«Крещенные кровью»

Александр Чиненков Крещенные кровью

©Чиненков А.В., 2013

©ООО «Издательство «Вече», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Часть первая. Секта

1

Гражданская война свирепствовала в Оренбургском крае. Красные теснили белых, а те, цепляясь за каждую станицу, за каждый хутор, отступали. Неразбериха и хаос царили повсюду. Где красные, где белые, никто не знал. Везде грохотали взрывы снарядов, строчили пулеметы, звенели сабли. Вдоль дорог, по обочинам были разбросаны взорванные повозки и замерзшие трупы лошадей.

Госпитальный обоз артиллерия накрыла в тот момент, когда он миновал станицу Верхне-Озерная.

Тяжело раненный осколком в пах Аверьян Калачев открыл глаза и попытался выбраться из-под обломков телеги. В этот момент земля рядом с ним вздрогнула. Все сразу же перевернулось с ног на голову. Аверьяна подбросило вверх и швырнуло обратно на землю. Все померкло.

Сколько времени провел без сознания, Калачев не знал. Когда он открыл глаза, то увидел полосу багрового заката вдоль горизонта. Кругом — пугающая мертвая тишина, только в ушах непонятный звон.

Аверьян попробовал пошевелиться. Во всем теле слабость, ноющая боль внизу живота, голова тяжелая. Что с ним случилось? Почему он лежит в этом ужасном месте? Беспамятство снова сняло все вопросы.

Очнулся раненый уже в телеге, на ворохе сена. Едва ворочая головой, осмотрелся. Увидел впереди себя широкую спину в тулупе и насторожился. Хотел спросить у человека, управляющего лошадью, кто тот таков и куда его везет, но вместо слов из груди вырвался тяжелый продолжительный стон.

— А-а-а, очухался, друг сердешный, — обернулся возница. — Небось обспросить хотишь, хто я да куды едем?

Еле заметным шевелением Калачев дал понять, что да, хотел бы.

— Ивашка я, Сафронов, — охотно ответил мужичок, оборачиваясь и устраиваясь поудобнее. — Живу тожа недалече отсель, в Гирьяльской станице, значится. Щас вот к себе тя везу, ежели довезу токо вот…

Аверьян закрыл глаза и опять провалился в небытие.

Когда он пришел в себя и, не поднимая головы, осмотрелся, то увидел несколько человек на полу. Кто это, красные или белые, распознать было невозможно. Одно ясно: все тяжело ранены и находятся между жизнью и смертью.

Калачев еще долго лежал неподвижно, уставившись отсутствующим взглядом в сторону окна, через которое яркие солнечные лучи проникали в горницу. Затем осторожно снова посмотрел на раненых.

Сердце его дрогнуло: люди не подавали признаков жизни. Лица их были бледны, глаза закрыты, губы не шевелились. Таких вот бедолаг не раз он выносил на себе с поля боя. Живы те или нет, приходилось определять уже потом, в тылу, у обоза. Смертельно раненные, они не кричали, не ругались и не требовали к себе внимания — просто молча ждали конца…

Скрипнула дверь. В избу кто-то вошел, склонился над Аверьяном. Аверьян увидел обросшее, переполненное злобой или страданием лицо и не смог вынести колючего цепкого взгляда — закрыл глаза.

А когда открыл, у его кровати теснились две женщины в черных платках на голове.

— Жив ешо?! — воскликнул кто-то знакомый.

Раненый узнал голос мужичка, подобравшего его на обочине, попытался ответить, но из горла вырвался лишь хриплый звук.

— Живехонек, — ободрил возница. — Знать выкарабкаешься. На то мое те слово…

В течение нескольких дней, минувших между жизнью и смертью, Ивашка Сафронов и женщины заботливо ухаживали за ним. Благодаря их стараниям у Аверьяна начали восстанавливаться речь, слух и зрение.

А за дверью его пристанища бушевала война. Станица переходила в руки то красных, то белых. И те, и другие навещали избу, но Аверьяна никто не трогал. Сафронов что-то объяснял им, показывая на него — и, понимающе кивая, «гости» мирно удалялись прочь.

Однажды в станицу нагрянул отряд красных. Бойцы вломились в дом, Сафронова увели, но Калачева не тронули. Аверьян больше уж и не надеялся увидеть своего спасителя, хотя женщины, которых Ивашка называл «сестрами», не очень-то обеспокоились отсутствием «братца». И оказались правы: уже к вечеру Сафронов вернулся — хоть и с опухшим от побоев лицом, однако бодрый и веселый.

Нимало не заботясь о своем плачевном состоянии, он присел у кровати Калачева и радостно хмыкнул.

— Ну чаво эдак зыркаешь на меня, Аверьяха? — спросил он. — Чай очам своем не веришь, што живым меня зришь?

— Не верю, — прошептал тот. — Ты хто, обскажи мне наконец?

— Хто я? — Сафронов улыбнулся и посмотрел на «сестер», притихших за столом, словно призывая их в свидетели. — Мы есть белые голуби[1] с корабля Христова, ежели знать хотишь!

— Голуби? — глаза Аверьяна полезли на лоб. — Ты што, спятил после побоев?

Ивашка, видимо, ожидавший именно такой реакции Калачева, улыбнулся еще шире.

— Раны не беспокоют? — вдруг спросил он, уходя от темы.

— Вроде как нет, — ответил Калачев. — А што, их шибко много?

— Было много, а теперь ни шиша не осталося, — ответил уклончиво Сафронов. — Тебя сам Хосподь спас, отняв токо кое-чаво лишнее от тела.

— Лишнее?! — воскликнул Аверьян удивленно. — А што на теле моем лишнее было?

Он посмотрел на руки — вроде на месте. Хотел приподнять голову, чтобы убедиться, на месте ли ноги, но не смог.

— Ноженьки тожа при тебе, — успокоил его Ивашка. — Не сумлевайся.

— Тады об чем ты мелешь? — зашептал Аверьян встревоженно. — Сказывай зараз, што Хосподь отнял у маво тела.

— Об том опосля потолкуем, — ответил Сафронов таинственно. — Ужо скоренько срок подойдет к беседе нашенской задушевной, а покудова не спеши. Всему свое времячко.

* * *

Ивашка Сафронов был высок, широк в плечах, с тонким носом на слегка продолговатом рябом лице. Во взгляде его чувствовались хитреца и лукавство. Густая шапка черных с проседью волос, такие же усы и борода. Было ему под пятьдесят. На Аверьяна он производил почему-то отталкивающее впечатление.

— Скоко времени ты лежишь на спине, горюшко луковое? — осведомился как-то хозяин, присаживаясь около Калачева.

— С тово дня, када ты меня сюды привез, — ответил подопечный, морщась. — И хожу под себя срамно, и…

— А вот вставать и ходить тебе покудова рано, — перебил бесцеремонно Сафронов. — Постельку под тобою перестилают, вот и не горюй понапрасну. — Он приподнял одеяло и осторожно коснулся рукой раненого паха Аверьяна. — Вот и рана подживает, хвала Хосподу. Ешо маненько, и как новенький станешь!

— Я ужо спины не чую, — посетовал больной. — Об том токо и мечтаю, штоб хоть маненько на боку полежать.

— А хто тебе не велит на бок перевалиться? — удивился или только сделал вид Ивашка. — Как хошь, так и дрыхни, ежели раны не беспокоют.

— Раны-то не беспокоют, да вот силов нету. Ужо и не ведаю — жив ли ешо я, али нет.

— Не спеши помирать. Мы ешо с тобой…

Сафронов не договорил фразы, видимо, посчитав ее преждевременной. Он встал с табурета, вышел на крыльцо и громко кликнул женщин.

Аверьян оживился, этой минуты он всегда ожидал с нетерпением. Его мечты повернуться на бок сейчас сбудутся! Как только Ивашка с «монашками» вернулись в избу, лоб Калачева покрылся испариной. Сам он вдруг оробел, не решаясь шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Ну-ка, голубок, давай потихоньку, — сказал Сафронов и с помощью «сестер» начал осторожно помогать раненому.

Аверьян, переборов слабость, медленно перевалился на левый бок и даже вымученно улыбнулся.

Ивашка снова уселся на табурет и вздохнул с облегчением:

— Вот и все. Делов-то…

Сафронов еще некоторое время задавал Калачеву самые разнообразные и неожиданные по своей простоте вопросы. Тот отвечал рассеянно и невпопад, наслаждаясь, что наконец-то сменил гнетущую его позу.

— А ты как на обочине дороги оказался? — допытывался «лекарь».

— В обозе госпитальном ехал, — отвечал Аверьян.

— Ты уже был ранен?

— Нет, я служил санитаром при госпитале.

— Так ты красный?

— Нет.

— Белый?

— Я казак! Можа, слыхал о таких? А служил в армии Ляксандра Ильича Дутова!

— Все понятно. Благодари судьбину, казак, што служба для тебя уже закончилася.

Как только Ивашка замолчал и ненадолго задумался, Калачев сам принялся донимать его.

— А хто вы? — спрашивал он.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — уклончиво отзывался Сафронов.

— Видать, нездешние? Скоко гощу, а соседи так и не заходят…

— Потому и не заходят, што я не велю.

— Тады сами куды ночами шляетеся?

— И об том обскажу, но тока малеха пожже. Покудова на ноги не встанешь. Вот тады и покалякаем всласть!

* * *

Минула неделя.

Как-то около восьми часов вечера Ивашка подошел к кровати Калачева и раздвинул занавески вокруг нее. Аверьян дремал. Сафронов присел у его изголовья и чуток подался вперед, разглядывая раненого.

Видимо, почувствовав рядом с собой присутствие другого человека, Калачев открыл глаза. Удивленным взглядом он медленно обвел избу, словно возвращаясь в нее после долгого отсутствия. Ивашка молчал, давая ему время осмотреться и встряхнуться ото сна.

— Избу щас свою зрил, — прошептал Аверьян. — Жану Стешу тожа зрил зараз. Детишек-сорванцов… Двое их у меня. Старшой Степка, малой Вася-Василек. Я было об них позабыл ужо из-за ран, а теперя… Теперя, видать, выздоравливаю я, не выходит из башки вона жинка с робятами. — Улыбнулся уже не так жалко, как раньше. — Как оне щас без меня? Поди горюшко мыкают. Обо мне ни слуху ни духу. Вот кады на ноги встану, зараз домой подамся. Истосковался я по семье, однако.

Сафронов, хмуря брови, подметил, что голос раненого заметно окреп.

— У тебя что, жана красавица и хозяйство справное? — спросил он, хитро щурясь.

Почувствовав неладное, Калачев умолк. Затем попытался что-то сказать, но слова не шли к нему. Он внимательно вгляделся в лицо Ивашки: борода всклокочена, лицо бледно и напряженно. Ивашка больше не был улыбающимся и спокойным. Гость невольно придвинулся к стене, словно колючие глазки хозяина проникли в самую душу. «Не ври мне!» — прозвучал где-то в голове приказ Сафронова, но Аверьян готов был поклясться, что не видел, как у того шевелились губы.

Калачев зажмурился. Противоречивые чувства боролись в нем — он боялся признать сильнейший страх от одного вида благодетеля рядом с собой.

Открыв глаза, Аверьяну пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. В какой-то момент показалось, будто не Ивашка, а кто-то другой смотрит на него, вылезший из глубин ада: горящие очи с колючими иглами зрачков. Какой-то демон, наблюдающий за ним — Аверьян знал это в глубине души точно, — с ненавистью зверя внутри.

— Ивашка?!

Глаза зверя моргнули, а лицо вдруг приняло человеческие очертания.

«Сестры» тут же оказались рядом и принялись менять под Аверьяном постель. Свою работу они выполняли сноровисто, не причиняя раненому никаких страданий и поворачивая его тело как большую тряпичную куклу, Он вдруг понял в этот момент, что научился наконец их различать.

Агафья русоволосая и тонкобровая, с тонкими губами, лет тридцати. Губы всегда плотно сжаты, словно в страхе, как бы невольно не сорвалось с языка что-то неразумное, роковое и непоправимое. А глаза широко открыты, ищущие, беспокойные. Говорила она торопливо, глотая слова.

В отличие от Агафьи Акулина черноволоса и смугла. Правильный овал лица, ровные, в ниточку брови. Нос прямой, без горбинки, тонкий и изящный. Она была невероятно красива. Впрочем, этого достоинства женщина, видимо, стыдилась или не догадывалась про него.

Пока Агафья выносила корзину с грязным бельем в сени, Акулина поднесла к постели раненого вареное яйцо, кусочек хлеба и чашку с ароматным отваром. Накормив Аверьяна, она молча отошла к столу и посмотрела на наблюдавшего за ней Ивашку.

— Ну што, радеть айдате, — позвал тот, вставая и потягиваясь. — Поди ужо заждалися нас голуби с корабля нашева.

Хозяева погасили лампу и друг за другом вышли из избы, а Калачев…

Все, чего хотелось ему сейчас, так это закрыть глаза и уйти в небытие. Но как только в избе воцарился мрак, Аверьян внезапно почувствовал прикосновение. Он вздрогнул и завертел головой. Изба пуста. Мужчина мог поклясться, что рядом никого нет. Однако нервы его оказались на пределе. Подрагивали собственные руки, а на шее чувствовались чьи-то пальцы. Сердце бешено забилось. Лежа, казак заставил себя думать о семье и детях: наверное, спать улеглись или ужинают чем бог послал.

Неожиданно касание повторилось. На этот раз Аверьян отчетливо ощутил чьи-то пальцы на плече, как будто к нему из темноты некто невидимый протягивал руку.

— Это сон, — прошептал он. — Я сплю ужо и зрю дурной сон.

Но сон больше походил на страшную явь. Пальцы из темноты перестали давить на плечо и переместились на горло, сжав кадык, будто собирались вырвать его. Не в силах противостоять, Аверьян закрыл глаза, приготовившись было к смерти. Но пальцы вдруг отцепились от горла — и облегченно вздохнув, мужчина открыл глаза.

То, что он увидел, повергло его в ужас. Кровь в жилах похолодела, сердце замерло. Перед кроватью прыгали странные фигуры, светившиеся во мраке сатанинским огнем и не имевшие четких очертаний.

Затем пляска закончилась, нечисть исчезла, и больной погрузился в тяжелый сон, полный кошмарных видений…

* * *

Наступившее утро не добавило оптимизма настроению Калачева. Проснувшись, Аверьян с трудом разлепил глаза и увидел пробивающиеся через окно солнечные лучи. Он не испытал от этого радости. В теле гудела свинцовая тяжесть, а сам он чувствовал себя половой тряпкой, выжатой и брошенной в ведро.

Когда хозяева вернулись в избу, Аверьян не заметил. Но сейчас их троица уже была на ногах и лица её казались бодры.

— Как спалось? — спросил его Сафронов участливо. — Не мучали кошмары?

— Плохо, — ответил Аверьян, морща лоб. — Мне привиделось, што меня хто-то душит и ломает!

— Да, — согласился Ивашка. — Эдакий сон беду сулит. Тебе бы исповедоваться!.

— Я бы рад-радешынек, токо вот попа нету рядышком, — прошептал озадаченно Аверьян. — Не сочти за труд, приведи ко мне батюшку.

Услышав безобидную просьбу, Сафронов аж подскочил на табурете.

— Ишь чаво захотел! — крикнул он возмущенно. — Попа, видишь ли, ему подавай! А нету ево здеся! Тю-тю! Революция пришла, и попа гирьяльскова зараз ветром сдуло!

Такая неожиданная реакция крайне удивила Калачева.

— А ты-то пошто эдак взбеленился? — спросил он, недоуменно глядя на Ивашку.

— Не приемлю я веры поповской, — ошарашил неслыханным ответом тот. — Православная вера никудышная и поганая! Даже Хосподь вона отверг ее действиями своеми, наслав на грешные головы православных войну да разруху!

Аверьян не поверил ушам. Такой ереси и богохульства ему еще не доводилось слышать никогда.

— Так ты большевик?! — прошептал он. — Краснопузый христопродавец?

Сафронов неожиданно рассмеялся.

— Ну и загнул, Аверьяха! — воскликнул он. — Уж с кем с кем, но с большевиками мя ешо не путали! Даже сатанистом я никогда не был. Уж не взыщи!

— Тады хто ты есть такой, ежели не большевик и Сатане не поклоняешься, а Хоспода ни в грош не ставишь? — спросил Калачев.

— Верующий я, вот хто есть такой, — перестав смеяться, ответил Ивашка. — И вера моя што ни на есть правильная!

— Фу-у-у, — облегченно вздохнул Аверьян. — Дык ты раскольник — кулугур! Как же я энто зараз сам не догадался?

— И сызнова обмишулился, башка верблюжья, — сказал Сафронов, вставая. — Я вот…

Он задрал рубаху, расстегнул пояс и с ухмылкой выставил на обозрение свою спину, наблюдая, как бледнеет и вытягивается лицо раненого.

— О, Хосподи, да ты хлыст! — прошептал потрясенно Аверьян, увидев на спине Ивашки рубцы от самобичевания. — Ты… ты…

Сафронов опустил рубаху, не спеша подпоясался и сел.

— Теперя и ты эдакий, как и я, Аверьяша, — сказал он с ядовитой улыбочкой. — Добро пожаловать на наш корабль, голубок сизокрылый!

Калачев был настолько поражен услышанным, что почувствовал дурноту. Его едва не вырвало прямо на одеяло.

— Т-ты ш-што, с-скопец, и м-меня о-оскопил, сука б-болотная?! — прошептал он одними губами. — Ты п-посмел и м-меня с-себе у-уподобить, д-душа в-вражья?!

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Ивашки.

— Энто не я оскопил, — сказал он, сверкая яростно глазами. — Энто судьба тебя эдак отметила! На роду, знать, эдак написано было, что снарядный осколок не убьет, а оскопит, отсеча детородные уды!

— Дык энто…

Аверьян впал в отчаяние. Он не верил, что все происходящее — не дурной сон. Его бросало то в жар, то в холод, а руки тянулись к промежности: все ли там в порядке.

— Не ишши. Оскопленный ты, — Сафронов взял его ладонь. — Милости просим на корабль наш, голубь. Таперя зараз сообча идтить будем и в горе, и в радости!

— Хосподи! Прочь от меня, аспид кастрированный! — разъярился Аверьян. — Не верю я, што осколок «хозяйства» детороднова мя лишил! Ты энто… паскудник, руку свою приложил и калекой меня сделал!

— Оскопление не есть грех, — ответил Ивашка с кислой миной. — Свальный грех и иное плотское сожительство — вот што грехом смертным зовется! Спасти душу зараз можно токо борьбой с похотливой плотью — оскоплением! А тебе вот судьба эдакий путь к Хосподу указала!

— Какой ешо путь, гад ползучий, — прошептал, заливаясь слезами, Аверьян. — Таперя кому нужон я, калека разэдакий?

— Не калека ты, не сетуй понапрасну, — покачал осуждающе головой Сафронов. — Ты таперя сыт и богат будешь! А жана с детишками… Да ежели захотишь, мы и их к себе обустроим. Оне щас поди с голодухи пухнут, а с нами в рай — и земной, и небесный — попадут и што такое нужда позабудут!

— Ну уж нет, токо не энто! — прошептал возбужденно Аверьян. — Ступай прочь с глаз моех, паскудник, а не то…

Вырвавшиеся из груди рыдания помешали закончить фразу. Он закрыл лицо ладонями, издав стон, полный такого отчаяния, безысходности и боли, что Ивашка как ужаленный подскочил и, что-то шепча себе под нос, попятился к двери.

* * *

Весь день до вечера Аверьян провел в кровати, накрывшись с головой одеялом, отказавшись от пищи и замены белья. В голове царили хаос и боль. Ему хотелось умереть, он молил Бога, но тот оказался глух.

И тогда мужчина решился на отчаянный шаг. Смастерить петлю оказалось нетрудно: пока Сафронов с «сестрами» отсутствовал, Аверьян рвал простынь на лоскуты и плел из них веревку.

Закрепив один конец веревки за спинку кровати, бедолага просунул в петлю голову. Затем попросил у Бога прощения за грех, что собирался совершить, и повалился с кровати на пол.

Как только удавка затянулась… страх пронзил мозг. Руки ухватились за петлю и стали рвать ее, не давая сомкнуться, а тело стало извиваться змеею. Боли Аверьян не чувствовал. Он просто содрогался от ужаса, от неспособности контролировать себя, от запаха экскрементов, вышедших из тела без позволения. Ноги дергались и ерзали по полу в поисках опоры, а пальцы все пытались расслабить удавку.

Веревка оказалась крепкой. Аверьян терял остатки сил. В голове нарастал шум, а перед глазами появилась яркая радуга.

Внезапно свет померк. Все чувства, включая и страх, улетучились. Темнота переросла в плотный мрак. «Вот и все! — подумал казак. — Хосподи, как все просто!» Но вдруг чьи-то руки подхватили его с пола и бросили на кровать. Те же руки сняли с него петлю.

Вокруг снова стали проступать очертания избы. Из груди Калачева вырвался кашель.

— Жив што ль, голубь сизокрылый? — послышался знакомый голос.

Больной помотал головой. Но голос прозвучал снова, и глаза Калачева наткнулись на встревоженное лицо Ивашки. Аверьян вдруг понял, что на всю оставшуюся жизнь попал под влияние этого страшного человека.

— Как знал, што ты чаво-нибудь отчубучишь, — сказал Ивашка. — Прямо сердцем беду чуял…

2

По обеим сторонам улицы наросли сугробы — снег всю неделю валил не переставая. Сегодня заметно потеплело, и в высоте, пронизанной солнцем, реяли легкие, словно пух, снежинки. Медленно покачиваясь, они опускались на голову и плечи Калачева.

Поддерживаемый «сестрами», Аверьян впервые вышел из избы, спустился с крыльца. У него вдруг стеснило дыхание — пришлось прислониться плечом к плетню. Глядя на улицу, он чувствовал, как сильно бьется и замирает в груди сердце. На глаза навернулись слезы, но уже не от горя и тоски.

— Какое нынче число? — спросил Аверьян у «сестер», продолжая неотрывно смотреть на парящие в воздухе белые хлопья.

— Двадцатый годок ужо стукнул, — ответила тихо Акулина. — И Пасха минула, и Святки тожа.

— Об том и сам ведаю, — угрюмо пробубнил Калачев. — Хочу знать, какое нынче число.

Агафья и Акулина промолчали, да он и не настаивал на ответе.

Его душевное равновесие все еще не устоялось, в душе надолго поселился безотчетный страх. Как зверь беду, Аверьян чуял в глубине себя что-то неладное, и, охваченный тревогой, готов был бежать куда глаза глядят, чтобы затаиться в какой-нибудь норе. День и ночь он не переставал думать о своем убожестве. Не раз пытался представить свою будущую жизнь, но так и не смог, сознавая, что возврата к привычному у него нет. Жена, дети… А были ли они вообще?

После долгих гнетущих раздумий Аверьян решил: нужно взять себя в руки и смириться с судьбой. Прежде всего следовало изменить свое неприязненное отношение к Ивашке: Сафронов человек не простой — не мелочен, но мстителен, любит властвовать, тверд и принципиален.

Когда Ивашка и «сестры» уходили по вечерам «в гости», их подопечный чувствовал себя гораздо спокойнее. При их возвращении в душу его снова заползал страх — и остаток ночи проходил в тревоге.

Хозяин разговаривал во сне: выкрикивал то ли молитвы, то ли заклинания. Покой Аверьяна тогда и вовсе пропадал, а ночь делалась длинной, без конца и края. Казак ворочался с боку на бок в каком-то забытьи, засыпая лишь к утру.

Снился ему опять же Ивашка, стоявший у кровати в окровавленной рубахе: рукава закатаны выше локтей, в руке нож. Калачев испуганно вскрикивал, прижимался к стене, а Сафронов сдергивал с него одеяло и подносил лезвие ножа к его детородному органу…

…Стол уже накрыли к обеду — чугунок с супом, несколько вареных картофелин и свекла. Сидевший напротив Сафронов придирчиво осмотрел блюда, вздохнул и тяжело оперся локтями о поверхность стола. Затем, вытянув голову, еще раз взглянул на приготовленную пищу, взял ложку и, ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил:

— Пора отсель в город подаваться. От эдакой жрачки зараз скоро ноги протянем.

Ивашка был не в духе. Сегодня с утра он беседовал с казаками станицы, и те предложили ему убраться вон подобру-поздорову. Уразумев, что спорить со станичниками неблагоразумно, Сафронов поспешил домой, точно пострадавший безвинно. В сердце его зародился панический ужас, лицо раскраснелось от безысходной ярости. Однако изменить что-либо не представлялось возможным.

«Поповские прихвостни», — вспомнил утро Сафронов, угрюмо жуя, не чувствуя вкуса. Он мысленно клял свою горькую судьбину и наказ станичников, который вынужден был исполнить, затем поднял тяжелый взгляд на Калачева, вяло мусолившего корку хлеба.

— Ты, — выкрикнул Ивашка, едва не задохнувшись от ярости. — Ты пошто аппетит мне портишь, варнак? Жри, как все мы, али из-за стола вон проваливай!

— Не нравлюся — не гляди, — спокойно ответствовал Аверьян. — Сам меня сюды приволок. Так вот таперя терпи завсегда с собою рядышком. Я ужо никуда с «посудины» вашенской без елды и яиц.

— Гляжу, поумнел ты, — натянуто улыбнулся Ивашка. — Што ж, нынче в нашей избе радеть будем! Коли своим себя ужо щитаешь, знать и к радениям приобчаться время пришло.

* * *

Вечером пожаловали четверо мужчин и две женщины. Аверьян угрюмо наблюдал за ними, не вставая с кровати.

Одна из вошедших скромно присела с отчужденным видом на табурет у окна. Вторая — худенькая, средних лет, осталась стоять у двери, будто дожидаясь приглашения.

Мужики сняли верхнюю одежду и опустились на лавку около печи. Самый старший из них — Стахей Губанов, седой как лунь, с безобразным шрамом на щеке — опустил голову, словно уйдя в свои тайные мысли. Слева от него привалился Савва Ржанухин — носатый, с обвисшим жирным подбородком и большим животом. Справа — Авдей Сучков. С виду Авдей был приятен: волосы совершенно седые, но лицо еще свежее, взгляд ясный, как у юноши. Четвертый, Тархей Прохоров, низенький, полный, сразу же прошел к столу, не дожидаясь приглашения, и занял табурет, чуть склонив набок лысую голову. Он смотрел на Аверьяна дружелюбно и даже сочувственно.

Усевшись за стол, Сафронов счел необходимым рассказать о встрече с казаками. Все, конечно, сразу же встревожились. Внешне Ивашка держался спокойно, но голос его дрожал, выдавая глубину несчастья. Никто не утешал хозяина, но все молча разделяли общее горе.

— Да-а-а, нелехкая нынче у нас жизняка, — изрек Стахей Губанов, когда Сафронов замолчал. — Путь наш теперя везде усыпан одними колючками.

— Но нихто силком не тянул нас на путь энтот, — покачал головой Тархей Прохоров. — Мы сами ево избрали зараз. Нет для нас теперя дороги в обрат с корабля нашева. И не потому, што мы канатами привязаны к судьбине своей, а потому, што навек теперя все мы вместе и заодно!

Наступила тягостная пауза. Первым ее нарушил Ивашка Сафронов:

— А ведь при Кондратии Селиванове[2] преподобном, как сказывали, наши голуби припеваючи жили! Много возжелавших было сокрушить душепагубнова змия оскоплением! Ведь Кондратий-то Евангелие назубок изучил и великим словом убеждения владел в свершенстве! А скоко люда богатова к нам оскопляться валом валило. Многие тады возжелали праведной жизни без греха совокупления и Царствия Небеснова!

— И порядок завидный был на корабле нашенском, — продолжил Савва. — Один голубь наследует все, што оставалося от другова, усопшева. Нихто нужды не испытывал. Нихто!

— И все одно наша мука всю жисть тянется, — возразил Авдей Сучков. — Завсегда власти вне закона нас выставляли. И терпеть приходилося как при старой власти, так и при нынешней. Ежели бы мы силы теряли и терпение, то веру бы зараз и профукали. Отступниками стали бы. Вот и щас одно нам остается, голуби, — сохранить веру и терпенье! Наше Царство ешо впереди, а покудова не падай духом и невзгодам не поддавайся!

Скопцы долго сидели в тот вечер, уныло рассуждая о былом величии и о невзгодах «теперяшних». Потом Сафронов, несколько воспрявший от присутствия единоверцев, поднялся из-за стола:

— Што-то засиделися мы нынче, голуби мои! А ну хватит заупокойную по себе справлять! Пора и раденью время посвятить, а то час начала давно уже миновал!

Все разом поднялись со своих мест. Женщины заперли изнутри двери и задернули занавески, мужчины убрали к стене стол, скамейки и табуретки. Затем скопцы в белых одеяниях сошлись на середину избы и запели. Их сильные чистые голоса слились воедино.

Аверьян, окаменев на кровати, с открытым ртом наблюдал за ритуалом. Голоса становились все сильнее, а лица все торжественнее. Они пели так вдохновенно и величественно, аж дух захватывало от невольного восхищения. Ему никогда в жизни не приходилось слышать ничего подобного, и он был просто потрясен происходящим.

Скопцы взялись за руки. Шаг за шагом их движения стали убыстряться, и вскоре они уже лихо отплясывали по всей избе так, что половицы жалобно скрипели и визжали. С «хождениями в духе», с самобичеванием, глоссолалиями и выкрикиваемыми пророчествами сектанты впали в состояние религиозного экстаза. Как безумные, они кружились по избе, размахивая руками. И пели, пели, пели!

Наблюдавший за радением Аверьян не заметил, как сам попал под влияние этого бешеного танца. Вначале он пытался только подпевать, но уже скоро ноги понесли его в центр танцующих, а возбуждение оказалось так велико, что заглушило все остальные чувства. Он стал частицей, вросшей в единое тело слившихся в экстазе сектантов, и был счастлив, словно находился не в казачьей избенке, а парил где-то высоко-высоко над землей, среди облаков, туч и звезд, подбираясь все ближе и ближе к ярко сияющему солнцу.

* * *

Калачев сладко потянулся и радостно улыбнулся. С наступлением утра началась новая жизнь. Точно вовсе не существовало никогда его страхов, переживаний и боли. Невероятное ощущение, которое Аверьян испытал во время ночного радения, вобрало в себя все плохое, что с ним когда-либо происходило.

Аверьян чувствовал по отношению к Сафронову, помимо всего прочего, сильнейшее любопытство. В Ивашке, без сомнения, жило зло: он всегда казался беспечным и неунывающим, но источал непонятную, неосязаемую черноту. Скопец вовсе не был таковым, каким хотел казаться.

— С добрым утрецом, голубок! — воскликнул хозяин, подходя к кровати. — По рылу твоему довольному зрю, што радение наше пришлося тебе по сердцу!

— Я полон восторга, — ответил Аверьян не лукавя. — Мне почудилось, што сам Хосподь сошел к нам с небес и выплясывал рядышком, громче всех ступая!

— Хосподь не с небес к нам сходит, а завсегда промеж нас, — ответил Ивашка назидательным тоном. — А ежели знать хотишь, то он в меня вселяется во время радения!

— В тебя? — округлил глаза Аверьян. — Да брешешь! Мыслимо ли энто?

— Ешо как мыслимо, — ухмыльнулся самодовольно Сафронов. — Кады сызнова радеть будем, ты полутше пригляди за мною. Вот опосля и обговорим, што глазоньки твое высмотрят.

— Дык я сам себя едва помню после радения! — вскричал Аверьян. — Вот токо очи продрал и, што случилося ночью, никак не вразумляю!

— А ты не пыжься, — улыбнулся Ивашка. — При радениях Хосподь все помыслы наши на себя заворачивает! Энто я верно тебе говорю, ибо Хосподь завсегда во мне в то время!

Они помолчали. Аверьян переваривал услышанное, а Сафронов, видимо, подбирал правильные слова для продолжения беседы.

— Мне благостно было, — сам не ожидая от себя, признался Аверьян. — Я не помню што вы в пляске буровили, но…

— Седня ешо одно таинство исполним, — сказал Сафронов, глядя на Калачева. — Тебе пора с нами сообча жить-поживать, голубь! С нашева корабля два пути: либо с нами, либо… ты потонешь даже в мелкой луже!

Калачев промолчал. Затих и Ивашка. И вот, подумав, Аверьян произнес:

— Слыхать-то слыхал про секту вашенскую, но помыслить не мог, што зараз промеж вас убогих окажуся.

— О бытие нашенском опосля посудачим, — ответил Сафронов вкрадчиво. — Ты вота определися щас, с нами ты али врозь? Ежели што, то мы и без тебя обойдемся, а вот обойдешься ли ты без нас?

— Нет, наверное, — признался вынужденно Аверьян. — И впрямь теперя кому я эдакий калека убогий нужон буду?

— Ты Хосподу нужон, — заверил его Ивашка, положив доверительно руку на плечо. — А Хосподь Бог — энто я! Не серди меня понапрасну, Аверьяха. Душами зараз сростемся, вовек сообча жить будем!

* * *

Следующим утром Аверьян проснулся встревоженным. Открыв глаза, попытался выяснить причину своей тревоги, набросил на плечи тулуп и вышел на улицу. В избе и вокруг нее не видать никого. Знамо, Ивашка и «сестры» еще не вернулись «из гостей». Но почему топится баня в огороде?

Аверьян подошел к колодцу. Заглянул вниз и увидел далеко в глубине воду. Не понимая, что делает, он заговорил с ней о своих бедах и бросил вниз камешек. Круги на воде быстро рассеялись — а в нем вдруг снова пробудилась невыносимая тяга к самоубийству. Вода в колодце манила к себе, и Калачев решал…

— Сигануть никак собрался? — прозвучал сзади голос Сафронова, заставивший сжаться и отскочить от сруба.

— Да нет, — проблеял Аверьян сконфуженно, кротко глядя на Ивашку. — Я завсегда любил в колодцы глядеть. Хто-то на огонь зыркает, а я вот в колодец, на водицу.

— Оставь озорство энто, не маленький ужо, — заявил Сафронов, останавливаясь рядом. — Я ж тебе дело сказывал: али с нами, али хрен с тобой! Токо не боися убивать себя, ежели надобность в том приспичила. Мы тебя как своево, как святова захороним!

— Ну с вами я, куды же теперя! — воскликнул в сердцах Аверьян. — Токо душу не мотай на руку. Я ужо завсегда с тобой, и довольствуйся сеим, ежели потребность во мне имеется!

Ивашка окинул его оценивающим взглядом.

— Што ж, — сказал он, — быть посему. Нынче в баню пойдем. Тела ополоснем малеха и…

Ночью, после радения, когда другие участники обряда покинули избу, Сафронов подсел к кровати Аверьяна. Он долго и внимательно разглядывал возбужденное, покрытое капельками пота лицо Калачева, после чего вкрадчиво поинтересовался:

— Што, впечатляют радения нашенские?

— Ага, — выдохнул Аверьян, открывая глаза. — Я бутто сызнова возродился! Я… я… — он облизнул губы, — я бутто в раю побывал!

Ивашка довольно крякнул, по лицу расплылась широчайшая улыбка.

— То ли ешо будет, Аверьяша, — сказал он, томно вздыхая. — Вот кады ешо адептами пообрастем, то окрепнем зараз! Чем больше народу в раденьях участвует, тем больше благодати с небес снисходит!

— Шуткуешь, — посмотрел на него недоверчиво Аверьян, — хто ж захотит увечье себе причинять оскоплением?

— Энто ужо моя заботушка, голубок, — ответил Сафронов загадочно. — Мир полон грешников неприкаянных, и среди них достаточно эдаких, хто на корабле нашем местечко себе найтить захотит! А ну собирайся. Подсобишь малеха в деле праведном, а заодно и поглядишь, как голубки дикие на наш корабль залетают.

Шагая гуськом друг за другом, они подошли к бане. Из предбанника выглянул Стахей Голубев.

— Как она? — спросил Ивашка. — Не передумала в участии своем?

— Вроде как засумлевалася, — ответил Голубев, — но ничаво. Савва и Авдей ее даже в предбанник не выпускают. Дали зелья соннова и…

— Силком вливали али сама выпила?

— Сама, не супротивлялася.

— Об чем вы энто? — встревожился Аверьян. — Вы што, кому-то худо причинить хотите?

— Не взбрыкивай. Щас сам все увидешь, — ответил Сафронов. — Делай все, как я велю, и ни об чем не вопрошай, покуда на то дозволенья не дам. Щас самолично коснешься Великова таинства оскопления, голубок. Заране упреждаю, обо всем опосля судачить будем!

Они вошли в предбанник.

— Хде она? — спросил Сафронов у Саввы, который, завидя его, сразу же отпрянул от печи.

— Тамма, — кивнул Авдей на дверь бани. — Готова ужо.

— Ступай к ней, — распорядился Ивашка, обернувшись к Аверьяну. — Ничаво не делай, токо рядышком с голубкой нашенской на полок присядь.

Переступив порог, Аверьян остановился, увидев обнаженную красивую девушку, лежавшую на полке. В нерешительности потоптавшись, вспомнив наказ «кормчего», приблизился к ней и примостился рядом. Покосился на дверь, будучи растерян, не зная, как поступить, однако что-то подсказывало ему…

Аверьян опустился на четвереньки и легко прикрыл ладонью рот девушки, затем потряс ее за плечо. Она, казалось, не хотела просыпаться. Сонно нахмурившись, пробормотала что-то, но глаз так и не открыла. Аверьян нагнулся ближе и решил разбудить ее шепотом на ухо.

Глаза девушки широко раскрылись, а рот попытался издать крик под его ладонью.

В это время за дверью послышались шум и топот сапог. Дверь открылась. Вошел Сафронов. Его лицо было напряженно как никогда, весь вид кормчего ясно свидетельствовал о том, что все мысли и чувства устремлены к обнаженному юному телу. Ивашка не отказался бы от задуманного, если даже на его голову в тот момент рухнули проклятия рода человеческого или бы загорелась баня. В руках он держал железный прут, с раскаленным добела концом.

Аверьян вытер рукавом проступившие капли пота со лба и настороженно посмотрел на этот прут. Сердце беспокойно екнуло, дыхание замерло.

На лицах скопцов, вошедших за Ивашкой, — решительность и фанатизм. Они словно жаждали видеть ужасное зрелище и были готовы ускорить его своим вмешательством.

Сафронов, нахмурив брови, несколько секунд молчал, словно изучая тело жертвы. Затем поднял голову, окинул живыми черными глазами баню и сказал:

— Вот и все, Аннушка, времячко вышло. Щас ты познаешь все таинства обряда божественнова и обретешь вторую чистоту! — Он обернулся к застывшим сзади единоверцам, затем приподнял керосиновую лампу перед лицом девушки и продолжил: — Разглядел ли хто из вас очи энтой голубки? Вы токо поглядите, как она трепещет! Имеем ли мы право обрекать ее на излишнее ожидание? Заставлять ее ждать благодати, кады она рядышком, — преступление! — Ивашка замолчал, передавая в руки Саввы керосиновую лампу, и вдруг повернулся к едва живой от страха девушке: — А ну?!

— Не-е-е-ет! — закричала та не своим голосом, отвалившись к стене.

Сафронов поднял глаза, прищуриваясь, чтобы лучше разглядеть перекошенное страхом лицо. Голос девушки, взывавшей за помощью, задрожал от ужаса:

— Аверьян?!

Девица потянулась к нему обеими руками. Она задыхалась и тихо поскуливала. Аверьян понял: если он немедленно не поможет, та умрет. Тогда он попытался заслонить ее своим телом и, в этот момент…

Его голова повисла где-то между небом и землей от сильной боли, но сознания он не потерял. Звон полностью заполнил его уши, заглушая возгласы толпящихся в бане скопцов. Он качнулся вперед. Из носа фонтаном выплеснулась кровь.

— За што ж вы эдак меня, братцы? — прошептал он и сам не услышал своих слов.

— Штоб место свое знал и нос куда ни попадя не сувал! — проник сквозь хаос в его сознании голос.

Затем Аверьян почувствовал чью-то руку на своей талии, а еще пара рук поддержала его за плечи. Какой-то голос звучал обеспокоенно, и не было уверенности — не сам ли он разговаривает с кем-то.

Лишившись единственной, хотя и ненадежной подмоги в его лице, девушка перешла к отчаянному сопротивлению. Она схватила с полки большой медный таз и стала отбиваться им от нападавших скопцов.

— Не трогайте меня! — кричала она. — Я еще не готова ступить на ваш корабль! Не касайся и ты меня, изверг! — яростно бросила она в лицо Ивашки, все еще стоявшего перед ней с остывающим прутом в руках.

Сафронов предпринял неудачную попытку схватить девушку, но та ловко увернулась и забилась в угол, прикрываясь тазом.

— Хосподи, помоги мне! — задыхаясь, прошептала она, однако Ивашкина рука выхватила ее из угла и с силой уложила на полку. — Хосподи, молю Тебя… молю, Хосподи!

Сафронов вытер губы и взглянул на скопцов. Те толпились в дверном проеме, уставясь на него. Тогда он поднес прут к соску левой груди девушки.

— Всем вон отсель! — приказал он своим последователям. — Нынче я сам, без вас справлюся!

Скопцы послушно вышли в предбанник и закрыли за собою дверь, а Аверьяна, случайно или умышленно, оставили в бане.

Как только дверь за ними захлопнулась, по парной мгновенно разнесся резкий запах паленого мяса. Девушка дико завизжала и тут же провалилась в глубокий обморок.

Скопцы в предбаннике запели один из своих псалмов, а Ивашка прижег сосок на второй груди девушки и велел снова накалить в печи прут, а сам вытащил из кожаного футляра бритву. Он собственноручно удалил несчастной половые губы. Вторая чистота снизошла.

Присыпав чудовищные раны каким-то порошком, Ивашка, чтобы окончательно заглушить «зов грешной плоти», выжег крест во всю спину несчастной.

— Хосподи, да ты убил ее, Ирод! — закричал в отчаянии Аверьян, приходя в себя.

Сафронов никак не отреагировал на прозвучавшее обвинение. Он бережно обернул простыней тело оскопленной, после чего крикнул не оборачиваясь:

— Эй, хто там… Голубку нашу в избу снесите и Агафье передайте!

Затем хмуро глянул на Калачева:

— Аверьяшку как пса, на цепь садить велю! Пущай ночь мозгами ворочает, а с утреца раннева прямо к покаянию ево и призовем!

* * *

На следующее утро Ивашка сам пожаловал в баню и развязал Аверьяна.

— Эх ты, лапоть ушастый, — укоризненно покачал он головой. — Ты нам чуток все таинство в балаган не обратил. Девку, видишь ли, спасать мылился… А от ково, скажи на милость?

Аверьян не помнил, как провел ночь, но вот издевательство над девушкой не забыл и брошенный Ивашкой упрек встретил во всеоружии.

— Она не жалала оскопляться, — сказал он, хмуря брови и растирая на запястьях рубцы от веревок. — Ты же сам сказывал, што оскопленье завсегда таинство добровольное.

— И щас от своех слов не отрекаюсь, — согласился Ивашка. — Девка энта, Аннушка, давно ужо с нами проживает и в раденьях участвует! Оскопиться она сама возжелала. Токо вот прут огненный увидела и со страху решение свое враз поменяла! Теперя она Хосподом обласкана, в избе лежа. Ступай и сам погляди, ежели сумлеваешься.

Аверьян присел на скамейку в предбаннике и принялся растирать ноги. Он покосился на наблюдавшего за ним Сафронова:

— Вот я гляжу на вас и раденья вашенские, а в толк не возьму, чем вы от хлыстов отличаетеся. Ведь все одинаково у вас, токо не оскопляются оне?

— А што ты энто вдруг о христоверах[3] воспрошаешь? — удивился Ивашка, явно не ожидавший вопроса. — Можа от нас да к ним переметнуться замыслил?

— Куды я от вас теперя, — вздохнул обреченно Аверьян.

— И то верно, — согласился Сафронов, успокаиваясь. — Ты таперя без нас никуды! А христоверы…

Он закрыл дверь и присел на порожек.

— Я вот што поведаю тебе, голубь, — начал издалека Ивашка. — И мы, и хлысты из одново теста вылеплены. Раньше все христоверами щиталися. Токо вота разошлися кораблики наши. Хлысты после радений спать попарно ложатся, кажный со своею избранной! И грех эдакий грехом не щитают. Сын могет с матушкой блудить, отец с дочерью… А блуд — энто грех великий и непрощаемый. Радеец наш, Кондратий Селиванов, глас с небес услыхал! А глас тот повелел ему супротив свальнова греха выступить! От греховых влечений велено ему было раз и навсегда — «каленым жалезом отжечь детородные свое уды»! Селиванов сам оскопил себя, вот так-то!

— И што с тово? Чаво достиг он, плоть свою эдак терзая?

— Великое множество адептов тады веру нашу зараз восприняли! Многие возжелали «сокрушить душепагубнова змия».

— Видать, Селиванов ваш знатно в души влазить мог.

— Резонов у Кондратия было превеликое множество. Кондратий открывал Евангелие и читал из нево, што око, кое тя соблазняет, надлежит вырвать, а руку или ногу отсечь и бросить от себя!

Ивашка посмотрел на собеседника, но, не заметив на его лице ничего пугающего, продолжил:

— Верующим с нашева корабля нужда есть пройти «огненное крещение». На энто существуют две степени посвящения: первое убеление — малая печать[4] и большое убеление — большая печать! А ешо большая печать царской зовется. Навсегда запомни, голубь, есть скопцы, которые оскоплены от людей, и есть скопцы, которые сами себя оскопили для Царствия Небеснова! «Нихто иной, а именно скопцы будут составлять те 144 тыщи избранных ангелоподобных, кои останутся после Страшнова суда»!

— А у меня какая печать? — не удержался от вопроса Аверьян.

— У тебя царская, — охотно пояснил Ивашка. — Теперя сообча с тобой оскоплять адептов будем, хто к нашему кораблю прибиться захотит!

* * *

В станице скопцам жилось трудно. Кроме казаков, у них имелся еще один враг — голод.

Скудные запасы подходили к концу. Повесив на шеи нищенские мешки, женщины мыкались по окрестностям, выпрашивая милостыню. Они уходили из станицы затемно, а возвращались к ночному радению. Приносимая ими пища бережно делилась поровну, съедалась, и все переходили к молению.

Но и на этом испытания не заканчивались. Ивашку в очередной раз предупредили, что казаки-гирьяльцы готовят погром в их избах…

— Уходить отсель надо, — наседали на него скопцы. — Не кончится добром сие. Война разделила людей и обозлила несоизмеримо. Казаки теперь во всех врагов видят.

— Да я бы рад-радешенек увести вас отсель куды подальше, — вздыхая, оправдывался Сафронов. — Токо вот покуда идтить нам некуда — война кругом. Покудова до Оренбурга доберемся, в лапшу изрубают!

После радений скопцы теперь больше не покидали избу Сафронова. Бледный от голода и переживаний Ивашка бродил из угла в угол. Любой звук с улицы, заставлял его нервничать. Глаза кормчего ввалились и лихорадочно блестели.

В эту ночь станицу накрыла сильная буря. За окнами выло, в трубе гудело; казалось, кто-то бродит по двору, и стучит в дверь. Скопцы не спали. Они сгрудились у печи и тихо, вполголоса, напевали грустные мотивы. Сафронов подкладывал в печь полешки и о чем-то сосредоточенно размышлял.

Из сеней послышался топот сапог, дверь распахнулась, и в избу ворвался Савва. Скопцы вскочили со своих мест, а Ивашка поспешил к нему навстречу.

— Оне идут! — выкрикнул Савва посиневшими от холода губами и рухнул на пол.

Сектанты, как отара перепуганных баранов, сбились в кучу, готовясь встретить смерть.

В дверях появился огромный чернобородый казак с нагайкой в руке. Все затаили дыхание, глядя на вошедшего с ужасом.

— Ну, чаво оробели, безбожники? — спросил громко казак, разглядывая скопцов сквозь густые, шапками нависающие над глазами брови. — Мы зла вам не жалаем и чинить таковова не станем. Вы ужо и без тово наказаны, сами себя искалечив. Но вот зрить вас и терпеть радом не хотим! — подчеркнул он внушительно. — Щас собирайтеся и выметайтеся. На дворе — сани. На них и полезайте!

— И што? — спросил Ивашка, протискиваясь вперед. — До утра обождать невтерпеж было? Вы сами-то зрите, эдака погода на дворе? Да в такую пургу хозяин собаку на улицу не выгонит.

— А ты мне на жалость-то не дави, — грозно сдвинул брови к переносице казак. — Мы тя уж не единожды упреждали, штоб подобру-поздорову из станицы убиралися. Теперя не взыщите! Живо в путь! Довезем до Саракташа зараз, а тама сами как знаете!

Высказав все, с чем пожаловал, казак вышел из избы, оставив скопцов наедине со своими страхами и сомнениями.

— Што делать будем, голуби вы мое? — обратился Сафронов к своим последователям. — Видать, не отстанут оне от нас, коли уходить воспротивимся?

— Сожгут и нас, и избы, — вздохнул кто-то. — Казаки — оне не приемлют веры нашенской! Как токо мы сюды приехали…

— А ну замолчь! — раздраженно рыкнул на говорившего Ивашка. — Все зрим зараз, што нечаво рассусоливать. Раз не прижилися в станице, в город пойдем! Тамма вере нашей чинить препонов нихто не станет, да и с голодухой справляться легшее будет!

А затем все как во сне — пурга, сани на снегу, занесенная дорога, дикая ночная степь… Позади, в покинутой станице, вдруг загорелись большие костры, и скопцам стало ясно, что казаки жгут покинутые ими избы.

Склонив голову на бок, Аверьян наблюдал за бушующей вокруг пургой. Он ни о чем не думал. Рядом с ним, на санях тихо стонала и плакала оскопленная Анна. Ему нечего было сказать ей в утешение. В голове вихрем пронеслось множество мыслей, но это были совсем не те слова, которые с радостью бы выслушала искалеченная девушка.

Аверьян в годы своего отрочества не переживал особых трудностей, выпадающих обычно на долю большинства казачьих детей. Он не знал сомнений в правильности жизненного пути, так как полагал, что живет именно так, как угодно Богу. Женитьба, рождение детей… Все шло как положено, да вот только война в корне изменила всю его жизнь.

Вплоть до мобилизации в армию атамана Дутова Аверьян не переживал ни страха, ни потрясений, ни разочарований. Конечно, назвать его баловнем судьбы было бы опрометчиво. Он с раннего детства привык много работать по хозяйству и вырос достаточно закаленным для самостоятельной жизни. Однако сейчас он потерялся перед лицом настигшего его ужасного испытания и окончательно пал духом. Ему до слез было жалко искалеченную Ивашкой сиротку Аннушку, жившую тихо в их общине. Она готовила еду, стирала, помогала по хозяйству и никогда не высказывала пожелания об оскоплении, а тут…

Аверьян снял рукавицу, нащупал девичью руку и накрыл ее своей ладонью.

— Ничаво, Аннушка, крепися, — сказал он ей, когда девушка прильнула головой к его груди. — Жива ведь, и то хвала Хосподу! — уже более убедительно закончил он. — Сама зрила, што хотел я уберечь тя от мук адовых, а вона как все вышло…

Анна посмотрела всепрощающе, спрятала лицо у него на груди. Аверьян обнял ее, прижав к себе. Она не сопротивлялась, притихла, замерла, и только плечи слегка подрагивали.

— Теперя и мне коротать свой век в девках, — медленно проговорила она. — А я ведь и не мыслила оскопляться. За што они эдак меня?

— Ведаю я об нежелании твоем, — вздохнул сочувственно Аверьян. — Теперя не пеняй на судьбину и живи эдакой, каковая есть. Погляди-ка вот на меня, дева. Не Ивашка, а сам Хосподь с небес оскопил меня осколком снарядным! Мыслил руки на себя наложить, токо вот опосля…

Анна резко отпрянула, подняв голову.

— Всех нас хто-то оскопляет, но токо не Хосподь! — она отчетливо произнесла эти суровые слова. — А я, дура, мечтала дитё родить, хотела любить и быть любимой! А што теперь? Токо со скопцами жизнь коротать?!

— Иных путей нету, — вздохнул Аверьян. — Ни у тебя, ни у меня, ни у ково, хто нас окружает.

Не слушая его, Аннушка словно продолжала разговор с собой.

— И ты, и я — калеки убогие! Мы принесли жертву, а што взамен получили?

— Наверное, то, об чем ты мыслишь, мы ужо сполна заполучили, — крикнул Аверьян.

— Но почему, штобы обрести щастье, человек должен быть искалечен?

— Эдак Ивашка уверяет. А он…

Аверьян замолчал, так как видел, что девушка не слушает его или утомилась перекрикивать шум пурги. Она смотрела на черное небо, на крутящийся вокруг саней снег. Тоска, боль, безнадега и решимость угадывались в ней.

— Когда Ивашка привез тебя в станицу… — Аннушка проглотила застрявший в горле горький ком. — Снаряд не оскопил тебя, а лишь в живот ранил. А я… а я… я не смогла уберечь тебя от оскопления! Ивашка с Саввой… оне осколок из живота вытащили, а заодно и… — Она снова прикусила губу, прижалась к груди Калачева и замолчала.

Аверьян сидел молча. Он был потрясен неожиданно открывшейся правдой. Эта несчастная девушка за несколько минут перевернула весь мир. Он прижал ее крепче к груди, а сам не мигая смотрел на снег, на спину управлявшего конем казака и словно видел все это впервые.

В таком неподвижном состоянии сани довезли их до Саракташа. Пурга затихла, и на небе засияло утреннее солнышко.

Казаки высадили скопцов у вокзала, оставили им кое-какие продукты и укатили в обратном направлении. Сектанты же обступили своего обескураженного кормчего, желая услышать от него хоть что-то обнадеживающее относительно их дальнейшей судьбы.

3

Аверьян Калачев стоял на привокзальной площади Бузулука в странном состоянии — без мыслей и чувств. В отличие от остальных сектантов ему тяжело было вернуться в родной город: страшно и подумать, что ожидает его здесь.

Боясь быть узнанным, Аверьян протиснулся с мешком в середку сектантов и натянул шапку поглубже на глаза. Он вдруг почувствовал, как завершился необъяснимый круг его жизни и начинается новый. Трудно судить, что готовят ему перемены, сколь долго еще будет блуждать душа в потемках страстей, падать в бездну, взлетать и вновь проваливаться во зло. Он чувствовал себя великовозрастным младенцем, вдруг родившимся на свет и не знающим, что теперь с этим делать.

Неожиданно Ивашка Сафронов собрал всех вокруг себя. До этого он успел куда-то отлучиться и вернулся к своей пастве с обнадеживающей улыбкой на озабоченном лице.

— Здеся неподалеку есть брошенный дом с подвалом, — объяснил он скопцам, смотревшим на него глазами, полными надежды. — Щас мы в нево заселимся и приведем в надлежащий вид.

Четверть часа спустя он привел их к большому каменному дому без окон и дверей.

— Да-а-а, — протянул озабоченно Ивашка, разглядывая это каменное чудовище, — а мне вот иначе об нем сказывали. Што ж, айдате зайдем. Все одно выбирать боля не из чево.

Вход в подвал скопцы увидели сразу же, как только переступили порог негостеприимного дома. Спустившись по каменной лестнице вниз, они с облегчением увидели дверь, закрывающую собой вход в подвальное помещение, однако подвал оказался обитаем, ибо дверь была заперта изнутри.

Ивашка постучал. Послышалась возня, затем шаги и звук отодвигаемого засова. Навстречу скопцам вышел невысокий худой, заросший седой щетиной человек.

— Кто такие будете? — спросил он хриплым простуженным голосом.

— А тебе сее не все ли равно, голубь? — спросил, в свою очередь, гласом проповедника Ивашка, с опаской косясь на правую руку хозяина подвала, в которой тот сжимал топор.

— Извольте ответить на мой вопрос, раз приперлись, — повысил голос тот. — Это не я к вам заявился, а вы ко мне. Так уж представьтесь или проваливайте с глаз моих долой.

— Может, впустишь нас, мил человек? — простонала Агафья так, что невозможно было отказать. — Мы аж до косточек промерзли, дозволь согреться?

— Согреться? — усмехнулся мужчина, слегка посторонившись и давая проход. — У меня вы как раз и «согреетесь»! На улице теплее, чем в этом каменном склепе.

В большом подвальном помещении дома действительно было чуть теплее, чем на улице. Скопцы разбрелись по углам и расположились кто где.

— Нас на постой примешь? — поинтересовался Ивашка, меняя догорающую лучину.

— Всех? На постой? — опешил мужичок. — А вы что, еще спрашивать меня об этом желаете?

— Конечно, — важно кивнул Ивашка. — Мы ж люди набожные, а не лихоимцы с большой дороги!

— Пожалуйста, обживайтесь, — повел вокруг себя рукой мужчина. — Места всем хватит! Кстати, я Егор Кузьмич Мехельсон. Бывший хозяин лабаза, руины которого у нас над головами. А сейчас безродная нищая крыса.

* * *

Первую ночь в Бузулуке скопцы провели в тесноте и холоде. Они жались друг к другу и молчали. Чтобы хоть немного согреться, в подвале развели костер.

Аверьян Калачев делал вид, что дремлет, сидя в углу, а сам наблюдал за Ивашкой, который о чем-то оживленно разглагольствовал с хозяином дома.

С того самого момента, как сошел на перрон, Калачев едва сдерживал в себе бурю противоречивых чувств. Он был уже не тем, что покинул Бузулук с отрядами армии атамана Дутова. Сейчас, в родном городе, Аверьян чувствовал себя чужеродным телом. Чувства кипели в нем, как вода в чайнике. Только в мире уродцев, страдание которых — смысл жизни, он вдруг почувствовал себя нормальным.

Ему захотелось прогуляться. Едкий дым от костра просочился в легкие и рвал их на части. Аверьян тихо выбрался из подвала и пошел вниз по улице, зная, что она приведет его к вокзалу.

Город спал. Не спали и не молчали только лозунги, развешанные повсюду. С фонарных столбов, с деревьев они вели свою бесконечную агитацию белой краской по красному холсту. «Все на борьбу с Колчаком!», «Все на борьбу с Дутовым и всей белогвардейской сволочью!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Самый большой транспарант пересекал улицу: «Вся власть Советам! Да здравствует диктатура пролетариата!». Глаза Аверьяна равнодушно скользили по плакатам.

На перекрестке, у поворота в сторону вокзала, он увидел большой костер и греющихся возле него вооруженных людей. Стараясь не привлекать внимания патрульных, Калачев ускорил шаг и вдруг заметил высокую крепкую фигуру, стоявшую впереди метрах в пятидесяти и будто поджидавшую его. «Фигура» напряженно разглядывала приближавшегося Аверьяна, легонько пританцовывая на месте от мороза. Как только он приблизился на достаточное расстояние, она вдруг попятилась и скрылась за стволом раскидистого обледеневшего клена.

До вокзала оставалось рукой подать. И снова плакаты, плакаты, плакаты… Костров стало больше, как и патрульных вокруг них.

Не искушенный в шпионских играх, Аверьян продолжил свой путь, не ускоряя, но и не замедляя шага. Он и предположить не мог, что кто-то идет за ним по пятам. А преследователь двигался хоть и быстро, но неуклюже, словно стеснялся своего поведения.

Калачев миновал привокзальную площадь. В воздухе стоял запах угольного дыма от пыхтевших на путях паровозов. Тут Аверьян словно очнулся от оцепенения и оглянулся. Но, кроме костров патруля, так никого и не увидел.

Прогрохотал паровоз. Аверьян зябко поежился и решил возвращаться. Туда, куда несли его ноги, идти сегодня было не с руки. Но и возвращаться в холодный задымленный подвал тоже не хотелось. Он готов был замерзнуть на улице, лишь бы не видеть полные смирения гнусные физиономии скопцов.

— Видать, нагулялся, голубь! — прозвучал как гром среди ясного неба противный голос Ивашки Сафронова, и он собственной персоной вышел из-за дерева. — Я тута мимо проходил, да вот тебя углядел. Ну так што, на «корабль» потопали? А?

— Ты што, за мною доглядывать решил? — ухмыльнулся Аверьян, чувствуя облегчение. — Мыслишь, што с «корабля» тваво эдак вот возьму и утеку?

— Што я мыслил, пущай при мне и остается, голубь, — сказал Ивашка, подходя ближе и беря Аверьяна за руку. — Айда в обрат, Аверьяша. Семью понаведывать светлым днем сходишь, а не как вор ночкой темной! Хошь без нас, один ступай, неволить не станем. И ешо хочу сказать — не стыдися ты нас, горюшко луковое. Поверь на слово, што к весне ужо мы будем жить в сытости и достатке, всем на зависть!

— Сумлеваюсь я в том, — вздохнул Аверьян и поплелся с опущенной головой за Ивашкой.

— А ты не сумлевайся, голубь. Весна-красна придет, и сам все увидишь…

* * *

Весна наступила не сразу и не так быстро, как хотелось бы.

Предприимчивый Ивашка сумел за короткий срок привлечь на свою сторону нескольких зажиточных одиноких горожан, торговавших на рынке и возжелавших «праведной жизни и Царствия Небесного». Он умело убеждал новых адептов в правильности выбранного пути.

В общине существовал порядок, согласно которому одному скопцу наследует другой. Таким образом, ценой оскопления сектант вступал в круг богатых наследников и вполне мог по прошествии лет разбогатеть. Большую роль тут играла человеческая жадность, которой умело манипулировал Ивашка, разжигая ее в сердцах вербуемых сектантов. «И на семью не надо тратиться, — разъяснял он сомневающимся, — а энто немалая выгода и экономия! И мирские греховодные соблазны — совсем ничто по сравнению со всеобщим радением!»

По Бузулуку поползли фантастические слухи о появлении богатой секты. Стали появляться желающие приобрести благосостояние ценой утраты «детородных уд». И все же заманивали к скопцам большей частью уговорами, подкупом, а то и попросту забирали детей у обнищавших до крайности родителей.

Ивашка Сафронов был неоспоримым лидером. Под руководством кормчего скопцы отремонтировали большой дом Егора Мехельсона и приспособили его и под жилье, и под монастырь. Самого хозяина оскопили и сделали рабом секты. Сафронов так прочистил ему мозги, что тот стал предан как пес. И потому Ивашка назначил Егора хранителем скопческого общака.

Однажды в полдень Сафронов позвал к себе Аверьяна. Они спустились в подвал, где уже находился Егор Мехельсон, изучавший какие-то бумаги.

— Ну што, голубок, весна вон пришла, — сказал Ивашка, загадочно улыбаясь и кивая Аверьяну на скамью. — Токо погляди, как подвал мы обустроили? Любая церковь православная позавидует!

— Завидовать уже некому, — вздохнул Мехельсон, отрываясь от изучения бумаг. — Все церкви сейчас закрываются. Синагоги и мечети, как я слышал, тоже закрытию и сносу подлежат!

— Зато нас нихто не коснется, — убедительно заявил Ивашка. — Наш корабль никакому антихристу не по зубам!

Аверьян с интересом осмотрел подвал, в который не заходил последнюю неделю. Помещение было просто не узнать! В нем имелось все кроме ненужных икон. Лавки, столы, чистенькие скатерти, выбеленные стены.

— Чаво молчишь? — услышал Аверьян возглас Сафронова. — Я ж те говорил, што к весне все сладится. Говорил?

— Христу спасибо. Забот не ведаем.

— Пожалуйста, — ответил Ивашка на «спасибо» — Токо вот… — Он внимательно глянул на Аверьяна. — А ты пошто семью свою не навещаешь? Ужо стоко времени мы в городе твоем, а ты… Али не заботит тебя боля житие жинки и детишек?

Напоминание о семье заставило вздрогнуть, но Аверьян быстро взял себя в руки. Первоначальное напряжение от приглашения в молельный подвал угасло. Единственное, на что Калачев сейчас уповал, так это на подходящую причину, чтобы окончить неприятный разговор и уйти.

Он давно уже тайно ненавидел Ивашку, сделавшего из него безропотного калеку, но не мог открыто противопоставить себя «Христу» скопцов, так как был одним из них и в отдалении от «корабля» жизнь свою уже не мыслил. Аверьян будто попал в замкнутый круг. Он переставал чувствовать себя убогим, только когда впадал в экстаз…

— Жинка моя померла, а робятишек забрали сродственники, — солгал Аверьян, так как не желал видеть Стешу и сыновей в числе адептов секты.

— И ты зрил воочию супружницу мертвой? — прищурился Ивашка, не отрывая от его лица изучающего взгляда.

— Я зрил ееную могилу на кладбищах. А двери и ставни избы нашей гвоздями зараз заколочены.

— А про детей откель прознал? — допытывался Сафронов. — Можа, с кем из сродственников об них судачил?

— С соседом встренулись, — снова соврал Аверьян. — Он мне и про супружницу, и про деток все обсказал.

— Соболезную тебе, голубь, — вздохнул театрально Ивашка. — Нынче некогда, а завтра… завтра всей общиною на кладбище сходим и память супружнице твоей, безвременно помершей, всем обществом почтим!

Аверьян побледнел. Он испугался. Ему не хотелось прослыть среди сектантов лгуном и быть презираемым.

— Так што? Могилку-то укажешь? — процедил сквозь зубы Ивашка, все еще буравя лицо Аверьяна пронизывающим взглядом.

— Нет, не хочу я тово, — увел он в пол глаза.

— Не хошь как хошь, — пожал плечами Ивашка. — И не серчай на меня, голубь. Я же энто тово, от всей души хотел…

Он холодно смотрел на нахмуренное лицо Аверьяна, всем своим видом пытаясь подчеркнуть, что верит ему.

— А я ему не верю, — неожиданно подал голос Егор Мехельсон. — Врать он мастак. Я за версту обман чую!

Лицо Сафронова блеснуло в полумраке подвала, в глазах — ликование.

— А теперь, Христа ради, — сказал он вкрадчиво, — ради нас обоих — правду!

В горле у Аверьяна пересохло настолько, что слова едва выходили наружу.

— Супружница моя мертва, — твердил он упрямо. — Какая ешо вам правда нужна? Ежели бы она жива была, то я…

Ивашка кивнул; его взгляд, когда он заговорил, казался сострадательным.

— Ты щас обсказал мне нечто эдакое, во што мне хочется верить, и энто обсказал ты с такой прямотой, што я поверил! — Он тяжело вздохнул. — Стало быть, супружница твоя на кладбище покоится, детишки у сродственников… А изба? Изба осталася, а нам здеся места на всех не хватает?

— Послухай, энто моя изба, а не наша! — закричал Аверьян в отчаянии, ощущая необходимость что-то предпринять.

— Изба твоя, а ты наш, — повысил голос и Сафронов. — Али ты запамятовал, голубь, што в общине нашей все общее?

— Жана померла, дык ведь дети осталися?! — взмолился Аверьян. — Им же…

— Деток твоех к себе возьмем, — оглушил его Ивашка. — Все сообча, я и вы, под одной крышей проживать станем! Эдакое счастье не кажному предначертано в жизне энтой!

— К избе моей и деткам моем не дозволяю суваться! — Аверьян сжал кулаки.

— И в мыслях сее не вынашиваю. Как лутше хотел, а ты…

Лицо Ивашки выразило разочарование. Аверьян с трудом проглотил ком, застрявший в горле.

— Ты мне што-то обсказать мыслишь? — спросил Сафронов.

— Спать я хочу, — ответил Аверьян устало. — Захворал, видать, я шибко, вот ко сну и клонит.

— Што ж, иди отоспися до радения, — пожал плечами Ивашка. — А мы тута с Егоркой ешо кой об чем порассусоливаем.

* * *

В этот вечер к скопцам на радение пожаловало много народу. Падение влияния религии, разгром и разграбление церквей — хаос внес в души верующих пустоту и безысходность. С другой стороны, с ослаблением влияния православия укрепились позиции сект, которые начали разрастаться в России со сказочной быстротой. Закрывая церкви, советская власть таким образом пыталась покончить с властью поповской, но воспитанные на вере в Бога люди не могли просто выбросить «Хоспода» из души, а потому искали утешения в сектах, распахнувших свои гостеприимные объятия.

С каждым днем все больше людей стали заглядывать на радения к скопцам. Кто-то шел ради любопытства, кто-то в духовных мытарствах, а кто-то из корысти. Побывав на радениях и приняв в них участие, большинство зевак и не замечали, как попадали под мощное влияние «живого Христа» — Ивашки Сафронова.

А тот изо всех сил изображал из себя Бога, да так талантливо, что самозабвенно верил в свою роль «спасителя человечества». Ивашка мастерски демонстрировал патологическую одержимость и свою «христианскую чистоту и праведность». С пеной у рта он убеждал приходящих:

— Ежели вы не веруете в Хоспода, голуби, вам лутше не ходить к нам и не трогать сваво грешнова тела. А ежели веруете всей душой и всем сердцем, то оскопляйтеся и ступайте чистыми в Царствие Небесное!

…Сегодня религиозный экстаз захватил Аверьяна во много раз сильнее, чем всегда. Ему казалось, что скопцы особенно возвышенно распевают псалмы и пляшут намного краше, чем всегда. Он легонько толкнул локтем Анну и шепотом поделился с ней своими мыслями:

— Чую, нынче што-то необычное? Можа, праздник какой?

— А у скопцов всегда праздник, — зло произнесла в ответ девушка. — Как раденье, так и праздник! Если не будем стараться, то гости станут смеяться над нами. А вот если постараемся и все возьмутся выплясывать рядом, то тогда никто уже не скажет про веру нашу, что будто бы нет в ней священной силы!

Пришедшие на радение копировали движения скопцов, постепенно входя в состояние транса. Все иное истолковывалось как прямое оскорбление религиозных чувств и знак неуважения к вере.

— Восславим же Хоспода нашева! — завизжали Агафья и Акулина. — Уверуйте в Иисуса Христа, голуби! Ведь он вота. Хосподь средь нас!

С этими словами они поспешили к Ивашке и взяли кормчего под руки. Он провел по лицу ладонями, утирая капли пота, с губ его не сходила блаженная улыбка.

— Я люблю вас, голуби мои! — воскликнул Ивашка, обнажив крупные зубы. Громкий голос кормчего перекрыл даже общее пение скопцов.

«Богородицы» грохнулись перед Сафроновым на колени и, глядя на него безумными остекленевшими глазами, снова зычно заголосили.

Пространство вокруг Ивашки замкнулось: сектантам и тем, кто присутствовал в молельном подвале, захотелось дотронуться до «живого Христа».

— Голуби мои! — подняв руку, заговорил Сафронов. — Все нынче зрили воочию, как на меня снисходит Святой Дух?!

— Да! — выдохнула толпа, находящаяся в возбужденном состоянии после радения.

Сафронов говорил еще долго, и каждое слово его било точно в цель.

Как только он замолчал, из толпы к нему протиснулся Егор Мехельсон, держа за руку крепкого подростка с рябым лицом и испуганными глазами.

— Господи Всемогущий! — воскликнул Егор, падая на колени перед Ивашкой и увлекая за собой подростка. — Оскопи вот племянника моего, молю тебя! Хочу, чтобы он очистился от скверны нынешней и голубем белым взлетел на корабль веры нашей!

Видимо, эта выходка Мехельсона была неожиданна и для Сафронова. Сначала он явно смутился, округлил глаза, но быстро взял себя в руки.

— Хто ты есть, чадо мое? — спросил Ивашка у подростка, кладя ладонь ему на плечо.

— В-Васька я, Н-Носов… — ответил тот, заикаясь от волнения.

— Племяш он мой, — оживился Егор. — Сестра померла, а мальчонку сиротой оставила.

— Он истину молвит? — спросил у подростка Ивашка.

Тот стоял ни живой ни мертвый и во все глаза таращился на «Бога».

— Ну чего ты, не молчи! — дернул его за руку Егор.

Васька, заикаясь и дрожа, заговорил:

— Д-да. Д-дядя Е-Егор в-всегда х-хорошо с-со м-мной о-обращался… К-кормил и ж-жалел м-меня. А-а п-потом с-сказал, ш-што э-эдак л-лучше б-будет…

— Истинную правду твой дядя говорил тебе, — вздохнул Ивашка и потрепал волосы на голове подростка. — Хорошо жить теперь будешь. Станешь святым, а душа очистится, как у ангелочка! Блудить не станешь. И богатство ждет тебя на земле, а в небесах бессмертие!

— А-а-а ешо-о-о д-дядя о-обешшал м-мне, ш-што т-три т-тулупа о-отдаст и д-дом э-этот в-вот о-отпишет? И д-денег м-много о-обещал, и-и-и…

— Раз обещал, знать эдак и поступит, — поспешил заверить его и притихших слушателей «Христос-Ивашка». — У нас все общее, и мы не токо кажный для себя, а для всех живем!

— Чтоб у тебя язык отсох, — прошипела стоявшая позади Аверьяна Анна. — Мальчонку жаль. Еще жизни не видел, а уже в инвалиды угодит.

— Но он же сам тово хотит? — обернувшись, прошептал Аверьян.

— Башку ему задурили, — последовал ответ девушки. — Как и тебя дурят.

— Который раз ты мне об том талдычешь, Анька, — нахмурился Аверьян. — А не наговариваешь ли ты со зла на Ивашку нашева?

— Я?! — поджав губы, возмутилась девушка.

Восклицание ее было таким громким, что привлекло внимание присутствующих. Аверьян даже испугался, увидев десятки пар глаз, уставившихся на них.

— Пора на покой расходиться, голуби мое, — отвлек на себя всеобщее внимание Ивашка. — Утро вечера мудренее. Спите спокойно и хорошенько над словами моими размышляйте. Хто на корабль наш засобирается — милости просим! Токо покой и Царствие Небесное отныне и навсегда ожидают нас!

* * *

Оскопление племянника Егора Мехельсона было назначено на следующий день.

Аверьян с Анной более часа беседовали с Васькой после радения, пытаясь отговорить от опрометчивого поступка. Но мальчик был упрям и ни на какие уговоры не поддавался. Разочарованные, они разошлись спать.

Скопцы с утра натопили баню, хорошо отмыли и отпарили в ней Ваську, после чего облачили в белое новое нижнее белье. Заблаговременно опоенный снадобьями подросток лежал на полке, укрытый до подбородка белой влажной простыней.

Баня была залита красновато-розовым светом солнечных лучей, пробивающихся через закопченное окно. Солнечный свет коснулся рябого лица Васьки и превратил его в маску, на которой застыло выражение глубокого смирения, готовности принять на себя тяжкую ношу и огромного, невысказанного горя.

Когда Васька увидел входящих в баню скопцов, губы его задрожали, а из глаз выкатились две слезинки.

— И какова рожна ты эдак нас слезами встречаешь? — спросил, улыбаясь, Ивашка. — Ты радоваться должен, Василек! Ужо щас уберем у тебя удесных близнят — и все зараз. Малой печатью эдак тебя отметим.

— З-знаю я, — прошептал одними губами несчастный подросток. — П-пожалуста, с-скорее в-все д-делайте. Б-боюся я, ш-што п-помру, п-покуда б-благодать н-на м-меня с-снизойдет.

Васька разволновался. Простынь у него на груди то спускалась, то поднималась. Чистое полотенце, лежавшее на простыне, соскользнуло и упало на пол. Когда Аверьян наклонился за ним, подросток задрожал и закрыл глаза.

— Ничаво, потерпи малеха, — прошептал зловеще Ивашка, приближаясь к мальчику. — Я быстро, я щас…

Сафронов, словно растягивая удовольствие, не спеша обмыл нож горячей водой и смазал его салом. Выражение его лица было таинственным и сосредоточенным. Видимо, возбуждаясь от предстоящего, он задышал учащенно.

Савва схватил мальчика за ноги и развел их. Аверьян, обливаясь потом, взял Ваську за руки и, закрыв глаза, отвернулся. Внутри забурлили угрызения совести. А «Христос»-Ивашка взялся за дело с мастерством бывалого мясника.

— Крепше держите! — крикнул он Савве и Аверьяну. — Ключ бездны заодно оттяпывать буду.

Он истерично хохотнул, беря член подростка дрожащими окровавленными руками:

— Ну-у — у… добро пожаловать на наш корабль, голубь белый! Токо помирать не смей! Мы тебя для лутшей жизни зараз готовим!

За время чудовищной кастрации мальчик только стонал. Он ни разу не крикнул и не пытался вырваться. «Видать, опоили какой-то хреновиной, — думал Аверьян, выходя из бани. — Ну и дела, Хосподи, неужели ты энтова не видишь?». Калачев не устал, но чувствовал себя совершенно разбитым, страшным злодеем, только что совершившим чудовищное преступление, которому нет ни оправдания, ни прощения. «Ведь ты не по своей воле?» — попробовала оправдаться стонущая совесть. Но воспоминание о крови Васьки тут же заслонило ее и окончательно лишило Аверьяна душевного равновесия.

Опустив голову, он шел к дому, не видя ничего вокруг, и, погруженный в тягостные мысли, начал озираться как человек, теряющий рассудок. Затем остановился на крыльце, посмотрел на свое отражение в оконном стекле, тяжело вздохнул и покачал головой, увидев осунувшееся лицо с глубоко запавшими глазами совершенно чужого человека. И тут Калачев вдруг осознал всю никчемность своего бытия. Он одинок и никому не нужен!

Аверьян встряхнул головой. Ему вдруг захотелось облегчить душу и хоть с кем-то поделиться горем. Если бы рядом была сейчас его жена Стеша, она могла бы выслушать его и понять!

Он вспомнил про Анну. Вот кто нужен ему сейчас! Девушка ненавидит скопцов, ненавидит их «Христа», и именно ей без раздумий и сомнений можно открыться.

Аверьян вошел в дом и тут же окликнул пробегавшую мимо Агафью. Вид у него, должно быть, был страшный, так как женщина шарахнулась от него в сторону, как от чумного.

— Анна хде? — спросил Аверьян, глядя на нее. — Пошто зенки пялишь, бутто на мертвяка, а рот не открываешь?

— Откель мне знать, хде Анька шатается, — хмуро ответила та. — А ты и впрямь с вурдалаком схож. Ночью узришь и не проснешься вовек.

— А ты дрыхни ночами крепше и больше молися перед сном, — огрызнулся Аверьян, направляясь к выходу. — А штоб вурдалаки не мерещилися, к «Христу» почаще прикасайся. Благо он завсегда под рукой.

4

Наступило лето 1920 года.

С окончанием интервенции и Гражданской войны молодая Советская республика переживала исключительные трудности. Хозяйственная разруха и обнищание были суровой действительностью тех дней. От бушевавших на полях губернии военных действий пострадало сельское хозяйство.

По мере того как Советскую республику охватывал голод, наступало золотое времечко для скопчества. НЭП как нельзя кстати пришелся для развития и укрепления секты. Ивашка Сафронов безошибочно угадал, что «время пришло», и с деловой хваткой взялся за дело.

* * *

Лавку открыли на городском рынке. Раздобытые Ивашкой товары заняли свои места на полках, и дело пошло.

Ивашка Сафронов, стоя у дверей, буквально дрожал от переполнявшей его энергии. Он широко улыбался, с надеждой посматривая на подходивших людей, и бросал хмурые взгляды на Егора Мехельсона и Аверьяна Калачева. Всем сердцем он уповал на то, что торговля будет бойкой, а выручка немалой.

Однако покупатели не слишком спешили заходить в лавку. Поглазев на витрину и повздыхав, люди неторопливо переходили к соседней, более привычной для них. Там они тоже останавливались, рассматривали товары, хотя так же почти ничего не покупали. Ивашка с плохо скрываемой досадой шипел им вслед, и в глазах его вспыхивали злобные огоньки.

С унылым видом он подошел к прилавку, ощущая слабость во всем теле.

— Не извольте беспокоиться, Иван Ильич, — подал голос Егор Мехельсон. — Дело вовсе не в том, что наша лавка хуже других, и даже не в том, что мы будто бы торговать не умеем. Покупатели нынче бедны, как мыши церковные…

Время приближалось к полудню. Людей на рынке становилось все меньше, а лавка скопцов имела выручки с гулькин нос.

— Эдак дело не пойдет, — заявил с понурым видом Ивашка. — Надо искать иные пути добычи денег.

— Еще только полдень, к чему печалиться, — попытался успокоить его Мехельсон.

Но охваченный тоской Сафронов прошелся взад-вперед по лавке, перебирая в памяти все способы, с помощью которых можно было бы дать толчок бизнесу. Но подобрать что-нибудь подходящее оказалось не так-то просто. Упадок чувствовался не только в торговле — обнищали все.

Однако Ивашка не терял надежды. Он искренне верил, что пусть не сегодня, так завтра дела все одно пойдут в гору. Люди есть люди, всем хочется есть, пить и хорошо одеваться. А у них товары дешевле, чем у других.

Последняя мысль несколько воодушевила Сафронова. Он подозвал к себе Егора Мехельсона и Аверьяна.

— Вот што, голуби мои, — сказал он им заговорщическим тоном. — Теперь поступим вот эдак, и никак боля.

Егор и Аверьян непонимающе переглянулись.

— Отныне эта вот лавка и доход с нее ложатся на ваши широкие плечи, — продолжил Ивашка. — Вы в ней днюете и ночуете! Товар тожа сами продаете.

— А радения как же? — высказался удивленно Егор, которому не понравился замысел кормчего.

— Поочередно приходить будете, — ответил тот. — Ваську ешо в помощь вам придам. Вот втроем и потянете лямку торговую. Егор ужо опыт в том имеет и тебя, Аверька, торговому ремеслу зараз обучит.

— Позволь спросить тебя, Иван Ильич? — обратился Мехельсон. — Ты еще что-то задумал, так ведь?

— А энто ужо не вашева ума дело! — нахмурился, отвечая, Сафронов и нехорошо покосился на Аверьяна. — То, что я задумал, токо одново меня и касается. Так што делайте свое дело, а в моё носы не суйте. Знайте одно, што на одну казну все работаем, и усердствуйте, не ленясь, штоб мозги зараз жиром не обросли.

* * *

Они встретились на берегу реки Самары. Произошел короткий, но многозначительный разговор.

— А ты хоть раз навестил жену и детей, Аверьян? — спросила Анна. — Как им живется, знаешь?

— Разве нынешнюю жизнь можно назвать жизнью, — посетовал он тогда. — Едва концы с концами сводят. Стешу в мастерские на работу шуряк пристроил, а мальцов в станицу к сродственникам свезли.

— Она тебе сама о бедах своих рассказала?

— Ни в коем разе. Я ей на глаза не показываюся, токо издали наблюдаю. Хотя и не узнает теперь она меня. Я ужо скоко знакомых повстречал, но ни один не признал Аверьяна Калачева.

— А может, тебя как раз сейчас семье и не хватает?

— Могет и эдак быть, — согласился Аверьян, горько вздыхая. — Токо вот… на кой ляд я им таперя нужон? Я ж не мужик и не баба. Я ж таперя калека никудышный, и сам не ведаю, пошто Хосподь мне жизнь сохранил, а хозяйства мужицкова напрочь лишил?

— Да разве щас супруге твоей до «хозяйства» твоего? — усмехнулась Анна. — Она как прожить думает да деток на ноги поставить.

— Ей брат Игнат подсобляет, червяк пронырливый.

— Твой брат?

— Ееный. Мое все братья и сестры, сказывают, с Дутовым в Китай подались. А сродственники Стешки завсегда голодранцами были. Им с новой властью делить нечаво. Мое стали врагами и бандитами, значится, а ееные все во власть пролезли! Из грязи в князи, значится. А Игнашка, подлюга, щас, говорят, в ЧК до начальника какова-то дослужился.

— А как он к деткам твоим относится?

— Никак, — нахмурился Аверьян. — Смертным боем лупцует вражина. На двор, сказывали, вывел и давай с плеча нагайкой стегать! Мальчонки криком кричат, а он… Ладно Стешка вовремя подоспела, а то энто рыло пьяное до смерти бы мальцов забило!

Аннушка слушала с широко открытыми глазами, в которых застыли боль и страдание. Она взяла Калачева за руку и взволнованно спросила:

— Ты хотел бы жить в своей семье, Аверьян?

— Ежели бы я токо мог! — с жаром ответил он.

Взгляд девушки стал задумчив, на губах блуждала вялая улыбка, лицо омрачено. Хотя всю минувшую неделю Аверьян думал об одном и том же, сейчас он с трудом собрался с мыслями.

— Анна, — начал Калачев, превозмогая нерешительность, — ты ведаешь, для чево я сюды тебя пригласил?

— И да, и нет, — ответила девушка, глядя на реку.

— Как энто? — не понял он.

— Думаю, что на сердце слишком много грязи накипело, — предположила Анна. — Видать, вылить захотелось?

Аверьян озабоченно нахмурил лоб.

— Обспросить тебя кое об чем хочу я, — сказал он, глядя поверх головы девушки. — Ты вот как к скопцам приблудилася?

Хотя над городом уже сгустились сумерки, Аверьян заметил, как смутилась и густо покраснела его собеседница.

— Не желаю я говорить об том, — сказала она наконец, поежившись. — Из Тамбова пришли мы. Шли в Саратов, а пришли в степи оренбургские. А што? Ивану Ильичу тута понравилось. Он навсегда здесь обосноваться мыслит!

— Знать, мало из тебя Ивашка кровушки попил, раз ты ево все ешо по отчеству величаешь, — усмехнулся Аверьян.

— Еще бы, — вздохнула Анна. — Иван Ильич в Тамбове почитаемым человеком был! Купцом первой гильдии! В своем доме он и скопцам приют давал. Много их у него тогда проживало. Многие «голуби» тогда все богатства свои Ивану Ильичу доверяли. По завещаниям тоже все ему опосля отписывали. А когда слуги царя-супостата все у скопцов поотнимали, а самих в Сибирь сослали, то… Все, больше не хочу говорить о том! — девушка нахмурилась, подняла с земли камень и с силой запустила его в реку.

— А ты? Как же ты с ними повязалася? — настаивал Аверьян. — Но не может быть тово, што подобру и согласию?

— Я все время у Ивана Ильича в прислужницах была, — нехотя пояснила девушка. — Привыкла я к нему и привязалася. А куда сиротке деваться? Теперь куда Иван Ильич, туда и я, горемычная.

— Тогда почему он оскопил тебя, милая? — удивился Аверьян. — Столько времени за собой таскал, а оскопил совсем недавно?

— Все, замолчь, уйду а то, — зло прошептала Анна. — Больше не хочу болтать об этом!

— А Агафья и Акулина с вами пришли? А Стахей, Савва, Авдей?

— Тожа с нами.

— И пошто тады Ивашка меня от смерти спас?

— Никогда он не говорил об этом. Сам у него спроси, если интересно.

Анна замолчала и ушла в себя. Сколько Аверьян ни задавал ей вопросов, она угрюмо отмалчивалась и отводила взгляд. Только когда наступило время прощаться, девушка вдруг взяла его за руку и посмотрела в глаза.

— Иван Ильич человек хороший и добрый, ты не думай, — сказала она. — Только вот невзлюбил он тебя. Ума не приложу почему, но он готов тебя со свету изжить!

— Меня? За што? — удивился Аверьян.

— Лучше не спрашивай, а поберегись, — ответила Анна, собираясь уходить. — Чую я, что он чего-то супротив тебя замысливает, вот только что? Ума не приложу.

Она повернулась и ушла, оставив Аверьяна на берегу реки в полном недоумении.

* * *

Прошло две недели. Все это время Аверьян, Егор и его племянник провели в торговой лавке. Питались они там же, радения посещали поочередно.

Каждое утро начиналось с того, что Егор Мехельсон вставал у двери и любезным взглядом встречал и провожал горожан, проходивших мимо. Если вдруг кто-то останавливался перед входом, он готов был из кожи вон вылезти, скаля угодливо зубы и приговаривая:

— Зайди внутрь, мил человек, и выбери товар, достойный тебя! В нашей лавке все недорого, только зайди и убедись сам!

Если человек, поддавшись уговорам, заходил в лавку, чтобы приглядеться, Мехельсон тут же развивал бурную деятельность. Он и Васька ловко и настырно обхаживали покупателя, следя за каждым его жестом. Еврей то и дело окликал Аверьяна, который из подсобки подносил товары и раскладывал их на прилавке.

В подобных хлопотах проходили дни. Худо-бедно, а дело потихонечку набиралао обороты. Егор Мехельсон хоть и выматывался за день, но к вечеру ликовал. Он открывал кассу, извлекал из нее конторские книги и долго щелкал на счетах. Затем хмурился и вздыхал, причитая, что торговля могла бы идти значительно лучше.

— Слишком дешево, — вздыхал Егор, убирая счеты. — Если продавать по ценам нынешним, лучше, конечно, пойдет. Но надо сначала помалу завлечь покупателя, а потом незаметно поднять и нашу цену. Вот тогда все наладится!

Его заманчивые прожекты прервал неожиданно появившийся в лавке Ивашка. Взгляды Аверьяна и «Христа» встретились. Калачеву ничего не оставалось, как выйти из подсобки навстречу кормчему.

— А-а-а, Иван Ильич, родненький! Никак не ожидали вашего сегодняшнего посещения! — Егор ткнул локтем в бок племянника, и тот быстро поднес хозяину табурет.

Ивашка присел перед прилавком и, сложив на груди руки, выжидательно посмотрел на Мехельсона. Тот схватил товарную книгу и трясущимися руками поднес хозяину. Егор пошевелил губами, собираясь что-то сказать, но Ивашка уже раскрыл ее.

— Торговля налаживается, Иван Ильич, — проговорил вкрадчиво Мехельсон, пытаясь прочесть на лице хозяина настроение. — Мало-помалу, но…

— Да, да, судя по записям, дело сдвинулось с мертвой точки, — Ивашка водил указательным пальцем по исписанной странице. При этом он все время поджимал губы, будто ему очень трудно было говорить.

Мехельсон метнулся к кассе, выбрал из нее дневную выручку и передал её Сафронову. При виде того, с каким усердием Ивашка пересчитывает наличность и, весь дрожа от жадности, убирает ее в кожаный кошель, Аверьян не мог удержаться от вздоха отвращения.

— Ты вот што, — сказал Ивашка, поманив Егора пальцем. — Ты научил ево торговать? — он кивнул в сторону Аверьяна.

— Когда я продавал, он всегда рядом был, — ответил Мехельсон, недоуменно глядя на хозяина.

— Как мыслишь, без тебя справится?

Егор пожал плечами:

— Если только племяш подсобит…

— Я тебе другое дельце приготовил. Там твоя жидовская хватка нужна. Давай передавай товар Ваське и Аверьяну, а сам айда за мной…

* * *

Наступил август.

Торговля в лавке начала давать хорошие результаты. Ежедневная прибыль, невзирая на надвигающийся голод, составляла внушительные суммы. Аверьян удачливо и ловко работал за прилавком, а Васька носился в подсобку за товаром. Вытирая вспотевший лоб, весь возбужденный, он восхищенно спрашивал:

— На скоко севодня продали, дядя Аверьян?

А когда тот отвечал, паренек весь светился от радости и приговаривал:

— Ну ты даешь, дядя Аверьян! Егор вон, дядяка мой, хоть с малолетства торговлишкой промышляет, но ему за тобой не угнаться!

А сегодня малец спросил такое… Хотя у Аверьяна по случаю оживленной торговли не сходила с лица дежурная улыбка, сердце изнывало от непонятной тревоги из-за васькиного вопроса: «Аверьян, а ты веришь ли в Бога, которому православные поклоняются?». Те несколько месяцев, которые он провел в секте скопцов, Калачев не был уверен в этом, а теперь почувствовал необходимость в пересмотре этого мнения. Сегодня он вдруг увидел в себе другого человека — не одураченного учением секты, одинокого и пропащего, а думающего о Боге и искренне верящего в Него.

У Аверьяна появилось ощущение пребывания в нескольких шагах от истины — оставалось только пройти их, чтобы постичь ее. Он не понимал, что на него нашло. Может быть, благодать небесная? Жизнь среди скопцов и влияние Ивашки изменили его. Поддавшись однажды им, он удалился от Бога истинного, настоящего, и страстно возжелал раскаяться и вернуться к ясности.

У него на лице заблестели капельки пота. Вся жизнь промчалась перед глазами, как у человека, собравшегося умирать. Он увидел ее так ясно, будто произошедшее вчера. Все потеряно… Аверьян почувствовал невероятную физическую усталость. Чтобы поднять дух и разогнать кровь, он решил прогуляться.

— Пойду пройдусь, — сказал он Ваське. — На душе штой-то муторно.

Калачев привычно побрел в сторону реки, прохожие бросали на него любопытные взгляды. «Я, наверное, гляжусь, как пугало», — подумал он. Эта мысль доставила ему сейчас некоторое успокоение.

Его сердце забилось сильнее, когда он остановился у ворот своего дома. Аверьян долго наблюдал за крыльцом и окнами, желая увидеть хотя бы издали жену и детей. Он долго никак не мог решиться на этот шаг, но сегодня…

— Эй, горемыка, чево у моей избы топчешься? — услышал Калачев недружелюбный окрик. — Ты чево здесь вынюхиваешь? А может, избу купить хочешь?

— Нет, нет, — ответил он незнакомцу в кожаной куртке. — Я ужо ухожу. Не серчай Христа ради.

— Нет уж, теперь обожди, тля огородная, — ухмыльнулся тот, обходя Аверьяна и преграждая ему путь к отходу. — Щас мы документики твои поглядим и ближе познакомимся.

Он посмотрел по сторонам — нет ли поблизости любопытных, выхватил из кабуры маузер и приставил ствол к горлу Аверьяна.

— Токо не ори! — предупредил зловещим шепотом налетчик. — Отдай мне деньги, и с тобой ничево не случится. Только быстро соображай, мешочник, не то…

Аверьян не шевельнулся. Неожиданность нападения ошеломила его, даже голова слегка закружилась.

Бандит для убедительности надавил стволом пистолета ему на горло.

— Деньги отдай, проклятый! Думаешь, я не знаю, сколько ты в своей лавке на рынке заколачиваешь? Я упрашивать тебя не собираюся, — заверил он. — Хлопну как врага народа и одежку твою обыщу!

— Спрячь пистоль, Игнаша, — сказал Аверьян, немало не напуганный действиями налетчика. — У меня нет при себе ничего ценного. Так што стоит ли грех на душу за непонюх табаку брать?

— Ты откель меня знаешь, торгаш недобитый?! — Игнат пришел в ярость, он явно не узнавал зятя. — Нам не о чем с тобою судачить, контра недобитая. Документ давай, коли денег нету, и не дури, без шалостей, ежели не хотишь пулю в бошку!

Свободной рукой он схватил Калачева за пиджак и так рванул его на себя, что отлетели пуговицы. Аверьян, позабыв о привычной уже покорности, резким движением перехватил руку с маузером у своего горла. Игнат растерялся. Он не ожидал такой прыти от «торгаша и буржуя недобитого». А между тем зять завернул ему руку и легко, как у ребенка игрушку, отобрал пистолет.

— А я слыхал, што ты в ЧК служишь, шуряк, а ты вона… разбоем промышляешь, паскуда!

К Аверьяну перед лицом опасности явились былая отвага и уверенность, так долго подавляемые в нем Сафроновым. Он снова обрел себя, пусть хотя бы на время.

Калачев все еще держал Игната за вывернутую руку.

— Хосподи, да отпусти ты меня! — взмолился негодяй. — Разве не видно, што пошутил я?!

Аверьян посмотрел на его искаженное болью и страданиями лицо.

— Што ты хотишь от меня, оборотень? Пошто эдак мучаешь?

Куртка Игната распахнулась, и Аверьян успел заметить за поясом штанов рукоятку еще одного пистолета.

— Наган? — спросил он.

— Нет, браунинг.

Желая поскорее прекратить мучения, Игнат выдернул из-за пояса оружие и бросил его под ноги Аверьяна.

— Вот и ево забери, товарищ. Токо руку отпусти Христа ради!

— Подними и мне отдай, — потребовал Аверьян.

Игнат присел на корточки, схватил браунинг и протянул его Аверьяну. Тот взял.

— Я могу убить тебя, Игнашка, — сказал он с некоторой отрешенностью и даже ленью.

Тот закрыл глаза и стал покорно ждать. Но Аверьян не выстрелил.

— И убил бы, не будь ты, дерьмо собачье, братом моей Стешки! — он развернулся и пошел.

Держась за плетень у ворот, Игнат проводил его долгим взглядом, после чего, словно спохватившись, начал громко кричать, размахивать руками и материться. Он не отдавал себе отчета в своем диком приступе ярости.

— Аверьян! — воскликнул он наконец членораздельно. — Как ты изменился, сучья рожа! Но теперь все, тебе от меня никуда не деться, выкидыш песий!

* * *

На следующий день Аверьян не вышел к покупателям. Пока Васька Носов занимался торговлей, он отлеживался в подсобке и размышлял о своем.

Ближе к полудню в лавке не осталось ни одного покупателя. Мальчонка отпросился куда-то на пару часов и ушел.

Несколько минут в лавке не было слышно ни звука. Открылась дверь, раздался стук каблучков.

— Хто там? — крикнул Аверьян, подскакивая на лежанке.

— Это я, — послышался знакомый женский голос. — Позволишь войти?

— Ты осмелилась прийти ко мне днем? — удивился Аверьян и тут же поправился: — Мне казалось, што тебе не можно отлучаться с «корабля»?

— Так и есть, нельзя, но бывает, что и можно! — ухмыльнулась не слишком-то весело Анна. — Может, ты закроешь лавку на время? Или будем разговаривать с оглядками?

Аверьян запер дверь. Девушка вымученно улыбнулась и, не дожидаясь приглашения, присела, не спуская с Аверьяна настороженного взгляда.

— Ты уж не взыщи, что я вот так вот, не спросясь, приперлася, — сказала она, ничего конкретно не имея в виду. — Просто мне кое-что сказать тебе захотелось, а потом сам суди — что да как!

— Есть хотишь? — спросил Аверьян, указывая на стол. — Я в самый раз перекусить малеха собирался.

На столе лежало несколько картофелин в мундире, луковица, соль, пучок укропа и кусок черствого хлеба… Аверьян смотрел, как девушка очищает картофелину от кожуры, подсаливает ее, ест. То, что он чувствовал, глядя на нее, напоминало панику. Ему хотелось спрятать это чувство, чтобы не выглядеть дурнем.

Они поговорили о том, о сем. Девушка, похоже, была чем-то смущена и никак не решалась высказать то, с чем пришла.

— О-о-о, — сказала она наконец. — Я, наверное, говорю много лишнего?

— Ты севодня… Я вообще не вразумляю, в какую дуду дуешь.

Анна вскочила и поспешила к выходу. Аверьян увидел, идя следом, как она нервно дергает задвижку. Он подошел к ней.

— Обожди, не суетися, — сказал он, глядя на спину гостьи. — Чево зашла-то? Пошто рвешь и мечешь, бутто обсердилась на что?

— Не на тебя я злюся, — залилась слезами Анна. — Иван Ильич… он… он…

— Уж не помер ли часом? — спросил Калачев с надеждой.

Девушка всхлипнула:

— Он… он…

— Да што он, дуреха?! — прикрикнул Аверьян. — С ума спятил али ешо што непотребное выкинул?

— Он… он… он полюбовницу новую завел! — ошарашила его невероятным ответом Анна.

У Аверьяна аж рот открылся от изумления. Он смотрел на плачущую гостью не мигая и не верил своим ушам.

— Видать, ты спятила, Аннушка? — выдавил из себя Калачев, поглядывая на нее недоверчиво. — Ведь быть такова не могет?!

Вместо ответа девушка зарыдала еще громче. Размазывая по щекам слезы, она воскликнула:

— Разве до шуток мне теперь? Он… он… он снова за старое взялся. А ведь обещал! Клятвенно!

— Ежели не он и не ты спятили, то, выходит, рехнулся я! — Аверьян задыхался от волнения. — Да он же оскопленный? Да он же кастрат, как и все мы, без мужских причиндалов?! Да он…

— Это вы все дурни оскопленные! — истерично взвизгнула Анна. — Иван Ильич все «причиндалы» при своем теле содержит! Так-то вот!

— Постой, — закричал на нее Аверьян. — Ты бреши-бреши, да меру знай! Ивашка не могет быть неоскопленным! Он же есть сам «Христос на корабле скопцовом»?

— Да он никогда скопцом и не был, дураки вы набитые! — нервно рассмеялась девушка. — Он всегда был купцом и уважаемым человеком, верховодил скопческим кораблем на Тамбовщине, хотя других оскоплял с превеликим удовольствием!

— Так значится, — прохрипел Аверьян сорванным от сильнейшего волнения голосом. — Но для чево он людей калечил?

— Для тово, чтоб «Христосом» промеж них слыть и подчинить всех своему влиянию! — ответила Анна с ожесточением. — Если люди стремились на «корабль» скопцов, чтобы выжить, то Иван Ильич оставался на нем, чтобы стать сильнее и богаче! Скопцы завещали свое имущество, и купец Сафронов обогащался! Вот как!

Аверьян едва удержался на ослабевших ногах.

— Ты хотишь сказать, што Ивашка богат немеряно?! — спросил он, бледнея.

— Да, — ответила Аннушка. — С его деньжищами… — она вдруг осеклась и замолчала, видимо, боясь сболтнуть лишнее.

Но Аверьяна не волновали несметные богатства лжепророка. Ему вдруг захотелось узнать как можно больше о нем самом и почему это он вдруг…

— Выходит, Иван оскоплял людей, себе подчинял, бошки им дурачил, а сам… — Аверьян вдруг посмотрел на девушку страшным, не обещающим ничего хорошего взглядом: — Постой, а для чево ты мне все энто порассказала, Анна?

— Захотела, чтобы знал ты, — призналась она, опуская глаза в пол.

— Кроме Ивашки еще неоскопленные в секте есть?

— Все оскопленные, кроме него.

— А кроме меня ешо хто знает об том, что ты мне поведала?

— Все знают, хто с нами из Тамбова прибыл.

— И не возмущаются?

— А кому это надобно — голос возвышать на руку дающую?

Аверьян, чтобы устоять на ногах, оперся на прилавок. Голова гудела, пот струился по лицу, язык прилип к нёбу. Он во все глаза смотрел на бледное лицо гостьи, пытаясь отыскать на нем хоть намек на подвох. Но как ни старался, так и не увидел и тени затаенной насмешки. Весь ее опустошенный вид говорил, как далека она от каких-либо шуток.

— Когда Иван Ильич тебя по дороге подобрал, — неожиданно прервала молчание Анна, — все уверены были, что не жилец ты. Вот он и решил из тебя осколок вынуть, а заодно и оскопить. Боялся позабыть, как это делается, вот и решил…

— А я вот взял и выжил, — скрипнув зубами, прошептал злобно Аверьян.

— Иван Ильич всем сказал, что он сотворил чудо, — продолжила Анна. — Всех убедил, что если бы не оскопил тебя, то ты бы обязательно помер.

— Выходит, я ему еще и подыграл, — еще громче и злее проговорил Калачев. — Помощь Хоспода Бога истинного он записал на свой счет?

Анна всплеснула руками.

— Хосподи, Аверьян, ты только Ивану Ильичу о сеем не говори, — зашептала она взволнованно. До нее, видимо, только дошло, что она наговорила-таки лишнего. — Он… он…

— Ничево не скажу никому, не трясися, — заверил ее Аверьян.

Они помолчали.

— Мыслю, ты явилася предложить мне што-то? — спросил Аверьян, посмотрев на притихшую девушку. — Или мне сее почудилося?

Та кивнула.

— И што же, дозволь узнать?

— Язык не поворачивается.

— Убить Ивашку задумала?

— Упаси Хосподи! — ужаснулась Анна.

— Тады што? Может, кастрировать, как он всех нас?

— Да.

— Ишь ты. А пошто ко мне с эдакой просьбой обратилася?

— Потому, что только ты сделать это сможешь!

— И ты для тово мне все понарассказывала, штоб привлечь на свою сторону?

— Да.

— Но с чево ты взяла, што я соглашуся на энто?

— Потому што сыновей твоих он оскопить собирается, — ответила девушка, видя, как потемнело лицо Аверьяна. — И еще жену твою, Стешу, полюбовницей делает. Ежели не хотишь мне помочь, то…

— Я убью ево! — взревел Аверьян. — Я ему не токо яйца отрежу, я ему все, што промеж ног болтается, с корнем выдеру! Я…

Аверьян вдруг увидел на пороге Ваську, и оставшиеся угрозы застряли у него в горле.

— Как ты вошел? — спросил он. — Дверь ведь была закрыта?

— Ты что-то путаешь, дядя Аверьян, — улыбнулся мальчуган. — Когда я подходил к лавке, из нее покупатель вышел… А может, это вор был, дядя Аверьян?

— Я, пожалуй, пойду, — засобиралась Анна. — Вы уж без меня тут разберетеся, кто тут заходил в лавку.

— Хоть убей, но я ничего не слышал, — нахмурился Аверьян. — А ежели хто и заходил, то пошто бутто вор тайно и скрытно?

Проводив девушку, Аверьян и Васька переглянулись.

— Што делать будем? — спросил первым подросток.

— Ясно што, пропажу искать, — ответил Аверьян задумчиво.

— Но в руках у нево ничаво не было…

Аверьян задумался. Не верить Ваське у него оснований не имелось. Но как этот человек открыл снаружи внутренний засов и незаметно проник в лавку? Он даже, видимо, не побоялся быть пойманным. И зачем?

— Слышь, Васек? — обратился он к мальчику. — А как тот покупатель одет был, не запомнил?

— Как же, запомнил, — ответил Васька, хмуря озабоченно брови. — Пинжак кожаный на нем и фуражка тоже из кожи.

Больше вопросов мальчику Аверьян не задавал.

5

Откровение Анны повергло Аверьяна в трясину жесточайшей депрессии.

— Хорошо хоть живой ешо, — озабоченно рассуждал Васька Носов, глядя на Ивашку Сафронова, зашедшего навестить больного в лавке. — Почитай всю ноченьку горел, как сковородка на керогазе.

— А што будет, ежели он скопытится прямо здесь? — спросил озабоченно Савва.

— В лавке его оставим или в больницу свезем? — поинтересовался Мехельсон, озабоченно вертя по сторонам хитрыми глазками. — Если люди прознают, что в лавке хворый, да еще умирающий — конец торговле!

— Нам он эдакий тожа не нужон, — пробубнил Савва. — А вдруг позаражает нас всех?

— Не в больницу, а к нам ево перевезем и знахарку позовем, — подвел черту под разногласиями своим веским словом Ивашка. — Оскопленный он, аль запамятовали вы об том? Поглядят на нево дохтора больничные, опосля слава об нас дурная пойдет, бутто своех адептов в беде и хвори бросаем!

Аверьян лежал на стареньком диване в подсобке, укрытый одеялом, не отрывая неподвижного взгляда от потолка, тихий и неподвижный, как покойник. После снадобий и отваров озноб его утих, жар спал, а тело в испарине стало вялым. Им овладели блаженство и покой.

Единственное, что тревожило душу, — воспоминание о детях и жене. Он никогда так сильно не тосковал по ним и никогда так не сгорал от острого, непреодолимого желания увидеть Стешу. Сейчас он воспринимал все намного глубже: свою любимую — как преданную и брошенную жену, а возвращение к ней — как очищение от скверны.

Дрожь глубокого необъяснимого предчувствия пробежала по телу. Словно в последнюю минуту ухватился он за руку спасения, протянутую кем-то с небес! Сегодня он окончательно, навеки освободится от ужасного, страшного сна, который являет собой действительность. А впрочем, эта действительность — так ли уж страшна и ужасна? Не замыслили ли Бог и Судьба эдак вот испытать его? Не постиг ли он теперь вещей, о которых стоило поразмыслить давно, проникнуть в суть?

* * *

За те три дня, которые Аверьян провел в молельном доме, он успел оправиться от болезни и встать на ноги. Но непонятное окружающим равнодушие не покидало его. «Пущай Ивашка оскопил меня, — думал он, — но што энто изменит теперь? Ведь яйца и елду в обрат не воротишь? И прошлова не вернуть!»

Анна гневалась на Калачева. Он словно раздвоился после болезни. Аверьян-скопец — потерянный, вялый и равнодушный. Аверьян рядом с ней — человек, способный к действиям и рассуждениям. А в общем и целом, Аверьян для всех — загадка.

— Пойми, — убеждала она. — Он же искалечил тебя. Твою жену полюбовницей сделал. Сыновей твоих к вере скопцовской приобщить собирается. Остановить его надо!

Аверьян упорно отмалчивался. Но Анна не прекращала попыток вывести его из апатии. Она увещевала, сочувствовала, наконец, бранила на чем свет стоит. И однажды в упор спросила:

— Скажи-ка мне наконец, Аверьяша, мужик ли ты или тряпка?

— Я то, што из меня сделали. Я скопец, — ответил он угрюмо. — Куды бы я ни пошел, што бы я ни сделал, всюду Ивашка, бутто тень бесовская, што за грешником завсегда везде ходит.

Калачев, кажется, впервые прямо посмотрел в глаза девушки, и она поняла, как тому действительно тяжело. Она взяла его за плечи и встряхнула:

— Ты знаешь, что я правду говорю. И когда я злюся, то режу правду-матку не за глаза, а прямо в лобешник!

Аверьян, удивленный новыми неожиданными интонациями в голосе девушки, поежился и трогательно вздохнул. Будто разрушительний смерч пронесся в его душе. Он опять вспомнил детей и Стешу. Нестерпимая боль сдавила грудь. Мужчина взялся руками за голову, ушел в другую комнату и заперся там.

На другой день, вечером, он встретился с Анной на улице, за забором, взволнованно поздоровался, торопливо предложил ей отойти куда-нибудь, где меньше народу.

— Возьмем лошадей, — предложила Анна. — Мальцы к реке собираются купать лошадок. А вместо них мы с тобой поскачем…

* * *

Уже стало смеркаться, когда они доехали до реки. Напоив лошадей, стреножили их и отпустили. Затем уселись прямо на песок у воды.

Прозрачная вода сверкала у их ног, и было видно белевшие на дне камешки. Над головою розовело закатное небо. Неподалеку слышалось довольное похрапывание пасущихся лошадей.

— Век бы отсюда не уходила, — грустно прошептала Анна. — Однако уж скоро ночь …

— Ну и што с тово? — с безразличием отозвался Аверьян. — Пущай себе настает. Нам-то што? Чай не заплутаем, кады в обрат поскачем?

Анна взяла его руку и прижала к своей груди. Они некоторое время любовались закатом, наслаждаясь тишиной и покоем темного летнего вечера.

— Все равно нам придется возвращаться на «корабль» наш сухопутный, — сказала она. — Сегодня большое радение. Наверное, еще ково-нибудь оскопят.

В ответ Аверьян пожал ее руку.

— Посидим еще. Не боися, в прелюбодеянии не уличат, — ухмыльнулся он. — Им всем щас не до нас.

Анна повернулась к нему вполоборота и усмехнулась.

— Что-то я не пойму никак, Аверьян, тебе что, вместе с яйцами мозги оттяпали? Я тебе уже вталдычивать устала, что жена твоя и дети в опасности, а ты… Ты почему от них открещиваешься, скажи? Они же зернышки из семени твоего, Аверьян? Ты должен оберегать и защищать их!

— Не морочь мне голову, Анна! — огрызнулся он, начиная заводиться. — Теперь я ломоть отрезанный. А ешо сумлеваюся в том, што Стешка нужду по мне испытывать станет, кады прознает, што оскопленный я.

— А дети? Оне же калеками станут? Или тебе не жаль их вовсе?

Аверьян обхватил голову руками.

— А што дети… — вздохнул он. — Одно дело — жить со скопцами в сытости и гладости, а другое — ютиться в лачуге с дырявой крышей и голодным пузом. Война, разруха… Разве по-собачьи жить лучше?

— Война и разруха уйдут, — возразила Анна. — А твои мальчики… Они очень сообразительные и способные, но если Иван Ильич будет усердно вбивать в их головы свои постулаты, то все в их жизни может закончиться плачевно… Твои жена и дети уже участвуют в радениях, и начинают верить, что учение скопцов должно стать просто целью жизни всякого нормального человека.

— Ну што ты от меня хотишь, Анька? — взмолился Аверьян. — Меня и слухать нихто не станет…

— Жену и сыновей ты должен отвадить от скопцов, — настаивала девушка. — Сам, черт с тобой, живи, как хочешь, а своих ты должен отвратить от скопцовской веры! Но следует быть осторожным, а то Иван Ильич объявит тебя «демоном» или кем похуже.

— Никак не вразумлю, пошто он ешо не поступил эдак? — улыбнулся Аверьян.

— Ты должен помочь мне оскопить самого Ивана Ильича! — вдруг твердо заявила девушка.

— Дык ты не отказалась от энтой паскудной затеи?

— Я даже подумываю уже, не убить ли его, если кастрировать не удастся. Не будет Ивана — и секта распадется. Никто не сможет заменить его на скопцовской посудине!

— Все энто суета, — покачал осуждающе головой Аверьян. — Он помрет, а куды все мы денемся? Али ты запамятовала?

— Не хочешь помочь, я сама управлюсь, — вздохнула Анна. — В отличие от тебя у меня есть цель в жизни, и я достигну ее, чего бы мне то ни стоило!

Когда они оседлали лошадей и поскакали обратно, уже совсем стемнело. Ярко светила луна, и ее света хватало, чтобы легко различать дорогу.

* * *

Уже несколько месяцев минуло, как Аверьян вместе со скопцами поселился в городе Бузулуке. Встречу с женой и детьми он мучительно оттягивал день за днем. Среди скопцов чувствовал себя тоже неуютно — не доверял им. Сектанты платили ему той же монетой…

Калачев шагал по улице, опустив голову, погруженный в раздумья. Люди, обгоняя его, спешили по своим надобностям, он не обращал на них внимания. В голове кружились невеселые мысли: Аверьян никак не мог найти для себя хоть какого-то приемлего решения.

Проходя мимо закрытой и разграбленной церкви, он остановился: из ворот вышла Стеша и, не взглянув в его сторону, двинулась к вокзалу. У него заскребло на сердце. Перед глазами возникло венчание, дом, дети.

И вдруг Аверьян понял, почему Стеша выходила из церкви!.. Он прибавил шаг и последовал за ней. Где-то в глубине души зарождалось смутное, до сих пор неизведанное чувство: будто он очищается от скверны и наполняется чем-то хорошим.

Шагавшая впереди жена неожиданно резко обернулась:

— Здравствуй, Аверьян.

Он едва не налетел на нее всем телом, не успев остановиться. Стеша, к которой все это время он боялся даже приблизиться, стояла прямо перед ним в простеньком сарафане, с белой косынкой на голове, раскрасневшаяся и красивая.

— Думаешь, што я не углядела тебя у церкви? — сказала она не очень-то приветливо. — А я видела, што ты за мной топаешь. Што, совесть загрызла или соскучился?

Щуря глаза, она смотрела на Аверьяна с ожиданием. Но он ограничился только неловким пожатием ее руки.

— Не серчай, я задумался и… не сразу заметил тебя.

— И об чем же думы твое? — Стеша уже не могла скрыть обиды, и из ее глаз показались слезы.

— Дык энто… Суета разная, — Аверьян мямлил, как пойманный с поличным жулик. Он был растерян и не замечал ни обиды жены, ни слез.

— Суета значится?! — теперь Стеша взглянула на него открыто и осуждающе. — А я-то грешным делом подумала, што ты о семье вспомнил? А я ужо тебя похоронила, кот ты блудливый.

— Ежели похоронила, знать, долго проживу, — хмыкнул Аверьян. — Люди эдак говорят, я сам слыхал. А домой вернуться я завсегда мечтал и мечтаю!

— Тады пошто прячешься по закоулкам, бутто пес бездомный? Мне люди ужо давно сказывали, што тебя, козла, зрили, а я не верила им, дура бестолковая.

Аверьян взял жену за руки, отвел в сторону.

— Понимаешь, — сказал он ей, глядя в глаза, — не мог я домой возвернуться. Не мог! — Лицо у Аверьяна стало серьезным, он покачал головой пряча глаза. — Негож я для жизни семейной таперя. Я не ужо тот Аверьян, каковым ты меня знала и помнишь.

— А какой же ты стал? — чуть отступив назад, Стеша осмотрела его придирчивым взглядом с ног до головы. — Не золотой, гляжу, и не серебряный? Што в тебе эдакова, што выше нас себя ставишь?

Аверьян устремил взгляд на церковный купол, возвышающийся за спиной супруги. Фуражка у него съехала на затылок, волосы прядями упали на лоб, а лицо стало сосредоточенным и злым.

— Ты што, оглохла? — грубо прикрикнул он на Стешу. — Я разве непонятно сказал? Ступай домой, баба чертова, опосля загляну и все обскажу сызнова!

— А нет у тебя дома, понял? — воскликнула в сердцах супруга. — У мя документ имеется, што сгинул ты, пропал без вести! Вот и проваливай туда, откель заявился!

Стеша резко развернулась и ушла. Аверьян тоже поспешил унести подальше ноги, чтобы не заострять на себе внимания прохожих.

Раздраженный до крайности, он вернулся в молельный дом, когда сгустились сумерки. Его встретила обеспокоенная Анна. Из подвала слышались пение и грохот ног. Скопцы радели.

Аверьян умылся, сел к столу. Девушка молча поставила перед ним еду.

— Где шлялся? — спросила, глянув на него исподлобья. — В лавке тебя не было. Может, семью навещать ходил?

В ее голосе слышался упрек. Аверьян ответил ей так же:

— Стешку встретил. В церковь ходила.

— В какую еще церковь? — не поверила Анна. — Большевики все церкви позакрывали.

— А она внутрь не заходила. У дверей помолилася и в обрат. Нас в этой церкви венчали с ней. Бутто вчерась сее было.

— И ты думаешь, я поверю в твою брехню? — резко оборвала его девушка.

Не желая больше пререкаться, Аверьян присоединился к радеющим. Вступив в круг, он затопал ногами с непонятной для себя яростью. Пение скопцов, как всегда, прорвалось к самой заветной струне его сердца. Мелодия напева звала его куда-то, потом, словно лава извергшегося в лоно реки вулкана, шипя, рассыпалась тысячами осколков в клубах пара… Но что это вдруг с ним? Нет, не слабость! В нем снова проснулась непокорность судьбе, надежды и чаяния!

«Стеша теперь обо всем знает. Я сказал ей…» Должно быть, эти слова он выкрикнул вслух и начал еще исступленнее топать ногами. Его охватил кураж!

Кто-то тронул его за плечо. Аверьян почувствовал это, но продолжил свою бешеную пляску. Однако человек, который пытался привлечь внимание, схватил его грубо за руку.

— Што надо?

Калачев открыл глаза и глянул на наглеца.

* * *

— Значит, вот ты хде окопался, зятек! — ухмыльнулся Игнат Брынцев. — А мы уж с сестрой схоронили тебя, Аверьяша. — Он уже раскинул руки для родственных объятий. — Когда ты мне руку чуть не сломал, я ешо сумлевался — ты или не ты! А теперь… Аверьян! Аверьяха!

Калачеву ничего не оставалось, как ответить приветствием на показную радость шурина. Они обнялись, пожали друг другу руки.

Брат Стеши совсем не изменился. Его волосы начали терять былую густоту, но в остальном он остался по-прежнему все тем же остроумным пройдохой и мошенником.

— Значит, к «кораблю» скопцов причалил? — противно хихикнул Игнат. — Вот чего-чего, а эдакой дурацкой выходки я от тебя не ожидал!

— У кажнова своя стезя, — проговорил нехотя Аверьян. — Зато у тебя, судя по виду, все прекрасно?

— И у меня всяко было, покуда тебя хде-то черти носили, — уколол его Игнат. — За жинкой твоей вон приглядывал, штоб не скурвилась. Детишкам подсоблял всяко-разно. И твоя, и моя семьи… — все на одних плечах! А жрать кажный день все хотят. Вот и приходилось выворачиваться.

— Зрил, как у тя энто получается, — подковырнул Аверьян. — От разбойника с большой дороги не отличишь!

— Энто я так, шутканул со скуки, — не смутившись, тут же нашелся Игнат. — Подозрительным ты мне показался, вот и решил проверить!

— А в лавку пошто тайком заглядывал? — спросил Аверьян. — Не мог по-человечески зайти, как все?

Игнат посмотрел на него как на умалишенного:

— О какой ешо лавке ты мне тут впариваешь? — округлил он глаза. — Сам посуди, для чего мне тайно вкрадываться куда-то, ежели я и не спросясь, по долгу службы, в любую избу и в любой магазин войтить волен?

— Вот и я эдак же подумал, — кивнул Аверьян. — Однако ты почему-то тайно удумал.

— Ты што, меня видел? — побагровел Игнат.

— Нет, не я. Но видели, — честно признался Аверьян.

— Обозналися, значит, — ухмыльнулся негодяй. — Эдаких, как я, в городе много ходит!

Он схватил Аверьяна за руку, оглянулся, отвел его подальше и сказал, понизив голос до едва слышимого:

— Знаешь што, зятек мой любезный, я ведь сюды по делам службы заглянул. Усек?

— Што усек? — не понял Аверьян.

Игнат, надуваясь от важности, продолжил непрерывную цепочку замечаний и поучений.

Как только он замолчал, чтобы перевести дух, Аверьян, выждав момент, спросил:

— А какие могут быть у тебя дела в молельном доме? Грехи пришел замаливать или ешо по каким сурьезным вопросам?

— Да так, поглазеть на сборище вашенское заглянул, — уклонился от прямого ответа Игнат. — Определить вот хочу, пора вас гнать взашей али погодить малость?

— А я вот подумал, ты за пистолетом своим заявился?

— И за ним тожа. Не сумлеваюся, што ты мне его щас отдашь.

— А ежели нет? Што тогда?

— Тогда в другом месте разговаривать будем. Только после разговора тово смертной казни через расстрел тебе не избежать! — Игнашка говорил, подчеркивая каждое слово, как будто предъявлял ультиматум враждебной стороне.

— Энто ты моех мальцов сюды приваживаешь? — спросил Аверьян, хмуря брови. — И Стешу под Ивашку тожа ты подсовываешь, шкура продажная?

— Я? — Игнат нервно рассмеялся, видимо, вопрос попал в самую точку.

— Ты, хто ж ешо, — пронзил его грозным взглядом Аверьян. — Уж кому-кому, а мне доподлинно известно, што добродетели тебе неприемлемы. Ты к скопцам мою семью сбагрить хотишь, штоб зараз моею избою и пожитками завладеть.

— Вот уморил, кастрат несчастный! — хохотнул Игнат. — Да твоя изба давно уже моя, понял! Вот токо и в мыслях не держал, што ты живым возвернешься.

Калачев даже в темноте ночи почувствовал пристальный взгляд шурина. Он знал и помнил этот взгляд. Возможно, у Игната есть свои причины, чтобы быть здесь…

— Какова хрена ты возвернулся? — спросил Игнат, сплюнув под ноги.

Он был в ярости, и Аверьян чувствовал это.

— Так Хосподу было угодно, — ответил он.

— К скопцам в секту тебя тоже Хосподь твой послал?

Аверьян не ответил. Даже бровью не повел, услышав провокационный вопрос шурина.

— Чаво молчишь, бутто говна в рот набрал? — наседал Игнат, бросая пугливые взгляды в сторону дома. — Чем тя скопцы эдаким приманили, што ты от яиц и от семьи своей зараз отказался?

Калачев промолчал и на этот раз, но на глазах его выступили слезы сильной обиды.

— Ладно, не сердись, — ослабил натиск шуряк. — Жив остался — и то хорошо! Раз ты здеся, среди скопцов, значит, у меня есть дело к тебе.

— И тебе понадобится моя помощь? — проглотив ком в горле, поинтересовался Аверьян.

— Верно мыслишь, зятек… — кивнул Игнат.

Аверьян смахнул рукавом слезы. Он вдруг почувствовал себя достаточно сильным, чтобы настаивать:

— Так пошто ты семью мою к скопцам сманиваешь? Эдак избавиться от них замыслил?

Шурин нахмурился, пробормотал под нос какое-то ругательство и снова сплюнул.

— Не тваво ума дело, — процедил он сквозь зубы. — Подсобишь мне кое в чем, в покое твоих оставлю. Не подсобишь — локти кусать будешь, не обессудь.

Осознав, что скользит по тонкому льду, Калачев решил не сдаваться. Если Игнату понадобилась его помощь, то он, Аверьян, сможет потребовать что-либо взамен.

— Об чем я могу пожалеть, скажи на милость?

— Об том покуда умолчу, — ответил Игнат таинственно.

Аверьян недоверчиво хмыкнул, ему не понравился ответ.

— Тебе што и впрямь хочется знать большева? — насторожился Игнат.

— Я хочу знать, хде мои жена и дети? — сказал Аверьян, чеканя каждое слово.

Его глаза уже привыкли к темноте, и он старался разглядеть лицо шурина в окружающем мраке.

— Нет их нынче здесь, — ответил тот, и голос его, обычно ровный, с легкой бравадой, сейчас был искажен до неузнаваемости. — Но с ними все хорошо, не сумлевайся.

Аверьян все понял: негодяй задумал какую-то аферу. Расчет прост. Он, тайком от Стеши, собирался «продать» ее и детишек скопцам. Сектанты бы их оскопили и тем самым лишили возможности возврата к прежней жизни. А Игнат, без особых хлопот, становился хозяином их имущества. Если скопцы попытались бы заявить о своих правах, то с маузером и мандатом чекиста Игнат быстро указал бы им на место!

— Ты кому служишь, иуда? — спросил Аверьян, глядя грозно на шурина. — Видать, ты и чекист, и разбойник заодно! Хороша власть советская, ежели ей вот эдакие проходимцы служат.

Игнат не обиделся, а рассмеялся. Ему даже польстил упрек зятя.

— Энто ты здорово щас сказанул! С таким нажимом, аж дух захватило! А я власти советской достойно служу, не сумлевайся. Я лояльность власти новой возымел. Меня за то обласкали и на службу приняли! Так што не лайся на меня, говнюк кастрированный, и маузер мой обратно возверни! Щас со мной шутки плохи!

— И кем же тебя приняли на службу? — спросил Аверьян. — Пошто здеся околачиваешься, а не дело свое делаешь?

— А энто как сказать… Када ты был казаком, я бы тебе ешо ответил по-мужицки, а щас…

Последняя фраза сразила Аверьяна. Он сжал кулаки и бросил мрачный взгляд в сторону шурина.

— Служба моя в том и заключается, штобы везде разом находиться, — ответил вдруг Игнат и покосился на дверь, из-за которой все еще слышались пение и пляски скопцов. — Мне было велено искать подходящева кандидата на службу Республики советской нашей!

— А я-то здесь с какова бока припека? — прошептал удивленно Аверьян, пытаясь понять, куда клонит шурин. — Ежели што, то к службам я ужо и не пригоден.

— Начальник мой человека велит найти, который одновременно по моему и по ево выбору будет достоин возможности вернуться в общество, имея за собою работу и должное самоуважение. Вот ты в самый раз и подходишь!

— Што, теперя честной народ вдвоем грабить предлагашь? — горько усмехнулся Аверьян.

— Ты сурьезно ответить не могешь? — рассердился Игнат.

— Но ведь оскопленный я, сам ведаешь.

— И што с тово? Не человек уже што ль? Без яиц и хрена ешо не значит што без совести, понял? Щас я не жду от тебя ответа. Помимо тебя я ешо с другими на сей щет калякать буду. Но ежели ты согласие дать надумаешь, то я им всем по задницам мешалкой!

Аверьян улыбнулся про себя.

— Ты уразумел, об чем я речь веду?

— Да вроде как.

— Мой начальник нуждается в том, кто будет верно служить Республике и разоблачать ееных скрытых врагов!

Лоб Аверьяна покрылся морщинами. Подобного ему никогда и никто не предлагал. Игнат быстро почувствовал смущение зятя и решил тут же дожать.

— Сызнова человеком себя почувствуешь, а не выродком церковным, — сказал он.

Аверьян пожал плечами:

— Не мыслил я как-то насчет жизни новой, што жить буду без себе подобных, — Аверьян попытался выразить спутанный комок своих ощущений, но, не найдя слов, резко заявил: — Я не мыслю, што снова с жаной и детьми жить буду. Не нужон я ей эдакий! И деткам тоже не нужон!

Игнат ощутил острую боль в голосе зятя.

— Не думай о том, башка садовая, — сказал он. — Ты даже эдакий нужон бабе будешь! Скоко мужиков на войне полегло… Тыщи! А у тя и руки, и ноги есть. Так што живи и радуйся!

— А я потому к скопцам и прилип, кады прознал о своем ранении, — вздохнул Аверьян. — Как я мог эдакий в семью возвращаться? Я заставил себя отречься от нее. Вот и все.

Выслушав это, Игнат дружелюбно улыбнулся.

— Я не хочу лезть в твою жизнь, Аверьян, — начал он. — Хочу вот токо упредить, што в ЧК я служу. А борюся я… Одним словом, мы с тобою вместе против влияния на людей церкви и сект сражаться будем!

— Вот значит как, — прошептал удрученно Аверьян. — А для чево с церковью воевать? Разве церковь враг государству?

— Враг! — твердо заявил Игнат. — И не просто враг, а што ни на есть кровный! Религия отравляет умы, а энто недопустимо в нашей рабоче-крестьянской республике.

— Скоко жил, не знал об этом, — изумился Аверьян. — Веруют в Христа люди, ну и пущай себе веруют. Разве батюшка с кадилом и крестом на пузе может быть врагом вооруженной до зубов власти?

— Тем-то религия и коварна, — усмехнулся Игнат. — Вот хто ты? Верующий? А в ково? Ты верил в Христа небеснова, а теперь веришь в Христа земного. А не грех ли это великий, зятек? Ты ведь хуже предателя…

Последовала напряженная пауза, во время которой Аверьян обреченно вздохнул. Ему потребовалось несколько тягостных минут, чтобы восстановить равновесие.

— Ты не веришь мне и хотишь остаться со скопцами? — протянул разочарованно шурин.

— Сам не знаю, — ответил Аверьян. — Запутался я, Игнашка.

— Вот оно и есть влияние сектантов, — ухмыльнулся тот. — Я тоже долго сумлевался, покуда товарищи не убедили меня в том, что нету Бога! Небеса есть, а Бога нету. Тю-тю, понял!

Аверьян не понял. Он хотел солгать, только какой в том смысл? Все, что нужно — это сказать «да». Но у него засосало под ложечкой:

— А што мне надо будет делать, обскажи, Игнашка? — Калачев взглянул на шурина. Не следовало задавать больше вопросов, но он не мог остановиться. — А скопцы? Ты и твое начальство хотите што-то с ними сотворить?

Игнат посмотрел на него с чувством, похожим на жалость. Аверьян стиснул зубы и отвернулся, чувствуя что сморозил глупость и сцепив руки в замок, чтобы унять трясучку. Хорошо, что на улице царила ночь, а не то Игнат увидел бы в его глазах всю боль и отчаяние.

— Не изволь сумлеваться, зятек, — ответил, ухмыльнувшись, Игнат. — Нам не нужны жизни сектантов, нам нужно кое-что существеннее… — Он посмотрел на Аверьяна, а тот внимательно смотрел на него. — Ты доволен моим ответом, сродственник?

Аверьян кивнул.

— Подсобишь по-родственному?

Он не ответил, а снова кивнул.

— А теперь ступай, — велел ему Игнат. — Скопцы не должны больше видеть нас вместе.

Аверьян пожал протянутую руку и повернулся, не предполагая, что шурин ухмыляется ему в спину.

— Браунинг завтра верни, — сказал он на прощание. — О нашем разговоре никому не слова…

6

Незаметно прошло лето.

Калачев сидел, как обычно в полуденное время, у входа в лавку. Стоял ясный сентябрьский день, но Аверьян занимался далеко не торговлей: он обстругивал ножом говяжью ногу и, густо подсаливая мясо, отправлял его в рот.

Мимо лавки проходили две женщины.

— Ну, кума Марья, — сказала одна, останавливаясь и обращаясь к спутнице, — если бы большевики церквя не позакрывали, то севодня в самый раз Рождество Пресвятой Богородицы мы б праздновали. — И женщина указала на купол церкви, возвышавшийся над домами в центральной части города.

— И я об том самом размышляю, Варька, — сокрушенно вздохнула Марья, перекрестившись.

— А я вот скучаю по праздникам христианским, — сварливо затараторила Варвара и яростно зажестикулировала руками. — Пошто им, нехристям, церкви-то помешали? Молилися люди и молилися себе, а щас што?

— Щас вона сектантам дороженьку порасчистили, — монотонно пробубнила Марья и бросила враждебный взгляд на лавку Аверьяна. — Церквей, стало быть, нам не надо, а скопцам поганым все можно?!

— Ага! Вот видели! — закричала, подбоченясь, Варвара. — Стало быть, скопцы все чисты до единова, бутто голубки, и белы как простыни? Ну? Что на то скажете, люди добрые?

Вокруг них у лавки начала собираться толпа.

— Люди, да што энто творится округ?! — горланила Марья, вдохновляясь вниманием зевак. — Нынче день-то какой, люди?! Рождество Пресвятой Богородицы, а нам сердешным и головы преклонить не перед кем! Скопцы вона што не ночь радеют, подлюги, бутто сам Сатана! И им все зараз пожалуйста! А мы? Пошто нас в храм Божий не пущают, люди-и-и-и!

— А вона на скопца поглядите! — выкрикнул кто-то из толпы, указывая пальцем на Аверьяна. — Нам, православным, жрать нечаво, а энтот пес, поглядите, мосол говяжий обгладывает?!

— Упырь вонючий! — взвизгнула какая-то женщина.

— Глядите, даже не подавится! — подлила масла в огонь Марья.

— Тьфу, тьфу, тьфу! — заплевала Варвара. — И мы, православные горожане, должны все энто терпеть?

— Не станем терпеть! — загорланила разъяренная толпа.

— Кончать их всех за Хоспода нашева!

— Оторвать башку поганцу! — истошно заревела толпа и двинулась на лавку.

Камни, обломки деревьев, комья грязи градом посыпались на дверь. Призывая в помощь «Хоспода», Васька забился в угол под прилавок. Разъяренная толпа была уже готова разнести лавку, и тут…

— А ну назад! — загремел голос Игната Брынцева. — Хто не отойдет, застрелю именем Революции!

Выглядывавший из-за двери Аверьян увидел, что глаза шурина сверкают, как у свирепой рыси, усы топорщатся, грудь вздымается от гнева.

Толпа в нерешительности остановилась, затем отступила.

— Назад, говорю вам! Чтоб всех вас разорвало в клочья! Сами вон на Хоспода уповаете, а што вытворяете? Чево вам надо от энтова горемыки-торгаша, что он вам сделал, чево беситесь? А ну разойдитеся подобру-поздорову, а хто не внял моем увещеваниям, тому душонку вышибу!

Ошеломленные окриком человека с маузером люди на мгновение притихли. Однако при виде спешившего на подмогу вооруженного патруля толпа снова забесновалась и пришла в движение.

— А хто этот хрен в кожанке?

— Долой его!

— Бей его каменями, чтоб пистолем не размахивал!

Кто-то метнул в Игната камень, который едва не угодил тому в голову. Брынцев поднял вверх руку и выстрелил в воздух. Затем направил ствол маузера в сторону того человека, который бросил в него камень…

Подоспевшие бойцы патруля стали протискиваться сквозь возбужденную толпу.

— Что здесь происходит? Какие черти в вас вселилися? — кричал их командир, рослый мужчина, размахивая наганом и расталкивая локтями скопище народа. — А ну расходитеся по-хорошему, пока не применили силу!

Видя, что вооруженные бойцы настроены не менее решительно, чем их командир, толпа стала редеть.

— Давно бы так, — бросил Игнат им вслед.

Подошедшему командиру патруля он протянул мандат. Но тот убрал револьвер в кобуру:

— А ты, товарищ Брынцев, знай, что я доложу о твоих действиях начальству!

— Поступай, как знаешь, — ухмыльнулся Игнат, и глаза его презрительно сузились.

Он повернулся спиной к командиру и, насвистывая что-то под нос, вошел в лавку, где его дожидался все еще бледный от пережитого волнения Аверьян.

— Очам своем не верю, — прошептал он, глядя на шурина с нескрываемым уважением. — Я ужо мыслил, все… разнесут меня вместе с лавкой в клочья.

— И разнесли бы, не проходи я мимо, — без ложной скромности заявил Игнат. — Щас люди, что волки лютые. Жрать нечево и церкви закрывают. Еще немного, и они от сектантов мокрова места не оставят. — Он посмотрел на Аверьяна и строго добавил: — Слухай, зятек, настает твой черед, об котором мы уговаривалися, помнишь?

— Не запамятовал ешо.

— Тогда мы уговаривались, что ты исполнишь все, что я ни попрошу, не так ли? Вот и хорошо, коли эдак! А давеча я в самый раз и шел к тебе, чтоб об обещании твоем зараз напомнить!

Аверьян оцепенел и окончательно пал духом, еле выговорив:

— Што я должен делать, Игнатка?

— Запри дверь.

— Но ты мне об семье моей ничаво…

— Все в порядке с ними, не сумлевайся. Дело сделаем и…

— Давай говори, што надо. Токо грех смертоубийства на душу не возьму, заранее упреждаю.

— А тебе энтова делать и не придется, кишка тонка. Айда-ка ближе, бери табурет, гони из лавки Ваську, а сам слухай да запоминай…

* * *

После того как она встретила Петра и согласилась жить с ним под одной крышей, жизнь с каждым днем все больше открывала перед Стешей свои радости. Она даже не представляла, как жила бы одна, с двумя детьми на шее в этом мире. Не помнила, как мучилась без мужика, не чувствуя его грубых ласк. Но сейчас муж ушел из ее сердца безвозвратно, и его место прочно занял Петр. Если бы Стешу разлучили с любимым, она, наверное, руки бы на себя наложила.

Теперь она счастлива. Петр чуть ли не пылинки с нее сдувает! Он внимательный, обходительный и покладистый. Правда, старше Аверьяна раза в два, но Стеша не замечает этого. Зато он только и знает, что хвалит ее.

— Радость ты моя! — говорит он, любуясь ею. — Нарадоваться не могу, што тебя встретил!..

Ей всегда хотелось любви, но родители, вопреки ее воле, сговорились с родителями Аверьяна и решили судьбы детей. После свадьбы она смирилась и научилась, как все казачки, трезво смотреть на жизнь. Стеша поняла, что едва ли сможет достигнуть своей мечты. Трудно было ей с нелюбимым мужем. Зато теперь ее жизнь изменилась как в сказке и бурлит, чуть ли не выплескиваясь через край. Месяцы и годы бок о бок с Аверьяном кажутся ей кошмарным сном.

Однако сейчас Стеша переживала за свое благополучие, сомневаясь в его устойчивости. Росло счастье, росло и сомнение в душе. Стеша никак не могла поверить, что все это происходит с ней, а не с другой женщиной. Она даже расстраивалась из-за пустяков, боясь, что Петр бросит ее и счастье рухнет в один момент, словно его никогда и не было.

— Не тужи без меня, я скоро, — предупредил он, уходя утром из избы. — Дня через три возвернусь…

В дверь постучали. Стеша встрепенулась.

— Хто там? Входи, не заперто! — крикнула она.

В избу вошла красивая девушка.

— Здеся проживает иногда Иван Ильич Сафронов? — спросила она. В ее голосе и взгляде было что-то странное, пугающее и даже отталкивающее.

— Нет, — ответила Стеша незваной гостье, и у нее почему-то задрожали руки от плохого предчувствия.

— Странно, а я видела, как он из этого дома частенько выходит, — оглядываясь кругом, сказала незнакомка.

— Нет. Здеся проживаю я с детьми и ешо Петр Евстафьевич Коновалов, — поспешила заверить гостью Стеша.

— А ты хто ему? Полюбовница али «сестра»?

— А тебе-то што с тово? — возмутилась Стеша, слегка поежившись под пристальным взглядом гостьи.

— Есть дело, — холодно хмыкнула та и, настраиваясь на боевой лад, подбоченилась. — А ты не бойся, не трону. Сейчас кое об чем посудачим и распростимся навсегда.

Стеша растерянно смотрела на незнакомку. Молода, хороша собой. Круглолица, глаза насмешливые — чернее переспелой черемухи.

— Я пришла сюда для того, чтобы объясниться по-доброму, — начала гостья. — Конечно, я могла бы подкараулить на улице и выцарапать твои зенки лубошные. Но так вот, с глазу на глаз, по-моему, мы лучше поймем друг дружку.

Стеша облизнула пересохшие губы. Волнение усиливалось.

— Будь по-твоему, ежели хошь, — прошептала она. — Теперь выкладывай все, с чем приперлася.

— Только будем серьезны, — предупредила девушка. — Я говорить пришла не потому, что язык чешется, а потому, что свое возвернуть хочу. Скажи, ты когда со своим полюбовником снюхаться успела?

— Ты што, белены объелась, курва полоумная? — закричала вне себя Стеша. — Ты што энто себе позволяешь?

— Садись, живо! — спокойно, но требовательно произнесла незнакомка. — Я к тебе не лаяться пожаловала, так что уймись и слушай.

Стеша смотрела на нее в упор, стиснув зубы, с горькой ненавистью. От напряжения ее лицо начало покрываться капельками пота:

— Скажи мне, што ты попуталася и не в ту избу нос свой сунула! — взмолилась она, еле сдерживаясь. — Ты не ко мне шла, так ведь?

— Не дождешься, — последовал ответ. — Я пришла сказать тебе, что живешь ты во грехе не с Петром Коноваловым, а с Иваном Ильичем Сафроновым!

Это было уже слишком. Стеша вскипела и забушевала.

— Ты што припорола ко мне, профура? — истерически закричала она. — Петю маво от меня отлучить? Может, сама на нево глаз положила?

Гостья покачала головой:

— Нет, я тебя, дуру, уберечь от несчастья пришла. Выслушаешь и поймешь, не пропадешь тогда. Но, а слухать и вразумлять не станешь, всю оставшуюся жизнь себя проклинать будешь!

* * *

Сафронов сам организовал нападение на лавку. Аверьян, на которого он первоначально возлагал большие надежды, разочаровал его и просто стал не нужен «на корабле».

Подобрав тяжелораненого Калачева в степи, кормчий мыслил слепить из найденыша послушного и преданного последователя! Но жизнь показала, что он сделал ставку не на того. Окончательно уяснив, что из Аверьяна ничего путного не выйдет, Ивашка решил порвать с ним все отношения.

Сафронов не был храбрецом и боролся с неугодными исподтишка, отступая только в тех случаях, когда его проискам давали решительный отпор; слабака же, не поморщившись, растаптывал. Человек с пистолетом неожиданно вступился за Аверьяна, и это озадачило Ивашку, тем более что «защитничка» он не раз видел во время радений.

В душе «Христа» скопцов поселились тревога и плохое предчувствие. И все же, когда он пытался рассуждать трезво, ему становилось очевидно — если и угрожает какая-то опасность ему и секте, то только не от безвольного увальня Аверьяна, а со стороны таких людей, которые пока предпочитают не высовываться.

Недавно он думал, что секта не может существовать без него ни единого дня, даже ни одного часа. И вот — постепенно убеждается, что власть над кастратами ускользает из рук, заведенные традиции отмирают, а на смену им… уже ничего не приходит, и это очень злит и настораживает! Горожане раздражены закрытием храмов и мечетей. А молельный дом скопцов их сильно раздражает. Может разразиться катастрофа, если не укрепить свой еще не угасший авторитет, пока его имя окружено ореолом «святости» и пользуется уважением сектантов.

Теперь он уже раскаивался, что в свое время, ослепленный амбициями, не ушел за рубеж с немалым богатством. А самое глупое было то, что он, перебравшись в Оренбургский край из Тамбова, снова взялся за возрождение секты. Он понадеялся, что ему удастся сделать это в глуши, но все получилось наоборот. Как оказалось, большевики не только на Тамбовщине, в Питере и Москве, но и повсеместно объявили войну «опиуму для народа».

Эти тревожные мысли весь остаток ночи не выходили у Ивашки из головы. С вечера у него в ушах слышалось: «Все бросай и беги, пока не поздно!». Он открыл глаза и посмотрел в потолок. Сон окончательно улетучился, время остановилось.

А тут еще из соседней комнаты донеслось всхлипывание, что окончательно взбесило Ивашку. Это рыдала от боли недавно оскопленная им женщина. Сафронов постучал кулаком в стену и громко крикнул:

— Перестань рыдать, Прасковья, без тебя нынче тошно!

Рыдания смолкли, а он бессильно растянулся на кровати, крепко зажмурив глаза и незаметно для себя задремав. Его сон был тревожен: он бежал от огня, а за ним гналась стая злобных собак. Спасаясь, Сафронов угодил в жуткое болото и сразу же стал тонуть в вонючей мутной тине…

Он проснулся весь в поту. Вскочил с кровати и обхватил голову руками. Из соседней комнаты тянулся надрывный стон. Ивашка прислушался. «Беги, пока не поздно!» — снова услышал он.

— Черт знает, какая ерунда в башку лезет, — прошептал он удрученно и отер с лица холодный пот.

День прошел спокойно, а вот вечером… Когда городские скопцы стали стекаться на радения, на Ивашку снова нахлынула хандра. Поручив Савве Ржанухину провести радения без него, он набросил на плечи пальто и вышел на улицу.

Немного прогулявшись, он заглянул в кабак. Выпив несколько рюмок водки без закуски, он пошел туда, где, как он был уверен, его ожидала теплая постель и… жена Аверьяна Стеша.

Одинокая покладистая женщина отнюдь не пленяла его своей красотой, но… Соблазнив и принудив к сожительству чужую жену, таким образом он мстил Аверьяну. Подло? Да. Именно это радовало и возбуждало Ивашку, как злого и капризного ребенка, у которого боль другого вызывала восторг и удовольствие.

— А у меня праздник севодня, душенька! — пьяно ухмыльнулся Ивашка, передавая ей пальто. — Жизнь хороша, вот и праздную!

Стеша улыбнулась.

— Ни сном ни духом я не ведала про твой праздник, — повела она оголенными плечами. — Да и не ждала я тебя нынче.

— Ты не ждала, а я вот он весь, — пробормотал Ивашка, уставясь помутневшими глазами на женщину.

Чего греха таить, ему нравилась Стеша. Молодая и соблазнительная, к тому же умеет распалить страсть. Как переспевшая ягодка, она возбуждала зверский аппетит у Ивашки. Он знал, что роман с ней не продлится долго, а потому брал от ее влюбленности все, что было возможно, как вурдалак — кровь из своей жертвы.

— Стеша, скорее в постель! Всё во мне бурлит и играет! — весело крикнул он и захохотал.

— Да ведь грешно любить замужнюю? — кокетничала женщина.

— Не все эдак мыслят, — обнимая ее, сказал Ивашка. — Грех — он что орех! Завсегда разгрызть ево приятно!..

Ранним утром Ивашка разлепил глаза и ужаснулся, увидев себя лежащим на кровати и связанным. Рядом Стеша и Анна, сурово хмуря брови, разглядывали его и плотоядно, как голодные хищницы, скалились.

* * *

Игнат снова пришел в лавку. По его требованию Аверьян выпроводил Ваську и запер дверь.

— А теперь уточним кое-какие детали, — сказал Игнат, закуривая папиросу. — «Наверху» принято решение разогнать секту скопцов к чертовой матери. В Оренбургской губернии нет места церковникам, сектантам и их приспешникам!

— Дык деть-то их всех куды?! — ужаснулся Аверьян, бледнея. — Неушто расстрелять всех прикажут?

— Опять ты за свое, башка тупая, — нахмурился шурин. — Сколько можно говорить: погрузим в повозки, вывезем в бор, запретим возвращаться и… скатертью дорога!

— А вещи? Вещи ихние себе прикарманите?

— Реквизируем, — уточнил Игнат и тут же добавил: — Не все, конечно. Оставим скопцам самое необходимое и пиндалей под задницы надаем.

— А я? Ихняя участь и меня постигнет?

— Да-а-а, тебе не яйца надо было отрезать, зятек, а помело, что во рту болтается. Сколько разов можно тебе вталдычивать, что ты сейчас под моей защитой?!

Аверьян смотрел мимо Брынцева. Он помнил брата жены совершенно другим человеком. Взбалмошный, задиристый и любивший погулять казак в прошлом являл полную противоположность настоящему Игнату.

— Секту разгонят однозначно, — продолжил шурин с ухмылочкой. — Но нам до скопцов нет дела. Нам нужен их «Христос», и мы им займемся!

— Ты сказал «мы», Игнашка? — насторожился Аверьян.

— Ну конечно, — ответил тот, позевывая. — Из дела государственного мы сделаем чуток «семейное», чтобы никому обидно не было! Сечешь, зятек?

Аверьян задрожал от зародившейся надежды. Пусть она пока еще ничем не подтверждалась, но и отказываться от нее не было оснований.

— Я тебе верю, Игнашка! — сказал он возбужденно. — Как велишь, эдак и сделаю. Могешь не сумлеваться, шуряк.

Калачев перевел дыхание. От облегчения все окружающее поплыло у него перед глазами.

— Ночью, после радения, мы Ивашку захватим! — быстро заговорил Игнат, заговорщически глядя на насторожившегося зятя. — Чтоб никто ево случаем пальцем не коснулся! Аверьян, ты за ним приглядывать будешь. Как зеницу ока беречь! Ясно?

— А для че он нам сдался? — запальчиво воскликнул Аверьян, красный от возбуждения.

— Опосля обскажу, — небрежно бросил Игнат. — Твое дело приглядывать за супостатом издали, штоб не сбег ненароком.

Слушая шурина, Аверьян одобрительно кивал, холодный пот леденил спину. Его удивляла значительная перемена в поведении шурина, он не понимал Игната, но и противоречить не собирался.

— А для че он нам сдался, Ивашка-то? — в который раз он задал один и тот же вопрос, будто позабыв, что шурин уже отвечал на него.

Игнат смотрел на него полным сожаления взглядом и с важностью.

— Ты когда отупеть успел, зятек? — спросил он, укоризненно качая головой. — Что с тобой? Ежели оскопленные такие вот тупицы, то я начинаю понимать вражину Сафронова.

Игнат резанул зятя косым насмешливым взглядом. Аверьян, в свою очередь, мельком взглянул на него. От шурина несло потом, как от жеребца, и дышал он, точно перегруженный тяжеловоз. Калачев, не шевелясь ожидал, что тот скажет.

— Не гляди на меня эдак, зятек, — нахмурился Игнат. — И не жалей этих… Как вы там зоветеся… «Голуби на корабле»? Ничаво не поделаешь, все когда-нибудь помирают, а корабли тонут!

— Об чем ты? — испугался Аверьян, и его взгляд сделался жалобным. — Ты же токо што… Ведь об ихней смерти не велося речи? — обомлел Аверьян. — Ты же уверял, што их в бор сосновый и все на том?

— Заткнись, надоел, — отмахнулся шуряк. — Все будет так, как начальство мне велит. Нам бы вот Ивашку Сафронова, ежели што, от пули отвести. И от начальства скрыть понадежнее.

7

Выйдя замуж, Стеша полагала, что счастье любой семьи покоится на незыблемом фундаменте и не поддается никаким испытаниям жизненных стихий. Но когда Аверьян ушел с армией Дутова и пропал, Стеша отчетливо поняла, что любовь между ними так и не завязалась, а кажущееся счастье было построено на зыбком песке.

Теперь Стеша пугалась, представляя, как ей одной поднимать малолетних детей. Вот если бы кто позаботился о ней…

Однажды к ней заглянул брат Игнат:

— Есть у меня на примете один балбес, в самый раз для тебя сойдет, хоть и не молод годами. А чтобы заполучить его, придется похлопотать нам обоим!

— Похлопотать? — удивилась Стеша. — Энто поухаживать што ль за ним?

— В самую точку угодила, — согласился брат. — И следует поспешить, сеструха! Жаних хоть и немолод, но богат! Из купцов, говорят, бывших! Эдакий буржуй долго в жанихах не заваляется!

Чего греха таить, Стеша была еще довольно привлекательной женщиной. Поклонников у нее хватало всегда, хотя она, как женщина семейная, не подавала никому поводов для ухаживаний. Но сейчас, когда Аверьян сгинул невесть где, ей почудилось, что перед ней вдруг распахнулись врата счастья. С неожиданной для себя смелостью Стеша взялась мертвой хваткой за указанного братом человека. И тот легко позволил себя «охмурить».

Петр, новый знакомый, рассказал, что служит снабженцем и совершенно одинок! Стеша еще настырнее взялась за дело. Она боялась упустить шанс, который выпадает далеко не каждой женщине в голодное послевоенное время.

Надежды на свадьбу рухнули сразу, как только Стеша увидела у церкви пропавшего Аверьяна. Муж, которого она уже привыкла считать безвозвратно сгинувшим, вдруг повстречался ей в центре города. Его мучения, как видела Стеша, были сильны. Выглядел он неважно без привычных для казака усов и бороды. Несвежая щетина казалась серой, а лицо носило отпечатки страданий. Его взгляд таил в себе просьбу о прощении. Разговор у них не получился. Видимо, слишком разными людьми они стали вдруг после нескольких месяцев разлуки.

Стеша тяжело переживала эту встречу. Она всячески проклинала мужа и свою судьбу, преподнесшую ей такой нежелательный сюрприз. Ее отчаянное положение скрасил всегда неунывающий и находчивый брат Игнат. Когда женщина рассказала ему о встрече с Аверьяном и крушении в связи с этим своих надежд, Игнат успокоил ее:

— Ну и что с тово? Жив Аверьян, и то отрадно. И ты когда увидела его, глаза ведь не лопнули?

— Глаза-то не лопнули, — посетовала Стеша. — Токо вот как я при живом муже сызнова под венец пойду?

— А тебе-то кака в том нужда приспичила? — рассмеялся Игнат. — Нынешняя власть советская и религию всякую отменила! Так что не найдешь теперь венца, под который мужика тащить надо! Щас вас в книгу в Совете запишут, и все — ни церквей тебе, ни венцов! Теперя и царские, и церковные законы недействительны! Стало быть, вы с Аверьяном не жанаты!

Стеша поняла, что ничем не привязана к Аверьяну, и, пользуясь случаем, всецело отдалась завоеванию сердца Петра. Сыновья не особенно отягощали ее: Игнат «сплавил» мальчиков в станицу Верхне-Озерная к прабабушке на неопределенное время.

Однако старания Стеши выскочить за Петра замуж ощутимых результатов не приносили. Петр вначале проявлял интерес к Стеше, затем охладел к ней, а вскоре и вовсе стал избегать ее. Стеша пыталась разыгрывать из себя обиженную страдалицу, чтобы привязать Петра к себе покрепче.

Видимо, разгадав ее намерения, Петр все реже оставался на ночлег в ее избе. Все чаще, ссылаясь на служебные дела, исчезал в «длительные командировки». К ней же наведывался теперь зачастую в нетрезвом состоянии, и Стеша внутренним женским чутьем безошибочно улавливала, что Петр к ней безразличен.

Явившаяся гостья еще больнее травмировала душу Стеши сногсшибательной новостью. Как оказалось, у «ее Петра» есть взрослая дочь, которая проживает где-то в Тамбове. Так что теперь Стеша обратила свой гнев на гостью: та наговорила ей столько плохого про Петра, что голова шла кругом.

— Ты заявилась испохабить мою жизнь! — кричала она девушке. — Сознайся, што оговариваешь Петеньку маво?

Гостья, назвавшаяся Анной, тоже не на шутку рассердилась. Она вцепилась пальцами в горло Стеши и, ненавидяще глядя в глаза, злобно прошептала:

— Он вообще-то любил тебя хоть когда-нибудь, курица? — Ее глаза были холодны и жестоки. Этим своим отпором Анна заставила Стешу прикусить язык и умолкнуть. — Тебе, женщине замужней, — беспощадно наседала девушка, — не пристало быть изменщицей и дурой наивной, ясно?

Успокаивая нервы, Анна прошлась по избе. Она шагала тихо, почти неслышно, как хищная кошка, подбирающаяся к добыче. Вновь голос ее уже зазвучал шипением змеи, готовящейся к атаке.

— Не пытайся разозлить меня, Стешка непутевая. Мне наплевать на тебя. Я хочу оградить от твоей прилипучести пророка сектантов-скопцов.

Стеша, услышав, для чего в ее дом явилась эта «негодница», притихла, забилась в угол у печи, угрюмо вытирая слезы.

— Странно, почему он на сей раз выбрал тебя, развалюху старую, да еще с двумя «хвостами», а не девушку помоложе? — вздохнула Анна. — Хотя какая теперь разница. Все одно он ни с кем вязать свою судьбу не собирается.

— Типун тебе на язык! — Стеша снова вспыхнула, подавшись вперед, словно тигрица, готовая вцепиться в лицо своей противницы. — Он любит меня, а я ево. Так што не больно-то верти хвостом, вертихвостка!

— Он не любит, акромя себя, никово, — остудила ее пыл девушка. — Даже меня… Но спасать от таких, как ты, прилипалок, я его обязана. А теперь просьба к тебе имеется. Подсоби мне Ивана Ильича образумить?

— Хто? Я? — не поверила своим ушам Стеша. — Ты што от ревности умом повредилася? Для че мне тебе подсоблять спасать сектанта энтова, греховодника брехливова?

Анна злорадно ухмыльнулась.

— Вот и вся ты как на ладони, — сказала она. — А куда подевалась любовь твоя? Ладно, быть посему, оставим это словоблудие. Так скажи ты мне на милость, душа сучья, подсобишь в просьбе моей или самой управляться дозволишь?

— А што ты с Петенькой сотворить замышляшь, змеюка подколодная? — спросила Стеша, глядя на девушку исподлобья.

— Усыпишь ево, когда явится, и в постель затащишь, — ответила Анна. — Свяжем мы его опосля. Я думаю, что больше ты мне не понадобишься. Дальше я и без тебя обойдуся.

* * *

Иван Сафронов сидел перед окном второй день, наблюдая, как наступает ночь. Он даже привык, что его руки и ноги связаны, и не обращал на это внимания. Он не возмущался, не угрожал, не требовал, всецело полагаясь на судьбу, которая, в общем-то, всегда благоволила к нему. Ивашка верил в свою исключительность на земле.

Однако сегодня кормчий не чувствовал себя хозяином положения. Он ненавидел свою беспомощность и острее чувствовал свой возраст! Невыносимо было осознавать себя слабеющим. Внешне он пока еще здоров и крепок, но сотни мелких недугов и хворей свили в его теле настоящее гнездо. Редкий день проходил без раздражения от того, что какая-нибудь из болячек не заявляла о себе, и Ивашка все больше и больше злился на стареющее тело. А ведь худшее еще впереди…

Ивашка вспомнил отца. Тот лежал на кровати за печью. Страшная болезнь разлагала его внутренности и приковала к постели, но голова несчастного оставалась светла, как у юноши. Он ворочался словно в бреду и цитировал Евангелие, именно главы о смерти и загробной жизни. Отец был убежденным православным христианином. Он свято верил в Иисуса Христа и в то, что любой богобоязненный человек способен одержать победу над силами зла. Даже умирая, Илья Иванович славил Господа.

Спустя год после похорон отца в доме появился некий Карп Сурков. Среди домочадцев он вел себя скромно и даже смиренно, хотя и невооруженным взглядом было видно, что тот обладает очень большим влиянием на матушку. Тихо, ненавязчиво он частенько внушал домочадцам, что отца погубил злой дух, ибо покойный погряз «во грехе и разврате»!

И так было вплоть до того рокового дня, когда Карп от непонятных Ивашке проповедей вдруг перешел к делу. Сурков заманил подростка в баню и едва не оскопил его. Тогда Ивашке показалось, что он встретился лицом к лицу с тем злым духом, который и погубил отца.

В тот раз они разошлись мирно. Унаследовавший от отца могучую силу Ивашка одолел хилого Карпа и остался неоскопленным, но извлек из скопцовской веры кое-что «эдакое», что позволяло ему верховодить над сектой и быть для адептов всем на свете!

С тех пор минуло уже много лет. И вот сейчас…

Ивашка обернулся к двери. Анна стояла у порога и молча смотрела на него. Эта сильная и своенравная девушка обладала какими-то способностями, объяснить которые было невозможно.

Когда она родилась, умерла ее мать Кланя, привязанность к которой Ивашка пронес через всю свою жизнь. Девочка росла замкнутой и нелюдимой. Говорить начала поздно, хотя была на редкость смышленой и все понимала. Ивашка начал даже подумывать, что она немая, но он ошибся.

Девочка заговорила, когда ей исполнилось три года. Первые ее фразы были не чем иным, как предсказанием страшного события, которое не замедлило произойти. Анна напророчила матери Ивашки смерть от укуса бешеной лисы. Так и случилось: матушка умерла в страшных мучениях…

— Иван Ильич, ты почему отказываешься от еды и питья? — спросила Анна, приблизившись. — Твое поведение мне не нравится.

— А мне не нравится, как ты обращаешься со мной, — ответил Ивашка, вздыхая.

— Я поступила так, как должна была поступить, — сказала Анна, и в этот миг ее загадочные глаза озарились пророческим огнем.

Ивашка вздрогнул, вспомнив, что слова девушки всегда имеют под собою почву. А вдруг и на этот раз ее заявление исполнено глубокого смысла?

— Твоя жизнь на волоске, а я спасаю тебя от смерти.

Слова звучали убедительно и зловеще. Анна выговаривала их с торжественной уверенностью, будто она знает гораздо больше, чем говорит.

— Черный человек охотится на тебя, Иван Ильич, и на твое состояние! А еще он собирается погубить всех скопцов, — прошептала Анна таинственно. — Но ему помешают.

— Кто? Я? — ужаснулся Сафронов.

— Нет, другой, — ответила девушка. — Только он один способен остановить черного выродка, правда, сам этого не знает.

Сафронов закрыл глаза. Он попытался представить, что может случиться дальше, и затрясся от страха. Желания продолжать разговор с девушкой больше не было.

За окном быстро темнело. Анна, скрестив на груди руки, прогуливалась от окна к двери в глубокой задумчивости. Ивашка по-прежнему испытывал благоговейный страх перед ней, как перед судьбой, обладающей властью над его жизнью и смертью.

Убеждение в своей высочайшей ценности делало его самым уверенным в себе. Его сильные природные качества были отшлифованы до такой степени, что одним словом он умел подчинить себе толпу или уничтожить любого, опустошив безжалостно его жизнь, разрушить психику. Ивашка проделывал это бесчисленное количество раз. Девушка всегда помогала ему манипулировать людьми. Благодаря своему «шестому» чувству и ее таинственной помощи Сафронову удалось скопить огромное состояние. Но почему-то теперь Анна тревожится? Что она видит в его и своем будущем?

Ивашка повернул голову, чтобы посмотреть на нее:

— Мы выживем в этой кутерьме, Анна?

Слова были произнесены так тихо, что, казалось, выплывая изо рта, зависали воздушными шариками посреди избы. Внутренности Ивашки сжимались от плохого предчувствия.

— Этого я сказать не могу, — ответила Анна. — Сама не знаю почему, но я не вижу нашего будущего.

Ивашка никогда не видел девушку такой озабоченной и погруженной в себя. Ей сейчас явно было не до него, но он спросил:

— Ты мне не ответила — выживем ли мы?

— Мы сделаем все, чтобы выжить, — ответила Анна. — Только придется все бросать и спешно убираться из Бузулука.

Ивашка закрыл глаза. Он почувствовал, как страх холодной струйкой проникает в самое сердце.

Девушка подошла к нему и обняла сзади за шею. Она ощутила всю бездну отчаяния своего благодетеля. Он никогда не был таким раньше.

— Что ты сделала со Стешей? — спросил Ивашка, прижимаясь затылком к упругой груди девушки. — Ты не причинила ей зла?

— Нужда была об эту холеру пачкаться, — ухмыльнулась Анна. — Ежели бы я со всеми полюбовницами твоими что-то делала…

— Ладно, ладно, душенька, — Ивашка прижался еще сильнее. — Сказывай, что мы с тобой делать будем. Своя рубаха ближе к телу, а все другие пускай выбираются сами, как хотят. Уже теперь мы с тобой им всем не помощники…

8

Разгоралось. Подвал заполнился тяжелым едким дымом горящих свечей, от которого першило в горле. Сектанты, находясь в экстазе, горланили на все лады. Кто-то, уже надорвав голос, просто сипел и лихо выплясывал вместе со всеми. Им подпевали с улицы те, кому не посчастливилось найти места в подвале.

«Надо же, — подумал Ивашка, — столько людей к скопчеству приобщается. Живи и радуйся! Знали бы они, черви ползучие, что всему подходит конец. Неважно, — ободрил он себя, — когда это произойдет, но завтра я уже буду далеко отсюда…». Грустными глазами он смотрел на радеющих. Этих людей придется предать и бросить на произвол судьбы без угрызений совести.

Сейчас он получил сполна ответ на вопрос, не дававший ему покоя несколько последних лет жизни: «Существуешь ли ты, Иисус Христос, и если да, то почему прячешь от мира светлый лик свой?» Теперь Ивашка знал, что ответ лежит далеко в подсознании: «Ты избрал неправильный путь, Иван Ильич. Ты — воплощение зла, но Бог пока еще на твоей стороне и Он ждет тебя!». Ивашка закрыл глаза и встряхнул головой, будто отгоняя наваждение.

Когда он снова взглянул на радеющую паству, то увидел наблюдавшего за ним человека. Чуть выше среднего роста, с рыжеватыми волосами, с густыми бровями, высоко посаженными над грустными черными глазами. Вид у того был вполне дружелюбный, располагающий и невинный.

Кто-то подтолкнул Сафронова под локоть. Ивашка медленно повернул голову и заставил себя улыбнуться. В полумраке он не сразу разобрал, кто именно перед ним.

— Давненько тебя зрить не приходилось, Иван Ильич, — сказал мужчина. — Бутто сквозь землю канул. Я уже грешным делом подумывал, што ты тово… Пятки дегтем смазал.

Рука мужчины нащупала руку Ивашки и сжала ее.

— Ну што же ты, «Христос всемогущий»? Не признал што ль адепта своево?

— Я признал тебя, Аверьян, — продолжая натянуто улыбаться, ответил Ивашка. — А ты чего не радеешь вместе со всеми?

— Уходил бы ты отсель, — сказал Аверьян. — Тебе несладко придется, ежели доброва совета не послухаешь.

Калачев улыбнулся и исчез. «Иисус Христос теперь на моей стороне», — почему-то подумал Ивашка, пропустив слова Аверьяна мимо ушей.

Он снова расслабился, потом вспомнил: «Анна! Где она?». И завертелся на месте, пытаясь разглядеть девушку. А вдруг она ушла и бросила его? Нет, такого быть не может быть! Они уйдут из этого дома вместе — вот только закончится радение, и удастся забрать всё свое. Жаль, что раньше об этом не позаботился.

Минуту спустя Сафронов все же увидел девушку. Анна стояла в углу и наблюдала за ним со стороны. Взгляд ее был отсутствующим, напряженным. Заметив, что кормчий смотрит на нее, девушка одобрительно улыбнулась.

И тут вдруг, откуда ни возьмись, возле Ивашки появилась Стеша Калачева. От удивления у того вытянулось лицо. Уж кого-кого, а свою любовницу Ивашка не ожидал здесь увидеть. Он бросил беспомощный взгляд в сторону Анны, но по встревожившемуся лицу сразу же понял, что появление Стеши и для той тоже полная неожиданность.

— Чево стоишь, а не выплясываешь со всеми, Петенька? — поинтересовалась любовница холодным как лед голосом.

— Наверное, ему сейчас не до этого, — ответил за Сафронова, приближаясь, мужчина, который наблюдал за ним давеча.

Он слащаво улыбался и подмигивал Ивашке как закадычному приятелю. И тут кормчего осенило: «Да это тот самый чекист с маузером, который защищал не так давно лавку и Аверьяна от бушующей толпы?!»

— Игнат, ты обещал ево не трогать! — воскликнула Стеша.

Глаза ее испуганно расширились, и она попыталась заслонить собою Ивашку.

— Не вмешивайся! — Игнат схватил сестру за руку и отшвырнул в сторону.

Затем он приблизился вплотную к Ивашке и заглянул в глаза:

— А я уже испугался, что ты сбег из города.

Анна тем временем решительно протиснулась сквозь толпу и встала между ними.

— Отойди, — сказала она, упираясь в Игната колючим прищуренным взглядом. — Здесь не место для разговора, поверь мне.

— Тогда укажи место, — процедил злобно Игнат. — Только пусть этот поп отдаст мне то, чего я его попрошу — и выплясывайте здесь хоть до конца света.

Девушка усмехнулась.

— Я знаю, чего тебе надо, — сказала она. — Ты хочешь завладеть золотом скопцов. Когда-то у них водилось много золота, но это было очень давно. А сейчас скопцы бедны и беззащитны. У них нет того, на что ты рассчитываешь!

Игнат сглотнул слюну. Его лицо покрылось капельками пота, но он не мог отвести глаз от магического взгляда девушки: руки его начали дрожать, и холод пробежал по спине, забираясь в самую глубину души. Стеша, глядя то на брата, то на девушку, нервно рассмеялась, а радеющие скопцы остановились и встревоженно замерли. Игнату показалось, все вокруг испугались. «Иди на попятную!», — прозвучала команда где-то в затылке.

Игнат шумно выдохнул:

— И правда, — сказал он, — чего мешать людям… — Его язык слегка заплетался. — По мне тоже лучше с глазу на глаз выяснять отношения.

— Ты разве для этого сюда пожаловал? — спросил Ивашка.

— Нет, помолиться «живому Богу», — ответил с издевкой Игнат. — Ну, сотвори чудо, останови меня от того, что я сейчас собираюсь сделать?

— Оставь их, брат! — взмолилась Стеша, заламывая в отчаянии руки. — Ты же обещал…

— Вали отсель, дура, — посмотрел на сестру с кислой миной Игнат.

— Оставь нас в покое, — отвлек его зловещий шепот Анны. — Иначе тяжелая болезнь снизойдет на тебя, от которой излечивает только могила.

— Вот значит как?! — ухмыльнулся Игнат — Да вы тут не безобидные сектанты — кастраты убогие, как я погляжу? Вы все здесь колдуны и сатанисты?!

Анна смотрела на него, чуть опустив веки. Игнат облизнул губы и оглянулся по сторонам. Их обступило довольно много людей, и все с интересом наблюдали за происходящим. В подвале стало тихо.

— Именем Революции, — произнес он. — Все вы здесь присутствующие кастраты разом арестованы! Кто окажет сопротивление или попытается бежать, будет застрелен немедленно, без просьб угомониться!

* * *

Отряд чекистов быстро ворвался в дом и произвел арест всех, кто в нем находился. Перепуганных людей вывели на улицу и взяли в кольцо.

— Оружие, ценности, марафет[5], деньги… Сдать все, что есть при себе! — распорядился громким выкриком Игнат. — У кого обнаружатся документы, подводить ко мне для проверки. — Он кивнул на Ивашку и Анну. — А с этих глаз не спускать! Я ими лично займусь чуток позже.

Чекисты ревностно взялись за дело. Аверьян стоял в стороне и молча наблюдал за происходящим. Его никто вокруг не замечал, видимо, насчет него не поступало никаких указаний. Но он знал, что делать…

Оставаясь незамеченным, Аверьян опустился на колени и на четвереньках дополз до вентиляционного окошечка дома. Рядом в кустах уже стояла пятилитровая канистра с керосином. Открыв окошечко, Аверьян вылил в подвал керосин, а остаток выплеснул на тряпку, в которую канистра была замотана. Он перекрестился, пробормотал себе под нос что-то вроде «Отче наш» и осторожно вытащил спички. Затем зажег одну и поднес огонек к пропитанной керосином тряпке. Получившийся факел Аверьян сбросил в подвал, а сам сжался, кляня за свой грех себя и того, кто принудил его совершить.

Красные языки пламени разорвали мрак. Перепуганные скопцы походили на привидения, вырывавшиеся из черного удушливого дыма, чтобы с тоской и бессилием наблюдать, как погибает в огне их разоренный «корабль». Ивашка стоял без шапки в клубах дыма, как покрытый сажей пень, и беззвучно открывал и закрывал рот. Из-под бровей вытаращенные, налитые кровью глаза его блестели в отсветах огня. Слезы стекали по щекам, оставляя грязные бороздки. Стеша — испуганная, лицо в копоти, волосы растрепаны, словно ее терзали десятки рук. горько рыдала рядом, размазывая по щекам слезы и беспрестанно повторяла:

— Хосподи Боже ты мой милостливый! Да што же энто творится, Хосподи…

Анна замерла в стороне от всех.

Последние языки пламени полыхнули из обгоревших обломков, когда на небе засеребрился рассвет. Утихающий огонь лизнул клубы утреннего тумана и незаметно осел в мигающие угольки — тут Ивашка застонал, согнулся, будто внутри у него что-то надломилось, испустил короткий болезненный выдох, а затем взвыл, заламывая руки и колотя себя в грудь. Стеша и все скопцы заголосили вместе с ним, будто только что пробудившись от спячки. Никто и не заметил: Анны рядом не было…

Причитания и истеричные выкрики несчастных вдруг заглушил хриплый окрик Игната:

— Всех — за город, к берегу реки! — приказал он чекистам. — Без меня ничего не предпринимать. — Он посмотрел на рыдающего Ивашку: — А этого голубя в нашу «голубятню» заприте! Караульным передайте, чтоб никаво к нему на пушечный выстрел без моего ведома не подпускали!

Слушая его, скопцы сбились плотнее в кучу, с опаской поглядывая на окружавших их вооруженных людей. Но те не заставили своего командира повторять приказ еще раз. Пинками, матом и ударами прикладов они привели толпу в движение и направили ее по указанному маршруту.

Игнат, подозвав к себе Аверьяна, протянул ему руку.

— Ты все сделал как надо, зятек, — сказал он одобрительно. — Теперь ступай к Стешке, отдохни и помойся.

— А как же они? — спросил Аверьян, провожая тоскливым взглядом уводимых в неизвестность скопцов. — Ты же обещал, Игнашка?

— Как обещал, так и сделаю, — успокоил его шурин. — За город к реке выведут и отпустят на все четыре стороны. Верь мне, Аверьяха…

* * *

Спустя час чекисты привели скопцов к берегу реки Самары. Осеннее солнце светило ярко, но не давало тепла.

— Эй, кастраты! Слухайте меня! — обратился к замерзшим и уставшим от перехода людям один из чекистов. — Всем оставаться на месте и не расходиться! К воде подходить запрещаю, в лес идти тоже! За ослушание — пуля!

Скопцы загудели, а чекист возвысил голос, перекрикивая их:

— Возмущаться и спорить тоже запрещаю! — выхватив револьвер, он успокоил тем самым глухой ропот.

Савва Ржанухин подсел к Авдею Сучкову и Стахею Голубеву.

— Глядите, как над нами измываются! — прошептал он с досадой. — Ограбили, приют спалили… Хотели мы в рай попасть, а угодили прямиком в ад кромешный!..

Неожиданно один из чекистов, стоявший на посту, вскочил с земли и закричал:

— Отряд конный вижу, братцы! Не из города, из леса в нашу сторону скачет!

Чекисты занервничали, а скопцы заволновались. Все они напряженно вглядывались в желтую, выгоревшую на летнем солнце степь, пролегающую между бором и рекой. По дороге, в лучах солнца, клубилось облако пыли. Оно исчезало, затем снова поднималось над извилистой дорогой.

— Оружие к бою! — закричал чекист, оставшийся за старшего вместо Игната. Он был возбужден, ошеломлен и раздражен одновременно. — Это бандиты, товарищи!

— Мало нас против них, Маркел! — упал на колени рядом с ним молоденький чекист с юношеским пушком вместо усов.

— Не бойтесь ничего, товарищи! — улыбнулся, привстав, Маркел. — Мы в степи тоже воевать обучены! Порядок и спокойствие! Когда…

Он осекся, посмотрев в сторону притихших в ожидании смерти скопцов.

— Макаров, Печенкин, Нестеров, рассредоточьте сектантов по периметру! Бандиты их за нас примут и вряд ли на атаку отважатся!

Названные бойцы быстро и точно исполнили команду. Угрожая оружием, ругаясь, они развели скопцов по овражкам вдоль берега реки. Каждый взял в руки все, что попало, и вот все уже выглядывали из укрытий, будто птенцы из гнезд.

Маркел взволнованно махнул Макарову. Тот подбежал. Возле них мигом образовалась группка.

— Где же Игнат? — со злостью выдавил Маркел, уставившись на бойцов. — Что делать, ума не приложу. Я, почитай, все могу, а вот боем командовать не приходилось…

Ответом на его слова стало угрюмое молчание. Кое-кто привстал, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на степную дорогу, по которой приближался враг. Чекисты, ожидавшие в огромном напряжении, насчитали около сотни всадников и три тачанки с пулеметами.

Верховые держались близко, на небольшой дистанции, будто звенья одной цепи. Они ехали неторопливо, осторожно, то замедляя ход, то останавливаясь. Всадник с офицерскими погонами на плечах поднес к глазам бинокль…

* * *

Вокруг все казалось спокойным. Подходя к крыльцу, Игнат осмотрелся. Соседей рядом не было, только ободранный кот крался к своей добыче. Но Брынцев даже не подумал разглядывать его жертву. В избе, за дверью, у него была своя.

Плотно сжав губы, он постучал в дверь. Подождал немного и постучал снова. Убедившись, что дома никого нет, Игнат счел нелишним на всякий случай обойти избу вокруг.

Повернув за угол и сделав пару шагов, он увидел ту, за которой пришел. Она снимала с веревки белье. Бесшумно ступая, в два прыжка, Игнат подскочил к девушке вплотную, зажал ей рот и приставил к виску ствол маузера.

— Только пикни, Нюша, и я прострелю тебе голову! — тихо предупредил он.

Анна дернулась и попыталась что-то ответить.

— Ты думаешь, что я шуткую? Хочешь в том удостовериться?

Девушка замерла. Игнат убрал ладонь от ее рта и схватил за волосы.

— Так, теперь обернися. — Он потянул за волосы и, когда та повернулась к нему лицом, улыбнулся: — Вот и свиделися, Аннушка. Думала, сбегла от меня? А ну веди в избу гостя!

После яркого солнечного света Брынцеву показалось, что в горнице очень темно, как в погребе.

— Мне нужно то, что ты принесла ночью домой, — потребовал он. — Куда ты это запрятала?

— Я ничего не приносила.

Игнат взвел курок и сильнее надавил стволом на ее висок.

— Тебе лучше отдать. Так как, поладим, ведьма?

— Я… я… — В тот же миг девушка задохнулась от боли: Игнат с силой рванул ее за волосы.

— Поднапрягись, Нюша!

— Наверное, в узел увязана.

— Покажи, в который? — Он немного отстранил ствол маузера от ее виска.

Из горницы они прошли в спальню. Там стояло несколько узлов. Анна указала на левый крайний.

— Развяжи!

Она развязала.

— Ну и…?

— Наверное, в другом.

Игнат отпустил волосы девушки, отвел маузер от головы и приставил ствол к спине.:

— Развязывай следующий.

Девичья рука на мгновение замерла, и это не ускользнуло от внимания Игната.

— А ну показывай, что там? — тихо проговорил он и медленно провел стволом пистолета вдоль спины Анны.

Она поморщилась от боли, но не произнесла ни слова.

— Что это? — Игнат выхватил из узла толстый альбом с фотографиями, небрежно перелистал страницы и отшвырнул его в сторону. — Очень хорошо. Теперь слухай: мы больше не будем играть в прятки. Что скажешь?

Анна покорно кивнула.

— Тогда пошли, — коротко приказал он.

Они вернулись в горницу.

— Скажи мне, ведьма, с кем бежать собралась? — потребовал Игнат.

— С чего ты взял?

— Узлы твои эту мысль подсказали.

— Они тебя обманули.

Игнат достал из кармана часы. Стрелки показывали полдень.

— Не отдашь мне золото, я убью тебя, — вздохнул он театрально. — Или жизнь твоя молодая ничего не значит?

— Я очень хочу жить, — тихо сказала Анна. Голос ее дрожал.

— Тогда жизнь твоя в обмен на золото!

— Но я правда не знаю про него!

— Быть посему, покажи мне, что ты принесла домой утром с пожарища.

— Альбом с фотографиями, ты его уже видел. — Девушка старалась не смотреть на Игната, чтобы не привести его в бешенство.

— Врешь, паскуда! Послушай, Нюша, я не собираюсь здесь торчать до старости. Но мне очень нужно золото вашего чертова «архангела», — маузер снова надавил на висок Анны. — Говори, сучка!

— У… у Ивана Ильича имелись деньги, но немного. Он был богат, но не здесь, а в Тамбове. Если у него и осталось золото, то спрятано оно только там.

— Тогда для чего он сюда притащился? Как нищий на заработки?

Перед глазам у Анны все поплыло. Боль в области виска стала нестерпимой.

— О-он собирался вернуться в Тамбов. — еле слышно проговорила она.

— Не брешешь?

— Нет. — Анна судорожно глотнула, ее била нервная дрожь.

— Быть по-твоему, — сказал Игнат. — Пойду с Ивашкой по душам посудачу. А ты меня здесь дождешься. Может быть, у меня еще к тебе вопросы появятся.

Игнат связал девушку найденной в избе веревкой и уложил на кровать. Анна не сопротивлялась. Прикрутив для верности еще и к кровати, Игнат затолкал ей в рот платок. В глазах связанной застыл ужас. Она начала вырываться и мычать. Тогда Игнат со всей силы ударил ее ладонью по лицу. Анна еще разок дернулась и затихла.

— Теперь очередь Ивашки! — прошептал он, глядя на девушку. — Надеюсь, он более сговорчивый, чем эта грязная сука…

В сенях скрипнула дверь. Брынцев замер. Маузер в его руке был готов в любой момент к действию. Игнату не было видно из-за печи, кто вошел, но он понял, кто это…

* * *

Кругом так тихо, что Маркелу даже стало немного не по себе. Вдруг со стороны степи прогрохотал пулемет, а над головой просвистели пули. Одна из них прошила чекисту плечо. Показалось, будто раскаленный в кузнечном горне прут пронзил его.

Снова загрохотал вражеский пулемет. Пули зажужжали над головой. Маркел откатился в ближайшее углубление в земле. Слева и справа загремели винтовочные выстрелы — товарищи вступили в бой.

Он пошевелился и попытался занять более удобную для стрельбы позицию, но… еще одна пуля настигла его. Острая боль в правом бедре отозвалась по всему телу остро и мучительно. Маркел привстал, быстро огляделся и, едва удерживая равновесие, бросился в более надежное укрытие — заросшую бурьяном яму.

Только собравшись перевязать раны, Маркел услышал голоса. Затем, привстав, увидел людей: скопцы в панике бежали к реке. Вдогонку им неслись пули — один из мужчин упал на землю. Рядом с ним растянулись две женщины. «Вот подлюги! — вскипел от негодования Маркел. — Что, не видите, по кому жарите?». Выстрелы смешались с криками перепуганных сектантов.

Маркел, выбравшись из укрытия, побежал к несчастным с такой легкостью, будто в его теле не сидели две пули.

— В реку! — кричал им Маркел. — Плывите вниз, покуда мы здесь бандитов задержим!

Увидев ползущего к реке скопца, ноги которого были пробиты пулеметной очередью, Маркел упал рядом с ним и схватил его за руку:

— К реке ползи, там спасение! — закричал на него Маркел. — Только быстрее шевелитеся, нас надолго не хватит!

К ним подбежали остальные, растерянные — жалко смотреть, плачут и дрожат от страха.

— Спасайтесь сами, — вздохнул Маркел, опуская глаза. — Мы вам помочь не сможем! Разве что задержим немного бандитов, пока вы по реке поплывете…

И тут вдруг высокий и самый крупный из скопцов, Савва Ржанухин, встал во весь рост, расправил плечи и, сорвав с головы шапку, бросил ее под ноги. Все оставшиеся в живых сектанты тут же последовали его примеру. Мужчины, женщины, дети и даже раненые, кто смог встать на ноги, не страшась свистевших пуль, образовали круговерть, пришли в движение. Скопцы ходили по кругу, подскакивая и выкрикивая: «Ой, дух! Ой, Бог! Царь Бог! Царь дух!»

— Чего это они? — спросил Маркел у раненого скопца. — Спятили что ль со страху?

— Эдак помирать они хотят, в радении, — пояснил тот, смахивая слезы. — А я вота… — и он пополз к собратьям по вере, цепляясь пальцами за землю, волоча за собою перебитые ноги и подпевая: — Ой, дух! Ой, Бог! Царь Бог! Царь дух!..

Несколько скопцов упали, срезанные бандитскими пулями. Огромная волна классовой ненависти захлестнула Маркела в ту же минуту. Он достал из-за пояса гранату и отведя руку, с силою метнул снаряд через голову, а сам уткнулся лицом в землю. Грохнул взрыв, и комья земли долетели до него. Послышались крики и стоны.

Маркел приподнял голову: пара скакунов без седоков мчались в разные стороны от дымящейся воронки.

— Знай наших, бандюки недобитые! — крикнул вслед лошадям Маркел, вытянул руку с револьвером вперед, прицелился, и… увидел, что тачанки бандитов снимаются с занимаемых позиций.

* * *

— Входи, входи, зятек! — произнес Игнат. — Добро пожаловать!

Шурин выглядел взвинченным и взволнованным, но отнюдь не усталым. Аверьян был поражен, увидев его в избе, где ожидал застать только Анну. Однако он пожал протянутую руку.

— Почему ты здесь? — спросил Игнат. — Хотя че я об энтом спрашиваю. Проходи и сам мне все обскажешь.

Аверьян вошел и осмотрелся.

— Ты што, энту чумичку Аньку высматриваешь? — беззвучно рассмеялся шурин. — Без хрена и яиц, а все туда же…

— Жену я ищу, — угрюмо пробубнил Аверьян, не разделяя «радости» Игната. — Дома ее нету, так я мыслил…

— Ты мыслил, что она у своего полюбовника! — уже вслух хохотнул тот. — А ты не такой простофиля, как кажешься. Откель проведал, что полюбовник Стешкин здесь бока пролеживает?

— Проследил за ним, — ответил Аверьян уклончиво.

— Ух ты! — воскликнул Игнат восхищенно. — Ты даже на эдакое способен?!

У Аверьяна внезапно в голове стало пусто, и он почувствовал себя бьющимся на земле, выуженным из пруда карасем.

— Ну чего стоишь, как пень, зятек? — хмыкнул Игнат. — Проходи и за стол садися. Вижу, покалякать со мною хотишь, правда?

Они сели.

— Может, выпьем как бывалочи? — предложил шурин.

Аверьян поднял на него глаза и пожал неопределенно плечами.

— Тогда выпьем, — кивнул Игнат. — Где-то здесь я видел бутыль с медовухой. Достань-ка из комода стаканяки.

Аверьян взял стаканы и поставил их на стол, а шурин принес из спальни бутыль с мутной золотистой жидкостью, наполнил стаканы и водрузил бутыль посреди стола.

— За что пить будем, зятек? — подмигнул ему Игнат. — За удачный твой поджог?

Калачев покраснел от досады и промолчал.

— А может, за твое освобождение от влияния секты? — продолжил насмехаться шурин. — За это стоит выпить, как и за рога, которые тебе нацепила женушка. Хотя… — он осушил свой стакан, прежде чем закончил: — Хотя рогатым тебя называть совестно. Калека безрогий — вот кто ты!

Аверьян отставил стакан, даже не пригубив его. Злые насмешки шурина обидели скопца. Но Игнат еще что-то говорил, а он с угрюмым видом вынужден был слушать.

Брынцев опять наполнил свой стакан медовухой и кивнул Аверьяну:

— Ну ты что? До такой степени башку сектанством заморочил, что пить разучился?

— Што-то мутит меня, право дело, — солгал Аверьян. — Боюся, жалудок в обрат зараз все выплеснет.

— А я еще хочу испить чашу за то, чтоб эта вот изба твоею стала, зятек. Стешка все одно с тобой жить не станет, скопцов тожа нет уже. Так что забирай лавку ихнюю и избу эту в придачу! Ну как? По сердцу тебе подарок мой?

Аверьян кивнул.

— Завтра… — Игнат встал, не закончив мысли, и прошелся по горнице. Его лицо исказила вдруг гримаса недоумения и боли. — …мы узаконим дом и лавку на тебя.

Ему явно стало плохо, но он снова наполнил стакан и залпом выпил. Затем жестом показал Аверьяну, что следует встать и уйти, хотя бледность его лица и обильный пот на лбу и щеках заставляли думать наоборот.

— Но мне некуда податься, Игнат, — заметил Калачев, не спуская с шурина настороженного взгляда.

— Ступай, куда хотишь, — выдохнул тот с усилием. — Хоть в лавку, хоть к Стешке под подол, токо…

Он тяжело опустился на стул, закрыл глаза и уткнулся лицом в стол. Аверьян вздохнул, услышав его густой храп.

* * *

Аннушку Калачев увидел сразу, как только из любопытства заглянул в спальню. Она встретила его молча, только взглянула быстро и испуганно. Закутанная в одеяло, со связанными руками и ногами, она лежала в кровати с кляпом во рту, прислонившись головой к стене. Бледная, с красными пятнами на щеках, глаза лихорадочно блестят, сама вся дрожит.

— Хосподи, да хто же энто так тебя?! — воскликнул пораженный Аверьян. — Неушто Игнашка, вражина, штоб ему пусто было!

Он поспешил к девушке, освободил ее рот, после чего развязал веревки.

— Как же случилось эдак? — спросил он, присаживаясь рядом. — Энтот вурдалак истязал тебя?

Девушка всхлипнула, но ничего не ответила. Она выравнивала дыхание.

— Вот душа вражья, — сжал кулаки Аверьян.

— Налей мне медовухи, — прошептала Анна, растирая «узоры», оставленные веревкой на запястьях. — Только не ту, что этот образина лакал, а вон… В углу под тряпками найдешь.

Аверьян извлек поллитровку и налил полстакана. Анна с закрытыми глазами отпила большой глоток и с облегчением вздохнула.

— Мне тожа не помешало бы щас. — Аверьян вдруг осознал, что уже двое суток на ногах без сна и отдыха.

Он поднес к губам горлышко бутылки, отпил несколько глотков и сразу же почувствовал, как в голове у него прояснилось и захотелось улыбнуться девушке.

— Я перед тобой виновата. Это я втянула тебя во всю эту грязь, — сказала она.

— Не выдумывай. Видать, эдак Хосподу надобно было, а ты не вини себя, — отмахнулся Аверьян.

— А ты почему все Иисусом прикрываешься? Ты же скопец…

— Никогда я вере скопцовской привержен не был, хотя и ютился в их общине. Опреть души мне сее. Из всей веры энтой мне токо радения по сердцу пришлися! Пляшешь, поешь… — на душе зараз лехко становится и все худое нипочем! Все горести прощевайте, а благости — милости просим! А Иисус Христос завсегда в душе моей обретался. Небесный, прекрасный, а не землю топчащий самозванец грешный!

— Выходит, ты притворялся?

— Нет, я просто жил как небесам угодно было. Вот и вся эдака истина моя, душа-девица. А ты вот пошто в энту бучу ввязалася? Разве бабье энто дело об эдакое дерьмо обгаживаться?

— Да как сказать… А ты в рубашке родился, так и знай, — загадочно увела разговор в сторону девушка. — А теперь все, не задавай мне больше вопросов.

— Быть по-твоему, — кивнул, соглашаясь, Аверьян. — Токо вот про шуряка маво растолкуй: што он здеся делал, пошто тебя связал и што с ним таперя?

— Сначала он, шуряк твой ненормальный, — мрачно молвила Анна и отпила еще медовухи. — ворвался ко мне в избу, как демон с шабаша. Угрожал пистолетом. Вбил себе в башку, что у Ивана Ильича будто денег куры не клюют. Вот и явился, чтобы выпытать из меня, где скопцовское золото спрятано!

— А у Ивашки самово што ж об том не обспросил, сучонок? — удивился Аверьян.

— А я почем знаю, — огрызнулась Анна. — Видать, не добился от него ничего, вот за меня и взялся.

Аверьян почесал затылок. Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила его побледнеть и со страхом посмотреть на слегка захмелевшую собеседницу.

— Скажи мне, Аннушка, а то пойло, от которова шуряк мой окочурился, ты для кого изготовила?

— Для Ивана Ильича, — уже веселее ухмыльнулась девушка.

— Отравить ево собиралася? — побледнел Аверьян.

— Усыпить, чтобы оскопить кобеля старого! — зло рассмеялась Анна.

— И у тебя рука бы поднялася на своево благодетеля?

— Еще как! А ты не майся. Тебе же родственничек твой лавку с товаром и дом этот вот посулил? Вот теперь пользуйся дарами этими и радуйся!

— А с Игнашкой… с шуряком што сделать замыслила? — осторожно, чтобы не вызвать неудовольствие собеседницы, поинтересовался Аверьян.

— Ничего, — ответила она, поднося к губам горлышко бутылки. — Он теперь до утра продрыхнет. А утром меня уже здесь не будет!

— Ты што, али утечь собралася? — очередной раз изумился Аверьян. — А Ивашка как же? Неушто ево одново здеся бросишь?

— А на черта он мне теперь сдался! — расхохоталась Анна. — Ежели большевики выпустят из тюряги, пусть к жене твоей, прохвостке бессовестной, ступает. Эта овца души в нем не чает, а я и без него теперь обойдусь.

Аверьян задумался. Он беседовал с Анной, но как будто не узнавал ее. Наверное, эта девица не так уж и беззащитна, несмотря на свой ангельский облик! И едва ли нуждается в чьей-то помощи…

— Хорошо, что все закончилось вот так, — сказала Анна. — Случись все по-другому, то… я не поняла бы самого важного — того, что я занимаю в этой жизни не свое, а чье-то место.

— Какое место? — не понял Аверьян.

— Чужое. Я должна была сейчас жить в роскоши и богатстве за границей, а я… я рядом со старым свихнувшимся развратником, возомнившим себя Христом! Ему нужен человек, с которым он смог бы прожить свою старость! А я? Только одна мысль об этом вызывает во мне отвращение. У нас с ним была возможность уехать за границу, а он… Этот стареющий интриган предпочел бродяжничество по обнищавшей России легкой и красивой жизни где-нибудь в Италии! Нищета и кучка свихнувшихся кастратов — вот предел его мечтаний!

— И куды же ты теперя собираешься? — спросил Аверьян. — Мыслишь, хде-то лутше теперя, чем у нас здеся али в Тамбове вашем?

— А чего тебя интересует, куда я собираюсь? — пьяно ухмыльнулась Анна. — От всех скрывала, а вот тебе скажу! За границу я теперь одна уеду, чтоб не видеть мне больше ни Ивана Ильича «преподобного», ни России, которую я просто ненавижу!

— Успокойся, ерунду ты молвишь, неразумная, — покачал осуждающе головой Аверьян. — Ты хорошая и добрая дева, а то што…

— А ты что меня ублажаешь?… Да, и вообще зачем я вот сижу перед тобой и как на исповеди душу выворачиваю? А ты почему меня слушаешь?

— Думал, што плохо тебе одной будет, — пожал плечами Аверьян.

Девушка горько улыбнулась.

— А мне одной никогда плохо не бывает. Мне не привыкать коротать время одной. Мы дошли с тобою до перекрестка, где пути расходятся, так что…

— Нет, мы и не шли с тобой по одной дороге, — возразил Аверьян. — Мы шли каждый своей… Наверное, нам нечаво больше обсуждать. Тебе щас поспать малеха надо б, раз в путь-дорожку собираешься.

— Нет, выслушай меня! — воскликнула Анна. — Мне надо выговориться. — Строго посмотрев на него, девушка продолжила: — Сколько я помню Ивана Ильича, он был так энергичен, так умен, так превосходил всех, что я гордилась им и шла за ним как зачарованная. Я жила его мыслями, его чувствами, его желаниями. Как собака… Я уже думала, привычка подчиняться ему у меня в крови, но… все опостылело! Так не может больше продолжаться! Он превратился в ничтожество, а моя любовь и обожание — в тлен…

Анна тяжело задышала. Она запрокинула назад голову, от чего шея, казалось, вот-вот надломится. Ее настроение словно передалось Аверьяну. Он пребывал в затруднении и не мог определить свое отношение к тому, что только услышал. Поддавшись какому-то внутреннему порыву, Аверьян положил ладонь на голову девушки, провел по ее мягким шелковистым волосам. Анна отстранилась и тихо сказала:

— Уходи.

Аверьян убрал руку.

— Уходи, — повторила она.

Он встал, пожал плечами и направился к выходу.

— Ты хороший человек, Аверьян, — услышал он голос Анны. — Я рада, что мы с тобой расстались именно так, как расстались, а не так, как я замыслила…

* * *

Поспешное отступление бандитов вызвало недоумение у чекистов.

— Они, наверное, скопцов тоже за нас приняли, — предположил один.

— Ага, особенно когда те запели и в пляс пустились, — усмехнулся еще кто-то. — Бандиты всех нас за спятивших приняли, вот и ушли восвояси!

— Как бы то ни было, а все обошлося, — вздохнул с облегчением Маркел. — Беда миновала. Что со скопцами делать, ума не приложу.

— Расстрелять как врагов народа! — выкрикнул молодой Гришка. — Будь сейчас Игнат средь нас, он бы так и приказал, не сомневайтеся!

— Ишь ты, душегуб какой выискался, — возразил боец постарше. — Да ежели бы не они, то и нас бы сейчас в живых не было.

Чекисты загудели, совещаясь, а Маркел задумался.

— Игнат нам приказал сюда скопцов вести и его дожидаться. Напали на нас внезапно, — принялся размышлять он вслух, повернув голову в ту сторону, откуда пришли бандиты. — С чего бы это? Случайность или еще что?

— Намекаешь, что предательство… — бросил раздраженно Гришка.

Но Маркел пропустил едкую фразу мимо ушей и продолжил:

— Можно подумать, что ево бандюки по дороге прихлопнули, — Маркел как ножом рубанул ребром одной ладони по другой. — А я уверен, что жив он и здоров. Почему Игнат нас и всех сектантов за город выпроводил, а сам остался? А остался он потому, что попа скопцов в городе оставил, ему от попа чего-то надо!.. А так как его сейчас нет, думаю, и нам обратно пора. Бандюки обожглися и отступили. А вот ночью, ежели не уйдем, они в самый раз с нами сполна и поквитаются.

Все смолкли, точно по команде. Утихомирились и скопцы. Все вокруг будто сделало передышку. Скопцы засуетились возле раненых, они перевязывали и своих, и чекистов, разрывая рукава рубах.

Маркел взирал на все это внешне спокойно, но на сердце его было тяжело. Он чувствовал горькую двусмысленность своего положения — роковое перепутье. Голова шла кругом от жалости к скопцам, от ненужных мыслей… Беспощадная война на истребление — это поединок двух вооруженных враждующих сторон! Причем здесь жалкие и безропотные сектанты, которые и так сполна наказаны чудовищным увечьем?

Верующие тем временем готовились к смерти, выстроившись вдоль берега реки. Неподвижные в своем молчании, загадочные, они казались уверенными в том, что после расстрела у них вырастут крылья и вознесут всех в небеса.

Маркел вздохнул и зажмурился. Он вдруг почувствовал, что сам взвалил тяжкий груз на душу. А теперь никак не возьмет в толк, что с ним делать. Сбросить с себя и продолжить путь вместе с людьми или безумным поступком завершить падение?

— Ну? Что делать прикажешь, командир? — крикнул Гришка, глядя на небо.

— Ничего. Возвращаемся обратно, — глухо ответил Маркел. — Скопцов оставляем, а сами уходим.

— Ты что, ополоумел? — заорал возмущенно Гришка. — А для чего мы тогда их сюда притащили? В расход их!

— А ну заткнись, горлопан сопливый! — рявкнул на него Маркел, тоже начиная сердиться.

Он, с видом человека только что принявшего очень важное и ответственное решение, повернулся к ожидавшим в смирении своей участи скопцам и громко крикнул:

— Чего ухи развесили, овцы безропотные? Хватит хоронить себя заране! Уносите прочь свои задницы, да побыстрее, покуда мы не передумали!

Чекисты зашумели, удивленно переговариваясь. Такого исхода они не ожидали.

— А может, не стоит эдак, командир? — обратился к Маркелу Прохор. — Вдруг приказ на их расстрел все ж имеется? Ты же голову свою подставляешь!

Маркел горько усмехнулся. Он повернулся и крикнул скопцам:

— Всем пути счастливого, черти убогие! И никогда больше сюда не возвращайтесь!

Не глядя на товарищей и боясь осуждающих взглядов, чекист нахлобучил шапку и пошагал в сторону города.

— Эй, начальник! — услышал он окрик из множества голосов и, не оборачиваясь, остановился.

— Мы никогда вас всех не забудем, братцы! — закричали скопцы. — Век за ваши души бессмертные молиться будем, люди добрые!

— Это что, они нас добрыми назвали? — послышался удивленный возглас Гришки.

— А ты как думал, — ответил ему рассудительный глуховатый голос Прохора. — Это ты у нас еще молодой — не знаешь, что больше к добру стремиться надо, а не к смертоубийству кровавому!

Усталый, но довольный собой, Маркел шагал, тяжело прихрамывая. Ему хотелось одиночества, хотелось побыть одному, но спиною он чувствовал, что все бойцы отряда молча и медленно бредут за ним следом.

9

Будучи не в силах больше блуждать вокруг дома с противоречивыми сомнениями в душе, Аверьян подошел к крыльцу. Дверь оказалась не заперта.

Стеша сидела за столом перед зеркалом и внимательно разглядывала свое отражение. Как только Аверьян переступил порог, она живо обернулась и слегка побледнела от неожиданности.

— Может, я не ко времени? — спросил он срывающимся голосом.

— Заходи, коли пришел, — ответила она без ложного энтузиазма.

Стеша сидела всего в двух шагах от него. Аверьян смотрел на ее спину, на которой знал каждую родинку. От воспоминаний захватило дух. Он подошел к ней и провел ладонью по голове.

— Стеша…

Она обернулась и посмотрела на него. Аверьян тут же понял, что между ними уже не осталось ничего общего. Жена брезгливо поджала губы и увела в сторону глаза, явно не желая его видеть.

— Зря ты заявился, Аверьян.

— Но-о-о… Мы ешо вроде как повенчаны с тобой и ты мою фамилию носишь?

— И што с тово?

— Да вот хотел поглядеть на тебя и детишек, — сказал он. — Как они?

— С ними все хорошо, — ответила Стеша. — А вот о тебе я ужо давно думать перестала. Сызнова у нас ничаво не выйдет, и ты сам, поди, об том прекрасно знаешь.

Пальцы Аверьяна готовы были коснуться плеча жены, но он не решался этого сделать, словно перед ним сидела совершенно чужая женщина.

— Я хочу, штобы ты ушел, — очень тихо произнесла Стеша, глядя в зеркало.

Голос ее дрожал, в нем слышались слезы. Аверьян ждал, что она вот-вот расплачется, а он обнимет ее как прежде, чтобы утешить. А Стеша сдерживала слезы, зная их воздействие на мужа и твердо решив не давать ему повода.

— Прошу, уходи, — сказала она, вставая и отходя к окну с намеком, что разговор закончен.

Рука Аверьяна повисла в воздухе.

— Мы бутто совсем чужие, Стеша… Но у нас дети! Тяжело ведь одной поднимать их на ноги?

— Да, — сказала она. — Но мы всегда были чужими, а жили по надобности.

— А я по-другому мыслил, — признался Аверьян.

— Я тожа, покуда ты не пропал без вести, — вздохнула Стеша. — Я обрадовалася даже, прости меня, Хосподи. Мыслила жизню свою постылую сызнова начать, а ты вот он весь. И под венец нельзя таперя, и ты… Не мужик и не баба.

Аверьяну вдруг захотелось ударить ее. Он отвернулся, чтобы этого не сделать. Он долго молчал, прежде чем произнес:

— Мне ночевать негде. И пожрать бы чево. Уж не взыщи, коли супротив жаланья твово правда эта будет.

Стеше потребовалось некоторое время, чтобы переварить неприятную для нее просьбу мужа.

— Ежели он придет и увидет тебя, то меня бросит, — прошептала она.

— Об ком ты? Об Ивашке Сафронове?

Она покраснела, занервничала, но промолчала.

— Не придет он, не жди. Братцу свому непутевому за то спасибочки скажи.

Стеша посмотрела на него с ненавистью.

— Даже ежели я решу оставить тебя в избе, — начала она… мысль, казалось, вдруг убежала от нее, — я не смогу энтова сделать.

Аверьян пожал плечами:

— Во грехе живешь… Боишься, што явится твой полюбовник и застанет меня у тебя? Но он…

— Он придет нынче, не сумлевайся, Игнатий выпустит ево.

— А я как же? Ведь энто и моя изба тоже? Я што, ужо не имею права занять здесь свой угол?

— Конечно, имеешь, зятек! — послышался голос из сеней.

* * *

Когда действие снотворного закончилось, чекист пришел в себя. Он сразу же вспомнил, что с ним случилось. Анны не было. Увязанных в узлы вещей тоже. Вывод напрашивался сам собой.

— Чертова сука! — выругался Игнат в бешенстве. — Но я еще до тебя доберусь! Мы еще поглядим, чья осилит!

Разбив окно, Игнат выбрался из избы, а четверть часа спустя уже вбежал в городской отдел ЧК. Кивнув дежурному, он спросил:

— Маркел с бойцами с задания не возвращался?

Тот пожал плечами:

— Понятия не имею.

— Ладно, сектанта арестованного ко мне веди. Да, пригляди повнимательнее, чтобы мне никто не мешал!

На допросе Сафронов заявил, что понятия не имеет, про какое золото спрашивает у него «начальник».

— Было бы у меня золото, я бы давно уже заграницу обживал, — усмехнулся он. — То золото, что у меня было, я все на деньги поменял.

Игнат буравил его взглядом, а Ивашка — бледный, невыспавшийся — сидел напротив, лишь изредка поднимая голову и позевывая. Отвечал он на вопросы спокойно, как человек, давно все обдумавший. Но за внешним хладнокровием его чувствовалось внутреннее напряжение, какое-то неврастеническое удовольствие от своего явно выдуманного рассказа.

— Значит, не хочешь делиться по-хорошему?

Ивашка с тревогой взглянул на Игната — «шестым» чувством он ощутил приближение большой опасности.

— У меня нет золота, — твердо решил держаться до конца Ивашка. — Даже ежели ты убьешь меня, тебе это не поможет.

— Не-е-ет, я не убить, а спасти тебя пришел, — заверил Игнат. — Убивать тебя другие будут, те, кто сектантов твоих у реки уже расстрелял. Так вот, ублюдок, как они вернутся, тебе конец!

Ивашка занервничал и замялся.

— Ну-у-у… Я имею кое-что на жизнь безбедную, — признался он. — Только…

— Сколько? — оборвал его на полуслове Игнат, алчно сверкнув глазами.

— Ну-у-у…

— Хрен гну! Говори, не мямли.

— Не могу сказать точно, не считал.

— Так и быть, вместе посчитаем, — взглянув на дверь, перешел на шепот Игнат. — Я тебе и за границу помогу перебраться. Богатым людям, как мы с тобой, нечего делать в этом нищем государстве.

Игнат чувствовал себя, как уставшая собака: все, что он хотел, так это лечь и умереть. Сегодня, после невероятного освобождения девушки из его власти, казалось, все потеряно. Он и надеяться не смел, что так просто удастся разговорить упертого сектанта, а тут… Игнат нервничал. Он все поставил на кон, и ему было что терять. Затеянная им игра более важна, чем вся его карьера или даже жизнь!

С улицы послышалось какое-то оживление. Игнат метнулся к окну.

— Ну вот и Маркел с товарищами вернулся, — прошептал он. — Стало быть, скопцам уже кердык! Но, судя по тому, как они настроены, нам тоже остается жить не так уж и долго!

— Они меня расстреляют? — встревожился не на шутку Ивашка, жизнь показалась ему милее денег.

— Нет, сейчас мы тихо выскользнем отсюда, — ответил Игнат, досадливо скрипнув зубами.

— Ускользнем? Куда?

— В дом к твоей Аннушке. Кстати, кем она тебе приходится — прислугой или любовницей? — Игнат думал, что сбежавшая Анна не оставит своего благодетеля и где-то дожидается его.

Услышав упоминание о девушке, Ивашка сразу же обмяк.

— Как ты пронюхал про нее, аспид? — спросил он, едва ворочая языком.

— Извиняй, но я служебные тайны не разглашаю, — ответил Игнат.

— Так она дома? Не арестована?

— Сейчас пойдем, сам убедишься. У нас нет сейчас времени обсуждать лишнее.

Сафронов посмотрел на Игната. Тот тревожно выглядывал в окно и осторожно вытягивал из кобуры маузер.

— Это что ж получается, — удивился Ивашка, — нынче и ты у своех не в чести?

— Ну что ты! — оскалился Игнат. — Это я из-за тебя стараюсь. Товарищи хотят убить тебя, а я не хочу им этого позволить.

Игнат, приложив ухо к двери, помрачнел.

— Сюда идут, — выдохнул он озабоченно. — Их много. Давай-ка подсоби, друг сердешный — Игнат двигал письменный стол к двери.

— А куда же мы отсюда денемся? — ужаснулся Ивашка, чувствуя внутри себя холод. — Нас же не выпустят живыми? А может, через подземный ход?

— Подземный ход? Даже не мечтай об эдаком благе! — с грустью покачал головой Игнат и вдруг оборвал себя на полуслове, поскольку в голову неожиданно пришла здравая, а может, даже и спасительная мысль.

В дверь кто-то тихо постучал.

— Занят я, — крикнул Игнат, целясь из маузера.

— Это я, Гришка Мантуров, открой, — послышалось из коридора.

— Говори, что надо, и уходи, — крикнул раздраженно Игнат.

— Маркел к начальству пошел на тебя доносить, а я вота упрядить пожаловал.

— Чем же я эту гниду обозлил, не знаешь?

— Он думает, что ты пособник бандитский и банду на нас к реке наслал.

— А скопцов расстреляли?

— Нет, Маркел не велел. Их токо бандиты малость прорядили, а мы и пальцем не тронули!

— Так вот за что Маркел на меня оклычился.

— За все сразу. И бойцов всех, акромя меня, против тебя настропалил!

— А ты? Почему ты за меня заботишься?

— Сам не знаю. Наверное, за то, что вместо фронта в ЧК пристроил!

— Хоть один благодарный нашелся, а все остальные суки тифозные.

— Ты бы уходил, Игнат, от греха подальше, — снова заговорил из-за двери Гришка.

Игнат посмотрел на массивный шкаф, стоявший у стены справа от окна. Решение пришло мгновенно.

— Дверь подопрем, — приказал Игнат. — Только пошевеливайся, Иисус недоделанный. Или, может, прямо сейчас сотворишь чудо и сделаешь нас невидимыми?

Ивашка поджал губы, но промолчал. Он проглотил обиду. Скандалить в логове чекистов не входило в его расчет.

Вдвоем с Игнатом они придвинули шкаф к двери и обернулись к стене, у которой тот простаивал десятки лет: в ней темнел заколоченный досками проем.

— Что, зришь воочию «райские врата»? — прохрипел Игнат, указывая стволом маузера на «открывшееся чудо». — Я, конечно, не бог, как ты, урод мордастый, но, как видишь, тоже кое-что умею!

— Да, — согласился Ивашка и утвердительно кивнул.

— Не веришь глазам своим или ущипнуть для убедительности?

— Не надо. Я вижу доски. Но что за ними?

— За ними подвал и спасение.

— Так чего мы ждем?

— Признания…

Ствол маузера, описав полукруг, остановился нацеленным в грудь Сафронова.

— Я же признался тебе? — пролепетал тот, бледнея.

— Ты только обещал чем-то поделиться, — злобно улыбнулся Игнат. — Осталось выяснить, чем именно и где «это» спрятано.

— Нет, я скажу тебе все только тогда, когда мы выберемся отсюда! — заупрямился Ивашка, не доверявший хитрому чекисту.

Но тот умел дожимать строптивцев.

— Последний раз спрашиваю — где спрятано золото? — «надавил» безжалостно Игнат. — Говори где, контра, и мы сразу же уходим!

— Но ты обманешь меня, по глазам вижу! — упорствовал Ивашка.

— Не скажешь — я уйду, а ты останешься! — пригрозил Игнат. — Тогда тебя расстреляют, дурень.

— Меня? Расстреляют? За что? — прошептал Ивашка полуживой от страха. — Но ведь других отпустили — я же сам слыхал об том только что…

Игнат для устрашения взвел курок маузера, а обомлевший Ивашка уставился на ствол, как на жало скорпиона.

— Других отпустили, а тебя расстреляют, — еще сильнее надавил на него чекист. — Твои скопцы — люди несознательные и проповедями обманутые. Главный враг ТЫ! Так вот думай, вражина.

В дверь забарабанили чем-то тяжелым.

— Будь ты проклят, дурень! — рявкнул в сердцах Игнат и попятился к проходу. — Тут смерть в дверь стучится, а он торгуется, как на базаре!

Едва не лишившись рассудка от сковавшего мозг смертельного ужаса, Ивашка бросился вслед за ним. Он уже плохо отдавал отчет своим действиям и заорал во все горло, цепляясь за Игната:

— Ты куда?! Я жить хочу, ты слышишь меня, рожа бандитская?!

— Ну уж нет, — оттолкнул его мучитель. — Теперь ты тут сам как-нибудь с товарищами разбирайся. А я…

— Чемодан… — не дав ему договорить, зажмурившись, выпалил Ивашка. — В нем все мое состояние!

— Где он? — тут же спросил Игнат, хватаясь за доски.

— У полюбовницы моей в избе спрятан, — ответил Ивашка, весь сотрясаясь от страха.

— Место то где в избе?

— В подполе.

— Стешка знает о нем?

— Мы его сообща с ней в подпол прятали.

— Тогда покойся с миром, душа окаянная!

Игнат нажал на курок и выстрелил. По лицу Ивашки скользнуло недоумение, обеими руками он схватился за грудь и тут же бесформенным мешком рухнул на пол.

— Не обессудь, «Христос» Ивашка, — оскалился Игнат, глядя на распростертое у ног тело. — С тобой бы я не ушел, а без тебя попробую.

Освободив от досок проход, он ужом скользнул в заброшенный угольный подвал. Слыша за собой грохот и треск разбиваемой прикладами двери, Игнат усмехнулся и был таков. Он тут же растворился в кромешной тьме, не оставив преследователям ни единого шанса для своей поимки.

* * *

— А вот и я, сродственнички уважаемые! — воскликнул Игнат, входя в избу. — И муж, и жена — одна сатана, да еще под одной крышей?! Ну-у-у… Любо-дорого поглядеть! Вам щас еще детворы для полного счастья в самый раз недостает!

— Откудова ты, Игнат? — поспешила к нему навстречу Стеша. — Весь в грязи и пылюке. Да хде тебя черти носили?

— В преисподней, ясно дело, — отшутился братец, одаривая сестру улыбкой и чмокая в щечку. — А ты чево пригорюнился, зятек? Али не рад меня зрить? — Он посмотрел на притихшего у стола Аверьяна.

Тот, удивленный неожиданным появлением шурина, не находя слов, пожал плечами и шмыгнул носом.

— Тоже правильно, — подмигнул ему Игнат и протянул для пожатия руку. — Вот видишь, зятек, все у меня ладненько складывается, хотя, гляжу, и у тебя все не так худо.

— У меня все хуже некуда, — возразил, обретя дар речи, Аверьян. — Как оказалося, у меня в избе родной ничавошеньки не осталося. А жана…

— Спохватился поздно, — рассмеялся Игнат. — Женок, чтобы любили, завсегда смертным боем лупить надобно. А ты много со Стешкой сюсюкался! И знаете, что… Сеструха-то моя, Стеша разлюбезная, распоясалась совсем и со мной умолчала кое об чем!

— Э-эй, куды тебя понесло, Игнат? — спросила женщина, обеспокоенно глядя на брата.

— Что, сестра? — уставился на нее холодным враждебным взглядом тот. — Мы же как с тобой уговаривалися… Ты морочишь башку энтому попу и выпытываешь, где он прячет свое богатство. А ты? Сама в него втрескалася, и с ним меня обнести сговорилася?

— Игнат, чего ты мелешь, — попробовал вступиться за жену Аверьян. — Она же…

— А ты, убогий, и вовсе заткнись! — рявкнул на него шуряк. — Энто не твое собачье теперь дело за Стешку встревать! Теперь это наше с ней дело о чем судачить. Ивашка хоть и скопец, но особый, не кастрированный, как вы, дурни. И он не отворачивался от бабьих прелестей, как и от богатства своего, в тайник у ей запрятанного.

— Игнат, ты што, очумел што ль?! — воскликнула Стеша, делаясь белой, как бумага. — Да хто тебе про меня эдакую напраслину наплел?

— А то ты не знаешь! — ухмыльнулся брат. — Ты же тварь хитрющая. С виду здоровая, умная, трудолюбивая. Мечта любова мужика! А вот что касается порядочности, то энто еще вопрос! Ну, могет ли сговор, который она с полюбовничком супротив брата своего замыслила, быть доказательством порядочности? Ты не знаешь, Стеша «преподобная», где чемодан с богатством Ивашки припрятан, а?

— Чемодан какой-то у меня в подполе, — просто ответила вдруг Стеша, и ее признание обескуражило не только Аверьяна, но и Игната, у которого от неожиданности в самом прямом смысле отпала челюсть.

— И… ты заглядывала в него? — проглотив слюну, спросил брат в сильнейшем волнении.

— Даже не притрагивалась, — округлила глаза Стеша. — У чамадана, чай, хозяин есть, вот пущай он сам в нем и копается.

Она вдруг замолчала и напряглась. И это тут же заметил Игнат.

— Ну чего умолкла? — заинтересовался он, разглядывая сестру с подозрением. — Договаривай, что сказать хотела, и не заводи меня недомолвками!

— Щас в подполе, с чамаданом рядом, Анька сидит, — нехотя созналась Стеша.

— Хто-о-о? — чуть ли не в один голос воскликнули потрясенные Игнат и Аверьян.

— Я ее тама заперла зараз, кады она за чамаданом явилася, — сказала Стеша, пряча глаза. — Девка сказала, што за чамаданом ее Петя послал. Но я-то знала, што Петя-то в ЧК сидит арестованный. Теперя она хотела забрать чамадан и сбегнуть с ним.

Шмыгнув носом, Стеша вытерла рукавом увлажнившиеся глаза и замолчала в ожидании.

— Вот это да! — воскликнул Игнат, оправившись от шока, вызванного словами сестры. — Теперь я понял, в кого ты, Стеша моя ненаглядная! Ты в прабабку Химку пошла, Царствие ей Небесное! Та везде свой нос совала, где надо и не надо, и у плетня так и померла, когда за соседским двором подглядывала!

— Нашел с кем сравнить, — поджала обиженно губы Стеша, которой слова брата пришлись не по вкусу.

— Анька и щас в подполе мается?

— Полезай сам туды и погляди. Можа, деньги зараз перещитывает.

— Деньги? — прошептал Игнат, багровея. — А она… — Он метнулся к крышке подпола и не мешкая ни минуты, проворно спустился вниз.

Аверьян и Стеша недоуменно переглянулись, услышав оттуда злобные выкрики, брань и проклятия.

* * *

Она пеняла на себя за беспечность и доверчивость. «Где была моя голова, когда я доверилась этой коварной бабе»? — думала девушка, с трудом сдерживая слезы. Трагедия, которую ей сейчас приходилось переживать, не оставляла ничего другого, кроме как уповать на помощь Бога. Сильнее, чем когда бы то ни было, она надеялась на чудо и на свою счастливую судьбу.

— Все это грех! — тихо шептала Анна. — А еще больший грех верить в то, что сектантские догмы и обряды завещены Иисусом. Вот за что я сейчас и расплачиваюсь, сидя запертой в этом ужасном месте!

А ведь она всего-то-навсего попросила у этой мерзавки забрать из подпола старый чемодан. Стешка не отказала — видимо, сразу сообразила, что «мышка» сама желает быть пойманной, и впустила ее в ловушку…

От утомительного лежания на жесткой земле быстро затек правый бок. Было холодно, тело сотрясала дрожь. Она вдруг почувствовала, как что-то живое приблизилось к ней. Крыса? Девушка вздрогнула от омерзения и затаила дыхание. Но «крыса» оказалась мягкой и пушистой. А когда она с мурлыканьем стала тереться об ноги, Анна с облегчением вздохнула, сообразив, что к ней присоединилась кошка. Но откуда животное взялось в закрытом подполе?

— Мурочка, — прошептала Анна и погладила животное.

Вдруг скрипнувшая над головой половица спугнула кошку, та прыгнула в сторону и …исчезла.

— Куда же ты? — встрепенулась девушка и вдруг поняла, что нужно делать.

* * *

Игнат встал на корточки и пригляделся.

— Эй, Аннушка? — тихо позвал он.

Не услышав ответа, Брынцев стал шарить вокруг себя руками.

— Эй, ответь, чего пришипилась?

Снова молчание. Тогда чекист стал потихонечку обследовать подпол, осторожно продвигаясь вперед. Он медленно пробирался на коленях все дальше и дальше, ежесекундно пригибаясь, чтобы не задеть головой деревянные бруски. Когда глаза привыкли к темноте, ему удалось рассмотеть еще один люк, только в другом конце подпола. Люк был открыт, а вот в подполе никого не оказалось!

— Ах, ты змея подколодная! — выкрикнул Игнат, поспешил к обнаруженному люку, спешно выбрался через него и оказался в чулане избы.

Перемежая проклятия бранью, он осмотрелся. Чулан представлял собой каморку, в которой хранился различный хлам, в хозяйстве уже практически не нужный. Игнат не поверил своим глазам, увидев тот самый чемодан, обладать которым он так стремился! Чемодан запросто лежал брошенным в пыльном чулане!

Он испугался, схватил добычу и внес в комнату. Как только он закрыл за собой дверь и запер ее на засов, Аверьян и Стеша в ту же секунду оказались рядом. Они зачарованно поглядывали то на чемодан, то на раскрасневшееся от возбуждения лицо Игната. Тот поставил находку на стол, щелкнул замками и открыл крышку.

— Вот это ни хрена себе! — присвистнул он, увидев толстые пачки денег. — Да сколько их тут?!

— Видать, мульены! — предположил Аверьян, тяжело дыша от возбуждения. — Мне никогда не доводилось зрить стоко!

— Аль взаправду все энто деньги?! — прошептала пораженная Стеша. — Да ведь на них всю Россею купить можно?

— Было можно, — приходя в себя, прохрипел сорванным от волнения голосом Игнат. — Деньги-то все царские! Раньше были они огромным богатством, а сейчас… это бумажные картинки для растопки печи!

Он вывалил содержимое чемодана на пол. Кроме пачек с бесполезными царскими банкнотами, в нем ничего больше не оказалось.

— А ну разрывайте упаковки, — приказал Игнат сестре и зятю. — Может, в них что меж купюр запрятано?

Но и меж купюр тоже ничего не нашлось. Ни золота, ни бриллиантов… По-видимому, Ивашка еще до революции превратил все свое состояние в деньги, и эта огромная сумма валялась сейчас на полу бесформенной никчемной кучей. Но вдруг Сафронов возил за собой эту бумагу с какой-то другой целью, а золото спрятал?

Странным образом рассуждение о золоте закончилось мыслью об Анне. Видно, она что-то все-таки взяла из чемодана, бросив его с бумажным хламом в чулане? Тут Игнат, очнувшись от раздумий, заметил сидящих рядышком сестру и зятя.

— Хде мне найти эту чертову девку, кто подскажет? — спросил он. — Мне хочется знать дозарезу, что она еще выудила из чемодана.

— А может, еще есть какое тайное место? — предположила вдруг Стеша. — Она ведь врозь от нас с Петей и от всех остальных скопцов проживала.

— Я был уже у нее, — нехотя признался Игнат. — У Аверьяна вон обспроси, коли не веришь. Кстати, зятек, а тебе она не говорила ни о каком золотишке или цацках с брюликами? Может, вы об них зараз и шепталися, кады я дрыхнул за столом ею опоенный?

— Не доверяла она мне настолько, штоб душу свою наизнанку выворачивать, — ответил Аверьян.

— Не верю! — рявкнул Игнат. — Не верю, и все тута! Мне вот почудилося, бутто она тебя больше попа скопцов обожает!

— Будя хрень всяку выдумывать, Игнаха…

Семейная вражда вдруг резко обозначилась между Аверьяном, Стешей и Игнатом. Вопрос о золоте окончательно разъел тоненькую нить, связывавшую их родственными узами.

— Пойду-ка за водицей в колодец схожу, — засуетилась Стеша. — Вы покуда здесь без меня покалякайте, а я…

Она встала и поспешно накинула на себя старое пальто.

— А ну сядь на место, — прорычал на нее Игнат.

— Ты што, братец? — Стеша опешила, её дрожащие пальцы никак не могли застегнуть пуговицы.

— Как пить захочу, тогда и выпущу из избы! — сказал Игнат твердо и ястребом загородил ей дорогу.

Сестра посмотрела на брата исподлобья, отступила и тяжело присела на скамью.

— Думаешь, Аньку упреждать поспешу? — выкрикнула она истерично и в то же время вызывающе.

— А хто тебя знает, — прищурился Игнат. — Может, вы сговориться ужо успели?

В избе зависла тягостная пауза.

В это время с улицы послышались крики и топот множества ног. Не успели Игнат, Стеша и Аверьян опомниться, как в запертую дверь громко постучали.

* * *

— Вот и «товарищи» по мою душу пожаловали, — прошептал Игнат, прицеливаясь в дверь из маузера. — Следовало бы догадаться, что они перво-наперво меня здесь искать будут.

Стеша схватила его за руку:

— Не стреляй! Много их! Оне ведь разнесут всю избу в щепки, Игнат!

Игнат взвел курок, оттолкнул сестру и почему-то вновь почувствовал приступ смертельной усталости. Дверь едва удерживалась в косяке, растрескиваясь от ударов прикладов. Из сеней что-то кричали и требовали, но Игнат хранил молчание. С улицы в окна избы загрохотали выстрелы.

— Видать, всурьез за меня взялися «товарищи», — зло ухмыльнулся Игнат. — Не сдобровать мне, попадись я им в лапы.

— Уходи, Игнат! — закричала Стеша в ту минуту, когда дверь была готова разлететься на щепки. — Ой, Хосподи, да што же энто!

— А энто то, што мне «за службу верную» полагается! — процедил сквозь зубы Брынцев и несколько раз выстрелил в дверь.

Из сеней послышались стоны и проклятия.

— Это еще не все, товарищи! — заорал Игнат, извлекая из сумки гранаты.

Два снаряда он швырнул через выбитое окно на улицу, громко захохотав, как только во дворе грохнули взрывы:

— Што, нахрапом взять меня захотели? Но это уж хрен!

— Хосподи, оне ведь тожа кидаться бомбами станут! — причитала перепуганная насмерть Стеша. — Оне же…

— Не скули, лучше в окно выглянь! — крикнул ей брат. — Как там «наши», погляди! А заодно как уходить отсель будем, кумекай!

— В подпол надо. Как Анна, — выкрикнул Аверьян. — Оне ведь не знают про второй выход.

— А что проку в том? — огрызнулся Игнат, вынимая из сумки еще гранаты. — Изба окружена, и выход в чулане не поможет. Ежели бы ход куда подальше вел, тогда стоило бы попробовать! Хотя…

Еще пара гранат полетела в окно. Взрывы и крики, донесшиеся с улицы, подсказали, что и на этот раз они достигли цели. С улицы загремели ответные выстрелы. Пули залетали в окна, но, к счастью для обороняющихся, не причиняли им вреда. Хотя Аверьян, Стеша и Игнат хорошо осознавали всю тяжесть своего положения: долго такое везение продолжаться не могло.

Брынцев взял в руки последние гранаты.

— Айдате к окну поближе. Кады громыхнет, мы из окна разом сиганем и поползем огородами: я первым пойду, а вы за мной. На улице уже темно, и, глядишь, зараз выберемся.

Воспользовавшись сгустившимися сумерками и небольшой дымовой завесой после взрывов, беглецы, друг за другом, переползли через лаз в плетне на соседний двор. Сзади по-прежнему гремели выстрелы, но их никто не преследовал. Видимо, дерзкий побег из осажденного дома пока оставался незамеченным.

Неожиданное произошло в какую-то долю секунды… Глухо щелкнул винтовочный выстрел.

— Игнат, братик! — крикнула вдруг Стеша и как-то странно рванулась вперед.

Голова женщины припала к груди брата. Он обхватил ее руками, прижал к себе и быстро осмотрелся. Один из чекистов выглянул из-за плетня и вскинул винтовку. Игнат выпустил обмякшее тело Стеши и выстрелил из маузера. Чекист, взмахнув руками, с простреленной головой рухнул за плетень.

Игнат упал на колени подле Стеши и вгляделся в ее лицо.

— Стешка, будя дурить-то, вставай, — затормошил он ее безвольное тело, не сразу заметив на груди алое пятно. — Господи, Стешенька, да что с тобой?! — К его глазам подступили слезы, а к горлу горький ком. — Ты што, сеструха, будя дурить-то, не время сейчас!

Игнат лихорадочно соображал, что дальше, и вдруг взгляд его упал на стоявшего рядом Аверьяна.

— Слухай меня, вдовец, — сказал он, всхлипнув. — Сестру на тебя оставляю. Схорони по-людски.

— А ты? — вытерев слезы, спросил Аверьян. — Она же твою пулю на себя приняла, паршивец!..

— Некогда мне, — огрызнулся Игнат. — Ты муж, ты и хорони ее. Могилку потом покажешь.

Словно позабыв про опасность, чекист бросился бежать в сторону от дома, оставив убитую сестру на попечение растерянного Аверьяна.

* * *

Где-то рядом грохнул взрыв.

Лежа ничком, Калачев не ощущал своего тела. Он хотел поднять правую руку, но не смог. Кровавый ручеек, выбивающийся где-то в области затылка, проложил себе путь до бровей и, переливаясь через левый глаз, устремился по щеке вниз, к шее. «Наверное, я ранен», — удивился Аверьян, будто играл в «войнушку» и не думал о смерти, а вроде бы сейчас самое время думать о ней, когда рядом свистят пули, а его жена лежит мертва в десятке метрах от него.

Он попробовал приподняться, но не сумел даже пошевелиться. И все-таки надо доползти до Стеши! Они не разведены, а потому он просто обязан предать ее тело земле. Собрав последние силы, взбадривая себя и понукая, Аверьян пополз с надеждой: «Стеша, может, ещё жива, а Игнат обознался?». Слух улавливал топот ног и незнакомые голоса, но Калачев не был уверен, слышит ли он их или это ему только мерещится:

— Хватайте Игната живьем! Только живьем, мать вашу!

Аверьяну почудилось, будто его хватают вместо Игната и резко переворачивают с живота на спину. Он не понимает, что с ним. Нигде не болит, только глаза не открываются. А ухо различает тот же голос, который требовал хватать Игната живьем:

— Не Игнат это! Мертвяк, кажись.

— Не тратьте на него времени! Гада и предателя ловите! — потребовал другой голос.

— А с этим-то что делать, Маркел? — крикнул кто-то.

— Да пусть себе возле мертвой бабы валяется. Кто-нибудь все одно из сострадания похоронит.

10

Уже несколько часов они провели вместе в лавке, за запертой дверью, прежде чем почувствовали необходимость выговориться. Диалог быстро перерос в отчаянную попытку девушки отвлечься от всепоглощающей тревоги.

Она рассказала Аверьяну, какой была её жизнь с Ивашкой: унижения, обманы, ощущение, что она знала его и себя саму лучше, чем ей это казалось раньше. Аверьян, в свою очередь, рассказал ей, что похоронил Стешу, но Анна была слишком рассеяна, чтобы сочувствовать.

— Мне нужно уезжать, Аверьян.

— Севодня?

— Чем скорее, тем лучше.

Он ждал, что Анна обратится к нему с просьбой, и заранее ломал голову, как ей помочь.

— Я боюсь, что этот сдуревший Игнат найдет меня, — сказала она.

— Мне тожа не по себе от энтова, — признался Аверьян.

— Он требует от меня невозможного!

— Шуряк сыскал в избе деньги, но их находка токо обозлила ево до крайности.

Мысли Аверьяна снова и снова возвращались к пережитой неделю назад трагедии, когда на дом Стеши напали чекисты. Воспоминания ужасали. Он чувствовал, может быть, первый раз в жизни, что в его душе православная вера, которую он вынужденно отвергал, вдруг возродилась с новой силой. Но какая-то часть его души все же почти умерла. Ему хотелось разобраться, кто за это в ответе. Игнат?

— Игнат найдет нас и убьет, — сказала Анна, будто читая его мысли. — Этот сумасшежший где-то рядом, я кожей чую его.

Сейчас он и Анна, оба они, стали беглецами от обезумевшего Игната. А того, в свою очередь, озлобленные чекисты ищут по всему городу.

— Мне придется раздобыть коня и подводу, — сказал Аверьян, вздыхая.

— Так ищи, — почти приказала она. — Господи, да не тяни же ты время! — в сердцах воскликнула она.

Девушка очень сильно изменилась за последнюю неделю. Кожа стала отливать нездоровой желтизной, живой огонек в глазах угас, появился блеск унылого отчаяния. От волнения на лбу появились капельки пота, а ее руки нервно вздрагивали.

Аверьян нахмурился.

— Ежели покупать коня с подводой придется, то быть как?

— Покупай, но только надежных, — сказала Анна уже тише. — Деньги вот, возьми. На…

Она вложила в ладонь Аверьяна несколько золотых монет.

— Этих денег за глаза хватит, — оживился тот. — Я прямо щас пойду. Есть казак… не сумлевайся. А может, от греха подальше со мною пойдешь?

Анна обняла себя за плечи и зябко поежилась.

— Нет, — сказала она. — Я тебе буду только мешать. Ступай один.

Он натянул пиджак, стараясь не смотреть на девушку. Ее облик, полный отчаяния и жалости, пугал его.

Оказавшись в безвыходной ситуации, Анна пришла искать помощь к мягкотелому Аверьяну, так как более в этом городе ей податься было некуда. Только вот сможет ли он?

То, что она чувствовала по отношению к нему, не было ни любовью, ни дружбой — простой необходимостью.

Мысль об Игнате перечеркнула все остальные, навязчиво закрутилась вокруг головы, набирая скорость и увеличиваясь в размерах. Анна провела по лицу руками, встала с дивана. Она была готова поклясться чем угодно, что ее враг не просто бродит где-то рядом, а уже присутствует здесь, в лавке…

* * *

Игнат появился в лавке слишком неожиданно, чтобы Анна могла попытаться не впустить его внутрь. С помощью ножа он сумел сдвинуть задвижку в сторону и открыл дверь. Девушка обмерла. Онако слабость, которую она ощущала во время его отсутствия, вдруг сменилась приливом бодрости и способности к сопротивлению.

— Ну вот я и нашел тебя, гадючка, — сказал он, запирая дверь.

— Нашел, посмотрел и убирайся! — прикрикнула она. — У меня нет того, чего ты ищешь, даже если замучаешь меня до смерти!

— Ты думаешь обо мне плохо, Аннушка. Но я должен наказать тебя. Договоримся по-хорошему — я не буду тебя наказывать, сучка, если отдашь мне золото! Разве я так много прошу в обмен на твою молодую жизнь?

Анна чувствовала беду. Этот оборотень, скорее всего, уже расправился с Иваном Ильичем. Он убьет ее тоже, как только убедится, что взять с нее нечего…

— Чего ты забрала из чемодана, Аннушка? — спросил он.

— Ничего, — покачала головой девушка.

— А для какого ляда приходила за ним?

— Я, как и ты, думала, что он полон золота и драгоценностей.

— Тогда скажи, разве ты раньше не знала, что в чемодане бумажный хлам, а не золото?

— Мне Иван Ильич не доверял своих тайн.

Ее глаза остановились на кобуре, из которой выглядывала рукоятка маузера. В глаза Игната она старалась не смотреть, боясь, что он уловит ее внутренний страх. Брынцев сам был измотан и сильно чего-то боялся. Усталый и озлобленный, как загнанный волк, чекист сидел перед ней.

— Отдай мне то, что нашла в чемодане, — настаивал Игнат. — Не отдашь мне — не воспользуешься и сама, слышишь?

— Я же тебе сказала: нет у меня ничего! — ответила она, борясь с потребностью упасть и забиться в истерике.

Вместо этого она рванулась к прилавку и схватила ножницы для резки ткани.

— Не делай глупостей, — посоветовал Игнат с угрозой. — Ты не мне, а себе хлопот доставишь!

— Я убью тебя, нелюдь! — пригрозила Анна, занося руку с ножницами как для удара.

— Сумлеваюсь я, однако, что ты успеешь это сделать, — положив руку на рукоятку маузера, сузил глаза Игнат.

— Тогда я убью себя! — предупредила девушка.

— Ножницами энтими не убьешь. Сила нужна, — сказал со знанием дела Игнат, почувствовав ее сомнение. — Только калекой на всю жизнь останешься.

Игнат схватил ее за руку и без труда вырвал ножницы, отбросив их в угол. Затем он, невзирая на отчаянное сопротивление Анны, затащил ее в подсобку и бросил на диван.

— Последний раз спрашиваю, что взяла из чемодана? — прошептал он, зловеще сверкая глазами.

— Альбом с фотогра… — с отчаянием выкрикнула девушка, начиная понимать, что он задумал, и готовясь сопротивляться до конца.

Сильнейший удар кулаком в лицо заставил ее замолчать и проглотить недосказанную фразу. Когда Анна приоткрыла глаза, Игнат, пригнувшись, стоял перед ней и ухмылялся, вытягивая из брюк ремень. Его влажное от пота лицо блестело при свете лучей заходящего солнца, проникающих через окно.

— Вот сейчас и породнимся, Аннушка, — прохрипел он, возбужденно дыша. — А потом ты мне сама и расскажешь все «по-родственному», правда, милая?

— Нет! Нет! Не подходи! — жутко взвизгнула она.

Но он лишь отрицательно замотал головой, грубо забираясь на нее. Тогда, вцепившись ногтями в ненавистное лицо, Анна попыталась выбраться из-под Игната. Руки насильника схватили ее за запястья и резко отвели их в сторону. Извиваясь от боли, девушка силилась освободиться. Но тот крепко удерживал ее, больно надавив локтем на грудь, потом встал рядом на колени, а еще мгновение спустя уже перекинул через нее ногу. Теперь он сидел на ее животе, прижимая руки Анны к дивану.

— Ты красивая, — произнес он с похотливой ухмылкой. — Поди, с мужиками ни разу не кувыркалася, верно?

Девушка продолжала сопротивляться с отчаянием обреченной, пытаясь освободиться из мерзких объятий.

— Не рыпайся, сука! — прорычал злобно Игнат.

— Слезь с меня, ирод, креста на тебе нет!

— Не рыпайся, покуда не покалечил, лярва! — повторил он и, наклонившись, припал слюнявым ртом к ее бледным от напряжения губам.

Анна укусила его за губу и тут же почувствовала соленый вкус теплой крови, но он не переставал целовать ее. Изловчившись, она снова укусила его. Игнат с проклятиями отпрянул, и с размаху ударил ее ладонью по лицу.

Оглушенная ударом, Анна все же предприняла отчаянную попытку освободиться, но Игнат снова дважды ударил ее. Каждый удар отзывался в голове девушки всплесками боли. Едва удерживаясь от потери сознания, Анна чувствовала, как Игнат срывает с нее одежду все ниже, на коленях стоя между ног.

Анна вдруг почувствовала необъяснимый прилив сил. Она поняла, что может поднять освободившиеся руки. В тот момент, когда девушка уже готова была вцепиться в волосы насильника, сзади неожиданно появился Аверьян и вонзил в голову его ножницы, найденные на полу.

Игнат вздрогнул, дернулся и… подался вперед, вцепившись в горло Анны зубами. Свет померк в глазах девушки. Теряя сознание, она уже не видела, как Аверьян пытается разжать ножом челюсти насильника, сомкнувшиеся на ее шее мертвой, звериной хваткой.

* * *

Сбросив труп Игната с тела девушки, Аверьян склонился над ней. Лицо у Анны было белое, застывшее, а из ран на горле хлыстала кровь.

— Наклонися ближе, — прошептала Анна, — я постараюсь… Т-ты выслушай меня, пока я еще говорить способна…

— Щас, щас… Потерпи малеха.

Он оторвал спешно широкую полосу от рулона материи, свернул ее вчетверо и приложил к изуродованному горлу девушки.

— Аспид этот твердил, будто я должна знать, где золото, которое у отца было. Теперь-то я понимаю: он и первый раз наведывался, потому что был уверен, будто отец прячет золото у меня. Я ему сегодня много раз повторяла, мол, не знаю ничего… И все-таки он вот что со мной сотворил.

— Обожди, помолчи, Аннушка, — сказал Аверьян, задыхаясь от жалости. — Об каком отце ты молвишь? Ты же…

— Иван Ильич Сафронов мой отец, — прошептала девушка. — Мы скрывали от всех свое родство. Отец верховодил скопцами и не мог иметь детей.

Аверьян был поражен и обескуражен услышанным откровением.

— Тады пошто ты оскопить ево с моей помощью собиралася? — спросил он, все еще не веря вдруг открывшейся правде.

— Со зла. Мне не нравилось, что он по бабам шляется, даже меня, дочери своей, не стесняется…

Девушке стало хуже. Лоскут ткани на ее шее быстро разбух от крови.

— Все, не говори ничаво, — засуетился он, видя, что состояние Анны ухудшается с каждой минутой. — Я щас тебя в больницу свезу, а тама…

— Не довезешь, помру я, — прошептала она, закатывая глаза. — За заботушку спасибо. Но мне уже никто не поможет… Библию в сумке вон возьми и ко мне поднеси, — потребовала девушка.

Аверьян быстро исполнил требование умирающей.

— Открой ее. Фотографию видишь?

В книге действительно между страницами он увидел фотографию маленькой симпатичной девочки. Ангельское создание гуляло в саду и весело улыбалось снимавшему ее фотографу.

— Хорошее фото, — похвалил Аверьян, закрывая книгу. — Только у меня щас нету времени, штоб ее разглядывать.

— Открой Библию и на фото глянь! — еще упорнее потребовала Анна. — Я на ней запечатлена, маленькая…

— Послухай, дева! — взмолился Аверьян. — Да нету времени мне фоту ту разглядывать! Ежели не поспешим, то…

— Под яблоней, что слева от меня, клад отцом закопан, — прошептала совсем слабо девушка, начиная хрипеть. — Там золота и бриллиантов на десять мильенов!..

— Ты што, касатушка, бредишь ужо? — испугался Аверьян. — Будя глупости болтать. Жизнь вона спасать надо!

— Дом наш в Тамбове найдешь, — продолжила Анна. — Тебе всякий на него укажет! Бери золото и не сомневайся. Скопцовское оно. И ты скопец тоже по вине отца моего. Так вот забирай золото и за границу уходи…

Девушка не договорила. Аверьян, почувствовав неладное, склонился над ней — она была уже мертва.

* * *

Дождавшись темноты, он вынес тело Анны Сафроновой на улицу, уложил ее в повозку и присыпал сеном. Затем он вернулся, облил керосином мертвого шурина и лавку, поднес огонь…

С неожиданным для себя спокойствием Аверьян смотрел на бушующий пожар. Завтра он будет уже далеко отсюда, похоронит Анну и вернется к детям. Видимо, Господь Бог распорядился так, что поднимать сыновей ему придется одному.

Но, несмотря на все, с ним случившееся, в сердце его рождалась какая-то едва уловимая гордость за себя. Аверьян знать не знал о своих возможностях проявлять мужество в самых трудных жизненных ситуациях, и только теперь понял, что окончательно укрепился в вере! ВЕРЕ ПРАВОСЛАВНОЙ, ИСТИННОЙ! Благодаря посланному испытанию Калачев убедился, что и сам обладает всеми лучшими качествами тех людей, из сословия которых вышел, кого любил и уважал. Казаки не падали духом даже тогда, когда лишались близких. А теперь он сам пережил это страшное испытание — и не сдался, не отчаялся, не сломался.

— РАБ БОЖИЙ Я, а не адепт сектантский! — прошептал тихо, одними губами Аверьян. — А вера моя есть и будет истинная, православная!

Осторожно протиснувшись сквозь толпу собравшихся вокруг горящей лавки людей, он вынул из кармана фотографию девочки в цветущем саду, смял в комок и швырнул в огонь.

Вернувшись к телеге, Калачев отвязал купленную лошадь и не спеша повел ее, держа под уздцы, к выезду из города. «Прости меня, Аннушка, за поступок эдакий, — думал он, шагая по улице. — Не со зла я, а штоб искушений греховных избегнуть. Сама сказывала, што золото то скопцовское, вот и пущай оно навсегда в землице сырой остается!..»

Пройдя еще несколько десятков шагов, Аверьян присел на край телеги и подстегнул кнутом лошадь. Он был уже не тот, что несколько часов назад. Хотя карманы у него по-прежнему оставались пусты, голова его переполнялась мечтами о семейном счастье и думами о сыновьях, к которым он едет и из кого собирается вырастить настоящих мужчин — набожных, чистых сердцем, могучих духом и сильных характером!

Часть вторая. Тени прошлого

1

7 февраля 1932 года в степи бушевала пурга. Мощные порывы ветра разносили снег по равнине, заметая редкие дороги. Одинокий всадник пробивался сквозь пургу, подгоняя уставшую лошадь нагайкой. Царила глубокая, бешеная, снежная ночь. Вскоре лошадь окончательно выбилась из сил и не реагировала на удары нагайкой.

В селе избы стояли в снегу едва ли не по самые крыши. Верхне-Озерное спало крепким сном. Ни одна собака не залаяла, когда всадник проехался по главной улице. Остановившись в самом центре села, он привстал на стременах и осмотрелся:

— Где же тебя искать, Аверьяша?…

Все еще не зная, как поступить, мужчина пришпорил лошадь и, затравленно озираясь по сторонам, поехал тихим шагом.

— Эй, верховой? — услышал он в спину и обернулся.

На дороге по пояс в снегу стоял человек в тулупе с одноствольным дробовиком в руках.

— Чей будешь? — крикнул человек, не трогаясь с места. — Гляжу, не нашенский. Тады чей, спрашиваю?

— А твое какое дело? — тоже крикнул всадник. — Я же не интересуюсь, кто есть ты и почему с ружьем ночью по улице рыскаешь?

— Мое дело, конечно, маненькое, — отозвался мужичок, — только вот личностью твоей интересуюсь очень. Наши все по избам сидят. По селу в эдакую пору и непогоду токо лихоимцы разгуливают. Так ты кто будешь-то, мил человек? Говори, покудова не пальнул зараз в тебя из берданки, право дело!

— Эй ты, поосторожнее там, — усмехнулся всадник. — Из ГПУ[6] я. Ну как, вопросы кончились или еще что узнать хочется?

— Уж не взыщи, мил человек, — мужичок стал менее требователен и сердит. — Вот не разобрать мне отсель, брешешь ты иль правду говоришь. Документ имеется?

— Имеется, не сомневайся, подойди ближе…

Мужичок в нерешительности затоптался на месте, но ствол ружья отвел в сторону.

— Ты не серчай, товарищ, — крикнул он примирительно. — Бумаженцию твою я разглядеть не смогу, сам поди понимаешь. Да и грамоте я самую малость обучен. Так что на слово поверить придется, ежели…

Понимающе кивнув, гэпэушник сошел с коня и, держа его под уздцы, подошел к придирчивому поближе.

— Видишь форму на мне? — спросил он, расстегнув тулуп и похлопав по висевшей на боку кобуре с наганом. — А оружие при мне видишь, филин бдящий?

— Да ты не серчай, товарищ, — вздохнул мужичок, набрасывая ружье на плечо. — Я ведь так, для порядку. Сторож я колхозный. На прошлой неделе какая-то зараза лабазок наш обчистила. Вот мы теперя его малеха стережем.

— Это хорошо, это правильно. Добро народное беречь надо, — одобрил, ухмыльнувшись, гэпэушник. — Только вот один почему? Воры на дело по одному не ходят.

— Да не один я, — вздохнул сторож. — Напарник до избы на часок отлучился. Скоро уже и подойдет.

Они замолчали, больше не находя нужных слов для продолжения разговора.

— Вот хорошо, что я тебя встретил, — неожиданно заговорил гэпэушник. — Скажи, Аверьян Калачев в вашем селе живет?

— Стало быть, в нашем, — насторожился мужичок. — А чего Аверьяха натворить умудрился? Он же ведь тише мыши, а сынок его старший у вас, в ГПУ, работает.

— Я не за ним приехал, не ори, — перебил его гэпэушник. — Меня вот сын его как раз и послал: кое-что уточнить надо, — он строго посмотрел на умолкшего старика. — А ты вопросов поменьше задавай, понял? Тебе доверили добро народное сторожить, вот и делай свое дело.

Получив нагоняй, сторож стушевался и занервничал:

— Дык я что… да я так это, чтоб разговор поддержать… Моя хата с краю.

— Вот пусть с краю и остается, а мне избу Калачева укажи! — потребовал гэпэушник, сурово глядя на старика. — Избу укажи, а за мной ходить не смей. Сам покумекай, что я с тобой сделаю, ежели вдруг увяжешься или про меня напарнику вякнешь. Чтоб ни одна душа в селе не знала о нашем разговоре!

Внимательно выслушав пояснения, гэпэушник взобрался в седло. Подхлестнув легонько коня нагайкой, он заставил его бежать рысью. Улица, на которую указал сторож, была рядом, и мужчина быстро нашел интересующий его дом.

— Хозяин! — крикнул он и громко постучал в дверь.

Не услышав отклика, осторожно толкнул створку. Дверь оказалась незапертой. Тогда мужчина вошел в избу и, переступив порог, остановился.

— Хозяева?! — снова крикнул он, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь сквозь мрак, царящий в комнате.

Откуда-то из дальнего угла послышался сухой надрывный кашель, затем скрипнули пружины кровати. Зажглась спичка, и кто-то, кряхтя и охая, поднес огонек к фитильку керосиновой лампы.

Пока хозяин настраивал в лампе фитиль, гэпэушник успел осмотреть его убогое жилище. «Ничего примечательного, — подумал он с усмешкой. — Даже глаз остановить не на чем…» У стен пара скамеек, стол у окна и пара табуреток. Посреди избы печь, а что за ней?

Хозяин подошел к столу, поставил на него лампу и лишь после этого указал гостю на табурет. Тот сбросил на пол полушубок и сел.

— Чего пожаловал? — спросил хозяин равнодушно, усаживаясь напротив. — И пурга людей не держит, надо ведь…

— Нужда заставила, Аверьян, — начал гость вкрадчиво, сквозь полумрак пытаясь разглядеть лицо Калачева. — А время не пощадило тебя, верно говорю?

— Гляжу, не нашенский ты, не деревенский, — заметил хозяин, проведя рукой по морщинистому лицу. — А вот голос твой мне будто бы знаком.

— Что ж, я помогу тебе вспомнить, — усмехнулся приезжий и осветил свое лицо чадящей лампой. — Ну так что, узнаешь?

Старик внимательно смотрел на него, и было видно, что силится вспомнить.

— Из ГПУ ты, я вижу, — сказал наконец Аверьян, перестав морщить лоб и напрягать память. — Сын прислал или за мной приехал?

— Да нет, я приехал просто навестить тебя, а не за тобой, — поспешил заверить его гость. — Захотелось увидеться после долгих лет разлуки, а ты даже не узнаешь, кто я есть такой.

— Ну, узнал бы, так что с того? — вздохнул старик. — Радости ты мне все одно не доставишь. Стар я уже, и все теперь в тягость. Вроде жил как и не жил. Ни счастья, ни радости. Так ты-то чего ко мне заявился? Забрать — так забирай. Нет — так нет…

— Ты не на форму, а на меня гляди лучше, Аверьян, — повысил голос гость. — Когда-то мы с тобой… Моложе я был, малец совсем. Тогда мы с тобой в лавке торговали. Я у тебя помощником был, ну, вспоминай давай.

Аверьян поднял на мужчину глаза, и тот заметил, как они оживились. В зрачках появился блеск, лицо утратило былое безразличие. Старик сложил перед собой на столе руки, сцепил пальцы и, набрав полную грудь воздуха, едва не закашлявшись, резко выдохнул:

— Так и есть, Васька ты Носов, кажется. Егора Мехельсона племяшка!

— В самую точку попал, варнак старый, — самодовольно улыбнулся гость. — Да, я тебя понимаю. Трудно теперь меня узнать, сколько времени минуло…

Удивление Аверьяна прошло быстро, и на смену ему тут же пришли настороженность и подозрительность. Он сжал ладони в кулаки.

— Одно непонятно мне, Васька, почто ты в форме ко мне заявился? — спросил старик, сдвигая к переносице седые брови. — И с каких это пор скопцов стали в ГПУ на работу брать? А может, чудо сотворилось и у тебя новые муди отросли?

Вместо ответа Васька рассмеялся:

— А может, это у тебя они отросли и ты не дурень, а мудак старый?

— Да-а-а, про эдакие чудеса слыхивать не приходилось, — старик остался тверд. — Да по возрасту моему оне теперя мне и не к чему. Так чего тебя ко мне привело? Помнится, мы с тобой в родстве не состояли и дружбу не водили?

— Эх, что было, то прошло, — вздохнул мечтательно Носов. — Все быльем поросло. Был у нас корабль, и кормчий был. Да вот только кормчего ты погубил, и кораблик наш ко дну пошел не без твоей помощи. Не мог он без кормчего существовать, так ведь, Аверьян?

— Я так понимаю, что ты спрос с меня чинить за кормчего пожаловал? — усмехнулся старик. — Что ж, я и смерть готов принять, ежели хочешь. Только вот в кончине Ивашки Сафронова греха на мне нет.

— Есть ли, нет ли, какая теперь разница, — махнул, ухмыляясь, рукой Васька. — Подох Ивашка, и черт с ним! Вот только… — он мгновенно сделался серьезным, — только золота много после него осталось, так ведь? Не мог он с собою забрать его…

Аверьян слушал гостя и тихо барабанил по столу пальцем. Он был в смятении, но старался, чтобы Васька не заметил этого.

— Чего умолк, Аверьян? — спросил Носов. — Только не сбрехни мне, что про золото то ничего не знаешь. Я слышал, как тебе Анька, умирая, исповедовалась. Вот тогда я и узнал, что Ивашка Сафронов отцом ей приходился. А еще узнал, что кормчий наш долбаный оскопленным никогда и не был. Он только людей калечил, чтоб власть над ними возыметь. Тогда и мы с тобой под раздачу попали и без мудей остались.

— Что ж, было дело, не убереглися, — кивнул Аверьян.

Он замолчал и закрыл лицо ладонями. Васька некоторое время с надеждой смотрел на старика, но когда понял, что тот больше ничего не скажет, вскипел и, вскочив с табурета, принялся расхаживать по избе.

— Анька, помирая, тебе еще про какую-то Библию говорила, — выкрикивал он на ходу. — Я хорошо все слышал и запомнил, мать твою. Когда ты ей книжку подал, она из нее фотографию вынула. А на снимке том Анька была еще девчушкой сфотографирована, вспоминаешь?

Аверьян поднял глаза на остановившегося напротив Носова:

— Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. Но ведь нет той фотографии. Я же ее в огонь бросил!

— Бросил, да не добросил! — истерично рассмеялся Васька. — Карточку ту ветром из огня вынесло и прямо мне под ноги! Это судьба, так ведь?!

Прежде чем ответить, Аверьян в задумчивости поскреб подбородок:

— Ну так радуйся, что счастье тебе привалило. Я от него отказался, бросив карточку в огонь, а она к тебе прилетела…

— Вот и я говорю, что судьба это! — воскликнул возбужденно Носов. — Только подпортил ее огонь малость. Лишь Анька на снимке осталась, а вокруг… Все, что вокруг нее на снимке было, все обгорело. Ни яблони, ни дома…

— Выходит, ты в дураках остался, — впервые за время беседы улыбнулся Аверьян. — Судьба вовсе не одарила тебя, а, посмеявшись, обманула твои надежды!

Глаза Васьки сузились, и он от досады скрипнул зубами.

— Это еще бабка надвое сказала, — прошипел он зло и угрожающе. — Ты плохо меня знаешь, старик! Я прошел такую жизненную школу, что тебе и не снилось!

Он вернулся на свое место за столом и уставился на Аверьяна тяжелым взглядом, подперев подбородок кулаками.

— Жизнь людей учит, — покачал головой старик. — Прости, Васька, но, похоже, тебя она ничему не научила. Я помню, каким ты был раньше. А каким я вижу тебя теперь? Нутром чую, злодеем ты вырос, и ко мне разузнать про золото явился, а не понаведать и не поговорить о былом.

Носов покосился на Аверьяна и неожиданно громко захохотал:

— Тебя-то чему жизнь научила? Без мудей остался и что? Хочешь сказать, что во благо сее тебе пошло? А может, ты жить лучше стал? Насколько вижу, ты бедняк распоследний! Укажи мне то место, где золото скопцов припрятано, и я по-царски отблагодарю тебя за это!

Аверьян поджал губы, закрыл глаза и свел к переносице брови.

— Не об том думаешь, Васька, — сказал он угрюмо. — Золото, конечно, металл редкий, драгоценный. Но все зло на земле от него исходит. Попади клад скопцов тебе в руки — пропадешь ты, поверь мне. Ум за разум зайдет, и все. Проклято золото то, так как на крови людской собрано.

Носова словно хлестнули нагайкой по лицу, кончик носа побелел, а глаза загорелись недобрым огнем.

— Я не просил тебя, старик, уму-разуму меня учить, — заговорил он высокомерно и заносчиво. — Я знаю, как распорядиться золотом скопцов. А в крови оно перепачкано или нет, мне плевать. Даже если что к нему и прилипнет, то без труда отмыть можно.

Носов с вызовом посмотрел на Аверьяна, но тот молчал, закусив нижнюю губу, и не мигая смотрел в одну точку.

— А крови я много повидал на веку своем, — продолжил Васька. — За те годы, что мы не виделись, я и Крым, и Рым прошел… Когда скопцы разбрелись кто куда, я один остался. Денег нет, жрать нечего. Но помирать я не собирался. И когда голод довел меня до ручки, я взял ломик да и подломил магазинчик нэпманский…

Носов замолчал и посмотрел на приунывшего собеседника, но тот ничего не говорил. Они долго молчали, глядя в полумраке друг на друга. Аверьян понимал, что перед ним сидит жестокий, хитрый и коварный человек, пытающийся втянуть его в грязное дело. А Васька знал, что старик никуда от него уже не денется, и выбирал момент, когда поднажать посильнее и выдавить из «этой развалины» все, что нужно.

— Посадили меня тогда, — усмехнулся Носов и продолжил: — Надолго. А в лагерях мне много чего повидать пришлось. И сапоги кирзовые шил, и лес валил… Все делал, пока воры не пригрели. А потом я от работы увиливать наловчился: законы воровские не позволяли тяжелее ложки ничего поднимать. Воры, когда узнали, что оскопленный я, поначалу изгоем меня сделали и едва не опустили в петушатник. Но я быстро смекнул, что делать надо. Навешал пахану смотрящему лапши на уши, будто на мину наступил. Поверили… Много я в лагерях повидал, старик, и многому сподобился. К виду крови привык и ненавидеть научился. А еще… еще я стал ценить жизнь и выживать в любых условиях. Воры даже короновали меня. Но законы их не устраивали меня, хотя я делал вид, что счастлив от оказанного доверия. Воры на общак живут, на котел общий, значится. А мне жизнь такая не по нутру. Я не хочу большую часть своей жизни провести в лагерях и тюрьмах. Жить я хочу богато и припеваючи. Но только не здесь, не в Стране Советов, а там, где можно жить свободно, хорошо и так, как тебе вздумается!

— Гляжу, жить тебе хочется гораздо лучше, чем говоришь, — сказал Аверьян, почти не раскрывая рта.

Васька видел, что его слова не нравятся старику, но продолжал говорить назло, решив выложить все, с чем пожаловал.

— Да. Быть богатым и жить так, как хочу, мне позволит золото скопцов. И я найду его, клянусь чем угодно. С твоей помощью или нет, но найду!

Аверьян наблюдал за гостем и сравнивал с тем, каким тот был раньше. Малец Носов был скуповат и жаден в меру. А в кого он превратился теперь?

— Какой помощи ты от меня дожидаешься? — спросил Аверьян, морщась от боли: тело его ломало и тревожил озноб, видимо, начиналась лихорадка.

Лицо гостя напряглось, глаза хищно сузились, и он перешел на зловещий шепот:

— Сделай, что я тебе скажу, и я… я облегчу твою старость. Доживать свой век будешь у Христа за пазухой!

Васька торопливо вытащил из нагрудного кармана кителя обгоревшую фотографию Анны Сафроновой и положил ее на стол перед Аверьяном. Старик кивнул, но промолчал. Он с жадностью разглядывал фото умершей девушки, которая заменила ему когда-то и мать, и отца, и жену. Анна была его другом, и Аверьян всю жизнь корил себя за то, что не смог уберечь ее от страшной преждевременной смерти. Он не раз горько сожалел, что выбросил фото в огонь, а теперь… Его глаза снова видели милое личико маленькой Анюты, а пальцы нервно гладили карточку.

— Но-но-но, — встрепенулся Носов и быстро отодвинул фотографию подальше от Аверьяна. — Осторожнее с ней. Я эту фотку всю свою жизнь у сердца ношу. И в беде, и в радости она при мне. А ты чуть не попортил ее своими крючками, балбес старый.

Аверьян с трудом отвел взгляд от девочки и смахнул навернувшиеся слезы.

— Чего ты хочешь от меня, шкура лагерная? — спросил он хриплым от волнения голосом, хмуро и враждебно посмотрев на гостя. — Карточка у тебя, вот и ищи свой клад сколько влезет.

— Чего я хочу, спрашиваешь? — Васька достал из планшетки листок и карандаш. — Сейчас немного рисовать будем, не обессудь.

Он разместил на листе фотографию, вложил в дрожащую руку старика карандаш и ткнул пальцем чуть выше головы Анны.

— Вспомни, что еще было на карточке, когда она целой была, — попросил он вкрадчиво. — Как сейчас помню слова умирающей: «Под яблоней, что слева от меня, клад отцом закопан. Там золота и бриллиантов на десять мильенов!»

— Да-а-а, — подивился Аверьян. — Память у тебя цепкая. Только вот у меня она старческая и никчемная. И я не помню, что еще на фотографии было. Сколько времени с тех пор прошло…

Ваську, видимо, несколько обескуражил его ответ, и он, сжав кулаки, предостерег:

— Советую не кобениться, а вспомнить, хрыч старый. Иначе я подсоблять тебе кулаками начну. Одно из двух тогда: или я дух из тебя вышибу, или правду!

— А я вот взял и испужался, — усмехнулся Аверьян. — Да мне плевать как на тебя, так и на твои угрозы, уразумел? Ежели бы я и помнил, что еще на карточке было, все одно бы не сказал.

Рука Носова невольно замахнулась для удара, и ему потребовалось немалое усилие, чтобы сдержать эмоции и не ударить старика по лицу.

— Вижу, ты нарочно злишь меня, паскуда, — многообещающе ухмыльнулся Васька. — Хочешь проверить мое терпение?

— Ничуть не бывало, — отозвался Аверьян. — Как есть, эдак и говорю. Я не помню ничего за Аннушкой. Не то лабаз какой-то, а может, и церковь с куполами золочеными.

— А яблоня? Яблоню нарисуй, что слева от девки росла, — оживился Носов.

Аверьян поймал на себе его недоверчивый взгляд, убрал со стола руки и отвернулся.

— Не помню, не донимай, — сказал он устало. — Стар я уже и хвораю к тому же.

Васька заскрежетал зубами и вдруг, резко подавшись вперед, схватил старика за грудки.

— Врешь, падла! — заорал Носов, выкатив глаза и брызгая слюной в лицо Аверьяна. — Рисуй живо, что велю, или пришибу, как таракана!

— Ишь ты, оперился, супостат, — хмыкнул старик, совсем не испугавшись устрашающего выпада. — Видать, и впрямь за решеткой у тебя учителя знатные были. Вон какого зверюгу вырастили из жалкого заморыша.

Едкое высказывание переполнило чашу терпения Васьки. Он замахнулся и резко ударил Аверьяна кулаком в висок. Тот упал на пол. Носов с остервенением начал пинать скорчившегося старика ногами.

— Ты мне все как есть расскажешь и нарисуешь, падла! — орал неистово Васька. — Я вышибу из тебя правду! Вы-ши-бу!

Калачев ничего не отвечал на истеричные выкрики истязателя. Он только стонал и полз к двери, волоча левую ногу и слизывая кровавую пену с разбитых губ. Наконец силы оставили его, и старик распластался у порога, будучи не в состоянии переползти через него. Силясь подняться, несчастный загребал пальцами вокруг себя, словно ища опору, и тыкался лицом в неструганые доски пола, что-то бессвязно бормоча.

Носов прекратил избиение и, тяжело дыша, уставился на жертву.

— Ну что, еще всыпать для пробуждения памяти или обождать? — прорычал он злобно. — Бросай комедию ломать, козлина, не поможет. Твоя песенка спета, если еще разок меня разозлишь…

Однако Аверьян словно не слышал его слов и продолжал тыкаться лицом в пол. И тут до Васьки дошло, что он явно переусердствовал, выбивая признание. Носов нагнулся над притихшим Аверьяном и потряс его за плечо:

— Дышишь или нет, хрен убогий? Или я из тебя дух ненароком вышиб?

Но Аверьян уже не подавал признаков жизни, и это насторожило Носова. Он вздернул плечами, внимательно осмотрел притихшего у его ног старика и матерно выругался. Метнувшись к столу, Васька загасил лампу, после чего натянул полушубок и бросился к двери.

В два прыжка он миновал сени и, оказавшись во дворе, отвязал коня. Пурга стихла, на улице было пусто. Взяв коня под уздцы, он зашагал по улице, утопая в снегу, но не замечая этого, а с досадой понимая, какую сотворил непростительную глупость, забив до смерти больного старика и так ничего и не выпытав.

Васька уже подходил к центру села, как вдруг…

— У-у-уби-ли-и! Люди, Аверьяна уби-и-ли!

Этот истошный крик мог разбудить спящее село, а потому следовало как можно быстрее уносить отсюда ноги. Носов взобрался на коня, и тот, словно чувствуя нависшую над седоком смертельную угрозу, с места взял в галоп.

Оказавшись снова в степи, Васка выбрал направление, рванул уздечку, вздыбил коня и поехал шагом. Мысли в голове кое-как упорядочились. Он убедил себя: «Все, что ни делается, к лучшему» — и немного успокоился.

— Ничего, — прошептал он, засунув руку за пазуху. — Я отыщу то место… отыщу! Главное, карточка Аньки покойной у меня. Главное…

Ваську словно молнией поразило, едва не вышвырнув из седла. Фотографии Анны Сафроновой в кармане не было. В суматохе он позабыл забрать ее со стола, вместе с планшеткой.

Задрав голову к небесам, Васька завыл, глядя на луну так, будто она виновата в случившемся. В вое этом звучало столько ненависти и досады, что ночное светило, испугавшись, поспешило спрятаться за набежавшую тучку.

2

— Аверьян, Аверьяша, кто же тебя так? — причитала, склонившись над стариком, сердобольная соседка Марфа Плетнева. — А я ведь понаведать тебя зашла. Увидала свет в окошке и подумала, что худо тебе стало. Да кто же тебя эдак отдубасил, Аверьяша? Да у кого рука поднялась на старичишку безобидного?

Калачев был еще жив. Васька Носов ошибся, посчитав его мертвым, и это немного отдалило смерть несчастного.

— Чего тут у вас? — спросил муж Марфы Илья, входя в избу. — Ты так орала, что…

— Да вот, полюбуйся-ка, — вставая с колен, всхлипнула Марфа. — Встала вот я, неладное почуяв, да и свет в его окошке увидала. Подумала, что худо с Аверьяном, и навестить решила. Он ведь еще днем от простуды маялся.

— Цыц! Угомонися, бабья порода! — прикрикнул на жену Илья, присел рядом с Аверьяном и тронул его за плечо. — Ты как, сосед, ежели подсоблю, встать смогешь?

Веки старика едва заметно вздрогнули, и он часто-часто задышал. Плетневы встревоженно переглянулись, поняв, что Аверьян вот-вот отдаст богу душу. Тогда Илья, тяжело вздохнув, перекрестился и прикрикнул на тихо поскуливающую жену:

— Чего пялишься, к фельдшеру беги!

Марфа не тронулась с места.

— Ты чего, не слышала меня, что ль? — мужчина недоуменно посмотрел на супругу, сурово сдвинув к переносице брови.

— Да нету ее в селе нынче, — заливаясь слезами, закричала в отчаянии женщина. — На свадьбу к сестре она уехала давеча.

— Ладно, угомонися, — смягчился Илья. — Подсоби человека на кровать перенести.

Они подняли старика с пола и уложили на постель. Аверьян стал приходить в себя и даже привстал на локтях, но тут же упал обратно на подушку. Он открыл глаза и попытался что-то сказать, но разбитые опухшие губы не могли вымолвить ни одного слова.

— Господи, да ты не утруждайся, сосед, — всплеснула руками Марфа. — Опосля скажешь, чего хотел, а сейчас не трать силушку зазря.

Облизнув с трудом губы, Аверьян кое-как сказал:

— Фотография… Поглядите, на столе она?

— Какая еще на хрен фотография в твоем состоянии? — удивился Илья.

Калачев снова предпринял попытку привстать, но Илья положил ему на грудь свою тяжелую руку:

— Ладно, потерпи, щас погляжу.

Поднимаясь, Плетнев задумчиво посмотрел на жену:

— А ты, Марфа, ступай к татарке Байбаковой. Ежели фельдшерицы в селе нет, то пущай эта знахарка возле соседа до утра похлопочет.

* * *

Степан Калачев управлял лошадью сам. Сани птицей летели по степи. Следователь ни с чем не считался — ни с занесенной снегом степью, ни с тем, что конь уже порядком устал, хотя не проехали и половины пути до Верхне-Озерного. Он без устали погонял животное кнутом и думал, думал, думал…

«Интересная чертовщина получается, — размышлял Степан. — Отца избивают в родной деревне, в собственной избе… Неужто кто-то из односельчан решился на такое дерзкое нападение? А мотив? Какой может быть мотив при нападении на беспомощного старика? Со слов участкового, в селе объявлялся человек на коне и в форме сотрудника ГПУ. Но кто мог им быть? Со слов сторожа, „лжегэпэушник“ искал избу отца, и тот указал ему дорогу. Теперь самое главное: приезжий, со слов участкового и по описанию сторожа, очень похож на беглого вора-рецидивиста Купца. А если это так, то что может быть общего у матерого и чрезвычайно опасного беглого уголовника с моим отцом?»

В село Степан и сопровождавшие его оперативники прибыли ночью. При их появлении собравшиеся во дворе сельчане замолчали и расступились, освобождая дорогу. Степан поспешил к крыльцу, но вход в дом неожиданно преградил председатель колхоза Горбунов.

— Постой, Степан, обожди, — сказал он, прирастая к месту и разведя руки. — Отца твоего сейчас врач осматривает и…

— Прочь с дороги, Василий! — рявкнул свирепо Степан и, схватив за грудки, отшвырнул председателя в сторону.

Но не успел он и шагу сделать к двери, как та распахнулась, и в сени вышел доктор.

— А-а-а, — сказал он, увидев Степана. — И сын, и следователь ГПУ — все прибыли в одном лице…

— Как отец? — спросил Калачев-сын, с надеждой вглядываясь в задумчивое лицо доктора.

Тот ничего не ответил и неопределенно пожал плечами.

— Позволь хоть одним глазком взглянуть на него?

— Пойдем, прогуляемся. Я покурить хочу.

Доктор взял Степана за руку и потянул за собой во двор.

— Мне кое-что тебе сказать надо.

Они подошли к саням и уселись на солому.

— Отец твой успел мне кое-что сказать перед смертью…

— Он умер?!

— Крепись. Травмы были слишком тяжелые и несовместимые с жизнью. Пострадал мозг…

— Хотелось бы знать, кто с ним такое сотворил и, главное, за что? — скрипнув зубами, проговорил озлобленно Степан и посмотрел на луну, которая тут же превратилась в мутное пятно из-за выступивших слез.

— Может быть, тебе поможет вот это? — доктор достал из-под полы шубы планшетку и передал ее Калачеву.

— Чего это? — угрюмо спросил Степан.

Доктор посмотрел на него старческими подслеповатыми глазами, вынул из кармана очки и водрузил их на переносицу.

— Ты бы не спрашивал, а сам посмотрел, что в ней лежит, — ухмыльнулся он. — Я видел какие-то листы бумаги и обгоревшую фотографию маленькой девочки. Чьи это вещи, разбирайся сам. Хочешь выброси, а хочешь, поищи хозяина. Видимо, это он принимал непосредственное участие в чудовищном избиении твоего отца, Царство ему Небесное.

В глазах Степана потемнело, и он едва не задохнулся от приступа дикой злобы, всколыхнувшей грудь. Калачев открыл планшетку, из которой на снег выпала обгоревшая фотография. Он подобрал ее и поднеся к глазам, подумал: «И чего в ней необычного? Маленькая девчонка…» Следом мужчина вытянул листок с ничего не значащим рисунком. Дом — не дом… Какие-то штрихи и кружочки… Сам черт не разберет.

Степан вложил все обратно в планшетку и повесил ее на плечо. У него сейчас не было времени разгадывать головоломки: хотелось увидеть умершего отца и определиться с днем похорон.

Он не заметил, как ушел доктор. Постоял рядом с санями, опустив голову. На душе было гадко и пусто.

— Степан Аверьянович?

От ворот спешили участковый и оперативники.

— Может, нам опросить людей, пока они у избы толпятся? — несмело спросил один из оперативников, видя, в каком угнетенном состоянии находится следователь.

— Давно пора, — выдавил Степан, вздрогнув. — Это я в первую очередь к отцу приехал, а вы… Вас я с собой взял не для прогулки из города в село, а работать.

— Все поняли, — кивнул участковый и участливо поинтересовался: — Отец-то как, Степан Аверьянович?

— С ним уже все хорошо. Он помер, меня не дождавшись, — ответил изменившимся голосом Калачев. — А теперь уйдите все.

С трудом проглотив подпиравший горло ком горечи, он отвернулся в сторону от любопытных глаз сотрудников, закрыл лицо ладонями и, будучи больше не в силах сдерживаться, зарыдал, заливая слезами свалившееся на него горе.

3

В гордом одиночестве коротал свой век Аверьян Калачев. Мало с кем общался, был замкнут и неразговорчив. На работу в колхоз ходил, как и все, куда укажут. Люди знали о его увечье, но не тревожили глупыми расспросами, не донимали едкими насмешками.

На погост Аверьян уходил провожаемый односельчанами. Старика уложили в добротный гроб. Одетый в костюм, причесанный, он словно помолодел и теперь выражал односельчанам свою последнюю благодарность за то, что они почтили своим вниманием его ничем не приметную жизнь и оплакивали его незаслуженно ужасную кончину.

Когда старика-мученика похоронили, люди отправились в колхозную столовую на поминальный обед.

Разгоряченный спиртным Степан Калачев отыскал сторожа, указавшего преступнику дом его отца.

— Ты чего с похорон ушел, Лукич? — спросил он, укоризненно качая головой. — Все село на мазарки[7] ходило, а ты… Появился и ушел, а поминки?

— На кладбище сходил и будя, — ответил угрюмо старик, уводя в сторону глаза.

— А я думаю, что совесть тебя поедом ест, — сказал Степан, чувствуя, как сторож мучается, считая себя отчасти виновным в смерти его отца. — А ведь ты неподалеку с ружьем разгуливал, так ведь? И помочь мог?

Лукич принялся яростно тереть друг о друга шершавые ладони.

— И ты в эту же дуду дуешь, — сказал он неприязненно. — Участковый вон, сын собачий, проходу не дает, что мол да как… А что я сказать могу? Прискакал ночью верховой и пурги не побоялся. В форме, как у тебя, да с наганом в кобуре. Что я мог? А он вот спросил у меня, где Аверьян Калачев живет? Я показал. Кто я и кто он?! Я человечишка маненький… Разве спорить с эдакими, как вы, могу?

— Как он выглядел? — спросил заинтересованно Степан. — Обскажи, как его запомнил, и не юли, понял?

— Да разве я его разглядывал, упаси бог, — развел руками старик. — Я как форму на нем увидал, так и соображать перестал. Он когда к избе твоего отца поехал, я еле отдышался от страху.

— Он тебя еще о чем-то спрашивал?

— Нет. Только интересовался, где Аверьян Калачев проживает, и все на том.

Они разговаривали еще полчаса. Степан задавал и задавал вопросы, а Лукич так ничего толком ответить на них и не смог. Они не понимали друг друга. По-хорошему им бы разойтись, но мужчины не спешили этого делать.

— Слушай, старик, а не выпить ли нам по стаканчику? — неожиданно предложил Степан, обескуражив Лукича не только своим предложением, но и едкой усмешкой, какой сопроводил его.

— Нашел олуха с тобой водку лакать, — огрызнулся тот. — Опосля ляпну чего-нибудь, не подумавши, а ты меня в каталажку упечешь.

— Да не бойся ты, развалина старая, — ухмыльнулся Степан. — Я так, от души тебе выпить предлагаю. Отца помянуть, и чтоб помин до него дошел.

— С каких это пор ты в жизнь загробную уверовал?

— А я всегда в нее верил. Сам знаешь, в богопочитаемой семье вырос.

— Это отец твой в Бога верил, а ты… Такие вот, как ты, большевики партейные все церкви порушили, бесы вас раздери.

— А это как раз не твоего ума дело. Давай лучше не лясы точить, а пойдем выпьем.

— Не буду я пить с тобой, хоть серчай, хоть чего.

— Ишь какой?! Может, ты меня так вот рассердить хочешь?

— Думай, как знаешь, а я вот лучше здоровьице свое поберегу. Не так много у меня его осталось.

— Тогда прощай, вурдалак старый. Моли Бога, чтобы ко мне в кабинет не угодить. Если дознаюсь, что к смерти отца ты мало-мальское касательство имел или убийцу покрываешь, так и знай, что до лагерей ты не доедешь. Я с тебя живого шкуру спущу!

Степан побродил немного по селу и решил снова сходить на кладбище. Присев на могильный холмик, он задумался. Душа изнывала от страдания. Только сегодня Степан вдруг начал понимать, как много значил для него покойный родитель. Всегда спокойный, добродушный, малоразговорчивый… Но почему его убили так жестоко?

— Ну вот и все, батя, — проговорил он, размазывая по щекам слезы. — Теперь все горести твои позади. Покойся с миром, и пусть земля будет тебе пухом.

Подул холодный морозный ветер, и Степан зябко поежился. Над степью опять поднималась пурга. Мужчина поднял воротник и осмотрелся. «Пора возвращаться, пока не продуло», — решил он и пошагал к выходу с кладбища. Усиливающийся ветер подгонял его в спину.

Оказавшись за воротами, мужчина обернулся и, прощаясь с мертвыми, трижды перекрестился.

— Видели бы меня сейчас товарищи по партии, — прошептал он, ухмыляясь. — Уже завтра бы партийного билета лишился.

Вернувшись в опустевшую отцовскую избу, Степан затопил печь и, сбросив тулуп, улегся на кровать. Он хотел продумать план предстоящего расследования, но никак не мог сосредоточиться, ворочался в темноте и прислушивался к завыванию вьюги за окном. В избе пахло дымком от старенькой печи, и его потянуло ко сну.

Задремавшего Степана разбудил громкий стук в окно. Он резво вскочил с кровати, выхватил из кобуры наган и взвел курок. Затем осторожно, на цыпочках вышел в сени. Сильно волнуясь, Степан отодвинул деревянный засов и, взяв наизготовку наган, толкнул створку.

Он на секунду зажмурился от резкого порыва насыщенного снегом ветра, ударившего в лицо, а когда открыл глаза, увидел молодого человека в зимнем пальто и серой каракулевой шапке.

— Васька, братан! — закричал восторженно Степан, засовывая наган за пояс и распахивая объятия. — Явился-таки, поганец! А мы тебя еще вчера ждали.

Василий поставил чемодан у ног, братья обнялись, расцеловались и прослезились. Степан хотел что-то сказать, но подступивший к горлу ком не позволил произнести ни слова. Мужчины вошли в избу.

— Васька, что же задержался ты, бродяга чертов? — крикнул Степан. — А отца мы прошедшим днем похоронили…

Пока тот снимал пальто и стягивал с ног сапоги, Степан любовался им. Другим стал Василий, изменился очень: возмужал, повзрослел.

Брат прошелся по избе и принялся выгружать содержимое своего чемодана. Степан подбросил в печь несколько поленьев и стал накрывать на стол, слушая в пол-уха, что говорил Василий, и, часто перебивая его предположениями о странной и страшной кончине отца:

— Вот так вот, братуха… Теперь мы с тобой круглые сироты. Как есть, вдвоем остались на свете белом, — вздыхал Степан, раскладывая на тарелки продукты. — А тебя я целую вечность не видал. Оно понятно: занят ты не в меру, человек военный, но хоть бы раз в год писульку отписывал. Жив, мол, и здоров. Трудно, что ль?

Не дожидаясь ответа, он тут же пригласил к столу.

— Ты как, надолго?

— Нет, послезавтра еду в Москву за назначением, — Василий откупорил бутылку и разлил водку по стаканам.

— Куда, ежели не секрет?

— На Дальний Восток, — улыбнулся брат.

— Вот, значит, как. А кем же ты будешь?

— Политруком бригады.

— Ишь ты!

— Растем, как видишь.

Степан расправил плечи и внимательно присмотрелся к брату: холеное, благородное лицо, будто Василий не казачьего роду-племени, а из дворянской семьи, глаза голубые бездонные…

— Растешь, значит, братуха, хвалю! — сказал Степан, ставя на стол опустевший стакан. — Только вот уезжаешь к чертям на кулички. Теперь, когда свидимся, и предположить невозможно.

— Ничего, свидимся, — улыбнулся Василий. — Дальневосточным военнослужащим большие отпуска полагаются, так что…

Они снова выпили и закусили тушенкой из чемодана брата.

— А ты что, не мог попроситься куда поближе? — закуривая папиросу, спросил Степан.

— Нет. Здесь, как ты говоришь, «поближе», мне бы такой должности не предложили!

— Ну-ну-ну, — с уважением воскликнул Степан. — Отец всегда говорил, что толк из тебя выйдет, и я с ним был согласен. Способный ты, Васька!

— Ну а ты про себя что-нибудь расскажешь? По лицу вижу, несладко тебе живется, братишка?

— Про меня тебе слушать неинтересно будет, — заупрямился Степан. — Все та же собачья работа в ОГПУ. Крутимся-крутимся, а результат…. Жена с детьми уже привыкли без меня обходиться. Ночью прихожу, ночью ухожу.

— Теперь про отца расскажи, — сменил неожиданно тему Василий. — Хотелось бы послушать, как все случилось, и узнать твою точку зрения на этот счет. До утра времени много, а как рассветет, на кладбище сходим.

Степан задумался.

— Даже не знаю, с чего начать-то. Прискакал ночью в село верховой в форме нашего сотрудника. Сторож указал ему избу отца… А вот что здесь случилось, остается только догадываться.

— И что, какими версиями располагает следствие?

— Никакими, — вздохнув, признался Степан. — Убил отца предположительно так называемый вор в законе по кличке Купец. Он уже два года в бегах числится. Форма на нем, скорее всего, с убитого конвоира… Только вот что его с отцом нашим связывать могло, ей-богу, не пойму!

— Та-а-ак, это уже кое-что. А как зовут Купца беглого? — поинтересовался Василий, вытягивая из пачки папиросу. — Имя у него какое-то человеческое есть?

— По розыскным сводкам значится как Василий Носов. Уголовник с большим стажем, но…

— Стоп! — перебил его брат оживленным восклицанием. — Я, кажется, тощенький мотивчик нащупал.

Глаза у Степана поползли на лоб.

— Ты? Ты хочешь сказать, что уловил какую-то связь между отцом и предполагаемым убийцей?

— Хорошо бы, если так оно и было, — сказал озабоченно Василий, закуривая и делая глубокую затяжку. — Не знаю, как ты, а я точно помню фамилию Носов и имя Василий! Когда-то давно отец нам с тобой рассказывал про секту скопцов. Вот тогда и прозвучало имя — Васька Носов! Этого мальчугана обманом и посулами затянул в секту дядя, где его и кастрировали безжалостно.

— Вот это память! — удивился Степан. — Мне тоже казалось, что я слышал где-то настоящие имя и фамилию Купца, но рассказ отца о скопцах даже и не вспомнил, надо же.

— Слушал невнимательно, — улыбнулся Василий. — Я вот теперь не сомневаюсь, что Купец неспроста заявился.

— Ну, не тяни, излагай дальше, — нетерпеливо заерзал Степан.

— Еще я помню, что отец рассказывал о девушке по имени Анна, — продолжил Василий задумчиво. — Она, прежде чем умереть на руках отца, рассказала ему про сокровища скопцов! Отец её Библию оставил, а фотографию бросил в огонь.

— Стоп! Стоп! Стоп! — закричал и замахал в сильнейшем волнении руками Степан. Возбужденный, он даже вскочил с табурета. — Ты тысячу раз прав, братишка! Сейчас мы здесь раскрутим эту невероятную и загадочную историю!

Степан снял со стены планшетку.

— Теперь смотри в оба, — предупредил он брата, выкладывая перед ним обгоревшую фотографию и листок с непонятным рисунком.

— Где ты взял все это?

— Доктор, который отца осматривал, мне передал, — ответил прямо Степан.

— Так-так, — задумчиво пробубнил Василий. — Осталось только понять, как фото и листок с чьими-то каракулями оказались у отца?

Степан печально осмотрел пустую бутылку, отнес ее за печь и вернулся с новой.

— Не зря говорят буржуи, в вине рождается истина, — заметил он.

— Купец приехал к отцу, чтобы узнать про золото скопцов! — перебил его нетерпеливым восклицанием Василий. — Смею предположить, что он каким-то образом узнал о существовании клада и запомнил, где его можно найти. Единственное, что мешало ему добраться до золота — фотография! Огонь уничтожил на ней все ориентиры вокруг изображения девочки и…

— И Носову понадобилось их восстановить с помощью нашего отца! — закончил Степан. — Теперь понятна цель его приезда сюда!

Василий распечатал бутылку и налил по полстакана. Прежде чем выпить, он сказал:

— Теперь мы не сомневаемся, для чего Купец приезжал к нашему отцу! Он планировал уговорить старика вспомнить и нарисовать то, чего недостает на фотографии. Ему нужны были ориентиры, чтобы добраться до клада.

— Отец отказался ему помочь, чем подписал себе смертный приговор, — продолжил Степан, беря стакан. — Но почему Купец ушел из избы, оставив планшетку с фотографией и рисунком?

— Давай сначала помянем старика и домыслим, — ухмыльнулся Василий.

Братья выпили не чокаясь и закусили.

— Наверное, что-то очень серьезное заставило Купца запаниковать и бежать из избы, — заговорил Василий, жуя корочку хлеба. — А планшетку он просто позабыл впопыхах.

— А я думаю иначе, — возразил Степан, отправляя в рот кусочек копченого сала. — То, что преступник убежал, чего-то испугавшись, согласен. Что вещицы свои позабыл в спешке — тоже согласен. А вот рисунок… Могу поспорить, что отец нарисовал его перед самой смертью, чтобы мы с тобой разобрали и поняли послание.

И тут его понесло. Чем больше говорил Степан, тем больше увлекался, и уже сам верил в правдивость версии младшего брата, но считал, что заслуга в ее появлении принадлежит только ему.

Василий слушал его, не перебивая.

— Ты найдешь этого гада и усадишь за решетку, — убирая со стола недопитую бутылку, сказал он наконец. — Только обрати внимание на одну вещь — отец никогда не умел ни писать, ни рисовать. Я ручаюсь головой, что каракули на листе выведены не его рукой.

— Ты так считаешь? — нахмурил озадаченно брови Степан. — Тогда кто, неужели сам Купец упражнялся в искусстве рисования?

— Наверное, — пожал плечами брат. — Может, он сумел заставить отца кое-что вспомнить и рассказать?

— Нет! — уверенно возразил Степан. — Наш отец, конечно, был тих и незаметен. Но не трус. Он был упрям и тверд характером, и никакими пытками нельзя было его заставить сделать то, чего он не хочет.

— Тогда оставим наши разговоры, пока они не завели нас в тупик, — усмехнулся Василий. — Про рисунок, карточку и обо всем, что здесь произошло, спросишь у убийцы, когда отловишь его и припрешь к стенке. — Он кивнул в сторону окна и вздохнул: — Давай-ка, Степан, на кладбище собираться. Погляди, утро наступило, а мы… мы даже не заметили этого.

4

Неделю спустя утром Калачева вызвали в кабинет начальника Управления. Когда он вернулся, к нему зашел начальник следственного отдела Горовой. Увидев его, Степан едко усмехнулся и воткнул еще дымящийся окурок в самый центр переполненной пепельницы.

— Садись, Андреевич, — язык его заплетался. — По делу какому заглянул или добавку принес в довесок к нагоняю?

— Я поговорить начистоту с тобой зашел, — присел рядом Горовой. — А на начальника обиду не держи. Прав он стократно. То, что отца схоронил, — соболезнуем, а вот что неделю на службу не являлся… За то и получил, по заслугам и по справедливости.

— И ты туда же, — хмуро пробурчал Степан, достал из сейфа початую бутылку водки и поставил ее на стол.

— Ты что, собираешься пить среди бела дня в кабинете?!

Степан махнул рукой.

— Не за углом же, — хмыкнул он развязно, налив водки в стакан.

— Все еще горе заливаешь или заранее обмываешь обещанный выговорешник?

— Ни то и ни другое. Я пью потому, что опостылело все и просто хочется напиться!

Горовой сморщил лоб:

— Тебе бы мозги проветрить, Степа… Сколько годков ты в отпусе не был?

— Ни разу, — заморгал изумленно Калачев. — Уже пять лет в ГПУ служу. Отдых бы мне сейчас в самый раз пригодился…

— Знаю, но отпустить так сразу не могу, — развел руками Горовой. — Дело тут появилось особой сложности, да и по делу относительно смерти твоего отца работать тебе придется, не забыл?

— Вот так всегда, — пробубнил Степан недовольно. — Мне сейчас как никогда отпуск нужен, а ты работой загружаешь.

— На то ты и следователь, товарищ Калачев, — напомнил начальник с нажимом. — Ты собрался начать собственные поиски убийцы отца вне рамок уголовного дела. Хочешь покарать Купца самосудом?

— Чем я собирался заняться во время отпуска — дело мое, а не казенное, Андреевич, — Степан поморщился и взялся за бутылку. — Убийцу отца я буду искать как в служебное, так и в свободное время. Помощи просить тоже ни у кого не собираюсь, думаю, управлюсь сам.

— А сыскари из УГРо чего делать будут? — улыбнулся Горовой. — Это их дело — убийц и жуликов ловить, а твое дело — расследованиями по уже пойманным преступникам заниматься, усек?

Калачев отставил бутылку и потер затылок.

— Убийца известен, — сказал он. — Только вот ловить его никто не торопится. Он в форме сотрудника ГПУ по стране разъезжает, а сыскари ни мычат ни телятся. Купец уже около двух лет в розыске… А пока его «ищут», он отца моего забил до смерти. Так что…

— А что его связывало с твоим отцом? — спросил Горовой равнодушным тоном.

— Понятия не имею, — не моргнув глазом солгал Калачев. — Думаю, дело случая.

— Ладно, допустим, так все и было, — сделал вид, что поверил словам подчиненного Горовой. — Но у меня есть еще вопросик к тебе, следователь Калачев.

— Что ж, выкладывай, товарищ начальник, — ухмыльнулся Степан, интуитивно почувствовав недоброе.

— Отец твой был скопцом, правда?

— И что с того? Причиндалы у него снарядом на фронте оторвало, а в секте состоял он принудительно.

Горовой, слушая объяснения Степана, вглядывался в его лицо, словно желая разгадать тайные мысли. Ну а Калачев старался не попасть впросак.

— А вор-рецидивист Носов по кличке Купец, тоже скопец, как и отец твой. Даже скажу больше — они в одной секте состояли до ее распада. Потому то, что между ними произошло в роковую ночь, мы должны обязательно выяснить!

Степан внешне спокойно слушал Горового и в спор не вступал. Он вдруг отчетливо уяснил, что начальник хорошо осведомлен о том, чего Степан никогда не афишировал. Допустим, про скопцовство отца он указал в анкете при приеме на службу, но как Горовой дознался про скопцовство Носова?

— Мне что, пришла пора отвечать за грехи отца и считать себя «врагом народа»? — спросил он хрипло, начиная волноваться по-настоящему.

— Считай себя кем угодно, хоть архангелом Гавриилом, — пожал плечами Горовой. — А еще можешь себя казнить и миловать. Только вот сейчас убирай с глаз долой свою недопитую пол-литру, иди домой, хорошенечко проспись, а утром милости просим на работу. В девять явишься в мой кабинет, как стеклышко, и получишь для дальнейшего расследования очень необычное дело.

— Необычное? — усмехнулся Степан.

— Совершенно секретное, — ответил Горовой чуть ли не шепотом, на всякий случай покосившись в сторону двери. — И никто не должен даже подозревать о его существовании, понял?

Калачев кивнул, он конечно же понял.

* * *

Весь день напролет Степан сидел затворником в кабинете и изучал документы в папке под грифом «Совершенно секретно». По протоколам и другим материалам было видно, что по делу проведена большая и кропотливая работа. Если бы кому-нибудь захотелось написать книгу о банде извращенцев и людоедов, действовавшей в Оренбурге, то никаких других источников и не понадобилось бы.

Пока Калачев разбирал дело, он курил одну папиросу за другой. А когда дочитал обвинительное заключение до конца и закрыл папку, ему опять захотелось напиться до беспамятства.

Закурив последнюю папиросу из пятой по счету пачки, мужчина подошел к зеркалу. Увидев свое отражение, он подавился дымом и закашлялся. Да, постарел он за последние дни. Похудел, осунулся, заметнее обозначились морщины на лице, особенно вокруг глаз.

В дверь постучали.

— Кто там? — отойдя от зеркала, крикнул Степан.

— Открывай, я это, — послышался из коридора голос Горового.

Горовой, не говоря ни слова, с расстроенным видом присел на стул:

— Что скажешь, Степан? Впечатлило?

— Не то слово… Я будто в дерьме от пят до макушки вывозился.

— Я даже касаться папки брезгую, — поморщился Горовой. — А если приходится, руки с мылом по полчаса отмываю.

— Не понял я одного, Андреевич… Дело раскрыто и расследовано, преступники осуждены и наказаны. Почему ты снова вернул его из «запасников» и вручил мне?

Горовой пожал плечами.

— Не понял? — переспросил он задумчиво. — У меня все еще копошится в душе какая-то неудовлетворенность… Давай-ка разберем его по косточкам и обсудим, — неожиданно предложил Горовой. — Если ты снова не поймешь, тогда буду объяснять, как балбесу, на пальцах.

— Ну зачем ты так, Андреевич? — обиделся Степан. — Суть я уловил, но…

— Валяй, выкладывай, чего уловил, а я послушаю, — Горовой расположился поудобнее. — Постарайся не упустить ничего. В этом деле каждая крупинка может иметь важное значение…

* * *

— Оренбургский Караван-Сарай был построен еще генерал-губернатором Василием Перовским, — начал «совещание» с начальником Степан Калачев. — Много важных особ того времени видели стены Караван-Сарая…

— Вижу, читал внимательно, что даже такие, совсем не обязательные сейчас события не упустил, — одобрил Горовой.

— Из дела я узнал, что в 20-м году в Караван-Сарае открыли Башкирский педагогический техникум. Какая там чертовщина творилась, ни для кого не секрет, — продолжил Степан. — Сколько домыслов и страшных зловещих слухов ходило вокруг этого заведения, не счесть. Учиться в голодном Оренбурге оказалось делом далеко не легким. Я, следователь ГПУ, и то все подробности узнал только что из материалов изученного дела.

— Было нелегко, но люди учились и учатся, — согласился начальник, вздохнув с облегчением.

— Знакомясь с делом, я не совсем понял, как смог устроиться на работу в техникум этот паскудник Салях? — поинтересовался Калачев.

— А что в этом такого, устроился, как и все, — пожал плечами Горовой. — Неприметный, с виду тихоня… Он не вызвал никаких подозрений при оформлении.

— Но почему? Жена от него сбежала сразу же после свадьбы, да и с другими женщинами отношения не складывались. А вот к мужчинам он клеился сам! Неужели руководству техникума это было неизвестно?

— Кто его знает… Не исключаю, что всем все было известно, — ответил задумчиво Горовой. — На родине в Казанской губернии его называли «женщина Салях», и все знали о его мерзких пристрастиях.

— Так вот, — продолжил Степан, — эту «женщину» не только взяли истопником в техникум, но и комнату для проживания выделили. Да и жалование приличное — 45 рублей плюс 12 целковых за стирку белья и покупку на рынке продуктов! С чего такое потрясающее доверие к человеку с грязной репутацией?

Сделав паузу, он посмотрел на начальника, но тот молчал.

— Но, опять же из материалов дела, — продолжил Степан, — еды студентам катастрофически не хватало. Были случаи даже голодных обмороков прямо во время занятий. Вот тут «женщина Салях» и придумал ту мерзость, которую принялся немедленно воплощать в жизнь.

— То, что собираешься сейчас рассказать, можешь пропустить, — поморщился, как от зубной боли, Горовой.

— Ну уж нет, — заупрямился Степан. — Ты сам говорил, Андреевич, чтобы я в обсуждении не упускал ничего. В этом деле каждая крупинка может иметь значение.

— Убедил, валяй, рассказывай, — согласился с явной неохотой Горовой. — Только учти: это ты не для меня, а для себя рассказываешь. Как школьник, заучивающий урок.

— Думай, как хочешь, — усмехнулся Степан. — А вот Салях… — он брезгливо поморщился, — Салях стал заманивать к себе студентов, обещая накормить до отвала. Этот извращенец действительно щедро угощал понравившегося ему гостя и накачивал спиртным! А на какие такие шиши? Он покупал все эти яства в голодное время на свою зарплату? При разговоре Салях ругал религию, костерил советскую власть и… уговаривал гостя заночевать в его каморке. Если уговоры не действовали, он решительно запирал дверь! Ну а потом дело за немногим: укладывал хмельного студента в кровать, заставляя использовать себя в качестве женщины!

— Вижу, память у тебя отменная, Степа, — натянуто улыбнулся Горовой. — А теперь все, хватит, мне не интересно слушать постельные подробности. Может, мне пора признаться, почему я вновь заинтересовался этим делом и поручил расследование не кому-нибудь другому, а именно тебе?

— Ну уж нет, — запротестовал Калачев. — Я не хочу, чтобы обо мне думали как о тугодуме и балбесе!

— Что ж, отрадно наблюдать такое рвение, — вынужден был одобрить Горовой и даже пару раз хлопнул в ладоши. — А знаешь, любопытно, дойдешь ли ты до сути сам, без моей подсказки.

— Попробую, — процедил настырно сквозь зубы Степан. — Мне тоже становится интересно узнать, где здесь собака зарыта!

Он несколько секунд что-то обдумывал, закрыв глаза, после чего продолжил:

— Салях добился, чего хотел. Студенты пользовали его почти каждую ночь. А руководство на все закрывало глаза! Теперь поразмышляю о «дружбе» Саляха с шашлычником Хасаном. Может быть, в этом направлении меня ждет удача?

— Что ж, раз ты так считаешь, — Горовой кивнул и потянулся за папиросой. — Только не очень-то увлекайся. Собака в этом деле зарыта намного ближе, чем ты ее искать собираешься.

— С иранцем Хасаном «женщина Салях» познакомился, как обычно, прийдя за продуктами для студентов на базар, где иранец бойко торговал шашлыками. И это в голодное-то время?! Салях в этот день решил вкусить поджаренного на угольках мяса. Шашлык показался Саляху странным — сладковатым на вкус. Когда он вернулся в техникум, его стошнило.

Остаток дня истопник чувствовал себя разбитым, но на следующий день снова пошел на базар и откликнулся на зов шашлычника. Хасан, как ни странно, угостил его мясом бесплатно. Так продолжалось несколько дней. Со временем проходимцы сделались закадычными приятелями и любовниками одновременно.

— Короче, Степан, — не выдержал начальник. — Старайся по существу.

— Если верить протоколу, — напрягая память, продолжил Калачев. — Как-то раз больной с похмелья Салях сетовал на жизнь, на работу, а хитрый иранец внимательно его слушал и угощал шашлыками. Улучив момент, Хасан вдруг предложил любовнику заняться «настоящим делом» и предложил: «Заманивай студентов к себе по одному, пои до беспамятства и связывай. А я буду за ними позже приходить!» Он обещал щедро платить за каждую голову.

Степан сделал паузу, закурил и продолжил:

— С этого момента все и завертелось. Вечером Хасан пришел к Саляху, а у того уже сидел абитуриент. Заперев за собой дверь, Хасан подошел к парню и ударом кулака свалил на пол. Затем, не мешкая, они стянули с него штаны, и иранец привычным жестом отрезал ему половые органы. Вдвоем с Саляхом они попытались остановить брызгавшую из страшной раны кровь, но их попытки к успеху не привели. Паренек к утру умер.

На вопрос Саляха, для чего Хасан все это проделал, тот ответил: «Таких вот кастратов я передаю одному очень богатому человеку. Он хорошо платит за каждого, но только живого. Но а если кастрированный подыхает, так я его…» После этого Хасан разрубил тело паренька на части, сложил в мешок и вынес с территории техникума.

— Постой, обожди, выпить есть? — простонал Горовой, сделавшись белее мела. — Меня всегда мутит, когда я слышу эту ужасную историю.

— Выпить нету, сам запретил, — проговорил Степан взволнованно. — Вон воды в ведре зачерпни и дальше слушай…

С этого дня дружба негодяев стала тверже железного сплава. Они заманивали парней и девушек в комнату Саляха, где безжалостно калечили. Если жертва не умирала, ее ночью выносили за пределы Караван-Сарая и грузили в телегу. Куда Хасан увозил несчастных, он не сознался даже на суде. Ну а те, кто не смог выжить после зверских увечий, просто-напросто расчленялся и шел на шашлыки. Убийцы несколько месяцев скармливали горожанам человеческое мясо и имели немалый с этого доход!

Степан зачерпнул ковшик воды и вылил себе на голову.

— Студенты исчезали регулярно, — продолжил он хрипло, — что не настораживало администрацию техникума. Многие ведь не выдерживали условий обучения и проживания в Оренбурге и сбегали домой. Поэтому исчезнувших заносили в списки «дезертиров», и делу конец. Несколько месяцев длился этот кошмар, но однажды одна студентка случайно услышала доносящиеся из комнаты истопника мычание и хрип. Девушка поделилась своими сомнениями со здравомыслящим преподавателем и…

— Все, достаточно, или я грохнусь в обморок! — воскликнул Горовой, вскакивая со стула. — Оба мы знаем, что убийц разоблачили и предали суду. Оба получили высшую меру, только вот…

— Невыясненным осталось одно обстоятельство, — продолжил Степан, словно не замечая протестов начальника. — С мертвыми все ясно: их скормили горожанам. А вот что стало с теми, кого оскопили и вывезли из Караван-Сарая? Тот, кто остался в тени, ушел от ответственности, — процедил сквозь зубы Степан. — Хотелось бы знать, что это за личность.

— Эта «личность» может быть скопцом, — продолжил Горовой, отирая лицо руками, словно от грязи — И, что самое прискорбное, у нас нет никаких сведений о деятельности этой изуверской секты в наших краях!

— Ты думаешь, что это дело рук того ублюдка, который убил моего отца? — предположил Степан.

— Я уверен в этом, — проговорил озабоченно Дмитрий Андреевич. — Купец скрывается где-то рядом. У него есть деньги, и он хочет властвовать пусть над ущербными, но людьми. Он вырос в секте, и его психика сломана теми чудовищными обрядами, которые в ней совершались.

— И какой же вывод?

— По моему глубокому убеждению, вывод здесь напрашивается сам собой. Купец сколотил секту, которая существует и сейчас. Скопцов надо найти и привлечь к суду. Что же касается самого Купца… Ты его можешь пристрелить как собаку! Убийство твоего отца, думаю, еще не самый страшный грех на черной душе этого оскопленного зверя!

5

Иван Петрович Носов вернулся из леса с вязанкой хвороста. В окнах горницы он увидел свет, и это неприятно удивило его: на улице еще не совсем темно, а жена жжет керосин, будто не знает, скольких денег это стоит!

Войдя в избу, мужчина оторопел: за столом сидел его младший сын Прошка, слабый умом, а потому должный находиться сейчас в Оренбурге, в лечебнице для умалишенных.

— Ой, Ваня! — воскликнула, увидев мужа, Нюра. — Гость-то у нас какой! Это же племянничек твой, Васенька, к нам погостить заехал! Как зашел, я и обомлела: так он на Прошеньку похож, будто из одной утробы на свет народилися!

Иван Петрович протер глаза, которым отказывался верить. Человек, сидевший за столом, действительно как две капли воды походил на несчастного сына. Только осмысленный взгляд гостя отличал его от Прошки, да и одежда… Сын неизлечимо болен, а значит, это может быть только племянник Васька, отпрыск покойного старшего брата.

При появлении Ивана Петровича племяш в два прыжка оказался рядом и, распахнув для объятий руки, замер, не решаясь обнять дядьку.

— Вот тебе раз! — тяжело и не очень радостно сказал тот, позволяя обнять себя. — А мы уже считали, что сгинул ты давненько со света белого. Уж сколь годков не получали от тебя никаких весточек…

Все еще растерянный от неожиданной встречи, Иван Петрович мысленно отметил, что племянник очень изменился. Не только возмужал, окреп телом, но и из нутра его исходило что-то другое — нехорошее: искрилось из глаз, хитрых и злых. Да и голос так и остался неприятно-детским.

— Давай-ка присядем, племяш, и помолчим маленько, — сказал Иван Петрович, начиная приходить в себя.

Они уселись друг напротив друга. Нюра накрывала на стол, украдкой вытирая кончиком платка заплаканные глаза. Она помнила Васеньку хорошеньким, добрым и отзывчивым мальчиком и очень переживала, когда он уехал из голодающего села в Бузулук, к дяде по материнской линии.

— Выходит, зря мы тебя оплакивали, — ровно и спокойно сказал Иван Петрович. — Выходит, ты живее всех живых и в родные края воротился… Только вот неважно здесь живется и по сей день, племяш. Голодаем мы и концы с концами едва сводим, чтобы ноги не протянуть.

Васька был недоволен приемом, но не подал виду.

— Расспрашивать о твоем бытие я сейчас не буду, — продолжил Иван Петрович. — Вкусим чего бог нынче послал да и отдохнем после трапезы маленько.

Ужинали молча, ни слова ни полслова. Васька порывался завязать беседу но, всякий раз натолкнувшись на молчание родственников, пожимал плечами и отказывался от дальнейших попыток.

Когда вышли из-за стола, Иван Петрович предложил Ваське подышать свежим воздухом на дворе.

— Гляжу, жизнь твоя плавно течет, племяш, — сказал Иван Петрович, доставая кисет с самосадом. — Одет вон с иголочки, сапоги новенькие, яловые…

— Живу как могу, — улыбнулся племянник, доставая пачку папирос. — Не сказать, что как у Христа в запазухе, но особо не сетую.

Он закурил и предложил папиросу дяде.

— Жить везде можно, только уметь надо, — продолжил Васька, глубоко затянувшись табачным дымом. — Вы вот тут копошитесь, как черви в навозе, в колхозе своем, а от жизни все брать надо!

— Видать, как ты все берешь от нее… — ухмыльнулся Иван Петрович. — Раз там, где был, жил сладко и хорошо, так что ж к нам обратно вернулся?

— Да вот проведать, как вы тут с голодухи выживаете.

— Так вот и выживаем, — отозвался угрюмо дядя. — Хлебушек с отрубями и вперемешку с лебедой жуем и за то Бога благодарим.

— Что, в колхозе все так плохо? — с иронией поинтересовался Васька.

Иван Петрович пожал плечами.

— Про колхоз говорить не буду, захочешь, от других узнаешь, кто говорить об том не побоится, — уклонился он от прямого ответа. — За эдакие разговоры тут у нас никого не жалуют.

— А я уже узнал, — сказал серьезно Васька. — Скотину со двора свели, птицу тоже забрали. Взамен жизнь райскую пообещали, и все на том.

— Сейчас во всех колхозах эдак живут, — вразумительным тоном сказал Иван Петрович. — Знать так надо. Кто недовольство свое выкажет, так… — он осекся и замолчал, видимо, испугавшись, что сболтнул лишнее.

Племянник улыбнулся:

— Не думай, дядя, что я на шее у тебя сидеть приехал. Я коммуну хочу здесь создать!

— Чего? — глаза у Ивана Петровича полезли на лоб.

— Коммуну, — повторил Васька. — Что-то вроде колхоза, но… Это трудно объяснить тебе, не обижайся. Я вот сейчас…

Он достал из внутреннего кармана пиджака газету, развернул ее на коленях и стал читать: «…восемь женщин арендовали у местного жителя дом и создали в нем поливочную артель. Через год коммуна насчитывала уже 36 женщин, еще через год количество превысило 45… Для постройки первой риги пригласили плотников. Но исключительно для того, чтобы те в процессе работы обучали „амазонок“ своему ремеслу. Несколько женщин вызвалось учиться на каменщиков, а по приезде из города стали строить свой кирпичный завод. Другие пошли на курсы сапожников и через шесть месяцев привезли свои знания в коммуну…»

Васька сложил газету.

— В общем, все у коммунаров тех ладится. Вот этим самым и я хочу здесь у вас заняться, — пояснил он едва ли что понявшему из прочитанного дяде. — Будет фартить, будем зарабатывать. Ну а фарт отвернется, покумекаем, прикинем и все утрясется!

Сама коммуна нужна была пройдохе постольку-поскольку, но ее строительство являлось первой ступенью того грандиозного проекта, который он вынашивал уже несколько последних лет. И Васька Носов начал действовать…

* * *

Когда Ефрем Воронов вернулся домой после госпиталя, односельчане не узнавали его при встрече. Здорового цветущего мужчину Гражданская война сделала жалким инвалидом. Вылечить раны и восстановить здоровье медицина оказалась бессильна.

Счастливой и спокойной жизни дома не получилось. Раны заявили о себе с ужасающей силой. Судороги, спазмы тисками сжимали голову. От невыносимой боли Ефрем кричал и выл ночами, катаясь по полу. Самогон, который он поглощал литрами, приносил лишь временное облегчение. Не выдержав такой жизни, сбежала жена, уведя с собою детей и унеся все более-менее ценное. А еще через пару месяцев Ефрем Воронов превратился в сомнамбулу, не отличающую сон от действительности.

В конце концов Ефрем решил покончить с собой и положить конец своим мучениям. Взяв наган, он пошел к реке. Выбрав место, присел на большой камень у воды и выпил бутылку самогона. Так бедолага прощался с жизнью, а точнее с тем кошмаром, в который она превратилась.

Ефрем не услышал, как к нему сзади подскочил какой-то человек и выхватил из руки наган. Воронов нисколько не удивился появлению «спасителя». Он и бровью не повел, когда незнакомец завел разговор о Боге, о силах, правящих миром, о конце света и о каком — то корабле. Себя спаситель называл кормчим на этом корабле.

Когда проповедь закончилась, Ефрем покорно последовал за этим человеком. Незнакомец привел его в заброшенный полуразвалившийся дом, ранее принадлежавший местному помещику, и сказал:

— Теперь здесь твой дом, Ефрем!

Воронов согласился без возражений. Из рассказа о вероучении в измученном болезнью мозгу Ефрема отложились лишь отдельные фразы: огненное крещение, малая печать и большое убеление, большая печать… Впрочем, дело не в словах. Важным было то, что доброжелатель, назвавшийся Василием, говорил, что скопцы живут все вместе, артелью, и они будут составлять те 144 тысячи избранных «ангелоподобных», которые останутся после Страшного суда! Это сулило Ефрему долгожданное избавление от мучений и от одиночества — и он немного воспрял духом…

* * *

Мужчины сидели за столом и обедали чем бог послал. А послал он им вареные яйца, картошку, жареную курочку и каравай свежего хлеба.

— Вот так, Ефрем, — сказал Васька, разливая водку по стаканам. — Здесь мы с тобой коммуну и начнем строить. Страна Советов выделила мне земли вокруг усадьбы. Однако условия закатили… но они выполнимы. Вот только, — он с интересом посмотрел на разомлевшего от сытного обеда и выпитой водки Ефрема, — у тебя как с бабами, ладится?

— У меня? — Воронов вскинул брови. — Никаких делов у меня с бабами нету. Немощен я теперя для них. Вот и жена убегла…

— Жена убегла — потеря невелика, — довольно улыбнулся Васька. — Счастье не в бабах, а в вере нашей! Скоро время подойдет, и я посвящу тебя в тайны учения нашего, и ты будешь не калека-инвалид, никому не нужный, а счастливейший из людей!

Они выпили, закусили и продолжили задушевную беседу.

— А жить-то как будем в коммуне твоей? — спросил Ефрем заплетающимся языком. — Это ведь не дом, а большая развалина. А крыша…

— Все восстановим и крышу перекроем, — не дав ему договорить, заверил Носов. — Усадьба крепкая. Хоромы, а не дом.

— Это хорошо, — сказал Ефрем, сдирая скорлупу с яйца. — Мне все равно, где жить… Говоришь, здесь хорошо будет, и то ладно.

До вечера они беседовали, расспрашивали друг друга и рассказывали о себе, а затем Васька вдруг засобирался куда-то.

— Ты, ежели что, меня не жди и спать ложися, — сказал он Ефрему перед уходом. — Вот пилюли сейчас прямо выпей и всю ночь проспишь спокойно.

— Это что за лякарство? — беря таблетки, поинтересовался Воронов. — Меня в госпитале всяческими пичкали. Не помогают они мне.

— Эти помогут, — усмехнулся Носов. — Обезболивающие они. Да ты не сомневайся, ежели что. Врачи тебя вылечить не смогли, а я живо на ноги поставлю!

Васька ушел, Ефрем остался один в огромном доме. Выпил таблетки. Боль отступила, и он обрадовался, почувствовав наконец облегчение. Нахлобучив фуражку, Ефрем вышел прогуляться перед сном. Он обошел усадьбу, посмотрел на крышу и сокрушенно покачал головой. Вокруг строения непроходимый бурьян, лебеда, хмель. Рамы в окнах потемнели и рассохлись от непогоды и старости.

— Ничего, глаза боятся, а руки сделают, — прошептал Ефрем. — Лишь бы ремонтировать было чем…

Как же раньше жил он одиночкой среди людей? Жил, жил, от страшных болей мучился, а в какую-то окаянную минуту сдался, ослаб душой и едва не застрелился. Вспомнил мужчина слова своего спасителя, и теплая волна признательности растеклась по телу.

Вернувшись в усадьбу, Ефрем сразу же лег спать.

Васька вернулся поздно ночью с женщиной, одетой как монашка. Спасенный лежал на кровати и громко храпел.

— Ты спишь? — крикнул Васька, склонившись над его головой.

В ответ молчание. Даже храп не утих.

— Так что, делом займемся? — спросил он «монашку».

— А чего тянуть, — ответила та ровным, чистым голосом. — Сам возьмешься или мне поручишь?

— Сам.

Васька повернулся к спящему и больно ткнул ему указательным пальцем между ребер. Ефрем не отреагировал.

— Так ты не против стать первым адептом, скажи? — заорал над спящим Носов.

Но и крик остался неуслышанным — будущий адепт даже не сменил позы, продолжая храпеть.

— Ты его хоть палкой лупи, не проснется, — тихо и зловеще прошептала Ваське в затылок женщина. — Будь уверен, он не почувствует ничего. Приступай давай….

— Кормчему без своего корабля никак нельзя! — прошептал Васька. — Так что не взыщи, Ефремушка…

Снотворное действовало безотказно. Васька с помощью монашки снял с Ефрема одежду, раздвинул ему ноги и взял в правую руку нож…

6

Степан Калачев пришел на работу рано.

Утро выдалось ясным, солнечным, всюду чувствовалось приближение весны. Грязь, лужи на улицах и тающий снег на крышах домов, мокрые деревья, с которых еще капало, — все напоминало о том, что лютые холода уже позади.

Начальник следственного отдела Горовой уже сидел за столом в своем кабинете. Вошедшего следователя Дмитрий Андреевич словно и не заметил, не поднял даже головы от бумаг. А когда Степан громко поздоровался, покосился на него исподлобья и угрюмо проворчал:

— Здравствуй, здравствуй, черт мордастый! — и снова уткнулся в разложенные по всему столу папки с уголовными делами.

— Так что, я пошел, Андреевич? — Степан не понял молчания начальника.

— Я тебе пойду, — рыкнул тот и кивнул на стул у окна. — Садись и жди, когда до тебя дойдет очередь.

Дверь открылась, и в кабинет заглянул молодой посыльный, в руках которого высилась целая пачка папок с уголовными делами.

— Сложи у стола на пол, — распорядился Горовой, окинув посыльного таким же хмурым взглядом, каковым встретил и Калачева. — Найди-ка Теплова и Бурматова и обоих сюда срочно.

— Слушаюсь, — ответил посыльный и, поправив на себе гимнастерку, суетливо вышел.

Калачев придвинул стул поближе к столу начальника:

— Может, помочь, Андреевич?

— Это я сейчас тебе помогаю, — оторвав взгляд от папок, пробасил начальник. — Через час, все эти папки перенесем из моего кабинета в твой.

Услышав такую невероятную новость, Степан едва не лишился дара речи:

— Вы что, надумали в моем кабинете архив устроить?

— Какой архив, — усмехнулся Горовой. — Это все дела не списанные, а действующие! Они к нам свезены со всего Урала. Ты их все объединишь в одно производство и займешься расследованием.

— Мне? Такую кучу? — обомлел Степан. — Но что я с ними буду делать?

Горовой нагнул голову и, глядя в сторону окна, задумался.

— Начнешь с того, что все изучишь и объединишь. Отпуск твой придется отложить еще на неопределенное время.

— Но-о-о…

— Никаких «но»! Это не мой приказ, а начальника ОГПУ Оренбургской губернии товарища Коростина! Знаешь такого?

Степан озадаченно поскреб затылок:

— Одно мне ясно, Андреевич: под монастырь меня хочет подвести товарищ Коростин. Это же немыслимо в одночасье расследовать столько дел!

— Обожди, не пугайся, — усмехнулся Горовой. — Все эти дела заведены по деятельности одной банды! Тебе надо будет только внимательно вникнуть в суть и разложить их по датам. Уголовники в банде одни и те же, вот только кто они, придется устанавливать тебе, Степан!

— Черт возьми, да пока я изучу дела эти, сколько времени пройдет, — возмутился Калачев. — Я буду вникать, читать, а банда в это время грабить и убивать?!

— К тебе в помощь прикрепляются два оперативника. Я тоже не буду пассивно наблюдать со стороны. Бандиты обнаглели: они орудуют под носом, пользуясь безнаказанностью и нашим неумением их изобличить.

В кабинет вошли Игнат Теплов и Геннадий Бурматов.

— Вызывали, Дмитрий Андреевич? — спросил Теплов, протягивая для пожатия руку.

— Вижу, прилично выглядите, — отозвался Горовой. — Наверное, выходные выкружить умудрились?

— Какие выходные, — ухмыльнулся Бурматов. — Вчерась пораньше освободиться получилось, вот и выспались.

— Это я попросил вашего начальника дать вам отдохнуть. Теперь не до сна вам будет, ребятушки. Землю рыть будете носами!

Калачев, поздоровавшись с оперативниками, сидел тихо, пока начальник не указал им на него.

— Надеюсь, знакомить вас нет надобности, — сказал он. — В одной упряжке теперь пахать будете.

Все замолчали. Степан с интересом разглядывал оперативников, словно видел их впервые. Бурматов — обычный человек с маловыразительными глазами и тихим голосом — озадачен услышанным и даже встревожен. Теплов озабочен тоже, но спокоен — Степан увидел раздумье на скуластом лице с глубокими морщинами под глазами, крупным упрямым лбом и черным от густой щетины подбородком.

— Я думаю, что пора переходить к сути дела, — предложил наконец Калачев, решив, что пора вставить и свое слово. — Каким образом заниматься расследованием, мы определимся позже. А сейчас хотелось бы услышать, какими сведениями располагаешь ты, Дмитрий Андреевич, чтобы знать, с каким отребьем нам придется тягаться?

— Готовьтесь тягаться с такими зверями, по сравнению с которыми Сатана — жалкий шалунишка, — вздохнул Горовой. — Отчаянная смелость, с какой бандиты совершают свои грабительские налеты, неуязвимость и безнаказанность заставляют трепетать не только Оренбург. Людская молва приписывает этим подонкам покровительство сил ада!

Банда успешно колесит по городам Урала, Поволжья и Средней Азии. Ее участники не брезгуют ничем. Кражи, разбои, грабежи… По некоторым сведениям, на дело бандиты ходят небольшими группами. Именно по этой причине состав установить пока не удалось. И еще: они чрезвычайно опасны. Заподозрив неладное, не раздумывая, сразу открывают пальбу.

— Откуда у этих гадов столько оружия и патронов? — спросил Бурматов.

— А чем еще промышляют эти легендарные проходимцы? — перебил его Степан.

— Их конек — грабить товарные поезда, — охотно пояснил Горовой. — Добыча в вагонах перевозится немалая. Тюки, ящики с мануфактурой, одежда, продукты питания… Это поприще на жаргоне называется краснухой.

— Понятно, — нахмурился Степан. — Мы практически ничего не знаем. Ни фамилий, ни адресов. Неизвестно, какие именно преступления совершила банда, а все самые дерзкие и тяжкие уже приписываем ей.

— Тебя что-то не устраивает, следователь Калачев? — уставился на него Горовой.

— Как я понял, розыском банды никто серьезно не занимался. — ухмыльнулся Степан. — И я представляю, как обрадовались наши коллеги по всему Уралу и Средней Азии, когда мы запросили их дела! Они с удовольствием сплавили нам свои «висяки», в душе надеясь, что банда — уроженка нашего края и «висяки» к ним обратно никогда уже не вернутся!

— Скорее всего, так оно и есть, — улыбнулся Горовой. — Вы тоже были бы рады поступить подобным образом, но, уверяю вас, что банда эта наша и сейчас она живет и нагло действует именно здесь, в Оренбурге.

Начальник посмотрел на часы и развел руками.

— Прошу меня простить, товарищи, но на сегодня наше совещание будем считать законченным. Напоследок хочу сказать, что вся ваша деятельность чрезвычайно секретна и состоит на контроле не только у начальника Управления, но и в Москве!

Горовой не закончил фразу и указал рукой на дверь. Теплов и Бурматов быстро попрощались и ушли, а Калачев словно и не собирался покидать кабинет. Начальник удивился:

— Ты что, Степан, хочешь мне что-то сказать?

— Не просто хочу, а обязан это сделать, — ответил Калачев задумчиво. — Ты не поверишь, Андреевич, но я уловил связь между таинственной бандой и теми людоедами из Башкирского техникума, с делом которых ты меня познакомил.

— Вот как? — хитро прищурился Калачев. — И в чем она заключается?

— И бандой, и людоедами управлял один человек! — ответил Степан возбужденно.

— И ты знаешь, кто он?

— Утверждать не берусь, но догадываюсь.

— Ты думаешь, что это…

— Назовем его «скопец», — не дав договорить начальнику, выпалил Степан. — И так мы будем называть его до окончания расследования, не озвучивая кличку «Купец» для секретности…

7

Неожиданно для сельчан созданная Васькой Носовым коммуна заработала в полную силу. Коммунары выглядели опрятными, сытыми, хотя довольными их вряд ли можно было назвать. Молодые мужчины, не пьющие, не курящие, но… лица у всех каменные, а взгляд — отсутствующий. Они ремонтировали усадьбу, наводили порядок на выделенных землях. Правда, из сельских в коммуне трудился только Ефремка Воронов, остальные числились пришлыми.

Люди внимательно наблюдали за жизнью в коммуне и откровенно завидовали. Никто из селян даже не мог и предположить, что трудолюбивым и работящим коммунарам запрещено общаться с местными. А о том, чтобы вступить в коммуну, не стоило и мечтать. Необходимо было соблюсти несколько условий, но каких именно, знал только её руководитель…

* * *

Всем вокруг казалось, что дела в общине идут успешно, но только не самому организатору «благого дела» Купцу.

Первым «коммунаром» конечно же был он, Васька Носов. Вторым — Ефрем Воронов. Но с Ефрема взять было нечего, он оживал и становился деятельным только после дозы наркотика, все остальное время валяясь на кровати и стеная от боли. Разными посулами Васька заманил в усадьбу еще троих забулдыг, которых нашел в городе на вокзале; он знал, что и от них пользы особой не будет, но хотел оскопить их, чтобы «набить» руку для кастрации уже «полезных» людей. «Видать, рука у меня на это дело легкая, — думал Носов восторженно. — Однако пора пришла людьми обрастать! Не убогими, а молодыми, здоровыми и работящими! А уж приручить я их сумею, покойный Ивашка Сафронов хорошим учителем был!»

Проблему с людьми надо было как-то решать. Вот только как? Местных брать нельзя, с ними греха не оберешься. Чужаков притягивать, но делать это незаметно, скрытно?..

С «кадрами» коммуне помог случай. Как-то раз Васька поехал в Оренбург, на базар. Походил по рядам, поторговался, поприценивался. Кое-что прикупив, он засобирался в обратную дорогу. Когда подошел к телеге, услышал призывные крики шашлычника, предлагавшего горячий вкусно пахнущий шашлык.

Почувствовав приступ голода, Носов купил два шампура с дымящимся нежным мясом. Шашлык показался странным на вкус. Мясо было сладким. Василия вырвало, но он не предъявил шашлычнику претензий.

Домой, в коммуну, он тоже не поехал. Купив бутылку водки, Носов заночевал за городом у реки, напряженно размышляя над происшествием. Решение пришло утром. Возвращаясь на базар, он уже знал, что делать, и готовился к встрече с шашлычником так, как учили его это делать в далеких таежных лагерях…

Завидев Ваську, шашлычник помахал ему приветливо рукой, а когда Носов подошел, он протянул ему шампур с мясом:

— Угощайся, дорогой товарищ, я…

Глаза у него полезли из орбит, а остаток фразы застрял в горле, когда он почувствовал укол ножа в области печени.

— Предлагаю два варианта, чурка, — прошептал, оглянувшись, Васька. — Или я тебя режу прямо сейчас, или позову людей да и расскажу им, каким мясом ты их потчуешь.

— Обожди, товарищ, брат, — зашептал, обливаясь потом, шашлычник. — За что ты меня резать хочешь? Бери шашлык, так кушай… Денег мне не надо, Аллахом клянусь!

— Это Аллах тебя надоумил из человечины шашлыки делать? — зашептал Васька зловеще и чувствительнее уколов иранца. — Меня не проведешь: я знаю вкус человеческого мяса. Так что, магометянин, сделал свой выбор?

— Постой, обожди! — взмолился тот в отчаянии. — Все забери, в ОГПУ сдай, только людей не зови!

— Разорвут боишься, падла?

— Боюсь… Уж лучше в ОГПУ сдай или зарежь прямо сейчас.

Шашлычник, побледнев, трясся от страха. Васька понял, что дело сделано: он сломил его волю. Душа возликовала от достигнутой победы, но победитель не собирался так просто отпускать свою жертву. В Носове обострился азарт охотника и жажда власти, ему очень захотелось дожать этого хлипкого и жалкого негодяя.

— Слушай сюда, падла, — прорычал он в ухо едва живого от страха шашлычника. — Кто поставляет тебе это мясо или ты добываешь его сам, меня не заботит. Если хочешь жить, то будешь работать на меня!.. Так что, жить хочешь?

— Хочу, хочу, — залепетал, брызгая слюной, шашлычник. — Я очень хочу жить!

— Мне нужны люди, молодые и крепкие. Не трупы, а люди, понял? За каждого, кто не попал к тебе на шашлык, я буду платить. Но платить, — Носов ткнул ножом промеж ног иранца, — за живых кастратов! Для чего они мне нужны, не спрашивай… Надумаешь скрыться — пожалеешь!

* * *

Хасан, попавший под пяту, оказался на редкость сообразительным. Он умело организовал дело и поставил его на поток. Каким-то образом ему удалось привлечь к «сотрудничеству» истопника Башкирского педагогического техникума. Орудуя вместе, они бесперебойно поставляли оскопленных парней и девушек Ваське Носову.

Носов не интересовался, как Хасан и его напарник делают дело. Численность его подопечных стала увеличиваться, и Васькина мечта о процветании сбылась. Около пятидесяти человек целыми днями трудились на общее благо, а с наступлением вечера община меняла облик и превращалась в «корабль» сектантов-скопцов.

* * *

Непроглядный мрак и тишина. Васька видит себя похороненным заживо. Он пытается повернуться в гробу на бок, но, оказывается, что лежит в могиле лицом к лицу с кем-то ещё. «Вот ты и на месте, — говорит ему сосед. — Теперь мы о многом с тобой побеседуем до Страшного суда, после чего рука об руку спустимся в ад!» — «Куда? — восклицает Васька в ужасе и вдруг узнает Ивашку Сафронова. — Ни рая, ни ада нет! Если человек умирает, с ним прекращается и вся его жизнь!» Сафронов хохочет и тычет пальцем в крышку гроба. Где-то наверху грызутся собаки, дико воя. Ваське хочется поскорее выбраться из могилы и бежать, бежать, бежать…

— Христос Василий, вставай!

«Тебя зовут, — хрипло смеется Ивашка Сафронов. — Видать, грехов добрать побольше на земле оставляют…» — И исчезает куда-то.

Васька подпрыгнул на кровати и вскочил на ноги. Перед ним стояла его верная «богородица» Альбина, одетая в белую, похожую на саван, рясу.

— Ты чего? — спросил он хрипло, все еще находясь под впечатлением приснившегося кошмара. — Чего пришла ты?

— Сестры все уже для радений собрались, — мягким певучим голоском проворковала «богородица». — Тебя ждут, Христос Василий, не начинают!

Мгновенно вспомнив о своих обязанностях Христа скопцов, Носов быстро переоделся и поспешил на «корабль». Адепты терпеливо дожидались кормчего в полном составе. Лица, словно восковые маски. Полное безразличие. В белых балахонах с капюшонами скопцы казались на одно лицо. И мужчины, и женщины — все назывались сестрами, однако чувствовалось, что все они угнетены, замкнуты и не испытывают ничего хорошего в ожидании радений.

Ваське сделалось дурно при мысли, что стоявшие перед ним люди оскоплены не по собственной доброй воле, а по его злой прихоти. Но он быстро подавил всплеск своей совести другой мыслью: «Вы бы все были убиты, разрезаны на мелкие кусочки для шашлыков, поджарены и распроданы голодным ничего не подозревающим людям!». К скопцам же он обратился с такими словами:

— Да здравствует Святой Дух, сестры мои!

Носов говорил много и охотно, вспоминая проповеди Ивашки Сафронова и даже подражая телодвижениям покойного. Он говорил и говорил, а скопцы слушали, уставившись в пол без эмоций. Наконец-то уразумев, что его красноречие едва ли кого трогает, Васька вышел в центр залы и пустился в пляс. Наблюдавшая за ним толпа начала оживляться и пришла в движение. Не прошло и получаса, как радеющие адепты стали испытывать единственную радость в своей жизни — радость от накатывания «духа».

Наплясавшись до одурения, кормчий незаметно вышел из круга и, тяжело дыша, наблюдал за своей паствой из темного угла. «Получилось, — думал он в полном восторге. — Все у меня получилось, как у Ивашки Сафронова! Теперь я Царь и Бог для них!». Васька ликовал. Что значит богатство и благополучие по сравнению с тем удовольствием, которое дает господство над людьми? Пусть он властвует над небольшой кучкой кастрированных калек, но это полное счастье, которое не сравнимо ни с чем.

8

Занимаясь расследованием по делу банды налетчиков, Степан Калачев понял, что пошел по ложному следу. Выдвигаемые версии лопались одна за другой, как мыльные пузыри, и он не представлял, что делать дальше.

Следователи Урала и Средней Азии, где успела поорудовать неуловимая банда, не смогли напасть на её след, но материалов накопили достаточно. Протоколы осмотров мест преступлений, допросов свидетелей и потерпевших — подробные, аккуратные и объективные. Показания о каждой бандитской вылазке под определенной датой. В них — малозначительные нюансы. Степан понимал, что нужно принимать во внимание все, и корпел над делами даже ночью. Наконец ему удалось набросать мало-мальски приемлемый план.

Когда он решил вдумчиво поразмышлять над его пунктами, супруга позвала его ужинать:

— Обожди, не дергай меня, Глаша! — взмолился он. — Дай покончить с делами!

Жена вышла из кухни и воинственно подбоченилась. Она изменилась в лице, а это свидетельствовало, что Глаша закипает от праведного гнева.

— Послушай, — заговорил Степан примирительно, — ты пока с детьми ужинай. Мою долю оставь на столе.

Жена подошла ближе и со всей серьезностью сказала:

— Работа работой, но и о еде помнить надо. Я постелю тебе на кухне на полу, чтобы ночью нас не булгачил.

Степан закончил корпеть над делами и планами по ним к полуночи. Осмотрев еще раз свои выписки, он пришел к неутешительному выводу: топтание на одном месте!

— Нет, если я прямо сейчас не лягу спать, то к утру одурею, — прошептал Степан, потягиваясь и зевая. — Только на свежую башку можно искать ключ к разгадке неуловимых!

Он перешел из-за стола на кухню и, не притронувшись к еде, улегся на матрац…

* * *

Пожар удалось притушить в самом начале. Сыновья и соседи приносили с улицы воду, а Степан с Глашей заливали очаги пламени. Дыма в стенах дома накопилось столько, что нечем было дышать.

Калачев подошел к окну и попытался распахнуть его, но раму заело. Он с удивлением обнаружил, что стекло разбито.

— Чего ты там мешкаешь, открывай окно?! — прокричала раздраженно Глаша ему в спину.

Степан обернулся:

— С вами все в порядке?

— С нами все хорошо, а вот бумаги твои…

— Что с ними?! — всполошился Степан, вспомнив про уголовные дела, которые принес с работы.

— Сгореть не сгорели, а керосином и водой подпорчены, — ответила Глаша, с трудом откашлявшись.

— Но откуда в квартире керосин? — прокричал в темноту Степан.

— Наверное, те принесли, кто сжечь нас пытался… — Глаша закашлялась вновь и замолчала.

Степан поспешил вывести жену и сыновей на улицу. Он как мог успокаивал Глашу, прижимая к груди и гладя по голове. До него дошло, что произошло на самом деле: кому-то не понравилось, чем он занимается, и его пытались убить! К счастью, огонь не успел причинить большого ущерба, но с ремонтом повозиться-таки придется.

— Хорошо хоть все обошлось, — вздохнула Глаша и обняла мужа. — Спасибо, Господи, что живы остались. Только вот не найдут ли эти твари другого способа, чтобы убить нас?

* * *

Всходило солнце. Калачев шагал по улице в сторону Управления ОГПУ. Аромат распустившихся цветов пьянил голову.

Встретился мужик на лошади, который поприветствовал его взмахом руки. Калачев ответил кивком, хотя и не узнал всадника. «Может быть, — думал он, продолжая свой путь. — один из тех, кто улыбается мне сегодня слащаво, и есть тот злоумышленник, который собирался спалить минувшей ночью мою семью и дом…»

За несколько недель, во время которых Калачев расследовал дело по неуловимой банде, перед ним встало множество вопросов. Сначала он собирался действовать активно: устраивать облавы по злачным местам и воровским «малинам» Оренбурга, нацелить осведомителей. Банда же, как по волшебству, затаилась или, что вероятнее всего, «съехала на гастроли» в другой регион, и предполагаемые мероприятия пришлось отменить.

Работы было непочатый край: не такая уж это простая и скорая штуковина — вычислить и обезвредить чрезвычайно опасную дерзкую шайку. Время идет, начальство наседает, а Степану нечего доложить наверх. Хотя… Минувшей ночью его пытались убить путем поджога квартиры! А это значит, что бандиты прознали, чем он занимается, и занервничали. Хорошо это или плохо — тоже покажет время, а пока он должен срочно придумать, что можно было бы доложить на утреннем совещании. Надо выиграть еще хотя бы сутки! А там, может быть, и появится что-то, чем он смог бы козырнуть.

Однако сегодня Степану не везло. Начальник следственного отдела так расчихвостил его перед собравшимися, что он даже покраснел, только не понял, от чего — от «признания вины» или с досады.

— Не стыди меня, Дмитрий Андреевич, — бубнил Степан, опустив голову. — Сам ведь знаешь, сколько у меня работы. Оперативники шуршат дни и ночи, а результатов — кот наплакал. Затаилась банда, никаких действий.

— Терпеть не могу пустых отговорок, товарищ Калачев! — наехал на него начальник Управления. — Ты в ОГПУ на отличном счету как работник, с которого всем остальным следует брать пример! А сейчас смотреть на тебя тошно. Мы тебя назначили на это дело, чтобы ты профессионально все провернул, а ты, извиняюсь, товарищи, ни тпру, ни ну! Мне что об этом докладывать в Москву прикажешь? От меня там результатов ждут — ты понимаешь это? Посадить бы тебя на мое место, разгильдяй!

— Мне нечего вам сказать, товарищи, раз вы не хотите замечать моих усилий, — рассердившись, выпалил Степан. — Я дома ночами работаю, а минувшей ночью… — он задумался, решая, говорить о нападении или нет, — мне «красного петуха» в квартиру бандиты запустили… Кое-как с огнем управились.

В большом кабинете вдруг стало очень тихо.

— Это меняет дело, — миролюбиво заговорил начальник Управления. — Прямо сейчас, после совещания, напишешь докладную о происшедшем, но… — он обвел хмурым взглядом присутствующих, — предупреждаю: не будет итогов за неделю, я тебя, товарищ следователь Калачев, собственными руками задавлю!

* * *

Калачев никак не мог сосредоточиться. Перед ним лежала ручка, чистый лист бумаги, но воспоминание о разносе все еще не давало ему покоя. Степан не таил обиды и даже решил, что начальник и Горовой в какой-то степени правы. Надо торопиться, хотя оперативная работа в ОГПУ — это не фронт, где выстроил бойцов, поставил перед ними задачу, объявил приказ — и вперед, в атаку. Тут… никто не может дать даже доброго совета, не говоря уже о ценной подсказке, а уж требовать и обвинять огульно в нерадивости — каждый мастак!

В кабинет вошел Горовой:

— Ну? Чего возишься? Начальник мне поручил искать твоих поджигателей.

— Можешь не напрягаться, Андреевич, — усмехнулся Степан. — Меня пытались сжечь те, кого я безуспешно вычисляю уже месяц.

— А ты случаем не для отмазки эту херню придумал? — спросил Горовой, пристально вглядываясь в лицо подчиненного. — Ну, чтобы отвлечь гнев начальства от своей персоны?

— Тогда прямо сейчас сходи ко мне в гости, — пожал плечами Степан. — Только не попадись под горячую руку моей супруги. Она баба боевая, сам знаешь. Не проснись Глаша вовремя…

— Ну ладно, верю, верю, успокойся, — вздохнул Горовой. — Тебе неделю дали, не запамятовал еще?

— Такое не запамятуешь, — нахмурился Степан. — Втолковали доходчиво и на всю катушку.

— Что предпринять мыслишь, поделись?

— Мысли есть, — развел руками Калачев. — но они все запоздалые. Как я тебе уже говорил, Андреевич, у меня имеются основания считать, что бандой верховодит тот человек, который руководил и «людоедами». Когда шашлычника и его подельника Саляха расстреляли, тот неизвестный благополучно ушел от ответственности. Даже расстрельный приговор не развязал иранцу язык.

— А ты бы развязал, если бы он был жив? — поинтересовался Горовой.

— Гарантировать не берусь, — пожал плечами Степан, — но очень сильно постарался бы.

— Тогда вот что, — встав, сказал начальник, — быстро дописывай докладную и бегом ко мне… Вместе пойдем к начальнику Управления.

— Нет уж, уволь! — воспротивился Степан. — Мне достаточно того, как он меня утром отчихвостил!

Выслушав его, Горовой направился к выходу, но, взявшись за дверную ручку, обернулся.

— Конечно, я могу сам попросить начальника организовать тебе встречу с шашлычником, но будет лучше, если ты лично объяснишь ему такую необходимость и скажешь, что от этой встречи во многом зависит успех в розыске банды.

Степан остолбенел, услышав такое.

— Ведь ты говорил, Андреевич, что преступники разоблачены и расстреляны?

— Говорил и сам был в этом уверен, — улыбнулся Горовой. — А теперь навел справки и заверяю, что над ними пока еще и суда не было. Так что, идешь со мной к начальнику или нет?

— Иду! — выкрикнул Степан радостно. — Сейчас напишу докладную по пожару и прямиком туда!

9

Прокофий Исаев был родом из казачьей семьи. Во время Первой мировой семья его переехала с Дона в город Бузулук Оренбургской губернии. Вскоре мать умерла, а отец тут же женился на горожанке. В годы Гражданской войны отец Прокофия был мобилизован в Красную армию — и больше его в Бузулуке никто не видел. Во время голода в двадцатых годах двое младших братишек Прокофия умерли. Только он сам и его сестренка Александра остались живы.

В 1925 году Прокофий, которого все называли Пронькой, познакомился с 22-летним Мишкой Московым, подбив его с голодухи на разбой.

— Слушай, жрать хочешь? — предложил Пронька Мишке, когда они случайно встретились на базаре.

— Конечно, кто же от жрачки откажется, — оживился Московой.

— Тогда поработать предстоит, чтобы жратву добыть, — подмигнул Пронька своему новому приятелю.

— Поработать? — у Мишки на лице отобразилась гримаса отвращения. — От работы кони дохнут, — сказал он, собираясь уходить. — А жрачку найти я и без работы сумею!

— А ты мне нравишься, — хмыкнул Пронька. — Я дело предлагаю тебе пустячное. Ломанем ночью лавку одного буржуя недорезанного, а потом долго отдыхать будем, пока жратва и пойло не закончатся!

Все прошло удачно. Начинающие бандиты взломали продуктовую лавку и с размахом отпраздновали первый успех на криминальном поприще.

— Во фарт привалил, — пьяно икнув, пробубнил Мишка. — Делов-то всего ничего! Раз-два и в дамках!

— А ты не канителься, корешок, — развалившись на стуле, хохотнул Пронька. — Скоро мы таких дел наворочаем, что никому и не снилось!

— П-понимаю, — кивнул Мишка. — Магазинов и лавок в Бузулуке много! Ночь не поспал и…

— Какие магазины, дятел! — прикрикнул на него Пронька. — Мелко плаваешь, лягушонок. По Бузулуку куролесить начнем — быстро на киче окажемся. Тебе охота всю молодость в лагерях на баланде чалить?

— Базара нет, на воле лучше, — согласился Мишка.

— Тогда меня слушай, мазурик безмозглый, — сказал с нотками превосходства Пронька, закуривая папиросу. — Не воруй где живешь! Здесь мы должны тихо себя вести. Пусть нас везде ищут, но в Бузулук не заглядывают!

Подобрав еще несколько себе подобных, молодые бандиты рьяно взялись за дело. Начиная со второй половины 20-х годов Пронька с Мишкой, который взял себе кличку «Хохол», успешно «гастролировали» по городам Урала, Поволжья и Средней Азии. Совершая кражи и дерзкие грабежи в одном месте, они сразу же переезжали в другое, где с неменьшим успехом проделывали то же самое.

Вскоре Хохол женился на Пронькиной сестре Александре. Весной 1931 года сначала Мишка с женой, а следом за ним и Пронька с мачехой, переехали из Бузулука в Оренбург. Здесь «семейный бизнес» Исаева и Москового начал разрастаться.

* * *

Нагулявшись вдоволь по городу, Пронька и Хохол наткнулись в центре на кабак.

Заведение находилось в старинном здании. У входа, свисая с тонкой ржавой трубы, ослепительно горела электрическая лампочка без колпака. Внутри низкий серый потолок из широких досок; вдоль стен столы с табуретками. Все окрашено в желто-коричневый цвет, придававший помещению унылый вид и нагонявший тоску. Грязный, засаленный пол казался земляным и отталкивающим.

— Водяра и жратва в этой берлоге есть? — крикнул Хохол, скользя взглядом по столам и желая облюбовать подходящий для времяпровождения.

— Есть все, что пожелаете, товарищи, — буркнул хозяин.

Бандиты осмотрелись. В кабаке чревоугодничало пятеро посетителей.

У окна расположился пожилой, неряшливого вида мужик. Он подпирал кулаками подбородок и смотрел остекленевшими глазами куда-то в потолок. Перед ним сиротливо стояла недопитая чекушка, а рядом с ней лежала скомканная фуражка. Мужик что-то лениво пережевывал и мычал себе под нос.

Слева от него, за соседним столом, сидели трое молодых казахов и тихонько переговаривались.

Мужик вдруг отошел от спячки, вскочил, матерно выругался и, повернувшись, плюнул в степняков:

— Чтоб вас разорвало, утюги узкоглазые!

Казахи замолчали, переглянулись, но не стали затевать ссору.

Хохол ткнул Проньку в плечо.

— Видал, какой? — хихикнул он. — Не был бы старой развалиной, можно было к себе позвать.

— Да брось ты, — отмахнулся Пронька. — Это он, может, по пьянке понтуется, а по трезвяку небось валенок и тихоня.

Мужик тем временем взял со стола хлебную корку и швырнул ее в своих «врагов».

Официант, опасливо бегая глазками по сторонам, подошел и выставил перед Пронькой и Хохлом бутылку водки, пару рюмок и закуску.

— Может, свалить отсюда, — заметил Пронька встревоженно, — покуда кипеж не поднялся?

А задира все не успокаивался. Он подвалил к столику казахов, встал в позу кулачного бойца и, готовясь к драке, втянул голову в плечи. Мужик был коренаст, крепок, но едва держался на ногах. Желая окончательно разозлить степняков, он снова плюнул в их сторону и на этот раз попал в цветастый халат одного из них.

Казах медленно повернул голову в сторону своего обидчика и сжал кулаки. Задира радостно гыгыкнул в ожидании потасовки.

— Гляди, Пронька, один из чертей руку в карман засунул, — подавшись вперед, процедил сквозь зубы Хохол. — Чтоб я сдох, но у него там тесак[8] или волына[9]. Ежели что, я впрягусь за мужичка. Завалю казаха, чтоб неповадно было на православных копытом дергать!

— Да брось трындеть и накручиваться, — сказал спокойно Пронька, закуривая папиросу. — Понты все это, слово даю…

— Не-е-е, — зашептал Хохол, — чую, драчки не избежать. Мы не впряжемся за мужичка — в натуре покалечут его! Я того, кто клешню в кармане держит, первым завалю, а потом и второго. Кулаки чешутся, душа потехи просит!

Ситуация накалялась на глазах. Хохол быстро опрокинул в себя рюмку водки и едва уловимым движением вытянул из-за голенища сапога финку. Он был возбужден и уверен, что без ножа в предстоящей драке не обойтись. Задира был наготове и ждал нападения казахов. Мишка тоже сжался за столом, как пружина, готовясь ринуться вперед, как только противники сцепятся друг с другом. А вот казахи все медлили, воздерживаясь от решительных действий.

— Чего мешкаете, скотоводы вонючие! — не выдержав, закричал Хохол, желая подлить масла в огонь и ускорить драку. — Если бы на меня вот так вот плюнули, да я бы душу из такого козла вытряс!

Казахи покосились в его сторону. Выкрик Мишки оскорбил их, но они предпочли не реагировать на провокацию.

— Ну чего канителитесь, паскуды?! — завопил задира, уязвленный тем, что степняки предпочитают не связываться, невзирая на численный перевес. — Вы что, постоять за себя не горазды, бесы вонючие?

Почувствовав, что запахло жареным, казахи вскочили из-за стола и… поспешили к выходу из кабака.

— Эй, а платить кто будет? — ринулся к ним наперерез официант, но те оттолкнули его в сторону и выбежали на улицу.

— Чтоб вы передохли, паскуды! — орал им вслед хозяин, потрясая над головой кулаками. — Пусть себе в убыток, но больше ни одного степняка в кабак не впущу!

— Не хнычь, дядя, — рассмеялся Пронька. — Я заплачу тебе за гребаных скотоводов.

— Да?! — хозяин кабака едва не онемел от щедрости незнакомых посетителей, но быстро справился с волнением и засуетился: — Сейчас еще пивка принесу, раков свеженьких…

Пиво он притащил хорошее. И задире тоже. У того словно язык отнялся: дрожа от предвкушения, он вцепился в кружку и на одном дыхании опустошил ее до дна. Скоро его отяжелевшая голова уткнулась лбом в поднос с раками.

— Слава богу, все обошлось, — вздыхал суетившийся рядом хозяин кабака. — Думал: все, разнесут мое заведение, и ремонту после не оберешься!

Пронька и Хохол щедро расплатились с хозяином за всех и не спеша направились к выходу. У двери Пронька остановился и, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся.

За столиком в углу сидел человек. У Проньки даже похолодело внутри от плохого предчувствия. Закрыв за собой дверь, он остановился и прислушался. В темноте прозвучал только удаляющийся стук каблучков женских туфелек.

— Чего набычился? — удивился, глядя на него, Хохол. — Шухера нет, вокруг все чисто.

Приятели шли по ночному городу. Тишина. На улицах ни души. Не успели Пронька с Хохлом завернуть за угол, как вдруг…

— А ну стоять! — услышали они окрик из темноты и в недоумении остановились. — Поднимите руки вверх, товарищи, и не дергайтесь, иначе буду стрелять на поражение!

* * *

У воров должно быть крепкое сердце, быстрые ноги, сообразительная голова и достаточно хладнокровия. Зачастую выдают паника и несдержанность… Эту нехитрую философию Васька Носов постиг еще подростком, когда выживал в компании беспризорников, промышляющей мелкими кражами и грабежами.

Продолжил обучение он уже в лагерях, на лесоповалах. И никогда Васька не переставал лелеять свою мечту — стать богатым и жить в свое удовольствие. Даже в бараке, лежа на нарах, он старался заснуть позже всех, боясь проговориться во сне о том несметном кладе скопцов, который ждет его на воле.

Когда пахан лагеря Калмык предложил ему принять участие в побеге, Васька сразу же согласился. Конечно же он был наслышан о «консервах», когда матерые уголовники, готовясь к побегу, берут с собой кого-нибудь для пропитания, не брезгуя есть человечину, лишь бы пройти до конца полный опасностей и лишений путь. Но тяга Носова к свободе и сокровищам одержала верх.

Они ушли втроем, воспользовавшись ослабленной бдительностью охраны. На третьи сутки выбились из сил и сделали вынужденый привал.

Пахан Калмык и его шестерка Крендель крепко спали у костра, когда Васька принял правильное решение. Первым он завалил пахана, обрушив на его голову огромный камень. А вот с Кренделем пришлось повозиться: шестерка Калмыка оказался крепким парнем. Он мог бы прихлопнуть Ваську, как муху, если бы тот не успел связать руки спящего Кренделя веревкой и утихомирить его, засунув голову в костер.

А потом — долгий путь по тайге в одиночестве. Болотца, маленькие речушки, непроходимые дебри… — все преодолел Васька Носов. Питался он «консервами» из Калмыка и Кренделя, недооценивших его ум и изворотливость. Когда Носов вышел к большой реке и увидел баржу, он упал на землю и лишился сознания…

Васька сидел в кабаке, вспоминая прошлое и попивая водочку. Сегодня у Носова было отвратительное настроение. Заканчивались деньги, становилось нечем кормить адептов, и он впервые за последние месяцы пребывал в затруднении. Идти на дело Васька не хотел. Он не мог позволить себе «удовольствие» снова очутиться в лагере, но уже на очень большой срок: тогда и о золоте скопцов придется забыть, и о красивой богатой жизни в тишине и покое тоже. Но денег не было, а созданная им «коммуна» пока еще не могла себя прокормить.

Ваське ничего не оставалось, как наполнить рюмку водкой, выпить и вернуться к прерванным воспоминаниям…

Ему тогда повезло. Баржа стояла недалеко от берега. Придя в себя, он дождался наступления ночи, незаметно подплыл к ней и поднялся на борт. Людей на барже оказалось не больше десятка.

Прячась за ящиками, Васька подслушал разговор и сделал вывод: посудина торговая, плавает по реке и скупает у промысловиков-охотников пушнину. В тот момент, когда Васька оказался на ее борту, закупка меха уже была сделана и баржа возвращалась в порт. «Значит, на посудине есть чем поживиться!» — подумал он. Решив себя не обнаруживать, Носов незаметно пробрался в трюм, отыскал укромное местечко и затаился, погрузившись в глубокий тяжелый сон.

Проснулся Васька от криков на палубе и приготовился встретить самое худшее, что уготовила ему судьба. Если баржа прибыла к месту назначения, значит, скоро начнется выгрузка пушнины. Тогда его обнаружат довольно быстро, и придется вернуться в те места, которые он всего лишь месяц назад успешно покинул…

Васька снова отвлекся от воспоминаний, когда в кабак вошли еще два посетителя. Не привлекая к себе внимания, Носов с интересом наблюдал, как пьянчуга за соседним столом цепляется к казахам, а эти, только что пришедшие дружки, внешне лихие и фартовые, следят за происходящим, явно симпатизируя задире.

Когда фартовые расплатились за всех и вышли на улицу, Васька выскользнул следом за ними.

* * *

«Во дела, — думал Носов, наблюдая из-за угла, — Не ребятки, а демоны-жеребятки! Видать, не из местных урок, залетные! Приручить бы их…»

Он шел за ними на расстоянии и размышлял, как привлечь внимание. Если подойти и завести разговор, приятели могут не так понять его намерения или просто пришибить, приняв за опера из ОГПУ. «Опер, опер, опер, — лихорадочно соображал Васька. — Что-то не видать поблизости ни одного легавого в форме…».

Желая убедиться, обнаружили ли парни за собой слежку, Носов быстро перебежал улицу, остановился и осмотрелся. Фартовые как шли вразвалочку впереди, так ни разу и не обернулись. У перекрестка они обменялись парой слов.

Неожиданно кто-то коснулся его плеча. Васька вздрогнул, резко обернулся и остолбенел, увидев перед собой постового.

— Предъявите документы, гражданин! — строго потребовал страж порядка.

— Чего? — не понял Васька.

— Документы, — еще строже потребовал милиционер, отступая на шаг и расстегивая кобуру.

— А-а-а, документы! — усмехнулся Носов, доставая из кармана и протягивая постовому требуемое. — Я честный и законопослушный гражданин, — сказал он, льстиво улыбаясь. — А вон те, что у угла топчутся, очень подозрительные личности.

— Так ты поэтому за ними крадешься? — насторожился милиционер.

— Воры они, — быстро нашелся с ответом Носов. — Я видел, как они из квартиры соседей выходили. А соседи на работе в ночную и в квартире никого нет!

— Ничего, разберемся, — сказал милиционер, возвращая Ваське документы, и окликнул разговаривающих на углу приятелей: — А ну, стоять! Руки вверх, товарищи, и не дергайтесь, иначе буду стрелять на поражение!

Носов остался на месте, а постовой поспешил к незнакомцам. Из темноты вынырнул еще один милиционер и, расстегивая кобуру, побежал на подмогу к напарнику.

— Покажите документы! — потребовал первый. — Только не вздумайте разбегаться, стрелять будем!

— Хорошо, — сказал один из фартовых. — Только вы и сами представьтесь, пожалуйста!

— Я милиционер Кочетков, — назвался постовой и кивнул на напарника: — А он милиционер Тучков. Ну что, достаточно для знакомства или продолжим разговаривать в участке?

— Зачем же ходить так далеко, когда можно все уладить на месте, — усмехнулся фартовый, — вот мои документы, пожалуйста…

Он засунул руку во внутренний карман пиджака, резко выхватил наган и в упор выстрелил в Кочеткова. Пуля попала в горло, и милиционер повалился на мостовую. Не мешкая ни минуты, бандит выстрелил во второго, но пуля застряла в кобуре, что спасло тому жизнь.

Воспользовавшись моментом, бандиты бросились бежать. А Васька упрямо последовал за ними, не желая терять из виду тех, на кого теперь твердо сделал ставку в планируемой им игре.

10

Степан с интересом посмотрел на измученного человека, которого конвоир ввел в кабинет. Арестант выглядел плачевно: стрижка «под ноль», распухшее, заросшее щетиной лицо и заплывшие глаза. Несчастное подобие человека сидело, ссутулившись, сжавшись в комок, и прятало от следователя глаза.

— Как звать? — задал Степан первый вопрос, желая видеть реакцию арестанта.

Вместо членораздельного ответа тот издал лишь жалобный стон и прикрыл веками глаза. Его лицо исказилось гримасой страшной муки и безотчетной тоски.

— Хорошо, поступим иначе, — нахмурился Калачев и потянулся к пачке папирос, лежавшей перед ним на столе. — Тебя зовут Хасан Алеев, ты родом из иранского города Казвин… До 1928 года работал чистильщиком обуви на городских улицах, затем устроился продавцом мороженого, а в конечном итоге переквалифицировался в шашлычника. Тебя обвиняют в массовых убийствах людей на мясо, для изготовления шашлыков с последующей реализацией его на базаре горожанам.

Не издав ни звука, Алеев кивнул, а из его глаз-щелок выкатились на небритые щеки две крупные слезинки.

— Так ты виновен в тех страшных преступлениях, в которых тебя обвиняют? — спросил Степан, подавшись вперед.

Алеев снова кивнул, не проронив ни звука.

— Как зовут того человека, для которого ты старался — не шашлыками, а кастратами? — сурово хмуря брови, спросил Калачев. — Меня интересует тот, про которого ты на следствии не сказал ни слова.

— Никого я не знаю, начальник, — разлепив распухшие губы, выдавил из себя Алеев и замолчал, опустив глаза в пол.

— Почему ты так боишься его? Он гуляет сейчас на свободе, а ты… Тот, кого ты так боишься, — скопец? — спросил он, буравя взглядом лоб арестанта.

Алеев с трудом поднял голову и облизнул языком пересохшие губы. Степан увидел, что он сильно напуган, и протянул ему стакан воды.

— Спасибо, — прошептал тот и попытался выпить, но его зубы стучали о край стакана.

— Скажу честно, тебе терять уже нечего, — напомнил арестанту об ожидавшей его участи Степан. — Если ты сейчас назовешь имя того, кому поставлял искалеченных парней и девушек, быть может, Аллах снимет несколько грехов с твоей черной, проклятой души?

Калачев облокотился о стол и выжидательно смотрел на Алеева.

— Мои грехи не списать никому, — ответил арестант, уводя взгляд в сторону. — Вы сами сказали, что терять мне нечего, так почему я должен назвать заказчика?

В дверь постучали. Вошел сотрудник ОГПУ и передал Степану папку с материалами дела, которое он запросил сразу же, как только переступил порог тюрьмы.

— Ну вот, — сказал с усмешкой Калачев, — теперь наш разговор легче пойдет. Я буду зачитывать некоторые выдержки из дела и задавать вопросы, а ты будешь отвечать на них!.. Зачем и для кого ты кастрировал людей? — грозно сдвинул к переносице брови Степан.

— Я так просто развлекался, — солгал Алеев.

— Тогда скажи, кто забирал у тебя несчастных кастратов?

— Салях, — снова солгал арестант.

— Врешь, мразь! — заорал не своим голосом Степан, вскакивая со стула. — Того, для кого ты калечил людей, гнида, зовут Василий Носов, воровская кличка Купец! А еще он сбежал из лагеря и находится в розыске!

— Не пойму, о ком вы, гражданин начальник. Если он натворил чего, так на меня списывайте. Меня все одно к стенке поставят, а вы себе плюсик заработаете. — набычился Алеев.

— Я о том самом скопце, который каким-то образом крепко ухватил тебя за яйца и не ослабевает хватку до сих пор!

Арестант пожал плечами и снова обратился к игре в молчанку. Степан не выдержал, грохнул кулаком по столу и закричал:

— Конвойный!

Тот не замедлил распахнуть дверь и с решительным видом вбежал в кабинет, но, увидев арестанта сидящим на стуле, замер в нерешительности.

Калачев указал на сжавшегося в комок Алеева.

— Этот мерзавец, — сказал он громко, — кое-что подзабыл из своего кровавого прошлого или не хочет отвечать на мои вопросы. Спроси-ка у него ты, Коромыслов, может, он доверяет тебе больше, чем мне?

Конвойный понимающе кивнул, подошел к арестанту и занес для удара свой пудовый кулак.

— О Аллах! — воскликнул Алеев в ужасе. — Я все расскажу, начальник, только не надо меня бить!

— Хорошо, — кивнул Степан, возвращаясь за стол.

Подождав, пока конвойный закрыл за собой дверь, он жестко и требовательно обратился к окончательно сломленному арестанту:

— Говори, кто он?

— Он называл себя вором в законе по кличке Купец! — сказал Алеев устало.

— Как он заставил тебя на себя работать?

— Он пригрозил отдать меня людям на растерзание. Я испугался и согласился.

— Ты и сейчас боишься его?

— Да.

— Но он же ничего не может с тобой сделать?

— Он? — Алеев облизнул губы и нервно хмыкнул. — Он сам шайтан! У него целая банда под пятой. Он может достать меня даже в камере, а я хочу хотя бы до суда дожить. Может быть, суд проявит ко мне снисхождение…

— В твоем положении тщетно на такое рассчитывать, — усмехнулся Степан. — Хотя у судей свой подход к уголовникам… Так ты скажешь мне, где найти заказчика?!

— Где он ошивается, я не знаю, — пожал плечами Алеев. — Он сам меня находил, когда я был ему нужен.

— Не поверю, что ты не знаешь логова, где затаился этот зверь, — усомнился Степан. — Здесь он, в городе, или…

— Он где-то неподалеку от Оренбурга, — уточнил Хасан.

— Как узнал?

Арестант пожал плечами:

— Частенько в городе бывает. У него тут какие-то дела, в которые он меня никогда не посвящал.

— А про банду что известно? — осторожно поинтересовался Степан, боясь, что Алеев замкнется и больше ничего из него вытянуть не удастся.

— То, что она есть, — хмыкнул арестант. — Они фартовые ребятки и не за словом в карман лезут, а за наганом!

Степан несколько минут в задумчивости расхаживал по кабинету, после чего подошел сзади к Алееву и резко опустил руки ему на плечи. Тот вздрогнул и съежился, ожидая удара.

— Последний вопрос, — сказал Степан, — почему он тебя и твоего подельника заставлял кастрировать студентов?

— Я не знаю, — ответил арестант, опуская голову. — Он велел заманивать их в укромное местечко и оскоплять… Тех, кто выживал, он забирал, а тех, кто умирал, я пускал на шашлыки.

Степан снова почувствовал дурноту, а руки зачесались от желания немедленно придушить убийцу. С трудом он заставил себя сдержаться и хриплым окриком позвал конвойного. Когда тот вбежал в кабинет, Степан кивнул на арестанта:

— Уведи его… Только смотри, никакого рукоприкладства по пути в камеру.

* * *

Во второй половине дня Степан разговаривал со своими помощниками Бурматовым и Тепловым.

— Пусть каждый напишет отчет о проделанной работе, — разведя руками, сказал Степан. — Это приказ начальника Управления.

Оперативники недоуменно переглянулись.

— А что писать-то? — спросили они чуть ли не в унисон.

— Не догадываетесь? — ухмыльнулся Степан.

Бурматов и Теплов замотали головами.

— Пишите, что не прут у вас дела, — нахмурился Степан. — Банда весь город и всю округу в страхе держит, а наши оперативники никак не могут выйти на ее след.

Калачев уже был готов обрушиться с упреками на нерадивых оперов, но Теплов неожиданно остудил его пыл.

— Есть одна зацепочка у меня, Аверьяныч, — сказал он. — Я тут на личность темную вышел. Он раньше краденое и награбленное у местных урок обозами скупал, а теперь ведет себя как-то странно. Товар не берет и с урками не якшается…

— Это уже интересно, — задумался Степан. — Очень интересно!

— Он с председателем коммуны сейчас тусуется, если ты про Мишку-жида говоришь, — уточнил Бурматов. — Не разлей вода дружба у них… Мутные деляги оба, но перед законом вроде как чисты.

— Ну вы даете, товарищи! — вскочил со стула покрасневший от возбуждения Степан. — Да этой информации цены нет! Я сердцем чую, что у этих «деляг мутных», очень даже возможно, есть связь с неуловимой бандой!

Оперативники переглянулись и промолчали. Они не ожидали такой реакции на информацию, которой сами не придали значения.

— Кто такой Мишка-жид? — спросил Калачев у Теплова. — Говори все, что знаешь, и не тяни!

— Мишка-жид, он же Михаил Миерович, личность, известная во всех городских притонах. Уроженец Курляндской губернии, а вот каким ветром его к нам задуло, пока не известно.

Увидев, с каким интересом слушает его следователь, Теплов воспрял и продолжил уже более оживленно:

— Судим в 1921 году за конокрадство, а потому вроде как обратно в лагеря не стремится. Устроился закройщиком на оренбургскую шорно-седельную фабрику…

— Днем бывал на фабрике, а ночью привечал в своей хате воров и бандитов всех мастей, — продолжил Бурматов. — Он скупал у бандюг краденое в неограниченном количестве, снабжал оружием и боеприпасами. По слухам, у жида столько денег заныкано, что он даже ссужал своих постоянных клиентов в счет будущей добычи.

— Ну и дела! — воскликнул возбужденно Степан. — Но почему Мишка-жид все еще на свободе?

— Ни разу мы его с товаром не нагрели, — усмехнулся Теплов. — Хитрющий гад. У него корешок есть надежный, Семен Брыкин… Так вот, этот Брыкин — бывший сапожник — неизвестно какими путями переправлял товар в Сибирь и Белоруссию. Урки этих кренделей обоих считают людьми уважаемыми, авторитетными и живущими строго по понятиям. Ни один вор или налетчик не сдаст их при поимке. Все на себя будут грести, падлы уголовные, а про Мишку ни гу-гу!

Когда оперативники замолчали, оживился Степан:

— А про того, с кем сейчас Мишка-жид корешится, что известно?

— Председатель коммуны, и больше ничего, — пожимая плечами, ответил Бурматов. — Мишка-жид вроде как чем-то подсобляет коммуне той, но чем… Если надо, я выясню, Аверьяныч.

Степан задумался и решение принял быстро:

— Коммуной и ее председателем займусь я сам, а вы беритесь за Мишку-жида и его окружение. Не знаю почему, но интуиция мне подсказывает, что сейчас мы на верном пути, товарищи!

11

Бандиты долго петляли по городу. Теперь уже они шли быстро и часто оглядывались. Васька едва поспевал за ними. В конце концов бандиты пришли в Форштадт[10] и, покружив по тихим улочкам, приблизились к ничем не приметной избенке.

Притаившись за соседским плетнем, Васька боролся с двумя желаниями: ему хотелось оказаться подальше от бандитского притона и в безопасности спокойно обдумать план своей встречи с «фартовыми» без плачевных для себя последствий; с другой стороны, он собирался с риском для жизни проникнуть во двор, затаиться где-нибудь в укромном местечке и понаблюдать за избой со стороны. Стычка бандитов с постовыми милиционерами окончательно убедила Ваську, что они — те, кто ему необходим! «С такими ребятками я горы сверну! — думал Носов — Им что человека убить, что курицу зарезать. А если их приручить…»

Деньги, которые он украл на барже с пушниной, заканчивались, а чтобы содержать корабль скопцов на плаву, требовались пока еще значительные вложения. Отказаться от секты он не мог. Васька уже привык властвовать, но власти его мог прийти конец, если угнетенные им скопцы вдруг начнут с голодухи разбегаться.

С Урала подул холодный, пронизывающий ветер. Время перевалило за полночь. Васька решился.

Он перемахнул через плетень и, оказавшись во дворе, быстро осмотрелся. Где-то рядом загремела цепь, злобно залаяла собака, о существовании которой Васька даже и не подозревал. Он метнулся к сараю, закопался поглубже в сено и затаился, надеясь, что его не заметят и беда обойдет стороной.

Находясь в напряжении, Носов потерял счет времени. По двору ходили люди, остервенело лаяла собака, скрипели и хлопали двери. Васька услышал, как кто-то подошел к сараю. Он перестал дышать, понимая, что в эти секунды его жизнь повисла на волоске.

— Падлой буду, если здесь кто-то есть, — послышался хриплый голос. — Нервишки у тебя шалят, Пронька. Если так дергаться от каждого тявканья, то…

— Не трынди, Хохол, — огрызнулся Пронька. — Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет… Ладно, в избу айда, — еще разок крепко матюгнувшись, предложил Пронька.

Васька перевел дыхание.

Скрипнула калитка. Он напрягся и замер. К Проньке и Хохлу кто-то подошел:

— Пес неспокоен.

— Да мы вроде все обшарили, — послышался голос Хохла.

— Все, да не все, — буркнул третий. — Собака вон в сторону сеновала тявкает. Вы его хорошо проверили?

— Еще не хватало по сену елозить, — пробубнил недовольно Пронька. — Мы лучше в избу пойдем, а ты, Хвост, сам сеновал обшаривай.

«Вот и вляпался! — подумал со страхом Васька, когда Хвост, чиркая спичками, подошел прямо к нему. — Надо бродягой прикинуться, чтобы не стать покойником!» Он вылез из сена, как только Хвост взял вилы и приготовился воткнуть их в то место, которое служило ему убежищем.

— Эй ты, полегче! — прикрикнул Васька, отряхиваясь. — Черт тебя принес, твою мать. Отоспаться не даешь, дятел безмозглый.

Хвост сначала остолбенел от неожиданности, а потом рассмеялся.

— А у нас тут постоялец в сене разговляется?! — крикнул он, вытягивая из-за пояса револьвер. — Ну теперь ты еще лучше выспишься, сучара! И никто тебя уже больше никогда не разбудит!

— Эй, эй, поосторожней, — увидев пистолет, испугался Васька. — От ментов прячусь. В розыске я, беглый из лагерей…

— Беглый? — Хвост снова зажег спичку. — А выглядишь, как продавец из булочной.

С улицы послышался пронзительный свист. Хвост живо обернулся. Вновь злобно залаяла, загремев цепью, собака. Из избы выскочили Хохол и Пронька. За забором грохотали чьи-то выстрелы.

Васька рванулся к плетню, но натолкнулся на Хвоста, и они оба упали.

— Ментов навел, падла! — выкрикнул бандит, хватая Ваську за одежду. — Я тебя сейчас в землю вдавлю, ищейка проклятая!

— Отпусти! Беглый я, — отбивался от него Носов. — Сам от ментов скрываюсь, пусти меня!

С улицы снова послышались крики и выстрелы, но они не возымели никакого действия на разозлившегося Хвоста. Он уже дотянулся до горла Васьки и изо всех сил пытался задушить его. Но Носов тоже был не лыком шит. Извернувшись, он схватил бандита за горло. Так они катались по земле и рычали, как звери, пока не выбились из сил.

Наконец, сообразив, что ему не одолеть «гостя», Хвост рванул к избе. Васька понял, что если даст ему сейчас уйти, бандит тут же вернется с подмогой. Тогда уж точно не сносить головы…

А на улице все еще стреляли и ловили кого-то. Васька сидел на своем противнике, зажимая ему рот и пытаясь отдышаться. С одной стороны, и на дворе теперь оставаться нельзя, с другой — и на улицу высовываться опасно: там, похоже, ОГПУ проводилась ночная облава. Надо было что-то срочно предпринимать.

Пошарив вокруг себя, Васька вдруг почувствовал, как пальцы коснулись гладкого и холодного предмета. «Наган Хвоста», — подумал он, схватил его и взвел курок. В это время от дома послышался топот, и Носов увидел бегущих к нему бандитов. Не придумав ничего лучшего, что ещё могло бы сейчас спасти ему жизнь, он поднял револьвер в сторону бегущих и приготовился к стрельбе.

— Здесь, здесь он, — захрипел под ним Хвост, стараясь изо всех сил быть услышанным. — Братва, мент меня оседлал и в вас из волыны целится!

— А ну стоять, падлы, не ровен час, шмальну ненароком! — предупредил Носов. — У меня волына фраерка вашего Хвоста, так что…

— На понт берешь, легавый? — прозвучал из темноты голос Проньки. — Ежели у тебя волына, к нам ее бросай, не то на ленты порежем!

— Стойте где стоите и не дергайтесь! — предупредил грозным окриком Васька. — Был бы я ментом, не базарил бы сейчас с вами, а гэпэушники не за плетнем бегали и стреляли, а вас бы здесь из стволов своих валили.

— Кажись, он по делу базарит, а не понты колотит, — послышался голос Хохла. — Эй, ты, как там тебя, кончай мозги парить и Хвоста отпусти. Двигай к нам, братуха: базар к тебе имеется!

— Будь по-вашему, — отозвался Васька. — Только и вы не дурите, слышите? Ежели пальбу развяжем, легавые мигом всей сворой сюда пожалуют…

Стрельба и крики на улице стихли. Носов и бандиты провели еще минут пять в полном молчании, прислушиваясь. Убедившись, что все в поселке успокоилось, они вместе вошли в избу.

* * *

После выпитой «мировой» разговор завязался сам собой.

— Ты кто будешь? — спросил Пронька, закуривая.

— Я, — ушел от прямого ответа Васька. — тот, кто вам нужен.

Бандиты недоуменно переглянулись.

— А чего беглым назвался? — поинтересовался Хвост.

— Я давно свинтил из лагеря, — ответил Васька. — А сейчас при деле состою и документики надежные имею!

— Постой, я его вспомнил! — неожиданно для всех встрепенулся Хохол и обратился к Носову: — Я тебя в кабаке вечор срисовал! Ты там за столиком, как мышь, притаился. За нами, что ль, наблюдал?

— За вами, — не стал отпираться тот. — Приглянулись вы мне, ребятки, хоть и не девки красные. Хочу вот дела житейские с вами сообща запарить.

— А может, ты все же мент? — хмуро поинтересовался Пронька. — Как ты на хибару нашу вышел? Выходит, ты за нами от самого кабака топал?

— Было дело, — кивнул утвердительно Носов. — Видел, как вы ментов постовых ухайдакали. Вот за вами сюда и пришел.

Бандиты снова переглянулись настороженно: им не понравились откровения Васьки.

— Тогда ты здесь и останешься, фраерок вонючий, — хмыкнул Хохол. — Слишком много знаешь…

Носов расправил плечи, налил себе полстакана самогона и покачал головой.

— Не по делу чирикаешь, братец, — заявил он, глядя на Хохла. — Не закусывай удила, покуда время не пришло. Вы кто есть? Так, мелкота залетная, а я — в законе, мать вашу, и прошу на меня волками не зыркать!

— Чем докажешь свою масть козырную? — с ехидцей поинтересовался Хохол, который в отличие от остальных успел хлебнуть лагерной пайки и немного разбирался в воровских понятиях.

— Погоняло Купец тебе о чем-нибудь говорит? — в упор посмотрел на него Васька. — Я в лагерях не последним человеком чалился, понял, сявка?

— Купец?! — Хохол на минуту задумался, силясь вспомнить прозвучавшую кличку. — Кажись, доводилось слыхать про такого блатного. Как-то на пересылке звучало это погоняло…

— Ежели на киче парился, то слыхал, — шмыгнув носом, сказал Васька, поднося к губам стакан. — Скажи мне, кого из воров знаешь, а я…

— Во, вспомнил! — воскликнул Хохол и, позабыв про нож, вытянул указательный палец в сторону Носова. — Слыхал я про Купца, точно! Из нашенских он, из бузулукских! Но он… Стопарь, дай бог памяти, — бандит зажмурился и почесал затылок: — Ну точно, калека он. Без хрена и яиц! Блатные промеж себя трепались, будто яйца ему и хрен вместе с ними взрывом под самый корень оттяпало!

— Ну вот, теперь и познакомились, — Васька встал, расстегнул ремень и стянул до колен штаны. — Ну? Вам еще какие доказательства нужны?

Лица бандитов сначала вытянулись при виде полного отсутствия у Носова «мужского хозяйства», затем они оживились и заерзали на своих местах.

— То, что ты не мент, это верняк, — изрек со знанием дела Пронька, берясь за бутылку. — С такими увечьями к ним на службу не берут.

— Ну что, Купец, вспрыснем за знакомство? — широко и приветливо улыбаясь, предложил Хохол. — Ты уж не взыщи за недоверие. Сам знаешь, пришлые мы.

— Все, заметано, — хмыкнул Васька, беря стакан. — Теперь можно и о делах потолковать. Согласны?

Они чокнулись и выпили.

— Послушай, Купец, а почему ты к нам припариться решил? — спросил, жуя огурец, Пронька. — Ты в законе, в авторитете… Почему с оренбургскими урками кашу не заваришь?

— Я же сказал, что в бегах пребываю, — быстро нашелся с ответом Васька. — Среди оренбургских верняк сука гэпэушная крутится, а я в лагеря не ходок больше. Если за жабры менты ухватят, то никакого снисхождения мне не будет!

— А дела? — полюбопытствовал, закуривая, Хвост. — Как вертеть дела с нами собираешься?

Васька и на этот раз за словом в карман не полез:

— Корешок здесь у меня один есть. Было дело — вместе на киче парились. Он за конокрадство, а я за гоп-стоп. Вот и заприметил я его однажды на городском бульваре, но пока еще не приближался. Судя по всему, он мужик зажиточный и пронырливый. Если не ссучился, то будет глазами и ушами нашей кодлы!

— А не откажется? — усомнился Хохол.

— Может, кому и откажет, но мне никогда, — заверил бандитов Васька. — Ну что, по рукам, братцы-разбойнички?

— По рукам, — ответили бандиты, и уже по новому удачному поводу они пропьянствовали до утра.

Вот так хитроумный Васька Носов и прибрал к рукам, как показало впоследствии время, дерзкую и чрезвычайно опасную шайку.

* * *

За короткий срок в состав банды благодаря стараниям Васьки влилась масса мелких чиновников, артельщиков и полуграмотных работяг. Самую видную роль среди них играл, не считая главарей Проньки и Хохла, бывший портной — кустарь Александр Хвостов по кличке «Хвост» и его младший брат Алексей, а также выходец из семьи ветеринарного фельдшера Тимофей Мещеряков. Насмотревшись на сладкую жизнь советских нэпманов, эта публика старалась урвать от чужого счастья куски пожирнее…

Дела планировал Васька Носов вместе со своим лагерным другом Мишкой-жидом. Сам Васька предпочитал не светиться рядом с бандитами. Он лишь собирал и хранил у себя в коммуне общак, в который те отстегивали ровно половину от своей зачастую богатой добычи.

— На что общак нам? — недоумевали Пронька и Хохол. — Мы жить хотим красиво, а не кубышки копить.

— Это вы так рассуждаете, пока молодые, горячие и фарт дуром катит, — отвечал им спокойно и аргументированно Васька. — Сейчас все хорошо и ладно! Но фортуна — девка вертлявая… Вас и ранить могут, и покалечить! Сейчас вы на общак работаете, а потом общак поработает на вас!

— А если разбежаться решим? — спрашивали бандиты недоверчиво.

— Вот если решим, тогда общак поровну поделим, — улыбался Васька.

— А коммуна твоя гребаная? На какой хрен мы ее содержим? — возмущались бандиты.

— Коммуна — это мое детище, — ответствовал Васька. — И содержите ее не вы, а я из своей доли. Но может и такое случиться, что отсиживаться на усадьбе придется. Не дай бог, конечно, но в жизни нашей беспокойной и о будущем задумываться надо!

Таким образом начатое Васькой Носовым дело завертелось-завелось. И все шло хорошо и гладко до наступления 30-х годов…

12

Начальник следственного отдела ОГПУ, грызя карандаш, внимательно перечитывал докладную записку следователя Калачева.

— Хорошо поработали, молодцы! — сказал он. — Начальник Управления будет доволен.

Степан прервал излияния Горового:

— Это пока еще всего лишь жалкие подозрения, не подкрепленные никакими фактами. Я думал, что разыскиваемый Носов и есть председатель коммуны «Заветы Ильича», но, посетив эту гребаную коммуну, я убедился в обратном.

— В обратном? Любопытно, в чем? — удивился Горовой.

— Коммуной руководит, как оказалось, некая Альбина Воеводина, — доставая из пачки папиросу, ответил задумчиво Степан. — А она до того неразговорчивая особа, что, как говорят про таких, через губу не переплюнет!

— Через губу не переплюнет — про ленивых говорят, — уточнил начальник. — А Воеводина коммуной руководит, значит она баба деятельная… Кстати, ты делами той коммуны интересовался?

— Там все в ажуре, — вздохнул Степан. — Но это как раз и настораживает. Ты бы видел их, Андреевич. Вроде люди как люди, только все какие-то прибабахнутые! Ходят по усадьбе, как привидения, но работают упорно и слаженно. Одеты все чисто и одинаково, что мужики, что женщины… Будто не коммуна советская, а монастырь!

— Очень… очень интересно! — оживился Горовой. — А чем они занимаются?

— Понятия не имею, — пожал плечами Степан. — Но вроде как все при деле. Усадьбу дворянскую, в которой коммуна расположена, чистят, белят… Она сейчас лучше, чем при хозяевах-буржуях, выглядит.

— Странно, а на какие шиши живут? Коммуна — это что-то вроде колхоза или еще чего?

— Это что-то вроде коммуны, — усмехнулся Калачев. — Они живут там скопом, едят из одного котла и… даже может быть, что и спят все вместе.

— Действительно, странно как-то, — нахмурился Горовой. — Может, они еще посты соблюдают и Богу молятся?

— Все может быть, — кивнул Степан. — Хочу к ним повнимательнее приглядеться. Руководил бы коммуной Васька, а не Альбина, можно было бы предположить, что в усадьбе обосновалась секта скопцов. Вот и хочу выяснить, действительно ли руководит коммуной баба, а не Купец кастрированный. Что-то мне нашептывает, что между коммуной и бандой существует какая-то связь.

— А подробнее?

— Сам не знаю. Мне у деревенских удалось узнать нечто такое, от чего мозги в башке набекрень свернулись.

— И чего они тебе там сказали?

— Будто Васька Носов из деревни этой родом! Будто он явился однажды и коммуну эту организовал! А дядька его там живет, — Степан шмыгнул носом и озабоченно провел по небритым щекам ладонями. — так тот уверяет, что как только родители умерли, Васька мальчонкой еще из деревни уехал. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

— А у деревенских что, глаз нет? — нахмурился Горовой. — Они же видели Ваську, о чем тебе говорили?

— Вот точно так и я заявил старику Носову, — ухмыльнулся Степан. — А он мне: что не Ваську люди видели, а сына его Прокопия. Живет тот в городе, в психушке. Старик иногда его домой на недельку-другую забирает, когда у Прошки затишье в мозгах. С его слов Прошка на Ваську как две капли воды похож, вот люди и спутали.

Дмитрий Андреевич встал из-за стола и, глубоко задумавшись, принялся расхаживать по кабинету. Четверть часа спустя он вернулся на свое место и посмотрел на Калачева:

— А монашка та таинственная, которая Альбиной Воеводиной зовется, она каким боком к коммуне примазана?

— Все документы по этому непонятному заведению оформлены на нее, — ответил Степан. — Я проверил их сам, лично. Имя Васьки Носова нигде, ни в одной бумаженции не упомянуто.

— Да-а-а, башку сломать можно, — вздохнул Дмитрий Андреевич. — Видно, и впрямь все это дерьмо и с бандой, и коммуной тебе, следователь Калачев, разгребать придется…

* * *

Задержанный застонал от боли, как только конвойный потянул его за руку в кабинет. Из его распухших от побоев глаз потекли слезы.

— Ну и кто такой? — спросил Степан у конвойного.

— Как кто? — опешил тот. — Бандит, кто же еще…

— А где Бурматов или Теплов на худой конец?

— Они сказали, что после полудня будут. Умаялись, всю ночь напролет в рейде участвовали. С ног валятся от усталости, вот и пошли передохнуть.

— Все, жди за дверью, — распорядился Степан, разглядывая задержанного, на котором живого места не было, лицо распухло и приняло синеватый оттенок.

— Так как прикажешь к тебе относиться? — спросил Калачев уже строже. — Как к бандиту и убийце или как к случайному прохожему, ненароком угодившему в руки милиции?

— Я не знаю, что говорить, гражданин начальник, — ответил тот, едва шевеля разбитыми губами. — Мне было велено отнести чемодан, а меня с ним арестовали…

— Наверное, ты не понравился милиционерам? — улыбнулся Степан, успев заметить, что разговаривает с недалеким человеком.

— Им не понравилось то, что они нашли в чемодане.

— Ух ты! И что же могло в нем лежать ты, конечно, не знаешь?

— Ни сном ни духом, гражданин начальник. Мне сказали, что обувка из ремонта, а там… Очень много денег. Я глазам не поверил, когда открыли чемодан и я их увидел.

Сонливое состояние да и головную боль в придачу со Степана как рукой сняло. Мозг заработал лихорадочно и в полную силу:

— Так, кто велел тебе отнести чемодан?

— А я почем знаю. Я зашел к сапожнику, как велели, взял чемодан и… Я теперь вот перед вами.

— Хорошо, зайдем с другого боку, — оживился Степан. — Назови мне имя того, кто велел тебе зайти к сапожнику и забрать чемодан?

Вместо ответа задержанный вдруг схватился за голову, издал чудовищный вопль и свалился на пол. Калачев вскочил из-за стола и замер в нерешительности, не зная, что предпринять. Услышав шум, в кабинет ворвался конвойный и тоже застыл, уставившись на корчившегося в конвульсиях задержанного.

— Марафету, дайте мне марафету! — орал тот, сжимая виски и катаясь по полу. — Все… Я все расскажу, только дайте мне марафету!

Первым опомнился Калачев. Он открыл ящик стола, выхватил из него бутылку с самогоном и склонился над задержанным:

— Нету у нас марафета, слышишь? Самогон подойдет?

С трудом разлепив глаза, несчастный увидел бутылку и протянул к ней руки.

— Э, нет, — убрал приманку Степан. — Сначала скажи, чего собирался, иначе…

— Голова моя, головушка, — простонал несчастный. — Меня послал… меня послал… Он… он…

Он вдруг вытянулся в струну, дважды дернулся и затих. Калачев схватил его за руку, но пульс не прощупывался.

— Что с ним? — спросил конвойный, присаживаясь рядом на корточки.

— Все, доигрался хрен на скрипке, — ответил Степан, отпуская безжизненную руку мертвеца. — Ступай-ка давай за носилками и подмогой, да выносите этого «жмурика» из моего кабинета…

* * *

Оперативники Игнат Теплов и Геннадий Бурматов появились в Управлении после обеда. Узнав от дежурного о смерти задержанного, они поспешили в кабинет Калачева, но Степана на месте не оказалось. Поняв, где тот может находиться, оперативники, с тяжелым сердцем, понуро поплелись в кабинет начальника следственного отдела, заранее готовясь к основательной головомойке.

— Вот и они, легки на помине, — сказал Дмитрий Андреевич, глядя на оперативников исподлобья. — Вижу, всласть отдохнули, мать вашу, после «утомительных ночных приключений»?

— Да мы… — заикнулся было Теплов, но тут же замолчал, наткнувшись на суровый взгляд Горового.

— Молчать и слушать меня, олухи царя небесного, — грохнув кулаком по столу, крикнул гневно начальник. — Говорить будете, когда я прикажу!

Бурматов и Теплов утвердительно кивнули. Калачев положил на стол чемодан.

— Бурматов, это тот чемодан, который был у задержанного? — спросил Дмитрий Андреевич, строго глядя в бледное от волнения лицо оперативника.

— Он самый, — ответил тот, опуская голову.

— Вы смотрели, что в чемодане? — нахмурил брови Горовой.

Оперативники промолчали, пытаясь сообразить, чего добивается от них начальник следственного отдела. Они выглядели растерянными и смущенными, переминаясь с ноги на ногу.

— Деньги в нем, много денег, — вздохнув, наконец ответил Бурматов.

Докурив папиросу, Калачев демонстративно открыл чемодан. Взгляды присутствующих сразу же устремились на его содержимое. Он быстро извлек десяток пачек и уложил их на стол. А вот под деньгами, как оказалось, были сложены коробки с ампулами. Степан вскрыл одну из них.

— Что это, кто мне скажет?

Оперативники благоразумно промолчали, а Горовой предположил:

— Это конечно же наркотик?

— Совершенно точно, — кивнул Степан. — Беда вот только в том, что мы не знаем, кому он предназначался в таком огромном количестве. И тем более как оказался в чемодане задержанного, который успел умереть, прежде чем рассказал нам о своей ноше.

— Целый чемодан наркоты, да тут её… — Дмитрий Андреевич замолчал.

— Здесь больше двух тысяч ампул, — уточнил Калачев. — На такую сумму, которая не поместилась бы даже в этом большом чемодане. Смерть задержанного оборвала все ниточки… — Он повернулся к Бурматову: — Кстати, его личность установлена?

— Нет, его мы не знаем, — сконфузился оперативник. — Вот сегодня я и собирался этим заняться…

— Другого ответа я и не ожидал, — заметил с сарказмом Горовой. — Надо было этим заниматься сразу, а не отдыхать! А тот, у кого этот жмурик взял чемодан, установлен?

— Да, бывший сапожник Семен Брыкин, — ответил Теплов. — Вот только он ушел, гад ползучий, и подстрелил двоих наших.

— Вот так мы и работаем, — развел руками Степан. — У нас были не ниточки к банде, а целые канаты! Но наши удалые ребята их оборвали, как жалкую паутинку.

— Как оборвали, так и восстановят, — недобро посмотрел на оперативников Дмитрий Андреевич. — Даже если для этого придется превратиться в пауков. Эй вы, охламоны безмозглые, даю два дня и не минуты больше. Задача следующая: установить все связи Брыкина, личность «жмурика» и все его контакты. Если не управитесь в указанный срок, лежебоки, партбилеты выложите на стол и вон из ГПУ!

Когда Бурматов и Теплов вышли из кабинета, Калачев обратился к начальнику:

— А не слишком ли ты их, Дмитрий Андреевич?

— Ничего, — ответил тот хмуро. — Теперь они землю рыть будут, но все сделают как надо. Этим увальням давно нужно было дать понять, что работать по этому делу надо с полной отдачей, а не в бирюльки играть.

Дверь распахнулась, и в кабинет вбежал запыхавшийся помощник дежурного.

— Ну? — спросил Горовой встревоженно. — Какая теперь напасть на наши головы свалилась?

— Ночью госпиталь грабанули, — выпалил тот. — Все наркотики, что там были, подчистую выгребли…

13

Альбина отходила от кровати больного только за лекарствами или чтобы поднести воды. Женщина видела, как плохо ее благодетелю, и переживала за него.

Васька лежал, скорчившись на кровати, укрытый с головой теплым одеялом. Все тело сотрясала крупная дрожь. Раньше ему не приходилось испытывать такой страшной лихорадки, и никогда, даже в лагерном бараке во время лютых морозов, у него так не стучали зубы. Носов беспрерывно стонал и, как рыба на берегу, ловил ртом воздух. Он словно жарился в адском пламени, а затем нырял из него в прорубь. Но до последней капли сознания он старался держаться, чтобы не отключиться и не вспоминать в бреду прошлую жизнь, беспутную и грешную.

В дни, когда его одолевала болезнь, усталость или беспросветная тоска, Васька всегда вспоминал свою первую любовь. Красивая, жизнерадостная девочка появлялась из тумана, подобно ангелу, заставляя сердце биться неистово и сильно.

Когда он повстречал Настю, дочь зажиточных нэпманов, секта скопцов уже распалась, а он влился в банду беспризорников. Васька тогда был на голову ниже Насти, слаб и некрасив. Он ходил босиком, носил рваную рубаху и старые, латаные-перелатаные штаны.

Увидев Настю, он расцветал и внутренне преображался. Стараясь привлечь внимание девочки, Васька становился спесивым, заносчивым, из него фонтаном било желание уничтожить любого, кто только приблизится к Насте и коснется ее. Уже тогда он отдавал себе отчет, что время скоротечно и от жизни надо брать все!

Как-то раз Настя прогуливалась по парку с высоким красивым и крепким пареньком, Васька впервые испытал чудовищные муки ревности. На следующий день, в тот же самый час, Носов уже притаился за стволом большого дерева в парке. Он был на взводе и не спускал глаз с гуляющей парочки.

Васька терпеливо дождался, когда его соперник проводит Настю до крыльца, а потом мышью юркнул за девочкой в подъезд. Не мешкая ни минуты, он набросил ей на голову пиджак и несколькими ударами сломил сопротивление. Подвал, в который он ее потащил, находился тут же, в подъезде, под лестницей. Настя пыталась кричать, но Васька крепко зажал ей рот.

В подвале он усадил ее на ящик и пару раз ударил по лицу.

— Только пискни, курва! — рыкнул он. — Только звук издай, сразу зарежу!

Окончательно запугав Настю, Васька успокоился и понял, что может лепить из нее все что захочет. Тогда он связал руки девочки и уложил ее на спину. Настя, боясь кричать, стонала и дрожала от страха. Трясущимися руками Васька стянул с нее трусики. Девочка задрожала еще сильнее, но не проронила ни звука.

Затем он погладил ее ноги, сгорая от стыда за свое бессилие. Девочка истерично завизжала. Носов навалился на нее и заткнул трусиками рот. Она прекратила сопротивление.

Васька тяжело дышал, чувствуя мощные толчки крови в висках. Огромной силы соблазн будоражил мозг, но он не имел возможности овладеть Настей как мужчина. Тогда Васька выхватил нож и поднес к упругой девичьей груди… Затащив девочку в подвал, Васька не собирался ее насиловать. Он хотел оскопить Настю и сделать ее постоянной спутницей своей жизни.

Прежде чем идти «на дело», Носов хорошо вспомнил все действия Ивашки и заранее припрятал в подвале бутылку водки, вату и чистую простыню. Когда он коснулся острым лезвием ножа груди Насти, девочка снова забилась в истерике, и успокоить ее было уже невозможно.

— Да заткнись ты, дура, ведь зарежу! — зашептал злобно Васька. — Тебя все равно никто не услышит, и я…

С улицы, через разбитое окно, послышались крики. Обеспокоенные родители искали свою дочь. Несколько раз хлопнула дверь подъезда, затем шаги послышались у двери в подвал.

— Тьфу ты, черт! — прошептал Васька.

Он не рассчитывал, что Настю так быстро хватятся и начнут искать. Дело принимало плохой оборот. Крепкая подвальная дверь трещала от ударов. Парню ничего не оставалось, как уносить побыстрее ноги.

Носов отшатнулся от бьющейся в истерике девочки и метнулся к окну, но, остановившись на половине пути, обернулся. Увидев голое, влекущее любимое тело, Васька едва не заревел от бессилия и досады. Еще тяжелее стало на душе, когда он представил ухажера девочки, делающего с ней то, что ему сделать не дано. И тогда… Васька подбежал к Насте и с силой воткнул нож в её грудь. В эту минуту дверь разлетелась на щепки, в подвал хлынула толпа людей, но он уже быстро выбрался через окно на улицу и был таков.

Ему удалось спастись от преследователей, но от себя самого так уйти и не удалось…

* * *

Наутро, едва Носов проснулся, Альбина с микстурой в бокале уже стояла перед ним.

— Как спалось? — спросила она, тревожно вглядываясь в его лицо.

— Сегодня лучше.

— Весть плохую нынче доставили, — присаживаясь рядом, сказала женщина. — Из города человек пришел… Семеном Брыкиным назвался.

— Ну, не тяни? — напрягся Носов.

— От Мишки-жида он…

Васька от плохого предчувствия начал покрываться испариной.

— Семен сказал, что в засаду угодил, когда Ефремке Воронову чемодан с деньгами и марафетом передавал. Он двоих гэпэушников застрелил и ушел, а Ефремку вместе с чемоданом легавые загребли, — ровным, спокойным голосом доложила Альбина.

Носов побледнел, губы скривились в гримасе, а зрачки расширились.

— Если этот баран назовет мое имя, я вынужден буду драпать отсюда, не закончив дела…

Замолчав, они просто сидели друг перед другом. Поглощенный свалившейся проблемой, Васька потерял интерес ко всему. Отсутствующим взглядом смотрел он в сторону окна и не видел ничего, что вывело бы его из той губительной ситуации, в которой он оказался.

Первой вышла из состояния задумчивости Альбина.

— Пока ты болел, к нам сюда гэпэушники приезжали. Очень интересовались про коммуну и ее создателя.

— Они тебе поверили? — едва дыша, поинтересовался Васька.

— А что им оставалось, факт налицо. Все коммунары наши делом заняты были. Вот только следователь… Калачев, кажется… ходил и присматривался. То усадьбу обойдет, то вовнутрь заглянет. Но больше всего он в лица адептов вглядывался.

— Выходит, Степан Калачев приезжал, — нахмурил брови Васька. — Видно, хваткий парнишка вырос, сынок Аверьяшки покойного.

— И чего следователю Калачеву у нас в коммуне понадобилось?

— Трудно судить вот так сразу, — ответил задумчиво Васька. — Скорее всего, наша коммуна кому-то глаза мозолит.

— Мне недавно председатель колхоза Николай Ершов встретился, — вспомнила вдруг Альбина.

— Это тот борец с частной собственностью? — ухмыльнулся Васька, который был наслышан о «бесноватом» председателе.

— Так вот, — продолжила Альбина, — он потребовал, чтобы наша коммуна слилась с его захудалым колхозом «Красное знамя»!

— Думаешь, по его наводке гэпэушники действуют? — осторожно поинтересовался Васька.

— Думай не думай, а жареным попахивает, — вздохнула женщина.

— Ты помнишь, я тебе про баб-коммунарок рассказывал? Так вот, — продолжил Васька, — их лавочку гэпэушники прикрыли. Бабешки-то изворотливыми бестиями оказались. Они были чадами женского монастыря! Их пастырь посоветовал «овечкам» своим вступать в комсомол и партию большевицкую, чтобы к ним не цеплялись. А теперь на них статью политическую вешают, за организацию тайного монастыря! Во как!

— И в самом деле, у нас ведь такая же коммуна, как и у монашек тех? Значит, та же участь и нас ждет, — прошептала обескураженно Альбина, побледнев.

— Замолчь и не каркай! — зыркнул на нее грозно Васька. — К нам не прикопаются. Адепты лишнего слова не вякнут, мы же их на иглу прочно посадили.

— Они, может быть, и не вякнут, но их ведь все еще ищут. А вот возьмут гэпэушники учителя из техникума, сюда привезут, и он их узнает?!

Правота женщины больно кольнула Носова в самое сердце. Он промолчал, не находя подходящих слов для возражений.

— И это еще не вся беда, — продолжила Альбина. — Шашлычник Хасан и Салях-истопник в ОГПУ сидят, но молчат ли они или нет?.. А банда Проньки и Хохла?.. Сколь веревочке не виться…

Васька сидел молча, склонив голову.

— Хорошо, — сдался наконец Носов, — что ты мне предложить собираешься, выкладывай?

— Уходить нам надо, Вася, — зашептала, оглядываясь на дверь, Альбина. — Уходить немедленно и как можно дальше.

— Бросить все и… — округлил глаза Носов. — Но ведь это предательство? — возразил Васька.

— Не боись, все хорошо будет, — улыбнулась загадочно Альбина. — Проньку и его банду расстреляют за их кровавые деяния, и тебе мстить уже некому будет.

— А адепты?

— Нашел о чем переживать, — нервно хохотнула его подруга. — Ты с ними наигрался, теперь пускай кто захочет, тот и забирает. Не думай больше о них, Вася!

— С чего ты взяла, что я играл с ними? — обиженно набычился Носов.

— А что, разве не так? — Альбина посмотрела ему прямо в глаза.

Васька просто не узнавал сейчас «богородицу». Обычно тихая и послушная, она вся пылала и сыпала аргументами:

— Ты думаешь, я всегда валялась на обочине дороги, где ты меня подобрал умирающую от голода и больную? — женщина усмехнулась. — Я родилась в дворянской семье, Вася. А учась в Санкт-Петербурге, в Смольном, знакомилась с научными трудами по психологии и психиатрии. Я научилась хорошо разбираться в людях!

Признания Альбины раздавили и уничтожили Ваську Носова. Он вдруг понял, что скромная «богородица» прочно взяла его в оборот.

— Ты весь у меня как на ладони, — одарила она его обаятельной улыбкой. — Как-то ты рассказал мне о своей жизни, помнишь? Так вот, я хорошенько поразмышляла над твоим признанием и все имеющиеся в нем детали разложила по полочкам. Конечно, ты многое скрыл от меня, Вася, но и того, что я узнала, оказалось достаточно, чтобы сделать выводы.

— И?.. — прошептал озадаченно Носов, боясь услышать непоправимое.

— Не жди чего-то необычного, — усмехнулась Альбина. — Ты не ангел и не бог, не обольщайся. Но ты тот самый человек, который мне нужен.

— Нужен? Тебе? Для чего? — ужаснулся Васька.

Ответ женщины немного успокоил его:

— Про таких, как мы с тобой, Вася, люди говорят: два сапога — пара, — сказала она, наконец-то отведя в сторону взгляд. — Ты закомплексованный урод, стремящийся властвовать хоть над кем-нибудь. Ты добился кое-чего только благодаря деньгам, наркотикам и помощи бандитов, но… не проник в души своих адептов, как Сафронов. Ивашка убеждал людей оскопляться добровольно, они верили ему и считали Богом! А ты — насильник, у тебя — рабы, Вася, а не преданные душой и телом последователи! Ты пытался походить на человека, искалечившего тебя не только внешне, но и внутренне.

Ну а я… такая же, как ты, уродина. Я ненавижу мужчин и склонна искать утехи в постели с женщинами, но не люблю и тех, считая никчемными тварями, рожденными только раздвигать ноги. Однако мои чувства вовсе не мешают мне относиться и к тем, и другим ровно и с пониманием.

— Ты хочешь сказать… — начал было Носов, но Альбина мягко продолжила, перебив его на полуслове:

— Мы подходим друг другу, и, видимо, потому судьба свела нас. Чтобы хорошо и счастливо жить, нам нужны только деньги! Много денег…

Их беседа длилась еще долго, и в конечном итоге Носов открыто уступил первенство своей собеседнице и жалобно спросил:

— Что же делать теперь будем, Альбина?

— Всем займусь я сама, — ответила она жестко, — а ты… ты выздоравливай и готовься к поискам золота скопцов, Вася. Отныне мы с тобой не разлей вода, кормчий!..

14

Дмитрий Андреевич Горовой все еще работал в своем кабинете, и сегодня, наверное, был первый случай, когда Степан Калачев пришел к нему не раздумывая. Калачев доложил о сделанном за последнее время и откровенно признался: он не знает, что предпринять дальше, и готов быть отстраненным от ведения расследования.

Горовой выслушал подчиненного молча, с невозмутимым видом. Когда Степан решил, что с докладом покончено, и собирался закурить, Дмитрий Андреевич остановил его насмешливой фразой:

— И это говорит мне опытный следователь Управления! А что тогда ждать от молодежи, не отслужившей и года в органах ГПУ?

— Да ты хоть чего говори, Андреевич, хоть взашей со службы выталкивай, но в тупике я! — воскликнул Степан. — Плутаю, как в потемках, вокруг да около, но ничего, хоть тресни! Только один подозрительный ублюдок высветился — Пронькой зовут. И то неизвестно, кто он и откуда, блатные про него ничего не знают…

Дмитрий Андреевич поднял глаза на закурившего у окна Калачева:

— Этого Проньку искать пытались?

— Не значится такой как в наших списках оренбургских уголовников, и сами уголовники о таком ничего не знают.

— Глубоко законсперировались, — покачал головой Горовой. — Вот бы так наши подпольщики при Дутове работали…

— Что можно сказать: трудятся не покладая рук, — обронил Степан. — Судя по размаху, в наших краях орудует не просто банда, а целое диверсионное подразделение…

— Согласно собранным мною сведениям, орудует одна и та же шайка! — настаивал Горовой. — Смею предположить, что главарь просто феноменальный субъект. Он или умен до гениальности и умеет потрясающе руководить, просчитывая с математической точностью все ходы и выходы, или…

— Кто-то помогает бандитам, очень сведущий относительно дел ГПУ, — закончил за него Калачев.

— Стоп, ты этого не говорил, а я, стало быть, не слышал, — перешел на шепот Дмитрий Андреевич. — Ты что, охренел, Степан? Да за такие речи…

— Ладно, сменим тему, — усмехнулся Калачев. — Вот, например, из нашей беседы, товарищ начальник, я не почерпнул ровным счетом ничего для себя полезного.

— Тогда я тебе даю козырь в руки, — сказал задумчиво Горовой. — Человек, который скончался у тебя в кабинете, оказался скопцом!

— Кем?! — изумился Степан. — Я не ослышался?

— И еще добавлю к сказанному, Степа, — прищурил глаза Дмитрий Андреевич, — этот жмурик числится в коммуне, в которой ты уже побывал однажды! Надеюсь, теперь тебя не нужно учить, как действовать и за какой конец хвататься?

— Теперь нет, — сказал, вскакивая со стула, взволнованный Калачев. — Вот это действительно то, что надо! Разрешите идти?

— Действуй!

* * *

Время перевалило за полночь, когда Степан Калачев приблизился к забору коммуны. Деревья вокруг усадьбы стонали и гнулись. Ветер раскачивал стволы, и казалось, что они вот-вот начнут ломаться, как спички.

— Ты уверен, что у нас получится? — с тревогой спросил Игнат Теплов.

— Был бы не уверен, не потащил бы вас за собой такой буйной ноченькой, — огрызнулся Калачев.

Решимость и выдержка у него были на пределе. Он понятия не имел, что ожидает его в усадьбе, но не мог позволить тревоге возобладать над его мужеством.

Чекисты осторожно передвигались вдоль высокого забора. Бурматов, идущий последним, вдруг воскликнул:

— Эй, товарищи, что-то движется за нами. Не пойму, волк или человек?

— Хрен знает, — пробубнил Теплов. — Ночь хоть глаз коли, а ветрюга…

У Степана тоже появилось чувство, будто за ними кто-то охотится. Собак при прошлом посещении коммуны он не видел. Тогда, может быть, поблизости бродят волки? Он выхватил из кобуры наган и обернулся. Оперативники сделали то же самое.

В кустах, справа от забора, что-то мелькнуло, и выпрыгнула огромная собака. В темноте ее трудно было отличить от волка. Тварь угрожающе зарычала, громко гавкнула и ринулась в атаку. Позабыв от страха о секретности операции, Теплов выстрелил. Собака кувыркнулась в воздухе, задев собою Степана, и, громко воя, ринулась обратно в кусты.

Но из мрака появилась еще одна громадина и резво прыгнула на Бурматова. Тот крикнул, отшатнулся, и злобно рычащее животное налетело на забор. Собака тут же вскочила на ноги, обернулась, пригнулась, готовясь к повторному броску, но Степан опередил ее. Он быстро нажал на курок и выстрелил. Нападавшая завизжала, завертелась по земле. Выстрел из нагана Теплова отбросил ее в сторону, и она затихла.

Вдруг что-то сверху обрушилось на Степана. Он покачнулся и закричал от боли. Клыки третьей псины впились в руку. Калачев попытался освободиться, но хватка оказалась чудовищной. Выстрел Бурматова прогремел вовремя. Собака несколько раз дернулась и подохла, так и не разжав своих страшных челюстей.

— Сейчас я отцеплю эту суку! — крикнул Бурматов, выхватывая из складок одежды нож. — Потерпи немного, Степа, щас я… щас…

Калачев поморщился. Он чувствовал, что из раны на руке сочится кровь, но боли не ощущал.

— Твою мать, да их здесь целая стая! — закричал Теплов, тыча стволом нагана в темноту. — Да они сейчас разорвут нас в клочья, товарищи!

Пока Бурматов разжимал челюсти мертвой охотницы на его руке, Степан разглядел еще несколько силуэтов. Злобно рыча и пригибаясь, животные медленно приближались к ним. Теплов дважды выстрелил, и собаки замерли на месте.

В следующий момент Степан почувствовал облегчение: Бурматову удалось освободить его руку. Калачев зажал кровоточащую рану ладонью и посмотрел на псов, злобно рычавших рядом.

— Зря мы втроем сюда притащились, — ухмыльнулся Бурматов, пряча нож. — Теперь, поди, всю коммуну хренову разбудили.

— Сматываться надо! — крикнул Теплов. — Вернемся завтра с большим отрядом и…

— Носов тоже уйдет, — огрызнулся Степан. — Мы за ним пришли, а не на прогулку. Он бросит сектантов и исчезнет, а вместе с ним… — он поморщился от резкой боли в руке и продолжил: — Нам нужен Купец, тогда и банде конец!..

Из-за забора послышался протяжный свист. Собаки закрутили головами, принюхались и исчезли в темноте.

— Уходить надо, Степан, — схватив Калачева за руку, зашептал возбужденно Теплов. — Сдается мне, что пирогов нам нынче не напекли для встречи. А если банда здесь квартирует, то…

— А ну замри! — послышался полный угрозы выкрик из темноты.

Степан, повинуясь вдруг обострившемуся инстинкту самосохранения, тут же грохнулся на землю. Это его и спасло.

Теплов и Бурматов бросились в кусты. Громыхнули выстрелы. Калачев услышал вскрик одного из своих оперативников. Он хотел было отползти в сторону, но увидел нескольких человек, спешащих к ним, и прижался боком к забору.

— Ага, вот вы где!

Степану стало понятно, что оперативников обнаружили, и, не зная, как им помочь, он в досаде сжал кулаки.

— Кто вы есть такие, скоты приблудные? — крикнул один из нападавших. — Молчать будете, прямо здесь и пристрелим!

Ответа не последовало.

— Давайте их из кустов выволочим и разглядим, — предложил кто-то.

В кустах послышались возня, кряхтение и матерные выкрики. Вскоре сопротивление оперативников было сломлено. Их поставили на ноги и осветили лица.

— Чего тут рыскали, паскуды? — послышались выкрики, и Степан зажмурился, увидев, как оперативников повалили на землю и принялись пинать ногами.

Слышались глухие удары и стоны. Калачев в бессилии кусал губы и скрежетал зубами. Избиение продолжалось довольно долго. А когда он решил-таки вступиться за товарищей, послышался голос, заставивший его отказаться от отчаянного намерения:

— Все, хватит с них… Оттащим к монашке, пусть сама разбирается, что с ними делать.

Бурматова и Теплова снова поставили на ноги.

— Чую, неспроста здесь эти голубчики в гимнастерках, — предположил один из бандитов.

— Гэпэушники, сразу видно, — поддакнули ему. — Теперь наше гнездышко нельзя называть безопасным.

— Чего здесь вынюхивали, падлы?

— Да мы так, просто мимо шли, — едва слышно ответил Бурматов, отплевываясь.

— Скажи еще, грибочки собирали?

— Нет, не грибочки, врать не буду, мы за ягодками пришли…

Бандит ударил Бурматова кулаком в живот, и тот упал.

— Сейчас до отвалу ягоды нажрешься, сука легавая!

— Не бейте его, я все скажу, — подал голос Теплов. — Мы гуляли, пока светло было, а на ночлег хотели в коммуну попроситься. Мы же не знали, что тут не слишком-то рады безобидным путникам…

— Шутники! — рассмеялись бандиты. — Безобидные путники в форме, с наганами не ходят и в собак чужих не стреляют.

Затем оперативников снова били, после чего подхватили под руки и поволокли в усадьбу.

Когда силуэты растворились в темноте, а шаги стихли, Степан облегченно вздохнул и поднялся на ноги. Он направился к привязанным в лесу лошадям и напряженно думал, как помочь попавшим в беду товарищам. «Почему я не поспешил к ним на помощь? — думал он, с горечью ускоряя шаг. — Убив пару гадов, я бы… Да ничего бы я не смог сделать, бандюганов же было больше десятка…» Нет, обнаружив себя, он сразу же угодил бы вместе с оперативниками в лапы бандитов, и пиши пропало! Никто в Управлении не знал об их поездке в усадьбу. О принятом решении Степан не сказал ни одной живой душе, боясь утечки информации. А вышло намного хуже, чем он предполагал. Следователь ругал себя за неосмотрительность, самонадеянность и проклинал свое бессилие.

— Ну, держитесь, товарищи, — проговорил Степан, взбираясь в седло. — По моей вине вы угодили в лапы бандитов, и я просто обязан спасти вас…

15

Утро для Васьки Носова началось с неприятных неожиданностей. Его разбудила смутная, ничем не объяснимая тревога.

— Может, мне приснился кошмар, а я его не помню? — сев на постели и схватившись за голову, сам себя спросил Васька. — А может, душа тревожится, предчувствуя плохое?

Он чувствовал себя смертельно разбитым. Его взгляд скользнул по спящей на соседней койке Альбине. Носов вдруг поймал себя на том, что стал побаиваться эту женщину.

— Василий? — Альбина открыла глаза, и Васька понял, что она давно наблюдает за ним. — Ты что-то не очень хорошо выглядишь. Может, не выспался или привиделось что?

— Сам не знаю. Накатило что-то, и душа полна тревоги…

— Бывает, — вздохнула «богородица». — Моя бабушка в таких случаях всегда смотрела на окно и говорила: «Куда ночь, туда и сон». Я пробовала, помогает.

— Не хватало еще в бабкины сказки уверовать, — поморщился Васька. — А может, и не сон гнетет душу, а хреновое предчувствие?

— Иди умойся и все тревоги воде расскажи.

Альбина завернулась в простыню и подошла к окну. Васька в очередной раз удивился её красоте и порадовался тому, что однажды спас женщину. Раньше он был уверен, что уже не в состоянии любить. И вдруг появилась Альбина и начала искренне ему сочувствовать. Польщенный ее участием, Василий неожиданно для себя влюбился по уши. Может быть, женщина и лукавила, но он все воспринимал за чистую монету.

Став постоянной спутницей жизни, она сводила его с ума, даже без плотской близости умея вознести на вершину наслаждения. В постели она одурманивала его и заставляла испытывать невероятное блаженство.

— Ты все еще маешься от плохого предчувствия? — прервала мысли Носова Альбина.

— Нет, сейчас я любуюсь тобой, — ответил он уже более жизнерадостно.

— Мною любоваться можно и в другое время, а сейчас стоит думать о делах.

Васька улыбнулся. Альбина умела поднять ему настроение одним своим присутствием.

— Уходить нам надо, — резко обернувшись, заявила она. — Бросаем коммуну, скопцов и уходим! — женщина нахмурилась и посмотрела на Носова исподлобья. — Остается только развестись с Пронькой и его бандитами. Они увязли в грабежах и убийствах и стали для нас нежелательной обузой.

Чутко уловив, чего сейчас надо Ваське для его сговорчивости, Альбина присела рядом и обвила его шею своими гибкими руками.

— И-и-и… Куда мы поедем, ангел мой? — спросил Носов, млея от прикосновения ее рук и упругого тела. — Сколько у нас сейчас ценного барахла, пятью возами не вывезти?

— Предоставь это мне, я все сделаю как надо! — Альбина вновь прильнула к своему «благодетелю».

— Интересно, что ты держишь в своей прелестной головушке? — возбужденно прошептал Васька, привлекая ее к себе.

Она отстранилась и прошептала, глядя ему прямо в глаза:

— То, что спасет тебя от поимки, ареста, суда и расстрела, Вася!

* * *

Дурное предчувствие угнетало Ваську всю первую половину дня и начисто выбило его из колеи. Альбина настаивала на бегстве и приводила убедительные доводы. Он чувствовал, что женщина права, но что-то ещё удерживало его в поместье.

У него голова шла кругом. Потому неудивительно, что он начисто забыл, какой сегодня день. А ведь из города должен был приехать Пронька с добычей — банда только что вернулась из Средней Азии и, скорее всего, не с пустыми руками. Так что когда Носов выглянул в окно и увидел груженые телеги, он даже удивился их присутствию. «Как не вовремя, черт подери, — подумал Васька. — Хотя привезенное добро, может быть, вернет мне хорошее настроение?»

Вокруг телег суетились бандиты, выгружая узлы, тюки и чемоданы. Спустившись к ним, Носов даже присвистнул. Пронька приблизился вертлявой походкой и, увидев восхищение на лице компаньона, самодовольно хмыкнул:

— Чего, впечатляет, Купец?

Тот облизнул губы, и не найдя слов, утвердительно кивнул.

— Тогда в столовую нас проводи, жрать охота…

Сидя за одним столом с уплетающими за обе щеки бандитами, Носов вдруг почувствовал, как всех их ненавидит. Мысленно уже распростившись с Пронькой и его подельниками, он отчетливо понимал, что ничем не должен выдать сейчас своих мыслей, чтобы не распроститься с жизнью. Бандитам достаточно будет малейшего подозрения на его счет.

— Ты чего-то сегодня не очень-то весел, Купец? — ухмыльнулся Пронька. — Раньше куда меньше куш привозили, так ты едва не прыгал от радости.

— У меня все в порядке, — солгал Васька. — Ночью спал плохо.

— Я тоже последнее время неважно сплю, — неожиданно разоткровенничался Пронька. Он поманил Носова пальцем, а когда тот склонился над столом, зашептал ему в ухо: — Гэпэушники крепко на хвост садятся. Чую, не сдобровать нам скоро, если не разбежимся!

Васька нахмурил для солидности лоб и тоже шепотом ответил:

— Ты своих архаровцев отдыхать отправь, а сами потрындим в другом месте…

В покоях Носова Пронька уселся за стол и закурил.

— Блатной мир в городе из-за нас лихорадит, — вздохнул бандит. — Если не ГПУ, так они покрошат нас или сдадут ментам!

— Ты сам до этого додумался или кто подсказал? — нахмурился озабоченно Васька.

— Мишка-жид, кореш твой, упредил. У него свои связи с оренбургскими урками, сам знаешь…

— Пусть будет так, Мишка брехать не станет. Ну а ты чего мыслишь?

— Барахло и деньги делить пора.

— Хорошо, как скажешь, — пожал плечами Носов. — На сколько долей общак банчить будем?

— Завтра скажу, — ответил бандит. — Сегодня в город смотаюсь, кое-какие делишки утрясу и на дно заляжем. Немного у тебя отсидимся, барахло попилим — и в разбег. Годится?

— Годится, — усмехнулся Васька и кивнул в сторону окна. — А кодлу свою с собой забираешь?

— Нет, пусть у тебя погостят, — осклабился хищно Пронька. — Ребята устали, добро добывая. Сейчас они для меня обузой будут, а так…

— Как скажешь, — натянул улыбку Носов, отлично понимая, что бандит ему не доверяет и оставляет охрану общаку, но виду не подал. — Ты поезжай, Пронька, по делам своим, а за ребятками твоими я пригляжу.

Исаев бросил окурок на пол и раздавил его каблуком сапога:

— Две повозки мы выгрузили, а третью уж сам как-нибудь. Все сделали, как ты и просил, не сомневайся.

— Я? Просил? — Васька округлил глаза и непонимающе уставился на Проньку.

— Ну не ты, а баба твоя, — ухмыльнулся бандит. — От твоего имени просила, вот мы и исполнили.

— Но…

— Иди и сам с ней базарь, слышь? А мне в обрат пора. Сегодня дела не завершу, то…

Пронька не договорил, махнул рукой и вышел.

* * *

Почти у самого уха чей-то голос произнес:

— Василий!

Носов вздрогнул и очнулся от задумчивости. Рядом стояла Альбина. Ее глаза были припухшими, как после плача, а красивое лицо — бледным.

— Я все слышала, Василий, — сказала женщина тихо. — Я за дверью стояла…

— Слышала? — Носов замялся и бросил взгляд в сторону окна. По телу пробежала холодная дрожь. — Тогда ты знаешь, чего задумал Пронька. Видимо, мы опоздали с бегством и придется делиться со всей его кодлой.

— Пока мы еще никуда не опоздали, — сказала Альбина, нервно хмыкнув, — но поспешить придется. Я уже предприняла кое-какие меры.

— Нам не спешить, а вприпрыжку улепетывать надо, — хмуро отозвался Васька. Он посмотрел на задумчивое лицо «богородицы»: — Ты видела его свору, почитай больше десятка душ… Они за мной по пятам таскаться будут.

— Тебе не следует беспокоиться, — сказала Альбина со вздохом. — Я же предупредила, что все улажу сама и делиться ни с кем не придется. А Пронькины бандиты… против нас беззащитны, как дети. Мне обвести их вокруг пальца ничего не стоит!

— Конечно же ты уже приготовила для них сюрприз? — с надеждой в голосе поинтересовался Васька. — Этот «сюрприз» бандиты сами же и привезли к нам в усадьбу на третьей телеге? — предположил он, начиная оживляться.

— Возможно, — сузила глаза женщина, и ее красивое лицо вдруг сделалось очень злым. — Только не спрашивай, чего они привезли. Не беспокойся, всему свое время!

Женщина доверительно положила свою изящную ручку Ваське на плечо, и та ему показалась восхитительно-теплой. Он взглянул на Альбину, открыл было рот, чтобы рассказать о том, что напуган больше, чем когда-либо за всю свою жизнь…

— Не забивай себе голову всяческой чепухой, — проворковала Альбина, словно угадав, о чем он думает. — У нас еще много дел в Тамбове, где мы должны отыскать золото скопцов! Вот на это напрягай мозги, милый мой Вася!

* * *

Ночь выдалась темной, ничего не видать за десяток верст вокруг. Одинокий всадник, петляя по степи, подъехал к воротам усадьбы. Не сходя с седла, он постучал в ворота и застыл, ожидая ответа.

— Кто там? — послышался строгий окрик.

— Я, Матвей.

— Гэпэушников за собой не приволок?

— Вроде никто за мной не ехал…

Ворота открылись, и всадник, пришпорив легонько коня, въехал во двор. Из темноты выскользнула женщина:

— Ну что, все сделал, как я велела?

— А то как же, — ответил Матвей. — Все точь-в-точь исполнил. Письмо передал, куда сказано было, и тотчас в обрат…

— Иди поужинай и спать. Если кто спрашивать будет, куда и для чего ездил, не отвечай! — тихо, но властно приказала женщина и растворилась в темноте.

— Ни гу-гу, не сумлевайся, богородица, — прошептал ей вслед Матвей. — Мне ведомо, что отвечать, ежели у кого интерес к моей особе возникнет!

* * *

Наступившая ночь вновь не призвала Ваську ко сну. Душевная тревога разрослась до гигантских размеров, и он решил прогуляться по двору.

В окнах усадьбы ни одного огонька: плотные ставни не позволяли проникнуть даже тоненькому лучику света. Скопцы уже давно спали. Свора собак тоже будто вымерла — закрыта, очевидно, в сарае или выпущена за забор. Васька подошел к двери комнаты для гостей, где отлеживались приведенные Пронькой бандиты, и постучал.

— Кто там?

— Купец, — коротко ответил Васька.

Послышался скрежет засова, дверь приоткрылась, и высунулась рука с наганом.

— Рожу покажи, не то пулю схлопочешь…

Васька усмехнулся и осветил свое лицо зажженной спичкой.

— Годится, заползай…

На заставленном бутылками столе едва коптила керосиновая лампа. Всюду разбросаны какие-то вещи. Васька присел на край скамейки и, брезгливо поджав губы, огляделся. С топчана в углу поднялся полупьяный бандит. Увидев Носова, он матерно выругался. Васька подумал: «Ишь ты, ведут себя как хозяева — будто не они, а я к ним в гости пожаловал…»

— Чего, не спится? — спросил впустивший его. — А может, того, усугубим малеха? — Он коснулся бутылки с самогоном. — Причастимся, покудова суть да дело?

Внимательно приглядевшись, Носов узнал своего участливого собеседника. Это был не кто иной, как сам Тимофей Мещеряков. В 31-ом году Мещерякову крупно не повезло: он вскрыл со своей братвой товарный вагон, из которого похитил четыре ящика курительного табака, а когда спрыгивал с идущего поезда, попал под колеса и потерял правую ступню, навсегда оставшись меченым. В ближайшее окружение его входили колоритные личности: Федька Голубев по кличке Шалавый, Васька Хабаров — Баламут, Васька Борисов — Комсомолец, Сига, Серуха и Татарин. Весь сей дружный «коллектив» сейчас и отсиживался в усадьбе, охраняя бандитское добро…

— Так че, пить будешь? — напомнил о себе Мещеряков. — Самогоночка — моя слабость. А ежели еще закусон конкретный… Особенно когда дельце стоящее провернешь…

«Чего это ты разоткровенничался? — думал Васька. — Видать, градус тебе язычок-то развязывает?» Ему захотелось рыкнуть на бандита, чтобы тот заткнулся и знал свое место, но он промолчал.

— Мы вот с Пронькой и Хохлом порешили — все, амба! — продолжал разглагольствовать Мещеряков, опорожнив полстакана мутной жидкости. — Все, кранты, подачки фортуны уже перебрали! Завтра поделим барахлишко — и вперед. Подальше от Оренбурга! В Уфе несколько домишек прикупим и надолго на дно в них заляжем! Уфа город большой, людишки там богатые…

— А я думал, что вы совсем разбегаться собираетесь? — удивился Носов. — А если на ваш след гэпэушники нападут? То ли дело по одному вылавливать, то ли разом всех накрыть?

— Нет, не словить им нас, — развязно расхохотался Мещеряков. — Мы у них, почитай, не один годочек под носом орудуем! Не могут работать гэпэушники гребаные. Им бы у царских сыскарей поучиться, как правильно сыск вести, а они их всех, ха-ха-ха… как вражеский класс извели!

Вдруг с улицы послышались выстрелы и лай собак.

— Чего это? — перестав расхаживать, замер Мещеряков.

— Кабы знать. Буди своих! — крикнул Васька, направляясь к двери. — Не ясно, что за шухер, но помощь твоих душегубов очень может понадобиться…

16

Подъезжая к зданию ОГПУ, Степан Калачев придержал коня. Возбужденные люди сновали туда-сюда. Они собирались в кучки, что-то взволнованно обсуждали.

Не успел Степан поинтересоваться, что случилось, как из дверей Управления выбежал посыльный. С ним чуть не столкнулся солдат, несший в руках десяток винтовок. В другое время эта ситуация вызвала бы смех и шутки, но сейчас всем, видимо, было не до смеха.

У здания остановился отряд солдат. Рядом тут же образовалась толпа.

— Коростин идет! Коростин… — послышались возгласы.

Начальник ОГПУ Оренбургской губернии выслушал доклад командира и, хмуря брови, объявил:

— На сборы еще пятнадцать минут, и немедленно выступаем! Всем, кто еще не получил оружие, немедленно на склад…

В ту самую минуту, когда Степан разглядывал человеческий муравейник, из подъезда неожиданно вышел начальник следственного отдела Горовой. Его тотчас обступили и завалили всевозможными вопросами. Он что-то громко объяснял, требовал, но его слова тонули в шуме голосов. Горовой, увидев Калачева, махнул ему рукой и указал на входную дверь.

Когда Калачев вошел в кабинет, Дмитрий Андреевич стоял у окна, профиль его четко вырисовывался на фоне светлого окна, но лица не было видно.

— Садись… Говори быстро и по существу, — начальник посмотрел на циферблат карманных часов.

— Обожди, Андреевич, дай с мыслями собраться, — выпалил Степан. — Всю ночь в седле… Извини, устал как собака.

В висках у него вдруг заломило. Он принялся их растирать кончиками пальцев.

— Где Бурматов и Теплов? — спросил Горовой, усаживаясь за стол.

Прежде чем ответить, Калачев залпом выпил стакан воды.

— Оба опера в руках у бандитов.

— Как это случилось? — Дмитрий Андреевич строго взглянул на Степана.

— Случилось вот… Окружили, обезоружили и в усадьбу увели.

— А ты почему не с ними? Почему они у бандитов, а ты нет?

— Я?

Не ожидавший такого вопроса Калачев растерялся. Он снова принялся растирать пальцами виски. Обруч, стягивающий лоб, немного расслабился.

— Я действовал так, как позволяла обстановка.

Степан подробно рассказал, что произошло у забора усадьбы, не упустил ничего. Но, судя по изменившемуся лицу Дмитрия Андреевича, понял, что его рассказ произвел на начальника обратное впечатление.

— Что ж это получается, Калачев: когда бандиты напали на твоих товарищей, ты у забора отсиживался? — спросил он, тяжело дыша и сжимая кулаки.

— А что я мог сделать? — промямлил, опуская голову, Степан.

— С наганом в руках ты не знал, что делать? — закричал Горовой и подался вперед.

— Я мог в темноте попасть в Бурматова или Теплова, — выдавил из себя оправдание Степан и почувствовал, что оно прозвучало совсем неубедительно.

Прежде чем продолжить разнос, Дмитрий Андреевич с минуту смотрел не мигая в бегающие глаза подчиненного:

— Вот гляжу я на тебя, Калачев, и не пойму. То ли тупица ты непроходимый, то ли скрытый и коварный враг, затесавшийся в ряды ОГПУ?

— Я?! — Степан побледнел, задрожал и вскочил со стула.

— А ну сядь, мразь! — заревел Горовой, сделавшись непохожим на самого себя.

Он был страшен в гневе. Степан присел опустошенный, униженный и сломленный невероятным обвинением.

— Волокита — раз! — Дмитрий Андреевич загнул указательный палец на правой руке. — Никаких результатов — два! Неоказание помощи попавшим в беду товарищам…

Горовой, как плевки, бросал в лицо Степана одно обвинение за другим, не забывая загибать пальцы. Все обвинения были необоснованными, но звучали столь веско и убийственно, что Степан ничем не мог их опровергнуть. Сделав паузу и немного успокоившись, Дмитрий Андреевич продолжил:

— Пока ты волокитил дела, Калачев, бандиты действовали нагло и дерзко… Разгул банды мог бы продолжаться еще дольше, если бы не помощь неизвестного доброжелателя!

Он взял со стола исписанный мелким убористым почерком лист бумаги, помахал им в воздухе и продолжил:

— Банду возглавляли два безграмотных подонка, которые на деле оказались намного мудрее и изворотливее опытных сотрудников ГПУ! — Дмитрий Андреевич посмотрел на сделавшееся пепельным лицо Степана. — Да-да, именно тебя я имею в виду, следователь Калачев! Так это что: невероятное везение, сопутствующее бандитам или предательство следователя?

— Да ты с ума сошел, Андреевич! — вскричал возмущенно Степан и снова вскочил со стула.

— Сядь! — рявкнул Горовой и положил перед собой наган. — Кто из нас сошел с ума, чуть позже покажет следствие! А сейчас… Сдай-ка мне оружие, гражданин Калачев, а сам отправляйся под арест в камеру!

Раздавленная страшным безосновательным обвинением душа Калачева вдруг воспылала праведным гневом. Он медленно расстегнул кобуру, достал из нее наган и швырнул его на стол.

— Тут людей спасать надо, а ты…

— С этой минуты не «ты», а «вы», — отрезал Дмитрий Андреевич. — Время фамильярности прошло. Теперь, пока не восторжествует истина, ты не следователь ГПУ, а подозреваемый гражданин Калачев!

— Хорошо, время покажет, кто из нас прав! — резко отозвался Степан. — Но не забывай про Теплова и Бурматова, гражданин начальник, их прямо сейчас спасать надо, понял?

Горовой убрал револьвер Калачева в ящик и ухмыльнулся:

— О них надо было тогда побеспокоиться, когда они в руках бандитов оказались. Ну ничего, и до их освобождения дело дойдет… Подождут, пока мы с бандой в городе разделаемся!

Калачев едва не задохнулся от ярости, столкнувшись с таким цинизмом.

— Да их убьют, ты понимаешь это?! — заорал он на Горового, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на него с кулаками.

— Будем надеяться, их минует чаша сея, — усмехнулся Дмитрий Андреевич. — А теперь встать, руки назад и шагом марш к выходу!

Степан не пошевелился.

— Эти «войска» на улице все на банду двинете? — спросил он, доставая из кармана пачку папирос.

— А ты думал, война началась? — ухмыльнулся Горовой, посмотрев на часы. — Ну, вставай, я сам отведу тебя в камеру.

— Кто руководит бандой? — неожиданно спросил Степан. — Не поверю, что не Купец?

— Дело хозяйское, можешь не верить. А бандой руководили Прокофий Исаев и Михаил Московой. Тебе о чем-то говорят эти имена и фамилии, если они не твои приятели?

Калачев пропустил сарказм начальника мимо ушей, а Дмитрий Андреевич продолжил:

— Тогда руки за спину, вставай и пойдем в камеру… У меня больше нет времени с тобой разговаривать.

* * *

Первого задержанного доставили в Управление через пару часов, ближе к полудню. Дежурный не разбираясь распорядился посадить его в камеру, в которой содержался Калачев. Как только дверь за «новичком» захлопнулась Степан сел на нарах и посмотрел на него.

— Как доски, не прогибаются? — спросил прибывший, подходя к нарам и пробуя их на прочность. — Было дело, подо мной ломались прогнившие доски.

Степан промолчал. Он находился в таком угнетенном состоянии, что было не до разговоров.

— Меня зовут Яшка-хромой, — представился вошедший.

Степану ничего не оставалось, как пожать протянутую руку, но рта для взаимного приветствия он так и не открыл.

— Давно здесь паришься? — поинтересовался Яшка, укладываясь на бок и устраиваясь поудобнее.

— Твое какое дело? — не выдержав, буркнул Степан, начиная понимать словоохотливость соседа: на Калачеве не было формы, и, видимо, потому Яшка принял его за своего.

— Сидишь тут пыхтишь… Видать, за какую-то мелочугу паришься, — подмигнул ему сосед. — А в городе что творится, мама родная! Менты, гэпэушники такой шухер устроили. Малины громят и урок пачками загребают!

— С чего бы это? — горько ухмыльнулся Степан. — Может, ищут кого?

— Да, банду залетную, — оживившись, присел Яшка. — Они тут столько делов понаворочали, что местным уркаганам и не снилось. Я краем уха слышал, что всех, кто под гребенку попадет, разом под расстрельную статью подпишут!

— Херня все это, — вздохнул Степан, — разбираться будут…

Яшка потер лоб:

— Видали мы эти «разборы», знаешь где? А ты, фраерок, будто не от мира сего… Кто в нынешние времена разборками себя утруждает? Расстреляют и взятки гладки. На крайняк делянку в тайге лет на двадцать отмеряют. Мы теперь есть кто? Враги народа! А на таких ни доказательств собирать не надо, ни судить по-людски. Вывезут в Зауральную рощу и пальнут без сожаления…

Они замолчали. Калачев встал, потянулся, расправил закоченевшие конечности. Воздух в камере был затхлым, затрудняющим дыхание, но все равно очень хотелось курить.

Вдруг со стороны дежурной части послышались обрывки разговора. Яшка хотел что-то сказать, но Степан подал ему знак, чтобы тот не шевелился.

— С чем пожаловал, Бугров? — спросил дежурный, видимо, у посыльного.

— Камеры готовить приказано, — прозвучал ответ. — Там столько урок повылавливали, что не знаю, как размещать будете.

— Поступит приказ, разместим, — послышался спокойный голос дежурного. — Надо будет, стоймя стоять заставим.

— Я присяду, перекурю. Умаялся от беготни по городу. Туда-сюда… С ног валюсь.

— Стрельбы-то много было? — поинтересовался дежурный. — Или бандюганы без сопротивления сдаются?

— А то как же, — ответил посыльный. — Без стрельбы ни разу не обошлось. Вот на Четвертой Буранной засаду организовали. Там бандюга Хвостов проживал. И что бы ты думал? Пресек засаду подлюга. Но уйти не ушел. Как оказалось, в его доме дружок затаился. Хвостов решил тайком, минуя засаду, в дом свой пробраться, чтобы дружка вызволить. К дому-то он подобрался и даже дверь открыл… А вот тот, кто в доме отсиживался, видать, принял дружка своего за кого-то из наших и всадил ему пулю в плечо.

— А того, кто в доме прятался, взяли? — полюбопытствовал дежурный.

— На тот свет отправили, — ответил посыльный. — Когда он Хвоста подстрелил, тут же и началось… Перестрелка завязалась такая, что всем тошно было. Так вот, черта того, кажется, Пронькой звали, уложили пулей в голову. Так себе сморчок. Ну, годочков тридцать, — тридцать пять. Лежит на спине, руки в стороны. В правой — наган с укороченным стволом. Между ног раздвинутых еще два нагана. А одет так, что нам с тобой и не снилось! В хромовых штиблетах и в сером шерстяном костюме. В карманах — документы на имя какого-то Лосева. Ворованные, конечно, без фотографии…

«Вот, значит, как дела обстоят, — подумал Степан, подслушав разговор между дежурным и посыльным. — Теперь Бурматову и Теплову худо придется. Захватившие их бандиты, если узнают про разгром банды в городе и смерть главаря, не пощадят оперативников, это уже точно…»

— Эй, Яшка, двигай ближе, — позвал он сокамерника и зашептал ему в ухо: — Сейчас смена в дежурке меняться будет. Так вот, я предлагаю бежать. Не сидеть же в камере, дожидаясь расстрела?

— Согласен на все сто, — мгновенно согласился Яшка и учтиво посмотрел на Калачева. — Я думал, ты так себе, фраерок беспонтовый, а ты… Уважаю!

В коридоре послышались шаги, затем скрип дверей открываемых камер.

— Чего они делают? — прошептал Яшка обеспокоенно. — Вроде пока не слышно, чтобы арестованных доставляли?

— Они камеры к их встрече готовят, — прошептал Степан. — Когда откроют нашу дверь, сделаем вот что…

У двери камеры кто-то остановился. Послышался скрип отодвигаемой задвижки.

— В нашем распоряжении несколько минут, — прошептал Степан. — Или мы сбежим, или нас подстрелят! Ну так что, рискуем?

— Всенепременно, — заверил его Яшка.

В ожидании конвоира, который должен был вот-вот появиться в камере, Калачев и Яшка приготовились к нападению. Но в камеру так никто и не вошел. Даже шагов конвоира в коридоре не было слышно.

— Черт возьми, что за херня? — прошептал удивленно Яшка. — Что-то мне не нравится эта делюга.

— Сам ничего не понимаю, — прошептал Степан. — Может, нас собираются перестрелять при попытке к бегству?

— Что делать будем? — прошептал взволнованный до крайности Яшка. — Я за то, чтобы испытать судьбу, а там… будь что будет!

— Тогда бежим! — согласился с ним Калачев, и, приняв твердое решение, они выскользнули из камеры.

Коридор оказался пуст. Беглецы незаметно просочились мимо дежурной части, в которой, на удивление, не оказалось ни одного человека, а еще минуту спустя уже бежали к выходу из здания. Прижимаясь к стене, минуя ступеньки… Никого! Будто все вымерли вокруг. Не рискуя пересекать внутренний двор, на котором обязательно должны находиться люди, Степан метнулся в правое ответвление коридора, где имелась лестница, ведущая на второй этаж. Под ней было забитое досками окошко, через которое можно выбраться на улицу.

Яшка ради собственного спасения проявлял чудеса расторопности. Он не отставал от Степана ни на шаг.

Так они оба добежали до спасительного окошечка и выбрались на улицу. Достигнув ближайших кустов, осмотрелись — никого. Обычно многолюдная, мостовая будто вымерла, как и все в здании Управления. «Наверное, улица перекрыта, — подумал Степан, — а как же Управление? Что-то здесь не то, что-то здесь…»

— Чего теперь делать будем, фартовый? — обратился к нему Яшка.

— Прощаться, — ответил Степан. — Убегая, мы были заодно, а теперь — каждый за себя.

17

Васька Носов сидел в своей комнате, задумчиво глядя на лист бумаги на столе. Яркий свет полуденного солнца потоком лился через окно. Носов думал: «А ведь скопцы и не подозревают, что сегодня ночью или завтра утром останутся одни. Очень прискорбно оставлять их на произвол судьбы, но с собой забрать адептов я тоже не могу…»

Скрипнула дверь, и вошел Тимофей Мещеряков. Носов обернулся.

— Вижу, не ждал ты меня, Купец, — сказал бандит, подходя ближе.

— Что верно, то верно, — проговорил Васька.

— Я так и думал, что будешь не рад меня видеть, — сказал Мещеряков, останавливаясь возле стола. — Крепись, Купец, нам уже осталось совсем немного времени любоваться друг другом.

Бандит говорил с нарочитой развязностью, шаря взглядом по комнате.

— Пронька еще не приехал? — Васька постарался изобразить приветливую улыбку, но почувствовал, что это ему не удалось.

— А зачем нам Пронька? — отозвался Мещеряков. — Мы можем начинать делить добро прямо сейчас, не дожидаясь его.

Носов понял, куда клонит бандит, и быстро настроился на разговор.

— Без Проньки и Хохла никакого дележа не будет! Они потом не с тебя, а с меня спросят, если что не так.

— Вот как значит, — хмыкнул Мещеряков. — А если они не приедут? Вдруг легавые повязали их?

— Не приедут? — переспросил Васька. — Откуда такие сведения?

Мещеряков пожал плечами:

— Пронька и Хохол должны были вернуться еще с рассветом, но их нет! Тут думай что хочешь… Даже то, что их песенка спета. Не зря же опера нынче ночью у забора твоей коммуны ошивались.

— Они что-нибудь сказали? — спросил Васька.

— Не успели, померли падлы, — процедил с ненавистью бандит. — Мы с ними всячески пробовали базарить, но… — он развел руками.

Носов остро почувствовал опасность. Теперь все зависит от того, насколько ему удастся совладать с собой и не спровоцировать Мещерякова на решительные действия. Вполне возможно, что Тимофей проинструктирован Пронькой, как действовать в его отсутствие.

— Разве Пронька с Хохлом простят нам дележку общака без них? — «удивился» Васька.

— Чую, хана им, а нам разбегаться надо, — Мещеряков присел у окна. — Братва нервничает, того и гляди силой все заберут.

— Нервничают? — усмехнулся Васька. — А ты возьми и угомони их. Ты кто, Тимоха, авторитет для них или так, фуфлыга низкого пошиба?

— А ты не трынди, Купец! — огрызнулся задетый за живое бандит. — Может, ты того, барахлишко общее присвоить решил, вот и башку мне пудришь…

В комнату заглянула Альбина.

— Прошу всех в трапезную, — произнесла она тихо, со скромностью монастырской послушницы потупив взор.

— Куда? — переспросил Тимоха, плохо расслышав поступившее приглашение.

— Богородица к обеду зовет, — уточнил Васька.

Он смотрел на Мещерякова с такой звериной ненавистью, что готов был с превеликим удовольствием врезать ему кулаком промеж глаз. Но этим ничего не добьешься. Тимоха вооружен, и терять ему нечего. Значит, следует смириться, изворачиваться и тянуть время, чтобы бандит не почувствовал подвоха.

Мещеряков достал наган, обернулся и посмотрел на замершую у двери Альбину.

— Чего пялишься, красотка? — прикрикнул он на нее. — Пусть мои ребята вместе с вашими кастратами «трапезничают», а мне хавку сюда тащи!

Женщина без разговоров закрыла дверь.

— Ты чего добиваешься, Тимоха? — спросил Васька с нажимом. — Я же не отказываюсь делиться, так почему ты давишь на меня, угрожая оружием?

— Пронька не доверял тебе и мне присоветовал, — ответил бандит. — Я теперь с тебя глаз не спущу, хитрая бестия!

«Значит, сговор был, — подумал Носов, начиная терять самообладание. — Пронька велел Мещерякову забрать общак, меня ликвидировать и уходить из усадьбы! Тимоха знает, что Пронька и Хохол сюда не заедут, а потому действует так дерзко и нагло»!

Васька вскочил с места, но сильный удар бандита швырнул его на пол. Он ощутил приступ дурноты, глаза выстлал туман, не хватало воздуха.

— Не в жилу тебе со мной тягаться, кастрат, — донеслись до него словно издалека слова Тимохи. — Слыхал, что в лагерях ты в авторитетах хаживал. Но то время прошло. Я не признаю авторитетов, понял?

Васька застонал. Он вдруг осознал всю тяжесть своего положения, и сердце у него сжалось. «Я должен угомонить этого зверя и усыпить его бдительность, иначе мне хана…».

— Послущай, Тимофей, ты здорово рискуешь, — сказал Васька спокойно и, как самому показалось, весьма доходчиво. — Я не думаю, чтобы Пронька дал тебе указание вышибать из меня добро, которое принадлежит нам совместно. Ты действуешь по своему усмотрению и не задумываешься о последствиях.

— Думай как хочешь, — ответил бандит. — Пронька мне тоже не указ. Теперь наши пути-дорожки расходятся, и я собираюсь дальше жить по своему усмотрению.

Выслушав его, Васька с трудом сглотнул слюну:

— Мне кажется, что ты собираешься забрать себе все, а нас порешить, верно? — усмехнулся Носов.

Глаза Тимохи алчно блеснули:

— Мне твоя жизнь без надобности. Да ты и так наказан, калека несчастный. Я рисковал своей шкурой, добывая то, что прятал у себя ты. И мне не хочется, чтобы ты пользовался моим добром, не имея на него права.

— А Пронька? А Хохол? А другие? Ты их тоже, как погляжу, со счетов сбрасываешь?

Матерно выругавшись, Мещеряков метнулся к Носову и ударил его по лицу.

— За метлой следи, не то отрежу, — предупредил он.

Удар был чувствительным, Васька едва не застонал от боли.

— Ладно, я отдам тебе общак, падла, — сквозь зубы прошипел он, сообразив, что ничего другого не остается. — Только где гарантии, что ты меня потом не застрелишь, сволочь?

— Ты правильно решил, Купец, — ехидно гыгыкнул Тимоха и нанес еще более сильный удар по лицу Носова. — Жизнь дороже всяких денег, и ты сделал правильный выбор!

Все поплыло перед глазами Носова. Перестав что-либо соображать, он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и из последних сил произнес властно:

— Граблями поменьше размахивай, если желаешь получить то, чего хочешь. Я тебе не мальчонка для битья, понял, урод?

Носов хорошо понимал, что такие жлобы, как Мещеряков, уважают только силу и твердую волю. Расчет оказался верен. Тимоху сразил неожиданный тон Носова. Бандит задумался, от его наглости не осталось и следа. Он замер с глупым видом и не знал, как быть.

В этот момент в комнату и вбежала Альбина с криком:

— Беда, Василий! Беда!

— Что стряслось? — спросил Тимоха.

— Из города человек приехал, — ответила женщина, учащенно дыша и облизывая губы. — Там… Пронька убит и все его люди. Кто живой остался, в ГПУ увезли…

Тимоха изменился в лице, побледнел и занервничал. Носов ничего не успел сказать, как снова заговорила Альбина:

— Василий идем, я спрячу тебя в той комнате, где хранятся бандитские вещи!

— А я? — заорал Мещеряков в панике, размахивая наганом. — Меня что, хотите оставить фараонам, суки?

— Его тоже необходимо спрятать, Альбина, — попросил Васька. — Если его схватят, то и мы пострадаем, ей-богу!

— Об этом я не подумала, — озадаченно проговорила женщина. — Но ведь он узнает, где наш тайник.

— Черт с ним, — махнул рукой Васька. — Сейчас нам бы к гэпэушникам в лапы не угодить. Тогда никакие богатства не понадобятся.

— Вы много болтаете, — перебил их Тимоха. — Вещи поделим поровну, зуб даю, только айдате быстрее зашкеримся в вашу берлогу!

Альбина протянула руку:

— Тогда отдай наган.

— Ты что, очумела? — вытаращил Мещеряков глаза.

— Я не хочу, чтобы ты убил Василия, — ответила женщина. — Ну? Наган, или останешься здесь…

— Нет, не отдам! — заупрямился Тимоха.

— Ну и оставайся здесь, отбивайся с его помощью от гэпэушников, — решительно заявила Альбина.

— Веди в берлогу, паскуда, или я перестреляю вас обоих! — заорал Мещеряков в бешенстве.

Альбина подошла к нему вплотную, взялась рукой за ствол нагана и неожиданно для всех отвела его в сторону. В эту же минуту она воткнула в сердце бандита вязальную спицу. Тимоха вздрогнул, округлил глаза и тяжело осел на пол, видимо, так и не поняв, что с ним случилось.

Васька остолбенел. Он был так напуган, что лишился дара речи. На его побледневшем лице застыло выражение ужаса. Альбина подошла к нему и провела ладонями по дрожащим щекам. Носов нервно облизнул губы и с трудом проглотил подкативший к горлу ком.

— Нам собираться в дорогу надо, Вася, — проворковала женщина нежно, с преданностью заглядывая в глаза. — Теперь у нас не осталось времени на раздумья и сомнения.

Носов едва заметно кивнул.

— Василий, — упрекнула Альбина, заметив его состояние. — Уясни себе раз и навсегда, что я не человека убила, а злейшего врага. Не я его, так он бы нас!

— Я даже представить не мог, что ты способна на такое, — прошептал Носов, едва владея языком.

— Захочешь жить, и не на такое отважишься, — вздохнула Альбина.

— Что может быть хуже «такого», чем то, что сотворила ты?

— Ну-у-у… Кастрация невинных людей, например! Превращая здоровых людей в своих адептов, ты думал, что несешь им радость? Нет, радость ты нес себе, а уродство — им, что для здорового человека гораздо хуже, чем смерть.

— Заткнись, дур-ра! — резко выкрикнул он и тут же испугавшись шума, приложил палец к губам. — Тс-с-с… Тимоха мертв! … Если только дружки его узнают про эту смерть…

— Им уже все равно, поверь мне.

— Как, ты и их успела…

Носов сдавил виски ладонями и закрыл глаза. Он не мог смотреть на свою «нежную и заботливую богородицу», она казалась ему чудовищем.

— Они живы, успокойся, — взяла Ваську за руку Альбина. — Бандитов я накачала морфием. Теперь все они в стране грез и едва ли вернутся оттуда до завтрашнего утра.

— А адепты? Ты не причинила им зла? — забеспокоился Васька.

— Больше того зла, что причинил им ты, уже никто нанести сестрам не в состоянии… Все скопцы сейчас, как обычно, заняты делом. Сегодня ночью, перед нашим отъездом, мы устроим им и себе прощальные радения.

— Что? А мы разве не прямо сейчас уходим из усадьбы?

— Нет, я должна встретиться с гэпэушниками. У меня есть к ним одно очень неотложное дельце…

18

С наступлением сумерек Калачев добрался до коммуны, но подойти к забору не решился, опасаясь собак. Он удобно расположился в густом кустарнике, затаился и осмотрелся. Кругом обработанные участки земли, а за ними усадьба. Все выглядело мирно и обыденно, щебетали птички, и Степан, успокоенный тем, что близок к цели, глубоко вздохнул полной грудью.

Ему повезло, собаки не рыскали возле забора. Да и местечко для наблюдения он выбрал удачно. Отсюда хорошо просматривалась вся окрестность. «Только бы не заснуть», — подумал Калачев, полный решимости бороться со сном и усталостью до последнего.

Однако все-таки он задремал… Рядом кто-то кашлянул. Степан вздрогнул и резко вскочил. В метре от него сидел на корточках мужичок.

— Эй, ты? — обратился Калачев к незнакомцу. — Ты чего здесь делаешь, сукин сын?

— Да это я, Яшка-хромой. Ты не пужайся, поспи еще…

Степану стало уже не до сна. Присутствие сокамерника удивило его.

— Откуда ты взялся, черт возьми! — прошептал он. — Мы же договорились, что после побега наши пути-дорожки разошлись.

— Я с тобой ни о чем не уговаривался, — возразил Яшка. — Просто мне идти было некуда, вот я за тобой и увязался.

Степан поморщился:

— Почему не дал знать о себе, когда за мной топал?

Яшка пожал плечами:

— Сам не знаю… Помочь, наверное, захотел.

— В чем?

— Сам не знаю. Понравился ты мне.

— Я?

— Ты.

— Но чем?

— Сам не знаю…

Этот бестолковый разговор мог бы тянуться бесконечно, если бы Калачев не решил сменить тему.

— Ты украл мой нож?

— Я. Чтобы ты меня не прирезал.

— Верни нож! — потребовал Степан и протянул руку.

— А ты слово дай верное, что не пырнешь им меня потом?

— Будь по-твоему, даю тебе слово…

Взяв у Яшки нож, Калачев немного успокоился.

— Теперь чего делать будем? — спросил тот, укладываясь рядом на бок.

— А твое какое дело? — пробубнил Степан недовольно. — Я тебя не звал, из чего следует, что на твою помощь не рассчитывал.

— А я все одно подсобить хочу, — заупрямился Яшка.

— И в чем же?

— Да хоть в чем… Что скажешь, то и сделаю!

— А ты не подумал, что можешь быть мне помехой?

— Подумал. Но в твоем хреновом положении…

Калачев задумался. Сама по себе помощь уголовника была бы в настоящий момент весьма кстати. Но кто он такой этот Яшка-хромой? Случайный сокамерник или подсадная утка-осведомитель?

— Слушай меня, Яшка, — сказал Степан тихо, но требовательно, — я не знаю, кто ты и почему ходишь за мной. Будет лучше, если ты уйдешь отсюда подальше и не будешь путаться у меня под ногами, ясно?

— Теперь ты меня послушай, — уперся сокамерник. — Ты мне, можно сказать, жизнь спас, и я должен отплатить тебе тем же самым. Я же вижу, что ты задумал что-то эдакое, что сулит весомый куш! А в одиночку на такие дела не ходят.

«Ясно, — подумал Степан. — Этот уголовник решил, что я собираюсь ограбить коммуну, и не хочет оставаться в стороне. Раз он так настроен, придется использовать его рвение в свою пользу…»

— Хорошо, — сказал он вслух, — я скажу тебе, для чего я здесь. В подвале этой усадьбы заперты два моих товарища, и я пришел, чтобы освободить их!

Яшка хмыкнул, тем самым дав понять, что не поверил ни единому слову Степана.

— Здесь зажиточная община, — сказал он. — Я давно уже собирался нанести сюда визит!

— Ладно, думай, как знаешь, только не мешай мне, — вздохнул Степан. — Сначала надо проникнуть за забор, а что делать дальше — война план покажет!

— Надо — так надо, — хохотнул едва слышно Яшка и взглянул на усыпанное звездами небо. — Так что, айда на дело, корешок? Сидя в кустах, ничего не высидишь…

Усадьба была огромна. Калачев успел ее рассмотреть еще раньше, когда приезжал официально, днем. Ночью она, казалось, и вовсе не имела никаких границ. Вдоль просторного двора возвышался каменный двухэтажный особняк. К нему примыкала конюшня. Справа от особняка белела беседка, а за ней простирался большой заброшенный сад. В конце двора располагались погреб, курятник, деревянный амбар и инвентарный сарай. Приусадебный участок не имел границ…

Степан, согнувшись, выскользнул из кустов и, подбежал к забору. Яшка, не отставая, последовал за ним. Забор оказался высок и надежно сколочен. Когда они продвигались вдоль него, ветки колючего кустарника противно цеплялись за одежду, царапали кожу. Яшка не понимал, зачем пробираться к воротам вдоль забора, а не перемахнуть через него прямо сейчас, в любом удобном месте. Но Степан все шел и шел. Наконец он остановился.

— Лезь вот здесь. Только берегись, во дворе могут находиться огромные цепные псы…

Не мешкая, Яшка перемахнул через забор, Степан перелез следом, оказавшись на чистом от травы и кустарника клочке земли.

Калачев лег на живот и затих, прислушиваясь. Сидевший рядом на корточках Яшка внезапно замер. Ему показалось, что-то шевельнулось в темноте, впереди них. С минуту они сидели не двигаясь. Опасность появления сторожевых псов была настолько реальна, что напарники боялись дышать, чтобы не привлечь внимание.

Тишина. Степан приподнялся с земли и, пригибаясь как можно ниже, двинулся вперед, сжимая в руке нож. Он ожидал атаки собак и был готов вступить с ними в смертельную схватку. Бесшумно, как кошки, Степан и Яшка продвигались короткими перебежками к дому, остерегаясь касаться чего-либо.

К счастью, ни собак, ни людей на огромном дворе усадьбы не оказалось. Мужчины добрались до особняка, и вдруг откуда-то послышались звуки, отдаленно напоминающие хоровое пение.

— Что это, мать твою? — шепотом выругался Яшка чуть ли не в ухо Калачева. — Мне мерещится, будто где-то поют.

— Я тоже слышу, — прошептал Степан.

— Выходит, в доме гулянка?

— Нет. Там, видать, другое.

— Что, ждать будем, покуда угомонятся?

— Сам не знаю, — огрызнулся нервно Степан. — Знать бы, где товарищи заперты… Да и живы ли они еще?

— Ты что, правда, за корешами сюда приперся? — обалдел Яшка. — А я думал…

— Индюк тоже думал, да в суп попал, — прошептал Степан. — Я тебе говорил, для чего я здесь.

Из барского дома вышел человек в белой рясе. Чуть погодя к нему присоединились еще двое. Увидев их, Калачев и Яшка, пригнувшись, побежали друг за другом назад, к забору. Но расстояние до него было огромно, и, чтобы себя не обнаружить, Степан повернул к раскидистому дубу.

— Куда тебя черти понесли? — шептал ему вслед Яшка, но, увидев, что Калачев начал карабкаться по стволу вверх, полез следом.

Из дома стали выходить одетые в балахоны люди. Все они следовали к дереву, на котором затаились Степан и Яшка. Один из них громко и торжественно велел принести какие-то сундуки.

— Они че, хоронить кого-то собираются? — зашептал Яшка.

— Это они так молятся, ишак! — цыкнул на него Степан. — Сектанты они, скопцы, понял?!

Калачев и его сокамерник буквально приросли к дереву.

Один из скопцов величественной походкой проследовал к стволу дуба и стал ходить вокруг него, пританцовывая и что-то напевая. Его голос становился все громче и громче, так что стали понятны выкрикиваемые слова. Слова напоминали печальное пение, но в них чувствовались такая глубина и сила, что толпящихся слушателей начал охватывать экстаз. Четверть часа спустя уже все приняли участие в дикой пляске.

Увиденное внушало Степану и Яшке чувство, граничащее с восторгом и умилением. Они оба будто утонули во времени и невольно попали под таинственное влияние обряда. «Ой, Дух!» гремело над усадьбой, вгоняя в дрожь. «Так вот почему они не выпустили собак, — подумал Степан, восхищаясь грандиозным зрелищем. — Вот, значит, какие они — радения скопцов! Отец не раз рассказывал о них мне и брату, но тогда и представить было трудно, как это так трогательно и великолепно!»

Когда мужчины пришли в себя, под деревом оказалось пусто. Лишь один человек все ещё стоял у ствола, задрав кверху голову.

— Эй вы, слезайте! — приказал он строгим окриком. — А то подсоблю вам при помощи вот этого…

Послышался щелчок затвора. Степану и Яшке ничего не осталось, как подчиниться. Не перебросившись ни словом, они стали спускаться вниз.

Спрыгнув на землю, Калачев не удержался на ногах и упал на колени. Поднимаясь, голову его расколола резкая боль, и он потерял сознание.

* * *

— Как ты себя чувствуешь? — спросил кто-то хриплым голосом.

— Где я?

— Ты в том месте, куда давно напрашиваешься. Так скажешь мне или нет, как себя чувствуешь?

— Я себя никак не чувствую. Я даже не уверен, что еще жив.

— Жив, раз меня слышишь. И в своем уме, раз разговариваешь.

Снаружи послышались легкие шаги, потом заскрипели петли, и дверь открылась. Степан попробовал разомкнуть веки, но не смог. К нему подошли и помогли подняться. Кружилась и страшно болела голова.

Одетая в серую рясу женщина посторонилась, пропуская выходящих из подвала Степана и человека, поддерживающего его при ходьбе. Затем они пошли по двору. Каждое движение, каждый шаг давались Степану с трудом. Ему тяжело было дышать. Если бы не помощь, он давно бы свалился на землю. Дикая боль в голове мешала сосредоточиться. Степан не мог вспомнить, что с ним случилось, к горлу подступила тошнота, а желудок сдавил спазм.

Когда его ввели в дом, Калачев потерял сознание, прийдя в себя только от ушата воды. Он глубоко вздохнул и попытался приподняться. Сидевший рядом человек тут же склонился над ним:

— Чего, очухался, легавый?

— Да… — несколько озадаченно ответил Степан и поморщился от возвращающейся головной боли.

— А ты, наверное, и есть сын Аверьяшки Калачева? — спросил вдруг незнакомец. — Рылом уж очень схож с батькой своим…

— А ты, наверное, есть Васька Носов, — Степан догадался, кто перед ним. — Ты чертов скопец, который убил моего отца!

— Нет, я не убивал его, — ответил Носов, выпрямляясь. — Я просто хотел вразумить его и вернуть память, а он взял да и… Ты уж извиняй, не рассчитал малость.

Степан с трудом поднял руку, чтобы схватить обидчика, но, как оказалось, обессилел настолько, что не смог удержать ее на весу.

— Будя, не хорохорься, — усмехнулся Васька, заметив его жест. — Давай-ка встать тебе подсоблю. Малеха покалякать с тобой желанье имею.

Мужик, который привел Степана из подвала, замер истуканом у двери, скрестив на груди огромные руки. Повинуясь суровому взгляду Носова, он быстро подошел к пленнику, легко поднял его с пола и усадил на табурет.

— Позади стой и гляди, чтобы не упал, — приказал Васька, а сам сел напротив Калачева. — Твои товарищи уже подъезжают к моей обители или чуток задержатся?

— Тебе-то какая разница, — ухмыльнулся Степан. — Не сегодня, так завтра тебя все одно придавят к ногтю, сволочь!

— Это еще бабка надвое сказала, — Васька смотрел на него не мигая.

— Брось, не юродствуй и не надейся ускользнуть, про тебя ОГПУ все известно…

— Может быть, и известно, да проку в том мало.

— Да, конечно, ты же всемогущий «кормчий»! Любовался ночью вашими чертовыми радениями… Но ты и за них ответишь, пес поганый.

С сосредоточенного лица Васьки сходило любопытство, губы упрямо сжимались, глаза сужались. Он смотрел на Калачева, не произнося ни слова.

— Чего таращишься, паук бородатый? — спросил Степан с издевкой, тоже буравя Носова взглядом. — Людоедам, которые для тебя людей калечили, конец! Банде Проньки, похоже, тоже амба! Земля у тебя под ногами горит, скопец поганый. Хоть ты и «Христом» себя мнишь, а на деле…

— Ну, договаривай? — угрюмо потребовал Васька, как только Калачев замолчал от приступа чудовищной головной боли.

— Я все сказал, — простонал Степан.

Неизвестно откуда в комнате появилась монахиня, которая привела Калачева из подвала.

— Оставь его, — сказала она тихо, но так внушительно, что Васька сразу же замолчал и отвернулся.

Этого Степан никак не ожидал.

— Ты напрасно ведешь себя вызывающе, — продолжила женщина в сером. — Мы вынуждены задавать тебе такие вопросы. Нас беспокоит наша безопасность, и с этим ты должен смириться.

— Знаете, господа бандиты, а меня не волнует ваша безопасность, — морщась, процедил Степан. — Вы за многое должны ответить, и я никак не дождусь, когда наступит эта минута.

— Если у тебя все, то меня послушай, — заговорила «монашка». — Зла тебе мы не желаем. Твое появление в усадьбе говорит о том, что на службе у тебя не все благополучно. И это подтвердил Яшка-хромой, который бежал с тобой из-под стражи. Он сказал, что, как в сказке, открылась дверь камеры и… А он и не знал, что ты следователь ОГПУ, Степан Аверьянович…

— С чего вы взяли, что у меня на службе не все благополучно? — усмехнулся Калачев. — Я сюда пришел товарищей выручать. Теперь вижу, что не получилось. Но и вы не радуйтесь, не надейтесь… Раз я здесь, то, возможно, уже сейчас мчатся к нам на помощь товарищи чекисты.

— Ты можешь остаться с нами или идти под суд и лет на двадцать отправиться в лагеря, — пропустив его слова мимо ушей, продолжила монашка. — Свой выбор ты должен сделать сейчас. Но если ты собираешься стоять на своем, нам придется разговаривать с тобой с позиции силы. И если до этого дойдет, ты умрешь в страшных муках.

— Все, оставь свою проповедь, — огрызнулся Степан. — Не думайте, что я продажная сволочь!

— Два твоих товарища, за которыми ты пришел, тоже так думали, — неестественно улыбнулась монашка.

— Что?! Они живы? — встрепенулся Степан.

— Пока живы, — прохрипел, вступая в разговор, Васька Носов. Он был так зол, что почти не мог говорить, в горле у него пересохло.

— Твои товарищи живы, — продолжила «монашка». — И они успели рассказать все как о себе, так и о тебе. Яшка тоже был красноречив. Так что о тебе мы знаем все, что известно другим…

— Раз знаете, тогда что еще от меня услышать хотите? — спросил Степан недоуменно.

— Мы хотим, чтобы ты рассказал нам о фотографии Анны.

— Вот, значит, как. И что вы хотите знать?

— Ты видел снимок?

— Видел, и что?

— Где сейчас эта фотография?

— Далеко. Она у брата младшего осталась.

Что-то зашипев себе под нос, Васька подскочил с табурета и направился к двери. Женщина поспешила за ним, и Степан слышал, как они разговаривали на крыльце.

19

Остаток дня Калачев провел в подвале особняка.

Ужинать он отказался, и «монашка», пожав плечами, унесла еду обратно. Видя ее, Степан почувствовал, как в нем закипает злоба. Но злился он не столько на женщину и Ваську Носова, сколько на самого себя, потому что так глупо угодил в ловушку. Его злость временами перебивала возвращающаяся адская боль в голове, которая, казалось, вот-вот разорвет череп на куски. Однако боль отступала, возвращались все те же беспокойные мысли.

«А где же Горовой? — думал, закрывая глаза, Степан. — Ему же известно, что Бурматов и Теплов захвачены бандитами и заперты в этом монастыре, законспирированном под коммуну. Неужели все силы ОГПУ брошены на разгром банды Проньки в городе и нет возможности выделить маленький отряд для спасения своих же товарищей? Что-то попахивает все это тухлятиной. Да и Васька Носов знает о разгроме банды в городе, но… почему-то не спешит уносить ноги! Неужели надеется, что беда обойдет стороной? А может, Носов рассчитывает еще на что-то, о чем не знаю я?»

В подвал спустился тот здоровенный мужик, который в одиночку захватил их с Яшкой прошлой ночью.

— А ну выходи, — приказал он, открыв дверь. — Токо не серди меня. Ежели дернешься, башку прострелю.

Они вышли на улицу.

— Давай, шагай шибче, — буркнул мужик и ткнул Калачева в бок стволом обреза. — Товарищам твоим гораздо больше досталося, а тебе… Считай, что тебя ешо не побили, а тока приголубили.

Степан шагал, как во сне. Будь он сейчас здоров как прежде, можно было бы наброситься на конвойного, схватить его за шею и задушить.

Мужик подвел его к сараю, отодвинул засов и толкнул Степана в темноту. Калачев несколько минут постоял в нерешительности, пытаясь понять, куда его определили на этот раз. Пошарив вокруг, он обнаружил подвешенные к стене хомуты и сбруи — значит, его заперли в конюшне.

Ничего не видя, Степан затоптался на месте. В это время в глубине, казалось бы, пустой конюшни, неожиданно фыркнула лошадь. Окончательно придя в себя, Калачев присел, пошарил рукой по земляному полу, нащупал нечто похожее на черенок от лопаты и взял его в руку. «Если здесь есть животные, я не одинок, — подумал он, медленно продвигаясь в середину конюшни. — Ну? Где ты есть, коняга ушастая?»

Лошадь, на которую наткнулся Степан, стояла в стойле и оказалась послушной и спокойной, легко подпустив к себе. Он провел ладонью по ее гладкой шее, по крупу, подумав «не старая еще!», почесал ей шею и морду. Лошадь, в благодарность, замотала головой.

И тут лязгнул засов. Дверь в конюшню со скрипом отворилась. Степан замер, держа наготове черенок от лопаты. Он был полон решимости дать отпор любому.

— Эй ты? — послышался окрик, и он узнал голос «монашки».

— Стой где стоишь! — громко крикнул Степан.

— Ты чего надумал?

— Живым я вам в руки не дамся! Если подойдете ближе — я…

В темноте зависла гнетущая пауза. Быстро стряхнув с себя оцепенение, Степан, не обращая внимания на усиливающуюся боль в голове, решил действовать.

Он вывел лошадь из стойла и вскочил ей на спину. Животное вздрогнуло и отпрыгнуло в сторону, но Степан легко удержался на нем, хотя седла и уздечки не было. Не мешкая, чекист выдернул сыромятный поясной ремень, подался вперед и, даже не видя морды животного, умудрился набросить ремень точно на зубы. Не ожидавшая ничего подобного лошадь взвилась на дыбы и испуганно заржала. Этого как раз и не хватало Степану: он потянул ремень на себя, и лошадь закусила «удила».

Калачев крепко сжал ногами бока спасительницы и направил ее вперед. Словно поняв, что от неё требуется, та рванулась с места и проскочила дверной проем точно, будто нитка, направленная умелой рукой в узкое игольное ушко. «Теперь меня уже никто не догонит, — с радостью подумал Степан, — конь у них был один-разъединственный, и тот сейчас подо мной. Вот только как миновать ворота?» К своему удивлению, он не увидел во дворе собак, а ворота… О, чудо! Ворота усадьбы были распахнуты настежь!

Но радоваться оказалось рано. За воротами свора собак с лаем бросилась следом. Тогда Степан поддал каблуками в бока лошади. Она тут же перешла в галоп, но отделаться от злобных тварей оказалось не так-то просто. Огромные сторожевые псы бросались прямо под копыта, а двое прыгали рядом, пытаясь уцепить страшными клыками ноги седока.

Миновав овраг, лошадь вынесла его в степь и прибавила ходу. Калачев обернулся. Увидев, что собаки одна за другой сходят с дистанции, он радостно рассмеялся и, придержав конягу, попытался определить направление, в котором собирался ехать в город за подмогой…

* * *

Васька Носов придирчиво осмотрел собранные Альбиной узлы:

— Да все это барахло в одной телеге не увезешь. Не менее трех подвод понадобится.

— Ничего, я управлюсь.

— Обоз будет слишком привлекать внимание.

— Конечно, но не настолько, чтобы трястись от страха.

— Что ты увязала в узлы, Альбина?

— Только самое ценное и необходимое, от чего отказаться просто не могла, — женщина смущенно рассмеялась. — Это малая часть того, что еще осталось в подвале от Пронькиного общака.

— Жадность фраера сгубила, — ухмыляясь, озвучил лагерную присказку Васька. — Ума не приложу, как ты все это чалить собираешься через голодную и нищую страну?

— Не твоя забота, — уклончиво ответила женщина.

— Когда уходить будем? — спросил Носов с издевкой. — Или ты еще какую-то хрень задумала? Может, в твоих планах я уже в расчет не берусь?

Улыбка медленно сползла с красивого лица Альбины, и оно заметно помрачнело. Женщина с упреком взглянула на своего «благодетеля» и укоризненно покачала головой.

— Ты перестал верить мне, Вася? — спросила она, хмуря брови.

Носов посмотрел на нее и, чтобы не отступить сразу, нагловато проговорил:

— Ты непонятный мне человек, Альбина! Пришла из ниоткуда и выделываешь такое, что мужикам не по плечу. Все это я говорю тебе на тот случай, если ты вдруг не знаешь, что я о тебе думаю! — закончил Васька без тени сожаления на лице.

— Ты говоришь мне все это, чтобы досадить? — спросила наконец Альбина.

— Нет. Просто мне хочется быть уверенным, что мы уедем отсюдова вместе и ты не оставишь меня на растерзание гэпэушникам!

Взгляд женщины оживился. Она вновь улыбнулась и вкрадчивым голоском проговорила:

— Я все это время старалась не только для себя, но и для тебя тоже.

— Что ты собираешься сделать с Калачевым? — неожиданно поинтересовался Васька.

— Хочу, чтобы он сбежал от нас так же легко, как из предвариловки ОГПУ.

— А для чего? Мне бы хотелось, чтобы он умер.

— Нет, пусть еще немного поживет. У меня есть отличный план, и без участия этого остолопа никак не обойтись.

— Снова какие-то козни?

— Все только ради нашего спасения, Вася!

Носов внимательно смотрел на красивое лицо коварной женщины, но оно стало непроницаемым и недоступным.

— Скажи, а какие у тебя мысли относительно нашего будущего? Я уверен, что ты уже все продумала и рассчитала заранее.

Альбина устремила загадочный взгляд куда-то прямо перед собой. Было заметно, что она не ожидала этого вопроса.

— Мы едем в Тамбов, — сдавленным голосом произнесла она. — Пора выкапывать из земли золото скопцов.

У Васьки отпала нижняя челюсть.

— Ты знаешь, где его искать?!

С укрепившейся надеждой в сердце и возродившейся верой в себя, Носов поспешил за выходящей к конюшне Альбиной…

* * *

Калачеву хотелось быстрее приехать в город и доложить Горовому обо всем, что с ним случилось, а главное — реабилитироваться в глазах начальства и своих товарищей. Недоверие и арест не переставали мучить его. Теперь все должно быть иначе. Степану есть что сказать о бандитском гнезде скопцов…

Подняв голову, он увидел, как навстречу скачет отряд. Сердце учащенно забилось: возможно, это отряд ОГПУ, мчащийся в усадьбу. Калачев придержал коня, дожидаясь, когда чекисты приблизятся.

Отряд тоже остановился, видимо, верховой в степи не остался незамеченным при свете утренней зари. О чем-то посовещавшись, всадники пришпорили лошадей и направились к ожидавшему. Прогремел выстрел. Над головой Калачева просвистела пуля. «Черт возьми, они, наверное, меня с кем-то перепутали!» — ужаснулся Степан.

Почувствовав волнение седока, заволновалась и лошадь. Она стала крутить головой, фыркать, всхрапывать и учащенно перебирать ногами. Снова грохнул выстрел и просвистела пуля. «Нет, это не мои товарищи, это какие-то бандиты!» — подумал Степан и пришпорил лошадь. Вороная рванулась с места.

Сомнения Степана переросли в уверенность — всадники мчались следом за ним с гиканьем и криками, как поступают только разбойники. «Черт подери, да откуда они взялись?! — лихорадочно думал Калачев. — С конными бандами казаков вроде как давно уже покончено? А может, за мной гонятся все-таки наши?»

Один из преследователей выбился вперед. Он как будто несся в атаку с саблей наголо. «Видать, не уйти мне», — с горечью подумал Степан, все еще пришпоривая бока уставшего животного. От бешеной скачки по степи воздух свистел в ушах, а глаза заволокло слезами.

— Ну уж хренушки! — закричал он ожесточенно. — Да вам до меня…

И в тот же миг сильный удар в спину сбросил его на землю прямо под копыта лошади преследователя.

Когда Калачев очнулся, он увидел себя в телеге связанным, а рядом… гарцевал начальник следственного отдела ОГПУ Дмитрий Андреевич Горовой.

— Чего, набегался, мать твою? — спросил тот, крепко выругавшись. — Думал уйти от нас, а вот не получилось!

Степан облизнул пересохшие губы.

— А-а-а, это ты, гражданин начальник, — усмехнулся он. — А я твой отряд с бандитским перепутал. Кричат, гоняются, стреляют…

— Ты поговори еще у меня, трепач! — грозно сдвинул брови Горовой. — Кто из нас бандит, следствие покажет! Кстати, ты сбежал из-под ареста! А это уже о многом говорит!

— А чего связали меня? — спросил Степан. — Боитесь, что убегу?

— Лежи и не вякай, — отмахнулся Дмитрий Андреевич, делая вид, что теряет к пленному всяческий интерес. — Убежать на этот раз ты конечно же не сможешь, но и хлопот с тобой нам тоже не надо, уяснил?

Горовой отъехал от телеги, и Степан потерял его из виду. Он закрыл глаза и подумал: «Лучше бы я заперся в конюшне и там дожидался своих „освободителей“. Теперь не поверят ни единому моему слову… Скорее поверят тем, кто будет смешивать с дерьмом. А сучья морда Горовой именно это и захочет от „коммунаров“ услышать!»

20

— Осмотреть здесь все! — приказал Горовой бойцам, и строй рассыпался по подворью. — Сысоев, Щеглов и Сытников, глаз не спускать с арестованных! За каждого из них, особенно за бандитов и их пособника Калачева, головой отвечаете!

Толпа скопцов сгрудилась слева от дома под деревьями. Их было около шестидесяти человек — парни, девушки… Угрюмые и неподвижные, они стояли, будто каменные изваяния. Взгляды их были устремлены в землю под ногами, словно они боялись видеть восходящее солнце. Бойцы из отряда указывали на них пальцами, о чем-то перешептывались, кто-то выкрикивал злые шуточки, но скопцы словно ничего не слышали и хранили угрюмое молчание, не отрывая глаз от земли.

Очухавшиеся от наркотического дурмана бандиты тоже вели себя тихо. Они сидели кучкой метрах в пятидесяти от скопцов. Горовой обвел их суровым взглядом. Наконец-то банда Проньки и Хохла разгромлена полностью.

* * *

Пока бойцы отряда занимались обыском, Горовой поманил стоявшую рядом со скопцами красивую женщину, одетую как и сектанты, в белую рясу. Когда та приблизилась, он склонился к ее уху и прошептал:

— Я именно такой и представлял тебя, Альбина… Именно такой!

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице женщины. В ответ на слова Горового она лишь обняла руками плечи и ровным голосом сказала:

— Вы ошибаетесь, гражданин начальник, я не та особа, про которую вы думаете.

— Тогда веди меня в дом, — хитро прищурившись, предложил Дмитрий Андреевич.

— Мне там нечего делать.

— А я настаиваю.

— Делайте что хотите.

Женщина пожала плечами и нехотя двинулась к крыльцу.

В доме Горовой выпроводил из комнаты бойцов и запер за ними дверь. Затем он уселся за стол и предложил:

— Присаживайся тоже, товарищ Альбина, в ногах правды нету.

— Я слушаю вас, товарищ Горовой, — сказала женщина, едва заметно улыбнувшись уголками губ.

— Как ты догадалась, кто я? — спросил Дмитрий Андреевич, едва оправившись от изумления.

— О, это было совсем не трудно, — заверила его Альбина. — К вам бойцы обращаются во всеуслышание.

— Ах, да, — смутился Горовой. — Я как-то не подумал про это…

— Теперь поступим так, — заговорила женщина, — перед тем, как вы начнете задавать мне вопросы, хотелось бы знать, насколько подробно вы посвящены в детали данной операции?

Она с улыбкой разглядывала своего собеседника и явно наслаждалась его замешательством.

— Настолько подробно, насколько удосужились меня посвятить и задействовать, — вздохнул и развел руками Дмитрий Андреевич.

Альбина усмехнулась:

— Смею предположить, что разработчики операции вам доверяют настолько, что даже соизволили назвать мое имя, дорогой товарищ Горовой. Однако не забывайте, кто я и кто есть вы!

— Но я же не вышел за рамки своих полномочий? — промямлил Дмитрий Андреевич, краснея.

— Пока еще нет, — нахмурилась Альбина. — А теперь договоримся так, что вопросы сейчас буду задавать я, а ты на них правдиво отвечать.

— Ну… — Горовой снова развел руками.

Женщина скривила в едкой усмешке свои красивые губы.

— Пока все идет отлично, — сказала она. — Банда ликвидирована, бандитскому подполью, прикрываемому скопцами, тоже конец! Но на этом наша работа не закончена. А теперь мне хотелось бы услышать, насколько тебя посвятили во вторую часть операции?

На этот раз Дмитрий Андреевич молча пожал плечами.

— Я так и думала, — усмехнулась Альбина. — Тебя озадачили ровно настолько, насколько посчитали необходимым. С ликвидацией банды, товарищ Горовой, твоя задача выполнена. Будь уверен, я доложу наверх, что ты проявил себя блестяще!

Дмитрий Андреевич понял, что пришла пора не «умничать», а играть с открытыми картами.

— И что теперь мне делать остается?

— Довести начатое до конца.

— Что вы имеете в виду?

— Расследовать дело по банде Проньки и сектантам и довести его до суда.

— А что делать с вами, Альбина? Если я вас не арестую вместе со всеми, то на вас может лечь тень подозрения!

Женщина протянула Горовому запечатанный пакет:

— Вот, тут вы найдете то, что надо будет сделать после моего исчезновения.

— Исчезновения?! — глаза Дмитрия Андреевича полезли на лоб. — Что-то я не пойму, о чем речь?

— Сейчас выходишь на улицу, а я остаюсь, — хмуря брови, принялась объяснять Альбина. — На мое отсутствие никто не обратит внимания. В тайнике подвала дома найдете много добра, награбленного Пронькой, и увезете его с собой. Тогда о моем существовании и вовсе позабудут.

— Отмазка хорошая, — согласился Горовой, с уважением глядя на собеседницу. — А где же Васька Носов? Что-то я не нахожу его в этих сектантских пенатах?

— Васька мертв, — ошарашила его Альбина. — Его тело тоже найдете в подвале, вместе с телами своих сотрудников!

Услышав такую страшную весть, Дмитрий Андреевич побледнел.

— Как же так? — спросил он взволнованно. — Как ты могла допустить смерть сотрудников ГПУ?

Женщина смерила его презрительным взглядом.

— Уберечь их я была не в силах, — сказала она, морща прелестный носик. — Не забывай, кем была я здесь и какие передо мной ставились задачи. Если хочешь найти крайнего, кого можно было бы обвинить в их смерти, начинай с себя… Я не знаю, какого рожна они сюда приехали, но попали в руки Пронькиных бандитов. Вот те и перестарались, выбивая из ребят признания.

— А Ваську тоже бандиты убили? — спросил Горовой. — Если так, то я должен хотя бы его труп отвезти своему начальству. Только после этого в деле Пронькиной банды и в деле по «людоедам» может быть поставлена точка!

— Поступай как знаешь, — пожала плечами Альбина. — Я тебе сказала, где найти три трупа, тебе и карты в руки…

— Постой, а что мне со Степаном Калачевым делать? — спросил Дмитрий Андреевич. — Жаль парня, страдает ни за что. Да и следователь он хороший и преданный партии человек… — Не дождавшись ответа, он продолжил: — Я, конечно, сделал все как было приказано: обвинил, посадил под арест, организовал побег… Теперь что, снять с него все липовые обвинения, извиниться и отпустить?

— Что с ним делать, прочтешь в инструкции, в пакете, — грубо отрезала женщина, которую, видимо, стала утомлять затянувшаяся беседа. — Только учти, что не я ее писала, а те, кто разработал всю эту операцию. А теперь прощай, товарищ Горовой! Надеюсь, что мы больше никогда не увидимся. И не вздумай за мной присматривать, если не хочешь заработать смертельный титул врага народа и предателя дела революции!

* * *

Когда все изъятое из бандитского гнезда было погружено в телеги, из дома вынесли три трупа и уложили их прямо у крыльца на землю. Скопцы оживились. Тыча пальцами в сторону покойников, они о чем-то оживленно перешептывались, а потом все дружно встали на колени.

— Чего, «бога» своего увидели? — крикнул с крыльца Горовой. — А вот он, как оказалось, и не «бог» вовсе и подох, как все смертные, не вознесясь в небеса!

Он подошел к телу Васьки Носова и пнул его кончиком сапога. Видя такое кощунство, скопцы уткнулись лицами в землю и жалобно завыли.

— Эх вы, овцы безмозглые! — сжав кулаки, принялся стыдить сектантов Горовой. — Совсем еще недавно большинство из вас было студентами и честными гражданами нашей молодой Страны Советов! Кого оплакиваете сейчас вы? Ничтожного уголовника, превратившего вас в калек?

Он говорил еще несколько минут, для убедительности подчеркивая чуть ли не каждое слово и размахивая руками, но скопцы его не слышали. Они видели своего кормчего мертвым и оплакивали его.

— А ну вас к хренам собачьим, — выругался Горовой и крикнул бойцу, охранявшему Степана Калачева: — Подведи ко мне того мудака, что на телеге. Пусть полюбуется на жертв своей тупости или умысла… — следствие покажет, чего именно.

Боец развязал веревки на ногах Степана и помог спуститься с телеги.

— Что скажешь, иуда? — спросил с издевкой Горовой.

— Да пошел ты, — огрызнулся Степан, глядя на мертвых оперативников.

— Это ты меня посылаешь, козел?! — закричал негодующе его бывший начальник. — Тогда объясни, почему наши товарищи мертвы, а ты вот живехонек и не с ними рядом?

— Простите меня, — прошептал Степан погибшим, не слыша злобных выкриков Горового. — Я мог быть вместе с вами, но судьбе было угодно все повернуть по-другому.

— Все, будя ломать комедию! — крикнул Горовой. — Товарищей погрузить в свободную телегу, и в дорогу!

— А этого куда? — спросил боец, указав на Степана.

— Его веди обратно, — ухмыльнулся Горовой. — А чтобы не скучно одному ехать было, положи рядом труп Васьки Носова. Пусть позлорадствует по дороге, что убийца его отца тоже лишился жизни и в свой последний путь с ним рядом едет!

Когда загруженные телеги вереницей выезжали из усадьбы, можно было подумать, что это жители большого села переезжают вместе со всем своим добром на новое место жительства. Арестованные скопцы и бандиты строем понуро шагали следом за обозом. День был знойным и ветреным, но это не помешало жителям окрестных деревень, мимо которых следовала колонна, выбегать из своих домов, чтобы взглянуть на несчастных, молва о которых успела разнестись повсюду.

Казалось бы, Горовой выглядел триумфатором на коне, но если бы он услышал, о чем перешептываются между собой люди, если бы он мог заглянуть в их души, то услышал бы только ругательства и проклятия, посылаемые ему в спину. А скопцы шли и шли, упорно глядя в землю, и их несчастный вид вызывал у народа боль, досаду и сожаление.

На последней телеге обоза ехал Степан Калачев в «обнимку» с трупом Васьки Носова. «Какой позор! — думал он, шмыгая носом. — Всю свою сознательную жизнь честно служил стране, партии и народу, а что же из всего этого вышло? Не лучше было бы принять предложение той монашки и…»

Странная мысль вдруг обожгла мозг. Он приподнял голову, но, как ни старался, «монашки» среди арестованных так и не увидел! Не обнаружил Калачев и Яшки-хромого…

* * *

Проснулся Степан в тюремной камере. Открыв глаза, он сразу же впал в уныние. Голова оказалась забинтованной, сильно болела спина.

— Что, очухался? — вопрос прозвучал, как издевка.

У двери стоял Горовой.

— Ты зачем явился? — спросил Степан, морщась от боли.

— Тебя осмотрел доктор, пока ты был в отключке, — продолжил Горовой, будто не заметив оскорбительного выпада в свой адрес. — Жизнь твоя вне опасности…

Слушая его, Калачев дивился: тот разговаривал так, точно за минувшие дни ничего не произошло. Однако Степан не обольщался.

— Скажи правду, и я уйду, — заявил Горовой. — Мне все еще хочется знать о твоих связях с бандитами и обо всем другом, что ты выложишь мне с глазу на глаз, без протокола.

— Значит, ты хочешь дожать меня, используя то хреновое состояние, в каковом я пребываю, — превозмогая боль, рассмеялся Степан. — А что, пользуясь случаем, я, пожалуй, выскажу тебе все, что думаю… Я, следователь ОГПУ Калачев Степан Аверьянович, находясь в уме и твердой памяти, со всей ответственностью заявляю, что мой бывший непосредственный начальник Дмитрий Андреевич Горовой есть не кто иной, как продажная сволочь и законспирированный враг народа! И еще хочу заявить, что он пытается принудить меня оговорить самого себя в преступлениях, которых я не совершал. Что ты собираешься на меня повесить, сучок продажный? — Он заставил себя улыбнуться и посмотреть в напрягшееся, покрывшееся испариной лицо начальника.

— Не пытайся разозлить меня, сопляк, — хмуро пробубнил Дмитрий Андреевич, проходя от двери к кровати. — Ты ведь, конечно, догадываешься, что предстанешь перед судом, будешь осужден и расстрелян? Если ты надеешься на двадцатилетний срок и шанс на жизнь, то это зря…

Степан опять улыбнулся в ответ с безграничным спокойствием.

— Я понял, — сказал он, — ты явился, чтобы «облегчить мои страдания» или заглушить остатки собственной совести, если они у тебя еще остались и гложут твою черную душу.

Горовой погладил кобуру, из которой выглядывала рукоятка нагана:

— Ты хочешь меня вынудить пристрелить тебя, чтобы не испытывать позор и унижения в зале суда?

— Конечно, я заранее знаю, что это будет за суд и какой он вынесет приговор.

— Суд будет справедливым, у меня собраны неопровержимые доказательства твоей вины в пособничестве банде.

— Брось, не трепись, сам же знаешь, что все это чушь…

— В квартире Бурматова найдено письмо, в котором он и Теплов обвиняют тебя в связях с бандой Проньки. Что на это скажешь? — Горовой с ядовитой ухмылочкой взирал на бледное, осунувшееся лицо Калачева. — Заметь, письмо написано до того, как оперативники отправились с тобой на эту дурацкую вылазку в коммуну.

— Скажу, что это липа и подделка! Я слышал, что ты способен на такое, и теперь вот сталкиваюсь с подляной лично. — Степан старался разозлить подлеца, и у него это стало получаться. — Ты ведь прекрасно знаешь, что я не боюсь смерти, а ты… наверное, окажись на моем месте, ты бы вел себя иначе…

— Может, ты и прав, — пожал плечами Дмитрий Андреевич. — Но, к моему счастью и твоему разочарованию, каждый из нас сейчас на своем месте.

— А я верю, что и тебя ждет такая же участь, — усмехнулся Степан. — Вот только сожалею, что не доживу до торжества справедливости. А как бы мне хотелось видеть тебя трясущегося от страха перед бойцами расстрельного взвода!

— Все, заткнись, — не выдержав, рявкнул Горовой, которого полные издевки слова Калачева вывели из себя. — Твое признание уже написано, понял? Если ты даже откажешься его подписывать, я подпишусь за тебя сам!

Степан улыбнулся и прикрыл глаза.

— Я даже не удивлюсь, если ты уже сделал это. Только вот в толк не возьму, для чего ты все-таки пожаловал в мою камеру?

— Хотел посмотреть тебе в глаза и спросить, почему ты стал предателем? Облегчи душу признанием, а я постараюсь понять.

— Нет, тебе этого не дано понять, «поп пролетарский»… Кончай ломать комедию, здесь не театр и зрителей нет. Ты просто сволочь, гражданин начальник, так и знай! А теперь проваливай… До встречи на суде!

— Это все, что ты собирался мне сказать?

— Нет, не все… Если случится чудо и я выживу, то обязательно найду тебя и убью! Вот теперь все, скотина подлая… Дай бог, чтобы и тебя постигла такая же судьба!

Степан закрыл глаза, и напрасно Горовой ему еще что-то втолковывал. Он больше не слышал его…

* * *

Они сидели на скрипучих расшатанных стульях в дежурной части милиции, на вокзале. Милиционер за столом уже в десятый раз просматривал документы задержанных. Подозреваемый заметно нервничал, а вот женщина вела себя на удивление спокойно.

Мужчина, скрипнув стулом, подался вперед:

— Ну сколько можно объяснять: мы люди порядочные, мирные, а не какие-нибудь бандиты с большой дороги!

Дежурный поднял на него глаза:

— Разберемся, уважаемый, заткнись. Ты мне мешаешь работать.

Некоторое время дежурный раздраженно потирал ладони и в упор разглядывал задержанных, после чего спросил:

— Судя по документам, ты есть часовых дел мастер, гражданин?

— Да, моя профессия часовщик, — ответил мужчина удрученно.

— А ты его супруга, так ведь?

— Да, мы супруги Родионовы, — ответила та. — Мой муж Ефрем Романович, а я Вера Петровна.

Милиционер задержал взгляд на красивом лице молодой женщины, которой это явно не понравилось, и она нахмурила брови.

Неожиданно дверь распахнулась, и в дежурку вошел человек в кожаном плаще. Он скользнул беглым взглядом по женщине, достал из кармана какие-то бумаги и протянул их дежурному. Того будто пружиной подбросило со стула вверх. Вытянувшись в струну, он нервно облизнул пересохшие губы и, поправляя на себе гимнастерку, представился:

— Дежурный по…

— Достаточно, — остановил его незнакомец и кивнул в сторону притихших супругов: — За что их?

— Н-не з-знаю пока, товарищ…

— Обойдемся без оглашения чинов и фамилий! Так объясни мне причину задержания этих людей?

— П-подозрительными п-показались, — пролепетал милиционер. — Узлов с ними много — аж три воза на станцию привезли. Вот мы и заподозрили, что…

— Документы проверили?

— Так точно!

— В порядке?

— Так точно!

— Вещи их где?

— Перенесены в подсобку, заперты на замок и опечатаны!

— Досмотрены?

Дежурный смутился, усыпанное конопушками лицо вытянулось, а нижняя губа едва заметно задрожала.

— Н-никак нет, — выпалил он, заикаясь.

— Так вот, — человек в плаще взял со стола документы задержанных и положил их в карман плаща, — вещи перенести из подсобки в вагон, который стоит в тупике. Его прицепите к ближайшему поезду на Москву! Вопросы есть, товарищ Сарайкин?

Услышав свою фамилию из уст большого начальника, дежурный клацнул зубами, побледнел и, чтобы удержаться на ослабевших ногах, схватился за спинку стула.

— Никак нет, все немедленно исполним! — рявкнул он на одном дыхании. — Я уже сейчас…

Выйдя из-за стола, он боком, боясь коснуться начальника, просочился между ним и стеной и стремглав выскочил из кабинета.

— Почему так долго, Василий? — спросила женщина, глядя на «незнакомца» с укором.

— Извини, дела задержали, Альбина.

— Так что, ты нам поможешь?

— Уже помог, сама видела…

Василий вернул «супругам» бумаги, к которым добавил плотный пакет.

— В нем документы на все случаи жизни, — пояснил он, оглянувшись на дверь. — Предъявляйте их в крайнем случае, когда меня не окажется рядом. Ваш вагон будут перецеплять по всему пути следования, пока не доберетесь до места.

— Ты не проводишь нас, Василий? — спросила жалобно женщина. — Я понимаю, ты человек занятой, но без тебя… Я боюсь, что фараоны вокзальные…

— Я провожу вас, — успокоил ее Василий, и в этот момент в кабинет ворвался дежурный.

— Все в порядке, товарищ… — он осекся, вспомнив, что человек в плаще запретил называть его фамилию. — Вещи уже грузят в указанный вагон.

— Я сам прослежу за погрузкой и прицепкой вагона к составу, — кивнул Василий. — Кстати, далеко ли ближайший поезд на столицу?

— Будет через полчаса, — доложил дежурный.

— Вот и отлично, я подожду.

21

Было раннее майское утро. Трава и цветы сверкали росой, на деревьях и крышах домов щебетали птицы.

В зал судебного заседания в сопровождении двух конвойных смело и уверенно вошел молодой мужчина.

— Он! — шепотом пронеслось по залу.

Четверть часа спустя вновь открылись двери, появились три человека в военной форме. Убедившись, что все участники процесса в сборе, а обвиняемый доставлен, председатель приступил к допросу.

Первый же вопрос председателя суда изумил подсудимого. Его расспрашивали, имеет ли он любовницу на стороне, каков размер его зарплаты, как давно виделся с младшим братом, и где тот сейчас.

Обвиняемый отвечал на вопросы судей честно, без утаек и с язвительной улыбкой на губах. А в конце он заявил, что ни в чем себя виновным не признает и ожидает справедливого приговора.

После такого смелого и прямого заявления как члены суда, так и присутствующие в зале недоуменно переглянулись. Прокурора передернуло. Он поднял голову и бросил грозный взгляд на Горового, от которого тот вжался в стул.

Тем временем обвиняемый продолжал говорить. Он объяснил, что всегда честно служил молодому Советскому государству, а дело против него умышленно сфабриковали враги.

— Ума не приложу, кто «хозяин» Горового, — заканчивая свою речь, заявил обвиняемый, — но Дмитрий Андреевич старался изо всех сил ему в угоду. Я работал, а он пенки снимал… — он отыскал глазами опустившего голову начальника. — Я обвиняю его в двурушничестве и предательстве!

При последних словах Горовой поднял склоненную голову и полными муки глазами посмотрел на оратора. Председателю «тройки», видимо, тоже пришлось не по нраву заявление обвиняемого. Он прервал его речь строгим замечанием:

— Ваша обязанность, обвиняемый Калачев, давать правдивые показания и приводить веские доводы в свою защиту. Зарубите себе на носу раз и навсегда: сегодня судят вас, а не Дмитрия Андреевича Горового!..

Суд продолжался до полудня. А к завершению процесса судьи, посовещавшись на месте, тут же зачитали, видимо, заранее заготовленный обвинительный приговор.

— Двадцать лет лагерей, без права на переписку! — объявил председатель тройки, закрывая папку с делом.

* * *

По приговору суда «тройки» десять скопцов из коммуны были осуждены на длительные сроки и отправлены в лагеря. Остальных передали родственникам с приказом: «Не заниматься сектантством, а то хуже будет!»

Всех оставшихся на свободе членов Пронькиной банды переловили достаточно быстро. 15 апреля 1933 года 16 участников банды были приговорены к расстрелу, а остальные — к различным срокам в ГУЛАГе. 21 апреля 1933 года коллегия ОГПУ на своем заседании вынесла приговор убийцам, торговавшим в Оренбурге человеческим мясом. Саляхутдина Гимметдинова и Хасана Алеева повторно приговорили к расстрелу, приговор был приведен в исполнение 11 мая.

* * *

Решение суда «тройки» конечно же потрясло Степана Калачева, но не надолго. Пока жив человек, жива и надежда. Вскоре им овладело необъяснимое спокойствие. Степан даже ощутил облегчение от того, что исчезла так долго тяготившая душу неизвестность.

Калачев уже три недели находился в тюрьме, ожидая отправки. И вдруг, неожиданно, исполнилось самое заветное его желание. Однажды ночью загремели засовы, открылась дверь, и на пороге камеры показался ненавистный Горовой. Он немного постоял в дверном проеме, после чего сказал:

— Прости меня, Степан… За все прости, если сможешь. Ты был прав, дело сфабриковано, и лично я приложил к этому руку.

— Шел бы ты отдыхать, Андреевич, — горько ухмыльнулся, глядя на него, Степан. — Уже ночь на дворе, а ты все еще надрываешься на работе…

— Ты прав, ненавидя меня, — вздохнул Горовой. — Но я исполнял приказ… Можешь мне не верить, но кому-то очень было нужно посадить тебя. А я избран всего лишь орудием!

— Я прощаю тебя, гражданин начальник! — зло рассмеялся Степан. — Ты ничтожество, и сам это признал уже не единожды. А я на убогих не обижаюсь!

Пряча глаза, Дмитрий Андреевич вышел из камеры в коридор и на его месте… о, чудо! — на пороге камеры появились жена и сыновья!

Глаша прямо с порога бросилась в объятия. Мальчики нерешительно и настороженно осматривались. Жена рыдала у Степана на груди и говорила, говорила, говорила. Мальчики с трудом узнавали его и со страхом поглядывали на исхудавшего, заросшего щетиной отца. Он сам прижал сыновей к себе.

— Дети, мальчики, глядите на него! — выкрикивала жена дрожащим от слез голосом. — Сохраните в памяти это лицо, сыночки! Может случиться, что мы его больше не увидим!

Степан не сдержался — он даже не утирал слез.

Часть третья. Клад скопцов

1

Сразу за леспромхозом огромный кусок тайги был разделен еще на несколько участков. Каждый из них закрепили за вальщиками. Калачев с бригадой получил под вырубку делянку с несчастливым номером «13».

Стоя у разделительного столбика, Степан смотрел на высокие стройные сосны и с горечью думал: «Вот и ваше время пришло, красавицы. Жаль вас под пилы и топоры пускать. Но ничего не попишешь, сказано, что стволы ваши нужны государству, значит… увы!». Теперь весь мир бригадира Калачева ограничивался поселком в тайге и очередным участком леса, который он вынужден валить уже одиннадцатый год.

Поселок — лес, лес — поселок… Это такая зона в несколько сотен километров, которая в масштабе страны выглядит на карте как маковое зернышко. Не повернуться, не развернуться… Вот так, изо дня в день, и приходится ласкать взглядом вековые стволы сосен, прежде чем коснуться их острием топора или зубьями пилы. Воздух летом сырой, а зимой тяжелый от мороза, вдыхать и выдыхать его свободно может только человек, привыкший к тяжелым условиям жизни в тайге.

Да разве такое существование назовешь жизнью? Короткое, всегда промозглое дождливое лето, а затем бесконечная морозная зима. Снега выпадает столько, что не пройти, не проехать. Бараки в поселке заносит по самые крыши, и ходить приходится учиться особым образом: шагать ровно, как по ниточке, по натоптанной в глубоком снегу тропе. Шаг влево, шаг вправо, и можно провалиться в сугроб по грудь или даже шею, без посторонней помощи ни за что не выбраться.

— Чего на деревяшки пялишься, бригадир?

Калачев обернулся. Рядом стоял Сергей Коновалов — на редкость неприятный тип. Коренастый, рыжебородый, отпетый уголовник и наглец, готовый уколоть любого едким словцом. Коновалов недавно прибыл в поселок, как-то умудрившись перевестись со строгого режима на поселение. С первого дня он всем старался дать понять, что работой на государство обременять себя не собирается и любые потуги заставить его взять в руки топор или пилу будет расценивать как тяжкое оскорбление своей личности.

— Какого хрена тебе надо, Ржавый? — Степан специально назвал Сергея по кличке, с которой тот прожил уже не один десяток лет.

— Вижу, как на баб, на елки пялишься, — хмыкнул Ржавый. — А может, прикидываешь, сколько срубить успеешь до конца срока?

Глядя на Коновалова, Степан понял, что тот нарывается на очередной скандал, и решил не давать ему на то повода.

— Шел бы ты своей дорогой, Ржавый. Бодаться я с тобой не собираюсь и никакого дела у меня к тебе нету, усек?

Но Коновалов вместо того, чтобы затевать ссору, повел себя совсем не так, как ожидал Калачев.

— Не колоти понты, бригадир. По делу я, — удивил его Ржавый. — Я долго присматривался к тебе: все то время, пока в этой дыре чалюсь.

Не найдя для достойного ответа слов, Степан лишь пожал плечами.

— Ты хоть из органов, но мужик правильный, — продолжил Коновалов, доставая из кармана кисет с самосадом. — Тут в поселке одни фраера беспонтовые пришвартовались. Серьезное дело предложить некому, а ты…

Оправившись от неожиданности, Степан усмехнулся и, пытаясь ничем не выдать своей заинтересованности, спросил:

— О чем ты треплешься, Ржавый? Какое такое дело можно затевать в этой непроходимой глуши?

Коновалов оживился. Быстро раскурив самокрутку, он осмотрелся и без всяких предисловий предложил:

— Дергать отсюда позвать хочу. Не в жилу мне здесь киснуть в сырости, а зимой сопли на делянке морозить!

— Вижу, ты не сопли, а скорее мозги отморозил, — ухмыльнулся Степан. — Ты что, не видишь, куда попасть угораздило?

— Туда, где и ты паришься, — ответил Ржавый после глубокой затяжки.

— Ты так говоришь, будто я не рядом с тобой в пятистах верстах от Магадана, а где-то в парке под Москвой, откуда до Кремля пару часов ходу…

Калачев не спускал пристального взгляда с лица собеседника, но на нем не дрогнул ни один мускул.

— У меня план есть конкретный, — продолжил Коновалов, отбрасывая в сторону кончик выкуренной до пальцев самокрутки. — Но тебе пока ничего не скажу. Надумаешь, подваливай. Не надумаешь — язык прикуси и упакуй. Где-то вякнешь, я тебя самого упакую!

Поправив шапку, Ржавый развернулся, собираясь уходить, но посмотрел на Степана через левое плечо и усмехнулся:

— А какого хрена я к тебе подошел, не знаешь?

— Понятия не имею, — огрызнулся озабоченно Калачев, который уже обдумывал неожиданное предложение.

— Вот это правильно, — ухмыльнулся Коновалов одобрительно. — Ты не лес разглядывай, а в комендатуру топай. Там Хозяин, Алексей Иванович, уже самовар кочегарит, тебя ожидаючи…

* * *

Поселок, в котором проживали так называемые вольные поселенцы, носил громкое название — Таежный тупик. Этот жалкий населенный пункт очень соответствовал своему названию. Ни крепких рубленых изб, ни правильных улиц. Преобладали деревянные постройки барачного типа да заросшие бурьяном тропы, пересекавшиеся ямами и канавами, вечно заполненными грязной жижей.

Комендатура размещалась в единственном большом и крепком доме, посреди поселка. Входов было два: один, слева, — в комендатуру, второй — в помещение медпункта.

Алексей Иванович Аверкиев сидел за рабочим столом и, сдвинув к переносице густые седые брови, внимательно рассматривал какие-то документы. Войдя в кабинет, Степан заметил, как он резко качнул головой и вздрогнул, видимо, от скрипа двери. Комендант пожал Калачеву руку, и его тонкие губы растянулись в приветливой улыбке.

— Звал, Алексей Иванович? — спросил Степан, подходя к столу и присаживаясь без разрешения.

— Звал-звал, Степа, — кивнул утвердительно Аверкиев, потягиваясь и расправляя плечи.

— А что случилось в нашем забытом богом краю? — поинтересовался Калачев, вынимая из кармана телогрейки мешочек с самосадом и изящную деревянную трубку. — Может, амнистия грянула или на пенсию собрался?

— Ишь, размечтался, голубок, — старик положил перед собой на столе руки. — Об амнистии и не мечтайте, покуда гремит война, а относительно моей пенсии… Так тоже не дождетесь! Мне уже семь десятков с хвостиком, а я все еще с делами хорошо справляюсь. А на мое место, в этот кабинет, оттуда, — он указал пальцем на окно за спиной, — ни одного мудака не заманишь. Люди лучше на фронт под пули и бомбы пойдут, чем к нам, в это гиблое место!

— А поселенцы промеж себя байки травят, будто уже не раз фаловали тебя уехать.

— Было дело, — кивнул комендант утвердительно. — А я вот пальцем не шевельнул, чтобы уехать, и не возразил, чтобы остаться. Меня теперь не замечают: война! Больше не предлагают. Да и мне уже не ужиться там, в шумной жизни. Мне больше по сердцу наша тишина. А вот ты… — он осекся, будто сболтнул лишнее, и замолчал.

Калачев смотрел на Алексея Ивановича и тоже молчал. Ему было жаль одинокого старика, которому приходилось доживать свой век не в кругу семьи, а среди поселенцев, пусть и не опасных, но с уголовным прошлым.

Высокого роста, сутуловатый, с новенькими подполковничьими погонами на плечах — одним словом, комендант Аверкиев выглядел как молодящийся мужчина пятидесяти лет, который все еще хочет нравиться женщинам. Лагерники, как правило, не любят тех, кто носит форму НКВД, но, против воли, Степан чувствовал симпатию к этому суровому и справедливому человеку. За десять лет, которые он был вынужден отбывать наказание, Калачев так и не сумел заставить себя относиться к бывшим коллегам как к палачам и карателям, хотя многое пришлось вынести от произвола выродков, позорящих форму и офицерскую честь.

Алексей Иванович на вид добродушный старичок. Но поселенцы вздрагивают от негромкого голоса «Хозяина», когда он не в настроении. Наказать нарушителя порядка для него — раз плюнуть. Никакие мольбы и заверения не помогут…

— А если бы тебе еще лет сто пожить предложили? — полюбопытствовал, сам не зная почему, Степан.

— Для чего? — нахмурился Алексей Иванович.

— Чтобы начать все заново? Ну, скажем, у меня раньше одна была жизнь, после осуждения совсем другая, а теперь вот третья.

— Наслышан я про твои жизни, Степа… Видать, доля такая. А ты не жалься, молод еще. Пройдет немного времени, и отменят твое принудительное поселение. Тебе еще повезло. Многих под расстрел подвели, а тебе вот жизнь сохранили. Так что живи и радуйся, бригадир.

— Ни за что осужден я! — воскликнул возмущенно Степан. — Я все потерял, кроме жизни постылой. Для чего она мне теперь, если я никто?! Ни работы, ни семьи, зато есть судимость! Если я и выберусь через десятку лет отсюда, то кому буду нужен?

— Не бойся, не заваляешься, найдется бабенка, которая тебя приветит, — хмыкнул комендант. — Мужики нынче в цене, поверь на слово. На фронте вон сколько гибнет… А такого красавца, как ты, поискать еще.

— Может, когда-то я и был красавцем, — возразил с горечью Степан, — а теперь становлюсь развалиной. Что будет со мной еще через десять недосиженных лет, даже представить боюсь. Только одно утешает: годами намного тебя моложе, Иванович!

Хмурая улыбка скривила губы старика, и он укоризненно покачал головой.

— Не зли меня перед отъездом, пройдоха, — сказал он и погрозил пальцем. — Я всегда знал тебя как порядочного человека и хочу, чтобы ты и оставался таковым навсегда в моей памяти.

У Степана ходуном заходили колени, а по телу прокатилась обжигающая волна.

— О чем ты сейчас обмолвился, Алексей Иванович? — спросил он хрипло. — О чем ты сейчас брякнул, черт побери?!

— Я тебе скажу, — прозвучал откуда-то со стороны мужской голос. — Я тебе отвечу на все твои вопросы, Степан Аверьянович. Вижу, у тебя их много накопилось за все время, что мы с тобой не виделись…

* * *

Человек, вошедший в кабинет из соседней комнаты, тоже был одет в форму офицера НКВД, но на плечах поблескивали звездами погоны полковника. Что-то знакомое присутствовало в его облике, но Степан не узнавал его. Это был странный человек. Через его лоб, от одного уха до другого, тянулся едва заметный шрам. Лицо напряженное, взгляд тяжелый, недоброжелательный, язвительная усмешка.

«Где-то я уже его видел? — подумал Степан. — Но почему он здесь, в поселке? Ведь дорога в лесу еще не пересохла, хотя…» Он вспомнил, что слышал ночью звук мотора тягача, и все понял.

Степан более внимательно вгляделся в лицо и осанку сидевшего напротив полковника, и вдруг словно пелена упала с глаз. Вспомнился 1933 год, Оренбург и Управление ОГПУ. В то время тот не был таким седым и утомленным.

— Что, не узнаешь? — спросил полковник, доставая из кармана пачку папирос и протягивая ее Калачеву. — Рад тебя видеть живым и здоровым, Степан. Ну, бери, закуривай.

— Горовой Дмитрий Андреевич собственной персоной, мать твою, — процедил сквозь зубы Степан и матерно выругался. — Я все десять лет своей отсидки вспоминал тебя, падла. И столько раз представлял, как придушу при встрече, что со счету сбился. — Он сжал кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься на сломавшего ему жизнь негодяя.

— А ты почти не изменился, — сказал Горовой. — Лишения не наложили на твою внешность, как на мою, уродливый отпечаток.

— А вот тебя время не пощадило, сука подлая! — прорычал Степан. — Ты выглядишь хуже некуда… Я хоть на природе ишачил, дышал оздоровительным воздухом, а ты…

— Каждый из нас служил Родине там, где было приказано, Степа, — перебил его нетерпеливо Горовой. — Все десять лет, что мы не виделись, я боролся с преступностью и врагами народа в Москве на высокой должности. А тебе пришлось дожидаться своего часа здесь, как ты выразился, «на природе». И ты тоже служил Родине, хотя и не знал об этом.

— Постой, ты чего-то перепутал, сука! — закричал Степан, багровея. — Ты, может быть, и служил, а я? Я сидел вот здесь по твоей милости и исправно лес валил, как коняга ломовая!

— А ну выйди, Алексей Иванович, — приказным тоном потребовал Горовой, глянув на притихшего за столом коменданта. — Проследи, чтобы к двери никто за километр не приближался, пока мы тут с майором Калачевым личные отношения выясняем и о деле предстоящем беседуем!

На Степана будто вылили ушат ледяной воды. Ему вдруг показалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, очень на него похожим.

— Ты чего мелешь, иуда? — прошептал он зловеще, как только закрылась дверь за комендантом. — Издеваться надо мной прикатил? Может, и был бы я сейчас майором или даже подполковником, если бы ты прежде не сделал из меня зека.

Горовой промолчал. Он не спеша закурил и прошелся по кабинету, затем уселся на место Алексея Ивановича. Несколько минут он молчал, делая вид, что наслаждается процессом курения.

— Слушай меня, Степан, и не бузи, — сказал он, откинувшись на спинку стула. — Я добирался сюда две недели. Только не подумай, что я приехал каяться или оправдываться. Твои оскорбления и упреки справедливы, но только в определенной мере, и они не обоснованны и неуместны потому, что ты не знаешь всего того, ради чего тебе пришлось провести в этом поселке долгие годы!

— Почему же не знаю, — нервно хмыкнул Калачев. — Я присутствовал в тридцать третьем на допросах, когда ты выворачивал мою душу наизнанку, пытаясь заставить меня оклеветать самого себя. Если ты не забыл, я присутствовал и на суде, в качестве обвиняемого, когда по сфабрикованному тобою делу меня на долгие годы упекли в лагеря. Так что же еще есть такое, чего мне не известно и что может оправдать твои действия, подлец?

— Тебе ничего не известно о секретном приказе руководства ГПУ, поступившем из Москвы, на основании которого ты угодил за решетку, подчеркиваю, формально! — ответил Горовой. — Ты звено одной грандиозной операции, разработанной в ОГПУ. Можешь мне не верить, но это правда, Степа.

У Степана снова зачесались руки, он задохнулся от острой потребности придушить сидевшего за столом. Но лишь сжал до боли в суставах кулаки: хотелось услышать, что еще брякнет в свое оправдание этот тип и что же привело его в тайгу из уютного кабинета на Лубянке.

— Я вижу, ты не веришь мне, — улыбнулся бывший начальник. — А это наглядно свидетельствует, что мы добились того, чего хотели.

— И чего же вы добились? — кипя от гнева, нашел в себе силы сдержанно спросить Степан.

— Мы добились того, что ты стал тем, кто есть, — спокойно ответил Горовой. — Теперь тебя можно смело задействовать в том деле, для какого мы тебя готовили.

Мысли в голове Калачева путались. Как ни старался, он так и не мог понять, куда клонит этот ухоженный полковник.

— Чего-то я не въеду, зачем ты мне засираешь мозги?! — сказал он, угрюмо и враждебно глядя в напряженное лицо собеседника. — Только не пытайся меня убедить, что, фабрикуя против меня дело, ты поступал честно и благородно. Я никогда не поверю, что десять лет из моей жизни ты вычеркнул ради каких-то бредовых идей?

— Я действовал так, как мне было приказано. Следствие, допросы, суд, приговор… Ты должен был быть публично осужден на большой срок и ехать отбывать наказание в лагерь строгого режима. Все жители Оренбурга должны были быть уверены в том, что ты понес заслуженное наказание. Особенно должен был поверить один человек, из-за которого и разрабатывалась эта чертова комедия.

— Если ты еще раз вякнешь, что я «наказан заслуженно», то пеняй на себя, сука! — закричал в ярости Степан. — Ты не выползешь живым из этого кабинета, понял? Из нас двоих здесь присутствующих ты один заслуживаешь сурового наказания за свои подленькие делишки. Усек, курва?

— Ну хорошо, успокойся и слушай, — улыбнулся Горовой. — Ты же хочешь знать, для чего разыграна комедия с твоим нелепым обвинением и осуждением?

— И это ты называешь комедией? — закричал возмущенно Калачев, вскакивая со стула. — Ты упек меня за решетку, чтобы повеселить кого-то? Ты растоптал мою жизнь ради…

— Заткнись, сядь и слушай! — рявкнул Горовой, тоже вставая со стула и уперев кулаки в поверхность стола. — Ты торчишь здесь в тайге, когда сотни тысяч наших граждан геройски гибнут на войне! Ты сыт, обут, одет, исправно выполняешь норму… А они там сражаются с врагом и не считают свои жизни загубленными напрасно! А сколько таких, как ты, мрут с голодухи в лагерях ГУЛАГа? Ты не считал? Их никто не считал! И многие осуждены невинно!

— Так мне что, спасибо сказать за свою «райскую жизнь» в тылу? — заорал в ответ Степан раздраженно. — Да я, если хочешь знать, несколько раз писал заявление, чтобы на фронт отправили хоть в штрафники. Я на все был согласен, чтобы смыть с себя даже кровью навешенный тобою ярлык «врага народа»! Я готов был умереть там, в окопах, за свою страну, но…

— Я знаю о твоих просьбах, — перебил спокойно Горовой, усаживаясь на стул. — Это руководство НКВД повлияло на отказ в твоих прошениях. Ты был и есть офицер НКВД, и твоя служба Родине нужна здесь, а не на передовых позициях воюющей с врагом Красной армии.

— И ты называешь десять лет позорной отсидки в тайге «службой Родине»?! — расхохотался Степан, дико вращая глазами. — Что-то я не вижу новеньких погон на своих плечах со звездами майора!

Полковник занервничал. По его побледневшему лицу было заметно, что он выведен из себя упреками Калачева. Дрожащей рукой он выхватил из кармана кителя пакет и швырнул его на стол.

— Вижу, вдалбливать в твою голову прописные истины бесполезно, — сказал он, потянувшись к пачке за папиросой. — Почитай-ка вот эти документы, Степа… Думаю, они избавят меня от дальнейшей мороки убеждать тебя в том, во что ты отказываешься верить.

Степан замолчал. Он стоял перед столом, опустив руки и не моргая смотрел на пакет. Лицо его побагровело, он шумно дышал.

— Ну, читай, чего пялишься? — ухмыльнулся Горовой после глубокой затяжки. — Не веришь мне — поверь бумагам. Думаю, они вразумят тебя и объяснят, кто ты есть! Надеюсь, читать ты еще не разучился?

Восприняв его слова как команду к действиям, Степан схватил со стола пакет, вынул из него бумаги и углубился в чтение. Поглядывая на него, Горовой курил и барабанил пальцами по поверхности стола.

Зависшая в кабинете тишина длилась более получаса. Калачев внимательно изучал документы. Его лицо, шею, спину покрыла испарина, хотя в кабинете было довольно прохладно. Наконец, перечитав по два-три раза каждый лист, он бережно отложил бумаги в сторону, набил трубку самосадом и закурил.

Первым нарушил молчание полковник:

— Что, прозрел, Фома неверующий?

— Это что, очередная комедия или злая шутка? — спросил тихо Степан, едва шевеля пересохшими губами.

— Нет, это действительность, Степа. Так что принимай ее таковой, какая она есть.

— Действительность? А почему я должен ей доверять?

— Доверяй тому, что в документах написано, — охотно пояснил Горовой, видя, что дело сдвинулось с мертвой точки и пошло на лад.

— Но если документы не фальшивые, то я действительно майор НКВД.

— Самый настоящий.

— А ордена? Откуда запись об орденах в документах? Разве я заслужил их?

— А что, разве нет? Отсидка, пусть даже на поселении, для тебя не наказание, а поступок, достойный отличия на войне.

— И что теперь? Так как я реабилитирован, могу вернуться в Оренбург и продолжить службу?

— А теперь я вынужден ответить «нет», — возразил полковник. — Настало твое время действовать, Степа. Будь все так просто, я бы не приехал из Москвы сюда, в лесные дебри, а вызвал бы тебя туда. Но вся тонкость операции в том и заключается, что действовать ты начнешь именно отсюда.

— И что, прямо сейчас?

— Так точно, майор Калачев, немедленно! Но для начала иди в барак и отдохни. О нашей встрече никому ни звука. Для всех я простой интендант.

2

Разговор между Калачевым и полковником НКВД Дмитрием Горовым продолжился и на следующий день. Степана якобы пригласили на «совещание» в кабинет коменданта Аверкиева, где его уже поджидал Дмитрий Андреевич, разложив на столе продукты для завтрака и заварив чай.

— Давай, давай, проходи, — встретил его с улыбкой полковник и указал на стол. — За завтраком все и обсудим, что как есть и что еще предстоит сделать.

Степан недоверчиво покосился на Горового и, не увидев в кабинете «Хозяина», спросил:

— А Алексей Иванович где? Что с ним случилось?

— Ну вот, приехали, — усмехнулся Дмитрий Андреевич. — Да-а-а, повлияли на тебя долгие годы отсидки. Недоверие к людям развилось сверх всякой меры.

— Себе спасибо скажите, — огрызнулся Степан. — Так где Алексей Иванович? Говори, или я пошел.

— Да здесь он, у себя, — вздохнул, качая головой, Горовой, — в другой комнате сидит. О чем мы говорить будем, ничьих ушей касаться не должно, даже коменданта поселка!

— Все так серьезно?

— А ты как думал? Секретность в нашей работе прежде всего! Зачастую принятые меры предосторожности служат гарантией для спасения многих жизней и обеспечивают успех в любых начинаниях.

Степан сбросил с плеч телогрейку и прошел от порога к столу. Он присел на стул и посмотрел на Горового, который доставал из портфеля бутылку коньяка.

— Будешь? — спросил полковник, глянув на него.

— Нет, — буркнул Степан.

Горовой выпил и закусил, а Калачев даже не притронулся к пище. Он отхлебывал из кружки чай маленькими глоточками и молчал, дожидаясь, когда Дмитрий Андреевич начнет разговор.

— Так что, ты обдумал то, о чем вели речь вчера? — спросил полковник, снова наполняя свою рюмку коньяком.

Степан с минуту помолчал и пожал плечами:

— А что думать-то… Разбередил ты мою душу никчемными воспоминаниями так, что до утра заснуть не мог.

— Может, что спросить хочешь, прежде чем дело, с каковым я пожаловал, обсуждать начнем?

Калачев забил трубку табачком, раскурил ее, после чего пожал плечами и сказал:

— Что толку спрашивать? Ты все равно ничего не расскажешь.

— Ну почему? На кое-что я могу открыть тебе глаза, — усмехнулся полковник.

— Тогда открывай, чего тянешь? — сказал Степан, и по дрогнувшему голосу Горовой понял, что собеседник взволнован, но не хочет этого демонстрировать.

— Пожалуй, я начну с того, что… гм-м-м… А может, ты мне сам подскажешь, Степан, что тебя сейчас интересует больше всего?

— Меня интересует все, — ответил Калачев. — Но больше всего мне хочется понять суть моей «командировки» на лесоповал сроком на двадцать лет?

Дмитрий Андреевич задумался.

— Что ж, пусть будет по-твоему, — сказал он. — Я предполагал, что ты задашь этот вопрос в первую очередь, а потому заранее подготовил ответ.

— И ты собираешься мне его сейчас озвучить без вранья и оговорок?

Горовой пожал плечами.

— Я расскажу тебе все, что знаю сам. Но и меня посвятили не во все тонкости проведенной операции.

— Выкладывай! — нетерпеливо заерзал на стуле Степан. — Я десять лет ломал над этим голову, и мои размышления всегда заходили в тупик.

— Немудрено, — улыбнулся Дмитрий Андреевич, наливая себе третью рюмку коньяка. — Операция была так тщательно засекречена, что ее цель и итог знал лишь один человек — ее разработчик!

— Ты его видел? Кто он? — спросил Степан заинтересованно.

— Не видел и не знаю, — прижав ладонь правой руки к груди, ответил Горовой. — Знаю только, что этот человек из Москвы.

— А почему он оказался в Оренбурге?

— Спроси что-нибудь полегче. По одной из моих собственных версий, он был направлен для оказания помощи в ликвидации банды Проньки и Хохла, а по другой… Основная цель «москвича» была какая-то другая.

— Хорошо, пусть будет так, — сказал Степан и взял папиросу из пачки Дмитрия Андреевича. — Банду ликвидировали, ее участников наказали, а я? Почему я пострадал во всей этой хреновине?

— Точно сказать не берусь, но ты, по моему глубочайшему убеждению, стал жертвой случая, — пояснил Горовой. — Тобой тот товарищ из столицы заинтересовался сразу после убийства твоего отца. Чем его зацепило, казалось бы, рядовое дело, мне неизвестно. Могу сказать одно: мною был получен приказ организовать твою травлю с последующим возбуждением уголовного дела и осуждением на длительный срок!

— И ты его выполнил блестяще! — усмехнулся Степан.

— А что мне оставалось делать? — развел руками Дмитрий Андреевич. — Ты же знаешь, что было бы со мной, не выполни я этот приказ?..

— Ладно, проскакали, — хмуря лоб, проговорил Калачев с мрачным видом. — Кое-какую ясность мы внесли. Остается только услышать, что может означать твой приезд в эту чертову дыру и суть задания, которое ты привез для меня.

— Ты все еще думаешь, что против тебя готовится еще какая-то подстава? — горько усмехнулся Дмитрий Андреевич.

— А что мне остается делать после всего, что со мной случилось? — отозвался Степан угрюмо. — Десять лет — срок немалый, по чьей-то прихоти просто выброшенный из моей жизни.

— Я не привык обсуждать приказы и исполнил все в точности, как мне велели, — словно оправдываясь, проговорил Горовой. — Хотя был момент, когда я махнул на все рукой, открыв твою камеру.

— Так это сделал ты? — удивился Калачев. — А я на кого только ни думал…

— Хотел, чтобы смылся ты с глаз долой, отсиделся, — продолжил полковник. — Получил бы нагоняй за твой побег, и на том бы все, глядишь, и закончилось. А ты снова в бутылку полез: вместо того, чтобы бежать очертя голову подальше, снова в коммуну скопцовскую поперся.

— Нет, ничего бы не закончилось, раз на меня кем-то была ставка сделана, — усомнился Степан. — Если бы я убежал, как ты говоришь, «с глаз долой», сейчас мы бы вместе лес валили. Тебе бы не простили моего побега.

— И такое могло случиться, — согласился, вздыхая, Горовой. — Зато совесть бы не мучила меня все эти годы.

Он налил коньяк уже в две рюмки, и на этот раз Калачев не отказался с ним выпить.

— Ну хорошо, допустим, я тебе поверил. Тогда как объяснить все остальное?

— Что, например?

— В чем смысл моего осуждения? Кому и для чего оно понадобилось?

— Сам долго раздумывал над этим, но ничего объяснить так и не смог. Одно ясно: очернили тебя перед горожанами для какой-то таинственной цели. Тебя как бы для «определенной надобности» законсервировали.

— Законсервировали и забыли, — с едкой ухмылкой уточнил Степан. — А теперь вот тебя послали проверить, не протух ли?

— Можно и так сказать, — улыбнулся Дмитрий Андреевич. — А в общем, я рад за тебя. Ну что, еще по стопочке?

— Давай наливай, — согласился Степан. — Только скажи мне на милость, «гражданин начальник», когда и на чем ты вывезешь меня отсюда?

— Я сюда приехал на вездеходе, и он ждет меня, — сообщил, прищуриваясь, Горовой. — А вот тебе выбираться по другому сценарию предстоит.

Калачев округлил глаза.

— Что, снова игра в прятки?

— Продолжение старой партии, — уточнил Дмитрий Андреевич.

— После которой меня снова приговорят, но уже к расстрелу?

— Об этом мне ничего не известно.

— Тогда ответь, что тебе вообще известно на мой счет, а я подумаю, стоит ли продолжать партию или отсидеть до конца свой срок в этой глуши?

Выпив, полковник поставил рюмку, откусил кусочек от корочки ржаного хлеба, немного пожевал и сказал:

— Соглашаться или не соглашаться тебе никто не позволит, Степа. Ты майор НКВД и обязан исполнять приказы!

— Получается, я всем чем-то обязан, только мне никто и ничем, — ухмыльнулся Степан.

— Не всем, ты Родине своей обязан! — торжественно заявил Дмитрий Андреевич. — Посуди сам, майор, меня, полковника, начальника одного из оперативных отделов с Лубянки, отправили к тебе, за тысячи верст, для личного инструктажа! Тебе это говорит о чем-то?

— Только о том, что меня снова собираются засунуть в чью-то задницу.

— Даже если и так, ты должен выполнить приказ от начала до конца! Ты состоишь на службе, давал присягу, и тобой в конце концов должны гордиться твои сыновья!

— Сыновья? Ты чего это вдруг о семье моей вспомнил? — нахмурился Степан. — Я десять лет ни от жены, ни от сыновей весточек не получал. Они, поди, уже и думать обо мне забыли.

— Давай-ка еще по рюмочке тяпнем, — уклонился от затронутой самим же темы полковник. — Зря что ль я вез из самой Москвы этот божественный напиток.

— Э-э-э, нет, — заупрямился Степан и схватил Горового за руку. — Пока о семье моей не расскажешь, я пить с тобой не буду!

— Хорошо, — согласился Дмитрий Андреевич и поставил бутылку на стол. — Не хотел я говорить тебе, но…

— Что, не тяни?! — занервничал Степан, почувствовав беду.

— Нету Глаши твоей больше, майор… Уже лет девять как похоронена.

— Как похоронена? — опешил Степан. — Или тоже, как и меня, в черный список «врагов народа» занесли?

— Нет, умерла она через год, как тебя лишилась, — ответил Горовой, пряча глаза. — Болезнь свела в могилу Глашу твою.

— А дети? Сыновья мои где? — всполошился Степан.

— О них не беспокойся, — вздохнул Дмитрий Андреевич. — Их брат твой забрал. Когда придет время, сам найдешь их.

Не говоря ни слова, Калачев схватил со стола бутылку коньяка и опустошил ее до дна.

* * *

Степан вернулся в барак к полудню, постоял у входа, глубоко вдыхая полной грудью влажный таежный воздух. В сенях он столкнулся с дневальным Махмудовым:

— Из столовой идешь, бригадир?

— Нет, от коменданта.

— Совещались?

— В карты резались, — со сдержанным раздражением буркнул Степан.

Махмудов шмыгнул носом и часто заморгал:

— Ты что, сердишься, бригадир? Я же только…

— Нюх потерял, — огрызнулся Степан и прошел мимо.

Ему хотелось побыть в одиночестве и осмыслить разговор с Горовым от начала до конца. Он заперся в каптерке. В помещении было холодно, изо рта выходил белый пар, а слой инея серебрился на потолке и на стенах.

Калачев долго ворочался на жестком матраце, кутаясь в тонкое одеяло. Мысли, тесня одна другую, проносились в голове. Снова и снова слышались слова полковника Горового: «Нету Глаши твоей…» Он пытался представить себе ее образ, могилку… А как там сыночки? Как относится к ним Василий? Увидеться бы с ними, поговорить, обнять, прижать к груди.

Степан не сомневался теперь, что необходимо отбросить все обиды и посильно помочь стране. Его место на передовой: на фронте, или во вражеском тылу, не важно. Бороться с врагом можно везде. Дмитрий Андреевич точно сказал: «Воевать надо там, куда назначили. Наша общая задача победить оккупантов, а как и чем их бить, уже не важно!» Все так, все правильно…

Утром Горовой уедет, а ему предстоит проделать долгий путь по тайге, «в побеге». Именно так он должен покинуть поселок, чтобы добраться до места назначения в шкуре «заклятого врага государства»! «И чтоб комар носа не подточил! — сказал полковник, прощаясь. — Тебя объявят в розыск, а это будет самая лучшая характеристика для тех, кто тебя, возможно, встретит»! Степан пытался выудить побольше о цели задания, но Дмитрий Андреевич лишь пожимал плечами: «Меня в такие тонкости не посвящали. Узнаешь все там, куда прибудешь!»

Наконец Калачев заснул. Снились разные, ничего не значащие вещи. Но, пробудившись среди ночи, Степан вдруг почувствовал, что лицо у него мокро от слез.

Сон перенес его на родину, в Оренбург. Он с женой и сыновьями гуляет по берегу Урала. День праздничный, играет музыка. Глаша присела, взяла в руку камешек и швырнула его в воду. «Вот такая она — жизнь человеческая, — сказала она. — Сначала круги маленькие и сильные, а потом они становятся все больше и слабее, пока не исчезнут совсем!» Степан не смог сдержать слезы. «Вот тебе раз? — забеспокоилась Глаша и поднесла платочек к его глазам. — Вытирай скорее, пока сыновья не увидели!». «Ничего, пусть поплачет! — прозвучал за спиной чей-то мужской голос. — Я заберу его с собой, и ты своего мужа больше не увидишь!»

Калачев задрожал, услышав этот зловещий голос. Степан не видел человека, стоявшего за спиной, но был твердо уверен, что именно ОН исковеркал его жизнь, превратив своей злой волей в опозоренного изгоя. И что самое удивительное, он узнал этот голос, только никак не мог вспомнить, кому тот принадлежит! Степан попробовал обернуться, чтобы увидеть лицо говорящего, но тело его будто окаменело, а ноги приросли к речному песку.

Затем каруселью закружились какие-то другие, совсем нелепые сны, а чуть позже все отошло в сторону, и Степан провалился в мрачную пустоту.

3

Васька Носов проснулся с головной болью и томительным, гнетущим сознанием чего-то непоправимого. Он старался уверить себя, что все обойдется, как и раньше, но сомнения не отступали. Сквозь головную боль ясным проблеском прозвучали слова Петра, полицая и собутыльника: «Влез ты, Вася… По самую макушку в дерьмо вляпался!»

«А ведь и правда вляпался», — думал он тоскливо, наливая в стакан самогон опохмелиться. Как выпутаться? Кто подскажет? Желал для себя лучшей жизни, обогатиться жаждал, золото скопцов найти… А что вышло? Ничего! Кто он теперь? Больной, никому не нужный изгой и прислужник фашистов. Люди ненавидят и плюются вослед. Ночью он боится спать и тем более показываться на улице. Разве это жизнь? Разве об этом мечтал когда-то? Всякий свой поступок, каков бы он ни был, Васька считал правильным и никогда ни перед кем не отчитывался за содеянное. А что теперь? Теперь он только и делает, что осматривается с опаской. В душе еще теплится чувство превосходства над окружающими, но… былая удаль возвращается, лишь когда мозг туманят самогонные пары. Вот тогда он показывает власть над сельчанами.

Воспрял духом Васька только с приходом в поселок немцев. У него снова появилась надежда на перемены в жизни, и он не задумываясь предложил оккупантам свои услуги. Получив должность начальника поселковой полиции, Носов ходил по улицам широко и вольно, как барин. Но он не просто честно оправдывал оказанное доверие, а самозабвнно искал тех, над кем мог бы сполна проявить свою власть. А однажды…

Это случилось в первый год оккупации. Будучи навеселе после обильной выпивки, Васька в сопровождении подчиненных, важно шествовал по центральной улице поселка. Вдруг он увидел «подозрительную личность», которая попыталась от них улизнуть в проулок. Носов почувствовал, как закипела внутри кровь, как зачесались руки. Его собутыльники-полицаи сразу же оценили желание начальника и, очертя головы, бросились ловить нарушителя.

Когда жертву подвели к Ваське, он едва не подпрыгнул от радости, узнав своего давнего недоброжелателя, бывшего участкового Григория Карцева. Этот человек портил ему жизнь чуть ли ни с первого дня появления в поселке.

— Вот сегодня мне по-настоящему везет! — крикнул весело Васька и, сняв с плеча карабин, ударил прикладом Карцева в грудь.

Григорий упал на землю и скорчился у ног полицаев.

— Ну, падла, держись! — загоготал Носов и принялся избивать своего недоброжелателя ногами, втаптывая его в жидкую грязь. — Я тебе всегда не нравился! — орал он как одержимый. — А вот зыришь, как получилось-то? Ты всегда меня целился с грязью смешать, а сейчас сам в ней барахтаешься, сука краснопузая!

Из соседних дворов за ними наблюдали люди. Ваське казалось, что все восхищаются его силой, удалью и властью! Подогреваемый этим, он еще сильнее стал топтать несчастного Григория каблуками. Карцев перевернулся со спины на живот и уперся руками в землю, пытаясь встать. Тут Носов принялся бить его прикладом карабина в шею и затылок.

— Обожди, Василий! — схватил его за руку Петро и попытался оттащить от жертвы. — Давай к себе его уведем, а там…

— Нет, здесь с ним закончим! — заорал в ответ Васька. — Пусть все смотрят и знают, что с каждым эдак будет, кто перечить нам намерения вынашивает!

Он ослабил натиск лишь тогда, когда увидел, что Карцев упал лицом в грязь и затих. Участковый еще не умер. Он тяжело дышал. Тяжело дышал и сам Васька. А когда он пнул беднягу под ребра еще раз, тот вдруг обмяк и испустил дух.

Уже на другой день, очнувшись, Носов вспомнил о происшедшем и испугался. Но, опохмелившись, тут же успокоился. А чего бояться? Немецкая армия успешно наступает, и скоро с гнездом большевизма будет покончено! Он показал всем гребаным сельчанам, и если понадобится, сделает это еще не раз!

Припомнились ему и многие другие случаи на службе фрицам, В карательных акциях Носов вел себя так, как было нужно его хозяевам. Лишь когда немцы выдохлись и их натиск был остановлен Красной армией, Васька стал осмотрительнее.

* * *

Теплые отношения с Альбиной испортились, можно сказать, сразу после случая на вокзале, когда их задержали сотрудники транспортной милиции. У них забрали все имущество, а самих отправили в дежурную часть, где придирчиво устанавливали личности. А когда Васька уже решил было, что их песенка спета, появился незнакомец в кожаном плаще и в считанные минуты помог освобождению. Но что тогда больше всего удивило Ваську — посадил их в спецвагон вместе со всей поклажей и отправил прямиком в Москву, без проблем и осложнений.

— Кто он? — спросил тогда Васька у Альбины, когда они остались вдвоем в купе.

Женщина предпочла ответить уклончиво:

— Человек, который нам помог, — сказала она, обворожительно улыбаясь. — Ты больше не думай о нем, Вася. Он просто мелькнул в нашей жизни и исчез навсегда!

— Ничего себе! — заорал возмущенно Васька. — Мы с тобой вляпались, а тут явился «ангел с небес», правда, не с крыльями за спиной, а маузером и в кожаном плаще! Ты видела, как перед ним все стелились? Будто он сам нарком внутренних дел республики, никак не меньше!

Но Альбину не смутили такие нападки. По всему было видно, что она готова к разговору и претензии Носова воспринимает как обычно.

— Ты снова не доверяешь мне, Вася? — проворковала она ангельским голоском, кокетливо поводя глазками.

— Да о каком доверии может вестись речь?! — воскликнул тот разгневанно. — От этого фрукта в кожанке за версту ОГПУ воняет! А что он сделал для нас — чудеса, ничем не объяснимые!

— А ты бы предпочел схлопотать высшую меру за все свои художества? — жестко заявила Альбина.

— Мне хочется знать, кто он есть этот наш благодетель? — заорал Васька, потеряв остатки терпения. — И почему оказывает нам такие знаки внимания?

Прежде чем ответить женщина допила чай и отставила в сторону стакан.

— Брат он мой, Воеводин Василий. Если бы не он…

Альбина покачала осуждающе головой и отвела взгляд в сторону окна, давая возможность Носову самому домысливать, что с ним было бы. Васька в течение нескольких минут переваривал услышанную новость, но его подозрения от этого не уменьшились.

— Твой брат рассчитывает на долю от клада скопцов? — предположил он, свирепо глядя на женщину.

— Нет, — ответила она уклончиво. — Он просто помогает мне.

— А где его черти носили, когда ты подыхала на обочине? — сузил глаза Васька.

— Тогда Василий был далеко отсюда и не знал, где я, — не отводя глаз от окна, холодно ответила Альбина.

— Ты, наверное, считаешь меня круглым дураком, девочка? — усмехнулся Носов. — Твой брат не знал, где ты, когда ты подыхала с голоду на улице… А как же он нашел тебя в коммуне? Как вы умудрились найти друг друга, твари Божьи?

Его вопрос остался без ответа. Они несколько суток не разговаривали друг с другом, пока ехали до Москвы, а когда поезд благополучно прибыл на вокзал… Васька тихо улизнул из вагона и растворился в толпе. Он понял, что сделался пешкой в какой-то очень серьезной игре и что Альбина использует его в своих, наверное, тесно связанных с органами ОГПУ целях. Затеряться в большом городе казалось несложным, и Васька тут же воспользовался предоставленной возможностью.

* * *

Расставшись с Альбиной, он снова почувствовал себя счастливым и свободным.

Носов никогда раньше не бывал в Москве. Огромный город с особым укладом жизни — сколько раз Васька мечтал о нем во время отсидок в лагерях! Душу переполнял восторг. Хотелось громко петь, не спеша разгуливая по столице. Его интересовало все. Поселился он в гостинице на окраине, но в номер возвращался только поздно вечером, переночевать, рано утром снова отправляясь на прогулку, благо денег имелось достаточно: беглец прихватил из поезда всю наличность.

Его активная натура требовала действий. Если в Москве так хорошо, то как же поживается в буржуйских столицах? Там для богатых — рай! И Васька всей душой стремился к этому раю. Клад скопцов, казалось, теперь уже был где-то рядом, только руку протяни.

Опомнился Васька в купе, в вагоне поезда на Тамбов. За окном шипел пар от стоявшего на соседнем пути паровоза. Сейчас он совсем не был похож на себя прежнего: свежевыбритый, в приличном костюме… Носов смотрел в окно, но ничего не видел, кроме отражения собственного лица, которое выглядело незнакомым, почти чужим. Тогда он подмигнул отражению.

В дверь купе постучали. Васька только успел перевести на нее взгляд, как она распахнулась, и вошел незнакомец, легким поклоном головы поприветствовав Носова. Мужчина представился:

— Аркадий Косогоров, музыкант. Еду на гастроли!

— Ефрем Романович Родионов, — нехотя представился Васька. — Я часовщик.

Косогоров расположился на своем месте, напротив, и, как показалось Носову, доброжелательно посмотрел на него.

— Так что, будем знакомы?

Протянутая рука показалась Ваське хрупкой и нежной, как у женщины, и он осторожно пожал ее, боясь как бы ненароком не повредить длинные тонкие пальцы музыканта.

— Есть предложение перекусить и немного выпить. Так сказать, за знакомство, — сказал Косогоров, вопросительно глядя на Носова. — Я ужасно вымотался за день… Несколько концертов подряд — и бегом на поезд. Представляете, Ефрем Романович, на мой концерт в Тамбове уже все билеты распроданы! Полный аншлаг, представляете?!

— С трудом, — усмехнулся Васька. — Я не интересуюсь музыкой и равнодушен к песнопениям.

Затем они более трех часов провели в вагоне-ресторане. Косогоров сыпал пикантными анекдотами, которых знал превеликое множество. Одинаково щедро сыпал он и деньгами, заказывая самые дорогие блюда и напитки.

Когда мужчины вернулись в купе, оба едва держались на ногах и еле ворочали языками.

— Ну что, догонимся еще по одной на сон грядущий? — предложил попутчик, доставая из портфеля фляжку с коньяком. — Прекрасная вещь. Букет… Обалдеть можно!

Они выпили по рюмке, закусили лимоном, и… Васька провалился куда-то в тартарары, даже не успев коснуться головою подушки.

Открыв глаза, он не сразу сообразил, где находится, несколько минут прислушиваясь к однотонному перестуку колес вагона. Потом вскочил и осмотрелся. Попутчика и вещей в купе не было.

Васька почувствовал тошноту и поспешил в туалет, где опустив стекло, вдохнул полной грудью прохладный воздух. Голова закружилась, и он оказался не в состоянии определить, ни сколько времени провел в поезде, ни когда прибывает в Тамбов. Только тут Носов понял, что «лопухнулся» самым настоящим образом, став жертвой обокравшего его попутчика.

— Будь ты проклят, козел, — пробормотал он, проверив одежду, и с облегчением нащупав в одном из карманов документы.

Вор оказался «порядочной сволочью».

Тамбов встретил его пасмурно и настороженно. Было темно и холодно. Васька шагал не торопясь, не имея понятия, где переночевать. Замерзая, он смотрел на встречных с завистью: у тех имелась крыша над головой, а у него таковой не предвиделось. На глаза наворачивались слезы: Носов чувствовал себя брошенным и одиноким.

На перекрестке Васька постоял в раздумье, не зная, куда идти. Очень хотелось есть. Оставалось только рискнуть и раздобыть деньжат старым проверенным способом. Голод не тетка. Взяв из сумки пару носков, Васька засунул один в другой, затем вложил в них увесистый камень. Инструмент для нападения был готов. Дело оставалось за малым — найти подходящую жертву.

Задавшись целью, Васька прошелся по центральной городской улице и, увидев тихий укромный проулок, остановился. Посмотрев по сторонам, он вдруг замер и оцепенел, зажмуришись. А когда открыл глаза, не поверил им, так как ясно видел в нескольких шагах от себя кошелек. Не чудо ли? Сердце забилось часто-часто. Носов наклонился и присел, якобы собираясь поправить шнуровку ботинка. Развязав и снова завязав шнурок, он ловко подхватил находку и выпрямился. Развернувшись, чтобы поскорее уйти из судьбоносного проулка, Васька онемел, увидев «артиста-гастролера», который обчистил его в поезде.

— Бери-бери кошель, Купец, — сказал, улыбаясь, «Косогоров». — В нем все твои деньги, до копейки. Можешь пересчитать прямо здесь, не отходя от кассы…

4

Провожать Горового Степан конечно же не стал. Рано утром он вышел из барака, постоял на крыльце и, слушая рев вездехода, задумался.

С отъездом начальника будто снова терялась цель жизни. Он не знал, что делать дальше. Душу томило гадливое, пугающее и путающее мысли. Горового Степан не хотел видеть, и стоило бы заявить на прощание, что тот таки сволочь и ничто не может оправдать его! Сам до полковничьих погон дослужился, а Степан хлебнул пуд лиха ни за грош. Конечно, как выяснилось теперь, он не ожесточился сердцем за эти годы и чести своей не замарал, не потерял веру во власть советскую! Только, почему не потерял, Калачев не смог бы ответить…

Степан с тоскою посмотрел на небо, глубоко вздохнул и, немного подумав, решительно пошагал к лесу. Он еще сам не понимал, что собирается сделать, но шел все быстрее и быстрее, словно его кто-то подталкивал в спину.

Замедлив шаг, Калачев остановился и прислушался. Услышав звук мотора отъезжающего вездехода, он встряхнул головой, стремясь побороть желание бежать за ним следом, постоял в нерешительности минуту-другую, борясь с самим собой…

— Степан?

Он обернулся и встретился взглядом с человеком, которого раньше никогда не видел в поселке.

— Степан, это я, не узнаешь?

Калачев напряг память. Стоявший перед ним, вне всяких сомнений, был знаком. А вот где пересекались их пути-дорожки, невозможно вспомнить. Он подошел поближе и внимательно всмотрелся в его лицо:

— Хорош дурочку валять, назовись?

— Камера в Управлении Оренбургского ГПУ, чудом открывшаяся дверь и наш с тобой групповой побег, — стал напоминать незнакомец. — Затем коммуна скопцов, куда ты стопы направил, а я за тобой увязался.

— Тьфу, черт! — ухмыльнулся Степан, узнав давнего знакомого. — Ну конечно же это ты! Яшка-хромой, точно?

— В самую точку! — кивнул тот утвердительно. — Я очень рад, что мы с тобой встретились.

— А я бы не сказал, что рад тебя видеть, — заметил Степан озабоченно. — Сдается мне, что и ты принял участие в моей судьбе, сволочуга. Да и сейчас твое появление наводит меня на мысль, что ты…

— Подсадная утка, — добавил с усмешкой Яшка. — Ты это хотел сказать?

— Верно мыслишь, мать твою, — выругался Степан. — Так ты что, снова за мной шпионить прикомандирован?

— На этот раз я к тебе прикомандирован по другому поводу, — ответил Яшка загадочно. — Через месяц, когда снег в тайге растает, вместе в бега пойдем.

— С тобой? В бега? — Калачев пристально всмотрелся в глаза Яшки. — Но почему именно тебя снова припарили к моей заднице? Ты что, хорошо тропки в этой глуши знаешь?

— Маршрут проложен, и я его выучил наизусть, — самоуверенно усмехнулся прохвост. — Только вот еще что… Ты не злись на меня за прошлое, Степаха. Я исполнял приказ и, к счастью, никакого зла своими действиями тебе не причинил!

Яшка прищурился и даже вытянул шею, пытаясь получше рассмотреть лицо Калачева.

— Все как бы ни при чем получаются… Один в тюрягу упек и правым себя считает. Второй шпионил за мной и тоже не виноват! Только вот мне заботушка ваша, как серпом по яйцам! Морока одна и больше ничего.

— Может, ты и прав, — пожал плечами Яшка. — Только обиды свои прикармань на время. Тебе Горовой все уже объяснил, что и как, а я…

Степан не находил слов. Возбужденный, переполненный противоречивыми чувствами, он не замечал хитрой улыбки собеседника. Не до того было его смятенной душе. Он пытался подобрать едкие выражения, чтобы разозлить и унизить Яшку, но те не шли на ум.

— Короче так, — продолжил Хромой, — этой вот встречи между нами не было. Я прибыл на вездеходе, с девятью этапниками, придурковатым капитаном, присланным на должность зама коменданта и, как ты верно догадался, с полковником Горовым. Мое прикрытие — зек, переведенный на более мягкий режим из лагеря строгого режима в ваш поселок! Меня подселят к тебе в барак, а там уж мы официально познакомимся.

— А как звать-то тебя теперь, чучело «хромое»? — поинтересовался Степан, немного успокоившись.

— Знакомиться будем, вот и назовусь, — улыбнулся Яшка. — А теперь пока, дорогой товарищ. Уже светло становится, и мне пора в комендатуру на распределение. Пора в новую роль вживаться, чтоб все без промашки вышло!

* * *

Яшка-хромой появился в бараке лишь поздно вечером. Дежурный подвел его к железной кровати с тонким матрацем, плоской подушкой и серым одеялом.

— Это твое место, — сказал он и приветливо подмигнул: — Звать-то тебя как, новичок? Из каких краев прибыл?

Яшка присел на кровать, поставил на тумбочку свой вещмешок и указал пальцем на кровать, стоявшую в переднем углу барака, у окна.

— Козырное место кем занято?

— Серегой Ржавым.

— Кто он?

Дежурный пожал плечами.

— Шнырь, перенеси его постель на эту кровать, — распорядился Яшка, — а мне ту застели. Только не стой пнем, а пошевеливайся.

Как только дежурный исполнил то, что велел новичок, Хромой уселся на перестеленную кровать и одобрительно заметил:

— Чудесное местечко! Больше мне покуда ничего не надо.

Выбросив из тумбочки на пол барахло Ржавого, Яшка сложил в нее свои вещи, затем разделся и улегся на кровать. Однако спать не хотелось. Он встал, подошел к окну и приник лбом к обледенелому стеклу. На улице было темно, как в могиле.

Его одиночество нарушил Калачев. Яшка обернулся, услышав шаги, и улыбка отразилась на сосредоточенном лице, когда он узнал Степана.

— Чего-то ты долго до барака добирался, — сказал тот и присвистнул, увидев разбросанные по полу вещи Коновалова. — Ты чего сотворил, придурок? Ты даже не представляешь, какая буча поднимется, когда Ржавый вернется в барак? Слушай, может, от греха подальше ко мне в каптерку переберешься? — предложил Калачев. — У меня хоть и не намного, но теплее, чем здесь.

— Ты кем меня выставить хочешь? — заупрямился Яшка. — Я сюда под авторитетной личиной прибыл и буду ломать сею комедию, пока в «поход» по тайге дремучей не двинем.

— Значит, отказываешься?

— Однозначно. Я буду жить здесь, вместе со всеми, и условия проживания меня вполне устраивают. Кстати, меня зовут Матвей Стрельцов, вор-рецидивист «в законе», по кличке Стрелец!

— Думаешь, прокатит? — усомнился Калачев.

— На все сто!

— А если отыщутся такие, кто Стрельца знает или видел со стороны?

— Исключено. Операция по моему внедрению четко проработана и сбоев быть не может.

— Тогда айда в каптерку, пахан… Чайку хлебнем и за жизнь потрещим. Что-то поговорить очень охота…

В каптерке Степан подбросил в буржуйку дровишек, поставил на нее чайник и принялся расхаживать по комнате: три шага вперед, три шага назад.

— Ты зря выбрал легенду авторитетного вора, — сказал он через несколько минут. — По-дружески скажу: поселенцы здесь в большинстве своем политические и люди правильные. Уголовники, конечно, тоже имеются в наличии, но и они в основном мирные, случайно или «по недоразумению» угодившие под статью. Мы уже привыкли здесь жить по своим правилам, далеким от тех понятий, по каким в лагерях заставляют других жить уголовные авторитеты.

Яшка сидел на табурете у печурки, склонив голову. Степан едва удержался, чтобы не подойти и не влепить ему крепкого подзатыльника.

— Моя легенда выбрана правильно, и не нам ее обсуждать, — заговорил он, как только Калачев начал заваривать в кружках чай. — Я должен задавить всех здесь своим авторитетом, после чего увести тебя в побег. Весь план уже пятьсот раз обсудили и одобрили. Так что изменить его уже невозможно. Ты должен уйти в бега из поселка в компании авторитетного вора. Именно такая слава поможет тебе утвердиться там, куда тебя пошлют!

— А не случится такое, что пути наши пересекутся со Стрельцом, и весь ваш чертов план окажется на грани провала?

— Настоящего вора Стрельца уже нет в живых — убит при побеге. А там, куда тебя отправляют, о нем, может быть, что-то и слышали, но не видели эту личность точно, отвечаю…

В комнату вломился раскрасневшийся и злой Коновалов. Он хмуро огляделся.

— Кто из вас посмел переселить меня на другую шконку, а вещи мои на пол выбросить? — прорычал он, дико вращая глазами.

— Это что, предъява? — спросил Степан, с неприязнью глядя на Ржавого. — Ты чего приперся, черт юродивый? Спать шагай вприпрыжку, утром вместе со всеми разбужу!

— А ты мне не указывай, когда спать ложиться! — набычился и заорал Коновалов. — Я пришел на того покойника глянуть, который сюда помереть прикатил! Только за то, что он с моей кроватью и с моими вещами сотворил, я его…

— Закрой хавальник, паскуда, достал ты меня! — прорычал Степан, хватая со стола нож. — Через минуту не исчезнешь с глаз долой, кишки выпущу, падла!

— Да? А ну попробуй!

Рука Коновалова нырнула в карман, а через мгновение он уже стоял с финкой и, судя по напрягшемуся лицу, готовый к любому повороту событий. Сидевший молча Яшка легким покашливанием напомнил о себе и посмотрел на решительно настроенного уголовника.

— Вот сижу, гляжу и удивляюсь, какие здесь у вас фраерочки резвые! — сказал он с усмешкой. — Как ты выкрутасничаешь, Ржавый, можно подумать, не один срок в лагерях отмотал и много чего повидал?

Ржавый вскинул брови. Он не поверил своим ушам.

— Ты-то чего вякаешь, вилок? — прохрипел мужчина сорванным от волнения голосом. — Ты кто есть такой, чтобы…

— В законе я, — перебил его Яшка. — В лагерях известен как Стрелец. Так что, потягаемся, кто из нас в этой паскудной жизни больше весит?

Коновалов промолчал. Руки у него затряслись, а он сам покраснел от напряжения. Ржавый, считавший себя самым авторитетным уголовником в поселке, вдруг натолкнулся на такого, с каким вынужден был считаться. Он даже вспотел, стараясь вспомнить кличку «Стрелец» и чем прославился в уголовной среде ее обладатель.

Многоопытный Яшка сразу же понял, о чем напряженно размышляет Ржавый, и усмехнулся.

— Ступай, отдохни, Серега, — сказал он. — Утром вкалывать надо, а ты… Ну какой из тебя утром будет трудяга? Ты и норму не выполнишь, и под раздачу за нерасторопность угодишь.

Ржавый побледнел как мертвец и опустил руку с ножом. Он хотел сказать что-то резкое и оскорбительное, но, натолкнувшись на суровый взгляд «законника», попятился к двери.

— Вот тебе и ответ на твои сомнения, Степа, — сказал Яшка, как только за Коноваловым захлопнулась дверь. — Моя легенда действует безотказно. Давай-ка чайку и на боковую. Что-то спать хочется, прям с ног валюсь от усталости.

* * *

Приехавший в поселок с Горовым капитан НКВД Удовкин заступил на должность заместителя коменданта поселка и с первых же дней активно включился в работу. За опоздание на утреннее или вечернее построение объявлялся выговор, за разгильдяйство во время работы — выговор, за отлучку из поселка в лес — пять суток ареста, за невыполнение дневной нормы — пять суток ареста, за хранение, употребление и изготовление спиртных напитков — пятнадцать суток, за неповиновение любым приказам — тридцать, за…

Как выяснилось позже, капитан приехал из лагеря строгого режима, и вольная жизнь поселенцев вызывала у него раздражение и злобу. Он решил навести в поселке порядок, чтобы привести осужденных в чувство. Поселенцы притихли, напуганные неожиданными переменами в их тихой и благополучной жизни. Тщедушная фигурка неизвестно откуда взявшегося капитана стала для всех символом зла и лагерной тирании.

Все работали с озлоблением и ожесточением, но темпы валки леса почему-то не повышались. Степан Калачев захандрил и занервничал. Он, как бригадир, получил взысканий больше всех.

— Все, не могу больше, я его завалю! — возмущался Ржавый. — Я в лагерях со строгим режимом легче жил, чем в этом гребаном поселке лагерного типа.

— Поменьше базарь и вкалывай как все! — подначивал его Степан. — Сам знаешь, что с тобой будет, если норму не выполнишь.

— А Стрелец? Почему его этот педрила в погонах не трогает? — рычал озлобленно Ржавый. — У нас здесь одна масть, рабочая, и «авторитеты» в счет не берутся!

— Чего ты ко мне с такой делюгой цепляешься? — отмахивался Степан. — Я что, в бараке отсиживаюсь, пока ты топориком в лесу машешь? Вот подойди к капитану и поинтересуйся у него насчет Стрельца и оказываемых ему поблажек, а я после на твои останки со стороны полюбуюсь.

Новый замкоменданта закручивал гайки все крепче и крепче. Поселенцы уже не сомневались, что Удовкин прибыл сменить Аверкиева и потому «дерет задницу», наводя порядок. Запретов с каждым днем становилось все больше и больше. В карты не играть! Курить в строго установленных местах! В столовую ходить только строем, а не толпой…

— Начудил где-то сверх крыши сучара этот и, чтоб башку не отшибли, сюда свинтил, — говорили между собой одни поселенцы.

— А нас зашугать пытается, потому что сам нас бздит, — озлобленно вторили другие.

— Да у него на лбу написано, что фуфлыжник он и падла конченая, — возмущались третьи. — Мордашка, как у крысеныша, глазки поросячьи, а походняк, как у шлюхи бульварной… Короче, братва, Упырь, он и есть Упырь, принявший человеческий облик!

…Степан Калачев и Яшка-хромой сидели вечером в каптерке и мечтали о вещах, казалось бы, несбыточных и безнадежных. Они мечтали о свободе.

— Эх, я лучше бы сидел сейчас где-нибудь с автоматом в окопе, бок о бок с другими бойцами, сражающимися за Родину, — вздыхал Степан.

— А на кой черт оно тебе?

— Да так… Все лучше, чем здесь ишачить.

— Для каждого сейчас свой фронт. Кому на передовой страну защищать, а кому судьба быть бойцом невидимого фронта.

— Это мы-то бойцы невидимого?! — усмехнулся Степан. — Насколько мне известно, так называют подпольщиков или партизан! А мы так, отребье с номерами вместо имен и фамилий на груди, которые, как награды.

— Ничего. У тебя еще все впереди, — улыбнулся загадочно Яшка. — Для того я и здесь, чтобы тебе помочь. Дай только срок, Степаха!

Глаза у Степана сузились, верхняя губа задрожала в усмешке.

— Увы, — сказал он, — но я такими полномочиями не наделен. Горовой тебе уже обозначил срок в один месяц, только вот Упырь может спутать все карты.

Яшка легонько подбросил на ладони круглый гладкий камешек.

— Капитан нам не помеха, — заявил он многозначительно. — До побега еще неделя. Маршрут готов, хавка припасена. Вот только…

— Ну? — напрягся Степан.

— Хрен гну, — огрызнулся Яшка. — А вот еще одного «в поход» нам взять придется.

— Чего ради? — округлил глаза Калачев.

— Для довеска. Чтобы рюкзак с хавкой тащил и еще кое для чего…

— Надо подумать над подходящей кандидатурой.

— Кандидат уже подобран, — усмехнулся Яшка.

— И кто же он?

— Можешь удивляться или в обморок падать, но это Ржавый.

— Кто-о-о?

— Сергей Коновалов по кличке Ржавый. Тот самый, кто необходим для побега, и подходит по всем статьям к роли. Ладно, об этом опосля потрещим, а сейчас спать давай. Скоро утро, и тебе пора будет на работу…

5

На улице свирепствовала гроза. После ослепительной вспышки молнии во всем двухэтажном особняке резиденции гестапо погасли огни. В помещении зажгли свечи. Те распространяли бледный, скудный свет, превращавший предметы и фигуры людей в нечто загадочное, пугающее и в то же время хрупкое и неуловимое.

В большом кресле у стены перед низким квадратным столиком восседал сам шеф городского гестапо штандартенфюрер Отто фон Лансдорф. Он сидел молча, подперев подбородок кулаками и устремив взгляд в темноту. Рядом с ним замер обер-лейтенант Ганс Курт — его правая рука и начальник спецотдела.

— Сейчас механики осмотрят движок и запустят электричество, — сказал Ганс Курт, повернув голову.

— Хорошо, — кивнул шеф. — Темнота действует на меня угнетающе.

Они снова помолчали. Звуки грозы затихали.

— По поводу «гостя» больше не звонили? — спросил Лансдорф.

— Телефонная линия тоже вышла из строя, — ответил обер-лейтенант. — Ее сейчас восстанавливают совместно с электричеством. Полагаю, что «гость» из Берлина персона важная, раз о нем проявляют такое беспокойство?

Лансдорф пожал плечами.

— Я много слышал о нем, но видеть никогда раньше не приходилось. Шведский немец, вот и все, что мне известно.

— Шведский немец, — повторил обер-лейтенант задумчиво. — Он что, родился в этой стране или?…

— Нет, он родился в России, в Поволжье, — продолжил Лансдорф. — Его семья эмигрировала во Францию во время большевистской революции. Вилли Штерн тогда еще был подростком.

— Франция, Швеция… А как он в Германии оказался? — спросил Курт заинтересованно. — Жажда мести за потерянную родину или еще что-то подтолкнуло его под крыло фюрера?

— Биографии таких людей — тайна, покрытая мраком, — ответил шеф неопределенно. — Хотелось бы знать, для чего он сейчас прилетел к нам, раз нам с тобой приказано оказывать ему содействие…

Вдруг холл ослепил свет автомобильных фар. Штандартенфюрер и обер-лейтенант вскочили с кресел. Фары погасли, раздался звук шагов, слегка скрипнула дверь. В холл вошел человек, которого трудно было рассмотреть в полумраке, но уверенный шаг его и голос говорили о том, что он знает себе цену:

— Я Вилли Штерн, — представился он. — Прошу именно так обращаться ко мне и впредь как к человеку гражданскому и не носящему военную форму.

Лансдорф и Курт смутились, как дети, и переглянулись.

— Мне нужна комната с ванной, — продолжил гость. — От сытного ужина тоже не откажусь, ужасно устал во время перелета.

— Да-да, конечно, — засуетился Лансдорф, пожимая ему руку. — Мы приготовили вам комнату, прямо здесь, на втором этаже. Вы…

— Мне нужен номер в гостинице, — неожиданно возразил прибывший. — Надеюсь, в вашем городке имеется такое заведение?

— Да, но-о-о… — Курт хотел что-то сказать, однако Штерн опередил его, прервав на полуслове.

— Я не должен афишировать свою принадлежность к Германии, — сказал он. — Для жителей этого города я русский, Георгий Устюгов. Именно на данное имя и фамилию изготовлены мои документы.

— В городе есть гостиница, — сказал Лансдорф, выслушав его. — Обер-лейтенант Курт подготовит номер. А эту ночь вам все равно придется провести в нашем особняке, хорошо выспитесь, и…

В отведенной для ночлега комнате Штерн поставил к стене чемодан и, сбросив пиджак, расположился в кресле.

— Вы к нам надолго? — спросил штандартенфюрер, ставя на стол подсвечник с горящими свечами.

Штерн словно не заметил вопроса, а может быть, и не расслышал. Он медленно откинулся на спинку кресла, а его голос прозвучал устало:

— Вы знаете Василия Носова?

— Кого вы имеете в виду? — напрягся Лансдорф.

— Я имею в виду того, о ком спрашиваю, — ответил Штерн, доставая из кармана пиджака фотографию и бросая ее на стол. — Разве не вы прислали это фото в Берлин по моему запросу, господин штандартенфюрер?

Лансдорф внимательно рассмотрел снимок и пожал плечами.

— Этот человек известен как Ефрем Романович Родионов, — сказал он, хмуря озабоченно брови. — Сейчас он на посту начальника полиции поселка Большой Ручей.

— И это все, что вам известно? — усмехнулся гость.

— Нам известно, что в прошлом этот человек работал часовщиком, — неуверенно произнес Лансдорф.

— Вижу, плохо работает гестапо на оккупированной территории. На фотографии, которую вы держите в руках, господин штандартенфюрер, запечатлен уголовник Василий Носов. Это вор-рецидивист, или, как в России ему подобные себя называют, вор в законе!

— Простите, но нам это известно, — осмелился подать голос обер-лейтенант Курт.

— Обер-лейтенант знает, что говорит. — расплылся в улыбке Лансдорф. — Под его контролем и служат Германии все русские полицейские.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — гость из Берлина поднялся из кресла и, стремясь придать своему голосу как можно более убедительный тон, проговорил: — Тогда скажите мне, господа, что вам еще известно об этом человеке?

— Разве только то, — смутился Курт, — что как начальник полиции он нас вполне устраивает, служит добросовестно и…

— Вы уверены в его лояльности фюреру, как в себе лично? — с едкой улыбкой перебил его Штерн.

Несколько секунд обер-лейтенант молчал, обдумывая услышанное, а затем тихо произнес:

— Я начинаю понимать, вы к нам приехали именно по поводу этого человека?

Вопрос прозвучал непраздно. Вилли Штерн понял, что он означает закамуфлированное требование выложить все о цели своего приезда в город.

— Совершенно справедливо, — согласился он. — Я прилетел именно из-за этого человека — он необходим для очень важной операции.

— А какова в ней наша роль? — поинтересовался Лансдорф.

— Мне нужны машина и ваше полное невмешательство в мои дела и поступки, — Штерн вперил взгляд в штандартенфюрера, который сразу же вытянулся по стойке «смирно» и замер.

— Всем обеспечим, не сомневайтесь! — чеканя каждое слово, отрапортовал он.

— Тогда прикажите принести мне ужин и приготовить ванную, — сказал Штерн, возвращаясь в кресло. — Спокойной ночи, господа. Я был рад с вами познакомиться и прошу сегодня больше меня не беспокоить…

* * *

Бригитта Кранц, сидя в первом ряду, не узнавала обычно красноречивого пропагандиста. Информацию о положении на фронтах он читал сбивчиво и непонятно. Сегодня обычно ровный и четкий голос Классена звучал глухо и невыразительно. Персонал госпиталя и раненые не могли понять, чем так расстроен «птенец гнезда» доктора Геббельса. Не закончив одной фразы, он переходил на другую, потом снова возвращался к первой, уже прерванной. «Что с ним? — думала Бригитта. — Наверное, у него какое-то несчастье в семье. А может быть, дела на фронте так плохи, что Классен не решается говорить о них?»

Пропагандист, видимо, понял, что несет околесицу. Извинившись, он вышел, оставив слушателей в полном недоумении и беспокойстве.

Вернувшись в свой кабинет, женщина услышала, как звонит телефон, и поспешила к аппарату.

— Да, начальник госпиталя Кранц… Послушайте, господин зондерфюрер, я ведь уже сказала вам… Состояние вашего здоровья не вызывает опасений. И мест у нас свободных нет. Даже коридоры заняты ранеными… У вас другие сведения? Они ошибочны, уверяю вас и… Прошу больше не звонить и не отнимать у меня время!

Бригитта бросила трубку на стол. Раздраженный голос зондерфюрера все еще звучал из нее на весь кабинет. Тогда она положила трубку на рычаг.

В кабинет вошел хирург Адольф Крамер. Бригитта указала ему на стул и тяжело вздохнула.

— Кто-то хочет казаться больным и с вашей помощью сбежать в Германию? — высказал свою догадку хирург.

— Именно так, — еще раз вздохнула Бригитта и развела руками. — Операция «Цитадель» на Курской дуге всех держит в напряжении. Если наши войска не победят русских, то…

— Мы уже проиграли танковое сражение на Курской дуге, — сказал Крамер и низко опустил голову. — Теперь на разгром России нам можно не рассчитывать!

Тут опять зазвонил телефон, и потрясенная Бригитта машинально взяла трубку. Послышался мужской сердитый голос:

— Фрау Бригитта?

— Да, это я! — ответила она раздраженно. — Если вы относительно «кому-то полечиться в госпитале», господин комендант, то я здоровых людей принимать не буду!

— Я как раз и звоню вам по этому поводу, — послышался голос коменданта. — Госпиталь не дом отдыха и там места только для раненых! Фамилии тех, кто желает «подлечиться» и получить отпуск в Германию, сообщайте немедленно лично мне!

Адольф Крамер сидел, обхватив голову руками. Когда Бригитта положила трубку, он усмехнулся.

— Теперь у бравых офицеров вермахта не героическое, а чемоданное настроение, — сказал он, поднимаясь с места. — Все мысли сейчас не о победе над врагом и мировом господстве, а как уцелеть в развязанной самими же бойне…

Он вышел, что-то еще бормоча себе под нос и сутулясь. Бригитта не удерживала его. Оставшись одна, она подошла к окну и, распахнув створки, закурила. Теперь ей была понятна спутанная и сбивчивая речь пропагандиста Классена. Он знал о поражении на Курской дуге. Германией война проиграна, и эта победа советских войск окончательно сломит дух немецкой армии.

Стук в дверь. Вошел Карл Пеннер, врач из терапевтического отделения.

— Извините, фрау Бригитта, — начал он прямо от порога. — Я хочу обратиться к вам с просьбой.

— Излагай, я слушаю, — ответила она, выбрасывая папиросу и закрывая окно.

— Даже не знаю, с чего начать… — нахмурился Пеннер, топчась на месте. — Мне нужна ампула с цианидом, — ошеломил он неожиданной просьбой. — Без вашего письменного разрешения мне ее на складе не дают.

Бригитта села за стол и сложила перед собой руки.

— Прошу прощения, Карл, но для каких целей тебе понадобился цианид?

Пеннер нахмурился и провел ладонями по волосам.

— Я хочу убить себя, если попаду в руки русских.

— А почему ты считаешь, что непременно попадешь в их руки?

— Я уверен в этом. Русские громят наших на всех фронтах. Сначала нас отшвырнули от Москвы, затем Сталинград, а теперь уже и Курская дуга… Скоро начнется большое отступление, и у нас мало шансов на спасение.

— Если начнется отступление, то о раненых и медперсонале позаботятся в первую очередь.

— В первую очередь позаботятся о себе, — возразил Пеннер с уверенностью. — Раненых и нас с вами бросят на произвол судьбы. Это будет именно так, можете мне поверить!

— И вы предпочитаете умереть, а не сдаться в плен? Почему вы так боитесь русских, ведь они люди, а не звери?

Пеннер, явно волнуясь, снова пригладил волосы ладонями.

— Русские не звери, — согласился он. — Вот только жестокость всегда порождает жестокость. Наше вторжение в Россию, бесчеловечность относительно мирных жителей, сожженные города и села… Такого нам не простят. Победители не будут разбираться, кто из нас, немцев, причинил им зло. Для них все мы «проклятые фашисты», захватчики и враги, которым нет прощения. Нас будут выгребать из России, как вшей, одной гребенкой…

— Хорошо, я дам тебе ампулу с ядом, Карл, — вздохнула Бригитта. — Только прежде ты дашь мне слово использовать цианид только тогда, когда не будет иного выхода.

Их разговор был прерван стуком в дверь. На этот раз в кабинет заглянул дежурный санитар.

— Чего тебе, Ганс? — спросила Бригитта.

— К вам просится какой-то человек в гражданском костюме.

— Чего он хочет?

— Требует пропустить в кабинет и не задавать лишних вопросов.

— И все?

— Нет, он еще просил передать, что его зовут Вилли Штерн…

— Кто-кто? — быстро переспросила Бригитта, меняясь в лице. — Немедленно приведите в мой кабинет!

Карл Пеннер, понимающе усмехнувшись, покинул её. Бригитта даже не заметила этого. Она тяжело дышала в ожидании.

Топот приближающихся шагов в коридоре, скрип двери… В кабинет вошел высокий худощавый, физически крепкий человек. Русые волосы зачесаны назад. Красиво очерченный рот с припухшими губами заметно оживлял его бледное лицо.

— Господи, это ты! — воскликнула женщина, устремляясь к вошедшему. — Как я счастлива, что снова вижу тебя живым и невредимым.

— Я тоже бесконечно счастлив, душа моя, — ответил гость, жарко целуя ее в лоб, щеки, губы. — Ты стала еще прекраснее, чем была прежде! Я просто умираю от любви к тебе, голубка моя ненаглядная…

6

— День солнечный будет, нам на руку, — сказал Яшка-хромой. — Ну а теперь вперед и с песнями, — усмехнулся он и тихонько подтолкнул в спину Калачева и Ржавого.

Беглецы спустились с обрыва к реке по крутой тропинке. Яшка вздохнул, перекрестился и сбежал за ними следом. Скоро их фигуры растаяли в чаще леса.

Полные сил, они за пару часов ушли далеко от поселка. Теплая погода сопровождала их и все последующие дни в тайге. Беглецы хорошо понимали, как нужно торопиться: если зарядят дожди, передвижение по густому, непроходимому лесу осложнится.

— Что-то не нравится мне эта делюга, — сказал Ржавый, когда они поужинали и устраивались на ночлег.

— Не нравится, можешь возвращаться, — хмыкнул Яшка, подвешивая над костром котелок с водой.

— Нет, в обрат я не ходок, — замотал головой Коновалов. — Мне не нравится, что погони за нами нет. Было дело: со строгача драпать приходилось, так выловили на второй же или на третий день. А тут… Можно и не бежать, а пешком топать.

— Нет погони — радуйся, — подал голос Степан, подбросив в костер несколько полешек. — Сколько помню за десять лет отсидки, за беглецами из нашего поселка никогда её не снаряжали. Многие, побегав по тайге, обратно сами возвращались. Ну а тех, кто не возвращался, по весне находили, когда обглоданные трупы из снега вытаивали.

— Так мы что, на верную смерть этим побегом себя обрекли? — забеспокоился Ржавый.

— А ты не бзди, бедоля! — зыркнул на него коршуном Яшка. — Сам с нами пошел, мы не упрашивали.

— Так вы сказали, что все нормально будет!

— Раз сказали, так и будет, — заверил его Степан. — И не пори горячку, понял? Или забыл, сколько раз сваливать из поселка собирался?

Через час мужчины поужинали, подкинули в костер толстых веток, привалили с подветренной стороны ствол палой осины и улеглись спать.

Проснулся Степан от холода, проникающего сквозь одежду. Костер давно погас. Попутчиков рядом не оказалось. Он подбросил в кучку тлеющих углей несколько веток. Сначала те долго дымились, потрескивали, потом разом вспыхнули, и костер ожил. Вставало солнце, густой туман растворялся под его лучами, поднимавшимися над кронами деревьев.

К костру подошел Яшка с нанизанной на палку чьей-то тушкой и расположил ее над горячими углями. Почуяв аппетитный запах жареного мяса, Калачев присел рядом:

— Ты поймал зайца?

— В силок сам залез. Делов-то…

Степан осмотрелся, но не увидел Ржавого и вещмешка с продуктами. Тревога опалила сердце, и он вскочил на ноги.

— Не ищи его, — усмехнулся Яшка. — Свинтил от нас ночью «корешок» наш Ржавый. И продукты не ищи, он их все с собою прихватил, чтобы с голодухи не подохнуть.

— Но-о-о куда он пойдет?! — воскликнул Степан. — Он же не знает, в каком направлении следовать.

— Ржавый на компас надеется, — усмехнулся Яшка. — И вместе с вещмешком его упер.

— А мы? Как же мы без компаса обходиться будем?

— Пока солнышко светит, с пути не собьемся.

— А если тучи накатят и дожди?

— И тогда тоже не пропадем. Я научен в тайге выживать. Так что, Степаха, и голод нам не страшен, и снег с дождем нипочем!

* * *

Степан со стороны наблюдал, как Хромой идет по тайге — как по яблоневому саду на своем приусадебном участке, легко ориентируясь среди высоченных сосен, попутно примечая каждое деревце, каждый кустик, будто собирается здесь ходить всю оставшуюся жизнь. А деревья и кусты расступаются перед ним, как перед хозяином, приветствуя покачиванием веток и скрежетом стволов.

Они уже больше двух недель пробирались через тайгу, и конца их пути пока еще не было видно. Хорошо хоть не голодали, Яшка всегда находил пищу. Охотился он попутно или ночью, безошибочно находя заячьи тропки и ставя на них силки. А вот однажды…

— Тс-с-с, — прошептал Яшка, неожиданно остановившись и прижав указательный палец к губам.

Он отступил на шаг и осмотрелся. Злобные глазки смотрели на них из-за густых кустов и чего-то ждали. Встретившись с пристальным взглядом зверя, Степан почувствовал себя неуверенно.

— Странно, — сказал тихо Яшка, — рысь в кустах, а не на дереве. Или подранена она, или…

Он шагнул вперед, вытянув перед собой руки. Из кустов послышалось предостерегающее рычание, но рысь своего убежища не покинула.

— Тихо, тихо, — сказал Яшка умиротворяющим тоном, продвигаясь медленно и неслышно по пушистому мху. — Не рычи, сучка рыжая…

Рысь приподнялась из-за кустов, легко их перепрыгнула и остановилась, оскалив клыки. Противники грозно смотрели друг другу в глаза, словно пытаясь оценить возможности друг друга. Первой не выдержала рысь. Она вся сжалась, напряглась и сделала резкий, нацеленный прыжок. Ее глаза, полные ярости, налились кровью, а из оскаленной пасти закапала слюна, когда Яшка увернулся от броска зверя и схватил его за горло. Та захрипела. Тогда он с силой бросил её оземь и наступил на горло подошвой сапога.

— У тебя была возможность уйти, кошка драная, — хрипло и чуть слышно сказал победитель, глядя в округлившиеся глаза умирающей, где злоба сменилась предсмертной тоской. — Ты сама сделала свой выбор, шалава, и потому прощай!

Пару раз дернувшись, рысь затихла, испустив дух.

Яшка отошел от мертвого зверя, вытер с лица пот и обернулся. Степана Калачева рядом не было.

— Эй, попутчик, где ты? — крикнул Яшка встревоженно. — Выходи, если спрятался, опасность уже позади!

Не услышав ответа, он занервничал.

— Степан, выходи! Нашел время в прятки дурачиться.

И на этот окрик ответа не последовало. Тогда Хромой сорвался с места и стал бегать кругами в поисках исчезнувшего, нашептывая под нос ругательства:

— Где ж ты есть, мать твою? Не сквозь землю же провалился?

«Сквозь землю? А это мысль! — подумал он, немного успокоившись и осмотревшись. — А может, Степан действительно провалился в какую-нибудь яму, каковых в дикой тайге видимо-невидимо?» И Яшка продолжил поиски, приблизительно определив место, где стоял Калачев во время схватки с рысью, и осматривая отсюда местность метр за метром.

Вскоре его тщательные поиски увенчались успехом. Степан лежал в расщелине на снегу, который не успел растаять, хотя была уже середина лета. Сосредоточившись и призвав на помощь природную смекалку, Яшка быстро сообразил, как вызволить товарища — лишь бы тот оказался цел и невредим и помог бы самому себе выбраться из ловушки, в которую угодил.

Отыскав длинную сухую и сучкастую жердину, Хромой поднес ее к расщелине и осторожно опустил вниз.

— Эй, Степаха? — крикнул он. — Как ты там, сможешь выбраться или за тобой спуститься?

— Ничего, я в порядке, — откликнулся Калачев еле слышно. — Вот только ногу потянул, но перелома вроде нет.

— А как тебя угораздило сюда провалиться?

— Не помню. Когда ты с рысью сцепился, я чуть в сторону отошел и вот… Сам видишь.

— Ладно, за жердину цепляйся да покрепче держись!

— Обожди, не один здесь я, — прокричал Степан уже громче. — Тут еще кто-то метрах в трех от меня.

— Если мертвяк, то пусть там и остается. А ты посмотри — нет ли с ним рядом ножа, винтовки, ружья или чего-нибудь, что могло бы нам пригодиться.

— Вещмешок есть, больше ничего! — закричал Степан. — Я его возьму и буду выбираться.

Извлечь бедолагу из расщелины оказалось не так-то просто. Калачев несколько раз срывался вниз, когда до поверхности оставалось совсем немного. В конце концов Яшке удалось довести «спасательную операцию» до конца.

Уложив Степана на траву, он насобирал сухих веток и торопливо развел возле него костер.

— Как ты? — спросил он, заметив, что Калачев дрожит, как в лихорадке.

— Терпимо, только замерз очень.

— Руки-ноги целы?

— Вроде да…

Яшка ощупал Калачева и, убедившись, что тот цел, облегченно вздохнул. Развязав вещмешок мертвеца, он усмехнулся:

— Я так и думал, что это Ржавый, — сказал он. — Наш вещмешок-то. Только продуктов в нем значительно поубавилось.

Услышав неожиданную весть, Степан присел и с недоумением посмотрел на Яшку:

— Ты уверен?

— Даже больше чем, — ответил Яшка, вываливая содержимое вещмешка на траву. — Вот мой компас, а вот табачок в кисете.

— Тогда его надо вытащить из расщелины и похоронить.

— Еще чего не хватало. Он сам нашел себе могилу. А мы сейчас перекусим тушеночкой и, если не возражаешь, дальше двинем…

Они уселись у костра. Калачев быстро отогрелся и воспрял духом, с усмешкой вспоминая подробности происшествия.

— Послушай, а для чего ты Ржавого взял? — спросил он, посмотрев на Яшку.

— Это вообще Горовой предложил. Для достоверности…

— Чтобы думали, что мы на «консервы» прихватили Ржавого?

— Именно так, — улыбнулся Яшка.

— Наверное, потому Ржавый и убежал из нашей компашки, — предположил Степан.

— Наверное, — пожал плечами Яшка. — Теперь уже об этом никто никогда не узнает.

Перекусив, покурив и отдохнув, беглецы продолжили свой нелегкий путь по тайге.

— Потерпи, Степаха, до жилья уже немного идти остается, — подбадривал Калачева Яшка, шагая вперед. — Я рысь давеча внимательно осмотрел и увидел рану у нее на бедре.

— Рану? Какую? — удивился Степан.

— Ясно какую, огнестрельную.

— Так зверюга была подранком?

— Так точно… Вот потому она на нас и набросилась.

— Ну а как ты связываешь кошачью рану с близостью жилья?

— Охотники их глухих таежных сел далеко в лес не забредают. Зверья, как правило, и рядом с поселками навалом и нет нужды за ними в дебри забираться!

— Так, значит, нашим приключениям подходит конец? — обрадовался Степан.

— Возможно, если мы выйдем именно на тот поселок, к которому и направлялись, — отозвался Яшка, ускоряя шаг.

7

Пришлый он и есть пришлый. Любой приехавший из дальних краев тут же получал этот ярлык и жил с ним долгие годы.

Васька Носов появился в поселке перед самой войной, и на то имелись свои причины. Он уже был не такой, как раньше, — осунулся, сгорбился, щеки ввалились. От прежнего Купца, деятельного, изворотливого и жизнелюбивого, не осталось и следа. И всему виной болезнь, которая подтачивала его силы и не поддавалась лечению.

Впервые он почувствовал странное недомогание еще в Тамбове. Обокравший его Аркашка Косогоров неожиданно нашел Ваську в городе и вернул все украденные деньги. Сделал он это не по доброте душевной и отнюдь не от угрызений совести. Просто Фома Бортко, страховавший «Артиста» в поезде, признал в «терпиле» авторитетного вора по кличке Купец.

Тамбовские воры встретили собрата с распростертыми объятиями. Его поселили в надежную хату и всячески способствовали адаптации на новом месте. Однако от участия в кражах, разбоях и грабежах Васька всячески сторонился, объясняя свою пассивность плохим состоянием здоровья. Воры верили ему на слово и на дела с собой не приглашали.

Немного обжившись и обустроившись, Носов приступил к реализации своей мечты. Для начала он тщательно ознакомился с городом и его окрестностями. Затем, с помощью воровского сообщества, нашел то место, на котором когда-то давно находился особняк купца Ивана Сафронова. Но поиски клада оказались напрасными и, кроме разочарования, ничего не принесли: все купеческие дома сгорели при пожаре еще в двадцатом году, а улица была расчищена и застроена по-новому.

— На кой хрен тебе сдались дома купеческие? — интересовались заинтригованные воры.

— Ивашка Сафронов дядькой мне приходился, — врал он им. — Хотел вот поглядеть, что с хатой его стало. Но ни хаты, ни сада с яблонями так и не увидел…

Когда Васька понял, что в Тамбове больше делать нечего и мечта осталась несбыточной, от отчаяния и безысходности он захандрил и ушел в запой. Пропьянствовав в шумной воровской компании пару недель, он нашел в себе силы остановиться, и тут впервые страшная болезнь заявила о себе…

После тщательного обследования врачи поставили страшный диагноз — белокровие. На вопрос Носова «сколько осталось?» они только пожимали плечами. Однако Васька оказался не из тех, кто начинает себя оплакивать и хоронить заживо. Он даже подшучивал над своим недомоганием, хотя и невесело, но и не безнадежно, а с какой-то затаенной жадной верой в то, что вот наступят же наконец лучшие дни и будет ему счастье.

Воры, видя, как Купец тает на глазах, решили переправить его из Тамбова куда-нибудь в тихое местечко для восстановления здоровья.

— Предлагаю в Большой Ручей, — проявил инициативу на сходке Фома Бортко. — Поселок козырный, большой… На чистом воздухе и свежем молоке здоровье враз восстановится!

— А где поселок этот? — спросил Васька с надеждой.

— На Брянщине значится, — улыбнулся вор. — Пару суток езды на поезде всего. У меня там дядька проживает. Вот к нему на постой и определю…

Жить у родственника Фомы Васька не собирался. Ему понравился поселок и живописное место, где тот находится. Однако Носов построил незамысловатую избенку у самого леса и стал в ней жить один. Он давно уже решил, что свою жизнь сам устраивать будет, что и делал всегда, по велению ума и сердца.

Председатель колхоза Павел Копейко предложил ему как-то сторожить правление. Васька подумал и ответил:

— Нет, здоровье не позволяет. Кто вдруг придет народное добро красть, а я и отпор дать не смогу.

— Ну и торчи в своей берлоге, как нелюдь, — ухмыльнулся Копейко, даже не заметив, как крепко его слова обидели пришлого.

Не скажи председатель тогда обидных слов, быть может, Васька и жил бы тихо и незаметно, не злясь на весь мир и никого не трогая. В брошенной же фразе он уловил смутный намек на свою никчемность, а такого пренебрежения Носов вынести не мог. Затаив обиду на сельчан, он ничем не выказывал к ним своей антипатии, но общался только с одним человеком — Матвеем Бортко, дядькой вора Фомы, привезшего его в этот «райский уголок», да и то — мимоходом.

Дефицит общения с людьми Васька восполнял походами в лес и на рыбалку. Когда улов был неудачен, питался грибами. В сельский магазин выбирался только за хлебом и табаком. Иногда покупал колбасу, консервы и водку. Пил «горькую» один.

Крепко подвыпив, Носов сокрушался по прошлой жизни и лил по ней слезы. С душевной мукой он поминал скопцов, их обряды, и тогда клялся себе, что снова сколотит «корабль», отыщет последователей, оскопит их и… Проснувшись утром, Васька вспоминал клятвы, данные себе по пьянке, и снова впадал в уныние, потому как знал не понаслышке, что время деятельности различного рода сект давно уже прошло. Советская власть в стране прочно отделила религию от государства, а потом уничтожила и саму религию во всех ее проявлениях. Граждане СССР перестали ведать Бога.

Скромная жизнь пришлого в поселке не интересовала никого. Люди перестали замечать как его самого, так и все его странности. Сельчане решили, что он — «с недохваткой», а над убогими посмеиваться не принято.

Однако участковый Григорий Карцев так не считал и докучал Ваське всевозможными придирками, проверками. Сначала он устанавливал личность пришлого, проверяя его документы чуть ли не ежедневно. Затем нашел где-то фотографию вора-рецидивиста по кличке Купец с надписью «розыск» и всячески пытался совместить ее с «темной личностью» Ефрема Романова. Тут бы Васька и погорел, но, к счастью, под фотографией не были указаны особые приметы, что и спасло его от разоблачения.

Крутой поворот в его тишайшей жизни произошел лишь с началом войны и приходом немцев. Принесшие с собой «новый порядок» оккупанты остро нуждались в помощниках, и Васька понял, что его час пробил!

* * *

После ухода старосты Матвея Бортко полицай Петро Назаров приоткрыл дверь в горницу и, не переступая порога, поинтересовался:

— Усугубишь самогоночки, Ефрем Романович?

Носов недовольно посмотрел на подчиненного и промолчал. Он сидел за столом, сложив перед собой руки. Перед ним лежало маленькое круглое зеркальце. «Морщины, глазницы впалые, — думал Васька, с тоскою разглядывая себя. — Мурло осунулось, щеки обвисли… Болезнь обострилась, и я старею не по дням, а по часам…»

Носов все молчал, и полицай решился повторить свое предложение:

— Стебани хотя бы соточку, Ефрем Романович, враз полегчает, а?

— Сам хлебай это пойло, — ответил, не глядя на него, Васька.

Петро немного подумал и снова сказал:

— Ну и пусть немчуру на дуге Курской поклацали, нам-то что с того? Надо думать, как когти рвать подальше отсюда, а не сиднями сидеть и Красную армию дожидаться.

— Э-э-эх, Петруха, — вздохнул Васька. — Это ты молод и здоров, как бык, а я уже на ладан дышу. Спасать свою шкуру смысла не вижу, все одно скоро подохну…

Печальным, незнакомым Назарову светом блеснули его впавшие глаза, и тот, растрогавшись, шагнул в горницу к начальнику.

— Ты чего заупокойную по себе справляешь, Ефрем Романович?

— Ничего я не справляю, а как есть говорю. Белокровие у меня. Слыхал про болезнь такую? Я уже давно помереть должен по врачебным прикидкам, а вот все еще живу. Так что куда ни плюнь, а к единому концу иду. Много я грехов смертных совершил в жизни своей беспутной и теперь кару за них Божью понести готовлюсь! И винить тут некого. Сам виноват!

— Да брось ты причитать, Романович!

— Я не причитаю, а говорю! И убиваться не собираюсь. Буду жить, покуда живу, и землицу топтать, покуда ноги носят.

Носов тяжело приподнялся с табурета, подошел к окну, с силой распахнул обе створки настежь. Поток свежего прохладного воздуха тут же ворвался в горницу. Васька несколько раз глубоко вздохнул всей грудью и снова вернулся на свое место за столом.

— Эх, Петька! — сказал он. — На кой черт жил я до сих пор? А? Ну на кой хрен небо коптил?

— Романович, ну стебани стаканягу — и все страдания вон? Способ-то проверенный…

— Стаканягу? Что ж, наливай. Может, и правда на душе полегчает?

Забота, проявляемая подчиненным, была приятна. Васька встал, закрыл окно и повернулся к ожидавшему его Назарову.

— Ты думаешь, для чего я к немцам служить пошел? Из-за страха за свою жизнь? Нет. Из-за каких-то чертовых идей и соображений? Тоже нет! Так хочешь знать, из-за чего?

Полицай неопределенно пожал плечами.

— Самоутвердиться я хотел! — ответил Васька. — Презираемый всеми, жалкий умирающий человечек, вдруг вырос перед всеми до недосягаемых размеров! Настал праздник и на моей улице, Петро! Я унижал их, мучил, истязал и убивал… Но не из-за любви к немцам и к их сраному «новому порядку». Немчуру я ненавижу, но это не мешает мне состоять у них на службе. Не боюсь я и мести партизан. А смерть все не идет за мной… Смерть меня не берет, партизаны не тревожат, а вот подлюга совесть… поедом жрет меня страшная, сосущая мозг совесть.

Васька вздохнул, шагнул к подчиненному, который стоял у стола с бутылкой самогона в руке и ожидал команды.

— Чего стоишь? — спросил он и толкнул Петра локтем.

— Тебя жду, Ефрем Романович. Что-то заныло внутри от твоих слов, и самому нажраться захотелось.

Распив на двоих бутылку первача и плотно закусив, Васька прошелся по горнице. Присев за стол, он закурил и снова задумался о странном визите старосты, который принес тревожную весть о разгроме танковой армии фашистов под Курском. Если раньше Носов еще верил в победу немецкой армии, то теперь от этой веры ничего не осталось. Теперь он думал не о покаянии, а о том, как незаметно улизнуть из поселка. Мысли о бегстве больше, чем выпитый самогон, успокаивали его.

Когда на дворе сгустились сумерки, Васька, не зажигая огня, продолжал сидеть за столом. Полицай Назаров хлопотал у печи, готовя ужин. Вдруг скрипнула дверь, и послышались чьи-то шаги. «Кто это может быть? — подумал лениво Васька. — Наверное, кто-то из полицаев заглянул в гости».

Темная фигура вошла в горницу и замерла, переступив порог.

— Чего в одиночестве маешься, Купец?

Васька встрепенулся — голос показался ему знакомым.

— Я не маюсь, а размышляю, — ответил он, присматриваясь к вошедшему.

— Размышляешь о том, как драпануть незаметно? — усмехнулся гость. — А что, сейчас в самый раз стоит о шкуре подумать.

И вдруг Васька вспомнил голос вошедшего.

— А ба! — воскликнул он пораженно. — Сам брат Альбины Воеводиной собственной персоной.

— Память у тебя отменная, — усмехнулся гость.

— Я на многое способен, — буркнул Васька и тут же поинтересовался: — Ты… откуда это?

— Из Берлина.

— А сюда каким чудом занесло?

— К тебе вот приехал.

— Так-так… А как прознал, что я именно здесь?

Васька с нескрываемым удивлением разглядывал вошедшего и не мог понять, как этот человек разыскал его в такой глуши. Ведь еще до войны разошлись их дороги…

— Из самого Берлина значит, да еще ко мне в гости? Во честь-то какая! Но ты вроде у большевиков большой пост занимал? Я же помню, как легавые на вокзале перед тобой стелились?

— То было очень давно, — гость повертел головой и присел на табурет.

Васька следил за его действиями, не мигая. Он чувствовал, как поднимается и растет в нем снова еще не забытая ненависть к этому таинственному человеку.

— Чего приперся, говори?

— Скажу. Для того и пожаловал, — спокойно заверил тот и, словно готовясь к длительной беседе, закинул ногу на ногу.

Его выразительная поза, самоуверенный голос заставили Носова насторожиться. Тут же пришла на память прошлая жизнь, его отношения с Альбиной, секта, «коммуна»… Казалось, все растаяло в тумане. Ан нет, оказывается, начинается сначала. Снова перед ним этот подозрительный тип, и приходится гадать: как он нашел его и с какой целью?

— Гадаешь, почему я здесь? — будто прочтя его мысли, улыбнулся гость. — Не пытайся… Для начала хочу представиться: зовут меня Георгий Устюгов. И к тебе я прибыл не просто так. Наверное, и сам понимаешь.

— Пока еще из ума не выжил, — сказал Васька, хотя он не понимал намеков. — Скажи, а ты давно масть сменил, Жорик? Когда мы виделись, тебя Альбина, кажись, Василием называла?

Говоря это, он даже усмехнулся внутренне от осознания того, что вроде бы застал гостя врасплох. Но не тут-то было!

— Ты тоже Васькой Носовым был тогда, а не часовщиком Ефремом Родионовым, — парировал гость. — Это по моим документам ты следы заметал. Или запамятовал, скопец долбаный?

— А ты еще тот сучок, — прорычал Носов обиженно. — Я уже думал все, отвязался от вашей паскудной семейки. Пришипился тут, как мышь в норе, уверенный, что ни одна падла не узнает, где я. А ты…

— Не обольщайся, нам в одно время не до тебя стало, — беззвучно рассмеялся Устюгов. — Хотя ты всегда находился под присмотром и добраться в любой момент до твоей задницы ничего не стоило.

— Ха, — язвительно бросил Васька, глядя на плохо различимый во мраке черный силуэт. — Ты решил поиски золота скопцов продолжить?

— Догадлив, — все тем же убийственно-спокойным голосом продолжил гость. — В самую точку угодил, Купец… Я мог бы и без тебя обойтись, поверь мне на слово, но существуют некоторые пустячные обстоятельства, благодаря которым твое участие в поисках клада обязательно.

— Ух ты, уморил, сучье племя! — воскликнул Васька, возбуждаясь. — На понт меня берешь, легавый? Ты не из Берлина приехал, а из Москвы пожаловал! Хочешь, угадаю для чего? Чтобы грохнуть меня или живым перетащить на советскую территорию!

— Не мели чепухи, Купец, — ухмыльнулся Устюгов. — Если бы Москву интересовала твоя шкура, ты давно бы уже был там! Да и мне ничего не стоит пристрелить тебя прямо здесь, в твоей берлоге, а не болтать с тобой о цели моего визита.

Васька поскреб в раздумье подбородок.

— Я пришел к тебе за тем, — продолжил Устюгов, — чтобы сказать: снова мы на одну шаткую дорожку становимся.

— Слушай, Жорик, напрасно стараешься, — хихикнул противно Васька. — Не найти клада, ни тебе, ни мне, ни нам обоим! Он, может быть, и закопан где-то там, на земле тамбовской, только никому не добраться до него!

— Интересно, и что нам же может помешать?

— Нет никаких ориентиров, от чего можно было бы отплясывать.

Устюгов подошел к столу, зажег лампу и бросил на стол перед Носовым обгоревшую фотографию Анны Сафроновой.

— А что на это скажешь? — спросил он, внимательно разглядывая Васькино лицо.

— Постой, откуда она у тебя? — прошептал тот изумленно.

— Какая разница… Ты мне ответь, узнаешь это фото?

— Ну, узнаю, — сознался Васька, будучи не в силах отвести от фотографии зачарованного взгляда. — Только проку в том никакого. Фото обгоревшее, и никаких примет на нем нет!

— Тогда чего скажешь на это? — Устюгов положил на стол еще одну фотографию, на которой тоже была запечатлена Анна Сафронова, только уже на фоне огромного купеческого дома и яблоневого сада.

Глаза Васьки сначала выкатились из орбит, а затем поползли на лоб.

— А эта откуда у т-тебя? — спросил он, заикнувшись от сильнейшего волнения.

— И это не твое дело, — хмыкнул гость. — Как видишь, фотографии абсолютно одинаковые!

— Ну и что с того, — буркнул Васька, справившись с потрясением. — Ты опоздал со своими ориентирами, Жорик. Я много раз пытался отыскать в Тамбове это место, но никакого рожна не нашел. Сейчас на той улице новые дома построены, так что…

— Раз мы стали с тобой друзьями, я тебе покажу кое-что, — улыбнулся таинственно Устюгов и полез за чем-то в карман.

— Бреши больше. Не стали мы с тобой ни друзьями, ни товарищами, — огрызнулся Васька.

— А я говорю — стали, и тебе это самому понятно. Ты теперь нет никто, да и всегда, собственно, был таковым. Это — раз! Существуешь ты между жизнью и смертью. Это — два! Нет теперь тебе пути никуда. Это — три! И партизаны тебя щадили лишь потому… Хотя какая разница… Считай это — четыре!

— Падла ты продажная, тварь подколодная! — разозлившись, процедил сквозь зубы Васька. — Так мне что теперь, обделаться и не жить? Думаешь испугать меня? Да мне начхать на твои потуги! Я помру от болезни не сегодня, так завтра, а ты мне считалочки устраиваешь! Ну, найдем мы клад скопцов, допустим. Так что я с золотом тем делать стану? На что оно покойному?

— Ну почему так мрачно? — покачал осуждающе головой Устюгов. — За то золото, которое в случае успеха окажется в твоих руках, в благословенной Америке из тебя молодого парня сотворят! Там наука и медицина давно уже сделали большие шаги вперед!

— Что, и яйца мне пришьют? — хмуро буркнул Васька. — Ради такого чуда я бы весь Тамбов собственноручно перекопал, ей-богу!

Гость начинал нервничать, лихорадочно дыша. Его глаза предостерегающе сузились и кольнули Носова прямо в душу.

— Я что, с тобой спорить приехал, гнида кастрированная? — произнес он тихо. — Сам знаешь, какая ситуация сейчас на фронтах. Немцам капут, понимаешь? А их приспешникам, старостам и полицаям вроде тебя, и подавно! Немцы не возьмут вас с собой, в Германию — им самим бы ноги унести…

Вкрадчивый голос Устюгова бил Ваську прямо в мозг, проникал в сердце, подавлял сознание и угнетал какой-то чудовищной, гипнотической силой.

— Кто сейчас окружает тебя? Одни тупые ублюдки и отщепенцы. Куда ни поверни — везде тебе кранты!

— Обожди, не гоношись, Жорик, — вздохнул устало Носов. — Кажется, я начинаю тебя понимать. Вы решили с Альбиной добраться до клада скопцов, забрать его себе, а меня грохнуть!

— Клад разделим поровну, слово даю, — поспешил с заверениями гость. — Заберешь свою долю и ступай куда хочешь. Кстати, с вывозом ценностей за границу, в ту же Америку, если пожелаешь, я помогу.

— Ни одному твоему слову не верю, — не слушая его, заявил Васька. Голос его хрипел и срывался от волнения. — Ты говоришь, что и без меня смог бы тайник отыскать, тогда я на кой хрен тебе понадобился?

— Потом узнаешь.

— Черт с тобой, согласен, — выдавил из себя Носов и, видя, что Устюгов засобирался уходить, спросил: — А где же твоя сестрица блукает, Жорик? Может, она на дворе, в машине сидит и тебя дожидается?

— Она занята своим делом, — коротко пояснил гость, остановившись и обернувшись.

— А как у тебя фотки Анькины оказались?

— И об этом расскажу, только чуть позже.

— А что мне теперь делать? Собирать манатки или…

— Делай то, что и всегда делал, и никому ничего не говори! Сбежать попробуешь, найду и самолично шкуру спущу…

8

Полковник Бобылев выглядел человеком средних лет. Он был всегда чисто выбрит, что придавало ему моложавости. Крепкая фигура, высокий рост заметно выделяли его среди подчиненных. Карие глаза под шапками бровей смотрели строго и вдумчиво.

В 1941 году, во время наступления гитлеровских войск на СССР, он потерял родителей. Белорусское село, где они проживали, уничтожили каратели, и эта беда наложила на Александра Владимировича печать угрюмости. Он сделался упрямым, придирчивым, раздражительным и чрезмерно требовательным не только к подчиненным, но и к самому себе. Раздражительность и придирчивость он считал пороками, несовместимыми со служебной деятельностью, и всячески подавлял их в себе. А вот упрямство и требовательность расценивал как положительные качества в деятельности разведчика, подчеркивая их присутствие в себе перед окружающими.

Отдел Смерша, которым руководил полковник, занимался разведывательной деятельностью во вражеском тылу на участке фронта Брянского направления. Всеми оперативными мероприятиями Александр Владимирович занимался сам со своими помощниками. Красная армия вела кровопролитные бои на фронтах, а полковник Бобылев и его отдел сражались со шпионами, провокаторами, диверсантами и предателями всех мастей в тылу. И еще неизвестно кому приходилось легче!

— Как отнесся Срепан Калачев к предложению принять участие в операции? — поинтересовался Александр Владимирович у Горового, сидевшего напротив.

— Положительно. В тонкости я его не посвящал согласно вашему приказу, но свою реабилитацию он воспринял как торжество справедливости, а участие в операции как свою обязанность перед воюющей Родиной.

— Сильно сказано! — Александр Владимирович одобрительно улыбнулся и подмигнул Горовому: — Думаешь, ставку на Степана сделали правильно? Не подведет он наших ожиданий?

Дмитрий Андреевич пожал плечами.

— Все в этом мире шатко и относительно, — вымолвил он после паузы. — Пока я уверен в том, что Калачев сделает все, что вы ему прикажете. А вот как повлияет на него встреча с «объектом», предсказать не берусь. Считаю, что его сразу надо проинформировать, кто тот человек, за чьей шкурой мы его отправляем…

Секретарь занес чай. Полковники на несколько минут отвлеклись от серьезной беседы, смакуя горячий напиток, и помолчали, думая каждый о своем. Передышка закончилась, когда Бобылев решительным жестом отодвинул от себя опустевший стакан на середину стола.

— Как Калачев справился с проверкой на выживание? — спросил он, заинтересованно глядя на собеседника.

— Блестяще, — ответил Горовой. — Около месяца пешком по тайге, затем еще неделю на перекладных до Свердловска.

— Его сопровождали?

— Естественно. С ним всегда рядом находился наш человек, Стрелец.

— Что ж, замечательно, — Александр Владимирович кивком разрешил Горовому закурить и, усмехнувшись, добавил: — Теперь остается мне лично промыть Степану мозги, и пора запускать его в дело! Кстати, а где он сейчас? Все еще в Свердловске или…

— Он здесь, в вашей приемной, Александр Владимирович. Мне уйти или остаться?

— Наверное, оставайся, Дмитрий Андреевич. Ты его знаешь лучше меня и, следовательно, глядя на него при нашей беседе, будешь делать правильные выводы…

* * *

Предстоящая встреча взволновала Степана Калачева до крайности.

Его судьба в сравнении с судьбами других советских людей, воевавших на фронте, казалась завидной: те бились с врагом на передовой, а он валил мирный лес, отбывая срок. Когда его неожиданно реабилитировали, Степан не поверил своему вдруг привалившему счастью. Каким образом беда вдруг отступила от него? Дело случая или еще чего? Он никак не мог найти ответа на этот мучительный вопрос, и просто решил больше не искать, так как жизнь круто изменилась вроде бы в положительную сторону… А теперь вот его ждет какое-то очень важное для государства задание и он напрочь перестает понимать капризы судьбы, резко толкающей его то влево, то вправо.

— Калачев, заходи! — услышал Степан выкрик из кабинета и поспешил к двери.

Стройный, подтянутый, в новенькой форме, с майорскими погонами на плечах, вошел он в кабинет Бобылева. Горовой посмотрел на Степана с изумлением и, встрепенувшись, воскликнул:

— Да ты просто неотразим! Не зря говорят, что форма молодит и красит мужчину.

— А я как-то чувствую себя в ней неуютно после зековской телогреечки, — смутился Степан. — Еще не привык снова чувствовать себя человеком.

— Да-а-а, наслышан о тебе и твоих злоключениях, — вставил полковник Бобылев. — Ну ничего, главное, все утряслось и уладилось.

— Наверное, — сказал Степан, пожимая ему руку. — Прибыл, так сказать, по вашему приказу, гражданин… простите, товарищ полковник. Готов приступить к выполнению любого задания.

— Вижу, что готов, вижу, — улыбнулся Александр Владимирович. — Чего стоишь, майор, присаживайся поближе. Будем знакомиться.

— Отличный оперативник, замечательный специалист, — принялся расхваливать Степана Горовой. — Я его знаю с тех пор, когда он работал под моим началом!

— Ты же и посадил его за хорошую-то службу, — съязвил Бобылев. — Не в обиду будет сказано.

— Сажал не я, а тот, кто приказы отдавал, — махнул рукой Дмитрий Андреевич. — Да ты и сам хорошо эту историю знаешь, товарищ полковник.

— Да уж, — улыбаясь, сказал Бобылев. — Очень паскудная история, скажу я вам…

— Что было, то прошло, — вздохнул Степан. — Теперь я радуюсь, что все образумилось, и готов продолжать службу Родине!

— Хорошо говоришь, майор, очень хорошо, — одобрил Александр Владимирович. — Только вот душа твоя не очерствела ли от обиды?

Степан усмехнулся.

— Есть, конечно, осадок горечи в душе… Но не за то, что осужден невинно, а за то, что целых десять лет выпали из жизни — сказал он так искренне, как только мог. — Сколько бы пользы я принес за это время стране?!

— Не знаю, как кто, а я тебе верю, Степан, — заявил Бобылев, которого тронули слова Калачева. — Враг так говорить не будет — я людей хорошо изучил за годы службы… Задание, которое я хочу поручить, очень уж непростое и деликатное. Тебе предстоит отправиться во вражеский тыл и выполнить приказ в точности, в срок и… Одним словом, ты должен будешь обязательно вернуться живым и доставить того, за кем мы тебя отправляем.

— А если при выполнении задания я буду убит?

— Если случится такое, то первым должен будет умереть тот, за кем ты пойдешь через фронт, — последовал ответ. — Это матерый и опаснейший враг государства!

— Но почему я? — засомневался Калачев, услышав, какая огромная ответственность на него возлагается. — Неужели нет более подходящего и подготовленного для этой цели разведчика?

— Вот как ты заговорил, — нахмурился Александр Владимирович и посмотрел на Калачева с осуждением. — Что, трудностей испугался или за жизнь свою беспокоишься?

— Вы меня не так поняли, товарищ полковник, — смутился Степан. — Не хотелось бы, в первую очередь, подвести вас. Отбывая срок в тайге, я подрастерял сноровку. Возможно, десять лет назад я и был неплохим оперативником, а сейчас… сейчас я за себя ручаться не могу.

— А ты не дрейфь, майор, — смягчился Бобылев. — Мы тебя отправляем не удаль свою демонстрировать, а ум, находчивость и смекалку проявлять.

— Вы думаете, что мне по плечу выполнение поставленной задачи?

— Смотря, как ты к ней отнесешься. Если с душой и чувством ответственности, то все получится. Ну а если спустя рукава…

— Я все понял! — выпалил Степан. — Все выполню в точности, как прикажете!

Он произнес эти слова так горячо, что Александр Владимирович снова поверил ему.

— Твой «побег» из поселка по моей инициативе организован, — признался он, глядя в глаза Калачеву. — Проверку на прочность я тебе устроил. Заодно хотелось достоверности. В поселке теперь считают, что ты сгинул в тайге, я это нам как раз на руку. Для выполнения предстоящего задания очень важно, чтобы ты «умер» для всех. Нам пришлось срочно поменять планы по вновь открывшимся обстоятельствам, и действовать теперь тебе придется, больше полагаясь на себя и свои мозги, а не на то, что мы здесь разрабатывали и планировали. Выбор пал на тебя потому, что того, кто нам нужен, только ты один можешь вернуть из вражеского стана обратно на родину.

— Но почему? Кто он есть этот враг? — спросил Степан. — И почему именно я могу вернуть его, когда другие не могут?

Выслушав его, Александр Владимирович не рассердился, а задумался. Полковник Горовой тоже молча курил, сидя у печи. В кабинете зависла тягостная тишина.

— Его зовут Вилли Штерн, — первым прервал молчание полковник Бобылев. — Птица высокого полета в гитлеровской иерархии. Он снабжает рейх всякого рода сокровищами, которые его служба грабит на оккупированных территориях.

— Ну и ну, — покачал головой Степан, переваривая услышанное. — Так мне что, предстоит его из рейха выковыривать или прямо там, в стенах гитлеровской канцелярии, за советскую власть агитировать?

— А ты не изгаляйся, шутник, — рассердился Бобылев. — Этот Вилли Штерн сейчас не в рейхстаге, и даже не в Берлине, а здесь, в городе Брянске, на нашей советской земле.

— Наверное, очень важное дело привело такого гада в Россию? — оживился Степан.

— Просто так он бы не приехал, — согласился Александр Владимирович. — Его действительно привело в Россию дело, которое он не успел завершить еще до войны!

— Вот, значит, как? — удивился Степан. — А он что, чем-то занимался здесь до войны?

— Да, — усмехнулся Бобылев. — Он обеспечивал молодую Республику Советов золотом и бриллиантами, выискивая их по всей стране после бегства всех мастей буржуев за границу.

— Ничего не понимаю, — поморщился Калачев озабоченно. — Как же так получилось, что этот человек работал на нашу страну, а теперь…

— Он не работал на страну, а служил ей, — уточнил полковник Горовой. — Этот человек служил в высших эшелонах ОГПУ, а затем НКВД. А к немцам он переметнулся по каким-то своим соображениям.

— Что-то у меня в голове совсем все перепуталось, — сказал Степан, мрачнея. — Для чего тащить обратно этого оборотня? Может, лучше пристрелить его и весь сказ?

— Было бы это лучше, так он давно бы уже гнил в земле, — сказал Бобылев, морщась. — Стервец знает очень много того, чего хотелось бы знать руководству нашей страны. И потому приказ остается прежним — доставить его сюда только живым!

— А чтобы и у тебя появилась в этом заинтересованность, добавлю, — подал голос Горовой. — Этот Вилли Штерн непосредственно приложил руку к твоему аресту, нелепому обвинению и осуждению. Именно он разработал тот коварный план, по которому тебя обвинили и осудили! Так что ты очень постарайся доставить предателя, а здесь уж мы спросим с него за все и, за тебя в частности.

Степан изменился в лице.

— Ума не приложу, чем я мог помешать этому человеку? — прошептал он обескураженно. — Может, он имел долю в банде Проньки или в банде людоедов?

— Обе банды были ликвидированы с его помощью, — ответил Горовой. — А вот к твоей персоне Штерн проявил особое внимание, потому как посчитал, что ты будешь очень мешать тому, чем он занимается.

— Хочешь знать, кто он? — спросил Бобылев и протянул снимок. — Вот, полюбуйся. Его лицо говорит тебе о чем-нибудь?

Взяв фотографию и поднеся ее к глазам, Степан… онемел, оглох и ослеп одновременно. По телу пробежала крупная дрожь, спазм затруднил дыхание, а сердце будто пронзили штыком. Со снимка на него смотрело лицо его родного брата Василия Калачева, только одет тот был в форму немецкого офицера. На груди «Штерна» сверкали высшие военные награды Германии.

— Узнаешь брата? — спросил Горовой, заметив состояние Калачева.

— Брата? — прошептал Степан ошарашенно. — Но этого не может быть?!

— Выходит, что может, — ухмыльнулся полковник Бобылев. — Теперь тебе понятно, почему за ним посылаем именно тебя, майор Калачев?

Степан не расслышал прозвучавшего вопроса. Он был подавлен ошеломительной новостью, ее чудовищной сутью. Он был уничтожен. Его брат — Вилли Штерн?!

— Тебе понятно, почему за ним посылаем именно тебя, Калачев? — повторил Александр Владимирович.

— Зря вы выбрали для этого меня, — процедил наконец Степан сквозь зубы. — Как только увижу, я сразу же уничтожу эту тварь! Ему нет места на земле! Ему…

— Там, куда мы тебя посылаем, ты встретишь еще одного негодяя, — перебил Бобылев, закуривая. — Это скопец Васька Носов, он же вор по кличке Купец, он же предатель Родины и полицай — Ефрем Родионов! Вот его можешь казнить прямо на месте, а брата обязан доставить сюда!

— Носов жив? Да я же сам видел его мертвым! И они что, успели снюхаться? — проговорил Степан недоуменно.

— Носов жив, — ответил Горовой. — Сближение скопца и твоего брата мы тоже не можем пока объяснить. Так вот, Степан Аверьянович, на все загадки ответы придется искать тебе!

* * *

Этой ночью Калачев почти не спал, если вообще можно назвать сном те несколько часов, которые он провел в беспокойной дремоте. Разбудил его Яшка-хромой. Степан с недоумением посмотрел на чисто выбритого, одетого в военную форму Яшку:

— А ты чего здесь делаешь?

На лице товарища мелькнула усталая улыбка.

— Да вот на занятия пришел, — ответил он. — Сегодня, как мне сказали еще вчера вечером, мы будем прыгать из самолета с парашютом!

— Ты сказал «мы»? — удивился Калачев. — Тебя что, со мной на задание отправляют?

— А ты как думал, — усмехнулся Яшка. — Одного и без подстраховки за линию фронта не перебрасывают.

— Значит, ты уже знаешь, с каким заданием нас отправляют? — полюбопытствовал Степан, пристально вглядываясь в лицо собеседника.

— Да так, относительно, — ответил тот уклончиво. — Мне приказано подчиняться тебе и всячески содействовать успешному выполнению задания.

— Одним словом, ты приставлен, чтобы контролировать меня и все мои действия, — усмехнулся Степан. — А если что не так пойдет, то казнить за непослушание.

Хромой, не ожидавший такой реакции, смутился на мгновение.

— Скажи, Степан, ты не станешь возражать, если я буду так, запросто, обращаться к тебе? — спросил он, пристально вглядываясь в лицо Калачева.

— Можно подумать, ты ко мне как-то иначе раньше обращался, — хмыкнул Калачев.

— Вот и я про то, — кивнул головой Яшка. — Сейчас скажу, так не поверишь же?

— Отчего же? Может, и поверю.

— Тебя хотели с другим напарником отправить. Это я убедил Бобылева назначить меня вторым номером.

— Мне тебе «спасибо» сказать за этот твой «необъяснимый» поступок?

— Тебе со мной легче будет, — вздохнул Яшка. — Мы сколько по тайге прошагали? С полуслова друг друга понимать научились.

— Да ладно, не возражаю я, — согласился Степан. — С тобой действительно ловчее будет, чем с кем-то, кого я не знаю.

— Не хотел бы я быть на твоем месте, — посочувствовал почему-то Хромой. — Хотя прав полковник Бобылев, кроме тебя, никто Вилли Штерна вернуть добровольно не сможет.

— Ты даже наслышан, что этот предатель мой брат? — нахмурился Калачев.

— Да уж, наслышан, — на лице Хромого обозначилась горестная улыбка. — И скажу тебе на это вот что: раз он так поступил, значит, совсем совесть потерял. Не берусь судить о причинах, толкнувших его на это, но… Теперь путь назад для него напрочь отрезан, и Штерн отлично понимает это.

— Добровольно не пойдет, притащу силком, — пробубнил Степан упрямо. — Не поймет, так… — он замолчал, не зная, какими словами закончить фразу.

— Вот потому я с тобой и напросился, — вздохнул Яшка. — Судя по фактам, Вили сейчас у немцев большой пост занимает. Значит, и пригляд за ним не так себе, а на высшем уровне. Так запросто к нему не подобраться.

— Не смогу подобраться, убью, — сжал кулаки Степан. — В любом случае наша встреча не останется для него без последствий.

Яшка как-то странно усмехнулся.

— Ничего, справимся, — сказал он. — Только не надейся брата уговорить на возвращение. Сразу настраивайся на худшее.

— Что ты имеешь в виду? Какой ни есть, а он же брат мой!

— За годы в поселке тебе удалось хорошо узнать, что представляет собой преступник. Так вот, брат твой чрезвычайно опасный преступник. Он предал Родину! И знает, какая ждет его за это кара! Так что…

— Но что-то человеческое в нем осталось?!

— Только внешность. Не нутро.

— А я надеюсь, у меня получится. Только бы знать причину, побудившую его на предательство.

— Конечно, какая-то причина есть, — согласился Яшка. — И может быть, не одна. Но это дела не меняет. Только не подумай, что я тебя к чему-то подбиваю… Просто я напомнил, как оно есть, на всякий случай. В Гражданскую много близких родственников становилось смертельными врагами, и теперешняя война исключением не является.

Их разговор был прерван стуком в дверь.

— Быстро собирайтесь и выходите, товарищи, — молодой лейтенант говорил подчеркнуто официально. — Машина ждет…

9

Вилли Штерн приблизился к стойке портье, намереваясь забрать ключи от своего номера, не обеспокоив спящего администратора. Но как только он протянул руку к ящику на стене, тот открыл глаза, вскинул голову и с невозмутимым видом произнес:

— Добрый вечер, господин Устюгов. О-о-о, вы сегодня немного припозднились?

— Прости, что нарушил твой сон, — сказал Штерн, улыбнувшись. — Ключ от номера?

— К-ключ? — администратор посмотрел на него удивленно. — Так я его уже отдал молодой красивой барышне. Она сказала, что вы разрешили ей дожидаться в номере.

— Вот как? — Штерн с укором посмотрел на его испуганное лицо. — У вас в гостинице порядок такой? Кто хочет, тот запросто может войти в любой номер и к любому постояльцу?

— Но-о-о она сказала, что пришла по вашему приглашению, — промямлил администратор.

Штерн пожал плечами.

— У меня отвратительное предчувствие, Виктор. Лучше бы ты не впускал никого ко мне в номер в мое отсутствие. Однако хорошо, что ты меня хоть предупредил о непрошеной гостье.

— Хорошо, хорошо, господин Устюгов. Пожалуйста, не подавайте на меня жалобу.

Примирительно улыбнувшись, Штерн вдруг перегнулся через стойку и схватил администратора за руку.

— Я не буду подавать на тебя жалобу, Виктор, — прошипел он, крепко ее сжимая. — Еще разок кого ко мне в мое отсутствие впустишь…

— Спасибо, господин Устюгов, — простонал, краснея от боли, администратор.

Он с облегчением вздохнул, когда Штерн отпустил его руку и пошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Перед номером Вилли остановился, достал вальтер, взвел курок и осторожно приоткрыл дверь.

На столе горела свеча, в комнате царил полумрак. Сквозь него едва угадывались очертания женской фигуры в кресле. Она не шелохнулась, когда Штерн вошел в номер и прикрыл за собою дверь.

— Проходи, не стесняйся, — голос был тих. — Только свет не зажигай. Нам достаточно будет свечи.

— Это ты! Ну конечно же, — усмехнулся Штерн, убирая пистолет в кобуру. — Только одна женщина в этом городе могла решиться на такой безрассудный поступок.

Дама подалась чуть вперед, но с кресла не встала.

— А я уже потеряла надежду, что увижу тебя сегодня, — сказала она тихо, протянув ему обе руки. — Думала обратно возвращаться, а ты вот…

Вилли Штерн словно не слышал — он смотрел на гостью в замешательстве, держа за руки, не в силах отвести глаз от ее прекрасного и загадочного лица.

Женщина встала. У Штерна захватило дух: на ней оказалась только прозрачная белая комбинация с узкими бретелями на округлых плечах.

— Ты как всегда божественно прекрасна, Альбина. Вот смотрю на тебя и глазам не верю…

Она улыбнулась.

— И я счастлива, что ты снова рядом со мной, Василий. Наконец-то мы вместе…

— Богиня моя! — сказал он и нежно погладил ее по голове.

Она взяла его ладонь, приложила к своим губам.

— Ты поступила опрометчиво, придя ко мне, — заметил Штерн.

— Знаю, но я изнывала от любви и потеряла голову.

— Да… Я мог бы заранее предвидеть этот твой шаг.

Он обнял ее за плечи и подвел к кровати. Альбина призналась:

— Я устала от войны и чувствую себя глубоко несчастной. Я вижу только смерть, горе и от этого… ночами реву в подушку, не находя себе места. Я верю, что скоро мы освободимся от всего, уедем далеко-далеко и заживем там мирно и счастливо…

В течение нескольких минут они сидели в обнимку и не мигая смотрели на гипнотический огонек свечи. Женщина повела плечами, щеки ее покрылись румянцем.

— Только не смейся. Я мечтаю о ребенке. Видя множество смертей, во мне обострилось материнское чувство. Я хочу родить ребенка, лелеять его, любить и оберегать.

Штерн улыбнулся.

— Иногда, когда накатывает тоска, я тоже думаю о детях. А их матерью вижу только тебя, любимая. У нас будут с тобой красивые дети, и мы оба будем заботиться о них!

* * *

В маленьком, плохо освещенном гостиничном номере она казалась вырезанной из слоновой кости статуэткой. Между поцелуями, изнемогая от желания, тело Штерна будто впервые погружалось в воду после долгих странствий в пустыне. Он как пловец, постепенно вспоминал все, что предстояло ему совершить и с азартом воплощал это в дело несколько часов подряд, не щадя ни себя, ни партнершу. Словно одержимый в последний день своей жизни, наслаждался он любовью, собираясь забрать с собой хотя бы воспоминания о ней.

Ближе к утру они выбились из сил и задремали, не выпуская друг друга из объятий. Уже через час Штерн пошевелился.

— Пора, — вздохнув, ответил он, гладя любимую по голове. — Тебя уже, наверное, потеряли в госпитале.

— Нет, — усмехнулась Альбина. — моего отсутствия там даже не заметили.

— Вот как? Но почему? — удивился Штерн.

— Да я там вовсе не нужна! Все понимают, я специалист по психиатрии, а в госпиталь сейчас как воздух хирурги требуются.

— Когда я хлопотал о твоем назначении на должность начальника госпиталя в Брянске, я преследовал иную цель, — напомнил ей Штерн. — Ты должна была всего лишь дожидаться меня в этом городе, не вызывая своим присутствием никаких подозрений. Осталось сделать несколько ходов и мы в дамках.

— А мне бы хотелось никаких «ходов» больше не предпринимать, — всхлипнула женщина. — Мы с тобой женаты уже много лет, а вынуждены жить как чужие. Ни угла собственного, ни детей. Встречаемся и то украдкой…

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Штерн. — Судьба у нас такая, цыганская… Вот заберем клад скопцов и… прощайте, Советы, прощай Германия! В Штатах будет наш новый дом, вот увидишь!

— Твоими бы устами медок попивать, — Альбина обиженно вытерла кончиком одеяла слезы. — Откажись ты от клада, Василий! Сломаешь ты себе шею из-за него.

— Не мели вздор, дорогая, — отмахнулся Штерн — Забрать с собой в Америку скопцовский капитал сейчас для меня дело чести! Он будет платой за все наши долгие мытарства.

— Василий, да у нас денег уже на десять жизней накоплено! Сколько золота ты возвращал государству, а сколько откладывал на черный день?

Штерн резко присел на кровати, пытаясь подавить вспышку раздражения.

— Послушай, душа моя, — процедил он сквозь зубы, — скопцы причинили моей семье много бед и горя. Из-за них погибла мать. Они убили отца. Их кубышка послужит мне моральной компенсацией!

— Нет, не к добру все это, — продолжала упрямо гнуть свою линию Альбина. — Ты превращаешься в корыстолюбца, сделавшего наживу целью жизни. Клад скопцов, если ты до него доберешься, не принесет нам счастья, вот увидишь.

Мужчина встал с кровати, подошел к окну и раздвинул шторы.

— Ты меня удивляешь, дорогая, — сказал он, глядя в окно. — Страна Советов, вечно пустую казну которой мы с тобой пополняли золотом и бриллиантами, известно как отблагодарила нас за верность и усердие. Я едва унес ноги за кордон, спасаясь от ареста, позора и расстрельной статьи. Хорошо хоть тебя успел устроить до войны в немецкое посольство. Нам бы не выбраться из СССР двоим никогда…

— Твои «верность и усердие» мне известны, — горько усмехнулась женщина. — Ты внушил себе, что тебя предали, оговорили завистники, подставили. Но мы оба знаем, что тебя просто-напросто разоблачили. А клад скопцов отравляет твою душу. Погоня за ним превращает тебя из рассудительного человека в безумца, одержимого навязчивой идеей. Я вижу тебя насквозь, и то, что с тобой происходит, очень сильно меня тревожит!

Штерн резко обернулся и сжал кулаки:

— Ты удивляешь меня. Разве не ты всегда и во всем была мне верной помощницей?

— Я и сейчас готова помогать тебе всегда и во всем! — воскликнула Альбина, позабыв об осторожности. — Я выполняла все, что ты поручал мне. Даже с Васькой Носовым работала по твоему заданию. Это были самые черные дни в моей жизни!

— Тогда мы оба служили в ОГПУ, — уже мягче заговорил Штерн. — Мы были нужны государству и делали все для его благополучия и процветания.

— А потом ты заигрался, милый, — усмехнулась его супруга. — За каким-то чертом ты вывел Ваську из-под ареста, а родного брата надолго упрятал за решетку.

— Так было надо, — нахмурился Штерн, отворачиваясь к окну. — Он совал нос куда ни следовало и мешал мне. Согласно разработанному мною плану…

— О чем ты говоришь, Василий? — перебила, глядя ему в спину, Альбина. — Ты сделал Ваське надежные документы, позволил ему с ценностями благополучно уехать и беспрепятственно добраться до Москвы. И все для того, чтобы присвоить эти самые ценности! Иначе, почему его не арестовали или не прикончили втихую?

— Я к нему приставил человека, — проговорил Штерн тихо, будто оправдываясь. — Игра должна быть продолжена.

— Понятно, — вздохнула женщина и натянула на плечи одеяло. — Но продолжения не получилось: тебя разоблачили, обвинили в кражах, поэтому ты бежал из страны.

— Продолжение игры было отложено. По непредвиденным обстоятельствам, — уточнил Штерн с видом обвиняемого, дающего показания следователю. — Сейчас Носов на месте, под присмотром, и уже скоро я сведу с ним счеты, как только завладею капиталом скопцов.

— Но почему ты все еще в нем нуждаешься? — спросила Альбина. — У тебя есть фотография девушки со всеми ориентирами, указывающими на тайник, у тебя есть письмо покойного Сафронова, по которому легко найти клад. Так чего тебе не хватает?

— Мне не хватает Васьки Носова, — ответил муж тоном, не дающим повода для смеха или сомнений. — Я много лет посвятил поиску кладов и столкнулся с явлениями, которые необъяснимы. Тогда я поверил в мистику и в то, что любой тайник охраняет «некто» из потустороннего мира.

— Ты шутишь или говоришь всерьез? — встревожилась Альбина.

— Такими вещами не шутят.

Женщина вскочила с кровати и быстро оделась.

— Больше я никогда не отпущу тебя от себя, — заявила она категорично. — Наши разлуки начинают отрицательно влиять на твою психику. Ты заболел золотой лихорадкой, — Альбина поскорее сменила тему. — И еще: у нас остался один нерешенный вопрос.

— И какой же?

— Касающийся твоего брата.

— Степана?

— А у тебя еще есть брат?

Штерн промолчал, атакованный вопросами супруги.

— Судьба Степана мне неизвестна. Мне как-то не до него было.

— Конечно. Усадил с моей помощью его за решетку и забыл о нем.

— Тебя это смущает?

— Смущает, мучает — какая разница… Это ведь я написала на него донос, значит, приложила руку… Зачем ты с ним так?

— Он мне мешал, ясно?! — прорычал Штерн, начиная беситься. — Его любопытство могло свести на нет все мои потуги. В конце концов я лишь хотел убрать его на время и подальше, а когда клад был бы у меня, то и Степан возвратился бы домой. Ему влепили баснословный срок, но я сделал все, чтобы его отправили в лагерь на поселение и…

— Его нельзя было нейтрализовать каким-то другим, не таким жестоким способом?

— Можно, но я выбрал этот.

— Но почему?!

— На поиски клада скопцов могло быть затрачено много времени, — ответил Штерн, уводя глаза в сторону. — Я был уверен, что Степан не прекратит поиски убийцы отца. Он настырный и не оставил бы в покое Ваську Носова. Тогда у меня еще не имелось ни фотографии Анны Сафроновой, ни письма ее отца. Вся надежда найти клад возлагалась только на Ваську Носова, и я не мог пожертвовать им.

— А пожертвовать старшим братом ты смог…

— Мне ничего другого не оставалось. Я собирался вытащить его сразу, как только решу дело с кладом. Думал, немного посидит, пообломается, а потом амнистия и…

— Но тебе стало потом не до него, — вздохнула Альбина. — Ты занимался спасением своей жизни, и судьба брата выпала из твоих чертовых планов.

— Именно так, — согласился с ней муж, тоже вздыхая. — Я конечно же виноват перед ним, но что-либо исправить, увы, не в состоянии.

Штерн подошел, обнял супругу за талию и поцеловал в щеку.

— Теперь это уже не имеет значения, — сказал он, прижимая Альбину к груди. — Я буду рад, если Степан выжил, а если нет… Все судьбы зависят от воли Божьей!..

* * *

— Ну, вот и наш офицерский клуб, господин Штерн, — объявил штандартенфюрер Отто фон Лансдорф, останавливая машину у входа в увеселительное заведение.

— Я же просил, чтобы в этом городе ко мне обращались как к Григорию Устюгову, — напомнил Штерн, поправляя шляпу.

Штандартенфюрер, глянув на него, тихо рассмеялся:

— Ясно, господин Устюгов.

Они вышли из автомобиля и направились к дверям клуба, из-за которых доносились музыка и пьяные крики.

В клубе царило оживление. За столиками шумели офицеры армии вермахта, в густом облаке табачного дыма их фигуры казались расплывчатыми. Сизые носы, скомканные лица, взъерошенные волосы… Посетители были пьяны. Угрюмые и озабоченные физиономии свидетельствовали о том, что темы бесед отнюдь не вызывали у них положительных эмоций.

Бармен за стойкой, увидев вошедших, сразу же с угодливой улыбкой позвал официантку.

— Эмма, к нам господа из гестапо, — и повел выразительно глазами в сторону Лансдорфа и Штерна.

Эмма поправила передник, прическу и поспешила к важным посетителям.

— Прошу, господа, — проворковала она, приветливо улыбаясь.

Гости прошли за ширму. Взгляд Штерна скользнул по фигуре официантки и на мгновение задержался на лице.

— Принеси нам коньяк и закуску на свое усмотрение, — распорядился фон Лансдорф, усаживаясь за столик.

Они проводили взглядами великолепную фигурку Эммы, которая шла к стойке, искусно маневрируя между столиками и десятками рук пьяных посетителей.

— Красива, не правда ли? — произнес шеф гестапо, закуривая.

— Очаровательна, — согласился Штерн, вытягивая из пачки сигарету.

— Может, посодействовать насчет оказания ею для вас интимной услуги?

— Может быть, я и обращусь с подобной просьбой, но не сегодня, господин фон Лансдорф.

— Разве вы не за этим пришли в клуб и пригласили меня составить вам компанию?

— Нет, я пришел сюда с другой целью. Для разговора на серьезную тему.

Штандартенфюрер удивленно вскинул брови.

— Вы меня удивляете, господин Устюгов, — сказал он, щуря глаза. — Разве для серьезного разговора стоило приходить в клуб? Вас не устраивают стены моего кабинета в особняке?

— У стен всегда есть уши, — ответил Штерн и отложил сигарету, так и не закурив ее. — Этот кабак как раз и есть то самое «подходящее место», где мы можем поговорить совершенно спокойно и откровенно, не боясь быть подслушанными.

— Вы полагаете, я способен на такое? — поджал обиженно губы фон Лансдорф.

— Нет, я не думаю о вас плохо, — усмехнулся Штерн. — Но я всегда очень осторожен и предпочитаю лишний раз перестраховаться от возможных неприятностей и ошибок.

— У вас неплохая подготовка, — одобрительно улыбнулся штандартенфюрер.

— Я тоже нахожу вас приятным собеседником, — не дав ему договорить, сказал Штерн. — Но давайте отложим взаимные комплименты. Прекрасная официантка уже спешит к нам с подносом, и я не прочь немного выпить…

Затянув потуже передник, официантка пробиралась к их столику через зал. Пьяный летчик попытался ущипнуть ее за бедро.

— Во какая! — промычал он, протягивая руку.

Эмма ладошкой грубо оттолкнула его голову.

— Иди, проспись, орел ощипанный!

— Да я десяток таких, как ты, за раз имею! — замотал головой пьяный. — Да я…

Его собутыльники быстро заткнули рот распоясавшемуся товарищу, вложив ему в руку стакан со шнапсом.

— Да здравствует фюрер! — воскликнули они, и пьяный «ас» даже прослезился от умиления.

— Вот так доблестные солдаты фюрера доходят до ручки, — вздохнул фон Лансдорф, наполняя рюмки коньяком. — Как только наша армия потерпела поражение на Курской дуге, все наше воинство в тылу как подменили. Некогда храбрые и дисциплинированные солдаты вермахта превратились в бесхребетных пьяниц и забулдыг, а честь и славу променяли на шнапс и самогонку.

— Это проявление страха и беззащитности перед приближением большой опасности, — блеснул полученными от Альбины знаниями Штерн. — Поражение под Курском окончательно разбило миф о немецкой непобедимости. У солдат пропало желание воевать, а офицеров безысходность и отчаяние швырнуло в объятия алкоголя.

Штандартенфюрер взял в руки рюмку и кивком указал на вторую:

— Давайте выпьем, господин Устюгов, за то, чтобы благополучно выбраться из войны живыми. Пить за победу немецкого оружия в настоящий момент как-то кощунственно. Слишком комично прозвучал бы этот тост.

— Но почему же? — возразил Штерн. — Как раз за это и надо выпить! У Германии еще огромный военный потенциал, и, я нисколько не сомневаюсь, переломный момент в войне уже близок!

— Кстати, — сказал штандартенфюрер закусывая, — к нам поступил секретный приказ паковать чемоданы.

— В гестапо? — уточнил Штерн.

— Конечно, — хмыкнул штандартенфюрер. — Вояки будут отступать, как принято, с боями, а мы, сидя на чемоданах, ожидать…

Он не договорил и поднял рюмку. Они чокнулись и снова выпили.

— Так что советую побыстрее заканчивать свои дела, господин Устюгов, — продолжил он, жуя сосиску. — Если для этого потребуется помощь, я всегда готов оказать ее вам!

— На этот раз, пожалуй, ваша помощь действительно понадобится, — произнес Штерн задумчиво. — Потому я и пригласил вас в это шумное заведение.

— Вот как? — шеф гестапо перестал жевать и уставился на собеседника. — И… в чем же эта помощь заключается?

— Через два дня мне будет нужна легковая машина с водителем, — ответил Штерн, хмуря лоб.

— Всего-то? — ухмыльнулся штандартенфюрер и потянулся за бутылкой. — И водитель, и машина у вас будут. Еще просьбы есть?

— Да, есть еще одна, — ответил Штерн, беря рюмку. — Официантка, которая нас обслуживает, должна быть в той машине.

— Что, интимных услуг захотелось? — понимающе закивал фон Лансдорф.

— Можно сказать и так, — жестко улыбнулся Штерн. — Только пусть Эмма наденет военную форму.

10

Партизаны молча дожидались в стороне, на лесной тропинке. Когда парашютисты, освободившись от снаряжения, приблизились друг к другу и стали озираться, пытаясь разглядеть встречающих, те вышли из зарослей. Все вместе они двинулись по тропе через лес. На вопрос командира группы парашютист, идущий за ним следом, скупо ответил:

— Зовите меня Охотником. Тот, кто за мной, — Стрелец. Третий — это Леший. Смотрите не перепутайте, а то он у нас обидчивый…

Партизаны, уловив шутку, рассмеялись, а Охотник продолжил:

— Гостинцы вам прислали. Их чуть раньше нас из самолета выбросили…

Собрав груз, маленький отряд продолжил путь по лесу. Шагавший впереди всех командир вел людей в полной темноте так уверенно, словно освещал себе путь фонарями.

Как только над верхушками деревьев засеребрился рассвет, провожатый взмахом руки подал знак остановиться. Откуда-то из кустов вынырнул парнишка с карабином в руках. Узнав своих, он сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Из чащи послышался ответный свист, и вскоре прибывших окружила сотня бородатых мужиков, вышедших из леса.

Спустя четверть часа все уже сидели в лагере у весело потрескивающих костров и обедали, с жадностью слушая рассказы гостей об обстановке на Большой земле. Все казалось удивительным, будто жизнь за линией фронта происходила не на родной земле, а в каком-то другом мире.

Так, за разговорами, незаметно минул остаток дня. Партизаны периодично подбрасывали в костры дрова, снопы искр взлетали, крутились в воздухе, как сверкающие светлячки, и гасли. Сидящие у костров следили за их полетом, и этот фейерверк навевал на них покой и умиротворение.

После ужина командир отряда Илья Соловьев тронул Охотника за плечо:

— Идемте в штаб, товарищи. Обсудим цель вашего задания и ту помощь, которая понадобится для его выполнения.

В землянке Степан вкратце рассказал о цели предстоящей операции. Командир Илья Соловьев, для бойцов отряда просто Дед Фома, оживился:

— Этого полицая мы давно уже казнить собирались, но… почему-то с Большой земли запрещали его трогать. С приходом немцев он старался вовсю услужить оккупантам. И в карательных акциях фашистов всегда принимал активное участие! А вот последнее время ведет себя тихо и смиренно, словно небесная благодать сошла на гада.

— Его не трогали потому, что этот полицай служил приманкой для «жирного гуся» из Берлина, — сказал Степан, хмуря брови. — Он находился под присмотром.

— Выходит, его время пришло? — насторожился Дед Фома.

— Да, кого им приманивали, уже здесь, в Брянске, — ответил Стрелец.

— И вы конечно же прилетели за головой «жирного гуся»?

— Не только за головой, но и за телом. Нам приказано взять его живым и переправить на Большую землю.

— Конечно, и план уже имеется? — поинтересовался командир партизан задумчиво.

— А вот четкого плана как раз у нас нет, — ответил Степан. — Тот, за кем мы прибыли, непредсказуем, и предугадать его действия практически невозможно. Вся надежда на тебя, командир, и на твоих бойцов. Лучше вас никто не знает поселка Большой Ручей. Нам приказано составить план захвата вместе с тобой, Илья Петрович. Ну а тебе велено всячески нам содействовать в достижении нашей общей цели.

— Раз приказано, значит, сделаем, — вздохнул командир и громко зевнул. — А теперь отбой! Располагайтесь где хотите. Можете ночевать в землянке, если разместитесь, а можете у костра. Сейчас ночи теплые…

* * *

Группу сопровождения сформировали утром у штабной землянки.

Когда бойцы построились, Дед Фома вызвал десять человек, остальных распустил. Перед теми, кто остался, командир зачитал задачу и пожелал успехов в предстоящей операции. Дед красиво говорил о том большом вкладе, который партизаны вносят в борьбу с фашизмом, и о долге всех советских людей перед Родиной. На прощание он обнял каждого бойца. Старшим группы был назначен тот, который возглавлял встречавших. Звали его просто — Федот.

Весь день они передвигались по лесу ускоренным маршем. Ночь провели у костра, а с восходом солнца, наспех перекусив, двинулись дальше. Пройдя несколько километров, бойцы заметили собиравших грибы женщин, и Федот решил изменить курс.

Следующую ночь тоже решили провести в лесу, хотя до поселка было уже рукой подать. Охотник и Стрелец вызвались идти в караул. Пока партизаны спали, они сидели в указанном Федотом месте и, прислушиваясь к звукам ночного леса, всматривались в темноту.

— Знаешь, о чем я сейчас подумал? — спросил Яшка, переворачиваясь с живота на бок.

— Знаю, — тихо ответил Калачев. — Ты вспомнил ту ночь, когда мы сидели с тобой так же, наблюдая из кустов за усадьбой скопцов!

— Т-точно… — прошептал Яшка обескураженно. — Постой, а как ты догадался, что я именно про это думал, а не про смазливую бабенку на сеновале?

— Наверное, потому, что я сам ту ночь вспоминал.

— Давно это было…

— Может быть, для тебя и давно, а для меня будто только вчера.

— Ладно, забудем про плохое. Как действовать по прибытии на место, Степан?

— По обстановке. Ты это хотел услышать?

— Брось подкалывать, мне не до шуток.

— А я и не шучу. Пока мне нечего предложить, может, ты чего подскажешь?

— Увы, и я в тупике, — вздохнул Яшка.

Чуть свет бойцы были уже на ногах: не очень-то понежишься на холодной земле. Они снова пошли лесом, обходя открытые места. К околице поселка Большой Ручей прибыли лишь к вечеру.

Рассредоточив бойцов по позициям, Федот собрал «гостей» вокруг себя:

— Я свое дело сделал, товарищи, что теперь прикажете?

— Нас нужно свести с человеком, который поддерживает связь с вашим отрядом, — сказал Степан.

— Мы приведем его, как стемнеет, — кивнул партизан.

— Тогда не станем терять время и полюбуемся поселком со стороны, — Степан достал из вещмешка бинокль. — Я буду рассматривать улицы и дома, а ты, Федот, называй те, в которых живут полицаи.

— Это я запросто, — усмехнулся партизан.

— А я нарисую схему с ваших слов, — сказал Яшка, беря в руки лист бумаги и карандаш. — Хотя… мне больше понравилось бы рассматривать этих ублюдков через оптический прицел снайперской винтовки.

* * *

Как только над лесом сгустились сумерки, партизаны, не разводя костров, поужинали, и те, кто не был в карауле, стали устраиваться на ночлег.

«Так хочется побыть одному, — вдруг накатило на Степана, — чтобы никто не приставал с вопросами…» Убрав бинокль в вещмешок и проверив автомат, он глубоко вдохнул прохладный свежий воздух и только тут заметил на тропе трех человек. «Наверное, ведут связного», — подумал Калачев и шагнул навстречу.

— Вот, с рук на руки передаю, — партизан посторонился, пропуская вперед невысокого мужичка. — Это староста из Большого Ручья. Матвей Бортко. Прошу любить и жаловать.

Старосту трудно было разглядеть в темноте, но Степану это и не требовалось. Он обратился к нему с ничего не значащим вопросом:

— Как жизнь, товарищ Матвей?

Тот пожал плечами, легонько прокашлялся и ответил:

— Какая тут жизнь? Так, маета одна.

— Что, так все плохо?

Бортко недоверчиво покачал головой. Давно уже он прислуживает у немцев и никак не может дождаться, когда Красная армия вышвырнет их с родной земли. В старосты он пошел не по своей воле, а по требованию подполья и все это время балансирует, как на лезвии бритвы. Его угнетают косые взгляды односельчан и плевки в спину, но приходится терпеть.

Решив не расспрашивать больше Бортко здесь, на тропинке, Калачев пожал ему руку и предложил пройти к месту временной стоянки группы. Он двигался следом за старостой, смотрел ему в спину, а сам почему-то вспомнил о брате, за которым прибыл.

Уже довольно много времени минуло с момента известия о его предательстве. Правильно ли Степан собирается поступить, вернув Василия в лапы Смерш? В том, что тот должен понести заслуженную кару за предательство, сомнений нет, но лучше было бы самому покарать брата. А вот сознательно обречь на муки и страдания, которые непременно ждут его впереди…

На подходе к месту стоянки их остановил часовой. Узнав своих, он скрылся в кустах, а Калачев со старостой, подошедшими Стрельцом, Лешим и Федотом отошли в сторону и расположились для беседы.

— Рад видеть тебя, Матвей, — поприветствовал Бортко командир группы и пожал ему руку.

— Того и тебе желаю, — ответил тот, усаживаясь на землю. — Чего нынче приперлись без предупреждения?

— Необходимость острая возникла, — Федот указал на Калачева и его спутников. — Это товарищи с Большой земли. Они с очень важным заданием к нам прибыли.

— В борьбе с немчурой все задания очень важные, — вздохнул староста. — Ну? Говорите, чем подсобить могу.

— Мы хотим знать все о начальнике полиции поселка, — сказал Степан, доставая из кармана кисет с табаком и курительную трубку.

— Что, в отряде не могли об этом выблядке поинтересоваться? — помрачнел Матвей. — Вон Федот наперечет всех подлюг в нашем поселке знает.

— Федот все уже нам сказал и на плане указал дома предателей, — уточнил Степан. — Но сегодня нас больше всего интересует только начальник полиции.

— Я тыщу разов докладывал об этом подлюге, — ухмыльнулся недобро староста. — Хозяйничает как заблагорассудится. А еще жрет и пьет с подчиненными до упаду, чтоб их черти на клочки разорвали.

— Постой, ты не о том говоришь, — вмешался Яшка. — Нас интересует, как часто к начальнику немцы из Брянска наведываются и вообще как он ведет себя в последнее время.

Матвей пожал плечами:

— Как всегда вел, так и ведет. Присмирели малость, когда немцам-то хребет на Курской дуге пообломали. Только самогонкой обжираются, а народ шибко не забижают. А чего им сейчас бояться? Фронт еще далеко, партизаны их не тревожат, вот и не злые они у нас. Бывает, позверствуют немного, когда немцы в поселок приезжают, чтобы хозяевам усердие свое показать, а когда тех нет, так вся спесь у полицаев на спад идет.

— Ладно, сменим тему, — сказал Яшка, присаживаясь перед Бортко на корточки. — Полицаи, какими бы хорошими ни пытались казаться, они были и есть предатели Родины и враги народа! Ты нам вот что скажи, Матвей, каково ведет себя Васька Носов, или, как он вам тут представился при приезде — Ефрем Родионов? Тебя же за ним присматривать обязали.

Прежде чем ответить, староста с минуту помолчал, над чем-то раздумывая, после чего сказал:

— Значит, вы и правда по делу особому прибыли, раз знаете, что я за Ефремкой Родионовым приглядывать приставлен. Стало быть, его времечко пришло?

— Стало быть, — усмехнулся Степан. — А как к нему немцы относятся и благоволят ли к его особе их высшие чины?

Матвей в задумчивости поскреб подбородок.

— Ничего такого замечено мною не было, — ответил он. — Когда немцы в поселок заглядывали, то я, как староста, всегда рядом с Ефремкой присутствовал. Ему приказывали народ грабить, он и грабил… И другие приказы исполнял, деваться-то ему некуда. А вот чтоб его выделяли чем-то и секретничали с ним, ей-богу, не замечал никогда. Хотя…

— Что? — напряглись в ожидании партизаны.

— Недавно к нему кто-то на машине приезжал, — ответил староста задумчиво. — Поздненько приезжал, ночью. Он с Ефремкой где-то час в избе рассусоливал, а потом прыг в машину и был таков.

— Ты, конечно, не разглядел гостя? — поинтересовался Яшка.

— Нет, темно было.

— И о чем они говорили, тоже не знаешь?

— Одни они толковали. Даже холуя Ефремкинова, Петьку, взашей из избы выперли.

— А Родионов? — спросил Степан. — Он как повел себя на следующий день после встречи с гостем?

— Запил он, — ответил Матвей. — И сейчас остановиться не может, хотя здоровья уже совсем нет.

— Все ясно, — подвел итог разговору Яшка. — Его навестил именно тот, кто нам нужен! Теперь только добраться бы до этих мракобесов.

— Проведешь нас в поселок, — глядя на старосту, сказал Степан. — Спрячешь у себя. Что делать дальше, потом скажу.

— Господи, да куда же я вас всех дену? — ужаснулся Матвей. — И семья у меня, и…

— Семью в Камышовку спровадь, — посоветовал Федот. — У сестры пусть супруга твоя погостит, покуда ты делом важным занят будешь.

— Так вас ведь все одно много, — заупрямился староста. — А если вдруг немцы ко мне нагрянут? Вас вон сколько, а я…

— Трое нас будет, — сказал Степан, вставая и расправляя плечи. — Мы хлопот тебе много не доставим. Погостим денек-другой, а там видно будет.

11

Вот уже неделю Васька Носов не выходил из запоя — с того самого дня, когда случилась худшая из всех бед на свете и его навестил Вилли Штерн. Тот ли он, за кого себя выдает, или же нет, оставалось только догадываться. Понятным было одно: этот Вилли имеет какую-то, даже пусть не родственную связь с авантюристкой Альбиной Воеводиной, а он, Васька Носов, как крыса, загнан в угол, из которого нет выхода.

Немереное количество самогона несколько притупило болезненное состояние организма, и это единственное, что радовало Ваську. Он знал: бежать сейчас из поселка бесполезно, ему не уйти ни от немцев, ни от русских.

— Эй, Петро, еще налей! — пробубнил Васька, держа в руках пустой стакан и глядя на полицая напротив.

Тот взял пустую бутыль и потряс ею над столом:

— А нет уже ни капли, Ефрем Романович. Все до донышка вылизали, — добавил он огорченно.

— Во как? А у вас нет? — спросил Васька еще у двоих полицаев, пировавших с ними.

— И у нас нет…

— А почему ко мне с пустыми руками приперлись? — грохнул кулаком по столу Носов. — Я вас что и поить, и кормить обязан?

Полицаи, идя в гости к шефу, уже изрядно набрались по пути, но сейчас на глазах протрезвели.

— Мы сейчас, мы мигом, — проштрафившиеся подскочили с мест. — Щас к старосте сгоняем. У него завсегда запас шнапса самодельного имеется.

Как только за ними закрылась дверь, Петро обратился к Носову:

— А тебе не кажется, Ефрем Романович, что староста наш, Матюха, как-то странно себя ведет?

— Нет, — помотал головой Васька. — Он всю жизнь эдакий. Немцы им довольны! Значит, и нам нечего к нему цепляться.

— А я думаю, двурушничает он, — проскрипел полицай осипшим от пьянки голосом. — И с нами вроде в ладах и… с партизанами тоже шуры-муры разводит. Давеча днем я человека у него на дворе краем глаза засек! Не наш человек, верно говорю.

— Да брось, Петро! Это тебе спьяну почудилось, — отмахнулся Носов беспечно.

— А может, партизаны со старостой снюхались и против нас что-то замышляют? — предположил полицай. — Сейчас прячутся у него и момента нужного выжидают?

Петро ткнул указательным пальцем себе в горло и для большей убедительности закатил глаза.

— Ладно, завтра сходим к Матвею и перевернем у него все вверх дном, — пообещал Васька. — А сегодня пьем, пьем и пьем!

Дверь распахнулась, но вместо ушедших к старосте полицаев в избу вошли… два офицера в форме гестапо. Носов с Назаровым удивленно переглянулись и, вскочив из-за стола, замерли по стойке «смирно».

— Ничего, ничего, садитесь, — сказал знакомый обер-лейтенант, доставая из карманов брюк две бутылки шнапса. — Мы к вам так, проездом, в гости заглянули.

«Ни хрена себе, — мелькнуло в голове у Васьки. — Так куда они ездили, если к нам проездом заглянули?»

— Здравия желаю, господин Курт! — рявкнул он и с собачьей преданностью уставился на гестаповца.

— Вижу, вы какое-то торжество справляете? — спросил обер-лейтенант, подходя к столу и ставя бутылки. — Надеюсь, не празднуете здесь временные победы русского оружия над немецким?

— Ни в коем случае, — просипел Петро, отступая чуть в сторону. — Мы просто пьем по случаю… по случаю моего дня рождения!

— Поздравляю, от души поздравляю, — расплылся в улыбке немец. — Такой день непременно следует отметить, непременно…

Он пожал руку находчивому полицаю. То же самое сделал и унтер-офицер, вошедший вместе с ним в избу.

— П-пожалуйста, господа, с-садитесь, — оправившись от потрясения, засуетился Васька. — Ч-чем б-богаты, так сказать…

Немцы расположились за столом после того, как Петро убрал с него объедки. Обер-лейтенант налил всем шнапса. Носов схватил дрожащей рукой стакан и воскликнул:

— В-ваше здоровье, г-господа!

Обер-лейтенант укоризненно покачал головой:

— Найн, найн, — сказал он. — Не за наше здоровье этот тост, а за здоровье именинника!

Они выпили.

— Хорошая вещь, — поморщился Васька и вытер рот тыльной стороной ладони. — Только супротив водки или самогона…

— Вам не нравится немецкая водка? — вскинул брови гестаповец.

— Нравится, — солгал Носов. — Только вот она как вино по сравнению с русской!

— Тогда выпьем еще, — опираясь локтем о край стола, обер-лейтенант приказал унтер-офицеру: — Наполните всем стаканы, Шульц.

Они снова выпили и закусили квашеной капустой.

— Вижу, настроение у вас паршивое, господа, — сказал Ганс Курт, закуривая. — Пьете много, а закусываете… — он ткнул пальцем в миску с капустой: — Как русские говорят — чем бог послал?

— Так ведь не до жиру, — угодливо гоготнул Петро. — Сельчане нынче не шибко богато живут. Все для армии рейха у них реквизировано.

— Пусть не богато, но и не бедствуют, — уточнил обер-лейтенант. — И партизаны в ваш поселок почему-то не заглядывают. Может, вы успели записаться в их отряд?

Обоих немцев рассмешили вытянувшиеся лица полицаев. В голове Васьки росла какая-то смутная уверенность, что гестаповцы здесь вовсе не случайно.

Унтер-офицер снова наполнил стаканы шнапсом, все чокнулись. Ваське становилось все хуже и хуже.

— Я слышал, вы тяжело больны? — обратился к нему обер-лейтенант Курт. — А теперь вижу ваше плачевное состояние собственными глазами.

— Со мной все в порядке, — пробубнил Васька.

— Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. — Уже достаточно захмелевший обер-лейтенант налил себе и поставил бутылку перед Носовым. — Русским нас не победить никогда… А их успехи на фронте — явление временное и непостоянное!

За разговорами выпили еще. А когда Назаров взял бутылку, намереваясь наполнить стаканы снова, обер-лейтенант вдруг сменил тон и указал ему на дверь.

— Шульц, — обратился он также к унтер-офицеру, — сходите в машину и принесите тушенку, рыбные консервы и еще бутылочку шнапса. Можете не спешить и покурить минут тридцать, я разрешаю.

Как только полицай и унтер-офицер вышли из избы, Ганс Курт закурил и, вдруг сделавшись трезвым, мечтательно посмотрел на дым, поднимавшийся к потолку от его сигареты.

— Я хочу поговорить с тобой, Ефрем, — сказал он, не глядя на Носова. — И хочу, чтобы ты был со мной предельно откровенен.

Васька весь сжался и поник: он знал методы гестаповцев.

— Что вы от меня хотите, господин обер-лейтенант? — выдавил он, внутренне настраиваясь на самое страшное.

— Хочу знать, для чего к тебе приезжал Георгий Устюгов, — спросил Курт, бросая окурок на пол и наступая на него каблуком.

— Можно подумать, что вы не знаете, — усмехнулся Носов. — Поди, из вашего особняка этот господин…

— Что ж, буду откровенен, — холодно улыбнулся обер-лейтенант. — Этот человек приехал из Берлина. Вся беда в том, что он прибыл в Брянск по важному делу, о котором очень хотелось бы знать как лично мне, так и моему шефу.

— А почему вы решили, что о цели его приезда знаю я? — нахмурился Васька. — Видел я его впервые и… он почему-то не доложил мне, чего собственно от меня хочет.

— Так уж и «не доложил»? — усомнился Курт. — А нам вот известно, что прибыл он в Брянск именно к тебе, господин Родионов! Очень интересно, что может связывать большого чиновника из Берлина с таким человеком, как ты?

Глядя на гестаповца, Васька начинал ощущать, как над ним сгущаются тучи. Этот обер-лейтенант или проверяет его на вшивость по приказу Жорика, или действительно не знает о цели приезда чертова господина Устюгова. Теперь вопрос встал ребром: или он пересказывает свой разговор с Устюговым, или молчит, что бы ни случилось! Гестаповцы не смогут именно сейчас причинить ему ничего плохого, так как Жорик — явно птица высокого полета и не позволит…

— Ну?! — голос обер-лейтенанта грянул как гром среди ясного неба. — Тебя что-то смущает, господин Родионов?

— Меня смущает все, — ответил Васька. — Этот Устюгов, как и вы сейчас, заявился вроде как гостем. Я понял одно: он чего-то хочет от меня, а конкретно так и не сказал. Мутил воду какими-то намеками.

— А я не понимаю тебя, мразь, — процедил сквозь зубы гестаповец. — Я не понимаю, почему ты пытаешься меня обмануть? Сделав дело, Устюгов уедет, а ты ведь останешься. Очень рекомендую подумать над моими словами.

— С чего вы взяли, что я вас обманываю, господин обер-лейтенант? — Носов покраснел и сдавил ладонями виски. — Не верите мне, вон у Назарова поинтересуйтесь. Хотя нет, при нашем разговоре Устюгов выпер его из избы.

Гестаповец вдруг расцвел доброжелательной улыбкой и заявил:

— Теперь я вижу, что на тебя можно положиться, господин Родионов! Как ты правильно понял, это была всего лишь проверка. Сам должен понимать, что личность господина Устюгова очень важная и влиятельная, и я должен был убедиться, что в поселке Большой Ручей ему ничего не угрожает!

— Да я понял, что Вы шуткуете, — очередной раз солгал Васька, принимая новые правила игры. — Дураку понятно, что важный господин из Берлина не может не ставить гестапо в известность о своих планах и намерениях.

— Раз ты все понял, значит, забыли этот разговор, — сощурил хитро глаза гестаповец. — Если скажешь о нашей встрече Устюгову хоть слово… — он выразительно ткнул пальцем в кобуру.

— Да нет, что вы! — воскликнул Носов, приложив к груди правую руку. — Если этот, гм-м-м… Устюгов посвятит меня в свои планы, то я найду способ тайно связаться с вами.

* * *

В сарайчике было тесно, как в клетке. Степан Калачев и Яшка-хромой с вещмешками и оружием помещались в нем с трудом. А Свириду Королеву и вовсе приходилось ютиться у самой двери, и ноги его почти торчали наружу.

— Ничего, не сломаешься, — твердил Степан. — Бывает и хуже.

— Вы как хотите, а я на ночлег в баню ходить буду, — сказал Яшка. — Там тоже не хоромы, но все просторнее, чем здесь.

С ним согласился Королев:

— Я тоже с тобой в баню пойду.

— Э-э-э, нет, не пойдет такой расклад, — запротестовал Степан. — А за домом Носова кто смотреть будет? Как стемнеет, подберем место, откуда дом виднее, там и будем вести наблюдение поочередно.

В сарай зашел хозяин Матвей Бортко.

— Как вы тут? — спросил он, останавливаясь у порога и разглядывая «постояльцев».

— Как килька в банке, — ответил Яшка, ухмыляясь. — Чего сарай такой крохотный построил?

— А я его не для проживания делал, — ответил Матвей. — Пока вы не заселились, я в нем садово-огородный инвентарь хранил.

— Слышь, хозяин, опасно у тебя околачиваться, — признал Степан. — Да и дом Васьки плохо виден. Нам бы занять такую позицию, чтобы весь двор его просматривался.

— А что, могу указать на такое место, — усмехнулся староста. — С тем к вам и пожаловал.

Калачев, Яшка и Свирид быстро переглянулись.

— На новое место жительства переехать предлагаешь? — спросил Степан, глядя Матвею в глаза.

— Предлагаю, — ответил тот ровным голосом. — Так надо для моей и вашей безопасности. То место в аккурат находится сзади дома Сыромятиных, в котором с приходом немцев Носов обосновался и поныне живет. Чтобы к христопродавцу в гости заглянуть, шагов эдак пятьдесят сделать понадобится.

Яшка схватил бинокль, вышел из сарайчика и несколько минут что-то рассматривал. А когда вернулся, Степан спросил:

— Ты разглядывал обугленные развалины, что с восточной стороны села, сразу за домом Носова, так ведь?

— Абсолютно точно, — улыбнулся Яшка. — Позиция универсальная, скажу я вам. Только вот крыши над головой нет и, плюс к тому, развалины очень хорошо просматриваются со всех сторон.

— Под развалинами подвал есть большой, стены из камня выложены, — сказал староста. — Вход в подвал замаскируете всяким хламом, и лучшего убежища во всем поселке не сыскать!

— А чей дом там сгорел? — спросил Степан. — Холмики какие-то сразу за развалинами.

Прежде чем ответить, Бортко минуту-другую размышлял, после чего заговорил:

— Дом на том месте огромный был, еще дореволюционной постройки. — Староста скользнул взглядам по заинтересованным лицам слушателей, после чего продолжил: — А жил в нем один очень странный человек. В поселке его Бобылем называли.

— Выходит, закоренелый холостяк?

— Он не просто проживал, он же хоромы и построил, — уточнил староста. — Богатым человеком был тот немец — самым богатым в поселке Большой Ручей. Тут до войны много немцев проживало. Родитель ему здесь гипсовый рудник доходный оставил, да дом в Брянске. Так он жить в Брянске-то не стал — сюда вот переехал и выстроил особняк. Одиноко жил в особняке, нелюдимо, — продолжил Матвей.

— Действительно, странный мужик, — пробубнил Свирид. — Из города в такую глухомань перебрался. Я бы ни за что на такой подвиг не отважился.

— Жил он в достатке, — не обращая внимания на реплики, продолжал староста. — И добычей гипса крепко руководил. Дела его шли в гору, только вот… Причудливый он был. В прислугах двух старух держал, таких же прибабахнутых, как и сам. Привез их невесть откуда, и они в его доме так и верховодили…

— Не пойму, какого хрена ты нам все это рассказываешь, — пожал плечами Яшка. — Жил себе Бобыль и благополучно помер, наверное? Так ведь?

— Сам не знаю, почему пересказываю вам эту историю, — вскинул голову Бортко. — Наверное, так, на всякий случай, вдруг пригодится?

— Давай, валяй, рассказывай, — попросил заинтересованно вдруг Калачев. — Кому не интересно, пусть уши заткнет.

— Так вот, — продолжил староста, — вроде никому не мешал Бобыль этот, работу людям давал, платил хорошо и никого не обижал. Только, бывало, люди к нему приезжали странные. Он их с радостью привечал, в дом впускал, и гостили они у него подолгу.

— Все ясно, — не выдержав, встрял Яшка. — Сектантом был Бобыль ваш, а те, кто его навещал, тоже сектанты.

— Вот и в поселке все эдак думали, — согласился Бортко и умолк.

— Давай досказывай. Что-то мне подсказывает, что история эта может нам здорово пригодиться, — заметил Степан.

— Да я вроде все рассказал, — пожал плечами староста, хмуря лоб. — До революции жил этот Бобыль, как сыр в масле катаясь, а в восемнадцатом году все бросил и исчез… Как сквозь землю провалился! А в его доме кто только не жил опосля… Последним жильцом участковый со своей семьей в нем был, Царство ему Небесное. Прихлопнул его Васька с другими полицаями средь бела дня прямо на улице. А дом его самолично спалил тем же вечером.

— А Васька эту историю про Бобыля слышал? — спросил Степан неожиданно.

— Да кто ж его окаянного знает, — ответил Матвей. — Эту историю называют местной легендой. Думаю, что и Ваське ее кто-нибудь пересказал.

— Все, решено, — отрезал Степан и посмотрел на сослуживцев. — Вы согласны перебазироваться на развалины, товарищи?

Как только наступила ночь, они тихо, как тени, перешли от старосты на новое место наблюдения.

12

Автомобиль весело мчался вдоль леса, подпрыгивая на ухабах и легко маневрируя по петляющей дороге. Высоко в небе сияло солнце, щебетали птицы.

Вилли Штерн и Бригитта Кранц выехали из Брянска рано утром. Женщина слегка опьянела от свежего воздуха и щебетала без умолку — на сей раз о дорожном указателе:

— Смотри. Ты о нем говорил?

Штерн съехал с дороги влево сразу за указателем, на котором по-немецки значилось «Десна», и остановил машину в лесу.

Вскоре подъехал еще один автомобиль. Из него вышли мужчина с женщиной и остановились в нерешительности.

— Ну, как они тебе, Альбина? — поинтересовался Штерн у своей спутницы.

Бригитта пожала плечами и недоуменно скосила глаза в сторону.

— Мужчина телосложением очень на тебя походит, — сказала она тихо. — И рост, и костюм… А женщина… О боже! Она, кажется, очень похожа на меня! Но почему она в такой же форме? Кто она?

— Официантка из офицерского клуба, а мужчина… — Штерн усмехнулся: — Я не знаю, где нашел его шеф гестапо, но он подобрал именно такой экземпляр, который мне нужен!

— Господи, да что ты задумал? — ужаснулась Бригитта, чувствуя нечто из ряда вон выходящее.

— Ничего особенного, — ответил Штерн, открывая дверцу. — Просто сейчас мы с тобой исчезнем из этого суетного мира для всех и навсегда!

Больше не говоря ни слова, он прихватил с заднего сиденья портфель и вышел из машины. Бригитта — вслед за ним.

Увидев их, «двойники» оживились и поспешили навстречу.

— Хорошо выглядите, — улыбнулся мужчине Штерн, когда тот остановился рядом. — Может быть, лицами мы не очень-то схожи, но со стороны отличишь едва ли!

Женщины также изучили друг друга придирчивыми взглядами.

— А ты хорошенькая, — улыбнулась незнакомке Бригитта. — И форма идет тебе просто потрясающе.

Высказав комплимент, Бригитта отошла от девушки и посмотрела на Штерна, передававшего портфель своему двойнику.

— В нем деньги, документы и несколько банок тушенки на дорогу, — сказал он, глядя с едва уловимой усмешкой в глаза мужчины. — Действуй так, как тебя проинструктировали. Портфель откроешь и проверишь содержимое, как только отъедете подальше отсюда.

— Уезжаем в Украину, а затем в Польшу, — кивнул двойник. — А там…

— Я найду вас, — подмигнул ему Штерн и указал пальцем на машину, в которой приехал: — Бак полный, под завязку. В багажнике еще две канистры с бензином. На постах, когда будут останавливать, не стесняйся. Документы, которые найдешь в портфеле, мои, и козыряй ими смело. Ясно?

— Да, мне все понятно, — кивнул мужчина и, обнимая портфель обеими руками, бережно прижал его к груди.

— Тогда прощайте, господа, — сказал Штерн и протянул двойнику для пожатия руку. — Главное, не нервничайте и ведите себя как обычно.

Забрав чемодан из машины, на которой приехал, он положил его в багажник другой. Затем подошел к Бригитте, обнял ее за талию и проводил взглядом отъезжающих. Когда те скрылись из виду, Штерн положил руки на плечи супруги и развернул ее лицом к себе.

— Поздравляю с началом новой жизни! — сказал он, привлекая её к груди.

В лесу грохнул взрыв. Бригитта вздрогнула, отпрянула от мужа и со страхом посмотрела на черный дым над верхушками деревьев.

— Господи, что это было? — спросила она побелевшими от ужаса губами.

— Не бойся, не партизаны, — улыбнулся Штерн. — Это сигнал, дающий знать, что и нам пора выбираться из леса.

— А они? — женщина указала дрожащей рукой в сторону растущего черного облака. — Ты убил их, Василий?

— Нет, их убила человеческая жадность, — усмехнулся он. — Я предупреждал, чтобы не торопились открывать портфель и проверять его наличность, пока не отъедут подальше. Жаль, могли бы пожить чуть дольше, хотя бы до дороги!..

* * *

Как только в лесу прогрохотал взрыв, штандартенфюрер Отто фон Лансдорф побледнел и посмотрел на стоявшего рядом обер-лейтенанта.

— Что это? — спросил он трясущимися губами.

— Это не партизаны, — ответил Ганс Курт, отводя от глаз бинокль. — Просто наш высокопоставленный гость Вилли Штерн таким образом избавился от ненужных ему людей!

— Вот как? — штандартенфюрер достал из кармана кителя носовой платок. — И для чего он это сделал?

— Чтобы исчезнуть с лица земли, — хмыкнул обер-лейтенант. — А вы не заметили, как он тщательно подбирал двойников, готовя эту операцию?

— Ничего не понимаю, — Лансдорф вытер платочком лицо, голову, шею и убрал его в карман. — Может, ты мне объяснишь всю тайну этой интриги?

— Не спорю, чтобы все это осмыслить и понять, надо хорошо поработать мозгами! — рассмеялся Курт. — Но вам незачем их напрягать, господин штандартенфюрер. Я не только разъясню вам всю суть происшедшего, но и разложу по полочкам.

— Из всего я делаю вывод, что ты вел какую-то игру, не ставя меня в известность? — нахмурился Лансдорф.

— Нет, я не вел игру, а наблюдал за ней со стороны, — став серьезным, ответил обер-лейтенант. — Она оказалась такой занимательной, что и мне поневоле пришлось принять в ней кое-какое участие.

— Расскажешь все по дороге, — буркнул штандартенфюрер, направляясь к машине. — А меня ты вывез в лес, чтобы продемонстрировать финал этой, гм-м-м… партии?

— Именно так, — хихикнул Курт, усаживаясь за руль и запуская двигатель. — Но только финал еще впереди. Сейчас мы как раз едем, чтобы понаблюдать за ним со стороны.

Из леса они выехали другой дорогой. Обер-лейтенант уже достаточно хорошо изучил «темную личность» высокопоставленного лица из Берлина и ожидал от него всяческих сюрпризов.

— Ты долго еще молчать собираешься? — спросил Лансдорф, когда машина выехала из леса на дорогу.

— Нет, — обер-лейтенант повернул к нему голову. — Я жду только вашего приказа.

— Ты получил его, рассказывай, — буркнул Лансдорф, усаживаясь поудобнее и готовясь слушать.

Прежде чем открыть рот и произнести первое слово, Ганс Курт проехал несколько крутых поворотов, после чего приступил к изложению своих мыслей и намерений.

— Как только мы получили из Берлина приказ о встрече высокопоставленного чиновника, я насторожился. Мне уже приходилось слышать о Вилли Штерне и роде его деятельности на оккупированных территориях, хотя я скрывал это.

— И что конкретно тебя насторожило? — спросил Лансдорф заинтересованно.

— Его приезд в Брянск, — ответил обер-лейтенант после очередного крутого поворота. — Казалось бы, что ему здесь делать, когда армия отступает и русские вот-вот подойдут к городу? Немного поразмыслив, я сделал вывод, что Штерна заставило предпринять столь рискованный шаг какое-то очень важное и не терпящее отлагательств дело! А какое дело может привлечь высокопоставленного чиновника, в обязанности которого входит сбор сокровищ и всяких иных ценностей для нужд рейха? — Курт покосился на каменное лицо шефа и нервно хохотнул: — Вот именно, он приехал за тем, что не вывез своевременно или не перепрятал для личных нужд!

— Вместо того чтобы беспрекословно исполнять все его приказы, как предписано, ты установил за ним слежку? — спросил штандартенфюрер с нотками осуждения.

— Сначала я и не думал следить, пока не знал сути дела, — признался обер-лейтенант. — Однако его действия просто заинтриговали меня, и я… я не смог удержаться от соблазна.

Курт сделал паузу, ожидая вопросов и, когда тех не последовало, продолжил:

— Интерес Штерна к полицаю Родионову из поселка Большой Ручей просто плавил мой мозг. Каких только версий я не выдвигал по этому поводу! В конце концов все они свелись к одной-единственной. Этот полицай знает о чем-то таком, что очень интересует нашего берлинского гостя!

— И это открытие подстегнуло тебя к более решительным мерам, — догадался Лансдорф.

— И это тоже, — согласился обер-лейтенант. — Хотя подстегнуло меня прежде нечто другое, господин штандартенфюрер!

— Вот как? — Лансдорф оторвал взгляд от дороги и выжидательно уставился на подчиненного.

— Вы помните, я высказывал сомнения относительно назначения на должность начальника госпиталя фрау Кранц?

— Конечно, помню, — выдавил из себя шеф гестапо. — Ты сомневался в ее компетентности.

— Действительно, так оно и было, — улыбнулся обер-лейтенант. — Дама с образованием психиатра вдруг заняла пост, который должен занимать хирург или как минимум терапевт?

— А что тут удивительного, — пожал плечами Лансдорф. — Военврачей назначаем не мы, а те, кому подведомственна медслужба.

— На тех повлияли другие, и назначение состоялось! — рассмеялся Курт. — А эта особа, как выяснилось чуть позже, очень крепко связана с господином Штерном!

— Я уже это понял, — согласился штандартенфюрер. — Я видел их сегодня вместе в бинокль. Что в этом предосудительного?

— Собственно, ничего такого и нет, но… Как оказалось, они не просто хорошо знакомы, а очень близко. Они даже успели переночевать в гостинице на одной кровати!

Штандартенфюрер покачал головой.

— Слушая тебя, Ганс, можно подумать, что ты раскрыл заговор против государства! И все это ты проделывал втайне от меня! Как прикажешь реагировать на твое вопиющее самовольство?

— Наверное, вам следует доложить об этом в вышестоящие инстанции, — ответил обер-лейтенант спокойно. — Но это вы сделаете потом, а сейчас предлагаю дослушать мой доклад.

— Продолжай, — кивнул Лансдорф. — Мне очень интересно знать, чем же закончилась эта невероятная интрига.

— Я бы не называл эту хитроумную операцию интригой, — осмелился возразить Курт. — Сегодня, если повезет, мы поставим на ней точку.

Штандартенфюрер, услышав такую новость, изменился в лице. Он повернулся к обер-лейтенанту вполоборота и схватил его за руку.

— Ты что, меня подсиживаешь, свинья? — заорал он, багровея. — Нагло орудуешь за моей спиной и даже проводишь масштабные операции! Главное, против кого?!

— Я действую на свой страх и риск, господин штандартенфюрер, — возразил Курт, краснея. — Посудите сами, если бы я доложил вам обо всем, вы были бы вынуждены не только подключиться к операции, но и возглавить ее. А вдруг я ошибся? А вдруг мои доводы безосновательны, и я, затеяв все это против высокопоставленного лица, сразу же предстану перед судом, буду разжалован в рядовые и отправлен прямиком на фронт! В случае удачи лавры достанутся вам как бдительному и дальновидному шефу гестапо! А в случае провала я один сверну себе шею!

Лансдорф молчал несколько минут, обдумывая слова подчиненного. Наконец расценив его доводы как логичные и обоснованные, он уже мягче произнес:

— Раз ты сам спланировал операцию, разъясни мне, пожалуйста, хотя бы ее суть.

— Как вам будет угодно, — охотно согласился Курт. — Я не только расскажу, но и предоставлю возможность полюбоваться ходом её завершения со стороны.

— Это может означать, что мы едем… А куда мы едем, позволь спросить?

— Мы сейчас едем в поселок Большой Ручей, — ухмыльнулся обер-лейтенант.

— А куда отправились Штерн и его спутница?

— Если я не ошибаюсь, туда же.

— Их планы тебе известны?

— Они собираются забрать золото и бежать отсюда подальше.

— Золото? — брови штандартенфюрера поползли вверх. — Откуда здесь может быть золото? Ты шутишь, Ганс?

— Нисколько. В этом поселке спрятаны значительные богатства. Иначе бы Вилли Штерн не прибыл сюда из Берлина.

— И где спрятаны эти сокровища? — воскликнул Лансдорф.

— Где-то в шахтах заброшенного рудника, — ответил Курт.

— Но ведь там добывали гипс.

— Рудник принадлежал одному богатому немцу, Карлу Урбаху, — пояснил обер-лейтенант. — Гипс приносил ему огромный доход, и все свое состояние он обращал в золото и иностранную валюту.

— А где сейчас владелец?

— Он умер в Германии перед самой войной.

— А состояние почему он припрятал здесь, в руднике?

— Когда в восемнадцатом году Урбах бежал из России в Германию, он не мог забрать все сразу с собой.

— А ты откуда прознал про эти сокровища?

— Мне о них рассказал сам Карл Урбах и даже нарисовал план, где зарыт в землю его клад.

— Как же ты вышел на него и заставил развязать язык?

— Он сам развязал его. Я его родной племянник.

— Что-о-о?! — Лицо у штандартенфюрера вытянулось, он стал похож на коня.

— Карл Урбах родной брат моей мамы, урожденной Екатерины Урбах, — «добил» шефа Курт.

Несколько минут Отто фон Лансдорф молчал, переваривая услышанное. Он откровенно сомневался в правдивости подчиненного, ибо рассказанная им история выглядела слишком невероятной.

— Теперь мне стало ясно, почему ты торчишь в Брянске, — сказал он, справившись с потрясением. — Менялись люди, а ты… не уходил со своей должности, даже несмотря на предлагаемые повышения по службе.

— Да, я давно уже мог бы быть шефом гестапо где-нибудь в другом городе, — согласился обер-лейтенант, давя ногой на педаль газа. — Но я не мог уехать из Брянска, не разыскав дядиных сокровищ.

— Но тогда почему ты все еще не нашел их? — воскликнул Лансдорф. — У тебя же была уйма времени!

— План, нарисованный дядей, оказался неточным, — скрипнув зубами, ответил Курт. — А теперь я подозреваю, что это господин Штерн опередил меня. Каким-то образом он добрался до сокровищ Карла Урбаха первым, но, видимо, тоже не смог вывезти их вовремя. Признаться честно, я уже потерял надежду найти клад, а тут…

— А тут снова появился искатель сокровищ Вилли Штерн, — продолжил штандартенфюрер. — Ты связал его приезд с дядиным кладом, и…

— Вот именно, — кивнул утвердительно обер-лейтенант. — Господин Штерн — моя последняя надежда.

— Хорошо, но с чего ты взял, что он явился именно за кладом Карла Урбаха? — наседал с вопросами Лансдорф.

— Интуиция, — хохотнул Курт. — Если в поселке Большой Ручей есть клад, то он принадлежит моему дяде. А если Штерн здесь, значит, легенда о сокровищах вовсе не легенда, и я хочу, чтобы они были только моими и больше ничьими!

— Что ты предпримешь сейчас? — начиная потеть, полез в карман кителя за платочком штандартенфюрер.

— Терпеливо дождусь, когда Вилли Штерн извлечет из земли дядино состояние, перенесет его в машину и… Тут мы его и накроем!

— Ты сейчас говоришь о нас с тобой? — округлил глаза Лансдорф.

— Нет, я имею в виду два десятка полицаев, переодетых в партизан, — рассмеялся Курт. — Я собрал их отовсюду и привез в Большой Ручей. Сейчас они уже окружили рудник и ждут сигнала к действию.

— Как в твою голову пришла такая мысль? — проговорил восхищенно штандартенфюрер.

— Здешние полицаи, согласно русской поговорке, ни мычат ни телятся, — обер-лейтенант свернул с дороги, не доезжая километр до поселка. — Партизаны их почему-то не трогают, и они обленились от безделья. Я собрал других. Как только Штерн вынесет из рудника сокровища, сложит их в машину, я подам сигнал выстрелом из ракетницы.

— А какой приказ ты отдал своим «партизанам»?

— Уничтожить всех, — коротко ответил обер-лейтенант. — Пусть поработают за тех, кто отсиживается в лесу, обрастая бородами и жиром, называя себя народными мстителями.

— Вот это да! — развел руками штандартенфюрер. — Ты никогда не блистал умом так ярко и открыто, Ганс! Я просто аплодирую твоему таланту!

— Благодарю, шеф, — сказал польщенный похвалой Курт, выходя из машины. Он посмотрел в бинокль и воскликнул: — Можете меня поздравить, господин штандартенфюрер: машина Штерна уже там, где я и предполагал ее увидеть!

— Думаешь, сработает? — спросил сдавленным от волнения голосом Лансдорф, выбираясь из машины.

— Теперь уже не сомневаюсь, — ответил обер-лейтенант, разворачиваясь на месте.

Увидев в его руке револьвер, направленный на него, штандартенфюрер побелел от страха и попятился.

— Ты… ты посмеешь в меня выстрелить, Ганс? — закричал он, хватаясь рукой за кобуру на поясе. — Ты…

— Нет, шеф, — захохотал Курт, вытягивая вперед руку с оружием и целясь в грудь Лансдорфа. — Ты погибнешь от руки «народного мстителя»! Прости, господин штандартенфюрер, но сейчас ты для меня самый опасный человек в мире, так как очень много знаешь!

13

Ориентируясь на подсказки старосты, разведчики без особых усилий нашли в развалинах лаз. Не теряя ни минуты, они взялись за дело. К утру наблюдательный пункт был готов. Сверху лаз прикрыли обгоревшими досками и присыпали их мусором помельче. Земляной пол в подвале тоже местами застелили досками, чтобы можно было прилечь на них и отдохнуть.

Когда убежище было готово, Яшка, очень довольный проделанной работой, воскликнул:

— Одно слово — бункер! Поздравляю, товарищи, Гитлеру такой и не снился!

Степан и Свирид, глядя на него, заулыбались, а Яшка даже сплясал на радостях цыганочку с выходом, притопывая и тихо присвистывая.

— Кто знает, сколько нам здесь сидеть придется. А хибарка наша стоящая получилась!

Затем они перекусили, и Степан объявил:

— Дежурим по два часа. Я заступаю на пост первым.

Устроившись поудобнее, он приподнял голову над лазом и, поднеся к глазам бинокль, долго рассматривал окрестности. В чистом и прозрачном воздухе поселок был как на ладони.

И вот на крыльцо дома вышел Васька Носов. Степан скрипнул зубами и судорожно сжал бинокль обеими руками. Пальцы в суставах побелели, губы пересохли от волнения.

— Дай бинокль, — прозвучал сзади голос Яшки, и, не ожидая разрешения, он выхватил прибор из рук Калачева.

Яшка тоже увидел Ваську и смачно матюгнулся.

— Порву гада! — прорычал Степан. — Ей-богу, порву, как только доберусь!

— Вместе рвать будем, когда мышеловка сработает, — поддержал его Яшка, возвращая бинокль. — Иди, поспи, Степаха, а я покуда подежурю.

— Спать? — Калачев с недоумением посмотрел на Стрельца.

— Так уже два часа прошло, — ухмыльнулся тот, тыча пальцем в наручные часы.

— А мне спать не хочется. Вражина рядом, под носом гуляет, а я…

— Обожди, тихо, — перешел вдруг на шепот Яшка. — Вижу какое-то движение вокруг.

Степан напрягся. Все тело обдало холодом, как будто на него вылили ледяной воды.

— Людей вооруженных вижу, — продолжал Яшка, не отводя от глаз бинокля. — На партизан похожи, голов двадцать-тридцать.

— Что они делают? — Степан схватил друга за руку и с силой затряс.

— Ничего пока, — ответил тот, продолжая наблюдение. — Залегли вокруг отвалов рудника и будто чего-то выжидают.

Степан задумался. Услышанное не укладывалось в его голове. Партизаны, сопровождавшие их до поселка, должны были оставаться на месте и ожидать их возвращения. Их там человек десять, не больше. О каких «двадцати-тридцати» говорит Стрелец? Может, какой-то другой отряд решил покуролесить в поселке? Но им незачем соваться в зону Деда Фомы…

— Чую подляну, — отводя от глаз бинокль, прошептал Яшка, присаживаясь. — Те, кого я сейчас разглядывал, не из отряда Фомы. И партизаны ли они вообще?

— Я думаю, затевается какая-то провокация, — предположил Степан. — Вот только против кого?

— Уверен, что против нас, — нервно хмыкнул Яшка. — Этот староста хренов сразу мне не понравился. Какой-то, и «вашим», и «нашим». Пока мы у него на подворье торчали, все тихо было. А как он нас сюда спровадил, сразу и проблемы нарисовались!

— Хреново дело, — Степан крепко выругался. Слова Стрельца звучали слишком убедительно, их нечем было опровергнуть. — Ты думаешь, Матвей сдал нас?

— А чего тут думать, и так все наглядно, — ответил Яшка, передавая бинокль Калачеву и беря в руки автомат. — Теперь нам остается только жизни продать подороже.

— Обожди, не дергайся, — сказал Степан, которому в голову пришла более здравая мысль. — Если вокруг не партизаны, а переодетые в них немцы и полицаи, тогда чего они здесь высиживают и дожидаются? Если предположить, что староста нас предал, то немцы понаехали бы в грузовиках и в своей форме. Зачем им рядиться в партизан и ломать перед нами комедию? Не-е-ет, тут что-то другое намечается, нас не касаемое.

— А ведь ты прав, Степаха, — прошептал Яшка задумчиво. — Может, Васькой Носовым еще кто-то крепко заинтересовался? А вдруг он своих чертовых собратьев полицаев из других сел в чем-то кинул, и они, сговорившись, приехали сюда с ним отношения выяснить?

— Может быть и такое. Вполне, — ответил Степан неопределенно. — Я вот еще о чем подумал…

— О чем? — оживился Яшка.

— Против кого бы провокация ни готовилась и кто бы ее ни замышлял, нам бы неплохо подумать о своей безопасности!

— Нечего и думать, пришипимся здесь, в подвальчике, как крысы в норе, и выждем, куда кривая выведет.

Степан зажег спичку и осмотрелся.

— Эй, ты чего? — посмотрел на него недоуменно Яшка.

— Я ничего, — огрызнулся нетерпеливо Степан. — Над подвалом, в котором мы сейчас находимся, дом стоял, так ведь?

— Ну, стоял, — поддакнул Яшка, еще не понимая, куда клонит Калачев.

— А в доме жил богатый придурковатый барин, предположительно сектант!

— Ну и что с того?

— Его навещали подозрительные люди… — продолжал Степан, вновь зажигая спичку.

— Да не тяни ты, — не выдержав, возмутился Яшка.

— Все, нашел! — усмехнулся Степан, тыча пальцем в правый угол подвала. — Буди Лешего — и за дело.

— Ты чего, клад, что ль, нашел? — обалдел Яшка.

— Может быть, и клад, — пожал плечами Степан. — Только возможность умереть богатым меня не радует. Для нас сейчас было бы лучше, если бы в углу затаился не тайник с сокровищами, а замаскированный проход из подвала в шахты рудника!

* * *

Вилли Штерн остановил машину, не доехав пары километров до поселка. На вопросительный взгляд Бригитты он ответил:

— Не люблю сюрпризов, душа моя. Меня жизнь много трепала и многому научила, а потому…

Он взял с заднего сиденья бинокль и вышел из машины. Отойдя на десяток шагов в сторону, Штерн долго рассматривал поселок и окрестности, после чего передал бинокль спутнице.

— Посмотри. Что наблюдаешь, Альбина? — спросил Штерн, перебирая поклажу в багажнике.

— Ничего особенного.

— Да, этого следовало ожидать, — сказал Штерн, подходя к передней дверце машины, за которой в салоне сидела женщина. — Чтобы что-то видеть в бинокль, нужны сноровка и умение. А я вот заметил с его помощью то, что и хотел.

Он рассмеялся, увидев лицо Бригитты. Глаза её округлились при виде мужа, а брови взметнулись вверх.

— Как я тебе? — спросил он явно довольный произведенным эффектом.

Женщина с открытым ртом разглядывала стоявшего перед ней молодого красивого генерала. Строгий серый мундир, рыцарский крест на груди, красные лампасы на галифе, начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги.

— Василий, ты ли это? — прошептала она. — Ты где украл эту форму?

— Спешу тебя разубедить, дорогая, — рассмеялся еще громче Штерн. — Она моя! Я еще несколько месяцев назад получил генеральское звание, а вот форму сегодня надел лишь в третий раз.

— Но зачем? — смутилась Бригитта. — Поздравляю, но ты кого-то собираешься обольстить?

— Скорее напугать, — последовал ответ. — От того, как я сегодня выгляжу, может зависеть очень многое.

Бригитта не находила слов. Ее пугало поведение супруга, не поддающееся никакому объяснению, настораживала та игра со смертью, которую он вел хладнокровно и расчетливо, не сомневаясь в успехе.

Вилли Штерн тем временем сел за руль и запустил двигатель.

— Мы едем в поселок? — спросила Бригитта.

— Да. Навестить старого друга.

— Он нас ждет?

— Может быть. Но то, что он не будет рад нас видеть, это точно!

— Тогда для чего же мы к нему едем?

— Чтобы блеснуть генеральскими погонами, — хмыкнул муж. — Надеюсь, они произведут на Носова именно то впечатление, какое я ожидаю.

— Так мы едем к этому скопцу? — воскликнула Бригитта возмущенно.

— К нему, — ответил Штерн, прибавляя скорость. — Сегодня тот самый день, когда наши с ним пути пересекутся в последний раз!

Он молча проехал по поселковой улице и остановил машину у дома, на крыше которого красовалось знамя со свастикой.

— В письме, которое я нашел в Библии, — сказал Штерн супруге, — черным по белому написано, что клад может взять в свои руки только скопец! И пусть это полная чушь или бред сумасшедшего, но первым до сундука дотронется Васька Носов! Что будет потом — жизнь покажет, но от условий, изложенных в письме, я не отступлюсь!

* * *

— Эх, Петро, — сказал Васька, — наломали мы здесь дров! Мыслю, пришла пора нам делать ноги.

— Бежать, что ль? — спросил полицай, поднося к столу сковородку с шипящей яичницей.

— Вот именно, бежать, — кивнул Носов. — Что мы здесь делали, скажи-ка, Петька?

— Ясный хрен, немцам помогали.

— Не помогали, а служили им и задницы лизали, — мотнул головой Васька. — А это дело подлое… Подлое дело мы делали, Петька. А люди здешние судили нас по делам и поступкам нашим! Черт подери, а что у нас общего с фашистами, Петька?

— Ничего, — сказал полицай равнодушным тоном, каковым отвечал всегда перепившему начальнику. — Сейчас выпьем, вишенкой закусим и…

— Да пошел ты! — Схватив со стола пустую бутылку, Васька швырнул ее в голову своего верного помощника.

Полицай ловко увернулся и… трах! Бутылка с треском разбилась, ударившись о печь.

— Русские еще далеко, немцы близко, в поселке спокойно, и нам вольготно, — резюмировал Петро, наполняя стакан самогоном и ставя его перед начальником.

— Нет! — заревел Васька раненым медведем. — Нету нам больше житья спокойного на земле русской! Я хоть и болен смертельно, а умереть нормально хочу, не в петле и не при расстреле. Немцев я ненавижу! Насрать мне на них и на фюрера ихнего. Гитлер есть кто? Убийца, каких свет не видывал! Он ведь всех славян порешить хотел, гнида тифозная! Хотел, а вот не вышло. Славяне хлопцами хваткими оказались. Теперь они уже решать начали, как с немчурой поступать!

— Вот за это и выпьем! — взялся за стакан полицай. — Хочешь, еще и за русских выпьем, и за немцев в пристяжку? За нас тоже надо бы выпить. А русские придут — покаемся. Мы же ничего особо плохого не вытворяли.

— Это с немцами можно договориться, дурак — начиная остывать, сказал уже более спокойно Васька. — А с русскими… Для них мы предатели, хуже немцев! Нас и слушать никто не станет. Мы отщепенцы, с которыми не будут церемониться.

Он схватил стакан и залпом выпил, заливаясь пьяными слезами запоздалого раскаяния:

— Вся жизнь моя наперекосяк…

Петро глянул в окно и отпрянул от него как ошпаренный:

— Ефрем Романович!

— Чего тебе?

— Там машина подъехала.

— Так иди и узнай, кого черти принесли.

— Немцы это.

— И что? Цепляться начнут — в рыло прикладом бей, дозволяю!

Послышались шаги, скрипнула дверь, и кто-то вошел в сени…

14

Закрыв за собою дверь, Вилли Штерн увидел полицая Назарова и окинул его придирчивым взглядом с ног до головы.

— Унтер-офицер Бергер!

Разыгралась неожиданная для Васьки Носова сцена. Полицай вдруг вытянулся, прищелкнув каблуками, отделил левый локоть от тела на положенное уставом расстояние. Правая рука образовала прямой угол с телом.

— Генерал Штерн!

Не снимая перчатки, Вилли Штерн протянул руку, и «полицай» учтиво пожал ее.

— Господин генерал, осмелюсь доложить, что поднадзорный Ефрем Родионов жив, хоть и не здоров. Собирается скрыться и уже сложил вещи. — Он указал на сложенные в переднем углу мешки.

Носов выглядел, должно быть, очень глупо. Глаза навыкате, отпавшая челюсть, заросшее недельной щетиной лицо бело как мел.

— Вы… генерал?! — прошептал он одними губами, вставая из-за стола и с трудом пытаясь удержаться на ватных ногах.

— Вольно, — глянув на Бергера, приказал Штерн. — Благодарю за службу, Фридрих. Ты сберег этого негодяя, и в том твоя немалая заслуга.

— Спасибо, господин генерал! — рявкнул унтер-офицер, вскинул руку в нацистском приветствии и выкрикнул: — Хайль Гитлер!

Штерн коснулся пальцем пуговицы на мундире Бергера и подергал ее.

— Сейчас сходи к машине и открой багажник. Там найдешь свернутый в рулон плакат. Капитана медслужбы Бригитту Кранц приведешь в дом, а сам заберешься на крышу, развернешь плакат буквами на запад, чтобы надпись на нем была хорошо видна со стороны.

В глазах Бергера светилась преданность и верность. Штерн улыбнулся. Унтер-офицер козырнул и вышел, а генерал уселся на табурет, закинул ногу на ногу и пристально посмотрел на опустившего голову начальника полиции поселка Большой Ручей.

— Ну что, Купец, вот и снова свиделись, — сказал он с едва заметной улыбкой. — А ты не очень-то рад меня видеть.

— Я уже ничему не рад в этой жизни подлой, — выдавил из себя Васька.

— Ты никак хоронишь себя? — рассмеялся Штерн. — А для чего пожитки в мешки сложил? Драпать ведь собрался?

Васька приподнял голову и зло зыркнул на гостя.

— Теперь ты понял, что не ты сбежал от Альбины и банды, а мы позволили тебе это сделать? — перестав смеяться, сказал Штерн.

— Понятно, — кивнул Васька, наполняя стакан самогоном. — Вы меня использовали по своему усмотрению!

— Ты догадлив, — искренне рассмеялся Штерн. — С твоей помощью мы вышли на банду Проньки и разгромили ее. С твоей помощью мы завладели награбленным бандитами добром. Вот только…

— Вот только до клада скопцов добраться вашей долбаной смекалки не хватило! — позлорадствовал Носов, щуря слезящиеся глаза.

— У меня смекалки на все хватило, — поджав губы, заявил Штерн. — Я знаю, где спрятан клад скопцов, и могу без тебя забрать его.

— Так забирай, чего ко мне цепляешься? — закричал Васька, разозлившись. — Я одной ногой на кладбище, а другой уже в могиле! Завали меня этими дерьмовыми блестяшками хоть от пят до затылка, все одно болезнь мою ничто уже не вылечит!

— Как бы то ни было, ты примешь участие в поисках клада, — заявил Штерн столь убедительно, что Носов сразу же ему поверил.

— В Тамбов меня свезти мыслишь? — спросил он после секундной паузы. — Давай, я согласен! Там нас Смерш дожидается с распростертыми объятиями! Я — предатель мелкий, так себе, шушера… Пустят пулю в лоб или на худой конец повесят! А вот ты, господин генерал, будешь расцениваться по высшей категории! Я не знаю, за сколько можно было Родину продать, чтобы генеральские погоны нацепить? Думаю, что тридцатью серебренниками тут не обошлось! Тебя за твои регалии на нитки раздербанят!

— Да плевать мне на и армию Красную и на немецкую тоже плевать, — злобно прорычал выведенный из себя Штерн. — Для меня своя рубашка ближе к телу, понял? За окончанием войны я буду из-за океана наблюдать, богатенький и веселый! А кто победит, большевики или фашисты, мне так глубоко безразлично, что и объяснить затрудняюсь как.

Носов развел руками.

— Видать, ты еще большая подлюга, чем кажешься, — сказал он, кривя в ухмылке губы. — А про золото забудь и мечтать, корешок! Не найдешь ты его в Тамбове! И фотокарточки Анькины обе выброси. Они тебе не помогут. Я же говорил, что пожар купцовские дома пожег…

— Да и хрен с ними, — справившись с приступом злобы, заставил себя улыбнуться Штерн. — Там никогда и не было золота скопцов, понял?

— Как это не было? — изумился Васька.

— Вот так! — подмигнул ему Штерн загадочно. — Клад спрятан здесь, на руднике, и сегодня мы заберем его!

— Нет, теперь ты точняк брешешь? — усомнился Васька. — Так я тебе и поверил. Еще скажи, что я в эту дыру по твоему велению приехал, и тогда я точно в момент подохну — от смеха!

— Что ж, посмейся… Смех продлевает жизнь. Только ты здесь действительно по моему велению и по моему хотению!

— Да иди ты! — Носов замолчал и напрягся.

— Вспомни вора, который обчистил тебя в вагоне поезда, — улыбнулся Штерн, видя вытянутое лицо собеседника.

— «Артист» с Фомой Бортко, падлы, — прорычал Васька, краснея.

— Ловко получилось, да? — пояснил Штерн охотно. — Фома — секретный сотрудник ОГПУ и разрабатывал воровские банды в Тамбове. По моему заданию он развел и тебя, как малолетнего засранца.

— Значит, по твоей указке он поселил меня сюда, под присмотр своего дядюшки?

— Совершенно верно, только они даже не родственники. Староста тоже сотрудник ОГПУ в прошлом. Вот потому я, когда сменил место службы, поменял над тобою и надсмотрщика!

— А почему ты не сдал старосту немцам? — спросил Носов. — Если ты сменил за мной присматривающего, то староста…

— Он не мешал мне и не представлял для тебя хоть какую-то угрозу, — усмехнулся Штерн. — Откройся вдруг прошлое Матвея, то ему не сносить головы и так, сам понимаешь. Вот тебя, дурня, потому-то партизаны и не трогали, понял? Убей они тебя и других полицаев, тогда и старосту нельзя было бы оставлять в живых — Бортко заинтересовалось бы гестапо, что для него равносильно смерти! А он для них — глаза и уши в поселке!

— Тогда ты приставил ко мне этого, как его?

— Фридриха Бергера. А что, хороший малый и верный пес! Еще до войны, в 1940 году, я помог ему беспрепятственно переехать из Риги в Германию! Чуть позже снова спас его, отмазав от фронта и «прилепив» к твоей паскудной роже.

Несколько минут Васька молчал, пытаясь уразуметь услышанное. В голове царил хаос, и ничего путного выудить из нее не удавалось.

— Ну и дела, — выдохнул он и опрокинул в себя стакан спасительного самогона, который держал в руке во время разговора.

Он хотел что-то еще добавить к сказанному, но в избу вошла Альбина Воеводина. Увидев её, Васька как с цепи сорвался.

— Ага, вот и стервоза пожаловала! — воскликнул он злобно и всплеснул руками. — Ну, конечно, как же мы без такой сучки в нашей задушевной беседе?

Штерн устремил на него жесткий взгляд и сжал кулаки:

— Не смей обзывать мою супругу, ублюдок! Еще одно оскорбление — и клад я пойду забирать уже без тебя, понял?

* * *

Застрелив штандартенфюрера, обер-лейтенант Ганс Курт перетащил тело к машине, усадил его на пассажирское сиденье, закурил и задумался.

Ганс представил себя охотником, шагающим по прерии в Америке. Сухая трава шуршит под ногами, руки сжимают ружье. Погода отличная, воздух чист, настроение приподнятое, и он напевает веселую песенку, блаженствуя. Война — нечто далекое и призрачное. Америка, защищенная от воюющего континента двумя океанами, выглядит островом благоденствия. Он идет по американской земле, поглощенный возвышенными чувствами и совсем не думает ни о войне, ни даже об охоте. Ружье в руках — это еще не аргумент, обязывающий его подстрелить какого-нибудь зверя. Хватит, настрелялся и навоевался! Денег, которые он вывез из России, хватит на десять жизней как ему, так и его потомкам.

Курт вздохнул. Он вспомнил свою любимую жену Гертруду, детей — и волна умиления пробежала по телу. Его больше не заботит судьба рейха, его не печалит судьба Германии.

С трудом отказавшись от воспоминаний, он поднес к глазам бинокль и посмотрел на рудник. Полицаи, переодетые в партизан, терпеливо дожидаются сигнала, притаившись на позициях. Курт их видел как на ладони. Затем он перевел взгляд на дом полицая Родионова.

— Тьфу, черт! — выругался вдруг немец и даже сплюнул с досады.

У ворот стояла машина Вилли Штерна, и это послужило причиной крутой перемены в настроении Ганса. В то время пока он перетаскивал тело шефа к машине и усаживал его в салон, «птички» прилетели в ловушку, а он упустил момент захлопнуть её. «Что делать? — засуетилось в голове. — Я видел, как машина въезжала в поселок, но, к сожалению, проморгал, когда она подкатила к дому полицая. Так кто из нее вышел и вошел в дом? Участвуют ли в операции Штерна какие-либо другие лица?» Дать «своим» полицаям сигнал к атаке — преждевременно. Штерн еще не вынес золота из тайника и не погрузил его в машину. Нет, он, Курт, будет ждать столько, сколько понадобится, и теперь уже не упустит момент и не провалит финал!

Готовя операцию, Ганс, казалось бы, учел все. Он исключил возможные неожиданности и был более чем уверен, что все пройдет без сучка и задоринки. Курт был твердо уверен еще и в том, что Вилли именно сегодня навестит полицая Родионова. Откуда тот узнал про золото дяди — пока еще тайна, но, если Штерн случаем выживет после атаки полицаев, то Курт обязательно поинтересуется у него о такой невероятной осведомленности…

Ганс на минуту отвлекся от своих размышлений и вновь поднес к глазам бинокль. Так, машина на месте, значит, гости Родионова пока еще у него в доме! Знали бы они, какая страшная участь ожидает их впереди!

Курт зажмурился и попытался представить картину ожидаемой бойни. Однако находящийся в состоянии возбуждения мозг отказывался воспроизводить кровавые последствия…

А какие, собственно, могут быть последствия? Полицаи захватят машину с золотом, кладоискателей перестреляют. Ну а далее… В лесу, в грузовиках, своей очереди ожидают около сотни солдат. По приказу Курта, выстрелу из ракетницы, они войдут в поселок и перестреляют сделавших свое дело «лжепартизан»! Комар носа не подточит: партизаны напали на поселок, убили гостя из Берлина, его подругу, перестреляли всех полицаев, включая Родионова и старосту. Как говорят русские — и волки сыты, и овцы целы! А потом, под шумок, он, Курт, перевезет золото в надежное место и…

Поднеся к глазам бинокль, Ганс вдруг увидел растянутый по крыше дома Родионова транспарант и почувствовал, как защемило сердце. Надпись на куске белой материи гласила: «Генерал абвера Вилли Штерн приглашает вас к обеду, обер-лейтенант Ганс Курт. Ваша неявка будет расценена как неуважение и может иметь для вас негативные последствия…»

* * *

Степан указал пальцем на место в углу подвала.

— Думаю, проход должен быть там, — сказал он не совсем уверенно.

Разведчики зажгли керосиновую лампу, рассмотрели угол и прилегающий к нему участок более внимательно. Яшка зачерпнул горсть грунта и поднес её к глазам.

— Зола, — понял он, отряхивая руки. — Если проход есть, то он действительно здесь. Лаз прикрыт чем-то, может быть, досками, а сверху засыпан золою.

— Сейчас проверим, — Леший выдернул из тугих ножен большой австрийский штык, который всегда носил при себе, и принялся протыкать им золу.

— Дельно придумано, — отозвался одобрительно Степан. — Давай действуй! Не сомневаюсь, что мы ищем в правильном направлении.

Разрыхляя спрессовавшуюся золу ножами и выгребая ее руками, они быстро добрались до деревянного настила, закрывающего лаз.

— А доски-то дубовые, на большой срок рассчитанные, — усмехнулся Яшка, смахивая ладонью с настила остатки золы. — А вот и кольцо. Сейчас мы быстро отворим дверку в «преисподнюю».

С молчаливого одобрения остальных он с силой потянул за кольцо. Деревянная створа распахнулась без особых усилий. Из лаза в лица разведчиков ударил тяжелый спертый воздух, но это не остудило их желания спуститься вниз.

— Кто пойдет первым? — спросил Степан, посмотрев на своих товарищей.

— А хотя бы и я, — тут же вызвался бесшабашный Хромой. — Страсть как хочется первым в этой жуткой норе отметиться.

Спустив ноги в лаз, он уперся в края его основания локтями.

— Кажись, лестницу нащупал, — сказал он тихо. — Прочная. Дайте-ка лампу, товарищи…

Яшка шустро спустился вниз.

— Ныряйте сюда! Здесь такое… Ого-го какое, даже не знаю, как и назвать, ей-богу!

Степан и Свирид поспешили в лаз. Оказавшись в подземелье, они осмотрелись.

— Вот это да! — присвистнул Степан, разглядывая помещение. — Яшка, подними-ка фонарь повыше! Хочу разглядеть эту «преисподнюю» во всей ее красе!

Помещение оказалось большим и просторным. У стен широкие и устойчивые скамейки, на которых можно не только сидеть, но и спать. Тут же, у передней стены, большой стол. На стенах ковры и подсвечники, из заплавленных парафином гнезд которых выглядывают свечные огарки.

— Что это, братцы? — развел руками Яшка. — Да эти хоромы с бункером Гитлера потягаться могут!

— Все здесь понятно и ясно как день, — забирая из рук Яшки лампу, сказал Степан. — Помните, что староста рассказывал? Чудаковат хозяин рудника, мол. И люди к нему темные шастали… Я еще предположил, мол, сектантом был этот выродок немецкий, а теперь воочию убеждаюсь, что не ошибся!

— Здесь, в мрачном склепе, они свои молебны проводили, — согласился Свирид.

— Да у него дом, судя по фундаменту, аховых размеров был, — усомнился Яшка. — К чему сектантам заблагорассудилось под землю забираться?

— Конспирации ради, — ответил Степан. — Царская власть, как и советская, тоже не поощряла сектантов. Так что были у этих говнюков основания справлять свои культы в подполье!

Яшка неожиданно оживился от пришедшей в голову и потрясшей его мысли.

— Знаете что, братцы! — зашептал он возбужденно. — А ведь где-то здесь, в этой зале, мог быть сектантами припрятан клад.

— С чего ты взял? — спросил Степан заинтересованно.

— А вы вспомните рассказ того же старосты, — продолжил Яшка торопливо и глотая слова. — Он говорил, что хозяин рудника и сгоревшего дома в восемнадцатом срочно за границу удрал. Всего он забрать с собой не мог!

— Отсюда вывод, — подал голос Свирид, — что он здесь его где-то закопал! Или в шахтах рудника.

— И брат твой, Степан, не куда-нибудь приехал, а сюда, в поселок Большой Ручей! — подковырнул Калачева Яшка. — А для чего это сделал бывший главный кладоискатель Страны Советов, а ныне главный кладоискатель Великого рейха?

— Да еще когда Красная армия уже на подступах к Брянску…, — подлил масла в огонь Свирид.

— За кладом он приехал, — согласился Степан, — и, очень может быть, он уже был здесь когда-то и нашел что искал! А теперь приехал за остатками, которых, как мне думается, еще немало, раз он рискнул снова явиться в Большой Ручей именно сейчас.

— И что из этого следует? — спросил Свирид озабоченно.

— Я выбираюсь обратно на пост наблюдения, — ответил Степан.

— А нам что прикажешь делать, товарищ командир? — спросил Яшка. — Клад искать или каким другим делом заняться?

— А вы поищите выход из зала в тоннель шахты, — ответил Степан. — Он должен быть где-то здесь обязательно. Тот, кто эти хоромы воздвигал, чудиком только со стороны казался!

15

Ганс Курт остановил машину у въезда в поселок, вытащил из салона тело штандартенфюрера Лансдорфа и свалил его на обочине дороги. Затем он снова сел за руль и, подъехав к дому Ефрема Родионова, заглушил двигатель.

Прежде чем войти, Курт передернул затвор парабеллума, поставил его на предохранитель и заткнул за ремень. Переступив порог, он остолбенел, увидев Штерна в генеральской форме.

— Проходи и садись, обер-лейтенант, — сказал тот. — Не топчись истуканом в дверях.

Курт не сдвинулся с места. От воинственного настроя, с каковым он входил в дом полицая Родионова, не осталось и следа. Он был растерян, подавлен и уничтожен.

Штерн без труда понял состояние обер-лейтенанта.

— Не стой по стойке «смирно», Ганс, — сказал он. — Присаживайся к столу и успокойся.

Его слова остались неуслышанными. Курт так и стоял как вкопанный и, не мигая, смотрел на генерала.

Тогда Вилли Штерн вышел из-за стола и сам подошел к обер-лейтенанту. Лицо его казалось непроницаемой маской, и что-либо прочесть на нем было невозможно.

— В сером костюмчике ты смотришься мелковато, не так, как в форме офицера гестапо, — сказал он надменно. — Кстати, а почему ты один? Где мой друг штандартенфюрер Лансдорф? Вы же вдвоем утром выезжали из особняка.

Не услышав ответа на свои вопросы, Штерн рассмеялся:

— Понятно, ты застрелил его по дороге и выбросил где-то в лесу или на обочине…

Курта словно током пронзила проницательность генерала.

— Вижу, что я прав, — продолжил Штерн. — Твои мысли написаны на лице. Смерть Лансдорфа ты конечно же собрался списать на налет отряда «партизан», в которых переодел полицаев, собранных по деревням Брянщины!

— Я не понимаю, о чем вы, — ответил Курт, стараясь, чтобы голос его не дрожал; он был в отчаянии, а голова шла кругом.

Лицо Штерна сделалось жестким и злым.

— Ганс, — сказал он задумчиво, — ты все прекрасно понимаешь. Я еще больше скажу: за поселком поджидает отряд солдат на трех грузовиках. Они ждут твоего сигнала, чтобы уничтожить «партизан» и завершить дело, продуманное тобой безупречно.

— Это обвинение безосновательно, — тихо сказал Курт.

— Конечно, что ты можешь еще сказать? — пожал плечами Штерн. — Наверное, ты костеришь своего дядюшку, думая, что он дал тебе неверный план? — очередная догадка прозвучала как выстрел. — Но ты не прав. Просто точно такой же план оказался у меня раньше. Я нашел клад и перепрятал его в место понадежнее!

Последние слова генерала не только отрезвили Курта, а разозлили его и подтолкнули к немедленным действиям.

— Что-то ты слишком много знаешь, господин Штерн, — проговорил он полным сарказма голосом. — Думаешь, натянул на себя генеральскую форму и можешь себе все позволить?

— Именно так я и думаю! — Штерн усмехнулся и, схватив обер-лейтенанта за воротник, подтащил к себе. — Я все знал о тебе, щенок! Я просчитывал все твои действия. И запомни: ты всего лишь мелкий пакостник и мне не помеха! Я имею на клад такие же права, как и ты! Он никогда не принадлежал твоему чокнутому дяде. Карл Урбах был всего лишь хранителем кассы скопцов, а когда улепетывал в Германию, он прихватил с собой свою долю!

Высказав, что хотел, Штерн отпустил обер-лейтенанта и отступил. «Здесь всего лишь четыре человека, не считая меня, — подумал Курт, хмуря в напряжении лоб. — Полицай Родионов не в счет, он едва живой, полицай Назаров — бестолковый и неповоротливый увалень. Любовница Штерна слабая женщина. Остается только генерал. Я успею выхватить парабеллум и перестрелять их всех. Хотя нет, Штерна я, пожалуй, оставлю. Без него не найти мне спрятанных в шахтах рудника дядиных сокровищ!»

— Как ты узнал про этот клад и каким образом успел опередить меня? — спросил Курт, мысленно готовясь к схватке.

— Служба у меня такая, — с усмешкой ответил Штерн. — Ты же очень настойчиво интересовался моим прошлым, Ганс. Запросы слал куда ни попадя. Тебе давали один и тот же ответ: «Сведениями не располагаем!»…

Штерн замолчал и внимательно вгляделся в бледное лицо обер-лейтенанта. Ему захотелось схватить этого кичливого недоумка за горло и встряхнуть так, чтобы голова отлетела от шеи.

— Хочешь знать, для чего я надел сегодня военную форму? — спросил он, не отводя холодного колючего взгляда.

— Нет, — ответил обер-лейтенант с мрачным видом. — Только вот ответь мне на один вопрос… Ты настоящий генерал из абвера или так, ряженый клоун?

— Генерал я самый настоящий, — ответил Штерн подчеркнуто серьезно. — Я уже несколько лет служу в абвере, а мой отдел засекречен лично фюрером и адмиралом Канарисом[11]! Вот почему твои запросы всегда оставляли без внимания, балбес!

— А как ты намереваешься вывезти клад из поселка и тем более из Брянска?

Задавая этот вопрос, Курт думал: «Надо усыпить его бдительность. До подходящего момента…»

— Я все вывезу легально, успокойся, — ответил Штерн. — У меня и сопроводительные документы заготовлены подлинные. Клад при любом раскладе не доедет до места назначения!

Он на мгновение повернул голову в сторону двери, а Курт, воспользовавшись моментом, предпринял попытку выхватить из-за пояса оружие. Обер-лейтенант не догадывался, что Штерн специально провоцировал его на отчаянный шаг. Как только пальцы Курта коснулись рукоятки пистолета, генерал грозно рявкнул:

— Не сметь!

Он тут же пнул гестаповца в живот, выхватил из кармана вальтер и приставил ствол к груди обер-лейтенанта:

— Ганс, ты не ковбой! Ты никогда не сможешь, как он, молниеносно выхватить револьвер из кобуры и метко выстрелить!

— Что ж, стреляй ты, — прохрипел Курт, досадуя на себя за неуклюжесть; с его подбородка закапал пот.

— Ладно, от природы я человек не злобный и не завистливый. — Штерн отвел ствол от груди гестаповца и, помолчав, добавил: — Но ты мне противен.

Не успел он произнести эти слова, как обер-лейтенант набросился на него. Штерн непроизвольно нажал на курок — мимо. Курт заревел и попытался вцепиться генералу в горло. Стоявший у стены Бергер вскинул карабин, щелкнул затвором и несколько раз подряд выстрелил в обезумевшего гестаповца. Тело Курта обмякло, сползло на пол и распростерлось у ног Вилли.

— Вот и все, — генерал нащупал в кармане пачку сигарет, закурил и добавил: — Хватит судьбу испытывать, господа. Собирайтесь в дорогу!

* * *

Стены зала, как и в подвале, тоже были выложены из камня и казались глухими — никакого намека на запасной выход. Степан и Яшка метр за метром простукивали их, но безрезультатно.

Когда они сошлись у левой стены, Степан постучал рукояткой ножа по большому камню. Ему показалось, что он наконец услышал глухой звук, характерный для пустоты.

— Думаю, за этим камнем проход. Придется ломать! — заявил Яшка.

— Тогда лом тащи. Я видел его под лавкой вместе с лопатой.

Камень из стены выковыряли быстро и без труда. За ним оказалась пустая ниша.

— Это не проход, а какой-то тайник, — поскреб озадаченно затылок Калачев. — Проход надо искать в другом месте.

— В каком еще другом? — усомнился Яшка. — Да мы тут все стены простучали.

— Проход в шахту может быть не в стене, а в полу, — настаивал на своем Степан. — Как мы сюда проникли из подвала, помнишь?

— Хорошо, — согласился Яшка, — будем ковырять пол. Но сначала давай тайник осмотрим. Может, в нем что-то такое, о чем не могли даже и думать?

— Ты надеешься найти в тайнике клад? — усмехнулся Степан недоверчиво. — Желаю удачи! Этот тайник слишком прост! Хоть бывший хозяин и был субъектом придурковатым, но и он не решился бы прятать здесь хоть мало-мальски ценное.

— Однако я собираюсь его осмотреть и ощупать, — заупрямился Яшка.

Действительно, в тайнике он обнаружил большой кожаный портфель. Степан и Яшка быстро его открыли и осмотрели содержимое.

Пачки бумаг, которые они извлекли из портфеля, оказались всего лишь документами. Счета, тетради, акции и прочее, прочее, прочее… Все документы пожелтели от времени и не представляли никакой ценности.

— Фу, дерьмо, — сплюнул Яшка разочарованно. — Даже такую херню буржуи в тайники припрятывали.

— Хозяин вернуться к своим владениям рассчитывал, — предположил Степан. — А ну, погляди-ка, может, там еще что-то припрятано?

Яшка засунул руку в нишу по самое плечо.

— Больше ничего нет, — сказал он, вздыхая. — Вот только веревка какая-то, будь она неладна…

Они осторожно потянули за веревку, но та лишь натянулась и наружу не вышла.

— За что-то привязана? — предположил Степан.

— Сейчас проверим, — прошептал Яшка. — Сейчас я дерну, и…

— Постой, — Степан схватил его за руку. — Вдруг это ловушка? Потянем, а на нас что-нибудь обрушится?

— А что ты предлагаешь?

— Ничего пока, дай подумать…

Сверху послышались шаги и возбужденный голос Лешего:

— Товарищи, там ко двору Носова машина подкатила!

— Машина? — Степан подошел к лестнице. — Грузовик или легковушка?

— Легковушка, — ответил Свирид. — Из нее какой-то пижон в костюмчике вылез и в дом прошел!

— Один? — спросил Калачев, чувствуя, как возрастает внутреннее волнение.

— Видел одного, а есть ли кто еще в машине, я не знаю!

— Все понятно, — сказал Яшка, — слетаются мухи на дерьмо.

— Наверное, вкусно пахнет, — отшутился Степан. — Оставайся здесь и в тайнике ничего не трогай. Я пойду наверх и понаблюдаю за домом. Свирид к тебе спустится… Так вы с ним пол-то прощупайте. Проход в шахты рудника есть, точно. Нутром чую.

Отдав распоряжение, он выбрался в подвал, занял место Лешего и поднес к глазам бинокль. Степан смотрел на дом как загипнотизированный. Кто в нем сейчас находился, он не видел. Только один раз заметил, как полицай вышел из сеней с каким-то свертком в руках и снова вошел внутрь. «Сердцем чую, что-то здесь затевается», — подумал он, томясь от ожидания необычного, сгорая от любопытства и многое отдав бы за то, чтобы заглянуть внутрь.

Когда искушение стало совсем невыносимым, Степан отвел бинокль в сторону и закрыл глаза. Больше всего Калачева мучил вопрос: в доме ли его брат Василий или нет? Если он в гостях у полицая Носова, значит, «проскочил», когда разведчики были заняты поисками выхода из подвала. А если брата в доме нет?

Он снова посмотрел на стоявшие у двора легковушки, и его сомнения переросли в уверенность. Если на машине, которая подъехала к дому второй, приехал тип в сером костюме, значит, в первой… А вдруг он ошибается? И в Москве могут ошибаться в отношении его брата. Нет, никаких сомнений быть не может! Василий здесь, в доме. Он, Степан Калачев, чует его присутствие.

Сердце вдруг сжалось от тревоги и плохого предчувствия. Раньше, до засылки в тыл врага, Степан был обозлен на Василия и смертельно того ненавидел. А сейчас в нем пробудились родственные чувства, и он готов простить брату все, даже страшный грех, который тот совершил против своей страны. «А ведь есть же в нем и хорошее», — думал чекист, вспоминая с каким просветленным лицом Василий слушал бабушкины сказки, как был всегда добр, спокоен и тих и повторял не однажды: «Мы же никогда с тобой не расстанемся, Степа, когда вырастем? Мы же всегда будем заботиться друг о друге…»

В сенях показалось какое-то оживление. Калачев напрягся. На улице появился Васька Носов. За ним — полицай с большим мешком на плече. Третьей вышла женщина. (Калачев крепко выругался, узнав «монашку» из обители скопцов.) Ну а четвертым… Невероятно!

— О Господи, дай мне сил и терпения пережить это! — прошептал потрясенный Степан, увидев своего младшего брата в форме немецкого генерала.

И тут все хорошее, что он думал о Василии несколько минут назад, мгновенно улетучилось, как утренний туман, а на смену вернулась лютая ненависть. Внутренне содрогаясь от омерзения и досады, он схватил автомат и передернул затвор.

16

Вилли Штерн вдруг почувствовал смертельную усталость: мертвый обер-лейтенант вызывал отвращение, а Васька пил, опрокидывая в себя один стакан за другим, не пьянея.

— Долго мы еще здесь высиживать будем? — поинтересовалась Бригитта, глядя на Ваську и презрительно кривя красивые губы.

Тот медленно повернул в ее сторону обрюзгшее лицо:

— А что, если я тебя тресну по башке, ежели ты сию минуту не заткнешься, профура? — Носова прямо распирало от злости.

— Я же тебя предупреждал, кретин: если будешь оскорблять мою жену, шею сверну, — вспылил Штерн.

— И ты заткнись, — огрызнулся Васька, переведя на него тяжелый взгляд. — Ты в моем доме, петух ряженый, и не кукарекай в мою сторону! А ну выметайтесь из моей избы, подлюги! — заревел вдруг Носов. — Все вон из моего дома, я спать хочу!

Размахнувшись, он запустил пустой стакан в генерала. Штерн увернулся, и «снаряд» угодил прямо в грудь Бергеру. Унтер-офицер охнул и вскинул карабин.

— Опусти оружие, — приказал Штерн. — Видишь, он пропил свой разум и сам не ведает, что вытворяет.

— Я его… — начал Бергер и запнулся на полуслове. — Он мне так надоел за эти годы, господин генерал, что я его…

— Все, остынь, скоро уходим, — перебил Штерн. — Сейчас в его башке бушуют самогонные пары, и разум дремлет. Будь он трезв, он не причинил бы тебе зла.

— Это точно! Зла я на него не держу! — пробубнил Васька, вставая. — Я только хочу убить вас всех насмерть!

— Мразь! — взвизгнула истерично Бригитта, потеряв самообладание. — И почему я раньше не пристрелила тебя?

Унтер-офицер Бергер, повинуясь едва уловимому кивку Штерна, быстро подошел к Носову и сбил его с ног, ударив кулаком в грудь. Схватив карабин, он замахнулся им, целя прикладом в голову Васьки, но генерал властным окриком снова остановил его.

— Оставь, не трогай, — сказал Штерн. — Он мне еще нужен. Сейчас найди где-нибудь большой мешок, и будь готов вынести труп на улицу.

Бригитта, успев взять себя в руки, провела ладонями по лицу и, взглянув на мужа, спросила:

— Долго еще будет продолжаться вся эта нервотрепка? Чего мы еще выжидаем, скажи? Я не могу больше находиться здесь!

Штерн нежно обнял ее за плечи и прижал к груди.

— Придется потерпеть еще немного, дорогая, — сказал он ласково и нежно. — осталось совсем немного.

Он посмотрел на наручные часы, затем на Бергера, который, пыхтя, натягивал мешок на тело гестаповца.

— Закончишь с этим, — сказал он, — освежи полицая. Только поторапливайся, скоро будем сниматься и уходить.

Прошло еще четверть часа. Унтер-офицер привел в чувство Носова и хлопотал с ним рядом, прикладывая к его голове мокрое полотенце. Бригитта сидела молча у окна, нервничая и куря одну сигарету за другой, а Штерн расхаживал взад и вперед по избе, то и дело поглядывая на часы. Он тоже был на взоде, и это его состояние заражало всех.

Наконец от реки послышалось громкое и надрывное гудение. Штерн сразу же воспрял, встрепенулся и громко скомандовал:

— Вперед, господа, с Богом!

Первым на улицу выбрался Васька. Яркие солнечные лучи ударили ему в глаза, и он поморщился от острого приступа головной боли. Следом за ним Бергер вынес тяжелый мешок с трупом Ганса Курта. Третьей вышла Бригитта, а за ней — Вилли Штерн, с ракетницей в руке.

В это время неожиданно грохнул оглушительный взрыв. Все невольно присели и повернули головы в ту сторону, откуда он прогремел. Над местом, где только что располагался фундамент от бывшего особняка Карла Урбаха, они увидели огромное облако пыли и черного дыма.

— Черт подери! — выругался Штерн, пришедший в себя первым. — Какая-то сволочь успела забраться в подвал и угодить в мою ловушку! — Он бросил быстрый взгляд на своих спутников и распорядился: — Бергер, Бригитта, хватайте Носова, бегите к машине и ждите в ней меня. Да… Фридрих, труп Курта усади за руль в его машину, сдерни с него мешок — пусть он тоже «ожидает» меня.

Проводив их взглядом, Штерн поднял руку с ракетницей вверх над головой и ухмыльнулся.

— А сейчас мы устроим маленькую войнушку, — прошептал он, злобно глядя в сторону рудника. — Первыми, как задумал гениальный Ганс Курт, начинают «партизаны».

Штерн нажал пальцем на курок, прогремел выстрел, и в воздух взлетела красная ракета.

— Прекрасно! — усмехнулся он, увидев, как прятавшиеся за отвалами гипса переодетые полицаи пришли в движение и с оружием в руках ринулись в атаку на поселок.

Не теряя времени, Штерн поспешил к машине, попутно перезаряжая ракетницу другим патроном. Остановившись, он снова поднял вверх руку и, злорадствуя, воскликнул:

— А теперь черед германской армии! Немцы, вперед!

Он выстрелил, и на этот раз в воздух взлетела зеленая ракета, дающая приказ к атаке ожидавшим своей очереди немецким солдатам.

Отбросив ракетницу, Штерн сел за руль, запустил двигатель и отъехал от двора Носова метров на двадцать. Остановив машину, он вытащил из-под сиденья противотанковую гранату.

— А это вам всем на размышление! — крикнул он громко и с силой швырнул гранату в машину, в которой за рулем восседал мертвый обер-лейтенант Ганс Курт.

Грохнул взрыв…

Вернувшись за руль и ничего не объясняя спутникам, он погнал машину вперед. Уже в конце улицы он притормозил, обернулся, увидел горящую машину гестаповца, услышал грохот завязавшейся перестрелки и залихватски пропел:

Три танкиста выпили по триста — И конец машине боевой!..

* * *

Степан пришел в себя, почувствовав резкую боль в спине и пояснице. Кто-то склонился над ним и хлестал по щекам, стараясь привести в чувство.

— Где я? — спросил он едва слышно.

— Ты здесь, в чертовом подземелье, рядом со мною, — услышал он взволнованный шепот. — Двигаться можешь?

— Не знаю, — ответил Степан, пытаясь привстать и осмотреться, но стреляющая боль в спине не позволяла шевельнуть ни одной частью тела.

— Не знаешь, это плохо, — произнес голос, и Калачев узнал Стрельца. — Уходить нам надо, Степаха… Уносить ноги, пока еще возможность такая есть.

— Обожди, а что случилось? — спросил Степан, морщась от боли. — Ты можешь мне объяснить, где мы и что происходит?

— Происходит то, что не должно было произойти, — ответил Яшка, вздыхая. — Ты помнишь ту чертову веревочку в обнаруженном тайнике?

— Ну? — ответил Калачев, напрягая память.

— Это хорошо, значит, память не отшибло, — хмыкнул Яшка.

— Так ты что о веревочке сказать хотел?

— Хотел сказать: она всему виною. Второй ее конец был к гранате или мине привязан.

— И ты за нее потянул?

— Не я, а Леший, Царство ему Небесное.

— Он что, погиб?!

— Наверное… Куча камней, на которой ты сейчас лежишь, вся на него осыпалась.

Невзирая на боль, Калачев оживился:

— Постой, скажи, как все случилось? Почему Леший потянул за веревку? Я же…

Степан попытался присесть, но острая боль так пронзила спину, что он только мучительно застонал, так и не сумев пошевелиться.

— Лежи уж и не дергайся, — прошептал Яшка тревожно. — Что-то ты… не нравишься мне, товарищ Калачев, ей-богу.

— Нравлюсь, не нравлюсь — дело десятое, — огрызнулся Степан. — Ты расскажи мне, о чем спрашиваю.

— Да глупо все вышло, — пробубнил виновато Яшка. — Я Свириду про веревочку ту сказал, но чтоб он за нее не тянул, не обмолвился. Затем мы стали ножами пол прощупывать, проход искать. Я отвлекся чуток, а тут… Леший, видать, за веревочку и дернул… Меня стол от камней и взрывной волны спас, а Лешему не позавидуешь…

Степан посмотрел вверх, увидел квадратик неба и все понял. Взрыв разрушил пол между подвалом дома и подземной молебной комнатой сектантов, включая перегородку, в которую был заложен заряд.

Сверху вниз упало еще несколько камней, один из которых едва не размозжил голову Калачева.

— Мать твою! — выругался Яшка, хватая Степана и пытаясь оттащить его в сторону от обвала, в спасительный тоннель рудника.

Как только ему это удалось, раздался страшный, оглушительный грохот, от которого и Яшка, и Степан закрыли глаза и замерли. Воздух наполнился удушливой пылью. Камни сыпались вниз, увеличивая и без того огромную кучу.

— Охренеть можно! — прокричал Яшка в ухо Калачеву. — Осадки грунта, что ль, еще не закончились? Давай поднимайся на ноги, Степан! Драпать надо, пока, как Лешего, нас не завалило!

Степан и без того понимал, что надо уходить от камнепада, но не чувствовал ног.

— Ну чего ты, Степан? — прокричал Яшка озабоченно.

— Оставь меня и уходи, — ответил тот. — Похоже, я уж не жилец…

Дышать стало трудно, гипсовая пыль ела глаза, забивалась в рот и нос.

— Во, дела, расписался, как девица красная! — возмутился Яшка. — Ты бросай хреновину пороть! Не можешь идти, так скажи, я тебя мигом донесу!

Склонившись над Калачевым, он сгреб его в охапку, поднял с пола и потащил в глубь шахты. Камнепад продолжался, всюду клубилась белая пыль. Яшка с трудом нес Калачева, не зная, куда, лишь бы подальше от падающих камней и пыли.

— Поставь меня на ноги, я сам пойду, — упрямился Степан, чувствуя, каких трудов стоит Стрельцу нести его.

— А то как же, — хрипел Яшка, продолжая путь. — Отдавать приказы и я мастак, так что молчи и сопи в две дырочки!

— Обуза я для тебя, Яша! — настаивал Степан. — Только помехой тебе буду в выполнении задания!

На этот раз Стрелец ничего не ответил. Он пыхтел, как паровоз на стоянке, и энергично мотал головой, продолжая шагать в кромешной тьме, еле разбирая дорогу. Калачев еще раз попытался вразумить друга, но сзади в проходе раздался грохот, и он промолчал.

Вскоре Хромой окончательно выбился из сил. Тяжело дыша, он остановился и положил Степана у своих ног.

— Земля продолжает оседать, шахта рушится, — сказал он озабоченно. — Но выбираться надо. Не поверишь: я с детства боюсь всяких нор и подземелий. И тесноты боюсь, и потолков низких… Только ты потом об этом никому не говори! Под пыткой не сознаюсь, что выложил тебе ни за понюх табаку свою страшную тайну!

— А как же ты с парашютом вместе со мной ночью из самолета прыгал? — усмехнулся Степан, понимая, что Стрелец заговаривает ему зубы.

— Так то темно было, как в спальне! — рассмеялся Яшка. — Я только представил, что в постель к бабенке задастой ныряю и… сразу все нипочем стало!

— Брешешь ты все, скоморох! — усмехнулся Степан. — Да ты…

Не дав ему договорить, Хромой снова сгреб Калачева в охапку и продолжил путь по туннелю. Надо было спешить.

Скоро туннель начал сужаться. Чем дальше продвигался Стрелец с Калачевым на руках, тем труднее становилось идти, приходилось пригибаться. Он уже еле-еле удерживал Степана в немеющих руках, тяжело дышал, ловя ртом густой белый воздух. Пот струился из каждой поры его тела. Ноги по щиколотку утопали в пыли. Туннель был тесен, в нем царил непроницаемый мрак, но Хромой упорно шел вперед, приноровившись к темноте.

Неожиданно он остановился, опустил Калачева на землю и, вытянув голову, прислушался.

— Там впереди кто-то есть, — прошептал он. — Однозначно это немцы, ибо…

Степан тоже прислушался и замер.

— Черт побери! — Яшка озадачился — У меня хреновое предчувствие. Что-то мне подсказывает, что нас ожидает засада!

— Получается, что мы идем прямо в руки врага? — испугался Степан — У нас даже автоматов нет. Растеряли, недотепы…

— А ну полежи и подожди меня, — сказал Яшка, извлекая нож. — Автомат, конечно, пригодился бы больше, но в наших условиях и нож вполне сойдет за грозное оружие.

Спокойно, не торопясь, он встал с корточек, и внутренне подготовившись к любой неожиданности, медленно двинулся вперед. Степану ничего не оставалось, как дожидаться его возвращения в полном молчании, одиночестве и тревоге.

Прошло несколько долгих минут, и по приближающимся шагам Калачев понял, что Стрелец возвращается за ним.

* * *

Когда Вилли Штерн остановил машину на берегу реки, его спутники увидели катер.

— Что это? — спросила Бригитта.

— Считай, это колесница, которая увезет нас прямо в рай. — улыбнулся Штерн.

— Значит, мы торчали в доме полицая, ожидая, когда он приплывет?

— Совершенно верно. Гудки, которые подал катер, прибыв на место, и послужили сигналом для продолжения начатых мною действий.

Взяв из багажника красный флажок, он сделал несколько круговых движений над головой. С катера прозвучал короткий ответный гудок. Штерн посмотрел на циферблат наручных часов и сообщил:

— На все про все у нас ровно два часа. Прошу за мной, господа и дамы.

Вход в шахту рудника оказался рядом, хорошо замаскированный диким кустарником чилиги. Оставив спутников снаружи, Штерн с пистолетом и фонарем отправился внутрь на разведку. Отсутствовал он недолго, а вернувшись, предложил вновь всем следовать за собой.

Осторожно ступая, они пошли по туннелю. Вскоре впереди показались отблески света, и Бригитта занервничала. Штерн почувствовал ее состояние и обернулся с утешением:

— Там горят факелы, которые я зажег. Не пугайся, дорогая, все здесь, как и везде, под моим контролем.

Вскоре они добрались до освещаемого факелами подземного зала, который оказался немалых размеров. Кроме нескольких пустых ящиков из-под снарядов, в нем ничего больше не было.

— Бергер! — подозвал к себе унтер-офицера Штерн. — Расставь ящики, чтобы мы могли все на них присесть.

Когда тот исполнил приказ, Штерн выкурил сигарету, достал из кармана пистолет и протянул его Бригитте.

— Возьми, Альбина, — сказал он и кивком указал на Носова. — В наше отсутствие, если этот пес надумает показать клыки, стреляй в ноги. Только жизни не лишай, он мне еще пригодится.

— Вы куда-то уходите? — спросила Бригитта обеспокоенно.

— Мы с Фридрихом прогуляемся чуть дальше, — ответил Штерн. — По всем прикидкам в шахте никого не должно остаться, после взрыва едва ли кто выжил, но проверить необходимо, чтобы не иметь нежелательных сюрпризов.

* * *

— Стой, ни шагу больше!

Яшка от неожиданности замер как вкопанный.

— Бросай оружие, если есть, иначе…

Где-то впереди угрожающе щелкнул затвор пулемета, и Стрелец понял, что говоривший с ним далек от шуток.

— У меня нет оружия, — сказал он. — Потерял во время взрыва.

— А-а-а, значит, это ты угодил в мою ловушку номер один? — хохотнул невидимый незнакомец. — А сколько еще с тобой раззяв?

— Каких раззяв? — не понял Яшка.

— Сам знаешь каких: полицаев ряженых. Думаете, я не в курсе, что Курт сколотил из вас, отщепенцев, отряд?

В голове Стрельца шевельнулась смутная догадка. Он вдруг сообразил, что говоривший принял его, вероятно, за одного из тех, кто прятался за отработанными «хвостами» рудника.

Ослепительный луч фонаря ударил ему в лицо, и Хромой зажмурился. Отвыкшие от света глаза заслезились, и он принялся тереть их кулаками.

— Оставь мне пулемет, Бергер, а сам пройдись дальше по туннелю, — приказал говоривший с Яшкой своему подручному. — Только гранаты не швыряй, а то потолок обрушится — всех нас здесь и похоронит!

Проходя мимо Стрельца, Бергер оттолкнул того плечом и исчез в туннеле.

— Подойди, — приказал Яшке незнакомец, продолжая светить ему в лицо фонарем. — Сейчас у тебя один шанс из тысячи, чтобы выжить!

— Так точно! — рявкнул Стрелец, решив играть навязанную роль до конца. — Господин…

— Генерал! — ошарашил его незнакомец, которого разглядеть Яшка так не смог, как ни пытался.

— Господин генерал, как прикажете! — рявкнул он еще громче и замер по стойке «смирно».

— Вот это мне уже нравится, — одобрил незнакомец. — Начало нашего знакомства увеличило твои шансы на жизнь. Так сколько вас спустилось в подвал?

— Трое! — выпалил Яшка, не видя смысла в этой ситуации что-либо выдумывать.

— Что Курт приказал вам конкретно?

— Найти проход из подвала в шахту рудника, господин генерал!

— И вы конечно же нашли его?

— Не помню, господин генерал! Был взрыв и все… Ничего больше не помню!

— Понятно, — генерал смягчил тон, видимо, оставшись доволен услышанным. — А еще кто остался?

Яшка не успел ничего произнести — из туннеля послышался голос Бергера.

— Господин генерал! — крикнул он. — Тут еще один. Идти не может. Ноги перебиты или позвоночник!

— Вот и прекрасно, — крикнул в ответ генерал. — Тащи его сюда, Фридрих.

Он не задавал больше вопросов, а Яшка так и стоял перед ним по стойке «смирно», всячески демонстрируя из себя усердного вояку.

Несколько минут спустя подошел Бергер, со Степаном на руках, и протянул товарища Стрельцу.

— На, держи, ты понесешь своего дружка, — сказал он угрюмо.

Луч фонаря генерала тут же переместился на лицо Калачева. Того было не узнать из-за плотного слоя гипса — это немного успокоило Яшку.

— А теперь прошу следовать за мной, господа полицаи, — сказал генерал. — Предупреждаю — без глупостей! Пока у меня нет желания лишать вас жизни!

17

Они шли друг за другом гуськом. Первым шагал генерал, освещая путь. За ним — Яшка со Степаном на руках. Замыкал строй Бергер с пулеметом на правом плече и фонарем в левой руке.

— Шнель, шнель, скорее, — мешая немецкие слова с русскими, подгонял Бергер.

Неизвестно что помогло Стрельцу — окрики шагавшего сзади унтер-офицера, или кипящая внутри злоба — но он стал двигаться проворнее.

Внимание его сразу же привлек свет впереди, из другого туннеля, куда свободно мог бы въехать тяжелый грузовик. Дошагав до поворота, Яшка увидел просторное подземелье, к сводам которого были прикреплены четыре горящих факела. В центре, на ящике из-под снарядов, примостился, понурив голову, Васька Носов в помятой форме полицая. Напротив него сидела красивая женщина с пистолетом в руке.

— А вот и мы, Альбина! — поприветствовал женщину радостным восклицанием генерал, и та ответила ему очаровательной улыбкой.

— Наконец-то! Если бы вы задержались еще хоть на четверть часа, я бы застрелила этого упыря. Он мне столько гадостей наговорил… Но, слава богу, наконец умолк. Мне даже показалось, что умер.

Генерал подошел и тронул Ваську за плечо. Тот промычал, мотнул головой и снова принял прежнюю позу.

— Ха, да он живее всех живых! — рассмеялся генерал и, обернувшись к Стрельцу, указал на него пальцем. — Посмотри, кого мы привели, дорогая. Полицаи, переодетые в партизан. Искали по приказу Курта проход в шахту и угодили в мою первую ловушку.

— И зачем ты привел их сюда?

— Не привел бы, они б сами пришли. Иного пути в туннеле не оставалось.

Яшка, уложив Степана на пол, во все глаза смотрел на генерала. При свете факелов он узнал в нем того, за кем они прибыли из-за линии фронта. Но почему брат Степана в генеральской форме? Что за спектакль?..

* * *

Яшке показались необыкновенно вкусными хлеб и тушенка, которыми угостил его Фридрих Бергер. Васька Носов, как он заметил, совсем не касался еды, а только жадными большими глотками пил шнапс из фляжки. Степан Калачев совсем ослаб и не ел ничего. Он тихо лежал на брезентовой подстилке и, как показалось Яшке, очень внимательно наблюдал за Штерном и женщиной.

Улучив момент, когда генерал отвлекся на разговор, Яшка привалился к Степану и едва слышно спросил:

— Узнаешь кого-нибудь?

— Всех, — прошептал Калачев, скрипнув зубами.

— Я собираюсь их убить, — склонившись еще ближе, прошептал Яшка. — Вот только как это сделать, пока не соображу.

— Эй, полицаи? — повернувшись, окрикнул их Штерн. — А ну расползайтесь подальше друг от друга.

Он подошел к Степану и направил на него пистолет. Бригитта, Бергер и Яшка замерли, ожидая выстрела. Но Штерн медлил, почему-то пристально вглядываясь в белое, словно в саване, лицо Степана.

— Странно, — сказал он вдруг дрогнувшим голосом, — Альбина, принеси-ка воду, мы немного отмоем ему…

— Не надо, не утруждай себя, Василий, — перебил Степан хриплым то ли от усталости, то ли от волнения голосом. — Лучше пристрели меня. Так больно смотреть на тебя в этой форме…

Генерал вдруг побледнел, замер, лицо его вытянулось, а руки повисли, как высохшие плети.

— Не может быть?! — прошептал он. — Степан?! Братуха?! Ты-ы-ы?!

— Я, как видишь, «братуха», — усмехнулся Степан. — Значит, вот как нам свидеться пришлось. Ты, предатель Родины и сука, а я… какой ни есть, а патриот её.

— Но-о-о как ты здесь очутился? — спросил Василий, приседая на корточки. — Ты же…

— Да, не подох я в лагерях, как видеть изволишь, — ответил Степан с иронией. — И пришел за тобой, чтобы забрать обратно!

— За мной, значит, — усмехнулся Василий и кивнул на притихшего Яшку. — А этот? Он тоже по мою душу пожаловал?

Не услышав ответа, Василий понял, что его предположение не лишено оснований:

— Ясно. Выходит, Смерш не дремлет. Оригинально они придумали, прислав братца за мной!

— Василий, я прощаю тебя, — устало сказал Степан, глядя на него. — Мне поручено передать, что тебе гарантированы жизнь и свобода. Родина тоже прощает тебе все, что ты успел против нее совершить.

— Хорошо тебе мозги прочистили — раз ты несешь такой бред, — нахмурился Василий. — Нет, ты соображаешь, что говоришь, Степан?

— А ты что, думаешь, поглупел я в лагерях таежных, куда ты засадил меня, «братуха»?

— Все было не так, как ты думаешь, — смутился Василий. — Я только…

— Да брось, не оправдывайся. — перебил его Степан. — Я все знаю… Интересно только, за что ты так со мной? За что ты сломал мою жизнь? Ты ж опозорил меня. Предал! — Он на секунду замолчал, скользнув взглядом по генеральскому мундиру. — Впрочем, о чем это я? Я — так, песчинка… Ты ж страну предал, которая вырастила тебя! Ты память отца нашего предал!

— Говоришь, страну я предал? — вздохнул Василий. — Нет, это страна меня предала. Я служил ей верой и правдой, набивая казну, чтобы она крепла и процветала! Я занимал очень большой пост в ОГПУ, но не протирал штаны в кабинете, а пахал как проклятый! Не мог даже семью нормальную создать. Жена моя, Альбина, мой боевой товарищ, тоже не знала ни сна, ни покоя. И чем же отблагодарила нас страна? Меня занесли в список врагов народа! Хорошо, что я прознал про готовящуюся пакость раньше, чем меня загребли и приговорили к расстрелу!

— Но почему ты не уехал куда-нибудь в другое место? — наседал Степан. — Много эмигрантов мирно живут в других странах. Почему ты пошел в услужение к фашистам, Василий?

— Я поступил так, как посчитал правильным, — ответил брат убежденно. — И тут дело не в предательстве, а в принципах. Я объявил свою войну Стране Советов. Стране и ее руководству, но не русским людям!

— Ты воюешь на стороне злейшего врага Родины, — продолжал напирать Степан. — Ты что, не знаешь, сколько горя фашисты причинили тем русским, о которых ты говоришь? Ты, видимо, очень старался угодить новым хозяевам, что они увешали тебя крестами и генеральскими погонами.

— Я не участвовал ни в боевых действиях, ни в карательных акциях, — пробубнил пристыженно брат. — Я занимался тем, чем и на службе в ОГПУ: искал для немцев ценности…

— Тем самым обогащая рейх, — не удержался и встрял Яшка.

Василий бросил в его сторону злой взгляд и крикнул:

— Бергер, если это чучело еще разинет рот, пристрели его без раздумий и сожалений.

— Вот в этом твоя суть, «братуха», — горько усмехнулся Степан. — Для тебя жизнь человеческая уже не имеет никакой цены… Что случилось с тобой, Васька? Ты только вспомни, как мы росли. Только вспомни…

Он не договорил — закрыв ладонями лицо, громко зарыдал. Сердце Степана разрывалось от боли — та требовала выхода.

Василий тоже украдкой смахнул слезу. Горе брата глубоко задело его сердце. Он достал сигарету и зажал ее губами.

— Скажи, брат, как ты мог так поступить? — недоумевал Степан, глядя на него. Голос его стал тих, но строг.

Василий не расслышал — он неуклюже чиркал зажигалкой. Степан спросил громче:

— В кого ты превратился, братишка? Разве тебя не мучает совесть?

Василий молчал, словно собираясь с мыслями.

— Почему ты стал врагом?

И снова без ответа: Василий курил и смотрел себе под ноги.

— Что тебе сделали русские люди, скажи? — не унимался Степан.

Наконец Василий махнул рукой и, подавшись вперед, прошептал:

— Обратного пути у меня нет, слишком далеко все зашло.

Но Степана провести было трудно. Он видел: Василий уже завелся, у него дрожат руки. «Нет, не годится, чтобы между нами оставалось что-то, — думал Калачев. — Я люблю его, но не понимаю. Однако спорить и обвинять обязан! Потому как жизненные позиции у нас разные…» Степану очень хотелось верить: брат сейчас остынет и осмыслит его слова.

— Брось дурить, Васька. Не таков ты!

Тот отбросил окурок и приподнял голову.

— О чем ты?

— Я хочу, чтобы ты одумался и вернулся со мной.

Василий как-то странно улыбнулся, и Степан догадался, что уговоры не нашли отклика в его сердце.

— Знаешь, а ведь ты был прав, — начал Василий, ухмыляясь. — Это по моей воле тебя оклеветали, осудили и бросили в тюрягу.

— Знаю, — Степан не понимал, зачем брат снова вернулся к этой теме и куда он клонит.

— А ты выжил и пришел за мной. Какие только зигзаги жизнь не выкидывает!

— Я тоже так думал, когда лес валил. Зол был на все, но не сохранил ни на кого обиду.

— Врешь! — неожиданно вспылил Василий. — Те, кто тебя послал за мной, отлично знали, что я не вернусь! Тогда ты должен был бы меня убить? Верно?

— Наверное, да, — пожал плечами Степан. — Но сейчас, после нашей встречи, я скорее пущу пулю себе в лоб, чем выстрелю в тебя!

— Ложь! Ложь! Ложь! — выкрикнул брат, распаляясь. — Тебя привела за мной обида и жажда мести! Тебе прочистили мозги, чекисты тебя обработали и натравили на меня! Ты пришел не уговаривать меня вернуться, а убить! Из тебя сделали Каина, Степан, и если бы не стечение обстоятельств, если бы ты не угодил в мою ловушку, ты бы застрелил меня из укрытия первым! Так ведь?

Степан слушал выкрики Василия и сознавал: тот намеренно распаляет его — пытается разозлить, чтобы вызвать ответную агрессию и убедиться в правоте своих надуманных утверждений.

— Но я тебя понимаю и не виню, — продолжил желчно Василий. — Ты имеешь право на месть, братуха! Это я придумал тот чертов план, направленный на ликвидацию банды Проньки и коммуны Васьки Носова. Однако все пошло не так, и пришлось на ходу приспосабливаться к новым обстоятельствам.

Красноречие рекой полилось из Василия, как из переполненной чаши. Степан молчал, слушая его. Он понимал, что поступок, который брат совершил когда-то, сжигает того изнутри, и сейчас ему необходимо высказаться, чтобы облегчить душу.

— Меня послали из Москвы в Оренбург помочь ликвидировать банду Проньки, — рассказывал Василий задумчиво. — У меня уже имелся опыт подобного рода, но ехал я, не зная, с чего начать. Да и в ОГПУ мне не дали ни одной ниточки, из которой бы я мог смотать клубочек!

— Но почему ты не связался со мной? — не выдержал Степан. — Я тоже занимался этим делом.

— На то были свои причины — вздохнул Василий, — Я прибыл инкогнито и проводить операцию должен был секретно. Контакты поддерживал только с начальником ОГПУ и его замом — Горовым!

— А меня вы решили использовать вслепую? Как приманку? — предположил Степан.

— Можно и так сказать, — согласился брат. — Ты должен был работать официально и громко, чтобы бандиты видели своего врага только в тебе. Это удалось. Однако, как мы ни старались, на след банды напасть так и не могли. Делу помог случай…

— Случай? — удивился Степан.

— Смерть нашего отца, — ответил Василий. — Смерть отца и послужила началом конца банды Проньки.

— И моей карьеры, — добавил Степан с едкой усмешкой.

— И ей тоже, — подтвердил брат, даже не заметив этого. — Когда после похорон отца между нами состоялся тот памятный разговор, я сделал некоторые выводы, которые тут же легли в основу плана: Васька Носов, золото скопцов… — я вдруг почувствовал, что между всем этим существует едва уловимая связь, которую надо деликатно нащупать. Тогда созрел тот самый проект, который я изложил руководству ОГПУ, получил одобрение, и начал действовать.

Мы внедрили в «коммуну» Носова мою супругу. Нам нужен был свой человек в логове.

— А откуда вы узнали про «коммуну», про то, что в ней верховодит скопец Носов, и про его связь с бандой Проньки? Сам же говорил, что никаких зацепок не было.

— Про скопцовское гнездо мы узнали оттуда, откуда и ты, — усмехнулся брат. — Мы того шашлычника намного раньше раскололи. Горовой тонко направил тебя на эту мысль, и ты мгновенно попался на удочку.

— И Альбину вы внедрили раньше, чем следствие по делу Проньки поручили мне?

— Да. И следствие по банде поручили тебе опять же по моей рекомендации, — продолжил Василий. — Я был рад, когда Горовой представил тебя как самого толкового следователя Управления.

— Сначала представил, а потом подставил, — ухмыльнулся Степан.

— Увы, но и ты был виновен в том, что случилось, — ответил Василий. — Твоя упорная любознательность подставила операцию под удар. Вся работа по ликвидации банды встала на грань провала. Ведь все шло до того хорошо: Альбина умудрилась так расположить к себе Носова, что стала его тенью. А ты…

— Подлая сука! — прорычал Васька, и все посмотрели в его сторону.

Услышав очередной оскорбительный выпад, женщина подскочила, как на пружине, и сильным ударом ноги в голову свалила Носова лицом в гипсовую пыль. Василий проследил за ее выходкой с улыбкой участия и, потеряв интерес к поверженному, продолжил:

— С помощью Альбины мы добились многого. А когда дни банды были сочтены ты, братуха, своим чрезмерным рвением сделался для наших достижений угрозой.

— Но вы могли как-то объяснить мне мою неправоту, — сказал Степан угрюмо. — Что, не нашлось других способов вывода из игры?

— Представь себе, нет, — ответил брат с ухмылкой. — Изначально я пытался придумать более безболезненные методы. Для этого мы закрыли тебя в изолятор, чтобы не путался под ногами. Потом устроили побег в надежде, что скроешься на время и предпочтешь переждать. Но ты попер на рожон и едва не спутал наши карты, заявившись в «коммуну». Тогда ничего не оставалось, как обвинить тебя в бандопособничестве и упрятать понадежнее. Альбина написала донос, а Горовой… Ну, сам помнишь.

— Да, тут все получилось не так, как я задумал, — покачал головой Василий. — Раз уж ты «накуролесил», я решил извлечь из твоего ареста иного рода выгоду для пользы дела. Разгром банды Проньки, казалось, ставил точку над «i». Тебя можно было бы освободить и с извинениями восстановить в должности. Но мне не давал покоя клад скопцов.

Страсть к кладоискательству мне привил еще покойный отец — своими рассказами о скопцах, об их кормчем Сафронове и дочери его Анне. Я никогда и никому не рассказывал об этой своей страсти. Видимо, она и подтолкнула меня к выбору профессии. Я вдохновенно, как поэт, занялся поисками сокровищ, возвращая их государству. Тогда я было оставил мечты о кладе скопцов, считая существование его легендой. А вот когда скопец Носов убил нашего отца, вот тогда я и призадумался!

Работая по ликвидации банды Проньки, я одновременно прощупывал эту нить через Альбину и Носова. Васькина уверенность в существовании клада пробудила во мне те надежды юных лет. И тогда я поставил перед собой цель: или отыскать этот легендарный клад, или убедиться в том, что сокровищ не существует! Я решил не отдавать клад государству, так как на протяжении всей сознательной жизни привык считать его только своим и ничьим больше.

— Поэтому ты спас Носова во время ликвидации банды, выведя его из игры? — не сдержался Степан.

— Да потому, что считал его единственной зацепкой, которая может привести меня к сокровищам скопцов, — ответил брат без промедления.

— Ну а я? Почему ты не освободил меня, а подвел под суд и приговор?

— В отношении тебя, братуха, были несколько иные задумки! Ты должен был некоторое время провести в лагере и обозлиться на весь белый свет за несправедливое осуждение! Затем я планировал освободить тебя, но преподнести это так, чтобы ты стал благодарен мне за это! Я хотел натравить тебя на Ваську, убедив в том, что только он причина всех твоих несчастий. Степан Калачев должен был стать злым гением для Носова, и тогда, я был уверен, это заставило бы того поспешить с поисками клада, чтобы побыстрее удрать с ним за границу. Кладом скопцов должны были заниматься только мы с тобой, братуха! И мы бы сделали это, но… к сожалению, случилось то, что случилось: меня вдруг занесли в список «врагов народа» и вынудили, бросив все, спешно покинуть Россию!

Василий замолчал. В подземелье зависла гнетущая тишина, пока от реки не донесся призывный гудок катера…

18

Сигнал, посланный с катера, заставил Василия вскочить с ящика, на котором он сидел, и взглянуть на часы.

— Черт возьми, нам следует поторопиться! Фридрих, бери флаг и мухой лети к реке. Покрутишь им над головой — и обратно.

— Для чего? — спросила Альбина в недоумении.

— Это знак для них, что еще час придется подождать, дорогая. Нужно выкопать деньги, сложить их в ящики и перевезти на катер, — ответил Василий.

Он направил в сторону Яшки пистолет.

— Ты, поднимайся на ноги и берись за лопату!

— Что ж, поработаем, — пожал плечами Яшка и двинулся в указанном ему направлении. — Для нас это пара пустяков. Для нас это…

Проходя мимо генерала, Яшка вдруг быстрым как молния движением нанес тому сильный удар в лицо. Из разбитого носа Василия хлынула кровь. Он отступил, мотая головой, но потом, бросив пистолет Альбине, ринулся вперед. Нанося удары противнику, генерал так махал кулаками, словно орудовал кузнечными молотами у наковальни. Один, самый мощный, угодил Яшке прямо в висок. Хромой осел на землю и лишился сознания.

— Нос не дорос, — заявил Василий, потирая ушибленный кулак и трогая разбитое лицо. — Жаль только, теперь самому придется копать.

После того как Альбина остановила кровотечение, генерал снял свой перепачканный китель, засучил рукава рубашки и взялся за дело. Копал он быстро и умело. Не прошло и десяти минут, как острие лопаты ударилось обо что-то твердое.

— А теперь приступим к самому главному — к ритуалу! — объявил Василий, отбрасывая лопату и поднимая Носова. — Тебе предоставляется право открыть ящик и потрогать деньги, к которым ты так долго и настырно стремился!

— А я не хочу! — пробубнил тот равнодушно.

— Ты уже не хочешь стать богатым? — удивился Василий.

— Все хотелки перехотел, все жданки переждал, — ответил Носов.

Такой поворот несколько озадачил Василия:

— Ты что, кастрат безмозглый, вынуждаешь пристрелить тебя?

— Стреляй, если хочешь, — усмехнулся Васька. — Ты, видать, для этого и притащил меня сюда.

— Верно, угадал, — неожиданно согласился Василий, задумавшись всего на минуту. — Степан, — повернулся он к брату, который наблюдал за происходящим со стороны, лежа на подстилке. — Что скажешь относительно этого гада?

— Не спрашивай, сам решай, — отозвался тот, поморщившись от усиливающейся боли в спине. — Ты же у нас сейчас всемогущий. А я в таком же положении, как и скопец. Вот лежу и думаю, каким способом ты меня кончать будешь.

— Брат, ты что?! — воскликнул Василий. — Я заберу тебя с собой, в другой мир, в котором нет места таким, как Сталин и Гитлер. Мы будем жить иной жизнью, о какой тебе и слышать не приходилось!

— О чем ты, Вась? — прохрипел Степан. — У меня хребтина перешиблена, а ты о чуде болтаешь… Уходить будешь, пистолет оставь, если на меня рука не поднимется. Я сам помогу своему горю.

— Во дурак, «о чем ты»? Ты что, врач? У тебя ушиб и временная парализация. Бывает такое, но это пройдет, верь мне.

— Я всегда тебе верил, но то было давно. Теперь другой ты, чужой. Между нами не маленькая канавка, а пропасть, преодолеть которую ни я, ни ты уже не в состоянии…

Вернувшийся Бергер прислонил к стене флажок и уставился на генерала, ожидая приказа.

— Посмотри, что с тем? — указал ему на поверженного Стрельца Василий. — Если жив еще, добей, а тело оттащи в туннель, с глаз подальше.

Унтер-офицер подошел к телу Яшки и пощупал пульс:

— Мертв… Кто его так уделал?

— Не задавай лишних вопросов, выполняй! — приказал Василий и повернулся к Альбине. — А ты, дорогая…

Он осекся, увидев побледневшее лицо супруги и застывший взгляд в сторону Носова, обернулся и напрягся: скопец замер в странной позе.

— Черт, подох? Сука! — выругался он, сообразив, в чем дело. — А я ему такую казнь подготовил в отместку за отца… — он не договорил и в сердцах рубанул рукой воздух.

Из туннеля возвратился Бергер.

— Ваш приказ исполнил, господин генерал, — отчеканил он, отряхивая руки и с собачьей преданностью взирая на генерала.

Василий ощупал тело Носова и, убедившись, что тот действительно умер, сказал:

— Теперь и этого тащи туда же. Повезло мерзавцу: слишком легкую смерть принял…

Проведя по лицу ладонями, словно снимая паутину, Василий обратился к супруге.

— Альбина, введи Степану что-нибудь обезболивающее, — попросил он, вздыхая. — И осмотри его тело, пожалуйста.

…Генерал освободил тайник одновременно с Альбиной, закончившей осмотр Степана. Супруга тихо приблизилась сзади к Василию и замерла в восхищении от огромной суммы у своих ног.

Вернулся Бергер. И остолбенел. С трудом сглотнув подступивший к горлу ком, унтер-офицер срывающимся голосом доложил:

— Приказ выполнен, господин генерал. Носов только вот…

— Что еще? — нахмурился Василий.

— Жив он, господин генерал, — сказал унтер-офицер, не сводя жадных глаз с кучи денег.

— Как жив? Да я же сам осматривал его! — воскликнул Василий удивленно.

— Носов сейчас застонал и что-то пробормотал себе под нос.

— Так ты добил его?

— Никак нет, рука не поднялась, господин генерал. Столько лет вместе… И он доверял мне.

— Ну и черт с ним, сам подохнет, — взглянув на часы, решил Василий. — Брата моего подтяни поближе, пусть полюбуется на богатство — столько слышал о нем…

Пачки американских долларов и английских фунтов Василий и Альбина бережно укладывали в ящики из-под снарядов.

— Что, впечатляет, брат? — хмыкнул Калачев-младший. — Ты когда-нибудь видел такое?

После укола Степан почувствовал себя лучше. Боль затихла, а вот ноги по-прежнему не чувствовались. Он ухмыльнулся:

— Рассказывая о кладе скопцов, отец говорил нам о золоте, а не об этих бумажках.

— Раньше я тоже так думал, — отозвался Василий, не отрываясь от своего занятия. — Но позже выяснил: золото, которое копили годами скопцы, они же сами и поменяли на эти вот «бумажки». Им цены нет!

— А может, ты до того золота не добрался? — усомнился Степан.

— Да не было никакого золота! — воскликнул Василий запальчиво. — Скопцы не накопители, а торговцы! Они поняли, что суть богатства не в металле, которое лежит в закромах мертвым грузом, а в деньгах, ибо они двигатель торговли! Имея обширные связи за рубежом, они распродавали золото, беря за него валюту, и были правы, черт возьми! Чтобы растратить эти миллионы, не хватит и десятка жизней!

— А ты собираешься их прожить? — уколол Василия Степан.

— А ты не пытайся меня уесть! — огрызнулся тот. — Я буду жить в роскоши и богатстве, да и тебя поддерживать, пока из твоей головы не выветрится большевистская зараза.

— Ты собираешься меня озолотить?

— Нет, и не мечтай даже. Я собираюсь выделить тебе долю, на которую ты будешь безбедно доживать свой век, не испытывая нужды и не зная горя.

— Спасибо за заботу, братец, но лучше я останусь здесь, — сказал Степан, глядя на мокрое от пота лицо брата. — Можешь убить, только на переезд куда-то я не согласен!

— Вот чудак, — усмехнулся Василий, закрывая ящик. — Да кто тебя спрашивать собирается? Я ставлю тебя перед фактом, вот и принимай! И согласия твоего вовсе не требуется.

— Ты хочешь перевезти меня силком? — рассердился Степан.

— Именно так и поступлю, не сомневайся. Я был виноват перед тобой, братуха, но теперь… Я больше не чувствую себя виноватым! Деньги правят миром, Степа! Они двигают прогресс, они и войны развязывают! Все на земле нашей держится только на деньгах!..

Ящиков с деньгами оказалось шесть.

— Бергер? — подозвал Василий унтер-офицера. — Бери ящики и переноси их к берегу реки.

Тот взял самый верхний и едва не выронил его из рук.

— Ничего, справлюсь, — он натянуто улыбнулся, поудобнее устраивая груз на плече и поплелся к выходу из туннеля на подгибающихся ногах.

Когда он исчез из виду, Василий обратился к супруге:

— Альбина, дорогая, — произнес он, беря ее за руку и заглядывая в глаза. — Мне что-то не понравились глаза Фридриха. Стыдно просить, душа моя, но за ним надо присмотреть. Ступай следом и пристрели его, если он задумает что-либо выкинуть!

Женщина понимающе кивнула и удалилась за унтер-офицером.

Когда братья остались одни, Степан спросил:

— Почему Носова здесь бросаете? Я слышал, жив он.

— Слышал и забудь, — ответил Василий, брезгливо поморщившись. — Пусть подыхает в мучениях, подлюга.

— Это так ты мстишь за смерть отца?

— Только не дави мне на жалость, — разозлился брат, которого вопрос Степана вывел из себя. — Нет ее у меня! Ты что, предлагаешь тащить этот полутруп за собой? Он убил отца и только этим уже заслужил страшную кончину.

Вернулся Бергер. Он взвалил на плечо второй ящик и снова скрылся в туннеле.

— Если ты так ненавидел Носова и желал отомстить ему, тогда почему ты так долго заботился о нем? — задал вопрос Степан, как только стихли шаги унтер-офицера.

— Этот урод раздражал меня и доводил до бешенства. Но я вынужден был терпеть и всячески сдерживал себя от жуткого желания размазать по стенке!

— Ты ревновал красавицу Альбину к этому кастрату?

— Меня бесило то, что жена вынуждена проживать под одной крышей с этим гадом.

— Проживать с твоего позволения.

— По приказу сверху… Я не мог противостоять.

— Тогда как тебе удалось спасти мерзавца от ОГПУ? Я же сам видел его труп, и… даже проехался с ним в одной телеге.

— Ты ехал с трупом его сумасшедшего двоюродного братца. Они были очень похожи. Альбина договорилась с бандитами Проньки, и те привезли в усадьбу труп для подмены.

Слушая откровения брата и вызывая его на продолжение своими вопросами, Степан не преследовал цель примириться с предателем. Он долгие годы мучился и страдал, а теперь стремился восполнить пробелы в своем прошлом.

— А для чего ты присматривал за ним? Как я понял, ты нашел клад без него.

— Нашел, — нехотя ответил Василий, бросая тревожные взгляды на туннель, видимо, ожидая унтер-офицера. — Как оказалось, это несложно было сделать. Сначала я всячески оберегал эту кастрированную мразь, ожидая, что он приведет меня к кладу. Но позже выяснилось, что Носов не знает о его месте нахождения ничего. А я…

Василий замолчал и помог Бергеру уложить на спину очередной ящик с деньгами.

— Когда я улепетывал из России за кордон, то был в полном смятении. Мне казалось, весь мир восстал против меня. А человек — такая скотина, что когда ему плохо, он ищет защиты и помощи у Бога! Вот и я в таком состоянии вдруг вспомнил о Библии отца, которую подарила ему когда-то Анна Сафронова. Ты ее отдал мне после похорон отца, помнишь?

Степан утвердительно кивнул.

— Я перечитал книгу от корки до корки, — продолжил брат. — Но и это занятие не принесло облегчения моей душе. В отчаянии я швырнул её на пол, и она развалилась на несколько частей. Из-под обложки выпали письмо, фотография девочки и план этого гипсового рудника с указанием места, где припрятан общак скопцов. Из письма я узнал, что дом, в подвале которого вы наткнулись на мою ловушку, принадлежал владельцу гипсового рудника Карлу Урбаху! А этот немец, кстати, тоже был скопец и держал казну нескольких общин себе подобных.

— Но отец и Носов все время твердили о Тамбове? — удивился Степан. — Золото должно было быть там.

— Должно, да не обязано, — огрызнулся Василий. — Когда скопцы обращали золото в деньги, Ивашка Сафронов, перед тем как отколоться от всех, забрал свою долю царскими рублями. Он долго возил чемоданы с денежным хламом за собой, а дочери и своим адептам внушал, что якобы в подвале, где-то в Тамбове, спрятано неслыханное состояние! Это был миф!

— И ты не купился на него?

— Как видишь, нет! Благодаря письму и плану я нашел настоящий клад!

— Но почему ты не вывез деньги раньше, когда линия фронта была далеко от Брянска, а ты обладал уже огромной властью?

— На это была уйма причин, — поморщился Василий, которому, видимо, не хотелось перечислять их брату. — Когда я нашел схрон, я вывез часть денег и надежно спрятал. А теперь эта возможность появилась именно сейчас и, как видишь, я ею воспользовался.

— Но как тебе удалось поступить на службу к немцам? — не унимался Степан. — Русские предатели, как известно, всегда довольствовались только низшими чинами в армии вермахта.

— Прежде чем ехать в Германию, я эмигрировал в Швецию. — повеселел Василий, видимо, от приятных воспоминаний. — К тому времени я уже раздербанил Библию и разгадал тайну клада. Это подтолкнуло меня к более решительным действиям. Я выправил себе очень надежные документы на имя Вилли Штерна!

— Хотелось бы знать, как? — поинтересовался Степан.

— Просто повезло. В Швеции я устроился в порт на временную работу. Там я познакомился с немцем, родом из российского Поволжья. Однажды после работы Вилли — так звали парня — пригласил меня на кружку пива в кабачок. Изрядно набравшись, он поведал мне грустную историю о себе. Одним словом, жизнь его на новой родине не сложилась. Диктатура Гитлера пришлась не по нутру юноше, родившемуся и выросшему при Советах. Тогда он эмигрировал и пытался устроиться в Швеции.

— Ты его, конечно, придушил, чтобы завладеть документами и присвоить биографию? — предположил Степан, абсолютно не сомневаясь.

— Была такая подлая мыслишка, не скрою. Но все получилось совершенно иначе. Как-то раз, во время разгрузки транспортного судна, из поднимаемой краном клетки на причал посыпались тяжелые мешки с рудой. Один из них упал на беднягу Вилли. Полученные им увечья оказались не совместимы с жизнью, и парень умер прямо на причале, у меня на руках. Пока собралась толпа, я успел вытащить из куртки Вилли его документы.

Василий сделал паузу, дожидаясь вопросов, но не услышав их, продолжил:

— Как только бумаги оказались у меня, я сразу же засобирался в Германию. Кому как, а лично мне режим Гитлера сулил неплохие перспективы на будущее. Первым делом я вступил в ряды нацистской партии. Впоследствии оказалось, что это был правильный выбор. Карьерный рост не заставил себя ждать. Как бы случайно я показал боссам свой талант и навыки кладоискателя государственного масштаба и… Новоиспеченный Вилли Штерн стал тем, кем он является сейчас!

— И тебя устраивает жизнь паразита в чужой шкуре?

— Твое сравнение оскорбляет, — разозлился брат. — Это тот Вилли, который умер, был никем и ничем! А я возвысил его имя и фамилию!

— А грабежи в оккупированных странах? — горько усмехнулся Степан. — У нас это называется мародерство.

— Мародерство — это когда обирают мертвых бойцов на поле боя, — возразил брат. — А мои действия называются сбором трофеев.

— И ты конечно же их оправдываешь и не считаешь себя предателем?

— Нет! Я не воевал и не воюю против России!

Конец выяснению отношений положил приход унтер-офицера. Бергер взял последний ящик и остановился возле прислоненного к стене пулемета. Он не знал, как поступить, брать ли с собой.

— Оставь его, Фридрих, — крикнул Василий. — Оружие нам больше не понадобится.

Унтер-офицер ушел, а брат, снова облачившись в мундир, склонился над Степаном.

— Все, и нам пора, братуха, — сказал он, поднимая его на руки. — Еще немного, и мы будем далеко отсюда…

19

Лодка, которую вынесли из кустов и поставили на воду мужчины, оказалась старой утлой посудиной, правда, большой и устойчивой на воде.

— Господи, да она утонет, и мы вместе с ней! — воскликнула Альбина.

— Это она только на вид невзрачная, — успокоил ее Василий. — Такая все выдержит!

Бергер сложил в ряд ящики с деньгами, на которые бережно уложили Степана. Унтер-офицер налег на весла, и посудина медленно поплыла к середине реки.

Подул ветер. Грести стало труднее, так как к катеру приходилось двигаться против течения. Альбина, счастливо улыбаясь, смотрела по сторонам. Бергер истекал потом на веслах, а Василий восторженно цитировал великих.

Внезапно с берега загрохотал пулемет.

* * *

Васька Носов очнулся и сел. «Где я?» — мелькнула в гудящей голове тревожная мысль. С трудом вспомнив последние события, он, кряхтя, поднялся на ноги и, опираясь на стену туннеля, побрел вперед. У него было одно желание — выйти из темноты на свет. Ваську угнетало это проклятое место, здесь он чувствовал себя, как в склепе.

Он вспомнил, как мучили и тревожили его те люди, которые силой притащили его сюда и хотели убить.

— Ненавижу вас, волчары позорные, — шептал Васька, чувствуя, что начинает задыхаться. — Загрыз бы зубами, падлы фашистские!

Говорить он больше не мог. Внутри все пылало. Но желание выбраться из мрака поддерживало в нем силы. О том, что можно упасть и умереть прямо в мрачном туннеле, он боялся и думать. Увидев свет, Васька ускорил шаг. «Уже недалеко осталось», — эта мысль подействовала на него ободряюще.

На пятачке, где догорали факелы, никого не оказалось. Его блуждающий взгляд натолкнулся на пулемет у стены. Носов взял его и побрел в направлении выхода из туннеля.

Остаток пути он двигался как в тумане, не чувствуя ни усталости, ни тяжести пулемета в руках — просто шел и шел вперед. Вскоре ему в лицо пахнул свежий дурманящий воздух с реки. Пройдя еще несколько десятков метров, Васька выбрался из рудника на берег.

«И что? — подумал Васька. — Куда теперь?» Не найдя ответа, он уселся на траву, поджав ноги. При воспоминании о случившемся, особенно о вырядившемся в генеральскую форму Калачеве-младшем, мысли, как клубок змей, зашевелились в его голове. Этот гад унизил его и смертельно оскорбил. Калачев-младший… Как же он раньше не узнал его? Всему виной самогонка, притупившая разум!

— Будьте вы прокляты! — выругался Васька.

Скопец спустился к воде, приподнял голову и услышал скрежет уключин. Когда глаза привыкли к свету, он заметил плывущую по реке лодку и обмер, увидев в ней ненавистного так называемого Вилли Штерна, его женщину и полицая Петро-Бергера. Несколько минут Носов наблюдал за ними как завороженный, сжимая в руках пулемет, словно не зная, что делать с оружием.

Где-то над головой пролетела, каркая, ворона, и этот звук пробудил Ваську от спячки, подтолкнув к немедленным действиям.

— Г-гады, с-стой! — прохрипел он.

Сидевшие в лодке его не услышали.

— Стойте, падлы! — снова прохрипел Васька.

Тут он понял, что еще пара минут промедления, и враги ускользнут от него. И тогда Носов нажал пальцем на курок.

…Когда грянула пулеметная очередь, стая ворон, гревшихся на солнышке чуть в стороне, испуганно с тревожным карканьем поднялась в воздух. Сидевший на веслах Бергер, схватившись обеими руками за грудь, свалился за борт. Калачев-младший и его подруга исчезли из виду, видимо, улегшись на дно лодки.

— Сейчас я вас! — пулет в руках Васьки будто в последнем радении плясал вместо скопца.

Лишившись двигательной силы и управления, лодка медленно поплыла по течению в противоположную сторону от стоявшего на якоре катера.

Васька выронил пулемет. Сил стрелять больше не осталось. Он тяжело осел на мокрый песок, закрыл глаза, и на этот раз умер по-настоящему. Давно мучавшая его болезнь взяла свое.

* * *

Василий лежал на дне лодки, скорчившись у ног брата и не рискуя приподнять голову. Альбину била нервная дрожь, она боялась пошевелиться.

— Кто это мог быть, мать твою? — прошептал генерал, вздрагивая в ожидании стрельбы.

— Тот, для кого ты оставил в туннеле пулемет, — превозмогая боль, рассмеялся Степан. — Ты поступил опрометчиво, и твоя беспечность послужила поводом для смерти унтер-офицера.

— Все херня, кто теперь грести будет? — выругавшись, пробубнил Василий.

— Посади на весла супругу или сам садись, — едко поддел его Степан. — Можешь меня попробовать заставить, только я едва ли принесу тебе пользу.

— Ты принесешь пользу, если заткнешься, — рыкнул на него брат. — Сейчас и без тебя тошно!

Василий приподнял голову и с тоскою увидел, как лодка отдаляется от катера.

— Фу, черт! — выкрикнул он. — Как я мог так опростоволоситься?!

Прошло еще несколько минут, и, набравшись храбрости, он присел и осмотрелся. Стоявший на якоре катер виднелся уже на значительном расстоянии, увеличивавшемся с каждой минутой.

Еще раз крепко ругнувшись, Василий схватил сигнальный флажок и закрутил им над головой, требуя от экипажа катера немедленной помощи. Громкий протяжный гудок оповестил, что его поняли.

— Так-то лучше, — вздохнул с облегчением Василий и улыбнулся, наблюдая, как команда на катере пришла в движение.

До слуха донесся грохот втягиваемого катером якоря.

— Мы, кажется, тонем! — вдруг истерично заголосила Альбина, вскакивая на ноги и падая на скамейку.

— Вот гадство, — засуетился Василий.

Вода быстро прибывала. Сомнений не оставалось: борт лодки «прошили» пулеметные очереди. Пока катер приплывет на помощь, посудина пойдет ко дну, а вместе с ней ящики с деньгами и все, кто в ней находится.

— Проклятье! — выкрикнул в сердцах Василий и в ярости погрозил кулаком берегу. — Надо что-то делать!

— Садись за весла и греби в сторону катера! — Альбина вышла из себя, но умудрилась найти какую-то старую, с помятыми боками железную чашку. — Я буду вычерпывать воду!

Василий принялся яростно грести. Вода закипела под веслами, но лодка сделалась тяжелой и неуправляемой. Она замерла посреди реки и не двигалась ни взад, ни вперед, несмотря на затрачиваемые усилия.

Женщина как заведенная вычерпывала воду, но результатов ее труда не было видно. Отшвырнув бесполезную чашку, женщина закрыла лицо ладонями и зарыдала.

— Ты чего, Альбина? — крикнул Василий, глядя на жену. — Не прекращай черпать! Нам надо продержаться на плаву, пока не подойдет помощь.

Между тем снявшийся с якоря катер запустил двигатель и начал разворачиваться.

— Быстрее, быстрее, — заклинал его Василий с надеждой.

— Вася, я не умею плавать! — визжала Альбина, сотрясаясь от ужаса. — Сделай что-нибудь, прошу тебя!

— Ну что я могу, дорогая? — кричал он ей в ответ. — Будем надеяться, что катер поспешит, и мы не потонем!

— Ящики! Ящики с деньгами выбрасывай! — потребовала женщина. — Лодка сразу же станет легче, и мы дождемся помощи!

— Выбросить деньги?! Да ты с ума сошла! — заорал Василий разгневанно.

— Кидай их за борт, кретин, или мы потонем!

Перестав грести, Василий отбросил бесполезные весла и тоскливо посмотрел в сторону катера. Потом он перевел взгляд на брата, лежащего на ящиках с деньгами и не проявляющего беспокойства.

— Ты был прав, Степан! — рассмеялся он злорадно. — Там, в Америке, ты для меня стал бы только обузой! Без денег у меня не будет будущего, а вот без тебя… Прости меня и пойми, брат. Я предам тебя в последний раз…

Василий скользнул выразительным взглядом в сторону замершей в недоумении Альбины. Та поняла его правильно, утвердительно кивнув. Тогда он схватил Степана за руки, жена за ноги и, качнув, они выбросили этот лишний груз за борт.

Облегченная лодка немного приподнялась из воды — чего оказалось достаточно, чтобы дождаться спешащего на подмогу катера.

* * *

Степан не растерялся. Течение реки медленно несло его вниз. Парализованные ноги тяжким грузом тянули ко дну, но он пока еще держался на поверхности, благодаря сильным рукам и умению плавать.

— Прощай, брат, прощай, иуда… — еле выговорил он, глядя, как Василий с супругой перебираются с тонущей лодки на борт катера.

Его перебил странный гул, донесшийся откуда-то с низовья реки. Вскоре показалась пара самолетов, летящих над водой. Степан отчетливо разглядел красные звезды на крыльях.

— Наши! Наши, — прошептал он в изнеможении. — Раздолбайте фашистский катер, братушки! Это ж подвигом будет!..

Машины исчезли за лесом, но через несколько минут появились снова. Катер ожил. С его борта по приближающимся самолетам застрочил крупнокалиберный пулемет. Запустив двигатель, немцы даже попытались улизнуть, умчавшись вверх по реке. Но первая же атака штурмовиков увенчалась точным попаданием: судно взорвалось, превратившись в жалкие обломки, разлетевшиеся в разные стороны по руслу реки.

— Царство вам Небесное! — вымолвил Степан — Деньги, может быть, и правят миром, да только не судьбами человеческими!

20

В палатах госпиталя было удивительно свежо. Даже неприятный запах хлорки не чувствовался так остро.

— Ждут, наверное, кого-то, — предположил капитан Фролов, обращаясь к соседям по палате. — Полы вон вылизали, в палатах прибрались, простыни с наволочками и то заменили. Санитарки как бешеные туда-сюда по коридорам носятся.

Минут через тридцать суета в госпитале прекратилась. В помещениях установилась «стерильная» тишина, и все замерло в ожидании высокопоставленного обхода.

Вскоре в дверях палаты, в сопровождении всего врачебного персонала госпиталя, показался высокий генерал с каменным лицом и строгим взглядом. Увидев его, раненые почувствовали себя неуютно и съежились на кроватях.

— Где здесь майор Степан Калачев? — прогремело на всю палату.

Раненый, который читал газету, пошевелился и приподнял руку.

— А-а-а, вот ты где, Степан Аверьянович, — скупо улыбнулся гость, подходя к его кровати. — А ты изменился. Едва узнал, ей-богу.

— Да я как-то и не стремился к этому, — улыбнулся Степан.

— Каково его состояние? — обратился генерал к начальнику госпиталя.

— Как вам сказать… — замялся тот. — Сейчас стабильное. Когда привезли, очень плох был. Думали, не выкарабкается.

— Как уход? — поинтересовался гость у раненого.

— Не жалуюсь. И кормят, и ухаживают хорошо.

— Ходить скоро будет? — последовал вопрос лечащему врачу.

— А куда денется, — ответил тот. — Уже ходит, правда, пока понемногу.

— И позвоночник цел?

— Цел… Ушиб сильный был, небольшое смещение позвонков и временная парализация нижних конечностей. В рубашке он родился, товарищ генерал!

— Тимофей? — позвал генерал офицера из группы сопровождения. — Давай-ка сюда что принесли…

Протиснувшись между врачей, офицер распахнул портфель и протянул генералу листок.

— Чего это? — нахмурился тот.

— Наградной лист, товарищ генерал.

— Да он и сам знает, за что ему награда…

Генерал выхватил из рук офицера коробочку с орденом и протянул ее Степану.

— Награждаешься орденом боевого Красного Знамени, майор Калачев! — сказал он громко и торжественно. — За героический подвиг награждаешься, всегда помни об этом!

Калачев взял орден и растроганно прошептал:

— Служу Советскому Союзу!

— Вот и служи, а не бока отлеживай в госпитале, — ухмыльнулся генерал, пожимая ему руку.

— Да я… — Степан замолчал, будучи не в силах продолжить. Сильнейшее волнение распирало грудь, а слезы застилали глаза.

— Ладно, выздоравливай, — сказал генерал, собираясь уходить. — Он взял из рук офицера наградной лист и протянул его Калачеву: — Вот, возьми, почитаешь на досуге.

Когда врачи и важный гость покинули палату, раненые принялись поздравлять соседа. Все они были бойцами и знали цену наградам.

Наконец все пожелания иссякли, и капитан Фролов обратился к Калачеву:

— Степан, а кто это приходил награждать тебя, ты не знаешь?

Орденоносец пожал плечами.

— Когда он отправлял меня на задание в тыл врага, числился начальником отдела Смерш полковником Бобылевым, — ответил он задумчиво. — А сейчас он уже генерал… Надеюсь, что фамилия прежней осталась.

* * *

Партизаны шли молча, стараясь не поднимать шума. Чередуясь по двое, они несли тяжелые носилки. Приближался вечер, и под сводами леса все больше и больше сгущалась темнота. Одуряюще пахло сыростью, смолой и прелыми травами.

Остаток дня бойцы ожидали прилет самолета. Они сложили в четырех местах большой поляны поленья, под которые подложили хворост.

— Если сегодня транспорта не будет, помрет он, товарищ командир, — произнес фельдшер, указывая рукой на носилки. — Очень слаб, очень…

Командир усмехнулся:

— И самолет прилетит, и он выживет. В реке не утонул с парализованными ногами, значит, жить долго будет.

Наконец стемнело. Партизаны тоже не находили себе места. Прибытие авиамашин с Большой земли для отряда всегда важное событие, ведь они везут остро необходимые грузы для деятельности в тылу врага, забирают раненых и тяжелобольных. Сегодня ожидали также оружие, боеприпасы, батареи для радиостанции и многое другое. А вот улететь обратно должен был всего лишь один человек — раненый, о котором руководство Смерш проявляло особую заботу.

Время тянулось медленно. Командир отряда Дед Фома без конца подносил к лицу руку с часами, нервничая все больше и больше. Наконец звук моторов послышался в ночи.

— Зажигайте! — крикнул командир, и сам поспешил к ближайшей поленнице.

Через несколько минут на поляне сделалось светло как днем. Самолет приближался к месту посадки. Звук его двигателей становился все мощнее и громче. Партизаны, затаив дыхание, всматривались в звездное небо.

Машина, сделав круг, начала снижаться над верхушками деревьев. Погода стояла безветренная, и летчикам было легко справляться с управлением. Партизаны, радостно крича, бежали к ней.

Командир отряда отвел в сторону человека в комбинезоне летчика и сказал:

— Раненого доставили, как было приказано.

— Как он себя чувствует? — спросил тот заинтересованно.

— Едва живой.

— Перелет выдержит?

— Трудно сказать… Но и у нас, в наших условиях, он не жилец.

— Ладно, у меня врач на борту. Сказали, что посылают опытного.

— Ничего, этот парень крепкий, — заверил командир. — Мы его полумертвого в реке выловили, полуживого в отряд доставили. Вот уже неделю он между жизнью и смертью, но помирать, видать, не торопится.

— Вы его раньше видели? — неожиданно поинтересовался человек в комбинезоне.

— Конечно. С ним было еще двое Их к нам перебросили с Большой земли для выполнения какого-то очень важного задания.

— Цель задания знаете?

— Приказано было только сопроводить их группу к поселку Большой Ручей.

— Как зовут раненого?

— Охотник.

— Псевдоним?

— Так точно.

— А о тех, кто с ним прибыл и ушел на задание, какие-нибудь сведения есть?

— Нет, о них ничего не известно. Да и у этого невозможно было спросить. Сами посмотрите, какой он…

Как только разгрузка закончилась, Охотника занесли в самолет и уложили на специально приготовленное ложе. Самолет запустил двигатель, развернулся на поляне, разогнался и взмыл в ночное небо.

* * *

Раненый оставался без сознания. Лицо и губы словно мраморные, на лбу холодные капли пота, дыхание еле ощутимо.

— Положение очень серьезное, товарищ полковник, — сообщил врач, осмотрев его и ощупав.

Горовой тоже осмотрел раненого, как будто не поверил словам врача. Забинтованная голова, глаза закрыты, на скулах ссадины. Узнать Степана Калачева было нелегко.

— Его можно привести в чувство, чтобы задать несколько вопросов? — спросил полковник, не отводя тревожного взгляда.

— Даже не думайте! — возразил врач категорично. — Его жизнь, скажу прямо, едва держится на волоске. Мне придется очень постараться, чтобы он не помер за время полета.

— Что ж старайся, только не переборщи, — вздохнул Горовой. — Учти, за его жизнь головой отвечаешь, так что…

Он посмотрел на часы. До линии фронта лететь приблизительно четверть часа.

Ничего не предвещало беды, и вдруг самолет вздрогнул, словно натолкнулся в воздухе на какую-то невидимую преграду. Очевидно, машину заметили с земли и открыли по ней огонь из зениток — она подпрыгнула и заскрипела, явно собираясь рассыпаться на куски прямо в воздухе.

Затем последовал еще более мощный удар, после чего погасло освещение на борту, заглохли оба мотора, и самолет стал стремительно терять высоту.

— Растудыт твою мать! — в сердцах выругался полковник.

Включив большой бортовой фонарь, он поспешил в кабину летчика. Тот, едва не выпадая из кресла, пытался выровнять подбитую машину.

— Тарас, как наши дела? — спросил Горовой, едва держась на ногах.

— Хреново, товарищ полковник! — крикнул летчик. — Второй пилот мертв, а я… Держитесь покрепче, попробуем приземлиться в поле!

Дальше все произошло стремительно. Самолет коснулся колесами шасси поверхности земли и помчался как сумасшедший. Когда оторвалось шасси, он продолжал еще нестись вперед на брюхе, сравнивая, будто утюгом, все, попадающееся на пути. Полковника, врача и раненого разбросало по салону, как игрушки.

Выбираясь из-под обломков, Горовой крикнул:

— Военврач Миронов, ты жив?

— Жив я, товарищ полковник, — отозвался тот откуда-то из темноты.

— А раненый? Раненый Калачев жив?

— Сейчас посмотрю, товарищ полковник. Он рядом, точнее, на мне лежит!

Горовой, пробираясь через препятствия, снова прошел в кабину пилотов. Летчик сидел в кресле, его руки лежали на штурвале, а голова свесилась на бок. Полковник приподнял ему голову.

— Мы перелетели через линию фронта, Дмитрий Андреевич, — прошептал летчик. — Здесь недалеко поселок. Чуток не долетели. Держитесь на восток. Я… я…

Он потерял сознание. Долго раздумывать не имелось времени, и потому Горовой принял решение сразу.

— Миронов? — крикнул он, повернув голову в направлении салона.

— Тут я, Дмитрий Андреевич.

— Калачев как?

— Не поверите, но и он пока жив, чертяка!

Не теряя ни минуты, полковник вытащил из-за штурвала раненого летчика и вынес на руках из салона. Затем он помог Миронову вытащить из самолета Калачева.

— Что теперь делать будем, товарищ полковник? — спросил военврач растерянно.

— Ныряй обратно, отыщи носилки, — сказал Горовой. — Только поспеши, а то машина взорваться может!

Миронов быстро нашел носилки и сбросил их из самолета на землю. К ним привязали раненых, чтобы не выпали по дороге, после чего Горовой выбрал те, что со Степаном, а со стороны его головы прикрепил к ручкам носилок ремень.

— Это волокуша, — объяснил он военврачу. — Будет тяжело волочь её по земле, но ничего не поделаешь. Бросить ребят мы не можем.

Хуже всего была неопределенность, в каком направлении двигаться. Решили придерживаться совета летчика и идти на восток.

Через пару километров они выбились из сил, таща за собой носилки с ранеными, как лошади на поле тянут плуги и бороны. Отдыхать приходилось все чаще и чаще, но силы их убывали.

Прошли еще несколько километров, и наконец где-то впереди, среди деревьев замелькали огоньки…

* * *

После того как госпиталь посетил генерал Бобылев и наградил Степана орденом, Калачев для всех стал и вовсе каким-то необычным, загадочным.

После «командировки» за линию фронта и лечения он изменился во всем. Выражение глаз стало холодным, лицо сосредоточенным и чрезмерно спокойным. Походка после травмы позвоночника тоже изменилась: опираясь на трость, Степан шагал осторожно и неуверенно.

Но полковник Горовой, встречавший его при выписке из госпиталя, этих перемен не заметил. Он хмурил брови и морщил лоб.

— Как чувствуешь себя? — поинтересовался Горовой, когда Калачев сел в машину.

— Так, как чувствовал бы себя любой с моим диагнозом.

— Прости, что по моему настоянию тебя раньше времени из госпиталя выписали. Увы, дело не терпит отлагательств.

— К новой командировке я не гожусь, — заверил Степан рассеянно. — Сам видишь, еле ноги за собой таскаю. Если только полегче, бумаги там перекладывать за столом, или ещё чего…

Как удивительна человеческая жизнь! Еще недавно эти два человека отстояли друг от друга на немыслимом расстоянии. Слишком остры и тягостны были воспоминания у Степана о прошлом, когда при прямом участии Горового рухнула его жизнь. Но Дмитрий Андреевич принял участие и в спасении его, вынеся полуживым из подбитого самолета и протащив на волокуше несколько километров до населенного пункта. Об этом и размышлял Степан, сидя рядом с полковником в машине.

Горовой тоже чувствовал налет отчуждения, а потому старался быть предельно искренним.

— Слушай, Степан, — доверительно начал он, коснувшись локтем Калачева. — Не буду лукавить и ходить вокруг да около. Дела наши плохи.

— Ты имеешь в виду хуже тех, которые у меня уже были до сегодняшнего дня? — ухмыльнулся тот встревоженно. — Мне снова пора сушить сухари или мазать лоб зеленкой?[12]

— Останови машину и погуляй, — приказал вдруг Дмитрий Андреевич водителю.

— Так вот, Степан, — продолжил Горовой, когда они остались одни, — насчет сухарей ты прав однозначно. Но хуже всего, если ты окажешься прав и относительно зеленки. Как раз сегодня на тебя возбуждают уголовное дело, а завтра должны уже были приехать за тобой прямо в госпиталь!

— Понятно, — вздохнул Степан. — Вытащили из задницы, использовали и снова затолкать обратно собираются. Ну? Какое на этот раз обвинение мне пришить планируют?

— У нас в стране всегда можно любого в чем-либо обвинить. Не мне тебе говорить об этом.

— А я прям магнит для обвинений, — усмехнулся Степан. — Что ни сделаю, так сразу «рыло в пуху».

— На этот раз и у меня оно «в пуху», — признался Горовой. — Сейчас статью подходящую подыскивают, так что…

— А тебя за какой бок цепляют? — удивился Степан. — Ты же из этих… из «непотопляемых», как говорят. Так какая в тебя торпеда угодила?

— Ты не справился с заданием, Степан… Вот ответ на все твои вопросы!

— Как же не справился? А орден за что дали?

— Орден дали, а жизнь или свободу заберут.

Они замолчали.

— Ты очень много в рапорте понаписал такого, о чем следовало умолчать. Я читал его и, признаюсь, пребывал в полном недоумении.

— И чего же я написал, что вам всем не понравилось?

— Ты был не в меру честен, — ответил Горовой. — Ну для чего ты расписал свою беседу с братом так подробно? Тебя послали уговорить его вернуться или доставить силой! Я понимаю, что Василий погиб по не зависящим от тебя обстоятельствам, и все же…

— Я написал, как мне было приказано. Только правду! — Степан начинал заметно нервничать. — Тот тип, с погонами капитана, которого присылал ко мне генерал Бобылев, настойчиво требовал написать все, что я помню!

— «Читатели» нашли, так сказать, между строк то, что им хотелось найти, — объяснил Дмитрий Андреевич. — Они посчитали, что брат тебе сказал гораздо больше, чем ты написал.

— Я что-то ничего не понимаю… — удивился Степан. — Разъясни мне, пожалуйста.

— Из твоего рапорта «некто» понял, что Василий был с тобой чрезмерно откровенен и поведал тебе то, о чем ты якобы намеренно умолчал.

— Но я ничего не умалчивал!

— Этого теперь не докажешь.

— Но почему?

— Рапорт твой немедленно засекретили и спрятали далеко-далеко, если вообще не уничтожили. А тот тип с погонами капитана, который заставлял тебя излагать только правду, найден мертвым у подъезда своего дома…

— И все же я никак в толк не возьму, чего в моем рапорте такого крамольного?

Дмитрий Андреевич поскреб в задумчивости подбородок.

— Генерал Бобылев был близким другом твоего брата, — нехотя сообщил он. — Тебе известно об этом?

— Конечно нет! — Степан был поражен.

— Раньше они всегда работали вместе, — продолжил Горовой. — И дружили — не разлей вода.

— Но мне Василий ничего об этом не рассказывал. — недоумевал Степан. — Даже намека про дружбу в разговоре не было.

— Генерал так не считает. Он уверен, что брат выложил тебе все!

— Не пойму, что именно?

— Ну, наверное, о том, что именно Бобылев предупредил Василия о его «опале». Он же помог благополучно перебраться в Финляндию и Швецию. Только вот…

Горовой замолчал и как-то странно повел себя. Он нервно хмыкнул, словно сболтнул лишнее, и стал озабоченно тереть ладони.

— Договаривай, Дмитрий Андреевич! — попросил Калачев. — Все равно мы уже столько наболтали лишнего, что подслушай нас кто-нибудь…

— Да, ты прав, — согласился полковник. — Причин что-то скрывать друг от друга у нас уже нет… В общем, дела они вместе делали. Об их дружбе знали все, а вот об общих интересах… Эту тайну друзья хранили очень строго.

— Наверное, они часть сокровищ от разысканных кладов оставляли себе? — предположил Калачев.

— Именно, — кивнул Дмитрий Андреевич. — Затем все зашло так далеко, что они друг для друга стали опасны. Любой из них мог «капнуть» на другого и… Одним словом, не спрашивай, откуда я почерпнул эти сведения, но это Бобылев первым донес на твоего брата. А затем он же предупредил Василия об его опале и предложил свою помощь.

— Постой, но почему он это сделал? — напрягся Степан.

— А ты не догадался?

— Нет.

— Он просто избавился от твоего брата, заимев возможность легко распорядиться его «кубышками», которые Василий при спешном бегстве не мог забрать с собой.

Степан был потрясен. Он сидел с открытым ртом и, как рыба на берегу, глотал ртом воздух.

— Ты забыл добавить, что, спровадив Василия за границу, Бобылев добился еще и того, что, ничего не зная об интриге, брат до конца считал мерзавца своим другом.

— Да, правильно, — согласился Горовой. — Кстати, ты тоже пострадал по вине этих двух «друганов»! Твой брат придумал план, а Бобылев его одобрил!

— Пусть это останется на их совести, — вздохнул Степан озабоченно. — Теперь мне не понятно поведение Бобылева. Почему он, чтобы заманить Василия на советскую территорию, выбрал именно меня?

— Всему виною клад скопцов! — сразил его наповал Дмитрий Андреевич. — Лично у меня остаются подозрения, что друзья, расставшись, вовсе не теряли из виду друг друга. А еще, полковник Бобылев был посвящен твоим братом в тайну клада скопцов. Он знал про Ваську Носова и приглядывал за ним при помощи старосты поселка Большой Ручей. Позднее твой брат поменял надзирателя на своего человека, но как бы то ни было… Это по приказу Бобылева партизаны не трогали Носова и вообще редко наведывались в поселок. Это…

— Подожди, постой, дай осмыслить! — взмолился Степан. — Все, что ты сейчас говоришь, у меня в голове не укладывается.

Полковник посмотрел на часы:

— У нас остается очень мало времени. Ты сейчас слушай, что я говорю, а осмысливать потом без меня будешь.

— Но-о-о…

— Одним словом, пока твой брат занимался вывозом ценностей для рейха из других оккупированных территорий, — продолжил Горовой, — он не интересовал Бобылева, и тот не отправлял за Василием никого. А вот когда ему доложили из надежных источников, что твой брат собирается в Брянск, тут полковник занервничал. Он конечно же при желании много раз мог убить Василия, выслав за его жизнью сотни людей, но не делал этого. А почему?

— Почему? — Степан повторил вопрос одними губами.

— Потому, что Василий был нужен ему живым, так как мог привести его к кладу скопцов.

— Василий никогда бы так не поступил, — возразил Калачев — Он считал клад скопцов только своим.

— Это знал и Бобылев, — не дав ему договорить, продолжил Дмитрий Андреевич. — Вот потому и пал на тебя со всех сторон странный выбор. Про тебя вдруг вспомнили, вытащили из мест не столь отдаленных, вернули на службу и… дали такое задание, которое мог выполнить только ты один!

— Меня как приманку подослали к брату…

— Совершенно верно, — усмехнулся Горовой. — Тебе дали задание заведомо невыполнимое, Степан. Бобылеву было известно, что Василий никогда не вернется обратно на родину и никого не подпустит к себе близко, кроме…

— Кроме меня!

— Вот именно. На то и был расчет. Отдав Бобылеву должное, психолог он превосходный. Он знал, как мучительно Василий переживал и проклинал их совместную затею относительно твоего осуждения. А вот отправив тебя к нему… Бобылев конечно же был убежден, что твой брат не поверит лепету насчет счастливого возврата на родину и что ему за предательство ничего не будет! Но он так же знал, что Василий больше не отпустит тебя от себя: увидев тебя живого и невредимого, он станет просто счастлив. Василий должен был уговорить тебя остаться с ним и привести к кладу. Вот тогда бы заработал основной план, и в дело вступил бы тот, кто…

— Тот, кто должен был нас с братом ликвидировать, — продолжил за него Калачев. — И этим человеком конечно же…

— Им был Стрелец, известный тебе проходимец Яшка-хромой, — продолжил полковник. — Только вот все сложилось иначе: ты вернулся, Василий погиб, деньги уничтожены, а генерал Бобылев зол на весь мир!

— Но мне обо всех этих интригах ничего не было известно! — воскликнул Степан, теряя выдержку и терпение.

— Я же сказал: Бобылев так не считает, — ухмыльнулся Дмитрий Андреевич. — А потому ты обречен, Степан Аверьянович.

— Вот проклятье! — возмутился Степан. — Так почему этот, гм-м-м… — даже не знаю, как назвать этого борова — почему он вручил мне орден?

— А ему нельзя было поступить иначе, — ответил Горовой. — Ты был отправлен на задание официально и очень большие чины знали об этом. Бобылев поставил перед тобой вполне конкретные задачи, о чем и было доложено руководству. А вот основную подоплеку твоего задания не знал никто, поверь мне!

— То, что все получилось не так, как было им задумано, Бобылев, естественно, умолчал, и фактический провал он умудрился преподнести начальству как успешно проведенную акцию по ликвидации крупного предателя? — предположил Калачев.

— Ты абсолютно прав, — ухмыльнулся Дмитрий Андреевич. — О каком провале можно говорить, когда цель достигнута? Тебя официально посылали в тыл врага за братом-предателем. Ты должен был убедить его вернуться или уничтожить! Так вот, убедить его вернуться ты не смог, а потому и ликвидировал! За что и получил орден!

Генерал Бобылев с твоим возвращением потерял покой. Он считает, что теперь ты знаешь о нем все, а его карьера и жизнь зависли на волоске. Если ты раскроешь рот, то ему конец — вот чего боится генерал Бобылев, понял? А еще у него есть мысль, что смерть Василия вами разыграна, тот жив и здоров, а тебя послал обратно, дабы уничтожить своего бывшего друга и соратника подлым доносом!

— Одним словом, я влип еще крепче, чем прежде, — признал свою беспомощность Степан. — Если раньше вопрос стоял относительно моей свободы, то сейчас я фактически приговорен к смерти!

— И я на этот раз составлю тебе компанию, — подтвердил Дмитрий Андреевич. — став очень опасным для Александра Владимировича Бобылева. Так что… — он развел руками и горько ухмыльнулся.

— Ты, наверное, что-то придумал, раз выписал меня из госпиталя раньше времени? — предположил Степан.

— Да, держи вот, — полковник Горовой протянул ему пакет — Здесь твое новое назначение, подписанное мною сегодняшним числом, пока я еще не смещен с должности и не заключен под стражу.

— Считаешь, это выход? — усомнился Калачев. — Если захотят меня устранить, то из-под земли достанут.

— Во всяком случае, я сделал все что смог, — ответил Дмитрий Андреевич, пожимая плечами. — Прощай, Степан, и не держи зла на меня. Если раньше я был игрушкой в чужих руках, то сегодня я постарался искупить свою вину перед тобой, насколько позволяли мои возможности.

Они пожали друг другу руки, Горовой позвал водителя, и машина продолжила свой путь.

Эпилог

Подполковник в кабине грузовика, возглавлявшего колонну, сразу же увидел КПП перед въездом в поселок. Из домика вышли трое, больше похожие на партизан из леса, чем на военнослужащих НКВД. Они встали у шлагбаума лихо подбоченясь, и ожидая, когда начальник конвоя предъявит документы.

Возмущенный поведением солдат, подполковник, матерясь и чертыхаясь, выбрался из кабины и, опираясь на трость, шагнул к охранникам. Один из них поправил на голове шапку, видимо, рассмотрев погоны на плечах идущего, перестал кривляться и вытянулся в струнку. Остальные переглянулись и сделали то же самое.

Подполковник остановился, опустил воротник шинели и дал понять, что больше не сделает ни шагу навстречу солдатам. Те снова переглянулись, но с места не сдвинулись. Давно позабыв требования устава, они не понимали, чего от них хотят. Подполковник снова поправил воротник шинели и продолжал стоять.

Наконец солдаты сообразили, что от них требуется. Один остался у шлагбаума, а двое других подошли к подполковнику. Отдав честь, старший из них доложил:

— Сержант Приходько, товарищ подполковник, начальник караула КПП.

Он хотел еще что-то добавить, но подполковник, приложив правую руку к козырьку фуражки, перебил его, поинтересовавшись:

— Вы когда последний раз брились, товарищ сержант?

— Неделю назад, — удивился тот вопросу.

— Так предписывает устав?

Сержант смутился.

— Как доехали? — спросил он после минутного замешательства.

— Хорошо, без происшествий.

— Если я правильно понял, вы привезли зеков?

— И не только… Я новый начальник этого поселка лагерного типа. Подполковник Калачев. Открывайте шлагбаум, пропускайте колонну. И прошу учесть, сержант Приходько, я не просто говорю — я приказываю. Вопросы есть?

* * *

— Вот уже целые сутки я у тебя, Алексей Иванович. Пересмотрел все документы, видел производство… Многое не понял — не смог. Все запущено, товарищ Аверкиев, до безобразия. Не уедешь ты отсюда, Алексей Иванович, пока бумаги в порядок не приведем!

Так говорил Степан Калачев начальнику лагеря и коменданту поселка, старому знакомцу, Алексею Ивановичу Аверкиеву, сидя за столом в кабинете и тыча пальцем в документы.

— Хороший ты человек, Алексей Иванович, только вот пустил все на самотек. Ну ничего, мы наведем порядок, и ты уедешь отсюда с чистой совестью и с чувством выполненного долга, — взглянув в лицо старого комендата, угрюмое и виноватое, Степан смягчился.

Едва произнеся эти слова, Калачев сразу ощутил, что подполковник Аверкиев как-то напрягся. Глаза его словно прощупывали Степана, скользя по кителю, по погонам…

— Степа, не ерепенься, — сказал Алексей Иванович, ежась. — Когда ты отбывал у нас наказание, покладистым был, не придирчивым. Что сейчас с тобою стало? Может, форма и новенькие погоны так преобразили тебя?

Аверкиев вел себя подозрительно. Приезд преемника вроде как и не смутил его. Встретил он Калачева без удивления, говорил спокойно и ровно, как при самой задушевной беседе.

Степан подошел к окну и посмотрел на улицу.

— Видишь ли, Алексей Иванович, мне как-то неудобно тебя поучать и отчитывать. Знаем мы друг друга немало. И наблюдал я за тобой, когда мотал срок. Ты был всегда требовательным и справедливым! Работа ладилась, хотя как велась документация, я не знал.

— Как велась, так и сейчас ведется, — мудро улыбнулся Аверкиев. — Я здесь служу уже очень много лет, но ни замены себе, ни каких-то проверок… кхе-кхе… Ничего подобного никогда не удосуживался. А ты вот с колес и сразу с упреками?

Не отвечая, Калачев вопросительно посмотрел на престарелого коменданта.

— Но ведь это не порядок? Согласись, Алексей Иванович?

— А кому он здесь нужен? План по лесозаготовкам перевыполняем, все работает, поселенцы не бедствуют.

Степан разозлился, но это никак не проявилось на его лице и поведении. Он лишь скрипнул зубами:

— Вот гляжу я на тебя, Алексей Иванович, и думаю: ведь как на деле получается? По деловым качествам ты, пожалуй, многим сто очков вперед дашь, у тебя все в ажуре, а вот формальная сторона хромает! Ну как у тебя дела принимать прикажешь?

— Да ты не дави на меня, Степа! — не сдержался и повысил голос Аверкиев. — Ты что у меня плохого нашел? Да и сам мне толком еще ни одного замечания стоящего не сделал, Степа! А почему? Да потому, что причин нет! Все в порядке у меня, а документы… Документы — не главное. От меня их никогда не ждали и не ждут.

Калачев подошел к старику и взглянул ему прямо в глаза. Тот, не выдержав, отвел их в сторону.

— Ты знаешь, Степа, а я ведь не ходил за тобою минувшие сутки, — сказал Алексей Иванович, вздыхая. — Не докучал тебе… — он вдруг неожиданно отступил на шаг, вскинул голову и сказал уже другим, жестким голосом. — Ты бы не очень меня хулил, Степа. Я же не обижал тебя никогда и обижать не собираюсь.

— Кого ты обижать не собираешься? К чему ты все это говоришь, подполковник Аверкиев?

— Да так, просто к слову.

— К слову? К какому?

Алексей Иванович опять глубоко вздохнул и пробарабанил пальцами незамысловатую дробь на поверхности стола.

— Ты, когда назначение получил, сколько дней сюда добирался?

Степан не выдержал. Он приблизился к старику и, едва владея собой, спросил:

— Тебе-то какое до этого дело, Алексей Иванович?

Аверкиев молчал. Лицо его покраснело от напряжения, глаза сузились.

— Есть дело, раз говорю! — громко и властно рявкнул он.

— Я понятия не имею, сколько затратил времени на дорогу, — обескураженно пожал плечами Степан. — Я как-то не задумывался, что по этому поводу ответ придется держать перед тобой.

— Вот ты назначение мне свое привез, подписанное полковником Горовым, — произнес Алексей Иванович тихо. — А пока ты ехал, Дмитрий Андреевич застрелился у себя в кабинете…

— Как ты узнал про это? — спросил Степан, едва не задохнувшись от волнения.

— Пока ты колесил сюда, весть эта на целую неделю опередила тебя, — вздохнул Аверкиев и развел руками. — Признаюсь, я не мог сразу вот обрушить на тебя весть страшную. Пока ты хозяйство осматривал да в бумагах копался, я все пыжился, слова правильные для тебя подыскивая, пакет из Москвы покою мне не давал.

— Ладно, не тяни, — сказал Степан, устало присаживаясь на стул. — Что гласит приказ, который опередил меня, и кем он подписан?

— Подписан он генералом Бобылевым и замом товарища Берия генералом Успенским, — ответил Алексей Иванович тоном, полным сочувствия и сожаления. — Может, дать его тебе, сам почитаешь?

— Нет, не могу, — отказался Степан дрогнувшим от горя и обиды голосом. — Ты мне так обскажи, я тебе на слово поверю.

Аверкиев с пониманием посмотрел на посеревшее лицо Калачева и начал издалека, так как не нашел в себе сил сказать коротко и прямо.

— Я хорошо знаю всю твою жизнь, Степа. Мы не раз с тобой говорили об этом…

— Короче, Иванович! — крикнул в сердцах Степан, сжимая кулаки.

— Хочешь короче, тогда меня слушай, — прозвучал из соседней комнаты чей-то голос.

В ту же минуту дверь открылась и в кабинет вошел…

— Это ты?! — воскликнул Степан. — Не может быть такого!

— Ты еще «чур меня» скажи. А глаза свои не три, от этого я не испарюсь!

Степан видел перед собой Яшку Хромого, которого привык считать мертвым. Он стоял перед ним подтянутый, в форме офицера НКВД с погонами подполковника на плечах.

— Я, наверное, сплю, — проговорил Калачев, не спуская удивленных глаз с лица Яшки. — Так ты…

— Да жив я, жив, а не привиделся тебе, дурень, — усмехнулся тот. — Вижу, не рад ты меня видеть живым, Степаха? А вспомни, как я с тобой тогда, в Большом Ручье, нянчился, когда ты свои копыта чувствовать перестал?

— Помню-помню, разве такое забудешь, — ответил Степан, бледнея. — Только вот не пойму, для чего ты это делал. Тебе же приказано было убить меня вместе с братом, а ты…

— Был такой приказ, не спорю, — не стал отпираться Яшка. — Только вот момент тогда еще подходящий не наступил. Я должен был вас всех порешить, когда вы к кладу меня приведете! Убей я тебя раньше или брось подыхать на куче камней, тогда и на всей операции пришлось бы ставить крест. Твой брательник без тебя меня бы близко не подпустил к себе!

— Ты сейчас не удивил меня своим признанием, — сказал Калачев, закуривая. — Еще перед заброской во вражеский тыл я уже предполагал, для чего ты ко мне приставлен. А ты пытался меня разубедить.

— Это хорошо, раз ты все знаешь, — хмыкнул Яшка, тоже закуривая. — А я тогда, как и сейчас, лично против тебя ничего не имею. Мне даже жаль тебя, Степаха. Видишь, ты жив, а это значит, что я не выполнил своего задания!

— Не лукавь, подонок, — сказал Степан, глянув на собеседника исподлобья. — Только стечение обстоятельств не позволило тебе выполнить приказ Бобылева. Первое неудобство причинил тебе взрыв в подвале дома, а второе… Ты переоценил свои силы и возможности, набросившись с пустыми руками на брата.

— Да, действительно, я тогда погорячился, — признался Яшка. — Но у меня не было выбора. Сам знаешь, что «генерал Штерн» сразу бы укокошил меня, как только я откопал бы для него ящик с деньгами!

— Но почему ты решился напасть на него? Собирался застать врасплох и понадеялся на свои силы?

— Да нет, я понадеялся на свои мозги и внезапность, — ответил Яшка, выпуская в потолок облако дыма. — Ситуация была идеальной и слишком заманчивой. Если бы мне удалось свалить Штерна с ног, то я прикончил бы и его самого и его бабу! Но он выдержал удар! Его кулак так встряхнул мои мозги, что я позабыл все на свете. Я не помню, как выбрался из шахты, не помню, как подобрали меня добрые люди и переправили в партизанский лагерь. Соображать я начал через неделю, вот тут-то и узнал о твоем чудесном спасении и о том, что за тобой даже самолет с Большой земли присылали!

— Ладно, вернемся из прошлого ко дню сегодняшнему, — сказал Степан, давя окурок в пепельнице. — Теперь скажи, для чего сюда явился. Выполнить задание, которое осталось тобою не выполненным, и убрать меня?

Скрип входной двери отвлек внимание собеседников. Это комендант Аверкиев посчитал себя лишним при разговоре и предпочел выйти на улицу.

— Нет, я не за жизнью твоей приехал, — удивил Калачева Яшка. — Твой покровитель Горовой застрелился, но прежде таких дел понаворочал, что век не разгребешь!

— Расскажешь?

— А что? — пожал плечами Яшка. — Нам спешить некуда. Можем и поговорить.

Затушив окурок, Яшка расположился поудобнее на стуле, расправил плечи и, противно хохотнув, сказал:

— А твой покойный братан горазд был на выдумки. Бобылев хотел достать его нашими руками, а он поступил проще: преподнес такой ошеломительный сюрприз своему другу генералу, что раздавил того, как таракана.

— Интересно, как? — вскинул брови Степан.

— Точно не знаю, но он переслал в Москву на имя товарища Берия конверт с письмом, где описал свою жизнь и очень подробно про дружбу с Бобылевым!

— В письме что-то было и про Горового? — полюбопытствовал Степан. — Или какой-то другой повод подтолкнул его к самоубийству?

— Не знаю что, но, наверное, было, — ответил Яшка задумчиво. — Как только забрали Бобылева, Горовой заперся в кабинете и пустил себе пулю в лоб. Наверное, правильно поступил: избавился от лишней нервотрепки.

— А генерал? Он почему предпочел «лишнюю нервотрепку» быстрой смерти?

— Наверное, на что-то надеялся, — пожал плечами Яшка. — Хотя надеяться-то ему уже не на что!

— Все так плохо?

— Хуже не бывает…

— Тогда ты почему приехал?

— Подчищать за всеми то, что не успели они подчистить за собой сами, — сведя к переносице брови, ответил Яшка. — Скандал решено тихо замять, а всех к нему причастных… Ну, сам понимаешь, не маленький.

— Догадываюсь, — хмыкнул Степан. — Ликвидировать.

— Ну-у-у, зачем ты так сразу, — развел театрально руками Яшка. — Ты что, забыл, лопух, что власть наша советская беспредельно гуманна! Тебя всего-навсего приказано разоружить, переодеть в зековские шмотки и взять под стражу до особого распоряжения! Тебе накручивается пятерка за побег, десятка недосиженного срока и плюс ко всему десятка за сотрудничество с братом-предателем!

— Ну а ты? Ты ведь тоже нежелательный свидетель для лиц тебя сюда пославших?

— А я — случай особый! Я заменю на этом посту коменданта Аверкиева. А когда шумиха уляжется, помашу поселку ручкой!

Говоря это, Яшка невзначай положил руку на уже расстегнутую кобуру, выхватил из нее пистолет и выразительно посмотрел на Калачева.

— Только не дури, Степан, — сказал он угрожающе. — Сдай оружие — жив останешься. Пройдет время, отсидишь свой четвертак — и на свободу с чистой совестью!.

— Ты считаешь, что я соглашусь на такой расклад? — усмехнулся Калачев. — Мне и десяти уже отбытых по самую макушку хватает!

— Применить силу вынуждаешь? — нахмурился Яшка, взводя курок. — А я ведь ничего против тебя не имею. Только приказ выполню, учти.

— Да мне плевать на твой приказ! — вспылил Степан, смятенной душой которого уже успели овладеть тоска и отчаяние. — Я никогда не надену больше на себя робу арестанта и не позволю никому просто так решать мою судьбу!

— Да успокойся ты, дурила, — вздохнул участливо Хромой. — Может, отсидишь годок-другой, а там глядишь амнистия — все и образумится.

— Нет, не образумится! — закричал Степан, приходя в бешенство. — Давай стреляй, сделай одолжение. И зубы мне не заговаривай, тошно мне от тебя.

— Так сразу и стреляй, — сделал вид, что смутился, Яшка. — А ты о детях своих подумал? Хотя…

— Что дети? Что ты знаешь про моих сыновей?

— Они в порядке. Только вот оба рапорта настрочили, слово в слово, будто под копирку. В них пацаны твои отрекаются от тебя и ничего общего с тобой иметь не желают!

— Врешь! Все врешь, падла! — прорычал Степан, сжимая в ярости кулаки.

— Эти рапорта я с собой привез, — ответил Яшка, не спуская с Калачева пристального взгляда. — Хочешь почитать, всегда пожалуйста. Только правильно себя веди и пистолетик на стол положи.

— Значит, вот как со мной. По самому больному ударили, — сказал Степан, едва владея собой. — Сыновья сами это сделали или их заставили?

— Подробности сии мне не известны. Так ты будешь читать или?

— Не буду. Ни к чему мне это, — ответил Степан, глядя в одну точку.

— А оружие сдашь?

— Заберешь потом, а сейчас выйди.

— Ты что удумал, скажи-ка?

— Проваливай…

— Ну, пусть так оно и будет, как сам решил, — усмехнулся мрачно Яшка, направляясь к двери. У порога он обернулся: — А ты хорошо подумал, Степаха? Жизнь… она ведь всегда хороша, даже в неволе…

Увидев, что Калачев вытащил из кобуры табельный пистолет, Хромой развел руками и вышел на крыльцо.

* * *

Оставшись один, Степан не спеша закурил и молча уставился отсутствующим взглядом на противоположную стену. Он устал от жизни и суеты вокруг себя. Когда-то давно у него была семья. Были друзья-товарищи… А потом в одночасье ничего не стало.

Докурив папиросу, Степан взял вторую. Он думал и все больше радовался тому, что этот прямой разговор с подлецом Яшкой помог понять ему то главное, без чего сведение счетов с жизнью было бы невыносимо…

Настенные часы вдруг ожили и стали гулко отсчитывать удары. Их прозвучало ровно пять…

Степан глянул в окно. День выдался скучным и хмурым. Лес вокруг поселка тоже был хмур и задумчив. Тучи медленно плыли над верхушками сосен, словно хотели зацепиться за них и остановиться навсегда. Но порывистый ветер подгонял их, не давая возможности сделать это.

Прощаясь с жизнью, он перестал чувствовать страх. Тяга к жизни как-то притупилась и ослабла. Путь его завершен, это ясно.

Затушив окурок в пепельнице, Степан посмотрел на часы. Они тихо тикали, маятник равномерно покачивался из стороны в сторону. Ходики отсчитывали последние минуты в мире, где для него нет больше счастья и надежд, есть только горе, разочарование и боль. Он остался совсем один. Все вокруг умерли или предали его. Впереди — длительное мучительное рабство. Так стоит ли цепляться за такую паскудную жизнь?

Калачев взял пистолет, взвел курок, приставил ствол к виску. Вокруг все замерло, будто жизнь сразу же остановилась в ожидании. Степан почувствовал, как напряжение внутри него вдруг ослабло и полное безразличие ко всему остановило движение мыслей. Момент истины!

Степан вдохнул в себя побольше воздуха, резко выдохнул, почему-то опять взглянул на часы, словно собираясь запомнить время своей кончины, — и нажал пальцем на курок.

* * *

Услышав хлопок выстрела, стоявшие на крыльце подполковник Аверкиев и Яшка переглянулись. Алексей Иванович прикрыл глаза, но не смог сдержать слез.

— Ты, Степа, сделал свой выбор. И наверное, самый правильный у загнанного в угол, — прошептал он с сочувствием — Твоя судьба — твой крест!

— Ой, да ты здесь прям в философа превратился, подполковник! — воскликнул Яшка торжествующе. — Он всего лишь избавил меня от обязанности хлопнуть его!

— Заткнись! — зло покосился на него Алексей Иванович. — Имей хоть какое-то уважение к умершему!

— Иметь уважение? К кому? — весело рассмеялся Яшка, открывая дверь. — К этому неудачнику? Он заранее был обречен на такой вот конец, все время только и делая, что пробираясь через преграды к своей смерти. Жизнь продолжается, а Калачева в ней нет!

Потеснив его локтем, подполковник Аверкиев переступил порог и вошел в кабинет. Яшка поспешил следом и плотно затворил за собой дверь.

Степан Калачев сидел за столом. В правом виске его виднелось входное отверстие от пули. Правая рука повисла вдоль тела, но по-прежнему крепко сжимала табельный пистолет.

— Кхе-кхе, — прочистив покашливанием горло, заговорил Яшка. — А вид этой трагической картины меня умиляет. Я даже ужасаюсь от мысли, что если бы Степан не решился пустить себе пулю в лоб, это пришлось бы сделать мне.

— Не мели языком, пес паршивый, — вздохнул Алексей Иванович — Лучше бы ты застрелил его, ничего не объясняя.

— Ну уж нет, — рассмеялся Яшка. — Я не хотел доставлять ему удовольствие умереть быстро и легко. Я наслаждался, когда рассказывал о зековской участи, ожидавшей его впереди! Но особое удовольствие мне доставила ложь, на которую Степан купился, будто сыновья предали его! Ха-ха-ха, ты бы видел его лицо, старик! Это, видимо, и переполнило чашу терпения… Я не хотел стрелять в него и сделал все, чтобы он застрелился сам!

— Ты не человек, ты сатана, — прошептал Аверкиев, глядя недобро. — Обманом заставить человека наложить на себя руки — это грех, которому нет прощения.

— Не суетись и не дави на то, чего у меня не имеется, — хмыкнул Яшка. — Готовься лучше дела передавать. Хватит, отслужил свое, теперь на отдых отправляйся.

— Да, мне действительно пора… — согласился с ним Алексей Иванович. — Только вот дело еще одно доделаю…

— Да брось ты, не напрягайся, хрыч старый, я за тобой сам все доведу до ума, — покачал головой Яшка и озорно подмигнул Аверкиеву.

— Да нет, это дело могу только я доделать, — нахмурил тот лоб озабоченно.

Он достал из кармана желтый конверт, надпись на котором гласила «Не вскрывать. Вручить лично подполковнику Аверкиеву!», и спросил:

— Знаешь, что в нем?

— К-конечно, — ответил Яшка, бледнея и чувствуя, как к сердцу подкатывает едва уловимая тревога. — П-приказ о передаче тобою всех своих п-полномочий мне.

— Нет, — сказал Алексей Иванович, разжимая пальцы и отпуская конверт, который медленно упал к ногам. — Этот приказ гласит, чтобы я самолично ликвидировал «врага народа», приговоренного к смертной казни.

— И э-этот ч-человек я? — прошептал потрясенно Хромой.

Его рука дернулась к кобуре с пистолетом.

— Не спеши, патроны отсутствуют, — ухмыльнулся Алексей Иванович. — Я их вытащил ночью, когда ты дрых сном младенца.

— Постой, это какая-то ошибка! — воскликнул Яшка с отчаянием. — Ты прочитал, наверное, не тот приказ?

— Приказ тот и адресован лично мне! — отрезал Аверкиев так грозно, что по телу Хромого пробежал мороз.

— Обожди, не спеши, Иваныч! — взмолился Яшка. — Ты можешь сейчас по недоразумению совершить то, о чем потом сильно пожалеешь.

— Ошибка исключена, — ответил подполковник, взводя курок револьвера. — Я несколько раз перечитал приказ, который ты лично привез и вручил мне! Единственное, о чем я сейчас сожалею, что не исполнил его до того, как ты бессовестной ложью принудил Калачева убить себя!

— Но я… — Яшка осекся, прочтя в неумолимых глазах Аверкиева свой приговор. — Я…

Грянул выстрел.

— Вот так-то вот, — произнес комендант, убирая револьвер в кобуру. — Приказ действительно только обязывал меня передать тебе полномочия. Но не могу я вот такому подлецу доверить судьбы людей в поселке!

Он приблизился к телу Степана и коснулся рукой его плеча.

— Спи спокойно, уважаемый Степан Аверьянович. Там, где ты сейчас, с лихвой воздаётся за все…

Примечания

1

Самоназвание сектантов-скопцов.

(обратно)

2

Основатель секты скопцов в XVIII веке, беглый крепостной.

(обратно)

3

Христоверы — хлысты. Одна из форм старого русского сектантства, возникшая во второй половине XVII века в центральных губерниях России среди оброчных крестьян. Основателем её считается костромской крестьянин Даниил Филиппович.

(обратно)

4

Удаление яичек («удесных близнят») называли «малой печатью», или «первой чистотой». Поскольку эти повреждения не мешали скопцу вступать в половую связь, основатель секты Кондратий Селиванов решил, что необходимо ампутировать «ключ бездны» — детородный орган. После этой операции на теле оставался овальный шрам — «царская печать». При оскоплении женщин вырезали, вытравливали кислотой или выжигали раскаленной проволокой соски или груди, большие или малые половые губы. Это была так называемая «вторая чистота». Чтобы окончательно заглушить зов плоти, скопцы истязали себя, выжигая на своем теле кресты.

(обратно)

5

Кокаин.

(обратно)

6

ГПУ — Государственное политическое управление, орган по борьбе с внутренними и внешними врагами, вместо ВЧК созданный большевиками в 1922 г.

(обратно)

7

Мазарки — кладбище.

(обратно)

8

Тесак — нож (жарг.).

(обратно)

9

Волына — пистолет (жарг.).

(обратно)

10

Предместье города (устар.).

(обратно)

11

Канарис — немецкий военный деятель, начальник абвера (службы военной разведки и контрразведки) (1935–1944).

(обратно)

12

Мазать лоб зеленкой — расстрел (жарг.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Секта

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Часть вторая. Тени прошлого

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

Часть третья. Клад скопцов

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg