
На улицах раздались радостные возгласы, и туман тревоги, висящий над городом в последние дни, быстро рассеялся. Ко всеобщему облегчению всё быстро возвратилось в обычную колею: торговцы толпой вернулись обратно, и в закусочной Ма Чоу стало еще оживленней, чем раньше.
А потом однажды вечером, направившись на базар, чтобы пополнить для Ма Чоу запасы рыбы, Раджкумар наткнулся на знакомого седобородого владельца лодки, Находу.
- Лодка скоро отправится? - спросил Раджкумар. - Ведь война кончилась.
Улыбнувшись не раздвигая губ, старик выдал ему секрет:
- Война не закончилась. Еще нет.
- Но мы слышали...
- То, что мы слышим у реки, сильно отличается от того, о чем болтают в городе.
- И что вы слышали? - спросил Раджкумар.
Хотя они разговаривали на своем диалекте, Находа понизил голос.
- Англичане будут здесь через день или два, - ответил он. - Их видели лодочники. Они ведут за собой самый большой флот, что когда-либо плавал по реке. У них есть пушка, которая может снести каменные стены форта, и корабли проворнее приливной волны, их ружья стреляют быстрее, чем ты произносишь слова. Они надвигаются как прилив: ничто их не остановит. Сегодня мы слышали, что их корабли заняли позиции у Мингана. Завтра ты наверняка услышишь фейерверк...
И точно, на следующее утро по равнине прокатился далекий гул, добравшись до закусочной Ма Чоу около западной стены форта. Когда прозвучали первые залпы, рынок был заполнен людьми. Крестьянки из городских предместий пришли пораньше и расстелили в рядах циновки, разложив овощи аккуратными мелкими кучками. Неподалеку остановились рыбаки с ночным уловом свежей речной рыбы. Через пару часов овощи начнут вянуть, а рыбьи глаза затуманятся. Но пока всё было свежим и твердым.
Первое громыхание орудий привело лишь к небольшой задержке в утренней торговле. Люди озадаченно глядели в ясное небо, а лавочники высунулись из-за своих лотков, задавая друг другу вопросы. Ма Чоу с Раджкумаром еще с рассвета тяжело трудились. Как обычно прохладным утром многие останавливались, чтобы перекусить перед тем, как направиться домой. Теперь напряженные обеденные часы прервал внезапный гул. Люди беспокойно переглядывались: что это за шум?
И тут в разговор вступил Раджкумар.
- Английские пушки, - сказал он. - Они идут сюда.
Ма Чоу раздраженно прикрикнула:
- Откуда тебе знать, что это, глупый ты мальчишка?
- Их видели лодочники, - ответил Раджкумар. - Сюда идет весь английский флот.
У Ма Чоу была целая закусочная клиентов, и она оказалась не в настроении, чтобы позволить единственному помощнику отвлекаться на далекий шум.
- Хватит уже об этом, - заявила она. - Иди работать.
Далекая стрельба усилилась, и миски на скамьях зазвенели. Посетители тревожно заерзали. На рыночной площади неподалеку кули уронил мешок с рисом, и зерно рассыпалось по пыльной дороге, словно брызги белой краски, а люди отталкивали друг друга, разбегаясь. Лавочники очищали лотки, распихивая товары по мешкам, крестьянки опустошали корзины в мусорные кучи.
Внезапно клиенты Ма Чоу вскочили на ноги, побросав миски и отталкивая скамьи. Ма Чоу в смятении повернулась к Раджкумару.
- Не мог помалкивать, идиот калаа? Смотри, всех клиентов распугал.
- Я не виноват...
- А кто ж еще? Что мне делать со всей этой едой? Что станет с рыбой, которую я вчера купила?
Ма Чоу рухнула на стул.
За ними, на опустевшей рыночной площади, собаки дрались за брошенные куски мяса, кружа стаями вокруг мусорных куч.
Глава вторая
Во дворце, менее чем в миле от закусочной Ма Чоу, старшая жена короля, королева Супаялат, забралась по крутой лестнице, чтобы лучше слышать пушки.
Дворец лежал в самом центре Мандалая, в глубине сокрытого за стенами города - обширного комплекса павильонов, садов и проходов, сгруппированных вокруг хти бирманских королей, возвышающегося над девятью ярусами крыш. Здания были отделены от прилегающих улиц частоколом из высоких тиковых бревен. В каждом из четырех углов частокола находился караульный пост с часовыми из личной гвардии короля. На один из них и решила забраться королева Супаялат.
Королева была небольшого роста и изящного сложения, с фарфоровой кожей и крохотными ладонями и ступнями. На ее маленьком лице выделялись скулы, правильные черты слегка портило лишь то, что правый глаз едва заметно косил. Талия королевы, славящаяся своей тонкостью, раздулась от третьей беременности, теперь Супаялат была на восьмом месяце.
Королева была не одна: за ней по пятам следовало примерно полдюжины служанок, которые несли двух дочерей-малюток - Первую и Вторую принцессу, Ашин Хтейк Су Мьят Фая Джи и Ашин Хтейк Су Мьят Фая Лат. На позднем сроке беременности королева тревожилась о том, где находятся дети. В последние несколько дней она не желала ни на минуту выпускать дочерей из поля зрения.
Первая принцесса, трех лет, была поразительно похожа на отца, короля Бирмы Тибо - добродушная, послушная девочка с круглым лицом и всегда готовая улыбнуться. Вторая принцесса была на два года младше, ей еще не исполнилось и года, но она уже казалась совсем другой, вылитая мать. С рождения ее мучили колики, и она могла плакать часами. Несколько раз в день ее сводили судороги. Тельце напрягалось, а кулачки сжимались, грудь начинала часто подниматься, а рот широко открывался, но из него не доносилось ни звука. Даже опытные няньки пасовали, когда маленькую принцессу охватывал один из приступов.
Королева настояла на том, чтобы несколько самых доверенных ее помощниц постоянно находились под рукой, заниматься ребенком - Эвелин, Хемау, Августа и Нан Пау. Эти девочки были совсем юными, едва старше десяти лет, и все они являлись сиротами. Их отобрали посланники королевы в деревушках провинций Качин, Ва и Шан у северных границ королевства. Некоторые происходили из христианских семей, некоторые - из семей буддистов, но как только они приезжали в Мандалай, это переставало иметь значение. Они воспитывались под присмотром дворцовых слуг, под личным надзором королевы.
Больше всего преуспела со Второй принцессой самая юная из этих служанок - тоненькая десятилетняя девочка по имени Долли, робкий и застенчивый ребенок с огромными глазами, податливым телом танцовщицы и гибкими руками. Долли привезли в Мандалай в очень раннем возрасте из приграничного города Лашио, она не помнила родителей или родственников. Вероятно, она происходила из народности шан, но то была лишь догадка, основанная на хрупкости телосложения и гладкой, шелковой коже.
В то утро Долли не могла ничего поделать со Второй принцессой. Орудия прервали сон ребенка, и с тех пор девочка надрывалась от плача. Долли, которую легко можно было напугать, и сама ужасно боялась. Когда пушки снова начали стрелять, она закрыла уши и забилась в угол, стуча зубами и тряся головой. Но потом за ней послала королева, после чего Долли прилагала столько усилий, чтобы отвлечь маленькую принцессу, что ей некогда было пугаться.
У Долли не хватало сил, чтобы поднять принцессу вверх по крутой лестнице к вершине частокола, ее несла шестнадцатилетняя Эвелин, которая была очень сильной для своего возраста. Долли шла за остальными и последней ступила на наблюдательную вышку - деревянную площадку, огороженную тяжелыми деревянными перилами.
В углу стояли четыре солдата в мундирах. Королева осыпала их вопросами, но ни один не мог не то что ответить, но даже поднять на нее глаза. Они повесили головы, перебирая пальцами по длинным дулам кремниевых ружей.
- Далеко ли отсюда сражение? - спросила королева. - И что у них за пушки?
Солдаты качали головами. По правде говоря, они знали не больше, чем королева. Когда начался шум, они возбужденно гадали о его причине. Поначалу солдаты отказались поверить, что этот грохот может быть делом рук человеческих. В этой части Бирмы никогда прежде не слыхивали об оружии такой мощи, непросто было и постичь, как можно стрелять с такой скоростью, чтобы производить этот беспрестанный гул.
Королева поняла, что от этих несчастных ничего не узнать. Она повернулась и оперлась всем весом о деревянные перила наблюдательного поста. Если бы только ее тело было не таким тяжелым, если бы она не была такой медлительной и усталой.
Удивительнее всего, что за те десять дней с тех пор, как англичане пересекли границу, она слышала одни хорошие новости. Неделю назад командир гарнизона прислал телеграмму, которая гласила, что чужеземцев остановили у Минхлы, в двухстах милях вниз по течению. Во дворце отпраздновали победу, и король даже послал генералу награду. Как же так вышло, что теперь захватчики подошли так близко, что их пушки можно услышать в столице?
Всё произошло так быстро - несколько месяцев назад возник спор с британской компанией по торговле древесиной, какие-то технические вопросы относительно нескольких тиковых бревен. Компания явно была не права, нарушила таможенные законы королевства, порубив бревна, чтобы избежать уплаты пошлин. Королевские таможенные офицеры наложили на компанию штраф, требуя выплатить долг за пятьдесят тысяч бревен. Англичане возмутились и отказались платить, пожаловались британскому губернатору в Рангуне. За этим последовал унизительный ультиматум. Один из главных министров короля, Кинвун Минджи, осторожно предположил, что, возможно, лучше принять условия, британцы могут позволить королевской семье остаться во дворце Мандалая на условиях вроде тех, в которых жили индийские принцы - как крестьянские свиньи, иными словами, на подачки хозяев, как свиньи, живущие в свинарнике, из которого украли даже немногие предметы роскоши.
Короли Бирмы - не какие-нибудь принцы, сказала Кинвуну Минджи королева, они короли, сюзерены, покорители Китайской империи, Таиланда, Ассама и Манипура. Супаялат лично поставила на кон всё, чтобы обеспечить трон Тибо, своему мужу и сводному брату. Как можно помыслить, что теперь она согласится всё бросить? А что если ребенок в ее утробе - мальчик (а она была в этом уверена)? Как она ему объяснит, что отдала его наследие из-за ссоры по поводу нескольких бревен? Точка зрения королевы возобладала, и бирманский двор отказался принять ультиматум британцев.
Сейчас, схватившись за перила наблюдательного поста, королева упорно прислушивалась к далекой стрельбе. Поначалу она надеялась, что этот обстрел - просто какие-то учения. Самый лучший генерал армии, Хлетин Атвинвун, засел в форте Мингана в тридцати милях отсюда с восемью тысячами солдат.
Как раз вчера король мимоходом спросил, как идут дела на фронте. Супаялат полагала, что супруг считает войну делом далеким, вроде экспедиции, которую много лет назад послали в шанские холмы, чтобы разобраться с бандитами и грабителями.
Всё идет должным образом, ответила она, не о чем беспокоиться. И насколько она знала, это была правда. Она ежедневно встречалась с главными чиновниками - с Кинвуном Минджи, Тайнгдой Минджи, даже с вунджи, вундауками и мионвунами. Никто и не намекнул, что что-то не так. Но звук пушек ни с чем не спутаешь. Следует ли сказать об этом королю?
***
Внезапно двор под частоколом наполнился голосами.
Долли бросила взгляд вниз по лестнице. Там толпились солдаты, десятки солдат в мундирах дворцовой гвардии. Один заметил ее и начал кричать:
- Королева? Королева наверху?
Долли быстро подалась назад, скрывшись от их взглядов. Что это за солдаты? Чего они хотят? Теперь она слышала на лестнице топот их ног. Где-то рядом с короткими вхлипами заплакала принцесса. Августа сунула ребенка в руки Долли - вот, Долли, возьми ее, она не прекращает плакать. Девочка орала, молотя кулачками. Долли пришлось отвернуться, чтобы спасти лицо от ударов.
На наблюдательную вышку взошел офицер, обеими руками он держал перед собой саблю в ножнах, словно скипетр. Он что-то сказал королеве, уговаривая ее покинуть вышку и спуститься по лестнице во дворец.
- Значит, мы пленники? - лицо королевы исказила ярость. - Кто вас послал?
- Нам приказал Тайнгда Минджи, - сказал офицер. - Для вашей безопасности, мебия.
- Для нашей безопасности?
Вышку заполнили солдаты, подталкивая девочек к лестнице. Долли посмотрела вниз: ступени были крутыми, и она затрясла головой:
- Я не могу, - зарыдала она. - Не могу.
Она упадет, наверняка. Принцесса слишком для нее тяжела, а ступеньки слишком высокие, ей нужно держаться рукой, чтобы сохранить равновесие.
- Иди.
- Не могу, - она едва слышала собственные слова, которые заглушал плач ребенка. Долли застыла, отказываясь пошевелиться.
- Быстро, быстро, - за ее спиной стоял солдат, подталкивая холодной рукояткой сабли. Долии почувствовала, как глаза застилают слезы, хлынув по лицу. Разве они не понимают, что она упадет, что принцесса выскользнет из ее рук? Почему, почему же никто не поможет?
- Быстро.
Долли обернулась, взглянув на мрачное лицо солдата.
- Не могу. У меня на руках принцесса, а она слишком для меня тяжела. Разве вы не понимаете?
Похоже, никто не слышал ее слов за ревом принцессы.
- Да что с тобой, девочка? Почему ты здесь стоишь? Пошевеливайся.
Она закрыла глаза и сделала шаг. А потом, когда ноги начали подкашиваться, услышала голос королевы:
- Долли! Стой!
- Это не моя вина, - зарыдала она, плотно закрыв глаза. Кто-то выхватил из ее рук принцессу. - Я не виновата. Я пыталась им объяснить, но они не слушали.
- Всё в порядке, - голос королевы был резким, но не злым. - Теперь спускайся. Осторожно.
Облегченно всхлипнув, Долли неуклюже спустилась по лестнице и прошла через двор. Она ощущала на спине руки других девочек, когда они показывали ей путь по коридору.
Основная часть зданий дворцового комплекса была деревянной, соединялись они друг с другом длинными коридорами. Дворец построили относительно недавно, лишь тридцать лет назад. Его сконструировали по подобию королевских резиденций в прежних бирманских столицах - в Аве и Амарапуре. Некоторые части королевских покоев после основания Мандалая перевезли целиком, но многие более мелкие отдаленные здания до сих пор не достроили, и даже обитатели дворца не знали, что в них. Долли никогда прежде не бывала в комнате, куда ее сейчас привели - темной, с сырыми оштукатуренными стенами и тяжелыми дверьми.
- Приведите ко мне Тайнгду Минджи, - прокричала королева караульным. - Меня не будут держать в заточении. Приведите его сюда. Немедленно.
Прошла пара часов, время тянулось медленно. По направлению теней под дверью девочки поняли, что уже перевалило за полдень. Маленькая принцесса выплакала все слезы и заснула на скрещенных ногах Долли.
Двери распахнулись, и с пыхтением вошел Тайнгда Минджи.
- Где король?
- В безопасности, мебия.
Это был тучный мужчина с сальной кожей. В прошлом он всегда был скор на советы, но сейчас королева не могла от него добиться ни единого ясного ответа.
- Король в безопасности. Вам не следует волноваться, - длинные волоски, растущие в его родинках, слегка задрожали, когда он широко улыбнулся.
Министр протянул телеграмму.
"Хлетин Атвинвун одержал славную победу при Мингане".
- Но нынче утром грохотали не наши пушки.
- Чужеземцев остановили. Король выпустил медаль и наградил солдат орденами, - он протянул ей лист.
Королева даже не взглянула на бумагу. За последние десять дней она видела много телеграмм, и все сообщали новости о славных победах. Но этим утром она слышала не бирманские пушки, никаких сомнений.
- Это были английские пушки, - сказала она. - Я точно знаю. Не лги мне. Они близко? Думаешь, доберутся до Мандалая?
Министр не смотрел ей в глаза.
- Мебия в деликатном положении. Ей нужно отдохнуть. Я вернусь позже.
- Отдохнуть? - королева махнула рукой в сторону сидящих на полу служанок. - Девочки истощены. Взгляни, - она указала на красные глаза Долли на заплаканном лице. - Где остальные слуги? Пришли их мне. Они мне нужны.
Тайнгда Минджи поколебался, а потом поклонился.
- Мебия. Они будут здесь.
Остальные служанки с мрачными лицами прибыли час спустя. Королева не заговорила, пока караульные не закрыли двери. Потом все тесно сгрудились вокруг вновь прибывших. Долли пришлось вытягивать голову, чтобы услышать, о чем они говорят.
Вот что они сказали. Британцы с безукоризненной точностью разрушили форт в Мингане с помощью пушки, не потеряв ни единого солдата. Хлетин Атвинвун сдался. Армия распалась, солдаты сбежали в горы вместе с оружием. Кинвун Минджи и Тайнгда Минджи отправили к британцам эмиссаров. Министры теперь соперничали друг с другом за право держать в заточении королевскую семью - за нее назначена высокая награда. Чужеземцы уже очень скоро прибудут в Мандалай, чтобы взять короля и королеву в плен.
***
Вторжение шло так гладко, что удивило даже самих британцев. Императорский флот пересек границу 14 ноября 1885 года. Два дня спустя, после нескольких часов бомбардировки, британские солдаты завладели бирманскими аванпостами Ньянгбинмо и Сингбаунгве. На следующий день в Минхле флот попал под сильный обстрел. Бирманский гарнизон в Минхле был небольшим, но сопротивлялся с неожиданной стойкостью.
Британские силы имели на вооружении казнозарядные винтовки последней модели. Артиллерийская поддержка состояла из двадцати семи скорострельных пулеметов, такого количества еще не видел азиатский континент. Бирманцы не могли ответить на такую огневую мощь. После нескольких часов обстрела британская пехота высадилась на берег.
Британские войска состояли из десяти тысяч солдат, в большинстве своем - около двух третей - из индийских сипаев. В высадившихся у Минхлы силах было три батальона сипаев - из Хазарского полка и Первого мадрасского. Индийцы представляли собой закаленные в боях, опытные войска. Хазары, набранные на афганской границе, доказали британцам свою ценность за десятилетия войн, в Индии и за ее пределами. Первый мадрасский числился одним из самых преданных пехотных подразделений. Он непреклонно поддерживал хозяев даже во время восстания 1857 года, когда большая часть северной Индии поднялась против британцев. У бирманских защитников в Минхле было мало шансов против этих сипаев с новехонькими британскими винтовками и превосходящими силами. При атаке редута упорные, но малочисленные силы обороны просто смели.
Последствия падения Минхлы ощутили далеко вверх по течению. Гарнизон в Пакокку растворился; в Ньянгу, неподалеку от широкой, заставленной пагодами равнины Пагана, бирманские канониры испортили пушки, сделав всего несколько выстрелов. В Мингане, находившемся под командованием Хлетина Атвинвуна, защитников принудили покинуть позиции после нескольких часов бомбардировки. Несколько дней спустя, не поставив в известность короля Тибо, бирманская армия капитулировала.
Война длилась всего четырнадцать дней.
Глава третья
Через два дня после бомбардировки Мингана в Мандалае установилась странная, почти зловещая тишина. Потом начали распространяться слухи. Однажды утром по рыночной площади мимо закусочной Ма Чоу пробежал человек, крича во всю глотку: иностранные корабли пристали к берегу, английские солдаты маршируют в сторону города.
Рынок охватила паника. Люди забегали и засуетились. Раджкумар смог пробиться через примыкающую к дороге толпу. Он не видел, что происходит вдали - над дорогой висело облако пыли, поднятое сотнями стремительных ног. Люди разбегались во все стороны, толкались и слепо напирали, если что-то появлялось на пути. Раджкумара оттеснили к реке. На бегу он ощутил, как земля под ногами дрожит, словно кожа барабана, этот ритмичный трепет поднимался от ног к позвоночнику.
Люди впереди рассеялись и расступились, толкаясь на обочинах. И вдруг он оказался в передних рядах толпы, глядя прямо на двух английских солдат, скачущих на гнедых конях. Кавалеристы разгоняли толпу обнаженными саблями, расчищая дорогу. Пыль покрыла разводами их отполированные сапоги. За ними маячила плотная масса солдат, надвигающаяся, как приливная волна.
Раджкумар метнулся на обочину и прижался к стене. Тревоги толпы растаяли, когда первый взвод солдат промаршировал мимо с винтовками за плечами. На их лицах не было злобы, вообще никаких эмоций. Ни один солдат даже не взглянул на толпу.
- Англичане! - произнес кто-то, и слова стали быстро передаваться из уст в уста, становясь всё громче и громче, пока не превратились во что-то вроде радостного приветствия. Но когда прошел авангард и в поле зрения оказался последний взвод, зрители удивленно замолчали: эти солдаты не были англичанами, они были индийцами. Люди вокруг Раджкумара переминались с ноги на ногу, словно ими двигало любопытство, вызванное видом индийцев посреди дороги.
- Кто эти солдаты? - раздался вопрос.
- Не знаю.
Внезапно Раджкумару пришло в голову, что за целый день он не видел на базаре ни единого привычного индийского лица, ни одного кули, сапожника или лавочника, которые обычно являлись сюда ежедневно. На секунду ему это показалось странным, а потом Раджкумар об этом забыл, потому что его снова поглотило зрелище марширующих сипаев.
Люди стали задавать Раджкумару вопросы.
- Что здесь делают эти солдаты?
Раджкумар пожимал плечами. Откуда ему знать? Он имел не больше общего с этими солдатами, чем остальные. Вокруг него собралась группа людей, напирая, так что ему пришлось сделать несколько шагов назад.
- Откуда эти солдаты? Почему они здесь?
- Не знаю я, откуда они. И не знаю, кто такие.
Обернувшись через плечо, Раджкумар увидел, что отступил в заканчивающийся тупиком переулок. Вокруг него собралось семь или восемь человек. Они подтянули свои лонджи вверх, подоткнув на поясе. Сипаи находились совсем недалеко - сотни, может, тысячи. Но в переулке он был один - единственный индиец в пределах слышимости, окруженный людьми, которые явно намеревались заставить его ответить за присутствие солдат.
Из тени взметнулась рука. Схватив его за волосы, мужчина потянул. Раджкумар взмахнул ногой, целясь обидчику в пах. Мужчина увидел надвигающийся пинок и отбил его рукой. Он развернул голову Раджкумара в свою сторону и ударил его по лицу кулаком. Из носа Раджкумара хлынула кровь. От шока мгновение словно застыло. Поток крови будто замер в падении, зависнув в воздухе, полупрозрачный, как гранатовое ожерелье. Чей-то локоть двинул Раджкумару в живот, лишив его дыхания и прижав к стене. Он медленно съезжал вниз, прижав к животу руки, будто пытаясь засунуть внутренности обратно.
И тут внезапно пришла подмога. С улицы раздался голос:
- Хватит.
Мужчина удивленно обернулся.
- Оставьте его в покое.
Это был Сая Джон, идущий к ним с поднятой рукой и выглядящий на удивление властно в своей шляпе и сюртуке. В поднятой руке он плотно сжимал маленький тупоносый пистолет. Толпа медленно подалась назад и наконец разбежалась. Сая Джон опустил пистолет в карман сюртука.
- Тебе повезло, что я тебя заметил, - сказал он Раджкумару. - Не мог придумать ничего получше, чем бродить сегодня по улицам? Остальные индийцы заперлись в здании Хаджи Исмаила около форта на Мандалайском холме.
Он протянул руку и помог Раджкумару подняться на ноги. Мальчик встал и вытер кровь с пульсирующего от боли лица. Они вместе вышли из переулка. По главной дороге еще маршировали солдаты. Раджкумар и Сая Джон стояли рядом, наблюдая за этим триумфальным парадом.
Наконец, Сая Джон сказал:
- Я знавал солдат вроде этих.
- Сая?
- В Сингапуре в молодости я некоторое время работал санитаром в военном госпитале. Пациентами там были в основном сипаи вроде этих - индийцы, вернувшиеся с войны за своих английских хозяев. Я еще помню вонь гангренозных бинтов на ампутированных конечностях, ночные крики двадцатилетних мальчишек, вскакивающих в постелях. Они были крестьянами из маленьких деревушек, их одежда и тюрбаны еще пахли дымом от костров и навозом. "Что заставляет вас сражаться вместо того, чтобы засевать дома поля?", - спрашивал их я. "Деньги", - отвечали они, хотя зарабатывали всего несколько анн [7] в день, ненамного больше, чем кули в порту. За несколько монет они позволяли хозяевам использовать себя по собственному усмотрению, чтобы разрушить всякие следы сопротивления власти англичан. Меня всегда это поражало: китайские крестьяне никогда бы так не поступили, не позволили бы использовать себя, чтобы сражаться на чужих войнах без особой выгоды. Я вглядывался в их лица и спрашивал себя: каково это будет, если мне придется что-то защищать - дом, страну, семью, и на меня нападут эти похожие на привидения солдаты, эти верные мальчишки? Как драться с врагом, который сражается не от неприязни или гнева, а подчиняясь приказам от старших по званию, без возражений и бессознательно?
- В английском есть слово, оно из Библии, - зло. Я, бывало, думал о нем, когда разговаривал с этими солдатами. Каким еще словом можно описать их усердие в убийстве ради хозяев, готовность исполнить любой приказ, неважно, что он за собой влечет? Но тогда, в госпитале, сипаи дарили мне подарки в знак благодарности - украшенную резьбой флейту, апельсин. Я заглядывал им в глаза и видел невинность и простоту. Эти люди, которые не раздумывая подожгли бы деревню, прикажи им офицер, были в некотором роде невинны. Невинное зло. Не могу представить ничего более опасного.
- Сая, - бесцеремонно пожал плечами Раджкумар. - Они же просто инструмент. Без разума. Они не имеют значения.
Сая Джон удивленно взглянул на него. В этом мальчике было что-то необычное - что-то вроде настороженной решимости. От такого не дождешься ни избытка благодарности, ни подарков или подношений, ни разговоров о чести с мыслью об убийстве на сердце. В его лице не было ни простоты, ни невинности, его глаза наполняла житейская мудрость, любопытство и жажда жизни. Так и должно быть.
- Если тебе когда-нибудь понадобится работа, - сказал Сая Джон, - приходи, поговорим.
***
Войска оккупантов покинули форт только перед закатом. Они вывезли из дворца нагруженные добром телеги. К удивлению горожан, солдаты покинули форт, не оставив там караульных. Это был первый раз в памяти старожилов, когда ворота цитадели остались открытыми и без охраны.
Солдаты прошли обратно тем же путем, по теперь уже пустым улицам. Когда затих вдали топот их ног, на город опустилась тревожная тишина. Потом, так же неожиданно, как возникает переполох в курятнике, из форта выбежала группа женщин и понеслась по похоронному мосту, их ноги выбивали по деревянной поверхности барабанную дробь.
Ма Чоу узнала некоторых женщин. Это были дворцовые слуги, она многие годы видела, как те входят и выходят из дворца, надменно ступая по улице в своих шлепанцах и элегантно приподнимая лонджи до лодыжек. Теперь они бежали, спотыкаясь в пыли и не думая об одежде. Женщины несли тюки и мешки, даже мебель, некоторые сгибались под тяжестью, как прачки на пути к реке. Ма Чоу выбежала на улицу и остановила одну из женщин.
- Что вы делаете? Что случилось?
- Солдаты. Они грабят дворец. Мы пытаемся сохранить хоть что-нибудь для себя.
Женщины исчезли, и снова настала тишина. Тени вокруг форта начали шевелиться. В темноте мелкими волнами распространилась какая-то активность, словно забилась моль в глубине затхлого серванта. Люди медленно выбирались из окружающих цитадель жилищ. Двигаясь к стенам, они недоверчиво приглядывались к пустующим караульным постам. В поле зрения не было солдат, даже часовых дворцовой гвардии. Возможно ли, что ворота оставили без охраны? Несколько человек взошли на мост, проверяя установившуюся тишину. Медленно, ступая на цыпочках, они начали двигаться к противоположному берегу восьмифутового рва. Добравшись до другой стороны, они крадучись вошли в ворота, в готовности сбежать при малейшем препятствии.
Но правда была в том, что все часовые ушли. Дворец не охранялся. Незваные гости проскользнули через ворота и исчезли внутри.
Ма Чоу нерешительно наблюдала, почесывая подбородок. Наконец она взяла свой остро заточенный да. Привязав деревянную ручку к поясу, она устремилась к похоронному мосту. Стены форта выглядывали из темноты кровавым пятном.
Раджкумар побежал за ней, добравшись до моста одновременно с ринувшейся вперед толпой. Это был самый хлипкий мост форта, слишком узкий для той массы народа, которая по нему устремилась. Возникла ужасная давка. Человек рядом с Раджкумаром сделал шаг в пустоту и упал, одна доска приподнялась, спружинив, и две женщины с воплями окунулись в ров. Раджкумар был моложе и легче окружающих. Он протиснулся сквозь тела и ринулся к форту.
Раджкумар представлял, что форт состоит из садов и богато разрисованных и позолоченных дворцов. Но улица, на которой он оказался, была прямой и узкой проселочной тропой, обрамленной деревянными домами, не сильно отличающимися от тех, что стояли в любой другой части города. Прямо впереди лежал дворец со своим шпилем над девятью ярусами крыш - он различил в темноте сияние золотого хти. Теперь люди наводнили улицу, некоторые несли горящие факелы. Раджкумар заметил вдалеке заворачивающую за угол Ма Чоу. Он поспешил за ней, подоткнув лонджи за пояс. В частоколе вокруг дворца было несколько входов, включая предназначенные для слуг и торговцев. Эти были низкими, словно вход в мышиную нору, чтобы никто не мог пройти через них, не поклонившись. В одну из таких дверей Раджкумар вошел вместе с Ма Чоу. Ворота брали штурмом. Народ вливался через них, как вода через узкий носик кувшина.
Раджкумар держался поблизости от Ма Чоу, пока она локтями пробивала себе путь ко входу. Она протолкнула туда мальчика и протиснулась сама. Раджкумар почувствовал, что будто то бы упал на надушенную простыню. Он перевернулся и обнаружил, что лежит на мягкой траве. Он был в саду неподалеку от сверкающего канала, воздух вдруг стал чистым и свежим, пыль пропала. Дворцовые ворота выходили на восток - именно с этого направления по протоколу должны были приближаться посетители, шествуя по церемониальной дорожке, ведущей к павильону со стеклянными стенами, где восседал король. С западной стороны частокола, которая находилась ближе всего к похоронным воротам, лежали женские покои. Теперь перед Ма Чоу и Раджкумаром простирались залы и комнаты. Ма Чоу собралась с духом и, тяжело дыша, ринулась вперед, к каменной аркаде. Двери в главную комнату женской половины находились за ней, открытые. Люди остановились, чтобы пробежать пальцами по инкрустированным нефритом дверным панелям. Один человек опустился на колени и начал долбить по дереву камнем, пытаясь выломать орнамент. Раджкумар промчался мимо, внутрь здания, в паре шагов позади Ма Чоу.
Комната была очень большой, а стены и колонны покрывали тысячи кусочков стекла. В канделябрах горели масляные лампы, и всё помещение, казалось, охватило пламя, каждый клочок поверхности сиял в искрах золотого света. В зале было шумно, там стоял деловитый гул как в мастерской - разбитого стекла, ломаемого дерева. Люди методично резали и кромсали. Вооруженные топорами и да мужчины и женщины сосредоточенно работали, выковыривая драгоценные камни из коробок для подношений оок и из узорчатого мраморного пола; использовали крючки от удочек, чтобы выудить вставки из слоновой кости из лакированных сундуков-садаиков. Девчушка с камнем в руке сбивала драгоценный орнамент с цитры в форме крокодила, мужчина использовал тесак, чтобы срезать позолоту с арфы, а женщина яростно выковыривала рубиновые глаза у бронзового льва- чинте.
Ма Чоу с Раджкумаром подошли к двери, ведущей в залитую светом свечей прихожую. Внутри оказалась женщина, которая стояла в дальнем углу у зарешеченного окна.
Ма Чоу выдохнула:
- Королева Супаялат!
Королева закричала, размахивая кулаком:
- Убирайтесь отсюда! Убирайтесь!
Ее лицо покраснело и пошло пятнами от гнева, эту ярость вызвала как присутствующая во дворце толпа, так и собственное бессилие. Днем ранее любой смертный попал бы в тюрьму лишь за то, что взглянул ей в лицо. Сегодня дворец наводнили городские отбросы, и она ничего не могла им противопоставить. Но королева не боялась, ни секунды. Ма Чоу упала на пол, сомкнув руки над головой в почтительном шико.
Раджкумар тоже упал на колени, не в состоянии отвести глаз. Королева была одета в алый шелк, складки ткани свободно обвивали ее торчащий живот. Волосы были уложены лакированными завитками на маленькой головке изящной формы, а застывшее как маска из слоновой кости лицо пересекала одна морщинка, обрамленная капельками пота. Королева приподняла платье над лодыжками, и Раджкумар отметил, что ее ноги обернуты розовым шелком - чулками, подобный предмет одежды он никогда прежде не видел. Королева взглянула на лежащую на полу Ма Чоу. В одной руке Ма Чоу держала бронзовый канделябр с основанием в виде хризантемы.
Королева устремилась к распростершейся ниц женщине.
- Отдай это мне, где ты его взяла? Отдай, - неловко перегнувшись над огромным животом, королева попыталась выхватить канделябр. Ма Чоу отдернула руки и по-крабьи попятилась. Королева зашипела ей вслед: - Ты знаешь, кто я?
Ма Чоу отвесила еще один почтительный поклон, но не рассталась с канделябром, словно бы решимость сохранить награбленное пересилила желание выказать должное почтение королеве.
Еще вчера вход во дворец считался преступлением, за которым последовало бы скорое наказание. Все это знали - и королева, и люди в толпе. Но вчерашний день миновал, королева сражалась и потерпела поражение. Какой теперь смысл возвращать ей то, что она и так потеряла? Больше ничто здесь ей не принадлежит, так зачем же оставлять эти вещи чужеземцам?
Многие годы правления королевы горожане ненавидели ее за жестокость, боялись ее безжалостности и мужества. Теперь, пройдя через алхимию поражения, она превратилась в их глазах в другого человека. Словно благодаря заклинаниям появились доселе несуществующие узы. В первый раз за время своего правления она стала тем, кем должен быть сюзерен - гласом своего народа. Все проходившие через дверь падали ниц в непроизвольном почтительном жесте. Теперь, когда она лишилась власти и не могла их наказать, люди с радостью выказывали ей эти знаки уважения, они радовались даже тому, что она на них кричит. Хорошо, что они могу кланяться в шико, а она бранится. Если бы королева смиренно приняла поражение, никто бы не был так пристыжен, словно они возложили на нее ношу своего необъявленного сопротивления.
***
В поле зрения Раджкумара попала девочка, одна из служанок королевы. Она была худенькой и длинноногой, а цвет лица сливался по тону с тонким слоем танаки на лице [8]. У нее были огромные темные глаза и идеально симметричное продолговатое лицо. Девочка показалась Раджкумару самым прекрасным созданием, которое он когда-либо видел, такой красоты он и вообразить себе не мог.
Раджкумар сглотнул, потому что его горло внезапно пересохло. Она стояла в дальнем углу комнаты с группой других девочек. Он начал пробираться к ней вдоль стены.
Это служанка, догадался Раджкумар, наверное, девяти или десяти лет. Он решил, что увешанная драгоценностями маленькая девочка рядом - принцесса. В углу за их спинами лежала груда богатой цветастой одежды и предметы из бронзы и слоновой кости. Девочки, видимо, пытались спасти имущество королевы, когда им помешала толпа.
Раджкумар опустил глаза и заметил забытую в углу шкатулку из слоновой кости, украшенную драгоценными камнями. У шкатулки имелся золотой замок и две небольшие ручки по бокам, вырезанные в виде прыгающих дельфинов. Раджкумар точно знал, что делать. Он взял с пола шкатулку, пересек комнату и протянул ее худенькой девочке.
- Вот.
Она и не взглянула на него. Девочка отвернулась, ее губы молча шевелились, словно в молитве.
- Возьми, - сказала другая девочка. - Он дает это тебе.
- Вот, - он снова сунул ей в руки шкатулку. - Не бойся.
Раджкумар удивился самому себе, взяв ее за руку и нежно положив эту руку на шкатулку.
- Я возвращаю ее тебе.
Девочка оставила руку на крышке, ладонь была легкой, как лепесток. Сначала ее опущенные глаза осмотрели шкатулку, а потом медленно переместились от темных костяшек пальцев Раджкумара в его изодранной и забрызганной грязью безрукавке и выше, к лицу. А потом ее глаза затуманило беспокойство, и она опустила глаза. Раджкумар заметил в них страх и понял, что каждый шаг казался ей прыжком в темноту.
- Как тебя зовут? - спросил Раджкумар.
Она прошептала пару неразборчивых слогов.
- До-ли?
- Долли.
- Долли, - повторил Раджкумар. - Долли. Он не мог придумать, что еще сказать или что имеет смысл говорить, так что просто повторял ее имя всё громче и громче, пока наконец не выкрикнул: - Долли. Долли.
Он заметил, как на ее лице промелькнула неясная улыбка, а потом в ухе раздался голос Ма Чоу:
- Солдаты. Бежим.
У двери он оглянулся. Долли стояла в том же месте, держа в руках шкатулку и уставившись на него.
Ма Чоу потянула его за руку.
- Чего ты пялишься на эту девчонку, калаа-недоумок? Бери что есть, и удирай. Солдаты возвращаются. Беги.
Зеркальный зал наполнился криками. У двери Раджкумар обернулся, чтобы махнуть Долли рукой, это был скорее знак, чем прощание:
- Мы снова встретимся.
Глава четвертая
Королевская семья провела ночь в самых дальних покоях дворца, во дворце южного сада - маленьком павильоне, окруженном бассейнами, каналами и садами. На следующий день незадолго до полудня король Тибо вышел на балкон и сел там в ожидании представителя британцев, полковника Слейдена. Король был одет в королевский кушак и белый гаунг-баунг - траурный тюрбан.
Король Тибо был человеком среднего роста, с пухлым лицом, тонкими усиками и глазами красивой формы. В юности он славился приятной внешностью, однажды его назвали самым привлекательным бирманцем в стране (на самом деле он был наполовину из народности шан, его мать приехала в Мандалай из небольших владений на восточной границе). Его короновали в возрасте двадцати лет, и за семь лет правления Тибо ни разу не покидал дворец. Это длительное заточение оставило жестокие следы в его внешности. Королю исполнилось лишь двадцать семь, но выглядел он как человек среднего возраста.
Тибо никогда не стремился занять бирманский трон, как и никто в королевстве не мог представить, что однажды ему достанется корона. Ребенком он стал послушником в монастыре, как это принято у буддистов, но с необычным для мальчика его происхождения энтузиазмом. Несколько лет он провел в монастыре при дворце, покинув его лишь единожды и на короткое время по распоряжению своего августейшего отца, короля Миндона. Король записал Тибо вместе с несколькими сводными братьями в английскую школу в Мандалае. Под руководством англиканских миссионеров Тибо выучился английскому языку и показал талант к крикету.
Но король Миндон изменил мнение, забрал принцев из школы и неожиданно изгнал миссионеров. Тибо с радостью вернулся в монастырь при дворце, из которого можно было рассмотреть водяные часы и священное здание, где хранился зуб Будды. Он продолжил заслуживать награды на ниве духовного учения, в девятнадцать лет пройдя через сложный экзамен патама-бьян.
Король Миндон был, возможно, самым мудрым и достойным правителем, когда-либо сидевшим на бирманском троне. Ценя таланты своих сыновей, он осознавал и их недостатки. "Если Тибо когда-нибудь станет королем, - заявил он однажды, - страна попадет в руки чужеземцев". Но это было маловероятно. В Мандалае жили еще сорок шесть принцев, чьи претензии на трон были столь же справедливыми, как и у Тибо. Большинство намного превосходили Тибо в амбициях и политических способностях.
Но тут в облике тещи вмешалась судьба: королева Аленандо являлась также и его мачехой, старшей супругой короля, а еще коварным и безжалостным мастером придворных интриг. Она устроила свадьбу Тибо со всеми тремя своими дочерьми одновременно, а потом усадила на трон, протолкнув мимо сорока шести соперников. Он не имел права голоса и мог лишь принять восшествие на трон - согласиться было проще, чем отказаться, и наверняка гораздо менее смертельно. Но история получила неожиданное развитие, которое сорвало все сделанные расчеты: Тибо влюбился в одну из жен, Вторую королеву, Супаялат.
Из всех принцесс во дворце Супаялат была самой жестокой и своевольной, она единственная могла сравниться с матерью в коварстве и решительности. От подобной женщины могли ожидать лишь безразличия в отношении человека со склонностью к учебе вроде Тибо. Однако она тоже, нарушая все обычаи дворцовых интриг, по уши влюбилась в мужа. Его добрый и безвольный характер, похоже, вселил в нее нечто вроде материнской свирепости. Чтобы защитить его от собственной семьи, королева лишила мать власти и запретила ей появляться во дворце, как и своим сестрам - женам Тибо. Затем она решила избавить Тибо от соперников. Супаялат приказала убить всех членов королевской семьи, которые могли представлять угрозу для мужа. По ее приказу перерезали семьдесят девять принцев, некоторые были еще младенцами, а некоторые - слишком стары, чтобы ходить. Дабы не проливать королевскую кровь, их завернули в ковры и забили до смерти. Трупы сбросили в ближайшую реку.
Война была тоже в основном делом рук Супаялат. Это она созвала большой совет земель, хлуттдо, когда британцы в Рангуне выпустили ультиматум. Король был настроен на мирное урегулирование, Кинвун Минджи, его доверенный министр, страстно взывал к миру, он намеревался сдаться. Тогда Супаялат поднялась с места и медленно вышла в центр зала. Шел пятый месяц беременности, и она двигалась осторожно, медленными шаркающими шажками, передвигая миниатюрные ножки не больше чем на несколько дюймов за шаг - маленькая одинокая фигура среди знати в тюрбанах.
Помещение обрамляли зеркала. Пока она шла к центру комнаты, казалось, будто вокруг нее возникла целая армия Супаялат, они были повсюду, в каждом кусочке стекла - тысячи миниатюрных женщин с прижатыми к раздувшемуся животу руками. Она подошла к грузному Кинвуну Минджи, развалившемуся в кресле. Ткнув ему торчащим животом в лицо, королева сказала:
- Это тебе, дедушка, следует носить юбку и молоть танаку для лица, - она говорила шепотом, но голос заполнил помещение.
А теперь война закончилась, и король сидел на балконе садового павильона в ожидании визита полковника Слейдена, представителя победивших британцев. Еще вчера вечером полковник явился к королю и сообщил, в самой вежливой и почтительной манере, что королевскую семью перевезут из Мандалая на следующий день, и что его величество может использовать оставшееся время, чтобы подготовиться.
Король не выходил из дворца семь лет и за всю жизнь не покидал пределы Мандалая. Как он может подготовиться? С таким же успехом можно подготовиться к путешествию на луну. Король хорошо знал полковника. Слейден провел в Мандалае в качестве британского эмиссара многие годы и часто посещал дворец. Он бегло говорил по-бирмански и всегда держался должным образом, иногда любезно и даже дружески. Король сказал Слейдену, что ему нужно больше времени - неделя, несколько дней. Какая теперь разница? Британцы победили, а он проиграл, какое значение будет иметь день или два?
***
День уже клонился к вечеру, когда явился полковник Слейден, войдя по тропе, ведущей во дворец южного сада - мощеной дорожке, вьющейся между живописными прудами и наполненными золотыми рыбками ручьями. Король не встал при появлении полковника Слейдена.
- Сколько времени? - спросил король.
Слейден был в полном мундире, с висящей на боку саблей. Он с сожалением поклонился. Он детально обсудил всё с командующим, объяснил полковник. Генерал выразил сочувствие, но ему даны приказы, и он связан ответственностью своего положения. Его величество должны понять, что будь это в его власти, сам Слейден был бы рад внести изменения, но это от него не зависит, как, собственно, и ни от кого-либо еще...
- Так сколько времени?
Слейден извлек из кармана золотые часы.
- Около часа.
- Часа! Но...
У ворот дворца уже выстроился почетный караул в ожидании короля.
Новости испугали короля.
- Какие ворота? - в тревоге спросил он.
Каждая часть дворца имела собственное значение. Благоприятный церемониальный вход находился на востоке. Через эти ворота входили и выходили почетные гости. Многие годы британские послы в Мандалае вынуждены были входить через скромные западные ворота. Они означали недовольство длительным пребыванием. Слейден немало повоевал с королевским двором относительно подобных тонкостей протокола. Захочет ли он теперь отомстить, вынудив короля покинуть дворец через западные ворота? Король устремил на полковника встревоженный взгляд, и Слейден поспешил его приободрить. Ему позволят уехать через восточные ворота. Победившие британцы решили проявить щедрость.
Слейден снова посмотрел на часы. Осталось совсем мало времени, а еще не утрясли жизненно важные вопросы - кто будет сопровождать королевскую семью в изгнание.
Пока Слейден беседовал с королем, другие британские офицеры устроили сбор в ближайшем саду. Вызвали большое число придворных, включая служанок королевы и остальных слуг, которые еще остались во дворце. Король Тибо и королева Супаялат смотрели, как полковник обращается к слугам.
Королевская семья отправляется в изгнание, сообщил полковник собравшейся знати. Они поедут в Индию, в то место, которое для них определят. Британское правительство желает снабдить их эскортом из помощников и советников, выбрав их из числа тех, кто вызовется добровольно.
Когда он закончил, наступила тишина, а затем последовало смущенное покашливание. Придворные переминались с ноги на ногу, опустив глаза и рассматривая ногти. Могущественные вунджи бросали косые взгляды на властительных вундауков, высокомерные миовуны смущенно уставились на траву. Многие из собравшихся не имели другого дома кроме дворца, вставали лишь когда просыпался король, не знали другого мира, кроме сконцентрированного вокруг хти бирманских монархов над девятиярусной крышей. Всю жизнь их учили служить своему господину. Но они были привязаны к королю только пока он воплощал собой Бирму и суверенное бирманское государство. Они не являлись ни друзьями короля, ни наперсниками, и не в их власти было облегчить ношу короны. Эта ноша принадлежала только Тибо, одинокому среди множества придворных.
На призыв Слейдена никто не отозвался, добровольцев не оказалось. Взгляд короля, когда-то столь желанный знак благоволения, пробежал по головам придворных, оставшись без внимания. Тибо бесстрастно наблюдал, как самые преданные слуги отворачивают лица, неловко перебирая золотые кушаки-тсалоэ, отмечающие их ранг.
Вот так ускользает власть - встречаясь с действительностью, когда исчезает одна фантазия о власти за другой, в то мгновение, когда мир освобождается от якорей мечтаний и устремляется по дороге выживания и самосохранения.
Король сказал:
- Не имеет значения, кто поедет, а кто останется, - он повернулся к Слейдену. - Но вы должны поехать с нами, Слейден, как старый друг.
- Сожалею, но это невозможно, ваше величество, - ответил Слейден. - Мой долг держит меня здесь.
Королева, стоя рядом с креслом короля, бросила на мужа решительный взгляд. Хорошо же ему вести любезные речи, но ведь это она на восьмом месяце беременности, да еще обязана заботиться о трудном ребенке с коликами. Как она справится без слуг и помощников? Кто успокоит Вторую принцессу во время одного из приступов гнева? Ее глаза обежали собравшихся и остановились на Долли, которая сидела на корточках и переплетала травинки.
Долли подняла глаза и увидела, что королева смотрит на нее с балкона павильона. Она вскрикнула и выронила листья. Что-то случилось? Принцесса плачет? Долли вскочила на ноги и поспешила к павильону, а за ней последовали Эвелин, Августа и несколько других.
Слейден издал вздох облегчения, когда девочки поднялись по лестнице павильона. Наконец-то появились добровольцы!
- Так вы едете? - спросил он, только чтобы убедиться, когда девочки поспешили мимо.
Девочки остановились и уставились на него, Эвелин улыбнулась, а Августа засмеялась. Конечно, они едут, они же сироты, среди всех дворцовых слуг только им некуда пойти, у них нет ни семей, ни средств к существованию. Что им еще остается, кроме как быть вместе с королем и королевой?
Слейден еще раз оглядел собравшихся придворных и слуг. Больше никто из присутствующих не желает сопровождать короля? Единственный дрожащий голос ответил утвердительно. Он принадлежал чиновнику преклонных лет, Падейну Вуну. Он поедет, если сможет взять с собой сына.
- Сколько осталось времени?
Слейден сверился с часами.
- Десять минут.
Всего десять минут.
Король провел Слейдена в павильон и отпер дверь. Темноту комнаты прорезал клин света, и словно стая светлячков засветилось золото. В Бирме находились самые богатые залежи драгоценных камней в мире, и правящая семья владела многими прекрасными камнями. Король помедлил, положив руку на инкрустированный драгоценными камнями футляр, в котором хранился самый ценный предмет - кольцо Нгамаук с огромным рубином, самым дорогим из тех, что когда-либо добывали в Бирме. Его предки собирали украшения и драгоценные камни как бы невзначай, в качестве развлечения. Теперь с помощью этих безделушек он должен будет обеспечить существование семьи в изгнании.
- Полковник Слейден, как всё это перевезти?
Слейден быстро посовещался с другими офицерами. Обо всём позаботятся, заверил он короля. Сокровища перевезут под охраной на королевский корабль. Но теперь настало время отправляться, почетный караул ждет.
Король вышел из павильона в сопровождении королевы Супаялат и ее матери. На полпути по извилистой дорожке королева оглянулась. Принцессы следовали через несколько шагов вместе со служанками. девочки несли пожитки, сложенные в кучу коробок и свертков. У некоторых в волосах были цветы, некоторые оделись в лучшие платья. Долли шла рядом с Эвелин, а та держала на руках Вторую принцессу. Девочки хихикали, ни о чем не подозревая, словно направлялись на праздник.
Процессия медленно двигалась по коридорам дворца и мимо зеркальных стен зала Аудиенций, мимо почетного караула с винтовками на плечах и отдающих честь английских офицеров.
У восточных ворот ждали два экипажа. Это были запряженные волами повозки, йета, самый распространенный вид транспорта на улицах Мандалая. На первую повозку водрузили церемониальный балдахин. Как раз когда король собирался забраться внутрь, он заметил, что балдахин держится на семи столбах, как приличествует знатному человеку, а не на девяти, как положено королю.
Он помедлил, сделав глубокий вздох. Значит, эти английские полковники со своими любезными речами все-таки отомстили, еще слегка провернули нож победы. Во время последней встречи с былыми подданными его публично принизят, как провинившегося школяра. Слейден угадал верно: из всех обид, какие только мог вообразить Тибо, эта была самой болезненной, самой вопиющей.
***
Запряженные волами повозки были небольшими, для служанок места не хватило. Они шли пешком - неровная процессия из восемнадцати ярко разодетых девочек-сирот, несущих коробки и свертки.
Рядом с девочками и повозками шли несколько сотен британских солдат. Они были хорошо вооружены и готовы к любым неприятностям. Ожидалось, что народ Мандалая не будет сидеть сложа руки, когда короля с королевой сопровождают в изгнание. Поступали донесения о запланированном восстании и демонстрациях в отчаянной попытке освободить королевскую семью.
Британское высшее командование считало эти мгновения самыми опасными во всей операции. Некоторые офицеры служили в Индии, и в их памяти ожил случившийся в недавнем прошлом инцидент. В последние дни индийского восстания 1857 года майор Ходсон взял в плен в окрестностях Дели Бахадур-шаха Зафара, последнего из великих Моголов. Слепой и нетвердо стоящий на ногах престарелый император укрылся в склепе своего предка Хумаюна вместе с двумя сыновьями. Когда майору пришло время сопровождать императора с сыновьями обратно в город, вдоль дороги начал собираться народ. Толпа становилась всё более неуправляемой и вела себя угрожающе. В конце концов, чтобы взять толпу под контроль, майор приказал расстрелять принцев. Их вытолкнули и перед лицом толпы выпустили мозги.
Эти события произошли всего двадцать восемь лет назад, и память о них сохранялась вполне свежей во время разговоров за обедом и в клубах. Все надеялись, что ничего подобного сейчас не произойдет, но это не значило, что эскорту короля Тибо не следовало подготовиться.
В Мандалае было несколько главных улиц, по которым могла проехать процессия такого размера. Запряженные волами повозки медленно продвигались по самой широкой улице, круто накреняясь, когда приходилось поворачивать под прямым углом. Городские улицы были хоть и прямыми, но узкими. Немощеную поверхность избороздили глубокие колеи, оставленные ежегодными муссонами. Колеса повозок были твердыми, вырезанными из единого куска дерева. Негнущийся остов повозок со страшной силой раскачивался, когда они переваливались через ямы. Королеве пришлось склониться над выпирающим животом, чтобы не стукнуться о борта.
Ни военные, ни их королевские пленники не знали пути к порту. Процессия вскоре заблудилась в геометрическом лабиринте мандалайских улиц. Она сбилась с пути, направившись к северным холмам, и к тому времени, как выяснилась ошибка, уже почти стемнело. Повозки развернулись обратно при свете масляных факелов.
В дневные часы горожане старались не высовываться на улицы, они наблюдали за повозками из окон или с крыш, с безопасного расстояния от солдат и их штыков. Когда сгустились сумерки, люди начали выбираться из домов. Приободренные темнотой, жители примыкали к процессии мелкими разрозненными группами.
Долли выглядела такой маленькой, когда ее заметил Раджкумар. Она шла рядом с высоким солдатом и несла на голове небольшой узелок. Ее лицо было мрачным, а на хтамейне [9] запеклась пыль.
У Раджкумара еще остались те вещицы, что он нашел во дворце прошлой ночью. Он сбегал в лавку и обменял их на пару горстей конфет из пальмового сахара. Он завернул конфеты в банановый лист и стянул пакет бечевкой. Помчавшись обратно, Раджкумар поравнялся с процессией, когда она уже выходила из города.
Британский флот стоял на якоре примерно в миле, но уже стемнело, и по плохим неровным дорогам процессия двигалась медленно. С наступлением ночи тысячи жителей Мандалая высыпали на улицы. Они шли рядом с процессией, держась на порядочном расстоянии от солдат и отбрасываемого факелами света.
Раджкумар забежал вперед и вскарабкался на тамаринд. Когда в поле зрения появилась первая повозка, он бросил взгляд на короля, которого едва можно было рассмотреть через маленькое оконце. Король сидел с прямой спиной и уставившись прямо перед собой, его тело раскачивалось, когда повозка накренялась.
Раджкумар медленно пробился через толпу, пока не оказался в нескольких футах от Долли. Он продолжал шагать, наблюдая за солдатом, который шел рядом с ней. Тот на секунду отвернулся, чтобы перемолвиться с кем-то сзади. Раджкумар понял, что это его шанс: он метнулся к Долли и вложил пакет из бананового листа в ее руку.
- Возьми, - прошептал он. - Это еда.
Она удивленно уставилась на Раджкумара, ничего не понимая.
- Это вчерашний калаа, - тронула ее за локоть Эвелин. - Возьми.
Раджкумар нырнул обратно в тень, он остался не дальше чем в десяти футах от Долли, шагая рядом под покровом ночи. Она открыла сверток и уставилась на конфеты, а потом подняла его, предлагая идущему рядом солдату. Тот улыбнулся и покачал головой в дружеском отказе. Кто-то заговорил по-английски, и солдат засмеялся. Некоторые девочки тоже смеялись, включая Долли.
Раджкумар был поражен, даже разгневан. Что вытворяет Долли? Зачем она отдает эти с таким трудом добытые сладости тому самому человеку, который ведет ее в плен и изгнание? Но потом первое ощущение предательства медленно сменилось облегчением, даже благодарностью. Конечно, именно так она и должна поступить, Долли делает именно то, что нужно. Какой прок этим девушкам устраивать бесплодную демонстрацию своего негодования? Как они могут преуспеть в сопротивлении, когда сдалась вся армия королевства? Нет, лучше переждать, а тем временем улыбаться. Так Долли сможет выжить.
В полумиле от форта солдаты устроили посреди дороги кордон, чтобы сдержать толпу. Люди карабкались на деревья и собирались на крышах в поисках наблюдательных пунктов. Неожиданно Раджкумар наткнулся на сидящую на пеньке Ма Чоу. Она рыдала и в перерывах между всхлипываниями рассказывала всем желающим слушать историю своей встречи с королевой предыдущей ночью.
Раджкумар попытался утешить ее, ласково погладив по голове. Он никогда не видел, чтобы взрослый человек так рыдал. Что она оплакивает? Он поднял глаза на окружающие его лица, словно в поисках ответа. И только тогда заметил, что многие тоже плачут. Он был так поглощен попытками не отстать от Долли, что не обращал внимания на окружающих. Теперь, поглядев по сторонам, он увидел на каждом лице слезы.
Раджкумар узнал нескольких вчерашних мародеров, вспомнив, как они рубили мебель и выковыривали полы. Теперь те самые мужчины и женщины лежали в прострации, переполняемые горем, оплакивая потерю короля и рыдая в печали, которая казалась безутешной.
Раджкумар не мог постичь это горе. Он был некоторым образом созданием диким, не понимающим, что в некоторых местах существуют невидимые узы, связывающие людей друг с другом через то, что олицетворяет их общность. В Бенгалии, где он родился, эти узы были разорваны столетием покорности и более не существовали даже в воспоминаниях. Помимо уз крови, дружбы и внезапного взаимного притяжения Раджкумар не признавал никаких обязательств, ни верности, никаких границ для его права обеспечивать себя. Он сохранял привязанность и верность тем, кто заслужил это конкретным примером и доказав добрые намерения. Однажды доверившись кому-нибудь, он делал это от всего сердца, безо всяких невысказанных условий, которыми люди обычно ограждают себя от предательства. В этом он тоже был похож на создание, вернувшееся к привычкам дикаря. Но существование мира привязанностей, не имеющих отношения ни к нему, ни к его насущным нуждам, он понять не мог.
По толпе пробежал наполненный мукой шепот: пленники сошли из повозок и поднимаются на корабль. Раджкумар быстро запрыгнул на ветки ближайшего дерева. Река была далеко, и он мог лишь разглядеть пароход и вереницу фигурок на сходнях. Невозможно было различить, кто есть кто. Потом судовые огни потухли, и пароход растворился в темноте.
Тысячи людей в ту ночь не спали. Пароход назывался "Тоория", солнце. На заре, когда небо над холмами посветлело, он исчез.
Глава пятая
Проведя пять дней на Иравади, поздно вечером, почти в темноте, "Тоория" выскользнула в реку Рангун. Она встала на якорь посередине реки, на приличном расстоянии от оживленных доков.
При первых лучах следующего дня король поднялся на палубу с позолоченным биноклем французского производства - ценной фамильной реликвией, когда-то принадлежащей королю Миндону. Старый король любил этот бинокль и всегда носил его с собой, даже в зале Аудиенций.
Стояло холодное утро, и от реки поднимался густой туман. Король терпеливо подождал, пока солнце выжжет дымку. Тогда туман слегка поредел, он поднял бинокль. И вот, неожиданно он увидел зрелище, которое жаждал увидеть всю свою жизнь: громаду пагоды Шведагон, даже крупнее, чем представлял, ее хти прорезал небо, пагода словно плыла над туманом, сияя в лучах зари. Он сам работал над ее хти, собственными руками золотил шпиль, накладывая друг на друга золотые листочки. Отлил хти сам король Миндон, отправив его в Шведагон на королевской барже. Тогда Тибо был послушником в монастыре, и все, даже старшие монахи, соревновались друг с другом за честь работать над хти.
Король чуть опустил бинокль, чтобы рассмотреть городскую набережную. Край бинокля скользнул по оживленным окрестностям - стенам, колоннам, экипажам и спешащим людям. Тибо слышал о Рангуне от сводного брата, принца Тонзая. Город заложил их предок Алаунпайя, но лишь немногим членам династии удалось его посетить. Британцы захватили город еще до рождения Тибо вместе со всеми прибрежными провинциями Бирмы. Именно тогда границы бирманского королевства сдвинулись назад, почти на половину длины Иравади. С тех пор из членов королевской семьи Рангун могли посетить лишь мятежники и изгои - принцы, которые потеряли власть в Мандалае.
Принц Тонзай был одним из них: он разругался с королем Миндоном и сбежал вниз по реке, найдя пристанище в захваченном британцами городе. Позже принца простили, и он вернулся в Мандалай. Во дворце его осаждали вопросами: все хотели узнать про Рангун. Тогда Тибо был подростком и завороженно слушал, как принц описывает корабли, которые можно увидеть на реке Рангун: китайские джонки и арабские доу, сампаны из Читтагонга, американские клипперы и британские линейные корабли. Он услышал про Стрэнд и его огромные особняки и здания с колоннами, банки и отели; про верфь Годвина, склады и лесопилки в бухте Пазундаунг; широкие улицы и иностранцев, толпящихся в общественных местах: англичан, курингов, тамилов, американцев, малайцев, бенгальцев и китайцев.
Одна из историй, которую рассказывал принц Тонзай, была про Бахадур-шаха Зафара, последнего императора из Великих Моголов. После подавления восстания в 1857 году британцы отправили смещенного императора в изгнание в Рангун. Он жил в небольшом доме неподалеку от Шведагона. Однажды ночью принц ускользнул вместе с несколькими друзьями и отправился посмотреть на дом императора. Они обнаружили старика сидящим на веранде и перебирающим четки. Он был слеп и очень стар. Принц с друзьями хотели подойти поближе, но в последнюю минуту передумали. Что можно сказать подобному человеку?
Принц говорил, что в Рангуне есть улица, названная в честь старого императора - улица Моголов. Там живут многие индусы - принц утверждал, что в Рангуне больше индусов, чем бирманцев. Их привезли британцы, чтобы работали в доках и на лесопилках, рикшами и чистили нужники. Очевидно, им не удалось найти для подобной работы местных. И в самом деле, с какой стати бирманец будет этим заниматься? В Бирме никто никогда не голодал, все умели читать и писать, и сама земля вопрошала: с какой стати они должны вытаскивать ночные горшки и работать рикшами?
Король поднес бинокль к глазам и заметил на набережной несколько индийских лиц. Что за громадная, необъяснимая сила перемещала огромное количество людей с одного места на другое - императоров, королей, крестьян, докеров, солдат, кули, полицейских? Зачем? Зачем эти яростные перемещения - людей бросают с одного места на другое, чтобы работать рикшами, чтобы слепец сидел в изгнании?
И куда теперь отправится его народ, став частью этой империи? Ему не по нраву придутся все эти перемещения. Бирманцы не те люди, которых можно сдвинуть с места, король отлично это знал по себе. Он никогда не хотел куда-нибудь съездить. Но вот теперь он на пути в Индию.
Король спустился с палубы, ему не нравилось слишком долго находиться вне каюты. Кое-какие ценные вещи пропали, некоторые в самый первый день, когда английские офицеры перевозили их из дворца на "Тоорию". Он спросил об утерянных предметах, и офицеры окаменели и выглядели оскорбленными, говорили о назначении комиссии по расследованию. Тибо понял, что несмотря на всё высокомерие и великолепные мундиры, они не гнушались обычного воровства.
Самое удивительное было в том, что стоило им попросить, и король с радостью подарил бы некоторые свои безделушки, они наверняка получили бы лучшие вещи, чем украденные - в конце концов, что они понимали в драгоценных камнях?
Исчезло даже кольцо с рубином. Об остальных вещах он так не сожалел, это были всего лишь безделицы, но горевал о потере Нгамаука. Они должны были оставить ему Нгамаук.
***
По прибытию в Мадрас короля Тибо с придворными отвели в особняк, подготовленный для них, пока они будут жить в этом городе. Дом оказался большим и роскошным, но что-то в нем смущало. Может быть, свирепого вида британские солдаты, стоящие у ворот, или, возможно, толпа любопытных, каждый день собирающаяся вокруг стен. Что бы это ни было, никто из девочек не чувствовал себя здесь как дома.
Мистер Кокс проводил служанок наружу, в просторный и ухоженный сад (мистер Кокс был английским полисменом, который сопровождал их по время путешествия из Рангуна и хорошо говорил по-бирмански). Долли, Эвелин и Августа послушно несколько раз обошли дом, но были рады вернуться обратно в его стены.
Начали происходить разные странности. Из Мандалая пришло известие, что умер королевский слон. За белым слоном так нежно ухаживали, что поили грудным молоком: кормилицы вставали перед ним и снимали блузки. Все знали, что слон ненадолго переживет падение династии. Но кто мог подумать, что он умрет так скоро? Это казалось знамением. Дом погрузился в уныние.
У короля необъяснимым образом развилась склонность к свинине. Вскоре он поглощал неумеренные количества бекона и ветчины. Однажды он съел слишком много и почувствовал себя плохо. Прибыл доктор с кожаным саквояжем и протопал по дому прямо в сапогах. Девочки следовали за ним по пятам, вытирая пол. В ту ночь никто не спал.
Однажды утром Аподо Махта, женщина средних лет, присматривающая за сиделками королевы, выбежала наружу и забралась на дерево. Королева послала сиделок, чтобы убедили ее спуститься. Они провели под деревом целый час. Аподо Махта не обращала на них никакого внимания.
Королева отозвала сиделок и послала поговорить с Аподо Махтой Долли и других девочек. Женщина сидела на ниме [10] с густой листвой. Девочки встали вокруг ствола и задрали головы. Аподо Махта устроилась на развилке двух веток.
- Спускайся, - попросили девочки. - Скоро стемнеет.
- Нет.
- Почему?
- В прошлой жизни я была белкой. Я помню это дерево. Я хочу остаться здесь.
У Аподо Махты был толстый живот и покрытое бородавками лицо.
- Она больше похожа на жабу, чем на белку, - прошептала Эвелин. Девочки разразились смехом и побежали в дом.
Вышел У Маунг Джи, переводчик, и затряс в ее сторону кулаками. Король собирается спуститься из своей комнаты, сказал он, и принесет палку, чтоб ее поколотить. В ответ на это Аподо Махта стремглав спустилась. Она долгое время жила в мандалайском дворце и боялась короля.
Любой мог бы сказать ей, что самая последняя вещь в мире, которую может сделать король, так это выбежать в сад и поколотить ее палкой. За всё время пребывания в Мадрасе он ни разу не вышел из дома. В самом начале король захотел посетить мадрасский музей. Эта просьба застала мистера Кокса врасплох, и он ответил "нет", вполне решительно. После чего, словно выражая протест, король отказался выходить из дома.
Пока он сидел в своей комнате, не зная, чем заняться, ему в голову начали приходить странные прихоти. Готовясь к появлению нового ребенка, он решил приобрести большое золотое блюдо. Блюдо должно было весить несколько фунтов и отделано ста пятьюдесятью самыми ценными рубинами. Чтобы заплатить за блюдо, король стал продавать кой-какое имущество. Слуга-тамилец служил эмиссаром.
Некоторые слуги шпионили, и мистер Кокс вскоре узнал о продажах. Он был в ярости. Король растрачивает свое состояние, заявил он, более того, его обманывают. Слуги продают его вещи за мизерную часть цены.
Это заставило короля стать еще более осторожным, проводя эти сделки. Он вручил Долли и Эвелин дорогостоящие украшения и попросил продать их. В результате он получил еще меньше. Англичане неизбежно прознали об этом от своих шпионов. Они объявили, что королю нельзя доверять в финансовых вопросах, и выпустили закон, по которому присвоили большую часть самых ценных предметов.
В особняке воцарилась мятежная тишина. Долли начала замечать странные мелкие перемены в Эвелин, Августе и остальных подругах. Их шико стали небрежными, они начали жаловаться на натертые колени из-за того, что приходится ползать перед королевой.
Однажды ночью королева проснулась от жажды и обнаружила, что одна из служанок спит рядом с ее постелью. Она так разозлилась, что швырнула об стену лампу и отхлестала Эвелин и Мэри.
Эвелин расстроилась и сказала Долли:
- Она больше не может нас бить. Мы не обязаны тут оставаться, если не хотим.
- Откуда ты знаешь? - спросила Долли.
- Мне сказал мистер Кокс. Он говорит, что в Мандалае мы были рабами, а теперь свободны.
- Но мы ведь пленники?
- Не мы, - заявила Эвелин. - Только мин и мебия, - так обращались к королю и королеве.
Долли на некоторое время задумалась.
- А как насчет принцесс?
Теперь настала очередь Эвелин поразмыслить.
- Да, - наконец произнесла она. - Принцессы тоже пленницы.
Для Долли это решило дело. Где принцессы, там и она, Долли не могла представить, как девочки будут обходиться без нее.
Однажды утром к воротам прибыл человек, заявив, что он из Бирмы и хочет забрать домой жену. Его женой была Таунгцин Минтами, одна из любимых сиделок королевы. Она оставила в Бирме детей и ужасно скучала по дому. Женщина решила вернуться домой вместе с мужем.
Это напомнило всем о том, что они пытались позабыть - что они сами могут решить, возвращаться ли домой, что ни один из них не живет здесь по собственной воле. Королева начала беспокоиться, что все ее девочки разъедутся, и стала задаривать фавориток подарками. Долли была одной из счастливиц, но ни Эвелин, ни Августа ничего не получили.
Девочки разозлились, что их обошли, и стали отпускать саркастические комментарии, так чтобы услышала королева. Королева поговорила с Падейном Вуном, и он запер их, поколотил и оттаскал за волосы. Но от этого девочки только разобиделись еще сильнее. На следующее утро они отказались ждать возле королевы.
Королева решила, что дело зашло слишком далеко. Она вызвала мистера Кокса и сказала, что хочет отослать семерых девочек обратно в Бирму. Ей придется нанять местных слуг.
Как только королева принимала решение, ее невозможно было убедить изменить точку зрения. Семь девочек отбыли на следующей неделе: Эвелин, Августа, Мэри, Вантау, Нан Пау, Милвин и даже Хемау, которая была к Долли ближе всех по возрасту. Долли всегда считала их своей семьей, старшими сестрами. Она знала, что никогда больше их не увидит. Утром в день отъезда она заперлась в комнате и не вышла, даже чтобы посмотреть, как из ворот выезжает экипаж. У Маунг Джи, переводчик, отвез их в порт. Вернувшись, он сказал, что девочки плакали, поднимаясь на борт корабля.
Наняли несколько новых слуг, местных мужчин и женщин. Теперь Долли осталась одной из последних мандалайских придворных. Ей пришлось учить новый персонал, как должна вести себя прислуга. Новые айи и служанки приходили к Долли, когда хотели узнать, как принято было что-то делать в мандалайском дворце. Именно она учила их, как кланяться в шико и как двигаться в покоях королевы на коленях и локтях. Поначалу это было сложно, потому что они никак ее не понимали. Долли объясняла самым вежливым образом, но они не понимали, тогда она кричала всё громче и громче, и они всё больше пугались. Они сбивали разные предметы, ломали стулья и переворачивали столы.
Мало-помалу она выучила несколько слов на тамильском и хиндустани. Со слугами стало легче иметь дело, но они по-прежнему выглядели на удивление неуклюжими и неумелыми. Бывали времена, когда она не могла удержаться от смеха, например, когда видела, как они стараются сделать шико, ерзая на локтях и расправляя сари. Или когда Долли наблюдала, как они с трудом переваливаются на коленях с пыхтением и сопением, или как путаются в одежде и падают вниз физиономией. Долли никогда не могла понять, почему им так сложно двигаться на четвереньках. Ей это казалось гораздо проще, чем вставать каждый раз, чтобы что-то сделать. Так гораздо удобнее, когда ты ничем особо не занят - можно расслабиться, откинувшись на пятки. Но новые айи, похоже, считали это невыносимо сложным. Им нельзя было доверить отнести королеве поднос, они бы либо всё разлили, пытаясь пересечь комнату, либо ползли так медленно, что понадобилось бы полчаса, чтобы добраться от двери до кровати. Королева становилась нетерпеливой, лежа на боку и наблюдая, как стакан с водой двигается по комнате с такой скоростью, будто его несет улитка. Иногда она кричала, и от этого становилось только хуже. Перепуганная айя падала вместе с подносом и его содержимым, и всё приходилось повторять сначала.
Конечно, было бы гораздо проще, если бы королева так не настаивала на соблюдении всех мандалайских правил - шико, ползании на четвереньках - но она и слышать не желала о переменах. Она королева Бирмы, говорила она, и если не будет настаивать на должном обращении, то как можно ожидать, что кто-либо станет вести себя с ней как полагается?
Однажды У Маунг Джи стал причиной большого скандала. Одна из сиделок королевы вошла в комнату прислуги и обнаружила его на полу с другой сиделкой, с задранной выше пояса лонджи. Вместо того, чтобы со стыдом убраться, он повернулся к возмутительнице спокойствия и начал ее бить. Он погнался за ней по коридору и в покои короля.
Король сидел за столом, скручивая черуту. У Маунг Джи набросился на сиделку, когда та вбежала в комнату. Она споткнулась и ухватилась за скатерть. Всё полетело в воздух: повсюду был табак. Король чихнул и не переставал чихать еще, как казалось, многие часы. Когда он наконец остановился, король впал в ярость, таким никто его прежде не видел. Это означало новые отъезды.
Главная сиделка, воображающая себя белкой, и еще одна отправились домой в Бирму, теперь у королевы осталось совсем мало сиделок, на которых можно было положиться. Она решила нанять английскую акушерку. Мистер Кокс нашел миссис Райт. Та казалась вполне милой и дружелюбной, но ее появление привело к новым проблемам. Она не делала шико и не вставала на четвереньки, ожидая в покоях королевы. Королева призвала мистера Кокса, но англичанин выступил в поддержку миссис Райт. Она может кланяться в пояс, объяснил мистер Кокс, но не должна делать шико и уж точно не будет ползать на четвереньках. Она англичанка.
Королева приняла эти правила, но это не позволило ей полюбить миссис Райт. Она всё больше полагалась на бирманского массажиста, который каким-то образом примкнул к придворным короля. Он обладал прекрасными руками и мог прогнать боли королевы. Но об этом разузнал английский доктор и устроил переполох. Он заявил, что то, чем занимается массажист, оскорбляет медицинскую науку. Сказал, что этот мужчина прикасается к ее величеству в недозволительных местах. Королева решила, что доктор свихнулся, и объявила, что не станет отсылать массажиста. Доктор в отместку отказался ее лечить.
К счастью, роды у королевы были короткими, а ребенок появился на свет быстро и без осложнений. Это была девочка, ее назвали Ашин Хтейк Су Мьят Пая.
Все нервничали, потому что знали, как сильно королева хотела мальчика. Но королева всех удивила. Она обрадовалась и сказала, что девочка лучше перенесет боль изгнания.
***
На некоторое время Мандалай превратился в город призраков.
После британского вторжения многие королевские солдаты сбежали в сельскую местность, прихватив оружие. Они начали действовать сами по себе, атакуя оккупантов, иногда по ночам материализуясь в городе. Захватчики отвечали, сжимая хватку. Последовали аресты, расстрелы и повешения. По улицам прокатывалось эхо винтовочных выстрелов, люди заперлись в домах и держались подальше от базаров. Тянулся день за днем, и Ма Чоу не видела причин разводить очаг.
Однажды ночью в закусочную Ма Чоу вломились. Раджкумару с Ма Чоу вместе удалось прогнать нападавших, но был причинен значительный ущерб: при свете лампы Ма Чоу обнаружила, что большая часть ее кастрюль, сковородок и кухонных принадлежностей украдена или сломана. Она с болью в голосе запричитала:
- Что мне теперь делать? Куда податься?
Раджкумар присел рядом.
- Почему бы тебе не поговорить с Саей Джоном? - предложил он. - Он наверняка поможет.
Ма Чоу фыркнула с наполненной слезами неприязнью:
- Не говори мне о Сае Джоне. Какой прок от человека, которого никогда нет, когда он нужен? - она зарыдала, закрыв лицо руками.
Раджкумар почувствовал прилив нежности.
- Не плачь, Ма Чоу, - он неуклюже погладил ее по голове, расчесывая завитки ногтями. - Перестань, Ма Чоу, перестань.
Она высморкалась и распрямилась.
- Всё в порядке, - угрюмо отозвалась она. - Пустяки.
Ма Чоу нащупала в темноте его лонджи, наклонилась и вытерла слезы.
И прежде частенько слезы Ма Чоу заканчивались подобным образом, когда она вытирала лицо тонким хлопком его лонджи, но на сей раз, когда ее пальцы потянули ткань, трение полотнища произвело на Раджкумара новый эффект. Он почувствовал, как в глубине тела зарождается жар, а потом его пенис непроизвольно дернулся к ее пальцам, как раз когда Ма Чоу схватилась за лонджи. Не сознавая этого, она вяло провела тканью по лицу, похлопала по щекам и морщинкам вокруг рта и прикоснулась к мокрым глазам. Стоявший совсем рядом Раджкумар покачнулся, вильнув бедрами одновременно с ее рукой. И лишь когда она вытерла куском материи губы, ткань его выдала. Через ее складки, теперь мокрые и прилипшие, Ма Чоу ощутила у уголков своего рта твердость, которую ни с чем не спутаешь. Она внезапно насторожилась и сильнее сжала ткань, ущипнув через нее, чтобы проверить догадку. Раджкумар выдохнул, изогнув спину.
- О! - хмыкнула она, а потом с удивительной сноровкой ее рука устремилась к узлу лонджи и развязала его, другая рука заставила Раджкумара опуститься на колени. Раздвинув ноги, Ма Чоу притянула его, стоящего на коленях, к своему стулу. Лоб Раджкумара теперь оказался у ее щеки, кончик носа угодил во впадину под нижней челюстью. Он чуял запах куркумы и лука, поднимающийся из ложбинки между грудями. А потом перед глазами мелькнула ослепляющая белизна, а голова откинулась назад из-за пробежавших по позвоночнику конвульсий.
Внезапно Ма Чоу оттолкнула его с воплем отвращения.
- Что я делаю? - запричитала она. - Что я делаю с этим мальчишкой, ребенком, калаа-недоумком? - она локтем отпихнула Раджкумара в сторону и взобралась по лестнице, скрывшись у себя в комнате.
Только много времени спустя Раджкумар собрался с мужеством что-нибудь сказать.
- Ма Чоу, - позвал он тонким дрожащим голосом. - Ты сердишься?
- Нет, - рявкнули сверху. - Не сержусь. Я хочу, чтобы ты забыл Ма Чоу и шел спать. Тебе нужно думать о собственном будущем.
Они никогда не говорили о том, что случилось ночью. Следующие несколько дней Раджкумар редко встречался с Ма Чоу - она исчезала рано утром и возвращалась лишь поздно ночью. Потом однажды утром Раджкумар проснулся и понял, что она ушла навсегда. Теперь он впервые забрался по лестнице, что вела в ее комнату. Он нашел там единственный предмет - новую синюю лонджи, сложенную в центре комнаты. Раджкумар понял, что Ма Чоу оставила это ему.
Что теперь делать? Куда пойти? Раджкумар всё время считал, что когда-нибудь вернется на сампан, обратно к команде. Но теперь, раздумывая о жизни на борту, он понял, что не пойдет обратно. В Мандалае он слишком многое увидел и приобрел слишком много новых устремлений.
Последние несколько недель он часто думал о словах Мэтью, сына Саи Джона - что причиной британского вторжения стало тиковое дерево. Разум Раджкумара не мог не просчитывать эту деталь, любопытную и предательскую одновременно. Если британцы готовы были отправиться на войну ради какого-то леса, то только потому, что знали - в нем скрывается тайное сокровище. В чем именно заключалось это богатство, он не знал, но, очевидно, мог выяснить, лишь увидев своими глазами.
Раздумывая над этим, он быстро двигался прочь от базара. Теперь, оглядываясь, чтобы понять, где он находится, Раджкумар обнаружил, что подошел к выбеленному фасаду церкви. Он решил здесь задержаться, снова и снова расхаживая перед зданием. Он ходил кругами и ждал, и конечно же, через час заметил, как к церкви приближается Сая Джон, держа за руку сына.
- Сая.
- Раджкумар!
Теперь, стоя лицом к лицу с Саей Джоном, Раджкумар смущенно опустил голову. Как сказать ему про Ма Чоу, когда он сам наставил Сае Джону рога?
Сая Джон заговорил первым.
- Что-то случилось с Ма Чоу?
Раджкумар кивнул.
- Что такое? Она ушла?
- Да, Сая.
Сая Джон глубоко вздохнул, подняв глаза к небу.
- Может, это и к лучшему, - сказал он. - Думаю, это знак, что грешнику пришло время объявить целибат.
- Сая?
- Неважно. И что ты теперь будешь делать, Раджкумар? Вернешься на своей лодке в Индию?
- Нет, Сая, - покачал головой Раджкумар. - Я хочу остаться здесь, в Бирме.
- А чем будешь зарабатывать себе на жизнь?
- Сая, ты говорил, что если мне понадобится работа, я могу прийти к тебе. Сая?
***
Однажды утром король прочел в газете, что в Мадрас прибывает вице-король. В чрезвычайно возбужденном состоянии он послал за мистером Коксом.
- Вице-король нас посетит? - спросил он.
Мистер Кокс покачал головой.
- Ваше величество, мне не сообщали о подобных планах.
- Но этого требует протокол. Бирманские короли такие же сюзерены, как короли Сиама, Камбоджи или императоры Китая и Японии.
- Сожалею, ваше величество, но, возможно, уже слишком поздно вносить изменения в расписание вице-короля.
- Но мы должны с ним увидеться, мистер Кокс.
- Время вице-короля уже расписано. Мне жаль.
- Но мы желаем знать, как с нами планирует поступить правительство. Когда мы сюда прибыли, нам сказали, что мы не останемся здесь навсегда. Мы жаждем узнать, где будем жить и когда туда отправимся.
Мистер Кокс ушел и вернулся спустя несколько дней.
- Ваше величество, - сказал он. - Я рад, что могу сообщить вам - вопрос о постоянной резиденции для вас и вашей семьи решен.
- О! - отозвался король. - И где же мы будем жить?
- В местечке под названием Ратнагири.
- Что? - удивленно уставился на него король. - И где же это место?
- Примерно в ста двадцати милях от Бомбея. Превосходное место, с отличным видом на море.
- С отличным видом?
Король послал за картой и попросил мистера Кокса показать, где находится Ратнагири. Мистер Кокс ткнул где-то между Бомбеем и Гоа. Король не на шутку встревожился, отметив, что местечко слишком незначительное, чтобы даже быть обозначенным на карте.
- Но мы должны жить в городе, мистер Кокс. Здесь, в Мадрасе. Или Бомбее. Или Калькутте. Чем мы будем заниматься в деревушке?
- Ратнагири - районный центр, ваше величество, никоим образом не деревушка.
- И надолго мы там останемся? Когда нам позволят вернуться в Бирму?
Теперь пришел через мистера Кокса удивиться. Ему не приходило в голову, что король до сих пор лелеет надежду вернуться в Бирму.
Мистер Кокс был добрым человеком, хотя и в своей грубоватой манере.
- Ваше величество, - произнес он мягко и тихо, - вы должны подготовиться к тому, что пробудете в Ратнагири некоторое время, боюсь, довольно долгое. Возможно...
- Возможно, до конца дней?
- Это не мои слова, - кашлянул мистер Кокс. - Вовсе нет. Я не произносил этих слов. Настаиваю, я не...
Король резко поднялся на ноги и ушел в свою комнату. Несколько дней он ее не покидал.
Они покинули Мадрас месяц спустя на пароходе под названием "Клайв". Они плыли вдоль побережья, редко выпуская из вида берег, прошли через Полкский пролив с видом на северную оконечность Цейлона с левой стороны и мысом Коморин, самую южную точку Индии, справа.
Спустя пять дней после того как пароход покинул Мадрас, "Клайв" вошел в широкую и залитую солнцем бухту. Ее края обрамляли утесы, еще там был гладкий пляж и извивающаяся река. Город стоял на холме над бухтой, его скрывали густые кокосовые пальмы, и мало что можно было разглядеть.
Они провели ночь на пароходе и сошли на берег на следующее утро. "Клайв" пристал у причала, который выдавался далеко в неглубокую бухту. На дальнем конце мола, у рыбацкой деревеньки, их ожидали экипажи. Короля поприветствовали салют из пушки и почетный караул. Потом экипажи вереницей устремились по узкой тенистой дороге. По обеим ее сторонам стояли дома с красными черепичными крышами, в садах росли манго и пальмы-ареки. Повсюду были полисмены, сдерживая темнокожих людей, собравшихся поглазеть. Они миновали базар, тюрьму с серыми стенами и ряд полицейских казарм. Дорога заканчивалась у большого двухэтажного бунгало внутри огороженного сада. Он возвышался над городом на крутом утесе и смотрела в сторону моря. Дом назывался Отрэм-хаус.
Король вошел первым и медленно поднялся по лестнице, войдя в большую спальню. В комнате стояли стол, кровать и три кресла. Из нее можно было попасть на небольшой балкон, выходящий на запад, в сторону моря. Король очень медленно обошел комнату. Он поигрался с филенчатыми деревянными ставнями, поцарапал восковое пятно и пробежал пальцем по наполовину стертым отметинам на стене, растерев отслоившуюся штукатурку между большим и указательным пальцем. В комнате стоял немного затхлый запах, а на стенах остались следы плесени. Король попытался запечатлеть эти детали в памяти, зная, что со временем они сгладятся, и придет день, когда он захочет об этом вспомнить - яркие детали первой встречи с местом заточения, кислый, затхлый запах и грубость текстуры.
Внизу Долли бегала по саду вместе с Первой принцессой, гоняясь за ярко-красной ящерицей. Это место отличалось от особняка в Мадрасе, оно было гораздо меньше, но приветливей. Здесь можно бегать и играть в прятки за стволами склонившихся кокосовых пальм. Она подошла к манговому дереву, чьи ветви простирались до окна верхнего этажа бунгало. Возможно, там будет ее комната, ее окно с царапающими стекло ветвями.
Где-то внизу, в городе, зазвонил церковный колокол. Долли остановилась и прислушалась, глядя вниз по склону, через завесу пальмовой листвы, в сторону широкой сияющей бухты. Она чувствовала запах сушеной рыбы и благовоний. Как здесь было чудесно, как безмятежно. Здесь всё казалось таким безопасным, за этими высокими каменными стенами.
Король тоже услышал колокол. Он вышел на балкон верхней спальни. Ниже раскинулся весь город, обрамленный дугой залива с двумя крутыми мысами по бокам. Вид был великолепен, в точности, как и обещал мистер Кокс. Король вернулся в спальню. Он сел в одно из кресел и смотрел, как на белой штукатурке стен раскачиваются призрачные тени кокосовых пальм. В этой комнате часы будут копиться, как песчинки, пока не похоронят его под собой.
Часть вторая
Ратнагири
Глава шестая
Самое напряженное для Раджкумара и Саи Джона время года наступало, когда вздувались реки. Каждые несколько недель они загружали мешки, ящики и коробки на один из речных судов пароходной флотилии Иравади - дрожащий пароход с колесом, чьим капитаном чаще всего оказывался шотландец, а команда состояла главным образом из читтагонгских халаси, одним из которых когда-то был и сам Раджкумар. Река разливалась за их спиной, когда они быстро шли из Мандалая вниз по течению, чтобы поспеть за расписанием пароходной компании. На закате, когда приходило время подойти к берегу, они часто вставали на якорь у какой-нибудь прибрежной деревушки, состоящей не более чем из нескольких крытых тростником хижин, сгрудившихся вокруг парадного плаца полицейского участка.
Неважно, насколько микроскопической была деревня, вокруг вставшего на якорь парохода тут же возникала ярмарка: коробейники и торговцы провизией, рожденные прямо в лодке лавочники, продавцы жареных закусок и производители местного самогона спешили со своим товаром, радуясь неожиданному улову, целому косяку клиентов. Иногда новости о прибытии парохода доходили до труппы бродячих артистов. Ночью, под аккомпанемент вызванного дождями лягушачьего концерта, кукольники устанавливали на берегу ширму, и из темноты проступали мрачные силуэты Бодо и Баина, Минтами и Минтаджи, Наткадо и Нан Белу, такие же огромные и такие же знакомые, как отбрасываемые луной тени.
Сая Джон любил путешествовать первым классом, в каюте - его бизнес процветал, и денег хватало с избытком. Он переехал в Мандалае в большой дом на Тридцать третьей улице, который стал жилищем и для Раджкумара, как и для всех остальных, связанных с бизнесом Саи Джона. Британская оккупация всё изменила: Бирма быстро интегрировалась в империю, ее насильно превращали в провинцию Британской Индии. В скором времени Мандалай стал оживленным торговым центром, ресурсы разрабатывались с невиданной доселе эффективностью и энергией. Мандалайский дворец подновили, чтобы он служил для развлечений завоевателей: западное крыло превратили в Британский клуб, королевский зал Аудиенций теперь стал бильярдной, зеркальные стены завесили месячной давности экземплярами "Панча" и "Иллюстрированных лондонских новостей", сады перекопали, чтобы устроить теннисные корты и лужайки для поло, изящный маленький монастырь, в котором жил послушником Тибо, стал часовней, где англиканские священники отправляли таинства над английскими войсками. Уверенно предсказывали, что Мандалай вскоре станет азиатским Чикаго, процветание было естественной судьбой города, охранявшего слияние двух самых могучих в мире водных артерий - Иравади и Чиндуина.
Теперь Сая Джон получал хорошую прибыль, переправляя припасы и оборудование в лагеря заготовщиков тика. Хотя он не был склонен к роскоши, но отправляясь в одну из снабженческих экспедиций, считал необходимым хорошо выспаться. Каюта на палубе первого класса парохода на Ирравади была его маленькой слабостью.
Что до Раджкумара, то он проводил ночи на нижней палубе. Некоторые мальчишки в команде были одного с ним возраста, их обязанности заключалась в том, чтобы свешиваться с носа судна со свинцовым лотом в руке, точь-в-точь, как когда-то он, наблюдая за перемещающимися песчаными отмелями и выкрикивая глубины:
- Эк газ, до газ, тин газ...
С ними он мог перейти на родной язык Читтагонга, и когда пароход вставал на якорь, они поднимали Раджкумара с циновки на палубе и отводили на берег, чтобы показать места, которые моряки посещают по ночам.
Когда на следующий день приходило время сойти на берег, у Раджкумара были красные глаза, а Сая Джон был свеж, позавтракал и готов выгрузить товар и отправиться к лагерю, куда они держали путь. Первую часть путешествия обычно проделывали на запряженной волами повозке. Они пересекали грязевые реки и медленно ползли к далеким горам.
Когда всё шло как планировалось, эти путешествия заканчивались в мелкой деревушке, где их ждала группа слонов, чтобы освободить от груза, и они могли возвращаться. Но очень часто они прибывали к конечной точке путешествия только чтобы узнать, что в лагере нет свободных слонов, и им приходилось самим искать носильщиков и нести груз в горы. Тогда Раджкумар тоже водружал за спину корзину - глубокую плетеную па с лямкой на лбу. В его обязанности входило тащить мелкие, купленные по специальному заказу предметы роскоши для управляющих лагерями лесорубов - сигары, бутылки виски, жестянки с тушенкой и сардинами, однажды даже хрустальный графин, присланный из "Роу и Ко", большого универсального магазина в Рангуне.
Они отправлялись на заре, Сая Джон возглавлял длинную шеренгу носильщиков, а Раджкумар завершал, они взбирались по незаметным тропам и пропитанными дождями дорогам, словно мулы, их ноги утопали в красной бесплодной грязи. У Саи Джона был ритуал, нечто-то вроде суеверия, всегда начинать путешествие в европейской одежде - пробковом шлеме, кожаных сапогах и штанах цвета хаки. Раджкумар шел босым, как и носильщики, не надев ничего кроме безрукавки, лонджи и крестьянской широкополой шляпы.
Но как бы ни был осторожен Сая Джон, его костюм никогда долго не сохранялся нетронутым: подлесок оживал, когда они проходили мимо, пиявки разворачивались как завитки волос, когда их пробуждало тепло проходящих тел. Наиболее одетый из всех, Сая Джон неизменно пожинал самый богатый урожай кровососов. Примерно раз в час он призывал остановиться. Вдоль тропы стояли крытые тростником навесы, воздвигнутые дровосеками через регулярные промежутки. Сидя съежившись под протекающим тростником, Сая Джон тянулся к своему саквояжу, чтобы достать завернутый в брезент пакет, в который Раджкумар уложил спички и черуты. Потом он проходился по всему телу, одну за другой прижигая пиявок.
Самое большое количество пиявок собиралось в изгибах тела, где ткань терлась о кожу: складки и сгибы указывали этим тварям путь к любимым местам - подмышкам, паху, между ягодиц. В обуви Сая Джон иногда обнаруживал десятки пиявок, основная часть присасывалась между пальцами - к самому любимому пиявками подношению человеческого тела. Некоторые всегда давились в сапогах, оставляя торчащие из кожи присоски. Встречались места, где можно было с большой вероятностью ожидать нападения не только пиявок, но и насекомых; оставь их без внимания, и они устраивали пир, проделывая на коже дурно пахнущие, глубокие язвы. В таких местах Сая Джон применял коу-йок - смолистый на ощупь красный табак, намазанный на бумагу или ткань. Пластырь так плотно приставал к коже, что не слезал даже в воде, предохраняя рану от инфекции. На каждом привале Сая Джон избавлялся от какого-нибудь предмета одежды, и через несколько часов был одет как Раджкумар, лишь в лонджи и безрукавку.
Почти наверняка они следовали вдоль течения чаунга - стремительного горного ручья. Через каждые несколько минут по воде вниз к равнине проносилось бревно. Любой, застигнутый в потоке этим стремительным двухтонным снарядом, был бы покалечен или погиб. Когда тропа переходила на другой берег чаунга, выставлялся наблюдательный пост, чтобы оповещать о приближающемся бревне, и носильщики знали, когда можно безопасно перебраться.
Часто бревна плыли не поодиночке, а группами, дюжина тонн твердого дерева устремлялась вниз по ручью, и когда бревна стукались друг о друга, удар ощущался на берегах на приличном расстоянии. Время от времени бревно застревало в быстринах или уткнувшись в берег, и за какие-нибудь несколько минут из воды поднималась спутанная плотина, устраивая затор. Одно за другим бревна врезались друг в друга, добавляя веса к собравшемуся дереву. Вес груды всё рос, пока не становился слишком большим. Тогда происходил прорыв, и бревно девяти футов в обхвате ломалось, как спичка. С грохотом плотина опрокидывалась, и склоны гор омывала приливная волна из дерева и воды.
- Чаунги для тикового дерева - как пассаты, - любил говорить Сая Джон.
Во время сухого сезона, когда растрескивалась земля и увядал лес, ручьи усыхали, превращаясь в тоненькие струйки, которые едва могли выдержать вес горстки листьев, просто маленькие грязные ручейки между вереницей мутных заводей в ложе реки. В это время заготовщики тика прочесывали лес в поисках подходящих деревьев. Выбранное дерево умерщвляли и оставляли сохнуть, потому что тик настолько плотный, что не будет держаться на воде, пока влажный. Дерево убивали с помощью круговых зарубок, щели вгрызались глубоко в древесину на высоте четырех футов и шести дюймов от земли (несмотря на дикую местность вокруг, в имперском законодательстве по добыче тика разъяснялась каждая деталь).
Обреченные на гибель деревья оставляли умирать стоя, иногда на три года или даже больше. Лишь после того, как их считали достаточно сухими для сплава, деревья помечали на рубку. Тогда приходили лесорубы, держа на плечах топоры, они посматривали на лезвия, чтобы примерить угол, с которым набрасываться на жертву.
Хоть и мертвые, деревья издавали протестующий звон, словно набат, а грохот падения можно было расслышать за много миль, деревья сметали всё на своем пути к земле - кучи веток, спутанные клубки ротанга. Густые заросли бамбука сминались мгновенно, тысячи соединенных вместе отростков одновременно ломались с ужасающим скрипом, взметая вверх облака щепок.
Заступала на работу группа слонов под руководством погонщиков - оо-си и пе-си, они тянули и толкали, поддевая стволы хоботом. Бревна укладывались на деревянные катки, и пакьейки с ловкими пальцами, специалисты по связыванию цепей, устремлялись мимо ног слонов, закрепляя стальную упряжь. Когда, наконец, бревна начинали движение, трение о поверхность было так велико, что рядом бежали люди с водой, окатывая дымящийся воз из ведер.
Бревна подтаскивали к чаунгам и складывали в штабеля, там они дожидались того дня, когда чаунги пробудятся из спячки сухого сезона. С первыми дождями лужи в ложе ручьев начинали вздуваться и вытягиваться, соединяясь с соседними, вода медленно поднималась, расчищая мусор, копившийся долгие месяцы засухи. Затем через несколько дней проливались дожди, ручьи поднимались, разбухая в сотни раз, и за неделю до того, как они иссохнут под весом листвы и веток, ручьи несли двухтонные бревна вниз по течению, словно перышки.
Так начиналось путешествие бревен к лесным складам в Рангуне: слоны подталкивали их по склонам к пенным водам ручьев. Следуя по рельефу местности, бревна пробивали себе путь от ручьев до притоков реки, пока, наконец, не оказывались в переполненных реках долины.
В годы, когда дождей было мало и чаунги не могли нести большой вес, прибыль тиковых компаний падала. Но даже в хорошие годы эти горные ручьи были ревнивыми и скорыми на наказание, словно надсмотрщики. В разгар сезона одно единственное застрявшее бревно могло вызвать затор из пяти тысяч бревен и даже больше. Обслуживание этих пенящихся вод было особой наукой, с собственными кадрами и адептами - специальными командами оо-си и слонов, которые проводили месяцы муссона, без устали патрулируя лес: знаменитые погонщики, обученные сложному и опасному искусству расчистки чаунгов.
Однажды, укрывшись у умирающего изрезанного тикового дерева, Сая Джон дал Раджкумару мятный лист в одну руку и упавший лист дерева в другую. Почувствуй их, сказал он, разотри пальцами.
Тик - родственник мяты, Tectona grandis, из того же ботанического рода, но другой его ветви, среди которой главная - вербена, самая успокаивающая. Среди его ближайших родственников много других ароматных и известных трав - шалфей, чабер, тимьян, лаванда, розмарин и наиболее знаменитый из них - базилик священный со своими многочисленными разновидностями, зелеными и пурпурными, с гладкими листьями и шершавыми, пикантными и душистыми, горькими и сладкими.
В Пегу было тиковое дерево, чей ствол составлял сто шесть футов от основания до первой ветки. Представь, как выглядел бы мятный лист, если бы вырос на возвышающемся более чем на сотню футов дереве, прямом от основания, без сужений и изгибов, прямом, как свинцовый лот, первые листья появляются почти на верхушке, тесно прижавшись друг к другу и раскинувшись, словно руки поднявшегося к поверхности ныряльщика.
Мятный лист был размером с большой палец Раджкумара, а другой - как след от ноги слона, одним приправляли суп, а другой принадлежал дереву, из-за которого свергались династии, вторгались войска и сколачивались состояния, которое вносило в сущее новый порядок. Но даже Раджкумару, который не был склонен к натяжкам или фантазиям, пришлось признать, что между мягкой ворсистостью одного листа и колючей, жесткой текстурой другого есть безусловная общность, ощутимая пальцами связь.
***
Лагеря заготовщиков тика оповещали о своем присутствии звоном слоновьих колокольчиков. Даже приглушенный дождем или расстоянием, звук всегда оказывал магический эффект на вереницу носильщиков, которые убыстряли шаги и приободрялись.
Неважно, сколько времени они шли или насколько устали, Раджкумар чувствовал, как сердце начинало биться быстрее, когда внезапно в поле зрения возникал силуэт лагеря - лесной поляны с несколькими крытыми тростником хижинами, сгрудившимися вокруг таи - вытянутого деревянного дома на сваях.
Тиковые лагеря всегда выглядели одинаково, но в то же время по-разному, лагерь не строили на одном месте два сезона подряд. Сначала деревья валили слоны, в результате поляна неизбежно была обезображена вывороченными деревьями и ямами.
Таи стоял в центре каждого лагеря, в нем жил управляющий, представитель компании, командующий лагерем. В глазах Раджкумара таи обладали ни с чем не сравнимой элегантностью: построенные на деревянных платформах, поднятых на шесть футов над землей на тиковых столбах. Каждый состоял из анфилады нескольких просторных комнат, которая выходила на широкую веранду, всегда ориентированную таким образом, чтобы с нее открывался наилучший вид. В лагере, где управляющему прислуживал старательный луга-лей, веранду таи затенял балдахин цветущих вьюнов, чей яркий цвет как янтарь сиял на фоне бамбуковых циновок. Там управляющий сидел по вечерам со стаканом виски в одной руке и трубкой в другой, наблюдая, как за долиной садится солнце, и мечтая о далеком доме.
Эти управляющие всегда были сдержанными и задумчивыми людьми. Перед тем, как отправиться к ним, Сая Джон переодевался в европейскую одежду - белую рубашку и парусиновые штаны. Раджкумар наблюдал в сторонке, как Сая Джон подходил к таи, выкрикивая приветствие, почтительно положив одну руку на нижнюю ступень лестницы. Если его приглашали подняться, он забирался медленно, ставя одну ногу рядом с другой. За этим следовало море улыбок, поклонов и приветствий. Иногда он возвращался через несколько минут, а иногда управляющий предлагал ему виски и приглашал остаться на ужин.
Как правило, управляющие обладали прекрасными манерами. Но однажды управляющий начал бранить Саю Джона, обвиняя его в том, что он забыл что-то из заказанного.
- Убери отсюда своё ухмыляющееся лицо, - кричал англичанин. - Увидимся в аду, Джонни-китаец.
В то время Раджкумар плохо понимал по-английски, но злость и презрение в голосе управляющего ни с чем невозможно было спутать. На мгновение Раджкумар увидел Саю Джона глазами управляющего: низкорослый, странно и беспорядочно одетый в плохо сидящие европейские вещи, его полноту подчеркивали залатанные парусиновые штаны, складками обрамлявшие лодыжки, и истертый пробковый шлем, едва держащийся на голове.
Раджкумар служил Сае Джону три года и стал его советчиком и помощником во всём. Он почувствовал, как вскипает от такого поведения управляющего, и побежал через поляну к таи, намереваясь залезть по лестнице, чтобы противостоять управляющему на веранде.
Но в тот самый миг Сая Джон поспешил вниз с мрачным лицом.
- Саяджи! Мне подняться...?
- Куда?
- В таи. Чтобы показать этому мерзавцу...
- Не глупи, Раджкумар. Найди себе какое-нибудь полезное занятие, - раздраженно фыркнув, Сая Джон повернулся к Раджкумару спиной.
Они остановились на ночь у хсин-оука, лидера оо-си. Хижины, где жили лесорубы, стояли позади таи, размещенные таким образом, чтобы не заслонять управляющему вид. Это были маленькие, установленные на сваи строения, состоящие из одной или двух комнат, с похожей на балкон площадкой спереди. Оо-си строили хижины собственноручно и, живя в лагере, старательно за ними следили, ежедневно латая прорехи в бамбуковых ширмах, подновляя тростник на крыше и устраивая святилища своих богов. Они часто сажали вокруг хижин небольшие огороды за аккуратными заборчиками, чтобы разнообразить присылаемые с равнин сухие пайки. Некоторые держали под столбами хижин кур или свиней, а другие перегораживали ближайшие ручьи, заполняя их рыбой.
В результате такого рачительного хозяйствования лагерь заготовщиков тика часто выглядел как меленькая горная деревушка с семейными домами, протянувшимися полукругом за домом старосты. Но это было обманчивое впечатление, потому что поселения являлись временными. Команде оо-си требовалась всего пара дней, чтобы построить лагерь лишь из лиан, только что нарезанного бамбука и плетеного тростника. В конце сезона лагерь оставляли джунглям, чтобы возвести его на следующий год в другом месте.
В каждом лагере был хсин-оук, занимающий самую большую хижину, обычно в ней и останавливались Сая Джон с Раджкумаром. Находясь в лагере, Сая Джон с Раджкумаром часто сидели на балконе хижины, провожая вечер. Сая Джон курил черуты и вспоминал о своей жизни в Малайе и Сингапуре и о покойной жене.
Тем вечером, когда управляющий накинулся на Саю Джона, Раджкумар долго не мог заснуть, уставившись на мерцающие в таи огни. Несмотря на предостережение Саи Джона, он не мог отделаться от вызванного поведением управляющего негодования.
Как раз перед тем, как заснуть, Раджкумар услышал, как кто-то прокрался на балкон. Это был Сая Джон, вооруженный коробком спичек и черутой. Раджкумар внезапно снова пробудился, таким же злым, как и вечером.
- Саяджи, - выпалил Раджкумар, - почему ты ничего не сказал, когда тот человек на тебя кричал? Я так разозлился, что хотел забраться в таи и преподать ему урок.
Сая Джон бросил взгляд через поляну на таи управляющего, где еще горел свет. Силуэт управляющего был четко виден на фоне тонких стен из тростника, он сидел в кресле и читал книгу.
- Нет причин злиться, Раджкумар. В таком месте только так и можно себя вести, даже еще и похуже. Что меня поражает, так это что большинство из них ведут себя не как этот.
- Почему, Саяджи?
- Подумай, какую они здесь ведут жизнь, эти молодые европейцы. В лучшем случае, им придется провести в джунглях два или три года, до того как они настолько ослабнут от малярии или лихорадки денге, что не смогут далеко удаляться от докторов и больниц. Компании прекрасно это известно, она знает, что через несколько лет эти люди преждевременно состарятся в возрасте двадцати одного года, и их поставят на должность чиновника в городе. Лишь только что прибыв, семнадцати- или восемнадцатилетние, они могут вести подобную жизнь, и за эти несколько лет компания должна извлечь из них всю возможную прибыль. И она бесконечно посылает этих молодых людей из лагеря в лагерь, почти не давая передышки. Взгляни на этого: мне сказали, что у него уже был тяжелый приступ лихорадки денге. Он не старше тебя, Раджкумар, ему, вероятно, восемнадцать или девятнадцать, и вот он - больной и одинокий, в тысячах миль от дома, окруженный людьми, чьи пристрастия он никогда не узнает, в гуще леса. Посмотри на него: вот он, читает книгу, без следа страха на лице.
- Но ты тоже далеко от дома, Саяджи, - сказал Раджкумар. - Как и я.
- Но мы не так далеко, как он. И сами по себе мы бы ни за что не пришли сюда, собирать дары этого леса. Взгляни на оо-си в лагере, взгляни на хсин-оука, лежащего на циновке, оглушенного опиумом, посмотри на их ложную гордость своими навыками управляться со слонами. Они считают, что поскольку их отцы и семьи работали со слонами, никто так не знает этих животных. Но пока не пришли европейцы, никто и не думал использовать слонов для валки леса. Слонов использовали только в пагодах и дворцах, для войн и церемоний. Именно европейцы поняли, что прирученные слоны могут работать на пользу человеку. Именно они изобрели всё, что ты видишь вокруг нас в лагере. Весь этот образ жизни - дело их рук. Именно они придумали способ умерщвлять деревья, как таскать бревна с помощью слонов и систему сплава вниз по течению. Каждая деталь структуры и размещения хижин, план таи, использование бамбуковых циновок и ротанга - их изобрели не оо-си со своей древней мудростью. Всё это появилось в уме таких людей, как сидящий в этом таи - мальчишек ненамного старше тебя.
Торговец ткнул пальцем в виднеющийся в таи силуэт.
- Видишь этого человека, Раджкумар? - сказал он. - От него ты можешь многому научиться. Как склонять природу на свою сторону, как сделать растущие из земли деревья полезными для человека, что может быть более восхитительным и вдохновляющим? Вот что я сказал бы мальчику, у которого впереди вся жизнь.
Раджкумар решил, что Сая Джон сейчас подумал не о нем, его луга-леи, а о Мэтью, отсутствующем сыне, и осознание этого внезапно его опечалило. Но боль длилась только мгновение, а когда она затихла, Раджкумар почувствовал себя намного сильнее и лучше подготовленным. В конце концов, он был здесь, в лагере, а Мэтью - в далеком Сингапуре.
Глава седьмая
В Ратнагири многие полагали, что король Тибо всегда первым узнавал, когда море требовало жертву. Он ежедневно проводил на балконе многие часы, всматриваясь в море через бинокль с золотой оправой. Рыбаки научились узнавать хорошо различимые двойные проблески на холме, словно знак поддержки. Люди говорили, что в Ратнагири не может ничего произойти, чтобы король не узнал об этом первым.
Но самого короля ни разу не видели с того дня, когда он проехал из бухты вместе с семьей. Королевские экипажи часто появлялись в городе, запряженные пегими лошадьми и с усатым кучером, но король никогда в них не выезжал, а если бы это и делал, что всё равно никто бы его не заметил. У королевской семьи было два гаари: открытая коляска и брогам с занавешенными окнами. Ходили слухи, что король иногда скрывается внутри брогана, но никто не был в этом уверен из-за тяжелых бархатных штор.
Принцесс, с другой стороны, видели в городе три или четыре раза в год, они ездили к пристани Мандви, в храм Бхагавати, или домой к тем английским чиновникам, которых им дозволено было посещать. Горожане их узнавали - Первую, Вторую, Третью и Четвертую принцессу (последняя родилась в Ратнагири, на второй год королевского изгнания).
В свои первые годы в Индии принцессы обычно одевались по-бирмански, в айнджи и хтамейны. Но по мере того, как шло время, их одежда изменилась. Однажды, никто точно не помнил когда, они появились в сари - не дорогих и роскошных, а в простых сари из зеленого и красного хлопка местного производства. Они начали укладывать и напомаживать волосы, как и школьницы в Ратнагири, выучились говорить на маратхи и хиндустани так же бегло, как любой горожанин, теперь они разговаривали по-бирмански лишь с родителями. В этих приятных девочках была какая-то прямота и простота. Когда они ехали по улицам, то не отводили взгляд. В их глазах был голод, любопытство, словно они стремились узнать, каково это - пройтись по базару Джинджинака, потолкаться в лавках и поторговаться за сари. Они сидели прямо и напряженно, впитывая впечатления и время от времени задавая вопросы кучеру. Чей это магазин? Какой сорт манго растет на том дереве? Что за рыба висит вон там, над прилавком?
Мохан Савант, кучер, был местным пареньком из обедневшей деревушки, лежащей вниз по течению реки. У него была куча родственников в городе, которые работали рикшами, кули и тонга-валлахами [11], все его знали.
Когда он появлялся на базаре, к нему подходили люди.
- Передай эти манго Второй принцессе. Они из нашего сада.
- Отдай малютке горсть сушеной гарцинии. Я видела, как девочка про нее спрашивает.
Глаза принцесс трогали каждого, на ком они останавливались. Девочки были совсем еще детьми, что они сделали, чтобы так жить? Почему им запрещают ходить в гости к местным, завести друзей среди детей-маратхи с хорошим образованием? Почему они вынуждены расти в компании одних лишь слуг?
Один или два раза в год королева выезжала вместе с дочерьми, с белым, словно маска, суровым и неподвижным лицом, с мертвенно-синюшными от черут губами. Люди собирались на улицах, чтобы поглазеть, как она проезжает, но она, казалось, никогда никого и ничего не замечала, сидя прямо, как палка, со строгим и застывшим лицом.
А еще была мисс Долли с длинными черными волосами и точеным лицом, прекрасная, как принцесса из сказки. С течением лет все остальные, кто сопровождал королевскую семью в Ратнагири, постепенно разъехались - горничные, родственники и придворные. Осталась только Долли.
***
Король знал, что о нем говорят жители Ратнагири, и хотя был озабочен приписываемой ему властью, но также и рад, и даже немного польщен. Некоторым образом он пытался исполнить тот долг, который возлагался на него этой ролью. Иногда женщины забирались на крыши, высоко поднимая новорожденных, в надежде привлечь воображаемое благословение его взгляда. На несколько минут король направлял бинокль на этих легковерных матерей. Это ведь такая мелочь, почему же не дать то, что он в состоянии дать?
Дело было еще и в том, что не всё, что о нем говорили, являлось неправдой. Например, то, что касалось моряков: каждый день, когда король на заре выходил на балкон, он видел, как по бухте вереницей проплывают квадратные белые паруса рыбацкого флота. Лодки назывались хори, катамараны с глубокой посадкой и единственной уключиной, из рыбацкой деревушки Карлы в устье реки. По вечерам, когда солнце становилось больше, клонясь к горизонту, король видел, как те же лодки галсами, против ветра, входили в бухту. Он никогда не считал лодки, которые подняли паруса утром, но каким-то образом всегда точно знал, сколько их. Однажды, когда катамараны находились далеко в море, он заметил, как на них надвигается внезапный шквал. В тот вечер, когда флот пробирался назад, он знал, что число не совпадает, одной лодки не хватает.
Король послал за Савантом, он знал, что рыбацкая деревушка находится неподалеку от деревни, где живет семья мальчика. Савант в то время еще не работал кучером, ему было четырнадцать, и он был конюхом, грумом.
- Савант, - сказал король, - на море был шторм, - он объяснил, что случилось.
Савант поспешил вниз по холму, и новости достигли рыбацкой деревни еще до того, как прибыли лодки. Так в Ратнагири зародилась легенда о бдительном короле.
С наблюдательного поста на своем балконе король обладал лучшем видом на море, чем кто-либо в округе, вполне естественно, что кой-какие вещи он видел прежде других. В бухте, неподалеку от пристани, стоял лодочный домик, крытый тростником сарай, примыкающий к складу. О нем рассказывали одну историю. Говорили, что однажды в Ратнагири приехал британский генерал, лорд Лейк, с отборными войсками, известными под названием Королевский батальон. Это произошло после долгой кампании, в результате которой были разгромлены некоторые местные правители. Его светлость находился в приподнятом настроении и однажды ночью, после длинного вечера развлечений, организовал для офицеров лодочную регату. Лодки реквизировали у местных рыбаков, и офицеры Королевского батальона поплыли через бухту в каноэ и челноках, яростно гребя и подбадриваемые криками солдат. Легенда гласила, что его светлость выиграл на целый корпус.
Впоследствии среди чиновников Ратнагири стало чем-то вроде традиции устраивать греблю через бухту. Другие индийские форпосты предлагали развлечения в виде охоты на кабанов или поло, в Ратнагири была только бухта. За многие годы лодочный домик обзавелся собственным маленьким пантеоном героев-гребцов и легендарных яхтсменов. Самым известным из них был мистер Гибб, заслуживший синий цвет в соревнованиях по гребле в Кембридже [12] и являвшийся окружным чиновником с высокой репутацией. Мистер Гибб был опытным гребцом, который мог провести свою длинную и узкую гоночную лодку через узкий и бурный выход из бухты в открытое море. Именно король наблюдал первое исполнение этого захватывающего трюка, именно от него об этом узнали в Ратнагири.
И именно от короля жители Ратнагири узнавали достоверные новости о приближающихся муссонах. Однажды утром каждый год он пробуждался и видел слабое, но совершенно определенное потемнение цвета той линии, которая делила его окно пополам. Это пятно на горизонте, тонкое, как сурьма на веке, быстро разрасталось в движущуюся стену дождя. Расположенный высоко на холме, Отрэм-хаус принимал на себя первые капли муссона, дождь стегал по балкону, просачиваясь под дверь и через щели в закрытых ставнями окнах, собирался в лужи глубиной в дюйм под кроватью короля.
- Савант! Дожди пришли. Быстро. Закрой ставни, принеси ведра и убери всё с пола.
За считанные минуты новость прилетала с холма вниз.
- Король видел дождь.
Начиналась суета, бабушки спешили убрать с солнца цукаты, а дети с радостными криками выбегали из дома.
Именно король был первым, кто видел, как в бухту направляются пароходы. В Ратнагири их приход и уход отмечал течение времени, как в других городах эту роль выполняли пушечные выстрелы и часовые башни. По утрам, когда ожидался пароход, народ большими группами собирался на пристани Мандви. Рыбацкие лодки выходили в бухту на заре с грузом сушеной рыбы. Торговцы приезжали в запряженных волами повозках, заполненными перцем и рисом.
Никто не ожидал парохода с большим нетерпением, чем король Тибо. Несмотря на предупреждения со стороны доктора, он был не в состоянии обуздать свою любовь к свинине. Поскольку ее невозможно было достать в Ратнагири, партии бекона и ветчины каждую неделю присылали ему из Бомбея, из Гоа приходила острая португальская колбаса чоризо с перцем чили.
Король по мере сил пытался бороться с этим нежелательным пристрастием. Он часто думал о своем далеком предке, бирманском короле Наратихапати, известном любителе свинины. За позорный побег из столицы перед лицом армии Хубилая Наратихапати навечно заслужил постыдное прозвище "Король, сбежавший от китайцев". Собственные жена и сын дали ему яд, покончивший с его жизнью. Любовь к свинине - плохое пристрастие для короля.
Король обычно замечал пароход, когда тот находился еще далеко в море, в часе или больше от пристани.
- Савант! Корабль!
Через несколько минут кучер уже был в экипаже на пути к пристани.
Коляска стала предвестником парохода. Людям больше не приходилось ждать на пристани целый день, появление брогама короля предупреждало о прибытии парохода. Таким образом обязанность отмечать дни постепенно перешла с пароходов на черный экипаж с плюмажем из павлиньих перьев, словно само время перешло под контроль Тибо. Невидимый на своем балконе, Тибо стал духом-покровителем города, снова стал королем.
***
В том году, когда Долли исполнилось пятнадцать, по побережью прокатилась вспышка чумы. Ратнагири досталось особенно тяжело. В крематории денно и нощно горели костры. Улицы опустели. Многие покинули город, другие заперлись в домах.
Отрэм-хаус располагался на приличном расстоянии от места эпидемии, достаточно далеко от основных населенных пунктов, и заражение его не затронуло. Но когда по округе распространился ужас, стало очевидным, что изоляция несет собственные опасности: Отрэм-хаус оказался отрезанным. В бунгало не было канализации и водопровода. Ночные горшки из туалетов нужно было выносить ежедневно, воду таскать наверх ведрами из ближайшего ручья. Но с началом эпидемии золотари перестали приходить, а перевернутые ведра лежали на кухне в ожидании кули.
Именно Долли обычно служила посредником между персоналом и королевской семьей. С годами на ее плечи легли многие обязанности по дому, как нечто само собой разумеющееся. Непросто было управляться с десятками людей, которые работали в доме - лаеями, грумами, садовниками, айями и поварами. Даже в лучшие времена Долли с трудом находила слуг и уговаривала их остаться. Проблема заключалась в том, что у них вечно не хватало денег для выплаты жалования. Король и королева распродали почти всё, что привезли из Мандалая, богатства исчезли, все, кроме нескольких памятных сувениров.
Теперь, когда город погрузился в тишину в вызванном болезнью страхе, Долли пришлось испытать, каково управлять домом без помощи. К концу первого дня туалеты издавали невыносимую вонь, бадьи с водой опустели, и нечем было помыться.
Осталось только с полдюжины слуг, живущих в поместье, среди них и Савант. Он быстро поднялся в должности от конюха до кучера, его невозмутимость и приветливость придавали ему солидный вид, несмотря на юность. Во времена испытаний именно он всё изменил.
В первую пару дней с помощью Саванта Долли смогла поддерживать запасы воды в покоях королевы. Но для короля воды не осталось, а туалетами скоро станет невозможно пользоваться.
- Погоди.
Савант нашел решение: если королева позволит слугам построить временный кров вокруг стен особняка, то они тоже окажутся в безопасности от эпидемии. Они вернутся, более того, всегда будут под рукой, чтобы выполнить работу. Больше не нужно будет отправлять посыльных туда и сюда, между особняком и городом, вызывая эту айю или того повара, больше не будет никаких разговоров о том, чтобы уйти с работы. Они станут самодостаточным маленьким поселением на вершине холма.
Долли стиснула его в благодарности.
- Моханбхай!
В первый раз за несколько дней она почувствовала, что снова может вздохнуть. До чего же он надежен, всегда готов предложить решение. Что бы они без него делали?
Но как теперь получить согласие королевы? Она вечно жаловалась, что особняк слишком мал и переполнен, прямо тюрьма. Что она скажет на перспективу, что весь персонал переедет сюда из города? Но времени оставалось мало. Долли вошла в дверь королевы.
- Мебия.
- Да?
Долли подняла голову от пола и села на пятки.
- Из-за болезни в городе слуги перестали приходить. Через пару дней они все сбегут в сельскую местность. В Ратнагири никого не останется. Скоро в доме не будет воды, а туалеты переполнятся. Нам придется самим выносить нечистоты с холма. Моханбхай предлагает позволить им построить несколько помещений на нашем участке, за стенами. Когда уйдут страхи, они тоже уедут. Это решит все проблемы.
Королева отвернулась от стоящей на коленях девушки и выглянула в окно. Она слишком устала иметь дело со слугами - мерзавцы, неблагодарные мерзавцы, как их еще можно назвать? Чем больше даешь, тем большего они требуют. Да, есть и приличные, как эта девушка, Долли. Что бы ты им не предложил, они всегда хотят чего-то еще - еще одежду, еще ожерелье. А что до остальных, поваров, золотарей и ай, почему их становиться всё труднее найти с каждым годом? Стоит только выйти наружу, и там будут тысячи людей - глазеющих, которым нечем больше заняться, как только шастать по улицам. Но когда доходит до поиска слуг, можно подумать, что мы живем в мире призраков.
А теперь, когда распространилась эта болезнь, все эти тысячи исчезнут. И что тогда? Желающих работать станет еще труднее найти, как белых слонов. Лучше пусть переедут, пока еще есть время. Девушка сказала правду: будет безопаснее, чтобы они жили на холме, подальше от города. Иначе они могут занести заразу в особняк. И еще одно преимущество перевешивает недостатки: их можно будет вызвать при необходимости в любое время, и ночью, и днем.
Королева снова повернулась к Долли.
- Я приняла решение. Пусть построят себе жилье на холме. Скажи Саванту, чтобы дал им знать, что могут приступить.
За несколько дней вокруг стен возникло поселение из лачуг и хибар. В ванных комнатах Отрэм-хауса потекла вода, туалеты снова стали чистыми. Жители деревушки каждый день благодарили королеву. Теперь пришла ее очередь стать божеством: за одну ночь она превратилась в духа-покровителя несчастных, воплощение Деви [13], которая спасла сотни людей от опустошительной чумы.
Спустя месяц эпидемия пошла на спад. Около особняка жили примерно пятьдесят семей. Они не выказывали никакого желания вернуться в старые дома на переполненных городских улицах, на холме под прохладным бризом было гораздо приятней. Долли обсудила этот вопрос с королевой, и они решили позволить поселенцам остаться.
- Что если будет еще одна эпидемия? - сказала королева. - И вообще, мы еще не уверены, кончилась ли она.
Принцессы обрадовались, что лачуги остались, раньше у них не было друзей такого же возраста, теперь их были десятки. Первой принцессе исполнилось восемь, а младшей три. Они проводили дни, бегая по участку с новыми друзьями, открывая новые игры. Когда им хотелось есть, они забегали в хибары друзей и просили чего-нибудь поесть, днем, когда слишком жарко было играть снаружи, девочки засыпали на земляных полах покрытых пальмовыми листьями хижин.
Четыре года спустя разразилась еще одна вспышка чумы. На холм переехали новые люди. Как и предсказывал Савант, хижины вокруг стен незаметно превратились в деревушку с кривыми улочками и лавками на углу. Жилища больше не состояли лишь из лачуг и хижин: один за одним стали появляться дома под черепичными крышами. Но в небольшом поселении не было ни канализации, ни других удобств. Когда менялся ветер, запах испражнений и нечистот врывался в Отрэм-хаус, поднимаясь от нужников на дальней стороне утеса.
Английский чиновник из администрации округа озаботился образованием принцесс и нанял для них английскую гувернантку. Только одна из принцесс выказала склонность к учебе - самая младшая. Они с Долли извлекли больше всех из пребывания гувернантки. Обе бегло заговорили по-английски, а Долли даже научилась писать акварелью. Но гувернантка осталась ненадолго. Ее настолько возмутили условия заточения королевской семьи, что она обратилась к местным представителям Британии. В конце концов ее отослали обратно в Англию.
Принцессы стали старше, как и их товарищи по играм. Иногда мальчики дергали девочек за косички и налетали на них, бегая по двору. Саванту выпала роль защитника и рыцаря. Он устремлялся в деревню, возвращаясь с синяками на лице и кровоточащей губой. Долли и принцессы окружали его в молчаливом благоговении, не задав ни единого вопроса, они знали, что Савант получил эти раны, когда их защищал.
Савант к тому времени превратился в высокого смуглого юношу с широкой грудью и постриженными черными усами. Теперь он служил не только кучером, но и привратником. Для этой цели ему выделили сторожку около ворот, где он мог поселиться. Комната была маленькой, с единственным окном и пружинной кроватью, единственным ее украшением служило изображение Будды - в знак того, что Савант обратился в эту религию под влиянием короля.
Обычно комната Саванта была запретным местом для девочек, но едва ли они могли остаться в стороне, когда он лежал там, страдая от полученных из-за них ран. Они находили способ проникнуть внутрь незамеченными, с тарелками еды и пакетами конфет.
Однажды в жаркий июльский полдень, войдя в комнату Саванта по каким-то домашним делам, Долли обнаружила его спящим на пружинной кровати. Он был нагим, за исключением белой набедренной повязки, хлопкового лангота, завязанного между ногами. Сев рядом, Долли рассматривала его поднимающуюся от дыхания грудь. Решив разбудить его, Долли потянулась к его плечу, но вместо этого рука оказалась на шее. Кожа Саванта была скользкой, с тонкой пленкой влаги. Долли пробежала пальцем к центру груди, по лужице пота, скопившейся в ложбинке, к спиральному завитку его пупка. Линия тонких волос прокрадывалась вниз, исчезая во влажным складках хлопкового лангота. Долли дотронулась до волосков кончиком пальца против направления роста, приподняв их. Савант пошевелился и открыл глаза. Долли ощутила на лице его пальцы, проводящие по контурам носа, приоткрывающие ее губы, скользящие по кончику языка, бегущие по изгибу подбородка к горлу. Когда он дошел до шеи, Долли остановила руку.
- Нет.
- Ты первая меня трогала.
Ей нечего было ответить. Она сидела молча, пока он распутывал застежки и завязки. У нее была маленькая, неразвитая грудь с изящными торчащими сосками. Его руки кучера покрывали колючие мозоли, и неровности ладоней сильно царапали мягкие груди. Долли положила руки на его бока и провела ими вниз по ребрам. На ее виске болталась одна прядь, и капельки пота стекали по кудряшке, медленно капая с ее кончика на губы.
- Долли, ты самая прекрасная девушка в мире.
Ни один из них не знал, что делать. Казалось немыслимым, что их части тела были созданы, чтобы соответствовать друг другу. Их тела скользили, терлись друг о друга и царапались. И вдруг она почувствовала, как между ног разгорается пламя боли, и громко вскрикнула.
Савант распутал хлопковый лангот и вытер им кровь, промокая ее с бедер. Другим концов ткани Долли стерла красные пятна с его члена. Савант вытер ей лобок. Они снова сели на пятки лицом друг к другу, колени между колен. Он накрыл переплетенные ноги мокрой белой тканью - яркая кровь с матовыми пятнами семени. Оба смотрели на ткань в молчаливом изумлении - это сделали они, эта ткань стала знаменем их союза.
Долли вернулась на следующий и день и еще много дней после. Она спала в гардеробной на верхнем этаже. В соседней комнате ночевала Первая принцесса. Около кровати Долли находилось окно, а снаружи, только протяни руку, стояло манговое дерево. Долли выскальзывала по ночам и забиралась обратно на заре.
Однажды днем они спали в комнате Саванта, истекая потом на отсыревшей пружинной кровати. Вдруг комната наполнилась криком, и они разом пробудились. Рядом стояла Первая принцесса со сверкающими глазами, руки в боки. В гневе она превратилась из двенадцатилетней девочки в женщину.
- Я догадывалась, а теперь знаю.
Она приказала Долли одеться и уйти.
- Если я хоть раз увижу вас вместе, то пойду к ее величеству. Вы слуги. Вас выкинут вон.
Савант как был голым, упал на колени, сжимая руки.
- Принцесса, это была ошибка, ошибка. Моя семья от меня зависит. Откройте свое сердце, принцесса. Это была ошибка. Больше никогда.
С того дня куда бы они не пошли, за ними неизменно наблюдала Первая принцесса. Она сказала королеве, что видела забирающегося на манговое дерево грабителя. Дерево спилили, а на окна установили решетки.
***
Решили, что вместе с грузом свинины для короля в Отрэм-хаус будут доставлять бомбейские газеты. Первая посылка принесла сообщения о предмете чрезвычайно интересном: повествование о европейском туре сиамского короля Чулалонгкорна. Впервые азиатский монарх посещал Европу с государственном визитом. Поездка длилась несколько недель, и всё это время для короля Тибо не существовало других событий.
В Лондоне король Чулалонгкорн остановился в Букингемском дворце. Его пригласил в Австрию король Франц-Иосиф, в Копенгагене он подружился с датским королем, в Париже его чествовал президент Франции. В Германии кайзер Вильгельм стоял на станции, пока не появился поезд. Король Тибо снова и снова перечитывает эти статьи, пока не выучил наизусть.
Еще не так давно прапрадед Тибо, Алаунпайя, и дед, Баджидо, вторглись в Сиам, сокрушили его армии, сместили правителей и разграбили Аютайю, главный город. Впоследствии из числа побежденной знати выбрали нового правителя, а новой столицей страны стал Бангкок. Это из-за королей Бирмы, предков Тибо, из-за династии Конбаун сейчас в Сиаме правила нынешняя династия и этот король.
- Когда наш предок, великий Алаунпайя, вторгся в Сиам, - однажды сказал Тибо дочерям, - он послал письмо королю Аютайи. В архивах дворца хранилась копия. Вот что там говорилось: "Нет соперников нашей славе и нашей карме, поместить вас рядом - все равно что сравнить воды, на которых возлежит Вишну, с одним глотком, солнце со светлячком, божественную гамадриаду на небесах с земляным червяком, Датаратту, короля Хамсы, с навозным жуком". Вот что сказал наш предок о короле Сиама. А теперь он спит в Букингемском дворце, а мы валяемся в навозной куче.
Трудно было отрицать правдивость этих слов. С годами Отрэм-хаус стал всё больше похож на окружающие трущобы. С крыши отлетала черепица, которую так и не заменяли. Со стен отваливалась штукатурка, обнажая большие куски кирпичной кладки. Ветки фикуса пускали корни в трещинах и быстро прорастали молодой порослью. С пола наверх ползла плесень, пока стены не стали выглядеть словно задрапированными черным бархатом. Запустение стало символом сопротивления королевы.
- Ответственность за содержание дома лежит не на нас, - говорила она. - Они решили сделать дом нашей тюрьмой, так пусть и присматривают за ним.
Вновь прибывшие администраторы округа иногда толковали о том, чтобы снести деревушку и отправить слуг обратно в город. Королева смеялась: до чего же слепы эти люди в своем высокомерии, чтобы вообразить, что на земле, подобной Индии, можно держать семью в заточении, изолированной на холме. Да сама земля восстает против этого!
Редкие гости, которым дозволялось посещать дом, были шокированы видом деревни, запахом мусора и экскрементов, густыми клубами дыма, висящими в воздухе. Часто они выходили из экипажей с выражением изумления на лицах, не в состоянии поверить, что резиденция последнего бирманского короля стала центром трущоб.
Королева приветствовала их с гордой улыбкой, не раздвигая губ. Да, оглянитесь, посмотрите, как мы живем. Да, мы, которые правили богатейшей землей в Азии, теперь опустились до подобного. Вот что они с нами сделали, вот что они сделают со всей Бирмой. Они забрали наше королевство, обещая дороги, железнодорожные пути и порты, но помяните мои слова, всё закончится именно так. Через несколько десятилетий богатство исчезнет - все драгоценные камни, древесина и нефть - и тогда они тоже уйдут. В нашей золотой Бирме, где никто никогда не голодал, никто не был слишком беден, чтобы не обучиться грамоте, останутся только разрушения и невежество, голод и отчаяние. Нас заточили в тюрьму первыми во имя их прогресса, за нами последуют миллионы. Вот что ожидает всех нас, вот как все мы закончим - как пленники, в городе трущоб, рожденном чумой. Через сотни лет вы прочтете обвинительный приговор европейской жадности в разнице между королевством Сиам и нашей порабощенной страной
Глава восьмая
Сая Джон плавал не только по Иравади. Его работа часто приводила его еще дальше на восток, вниз по реке Ситаун и на Шанские холмы. В дне пути вглубь страны от речного города Пьинмана стояла деревня под названием Хвай Зеди. Много лет назад, когда тиковые компании только начали исследовать эти леса, Хвай Зеди сама была временным лагерем заготовщиков тика, как любой другой. Но со временем ежегодные лагеря мигрировали всё выше и выше по склонам, так что снабжать их припасами стало чрезвычайно сложно. В свое время, из-за преимущества своего положения у подножия холма, где горы переходили в равнину, Хвай Зеди превратилась в нечто вроде узловой точки на пути к холмам. Многие лесорубы и погонщики слонов, который отправились для компании в этот прежде малонаселенный регион, решили осесть в этой деревне и окрестностях.
Лишь немногие живущие в Хвай Зеди оо-си, пе-си и пакьейки были бирманцами. Некоторые были каренами, некоторые - из народности кая, некоторые - па-о, были падаунги, каду-кананы, несколько семей даже из индийских махаутов, погонщики слонов приехали из Корапута в восточных Гатах [14]. Обитатели деревни держались замкнуто и имели мало общего с жителями равнин. Хвай Зеди была полностью автономным местом, частью нового жизненного цикла, который возник благодаря тику.
Деревня стояла чуть выше песчаной отмели, где изгибалась широкая излучина чаунга. Ручей был здесь мелким, тек тонким слоем по галечному дну, и большую часть года вода поднималась не выше, чем до колена, идеальная глубина для деревенских ребятишек, которые целый день бегали по ней с маленькими луками. В ручье было полно легкой добычи - серебристой рыбы, шныряющей в заводях и оглушенной внезапной переменой в скорости течения. В Хвай Зеди жили главным образом женщины: большую часть года все способные работать мужчины в возрасте от двенадцати лет отправлялись в один из тиковых лагерей вверх по склонам гор.
Поселение обрамляли огромные стройные деревья, растущие так густо, что выглядели стеной из листвы. За стеной скрывались стаи длиннохвостых попугаев и обезьян - лангуров с белыми мордочками и макак-резусов со шкурой медного цвета. Даже обычных бытовых звуков из деревни - скрежета черпака из кокосовой скорлупы о металлический котел, скрипа колеса детской игрушки - оказывалось достаточно, чтобы в пестрой тени распространился сигнал тревоги: обезьяны разбегались врассыпную, а птицы поднимались с верхушек деревьев колышущейся массой, как сдутый ветром листок.
Жилища в Хвай Зеди отличались от хижин в тиковых лагерях лишь высотой и размером, по форме и внешнему виду он были такими же и построены их тех же материалов - плетеного бамбука и тростника, все похожим образом воздвигнуты над землей на тиковый столбах по плечи высотой. Лишь несколько строений выделялись из окружающей зелени - деревянный мост, пагода с белыми стенами и церковь с крышей из бамбука, увенчанная крашенным тиковым крестом. Последним зданием пользовались не многие жители Хвай Зеди, в большинстве своем карены и каи, которых обратил американский миссионер-баптист, преподобный Адонирам Джадсон.
Проезжая через Хвай Зеди, Сая Джон обычно останавливался у пожилой вдовы бывшего хсин-оука, кая-христианина, которая держала магазинчик на увитом лианами балконе своего таи. У женщины был сын Дох Сай, ставший лучшим другом Раджкумара.
Дох Сай был долговязым застенчивым юношей с широким плоским лицом и коротким, как черута, носом, на пару лет старше Раджкумара. Когда Раджкумар встретился с ним в первый раз, его наняли в качестве син-пакьейка, помощника пакьейка, который управлялся с цепями: эти люди накидывали на слонов сбрую и тащили бревна. Дох Сай был еще слишком юн и неопытен, чтобы позволить ему крепить сбрую самостоятельно, его работа заключалась в том, чтобы держать тяжелые цепи для босса. Но Дох Сай был трудолюбивым и старательным работником, и когда Раджкумар с Саей Джоном вернулись в следующий раз, они обнаружили, что он уже стал пакьейком. Годом спустя он уже работал в качестве пе-си - наездника в отряде, который занимался расчисткой ручьев.
В лагере Раджкумар держался поблизости от Дох Сая, следуя за ним по пятам, стараясь оказаться полезным, разжигая костер или вскипятив котелок воды. От Дох Сая Раджкумар научился готовить чай, как это делали оо-си - крепкий, горький и кислый, сначала котелок до половины наполнялся листьями, а потом добавлялись всё новые порции. По вечерам он помогал Дох Саю плести тростниковые циновки для стен, а по ночам сидел на лестнице его хижины, жуя бетель и прислушиваясь к разговору, который вели оо-си. По ночам за слонами не нужно было присматривать, их стреноживали цепью и отпускали на вольный выпас в окружающие джунгли.
В лагере люди чувствовали себя одинокими, и Дох Сай часто рассказывал о своей возлюбленной Но Да, девушке-подростке, стройной и цветущей, одетой в белую тунику с бахромой и домотканую лонджи. Они должны были пожениться, как только Дох Сай станет оо-си.
- А что насчет тебя? - спрашивал Дох Сай. - Ты думаешь о какой-нибудь девушке?
Раджкумар обычно просто пожимал плечами, но однажды Дох Сай настоял, и Раджкумар кивнул.
- Кто она?
- Ее зовут Долли.
Раджкумар впервые заговорил о ней, прошло уже так много времени, что он с трудом мог вспомнить, как она выглядела. Она была лишь ребенком, но тронула его как никто другой. Он видел, как проступает в ее затуманенных страхом, широко открытых глазах его собственное "я", выходит наружу и прорастает сквозь кожу.
- Где она живет?
- Наверное, в Индии. Я точно не знаю.
Дох Сай почесал подбородок.
- Однажды тебе придется отправиться на ее поиски.
Раджкумар засмеялся:
- Это очень далеко.
- Но тебе придется туда поехать. Другого пути нет.
***
От Дох Сая Раджкумар узнал, как много обличий может принимать смерть, забирая жизни оо-си: гадюка Расселла, выбившееся из общего потока бревно, нападение дикого буйвола. Но больше всего Дох Сай опасался не этих хорошо узнаваемых инкарнаций смерти, а скорее самую мстительную из них. Антракса [15], самой смертоносной слоновьей болезни.
Антракс был обычным делом в лесах центральной Бирмы, и эпидемии сложно было предотвратить. Болезнь могла пребывать в спячке в траве до тридцати лет. Дорога или тропа, спокойная с виду и считающаяся безопасной после того, как многие годы ее не использовали, могла внезапной оказаться дорогой смерти. Самые заразные формы антракса могли убить слона за несколько часов. Гигантское животное высотой в пятнадцать футов в сумерках мирно паслось, а на заре уже погибало. За несколько дней можно было потерять всё рабочее стадо из сотни слонов. Взрослые слоны стоили много тысяч рупий, и цена эпидемии становилась такой, что сказывалась на Лондонской фондовой бирже. Не многие страховщики решались сыграть против подобной болезни.
Слово антракс имеет то же происхождение, что и антрацит, разновидность угля. Когда антракс поражает тело человека, сперва он проявляется в маленьких язвочках, похожих на угри. Эти воспаления растут, в их центре становятся видны маленькие черные точки, микроскопические гнойнички угольного цвета, отсюда и название болезни. Когда антракс высыпает на боку слона, раны развиваются с молниеносной быстротой. Сначала язвы появляются на задней части слоновьего корпуса, они размером с человеческий кулак, буро-красного цвета. Они быстро раздуваются и у самцов переходят на пенис.
На заду слона нарывов бывает больше всего, и по мере роста они запечатывают анус животного. Слоны поглощают огромное количество пищи и постоянно опорожняют желудок. Работа их пищеварительной системы не прекращается и во время болезни, кишечник продолжает производить навоз и после того, как закрывается путь к его выходу, и вся масса фекалий давит на закрытый анальный проход.
- Боль настолько ужасна, - объяснил Дох Сай, - что больной слон бросается на всё, что попадается на пути. Он выдирает с корнем деревья и сносит стены. Прирученное животное становится обезумевшим убийцей, нежные детеныши нападают на матерей.
Когда разразилась эпидемия, они вместе находились в лагере. Сая Джон с Раджкумаром остановились, как обычно, у местного хсин-оука - низкорослого сутулого человека с длинными тонкими усами. Поздно вечером появился Дох Сай и рассказал хсин-оуку, что не хватает одного оо-си, решили, что его убил собственный слон.
Хсин-оук не понимал, как такое могло случиться: Оо-си заботился об этом слоне уже пятнадцать лет, и раньше не причинял проблем. Но незадолго до смерти оо-си отвел слона в сторону от стада и привязал к дереву. Теперь слон стоял на страже тела хозяина, и никто не осмеливался приблизиться. Что слон, что оо-си повели себя необычным образом. Что пошло не так? Сая Джон и Раджкумар решили пойти с ними.
Так вышло, что управляющий лагерем был на пару дней в отъезде, остановившись в помещениях компании в Проме. В его отсутствие в лагере не осталось огнестрельного оружия. Оо-си были вооружены лишь горящими факелами и своим привычным оружием - пиками и да.
Раджкумар услышал слона издали. Звук стал громче по мере приближения. Раньше Раджкумар часто удивлялся, какие разные звуки может производить слон: он может трубить и визжать, громко выпускать газы и ломать ветки и подлесок. Но сейчас слышалось нечто иное, чем обычный гам добывающего корм слона - среди привычных звуков проскакивали нотки боли.
Они прибыли на место и обнаружили, что слон расчистил вокруг себя большое пространство, смяв всё в пределах досягаемости. Мертвый оо-си лежал под деревом, заляпанный кровью, всего в паре ярдов от привязанных цепью ног.
Сая Джон с Раджкумаром наблюдали издали, пока хсин-оук со своей командой ходили кругами вокруг разгневанного животного, пытаясь определить, что случилось. Потом хсин-оук вскрикнул и поднял руку, указав на зад слона. В тусклом свете факела Раджкумар разглядел там вздутия ярко-красного цвета.
Хсин-оук со своими людьми немедленно развернулись и нырнули в лес, устремившись обратно тем же путем, что и пришли.
- Саяджи, что это? Почему они бегут?
Сая Джон торопился через подлесок, пытаясь держать факелы оо-си в поле зрения.
- Из-за антракса, Раджкумар, - бросил Сая Джон через плечо, сбив дыхание.
- Из-за чего?
- Из-за антракса.
- Но Сая, почему они не попытались вытащить тело?
- Никто теперь не приблизится к животному из страха заразиться, - объяснил Сая Джон. - В любом случае, теперь есть и более срочные дела.
- Более срочные дела, чем спасение тела товарища?
- И гораздо. Они могут потерять всё - животных, работу, средства к существованию. Мертвец отдал жизнь, пытаясь помешать слону заразить остальных. Ради его памяти они обязаны увести стадо подальше от беды.
Раджкумар видел много эпидемий - тиф, оспу, холеру. Он даже выжил во время одной из них, которая убила всю семью. Для него болезнь скорее была вызовом, чем опасностью, угрозой, с которой предстояло жить день ото дня. Он не мог поверить, что оо-си с такой легкостью бросили труп товарища.
Раджкумар засмеялся.
- Они побежали, как будто за ними гонится тигр.
На это Сая Джон, обычно такой спокойный и уравновешенный, обернулся к нему в гневе.
- Осторожней, Раджкумар, - медленно проговорил он.
- Антракс - это чума, которую Господь наслал на нас, чтобы усмирить гордость.
Его голос стал медленным и тихим, как всегда, когда он цитировал Библию:
- И сказал Господь Моисею: скажи Аарону: простри жезл твой и ударь в персть земную, и сделается персть мошками по всей земле Египетской [16].
Раджкумар понял из этих слов только некоторые, но тона Саи Джона было достаточно, чтобы заставить его замолчать.
Они вернулись обратно в лагерь и обнаружили, что он опустел. Дох Сай и другие ушли со спасенным стадом. Остался только хсин-оук, дожидаться управляющего. Сая Джон решил тоже остаться, чтобы составить ему компанию.
Рано утром на следующий день они вернулись на место происшествия. Зараженный слон теперь вел себя тише, оглушенный болью и ослабленный борьбой с болезнью. Вздутия стали размером с ананас, а кожа на заду слона начала растрескиваться и расслаиваться. По мере того, как тянулись часы, нарывы выросли еще больше, а трещины углублялись. Вскоре из язв потек белый гной. Через короткое время зад животного стал мокрым от выделений. Струйки кровавого гноя потекли к земле. Почва под ногами слона превратилась в вязкую грязь, покрытую кровью и гноем. Раджкумар больше не в состоянии был на это смотреть. Он согнулся пополам, подтянув лонджи, и его вырвало.
- Если это зрелище произвело на тебя такой эффект, Раджкумар, - сказал Сая Джон, - подумай, что оно должно значить для оо-си, которые наблюдают, как подобным образом умирают их слоны. Эти люди заботятся о животных как о собственных родственниках. Но когда антракс достигает этой стадии, оо-си не могут сделать ничего, лишь смотреть, как огромные горы плоти исчезают у них на глазах.
Вскоре после полудня зараженный слон умер, а потом хсин-оук со своими людьми вытащили тело товарища. Сая Джон с Раджкумаром смотрели издалека, как скорчившееся тело несли в лагерь.
- Они взяли пепла из печи и предстали пред лице фараона, - тихо произнес Сая Джон, едва дыша. - Моисей бросил его к небу, и сделалось воспаление с нарывами на людях и на скоте. И не могли волхвы устоять пред Моисеем по причине воспаления, потому что воспаление было на волхвах и на всех Египтянах [17].
***
Раджкумар жаждал наконец-то уехать из лагеря, устав от событий последних нескольких дней. Но Сая Джон оставался глух к его просьбам. Хсин-оук - его старый друг, сказал он, и он составит ему компанию на то время, пока не похоронят мертвого оо-си и не закончится беспорядок.
Обычно в таких случаях похороны устраивали сразу после получения тела. Но из-за отсутствия управляющего возникло непредвиденное препятствие. По традиции, умерший освобождался от всех земных обязательств после подписания специальной бумаги. Никто не соблюдал этот ритуал строже, чем оо-си, которые ежедневно рисковали жизнью. Нужно было выпустить бумагу, освобождающую мертвеца от обязательств, и лишь управляющий, как его наниматель, мог ее подписать. К управляющему послали гонца, ожидалось, что он прибудет на следующий день с подписанной бумагой. Осталось переждать лишь одну ночь.
К закату лагерь опустел. Раджкумар с Саей Джоном были среди немногих оставшихся. Раджкумар долгое время лежал без сна на балконе хсин-оука. В центре поляны лагеря ярко светился таи. Луга-леи управляющего зажег лампы, и в темноте джунгли зловеще нависали над пустым таи.
Поздно ночью Сая Джон вышел на балкон, чтобы выкурить черуту.
- Сая, хсин-оуку и правда нужно столько ждать до похорон? - спросил Раджкумар с ноткой раздражения. - Что плохого случится, если похоронить тело сегодня и оставить подписание бумаги на потом?
Сая Джон затянулся черутой, чей кончик отбрасывал красные отблески на стекла его очков. Он молчал так долго, что Раджкумар начал думать, что не получит ответа. Но когда Раджкумар уже был готов повторить вопрос, Сая Джон заговорил.
***
Однажды я был в лагере, рассказывал он, когда случилось несчастье и погиб оо-си. Этот лагерь находился недалеко отсюда, самое большее в двух днях пути, и стадо находилось под присмотром того же самого хсин-оука. Несчастный случай произошел в самое оживленное время года, в конце сезона дождей. Сезонные работы заканчивались. Осталось лишь несколько штабелей, когда на берегу чаунга очень длинное бревно легло криво, перегородив канал, по которому в ручей спускали бревна из штабелей. Бревно заклинило между двумя пнями, и вся работа встала: невозможно было прикатить другие бревна, не вытащив это.
Управляющий тем лагерем был молодым человеком лет девятнадцати или двадцати, по имени, если я правильно помню, Маккэй, Маккэй-такин, как его называли. Он жил в Бирме всего два года и первый сезон управлял лагерем самостоятельно. Сезон выдался долгим и тяжелым, дожди шли несколько месяцев. Маккэй-такин гордился возложенной на него ответственностью и тоже усиленно трудился, проведя весь сезон муссонов в лагере, не давая себе передышки, ни разу не уехав даже на выходные. Он выдержал несколько серьезных приступов лихорадки. Припадки так его истощили, что в некоторые дни он не в состоянии был выбраться из таи. Когда сезон подходил к концу, его ждал месяц отдыха в прохладном комфорте холмов Мемьо. Компания сообщила, что он может уехать, как только находящаяся под его ответственностью территория будет очищена от всех бревен, помеченных на вырубку. С приближением дня отъезда Маккэй-такин становился всё более неугомонным, всё сильнее и сильнее подгонял работников. Они почти закончили, когда произошло несчастье.
Затор в канале произошел около девяти утра - в то время дня, когда работа уже подходила к концу. Хсин-оук находился рядом и незамедлительно послал туда пакьейков, чтобы прикрепить к бревну цепи и оттащить его. Но бревно застряло под таким неудобным углом, что цепи не удалось толком закрепить. Хсин-оук сначала попытался сдвинуть его одним сильным рывком, а когда попытка не увенчалась успехом, привел двух самых надежных слонов. Но все попытки были тщетными: бревно не двигалось. Наконец, Маккэй-такин в нетерпении приказал хсин-оуку послать слона вниз по склону, чтобы выдернуть застрявшее бревно.
Склон был очень крутым, много месяцев по нему тащили огромные бревна, и его поверхность превратилась в пыль. Хсин-оук знал, что для оо-си крайне опасно вести слона по такой нетвердой поверхности. Но Маккэй-такин совершенно потерял терпение и, будучи главным, настоял. Против собственной воли хсин-оук вызвал одного из своих людей, молодого оо-си, собственного племянника, сына сестры. Опасность задания была очевидной, и хсин-оук понимал, что ни один из его людей не подчинится приказу идти вниз по склону. Другое дело племянник.
- Спускайся, - велел хсин-оук, - но будь осторожен, и если что - сразу возвращайся обратно.
Первая часть операции прошла успешно, но как только бревно высвободилось, молодой оо-си потерял равновесие и упал точно на пути катящегося двухтонного бревна. Случилось неизбежное - его раздавило. Когда его нашли, на теле не оказалось ни царапины, но каждая кость была расплющена, превратилась в пыль.
Молодого оо-си любили и сверстники, и слониха, нежное и доброе животное по имени Шве Доук. Ее воспитали в патрульном стаде компании, и оо-си уже несколько лет за ней присматривал.
Те, кто хорошо знают слонов, утверждают, что могут различить в них малейшие признаки эмоций - гнева, удовольствия, ревности, печали. Шве Доук была безутешна от потери погонщика. Не меньше горевал и хсин-оук, раздавленный чувством вины.
Но самое худшее было еще впереди. В тот вечер, после того. как тело подготовили к похоронам, хсин-оук принес соответствующую бумагу Маккэй-такину и попросил ее подписать.
Но в это время Маккэй-такин был не в том настроении. Он опустошил бутылку виски, и вернулась лихорадка. Просьбы хсин-оука не произвели на него впечатления. Он больше не был в состоянии понять, о чем его просят.
Хсин-оук тщетно объяснял, что погребение нельзя отложить, что нельзя хранить тело, что человек должен получить освобождение от обязательств перед последними обрядами. Он просил, он умолял, в отчаянии даже пытался взобраться по лестнице и силой ворваться в таи. Но Маккэй-такин увидел его появление и шагнул наружу со стаканом в одной руке и заряженной охотничьей винтовкой в другой. Разрядив один ствол в воздух, он прокричал:
- Бога ради, ты не мог бы оставить меня в покое хотя бы на одну ночь?
Хсин-оук сдался и решил устроить похороны. Тело погибшего похоронили, когда сгустилась темнота.
Я провел ту ночь, как обычно, в хижине хсин-оука. Мы немного перекусили, а потом я вышел покурить. Обычно лагерь в это время суток полон людей и суеты: из кухни доносится звон жестяных тарелок и металлических кастрюль, повсюду темноту пронзают горящие огоньки черут, когда оо-си сидят около хижин, наслаждаясь последней черутой этого дня и пережевывая последнюю порцию бетеля. Но я с изумлением увидел, что вокруг никого, я не слышал ничего кроме кваканья лягушек, уханья сов и стрекотания мошкары. Отсутствовал и самый привычный и ободряющий звук - позвякивание слоновьих колокольчиков. Очевидно, как только могилу умершего накрыла земля, остальные оо-си сбежали из лагеря вместе со слонами.
Поблизости от лагеря остался только один слон - Шве Доук, животное погибшего. После происшествия заботу о слоне взял на себя хсин-оук. Слониха стала беспокойной и нервничает, сказал он, поскольку часто машет ушами и вытягивает хобот. Это было вполне ожидаемо и обычным явлением для слона, животного, имеющего склонность к привычным и рутинным действиям. Бунт из-за отсутствия знакомого погонщика устраивали даже самые спокойные слоны, причем иногда вели себя очень опасным образом.
По этой причине хсин-оук решил этой ночью не отпускать Шве Доук на вольный выпас, как обычно поступали. Вместо этого он отвел слона на поляну примерно в полумиле от лагеря и снабдил его грудой сочных веток. Потом он тщательно привязал животное к двум огромным деревьям, которые невозможно было сдвинуть. Чтобы быть вдвойне уверенным, что слон не отвяжется, он воспользовался не легкими путами, которыми слонов стреноживали на ночь, а тяжелыми железными цепями, используемыми для транспортировки бревен. Это мера предосторожности, сказал он.
- Против чего? - спросил я. К тому времени его глаза уже затуманились от опиума. Он бросил на меня косой взгляд и тихим, запинающимся голосом ответил:
- Просто предосторожность.
К тому времени в лагере остались только мы с хсин-оуком и, конечно же, Маккэй-такин в своем таи. Таи был ярко освещен, лампы сияли во всех окнах, он казался очень высоким на своих тиковых столбах. Хижина хсин-оука по сравнению с таи была такой маленькой и находилась ближе к земле, так что стоя на площадке, я задирал голову, чтобы посмотреть в залитые светом окна Маккэй-такина. Пока я сидел, уставившись в них, из освещенного окна донесся низкий трубный звук. Он был похож на звук кларнета, инструмента, на котором иногда играл такин, чтобы скоротать вечер. Как же странно было услышать эту заунывную, меланхоличную мелодию, исходящую из сияющих окон, ноты висели в воздухе, пока их не заглушил ночной шум джунглей. Именно так, подумал я, должен выглядеть огромный лайнер для сидящего на веслах в выдолбленном из пальмы каноэ, когда он проходит в ночи мимо, оставляя после себя звуки из бальной залы.
Днем не сильно лило, но с приближением вечера на небе стали собираться тучи, и к тому времени, как я задул лампу и расстелил циновку, не было видно ни единой звезды. Вскоре разразилась буря. Дождь лился потоками, по долинам прокатывался гром, отражаясь эхом от склонов. Я спал уже час или два, когда меня разбудили струи воды, просачивающиеся через бамбуковую крышу. Я встал, чтобы передвинуть циновку в сухой угол хижины, и случайно бросил взгляд на лагерь. Внезапно из темноты проступил таи, освещенный разрядом молнии, лампы в нем давно погасли.
Я почти спал, но сквозь стук дождя расслышал еле заметный звук, далекое позвякивание. Звук шел издалека, но неизменно приближался, и когда стал ближе, я безошибочно узнал звон слоновьего колокольчика. Вскоре в едва уловимой дрожи бамбуковых балок хижины я ощутил тяжелую и быструю поступь животного.
- Слышишь? - прошептал я хсин-оуку. - Что это?
- Слониха, Шве Доук.
Оо-си узнает слона по звуку колокольчика, именно так он находит животное каждое утро после выпаса в джунглях. Чтобы справиться с этим, оо-си должен различать колокольчики всех животных в стаде, он должен, если появится необходимость, определить местонахождение всех слонов лишь прислушиваясь к звону. Я гостил у опытного и умелого хсин-оука. Не было ни малейшей вероятности, что он спутал, кому принадлежит приближающийся колокольчик.
- Может, - предположил я, - Шве Доук запаниковала из-за грозы, может, она смогла разорвать путы.
- Если она разорвала путы, - ответил хсин-оук, - то цепи должны до сих пор болтаться на ее ногах, - он помолчал, чтобы прислушаться. - Но я не слышу цепей. Нет. Ее освободила рука человека.
- Но чья это могла быть рука? - спросил я.
Он оборвал меня, подняв руку. Теперь колокольчик находился совсем близко, и хижина дрожала под поступью слона.
Я начал двигаться к лестнице, но хсин-оук втащил меня обратно.
- Нет, - сказал он. - Оставайся здесь.
В следующее мгновение небо расколола молния. В этой вспышке бледного света я увидел прямо перед собой Шве Доук, двигающуюся в сторону таи, она низко наклонила голову и задрала вверх хобот.
Я вскочил на ноги и выкрикнул предупреждение:
- Такин, Маккэй-такин!...
Маккэй-такин уже услышал колокольчик и вибрации от приближающегося слона. В одном из окон таи мелькнул свет, и юноша показался на веранде - голый, с лампой в одной руке и винтовкой в другой.
В десяти футах от таи Шве Доук застыла. Она опустила голову, словно исследовала строение. Она была старой слонихой с навыками животного из патрулирующего стада. Такие слоны владеют искусством разрушения. Им хватает одного взгляда, чтобы оценить размер выросшей из-за застрявшего бревна плотины и выбрать место для приложения усилий.
Маккэй-такин выстрелил в то мгновение, когда Шве Доук пошла в атаку. Он была уже так близко, что он не мог промахнуться и попал ей точно куда и целился, в самое уязвимое место - между глазом и ухом.
Но инерция броска несла ее вперед несмотря на то, что она умирала. Она тоже попала по таи в том самом месте, куда и целилась, в соединение двух массивных балок, которые его удерживали. Строение как будто взорвалось, бревна, балки и тростник взлетели в воздух. Маккэй-такина отбросило на землю около головы Шве Доук.
Умелые слоны из патрульного стада так умеют управляться с ногами, что могут перенести вес на один берег водопада, стоять подобно цапле на маленьком торчащем из середины ручья валуне, развернуться на пятачке, где не сумеет и мул. Именно такими мелкими, натренированными шажками Шве Доук развернулась, пока не встала мордой к лежащему ничком телу управляющего. Потом очень медленно она рухнула всем весом своего умирающего тела сначала ему на голову, а потом перекатилась технически совершенным движением патрульного слона, сделав точный толчок, с помощью которого спутанная куча тика весом в десять тысяч тонн разом распадается, как развязывается морской узел. Чадящий рядом светильник Маккэй-такина погас, и больше мы ничего не видели.
Я бросился вниз по лестнице хижины, а хсин-оук бежал следом. Добравшись до таи, я споткнулся в темноте и упал лицом в грязь. Хсин-оук помог мне встать, когда небо разорвала молния. Внезапно он выпустил мою руку и издал хриплый запинающийся вопль.
- Что? вскричал я. - Что ты видишь?
- Смотри! Внизу, на земле!
Снова вспухнула молния, и я увидел прямо перед собой огромный зубчатый след от ноги Шве Доук. Но рядом с ним был меньший отпечаток, странно бесформенной, почти продолговатый.
- Что это? - спросил я. - Кто оставил этот след?
- Это отпечаток ноги, - ответил он, - человеческой, хотя настолько искореженной, что его сложно узнать.
Я застыл на месте, молясь об очередной молнии, чтобы смог рассмотреть след и убедиться в том, что эти слова правдивы. Я всё ждал и ждал, но казалось, что прошла целая вечность, прежде чем небеса снова осветились. Но шел такой ливень, что все следы на земле исчезли.
Глава девятая
В 1905 году, на двадцать первый год заточения короля, в Ратнагири прибыл новый администратор округа, чиновник, в чьи обязанности входило заниматься бирманской королевской семьей. Это была важная должность, и получали ее главным образом люди, состоявшие на государственной службе - кадры его величества, управляющие британскими владениями в Индии. Чтобы поступить на государственную службу в Индии, кандидаты сдавали в Англии труднейший экзамен. Большинство были британцами, хотя среди них встречалось и небольшое число индийцев.
Прибывший в 1905 году администратор был индийцем по имени Бени Прасад Дей. Ему слегка перевалило за сорок, и в Ратнагири он был чужаком, будучи бенгальцем из Калькутты, которая лежала на карте Индии по диагонали, на другом конце страны. Администратор Дей был худым человеком с орлиным профилем, его нос заканчивался тонким, похожим на клюв кончиком. Одевался он в прекрасные костюмы с Сэвил-Роу [18] и носил очки в золотой оправе. Он прибыл в Ратнагири в сопровождении жены Умы, лет на пятнадцать его младше - высокой, энергичной женщины с густыми кудрявыми волосами.
Король Тибо наблюдал со своего балкона, когда все официальные лица Ратнагири собрались на пристани Мандви, чтобы встретить нового администратора с женой. Прежде всего он отметил, что мадам носит необычное платье. Король озадачено передал бинокль королеве.
- Во что она одета?
Королева смерила ее долгим взглядом.
- Это просто сари, - наконец ответила она. - Но она носит его по-новому.
Королева объяснила, что индийские чиновники придумали новый способ носить сари, с разными мелочами, позаимствованными из европейского платья - нижними юбками и блузой. Она слышала, что женщины по всей Индии переняли этот новый стиль. Но конечно, до Ратнагири всё добиралось позже, королеве и самой до сих пор не довелось взглянуть на новую моду.
Королева видела много администраторов, индийцы и англичане, они приезжали и уезжали, и она всегда считала их врагами и тюремщиками, выскочками, недостойными и малейшего внимания. Но сейчас она была заинтригована.
- Надеюсь, он приведет свою жену, когда зайдет к нам. Будет интересно взглянуть на это новое сари.
Несмотря на благоприятное начало, первая встреча королевской семьи с новым администратором чуть не закончилась катастрофой. Администратор Дей с женой прибыли в то время, когда все умы занимала политика. Каждый день приходили сообщения о собраниях, маршах и петициях, людям велели бойкотировать английские товары, женщины устраивали костры из произведенных в Ланкашире тканей. На Дальнем Востоке шла война между Россией и Японией, и в первый раз было похоже, что азиатская страна может победить европейскую мощь. Индийские газеты наполнились новостями об этой войне и говорили о том, что она означает для колоний.
Обычно не в привычке короля было встречать приходящих в Отрэм-хаус чиновников. Но он пристально следил за русско-японской войной и горел желанием узнать, что о ней думают другие. Когда новый администратор с женой прибыли с визитом, первые слова король произнес о войне:
- Администратор-сахиб, - резко сказал он, - вы видели новости? Японцы победили русских в Сибири?
Администратор поклонился в пояс с прямой спиной.
- В самом деле, я видел сообщения об этом, ваше величество, - ответил он. - Но должен признаться, не думаю, что это событие имеет большое значение.
- О? - отозвался король. - Что ж, удивительно слышать подобное, - он нахмурился, словно давая понять, что не собирается менять тему.
В предыдущий вечер Уму с управляющим ввели в курс особенностей предстоящего визита в Отрэм-хаус. Им сказали, что король никогда не присутствует на таких встречах, их примет королева в комнате приемов на первом этаже. Но у входа они обнаружили короля, одетого в мятую лонджи и расхаживающего по прихожей, похлопывая по бедрам скатанной в трубочку газетой. Его лицо было бледным и опухшим, а тонкая дымка растрепанных седых волос свисала до самой шеи.
Королева, с другой стороны, выглядела в точности как должно: сидела, застыв на высоком кресле, спиной к двери. Эта поза, как знала Ума, была как боевой порядок: гости должны были подойти и самостоятельно усесться на низких стульях вокруг ее величества, в полном молчании. Таким путем королева сохраняла дух мандалайского протокола - раз уж представители Британии непреклонно отказывались делать шико, она, в свою очередь, не обращала внимания на их присутствие.
Уму просили оставаться в комнате приемов настороже, высматривая случайные мешки с рисом или соломенные корзины с чечевицей. Эта комната служила чем-то вроде вспомогательного склада, и некоторые неосторожные посетители имели неприятности, попав в неожиданную западню, в порядке вещей было наткнуться на скрытые под диванами груды чили или кувшины с соленьями на полках. Во время одного из таких происшествий суперинтендант полиции всем весом сел на колючие останки сушеной рыбы. В другой раз, попав в засаду мощной струи перца, почтенный окружной судья чихнул так, что его вставная челюсть пролетела по всей комнате и с клацаньем упала к ногам королевы.
Истории о комнате приемов заставили Уму вести себя осторожно и заколоть сари бесчисленными безопасными булавками и зажимами. Но войдя в комнату, она обнаружило, что помещение совсем не такое, как ожидалось. Она не смутилась, а наоборот, почувствовала себя на удивление комфортно в окружении знакомых запахов риса и фасоли. В любом другом окружении королева Супаялат со своим похожим на маску лицом и синюшными губами показалась бы похожей на призрак и вселяющей ужас. Но домашние ароматы, казалось, немного смягчили ее резкие черты, придя на помощь несгибаемой фигуре.
На другом краю комнаты король громко похлопывал газетой по ладони.
- Что ж, администратор-сахиб, - сказал он, - думали ли вы когда-нибудь, что настанет тот день, когда восточная страна победит европейскую державу?
Ума задержала дыхание. В последние несколько недель администратор провел много жарких дискуссий относительно последствий победы Японии над Россией. Некоторые заканчивались вспышками гнева. Она с тревогой наблюдала, как муж откашлялся.
- Мне известно, ваше величество, - бесстрастно произнес администратор, - что индийские националисты встретили победу японцев с радостью, как, несомненно, и бирманские. Но поражение царя никого не удивило и не пойдет на пользу врагам Британской империи. Империя сегодня сильнее, чем никогда. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на карту мира.
- Но со временем, администратор-сахиб, всё меняется. Ничто не длится вечно.
Голос администратора стал резче.
- Разрешите напомнить вашему величеству, что Александр Македонский, проведя в степях Центральной Азии всего несколько месяцев, основал там подчиненные государства, которые просуществовали несколько веков. Британская империя, напротив, существует всего столетие, и будьте уверены, ваше величество, ее влияние просуществует еще многие века. Мощь империи такова, что сможет противостоять всем вызовам, и останется таковой в обозримом будущем. Могу я взять на себя смелость указать вашему величеству, что сегодня вас здесь не было бы, если бы вас не отправили сюда двадцать лет назад.
Король вспыхнул, молча уставившись на администратора. Ответить пришлось королеве. Она наклонилась вперед, вцепившись длинными острыми ногтями в подлокотники кресла.
- Довольно, господин администратор, - сказала она. - Хватит, бас каро.
Настала тишина, которую прерывал лишь один звук - ногтей королевы, царапающих полированные подлокотники. Комната словно озарилась неясным мерцанием, будто от пола внезапно пыхнуло жаром.
Ума сидела между Долли и Второй принцессой. Она слушала перепалку мужа с королем в испуганном молчании, замерев на месте. На стене перед ее глазами висела небольшая акварель с изображением предрассветного пейзажа, суровой красной равнины, усеянной тысячами окутанных туманом пагод. Внезапно Ума хлопнула в ладони и громко вскрикнула:
- Паган!
Это слово произвело эффект взрыва в замкнутом пространстве. Все вскочили и посмотрели на Уму. Она подняла руку и показала:
- Картина на стене, это ведь Паган, правильно?
Рядом с Умой сидела Вторая принцесса, которая с готовностью ухватилась за возможность сменить тему.
- Да, это он. Долли может вам рассказать, это она нарисовала.
Ума повернулась к худенькой женщине с прямой спиной, сидящей справа. Она вспомнила, что ее зовут Долли Сейн, их представили друг другу у входа. Ума отметила, что в ней есть что-то необычное, но слишком сконцентрировалась на соблюдении протокола, чтобы продолжать об этом думать.
- Вы и правда это нарисовали? - спросила Ума. - Чудесный рисунок.
- Благодарю вас, - тихо откликнулась Долли. - Я скопировала его из книги с фотографиями.
Их взгляды пересеклись, и они коротко обменялись улыбками. Внезапно Ума поняла, что ее так поразило: эта мисс Сейн была, возможно, самой красивой женщиной из всех, кого она когда-либо встречала.
- Мадам администратор, - королева постучала костяшками пальцев по подлокотнику. - Откуда вы узнали, что это Паган? Вы когда-нибудь бывали в Бирме?
- Нет, - с сожалением в голосе ответила Ума. - Мне хотелось бы, но не была. У меня в Рангуне дядя, и он однажды прислал мне фотокарточку.
- О, - кивнула королева, на нее произвело впечатление, как молодая женщина вмешалась и спасла положение. Самообладание было качеством, которым она всегда восхищалась. В этой женщине, Уме Дей, было нечто привлекательное, живость ее манер приятно контрастировала с высокомерием мужа. Если бы не ее присутствие духа, королева приказала бы тому убираться вон из дома, всё кончилось бы плачевно. Да, эта миссис Дей правильно поступила, заговорив в то самое мгновение.
- Мы хотим спросить вас, мадам администратор, - сказала королева, - каково ваше настоящее имя? Мы так и не смогли привыкнуть к вашей традиции называть женщин именами отцов и мужей. В Бирме мы так не делаем. Возможно, вы не будете возражать и сообщите нам имя, данное вам при рождении?
- Ума Деби, но все зовут меня Умой.
- Ума? - повторила королева. - Это имя нам знакомо. Должна сказать, вы прекрасно говорите на хиндустани, Ума, - в ее голосе звучала нотка неподдельного восхищения.
И она, и король бегло говорили на хиндустани, именно этот язык королева предпочитала использовать в общении с чиновниками. Она обнаружила, что использование хиндустани обычно ставит представителей правительства в невыгодное положение, особенно индийцев. Британские государственные служащие часто хорошо говорили на хиндустани, а те, что говорили плохо, без колебаний отвечали по-английски. Индийцы, с другой стороны, часто были парсами или бенгальцами, как, например, мистер Чаттерджи или мистер Дорабджи, и редко хорошо владели хиндустани. В отличие от своих коллег-британцев, они не решались сменить язык, их смущало, что королева Бирмы лучше говорит на хиндустани. Они запинались и заикались, и за несколько минут королеве удавалось завязать их язык узлами.
- Я выучила хиндустани в детстве, ваше величество, - сказала Ума. - Мы некоторое время жили в Дели.
- Вот как? Что ж, мы будем рады спросить вас еще кое о чем, Ума, - королева сделала знак приблизиться. - Можете подойти.
Ума подошла к королеве и склонила голову.
- Ума, - прошептала королева, - мы хотели бы осмотреть ваше платье.
- Ваше величество!
- Как видите, мои дочери носят сари в местном стиле. Но я предпочитаю новый фасон. Он элегентнее, сари выглядит больше похожим на хтамейн. Не окажете ли любезность, раскрыв секреты нового стиля?
Ума рассмеялась.
- С радостью, когда вам будет угодно.
Королева резко повернулась к администратору.
- Вы, администратор-сахиб, вне всякого сомнения, торопитесь в свою контору к многочисленным делам. Но могу я попросить вас позволить вашей жене ненадолго задержаться?
Администратор ушел, и несмотря на чуть не разразившуюся катастрофу, визит закончился дружественно, а Ума провела остаток дня в Отрэм-хаусе, болтая с Долли и принцессами.
***
Дом администратора все называли Резиденцией. Это было большое бунгало с портиком с колоннами и крутой крышей из красной черепицы. Он стоял на вершине холма и смотрел на юг, на бухту и долину реки Каджали, его окружал огороженный сад, протянувшийся вниз по склону почти до речного ущелья.
Однажды утром Ума обнаружила узкий проход, скрытый в зарослях бамбука на задах сада. Калитка заросла сорняками, но Ума смогла ее приоткрыть достаточно, чтобы проскользнуть наружу. Через двадцать футов над речной долиной росла роща деревьев. На краю ущелья рос фикус священный, величественное старое дерево с густой бородой воздушных корней, свисающих с сучковатых серых ветвей. Ума решила, что сюда приходят на выпас козы, земля под пологом листвы была полностью избавлена от растительности. Ума заметила спускающуюся по склону дорожку из мелких черных катышков. Пастухи устроили для себя площадку, чтобы сидеть у ствола фикуса на куче земли и камней.
Ума поразилась открывшемуся виду: извивающаяся река, устье, изгиб бухты, иссеченные ветром утесы - отсюда она видела больше, чем из Резиденции на вершине холма. Она вернулась сюда на следующий день и через день. Пастухи приходили только на заре, и остаток дня место пустовало. У Умы вошло в привычку выскальзывать из дома каждое утро, оставляя дверь спальни закрытой, и слуги думали, что она еще внутри. Час или два она сидела в глубокой тени фикуса с книгой.
Однажды утром Долли застала ее врасплох, неожиданно появившись из-за бороды свисающих воздушных корней. Она пришла, чтобы вернуть кое-какую одежду, которую Ума прислала в Отрэм-хаус - нижние юбки и блузки, чтобы портные принцесс могли их скопировать. Долли ждала в гостиной Резиденции, пока слуги искали Уму. Они посмотрели везде, а потом сдались, мэмсахиб нет дома, сказали они, должно быть, она вышла на прогулку.
- Откуда вы узнали, что я здесь?
- Наш кучер - родственник вашего.
- Вам сказал Канходжи?
Канходжи был престарелым кучером, который возил Уму в город.
- Да.
- Интересно, как он узнал про мое тайное дерево.
- Он сказал, что слышал о нем от пастухов, которые приводят сюда коз поутру. Они из его деревни.
- Правда? - Ума замолчала. Так странно было думать, что пастухи знали о ее присутствии, как и она об их. - Что ж, вид чудесен, не правда ли?
Долли небрежно оглядела долину.
- Пока я росла, я так к нему привыкла, что больше об этом не думаю.
- Я нахожу его потрясающим. Я прихожу сюда почти каждый днь.
- Каждый день?
- Ненадолго.
- Могу представить, почему, - она помедлила и посмотрела на Уму. - Вам, должно быть, одиноко в Ратнагири.
- Одиноко? - Ума была сбита с толку. Ей не приходило в голову использовать это слово применительно к себе. Ей всегда было чем заняться и с кем встретиться, администратор об этом позаботился. Каждый понедельник его контора присылала список событий для нее на текущую неделю - церемонии в муниципалитете, спортивный праздник в школе, вручение наград в профессиональном колледже. Обычно у Умы была только одна встреча в день, не слишком много, чтобы она чувствовала себя чрезмерно занятой, но и не слишком мало, чтобы дни тянулись слишком долго. Она тщательно просматривала список, когда он прибывал в начале недели, а потом клала его на ночной столик, придавив чем-нибудь, чтобы его не сдуло. Она боялась пропустить назначенную встречу, хотя это было маловероятно. Контора администратора старательно присылала напоминания, в Резиденцию приходил пеон примерно за час до каждого события и велел Канходжи привезти гаари. Ума слышала, что лошади стоят у крыльца, они фыркали и взбивали гравий копытами, а Канходжи цокал языком: "цок-цок-цок".
Самой приятной частью этих встреч была поездка в город и обратно. В коляске было окошко, выходящее на козлы кучера. Каждые несколько минут Канходжи просовывал свое маленькое морщинистое лицо в окошко и рассказывал ей о местах, которые они проезжали - администрацию, тюрьму, колледж, базар. Временами у нее возникало искушение выйти из экипажа, чтобы пройтись по базару и поторговаться с продавцами рыбы. Но она знала, что это вызовет скандал, администратор придет домой и скажет:
- Тебе следовало поставить меня в известность, я бы всё организовал.
Но организованная поездка разрушила бы удовольствие: собралась бы половина города, каждый пытался бы пролезть вперед, чтобы угодить администратору. Лавочники вручали бы ей всё, что приглянулось, а когда она приедет домой, лакеи и хансама [19] надуются, словно она их оскорбила.
- А вы, Долли? - спросила Ума. - Вам здесь одиноко?
- Мне? Я прожила здесь почти двадцать лет, теперь это мой дом.
- Правда? - Уме показалось совершенно невероятным, что женщина такой красоты и самообладания провела большую часть жизни в этом маленьком провинциальном городке районного масштаба.
- Вы помните что-нибудь о Бирме?
- Я помню дворец в Мандалае. Особенно стены.
- Почему стены?
- Многие были покрыты зеркалами. Там был большой зал под названием Стеклянный дворец. Там всё было из золота и хрусталя. Лежа на полу, можно было увидеть себя повсюду.
- А Рангун? Вы помните Рангун?
- Наш пароход стоял там на якоре пару ночей, но нам не позволили выйти в город.
- У меня дядя в Рангуне. Работает в банке. Если бы я к нему съездила, то смогла бы рассказать вам о городе.
Долли посмотрела Уме в лицо.
- Вы считаете, что я хочу узнать про Бирму?
- А разве нет?
- Нет. Вовсе нет.
- Но вы так долго были вдалеке от нее.
Долли засмеялась.
- Мне кажется, что вам меня немного жаль. Так?
- Нет, - смутилась Ума. - Нет.
- Нет нужды меня жалеть. Я привыкла жить в местах с высокими стенами. Мандалай не сильно отличался. Ничего другого я и не ожидала.
- Вы когда-нибудь думаете о возвращении?
- Никогда, - решительно ответила Долли. - Если я сейчас вернусь в Бирму, то буду там иностранкой, меня станут называть калаа, как всех индийцев - чужаков из-за моря, вторгнувшихся без приглашения. Наверное, для меня это было бы тяжело. Я никогда не могла избавиться от мысли, что однажды снова придется уезжать, как пришлось раньше. Вы бы поняли это, если бы знали, каково это было, уезжать.
- Настолько ужасно?
- Я не очень много помню и полагаю, что это к счастью. Иногда передо мной всплывают какие-то обрывки. Как надписи на стене - неважно, сколько раз ее закрасят, некоторые буквы всё равно проступают, но не достаточно для того, чтобы прочитать целое.
- Что вы помните?
- Пыль, свет факелов, солдат, толпы людей, чьи лица невидимы в темноте... - Долли поежилась. - Я пытаюсь не слишком часто об этом думать.
После этого, за очень короткое время, Долли и Ума стали близкими подругами. По меньшей мере раз в неделю, а иногда два или даже больше, Долли приходила в Резиденцию, и они проводили весь день вместе. Обычно они оставались в доме, разговаривая или читая, но время от времени Долли приходила в голову идея куда-нибудь выбраться. Канходжи отвозил их вниз, к морю, или за город. Когда администратор уезжал по делам, они исследовали окрестности, Долли оставалась на ночь, чтобы составить Уме компанию. В Резиденции было несколько гостевых комнат, и Ума выделила одну из них персонально для Долли. Они сидели и разговаривали до позднего вечера. Часто они просыпались, свернувшись калачиком на одной постели, заснув в середине разговора.
Однажды ночью, собравшись с духом, Ума заметила:
- О королеве Супаялат говорят разные ужасные вещи.
- Какие?
- Что она убила множество людей... в Мандалае.
Долли не ответила, но Ума настаивала.
- Неужели тебе не страшно жить в одном доме с таким человеком? - спросила она.
Долли мгновение молчала, и Ума начала уже беспокоиться, что обидела ее. Потом Долли заговорила.
- Знаешь, Ума, - сказала она совсем тихо. - Каждый раз, когда я прихожу к тебе, то обращаю внимание на картину, висящую на парадной двери...
- Портрет королевы Виктории?
- Да.
Ума была озадачена.
- И что с ней такое?
- Ты никогда не задумываешься, скольких людей убили во имя королевы Виктории? Наверное, миллионы, как ты считаешь? Мне было бы страшно жить рядом с одним из таких портретов.
На следующий день Ума сняла картину и отправила ее в здание администрации, чтобы повесить в кабинете мужа.
***
Уме исполнилось двадцать шесть, и она была замужем пять лет. Долли была на несколько лет старше. Ума начала беспокоиться. Что ждет Долли в будущем? Неужели она никогда не выйдет замуж и не заведет детей? А что будет с принцессами? Первой принцессе исполнилось двадцать три, а самой младшей восемнадцать. Неужели этих девушек не ждет впереди ничего кроме заточения?
- Почему никто не занимается обустройством замужества девушек? - спросила она администратора.
- Дело не в том, что никто не пытался, - отозвался тот. - Дело в том, что этого не позволяет королева.
В своей конторе администратор нашел толстую папку корреспонденции, повествующей о попытках его предшественников заняться будущим принцесс. Девушки находились в самом расцвете женской привлекательности. Случись в Отрэм-хауса скандал или несчастье, за это бы отвечал администратор, секретариат в Бомбее не оставил никаких сомнений на этот счет. В качестве меры предосторожности предыдущие администраторы попытались найти принцессам подходящих женихов. Один даже написал коллегам в Рангуне, чтобы навести справки о подходящих бирманских холостяках, но лишь убедился в том, что таковых насчитывается всего шестнадцать во всей стране.
По традиции правящих династий Бирмы, браки заключались между выходцами из этой семьи. Лишь человек с кровью Конбаунов с обеих сторон мог жениться на члене королевской семьи. Именно королева была виновата в том, что теперь осталось так мало чистокровных принцев, именно она проредила династию, вырезав всех потенциальных соперников Тибо. Что касается немногих подходящих принцев, то ни один не пользовался благосклонностью королевы. Она объявила, что ни один из них не годится для чистокровной принцессы Конбаун. Королева не позволит ее дочерям осквернить свою кровь подобным замужеством.
- Но что насчет Долли? - спросила Ума мужа. - Долли не нужно беспокоиться о поисках принца.
- Это верно, - ответил администратор, - но ее положение еще более странное. Она провела всю жизнь в компании четырех принцесс. Но живет на иждивении, она прислуга с неизвестной родословной. Каким образом ты найдешь ей мужа? Где ты начнешь - здесь или в Бирме?
Уме нечего было на это ответить. Ни она, ни Долли никогда не заговаривали о браке и детях. С некоторыми подругами Ума могла говорить только о мужьях, браке и детях и, конечно же, о лечении ее собственного бесплодия. Но с Долли всё было по-другому, эта дружба не основывалась на тайнах семейной жизни, совсем наоборот. Обе инстинктивно понимали, о чем не следует говорить - о попытках Умы забеременеть и о том, что Долли не замужем, именно поэтому их встречи заканчивались ночными бдениями. Рядом с Долли Ума чувствовала, словно сбросила с плеч тяжкий груз, что она может оглянуться вокруг вместо того, чтобы беспокоиться о своих женских неудачах. Например, во время поездок за город она поражалась, как люди выбегают из домов, чтобы поговорить с Долли, вручить ей какие-нибудь безделушки, фрукты, овощи или отрезы материи. Они обменивались несколькими словами на конкани, а на обратном пути Долли улыбалась и объясняла:
- Дядя этой женщины (брат или тетя) раньше работал в Отрэм-хаусе.
Несмотря на неодобрительные пожимания плечами, Ума понимала, что в этих связях есть глубина, которая выше обыденности. Уме часто хотелось узнать, кем именно служили эти люди, и Долли рассказывала. Но во время таких встреч именно Ума была чужестранкой, мэмсахиб, это для нее внезапно наступала тишина изгнания.
Время от времени, когда толпа вокруг них слишком вырастала, Канходжи разражался бранью со своих козел, велел деревенским очистить путь для гаари администратора, угрожая позвать полицию. Женщины и дети смотрели на Уму, узнав жену администратора, они таращили глаза и быстро исчезали.
- Видишь, - однажды со смехом сказала Долли. - Люди твоей страны чувствуют себя уютнее с пленниками, чем с тюремщиками.
- Я не твой тюремщик.
- Тогда кто ты? - спросила Долли с улыбкой, но с ноткой вызова в голосе.
- Подруга. Правда ведь?
- И это тоже, но по случайности.
Ума удивилась самой себе, но она была рада этой нотке презрения в голосе Долли. Это был целительный бальзам на фоне зависти и подобострастия, которую выказывали ей все остальные как жене администратора и самой главной мэмсахиб округа.
Однажды во время поездки в экипаже Долли устроила через окошко перепалку с Канходжи. Их так поглотил спор, что Долли, похоже, почти забыла о присутствии Умы. Время от времени она делала попытки вернуться к обычной манере поведения, указывая на достопримечательности и рассказывая истории про деревни. Но каждый раз ее гнев разгорался всё сильнее, так что через минуту она снова перебрасывалась словами с кучером.
Ума была заинтригована. Разговор шел на конкани, и она не понимала ни слова. О чем они спорят так страстно, словно это семейная ссора?
- Долли, Долли, - Ума затрясла колено подруги. - В чем дело?
- Ни в чем, - ответила Долли, плотно сжав губы. - Совершенно. Всё в порядке.
Они были на пути к храму Бхагавати, который стоял на овеваемых ветрами утесах над бухтой, под прикрытием стен средневекового форта Ратнагири. Как только гаари остановился, Ума взяла Долли за руку и повела ее к руинам крепостной стены. Они взобрались на стену и огляделись. Стена под ними резко обрывалась прямо в море, находящееся в сотне футов внизу.
- Долли, я хочу знать, в чем дело.
Долли задумчиво покачала головой.
- Я хотела бы тебе сказать, но не могу.
- Долли, ты не можешь кричать на моего кучера, а потом отказаться объяснить мне, о чем вы говорили.
Долли колебалась, а Ума напирала.
- Ты должна мне сказать, Долли.
Долли кусала губы, пристально глядя в глаза подруги.
- Если я тебе скажу, - произнесла она, - обещаешь, что не расскажешь администратору?
- Да. Конечно.
- Обещаешь?
- Клянусь.
- Дело в Первой принцессе.
- Да? Продолжай.
- Она беременна.
Ума выдохнула, прижав руки ко рту и не веря своим ушам.
- И кто отец?
- Мохан Савант.
- Ваш кучер?
- Да. Вот почему Канходжи так зол. Он дядя Моханбхая. Их семья хочет получить согласие королевы на брак, чтобы ребенок не был незаконнорожденным.
- Но, Долли, как королева может выдать дочь за кучера?
- Мы не считаем его кучером, - резко ответила Долли. - Для нас он Моханбхай.
- Но как насчет его семьи, происхождения?
Долли махнула рукой, выражая отвращение.
- Ох уж эти индийцы. Вы вечно одинаковые, так поглощены своими кастами и браками по договоренности. В Бирме когда женщине нравится мужчина, она свободна делать что хочет.
- Но, Долли, - возразила Ума. - Я слышала, что королева очень заботится о подобных вещах. Она считает, что в Бирме нет мужчин, которые были бы достаточно хороши для ее дочерей.
- Так ты слышала о списке потенциальных мужей? - засмеялась Долли. - Но знаешь, это ведь просто имена. Принцессы ничего о них не знают. Замужество с одним из них - непростое дело, государственное. Но в том, что произошло между Моханбхаем и принцессой, нет ничего сложного. Это совсем просто - они просто мужчина и женщина, которые провели вместе многие годы, живя в тех же стенах.
- Но королева? Разве она не гневается? А король?
- Нет. Видишь ли, все мы привязаны к Моханбхаю - и мин, и мебия, и большинство остальных. Все мы по-своему, но любим его. Он прошел с нами через всё, всегда находился рядом. Некоторым образом он сохранил нам жизнь и здоровье. Единственный человек, который этим расстроен - это сам Моханбхай. Он считает, что твой муж отправит его в тюрьму, когда всё выяснит.
- А что насчет принцессы? Что чувствует она?
- Она словно родилась заново и спаслась из обиталища смерти.
- А что насчет тебя, Долли? Мы никогда не говорили о твоем будущем. Как насчет твоих перспектив выйти замуж и завести детей? Ты когда-нибудь об этом думала?
Долли прислонилась к стене, устремив глаза на шумящее море.
- Сказать по правде, Ума, я постоянно думаю о детях. Но когда мы узнали о ребенке принцессы, ребенке Моханбхая, случилось нечто странное. Все эти мысли выветрились из моей головы. Тем утром, когда я услышала, как девочки спрашивают Первую принцессу: "Ребенок вырос?". "Ты чувствовала прошлой ночью, как он шевелится?", "Где сегодня его пяточки?", "Мы можем потрогать его голову?", я почувствовала, что могу и сама ответить на любой из этих вопросов, словно это был мой собственный ребенок.
- Но, Долли, - мягко произнесла Ума, - это не твой ребенок. Неважно, насколько он кажется твоим, он не твой и никогда им не будет.
- Тебе это может показаться очень странным, Ума. Я могу представить, каким это должно казаться для кого-нибудь вроде тебя. Но для нас всё по-другому. В Отрэм-хаусе мы пробуждаемся среди тех же звуков, тех же голосов, тех же видов и тех же лиц. Нам приходится довольствоваться тем, что имеем, искать счастье там, где мы можем его найти. Для меня неважно, кто выносит этого ребенка. Сердцем я чувствую, что ответственна за его зачатие. Достаточно того, что он войдет в нашу жизнь. Это делает его моим.
Взглянув на Долли, Ума увидела, что в ее глазах стоят слезы.
- Долли, - сказала она, - разве ты не понимаешь, что с рождением этого ребенка всё изменится? Той жизни, которую ты ведешь в Отрэм-хаусе, придет конец. Долли, тебе нужно уехать, как только предоставится возможность. Ты свободна и можешь уехать - ты одинока и находишься здесь по своей воле.
- И куда я поеду? - улыбнулась ей Долли. - Это единственное место, которое я знаю. Это мой дом.
Глава десятая
Разлившиеся после муссонов и нагруженные древесиной ручьи впадали в Иравади, словно столкнувшиеся поезда. Разница состояла лишь в том, что это действие было протяженным по времени - столкновение, длящееся денно и нощно, многие недели. Река теперь превращалась в взбухший сердитый поток, взбаламученный сталкивающимися потоками и водоворотами. Когда притоки устремлялись в реку, двухтонные бревна делали кувырок в воздухе, стволы пятнадцати футов длиной кидало по воде, как брошенную блинчиком плоскую гальку. Шум походил на артиллерийскую канонаду, когда эхо взрывов прокатывается на многие мили вокруг.
Именно в тех местах, где в реку впадали притоки, прибыль тиковых компаний подвергалась наибольшему риску. Течение Иравади в сезон было настолько быстрым, что древесину можно было легко потерять, если поскорее не подтащить к берегу. Именно здесь, при необходимости, движением бревен начинали управлять не с суши, а на воде, не оо-си со слонами, а сплавщики и прочий речной люд.
У слияния ручьев и реки стояли на страже добытчики, которые захватывали плывущие по реке бревна. За три анны за бревно пловцы протягивали через реку сеть из человеческих тел, вытаскивали бревна из течения и направляли их к берегу. В начале сезона целые деревни снимались с места, чтобы устроить поселения вдоль реки. Дети несли караул на берегах, а старшие заходили в воду по грудь, уворачиваясь от огромных бревен и обходя бурлящие водовороты из тикового дерева. Некоторые добытчики возвращались на берег, лежа ничком на захваченном бревне, а другие садились на них верхом с ногами в воде. Лишь немногие плыли стоя, направляя вращающееся, покрытое мхом бревно цепкими пальцами ног, это были монархи реки, признанные мастера-добытчики.
По прибытии на берег бревна закрепляли. Когда их собиралось достаточно, опытные сплавщики связывали их вместе в речной плот. Все плоты были одинакового размера, количество бревен в них регулировалось правилами компании и составляло ровно триста шестьдесят в каждом, это число точно делилось на тридцать дюжин. Учитывая, что каждое бревно весило тонну или больше, вес плота был как у небольшого военного корабля, а площадь - во много раз больше, на нем могла бы разместиться ярмарочная площадь или плац для парадов. В центре каждой из этих гигантских плавучих платформ стояла маленькая хижина, служившая жильем для сплавщиков. Как и временные жилища в лагере заготовщиков тика, эти хижины на плотах возводились всего за несколько часов. Они все имели одинаковую планировку, но делались по-разному - одну окружали быстрорастущие лианы, в другой находился курятник или даже загон для свиньи или козы. На каждом плоту имелась высокая мачта и шест с привязанным на верхушке пучком травы - подношение речным божествам. Перед тем, как спустить плот на воду, ему присваивали номер, развевавшийся на мачте вместе с флагом компании-владельца. Плоты плыли только от рассвета до заката, покрывая в день около пятнадцати миль, их несла лишь река, а весла использовались, чтобы задать направление. Путешествие до Рангуна из лесов в глубине страны могло занять пять недель и более.
Каждый сезон Раджкумар находил тот или иной предлог, чтобы провести несколько дней на таком плоту. В меняющемся ритме жизни этих громадных прямоугольных платформ было что-то гипнотически притягательное - контраст между вялыми днями, когда смотреть было особо не на что, кроме следов рыбы на воде, и напряженным возбуждением на закате, когда плот привязывали, и веревки со свистом летали между плотом и берегом, а всем приходилось побегать, чтобы потушить задымившееся бревно. Несмотря на огромные размеры, плоты имели довольно хлипкую конструкцию: наткнувшись на песчаную отмель или мелководье, они могли рассыпаться за считанные минуты. Крепкая на вид, поверхность плотов была обманчива, как зыбучие пески. Между бревнами постоянно возникали тысячи щелей, каждая по отдельности была мелкой, но смертельной ловушкой для лодыжек.
Многие сплавщики происходили из Читтагонга, и Раджкумар получал особое удовольствие от возможности вернуться к диалекту своего детства, почувствовать его вкус на языке и вспомнить горячий дал из рыбьих голов или похлебку из рыбьих хвостов, посыпанные семенами чернушки и горчицы, опять наблюдать за меняющимся течением реки, замедляющимся, когда она разливалась по равнине, а потом резко снова набирающим скорость при приближении к теснине, глядеть на неожиданное изменение пейзажа, как зелень и густые леса превращаются в выжженную красную пустыню, усеянную обугленными скелетами пальм.
Самое удивительное зрелище на берегах реки открывалось южнее вулканической громадины, горы Попа. Иравади делала здесь широкий поворот, сильно разливаясь. На восточном берегу реки появлялся ряд низких и отвратительно пахнущих курганов. Эти бугорки покрывала густая жидкая субстанция, которая иногда самопроизвольно воспламенялась от солнечных лучей, и потоки огня устремлялись в реку. Часто по ночам можно было разглядеть вдали усеявшие склоны небольшие мерцающие огоньки.
Местные жители называли эту жидкость земным маслом: она была темной, с зеленоватым отблеском, цвета крыльев мухи-падальщицы. Она сочилась из камней, как пот, собираясь в мелких затянутых зеленой пленкой озерцах. В некоторых местах лужи объединялись и становились похожи на ручьи и речушки, чья дельта веером растекалась по берегам. Запах был так силен, что ощущался вдоль Иравади, лодочники держались подальше от берега, проплывая мимо этих склонов, этого места вонючих ручьев под названием Енанджаун.
Это было одно из немногих мест в мире, где нефть естественным образом выходила на поверхность земли. Задолго до изобретения двигателя внутреннего сгорания существовал рынок этой нефти: ее широко использовали как мазь для лечения некоторых кожных заболеваний. Торговцы ради этой субстанции приезжали в Енанджаун даже из Китая. Сбор нефти был обычной работой жителей этих горящих холмов, известных под названием твин-ца - сплоченной группы изгоев, чужеземцев и беглых преступников.
Через много поколений во владении семей твин-ца оказались личные источники и озерца, откуда нефть собирали ведрами и тазами и отправляли ее в ближайшие города. Многие озерца в Енанджауне использовались уже так долго, что их уровень стал ниже поверхности почвы, вынуждая владельцев копать. Таким образом они превратились в колодцы в сотню футов глубиной или даже больше - огромные пропитанные нефтью ямы, окруженные извлеченной землей и песком. Некоторые из этих колодцев так сильно эксплуатировались, что стали похожи на маленький вулкан с крутыми коническими склонами. На глубине нефть уже нельзя было собирать, просто опустив ведро с грузом, твин-ца опускались на веревке, задерживая дыхание, как ловцы жемчуга.
Часто, стоя на якоре вблизи Енанджауна, Раджкумар ходил понаблюдать за работой твин-ца. Стоя на краю колодца, он смотрел, как мужчина опускался в шахту, медленно вращаясь на веревке. Ее прикрепляли через блок к жене, другим членам семьи и скоту. Они опускали главу семьи, перемещаясь по склону, а когда тот дергал за веревку, тащили его обратно тем же способом. Края колодцев были скользкими от пролившейся нефти, и частенько неосторожные рабочие или дети спотыкались. Эти падения в большинстве случаев оставались незамеченными, приводя лишь к всплесками и ряби. Неподвижность - одно из свойств нефти, не так-то просто оставить след на ее поверхности.
После посещений Енанджауна Раджкумара преследовали промокшие в нефти призраки. Каково это - утонуть в этой субстанции? Ощутить, как зеленая слякоть цвета крыльев насекомого смыкается над головой, щекочет уши и ноздри?
Примерно в восемнадцать лет Раджкумар увидел в Енанджауне нечто необычное. Он заметил пару иностранцев, белых мужчин, разгуливающих от колодца к колодцу. С этого времени, когда бы он ни вернулся, на склонах появлялось всё больше и больше таких мужчин, вооруженных инструментами и треногами. Они приехали из Франции, Англии и Америки и, по слухам, предлагали твин-ца хорошие деньги за озерца и колодцы. На холмах начали появляться высокие деревянные конструкции, похожие на сплетенные в виде корзины пирамиды, внутри которых без устали долбили землю механические клювы.
Во время одного из таких посещений Енанджауна плот Раджкумара подобрал пассажира. Он назвался Бабурао и был из индийского города Гунтур. На его теле так густо росли волосы, что даже в хлопковой безрукавке он казался одетым в сеть из тонкой проволоки. У него была куча денег, и он щедро одаривал сплавщиков спиртным до самой поздней ночи. По его словам, он был бригадиром, поставщиком рабочей силы, и только что привез в Енанджаун сорок восемь курингов из восточной Индии. Нигде больше нельзя было заработать так быстро. Многие иностранные компании без устали копали в поисках нефти и отчаянно нуждались в рабочей силе. Им нужны были работники, за них щедро платили. В Бирме сложно было найти рабочих - лишь немногие бирманцы обеднели настолько, что согласились бы на условия, предоставляемые в Енанджауне. Но дома, в Индии, по словам Бабурао, жили бессчетные тысячи людей, так отчаянно желавшие уехать, что подписывали многолетние контракты. Молодой человек вроде Раджкумара мог бы быстро разбогатеть на этом деле. Какой путь заработка может быть еще проще? Всё, что нужно - это несколько сотен рупий, чтобы оплатить рекрутам проезд в один конец.
Раджкумар медленно побрел к краю причалившего плота, закурил черуту и лег лицом вниз. Его лицо находилось в нескольких дюймах от воды, и стайки мелких прибрежных рыбешек поднимались к поверхности, чтобы заглотнуть падающий пепел. Встреча с бригадиром пришлась на то самое время, когда его мысли занимало будущее. Большую часть последнего года Сая Джон говорил с ним о планах:
- Твои дни в качестве луга-леи подходят к концу, Раджкумар. Настало время тебе занять собственное место в мире.
Больше всего Раджкумар хотел заняться чем-нибудь, связанным с древесиной. В этом он был уверен, потому что никакое другое ремесло не знал лучше. Но проблема заключалась в том, что он не обладал ни специализированными навыками, которые позволили бы ему присоединиться к работающей на компанию команде в качестве оо-си или сплавщика. Да и перспектива зарабатывать скромные двадцать или тридцать рупий в месяц его не привлекала. Но что тогда?
Лучшим способом войти в тиковый бизнес, решил Раджкумар, будет покупка склада древесины. Во время поездок по реке Раджкумар время от времени останавливался в речном порту Хинтада. Теперь там жил его старый друг Дох Сай вместе с женой Но Да и двумя детьми. Он работал на небольшом складе у пристани, присматривая за двумя слонами. Дох Сай предложил Раджкумару основать собственный склад, это был хороший способ войти в бизнес.
- Начать можно с малого, - сказал он. - Справишься всего с одним слоном. Я приеду и буду работать с тобой за половинное жалование в обмен на долю в предприятии.
Нужен был лишь начальный капитал.
Раджкумар обычно забирал только часть жалования, а остальное хранил Сая Джон. Но через три года сбережения насчитывали всего две сотни рупий. Стоимость обустройства лесного склада составляла несколько тысяч - слишком много, чтобы просить у Саи Джона. Отправиться в Индию с Бабурао, с другой стороны, стоило бы не больше, чем он уже скопил. И если убедить Саю Джона одолжить остальное, то тогда через несколько лет он наберет достаточно для собственного склада.
Вернувшись в Мандалай, он выждал некоторое время, прежде чем подойти к Сае Джону.
- Мне нужен лишь заем в несколько сотен рупий, - тихо произнес он, пытаясь не объяснять всё подробно. - И верну тебе во много раз больше. Сая?
Три месяца спустя Раджкумар уехал в Индию с Бабурао. Путешествие от Рангуна до Калькутты заняло четыре дня, а еще четыре понадобилось, чтобы проплыть вдоль побережья к Мадрасу. Бабурао нанял две запряженные волами телеги на базаре в небольшом городке и разукрасил их как для праздника. Он купил несколько мешков жареного риса и нанял полдюжины вооруженных палками бандитов в качестве охраны.
Они направились за город в сопровождении барабанщиков, словно везли невесту на свадьбу. По пути Бабурао расспрашивал прохожих о ближайших деревнях. Богатые они или бедные? Крестьяне владеют землей или работают за долю урожая? Какие там живут касты?
Они остановились в деревушке, состоящей из потрепанной кучки хижин, сгрудившихся вокруг огромного баньяна. Бабурао уселся под деревом и велел барабанщикам начать колотить по своим инструментам. Немедленно вся другая деятельность прекратилась. Мужчины бежали с полей, оставив привязанных к плугам волов. Дети шлепали по воде рисовых чек. Женщины выходили из хижин, держа на бедрах младенцев.
Бабурао приглашал всех в тень под деревом. Как только собралась плотная толпа, он заговорил медленно и нараспев, во внушающей почтение манере декламатора "Рамаяны". Он рассказывал о золотой земле, Бирме, которую британский саркар [20] объявил частью Индии. Он показал на шарф с бахромой на своей шее и предложил слушателям потрогать его пальцами, поднял руку, чтобы каждый мог видеть его кольца из золота и рубинов. Всё это, сказал Бабурао, из Бирмы, золотой страны. До того, как туда отправиться, он не имел ничего, даже козы или коровы.
- И всё это может быть и вашим, - сообщил слушателям Бабурао. - Не в следующей жизни. Не в следующем году. Сейчас. Всё это может быть вашим. Вам нужно лишь быть свободным от семьи мужчиной, чтобы поставить отпечаток большого пальца на этой бумаге.
Он вытащил из бархатной сумки горсть серебряных монет и со звоном высыпал обратно.
- Есть ли здесь те, у кого долги? Кто задолжал землевладельцу? Вы можете немедленно расплатиться по обязательствам. Как только ваши сыновья и братья поставят свои отпечатки под этими контрактами, эти деньги будут вашими. За несколько лет они заработают достаточно, чтобы избавиться от долга. Они смогут вернуться или остаться в Бирме по своему выбору.
В этой деревни контракты подписали пятнадцать человек и еще двадцать три в следующей, некоторые с готовностью рвались вперед, некоторых подталкивали родные, а пальцы некоторых насильно приложили к бумаге их отцы и братья. Нагруженные коробками и узелками с одеждой, рекруты последовали за повозкой Бабурао обратно в город. Отряд наемников следовал сзади и следил, чтобы никто не отстал. Они останавливались раз в несколько часов, чтобы поесть жареный рис с солью.
Достигнув побережья, Бабурао нанял местную лодку, чтобы отвезти их в Калькутту. Многие ни разу не были на море. Они боялись волн, и в ту ночь один из крестьян сиганул за борт. Бабурао прыгнул за ним и затащил обратно в лодку. Неудавшийся беглец наглотался воды. Он был тощим и хромым, с торчащими костями. Бабурао перекинул его через планшир, а потом налег на мужчину всем своим телом, прижав согнутым коленом к балке. Он продолжал нажимать ногой, пока изо рта беглеца не вытекла вся вода вместе с рыхлой массой жареного риса и соли.
- Куда это ты собрался, по-твоему? - вполголоса, почти с нежностью, заговорил Бабурао, словно пел любовную песню. - Как насчет всех тех денег, которые я дал твоему отцу, чтобы он выплатил свои долги? Какой будет прок от твоего трупа, что для него, что для меня?
В Калькутте они сели на борт британского парохода "СС Дафферин". Бабурао имел договоренность со стюардом, из-за своего бизнеса он был ценным клиентом. Ему предоставляли бесплатный проезд вторым классом. Присвоив плату за Раджкумара, он позволил ему спать на полу каюты. Тридцать восемь человек, которых они привезли с собой, послали вниз, в трюм на корме.
Там уже находились две тысячи будущих иммигрантов. Главным образом мужчины, но также и около ста пятидесяти женщин. За кормой над кильватером торчала узкая деревянная площадка с четырьмя дырками, служившая туалетом. Поездка выдалась тяжелой, и пол площадки вскоре покрылся блевотиной и мочой. Склизская вонючая масса перекатывалась из стороны в сторону вместе с судном, поднимаясь на несколько дюймов. Рекруты сидели, прижавшись к своим коробкам и узелкам. Как только в поле зрения появилась земля, берег Аракана, несколько человек спрыгнули за борт. На третий день путешествия число людей в трюме уменьшилось на несколько десятков. Тела умерших отнесли к корме и бросили в бурлящий кильватер.
Добравшись до доков Рангуна, Бабурао обнаружил, что поездка стоила ему двух человек. Он не расстроился.
- Двое из тридцати восьми - не так уж и плохо, - сказал он Раджкумару. - Иногда я и шестерых терял.
Они вместе доехали до Енанджауна, и там Раджкумар сказал Бабурао, что ему нужно в Мандалай. Но это была уловка. Раджкумар отправился в северном направлении, но как только отдалился от Бабурао, свернул обратно, прямо в Рангун. В маленькой лавке на улице Моголов он купил золотую цепь и яркое кольцо с бирюзой. Потом пошел к докам и сел на борт "Дафферина". Во время поездки он позаботился о том, чтобы заключить собственную сделку со стюардом, теперь он сам стал бригадиром.
Раджкумар вернулся в тот же район, что посетил с Бабурао. Он арендовал запряженную волами телегу на том же рынке и нанял тех же бандитов. Раджкумару удалось подписать контракты с пятьюдесятью пятью мужчинами и тремя женщинами. На обратном пути в Калькутту, помня о том, что произошло в прошлый раз, все ночи в местной лодке он провел, присматривая за рекрутами. Однажды ночью он заметил, как один из них пытается по-тихому сигануть за борт. Раджкумар был крупнее и проворнее Бабурао, ему не понадобилось прыгать. Он вытащил беглеца из воды за волосы и на виду у всех держал его над бортом. Ему удалось доставить в Енанджаун всю группу в целости и сохранности, и там он продал подписанные контракты местному боссу. Денег хватило, чтобы выплатить долг Сае Джону.
***
Через три года Дох Сай нашел подходящий склад древесины. К тому времени Раджкумар еще восемь раз съездил в Индию. Его сбережения теперь составляли почти две трети стоимости склада. Сая Джон одолжил ему остальное.
Склад находился в Рангуне, на Нижней Кемендин-роуд. В этом районе было много лесопилок, и воздух всегда наполнял запах стружки. Поблизости, в Санчаунге, находилось индуистское место для кремации, и временами, когда менялся ветер, над похоронными кострами поднимались кругами облака пепла. Почти весь участок окружала кирпичная стена, а на задах к нему примыкала узкая пристань, выдающаяся, словно язык, в реку Рангун. Во время отлива берега реки обнажали обширное мелководье из мягкого ила. Перед складом стояли две небольшие хижины, построенные из остатков древесины и с крышей из бамбука. Раджкумар переехал в меньшую, другую заняли Дох Сай, Но Да и их дети, которых теперь стало четверо.
Во время своего первого посещения склада Сая Джон перекусил в хижине Дох Сая. Сая Джон не знал, что Дох Сай станет партнером в предприятии Раджкумара, но не особо этому удивился. Раджкумар всегда обладал упрямым постоянством - качеством, не вполне сравнимым с верностью, но не менее прочным. Казалось, в его жизнь снова и снова возвращаются одни и те же тени, словно на ширму театра марионеток.
На следующий год Сая Джон отошел от дел и переехал из Мандалая в Рангун. Продажа предприятия сделала его богатым человеком. Он устроил на улице Торговцев небольшую контору и купил квартиру на Блэкберн-лейн. Сая Джон приобрел для этой квартиры много мебели в надежде, что вскоре вернется домой его сын Мэтью. Мальчик находился дальше, чем когда-либо - родственники взяли его в Сан-Франциско, и он написал, что учится в католической семинарии. Он ничего не сообщал о том, что собирается вернуться.
Получив с свое распоряжение столько свободного времени, Сая Джон предпринимал долгие прогулки, вынося на свежий воздух своих птиц. Склад Раджкумара располагался в получасе ходьбы от дома Саи Джона, и для того стало чем-то вроде ритуала останавливаться там каждое утро с птичьей клеткой в руке и газетой под мышкой.
Однажды утром он обнаружил, что Раджкумар дожидается его у ворот, притоптывая от нетерпения.
- Сегодня ты опоздал, Сая.
- Опоздал? Куда?
- Опоздал со своей газетой, Сая, - Раджкумар выдернул из рук Саи Джона "Рангунскую газету". - Дох Сай слышал в доках, что индийская железнодорожная компания объявила тендер на поставку спальных вагонов.
- Тендер на поставку спальных вагонов?
Майна [21] в клетке Саи Джона раздраженно защебетала в ответ на сдавленный смешок хозяина.
- И что с того, Раджкумар? Контракт с железнодорожной компанией означает отгрузку тысяч тонн тика. Чтобы поставить такое количество древесины, тебе понадобятся группы оо-си, пе-си, сплавщики, агенты и управляющие. А у тебя есть только Дох Сай и один слон. Как ты собираешься выполнить такой контракт?
- Это новая и маленькая железнодорожная компания, Сая, и ей нужны дешевые поставщики. Мне не придется начинать с покупки древесины, я начну с контракта. Как только я его получу, древесина потечет сама. Вот увидишь. Десятки складов затоварены. Как только они поймут, что я выплачиваю аванс, то кинутся ко мне.
- А откуда ты возьмешь деньги на выплату авансов?
- Что ж, Сая, - немного робко улыбнулся Раджкумар. - У тебя, конечно. Зачем предлагать такую возможность кому-нибудь другому?
- Но подумай о риске, Раджкумар. Большие английские компании могут с тобой разделаться, превратить в посмешище для всего Рангуна. Тебя могут вытеснить из бизнеса.
- Но, Сая, взгляни на то, чем я обладаю сейчас, - Раджкумар махнул рукой в сторону хижины-развалюшки и полупустого склада. - Сая, это немногим лучше, чем чайная у дороги, я с тем же успехом мог бы работать у Ма Чоу. Если я хочу, чтобы предприятие росло, мне придется пойти на риск.
- Подумай, Раджкумар, подумай. Ты только начинаешь. Ты и понятия не имеешь, как в Рангуне заключаются подобные сделки. Здесь все воротилы друг друга знают. Они ходят в одни и те же клубы, едят в тех же ресторанах и ставят на тех же лошадей.
- Но не только воротилы всегда всё знают, Сая, - возразил Раджкумар. - Если бы я выяснил, какую ставку эти компании собираются сделать на тендере, я бы смог ее перебить.
- И как ты выяснишь?
- Не знаю, Сая. Но думаю, что есть способ. Посмотрим.
- Но, Раджкумар, ты даже не читаешь по-английски, как ты собираешься внести заявку?
Раджкумар усмехнулся.
- Я не читаю по-английски, это верно, Сая, но я научился на нем разговаривать. И зачем мне нужно читать, если ты сделаешь это за меня? Сая?
Вот так и вышло, что Сая Джон занялся бумажной стороной сделки. Именно к нему направился Раджкумар с ответным письмом из компании.
Вскрыв вычурную печать, Сая Джон издал недоуменное восклицание:
- Раджкумар! Тебя просят встретиться с директорами железнодорожной компании Чота-Нагпур на следующей неделе. Они приезжают в Бирму, чтобы рассмотреть заявки. Тебе нужно пойти в контору банка "Чартеред" на Стрэнде в десять часов в четверг.
Сая Джон недоверчиво цокнул языком, взглянув на Раджкумара из-за шуршащего листа бумаги в руках.
- Раджкумар, я и не думал, что ты зайдешь так далеко.
- Я тебе говорил, Сая, - улыбнулся Раджкумар. - я разузнал, сколько предлагают другие компании, и сделал лучшее предложение.
- И как ты это выяснил?
- Это мой секрет, Сая, - улыбнулся Раджкумар.
- Теперь этот секрет тебе не поможет. Эта встреча решит всё. Вот о чем тебе нужно думать, - Сая Джон критически поднял взгляд от зеленой лонджи Раджкумара до потрепанной безрукавки. - К примеру, что ты наденешь? В банк "Чартеред" тебя даже на порог не пустят, если будешь одет подобным образом.
На следующий день Сая Джон явился на склад с щеголеватым молодым человеком.
- Это У Ба Кьяу, - сказал он Раджкумару. - Он был камердинером английского плантатора в Мемьо. Он может многому тебя научить, например, как есть за столом европейцев ножом и вилкой. Купи то, что он скажет, и делай, что велит.
Утром назначенной встречи Сая Джон прибыл на склад в наемном экипаже, одетый в лучший черный костюм, с тонкой малаккской тростью и в новой шляпе. Он вошел в хижину Раджкумара и увидел, что тот уже одет в новые брюки и рубашку и неподвижно замер, пока У Ба Кьяу завязывает ему галстук.
Когда облачение Раджкумара завершилось, Сая Джон осмотрел его и решил, что во внешности нет ни одного изъяна, костюм был достаточно строгим и черным, галстук завязан аккуратно, а воротничок согнут под правильным углом. Конечно, одежда была не так хорошо сшита, как в Сингапуре или Гонконге, но для Рангуна выглядела более чем адекватной. В любом случае, неважно, насколько дорогой будет одежда Раджкумара, или насколько хорошо сидеть, его всё равно не спутают с человеком, рожденным в богатстве или хорошей семье. Грубоватые черты лица это отчетливо выдавали.
- Я иду с тобой, Раджкумар, - сказал Сая Джон. - Просто чтобы принести тебе удачу.
В банке "Чартеред" Саю Джона с Раджкумаром провел в приемную индиец-кассир. Сая Джон к своему удивлению увидел, что Раджкумар уже знаком с этим человеком, его звали Д.П. Рой.
- Всё устроено, - вполголоса произнес мистер Рой. - Директора в комнате совещаний. Они скоро вас вызовут.
Кассир ушел, и они остались наедине. Комната была темной и похожей на пещеру, глубокие кожаные кресла пахли сигарным дымом. После долгого ожидания появился слуга в тюрбане и вызвал Раджкумара. Сая Джон тоже встал на ноги, с намерением произнести несколько слов поддержки и ободрения. Но уже приготовившись заговорить, запнулся, остановив взгляд на Раджкумаре. Он вдруг понял, что луга-леи теперь настолько уверен в себе, что все слова были бы излишними. Сая Джон немного отошел назад, сделав пару шагов, чтобы лучше его рассмотреть. Внезапно, теперь уже глядя на Раджкумара по-новому, он решил, что смотрит на человека, которого никогда не видел, на новую сущность, с импозантной и представительной внешностью. В это мгновение перед глазами Саи Джона вспыхнуло то утро в Мандалае, когда он устремился в переулок, чтобы спасти Раджкумара, он видел мальчика, покинутого всеми калаа, одетого в обноски индийца, заброшенного слишком далеко от дома. Но уже к тому времени мальчишка прожил целую жизнь, и глядя на него сейчас, Сая Джон понял, что впереди его ждет еще несколько.
Потом Раджкумар совершил нечто, чего никогда прежде не делал. Уже собравшись войти в дверь, он нагнулся и дотронулся до ног Саи Джона, как делают индусы.
- Благослови меня, Сая Джон.
Сая Джон отвернулся, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы.
- Никто не сможет забрать у человека то, что ему суждено судьбой. Контракт будет твоим, Раджкумар. Я был неправ, что сомневался в этом.
Глава одиннадцатая
Почта приходила дважды в неделю и доставлялась прямо в контору администратора. Тот обычно забирал письма для Умы и отправлял их в резиденцию с пеоном. Ее почта была главным образом от родителей, но раз или два в месяц приходила книга или журнал из магазина в Калькутте.
В дни прихода почты Ума проводила многие часы, грезя под фикусом. Если у нее была назначена одна из официальных встреч, она становилась раздражительной и нетерпеливой, торопясь вернуться обратно к письмам. Она представляла, как мать в калькуттском доме пишет в постели, боясь пролить чернила на простыни.
Однажды утром в день прибытия почты пеон администратора доставил письмо с необычной маркой. Администратор нацарапал на конверте приписку: "Из Рангуна". Ума перевернула конверт и увидела с задней стороны имя своего дяди, Д.П. Роя. Она удивилась: прошли годы с тех пор, как она получала от него известия. Но после замужества она привыкла получать письма от позабытых родственников - администратор обладал значительным влиянием и мог устроить многие дела. Ума предположила, что дяде что-то нужно.
Она взяла письмо к фикусу. Как она и ожидала, дядя написал, чтобы попросить оказать помощь другу - Раджкумару Рахе, который ехал по делам в Бомбей. Этот человек изъявил желание нанести краткий визит в Ратнагири. Он хотел бы выразить свое почтение бывшим королю и королеве.
"Я был бы весьма признателен, Ума, если твой муж смог бы организовать встречу Раджкумара-бабу с бывшим королем. Каким-то образом узнав о моих связях с администратором, он разыскал меня, чтобы попросить помощи в этом вопросе. Могу добавить, что обязан Раджкумару-бабу несколькими удачными сделками, да и многие члены бенгальской общины в Рангуне преуспели благодаря его помощи тем или иным образом".
Раджкумар-бабу, говорилось в письме, многие годы живет в Рангуне, но всё это время не имел контактов с другими бенгальцами города. Внезапно однажды утром он свалился словно град на голову, прямо в храм Дурги на Спарк-стрит, где обычно собираются бенгальцы-индуисты. Он был одет, как приличествует такому случаю, в накрахмаленную белую дхоти и панджаби с золотыми пуговицами. Дабы его лучше приняли, он позаботился о том, чтобы внести существенное пожертвование.
Мистер Раха занимался торговлей древесиной. Он планировал внести заявку на выполнение крупного контракта и попросил священника помолиться за него. Как все люди такого сорта, священник обладал чутьем голодного тигра, когда дело касалось оценки потенциальной добычи. Он предложил гораздо больше, чем простое благословение. В храме бывали несколько сотрудников крупных европейских банков и тиковых компаний, священник лично представил Раджкумара этим людям.
За следующие несколько дней между Спарк-стрит и улицей Торговцев, между Калибари и конторами тиковых компаний заструился ручеек сообщений. Наконец, когда дирекция железнодорожной компании Чота-Нагпур объявила о своем решении, стало известно, что некий мистер Раджкумар Раха, чье имя не было известно в мире тика, сумел перебить ставки крупнейших компаний.
Только на этом контракте Раджкумар-бабу получил прибыль в восемь лакхов [22] рупий - целое состояние. В знак благодарности он буквально выстроил храм заново, вымостив полы мрамором, позолотив стены святилища и воздвигнув прекрасное новое жилье для священника и его семьи. С тех пор он заключил еще несколько успешных сделок и достиг заметного веса в бизнес-сообществе. И всё это к тридцати годам, еще даже до того, как у него появилось время на женитьбу.
"Ты поймешь, Ума, о чем я говорю, когда я добавлю, что Раджкумар-бабу - выходец не из того круга, к которому ты привыкла. Ты найдешь его грубоватым и даже немного неотесанным в манерах. Без сомнения, тебя поразит, что хотя он бегло говорит на нескольких языках, включая английский и бирманский, он практически неграмотный и не в состоянии даже написать собственное имя.
Дома, в Индии, у человека вроде Раджкумара-бабу было бы мало шансов познакомиться с обществом людей вроде нас. Но здесь, в Бирме, более небрежные стандарты. Некоторые из богатейших людей города - индусы, и большинство начали не более чем с узелка с одеждой и жестяной коробки.
Я полностью отдаю себе отчет, что в Индии человек положения Раджкумара-бабу едва ли мог надеяться на то, что его будет развлекать, или вообще даже примет окружной администратор. Но ты должна понять, что он жил в Бирме так долго, что теперь стал больше бирманцем, чем индийцем, и его можно принять за иностранца. Надеюсь, что ты это учтешь, а я буду бесконечно благодарен тебе за снисходительность в этом вопросе".
Вместе с почтой прибывала и специальная посылка - отправленный из Бомбея на пароходе свежий лед. Вечерами в те дни, когда приходила почта, администратор любил сидеть в саду в плетеном кресле и пить что-нибудь со льдом. Ума подождала, когда администратору подадут его виски, а потом прочла письмо дяди. В конце чтения муж взял лист бумаги из ее рук и закончил читать сам.
Он вернул ей письмо с жестом сожаления.
- Если бы это было в моей власти, - сказал он, - я бы с радостью сделал одолжение твоему дяде. Но к сожалению, об этом не может быть и речи. Инструкции правительства совершенно четкие: их величества нельзя посещать.
- Но почему? - воскликнула Ума. - Ты же администратор. Ты можешь позволить ему прийти, если захочешь. Никто и не узнает.
Администратор бросил очки на одноногий столик у кресла.
- Это невозможно, Ума. Я должен послать запрос в Бомбей, а оттуда его переправят в Секретариат по делам колоний в Лондоне. Это может занять месяцы.
- Только чтобы посетить Отрэм-хаус?
- Наши учителя, - начал администратор, так он обычно шутливо называл британских коллег, - наши учителя не хотят политических проблем в Бирме. Это их самая богатая провинция, и они не желают рисковать. Король - единственный человек, который может объединить страну против них. Там больше десятка различных племен и народностей. Монархия - единственное, что их объединяло. Наши учителя это знают и хотят быть уверенными, что короля забыли. Они не хотят быть жестокими, им не нужны мученики, они желают лишь чтобы король был стерт из памяти, как старый зонтик в пыльном шкафу.
- Но что может изменить единственный посетитель?
- Он может вернуться и начать разговаривать. Что-то попадет в газеты. Колониальная администрация даже не позволяет фотографировать короля из страха, что карточка может вернуться в Бирму. На днях мне пришло письмо от фотографа, женщины из Персии. Она находится в фотографическом туре и хотела остановиться здесь и сделать несколько снимков в Отрэм-хаусе. Я направил ее просьбу в Бомбей и через несколько недель получил ответ: фотографировать королевскую семью не дозволяется. Политика правительства.
- Но это чудовищно, - воскликнула Ума.
- Вовсе нет, - администратор прищурился. - Просто благоразумно. Думаешь, Бирме послужат на пользу политические волнения? Думаешь, этот человек, Раха, смог бы разбогатеть, если бы до сих пор правил Тибо? Если бы не англичане, бирманцы наверняка восстали бы против этих индийских предпринимателей и выгнали бы их, как стадо баранов.
Ума знала, что не сможет переспорить администратора. Она понизила голос и положила ладонь на его руку.
- Знаешь, - сказала она, - я ведь прошу тебя об этом не ради короля и даже не ради дяди.
- Тогда почему?
Ума поколебалась.
- Скажи мне.
- Из-за Долли.
- Долли?
- Она живет здесь всю жизнь практически как пленница и не может представить иной жизни. Но однажды ей придется покинуть Отрэм-хаус, и куда она отправится? Она забыла про Бирму, и думаю, ей нужно поговорить с кем-нибудь, кто мог бы ей напомнить.
- Долли может вернуться в Бирму, когда пожелает.
- Но у нее нет там семьи, она никого там не знает. Именно потому ей и нужно встречаться с людьми, которые там живут.
Администратор замолчал, и Ума почувствовала, что он начинает уступать.
- Это такая мелочь, - давила она. - Уверена, что можно найти решение.
- Что ж, тогда ладно, - наконец произнес он с гневной ноткой. - Если это так много для тебя значит, я полагаю, кое-что можно сделать.
- Что?
- Я могу пригласить этого Раху сюда в качестве моего личного гостя. Скажу, что он родственник по линии жены. И тогда, если он нанесет визит в Отрэм-хаус, это может быть просто частный визит, ничего официального.
- Я будут так рада...
На следующее утро дядя Умы в Рангуне получил телеграмму, в которой говорилось, что его друга мистера Раху с удовольствием примут в Ратнагири в качестве личного гостя администратора.
Глава двенадцатая
Через несколько мгновений после прибытия парохода по набережной прошел слушок, что на борту богатый принц, некий Раджкумар, иностранец, сорящий деньгами. Эти разговоры сделали свое дело: сходни осадили кули и носильщики, зеваки переместились с тенистого берега и собрались на пляже.
Раджкумар еще спал в каюте, когда пароход встал на якорь. Его разбудил У Ба Кьяу. Обычно Раджкумар во время поездок за границу брал с собой нескольких человек, таким образом он защищался от просчетов с новыми знакомствами. Эту поездку сопровождали опасения иного рода, и потому его свита была даже больше обычного. Вместе со стенографистом и бухгалтером он захватил с собой У Ба Кьяу, самого доверенного работника.
Раджкумар послал У Ба Кьяу вперед, чтобы отвлечь толпу, а потом быстро выскользнул с парохода. В дальнем конце пристани ждали два экипажа, один из них из Резиденции. Администратор в то утро был в отъезде, но оставил тщательные инструкции, как следует принимать гостя. Канходжи должен был отвезти его в гостиницу на почтовой станции, где он поселится. По вечерам он будет обедать в Резиденции.
Другой экипаж на пристани был фаэтоном из Отрэм-хауса. Вместе с Канходжи Савант перегнулся через перила, наблюдая за суматохой на пристани. Оба поразились, когда им показали Раджкумара. Из всей группы он выглядел наименее похожим на человека, которого Канходжи послали встретить.
Канходжи отвез Раджкумара в гостиницу на почтовой станции и отправился обратно в Резиденцию, чтобы дать Уме полный отчет о суете на пристани. Отчет был полон деталей - Канходжи рассказал Уме об изжеванной черуте во рту Раджкумара, о его растрепанной и неаккуратной одежде, помятой лонджи, засаленной безрукавке и непричесанных волосах. После разговора у Умы осталось чувство беспокойства. Благоразумно ли приглашать такого человека к обеду? Что он ест?
Поразительно, но вопреки обыкновению администратор возложил организацию вечернего приема на Уму. Обычно именно он заведовал в Резиденции развлечениями. Не интересуясь остальными домашними делами, он считал званые обеды делом особенным и любил лично осматривать стол и убранство, поправляя цветы и указывая на тарелки и бокалы, которые следовало еще раз отполировать. Именно к нему слуги прибегали за указаниями, что подавать и в каком виде.
Тем утром, когда пришел хансама, чтобы поинтересоваться насчет меню, Ума была застигнута врасплох. Быстро поразмыслив, она велела ему подать в точности то, что и несколько недель назад, когда к обеду приезжал директор публичных школ. Она запомнила картофельную запеканку, жареную рыбу и бланманже.
- Хочу, чтобы вечером ты приготовил всё это, - сказала она повару, - экдум вох хи чиз.
Потом, под влиянием порыва, она написала записку суперинтенданту полиции мистеру Райту, наполовину англичанину, наполовину индийцу, пригласив его с женой к обеду. Она уже пригласила мистера Джастиса Найду и миссис Найду - всегда учтивую и нетребовательную пожилую пару. И конечно, должна была прийти Долли, это обговорили гораздо раньше.
Приближался вечер, и Ума вспоминала всё, что делал администратор накануне званого обеда. Когда-нибудь, сказала она себе, из нее выйдет хорошая мэмсахиб. Она направилась в столовую и устроила суету с тарелками, вилками и цветами. Но когда вернулся домой администратор, Ума обнаружила, что могла бы и не утруждаться. Администратора не впечатлили ее усилия. Переступив через порог столовой, он осмотрел ее с невысказанным упреком на лице.
- Рыбные ножи лежат не на месте, - сказал он. - А на бокалах для вина пыль.
Он заставил Уму вернуться и всё переделать.
- Я вернусь позже и проверю.
Ожидая прибытия гостей, Ума сидела у окна, сложив руки на коленях, словно наказанная школьница. Возможно, это была ошибка, весь этот званый обед, приглашение Долли встретиться с незнакомцем. Возможно, даже ее собственное присутствие - это ошибка. Такая мысль прежде никогда не приходила ей в голову, но теперь холодные тени этой идеи быстро сгущались в мозгу. Не это ли зовется предчувствием?
- Мадам...
Это была чета Найду, седовласые, высокие, с мягкими, благожелательными нотками в голосах.
- Очень приятно...
Потом появились Райты, а несколько минут спустя Долли.
Раджкумар прибыл последним. Поднявшись, чтобы его поприветствовать, Ума обнаружила, что ее первое впечатление неожиданно приятное. Глядя поверх сложенных в приветствии рук, она отметила, что ему доставило определенные трудности одеться просто и аккуратно, в английское платье: строгий черный костюм с тщательно завязанным галстуком. Его туфли были отполированы до блеска, а в руках он держал малаккскую трость с нефритовой резной ручкой тонкой работы. Он выглядел гораздо старше, чем она ожидала, его лицо огрубело от жизненных невзгод, а губы были тяжелыми и яркими, очень красными на фоне темной кожи. Под челюстью имелась складка кожи, которая намекала на возможное появление второго подбородка. Он был далеко не красавцем, но что-то в нем притягивало взгляд - крупное телосложение вкупе с необыкновенной живостью черт, словно в стену из аспидного сланца вдохнули жизнь.
Оглянувшись через плечо, Ума заметила, что Долли сидит, наполовину скрытая подлокотником шезлонга. На ней был лиловый хтамейн и айнджи из белого шелка. На фоне черного экрана ее волос лиловый цвет сиял, словно огонь.
- Долли! - Ума махнула рукой, представляя Раджкумара. - Это мистер Раха, не думаю, что вы встречались.
***
Он сразу же ее узнал, с первого взгляда, без малейших сомнений. Дело было не том, что она не изменилась - она стала другой, ее лицо оказалось более продолговатым, чем в его памяти, а в уголках глаз и вокруг рта собралась тонкая, почти невидимая филигрань морщинок, словно работа золотых дел мастера. Он помнил нечто другое - выражение ее лица, какую-то безысходность в глазах. Именно оно притягивало Раджкумара в ту ночь в Стеклянном дворце, и теперь влекло его снова.
- Мистер Раха, - в голосе Умы сквозила нотка озабоченности, - что-то не так?
- Нет, - он опустил глаза и понял, что его трость застыла в воздухе. - Нет. Вовсе нет. Всё в порядке.
Чтобы не выбежать из комнаты, Раджкумар тяжело опустился в ближайшее кресло. Всё произошло слишком быстро - он не ожидал увидеть ее здесь. Больше всего на свете он ненавидел, когда его заставали врасплох. Он собирался подготовиться к встрече, делая маленькие выверенные шажки. В этот дом и без того было непросто войти. Даже сейчас, после двух лет обедов и приемов, ему сложно было выдержать атмосферу натянутой сдержанности.
- Поездка была приятной, мистер Раха?
Это была хозяйка, жена администратора, выражение ее лица подсказало Раджкумару, что она пытается его разговорить. Он кивнул и попытался улыбнуться. Он почувствовал, как взгляд опять устремляется в сторону шезлонга, и быстро опустил глаза. Приближались другие гости, Раджкумар ощутил, как пожатия руки оттягивают плечо. Что им сказать? Он никогда до такой степени не хотел остаться в одиночестве.
- Обед. Пройдемте?
По дороге в столовую Ума на мгновение осталась наедине с Долли.
- Что ты думаешь о нашем госте? - быстро и еле слышно спросила она.
- Он совсем не такой, как я ожидала, не как все крупные магнаты.
- Потому что такой тихий, ты об этом?
- Он не чувствует себя непринужденно, правда ведь?
- Ты заметила, что он не сводит с тебя глаз? Как будто видел тебя раньше.
Глаза Долли расширились.
- Какие странные вещи ты говоришь, Ума, почему это пришло тебе в голову?
Столовая Резиденции была слишком просторной, чтобы как следует ее осветить. Длинный стол из красного дерева словно остров дрейфовал в темноте. На столе стояло несколько огромных канделябров, но из-за ручных вентиляторов над головой свечи в серебряных подставках не зажгли. В результате лица присутствующих находились наполовину в тени, их невозможно было рассмотреть полностью, даже соседям.
Ума усадила Раджкумара справа от себя, а суперинтенданта полиции мистера Райта - слева. Долли сидела на другой стороне стола, рядом с администратором. Вдоль стен, примерно в шести шагах от стола, выстроился ряд лакеев, по одному за каждым стулом. По традиции каждый гость приводил собственного лакея, все кроме Долли, которая и сама была из домашнего персонала. Лакей семьи Найду был местным, а у мистера Райта - сикхом. За стулом Раджкумара стоял У Ба Кьяу в розовом гаунг-баунге [23] и пурпурной лонджи, все остальные по сравнению с ним казались одетыми в серое.
Администратор отложил салфетку и посмотрел через стол на Раджкумара.
- Бирма, мистер Раха, - сказал он иронично. - Вы так мало нам о ней рассказали. Что вас привело туда в первый раз?
- Случай, - коротко ответил Раджкумар.
- Какого рода случай может привести человека в другую страну?
- Я работал на лодке и оказался в Мандалае. Это было в начале британского вторжения. Движение по реке прекратилось.
- Насыщенное событиями время.
- И странное время, сэр.
- В самом деле? Даже так?
Долли наблюдала за ним через стол. Раджкумар мог видеть лишь ее лицо, все остальные скрывались в тени.
- Британскому флоту понадобилось две недели, чтобы подняться вверх по реке, - сказал Раджкумар. - И большую часть этого времени в Мандалае было тихо. Я тогда был мальчишкой, но, похоже, один из немногих в городе знал, что приближается беда.
Тут произошел небольшой инцидент. Только что подали рыбу, и Раджкумар бросил нетерпеливый взгляд на окружающие тарелку вилки и ножи. Потом, словно гневаясь на избыток столовых приборов, он поднял правую руку и щелкнул пальцами. Еще до того, как он завершил этот жест, рядом показался У Ба Кьяу и вручил нужную вилку. Эпизод занял не больше секунды, но все в комнате с изумлением его отметили. Лишь Раджкумар не обратил внимания на заминку. Он возобновил повествование, как будто ничего не произошло.
- Однажды утром мы услышали где-то вдалеке грохот пушек. Когда шум прекратился, всё снова вошло в привычную колею. Лишь когда в город вошли чужеземные солдаты, люди поняли, что случилось: король потерпел поражение, а город захвачен. К вечеру мы увидели, как из форта выходят войска с мешками награбленного добра. Там были и дворцовые слуги. У стен форта собралась толпа. Я никогда не был внутри. Когда я увидел, что люди пересекают ров, то присоединился к ним. Мы вбежали внутрь. В стене мы увидели сломанные ворота и проникли через них, там были сотни людей. Полагаю, вы могли бы назвать это своего рода беспорядками. Никто не знал, что делает, каждый шел за кем-то другим. Мы прибежали в заднюю часть дворца, женскую половину. Самое ценное уже пропало, но для нас то, что осталось, казалось невообразимо роскошным, таких драгоценностей и представить было невозможно. Люди хватали всё, до чего могли дотянуться, всё, на что падал глаз, ломая мебель, выковыривая камни из пола. Через некоторое время я ушел из главного зала и свернул в прихожую. Внутри стояла женщина, маленькая и хрупкая, и хотя я никогда не видел ее прежде, я сразу же понял, что это королева Супаялат.
- Королева?
- Ее величество собственной персоной. Я решил, что она пытается спасти то, что осталось от ее собственности. Она была без охраны и без сопровождения. Ей следовало бы испугаться, но она не испугалась. Она закричала на нас, угрожая. Но что еще удивительней, все входящие в комнату немедленно падали ниц, делая шико перед королевой. Представьте, насколько это выглядело странным: они явились туда, чтобы ограбить дворец, и в то же самое время выказывали почтение королеве! Я был просто заворожен и сел в углу, наблюдая. А потом понял, что королева не одна. С ней находилось два ребенка и служанки, группа девочек. Самому старшему ребенку исполнилось, наверное, года три. По его одежде я догадался, что это принцесса. Рядом с принцессой стояла служанка, тоже дитя, может, года на два моложе меня или даже больше, я не был уверен, потому что никогда не видел такой красоты, просто выше понимания. Она сама была как этот дворец - сделана из стекла, внутри которого можно увидеть всё, на что способно воображение. Рядом раздавался лязг ножей и топоров и топот бегущих ног. Девочка явно была напугана и в то же время совершенно спокойна. Я не мог отвести от нее глаз и знал, что никогда не смогу ее забыть.
- Кто она? - вмешалась Ума. - Та девочка, кем она была? Вы это выяснили?
- По правде говоря... - Раджкумар уже собирался продолжить, но его прервала Долли.
- Похоже, - резко сказала она, обращаясь к администратору, - что для мистера Рахи это было большим приключением.
- Нет, - ответил Раджкумар, его голос стал громче. - Вовсе нет.
Долли отвела от него глаза.
- Мистер Раха, - сказала она, - выглядит так, будто наслаждается теми событиями.
- Нет. Я совсем не то хотел сказать.
Взглянув на Раджкумара, Ума заметила смятение на его лице. Ей вдруг стало его жаль. Долли была жестока и несправедлива без необходимости, все видели, что этот человек не намеревался выказать неуважение.
- Мистер Раха... - Ума хотела похлопать его по ладони, вернув к настоящему и напомнив о присутствующих. Но когда она вытянула руку, ее локоть внезапно наткнулся на стол. С тарелки соскользнула вилка и с кувырком упала на пол. Звон металла был едва слышным, но в этом широком пространстве прозвучал как взрыв. Два лакея немедленно бросились со своих мест у стены, один схватил упавший прибор с пола, а другой протянул новый, завернутый в салфетку.
- Ах, мадам.
Голос администратора звучал громко, раскатисто и был полон веселой иронии. Услышав мужа, Ума смиренно вжалась в стул. Она приходила в ужас от этих насмешливых ноток, от интонаций, которыми часто сопровождались комментарии по поводу ее неуклюжести. Она знала, что это происшествие за вечер будет упомянуто несколько раз, с бесчисленными шутками и намеками, которые составят ее наказание.
- Ах, мадам, - продолжил администратор, - могу ли я попросить вас впредь воздерживаться от жонглирования правительственным серебром?
Ума поежилась, устремив взгляд в тарелку. Как это можно вынести? Она посмотрела на новую вилку, лежащую рядом с тарелкой, и словно по собственной воле ее рука начала двигаться. Запястье дернулось, и вилка взлетела в воздух.
За мгновение до того, как прибор завершил переворот, Раджкумар протянул руку и схватил вилку.
- Вот, - сказал он, положив ее обратно на скатерть. - Ничего страшного не произошло.
По другую сторону стола администратор наблюдал с изумлением.
- Ума! - воскликнул он, на сей раз безо всякой иронии. - Ума! Да что с тобой сегодня?
На мгновение воцарилась тишина, в которой слышалось лишь громыхание въезжающего в ворота Резиденции экипажа.
- Каун хай? - окликнул караульный. Ответ был приглушенным и неясным, но Долли тут же вскочила на ноги.
- Это Моханбхай. Наверное, что-то случилось в Отрэм-хаусе.
Подошел лакей, поклонился и протянул администратору конверт.
- Это срочно, сэр.
Администратор вскрыл конверт и извлек из него тисненый лист бумаги. Он прочитал письмо и поднял глаза с серьезной улыбкой.
- Боюсь, вынужден покинуть сей пир. Меня вызывают. Ее величество желает видеть меня в Отрэм-хаусе. Немедленно.
- Тогда я тоже должна уйти, - Долли оттолкнула стул.
- И речи быть не может, - похлопал ее по руке администратор. - Останьтесь и получайте удовольствие. Она хочет видеть меня, а не вас.
Долли с Умой переглянулись, они обе тотчас же поняли, что королева вызывает администратора, чтобы объявить о беременности принцессы. Долли не могла решить, будет ли лучше вернуться в Отрэм-хаус или остаться.
- Оставайся, Долли, - попросила ее Ума.
- Хорошо, - кивнула Долли. - Я останусь.
Сообщничество женщин не укрылось от администратора. Он переводил взгляд с Умы к Долли и обратно.
- Что именно происходит в Отрэм-хаусе? - спросил он. - У кого-нибудь из вас есть мысли на этот счет?
- Нет, - быстро ответила Ума, более высоким голосом, чем обычно. - Что бы это ни было, уверена, это не требует присутствия Долли.
- Ну ладно, - администратор быстро обошел стол, попрощавшись со всеми. - Вернусь, когда будет угодно ее величеству. Развлекайтесь.
Внезапный отъезд администратора привел в движение и остальных. Найду и Райты поднялись, прошептав:
- Уже очень поздно...
- Нам пора...
Последовал обмен любезностями и пожимание рук. Проводив гостей до дверей, Ума остановилась, прошептав Долли:
- Я вернусь, как только их провожу. Подожди меня.
Долли немного в оглушенном состоянии вернулась в комнату и открыла стеклянную дверь. Выйдя в сад, она остановилась, чтобы прислушаться к голосам разъезжающихся гостей. Они прощались:
- Благодарю вас...
- Очень приятно...
Один из голосов принадлежал Уме, но казался таким далеким. Долли не могла сейчас мыслить ясно, всё казалось слегка размытым. Ей пришло в голову, что нужно закрыть дверь в сад, чтобы в дом не налетели насекомые. Но она ничего не сделала, не хватало только еще и об этом думать.
В это самое мгновение в Отрэм-хаусе принцессы, вероятно, сидят у окон, глядя на дорогу в ожидании экипажа администратора. Внизу, наверное, уже открыли комнату для приемов и зажгли лампы, только две, чтобы сэкономить масло. Королева скоро спустится, в своем неуклюжем алом хтамейне, через мгновение она усядется спиной к двери и так будет ждать появления администратора.
Вот так закончится привычный мир Отрэм-хауса, они всегда это знали, и она, и принцессы. Именно так всё и случится: однажды королева внезапно решит, что время пришло. Немедленно пошлют за администратором, не теряя ни минуты. На следующий день узнают все: губернатор, вице-король, вся Бирма. Моханбхая отошлют прочь, может быть, и принцесс. Останется только она, Долли, чтобы взять на себя вину.
- Мисс Долли.
Она узнала голос. Это был тот человек, гость из Бирмы.
- Мисс Долли.
Она повернулась в его сторону, начиная злиться.
- Откуда вы знаете мое имя?
- Я слышал... - он остановился, чтобы исправить ошибку. - По правде говоря, вы сами мне сказали.
- Это невозможно.
- Сказали. Не помните? Той ночью, в Стеклянном дворце. Вы были той девочкой с принцессой. Вы должны помнить. Я разговаривал с вами и спросил ваше имя.
Долли закрыла уши руками.
- Это ложь. Каждое слово. Вы всё выдумали. Всё до последнего слова. В том, что вы сегодня сказали, не было ни слова правды. Мин и мебия были богами для жителей Мандалая. Никто не посмел бы сделать то, что вы описывали... Люди рыдали, когда нас увозили.
- Рыдали. Это верно. Но толпа, дворец - это тоже правда. Я там был, как и вы. Вы должны помнить ту ночь во дворце, кто-то у вас кое-что забрал - шкатулку. Я ее нашел и вернул. И тогда вы назвали мне свое имя - Долли. Я еще слышу ваш голос.
Она отвернулась.
- И вы здесь по этой причине? Из-за того, что видели той ночью во дворце?
- Да.
- Вы совершили ошибку, мистер Раха, - она повысила голос в яростном отрицании. - Вы видели не меня. Это был кто-то другой. Дети меняются, когда взрослеют. Я не помню того, что вы описали. Меня там не было. Там было много таких как я - работающих во дворце девочек. Возможно, это был кто-то другой. Не знаю. Но не я. Меня там не было.
- Я помню, что видел.
- Как вы можете быть уверенным? Я ничего не помню о том времени. И не хочу помнить. А вы и сами были ребенком.
- Но я помню.
- И из-за этого вы приехали сюда, чтобы меня найти?
- Мисс Долли, у меня нет семьи, нет родителей, нет братьев и сестер, никакой ткани воспоминаний, от которой отрезали маленький кусочек. Люди считают, что это печально, и они правы. Но это значит также, что у меня нет иного выбора, кроме как самому искать привязанности. Это непросто, как видите. Но это своего рода свобода, просто за нее нужно платить.
- И что вы ожидали найти? Вы приехали сюда, думая обнаружить меня такой же маленькой девочкой? Кого-то, кто вернет вас обратно в детство?
- Я приехал, потому что смог. Не ожидая ничего.
Долли обмахивала лицо руками. Она чувствовала в вечернем воздухе запах увядающей плюмерии, которая осыпалась на траву.
- Мистер Раха, - теперь она стала спокойнее и дышала ровнее. - Вы богатый человек, как мне сказали, успешный. Очевидно, вы ведете яркую жизнь. Я не могу понять, что именно привело вас сюда. Должна вам сказать, раз уж это касается меня, что это мой дом, и другого у меня нет. Я провела здесь двадцать лет. Я веду очень простую, практичную жизнь. Во мне или в моей жизни нет ничего, что может представлять хоть малейший интерес для человека вроде вас.
- Со всем уважением должен сказать, что об этом не вам судить.
- Мистер Раха, сейчас вам лучше уйти.
- Я не могу уйти, не сказав вам, что сегодня за столом вы неправильно меня поняли. Вот почему я задержался с уходом. Я проделал долгий путь и не могу уйти на этой ноте.
Вдали на фоне открытой двери гостиной появился силуэт. Это была Ума, которая звала, приложив руки к губам:
- Где ты, Долли? В саду?
Долли понизила голос.
- Мистер Раха. Сожалею, если сказала что-то несправедливое или нелюбезное. Уверена, что вы не хотели ничего дурного. Но ваш приезд был ошибкой, и лучше забудьте о нем как можно скорее. Жаль, что вы понапрасну потратили так много времени и усилий.
- Не понапрасну.
- Мне больше нечего сказать, мистер Раха, - Долли сложила ладони в прощальном жесте. - Мне пора. Не думаю, что мы еще увидимся, но желаю вам всего наилучшего. Намасте.
***
Королева приняла администратора, как обычно сидя в богато украшенном черном кресле спиной к двери. Ее лицо было похоже на маску, а губы горели красным. Фарфоровая кожа королевы в тусклом свете свечей казалась почти прозрачной. Он была одета в хтамейн из красного шелка, на ногах - чулки и черные шлепанцы, вышитые бахромчатыми золотыми нитями.
Сделав администратору знак сесть, она начала говорить на хиндустани безо всяких предисловий:
- По желанию его величества короля, администратор-сахиб, сообщаю вам, что наша старшая дочь, принцесса Ашин Хтейк Су Мьят Джи, беременна и разрешится от бремени через неделю или две. Мы будем признательны, если вы передадите хорошие новости своему начальству в индийском правительстве.
Первым побуждением администратора было поправить ее:
- Но, ваше величество, это невозможно, ведь у принцессы нет мужа.
- В вашем представлении, возможно.
- Это не вопрос точки зрения, - ответил администратор. - Я не выдавал принцессе разрешения на брак. Она не может быть законным образом замужем.
Королева на мгновение замолчала, а потом на ее лице появилась слабая улыбка.
- Администратор-сахиб, вы прекрасно информированы. Я удивлена, что ни один из ваших шпионов так и не догадался вам сказать, что дети могут рождаться и без разрешения.
- Так значит, ребенок...
- Да. По вашим законам ребенок будет незаконнорожденным.
- А отец?
- Вы часто с ним встречались, - королева уставилось на него немигающим взглядом. - Он наш кучер, прекрасный молодой человек.
Только теперь администратор начал осознавать всю важность того, что только что услышал.
- Но о чём мне доложить? Что я скажу правительству?
- Вы передадите то, что вам только что сказали, что наша дочь скоро родит ребенка и отец - наш кучер Савант.
- Но, ваше величество, - возразилл администратор, - подумайте о репутации принцессы, о вашем положении в обществе.
- О нашем положении? А каково оно, администратор?
- Ваш муж - король Бирмы, хотя и низложенный. Ваша дочь - принцесса.
- Уверяю вас, администратор-сахиб, что вам меньше всех остальных стоит нам об этом напоминать.
Он почувствовал, как на лбу проступает испарина. Еще есть время, говорил он себе, можно всё устроить аккуратно, чтобы ничего не просочилось на публику. Молодого человека можно убедить быстро вернуться в деревню, к семье. Если он будет доставлять неприятности, с ним разберется мистер Райт и полиция.
- Ваше величество, умоляю вас подумать. Подобающе ли принцессе Бирмы связать жизнь с прислугой?
С губ королевы сорвался смешок.
- Администратор-сахиб, Савант в меньшей степени слуга, чем вы. По крайней мере, у него нет иллюзий относительно своего места в мире.
Администратор уставился на нее.
- Я в самом деле поражен, что ваше величество решили вынести такой скандал на публику.
- Скандал? - взгляд королевы стал жестче, когда она повторила это английское слово. Вам хватает наглости приходить сюда и говорить о скандале? В том, что сделала моя дочь, нет ничего скандального. Скандал - это то, что вы сделали с нами, те обстоятельства, до которых нам пришлось опуститься по вашей воле, ваше присутствие здесь. Что сделали мои дочери, администратор-сахиб, за что они должны провести всю жизнь в тюрьме? Они совершили преступление? Над ними был суд, им вынесли приговор? Мы слышали так много лекций от вас и ваших коллег о варварстве бирманских королей и гуманности англичан, мы были тиранами, утверждали вы, врагами свободы, убийцами. Одни лишь англичане понимают, что такое свобода, объясняли нам, они не обрекают королей и принцесс на смерть, они правят с помощью законов. Если это так, почему король Тибо не предстал перед судом? Где все эти законы, о которых мы столько слышали? Разве это преступление - защищать свою страну от захватчиков? Разве англичане не сделали бы то же самое?
Администратор понимал, что правильным ответом будет сделать протестующий жест, показать негодование. Но под пристальным взглядом королевы он не был способен подобрать нужные слова.
- Ваше величество, - наконец произнес он. - Я вам не враг. Напротив, я много раз вам признавался, что считаю ваши обиды обоснованными. К сожалению, этот вопрос не в моей власти. Прошу, поверьте мне, когда я говорю, что желаю вам только самого лучшего. Моя просьба пересмотреть ваше решение - лишь в интересах вашей семьи. Умоляю вас, ваше величество, подумайте о том, как всё это увидит общество, как это повредит репутации вашей семьи.
Королева наклонила голову.
- Мы не служим обществу, администратор-сахиб. Мнение людей для нас совершенно безразлично.
- Вижу, что вы приняли решение.
- И стыдитесь, администратор-сахиб, что вы осмелились осуждать поведение моих детей, стыдитесь, что имели наглость прийти в этот дом и говорить мне о скандале.
Администратор поднялся на ноги.
- Ваше величество, могу я упомянуть последнее соображение? Не думаю, что оно для вас много значит, но считаю, что имею право, ни больше ни меньше, привлечь к нему ваше внимание. Вы должны понимать, что когда дело выйдет на публику, основная вина, по всей видимости, ляжет на меня, как вашего главного тюремщика. Это наверняка положит конец моему пребыванию в должности администратора.
- Уверяю вас, администратор-сахиб, - засмеялась королева, - мы прекрасно об этом осведомлены, - она снова засмеялась и подняла крохотную ручку, чтобы прикрыть рот. - Уверена, что вы найдете способ защититься. Чиновники обычно это умеют. А если нет, то вините в этом только себя.
Больше сказать было нечего. Пробормотав несколько слов сожалений, администратор покинул королеву. На пути к воротам он заметил выходящего из сторожки Саванта и услышал женский голос, окликнувший оттуда молодого человека. Проходя мимо двери и благопристойно отведя глаза в сторону, администратор почувствовал, как изнутри выходит струя горячего влажного воздуха. Он ускорил шаг. Так это там они сожительствуют, кучер и Первая принцесса, в этой малюсенькой комнате, больше похожей на сундук? Перед его глазами всплыло множество образов: прислонившийся к столбу Савант приглаживает напомаженные усы, улыбкой призывая девушку, принцесса прокрадывается через незапертую дверь, пока все домашние спят, вонючая маленькая комната, пропахшая потом, в которой эхом отдаются приглушенные стоны, скрип матраса.
Он повернулся к своему гаари, нетерпеливо подзывая Канходжи:
- Чало! Джалди чало, джалди, в Резиденцию, быстро.
Он высунулся из окна гаари, тяжело дыша, но даже прохладный ночной воздух не мог прогнать из его ноздрей запах той комнаты. Значит, это и есть любовь - эта парочка в темноте, принцесса Бирмы и кучер-маратхи, это небрежное перемешивание пота?
А королева с ее кусачими черными глазами? Однажды он слышал, что она всегда по-настоящему любила Тибо. Но что они на самом деле знают про любовь, про тонкие чувства, эти кровожадные аристократы, наполовину неграмотные, никогда в жизни не прочитавшие ни единой книги, никогда не смотревшие с наслаждением на картину? Что для этой женщины означает любовь, для этой убийцы, ответственной за резню нескольких десятков собственных родственников? И всё же ради мужа она предпочла свободе заключение, приговорила дочерей к двадцати годам изгнания. Сделала бы то же самое для него Ума? Или вообще кто-нибудь? Он вздрогнул и расставил руки, чтобы не раскачиваться в экипаже.
В Резиденции его ждала Ума. Она подбежала к двери и впустила мужа, отослав слуг.
- Что случилось? Что она сказала? Расскажи мне.
- Где Долли? - спросил администратор.
- Она устала и пошла в постель.
- Идем.
Администратор повел ее в спальню и закрыл дверь.
- Ты знала, не правда ли?
- О чем?
- Ума, я уж точно не дурак. Я говорю о беременности принцессы.
Ума села на край закрытой москитной сеткой постели и отвела взгляд.
- Так ты знала, верно?
- Да.
- Тебе сказала Долли?
- Да.
- И тебе не пришло в голову рассказать мне? Что это может быть важно? Что это будет иметь для меня последствия?
- Как я могла тебе сказать? Я обещала не говорить.
Он встал рядом, глядя на опущенную голову жены.
- И твое обещание Долли значит больше, чем узы между нами? - он потянулся за рукой жены и твердо сжал ее. - Посмотри на меня, Ума. Почему ты мне не доверяешь? Разве я когда-нибудь тебя предавал? Думаешь, я не смог бы хранить всё в тайне?
- Я обещала.
Администратор ошарашенно уставился на Уму.
- Ты знала об этом много дней, возможно, месяцев. Всё это время мы были вместе. Тебе никогда не хотелось поделиться этим со мной? Не как с администратором Ратнагири, даже не как с твоим мужем, а как с другом, в чьей компании ты проводишь дни?
Она выдернула руку. Чего он от нее хочет? Она выполняет все его просьбы - ходит в клуб, когда он ей велит, посещает назначенные встречи. Что еще она может дать?
Ума начала плакать, закрыв лицо руками. Ему не нужны были те женские добродетели, которые она могла дать, Кембридж научил его требовать большего, уверенности в том, что всё под контролем, научил торговаться за женскую душу с помощью доброты и терпения. Это было покорение, выходящее за грань благопристойности, за грань ее воображения. Она не могла даже подумать о таком. Всё лучше, чем покориться.
Глава тринадцатая
Уме казалось, что она наконец-то задремала после долгих часов бессонницы, когда услышала у постели голос:
- Мэмсахиб! Мэмсахиб!
Она сонно заворочалась, прислоняя подушки к полированной спинке кровати.
- Мэмсахиб! - это была айя, за москитной сеткой ее черты лица выглядели размытыми. - Поднимайтесь, мэмсахиб! Вставайте!
Окна были открыты, и потолок купался в отраженном свете. В воздухе стоял аромат свежескошенной травы. Ума услышала свист косы в саду и вспомнила, что велела садовнику покосить лужайку.
- Мэмсахиб, вставайте. В гостиной ожидает джентльмен.
- Джентльмен? Кто?
- Тот, который вчера приходил к обеду - бахаарка.
- Мистер Раха? - Ума резко села. - Что он здесь делает?
- Он спрашивает вас. И Долли-мэмсахиб.
- Ты ей об этом сказала?
- Долли-мэмсахиб здесь нет. Она ушла рано утром.
- Когда?
- Очень рано. Канходжи отвез ее в Отрэм-хаус.
Ума запуталась в москитной сетке и не могла снять с лица ее паутину.
- Почему мне не сказали?
- Администратор-сахиб велел вас не будить.
Ума нетерпеливо дернула сетку скрюченными пальцами. С треском разрывающейся ткани перед ее лицом внезапно образовалась щель. Он откинула остальное и спустила ноги с постели.
Не в характере Долли убегать в такой спешке, без единого слова.
- Пошли в гостиную чаю, - приказала она айе. - И передай джентльмену, что я скоро выйду.
Он быстро оделась и торопливо поспешила по коридору. С собой в гостиную Ума взяла айю и велела ей присесть около двери в целях благопристойности.
- Мистер Раха?
Он находился в дальнем углу комнаты и курил через открытое окно. На звук ее голоса Раджкумар повернулся, отбросив черуту. Он был одет в английской манере, в белый льняной костюм.
- Мадам администратор, сожалею, что побеспокоил вас...
- Ничего, не стоит извиняться, - она закашлялась. В комнате стояла пелена табачного дыма.
- Простите, - он извиняющимся жестом попытался отогнать облачко дыма. - Я пришел поблагодарить вас... за прошлый вечер, - настала пауза, во время которой Ума услышала, как он сглотнул, словно пытаясь что-то сказать. - И я хотел бы также поблагодарить мисс Долли, если можно.
- Долли? Но ее здесь нет. Она уехала обратно в Отрэм-хаус.
- О, - он упал в кресло, его губы молчаливо двигались, словно он говорил сам с собой.
Ума заметила, что его волосы не причесаны, а взгляд затуманен от недостатка сна.
- Могу ли я узнать, она сегодня вернется?
- Мистер Раха, тихо произнесла Ума. - Должна сказать, я несколько удивлена, что вы так беспокоитесь о ком-то, кого едва знаете.
Он поднял на нее глаза.
- Мадам администратор...
- Да?
- Я должен вам кое в чем признаться.
- Продолжайте.
- Я был с вами не вполне откровенен. И с вашим дядей.
- Как это?
- Это не первая моя встреча с мисс Сейн. Правда в том, что я здесь из-за нее. Я приехал, чтобы ее найти.
- Что? - засмеялась Ума. - Должно быть, это какая-то ошибка, мистер Раха. Вы точно думаете о ком-то другом. Вы не могли раньше встречаться с Долли. Она живет здесь всю свою жизнь, могу вас заверить. Она не покидала Ратнагири с десяти лет.
- Та девочка, о которой я говорил прошлой ночью, девочка в Стеклянном дворце.
- Да?
- Это была она, Долли, мисс Сейн.
Ума почувствовала, что не может дышать. Она шатаясь встала на ноги и вышла через одну из стеклянных дверей в сад.
- Идемте, мистер Раха, - не дожидаясь его, она прошла по только что постриженной лужайке. Садовник сметал остатки травы, чтобы отнести их домой коровам и козам, он поднял глаза и поприветствовал хозяйку, когда та прошла мимо.
Раджкумар настиг ее в дальней части сада, когда она уже отпирала калитку.
- Должно быть, вам всё это кажется странным.
- Именно.
Ума повела Раджкумара к земляному сиденью под фикусом. Внизу, в долине, словно стекло сияла река Каджали.
- Садитесь, мистер Раха.
- Я не знал, что найду ее здесь, - сказал Раджкумар. - Не был точно уверен. Это было просто место, с которого я мог начать, точка отсчета. Раз уж существовало место, где я мог навести справки, то я должен был приехать. У меня не было выбора. Я был уверен, что обнаружу, что уже опоздал: она замужем и носит ребенка другого мужчины. Или умерла, или переехала туда, где ее не найти. Так должно было быть, и ее образ позабудется, я освобожусь. Когда я пришел к вам вчера вечером, она была там. Я сразу же ее узнал, ее лицо и как она смотрит. А потом всё действительно оказалось в моих руках, но совсем не так, как я ожидал.
- И вы видели ее лишь один раз?
- Дважды. В Мандалае. Но если бы я встречал ее тысячи раз, то не было бы никакой разницы. Я это знаю. Уверен в этом. В молодости я работал на лодке, на читтагонгском сампане. Это было давно, еще до приезда в Мандалай. Однажды мы попали в шторм. Мы находились в открытом море, и шторм налетел внезапно, как это бывает у побережья Бенгалии. Вода заливала лодку через корму. Меня привязали к мачте и дали ведро, чтобы вычерпывать воду. Вскоре небо так потемнело, что я мог разглядеть что-то вокруг только при вспышке молнии. Во время этих вспышек я кое-что заметил. Животное, маленькую черепаху с зеленым панцирем. Ее перекинула через борт волна, и черепаха запуталась в сетях. Я не мог до нее дотянуться, а волны били о борт с такой силой, что не осмеливался развязать веревку. Мы оба были привязаны, и черепаха, и я. И в каждой вспышке молнии я смотрел перед собой и видел ее. Всю эту долгую-предолгую ночь мы с черепахой наблюдали друг за другом сквозь волны и ветер. Ближе к рассвету шторм затих. Я развязал веревку и освободил черепаху из сетей. Как сейчас вижу тот день. Если бы передо мной поставили тысячи черепах, для меня они не были бы такими же реальными, как та.
- Зачем вы мне это рассказываете, мистер Раха?
- А кому мне еще сказать?
- Скажите Долли.
- Я пытался. Прошлой ночью. Увидел, как она выходит в сад и свернул за ней перед уходом.
- И что она сказала?
- Она настроена сердиться, как тогда за столом. Во всех моих словах они видит ошибку. Она велела мне уехать обратно и не хочет больше видеть. Я не спал всю ночь, думая о том, что делать дальше. В любом другом месте мне бы помогли другие люди, мои друзья узнали бы ее настроение от ее друзей. Я бы попросил кого-нибудь поговорить с ее семьей. Потом пошел бы к ее отцу. Мы бы обговорили финансовые вопросы и прочие условия. Всё такое. Мне бы кто-нибудь помог. Кто-нибудь стал бы вести разговоры в мою пользу.
- Да, - кивнула Ума. - нашлись бы посредники. Люди, которые объясняются за нас лучше, чем мы сами.
Ума знала, что он прав, так и делаются подобные вещи - кто-то предает слова из уст в уста, и перешептывания разбегаются во все стороны, словно усики лиан, поднимающихся по декоративным решеткам в оранжерее. Именно так всё и произошло в ее собственном случае: однажды вечером в мощеный двор дома ее семьи в Калькутте, который отец назвал Ланкасука [24], с цоканьем въехал гаари, У парадной двери раздался громкий звон. Было уже поздно, они закончили ужинать. Отец находился в кабинете, работая над трактатом о храмовой архитектуре. Мать готовилась ко сну.
- Должно быть, кто-то умер, - заявила мать. - В такое время это могут быть только плохие новости.
Ума с младшим братом побежали на выходящую во двор веранду. У дверей внизу стояла одна из тетушек.
- Кто-то умер? - крикнула Ума.
- Умер? - засмеялась тетя. - Нет, глупышка. Впусти меня.
Ума с братом подслушивали у двери, пока мать совещалась с гостьей. Они услышали имя администратора и узнали его: недавно они читали о нем в газетах и журналах. Его считали человеком с блестящими перспективами. Студентом он так хорошо учился в Калькуттском университете, что все преуспевающие семьи по соседству собрали средства, чтобы отправить его в Кембридж. Он вернулся почти героем, потому что был принят на государственную службу и стал одним из могущественных чиновников империи.
Выяснилось, что он увидел Уму во время Пуджи [25], в то время ей исполнилось всего шестнадцать, она была школьницей. По возвращении из Кембриджа он навел о ней справки. Его семья не очень обрадовалась: со всего города поступали гораздо лучшие предложения. Но он настоял, уверяя, что не хочет жениться по договоренности. Он работал с европейцами, ему не нужна консервативная, привязанная к дому жена, ему нужна девушка, желающая войти в общество, юная, которая не откажется научиться современному образу жизни.
- И он интересуется моей Умой?
Недоверчивое восклицание матери разнеслось по всему дому. Ума была уж точно не самой привлекательной или образованной девушкой их круга, она не умела ни петь, ни шить, ее волосы не были прямыми, и она была слишком высокой, чтобы считаться изящной.
- Моей Умой?
Брат отодвинулся от нее, открыв рот от изумления.
- Тобой!
Чтобы поддразнить его, Ума сказала:
- Ну вряд ли он женится на тебе.
Брат расплакался, словно именно на это и надеялся.
- Почему я? - снова и снова задавала этот вопрос Ума всем посредникам и сводникам. - Почему я?
В лучшем случае она получала такой ответ:
- Он считает, что ты быстро научишься.
Их свадьба была не похожа на другие. Пришел губернатор, многие английские чиновники и офицеры. Вместо традиционного шехнаи играл военный оркестр из Форт-Уильяма.
Когда в первую ночь они остались вдвоем в увешанной цветами спальне, оба долго молча сидели на кровати, робея, он не меньше, чем она. Они прислушивались к голосам друзей и родных, собравшихся у закрытой двери, которые смеялись и как обычно отпускали похабные шуточки. Наконец, к ее облегчению, муж заговорил, рассказал о Кембридже, о мощеных улицах и каменных мостах, о концертах, которые посетил. Он промурлыкал мелодию одного из любимых композиторов. Уме понравилась живость мелодии, и она спросила ее название. Он обрадовался вопросу.
- Это из "Форели", - объяснил он, - Шуберт.
- Очень мило. Напой снова.
Она уснула и пробудилась через несколько часов от его прикосновения. Боль была совсем не такой сильной, как она ожидала, ненамного хуже визита к врачу, а в комнате было совсем темно, что облегчало дело. Когда на следующий день мать спросила ее, Ума смутилась, потому что не могла поведать ничего пугающего, как остальные.
- Он был нежным и мягким.
- Что еще можно желать? - заметила мать. - Береги свою удачу, Ума. Каждый день благодари за то, что получила.
Месяцем позже, в поезде, администратор внезапно спросил, помнит ли она название мелодии, которую он напевал той ночью. Оно выветрилось у Умы из головы. Они ехали по суровым равнинам Западной Раджпутаны, и Ума была зачарована ландшафтом.
- Не помню, - призналась Ума.
Он резко отвернулся, лицо вытянулось от разочарования. Ума почувствовала, как ее тело медленно сковывает смятение. Она знала, что будут и другие подобные вещи, мелкие разочарования, следующие сплошной чередой и превращающиеся в длинную свинцовую цепь.
Голос Раджкумара вернул ее в настоящее.
- Вы мне поможете, мадам? Вы единственный человек, через которого я сейчас могу обратиться к Долли. Больше мне не к кому пойти.
Она попыталась нарисовать Долли глазами мужчины, который сидит рядом, практически незнакомца. Внезапно Ума почувствовала, что ее сердце переполняет нежность и любовь. Чья она, эта любовь? Его или ее собственная? Или, может быть, их обоих одновременно? Что она будет делать, если Долли уедет? Долли наполнила ее жизнь ярким светом, хотя, по правде говоря, всё должно было оказаться наоборот, потому что это Долли была пленницей, а она, миссис Ума Дей - счастливицей, о которой все говорят: "Что еще можно желать?". Но теперь, задумавшись о том, каково ей будет в Ратнагири без Долли, Ума почувствовала, как слезы застилают глаза. Она оперлась о край земляной скамьи, чтобы успокоиться, и ее рука коснулась руки Раджкумара.
- Мадам? Миссис Дей? - он озадаченно уставился на нее. - Миссис Дей, с вами всё в порядке?
- Да, да, - она отдернула руку. - Просто немного голова закружилась. Не знаю, в чем причина.
- Может быть, вернемся обратно?
- Да, - она поднялась на ноги. - Мистер Раха, вы так мне и не сказали. Чего вы от меня ожидаете?
- Возможно, вы поговорите с ней.
- Вы сами должны с ней поговорить, мистер Раха. Когда действуют посредники, ничего хорошего не выйдет.
Он пристально на нее посмотрел, а потом, застав врасплох, сказал:
- Администратор - прекрасный человек, миссис Дей, очень достойный. Люди вроде него стоят многих...
- Да, разумеется, - прервала его Ума. - Да. Идемте, вернемся в дом.
***
Айя проводила Долли в гостиную и показала на открытую дверь в сад.
- Мадам вышла в сад, всего несколько минут назад.
Долли кивнула: конечно, в это время дня Уму обычно можно было найти под фикусом. Долли поспешила по лужайке мимо приветствующего ее садовника, к калитке. Открывая щеколду, она услышала голоса. Долли не успела повернуть назад, как перед ней появились Ума с Раджкумаром, внезапно вышедшие из-под корявой бороды воздушных корней фикуса. Все трое уставились друг на друга.
Ума заговорила первой.
- Мистер Раха, - тихо сказала она, - надеюсь, вы поймете правильно, если я попрошу вас на минутку нас оставить? Мне хотелось бы поговорить с Долли, всего несколько слов. Может, вы подождете нас здесь, у калитки?
- Конечно.
Ума взяла Долли под руку.
- Идем, давай ненадолго присядем под деревом.
Пробираясь через лабиринт корней под фикусом, Долли прошептала:
- Что он здесь делает, Ума? Чего он хочет?
- Поговорить. О тебе.
- Что он сказал?
- Думаю, он пытался сказать, что любит тебя, - Ума села под деревом и притянула туда Долли.
- Ох, Ума, - Долли закрыла лицо руками. - Вчера вечером в саду он сказал мне так много всего. Это было так странно, так меня расстроило. Я не могла заснуть, думала о доме, о Мандалае, дворце, стенах из стекла.
- Он сказал, что ты его не помнишь.
- Я так думала.
- Так ты помнишь?
- Не уверена, Ума. Я помню кого-то, мальчика, очень темного, помню, как он дал мне небольшой сверток с едой, помню, как Эвелин велела его взять. Но всё так нечетко. Это было слишком давно, и каждый раз, когда я об этом вспоминаю, то пугаюсь.
- Думаю, он и правда тебя любит, Долли.
- Он любит свои воспоминания. Это не я.
- А что насчет тебя, Долли? Что чувствуешь ты?
- Я напугана, Ума. В прошлом я совершила такие ужасные ошибки. Я обещала себе, что больше никогда такого не повторю.
- Какие ошибки?
- Я никогда тебе об этом не рассказывала, Ума, но много лет назад я решила, что влюбилась в Моханбхая, нашего кучера. Потом это обнаружила принцесса. Она нам угрожала. Думаю, она и сама уже была в него влюблена.
- Ты хотела выйти за него замуж?
- Не знаю, Ума. Я была совсем юной и не поняла по-настоящему, что произошло. Днем я выкидывала его из головы, но по ночам грезила о нем, а потом просыпалась и думала, почему мы не можем сбежать? Почему бы мне просто не собрать вещи в узелок, спуститься к нему, разбудить и сказать: "Моханбхай, давай уедем, в Отрэм-хаусе нас ничто не держит"? Но куда бы мы уехали? И чем бы стали заниматься? Его семья очень бедна и зависит от него. В глубине души я понимала, что даже если я буду умолять, он не уедет. И это было хуже всего - унижение. Я думала, неужели я тоже душой стала прислугой, как и он?
- Ты когда-нибудь ему об этом говорила?
- Нет. Мы никогда не разговаривали, только на будничные темы. А через некоторое время сны прекратились, и я решила, что освободилась от него, что наконец-то всё опять в порядке. Но прошлой ночью, когда я спала в твоем доме, сны опять вернулись. Я была в Отрэм-хаусе, в своей постели. У моего окна росло манговое дерево. Я выбралась из постели, собрала вещи в узелок и перекинула его за спину. Я спустилась вниз и побежала через двор в сторожку. Дверь была открыта, и я вошла. В темноте я могла лишь разглядеть, что он был в белом ланготе, плотно завязанном между ног, ткань поднималась и опускалась вместе с дыханием. Я положила руку на его тело. Костяшки пальцев точно совместились с ложбинкой у основания шеи. Он проснулся, посмотрел на меня и дотронулся до моего лица. А потом сказал: "Пойдем?". Мы вышли, и в лунном свете я увидела, что это не Моханбхай.
- Кто это был?
- Это был он, - Долли мотнула головой в направлении калитки, где они оставили Раджкумара.
- А потом?
- Я проснулась в ужасе. Я была у тебя дома, в спальне, и не могла больше оставаться там ни секунды. Я разбудила Канходжи.
- Долли, думаю, тебе нужно ему сказать.
- Кому?
- Мистеру Рахе.
- Нет, - Долли начала плакать, положив голову на плечо Уме. - Нет, Ума, сейчас я могу думать лишь о рождении моего ребенка. В моем сердце нет места никому другому.
Ума мягко погладила Долли по голове.
- Это не твой ребенок, Долли.
- Но мог бы им быть.
- Долли, послушай, - обняв подругу за плечи, Ума повернулась, чтобы смотреть ей в лицо. - Долли, ты поверишь мне, если я скажу, что люблю тебя, как никого никогда не любила? До встречи с тобой я была лишь девочкой. Ты показала мне, что такое мужество, что способен выдержать человек. Я не могу представить жизни без тебя. Не думаю, что останусь здесь хоть на день, если тебя здесь не будет. Но я также знаю, Долли, что ты должна уехать, если можешь. Ты должна уехать немедленно. Рождение этого ребенка сведет тебя с ума, если ты останешься в Отрэм-хаусе.
- Не говори так, Ума.
- Долли, послушай. Этот человек тебя любит. Я в этом убеждена. По крайней мере, ты должна его выслушать.
- Ума, я не могу. Не сейчас. Не когда вот-вот родится ребенок. Если бы это случилось в прошлом году...
- Тогда скажи ему это сама. Ты должна ему хоть это.
- Нет, Ума, нет.
Ума встала.
- Я пришлю его сюда. Это займет всего минуту.
- Не уходи, Ума. Пожалуйста, - Долли схватила Уму за руки. - Не уходи.
- Это нужно сделать, Долли. Никак не отделаешься. Я пришлю его сюда. А потом пойду домой и буду ждать. Приходи и расскажи, что случилось.
***
Раджкумар заметил ее, огибая дерево. Долли сидела на земляной скамье прямо, с аккуратно сложенными на коленях руками. Он отбросил догоревшую черуту и вложил между губами другую. Его рука так сильно дрожала, что понадобилось несколько спичек, чтобы прикурить.
- Мисс Долли.
- Мистер Раха.
- Меня зовут Раджкумар. Буду рад, если вы будете звать меня так.
Она неуверенно пробормотала его имя:
- Раджкумар.
- Спасибо.
- Ума хотела, чтобы я с вами поговорила.
- Да?
- Но по правде говоря, мне нечего сказать.
- Тогда позвольте мне...
Она подняла руку, чтобы его прервать.
- Пожалуйста, позвольте мне закончить. Вы должны понять. Это невозможно.
- Почему невозможно? Я хочу знать. Я - человек практический. Скажите мне, и мы попытаемся что-нибудь с этим поделать.
- Дело в ребенке.
- В ребенке? - Раджкумар вынул изо рта черуту. - В чьем ребенке? В вашем?
- Первая принцесса носит ребенка. Отец работает в Отрэм-хаусе. Я тоже когда-то была в него влюблена, в отца ребенка принцессы. Вы должны это знать. Мне не десять лет, как тогда в Мандалае.
- Вы до сих пор в него влюблены?
- Нет.
- Остальное для меня не существует.
- Мистер Раха, вы должны понять. Есть вещи, которые не изменить, сколько бы денег у вас ни было. Для нас всё могло бы сложиться по-другому в другое время и в другом месте. Но уже слишком поздно. Это мой дом. Я прожила здесь всю жизнь. Мое место здесь, в Отрэм-хаусе.
Теперь, наконец, надежды, которые он до сих пор питал, начали медленно угасать. Он сказал всё, что мог, и не знал, как еще ее уговорить, но Долли заставила его замолчать еще до того, как Раджкумар заговорил.
- Пожалуйста, умоляю вас, больше ничего не говорите. Вы просто причините ненужную боль. В этом мире есть вещи, которые просто не могут произойти, неважно, насколько сильно мы их хотим.
- Но это может произойти... может, если только вы позволите себе об этом подумать.
- Нет. Пожалуйста, больше ничего не говорите. Я приняла решение. Теперь я хочу попросить вас только об одном.
- О чем?
- Прошу вас покинуть Ратнагири как можно раньше.
Он вздрогнул, а потом наклонил голову.
- Не вижу причин отказать вам.
Не добавив ни единого слова, Раджкумар повернулся и пошел в тень густого фикуса.
Глава четырнадцатая
- Савант.
Убрав бинокль от глаз, король указал в направлении бухты. У пристани стояла на якоре лодка, большое местное судно, которые здесь называли хори - катамаран с глубокой посадкой и единственным балансиром.
- Савант, он уезжает.
- Мин? - было еще очень рано, и Савант принес королю чашку чая, который тот любил пить днем.
- Человек, который прибыл третьего дня на бомбейском пароходе. Он уезжает. Его багаж грузят на пристани.
- Но сегодня нет парохода.
- Он нанял лодку.
В это время года, вскоре после окончания муссонов, происходила смена обычных течений, и воды у устья бухты на короткое время становились исключительно опасными. В эти недели хори становились единственными парусными судами, не боящимися выйти в бурлящие течения у побережья.
- Мин, - Савант поставил чайник у кресла короля и быстро вышел из комнаты.
Не считая короля и Саванта, дом был погружен в сон. Гардеробная, в которой спала Долли, находилась всего через пару дверей по коридору. Теперь Долли имела в своем полном распоряжении и основную комнату, потому что Первая принцесса редко поднималась наверх, предпочитая оставаться в сторожке с Савантом.
Открыв дверь Долли, Савант проскользнул внутрь. Она спала, лежа на той же узкой койке, которую использовала последние двадцать лет. Ее волосы ночью распустились и лежали веером на подушке. Во время сна ее кожа выглядела почти прозрачной, а лицо обладало безмятежной красотой храмовых скульптур. Стоя у кровати и наблюдая за медленным ритмом ее дыхания, Савант колебался.
Вчера, по пути в свою деревню в устье реки, Савант встретил пастуха, который возвращался со стороны Резиденции. Они немного поговорили о фикусе, о мэмсахиб администратора, о богатом принце из Бирмы и как тот был без ума от Долли.
Невозможно было представить Отрэм-хаус без Долли, невозможно представить, что ее больше не будет в Ратнагири. Но всё лучше, чем смотреть, как она растрачивает себя. Нет, он обязан сделать это для нее. Савант встал на колени рядом с постелью и поднял руку.
Долли была в мятом ночном сари. Белая ткань лежала как вуаль на ее тонких руках и ногах. Савант вспомнил то мгновение, когда они сидели на его провисшей кровати с накинутым на переплетенные ноги окровавленным ланготом. Он уже собирался разбудить Долли, но рука замерла в воздухе. Мысль о том, чтобы жить без Долли, это просто безумие! Савант начал отходить к двери, но потом снова остановился. Нет, он обязан сделать это для нее.
Внезапно она открыла глаза.
- Ты! - Долли села, скрестив руки на груди.
Савант приложил палец к губам.
- Тише. Все спят. Быстро. Одевайся.
- Зачем?
- Он уезжает. Твой мужчина.
Ее глаза расширились в смятении.
- Так скоро?
- Да.
- Но ведь сегодня нет парохода. И не думаю, что в это время года он сможет уехать.
- Он нанял хори.
- Но наверное уже поздно?
- Нет. Они не отплывут, пока не станет светлее. Быстро. Ты должна его остановить. Слишком многое пошло для тебя не так, Долли. Больше это не повторится. Пошли. Быстро.
- Как?
- Я запрягу двуколку и отвезу тебя к Мандви. Быстро.
К тому времени, как она оделась, двуколка уже стояла снаружи, готовая отправиться. Савант запряг самую быструю лошадь, серую кобылу. Он протянул руку, чтобы помочь Долли подняться, и щелкнул кончиком хлыста, над головой кобылы. Двуколка дернулась вперед, зацокав вниз по холму, мимо полицейских казарм, тюрьмы и здания администрации. На базаре Джинджинака за коляской с завываниями бросилась свора собак. Задолго до приближения к пристани они увидели, как на хори поднимают якорь и с помощью весел выводят его в бухту.
- Моханбхай!
Он щелкнул хлыстом.
- Я не могу быстрее, Долли.
Когда они добрались до пристани, лодка уже отошла на приличное расстояние, приближаясь к выходу из бухты.
- Беги, Долли, беги! - Савант спрыгнул и схватил кобылу под уздцы. - Беги! Беги!
Долли побежала по пристани, махая руками, вдалеке лодка пыталась развернуться носом к выходу их бухты, чтобы проскользнуть через отмели и течения. Ее корма яростно вздымалась, по мере того как лодка приближалась к бушующим водам открытого моря. Через несколько минут она выйдет из бухты. Долли снова махнула рукой, и лишь когда она уже почти сдалась, нос хори начал разворачиваться в противоположную от моря сторону. Сделав круг по бухте, тяжелая лодка вернулась к набережной, к краю пристани. Хори высоко сидел в воде, и Раджкумар легко преодолел дистанцию между лодкой и досками пристани.
Он подошел к Долли, попыхивая черутой.
- Да?
Она почувствовала, как вспыхнула, кровь прилила к лицу.
- Мистер Раха, - сказала она, тщательно выбирая слова. - Течения в это время года очень опасны, а гостиница при почтовой станции забронирована на неделю. Нет смысла уезжать так поспешно.
- Но это ведь вы сказали...
- Да, но иногда есть разница между тем, что человек говорит, и тем, что он на самом деле думает.
Раджкумар очень медленно вытащил изо рта черуту, будто был оглушен и не верил своим ушам, а потом засмеялся и бросил ее высоко в воздух. Они смотрели на полет черуты, стоя рядом и смеясь, наблюдая, как она делает кувырок. Внезапно горящий кончик распался с дождем искр, словно на небесах устроили фейерверк.
***
Администратор выглядел довольным, когда Ума сообщила ему о том, что Раджкумар и Долли поженятся.
- Великолепно! - сказал он. - Великолепно!
Ума объяснила, что Долли хочет провести скромную церемонию, она была уверена, что королева сделает всё возможное, чтобы помешать свадьбе, если о ней узнает.
На этой радостной волне администратор внес несколько предложений. Почему бы не провести свадьбу в Резиденции? Он лично выдаст лицензию и сам проведет церемонию. А потом можно подать шампанское, только для них четверых. Ума должна убедиться, что сохранит последнюю партию бомбейского льда... В его голосе было столько энтузиазма, что Ума не могла сдержаться от чувства, что ее муж получает удовольствие от перспективы проводов Долли.
Назначенный день настал, и Ума сделала две гирлянды из бархатцев и жасмина. Она собственными руками сплела их из растущих в саду цветов. В конце гражданской церемонии в "полевой конторе" администратора Долли и Раджкумар одели друг на друга гирлянды, улыбаясь как дети.
Пара планировала провести брачную ночь в гостинице при почтовой станции, где остановился Раджкумар. С помощью Первой и Второй принцесс Долли тайком вытащила из Отрэм-хауса кое-какие вещи и узелок с одеждой. Первая принцесса дала ей сережки, а Вторая - нефритовый браслет. Они были счастливы за нее и уверены, что другие сестры тоже. Но пока, чтобы хранить новости в секрете, двум младшим принцессам ничего не сказали. Позже, когда всё будет подписано и скреплено печатью, Долли могла бы вернуться в Отрэм-хаус с новым мужем, чтобы отдать дань уважения.
Всё шло по плану, пока Долли и Раджкумару не пришло время поставить свои подписи. Ума была единственной возможной свидетельницей, а слуг Долли просить отказалась. Но тогда чудесным образом появилась в своем гаари миссис Камбатта, фотограф из Бомбея, вместе с кофрами и камерой. Раджкумар выбежал из дома, чтобы затащить ее внутрь. Она охотно согласилась стать свидетельницей, а потом все вышли в сад. Администратор попросил принести шампанское. С моря дул легкий бриз, а свет был мягким и золотистым.
Камера миссис Камбатты была превосходного качества: квадратный аппарат компании "Графлекс" 1901 года выпуска с однолинзовым отражателем, соединительным мехом и козырьком. Она была снабжена широкоугольным объективом компании "Глоуб", который прекрасно показал себя при съемке панорам. До того, как использовать первую пластину, миссис Камбатта потратила полчаса, работая с актинографическим экспонометром "Хантера и Дриффилда", рассматривая деления линейки и подкручивая калибровочный цилиндр в соответствии с текущим временем и широтой. Затем, поднятой рукой дав сигнал готовности, она быстро экспонировала несколько пластин, отходя от камеры, чтобы взглянуть на группу, прежде чем нажать на кнопку затвора Гери.
В сумерках Раджкумар и Долли собрали вещи. Ума одолжила им гаари Канходжи. По пути к гостинице Долли изменила решение.
- Давай поедем в Отрэм-хаус прямо сейчас, - сказала она Раджкумару. - поговорим с королевой, покончим с этим.
К тому времени, как они добрались, уже стемнело. В комнате короля горела лампа, а другая - в сторожке Саванта. Долли подумала, что принцессы внизу, сидят вокруг единственной лампы, чтобы сэкономить масло. Как они удивятся!
Ворота были заперты, и она попросила Канходжи постучать. Тот колотил минут пять, но ответа не последовало.
Долли подошла к окну сторожки и постучала по деревянным ставням.
- Моханбхай, - позвала она. - Открой ворота. Это я, Долли. Приехала попрощаться. Открой ворота.
Свет переместился из комнаты наружу, и парой минут спустя раздался шепот Саванта:
- Долли?
- Ты где, Моханбхай?
- Здесь, у столба ворот, - он вглядывался в щель между стеной и воротами. - Долли, мебия знает. Она велела мне тебя не впускать, не открывать ворота.
Долли вздохнула. Как она может покинуть Ратнагири, не попрощавшись с королем и королевой, с принцессами?
- Но ведь это я, Долли. Впусти меня.
- Не могу, Долли. Ты знаешь, что я бы открыл, если б мог. Но мебия в ярости. Ты знаешь, какой она может быть, когда злится.
Настала тишина, а потом над воротами появился узелок с одеждой.
- Мебия велела уложить кой-какие твои вещи, - сказал Савант. - Велела мне убедиться, что ты их получишь.
Долли позволила узелку упасть на землю.
- Моханбхай, впусти меня, - теперь она умоляла. - Всего на несколько минут. Только попрощаться.
- Не могу. Правда не могу. Мебия сказала, что выкинет меня, если я это сделаю, сказала, что даже имя твое слышать больше не хочет.
Долли заплакала, колотя по столбу.
- Не плачь, Долли, - посмотрел на нее через щель Савант. - мы будем по тебе скучать, все мы. Смотри, девочки машут тебе сверху.
Четыре принцессы стояли прижавшись друг к другу у окна наверху. Они махали ей, а она попыталась ответить, но ноги подкашивались. Долли с рыданиями упала на колени. Раджкумар поспешил ее поднять. Держа ее одной рукой, он подобрал узел с одеждой другой.
- Пойдем, Долли. Идем. Ничего не поделаешь, - он поднял ее и посадил в гаари.
- Чало, чало, джалди чало.
Когда они ехали мимо полицейских казарм и плаца, некоторые жены и дети констеблей вышли помахать на прощание. Похоже, все знали, что мисс Долли уезжает.
Долли помахала в ответ, яростно вытирая слезы с лица. Она не позволит украсть у себя последний взгляд на эту аллею - склонившиеся кокосовые пальмы, развевающийся над тюрьмой Юнион Джек на шесте с крюком, покосившиеся чайные в начале улицы. Это был ее дом, эта узкая улица с покрытыми мхом стенами из латерита. Она знала, что больше никогда этого не увидит.
Долли прислонилась к сиденью, прижимая к себе старую одежду. И снова узелок с одеждой, только в этот раз она не несет его на голове.
***
Подняв руку, чтобы постучать, Ума заметила, что дверь в кабинет администратора слегка приоткрыта. Она увидела его через щель. Он сидел прямо на кресле с высокой спинкой, уставившись в пространство, очки болтались на шее.
Когда она постучала, он вздрогнул и обернулся.
- Войдите.
Ума села напротив, на стул без подлокотников. Она поняла, что на этом месте обычно сидит его стенографист мистер Ранад, с блокнотом на коленях записывая надиктованные слова. Они молча переглянулись через широкий обитый кожей письменный стол. Перед администратором лежало открытое письмо, Ума мимоходом заметила, что оно было запечатано цветистой печатью из красного воска. Она первая отвела глаза, и лишь тогда он заговорил.
- Ты пришла сказать, что хочешь уехать домой. Я прав?
Она кивнула:
- Да.
- Могу я спросить, почему?
- Я здесь бесполезна. Я не могу сделать для тебя ничего такого, с чем бы ты гораздо лучше не справился сам. А когда уехала Долли...
Он откашлялся и оборвал ее.
- И могу я узнать, когда ты вернешься?
Она не ответила, молча глядя на свои колени.
- Так что?
- Ты заслуживаешь лучшего.
Он резко отвернулся, так что Ума могла видеть лишь часть его лица.
- Ты можешь снова жениться, - тихо произнесла она, - найти другую жену. Думаю, моя семья не будет возражать.
Он поднял палец, требуя ее молчания.
- Ты можешь объяснить, - сказал он холодным официальным тоном, - что я сделал не так? Я плохо с тобой обращался? Плохо себя вел?
- Нет. Никогда, - слезы хлынули из ее глаз, застилая обзор. - Ты был добр и терпелив. Мне не на что жаловаться.
- Раньше я часто мечтал о том, какая у меня будет семья, - теперь он говорил больше с самим собой, чем с Умой. - Я буду жить с женщиной равного интеллекта и мужества, это казалось мне самым прекрасным, что можно ждать от жизни. Мы вместе откроем мир литературы, искусства, что может быть более вдохновляющим, принести большее удовольствие? Но эти мечты неисполнимы, только не в Индии, только не для нас, - он пробежал пальцами по лежащему перед ним письму, остановившись на тяжелой восковой печати.
- Так ты собираешься снова жить с родителями?
- Да.
- Ты выбрала подходящее время, - он еле заметно иронически улыбнулся. - В любом случае довольно скоро тебе пришлось бы паковать вещи.
- Почему? - внезапно встревожилась Ума. - О чем ты говоришь?
Администратор взял со стола письмо и похлопал по нему очками в золотой оправе.
- Это от Главного секретаря в Бомбее. Пришло сегодня. Выговор, вот что это. Беременность принцессы внезапно напомнила нашим учителям о гнусности, с которой они поступили с этой семьей. Все письма, которые писал я и мои предшественники, не возымели эффекта. Но запашок межрасового брака встревожил их как ничто другое, они толерантны ко многим вещам, но только не к этому. Они любят держать расы полностью разделенными. Перспектива иметь дело с незаконнорожденным полукровкой привела их в ярость. Я стану козлом отпущения и отправлюсь в забвение лет на двадцать. Мое пребывание здесь окончено, я должен вернуться в Бомбей.
Он скрестил ладони и улыбнулся через стол в своей ироничной манере.
- Как я и сказал, ты выбрала подходящее время для отъезда.
***
В лодочном домике Ратнагири стояла одна лодка, которую редко использовали - двухвесельная гоночная шлюпка, когда-то принадлежавшая мистеру Гиббу, легендарному гребцу.
Администратор обычно заходил в лодочный домик пару раз в неделю. Он немного занимался греблей в Кембридже и достиг бы большего, если бы не был так занят подготовкой к экзаменам для поступления на государственную службу. Ему нравилась концентрация, которой требовал этот вид спорта, чувство движения вперед с постоянной скоростью, быстро, но без суеты. А кроме того, его вера в важность физических упражнений была сродни религиозной.
Сегодня, войдя в лодочный домик, администратор бросил взгляд на гоночную лодку мистера Гибба. Приглядывающий за лодочным сараем престарелый смотритель часто рассказывал о мистере Гиббе, который получил синий цвет по гребле и был также опытным яхтсменом. Он был единственным человеком в истории клуба в Ратнагири, который знал, как вывести узкую и хрупкую лодку в открытое море и вернуться, чтобы об этом рассказать.
Уехав, мистер Гибб пожертвовал свою лодку лодочному домику. С тех пор она превратилась в своего рода памятник, напоминающую о мистере Гиббе реликвию. Лодка лежала в конце навеса и никогда не использовалась. Администратор обратился к смотрителю:
- Как насчет этой?
- Это лодка мистера Гибба, - последовал ответ. - Именно в этой лодке мистер Гибб выходил на веслах в море.
- Она в хорошем состоянии?
- Да, сахиб. Конечно, - смотритель гордился своей работой и поддерживал лодки в должном виде.
- Что ж, тогда я, наверное, сегодня возьму ее.
- Вы, сахиб? - выдохнул смотритель. - Но мистер Гибб был очень опытным...
Администратора возмутил такой тон.
- Думаю, я справлюсь, - холодно ответил он.
- Но, сахиб...
- Делайте как я говорю, будьте добры.
Лодку спустили на воду, и администратор взобрался в нее и взялся за весла. Однажды он прошел на веслах через бухту и обратно. Он ощущал какое-то странное воодушевление. Его манил разрыв между двумя берегами бухты.
Уже несколько недель он подумывал выйти в открытое море. Администратор наблюдал, как выскальзывают из бухты местные рыбаки, запоминая точное место, где они это делали, маршрут, ведущий их суденышки в открытое море.
Однажды, говорил он себе, однажды... Он начнет с короткого, экспериментального набега, чтобы проверить воды. Однажды. Но теперь больше не осталось времени. На следующей неделе он будет уже в Бомбее, в конторе без окон, разбираться с муниципальными налогами.
Администратор едва ли заметил, когда его лодка слегка отклонилась от курса, что ее нос повернулся на запад, в сторону выхода из бухты. Словно лодкой правил чей-то дух, призрак уехавшего чиновника, словно она сама себя направляла.
Администратор ощущал необычную бодрость и покой. Лучше всего оставить это всё людям вроде мистера Гибба, с ними всё будет в безопасности, за всем присмотрят.
Не было причин спешить обратно в Резиденцию. Никто его там не ждал. Море казалось теплым и манящим, а лодка, похоже, сама знала путь.
Высоко над бухтой, в Отрэм-хаусе, король шел на балкон с отцовским позолоченным биноклем в руке. Большую часть ночи он провел без сна и встал даже раньше обычного. Отъезд Долли нарушил покой в доме. Король был очень чувствителен к подобным вещам, они его расстраивали. В его возрасте уже не просто было переносить перемены. Он с трудом засыпал.
Король поднял бинокль к глазам. Света было еще мало. Рыбаки из деревни Карла еще не вышли в устье реки. Потом он заметил малюсенький удлиненный силуэт гоночной лодки, идущей на веслах по темным водам. Гребец шел в спокойном, уверенном ритме, почти прижимаясь коленями ко лбу перед тем как снова распрямиться.
Король был озадачен. Прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз видел выходящую в открытое море гоночную лодку, ни разу со времен мистера Гибба, а это было очень давно, больше десяти лет назад. И даже мистер Гибб никогда не осмеливался выйти в море в сезон муссонов, даже и помыслить об этом не мог, зная о пересекающихся течениях, которые устремлялись к берегу в сезон дождей.
Король с удивлением наблюдал, как обтекаемая лодка ринулась в направлении пенной белой линии, отделяющей спокойные воды бухты от грохочущего после муссонов моря. Внезапно лодка поднялась, и ее нос высунулся из воды. Гребец взмахнул рукой, а потом попал во власть течения, которое утащило его вниз, под воду. Король в ужасе вскочил на ноги. Схватившись за перила балкона, он перегнулся через балюстраду и крикнул:
- Савант! Савант!
Было совсем рано, а его голос прежде времени стал слишком слабым. Савант спал в сторожке на своей пружинной кровати, одной рукой покровительственно накрыв Первую принцессу.
- Савант, Савант!
Его крики услышала королева. Она тоже не спала всю ночь, думая о Долли, вспоминая, как та приехала сюда еще ребенком, и что была единственным человеком во дворце, способным успокоить Вторую принцессу, как она осталась, когда уехали остальные.
- Савант!
Королева медленно выбралась из постели и пошла посмотреть, чего хочет король.
Король показал на несколько обломков крушения, плавающих вдали, у вода в бухту.
- Администратор!
Она долго вглядывалась через позолоченный бинокль.
- Он мертв?
- Думаю, что да.
Если бы не этот человек, Долли до сих пор жила бы в Отрэм-хаусе. Долли, которую она удочерила, которую вырастила и любила как собственное дитя. Но теперь Долли уехала, и он за это заплатил, вполне справедливо. Королева перегнулась через балюстраду и плюнула в сад, отметив этим смерть своего тюремщика.
Часть третья
Денежное дерево
Глава пятнадцатая
Пассажирский причал на рангунской Барр-стрит был чем-то вроде достопримечательности. Его построили похожим на плавучий павильон, с деревянной отделкой и островерхой крышей, как у альпийского шале. Сая Джон держался за один из резных столбов пристани, перегнувшись через перила и осматривая реку в ожидании "Нувары Элия", парохода, на котором возвращался в Рангун Раджкумар вместе с Долли. Когда он наконец заметил судно, оно было еще далеко, лишь приближалось к бухте Пазундаунг, борясь с мощными течениями, бурлящими на коричневой от глины поверхности реки.
Раджкумар и Долли решили сначала остановиться у Саи Джона, в его просторной двухэтажной квартире на Брэкберн-лейн, поскольку жилище Раджкумара в Кемендине было слишком примитивным, чтобы они могли там поселиться. Сая Джон послал Раджкумару телеграмму, дав знать, что с радостью примет его вместе с Долли на Блэкбери-лейн, пока они не построят подходящий дом.
Бухта Пазудаунг представляла собой широкий залив, отмечающий южную границу города. Вдоль этой береговой линии группировались многие рангунские лесопилки и рисовые мельницы, а среди них и лесной склад Раджкумара, штаб-квартира его бизнеса. Когда пароход поравнялся с бухтой, Раджкумар, наблюдая с носа "Нувары Элия", заметил высокую хижину из тика, служившую его конторой. А потом взору открылся весь берег Рангуна: пагода Ботатаунг, правительственные здания на Стрэнде и золотой шпиль Шведагона вдали.
Раджкумар нетерпеливо отвернулся и направился в каюту. С раннего утра он пытался убедить Долли выйти, ему так хотелось показать ей этот вид Рангуна со стороны реки, так хотелось узнать, помнит ли она что-нибудь из своего путешествия почти двадцать пять лет назад. Но в последние три дня, когда пароход приблизился к Бирме, Долли становилась всё более замкнутой, в то утро она отказалась выйти на палубу, заявив, что у нее морская болезнь, она выйдет позже, когда станет лучше, а пока ей хотелось лишь отдохнуть и собраться с духом.
Но теперь времени совсем не осталось. Они прибудут на пристань через несколько минут. Раджкумар ворвался в каюту с громким криком:
- Долли, мы дома! Пойдем...
Когда она не ответила, Раджкумар резко остановился. Она сидела на кровати, сжавшись в комочек, уткнувшись лбом в колени, одетая по такому случаю во хтамейн из красного шелка.
- В чём дело, Долли? - Раджкумар дотронулся до ее плеча и понял, что она дрожит. - Что случилось?
- Ничего, - она пожала плечами, стряхнув его руку. - Всё в порядке. Я выйду позже, просто позволь мне посидеть здесь, пока не сойдут остальные.
Раджкумар знал, что лучше не пытаться выяснить причину ее опасений.
- Хорошо, - ответил он. - Вернусь за тобой через двадцать минут.
- Да. К этому времени я буду готова.
Долли осталась на том же месте, с головой на коленях, пытаясь успокоиться. Она почувствовала толчок, когда пароход причалил, а потом услышала голоса кули и носильщиков, окруживших сходни. По потолку танцевали узоры молочно-белого света, просачивающегося через иллюминатор и отражающегося от темной из-за ила поверхности реки. Через некоторое время дверь каюты со скрипом отворилась, и Долли услышала голос Раджкумара.
- Долли...
Она подняла голову и увидела, что Раджкумар ведет кого-то в каюту - маленького, полного и похожего на сову человека, одетого в серый костюм и фетровую шляпу. Посетитель приподнял шляпу и так широко улыбнулся, что его глаза почти исчезли в складках морщинистого лица. Долли поняла, что это Сая Джон, и это знание испугало ее еще больше. Этой встречи Долли боялась больше всего. Раджкумар столько рассказывал о своем наставнике, что в ее мыслях Сая Джон стал кем-то вроде свекра, которого нужно бояться и почитать или, возможно, бороться с ним, она понятия не имела, какие между ними возникнут отношения. Теперь, столкнувшись к ним лицом к лицу, Долли бессознательно сложила руки в приветствии по-индийски, в силу многолетней привычки.
Он засмеялся и быстро пересек каюту. Обратившись к ней по-бирмански, Сая Джон сказал:
- Взгляните, у меня кое-что для вас есть.
Долли обратила внимание, что он говорит с сильным акцентом.
Сая Джон потянулся к карману и вытащил завернутый в тонкую бумагу золотой браслет с филигранью. Взяв Долли за запястье, он надел браслет ей на руку.
- Он принадлежал моей жене, - сказал Сая Джон. - Я приберег его для вас.
Долли повернула браслет вокруг запястья. Полированное золото сияло в просачивающемся из иллюминатора пестром свете. Сая Джон обнял Долли за плечи, и под его рукой она почувствовала, как страхи исчезают. Она робко взглянула на него и улыбнулась.
- Он прекрасен, Сая. Я буду его беречь.
Наблюдающий с порога Раджкумар увидел, как сгустившаяся в последние дни вокруг Долли пелена рассеивается.
- Пойдем, - быстро произнес он. - Идемте. Гаари ждет.
В экипаже, по пути на Блэкберн-лейн, Сая Джон снова потянулся к карману.
- Для тебя, Раджкумар, у меня тоже кое-что есть.
Он вытащил маленький сферический предмет, тоже завернутый в тонкую бумагу, и осторожно вручил его Раджкумару.
Развернув обертку, Раджкумар обнаружил похожий на губку мячик, сделанный из сероватых нитей, сплетенных друг с другом, как шерсть. Он поднес мячик к лицу, сморщив нос от непривычного запаха.
- Что это?
- Каучук, - Сая Джон использовал английское слово.
- Каучук? - Раджкумар узнал слово, но едва помнил, что оно означает. Он протянул мячик Долли, она понюхала его и отпрянула - запах был скорее человеческим, чем ботанического происхождения, запах выделений человеческого тела, похожий на пот.
- Где ты это взял, Сая? - озадаченно спросил Раджкумар.
- В своем родном городе, Малакке.
Когда Раджкумар уехал в Индию, Сая Джон тоже путешествовал, он отправился на восток, в Малайю, посетил друзей и родственников со стороны жены. Он остановился в Малакке, чтобы сходить на могилу жены. С тех пор как он был в Малакке в последний раз, прошло уже несколько лет, и он сразу же заметил - за это время что-то изменилось, происходили какие-то новые процессы. Многие годы, сколько он помнил, Малакка была медленно умирающим городом, ее порт заиливался, а торговцы разъезжались - либо на север, в Пенанг, либо на юг, в Сингапур. Но теперь внезапно Малакка изменилась, в илистых венах старого города буквально ощущалось биение нового убыстряющегося ритма. Однажды друг отвез Саю Джона в пригород, в то место, которое он, Джон Мартин, помнил с детства, в этом районе когда-то находилось множество садов со специями, где вились лианы черного перца. Но теперь лианы исчезли, их место заняли длинные ряды красивых саженцев с тонкими стволами.
Сая Джон пристально разглядывал деревья, но не силах был их опознать.
- Что это?
- Каучук.
Примерно девять лет назад мистер Тан Чай Ян, выходец из известной семьи перанаканских китайцев [26] Малакки, превратил свой перечный сад в плантацию каучука. В 1897 году это казалось безумием. Все советовали ему этого не делать: каучук считался рискованным бизнесом. Мистер Ридли, куратор сингапурского ботанического сада, годами пытался заинтересовать британских плантаторов попробовать выращивать каучук. Имперские власти в Лондоне потратили целое состояние, чтобы украсть в Бразилии достаточное количество семян. Но мистер Ридли первым признал, что может пройти десять лет, прежде чем каучуковая плантация начнет давать продукцию. Узнав об этом, европейские плантаторы в Малайе отступили. Но мистер Тан Чай Ян не послушал предостережений и сумел получить млечный сок от своих деревьев всего через три года. Теперь все, даже самые робкие британские корпорации, последовали его примеру, сажая гевеи. В город хлынули деньги. Компания "Б.Ф. Гудрич" направила своих представителей из Акрона, штат Огайо, призывая плантаторов Малайи сажать новое растение. Это был материал новой эпохи: следующее поколение машин не сможет работать без этого незаменимого материала, поглощающего трение. В новейших автомобилях имелись десятки резиновых деталей, рынок был практически бездонным, а прибыль - выше, чем можно вообразить.
Сая Джон навел справки, поговорив со знающими людьми о том, как сажать гевеи. Ответ был всегда коротким: больше всего плантатору нужна земля и рабочая сила, семена и саженцы достать легко. А из двух самых важных вещей проще всего было с землей, рабочая сила оказалась в дефиците. Британское колониальное правительство поглядывало в сторону Индии, чтобы снабдить плантации кули и рабочими.
Сая Джон начал обдумывать идею купить немного земли для своего сына Мэтью. Он быстро обнаружил, что цены на землю вокруг Малакки взлетели, ему посоветовали поехать на север, в направлении сиамской границы. Сая Джон отправился туда, еще не вполне убежденный. Он знал, что был слишком стар, чтобы начинать серьезный новый проект, но можно было рассчитывать на Раджкумара - он знал, как найти рабочих, и, конечно, всегда оставался Мэтью, который уже многие годы жил в Америке. Никто точно не знал, чем Мэтью там занимается, в последний раз Сая Джон слышал, что сын отправился на восток, в Нью-Йорк. Некоторое время назад пришло письмо, Мэтью сообщал о поисках работы и ничего о намерении вернуться домой. Возможно, именно это и нужно было, чтобы вернуть Мэтью домой - большое новое предприятие, которым Сая Джон не мог заняться самостоятельно, нечто, принадлежащее Мэтью, нечто, что Мэтью мог создать сам. Сая Джон представлял, как стареет, живя рядом с Мэтью - мальчик обзавелся семьей и детьми, они живут вместе в тихом местечке, в окружении деревьев и зелени.
Эти мысли еще оформлялись в его голове, когда с палубы парома он заметил идеальное место: южный склон горы, затухшего вулкана, который вздымался над долиной, как голова фантастического зверя. Место было дикое, покрыто джунглями, но в то же время недалеко от острова Пенанг и порта Баттерворт.
- Я приобрел там землю, - сказал Сая Джон Раджкумару, - она ждет того дня, когда вернется Мэтью.
Раджкумар, только что женившийся и предвкушавший удовольствия семейной жизни, не был расположен воспринимать слова наставника всерьез.
- Но, Сая, что Мэтью знает о каучуке или плантациях?
- Не имеет значения. Он узнает. И, конечно, у него ведь есть ты. Мы станем партнерами, все трое - ты, я и Мэтью.
Раджкумар пожал плечами.
- Сая, мне об этом известно даже меньше, чем Мэтью. Мой бизнес - древесина.
- Древесина - это прошлое, Раджкумар, ты должен смотреть в будущее, а если и существует дерево, на котором растут деньги, то это гевея.
Раджкумар почувствовал, как Долли прижалась к нему в тревожном вопросе. Он слегка толкнул ее локтем, словно отвечая: это просто стариковская блажь, не стоит беспокоиться.
***
Став вдовой, Ума сразу же вернулась в Ланкасуку, родительский дом в Калькутте. Семья была маленькой - лишь единственный брат, намного младше нее. Дом был просторным и комфортабельным, хотя и не очень большим - два этажа с полукруглым балконом на каждом. Комнаты были наполнены воздухом и светом, с высокими потолками и каменными полами, которые оставались прохладными даже в самые жаркие летние дни.
Но возвращение Умы домой было не из счастливых. Ее отец работал учителем и археологом, он был не из тех, кто стал бы настаивать на соблюдении индуистских традиций вдовства, но и не настолько свободным от предрассудков, чтобы не обращать внимания на осуждение соседей. Он сделал всё, что мог, дабы смягчить строгость положения дочери. Но как у живущей дома вдовы, жизнь Умы наполнилась строгими ограничениями и лишениями: ее обрили, она не могла есть мясо или рыбу и носить какой-либо цвет кроме белого. Ей было двадцать восемь, и впереди ее ждала вся жизнь. Проходили месяцы, и становилось ясно, что нужно придумать какое-нибудь решение.
Теперь Ума стала независимой женщиной и получала довольно существенный пенсион. При жизни администратор занимал одну из наиболее хорошо оплачиваемую должностей в империи, а после смерти оказалось, что он сделал весьма неплохие инвестиции, некоторые на имя Умы. С такими средствами и без детей Уму ничто не держало дома, но были все резоны уехать. Очевидно, наилучшим выходом для нее было поехать за границу.
Во время путешествия Ума накрывала голову шалью, чтобы скрыть, что она выбрита. Долли с Раджкумаром встретили ее на пристани на Барр-стрит, и в то мгновение, когда Ума ступила на берег, Долли сорвала шаль.
- Зачем ты прячешь лицо? - спросила она. - Думаю, так ты выглядишь лучше.
Долли с Раджкумаром привели Уму прямо в свой новый дом в Кемердине, они только что переехали, дом еще даже не был закончен. Его построили второпях, он получился немного непродуманным и старомодным - два этажа с анфиладой комнат, выходящих на квадратный внутренний двор. Полы были из полированного красного камня, а двор обрамляли похожие на коридоры балконы с балюстрадой из тонкого кованного железа. Вдоль окружающих дом стен имелось несколько небольших построек, где обитали привратники, садовники и другая домашняя прислуга.
Для Долли Рангун был почти таким же чужим городом, как и для Умы, и обе начали исследовать его вместе: взбирались по ступеням пагоды Шведагон, зашли к дяде Умы в индийском квартале, посетили бега с участием пони на ипподроме Кьяикасан, бродили по узким улицам Сириама на другом берегу реки, гуляли у королевских озер и катались недалеко от казарм. Куда бы они не направились, Долли оказывали знаки внимания, искали ее общества, осаждала армия знакомых, задавая бесконечные вопросы о короле и королеве и их жизни за границей. В Бирме это являлось предметом всеобщего интереса, и то, что Долли разделила изгнание с королевской семьей, сделало ее саму в некотором роде знаменитостью.
Ума приятно проводила время. Ее часто приглашали вместе с Долли, всегда было чем заняться. Но проходили недели, и она всё больше начала осознавать дистанцию между льющимся через край счастьем Долли и собственными обстоятельствами. В прошлом Ума часто гадала о замужестве Долли - вышла ли она замуж за Раджкумара, чтобы сбежать из заключения в Отрэм-хаусе? Или она просто влюбилась, только и всего? Теперь, видя их вместе, Ума понимала, что дело было не в одной из этих причин, а во всех вместе, все они сложились, как части головоломки. Она также видела во всём этом завершенность, которой сама Ума, гордящаяся тем, что имеет собственную точку зрения на всё, никогда не обладала и, возможно, никогда и не обретет, потому что не в ее стиле было вести себя под влиянием момента, как делала Долли.
Долли и Раджкумар, похоже, мало знали о пристрастиях и антипатиях друг друга, о предпочтениях и привычках, но чудо заключалось в том, и Ума ясно это видела, что это взаимное непонимание не только не ослабляло их узы, но и наоборот, усиливало их. Отношения между ней и администратором, напротив, определялись четко определенными правилами и намерениями. Когда бы речь ни зашла о том, что желает один из них, им приходилось лишь безоговорочно следовать принятому этикету. Теперь, оглядываясь назад, Ума понимала, что приобрела большее сходство с администратором, чем думала или предполагала, что тоже стала человеком, с упрямой настойчивостью следующим правилам, и в этом смысле была полной противоположностью Долли.
Шли дни, и Ума постепенно осознавала свое горе, гораздо более сильное, чем она когда-либо чувствовала. Оценивая прошлое, она поняла, что люди, называя администратора достойным человеком, были правы, что он и правда таковым являлся - честным, умным и обладающим способностями, родившимися в обстоятельствах, которые не предлагали должного способа применения талантов. В качестве окружного администратора он обладал огромной властью, но парадоксальным образом этот пост не принес ему ничего, кроме беспокойства и неуверенности, Ума вспомнила, в какой ироничной манере и немного нервно он играл роль администратора, вспомнила, как смотрел на нее через стол, невыносимую дотошность его взгляда, его усилия, потраченные на то, чтобы создать из нее тот образ, на который он и сам хотел быть похожим. Казалось, что не было ни секунды, когда его не преследовал страх, что британские коллеги найдут в нем изъяны. Но всё же, похоже, все соглашались, что он один из самых успешных индийцев своего поколения, образец для подражания среди соотечественников. Означало ли это, что однажды всё в Индии станет похожим на его тень? Миллионы будут пытаться жить по непонятным правилам? Лучше быть как Долли, женщиной без иллюзий о своем положении, пленницей, которая знает точные размеры клетки и довольствуется ее пределами. Но она не Долли и никогда ею не станет, часть ее безвозвратно стала творением администратора, и раз уж не было смысла оплакивать эту деформацию, то ее долг заключался в том, чтобы обратить свои способности на поиск лекарства.
Однажды Раджкумар сказал Уме:
- Мы всем обязаны тебе. Если тебе что-нибудь понадобится, мы хотим, чтобы ты сразу же обратилась к нам.
Она улыбнулась.
- Всё, что угодно?
- Да, конечно.
Ума сделала глубокий вздох.
- Что ж, тогда я попрошу купить мне билет в Европу.
***
Пока пароход Умы шел на запад, обратно к двери Долли в Кемендине возвращался поток писем и открыток. Из Коломбо пришла карточка с изображением моря на фоне горы Лавиния с припиской, что Ума встретила на борту друга семьи, миссис Кадамбари Датт - одну из знаменитых калькуттских Даттов из Хатхолы, кузину поэтессы Тору Датт и родственницу известного мистера Ромеша Датта, писателя и учителя. Миссис Датт была гораздо старше Умы и некоторое время жила в Англии, она много знала о разных вещах - прекрасный компаньон на борту, просто посланный судьбой. Они приятно проводили время вместе.
Из Адена пришла открытка с изображением узкого пролива между огромными утесами. Ума написала, что с удовольствием увидела этот водный путь, который соединял Индийский океан с Красным морем и был известен под арабским названием Баб аль-Мандаб, "Ворота плача". Можно ли выбрать название лучше?
Из Александрии пришла открытка с крепостью и несколькими строчками о том, насколько европейцы на судне стали приветливее, когда пароход преодолел Суэцкий канал. Уму это озадачило, но миссис Датт сказал, что так всегда и происходит: что-то в воздухе Средиземноморья превращает самых высокомерных колониалистов в дружелюбных демократов.
Из Марселя Ума послала первое длинное письмо: она с новой подругой, миссис Датт, решила провести в этом городе несколько дней. Перед тем, как спуститься на берег, миссис Датт переоделась в европейское платье, предложив одно из них и Уме, но та почувствовала себя неловко и отказалась, сойдя с парохода в сари. Они ушли не так далеко, когда Уму - подумать только! - приняли за камбоджийку, вокруг нее собралась толпа народа, спрашивая, не танцовщица ли она. Дело в том, что недавно город посетил камбоджийский король Сисоват вместе с труппой придворных танцоров. Труппа пользовалась большим успехом, весь город сходил по ней с ума, великий скульптор, месье Роден, приехал из Парижа, чтобы вылепить изображения танцоров. Ума уже почти сожалела, что приходится всех разочаровывать, сообщая о том, что она индуска, а не камбоджийка.
Они обе прекрасно провели время, и Ума, и миссис Датт, гуляя по городу и осматривая достопримечательности, даже отважились выбраться на природу. Это было необычно, безрассудно и возбуждающе - две женщины путешествовали в одиночку, и никто их не беспокоил, они привлекли лишь несколько случайных любопытных взглядов. Ума спрашивала себя, почему такое же невозможно дома, почему женщины и помыслить не могут, чтобы путешествовать подобным образом в Индии, обладая такой же свободой. Но всё же было неприятно думать, что эта привилегия - наслаждаться чувством свободы, хотя и кратковременной - стала возможной благодаря обстоятельствам ее замужества и потому что сейчас у нее были деньги для поездки. Ума долго беседовала об этом с Кадамбари, миссис Датт. Почему женщины не могут обладать такой же свободой повсюду? А миссис Датт ответила, что конечно, одно из главных преимуществ британского правления в Индии, это то, что женщины получили права и защиту, которых никогда прежде не имели. При этом Ума впервые почувствовала антипатию к новой подруге. Она инстинктивно понимала, что это ложный аргумент, безосновательный и нелогичный. Как можно представить, что можно дать свободу, кого-то покорив? Что можно открыть клетку, запихнув ее в клетку большего размера? Как можно надеяться предоставить свободу части общества, когда его в целом держат в подчинении? Ума долго спорила с миссис Датт и под конец смогла убедить подругу в своей правоте. Она ощутила это как огромную победу, потому что, конечно, миссис Датт была гораздо старше (и гораздо лучше образованна), и до сих пор именно она всегда объясняла Уме, как следует думать о тех или иных вещах.
Долли читала письмо в постели. Она пила предписанное акушеркой едкое варево и пыталась отдохнуть. Несколько недель назад она начала подозревать, что беременна, и предчувствия впоследствии подтвердились. В результате ей предписали соблюдать постельный режим, принимать множество медицинских настоек и отдыхать. Но в таком шумном и суетливом доме отдохнуть удавалось не так-то легко. Даже когда она читала письмо Умы, ее несколько раз прервали - в комнату ворвались повар, У Ба Кьяу и бригадир каменщиков, чтобы спросить указания. Между попытками сообразить, что приготовить на обед и сколько денег дать У Ба Кьяу для посещения родного дома, Долли пыталась думать об Уме, наслаждающейся в Европе свободой гулять в одиночестве. Долли интуитивно поняла, почему Ума находила в этом такое удовольствие, хотя сама никогда не заботилась о подобных вещах. В ее мыслях не было места ни для чего, кроме бедной на события будничной жизни. Ей вдруг пришло в голову, что она редко думала о свободе или подобного рода вещах.
Когда она взяла ручку, чтобы написать Уме ответ, Долли не могла ничего придумать, невозможно было передать будничное удовлетворение, которое она получала от жизни. Она попыталась написать о том, что в прошлую среду заехала ее подруга До Ти, и они направились посмотреть на новую мебель в "Роу и Ко", еще она могла бы описать последнее посещение ипподрома Кьяикасан и как Раджкумар выиграл почти тысячу рупий и шутил, что купит пони. Но ни одно из этих событий, казалось, не стоило того, чтобы перенести его на бумагу, уж точно не в ответ на те важные вещи, которые высказала Ума. Долли могла бы написать о беременности, о счастье Раджкумара, и как они сразу же стали придумывать имена (родится мальчик, конечно же). Но в этом она была суеверна, ни Долли, ни Раджкумар еще никому не рассказали и не будут говорить, пока возможно. Она не хотела писать об этом и Уме, чтобы не выглядело так, будто она выставляет перед подругой свою семейную жизнь напоказ, подчеркивая бездетность Умы.
Прошло два месяца без каких-либо новых сообщений от Умы. Пока шли дни, Долли всё больше и больше мучилась бессонницей. От резких болей в животе по ночам она скрючивалась в постели. Она переехала в отдельную комнату, чтобы не беспокоить Раджкумара. Акушерка сказала, что всё идет совершенно нормально, но не убедила Долли, которая всё больше была уверена, что что-то не так. А однажды ночью уже привычные боли внезапно перешли в конвульсии, от которых задрожала вся нижняя половина тела. Долли поняла, что теряет ребенка, и позвала Раджкумара. Он поднял на ноги прислугу и послал людей во всех направлениях, чтобы привести докторов, сиделок и акушерок. Но было слишком поздно, с Долли был только Раджкумар, когда она родила мертвого ребенка.
***
Долли еще поправлялась, когда пришло следующее письмо от Умы. На нем был лондонский адрес, а начиналось оно с извинений и последующих упреков. Ума писала, что ее огорчает мысль о том, что они не переписывались несколько месяцев. Она была очень занята в Лондоне, объяснила Ума. Миссис Датт помогла найти жилье в пансионе пожилой леди, миссионерки, которая провела большую часть жизни в Индии. Таким образом, Ума не испытывала недостатка в компании. Вскоре после ее приезда к ней начали приходить люди, главным образом прежние друзья и коллеги администратора, в основном англичане. Некоторые знали ее покойного мужа по Кембриджу, а другие работали с ним в Индии. Они были очень любезны, показали ей город и водили на разного рода мероприятия, которые любил посещать администратор - концерты, спектакли, лекции в Королевской академии. Через некоторое время Ума чувствовала себя так, словно администратор снова рядом, она слышала его голос, описывающий Друри-лейн или Ковент-Гарден, указывая на их особенности, объясняющий ей, что сделано с хорошим вкусом, а что нет.
К счастью, она также не теряла связь с подругой по пароходу, миссис Датт. Оказалось, что та знает всех живущих в Лондоне индийцев, или почти всех. С ее помощью Ума повстречала многих интересных людей, а в особенности леди по имени мадам Кама. Она была из бомбейских парсов [27] и на первый взгляд казалась больше европейкой, чем индианкой - одеждой, манерами и внешностью. Но Ума никогда не знала человека, который говорил бы столь правдиво и прямо о проблемах Индии. Она была достаточно любезна, чтобы ввести Уму в свой круг. Ума никогда не встречалась с подобными людьми, такими интересными и такими идеалистами, мужчинами и женщинами, чьи мысли и чувства были так ей близки. Благодаря этим людям Ума начала понимать, что женщина вроде нее может внести из-за границы значительный вклад в индийскую борьбу.
Мадам Кама в последнее время постоянно побуждала Уму посетить Соединенные Штаты. Там у нее были друзья среди ирландцев Нью-Йорка, многие из которых сочувствовали делу освобождения Индии. Она решила, что для Умы важно встретиться с этими людьми, что ей может понравиться там жить. Ума вполне серьезно обдумывала предложение. В одном она точно была уверена: она не останется в Англии надолго. В Лондоне ее преследовала мысль, что весь город сговорился напоминать ей о покойном муже.
Истощенная усилиями, которые понадобились для чтения письма, Долли бросила его на ночной столик. Позже, когда вернулся домой Раджкумар, он увидел там письмо и подобрал его.
- От Умы?
- Да.
- Что она пишет?
- Прочти.
Раджкумар разгладил страницу и медленно прочитал письмо, ведя по плотно написанным буквам указательным пальцем, когда чего-то не понимал, он просил помощи Долли. Под конец Раджкумар сложил страницы и положил их обратно на ночной столик.
- Она говорит, что собирается в Нью-Йорк.
- Да.
- Там живет Мэтью.
- Да. Я забыла.
- Пошли ей его адрес. Если она поедет туда, Мэтью поможет ей устроиться.
- Верно.
- А если напишешь, то можешь также добавить, что Сая Джон беспокоится о Мэтью. Он просил его вернуться домой, но Мэтью не ответил. Саяджи не может понять, почему он не возвращается. Может, Ума разрешит эту загадку.
Долли кивнула.
- Хорошо, - сказала она. - Ты дал мне тему, о которой я могу написать.
Она потратила целую неделю на составление письма, по одному абзацу за один присест. Долли не упомянула а своем состоянии. Раз она не писала о беременности, то неуместно было и говорить о выкидыше. Она писала в основном о Сае Джоне и Раджкумаре и направила письмо на лондонский адрес Умы.
Но к тому времени, как Долли получила ответ, Ума пересекла Атлантику и находилась в Нью-Йорке уже несколько недель. Она снова извинялась за то, что не написала раньше - произошло так много событий, что она не знала, с чего начать. Нью-Йорк оказался именно таким, как она ожидала - чем-то вроде убежища для таких, как она, разве что укрытие, которое он предоставлял, отнюдь не было мирным, как раз наоборот. В этом месте можно было потеряться в толкучке. Ума решила остаться здесь на некоторое время, уже на пути сюда она поняла, что это место придется ей по вкусу, потому что многие другие пассажиры оказались такими же уставшими от европейского ханжества людьми, как и она сама.
Но Ума также должна была сообщить нечто важное относительно того, о чем написала ей Долли. Она встретилась с Мэтью Мартинсом вскоре после приезда в Америку, он пришел на встречу с ней в сообщество Рамакришны на Манхэттене, где она временно остановилась. Он оказался совсем не таким, как она ожидала, человеком очень привлекательной наружности и атлетического сложения, очень слабо напоминающим отца, с манерами современного горожанина. Ума быстро обнаружила, что его страстью являются автомобили, было весьма поучительно ходить с ним по улицам, потому что он показывал по сторонам и объявлял, словно чародей:
- Вот это новый Хаттон 1908 года... Это Бистон-Хамбер... А там Гаггенау...
Что же до его таинственного нежелания покидать Нью-Йорк, то эта загадка быстро разрешилась. Оказалось, что у него есть американская невеста, девушка по имени Эльза Хоффман. Он представил Эльзу Уме, и подруга Мэтью показалась ей очень привлекательной, ее манеры были по-американски естественными, а внешность также приятной, с мягким лицом в форме сердца и длинными черными волосами. Они с Эльзой быстро подружились, и однажды Эльза призналась, что тайно обручилась с Мэтью. Она не сказала родным, потому что знала, что они это не одобрят, и боялась, что ее куда-нибудь отошлют. Сам Мэтью тоже не был уверен, как на это посмотрит отец, потому что Эльза была иностранкой и протестанткой. Ума поняла, что лишь это мешало Мэтью вернуться. Если бы только Сая Джон намекнул Мэтью, что ему нечего бояться на этот счет, это быстро бы изменило его намерение остаться в Америке.
К тому времени, как письмо попало ей в руки, Долли уже совершенно выздоровела. Ее так обрадовал отчет Умы, что она решила немедленно отправиться на склад Раджкумара, чтобы сообщить ему новости. Нанятый гаари процокал по пыльным, похожим на деревенские, дорогам Кемендина к черному гравийному покрытию Стрэнда, где около верфи стояли на якоре грузовые суда, мимо пагоды Ботатаунг с ее прудами с золотыми рыбками, через железнодорожный переезд и по узким улицам Пазундаунга к огороженному стенами участку, где располагался склад Раджкумара. Внутри работала группа слонов, складывая бревна. Долли заметила Раджумара, стоящего в тени приподнятой деревянной хижины, которая служила конторой. Он был одет в лонджи и безрукавку и курил черуту, лицо и голову покрывали опилки.
- Долли! - он удивился, увидев ее на складе.
- Есть новости, - она помахала письмом.
Они поднялись по лестнице, ведущей в контору. Долли склонилась над Раджкумаром, пока он читал письмо Умы, а когда дошел до конца, сказала:
- Что думаешь, Раджкумар? Ты считаешь, что Саяджи не одобрит то, что невеста Мэтью не католичка, и всё прочее?
Раджкумар громко засмеялся.
- Саяджи - не миссионер, - ответил он. - Он держит религию при себе. За многие годы, что я с ним работал, он ни разу не попросил меня пойти в церковь.
- Но всё же, - сказала Долли, - ты должен сказать ему аккуратно...
- Так я и сделаю. Сегодня же с ним повидаюсь. Думаю, он с облегчением узнает, что дело лишь в этом.
Вскоре после этого Долли поняла, что снова беременна. Она забыла про Мэтью и Эльзу и даже про Уму, все силы направив на то, чтобы больше ничего плохого не произошло. Семь месяцев прошли быстро, а потом по совету докторов она переехала в больницу миссии на Дафферин-роуд, неподалеку от Кемендина.
Однажды ее пришел повидать Сая Джон. Он уселся рядом с кроватью и взял Долли за руку, вложив ее между двумя своими.
- Я пришел тебя поблагодарить, - сказал он.
- За что, Саяджи?
- За то, что вернула мне сына.
- Ты о чем, Саяджи?
- Я получил от Мэтью письмо. Он возвращается домой, уже всё устроил. Я знаю, что должен благодарить за это тебя. Я еще даже не сказал Раджкумару, хотел, чтобы ты узнала первой.
- Нет, Саяджи, благодарить нужно Уму, это всё из-за нее.
- Благодаря вам обеим.
- А Мэтью? Он приедет один?
Сая Джон улыбнулся, его глаза сияли.
- Нет, он везет домой невесту. Они поженятся, получив специальное разрешение как раз перед отъездом, чтобы могли путешествовать вместе.
- И что это означает, Сая?
- Это означает, что мне тоже пришло время переезжать. Я собираюсь продать всю мою здешнюю собственность. Я уезжаю в Малайю, чтобы всё для них подготовить. Но осталась еще куча времени. Я пробуду здесь до рождения твоего ребенка.
Шесть недель спустя Долли родила здорового мальчика весом в восемь фунтов. Чтобы это отпраздновать, Раджкумар закрыл склад и выплатил работникам бонус в сумме недельного жалования. Вызвали астролога, чтобы посоветоваться насчет имен для ребенка, которых должно быть два, по традиции бирманских индийцев. После нескольких недель размышлений решили, что бирманское имя мальчика будет Сейн Вин, а индийское - Ниладри, коротко - Нил. С именами всё решилось как раз вовремя, чтобы их успел услышать Сая Джон до отъезда в Малайю.
***
Четыре года спустя Долли родила второго ребенка, тоже мальчика. Как и Нилу, ему дали два имени, бирманское и индийское - Тун Пе и Динанат. Последнее быстро укоротили до Дину, именно так его звали дома.
Вскоре после рождения ребенка Раджкумар получил письмо от Саи Джона: Эльза как раз тоже родила первенца. Это была девочка, которую назвали Элисон. Более того, Мэтью и Эльза решили построить дом на плантации, землю уже расчистили, и была назначена дата для церемонии закладки плантации. Сая Джон очень хотел, чтобы Раджкумар с Долли посетили церемонию вместе с детьми.
За годы со времени отъезда Саи Джона из Рангуна Раджкумар потратил много времени в поездках между Бирмой, Малайей и Индией. Как партнер на плантации он нес ответственность за постоянный приток рабочей силы, главным образом из окрестностей Мадраса с юга Индии. Раджкумар держал Долли в курсе дел плантации, но несмотря на его просьбы, она не ни разу не сопровождала его в поездках в Малайю. Она говорила, что не любит путешествовать. Для нее достаточно сложно было покинуть Ратнагири и переехать в Бирму, Долли не торопилась отправиться куда-либо еще. В результате Долли никогда не встречалась с Мэтью и Эльзой.
Раджкумар показал Долли письмо Саи Джона и добавил:
- Если ты когда-нибудь собираешься туда съездить, то сейчас самое время.
Прочтя письмо, Долли согласилась.
- Хорошо, давай поедем.
Из Рангуна до острова Пенанг в северной Малайе было три дня пути. В последний день на море Раджкумар показал Долли далекую расплывчатую синеву на горизонте. Она быстро разрослась до крутой вершины, вздымавшейся из моря как пирамида. Она была единственной землей в поле зрения.
- Это Гунунг Джераи, - сказал Раджкумар. - Там находится плантация.
За прошедшие годы лес расчистили, и гора словно ожила. Путешествуя на Пенанг, Раджкумар видел поднимающиеся с горы в небо черные клубы дыма.
- Но это было давно, теперь это место совсем переменилось.
Пароход пристал в Джорджтауне, главном порту острова Пенанг. Отсюда до плантации было несколько часов езды, сначала они сели на паром по направлению к конечной точке железной дороги и прочих дорог, Баттерворту, через узкий пролив из Пенанга. Там они сели на поезд, который вез их на север по местности, состоящей из сочных зеленых полей и густых кокосовых рощ. Впереди через окно вагона постоянно маячила громадина Гунунг Джераи, ее пик скрывался за пеленой облаков. Гора резко возвышалась посреди равнины, ее западные склоны спускались прямо в сияющие синие воды Андаманского моря. Долли, уже привыкшая к речным пейзажам южной Бирмы, была поражена буйной красотой прибрежных равнин. Они напоминали Ратнагири, и впервые за многие годы Долли заскучала по блокноту для рисунков.
Эта часть путешествия закончилась в Сангеи-Паттани, районном центре с подветренной стороны горы. Железнодорожные пути только что проложили, и станция состояла лишь из утоптанной полоски земли и крытого черепицей навеса. Долли заметила Саю Джона, когда поезд входил на станцию, он выглядел постаревшим и каким-то усохшим, близоруко всматриваясь в газету, когда поезд с пыхтением вошел на станцию. Рядом с ним стоял высокий человек в хаки и женщина в черной юбке до лодыжек. Еще до того, как Раджкумар показал на них, Долли поняла, что это Мэтью и Эльза.
Когда поезд остановился, Эльза подошла к окну Долли. Первым делом она сказала:
- Я бы узнала вас где угодно, Ума прекрасно вас описала.
Долли засмеялась.
- И я вас тоже, обоих.
За примитивной маленькой станцией находилась большая площадь. В центре рос тонкий саженец, не выше Долли.
Долли удивленно спросила:
- Это ведь падук [28], правильно?
- Здесь их называют ангсана, - ответила Эльза. - Мэтью посадил его сразу после рождения Элисон. Он говорит, что через несколько лет дерево вырастет в огромный зонтик и будет отбрасывать тень на всю станцию.
Теперь взгляд Долли привлекло новое удивительное зрелище - автомобиль, сияющий экипаж с плоской крышей, круглым капотом и блестящими колесами с двенадцатью спицами. На площади автомобиль был единственным, и вокруг этого чуда собралась небольшая толпа, чтобы поглазеть на латунные фонари и сверкающую черную краску.
Автомобиль принадлежал Мэтью.
- Это Олдсмобил Дефендер, - объявил он. - Весьма скромный автомобиль, но совсем новый, модель нынешнего, 1914 года. Он выехал с завода в январе, а мне его доставили через шесть месяцев.
Долли отметила, что он разговаривает как американец, его голос совершенно не напоминал отцовский.
Они приехали большой группой - там была айя для Дину и Нила, а также человек, чтобы помочь с багажом. Автомобиль не мог вместить всех. После того, как расселись Долли, Эльза и дети, осталось место только для для айи и Мэтью, который был за рулем. остальные последовали за ними в легком экипаже.
Они проехали через Сангеи-Паттани по широким улицам, обрамленным магазинами под черепичными крышами, чьи фасады соединялись друг с другом и формировали длинную красивую аркаду. Потом город остался позади, и автомобиль начал подниматься.
- Когда вы в последний раз получали известия от Умы? - спросила Долли Эльзу.
- Я видела ее в прошлом году, - ответила Эльза. - Ездила в Штаты на праздники, и мы встретились в Нью-Йорке.
По словам Эльзы, Ума переехала в собственную квартиру. Она получила работу корректора в издательстве, но занималась и другими делами, и, похоже, была очень занята.
- Что именно она делает?
- Думаю, главным образом занимается политикой, - сказала Эльза. - Она рассказывала о митингах, речах и каких-то журналах, для которых пишет.
- Вот как?
Долли еще думала об этом, когда Эльза показала куда-то вперед.
- Смотрите, это поместье. Вот здесь оно начинается.
Они поднимались круто в гору по проселочной дороге, по обеим сторонам которой стоял густой лес. Посмотрев вперед, Долли увидела широкие ворота с вывеской, аркой пересекавшей дорогу. Написанные на ней огромными золотыми буквами слова Долли прочла вслух, пробуя на вкус:
- Каучуковая плантация Морнингсайд.
- Название придумала Эльза, - объяснил Мэтью.
- В детстве я жила рядом с парком под названием Морнингсайд. Мне всегда нравилось, как это звучит.
У ворот в спутанной завесе зелени вдруг возник проем, который скрывался за склоном горы. Впереди, насколько видел глаз, тянулись аккуратные ряды саженцев, все совершенно одинаковые, посаженные в точном геометрическом порядке. Автомобиль преодолел небольшой подъем, и впереди показалась долина, узкая ложбина, заключенная в объятья изогнутого кряжа. Ложбину очистили от деревьев, и посередине находилось открытое пространство. Там стояли два ветхих строения под жестяными крышами, не больше чем просто хижины.
- Это будут конторы плантации, - извиняющимся тоном объяснила Эльза, - но пока мы там живем. Там всё очень просто, вот почему мы хотим построить для себя жилье.
Они устроились, и позже Эльза взяла Долли на прогулку к каучуковым деревьям. По стволу каждого дерева проходил диагональный надрез, под которым была прикреплена чашка из половинки скорлупы кокосового ореха. Эльза запустила пальцы внутрь одной из скорлупок и вытянула затвердевший латекс.
- Это называется комок, - сказала Эльза, протянув латекс Долли. Долли поднесла рыхлый комок к носу: запах был кислым и слегка неприятным. Она опустила его обратно в кокосовую чашку.
- Утром комки соберут сборщики, - объяснила Эльза. - Ни капли вещества не должно пропасть.
Они шли между гевеями вверх по склону, перед ними возвышался скрытый в облаках пик Гунунг Джераи. Земля под ногами была мягкой и пружинистой из-за ковра опавших листьев. На склоне впереди стояли тысячи деревьев, все строго параллельно, как будто ряды прочертила машина. Они словно шли по дикому лесу, но в то же время и нет. Долли несколько раз бывала в Хвай Зеди и полюбила наэлектризованный покой джунглей. Но это не было похоже ни на город, ни на ферму, ни на лес. В однообразии пейзажа, в том, что в этот буйный ландшафт привнесли единство, было нечто призрачное. Долли вспомнила, как поразилась, когда машина выехала из пьянящего изобилия джунглей в упорядоченную геометрию плантации.
- Словно входишь в лабиринт, - сказала она Эльзе.
- Да, - согласилась Эльза. - И ты удивишься, как легко здесь заблудиться.
Они вышли на большую поляну, и Эльза остановилась.
- Вот здесь будет Морнингсайд-хаус.
Долли оглянулась и заметила, что с этого места открывается впечатляющий вид во все стороны. На западе гора мягко спускалась к краснеющему закатному морю, на севере прямо перед ними возвышался покрытый лесами пик Гунунг Джераи.
- Прекрасное место, - сказала Долли. Но даже пока она произносила эти слова, ей пришло в голову, что она не хотела бы жить здесь, под хмурым взглядом горы, в доме, затерявшемся в лабиринте деревьев.
- Прекрасно, не правда ли? - спросила Эльза. - Но стоило посмотреть это место до того, как оно было расчищено.
Она сказала, что была в ужасе, когда впервые приехала к Гунунг Джераи. Место было невообразимо прекрасным, но сплошные джунгли - густые, спутанные, непроходимые. Мэтью провел ее пешком, и это было словно идешь по покрытому ковром церковному нефу, а верхушки деревьев смыкались где-то наверху, формирую бесконечный сводчатый и колышущийся потолок. Тяжело, почти невозможно было представить эти склоны голыми, что их можно сделать обитаемыми.
Когда началась расчистка леса, Мэтью переехал на участок и выстроил себе небольшую хижину, где теперь располагалась контора. Эльза жила без него в арендованном доме в Пенанге. Она бы предпочла жить с Мэтью, но он не позволил, сказав, что это слишком опасно, как поле боя, потому что джунгли пытались отвоевать каждый дюйм. На некоторое время Сая Джон тоже остался с Мэтью, но заболел, и ему пришлось переехать в Пенанг. Несмотря на то, что плантация была его идеей, он не имел представления, во что всё это выльется.
Прошло несколько месяцев до того, как Эльзе снова позволили посетить имение, и тогда она поняла, почему Мэтью пытался держать ее подальше. Склон выглядел так, словно его опустошила серия катастроф: огромные участки земли покрывал пепел и чернеющие обрубки. Мэтью похудел и непрерывно кашлял. Эльза бросила взгляда на лачуги рабочих - малюсенькие хибары с крышами из листьев и веток. Все были индийцами с юга, Мэтью выучился говорить на их языке, тамильском, но она не понимала ни слова. Эльза заглянула в хижину с глиняными стенами, где их лечили в случае болезни: невообразимая грязь, полы покрыты нечистотами. Она хотела остаться и работать медсестрой, но Мэтью не позволил, так что Эльзе пришлось вернуться в Пенанг.
Но когда она приехала в следующий раз, произошли такие значительные перемены, что это казалось чудом. В последний раз она чувствовала, словно вошла на пораженный чумой участок, теперь же ощущала, будто гуляет по только что заложенному саду. Пепел унесли дожди, черные пни исчезли, и начали подниматься первые саженцы гевеи.
В первый раз Мэтью разрешил Эльзе остаться в хижине. На заре она выглянула из окна и увидела, как утро бежит вниз по склону горы, ложась на землю золотым покровом.
- И тогда я сказала Мэтью, что это место может называться только Морнингсайд [29].
Позже, вернувшись к строениям, Эльза показала Долли наброски для дома. Она хотела, чтобы он выглядел как большие дома на Лонг-Айленде, какими она их помнила, он должен иметь башню, фронтон и веранду вокруг всего дома, чтобы наслаждаться впечатляющими видами. Единственной данью Востоку станет крыша - красная, с резными, загнутыми вверх карнизами.
Пока дамы изучали эскизы, Сая Джон просматривал принесенную со станции газету, вчерашний выпуск сингапурской "Стрейтс Таймс". Внезапно он поднял глаза и подозвал с противоположного края комнаты Мэтью и Раджкумара.
- Взгляните на это, - сказал он.
Сложив газету пополам, он показал статью об убийстве великого герцога Франца-Фердинанда в Сараево. Раджкумар с Мэтью прочли первые пару абзацев, а потом переглянулись и пожали плечами.
- Сараево? - спросил Раджкумар. - А где это?
- Очень далеко, - засмеялся Мэтью.
Они, как и многие другие во всём мире, и не подозревали, что убийство в Сараево станет искрой, из которой разгорится мировая война. Они не знали также и того, что в этом конфликте каучук станет жизненно важным стратегическим материалом, что в Германии выкидывание резиновых предметов станет преступлением, что через моря станут посылать подводные лодки для контрабанды каучука, что этот материал будет стоить дороже, чем когда-либо, и их богатство превзойдет самые смелые мечты.
Глава шестнадцатая
Даже когда Нил и Дину были совсем детьми, они явно походили на разных родителей. Нил пошел в Раджкумара: крупный и сильный, больше индиец, чем бирманец по цвету кожи и телосложению. Дину, наоборот, обладал тонкими чертами матери, как и ее кожей цвета слоновой кости, узкой костью и хрупкостью телосложения.
Каждый год в декабре Долли и Раджкумар возили мальчиков в Хвай Зеди. Дох Сай и Но Да вернулись в родную деревню несколькими годами ранее. расширение бизнеса сделало Дох Сая богатым человеком, он владел несколькими домами в деревне и рядом, выделив один из них для ежегодных визитов Долли и Раджкумара. Долли казалось, что мальчики получают удовольствие от этих поездок, особенно Нил, подружившийся с одним из сыновей Дох Сая - крепким и задумчивым мальчиком по имени Рэймонд. Долли тоже с радостью предвкушала ежегодный визит, со времени поездки в Морнингсайд она снова начала рисовать и проводила много часов у ручья в Хвай Зеди с блокнотом на коленях и играющим рядом Дину.
Однажды, когда они были в Хвай Зеди, Дину внезапно заболел. Долли с Раджкумаром не особенно обеспокоились. Дину часто болел, редко выдавалась неделя, когда у него не было ни простуды, ни кашля или лихорадки. Но Дину также обладал врожденной способностью сопротивляться болезни, и температура редко держалась дольше пары дней. Зная, как он умеет бороться с заболеваниями, Долли с Раджкумаром были уверены, что Дину быстро поправится. Они решили остаться в Хвай Зеди.
Дом, где они остановились, очень походил на таи из лагеря заготовщиков тика, возвышаясь примерно на шесть футов над землей на массивных тиковых столбах. Его построили немного вдалеке от остальной деревни, чуть выше по лесистому склону, на фоне которого стояло поселение. Джунгли росли за таи как утес, огибая его с трех сторон. С балкона едва можно было разглядеть текущий по гальке ручей Хвай Зеди и высокий бамбуковый шпиль церкви.
Как и во всех таи, комнаты соединялись анфиладой, одна вела в другую. Из-за болезни Дину Долли решила изменить привычные места ночлега. Она забрала сына к себе в постель, а Раджкумар переехал в одну из внутренних комнат. Долли задремала рядом со спящим Дину. Ей снилось, как она подняла москитную сетку, выбралась из постели и села в кресло на балконе. Таи был погружен в темноту, но ночь наполняли цикады и светлячки. Через две комнаты она слышала, как Раджкумар ровно дышит во сне. Долли снилось, что она некоторое время посидела в кресле, а потом кто-то заговорил с ней голосом, который она так хорошо знала: это был Тибо. Он торопливо что-то сказал. Как часто бывает во сне, Долли не могла разобрать слова, но точно поняла, что он пытается сообщить.
Она закричала.
Раджкумар покачиваясь вышел со свечой в руке и обнаружил ее сидящей в кресле на веранде, раскачивающейся взад и вперед, обнимая себя трясущимися руками.
- Что случилось?
- Нам нужно уезжать, - ответила Долли. - Нужно отвезти Дину в больницу в Рангуне.
- Почему?
- Не спрашивай. Я расскажу тебе позже.
Они уехали из Хвай Зеди пока еще не рассвело. Дох Сай дал им две запряженных волами повозки и лично проводил до Пьинманы. Они прибыли в Рангун на следующую ночь. Дину немедленно поместили в больницу.
После долгого осмотра доктора отвели Долли и Раджкумара в сторону. У мальчика полиомиелит, сказали они, если бы не скорость, с которой Долли привезла его в больницу, они могли бы потерять ребенка.
- Я знала, что должна его привезти, - сказала Долли.
- Откуда?
- Мне сказали.
- Кто?
- Неважно. Важно только то, что мы приехали.
На ночь Долли осталась в больнице, а на следующее утро сестра принесла ей на подносе завтрак.
- Вы слышали, мэм? - спросила она. - Старый король Тибо умер в Индии.
Поднос с завтраком выскользнул из рук Долли.
- Когда это случилось? - спросила она сестру.
- Дайте подумать... - сестра прикинула даты на пальцах. - Думаю, это произошло за одну ночь до того, как вы приехали.
***
Вину за смерть короля несла Вторая принцесса, которая когда-то находилась на попечении Долли. Одним ярким декабрьским днем 1916 года она сбежала с простым бирманцем и укрылась в Резиденции. Это стало началом конца.
К тому времени в Ратнагири многое изменилось. Первая принцесса родила девочку (Долли лишь на неделю не дождалась этого события). Ребенка назвали Байсу Фатти, и ко всеобщему удивлению она стала любимицей королевы.
Вскоре после рождения ребенка окружной администратор обнаружил, что располагает достаточной суммой денег, чтобы построить давно обещанный королю дворец. Особняк построили на холме, он выходил окнами на Резиденцию. Дом мог похвастаться залом для торжественных приемов, галереей, отдельными строениями для прислуги, водопроводом и гаражом на два автомобиля, которыми недавно снабдили короля и королеву (одна была марки Форд, а другая - Де Дион). Весь Ратнагири вышел на улицы, чтобы отпраздновать переезд. Когда королевская семья выезжала из Отрэм-хауса в последний раз, вдоль дороги ее приветствовала толпа. Но после переезда быстро обнаружилось, что новое место имеет определенные недостатки. Чтобы содержать его нужна была небольшая армия: двадцать семь привратников, десять пеонов, шесть хазурдааров и бесчисленно множество других помощников, уборщиков, дворников и ай, сто шестьдесят один человек в целом. К тому же теперь стало больше посетителей из Бирмы и других нахлебников. Как их прокормить? Как содержать? Без Долли никто не знал, как с этим справиться.
А потом однажды утром исчезла Вторая принцесса. После расследования выяснилось, что она сбежала с молодым человеком и нашла пристанище в Резиденции. Король отдал Саванту записку для дочери, в которой просил ее вернуться во дворец. Стоя у окна, он направил бинокль на пересекающий холм Де Дион, Когда автомобиль развернулся, чтобы возвращаться, Тибо увидел, что дочери в нем нет. Бинокль выпал из его рук. Король упал на пол, сжимая левую руку. Через час прибыл доктор и объявил, что у короля сердечный приступ. Через десять дней он умер.
Королева сообщила Второй принцессе, что никогда больше не желает ее видеть.
Первая принцесса описала Долли похороны в первом из нескольких тайных писем. Это было такое жалкое и печальное зрелище, что ее величество категорически отказалась присутствовать. Правительство представлял всего лишь заместитель администратора! Ты бы рыдала, увидев такое. Никто бы не поверил, что это похороны последнего бирманского короля! Мы хотели сохранить гроб, чтобы можно было когда-нибудь привезти останки в Бирму, но власти узнали об этом и силой забрали у нас гроб. Они опасались, что тело короля может стать причиной для волнений в Бирме! На могиле практически за одну ночь они соорудили памятник, чтобы мы никогда не смогли его выкопать! Ты должна была быть с нами, Долли. Мы все по тебе скучаем, даже ее величество, хотя, конечно, она в этом не признается, поскольку именно она запретила нам произносить твое имя.
Пока Дину выздоравливал, Долли ни разу не покидала больницу. У них с Дину была отдельная палата, большая и солнечная, наполненная цветами. Из окна они видели величественный и сияющий хти Шведагона. Раджкумар делал всё, что в его власти, чтобы устроить их с удобствами. В обеденное время заезжал У Ба Кьяу и привозил только что приготовленную еду и огромных медных судках. Больница ослабила правила. Друзья могли заходить в любое время дня, а Раджкумар с Нилом оставались до самой поздней ночи, уходя лишь когда Нилу было пора ложиться спать.
Дину выдержал месяц пребывания в больнице с образцовым стоицизмом, заработав похвалы со стороны персонала. Хотя он практически не мог пользоваться правой ногой, доктора обещали, что он поправится, и от болезни останется лишь небольшая хромота.
По возвращении домой после того как Дину выписали из больницы, Долли усиленно пыталась вернуться к привычной домашней рутине. Она поместила Дину в отдельную комнату под присмотром айи. В первые несколько дней он не жаловался. Потом однажды ночью Долли неожиданно проснулась, почувствовав на лице его дыхание. Сын стоял рядом, облокотившись на край кровати. Он оставил храпящую айю у себя в комнате и прокрался в коридор, приволакивая правую ногу. Долли взяла его в постель, прижав костлявое тельце к груди, вдыхая мягкий запах его омытых дождем волос. Той ночью она спала лучше, чем за все прошедшие несколько недель.
В тот день, когда Дину попытался снова научиться ходить, Долли топталась рядом, бросаясь, чтобы отодвинуть стулья и столы с его пути. Наблюдая, как сын борется за то, чтобы восстановить способность двигаться, Долли поражалась его стойкости и упорству, силе воли, которая заставляла его снова и снова подниматься, пока он не смог пройти всего на пару шагов дальше, чем прежде. Но Долли также замечала, как эта ежедневная борьба меняет его. Дину стал более отстраненным, чем когда-либо, и в своей зрелости и самообладании казался гораздо старше. С отцом и братом он вел себя холодно и невосприимчиво, словно смущаясь от того, что не отвечает на их попытки включить его в свои яркие игры.
Долли так была поглощена процессом выздоровления Дину, что он занимал все ее мысли. Она всё меньше и меньше вспоминала о друзьях и о том, чем занимала дни раньше - встречах, чаепитиях, пикниках. Когда время от времени заходил друг или знакомый, наступала неловкая тишина, Долли делала вид, что интересуется его рассказами, не произнося ни слова в ответ. Когда ее спрашивали, как она проводит время, Долли сложно было ответить. Успехи Дину измерялись такими малыми величинами - еще один шажок, еще пара дюймов, что невозможно было передать другим радость или унылую пустоту, которые сопровождали каждый прошедший день. Друзья вежливо кивали, слушая ее объяснения, а когда уходили, Долли понимала, что теперь нескоро их увидит. Удивительно, но она не чувствовала из-за этого сожалений, она была рада.
Однажды в конце недели Раджкумар сказал:
- Ты уже много месяцев не выходила.
Его лошадь бежала в рангунском Кубке губернатора, он настоял, чтобы Долли поехала с ним на скачки.
Она вышла с намерением одеться для скачек, словно выполняла полузабытый ритуал. Когда она спустилась к дверям, У Ба Кьяу проводил ее к автомобилю с поклоном, будто приветствовал дома после долгого отсутствия. Автомобиль был марки Пик-Пик - произведенный в Швейцарии Пиккард-Пиктет, просторное и надежное авто с отделяющей сиденье водителя от пассажирского стеклянной панелью.
Пик-Пик проехал вокруг Королевского озера, мимо китайского кладбища и Рангунского клуба. Теперь Долли тоже начала ощущать, что долгое время отсутствовала. Все знакомые достопримечательности казались новыми и удивительными - на поверхности озера дрожало отражение Шведагона, на берегу торчало нависающее над водой здание лодочного клуба. Долли наклонилась, наполовину высунув лицо из окна, словно глядела на город впервые. Полиция перекрыла улицы вокруг ипподрома, но Пик-Пик узнали, и им позволили проехать. Трибуны выглядели празднично, над террасами развевались знамена и флажки. По дороге к ложе Раджкумара Долли помахала рукой огромному числу людей, чьи имена она позабыла. Когда они уселись, рядом останавливались десятки друзей и знакомых, чтобы поприветствовать ее возвращение. Через некоторое время Долли заметила, что, прикрывшись программкой, Раджкумар шепчет ей их имена, чтобы напомнить, кто это - У Та Джи, распорядитель Терф-клуба [30], У Он, судья на скачках, мистер Макдональд, принимающий ставки на тотализаторе.
Все были любезны. Старый мистер Пиперно, букмекер, послал одного из сыновей спросить, желает ли Долли сделать ставку. Она была тронута и случайным образом выбрала из программки пару лошадей. Оркестр Глочестерширского полка прошел маршем и сыграл серенаду из "Лолы" Фридермана. Затем под громкие звуки труб он начал другую пьесу, а Раджкумар внезапно сжал ее руку.
- Это "Боже, храни короля", - прошептал он.
- Прости, - отозвалась она, быстро встав на ноги. - Я не обратила внимания.
Наконец, к ее облегчению, начались скачки. Потом последовал большой промежуток до следующего заезда, а затем и он закончился. Как раз когда все вокруг становились всё более возбужденными, мысли Долли куда-то унеслись. Уже много недель она не оставляла Дину так надолго, но, конечно, он наверняка и не заметил, что она ушла.
Внезапные аплодисменты вернули ее в реальность. Рядом сидела До Ти, жена сэра Лайонела Ба Тана, одного из распорядителей Терф-клуба. До Ти была в своем знаменитом рубиновом ожерелье и невзначай перебирала камни размером с ноготь. Долли заметила, что женщина внимательно на нее смотрит.
- Что случилось? - спросила Долли.
- Победил Лочинвар.
- Да?
До Ти смерила ее долгим взглядом и засмеялась.
- Долли, глупышка, - сказала она, - ты забыла? Лочинвар - лошадь твоего мужа.
В автомобиле на обратном пути Раджкумар был необычно тихим. Когда они уже почти приехали, он наклонился, чтобы закрыть окошко, отделяющее заднее сиденье от водительского, повернулся к ней и посмотрел немного нетвердым взглядом. После визита в паддок победителя он выпил немало шампанского и был слегка пьян.
- Долли?
- Да?
- С тобой что-то произошло.
- Нет, - она покачала головой. - Нет. Ничего не произошло.
- Ты изменилась... Ты нас забыла.
- Кого?
- Меня... Нила...
Долли вздрогнула. Она знала, что это правда - в последнее время она пренебрегала старшим сыном. Но Нила переполняла энергия, он был шумным, добродушным, а Раджкумар его обожал. С Дину Раджкумар вел себя нервно и неуверенно, его тревожила и озадачивала слабость и хрупкость сына, он не ожидал такого в своем потомстве.
- Нил во мне не нуждается, - объяснила Долли, - так, как Дину.
Раджкумар потянулся за ее рукой.
- Долли, мы все в тебе нуждаемся. Ты не можешь уйти в себя, не можешь нас забыть.
- Конечно, нет, - неловко засмеялась Долли. - Куда бы я отправилась, позабыв вас?
Раджкумар выпустил ее руку и отвернулся.
- Иногда я не могу отделаться от чувства, что ты уже ушла, закрывшись за стеклянной стеной.
- Какой стеной? - воскликнула она. - О чем ты говоришь? - она подняла глаза и увидела, что У Ба Кьяу наблюдает за ней в зеркало заднего вида. Долли прикусила губу и больше ничего не добавила.
Произошли поразительные перемены. Поначалу она их не осознавала. Через пару дней она решила, что Раджкумар прав, она должна чаще выходить, даже просто на Скотт-Маркет, пройтись по магазинам. Дину уже мог справляться в одиночку, вскоре пойдет в школу. Долли придется привыкнуть обходиться без него, а кроме того, постоянно сидеть взаперти вредно для здоровья.
Долли начала планировать небольшие вылазки. Однажды утром она оказалась в самой оживленной части города, рядом со зданием муниципалитета. Впереди, на пересечении Далхаузи-стрит и улицы пагоды Суле, находился заполненый транспортом круговой перекресток. Запряженная волом повозка столкнулась с рикшей, кто-то пострадал. Собралась толпа, воздух наполнился шумом и пылью.
Пагода Суле стояла в центре этого кругового перекрестка. Ее только что побелили, и она возвышалась над оживленными улицами как скала в море. Долли проходила мимо пагоды бесчисленное множество раз, но ни разу не была внутри. Она велела У Ба Кьяу подождать поблизости и вышла из автомобиля.
Долли осторожно пробралась сквозь толпу по перекрестку и поднялась по лестнице. Сняв туфли, она оказалась на прохладном мраморном полу. Уличный шум стих вдали, а воздух казался чистым и непыльным. Она заметила группу монахов в оранжевых одеждах, поющих в одном из маленьких святилищ, расположенных по краям круглого помещения. Долли вошла и села на колени на циновке перед ними. Прямо напротив, в нише, находилась небольшая позолоченная статуя сидящего со скрещенными ногами Будды, средним пальцем правой руки он прикасался к земле. Внизу лежала груда цветов - розы, жасмин, розовый лотос, в воздухе витал густой аромат.
Долли закрыла глаза, пытаясь слушать монахов, но вместо этого в ушах стоял голос Раджкумара: "Ты изменилась... забыла нас". В спокойствии этого места эти слова звучали по-другому, она поняла, что он прав, что события недавнего прошлого изменили ее не меньше, чем Дину.
Ночью в больнице, лежа с Дину в кровати, Долли прислушивалась к голосам, которые были неразличимы днем: к бормотанию встревоженных родственников, к отдаленным крикам от боли, к оплакивающим потерю женщинам. Словно в неподвижном ночном воздухе стены стали пористыми, наполнив помещение невидимыми волнами поражения и страданий. Чем больше она прислушивалась к этим голосам, тем чаще они обращались напрямую к ней, иногда напоминая голоса из прошлого, иногда с предостерегающими нотками.
Однажды поздно ночью она услышала, как просит воды старушка. Голос был слабым - хриплый скрипучий шепот, но наполнил комнату. Хотя Дину крепко спал, Долли прижала руку к его голове. Некоторое время она лежала без движения, прижимаясь к сыну, пытаясь заслониться от звуков с помощью его спящего тела. Потом она выскользнула из постерли и быстро пошла по коридору.
Ее остановила медсестра-каренка в белом чепце.
- Что вы здесь делаете?
- Я слышала голос, - ответила Долли, - кто-то просил воды... - она заставила медсестру прислушаться.
- О да, - беспечно заметила сестра, - это из малярийной палаты внизу. Кто-то бредит. Возвращайтесь к себе.
Вскоре стоны прекратились, но Долли не спала всю ночь, ее преследовал этот голос.
В другой раз она вышла из палаты и обнаружила в коридоре носилки. На них лежал ребенок, накрытый белой больничной простыней. Хотя Дину находился всего в нескольких футах, Долли не могла подавить охвативший ее приступ паники при виде покрытых саваном носилок. Она упала на колени прямо в коридоре и сорвала закрывавшую труп простыню. Это был мальчик возраста Дину, довольно похожий на него по телосложению. Долли начала истерически кричать, переполненная как виной, так и облегчением. Медсестре и санитару пришлось поднять ее и отвести обратно в постель.
Той ночью она снова не смогла заснуть. Долли думала о теле того мальчика, о том, какой стала бы ее жизнь без Дину, о матери мертвого мальчика. Она начала плакать, словно ее голос был един с голосом той неизвестной женщины, словно между ними возникла невидимая связь - между ней, Дину, мертвым ребенком и его матерью.
Теперь, стоя на коленях на полу пагоды Суле, Долли вспомнила голос короля Тибо в Ратнагири. В последние годы король старался все больше придерживаться принципов, которые выучил, будучи послушником в дворцовом монастыре. Долли вспомнила слово, которое он часто использовал, каруна, одно из слов Будды, на пали означающее сострадание, неразделимость всех живых существ друг от друга, притяжение схожести жизней. Придет время, говорил он девочкам, когда вы тоже поймете, что означает каруна, и с этого мгновения ваша жизнь никогда уже не будет прежней.
***
Вскоре после похорон короля Тибо королева написала своим тюремщикам, попросив разрешения переехать обратно в Бирму. Ее просьбу отвергли из соображений безопасности: из-за войны в Европе, решили, что ее присутствие в такой деликатный для империи момент может сыграть роль зажженной спички. Лишь после окончания войны королеве с дочерьми позволили вернуться на родину.
Первая принцесса теперь стояла перед лицом нового кризиса. Должна ли она покинуть Ратнагири и уехать в Бирму с матерью? Или остаться с Савантом?
Принцесса обещала мужу, что поедет с матерью в Бирму, а потом вернется, как только ее величество обустроится в новом доме. Савант поверил ей на слово и не стал возражать. Но в день отъезда королевской семьи он ступал по пристани Мандви с тяжелым сердцем. Он знал, что они с детьми видят принцессу в последний раз.
Сопровождающая королеву группа медленно продвигалась по континенту, из Бомбея на восток, по железной дороге. В Калькутте королева со свитой остановилась в Гранд-отеле. Так вышло, что Вторая принцесса в это время тоже жила в Калькутте вместе с мужем, она едва ли могла проигнорировать присутствие матери и сестер. Однажды вечером изгнанная из семьи принцесса собралась с мужеством и отправилась в Гранд-отель к матери.
Королева категорически отказалась принимать и дочь, и зятя. Принцесса, прекрасно зная мать, благоразумно отступила, но только не ее муж, который безрассудно ворвался без приглашения в покои королевы. Эта атака немедленно получила отпор: с единственным яростным окриком королева спустила своего непризнанного зятя с мраморной лестницы Гранд-отеля. По неудачному стечению обстоятельств, он был обут в туфли на гладкой кожаной подметке. Он подскользнулся и полетел в холл, где прибывающих гостей приветствовал камерный оркестр, приземлившись прямо в его центр, как прыгающая форель. Виолончель треснула, а у альта полопались струны. Рядом сидела Третья принцесса, ее нервы и так были натянуты после недавнего путешествия. Она впала в истерику и долго не могла успокоиться. Пришлось послать за доктором.
В апреле 1919 года королева со свитой сели на борт "РМС Аранколы". Четыре дня спустя они прибыли в Рангун и вдохновились при виде бунгало на Черчилль-роуд. Две недели прошли в деятельной суете. Потом Первая принцесса застала всех врасплох, заявив, что готова вернуться к Саванту. Семейные советчики заламывали руки. Решили, что долг принцессы, как старшей дочери, остаться с матерью, а сделанные обещания можно было позабыть в интересах здравого смысла и приличий. Никто не сомневался, что найдутся основания для того, чтобы аккуратно закрыть двери перед Савантом.
Но теперь Первая принцесса показала себя истинной представительницей династии, плоть от плоти Канбаунов - ее любовь к бывшему кучеру семьи оказалась столь же непоколебимой, как привязанность матери к королю. Отринув семью, она вернулась к Саванту и больше никогда не покидала Ратнагири. Остаток жизни она провела с мужем и детьми в маленьком доме в пригороде. Именно там она и умерла двадцать восемь лет спустя.
Вторая принцесса с мужем несколько лет прожила в Калькутте, прежде чем переехать на горную станцию Калимпонг неподалеку от Дарджилинга. Там принцесса с мужем занялись молочным бизнесом.
Так вышло, что из четырех принцесс те двое, что родились в Бирме, выбрали жизнь в Индии. Младшие сестры, напротив, родились в Индии, но осели в Бирме, обе вышли замуж и завели детей. Что до королевы, то она провела последние годы в своем доме в Рангуне на Черчилль-роуд. Деньги, которые ей удавалось получить от колониальных властей, она тратила на религиозную благотворительность и пищу для монахов. Она всегда носила только белое, принятый в Бирме цвет траура.
После прибытия королевы в Рангун Долли несколько раз ей писала с просьбой посетить резиденцию. Ни на одно из писем она не получила ответа. Королева умерла в 1925 году, через шесть лет после возвращения из Ратнагири. Несмотря на то, что столько лет она провела в заточении, город внезапно охватил порыв сентиментальности, и народ в трауре высыпал на улицы. Королеву похоронили около пагоды Шведагон в Рангуне.
Глава семнадцатая
В 1929 году, после многолетнего перерыва, Долли получила письмо из Нью-Йорка. Оно пришло от Умы, которая писала, что покидает Америку. Уме исполнилось пятьдесят, и она жила вдали от Индии больше двадцати лет. Во время ее отсутствия умерли родители, оставив ей первый этаж дома, Ланкасуки (верхний этаж отошел к ее брату, который женился и стал отцом троих детей). Ума решила вернуться домой в Калькутту и остаться там.
Ума написала, что из-за назначенных в Токио, Шанхае и Сингапуре встреч она скорее предпочтет плыть через Тихий океан, чем через Атлантику. Одним из преимуществ такого маршрута будет также то, что она сможет посетить друзей - Мэтью и Эльзу в Малайе и, конечно, Долли и Раджкумара в Рангуне. Она предложила Долли встретиться в Морнингсайде и провести там две недели, это будет приятный отдых, а потом они поедут в Бирму вместе, после стольких лет нужно было многое успеть сделать. Будет лучше, если Долли приедет с Нилом и Дину, это даст Уме возможность познакомиться с мальчиками.
Письмо потрясло Долли. Несмотря на радость после получения новостей от подруги, она была несколько напугана. Возобновить эту давно забытую дружбу было не так-то легко. Долли не могла не восхищаться прямотой Умы, она понимала, что сама отдалилась от мира, вела затворнический образ жизни, не желая путешествовать или даже выходить из дома. Она была довольна своей жизнью, но ее беспокоило, что мальчики так мало видели мир - Индию, Малайю или другие страны. Неправильно, что они никогда не были нигде кроме Бирмы, никто не мог предсказать, что ждет впереди. Даже несмотря на закрытые ставнями окна своей комнаты она ощущала охватившее страну беспокойство.
Долли не была в Морнингсайде пятнадцать лет, с первого визита, как и мальчики. Она понимала, что Раджкумар вряд ли согласится поехать. Он работал больше, чем когда-либо, много недель она практически его не видела. Когда Долли обсудила с ним эту идею, он резко покачал головой, как она и ожидала: нет, он слишком занят, он не поедет.
Но саму Долли всё больше привлекала идея встретиться с Умой в Морнингсайде. Будет интересно снова увидеть Мэтью и Эльзу. Один раз Мартинсы вместе с двумя детьми приезжали погостить к ним в Бирму, после Элисон у них родился мальчик, Тимми. Дети были совсем маленькими и очень хорошо ладили друг с другом, даже Дину, замкнутый по натуре и с трудом заводящий друзей. Но это было очень давно, теперь Дину исполнилось четырнадцать, он учился в школе Сент-Джеймс, одной из лучших в Рангуне. Нилу было восемнадцать, сильный и общительный, он с неохотой учился в рангунском колледже Джадсона и хотел побыстрее войти в тиковый бизнес, но Раджкумар сказал, что не возьмет его в семейное предприятие, пока сын не закончит учебу.
Когда Долли рассказала Нилу о поездке в Морнингсайд, он загорелся энтузиазмом и жаждал туда поехать. Ее это не особо удивило, Долли знала, что он всегда ищет способ увильнуть от учебы. Дину хотел поехать гораздо меньше, но сказал, что хочет заключить сделку: он поедет, если мать купит ему в "Роу и Ко" фотоаппарат Брауни. Она согласилась, ей нравилось поощрять интерес сына к фотографии, частично потому что она полагала, что он проистекал из детской привычки заглядывать ей через плечо, когда она рисовала, а частично потому, что Долли чувствовала, она должна поощрять любую деятельность, которая позволит сыну выйти из своей скорлупы.
Все приготовления были сделаны очень быстро, между Бирмой, Малайей и Соединенными Штатами полетели письма (в Рангуне не так давно авиапочта, и это дало возможность общаться гораздо быстрее). В апреле следующего года Долли вместе с двумя сыновьями села следующий в Малайю пароход. Раджкумар приехал проводить семью, а когда Долли села на борт, она оглянулась и увидела, как он машет ей с пристани и энергично жестикулирует, пытаясь к чему-то привлечь ее внимание. Она посмотрела на нос судна и обнаружила, что находится на "Нуваре Элия", том же пароходе, что привез ее в Рангун сразу после замужества. Странное совпадение.
Когда "Нувара Элия" причалила, Мэтью с семьей ждали в доках Джорджтауна. Первым их заметил Дину через видоискатель своего Брауни.
- Там... вон там... смотрите.
Долли перегнулась через борт, прикрыв глаза от солнца. Мэтью выглядел очень элегантно с покрытой изморосью седины головой. Со времен их последней встречи Эльза немного располнела, но выглядела весьма импозантно. Рядом с ней стоял Тимми, высокий для своего возраста и худой, как палка. Там была и Элисон в школьном платье и заплетенными в длинные косы волосами. Долли подумала, что она выглядит необычно, в ее лице поразительно смешались черты обоих родителей: скулы Мэтью и глаза Эльзы, его шелковистые волосы и ее прямая осанка. Совершенно очевидно, что однажды она станет настоящей красавицей.
Мэтью поднялся на борт и проводил их на берег. Они собирались провести ночь в Джорджтауне, он забронировал номера в отеле. Ума прибывала на следующий день, и они должны были поехать в Морнингсайд вместе. Мэтью привез два автомобиля и шофера, которые дожидались в Баттерворте, на континенте.
На следующее утро, после завтрака, они вместе пошли в порт, все семеро. На пирсе собралась шумная толпа, главным образом индийцы. Многие были с цветами и гирляндами. Возглавляли толпу две яркие, бросающиеся в глаза фигуры, один - замотанный в шафрановое одеяние садху, а другой - сикх джани [31] с длинной бородой и кустистыми седыми бровями. Нил, очень крупный и напористый для своих лет, расчистил путь через толпу и разузнал, из-за чего столько суеты. Он вернулся озадаченным.
- Я спросил их, что они там делают, и они ответили, что пришли встречать Уму Дей.
- Думаешь, они говорили про нашу Уму? - Долли недоверчиво уставилась на Эльзу.
- Конечно. На одном пароходе не могут плыть две Умы Дей.
Когда в поле зрения появился пароход, толпа разразилась приветственными криками:
- Ума Дей зиндабад, зиндабад - да здравствует Ума Дей!
За этим последовали и другие возгласы и лозунги, все на хиндустани: "Инкилаб зиндабад" и "Халла бол, халла бол". Когда судно пришвартовалось, лидеры толпы ринулись к сходням с гирляндами и бархатцами. Потом у сходней появилась Ума, которую встретил взрыв радостных возгласов:
- Ума Дей зиндабад, зиндабад!
На некоторое время наступила полная неразбериха.
Наблюдая с дальнего конца пирса, Долли заметила, что Уму застали врасплох, она явно не готовилась к подобному приему и точно не знала, как реагировать. Она осматривала толпу, словно искала кого-то. Долли подняла руку и помахала. Жест привлек внимание Умы, и она обеспокоено махнула в ответ, изобразив жестом беспомощность. Долли знаком ободрила ее - не волнуйся, мы ждем.
Потом Уму подтолкнули вниз по сходням и снова увешали гирляндами. Несколько человек произносили речи, а остальные просто потели под жарким солнцем. Долли попыталась сконцентрироваться на том, о чем они говорили, но ее глаза всё время возвращались к подруге. Она заметила, что Ума сильно похудела, а ее глаза запали, словно в знак протеста против лихорадочного и неустойчивого образа жизни. Но в то же время в ее манерах появилась новая уверенность. Она явно привыкла к тому, что к ней прислушиваются, и когда настала ее очередь говорить, Долли с нарастающим трепетом отметила, что Ума, похоже, точно знает, что сказать и как обращаться с толпой.
Потом внезапно речи прекратились, и Ума протолкнулась сквозь толпу. Она вдруг появилась прямо перед Долли, открыв объятья. Столько лет, столько зим! Они засмеялись и обнялись, прижавшись друг к другу, пока дети озадаченно смотрели на них, отойдя чуть в сторонку.
- Прекрасно выглядишь, Эльза! А твоя дочь просто красавица!
- Ты тоже отлично выглядишь, Ума.
Ума засмеялась.
- Нет нужды лгать. Я выгляжу в два раза старше своего возраста.
Долли вмешалась, дернув подругу за руку.
- Кто эти люди, Ума? Мы так удивились...
- Они из той группы, с которой я работаю, - быстро объяснила Ума. - Эта группа называется "Индийская лига за независимость". Я не говорила им, что приеду сюда, но, видимо, дошли слухи...
- Но чего они хотят, Ума? Зачем они здесь?
- Я тебе позже расскажу, - Ума взяла Долли за руку, а Эльзу - под руку. - Нам о стольких вещах нужно поговорить, и я не хочу терять время.
Вечером они сели на паром до Баттерворта, где в порту ждали автомобили Мэтью, один из них - длиннее, чем когда-либо видела Долли, размером почти с железнодорожный вагон. Это был Дюзенберг, модель Джей Турстер, объяснил Мэтью. У него имелась гидравлическая система тормозов, восьмицилиндровый двигатель объемом 6,9 литров и цепной распределительный вал, на второй передаче автомобиль мог разгоняться до девяноста миль в час, а на самой высокой - до ста шестнадцати.
Мэтью горел желанием продемонстрировать Дюзенберг Нилу и Дину, и мальчики поехали с ним, вместе с Тимми и Элисон. Долли и Эльза последовали за ними в более спокойном темпе на автомобиле, который Мэтью подарил Эльзе на пятидесятилетие - в великолепной бронзово-золотистой Изотта-Фраскини Типо 8А Берлина Трансформабиле с усилителем тормоза. Кузов был изготовлен в Кастанье, а обивка из флорентийской кожи.
Изотта-Франскини направилась на север, когда солнце уже низко стояло на Андаманским морем, и к тому времени, когда они добрались до Сангеи-Паттани, уже почти стемнело. Они поднимались по склону Гунунг Джераи, и передние фары Изотты-Франскини сияли в пелене пыли. Проехав под арочными воротами имения, они прибавили хода по красной проселочной дороге. Потом автомобиль завернул за угол, и впереди показался особняк, эффектно возникнув из-за склона, с горящими в окнах и дверных проемах огнями. Центральной точкой дома являлась круглая башня, вокруг которой шла широкая веранда, а крыша слегка загибалась вверх в китайском стиле.
- Морнингсайд-хаус, - провозгласила Эльза.
Долли была поражена. В чернильной темноте дом словно излучал какой-то нереальный блеск, свет словно шел из какого-то внутреннего источника, выплескиваясь из горы, на которой стоял особняк.
- Он великолепен, Эльза, - сказала Ума. - Другого слова и не подберешь. Думаю, это, наверное, самый прекрасный дом, который я когда-либо видела.
Внутри дом пылал богатым теплом полированного дерева. Спускаясь к ужину, Долли и Ума заблудились в длинных коридорах, отвлекаясь на множество деталей интерьера: на полу был узорчатый паркет, а стены покрыты деревянными панелями из дорогого дерева с тонкой текстурой. Эльза пошла их искать и обнаружила, что обе ощупывают перила большой винтовой лестницы в центре дома.
- Какая красота.
- Вам нравится? - лицо Эльзы засияло от удовольствия. - Когда мы строили Морнингсайд, Мэтью как-то сказал: "Всему, что имею, я обязан дереву - тику, гевее". И я подумала, что так оно и должно быть - Морнингсайд станет монументом, посвященным дереву! Я попросила Раджкумара прислать из Бирмы лучший тик, отправила людей на Сулавеси и Суматру. Вы увидите, что каждая комната сделана из разного дерева.
Эльза повела их вниз по лестнице и проводила в столовую, очень большую, с длинным полированным деревянным столом посередине. Стены обрамляли бамбуковые циновки, а свисающие с потолка светильники были встроены в сверкающие корзины из ротанга. Когда они вошли в комнату, из-за стола встал Сая Джон и медленно, опираясь на трость, подошел к Долли с Умой, он выглядел словно уменьшившимся, похожим на гнома, как будто его тело съежилось по сравнению с головой.
- Добро пожаловать, добро пожаловать.
За ужином Ума и Долли сидели между Мэтью и Саей Джоном. Мужчины старались, чтобы их тарелки всегда были наполнены.
- Это гулаи-тумис, рыба с бутонами розового имбиря, бунга-кунтан.
- А это?
- Жареные в листьях пандана креветки.
- Арахисовые булочки.
- Рисовые пирожки из девяти слоев.
- Цыплята с голубыми цветами - бунга-теланг.
- Маринованная рыба с листьями куркумы, лайма и пурпурной мяты.
- Салат из мелко нарезанного кальмара, горца и дуан-кадо - лианы, которая пахнет, как целый сад специй.
С каждым кусочком рты наполнялись новыми вкусами и ароматами, столь же незнакомыми, сколь и восхитительными.
- А как называется это? - воскликнула Ума. - Я думала, что в Нью-Йорке пробовала всё, но никогда не ела ничего подобного.
Сая Джон улыбнулся.
- Так тебе понравилась перанаканская кухня [32]?
- Никогда не пробовала ничего лучше. Откуда это?
- Из Малакки и Пенанга, - улыбнулась Эльза. - Один из последних величайших мировых секретов.
Наконец-то насытившись, Ума оттолкнула последнюю тарелку и откинулась на стуле. Она повернулась к Долли, которая сидела рядом.
- Столько лет прошло.
- Двадцать три, почти день в день, - ответила Долли, - с тех пор, когда я последний раз видела тебя в Рангуне.
***
После ужина Долли проводила Уму до спальни. Она сидела скрестив ноги на кровати, пока Ума расчесывала волосы у туалетного столика.
- Ума, - робко произнесла Долли, - знаешь, мне до сих пор интересно...
- Что?
- Прием, который тебе оказали сегодня в порту, все эти люди...
- Ты про Лигу? - Ума положила щетку и улыбнулась Долли в зеркало.
- Да. расскажи мне об этом.
- Это долгая история, Долли. Не знаю, с чего начать.
- Неважно. Просто начни.
Всё началось в Нью-Йорке, сказала Ума, именно там она присоединилась к Лиге, ее пригласили друзья, другие индийцы города. Там их жило мало, но они тесно общались, некоторые пытались скрыться от надзора имперской секретной службы, другие приехали из-за относительной доступности образования. Почти все без исключения страстно увлекались политикой, в условиях изгнания невозможно было оставаться в стороне. В Колумбийском университете преподавал блестящий и мощный Дадасахеб Амбедкар, еще был Таракнат Дас с мягкими манерами, но стойким духом. На Среднем Манхэттене, в маленькой квартирке, похожей на лофт, находилась община Рамакришны, управляемая единственным сантом [33] в одеянии цвета шафрана и многочисленными американскими сторонниками, в центре города, в многоквартирном доме к югу от Хаустон-стрит, жил эксцентричный Раджа, мнивший себя индийским Боливаром. Америка не то чтобы гостеприимно привечала этих людей или их предприятия, она просто не обращала на них внимания, не интересовалась ими, но это безразличие предоставляло некоторого рода убежище.
Вскоре квартира Умы стала одной из узловых точек маленькой, но плотной сети индийских связей. Вместе с соотечественниками она стала чем-то вроде исследователя или потерявшего кораблекрушение: наблюдала, выделяя детали из того, что видела вокруг, пыталась извлечь для себя и своей страны уроки. Встретив в Америке новый век, они собственными глазами увидели приливы и отливы новой эпохи. Они посещали заводы и фабрики, механизированные по последнему слову техники фермы. Они видели, как изобретаются новые способы производства, возникают новые движения и новый образ мыслей. Видели, что в современном мире для выживания необходима грамотность, что образование стало настолько необходимым, что все современные государства сделали его обязательным. От своих сверстников, которые отправились в путешествие на восток, они узнали, что и Япония быстро движется в том же направлении, на Сиаме королевская семья объявила крестовый поход в целях образования.
В Индии, с другой стороны, основные финансовые вливания шли на военную силу, хотя армия была немногочисленной, но потребляла больше шестидесяти процентов государственных доходов, даже больше, чем в странах, которые клеймили как "милитаристские". Лала Хар Даял, один из самых ярких современников Умы, никогда не уставал указывать, что Индия была на самом деле большим гарнизоном, и именно обнищавшие индийские крестьяне платят и за содержание армии завоевателей, и за военные кампании Британии на востоке.
Что произойдет с народом Индии, когда то будущее, которое они лицезрели в Америке, станет настоящим во всем мире? Они понимали, что не только сами вместе со своими детьми заплатят настоящую цену за поддержку империи, но созданные на родине условия таковы, что и потомки войдут в новую эпоху как калеки, лишенные самых фундаментальных условий для выживания, что нужно жить будущим, а не прошлым, тяжкой ношей всего мира. Они понимали, что время уже заканчивается, что вскоре станет невозможно изменить тот угол, под которым их страна войдет в будущее, что близится время, когда падение империи и отъезд правителей уже не сыграют никакой роли, что та траектория, по которой движется их родина, определена, и ее не сместить, страна неумолимо стремится к катастрофе.
Увиденное и услышанное сжигало и ожесточало их, все они в той или иной степени были искалечены знанием, какое зло представляет собой враг. Некоторые стали слегка неуравновешенными, некоторые совсем обезумели, а другие просто сдались. Некоторые превратились в коммунистов, некоторые отвернулись от религии в поисках рецептов, заклятий и формул, которые могли бы применить к самим себе, как целительный бальзам.
Среди индийских знакомых Умы в Нью-Йорке многие выбирали себе направление, основываясь на статьях, опубликованных индийскими студентами Калифорнийского университета в Беркли. Эти публикации называли "гадар", как на хиндустани именовалось восстание 1857 года. Вовлеченные в издание журнала люди были известны как партия "Гадар". Многие их сторонники являлись осевшими в конце 19 -начале 20 века на Тихоокеанском побережье индийцами. Многие эти иммигранты были сикхами, бывшими солдатами британской индийской армии. Опыт жизни в Америке и Канаде превратил этих бывших монархистов в революционеров. Ощущая связь между тем, как с ними обращались за границей, и статусом Индии, они стали заклятыми врагами империи, которой когда-то служили. Некоторые сконцентрировали усилия на попытке обратить тех друзей и родственников, которые еще служили в британской индийской армии. Другие искали союзников за границей, развивая связи с ирландским сопротивлением в Америке.
Индийцы были относительно новичками в искусстве подстрекательства к мятежу. Их наставниками и союзниками являлись ирландцы, обучая своим методам и организации, трюкам с покупкой оружия и как отправить его домой, инструктировали, как побудить к восстанию тех соотечественников, которые служили в империи солдатами. На день Святого Патрика в Нью-Йорке небольшое индийское сообщество иногда маршировало на ирландском параде с собственными знаменами, одетые в шервани и тюрбаны, дхоти и курты, ангаркхи и ангавастрамы.
После начала Первой мировой войны под нажимом британской секретной службы партия "Гадар" ушла в подполье, постепенно превратившись в несколько различных групп. Из них самой значительной была "Индийская лига за независимость", имея тысячи сторонников среди индийцев-иммигрантов, именно их офисы Ума посещала в восточной Азии.
Тут Долли еще более озадаченно вмешалась:
- Но, Ума, - сказала она, - если ты говоришь правду, то почему я никогда не слышала о Лиге? В газетах постоянно полно статей о Махатме Ганди, но никто не пишет о вашей группе.
- Причина в том, Долли, - ответила Ума, - что мистер Ганди возглавляет лояльную оппозицию. Как и многие индийцы, он решил обращаться с империей, надев бархатные перчатки вместо железных рукавиц. Он не видит, что империя остается в безопасности, пока ей сохраняют верность индийские солдаты. Индийская армия всегда подавит оппозицию, где бы она не возникла - не только в Индии, но и в Бирме, Малайе, Восточной Африке - неважно где. И, конечно, империя делает всё возможное, чтобы держать этих солдат под рукой: служить могут лишь люди из определенной касты, они полностью выключены из политики и более мудрого общества, им дают землю, а детям гарантирована работа.
- И на что же вы в таком случае надеетесь? - спросила Долли.
- Открыть солдатам глаза. Это не так сложно, как тебе кажется. Многие лидеры Лиги - бывшие солдаты. Джани Амрик Сингх, например, помнишь его? Тот заметный сикх джани, который приезжал сегодня на пирс, помнишь?
- Да.
- Я расскажу тебе его историю. Впервые мы встретились в Калифорнии много лет назад. Он был старым военным и до того, как выйти в отставку, поднялся до младшего офицера в британской индийской армии. Когда я впервые я услышала его речь, он говорил о необходимости открыть глаза индийским солдатам. Через некоторое время я сказала ему: "Но, Джани, вы сами служили в этой армии, почему вам понадобилось так много времени, чтобы понять, как вас использовали для покорения других?"
- И что он ответил?
- Он сказал: "Вы не понимаете. Мы никогда не думали, что нас используют для покорения других людей. Наоборот, мы думали противоположное. Нам говорили, что мы освобождаем эти людей. Вот что они говорили - что мы отправляемся освобождать этих людей от дрянных королей и злобных традиций и всё такое прочее. Мы верили, потому что они и сами в это верили. Нам потребовалось много времени, чтобы понять - в их глазах свобода существует там, где они правят".
Долли согласилась с этим, улыбнувшись и кивнув.
- Но что еще, Ума? Ты встретила кого-нибудь? Мужчину? Ты со своими революционерами разговариваешь только о политике?
Ума слабо улыбнулась.
- Я встречала многих мужчин, Долли. Но мы всегда были как братья и сестры, так мы называем друг друга - бхай и бахен. Что касается меня, они знали, что я вдова, и поэтому, мне кажется, мужчины смотрели на меня как на идеальную женщину, символ чистоты, и честно признаюсь, я не особо возражала. Всё дело в политике - как только ты ей займешься, больше ничего другого в жизни не остается.
Глава восемнадцатая
Ума проснулась на следующее утро и обнаружила, что завтрак подали на веранде, выходящей на склон горы, в сторону сияющей синевы Андаманского моря. Нил и Тимми прислонились к ограде балкона, болтая об автомобилях. Элисон и Дину слушали, но не присоединялись к разговору. Глядя на них, Ума вдруг осознала, что еще вчера не была с ними знакома, и на улице прошла бы мимо. Но теперь в их лицах она читала историю своей дружбы и жизни друзей, истории и траектории, которые связали жизни Эльзы и Мэтью, Долли и Раджкумара, связали Малакку с Нью-Йорком, а Бирму с Индией.
Дети стояли здесь, прямо перед ней, уже прошел целый день, а она не перемолвилась с ними и словом. В Сан-Франциско, до того, как сесть на пароход, она зашла в магазин, чтобы купить подарки, и закончилось всё блужданием по отделу детской одежды, погремушек и серебряных чашек. Для Умы стало потрясением, что так называемые "дети" теперь стали почти взрослыми - Нилу уже около двадцати, Дину и Элисон по шестнадцать, а Тимми всего на два года меньше. Она вдруг поняла, что если бы имела собственных детей, они были бы того же возраста и все подружились бы - канва жизненных связей несла бы отпечаток следующего поколения. Но этого не произошло, и теперь, слушая, как дети друзей подшучивали друг над другом с быстротой юности, Ума ощущала странную робость, пытаясь придумать, о чем с ними говорить, она поняла, что понятия не имеет, как они проводят время, о чем думают, какие книги читают.
Ума почувствовала, что будет молчать, если только получит такую возможность. И потому, такой уж она была, поступила именно так, как сделала бы на политическом митинге: поднялась на ноги и привлекла их внимание:
- Мне нужно вам кое-что сказать, так что послушайте. Наверное, мне следует поговорить с каждым по отдельности, иначе я никогда не пойму, что сказать каждому из вас...
Они посмотрели на нее, вытаращив глаза. Ума подумала про себя: что я делаю? Я их испугала и навсегда потеряла. Но потом они словно поняли значение ее слов и заулыбались, Уме показалось, что раньше ни один взрослый так с ними не говорил, даже не думал искать их компании.
- Что ж, тогда давай прогуляемся, Элисон.
С этого мгновения всё было просто: они, похоже, жаждали показать ей поместье, пойти с ней на прогулку. Они называли ее "тетя", и это тоже было на удивление приятно. Вскоре они уже не были просто "детьми", в каждом проявилась узнаваемая черта. Тимми был уверен в себе и в точности знал, чем намерен заняться - он хотел поехать учиться в Америку, как когда-то Мэтью, а потом открыть собственный бизнес. Нил был более мягкой и прямой версией Раджкумара, Ума ясно видела в нем отцовские черты, но приглушенные богатством и комфортом. Элисон являлась в некотором роде загадкой, иногда тихой и задумчивой, но временами с бешеной энергией смеялась и вела язвительные и умные беседы.
Дину остался единственным, кто полностью спутал чувства Умы. Каждый раз, когда она пыталась с ним поговорить, он выглядел замкнутым и угрюмым, время от времени делая едкие до горечи комментарии. Его речь состояла из отдельных странных вспышек, он наполовину глотал одни слова и выпаливал остальные, такая манера говорить заставляла Уму опасаться, что она может его прервать. Лишь когда в руках Дину появлялась камера, он, похоже, немного расслаблялся, но, конечно, невозможно разговаривать с человеком, который думает лишь о видоискателе.
Однажды утром Элисон сказала Уме:
- Я хочу кое-что вам показать. Можно с вами проехаться?
- Разумеется.
Дину слышал их разговор, и приглашение было произнесено так, что явно касалось и его. Но предложение Элисон, похоже, вызвало у юноши приступ застенчивости. Он начал пятиться, заметно приволакивая правую ногу.
- Дину, ты разве с нами не поедешь? - спросила Элисон.
- Не знаю... - он побледнел и что-то смущенно промямлил.
Ума пристально за ним наблюдала и вдруг поняла, что мальчик тайно влюблен в Элисон. Она сдержала искушение улыбнуться. Ума решила, что ничего из этого не выйдет, они были слишком разными: он - существо из тени, а она - создание, жаждущее находиться на виду. Он проведет жизнь, лелея невысказанные желания. Уме хотелось сжать Дину за плечи и встряхнуть, чтобы он проснулся.
- Пойдем, Дину, - приказала она резким категоричным тоном. - Не будь ребенком.
- Да, и правда, пойдем, - энергично согласилась Элисон. - Думаю, тебе понравится.
- Я могу взять камеру?
- Конечно.
Они спустились по широкой лестнице из красного дерева на гравийную дорожку, где у крыльца стоял маленький родстер вишневого цвета. Это был шестилитровый Пейдж-Дайтона, трехместный, с единственным задним сиденьем, которое выдвигалось как ящик стола, опираясь на подножку. Элисон вытащила заднее сиденье для Дину, а потом открыла пассажирскую дверцу для Умы.
- Элисон! - удивленно воскликнула Ума. - Отец позволяет тебе водить его машины?
Элисон усмехнулась.
- Только эту, - сказала она. - Он и слышать не хочет, чтобы мы водили Дюза или Изотту, - она нажала на газ, и машина рванулась вперед, окатив крыльцо фонтаном гравия.
- Элисон! - крикнула Ума, вцепившись в дверь. - Ты едешь слишком быстро.
- Даже и вполовину не так быстро, как мне хотелось бы, - засмеялась Элисон, мотнув головой. Ветер подхватил ее волосы, которые развевались сзади, как парус. Они с рычанием проехали мимо ворот в нижнюю часть сада и резко нырнули в мрачную тишину плантации, где тонкие деревья с длинными листьями смыкались аркой высоко над их головами. Деревья стояли ровными рядами и простирались до горизонта, превращаясь в длинные прямые туннели. Мелькающие по бокам деревья, тысячи и тысячи, вызывали головокружение. Ума почувствовала подкатывающую тошноту, словно смотрела на быстро движущиеся по экрану полосы, ей пришлось опустить глаза.
Внезапно деревья закончились и появились трущобы с рядами обрамлявших дорогу хибар - каморок из кирпича и известки под островерхими жестяными крышами. Хижины были совершенно одинаковыми по форме, но в то же время выглядели по-разному: некоторые были аккуратными, с мелькающими на окнах занавесками, а другие - просто лачуги с кучами отбросов перед дверьми.
- Здесь живут кули, - объяснила Элисон и быстро замедлила ход. Они проехали мимо, и машина снова набрала скорость. И снова вокруг сомкнулся туннель из деревьев, они погрузились в калейдоскоп из линий.
Дорога закончилась у ручья. Струйка воды текла вниз, по скальному выступу, ее поверхность покрывала легкая зыбь. На другой стороне ручья гора круто вздымалась вверх, чернея в плотном и спутанном лесу. Элисон поставила машину на укромной поляне и открыла дверь.
- Здесь заканчивается плантация, - сказала она. - Теперь нам нужно пройтись.
Элисон взяла Уму за руку и помогла ей медленно перебраться через ручей. На другой стороне начиналась тропа, ведущая прямо в джунгли, вверх по склону Гунунг Джераи. Подъем оказался крутым, и Ума вскоре сбила дыхание.
- Нам еще долго идти? - крикнула она идущей впереди Элисон.
- Нет. Почти на месте.
- Где?
Внезапно подошел Дину и встал рядом.
- Взгляните.
Следуя по направлению его пальца, Ума посмотрела вверх. Через заросли лиан и бамбука она заметила просвечивающую красную кладку.
- Что это? Выглядит, как руины.
Дину пошел вперед возбужденно торопясь вслед за Элисон. Ума догнала их на том месте, где склон выравнивался, превращаясь в каменистое плато. Прямо перед ней на квадратном постаменте стояли два похожих на могильные обелиски строения - окруженные стенами помещения, каждое с дверью, выходящей в небольшой загончик. Каменные стены были старыми и покрылись мхом, а крыши рухнули внутрь.
- Я надеялась, что вы сможете нам сказать, что это, тетя Ума.
- Почему я?
- Ну, ваш отец ведь был археологом?
- Да, но... - Ума медленно покачала головой. - Я не очень-то многому у него научилась.
Ни одно другое зрелище не вызвало у нее столько чувств: потрескавшийся красный камень по соседству с густой зеленью джунглей и безмятежно вздымающейся горой с пеленой облаков вокруг вершины. Дину был поглощен фотографированием руин, ходя кругами с максимальной скоростью, которую позволяла его нога. Ума ощутила внезапный прилив зависти: если бы она была в том же возрасте, это сооружение тоже увлекло бы ее и изменило жизнь, она бы раскопала его и увезла с собой.
- Тетя Ума, - позвал ее Дину с другой стороны поляны, - что это за развалины?
Она провела большим пальцем по пористому камню.
- Думаю, это то, что мой отец называл чанди, - тихо произнесла она. - Святилища.
- Что за святилища? - спросил Дину. - Кто их построил?
- Я бы сказала, что либо индуисты, либо буддисты, - Ума развела руками, расстроившись от собственного невежества. - Хотела бы я сказать тебе больше.
- Думаете, они древние? - продолжил Дину.
- Да. Уверена в этом. Только взгляни, как выветрен камень. Я бы сказала, что эти чанди очень древние.
- Я знала, что они древние, - триумфально заявила Элисон. - Я знала. Папа мне не верил. Он говорит, что здесь не может быть древностей, потому что когда мы приехали, тут были одни лишь джунгли.
Дину в своей резкой манере повернулся к Элисон.
- А как ты нашла это место?
- Отец иногда берет нас в джунгли пострелять. Однажды мы наткнулись на это место, - она взяла Дину за руку. - Давай я покажу тебе кое-что. Идем.
Элисон повела Дину к большему из двух сооружений. Остановившись у постамента, она показала на вырезанное на покрытом мхом камне изображение, потрепанного временем Ганешу.
- Мы нашли это изображение на земле и вернули его на место, - объяснила Элисон. - Решили, что оно отсюда.
Ума бросила взгляд на Дину и Элисон, стоящих рядом в полуразрушенном дверном проеме. Они выглядели совсем юными, скорее детьми, чем подростками.
- Дай мне камеру, - обратилась она к Дину. - Я сфотографирую вас вместе.
Ума взяла у него Брауни и сделала шаг назад, приложив глаз к видоискателю. Когда она увидела их вместе, в рамке, ее поразила внезапная мысль. Она вдруг поняла, почему люди устраивают браки для детей - это способ придать будущему форму прошлого, сцементировать узы памяти и связи с друзьями. Дину и Элисон - если бы они только лучше друг другу подходили - как чудесно могло бы получиться, свести вместе столько историй. Потом она вспомнила, что должна сделать, и разозлилась на себя за то, что размышляла о вещах, которые ее не касаются. Ума щелкнула затвором и протянула камеру обратно Дину.
***
На плантации день начинался рано. Каждое утро, задолго до рассвета, Ума просыпалась от звука шагов Мэтью, который спускался по большой лестнице и шел к машине. Из окна она видела, как передние фары прорезают предрассветную темноту вниз по склону, в направлении конторы поместья.
Однажды она спросила Мэтью:
- Куда ты ездишь так рано утром?
- На перекличку.
- Что это?
- Около конторы есть поле для собраний. Сборщики латекса приходят туда утром, и контракторы выдают им задания на день.
Ее заинтересовал жаргон: перекличка, контракторы.
- А я могу прийти?
- Конечно.
На следующее утро Ума поехала в контору вместе с Мэтью, по просекам, которые вились по склону. Перед конторой с жестяной крышей, при свете керосиновых ламп, собрались десятки сборщиков, все были индийцами, главным образом тамилами, женщины носили сари, а мужчины - саронги.
Последующая церемония частично напоминала военный парад, а частично - школьное собрание. Возглавлял ее управляющий поместьем, мистер Тримбл, дородный азиат. Сборщики стояли прямыми рядами лицом к высокому флагштоку в дальнем углу площадки. Мистер Тримбл поднял Юнион Джек, а потом встал под флагом по стойке смирно, отдавая честь, два ряда индийцев стояли за его спиной - это были сборщики.
Мистер Тримбл внимательно наблюдал за поведением сборщиков. Его манеры были чем-то средним между строгим директором школы и сварливым сержантом. Время от времени он нырял в ряды зрителей с ротанговой тростью под мышкой. Некоторых сборщиков он одаривал улыбкой, других ободрял парой слов, а рядом с другими картинно выходил из себя, жестикулируя и поливая их бранью на тамильском и английском, указывая на объект своего гнева кончиком трости.
- Ах ты собака, паршивый кули, подними свою черную рожу и смотри на меня, когда я с тобой говорю.
Уму взволновал этот спектакль, ей казалось, что она видит какой-то архаический ритуал, ту жизнь, которая, как она полагала, давно уже исчезла. В машине Мэтью спросил, что она думает о перекличке, и Уме с трудом удалось совладать с собой.
- Не знаю, что и сказать, Мэтью. Я словно смотрела на то, что давно не существует. Мне пришел в голову американский Юг перед гражданской войной, "Хижина дяди Тома".
- Да ладно тебе, не преувеличивай. Наши сборщики накормлены и ухожены. Они живут гораздо лучше, чем если бы вернулись обратно домой.
- Разве не это всегда говорят хозяева о рабах?
- Они не рабы, Ума, - повысил голов Мэтью.
- Нет, конечно, нет, - Ума дотронулась до его руки, извиняясь. - Нет. Но разве ты не видел ужас на их лицах, когда этот человек, управляющий, на них кричал?
- Он просто выполняет свою работу, Ума. Это тяжелая работа, и он хорошо с ней справляется. Не так-то легко управлять плантацией, знаешь ли. Если на нее посмотреть, то всё здесь такое красивое и зеленое, что-то вроде леса. Но на самом деле - это огромная машина, состоящая из дерева и плоти. И каждый оборот, каждая мельчайшая деталь этой машины сопротивляется, борется с тобой, ждет, что ты сдашься.
Внезапно он остановил машину.
- Позволь мне кое-что тебе показать, - Мэтью открыл дверь и направился к роще гевей. - Идем. Сюда.
Уже занималась заря, спускаясь по пику Гунунг Джераи. Только в это время дня вершина горы была полностью видима и не закрыта пеленой облаков, которые позже поднимались от нагретых равнин. На склонах над ними медленно просыпались джунгли, из полога леса вылетали птицы, а невидимые стаи обезьян пробирались по верхушкам деревьев, оставляя после себя колышущиеся листья.
Под гевеями медленно собиралась роса. Мэтью склонился над стволом и показал наверх.
- Взгляни на это дерево, - сказал он, - и на другие вокруг. Ты ведь наверняка скажешь, что они одинаковые?
- Да, - кивнула Ума, - это сразу меня потрясло: даже их ветки растут на одной высоте и в точности в том же направлении.
- Так и должно быть. Чтобы сделать эти деревья совершенно одинаковыми, было затрачено много человеческого мастерства. Знаешь, их называют клонами, ученые работали над их созданием годами. Основная часть наших деревьев - клонированный сорт под названием Аврос, созданный голландцами на Суматре в двадцатых годах. Мы заплатили немалые деньги, чтобы получить испытанные саженцы. Но позволь показать тебе еще кое-что.
Он указал на прикрепленную к стволу, под длинным спиралевидным надрезом в коре, чашку из кокосовой скорлупы.
- Видишь, сколько латекса произвело это дерево за ночь? Чашка наполовину полная, так и должно быть. Если ты пройдешься вдоль ряда деревьев, то заметишь, что большинство дают примерно то же количество латекса. А теперь взгляни сюда.
Он подвел ее к другому дереву.
- Посмотри на эту чашку.
Ума заглянула внутрь и увидела, что чашка, на которую указывал Мэтью, почти пуста.
- С этим деревом что-то не так? - спросила она.
- Насколько я могу судить, нет, - ответил Мэтью. - Оно выглядит совершенно здоровым, ничем не отличается от остальных. Подумай обо всех усилиях, которые предприняли люди, чтобы сделать его таким же, как и остальные. Но всё же... - он показал на почти пустую чашку, - сама видишь.
- Так в чем же дело, по-твоему?
- Ботаники скажут одно, геологи - другое, а почвоведы - третье. Но если ты спросишь меня, я отвечу, что всё просто.
- И что же это?
- Дерево дает нам отпор.
Ума удивленно засмеялась.
- Ты же не можешь и правда в это верить.
- Я сажал это дерево, Ума. Я слышал всё, что говорят эксперты. Но сборщики знают лучше. Знаешь, у них есть поговорка: "Каждая гевея в Малайе оплачена жизнью индийца". Они знают, что есть деревья, которые не будут производить столько же, сколько другие, и тогда они говорят - это дерево дает нам отпор.
Вдалеке, на склоне внизу, через окружающие стволы виднелась контора плантации. Мэтью показал на нее, махнув рукой.
- Это моя маленькая империя, Ума. Я ее создал. Я взял ее у джунглей и превратил в то, что хотел. Теперь она моя. Я хорошо о ней забочусь. Здесь существует закон, существует порядок, всё хорошо управляется. Посмотрев на нее, ты подумаешь, что здесь всё приручено и одомашнено, что все части прекрасно подогнаны друг к другу. Но когда пытаешься заставить всю машину заработать, то можешь обнаружить, что каждая ее деталь дает отпор. Дело не во мне, не в том, что правильно или неправильно, я смог создать это маленькое королевство, которое управляется лучше всех прочих, но оно всё равно дает отпор.
- И по какой же причине?
- Это природа, которая создала эти деревья, которая создала нас.
- Значит, ты хочешь сказать, что... - засмеялась Ума, - что некоторые твои деревья по натуре бунтовщики?
- Только не так многословно.
- Но, Мэтью, - снова засмеялась Ума. - Что же ты будешь делать, если твои сборщики решат последовать примеру деревьев?
Теперь пришла очередь Мэтью рассмеяться.
- Будем надеяться, что до этого не дойдет.
***
Когда всходило солнце, Ума уже не могла заснуть и отправлялась на прогулку по каучуковым рощам. Уже много лет она не вставала в такую рань и вновь открыла для себя рассвет. Это были дни, когда сборщики латекса внезапно возникали из золотистой утренней пелены, щупальца тумана тянулись за их сари и саронгами. Они проходили в каких-то дюймах от нее, не замечая ее присутствия, полностью поглощенные тем, чтобы не отставать от остальных, в тусклом свете поблескивали серповидные ножи, когда они сдирали со стволов куски коры.
В время одной из таких утренних прогулок Ума поняла, что за ней кто-то идет. Она оглянулась через плечо и увидела тут же скрывшуюся из поля зрения фигуру, это был мальчик или мужчина, она толком не поняла. В этих каучуковых рощах нетрудно было ошибиться, особенно в тусклом предрассветном свете. Расположение деревьев было таким, что кто-нибудь мог ускользнуть через один ряд в другой, и невозможно было определить, в какой именно.
На следующий день, услышав шелест листьев за спиной, Ума спряталась сама. На сей раз она разглядела его вдалеке - это был мальчик, худой, долговязый и темнокожий, в рубашке и клетчатом саронге. Ума решила, что это один из детей рабочих.
- Эй ты, там... - позвала она, голос эхом пролетел по покрытым листвой туннелям. - Ты кто? Подойди, - она заметила, как внезапно в темноте ярко проступили белки его глаз. Потом он исчез.
Вернувшись в дом, Ума описала мальчика Элисон.
- Ты знаешь, кто это может быть?
- Да, - кивнула Элисон. - Его зовут Илонго, он из поселка кули. Он вас преследовал?
- Да.
- Иногда он так делает. Не беспокойтесь, он совершенно безобиден. Мы называем его морнингсайдским дурачком.
Ума решила подружиться с мальчиком. Она тщательно приготовилась и каждое утро брала с собой маленькие подарки, обычно фрукты - рамбутаны, манго или мангостины. Увидев мальчика, она останавливалась и звала:
- Илонго, Илонго, иди сюда.
Потом складывала подношения на землю и уходила. Вскоре он обрел достаточную уверенность, чтобы к ней приблизиться. В первые несколько раз Ума не делала попыток заговорить. Она клала свои дары и наблюдала издалека, как он их забирает. Ему было лет десять, но для своего возраста он был довольно высоким и очень худым. Мальчик обладал большими и крайне выразительными глазами, заглянув в них, Ума не могла поверить, что он просто дурачок.
- Илонго, - однажды обратилась она к нему по-английски, - почему ты за мной везде ходишь?
Когда он не ответил, Ума перешла на хиндустани, повторив вопрос.
Это произвело немедленный эффект: выплюнув апельсиновое семечко, мальчик вдруг заговорил.
- После того как моя мать уходит на перекличку, я не люблю оставаться один в доме.
- Так ты там один?
- Да.
- А как насчет отца?
- Моего отца здесь нет.
- Почему? Где он?
- Не знаю.
- Ты когда-нибудь его видел?
- Нет.
- Знаешь, где он живет?
- Нет. Но у мамы есть его фото, он важный человек, так говорит мама.
- Можешь показать мне фото?
- Я спрошу маму.
Внезапно его что-то испугало, и он исчез среди деревьев.
Пару дней спустя, когда они бродили по аллеям гевей, Илонго показал на женщину с сильным квадратным лицом и серебряным кольцом в носу.
- Это моя мама, - сказал он.
Ума хотела подойти к ней, но мальчик испугался.
- Нет. Сейчас она работает. Контрактор ее накажет.
- Но я бы хотела с ней познакомиться.
- Позже. У нас дома. Приходите сюда в пять, и я вас отведу.
Тем же вечером Ума пошла вместе с Илонго к тому ряду хижин, где они обитали. Их жилище было маленьким, но аккуратным и чистым. К визиту Умы мать Илонго переоделась в яркое-зеленое, как павлиньи перья, сари. Она отослала мальчика поиграть снаружи и поставила на очаг чайник.
- Илонго сказал, что у вас есть фото его отца.
- Да, - она протянула обрывок выцветшей газеты.
Ума узнала лицо с первого взгляда. Теперь она поняла то, что и так знала, не желая в этом себе признаваться. Она закрыла глаза и перевернула фото, чтобы не пришлось на него смотреть. Это был Раджкумар.
- Вы знаете, кто это? - спросила она наконец.
- Да.
- Знаете, что он женат?
- Да.
- Как это случилось? Между вами?
- Меня послали к нему. На пароходе, когда я ехала сюда. Меня вызвали из трюма и провели в его каюту. Я ничего не могла сделать.
- Это произошло только один раз?
- Нет. Потом еще многие годы он посылал за мной, когда бывал здесь. Он не такой уж плохой, лучше, чем многие. Однажды я увидела фото его жены и сказала ему, что она так красива, как принцесса, зачем же тебе нужна женщина вроде меня?
- И что он ответил?
- Он сказал, что его жена отошла от мира, потеряла интерес к дому и семье, к нему...
- Когда вы в последний раз с ним встречались?
- Много лет назад. Он перестал появляться после того, как я сказала, что беременна.
- Он не хотел иметь ничего общего с мальчиком, с Илонго?
- Да. Но он присылает деньги.
- Почему вы не поговорили с его женой? Или с мистером и миссис Мартинс? Они бы что-нибудь сделали. Он поступил ужасно, он не должен был бросать вас вот так.
Мать Илонго взглянула на гостью и увидела, что ее лицо горит от негодования. Теперь в ее будничном тоне появились тревожные нотки.
- Мадам, вы ведь не станете ни с кем говорить?
- Можете быть уверены, что стану, - отозвалась Ума. - Это постыдное дело. Я и в полицию пойду, если понадобится...
Тут женщина запаниковала. Она быстро пересекла комнату и упала на колени у ног Умы.
- Нет, - взмолилась она, яростно тряся головой. - Нет! Нет! Прошу вас, поймите. Я знаю, что вы хотите мне помочь, но вы здесь чужая. Вы не знаете, как здесь всё происходит.
- Так чего же вы хотите? - Ума в гневе поднялась. - Хотите, чтобы я просто оставила всё как есть? Чтобы ему это сошло с рук?
- Это мое дело. Вы не имеете права говорить об этом с кем-либо...
Ума тяжело дышала, грудь раздирала ярость.
- Не понимаю, сказала она. - Этот человек должен быть наказан за то, что вам причинил, вам, своей жене и семье. Почему вы хотите всё скрыть?
- Потому что мне не полегчает от того, что его накажут, это только для всех всё усложнит. Он перестанет давать деньги, будут неприятности. Я не ребенок, не вам принимать за меня решение.
Из глаз Умы хлынули слезы разочарования. Она часто ругалась с женщинами, которые позволяли загнать себя в лабиринт страхов, но теперь, столкнувшись с такими обстоятельствами, была бессильна, сама являлась частью лабиринта.
- Мадам, дайте мне слово, что вы об этом не расскажете, я не позволю вам уйти, пока вы этого не сделаете.
Уме не оставалось ничего другого, кроме как вынужденно кивнуть в знак согласия.
Глава девятнадцатая
С этого мгновения путешествие Умы начало становиться непроизвольным и похожим на сон, события и впечатления следовали друг за другом в случайном порядке, будто градины, колотящие по москитной сетке.
В свой последний день в Морнингсайде Ума поговорила с Дину, и этот разговор застал ее врасплох. Она заметила, что Долли слишком много времени проводит в одиночестве, оставаясь у себя в комнате всё утро и редко показываясь внизу до полудня.
Сгорая от любопытства, Ума спросила Дину:
- Почему Долли не завтракает вместе с нами? Почему она спускается так поздно?
Дину бросил на нее удивленный взгляд.
- Вы не знаете? По утрам она занимается своими тея-таи.
- Что это такое?
- Не знаю, как объяснить... Думаю, вы бы назвали это медитацией.
- О, - Ума замолчала, чтобы это переварить. - И когда это началось?
- Не знаю. Она этим занимается с тех пор, как я помню... А было время, когда она этого не делала?
- Я не помню...
Ума резко сменила тему и больше к ней не возвращалась.
Следующую остановку во время своей поездки Ума должна была сделать в Рангуне. Ее путешествие была спланировано таким образом, чтобы выехать из Малайи в компании Долли, Нила и Дину. Она собиралась остаться с Долли и Раджкумаром на месяц, а потом отплыть в Калькутту. Когда она планировала поездку, именно эту ее часть Ума больше всего предвкушала, представляя, как они с Долли будут проводить многие часы вместе, разговаривая, как когда-то. Теперь такая перспектива наполнила ее опасениями.
Но как только они сели на борт парохода, напряжение последних дней магическим образом растворилось. Постепенно вернулась былая близость, так что Ума даже смогла затронуть тему добровольной изоляции Долли.
Однажды утром, когда обе находились на палубе, Ума сказала:
- Знаешь, Долли, после нашего разговора в тот первый вечер в Морнингсайде, я подумала, что будет как в старые добрые времена. Помнишь, Долли, как мы говорили всю ночь напролет в Ратнагири, а потом, просыпаясь, могли начать снова, словно просто прервались на сон? В Морнингсайде я каждое утро говорила себе, что сегодня отправлюсь на прогулку с Долли, и мы сядем под деревом и будем смотреть на море. Но тебя никогда не было, ты никогда не спускалась к завтраку. Так что однажды утром я спросила Дину, и он рассказал, почему ты так долго остаешься в спальне.
- Ясно.
- Я столько раз пыталась тебе рассказать о своей жизни, но ты не произнесла ни слова о твоей, ничего о том, что у тебя на уме или как ты проводишь время.
- А что я могла сказать, Ума? Если бы я лучше умела говорить, возможно, я бы и смогла. Но я не знаю, что сказать. Особенно тебе...
- Почему особенно мне?
- С тобой я чувствую себя так, словно отчитываюсь перед самой собой, должна дать себе объяснения.
Ума поняла, что в этом есть доля истины.
- Может, ты и права, Долли. Наверное, мне бы было сложно это понять. Я действительно нерелигиозна, но я бы пыталась понять, просто потому что это ты. И я по-прежнему хочу попытаться, Долли, если ты мне позволишь.
Долли на мгновение замолчала.
- Не знаю, с чего начать, Ума. Помнишь, я писала тебе о болезни Дину? После того, как всё закончилось, я обнаружила, что во мне что-то изменилось. Я не могла вернуться к той жизни, что вела прежде. Дело не в том, что я была несчастлива с Раджкумаром или мои чувства к нему пропали, просто то, чем я занималась, больше не находило того же места в моей жизни и в мыслях. Это было такое ощущение, словно тянутся пустые дни, которые нечем заполнить, они просто проходят, день за днем. Потом я услышала об одной моей старой подруге, мы называли ее Эвелин. Я услышала, что она в Сикайне, неподалеку от Мандалая, и стала главой ти-ла-шун-куанг - как вы это называете? - буддистского монастыря. Я поехала повидаться с ней и сразу же поняла, что именно этого я и хочу, такой должна стать моя жизнь.
- Твоя жизнь! - Ума изумленно уставилась на нее. - Но как насчет мальчиков?
- Именно из-за них и из-за Раджкумара я еще не уехала. Сначала я хочу убедиться, что они устроены, например, в Индии, в любом случае подальше от Бирмы. Как только они окажутся в безопасном месте, я смогу уехать в Сикайн.
- В безопасном месте? Разве они здесь не в безопасности?
- В Бирме всё изменилось, Ума. Теперь меня это пугает. Здесь накопилось столько гнева, столько обид, и большая их часть нацелена на индийцев.
- Но почему?
- Деньги, политика... - Долли помедлила, - так много всего, кто может сказать точно? Индийские заимодавцы отбирают землю, индийцы владеют основной частью магазинов, люди говорят, что богатые индийцы живут как колониалисты, правят бирманцами. Не знаю, насколько это верно или неверно, но знаю, что боюсь за мальчиков, даже за Раджкумара. Некоторое время назад Дину окликнули на улице, его назвали зербади - это бранное слово для полукровок, наполовину бирманцев, наполовину индийцев. А недавно в Рангуне толпа окружила машину и грозила мне кулаками. Я спросила этих людей: "Почему вы так поступаете? Что я вам сделала?". Вместо ответа они стали петь "Амьота кве ко маюка па нет".
- Что это значит?
- Это политическая песня, ее суть в том, что в Бирме слишком много иностранцев, что женщины вроде меня, которые замужем за индийцами, предают свой народ.
- Ты им что-нибудь сказала?
- Сказала. Я разозлилась и ответила: "Вы знаете, что я провела двадцать лет жизни в изгнании с последним бирманским королем? Вы здесь полностью о нас забыли. Все маленькие радости доставляли нам индийцы".
- И что они?
- Потупили глаза и ушли. Но в следующий раз, кто знает, как они поступят?
- Ты сказала Раджкумару, что хочешь, чтобы семья уехала из Бирмы?
- Да. Но конечно, он не желает слушать. Он заявил мне: "Ты не понимаешь. Экономика не будет работать без индийских бизнесменов, страна просто рухнет. Эти антииндийские протесты - работа агитаторов и смутьянов, которые пытаюсь разжечь публику". Я пыталась объяснить ему, что это он не понимает, что сегодняшняя Бирма - совсем не та, в которую он приехал в одиннадцать лет. Но конечно, он не обратил внимания... - она замолчала. - Сама увидишь, когда мы приедем.
На следующий день они добрались до Рангуна. пароход маневрировал у плавучего павильона пассажирского причала на Барр-стрит, когда Ума заметила стоящего в тени расписной крыши Раджкумара. Он широко улыбнулся ей и помахал рукой. Его волосы ярко серебрились на висках, он выглядел крупнее, чем когда-либо, с огромной грудной клеткой, как у быка. Ума раздвинула губы в принужденной улыбке.
Они направились в Кемендин в новой машине Раджкумара, сером Паккарде 1929 года. По пути Раджкумар показывал, какие в окрестностях произошли перемены. Ума не могла узнать город, он стал совершенно другим. Появились величественные отели, огромные банки, фешенебельные рестораны, универсальные магазины с аркадами и даже ночные клубы. Единственной достопримечательностью, устоявшей от всех этих перемен, осталась пагода Шведагон. Она была именно такой, как помнила Ума, грациозный позолоченный хти возвышался над городом, как благословение.
Дом в Кемендине тоже изменился: он по-прежнему выглядел бессистемной импровизацией, но теперь стал гораздо больше, наверху выросли новые этажи, а по бокам раскинулись пристройки. Куда бы Ума ни посмотрела, везде она видела привратников, садовников и прочих слуг.
- Как вырос ваш дом! - сказала Ума Долли. - Вы здесь и армию могли бы разместить, если бы захотели.
- Раджкумар хочет, чтобы дом был достаточно большим, и мальчики могли здесь жить, - ответила Долли. - У каждого свой этаж. Он видит себя патриархом огромной семьи, которая становится всё больше с каждым поколением.
- Не похоже, - заметила Ума, - что тебе придется легко, когда ты будешь убеждать его уехать.
- Нет. Это будет очень трудно...
Позже в тот же день Дину привел повидаться с ней школьного друга. Неуклюжего и энергичного мальчика с копной блестящих черных волос и очками с толстыми грязными стеклами звали Маунг Тиха Со. Он был столь же словоохотливым, как Дину молчуном, и засыпал Уму неожиданными вопросами об Америке и депрессии.
Тот день был необычно спокойным и безветренным, в доме стояла страшная жара.
- Пойдемте, поговорим снаружи, - предложила Ума, - может быть, там немного прохладней.
Они спустились по лестнице и вышли из дома, чтобы прогуляться по участку. У главных ворот стоял высокий электрический столб, и когда они подошли к нему, Ума заметила, что он начал накреняться. Она резко остановилась и провела рукой по глазам. И внезапно у нее подкосились ноги. Она почувствовала, что больше не может двигаться.
- Дину! - крикнула она. - Что происходит?
- Землетрясение! - Дину обнял Уму за плечи, и они сбились в кучу, держась друг за друга. Казалось, что прошло много времени, прежде чем дрожь земли прекратилась. Они осторожно отпустили друг друга и огляделись, оценивая обстановку. Вдруг Маунг Тиха Со закричал, устремив взгляд к горизонту:
- Нет!
Ума повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как опрокидывается большой золотой хти Шведагона.
***
Вскоре после этого Ума организовала поездку по Бирме вместе с членами "Индийской лиги за независимость". Из Рангуна они поехали на восток, в Моулмейн, а потом повернули на север, чтобы добраться до Таунджи, Таунгу, Мейтхилы и Мандалая. Куда бы она не поехала, Ума везде видела расширяющуюся трещину между индийцами и их бирманскими соседями. Студенты и националисты агитировали за то, чтобы разделить администрацию Бирмы и Британской Индии. Многие индийцы видели в этом причину для тревоги, полагая, что разделение угрожает их безопасности.
Уму разрывали противоречия: она сочувствовала страхам индийского меньшинства, но в то же время ее беспокоила их вера в то, что их безопасность зависит от того, в чем она видела корень всех проблем - от имперского правления и британской политики гарантий безопасности путем разделения народов. Вернувшись в Рангун, Ума немедленно извинилась перед Долли.
- Долли, надеюсь, ты простишь, что я так легкомысленно относилась к твоим страхам. Теперь я вижу, что есть много причин для беспокойства. Честно говоря, я совершенно сбита с толку...
За несколько дней до отъезда в Калькутту Ума отправилась на утреннюю прогулку с Долли в сером Паккарде. Сначала они поехали по Черчилль-роуд, взглянуть на дом, где несколько лет назад умерла королева Супаялат.
- Ты еще виделась с ней, Долли? - спросила Ума.
- Нет, - Долли покачала головой. - По ее мнению, я находилась в одной лодке со Второй принцессой, передо мной навсегда закрыли дверь.
На обратном пути они проехали мимо пагоды Суле и обнаружили улицы необычно притихшими для этого времени дня.
- Интересно, почему нет ни рикш, ни разносчиков... - Долли замолчала, чтобы оглядеться. - Как странно, я не вижу на улице ни одного индийца.
Вдалеке, на углу улицы, собралась длинная вереница людей. Когда Паккард проезжал мимо, они увидели, что люди стоят в очереди, чтобы нарисовать на груди нечто похожее на татуировку. Долли отреагировала молниеносно - она наклонилась и затрясла плечо У Ба Кьяу.
- Долли, в чем дело? Что случилось?
- Придется их объехать. Мы должны вернуться, вернуться домой.
- Из-за этих людей? Почему? Это как-то связано с татуировками?
- Это не татуировки, Ума. Этот рисунок используют солдаты, отправляясь на войну... - Долли рассеянно барабанила кулаком по коленям. - Думаю, они собираются устроить какую-то стычку. Нужно узнать, где находятся мальчики и где Раджкумар. Если поторопимся, то сможем помешать им выйти из дома.
Примерно в двадцати ярдах впереди Паккарда какой-то человек соскочил с тротуара и рванул по улице. Ума с Долли заметили его, когда он оказался в углу, у широкого изогнутого ветрового стекла машины. Это был индиец-рикша, одетый в изодранную безрукавку и лонджи. Он бежал из всех сил, и с его рук срывались бисеринки пота. Одной рукой он рассекал воздух, а другой придерживал лонджи, чтобы она не запуталась в ногах. У него была темная кожа и белые глаза навыкате. За два шага он очутился уже в центре ветрового стекла, оглянулся через плечо, его глаза расширились от ужаса. Теперь они заметили, что индийца преследовал другой человек, находящийся всего в нескольких шагах позади. На его обнаженном торсе красовался черный рисунок. Он держал что-то в руке, но они не могли разглядеть, предмет скрывался за краем ветрового стекла. А потом вдруг преследователь дернул плечами и замахнулся рукой, как теннисист, готовящийся сделать подачу. Теперь они увидели, что в руке он держал да - длинный клинок с короткой ручкой, наполовину саблю, наполовину топор. Они вжались в сиденье, а да круговым движением рассек воздух. Рикша почти добрался до дальнего края ветрового стекла, но внезапно его голова запрокинулась, как срубленная ветка, повиснув на хребте, держась лишь на тонкой полоске кожи. Тело не сразу упало, какую-то долю секунды обезглавленное тело осталось стоять. Они видели, как оно сдвинулось на еще одни шаг, а потом рухнуло на мостовую.
Первым побуждением Умы было потянуться к дверце.
- Что ты делаешь? - закричала Долли. - Остановись.
- Мы должны помочь, Долли. Мы не можем просто оставить его на улице.
- Ума, ты сошла с ума? - зашикала Долли. - Если выйдешь из машины, тебя тоже убьют, - она толкнула Уму на пол машины. - Спрячься, Ума, нельзя рисковать, чтобы тебя увидели, - Долли заставила Уму лежать тихо и сдернула чехлы с заднего сиденья Паккарда. - Я накрою тебя этим. Лежи тихо и молчи.
Ума положила голову на пол и закрыла глаза. Перед ней появилось лицо рикши, она снова увидела, как его голова откидывается назад. В то мгновение, когда обезглавленное тело еще стояло, еще двигалось вперед, она заметила взгляд этих белых глаз, висящих на позвоночнике, он был направлен в машину, прямо на нее. Ума почувствовало, как к горлу подступает рвота, а потом она вылилась изо рта и носа, испачкав коврик.
- Долли.
Стоило Уме начать поднимать голову, как Долли резко ткнула ее локтем. Машина внезапно остановилась, и лицо Умы замерло в нескольких дюймах от покрытой рвотой циновки. Где-то наверху Долли с кем-то разговаривала, с группой людей, что-то объясняла по-бирмански. Разговор занял не больше пары минут, но казалось, что прошла вечность, прежде чем машина снова сдвинулась с места.
***
Беспорядки длились несколько дней, и жертвы исчислялись сотнями. Их стало бы еще больше, если бы не бирманцы, многие из которых спасали индийцев от толпы и прятали в своих домах. Позже выяснилось, что беда началась со столкновения между бирманскими и индийскими рабочими в доках. Подверглись атаке многие предприятия, которыми владели индийцы и китайцы, среди них и лесной склад Раджкумара. Трое его рабочих погибли, несколько десятков получили ранения.
Когда начались беспорядки, Раджкумар находился дома. Ни он, ни кто-либо другой из семьи не пострадал. Нил, к счастью, оказался за городом, а Дину проводил из школы домой его друг Маунг Тиха Со.
Несмотря на потери, Раджкумар был как никогда тверд в намерении остаться в Бирме.
- Я прожил здесь всю жизнь, здесь находится всё, что у меня есть. Я не настолько труслив, чтобы бросить всё, ради чего я работал, при первых же признаках неприятностей. И вообще, почему вы думаете, что в Индии нам окажут более радушный прием, чем здесь? В Индии постоянно происходят беспорядки, откуда вам знать, что там с нами не случится то же самое.
Ума увидела, что Долли вот-вот свалится от упадка сил, и решила остаться в Рангуне, чтобы помочь ей со всем этим справиться. Неделя превратилась в месяц, а потом еще один. Каждый раз, когда она заговаривала об отъезде, Долли просила ее остаться еще ненадолго.
- Еще ничего не кончено, я чувствую что-то в атмосфере.
Тянулись недели, и город охватывало всё большее беспокойство. Происходили и другие странные события. Поговаривали о несчастье в рангунском приюте для душевнобольных, где после беспорядков нашли пристанище несколько тысяч бездомных индийцев. В городской тюрьме заключенные подняли мятеж, подавление которого стоило многих жизней. Ходили слухи о еще более серьезном восстании в ближайшее время.
Однажды Долли остановил на улице незнакомец.
- Это правда, что вы работали в мандалайском дворце во времена короля Тибо?
Когда Долли ответила утвердительно, незнакомец улыбнулся.
- Приготовьтесь к новой коронации. Нашелся принц, который освободит Бирму.
Через несколько дней они узнали, что и впрямь неподалеку от Рангуна состоялось нечто вроде коронации: целитель по имени Сая Сан провозгласил себя бирманским королем с соблюдением всех традиционных обрядов. Он собрал пестрый воинский отряд и приказал ему отомстить за пленение короля Тибо.
Эти слухи напомнили Уме о событиях, которые предшествовали индийскому восстанию 1857 года. Тогда тоже задолго до первого выстрела на севере индийских равнин появились первые признаки беды. От деревни к деревне начали передаваться чапати [34], самая привычная ежедневная пища, словно в предупреждении. Никто не знал, откуда они взялись и кто их передает, но люди каким-то образом поняли, что грядут беспорядки.
Предчувствия не обманули Уму. Восстание началось во внутренней части округа Таравади, где были убиты представитель тиковой компании и два деревенских старосты, на следующий день мятежники атаковали железнодорожную станцию. В погоню за повстанцами послали роту индийцев. Но неожиданно мятежники оказались везде: в Инсейне, Ямтине и Пьяпоне. Они появлялись из леса словно тени с таинственным рисунком на телах. Они дрались как одержимые, бросаясь голыми телами под огонь из винтовок, нападая на аэропланы с помощью катапульт и копий. Тысячи крестьян присягнули на верность будущему королю. Колониальные власти дали отпор, послав в подкрепление индийские войска, чтобы вырвать мятеж с корнем. Войска заняли деревни, сотни бирманцев были убиты, а тысячи ранены.
Для Умы восстание и его подавление стало кульминацией месячного кошмара: словно она собственными глазами лицезрела осуществление своих самых ужасных страхов, индийских солдат снова использовали для укрепления империи. Никто в Индии, похоже, не знал об этих событиях, никому до них не было дела. Ей казалось необходимым, чтобы кто-нибудь взял на себя задачу рассказать об этом соотечественникам.
Голландская авиакомпания КЛМ как раз установила авиасообщение через цепочку городов от Батавии до Амстердама. Теперь между Мингаладоном, новым аэродромом Рангуна, и Дум-Думом в Калькутте летали регулярные рейсы. Поездка из Рангуна до Калькутты занимала около шести часов - просто ничто по сравнению с пароходом. Ума пребывала в таком смятении, что не могла предпринять четырехдневную поездку на пароходе, Раджкумар купил ей билет на КЛМ.
Сидя в Паккарде по пути на аэродром Мингаладон, Ума заплакала.
- Не могу поверить в то, что здесь видела - всё та же история, индийцев используют, чтобы убивать для империи, драться с людьми, которые должны быть их друзьями...
Ее прервал Раджкумар.
- Ума не говори чепуху.
- Ты о чем?
- Ума, ты можешь хоть на мгновение остановиться и спросить себя: а что случилось бы, если бы не использовали этих солдат? Ты была здесь во время беспорядков и видела, что происходит. Как ты думаешь, что бы эти повстанцы сделали с нами - со мной, с Долли, с мальчиками? Разве ты не видишь, что эти солдаты защищали не только империю, но и нас с Долли?
Гнев, который Ума сдерживала со времен Морнингсайда, выплеснулся наружу.
- Раджкумар, ты не в том положении, чтобы высказывать свое мнение. Это такие, как ты несут ответственность за эту трагедию. Ты когда-нибудь думал о последствиях, когда привозил сюда людей? То, что сделал ты и люди вроде тебя, гораздо хуже, чем худшие деяния европейцев.
Как правило Раджкумар никогда не спорил с Умой по политическим вопросам. Но теперь он тоже находился на грани и сорвался.
- У тебя всегда есть точка зрения на то, в чем ты не разбираешься, Ума. Я уже много недель слышу, как ты критикуешь всё, что попадается тебе на глаза: состояние Бирмы, отношение к женщинам, условия жизни в Индии, злодеяния империи. Но что ты лично сделала, что позволяет тебе судить? Ты что-нибудь построила? Дала хоть одному человеку работу? Улучшила чью-либо жизнь? Нет. Ты никогда ни во что не вмешиваешься, будто чувствуешь себя выше всех нас, и только критикуешь и критикуешь. Твой муж был одним из лучших людей, которых я встречал, а ты довела его до смерти своим ханжеством.
- Да как ты смеешь? - закричала Ума. - Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? Ты, жадное животное, которое стремится забрать всё, сколько бы это ни стоило. Думаешь, никто не знает о том, как ты ведешь себя с людьми, которые от тебя зависят, с женщинами и детьми, которые не могут себя защитить? Ты не лучше, чем рабовладелец и насильник, Раджкумар. Может, ты и думаешь, что тебе никогда не придется отвечать за всё, что сделал, но ты ошибаешься.
Не сказав Уме больше не единого слова, Раджкумар наклонился к У Ба Кьяу и велел ему остановить машину. Потом он вышел на дорогу и сказал Долли:
- Я сам доберусь до города. Проводи ее. Не хочу иметь с ней ничего общего.
В Мингаладоне Ума и Долли обнаружили ожидающий на взлетной полосе самолет. Это был трехмоторный Фоккер Ф-VIII с серебристым фюзеляжем и поддерживаемыми двумя распорками крыльями. Выйдя из машины, Долли очень тихо произнесла:
- Ума, ты рассердилась на Раджкумара, и я подозреваю, что знаю причину. Но не суди его слишком поспешно, ты ведь помнишь, что я тоже кое в чем виновата...
Они были уже у выхода на поле, и Ума быстро обняла Долли.
- Долли, это всё изменит, для нас с тобой?
- Нет. Конечно, нет. Я приеду повидаться с тобой в Калькутте как только смогу. Со мной всё будет в порядке, вот увидишь.
Часть четвертая
Свадьба
Глава двадцатая
На другой стороне Бенгальского залива, в Калькутте, брат Умы со своей семьей ожидал ее прибытия на аэродроме Дум-Дум.
Ее брат был тихим и довольно бесцветным человеком, который работал в финансовом департаменте судовладельческой компании. Его жена страдала от астмы и редко выходила из дома. Среди их детей младшей была шестилетняя Бела. Брат и сестра, близнецы, были старше на семь лет. Старшим был мальчик, Арджун, а сестру все называли Манджу, ее настоящее имя, Бриханнала, оказалось слишком трудным для ежедневного использования.
Для близнецов приезд Умы в Калькутту явился событием невиданного значения. Не только из-за того, кем она была, но частично и из-за того, что никому в семье раньше не предоставлялось случая отправиться в Дум-Дум. Первый аэроплан появился в Калькутте всего десять лет назад, в 1920, публика восторженно приветствовала Хандли-Пейдж на взлетной полосе. С тех пор в городе приземлялись также аэропланы "Империал эйрвейз" и "Эр Франс". Но первое регулярное пассажирское сообщение открыла компания КЛМ, так что недавно возникшая драма проводов и встреч завладела умами города на многие месяцы.
В день приезда Умы в доме царило такое возбуждение, что семья пошла на беспрецедентный шаг - наняла машину, новый Остин Чамми 1930 года. Но ожидания близнецов пошли прахом, когда они прибыли на аэродром Дум-Дум - там не было ничего, кроме окаймленной рисовыми полями и кокосовыми пальмами бетонной полосы. Этот способ передвижения был еще слишком новым, чтобы попасть в силки церемоний. Здесь не было ничего похожего на ту помпу, которая сопровождала поездку в доки, никаких моряков в униформе, фуражек или портовых инспекторов с лентами. Терминал представлял собой навес под жестяной крышей, а персонал состоял из сквернословящих механиков в засаленных рабочих халатах. Возникало лишь чувство, что происходит нечто необычное, вызванное присутствием сторонников Умы, которые пришли ее поприветствовать.
Зал ожидания состоял из небольшой площадки без крыши за проволочной оградой. Возбужденные поклонники Умы оттесняли испуганную семью всё дальше и дальше. Они услышали Фоккер Ф-VIII когда его еще скрывали облака. Арджун заметил его первым, когда аэроплан вырвался из облаков, коренастый серебристый силуэт блестел между двойными крыльями. Серебряный фюзеляж покачивался над пальмами по мере приближения к земле.
Пришлось долго ждать под солнцем, прежде чем Ума освободилась. Когда люди впереди стали радостно кричать, они поняли, что это Ума. А потом неожиданно появилась и она сама, одетая в очень простое белое хлопковое сари.
Для близнецов Ума была легендой, человеком, который зажигал других, посвятил свою жизнь политике вместо того, чтобы принять обычную долю вдовы-индуски. В ее присутствии они замолчали в благоговении: казалось невозможным, что их героиня выглядит такой хрупкой, с седеющими волосами и осунувшимся лицом.
На обратном пути в Ланкасуку они сидели в Остине, прижавшись друг к другу, увлеченно обмениваясь новостями. Потом Ума сделала нечто, что показалось ее родным совершенно удивительным: безо всякой причины она вдруг начала плакать. Они в ужасе уставились на то, как она рыдает, утираясь своим сари. Напуганные легендами о ней, они не могли до нее дотронуться и сидели в тишине, сгорая от тревоги, но никто не осмеливался произнести ни слова.
Когда поездка почти подошла к концу, Ума справилась с собой.
- Не знаю, что на меня нашло, - сказала она, не обращаясь ни к кому конкретно. - Последние несколько месяцев выдались трудными. У меня такое чувство, будто я нахожусь в кошмарном сне. В Рангуне как раз перед отъездом случилась ужасная ссора. Я должна попытаться забыть некоторые вещи...
***
Прошло какое-то время, прежде чем семья снова увидела Уму. Следующие несколько месяцев она посвятила всю свою энергию, чтобы рассказать индийскому обществу о восстании в Бирме. Она посылала статьи в "Калькуттское современное обозрение" и писала письма в основные газеты, прилагала все усилия, чтобы соотечественников встревожила та роль, которую индийских солдат заставили играть в подавлении восстания. Ее статьи не возымели ощутимого эффекта. Индийское общество поглотило беспокойство по поводу местных политических проблем, оно не имело времени на Бирму.
Однажды, открыв бенгальскую газету, Ума увидела ужасную иллюстрацию - шестнадцать отсеченных голов, выстроенных на столе. В соответствующей статье говорилось: это головы бирманских повстанцев, которые вступили в стычку с имперскими войсками в бирманском округе Пром. Считалось, что их выставили в военном штабе в Проме, чтобы внушить страх в сердца тех, кто склонен к мятежу.
Ума трясущимися руками вырвала статью из газеты. Она отнесла ее на свой письменный стол, намереваясь вложить в папку, где хранила газетные вырезки. Как только Ума убрала статью, ее взгляд упал на папку, где находился билет КЛМ, он лежал, позабытый, на краю стола еще со времени приезда.
Взглянув на него, Ума вспомнила о городе, откуда улетела на серебристом Фоккере, о бизнесменах, торговцах деревом и нефтью, которые летели вместе с ней, о том, как все они поздравляли друг друга с тем, что присутствуют на заре новой эры, когда авиация сделает мир таким маленьким, что все существующие в прошлом границы исчезнут. Она присоединилась к ним, глядя вниз, на пенные волны Бенгальского залива, казалось невозможным не поверить в то, что созданный этим аэропланом съежившийся мир будет лучше, чем тот, где они жили.
А теперь, несколько месяцев спустя, появилась эта фотография, шестнадцать отрезанных голов, выставленных правящей властью на всеобщее обозрение - образ настолько средневековый, что и представить трудно. Ума вспомнила, что в Проме находилась пагода Швесандо, ее почитали почти так же, как и Шведагон в Рангуне, Ума вспомнила историю, которую рассказал один из пассажиров, смуглый и крупный нефтепромышленник. В день землетрясения он сидел в Английском клубе в Проме, как раз рядом с пагодой Швесандо. Прямо на его глазах пагода покачнулась, когда земля пришла в движение. Огромная часть откололась от нее и рухнула на землю перед клубом.
В глазах Умы замелькали знакомые образы: жуткая сцена, свидетельницей которой она была, обрамленная ветровым стеклом Паккарда Долли, Раджкумар и цепь его предательств, ссора в машине по пути в аэропорт, а теперь смерть этих шестнадцати повстанцев и отвратительное отрезание голов.
В тот день в Уме начались перемены, не менее глубокие, чем переворот, случившийся после смерти администратора. После подавления бирманского восстания Саи Сана она начала переосмысливать все свои политические идеи. Именно на подобное восстание она вместе с соратниками по партии Гадар когда-то возлагала надежды. Но теперь она видела, что массовое восстание, вдохновленное легендами и мифами, не имело шансов против такой силы, как империя, настолько умелой и безжалостной, с ее подавляющей мощью, такой опытной в управлении общественным мнением. Оглядываясь назад, она понимала, что безоружное и технологически отсталое население, такое как в Индии или в Бирме, не может надеяться с помощью насилия победить хорошо организованную и современную военную силу, что даже если эти попытки увенчаются успехом, то только за счет невообразимых жертв и крови, в сотни раз больше, чем при восстании Саи Сана, и это восстановит одного индийца против другого, так что победа станет менее желанной, чем поражение.
В прошлом Ума не принимала всерьез образ мыслей Махатмы Ганди и считала, что ненасилие - это философия воображаемого исполнения желаний. Теперь она поняла, что Махатма на многие десятилетия ее опередил в своих идеях. Скорее, это романтические идеи восстания, которые она пестовала в Нью-Йорке, были глупыми мечтами. Она вспомнила слова Махатмы, которые часто читала и всегда игнорировала: что движение против колониализма - это восстание безоружных индийцев против тех, у кого есть оружие - как британцев, так и индийцев - и что их инструментом будет оружие безоружности, сама слабость станет источником силы.
Приняв решение, Ума действовала быстро. Она написала Махатме, предложив свои услуги, а он в ответ пригласил ее в свой ашрам в Вардхе.
Глава двадцать первая
Даже когда близнецы, племянница и племянник Умы, были совсем детьми, все отмечали их приятную внешность. Манджу и Арджун оба обладали чертой, которая придавала им необычную притягательность: ямочками, появляющимися при улыбке, но только на одной щеке - левой у Манджу и правой у Арджуна. Когда они находились рядом, это выглядело как завершенный круг, восстановленная симметрия.
Из-за уделяемого ее наружности внимания Манджу с раннего возраста осознавала, какое впечатление производит на людей ее внешность. В этом отношении Арджун был полной противоположностью: он был небрежным, даже неопрятным, и больше всего любил слоняться по дому в потрепанной безрукавке и завязанной на поясе лонджи.
Арджун был из тех мальчиков, которых учителя ругают за то, что они не пользуются своим потенциалом. Все знали, что он обладает умом и способностями, чтобы хорошо учиться в школе, но его интересы, похоже, заключались только в ухлестывании за девушками и чтении романов. Во время обеденного перерыва, после того, как все другие уже закончили, он лениво смотрел в тарелку, обсасывая рыбьи кости и слизывая с пальцев последний рис в подливке. Повзрослев, Арджун стал причиной всё возрастающего беспокойства всех домашних. Люди качали головами и говорили:
- Этот мальчик собирается добиться чего-нибудь в жизни?
А потом в один жаркий апрельский полдень оцепенение Ланкасуки разорвал голос Арджуна, наполненный дикими завываниями и криками. Все сбежались на задний балкон, чтобы выглянуть во двор.
- Арджун, что ты творишь? - обратилась к нему мать.
- Я поступил! Я поступил! - Арджун пританцовывал по двору, одетый в обычную грязную безрукавку и изодранную лонджи и размахивая письмом.
- Куда поступил?
- В индийскую военную академию в Дехрадуне.
- Что за идиот. О чем ты говоришь?
- Да, это правда, - Арджун побежал вверх по лестнице с пылающим лицом и спадающими на глаза волосами. - Меня приняли кадетом.
- Но как такое могло случиться? Откуда они вообще узнали о твоем существовании?
- Я сдал экзамен, ма. Я ездил туда с..., - он назвал имя школьного приятеля, - и не сказал вам, потому что не знал, поступлю ли.
- Но это невозможно.
- Смотрите.
Они передавали письмо из рук в руки, поражаясь тонкой плотной бумаге с тисненой эмблемой в правом верхнем углу. Даже если бы Арджун провозгласил, что у него выросли крылья или хвост, они бы так не удивились. В Калькутте того времени вступить в армию было делом неслыханным. Многие поколения набор в британскую индийскую армию проводился по расовым правилам, которые исключали большую часть населения, в том числе бенгальцев. К тому же для индийцев до последнего времени было невозможно вступить в армию в качестве офицеров. Индийскую военную академию в Дехрадуне основали всего пять лет назад, и тот факт, что некоторые места в ней открылись для всех желающих с помощью экзамена, остался незамеченным.
- Как ты смог это сделать, Арджун? И не сказав никому ни слова?
- Говорю же, я не знал, что поступлю. И вообще, все постоянно твердят, что я ни для чего не гожусь, вот я и решил - ну ладно, поглядим.
- Подожди, пока придет домой отец.
Но отец Арджуна не встретил новости в штыки, напротив, так обрадовался, что немедленно организовал поход в храм Калигат в качестве благодарности.
- Теперь мальчик устроен, и больше нам не о чем беспокоиться, - на его лице явно читалось облегчение. - Это готовая карьера: хорошо он будет справляться или нет, его всё равно будут толкать вверх по лестнице. А в конце концов он получит отличную пенсию. Как только он поступил в академию, то обеспечил всю свою дальнейшую жизнь.
- Но он еще совсем ребенок, что если его ранят? Или еще что похуже?
- Чепуха. Очень маловероятно. Это просто работа, как любая другая. А кроме того, подумай о статусе, престиже...
Реакция Умы стала еще большим сюрпризом. С тех пор, как она посетила Махатму Ганди в его ашраме в Вардхе, она изменила политические пристрастия, присоединившись к партии "Национальный Конгресс" и начав работать в ее женском крыле. Арджун ожидал, что она попытается отговорить его от поступления, но вместо этого Ума сказала:
- Махатма думает, что страна только выиграет от того, что в армии появятся мыслящие люди. Индия нуждается в военных, которые не станут слепо подчиняться начальству.
***
Карьера Манджу пошла по совершенно другому пути, нежели у брата. В возрасте двадцати одного года она попала в поле зрения выдающегося деятеля кино - режиссера, чья племянница училась с Манджу в колледже. Известный режиссер в то время как раз занимался поисками актрисы на ведущую роль. История об этих поисках взбудоражила всю Калькутту.
Манджу, не ведая об этом, привлекла внимание, находясь в колледже. Она узнала, лишь когда ей вручили приглашение на пробы. Первым побуждением Манджу было отказаться, она знала, что застенчива и стеснительна, ей трудно было вообразить, что она когда-либо сможет получать удовольствие, играя на сцене. Но вернувшись вечером в Ланкасуку, Манджу поняла, что не сможет так просто отложить в сторону приглашение, как воображала. Ее одолели сомнения.
В спальне Манджу имелось большое окно, раньше они с Арджуном сидели на подоконнике и болтали. Она никогда прежде не принимала самостоятельных решений, всегда могла посовещаться с Арджуном. Но теперь Арджун находился с сотнях миль от дома, в казармах своего батальона в Сахаранпуре, на севере Индии.
Она сидела на подоконнике в одиночестве, заплетая и расплетая волосы и наблюдая, как плещутся вечерние купальщики на ближайшем озере. Она встала и взяла коробку из-под печенья "Хантли и Палмера", в которой хранила письма от Арджуна. Самые ранние датировались тем временем, когда он был "господином кадетом", на бумаге красовалась тисненая эмблема Индийской военной академии. Страницы зашелестели между ее пальцами. Как же хорошо он писал - все абзацы и предложения были выстроены идеально. Друг с другом они всегда говорили на бенгали, но писал он по-английски, на незнакомом английском, наполненном идиомами, со слэнговыми словечками, которые она не могла ни опознать, ни найти в словаре. Он ходил в ресторан "в городе" с другим кадетом, Хардаялом Сингхом, которого друзья называли Харди, они ели "немеряно" сэндвичей и напивались пивом "под завязку".
Последнее письмо прибыло всего несколько дней назад. Теперь бумага отличалась, на ней красовалась эмблема нового полка, Первого полка джатской легкой пехоты [35].
"Здесь тихо, потому что мы находимся в своей штаб-квартире в Сахаранпуре. Ты, наверное, думаешь, что мы проводим всё время, маршируя на солнце. А вот и ничего подобного. Единственная сложность - рано вставать, чтобы отправиться на парадный плац для физподготовки с солдатами. После этого всё проходит спокойно, мы расхаживаем вокруг, отдавая салюты и наблюдая, как сержанты муштруют солдат и проводят тренировки с оружием. Но это занимает всего пару часов, а потом мы переодеваемся к завтраку, который начинается в девять (яйца, бекон или ветчина). Потом некоторые отправляются ожидать в канцелярию полка, на случай если кто-нибудь туда придет. Время от времени офицеры- сигнальщики сообщают нам новые коды или мы учимся читать карты или системе двойной записи в бухгалтерии и всему такому прочему. Потом ланч, с пивом и джином, если пожелаешь (но никакого виски!), а после него свободное время. Затем обычно наступает время играть в футбол с солдатами. Примерно в 7.30 мы перемещаемся на лужайку, чтобы выпить несколько глотков виски перед ужином. Мы в шутку называем эту лужайку Питомник, потому что все посаженные растения моментально гибнут, никто не знает, по какой причине. Некоторые ребята говорят, что это из-за пепла прошлых полковников. Мы смеемся над Питомником, но знаешь, иногда во время ужина или поднимая тост, я оглядываюсь вокруг и даже теперь, проведя здесь несколько месяцев, не могу поверить в свою удачу".
В последний раз Манджу долго болтала с Арджуном на этом самом подоконнике. Это было чуть больше года назад, как раз после того, как он окончил академию. Она продолжала называть его вторым лейтенантом Арджуном, отчасти чтобы поддразнить, но также потому что ей нравилось звучание этих слов. Манджу была разочарована, что он больше не носит форму, а Арджун посмеялся над ней, когда она об этом сообщила.
- Почему ты не представишь меня своим подругам, пока я здесь?
Правда заключалась в том, что большая часть ее подруг по колледжу уже была в него влюблена. Они выклянчивали у Манджу новости о брате, а находясь в доме, пускались в долгие беседы с членами семьи в надежде, конечно же, на то, что их вспомнят, когда придет время искать для Арджуна невесту.
До того, как брат уехал в академию, Манджу не вполне понимала, почему ее подруги считают его таким привлекательным, для нее он оставался просто Арджуном, братом. Потом он вернулся домой на побывку, и она словно увидела Арджуна впервые. Ей пришлось признать, что он действительно производит впечатление, с красивыми усами и коротко постриженными волосами. Она ревновала, опасаясь, что он не захочет проводить время с сестрой. Но Арджун быстро успокоил страхи. Каждый день он сидел с ней на подоконнике, одетый в привычную безрукавку и поношенную старую лонджи. Они болтали часами, Манджу чистила для брата апельсины, манго или личи - он всегда был голоден, как обычно.
Он нескончаемо рассказывал о Первом джатском полку легкой пехоты. Он подавал заявку в полдюжины других подразделений, но с самого начала хотел попасть именно в этот, в Первый джатский. Частично причина состояла в том, что туда подал заявление его друг Харди и был вполне уверен, что его примут. Он происходил из старинной семьи военных, в полку служили и отец, и дед. Но, конечно, для Арджуна всё было по-другому, и он подготовился к разочарованию. В конце концов он обрадовался, узнав, что принят в полк.
"Тот вечер, когда я впервые принимал участие в официальном ужине в полку, был, вероятно, самым счастливым в моей жизни. Когда я это пишу, то понимаю, что для тебя, наверное, это покажется странным, Манджу. Но это правда, вспомни о том, что полк станет моим домом на следующие пятнадцать или двадцать лет, может, и больше, если моя карьера пойдет не слишком удачно, и я так и не получу назначение в штаб (не дай бог).
Что меня действительно радует, так это мой батальон. Тебя это, вероятно, удивит, потому что штатские вечно думают, что самая важная вещь в армии - это полк. Но на самом деле в индийской армии полк - это просто сборище символов: знамен, флагов и так далее. Конечно, мы гордимся своим полком, но это не оперативное подразделение, и все батальоны полка собираются вместе лишь во время смены знамен, а за то время, которое проходит между этими церемониями, ишак успеет сдохнуть.
Всё остальное время ты живешь и работаешь со своим батальоном, и именно он-то и имеет значение: твоя жизнь превратится в ад, если встанешь не на ту сторону. Но мне опять чертовски повезло - Харди вытащил пару коротких соломинок, и мы оказались в одном батальоне, в первом. Официально мы зовемся Первый из Первого джатского полка легкой пехоты, но все называют нас Джаты один-один, разве что время от времени можно наткнуться на древнего полковника Уолруса, который всё еще использует старое название, которое звучит как "Королевский". Дело в том, что батальон так хорошо сражался во время маратхских войн [36], что когда лорд Лейк достиг побережья, он почтил нас специальным титулом "Королевский батальон".
Вчера мы с Харди смотрели на знаки боевого отличия батальона, и клянусь тебе, Манджу, список был длиной с руку. Во время Мятежа наши войска сохраняли верность, одна из наших рот находилась в колонне, которая захватила старого императора Бахадур-шаха Зафара в его убежище в склепе Хумаюна. Я разузнал кое-что, и держу пари, это заинтересует Дину и Нила, - Королевский батальон был в Бирме, когда генерал Прендергаст выдвинулся к Мандалаю, и дрался так доблестно, что заслужил прозвище "Джамаил-сахиб ки дини хаат ки палтан", то есть самый верный батальон генерала.
По правде говоря, Манджу, когда я обо всём этом думаю, то просто дух захватывает. Ты увидишь список наших медалей: крест королевы Виктории за битву при Сомме, два военных креста за подавление арабского мятежа в Месопотамии в восемнадцатом году, полдюжины медалей за доблестную службу и множество офицерских наград за тот период, когда мы дрались против восстания ихэтуаней в Китае. Иногда просыпаясь утром, я с трудом могу поверить, что я действительно один из этих людей. Мысль о том, что мне предстоит жить среди этого, внушает гордость, но в то же время и робость. Но еще больше я горд от мысли, что мы с Харди станем первыми индийскими офицерами в Джатах один-один, это такая огромная ответственность, как будто мы представляем всю страну!
В довершение ко всему, у нас просто великолепный командующий, подполковник Бакленд, которого все называют Баки. Взглянув на него, ты бы ни за что не приняла его за военного, он скорее похож на профессора. Пару раз он читал лекции в академии и был так хорош, что умудрился сделать военную историю интересной. Он также настоящий мастер по разработке тактики, и солдаты его обожают. Его семья служит в Джатах один-один с тех пор, как его назвали Королевским батальоном, не думаю, что есть хоть один человек на базе, которого он не знал бы. И не только по имени, он знает, из какой они деревни, кто на чьей дочери женат и какой выкуп за нее заплатил. Конечно, я еще такой новичок и не уверен, что он знает о моем существовании.
Сегодня прием гостей в Питомнике, так что мне пора идти. Новый денщик усердно гладит мой кушак, и судя по тому, как он на меня поглядывает, пришло время надевать парадный китель. Его зовут Кишан Сингх, он работает у меня всего несколько недель. Он тощий и энергичный парень, и поначалу я решил, что он вряд ли справится, но у него всё получилось. Помнишь книгу, которую прислала мне тетя Ума, рассказы О.Генри? Ты ни за что не поверишь, но я оставил ее у кровати и однажды ночью вошел и увидел Кишана, уткнувшегося носом в книгу. Он озадаченно хмурился, как медведь, запустивший лапу в радиоприемник. Он до смерти перепугался, что я обнаружил его читающим мою книгу, и застыл как статуя. Тогда я рассказал ему историю о потерянном ожерелье. Надо было его видеть: стоял там, как перед трибуналом, уставившись в стену, пока я листал страницы и переводил на хиндустани. Под конец я рявкнул на него во всю глотку, как на плацу: "Кишан Сингх! Что ты думаешь об этом кахани [37]?"
И он ответил: "Сахиб, это очень печальная история". Я мог бы поклясться, что в его глазах стояли слезы. Эти фаюджи [38] так сентиментальны, несмотря на свои усы и налитые кровью глаза. Британцы верно говорят: в душе они совершенно не испорчены, соль земли, можно полностью полагаться на их верность. Это именно тот сорт людей, которых стоит иметь на своей стороне во время передряги".
Именно письмо Арджуна заставило Манджу пересмотреть свое решение относительно кинопроб. Ее брат-близнец находился в сотнях миль от дома, пил виски и ел в офицерской столовой, а денщик гладил ему парадный мундир. А она была в Калькутте, в той же комнате, что и всю свою жизнь, заплетая волосы в косички, как делала с тех пор, как ей исполнилось семь. Самое ужасное, что он даже не делал вид, что скучает по дому.
Она осталась в одиночестве, теперь придется думать, чем заняться в жизни. С точки зрения матери, судьба Манджу уже была предопределена: она покинет дом в качестве чьей-нибудь жены и ни днем раньше. Матери двух перспективных женихов уже приходили "повидать" Манджу. Одна из них исподтишка дернула ее за волосы, чтобы убедиться, что Манджу не носит парик, другая заставила показать зубы, словно выбирала лошадь, раздвинув губы двумя пальцами и издав легкое цоканье языком. После этого мать извинялась, но ясно дала понять, что не в ее власти предотвратить подобные инциденты в дальнейшем, это часть процесса. Манджу знала, что впереди, вероятно, ее ждет еще много таких испытаний.
Манджу снова взглянула на приглашение от режиссера. Студия находилась в Толигандже, на конечной остановке четвертого трамвая, на котором она ежедневно ездила в колледж. Ей лишь нужно было сесть в противоположном направлении. Дорога не заняла бы много времени. Она решила съездить, только посмотреть, что там такое.
Но вместе с этим возникло множество проблем бытового характера. Что надеть, например? Ее лучший шелк из Бенараси, который она носила на свадьбах, был заперт в материнском гардеробе. Если она его попросит, то мать за минуту выбьет из нее правду, чем положит конец кинопробам. Кроме того, что скажут люди, когда она выйдет из дома, разодетая в малиново-золотое сари из Бенараси в одиннадцать утра? Даже если ей удастся проскользнуть мимо матери, соседи устроят переполох еще прежде, чем она доберется до конца улицы.
Манджу решила, что режиссер не стал бы искать ученицу колледжа, если бы хотел увидеть шикарно одетую актрису. Она выбрала лучшее сари из белого хлопка в мелкую зеленую клетку. Но как только она решилась, возник десяток новых дилемм. Как насчет макияжа? Пудра? Губная помада? Духи?
Настало утро и, как и следовало ожидать, всё пошло наперекосяк. Сари, которое она решила надеть, еще не вернули из стирки, ей пришлось выбрать другое, более старое, с заштопанной дыркой. Волосы никак не хотели держаться в прическе, и как бы она не закрепляла сари, складки сползали и мешались. По дороге из дома Манджу заскочила в комнату пуджи, чтобы вознести молитву, не потому что она так хотела, чтобы ее выбрали, а просто чтобы пережить следующие несколько часов, не выставив себя дурой.
Конечно же, мать заметила, как она выходит из комнаты пуджи.
- Манджу, ты ли это? Что ты здесь делаешь? У тебя неприятности? - она подозрительно вгляделась в лицо Манджу. - И зачем столько пудры? Ты так теперь одеваешься, когда идешь в колледж?
Манджу ускользнула, сделав вид, что направляется в ванную комнату, чтобы умыться. Она быстро спустилась на улицу, к трамвайной остановке. Опустив лицо, Манджу накинула сари на голову, в надежде, что соседи не заметят, что она ждет не тот трамвай. Как раз когда она решила, что ей удалось не привлечь внимания, из аптеки на Лейк-роуд выбежал старый Нидху-бабу.
- Это и правда ты, Манджу-дидмони? - Он подхватил дхоти и согнулся, чтобы заглянуть в прикрытое сари лицо. - Но почему ты ждешь на другой стороне улицы? Так ты доедешь до Толиганджа.
Пытаясь совладать с приступом паники, Манджу изобрела историю о том, что собирается навестить тетю.
- Да? - почесал затылок аптекарь. - Но тогда лучше подожди в лавке. Не следует стоять на солнце.
- Со мной всё в порядке, честное слово, - взмолилась она. - Не беспокойтесь обо мне. Со мной всё хорошо. Вернитесь в аптеку, прошу вас.
- Как скажешь, - он поплелся обратно, почесав затылок, но минутой спустя снова вернулся, на сей раз с помощником, который притащил стул. - Если тебе приходится ждать здесь, - сказал старик-аптекарь, - по крайней мере уж сидя.
Помощник поставил стул на трамвайной остановке и показным движением отряхнул его.
Похоже, проще было сдаться, чем настаивать. Манджу позволила усадить себя на стул, прямо у пыльной трамвайной остановки. Но через несколько минут стали явью ее худшие страхи: рядом собралась толпа зевак.
- Дочь Роев, - услышала она объяснения аптекаря. - Живет там, вдоль по улице, вон в том доме. Собирается посетить тетю в Толигандже. Пропускает колледж.
Потом, к ее облегчению, наконец-то показался трамвай. Аптекарь с помощником отодвинули остальных, чтобы Манджу смогла войти первой.
- Я пошлю известие твоей матушке, - прокричал ей старик, - дам знать, что ты благополучно отправилась в Толигандж.
- Нет, - взмолилась Манджу, заламывая руки и высунувшись из окна. - Право же, нет нужды...
- Что-что? - аптекарь поднес руку к уху. - Да, я отправлю кого-нибудь с запиской к твоей матушке. Нет, никакого беспокойства, ничего подобного...
Потрясенная таким неблагоприятным началом, Манджу смутилась еще больше, прибыв на студию. Она ожидала чего-то шикарного, вроде Гранд-отеля, Метро-синема или ресторанов на Парк-стрит с яркими огнями и красными маркизами. Но вместо этого вошла в здание, которое выглядело как склад или фабрика - большой сарай с жестяной крышей. Внутри вовсю трудились плотники и другие рабочие, развешивая полотняные задники и возводя бамбуковые леса.
Привратник отвел ее в гримерную - маленькую каморку без окон с деревянными стенами, сделанными из распиленных ящиков из-под чая. Внутри на кривых стульях развалились две женщины, жующие бетель, их полупрозрачные сари сияли в ярко освещенных зеркалах за их спинами. Оглядев Манджу, они прищурились, двигая челюстями в унисон.
- И почему эта одета словно медсестра? - пробормотала одна другой.
- Может, думает, что пришла в больницу.
Последовал взрыв хохота, а потом в руки Манджу сунули сари - отрез темно-пурпурного шифона с ярко-розовой каймой.
- Давай. Переодевайся.
- Почему в это? - отважилась запротестовать Манджу.
- Под цвет лица подходит, - таинственно буркнула одна из женщин. - Надевай.
Манджу огляделась в поисках места, где можно переодеться. Его не было.
- Чего ждешь? - рявкнула женщина. - Шевелись. Сегодня к господину режиссеру придет важный гость. Его нельзя заставлять ждать.
За всю свою взрослую жизнь Манджу ни разу не переодевалась на глазах у кого-либо, даже перед матерью. Когда до нее дошло, что придется раздеваться под оценивающими взглядами двух жующих бетель женщин, у нее онемели ноги. Мужество, с которым она сюда вошла, начало ее покидать.
- Давай, - торопили ее женщины. - Директор пригласил бизнесмена, который хочет вложить в фильм деньги. Он не может ждать. Сегодня всё должно быть тип-топ.
Одна из женщин выхватила из рук Манджи сари и начала ее переодевать. Где-то поблизости остановился автомобиль. За этим последовал обмен приветствиями.
- Гость прибыл, - прокричал кто-то через дверь. - Быстрее, быстрее, режиссер захочет ее видеть с минуты на минуту.
Две женщины подбежали к двери, чтобы поглазеть на вновь прибывшего.
- Какой же у него важный вид, борода и всё такое.
- И погляди на костюм, прямо с иголочки...
Женщины с хихиканьями вернулись и усадили Манджу на стул.
- Достаточно одного взгляда, чтобы понять, как он богат.
- Ох, вот бы он на мне женился...
- На тебе? Почему не на мне?
Манджу ошарашенно уставилась в зеркало. Лица женщин казались чудовищно огромными, с гротескно большими и нелепыми глупыми улыбками. Ее голову поскреб острый ноготь, и Манджу возмущенно воскликнула:
- Что вы делаете?
- Просто проверяю, нет ли вшей.
- Вшей? - гневно вскричала Манджу. - Нет у меня вшей.
- А у последней были. И не только на голове, - за этим утверждением последовал взрыв хохота.
- Вам-то откуда знать? - бросилась в атаку Манджу.
- Когда она сняла сари, оно ими просто кишело.
- Сари! - Манджу с криком вскочила на ноги, вцепившись в сари, которое они ей всунули, пытаясь его сорвать.
Обе женщины покатились со смеха.
- Это просто шутка, - они снова зашлись смехом. - То было другое сари.
Манджу начала всхлипывать.
- Я хочу домой, - сказала она. - Пожалуйста, разрешите мне уйти. Не отправляйте меня к ним.
- Так говорят все, кто сюда попадает, - приободрили ее женщины. - А потом остаются навсегда.
Они подхватили ее под руки и повели в залитую ослепительным светом студию. Теперь Манджу чувствовала себя совершенно потерянной, с нервами на пределе. Чтобы удержаться от рыданий, она вперила взгляд в пол, набросив сари на голову. В поле зрения появилась пара начищенных черных ботинок. Манджу услышала, как ее пригласили к режиссеру. Она сложила руки и прошептала приветствие, не поднимая глаз. Потом она увидела вторую пару ботинок, приближающихся к ней по полу.
- А это мой хороший друг, - раздался голос режиссера, - мистер Ниладри Раха из Рангуна.
Манджу подняла взгляд. Если бы она не услышала имя, то не узнала бы его. Много лет назад она встречалась с Нилом и Дину, они гостили у ее матери, остановившись внизу, на этаже тети Умы. Но с этой подстриженной черной бородой и в костюме он выглядел совершенно по-другому.
- Нил?
Он уставился на нее, разинув рот, язык замер в невысказанном восклицании. Дело было не в том, что он ее узнал, он потерял дар речи потому, что она была, вне всяких сомнений, самой прекрасной женщиной из тех, с кем ему доводилось разговаривать.
- Нил, это ты? - спросила Манджу. - Ты меня не помнишь? Я Манджу, племянница Умы Дей.
Он медленно и недоверчиво кивнул, словно забыл, как звучит его собственное имя.
Манджу бросилась к нему и заключила в объятья.
- О, Нил, - сказала она, вытирая слезы о его пиджак. - Отвези меня домой.
***
Гримерка преобразилась, когда Манджу вернулась, чтобы потребовать назад свою одежду. Две женщины теперь были само внимание.
- Так ты его знаешь?
- Но почему ты нам не сказала?
Манджу не стала терять время на объяснения. Она быстро переоделась и поспешила к двери. Нил ждал снаружи, у дверцы пассажирского сиденья новенького Деляж Д8 Дропхед 1938 года. Он открыл перед ней дверь, и Манджу проскользнула внутрь. В машине пахло новой кожей и хромом.
- Какая прекрасная машина, - сказала она. - Твоя?
- Нет, - засмеялся Нил. - Дилер сдал мне ее в аренду на несколько дней. Я не мог устоять.
На мгновение их глаза встретились, и оба быстро отвели взгляд.
- Куда хочешь поехать? - спросил Нил. Он повернул ключ зажигания, и Деляж откликнулся пыхтением.
- Дай подумать... - теперь, устроившись в машине, она не особо торопилась добраться домой.
Он начал что-то говорить:
- Что ж...
Манжу почувствовала, что они оба думают одинаковыми словами.
- Возможно... - предложение, так многообещающе звучавшее у нее в голове, осталось незаконченным.
- Понимаю.
- Да.
Каким-то образом этот краткий обмен репликами передал всё, что они хотели сказать друг другу. Нил нажал на газ, и они покинули студию. Оба понимали, что едут не в какое-то определенное место, а просто наслаждаются ездой.
- Я так удивился, увидев тебя в студии, - засмеялся Нил, - ты и правда хочешь стать актрисой?
Манджу почувствовала, что краснеет.
- Нет, - ответила она, - я просто хотела посмотреть, на что это похоже. В доме такая скукотища...
Произнеся эти слова, она уже не могла остановиться и начала рассказывать ему то, в чем не признавалась никому другому: как скучает по Арджуну, как его письма из военной академии наполняют ее отчаянием в отношении собственного будущего, о том, какое это проклятье для женщины - жить словно заместительницей близнеца-мужчины. Она рассказала даже о мужчинах, которых пыталась ей сосватать мать, о матерях возможных женихов, и как они дергали ее за волосы и рассматривали зубы.
Нил говорил мало, но Манджу поняла, что его молчание вызвано привычной немногословностью. По его лицу сложно было что-либо прочитать из-за густой черной бороды, но Манджу ощущала, что он слушает сочувственно, внимая каждому слову.
- А что насчет тебя? - наконец спросила она. - Ты и правда кинопродюсер?
- Нет! - это слово вырвалось у него словно ругательство. - Нет. Это вообще была не моя идея. Это предложил отец.
Он сказал, что на самом деле хотел заниматься торговлей древесиной, просил разрешить ему работать в семейном предприятии, но отец отказал. Раджкумар предложил ему подумать о чем-нибудь другом, торговля древесиной не каждому подойдет, заявил он, особенно городскому мальчику вроде Нила. Когда Нил начал настаивать, отец выдал ему некоторую сумму и сказал, что он может вернуться, если удвоит капитал. Но как? На этот вопрос Нила Раджкумар ответил: "Да хоть в кино вложи". Нил поймал его на слове и стал искать фильм, в который можно вложить деньги, и не смог найти его в Рангуне. Тогда он решил поехать в Индию.
- И сколько времени ты уже здесь? - спросила Манджу. - И почему не зашел нас проведать? Ты бы мог остановиться у тети Умы, внизу.
Нил неловко почесал бороду.
- Да, - отозвался он, - но знаешь, проблема в том...
- В чем?
- Отец не выносит твою тетю.
- Это неважно, - заявила Манджу. - Твоя мама часто приезжает. Уверена, что твой отец не стал бы возражать, если бы и ты так поступил.
- Может, и нет, но я всё равно не хочу.
- Почему?
- Ну, - Нил снова почесал бороду. - Это было бы неправильно.
- А что в этом неправильного?
- Не знаю, смогу ли объяснить, - он бросил на Манджу сконфуженный взгляд, и она поняла, что Нил пытается подобрать слова, чтобы произнести то, что не решался сказать даже самому себе.
- Продолжай.
- Понимаешь, - сказал он извиняющимся тоном, - просто я единственный, кто на его стороне.
Манджу это поразило.
- Ты о чем?
- Именно так мне кажется, - сказал Нил. - Что я единственный, кто на его стороне. Например, взять моего брата Дину. Мне иногда кажется, что он просто ненавидит папу.
- Почему?
- Может, потому что они совершенно разные.
- А вы с ним похожи?
- Да. По крайней мере, мне бы хотелось так думать.
Он отвернулся от дороги, чтобы ей улыбнуться.
- Не знаю, почему рассказываю тебе всё это, - сказал Нил. - Чувствую себя идиотом.
- Ты не идиот. Я знаю, что ты пытаешься сказать.
Они ехали вперед, в случайном направлении, то по одной улице, то по другой, выезжая задом из тупиковых переулков и разворачиваясь на широких улицах. К тому времени, как Нил ее высадил, уже почти стемнело. Они решили, что будет лучше, если он не станет заходить в дом.
На следующий день они встретились снова, а потом и на следующий. Нил продлил свое пребывание в городе и через месяц послал в Бирму телеграмму.
В один прекрасный день Долли появилась в дверях кабинета Умы.
- Долли? Ты здесь?
- Да. И ты ни за что не поверишь. по какой причине...
Глава двадцать вторая
Свадьба была похожа на природный катаклизм, меняя всё, что встречала на своем пути. За какие-то несколько дней Ланкасука превратилась в огромную и шумную ярмарочную площадь. На крыше рабочие устанавливали шатер - гигантское сооружение из ткани и бамбука. В тенистом заднем дворе расставила свои палатки и вырыла ямы для костров маленькая армия нанятых поваров. Создавалось впечатление, что в доме проходит карнавал.
Бела, самая юная в доме, в свои пятнадцать была худенькой и застенчивой девочкой, вступившей в неуклюжий период отрочества. Она вела себя то боязливо, то возбужденно, не зная - то ли предаться веселью, то ли спрятаться в постели.
По мере приближения свадьбы в Ланкасуку хлынул водоворот телеграмм, до сей поры редких и обычно с плохими новостями, беспрерывно хлопали двери и ставни. Не проходило ни дня, чтобы Бела не видела взбегающего по лестнице почтальона с розовым конвертом. Арджун должен был прибыть по железной дороге в сопровождении денщика, Кишана Сингха. Долли, Дину и Раджкумар прилетели на два дня раньше на одном из новеньких ДС-3с компании КЛМ.
Радостное возбуждение достигло пика в тот день, когда прибывали гости из Рангуна. К счастью, именно в этот год семья решила купить машину, Ума с братом разделили расходы. Автомобиль доставили как раз в разгар приготовлений, новенький Джоветт, скромные восемь лошадиных сил, модель 1939 года. В дополнение к нему на свадьбе также использовался Деляж Дропхед, который Нил снова взял в аренду у дилера.
Они прибыли в аэропорт Дум-Дум и обнаружили, что со времени возвращения Умы в Индию он полностью переменился. Старая взлетная полоса теперь превратилась в полноценный аэропорт с собственной таможенной службой. Расчистили сто пятьдесят акров земли и построили три новые взлетные полосы, появилось также прекрасное трехэтажное административное здание со стеклянной диспетчерской вышкой и радиорубкой. Зона для пассажиров тоже изменилась. Они вошли в большую, ярко освещенную галерею с энергично вращающимися над головой вентиляторами. В одном конце галереи по радио сообщались новости, на другом находился прилавок, где продавали чай и закуски.
- Смотрите! - Бела подбежала к окну и показала на кружащийся наверху самолет. Они глядели, как приземляется ДС-3. Первым вышел Дину, в лонджи и свободной рубашке, одежда хлопала по его тонкой фигуре, пока он стоял на взлетной полосе, дожидаясь родителей.
Долли и Раджкумар появились последними. Долли была в полосатой зеленой лонджи и как обычно с белыми цветами в волосах. Раджкумар шел очень медленно, слегка опираясь на Долли. Его волосы покрывала густая изморось седины, а лицо избороздили усталые складки.
Раджкумару перевалило за шестьдесят. Он только что перенес небольшой сердечный приступ и поднялся с постели вопреки советам докторов. Депрессия нанесла его бизнесу существенный ущерб, теперь он уже не был столь прибыльным, как когда-то. В последнюю декаду тиковая индустрия сильно изменилась, старомодные торговцы древесиной вроде Раджкумара превратились в анахронизм. Раджкумар влез в долги и вынужден был продать значительную часть собственности.
Но что касается приготовлений к свадьбе Нила, Раджкумар намеревался не обращать внимания на финансовые трудности. Он хотел сделать всё с большим размахом, чем кто-либо. Нил был его любимчиком, и Раджкумар мечтал превратить его свадьбу в своего рода компенсацию за все пропущенные праздники собственной жизни.
***
Дину стал любимцем Белы, ей нравилось, как он выглядит - его впалые щеки с торчащими скулами и широкий лоб, его серьезность и манера слушать людей, внимательно нахмурившись, словно тревожась о том, что они говорят, ей даже нравилась манера его речи, эти маленькие вспышки, словно мысли изливаются из него как пулеметная очередь.
В тот день, когда они отправились на станцию Ховрах встречать Арджуна, Бела позаботилась о том, чтобы сесть рядом с Дину. Она заметила, что на коленях он держит кожаную сумку.
- Что у тебя там? - спросила она.
Дину открыл сумку и показал. Это был новый фотоаппарат, таких она никогда прежде не видела.
- Это Роллейфлекс, - объяснил он. - С двумя объективами... - он вытащил камеру из сумки и показал, как она работает, фотоаппарат открывался как на шарнирах, откинув крючок, можно было заглянуть внутрь.
- У меня есть для него штатив, - сказал Дину. - Можешь посмотреть, когда я его установлю.
- Зачем ты взял его на станцию? - спросила Бела.
Он пожал плечами.
- Недавно видел несколько фото железной дороги Альфреда Стиглица... мне стало интересно...
Камера вызвала оживление, когда Дину установил ее в Ховрахе. На станции было полно народа, и люди собрались вокруг нее поглазеть. Дину поставил штатив на такую высоту, чтобы она подошла Беле.
- Вот, посмотри...
Платформа была длинной, с крутой крышей из рифленой стали. Последние лучи солнца просачивались из-под ее волнистого края, создавая интересный световой эффект. На переднем плане собралось множество людей: носильщики в красных жакетах, спешащие разносчики чая, ожидающие пассажиры с горами багажа.
Дину указал на эти детали Беле.
- Думаю, это даже лучше, чем та картинка, которую я представлял, из-за всех этих людей... движения...
Бела снова посмотрела в видоискатель и вдруг, словно по волшебству, в рамке показался Арджун. Он свесился из вагона, держась за стальной поручень открытой двери. Он спрыгнул в то мгновение, когда она его заметила, и инерция еще движущегося поезда придала ему ускорение. Арджун выбежал из густого белого дыма, выходившего из трубы паровоза, со смехом увертываясь от наводнивших платформу продавцов и носильщиков. Китель его формы цвета хаки был туго стянут на поясе, а фуражка сдвинута на затылок. Он бросился к ним смеясь, с раскрытыми для объятий руками, поднял Манджу и закружил ее в воздухе.
Бела отошла от камеры, надеясь скрыться, пока не закончатся первые буйные приветствия. Но именно тогда Арджун ее заметил.
- Бела! - он налетел на нее и поднял над головой, не обращая внимания на ее крики протеста. Взлетев в воздух, когда вся суета станции закружилась вокруг, Бела сфокусировала взгляд на солдате, который приблизился никем не замеченный и стоял всего в шаге позади Арджуна. Он выглядел моложе Арджуна и был ниже его по росту, Бела заметила, что он несет багаж брата.
- Кто это? - прошептала она Арджуну на ухо.
Он бросил взгляд через плечо и понял, на кого она смотрит.
- Кишан Сингх, - мой денщик, - ответил он.
Арджун поставил ее на землю и пошел к остальным с радостными приветствиями. Бела следовала за ним вместе с Кишаном Сингхом. Она искоса его рассмотрела: выглядит приятным, подумала она, его кожа сияла, как темный бархат, и хотя волосы он носил совсем короткие, они были прямыми и красивыми, Беле понравилось, как они обрамляют лоб. Он смотрел прямо перед собой, словно движущаяся статуя.
Только когда они сели в машину, Бела поняла, что Кишан Сингх, без сомнений, осознавал ее присутствие. Их глаза на мгновение встретились, и выражение его лица тут же изменилось, по нему пробежала легкая улыбка. У Белы закружилась голова, она никогда не знала, что улыбка может оказывать физическое воздействие, как удар пролетевшего мимо предмета.
Когда она уже собиралась сесть в машину, Бела услышала, как Дину сказал Арджуну:
- Ты слышал? Гитлер подписал пакт с Муссолини... будет еще одна война.
Но она не расслышала ответ брата. Всю дорогу домой Бела не слышала ни слова из всех разговоров.
Глава двадцать третья
Хотя Дину и Арджун уже давно знали друг друга, они никогда не были друзьями. Дину воспринимал Арджуна как дружелюбное, но неуклюжее домашнее животное, к примеру, большую собаку или хорошо выдрессированного мула - верное создание, добродушно виляющее хвостом, но безнадежно назойливое и вряд ли способное что-то внятно произнести. Но Дину не был настолько высокомерным, чтобы не исправить неверное впечатление. На станции Ховрах, в тот день, когда он сфотографировал Арджуна бегущим по платформе, он немедленно понял, что тот значительно изменился с тех пор как они встречались в детстве. Арджун вышел из своей дремоты, его речь больше не была путаной и неразборчивой, как когда-то. Это само по себе оказалось интересным парадоксом, поскольку словарный запас Арджуна теперь, похоже, состоял главным образом из жаргона, смешанного с разного рода английским и панджабским слэнгом, теперь он всех называл "парнишка" или "приятель".
Но по дороге домой со станции Арджун сделал нечто, поразившее Дину. Вспоминая уроки тактики, он начал описывать топографический объект - холм. Он посчитал все его скалы и выходы пород, отметил особенности растительности и какое там можно устроить укрытие, прикинул угол наклона и посмеялся над тем, что его друг Харди всё оценил неправильно, так что его результаты не засчитали.
Дину понял слова, образы и метафоры, которые объединили его с Арджуном - это был не тот язык, с которым тот у него ассоциировался. Но к концу выданного Арджуном описания Дину почувствовал, что может мысленно представить этот холм. Из всех слушателей, вероятно, только он полностью осознавал всю сложность запоминания подобных деталей и такую живость описания. Он был зачарован как точностью рассказа Арджуна, так и той бесцеремонностью и полным отсутствием робости, с которыми он говорил.
- Арджун, - сказал Дину, уставившись на него своим суровым немигающим взглядом, - я поражен... Ты описал этот холм, словно запомнил все мельчайшие детали.
- Конечно, - отозвался Арджун. - Мой командир говорит, что под обстрелом за пропущенную деталь можно заплатить жизнью.
На это Дину тоже обратил внимание. Он считал, что знает ценность наблюдательности, но никогда не думал, что цена может выражаться в жизнях. В подобной мысли было нечто уничижительное. Он думал, что военное дело относится к сфере физических умений, тренировок тела. Всего один разговор показал, что он ошибался. Дину дружил главным образом с писателями и интеллектуалами и никогда в жизни не встречался с военными. И вдруг в Калькутте обнаружил себя в окружении солдат. За несколько часов после прибытия Арджун наполнил дом своими друзьями. Оказалось, что он знаком с парой офицеров из военного городка Форт-Уильям в Калькутте. Стоило ему сообщить о себе, как его друзья стали появляться в доме в любое время дня, в джипах, а иногда даже в грузовиках, об их появлении возвещало гудение клаксонов и шумный топот.
- Так всегда и происходит в армии, приятель, - заявил один из них, пытаясь некоторым образом извиниться. - Куда направится один фаюджи, туда и все остальные...
В прошлом отношение Дину к армии колебалось от прямой неприязни до насмешливого безразличия. Теперь он оказался скорее озадаченным, чем враждебным, его снедало любопытство относительно мотивации военных. Он поразился их сплоченности и был приятно удивлен, как Арджун, к примеру, тут же начинал помогать остальным. Этот образ жизни и мыслей был полной противоположностью всему, во что верил Дину. Сам он всегда чувствовал себя счастливее наедине с собой. Друзей у него было мало, и даже с лучшими из них всегда оставался осадок неловкости, обдуманной осторожности. Именно поэтому он получал такое удовольствие от фотографии. Не было места более одинокого, чем темная комната с ее тусклым светом и зловонной теснотой.
Арджун, наоборот, похоже, находил огромное удовольствие в разработке деталей планов, которые придумали другие, даже необязательно люди, а просто учебники или специальные процедуры. Однажды, рассказывая о перемещении своего батальона из одной казармы в другую, он описал эту рутинную процедуру с такой гордостью, словно лично сопровождал каждого солдата на станцию. Но под конец выяснилось, что его роль заключалась лишь в том, чтобы стоять у двери вагона и составлять список. Дину поразился, что именно от этого он и получал удовольствие: от медленно накапливающихся мелких задач, от составления списков, в результате чего передвигался взвод, а потом и батальон.
Арджун прилагал много усилий, объясняя, что в армии жизненной необходимостью для "парнишек" является полное и безоговорочное взаимопонимание, нужно точно знать, как каждый из них поведет себя в определенных обстоятельствах. Но имелся и парадокс, который не ускользнул от Дину: когда Арджун и его друзья говорили друг о друге, их оценки были столь преувеличены, что они казались выдуманными для публики версиями самих себя. В сборище фантастических фигур из их застольных речей Харди был чистюлей-перфекционистом, Арджун - дамским угодником, еще кто-то - настоящим джентльменом и так далее. Эти словно нарисованные на бумаге портреты являлись частью их товарищеского фольклора, дружбы, которой они гордились, украшая ее метафорами, иногда даже превосходящими родственные чувства. Обычно они называли друг друга просто "братьями", но временами это было даже нечто большее, например "Первые настоящие индийцы". "Взгляните на нас, - говорили они, - Панджабцы, маратхи, бенгальцы, сикхи, индусы, мусульмане. Где еще в Индии вы найдете такую же группу, как наша, где религия и регион не имеют значения, где мы можем вместе выпивать, есть говядину и свинину и не задумываться об этом?"
Каждый поход в офицерскую столовую становился приключением, славным нарушением табу. Они ели пищу, к которой ни один не притрагивался дома: бекон, ветчину и сосиски на завтрак, ростбиф и свиные котлеты на обед. Они пили виски, пиво и вино, курили сигары, сигареты и сигариллы. Дело было не просто в удовлетворении аппетита, каждая ложка имела значение, олицетворяя движение вперед, эволюцию в новый и более полноценный тип индийца. Все рассказывали истории о том, как желудок восстал, когда они в первый раз прожевали кусок говядины или свинины, как они боролись с собой, чтобы проглотить маленький кусочек. Но они заставили себя, потому что этими маленькими, но серьезными сражениями проверяли не просто свою мужественность, но также пригодность для службы офицерами. Они должны были доказать, как себе, так и начальству, что командовали по праву, что принадлежали к элите, что имели достаточно широкий кругозор, чтобы подняться над теми узами, которые приковывали их к земле, чтобы преодолеть укорененные воспитанием привычки.
- Вы только посмотрите на нас! - говорил Арджун после пары порций виски. - Мы первые современные индийцы, первые действительно свободные индийцы. Едим, что хотим, пьем, что хотим, мы первые индийцы, на которых не давит груз прошлого.
Для Дину это звучало оскорбительно.
- Современным делает не то, что ты ешь или пьешь... - он приносил репродукции, вырезанные из журналов, фотографии Стиглица, Каннингэма и Уэстона.
Арджун отзывался на это со смехом:
- Для тебя современный мир - это то, о чем ты прочитал. Все твои знания только из книг и газет. А мы на самом деле живем вместе с европейцами.
Дину понял, что ассоциируя себя с европейцами, Арджун и его друзья-офицеры ощущают себя первооткрывателями. Они знали, что для большинства соотечественников Запад - это далекая абстракция, хотя ими и правят британцы, очень немногие индийцы когда-либо видели англичанина, а еще реже имели возможность с ним поговорить. Англичане жили в собственных анклавах и по собственным правилам, основная часть будничной рутины по управлению возлагалась на индийцев. В армии, с другой стороны, индийские офицеры были группой избранных и жили в таком тесном соседстве с европейцами, которого не знали другие их соотечественники. Они делили те же казармы, ели ту же пищу, в этом их положение отличалось от положения любого другого подданного империи.
- Мы понимаем Запад лучше, чем любой из вас, штатских, - любил повторять Арджун. - мы знаем их образ мыслей. Только когда все индийцы будут похожи на нас, страна станет по-настоящему современной.
Обеды с друзьями Арджуна были шумными событиями, сопровождаясь пивом "под завязку", громким смехом и множеством язвительных шуточек, офицеры посмеивались надо всеми остальными. Это они называли "забавами", и основная часть шуток была вполне добродушной. Но однажды поглощение пищи было прервано странным маленьким инцидентом. Увидев блюдо с горячими, источающими пар чапати, один из офицеров произнес громким насмешливым тоном обычных "забав":
- Жаль, что тут нет Харди, он любитель чапати.
Эти явно безобидные слова возымели неожиданный эффект: шум резко прекратился, а лица офицеров неожиданно стали серьезными. Сказавший это лейтенант покраснел, словно осознав коллективный укор. Потом, будто напоминая друзьям о присутствии посторонних - Дину, Манджу и Нила - Арджун громко откашлялся и резко сменил тему разговора. Заминка длилась не больше секунды и прошла незамеченной всеми за исключением Дину.
Позже тем же вечером Дину остановился у комнаты Арджуна и застал его сидящим на кровати с книгой на коленях и бренди в руке. Дину колебался.
- Хочешь меня кое о чем спросить? - спросил Арджун. - О том, что произошло вечером?
- Да.
- Да ерунда, честно.
- Тем больше причин рассказать.
Арджун вздохнул.
- Это касается моего близкого друга Харди. Странно думать, что его здесь нет.
- И о чем они говорили?
- Это долгая история. Понимаешь, в прошлом году у Харди произошел неприятный инцидент. Для тебя это прозвучит идиотизмом.
- Что случилось?
- Уверен, что хочешь знать?
- Да.
- Харди - сардар [39], - сказал Арджун, - из семьи, многие поколения которой служили в армии. Ты удивишься, как у нас много парнишек из таких семей. Могу назвать их настоящими фаюджи. Ребята вроде меня, не имеющие связи с армией, это исключение.
Харди вырос в гарнизоне батальона в Сахаранпуре, объяснил Арджун. Его отец и дед служили в Первом джатском. Они вступили в него рядовыми и дошли до звания офицеров его превосходительства вице-короля - самого высокого звания, которого в те дни могли достигнуть индийцы, между сержантами и офицерами. Харди первым в семье стал настоящим офицером и всем сердцем желал вступить в Джаты один-один. Он шутил, что мечтает о том, что старые коллеги отца будут называть его "сахиб".
Но между жизнью офицера и нижестоящими по званию существовала разница, которую Харди не осознавал. Остальным подавали к столу индийскую пищу, приготовленную в соответствии с религиозными предписаниями. Офицерам же, напротив, подавали английские блюда, и проблема заключалась в том, что Харди был одним из тех, кто, как ни пытался, так и не смог обойтись без ежедневного дала и роти. Он послушно ел всё, что подавалось к столу, но по меньшей мере раз в день находил предлог, чтобы покинуть часть и поесть где-нибудь в городе. Такое довольно часто случалось с индийскими офицерами, но Харди пересек невидимую черту: он стал посещать столовые нижестоящих по званию. Он получал удовольствие от этих маленьких вылазок, некоторых из солдат в детстве он называл "дядя" и полагал, что они выкажут ему ту же привязанность и снисходительность, как и в прошлом. Харди считал, что они будут держать эти визиты в тайне. В конце концов, они же были выходцами из той же деревни, из той же огромной семьи. Многие знали его отца.
Но оказалось, что он полностью ошибся. Старые коллеги отца была далеки от того, чтобы радоваться при мысли о том, что служат под началом Харди, глубоко оскорблены его присутствием в батальоне. Они были первым поколением индийских солдат, которое служило под началом индийских офицеров. Многих это смущало: их отношения с британскими офицерами являлись предметом гордости и престижа. Служба под командованием индийцев означала исчезновение такой привилегии.
Пришел день, когда командир батальона, подполковник "Баки" Бакленд порекомендовал Харди в качестве командира третьей роты. Для сержантов роты это стало последней каплей. Некоторые хорошо знали подполковника Бакленда, они много лет служили вместе с ним, их задачи включали информирование командующего о том, что происходит в подразделении. Они составили делегацию и направились к нему, сказав: этот мальчишка, Хардаял Сингх, которому вы отдали командование третьей ротой, мы знаем его отца, его сестры замужем за нашими братьями, его дом стоит рядом с нашими. Как вы можете рассчитывать, что мы будем обращаться с этим мальчишкой как с офицером? С какой стати, он ведь даже не может переварить ту еду, которой питаются офицеры. Он тайно прокрадывается в нашу столовую, чтобы поесть чапати.
Подполковника Бакленда обеспокоили эти жалобы, подобное дрянное отношение не могло не встревожить. Насколько же эти люди не доверяют сами себе, если испытывают такое отвращение при мысли, что должны доверять человеку, единственной виной которого является то, что он один из них?
Подполковник Бакленд устроил сержантам выволочку:
- Вы живете в прошлом. Пришло время, когда вам пора научиться слушать приказы от индийцев. Этот человек - сын вашего бывшего соратника, вы и правда хотите публично его опозорить?
Несмотря на выговор, сержанты стояли на своем. В конце концов, уступить пришлось подполковнику. Между солдатами и английскими офицерами всегда существовал негласный договор: по определенным вопросам нужно учитывать желания солдат. Подполковнику не осталось другого выбора, кроме как послать за Харди, чтобы сказать ему, что его назначение пока невозможно. Это оказалось самой трудной частью дела. Как объяснить эти обвинения Харди? Как военный может защититься от обвинения в том, что тайно ест чапати? Как быть с его самоуважением?
Подполковник Бакленд вел себя как можно тактичнее, и после беседы Харди не выказывал никаких видимых признаков разочарования. Лишь его ближайшие друзья знали, как глубоко он ранен, как сложно ему было смотреть в лицо этим сержантам на следующий день. И, конечно, армия была маленькой и сплоченной группой, сплетни расходились быстро, и время от времени даже друзья могли брякнуть что-то лишнее, как и произошло в тот вечер.
***
- Так значит, вам всем предстоит с этим столкнуться? - спросил Арджуна Дину. - Солдаты с трудом будут воспринимать вас как офицеров?
- И да, и нет, - отозвался Арджун. - Мы постоянно ощущаем, что они нас оценивают более придирчиво, чем британцев, особенно меня, я думаю, раз уж я единственный бенгалец. Но мы также чувствуем, что они идентифицируют себя с нами, одни воодушевляют нас, а другие ждут нашего провала. Когда я смотрю на них, то могу сказать, что они ставят себя на мое место, пересекая мысленный барьер, который раньше был для них таким огромным. В то мгновение, когда они представляют себя перешагнувшими эту черту, что-то меняется. Всё становится уже не таким, как прежде.
- Ты о чем?
- Не уверен, что могу объяснить, Дину. Расскажу тебе одну историю. Однажды нашу столовую посетил старый английский полковник. Он не переставая рассказывал о старых добрых временах. После ужина я услышал, как он разговаривает с Баки, нашим командиром. Он сопел и пыхтел, попивая свой виски. Он считал, что эта новая мода делать офицерами индийцев разрушит армию, все друг с другом перегрызутся, армия распадется. Баки - самый справедливый и порядочный в мире человек, и он не собирался мириться с подобным. Он стойко нас защищал и заявил, что его индийские офицеры прекрасно справляются со своей работой и всё такое прочее. Но знаешь, всё дело в том, что в душе я понимал, что Баки ошибается, а старикан прав.
- Почему?
- Всё просто. В каждой организации есть собственная логика, а британская индийская армия всегда существовала благодаря пониманию, что существует разделительный барьер между индийцами и британцами. Это была честная система: они держались порознь, и обе стороны явно ощущали, что это для их же блага. Это непросто, знаешь ли, заставить солдат сражаться. Британцы нашли способ это сделать, и это сработало. Но теперь, когда мы сидим за офицерским столом, я не знаю, будет ли это работать и дальше.
- Почему бы нет?
Арджун встал и плеснул себе еще бренди.
- Потому что старикан был прав, когда сказал, что мы перегрызем друг другу глотки.
- Кто "мы"?
- Индийцы и британцы.
- Правда? Но почему? За что?
- Главным образом из-за всякой ерунды. В столовой, к примеру, если британец включит радио на программу на английском языке, можешь быть уверен, что через несколько минут индиец настроит его на песни из индийского кино. А потом кто-нибудь переключит обратно, и так без конца, пока уже только надеешься, чтобы его окончательно выключили.
- Похоже на... потасовку на школьном дворе.
- Да. Но думаю, за этим стоит нечто важное.
- Что?
- Понимаешь, все мы делаем одно дело, едим одну и ту же пищу и так далее. Но парнишкам, которые прошли обучение в Англии, платят гораздо больше, чем нам. Я лично не особо возражаю, но парнишек вроде Харди очень волнуют такие вещи. Для них это не просто работа, как для меня. Понимаешь, они действительно верят в то, чем занимаются, верят, что британцы борются за свободу и равенство. Большинство из нас, когда слышат подобные громкие слова, принимают их с оглядкой. А они нет. Они чудовищно серьезны насчет всего этого, вот почему им так сложно приходится, когда они обнаруживают, что то равенство, о котором им твердили - лишь подвешенная перед мордой морковка, болтается перед носом, чтобы заставить их идти вперед, но всегда вне пределов досягаемости.
- Почему они не жалуются?
- Иногда жалуются. Но обычно не о чем особо жаловаться. Возьми дело с назначением Харди. Кого тут винить? Харди? Солдат? Уж конечно не сержантов. Но так всегда и выходит. Когда кто-нибудь из нас получает повышение или назначение, всегда возникает завеса правил, которая делает всё каким-то туманным. На поверхности кажется, что армией управляет свод правил и процедур, вроде бы всё четко и ясно. Но на самом деле под этим прячутся грязные тени, которые никогда толком не различишь: предрассудки, недоверие, подозрительность.
Арджун проглотил бренди и сделал паузу, чтобы налить следующую порцию.
- Я расскажу тебе кое-что, что случилось со мной в академии. Однажды мы с друзьями направились в город - Харди, я и еще несколько офицеров. Начался дождь, и мы зашли в магазин. Владелец предложил взаймы зонтики. Не раздумывая, я сказал: "Да, спасибо за помощь". Остальные взглянули на меня, словно я сошел с ума. "О чем ты только думаешь? - набросился на меня Харди. - Тебя не должны видеть с зонтиком". Я был озадачен и спросил: "Почему же? Почему меня не должны видеть с зонтиком?". Харди ответил так: "Ты когда-нибудь видел индийского солдата с зонтиком?" Я подумал и понял, что нет. "Нет", - ответил я.
"Знаешь, почему?"
"Нет".
"Потому что в прошлом на Востоке зонтики были признаком верховной власти. Британцы не хотят, чтобы сипаи слишком много о себе воображали. Вот почему в гарнизоне ты никогда не увидишь зонтиков".
Я был потрясен. Неужели это правда? Я был уверен, что никаких правил на этот счет не существует. Можешь представить правило, которое гласит: "Индийцы не должны хранить в казармах зонтиков"? Такое и вообразить невозможно. Но в то же время, в части действительно не увидишь никого с зонтиками. Однажды я спросил адъютанта, капитана Пирсона: "Сэр, почему мы никогда не пользуемся зонтиками, даже во время дождя?" Капитан Пирсон был крепким и коренастым человеком с бычьей шеей. Он посмотрел на меня как на червяка. Ничто не заткнуло бы мне рот быстрее, чем его ответ. "Мы не пользуемся зонтиками, лейтенант, потому что мы не женщины".
Арджун засмеялся.
- И теперь, - сказал он, - я готов сделать что угодно, лишь бы меня не увидели с зонтиком, пусть я лучше вымокну под дождем.
Глава двадцать четвертая
В тот год казалось, что муссоны разразились над Ланкасукой задолго до того, как в небе появились первые облака. Свадьба Манджу состоялась в конце июня, как раз до прихода дождей. Дни стояли жаркие, и в парке перед домом уровень воды в озере упал до такой степени, что лодки больше не могли вытащить на берег. В это время года вращение земли, казалось, замедлилось в предвкушении потопа.
Но в Ланкасуке свадьба сотворила нечто похожее на странную климатическую аномалию, словно весь двор залила вода, а обитателей дома несло вниз по бурному течению, через огромные волны из совершенно разных предметов: людей, подарков, суеты, смеха, еды. На заднем дворе весь день напролет горели костры для готовки, а под крышей яркого шатра, возведенного для свадьбы, казалось, постоянно собирался хотя бы десяток человек, чтобы перекусить.
Дни проходили в бурных пирах и церемониях, торжественные семейные собрания для пака-декхи неумолимо приводили к перемазанному в желтой куркуме гае-холуду [40]. Медленно, как поднимающаяся вода муссонов заливает расчерченные участки рисовых полей, поступь свадьбы упорно сметала все перемычки, разделяющие жизни обитателей дома. Политические коллеги Умы пачкали свои белые сари в попытках помочь, как и многие одетые в хаки члены партии Конгресса; друзья Арджуна по Форту-Уильяму присылали на помощь отряды поваров, разносчиков, официантов и даже, по случаю, целые военные оркестры с накрученными на музыкантов медными инструментами и капельмейстерами в мундирах, в дом толпой влилась большая часть учеников колледжа Манджу, как и красочная толпа приятелей Нила по киностудии в Толигандже - режиссеры, актеры, студенты, певцы, даже две кошмарные женщины из гримерки, которые одевали Манджу в день судьбоносного прослушивания.
Долли тоже приложила руку к созданию этой суеты. За те годы, что она навещала Уму в Калькутте, она наладила тесные связи с бирманскими храмами города. Они были хоть и небольшими, но не без роскоши. Туда заходили многие бирманские знаменитости, включая известного активиста, монаха У Визара. Благодаря связям Долли, свадьбу Манджу собиралась посетить значительная часть бирманского сообщества города - студенты, монахи, адвокаты и даже несколько неповоротливых сержантов калькуттской полиции (многие из них имели англо-бирманское происхождение).
Несмотря на совершенную разнородность этих групп, недопонимания между ними случались редко. Но в конце концов оказалось совершенно невозможным приглушить те могущественные потоки, которые будоражили весь мир. Однажды прибыл друг Умы, известный член партии "Национальный Конгресс", одетый в подражание Джавахарлалу Неру в пилотку и длинный черный шервани, с розой в качестве бутоньерки. Элегантный политик оказался рядом с другом Арджуна, одетым в мундир Четырнадцатого панджабского полка лейтенантом.
- И каково это, - повернулся к нему политик с ухмылкой, - быть индийцем и носить эту форму?
- Знаете, сэр, - огрызнулся друг Арджуна с аналогичной ухмылкой, - этот мундир довольно теплый, но полагаю, то же самое можно сказать и о вашем?
В другой раз Арджун оказался лицом к лицу со странной разрозненной толпой буддистских монахов, бирманских студентов-активистов и членов партии Конгресса. Партийцы помнили стычки с индийскими солдатами и полицией. Они начали бранить Арджуна за службу в оккупационной армии.
Арджун вспомнил, что это свадьба его сестры, и смог усмирить свой гнев.
- Мы не оккупировали страну, - сказал Арджун со всей возможной беззаботностью, - Мы здесь, чтобы вас защищать.
- От кого вы нас защищаете? От самих себя? От других индийцев? Это от ваших хозяев нужно защитить страну.
- Послушайте, - ответил Арджун, - этой моя работа, и я пытаюсь выполнять ее как можно лучше.
Один из бирманских студентов посмотрел на него с мрачной улыбкой.
- Знаете, что говорят в Бирме при виде индийских солдат? Мы говорим: вот идет армия рабов, марширует, чтобы захватить еще больше рабов для своих хозяев.
Арджуну стоило больших усилий совладать с собой и не затеять драку, он развернулся и пошел прочь. Позже он пришел с жалобами к Уме и обнаружил, что она совершенно не на его стороне.
- Они просто высказали тебе то, что думает большинство людей в нашей стране, Арджун, - резко заявило Ума.- Если ты достаточно силен, чтобы выстоять перед вражескими пулями, то должен быть и достаточно сильным, чтобы их выслушать.
***
Во время пребывания в Ланкасуке Кишана Сингха разместили в маленькой комнатке на задах дома. В другое время это помещение обычно использовалось в качестве кладовки, где хранилась провизия. Вдоль стен возвышались большие каменные полки, заставленные соленьями, по углам лежали груды поспевающих манго и гуав, с потолочных балок, вне досягаемости муравьев и кошек, на веревках свисали глиняные кувшины с маслом и жиром.
Однажды днем Белу послали в кладовку за маслом. Деревянная дверь слегка деформировалась и не закрывалась плотно. Заглянув в щель, Бела увидела внутри лежащего на циновке Кишана Сингха. На время сиесты он переоделся в лонджи, а мундир висел на крючке. На июньской жаре он потел, и снял всё, кроме тонкой армейской майки.
По мерным движениям его ребер Бела решила, что он спит. Она проскользнула в комнату и на цыпочках обошла циновку. Встав на колени, она развязывала веревки у кувшина с маслом, когда Кишан Сингх внезапно проснулся.
Он вскочил на ноги и натянул форменный китель, покраснев от смущения.
- Мама послала меня за этим, - быстро произнесла Бела, показывая на глиняный кувшин.
Надев китель, он сел на циновку, скрестив ноги, и улыбнулся. Бела робко улыбнулась в ответ. Она не чувствовала ни малейшего желания уйти, она еще с ним не разговаривала и вдруг сообразила, что о многом хочет его спросить.
Первый вопрос касался того, что больше всего занимало ее мысли.
- Кишан Сингх, ты женат?
- Да, - серьезно ответил он. - И у меня есть сын, ему всего годик.
- А сколько тебе было лет, когда ты женился?
- Это было четыре года назад. Значит, мне было шестнадцать.
- А твоя жена, какая она?
- Она из соседней деревни.
- А где твоя деревня?
- На севере, далеко отсюда. Около Курукшетры, где произошла великая битва из "Махабхараты". Вот почему из мужчин нашего округа выходят хорошие солдаты, так люди говорят.
- И ты всегда хотел стать солдатом?
- Нет, - засмеялся он. - Вовсе нет, но у меня не было выбора.
Мужчины его семьи всегда жили за счет воинской службы, объяснил он. Его отец, дед, дяди, все служили в Джатах один-один. Дед погиб при Пашендейле во время Великой войны [41]. За день до смерти он продиктовал письмо семье, с указаниями насчет урожая и что посеять, когда его уберут. На следующий день он вылез из окопа, чтобы спасти раненого офицера, английского капитана, чьим денщиком он служил пять лет и которого почитал превыше всех людей. За это его посмертно наградили индийской медалью за выдающиеся заслуги, семья хранила ее в своей хавели, стеклянной шкатулке.
- И по сей день семья офицера присылает нам деньги, не потому что мы просим, и не из милости, а от любви к моему деду и в честь того, что он сделал для их сына.
Бела внимала его словам, впитывая каждое движение мускулов на его лице.
- Продолжай.
Его отец тоже служил в армии. Его ранило в Малайе во время восстания. Нож пронзил его бок и проткнул толстую кишку. Военные доктора сделали всё, что могли, но рана оставила хронические, чудовищные боли в желудке. Он поехал за границу, посещал экспертов по аюрведе и другим медицинским практикам, расходы вынудили продать долю в семейном земельном наделе. Он не желал такой судьбы для Кишана Сингха, хотел, чтобы сын отправился в колледж и понял кое-что в жизни, сам он объездил весь мир - Малайю, Бирму, Китай, Восточную Африку, но так ничего и не понял.
Кишан Сингх тоже хотел поступить в колледж, но когда ему исполнилось четырнадцать, умер отец. После этого вопрос с образованием был закрыт, семья нуждалась в деньгах. Родственники побудили его обратиться в местную рекрутинговую контору, сказали, что ему повезло родиться в касте, которую допускают служить в английской армии саркаров.
- Ты поэтому вступил в армию?
- Да, - кивнул он.
- А женщины твоей деревни, - спросила Бела, - какие они?
- Не похожи на тебя.
Ее это задело.
- Почему? Что ты имеешь в виду?
- Они некоторым образом тоже солдаты. С самого детства они начинают понимать, что означает рано овдоветь, как воспитывать детей без отца, как проводить жизнь с покалеченными и изуродованными мужьями.
И только тогда Бела услышала выкрикивающий ее имя голос матери и выбежала из комнаты.
***
На время свадьбы Раджкумар с семьей остановились в отеле "Великий Восток" (в свете прошлой враждебности для Раджумара было немыслимо жить у Умы, как обычно поступала Долли). Однако все согласились, что Нил и Манджу проведут первую брачную ночь, последнюю ночь в Калькутте, в Ланкасуке, на этаже Умы.
Когда пришел тот самый день, Долли с Умой сами подготовили спальню для новобрачных. Рано утром они сходили на цветочный рынок в Калигате и вернулись с десятками заполненных корзин. Все утро они украшали постель цветочными гирляндами, сотнями цветов. За этой работой они вспоминали собственные свадьбы, как они отличались от этой. Днем к ним присоединилась Вторая принцесса, специально приехавшая из Калимпонга. Круг замкнулся.
Стояла жара, и они быстро взмокли.
- С меня довольно, - сказала Долли. - У меня на свадьбе всё было проще.
- Помнишь миссис Камбатту с камерой?
Они сели на пол, вспоминая и смеясь.
По мере того, как разгорался день, произошла еще сотня мелких неприятностей. Главным образом они касались всякой всячины, которую кто-то забыл купить: еще одна дхоти для священника, пучок свежей священной травы дурва, сари для забытой тети - мелкие, но существенные детали. Ближе к вечеру Арджуну велели по-быстрому отправиться за покупками на семейном Джоветте. Дину, Ума и Бела поехали с ним, вооружившись списком покупок.
Арджун вывел Джоветт во двор, и остальные тоже сели.
- Куда именно мы едем? - спросила Ума.
- На рынок в Калигате, - ответил Арджун.
- Что ж, тогда тебе придется поторопиться, - заявила Ума.
- Почему?
- Сегодня будет демонстрация, нам могут перекрыть дорогу.
- Демонстрация? - удивился Арджун. - Что еще за демонстрация в такое-то время?
Ума рассердилась.
- Ты когда-нибудь читаешь газеты, Арджун? Это антивоенный марш. Мы в партии Конгресса считаем, что в случае очередной войны Британия не может рассчитывать на нашу поддержку, если не гарантирует Индии независимость.
- А, понимаю, - пожал плечами Арджун. - Что ж, тогда мы в безопасности, пройдет много времени, пока всё это закончится.
Дину рассмеялся.
До рынка они добрались всего за пятнадцать минут и через полчаса закончили с покупками. Уже на обратном пути они свернули на широкую улицу и увидели, как издалека приближается первая колонна демонстрантов.
- Не о чем волноваться - спокойно заявил Арджун. - Они далеко впереди, нам не помешают.
Но пока он говорил, мотор Джоветта начал чихать, и внезапно машина остановилась.
- Сделай что-нибудь, Арджун, - рявкнула Ума. - Мы не можем здесь стоять.
- Свечи зажигания, - задумчиво пробормотал Арджун. - Так я и знал, что нужно было утром их почистить.
- Ты можешь это починить?
- Это займет несколько минут.
- Несколько минут! - воскликнула Ума. - Они они будут уже вокруг нас. Арджун, как ты такое допустил?
- Так бывает.
Дину и Арджун обошли машину спереди и открыли капот. Джоветт долгое время простоял во дворе, и двигатель сильно нагрелся. К тому времени, как свечу починили, демонстрация сомкнулась вокруг них. Люди обтекали их со всех сторон, некоторые выходили из рядов, чтобы поглазеть на застрявшую машину и двоих мужчин у открытого капота. Арджун и Дину сели обратно в машину, им ничего не оставалось делать, как просто сидеть и ждать, пока мимо пройдут последние демонстранты.
Один из митингующих бросил через окно буклет. Арджун подобрал ее и просмотрел первую страницу. Там были цитаты из Махатмы Ганди, в одной из которых говорилось: "Почему Индия во имя свободы должна защищать эту сатанинскую империю, которая сама является величайшей угрозой свободе?".
К этому времени Арджун уже чрезвычайно рассердился и издал злобное шипение.
- Идиоты, - сказал он. - Я бы забил эту бумагу им в глотки. Могли бы найти и более полезные занятия, чем шляться по такой жаре.
- Следи за языком, Арджун, - оборвала его Ума с заднего сиденья. - Надеюсь, ты в курсе, что я тоже должна была участвовать в этом марше. Не думаю, что стоит называть их идиотами. К тому же, что ты вообще об этом знаешь?
- Ну ладно... - Арджун уже приготовился позабыть об этом, но тут неожиданно в его защиту выступил Дину.
- Думаю, Арджун прав, - сказал он. - Эти люди - идиоты.
- Что? О чем ты говоришь, Дину? - поразилась Ума.
- Я говорю о фашизме, - ответил Дину, - и о том, что сейчас самое важное - бороться с ним. Потому что если и правда начнется война, то она не будет похожа ни на какие другие... Гитлер и Муссолини - самые большие тираны в человеческой истории... Гротескные монстры... Если им удастся навязать миру свою волю, мы все обречены. Посмотрите, во что они верят, вся их идеология основана на превосходстве одних рас над другими... Взгляните на то, что они делают с евреями... Если им дать волю, они уничтожат рабочее движение во всем мире. Их правление будет самым жестоким и деспотичным, за гранью вашего воображения, одни расы наверху, а другие внизу... И ни на секунду не воображайте, что Индии или Бирме будет лучше в случае поражения Британии... Германия планирует просто занять место империи и править за нее. И задумайтесь над тем, что произойдет в Азии... Японцы уже стремятся стать империей, как нацисты и фашисты... В прошлом году они убили в Нанкине сотни тысяч невинных людей... Когда я в последний раз говорил с Саей Джоном, он рассказывал, что многие родственники его жены были убиты... Их поставили к стенке и расстреляли. Мужчин, женщин, детей... Думаете, что если японская армия войдет в Индию, она не сделает и здесь того же самого? Если так, то вы ошибаетесь... Сделает... Они самые худшие империалисты и расисты. Если они преуспеют, то это будет самая страшная катастрофа в человеческой истории.
Ума ответила спокойным тоном.
- Дину, ты ни секунду не должен думать, что я или кто-либо в партии Конгресса, хоть на йоту симпатизирует нацистам или фашистам. Вовсе нет, они именно такие, как ты говоришь, гротескные монстры. Как много раз повторял Махатма Ганди, они представляют полную противоположность тому, за что выступаем мы. Но насколько я понимаю, мы находимся между двух зол. Для нас вопрос заключается в том, с какой стати вставать на сторону одного из них? Ты говоришь, что нацизм будет править с помощью насилия и покорения других народов, что он сделает расизм политикой и пойдет на немыслимые зверства. И всё это правда, не спорю. Но подумай о том зле, которое ты перечислил: расизм, управление с помощью агрессии и покорения народов. Разве империя не виновна во всём этом? Сколько миллионов человек исчезло, пока империя завоевывала мир, захватывала целые континенты? Не думаю, что они вообще ведут подсчет. Что еще хуже, империя становится примером успеха нации, моделью для всех остальных, к которой нужно стремиться. Подумай о бельгийцах, захвативших Конго, они убили там десять или одиннадцать миллионов человек. Ведь они хотели лишь создать собственную версию Британской империи. Разве не этого жаждут сегодня Япония и Германия - построить собственную империю?
Бела перегнулась через сиденье, пытаясь вмешаться.
- Мы должны возвращаться, - запричитала она. - Нельзя просто сидеть здесь и спорить. Сегодня свадьба Манджу.
Последние демонстранты прошли мимо. Арджун завел машину и развернулся. Они поспешили в сторону Ланкасуки.
Но для Дину спор не закончился. Он развернулся на сиденье.
- Тетя Ума, - заявил он, - вы всегда говорите о зле империи и о том, что британцы сделали с Индией... Но подумайте о тех чудовищных вещах, которые здесь происходили до их появления. Посмотрите, как даже сегодня обращаются с женщинами, посмотрите на кастовую систему, на неприкасаемых, сожжение вдов... весь этот ужас.
- Я первая признаю ужасы нашего общества, - резко отозвалась Ума, - я ведь женщина, и уверяю тебя, что гораздо больше тебя это ощущаю. Махатма Ганди всегда говорил, что нашу борьбу за независимость нельзя отделить от борьбы за реформы. Но к этому я должна добавить, что не стоит обманываться идеей, будто империализм инициирует реформы. Колониалисты хотят, чтобы мы в это верили, но это можно легко опровергнуть. Действительно, Индию раздирает то зло, которое ты перечислил - касты, плохое обращение с женщинами, неграмотность и невежество. Но возьми, например, собственную страну, Бирму. В ней не было кастовой системы. Наоборот, бирманцы были совершенно равноправны. Женщины занимали высокое положение, возможно, даже лучшее, чем на Западе. Все были грамотными. Но Бирму тоже завоевали и поработили. В некотором смысле она заплатила империи даже более высокую цену, чем мы. Совершенно неверно представлять колониалистов, как будто они сидят и раздумывают о правильном или неправильном устройстве общества, которое хотят покорить, не поэтому создаются империи.
Дину хрипло засмеялся.
- Ну вот возьмем вас, вы полны негодования по отношению к британцам, но всё же чаще всего разговариваете по-английски.
- Ты попал пальцем в небо, - огрызнулась Ума. - Многие великие еврейские писатели пишут по-немецки. Думаешь, это мешает им понять правду?
- Остановитесь! - прокричал Арджун с водительского сиденья. Он резко завернул, проехав в ворота Ланкасуки. При выходе из машины их встретило улюлюканье и трубные звуки ракушек. Они бегом взлетели по ступенькам, обнаружив Нила и Манджу вышагивающими вокруг огня с завязанными в узел дхоти и сари.
Манджу осматривала комнату из-под накинутого на голову сари в поисках Арджуна. Когда она наконец увидела, как тот входит в своей почерневшей и засаленной одежде, она дернула головой, сбросив покрывало. Все замерли, пораженные видом невесты с непокрытой головой. Именно тогда, за мгновение до того, как Манджу накинула сари обратно, Дину щелкнул фотоаппаратом. Позже все согласились, что это было лучшее свадебное фото.
***
Ночь была невыносимо жаркой. Постель Белы промокла от пота, несмотря на вращающийся над головой электрический вентилятор. Она не могла заснуть, вдыхая цветочные ароматы - пьянящие запахи последних и самых жарких ночей перед дождями. Она думала о Манджу с Нилом в украшенной цветами спальне внизу. Удивительно, как жара усиливала запах цветов.
В горле у нее пересохло, как в пустыне. Он выбралась из постели и вышла в коридор. Дом был погружен в темноту и впервые за многие недели совершенно пуст. Тишина казалась почти неестественной, особенно после суматохи последних нескольких дней. Она на цыпочках прошла по коридору на веранду с задней стороны дома. Стояла полная луна, отбрасывая свет на пол, который блестел, как серебристая фольга. Бела посмотрела на дверь комнаты, где спал Кишан Сингх. Она, как обычно, была слегка приотворена. Бела раздумывала, стоит ли ее закрыть. Она пересекла веранду, подошла к двери и заглянула внутрь. Бела увидела Кишана Сингха, лежащего на циновке в завязанной между ног лонджи. Порыв ветра приоткрыл дверь еще больше. Внутри казалось прохладнее. Она проскользнула в комнату и села в углу, положив подбородок на колени.
Вдруг он зашевелился и сел.
- Кто здесь?
- Это я, Бела.
- Бела?
Она различила в его голосе беспокойство и поняла, что оно больше относится к Арджуну, чем к ней, он боялся того, что может случиться, если ее здесь обнаружат, сестру офицера, девочку, которой только что исполнилось пятнадцать, и незамужнюю. Она не хотела, чтобы Кишан боялся, передвинулась по полу и дотронулась до его руки.
- Всё в порядке, Кишан Сингх.
- А что если...?
- Все спят.
- Но всё-таки...
Бела видела, что он по-прежнему боится, вытянула ноги и легла рядом.
- Расскажи мне, Кишан Сингх, когда ты женился, какой была твоя первая брачная ночь с женой?
Он тихо засмеялся.
- Странной, - ответил он. - Я знал, что друзья и родственники стоят у двери, подслушивают и смеются.
- А твоя жена? Она боялась?
- Да, но я тоже боялся, кое в чем даже больше нее. Потом, когда мы разговаривали об этом с другими, то узнали, что так всегда и бывает...
Он мог бы заняться с ней любовью, и Бела ему бы позволила, но поняла, что он не станет, не из-за страха, а из врожденной порядочности, и была рада, потому что это значило, что находиться здесь вполне безопасно. Она радовалась уже тому, что лежала рядом, а он осознавал, что она поблизости.
- А когда родился твой сын, - спросила Бела, - ты был там?
- Нет, жена жила в деревне, а я на базе.
- А когда услышал новости?
- Я купил в лавке конфет, пошел к твоему брату и сказал: "Сахиб, вот кой-какие сладости". Он посмотрел на меня и спросил: "А что такое?" И я сказал: "Сахиб, у меня родился сын".
Разговаривая с Кишаном Сингхом, Бела пыталась представить Арджуна в форме, но образ никак не складывался.
- Мой брат, какой он? В смысле, как военный?
- Он хороший офицер. Все солдаты его любят.
- Он с вами строг?
- Иногда. Из всех индийцев нашего батальона он больше всего похож на англичанина. Мы зовем его Ангрез [42].
Она засмеялась.
- Нужно ему сказать.
Внезапно он прижал ладонь к ее рту.
- Тсс.
Послышался звук чьих-то шагов по лестнице. Он встревоженно сел.
- Сегодня они улетают в Рангун, - сказал Кишан Сингх. - Все встанут рано. Тебе нужно уходить.
- Еще немножко, - взмолилась она. - Еще ведь ночь.
- Нет.
Он поставил Белу на ноги и подвел к двери. Когда она уже собиралась выскользнуть, он ее остановил.
- Погоди.
Взяв Белу рукой за подбородок, Кишан Сингх ее поцеловал, очень быстро, но настоящим поцелуем.
***
Когда Нил ее разбудил, Манджу не могла поверить, что уже пора.
- Еще немножко, - протянула она. - Всего несколько минут.
Он прижался подбородком к ее лицу, пощекотав бородой.
- Манджу, самолет вылетает в четыре утра. У нас нет времени.
В самый разгар суматохи с отъездом было еще темно. Связку с ключами сначала нашли, а потом опять потеряли, на чемоданы сели и стянули их ремнями, двери и окна закрыли, проверили, а потом снова закрыли. Подали последние чашки чая, а затем, пока все соседи еще крепок спали, багаж погрузили в машину. Родня стояла во дворе и махала: Ума, Бела, Арджун и их родители. Кишан Сингх смотрел сверху. Манджу слегка всплакнула, но для долгих прощаний не осталось времени. Нил поторопил ее сесть в машину и закрыл дверь.
- Мы вернемся в следующем году...
В такую рань дороги еще оставались пустыми, и понадобилось всего полчаса, чтобы добраться до воздушной базы Уиллингтон на берегу реки Хугли. Через несколько минут прибыли Долли, Раджкумар и Дину. Ровно в четыре утра их провели к пристани, где ожидал гладкий серый катер. Его двигатель с гулом завелся, и они помчались вверх по реке, палуба приподнялась под лихим углом. Было совсем темно, и Манджу могла рассмотреть лишь грязные круги на воде, освещенные мощными фарами катера.
Гул катера стал тише, превратившись в легкое завывание. Нос опять опустился в воду, а фары осветили лежащую впереди реку. Внезапно из воды показались два гигантских белых поплавка, и свет поднялся выше, вырвав из темноты самолет, который должен был доставить их до Рангуна. Это был громадный летающий корабль весом в восемнадцать с половиной тонн. На хвосте самолета красовался логотип, а название было написано крупными буквами на носу: "Центавр".
- Это гидросамолет Мартин С-130, - прошептал Нил на ухо Манджу. - Такие летают через Тихий океан в компании "Пан Американ".
- Как самолет Хамфри Бограта в "Китайском клипере"?
- Да, - засмеялся он. - И такой же был в "Полете в Рио", помнишь, с Фредом Астером и Джинджер Роджерс?
Лишь шагнув через дверь, Манджу смогла оценить действительный размер самолета. Внутренне пространство было огромным, как палуба корабля, с глубокими мягкими сиденьями и сверкающими латунными лампами. Манджу прижалась носом к окну и увидела, как начинают вращаться винты. На взбаламученной коричневой воде внизу появились хлопья белой пены, а потом дрожащий фюзеляж двинулся вперед, и поднятая его носом волна хлынула на невидимый берег, сбивая в островки водные гиацинты, плывущие вниз по течению. От поплавков самолета донесся булькающий звук, когда тот, борясь с сопротивлением воды, набирал скорость. Внезапно "Центавр" дернулся вперед, словно выпрыгнул из воды с порывом ветра. Манджу увидела, как отдаляются покрытые рябью воды Хугли, пока самолет медленно поднимался над крутыми берегами реки. Вскоре городские огни исчезли, и внизу осталась лишь темнота, теперь они летели над мангровыми болотами Сундарбана, направляясь к Бенгальскому заливу.
Немного погодя стюард устроил Манджу и Нилу экскурсию по самолету. Они прошли прямо к капитанскому мостику, где перед одинаковыми приборными панелями сидели бок о бок капитан с первым помощником. Первый помощник объяснил, что рейс Калькутта-Рангун - это лишь один участок из двухнедельного полета длиной одиннадцать тысяч миль, который "Центавр" совершает из Саутгемптона до Сиднея и обратно.
За кабиной пилотов находилась главная палуба. Там была зона стюардов, комната для курения и прогулочная палуба, где не было сидений, чтобы пассажиры могли размять ноги во время полета. Вся конструкция была такой продуманной, у Манджу просто перехватило дыхание при виде оригинального устройства кухни и буфетной. В зоне не больше кладовки каким-то образом нашлось место для всех принадлежностей первоклассного ресторана - посуды, скатертей, столовых приборов и даже свежих цветов.
Поскольку приближался рассвет, стюард посоветовал Манджу и Нилу пойти на прогулочную палубу и посмотреть на зарю. Они шагнули в арочный проем как раз вовремя, чтобы увидеть, как простирающаяся над Сундарбаном тьма уступает место металлическому отблеску Бенгальского залива. Вдалеке горизонт засеребрился, а потом замерцал полупрозрачным зеленым цветом, который накрыли полосы малинового и желтого.
Пока Дину пытался сфотографировать рассвет, Манджу и Нил пересекли проход, чтобы взглянуть в другом направлении. Манджу вскрикнула: вид на западе был ошеломляющий. На горизонте сгустилась тьма, огромная туча размером с гору, словно через моря сюда магическим образом перенеслись Гималаи. Тучи были такими густыми, что их нижний край, казалось, почти касается волн, а вершины вздымаются гораздо выше самолета, огромный Эверест облаков, достигающий сотен футов.
- Муссоны, - изумленно произнес Нил. - Мы летим прямо в надвигающийся дождь.
- Это опасно? - спросила Манджу.
- В любом другом самолете - возможно, - уверенно заявил Нил. - Но только не в этом.
Они вернулись обратно на свои места, и вскоре по окнам захлестали струи дождя, с такой силой, что Манджу пришлось отпрянуть. Но жестокая непогода почти не возымела эффекта на самолет - спидометр в кабине показывал, что "Центавр" летит на постоянной скорости в двести миль в час. Однако чуть позже капитан объявил, что "Центавр" сменит высоту, чтобы миновать грозу. Он спустится с теперешней высоты в три тысячи футов до нескольких сотен футов над уровнем моря.
Манджу задремала и резко проснулась только когда по самолету пробежала волна возбуждения. С правого борта виднелась земля, обрамленный пляжами остров как с картинки. Огромные волны распадались на песке на полосы белой пены. В центре острова стояла полосатая черно-белая башня.
- Дамы и господа, - объявил капитан, - вот маяк Устричного рифа. Вскоре вы увидите берега Бирмы. Наблюдайте за Араканским побережьем.
И вот он появился, почти на расстоянии вытянутой руки, плотный свалявшийся ковер мангровых зарослей, пронизанный тонкими трещинками серебристых ручьев. Пока Манджу смотрела в окно, Нил шептал ей на ухо историю о том, как его бабушка, мать Раджкумара, умерла где-то там, внизу, на сампане, стоящем на якоре в одной из этих заросших бухточек.
Город Акьяб, столица Аракана, был их первой остановкой.
- Вот здесь родился отец, - гордо произнес Нил.
Самолет садился на своей естественной взлетной полосе, в море, на приличном расстоянии от города. Из всего города они разглядели лишь часовую башню где-то вдалеке, пока "Центавр" снижался. После быстрой дозаправки самолет снова поднялся в воздух. Дождь прекратился, и в ясном свете дня стали видны прибрежные воды, обрамленные многими милями рифов и плавучими зарослями водорослей, все эти грязные пятна на сверкающем море можно было ясно разглядеть с высоты. Теперь Рангун находился на востоке, и "Центавр" вскоре повернул вглубь материка, пролетая над полосой необитаемой местности. Подошел стюард и протянул пухлые меню в кожаной обложке.
В конце завтрака Манджу начала рассматривать квадратные рисовые поля. Некоторые уже покрылись зеленью, а другие находились еще в процессе, с рядами движущихся по грязи работников, втыкающих ростки. Крестьяне выпрямились, когда над ними пролетал самолет, задрали головы и замахали большими коническими шляпами.
Манджу заметила извивающуюся по местности серебристую реку.
- Это Иравади? - спросила она Нила.
- Нет, - ответил он. - Это река Рангун, Иравади не протекает по городу.
Потом блеск солнечных лучей привлек ее взгляд к огромную сооружению вдали - золотой горе, сужающейся в золотой шпиль.
- Что это?
- Пагода Шведагон, - прошептал ей на ухо Нил. - Мы дома.
Манджу взглянула на часы и увидела, что полет длился ровно пять с половиной часов. Казалось невероятным, что с их первой брачной ночи, с того мгновения, как Нил закрыл дверь наполненной цветами спальни, прошло меньше одного дня. Манджу вспомнила, как она была напугана, и ей захотелось рассмеяться. Только теперь, кружа над городом, который станет ее домом, она поняла, насколько же влюблена. Он был ее настоящим, ее будущим, самой сутью ее жизни. Без него время и существование не имели смысла.
- Да, - сказала она. - Я дома.
Часть пятая
Морнингсайд
Глава двадцать пятая
Манджу с Нилом были женаты меньше трех месяцев, когда британский премьер-министр Невилл Чемберлен объявил Германии войну от имени Британии и ее империи. С началом войны в Рангуне подготовились к авианалетам. Город разделили на несколько секторов и в каждом сформировали комитет по противовоздушной обороне. Офицеров-медиков обучили лечению пострадавших от газовой атаки, наблюдателям ПВО показали, как опознать зажигательную бомбу, собрали пожарные команды и основали центры первой помощи. Уровень воды в Рангуне был слишком высок, чтобы устроить под зданиями убежища, но в стратегических местах по всему городу выкопали убежища-окопы. Время от времени устраивали затемнение, поезда входили и выходили из Рангуна с темными окнами, наблюдатели ПВО и охрана общественного порядка оставались на посту всю ночь.
Учения прошли вполне удовлетворительно, горожане добродушно следовали инструкциям, беспорядки возникали редко. Но сложно было отрицать тот факт, что затемнение в Рангуне стало скорее представлением, чем тренировкой, публика, похоже, проходила через это, не убежденная ни в серьезности войны, ни в возможном риске для жизни.
Конечно, в Бирме, как и в Индии, общественное мнение глубоко разделилось: в обеих странах многие значимые персоны выражали поддержку колониальному правительству. Но многие также слышали голоса, горько проклинающие Британию за то, что она объявила от их имени войну, не дав по этому случаю гарантий независимости. Настроение среди бирманских студентов-активистов выразил девиз, придуманный харизматичным молодым лидером Аун Саном: трудности колониализма - это возможности для свободы, сказал он. Однажды Аун Сан исчез, и пошли слухи, что он находится на пути в Китай, чтобы найти там поддержку коммунистов. Позже стало известно, что вместо этого он отправился в Японию.
Но эти тревоги были довольно далеки от повседневной жизни на улицах города, где люди, похоже, в основном рассматривали учения по противовоздушной обороне как некоторого рода массовое развлечение. Весельчаки жизнерадостно гуляли по темным окрестностям, молодежь флиртовала в парках, вдали от чьих-либо глаз, посетители кинотеатров собирались, чтобы посмотреть "Ниночку" Эрнста Любича в "Метро", в "Эксельсиоре" долго шел фильм "Когда наступит завтра", а Айрин Данн [43] боготворили, как одного из городских идолов.
Дину и его друг Тиха Со находились среди тех немногих, кто всецело посвятил себя ПВО. К тому времени и Дину, и Тиха Со были глубоко вовлечены в политику студенческого союза. Они состояли в крайне левом крыле и занимались изданием антифашистского журнала, считая участие в гражданской обороне естественным продолжением политической работы.
Дину еще жил в Кемендине, занимая пару комнат на верхнем этаже. Но дома он не упоминал о работе наблюдателем ПВО, частично потому, что знал: Нил скажет, что он напрасно теряет время и должен заняться работой, а частично потому, что из опыта мог заключить, что отец всегда в штыки встречает его мнение. Вот почему он так удивился, когда на встрече наблюдателей ПВО столкнулся лицом к лицу ни с кем иным, как с отцом.
- Ты?
- Ты!
Сложно было судить, кто удивился больше.
После этой встречи впервые в жизни между Раджкумаром и Дину возникли непрочные узы. Начало войны привело их мысли хоть и разными путями, но к единому мнению: Раджкумар был убежден, что без Британской империи экономика Бирмы рухнет. Дину поддерживал военные усилия альянса по другой причине: из-за левацких убеждений, из-за поддержки движений сопротивления в Китае и Испании, из-за восхищения Чарли Чаплиным и Робертом Капой [44]. В противоположность отцу, он не был сторонником колониализма, его антипатию к британскому правлению превосходила только ненависть к европейскому фашизму и японскому милитаризму.
Какими бы ни были причины, настало мгновение, когда отец и сын объединились, беспрецедентная ситуация на памяти окружающих. Впервые в жизни они работали вместе, посещая встречи, обсуждая вопросы необходимости импорта противогазов и разрабатывая военные плакаты. Этот опыт был так нов, что оба молча его лелеяли, не разговаривая об этом ни дома, ни где-либо еще.
Однажды ночью затемнение сопровождалось грозой. Несмотря на дождь Раджкумар настоял на том, чтобы пойти вместе со своей группой наблюдателей. Домой он вернулся промокшим до нитки. На следующее утро он проснулся, дрожа. Пришел доктор и поставил диагноз: воспаление легких. Раджкумара отвезли в больницу на машине скорой помощи.
В первые несколько дней Раджкумар почти не приходил в сознание, не узнавал Долли, Дину или Нила. Доктора сочли его состояние достаточно серьезным, чтобы запретить все посещения. Несколько дней он лежал почти в коме.
Потом температура начала медленно спадать.
В минуты просветления Раджкумар оценивал обстановку. Вышло так, что по случайности он попал в знакомое место, больничную палату, которую занимали Дину и Долли двадцать четыре года назад. Оглядевшись вокруг постели, Раджкумар узнал вид из окна: Шведагон точь-в-точь в той рамке, как он запомнил. Бело-голубые занавески слегка полиняли, но по-прежнему были чистейшими и накрахмаленными, плиточные полы как всегда сияли чистотой, а темная, тяжелая мебель была легко узнаваемой, с написанными белой краской по полированному дереву инвентарными номерами.
Когда, наконец, он достаточно поправился для того, чтобы сесть, Раджкумар заметил в палате два дополнения: кондиционер, а возле кровати - радио, семиламповый "Пайяр" с ручкой настройки, металлическим корпусом и хромированной отделкой. Кондиционер был Раджкумару ни к чему, а радио его заинтриговало. Он покрутил переключатель и наткнулся на сингапурскую станцию: голос диктора перечислял последние военные действия, описывая эвакуацию британских войск из Дюнкерка.
После чего Раджкумар большую часть времени слушал радио. Каждую ночь медсестра его выключала вместе со светом, Раджкумар дожидался, пока не стихнут ее шаги, и снова его включал. Он лежал на боку и крутил круглую ручку, перепрыгивая от станции к станции. Двадцать четыре года назад, в то время, когда в этой палате находилась Долли, Европа содрогалась от другой войны. Долли тоже бодрствовала в этом помещении, прислушиваясь к ночным звукам. Но те шепоты, которые слышала она, шли из больницы, а теперь палата наполнилась голосами со всего мира - Лондона, Дели, Чунцина, Токио, Москвы и Сиднея. Голоса говорили так быстро и с таким напором, что Раджкумар начал ощущать, что перестает понимать поток событий, что он стал одним из тех, кто как лунатики бредут к катастрофе, перестав осознавать важность того, что творится вокруг.
Впервые за много лет он позволил себе задуматься над тем, как ведет дела. День за днем, месяц за месяцем он пытался сам принимать все решения, просматривать все счета, посещать все объекты, все лесопилки, склады и торговые точки. Он руководил компанией, как закусочной на базаре, и в процессе перестал видеть более широкий контекст.
Нил давно стремился к большей роли в управлении предприятием, Раджкумар ответил на это тем, что попытался его отстранить. Он выдал ему денег и велел вложить их в кино, словно подкупая ребенка пакетом конфет. Уловка сработала, но только потому, что Нил слишком им восхищался, чтобы бросить вызов его авторитету. Теперь бизнес приходил в упадок - факт, которому он отказался смотреть в глаза. Раджкумар не обращал внимания на намеки бухгалтеров и менеджеров, кричал на них, когда они пытались его предупредить. А суровая правда заключалась в том, что ему некого было винить, кроме самого себя: он просто потерял понимание того, что делает и почему.
Пока он лежал, слушая потрескивающие в радиоприемнике голоса, Раджкумара словно накрыло сырым лоскутным одеялом угрызений совести. Доктора объявили, что он находится на пути к полному выздоровлению, но семья не видела никаких признаков улучшения ни в поведении, ни во внешности. Теперь ему было за шестьдесят, но выглядел он намного старше: брови поседели и стали кустистыми, а щеки обвисли многочисленными складками. Казалось, он едва осознавал присутствие других людей, которые заходили его навестить, часто они пытались с ним заговорить, но Раджкумар обрывал разговор, включая радио.
Однажды Долли выдернула радио из розетки и закрыла дверь.
- Раджкумар, что у тебя на уме? Скажи мне.
Поначалу Раджкумар молчал, но она толкала его, пока он не ответил.
- Я размышлял, Долли.
- О чем? Расскажи.
- Помнишь, как вы с Дину были в этой палате?
- Да, конечно.
- В ту ночь в Хвай Зеди, когда Дину заболел, а ты сказала, что мы должны отвезти его в больницу, я думал, у тебя истерика. Я согласился только ради твоего спокойствия.
- Да, я знаю, - улыбнулась она.
- Но ты была права.
- Просто повезло, я получила предупреждение.
- Так ты и сказала. Но оглядываясь назад, я понимаю, что ты часто оказываешься права. Даже хотя живешь такой тихой жизнью, закрывшись в доме, ты, похоже, больше меня знаешь о том, что происходит в мире.
- Ты о чем?
- Я думал о том, что ты повторяешь уже много лет, Долли.
- О чем именно?
- О том, что мы должны уехать.
С долгим вздохом облегчения Долли дотронулась до его руки.
- Так ты наконец-то об этом задумался?
- Да. Но это тяжело, Долли, тяжело думать об отъезде, Бирма дала мне всё. Здесь выросли мальчики, они никогда не знали другого дома. Когда я впервые приехал в Мандалай, находа моей лодки сказал: это золотая страна, здесь никто не голодает. Для меня это оказалось правдой, и несмотря на все события последнего времени, не думаю, что я когда-нибудь смогу так же полюбить какое-либо другое место. Но если я чему и научился в жизни, Долли, так это тому, что в таких вещах нельзя быть уверенным. Мой отец был из Читтагонга, а закончил жизнь в Аракане, я оказался в Рангуне, ты приехала из Мандалая в Ратнагири, а теперь ты тоже здесь. С какой стати мы должны ожидать, что проведем здесь остаток жизни? Есть люди, которым повезло закончить жизнь там, где она началась. Но это необязательно должно случиться с нами. Наоборот, нам стоит ожидать, что настанет время, когда нам снова придется переезжать. Чем ждать, пока нас сметут отсюда события, лучше составить план и обрести контроль над собственной судьбой.
- Что ты пытаешься сказать, Раджкумар?
- Только то, что не имеет значения, считаю ли я Бирму своим домом. Имеет значение только то, что о нас думают люди. Достаточно очевидно, что людей вроде меня теперь считают врагами, причем все стороны. Такова реальность, и я должен ее признать. Моя задача теперь - найти способ обеспечить Дину и Нила.
- Разве они уже не обеспечены?
Раджкумар помедлил, прежде чем ответить.
- Долли, думаю, ты в курсе, что в последнее время дела на предприятии идут неважно. Но, вероятно, не знаешь, до какой степени.
- И насколько всё плохо?
- Плохо, Долли, - спокойно произнес он. - У меня есть долги, много долгов.
- Но, Раджкумар, если мы продадим дом, склады, нашу долю в Морнингсайде, наверняка что-то останется, чтобы мальчики могли начать новое дело?
Раджкумар закашлялся.
- Это не сработает, Долли. Дела сейчас обстоят так, что даже если мы продадим всё, этого не хватит. Что до Морнингсайда, то у Мэтью и у самого есть проблемы, ты знаешь об этом. Депрессия сильно сказалась на каучуке. мы не можем делать это с наскока, Долли, иначе точно накличем беду. Всё нужно делать очень медленно и аккуратно. Нужно время...
- Не знаю, Раджкумар, - Долли начала нервно теребить край хтамейна. - Теперь всё происходит так быстро, говорят, что война может распространиться дальше, что в нее может вступить Япония, что она может даже напасть на Бирму.
Раджкумар улыбнулся.
- Долли, это невозможно. Просто взгляни на карту. Чтобы сюда добраться, японцам придется пройти через Сингапур и Малайю. Сингапур - одно из самых укрепленных мест в мире. Там у британцев десятки тысяч солдат. Там тридцатишестидюймовые пушки по всему побережью. Не стоит бояться собственной тени, Долли, не нужно паниковать. Если мы хотим всё устроить, то давай будем реалистами, мы должны составить тщательный план.
Долли наклонилась над ним, чтобы взбить подушку на кровати.
- Так у тебя есть план?
- Пока нет, но я думаю о нем. Куда бы мы ни отправились, это потребует времени, по меньшей мере год, может, и больше. Тебе нужно приготовиться. Я хочу, чтобы мы уехали из Бирмы с достаточной суммой денег, чтобы мальчики могли устроиться где-нибудь с комфортом - в Индии или где пожелают.
- А потом?
- Мы оба будем свободны.
- Для чего?
- Что ж, ты ведь уже решила - ты хочешь жить в Сикайне.
- А как же ты?
- Возможно, я тоже вернусь назад, Долли. Иногда я раздумываю над тем, чтобы тихо поселиться в Хвай Зеди, уверен, что Дох Сай оставил для меня местечко, и это будет не так далеко от тебя.
Долли засмеялась.
- Так ты собираешься всё продать, лишить нас всех корней, только чтобы вернуться и вести тихую жизнь в Хвай Зеди?
- Когда я делаю это, то думаю не о себе, Долли, это ради мальчиков.
Раджкумар улыбнулся и уронил голову на подушку. Однажды он уже стоял на жизненном перекрестке, когда пытался раздобыть свой первый контракт с железной дорогой Чота-Нагпур. Он как следует поразмыслил и выработал план, который сработал, положив начало будущим успехам. Сейчас он тоже должен что-то придумать, план, который сработает, это будет последний жизненный вызов, последний холм, на который он поднимется. А потом он отдохнет. Нет ничего постыдного в том, чтобы состариться и мечтать об отдыхе.
***
Первые месяцы войны застали батальон Арджуна на границе с Афганистаном. Арджун находился в гарнизоне маленького аванпоста под названием Чарбаг, неподалеку от Хайберского перевала. На границе было тихо, необычно тихо, по словам офицеров, конфликт в Европе казался таким далеким. С Чарбагом управлялась одна рота, а Арджун являлся единственным офицером. Окружающий ландшафт был потрясающе красив: крутые горы цвета охры с косыми полосами ярких вкраплений. Помимо ежедневной муштры, осмотра казарм и периодических тренировочных походов особо заняться было нечем, Арджун проводил долгие часы читая, и вскоре у него закончились книги.
С регулярными двухнедельными интервалами приезжал с инспекцией командир батальона, подполковник "Баки" Бакленд. Командующий был высокого роста и выглядел как настоящий военный, с ершиком курчавых волос на затылке лысеющей головы.
- И как вы проводите время, лейтенант? - бесцеремонно спросил командующий во время одного из визитов. - Вы охотитесь? Я слышал, здесь можно неплохо развлечься.
- Вообще-то, сэр, - тихо ответил Арджун, - я читаю.
- Да? - командующий посмотрел на него с возрастающим интересом. - Не думал, что вы любите читать. Могу я спросить, что именно вы читаете?
Их вкусы оказались схожими: командующий познакомил Арджуна с Робертом Грейвсом и Уилфредом Оуэном. Арджун одолжил ему экземпляры "Войны миров" Герберта Уэллса и "Двадцать тысяч лье под водой" Жюля Верна. Этот обмен книгами стал приятной частью жизни Арджуна в Чурбаке, он с нетерпением ожидал приезда командующего. Между его визитами тянулись длинные дни без происшествий. Заняться было совершенно нечем, разве что поговорить со случайным приезжим.
Поздним летом друг Аржуна Харди остановился здесь по пути на собственный аванпост на вершине Хайберского перевала. Харди был спокойным человеком с ясным взглядом, среднего роста и комплекции. В форме или нет, он всегда одевался аккуратно, складки тюрбана лежали в точном порядке, а борода расчесана и подвязана под подбородком.
Несмотря на происхождение из семьи военных, Харди совершенно не напоминал воина-сикха или военачальника, он говорил тихо и двигался медленно, с присущим ему сонливым выражением лица. Он обладал хорошим музыкальным слухом и обычно первым в столовой разучивал последние песни из индийского кино. Он имел привычку, которая некоторых раздражала, а некоторым нравилась, вполголоса мурлыкать эти мелодии во время занятий. Иногда эта причуда заводила его друзей несколько дальше обычных "забав", но они знали, что есть определенные границы, которые нельзя переходить в насмешках: хотя Харди обычно трудно было оскорбить, в гневе он становился непреклонным и долго помнил обиды.
Харди только что вернулся из увольнительной, которую провел в своей деревне. В первый вечер в Чарбаге он пересказал Арджуну некоторые странные слухи, которые оттуда привез. Большая часть его соседей имела родственников в армии, и некоторые рассказывали о волнениях, говорили, что войска отказываются подчиняться приказам о переводе за границу. В Бомбее подразделение сикхов, кавалерийский эскадрон, поднял мятеж. Они сложили оружие и отказались садиться на борт корабля, который должен был отвезти их в Северную Африку. Двоих расстреляли, еще десяток отправили в тюрьмы на Андаманские острова. Некоторые из этих людей были из деревни Харди, он не сомневался в правдивости этих историй.
Арджун поразился, услышав новости.
- Ты должен рассказать Баки. Он должен знать.
- Он наверняка уже знает, - ответил Харди. - И если ничего нам не сказал, то значит, на то есть причина.
Они с тревогой переглянулись и сменили тему, ни один не стал рассказывать эту историю никому другому.
Несколько месяцев спустя Джаты один-один перевели обратно на базу батальона в Сахаранпуре, неподалеку от Дели. Когда их посвятили в дальнейшие планы, ритм жизни резко переменился. Теперь армия стремительно расширялась: к полкам присоединялись новые батальоны, в штаб-квартиру требовался опытный персонал. Как и другие батальоны полка, Джаты один-один лишились нескольких офицеров и сержантов. Внезапно у них возникли трудности в заполнении образовавшихся вакансии. Из учебного центра батальона прислали новые роты, и новых офицеров поставили не место выбывших. Новые офицеры состояли, главным образом, из живущих в Индии британцев, бывших штатских, набранных Чрезвычайным комитетом, раньше они были плантаторами, бизнесменами и инженерами. Они не обладали опытом службы в индийской армии и не были знакомы с ее замысловатыми традициями и процедурами.
Арджуна и Харди уже повысили из младших лейтенантов до лейтенантов, теперь они входили в число немногих оставшихся в подразделении офицеров регулярной армии. Подполковник Бакленд всё больше и больше полагался на них в ежедневном управлении батальоном.
Сначала он переложил на них задачу по формированию нового взвода управления. Потом, быстрее, чем кто-либо ожидал, батальон получил автотранспорт согласно штатному расписанию. Прибыли тридцать шесть полуторатонных грузовиков вместе с еще дюжиной меньшего размера. Оказалось, что в батальоне полно погонщиков мулов, но не хватает водителей. Арджуна отозвали из взвода управления и назначили офицером, ответственным за транспорт. Ему выпала задача обучать новых водителей, как водить тяжелые грузовики по узким переулкам и базарам Сахаранпура.
Пока батальон привыкал к новому транспорту, из Дели прислали новое вооружение: трехдюймовые мортиры, пулеметы и ручные пулеметы Виккерс-Бертье. Потом появились три бронетранспортера Брена, шесть средних пулеметов и пять противотанковых ружей Боя, по одному на каждую роту. Харди руководил тренировками солдат с новыми видами оружия.
Как только Арджун и Харди благополучно устроились на новых должностях, командующий снова всё перевернул вверх тормашками. Он убрал Арджуна и Харди с должностей и поставил их на подготовку мобилизационной схемы подразделения.
К этому времени основная часть коллег Арджуна и Харди по военной академии уже отправилась за границу. Некоторые служили в Северной Африке, некоторые в Эритрее (где один заслужил крест королевы Виктории), некоторые - на Востоке: в Малайе, Гонконге и Сингапуре. Арджун и Харди решили, что они тоже вскоре поедут за границу, чтобы присоединиться к другим подразделениям индийской армии. Когда командующий попросил их выработать мобилизационный план, они сочли это знаком, что отъезд неизбежен. Но прошел еще месяц, и ничего не изменилось, а потом еще один. В новогоднюю ночь они устроили блеклое празднование 1941 года. Несмотря на запрет разговаривать в столовой о делах, беседа снова и снова возвращалась к вопросу о том, куда их пошлют, на восток или на запад, в Северную Африку или в Малайю.
Мнения разделились поровну.
***
Раджкумар вышел из больницы, получив строгие указания оставаться в постели по меньшей мере месяц. Вернувшись домой, он настоял на переезде в комнату на верхнем этаже. Туда принесли кровать и разместили у окна. Нил принес радиоприемник, такой же "Пайяр", как и в больнице, и поставил его на тумбочке у кровати. Когда всё выглядело так, как хотел Раджкумар, он лег, прислонившись к горе подушек, расположившись так, чтобы мог смотреть на город, в сторону Шведагона.
Со временем перед его глазами очень медленно начал вырисовываться план. Во время последней войны цены на древесину взлетели. Прибыли, которую он тогда получил, хватило на декаду вперед. Вполне естественно было предположить, что нечто подобное может произойти снова. Британцы и голландцы усиливали укрепления по всему Востоку - в Малайе, Сингапуре, Гонконге, на Яве и Суматре. Весьма вероятно им понадобятся стройматериалы. Если он сможет создать на своих складах запас древесины, то наверняка в следующем году продаст ее с хорошей прибылью. Проблемой являлись наличные: ему придется продать или заложить все активы, чтобы найти деньги, придется избавиться от складов, лесопилок, участков для вырубки, даже от дома в Кемендине. Возможно, удастся убедить Мэтью выкупить долю в Морнингсайде, так тоже можно получить немного наличных.
Чем больше он об этом размышлял, тем более убедительным ему это казалось. Конечно, риск был велик, риск всегда был, когда на кону стояло нечто важное. Но награда тоже могла получиться огромная, достаточная, чтобы погасить долги и профинансировать новые предприятия для Нила и Дину. Будут и другие преимущества, если пойти по этому пути: ко времени окончательного отъезда все активы будут проданы. После этого он спокойно сможет уехать, ничто не будет его удерживать, не о чем будет беспокоиться.
Однажды вечером, когда Долли принесла ему поесть, Раджкумар обрисовал ей план.
- Думаю, это должно сработать, Долли, - заключил он. - Думаю, это наша лучшая возможность.
У Долли было много возражений.
- Как всё это устроить, Раджкумар? В таком состоянии здоровья ты не сможешь за всем поспевать, ездить в Малайю и всё такое.
- Об этом я тоже подумал, - ответил он. - Нил и Дину будут ездить за меня. Я объясню им, что делать. Один сможет поехать вглубь страны, другой займется продажей нашей части Морнингсайда.
Долли покачала головой.
- Дину не согласится. Он никогда не хотел иметь ничего общего с твоим бизнесом, ты это знаешь.
- У него нет выбора, Долли. Если бы я сегодня умер, ему бы пришлось выплачивать мои долги, хочет он того или нет. Я прошу лишь несколько месяцев его времени. После этого он будет свободен заниматься тем, что ему интересно.
Долли замолчала, и Раджкумар потянулся к ее руке.
- Скажи что-нибудь, Долли, скажи, что ты об этом думаешь.
- Раджкумар, - тихо произнесла Долли, - этот твой план, ты знаешь, как называют подобные вещи?
- Как?
- Это называется припрятывать товары и спекулировать на войне.
Раджкумар бросил на нее сердитый взгляд.
- Это касается товаров первой необходимости, Долли. А я не этим занимаюсь. В моем плане нет ничего противозаконного.
- Я говорю не о законе...
- Долли, больше ничего сделать нельзя, - тон Раджкумара стал нетерпеливым. - Нам придется использовать эту возможность, разве ты не видишь?
Долли поднялась на ноги.
- Разве мое мнение и правда что-то значит, Раджкумар? Если это твое решение, значит, так ты и поступишь. Неважно, что думаю я.
Ночью, когда весь дом спал, в холле внизу зазвонил телефон. Долли выскочила из постели и побежала туда, чтобы поднять трубку до того, как проснется Раджкумар. Она услышала треск на линии и голос оператора, сообщающего о международном вызове. На мгновение аппарат затих, а потом она услышала голос Элисон, очень слабый, словно она кричала в заполненной людьми комнате.
- Элисон? - она услышала звук, похожий на рыдания и повысила голос. - Элисон, это ты?
- Да.
- Элисон, всё в порядке?
- Нет... у меня плохие новости.
- Саяджи?
- Нет, - она снова всхлипнула. - Родители.
- Элисон. Мне так жаль. Что случилось?
- Они уехали в отпуск. На машине. На нагорье Кэмерон. Машина упала с дамбы...
- Элисон, Элисон... - Долли не могла придумать, что еще сказать. - Элисон, я бы приехала, если бы смогла, но Раджкумар болен. Я не могу его покинуть. Но я кого-нибудь пришлю - одного из мальчиков, возможно, Дину. Это может занять несколько недель, но он приедет. Обещаю...
На линии стало тихо.
Глава двадцать шестая
В двадцать третий день рождения Арджуна они с Харди позаимствовали джип и поехали на выходные в Дели. Бродя по аркадам площади Конно, они наткнулись на знакомого по имени Кумар, обходительного человека и известного любителя развлечений, с которым ранее учились в академии.
Кумар служил в Четырнадцатом панджабском полку, его батальон сейчас располагался в Сингапуре. Он приехал в Индию лишь на короткое время, для учебы на курсах сигнальщиков. Кумар выглядел рассеянным и обеспокоенным, что очень отличалось от его обычного приподнятого настроения. Они отправились обедать, и Кумар рассказал об очень странном происшествии, которое стало причиной большого беспокойства в штабе.
В Сингапурском лагере Тьерсал-парк индийский солдат неожиданно застрелил офицера, а потом покончил с собой. В результате расследования выяснилось, что это было не просто убийство и самоубийство: в батальоне зрело недовольство. Некоторые офицеры батальона говорили, что индийцы должны отказаться от участия в этой войне, что это спор между великими нациями, которые считают, что разделяют единую судьбу - порабощать народы: Англии, Франции, Германии. В штабе обеспокоились: более половины солдат в Малайе были индийцами, и было очевидно, что колонию нельзя будет защищать, если волнения распространятся. Несмотря на подстрекательный характер слухов, высшее командование решило действовать благоразумно и взвешенно. Они лишь наложили дисциплинарные взыскания и послали одного из младших офицеров батальона обратно в Индию.
Так вышло, что получивший взыскание офицер оказался мусульманином. Когда новости о его наказании достигли батальона, рота солдат-мусульман сложила оружие в знак солидарности. На следующий день многие из солдат-индусов этого батальона тоже сложили оружие.
С этого времени происшествие стало принимать серьезный оборот. Многие поколения британская индийская армия действовала по принципу аккуратного баланса между войсками. Каждый батальон состоял из рот, набранных из разных каст и религий - индусов, мусульман, сикхов, джатов и браминов. Каждая рота питалась за своим столом, строго в соответствии с кулинарными правилами той группы, из которой происходили рекруты. Для большей безопасности дивизии пехоты формировали таким образом, чтобы индийские войска всегда уравновешивались некоторым количеством австралийских и британских подразделений.
То, что подразделения индуистов и мусульман могли действовать сообща в поддержку индийского офицера, стало для высшего командования шоком. Никому не нужно было напоминать, что такого не случалось со времен большого мятежа 1857 года. На этот раз полумеры были отвергнуты. Чтобы окружить мятежных индийцев, послали взвод британских солдат из полка Аргайл и Сазерленд.
До сих пор Кумар не назвал им ни названия батальона, о котором шла речь, ни имени наказанного офицера. Когда он наконец это произнес, стало очевидным, что Кумар, как хороший рассказчик, приберегал самую соль напоследок. Оказалось, что тот батальон - братское Джатам один-один подразделение, состоящее в Хайдерабадском пехотном полку. Отправленного домой офицера все они хорошо знали по академии.
Кумар завершил рассказ бесцеремонным замечанием:
- Поездка за границу нарушает спокойствие солдат, - сказал он, пожимая плечами. - Да офицеров. Сами увидите.
- Может, с нами такого не случится, - с надежной протянул Харди. - Нет уверенности в том, что нас пошлют за границу. Здесь тоже нужны войска, в конечном счете...
Арджун быстро это оспорил:
- И как это скажется на нас? На нас с тобой? Мы отсидимся в тылу, и карьера будет погублена на корню. Думаю, я бы предпочел испытать счастье за границей.
Они уходили молча, не зная, как быть с этим разговором. В истории Кумара было что-то, не поддающееся пониманию. Оба знали наказанного офицера, спокойного человека из семьи среднего класса. Работа была ему нужна, как никому другому. Что заставило его так поступить? Это было сложно понять.
А если рассказ правдив, а они были в этом уверены, инцидент имел и другие последствия. например, это значило, что солдаты теперь скорее последуют приказам своих индийских офицеров, чем высшего командования. Но это тревожило их не меньше, чем само высшее командование, потому что если солдаты теряют веру в командные структуры, то в конце концов сочтут и индийских офицеров ненужными. Они могли надеяться предотвратить подобное лишь совместно со своими британскими коллегами. Что случится, если и правда возникнет раскол? Как отреагируют солдаты? Сложно было предсказать.
Обеспокоенный этими мыслями, Арджун ощутил странное оживление: весьма необычно принять на себя ответственность в таких вопросах в двадцать три года.
В тот вечер они переоделись в курты и чуридары [45] и отправились в танцевальный клуб рядом с воротами Ахмери. Танцовщице было за сорок, ее лицо было выбелено, а брови выщипаны в тонкую проволочку. На первый взгляд она выглядела бесчувственной и непривлекательной, но когда начала танцевать, окаменевшее выражение лица испарилось, ее тело стало гибким и податливым, а в ногах появилась удивительная легкость. Когда ритм барабана стал быстрее, она начала вращаться, делая один оборот с каждым ударом. Ее полупрозрачная ангакха длиной по колено закручивалась вокруг тела плотной спиралью. Ее груди высвечивались словно ореолом через тонкую белую ткань. У Арджуна пересохло во рту. Когда барабан достиг кульминации, указательный палец танцовщицы застыл на лбу Арджуна. Она поманила его, приглашая за собой.
Арджун изумленно повернулся к Харди, а его друг улыбнулся и подтолкнул локтем.
- Давай, парнишка, это же твой день рождения, так ведь? Иди.
Арджун последовал за танцовщицей по узкой лестнице. Ее комната оказалась маленькой и с низким потолком. Она медленно его раздела, захватывая завязки хлопкового чуридара ногтями. Когда Арджун потянулся к ней, она со смехом оттолкнула его руку.
- Подожди.
Она заставила его лечь на кровать и с полной пригоршней масла стала массировать ему спину, пальцы прошлись по каждому позвонку, имитируя ритм ног танцовщицы. Когда она, наконец, легла рядом, то еще была полностью одета. Арджун дотронулся до ее груди, и она опять оттолкнула руку.
- Нет, не так.
Она распустила свои завязки и показала, как обращаться со своим телом, с улыбкой наблюдая, когда он на нее лег. Когда всё закончилось, она быстро выскользнула, словно ничего и не случилось, даже все застежки, казалось, немедленно оказались на своих местах.
Она приложила палец к подбородку Арджуна и запрокинула его голову, наморщив губы, словно смотрела на прекрасное дитя.
- Так молод, - сказала она. - Совсем мальчишка.
- Мне двадцать три, - гордо заявил он.
Она засмеялась.
- Выглядишь на шестнадцать.
***
Когда Элисон обрушила новость о смерти родителей на Саю Джона, его реакция состояла лишь из слабой улыбки. Затем последовала вереница вопросов, почти игривых, словно обсуждаемая ситуация была в лучшем случае отдаленной вероятностью, воображаемой гипотезой, которую Элисон предложила в качестве объяснения долгого отсутствия своих родителей за обеденным столом.
Элисон так боялась того, как эти новости могут повлиять на деда, что ей стоило больших усилий собраться, нанести макияж на бледное лицо и стянуть платком непричесанные волосы. Она попыталась приготовить себя к любому исходу. Но детскую улыбку деда она вынести не могла, вскочила на ноги и выбежала из комнаты.
Саю Джону было под девяносто. Его привычный режим с зарядкой по утрам сослужил хорошую службу, здоровье было неплохим. Он стал глуховат, и хотя никогда не мог похвастаться хорошим зрением, он по-прежнему всё видел, когда ходил по дому и по участку. До несчастного случая преклонный возраст время от времени проявлялся в проблема с памятью. Он часто забывал то, что ему говорили несколько минут назад, но был способен вспомнить в самых мельчайших деталях события, случившиеся сорок или пятьдесят лет назад.
Несчастный случай значительно усилил эту тенденцию. Элисон заметила, что новости о смерти ее родителей отложились в голове деда, хоть он и притворялся, что нет. Но его реакция была похожа на реакцию ребенка на неприятный шум: он, образно говоря, заткнул уши, чтобы отгородиться от всего, что не желал знать. С каждым новым днем он разговаривал всё меньше и меньше. Он спускался вниз, чтобы поесть вместе с Элисон, но сидел за столом в полном молчании. Те же предложения, с которыми он обращался к Элисон, неизменно начинались с замечаний вроде: "Когда вернется Мэтью..." или "Надо не забыть сказать Эльзе...".
Поначалу Элисон отвечала на эти ремарки с нескрываемой яростью, хлопая руками по полированному столу и несколько раз повторяя: "Мэтью не вернется...". В то время ей казалось, что нет ничего важнее, чем заставить деда признать случившееся. Тем самым, как ей казалось, она если не уменьшит собственное горе, то хоть разделит эту ношу. Но в ответ на ее вспышки он улыбался и в конце концов продолжал с того слова, на котором она его прервала: "...и когда они вернутся...".
Такой пресный отклик на огромную потерю казался неприличным, даже непристойным, профанацией родительских обязанностей. Но Элисон видела, что ее настойчивость и стук по столу не играют никакой роли, что она никак его не задевала, не могла проделать брешь в защитном одеяле провалов в памяти, которое он на себя натянул. Она заставила себя совладать с гневом, но это привело лишь к осознанию еще одной потери - деда.
Эдисон со своим баба, как она всегда его называла, всегда были очень близки. Теперь ей словно пришлось признать, что он больше не присутствует в ее жизни в виде разумного существа, что то уютное чувство товарищества, которое они разделяли, закончилось навсегда, что дед, который всегда был неизменным источником поддержки, теперь, в час самой большой нужды, решил стать ношей. Из всех возможных предательств это было самым ужасным, именно в ту минуту, когда она осталась одна, дед превратился в ребенка. Такого она никогда не представляла.
Эти недели стали бы непереносимыми, если бы не одно случайное обстоятельство. Несколько лет назад по какой-то прихоти Сая Джон усыновил ребенка одной из работниц плантации, "того мальчишку, который вечно шляется вокруг дома" - Илонго. Мальчик продолжал жить с матерью, но Сая Джон платил за его обучение в школе в ближайшем городе, Сангеи-Паттани. Позже он послал его в техникум в Пенанге, и Илонго стал электриком.
Илонго исполнилось двадцать, он превратился в темнокожего молодого человека с кудрявыми волосами, медлительного, с тихим голосом, но очень высокого и статного. Закончив курсы электриков, Илонго вернулся в окрестности Морнингсайда, его мать теперь жила в маленьком домике под жестяной крышей на краю плантации.
Вскоре после несчастного случая Илонго стал часто приходить в Морнингсайд-хаус, повидаться с Саей Джоном. Постепенно и без неуместной и навязчивой показной озабоченности он взял на себя многие ежедневные дела по уходу за стариком. Илонго был скромным человеком, на которого всегда можно было положиться, и Элисон вскоре обнаружила, что нуждается в его помощи и в управлении плантацией. Илонго вырос в Морнингсайде и знал в поместье каждого рабочего. В свою очереди, они признавали его власть, как никого другого на плантации. Здесь он вырос, но также и переступил за границы имения, выучился говорить по-малайски и по-английски, получил образование. Ему не было нужды повышать голос или угрожать, чтобы завоевать уважение, рабочие доверяли Илонго, как своему.
Сая Джон тоже находил утешение в его компании. Каждую субботу Илонго брал на плантации грузовик и отвозил старика в церковь Христа в Сангеи-Паттани. По дороге они останавливались под тенистыми аркадами магазинчиков с черепичными крышами, которые обрамляли главную улицу города. Сая Джон заходил в маленький ресторан и спрашивал владельца, Ах Фатта, крупного мужчину с яркими золотыми коронками на передних зубах. У Ах Фатта имелись кой-какие связи в политических кругах южного Китая, а Сая Джон стал щедрым жертвователем со времен японского вторжения в Маньчжурию. Каждую неделю он передавал Ах Фатту определенную сумму в конверте, чтобы отправить в Китай.
В те дни, когда Илонго находился в Морнингсайд-хаусе, именно он отвечал на телефонные звонки. Однажды он примчался за Элисон на велосипеде, из дома в контору имения.
- Был звонок...
- Кто звонил?
- Мистер Дину Раха.
- Что? - Элисон сидела за столом и подняла на него глаза, нахмурившись. - Дину? Ты уверен?
- Да. Он звонил из Пенанга. Только что прибыл из Рангуна. Он приезжает в Сангеи-Паттани на поезде.
- Да? - Элисон вспомнила о письмах, которые написала ей Долли в течении нескольких недель после смерти родителей: она припомнила упоминание о визите, но в письме не говорилось, будет ли это Нил или Дину.
- Ты уверен, что это Дину? - снова спросила она Илонго.
Она посмотрела на часы.
- Возможно, я поеду на станцию, чтобы его встретить.
- Он сказал, что в этом нет нужды, он возьмет такси.
- Да? Ну ладно. Посмотрю. Еще есть время.
Илонго ушел, и Элисон снова села в кресло, повернувшись лицом к окну, выходящему на плантацию, в сторону далекой синевы Андаманского моря. Прошло уже так много времени с тех пор, как она принимала гостей. Сразу же после смерти родителей дом наполнился людьми. Из Пенанга, Малакки и Сингапура приехали друзья и родственники, пришла куча телеграмм. Тимми прибыл из Нью-Йорка, прилетев через Тихий океан на "Китайском клипере" компании "Пан Ам".
В накатившем на нее замешательстве Элисон молилась, чтобы Морнингсайд всегда был наполнен людьми, она не могла вообразить, что в всех этих комнатах и коридорах, на этой лестнице, где каждый стык между досками напоминал о матери, она останется одна. Но прошла пара недель, и дом опустел так же внезапно, как и наполнился.
Тимми вернулся в Нью-Йорк. Теперь у него был собственный бизнес, и он не мог долго отсутствовать. При отъезде он передал Морнингсайд в ее руки, чтобы она могла продать его или управлять по своему усмотрению. Со временем ее чувство одиночества превратилось в понимание, что нельзя смотреть в прошлое, чтобы заполнить бреши в настоящем, нельзя надеяться, что сохранившимися следами от жизни родителей она отгородит себя от болезненной изоляции в Морнингсайде - сокрушительной монотонности, одиночества, происходящего от того, что ее всегда окружали одни и те же лица, те же упорядоченные ряды деревьев, те же неизбежные облака, висящие над той же горой.
А теперь Дину находился на пути в Морнингсайд, странный старина Дину, такой медлительный и серьезный, такой неуклюжий и неуверенный в себе. Элисон поглядела на часы, а потом в окно. Вдалеке она заметила, как прокладывает себе путь по равнинам поезд. Она потянулась к сумочке и нашла ключи от Дайтоны. Так приятно выбраться отсюда, хоть на пару часов.
Глава двадцать седьмая
Так поздно Дину приехал в Морнингсайд из-за войны. Угроза появления в Бенгальском заливе подводных лодок вынудила пароходные компании прекратить публиковать расписание. Теперь об отплытии парохода объявляли всего за несколько часов. Это означало, что приходилось нести постоянную вахту у офиса компании. Дину мог считать себя счастливчиком, что вообще добыл место, так что он и не подумал о том, чтобы заранее дать телеграмму.
Станция в Сангеи-Паттани была похожа на хорошенькую игрушку: единственная длинная платформа в тени низкого навеса с красной черепицей. Дину заметил Элисон, когда поезд подходил к станции: она стояла в тени навеса, в темных очках и длинном черном платье. Она выглядела похудевшей и сникшей, как фитиль, горящий в пламени горя.
От ее вида Дину на мгновение охватила паника. Его пугали любые эмоции, по больше всего горе. Несколько минут после того, как поезд въехал на станцию, он буквально был не способен подняться с места. Это длилось до тех пор, пока станционный смотритель не взмахнул зеленым флагом, после чего Дину устремился к двери.
Выйдя из поезда, Дину попытался вспомнить выражающие соболезнования фразы, которые репетировал, готовясь к этому мгновению. Но теперь, когда по платформе приближалась Элисон, соболезнования показались непростительной грубостью. Не будет ли любезнее вести себя так, будто ничего не случилось?
- Тебе не обязательно было приезжать, - угрюмо сказал он, опустив глаза. - Я бы нашел такси.
- Я рада, что приехала, - ответила она. - Приятно вырваться из Морнингсайда.
- Но всё же...
Закинув на плечо кожаные футляры с фотоаппаратурой, он протянул чемодан носильщику.
Элисон улыбнулась.
- Твоему отцу лучше?
- Да, - натянуто объявил Дину. - Он поправился... А Манджу и Нил ждут ребенка.
- Хорошие новости, - она кивнула ему и улыбнулась.
Они вышли со станции на площадь, которую затеняло огромное дерево, похожее на купол. Дину остановился и поднял глаза. С покрытых мхом ветвей свисали красочные наряды из лиан и цветов.
- Это ведь падук? - спросил Дину.
- Мы называем эти деревья ангсана, - ответила Элисон. - Это дерево посадил отец в тот год, когда я родилась, - она помедлила. - Я хочу сказать, в тот год, когда мы родились.
- Ах да... конечно... мы же родились в один год, - задумчиво улыбнулся Дину, удивленный как тем, что она об этом помнила, так и тем, что решила об этом упомянуть.
Дайтона была припаркована неподалеку и стояла с открытым верхом. Элисон скользнула на водительское сиденье, а Дину проследил, как загрузили его багаж. Они выехали со станции мимо главного базара с длинными аркадами покрытых черепицей магазинов. В городских предместьях они миновали огороженное колючей проволокой поле. В центре поля стояли несколько ровных рядов хижин с крышами из рифленого железа.
- Что это? - спросил Дину. - Я ничего подобного не помню.
- Наша новая военная база, - объяснила Элисон. - Теперь в Сангеи-Паттани находится большая армия, из-за войны. Тут есть взлетная полоса под охраной индийских солдат.
Дорога пошла вверх, и впереди показался силуэт Гунунг Джераи, чью вершину как обычно заслоняла дымка из облаков. Дину откинулся на сиденье, представляя гору в рамке видоискателя. Голос Элисон застал его врасплох.
- Знаешь, что самое сложное?
- Нет... Что?
- Всё потеряло форму.
- Ты о чем?
- О том, что ты не замечаешь, пока не потерял - о форме предметов и как окружающие тебя люди создают эти формы. Я не говорю о чем-то большом, просто о мелочах. Что ты делаешь, когда встаешь утром - сотни мыслей, которые бегут в голове, пока чистишь зубы. "Нужно рассказать маме о новой клумбе" - всё такое. За последние несколько лет я приняла на себя многое из того, чем обычно занимались в Морнингсайде мама и папа. А потом я вдруг вспоминаю - нет, мне не нужно этого делать, в этом нет смысла. И каким-то странным образом в такие мгновения начинаешь ощущать не то чтобы печаль, но своего рода разочарование. И это тоже ужасно, говорить себе: и это всё, что я могу сделать? Нет, не всё. Я должна плакать, все говорят, что плачь приносит пользу. Но мои чувства не имеют точного названия - это не вполне боль или печаль, не в то мгновение. Это словно ты со всего маху рухнул в кресло - на секунду ты не можешь вздохнуть, словно во рту кляп. Это сложно понять. Хочется, чтобы боль была простой и ясной, чтобы не нападала из засады такими окольными путями каждое утро, когда встаешь, чтобы чем-нибудь заняться - чистишь зубы, ешь завтрак...
Машина внезапно вильнула на обочину. Дину схватился за руль, чтобы ее выровнять.
- Элисон, помедленнее... осторожнее.
Она вывела машину на заросшую травой обочину и остановилась под деревом. Подняв руки, Элисон недоверчиво прикоснулась к своим щекам.
- Смотри, я плачу, - сказала она.
- Элисон, - он хотел до нее дотронуться, прикоснуться к плечу, но не в его характере были такие показные жесты. Элисон с рыданиями опустила голову на руль, и внезапно его сомнения испарились.
- Элисон, - он притянул ее голову к своему плечу и почувствовал тепло, когда слезы промочили тонкий хлопок рубашки. Дину ощущал шелк ее волос на щеке и слабый запах винограда. - Ничего, Элисон, ничего...
Собственный поступок его поразил, словно кто-то напомнил, что подобные жесты сочувствия для него несвойственны. Рука, которой он прижимал ее к плечу, стала тяжелой и одеревенела, он неуклюже пробормотал:
- Элисон... Я знаю, это тяжело...
Его прервал прокатившийся вдоль дороги грохот тяжелого грузовика. Элисон быстро отпрянула и выпрямилась. Дину повернулся в сторону грузовика. В кузове сидел взвод индийских солдат в тюрбанах и шортах цвета хаки.
Звук грузовика затих, прошло еще несколько минут. Элисон вытерла лицо и откашлялась.
- Пора домой, - сказал она, повернув ключ зажигания. - Наверное, ты устал.
***
В середине февраля наконец-то прибыли долгожданные приказы о мобилизации. Харди первым об этом узнал и побежал в комнату Арджуна.
- Приятель, ты слышал?
Только что начался вечер, и Харди не потрудился постучать. Он распахнул дверь и заглянул внутрь.
- Арджун, ты где?
Арджун находился за занавеской, в гардеробной, отделяющей спальню от гостиной. Он только что закончил смывать грязь после футбольного матча, ботинки и шорты с налипшей на них грязью валялись на полу. Это был четверг - в этот день по вечерам традиционно надевали к ужину парадные мундиры, в этот день недели в Индии получили известия о смерти королевы Виктории. Кишан Сингх работал в спальне Арджуна, раскладывая одежду для вечера - китель, брюки и кушак.
Харди быстро пересек комнату.
- Арджун? ты слышал? Мы получили приказы.
Арджун отодвинул занавеску, с полотенцем вокруг бедер.
- Ты уверен?
- Да. Слышал от адъютанта-сахиба.
Они посмотрели друг на друга, не зная, что еще добавить. Харди уселся на край кровати и начал щелкать пальцами. Арджун стал застегивать накрахмаленную рубашку, согнув колени, чтобы видеть себя в зеркале. Он бросил взгляд на Харди, который сидел за его спиной, угрюмо уставившись в пол. Пытаясь пошутить, он сказал:
- По крайней мере, узнаем, будет ли прок от этих проклятых мобилизационных планов, которые мы составляли...
Харди не ответил, и Арджун обернулся через плечо.
- Разве ты не рад, что ожидание закончено? Харди?
Харди сжимал руками колени. Внезапно он поднял глаза.
- Я всё думаю...
- О чем?
- Помнишь Четвод-Холл? В военной академии в Дехрадуне?
- Конечно.
- Там была такая надпись: "Безопасность, честь и процветание вашей страны превыше всего, во все времена. На втором месте честь, процветание и комфорт солдат под вашим командованием".
- "...А ваше собственное удобство, комфорт и безопасность всегда на последнем месте, во все времена", - Арджун со смехом закончил цитату за Харди. - Конечно, помню. Это было написано на трибуне, так что каждый входящий в Четвод-Холл видел надпись.
- Эта надпись никогда тебя не смущала?
- Нет. С какой стати?
- Ну, разве ты не задумывался - что это за страна, чья безопасность, честь и процветание стоит на первом месте? Где эта страна? Дело в том, что у нас с тобой нет своей страны, так чьи же безопасность, честь и процветание должны стоять на первом месте, во все времена? И почему мы приносим присягу не стране, а королю, клянемся защищать империю?
Арджун повернулся к нему.
- Харди, что ты пытаешься сказать?
- Только это, - ответил тот. - Приятель, если моя страна и правда на первом месте, то почему меня посылают за границу? Сейчас моей стране ничто не угрожает, а если бы угрожало, мой долг - остаться здесь и защищать ее.
- Харди, - беспечно заметил Арджун, - оставшись здесь, ты карьеру не сделаешь...
- Карьера, карьера... - Харди с отвращением цокнул языком. - Приятель, ты никогда не думаешь о чем-нибудь другом?
- Харди, - Арджун бросил на него предупреждающий взгляд, напоминая о присутствии Кишана Сингха.
Харди пожал плечами и посмотрел на часы.
- Ладно, умолкаю, - сказал он, вставая и направляясь к выходу. - Мне тоже пора переодеваться. Поговорим позже.
Харди ушел, а Кишан Сингх принес Арджуну в гардеробную брюки. Встав на колени, он протянул их, держа за пояс. Арджун осторожно просунул туда ноги, чтобы не испортить отглаженные, острые как стекло складки. Поднявшись, Кишан Сингх начал кружить вокруг Арджуна, заправляя рубашку с брюки.
Кишан Сингх прошелся рукой по ягодицам Арджуна и застыл. Тот уже собирался рявкнуть денщику, чтобы поторапливался, но сдержался. Его раздражала мысль о том, что после двух лет офицерской службы он так и не привык с легкостью воспринимать вынужденную интимность армейской жизни. Это было одной из многих черт, которыми он отличался от настоящих фаюджи, прирожденных воинов вроде Харди. Однажды он наблюдал, как Харди проходит с помощью денщика через тот же процесс одевания для приема гостей: он вообще не осознавал присутствия этого человека, совсем не так, как Арджун с Кишаном Сингхом.
Внезапно Кишан Сингх заговорил, застав Арджуна врасплох.
- Сахиб, вы знаете, куда направят батальон?
- Нет. Никто не знает. Мы не узнаем, пока не окажемся на корабле.
Кишан Сингх начал накручивать вокруг пояса Арджуна кушак.
- Сахиб, сержанты говорят, что мы поедем на восток...
- Почему?
- Сначала мы тренировались для пустыни, и все говорили, что мы поедем в Северную Африку. Но снаряжение, которое мы недавно получили, явно предназначено для дождей.
- Кто всё это тебе рассказал? - удивился Арджун.
- Все, сахиб. Даже в деревнях знают. Мать с женой приезжали меня навестить на прошлой неделе. До них дошли слухи, что мы вот-вот уедем.
- Что они сказали?
- Мать спросила: "Кишан Сингх, когда ты вернешься?"
- И что ты ответил?
Теперь Кишан Сингх стоял перед Арджуном на коленях, проверяя застежку и разглаживая брюки, прищипывая складки, чтобы их восстановить. Арджун видел лишь его макушку и короткие завитки волос.
Вдруг Кишан Сингх поднял голову и посмотрел на него.
- Сахиб, я сказал ей, что вы позаботитесь о том, чтобы я вернулся.
Пораженный Арджун почувствовал, как кровь прилила к лицу. Было что-то необъяснимо трогательное в чистом простодушии этого выражения доверия. Он не мог подобрать нужные слова.
Однажды во время разговора в Чарбаге подполковник Бакленд сказал, что наградой за службу в Индии для англичан поколения его отца являлись узы с солдатами. Эти отношения, по его словам, полностью отличались от тех, что были в регулярной британской армии, взаимная преданность индийских солдат и английских офицеров когда-то была столь мощной и необъяснимой, что ее можно было понять, только назвав любовью.
Арджун вспомнил, как странно звучали те слова из молчаливых уст командующего, и как его подмывало над ними посмеяться. Казалось, что в этих историях солдаты фигурировали только в виде абстракции - безликие и навеки застрявшие в детстве, со скверным характером, непредсказуемые, фантастически храбрые, отчаянно преданные, склонные к избытку эмоций. Но он знал, что это правда, хотя даже у него случались мгновения, когда казалось, что эта безликая толпа солдат с помощью заклинаний превратилась в единственного реального солдата - Кишана Сингха, что возникшие между ними узы действительна были чем-то вроде любви. Невозможно было понять, насколько это дело рук Кишана Сингха, а насколько - результат вынужденной близости, или это было вообще чем-то иным, потому что Кишан Сингх вырос над собой - над деревней, страной, историей, став зеркалом, в котором Арджун видел собственное отражение?
На одно призрачное мгновение Арджун увидел себя на месте Кишана Сингха: денщиком, стоящим на коленях перед одетым в парадный мундир офицером, полирующим его ботинки, надевающим на него брюки и заправляющим в них рубашку, проверяющим застежки, выглядывающим из-за раздвинутых ног с просьбой о защите. Он растянул губы в усмешке.
Глава двадцать восьмая
На следующее утро после приезда Дину взял взаймы велосипед и отправился на Гунунг Джераи, посмотреть на развалины чанди. Элисон дала ему карту, по которой он выбирал путь. Тропа от Морнингсайд-хауса в основном шла вверх, и ему несколько раз пришлось слезать с велосипеда, ведя его за собой по скользким склонам. Пару раз он завернул не в том направлении, но случайно обнаружил дорогу к тому самому месту, где в прошлый раз Элисон припарковала машину. Внизу бежал ручей, а вокруг всё было в точности таким, как он помнил: неглубокий брод, окаймленный плоскими камнями. Чуть дальше вниз по склону ручей расширялся, превращаясь в заводь, обрамленную массивными валунами. На противоположной стороне ручья в джунгли вела узкая тропа.
К этому времени он натер правую ногу, она болела. Дину повесил кофры с камерой на ветку и вошел в заводь. На берегу стоял валун такой формы, что мог послужить прекрасным сиденьем. Дину скинул обувь, закатал брюки до колен и погрузил ноги в прохладную бегущую воду.
Он колебался, стоит ли ехать в Малайю, но теперь, находясь здесь, был рад оказаться вдали от Рангуна, оставить позади царившую в Кемендине обстановку напряженности и постоянных тревог о бизнесе. Отдалиться от политической борьбы, которая, похоже, поглотила всех его друзей, тоже казалось облегчением. Он знал, отец хотел, чтобы Элисон продала Морнингсайд - она не смогла бы справиться с ним в одиночку, сказал он, плантация начнет терять деньги. Но насколько он мог судить, Морнингсайд управлялся неплохо, и Элисон, похоже, держала всё под контролем. Он не видел, чтобы она нуждалась в его советах, но всё равно был рад здесь находиться. Это давало ему возможность поразмышлять о собственных проблемах: в Рангуне он вечно был слишком занят - политикой, журналом. Ему исполнилось двадцать семь, и пора было решить, останется ли фотография лишь хобби или превратится в профессию.
Он закурил и выкурил сигарету до самого конца, прежде чем забрать кофры и пересечь ручей. Тропа заросла больше, чем осталось в его памяти, и в некоторых местах ему приходилось продираться через подлесок. Когда он вышел на поляну, то был заворожен безмятежной красотой этого места: цвет покрытых мхом чанди был даже более ярким, чем он помнил, панорама у их подножия - еще более широкой. Он не стал терять времени, устанавливая штатив. Дину истратил две пленки, и к тому времени, как он отправился обратно в Морнигсайд-хаус, уже настал закат.
На следующее утро он вернулся, а потом и на следующее. Эти поездки стали привычной рутиной, Дину отправлялся очень рано, взяв с собой пару роти в качестве ланча. Добравшись до ручья, он на некоторое время погружался в грёзы, сидя на любимом камне и опустив ноги в воду. Потом пробирался к поляне и устанавливал оборудование. В обеденное время он делал длинный перерыв, а потом дремал, лежа в тени одного из чанди.
Однажды утром вместо того, чтобы остановиться рядом с чанди, Дину прошел чуть дальше, чем обычно. Пробираясь через лес, он заметил чуть впереди заросший курган. Он проделал в зарослях тропу и оказался перед другими руинами, из того же материала, как и два чанди - латерита, но другой формы, эта постройка была восьмиугольной и поднималась как ступенчатая пирамида или зиккурат. Несмотря на монументальную форму, строение было скромного размера, не выше человеческого роста.
Дину осторожно забрался по поросшим мхом блокам и у вершины обнаружил массивный квадратный камень с вырезанным в центре прямоугольным отверстием. Заглянув в него, он увидел собравшуюся внутри лужицу дождевой воды. Озерцо имело ровную форму и металлический блеск антикварного зеркала. Он сделал фото и присел, чтобы выкурить сигарету. Для чего это отверстие? Было ли оно когда-то основанием для монументальной скульптуры, какого-нибудь гигантского улыбающегося идола? Это не имело значения, теперь это просто дыра с поселившимся в ней семейством маленьких зеленых лягушек. Когда он взглянул вниз, на свое покрытое рябью отражение, лягушки оскорбленно заквакали.
Тем вечером, вернувшись в дом, он сказал Элисон:
- Ты знаешь, что там есть еще одни руины, что-то вроде пирамиды, чуть дальше в джунглях?
Она кивнула.
- Да, есть и другие. Ты их найдешь, если зайдешь чуть глубже.
На следующий день Дину обнаружил, что она права. Пробившись чуть дальше по склону, Дину буквально споткнулся о платформу из латеритовых блоков размером в десять квадратных футов, явно основание маленького святилища. На полу хорошо читался план храма, словно набросок архитектора, с линиями квадратных проемов, обозначающим размещение ряда колонн. Днем позже он обнаружил еще одни развалины, более необычные, это строение выглядело так, словно висело в воздухе после взрыва, как фотографическая иллюзия. Через храм пустил корни баньян, его ростки разорвали стены, разнеся в стороны камни строения. Дверной проем раскололся пополам, словно на пороге взорвалась бомба. Один каменный столб перевернулся, а другой поднялся, запутавшись в зеленых зарослях, на несколько футов от поверхности.
Иногда, войдя внутрь развалин, Дину слышал шелест или долгое шипение. Время от времени вершины окружающих деревьев начинали шевелиться, словно от порыва ветра. Дину поднимал голову и видел осторожно рассматривающую его из ветвей стаю обезьян. Однажды он услышал похожее на звук пилы рычание, вероятно, это был леопард.
По мере того, как углублялось его знакомство с руинами, глаза Дину начали приводить его точно в то место, где когда-то стоял храм, руки автоматически тянулись в ниши, куда когда-то складывали подношения и цветы, он стал понимать, где начинаются границы, которые нельзя переступить, не сняв обувь. Когда он пересекал ручей после поездки на велосипеде по плантации, он больше не чувствовал себя так, будто на цыпочках входит в незнакомое и необычное место, где жизнь и порядок уступили темноте и теням. Только пересекая ручей в обратном направлении, к монотонному порядку плантации, он ощущал, что входит на территорию руин, оскверненных серьезнее, чем просто временным запустением.
Однажды ближе к вечеру, стоя у штатива, Дину услышал шум автомобиля, вспугнувший в джунглях птиц. Он быстро спустился по тропе до того места, где проем в зелени давал возможность разглядеть ручей внизу. Он заметил приближающуюся с той стороны красную Дайтону Элисон. Дину оставил штатив и поспешил вниз по тропе.
Со дня приезда Дину редко виделся с Элисон. Она уходила из дома до зари, чтобы присутствовать на перекличке, а когда возвращалась, он обычно занимался фотографией на склонах горы. Обычно они встречались только во время ужина, где разговоры сдерживало безучастное молчание Саи Джона. Элисон, похоже, не знала, как приспособить гостя к раз и навсегда установленному порядку ее жизни на плантации, а Дину, в свою очередь, отягощала ноша той задачи, которую он призван был выполнить. Он знал, что должен найти способ сказать ей, что отец хочет избавиться от своей доли в Морнингсайде, но пока она была так разбита горем от смерти родителей и ежедневно беспокоилась о поддержании плантацию на плаву, это казалось невозможным.
К тому времени, как Дину добрался до конца тропы, Элисон уже пересекла ручей. Столкнувшись с ней лицом к лицу, он не мог придумать, что сказать, и начал шарить в кармане в поисках сигареты.
- Возвращаешься домой? - спросил он наконец сквозь зубы, чиркая спичкой.
- Решила заскочить и посмотреть, как у тебя дела.
- Я как раз устанавливаю камеру.
Он прошел вместе с ней на поляну, где перед одним из чанди стоял штатив.
- Я могу посмотреть, как ты фотографируешь? - оживившись, спросила она.
Он раздумывал, поднеся сигарету ко рту и сощурившись от дыма. Словно почувствовав его сомнения, Элисон сказала:
- Ты не возражаешь? Я тебя не побеспокоила?
- Нет, - ответил он. - Дело не в этом... ты меня не побеспокоила... Просто когда я фотографирую, то концентрируюсь на этом... или это будет напрасной тратой времени... Это как любая другая работа, понимаешь... не так-то просто, когда на тебя смотрят.
- Понимаю, - ее унылый тон означал, что она приняла эти слова за отказ. - Что ж, тогда я пойду.
- Нет, - быстро отозвался Дину, - останься, пожалуйста... Но раз уж ты здесь, я могу сфотографировать тебя?
Теперь она тоже быстро отказалась.
- Нет. Я не в том настроении, чтобы стать частью твоей... твоей работы.
Она развернулась и направилась вниз по тропе в сторону ручья.
Дину понял, что, сам того не желая, стал причиной ссоры.
- Элисон... Я не хотел... - он поспешил за ней, но она шла быстро, и со своей ногой он не мог за ней поспеть. - Элисон... прошу тебя, останься.
Он догнал ее на берегу ручья.
- Элисон... Я просто сказал, каково это... фотографировать... Я не хотел от тебя отделаться. Ты останешься?
- Не сейчас, - она бросила взгляд на часы. - Не сегодня.
- Когда ты вернешься?
Элисон уже начала перебираться через ручей. Посередине, не поворачиваясь, она помахала рукой.
***
Незадолго до отъезда батальона из Сахаранпура прибыл перечень военного снаряжения. Это означало, что Арджуну с Харди пришлось всю ночь пересматривать тщательно разработанный мобилизационный план подразделения. Но в конце концов всё окончилось хорошо: командующий был рад, что батальон смог выдвинуться без задержек, как и планировалось. Поезд выехал в Бомбей по расписанию.
В Аджмере произошла небольшая заминка. Джаты один-один придержали, чтобы мог проехать поезд с итальянскими военнопленными. Итальянцы и индийцы молча смотрели друг на друга через зарешеченные окна вагонов, разделенные платформой. Так они в первый раз увидели врага.
На следующее утро они прибыли на вокзал Виктории в Бомбее. Там им сказали, что пароход "Нувара Элия" ожидет в гавани. Они отправились в доки Сассуна и обнаружили там приказы о погрузке.
Доки неожиданно оказались переполненными. Британский батальон грузился на другой корабль в то же самое время. Вскоре багаж и снаряжение обоих батальонов безнадежно перепуталось. Сержанты начали кричать, распространяя панику среди портовых рабочих. Харди бросился в самую гущу суматохи, он отвечал за багаж Джатов один-один, так что ему пришлось восстанавливать порядок.
Просмотрев списки Харди, Арджун выяснил, что ему выделили отдельную каюту. Раньше он никогда не плавал на корабле и едва сдерживал возбуждение. Он поспешил вверх по трапу, чтобы взглянуть на свою каюту, Кишан Сингх с багажом следовал за ним по пятам .
Они первыми взошли на борт, пока на корабле находилась только команда. Всё казалось новым и удивительным: белый планширь и узкие лестницы, зияющие люки и круглые иллюминаторы.
Ступив на верхнюю палубу, Кишан Сингх оглянулся через плечо.
- Сахиб, смотрите! - он привлек внимание Арджуна к ссоре в доках. Арджун увидел, что Харди вступил в перебранку с огромным британским сержантом. Они стояли нос к носу, Харди тряс перед лицом сержанта листком бумаги.
- Оставайся здесь.
Арджун побежал обратно тем же путем, что и прибыл. Он добрался до места происшествия, опоздав на секунду. До него там появился другой офицер их батальона, капитан Пирсон, адъютант, коренастый вспыльчивый англичанин с широким лицом и громогласным голосом.
Наблюдая с расстояния в несколько шагов, Арджун увидел, как Харди повернулся к капитану Пирсону. Он явно с облегчением увидел адъютанта, уверенный в том, что старший по званию его поддержит, по крайней мере, как коллегу по батальону. Но капитан Пирсон никогда не скрывал, что считает Харди "сложным человеком" и "излишне чувствительным". Вместо того, чтобы его поддержать, он выказал раздражение:
- Лейтенант, вы снова затеяли перепалку?
Арджун заметил, как выражение лица Харди изменилось с облегчения до ярости. Ему было больно молчаливо смотреть на унижение друга, он развернулся и ушел.
Чуть позже Харди зашел к нему в каюту.
- Нужно преподать мерзавцу Пирсону урок, - сказал он. - Этот проклятый сержант назвал меня вонючим черномазым перед лицом солдат. Пирсон позволил, чтобы это сошло ему с рук. Приятель, можешь поверить? Этот ублюдок еще и меня обвинил! Мы можем помешать подобному, только если будем держаться вместе.
- Что конкретно ты предлагаешь?
- Думаю, нужно объявить ему бойкот.
- Он адъютант, Харди, - сказал Арджун. - Как ты можешь его бойкотировать? Будь разумным.
- Есть способы донести послание, - гневно заявил Харди. - Но только когда знаешь, на чьей ты стороне, - он резко встал и вышел из каюты.
Два дня "Нувара Элия" ждала у берега, пока в гавани собрались еще девять кораблей. Пошли слухи, что поблизости шныряет немецкая подводная лодка, и сопровождение состояло из двух эсминцев, вооруженного торгового судна и легкого крейсера. Когда конвой наконец-то отчалил, то пошел в западном направлении, в сторону заходящего солнца. Они не знали место назначения и понятия не имели, должны ли они идти на запад или на восток.
В Бомбее командующий получил запечатанный конверт, который нужно было открыть ровно через двадцать четыре часа после отъезда. Когда пришло время, Арджун и другие офицеры собрались в кают-компании на верхней палубе "Нувары Элия". Командующий открыл конверт в своей обычной аккуратной манере, отделив печать от бумаги ножом. Офицеры ждали в напряженной тишине. Арджун чувствовал, как ладони становятся липкими и влажными.
Потом, наконец, командующий с улыбкой поднял глаза. Держа перед собой лист бумаги, он прочитал вслух:
- Корабль идет в Сингапур.
Арджун вышел на палубу и обнаружил там Харди, перегнувшегося через поручни и что-то мурлыкающего под нос. За их спинами белая лента в кильватере корабля начала изгибаться, конвой медленно менял направление.
Глава двадцать девятая
Манджу никогда не была счастливее, чем в первые месяцы беременности. Она лелеяла каждое напоминание о ее изменившемся состоянии: частые воображаемые смены настроения, приступы голода, которые она никогда не могла удовлетворить, даже тошноту, что будила ее каждое утро, и кислый привкус во рту.
За те два года, что она жила в Рангуне, Кемендин-хаус сильно изменился. Конечно, Дину уехал, и его комнаты наверху пустовали. Нил с Раджкумаром часто отсутствовали, покупая новые партии тика. Большую часть времени Манджу и Долли оставались в доме в одиночестве. Участок зарос, теперь на месте прежней лужайки стояла трава высотой по колено. Многие комнаты и домики для прислуги заперли, много мебели продали. Десятки слуг, которые когда-то населяли дом, исчезли - лакеи, привратники, садовники и их семьи. Даже шофер У Ба Кьяу уехал в свою деревню. Паккард был одним из немногих предметов роскоши, оставшихся в распоряжении Раджкумара, но теперь на нем по большей части ездил Нил.
Ни Манджу, ни Долли не жалели о том, что дом опустел. Наоборот, словно кто-то смел гигантскую паутину, предоставив им непривычную свободу. В прошлом Долли часто казалась Манджу отстраненной и недоступной, теперь они стали союзниками, коллегами, одной командой, работая вместе над возрождением семьи. Вдвоем они не испытывали трудностей, справляясь с домашними делами. Вставая утром, Манджу находила Долли на коленях, одетую в старую потрепанную лонджи, вытирающую пол старой тряпкой. Они работали вместе, по паре комнат в день, прерываясь, когда с ежедневными визитами приходили монахи.
Для Манджу эти полуденные перерывы были самыми любимыми моментами жизни в Рангуне. Она всегда знала, что буддистские монахи живут на подаяние, но удивилась, когда выяснила, как эти принципы, более или менее абстрактные, превращаются в механизмы будничной жизни, в повседневные визиты усталой группы юношей и мальчиков, бредущей по пыльным улицам в пурпурных одеяниях и с упирающимися на бедра корзинами. В том, что эти визиты всегда приходились на то время дня, когда домашние дела находились в самом разгаре, когда в их головах роились мысли лишь о предстоящих задачах, было что-то магическое. И вдруг в самый разгар открывались двери, и они видели стоящих там в терпеливом ожидании монахов, солнце палило их выбритые макушки. Был ли лучший способ нарушить баланс ежедневной реальности?
Теперь Калькутта казалась такой далекой. В потоке писем из Индии случались длительные перерывы из-за подводных лодок в Бенгальском заливе. Пароходное сообщение между Калькуттой и Рангуном стало таким нерегулярным, что письма приходили сразу порциями.
Одна из таких порцией принесла новости и об отъезде Арджуна, и о его прибытии в Малайю. Долли была рада услышать о таком развитии событий.
- Возможно, Арджун узнает, что случилось с Дину, - сказал она. - Я давно от него ничего не слышала.
- Да, конечно. Я ему напишу.
Манджу послала письмо по тому адресу, который сообщил отец, через штаб армии в Сингапуре. Ответ не приходил много недель.
- Не волнуйтесь, - сказала Манджу свекрови. - Уверена, что с Дину всё в порядке. Мы бы узнали, если бы что-то случилось.
- Наверное, ты права.
Но прошел еще месяц, и Долли, похоже, смирилась с молчанием сына.
Ребенок начал бойко толкаться в животе у Манджу, и она не обращала внимания ни на что, кроме своего состояния. С приближением муссонов дни становились всё жарче, и вынашивать ребенка становилось всё тяжелее. Быстрее, чем они ожидали, наступил фестиваль Васо. Долли взяла Манджу на прогулку за город, наняв на весь день такси. Они остановились в лесистой местности в стороне от дороги на Пегу и набрали охапки душистых желтых цветов падука. На обратном пути в Рангун Манджу почувствовала головокружение и потеряла сознание на заднем сиденье.
После этого эпизода доктора велели Манджу оставаться в постели. Долли стала ее сиделкой, принося еду, помогая одеваться и время от времени выводя на прогулку возле дома. Дни проходили словно в трансе, Манджу дремала в постели, положив рядом книгу, которую открыла, но так и не стала читать. Часами она не делали ничего, лишь прислушивалась к звукам падающего дождя.
В самом разгаре был Тадин - ежегодный трехмесячный период размышлений и воздержания. Долли часто читала Манджу, главным образом священные книги, те переводы, которые сумела найти, потому что Манджу не знала ни пали, ни бирманского. Однажды Долли выбрала речь Будды, адресованную его сыну Рахуле.
Она прочитала:
- Развивай такое состояние ума, Рахула, как у самой земли, потому что на землю можно бросить любой предмет, чистый и нечистый, навоз и мочу, слюну, гной и кровь, и земля не станет их отвергать...
Манджу наблюдала за свекровью, пока та читала: длинные черные волосы Долли слегка подернулись сединой, а ее лицо прочертила паутина морщинок. Но выражение ее лица было таким юным, опровергая эти признаки преклонного возраста, сложно было поверить, что ей уже за шестьдесят.
- ...Развивай состояние ума, как у воды, потому что в воду можно бросить любой предмет, чистый и нечистый, и вода не обеспокоится и не отвергнет его. Так же и огонь, который сжигает все предметы, чистые и нечистые, и воздух, что дует над ними всеми, и космос, что нигде не кончается...
Губы Долли, казалось, едва шевелились, но каждое слово было прекрасно различимо. Манджу никогда прежде не знала никого, кто мог бы выглядеть таким спокойным в то мгновение, когда на самом деле находился на пределе.
Когда беременность Манджу перевалила за восьмой месяц, Долли запретила Нилу все поездки. Когда начались роды, он был дома. Он помог ей сесть в Паккард и отвез в больницу. Больше они не могли себе позволить отдельную палату, которую раньше занимали Долли и Раджкумар, и Манджу поместили в общую палату для рожениц. На следующий вечер он родила ребенка, здоровую девочку с пронзительным голосом, которая начала сосать, как только ее приложили к груди. Ребенку дали два имени - индийское Джая и и бирманское Тин Май.
Измученная родами, Манджу заснула. Она проснулась на рассвете. Ребенок снова лежал в ее постели, жадно требуя еды.
Приложив дочь к груди, Манджу вспомнила тот абзац, что читала ей Долли всего несколько дней назад, из первой проповеди Будды, которую он произнес в Сарнатхе две с половиной тысячи лет назад: "В муках рождается человек, он страдает увядая, страдает в болезнях, умирает в страданиях и печали. Стенания, боль, уныние, отчаяние - тяжки. Союз с немилым страдание, страдание - разлука с милым, и всякая неудовлетворенная жажда сугубо мучительна..."
В свое время эти слова произвели на нее большое впечатление, но теперь, с новорожденной дочерью под боком, она не могла их понять - мир никогда не был таким ярким, таким наполненным обещаниями, таким щедрым на награды, таким полным радости и исполненных желаний.
***
В первые недели в Сингапуре Джаты один-один размещались в лагере Тьерсал-парк, в том самом месте, о котором говорил друг Арджуна Кумар, где солдат застрелил офицера, а потом застрелился сам. В Дели история звучала натянуто и неправдоподобно, как чрезвычайное происшествие, как рассказ о матери, поднимающей автомобиль, чтобы спасти детей. Но теперь, когда они сами находились в Сингапуре, а до Индии протянулась половина континента, ничто больше не казалось невероятным, в их головах всё переменилось, словно они больше не знали, кто они такие, не понимали, где их место в этом мире. Каждый раз, отваживаясь выйти за пределы родного батальона, они, казалось, терялись в лабиринте скрытых смыслов.
Оказалось, что когда прибыли Джаты один-один, Кумар находился в Сингапуре. Однажды днем он отвел Арджуна и Харди в клуб для избранных, чтобы поплавать. Бассейн был переполнен живущими в городе европейцами со своими семьями. Был жаркий и душный день, и вода выглядела прохладной и манящей. По примеру Кумара Арджун и Харди прыгнули в воду. Через несколько минут они обнаружили, что находятся в одиночестве: бассейн опустел, как только они вошли в воду.
Это не смутило только Кумара. Его батальон стоял в Малайе больше года, и он много ездил по колонии.
- Мне следовало вас об этом предупредить, - сказал Кумар с озорной улыбкой. - Так в Малайе повсюду. В маленьких городах клубы обычно вешают на дверях таблички со словами: "Не для азиатов". В Сингапуре нам позволено пользоваться бассейном, но только когда в нем больше никого нет. Сейчас пришлось немного ослабить барьеры для цветных, потому что здесь находится очень много индийских частей. Но вы к этому привыкнете, потому что постоянно будете с этим сталкиваться - в ресторанах, в клубах, на пляжах и в поездах, - он засмеялся. - Мы должны умереть за эту колонию, но не можем пользоваться бассейнами, - яростно тряхнув головой, он закурил.
Вскоре батальон послали на север. Малайская сельская местность стала для индийских солдат настоящим откровением. Они никогда не видели такого процветания, таких прекрасных дорог, таких аккуратных и хорошо расположенных городков. Часто во время остановок местные индийцы приглашали их к себе домой. Это были обычные люди среднего класса со скромной работой - провинциальные адвокаты и доктора, клерки и владельцы магазинов. Но признаки достатка в их домах просто поразили Арджуна и его коллег. Оказалось, что в Малайе даже простые люди могут позволить себе машины и холодильники, некоторые - даже кондиционеры и телефоны. В Индии лишь европейцы и самые богатые могли позволить себе подобные вещи.
Проезжая по дорогам, индийские офицеры обнаружили, что в Малайе в крайней нужде жили только работники плантаций, почти все - индийцы по происхождению. Их поразила разница между упорядоченной зеленью плантаций и убогостью поселков кули. Харди однажды обратил внимание на этот разительный контраст, и Арджун ответил, что в Индии такую бедность принимают как нечто само собой разумеющееся, что сейчас они ее замечают лишь из-за непосредственного соседства с малайскими процветающими городами. Эта мысль заставила обоих поежиться от стыда, словно они рассматривали условия собственной жизни впервые, в ретроспективе, словно шок от поездки вытеснил присущее им с самого детства безразличие.
Но их ждало еще одно шокирующее открытие. Арджун с друзьями обнаружили, что без формы их часто принимают за кули. На рынках и базарах торговцы обращались с ними бесцеремонно, словно их можно было не принимать в расчет. В других случаях, и это было еще хуже, они обнаруживали, что их рассматривают с чем-то вроде жалости. Однажды Арджун поспорил с торговцем, и тот, к его удивлению, обозвал его Клацем. Позже он поинтересовался значением этого слова, и оказалось, что это унизительная отсылка к звуку цепей, которые сковывали первых привезенных в Малайю индийских рабочих.
Вскоре выяснилось, что в батальоне нет ни единого человека, который не был бы втянут в тот или иной неприятный инцидент. Однажды вечером Кинаш Сингх, присев на корточки, смазывал револьвер Арджуна, и вдруг поднял голову.
- Сахиб, - сказал он, - могу я спросить у вас значение одного английского слова?
- Да. Что за слово?
- Наймит - что оно означает?
- Наймит? - Арджун удивленно уставился на него. - Где ты это слышал?
Кишан Сингх объяснил, что по время их последнего перемещения конвой грузовиков остановился у придорожной чайной, около города Ипоха. Там сидели несколько местных индийцев. Они объявили, что являются членами политической группы "Индийская лига за независимость". Каким-то образом начался спор. Гражданские сказали, что они, Джаты один-один, - не настоящие солдаты, они просто наемные убийцы, наймиты. Кончилось бы дракой, если бы конвой не отправился в путь. Но позже, вернувшись на дорогу, они снова начали спорить, на сей раз друг с другом, о слове "наймит" и его значении.
Арджун инстинктивно хотел рявкнуть Кишану Сингху приказ заткнуться и заняться своим делом. Но он хорошо знал своего денщика и понимал, что приказ не помешает ему найти ответ на этот вопрос. Быстро подумав, Арджун предложил объяснение: наймиты - это солдаты, которым платят за работу. В этом смысле все солдаты современной армии - наймиты. Сотни лет назад солдаты дрались за религиозные убеждения или из-за верности своим племенам, или защищая королей. Но те дни давно миновали, теперь военное дело - это работа, профессия, карьера. Каждому солдату платят, и нет таких, кого нельзя было бы назвать наймитом.
Это, похоже, удовлетворило Кишана Сингха, больше он не задавал вопросов. Но теперь Арджун начал беспокоиться об ответе, который дал денщику. Если правда в том (а так оно, несомненно и было), что все современные военные - наймиты, то почему это слово звучит как оскорбление? Почему он чувствует боль, когда его слышит? Может, потому что военное дело - вовсе не работа, как он заставил себя считать? Что убийство без убеждения нарушает какие-то глубокие и неизменные струны человеческой души?
Однажды вечером они с Харди засиделись допоздна, обсуждая эту тему за бутылкой бренди. Харди согласился, что трудно объяснить стыд, который возникает, когда их называют наймитами. Но именно он и указал на самую суть:
- Это потому что руки наймита действуют по воле чужой головы, эти части его тела не связаны друг с другом, - он помолчал, чтобы улыбнуться Арджуну. - Потому что, приятель, другими словами наймит - это буддху, дурак.
Арджун отказался поддержать шутливый тон Харди.
- Так мы наймиты, как ты считаешь?
Харди пожал плечами.
- Все военные сегодня наймиты, - сказал он. - Вообще-то, почему только военные? В той или иной степени мы все немного похожи на ту женщину, к которой ты ходил в Дели - танцуем под чью-то мелодию и берем за это деньги. Разницы немного, - он снова со смехом наполнил бокал.
Арджун нашел случай, чтобы поделиться сомнениями с подполковником Баклендом. Он рассказал ему про происшествие в чайной и порекомендовал тщательно приглядывать за контактами солдат с местными индийцами. Подполковник Бакленд терпеливо его выслушал, прерывая только чтобы согласно кивнуть.
- Да, вы правы, Рой, с этим нужно что-то делать.
Но Арджун ушел после этого разговора даже еще более обеспокоенным. У него было такое чувство, что подполковник не понял, почему он так разозлился, когда его назвали "наймитом", в его тоне проскакивали нотки удивления, что кто-то столь умный, как Арджун, оскорбился практически из-за простой констатации факта, словно подполковник знал об Арджуне что-то такое, чего тот либо не знал, либо не хотел признавать. Арджун теперь смущенно думал, что попал впросак, как ребенок, обижающийся, когда обнаружил, что всю жизнь говорил прозой.
Это был такой необычный опыт, такие неловкие и дерзкие эмоции, что Арджун с другие офицеры редко о них разговаривали. Они всегда знали, что их страна бедна, но никогда не воспринимали себя как часть этой бедности, они были привилегированной элитой. Открытие, что они тоже бедны, оказалось настоящим откровением, словно мрачный занавес снобизма мешал им видеть дальше своего носа - хотя они и не голодали, они тоже были бедны из-за положения своей страны, а впечатление о собственном процветании - лишь иллюзия, основанная на невообразимой нищете их родины.
Удивительное дело, но самый большой эффект, даже больше чем на Арджуна, этот опыт оказал на настоящих фаюджи - второе и третье поколение солдат.
- Но ведь твои отец и дед здесь были, - сказал Арджун Харди. - Именно они помогали колонизовать эти места. Они наверняка видели кое-что из того, что видим мы. Они никогда об этом не говорили?
- Они не смотрели на это так, как мы, - ответил Харди. - Они были неграмотными, приятель. Не забывай, что мы - первое поколение образованных индийских военных.
- Но всё же у них ведь были глаза и уши, они наверняка разговаривали с местными?
Харди пожал плечами.
- Дело в том, приятель, что их это не интересовало, им было всё равно, единственным реальным местом для них была родная деревня.
- Как такое возможно?
В следующие недели Арджун часто об этом думал: похоже, на долю его поколения выпала расплата за эту замкнутость на себе.
***
Дину чувствовал, что с каждым днем, который он проводит на склонах горы, его фотографии меняются, словно глаза привыкают к незнакомым очертаниям, а тело приспосабливается к новому ритму времени. Его ранние фотографии чанди были угловатыми и плотно наполненными, включали широкие панорамы. Он представлял это место насыщенным визуальными драмами - джунгли, гора, руины, вертикальные линии стволов, наложенные на широкую горизонталь далекого моря - пытался вместить в фотографии все эти элементы.
Но чем больше времени он проводил на горе, тем меньшую значимость приобретал фон. Протяженный ландшафт одновременно и сжимал, и расширял поляну рядом с лесом, где стояли чанди: она становилась маленькой и интимной, но насыщалась чувством времени. Вскоре Дину смог научиться не видеть ни горы, ни лес, ни море. Он приближался к чанди всё ближе и ближе, исследуя текстуру латерита и узоры покрывавшего его поверхность мха, пытаясь найти способ запечатлеть на удивление чувственные формы грибов, которые выросли в стыках камней.
Ритм работы изменился таких образом, что он и сам не мог его полностью контролировать. Проходили часы, прежде чем он делал единственный снимок, он десятки раз расхаживал взад и вперед, экспериментируя со значением диафрагмы, для которой требовалась выдержка в несколько минут, иногда даже полчаса. Он словно использовал камеру, чтобы оживить микроскопические глаза греющихся на солнце у основания чанди ящериц.
Много раз за день по окружающему лесу прокатывалась неожиданная волна суматохи. С ближайших деревьев поднимались с криками стаи птиц и бумерангом пролетали по небу, садясь в том же самом месте, откуда только что взлетели.
Дину каждое из таких движений казалось предзнаменованием появления Элисон, и прислушиваясь к тому, что стало их причиной - иногда далекое рычание грузовика на плантации, иногда - садящийся на ближайшем аэродроме самолет, он настроил свои чувства в унисон со звуками леса. Каждый раз, когда деревья вздрагивали, он отвлекался от работы, пытаясь услышать звук Дайтоны. Часто Дину сбегал вниз по тропе, к проему, откуда мог видеть брод. По мере накопления разочарований, он всё больше злился на себя: это чистый идиотизм - воображать, что она снова вернется тем же путем, учитывая прошлый раз. И в любом случае, зачем ей приезжать сюда, если можно встретиться дома за ужином?
Но потом однажды он и правда заметил мелькание красного на противоположной стороне ручья и увидел стоящую у дерева Дайтону, наполовину в тени зелени. Дину недоверчиво взглянул еще раз и увидел Элисон. Она была одета в темно-синий хлопковый жакет, стянутый на талии широким ремнем. Но вместо того, чтобы перебраться через брод, она пошла вниз по течению, к тому камню, на котором Дину сидел каждое утро, болтая ногами в заводи. Он понял: судя по тому, как она сидела, болтая ногами, опустив их в воду, это знакомое ей место, куда она часто приходила, чтобы побыть в одиночестве.
Когда ступни Элисон скрылись под водой, она приподняла край юбки. Вода была ей почти по колено, и она всё поднимала юбку, до длинной линии бедер. Дину, к своему удивлению, обнаружил, что смотрит на Элисон через стекло видоискателя, так что образ был отделен от окружающей местности и обрел чистоту и яркость. Линии были четкими, чистыми и прекрасными - изгиб ее бедер пересекал кадр по диагонали, описывая мягкую эллипсоиду.
Элисон услышала щелканье затвора и испуганно подняла голову, выпустив юбку из рук, так что ткань упала в воду куполом, кружась в течении.
- Дину? - выкрикнула она. - Это ты?
Он знал, что у него есть только один шанс, и не не в силах был остановиться. Он покинул проем и начал спускаться по тропе, двигаясь с медленной решительностью лунатика, держа камеру неподвижно перед собой.
- Дину?
Он не пытался ответить, а просто продолжал двигаться, концентрируясь на том, чтобы ставить одну ногу перед другой, пока не вышел из зарослей. Элисон заглянула в его глаза с той стороны заводи и слова приветствия замерли на ее губах.
Дину продолжал идти. Он опустил камеру на траву и шел прямо к песчаному берегу и дальше в заводь, ровно напротив того места, где она сидела. Сначала вода была ему по колено, потом поднялась до бедер и почти до груди. Течение тянуло его за одежду, а тонкие парусиновые туфли наполнились песком и камнями.
Дину замедлил шаг, чтобы устоять на месте, а потом увидел, что Элисон болтает ногами в воде, поднимая рябь. Он зафиксировал взгляд на поблескивающей воде и, когда его руки соприкоснулись с ее ногами, почувствовал, как из легких вырывается глубокий вздох. Дину был уверен, что всё произошло из-за воды, это ручей смыл все барьеры страхов и колебаний, которые раньше сковывали его руки. Его пальцы двигались, ощупывая изгиб лодыжки, вдоль линии голени. Потом руки начали двигаться сами по себе, раздвигая ее колени, пока внезапно ее бедра не оказались на уровне его лица. Казалось совершенно естественным, что губы последовали за руками, вдоль плавной линии бедер, до того места, где две линии разделялись. Там он остановился, погрузив лицо в ее тело, и поднял руки, держа ее за талию.
- Элисон.
Она соскользнула с камня и стояла по шею в воде рядом с ним. Взяв его за руку, Элисон повела Дину обратно через заводь, тем же путем, что он пришел, на другой берег. Они шли вверх по тропе к развалинам чанди, держась за руки, полностью одетые и совершенно промокшие. Элисон провела Дину на поляну, до каменного пола, где на латерите лежал густой слой мха.
Потом потянула его за руку вниз.
Глава тридцатая
Ни Арджун, ни кто-либо еще в Джатах один-один не знал, чего именно ожидать, когда они прибыли в Сангеи-Паттани. До отъезда из Ипоха их кратко ввели в курс тех проблем, с которыми они могут там столкнуться. Они знали, что несколько месяцев назад был едва предотвращен мятеж, но всё равно должным образом не подготовились к наполнявшей базу атмосфере беспокойства.
Раньше в Сангеи-Паттани стоял Первый бахавалпурский полк. Между офицерами батальона и английским командующим сложились очень напряженные отношения. Командующий не скрывал своего невысокого мнения об офицерах-индийца, называя их "кули" и угрожая офицерской тростью. Однажды он даже ударил офицера-индийца. Дело зашло так далеко, что высшему командованию Одиннадцатой дивизии пришлось лично вмешаться, командующего освободили от должности, а ряд офицеров отослали обратно в Индию.
На инструктаже Джатам один-один дали понять, что эти меры существенно изменили ситуацию, былые трудности разрешены. Но в день приезда в Сангеи-Паттани стало очевидным, что проблемы бахавалпурцев далеки от завершения. Британские и индийские офицеры за все два часа, которые они провели в первый раз в столовой, не обменялись и парой слов.
И если Арджун с Харди ясно видели напряженность в столовой, то и подполковник Бакленд тоже явно это заметил. За следующие два дня подполковник переговорил с каждым из своих офицеров по отдельности, дав им понять, что братание с Первым бахавалпурским не будет поощряться. Арджун даже обрадовался. Он знал, что это правильное решение в сложившихся обстоятельствах, и был благодарен, что служит под началом командующего такого калибра и настолько благоразумного, как подполковник Бакленд. Но это знание не облегчало ни одну из тех мелких трудностей, которые появлялись при попытках избежать общения с бахавалпурскими офицерами - некоторых они знали еще по академии.
Арджун жил в отдельном помещении, как и все офицеры Джатов один-один. Их казармы, как солдатские, так и офицерские, представляли собой деревянные бараки, покрытые пальмовыми листьями. Они стояли на сваях, в качестве меры предосторожности против термитов и сырости. Но и влага, и насекомые занимали немалое место в жизни казарм. Постели частенько наводнял рой муравьев, с наступлением темноты становилось так много москитов, что для того, чтобы встать с постели даже на минуту, требовалось заново натянуть москитную сетку, крыши часто протекали, а по ночам шуршащие пальмовые листья, казалось, оживали под натиском крыс и змей.
Подполковник Бакленд хотел, чтобы Джаты один-один использовали размещение в Сангеи-Паттани для учений, но обстоятельства спутали все его планы. Когда они направились на ближайшие каучуковые плантации, владельцы запротестовали. Попытки приучить солдат к местности провалились. Потом медицинское подразделение начало жаловаться на участившиеся случаи малярии. В результате пришлось отменить и планы по ночным учениям. Разочаровавшись в самых оригинальных схемах, командующий установил в батальоне монотонный режим, заставив строить вокруг базы и аэродрома укрепления.
Аэродром в Сангеи-Паттани состоял лишь из одной бетонной взлетной полосы и нескольких ангаров, но по-прежнему оставался одним из немногих баз на северо-западе Малайи, которая могла похвастаться эскадрильей. Летчиков можно было иногда уговорить совершить развлекательный полет на тяжелых Бленемах и Брюстерах "Буффало". Арджун несколько раз присоединялся к этим полетам, кружась над склонами Гунунг Джераи, рассматривая каучуковые плантации, низко проносясь над огромными домами и виллами. На вершине горы находилась небольшая гостиница, служившая приютом для отпускников. Летчики часто с жужжанием проносились над гостиницей, так близко, что пассажиры могли помахать обедающим за столами на веранде.
Первые несколько недель в Сангеи-Паттани Арджун понятия не имел, что поблизости живет Дину. Он смутно помнил, что семья Раха владеет долей в каучуковой плантации в Малайе, но не имел представления, где она находится. Впервые он об этом узнал, получив письмо от Манджу, отправленное из Рангуна.
Манджу не знала точного местонахождения брата, лишь что он где-то в Малайе. Она написала, чтобы сообщить, что здорова, а ее беременность протекает спокойно. Но Нил и его родители тревожатся за Дину, он уехал в Малайю несколько месяцев назад, и с тех пор о нем не слышали. Они были бы рады, если бы Арджун его нашел. Вероятно, он остановился в Морнингсайде, у Элисон, которая недавно потеряла родителей. Манджу сообщила адрес.
В тот же день Арджун взял взаймы штабной Алвис и поехал в Сангеи-Паттани. Он зашел в китайский ресторан, где они с Харди пару раз обедали, позвал его владельца Ах Фатта и показал ему адрес.
Тот отвел Арджуна в сторонку, в тенистую аркаду, и указал на стоящий через дорогу красный родстер. Это машина Элисон, объяснил он Арджуну, каждый в городе ее знает. Элисон пошла к парикмахеру и вернется через несколько минут.
- Вот она.
На ней был чёнсам [46] из черного шелка с разрезом от ступни до колена. Волосы обрамляли лицо, как отполированный шлем, их черный блеск контрастировал с мягким сиянием кожи.
Арджун уже несколько недель не разговаривал с женщиной, прошло очень много времени с тех пор, как он видел настолько привлекательное лицо. Он снял фуражку и мял ее в руках. Он уже было собрался подойти и представиться, когда красная машина сорвалась с места и исчезла на дороге.
***
Теперь периодическое оживление на склонах горы и правда стало предзнаменованием приезда Элисон. Поднявшиеся над пологом леса птицы стали для Дину точным признаком, что пора бежать вниз, к проему, чтобы посмотреть вниз, и часто это и правда оказывалась Элисон, одетая в одно из своих мрачных черных платьев, которые носила в офисе. Зная о его присутствии, она смотрела вверх и махала, и уже перебираясь через ручей начинала расстегивать блузку и ремень. На поляну она вступала уже раздетой, и Дину ожидал там, готовый щелкнуть затвором.
Казалось, что часы, которые он провел, приноравливая глаза к склонам горы, явились бессознательной подготовкой к этому, к Элисон. Он потратил много времени, думая о том, куда ее поставить, к какой стене или цоколю, представлял ее сидящей наверху, выглядывающей из-за притолоки, одна нога впереди, а другая сзади, согнута в колене. Между ее ногами он замечал просвечивающие бороздки латерита или мягкие холмики мха, как визуальное эхо трещинок и изгибов ее стела.
Но ее материальное присутствие быстро разрушало эти тщательно придуманные схемы. Как только ее тело оказывалось там, где он хотел, что-то шло не совсем так, он хмурился в квадратную рамку видоискателя и снова вставал на колени возле нее, мягко погружая пальцы в эластичную твердость бедер, перемещая ее ноги на микроскопическое расстояние. Сдвинув ее ноги вместе или чуть-чуть раздвинув, он проводил пальцем по треугольнику ее лобка, иногда приглаживая волосы, иногда растрепывая. В обрамлении видоискателя, неестественно четкие, эти детали, казалось, приобретали огромное значение. Стоя на коленях у ее ног, Дину проводил мокрым пальцем по линии волос, чтобы оставить блестящий влажный след.
Элисон смеялась над той невообразимой серьезностью, с которой Дину совершал эти интимные ласки, только чтобы отбежать обратно к камере. Когда заканчивалась пленка, она останавливала Дину, прежде чем он успевал начать новую.
- Нет. Хватит. Теперь иди сюда.
Она нетерпеливо тянула его за одежду - рубашка тщательно заправлена за пояс, под ней майка.
- Почему ты просто всё это не снимаешь, приходя сюда, как делаю я?
Он сердился.
- Я не могу, Элисон, это не по мне...
Она усаживала его на каменный цоколь и срывала с него рубашку. Оттолкнув его, Элисон заставляла его лечь на камень. Он закрывал глаза, подложив под голову ладони, а она становилась над ним на колени. Когда в голове прояснялось, Дину видел, как она улыбается, как львица над добычей, сверкая зубами. Ее черты были такими совершенными, как только можно себе представить - горизонтальные линии лба, бровей и губ, прекрасно сбалансированные с вертикалями прямых черных волос и тонкими нитями морщинок, обрамляющих рот.
Она читала в его глазах отражение этих мыслей и громко смеялась.
- Нет. Эту фотографию ты не увидишь нигде, кроме собственной головы.
А потом, быстро, но методично, он снова одевался, тщательно заправляя рубашку в брюки и застегивая ремень, наклонялся, чтобы завязать шнурки парусиновых туфель.
- Зачем тратить на это время? - дразнила Элисон. - Всё равно придется снимать.
Он отвечал серьезно и без улыбки.
- Так нужно, Элисон... Я должен быть одет, когда работаю.
Иногда ей становилось скучно столько времени сидеть. Часто она что-то бормотала под нос, пока он настраивал камеру, на малайском, тамильском и китайском, вспоминая мать и отца, вслух размышляя о Тимми.
- Дину - однажды вскричала Элисон в отчаянии. - Мне кажется, что ты больше обращаешь на меня внимания, когда смотришь через камеру, чем когда лежишь рядом.
- И что в этом плохого?
- Я не просто объект, на котором можно сфокусировать камеру. Иногда мне кажется, что тебя только это во мне интересует.
Он увидел, что Элисон расстроена, и бросил штатив, чтобы сесть рядом с ней.
- Так я вижу тебя лучше, чем любым другим способом, - сказал он. - Если бы я разговаривал с тобой часами, то и тогда не узнал бы лучше. Я не утверждаю, что это заменяет разговоры, просто это мой способ... мой способ понимания... Не думай, что для меня это легко... Я никогда не снимал портретов, они меня пугают... эта интимность... так долго находиться в чьем-то обществе... Я никогда не хотел снимать портреты... а еще меньше - обнаженную натуру. Это мой первый опыт, и мне нелегко.
- Я должна быть польщена?
- Не знаю... но я чувствую, что фотографии помогают мне тебя понять... Думаю, я знаю тебя лучше, чем кого-либо.
- Только потому что снял несколько фото? - засмеялась она.
- Не только поэтому.
- А что тогда?
- Потому что это самый интимный способ, которым я пытаюсь понять кого-либо... или что-либо.
- Ты хочешь сказать, что не узнал бы меня без своей камеры?
Он опустил взгляд на руки и нахмурился.
- Вот что я тебе скажу: если бы я не провел это время с тобой, здесь, делая фотографии... Я бы не был в этом так уверен...
- В чем?
- Что я тебя люблю.
Она удивленно села, но прежде чем успела заговорить, Дину продолжил:
- И я также знаю...
- Что?
- Что хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
- Выйти за тебя замуж? - Элисон положила подбородок на колени. - Почему ты решил, что я выйду замуж за человека, который может разговаривать со мной только с помощью фотоаппарата?
- Так ты не выйдешь?
- Не знаю, Дину, - она нетерпеливо покачала головой. - Зачем выходить замуж? А так чем плохо?
- Брак, такой, как я хочу, заключается не только в этом.
- Зачем всё портить, Дину?
- Потому что я этого хочу...
- Ты меня не знаешь, Дину, - она улыбнулась, погладив его по макушке. - Я не похожа на тебя. Я упрямая и испорченная, Тимми называл меня капризной. Ты меня возненавидишь через неделю после свадьбы.
- Думаю, об этом мне судить.
- И зачем жениться? Тимми здесь нет, как и родителей. Ты видишь, насколько нездоров дедушка.
- Но что если...? - он наклонился, чтобы положить руку к ее животу. - Что если будет ребенок?
Она пожала плечами.
- Тогда и посмотрим. А пока давай будем довольствоваться тем, что имеем.
***
Без единого слова по этому поводу вскоре после их первой встречи Дину понял, что между ним и Илонго существует какая-то связь, о которой знает Илонго, но ему самому она неведома. Это понимание постепенно крепло в результате их разговоров, взрощенное на вопросах и периодических уклончивых ремарках, на любопытстве Илонго относительно дома семьи Раха в Рангуне, на его интересе к семейным фотографиям, на том, как в его речи выражение "твой отец" постепенно потеряло местоимение.
Дину понял, что его готовят, и когда Илонго решит, что время пришло, он расскажет о том, что их связывает. Это понимание будило в Дину на удивление мало любопытства, и не просто потому, что его внимание было целиком приковано к Элисон. Но и из-за самого Илонго, было в нем нечто настолько вызывающее доверие, что Дину не торопился ему признаться в своих догадках.
Помимо Элисон, в Морнингсайде Дину чаще всего виделся в Илонго и зависел от него во многих мелочах - отправке писем, обналичивании чеков, велосипеде взаймы. Когда он решил устроить собственную темную комнату, именно Илонго помог ему найти в Пенанге подержанное оборудование.
Однажды в воскресенье Дину сопровождал Илонго в еженедельной поездке в Сангеи-Паттани вместе с Саей Джоном. Они посетили ресторан Ах Фатта, где Сая Джон как обычно передал конверт.
- Я делаю это в память о жене, - сказал он Дину. - Она была из народности хакка, по обоим родителям, и всегда говорила, что я тоже хакка, хотя никто не мог судить об этом наверняка, раз я никогда не знал родителей.
Потом Дину с Илонго отвезли Саю Джона в церковь Христа в предместьях города. Церковь выглядело ярко и приветливо, с белоснежным шпилем и украшенным полированными деревянными планками фасадом. В тени цветущего дерева собралась разодетая паства. Ирландский священник в белой рясе отвел Саю Джона в сторонку, похлопав по спине.
- Мистер Мартинс! Как поживаете?
Дину с Илонго пошли на утренний сеанс в кино и посмотрели фильм "Я закон" с Эдвардом Робинсоном. На обратном пути, забрав Саю Джона, они остановились в доме матери Илонго на порцию лапши.
Мать Илонго была близорука и преждевременно ссутулилась. Когда Илонго его представил, Дину понял, что она уже точно знает, кто он такой. Она попросила его подойти поближе и дотронулась до лица потрескавшимися мозолистыми пальцами, произнеся на хиндустани:
- Мой Илонго гораздо больше тебя похож на твоего отца.
Подсознательно Дину совершенно точно понял, что она пыталась сказать, но ответил на эти слова словно на шутку:
- Да, вы правы, я и сам вижу сходство.
Не считая этого напряженного момента, визит прошел хорошо. Сая Джон выглядел необычно оживленным, почти как раньше. Все съели по несколько порций лапши, а в конце трапезы мать Илонго подала густой чай с молоком в стеклянных стаканах. Когда они ушли, все осознавали, причем с приятным чувством, что визит начался, как встреча незнакомцев, и каким-то образом превратился, и по тональности и по характеру, в семейную встречу.
На обратном пути к дому они сидели втроем на одном сиденье, Илонго за рулем, а Сая Джон посередине. Илонго явно взбодрился, словно преодолел какое-то препятствие. Но для Дину оказалось сложным признать, что Илонго - его сводный брат. Брат - это Нил, граница собственного "я". Илонго таким не был. Илонго был инкарнацией отца, такого, каким тот был в юности - гораздо лучшим человеком, чем тот, кого знал Дину. Это принесло какое-то утешение.
Этой ночью Дину впервые поделился своими подозрениями с Элисон. Она проскользнула в его комнату после ужина, как иногда поступала, уложив деда в постель. В полночь она проснулась и увидела, что Дину сидит у окна и курит.
- В чем дело, Дину? Я думала, ты спишь.
- Не могу заснуть.
- Почему?
Дину рассказал ей о визите к матери Илонго и о том, что она сказала. Потом он заглянул Элисон в глаза и спросил:
- Скажи мне, Элисон... Я просто это воображаю, или в этом что-то есть?
Она пожала плечами и затянулась его сигаретой, не ответив на вопрос. Дину спросил снова, более настойчиво.
- В этом есть доля правды, Элисон? Ты должна мне сказать, если знаешь...
- Я не знаю, Дину. Слухи всегда ходили. Но никто никогда не говорил прямо, по крайней мере, не мне. Ты знаешь, как это бывает - люди болтают о таких вещах.
- А ты? Ты веришь в... в эти слухи?
- Раньше нет. Но когда дедушка кое-что сказал, это заставило меня поменять мнение.
- Что?
- Что твоя мать попросила его присмотреть за Илонго.
- Так она знает, моя мама?
- Думаю, что да.
Он молча прикурил новую сигарету. Элисон встала около него на колени и заглянула в глаза.
- Ты расстроен? Зол?
Он улыбнулся, похлопывая по ее обнаженной спине.
- Нет, не расстроен... и не злее, чем всегда. Странное дело, но зная отца, я не удивился. Мне просто захотелось никогда не возвращаться домой.
Через несколько дней Элисон принесла письмо, которое только что пришло. Дину работал в темной комнате и прервался, чтобы вскрыть конверт. Письмо было из Рангуна, от отца. Без долгих размышлений он порвал его и вернулся к работе.
Тем вечером, после ужина Элисон спросила:
- Дину, ты получил письмо?
Он кивнул.
- Оно было от твоего отца, да?
- Полагаю, что так.
- Ты его не прочитал?
- Нет Порвал.
- Разве ты не хочешь узнать, о чем оно?
- Я знаю, о чем оно.
- И о чем же?
- Он хочет продать свою долю в Морнингсайде.
Элисон помолчала и отодвинула тарелку.
- Ты тоже этого хочешь, Дину?
- Нет, - ответил он. Как по мне, то я собираюсь жить тут вечно... Я собираюсь устроить в Сангеи-Паттани студию, чтобы зарабатывать на жизнь с помощью камеры. Именно этим я всегда хотел заняться, и это место подходит, как любое другое.
Глава тридцать первая
В тот вечер, когда Илонго привез в Морнингсайд-хаус Арджуна, Дину, Элисон и Сая Джон находились в столовой, сидя за длинным столом из красного дерева. На стенах горели бамбуковые канделябры, дизайн которых разработала Эльза. Комнату наполнял яркий и теплый свет.
Илонго широко улыбался в предвкушении удивления Дину.
- Взгляните, кого я привел.
Затем через дверь вошел Арджун, одетый в форму и с фуражкой в руках. Его портупея блестела в золотистом свете из бамбуковых канделябров.
- Арджун?
- Добрый вечер, - Арджун обошел вокруг стола и хлопнул Дину по плечу. - Рад встрече, старина.
- Но, Арджун... - Дину встал. - Что ты здесь делаешь?
- Скоро расскажу, - ответил Арджун. - Но, может, сначала меня представишь?
- Да, конечно, - Дину повернулся к Элисон. - Это Арджун, шурин Нила, брат-близнец Манджу.
- Я так рада, что вы приехали, - Элисон наклонилась к Сае Джону и тихо сказала ему на ухо: - Дедушка, это шурин Дину. Он служит на военной базе в Сангеи-Паттани.
Теперь удивился Арджун.
- Откуда вы знаете, что я служу в Сангеи-Паттани?
- Видела вас в городе позавчера.
- Правда? Удивлен, что вы заметили.
- Конечно, я заметила, - она откинула голову и засмеялась. - В Сангеи-Паттани заметно каждого незнакомца.
- Ты ничего мне не говорила, Элисон, - вмешался Дину.
- Я просто видела человека в военной форме, - засмеялась Элисон. - Откуда мне было знать, что он твой шурин?
- Я знал, - сказал Илонго. - С того самого мгновения, когда его увидел.
- Ага, - кивнул Арджун. - Я пришел в офис плантации и спросил Дину. И еще до того, как я открыл рот, он спросил: "Вы разве не шурин мистера Нила?" Просто наповал сразил. Я ответил: "Откуда ты узнал?", а он сказал: "Мистер Дину показывал мне фотографию со свадьбы вашей сестры".
- Так всё и было.
Дину вспомнил, что в последний раз они с Арджуном встречались два года назад, в Калькутте. Арджун, казалось, вырос за это время, или это просто из-за его формы? Хотя Арджун всегда был высоким, Дину не помнил, что когда-либо в его присутствии чувствовал себя таким карликом.
- Ладно, - весело произнесла Элисон. - Вы должны что-нибудь поесть, и Илонго тоже.
Стол был заставлен десятками маленьких и ярких китайских мисок. Содержимое большинства из них еще было нетронуто.
Арджун осмотрел блюда голодными глазами.
- Наконец-то нормальная еда.
- Почему? - спросила Элисон. - Разве на базе вас не кормят?
- Делают, что могут, я полагаю.
- Здесь хватит на вас двоих, - сказала Элисон. - Так что садитесь, Илонго, и ты тоже. Кухарка вечно жалуется, что мы возвращаем еду.
Илонго покачал головой.
- Я не могу остаться.
- Точно?
- Да. Меня ждет мать.
Илонго ушел, а на стол поставили еще один прибор, рядом с Элисон. Арджун сел, и Элисон начала наполнять его тарелку едой.
- Мы называем это аям лимау пурут - цыплята с листьями лайма и тамаринда, а вот самбал из креветок с листьями пандана, это баклажаны с креветочной пастой, а там чинчалок с чили - креветки, маринованные в соке лайма, а здесь рыба на пару с цветами имбиря...
- Вот это пир! И это обычный ежедневный ужин?
- Моя мама всегда гордилась нашим столом, - заявила Элисон. - А теперь это стало семейной традицией.
Арджун ел с жадностью.
- Это просто великолепно!
- Вашей тете Уме тоже понравилось. Помнишь, Дину? В тот раз?
- Помню, - кивнул Дину. - Думаю, у меня даже есть фото.
- Никогда не ел ничего подобного, - сказал Арджун. - Как это называется?
- Это перанаканская кухня, - объяснила Элисон. - Самый большой секрет современного мира, как говорила мама.
Внезапно заговорил Сая Джон, застав всех врасплох.
- Это всё из-за цветов.
- Цветов, дедушка?
Сая Джон посмотрел на Арджуна, и его взгляд на мгновение стал совершенно ясным.
- Да, цветы в блюдах. Бунга кентан и бунга телан - цветы имбиря и синие цветы. именно они придают пище вкус. Так всегда говорит Эльза.
По его лицу промелькнула тень, и взгляд снова затуманился. Сая Джон повернулся к Элисон.
- Нужно не забыть послать Мэтью и Эльзе телеграмму, - сказал он. - На обратном пути они должны остановиться в Малакке.
Элисон быстро встала с кресла.
- Простите, - обратилась она к Арджуну, - дедушка устал. Я должна отвести его в постель.
- Конечно, - Арджун встал.
Элисон помогла Сае Джону подняться и медленно повела его по комнате. У двери она повернулась и посмотрела на Арджуна.
- Приятно принимать гостя, которому нравится наша кухня, кухарка вечно жалуется, что Дину совсем ничего не ест. Она будет польщена, что вам понравилась ее стряпня. Вы должны прийти снова.
- Приду, - усмехнулся Арджун. - Можете быть в этом уверены.
В голосе Элисон звучали теплота и легкость, которых Дину раньше не слышал. Наблюдая за ней со своего места за столом, он понял, что охвачен внезапным порывом ревности.
- Ну, старина, - сердечно сказал Арджун зычным голосом, - ты знаешь, что все домашние о тебе беспокоятся?
- Нет, - Дину моргнул. - И нет нужды кричать, - он постарался вернуть самоконтроль, чтобы разговаривать с Арджуном.
- Прости, - засмеялся Арджун. - Я не хотел испортить тебе настроение.
- Уверен в этом.
- Я получил письмо от Манджу, вот оттуда я и узнал, где тебя найти.
- Ясно.
- Она пишет, что ничего о тебе не слышала уже долгое время.
- Да?
- Что мне им передать?
Дину поднял очень осторожно голову.
- Ничего, - сказал он резко. - Я бы хотел, чтобы ты ничего им не передавал.
Брови Арджуна поползли вверх.
- Могу я узнать, почему?
- Это несложно, - пожал плечами Дину. - Понимаешь... отец послал меня сюда, потому что хочет продать нашу долю в Морнингсайде.
- И?
- Теперь, приехав сюда... Я решил, что это плохая идея.
- Ты полюбил это место, да?
- Дело не только в этом, - Дину посмотрел Арджуну прямо в глаза. - Вообще-то дело в Элисон.
- Ты о чем?
- Ну, ты ее видел...
- Да, - кивнул Арджун.
- И наверняка понимаешь, о чем я.
- Думаю, ты что-то пытаешься мне сказать, Дину, - Арджун отодвинулся от стола. - Дай угадаю: ты говоришь, что влюблен в нее?
- Что-то вроде того.
- Понимаю. И думаешь, она тоже без ума от тебя?
- Думаю, что так.
- Разве она тебе об этом не сказала?
- Нет... не так многословно.
- В таком случае надеюсь, что ты прав, - Арджун снова засмеялся, блеснули его превосходные зубы. - Должен сказать, я не уверен, что она годится для тебя, женщина вроде нее...
- Это не имеет значения, Арджун... - попытался улыбнуться Дину. - Для меня это то, во что я должен верить.
- И почему это?
- Понимаешь, я не такой, как ты, Арджун. Для меня никогда не было легко сходиться с людьми, особенно с женщинами. Если что-то пойдет не так... между мной и Элисон, то... Я не знаю, как это переживу...
- Дину, должен ли я считать, что ты меня предупреждаешь и велишь мне держаться от нее подальше?
- Может, и так.
- Ясно, - Арджун оттолкнул тарелку. - Знаешь, в этом нет никакой нужды.
- Хорошо, - Дину почувствовал, как на его лицо возвращается улыбка. - Что ж, значит, не будем больше об этом.
Арджун посмотрел на часы и встал.
- Ну, ты выразился совершенно точно. Так что, наверное, мне пора. Извинишься за меня перед Элисон?
- Да... конечно.
Они вместе прошли к парадной двери. Штабной Форд В-8 Арджуна стоял снаружи, около крыльца. Арджун открыл дверцу и протянул руку.
- Приятно было с тобой повидаться, Дину. Даже так коротко.
Дину внезапно устыдился собственной скупости.
- Я не хотел от тебя отделаться, Арджун, - виновато сказал он. - Пожалуйста, не думай, что тебе здесь не рады. Ты должен приехать еще раз... в скором времени... Уверен, Элисон будет рада.
- А ты?
- И я тоже.
Арджун откликнулся на это, нахмурив брови.
- Уверен?
- Да, конечно. Ты должен... должен вернуться.
- Что ж, тогда я вернусь, если ты не возражаешь, Дину. Будет приятно время от времени сбегать с базы.
- Почему? Там так плохо?
- Не то чтобы плохо, но не всегда так приятно, как могло бы быть...
- Почему?
- Не знаю, как объяснить, Дину. С тех пор, как мы приехали в Малайю, всё уже не так, как прежде.
***
Появление в их жизни Арджуна было похоже на смену времен года. Он заезжал почти каждый день, часто привозя с собой Харди или еще кого-нибудь из друзей. Сангеи-Паттани теперь стал штабом Одиннадцатой дивизии, и Арджун снова увиделся со многими старыми друзьями и знакомыми. По вечерам он собирал их и увозил с базы на любом оказавшемся под рукой транспортном средстве - иногда на штабном Алвисе, иногда на Форде В-8, иногда даже на мотоцикле Харлей-Дэвидсон. Обычно они приезжали после наступления темноты, поднимаясь вверх по дороге со включенными фарами, оглашая окрестности триумфальными мелодиями клаксона.
- Они здесь! - Элисон бежала вниз, на кухню, чтобы предупредить кухарку.
Она явно наслаждалась этими визитами, Дину понимал, как она рада видеть, что дом снова наполнился людьми. Элисон вытаскивала одежду, о существовании которой он и не подозревал, до сих пор он видел ее только в простых платьях, которые она носила в офисе, и время от времени в шелковом чёнсаме. Теперь из ее шкафов полилась яркая, прекрасно сшитая одежда - элегантные шляпки и платья, которые ее мать заказывала в Париже в золотые дни Морнингсайда.
Почти каждый вечер дом наполняло эхо голосов как с парада и громкий смех. Казалось, они никогда не переставали смеяться, эти молодые офицеры - малейшая шутка вызывала раскаты хохота, и они похлопывали друг друга по спинам. Обычно они привозили с собой бутылки с виски, джином или ромом из своей столовой. Иногда с ними приезжал Кишан Сингх, чтобы разливать напитки. Они сидели на веранде, потягивая виски с содовой или джин-слинг. Словно по волшебству на обеденном столе появлялось огромное количество еды. Элисон вела их в дом, а потом Арджун принимал обязанности хозяина на себя, рассаживая друзей за столом, объясняя состав блюд в мельчайших деталях:
- Взгляните сюда - это утка, приготовлена в соусе из сахарного тростника, такого вы никогда не пробовали. А вот, видите эти креветки? Они сделаны с цветами, почками имбиря, именно это придает им такой потрясающий вкус...
Дину смотрел на это, как зритель в цирке: он знал, что должен сам играть роль хозяина. Но с каждым вечером чувствовал, что его присутствие в доме уменьшается, съеживается. Не имело значения, приезжал ли Арджун один или в сопровождении толпы друзей. Казалось, он умеет наполнить дом даже в одиночестве. Нельзя было отрицать, что есть в нем какой-то магнетизм - самоуверенность, привычка командовать, превосходный аппетит. Дину знал, что может и не надеяться с ним сравниться.
В конце каждого ужина Арджун заводил граммофон и снимал с деревянного пола ковры. Он и его друзья по очереди танцевали с Элисон. Для Дину оказалось откровением, как хорошо она танцует, лучше, чем кто-либо из его знакомых, так же хорошо, как танцоры из кинофильмов - стильно, ритмично и с поистине неистощимой энергией. Среди мужчин лучшим танцором был Арджун. В конце каждого вечера он ставил свою любимую пластинку, "Я влюбляюсь в тебя" в исполнении оркестра Томми Дорси. Все расступались, чтобы предоставить им место, и когда пластинка со скрежетом останавливалась, комната наполнялась аплодисментами. Под конец таких вечеров Элисон едва вспоминала о существовании Дину.
Через некоторое время Арджун объявил, что ему удалось выпросить немного дополнительного топлива для "парнишек-пилотов" на аэродроме. Они начали устраивать вылазки, иногда только втроем, иногда чуть большим составом. Один из таких набегов застал их на вершине Гунунг Джераи. Группа летчиков выбрала это место для пикника, их пригласил Арджун.
Они ехали на штабном Форде В-8. Чтобы добраться до вершины, пришлось подниматься кругами, мимо тихих кампонгов [47] с мечетями в тени пальм. Дети махали им руками с рисовых полей, встав на цыпочки, чтобы подняться над скирдами с зерном. Был облачный декабрьский день, и с моря дул прохладный бриз.
Ведущая к вершине дорога была не намного лучше, чем просто колея. Она металась туда-сюда по склону, поднимаясь круто вверх. Склон покрывал густой лес, и дорога извивалась через густые заросли джунглей. Здесь было на несколько градусов прохладней, чем на равнине, и солнце заслоняло плотное и быстро движущееся одеяло облаков. На вершине растительность резко заканчивалась, и появлялась гостиница, она выглядела как английский коттедж, разве что была окружена балконом, с которого открывался впечатляющий вид на побережье и окружающие равнины.
На балконе толпились военные в серой, синей, цвета хаки и темно-зеленой форме. Между людьми в форме было несколько женщин в хлопковых платьях с ярким рисунком. Где-то внутри играл оркестр.
Арджун с Элисон вошли внутрь, чтобы потанцевать, оставив Дину в одиночестве. Он обошел балкон мимо столов с развевающимися белыми скатертями. Вид на равнины закрывала пелена облаков, которые принесло с моря. Но всё равно ветер часто разрывал облака, открывая впечатляющий вид на равнины: Дину увидел у подножия горы Сангеи-Паттани с сотнями акров каучуковых плантаций, тянущихся от него во всех направлениях. Вдали он заметил скалистую вершину острова Пенанг и похожую на пальцы верфь в порту Баттерворта. По местности длинной полосой бежала дорога, начинаясь у южного конца равнин и исчезая на севере, у границы. На востоке лежало Андаманское море, озаренное яркими закатными красками.
В следующий ясный день, обещал себе Дину, он привезет к гостинице камеру. Впервые в жизни он сожалел о том, что не научился водить, лишь ради этого вида стоило потратить усилия.
На следующий день Арджун снова вернулся в Морнингсайд в неурочный час - в одиннадцать утра. Он приехал на мотоцикле, Харлей-Дэвидсоне с осиной талией и широкой голубиной грудью, выкрашенном с скучный армейский зеленый. К нему прикреплялась коляска. Арджун подъехал к дому от офиса плантации вместе с сидящей в коляске Элисон.
Дину находился в темной комнате, когда Арджун закричал с крыльца:
- Дину! Спускайся! Я привез новости.
Дину сбежал вниз.
- И...?
Арджун рассмеялся, ущипнув его за плечо.
- Ты стал дядей, Дину, и я тоже. Манджу родила девочку.
- О, я так рад...
- Так что мы это отпразднуем. Поехали с нами.
- Куда вы едете?
- К морю, - ответил Арджун. - Запрыгивай. За мою спину.
Дину посмотрел на Элисон, она отвернулась. Он почувствовал, как ноги наливаются свинцом. Уже много дней он пытался поспевать за этими двумя, но не мог стать тем, кем не являлся. Он не хотел быть с Элисон, только чтобы его присутствие давило на нее грузом воспоминаний, что угодно, только не это.
- Не думаю, что я и правда вам нужен, - тихо произнес Дину.
Они хором запротестовали.
- Ох, Дину, что за чепуха!
- Да ладно, Дину. Не дури.
Дину повернулся на каблуках.
- Мне нужно закончить работу в темной комнате. Поезжайте. Расскажете мне обо всём, когда вернетесь, - он вошел обратно в дом и побежал наверх. Услышав покашливание заведенного мотоцикла, Дину не смог удержаться, чтобы не выглянуть из окна. Харлей-Дэвидсон набирал скорость, направляясь к плантации. Он заметил мелькание шарфа Элисон, развевающегося, словно знамя.
Дину вернулся в темную комнату, и вдруг в глазах у него защипало. Раньше он всегда мог рассчитывать на успокаивающую атмосферу темной комнаты, ее тусклый красный свет был неистощимым источником уюта. Но теперь свет казался слишком ярким, даже невыносимым. Он выключил свет и сел на пол, свернувшись клубком и обнимая колени.
Чутье с самого начала его не обмануло. Он знал, что Арджуну нельзя доверять, как и Элисон, когда тот рядом. Но что можно поделать? Они - взрослые люди, и Дину не имел права чего-то требовать ни от одного из них.
Через некоторое время он дотронулся до лица, оно оказалось мокрым. Он разозлился на себя: если и существовал какой-то принцип, по которому он хотел бы жить, то это отсутствие жалости к самому себе, он знал, что стоит только начать, и этот путь никогда не закончится.
Он встал и прошелся в темноте по комнате, пытаясь припомнить ее точный размер и планировку, как и размещение всей мебели и каждого предмета. Дину считал шаги, и каждый раз, дотрагиваясь до стены или на что-то наскакивая, начинал сначала.
Он принял решение - нужно уехать. Элисон явно потеряла к нему интерес, оставаясь в Морнингсайде, уже ничего нельзя было добиться. Он соберет вещи и проведет ночь в доме матери Илонго. Завтра он отправится в Пенанг и подождет там пароход, который отвезет его обратно в Рангун.
***
Мотоцикл ехал на запад, по дороге, постепенно превратившейся в узкую и разбитую полоску щебня с пылью и песком по обочинам. Они проехали через городок и его мечеть с голубым куполом, а потом перед ними появилось сияющая синева моря. Волны мягко поднимались над длинной полосой песка. Дорога свернула налево, они придерживались ее, направившись параллельно пляжу. Дорога закончилась в деревушке. Рыночная площадь пахла соленой водой и сушеной рыбой.
- Оставим мотоцикл здесь? - спросила Элисон.
- Нет, - засмеялся Арджун. - Нет нужды. Мы можем взять его с собой. Этот Харлей пройдет где угодно.
На рыночной площади собрались жители деревни, наблюдая, как они проезжают мимо, проскользнув в зазор между хижинами. Мотоцикл взвыл, взбираясь на дюну, отделяющую деревню от моря. Песок под полуденным солнцем выглядел ослепительно белым. Арджун держался края пляжа, где поверхность скреплял тонкий ковер водорослей. Он ехал медленно, петляя между обдуваемыми ветром стволами кокосовых пальм.
Они оставили деревню далеко позади и приехали в бухту, укрытую среди пальм. Пляж представлял собой малюсенькую полоску белого песка. В бухте, не больше чем в сотне ярдов от берега, находился маленький островок. Он порос густым лесом, зеленым кустарником и карликовыми панданами.
- Давай остановимся здесь, - предложила Элисон.
Арджун поставил мотоцикл на клочок тени, установив на подножку. Они сняли обувь и оставили ее на песке. Арджун закатал брюки, и они побежали по обжигающему серебристому пляжу прямо в воду. Был отлив, и море было очень спокойным, с плещущимися у берега легкими волнами. Вода была такой чистой, что увеличивала меняющиеся узоры дна, придавая им вид цветной мозаики.
- Давай искупаемся, - предложил Арджун.
- Я ничего с собой не взяла.
- Не имеет значения, - Арджун начал расстегивать рубашку цвета хаки. - Здесь никого нет.
Элисон была в обычном хлопковом платье, придерживая его над водой. Теперь она его отпустила. Вода быстро намочила ткань, поднявшись до талии.
- Давай, Элисон. Всё это место принадлежит только нам, - рубашка Арджуна с расстегнутыми пуговицами болталась на ветру.
- Нет, - засмеялась Элисон. - Сейчас декабрь. У тебя нет никакого уважения к зиме.
- Совсем не холодно. Давай, - он взял ее за руку, язык мелькнул у сверкающей линии зубов.
Элисон погрузила пальцы ног в песок. Через чистую воду она заметила между ногами изогнутый край раковины. Опустив руку в воду, она ее достала. Раковина оказалась неожиданно тяжелой, достаточно большой, чтобы приходилось держать ее обеими руками.
- Что это? - спросил Арджун, заглянув через плечо. Его брюки промокли почти до пояса.
- Наутилус, - ответила Элисон.
С одного конца раковины имелся овальный вход, похожий на рог, богатого перламутрового цвета с проблесками серебра. Раковина закручивалась в почти идеальную спираль и заканчивалась маленьким выступом, не больше соска.
- Откуда ты знаешь, как она называется? - спросил Арджун.
Элисон ощущала его присутствие за спиной, он смотрел через плечо на раковину, слегка прислонив подбородок к ее голове.
- Дину показывал мне фотографию такой раковины, - ответила она. - Он считает, что это одна из самых лучших в мире фотографий.
Арджун обнял ее за плечи, его руки приблизились к раковине, его пальцы на ее пальцах, ладони на ладонях. Он провел большим пальцем по перламутровому краю, по спиральной выпуклой линии, до маленького выступа у входа.
- Нам нужно... - Элисон почувствовала, как от дыхания Арджуна колышутся ее волосы.
- Нам нужно взять это для Дину, - сказал он, его голос стал хриплым.
Он опустил руки и отошел в сторону.
- Давай посмотрим, что там, - предложил он, указывая в направлении острова, который лежал в глубине бухты. - Могу поспорить, что до него можно дойти. Вода стоит низко.
- Не хочу намочить платье, - засмеялась Элисон.
- И не замочишь, - пообещал он. - Если вода поднимется слишком высоко, я понесу тебя на спине.
Он взял ее за руку и потащил в воду. Дно понижалось, пока вода не дошла до пояса. Затем песчаное дно начало снова подниматься к острову. Арджун стал двигаться быстрее и тащил за собой Элисон. Они уже бежали, когда добрались до берега. Они промчались по выжженному солнцем краю песка в тенистую внутреннюю часть острова. Элисон легла на спину на мягкую песчаную почву и посмотрела в небо. Их окружали заслоняющие берег кусты.
Арджун упал рядом с ней на живот. Элисон еще держала раковину, и он высвободил ее из рук. Арджун положил раковину ей на грудь и пробежал пальцами по спиральному краю, накрыв ладонью.
- Такая красивая, - сказал он.
Элисон видела, как сильно он ее хочет, в его желании было нечто, чему невозможно было сопротивляться. Когда его руки соскользнули с раковины на ее тело, она не сделала попыток его остановить. Но с этого мгновения и до того, как было уже слишком поздно, всё изменилось.
Как будто его на самом деле здесь не было, как и ее, словно их тела пришли в движение больше из неизбежности, чем по сознательной воле, от опьянения образами и предположениями, от воспоминаний о фотографиях, песнях и танцах, словно они оба отсутствовали - два незнакомца, чьи тела исполняли свою функцию. Элисон подумала о том, как это было с Дину, как он концентрировался на этом мгновении, о чувстве, что время остановилось. Лишь по контрасту с этим ощущением пустоты она поняла значение полного присутствия, когда глаза, разум и прикосновения объединены в совершенном союзе, каждый видит другого.
Когда Арджун скатился с нее, Элисон начала плакать, натянув платье и обняв колени. Он испуганно сел.
- Элисон, в чем дело? Почему ты плачешь?
Она покачала головой, зарывшись лицом в колени.
Он настаивал.
- Элисон, я не хотел... Я думал, ты хотела...
- Это не твоя вина, я тебя не виню. Только себя.
- За что , Элисон?
- За что? - она непонимающе на него взглянула. - Как ты можешь смотреть на меня после этого и задавать подобные вопросы? Как насчет Дину?
- Элисон, - засмеялся он, дотронувшись до ее руки. - Дину не обязательно об этом знать. Зачем ему говорить?
Она оттолкнула его руку.
- Пожалуйста, не трогай меня.
Потом они услышали зовущий их издалека голос, просто громкое эхо, которое пронеслось над плещущейся водой.
- Сахиб.
Арджун натянул мокрую форму и встал. Он заметил на пляже Кишана Сингха, за ним находился мотоциклист в шлеме, на таком же Харлей-Дэвидсоне, как и у Арджуна.
Кишан Сингх махал листком бумаги, призывно выкрикивая:
- Сахиб!
- Элисон, - сказал Арджун, - что-то случилось. Прислали гонца с базы.
- Иди, - сказала Элисон. В это мгновение она могла думать лишь о том, чтобы броситься в воду, чтобы смыть его прикосновения. - Я догоню через минуту.
Арджун вошел в воду и добрался до пляжа. Кишан Сингх ждал у края воды, его глаза на мгновение задержались на лице Арджуна. В них промелькнуло нечто, что заставило Арджуна остановиться и снова на него посмотреть. Но теперь Кишан Сингх пытался привлечь его внимание, отдавая честь и глядя чрезвычайно пристально.
- Что такое, Кишан Сингх?
Кишан Сингх протянут ему конверт.
- Это послал Харди-сахиб.
Арджун разорвал конверт и развернул записку Харди. Он по-прежнему глядел в нее, нахмурившись, когда Элисон вышла из воды и приблизилась к нему.
- Что это? - спросила она.
- Мне нужно возвращаться, - ответил Арджун. - Немедленно. Похоже, что-то надвигается. Мы покидаем Сангеи-Паттани - мой батальон, вот что.
- Вы уезжаете? - Элисон уставилась на него, словно не могла поверить своим ушам.
- Да, - он посмотрел на нее. - И ты ведь этому рада, да?
Она отошла в сторону, ничего не ответив, и Арджун последовал за ней. Когда они перебрались за гребень дюны, скрывшись от взоров Кишана Сингха, Арджун развернул Элисон с неожиданной силой.
- Элисон, - резко произнес он, - ты мне не ответила.
Она прищурилась.
- Не говори со мной в таком тоне, Арджун. Я не твой денщик.
- Я задал тебе вопрос.
- Какой?
- Ты рада, что я уезжаю?
- Если ты и правда хочешь знать, - категорично ответила она, - то ответ - да.
- Почему? - спросил он запинаясь и смущенно. - Ты приехала сюда, потому что этого хотела. Я не понимаю, почему ты так на меня зла?
- Я не злюсь, - она покачала головой. - Совсем не злюсь, ты ошибаешься. Нет смысла на тебя сердиться, Арджун.
- О чем ты говоришь, черт возьми?
- Арджун, ты не отвечаешь за свои действия, ты просто игрушка, орудие в чьих-то руках. Разум не живет в твоем теле.
- Что за хрень... - он резко замолчал. - Единственная причина, по которой тебе это сойдет с рук, это потому что ты женщина.
Элисон поняла, что он находился на волоске от того, чтобы ее ударить, и это произвело странный эффект - она внезапно почувствовала к нему жалость, совсем немного, именно по этой причине она и приехала с ним в то утро на пляж. Она знала, что несмотря на внешний размах и властность, он был человеком без внутреннего стержня, который плохо понимал самого себя, Элисон знала, что Дину был гораздо сильнее и изобретательнее, и осознала, что именно поэтому была с ним жестока, что именно поэтому рисковала его потерять. Мысль об этом ее испугала.
Она быстро направилась к Харлей-Дэвидсону.
- Поехали, - сказала она Арджуну. - Отвези меня обратно в Морнингсайд.
Часть шестая
Фронт
Глава тридцать вторая
Когда Джаты один-один покидали Сангеи-Паттани, уже настал вечер. Они выехали с базы колонной грузовиков, направляясь по шоссе на север. Добравшись до города Алор-Сетар, они разместились на железнодорожной станции и получили приказ ожидать дальнейших распоряжений. Солдаты расселись в одном конце платформы, а офицеры в другом.
Это была самая маленькая и красивая станция, которую в своей жизни видел Арджун, по сравнению с индийскими станциями она выглядела как кукольный домик - единственная узкая платформа под низким навесом из красной черепицы. С балок свисали горшки с пальмами, а деревянные колонны, обрамлявшие станцию, обвивали яркие бугенвиллеи.
Подполковник Бакленд остался в штабе дивизии и прибыл позже. В полночь он вызвал всех офицеров и дал краткую оперативную сводку, сказав, что будут значительные перемены в тактике. Есть признаки, что японцы готовы вступить в войну, их войска, как считают, собираются напасть на Малайю с севера. Чтобы их предвосхитить, вглубь Сиама введут ударные силы для защиты восточного побережья, это будет упреждающая атака, чтобы лишить японские войска вторжения возможных позиций для высадки. Джаты один-один должны сыграть ключевую роль в этой операции. Батальону приказано быть готовым выступить через полчаса после получения приказа. На заре они двинутся на север с целью занять береговой плацдарм у прибрежного города Сингоры.
- Запишите это, - подполковник Бакленд зачитал ориентиры на карте, а офицеры делали заметки.
После инструктажа Арджун расстелил карту на платформе под голой лампочкой, отогнав комаров и мошек, которые на ней сидели. Он ощущал, как его указательный палец дрожит от возбуждения, когда водил им по тонкой красной линии дороги, идущей к береговому плацдарму. Наконец-то, вот результат многих лет учений, ожидание закончено. Арджун оглядел заполненную цветами платформу, ему пришло в голову, что это странное место для начала операции.
Он не мог заснуть. Около трех часов ночи Кишан Сингх принес чашку чая в эмалированной кружке. Арджун с благодарностью ее взял, не спрашивая, откуда она взялась. За его спиной, в шезлонге, мирно посапывал Харди, запрокинув голову в тюрбане. Арджун встал и прошелся по платформе, пробираясь мимо сгрудившихся в кучки солдат. Он заметил свет в помещении станционного смотрителя и вошел туда.
Смотритель был гоанцем-христианином. Он крепко спал, растянувшись на столе. На полке стояло радио. Арджун обошел стол, включил приемник и начал медленно крутить ручки. Наконец, треск уступил место голосу диктора: "...тяжелые бои рядом с Кота-Бару..."
Кота-Бару находился на востоке Малайи, Арджун об этом знал от друга, который там служил. Это был маленький, труднодоступный прибрежный городок. Арджун прибавил громкость и снова прислушался: теперь диктор говорил о массированной высадке японцев по всему побережью, он упомянул Сингору, тот город, который они собирались занять на следующий день. Арджун развернулся и помчался по платформе в зал ожидания, где находился командующий.
- Сэр.
Командующий и капитан Пирсон дремали в креслах.
- Всё псу под хвост, сэр. Японцы уже высадились.
- Невозможно, лейтенант, - командующий сел.
- Передали по радио, сэр.
- Где?
Арджун повел его в помещение станционного смотрителя. Теперь солдаты на всей платформе садились, понимая, что что-то происходит. Арджун распахнул дверь в комнату станционного смотрителя. Тот проснулся и тер глаза кулаками. Арджун обошел его и прибавил громкость. Голос диктора наполнил помещение.
Вот так они и узнали, что упреждающий удар был упрежден операцией беспрецедентного размаха, которая включала синхронизированные атаки на разделенные тысячами миль объекты - атаку на Перл-Харбор и высадку по всему Малайскому полуострову. Сингору, тот город, куда они направлялись, заняли одним из первых.
- Господа, - вежливо улыбнулся подполковник Бакленд своим офицерам. - Руководствуясь своими знаниями об армии, я предлагаю вам устроиться здесь поудобнее. Пройдет некоторое время, прежде чем мы что-нибудь услышим из штаба.
В прозвучавшей в его голосе нотке иронии было что-то очень уютное, слушая его, Арджун с трудом представлял, что что-нибудь может пойти не так.
В Алор-Старе имелся большой аэродром, и в воздух поднялся первый эскадрон Бленемов. Джаты один-один приветствовали гудящие над станцией самолеты. Пару часов спустя Бленемы вернулись с пустыми баками. Через несколько минут после их возвращения над горизонтом загудела группа японских самолетов. Они атаковали аэродром в плотном строю и в то самое мгновение, когда заправляющиеся Бленемы оказались наиболее уязвимы. Всего за несколько минут самолеты охватило пламя. Выбор времени для рейда был поразительно точным. Без сомнения, у врага имелся наводчик - шпион или местный информатор.
Позже подполковник Бакленд поехал на аэродром с несколькими офицерами. Госпиталь тоже задело, и воздух наполнял запах химикатов. Около ангаров вокруг Бленемов плавился гудрон. На некотором расстоянии стоял рад хижин, которые служили казармами для малайских вспомогательных служб, охраняющих аэродром. Людей нигде не было видно, и Арджуна послали на поиски. Он нашел казармы в превосходном состоянии - койки заправлены, рядом с каждой висел вещевой мешок. В аккуратных рядах у стен стояли винтовки, в точности как требовали инструкции. Но люди исчезли. Очевидно, что, потратив весь день на уборку в казармах, войска просто дезертировали.
***
Дину провел ночь на раскладушке, на веранде дома матери Илонго. Проснулся он рано. Илонго с матерью еще спали. Он посмотрел на часы. Поезда в Пенанг не будет до полудня, впереди было еще много часов.
Он вышел наружу и посмотрел на гору. Свет начал меняться: лес, казалось, оживал. Ему пришло в голову, что он никогда не фотографировал чанди в эти утренние часы. Дину заметил стоящий у двери велосипед Илонго. Он решил проехаться на гору с камерой.
Дину быстро сложил оборудование и поехал быстрее, чем обычно. Добравшись до ручья, он обошелся без привычного ритуала, а направился прямо к поляне и установил штатив. Он заряжал пленку, когда над Гунунг Джераи пролетели первые бомбардировщики. Поначалу он не обратил на это внимания, предположив, что самолеты садятся на авиабазе в Сангеи-Паттани. Но несколько минут спустя, когда по лесу гулко прокатился звук взрывов, он понял, что что-то не так. Когда появилась вторая эскадрилья бомбардировщиков, Дину присматривался тщательней. Самолеты летели достаточно низко, и невозможно было спутать их опознавательные знаки. Это были японцы.
Первая мысль Дину была об Элисон. Он не видел ее с тех пор, как она уехала на пляж с Арджуном, но помнил, что она планировала в тот день поехать в Сангеи-Паттани - она сказала об этом накануне, у нее были дела.
Дину вдруг понял, что она еще может находится в городе. Он бросил штатив и поспешил вниз, к велосипеду. Сначала он поехал в Морнингсайд-хаус, где кухарка подтвердила, что Элисон уехала на Дайтоне рано утром. На обратном пути Дину остановился, чтобы проверить, как дела у Саи Джона. Он обнаружил его мирно дремлющим в кресле на веранде.
Подъехав к офису, Дину заметил, что на площадке столпилось много людей. Приблизившись, он увидел, что к собравшимся по-тамильски обращается Илонго, стоя на стуле. Дину встретился с ним взглядом и сделал знак, что хочет переговорить.
- Что происходит, Илонго?
- Разве ты не слушал радио?
- Нет.
- Японцы начали войну. Аэродром в Санге-Паттани разбомбили.
Дину потребовалось несколько мгновений, чтобы это переварить.
- Сегодня утром Элисон поехала в Сангеи-Паттани, - сказал он. - Нужно отправиться туда и убедиться, что с ней всё в порядке.
- Сейчас я не могу, - Илонго махнул в сторону собравшихся. - Они ждут...
- Чего? Чего они хотят?
- Управляющие некоторых соседних плантаций покинули офисы и уехали в Сингапур. Люди обеспокоены. Они хотят удостовериться, что им заплатят, - Илонго прервался, чтобы вытащить из кармана связку ключей. - Вот, поезжай сам. Возьми грузовик.
Дину оттолкнул ключи.
- Я не умею водить.
- Тогда подожди, я скоро закончу.
Дину смотрел с балкона офиса, как Илонго обращается к толпе. Митинг, казалось, длился вечно: только в полдень толпа начала редеть. Вскоре после этого Илонго завел грузовик и поехал в Сангеи-Паттани.
Вскоре они наткнулись на еще одну толпу. Рейды авиации закончились уже несколько часов назад, но люди наводнили дороги, покидая город. Многие шли пешком, несколько семей держали завязанные в простыни пожитки на плечах, мальчик толкал велосипед с большим радиоприемником на багажнике, двое мужчин тащили за собой пожилую женщину на самодельной тележке. Ближе к городу на дороге образовался затор из сигналящих машин. Заглушив двигатель грузовика, Илонго начал задавать вопросы, высунувшись из окна, он выяснил, что бомбардировка застала город врасплох, сигнала тревоги не было, никто их не предупредил. Теперь все, кто мог, направлялись в сельскую местность, чтобы переждать там беду.
Они припарковали грузовик за магазином и пошли в город, проверяя все места, куда, предположительно, могла зайти Элисон - банки были пусты, а большая часть магазинов стояла с закрытыми ставнями. Парикмахер Элисон исчез.
- Где она может быть?
- С ней всё хорошо, не волнуйся.
На обратном пути к плантации они поехали по дороге, которая вела мимо аэродрома. У ангаров валялись дымящиеся груды металла, но взлетные полосы остались нетронутыми. Они наткнулись на индийца, смотрителя, который рассказал, что, по слухам, японские бомбардировщики наводил шпион, предатель из британских войск.
- Индиец? - осторожно спросил Дину.
- Нет-нет, англичанин. Мы видели, как его арестовали.
Дину испытал одновременно и шок, и облегчение.
И лишь когда они вернулись в дом Илонго, Дину вспомнил, что собирался уехать в Пенанг. Он решил на время отложить отъезд, поскольку не мог уехать, не убедившись в том, что с Элисон всё хорошо. Он вернулся в Морнингсайд и стал ждать.
К тому времени, как на дороге появилась машина Элисон, солнце уже клонилось к закату. Дину стоял у двери и ждал. Облегчение от того, что она невредима, словно откупорило все тревоги этого дня. Он закричал, как только она вышла из родстера:
- Элисон... где ты была, черт возьми? Ты пропадала весь день...
- А что насчет тебя? - огрызнулась она. - Где ты был прошлой ночью?
- У Илонго, - вызывающе ответил он. - Я собирался уехать... в Рангун.
Она издала короткий смешок.
- Что ж, счастливого пути. Посмотрим, далеко ли ты уедешь.
- Ты о чем?
- Утром я была в Батерворте. На дорогах неразбериха. Не думаю, что ты бы уехал далеко.
- В Батерворте? Что ты делала в Батерворте?
Элисон подняла бровь и холодно произнесла:
- Не твое дело.
Она прошла мимо и поднялась по лестнице в свою спальню.
Дину несколько минут курил на крыльце, а потом последовал за ней по лестнице.
- Элисон, - он с раскаянием в голосе постучал в дверь. - Прости... Я просто волновался.
Она открыла дверь, на ней было белое сатиновое белье. Прежде чем он успел что-то сказать, она бросилась ему на шею.
- Ох, Дину...
- Элисон... Я просто обезумел... тебя не было весь день, и эта бомбардировка...
- Тебе не стоило волноваться. Со мной всё в порядке, я была далеко от бомб. Они целились в порт, а я находилась в другой части города.
- Но зачем ты вообще туда ездила? Аж до самого Батерворта? Зачем?
Она взяла его лицо ладонями и поцеловала.
- Расскажу тебе позже, - сказала она. - Давай сейчас не будем об этом. Просто порадуемся, что мы вместе и целы.
Глава тридцать третья
Прошло несколько часов, но Джаты один-один так и не получили приказов из штаба дивизии. Лишь после наступления темноты появился конвой грузовиков, чтобы перевезти их в другое место. Они поняли, что едут на север, но было слишком темно, чтобы разглядеть местность.
На рассвете Арджун обнаружил, что они встали лагерем на каучуковой плантации. Через несколько сотен ярдов зелень словно превращалась в плотную стену из круглых стволов с полосатой корой. Между пологом зеленой листвы над головой и ковром из опавших листьев под ногами, казалось, не было четкого света или тени. Звуки появлялись и исчезали непонятно откуда и куда, будто он проснулся и оказался в огромном лабиринте с крышей и полом из мягкой шерсти.
На утреннем инструктаже они узнали, что батальон теперь располагается поблизости от города Джитра, очень близко к северной оконечности Федеративных Штатов Малайи. Здесь полуостров сужался до тонкого перешейка, моста между Малайей и Сиамом, любой наступающей с севера армии придется протискиваться через этот перешеек, и именно здесь можно прервать ее гладкое продвижение. Джаты один-один вместе с несколькими другими батальонами сконцентрировались вдоль шоссе север-юг. Наступление японцев ожидалось именно по этой дороге. Вероятно, Джаты один-один составят первую линию обороны.
Арджун командовал третьей ротой батальона, они расположились в нескольких ярдах слева от шоссе. Харди был с четвертой ротой, на противоположной стороне дороги. По их флангам стоял Лестерширский полк с одной стороны и Четырнадцатый панджабский - с другой.
Сначала нужно было выкопать окопы, но местность оказалась обманчивой. Рыхлый суглинок было легко копать, не нелегко сохранить окоп. Почвенные воды начинали сочиться на непредсказуемой глубине. Рации стали барахлить, проблему отнесли за счет ландшафта: деревья мешали радиосигналу. Нельзя было положиться даже на связных: дезориентированные геометрическим лабиринтом плантации, они сбивались с пути.
Потом начался дождь. Он постоянно моросил, и это тоже усиливало впечатление запертой клетки с мягкой обивкой. Солдаты задирали головы и смотрели, как с неба падают капли дождя. Но к тому времени, как вода добиралась до них, ливень превращался в морось. С неба капало еще долгое время после того, как дождь прекратился. Солдаты посмотрели вверх и увидели, что небо прояснилось, но внизу всё равно шел дождь, час за утомительным часом, словно полог из листвы был намокшим матрасом, с которого медленно капала вода.
Когда земля превратилась в грязь, джипами и грузовиками стало трудно управлять. Их шины были предназначены для североафриканских пустынь. Пришел приказ, запрещающий въезжать на них на плантацию, теперь припасы приходилось таскать вручную.
На второй день после полудня подбежал Харди и спрыгнул в окоп. По его лицу Арджун понял, что друга распирает от новостей.
- Что случилось?
- Просто слышал кой-какие слухи.
- Какие?
- Что Первый хайдерабадский в беде под Кота-Бару.
- Что с ним такое?
- После первой атаки япошек аэродром охватила паника. Летчики, австралийцы, поспешно сбежали. Сержанты из Хайдарабадского тоже хотели уйти, но командующий им не позволил. Они подняли бунт, пристрелили пару офицеров. Их разоружили, арестовали и послали на работы в Пенанг.
Арджун осмотрел окоп, тревожно вглядываясь в лица солдат.
- Лучше держи это при себе, Харди.
- Просто подумал, что надо тебе рассказать.
Штаб батальона находился в глубине плантации, далеко в тылу от роты Арджуна. Вечером второго дня инженеры-сигнальщики проложили телефонную линию. Первый звонок последовал от капитана Пирсона.
- Контакт?
- Пока ничего, - ответил Арджун. День неуловимо угасал, медленно сгущалась мрачная, вязкая и моросящая темнота. В это самое мгновение темную стену впереди пронзила красная вспышка.
- Снайпер! - сказал сержант. - Пригнитесь, сахиб, пригнитесь.
Арджун метнулся лицом к воде, которая стояла в окопе на высоту лодыжки. Последовал еще один выстрел, а за ним еще один. Арджун нащупал телефон и обнаружил, что на линии тишина.
Теперь темноту время от времени пронзали вспышки выстрелов. Они звучали с разными промежутками, перемежаясь глухим грохотом мортир и треском автоматных очередей. Справа, оттуда, где находилась рота Харди, донесся звук бронетранспортера Брена. Он принес облегчение лишь на короткое время, потому что Арджун внезапно, со странным чувством слабости в животе, заметил, что пулемет бронетранспортера строчит слишком долго, словно солдаты запаниковали и не могли вспомнить, чему их учил Харди во время тренировок.
Теперь вражеские снайперы, похоже, пришли в движение, свободно разместившись вокруг их позиции. Шли часы, и окоп стал всё больше походить на ловушку, чем на убежище - прикованные к стационарной позиции, они были беззащитны перед мобильным противником. Потом они открыли ответный огонь, время от времени выпуская пулю, как цепной зверь, ходящий кругами на своем поводке и огрызающийся на неведомого мучителя.
Всю ночь с деревьев беспрерывно капало. Вскоре после рассвета они увидели кружащий над головами японский самолет-разведчик. Полчаса спустя мимо пролетел еще один самолет, опустившись низко над ними. Он оставил за собой бумажный след, листки медленно фланировали вниз с неба, как огромная стая бабочек. Большая часть застряла в листве, но несколько приземлились. Кишан Сингх взял несколько листовок, одну протянул Арджуну, а пару оставил себе.
Арджун увидел, что это написанная на хиндустани листовка, отпечатанная как арабским, так и деванагарским шрифтом. Призыв адресовался напрямую индийским солдатам и был подписан Амриком Сингхом из "Индийской лиги за независимость". Текст начинался так: "Братья, спросите себя: за что вы сражаетесь и почему вы здесь, вы и правда хотите отдать свои жизни за империю, которая двести лет держат вашу страну в рабстве?"
Арджун услышал, как Кишан Сингх читает листовку вслух другим солдатам, и кровь прилила к его голове. Он закричал:
- Отдай это мне!
Скомкав листовки, он втоптал их ботинками в грязь.
- Всякий, у кого это найдут, предстанет перед трибуналом, - резко сказал он.
Через несколько минут со взрывом, похожим на движущуюся звуковую стену, открыла огонь японская артиллерия. Первые снаряды пролетели над окопами, осыпав солдат листьями и мелкими ветками. Но потом, мало-помалу, разрывы стали приближаться к ним. Земля так яростно дрожала, что стоящая на дне окопов вода брызгала в лицо. Арджун увидел, как каучуковое дерево высотой в пятьдесят футов легко отделилось от земли и подпрыгнуло на несколько футов в воздухе, а потом кувыркнулось в сторону окопа. Они распластались на дне окопа как раз вовремя, чтобы избежать с ним встречи.
Бомбардировка длилась несколько часов без перерыва.
***
Манджу крепко спала, когда ее разбудил Нил. Она сонно перевернулась. Ей казалось, что она не спала уже несколько недель. У Джаи были колики, она часто плакала по несколько часов кряду. Ничто не могло ее остановить, если уж она начинала реветь. Даже капли от коликов Вудвардса не оказывали никакого эффекта: от столовой ложки микстуры она погружалась в легкую дремоту, но час или два спустя снова просыпалась с еще более громким криком.
Манджу взглянула на кроватку Джаи и увидела, что та крепко спит. Она потерла глаза и отвернулась от Нила, не скрывая раздражения из-за того, что ее разбудили.
- Что еще? Зачем ты меня разбудил?
- Я подумал, ты захочешь знать...
- Что?
- Японцы начали войну.
- Да? - она еще не понимала, какое это имеет отношение к тому, что ее разбудили.
- Они вторглись в Малайю.
- В Малайю? - теперь всё вдруг прояснилось. Она села. - Арджун? Дину? Есть какие-нибудь новости?
- Нет, - покачал головой Нил. - Ничего определенного. Но по радио говорят, что-то про то, что Одиннадцатая дивизия вступила в бой. Это ведь дивизия Арджуна?
На прошлой неделе Манджу получила письмо от Арджуна. Он мало рассказывал о себе, только что здоров и думает о ней. Главным образом он спрашивал о Джае и ее здоровье. Он также упомянул, что встретил Дину, и с ним всё хорошо. Долли была рада это услышать.
- У тебя еще сохранилось то письмо Арджуна? - спросил Нил.
- Да, - Манджу вскочила с кровати и пошла за письмом.
- Он пишет что-нибудь про свою дивизию? - спросил Нил.
Цифра одиннадцать бросилась ей в глаза почти сразу же, как только она развернула страницу.
- Да, - ответила она. - Это его дивизия, - она просмотрела на мужа полными слез глазами.
Нил крепко обнял ее за плечи.
- Нет причин волноваться, - сказал он. Насколько я выяснил, штаб Одиннадцатой дивизии находится рядом с Морнингсайдом. Дину даст нам знать, что происходит.
Потом проснулась малышка. Сейчас Манджу впервые была рада капризам Джаи. Ее непрекращающийся плач не оставлял ей времени думать о чем-либо другом.
В тот вечер им нанес визит известный член индийского сообщества в Рангуне - адвокат по имени Сахинзада Бадруддин Хан. Когда зашел гость, вся семья была в сборе.
Встревоженный мистер Хан сообщил им несколько новостей. Он посетил собрание нескольких наиболее значимых индийцев города. Они решили создать комитет по эвакуации. Им казалось, что если в Бирму вторгнутся японцы, индийцы окажутся между двух огней - беззащитными против враждебных слоев бирманского общества и, что еще хуже, как с подданными Британской империи, японцы будут обращаться с ними как с союзниками врага. Многие индийцы боялись, что грядет катастрофа, комитет собирался вывезти из Бирмы как можно больше индийцев.
Раджкумар поразился, услышав об этом. Несмотря на последние известия, он был настроен оптимистично. Он только что узнал, что его друг заключил контракт на постройку большого отрезка дороги из Бирмы в Китай, и был совершенно уверен, что сможет продать свои запасы древесины в точности по той цене, что и надеялся.
- Что? - недоверчиво рассмеялся Раджкумар. - Вы говорите, что собираетесь сбежать из Бирмы, потому что японцы вторглись в Малайю?
- В общем, да. Люди считают...
- Чепуха, Хан, - Раджкумар похлопал своего друга по спине. - Не стоит обращать внимания на паникеров. Малайя очень далеко отсюда.
- Но всё же, - ответил мистер Хан, - подготовиться не лишне, особенно когда речь идет о женщинах и детях.
Раджкумар пожал плечами.
- Что ж, Хан, делайте то, что считаете нужным. Но для меня это прекрасная возможность...
- Возможность! - мистер Хан недоверчиво поднял брови. - Как это?
- Тут нет никакой тайны, Хан. Раз в войну вступила Америка, то будет выделено много денег для оборонительных работ. Бирма - ключевая точка, от которой зависит выживание китайского правительства в Чунцине: шоссе север-юг станет главной линией снабжения. Готов поспорить, что дорогу построят быстрее, чем кто-либо ожидает.
- А если на нас нападут?
Раджкумар пожал плечами.
- Это вопрос выдержки, Хан. Я могу понять, почему вы хотите уехать. Но для нас это слишком рано. Я долгое время к этому готовился, и теперь не собираюсь уезжать.
Слова Раджкумара взбодрили Манджу. Так приятно было знать, что ей не придется думать о том, чтобы немедленно куда-то ехать. Справляться с Джаей и без того было достаточно сложно, она не могла представить, на что это будет похоже в менее благоприятных обстоятельствах.
***
Утром связной принес в окоп Арджуна сообщение из штаба батальона: они должны отойти к линии Асун - полосе укреплений вдоль реки, в нескольких милях вниз по дороге. Когда Арджун отдал приказ выдвигаться, то услышал радостное бормотание и почувствовал, что и сам рад - всё лучше, чем оставаться без движения в этих окопах.
Они прошли по плантации, не сбивая строй, но когда достигли дороги, стало ясно, что отступление быстро превращается в безудержное бегство. Солдаты начали нервничать, когда мимо проезжал грузовик за грузовиком с солдатами других подразделений. Арджун находился с ними, пока солдаты не погрузились в грузовик, а потом запрыгнул в джип к Харди.
- Приятель, ты слышал? - вполголоса сказал Харди.
- Что?
- Япошки потопили "Принца Уэльского" и "Рипалс".
- Это невозможно, - Арджун смотрел на него, не веря своим ушам. Это были самые мощные линкоры в мире, гордость британского флота. - Это не может быть правдой.
- Это правда, я наткнулся на Кумара, он мне и рассказал.
Внезапно его лицо озарила улыбка ликования.
- Не могу дождаться, когда скажу это Пирсону. Хочу посмотреть на рожу этого мерзавца.
- Харди, - рявкнул Арджун, - ты рехнулся?
- А что?
- Забыл, что эти корабли нас защищали? Мы на одной стороне, Харди. Японская пуля не будет выбирать между тобой и Пирсоном.
Харди удивленно посмотрел на него, и какое-то время они озадаченно глядели друг на друга.
- Ты прав, - заявил Харди. - Конечно. Но знаешь...
- Давай оставим эту тему, - быстро прервал его Арджун.
Когда они добрались до реки Асун, японская артиллерия по непонятной причине замолчала. Радуясь передышке, Джаты один-один заняли позиции у дороги, спиной к реке. В этом месте шоссе север-юг шло по приподнятой насыпи, стволы гевей тянулись по обеим ее сторонам насколько мог видеть глаз. Теперь весь батальон разместился на одном месте, чтобы оборонять подступы к реке. Их транспортные средства выстроились вдоль склонов насыпи.
Арджун увидел, как Харди отошел от дороги, и решил присоединиться к нему. Подполковник Бакленд был всего в нескольких шагах, на временном командном посту батальона. С ним находился капитан Пирсон, вертевший в руках планшет с картой.
Арджун остановился посреди дороги, чтобы посовещаться с Харди.
- Как думаешь, почему они прекратили обстрел? - спросил он.
- Похоже, временами они делают перерывы. Трудно сказать, по какой причине.
- А не потому ли, что они передвигают тяжелое вооружение?
- Какое еще вооружение? - фыркнул Харди. - Никто не видел танков, ни их, ни наших. Эта страна не для танков.
- Так нам говорили. Но...
Где-то вдали раздался гул. Оба мгновенно развернулись, чтобы посмотреть на дорогу. Солнце уже почти село. Облака быстро разбежались, и небо стало ярко-малиновым. Шоссе пару сотен ярдов шло прямо, а потом исчезало за поворотом: гевеи возвышались по обоим его сторонам, почти смыкаясь наверху, образуя арку. Дорога была пуста, впереди ничего не было.
Харди выдохнул с облегчением.
- Я уж испугался, - он утер рукавом лоб. - Говорил я тебе, это страна не для танков, в этом мы точно можем быть уверены, слава богу.
Через мгновение со скрежетом металлических гусениц из-за поворота появился танк. Из башни на фоне неба торчал силуэт танкиста в шлеме. Башня разворачивалась в их направлении, пока ее дуло не превратилось в пустую глазницу. Потом танк дрогнул, и черный глаз стал сверкающе красным. У основания насыпи взорвался бак с горючим, и полутонный грузовик взлетел на воздух в пламени.
Какое-то мгновение Арджун не мог поверить своим глазам, во время учений он никак к этому не готовился. Смутное воспоминание о незаконченном деле побудило его повернуться и побежать к своей роте, чтобы приказать им открыть сокрушительный огонь, о котором говорил командующий на последнем инструктаже. Но командующий категорически заявил, что танков не будет, и в любом случае, командующего больше не было на месте, он скатился с насыпи вместе с капитаном Пирсоном. По обеим сторонам шоссе солдаты разбегались по плантации в разные стороны в поисках укрытия.
- Беги, Арджун! - раздался голос Харди, который вернул его к действительности. - Беги, беги!
Он остановился посреди дороги, как испуганный олень, и первый танк почти надвинулся на него, он находился так близко, что Арджун видел глаза человека в башне за толстыми защитными очками. Он отпрыгнул, бросившись в сторону от насыпи, чтобы избежать горящего джипа командующего. Потом поднялся и побежал к деревьям, внезапно оказавшись внутри длинного зеленого туннеля, шаги приглушал ковер из упавших листьев.
Та ясность, которую он ощущал какое-то мгновение, стоя посередине дороги, теперь исчезла. Ее сменила слепая, невиданная потребность бежать. Вполне возможно, что он направлялся прямо на японские орудия. Но даже если бы он знал это наверняка, то был бы не способен остановиться, словно воздух в легких и кровь слились воедино, наполняя мозг в унисон, побуждая бежать в этом направлении.
Он пробежал без остановки несколько ярдов. Потом, прислонившись к стволу, тяжело дыша развернулся, чтобы посмотреть назад: через промежуток между деревьями, заключенный в круглую рамку, словно он смотрел через подзорную трубу, Арджун четко видел небольшой клочок дороги. Он видел, как по шоссе прокатывается танк за танком. По обеим сторонам насыпи лежали грузовики Джатов один-один, некоторые перевернутые, а некоторые горели.
Это зрелище было выше его понимания. Он никоим образом не мог объяснить то, что случилось, даже самому себе. Это именно то, что называют "удариться в панику" - смесь страха, бега и стыда, хаотическое ощущение полной катастрофы в голове, словно устанавливаемые годами учений опоры внезапно сложились и рухнули?
Арджун вдруг с болью представил штаб батальона в Сахаранпуре, он вспомнил место, которое они называли Питомник и длинное низкое здание офицерской столовой. Подумал о висящих на стенах тяжелых картинах в позолоченных рамах и головах буйволов и антилоп, об ассегаях, ятаганах и копьях с оперением, которые его предшественники привезли в качестве трофеев из Африки, Месопотамии и Бирмы. Он привык считать это место своим домом, а батальон - большой семьей, кланом, который связывал тысячу людей в пирамиде взводов и рот.
Как получилось, что эта вековая структура сломалась, как скорлупка, от одного резкого удара, да еще на этом самом неприятном для сражения месте, в посаженном бизнесменом лесу? Был ли он сам в этом виноват? Значит, старые англичане говорили правду, считая, что индийцы разрушат армию, если станут офицерами? По крайней мере, одно было несомненно: как боевая единица Джаты один-один больше не существовали. Теперь каждый солдат батальона должен был драться сам за себя.
Арджун оставил свой вещмешок в джипе у реки, ему не приходило в голову, что он побежит, спасая жизнь, через минуту после того, как поднимется на дорогу. При нем остался лишь Уэбли сорок пятого калибра, фляжка с водой и маленькая сумка со всякими мелочами.
Он огляделся. Где Харди? Где командующий и капитан Пирсон? Он видел их мельком, пока бежал к плантации, но сейчас, в надвигающейся темноте, трудно было понять, что впереди.
Наверняка за танками движется японская пехота, прочесывая плантации. Возможно, за ним уже сейчас наблюдают через один из сотен проемов между деревьями, которые сходились в той точке, где он стоял.
Что теперь делать?
Глава тридцать четвертая
Поехать на Гунунг Джераи предложила Элисон. Они с Дину выехали в Дайтоне из дома задолго до заката, по дороге, которая вилась вокруг горы. Теперь кампонги выглядели покинутыми, дневная паника уступила место тревожной тишине. На рынках не было видно ни единого человека. Элисон могла ехать, не снижая скорость.
Они добрались быстро и свернули на ведущую к вершине дорогу еще при достаточном освещении. Когда они начали подниматься, звук двигателя превратился в пронзительное завывание. На склонах, под густым пологом леса, уже настали сумерки. Элисон пришлось включить фары.
Повороты дороги были очень резкими. Один изгибался в противоположную сторону, поднимаясь под крутым углом. Элисон пришлось остановиться и подать задним ходом, чтобы в него вписаться. Подъехав к краю, они одновременно посмотрели наверх. Небо у северного горизонта, казалось, потемнело от тучи, состоящей из мелких горизонтальных штрихов. Элисон остановилась, и они уставились в небо. Прошло некоторое время, прежде чем они поняли, что смотрят на эскадрилью самолетов, направляющуюся с севера. прямо в их сторону. Они смотрели на самолеты спереди, и казалось, что те стоят на месте, их продвижение отмечалось лишь постепенным увеличением силуэтов.
Элисон снова завела машину, и они быстро стали набирать скорость. Впереди в собирающейся темноте маячили очертания гостиницы. Она была пуста, брошена. Они припарковались у крыльца и поднялись на идущую вокруг здания веранду. По всех длине она была уставлена столами с белыми скатертями, придавленными тяжелыми пепельницами. На столах стояли тарелки, словно в ожидании обеденной толпы.
Они чувствовали гул приближающихся бомбардировщиков под ногами, в дребезжании досок пола. Самолеты теперь летели совсем близко, на низкой высоте. Пока Элисон с Дину смотрели, эскадрилья внезапно разделилась на две, обогнув гору, как ручей валун. Резко накренившись, одна часть сменила направление в сторону того склона горы, что выходил к морю, держа курс на Батерворт и Пенанг. Другая половина полетела в Сангеи-Паттани мимо того склона, который выходил на сушу.
Элисон взяла Дину за руку, и они пошли по балкону, пробираясь между обеденными столами. Скатерти хлопали в легком бризе, а тарелки покрылись тонким слоем пыли.
В тот день стояла безоблачная погода. Далеко внизу в угасающих сумерках на море темнела громадина острова Пенанг, на юго-востоке лежал Сангеи-Паттани, маленький обитаемый островок, затерянный в океане гевей. Они видели шоссе и железнодорожные ветки, сверкающие в последних лучах солнечного света. Местность под их ногами расстилалась словно карта.
Самолеты снижались, готовясь сбросить бомбы. Сангеи-Паттани был ближайшей целью и принял на себя первый удар. Темный ландшафт пронизали вспышки пламени, расположенные рядом, прямыми рядами, как яркие стежки на черной ткани.
Они обошли веранду кругом, прикасаясь к скатертям и покрытым пылью тарелкам. Появилось еще одно облако из самолетов, бомбардировщики опустились над портом Батерворта. Вдруг над побережьем вздыбился столб оранжевого пламени, на сотни футов в высоту, взрыв был такой мощи, что и сам походил на гору.
- Боже мой! - Элисон бросилась к Дину. - Они попали в нефтяные цистерны Батерворта.
Она прижалась лицом к груди Дину, схватив его за рубашку, сжимая ткань в кулаках.
- Как раз вчера я проезжала мимо них.
Дину крепко ее обнял.
- Элисон, ты так и не рассказала мне, зачем ты ездила...
Она вытерла лицо о его рубашку и отодвинулась.
- Дай мне сигарету.
Дину прикурил сигарету и вставил ее между губами Элисон.
- И?
- Я ездила к врачу, Дину, к тому, который меня не знает.
- Зачем?
- Я думала, что беременна.
- И?
- Я не беременна.
- Я если бы была, Элисон, - тихо спросил Дину, - ты бы хотела, чтобы это был ребенок Арджуна?
- Нет, - она обвила его руками, и Дину ощущал, как она рыдает, уткнувшись в его рубашку.
- Дину, прости меня. Прости, прости.
- За что?
- За всё, Дину. За то, что я тогда уехала с Арджуном. Это была ошибка, ужасная, ужасная ошибка. Если бы ты только знал, Дину…
Он заставил ее замолчать, приложив палец к ее губам.
- Я не хочу знать... что бы ни случилось... не хочу знать. Так будет лучше... для нас обоих. Давай больше не будем говорить об Арджуне.
Он замолчал из-за вспышки света, взрыва, который озарил весь Сангеи-Паттани. За ним последовала серия взрывов меньшего масштаба, один за другим, как фейерверк.
- Оружейные склады, - сказала Элисон. Она встала на колени, уткнув голову в промежуток между балясинами перил веранды, вцепившись в них ладонями. - Наверное, они попали в оружейные склады.
Дину опустился на колени рядом.
- Элисон, - торопливо сказал он, обняв ее за плечи. - В одном я уверен... Тебе нужно уехать. Раз Япония воюет с Америкой, ты здесь в опасности. Твоя мать была американкой... Твой брат живет там... Невозможно предугадать, что случится, если японцы прорвутся. Тебе нужно уехать.
- Но куда?
- В Сингапур, там ты будешь в безопасности. Он очень хорошо укреплен. Здесь мы слишком близко к границе... и дедушку ты тоже должна взять с собой. Вы должны уехать.
Она яростно затрясла головой.
- Я не хочу. Не хочу уезжать.
- Элисон, ты не можешь думать только о себе.
- Ты не понимаешь, Дину, я - территориальное животное. Я скорее заберу с собой нескольких из них, чем отдам свое.
- Элисон, послушай, - Дину сжал ее руки и тряхнул их. - Тебе придется это сделать... Если не ради себя, то ради твоего дедушки.
- А как насчет плантации?
- Илонго будет ей управлять в твое отсутствие... Вот увидишь... Ты можешь ему доверять, ты это знаешь.
- А ты? Ты ведь поедешь с нами, да?
- Элисон, мне нужно вернуться в Бирму... Моя семья... наверное, она сейчас во мне нуждается.
- Но сначала ты можешь поехать вместе с нами с Сингапур, наверняка там ты найдешь пароход. Возможно, это будет даже проще.
Дину немного подумал.
- Может, ты и права... Я поеду.
Элисон дотронулась до его руки.
- Не думаю, что смогу уехать без тебя. Особенно теперь.
- Почему теперь?
Она уткнулась лбом в его грудь.
- Потому что я думаю, что люблю тебя, Дину, или что-то вроде того. Раньше я этого не знала, но теперь знаю.
Дину притянул ее ближе. Ему было всё равно, что у нее произошло с Арджуном, ничто не имело значения, кроме одного - она любит его, а он любит ее. Больше ничто не играло роли, ни самолеты, ни бомбы, ничто кроме этого. Именно таково счастье, он ничего подобного раньше не чувствовал - такого растворения и восторга, когда все внутренние органы словно сливаются с разумом, наполняют глаза - разум становится телом, а тело отзывается на радость разума, когда перестает существовать ощущение реальности.
***
Хотя закат наступил лишь две минуты назад, под пологом гевей было уже темно. Арджун за последние несколько дней слышал много жалоб на эту местность, но лишь теперь осознал исключительную обманчивость окружения. Его охватило странное чувство, что он вошел в картину, созданную для обмана зрения. Временами туннель листвы вокруг становился неподвижным и пустым, но спустя мгновение, казалось, оживал. С каждым шагом фигуры и формы словно появлялись и вновь исчезали, когда ряды деревьев выравнивались. Каждое грациозно изогнутое дерево обещало укрытие, но не было ни единого места, которое не могло бы превосходно простреливаться.
Арджун знал, что на плантации укрылись еще многие. Временами он ощущал их присутствие вокруг. Время от времени он слышал шепот и звуки шагов, отзывающиеся эхом по длинным странным коридорам, протянувшимся во всех направлениях. Иногда он слышал где-то рядом какой-нибудь звук. Он резко поворачивался, но обнаруживал, что всего лишь наступил на скрытую под ковром мертвых листьев ветку. В этим сумраке невозможно было отличить движение от неподвижности, настоящее и иллюзорное, казалось, неразрывно сливалось.
Лишь когда сумерки превратились в полную темноту, он услышал щелканье затвора. Откуда-то совсем близко послышался шепот:
- Каун хаи? Кто это?
Голос звучал знакомо, но Арджун подождал, пока не услышал его снова.
- Каун?
На этот раз он был уверен.
- Кишан Сингх?
- Сахиб.
Арджун сделал пару шагов вправо и столкнулся лицом к лицу со своим денщиком.
- Как ты меня нашел? - он со всей серьезностью отдал честь отсалютовавшему Кишану Сингху, пытаясь не выдать всю глубину своего облегчения.
- Меня послал Бакленд-сахиб, - ответил Кишан Сингх.
- Где он?
- Вон там.
Оказалось, что Кишан Сингх сбежал на плантацию вместе с десятком других солдат батальона. Они сумели держаться вместе во время неразберихи, последовавшей за атакой японских танков. Случайно они наткнулись на Харди и на подполковника Бакленда. Капитан Пирсон пропал. Теперь они пытались разыскать кого-нибудь еще.
Подполковник Бакленд сидел, прислонившись спиной к стволу, его правая рука висела на импровизированной повязке. Он поприветствовал Арджуна кивком и жестом левой руки.
- Рад, что вы снова с нами, лейтенант.
Арджун с радостью снова услышал этот глухой голос и улыбнулся.
- Я тоже рад вас видеть, сэр. Что с рукой?
- Просто царапина, и о ней уже позаботились. К счастью, с нами медик, - подполковник Бакленд напряженно улыбнулся Арджуну. - Садитесь, Рой. Теперь нет смысла во всех этих церемониях.
- Спасибо, сэр, - Арджун расчистил себе место на ковре из опавших листьев.
- Вы будете рады узнать, что Харди тоже жив, - сказал подполковник Бакленд. - Я послал его за водой. У нас ее мало осталось.
- Всё случилось так быстро, сэр.
- Да, весьма быстро, - голос подполковника Бакленда затих. Когда он снова заговорил, его голос был хриплым, скрипучим, почти неузнаваемым.
- Скажите, лейтенант, вы думаете, что я всех подвел?
В его тоне было что-то трогательное.
- Нет, сэр, - горячо ответил Арджун. - Вы ничего не могли сделать, сэр.
- Всегда можно что-то сделать.
- Но что вы могли сделать, сэр? У нас не было поддержки с воздуха. Мы не знали про танки. Это не наша вина, сэр.
- Когда командуешь, это всегда твоя вина.
Некоторое время они молчали. Наконец, подполковник сказал:
- Знаете. о чем я думаю, Рой?
- Сэр?
- Питомник в Сахаранпуре. Я помню, как его строили. Мой отец был в то время командующим, и Джаты один-один тогда еще называли Королевским батальоном. Мы уезжали на лето в Симлу, а когда вернулись, там уже появилось здание, которое известно как Питомник. Для солдат устроили праздник. Моя мать разрезала ленточку. Я помню, как я гордился тем, что там висят наши знамена, проеденные молью и всё такое. Это сподвигло меня у изучению военной истории. К десяти годам я знал все наши славные сражения наизусть. Я мог бы в точности рассказать, за что Джемаждар Абдул Кадир получил свой крест королевы Виктории. Когда я учился в выпускном классе, наш батальон участвовал в битве при Сомме. Я где-то нашел речь фельдмаршала Джона Френча и вырезал ее.
- И что он сказал, сэр?
- Что-то про то, что "Джаты на Западном фронте никогда не будут забыты".
- Ясно, сэр.
Подполковник понизил голос до шепота.
- А как вы думаете, что скажут о том, что случилось с нами сегодня, Рой?
Арджун быстро ответил:
- Думаю, скажут, что мы поступили так, как вынудили обстоятельства.
- Да? Не могу об этом не думать. Это было одно из лучших подразделений в одной из лучших армий мира. Но сегодня мы разбежались, даже не открыв ответный огонь. Всю оставшуюся жизнь мне придется жить с воспоминаниями об этом.
- Вам не в чем себя винить, сэр.
- Правда? - подполковник Бакленд снова замолчал. В этой тишине Арджун вдруг понял, что пошел дождь, и с полога листвы как обычно медленно падают мелкие капли.
- Сэр, - внезапно из темноты вынырнул Харди, застав их врасплох. Он протянул командующему зеленую бутылку. - Вода, сэр.
- Где вы ее достали?
- Тут есть небольшой пруд, сэр. Мы процедили воду и использовали несколько хлорных таблеток. Думаю, можно пить, сэр.
- Ну хорошо, - голос подполковника Бакленда снова оживился. - Вам обоим лучше немного отдохнуть. Завтра пойдем на юго-восток. Если повезет, сможет окружным путем выйти обратно к своим.
Дождь не прекращался, влага падала со спокойным упорством, вселявшим в них ужас. Харди забрал у одного из солдат одеяло, и они вместе с Арджуном прислонились к ствол, сидя под прямым углом друг к другу, уставившись в темноту. Беспрерывно жужжали насекомые, и кои-то веки Арджун радовался обмоткам на ногах. Но ничего нельзя было поделать с беззащитной шеей и лицом. Он прихлопнул комара и вспомнил, что крем от насекомых остался у реки Асун, в глубине вещмешка.
- Сахиб, - Арджун вздрогнул, услышав голос Кишана Сингха.
- Кишан Сингх?
- Сахиб.
Кишан Сингх что-то всунул ему в руку и ушел, так что Арджун не успел ничего больше сказать.
- Что это? - спросил Харди.
Арджун поднес руку к носу.
- Ну, полагаю, что это крем от комаров. Наверное, он отдал мне собственный.
- Вот ведь везучий сукин сын, - уныло отозвался Харди. - Мой денщик предпочел бы смотреть, как меня съедят живьем, чем расстаться с этим. Дай мне немножко, хороший он парнишка.
Спать было невозможно, приходилось только ждать, пока закончится ночь. Временами Харди что-то вполголоса напевал, а Арджун пытался угадать мелодию. Время от времени они тихо переговаривались о событиях последних нескольких часов.
- Что тебе сказал Баки, когда ты вернулся? - тихим шепотом спросил Харди.
- Мы разговаривали о том, что произошло...
- Что он сказал?
- Он винит себя.
- Но ничего нельзя было сделать.
- Но он считает по-другому. Странно было его слушать, как он говорит об этом, принимая так близко к сердцу, словно он несет за это ответственность. Я просто не думал об этом подобным образом.
- Ну а как думал?
- А зачем мне было думать?
- Для нас разницы никакой, да?
- Нет. Если бы нам было без разницы, мы бы не сидели здесь под дождем.
- Да, но подумай об этом, приятель. Например, что бы случилось, если бы мы погибли, удерживая позицию у Асуна? Думаешь, нас, индийцев, за это отблагодарили бы?
- А почему нет?
- Подумай об этих сингапурских газетах, о тех, которые пишут про храбрых молодых солдат, приехавших защищать колонию. Помнишь?
- Конечно.
- Помнишь, что все эти храбрые молодые солдаты всегда оказываются австралийцами, канадцами или британцами?
- Да, - кивнул Арджун.
- Как будто мы никогда и не существовали. Вот почему то, что случилось у Асуна, не имеет значения, по крайней мере, для нас. Удержали бы мы нашу позицию или нет, ничего бы не изменилось. Приятель, я иногда думаю обо всех войнах, в которых участвовали мой отец и дед - во Франции, Африке, Бирме. Разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о том, что ту или иную войну выиграли индийцы? Здесь было бы то же самое. В случае победы вся слава досталась бы не нам. По той же логике и вина лежит не на нас.
- Может, для других это и не имеет значения, Харди, - возразил Арджун, - но для нас имеет.
- Правда, Арджун? Я скажу тебе, что чувствовал, убегая в сторону плантации. Честно говоря, я ощущал облегчение, я был рад, что всё кончилось. А солдаты, готов поспорить, что большинство чувствуют то же самое. Словно я наконец-то решил головоломку.
- Какую головоломку, Харди? Танки - это не игра.
Харди прихлопнул жужжащего рядом комара.
- Знаешь, Арджун, в эти несколько дней в окопах у Джитры у меня были странные ощущения. Странно было сидеть с одной стороны фронта, зная, что тебе придется сражаться, и в то же понимать, что на самом деле это не твоя война, понимать, что проиграешь ты или победишь - ни слава, ни позор тебе не достанутся. Так странно сидеть в окопе, держать оружие и спрашивать себя: на кого в действительности нацелено это оружие? Может, меня надули, и я целюсь в самого себя?
- Не могу сказать, что думаю так же, Харди.
- Но спроси себя, Арджун, что означает для нас с тобой служба в этой армии? Ты всегда говоришь, что это просто работа. Но знаешь, приятель, это не просто работа - это когда ты сидишь в окопе и осознаешь, что есть нечто первобытное в том, чем мы занимаемся. В обычном мире ты мог бы встать и сказать: "Ради этого я готов рискнуть жизнью"? Человек может сделать это только если знает, по какой причине так поступает. Но когда я сидел в том окопе, мое сердце словно жило отдельно от рук, словно они принадлежат разным людям. Как будто я не человек, а просто инструмент. Вот почему я спрашиваю себя, Арджун: как мне снова стать человеком? Как связать то, что я делаю, с тем, чего хочет мое сердце?
- Харди, такие мысли не принесут ничего хорошего...
Они услышали где-то поблизости голос подполковника Бакленда:
- Поменьше разговаривайте, будьте добры.
Арджун замолчал.
Глава тридцать пятая
Предложение, когда оно наконец последовало, было настолько хорошим, что превзошло все самые смелые надежды Раджкумара, так что он заставил курьера повторить дважды, только чтобы убедиться, что правильно понял. Услышав подтверждение, он опустил взгляд на свои руки и увидел, что они дрожат. Он не мог встать на ноги. Раджкумар улыбнулся курьеру и произнес какие-то слова, которые в другом случае не позволила бы сказать его гордость.
- Поможете мне встать?
Опершись на руку курьера, он подошел к открытому окну офиса и посмотрел вниз, на склад, чтобы поискать Нила. Теперь склад был наполнен древесиной, которую он собирал весь прошедший год. Бородатое лицо сына наполовину скрывалось за штабелем только что напиленных досок высотой в восемь футов.
- Нил, - голос Раджкумара вырвался из груди радостным ревом. Он снова крикнул: - Нил!
Не было причин скрывать радость, если когда-либо в жизни он и испытывал триумф, то именно сейчас.
- Нил!
- Папа? - Нил удивленно повернулся к отцу.
- Иди сюда, Нил, есть хорошие новости.
Теперь он крепче держался на ногах. Распрямившись, Раджкумар похлопал курьера по спине и вручил ему монету.
- Вот, на чай...
- Да, сэр.
Курьер улыбнулся, увидев такую нескрываемую радость. Это был юный клерк, посланный в Рангун другом Раджкумара, подрядчиком, который работал на строительстве дороги Бирма-Китай, далеко на севере. Как и предвидел Раджкумар, строительство приобрело стратегическую срочность, когда в войну вступила Америка. Ей предстояло стать главной линией снабжения правительства генералиссимуса Чан Кайши. Появились новые источники финансирования, и работа ускорилась. Теперь подрядчику понадобилось значительное количество древесины, согласно сделанному Раджкумару предложению.
В сделке были и определенные недостатки. Раджкумару не предлагали аванса, и точная дата платежа не гарантировалась. Но в конце концов, шла война, и каждому бизнесмену в Рангуне пришлось научиться к этому приспосабливаться. Раджкумар без колебаний принял предложение.
- Нил!
- Папа?
Раджкумар пристально наблюдал за лицом сына, сообщая ему новости. Он обрадовался, увидев, что глаза Нила зажглись, он знал, что Нил рад не только из-за завершения давно задуманной сделки, но и потому, что она станет подтверждением его почти детской веры в отца. Глядя в сияющие глаза сына, Раджкумар чувствовал, что его голос становится хриплым. Он притянул Нила к груди и крепко обнял его, так что сын не мог вздохнуть и громко вскрикнул. Между ними двумя всегда были особые узы, особая близость. Никакие другие глаза в мире не смотрели на Раджкумара с такой прямотой, без осуждения, без критики: ни глаза Долли, ни Саи Джона, и меньше всего глаза Дину. Ничто в его триумфе не было приятней, чем подтверждение сыновней веры.
- А теперь, Нил, - Раджкумар нежно хлопнул сына по плечу, - а теперь у нас много работы. Тебе придется работать больше, чем когда-либо.
- Папа, - кивнул Нил.
Размышляя обо всех необходимых приготовлениях, Раджкумар быстро вернулся к насущным делам.
- Давай, - сказал он, спускаясь по лестнице, - попробуем получить представление о том, что у нас есть и сколько времени в запасе.
Раджкумар распродал всё имущество за исключением этого склада в бухте Пазундаунг. Бухта лежала на пересечении рек Рангун и Пегу, предоставляя быстрый доступ к речному порту. Многие городские лесопилки, склады, цистерны с горючим и мукомольные предприятия находились вдоль берегов этой водной артерии. Сам склад состоял не более чем из площадки, забитой древесиной и постоянно покрытой туманом из опилок. По периметру его окружали высокие стены, а в центре стояла небольшая, воздвигнутая на сваях хижина - сооружение, которое немного напоминало таи в лесах в глубине страны, разве что гораздо меньшего размера. Хижина служила Раджкумару офисом.
Идя по складу, Раджкумар не мог не поздравить себя с тем, что сообразил собрать весь товар в одном месте - он всегда знал, что появившийся заказ придется выполнить очень быстро, события доказали его правоту. Но даже в этом случае предстоящая работа будет не из легких. Раджкумар понимал, что понадобятся многочисленные отряды оо-си, слоны, кули и грузовики. Собственных слонов он давно продал, и за исключением пары сторожей распустил постоянный штат. Он привык управляться с нанятыми на время работниками.
Многое предстояло сделать, и Раджкумар хотел бы иметь больше людей. Он понимал, что Нил старается изо всех сил, но он всего лишь городской мальчик, неопытный в тиковом бизнесе. Раджкумар знал, что Нила нельзя в этом винить, он сам виноват, что никогда не поощрял желание сына работать в своем бизнесе.
- Не хочу работать с незнакомыми людьми, - признался Раджкумар Нилу. - Предпочитаю Дох Сая. Он точно знает, как с этим справиться.
- Но как связаться с ним в Хвай Зеди?
- Через Рэймонда.
Это был старый друг Нила и сын Дох Сая. Теперь он учился в рангунском колледже Джадсона. Раджкумар обдумал это и кивнул самому себе.
- Да, Рэймонд сможет послать ему весточку, нужно зайти к нему вечером.
Когда Раджкумар с Нилом вернулись в Кемендин, на их лицах еще отражался отсвет победы. Долли тут же решила, что что-то произошло.
- Что такое? Рассказывайте.
И Раджкумар, и Нил начали говорить одновременно, достаточно громко, чтобы Манджу сбежала вниз по лестнице с ребенком на руках.
- И мне расскажите. Начните сначала.
Впервые за много недель атмосфера в доме стала не такой гнетущей. Ни об Арджуне, ни о Дину не было никаких известий, но по такому случаю можно было позабыть все тревоги войны. Даже Долли, так долго настроенная скептически, наконец начала верить, что планы Раджкумара вот-вот сбудутся, что до Манджу, то ее переполняла радость. Вся семья села в Паккард, Манджу держала ребенка, а Нил вел машину. Смеясь, как дети, они отправились в колледж Джадсона, чтобы найти сына Дох Сая Рэймонда.
До Рождества уже оставалось недолго, и центр Рангуна готовился к празднику. В этой части город был застроен большими универмагами, фешенебельными ресторанами, клубами и отелями. Здесь также располагались церкви из красного кирпича с остроконечными крышами, школы и другие миссионерские заведения. В декабре квартал становился одним из самых ярких мест города. Люди приходили сюда из соседних кварталов - Кемендина, Кокайна, Ботатаунга, Калаа-Бусти, чтобы прогуляться по улицам и полюбоваться на рождественские украшения.
В этом году привычное яркое освещение запретила служба ПВО. Но в всем остальной война не сильно повлияла на дух квартала, наоборот, новости из-за границы увеличили обычную рождественскую суету. Многие британские жители города решительно желали вести себя по-прежнему, невзирая на войну. В результате большие магазины и рестораны были украшены столь же ярко, как и прежде. "Роу и Ко" - огромный универмаг - как обычно установил рождественскую ель, настоящую сосну, присланную, как и всегда, с холмов Мемьо. Основание дерева укутывала вата, а его ветви побелили тальком. В "Уайтвее и Ледло", еще одним большом универмаге, дерево было даже большего размера, с привезенными из Англии украшениями.
Они остановились на Скотт-Маркете и пошли в кафе "Солнце", чтобы отведать знаменитое шоколадное полено, прошли мимо мясника-мусульманина, который приглядывал за стаей индеек и гусей. Многие птицы были снабжены маленькими биркам - много месяцев назад их зарезервировали европейские семьи. Мясник откармливал их к Рождеству.
Колледж Джадсона всегда являлся центром рождественских праздников. Им управляли американские баптисты, и это было одно из самых известных образовательных учреждений Бирмы.
Рэймонд находился в местной часовне из красного кирпича, разучивая вместе с хором ораторию Генделя. Они присели в задних рядах часовни, и ожидая, слушали поднимающиеся к балкам потолка голоса. Музыка была такой величественной, что даже малышка завороженно замолчала.
После репетиции Нил привел Рэймонда - привлекательного, крепкого юношу с заспанными глазами и меланхолической улыбкой. Он учился в Рангуне три года и подумывал о карьере адвоката.
Рэймонд обрадовался, увидев их, и немедленно согласился послать отцу весточку. Он был уверен, что сможет доставить послание в Хвай Зеди за несколько дней, с помощью сложной цепи телеграмм и гонцов.
Раджкумар ни минуты не сомневался, что Дох Сай немедленно приедет в Рангун, чтобы ему помочь.
***
На следующее утро подполковник Бакленд послал вперед Арджуна вместе с Кишаном Сингхом и еще двумя солдатами. Они были вооружены обычными винтовками Энфилда калибра триста три, а Арджуну выдали единственный автомат.
Вскоре после полудня Арджун подошел к офису плантации - приземистому двухэтажному бунгало с черепичной крышей. Оно стояло в центре почти квадратной поляны, со всех сторон окруженной прямыми, четкими рядами гевей. Гравийная дорожка вилась по ухоженной лужайке к входной двери. Сад наполняли краски, в основном английские цветы: шток-розы, львиный зев, гортензии. Сзади стоял высокий палисандр с подвешенными на ветке качелями. Позади него возвышалась цистерна с водой. Еще там были грядки с овощами - помидорами, морковью, цветной капустой. Мощеная дорожка вела через огород к задней двери, в которую царапалась кошка, требуя, чтобы ее впустили.
Арджун обошел поляну, держась под укрытием гевей, немного прошел по подъездной дороге вниз по склону, она вилась по плантации и вливалась в покрытую гудроном дорогу примерно в полумиле от этого места. Никого не было видно.
Арджун поставил одного из солдат в караул, а другого послал с докладом обратно к подполковнику Бакленду. Потом вместе со следующим за ним по пятам Кишаном Сингхом он обошел дом, пока не оказался напротив задней двери, и бегом пересек огород, пригнув голову. Дверь была заперта, но быстро подалась, когда они с Кишаном Сингхом надавили плечами. Ждущая снаружи кошка устремилась в дом между ногами Арджуна.
Арджун переступил через порог и оказался в большой кухне, оформленной в европейском стиле. Там находилась чугунная дровяная плита, а окна задрапированы белыми кружевными занавесками. В обрамлявших стены деревянных буфетах стояли ряды фарфоровой посуды, керамическая раковина была выскоблена до блеска, а жестяная сушилка рядом заставлена стеклянными стаканами и рядом только что вымытых детских бутылочек. На полу стояла собачья миска. На месте холодильника виднелось светлое пятно на фоне выбеленной стены. На кухонном столе лежали яйца и хлеб, пара полупустых банок с австралийским маслом и начинающий портиться сыр. Холодильник явно опустошали в в спешке, прежде чем унести.
Хотя Арджун теперь был уверен, что в доме никого нет, он осторожно удерживал Кишана Сингха за спиной, проходя в другие комнаты. Бунгало носило следы поспешного отъезда. В ванной комнате валялись перевернутые ящики, лифчики и женское нижнее белье разбросано по полу. В гостиной у стены стоял одинокий табурет для рояля.
Арджун обнаружил наполовину скрытый дверью набор фотографий в рамках - свадьба в церкви, дети, машина и собака - фотографии свалили в коробку, чтобы подготовить к отъезду. Арджун вдруг представил, как живущая в доме женщина мечется по бунгало в поисках коробки, пока ее муж и семья сидят снаружи в грузовике, набитом перевязанным веревками багажом, как она осматривает шкафы, пока муж заводит мотор, собака лает, а дети плачут. Он был рад, что они уехали, пока могли, но злился на них, что не уехали раньше.
Арджун вернулся на кухню и включил потолочный вентилятор. В его изумлению, он заработал. На столе стояла пара бутылок с водой, до сих пор покрытых капельками конденсата, образовавшегося, когда их вытащили из холодильника. Он протянул одну Кишану Сингху, а вторую осушил сам, почти залпом. Вода отдалась в горле неприятным металлическим вкусом, только теперь он вспомнил, как давно не ел.
Несколько минут спустя появились остальные.
- Здесь полно еды, сэр, - сказал Арджун.
Подполковник Бакленд кивнул.
- Хорошо. Бог свидетель, она нам нужна. И наверное, можем немного привести себя в порядок.
Наверху обнаружились две ванные комнаты с ожидающими на вешалке полотенцами. Подполковник Бакленд использовал одну из них, а Арджун и Харди по очереди искупались в другой. Вода шла из стоящего в тени резервуара и была приятно прохладной. Перед тем, как раздеться, Арджун поставил автомат к двери. Потом наполнил ведро и вылил прохладную воду на голову. На раковине лежал скрученный тюбик зубной пасты, Арджун не мог удержаться и выдавил немного на указательный палец. С полным ртом пены он выглянул в окно. Кишан Сингх и пара других солдат стояли под резервуаром с водой голыми, поливая друг друга водой. Другой солдат стоял в карауле и курил, непринужденно опустив руку на винтовку.
Они вернулись обратно к столовую, и она оказалась уставленной тарелками и приборами. Еду приготовил младший капрал, немного знакомый с офицерской диетой. Там был салат из помидоров и моркови, яичница с маслом на горячих тостах. В кухонных шкафах обнаружились многочисленные консервы: паштет из утиной печени, маринованная сельдь, голландская ветчина - всё аккуратно лежало на фарфоровых тарелках.
В шкафу рядом со столом Арджун нашел две бутылки пива.
- Как считаете, сэр, они не будут возражать?
- Не вижу причин, - улыбнулся подполковник Бакленд. - Уверен, если бы мы встречались в клубе, они бы предложили угощаться.
Тут вмешался Харди.
- Если бы вы встречались с ними в клубе, сэр, - тихо и вежливо поправил он. - Нас двоих вряд ли бы туда пустили.
Подполковник Бакленд промолчал, зажав бутылку в руке, потом поднял стакан и обратился к Харди с иронической усмешкой:
- За клубы, которые мы не посетим, джентльмены. Пусть их всегда будет легион.
Арджун поднял стакан в не совсем искреннем тосте:
- Поддерживаю, - поставил стакан и потянулся к тарелке с ветчиной.
Как только они приступили к еде, с кухни донеслись новые запахи: аромат свежих парат и чапати, жареного лука с помидорами. Харди посмотрел на свою тарелку с ветчиной и селедкой и внезапно встал.
- Сэр, разрешите на минутку удалиться?
- Конечно, лейтенант.
Он пошел на кухню и вернулся с подносом чапати и андеки-бхуджи - яичницы с луком и помидорами. Взглянув на тарелки, Арджун почувствовал новый приступ голода, отвести глаза было невозможно.
- Всё в порядке, приятель, - с улыбкой посмотрел на него Харди. - Ты тоже можешь взять. Чапати не превратят тебя в дикаря, знаешь ли.
Арджун снова сел, пока Харди наполнял его тарелку чапати и бхуджей, и опустил глаза, чувствуя себя ребенком, застигнутым родителями на месте преступления. На него снова навалилась усталость прошлой ночи, он едва мог заставить себя прикоснуться к пище.
Когда с едой было покончено, подполковник Бакленд велел Харди выйти, чтобы проверить солдата, охраняющего подступы к бунгало.
Харди отсалютовал:
- Есть, сэр.
Арджун тоже встал из-за стола, но подполковник Бакленд его остановил.
- Не спешите, Рой, - он потянулся к бутылке пива. - Еще немного?
- Не вижу причин отказаться, сэр.
Подполковник Бакленд налил пиво в стакан Арджуна и наполнил свой.
- Скажите мне, лейтенант, - сказал он, закуривая. - Как вы оцениваете в настоящее время наш моральный дух?
- После такого ланча, сэр, - весело ответил Арджун, - я скажу, что лучше и быть не может.
- Не то что прошлой ночью, да, лейтенант? - подполковник Бакленд улыбнулся сквозь облачко дыма.
- Не знаю, могу ли я так сказать, сэр.
- Что ж, вы знаете, что у меня есть и собственные уши, лейтенант. И хотя мой хиндустани, может, и не так хорош, как ваш, уверяю, он вполне приличный.
Арджун испуганно на него уставился.
- Не уверен, что понял вас, сэр.
- Что ж, ни один из нас не мог заснуть прошлой ночью, так ведь, лейтенант? А шепот может разноситься на большое расстояние.
- Не вполне вас понял, сэр, - Арджун почувствовал, что его лицо пылает. - Вы говорите о каких-то моих словах?
- Это не имеет особого значения, лейтенант. Давайте просто будем считать, что тон всех голосов вокруг меня был очень схожим.
- Понимаю, сэр.
- Лейтенант, я думаю, что вы, вероятно, знаете, что мне... что нам известно об определенной напряженности в индийских батальонах. Вполне очевидно, что многие индийские офицеры имеют свою точку зрения на политические вопросы, особенно что касается независимости.
- Да, сэр.
- Не знаю, во что верите вы, Рой, но вы должны знать: общественное мнение в Британии склоняется к тому, что независимость Индии - это лишь вопрос времени. Всем известно, что дни империи сочтены, мы ведь не идиоты, сами понимаете. Сегодня последнее, чего хочет амбициозный молодой англичанин - это идти против течения. Американцы годами говорят нам, что мы стоим на неверном пути. Невозможно удерживать империю с помощью армии и бюрократии. Есть гораздо более простые и эффективные способы всем управлять, это можно сделать гораздо дешевле и без лишнего беспокойства. Теперь все мы это поняли, даже люди вроде меня, которые провели всю жизнь на Востоке. Правда в том, что существует только одна причина, по которой Британия до сих пор держится, это чувство долга. Я знаю, что вам это может быть трудно понять, но это правда. Есть такое ощущение, что мы вышли из заточения и не можем оставить после себя неразбериху. И вы не хуже меня знаете, что если бы нам пришлось паковать вещи прямо сейчас, то вы, ребята, немедленно перегрызли бы друг другу глотки, даже вы с вашим другом Харди, потому что он сикх, а вы индуист, панджабец и бенгалец.
- Понимаю, сэр.
- Я вам это говорю, лейтенант, только чтобы предупредить о том опасном положении, в котором мы очутились. Думаю, мы оба знаем, что наш моральный дух не таков, каким должен быть. Но последнее дело, и так было и будет всегда - колебаться в том, кому сохранять верность. Наше отступление - временное и будет предано забвению. После вступления в войну Америки можно быть совершенно уверенными, что мы победим, придет время. А пока, возможно, нам не следует забывать, что армия имеет долгую память, когда это касается вопросов верности.
Подполковник замолчал и потушил сигарету. Арджун молча уставился в стакан.
- Знаете, Рой, - спокойно произнес подполковник, - мой дед пережил мятеж 1857 года. Я помню, что он совсем не сердился на гражданских, которые устроили беспорядки. Но что касается солдат - сипаев, которые возглавили мятеж, - то это совсем другое дело. Эти люди нарушили клятву, они были предателями, а не мятежниками, а нет более презренного предателя, чем солдат, который нарушает присягу. Если подобное случается в смутные времена, думаю, вы со мной согласитесь, Рой, что трудно скрыть такие невообразимые вещи?
Арджун был готов ответить, когда его прервал звук шагов. Он повернулся к окну и увидел бегущего по лужайке Харди.
- Сэр, - запыхавшись, Харди подошел к окну. - Надо выдвигаться, сэр... Японский конвой едет по дороге.
- Сколько их? Мы можем им противостоять?
- Нет, сэр... Там по меньшей мере два взвода, может, и рота.
Подполковник Бакленд спокойно отодвинул стул и вытер губы салфеткой.
- Главное, джентльмены, - тихо сказал он, - не паниковать. Не торопитесь и выслушайте меня. Вот что вам нужно сделать...
Они покинули дом через задний вход, Арджун в авангарде, а Харди с подполковником Баклендом замыкали ряды. Добравшись до укрытия первых рядов гевей, Арджун занял оборонительную позицию. За ним был расчет из Кишана Сингха и еще двоих солдат. Им приказали прикрывать остальных, пока они не уйдут.
Первый японский грузовик приблизился к дому как раз в тот миг, когда Харди с подполковником Баклендом бежали через задний двор. На мгновение Арджун решил, что им удастся ускользнуть незамеченными. Затем из кузова грузовика раздался залп, и Арджун услышал свист пуль над головой.
Подполковник Бакленд и Харди были уже почти рядом. Арджун подождал, пока они окажутся за линией огня и отдал приказ стрелять.
- Чалао голи.
Они открыли беспорядочный огонь в направлении бунгало, в результате чего лишь разбили кухонные окна. В это время японский грузовик вильнул в сторону, под прикрытие дома.
- Пиче. Чало.
Арджун отдал приказ отходить, а сам остался на позиции, время от времени стреляя, в надежде дать Кишану Сингху и остальным возможность перегруппироваться. Он видел, как прибывающие японские солдаты один за одним просачиваются между деревьями. Он поднялся и побежал, держа автомат под мышкой. Оглянувшись через плечо, Арджун увидел такие уже знакомые длинные ряды деревьев, похожие на подзорные трубы, только теперь в каждом туннеле где-то вдалеке мелькала преследующая его маленькая фигура в сером.
Арджун побежал быстрее, тяжело дыша и высматривая скрытые под палой листвой ветки. Примерно в сотне футов впереди местность круто снижалась. Если бы он смог туда добраться, то оторвался бы от преследования. Он сделал рывок, а перед обрывом укоротил шаг. В то мгновение, когда он собирался уже нырнуть вниз, Арджун почувствовал, что правая нога подгибается. Он ничком упал со склона.
Шок от падения сопровождался замешательством: он не понимал, почему упал. Он не спотыкался и не потерял равновесие, в этом он был уверен. Ухватившись за подлесок, Арджун смог остановиться. Он попытался снова подняться и понял, что не может, осмотрелся и заметил, что брюки залиты кровью. Арджун почувствовал влажную ткань на коже, но совершенно не ощущал боли. Теперь шаги преследователей звучали ближе, и он быстро оглянулся вокруг - во всех направлениях простирался ковер палой листвы.
И в это мгновение он услышал знакомый шепот:
- Сахиб.
Он перекатился на спину и обнаружил Кишана Сингха: денщик лежал ничком, скрытый в темной дыре - каком-то выходе дренажной трубы. Дыра была прикрыта листьями и подлеском, очень хорошо спрятана, почти невидима. Арджун мог ее заметить только потому, что лежал.
Кишан Сингх вытянул руку и подтащил Арджуна к трубе. Потом сгреб листья, чтобы скрыть кровавый след. Через несколько минут они услышали звуки быстрых шагов над головами.
Труба была такой ширины, что они помещались там вдвоем, лежа бок о бок. Теперь рана Арджуна дала о себе знать, боль прокатывалась по ноге волнами. Он попытался приглушать стон, но не вполне успешно. Кишан Сингх закрыл его рот рукой, заставив замолчать. Арджун понял, что близок к обмороку, и обрадовался: в это мгновение он ничего так не желал, как забвения.
Глава тридцать шестая
Даже несмотря на то, что он тщательно отслеживал новости по радио, Дину не мог точно понять, что происходит на севере Малайи. В выпусках новостей упоминались основные сражения в районе Джитры, но сведения были незавершенные и путанные. В то же время, были и другие данные, по которым удавалось судить о ходе войны, и все зловещие. Одним из них было официальное объявление в газетах о закрытии некоторых почтовых отделений на севере. Другим намеком являлся масштаб дорожного движения в южном направлении - по шоссе север-юг шел постоянный поток беженцев в Сингапур.
Однажды, посещая Сангеи-Паттани, Дину окинул взглядом этих переселенцев. Беженцы, похоже, состояли в основном из семей плантаторов и горных инженеров. Их машины и грузовики были наполнены домашним скарбом - мебелью, сундуками и чемоданами. Он наткнулся на грузовик, в котором был холодильник, собака и пианино. Дину поговорил с сидевшим за рулем грузовика мужчиной, он оказался голландцем, управляющим каучуковой плантации неподалеку от Джитры. Его семья сидела в кабине - жена, новорожденный ребенок и две девочки. Голландец сказал, что им удалось сбежать прямо до появления японцев. Он посоветовал Дину уезжать как можно скорей и не повторять его ошибку, дожидаясь последней минуты.
Той ночью в Морнингсайде Дину в точности передал Элисон слова голландца. Они молча переглянулись: об этом они говорили уже неоднократно. Оба знали, что шансов было мало. Если ехать по дороге, одному придется остаться - грузовик с плантации не смог бы доехать до Сингапура, а в Дайтону не поместилось бы больше двух пассажиров на такую дистанцию. Единственной альтернативой была поездка в поезде, но железнодорожное сообщение временно прекратилось.
- Что будем делать, Элисон? - спросил Дину.
- Давай подождем, а там видно будет, - с надеждой откликнулась она. - Кто знает? Может, нам и не придется уезжать.
Позже их разбудил шелест велосипедных шин по гравийной дорожке, ведущей к Морнингсайд-хаусу. Снизу раздался голос:
- Мисс Мартинс...
Элисон встала и подошла к окну. Было еще темно. Раздвинув занавески, она наклонилась, всматриваясь в дорожку. Дину взглянул на часы у кровати и увидел, что сейчас четыре утра. Он сел.
- Элисон. Кто там?
- Илонго, - ответила она. - И с ним Ах Фатт, из ресторана в городе.
- В это время суток?
- Думаю, они хотят мне что-то сказать, - Элисон опустила занавеску. - Я спущусь.
Она натянула халат и выбежала из комнаты. Несколько минут спустя Дину последовал за ней. Он обнаружил Элисон сидящей рядом с посетителями. Ах Фатт что-то быстро говорил по-малайски, тыкая пальцем в воздух. Элисон кусала губы, кивая, Дину видел увеличивающуюся тревогу в морщинках на ее лице.
Через некоторое время Дину тронул ее за локоть.
- О чем вы разговариваете? Расскажи мне.
Элисон встала и отвела его в сторону.
- Ах Фатт говорит, что мне с дедушкой нужно уехать в Сингапур. Говорит, что на фронте дела идут худо. Японцы могут прорваться сюда через пару дней. Он считает, что в Кэмпэйтай - их тайной полиции - есть на нас информация...
Дину кивнул.
- Он прав. Больше нельзя ждать. Вам нужно уезжать.
По лицу Элисон потекли слезы.
- Я не хочу уезжать, Дину. Не хочу уезжать без тебя. Не хочу.
- Тебе придется, Элисон. Подумай о дедушке...
- Мисс Мартинс, - прервал их Ах Фатт, сообщив, что, как он слышал, последний поезд для эвакуации отправится из Батерворта утром. Он не был уверен, что они смогут на него сесть, но имело смысл попытаться.
Дину и Элисон обменялись улыбками.
- Другого такого шанса не будет, - сказала Элисон.
- Давай разбудим твоего дедушку, - сказал Дину. - Не будем терять времени.
Они уехали на следующий день рано утром в одном из грузовиков с плантации. За рулем был Илонго, а Дину ехал в кузове с багажом. Элисон сидела впереди с Саей Джоном. В это время дня на дороге почти не было машин, и они прибыли в Сангеи-Паттани в два раза быстрее обычного. В городе было тихо: многие магазины и дома стояли запертыми или заколоченными. На некоторых висели объявления.
Неподалеку от города они свернули на главную дорогу. Обочина была заставлена машинами. Внутри спали семьи, урвав немного отдыха перед рассветом. Время от времени по шоссе проезжал армейский грузовик, направляясь на юг. Они появлялись неожиданно, сталкивая с дороги другие машины, с горящими фарами и сигналя. Дину бросал взгляды на солдат, сидящих в крытых брезентом кузовах грузовиков.
При приближении к Батерворту дорога оказалась запружена машинами и грузовиками. Железнодорожная станция находилась справа от парома, соединяющего материк с островом Пенанг. Этот район подвергся нескольким авианалетам, и на усеянных обломками улицам царила неразбериха. Люди шли к станции пешком с сумками и чемоданами.
Илонго припарковался на боковой улице и оставил Элисон, Дину и Саю Джона в грузовике, а сам пошел наводить справки. Он вернулся через час, сообщив, что ждать придется еще долго. Ходили слухи, что поезд не отправится до полудня. Пенанг тоже эвакуировали, и многочисленные паромы выпустили под прикрытием темноты. Поезд не должен был отправиться, пока в Батерворт не вернутся паромы с беженцами из Пенанга.
Элисон сняла номер в гостинице, чтобы Сая Джон мог отдохнуть. Они провели там весь день, выходя по очереди, чтобы навести справки. Опустилась темнота, но в десять часов по-прежнему не было новостей. Потом, чуть позже полуночи, в гостиницу прибежал Илонго с сообщением, что видели возвращающиеся с Пенанга паромы. Вскоре после этого на платформе станции появился поезд.
Элисон разбудила Саю Джона, а Дину расплатился за номер. Они вышли на темную улицу и присоединились к толпе, спешащей в сторону станции. Вход был перегорожен, и можно было войти только через узкий проход, где сгрудились люди со своим багажом.
В нескольких ярдах от входа Илонго решил повернуть обратно. Он крепко обнял Саю Джона.
- До свидания, Сая.
Сая Джон нежно ему улыбнулся.
- Веди машину аккуратно, Илонго.
- Да, Сая, - засмеялся Илонго. Он повернулся к Элисон и Дину, но до того, как смог попрощаться, их оттеснили напирающие люди. Илонго крикнул им вслед: - Я проведу ночь в грузовике. Если что, вы найдете меня там. Удачи.
Дину помахал ему рукой.
- И тебе тоже... удачи.
Вход на платформу охраняли двое, оба индийцы. Они были одеты в зеленую форму и вооружены винтовками, висящими через плечо. Билеты не проверяли, охранники просто осматривали беженцев и провожали их через проход.
Они добрались до ворот, Сая Джон тяжело опирался на Элисон. Дину шел прямо за ними с чемоданами. Как только они добрались до входа, охранник остановил Элисон, вытянув руку. За этим последовало быстрое совещание с другим охранником. Потом он велел Дину, Сае Джону и Элисон отойти в сторону.
- Пожалуйста, отойдите от ворот.
- В чем дело? - спросила Элисон Дину. - Что происходит?
Дину подошел к охранникам.
- Кья хуа? - обратился он к ним на хиндустани. - Почему вы нас остановили?
- Вы не можете пройти.
- Почему?
- У вас что, глаз нет? - резко сказал ему охранник. - Вы не видите, что поезд только для европейцев?
- Что?
- Вы слышали - только для европейцев.
Дину сглотнул, пытаясь успокоиться.
- Послушайте, - осторожно произнес он, - это не может быть правдой... Идет война. Нам сказали, что это поезд для эвакуации. Как он может быть только для европейцев? Наверняка тут какая-то ошибка.
Охранник посмотрел ему в глаза и показал пальцем на поезд.
- У вас есть и собственные глаза, - сказал он. - Декх ло - взгляните.
Вытянув шею из-за плеча охранника, Дину посмотрел на платформу и в окна поезда: там не было ни единого малайского, китайского или индийского лица.
- Это невозможно... Это безумие.
- Что? Что невозможно? - Элисон схватила его за руку. - Дину, объясни мне, что происходит?
- Охранник говорит, что поезд только для белых...
Элисон кивнула.
- Да, у меня было чувство, что так и будет - именно так обстоят дела...
- Как ты можешь так говорить, Элисон? - теперь Дину был в ярости, пот градом катился по его лицу. - Нельзя же просто смириться с подобным... Только не сейчас. Не во время войны...
Дину заметил шагающего по платформе англичанина в военной форме, сверяющегося со списком. Дину стал просить охранников:
- Слушайте, пропустите меня всего на минуту... только перекинуться парой слов с тем офицером... Я ему объясню, уверен, он поймет.
- Невозможно.
Дину вышел из себя. Он заорал в лицо охраннику.
- Как вы можете меня остановить? Кто дал вам право?
Внезапно появился третий человек. Он был одет в форму железнодорожника и тоже выглядел как индиец. Он отвел их в сторону от входа, к ведущей на боковую улицу лестнице.
- Да, что вы хотели? - обратился он к Дину. - Я станционный смотритель. Скажите, в чем проблема?
- Сэр... - Дину сделал усилие, чтобы голос звучал спокойно. - Нас не пропускают... Говорят, что поезд только для европейцев.
Станционный смотритель виновато улыбнулся.
- Да, так нам дали понять.
- Но как такое может быть? Идет война... Это поезд для эвакуации.
- Ну что я могу сказать? В Пенанге, к примеру, завернули мистера Лима, члена городского совета, хотя у него и была официальная бумага об эвакуации. Европейцы не позволили ему сесть на паром, потому что он китаец.
- Вы не понимаете... - взмолился Дину. - В опасности не только европейцы... Вы не можете так поступить... Это неправильно...
Станционный смотритель скривился и пожал плечами.
- Не вижу в этом ничего неправильного. В конце концов, в этом есть здравый смысл. Правят здесь они, так что и проиграют только они.
Дину повысил голос.
- Чепуха, - закричал он. - Если так на это смотреть, то война уже проиграна. Разве вы не понимаете? Вы отказались от всего, за что стоит сражаться.
- Сэр, - взглянул на него станционный смотритель. - Нет причин кричать. Я всего лишь делаю свою работу.
Дину схватил станционного смотрителя за шиворот.
- Вот ублюдок, - затряс он его. - Ублюдок... настоящий враг - это ты. Люди вроде тебя, которые просто делают свою работу... вот кто враг.
- Дину, - закричала Элисон. - Осторожней!
Дину почувствовал на затылке чью-то руку, оттаскивающую его от станционного смотрителя. Кулак врезался ему в лицо, сбив с ног. Ноздри наполнились металлическим запахом крови. Он поднял глаза и увидел, как на него злобно смотрят оба охранника. Элисон и Сая Джон пытались их сдержать.
- Оставьте его в покое. Оставьте его.
Элисон протянула руку и помогла Дину встать.
- Пойдем, Дину, пойдем.
Она подобрала багаж и подтолкнула Дину и Саю Джона вниз по лестнице. Когда они снова оказались на улице, Дину прислонился к фонарю и положил руки Элисон на плечи.
- Элисон, - сказал он. - Элисон, может, они пропустят тебя одну. Ты наполовину белая. Ты должна попытаться, Элисон.
- Тсс, - она приложила ладонь к его губам. - Не говори так, Дину. Я и думать о таком не могу.
Дину вытер с носа кровь.
- Но ты должна уехать, Элисон... Вместе с дедушкой. Ты слышала, что сказал Ах Фатт. Тем или иным способом вы должны уехать. Тебе нельзя больше оставаться в Морнингсайде.
Со станции раздался пронзительный свист. Люди вокруг побежали, заполонив вход на станцию, толкаясь у ворот. Дину, Элисон и Сая Джон держались друг за друга и за фонарный столб.
Наконец, они услышали, как поезд тронулся.
- Он ушел, - сказал Сая Джон.
- Да, дедушка, - тихо произнесла Элисон. - Он ушел.
Дину сделал шаг назад и подобрал чемодан.
- Давайте найдем Илонго, - сказал он. - Завтра утром мы вернемся в Морнингсайд.
- И останемся там?
Дину покачал головой.
- Я останусь там, Элисон. Мне они не причинят вреда, мне нечего особо бояться. Но ты со своим дедом, с вашими-то родственными связями - американскими и китайскими... Даже и представить сложно, что они могут с вами сделать. Вы должны уехать.
- Но ты, Дину?
В конце концов Дину произнес те слова, которых они оба боялись:
- Дайтона... Это единственный путь, Элисон.
- Нет, - она бросилась к нему. - Только не без тебя.
- Всё будет в порядке, Элисон, - он старался говорить спокойно, показывая уверенность, которой на самом деле не было. - Я скоро к вам присоединюсь... в Сингапуре, вот увидишь. Мы расстаемся ненадолго.
***
Когда Арджун пришел в сознание, было уже темно. Боль в ноге стала тупой и пульсирующей. Когда в голове прояснилось, Арджун понял, что теперь рядом журчит ручей, отдаваясь в трубе глухим стуком. Ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, что идет дождь.
Пошевелившись, Арджун почувствовал сжимающую его плечо руку Кишана Сингха.
- Они еще рядом, сахиб, - прошептал Кишан Сингх. Расставили на плантации караулы. Они ждут.
- Они близко? Могут нас слышать?
- Нет. Во время дождя они нас не услышат.
- Сколько времени я был в отключке?
- Больше часа, сахиб. Я перевязал вашу рану. Пуля прошла через мышцы. Все будет в порядке.
Арджун осторожно ощупал бедро.. Кишан Сингх снял с его ног обмотки, закатал брюки и перебинтовал рану. Он также соорудил нечто вроде подпорки, чтобы нога не попадала в воду, поставив к стенкам трубы две палки.
- Что будем делать, сахиб?
Вопрос привел Арджуна в замешательство. Он попытался подумать, но его разум еще затуманивала боль, и он не смог придумать ясного плана.
- Придется переждать, Кишан Сингх. Завтра утром посмотрим.
- Хан, сахиб, - с облегчением согласился Кишан Сингх.
Без движения лежа в ручье глубиной в несколько дюймов, Арджун начал остро чувствовать, что происходит вокруг: как мокрые складки ткани оставляют отметины на его коже, как прижимается к нему Кишан Сингх, распростершийся рядом. Труба наполнилась запахом их тел: вонью несвежей и промокшей от воды и пота формы, металлическим запахом его крови.
Его разум блуждал, сбитый с толку болью в ноге. Он вдруг вспомнил, как посмотрел на него Кишан Синг тогда на пляже, когда они с Элисон вернулись с острова. Было ли в его глазах презрение, своего рода осуждение?
Поступил бы Кишан Сингх на его месте так же? Позволил бы себе заняться любовью с Элисон, мучить ее, предать Дину, который был ему и другом, и даже кем-то большим? Он и сам не знал, почему так поступил, почему он так сильно ее хотел. От некоторых ребят он слышал, что такое случается во время войны, на фронте. Но Кишан Сингх тоже был на фронте, и сложно было представить, что он делает нечто подобное. Не в этом ли заключалась разница между офицером и солдатом - что приходится навязывать свою волю?
Он понял, что хочет об этом поговорить. Арджун вспомнил, как однажды Кишан Сингх сказал, что его женили в шестнадцать лет. Ему хотелось спросить - как это было, когда ты женился? Ты был знаком с женой до этого? Как ты дотронулся до нее в первую брачную ночь? Она смотрела тебе в лицо?
Арджун попытался мысленно составить предложения и обнаружил, что не знает нужных слов на хиндустани, он даже не знал, с какой интонацией задавать подобные вопросы. Он не знал, как говорят о таких вещах на любом языке. Было что-то неловкое, даже недостойное мужчины, в том, чтобы пытаться узнать мысли другого человека. Что там сказал Харди предыдущей ночью? Что-то о связи разума и сердца. Услышав это, Арджун оторопел, о таком обычно друзья не говорят. Но в то же время было интересно думать о том, что Харди, да и любой другой, даже он сам, мог хотеть что-то, сам об этом не подозревая. Как такое возможно? Это потому что никто не научил его нужным словам? Правильному языку? Вероятно, потому что это слишком опасно? Или потому что они еще слишком молоды для такого знания?
Мысль о том, что он не обладает простейшим инструментом для понимания самого себя, того, что происходит у него внутри, была какой-то ущербной. Не это ли имела в виду Элисон, когда сказала, что он - орудие в чужих руках? Как странно, что и Харди говорил то же самое.
Подождав несколько минут, Арджун понял, что думает только о раненой ноге. Боль постепенно усиливалась и начинала затуманивать сознание, стирая все другие чувства. Он дышал неровно, сжав зубы. Потом, через туман в голове, он ощутил, как Кишан Сингха сжимает его руку и трясет за плечо, пытаясь ободрить.
- Сабар каро, сахиб. Это пройдет.
Арджун услышал собственный голос:
- Не знаю, сколько я еще продержусь, Кишан Сингх.
- Продержитесь, сахиб. Просто потерпите.
Арджун почувствовал, что опять теряет сознание, уткнув лицо в лужу, которая собралась после дождя. Он в панике сжал руку Кишана Сингха, словно держась за спасательный плот.
- Кишан Сингх, скажи что-нибудь. Говори. Не дай мне снова потерять сознание.
- О чем говорить, сахиб?
- Мне всё равно. Просто говори, Кишан Сингх, о чем угодно. Расскажи о своей деревне.
Кишан Сингх нерешительно заговорил.
- Наша деревня называется Котана, сахиб, это рядом с Курукшетрой, недалеко от Дели. Простая деревня, как любая другая, но мы всегда говорим о ней одно...
- Что?
- Что в каждом доме в Котане можно найти кусочек из другого мира. В одном - египетский кальян, в другом - китайскую шкатулку...
Превозмогая боль, Арджун спросил:
- Почему так, Кишан Сингх?
- Сахиб, многие поколения каждая семья джатов из Котаны посылала своих сыновей на службу в армию английских саркаров.
- Начиная с какого времени?
- Со времен моего прадедушки, сахиб, со времен Мятежа.
- Мятежа? - Арджун вспомнил голос подполковника Бакленда, который тоже произносил это слово. - Какое отношения к этому имеет Мятеж?
- Сахиб, когда я был маленьким, старейшины деревни рассказывали нам историю. О Мятеже. Когда восстание закончилось и британцы снова вошли в Дели, в городе объявили о грандиозном представлении. Из Котаны туда направилась группа старейшин. Они вышли на заре и двигались пешком, вместе с сотнями других, в сторону южных предместий старой столицы. Еще далеко от города они увидели, что небо над головами черно от птиц. Ветер приносил зловоние, которое становилось всё сильнее по мере приближения к городу. Дорога была прямой, а местность ровной, и они могли видеть довольно далеко. Впереди их глазам открылось странное зрелище. По обочинам дороги словно стояло войско из очень высоких солдат, будто армия гигантов развернулась и встала на караул перед толпой. Приблизившись, они поняли, что эти люди не гиганты, а мятежники, солдаты, чьи тела насажены на острые колья. Ровные ряды кольев шли до самого города. Вонь стояла ужасная. Когда они вернулись в Котану, старейшины устроили собрание. Они сказали: "Сегодня мы видели лицо поражения, и наше лицо никогда таким не будет". С того дня семьи Котаны решили посылать своих сыновей в армию английских саркаров. Вот что нам рассказывали отцы. Не знаю, правдива ли эта история или нет, сахиб, но именно это я слышал в детстве.
Из-за спутанного от боли сознания Арджун едва следил за рассказом.
- О чем ты говоришь, Кишан Сингх? Что жители деревни вступили в армию из страха? Но такого не может быть: никто их не принуждал, как, кстати, и тебя. Чего было бояться?
- Сахиб, - тихо сказал Кишан Сингх, - не все страхи одинаковы. Какой страх держит нас здесь, к примеру? Мы боимся японцев или британцев? Или боимся сами себя, потому что не знаем, кого бояться больше? Сахиб, можно бояться тени от ружья так же сильно, как и самого ружья, кто точно скажет, что из них более реально?
На секунду Арджуну показалось, что Кишан Сингх говорит о чем-то совершенно непонятном, о фантазии, о страхе, который перемалывает человека, заставляет поменять представления о своем месте в мире, до такой степени, что он перестает осознавать тот стах, который его выковал. Мысль об ужасе такого масштаба казалась абсурдной, как сообщения о находках давно вымерших существ. В этом и разница между офицерами и солдатами, подумал он: солдаты не понимают, какие инстинкты ими движут, им не хватает слов, чтобы описать свое состояние. Им суждено, как Кишану Сингху, оставаться незнакомцами для самих себя, всегда действовать по приказу других.
Но не успела эта мысль оформиться в его голове, как ее сменило беспамятство боли. Внезапно ему привиделось, что они оба преобразились: стали комками глины на гончарном круге. К Арджуну невидимый гончар прикоснулся первым, рука спустилась по нему, прижимаясь и двигаясь туда-сюда, ему придавали форму, он замкнулся в себе, больше не осознавая ни прикосновения, ни даже присутствия рук гончара. Где-то рядом Кишан Сингх тоже крутился на гончарном круге, еще бесформенный, сырой, кусок пластичной глины. Эта бесформенность была главной защитой от гончара и его прикосновений.
Арджун не мог отделаться от этого образа - как это возможно, чтобы Кишан Сингх, необразованный, не осознающий мотивы своих поступков, больше понимает груз прошлого, чем он, Арджун?
- Кишан Сингх, - прохрипел он, - дай мне воды.
Кишан Сингх протянул ему зеленую бутылку, и Арджун отхлебнул, надеясь, что вода смоет яркие галлюцинации, до сих пор стоящие перед глазами. Но она произвела прямо противоположный эффект. Его разум наводнили видения и сомнения. Неужели возможно, даже гипотетически, что его жизнью и сделанным выбором всегда управлял бессознательный страх? Он снова предался воспоминаниям - о Ланкасуке, Манджу, Беле, о часах, которые провел, сидя на подоконнике, о восторженном чувстве свободы, нахлынувшем на него, когда он узнал, что принят в военную академию.
Страх не играл в этом никакой роли. Он никогда не думал, что его жизнь чем-то отличается от жизни других людей, он никогда не испытывал ни малейших сомнений в собственной независимости, никогда не считал, что не имеет выбора. Но если его жизнь и правда сформировалась под чьей-то властью, а он этого не понимал, это означает, что он никогда не действовал по собственной воле, никогда не сознавал своих действий. Все его представления о самом себе оказались ложью, иллюзией. И если это так, как теперь найти самого себя?
Глава тридцать седьмая
Когда на следующий день они поехали в Морнингсайд, на дорогах оказалось еще больше машин, чем накануне. Но лишь их автомобиль, похоже, ехал на север, все остальные направлялись в противоположном направлении, в сторону Куала-Лумпура и Сингапура. Люди поворачивали головы, чтобы посмотреть на них, несколько раз им посигналили, заботливо пытаясь убедиться, что они знают, куда едут.
Несколько раз они проезжали мимо армейских грузовиков, часто занимающих обе полосы, сигналящих, чтобы очистили дорогу. Много раз приходилось плестись по заросшей травой обочине на скорости в пятнадцать-двадцать миль в час.
День клонился к вечеру, когда они добрались до Сангеи-Паттани. Прошел всего один день, с тех пор как они здесь проезжали, но город казался совершенно другим. Утром он был пуст и похож на призрак, большинство обитателей разбежались в сельскую местность, магазины были закрыты и заколочены.
Теперь Сангеи-Паттани больше не пустовал: везде были солдаты - австралийцы, канадцы, индийцы и британцы. Но это были не те стройные ряды подразделений, к которым они привыкли, теперь это были вялые, усталые люди, сбившиеся в небольшие неровные группы. Некоторые бродили по улицам, положив оружие на плечо, как удочку, некоторые отдыхали в тени аркады у магазинов, что-то ели из консервных банок и пакетов, доставая еду пальцами. Их форма была заляпана следами пота и грязью, лица покрыты пылью. В городском парке и вокруг него, где обычно играли дети, спали группы истощенных солдат, прижимая к себе оружие.
Они начали замечать признаки мародерства: разбитые окна, открытые настежь ворота, магазины с развороченными ставнями. Мародеры то и дело выходили из проломов - солдаты и местные собирались вместе, чтобы пограбить магазины. Нигде в поле зрения не было заметно полиции. Очевидно, гражданская администрация покинула город.
- Быстрее, Илонго, - Дину постучал в окно грузовика. - Давай побыстрее проедем.
Они добрались до дороги, которую перегородила группа солдат. Один из них махал грузовику с оружием в руке, пытаясь его остановить. Дину заметил, что солдат еле стоит на ногах, и крикнул Илонго:
- Не останавливайся, они пьяны.
Илонго резко вильнул в сторону, на встречную полосу. Дину оглянулся и увидел, как солдаты смотрят им вслед, огрызаясь:
- Чертовы обезьяны.
Илонго свернул в переулок, потом прибавил скорости на боковой улице и выехал из города. Через несколько минут он заметил стоящего у обочины знакомого, остановился и спросил его, что происходит.
Этот человек работал подрядчиком на каучуковой плантации неподалеку от Морнингсайда. Он сказал, что им повезло сохранить грузовик: на его плантации все транспортные средства конфисковали. Утром явился английский офицер с отделением солдат и забрал их грузовик.
Они переглянулись, одновременно подумав о стоящей в гараже Морнингсайда Дайтоне.
Дину нервно грыз костяшки пальцев.
- Давай же, нельзя терять время.
Через несколько минут они уже въезжали через арочные ворота Морнингсайда, словно в другую страну: здесь не было и следа беспорядка. На плантации было тихо и спокойно, дети махали им, пока они ехали по проселочной дороге. Потом появился дом, далеко на склоне, он выглядел таким безмятежным и величественным.
Илонго направил грузовик прямо к гаражу. Он спрыгнул вниз и открыл ворота. Дайтона по-прежнему стояла внутри.
Дину и Элисон смотрели на машину. Дину взял Элисон за руку и потащил ее в гараж.
- Элисон, вы должны ехать немедленно... времени больше нет.
- Нет, - Элисон выдернула руку и захлопнула дверь гаража. - Я уеду позже, ночью. Кто знает, когда мы еще увидимся снова? Я хочу побыть с тобой несколько часов, прежде чем уеду.
***
Утром Кишан Сингх пошел на разведку и обнаружил, что японцы покинули плантацию под прикрытием ночи. Он помог Арджуну вылезти из трубы и подняться. Потом он стянул с него мокрую одежду, выжал ее и разложил на солнце.
Грудь и живот Арджуна сморщились от долгого пребывания в воде, но боль в ноге утихла. Он обрадовался тому, что перевязка сделала свое дело, остановив кровотечение.
Кишан Сингх нашел ветку, чтобы использовать ее в качестве костыля, и они медленно двинулись, Арджун останавливался через несколько шагов, чтобы приноровиться к костылю. Сначала они добрались до гравийной дороги и пошли вдоль нее, держась под прикрытием деревьев. Через некоторое время стали появляться признаки жилья - обрывки одежды, следы ног, растащенная птицами яичная скорлупа. Вскоре они заметили поднимающиеся над деревьями клубы дыма и почуяли знакомый запах риса и жареных зерен горчицы, потом увидели жилища работающих на плантации кули: два одинаковых ряда лачуг, разделенные дорогой. Перед ними копошилось большое число людей, и даже издали было понятно, что происходит нечто необычное.
Хижины стояли в небольшом понижении рельефа, со всех сторон местность шла вверх. С помощью Кишана Сингха Арджун смог забраться на низкий гребень. Лежа на животе, они смотрели на впадину.
В поселке было около пятидесяти домов в параллельных рядах. На одном конце стояла маленький индуистский храм - сарайчик под жестяной крышей, окруженный раскрашенной в красный и белый цвет стеной. Рядом с храмом находилось открытое пространство с навесом, также с жестяной крышей, очевидно, место для проведения собраний. Именно у этого навеса и концентрировалась вся суматоха. Все двигались в том направлении.
- Сахиб, взгляните, - Кишан Сингх указывал на едва заметную у навеса черную машину. На капоте был прикреплен флаг. С этого расстояния он выглядел совсем мелким, и Арджун не смог его опознать с первого взгляда. Он был и знакомым, и нет, эту расцветку он хорошо знал, но долгое время не видел. Он повернулся к Кишану Сингху. Денщик настороженно смотрел в его сторону.
- Ты знаешь это знамя, Кишан Сингх?
- Сахиб, это индийский триколор, тиранга...
Конечно, как он мог его не узнать? Это был флаг индийского национального движения: крутящееся колесо на фоне шафранно-желтого, белого и зеленого. Он по-прежнему был озадачен появлением этого флага, когда последовал второй сюрприз. Из-под навеса появилась знакомая фигура в тюрбане цвета хаки, двигаясь по направлению к машине. Это был Харди, погруженный в разговор с другим человеком, незнакомцем - белобородым сикхом, одетым в длинную белую тунику просвещенного человека, джани.
Не было смысла больше ждать. Арджун встал на ноги.
- Кишан Сингх, чало... - опершись на костыль, он пошел вниз по склону, в сторону навеса.
- Харди! Эй, Харди!
Харди прервал разговор и повернулся к нему.
- Приятель? Арджун?
Он побежал по склону, лицо расплывалось в улыбке.
- Приятель, мы решили, что ублюдки тебя достали.
- Кишан Сингх за мной вернулся, - сказал Арджун. - если бы не он, меня бы здесь не было.
Харди похлопал Кишана Сингха по плечу.
- Молодец!
- А теперь скажи мне, - Арджун потянул Харди за локоть, - что здесь происходит?
- Не спеши, приятель, - ответил тот. - Я тебе расскажу, но сначала приведи себя в порядок. Куда тебя ранило?
- Под коленом.
- Серьезно?
- Сегодня уже лучше.
- Давай пойдем где-нибудь сядем. И перевяжем рану.
Харди кивнул солдату:
- Джалди, медик ко бхеджо, - и отвел Арджуна в одну из хижин, не закрыв за собой дверь. - Наш штаб, - усмехнулся он.
Внутри было темно, узкие окна закрывали истрепанные занавески. Деревянные стены почернели от копоти, в помещении стоял сильный запах дыма. У стены находилась узкая пружинная кровать. Харди отвел к ней Арджуна и помог ему сесть.
В дверь постучали, и появился санитар. Он тщательно осмотрел повязку Арджуна и оторвал ее одним быстрым движением. Арджун поморщился, а Харди протянул ему стакан воды.
- Пей. Тебе это нужно.
Арджун осушил стакан и вернул его.
- Харди, где Баки?
- Отдыхает, - ответил Харди. - Чуть дальше есть свободная хижина. Она оказалась единственным подходящим для него местом. Его рука доставляет беспокойство. нам пришлось дать ему обезболивающее. Он был в отключке всё утро.
Санитар начал промывать рану Арджуна, и тот схватился за край кровати.
- Так объясни, Харди, - процедил он сквозь зубы, - что здесь происходит?
- Попробую объяснить как можно короче, - сказал Харди. - Вышло вот что: прошлой ночью, вскоре после того, как мы тебя потеряли, мы наткнулись на пару сборщиков каучука, индийцев. Они сказали, что мы можем спрятаться в поселке кули, и привели нас сюда. Они были очень гостеприимны, накормили и предоставили постели. Показали хижину, куда мы поместили Баки. Тогда мы этого еще не знали, но некоторые из них оказались членами "Индийской лиги за независимость". Они сообщили своему штабу, и сегодня утром на машине с развевающимся флагом прибыл джани. Можешь себе представить наше удивление. Оказалось, что это джани Амрик Сингх - узнаешь имя? Его подпись стояла на памфлетах, которые япошки разбрасывали над Джитрой.
- Да, - сухо произнес Аржджун. - Мне знакомо это имя. Чего он хочет?
Харди помедлил, вполголоса напевая какую-то мелодию. Арджун понял, что он тщательно обдумывает дальнейшие слова.
- Арджун, ты помнишь капитана Мохана Сингха?
- Да. Четырнадцатый панджабский, правильно? Он вроде тоже был в Джитре? Мне показалось, что я его заметил по пути к линии Асун.
- Да. Они укрылись на плантации и двинулись на восток, как и мы.
- И что насчет капитана Мохана Сингха?
- Джани сказал, что он связан с "Индийской лигой за независимость".
- Продолжай.
- Погоди.
Санитар закончил перевязывать рану Арджуна. Харди проводил его и закрыл дверь. Он помедлил, запустив палец в бороду.
- Слушай, Арджун, - сказал он. - Не знаю, как ты это воспримешь. Я просто рассказываю тебе, что знаю...
- Продолжай, Харди.
- Капитан Мохан Сингх сделал большой шаг.
- Какой еще шаг?
- Он решил порвать с британцами.
- Что?
- Да, - ровным и невыразительным тоном ответил Харди. - Он собирается сформировать независимое подразделение - Индийскую национальную армию. С ним все офицеры из Четырнадцатого панджабского - в смысле, все индийцы. Кумар, Масуд, многие другие. Они пригласили всех нас присоединиться.
- И? - спросил Арджун. - Ты собираешься согласиться?
- Что я могу сказать, Арджун? - улыбнулся Харди. - Ты знаешь, о чем я думаю. Я никогда не скрывал своих взглядов, не как многие наши парнишки.
- Харди, погоди, - ткнул в него пальцем Арджун. - Просто немного подумай. Не спеши. Ты знаешь, кто такой этот джани? Откуда тебе вообще знать, что он говорит правду про капитана Мохана Сингха? Откуда тебе знать, что он не японская марионетка?
- Амрик Сингх тоже был в армии. Он знал моего отца - его деревня недалеко от нашей. Если он японская марионетка, то на это должна быть серьезная причина. В любом случае, кто мы такие, чтобы называть его марионеткой? - засмеялся Харди. - Разве мы сами не главные марионетки?
- Подожди, - Арджун попытался собраться с мыслями. Таким облегчением была возможность наконец-то поговорить, высказать все аргументы, которые таились в глубине его разума.
- Так что это всё значит? - спросил Арджун. - Этот Мохан Сингх со своим отрядом будет драться на стороне японцев?
- Да. Конечно. Временно - пока британцы не уйдут из Индии.
- Но, Харди, давай это как следует обдумаем. Чего хотят от нас японцы? Их что, волнует наша независимость? Они лишь хотят оттеснить британцев, чтобы занять их место. Они лишь хотят нас использовать, разве ты этого не видишь?
- Конечно хотят, Арджун, - согласился Харди. - Если бы не они, то кто-нибудь еще. Кто-то всегда будет пытаться нас использовать. Вот почему это так тяжело, разве ты не понимаешь? Впервые в жизни мы пытаемся сами принимать решения, а не подчиняться приказам.
- Слушай, Харди, - Арджун сделал над собой усилие, чтобы успокоиться. - Сейчас тебе это кажется именно таким, но спроси себя: какова вероятность, что нам позволят делать что-то по собственной воле? Скорее всего мы просто поможем японцам войти в Индию. Какой смысл в том, чтобы менять британцев на японцев? В качестве колониалистов британцы не так уж плохи, лучше, чем многие другие. Уж точно лучше японцев.
Харди громко расхохотался, его глаза заблестели.
- Арджун, приятель, подумай, до чего мы докатились, если начали разговаривать о хороших и плохих хозяевах. Мы кто, собаки? Бараны? Не бывает хороших хозяев и плохих. Арджун, чем лучше хозяин, тем хуже для раба, потому что заставляет его забыть о своем положении.
Они смотрели друг на друга, находясь всего в нескольких дюймах. Арджун видел, как подергивается глаз Харди, и чувствовал жар его дыхания. Он сдался первым.
- Харди, от нашей ссоры не будет никакого проку.
- Да.
Арджун стал грызть ногти.
- Слушай, Харди. - Не думай, что я не согласен с твоими словами. Это не так. Я считаю, что ты во многом прав. Но я лишь пытаюсь задуматься о нас, о людях вроде нас с тобой, о нашем месте в мире.
- Не понимаю.
- Взгляни на нас, Харди, просто взгляни на нас. Кто мы такие? Мы научились танцевать танго и знаем, как есть ростбиф ножом и вилкой. Правда в том, что если бы не цвет кожи, то большинство людей в Индии не приняли бы нас за индийцев. Когда мы вступили в армию, мы не думали об Индии, а хотели стать сахибами. Ими мы и стали. Думаешь, мы можем всё это исправить, просто подняв новый флаг?
Харди беспечно пожал плечами.
- Слушай, - сказал он. - Я простой солдат, приятель. Я не понимаю, что ты пытаешься сказать. Для меня вопрос в том, что хорошо, а что плохо - за что надо сражаться, а за что нет. Вот и всё.
Раздался стук в дверь. Харди открыл и увидел стоящего на пороге джани Амрик Сингха.
- Все ждут.
- Джани, эк минит... - Харди повернулся к Арджуну. - Слушай, Арджун, - произнес он устало, - вот что я собираюсь сделать. Джани предложил провести нас через линию фронта к Мохану Сингху. Я уже принял решение и собираюсь объяснить его солдатам, я скажу им, почему это правильно. Они сами смогут решить. Хочешь пойти послушать?
- Да, - кивнул Арджун.
Харди протянул Арджуну костыль, и они вместе медленно направились по гравийной дороге к навесу. Там было полно народу: впереди в аккуратных рядах сидели солдаты, за ними - обитатели поселка кули, мужчины в саронгах, женщины ы сари. Многие сборщики держали на руках детей. В конце навеса стоял стол и пара стульев. Харди занял место за столом, а Арджун и джани Амрик Сингх сели на стулья. Было шумно: люди перешептывались и разговаривали, дети хихикали от такого необычного зрелища. Харди пришлось кричать, чтобы его услышали.
Как только он начал говорить, Арджун понял, к своему удивлению, что он талантливый оратор, похоже, имеющий опыт. Его голос наполнил пространство под навесом, слова отражались эхом от крыши - долг, страна, свобода. Арджун напряженно вслушивался и вдруг ощутил, что лицо покрылось испариной. Он опустил глаза и понял, что весь вспотел - пот катился с локтей и ног. У него снова начиналась лихорадка, как прошлой ночью.
Под навесом раздался оглушающий гул многочисленных голосов. Арджун услышал, как Харди ревет толпе:
- Вы со мной?
Последовала еще одна волна криков, прокатившаяся под крышей и эхом отразившаяся обратно. Солдаты вскочили на ноги. Несколько человек взялись за руки и начали танцевать бхангру, дергая плечами и притопывая ногами. Рабочие за ними тоже кричали - мужчины, женщины, дети - бросая в воздух разные предметы, хлопая и махая руками. Арджун посмотрел на Кишана Сингха и увидел, что его лицо раскраснелось от радости, глаза сияют.
Арджун беспристрастно отметил, что с тех пор, как они вошли под навес, всё будто изменилось, словно весь мир внезапно поменял цвет и облик. Недавняя реальность казалась непонятным сном. Неужели он и правда с удивлением смотрел с холма на индийский флаг в поселке кули? Но чей же еще там мог быть флаг? Неужели отец Кишана Сингха и правда получил награду во Фландрии? Неужели Кишан Сингх и правда тот же самый человек, за которого он всегда его принимал - самый преданный солдат, выходец из потомственной солдатской семьи? Арджун посмотрел на танцующих. Как могло получиться, что он так долго служил вместе с ними и понятия не имел, что они совсем другие? И как такое возможно, что он никогда не знал даже самого себя?
Вот так и начинается мятеж? В такое безрассудное мгновение, когда каждый перестает быть похожим на человека, которым был еще минуту назад? Или каким-то другом образом? Когда кто-то узнает незнакомца, которым всегда был для самого себя, когда понимает, что все клятвы в верности, все убеждения неправильны?
Но кому присягать сейчас, когда он чувствовал себя свободным? Он был военным и знал, что без веры, без верности, нельзя сделать ничего, по крайней мере, ничего важного. Но кому теперь присягнуть на верность? Старая Индия давно не существует, Британия построила империю и стерла ее с лица земли. Но теперь мертва и империя, Арджун это знал, потому что чувствовал, как она умирает в нем самом, где был самый твердый ее оплот, так кому теперь сохранять верность? Верность, народ, вера - эти понятия были столь же хрупки, сколь и важны, как ткань человеческого сердца - легко разрушить, невозможно восстановить. Как можно воссоздать узы, связывающие людей друг с другом? Это находилось за пределами возможности человека вроде него - выучившегося разрушать. Эта работа продлилась бы не один год, даже не десяток лет и не пятьдесят, это работа на целые столетия.
- Так что, Арджун? - внезапно перед ним опустился Харди, посмотрев в глаза. Его лицо триумфально пылало.
- Арджун. Что ты будешь делать? Ты с нами или против нас?
Арджун потянулся к костылю и встал на ноги.
- Слушай, Харди. Перед тем, как думать о чем-либо, нужно кое-что сделать.
- Что?
- Баки, командующий, мы должны его отпустить.
Харди безмолвно уставился на него.
- Мы должны так поступить, - продолжил Арджун. - Мы не можем быть ответственными за то, что он попадет в плен к японцам. Он справедливый человек, Харди, и под его началом было хорошо служить, ты это знаешь. Мы должны его отпустить. Обязаны.
Харди почесал подбородок.
- Я не могу этого допустить, Арджун. Он выдаст нашу позицию, наши перемещения.
- Вопрос не в том, что ты можешь допустить, Харди, - устало прервал его Арджун. Ты не мой хозяин, а я не твой. Я не прошу тебя. Я ставлю тебя в известность, что собираюсь дать командующему провизию и воду и позволить ему отыскать путь обратно к своим. Если ты захочешь мне помешать, тебе придется вступить со мной в драку. Думаю, некоторые солдаты встанут на мою сторону. Решай.
Харди едва заметно улыбнулся.
- Взгляни на себя, приятель, - его голос наполнился язвительным сарказмом. - Даже сейчас ты пытаешься лизать зад начальству. На что ты надеешься? Что он замолвит за тебя словечко, если всё пойдет наперекосяк? Хочешь получить страховку на будущее?
- Вот ты свинья, - Арджун бросился к Харди, схватив его за шиворот, замахнувшись костылем.
Харди легко увернулся.
- Прости, - резко сказал он. - Не стоило этого говорить. Тик хаи. Делай, что хочешь. Я пошлю кого-нибудь, чтобы показать тебе, где Баки. Только поторопись, это всё, о чем я прошу.
Глава тридцать восьмая
Элисон с Дину потратили час на уборку в темной комнате. Электричества не было, пришлось работать при свечах. Они отнесли вниз увеличитель, поддоны, упаковали отпечатки и негативы, завернув их в старую ткань и уложив в коробки. Закончив, Дину задул свечу. Они стояли в душной и теплой комнате, похожей на шкаф, прислушиваясь к ночному гулу цикад и кваканью лягушек. Время от времени слышался далекий прерывистый звук, похожий на лай, словно в спящей деревне потревожили свору собак.
- Пулеметы, - прошептала Элисон.
Дину дотронулся до нее в темноте, притянув к себе.
- Они очень далеко.
Дину обнимал ее, крепче прижав к себе. Он провел ладонями по ее волосам, плечам, по изгибу спины. Его пальцы задержались на застежках платья и медленно стащили одежду с плеч, а потом потянули Элисон вниз. Он опустился на колени и уткнулся в нее лицом, прикасаясь щекой, носом, языком.
Они лежали на маленьком свободном клочке на полу, прижавшись друг к другу бедрами, вытянув руки, их плоские животы соприкасались. По телам паутинкой растекались струйки пота, сливаясь, делая их еще ближе друг к другу.
- Элисон... что я буду делать? Без тебя?
- А я, Дину? Как насчет меня? Что буду делать я?
Потом они лежали без движения, подложив руки под головы. Он прикурил сигарету и поднес к ее губам.
- Когда-нибудь, - сказал Дину, - когда-нибудь мы снова будем вместе, и я покажу тебе настоящую магию темной комнаты.
- И в чем она заключается?
- Когда ты сам печатаешь... кладешь негатив на бумагу и смотришь, как она оживает... темнота превращается в свет. Когда я впервые это увидел, то подумал: на что похоже такое прикосновение? С таким полным поглощением?... Когда один предмет озаряется тенью другого?
- Дину, - Элисон провела пальцами по его лицу.
- Если бы я только мог прикоснуться к тебе так же... чтобы ты отпечаталась на мне... на каждой части моего тела...
- Дину, еще будет время, - она взяла его лицо ладонями и поцеловала. - До самого конца жизни, - поднявшись на колени, она снова зажгла свечу. Держа ее перед лицом, Элисон пристально всматривалась в глаза Дину, словно пыталась запечатлеть его в памяти.
- Это ведь ненадолго, Дину? - спросила она. - Правда?
- Ненадолго.
- Ты и правда в это веришь? Или лжешь ради меня? Скажи правду, Дину, я предпочитаю знать.
Он сжал ее плечи.
- Да, Элисон, - он пытался говорить как можно убедительней. - Да. Мы скоро снова сюда вернемся... Вернемся в Морнингсайд... Всё будет по-прежнему, кроме...
- Кроме? - она прикусила губу, словно боялась услышать его слова.
- Кроме того, что мы поженимся.
- Да, - радостно рассмеялась Элисон. - Да, - сказала она, кивнув. Мы поженимся. Мы слишком долго это откладывали. Это ошибка.
Она подняла свечу и выбежала из комнаты. Дину лежал неподвижно, прислушиваясь к ее шагам. В доме было тише, чем когда-либо. Внизу спал уставший Сая Джон.
Дину встал и последовал за Элисон по темным коридорам, в ее спальню. Она открывала шкафы и копалась в ящиках. Внезапно она повернулась, протянув руку.
- Смотри.
В свете свечи блеснули два золотых кольца.
- Они принадлежали родителям, - сказала Элисон, взяла его за руку и надела кольцо на ему палец. - Этим кольцом беру тебя в мужья.
Она засмеялась, положив другое кольцо ему в ладонь, потом протянула палец, держа руку перед собой.
- Давай, - попросила она. - Сделай это, прошу тебя.
Он повернул кольцо в руке и надел ей на палец.
- Теперь мы женаты?
Элисон со смехом дернула головой, подняв палец к свету.
- Да. Некоторым образом. В наших собственных глазах. Когда мы расстанемся, ты всё равно будешь моим из-за этого кольца.
Она отдернула висящую над кроватью москитную сетку.
- Идем, - Элисон задула свечу и потянула Дину к кровати.
Через час Дину проснулся от гула приближающихся самолетов. Он протянул руку и обнаружил, что Элисон уже не спит, а сидит спиной к нему у туалетного столика.
- Элисон.
- Только не говори, что уже пора. Еще нет.
Они обнимали друг друга и прислушивались. Самолеты летели прямо над головой, очень низко. Оконные стекла дрожали.
- Как-то раз во времена моего детства, - сказал Дину, - отец рассказал мне историю о Мандалае. Когда короля отправили в изгнание, девочкам из дворца пришлось идти к реке пешком через весь город... С ними была моя мать, и отец последовал за ними, держась в тени. Это был долгий путь, девочки устали и выглядели жалко... Отец собрал все свои деньги и купил какие-то сладости... чтобы их приободрить. Девочек охраняли солдаты - чужеземцы, англичане... Каким-то образом отец смог проскользнуть через кордон... Он отдал моей матери пакет и побежал обратно в тень... Он смотрел, как она открывает пакет и поразился - она тут же предложила конфеты солдатам, которые шли рядом. Сначала он разозлился, чувствуя себя преданным... Почему она отдает конфеты, тем более этим людям, захватчикам? Но потом он медленно начал понимать, что она делает, и обрадовался... Он понял, что это правильно, это способ выжить. Нет никакого смысла вести себя вызывающе...
- Думаю, ты пытаешься мне что-то сказать, Дину, - тихо заметила Элисон. - Что именно?
- Я просто хочу, чтобы ты вела себя осторожно, Элисон, не была упрямой... не была собой, лишь на время... вела себя осторожно и тихо...
- Я попытаюсь, Дину, - она сжала его руку. - Обещаю. И ты тоже, ты тоже должен быть осторожен.
- Я и буду - таков мой характер. В этом смысле мы разные... Вот почему я о тебе беспокоюсь.
Пролетела еще одна эскадрилья. Больше невозможно было спокойно лежать, когда стекла дрожали так, будто вот-вот треснут. Элисон перебросила ноги с кровати. Она подобрала сумочку, где держала ключи от Дайтоны, которая оказалась неожиданно тяжелой. Элисон открыла ее и подняла брови, посмотрел на Дину.
- Это револьвер твоего отца. Я нашел его в ящике.
- Он заряжен?
- Да. Я проверил.
Она закрыла сумочку и повесила ее на плечо.
- Пора.
Они спустились и обнаружили Саю Джона сидящим на веранде в своем любимом кресле-качалке. Элисон бросила рядом с ним ключи и обняла его за талию.
- Мне нужно твое благословение, дедушка.
- Зачем?
- Мы с Дину собираемся пожениться.
Его лицо озарила улыбка. Элисон с радостью увидела, что он ее понял, его глаза чистые и ясные. Он сделал обоим знак подойти поближе и обнял их за плечи.
- Сын Раджкумара и дочь Мэтью, - он чуть раскачивался из стороны в сторону, держа их головы руками, словно трофеи. - Что может быть лучше? Вы объедините наши семьи. Ваши родители будут довольны.
Они вышли наружу, начал накрапывать дождь. Дину поднял верх Дайтоны и открыл для Саи Джона дверь. Усаживаясь, старик похлопал его по плечу.
- Передай Раджкумару, что это будет громкая свадьба, - сказал он. - Настаиваю на том, чтобы пригласить архиепископа.
- Да, - попытался улыбнуться Дину. - Конечно.
Потом Дину подошел к Элисон и нагнулся к ее окну. Она не смотрела в его сторону.
- Мы не попрощались.
- Нет.
Она завела машину, и Дину сделал шаг назад. В конце дорожки Дайтона остановилась. Дину увидел, как Элисон высунулась из окна, силуэт ее головы выделялся на фоне рассеянного дождем света. Она подняла руку, чтобы помахать, и он махнул в ответ. Потом он побежал вверх по лестнице, от окна к окну, наблюдая за фарами Дайтоны, пока та не скрылась из вида.
***
Хижина, где провел ночь подполковник Бакленд, представляла собой маленькое строение из красного кирпича, окруженное деревьями, и находилась примерно в полумиле от поселка кули. Арджуна вел разговорчивый молодой "контрактор", одетый в шорты цвета хаки, он же нес бутылку воды и узелок с провизией, которую приготовили для подполковника.
Контрактор показал Арджуну ведущую на юг, в сторону низких холмов, дорогу.
- В паре миль отсюда есть город, - сказал он. Мы слышали, что его занимают британцы.
Они подошли к лестнице, ведущей в хижину. Контрактор протянул воду и узелок с провизией.
- Полковник будет в безопасности, если пойдет по этой дороге. Ему понадобится не больше часа или двух, чтобы добраться до города, даже если пойдет очень медленно.
Арджун робко поднялся по ступенькам к двери. Он постучал и, не получив ответа, концом костыля открыл дверь. Подполковник Бакленд лежал на бетонном полу на матрасе.
- Сэр.
Подполковник Бакленд резко сел, оглядываясь.
- Кто здесь?
- Лейтенант Рой, - отдал честь Арджун, навалившись на костыль.
- О, Рой, - голос подполковника потеплел. - Рад вас видеть.
- Я тоже рад вас видеть, сэр.
- Вы ранены? Что случилось?
- Пуля прошла через икру, сэр. Всё будет в порядке. А как ваша рука?
- Немного болит.
- Думаете, вы сможете идти, сэр?
Подполковник Бакленд удивленно поднял брови.
- А что? - он бросил взгляд на узелок и бутылку с водой в руках Арджуна. - Что у вас там, Рой?
- Вода и провизия, сэр. Японцы продвигаются по шоссе север-юг. Если пойдете в другом направлении, то сможете пройти через линию фронта.
- Через линию фронта? - подполковник Бакленд медленно повторил, словно самому себе. - Так что же, я пойду один? Что насчет вас? А остальных?
- Мы остаемся здесь, сэр. Пока что.
- Понимаю, - подполковник Бакленд встал, прижимая правую руку к груди. Он взял у Арджуна бутылку с водой и посмотрел ее, повертев в руке. - Так вы собираетесь переметнуться к японцам?
- Я бы не стал употреблять такие слова, сэр.
- Уверен, что не стали бы, - подполковник Бакленд пристально посмотрел на Арджуна и нахмурился.
- Знаете, Рой, - произнес он наконец. - Я никогда не принимал вас за перебежчика. Других - да, возможно. Но вы... вас я никогда не мог бы счесть предателем.
- Кое-кто скажет, что я всегда был предателем, сэр.
- А вы и правда в это верите? - подполковник Бакленд покачал головой. - На самом деле вы в это не верите.
- Сэр?
- Не верите. Иначе вас бы здесь не было, с водой и пищей для меня. Лишь некомпетентный военный станет помогать врагу сбежать. Или дурак.
- Я посчитал, что обязан, сэр.
- Почему?
- Потому что это не ваша вина, сэр. Вы всегда были к нам справедливы. Вы были лучшим командующим, о котором можно мечтать - учитывая обстоятельства.
- Полагаю, вы ожидаете, что я вас поблагодарю?
- Я ничего не ожидаю, сэр, - Арджун открыл дверь. - Но если не возражаете, сэр, времени не так уж много. Я покажу дорогу.
Подполковник Бакленд вышел, и Арджун последовал за ним. Они спустились по лестнице и подошли к деревьям. Немного погодя подполковник Бакленд откашлялся.
- Слушайте, Рой. Еще не слишком поздно. Вы еще можете изменить решение. Идемте со мной. Мы можем от них ускользнуть. И забудем об этом... об этом инциденте.
Арджун некоторое время молчал.
- Сэр, могу я кое-что сказать?
- Говорите.
- Сэр, вы помните, когда преподавали в академии, вы однажды процитировали на одной из лекций одного английского генерала - думаю, его звали Манро. Вы процитировали его высказывание, сделанное примерно сто лет назад об индийской армии: "Дух независимости воспрянет в этой армии задолго до того, как о нем вспомнят остальные".
Подполковник Бакленд кивнул.
- Да. Я это очень хорошо помню.
- Все в группе были индийцами, и мы были слегка шокированы тем, что вы решили процитировать нам что-либо подобное. Мы настаивали, что Манро сказал чепуху. Но вы не соглашались...
- Правда?
- Да. В то время я думал, что вы играете роль адвоката дьявола, просто пытаетесь нас спровоцировать. Но ведь это не так, сэр? Правда в том, что вы всегда знали: вы знали, как мы поступим, знали еще до того, как мы это сделали. Вы знали, потому что вы нас создали. Если бы я сейчас ушел с вами, никто не удивился бы больше, чем вы сами. Думаю, что в глубине души вы немного меня презирали бы.
- Что за вздор, Рой. Не глупите. Еще есть время.
- Нет, сэр, - Арджун остановился и протянул руку. - Думаю, что это всё, сэр. Мне пора возвращаться.
Подполковник Бакленд посмотрел на руку Арджуна, а потом на него самого.
- Я не собираюсь пожимать вам руку, Рой, - тихо сказал он ровным и спокойным голосом. - Вы можете оправдать свое поведение тысячью причин, но правду не скроешь, Рой. Вы предатель. Вы - пятно на чести полка и своей страны. Вы - мусор. Когда придет время, вас будут преследовать, Рой. Когда вы будете сидеть перед трибуналом, я тоже там буду. И увижу, как вас повесят, Рой. Увижу. Можете в этом не сомневаться.
Арджун опустил руку. Впервые за много дней он чувствовал себя полностью уверенным в принятом решении. Он улыбнулся.
- В одном вы можете быть точно уверены, сэр, - сказал он. - В тот день, если он придет, вы будете исполнять свой долг, сэр, а я свой. Мы будем смотреть друг на друга как честные люди - впервые. Лишь только ради этого оно того стоит.
Он отдал честь, балансируя на костыле. На мгновение подполковник Бакленд заколебался, а потом его рука непроизвольно поднялась в ответном салюте. Он развернулся и пошел к деревьям.
Арджун смотрел, как он уходит, а потом сам развернулся на костыле и прихрамывая пошел обратно в поселок кули.
***
Элисон ехала уже около часа, когда заметила, что педаль Дайтоны под ее ногой стала горячей. Она посмотрела на капот и увидела, что оттуда поднимаются струйки пара. Элисон съехала на обочину, а когда к ней повернулся дед, ободряюще ему улыбнулась.
- Всё в порядке, дедушка, не волнуйся.
Оставив его внутри, она вылезла из машины.
Выключив двигатель, она заметила, что пар поднимается через решетку радиатора. Капот раскалился так, что к нему невозможно было притронуться. Она обернула руку косынкой и нажала, чтобы открыть капот. Ей в лицо вырвалась струя пара, и она отпрянула, закашлявшись.
Стояла полная темнота. Элисон протянула руку через окно водительского сиденья и включила фары. Она заметила лежащую под ногами ветку и использовала ее, чтобы поднять капот, откуда вырвался пар. Элисон закрепила капот в открытом положении и вернулась к водительскому сиденью, чтобы выключить фары.
- Это не займет много времени, дедушка. Мы просто немного подождем.
На севере она заметила вспышки света. Поток машин на шоссе сократился, теперь редко когда мимо проезжал автомобиль. Элисон понимала, что она одна из последних оставшихся на дороге, те, кто планировал уехать, уже давно это сделали, а все остальные ждали, что случится.
Ночь была прохладной, и вскоре пар из радиатора идти перестал. Элисон снова обернула руку косынкой и открутила крышку. Потом нашла бутылку с водой и вылила немного в радиатор. Вода почти тут же закипела, переливаясь через верх. Она расплескала немного воды по радиатору и подождала еще чуть-чуть, после чего вылила остальное. Закрыв капот, Элисон вернулась в машину.
Она улыбнулась деду.
- Теперь всё в порядке. У нас всё будет хорошо.
Она повернула ключ зажигания и с облегчением услышала, как двигатель заработал. Включив фары, Элисон вернулась на дорогу. Уже долгое время мимо не проезжали машины. Пустая дорога искушала прибавить скорость, Элисон пришлось напомнить себе, что нужно ехать медленней, чтобы двигатель не перегрелся.
Они проехали лишь несколько миль, когда двигатель начал чихать. Элисон поняла, что дальше двигаться нет смысла. На следующем повороте она свернула с шоссе. Теперь она ехала по покрытой гравием проселочной дороге. По обеим сторонам стояли гевеи, и Элисон в глубине души была рада оказаться в знакомом окружении.
Лучше всего оставаться поблизости от дороги, решила она. Возможно, утром они остановят кого-нибудь и попросят помощи. Элисон отъехала чуть в сторону от дороги и свернула в рощу, выбрав укрытое кустами место. Она выключила двигатель и открыла дверь.
- Мы останемся здесь на некоторое время, дедушка, - сказала она. - Поедем, когда станет светлее, - она снова открыла капот и вернулась к водительскому сиденью. - Поспи, дедушка. Нет смысла бодрствовать. Сейчас мы ничего не можем поделать.
Он вышла из машины и обошла вокруг нее. Без включенных фар было очень темно, не было видно огней и никаких признаков жилья. Элисон вернулась и снова села в машину. Сая Джон сидел прямо, пристально разглядывая свои ладони. Он расставил пальцы перед собой, словно что-то подсчитывал.
- Скажи, Элисон. Сегодня суббота, правильно?
- Да? - она попыталась понять, какой сегодня день, но не смогла. - Не знаю. А почему ты спрашиваешь?
- Я думаю, что завтра воскресенье. Надеюсь, Илонго помнит, что я должен идти в церковь.
Элисон уставилась на него.
- Прости, дедушка, - резко сказала она. - Боюсь, что завтра придется пропустить поход в церковь.
Сая Джон взглянул на нее, как разочарованный ребенок, и она вдруг пожалела, что огрызнулась. Элисон взяла его за руку. - Всего один раз, дедушка. Мы пойдем к мессе на следующей неделе в Сингапуре.
Он улыбнулся и откинулся на сиденье, примостившись головой к спинке. Элисон посмотрела на часы. Было четыре утра, вскоре начнет светать. При первых лучах солнца она вернется к шоссе и попробует остановить машину или грузовик, наверняка кто-нибудь проедет. Она откинула голову на спинку сиденья: она устала, страха не было, только усталость. Она слышала, как засыпает дед , глубоко и медленно дыша. Элисон закрыла глаза.
Ее разбудил яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь завесу листвы. Она заворочалась, и голова упала на соседнее сиденье. Оно было пустым. Элисон села и потерла глаза. Взглянув на сиденье, она поняла, что дедушка ушел.
Она открыла дверь и вышла.
- Дедушка?
Возможно, он пошел к деревьям, чтобы облегчиться. Она повысила голос.
- Дедушка, ты там?
Прикрыв глаза от солнца, она поворачивалась вокруг, вглядываясь в сумрачные туннели окружающих ее гевей. Его нигде не было видно.
Обойдя машину, Элисон споткнулась о свой коричневый кожаный чемодан. Он лежал на земле открытым, вещи валялись рядом на листьях. Он что-то искал, но что? Оглянувшись, она заметила, что в нескольких футах в стороне на земле разложена одежда. Она подошла, чтобы разузнать точнее, и увидела брюки и рубашку - ту одежду, в которой был дед накануне.
Внезапно ее осенило. Она метнулась обратно к чемодану и быстро порылась в остальных его вещах, разыскивая темный костюм, который он любил носить в церковь. Его не оказалось на месте, а она была уверена, что взяла его. Дед никуда бы без него не поехал. Вот во что он переоделся, она была уверена. Вероятно, он в одиночестве бредет вдоль шоссе, думая, что оно приведет его к церкви. Нужно спешить, чтобы найти его прежде, чем он попадет в беду.
Элисон подошла к машине и потянулась за своей сумочкой. Ей пришло в голову, что можно попробовать нагнать деда на машине, но потом она передумала. Вероятно, пешком будет быстрее. Перекинув сумку через плечо, она побежала к шоссе.
Даже находясь довольно далеко от него, Элисон поняла, что там нет совершенно никакого движения. Шоссе было совершенно пустым. Но примерно в двадцати ярдах от дороги она услышала далекие голоса. Она остановилась и вгляделась черед туннель между деревьями, заметив вдали группу велосипедистов: их было человек шесть, и они двигались по направлению к ней.
Элисон сразу вздохнула с облегчением, она поняла, что если побежит, то доберется до дороги как раз когда там будут проезжать велосипедисты. Может, они помогут. Она сделала пару шагов, но затем остановилась и взглянула еще раз, спрятавшись за деревом. Теперь она поняла, что на всех велосипедистах фуражки, а их одежда одинакового цвета. Радуясь, что может укрыться на плантации, она проскользнула чуть ближе к дороге, стараясь оставаться незамеченной.
Когда велосипедисты оказались примерно в двадцати ярдах, она поняла, что это японские солдаты. Они были небриты, а серая форма забрызгана грязью и покрыта пылью, рубашки промокли от пота. У некоторых к кепкам сзади были прикреплены длинные платки, а другие носили шлемы с москитными сетками. На ногах у них были плотные обмотки и парусиновые туфли. У первого велосипедиста на на боку болталась сабля, ножны ритмично клацали по крылу велосипеда. У других были винтовки со штыками. Проезжая мимо, велосипеды скрипели. Элисон слышала, как японцы тяжело дышат, крутя педали.
Чуть впереди шоссе резко поворачивало. Велосипедисты еще находились в поле зрения, когда заворачивали, она услышала, как один из них крикнул и поднял руку, указывая куда-то на дорогу. Внезапно ее охватили дурные предчувствия. Она решила, что обнаружит дедушку на пути обратно в Сангеи-Паттани, но что если вместо этого он пошел в противоположном направлении?
Элисон посмотрела в обоих направлениях и увидела, что шоссе совершенно пустынно. Метнувшись через дорогу, она проскользнула в рощу гевей на другой стороне. Побежав по диагонали, она снова заметила шоссе и спины велосипедистов, едущих вперед и указывающих на маленькую фигуру далеко впереди. Это был человек в шляпе и костюме, неторопливо двигающийся вдоль дороги. Элисон поняла, что это ее дедушка. Солдаты находились совсем близко к нему, изо всех сил нажимая на педали.
Она побежала быстрее, ныряя между деревьями. Ей осталось еще несколько сотен ярдов, когда солдаты нагнали Саю Джона. Она увидела, как они слезают с велосипедов, бросив их на траву. Они окружили Саю Джона, до нее донеслись звуки голосов - солдаты кричали, она не могла разобрать слова. Она бормотала про себя на бегу:
- Пожалуйста, пожалуйста...
Элисон видела, что дедушка не понял, что ему говорят солдаты. Он дотронулся до шляпы и пошел дальше, пытаясь пройти мимо. Один из солдат протянул руку, чтобы его остановить, и Сая Джон ее отвел. Солдаты стали на него кричать, но он, казалось, ничего не слышал. Он махал в их сторону рукой, словно пытаясь отвязаться от уличного попрошайки. Тогда один из солдат с силой ударил его по лицу, сбив с ног. Сая Джон рухнул на землю.
Элисон остановилась, тяжело дыша, прислонившись к дереву и схватившись за него обеими руками. Если бы он только лежал не двигаясь, они бы ушли, она была уверена. Она стала бормотать про себя, молиться, чтобы он потерял сознание. Они бы не стали с ним возиться, наверняка они поняли, что это просто выживший из ума старик, что он не хотел причинить вреда.
Но растянувшийся ничком дедушка зашевелился. Он сел, вытянув ноги, как проснувшийся поутру ребенок, и потянулся за шляпой, надел ее и снова встал. Он посмотрел на солдат, яростно хмурясь и вытирая лицо. А потом снова повернулся к ним спиной и зашагал прочь.
Элисон увидела, как один из солдат снял со спины винтовку. Он что-то прокричал и направил штык прямо в спину старика.
Почти машинально Элисон потянулась к сумочке. Она вытащила револьвер и встала на одно колено. выставив вперед левую руку, оперлась запястьем правой на предплечье левой, как учил отец. Она прицелилась в человека со штыком в надежде его уложить. Но именно в это мгновение другой солдат заслонил цель, пуля попала ему меж ребер, и он с воплями упал на землю. Солдат со штыком на секунду замер, а потом привычным движением его рука дернулась, вонзая клинок, и тело Саи Джона тоже сдвинулось с места. Он ничком рухнул на дорогу.
Теперь Элисон была совершенно спокойна и дышала ровно. Она снова тщательно прицелилась и выстрелила. На этот раз она попала в солдата со штыком. Он закричал и выпустил винтовку, падая ничком на дорогу. Третий выстрел не попал в цель, выбив с обочины кусок дерна. Солдаты залегли, двое скрылись за неподвижным телом Саи Джона. Теперь мишени стали меньше, и в четвертый раз она тоже промазала. Но пятым выстрелом задела еще одного солдата, который завертелся на месте.
Потом внезапно что-то со страшной силой ударило ее, отбросив на спину. Элисон не чувствовала боли, но поняла, что ранена. Она лежала неподвижно, глядя в арку листвы окружающих гевей. В легком ветерке листья раскачивались, словно веер.
Элисон была рада, что всё закончится вот так, когда глаза остановятся на чем-то знакомом. Она вспомнила, как Дину рассказывал про свою мать и конфеты, которые она разделила с захватчиками. Эти воспоминания вызвали у нее улыбку: такое не в ее характере. Она была рада, что заставила их заплатить, что не покинула этот мир, не ударив в ответ.
Элисон уже слышала их шаги и знала, что они бегут к ней. Она поднесла револьвер к виску и закрыла глаза.
Глава тридцать девятая
Дох Сай всегда был преданным другом и бросил свою семью на Рождество, чтобы помочь Раджкумару. Он прибыл в Рангун двадцать второго декабря. Как и рассчитывал Раджкумар, он быстро взял всё в свои руки, нанял полдюжины оо-си со слонами. Нил уже арендовал два грузовика. Они решили начать разгрузку склада в Пазундаунге на следующий день.
Они вышли из дома рано утром - Дох Сай, Рэймонд, Нил и Раджкумар, Нил сидел за рулем Паккарда. Долли и Манджу помахали им на прощание. Когда они добрались до склада, оказалось, что оо-си уже там, вместе со своими слонами, как и грузовики. Раджкумар вздохнул с облегчением: он надеялся начать пораньше и беспокоился, что слоны опоздают.
Но тут возникла неожиданная заминка.
- Мы хотели бы с вами поговорить, - сказал один из водителей грузовиков. В маленькую хижину, служившую офисом, поднялась делегация. Оказалось, что оо-си и водители хотят получить частичную оплату в полдень.
Конечно, не было ничего необычного в том, что нанятые работники выставляют требования в начале рабочего дня - именно в это время они находились в самой выгодной позиции для переговоров. Раджкумар планировал отправиться в банк ближе к вечеру, когда работа будет почти закончена. Учитывая, что завтра начинались рождественские праздники, это был последний день недели, когда будут открыты банки. Он заранее сходил в банк, чтобы убедиться, что деньги готовы, и мог бы их сразу же и забрать, но решил этого не делать. Это было небезопасно, особенно теперь, когда они жили в доме одни, без привратника на страже. Раджкумар решил вернуться, когда работа будет близка к завершению.
Новое развитие событий означало, что Раджкумару придется поменять планы. Он убедил людей приступить к работе, обещав приготовить деньги к полудню, и подошел к окну офиса, чтобы понаблюдать, как они начнут.
Он улыбнулся, посмотрев вниз, на заполненный огромными, аккуратными штабелями древесины склад. Он нервничал из-за того, что это было всё его имущество. Раджкумар знал, что ему пора идти, но не мог себя заставить. Даже сейчас, после стольких лет, он не мог оторваться от этого созерцания слонов за работой: он снова залюбовался той уверенностью, с какой они пробираются по узким проходам, двигая свои огромные тела между сложенной древесиной. Было что-то почти сверхъестественное в той ловкости, с которой они обвивали хоботом бревна.
Он заметил Нила, бегающего между слонами. Раджкумар беспокоился, видя сына рядом с этими животными.
- Нил, - окликнул его Раджкумар. - Будь осторожен.
Нил обернулся с широкой улыбкой на бородатом лице и махнул рукой.
- Всё будет в порядке, папа. Тебе уже пора в банк. Не откладывай это.
Раджкумар посмотрел на часы.
- Еще есть время. Банк еще даже не открылся.
Дох Сай присоединился к Нилу.
- Иди, Раджкумар. Чем скорее ты туда доберешься, тем скорее вернешься. Я обо всём позабочусь, всё будет хорошо.
Раджкумар вышел на улицу и нашел велорикшу. Тот поднажал на педали, и вскоре они оказались в центре города. Движение было оживленным, и Раджкумар опасался, что они застрянут. Но рикша проворно проскользнул по улицам и доставил его к банку очень быстро.
Раджкумар расплатился с рикшей и поднялся по ступенькам. Главный вход в банк был еще закрыт, осталась четверть часа до открытия. У двери уже ждали шесть человек. Раджкумар встал в очередь. Утро было необыкновенно ясным, на небе ни облачка, но на редкость холодным для Рангуна, и многие прохожие кутались в шерстяные накидки и кофты.
Банк располагался на оживленном перекрестке. На ближайших улицах, как всегда в утренние часы, стояла пробка. По дороге протискивались пыхтящие автобусы, дребезжали трамваи под нависшими проводами, беспрерывно трезвоня.
Вдруг где-то вдалеке загудела сирена, предупреждающая об авианалете. Ни Раджкумар, ни остальные не обратили на нее особого внимания. Предупреждения об авианалетах за последние несколько недель звучали несколько раз, и все оказались ложной тревогой. На нижних ступенях лестницы торговка продавала жареный баяджай из большого, почерневшего от копоти котла. Она раздраженно поморщилась и продолжала заниматься своим делом. Раджкумар отреагировал таким же образом: он лишь разозлился, что сирена может привести к заминке.
Сирены завыли во второй раз, и теперь люди обратили на них чуть больше внимания. Обычно дважды за столь короткий промежуток времени они не звучали. Из окон автобусов и трамваев высунулись головы, глаза обратились к небу, словно чтобы узнать, не пойдет ли дождь.
Раджкумра заметил наблюдателя ПВО в каске. Он шел по улице, подавая знаки руками. Раджкумар узнал наблюдателя: это был букмекер англо-бирманского происхождения, его знакомый по скачкам. Он поспешил вниз по лестнице, чтобы с ним поговорить.
Наблюдатель не стал терять времени на церемонии.
- Лучше найдите безопасное место, мистер Раха, - быстро сказал он. - Это серьезно. Они прошли через вторую линию предупреждения.
Сложив руки рупором у рта, он начал выкрикивать прохожим:
- Уходите отсюда, идите в убежище, идите домой.
Несколько человек уставились на него, и только. Наблюдатель ПВО разозлился.
- Вы только поглядите на них, думают, что это просто цирковое представление!
Перед банком находился небольшой парк. Много месяцев назад между украшающими его пальмами вырыли окопы. Но сейчас там собрались дурно пахнущие лужи, а также покрытыми белыми волосками косточки от манго и другой мусор. Люди отказывались туда спускаться.
Раджкумар снова поднялся по ступенькам и увидел, что банк открылся. И тогда сирены завыли в третий раз. Теперь все это заметили. Движение на улицах внезапно остановилось. Никто не паниковал и не побежал в укрытие. Люди выходили из трамваев и автобусов и стояли на улице, ошеломленно и недоверчиво глядя в небо, прикрывая глаза от солнца. Несколько человек поднялись по лестнице и встали рядом с Раджкумаром: с порога банка открывался отличный вид на квартал.
- Слушайте.
Вдали стал различим низкий устойчивый гул.
Этот звук придал зловещей достоверности мыслям о неизбежном авианалете. Через мгновение по улицам прокатилась паника. Люди бросились бежать. Некоторые устремились в дома, другие бежали в разных направлениях, перебираясь через остановившиеся машины. Вонючие окопы мгновенно заполнились.
Где-то поблизости раздался женский вопль. Раджкумар обернулся и увидел, что тележка с баяджаем опрокинулась у подножия лестницы, котел перевернулся, разбрызгивая кипящее масло. Женщина с визгом бежала по улице, обеими руками приподняв одежду.
Раджкумар решил избежать паникующей толпы. Он укрылся за тяжелыми дверьми банка. Далекий гул превратился в громкий ритмичный шум. Потом в поле зрения появились первые самолеты: малюсенькие пятнышки, приближающиеся с востока. С гулким звуком открыла огонь городская зенитная артиллерия. Орудий было мало, и они в основном концентрировались рядом с аэропортом Мингаладон и казармами. Но мысль о том, что система противовоздушной обороны города работает, немного ободряла. Даже в разгар паники многие разразились радостными криками.
Приблизившись к восточным окраинам города, бомбардировщики сменили построение, нырнув ниже. Из их открытого брюха начали сыпаться бомбы, оставляя под самолетами след, похожий на блестящую ленту новогодней мишуры, словно внезапно над восточным горизонтом опустился гигантский серебряный занавес.
Первые бомбы упали в нескольких милях от центра, взрывы следовали один за другим с ритмичными интервалами. Вдруг их звук стал в несколько раз громче. Где-то в восточных предместьях города к небу взметнулся черный гриб дыма, почти достав до самолетов.
- Попали в нефтяные цистерны, - сказал кто-то, - в бухте Пазундаунг.
Раджкумар тут же понял, что это правда. У него ёкнуло сердце. Главные городские нефтяные резервуары находились на дальней стороне бухты, неподалеку от склада. Он посмотрел на бомбардировщики и увидел, как они заходят на еще один круг, целясь в лесопилки, склады, цистерны и железнодорожные пути.
Внезапно Раджкумар вспомнил о работающих на складе слонах. Он знал, насколько эти животные чувствительны к шуму. Иногда хватало одного резкого звука, чтобы обратить всё стадо в паническое бегство. Когда-то в старые времена в лагере заготовщиков тика он видел такой случай: эхо от выстрела испугало старую слониху, и она громко затрубила, на этот звук инстинктивно отозвались другие слоны. Они причинили большой ущерб, и оо-си потратили много часов, чтобы вернуть контроль над животными.
Что случится со слонами, которые ударятся в панику внутри заполненного штабелями древесины склада? Даже думать об этом было немыслимо.
Раджкумар больше не мог оставаться на месте. Он побежал в направлении Пазундаунга. Теперь бомбы ложились ближе, падая как занавес, движущийся к центру города. Внезапно прямо перед на тротуаре ним появилась запряженная волами повозка. Волы мчались с пеной у рта и закатив глаза. Возница кричал, держась за борта телеги. Раджкумар успел вовремя отпрыгнуть.
Самолеты летели прямо над головой. Раджкумар задрал голову к яркому и чистому декабрьскому небу. Самолеты устремились вниз, открыв люки. Появились полосы бомб, падающих по косой, сверкающие в лучах солнца словно бриллианты.
Поблизости не оказалось окопов. Раджкумар скорчился в дверном проеме, закрыв голову руками. Воздух задрожал, и он услышал звук бьющегося стекла.
Он потерял счет времени и зашевелился только когда почувствовал что-то теплое у спины. Обернувшись, он увидел прижавшегося к нему пса, скулящего от страха. Он отодвинул собаку и встал. Повсюду вокруг в небо поднимались столбы дыма. Он подумал о Долли, Манджу и Джае, своей внучке, взглянул в сторону Кемендина и с облегчением заметил, что эта часть города осталась почти нетронутой. Он снова поспешил в другом направлении, к складу в Пазундаунге.
На Мерчант-Стрит бомба попала в торговые ряды. По обеим сторонам улицы валялись фрукты и овощи. Нищие и старьевщики уже пробирались сквозь завалы. Раджкумар заметил обгорелые развалины кафе и вспомнил, почти с ностальгией, что здесь он любил покупать жареных цыплят. От взрыва несколько шампуров вонзились в глиняные бока печи, переломившись пополам, как скорлупки. Раджкумар услышал зовущий на помощь мужской голос. Он побежал дальше: у него не было времени, нужно было добраться да склада в Пазундаунге.
Он прошел мимо фасада "Роу и Ко". Стекла разбились, а в стенах зияли дыры, через которые забирались мародеры. Он увидел лежащую на полу рождественскую елку. Рядом с ней копошилась старуха с белым от талька лицом. Она подбирала с пола вату, засовывая ее в мешок.
Перед зданием телеграфа задело водопровод. В небо на десять футов взметнулся фонтан воды. Вода была везде, собираясь в лужи и выплескиваясь на улицу. У поврежденной трубы крутился водоворот.
Когда у водопровода взорвалась бомба, люди прижимались к стенам телеграфа, многие погибли. В лужах лежали части тел - детская рука и нога. Раджкумар отвернулся и пошел дальше.
Приближаясь к Пазундаунгу, он увидел, что обе стороны бухты охвачены пламенем. Еще на приличном расстоянии он заметил стены своего склада. Оттуда поднимались клубы дыма.
Там находилось всё, чем он владел, всё, ради чего работал, труд всей жизни был вложен в эту партию древесины. Он подумал о слонах и о падающих вокруг них бомбах, о пламени, лижущем штабеля древесины, о взрывах и грохоте.
Именно он собрал все свои сбережения в одном месте, это входило в задуманный план, и теперь всё это было отдано бомбам. Но это не имело значения, ничто не имело значения, лишь бы не пострадал Нил. Всё остальное - всего лишь вещи, имущество. Но Нил...
Он свернул в переулок, ведущий к складу, и увидел, что тот заполнен клубящимся облаком дыма. Он кожей ощутил жар бушующего на складе пламени и крикнул сквозь дым:
- Нил!
Раджкумар увидел, как вдалеке вырисовалась фигура. Он побежал.
- Нил? Нил?
Это был Дох Сай. Его морщинистое лицо почернело от дыма. Он рыдал.
- Раджкумар...
- Где Нил?
- Прости, Раджкумар, - Дох Сай закрыл лицо руками. - Я ничего не мог сделать. Слоны обезумели. Я пытался отослать твоего мальчика, но он не послушал. Бревна посыпались и упали на него.
Теперь Раджкумар увидел, что Дох Сай вытащил в переулок тело, подальше от огня. Он подбежал к нему и упал на колени.
Тело почти невозможно было узнать, его размозжило под чудовищным весом. Но несмотря на это Раджкумар понял, что это его сын и что он мертв.
***
Однажды в детстве Манджу смотрела, как бреют голову вдове. Это было в доме соседей в Калькутте: пригласили парикмахера, а женщины семьи собрались вокруг, чтобы помочь.
Манджу нашла в своей шкатулке для шитья ножницы. Сев перед туалетным столиком, она посмотрела в зеркало и попыталась отрезать волосы. Ножницы были тупыми, а черные волосы густыми и крепкими - волосы молодой женщины. Ножницы оказались бесполезны. Она бросила их обратно в шкатулку.
Ребенок заплакал, и Манджу закрыла за собой дверь. Она спустилась на кухню - темное, закопченное и душное помещение на задах дома, нашла длинный нож с прямым лезвием и деревянной ручкой, но от него тоже оказалось не больше толка, чем от ножниц.
В поисках более подходящего инструмента Манджу вспомнила о косе, которой срезали траву на лужайке. Коса была очень острой, Манджу помнила, как свист лезвия эхом разносился по дому. Занимавшийся лужайками садовник давно был уволен, но коса осталась. Манджу знала, где найти инструмент - в сторожке у ворот.
Она открыла парадную дверь и побежала к сторожке. Коса находилась именно там, где ее ожидала найти Манджу, вместе с другими садовыми инструментами. Манджу стояла на траве высотой по колено и срезала волосы, отбрасывая их в сторону. Она подняла косу и водила ей вслепую, потому что рука находилась за головой. Клок волос на траве прибавил ей решимости. Она срезала одну прядь за другой и смотрела, как увеличивается кучка волос на траве вокруг ног. Лишь одного Манджу понять не могла: откуда взялась боль? Почему так больно стричь волосы?
Она услышала где-то рядом тихий голос, повернулась и увидела стоящего рядом Рэймонда. Он протянул руку к косе. Манджу сделала шаг в сторону.
- Ты не понимаешь... - она попыталась улыбнуться, чтобы дать ему понять, что она знает, что делает, и по-другому с этим не справиться, но внезапно он схватил ее за запястья. Он вывернул ей руки, и коса выпала. Рэймонд отпихнул ее ногой в сторону.
Манджу поразилась силе, с которой ее схватил Рэймонд, он удерживал ее захватом борца. Никто раньше не держал ее подобным образом, словно она обезумела.
- Что ты делаешь, Рэймонд?
Он вывернул ее руки так, что они оказались перед глазами. Манджу увидела, что пальцы в крови.
- Ты порезалась, - спокойно сказал он. - Порезала кожу на голове.
- Я не знала, - он попыталась выдернуть руки, но это лишь заставило его сжать их посильнее. Рэймонд повел Манджу в дом и усадил в кресло, нашел вату и вытер ей голову. Ребенок заплакал так, что было слышно внизу. Рэймонд повел Манджу к лестнице и слегка подтолкнул.
- Иди. Ты нужна ребенку.
Она поднялась на несколько ступенек, но больше не могла сделать ни шагу. Она просто не могла подумать о том, чтобы подняться в ту комнату и взять ребенка. Бесполезно. У нее больше нет молока. Она ничего не сможет сделать. Манджу закрыла лицо руками.
Рэймонд поднялся по лестнице и запрокинул ее голову назад, схватив за остатки волос. Манджу увидела, как он замахнулся и влепил ей пощечину. Она схватилась за щеку, которая горела от боли, и посмотрела на него. Его взгляд был твердым, но не злым.
- Ты - мать, - сказал он. Ты должна пойти к ребенку. Он хочет есть, чтобы ни случилось.
Он проводил ее в комнату и наблюдал, как она взяла девочку и поднесла ее к груди.
***
На следующий день настало Рождество, и Дох Сай с Рэймондом ушли в церковь. Вскоре после этого снова взвыли сирены и посыпались бомбы. Малышка спала, но сирена ее разбудила, она начала плакать.
В день первого же налета Манджу и Долли точно знали, что делать: они пошли в комнату без окон на первом этаже и ждали там, пока сирены не возвестили, что всё закончилось. Тогда они торопились, но теперь от той суеты ничего не осталось. Дом словно уже опустел.
Пока шла бомбардировка, Манджу оставалась в постели с ребенком. Той ночью девочка, казалось, кричала громче, чем когда-либо, громче сирен, бомб и далеких взрывов. Через некоторое время Манджу больше не могла выносить ее плач. Она выбралась из постели и спустилась по лестнице вниз, открыла переднюю дверь и вышла наружу. Было очень темно, небо озаряли лишь далекие пожары и вспышки.
Она заметила впереди еще одну фигуру и даже в темноте поняла, что это Раджкумар. Она впервые увидела его после смерти Нила. Он был еще в той же одежде, что носил в то утро: в брюках и рубашке, покрытой копотью. Он запрокинул голову и смотрел в небо. Манджу знала, что он ищет, и встала рядом.
Самолеты летели высоко и были едва заметны, как тени ночных мошек. Манджу хотела, чтобы они приблизились, чтобы можно было разглядеть лица, хотела понять, что за существа выпускают эти орудия разрушения. Зачем? Каким существам могло прийти в голову начать войну против нее, против ее мужа, ее ребенка, ее семьи, с какой целью? Кем были эти люди, которые взяли на себя смелость переписать историю человечества?
Она знала, что если бы могла найти в этом какой-нибудь смысл, то восстановила бы порядок в мыслях, смогла бы совершать привычные действия, знала бы, когда и зачем кормить ребенка, поняла бы необходимость найти укрытие, чтобы заботиться о ребенке, чтобы думать о прошлом и будущем и своем месте в мире. Она стояла рядом с Раджкумаром и смотрела в небо. Там можно было разглядеть лишь тени высоко над головой, а чуть ближе было пламя, взрывы и шум.
***
Дох Сай с Рэймондом вернулись на следующее утро, укрывшись в церкви на всю ночь. По их словам, теперь улицы почти опустели. Обслуживающие город рабочие были в основном индийцами, и многие из них сбежали или спрятались. В некоторых районах уже стояла вонь от неубранных нечистот. В порту горели суда вместе с пока еще нетронутым в трюме грузом. Не осталось грузчиков, чтобы их разгрузить, они тоже главным образом были индийцами. Администрация открыла ворота рангунского приюта для душевнобольных, и пациенты бродили вокруг, пытаясь найти пищу и кров. Везде были мародеры, взламывая покинутые дома и квартиры, триумфально неся трофеи по улицам.
Дох Сай сказал, что в Рангуне теперь оставаться небезопасно. Паккард чудесным образом не пострадал от бомбежки. Рэймонд привел его обратно в Кемендин. Долли нагрузила машину самым необходимым: рисом, чечевицей, сухим молоком, овощами, водой. Потом Рэймонд сел за руль, и они выехали из дома, собираясь отправиться в Хвай Зеди и остаться там, пока не изменится ситуация.
Они ехали по дороге на Пегу, на север. Центр города был зловеще пустым, но по многим основным улицам проехать было невозможно, пришлось наматывать круги, пока они не нашли выезд из города. На перекрестках стояли заброшенные автобусы, трамваи сошли с рельсов и застряли на асфальте, повозки рикш валялись на боку посреди дороги, на тротуарах лежали спутанные электрические провода.
Они начали замечать других людей - поначалу немногие рассеянные группы, потом всё больше и больше, и наконец их стало столько, что едва можно было двигаться. Все шли в одном направлении - на север, в сторону Индии, до которой было больше тысячи миль. На головах люди держали свои пожитки в узелках, на спинах несли детей, везли стариков в тележках и тачках. Их ноги поднимали длинное колышущееся облако пыли, которое лентой стелилось над дорогой, указывая путь к северному горизонту. Почти все были индийцами.
Здесь были машины и автобусы, а также такси, рикши, велосипеды и запряженные волами повозки. Здесь были открытые грузовики, с десятками людей, скорчившимися на сиденьях. Большие машины держались посередине дороги, следуя вереницей друг за другом. Легковушки шныряли вдоль этой цепочки, с бибиканьем проезжая мимо грузовиков и автобусов. Но движение было таким плотным, что даже они продвигались крайне медленно.
Под конец первого дня Паккард даже не полностью выехал из Рангуна. На второй день они продвинулись к голове колонны беженцев, и теперь двигались быстрее. Два дня спустя они оказались у реки, напротив Хвай Зеди.
Они переправились и остались в Хвай Зеди на несколько недель, но стало очевидным, что японцы продвигаются. Дох Сай решил эвакуировать деревню и увести ее жителей в джунгли. К тому времени поведение Манджу стало совершенно непредсказуемым. Долли с Раджкумаром решили, что ее нужно отвезти домой. Они сделают последнюю попытку добраться до Индии.
Запряженная волами повозка доставила их к реке - Манджу, Долли, Раджкумара и ребенка. Они нашли лодку, которая отвезла их вверх по реке, через Мейтхилу, мимо Мандалая, в маленький городок Молейк на реке Чиндуин. Там они увидели ошеломляющее зрелище: вдоль берега реки сидели примерно тридцать тысяч беженцев, дожидаясь переправы, чтобы двинуться дальше, в покрытые густым лесом горы. Там не было дорог, только тропы и реки грязи, текущие по зеленом туннелям джунглей. С началом исхода индийцев местность была исчерчена сетью официально обозначенных троп для эвакуации: были "белые" маршруты и "черные", первые были короче и реже использовались. В этой дикой местности уже застряли несколько тысяч человек. С каждым днем прибывало всё больше беженцев. С юга продвигалась японская армия, назад пути не было.
***
Она несли ребенка в шали, перекинутой через плечо, как гамак. Через каждые несколько сот ярдов они останавливались и все трое - Раджкумар, Долли и Манджу - по очереди менялись поклажей. Кто-то нас ребенка, кто-то завернутые в брезент узелки с одеждой, а кто-то - связку хвороста.
Долли сильно хромала и опиралась на палку. На подъеме правой стопы у нее появился нарыв, который сначала выглядел безобидным волдырем. Через три дня воспаление охватило почти всю ступню. Оттуда выходил вонючий гной, язва постепенно пожирала кожу и плоть. Они повстречали медсестру, которая сказала, что это "нарыв нагов" [48], и что Долли повезло, что там не завелись червяки. Она слышала, как у одного мальчика такая язва появилась на голове, а когда ее обработали керосином, оттуда достали не меньше полутора сотен личинок, каждая размером с небольшого червя. Но мальчик выжил.
Несмотря на боль, Долли считала, что ей повезло. Им встречались люди, чьи ноги почти сгнили от этих нарывов, ее ступня была в гораздо лучшем состоянии. Манджу зажмуривалась, когда на нее смотрела, не из-за явной боли, которую она причиняла, а из-за того, как стойко ее переносила Долли. Они оба были такими сильными, Долли и Раджкумар, такими крепкими, даже сейчас держались друг за друга, несмотря на возраст, несмотря ни на что. В них было нечто, что отталкивало Манджу, вызывало неприязнь, в Долли даже больше, чем в Раджкумаре, с ее сводящей с ума отстраненностью, словно всё происходящее было чужим кошмаром.
Временами она замечала в глазах Долли жалость, нечто вроде сострадания, словно Манджу была более печальным созданием, чем сама Долли, словно именно Манджу больше не была хозяйкой собственных мыслей и действий. Этот взгляд вызывал у нее ярость. Ей хотелось ударить Долли, дать ей пощечину, крикнуть в лицо: "Это реальность, таков теперь мир, посмотрите на него, посмотрите, какое зло нас окружает, сколько ни притворяйся, что это иллюзия, оно никуда не исчезнет". Это Манджу была в своем уме, а не они. Что может быть большим доказательством их помешательства, чем то, что они отказались признавать всю глубину своего поражения, полную неудачу как родителей, как человеческих существ?
Их хворост был завернут в большие бархатистые листья тика, чтобы предохранить от сырости, и связан веревкой, которую Раджкумар сделал из лианы. Иногда узел на веревке ослабевал, и пара веток падала. Каждая упавшая ветка немедленно исчезала - ее хватали другие люди или затягивало в глину так глубоко, что не достать.
Грязь имела странную консистенцию, походила скорее на зыбучие пески, чем на глину. Она засасывала так внезапно, что не успев ничего сообразить, человек оказывался в ней по бедра. Можно было лишь оставаться неподвижным и ждать, пока кто-нибудь не поможет. Гораздо хуже было споткнуться и упасть лицом вниз, глина вцеплялась, как голодный зверь, хватала за одежду, руки, волосы. Она держала так крепко, что невозможно было пошевелиться, словно парализуя руки и ноги, притягивая их, как клейкая лента мошек.
Однажды они прошли мимо женщины, непалки, она несла ребенка в точности так же, в перекинутой через плечо сложенной ткани. Она упала ничком в грязь и не могла пошевелиться. К несчастью, это случилось на тропе, где редко проходили беженцы. Рядом не оказалось никого, кто смог бы ей помочь, и она умерла, лежа в грязи, быстро затянутая в глину, с привязанным к спине ребенком, который погиб от голода.
Раджкумар очень сердился, если они теряли дрова. Он лично их собирал. Пока они шли, он посматривал по сторонам и время от времени замечал ветку или корягу, избежавшую внимания многих тысяч человек, которые шли тем же путем впереди, превращая влажную почву в реки грязи. По вечерам, когда они останавливались, Раджкумар уходил в джунгли и возвращался с охапкой дров. Многие беженцы опасались сходить с тропы, постоянно циркулировали слухи о ворах и бандитах, наблюдающих со стороны и хватающих отбившихся. Раджкумар всё равно уходил, говоря, что иначе они не выживут.
Дрова были их капиталом, единственным ценным имуществом. Под конец каждого дня этот хворост Раджкумар менял на еду - всегда находились люди, которым нужны были дрова: рис и чечевицу невозможно приготовить без костра. С помощью дров было проще добыть еду, чем за деньги или ценные вещи. Здесь деньги не стоили ничего. Некоторые люди, богатые торговцы из Рангуна, отдавали охапки банкнот в обмен на несколько несколько упаковок лекарств. А что до ценностей, то это был только лишний вес. Вдоль тропы валялись брошенные вещи - радио, велосипедные рамы, книги, инструменты. Никто не останавливался, чтобы их подобрать.
Однажды они наткнулись на женщину, одетую в прекрасное сари из ярко-зеленого качипурамского шелка. Она явно происходила из богатой семьи, но у нее закончилась провизия. Она пыталась купить немного у собравшейся вокруг костра семьи. Вдруг она начала раздеваться, и под этим сари обнаружилось другое, из дорогого шелка стоимостью в сотни рупий. Она предлагала одно из этих сари, в надежде выменять его на горсть еды. Но никому оно было не нужно, все просили дрова и хворост. Женщина долго их уговаривала, а потом, вероятно, поняв бесполезность ее пожитков, скомкала сари и бросила его в огонь. Шелк с треском загорелся, пламя взметнулось вверх.
От хвороста на теле оставались занозы, но Манджу предпочитала нести дрова, а не дочь. Ребенок плакал всякий раз, оказываясь рядом с матерью.
- Она просто хочет есть, - говорила Долли. - Дай ей грудь.
Они останавливались, и Манджу сидела под дождем с ребенком на руках. Раджкумар сооружал над ними укрытие из веток и листьев.
Еще чуть-чуть, говорили они себе. Индия совсем рядом. Еще совсем немного.
В ее груди было пусто, в этом Манджу была уверена, но каким-то образом ребенку удавалось нацедить несколько капель из ее воспаленной груди. Потом, когда тонкая струйка совсем иссякала, девочка опять начинала плакать - сердито и мстительно, словно больше всего на свете желала увидеть смерть матери. Временами она пыталась накормить ребенка чем-нибудь другим: делала кашицу из риса и засовывала ее в уголки рта малышки. Похоже, ей нравился вкус, она была голодной и жадной до жизни девочкой, больше пошла в деда с бабкой, чем в мать.
Однажды Манджу заснула, сидя с ребенком на руках. Проснувшись, она обнаружила стоящую рядом Долли, которая с тревогой заглядывала ей в лицо. Манджу слышала жужжание насекомых над головой. Это были мухи с мерцающими синими крыльями, которых Раджкумар называл "мухи-падальщики", потому что они всегда вычисляли людей, которые слишком ослабли, чтобы двигаться дальше, или были близки к смерти.
Манджу услышала, как ребенок на ее коленях кричит, но звук ее не беспокоил. По всему телу разлилось приятное оцепенение, ей хотелось лишь сидеть здесь, пока можно, наслаждаясь отсутствием всяких ощущений. Но как обычно ее осадили мучители, Долли кричала:
- Вставай, Манджу, вставай.
- Нет, - ответила она. - Прошу вас, оставьте меня. Еще немножко.
- Ты сидишь здесь со вчерашнего дня, - кричала Долли. - Ты должна встать, Манджу, или останешься здесь навсегда. Подумай о ребенке, вставай.
- Ребенок здесь счастлив, - сказала Манджу. - Оставьте нас. Мы пойдем завтра. Не сейчас.
Но Долли не слушала.
- Мы не позволим тебе умереть, Манджу. Ты еще молода, тебе нужно думать о ребенке... - Долли взяла из ее рук девочку, а Раджкумар поднял Манджу на ноги. Он тряхнул ее так, что застучали зубы.
- Ты должна идти, Манджу, ты не можешь сдаться.
Она стояла, уставившись на Раджкумара, а дождь стекал по ее белому вдовьему сари и бритой голове. На нем была драная лонджи и шлепанцы с запекшейся глиной. Он потерял свой живот и усох от голода, на лице торчала седая щетина, глаза покраснели.
- Зачем, старик, зачем? - презрительно крикнула ему Манджу. Ей было всё равно, что он отец Нила, и она всегда испытывала перед ним благоговейный страх, сейчас он превратился в мучителя, который не давал насладиться заслуженным отдыхом. - Зачем мне идти дальше? Посмотрите на себя - вы идете дальше, и идете, и идете. И что вам это принесло?
Потом, к удивлению Манджу, по его лицу покатились слезы, заполняя складки и морщинки. Он выглядел, как побитый ребенок - беспомощным, неспособным пошевелиться. Она на мгновение решила, что наконец-то победила, но затем вмешалась Долли. Она взяла Раджкумара за руку и развернула его так, чтобы он смотрел вперед, в сторону следующей горной гряды. Он стоял, опустив плечи, словно до него наконец-то дошла правда об их положении.
Долли подтолкнула его вперед.
- Ты не можешь сейчас остановиться, Раджкумар, ты должен идти.
На звуки ее голоса откликнулись какие-то его внутренние инстинкты. Он закинул на плечи вязанку с хворостом и пошел дальше.
В некоторых местах тропы сужались, превращаясь в бутылочное горлышко, обычно на берегах ручьев и рек. На каждой из таких переправ собирались тысячи и тысячи людей - они сидели и ждали, либо двигались по грязи маленькими усталыми шагами.
Они подошли к очень широкой реке. Она текла со скоростью горного ручья, вода была ледяная. Здесь, на полоске песчаного берега, окруженного густыми джунглями, собралось большее число людей, чем они до сих пор видели - десятки тысяч, море голов и лиц.
Они присоединились к этой людской массе, сидящей на песчаном берегу реки, и ждали, когда появится плот. Он был не очень большим и выглядел неповоротливым. Манджу наблюдала, как он балансирует на вздувшейся реке, это было самое прекрасное судно, которое она видела в жизни, и она поняла, что это ее спаситель. Плот наполнился за несколько минут и уплыл вверх по течению, медленно обогнув поворот. Манджу не потеряла веру, она точно знала, что плот вернется. И конечно, через некоторое время он вернулся. А потом снова и снова, каждый раз заполняясь за несколько минут.
Наконец, настала их очередь взойти на плот. Манджу протянула ребенка Долли и нашла место на краю плота, где она могла сесть у воды. Плот отправился, и Манджу наблюдала, как за ним бурлит река, видела водовороты и течения - их узоры и ритм отражались на поверхности. Она прикоснулась к воде и обнаружила, что та очень холодная.
Где-то вдалеке Манджу услышала плач ребенка. Как бы ни было шумно вокруг, сколько бы людей ни находилось рядом, она всегда отличала голос дочери. Она знала, что Долли скоро найдет ее и принесет девочку, что встанет рядом, наблюдая, чтобы убедиться, что ребенок накормлен. Манджу опустила в воду руку, а потом и ногу. Она почувствовала, как тяжелеет сари, разворачиваясь в воде и уносясь по течению, призывая ее за собой. Она слышала плач и радовалась, что дочь на руках у Долли.
С Долли и Раджкумаром девочка будет в безопасности, они отвезут ее домой. Так будет лучше, лучше, чтобы о ней позаботились те, кто знают, для чего живут. Она услышала, как ее окликает Долли: "Манджу, Манджу, остановись, осторожней..." и поняла, что время пришло. Было совсем не сложно соскользнуть с плота в реку. Вода была темной, быстрой и ледяной.
Часть седьмая
Стеклянный дворец
Глава сороковая
Когда Долли с Раджкумаром пересекли горы, Беле исполнилось восемнадцать. День, когда они прибыли в Ланкасуку, навсегда остался в ее памяти.
Стоял 1942 год, самый худший год на памяти бенгальцев. В то время в Индии мало знали о положении в Бирме и Малайе. Из соображений безопасности новости были скудными, а привычные способы обмена информацией прервались. Годом ранее, когда в Калькутту прибыл первый эвакуационный пароход из Рангуна, Бела с родителями пошли в доки его встречать. Они надеялись увидеть Манджу среди спускающихся по трапу пассажиров, а вместо этого узнали, что Раджкумар с семьей решил остаться в Бирме.
Потом начались бомбежки Рангуна и великий исход индийцев. Когда в Калькутту прибыли первые беженцы, Бела встретилась с ними, выспрашивая, называя имена и адреса. Она так ничего и не узнала.
Именно в 1942 году Махатма Ганди возглавил движение тихого сопротивления. Ума была одним из тысяч арестованных членов партии Национальный Конгресс. Некоторые находились в тюрьме до конца войны. Ума пребывала там недолго - заболела тифом, и ей позволили вернуться домой.
Ума находилась дома пару месяцев, когда однажды вечером престарелый привратник доложил, что снаружи стоят какие-то оборванцы и спрашивают ее. В то время это было вполне в порядке вещей, в Бенгалии свирепствовал голод, один из худших в истории. Город заполонили голодающие мигранты из сельской местности, люди рвали в парках траву и листья, искали в сточных канавах крупинки риса.
В Ланкасуке каждый день раздавали бедняками еду. В тот конкретный день утренняя раздача еды давно закончилась. Ума была занята у себя в кабинете, когда явился привратник с докладом о нищих. Она ответила:
- Скажи им, чтобы приходили завтра в нужное время.
Привратник ушел, но вскоре снова вернулся.
- Они не уходят.
Бела как раз оказалась неподалеку.
- Бела, пойти посмотри, в чем там дело.
Бела вышла во двор и направилась к воротам. Она увидела мужчину и женщину, держащихся за металл решетки. А потом услышала голос, хриплым шепотом произносящий ее имя: "Бела", и пристальнее всмотрелась в их лица.
Ума услышала крик и выбежала во двор, выхватив ключи из рук привратника. Она побежала к воротам и распахнула их.
- Смотри.
Раджкумар стоял на коленях на мостовой. Он протянул руки, и Ума увидела, что он держит ребенка, Джаю. Внезапно личико девочки стало ярко-красного цвета, и она заревела во всю глотку. В это мгновение в мире не было более прекрасного звука, чем это выражение гнева: этот первозданный звук жизни, решительно встающий на ее защиту.
***
Лишь в конце следующего, 1943 года, до Индии дошли слухи о создании Индийской национальной армии, но это были не те войска, к которым присоединился Арджун на севере Малайи. Первая Индийская национальная армии действовала недолго. Примерно год спустя после возникновения ее лидер, капитан Мохан Сингх, распустил армию, опасаясь, что ее могут подмять под себя японцы. Армию возродил Субхас Чандра Бос, индийский политик-националист, который в 1943 году через Афганистан и Германию добрался до Сингапура. Бос придал Индийской национальной армии новую энергию, набрав десятки тысяч новых рекрутов из индийского населения Юго-Восточной Азии, вместе со многими другими в нее вступили Арджун, Харди, Кишан Сингх и Илонго.
К концу войны тысячи бойцов Индийской национальной армии привезли в Индию в качестве военнопленных. Для британцев они были японской пятой колонной и считались предателями - как империи, так и индийской армии, значительная часть которой продолжала сражаться вместе с войсками союзников в Северной Африке, на юге Европы и, наконец, во время ответного вторжения Британии в Бирму. Индийское общество, однако, смотрело на вещи иначе. Для него империализм и фашизм были одинаковым злом, одно - производное от второго. Люди принимали как героев побежденных пленных из Индийской национальной армии, а не тех, кто вернулся с победой.
В декабре 1945 колониальное правительство решило выдвинуть обвинения против трех бойцов Индийской национальной армии - знаменитой "тройки Красного форта": Шана Наваз Хана, Гурбакша Сингха Диллона и Према Сахгала. По всей стране прошли протесты и демонстрации, были созданы комитеты поддержки, вопреки официальному запрету. В некоторых штатах началась всеобщая забастовка, студенты устраивали митинги, несмотря на комендантский час. В южном городе Мадурай два человека погибли после того, как полиция открыла огонь по демонстрантам. В Калькутте на улицы вышли десятки тысяч человек, демонстрации продолжались несколько дней. Полиция застрелила несколько десятков человек. В Бомбее на флоте взбунтовались матросы. Для партии Национальный конгресс суд стал неожиданной удачей. Партия потеряла тот импульс, что приобрела в предвоенные годы, и нуждалась в событии, которое мобилизует всю страну. Суд и стал таким событием.
Когда он начался, у обвинителей тут же возникли проблемы. Они не могли найти ни одного свидетельства, чтобы связать Индийскую национальную армию со зверствами японцев в Юго-Восточной Азии или с плохим обращением с британскими или австралийскими военнопленными. Но в то же время получили доказательства того, что плохо обращались с некоторыми индийскими пленными, хотя ни один из этих случаев не имел отношения к трем обвиняемым.
1 декабря 1945 года Бхулабхай Десаи, главный защитник, встал, чтобы произнесли заключительное слово.
- В этом суде, - сказал он, - сейчас судят право вести войну против расовой сегрегации.
Против его клиентов, отметил он, есть только одно существенное обвинение - они воевали против короля. Все другие обвинения вытекают из первого. Десаи заявил, что международное законодательство признает право граждан вести войну за свободу, и процитировал несколько прецедентов.
Он показал, что британское правительство само признавало такое право, когда находило это выгодным, в нескольких случаях, датирующихся девятнадцатым столетием. например, оно поддержало греков и некоторые другие нации во время восстания против Оттоманской империи, не так давно - Польскую национальную армию и чехословацких повстанцев, оно настаивало на праве французских маки [49] считаться военнопленными, хотя правительство маршала Петена в то время было де юре и де факто правительством Франции. Суд закончился тем, что всех троих обвиняемых признали виновными в "ведении войны против короля". Их приговорили к пожизненной ссылке, но затем смягчили наказании. Всех троих освободили, и их встретила ликующая толпа.
Харди к тому времени стал известной во всей стане фигурой (позже он получил должность посла и стал чиновником высокого ранка в индийском правительстве). Он приехал в Калькутту, повидаться с дедушкой и бабушкой Джаи, в 1946 году. Именно от него они узнали, что Арджун погиб, сражаясь в одной из последних схваток Индийской национальной армии, в центральной Бирме, в последние дни войны.
К этому времени японцы отступали, а Четырнадцатая армия союзников под командованием генерала Слима быстро продвигалась на юг. Индийские части в центральной Бирме были среди последних, кто оказывал сопротивление - немногочисленные, вооруженные устаревшим оружием времен начала войны. Те войска, с которыми они сражались, часто были похожи на их собственное зеркальное отражение, какими они были в начале войны: большинство индийцы, часто из тех же полков, из тех же деревень и районов. Иногда они дрались со своими же братьями и племянниками.
К этому времени сопротивление Индийской национальной армии носило скорее символический характер, в надежде пробудить мятеж в индийской армии. Хотя эти войска никогда не представляли собой серьезную угрозу Четырнадцатой армии, но всё же были чуть больше, чем просто досадной помехой. Многие мужественно сражались и умирали, становясь героями и мучениками для движения сопротивления. По словам Харди, Арджун был среди тех, кто погиб героем, как и Кишан Сингх. Вот и всё, что семья узнала о смерти Арджуна.
***
Следующие шесть лет Долли и Раджкумар жили с Умой в ее части дома. Ссора Раджкумара с Умой была позабыта, а малышка Джая связала всех домашних крепкими узами.
Долли нашла работу в издательстве, переводя военные листовки на бирманский язык. Раджкумар время от времени получал работу на лесопилках и складах древесины. В январе 1948 года Бирма получила независимость. Вскоре после этого Долли решила, что они с Раджкумаром могут вернуться в Рангун, по крайней мере, на время. Джаю можно было бы оставить в Калькутте с тетей Белой и другими бабушкой и дедушкой.
Долли так стремилась вернуться в Бирму главным образом потому, что уже семь лет ничего не слышала о Дину. Она верила, что он еще жив, и стремилась его отыскать. Раджкумар выразил готовность ехать с ней, и Долли заказала билеты для обоих.
Но по мере того, как приближался назначенный день, стало ясно, что Раджкумар так и не принял решение. За последние шесть лет он сильно привязался к осиротевшей внучке. Он больше, чем кто-либо в доме, о ней заботился: кормил ее, гулял в парке, рассказывал сказки на ночь. Долли засомневалась, что он сможет выдержать боль разлуки с ребенком.
Вопрос решился, когда Раджкумар исчез за два дня до отъезда в Бирму. Он вернулся после того, как пароход отплыл, раскаивающийся и полный сожалений. Он заявил, что забыл, где был и что делал, и попросил Долли заказать новые билеты, пообещав, что такое больше не повторится. Но Долли решила, что лучше оставить Раджкумара в покое, и для его блага, и ради Джаи. Ума, со своей стороны, не возражала, она была довольна, что Раджкумар останется, он не причинял беспокойства и часто помогал по дому.
Долли вернулась в офис пароходной компании и купила один билет до Рангуна. Она знала, что Раджкумар почувствует себя обязанным ее сопровождать, если узнает о ее планах, поэтому решила ничего ему не говорить. Она вернулась к своим обычным ежедневным делам. В утро отъезда Долли сварила на завтрак лапшу, любимое блюдо Раджкумара. Они пошли на прогулку вокруг озера, а потом Раджкумар прилег вздремнуть.
Ума отправилась с Долли в доки Кхидерпера. Обе по пути почти не разговаривали, в этом отъезде проскальзывала какая-то окончательность, которую никто не хотел признавать. Под конец, когда Долли уже собиралась подняться на борт, она сказала Уме:
- Я знаю, что с Джаей всё будет хорошо. Ты будешь заботиться о ней долгие годы. Я беспокоюсь о Раджкумаре.
- С ним всё будет в порядке, Долли.
- Ты присмотришь за ним, Ума? Ради меня?
- Конечно, обещаю.
Радкумар проснулся в Ланкасуке и обнаружил на подушке записку с аккуратным почерком Долли. Он поднял ее и развернул. Там говорилось: "Раджкумар, в глубине души я знаю, что Дину еще жив, и я его найду. Потом я поеду в Сикайн, как давно хотела. Знай, что мне труднее всего на свете отказаться от тебя и памяти о нашей любви. Долли".
Больше он никогда ее не видел.
Глава сорок первая
Как единственный ребенок в дом, в детстве Джая находилась в центре внимания. Ее тетя Бела жила наверху, унаследовав второй этаж после смерти родителей. Она так и не вышла замуж, и ежедневные заботы по воспитанию Джаи легли в основном на ее плечи, именно на ее этаже Джая обычно ела и спала.
Но Раджкумар всегда был лишь на расстоянии одного лестничного пролета, после отъезда Долли он продолжал жить у Умы на первом этаже. У него была собственная маленькая комнатка рядом с кухней, лишь с узкой кроватью и парой книжных шкафов.
Единственным ценным предметом в комнате Раджкумара был радиоприемник - старомодный Пайяр с деревянным корпусом и затянутыми тканью динамиками. После полудня Раджкумар всегда дремал со включенным радио, а Джая обычно выключала его, когда возвращалась из школы.
Когда радио умолкало, Раджкумар часто просыпался. Он садился на кровати, откинувшись на подушки, и усаживал внучку рядом. Когда он обнимал Джаю за плечи, она словно исчезала в сгибе его руки - руки были огромными и очень темными, пронизанные более светлыми венами. Белые волоски ярко выделялись на пальцах. Он закрывал глаза, и глазница покрывались складками век. А потом Раджкумар начинал говорить, истории будто лились из него - о тех местах, в которых Джая никогда не была и никогда не видела, об образах и событиях, которые были такими яркими, балансируя на грани между реальностью и океаном грез. Джая жила этими историями.
Раждкумар часто посещал буддистский храм в центре города, то место, в котором раньше любила бывать и Долли. Там обычно встречались живущие в Калькутте бирманцы, и по особым случаям Раджкумар брал с собой Джаю. Храм находился на четвертом этаже обветшалого старого здания, в том районе, где улицы были запружены машинами, а в воздухе висел густой дым от выхлопных газов. Они добирались туда на автобусе и выходили на остановке "Больница Эден", потом поднимались по мрачной мраморной лестнице до верхнего этажа и входили в зал, который, казалось, находится совершенно в другом мире: полный света и цветочных ароматов, с сияюще чистыми полами. На полу были расстелены циновки с замысловатыми узорами: не такими, как на индийских циновках, но в то же время и не слишком отличающимися.
Больше всего народу в храме собиралось во время больших бирманских праздников: Тингьяна - водного фестиваля по случаю бирманского Нового года; Васо, отмечающего начало Тадина, ежегодного трехмесячного поста и воздержания; и Тадингьюта, фестиваля огней, который устраивали в его конце.
Однажды, когда Джае было десять, Раджкумар взял ее в храм на Тадингьют. Храм был заполнен людьми, женщины в лонджи суетились, готовясь к пиршеству, стены сияли от света сотен ламп и свечей. Вдруг в самый разгар шумных приготовлений возникла какая-то суета. По помещению пронесся шепот:
- Принцесса... Вторая принцесса поднимается по лестнице...
Принцесса вошла внутрь, дыхание людей участилось, они стали толкаться локтями, некоторые сделали шико. Принцесса была в алом хтамейне и кушаке, ей было под семьдесят - маленькая женщина с собранными сзади в маленьком пучке седеющими волосами, приятным лицом и черными прищуренными глазами. В то время она тоже жила в Индии, в горном городке Калимпонг, как известно, в довольно стесненных условиях.
Принцесса обменялась с собравшимися несколькими любезностями, а потом ее взгляд упал на Раджкумара, и на ее лице показалась нежная и теплая улыбка. Она прервала все разговоры, толпа расступилась, и принцесса медленно прошла по помещению. Все глаза в храме были прикованы к Раджкумару. Джаю распирало от гордости за дедушку.
Принцесса тепло поприветствовала Раджкумара по-бирмански, Джая не поняла ни слова из их разговора, но пристально наблюдала за лицами, изучая сменяющиеся на них выражения, улыбаясь вместе с ними и хмурясь, когда они становились серьезными. Затем Раджкумар представил ее:
- А это моя внучка.
Джая раньше никогда не видела принцессу и не знала, как себя вести, но была сообразительной, вспомнила недавно просмотренный фильм - не то "Спящую красавицу", не то "Золушку" - и присела в реверансе, придерживая край платья двумя пальцами. Принцесса вознаградила ее объятиями.
Позже люди обступили Раджкумара, интересуясь, почему она его выделила.
- Что сказала принцесса? - спрашивали они. - Откуда она вас знает?
- О, я знаком с ней почти всю жизнь, - беспечно ответил Раджкумар.
- Правда?
- Да. Впервые я увидел ее в Мандалае, ей тогда было шесть месяцев.
- Да? И как же это случилось?
И тогда Раджкумар приступил к рассказу с самого начала, вернувшись к тому дню, более чем шестьдесят лет назад, когда он услышал, как по равнине до самых стен форта Мандалая прокатывается гул английских пушек.
***
В тихом уголке Ланкасуки находилась ниша, где устроили нечто вроде святилища родителей Джаи и ее дяди Арджуна. В нише стояли две фотографии в рамках: фото Манджу и Нила на свадьбе, где их застали врасплох, когда они подняли глаза от священного огня. Сари Манджу на мгновение соскользнуло с ее головы. Они улыбались, их лица сияли. Арджуна сфотографировали на станции Ховрах: он был в форме и смеялся. За его спиной было четко видно другое лицо - Бела сказала племяннице, что это денщик дяди, Кишан Сингх.
Три раза в год Бела с Джаей устраивали в этом святилище небольшую церемонию. Они украшали фотографии цветочными гирляндами и зажигали благовония. Бела протягивала Джае цветы, чтобы та отдала дать уважения матери, отцу и Арджуну - дяде, которого она никогда не знала. Но когда Бела зажигала ароматические палочки, то всегда четыре, а не три. Хоть ей ничего и не говорили, Джая знала, что дополнительная предназначается Кишану Сингху, он тоже принадлежал к их семье.
Лишь когда Джае исполнилось десять и она начала показывать растущий интерес к камерам и фотографии, она спросила тетю, кто сделал эти фото.
Бела удивилась.
- Я думала, ты знаешь, - озадаченно произнесла она. - Твой дядя Дину.
- А кто это? - спросила Джая.
Вот так Джая узнала, что у нее есть еще один дядя, со стороны отца - дядя, память которого не чтили, потому что не знали о его судьбе. В Ланкасуке никто не говорил о Дину - ни Раджкумар, ни Ума, ни Бела. Никто не знал, что с ним случилось. Известно было, что он оставался в Морнингсайде до начала 1942 года. Чуть позже он уехал в Бирму. С тех пор о нем никто не слышал. Все подозревали, что он стал еще одной жертвой войны, но никто не желал озвучить это предположение, так что в результате о Дину никогда в доме не говорили.
В конце 1940-х годов над Бирмой сгустилась тень Второй мировой войны. Сначала там возникли гражданские беспорядки и коммунистическое восстание. Потом, в 1962 году, генерал Не Вин захватил власть в результате военного переворота, и страна стала жертвой эксцентричных и безумных прихотей диктатора. Бирма, когда-то "золотая", стала синонимом нищеты, тирании и дурного правительства. Дину оказался среди многих миллионов, сгинувших в этой тьме.
До дня своей свадьбы Джая жила в Ланкасуке с Белой, Умой и Раджкумаром. Она вышла замуж рано, в семнадцать. Ее муж был врачом, на десять лет старше. Они были влюблены друг в друга, а через год после свадьбы у них родился сын. Но когда мальчику исполнилось два года, произошла трагедия: его отец погиб в железнодорожной катастрофе.
Вскоре после этого Джая вернулась в Ланкасуку. С помощью тети Белы она поступила в калькуттский университет, получила диплом и нашла работу преподавателя в колледже. Она трудилась не покладая рук, чтобы дать сыну хорошее образование. Он учился в лучших школах и колледжах города и в возрасте двадцати двух лет получил стипендию и уехал за границу.
Теперь, впервые за многие годы, у Джаи появилось свободное время. Она возобновила работу над давно заброшенной диссертацией по истории индийской фотографии.
***
В 1996 году колледж Джаи послал ее на конференцию по истории искусства в университет Гоа. По пути, делая пересадку в аэропорту Бомбея, она столкнулась с самым неприятной ситуацией во время авиаперелета: на стойке регистрации ей объявили, что мест в самолете нет. Если она непременно хочет улететь, то придется подождать по меньшей мере пару дней, в противном случае авиакомпания оплатит билет на автобус или поезд.
Джая подошла к другой стойке, размахивая билетом, и оказалась в конце длинной очереди рассерженных людей, все кричали служащему за стойкой одно и то же:
- Но мы заказали билеты...
Джая была хрупкого телосложения и невысокой. Со своими негустыми седеющими волосами она выглядела именно тем, кем и являлась - рассеянным профессором, у которого часто возникают трудности с поддержанием порядка в аудитории. Она знала, что бессмысленно добавлять собственный голос к негодующему хору, поскольку пострадали многие другие, маловероятно, что преуспеет человек вроде нее. Она решила сесть на поезд.
Джая плохо знала Бомбей. Она забрала билет и направилась на станцию Шиваджи на предоставленном авиакомпанией автобусе. Купив железнодорожное расписание, она выяснила, что самые ранний поезд отходит лишь через семь часов. Получив билет, Джая решила прогуляться. Она сдала багаж в камеру хранения и покинула станцию. Начинался вечер, самое оживленное время, Джая позволила прибывающей толпе унести ее за собой.
Через некоторое время она оказалась у красочных дверей художественной галереи, предлагавшей прохладу кондиционера. Ее дыхание оставило на зеленом стекле туманный след. На двери висела афиша, объявляющая о выставке только что найденных работ пионера фотографии начала столетия, неизвестной до сих пор женщины-парсийки. Наверху была отпечатана маленькая репродукция одной из фотографий выставки - групповой портрет четырех сидящих человек. Что-то в этой фотографии привлекло внимание Джаи. Она толкнула дверь. В галерее было очень холодно и почти пусто. На стуле за стойкой восседала обычная угрюмая билетерша, усталая женщина в шелковом сари и с бриллиантом в носу.
- Вы не могли бы мне показать ту фотографию, что на этой афише?
Женщина, должно быть, услышала нотки возбуждения в голосе Джаи, потому что быстро встала и повела ее в дальний угол галереи.
- Вот эта?
Джя кивнула. Фотография была большого размера, как плакат, в то время как та версия, которую помнила она, была не больше открытки. Джая знала эту фотографию всю жизнь, но теперь смотрела на нее словно впервые. Фотографию сделали в саду дома администратора. Четыре кресла разместили полукругом на тщательно подстриженной лужайке. Ума с мужем находились в центре группы, а сзади , по обеим сторонам от них, сидели Долли и Раджкумар.
За их спинами открывался вид на резко спускающийся по склону холма сад. На некотором расстоянии виднелись туманные силуэты других людей в выверенных позах - слуг, конюхов и садовников, все со своими инструментами: серпами, мотыгами, кнутами. На заднем плане, по верху фотографии, раскинулся ландшафт - такая впечатляющая панорама, что выглядела как нарисованный задник: извивающаяся вокруг холма река, расширяющаяся в сторону бухты, ряд утесов, торчащих над пенящимся морем, обрамленный пальмами пляж, мягко спускающийся в омытую солнцем бухту.
На переднем плане находился администратор, худощавый и элегантный, одетый в костюм-тройку. Он сидел с прямой спиной на краю стула, как осторожная птица, голова застыла под немного неправдоподобным углом. Ума, напротив, выглядела расслабленной. В ее внешности чувствовалась какая-то уравновешенность и уверенность в себе, в том, как небрежно лежали на коленях руки. На ней было простое и светлое сари с вышитым краем, конец накинут на голову, как шаль. У нее были глаза с длинными ресницами, а лицо доброе, но в то же время строгое, Джая хорошо помнила его еще с детства. Как странно было убедиться в том, что внешность Умы так мало изменилась за всю жизнь.
Эти размышления прервала владелица галереи.
- Похоже, вы знаете эту фотографию? - спросила она.
- Да. Женщина в центре - моя двоюродная бабушка. Ее звали Ума Деи.
А потом Ума заметила одну деталь.
- Смотрите, - сказала она, - посмотрите, как она носит сари.
Владелица галереи наклонилась, чтобы рассмотреть отпечаток.
- Не вижу в этом ничего особенного. Так все их носят.
- Вообще-то, - сказала Джая, - Ума Деи была одной из первых женщин в Индии, которая стала носить сари именно таким образом.
- Каким?
- Как я ношу свое, например, а вы свое.
Женщина нахмурилась.
- Так всегда носили сари, - сказала она с полной убежденностью. - Сари - это древняя одежда.
- Да, - спокойно возразила Джая, - но не тот способ, которым их носят. Современный стиль сари с блузкой и нижней юбкой возник не так уж давно. Его изобрел один мужчина во времена британского правления.
Внезапно она услышала, как голос Умы из глубины лет объясняет ей эволюцию способов ношения сари. Даже спустя столько лет Джая снова почувствовала трепет, вспоминая, как поразилась, когда впервые услышала эту историю. Она всегда считала сари частью привычной индийской вселенной, идущей из тьмы веков. Тем удивительнее было узнать, что историю этого предмета одежды сотворили люди, по желанию женщин.
На выходе из галереи Джая остановилась, чтобы купить открытку с репродукцией этой фотографии. На задней стороне находилось краткое описание, там говорилось, что Ратнагири лежит между Бомбеем и Гоа. Повинуясь минутному порыву, Джая вытащила из сумочки железнодорожное расписание и увидела, что ее поезд по пути в Гоа останавливается в Ратнагири. Ей пришло в голову, что она может провести там пару дней, конференция начнется только через два дня.
Джая вышла из галереи и набрела на иранский ресторан. Она заказала чай и погрузилась в размышления. Внезапно ею овладела идея поездки в Ратнагири, она часто думала о том, чтобы туда съездить, но всегда находились причины это отложить. Но возможно, теперь время пришло, фотография в галерее казалась каким-то знаком. Ратнагири был местом, где началась ее история, но мысль о том, чтобы направиться туда, нарушила ее спокойствие, вороша забытые волнения и тревоги.
Ей хотелось с кем-нибудь поговорить. Джая расплатилась по счету и вышла. Пробираясь сквозь толпу, она дошла до кабинки междугороднего телефона, зашла внутрь и набрала домашний номер в Калькутте. После двух гудков ее тетя ответила.
- Джая? Где ты?
- В Бомбее... - Джая объяснила, что случилось. Пока они говорили, она представляла, как тетя стоит рядом с потрескавшимся черным телефоном в своей спальне, тревожно нахмурившись, с длинного тонкого носа сползают очки для чтения в золотой оправе.
- Я подумываю провести пару дней в Ратнагири, - сказала Джая. - Мой поезд останавливается там по пути в Гоа.
На линии установилось молчание. Потом она услышала в трубке тихий голос Белы.
- Да, конечно, поезжай, ты должна была сделать это много лет назад...
***
Впечатляющий пейзаж Ратнагири не обманул ожиданий Джаи. Она быстро обнаружила, что от тех мест, о которых она слышала в детстве, мало что осталось. Пристань Мандви превратилась в руины, храм Бхагавати, когда-то являвшийся лишь святилищем со шпилем, теперь вздымался вверх массой выбеленного цемента. Отрэм-хаус, где двадцать пять лет прожил король Тибо со своим окружением, разрушился и был перестроен. Ратнагири уже больше не был маленьким провинциальным городком, как во времена Тибо. Это был процветающий город с тесно примыкающими друг к другу промышленными предприятиями повсюду.
Но самое удивительное, что несмотря на всё это, город каким-то образом смог сохранить живую память о короле Тибо. Тиба-раджа присутствовал повсюду: его имя красовалось на знаках и рекламных щитах, на углах улиц, на ресторанах и отелях. Король умер более восьмидесяти лет назад, но люди на базарах разговаривали о нем, словно были накоротке знакомы. Джае показалось трогательным и волнующим, что такой человек, как Тибо, лишенный возможности передвигаться, заслужил любовь в земле изгнания.
Первым делом Джая нашла то место, где находилась Резиденция администратора, где жила Ума. Она оказалась прямо за углом отеля и выходила окнами на бухту и город. Участок принадлежал государству и был окружен массивной стеной. Склон холма, во времена Умы густо поросший лесом, с тех пор расчистили, и в результате вид стал еще более впечатляющим - широкая панорама реки, моря и неба. Ратнагири расстилался ниже - превосходный образец колониального города районного масштаба, невидимая линия отделяла скученные базары от кирпичного здания администрации в викторианском стиле, где размещались суд и городское управление.
Джае не терпелось взглянуть на Резиденцию администратора, она сложила у стены несколько кирпичей и поднялась на них, чтобы заглянуть внутрь. Ее ждало еще одно разочарование: старое бунгало исчезло, вместе с греческим портиком, лужайкой на склоне и садом на террасах. На участке теперь располагались несколько домов меньшего размера.
Джая уже готова была спуститься, как вдруг ее окликнул вооруженный охранник.
- Эй вы! Что вы там делаете? Ну-ка слезайте.
Он подбежал к ней и встретил залпом вопросов. Кто она? Откуда? Что она здесь делает?
Чтобы его успокоить, Джая вытащила купленную в бомбейской галерее открытку. Она произвела именно тот эффект, на который Джая и рассчитывала. Охранник уставился на открытку и повел ее вниз по дороге, на смотровую площадку, висящую над долиной.
- Это река Каджали, - показал он, - а вон там - пляж Бхейт.
Потом он стал задавать вопросы о людях с фотографии - администраторе, Уме. Когда его палец остановился на Раджкумаре, он расхохотался.
- Поглядите-ка на этого парня. Смотрит так, словно он тут хозяин.
Джая пристальнее всмотрелась в открытку. Она заметила, что Раджкумар и правда лихо наклонил голову, хотя во всём остальном выглядел вполне торжественно - крупное лицо в массивной челюстью, серьезные глаза, рядом с тонкой фигурой администратора он выглядел гигантом. Он был одет в темные брюки, льняной пиджак и рубашку с круглым воротничком. Его одежда по сравнению с нарядом администратора не выглядела ни элегантной, ни хорошо сшитой, но он явно чувствовал себя уверенней, с небрежно скрещенными ногами и тонким серебряным портсигаром с руке. Он держал его, словно козырный туз, зажав указательным и большим пальцем.
- Это мой дедушка, - объяснила Джая.
Охранник уже потерял интерес к Раджкумару, сосредоточив взгляд на Долли, сидящей в углу рядом с Умой, повернувшись к камере боком, словно защищаясь от нее.
Долли была одета в зеленую шелковую лонджи и белую блузку. Ее лицо было чуть вытянутым и тонким, под кожей выделялись скулы, волосы убраны назад, но одна прядь выбилась и вилась на виске. На ней не было никаких украшений, но над ухом приколот букетик цветов, белых плюмерий, в руках она держала гирлянду из белого жасмина.
- Какая красавица, - сказал охранник.
- Да. Все так говорили...
Джая провела в Ратнагири еще один день. Вечером она наняла моторикшу и попросила водителя отвезти ее на пляж Бхейт. Рикша проехал через весь город, мимо кирпичных строений школы и колледжа, через пересекающий устье реки мост на пляж с южной стороны бухты. Вдалеке в бухту садилось солнце и становилось еще больше, склоняясь к горизонту. Песок был медного цвета и полого спускался к воде. Вдоль его края густо росли кокосовые пальмы, стволы склонялись под ветром. Там, где песок переходил в почву, валялась мешанина травы, ракушек и высохших водорослей.
Именно там Джая нашла то, что искала - скрытый в зарослях маленький мемориальный камень в память о ее двоюродном прадедушке - администраторе. выгравированные буквы истончились от ветра, воды и песка. Света оставалось еще достаточно, чтобы прочитать надпись. Она гласила: "Памяти Бени Прасада Дея, эскв., районный администратор 1905-1906". Джая встала, чтобы посмотреть на спускающийся к волнам гладкий пляж. По мере того, как садилось солнце, красный песок становился серым. Ума когда-то давно рассказывала ей, что если пойти от мемориала к воде по прямой, она пересечет то самое место, где нашли тело администратора вместе с обломками его перевернувшейся лодки.
Глава сорок вторая
Вернувшись в Калькутту, Джая стала просматривать обширную коллекцию документов и бумаг, которую завещала ей Ума. Джае невзначай пришла в голову идея написать биографию своей двоюродной бабушки, один известный издатель даже предложил ей контракт. Джая знала, что в последнее время вновь возник интересе к Уме, как к одной из первых политических фигур страны. Вскоре наверняка выйдет ее биография, и Джае было неприятно думать, что ее напишет кто-то другой.
Джае понадобилось несколько дней, чтобы рассортировать бумаги Умы, многие были поедены жучками. Удивительно, но чем больше она читала, тем больше думала о Раджкумаре, словно именно из-за него с ней осталась детская привычка мыслить образами. Все те годы, что она его знала, дед жил внизу, в маленькой комнатке на этаже Умы. В этом не существовало никакого подтекста или супружеских связей: статус Раджкумара в доме был чем-то между бедным родственником и работником. Но конструкция дома была такова, что для Джаи мысль об одном из них тут же приводила к мысли о другом, пойти повидаться с дедушкой означало также увидеть двоюродную бабушку.
На Джаю нахлынули воспоминания. Она вспомнила особенный тон голоса Раджкумара, когда он несколько раз в день произносил: "Ах, Бирма... Бирма была золотой землей...". Она вспомнила, как он любил курить бирманские черуты - более длинные и толстые, чем индийские биди, но не такие темные и большие, как сигары. Такие черуты непросто было достать в Индии, но были похожие, которые Раджкумар находил приемлемыми. Неподалеку от Ланкасуки располагался табачный магазинчик с этими черутами. Иногда Джая туда заходила вместе с дедом. Она вспомнила, как он прищуривался, прикуривая черуту. Потом он выдыхал огромное облако серого дыма и начинал: "Ах, Бирма...".
Владелец магазина был человеком очень раздражительным. Джая вспомнила случай, когда он заорал на Раджкумара: "Да, да, хватит уже это повторять. Ваша Бирма такая золотая, что народ срет самородками".
Она вспомнила, как посещала с Раджкумаром бирманский храм на севере Калькутты. Вспомнила собирающихся там людей - многие из них индийцы, покинувшие Бирму в 1942 году, как и Раджкумар. Среди них были гуджаратцы, бенгальцы, тамилы, сикхи, метисы. В храме все говорили по-бирмански. Некоторые хорошо устроились после отъезда - создали новые предприятия, построили новые дома, другие посвятили себя детям и внукам, как Раджкумар построил свою новую жизнь вокруг Джаи.
Не все приходящие в храм были буддистами по рождению или по убеждению. Они приходили туда, потому что только в этом месте могли наверняка повстречаться с подобными себе людьми, которым можно сказать: "Бирма - золотая страна", зная, что слушатели пропустят эти слова сквозь сито изгнания, понимая все нюансы. Джая вспомнила, как они жаждали услышать новости из Бирмы, о тех, кого там оставили. Она вспомнила суматоху, возникающую при прибытии новичка, как его осаждали вопросами: "А как насчет...?", "А вы слышали о таком-то?".
Раджкумар всегда был самым шумным из вопрошавших, пользуясь преимуществом своего громоподобного голоса, чтобы выкрикивать вопросы о ком-то с бирманским именем, о том неизвестном дяде, о котором Бела рассказала ей в десятилетнем возрасте, ее дяде Дину, которого она никогда не встречала.
Эти воспоминания вызвали новый поток мыслей. Джая отложила бумаги Умы и вытащила собственную папку - старые газетные вырезки, которые она собирала последние девять лет. Она начала эту папку в 1988 году, прочитав о создании в Рангуне демократического движения. Эти события разбудили спящий интерес к стране ее рождения. Она заметила появление лидера этого движения, Аун Сан Су Чжи, и вырезала статьи из журналов и газет. В августе 1988 года военная хунта нанесла ответный удар, арестовав Аун Сан Су Чжи и начав жесточайшие репрессии. Джая просиживала все ночи, слушая БиБиСи. Она покупала брошюры, где описывалось последующее кровопролитие: массовые расстрелы и аресты, гонения активистов.
Теперь, просматривая пожелтевшее содержимое папки, Джая обратила внимание на фотографию из журнала: портрет Аун Сан Су Чжи. Ее поразило, что в этом снимке есть что-то особенное, он не был похож на большинство журнальных фото. Фотограф снял худое лицо Аун Сан Су Чжи, погруженной в глубокие размышления, этот снимок чем-то напоминал фотографии в серебряных рамках, стоявшие на туалетном столике Белы.
Джая взглянула на подпись над фотографией. Автором значился У Тун Пе. Она произнесла это имя вслух, и что-то всколыхнулось в глубинах ее памяти. Она пошла в комнату Белы.
- Ты помнишь бирманское имя Дину?
- Дай подумать... - Бела помолчала, теребя пальцами короткие седые волосы. - Тун, как-то так. Конечно, в Бирме начало имени меняется с возрастом. Женщина становится сначала Ма, а потом До, а имя мужчины меняется от Маунга до Ко, а потом У. Так что если он до сих пор жив, то его должны звать У Тун... Что-то в этом роде.
Джая вытащила фотографию и показала на надпись.
- Это может быть он?
Наморщив нос, Бела прищурилась через очки с золотой оправой.
- У Тун Пе? Дай подумать... - она пробормотала себе под нос: - Ко Тун Пе... У Тун Пе... Конечно! Так оно и должно звучать... - она перевернула вырезку. - Но когда было сделано это фото?
- В восемьдесят восьмом.
Бела скривила губы.
- Я знаю, о чем ты думаешь, Джая. Но не особенно этим увлекайся. Это может быть кто-то другой. В Бирме тысячи людей носят одинаковые имена. И в любом случае, в 1988 году Дину было семьдесят четыре. Значит, сейчас ему восемьдесят два, если он еще жив. А он никогда не был особенно крепким, со своей ногой. Очень маловероятно...
- Наверное, ты права, - сказала Джая, забирая фотографию. - Но я всё равно должна это выяснить. Я должна знать наверняка.
***
Именно Бела дала Джае следующую ниточку, назвав ей имя: Илонго Алагаппан.
- Попытайся найти его. Если кто и знает про Дину, так это он.
За два предыдущих года, чтобы поддерживать связь с сыном, Джая освоила электронную почту и интернет. У нее был абонемент в компьютерном центре, и в следующий раз, отправившись туда, она купила полчаса в сети. Сначала она набрала в строке поиска "У Тун Пе". Ничего. Она положила пальцы на клавиатуру и глубоко вздохнула. Потом она напечатала "Илонго Алагаппан" и нажала клавишу "ввод".
Поисковая машина дрогнула, как взявший след охотничий пес. Долгую и тревожную минуту на мониторе мигала иконка. Внезапно экран снова дернулся, и появилось сообщение: список сайтов с упоминанием Илонго Алагаппана насчитывал шестьдесят штук. Джая встала и подошла к столу менеджера.
- Думаю, мне понадобится еще час. Может, и два.
Она вернулась на свое место и начала с первого сайта, копируя абзацы в отдельный файл. Джая обнаружила, что Илонго являлся в Малайзии известной политической фигурой, он был министром в правительстве и обладал почетным титулом "Дато" [50].
Его карьера началась после войны, когда рабочие с плантаций создали профсоюзы. Многие занялись политикой, и Илонго был одним из них, через несколько лет он стал одним из наиболее значительных лидеров профсоюза в стране, чем-то вроде легенды для работников плантаций. Он основал кооператив и собрал достаточно средств, чтобы купить Морнингсайд. В то время цены на каучук упали, и тысячи рабочих потеряли места. Илонго превратил Морнингсайд в одно из ведущих кооперативных предприятий. Профсоюз работников плантации достиг невиданных успехов: у них была система медицинского страхования, пенсии, образовательные программы, курсы переквалификации.
В результатах поиска значился сайт под названием "Кооператив Морнингсайд". Джая решила попытаться. Она вошла туда и оставила сообщение для Илонго. Джая представилась и объяснила, что собирает материал для книги о своих двоюродной бабушке Уме и дедушке Раджкумаре и очень хотела бы с ним поговорить, написав, что будет весьма признательна за ответ.
На следующий день ей позвонил менеджер компьютерного центра Он был очень возбужден.
- Хорошие новости! Для вас есть сообщение! Из Малайзии! Мы все так рады! Кто-то прислал вам билет на самолет!
***
Илонго был так похож на Раджкумара, что когда Джая впервые его увидела на железнодорожной станции в Сангеи-Паттани, у нее пробежали мурашки по коже. Как и Раджкумар, Илонго был крупным человеком - высоким, широкоплечим, очень темнокожим, и также с приличным животом, из тех, что появляются не от лености, а от избытка энергии, его живот был словно дополнительным баком с горючим, стоящим в кузове грузовика. Его седые волосы были взъерошены, да и всё тело заросло волосами - руки, грудь, пальцы, их светлый цвет контрастировал с цветом кожи. Лицо, как и у Раджкумара, избороздили глубокие морщины и складки, на нем торчала щетина, оно было таким громадным, что казалось покрытым броней, словно природа позаботилась о выживании Илонго во время всех штормов.
Но его голос удивил Джаю, поскольку совершенно не напоминал Раджкумара, ни когда он говорил по-английски, ни на хиндустани. В его английском звучал отчетливый малайский акцент - мягкий, с вопросительными интонациями - ла? - очаровательная манера разговора.
Они вышли со станции, и Илонго повел Джаю к похожей на коробку полноприводной Тойоте Лэнд Крузер. На дверцах красовался логотип кооператива, который владел Морнингсайдом. Они сели внутрь, и Илонго вытащил плоский жестяной портсигар и закурил черуту. Это добавило ему призрачного сходства с Раджкумаром.
- Итак, расскажите о своей книге, - попросил он. - О чем она будет?
- Я еще не уверена. Может, после разговора с вами мне придет в голову хорошая идея.
По пути в Морнингсайд Илонго немного рассказал о своей карьере и о создании кооператива "Морнингсайд". Тимоти Мартинс, брат Элисон, во время войны служил в армии США в качестве переводчика. Он находился в тихоокеанском театре военных действий и в конце войны приехал в Сангеи-Паттани с коротким визитом. Илонго решил с ним повидаться.
- Ты не собираешься съездить в Морнингсайд? - спросил он.
Тимоти ответил кратким "нет". Он не хотел возвращаться, поместье было живым напоминанием обо всём, что он хотел стереть из памяти - о смерти родителей, сестры, деда, больше всего на свете он хотел от него избавиться. И кроме того, ему было совершенно неинтересно заниматься плантацией. Очевидно, каучук ждало не слишком светлое будущее. Война стимулировала проведение исследований, уже готовы были заменители.
- Я собираюсь выставить Морнингсайд на продажу, - сказал Тимоти. - Дай всем знать.
Плантацию не могли продать почти два года. Не было покупателей. Не только Тимоти понимал, что спрос на каучук исчерпался. По всей Малайе остались без работы тысячи работников плантаций, инвесторы скупали плантации и распродавали землю по частям. В конце концов Илонго решил взять дело в свои руки: либо так, либо придется смотреть, как всё приходит в упадок.
Он пошел с протянутой рукой, практически буквально, и в конце концов нашел деньги.
- Вот он, - гордо сказал Илонго, указывая вперед. - Морнингсайд.
Они проехали под прекрасной, но выцветшей надписью готическими буквами на арочных воротах - "Поместье Морнингсайд". Под ней, более мелкими и простыми буквами, появились слова: "Собственность кооператива малайзийских рабочих плантации". Прямо впереди возвышалась Гунунг Джераи, ее вершина скрывалась за пеленой облаков.
Дорога вела вверх, змеилась между рядами гевей и других деревьев - невысоких пальм. Илонго объяснил, что это масличные пальмы, сейчас гораздо более прибыльное дело, чем гевеи, плантация увеличила посадки одних деревьев за счет других.
Джая была заворожена масличными пальмами: с похожих на пеньки стволов свисали гроздья желто-оранжевых плодов, с ягненка каждый. Воздух был неподвижным и каким-то маслянистым. Между пальмами на шестах возвышались птичьи гнезда. По словам Илонго, в них жили совы: богатые маслом плоды привлекали большое количество грызунов, птицы держали их число под контролем.
Потом впереди появился Морнингсайд-хаус. Его только что покрасили, он выглядел ярко и приветливо: красная крыша и ставни, а всё остальное - бледно-зеленого цвета. Впереди стояли грузовики и легковые машины - у крыльца и вдоль подъездной дорожки. Повсюду суетились люди.
- Похоже, в доме очень оживленно, - сказала Джая.
- Да, - ответил Илонго. - Мне нравится, что им вовсю пользуются. Я с семьей занимаю только часть дома, остальное служит офисом кооператива. Я не хотел превращать дом в памятник. Так лучше: он служит людям.
Они обогнули дом и подъехали к заднему входу. Их ожидала миссис Алагаппан, жена Илонго, - высокая, седая женщина в зеленом шелковом сари. Они жили в своей части дома вдвоем, дети выросли, все они "хорошо устроились". Одна из дочерей работала на государственной службе, другая стала врачом, сын открыл свой бизнес в Сингапуре.
- Теперь остались только мы вдвоем.
Каждый год, зимой, они проводили отпуск на круизном судне. Дом наполнили сувениры из ЮАР, Маврикия, Фиджи, Австралии, там была фотография, как они вдвоем танцуют в бальной зале судна. Она - в зеленом сари, а он - в сером костюме для сафари.
Миссис Алагаппан в предвкушении визита Джаи приготовила идли и доса [51]. После ланча ее проводили в гостевую комнату. Джая вошла в дверь и оказалась в комнате, окно которой выходило на гору. Облака с ее вершины исчезли. На стене у окна висела фотография с тем же видом.
Джая немедленно застыла, переводя взгляд с горы на фотографию и обратно. Рядом с ней стоял Илонго. Джая повернулась к нему.
- Дато, кто сделал это фото?
- А вы как думаете? - улыбнулся он.
- Кто?
- Ваш дядя Дину.
- А у вас есть другие его фотографии?
- Да, много. Он оставил мне большую коллекцию. Вот почему я хотел, чтобы вы приехали. Подумал, что вы захотите их забрать. Я старею и не хочу, чтобы о них забыли. Я написал Дину и спросил его, что с ними делать, но так и не получил ответа...
- Так вы поддерживаете с ним связь?
- Я бы так не сказал, но однажды кое-что о нем слышал.
- Когда?
- О, это было уже довольно давно.
Илонго рассказал, что несколько лет назад кооператив решил начать программу для рабочих-мигрантов. Процветающая Малайзия притягивала мигрантов со всего региона. Некоторые рабочие приехали из Бирмы (или Мьянмы, как она теперь называлась). Из Мьянмы в Малайзию нетрудно было перебраться нелегально: страны разделяли лишь несколько сотен миль побережья. Среди мигрантов из Мьянмы было несколько активистов демократического движения. Они ушли в подполье после репрессий 1988 года, а позже решили бежать за границу. Совершенно случайно Илонго встретил активиста индийского происхождения - молодого студента, который хорошо знал Дину. Он сказал, что когда в последний раз о нем слышал, Дину жил в одиночестве в Рангуне - Янгоне, как его теперь называли.
В течение более тридцати лет, как узнал Илонго, Дину был женат на известной бирманской писательнице. Его жена, До Тин Тин Ай, была тесно связана с демократическим движением. Во время репрессий обоих, и ее, и Дину, заключили в тюрьму. Их выпустили через три года. Но До Тин Тин Ай заболела в тюрьме туберкулезом и через год после освобождения умерла. Это случилось четыре года назад, в 1992 году.
- Я спросил, можно ли как-нибудь с ним связаться, - сказал Илонго. - Парень ответил, что это непросто - хунта запретила Дину иметь телефон или факс. Даже на письма не особо можно рассчитывать, но это единственный способ, объяснил он. Вот я и написал, но так и не получил ответа. Думаю, кто-то забрал письмо.
- Но у вас есть его адрес?
- Да, - Илонго достал из кармана лист бумаги. - У него небольшая фотостудия. Он делает портреты, свадебные и групповые фото. Всё такое. Это адрес его студии, он живет прямо над ней.
Он протянул Джае грязный и мятый листок. Она пристально его изучила, пытаясь разобрать буквы. Первыми словами были: "Стеклянный дворец. Фотостудия".
Глава сорок третья
Несколько месяцев спустя Джая шла по тихой и почти пустынной улочке в старой части Янгона. Плиты тротуара были расколоты и покороблены, и из трещин росли сорняки. Штукатурка на стенах домов выцвела и местами осыпалась. Через открытые двери Джая видела заросшие деревьями дворы. Стоял ясный и прохладный декабрьский день. Машин было очень мало, вернувшиеся из школы дети играли на дороге в футбол. По обеим сторонам улицы на нее выходили зарешеченные окна, Джая вдруг поняла, что она единственная одета не в лонджи, женщин в сари встречалось совсем мало, а брюки, похоже, носили только полицейские, солдаты и другие мужчины в форме. Джая ощущала на себе многочисленные взгляды.
Ее виза позволяла провести в Мьянме неделю, это казалось очень коротким сроком, чтобы кого-либо найти. Что если Дину уехал, чтобы навестить друзей, или просто путешествует? Джаю мучили кошмары об ожидании в обветшалом отеле в том месте, где она никого не знает.
Чуть раньше, в аэропорту Калькутты, она обменялась взглядами с попутчиками. Они пытались вычислить истории друг друга. Почему он или она летит в Янгон? Какое дело может привести человека в Мьянму? Все пассажиры были индийцами, как и она, Джая с первого взгляда решила, что они едут по той же причине - чтобы найти родственников или разузнать о старых знакомых семьи.
Джая с трудом получила в самолете место у окна. Она предвкушала, как сравнит поездку в Янгон с теми рассказами, которые слышала многие годы. Но как только она села, ее охватила паника. Если она найдет Дину, он точно захочет с ней говорить? Чем больше она об этом думала, тем более невыносимым казался взлет.
И вот теперь она шла по улице с тем же названием, что в нужном адресе. Нумерация домов была очень запутанной. Там были номера, дроби и сложные буквенные обозначения. Маленькие калитки вели во дворы, которые оказывались переулками. Джая остановилась у аптеки, чтобы спросить дорогу. Мужчина за прилавком взглянул на бумажку с адресом и показал на соседний дом. Джая вышла и оказалась перед дверью, ведущей в большой дом старой постройки. Затем она заметила маленький, нарисованный от руки знак над дверным проемом. Основная часть букв была написано по-бирмански, но внизу, словно автору пришла запоздалая мысль, виднелось несколько слов на английском: "Стеклянный дворец. Фотостудия".
Очевидно, он пришла в нужное место, но дверь была заперта, студия явно была закрыта. Джая уже приготовилась разочарованно развернуться, когда увидела в аптеке человека, который делал ей знаки, показывая в направлении переулка рядом со "Стеклянным дворцом". Джая посмотрела за угол и заметила дверь, запертую изнутри. За ней находился двор старого дома-курятника. Оглянувшись через плечо, она увидела, что аптекарь энергично жестикулирует, явно побуждая ее войти. Джая постучала и, не дождавшись ответа, заколотила ладонью со всей силой. Внезапно дверь открылась. Джая вошла и оказалась в огороженном стенами дворе. В углу сидела на корточках пара женщин, разводя огонь. Джая подошла к ним и спросила:
- У Тун Пе?
Они с улыбкой кивнули и показали на спиральную лестницу, ведущую на второй этаж.
Поднявшись по лестнице, Джая услышала голос, говорящий на бирманском. Это был голос старого человека, дрожащий и слабый, оратор, похоже, читал лекцию или что-то в этом роде. Он бросал слова порциями, прерывая их паузами и покашливаниями.
Джая подошла к лестничной площадке у квартиры, на полу стояли несколько десятков пар шлепанцев и резиновых сандалий. Двери квартиры были открыты, но вход находился под таким углом, что ничего не было видно. Но тем не менее, очевидно, что внутри собралось большое число людей, и ей пришло в голову, что она может попасть на какой-то политический митинг, даже незаконный. Джая подумала, что ее присутствие может оказаться нежелательным. Но потом к своему удивлению она услышала, как оратор произнес несколько слов не по-бирмански, это были знакомые ей имена из истории фотографии - Эдвард Уэстон, Эжен Атже, Брассай. Теперь любопытство пересилило осторожность. Она сняла шлепанцы и вошла в дверь.
За дверью лежала большая комната с высоким потолком, набитая людьми. Некоторые сидели на стульях, но большинство - на циновках на полу. Толпа была больше, чем комната могла вместить с комфортом, и несмотря на наличие нескольких настольных вентиляторов, воздух был горячим и спертым. В дальнем конце комнаты находились два высоких окна с белыми ставнями. Синие стены покрывали пятна сырости, а потолок частично почернел от копоти.
Оратор сидел на ротанговом кресле с зеленым покрывалом. Оно было установлено так, чтобы смотреть на большую часть слушателей, Джая обнаружила, что глядит прямо на него через всю комнату. Его волосы были аккуратно расчесаны и поседели только на висках. Он носил темно-пурпурную лонджи и синюю футболку с вышитым на груди логотипом. Тощий, как телеграфный столб, с морщинистым лицом, чьи складки, казалось, двигались, как зябь на воде. Это было лицо с тонкими чертами, поглощенное возрастом: подвижность черт создавала впечатление острого восприятия и явной незаурядности.
Джае вдруг впервые пришло в голову, что она никогда не видела фото своего дяди Дину, он сам всегда находился по ту сторону камеры, никогда перед ней. Неужели это он? Джая не видела никакого сходства с Раджкумаром, он выглядел совершенно по-бирмански, но так выглядели многие люди наполовину индийского происхождения. В любом случае, нет никакой уверенности.
Теперь Джая заметила, что оратор держит в руках какой-то предмет - большой плакат. Он использовал его, чтобы проиллюстрировать лекцию. Джая увидела, что это фотография ракушки с очень близкого расстояния. Ее чувственно закрученная спираль изгибалась так, что, казалось, почти поднималась над поверхностью снимка. Джая узнала фотографию огромного наутилуса Уэстона.
Джая пару минут стояла в дверях незамеченной, но вдруг все глаза повернулись в ее сторону. Настала тишина, и помещение, казалось, моментально наполнилось туманом страха. Оратор отложил постер и медленно поднялся на ноги. Он единственный выглядел спокойным и не испуганным. Он потянулся за тростью и подошел, хромая и приволакивая правую ногу. Он посмотрел ей в лицо и сказал что-то по-бирмански. Джая покачала головой и попыталась улыбнуться. Он понял, что она иностранка, и Джая почти услышала его вздох облегчения.
- Да? - тихо сказал он по-английски. - Чем могу помочь?
Джая уже собиралась спросить У Тун Пе, но вдруг приняла другое решение.
- Я ищу мистера Динаната Раху.
Складки на его лица, казалось, задрожали, словно по озеру пролетел внезапный порыв ветра.
- Откуда вы знаете это имя? - спросил он. - В последний раз я слышал его много лет назад.
- Я ваша племянница. Джая, дочь вашего брата.
- Джая!
Джая поняла, что они незаметно поменяли язык и теперь он говорил на бенгали. Дину бросил трость, положил руку на плечо Джаи и пристально на нее посмотрел, словно в поисках подтверждения ее личности.
- Проходите и сядьте рядом со мной, - предложил он почти шепотом. - Я закончу через несколько минут.
Джая помогла ему пройти обратно к креслу и села на полу, скрестив ноги, пока она заканчивал лекцию. Теперь она сидела лицом к аудитории и видела плотную и пеструю смесь, старых и молодых, девушек и юношей, мужчин и женщин. Все были бирманцами, но некоторые, похоже, индийского происхождения, а некоторые - китайского. Некоторые были одеты изящно, а другие в обноски. Там присутствовал студент в черной кепке с логотипом Джорджио Армани, а в углу сидела группа монахов в пурпурных одеяниях. Все они внимательно слушали Дину, некоторые записывали.
У стен стояли ряды застекленных книжных шкафов, а на свободных местах висели десятки, возможно, сотни фотографий: репродукции, выглядящие так, будто их вырвали из журналов или книг. Некоторые в деревянных рамах, некоторые - наклеенные на картон. Джая узнала несколько из них - снимки известных фотографов, там была знаменитая фотографии ракушки Уэстона, снимок Картье-Брессона с женщинами в паранджах на холме в Кашмире, фотография старого дома в Калькутте Рагхубира Сингха.
В углу комнаты стоял ярко украшенный стол. Над ним висел сделанный вручную плакат с надписью "С днем рождения". На столе находились бумажные стаканы, закуски и завернутые в бумагу подарки.
Хотелось бы Джае знать, что происходит.
***
Речь Дину закончилась взрывом смеха и аплодисментов. Он улыбнулся и повернулся к Джае с извинениями за то, что заставил ждать.
- Вы застали меня в разгар еженедельной лекции... Я называю это днем стеклянного дворца...
- Ждать пришлось недолго, - ответила она. - О чем вы говорили?
- О фотографиях... фотографии... обо всём, что придет в голову. Я только начинаю, а потом настает очередь кого-нибудь другого. Слушайте, - он улыбнулся, оглядывая комнату: она наполнилась шумом десятков разных разговоров. Сзади несколько человек надували воздушные шары.
- Это курс лекций? - спросила она.
- Нет! - засмеялся Дину. - Они просто приходят... каждую неделю... некоторые новенькие, некоторые уже приходили раньше. Некоторые - студенты, некоторые - художники, кое-кто мечтает стать фотографом... Конечно, большинство не может позволить себе камеру, вы знаете, как беден народ в Мьянме, - он иронично рассмеялся, произнеся это слово, - да и если бы могли, то не смогли бы заплатить за проявку и печать... Но у некоторых есть деньги, возможно, их родители занимаются контрабандой или служат в армии... Я не спрашиваю... Лучше не знать. Они делают фотографии и приносят мне... Мы передаем их по кругу и обсуждаем... Или я показываю копии старых фото и мы разговариваем о том, чем они хороши, а чем нет. "Стеклянный дворец" - единственное место в Янгоне, где можно найти подобные вещи... современное искусство... - он поднял трость и указал на книжные шкафы. - Книги, журналы... их очень трудно, почти невозможно найти из-за цензуры. Здесь одно из немногих мест, где их можно найти. Люди это знают, вот и приходят...
- Как вы приобрели эти книги?
- Это было сложно... - засмеялся он. - Завел дружбу со старьевщиками и сортировщиками мусора. Я объяснил им, что мне нужно, и они отбирали их для меня. Живущие в Янгоне иностранцы - дипломаты, вспомогательный персонал и так далее - обычно много читают, здесь им особо больше нечем заняться... за ними всегда наблюдают... Они привозят книги и журналы и время от времени их выбрасывают... К счастью, военным не хватает воображения, чтобы контролировать мусор... Так к нам попадают некоторые вещи. Содержимое этих книжных полок собрано старьевщиками. Иногда я думаю, как бы удивились первоначальные владельцы, если бы узнали... Мне для этого понадобилось долгое время... Потом пошли слухи, и стали приходить люди... они приходили, смотрели и часто не могли понять, что видят, и поэтому спрашивали меня, и я высказывал свое мнение. Сначала людей было мало, потом больше... и еще больше. Теперь они приходят раз в неделю... Приходят даже в мое отсутствие... говорит кто-нибудь другой... они смотрят фотографии... Те, кто может себе это позволить, делают взносы - на чай, конфеты и закуски. Кто не может... здесь никого не отвергают. Сегодня чей-то день рождения... - он показал на молодого человека. - Его друзья устроили здесь вечеринку. Такое часто случается... здесь они могут проводить время в свое удовольствие... Я поощряю их высказывать свое мнение, говорить свободно, даже о простых вещах, для них это вроде приключения, открытия...
- Что вы имеете в виде?
- Вы должны понять, что всю жизнь их учили повиновению... родители, учителя, военные... вот в чем заключается их образование: в них вырабатывают привычку подчиняться...
Он засмеялся, прищурившись.
- Когда они приходят сюда, то никто не ругает их, что бы они ни сказали... они могут критиковать даже родителей, если пожелают... для многих это шокирующая мысль... некоторые никогда не возвращаются, но многие возвращаются снова и снова.
- Вы разговариваете и о политике?
- Да. Постоянно. В Мьянме невозможно не говорить о политике.
- А военные ничего не предпринимают? Не пытаются вас остановить? Послать шпионов?
- Да, конечно... Они присылают шпионов... Вероятно, здесь сейчас присутствуют несколько, в Мьянме всегда полно доносчиков, везде. Но никто здесь не обсуждает организационные вопросы, мы говорим только об идеях, и они также знают, что я больше не имею прямого отношения к движению сопротивления... тело мне не позволяет. Они смотрят на меня и видят старого усталого калеку... некоторым образом тело меня защищает... Вы должны понять, что их безжалостность несколько средневекового толка... они не настолько образованы, чтобы сообразить, что то, чем мы занимаемся в этой комнате, представляет угрозу. Они никогда не могли понять, что притягивает сюда людей, несмотря на то, что среди них есть их собственные дети... здесь их ничто не интересует - ни спиртного, ни наркотиков, ни заговоров... это наша защита. А о политике мы говорим так, что они не могут понять... мы не говорим то, за что нас можно припереть к стенке... в Мьянме ни одна стоящая мысль не говорится обычным языком... все научились другим способам общения, тайному языку. Сегодня, к примеру, я рассказывал о теории предварительной визуализации Эдварда Уэстона... что нужно мысленно видеть суть предмета... после этого камера уже не имеет значения... Если вы понимаете суть того, на что смотрите, остальное - дело техники. Ничто не встанет между вами и вашим воображаемым желанием... Ни камера, ни объектив... - он пожал плечами и улыбнулся. - К этому я мог бы добавить: никакая банда преступников вроде этого режима... Но мне не приходится объяснять это так многословно... Они понимают, о чем я говорю... они знают... видите, как они хлопают и смеются... Здесь, в "Стеклянном дворце", фотография - это тайный язык.
В другом конце комнаты шла вечеринка по поводу дня рождения. Послышались обращенные к Дину призывы присоединиться к столу. Он встал и пошел туда, тяжело опираясь на трость. Там были легкие закуски, пирог и пара больших пластиковых бутылок кока-колы. В центре стола стояла банка канадского пива, нетронутая и безупречно чистая, словно ваза. Дину объяснил, что один из завсегдатаев "Стеклянного дворца" - сын генерала. Он приходил тайно, его семья была не в курсе. Время от времени он приносил вещи, которые можно достать только у контрабандистов или в домах верхушки хунты. Пиво стояло на столе больше года.
Кто-то стал теребить струны гитары. Раздался хор голосов, разрезали пирог. Дину добродушно и благожелательно возглавил празднование, которое сопровождалось шутками и весельем. Джая вспомнила одно из любимых высказываний Раджкумара: "Нигде люди не обладают таким даром смеха, как в Бирме". Но было очевидно, что смех приправлен страхом, который никогда полностью не исчезал. Это было жадное веселье, словно все хотели насладиться им, пока могут.
В другой части комнаты велись дискуссии. Время от времени та или иная группа обращалась к Дину. После одного такого вмешательства он повернулся к Джае и воскликнул:
- Они спорят о той фотографии, о которой я рассказывал - наутилусе Уэстона... некоторые считают себя революционерами... и настаивают на том, что эстетические вопросы не соответствуют нашему положению...
- И каков ваш ответ?
- Я процитировал Уэстона... Он размышлял о словах Троцкого... что новое и революционное искусство может пробудить людей или вывести их из состояния самоуспокоенности, или бросить вызов старым идеалам, предсказав перемены... Неважно... это происходит каждую неделю... каждую неделю я говорю одно и то же.
Пара молодых людей собирали деньги, чтобы отправиться в ближайший магазин за бирьяни [52]. Они вернулись через несколько минут с бумажными пакетами. Дину наполнил тарелку и протянул ее Джае. Она удивилась, насколько был вкусным бирьяни.
Мало-помалу вечер близился к концу, все притихли. Казалось, всех охватила подавленность и смирение, словно темнота постучала в окно, напоминая о том, что не дремлет.
Вскоре после девяти Дину спросил Джаю:
- Где вы остановились?
Она ответила, это был маленький, случайно выбранный отель.
- Я бы предложил вам остаться здесь, - сказал он. - Я живу один, и вы могли бы сами о себе позаботиться... Это было бы легко... Но к сожалению, процедура потребует много времени.
- Какая процедура? - удивилась Джая.
- Для гостей, - извиняющимся тоном ответил он. - Не забывайте, что мы в Мьянме. Здесь всё сложно... В каждом доме есть список зарегистрированных жильцов... Больше никто не может здесь ночевать без разрешения. Я знаю женщину, которой после трех лет брака приходилось каждую неделю подавать прошение, чтобы ее включили в "гостевой список" семьи мужа.
- И кто дает эти разрешения?
- Председатель администрации... в каждом районе есть такой... они превращают нашу жизнь в ад... все их ненавидят... А мой особенно отвратителен. В общем, как видите, я бы попросил вас остаться, но... Полиция регулярно делает проверки, особенно по ночам. Никогда не знаешь, когда они заявятся...
Дину похлопал Джаю по спине.
- Лучше идите сейчас... остальные проводят вас до отеля... вас видели входящей сюда, в этом можете не сомневаться... Видели человека в аптеке по соседству? Ну вот... Если его вдруг там нет, подождите, пока он не увидит, как вы уходите... Если он этого не увидит, то наверняка в мою дверь скоро постучат. Возвращайтесь завтра... пораньше. Я подготовлю несколько фотографий. И мы поговорим... Будем разговаривать всё время, пока вы здесь.
Глава сорок четвертая
Дину уехал из Малайи вскоре после смерти Элисон. Вслед за японской оккупацией на каучуковых плантациях возникли беспорядки. Сотни работников покинули Морнингсайд, чтобы вступить в "Индийскую лигу за независимость" и Индийскую национальную армию. Илонго был среди них, и именно от него Дину узнал, что Арджун одним из первых присоединился к ИНА капитана Мохана Сингха. Это движение набрало такую силу, что Дину не мог этому противостоять. Тем не менее, его собственная точка зрения на войну не изменилась, и когда новости о гибели Элисон достигли Морнингсайда, он решил нелегально переправиться в Бирму.
Дину покинул Малайю в рыбацкой лодке. Плыли в основном по ночам, шныряя от острова к острову вдоль побережья полуострова Кра. Лодка высадила его на пляже в нескольких милях от Мергуи, самого южного города Бирмы. Дину надеялся добраться до Рангуна по земле, но японское вторжение было в самом разгаре. Маршруты на север были отрезаны.
Японские наземные силы сопровождала небольшая группа бирманских добровольцев - Бирманская независимая армия. Эту группу возглавлял знакомый Дину из Рангуна, студенческий лидер Аун Сан. По мере продвижения японской армии между этой группой и населением прибрежной полосы возникали ожесточенные схватки, особенно с местными христианами, многие из которых сохраняли верность британцам. Прибрежный район охватили беспорядки, нечего было и думать о поездке на север. Дину остался на несколько месяцев в Мергуи.
К тому времени, как Дину отправился в Рангун, уже настал июнь 1942 года, город был оккупирован японцами. Дину приехал в Кемендин и обнаружил развороченный дом: в него попала бомба. Дину стал разыскивать Тиху Со, своего старого друга. Он узнал, что Тиха Со вместе со многими другими левыми сбежал в Индию, его семья растворилась в сельской местности. В Рангуне осталась только бабушка Тихи Со, она присматривала за родственницей, девочкой по имени Ма Тин Тин Ай. Родственники Тихи Со приняли Дину и приютили, от них Дину узнал о смерти Нила и последующем отъезде семьи в Хвай Зеди.
В северу от Рангуна по-прежнему шли тяжелые бои между японцами и отступающей британской армией. Поездка в этом направлении в то время была практически невозможна: все дороги и железнодорожное сообщение строго контролировались, поездки разрешались только по специальным пропускам. Японцы создали в Рангуне новое правительство, которое возглавил бирманский политик, доктор Ба Мо. В это правительство вошли Аун Сан и многие другие из Бирманской независимой армии, а среди них и несколько прежних друзей и приятелей Дину из рангунского университета. Один из них помог ему получить пропуск, разрешающий поездку на север.
Дину прибыл в Хвай Зеди и обнаружил, что его семья уехала, а деревня почти опустела. Симпатии жителей этого региона лежали на стороне армии Союзников, Рэймонд был одним из многих жителей Хвай Зеди, которые вступили в партизанскую группу - Отряд 136.
Получив известия о приезде Дину, откуда ни возьмись появился Рэймонд, чтобы поприветствовать его возвращение. Рэймонд больше не был сонным студентом, каким его помнил Дину, в кителе цвета хаки и с пистолетом. Он объяснил, что его отец Дох Сай предлагал Раджкумару и Долли остаться и обещал сделать всё, что в его силах, чтобы обеспечить их комфорт и безопасность. Но после смерти Нила Манджу стала вести себя всё более непредсказуемо, и в конце концов, боясь за ее рассудок, Раджкумар с Долли решили отвезти ее обратно в Индию. Они уехали за несколько месяцев до появления Дину, и теперь он никак их бы не догнал. Дину решил остаться с Дох Саем и Рэймондом в их лагере в глубине джунглей.
В 1944 году Союзники перешли в Бирме в контрнаступление, которое возглавила Четырнадцатая армия под командованием генерала Слима. За несколько месяцев японцев оттеснили от индийской границы, и в начале 1945 года они перешли в полномасштабное отступление. Окончательный удар нанес генерал Аун Сан, который резко поменял сторону: хотя Бирманская независимая армия вошла в страну с помощью японцев, она всегда являлась союзниками оккупантов лишь поневоле. В 1945 году генерал Аун Сан выпустил секретный приказ своим сторонникам помочь изгнать из Бирмы японцев. После этого стало очевидным, что японская оккупация почти закончилась.
Но война еще не завершилась. Однажды в марте 1945 года Дох Сай послал за Дину и объяснил, что получил тревожные новости. Около города Мейтхила, в нескольких сотнях милях к северу, состоялось большое сражение. Четырнадцатая армия одержала решающую победу, и японцы быстро отступают. Но некоторые упрямцы из Индийской национальной армии еще воюют в центральной Бирме, мешая продвижению армии Союзников. Одно из таких подразделений забрело в Ситаун и продвигается к своим войскам. Дох Сай беспокоился, что солдаты могут причинить неприятности жителям деревни, и хотел, чтобы Дину их нашел и вступил в переговоры. Он надеялся, что благодаря своим индийским корням Дину сможет их убедить обойти деревню стороной.
Дину отправился на следующее утро. Рэймонд пошел с ним в качестве проводника.
***
После нескольких дней ожидания староста деревни устроил встречу. Она состоялась в покинутом лагере заготовщиков тика в глубине джунглей. Это был старый лагерь, из тех, о которых Дину рассказывал отец - с тиковым таи в центре большой поляны. Лагерь забросили много лет назад, задолго до войны. Большую его часть поглотили джунгли, поляна заросла травой по пояс, а многие хижины оо-си сдул ветер и дождь. Только таи еще стоял, хотя его лестницу обвивали лианы, а часть крыши обвалилась.
Дину велели ждать здесь в одиночестве. Рэймонд отвел его к краю поляны, а потом снова исчез в лесу. Дину стоял перед таи, в таком положении, чтобы его было видно издалека. Он был одет в коричневую лонджи и домотканую черно-белую каренскую рубашку. Бриться он прекратил после приезда в Хвай Зеди, и теперь борода сильно изменила его внешность. На шее он носил красно-белый платок, а на плече висела тряпичная сумка с провизией, водой и табаком.
Прямо перед таи находился пень, и Дину сел на него. Начался легкий ветерок, шелестя в траве на поляне. От верхушек окружающих лагерь деревьев высотой в сотню футов спускался туман. Зелень стояла плотной стеной. Дину знал, что индийские солдаты где-то неподалеку, наблюдают за ним.
В тряпичной сумке на плече Дину хранились свертки с завернутым в банановые листья вареным рисом. Он открыл один из них и начал есть. Во время еды он прислушивался к звукам леса: переполох, который устроила стая попугаев, подсказала, что солдаты приближаются. Дину не пошелохнулся и продолжал есть.
Наконец, уголком глаз он заметил появившегося на краю поляны индийского солдата. Дину скатал банановый лист и выбросил его. Голову солдата едва можно было разглядеть: он пробирался по траве широкими движениями, используя винтовку, чтобы раздвинуть заросли.
Дину наблюдал, как солдат приближается. Его лицо было таким худым, что казалось высохшим, хотя, как догадался Дину по походке и телосложению, ему было чуть больше двадцати. Форма солдата превратилась в лохмотья, а обувь находилась в таком плачевном состоянии, что просвечивали пальцы ног, подметки были привязаны к ногам бечевкой. Солдат остановился в паре шагов от Дину и махнул концом винтовки. Дину встал.
- Я безоружен, - сказал он на хиндустани.
Солдат проигнорировал эти слова.
- Покажи, что в сумке, - велел он.
Дину открыл сумку.
- Что внутри?
Дину вытащил флягу с водой и завернутый в листья сверток с рисом. Выражение глаз солдата заставило его остановиться. Он развязал веревки свертка и протянул его солдату.
- Вот. Возьми. Поешь.
Солдат поднес пакет ко рту и заглотил рис. Дину понял, что тот находится даже в худшем состоянии, чем он подумал сперва: белки его глаз были желтоватого оттенка, а сам он выглядел страдающим от голода, с бледной кожей и язвами в уголках рта. После минутного изучения Дину показалось, что этот солдат чем-то ему знаком. Внезапно он понял, кто это, и, не веря своим глазам, спросил:
- Кишан Сингх?
Солдат непонимающе на него посмотрел, прищурив желтоватые глаза.
- Кишан Сингх, ты меня не помнишь?
Солдат кивнул, еще с полным ртом риса. Выражение его лица почти не поменялось, словно он слишком устал, чтобы кого-либо узнать.
- Кишан Сингх, - спросил Дину, - Арджун с тобой?
Кишан Сингх снова кивнул, а потом развернулся, отбросил лист и снова пошел к лесу.
Дину потянулся к сумке. Он вытащил черуту, дрожащей рукой прикурил и снова сел на пень. Вдалеке на поляну вышла еще одна фигура, а с ней примерно пятьдесят человек. Дину встал. Он не мог понять почему, но его ладони вспотели, намочив черуту.
Арджун остановился в нескольких шагах. Они с Дину смотрели друг на друга поверх пня, никто не сказал ни слова. Через некоторое время Арджун махнул в сторону таи.
- Давай поднимемся.
Дину кивком согласился. Арджун поставил своих людей в караул вокруг таи, и они с Дину взобрались по лестнице и уселись не прогнившие доски пола. Вблизи Арджун выглядел даже хуже, чем Кишан Сингх. Половину его головы разъела язва, рана протянулась от правого уха почти до глаза. Его лицо покрывали рубцы и следы от укусов насекомых. Фуражка отсутствовала, как и пуговицы на форме, а у кителя не доставало рукава.
Дину не пришел бы, если бы знал, что встретится с Арджуном. Со времени их последней встречи прошло больше трех лет, и Дину считал Арджуна виновным и причастным к большей части ужасов и опустошения последних лет. Но теперь, когда они находились лицом к лицу, Дину не чувствовал ни гнева, ни антипатии, словно смотрел не на Арджуна, а на его рассыпавшиеся в пыль останки, оболочку того человека, которым тот когда-то был. Дину открыл сумку и вытащил оставшиеся свертки с рисом.
- Вот, - сказал он. - Похоже, тебе нужно что-нибудь поесть.
- Что это?
- Просто рис.
Арджун поднес сверток к носу и понюхал.
- Как мило с твоей стороны. Солдаты будут благодарны.
Он встал и подошел к лестнице. Дину услышал, как он подзывает солдат и раздает им рис. Когда он вернулся, Дину увидел, что Арджун раздал все свертки. Он понял, что гордость не позволила Арджуну принять от него пищу.
- Как насчет черуты? - спроси Дину. - Могу я предложить тебе закурить?
- Да.
Дину протянул ему черуту и чиркнул спичкой.
- Почему ты здесь? - спросил Арлджун.
- Меня попросили прийти. Я живу в деревне... недалеко отсюда. Там услышали, что твои люди направляются в их сторону. Жители обеспокоены.
- Им не о чем беспокоиться, - сказал Арджун. - Мы стараемся держаться подальше от местных. Мы с ними не воюем. Можешь передать им, что они в безопасности, по крайней мере, от нас.
- Они будут рады.
Арджун затянулся и выпустил через нос струю дыма.
- Я слышал про Нила, - сказал он. - И сочувствую тебе и Манджу.
Дину жестом выразил признательность.
- А что с твоей семьей? - спросил Арджун. - У тебя есть какие-нибудь новости? О Манджу? О ребенке?
- За последние три года я ничего не слышал, - ответил Дину. - Они некоторое время жили здесь... после смерти Нила... в том же месте, что и я сейчас... со старыми друзьями семьи. А потом направились в Молейк, чтобы попытаться пересечь границу... С тех пор о них ничего не слышали... ни о матери, ни об отце... ни о ком.
Дину откашлялся и продолжил.
- А ты слышал про Элисон... и ее деда?
- Нет, - прошептал Арджун. - Что случилось?
- Они ехали из Морнингсайда на юг... машина сломалась, и они наткнулись на японцев... обоих убили... но она выстрелила в ответ.
Арджун закрыл лицо руками. По ритмичной дрожи в его плечах Дину понял, что он плачет. Теперь Дину чувствовал к Арджуну только жалость. Он подвинулся и обнял его за плечи.
- Арджун... Перестань... Это не поможет...
Арджун яростно мотнул головой, словно пытаясь пробудиться от кошмара.
- Иногда я гадаю, закончится ли всё это.
- Но, Арджун... - Дину удивился нежности собственного голоса, - Арджун... ты ведь сам... сам к ним присоединился... по собственной воле. И всё еще продолжаешь сражаться. Даже после того как японцы... Зачем? Ради чего?
Арджун поднял голову. Его глаза сверкнули.
- Видишь, Дину, ты не понимаешь. Даже теперь. Ты думаешь, я присоединился к ним. Это не так. Я вступил в Индийскую армию, которая сражается за Индию. Может, для японцев война и окончена, но не для нас.
- Но, Арджун... - голос Дину был по-прежнему нежным. - Ты же видишь, что вам не на что надеяться.
В ответ Арджун рассмеялся.
- А когда мы могли на что-нибудь надеяться? Мы восстали против империи, которая в нашей жизни определяла всё, придавала краски тому миру, который мы знали, и эти пятна с нас не смоешь. Мы не можем разрушить ее, не разрушив себя. Вот этим, думаю, я и занимаюсь.
Дину снова обнял Арджуна за плечи. Он видел, как его глаза наполняют слезы, но ничего не мог сказать, сказать просто было нечего.
Самая большая опасность, подумал он, в том, к чему пришел Арджун - что сопротивляясь той силе, что нас создала, мы позволяем ей получить контроль над всеми смыслами, это и есть ее победа, именно таким путем она наносит окончательное и самое ужасное поражение. Арджун теперь вызывал у него не жалость, а сострадание: каково это - так четко и полностью осознавать собственное поражение? В этом был своего рода триумф, мужество, ценность которого он не хотел принижать спорами.
- Мне пора, - сказал Дину.
- Да.
Они спустились по увитой лианами лестнице. Внизу они снова обнялись.
- Береги себя, Арджун... Береги себя.
- Со мной всё будет хорошо, - улыбнулся Арджун. - Однажды мы еще над этим посмеемся, - он помахал рукой и побрел по высокой траве.
Дину прислонился к лестнице таи и наблюдал, как Арджун уходит. Он оставался в таком положении еще долго после того, как солдаты ушли. Когда из темноты появился Рэймонд, Дину сказал:
- Давай здесь переночуем.
- Зачем?
- Мне что-то нездоровится.
Встреча с Арджуном глубоко потрясла Дину. Теперь он впервые начал понимать неотвратимость того решения, которое принял Арджун, он видел, что многие из его окружения, люди вроде Аун Сана, сделали тот же выбор. Он перестал полностью их осуждать. Как кто-то может судить человека, который заявляет, что действует от имени подчиненных, от имени страны? На каком основании зиждется справедливость таких заявлений или их ложность? Разве кто-то может судить о чьем-то патриотизме, кроме тех людей, от имени которых он действует, его соотечественников? Если народ Индии решил чтить Арджуна как героя, если Бирма считала Аун Сана спасителем, разве возможно человеку вроде него, Дину, объявить, что существует более значимая реальность, прихоть истории, которая докажет ложность этих убеждений? Он больше не был в этом уверен.
Глава сорок пятая
В подразделении Арджуна сначала насчитывалось около пятидесяти человек, теперь осталось только двадцать восемь. Очень немногих они потеряли под огнем противника, большинство дезертировало.
Поначалу в подразделении были и профессиональные военные, и добровольцы. Профессионалы - из состава индийских рекрутов, вроде Кишана Сингха и самого Арджуна. Когда пал Сингапур, на острове находилось около пятидесяти пяти тысяч индийских солдат. Из них больше половины вступили в Индийскую национальную армию. Добровольцев набрали из индийского населения в Малайе, основная их часть была тамилами с плантаций.
Поначалу некоторые офицеры, товарищи Арджуна, были скептически настроены относительно способностей и выносливости новых рекрутов. В британскую индийскую армию, которая их выучила, не брали тамилов, их считали одной из непригодных для военного дела народностей. Являясь профессиональными военными, коллеги Арджуна придерживались расовой мифологии старой армии наемников. Даже несмотря на то, что они знали - эти теории не имеют под собой оснований, им трудно было полностью избавиться от старых имперских идей о том, что одни люди созданы для военного дела, а другие нет. Лишь под обстрелом они смогли признать, насколько фальшивыми оказались эти мифы, опыт показал, что работники плантаций были выносливей и решительнее профессиональных солдат.
В своем подразделении Арджун обнаружил четкую схему дезертирства: почти все исчезнувшие солдаты были профессионалами, ни один рекрут с плантаций не сбежал. Это его озадачило, пока Кишан Сингх не объяснил причины. Профессиональные солдаты знали, что сражаются со своими родными и соседями, знали, что если их победят, то обойдутся с ними сурово.
Арджун понимал, что рабочие плантаций тоже это знали. Знали, кем были профессиональные солдаты и из какого класса они вышли, точно понимали, как работает их мозг и почему они дезертируют. Каждый раз, когда исчезало еще несколько "профессионалов", Арджун видел в их глазах глубочайшее презрение и знал, что между собой рабочие с плантаций смеются над той изнеженной жизнью, к которой привыкли военные, над тем, как их откармливали колониальные хозяева. Рекруты с плантаций, похоже, наконец признали, что они ведут не то же сражение, что профессиональные военные, некоторым образом они дрались на другой войне.
Не все рекруты с плантаций говорили на хиндустани, Арджун часто испытывал трудности в общении с ними. Лишь с одним солдатом Арджун мог разговаривать без проблем, его звали Раджан - худой и крепкий человек, состоящий, похоже, только из мускулов и костей, с покрасневшими глазами и густыми усами. Арджун завербовал его лично, в Сангеи-Паттани. В то время он раздумывал, окажется ли Раджан пригодным, но вступив в армию, Раджан стал другим человеком: тренировки его трансформировали. Он развил в себе способности к военному делу и стал пользоваться самым большим авторитетом среди рекрутов с плантаций.
Однажды, переходя через мост, Раджан спросил Арджуна, в какой стороне находится Индия. Арджун показал - на западе. Раджан долго стоял, всматриваясь в этом направлении, его примеру последовали многие.
- Ты когда-нибудь был в Индии? - спросил Арджун.
- Нет, сэр, - покачал головой Раджан.
- Какая она, как ты думаешь?
Раджан пожал плечами. Он не знал и в общем-то ему было всё равно. Достаточно было и того, что она существует.
Позже Арджун выяснил, что Раджан родился в Малайе, его знания об Индии проистекали лишь из историй, которые рассказывали родители. То же самое относилось ко всем работникам плантаций: они сражались за страну, которую никогда не видели, страну, которая отвергла их родителей и порвала все связи с ними. Это делало их пыл еще более удивительным. Почему? Что ими движет?
В их жизни было много такого, о чем Арджун не знал и не мог догадаться - как они говорили о "рабстве", например, всегда используя английское слово. Поначалу Арджун подумал, что они вольно используют этот термин, как метафору - в конце концов, фактически они не были рабами, Раджан знал это так же хорошо, как и Арджун. Но что тогда они имели в виду? Что для них значило - быть рабами? Когда Арджун задавал этот вопрос, Раджан всегда отвечал уклончиво. Он начинал говорить о той работе, которую они выполняли на плантации: все действия постоянно находились под присмотром, тщательно регламентировались - сколько унций удобрения и как именно класть в отверстия шириной ровно столько-то. Это превращает не в животное, сказал Раджан, нет, потому что даже животные могут действовать, не подчиняясь инстинктам. Это превращает в машину: у человека обирают разум и заменяют его часовым механизмом. Всё лучше, чем это.
А Индия - что для них Индия? Земля, за свободу которой они сражались, земля, которую они никогда не видели, но за которую готовы были умереть? Знают ли они о ее нищете, о голоде, от которого сбежали их родители и деды? Знают ли они об обычаях, которые запрещают им пить воду из одного источника вместе с высшими кастами? Для них всё это не было реальностью, они этого не испытали и не могли вообразить. Индия была сияющей горой за горизонтом, искупительной жертвой, метафорой свободы, как рабство было метафорой плантации. Арджун гадал, что они найдут, когда пересекут линию горизонта.
И задавая себе этот вопрос, Арджун начал видеть себя их глазами - профессионального военного, наемника, который никогда не сможет вылезти из болота своего прошлого и сопровождающего его цинизма и нигилизма. Он понимал, почему они думают о нем с презрением, даже как о враге - потому что, в конечном итоге, он и правда сражался не на их войне, не верил в то, во что верили они, не мечтал о том, о чем мечтали они.
***
Именно Раджан привел Кишана Сингха обратно со связанными руками, спотыкающимся в зарослях. Кишан Сингх был в таком состоянии, что не мог уйти далеко. Раджан обнаружил его прячущимся в овражке, дрожащим и молящимся.
Раджан пнул Кишана Сингха, и тот упал на колени.
- Вставай, - приказал Арджун. Он не мог смотреть на Кишана Сингха вот так. - Утхо - вставай, Кишан Сингх.
Раджан схватил Кишана Сингха за шиворот и поставил его на ноги. Кишан Сингх так исхудал, что был похож на сломанную куклу-марионетку.
Раджан презирал Кишана Сингха. Он обратился напрямую к Арджуну, глядя ему в глаза.
- И что вы теперь будете с ним делать?
Никакого "сэр" или "сахиб", и вопрос был не "Что нужно сделать?" а "Что вы будете делать?". Арджун видел в глазах Раджана вызов, он знал, что у него на уме - что военные всегда друг друга покрывают, что он найдет способ отпустить Кишана Сингха. Время. Нужно выиграть время.
- Нужно устроить трибунал, - ответил Арджун.
- Здесь?
Арджун кивнул.
- Да. Существуют определенные процедуры. Нужно их соблюдать.
- Процедуры? Здесь? - в голосе Раджана слышался сарказм.
Арджун понимал, что Раджан пытается выставить его перед лицом солдат в невыгодном свете. Воспользовавшись преимуществами своего роста, он подошел к Раджану и посмотрел ему в глаза.
- Да, - повторил Арджун. - Процедуры. И нужно их уважать. Так действует армия, это отличает ее от уличной банды.
Раджан пожал плечами и облизал губы.
- Но где? - спросил он. - Где вы собираетесь найти место для трибунала?
- Вернемся обратно к тиковому лагерю. Там будет проще.
- К лагерю? Но что если нас преследуют?
- Еще нет. Мы идет туда.
Лагерь находился в часе пути, так можно выиграть немного времени.
- Встать в строй, - скомандовал Арджун. Он не хотел смотреть, как Кишана Сингха толкают со связанными за спиной руками.
Начался дождь, и они вымокли до нитки к тому времени, когда добрались до лагеря. Арджун повел их через поляну к таи. Участок под сваями остался сухим, от дождя его защищало строение. Раджан привел Кишана Сингха, и тот дрожа опустился на землю.
- Здесь, - сказал Арджун. - Проведем суд здесь.
Раджан принес из таи стул и поставил его перед Арджуном.
- Для вас, сэр, - произнес он с преувеличенной и насмешливой вежливостью. - Раз уж вы судья.
Арджун не обратил не него внимания.
- Давайте начнем.
Арджун попытался продлить ритуал, задавая вопросы, вдаваясь в детали. Но факты были очевидны, их никто не оспаривал. Когда он попросил Кишана Сингха выступить в свою защиту, тот мог лишь умолять, сжимая руки.
- Сахиб, моя жена, моя семья...
Раджан с улыбкой наблюдал за Арджуном.
- Какие-то еще процедуры, сэр?
- Нет, - Арджун видел, что Раджан и другие солдаты встали в круг, он с Кишаном Сингхом находился в его центре. Арджун встал. - Я принял решение, - и повернулся к Раджану. - Назначаю тебя командовать расстрельным взводом. Найти добровольцев. И сделайте это быстро.
Раджан посмотрел ему в глаза и покачал головой.
- Нет, - сказал он. - Никто из нас не вызовется добровольцем. Он один из ваших солдат. Вы сами должны с ним разобраться.
Арджун посмотрел на собравшихся вокруг него людей. Все смотрели на него без выражения, немигающим взглядом. Арджун отвернулся, на него нахлынули обрывки воспоминаний... Вот так выглядит мятеж - ты один и можешь полагаться лишь на авторитет далекого командования, на армейские законы, на воздаяние после победы. Но что делать, когда ты знаешь, что победы не будет, что поражение неминуемо? Как говорить о будущем, зная, что оно принадлежит не тебе?
- Идем, Кишан Сингх, - Арджун помог своему бывшему денщику встать на ноги. Его тело было совсем легким, почти невесомым. Арджун почувствовал, что его руки слабеют, когда он дотронулся до Кишана Сингха. До чего странно было прикасаться к нему вот так, зная, что ждет впереди.
- Идем, Кишан Сингх.
- Сахиб.
Кишан Сингх встал, и Арджун взял его под руку, толкая вперед, мимо остальных, из-под навеса таи, в дождь. Они прошли по высокой траве, и Кишан Сингх споткнулся. Арджун обнял его и поднял. Кишан Сингх был так слаб, что едва мог идти, он положил голову на плечо Арджуна.
- Идем, Кишан Сингх, - его голос был нежным, словно он шептал на ухо любимой. - Сабар каро, Кишан Сингх, скоро всё кончится.
- Сахиб.
Когда они подошли к краю поляны, Арджун отпустил его. Кишан Сингх упал на колени, держась за ногу Арджуна.
- Сахиб.
- Почему ты это сделал, Кишан Сингх?
- Сахиб, я боялся...
Арджун одной рукой расстегнул кожаную кобуру и вытащил револьвер Уэбли, который всегда смазывал и полировал для него Кишан Сингх.
- Почему ты это сделал, Кишан Сингх?
- Сахиб, я больше не мог продолжать...
Арджун опустил глаза на рубцы и язвы на голове Кишана Сингха и вспомнил другой раз, когда Кишан Сингх стоял на коленях у его ног, прося защиты, подумал о его простодушии, доверии и невинности, и как его тронули те истории, которые за этим лежали, та сила и доброта, которую он в них видел, все качества, которые сам он потерял и предал, качества, с которых он никогда и не начинал, он, полностью сотворенный на гончарном круге, бесформенный. Арджун знал, что не может позволить Кишану Сингху предать самого себя, стать кем-то другим, кем-то вроде Арджуна - гротескным и несчастным созданием. Именно эта мысль придала ему сил, чтобы приставить револьвер к голове Кишана Сингха.
При прикосновении холодного металла Кишан Сингх поднял глаза и посмотрел на Арджуна.
- Сахиб, вспомните о моей матери, доме, ребенке...
Арджун дотронулся до головы Кишана Сингха, запустив пальцы в его грязные волосы.
- Я делаю это именно потому, что помню о них, Кишан Сингх. Чтобы ты не забыл, кто ты, чтобы ты не предал самого себя.
Он услышал выстрел и побрел к деревьям, схватившись за ветку, чтобы успокоиться, и увидел на ветвях кусок плоти на кости, с которой капала кровь. Арджун не мог отвести от нее взгляд, это была часть Кишана Сингха, его головы, которую он только что держал в своих руках. Арджун сделал еще один шаг и упал на колени. Когда он поднял голову, вокруг стояли Раджан и остальные, наблюдая. В их глазах читалась жалость.
***
Все обрадовались, когда Дох Сай решил вернуться обратно в Хвай Зеди. Поход вниз по склону превратился в триумфальный и радостный парад - с барабанами, флейтами и слонами.
Дох Сай выделил Дину собственное местечко на краю деревни. Дину обустраивался там, когда его разыскал Рэймонд.
- Пойдем со мной, - сказал Рэймонд. - Мне нужно тебе кое-что сказать.
Они спустились к ручью и смотрели, как деревенские дети пытаются поймать рыбу на мелководье с помощью луков и бамбуковых дротиков.
- У меня есть кой-какие новости.
- Какие?
Рэймонд сказал, что Арджун мертв. Его настигло подразделение из Отряда 136, в старом лагере заготовщиков тика.
- Это ты привел их туда?
- Нет. Дезертир. Один из его собственных людей, старый солдат.
- Но ты там был? - спросил Дину. - Когда всё закончилось?
- Да.
- Что произошло?
- Они меня позвали, те люди, что их преследовали. Они узнали, что многие его люди дезертировали.
- Так Арджун остался один?
- Да. Совершенно один, он вернулся в заброшенный тиковый лагерь. Остальные ушли, все они ушли - сняли форму, надели лонджи и исчезли в лесу. Я пытался их выследить, но тщетно. Они знают джунгли, эти люди, они просто исчезли.
- А Арджун?
- Там был индийский полковник. Он попытался заставить Арджуна сдаться, говорил ему, что всё кончено, что с ним всё будет в порядке. Но Арджун обозвал их рабами и наемниками. А потом появился на веранде таи и открыл огонь.
Рэймонд замолчал, чтобы бросить в воду камешек.
- Очевидно, он больше не хотел жить.
Глава сорок шестая
В 1946 году, когда стало очевидно, что Бирма скоро получит независимость, Дох Сай решил уехать из Хвай Зеди на восток, в гористый регион у бирманской-тайской границы. Война настроила периферийные районы страны против центра, Дох Сай был одним из многих, кто опасался того, что ждет в будущем национальные меньшинства Бирмы.
Основная часть населения Хвай Зеди последовала совету Дох Сая, среди них и Дину. Жители покинули деревню и осели в Лойко, маленьком приграничном городке в Каренских холмах, неподалеку от границы с Таиландом. Для Дину переезд в Лойко имел свои преимущества: он снова мог достать материалы для фотографии, которые контрабандой перевозили через границу с Таиландом. Он устроил студию и стал единственным профессиональным фотографом на сотни миль. Даже в тяжелые времена люди женились, заводили детей и хотели получить свидетельство об этом, готовые за него заплатить, иногда наличными, но чаще другими способами.
В 1947 году, во время подготовки к исходу британцев, в Бирме состоялись первые в стране выборы. Их выиграл генерал Аун Сан. Все верили, что лишь он один сможет обеспечить единство и стабильность в стране. Но девятнадцатого июля, незадолго до вступления в должность, Аун Сан был убит, вместе с некоторыми своими будущими коллегами. Через несколько месяцев после убийства в центре Бирмы разразилось коммунистическое восстание. Взбунтовались некоторые каренские подразделения армии. Карены являлись крупнейшей народностью в стране после бирманцев и с оружием в руках поднялись против правительства в Рангуне. Другие народности последовали их примеру. За короткое время по Бирме прокатились шестнадцать мятежей.
Однажды к двери Дину в Лойко прибежал мальчишка.
- Ко Тун Пе, вас кое-кто разыскивает.
За ним последовал еще один мальчик, а потом и еще один. Они стояли в двери, тяжело дыша и нетерпеливо наблюдая. Все повторяли одно и то же:
- Ко Тун Пе, к вам гость, она идет со стороны автобусной станции.
Дину не обратил на них внимания, оставшись в студии и пытаясь не смотреть в окно. Затем он услышал новые голоса - к его хижине приближалась процессия. Он слышал, как люди выкрикивают:
- Ко Тун Пе, посмотри, кто тут!
Он увидел, как на порог легла тень, и поднял глаза. Это была Долли.
Долли потребовалось несколько месяцев, чтобы найти Дину в Лойко. Она приехала в Бирму в 1948 году, как раз в разгар беспорядков. Прибыв в Рангун, она обнаружила, что власть избранного правительства не распространяется за пределы города. Даже районы, граничащие с аэропортом Мингаладон, находились в руках мятежников. Большая часть Рангуна лежала в руинах, превратившись в прах после серии авианалетов. Поскольку Кемендин-хаус сгорел дотла, ей негде было остановиться, ее приютила подруга.
Однажды Долли услышала, что в Рангун вернулся старый друг Дину Тиха Со и работает в газете. Она встретилась с ним, чтобы спросить, нет ли у него новостей о Дину. Так вышло, что У Тиха Со недавно посещал политическую конференцию, где также присутствовал Рэймонд. У Тиха Со сказал Долли, что Дину жив и живет в Лойко. Долли на следующий же день села на лодку и покинула Рангун. Через несколько недель путешествия она села на дребезжащий старый автобус в Лойко.
Долли и Дину провели много дней в разговорах. Она рассказала ему о смерти Нила и Манджу, об их походе через горы и как они с Раджкумаром добрались от индийской границы через Ассам до Калькутты, объяснила, почему она вернулась обратно в Бирму одна.
Дину сделал несколько ее фотографий. Долли была очень худой, и скулы просвечивали через кожу. Волосы она туго стягивала на затылке, они по-прежнему оставались темными и блестящими, лишь на висках белели седые пряди.
Долли просила Дину написать отцу.
- Ты должен поехать и встретиться с ним, теперь у тебя не будет с ним таких проблем, как раньше. Он изменился, стал другим человеком, почти ребенком. Ты должен к нему съездить, ты ему нужен, он совсем один.
Дину ничего не обещал.
- Может быть. Когда-нибудь.
Дину знал, хотя Долли и не говорила, что она тоже не останется. Его не удивило, когда она сказала:
- На следующей неделе я еду в Сикайн.
Он поехал вместе с матерью. Впервые после войны Дину рискнул спуститься в долину. Опустошения его ошеломили. Они ехали по территории, по которой дважды прошли отступающие армии. Речные каналы были перегорожены, а железнодорожные пути искорежены. Каждой деревней руководили разные группировки и партии. Крестьяне пахали, огибая воронки от бомб, дети показывали места, где лежали неразорвавшиеся мины. Они ехали окружным путем, огибая районы, которые считались особенно опасными, шли пешком или нанимали запряженные волами повозки, время от времени садились на автобус или речную лодку. В Мандалае они остановились на ночь. Большая часть форта лежала в руинах, дворец был разрушен огнем артиллерии, павильоны, в которых жила Долли, были стерты с лица земли.
Они прошли пешком последние мили до Сикайна и переправились через Иравади на пароме. К большому облегчению, Сикайн остался нетронутым. Тысячи белых пагод усеивали тихие и прекрасные холмы. По мере приближения к монастырю Долли ускорила шаг. У входа она быстро обняла Дину, и Эвелин впустила ее внутрь. На следующий день, когда Дину пришел с ней повидаться, ее голова была выбрита, и она носила пурпурное одеяние. Ее глаза сияли.
Они договорились, что Дину проведает ее на следующий год. Когда пришло время, он вернулся, снова проделав весь долгий путь от Лойко до Сикайна. У ворот монастыря ему пришлось долго ждать. Через некоторое время вышла Эвелин и улыбнулась ему.
- Твоя мать скончалась месяц назад, - сказала она. - Мы не смогли тебе сообщить из-за беспорядков. Тебе будет приятно узнать, что она ушла очень быстро и не страдала.
***
В 1955 году Дох Сай умер в Лойко. К тому времени он стал влиятельным лидером и главой клана. Тысячи людей оплакивали его смерть. Для Дину Дох Сай был почти что отцом, как и наставником, его смерть стала большим ударом. Вскоре после этого Дину решил вернуться в Рангун.
В середине 1950-х годов в Бирме было довольно спокойно. Волнения прекратились, и начало функционировать демократическое правительство. У Тиха Со стал редактором одной из ведущих газет на бирманском языке и влиятельным человеком в Рангуне.
Прибыв в Рангун, Дину отправился повидаться со старым другом, который превратился из высокого сухопарого мальчика в полного человека с властным выражением лица. Он был одет в цветную лонджи и свободную рубашку и почти постоянно держал в руке трубку. Он дал Дину работу фотографа в своей газете. Позже, когда Дину нашел подходящее место для студии, У Тиха Со одолжил ему денег, чтобы ее купить.
До войны некоторые самые известные рангунские фотографы были японцами. После войны многие закрыли студии и по дешевке распродавали оборудование. Живя в Лойко, Дину стал экспертом в починке и восстановлению старого и сломанного фотографического оборудования, и ему удалось обустроить студию очень дешево.
У Тиха Со стал одним из первых посетителей студии Дину. Он одобрительно ее оглядел.
- Мило, очень мило, - он замолчал, чтобы затянуться трубкой. - Но ты ничего не забыл?
- Что?
- Вывеску. В конце концов, у твоей студии должно быть название.
- Я не придумал название... - Дину огляделся. Всё, на что он смотрел, было из стекла: фотографии в рамках, столешница, объективы.
- Стеклянный дворец, - внезапно произнес он. - Вот как я ее назову.
- Почему?
- Это было любимое место моей матери. Она часто о нем рассказывала.
Название сыграло свою роль, и вскоре работы Дину завоевали определенную репутацию. Четвертая принцесса теперь жила в Рангуне с мужем-художником. Они оба стали частными посетителями "Стеклянного дворца". Вскоре Дину получал больше заказов, чем мог справиться. Он поспрашивал знакомых в поисках помощника, и У Тиха Со порекомендовал свою родственницу, девушку, которой нужна была работа на неполный день. Ей оказалась Ма Тин Тин Ай - та самая девушка, которая приютила Дину, когда он останавливался в Рангуне в 1942 году. Теперь ей было двадцать с небольшим, она училась в рангунском университете и занималась исследованием бирманской литературы, писала диссертацию на тему "Хроник Стеклянного дворца" - известной книги, написанной в 19 веке, во времена правления короля Боданпайи, предка короля Тибо. Название студии Дину показалось Ма Тин Тин Ай счастливым совпадением. Она согласилась приступить к работе.
Ма Тин Тин Ай была стройной и хрупкой девушкой с плавными движениями. Каждый день в четыре часа она проходила по улице, мимо аптеки, к деревянным дверям "Стеклянного дворца". Стоя снаружи она выкрикивала имя Дину - "У Тун Пе!" - чтобы он знал, что она пришла. В семь тридцать они с Дину закрывали студию: она шла обратно по улице, а Дину закрывал дверь и заворачивал за угол, чтобы подняться по лестнице к себе.
Через несколько недель Дину обнаружил, что Ма Тин Тин Ай по утрам занимается не только научной работой. Она была еще и писателем. В Рангуне были на удивление популярны маленькие литературные журналы. В одном из них она опубликовала пару коротких рассказов.
Дину нашел рассказы, и они его удивили. Ее работа была новаторской, экспериментальной, она использовала бирманский язык по-новому, смешав классический с народным. Он поразился богатству ее метафор, использованию диалектов, богатству характеров персонажей. Дину решил, что она достигнет гораздо большего, чем когда-то стремился достигнуть он сам - он давно уже позабыл об амбициях.
Дину был заворожен, и это мешало ему признаться Ма Тин Тин Ай, как он восхищается ее работами. Вместо этого он принялся подшучивать над ней своими привычными репликами в рваном ритме.
- Эти твои рассказы, - сказал он, - один о той улице, где ты живешь... Ты пишешь, что люди на этой улице - выходцы из разных мест... с побережья и с холмов... Но в рассказе все говорят по-бирмански. Как такое может быть?
Она совершенно не смутилась.
- Там, где я живу, - спокойно ответила она, - в каждом доме говорят на разных языках. Мне не осталось выбора, только довериться читателю, что он вообразит звуки каждого дома. Иначе я вообще не смогла бы написать о моей улице. А доверять читателю - это не так уж плохо.
- Но взгляни на Бирму, - продолжал Дину, по-прежнему поддразнивая ее. - Мы как целая вселенная... Посмотри на все наши народности... Карены, кая, шаны, араканцы, ва, пао, чин, мон... Разве не здорово было бы включить в твои рассказы все языки, все диалекты? Чтобы читатель мог услышать всю музыкальную палитру? Удивительно?
- Но они слышат, - возразила она. - Почему ты думаешь, что нет? Слово на странице - как струна музыкального инструмента. Мои читатели слышат музыку в своих головах, и для каждого она звучит по-разному.
К этому времени фотография уже больше не являлась страстью Дину. Он занимался только коммерческой работой, снимая студийные портреты и печатая чужие снимки. Он делал это тщательно и внимательно, но не получал особого удовольствия, он просто был рад обладать умениями, которыми мог заработать на жизнь. Когда его спрашивали, почему он больше не фотографирует за пределами студии, он отвечал, что глаза потеряли привычку всматриваться, острота зрения притупилась от недостатка практики.
Снимки, которые он считал действительно стоящими, Дину показывал редко. В любом случае, их было немного. Его ранние снимки и негативы пропали во время пожара Кемендин-хауса, снятые в Малайе по-прежнему находились в Морнингсайде. У него осталось только несколько фотографий из Лойко - портреты матери, Дох Сая, Рэймонда и их семей. Некоторые из этих снимков он вставил в рамку и повесил на стену квартиры. Он стеснялся пригласить Ма Тин Тин Ай наверх, чтобы их показать. Она была такой юной - более десяти лет разницы. Он не хотел, чтобы она плохо о нем подумала.
Прошел год, и каждый день Ма Тин Тин Ай входила и выходила со студии через ведущую на улицу дверь. Однажды она сказала:
- У Тун Пе, знаешь, что мне дается тяжелее всего, когда я пишу?
- Что?
- То мгновение, когда мне приходится сделать шаг с улицы в дом.
Он нахмурился.
- Почему?
Она положила руки на колени с серьезным выражением лица прилежной ученицы, каковой и являлась.
- Это очень сложно, - сказала она. - А для тебя это кажется мелочью. Но я думаю, что в этом вся разница между классической и современной литературой.
- Вся разница? Как это?
- Понимаешь, в классической литературе всё происходит снаружи - на улицах, площадях и полях сражений, во дворцах и садах - в тех местах, которые каждый может вообразить.
- Но разве ты сама пишешь не так?
- Нет, - засмеялась она. - И до сих пор, даже если я делаю это только мысленно, самое трудное для меня именно это - войти в дом, нарушить чьи-то границы, вторгнуться внутрь. Несмотря на то, что это происходит только в моей голове, мне страшно, я ощущаю ужас, и тогда понимаю, что должна продолжать, перешагнуть за порог, войти в дом.
Дину кивнул, но ничего не ответил. Он не слишком долго раздумывал над ее словами. Однажды вечером он купил на улице Моголов бирьяни и пригласил ее подняться.
Через несколько месяцев они поженились. Церемония была тихой, пригласили совсем мало гостей. После этого Ма Тин Тин Ай переехала в квартиру Дину, где устроила себе уголок с письменным столом. Она начала преподавать в университете литературу, а во второй половине дня по-прежнему помогала в студии. Они были счастливы, довольствуясь своим маленьким закрытым мирком. Бездетность не казалась им большой потерей. Работы Ма Тин Тин Ай привлекли внимание даже за пределами литературных кругов. Она вошла в группу избранных бирманских писателей, которых регулярно приглашали на праздники по всей стране.
Однажды утром До Тин Тин Ай занималась в университете с многообещающим студентом, когда услышала где-то совсем рядом выстрелы. Она бросилась к окну и увидела сотни бегущих молодых людей и женщин, некоторые были в крови.
Студент оттащил ее от окна, они спрятались под столом. Через пару часов их нашел один из коллег До Тин Тин Ай. Так они узнали, что произошел переворот. Власть захватил генерал Не Вин. Прямо в университете застрелили несколько десятков студентов.
***
Ни Дину, ни До Тин Тин Ай никогда напрямую не занимались политикой. После переворота они занимались привычными делами и ждали, пока ветер переменится. Лишь когда прошло много лет, они поняли, что буря осталась навсегда.
У Тиху Со арестовали, а его газету закрыли. Генерал Не Вин, новый диктатор, пытался жонглировать с денежной системой. Банкноты определенного достоинства были объявлены не имеющими ценности, за одну ночь миллионы кьятов превратились в бесполезную бумагу. Тысячи самых ярких представителей молодежи бежали в сельскую местность. Множились восстания. Рэймонд с несколькими сторонниками ушел в подполье. На востоке, рядом с тайской границей, мятежники дали новое название находящейся под их контролем территории: Каренский свободный штат - Котхолей, столицей стал речной город Манепло.
С каждым годом генералы, казалось, становились всё более могущественными, а остальная страна - еще слабее, военные были словно кровопийцами, высасывающими жизнь из человека. У Тиха Со умер в тюрьме Инсейн при невыясненных обстоятельствах. Его тело привезли домой со следами пыток и не позволили семье устроить публичные похороны. Режим ввел цензуру, выросшую на фундаменте системы, которую оставило после себя старое колониальное правительство. Каждую книгу и журнал нужно было предоставлять в комитет по проверке прессы для прочтения маленькой армией капитанов и майоров.
Однажды До Тин Тин Ай приказали явиться в комитет по проверке прессы. Это было простое, но функциональное здание, похожее на школу, с длинными коридорами, пахнущими туалетом и хлоркой. Она вошла в кабинет с дверью из клеенной фанеры и несколько часов провела, сидя на скамье. Когда, наконец, ее пригласили войти, она предстала перед офицером, которому было чуть меньше тридцати. Он сидел за столом, и перед ним лежала рукопись одного из ее рассказов. Руки он держал на коленях и как будто с чем-то играл, она не могла понять, с чем.
До Тин Тин Ай подошла к столу, нервно теребя край блузки. Офицер не предложил ей сесть, а уставился на нее, оглядев с головы до пят. Потом он ткнул пальцем в рукопись.
- Почему вы послали это нам?
- Мне сказали, - тихо ответила она, - что таков закон.
- Закон для писателей. А не для людей вроде вас.
- Вы о чем?
- Вы не знаете, как писать по-бирмански. Взгляните на эти ошибки.
Она посмотрела на рукопись и увидела, что она исчерчена красными отметками, как плохо выполненное школьное сочинение.
- Я потратил кучу времени, чтобы это исправить, - заявил он. - В мои обязанности не входит учить людей писать.
Он поднялся со стула, и она увидела, что в руках он держит клюшку для гольфа. Она вдруг осознала, что в комнате полно принадлежностей для гольфа - кепок, мячей, клюшек. Офицер схватил рукопись и смял ее в комок, потом положил на пол между ног. Он переминался с ноги на ногу, раскачивая клюшкой туда-сюда, размахнулся, и бумажный мячик пролетел по комнате. Офицер некоторое время сохранял ту же позу, наслаждаясь ударом - ноги согнуты в коленях. Затем он повернулся к ней.
- Подберите это, - велел он. - Возьмите домой и изучите. Больше не присылайте нам ничего, пока как следует не выучите бирманский.
В автобусе по дороге домой До Тин Тин Ай один за другим разгладила листки. Она поняла, что лексикон офицера был как у ребенка, он едва владел грамотой. Карандашом он подчеркнул всё, чего не понял - каламбуры, метафоры, архаизмы.
Она перестала писать. Нельзя было ничего опубликовать без разрешения цензуры. Писать и без того непросто, даже когда приходится иметь дело только с собой. Подумать о еще одной встрече, с часами ожидания, было просто невыносимо.
В газетах яростно обличали империализм. Именно по вине империалистов Бирма отгородилась от всего мира, ей пришлось защищаться от неоколониализма и иностранной агрессии.
Дину тошнило от этих заявлений. Однажды он сказал жене:
- Смотри, как эти головорезы используют прошлое, чтобы оправдать настоящее. А сами они гораздо хуже колониалистов, раньше, по крайней мере, можно было читать и писать.
До Тин Тин Ай улыбнулась и покачала головой.
- Использовать прошлое для оправдания настоящего - плохо, но использовать настоящее, чтобы оправдать прошлое - не лучше. И можешь быть уверен, что полно людей, которые именно этим и занимаются, мы не должны с этим смиряться.
Они вели очень тихую и незаметную жизнь, словно растения, чьи корни подрезали, чтобы удержать внутри горшка. Они редко встречались с другими людьми и всегда с осторожностью выбирали выражения, даже с друзьями. Возраст согнул их, как внешне, так и внутренне, они передвигались по квартире медленно и осторожно, будто боясь что-нибудь уронить.
Но вокруг было неспокойно. Близились перемены, о которых они не знали. Они вели такую тихую жизнь, такую замкнутую, что не почувствовали первые толчки вулкана. Начавшееся извержение застало их врасплох.
Всё началось с очередной безумной прихоти генерала, опять касающейся денежной системы. Но на сей раз люди не согласились наблюдать, как сбережения всей жизни превращаются в бесполезную бумагу. Начались протесты, поначалу мирные и спокойные. Однажды в чайной при университете возникла перепалка - незначительное, явно безобидное событие. Но внезапно аудитории опустели, студенты высыпали на улицы, тут же появились лидеры и с поразительной скоростью возникли организованные движения.
До Тин Тин Ай как-то позвали на митинг. Она пошла без особой охоты, под давлением своих студентов. Впоследствии она помогла сочинить листовку. Когда она взяла ручку, ее рука дрожала, она снова представила себя в кабинете цензора. Но как только она начала писать, произошло нечто странное. С каждым предложением она видела, как скомканные листы оживают, поднимаются с пола и ударяются обратно о клюшку для гольфа, отскакивают от нее в руки майора.
Она стала посещать митинги по всему городу, пытаясь затащить туда и Дину, но он отказывался. Однажды появились новости о новом ораторе, который собирался выступить перед большим скоплением народа возле Шведагона, ее звали Аун Сан Су Чжи, она была дочерью старого университетского знакомого Дину, генерала Аун Сана.
К тому времени Дину исполнилось семьдесят, с возрастом его правая нога стала менее подвижной, и он с трудом ходил, но новое имя оказало на него тонизирующий эффект. Он пошел на митинг, а после него уже не мог оставаться дома. Он начал фотографировать, путешествовал с камерой, ведя фотолетопись движения в его самые важные и радостные дни.
В августе 1988 года Дину проснулся с температурой. До Тин Тин Ай приготовила ему еду и велела оставаться в постели. В тот день в городе должна была состояться важная демонстрация, поэтому она ушла рано утром. Три или четыре часа спустя Дину услышал вдали ружейные залпы. Он был слишком болен, чтобы выйти, лежал в постели и ждал возвращения жены. Ближе к вечеру послышался стук в дверь. Дину встал с постели и открыл дверь.
На лестнице стояли трое или четверо полицейских в форме. За ними было несколько одетых в обычные лонджи мужчин.
- Да? - сказал Дину. - Что вам нужно?
Они оттолкнули его и вошли, не произнося ни слова. Он беспомощно оглядывался, пока они прошли по квартире, открывая шкафы и комоды, переворачивая всё вверх дном. Человек в штатском указал на портрет Рэймонда в рамке. Другие собрались вокруг него, перешептываясь.
Один из полицейских подошел к Дину с фотографией в руке.
- Вы знаете этого человека? - спросил он.
- Да, - кивнул Дину.
- Вы знаете, кто он?
Дину тщательно выбирал слова.
- Я знаю его имя.
- Вы знаете, что он лидер мятежа? Вы знаете, что он один из наиболее разыскиваемых террористов страны?
- Нет, - уклончиво ответил Дину.
- В любом случае, вам придется пройти с нами.
- Не сейчас. Я не могу, Я болен и жду жену.
- Не беспокойтесь о ней, - сказал человек в форме. - Ее уже поместили туда, где за ней присмотрят.
Глава сорок седьмая
В последний день пребывания Джаи в Янгоне Дину обещал отвести ее на Университетскую улицу, 38, чтобы посетить митинг у дома Аун Сан Су Джи.
В 1996 году шел шестой год домашнего ареста Аун Сан Су Джи. Несмотря на то, что сама она была ограничена в передвижениях, дом Аун Сан Су Джи по-прежнему являлся центром политической жизни. Дважды в неделю, по субботам и воскресеньям, она устраивала митинг: люди собирались рядом с домом, а она обращалась к ним через ворота. Эти собрания стали чем-то вроде паломничества. По выходным после полудня Рангун затихал, и тысячи людей вливались в город со всей округи.
Дину зашел за Джаей в гостиницу. Один из его друзей подвез его на чешской Шкоде 1954 года. Машина громко чихала во время остановок. Сев в автомобиль, Джая заметила, что его дверцы были разных цветов и немного разной формы, словно их изготовили с помощью кувалды.
- До чего странно выглядит эта машина, - заметила она.
Дину засмеялся.
- Да... эту машину полностью сделали из деталей других машин... Капот от старой японской Охты... одна дверь от Волги... Чудо, что она вообще может двигаться.
По улицам прокатывалось эхо от треска из выхлопной трубы Шкоды. Центр города был странно пустынен, Джая такого еще не видела. Но по мере движения на север машин становилось больше, встречались также автобусы и небольшие грузовики. Они проехали по широкой тенистой улице с большими виллами, припарковались на приличном расстоянии и пошли пешком вместе с сотнями остальных.
Они приблизились к дому с желто-зеленым забором. Снаружи собралась большая толпа. Внутри мало что можно было разглядеть: дом находился довольно далеко от улицы, за высокой бамбуковой рощей. Ворота были из острых металлических прутьев. Вокруг собралось тысяч десять человек, большинство терпеливо сидели на травянистой обочине по обеим сторонам улицы. Полиция и добровольцы держали проезжую часть свободной, и по ней медленно проезжали машины, прямо мимо ворот.
Добровольцы носили шафрановые рубашки и зеленые лонджи, как рассказали Джае, то были цвета демократического движения. Дину многие узнавали, ему показали обзорную точку совсем рядом с воротами. Оттуда открывался хороший вид, и Джая долгое время рассматривала собравшихся вокруг людей: было много студентов, буддистских монахинь и монахов, но большинство - просто обычные люди. Было много женщин с детьми. Все находились в ожидании, но атмосфера была не напряженной, через толпу пробирались разносчики, продавая еду и напитки.
Дину потянул Джаю за локоть и показал на фотографа и пару человек в темных очках с проволочной оправой.
- Спецслужбы военных, - объяснил он. - Они всё снимают и относят пленку в свой штаб. Завтра ее посмотрит их начальство.
Джая заметила, что в толпе много индийцев. Когда она спросила об этом Дину, он ответил:
- Да, можете быть уверены, что этот факт не ускользает от глаз режима... Официальные газеты часто описывают эти митинги как сборище злобных индийцев, - засмеялся он.
Внезапно по толпе пронесся гул.
- Вот она, - сказал Дину. - Аун Сан Су Чжи.
Из дома вышла худенькая, хрупкая женщина. Над воротами едва виднелась ее голова с черными, собранными у шеи и украшенными белыми цветами волосами. Она была невыразимо прекрасна.
Аун Сан Су Джи помахала людям рукой и начала говорить. Она говорила по-бирмански, и Джая ничего не поняла. Но манера подачи была не похожа на то, что до сих пор приходилось слышать Джае. Она постоянно смеялась, в ее поведении была какая-то наэлектризованная заразительность.
Джая подумала, что в этом смехе и заключается ее притягательность. Она слышала отзвуки смеха Аун Сан Су Джи повсюду вокруг, в толпе. Несмотря на присутствие множества агентов спецслужб, в атмосфере не чувствовалось никакого страха. Эта легкость казалась совершенно несоответствующей примолкшему городу. Джая поняла, сколько людей вверяли свои надежды Аун Сан Су Джи, в это мгновение она и сама готова была сделать что угодно, о чем та ее попросит, невозможно было смотреть на эту женщину и не полюбить ее.
И Джая, и Дину молчали, возвращаясь обратно к старой Шкоде. Только когда они сели в машину, Дину сказал:
- Так странно... Я знал ее отца... Знал многих политиков... многих, кого сейчас чтят как героев... Но она - единственный лидер, которому я могу поверить.
- Почему?
- Потому что только она, похоже, способна понять, что такое политика... какой она должна быть... что сопротивление тирании и должно стать политикой... нельзя позволить ей завладеть всем нашим существованием. Для меня это и есть самое унизительное в нашем положении, не только в Бирме, но и во многих других местах... что политика повсюду, но ничего не дает людям... в религии, в искусстве, в семье... она поглотила всё... от нее не сбежать... но что, в конце концов, может быть банальнее? Она это понимает... только она... и это делает ее чем-то большим, чем просто политиком.
- Но если это так, - задумчиво произнесла Джая, - разве не труднее ей будет преуспеть в качестве политика?
Дину засмеялся.
- Но она уже преуспела... разве вы не видите? Она сорвала маски с лиц генералов... Показала им границы, в которых хочет действовать... и эти границы держат и их в заточении... Она беспрестанно их преследует, каждую секунду... Она лишила их слов, дара речи. Им приходится защищаться, называя ее империалистом... а это ведь смешно... когда на самом деле это они насадили старые имперские законы и конвенции, чтобы удержаться у власти. Правда в том, что они проиграли и знают это... вот почему это приводит их в такое отчаяние... знание, что скоро им негде будет спрятаться... что им придется отвечать за содеянное, это лишь вопрос времени.
Глава сорок восьмая
Дину заехал в гостиницу к Джае, чтобы проводить ее в аэропорт. По пути через город в Шкоде, Дину сказал:
- Вы были здесь семь дней, и мы не разу не говорили о моем отце.
- Это верно, - виновато произнесла Джая.
- Расскажите о его последних днях, - попросил Дину. - Вы были с ним?
- Да, я хорошо это помню. Моя двоюродная бабушка Ума умерла всего несколькими днями ранее. Им обоим было почти девяносто.
Они умерли спустя несколько недель друг за другом. Ума ушла первой, она умерла во сне, нашел ее Раджкумар. Это вызвало суматоху: ей устроили официальные похороны, приезжал губернатор. Семью оттеснили на задний план.
Раджкумар умер от сердечного приступа через месяц. Его похороны стали настолько же скромными, насколько пышными были похороны Умы. Несколько его друзей из бирманского храма отнесли тело в крематорий. Потом Джая и Бела отвезли прах к реке. Джая развеяла его над водой.
- Я помню, как он всегда говорил, что для него Ганг никогда не станет тем же, что и Иравади.
Джая взглянула на Дину и увидела, что тот плачет, слезы стекали по складкам его лица. Она дотронулась до его руки.
- Вы спрашивали о его последних днях. По правде говоря, то, что я рассказала, отличается от того, что мне запомнилось.
- Что вам запомнилось?
- Я помню историю, которую рассказал мне сын.
- Ваш сын? Я не знал, что у вас есть сын.
- Да, есть. Теперь он уже взрослый. Последние несколько лет живет в Америке.
- И что за история?
***
Я был совсем маленьким, года четыре или пять. Я жил в Ланкасуке, наверху, с матерью и двоюродной бабушкой Белой. Раджкумар жил внизу, на этаже Умы, в маленькой комнатке рядом с кухней. Проснувшись утром, я первым делом бежал вниз, чтобы найти его.
Тем утром я вбежал в комнату Раджкумара и обнаружил, что он не спал в своей постели. Меня это встревожило. Я побежал к спальне Умы, чтобы сказать ей, что прадедушка пропал.
Хотя Раджкумар жил у Умы уже около двадцати лет, в природе их отношений или условиях проживания не было никакой двусмысленности. Все знали, что их связывает нечто вроде благотворительности, из-за любви Умы к Долли. Ума являлась щедрой благодетельницей, а он - нищим беженцем. Его присутствие в доме ни в коей степени не компрометировало репутацию Умы как одинокой женщины без привязанностей, вдовы, которая более полувека оплакивала покойного мужа.
География квартиры Умы отражала их отношения. Ума спала в хозяйской спальне, выходящей окнами на парк, комнату Раджкумара переделали из кладовки рядом с кухней. Лишь по вечерам ему дозволялось войти в комнату Умы, он всегда сидел на одном и том же месте - на большом диване с хлопчатобумажными подушками. Так они прожили двадцать лет.
Но тем утром, вбежав в комнату Умы, я к своему удивлению обнаружил в ее постели Раджкумара. Они крепко спали, тела покрывала лишь тонкая простыня. Они выглядели безмятежными и очень усталыми, словно отдыхали от тяжелых упражнений. Их головы опирались на стопку подушек, а рты открыты. Они лежали в тех самых позах, которую обычно используют дети в своих играх, изображая мертвеца: откинутая назад голова, открытый рот, торчащий между губами язык. Мое смятение было вполне естественным.
- Вы умерли? - закричал я.
Они проснулись, близоруко щурясь. Оба были чрезвычайно близоруки, послышался шелест подушек, пока они шарили в поисках очков. В результате простыня соскользнула, и они оказались совершенно голыми. Кожа Умы выглядела очень мягкой и была покрыта тонкой сеткой морщинок, все волосы на теле Раджкумара побелели, с удивительной элегантностью выделяясь на темной коже.
- А почему на вас нет одежды? - глупо спросил я.
Они нашил очки и снова натянули простыню. Из груди Умы вырвался громкий булькающий звук, что-то вроде рокота вулкана. Ее рот как-то странно скривился, и присмотревшись получше, я заметил, что ни у нее, ни у Раджкумара нет зубов.
Как и всех детей, меня завораживали вставные челюсти, и я точно знал, куда Ума кладет свою, когда ложится спать: чтобы случайно ее не перевернуть, она держала ее подальше от постели, в большом стеклянном стакане с водой.
Пытаясь помочь, я потянулся за стаканом, чтобы избавить их от неловкой необходимости вылезать голыми из постели. Но когда я на него взглянул, то обнаружил, что там лежат два комплекта вставных челюстей. Более того, они каким-то образом спутались, и зубы впились друг в друга.
Пытаясь помочь и дальше, я решил разделить челюсти. Но Раджкумару не хватило терпения, и он выхватил у меня стакан. Лишь попытавшись вставить челюсть в рот, он обнаружил, что в ней застряла челюсть Умы. И тогда, пока он сидел, вытаращившись на торчащую из его собственной другую розовую челюсть, случилось нечто поразительное - Ума наклонилась и схватила ртом свою вставную челюсть. Их рты сомкнулись, а глаза закрылись.
Я никогда раньше не видел поцелуя. В те дни в Индии подобные вещи держались подальше от взглядов, как в кино, так и в реальной жизни. Хотя я и не знал, что эти объятья имеют название, я понял, что оставаться в комнате означает нарушать какие-то неведомые мне запреты. Я выскользнул обратно за дверь.
Увиденное мной тогда в спальне двоюродной прабабушки Умы и по сей день остается самым нежным и трогательным зрелищем, которое я когда-либо видел, и с того самого дня, когда я начал писать эту книгу, ту книгу, которую так и не написала моя мать, я знал, что закончится она именно так.
От автора
Семена этой книги привезли в Индию задолго до моего рождения мой отец и дядя, покойный Джагат Чандра Датта из Рангуна и Мулмейн, "Принц", как его называли родные. Но ни мой отец, ни дядя не узнали бы урожай, который я собрал. К тому времени, как я начал работу над книгой, те воспоминания, о которых они мне поведали, потеряли очертания, оставшись лишь в разрозненных словах, настроениях, текстурах. В попытке написать о временах и местах, которые я знал лишь из вторых или третьих рук, мне пришлось создать параллельный, полностью вымышленный мир. Таким образом, "Стеклянный дворец" - полностью художественное произведение, могу с уверенностью заявить, что за исключением короля Тибо, королевы Супаялат и их дочерей, никто из главных действующих лиц не имеет сходства с реальными людьми, ныне живущими или покойными.
Возможно, нечто неуловимое в том, что я пытался вспомнить, развилось внутри меня в почти навязчивую идею - изучить окружающую моих героев обстановку со всей возможной тщательностью. За те пять лет, которые мне понадобились для написания "Стеклянного дворца", я прочитал сотни книг, мемуаров, травелогов, статей в газетах, а также опубликованных и неопубликованных дневников. Я проехал тысячи миль, неоднократно посетив все места, которые фигурируют в этом романе. Я встретился со множеством людей в Индии, Малайзии, Мьянме и Таиланде. Я в величайшем долгу перед множеством людей - это тот долг, который можно считать богатством, - список так велик, что я могу в лучшем случае надеяться выразить признательность лишь за самую значительную помощь.
Из тех, с кем я разговаривал во время своих путешествий в 1995, 1997 и 1999 годах, я особенно хочу выразить благодарность следующим людям. В Малайзии: Джанаки Баи Девадсану, Г. Энтони Сэми, Э..Р. Самиканну, Анджали Суппия, А.В.Пиллаи, А. Поннусами, Р. Чинамми Рангасвами, С.П. Велусами, лейтенанту К.Р. Дасу, Абрахаму Муттияху, Ф. Р. Бхупалану, М.И.Б.Аббасу, М.Гандинатану, Эве Дженни Джоти, Непалу Мукерджи, Н.Г. Чоудхури, В. Ируланди, С. П. Нараянсвами, С. Натараян и И.Б. Тан Шри Дато К.Р. Сомасундараму из финансового кооператива "Родная земля". Я также хотел бы поблагодарить Д. Нарайн Сэми и других сотрудников поместья "Букит Сидим" за гостеприимство во время моего пребывания. Но больше всего я обязан Пуан Шри Джанаки Атинагаппану из Куала-Лумпура, который представил меня большинству из вышеперечисленных людей и многие годы принимал меня и мою семью.
В Сингапуре я благодарю Элизабет Чой, Раджита Даса, Балу Чандрана, доктора Н.С. Сегупту и в особенности моего друга доктора Ширли Чоу, которая открыла для меня в этом городе многие двери. В Таиланде за то, что нашли время со мной поговорить, я благодарю Пиппу Кервена, У Ай Саунга, Кун Кья Оо, Кун Кья Ноо, Линделла Бэрри, Сэма Кальяни, Ний Ний Лвина, Абеля Твида, Аунг Тан Лай, Ма Тет Тет Лвин, Тан Кьяу Хтай, Оо Рех, Тони Куна, Дэвида Со Ваха, Рэймонда Хту, Дэвида Абеля, Тедди Вери и особенно Ко Санни (Махиндера Сингха). У Тин Хтун (Э.С. Нанабава) также помогал мне во время поездок, за что я ему признателен.
В Индии я хочу сказать спасибо Аруне Саттерджи, полковнику Чаттерджи, доктору Сугато Бозе, капитану Лакшми Сахгалу, генерал-лейтенанту Н.С. Бхагату, капитану Казану Сингху, капитану Шоббе Раму Токасу, Шиве Сингху, Хари Раму, майору Девиндеру Нату Мохану, капитану А.Ядаву, Барину Дасу, Тариту Датте, Арабинде Датту и Дереку Манро. Миссис Ахона Гош любезно разрешила мне ознакомиться с дневником ее отца с заметками о переходе 1942 года, я ей весьма признателен. Я также глубоко благодарен Нелли Касьяб из Калькутты, выжившей во время этого великого перехода, который историк Хью Тинкер назвал "забытым долгим походом" 1941 года. именно она познакомила меня с бирманцами и англо-бирманцами Калькутты и с немногими оставшимися в живых участниками тех кошмарных событий.
Я также хочу выразить благодарность Альберту Пиперно, еще одному выжившему в том переходе, за то, что вспомнил детали бомбежки Рангуна 23 декабря 1941 года. Я в долгу перед подполковником Гурубакшем Сингхом Диллоном, последним из "Тройки Красного форта", который встречался со мной несколько дней и провел много часов, вспоминая события декабря 1941 года. Я глубоко признателен Питеру Уорду Фэю, автору "Забытой армии", за то, что щедро поделился своими знаниями о том периоде.
Я глубоко сожалею, что из-за боязни навлечь на них репрессии, не могу поблагодарить всех моих друзей в Мьянме и тех их соотечественников, которые со мной разговаривали, даже с риском для себя. Надеюсь, что если кто-нибудь из них сможет это прочесть, то они поймут, кого я имею в виду, и насколько всем им благодарен.
К сожалению, обстоятельства позволяют мне сказать спасибо только одному человеку в Янгоне: покойному Мья Тан Тинту, чья смерть сделала его недосягаемым для репрессий, которые он так долго и героически терпел. Мья Тан Тинт был для меня живым символом бесконечной стойкости человеческого духа, хотя я знал его лишь короткое время, меня глубоко потрясла его точка зрения на литературу. Всякий, кто с ним знаком, сразу же увидит, какое влияние он оказал на эту книгу.
Во время написания романа я потерял близкого друга, Рагхубира Сингха, фотографа, который был моим наставником и учителем во всём, что относится к фотографии. Сожалею, что не мог выразить ему всю глубину моей признательности при жизни, сейчас я делаю это не в качестве компенсации, а чтобы отметить свой неоплатный долг.
Конечно, ни он, ни кто-либо другой, названный выше, не несет никакой ответственности за содержание этой книги, она целиком лежит на мне.
Среди письменных источников хочу отметить монографию Уолтера А. Десаи "Низложенный король Бирмы Тибо в Индии, 1885-1916" (Серия "Бхаратия Видия", том 25, "Бхаратия Вмдия", Бомбей, 1967). В своих мемуарах "Смещая королей" (Питер Оуэн, Лондон, 1985) Лесли Гласс описывает Десаи как "тихого старого индийского историка из (рангунского) университета". Я люблю представлять "тихого старого индийца" живущим в Индии на пенсии, просматривающим архивы Дели и Бомбея, чтобы отдать дань уважения стране, которую он потерял. Попытку Десаи обнаружить следы этой стертой из истории жизни, медленно и тщательно собирая все детали, я считаю крайне трогательной, подтверждением того, что всякая жизнь оставляет после себя эхо, которое слышат те, кто берет на себя труд прислушаться.
Большая часть исследований и поездок для этой книги прошла при поддержке журнала "Нью-Йоркер". Я благодарю многих сотрудников журнала за постоянную поддержку, а в особенности хочу сказать спасибо Тине Браун, Биллу Бафорду, Элис Куинн, Питеру Кэнби и Лизл Шиллингер. Также спасибо за помощь и советы Лауре МакФи и моему старому другу Джеймсу Симпсону, который обогатил эту книгу, прочитав рукопись. Я глубоко признателен моим издателям Сьюзен Уотт, Рави Дайлалу, Кейт Медине и Рукуну Адвани. Моему агенту Барни Карпфингеру, который дал мне время для написания этой книги и поддерживал в самые трудные моменты, я безмерно благодарен. Я навсегда в долгу за неустанную поддержку перед моей женой Дебби и детьми Лилой и Найян за терпение.
И под конец, самая большая благодарность - моему отцу, подполковнику Шайлендре Чандре Гошу. Он сражался во время Второй мировой войны в качестве офицера Двенадцатого приграничного полка, подразделения британской индийской армии. Он служил в Четырнадцатой армии генерала Слима во время бирманской кампании 1945 года и был дважды награжден. таким образом, он находился в рядах "верных" индийцев, которые дрались с "предателями" из Индийской национальной армии. Он умер в феврале 1998 года и не увидел ни одной части моей рукописи. Лишь с его уходом я понял, насколько эта книга базировалась на его опыте, его размышлениях о войне. Я посвящаю "Стеклянный дворец" его памяти.
Примечания
1
Лонджи - бирманская национальная одежда, как мужская, так и женская. Представляет собой кусок ткани, который обматывают вокруг пояса в виде юбки и особым образом завязывают. Мужчины могут также поднять и подоткнуть полы, так что юбка превращается в нечто вроде шорт.
(обратно)2
Айнджи - верхняя часть традиционной женской бирманской одежды.
(обратно)3
Да - традиционный бирманский нож или меч.
(обратно)4
Пве - бирманский уличный театр.
(обратно)5
Халаси (ласкары) - клан моряков и портовых рабочих. Находа - хозяин индийской лодки.
(обратно)6
Коромандельский берег - восточное побережье полуострова Индостан к югу от дельты реки Кришна до мыса Коморин. Берег омывается Бенгальским заливом.
(обратно)7
Анна - индийская монета, эквивалентна 1/16 рупии. В настоящее время вышла из употребления.
(обратно)8
Танака - пудра из измельченного дерева, которую бирманки наносят на лицо, чтобы предохранить его от солнца и просто для украшения. Почти белого цвета.
(обратно)9
Хтамейн - бирманская традиционная женская одежда, разновидность лонджи.
(обратно)10
Ним, также ниим или Азадирахта индийская (лат. Azadirachta indica) или маргоза - вечнозелёное дерево семейства Мелиевые, высотой 12-18 м с раскидистой кроной. Широко используется в аюрведической медицине.
(обратно)11
Тонга-валлах - кучер легкой двухколесной коляски, используемой в сельской Индии.
(обратно)12
Синий цвет - спортивная награда английских университетов в соревнованиях самого высокого уровня.
(обратно)13
Деви - богиня-мать, женская форма Бога в индуизме.
(обратно)14
Восточные Гаты - горная система к востоку от Деканского плоскогорья, тянутся вдоль индийского побережья Бенгальского залива.
(обратно)15
Антракс - то же самое, что и сибирская язва, опасная инфекционная болезнь животных и человека.
(обратно)16
Библия, Исход, 8:16
(обратно)17
Библия, Исход, 9:10-11
(обратно)18
Сэвил-Роу - улица в Лондоне, где располагаются самые лучшие и фешенебельные ателье по пошиву мужской одежды.
(обратно)19
Хансама - в Индии повар, который также может служить и дворецким.
(обратно)20
Саркар - человек, обладающий властью, крупный землевладелец, князь.
(обратно)21
Майна - певчая птица семейства скворцовых, популярна как домашнее животное.
(обратно)22
Лакх - в Индии и ряде других стран 100 тысяч; обычно используется при указании денежной суммы в рупиях.
(обратно)23
Гаунг-баунг - традиционный бирманский тюрбан.
(обратно)24
Ланкасука - древнее малайское государство (2-12 вв.) в районе реки Перак и в северо-восточной части Малайского полуострова.
(обратно)25
Пуджа (Дурга-пуджа) - индуистский праздник поклонения богине Дурге, проводимый осенью и продолжающийся четыре дня.
(обратно)26
Перанаканские китайцы - так называют потомков китайских иммигрантов 15-17 веков в Британскую Малайю (расположенная на Малайском полуострове часть современной Малайзии плюс Сингапур) и Индонезию.
(обратно)27
Парсы - этноконфессиональная группа последователей зороастризма в Южной Азии (Индии и Пакистане), имеющая иранское происхождение.
(обратно)28
Падук или птерокарпус (лат. Pterocаrpus) - пантропический род деревьев семейства Бобовые. Научное название рода представляет собой латинизированное древнегреческое слово, означающее «крылатый плод», что напоминает о необычной форме плодов растений этого рода.
(обратно)29
Морнингсайд (англ.) - утренняя сторона.
(обратно)30
Терф-клуб - аристократический клуб завсегдатаев скачек. Основан в Лондоне в 1868 году.
(обратно)31
Садху - термин, которым в индуизме и индийской культуре называют аскетов, святых и йогинов. Садху часто носят одежды цвета охры, которые символизируют отречение.
Джани - почетный титул сикха, знакомого с религиозными текстами, который часто возглавляет паству в молитвах и песнопениях.
(обратно)32
Перанаканская кухня представляет собой своеобразную местную адаптацию различных элементов китайской кухни. Для перанаканской кухни характерно весьма большое разнообразие продуктов и способов их обработки. Распространены супы, различные виды лапши, яичных рулетов, жареные и тушёные блюда, соленья и маринады, сладкие десерты. Активно используются свинина, говядина, курятина, утятина, голубятина, морская и пресноводная рыба, морепродукты, яйца, производные сои, зелень. Рис является важным элементом трапезы.
(обратно)33
Сант - в индуизме так могут называть удалившихся от мира монахов или просто религиозных лидеров.
(обратно)34
Чапати - индийский хлеб из пшеничной муки, лепешки наподобие тонкого лаваша.
(обратно)35
Джаты - группа народов, населяющих Северную Индию.
(обратно)36
Англо-маратхские войны - войны между британской Ост-Индской компанией и Маратхской Конфедерацией за гегемонию в Западной и Центральной Индии. Всего в XVIII и XIX веках произошли три англо-маратхских войны: Первая англо-маратхская война (1775-1782), Вторая англо-маратхская война (1803-1805), Третья англо-маратхская война (1817-1819).
(обратно)37
Кахани (хинди) - история, рассказ.
(обратно)38
Фаюджи (хинди) - солдат.
(обратно)39
Сардар - военачальник у сикхов.
(обратно)40
Пака-декха - церемония, во время которой семья жениха отправляется в дом невесты и назначается дата свадьбы.
Гае-холуд - церемония, во время которой собравшиеся родственницы наносят на тело жениха и невесты жёлтую пасту из куркумы для придания коже золотистого оттенка. Проводится за день-два до свадьбы.
(обратно)41
Битва при Пашендейле (третья битва при Ипре) (11 июля - 10 ноября 1917 года) - одно из крупнейших сражений Первой мировой войны между союзными (под британским командованием) и германскими войсками. Велась на территории Бельгии в районе деревни Пашендейль, близ города Ипр в Западной Фландрии.
(обратно)42
Ангрез - так в Индии называют англичан, искаженное португальское Ingles.
(обратно)43
Айрин Мари Данн (1898 -1990) - американская актриса, «звезда» Голливуда 1930-х - 1940-х годов. В 1939 году снялась в фильме "Когда наступит завтра".
(обратно)44
Роберт Капа, настоящее имя Эндре Эрнё Фридман (1913-1954) - фоторепортёр еврейского происхождения, родившийся в Венгрии. Классик фотоискусства. Основоположник военной фотожурналистики.
(обратно)45
Курта - свободная рубашка, доходящая до района колен владельца, которую носят как мужчины, так и женщины. Традиционно носится с шароварами, дхоти и чуридарами - штанами, плотно сидящими на ногах и свободными в поясе.
(обратно)46
Чёнсам (ципао) - облегающее китайское платье, современная форма которого создана в 20-х годах модельерами Шанхая.
(обратно)47
Кампонг - малайская деревня.
(обратно)48
Наги - змееподобные мифические существа в индуизме и буддизме.
(обратно)49
Макѝ - часть Движения Сопротивления во Франции нацистским оккупационным войскам во время Второй мировой войны, вооружённые группы партизан. Первоначально они состояли из мужчин, бежавших в горы, чтобы избежать призыва в вишистские трудовые отряды, отправляемые на принудительные работы в Германию.
(обратно)50
В Малайзии и Брунее существует сложная система наследственных и почетных титулов. "Дато" - наследственный титул члена королевской семьи, губернатора одной из девяти провинций. Им могут также награждаться выдающиеся граждане.
(обратно)51
Идли являются классическим гарниром для многих основных блюд южноиндийской кухни и представляют собой небольшие (5-8 см) паровые лепёшки из рисовой муки, пропитанные вкусовыми добавками.
Доса представляют собой тонкие, хрустящие блинчики из чечевичной и рисовой муки, испечённые на круглой, литой чугунной сковороде.
(обратно)52
Бирьяни - блюдо из риса (обычно сорта басмати) и специй с добавлением мяса, рыбы, яиц или овощей.
(обратно)
Комментарии к книге «Стеклянный Дворец», Амитав Гош
Всего 0 комментариев