«Волхв»

СЕРГЕЙ МИЛЬШИН ВОЛХВ

Воинко-Рысь

Гой Воинко — разведчик роты русичей затаился на окраине небольшого дубового леска, внимательно вглядываясь в стены-колья храма Белбога, обвитые повиликой. Его арочный входной проем с рунами над головой, славившими Бога Света и освещавшими каждого вошедшего, тихо шелестел мелкой листвой. Воинко слышал, что в прежние лета храм стоял без ограды, открытый на все стороны света, сверкая на солнце золотыми и серебряными украшениями. Но в один срок огромное стадо туров, потревоженное сильной стаей волков, снялось с места и покатилось на восход, поднимая пыль до самого неба. Как назло, волхв в это время ушел в дальнее селение — лечить упавшую с седла дочку местного боярина. Стадо туров прошло через незащищенное заговором капище, как смерч, и сровняло его с землей. После того случая и появился вокруг светлого места высокий частокол.

Что-то беспокоило Воинко, что-то неуловимое, как касание легкого ветра влажной щеки. Ощутив непонятную тревогу при приближении к родным местам, он оставил коней привязанными к ветке дерева в чаще, а сам сделал солидный крюк по заросшему дикотравьем дубняку, чтобы незаметно оказаться перед храмом и залечь здесь в густой клевер. Отсюда он мог разглядеть вход. Под холмом, вытянувшись вдоль широкой реки Донца, раскинулась родное село Воинко — Хотмы. Закругляя путь через дубняк, Воинко заглянул сверху на его крайние дома и не увидел ничего подозрительного. По привычке нашел взглядом камышовую крышу своей избы в окружении яблонь и груш. Как-то там сейчас матушка? Отец Воинко погиб в стычке с хазарами, когда он еще был малышом, и больше мать замуж так и не вышла.

Какая-то баба, покачивая пустыми ведрами на коромысле, спускалась под откос к речке. На другой окраине мальчишки запускали в небо змея. Он мирно трепыхался на ветру, улыбался его солнечный лик на треугольной ткани. Ничего не говорило о том, что там что-то произошло. Но вот здесь…

Воинко, меняя коней, неспешно скакал один уже три дня. Шел спорой рысью. Кони — сильные высокие русские жеребцы, легко выдерживали темп, тем более, что Воинко старался почаще пересаживаться на заводного. Останавливался один раз в день, у ручья или родника, которые тут встречались в изобилии. Ослаблял подпруги, выгуливал недолго, чтобы остыли. Потом поил и отпускал на луг. Пока они хотя и без удовольствия, но методично объедали подвяленную на жарком Ра траву, спокойно перекусывал сам — с собой в заплечном мешке еще оставалась пара полос вяленного мяса да кусок овечьего сыра. К ночи искал место где-нибудь у перелеска — на широкой залитой лунным светом степи его могли увидеть издалека, а здесь, в тени высоких дубов или раскидистых тополей, он оставался незаметным для ворога.

Коней спутывал и отпускал пастись. Умные, обученные животные обычно не уходили далеко от хозяина. Тем более что днем в степи то и дело встречались следы стремительных волков, а ночью нет-нет да и долетал до чуткого уха далекий вой. Помня об этом, они всю ночь тихонько всхрапывали неподалеку. В чутком сне Воинко слышал их рядом и не просыпался.

Атаман отправил его вперед с опережением верст на тридцать. Он всего второй раз участвовал в охранном походе. В прошлый раз все прошло спокойно, за более чем 40 дней — срок, что отряд обходил свои земли, отмеренные от засечной черты до Русского моря, они не встретили никого из вражеского стана хазаров. Парень хорошо держался, а за особый талант — волчий нюх и острый глаз птицы-хорса, его прозвали почетным именем Рысь.

В этом походе атаман доверил отроку ответственное дело — идти впереди. За ним с небольшим отставанием двигался передовой отряд разведчиков. Иногда, когда степь разбегалась до самого ококрая, не зажатая перелесками, на самой границе видимого, он угадывал движение бойцов, издалека казавшихся былинными полканами — полулюдьми-полуконями. Они шли ровно, не опасаясь засады, зная, что даже подстреленный из куста вражеской стрелой в самое сердце, Воинко, прежде чем уйти в ирий, успеет уронить знак опасности на пути отряда. Знак — зачарованный амулет с живущим в нем духом Чура — бога-охранника, с виду всего лишь серый камушек — Воинко всю дорогу зажимал в кулаке. Он знал, что камень обладает способностью впитывать тревожное настроение своего хозяина, живого или мертвого, и передавать его на большое расстояние. В отряде разведчиков позади него скакали бойцы — характерники, для которых ничего не стоило уловить тревогу, испускаемую камнем, за две-три версты. Но пока Рысь был спокоен — спал и камень.

Воинко вспомнил слова волхва Бронислава, который выдал Амулет атаману, зашедшему вместе с несколькими воинами к нему перед походом.

Сидя на камне, опустив усталые узловатые кисти на колени, заросший как ствол ивы, несколько лет проживший в воде, белоголовый, но до сих пор, несмотря на свои 150 лет с гаком, не седой, волхв Бронислав изрек тихо:

— Амулет — ваша защита, ваше спокойствие в степи. Но больше я рассчитываю не на него, а на ваши родовые силы, на помощь Богов — суть предков наших. Они помогут вам в трудный миг. Без их защиты, да без вашей отваги и опыта Спаса, и этот камень станет просто речной галькой. Помните — ваша сила — это вы сами. Прислушивайтесь к своим чувствам — они не обманут.

Воинко переложил Амулет в другую руку и вытер потную ладонь о штанину.

«Что же случилось с Брониславом? Он один стоит нескольких воинов и владеет такими приемами, до которых Воинко еще расти и расти. В крайнем случае, волхв мог бы просто отвести врагу глаза и уйти. Если его убили, то только расслабленного, не ожидающего нападения. А это означало, что среди русичей завелся предатель. — Гой махнул головой и постарался отогнать неприятные мысли. — Нет, этого просто не может быть».

Будь он жив, Воинко почувствовал бы волхва даже за сто шагов. Но сейчас он не слышал его, он вообще ничего не мог ощутить, кроме непонятной и незнакомой тревоги. Воинко отложил в сторону лук и перекинул через голову колчан со стрелами. Там они не понадобятся. Еще раз пристально окинул взглядом стены, арочный вход. Тихо. Как-то даже слишком тихо.

«Надо решаться. Так и до листопада досидеть можно».

Прямо перед глазами миролюбиво жужжали две пчелы-труженицы, замер, словно умер, на былинке голенастый кузнечик. Воинко, теперь не отрок безусый, семнадцати лет от роду, а опасный для врага боец — Рысь, беззвучно выдохнул и, мысленно пробудив дремлющие до поры силы Рода, не потревожив кузнечика, двинулся вперед. Медленно извиваясь, как учили, он пополз ко входу в храм. Чем ближе он приближался к утопленному в зелень проему, тем тревожней становилось на душе. Один момент он даже приостановился, прислушиваясь к собственным чувствам и ощущая, как разливается чувство опасности вокруг, как заполняет клеточки настроенного на схватку тела, и страх рождается где-то внизу груди около Ра-сплетенья.

«Нет, я не испугаюсь. Ни за что. Чтобы ты мне не пророчил, Чернобог. Белбог все равно сильнее, и не тебе с ним тягаться». Он крепко сжал зубы и упрямо двинулся дальше. И странно, только Воинко переборол себя, как страх отступил, оставив лишь капельки пота на лбу под обережной повязкой, скрепляющей длинные волосы цвета соломы-половы, за которые русичей его племени еще иногда называли половцами. У входа Рысь пружинисто приподнялся на ноги, не глядя, вытянул из ножен на поясе нож и попытался что-то разглядеть через узкую щель входа. Пусто. Камень с отпечатанной ладонью Белбога, подсохшие цветы — приношения у подножия, за ним частокол, и все. Амулет в руке вдруг сделался горячим и влажным и едва не выскользнул из потной ладошки. Воинко понял это как знак. Он осторожно опустил его в траву немного в стороне — куда смог дотянуться, проговорил одними губами три раза девиз русичей, помогающий в бою — «Ура, Ура, Ура», и, больше не колеблясь, нырнул вперед.

И уже в прыжке, кувыркаясь через голову, успев краем глаза охватить силуэты выстроившихся вдоль стен врагов, понял, что проиграл. Его ждали. Одним незаметным движением он успел скинуть нож в сапог.

— Шустрый малый.

Напряженный голос, которому его владелец попытался придать сарказм, обрушился на голову Воинко, словно палица врага. Не вставая, он быстро огляделся. По кругу вдоль частокола стояли смуглые воины. Хазары! Десяток. И у всех в руках натянутые до половины луки. Нечего и думать о сопротивлении. И что самое неприятное — у забора небрежно кинуты два бездыханных тела — Бронислава и какого-то белокурого мальчишки, лет пяти. Так вот как они застали врасплох волхва. Несмотря на смертельную опасность, у Воинко отлегло от сердца — нет, не может быть среди русичей предателей! Наверняка они подкараулили отрока у села, утащили сюда, зажали рот, чтоб не кричал, и заставили его первым войти в капище. В первый миг, увидев мальчика, Бронислав замешкался, и этого хватило ворогам, чтобы выпустить ему в грудь две стрелы, сейчас торчащие из тела волхва.

Предводитель хазар — пухлый с животом-тыквой, свисающим между расставленных ног, что особенно удивило Воинко — у русичей толстых не было, в блестящем походном халате, подпоясанный ремнем, на котором болтались ножны дорогой работы, важно сидел на камне Макоши и поигрывал золотым кулоном с ликом Богини судьбы. Воинко даже хмыкнул про себя — не стоит так с великой Богиней, да к тому же женщиной — не простит.

— Ну что, парень, — десятник дернул кадыком и спрятал кулон в пухлую суму, где, похоже, уложены были и остальные драгоценности храма.

«Нервничает, — понял Рысь, — что это он, меня что ли боится? Это с десятком лучников-то?»

— Разговаривать будешь? — он оглядел воинов, уверенных в своем превосходстве над негрозным на вид бойцом русичей. Они даже ослабили луки, а некоторые и вообще их опустили, — жизнь сохраним.

Хазары хохотнули.

Гой насмешливо смерил взглядом сидящего предводителя.

— Пошел ты.

Не сильно удивленный предводитель картинно взмахнул руками. Пузо волнисто шелохнулось.

— Нет, ну ты смотри. Я же как лучше хотел. Жизнь обещал, а ты, значит, — неблагодарный, грубить решил. Ну, ну. — Он коротко кивнул ближайшим лучникам, — взять его.

Воинко напрягся. Он понимал, что живым его не оставят в любом случае, зачем им свидетель. Если уж пришел его черед отправляться к предкам, чего он по большому счету не боялся — все там будем, — то уйдет туда не один, а заберет с собой хотя бы вот этого кривоногого, шагнувшего в его сторону с глупой ухмылкой на лице, а если повезет, то и двух хазар.

Он перевел рукой по коленке и незаметно ухватил под голенищем острый узкий нож.

Хазары, ухмыляясь, приблизились к русичу. Крупный хазарин перекинул косичку-пейсу за ухо и протянул руку, намереваясь ухватить застывшего, словно камень, пленного за шиворот. Воинко резко вскинулся. Нож с противным хрустом, разрезая мышцы и царапая кости, вошел в грудь хазарина по самую рукоятку. Тот, словно наткнулся на невидимую cтену, замер и вдруг кулем осел перед русичем на колени и ткнулся лбом в подошву его ботинка. Второй хазарин помельче и не такой смуглый — явно полукровка — оказался проворным и успел отбить окровавленное острие, птицей рванувшее к его шее. Русич был уже на ногах и вторым движением, по всем правилам русбоя запутав ложным махом противника, успел воткнуть нож в выставленную для защиты руку. Выпустив ставшую скользкой рукоятку, Воинко прыгнул головой вперед, будто в омут, на визжащего от боли врага. Он не услышал, как свистнула стрела, только почувствовал, как что-то раскаленное вошло в его плечо, и потому упал неловко, на шею поверженного хазарина, которая коротко хрустнула, и он затих подмятый русичем. А дальше была тьма.

* * *

Воинко слышал голоса, они пробивались к его сознанию словно через толстый войлок. Говорили рядом, но о чем он долго не мог понять. Или думал, что долго. Он возвращался в сознание медленно, шажками. В какую-то долю мига он почувствовал, что связан, в следующий момент вернулись ощущения, боль в плече накрыла пеленой, тупо ныла голова — похоже, его ударили чем-то тяжелым. Потом рывком вернулась память, и Воинко все вспомнил.

— Очнулся, кажись, — услышал он незнакомый голос и поднял голову.

Ничего не изменилось. Так же стояли у стен враги с опущенными луками, сидел на камне их предводитель, вот только хазаров стало меньше на два лежащих подле Бронислава трупа и взгляды у оставшихся в живых были теперь не такие расслабленные.

Десятник уже не пытался играть в благородного командира. Он зло глянул на очнувшегося русича и выдавил:

— Двоих парней моих убил, скот. Ты думаешь — подвиг совершил? Ничего ты не сделал. Хотел бы своим помочь — себя убил. А так, все равно заговоришь. Я знаю, что ваши главные силы сейчас в походе и село осталось без прикрытия. И сейчас ты нам поведаешь, сколько у вас в селе воинов и откуда лучше зайти, чтобы застать ваших врасплох. Нам нужны ваши побрякушки и ваши женщины — за них хорошо платят в Саркеле. Ну. Говори, пока я добрый. И тогда ты умрешь быстро, без мучений.

Воинко с трудом проглотил вдруг ставшую густой слюну:

— Не дождешься.

Гой Рысь знал, как сделать так, чтобы его тело перестало чувствовать боль. Это умение было одним из самых главных, в тех знаниях, которые русичам преподавал волхв. Нужно было только представить, что предмет, причиняющий боль, это легкое перышко, от которого телу становится щекотно. Конечно, это сделать непросто, тут без тренировки не справиться. В который раз Воинко вспомнил добрым словом погибшего волхва и его «ученика» столетнего деда Матвея, гонявшего их — молодых бойцов — до седьмого пота. «Может быть, наши успеют», — мелькнула мысль. — За мной Креслав и Ставер идут, мои одногодки, но уже опытные, — и тут сильнейший удар под дых прервал короткие размышления Воинко и заставил его согнуться, насколько позволяла веревка. Он задохнулся и опять чуть не потерял сознание. Следующий удар в лицо сломал ему нос, губы залило кровью. Его мучитель — крепкий с широкими плечами и волосатыми руками — он закатал рукава, оглянулся на десятника, ожидая приказа: продолжать или нет. Судя по тому, что хазарин снова ударил русича, на этот раз по ребрам двумя руками, уложенными в замок, приказ последовал. В боку у Воинко что-то хрустнуло, и он, усилием воли превращая поток боли в легкое щекотанье, хрипло рассмеялся. Кровь выступила на губах. Он откашлялся и сплюнул в сторону врага. Не достал. Хазары не ждали такой реакции.

Волосатый, готовивший следующий удар, от непостижимости хриплого смеха, замер. И вопросительно оглянулся на десятника. Кто-то подошел поближе и приподнял край рубахи русича. Рана как рана: набирающая по острым краям синеву красная вмятина — явно сломанные ребра — два или три. Почему же он смеялся? Сошел с ума? Непохоже. Серые глаза чисты, без мути. Взгляд твердый, словно проходящий насквозь, ни грамма страха. Какой-то не такой пленный. Десятник в легком замешательстве приблизился и остановился напротив, внимательно изучая лицо противника. Воинко устало опустил глаза. Ему стали неприятны их ощупывающие скользкие, как шкура лягушки, взгляды. Губы еле слышно прошептали: «Белбог, отомсти за меня». Десятник, увидевший движение губ и не разобравший ни слова, принял за слабость. «Просит пожалеть». Кивнул волосатому и отошел на пару шагов, чтобы не забрызгало кровью.

А в следующий момент произошло непонятное — замахнувшийся хазарин вдруг дико оглянулся и, медленно выворачиваясь и оседая, закинул руку за спину, пытаясь ухватить выглядывавшее из-под лопатки оперенное древко. Но глаза уже закатывались, рука слабела, он неловко осел и вытянулся, пробороздив уже мертвым лицом по твердой земле. Все это длилось какие-то мгновения, за эти доли времени просвистели еще несколько стрел. Никто из хазар, принявших их острия грудью, не успел осознать произошедшее. Воинко с трудом — боль возвращалась — повернул голову. Через частокол с блестящими короткими клинками в руках прыгали сосредоточенные русичи из передового отряда. Креслав, невысокий крепыш, подбегал к нему. Краем глаза Рысь уловил, как десятник повалился на колени и умоляюще поднял руки. Но уже заносился над ним кинжал. А еще увидел — в стороне немного выше забора завис над землей высокий старик с длинным посохом в руке. Он был сед, с аккуратной бородой клином и грозным взглядом. Их глаза встретились. Воинко на миг показалось, что старик ободряюще ему улыбнулся. Или не показалось.

— Благодарю тебя, Белбог, — он поморщился от накатывающей волной нестерпимой боли в боку и плече, но сдержал стон. Он из рода русичей, ему нельзя показывать слабость. И потерял сознание.

Слова. Снова рядом распадались на звуки слова. Словно из тумана вырастали фразы, огромные, тяжелые, сдавливающие грудь и почему-то лицо. Рядом кто-то говорил. Ему хотелось, чтобы он замолчал. Так больно! Воинко с трудом разлепил тяжелые веки. Над ним в комнатном сумраке нависала густая борода, линия тяжелых губ, окруженная белыми завитушками, ходила ходуном.

— Белбог, это ты? — его голос прозвучал еле-еле.

— Очнулся, — обрадовался кто-то рядом.

Женский голос. Матушка!

— Слава Белбогу, — тяжелые губы шевельнулись и отпрянули, и вместо них выросло доброе лицо матери.

— Сынок, ты у своих. Все позади. Скоро будешь здоров, дед Матвей вторые сутки от тебя не отходит.

— А где Белбог?

— Белбог? — она растерянно оглянулась.

— Бредит, — донесся уверенный голос деда Матвея.

— Может, не бредит, — не согласилась мать. — Кто-то же вырвал из рук мальчишек змея и понес навстречу нашим. Да так, что они забеспокоились и поскакали быстрей. Ветра-то почти не было. И на лошадей его наткнулись… случайно, что ли? А потом уже Амулет их к храму привел. Очень вовремя. Чуть бы опоздали… — Она снова склонилась к сыну. — Белбог всегда с нами. А ты поспи. Теперь можно. Хворь отступила. Поспи сынок.

Воинко расслабился и тихо улыбнулся.

— Он с нами. Я его видел. — Он приподнял голову, — мама, я хочу стать волхвом Белбога. Как только встану на ноги….

— Хорошо, хорошо, сынок. Вот поднимешься, тогда и поговорим. Правда, дед Матвей?

— Желание понятно. Обсудим.

Воинко без сил откинулся на подушку и закрыл глаза. И почти в то же момент заснул. Безмятежно и мирно, как засыпал когда-то крохотным дитем на мягких любящих руках матери.

Глава 1

Телега мягко катилась по слегка примятой траве — малоезжей дороге, пробитой по залитому солнцем увалу. Выше тянулись стройные сосны, улетающие вершинами к облакам. Внизу раскинулась Веревка — заваленная камнем речушка, в два шага перейти можно. По мокрым булыжникам отважно прыгал голенастый мородунка. Трудень, гнедой красивый жеребец русской породы: высокий с длинными ногами и пегим вкраплением под грудью, не торопясь, натягивал постромки, степенно вышагивая по едва угадываемой дороге. Выехали с утра, еще лежала роса. Сейчас уже полдень, а и половину пути не проехали. Вдовец Несмеян Донсков — маленький и шустрый старичок с аккуратной полуседой бородкой, уютно расположившись полулежа на солидной охапке сена, оборачивался к своему слушателю — 16-летнему пареньку с серьезными серыми глазами, худому, но с широкими плечами и завивающимся пушком на щеках. Он сидел сбоку, свесив ноги, и чтобы услышать, что говорит дед, ему приходилось то и дело наклоняться вперед. Шумел ветер, качая и путая цветущие ветки жимолости и шиповника. Горий втянул носом цветочный аромат: «Как пахнет!». За околицей Коломны, села, где он вырос, вроде тоже полно всякого диколесья, той же жимолости, но все же не тот дома запах. Парню казалось, что здесь, в горах, аромат цветущих кустов более насыщенный и яркий. Буквально вчера он с другом Родиславом, конопатым и добрым увальнем, что приезжает частенько из города погостить у деда Богумира, бегал на сопку за селом — яйца в гнездах поискать. Разорили по дури пару гнезд, тут же на костре спекли найденные четыре яичка, сами не наелись, но зато накормили, наверное, досыта сотни две комаров. А по возвращении получил еще подзатыльник от Несмеяна за порушенные гнезда. Засвистела в кустах багульника выше по склону свиристель, закинув, наверное, высоко клюв и покачивая бледно-розовым хохолком. В горячем воздухе навязчиво звенели комары, мирно гудели пчелы на розовых метелках иван-чая и густел хриплый голос старика:

— Ты, Гор, парень смышленый. На лету все схватываешь. Учиться у старика легко тебе будет. А он кожедубец, знатный. Его сыромять в городе на «ура» разбирают. Это ремесло нужное, и тебя и семью твою прокормит. Да и то сказать, сироте учеба много крепче нужна, чем обычному мальчонке с отцом — матерью. А с меня какой прок? Сегодня жив, а завтра подойдет срок — и к праотцам отправлюсь. А тебе жить да жить. А старик — хороший, из ведунов, Белбогу капище хранит, то ты и сам знаешь. Правда, потому на него варяги и косятся. О чем-то, похоже, догадываются или доложил кто, но точно, видать, не знают, а слухи — они что — они и есть слухи. То ли так, а то ли и нет… — дед повернул лицо к внуку и хитро прищурился. — А старик, ох, не прост. Они же за ним следить хотели. Ан не вышло.

Горий заинтересованно склонился к деду.

— А почему не вышло?

Дед довольно хмыкнул:

— Я же говорю, не прост старик. Ну, да ничего. Вот поживешь у него, поучишься малёха, сам поймешь. А старик потворника* давно ищет. Про тебя меня спрашивал, еще когда ты голозадым по дому бегал. Понравился ты ему чем-то. Он же кого попало не возьмет в обучение. Ему приглянуться надоть. Я вот не слыхал, звал он кого еще после тебя, нет?.. — Несмеян почесал за ухом, вспоминая. Не вспомнил. — Да, был бы ты уже лет десять со стариком… Я тогда не отдал. Моложе был, думал, сам на ноги поставлю. А тут вот хворь налетела, сердце прихватывает чего-то… — дед помрачнел на мгновенье лицом, и тут же снова разгладил морщины мягкой улыбкой. — Ну, да ничего, с Божьей помощью справлюсь. А, может, и старик поможет.

Вдруг где-то рядом раздался возмущенный «крь-кррь-крррь-крюйу» и над головами людей метнулся мородунка. Дед с интересом проводил кулика взглядом. А тот развернулся почти на месте и еще раз прошелся с пронзительным криком над телегой, нырнул вниз у морды жеребца и исчез в траве у реки. Трудень никак на кулика не отреагировал. Больно надо на всяких птичек внимание обращать.

— Гнездо защищает, — одобрительно закивал дед. — Хорошая птаха. Полезная.

— А чем полезная?

— Чем? Да хотя бы тем, что мимо нее тихо не пройдешь. Обязательно всех в округе предупредит о том, что опасность рядом.

— Это значит, если кто за нами пойдет, мы сразу узнаем?

— Э… смышленый какой, — дед поерзал, подтянул под бок тюк со свежей бычьей шкурой, что вез на хутор старику, и улегся поудобнее, — вроде никому не говорили, что на Горючий камень собрались, но мало ли что.

Горий спрыгнул с телеги и пошел рядом.

— Это понятно. Осторожность не помешает. Дед, а как старика-то зовут? А то я только Светлый слышал.

— Старика? — задумчиво протянул Несмеян, — а по-разному его кличут. Светлый — это как обращение. А так, для своих, с кем дружен, он — Воинко, это его мирское имя. Для всех вообще он — Белогост. Так старика стали звать, когда он появился у нас лет щестьдесят назад с идолом на телеге. Как только через все заставы и городки прошел? Издалека ведь пробирался. Так его и называй — Белый гость. Тут и Белбога поминаешь и его как светлого гостя уважаешь. Особенно по-первости. Ну а дальше он сам подскажет, как кликать.

— Дед, а он знает, что я приеду?

Несмеян неспеша подтянул онучи* на лодыжках и хитро прищурился:

— Знамо, ведает. Он все ведает.

— Так уж и все?

— А вот скоро сам узнаешь…

Постепенно дорога заползла под кроны высоченных сосен. Речка осталась позади, дед с внуком начали углубляться в чащу, поднимающуюся по склону. Сюда солнце пробивалось поменьше, и травы сразу поредели. Вместо них дорогу теперь указывал слегка примятый мох с крапинками еще не спелой голубики и брусники. Дохнуло жарким сосновым ароматом: разогретой смолой и хвоей. Телега лениво запереваливалась по неровностям. Дед тоже сполз с сена и, придерживая вожжи, зашагал рядом. Внук забежал к нему сбоку:

— Деда, а сколько ему лет?

Несмеян поправил сползший за ним клок сена:

— Это никто не знает. Когда я мальцом бегал, он уже стариком слыл. Мне уже, почитай, восьмой десяток, так что считай сам.

Горий присвистнул:

— Ничего себе. Так ему, может, годков 150.

— Не меньше.

Знакомое «крь-кррь-крррь-крюйу» долетело до слуха людей. Где-то позади кулик атаковал еще кого-то.

— Мородунка! — дед встревожено оглянулся.

Горий заметил это и тоже беспокойно оглянулся:

— Деда, ты чего?

Не отвечая, Несмеян впервые за весь путь дернул вожжи:

— Ну, Трудень, шире шаг, — он еще раз оглянулся. — Скоро начнется подъем, с телегой там не проедешь. Пешком пойдем. Ты уж держись за мной, не отставай.

— Не отстану. А что там, деда?

— Идет кто-то за нами.

— А кто?

— Да кто его знает. Может, лось воды вышел попить, а может, тот лось на двух ногах. Проверить не помешает.

Беспокойство человека передалось и коню. Он задрал морду и, сторожко прижимая уши, оскалился.

Старик ласково погладил жеребца по шее:

— Но, но… Труденек, не балуй. Тише…

Конь, пофыркивая, немного успокоился и снова поднял уши.

Лес густел с каждым шагом. В стройные ряды сосен замешались тонкие ели и лиственницы. Сразу потемнело, и комары атаковали людей с новой силой. Все труднее приходилось и жеребцу. Мох на скользких камнях сменили редкие лишайники. Корни деревьев, змеями расползающиеся по каменистому ложу в поисках хотя бы ямки с землей, буграми переплетали чуть заметную тропинку. Рассыпающиеся камешки шуршали под копытами и ногами, грозя потерей равновесия. Трудень переносил копыта медленно, стараясь попадать между корней. Скорость упала. Перед первым крутым подъемом дед, все это время то и дело настороженно оглядывавшийся, остановил телегу:

— Распрягай пока, а я отлучусь ненадолго. Надо все-таки проверить.

Несмеян передал вожжи внуку. Вполголоса помянув Тарха Перуновича и сотворив перуницу*, осторожно начал спускаться с тропинки по камням. Вскоре разогнался и, скоро перебирая ногами, посеменил под откос. Все это произошло так быстро, что Гор даже не успел спросить, куда это он.

Парень потянулся к супони. Быстро развязал и, торопливо посматривая по сторонам, взялся за хомут. Ему хотелось распрячь Трудня до возвращения деда. Чтобы тот, когда вернется, улыбнулся и сказал: «Ну, ты шустрый, я и обернуться не успел, а ты уже все сделал».

Дед почти добежал до тропинки, по которой они недавно проехали. Она делала здесь крутой поворот, скрываясь между высокими, выше человека, камнями по левой стороне. Отличное место для засады. Несмеян выбрал валун, из-за которого, в случае чего, можно было быстро выскочить на тропинку, и прижался к его прохладному боку спиной. Он рассчитывал, что услышит преследователя: пройти по переплетенным корням и каменной крошке бесшумно невозможно — хоть человеку, хоть сохатому.

Он простоял недолго. Только успел привести в лад сбитое на бегу дыхание. Еще раз отмахнувшись от обнаружившего новую жертву комарья, он вдруг услышал то, что и ожидал услышать — легкий скрежет камней, как будто их придавила тяжелая нога. «Саженей десять», — определил он и одной рукой тихонько потянул из ножен на поясе нож, а второй нащупал коловрат на груди: «Тарх не оставь».

Шорох повторился громче — кто-то приближался. Старик уже не сомневался, что это человек. А кто может за ними идти, как не горожанин, посланный варяжским наемником Тагром — сотником княжеской дружины? Или Попом Никифором. Это они самые ярые преследователи старой веры и ее хранителей — волхвов. Вот уже много лет не оставляют надежды истребить их всех, засевших в уральских камнях. На их совести гибель уже нескольких ведунов. К счастью, до Воинко они пока добраться не могут. Самого старика, они, сильно захоти, наверное, взяли бы, но ворогам надо капище, за уничтожение которого князь хорошо платит. Но вот туда им путь закрыт. А Белогост, они знают, не выдаст, под любыми пытками. Единственный способ — проследить. Но пока Белбог не спит — отсекает преследователей. Старик дорожки за собой так запутает, что ни один христианин не распутает. «Но как же они нас вычислили? Ладно, потом покумекаю».

Старик решил пропустить преследователя. Или преследователей? До его слуха долетел легкий шепоток. Разговаривали. Значит, не один. По следам тележным идут, выродки. Застучал дятел почти над головой, да так резко и неожиданно, что Несмеян вздрогнул. «Ага, а вы, ребятки, настороженные, да прячась от всех, наверное, тоже испугались, да покрепче моего». Он выждал пару мгновений, вдохнул глубоко и, шагая с носка — бесшумно, выскочил из-за валуна. Две пригнувшиеся спины замерли в двух шагах. Варяги, задирая головы, шарили глазами по кронам деревьев. Несмеян молча ткнул ближайшего в бок ножом и, оттолкнув согнувшееся тело, бросился ко второму. Но тут нахрапом взять не вышло — опытный боец попался. Он в доли мига успел подскочить к старику и одним точным ударом приложиться к челюсти Несмеяна. Старик гагнул от неожиданности и, задрав ноги, улетел спиной на корни. Грохнувшись всем весом о жесткую подстилку, он на мгновение потерял ориентацию и, похоже даже сознание вышибло: крепок оказался удар для старого. А пришел в себя Несмеян от того, что кто-то тяжелый и вонючий потом и чесноком упал сверху и вцепился стальными тисками в горло.

Он напряг все силы и попытался приподнять насевшего варяга. Где там! Такого здорового он и в молодости, когда был не в пример сильнее и ловчее, не смог бы скинуть, а сейчас и подавно. В глазах налилось темного, поплыли сизые круги. Из последних сил, вдруг вспомнив детский не совсем честный прием, применяемый очень редко, только когда враг сильней и побеждает, а на кону не просто победа в кулачном бою, а жизнь, он подтянул колено между ног варяга и как мог резко вдарил ему в пах. И сразу понял, что попал. Руки врага ослабли, он задохнулся и начал валиться на бок. Несмеян сорвал его еще пытающиеся цепляться пальцы с шеи и, повернувшись, скинул воина с себя. Тот свернулся калачом, натянул шею, перекосив рот и выпучив глаза. Старик нащупал в корнях выпавший нож и, кое-как упершись рукой в камни, воткнул его другой в туго лопнувшее горло врага. Он булькнул и, вытянувшись на буграх, ухватился ладонью за рану, ноги заскребли по тропинке. Но кровь уже заливала лишайники, растекалась в узловатых сплетениях корней. Варяг был мертв, только его мозг еще не знал об этом. Дождавшись, пока тело перестанет дергаться, дед с трудом поднялся. Еще саднило придавленное горло, стучало, как загнанное, слабое сердце, кашлялось и плыли бледные полосы по сосновым и еловым стволам. Несмеян навалился на камень, сполз вниз и долго сидел, восстанавливая дыхание. Сердце щемило. Он поморщился и прижал грудь рукой. Два врага неподвижно скорчились на залитой кровью тропинке. Шумел лес, и в его звуках уже не ощущалось опасности. Снова застучал дятел над головой. Старик приподнял голову и, прищурившись, углядел нарядную птицу на сосне. «Благодарю тебя, Тарх Перунович».

И почти сразу отлегло.

Старик устало оттолкнулся спиной от валуна и поднялся. Пошатываясь, сделал пару шагов и склонился над первым врагом. Лицо молодое, только-только жидкая бородка отросла. Башмаки остроносые кожаные, с двойной подошвой — горожанин. Простая посконная* рубаха, небогатый, скорее всего из прислуги. На груди в распахнувшийся вырез рубахи вывалился крест с новым богом, распятым на нем. «Как же можно носить на теле образ страдающего человека? Он же из тебя силу пьет через свое мучение. Вот и выпил. Нет, никогда не видел, как и второго — здорового, матерого варяга в мягких узорчатых сапогах с перевязью. На боку короткий меч, хорошо, что не успел достать. Под вышитой золотой нитью дорогой рубахой кольчужка — иди он позади, а не тот из прислуги, — ножом бы ничего не сделал. Повезло. Воин. Из дружины князя, похоже. На шее только ладанка. Не идейный, значит. Так, деньгу заработать приехал в наши края. Варяг — он и есть варяг, без роду и племени. Где платят, там и родина. Оба не наши. Пришлые. Ну, видать, так на вашем роду написано».

Старик ухватил первого врага под мышки и приподнял. Попятился, вышел к крайним валунам и затащил тело за камень, чтобы воргу* кости не поганили. Хотя, здесь в глуши день-два — от них и костей не останется, все лесные жители погрызут, растащат. На это Несмеян и рассчитывал. «Если в городе и хватятся пропавших, то уже не найдут. Поди, и в какой стороне искать-то не ведают. Мы же никому не говорили, куда пойдем. Из села выехали, будто в город, а потом уж свернули. Как же они нас вычислили? Не иначе, направление знают и на тропе где-нибудь в кустах сидят. Плохо дело, надо старику сообщить». Дед затащил под камень второе тело, наклонился и снял с пояса меч: «Внуку трофей, пригодится». Распрямился, отирая пот со лба. Прислушался. Тихо. Обычные звуки наполняли лес. По дереву пронесся рывком поползень, остановился. Увидел человека, смешно повертел серой головкой, разглядывая его через черную полоску, забежавшую на глаз-пуговку. И побежал дальше по стволу, куда-то вверх по своим делам.

Старик подкинул в руке меч и провел по поверхности ножен пальцем. Кожа ощутила холод хорошо выделанной бычьей шкуры. Железные бляхи крепились лишь у основания и на самом конце. Он вытянул меч. Харалужский клинок! Голомня засеребрилась, заиграла в ровном свете подлеска волнистым узором — елочкой. «Вот это меч!», — восхитился дед. — Дорогой внуку подарок будет. Для верности он щелкнул ногтем по гибкой голомни*. Долгий ровный звон подтвердил его вывод. Старик довольно улыбнулся и кинул оружие обратно в ножны. Затем развязал пояс и пропустил его через кольцо ножен. Подвязав меч, он еще раз придирчиво оглядел место сражения и, оставшись удовлетворенным, зашагал по тропе, по пути с удовольствием замечая, что следов телеги почти не видно. А пройдет ночь их и вообще не останется.

Гор ожидал в тенечке, спрятавшись в густой еловой поросли. Увидев деда, он с улыбкой вышел из леса, ведя Труденя в поводу. Старик устало присел на телегу:

— Молодец, — нашел он силы похвалить внука. — Правильно сделал, что сховался. Шли за нами.

Внук скинул улыбку:

— Кто?

— Ведомо, кто, недруги наши. Варяги. Не дает им покоя капище Белбога. Все дорогу отыскать пытаются.

— А ты их..?

— Да, — старик опустил голову.

— И что мы им, православные, сделали, что они за нами, как за ворогами охотятся?

Старик хмыкнул:

— А ты слышал, что теперь они себя тоже православными называют.

— Как так? — не понял Горий. — Это ведь мы мир богов наших — Правь — славим, а не они?

— А христиане говорят, что, мол, они Христа своего правильно славят, оттого тоже православные.

— Ну, дают. Как же это можно нашу Правь переиначивать.

— Можно, внучок, можно. Тем у кого ни чести, ни рода нет, кто от своих богов и предков отказался, им все можно… Потому как темные потерянные души у них.

Гор возмущенно качнул головой и прижался щекой к морде послушно замершего коня:

— Но ведь наши боги им отомстят, правда, деда. И за моих папу и маму тоже.

Старик помрачнел:

— Отомстят, конечно, но только не сейчас. Темное время начинается на Руси. И, как говорят ведуны, много столетий продлится. Уснет Русь, забудет славу свою и имена предков, которые Боги наши. И будет спать, пока русичи снова о Макоши и Велесе не вспомнят. Не начнут Белбогу требы носить. А вот как вспомнят, тогда и возродится Светая Русь, новым светом озарится и поведет за собой все белые народы. Так в Ведах сказано. Но, правда эта никому не нужна.

— Что же нам делать, деда?

Старик спрыгнул с телеги:

— Пора идти дальше, к старику. Он, поди, заждался.

— Трудень с нами пойдет?

— Конечно, с нами. Не оставлять же его здесь, волкам на поживу.

Несмеян почесал жеребца, косившего глазом на травяную подстилку под копытами, за ухом и закинул раздутый сидор, в который упаковал и шкуру, на плечо:

— Пошли, а то скоро смеркаться начнет, а нам еще топать и топать.

— Деда, а можно твой меч посмотреть? — внук тоже накинул лямки своей котомки за спину и пристроился сбоку, разглядывая кожаные ножны.

— Почему, мой? Твой это меч. — И остановил уже потянувшегося с горящими глазами к оружию внука. — Придем — отдам. А пока пусть у меня побудет.

Горий тяжело вздохнул и, пропустив вперед деда, зашагал следом, придерживая одной рукой повод Трудня.

Глава 2

К вечеру вышли на хребет. На высоте дул холодный ветер, а в ямах на северных склонах еще лежал серый ноздреватый снег. Жара осталась позади, в долине. Старик устало опустился на остывший валун и развязал сидор. Порывшись, извлек из него два мятля — домотканых плаща из грубой ткани. Один протянул внуку, второй накинул на плечи. Укутавшись, обвел взглядом окоем:

— Красота какая!

— Да! — внук застегнул последние палочки мятля на груди и присел рядом.

Трудень опустил морду и, не найдя травы, прошелся мокрыми губами по камням: может, хоть лишайник какой попадется.

Внизу расстилалась тайга. Расползаясь по террасам и меняя оттенок на более яркий по мере снижения, она спускалась в долину и уходила за горизонт. Извилистая речушка — Илыч, прорезала тайгу по всему видимому пространству, деля на две половины: ближнюю и дальнюю. Осиновые, еловые и березовые вершины островками разнообразили почти сплошной сосновый ковер. По правую руку вставал величественный Горючий камень, его тупое наконечие светлело под низкими облаками в вечернем сумраке. Комары не беспокоили: здесь на вершине их и так мало, а к вечеру на крепком ветру они и вовсе пропали.

Дед Несмеян вздохнул, оперся о валун и, не торопясь, поднялся:

— Потерпи внучок, до распадка спустимся, там родник, у него заночуем. Ворги здесь уже нет, но я путь знаю, — он оглянулся, — ночи светлые, думаю, не заплутаем.

Горий кивнул и легко поднялся следом:

— Идем тогда уже…

— Торопишься… Поди, проголодался как волчонок…

— Ну, не то чтобы как волчонок… Если надо, потерплю.

— Ниче, придем, я кашу сварганю… Осторожней, здесь осыпи.

Спускались, как и шли: впереди старик, за ним Горий, ведущий в поводу тормозящего копытами коня. Вошли в лес. Сосны и лиственницы окружили со всех сторон. Но через десятка три саженей на каменистом голом плато деревья ненадолго расступились и Несмеян неожиданно замер с высоко поднятым лицом.

— Стой, — он поднял руку и принюхался. — Никак дымом пахнет.

Тянуло от распадка, где они собирались переночевать.

Горий тоже поднял голову и повел носом:

— Вроде пахнет.

— Не вроде, а точно пахнет. Кого это Боже нам на пути послал? Ты, вот что…, - он внимательно осмотрелся, — вон там вроде бы небольшой уступчик выглядывает, там, в елках. Дойдите туда и посидите тихо. А я разведаю пока.

— Деда, можно я с тобой…

Несмеян строго глянул на внука:

— А коня на кого оставишь? Не гоже его бросать.

Горий покраснел:

— Я не подумал, деда.

Он повернул Трудня в направлении ельника. Дед положил ладонь на оберег, рельефно выступающий под рубахой, и коротко прошептал славу Тарху Даждьбогу. В следующий момент он уже спускался по корням и камням в сторону распадка, обходя его по широкому кругу.

Определив направление ветра, он приблизился к подозрительному месту с подветренной стороны. Нагромождения камней замедлили продвижение. Приходилось пробираться осторожно, чтобы не дай Бог не зашуметь и не предупредить о себе неведомого странника. В густом лесу, наконец, появились прогалины, на одной из них он задержался, чтобы проверить меч и нож. Поразмыслив, он отдал предпочтение мечу: у родника было достаточно места, чтобы использовать это грозное в умелых руках оружие. А старик, несмотря на почтенный возраст, владел мечом исправно. Как собственно и почти любой русич, с детства приучаемый к воинским искусствам, из коих владение оружием считалось, чуть ли не азами.

Несмеян подкрался удачно: не покатил ни одного камушка, ни одна веточка не треснула под лаптем. Не раздвигая веток цветущего багульника, он медленно выглянул сквозь его узорчатую листву. На полянке он разглядел прямую широкую спину в белой рубахе у маленького костерка и… остолбенел от звука знакомого голоса.

— Ну, что ты там прячешься, выходи уже.

В следующий момент Несмеян избавился от короткого столбняка, встряхнулся и, смущенно улыбаясь, вывалился из кустов:

— Воинко, едрит тебя! Как ты меня напугал.

На него с легкой усмешкой в глазах смотрел серо-белый, как зола, высокий старик, с крепкими руками и подтянутой фигурой. Сидя на валежине перед костерком, он помешивал деревянной ложкой варево в подвешенном над ним котелке.

— Вот уж не знал, что ты такой пугливый.

— Я же тебя за ворога принял. Чуть не прибил даже.

— Ну, это ты заливаешь, прибить меня не так просто. А вот подкрался хорошо, я не услышал. Если бы не вел вас взором, врасплох бы застал.

Несмеян, довольно улыбаясь, подошел поближе:

— Умеем еще кое-что…

— Это хорошо, что умеете. Что так долго-то, я уже заждался. Решил — пойду навстречу, подсоблю, вот кашу приготовил. Надоть, голодные.

Несмеян склонился над котелком и втянул горячий аромат гречневой каши:

— Ах ты, вкуснотища-то кака. А у нас с утра маковой росинки во рту не было.

— А чего так?

— Торопились к тебе засветло поспеть. Да вот, что-то не успели.

— Ладно, потом обсудим, как шли и что видели. Шкуру несешь, смотрю?

— Как ты просил. Правда, одну только захватил. Больше не донести.

Старик кивнул, соглашаясь:

— Давай за внуком. Он там, поди, извелся, тебя ожидаючи.

— Ага, — легко согласился Несмеян, — побежал я. Приведу Гора.

Несмеян бесшумно скрылся за кустами.

Старик проводил его задумчивым взглядом и снова сосредоточился на внутреннем взоре. Нашел в небе парящего коршуна, метнулся к нему мыслью и слился с сущностью гордой птицы. Теперь его зоркими глазами Воинко осматривал окрестности. Увидел и спешащего товарища, и Гория с конем, спрятавшегося в ельнике. Закинул взгляд еще дальше на сколько мог увидеть коршун и… успокоился. Никого из людей в пределах десятка верст не было. Старик не сомневался в этом. От глаз коршуна еще можно спрятаться под деревьями, но от взгляда волхва никакие заросли не укроют.

Он вернулся к костру, поблагодарив птицу за помощь. Коршун махнул крылом и скрылся за скалой. Он потянулся ложкой и набрал в нее несколько крупинок гречки. Каша подошла. Старик поднялся и снял котелок с огня. Чтобы не остыла, завернул в свиту* и уселся, поджидая гостей.

На этот раз путники не скрывались, и их приближение Воинко услышал загодя. Захрустели камни под лаптями и ботами, зашуршали ветки кустов черемухи и багульника и на полянку вышли старик и его внук. Над плечом Гория покачивалась морда красивого жеребца. Трудень пытался ухватить губами складку плаща на спине парня. Тот нехотя отпихивал морду коня плечом.

— Здрав будь, Светлый.

— И ты здрав, Гор. Рад тебя видеть.

Парень отпустил коня и тот сразу уткнулся мордой в сочный травостой. Воинко приподнялся и протянул Горию берестяное ведерко:

— Пока каша не остыла, сбегай к ручью — он вот там, вниз по ворге.

Горий подхватил ведро и убежал тропинкой вниз.

Воинко подкинул сухие ветки в костерок и повернулся к Несмеяну:

— Значит, шли за вами…

Несмеян не удивился осведомленности волхва: они давно знали друг друга, Воинко не в первый раз демонстрировал перед ним необычные способности. Он кивнул и покосился на тропку, куда ушел внук:

— Шли.

— Думаешь, следили за вами из деревни?

— Нет, — дед почесал переносицу. — Скорей всего, сидели на ворге в засаде. Похоже, знают примерное направление на капище.

— Я так и думал. К нашему счастью, они считают, что светлое место находится на той стороне хребта. Там и ищут.

— Ну, и пусть ищут, чем дольше будут в неведении, тем лучше.

— Опасаюсь я князя. Злой, умный. Попы ему голову заморочили. После пропажи двух своих людей, как бы дружину сюда не перебросил. На наши села с огнем не пришел…

Несмеян повесил голову:

— Это он может. Мы, конечно, будем сопротивляться, но супротив его наемников не устоим.

— Уходить придется. На встречу солнцу, на восток. В Асгард Ирийский, на Иртыше который. Там наши одноверцы. Помогут на первых порах.

— Многие не пойдут. Не верят, что наш князь на своих же, русичей, войной пойдет.

— Надо убедить…

— Легко сказать… Может, ты сам по селам пройдешь, с людьми поговоришь. Тебя уважают, послушают.

— Может, и пройду. На Купало придем с отроком в Коломны, пусть попрыгает через костер очистительный, да и сыромять в город надо доставить. Кузьма ждет материала, говорит, не хватает. Что-то последнее время дружина княжеская упряжь только и заказывает. Не к добру это. — Он помолчал, обдумывая, и будто сбросил с плеч тягомотину. — Ну, ладно, то дела следующие.

— Добро, — отозвался Несмеян. — Заходи, родичи тебе рады будут. Волхва-то нашего нет теперь с нами.

По тропинке с полным ведром родниковой воды поднимался улыбающийся Горий. Мокрые пшеничного цвета космы облепили высокий лоб — парень уже умылся. Старики потянулись личными кружками к ведру. Зачерпнули, напились. Затем Горий полил на руки сначала ведуну, потом деду. Оставшуюся в ведре воду отставил для Трудня. Тот сразу же потянул морду к ведру. Гор легко оттолкнул его:

— Ну, тебя, не остыл еще.

Незаметно светлая ночь опустилась на уральскую землю. Размытые вечерние тени стали отчетливей, резче. Из низины следом за отроком прилетел гнус. Несменян выбрал полено посырей и кинул в огонь — дым немного отгонит ненасытную тварь. Ведун достал из небольшого мешка с перевязью на горле ржаной каравай:

— Ну, гости, пора и отужинать, чем Бог послал, — он отхватил от каравая три щедрых куска хлеба, раздал деду и внуку, затем кинул несколько ложек окутанной паром каши в первую тарелку, протянутую Гором. — Завтра на хуторе, я вас по-настоящему попотчую. У меня на льду и хариус лежит и пару тайменей. И десяток крохалей припасено — на озере в силки попались. Так что есть чем угостить. Но сначала баньку истоплю. — Старик выложил последнюю кашу в свою тарелку и сразу же замычал с набитым ртом. — Приятного ужина!

— И тебе того же, — закивали дед и внук.

После непродолжительной трапезы Воинко кинул в костер пару коротких сухих бревен, завернулся в плащ и улегся спиной к костру. Гор поднес коню воду. Тот сразу же запихал еле уместившуюся морду в узкое ведро и сипло потянул. Парень погладил коня по длинной гриве. Дед тоже уже укладывался. Гор подошел и опустился на траву за его спиной. Подтянул под голову котомку и накинул на голову плащ, чтоб комары не донимали. Через пару минут дед с внуком уже спали. Они так устали за длинный насыщенный событиями день, что как только почувствовали под головами мягкие дорожные сидоры, глаза закрылись сами собой.

Старики проснулись первыми, на заре. Низкое солнце еще не видное, но уже угадываемое по осветившимся вершинам деревьев, поднималось где-то на востоке. Шумел свежий ветерок, раскачивая ветки облетевшей черемухи. Зябко подергивая плечами, поднялись. Несмеян растолкал внука. Тот живо подскочил, потирая заспанные глаза. Втроем встали рядом. Как по команде подняли руки и, ощущая трепетное утреннее тепло, исходящее от далекого светила, разом прокричали приветствие русичей: «Ура! Ура! Ура!». Еще постояли, дыша глубоко и набирая в грудь свежести и бодрости солнечного заряда. Воинко повернулся к гостям:

— Ну что, русичи, двинули с божьей помощью? — и, не дожидаясь ответа, шагнул к погасшему костру.

Вышли вскоре, умывшись, подобрав остатки каравая и запив водой. Не забыли и тщательно убрать все следы пребывания на полянке.

Дорога на хутор Воинко заросла молодым березняком. А кое-где попадались и стройные пушистые кедры — спасибо запасливой кедровке, закапывающей в мох каждый год тысячи орешков — запасы на зиму — да забывая про многие из схронов. Но даже по частому молодняку идти было сподручней, нежели по заваленной буреломом окрестной преимущественно елово-пихтовой тайге. Шагали уже почти полдня. Как утверждал Несмеян, и Воинко молча с ним соглашался, оставалось совсем чуть-чуть. Версты две, не более.

— Хорошо, что забыли в городе про эту дорогу, — гудел неспешно ведун Воинко, пробираясь между тонких стволов. — Почитай, лет 20 здесь никто из чужих не ходит. Только наши. Как сожгли варяги хутор, так и забросили воргу. Некому стало ее торить. Капище-то я успел словом прикрыть, а вот людей не смог. Не по силам мне то. Три семьи, что жили у нас — все погибли. Знатный род прервался, — старик горько склонил голову. — Пытали у них путь на капище, словно врагов лютых, каленым железом жгли — не сказали. Правда, разбойники сами маху дали: народ из домов повыгоняли, начали поджигать, а крыши-то соломенные, враз вспыхнули. Ну, народ и не стерпел — все как один бросились на варягов. Те не ожидали. Сперва попятились. Но потом опомнились-таки и с яростью ответили, словно змеи лютые, на детей, баб, мужиков набросились — все с ними бились. А как опомнились, в живых-то уж никого и нет. Притащили к ним израненного Жданку, — он покосился на Несмеяна, — твоего возраста мужик. Да бабу из рода Воробьевых. Ну, баба та сразу померла — только пару раз стукнули, не жилец была. А над Жданкой они вдоволь поиздевались. Эх, — вздохнул ведун, — хороший род был, ярый. Сколько еще родов потеряем, сколько смертей да боли Русь примет, пока они своего Исуса* нам навязывать будут, одним богам известно.

Горий дождался паузы и встрял с вопросом:

— А правда, что в ведах будто сказано, что надолго эта беда пришла и не будет от нее скорого избавления русичам?

Воинко покряхтел неодобрительно:

— В ведах много чего сказано. И такие пророчества есть. Но еще там сказано, что примиренье двух вер будет еще на нашей памяти. Родится будто светлый человек, который станет великим при жизни и объяснит всем, что учение Христа, настоящее, не из евангелиев, что по заказу писались, по сути наше, ведическое, и нет в нем противоречий с родноверием. И будут века мира на земле русской и процветание.

— Что, и воевать на нас никто не пойдет?

Несмеян хмыкнул и обернулся к внуку:

— Да ты что, разве нас оставят когда в покое. Не бывало такого и не будет.

— Правду говорит Несмеян. Я и без вед могу сказать, что охочих людишек до наших богатств вокруг очень много. Но самое главное, чего они боятся и потому русичей уничтожить хотят, это наша светлая вера. Им, черным душонкам, нас понять не дано, вот и ярятся они, не знают, какую смерть нам выдумать. Да только не получится у них ничего. Выживет Русь, вопреки всем и вся.

В этот момент, почуяв жилье, всхрапнул позади Трудень и залаяла приветственно в далеке собака. И сразу же в расступившемся молодняке показались соломенные крыши приземистых строений хутора.

— Вот и прибыли, — Воинко окинул серьезным взглядом изрядно заросшее пространство впереди и незаметно для гостей нахмурился. — Проходите пока вон в ту избу. А я ненадолго отлучусь — проверю, что тут в мое отсутствие делалось…

Не дожидаясь ответа, волхв быстро повернулся и скрылся в густом ивняке, начинающемся сразу у околицы.

Несмеян уверенно отправился к указанной избе, сложенной из широких кедровых стволов. Тем более, что других жилых помещений поблизости не наблюдалось. Рядом, саженях в тридцати, рядком выстроились еще несколько хозяйственных помещений, таких же степенных и ладно скроенных, как и изба: два сарая, мастерская с широким навесом, перед которой на формах сохли выделанные и одна почти свежая шкура, две небольшие кладовые под одной крышей, наверное, для материала и продуктов, и на близкой окраине под вербами симпатичная банька с пристройкой. Судя по зарослям еще зеленой кислицы, там протекал ручей. У ивняка выглядывали среди метелок жестких дудок крыши-горбушки десятка колод — ульев. Но больше всего Гория поразили остовы печек, словно закоптелые корабли, плывущие по крапивным островам — остатки сожженных изб когда-то богатого хутора.

Увидев ставшее серьезным лицо внука, Несмеян прокряхтел:

— Да, вот что вороги наделали… И не подумаешь, что свои — русичи. Хуже, чем с хазарами обошлись.

У узорных перил крыльца парень обернул повод за балку коновязи и кинул в ясли охапку свежескошенной травы, копенка которой холмиком высилась в двух шагах. Трудень осторожно опустил морду, пробуя угощение. Трава пришлась по вкусу, и он неспешно захрумкал котовником и клевером. Путники кинули с натруженных плеч котомки и вдвоем присели в теньке на крылечке. Гуляли солнечные блики на потной шкуре жеребца, жужжали комары и пчелы. Дед Несмеян, поглядывал в сторону ивняка, куда скрылся Воинко. Горий с интересом осматривался кругом:

— Интересно, а он все время один живет?

Несмеян неохотно оторвал взгляд от ивняка:

— Один последние два десятка лет точно. А до этого людей здесь много было.

— Я не об этом. У него что, жены никогда не было?

— Почему не было. Волхвам никто жаниться не запрещает. Говорят, была и у старика семья, да все погибли еще в тех краях, откуда он пришел.

— А откуда он пришел?

Откуда-то с юга, с каз-сачих земель. Сожгли там капище. И село, у которого оно стояло, тоже порешили. Вот он сюда и перебрался много лет назад. Думал в эти края попы не доберутся… Куда он подевался? — старик не сумел скрыть беспокойство.

В это время крепкая фигура Белогоста показалась на окраине. Впереди него скакал в густой траве высокий черный кабель. Опередив старика, он подбежал к Горию и, вильнув хвостом, аккуратно понюхал подставленную ладошку. В чем-то удостоверившись, он уселся рядом, вывалив горячий язык.

— Признал, — Несмеян потрепал невозмутимую лайку по загривку, — значит, подружитесь.

Широкими шагами приблизился ведун.

— Михайло Иванович в гости заходил. Да Бойка, — он кивнул на собаку, — спугнул. Но тот далеко не ушел — вокруг ходил, пока нас не учуял. Следы совсем свежие, а кучу наложил прямо у колод, где кабель был привязан. Наверное, Бойка приснул ненадолго, а потом неожиданно перед косолапым выскочил, вот тот и наложил со страху.

Ну, ничего, я думал, кто посерьезней наведывался…

— А Мишка, что не серьезный? — поинтересовался Несмеян.

— Мишка свой, с ним мы договоримся как-нибудь, Бойка, если что поможет. А вот с гостями, что крестами да топорами обвешаны, посложнее будет. Что-то я заговорился, — ведун протянул руку. — Гостей на пороге держу, хорош хозяин. Прошу в дом, входите одноверцы, для вас у меня всегда двери открыты.

Прошли в дом. Хозяин зашел последним и прикрыл дверь. Внутри было светло — три слюдяных окна, в разделенной пополам перегородкой горнице, густо лили свет на некрашеные половицы. В красном углу, покрытом охрой, у подножия искусно вырезанного маленького, с куклу, деревянного кумира Белбога высилась горкой свежесрезанная трава. Ведун щелкнул кресалом и зажег слабый светильник-фитилек, вставленный в крынку с жиром, из которой сразу выглянул и закачался приветливо тоненький огонек. По стенам приткнулись пара скамеек, посередине комнаты величественно возвышался массивный, из кедра, стол, вокруг него ровно выстроились табуретки и лавки.

— Проходите, располагайтесь, — ведун указал на стол. — А я сейчас соберу поесть, да баньку затоплю. С дороги первое дело голод утолить, да попариться — пыль дорожную смыть.

— Да мы сильно есть не хотим, — попробовал поскромничать Несмеян, но волхв решительно поднял руку:

— Ничего не знаю. Пока не поедите, дел не будет, — и вышел из комнаты.

Несмеян кивнул внуку:

— Сходи — узнай, может, чего помочь надо.

Горий живо подскочил и выбежал вслед за волхвом. Бойка как будто поджидал парня — сразу увязался за ним, подпрыгивая и пытаясь лизнуть в лицо. Гор уворачивался и посмеивался.

Воинко не отказался от помощи парня. Наоборот, он одобрительно покачал головой, когда тот предложил ему помощь, и тут же передал Горию в руки объемную тарелку с заливным из нельмы. Сам ухватил в руки тройку готовых уток, другой зацепил кувшин сладкого сбитня.

— Пошли отнесем, да еще раз вернемся — зараз все не забрать.

Горий покосился на полный ледник птицы и рыбы, из которых большинство было уже очищено и приготовлено к жарке, и пошел вперед. Старик отправился за ним. Потом, пока ведун готовил печку, он напоил коня, натаскал в баню воды из ручья, куда тропка спускалась в окружении редковатых кустов кислицы и густых зарослей черемухи. Из любопытства он кинул в рот пару получерных ягод и поморщился: вяжущая и кислая — не поспела еще. Затем Горий уложил по подсказке Воинко березовый веник в корыто с разогревшейся водой размякать и побежал к дому. Несмеян, пока шли приготовления, успел даже задремать, сидя за столом и уронив голову на руки. При их появлении он вскинулся и затер ладошками глаза.

— Хватит спать, замерзнешь, — ведун кинул на стол последнюю тарелку с нарезанным хлебом.

Заставив стол всем, что было, и усадив гостей по разным сторонам от себя, Воинко поднялся и, опустив бороду, коротко проговорил:

— Будь сия страва чиста и здрава, от Богов да Земли даждена. Хлеб да соль!

— Жива хлеб ести! — хором проговорили все и дружно уселись вслед за хозяином.

Обед продолжался недолго. Горий наелся первым и убежал следить за баней. Старики подошли вскорости.

Вечером, напарившись до огненной кожи и невесомости в теле, все собрались в горнице. Старик к тому времени успел накормить Бойку и кинуть овса в ясли для Трудня. Полная тишина висела за окном, мерцал в углу у Белбога слабый огонек, раскидывая загадочные тени по бревенчатым стенам, неспешно лилась беседа.

— С этой бедой нам самим не справиться, — гудел низкий голос Воинко и вскидывалась на стене округлая тень его бороды. — Без помощи из Сибири от одноверцев не сдюжить, думаю. Пока они там присматриваются да думают, что делать, тут народ направо и налево губят. Если до осени власть не поменяется, придется или самим на восток уходить, или за помощью к ним обращаться. Страшно сказать, из всех земель наших, что Рода-прародителя славили, половина разве что осталась. Новгородцы пока крепко держатся, литовское княжество Исуса не признает, Полоцк стоит, аз-саки Дона обряды наши блюдут и попов к себе не пускают, они уже там натворили дел, показали себя. В моей земле по Донцу еще горят костры сопротивления, но надолго ли? Оглядел я недавно края наши на закат: где лежали деревни свободных русичей, ныне пожарища, по которым только крапива и лопухи поднимаются. Города опустели, в некоторых одни попы, да варяги сидят. Они говорят, что слово Божие несут диким славянам. Но что это за слово, которое книги наши, где мудрость предков и знания собраны, велит сжигать, а тех кто, их читать умеет и толковать людям — ведунов — от плеча до пояса рубить? Наша вера мирная, мы их не трогали, когда в силе были, а они что делают? Только власть над умами сильных людей взяли, так сразу же война и началась. Род на род идет, брат на брата… Эх, — он закусил губу, — горько мне это осознавать.

Несмеян покосился на внука:

— Вот слушай, что мудрый человек говорит, да на ус мотай. Будут и тебя, может, когда попы в свою веру тянуть, так не поддавайся.

— Не поддамся, — Горий серьезными глазами взглянул на деда и ведуна, — лучше умру, но предков своих не предам.

Воинко вздохнул:

— Вот так и гибнет люд — внуки богов наших — никто не хочет изменять вере дедов.

— Но не все же не хотят изменять… — Горий потянулся за чашкой со сбитнем, — христиане тоже ведь наши были когда-то.

— Были, — кивнул волхв, — и остаются нашими по образу и по обычаям и по душе. Заплутали только они, поддавшись поповскому краснобайству. Доверчивые, не поняли, что не наша эта вера, чужая, черными навязанная, чтобы сломить гордый дух русича и в безмозглого барана превратить. Настоящий Христос ведь никогда не говорил: «Рабы божии», это его, так сказать, ученики придумали.

— И «Блаженны нищие духом» не говорил? — Горий отхлебнул и поставил чашку.

— Не говорил. Почти все ему приписали. Он нашу, ведическую весть нес, да переврали все сыны Сима.

— Да, — протянул Несмеян и почесал в затылке, — куда ни кинь — всюду клин.

— Это еще не клин, — поправил его Воинко, — клин будет, когда последнее капище на нашей земле уничтожат, а этого, верю я, никогда не случится.

— Откуда ты это знаешь? — Несмеян выпрямился, разминая затекшие мышцы.

— Сон видел, — улыбнулся Воинко. — И еще там сказывали, что спать уже пора. А то засиделись. Тебе, Несмеян, завтра домой отправляться после обеда, а ты не отдохнул еще.

Ведун поднялся и пригласил гостей в другую комнату, где уже ждали их три широких лежанки, заправленные охапками душистого сена.

— Помолимся, други, да спать ляжем. Завтра дела ждут многие.

Горий хотел спросить, что за дела ждут, но сил на вопрос не хватило. Он широко зевнул и встал рядом со стариками на вечернюю славу. Привычные слова «Славься Пращур-Род, Род Небесный…» мячиком отскакивали от сознания и, проговорив почти бездумно за стариками молитву, он упал на сено и заснул тут же. Старики еще долго укладывались и в темноте о чем-то тихо шептались. Горий их уже не слышал.

Глава 3

Городской торжок шумел мерным гулом, сновали туда-сюда лоточники с подносами, торгующие за гроши пирожками со стерлядью и яйцом, с печенью и капустой, петушками на палочках и кедровыми орехами в карман. Особенно громкие голоса доносились из соседнего ряда, где приезжие из литовского княжества напористо торговали лошадей. Клёнка Смагин худой, высокий, долговязый, привычно согнувшись над почти готовым сапогом, под навесом небольшой будки — мастерской, что поставил лет десять назад в самом дальнем углу Торжка, доводил последние швы. Сапоги получались изящными и просто красивыми, во всяком случае, Клёнка видел их именно такими. Он сапожничал с детства, переняв мастерство от отца, а тот от деда, и работу свою любил, к каждому башмаку или сапогу подходил творчески с выдумкой. Вот и здесь, несмотря на то, что заказ поступил от такого же, как и он сам, небогатого горожанина — коновала с соседней улицы Кучи Мамина, обувку он делал на совесть, с выдумкой. По канту голенища раскинул узорную вязь из жилы, на боку вышил блямбу с силуэтом рожаницы Лады — знаком хоть и старой веры, и поп за него не похвалит, ежели увидит, конечно, но уж больно к душе русича лежащей. Смагин подтянул последний стежок и перерезал толстую из конского волоса нитку.

Отложив инструмент, Клёнка еще раз поднял почти готовый сапог перед собой и довольный прищурился на горячее солнце, проглянувшее мимо голенища. Очередная обувка выходила что надо. Любой сразу узнает его работу. Таких самобытных сапог ни здесь, в городе, ни в соседних селах, слободе, и даже дальних городках никто не делал. С мягким голенищем на тройной прошитой подошве, куда он для крепости и музыкального скрипа подкладывал кусок бересты, носи — не сноси. Клёнка был Мастер, и он знал это и уверенно держал марку. Наверное, потому и заказов имел на полгода вперед, и не только от своего брата — таких же, как сам: ремесленников, охотников, бортников, прислуги и наемных рабочих у купцов, но и даже от дружинников князя, которые платили литой серебряной гривной.

Оставался последний штрих. Он привстал и пальцами достал с полочки напротив короткий сапожный нож с ручкой, обтянутой жилами, и срезанным лезвием. Установил сапог на подставочку у колен и, почти не примеряясь, — опыт сказывался — обрезал ободок по кругу каблука. Вот теперь все. Он еще раз критически оглядел уже готовое изделие и, собрав два сапога вместе, кинул в плетеный короб. Затем Клёнка поднялся, размял затекшую поясницу и выглянул в приоткрытую дверь на улицу. И только сейчас заметил, что торжок затих, а большинство лавочек закрыто. «Не иначе опять на площади что-то делается», — сапожник поморщился. Последнее время там постоянно что-то происходило. То собирали пойманных разъездами по дорогам староверов и устраивали показную порку, после которой проученных русичей, не желающих менять веру, насильно крестили в огромной лохани. Все знали, что до порки доходили далеко не все. Особо упорствующих, а таких в лапах княжеских варягов оказывалось большинство, просто резали в подвале княжеской пыточной, а то и прямо на месте встречи, если огненный блеск в глазах мужественного родновера доносил наемникам, что такого ничем не проймешь. То главный поп из гораков Никифор с пузом и хитрыми бегающими глазками, произносящий русские слова с южным византийским выговором, собирал всех мужчин города старше 14 лет и тянул, поднявшись на специально для него сколоченный из плах ящик со ступеньками, про Исуса и богоизбранный народ, страдающий за распятие Христа. Кленка не мог понять, зачем про них-то так много распинается батюшка. Жалеть их, что ли надо? Повидал он на своем веку жидов всяких — заезжали в город иногда — ничего такого, что могло бы его расположить к ним, Клёнка в облике высокомерных, чернявых, с тонкими косичками на висках и затхлым запахом давно не мытых тел, жидов не обнаруживал. Они к тому же старались правдами, а больше неправдами заработать больше, чем полагалось по товару, продавая все, что только попадало им в руки: ножи из Златоуста, меха норки и соболя, неведомо где и на что выменянные, иголки с сучёными нитками и еще много чего, не обременяя себя каким-то чем-то одним. К тому же они охотно давали серебро в долг. Причем, Клёнка только от них узнал эти странные условия, возвратить надо было гораздо больше, чем взял. И многие шли на это, завлеченные необычно действенным краснобайством бывших хазарцев. Святослав, в свое время навел там, на волжских рубежах, порядок — ослободил родственных русичам аз-саков, половцев, берендеев… от иудейской власти, изничтожив их наемное войско, а больше рассеяв. Не шибко-то горячи оказались наемники кровь за золото проливать. «Когда-нибудь и у нас появится еще один Святослав, приняв в себя бессмертную душу великого воина, — размышлял Клёнка, — и тогда и здесь родится великая победа над ростовщиками и всеми, кто русичам спокойно пребывать не дает». Но пока, к счастью, жидам запрещалось жить в городе постоянно. Правда, они и здесь нашли выход. Наезжали в город на положенные два дня, потом покидали его и устраивались где-нибудь неподалеку, если лето, то прямо и на телеге ночевали, зимой просились в трактир на дороге. Переждав пару суток, возвращались снова на разрешенные князем еще два дня. Бывало, так и месяцами жили, то выезжая, то возвращаясь.

Несмотря на то, что толстые иголки в деле Клёнки ломались часто, и он периодически ощущал их нехватку, но покупать у наглых торговцев брезговал. Да и знал, что как ни строжись — оберут железно. Обычно он дожидался торгового каравана из Новгорода, который приходил раз в два-три месяца, и уже у своих — русичей — по честной цене приобретал все, что ему надобно.

Клёнка был христианином во втором поколении. Его отец Богумир — заядлый книжник, прививший тягу к чтению и детям, при этом хороший сапожник, в отличие от старшего сына невысок ростом и нелюдим, уже в зрелом возрасте попал под поголовное крещение в городской лохани, отведав перед тем батогов от князя. После того он, как было велено, нацепил на грудь крест, однако от старой веры, никому в том не признаваясь, полностью не отрекся. Да и как от нее отречься, когда в доме мирно и уже много лет жили две его жены — две матери Клёнки. Попу он сказал, что одна из них сестра жены, просто прижилась у них, поскольку своей семьи не завела. Никифор, конечно, вряд ли поверил, но объяснение принял, так как знал, что вторую жену русич из семьи даже под угрозой смерти не выгонит. А такое объяснение устраивало и официальную власть и жителей города. Новая вера навязывалась тяжело и держалась некрепко, на мечах варягов — наемников князя, и на кострах, уничтожавших целые селения, что не нравилось ни самому князю, поскольку снижало количество подданных, а значит и ежегодной дани, ни новой церкови, представителей которой, в основном пришлых гораков, не мог не настораживать глухой ропот, поднимающийся после каждой такой акции устрашения, даже среди самых преданных христиан. Самое интересное, что его отец честный во всем, вплоть до мелочей, как все русичи, тогда не соврал ни на руну. Жёны его и правда были сестрами, и одна из них, пришедшая в дом на пару лет позже, если следовать логике слов, действительно легко прижилась в новой семье. К тому же и общие праздники почти все остались прежние — как ни пыжились и не стращали попы, на Купала все городские обязательно высыпали на берег речки и там водили хороводы до утра, прыгали через костер и, как водится, выбирали суженых. На масленицу по-прежнему жгли чучело зимы-Мары и весело с зеленью наломанных берез и кленов, засыпая полы в избах и церквях, отмечали обновленную троицу. По-старому — Рода-Сварога-Велеса, по-византийски — Отца, сына и Святого духа, что по понятиям большинства русичей было одно и то же.

Клёнка Смагин был женат уже на одной женщине — Марфе, родившей ему семерых детишек, из которых до отроческого возраста дожили четверо. В эти дни все они гостили у деда с бабками, под старость от греха подальше переехавших в село Коломны, верстах в пятидесяти от города, где у них жили сродственники.

Кленка быстрым шагом прошел по растянувшемуся на добрые полверсты торжку, необычно пустынному и тихому, к площади и, уже приближаясь, услышал высокий голос Никифора, далеко разносящийся над притихшими людьми. Он ускорил шаг и вскоре вышел из-за последних изб на свободное пространство, ограниченное скученными спинами. Он тронул крайнего малознакомого мужика из литовцев с широкой русой бородой:

— Чего тут опять?

Тот, не оглядываясь, с досадой молвил:

— Книги жечь будут.

Клёнка Смагин недоуменно вскинул брови и прислушался к словам попа.

— …сатанинские знаки, — вещал Никифор уверенно, прикрываясь ладонью глаза от яркого солнца, — насылают на нас мор и болезни. А на скот порчу. Только огнем можно уничтожить дьявольские письмена. — Он повернулся спиной к горожанам и неловко полез по широким ступеням вниз.

«Сейчас грохнется», — услышал Кленка чей-то насмешливый голос в толпе и узнал вытянутый затылок коновала Кучи Мамина.

Смагин уверенно ввинтился в толпу — он хотел увидеть, какие именно книги обрекли на сожжение. Благодаря отцу, он неплохо разбирался в рунице и глаголице, умел читать и светлые «образные» книги. Народ, узнавая уважаемого в городе сапожника и книжника, охотно сторонился, и он быстро пробрался в первый ряд. По краям книжной кучи стояли два дружинника князя с обнаженными мечами в руках, сам князь — серьезный и задумчивый с короткой «воинской» бородкой и колючими серыми глазами, внимательно вглядывающийся в сосредоточенные лица городского люда, сидел в отдалении среди знатных горожан на стуле с высокой спинкой. Клёнка за что-то запнулся и, чуть не упав под усилившимся напором толпы, опустил голову. Прямо у ног лежали несколько, вероятно, отлетевших немного в сторону книг в толстой кожаной обложке. «Сказание о походе на Русь великого Александра…», — прочитал он вполголоса и заметил, как кто-то по соседству с ним, тихонько двигая ногой, подгребает одну из книг под себя. Смагин мельком глянул на дружинников. Они хмурились и недовольно смотрели на приближающегося с факелом в руках Никифора. За ним, согнувшись почти по грудь, так что лица было не видно, шагал какой-то незнакомый чернец в глухом капюшоне. С противоположной стороны стояли решительные и торжественные три помощника Никифора. Смагин знал их: один, прозрачной светлости здоровый широкоплечий с тяжелым взглядом из густых светлых бровей, из варягов Глеб. Рядом с ним ниже его на голову сутулились, не глядя по сторонам, братья Ярькины, местные. Сволочи! Они, похоже, и собирали книги по всем сундукам и схронам староверов. Высокий и темный Глеб хищно оскалился навстречу попу. Пожилой крестьянин в лаптях и длинной крапивной рубахе, из распахнутого ворота которой выглядывал на шнурке крестик, громко и уверенно спросил:

— Ну, и чему ты, выродок, радуешься?

Тот выхватил взглядом мужика и непроизвольно повернул к нему оголенный меч. И даже сделал шаг вперед. Но вовремя остановился — еще неизвестно, как поведут себя горожане, если пришлый варяг при всех накажет неучтивого смерда, вытянув его мечом плашмя по спине. Варяг выставил оружие острием на мужика и недобро прищурился:

— А тебе что, грязные книги поганых язычников жалко?

Мужик растерялся:

— Но так, там же про нас, про предков, дедов наших писано, что так-то?

Смагин решился. Он резко наклонился и схватил в руки две крайние книги, одна из которых оказалась сказанием о походе Александра, название другой он не углядел. И не распрямляясь, сделал быстрый шаг назад. Горожане молча раздвинулись, пропуская его согнутую фигуру, и тут же снова сомкнули ряды. Похоже, там, у кучи книг, ничего не заметили или сделали вид. «Больше мне тут делать нечего», — решил Смагин и быстро выбрался из столпотворения. Спины сомкнулись, но не все. Еще несколько человек выбрались вслед за ним. Кленка оглянулся и в одном из поспешивших покинуть площадь узнал коновала:

— Что не остался смотреть?

Куча Мамин несколько потеряно кивнул товарищу:

— А что я тут не видел? Как они знания предков жгут… Я в этом участвовать не собираюсь, — он заметил топорщуюся рубаху Смагина. По-новому взглянул на него, почесал перегородку носа и… ничего не сказал.

Уже уходя в другую сторону по улице, Клёнка окликнул удаляющуюся фигуру коновала:

— Куча, сапоги готовы, можешь забрать.

— Добро, — тот махнул рукой.

Смагин устроил книги под рубахой и ускорился. Позади сразу несколько голосов возмущенно охнули, и дружный ропот покрыл треск рванувшего по бересте, деревянным табличкам и хорошо выделанной коже пламени.

Смагин быстрым шагом добрался до торжка. За ним шагали и другие горожане, не пожелавшие остаться на площади. Народ постепенно заполнял торговые ряды. Все обсуждали произошедшее в городе. «Сволочи, — услышал он обрывок разговора, — это ж надо додуматься — книгам войну объявить». «А что ты так за них переживаешь? — отозвался собеседник, — то же язычников книги, не наши…» «Все равно, как-то не по-божески это, не слышал я, чтобы Христос говорил про то, что надо все книги жечь…» Смагин свернул к углу и оказался перед мастерской. Вытащил деревянный штырь, запирающий дверь, и вошел, извлекая тяжелые книги из-под подола. Огляделся. «Куда же их спрятать?» Только теперь он понял, что совершенно не представляет, как уберечь их от чужого глаза. Свои книги он уже давно переправил в Коломны. Да и там старик не держит их на виду, а спрятал на заимке. Сапожник прекрасно понимал, что оставлять книги здесь смертельно опасно. Не дай Бог найдут, и самого порешить могут и родных, если дома в этот момент окажутся. Варяги не сильно вникают, кто виноват, кто прав. Гребут под одну гребенку. «Наверняка кто-то видел, вот и коновал, похоже, о чем-то догадался. Парень он вроде ничего, но береженого, как известно…» Клёнка решительно вытащил новые сапоги из короба и аккуратно уложил на их место книги. Сверху кинул кусок грубой ткани. Подхватил короб под мышку и вышел из мастерской. Его сосед Полкан — торговец сладостями — с мрачным видом накидывал перевязь лотка.

— Полкаша, присмотри за лавкой.

Тот кивнул и разровнял ряд сладких петушков.

— Там готовые сапоги лежат, ежели Куча Мамин придет, отдашь ему.

— Хорошо, а ты куда собрался, надолго?

— Я? — Смагин на миг задумался, — я в слободу, проведаю аз-саков, готовые сапоги отнесу, да заодно — они у меня еще несколько пар хотят заказать — так мерки сниму.

— Добро, — кивнул сосед, не особо прислушивающийся к объяснению Клёнки, — отдам, если спросит.

Он отработанным движением закинул широкую лямку через голову и повернулся, так и не взглянув на Смагина, к постепенно заполняющемуся торжку.

Всю дорогу из города Клёнка, почти не смотревший по сторонам, обдумывал, куда же спрятать книги. Ехать к родителям он не решился, чтобы лишний раз не подставлять родных людей (и так попы косятся). Он сообразил, куда отправиться уже на самом выходе из городских ворот. Конечно, к Вавиле — кузнецу, что живет в слободе. Клёнка не знал точно, но догадывался, что тот поддерживает тесные отношения со староверами, а крест, который он носит на шее, служит ему больше для отвода подозрительных глаз, нежели для прямой надобности.

Смагин вышел из-под тени высоких бревенчатых ворот, кивнув знакомому стражнику на посту, и взял направление на слободу, до которой от города было не больше пяти верст.

Глава 4

Укатанная тележная дорога, в этот час пустынная, легко пружинила под длинными ногами Смагина. Легкая пыль, завихряясь в крошечные буруны, поднималась за его подкованными сапогами. Кленка приложил ладонь к переносице козырьком. На небе ни облачка. И так с самого утра. А после обеда солнце вообще, словно сошло с ума — так пекло, что хоть бросай все дела и лезь охлаждаться в выглядывающую из-за деревьев небольшую речушку Иню. Жаль некогда, надо спрятать книги. Смагин оттер со лба крупные капли пота и прибавил шагу. До спасительного леса, где в тени высоких сосен заманчиво разливалась легкая прохлада, оставалось около половины версты, когда впереди показался выезжающий из-за деревьев княжеский разъезд — десяток дружинников в кольчужках, с мечами и топорами. За спиной у каждого выглядывала дужка лука.

Бежать было поздно. Они заметили Смагина и, о чем-то переговариваясь, подхлестнули лошадей. Клёнка покрепче перехватил короб и мысленно перекрестился: «Пронеси мать-богородица, святая дева, — подумал и добавил, — Ладушка, мать богов наших».

А они уже подъезжали. Конные дружинники, одергивая коней, окружили поднявшего голову Смагина. На него дохнуло густым потом, конным и человеческим, и запахом нагретой кожи. Он-то этот запах отличит от любого.

— Привет, Смагин, — его окликнул, узнавая, десятник — здоровый рубака с лихим русым усом, — куда в такую жару собрался?

Сапожник, кроме десятника, заметил и еще одного знакомца, добродушного крепыша с длинным волосом, подхваченным на лбу перевязью, которому он делал сапоги в прошлом году. «Как же его зовут? — напряг память Клёнка, — по-моему, Никита». Тот тоже узнал сапожника и приветливо кивнул ему. У Клёнки немного отлегло. «Может, и пронесет, главное, держать себя уверенно», — вспомнилось правило, которому его учил отец в детстве, тоже не раз попадавший в похожие ситуации и как-то умудрявшийся из них выбираться без видимых потерь.

Смагин быстро улыбнулся и приподнял короб:

— Вот, сапоги несу в слободу. Ваши ребята заказывали.

Десятник цепко глянул на короб:

— Никита, проверь.

Смагин обмер. Он почувствовал, что в этот жаркий день ему вдруг перестало хватать воздуха. Его бросило в пот, и чтобы не показать дружинникам разрумянившееся лицо, он наклонился над коробом и в этот момент жутко пожалел, что не захватил с собой готовые сапоги Кучи — было бы что показать. А так, похоже, все. Приехал. Если его задержат и доставят в город, там быстро сообразят, откуда у него книги, и тогда голову под топор, однозначно.

Он не двигался. Медленным шагом подъехал Никита. Его конь оказался между десятником и Смагиным. Невольно он загородил короб от взглядов товарищей. Не торопясь вытащил из-за пояса топор и его длинной ручкой приподнял кусок тряпки, прикрывавшей поклажу. Мгновение он рассматривал содержимое короба, затем опустил тряпку.

— Хорошие сапоги делает Клёнка. Кому-то еще повезло, — громко сказал он, разворачивая коня. Тронул повод и, по-прежнему не глядя на Смагина, отъехал.

Дружинники оживились, и Смагин понял, что эти мгновения и для них прошли в напряжении.

— Ну, паря, топай дальше, — десятник погладил коня по шее, — и больше нам не попадайся, — и хахакнул, — шучу, не боись. Двигай, хлопцы. А то мы так домой к вечеру не попадем.

Дружинники одновременно тронули коней. Смагин дождался, пока они удалятся на почтительное расстояние, и только после вздохнул всей грудью — пронесло, и повернул к лесу. То, что только что произошло, надо было обдумать.

Почему Никита его не выдал, Смагин примерно догадывался — к книгам староверов, несмотря на все поповские вопли о бесовщине, якобы упрятанной в них, большинство русичей относились с уважением. И это уважение не смогли перебить ни князь с прихвостнями, ни христианские проповедники.

Книги стоили очень дорого, и тот, у кого они появлялись, сразу будто бы поднимался в иерархии горожан на одну ступень. Теперь к владельцу книги заходили, чтобы послушать вечерком хозяина, которой обычно с удовольствием читал берестяные страницы гостям. Книга была миром, в котором образами рассказывалось о былых временах, и тех, кто такие образы — встающие в воображении картины — видел, считали счастливцами и любимцами богов. Смагин образы видел.

Клёнка, хоть и считался христианином, но принять все порядки, которые ему и его соседям по городу навязывали попы, не мог. «Взять, к примеру, вот эти книги, — рассуждал он, срывая травинку на лесной обочине, и зажимая ее зубами, — ну, какая там может быть бесовщина? Испокон веку кто-то умел читать такие книги, а кто-то не умел.

Это как в моем сапожном деле, не все же могут себе сапоги точать. Что же из-за этого всю обувку перевести надо? Попы не умеют видеть, вот и злятся, наверное, завидуют». Клёнка выплюнул травинку и оглянулся. Тишина стояла в лесу, лишь где-то вдалеке перекликались две кукушки. Комарики изредка присаживались на шею и голые руки Смагина, но как-то ненавязчиво, и он легко избавлялся от них, щелкнув очередного кровопийцу ладошкой. Дорога после городской суеты и сидячей работы казалась лёгкой, и он сам не заметил, как впереди проглянули сквозь сосновые стволы крайние прясла слободских усадеб.

Слобода — небольшой пригород, где издавна селились ремесленники, аз-саки, которых все чаще называли по-новому — казаки, и разные служивые люди. В свое время слобода первой встречала вражеские дозоры и пока навязывала врагам неожиданную битву, город, предупрежденный сигнальными кострами, успевал подготовиться к осаде. Последние лет двадцать вороги в эти края не заглядывали, и слобода постепенно превратилась просто в небольшое село. Хотя караулы по-прежнему стояли на вышках, и разведчики периодически выходили в дальние походы, но были они полностью учебными. Давненько не слышали эти места у подножья великого Уральского камня звона скрещивающихся мечей и тугого спуска натянутой тетивы.

Дом и кузница Вавилы стояли на противоположной окраине слободы. Пока Клёнка проходил ее широкие улочки, иногда здороваясь со знакомыми и незнакомыми слобожанами, навстречу ему пару раз с гиканьем и свистом (куда родители смотрят?) пронеслись на полном скаку несколько всадников — мальчишек лет десяти на грозного вида скакунах, без сёдел. Клёнка незаметно качнул головой: «Ох, уж эти казачата, хлебом их не корми, дай поноситься сломя голову на лошадях».

Вавилу Смагин увидел издалека. Тот — невысокий, но необычайно широкий в кости, с запотелым головотяжцем, поддерживающим густую белокурую шевелюру, и слегка прищуренными умными глазами в своем неизменном кожаном переднике, одетом на голую грудь, сидел в тенечке под рябинкой у кузни — отдыхал. Дверь в кузню покачивалась открытая. Из нее доносилось шипение раскаленного металла, который опускается в воду. Заметив Смагина с коробом, он поднялся навстречу, улыбаясь.

Смагин подошел вплотную и склонился в полпоклона.

— Клёнка, — обрадовался кузнец, поклонившись в ответ, и раскрыл широкие объятья, — вот уж не ждал, какими судьбами занесло? Проходи в дом, сейчас Светозару кликну, пусть квасу принесет.

— Благодарствую, Вавила, не откажусь.

Кузнец обернулся на кузню:

— Светозара, заканчивай там, гость к нам пожаловал.

Светозара, крепкая, под стать мужу, с двумя густыми длинными косами, прихваченными по бокам поясом, чтобы не мешали, появилась в двери, стряхивая мокрые ладони:

— А, Кленка, рада видеть. Пожалуй в дом, — и, ответив на учтивый поклон, направилась по тропинке.

— Вот, — рассказывал Вавила на коротком пути из кузни до крыльца — саженей пятьдесят, — у меня вся семья в помощниках. Сына-пострела Светозара отпустила побегать с казачатами, а сама встала на его место мне помогать.

— Ну, да, — оглянулась жена, — когда же ему еще побегать как не сейчас, пока малец. Вырастет, уже и сам не захочет. А подержать пруты я и сама могу — невелика сложность.

Вавила улыбнулся в усы и молча пропустил гостя вперед.

Изба кузнеца просторная и светлая Клёнке понравилась сразу, еще тогда, когда они познакомились, лет пятнадцать назад. Тот, молодой, но уже мастеровитый гой, прибыл в эти края лета за три до этого из далекой задунайской Болгарии. О себе коротко рассказал, что гораки убили всю семью, один он спасся. И так как больше его с той землёй ничего не связывало, накинул котомку на плечи и отправился на север к единоверцам, куда, по его сведениям, попы еще не добрались. Да только маленько ошибся — лет этак на пятьдесят. Именно тогда впервые гораки принесли к Уралу греческую веру. Постепенно попы прибрали власть, и теперь и здесь жилось не сладко.

«Ты, паря, оставайся у нас, — сказали старики, выслушав его, — попы и у нас лютуют, но мы к ним приспособились — крест носим на шее, а в душе Род со Сварогом живут». Мастеровые люди нам нужны, так что живи, дом всем миром поможем сварганить, а работы у тебя будет немеренно — рядом город, там и доспехи нужны, и подковы, и стрелы каленые.

С тех пор и остался в слободе Вавила. Нацепил крест, чтобы дружинники княжеские в его сторону не косились, и стал себе кувалдой махать. Вскоре женился, а потом и сынок подоспел.

Клёнка поставил короб у порога, перекрестился на красный угол с маленькой иконкой Матери-Богородицы на подставочке и прошел в горницу.

Хозяин усадил гостя в передний угол на лавку, сам уселся рядом. Светозара принесла кувшин брусничного кваса и разлила по плошкам:

— Угощайся, Кленка, квасок с ледника, самое то с дороги.

— Благодарствую, Света, достаток этому дому, — он опрокинул полную плошку и только поставил на стол, как хозяин налил опять:

— Пей, коли нравится. Пока мы тут с тобой погуторим, хозяйка нам сейчас обедать соорудит, — он оглянулся на улыбающуюся жену.

— Сейчас принесу. У нас как раз налимья уха к столу, только разогрею.

Проводив удалившуюся Светозару взглядом, Вавила повернулся к Смагину и пододвинул к себе вторую кружкку:

— Ну, что у вас там, в городе нового?

Смагин глотнул еще ледяного квасу:

— Ничего хорошего. Сегодня попы книги жгли.

— Как жгли? — хрустнул кулаками Вавила, — да кто ж им позволил?

— А кто ж им запретит, когда сам князь попов поддерживает. Собрали целую кучу книг — по всему городу несколько сроков собирали, и подпалил Никифор. Я вон только две, — он кивнул на короб у двери, — и успел от огня уберечь.

Вавила тяжело поднялся и достал из короба книги.

— «Сказание о походе Александра на Русь» — прочитал он первую и поднес к глазам вторую, — «Про Буса славного и великую землю его Русколань». Да…а. — Он положил книги на стол. — Как же у этих поганцев руки-то не отсохли, такое богатство и — в костер.

Кленка поиграл желваками:

— Так они скоро и последних последователей-христиан растеряют. Нельзя у нас так. А князь не понимает. Ему что попы на уши нашепчут, то он и делать рад. Своего разума у человека будто совсем нет.

— Что делать думаешь с книгами? В городе их оставлять нельзя. Раз уж они так за них взялись.

Клёнка кивнул:

— Я тоже так думаю. Потому тебе и принес, ты уже посоветуй, куда спрятать. Может, у себя оставишь?

Кузнец почесал подбородок:

— У меня нельзя, я на плохом счету у попов — в церковь не хожу. Могут и нагрянуть с обыском. Но куда деть я знаю. Есть у меня один знакомец, за хребтом у Горючего камня живет, на бывшем Васильчиковом хуторе. К нам в слободу к моему соседу — шорнику иногда ходит — первоклассную сыромять сдает. Так вот ему такие книги можно отдать смело — не пропадут.

— А почему на бывшем?

— Так сожгли его, ещё лет двадцать назад. Капище искали Белбога. Не слышал?

— Не слышал. Как-то мимо прошло. Я же все с сапогами, иногда, что на соседней улице делается, не ведаю.

— Вот теперь знаешь. Так-то.

— Из-за капища людей не пожалели?

— А кто людей жалеет, когда боги меж собой разобраться не могут?

Клёнка опустил помрачневшее лицо.

— Негоже так. Люди-то причем?

— Это ты так думаешь, хоть и христианин, а другие считают, что староверов только огнем исправить можно, в смысле сжечь. А капище они так и не нашли.

— Капище мне не жаль, а вот людей зачем порешили — не пойму.

— А потому и порешили, что веру отцов своих не предали.

Клёнка тяжело оперся на скрипнувшие плахи стола:

— Не понимаю, что происходит. Мы же все внуки Даждьбога, чего поделить не можем? Христос же учил, что хорошим людям объединяться надо в борьбе со злом. А у нас все наоборот — русичи — почти родственники, а ненавидят друг друга, как чужие…

— Это хорошо, что ты это понимаешь, плохо, что высокие мужи наши до этой простой истины додуматься не могут.

Вошла Светозара с чугунком ухи и поставила его на стол. Мужики замолчали. Клёнка потянул носом:

— Какой запах! У нас в городе уха так не пахнет.

Зардевшаяся Светозара зачерпнула полный половник ухи:

— Скажешь, Клёнка, тоже. Уха — она везде уха.

— Неправда твоя. У вас на природе все вкусней, чем в городе.

Женщина налила две полные глиняные тарелки, Вавила тем временем нарезал печеный каравай, прижимая его к груди.

— А себе что не налила? — Вавила замер с занесенной ложкой. — Садись с нами.

Светозара стянула с плеча узорчатое полотенце и кинула его на стол:

— Нет, побегу. У меня там заготовки остывают — хочу глянуть, что получилось.

— Ну, беги, раз хочешь глянуть, — усмехнулся кузнец и повернулся к гостю, — как дите малое. Первые стрелки мне помогла сделать — вот и невтерпеж.

Светозара махнула подолом, разукрашенным оберегами-коловратами, и умчалась. Мужики глухо застучали деревянными ложками.

После обеда Клёнка собрался уходить. Вавила не удерживал гостя:

— За книги не переживай. Я как передам их, тебе сообщу.

— Узнай у него. Могу ли я когда к нему зайти — почитать их?

— Узнаю. Думаю, не откажет старик.

— Ну, тогда здоровые будьте. Светозаре поклон передай, да скажи — уха у нее замечательная. Я лучше нигде не пробовал.

— Передам с удовольствием, ей приятно будет.

Мужики коротко поклонились друг другу и на том расстались.

Глава 5

Рарог Бранко раскинул широкие, как у всех молодых соколов-кречетов, крылья и, оттолкнувшись от руки, в толстой кожаной перчатке, сорвался в планирующий полет над высоким разнотравьем луга. Пролетев пару саженей, он сильно забил крыльями, с каждым мигом все ближе приближаясь к жертве. Впереди летел заяц, словно горный ручей пробил тугую щель в зарослях, и сейчас мощная травяная струя, шелестя метелками и цветами, уходила к лесу. Князь Владислав опустил сжатый кулак, с которого только что сильная птица бросилась в погоню за улепетывающей добычей, и, перехватив повод, резко поддал пятками жеребцу под ребра. Тот даже присел в первый момент от неожиданности, но тут же исправил ошибку и, набирая с места в галоп, скосил недоуменно сливообразный черный глаз на хозяина: «Чего это он? Мог бы и помягче, я конь понятливый».

Князь был уверен, что русак обречен. Так уверенно и сильно заходил на дичь молодой рарог, что всем уже казалось — зайцу не уйти. Правда, тот еще не знал об этом и, нарезая зигзаги, упорно приближался к спасительным елкам. В густом переплетении разлапистых веток он бы легко нашел укрытие. Сокол налетел на русака как ураган, смел неодолимой силой. Князь приподнялся на стременах, невольно переходя на медленную рысь, чтобы лучше видеть битву в траве. Заяц пару раз с разбегу перевернулся, мелькая в траве белым брюхом и дергающимися лапами и, не дожидаясь того момента, когда кречет опустится и прижмет его когтями и весом, изловчился и сильно махнул навстречу ему крепкими задними ногами. Удар пришелся в мягкое подбрюшье птицы. Сокола отбросило на пару саженей в сторону. Бранка пискнул сильно и возмущённо — его еще так крепко не били. С возросшей силой, не обращая внимания на боль в брюхе, сокол бросился в новую атаку, но заяц уже летел по прямой к первым елкам. Птица запаздывала. Еще мгновение — и он укрылся в их спасительной тени. Кречет, навернув круг перед колючими лапами, уселся на нижнюю ветку, наклонив ее почти до земли.

Владислав, наблюдавший на скаку всю картину короткой битвы, сморщился и натянул поводья, удерживая жеребца на месте сильной рукой. По бокам заворачивали лошадей товарищи князя и приближенные. Потрава не удалась. Князь поднял высоко сжатый кулак в перчатке. Ученый сокол, заметив призывный жест, сорвался с ветки и опустился на выставленную руку, ловя равновесие откинутыми назад крыльями. Владислав опустил на его глаза кожаный клобучок, расшитый золотой нитью, и птица успокоилась. Подъехал сокольничий и пересадил кречета на свою перчатку. Друг детства князя, поджарый и гибкий воевода Бронислав с широко разлетевшейся в разные стороны клиньями бородой, для друзей — Броник, участливо молвил:

— Не переживай, Владик, наша охота еще впереди. Мы сейчас по гриве пройдемся, что за лугом начинается. Там наверняка Бранка кого-нибудь возьмет. Не зайца, так куропатку выбьет.

Владислав поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо:

— Нет, Броник, на сегодня хватит. Нет удачи, а без нее только коней мучить. Да и погода, похоже, портится.

В последние сиги* ветер заметно окреп, на светлое недавно небо выплыли, словно из рукава волшебника, низкие тучи и затихли птахи над лугом.

Бронислав окинул горизонт задумчивым взглядом:

— Пожалуй, да. Может и дождь пойти, не зря сегодня так парило.

Князь приподнялся в седле:

— Поворачивай коней, други, едем на заимку.

Сын Алексей — крепкий с широкой шеей и плечами, на которые волнами падали волнистые волосы, чем-то неуловимым похожий на отца, гикнул и в сопровождении нескольких друзей направил коней вперед, сразу переходя в галоп. Князь невольно залюбовался статью и лихостью сына, но для приближенных нахмурился:

— Молодежь, один ветер в голове.

Бранислав поддакнул — его сын тоже только что умчался с наследником.

В отличие от молодой поросли, князь с десятком товарищей ехал шагом. Порывы ветра трепали гривы лошадей, начинало что-то капать на головы. Небо темнело. Зато разогнало так докучавших комаров и слепней. В этот момент он просто наслаждался прохладой, такой отрадной после раскаленного дня, проведенного в седле. Сегодня они охотились с молодым кречетом, который делал только первые шаги в сложной науке хищника, и большой удачей похвастаться не могли. Пару крякв — весь результат напряженного дня. К вечеру его впервые выпустили за зайцем да еще и «в угон» и не удивительно, что он не справился. До заимки оставалось не больше трехсот саженей, и князь давал отдых запаренным животным. Вспомнился последний неприятный разговор с Никифором. Тот застал князя в самом благодушном настроении после короткой сечи на мечах с одним из дружинников. Владислав вышел из учебной схватки победителем и, несмотря на то, что — он подозревал — напарник слегка поддался князю, было приятно почувствовать себя лучшим.

Никифир вошел в палаты решительно и хмуро. С порога бросил отрывисто:

— Здравь буде, княже.

Владислав улыбнулся навстречу протоиерею:

— Здравь будь, Никифор. Заходи, сейчас сурью, кликну, принесут.

Никифор присел на стул рядом и шумно выдохнул:

— Не до распитий мне.

— Что так?

— Твои городские так называемые христиане опять к соколиному камню бесовскому пошли — требы класть. Сколько им уже говорю, что от дьявола те камни — никто не спорит, а как выходят из храма — вот к валуну идут. Что мне делать, скажи? Как их отучить от старых привычек?

Князь представил известный валун с контуром соколиной головы на боку, у которого сам не раз бывал по молодости и не нашел в себе твердости поддержать попа.

— Зря ты так уж сердишься, брат мой. Этому валуну сотни лет, может быть. И ведь, ты знаешь, он и, правда, помогает. Матушку мою от лихорадки избавил, когда она водицей на камне освященной облилась. Да и другим тоже.

— Не по христиански это, — протоиерей упрямо наклонил голову. — Все камни и капища — от дьявола. Запретить надо.

— Да как же я запрещу? Меня никто и не послушает. И взбунтовать могут. Одно дело — к христианству их привечать, другое дело к святому валуну, который для них и тебя и меня вместе взятых более уважаем будет, ходить запретить. Не выйдет. Все равно пойдут. Только вред греческой вере нанесем. С горяча-то такие дела не делаются. Надо чтобы попривыкли, потом как-нибудь, может, и сладим.

Никифор недовольно тряхнул чернявыми редкими кудряшками, окружившими проплешину на затылке:

— Не то ты, князь, говоришь. И за истинную веру слабо болеешь. Не всей душой.

— Это я-то не всей душой? А кто книги для тебя несколько сроков собирал по всем сундукам? С народом перессорился? Не я ли?

— То книги, а то дела. Почто Коломны щадишь? Там язычники — враги наши оплот себе свили, недавно настоятеля позорно выставили, а ты как будто не видишь. А?

Князь помрачнел и поднялся. Подошел к окну и ответил, не оглядываясь:

— Коломнами по осени займусь. Вот урожай соберут, в казну долю отмерят, тогда и пойду на них.

— Все выгоду ищешь, князь? В истине нет выгоды, там только правда. И правда эта говорит о том, что ты плохой христианин.

Князь резко обернулся:

— А что ты будешь есть зимой, если я не дам им урожай собрать? Небось, без хлеба за стол не садишься? А подумал ли ты, гречанин, в тот момент, когда им рот набиваешь, о том, что его язычники поганые вырастили, которых ты за людей не считаешь? Не погано такой хлебушек есть-то? А горожане, — он кинул руку в сторону городских улочек, — если я все наши села, где язычники поганые живут, а они везде, почитай, живут, в пожарища обращу, голодом сидеть будут? Станут голодные с меня же первого спросят. И на спрос этот кровью отвечать придется. И мне и тебе. Как ты не понимаешь?

— Князь разгоряченный замолчал, а протоиерей медленно поднялся:

— Не пойдешь, значит, на Коломны?

— Пойду, но осенью.

Никифор метнул на князя злобный взгляд и, гневно мотнув рясою, быстро вышел из палаты.

Сейчас князь снова переживал тот разговор и мучился сомнениями — правильно ли поступил, что обидел священника. Может, надо было послушать его? Леший с ним, с урожаем, если эти язычники так уже Никофору поперек горла встали. Не пропадем с Божьей помощью, — князь отвел коленом мягкую ветку лещины и, придержав, обрубил ее кинжалом, — ну, да что теперь расстраиваться. Сказанного не воротишь, а да осени подождать все равно надо, так правильно будет. Никуда попы не денутся, потерпят.

Выждав момент, когда тропинка расширилась, вмещая двух всадников рядом, Бронислав подъехал к князю и поехал рядом, почти касаясь его стремени. Тот повернулся к другу:

— Ну, Броник, как тебе рарог?

— Хороший будет рубака, — Бронислав улыбнулся в широкие усы, — уже не пустые возвращаемся.

— То верно. Хорошую птицу твои люди воспитали, а опыт — дело наживное.

Низкий лапник перегородил дорогу, соратник князя выехал вперед и приподнял упругие ветки, пропуская Владислава. Князь пригнулся и поблагодарил Броника. Тот снова пристроился рядом.

— Княже, — начал он медленно, — тут такое дело…

Владислав подбодрил друга:

— Говори уже, что там у тебя? Вижу же, не просто так мне ветки поднимаешь.

Бронислав вопреки обыкновению не улыбнулся на шутку князя. Он вздохнул, начиная непростой разговор:

— Никифор, слышал я, собирается с твоей дружиной в Коломны наведаться.

Князь быстро глянул в сторону друга:

— Ну, собирается, так не сейчас же.

— Не надо бы туда ходить.

Владислав нахмурился:

— Ты что же это, язычников поганых пожалел?

Бронислав на миг отвел глаза и тут же вернул прямой взгляд к лицу друга.

— Ты меня, Владик, не первый день знаешь. Я за тебя горой в любом твоем деле. Особливо, если оно на пользу земле нашей.

— А это, значит, не на пользу, по-твоему?

Бронислав уперто тряхнул широкой бородой:

— Я ходить вокруг да около не умею. Не на пользу Руси убийство русичей и княжеству убыток прямой. Поскольку с дыма берем. А после нашей дружины в деревнях одни пожарища остаются. А с них ты ничего не возьмешь, хоть утрудись.

Князь сердито прищурился:

— Ты же слышал, что Никифор гутарит — язычник, хуже разбойника, и только смерти достоин. А в Коломнах одни язычники и живут. По весне они попа нашего палками выгнали. Такое простить надо, по-твоему?

— Может, и простить. От Коломны княжеству только польза. Сколько они нам по осени муки присылают? На три месяца городу с хлебом жить, это точно. А если посчитать, сколько меда, мехов, рыбы от них идет, да какой? Сплошной бело- да краснорыбицы. Уничтожим мы Коломны, меньше станет язычников, как ты говоришь поганых, а вместе с ними и прибыли большой лишимся. Кто нам ее восстановит? Никифор со своей братией, что ли?

Князь мрачно молчал, а Бронислав разошелся, не замечая недобрых взглядов, которые тот изредка бросал на него из-под лобья.

— Ты пойми, княже, я не за язычников переживаю, их я, как и ты, на дух не переношу. За княжество наше душа болит. Наши отцы начали эту войну со староверами, и потихонечку побеждаем мы, с божьей помощью, — Бронислав перекрестился, — но устал народ от этой долгой войны своих со своими. Даже верные христиане роптать начинают на методы Никифора. Давеча, на площади книги жгли. А какая в них корысть-то? Только то, что деяния предков в них описаны, да премудрости разные, которые наши деды да прадеды собирали. Так я наблюдал, не было на площади одобряющих взглядов. Никому то дело не понравилось.

Тропинка между тем вывернула к заимке — пятистенной избе с пристройками, у одной из которых — распахнутой конюшни — уже расседланными стояли лошади молодежи. Сами они, ухватив по клоку сена, натирали своих верных друзей. Князь обернулся с решимостью в глазах к Брониславу:

— Не трону тебя только потому, что друг ты мне с детства. И много мы с тобой бед видывали, и по малолетству и когда постарше стали. Знаю, не подвел ты меня ни разу ни тогда с разбойниками-язычниками, когда схлестнулись мы с ними на смерть, ни когда в лесу зимой от шатуна деру давали. А потому скажу тебе, как думаю: ты эти крамольные речи брось. Мне и без тебя крамольников в тереме хватает. И запомни — я язычников поганых прощать не намерен. И Никифор меня в том полностью поддерживает.

— Да твой Никифор, — начал было Броник, но князь предостерегающе поднял руку.

— Все, больше никаких разговоров, тем паче прибыли мы.

Бронислав покорно склонил голову, от чего широкая борода его выпятилась от груди, словно два коротких дротика.

— Ну, что вы тут, хлопцы? — князь бросил повод в руки подбежавшего смерда. — Прохлаждаетесь? Так-то вы князя своего встречаете? — он легко спрыгнул на землю и довольный оглядел склонившихся в поклоне приближенных. — Ну, будя, будя, — сказал он тут же, — не на приеме иноземных гостей шею гнете, на охоте, чай. А на охоте, да на рыбалке все равны. Правду я говорю? — Он подошел к сыну Любояру и придержал его за плечи, заглядывая в синие родные глаза.

— Правда, батя, — тот выдержал открытый взгляд.

— Один ты меня понимаешь, — отчего-то грустно молвил Владислав и сразу же словно очнулся и отпустил сына:

— Пошли в дом, что ли? Гулять будем.

Глава 6

На сваоре — восходе солнца — только дождались, пока немного спадет роса, Воинко повел деда с внуком на капище. Воздух, насыщенный испарением земли, как перед грозой, ощутимо сковывал дыхание. Несмеян всю дорогу только и успевал вытирать пот, смешанный с раздавленными комарами, на лбу и щеках. Горий, молодой, сильный, прыгал впереди с камня на камень, легко перескочил через узкую расщелину, словно пытаясь доказать старикам, что его визит к Белбогу сегодня он вполне заслужил, во всяком случае сил у него достаточно на любое испытание. Однако во второй половине пути немного приуныл и он. Хоть и пытался по-прежнему шустрить, но уже как-то нехотя, без прежней прыти, то и дело останавливаясь и переводя дух. Наконец, он тоже не выдержал предложенного ведуном темпа и занял место за ним, думая теперь только от том, чтобы не отстать. Несмеян с трудом ковылял позади. И лишь старый ведун, казалось, вовсе не замечал духоты и трудной дороги. Он походя выдерживал направление по одному ему ведомым приметам, и не прилагая видимых усилий, предводительствовал маленьким отрядом, по пути еще успевая негромко рассказывать о капище. Даже Несмеян, уже бывавший на капище, давно перестал следить за дорогой, и не будь рядом опытного проводника, давно бы уже заблудился.

От хутора до него было неблизко — верст семь, да не по тропинкам — давно уже миновали те времена, когда на светлые места силы вели хорошо утоптанные стежки. Теперь и самой худой не держали. А по самым дремучим буреломам и непроходимой, казалось, чаще. Завернув в старый осинник, они пошли еще медленней. Заваленный буреломом, он казался почти не проходимым. Несколько раз перебирались, проваливаясь и путаясь в тонкой жалистой крапиве, через упавшие огромные подгнившие стволы. Подлазили под накиданные ветром осины. Глубокий овраг, перегородивший путь, с опаской преодолели по мощной лесине, брошенной через него. Дальше в прозрачном от жары сосняке шли уже вольно — под ногами только мох да густые, почти прозрачные белесые брусничники. Сам Воинко каждый раз старался пройти туда другой дорогой. А в последнем перед подъемом на капище темном кедраче он внимательно проследил, чтобы гости шагали в стороне друг от друга, дважды не наступая на чужой след.

— Наши родноверы сюда теперь только по большим праздникам да посвящениям ходят, — ведун аккуратно отвел ветку волчьего лыка с редкой завязью — здесь, в тени кустарникам не хватало света. — Рад бы я их почаще встречать, да опасно стало. Слышал я, в Новогороде попы недавно капище Перуново разорили, так Перун, рассказывают, обещал голосом отомстить. А у нас под Синюшным камнем Велеса храм изничтожили. Ведун в засаду попал, похоже, на их стороне какой-то сильный черный маг теперь действует — прикрыл своих разбойников кругом невидимым. Нас пока Белбог хранит, слава Ему, всевышнему.

Незаметно подошли к окраине леса. Высокая скала — Горючий камень, заросший по южному склону елкой и сосной, здесь круто вздымался вверх. Тропка уходила по северному склону в гиблые красноватые лишайники и сыпуны, кривясь между валунами, и терялась на вершине нависающей над долиной скалы. Этот склон был единственный, где на камень можно было забраться без крючьев и веревок. Ведун уверенно начал подниматься по крутым каменным завалам. Дед с внуком, обдираясь о твердые гранитные грани и соскальзывая, поспешили за ним. Похоже, он знал здесь каждый уголок и ставил ноги точно на скальные выступы и впадинки. Горий, как только начал присматриваться к нему, сразу пошел быстрее, но все равно не так шустро, как старик. Последние сажени преодолевали почти по-пластунски — тут уже была набита слабая каменистая тропа, увидеть которую, впрочем, изгои не могли — действовало заклятье ведуна. Несмотря на почтенный возраст, Воинко, упираясь ладонями в колени, шагал впереди уверенно, и гости стали отставать. Несколько раз он останавливался и молча поджидал их — перед светлым местом говорить пустые слова запрещалось — Белбог рядом, слышит. На вершине широкой площадки, саженей пятьдесят на сто, заросшей низкой — ветра согнули — бузиной, только осыпавшей снежинки-соцветия, и небольшой на десяток деревьев кедровой роще, жило капище. По кругу его окружали густые калиновые кусты, волхвами любимые, тоже отцветшие, которые Воинко лет десять назад сам выкопал на террасе внизу и посадил здесь, устроив, таким образом, живую изгородь. За лета кусты разрослись и сейчас полностью скрывали кумир Белбога.

Старик Воинко прошел в узкий проход, почти незаметный в густой листве, и поманил Донских за собой. Горий впервые попал в капище Белбога. В храме Макоши, что издавна действует в селе, он бывал частенько. В нем же, когда ему исполнилось 12 лет, Дары украсили голову парня васильковым венком, символизирующим вступление в возраст, когда мальчику уже пора иметь тайное, неизвестное никому, кроме волхва и его самого, имя. В тот заветный день он и получил его — настоящее, защищенное от наговоров и сглазов.

Войдя через заросший проем вслед за дедом, парень с любопытством огляделся. Площадка капища — небольшая, саженей двадцать в поперечьи. В центре высился деревянный болван из потемневшего от времени дуба. В правой руке он держал кусок железа. Гор уже знал, что Белбог судия, осуществляющий правосудие. Лицо Белбога смотрело на вошедшего серьезно и изучающе, будто желало понять — натворил ли он уже что-нибудь или еще нет. В углу чуть пониже стоял второй болван — Чернобога, неразлучный брат и противоположность Белбогу. Его сморщенное лицо из многих складок, строгое и даже немного устрашающее. У ног Белого идола на широком помосте уложены рядами золотые и серебряные украшения, здесь же засохшие пироги, кусок вяленого мяса — охотник выделил от добычи. Все — приношения Богу, накопившиеся за долгое время. У Чернобога — в основном, высушенная трава и коренья — символические подарки, лишь бы отдать дань вниманием, не обидеть, а то будет мстить. По кругу перед помостом выглядывают из земли жировики-лампы. Горий заглянул за идолов и увидел позади крылатого коня. Сразу же зачесался язык спросить — зачем он Белбогу, но торжественность обстановки заставила проглотить вопрос. Сегодня его ждал важный ритуал: на глазах у Белбога он должен принять в руки меч и с этой минуты стать мужчиной-воином.

Воинко, быстро переодевшийся в белую до пят рубаху, повесил на шею каменный лазоревый образ Бога Рода с кудрявым подростком рядом — Белбогом, и поставил волнующегося юношу в центр круга, ограниченного горящими жировиками. Дед Несмеян, выполняющий роль представителя и поручителя за внука перед Богами, в стороне бережно, словно дитя, держал на открытых ладонях трофейный оголенный меч. Воинко преобразился невиданно: только что старый спокойно-рассудительный человек, ведун вдруг помолодел мгновенно и стал торжественным и каким-то неземным. Пропев гимн Богу, старик, впрочем, уже не старик, а крепкий светлый муж, принял меч из рук Несмеяна и, опустив парня на колено, возложил оружие плашмя на его темя. Губы Воинко быстро-быстро зашевелились, под конец он возвысил голос и Гор разобрал слова: «Да не подведет меч хозяина своего, как и он не подведет его, да будет крепка Совесть наша и да будут все деяния наши да во славу Предков наших и во Славу Рода Небесного и ипостаси его Белбога!

Тако бысть, тако еси, тако буди!»

Воинко поднял парня взглядом и торжественно передал в его руки очищенный молитвой меч. Зардевшийся от волнения Горий взял его двумя руками и высоко поднял над собой:

— Да не посрамлю славу русичей, Богами-предками данную. Тако ести!

В этот момент ему показалось, что небесный луч, сорвавшись с проплывавшего облака, зайчиком скользнул по блестящему лезвию меча и, преломившись на его грани, снова ушел в бездонную ввысь. От того луча меч вдруг стал тяжелым и горячим, как уголь из печи, и Горий от неожиданности чуть не выронил клинок. Ему пришлось изо всех сил напрячься, чтобы удержать оружие в руках, и медленно, не подавая вида, как ему больно, парень опустил меч к ногам. По-настоящему обожжённые руки саднили, очень хотелось собрать ладони вместе и подуть на них, как в детстве, но парень крепился. Он же теперь мужчина, воин, а воину негоже показывать на людях слабость.

Дед Несмеян незаметно оттер слезу с заросшей щеки.

Ведун снова преобразился. Закончив церемонию посвящения, он вновь как-то легко вернулся в свой прежний облик заботливого мудрого старика. Подойдя к юноше, нет, к мужчине, ведун приобнял растроганного парня:

— Поздравляю Гор, теперь ты воин Веры. Конечно, правильнее было бы у Перуна благословение на оружие получить тебе, но где он сейчас? Разорили его светлое место изверги. Белбог старше Перуна, тот ему внуком приходится. Ну да Дед на нас не в обиде. Луч он прислал — видел же. Значит — принял тебя в светлое воинство. Теперь можешь всем говорить, что сам Белбог твое оружие очистил и к бою подготовил. Так что применяй меч грозный только супротив ворога, а не против беззащитных. Против детей, стариков и женщин разрешается его в дело пускать, только если они на тебя первыми с оружием в руках напали. А с врагами своими в открытом сражении или засаде будь в меру жесток и в меру великодушен, если враг того заслуживает. Ну, — он отпустил Гория, поглядывающего на него подозрительно замутненными глазами, — вот и все. Подождите меня за оградой.

Старик Несмеян вышел первым, за ним из зарослей выбрался Гор, не отрывая взгляда от меча.

За кустами калины шумел ветер, парил почти на уровне людей над долиной коршун, высматривая куропаток в высокой траве, светлый кедрач, показалось, приветственно качал ветками новому воину. Скольких выходящих из заветных ворот бойцов видел он за свою жизнь?!

Где-то вдалеке, в долине за Горючим камнем, раздался приглушенный расстоянием медвежий рык и растекся гулко по пространству. Несмеян кивнул в ту сторону:

— Гон у косолапых, самая пора любиться. Нервничает Михаил Иванович, соперников ищет, кости размять охота, видать. Как бы нам под горячую лапу не попасть, а? — и оглянулся.

Рядом стоял неслышно приблизившийся Белогост. С озабоченным видом он прислушивался к отзвуку рыка:

— Не нравится мне этот косолапый.

— А почему? — Горий вложил меч в ножны и начал прицеплять за кольцо к поясу. — Мишка, как мишка.

— Может, и так. А может и нет. Скоро узнаем. Ну, русичи, двинули обратно. Нам бы к обеду успеть, дела дома есть. Как бы шкуры не пересохли на таком жару.

Несмеян пропустил ведуна и пристроился следом. Горий, украдкой подув-таки на красные от жара ладони, придерживая локтем рукоятку меча на поясе, потянулся за ними.

Спустились быстро. Вниз тропинка ссыпалась под ногами каменистой сыпью, но люди сдерживались и осторожничали. Никто не упал и не оступился, видно, Боги благоволили. Войдя в первые деревья кедрача, остановились, оглядываясь. На густой хвое, прямо на их следах лежала свежая медвежья куча. Воинко тревожно огляделся. Шумел кедрач, качались легкие ветки с длинными иголками. В стороне подрагивали былки малины, обсиженные дикими пчелами. Рядом прошуршал в траве какой-то мелкий зверек, мелькнув в нечастой зелени черными полосками, скорей всего, бурундук. Несмеян, что-то заподозрив, тоже внимательно всмотрелся в темнеющие заросли. И с непониманием оглянулся на ведуна:

— Что-то не так?

Белогост молча поднял руку, останавливая новые вопросы товарищей, подождал немного, прислушиваясь, и нарисовал двумя пальцами круг перед собой. Потом выставил вперед обе ладошки и напряженно замер. Несмеян и Гор тоже не двигались и поглядывали на него обеспокоенно. Что-то происходило. Воинко словно застыл и стал похож на идола Белуна. Вдалеке снова рыкнул медведь, затрещал валежник, шумнуло в малиннике и качнулись его верхушки. Косолапый, затаившийся там, удалялся. При этом он шел как-то неуверенно, нарезая полукруг, поворачивал в одну, затем в другую сторону. Горий сжал рукоятку меча, и незаметно для себя немного оскалился. В этот момент он жаждал боя, пусть даже с медведем, но чтобы яростного и смертельно опасного. Дед Несмеян верно понял внука. Он тихо шагнул к Горию и с мягкой улыбкой положил руку ему на плечо. Горий резко обернулся. Оскал медленно сползал с лица. Несмеян наклонился к его уху:

— Будя, охолонись. Боя не будет, не жги понапрасну ярое сердце. Старик сам справится.

Горий словно очнулся. Выпрямился, немного смущенно улыбнулся, но руку от меча не отнял.

Волхв обернулся и опустил ладони. Встряхнул их, поморщился:

— Ищет капище колдун. Влез в голову медведю и под его личиной ходит — искал у скалы тропу. Как я сразу не понял. Он же еще на хутор ко мне наведывался. А потом, видно, шел за нами, да у камня нас потерял — заклятье сработало. Не такой, значит, он и сильный. Плохо, однако, что колдун совсем близко к капищу подошел, — старик удрученно качнул головой. — Теперь нужно ждать гостей. Думаю, дня через два прибудут засаду ставить. Ну да ничего. Кто ведает, того врасплох не застанешь. Пошли, други. А то я что-то проголодался.

В осиннике Горий обогнал деда Несмеяна и пошел рядом с ведуном, молча пиная высокие хвощи. Тот еле заметно улыбнулся в усы:

— Ну, говори, гой, вижу же — спросить хочешь.

Горий поправил рукоятку меча на поясе и оглянулся на деда. Тот сосредоточенно поглядывал под ноги. Парень решился:

— Я Белбога видел первый раз. Понятно, почему у Свентовита белый конь — он на нем угодья объезжает, а у Белуна он зачем? Что значит?

Воинко кивнул в знак того, что принял вопрос. Несколько секунд раздумывал, потом сказал:

— Ты знаешь, что у Белбога есть противоположность — Чернобог?

— Конечно, знаю.

— Так вот, Сварог так распорядился, что Чернобогу священный конь не положен, он без него обходится, потому-то часто и не успевает испортить деяния Белбога, отравить их черным. А светлый Бог потому же везде успевает первым и всегда побеждает зло.

— Но как же так? Они же враги. Чернобог черный Бог, он зло несёт людям, разве не правильно? Почему бы Белбогу не сразиться с ним и не победить навсегда.

— Я когда молодой был, тоже так думал. И тоже не понимал, зачем он с ним возится? И только с летами понял, что зло такое же неотъемлемое качество мира, как и добро. И вся жизнь строится на противопоставлении их в душе. Всевышний дает нам право выбрать, на чьей стороне сражаться. Выбрал черное — он не осудит, но тогда другие силы тобой руководят — разрушительные. А Белбог им сопротивляется, как может. Вот так и живем.

— Так кто же из них все-таки главней?

— Нет среди них главного. Ты поймешь с годами, а сейчас просто послушай.

Горий проглотил следующий вопрос и приготовился внимать ведуну.

— Есть такая быль о сотворении мира. Я тебе ее перескажу: «Летели по небу над бескрайним окиян-морем три рарога-сокола. Один впереди, два сзади. Первый — главный, сам Род Вседержитель, а рядом с ним Чернобог — слева и Белбог — справа. Чернобог нес в клюве ком земли, а Белун — сноп колосьев. Долго летели. И вот устал один сокол и выронил из клюва ком земли. Упал он в окиян и сомкнулись над ним волны. Тогда Чернобог по Воле Рода обернулся Серым Селезнем и нырнул на дно Моря-Окияна. Отыскал землю и взметнул ее островом Буяном. А Род поднял на этом святом острове гору Меру и на ее вершине дуб появился.

 … А на Острове — Гора   До Небес взметнулась;   Вокруг — Солнце и Луна   Кругом обернулись.   Первый день, первая ночь —   Первый круг священный;   День и ночь — Небесный Плуг   Разделяет время…

После этого воссел Род-Сокол на вершине Дуба, отныне — и до Конца Времен. И пришла пора действовать Белбогу, Обернувшись Сизым Орлом, он…

 … взмыл под Небеса,   В Небо бросил зерна;   Звездами его глаза   В мир смотрели зорко.   Зерна пали в чернозем,   Полны ярой силой;   Пестуемы день за днем   Батюшкой Ярилой…

После этого повелел Род Вседержитель Белбогу и Чернобогу наделить все сущее в мире душами, кои суть частицы Самого Рода, как и Он Сам — безсмертные. Дал он им волшебный молот и повелел бить им по Камню Алатырю, что лежал на вершине Мер-Горы у подножья Дуба. Обратились они в могучих великанов и стали бить по Камню Алатырю.

  Ударил чудесным молотом Белбог:   Разлетались золотом   Искорки живые…   Ударил чудесным молотом Чернобог:    Вороны взлетали,   Змеи расползались…

И с тех пор у живущих на стезе Прави (правая сторона), души похожи на золотые искры, а у ходящих стезями Кривды (левая сторона) души — суть вороны черные да змеи ползучие». — Волхв прокашлялся. — Ну, теперь понял что-нибудь?

Горий одновременно с ведуном перешагнул высокую валежину, перегородившую путь. Несмеян, опередивший собеседников, уже поджидал их на той стороне.

— Понял, — отозвался парень. — Это как день и ночь, которые мирно меняют друг друга, по воле Рода.

— Да, это как живая и мертвая вода. Одной живой ты павшего друга не оживишь, нужна еще и мертвая для крепости телесной. Один — Белбог отвечает за содержание Яви, другой — Чернобог поддерживает Навь. Одно без другого не существует. А главный храм Белбогу стоит на острове Буян в городе Аркона, и требы кладут ему денно и нощно волхвы. Вот так вот.

— А ты?

— Что я?

— Ты же тоже ему служишь? И не на острове, а здесь в наших горах?

— Не служу, — Воинко смиренно склонил венчик седых волос на затылке. — Уже более сотни лет я его воин. Как только собрались разорить вороги капище у моего родового села — Холмов, так я за него и воюю. И хоть не дело ведунов воевать, но выбора нам князь Владимир другого не оставил. Если не сопротивляться, то очень быстро ляжешь на мать-сыру землю рассеченным до пояса и Богов Русских подведешь — в лике Белбога я всех наших богов защищаю и спасаю от уничтожения и забвения. Да и сам душу свою погубишь — без костра не будет у нее пути в Ирий. Заблудится в межвременьи и тогда все, конец ей вечной. — Воинко тяжело по-стариковски вздохнул и, будто очнувшись, оглянулся. — А ведь мы, ребята, пришли. Надо же, и не заметил как.

Навстречу людям уже скакал вприпрыжку Бойка, вытягивая морду из высокой травы. Учуяв хозяина, он рванул напрямик к нему и тут же зарылся головой в его колени.

После сытного обеда старики выбрались из прохладного дома на теплое крылечко — кости погреть — и присели на ступеньку. Горий убежал к ручью — проверять остроту меча на молодом ивняке.

Жара давила еще сильней. Солнце зависло над оголенной — безоблачной — землей и жгло ее нежалеючи. Шумно вздыхал в яслях по соседству Трудень и постукивал копытами, переступая. В лесу тихо перекликались синички, где-то за пасекой цокали орешники — клесты, пролетела над головой и села на ветку молодой березы, поднявшейся из золы погорелого двора напротив, кукша. Распушив оранжевый хвостик для равновесия, она внимательно рассмотрела, склонив набок темную головку, присевших рядом стариков и выдала, словно припечатала осудительно: «кже-кжек». Старики улыбнулись, но промолчали. Им хорошо была знакома эта любопытная и временами нахальная птичка.

— Что кукша-то у тебя, не хулиганит?

— Да как не хулиганит? Случается. Давеча сушеного налима унесла, в кусты запрятала — насилу нашел. А так ниче, веселая птаха. Не так скучно с ней.

— Оно, конечно. Не один все-таки. Вон у тебя сколько живности собралось — и собака, и пчелы, и кукша своя есть.

— Так оно точно, — ведун расстегнул верхнюю пуговицу рубахи. — А погода-то меняется. Парит. К дождю. Да не к простому дождику, а ливню. Может, даже с ураганом.

— Да. а, — протянул Несмеян, выбирая подходящую палочку из нескольких поднятых прутиков, — что-то намечается.

— Думаю, незачем тебе уже сегодня идти, да и нужен ты мне. Попрошу я тебя задержаться. Как у тебя со временем свободным, сможешь?

Несмеян, выстругивавший тонкую палочку, прервался ненадолго:

— За хозяйством пока племянница присматривает. Думаю, еще пару дней потерпит. Она баба понятливая — знает, просто так не задержусь.

Ведун удовлетворенно опустил голову. Длинные космы опустились вниз, закрыв лицо. Он откинул их ладонью:

— Сегодня вечером гостей ждать будем.

Несмеян поднял недоуменно бровь:

— Каких гостей? Добрых, аль не очень?

— Недобрых. В отсутствии князя Никифор сам наемников к нам отправил. С ними и маг идет. Война будет нешуточная.

— А князь куда подевался?

— На соколиной охоте наша «опора и надёжа». Не до дел ему мелких. Хотя, будь он в тереме, вряд ли что изменил. Никифор нынче такую силу забрал, какую и мы — ведуны над князьями никогда не имели, да и не стремились иметь. Сам знаешь, нам достаточно общения с Богами. Что нам князь? Перед вечностью все равны.

— Дак, чего, нападать на нас сегодня будут, что ли?

Ведун замер, к чему-то прислушиваясь. Опустил голову и сжал ладонями виски. Несмеян молча достругал палочку и, спрятав нож в ножны на поясе, принялся ковырять ею в зубах. Иногда он поглядывал на ведуна, ожидая, когда тот выйдет из транса. Опять затарахтела кукша, нахально присев на балку навеса прямо над головой стариков. Несмеян погрозил ей пальцем. Птица сорвалась с места и нашла другое место — на коньке небольшого сарайчика, временно приспособленного под ясли: заинтересовалась новым жильцом. Наконец, ведун шевельнулся, медленно приподнял уставшее лицо. Хрипло проговорил:

— Идут изверги, топоров семь с каким-то человеком в клобуке — не разглядел его. Не княжеские дружинники — греки и варяги — наемники. Похоже, Никифор с магом свое собственное войско завели. Наверное, князю не доверяют, или он, по их мнению, не слишком решительно с нами — родноверами — борется.

— А далеко?

— В пяти верстах от хутора. Теперь понял, это же их маг и ведет. Хутор он еще давеча разведал, медведем. Но откуда узнал, варнак, что капище рядом? Ладно, о том опосля думать будем. Сейчас надо оборону организовывать. На хутор их пускать нельзя — последнее разорят.

— Схожу, внука позову, — озабоченный Несмеян поднялся, готовый выдвигаться к ручью.

— Не спеши. — Ведун задержал его. — Я ему мысленный посыл отправил. Если услышит, сам придет. Заодно и проверим его способности.

Старики замерли у крыльца. Несмеян почти не замечал ничего вокруг, сосредоточившись взглядом на уходящей в заросли ивняка тропке. И только когда сильный ветер занес набок бороду, Несмеян сообразил, что погода изменилась. Он оглянулся. Деревья вокруг хутора размахивали верхушками, словно мальчишки битой при игре в лапту. Заметно потемнело небо. По серому пространству неслись перекрученные перуновой силой облака. Надвигалась буря.

— А вот и Гор, — довольный голос волхва оторвал Несмеяна от созерцания изменений вокруг.

На взгорке показался парень. Он шагал неспешно, по пути мечом сшибая головки у разросшегося репейника. Несмеян махнул ему рукой. Горий заметил и, вложив меч в ножны, посерьезнел и зашагал быстрей.

— Ну вот и услышал парень меня. Будет с него толк. Если, конечно, сейчас отобьемся. Хотя теперь, втроем-то, мы с врагом быстро управимся, — не то пошутил, не то серьезно проговорил волхв.

Глава 7

Старики и Горий устроились в густых кустах бузины, окруживших гряду низких, по колено, валунов за полянкой, где Воинко недавно встречал Донских. Буря разгонялась, будто сбитый булыжник, летящий под откос. Деревья по-прежнему метались из стороны в сторону, склоняясь чуть ли не до земли. «Стрибог гневается», — отметил шепотом Несмеян. Тяжелые капли холодного, здесь на высоте, дождя глухо забарабанили по листве и зашуршали в высокой траве. За шумом леса скрылись все остальные звуки, и врагов выглядывающие из-за камней Воинко и Донские — дед с внуком — заметили раньше, чем услышали.

— Вот они, — Несмеян сполз пониже и устроился на земле, прижавшись к валуну плечами и головой, потом вопросительно глянул на спокойного ведуна. — Семеро, без колдуна. В открытом бою нам с ними не совладать.

— А мы и не будем с ними в открытую рубиться, попробую глаза отвести. Нам бы колдуна этого прищучить, без него гораки, как котята, слепые будут. — Волхв тоже спустился ниже и крепкой ладошкой прижал голову высунувшегося лишку Гора:

— Ты чего это разухарился, а ну, никни.

Парень послушно вжал голову в плечи. Несмеян развернулся и осторожно выглянул через щель в камнях.

— На колдуна не смотри, — прошептал ведун.

Старик кивнул головой.

Греки приближались к кострищу, которое родноверы разводили здесь несколько дней назад. Они шли гуськом. Все, кроме возглавлявшего процессию мага, были вооружены тяжелыми топорами, упрятанными по-походному в кожаные чехлы и закинутыми на плечи, помимо них на поясе у каждого болтались по одному, а у кого и по два ножа.

— Хорошо подготовились, изверги, — Несмян комментировал, не отрываясь от наблюдения, — топоры-то у всех боевые, да топорища какие потертые. Видать, не раз в деле бывали. По наши головы приготовлены. Эх, не ведают они нашей поговорки.

— Это какой?

— Не разводи усок на чужой кусок!

В этот момент маг что-то почувствовал. Он вскинул голову, прислушался и медленно стал поворачиваться на месте. Несмеян тихонько опустился и прижал палец к губам. Ведун словно заснул. Он полулежал на спине, прикрыв ладонью верхнюю часть лица. Седая борода на скулах подрагивала, будто он разговаривал. Донские не тревожили старика, догадываясь, что он сейчас творит волжбу. Горий широко открытыми глазами уставился на деда и вопросительно потянул меч из ножен, кивая в сторону кострища. Несмеян показал внуку кулак. Тот нехотя толкнул меч назад и насупился.

Ветер завывал в лесу и скрадывал звуки. Дождь усилился, и засадники быстро промокали, простая рогожа пропитывалась влагой, словно губка. Что творилось на поляне, можно было только гадать. А гадать старый боец Несмеян не любил. Он поерзал, запахнул покрепче ворот рубахи с родовой вышивкой по краю и, решившись, снова медленно приподнял голову. На поляне было тихо. Молчаливые воины расселись на валежине, на которой еще недавно отдыхал ведун, встречая Донских. Маг откинул клобук и, подставляя голову зачастившим каплям, настороженно оглядывался вокруг. Его определенно что-то беспокоило. Но, было понятно, что он не может разобраться в своих ощущениях. Совсем рядом прокричала старая знакомая — кукша. Над головой промелькнул розоватый комок перьев, и птица, прошумев крыльями, упала на качнувшуюся еловую ветку ближе к кострищу. Гораги задрали головы и одобрительно заулыбались. Вряд ли они знали, что это за птица их навестила, но им было приятно некоторое оживление, которое внесла кукша своим появлением. Тем более, что любопытная нахалка тут же смешно закхекала, будто закашлявшийся старик. Воины зашевелились и обменялись несколькими фразами. Поднял руку маг, и все сразу же притихли, видимо, его авторитет в отряде не вызывал сомнений ни у кого.

Незаметно притих дождь. Сбавил напор и ветер, теперь покачивались только вершины деревьев, да листья бузины дрожали то ли от холода, то ли их качало падение последних крупных капель, сбивающих остальные дождинки, замершие на ветках и листве. Кукша кхекнула еще раз и сорвалась с ёлки, показав цветной хвост воинам. Она полетела вниз над укатывающимся в долину хребтом, в противоположную сторону от хутора. Маг опустил руку и коротко скомандовал подъем. Бойцы послушно поднялись, оправляясь.

— Туда, — маг кивнул подбородком в сторону улетевшей кукши. Пропустив закидывающих боевые топоры на плечи гораков мимо, он пристроился в хвосте колонны.

Только когда отряд удалился саженей на тридцать, и уже скрывался в густом ельнике идущий последним маг, Несмеян позволил себе облегченно вздохнуть. И тут же застыл, не двигаясь. Маг резко остановился, крутнулся на месте и снова откинул клобук и прислушался. Несмеян мысленно ругнулся на себя и замер, перестав даже дышать. Очнулся волхв и, протянув руки в разные стороны, тихонько прижал обоих Донских, призывая к осторожности. Горий, и так не шевелившийся, вообще в этот момент превратился в изваяние.

Колдун постоял еще немного, поводя головой в разные стороны, словно цапля на болоте, и успокоился. Ссутулившись, и спрятав руки под плащом, он шагнул в чащу и скрылся вслед за отрядом.

Несмеян, на этот раз почти не дыша, бесшумно сполз за камень. Ведун ослабил крепость хватки, но пока не отпустил полностью:

— Пусть отойдут подальше, — прошептал он.

— Светлый, можно я выгляну? — Горий провел по густым волосам, удерживаемым головотяжцем, ладонью, и на лицо потекли целые ручейки воды. Он тряхнул головой, сбрасывая брызги.

— Выгляни, — уже полушёпотом разрешил волхв. — Слава Белбогу, уходят варнаки.

Ветер по-прежнему шумел, но уже не так сильно. Закуковала кукушка где-то в стороне ушедшего отряда и там же возмущенно стрекотнула сорока.

— Провожают гораков, — прокомментировал Несмеян и сел, поправляя мокрую задравшуюся рубаху.

Поднялся ведун и вытянулся, поглядывая вслед отряду. И сразу подскочил Горий и запрыгал на одной ноге, вытряхивая воду их уха:

— Ух, словно искупался.

— Пошли, други, надо торопиться, пока колдун не спохватился и не повернул своих убивцев в нашу сторону.

Несмеян недоверчиво покосился на ведуна:

— Как же он повернет, ежели уже ушел. Значится, ты сильнее оказался, сумел глаза отвести.

— Сумел-то — сумел, но тут я один бы не справился, только благодаря вам, силами поддержали, да кукше, вовремя она меня услышала и принеслась в помощь. Я давно уже колдуна по хребту направлял, да он сопротивлялся крепко — не хотел внутренний голос слушать, подозревал что-то. Матерый парень. И только моя подружка — кукша стала последней каплей, подтолкнувшей мага к нужному нам решению. Он подумал, что это по его молитве она указала путь.

— Ну, пусть так и дальше думает, — Горий ковырял палкой траву у валежины. Вдруг он быстро наклонился и что-то ухватил. — Смотрите-ка, чего я нашел.

В его руках матово переливался каменный….. лик Белбога.

— А ну-ка дай глянуть, — Несмеян протянул руку. Горий аккуратно положил на его ладонь лик. Дед поднял его, просвечивая на солнце. Лазурит заиграл красками. — А ведь такие обереги я знаю, взгляни-ка, — он опустил прищуренный глаз и протянул находку Воинко.

Тот зацепил оберег за шнурок:

— Моя работа. Я его одному родовичу делал. Погиб он на хуторе двадцать лет назад.

— А как же он здесь очутился? — Горий погладил пальцем матовую поверхность камня.

— Это и мне интересно. Скорей всего, гораки обронили, а это значит, что кто-то из них был тогда, когда народ побили, на хуторе. Убивец идет среди них, — ведун закаменел лицом. — Интересно кто? И еще непонятно — он что, не помнит дорогу на хутор?

— Наоборот, скорей всего, помнит, только ты его здесь с понталыку сбил, как и колдуна.

— Может быть, — волхв задумчиво повертел оберег.

— Что думаешь делать? — поинтересовался Несмеян.

— Однако пойдем помаленьку. Пока вороги не очухались да за оберегом не вернулись. Сдается мне, что не просто так они с ним ходят. Вдруг этот убивец, что два десятка лет назад на хуторе побывал, и правда плохо дорогу помнит. И тогда колдун этот… похоже, он косолапого там, уже на гребне, нашел, недалеко от хутора, и потому как идти туда через перевал точно не знает, — ведун положил руку на плечо Горию. — Тебе везет. Сам Белбог свое благоволение высказал. Ни кому другому не дался, а тебе в руки пошел.

Горий смущенно улыбнулся:

— Получается, что этот лик им очень важен?

— Получается так. Через лик колдун дорогу выискивает. И ведь выискал бы, если бы не мы.

— А разве так можно?

— Все можно, ежели умеючи. Ну, да хватит балаболить. Несмеян, оглянись внимательно — не оставили ли следа.

Горий тут же наклонился и пригладил ладонью разлохмаченную траву. Помятые травинки не спешили укладываться как надо. Парень подумал и махнул рукой: все равно здесь гораки сидели, могли и они ее порушить. Старик ушел к месту засады. Склонившись почти до земли, так что из-за валунов выглядывал только оттопыренный зад, недолго покрутился там. Устранив за камнями, насколько сумел, следы пребывания, собрался уже возвращаться, но в этот момент волхв неожиданно напрягся и, быстро подняв руку, приказал старику движением ладони присесть. Сам тоже согнулся, не забыв прижать за загривок несопротивляющегося Гория:

— Уходим быстро, они возвращаются. — И толкнул парня к кустам. Махнул рукой Несмеяну, очерчивая круг, по которому ему надо будет их догонять, уже не выходя из леса, и посомневавшись пару мгновений, кинул оберег в траву. И тут же, не разгибаясь, побежал в сторону зарослей: из-за деревьев со стороны хребта выходили двое наемников. И только успел заскочить и прижаться спиной к стволу широкой сосны, как вороги вышли на край поляны.

Два темных с кудрявыми бородками византийца одного роста и даже одной комплекции — широкие в плечах, узкие в талии, шли напористо, настороженно поглядывали вокруг. Пальцы крепко сжимали топорища в чехлах на плечах. Волхв не стал ждать, пока они приблизятся на опасное расстояние. Он молча махнул рукой Гору, призывая того идти следом, и сам бесшумно пошел вперед.

Морось не утихала. В растянувшихся и оттого болтающихся на ноге ботах хлюпало. С каждой ветки, стоило ее только тронуть, слетали крупные холодные капли. И почти обязательно несколько попадали за шиворот. Горий поднимал плечи и вертел шеей, разгоняя мурашиков на спине. И только волхв, казалось, вообще не замечал неудобств. Шагал себе и шагал. Парень поначалу пытался уворачиваться от потоков воды с деревьев, но скоро, промокнув насквозь, перестал. Только запахнул плащ потуже и, ссутулившись, спрятал озябшие руки под мышками.

Горий уже полчаса двигался за широкой спиной ведуна и, чтобы не отстать, ему приходилось то и дело переходить на трусцу. Еще дальше — парень несколько раз оглянулся — мелькала среди молодых стволов фигура деда. Но пока догнать их он или не хотел или не мог.

Внезапно в стороне, там, где вдоль старой просеки шел густой ельник, раздался короткий недовольный рык. Горий обернулся на звук и… влепился лицом в твердую, словно деревянную, спину резко остановившегося ведуна. Тот даже не пошевелился. Горий отстранился, потирая ударенную щеку, и тоже замер.

— Тихо, — прошептал Белогост. — Не шевелись.

Команда была лишней — парень и так боялся даже ногами переступить, чтобы не привлечь зверя. А вот Несмеян слов волхва, как и медвежий рык до этого, похоже, не слышал. Горий увидел, что он продолжал приближаться, не особо заботясь о тишине передвижения. Парень хотел жестом как-то дать понять деду, чтобы тот остановился, но старик на него не смотрел. Вдруг волхв поднял руки и сжал ладонями виски. Он попытался что-то сказать Горию, но побелевшие губы не послушались, и ведун медленно начал оседать. Горий растерялся и снова беспокойно оглянулся. Что происходит с ведуном? Как же дать знак деду? Вопросы застряли в голове парня, вызвав короткую, всего на пару мгновений, заминку. Расстояние быстро сокращалось. Старик находился от внука уже шагах в двадцати, когда, наконец, поднял голову и тут же встретился глазами с ожесточенным взглядом Гория — парень приходил в себя и уже был готов действовать. Он резко замахал руками, сигнализируя деду об опасности. И в этот момент из-за ближайшей елки на Несмеяна молниеносно, словно брошенной сильной рукой копье, выскочил здоровый медведь и в мгновенье ока оседлал ничего не успевшего понять старика. Следующие мгновения полностью выпали из памяти Гория. Парню потом рассказал ведун, что он бешено закричал что-то похожее на «айя…а…а» и, сломя голову, бросился на медведя, выхватывая меч из ножен. Эта психическая атака и спасла Несмеяна. Косолапый не мог не оглянуться на стремительно приближающегося паренька, хотя бы из любопытства. Но то, что он увидел, ему явно не понравилось. Медведь распахнул огромную пасть во всю ширину и свирепо зарычал. В следующий момент он оставил старика и, роняя капли пены из раскрытой пасти, рывком развернулся навстречу Горию. Парень уже находился в двух шагах и заносил меч для своего, наверное, последнего в жизни удара. Что для матерого зверя удар юноши, который он к тому же видит заранее? Но вмешалось провидение в виде старика Несмеяна, который в то же самое время, ничего не видя вокруг из-за заливающей глаза крови, на ощупь стянул с пояса нож и, приподнявшись на руке, со всей силы всадил клинок в медведя, ориентируясь только на его страшное рычание. Говорят, Боги покровительствуют смелым до сумасшествия: нож вошел точно в ухо косолапого. Тот захрипел и замотал бешено головой, на короткие сиги потеряв ориентацию от боли. Сразу ставшая скользкой рукоятка ножа вырвалась из руки старика, и он без сил повалился на землю. И в следующий миг грозный меч Гора обрушился на взъерошенный загривок зверя. Острый край, легко разрубающий гвозди, вошел глубоко, разрубив позвонки и распластав медвежью шею почти пополам. И все равно уже умирающий зверь еще успел махнуть лапой и зацепить страшными когтями парня. Гория крутануло, и он, не выпуская оружие, отлетел в сторону. Молодые деревца согнулись, удерживая легкий вес парня. Спружинив, они же помогли ему с легкостью подскочить. В горячке схватки он не почувствовал боли и даже не понял, что ранен. На напряженных ногах Гор шагнул вперед и тут сообразил, что короткий бой окончен. Медведь лежал на боку, его откинутая голова со страшной раной не оставляла сомнения в смерти зверя. Горий, держа меч на изготовке, начал быстро приближаться к косолапому. Тот по-прежнему не двигался. Парень бросился к застонавшему деду. Упал рядом на колени и приподнял голову старика. На первый взгляд, раны на голове были очень серьезными, кровь пузырьками вытекала из порванного горла. Позади раздались неуверенные шаги. Гор стремительно обернулся. Пошатываясь, подходил бледный ведун. В руке болталась его котомка. Он тоже опустился на колени и тихо, но твердо отодвинул Гора. Парень не стал перечить. Отпустил деда, который пытался ладонью оттереть кровь на глазах, и отстранился.

Везде по траве текла кровь. И старика, и медведя, и только сейчас Гор понял, что и его собственная. Кровоточила рана в боку. Он наклонил голову и рассмотрел ее внимательней. Несколько глубоких рваных ран пересекали ноющие кости. Похоже, одно из ребер или треснуто, или сломано. В целом, ничего страшного для мужчины нет.

В этот момент ведун, быстро приходящий в себя после непонятного приступа, потянулся к котомке. Горий пододвинул ее поближе к нему. Тот быстро развязал горловину и, порывшись, достал из глубины маленькую коробочку.

— Иди сюда, помогать будешь.

Горий с готовностью качнулся вперед.

— Нарви сухой травы и оботри кровь на шее и голове, — ведун раскрыл коробочку и пальцем набрал густой коричневой смеси.

Горий пополз на коленях вокруг и, торопясь, начал дергать свежую зелень. Собрав приличную охапку в ладонь, он подобрался к деду, который теперь лежал неподвижно и лишь поглядывал на суету вокруг него, и насколько смог, оттер старую кровь.

— Довольно, — ведун дождался, пока парень отодвинется, и широким мазком нанес смесь на раны деда. На шее и на голове. Присмотрелся и нанес еще и на руку, чуть повыше локтя, где тоже, оказалось, кровоточил глубокий шрам.

Горий заметил, что мазь прямо на глазах начала твердеть и менять цвет. Кровотечение сразу стихло. Несмеян лежал бледный с закрытыми глазами и, казалось, не дышал.

— Ты как? — повернулся к парню ведун. — Идти можешь?

— Могу, — Горий закивал головой.

— Тогда дуй в лес, выруби пару лесин — носилки будем делать. Несмеян сам не дойдет.

Горий легко поднялся и поудобнее перехватил меч. Конечно, рубить оружием деревья — святотатство по отношению к мечу, и в другой ситуации Горий с негодованием отверг бы это предложение. Но сейчас было не до церемоний — в любой момент дед мог отдать богу душу.

— Ты, меч, на меня обиду не держи, — тихо бормотал Горий, выбирая подходящую березку. — Надо деда моего — единственного родича от Мары спасти. Рано ему еще в Ирий уходить. Так что потерпи… — Парень размахнулся, и первая лесина с косо срезанным торцом упала у его ног.

К счастью, до хутора от места хватки было не далеко, не более версты. Но и эти сажени дались Горию не просто. Ныло в боку, дрожали от перенапряжения руки и ноги. Адреналин, впрыснутый в кровь услужливым организмом перед схваткой с косолапым, заканчивался, и парня начинало трясти. Это ведь был его первый серьезный бой. Пусть и со зверем. Но зверем непростым. По дороге ведун коротко объяснил, что с ним произошло. Белогост признался, он неверно оценил силу колдуна. Удаляясь по хребту в противоположную от хутора сторону, тот почувствовал, что делает что-то неправильно, и решил перестраховаться. Он мысленно нашел ближайшего косолапого и забрался ему в голову. Белогосту и Донским просто не повезло — этот мишка гулял неподалеку от просеки, по которой они шли. Колдуну не составило труда обнаружить маленький удаляющийся отряд. Сообразив, что его, мягко говоря, одурачили, он нанес сильнейший ментальный удар по ведуну, а подвластного ему медведя бросил на самого опасного, на его взгляд, после Белогоста бойца — деда Несмеяна.

— К нашей удаче, он не принял в расчет тебя, — ведун шагал впереди и говорил, не оборачиваясь. — Ну, а твоя сумасбродная, а потому неожиданная атака на косолапого-колдуна вообще застала его врасплох. Он не успел не то, что ударить тебя ментально, тогда нам всем, наверняка, конец пришел бы, но и даже защититься самому. Правда, каким-то чудом он успел выскочить из образа погибающего медведя, а жаль… — ведун помечтал, подняв глаза. — Было бы намного проще дальше воевать, не успей он спастись и отдай концы вместе с животным. — Ну, да что теперь, будем работать с тем материалом, какой есть… Так вот мы и спаслись, — подытожил Белогост, останавливаясь около своей избы и опуская носилки на землю.

А в следующий момент он уже пристально разглядывал незнакомых Гору охотников, приветливо поднявшихся навстречу с крыльца. Их было пятеро, все чем-то неуловимо похожие друг не друга. Крепкие бородатые русичи, с луками за спинами и ножами на поясах. Все в кожаных поршах*, расшитых на воротах рубахах и легких шапках из сосновых корешков, которые они, поднимаясь, сразу же скинули и сейчас мяли в здоровых кулачищах. Среди них выделялся один — невысокий, но необычайно широкий в плечах, про такого говорят: сам себя шире. В его фигуре не было ни капли жира, только широкие тяжелые кости, высокие жилистые плечи и неожиданно добродушный взгляд синих, как два озера, глаз.

— День добрый, родноверы, — заговорил мягким голосом богатырь и низко до пояса склонился перед ведуном.

За ним наклонились и другие пришельцы. Этот жест, не желая оскорбить охотников, тут же повторил и Горий. Белогост тоже ответил на поклон и, уже немного расслабившись — свои, с интересом уставился на них.

— Мы из Ураевки, Миловы, — продолжил ширококостный, — меня зовут Давило, это мои братья. — Он повел рукой на своих спутников. — Олбран, — крайний охотник, самый старший после Давилы склонил голову. — Велитарх, — кивок головы следующего, — Заруба и Ратигор, — он дождался, пока они кивнут. — Мы пришли к тебе Белогост по поручению старейшин, звать на праздник Купалы. Будь добр, не откажи почуровать.

Ведун кивнул головой, принимая к сведению их слова:

— Позже поговорим, судари, — сейчас надо другу моему помочь — он крепко ранен.

Охотники живо спустились с крыльца и заглянули за спину ведуну:

— Что с ним? Косолапый помял?

— Да, мишка, помогите его в избу занести.

Все пятеро дружно разбежались по сторонам носилок. Десять рук одновременно подхватили неподвижного Несмеяна и легко понесли в избу вслед за ведуном. Горий придержал дверь.

В горнице Белогост вытащил из-под лавки крынку с намоленой водой и достал из ларя еще какой-то травяной смеси. Попросив охотников отойти, подсел к деду. Несмеян был бледен и почти не дышал, во всяком случае, Горий его дыхания не слышал. Он присел у стола, положив меч на колени. Ратигор — он, похоже, был самым младшим из братьев, всего на пару лет старше Гора, с интересом глянул на оружие:

— Твой?

— Мой, — Гор заметил на голомле красные пятна. — Медвежьи.

Ратигор не смог скрыть приятного для Гора изумления:

— Что, мечом косолапого зарубил?

— Ну, не только я один, дед помог, — он кивнул в сторону Несмеяна.

Радигор уважительно кивнул и замолчал, прислушиваясь. Ведун уже омыл заговоренной водой кровь на теле Несмеяна и теперь густо смазывал ранения смесью, что-то негромко нашептывая. Закончив, он обернулся:

— Слава Богу, жить будет. Хотя, лежать ему еще долго — крови много потерял. А тут дело такое, судари, — он быстро оглядел охотников. — Вы, я вижу, люди ратному делу обученные?

Поднялся Давило и поправил на поясе нож:

— Обученные. Все умеем разным оружием работать. Говори, кто обидел тебя, подсобим.

— Если бы только меня, я бы к вам не обращался, сам с обидчиком справился. Но они хотят Богов наших уничтожить. Капище Белбогово разорить.

Охотники подскочили и разом заговорили возмущенно, но старик глянул строго и они замешкались. Старший от смущения даже закашлялся. Ведун не обратил на это внимания:

— Скоро они будут здесь, — ведун поднялся на ноги и сразу в горнице стало тесно — он был чуть ли не на полголовы выше самого высокого из братьев — Олбрана.

— Сколько их? — Давило уже шагнул к двери, явно намереваясь сразу же отправиться навстречу неприятелю. Братья тоже шевельнулись к выходу.

— Семь их.

— По силам, — определил Давило.

— С ними сильный колдун. Ну, с ним сам разберусь. Больше я на его шутки смеяться не буду. Его очередь. Значит, так, — ведун еще раз оглядел охотников. — Из оружия у вас только луки, так и начнем издалека. Засаду прямо на хуторе устроим.

Охотники, не дожидаясь приглашения, затопали мягкими подошвами по неструганным плахам пола к двери. Волхв открыл сундук и извлек из его глубин длинный меч с камнями на рукоятке в широких украшенных бусинами ножнах. Осторожно опустил крышку и уже на ходу накинул перевязь за спину. Горий тоже шагнул к выходу. Ведун остановил его:

— Гор, ты с дедом останься. Я на избу схрон наложу, не должны они ее увидеть, но на всякий случай посторожи. Ты же, видишь, дед без сознания, любой враг его в ирий отправить может.

Горий с сожалением вернул меч на пояс и остановился, завистливо провожая удаляющиеся спины охотников и ведуна. Тот вышел последним и захлопнул дверь. Гор еще раз тяжело вздохнул и повернулся к постели с непривычно тихим дедом. Он постоял рядом, глядя на едва заметно подымающуюся грудь родного человека. «Ты, деда, выздоравливай давай, как я без тебя». Затем присел на краешек и пригорюнился.

* * *

Охотники — опытные лесовики и бойцы — сами выбрали удобные позиции, ведуну даже подсказывать никому не пришлось. Узнав, откуда надо ждать гостей, они рассредоточились по всему хутору напротив просеки. Враги их здесь обойти не могли — не было такой дороги, и Миловы чувствовали себя уверенно. Сами они пришли с другой стороны, из-за Горючего камня, потому-то волхв их на подходе и не заметил. Не так спокойно было ведуну. Белогост по обычаю решил было найти ближайшего коршуна, чтобы высмотреть окрестности, но как назло поблизости хищные птицы не летали. Все коршуны и соколы сидели на гнездах или просто на скалистых вершинах — обсыхали после обильного дождя.

Так ничего и не углядев, ведун пристроился за углом мастерской. Пока занимал место, расстроенно глянул на пересыхающие шкуры: еще чуть-чуть и можно будет выбрасывать — рассохнутся. «Ладно, будем надеяться, надолго не задержимся», — Белогост прислушался к внутреннему голосу. Неосознанное беспокойство нарастало, начинали чесаться ладони и свербеть в носу — верный признак приближающихся неприятных событий, в данном случае, врагов. «Недавно прошли место схватки с медведем», — прикинул он. Скоро будут. Волхв опустился в мокрые высокие лопухи за мастерской и, невольно поерзав плечами от порции новой влаги, посыпавшейся на его немного уже просохшую одежду, приготовился ждать.

Небо по-прежнему скрывалось за несущимися по воле Стрибога тяжелыми тучами. Снова потемнело. Ведун понял, что вот-вот прольется очередной ливень. Он мог помешать лучникам — отсыреет тетива. «Ну, да на все воля Божья», — Белогост прикрыл глаза и сосредоточился на медленно подходящих врагах. И тут же увидел их мысленным взором. Наемники, выстроившись в цепочку, осторожно перебирались через остатки жердей — сгоревшего тына. Позади них с откинутым клобуком настороженно вышагивал колдун. Они приближались со стороны Радигора — младшего из братьев. Ведун напряг внутреннее зрение. Радигор, укрывшийся за невысоким плетнем у крайних ульев, наблюдал за братом Велитаром, который у сарая раскладывал на сухой рогожке рядком стрелы. Оба не смотрели в сторону приближающихся врагов. Ведун хотел уже подняться и дать братьям какой-нибудь знак, но тут где-то недалеко в траве три раза прокричала кукушка. Ведун знал, что после дождя мокрая кукушка не будет садиться в пропитанную водой траву и тем более куковать оттуда. Значит, сигнал — кто-то из Миловых заметил гораков. «Слава Белбогу, не проспали, лишь бы враги ничего не заподозрили. А ведь они должны знать, что их здесь ждут и вовсе не с хлебом-солью. Правда, они считают, что сопротивляться на хуторе некому. Наверняка по следам у медведя вычислили, что старик ранен и Гору досталось. А со мной колдун пообещал справиться сам. Значит, не очень-то они будут прятаться. И точно. Голова одного из врагов высунулась из-за толстой ивы на краю пасеки». Он внимательно оглянулся вокруг и что-то сказал полуобернувшись. Показались еще несколько фигур. Они застыли недалеко от ульев, внимательно оглядываясь. А вот и колдун появился. Ведун почувствовал, как нарастает напряжение в воздухе, ему показалось, что искры осыпались с неба веером. После такого показа силы должен был последовать сильнейший удар на ментальном уровне. Белогост приготовился. Он уселся поплотней, навалился спиной на бревенчатую стену и упер руки в землю. И тут его качнуло. Все-таки очень силен христианский маг. На миг ведун почувствовал, как почва уходит из-под него. Белогост наклонился в сторону, но удержался, не упал. А в следующий момент наваждение схлынуло. Вся сила колдовского заговора ушла в землю и дерево стены. Ведун поднял голову и в быстро проясняющемся свете разглядел небольшие фигурки гораков, смело выходящих из-за деревьев с топорами на перевес. И тут же он улыбнулся, потому что услышал, как щелкнули тетивы и свистнули стрелы. Четверо врагов свалились замертво, один крутанулся, ухватившись за кончик стрелы с опереньем, и тоже упал в траву. Оставшиеся двое зайцами сиганули за ближайшие стволы. Волхв почувствовал, как запаниковал колдун. Воздух буквально пропитался испуганными мыслями. Христианский маг попробовал повторить удар, но уже не успевал хорошо подготовить его. Такую атаку ведун отбил с легкостью. И сам перешел в наступление. Он поднялся и выпрямился во весь рост. И мысленным посылом кинул в колдуна тяжелый молот. Тот должен был ударить мага с такой силой, что он сам долго идти не сможет. И тут же почувствовал, что попал. Он просто перестал ощущать присутствие рядом чужой мощной силы. Похоже, маг потерял сознание. Между деревьями мелькнули две фигуры, поддерживающие под руки третьего. Они быстро удалялись, постоянно оглядываясь. Наверное, надо было их преследовать, но ведун решил, что на сегодня хватит пролитой крови. И так с теми, что побил Несмеян, уже как минимум шестеро ушли по лунной дорожке в навь. Или как там, у них — правоверных — в рай. Это много. Не стоит хутор того, чтобы защищать его такой кровью. Тем более, что есть куда уйти.

Из укрытий выбирались Миловы и, не особо осторожничая, шагали к деревьям на краю пасеки. Волхв прислушался к густеющему от набирающей темноты воздуху и удовлетворенно прикрыл уставшие глаза: ощущение опасности стремительно ослабевало. Враги драпали, причем, очень быстро. Снова зашумели верхушки деревьев, словно легкокрылый Стрибог получил разрешение у воинственного Перуна, только что правившего здесь, погонять тучи. Воинко почувствовал, что вот-вот ливанет. Он поднял голову к очистительному небу и улыбнулся: «Слава Богам». И все равно ливень ударил внезапно. Стукнуло по крыше крупными каплями, будто орехами сыпануло с лещины. Белогост простоял, не двигаясь, пока вода не промыла его всего с головы до ног. Сообразив, что на нем не осталось ни единого сухого места, ведун опустил руки, еще раз поблагодарил «подшефного» Бога и, натружено ступая легкими ботинками, пошел топить баню: необходимо было полностью смыть все напластования чужой волшбы, да и охотники с дальней дороги наверняка нуждались в горячем паре. Тем более, что еще им предстояло разделать косолапого.

Глава 8

Князь вернулся с охоты не в духе. В такие минуты челядь старалась не встречаться на его пути. Разгулявшаяся непогодь не позволила ему завершить испытание молодого рарога. Сокол оставил двойственное впечатление. Вроде и неплохо для первого серьезного княжеского выезда, но в то же время полностью не показал всего, чему учили. А, может, если бы не ураган, он бы еще исправил первые ошибки, в целом свойственные начинающим охотникам. Владислав устало опустился на мягкую лавку в дорожной комнате терема. Князь не умел сердиться по пустякам и не любил строить из себя раздраженного барина, даже если на душе на самом деле было погано. Как сейчас. На челядь он, бывало, ругался, это правда, но больше так, будто роль играл. Злости на подневольных людей не было, и не один обруганный слуга ничего более, кроме сердитых слов барина не получал. Они это знали, но и выслушивать ругань, хоть и больше ритуальную, никто особо не стремился. Потому-то князь, пару раз прокричав в пустынный коридор: «смерд», так и не дождался услужливого топота по гладким доскам пола. Крякнув, он сам потянулся к сапогам, смирившись с мыслью, что тугую обувь стягивать придется самому.

Кое-как справившись с сапогами, он поднялся и побрел босиком в другую часть терема.

Комнаты сына находились в западном приделе. Неспешно доковыляв до них по пустынному терему и не встретив по дороге ни одного домочадца, князь толкнул нужную дверь. И отвернулся. Картина, которой он стал невольным свидетелем, ему не понравилась. Сам князь был избран на должность из воевод, к тому времени уже женатый, себе такие вольности не позволял.

Рядом пропорхнула девка из челяди, не поднимая глаз. Невольно Владислав покосился на нее. Щеки огнем горят, губы обкусаны, но хороша! Вкус у Любояра, надо признать, отменный. В отца вырос. Князь тоже лучшую девку в Коломнах взял в свое время. Владислав вспомнил о родном селе жены и поморщился. Как не хочется идти на родичей Всенежи с мечом и красным петухом. Не говоря уже о том, как она, узнав в Нави, или по-новому в раю, он не сомневался, что только там ее место, будет его ругать, и это сильно мягко сказано. Супруга, которую князь потерял пару лет назад при родах второго невыжившего дитя, снилась ему частенько. Он никому о том не рассказывал, но свои дела старался править в соответствии с ее одобрением или не одобрением, так, будто она была жива. Сын понял это по-своему:

— Бать, да мы это… просто сидели тут…

— Ладно, сидели они… — Владислав захлопнул за собой дверь и прошел в комнату мимо смущенного Любояра. — Разговор у меня к тебе.

Сын постарался затушить неудобство чересчур внимательным взглядом. Он повернулся вслед за отцом и закинул ногу на ногу. Князь помолчал, раздумывая с чего начать.

— Не с кем мне больше посоветоваться, Алексей, — он устало присел на стул рядом. — Вроде советчиков полно, а довериться некому. Не знаю, что делать…

— А что, батя, случилось?

— Да, нет, пока не случилось. Мать мне твоя снится часто. То ругает меня — причем за дело, сам знаю — неверно поступил, то по голове гладит, как ребеночка малого, и так мне это приятно. Спросил ее как-то, где она сейчас, в Нави, или в раю.

— И что сказала?

— Ничего не сказала, только серьезная стала и пальцем погрозила.

— Как она там?

— По-моему, хорошо ей там и понятно все, где правда, где кривда. Не то, что нам здесь, где у каждого своя правда, и все свой интерес стараются навязать. Бронислав по-своему гутарит — не трогай родичей, Никифор другое толкует — иди на Коломны, накажи староверов, чтоб другим неповадно было. Они ведь недавно попов выгнали, метлами выметали из села, — Князь невольно усмехнулся, представив улепетывающих священников с задранными рясами. — Так теперь Никифор и этот, его приказчик на вроде на колдуна вельми похожий, гром и молнии мечут. Говорят, что того, мол, Господь требует. А я вот не уверен, что требует. Где это написано, что надо своих — русичей насильничать. Да и село-то не простое — Коломны — материна Родина. Как представлю, что она мне опосля на это скажет — оторопь берет. Не простит же.

— Батя, а ты не ходи на Коломны, на другое село ополчись, ну вот хотя бы на Ураевку. Оно, конечно, поменьше, но храм там стоит Сварогу, хотя волхва ихнего, слышал я, Ярькины недавно порубили. И Никифор довольный будет, и родовое село не тронем. Так что думаешь?

Владислав сложил руки на груди и мрачно отвернулся к окну. В комнате стало так тихо, что Любояр услышал, как скребется мышка где-то за стенкой. «Надо служке сказать, чтоб кошку у меня заперла».

— Думаю, если Никифор и успокоится, то ненадолго. Коломны ему поперек горла стали, после того, как с его попами так-то, вениками. Язычники поганые! — князь неожиданно ругнулся и повернулся к сыну сердитым лицом. — Нет, надо выжигать крамолу, каленым железом выжигать. Чтобы неповадно было другим. А то совсем распустились, — князь прижал палец к губам и подмигнул сыну.

Тот сразу все понял. Даже в родном тереме нельзя было отделаться от подслухаев. «Видно, батя что-то почувствовал. Не зря его еще в детстве называли ведуном. Правду бабка рассказывала, что-то такое умеет отец».

В коридоре послышались тяжелые шаги, и дверь стремительно распахнулась. На пороге стоял Никифор. Он мрачно глянул на наследника, перевел взгляд на князя и, выдавив улыбку вежливости на грубом в глубоких складках лице, склонил почти лысую голову лишь с легким пушком по окружности в легком поклоне.

— Заходи уж, раз пришел.

Протоиерей шагнул в светелку и плюхнулся на свободный стул у стола.

— Здрав будь, княже. Как прошла охота?

— Ну, ну… Никифор, говори, что надо. Не за этим же ты пришел, знаю.

Тот отвернулся в сторону:

— Прав ты. Не за этим. Только разговор у меня к тебе не для лишних ушей.

Князь шагнул к середине светлицы, остановился и упер руки в боки:

— Ты говори, говори, да не заговаривайся. С каких это пор княжий наследник стал лишним в своем доме.

Никифор тряхнул подолом и тоже поднялся:

— Не гневись, князь. Только давно ли Алексий, или Любояр, как ты, знаю, несмотря на крещение, зовешь его, стал наследником? Если на церковь в делах своих опираться не будешь, то и мы не помощники тебе — пусть не вече князя постаринке люд выбирает. Завтра же и объявлю в храме, мол, князь решил старый обычай возродить — выборы. А там кого гражане приведут в хоромы, еще неизвестно.

Князь заложил руки за спину и перекатился с носка на пятку:

— Алексей, выйди.

Сын поднялся и, кинув на священника сердитый взгляд, не торопясь, побрел из комнаты. Дождавшись, когда за ним закроется дверь, Владислав подошел вплотную к Никифору:

— Угрожать вздумал?

— Что ты, княже, и не думал, — он вскинул лицо, — а вообще, я так думаю, нет нам смысла в разные дудки петь. Под одним Богом и Роком ходим. Дороги наши в одну сторону идут. Так зачем же путникам ругаться?

Князь медленно выпустил через зубы воздух:

— Вот ты какой? А не боишься, что я велю стражу кликнуть, да тебя в подвал замуровать. Ведь никто и не найдет. И искать не будет, пожалуй.

— А тут ты не прав. Есть у меня чернец один. Он меня сквозь стены найдет и через закрытые двери выведет.

— Так и он смертный. Али нет?

— Хватит, князь в игры играть. Не о том ты сейчас говоришь.

Князь отошел и опустился на стул:

— Говори, зачем пришел.

— Двое засадников моих пропали.

— Давно? — князь заинтересованно подался вперед.

— Третий день весточки не подают. Я на то место вчера человека послал, так он вернулся только что. Нет там никого. И куда девались, непонятно. Не иначе, коломенские их вычислили. И там еще мой чернец с малым отрядом византийцев ходит. От него пока тоже вестей нет. Как бы чего не стряслось.

— Тоже капище Белбога высматривает? Хочет и рыбку съесть и на перст сесть? И каменья драгоценные, с златом да серебром к рукам прибрать — там, говорят много их. И капище известное разорить — показать чья вера сильней.

— Знамо, так. А почему бы и нет? Ты бы тоже от драгоценностей его не отказался. Но его еще найти надо. Людишки, которых спрашивали, будто и не знают ничего про поганое место. А этот Белогост… хитрый, как лиса. Никак не ухватить его. Надо, наверное, брать его, как в городе появится, да и все. Все расскажет, никуда не денется.

— Не дает покоя казна Белбогова?

— То богоугодное дело — на церковь жертвовать.

— Ведуна брать пока смысла нет. Сначала капище надо сыскать. Может, попробовать через него и выйти. Проследить.

— Да пытались мы. Не вышло. Правда, сейчас чернец у меня вельми премудрый есть. Может, в следующий раз и получится. Но сейчас о другом хочу говорить.

Князь молча поднял голову, готовый выслушать протоиерея.

— Капище никуда не денется, Владислав. Пора нам на Коломны идти. Там храм Макоши, там прислужницы требы ей носят, дьявола тешат.

Князь еле заметно сморщился:

— Дались тебе эти Коломны. Что опять так срочно, ведь говорили же, до осени подождем?

— Срочно, срочнее некуда. Не могу больше на прислужников сатаны смотреть. Надо спасать заблудших, к истинной вере обращать. Вытянуть, так сказать, из мрака заблуждения.

— А если не захотят вытягиваться?

— Не захотят, огонь очистительный поможет. Через него души свои спасут.

Князь нахмурился и медленно, упираясь ладонями в колени, встал:

— Вот тебе мой княжеский ответ, поп. Дождемся, пока село урожай соберет. Не дело прибыль терять. К тому же сейчас горячая пора на селе — сенокос — оно, поди, пустое — все на угодьях. Господь простит нам неспешность. А по осени, будь по-твоему, пойдем на Коломны.

Священник сжал губы, но ничего не сказал. Склонил голову в немом поклоне и, тихо развернувшись, вышел из светелки.

Глава 9

Калики вошли в Коломны после полудня. Накануне вечером они пережили, прижавшись друг другу — спина к спине, под разлапистой сосной у дороги разыгравшуюся бурю и сильнейший ливень. Пуще самих себя берегли они одну котомку, которую положили под себя, и пока дождь не кончился, прикрывали телами и плащами. Конечно, книга была плотно запаяна в бересту и промокнуть не могла. Но мало ли что.

Дерево не спасло двух старичков, похожих на грибы-боровички, от непогоды. Промокнув до последней нитки, они насилу дождались зорьки. И едва солнце осветило затянутое тучами грозное небо, они поднялись в путь, рассчитывая за день дойти до жилых мест. Порши тоже пропитались водой и отяжелели, проваливаясь то и дело в жирную грязь. Каликам приходилось останавливаться — подтягивать оборы* и счищать земляные «подошвы». Вскоре им повезло — на росстани дорогу пересекла свежая, глубокая после дождя тележная колея, которая и привела их в большое село. Калики так и шагали по колее, пока она не исчезла на крайней улице за приземистыми воротами крепкой избы с высокой лубяной крышей и расписными наличниками у слюдяных окошек. Присмотревшись, калики заметили, что колея более свежая выворачивает из ворот и уходит по улице наверх.

Улица имела всего три дома, да и те стояли в стороне от этого, ближайший саженях в пятидесяти. Места вокруг полно, так что селиться в тесноте? Людей на заросшей высоким бурьяном с обоих сторон дороге, покуда она просматривалась, было не видать. Похоже, хозяин телеги и дома убрался совсем недавно, если бы они шагали быстрей, могли бы застать его перед усадьбой. Но где взять сил для скорого передвижения? Да и куда спешить тем, у кого в запасе вечность?

Старичок помладше и пошустрей остановился перед воротами, воткнул конец посоха в сырую землю и, облокотившись на него, оглянулся на своего спутника — заросшего по самые глаза, седого, как неясыть и степенного, словно сытая рысь:

— А, Креслав, стучимся, что ли?

Тот приложил ладонь козырьком и некоторое время разглядывал притихшую усадьбу. Заметив качнувшуюся занавеску за мутным окном, переложил руку на округлую вытертую головку посоха и распорядился:

— Стучи, Ставер, кто-то есть.

Тот потянулся острым концом дорожной палки к калитке.

После первого же стука в глубине двора забрехала собака, судя по грозному лаю, — крупная. Старички молча ждали. Наконец, стукнула дверь в избу, и старческий голос несильно ответил:

— Иду я, иду.

Стукнул массивный засов, и в открывшейся калитке показалась немощная старуха с проваленными в беззубый рот сморщенными губами. Она осмотрела слезящимися глазами путников, неспешно стянувших шапки с седых волос, и, разглядев каликов, причмокнула:

— Ну, входите, божьи люди. Сейчас что-нибудь соображу, вчерашняя каша вроде стоит в печи.

Она посторонилась, и старички не спешно вошли. В глубине обширного двора, огороженного бревенчатым заплотом, весело поглядывала на них через неплотные жерди вольера черная лайка с белыми «очками» вокруг глаз. Старики с интересом уставились на собаку. Такую высокую и мощную лайку им видеть не приходилось.

— Хорошая у вас собака, зверовая? — поинтересовался Ставер, проходя вслед за старухой под навес у стены пристройки, где стоял вкопанный в землю мощный стол со скамейками по бокам.

Старуха покивала головой:

— Знамо, зверовая, а то б чего его кормили? У нас его родственников почти в каждом дворе, — и указала им рукой на скамейку.

Старики навалили посохи на столб, подпирающий камышовую крышу, и присели. Старуха, сгибаясь почти в пояс, поковыляла в дом.

— Шо думаешь? — подождав пока она уйдет, поинтересовался Ставер у старшего товарища.

— Не знаю пока, — покряхтел Креслав. — Старики говорили, где-то в этих местах его видели. Значит, надо попытать. Но захотят ли сказать? Не побоятся?

— Третий год уж пошел, как мы его ищем. Весь Урал исходили. Сколько еще бродить?

— Сам знаешь, Савелий перед смертью велел найти Воинко во что бы то ни стало. Мы слово дали, так шо теперь из пустого в порожнее переливать.

— Это верно, — Ставер скинул котомку и бережно уложил на колени.

Огляделись. С правой стороны за закрытой неплотно дверью сарая похрюкивали свиньи. Рядом с собачьей загородкой шумел открытый птичник, тоже под навесом — защита от сокола. Углядели путники и пустую в этот час конюшню на несколько лошадей и отгородок для овец и коз.

— Неплохо живут, — Ставер навалился на стол локтями.

И тут же оба дружно обернулись на шарканье подошв. Старуха держала в руках большую миску пшеничной каши и краюху хлеба. Заглядывая под ноги, спустилась с невысокого крыльца и стукнула миской об стол:

— Угощайтесь.

Старики оживились и споро вытянули из котомок деревянные ложки. Старуха разломала хлеб пополам и протянула им. Калики тут же набили полные рты теплой кашей.

— А где весь народ? — Ставер откусил здоровый кусок от краюхи и прошамкал с полным ртом. — На пошосе шо ль?

— Ага, — старуха встала напротив и сложила руки на животе, с интересом разглядывая странников. — На луга укатили. Самый сенокос. Только вот погодка подкачала. Ворочают поди валки — надрываются.

— А что делать? Сгниет же иначе. А у вас хозяйство, смотрю, доброе. Здраво живете.

— Не жалуемся. А вы, видать, издалече? Говорите не как наши, да и вышивание мне ваше не знакомо. Хотя… — она склонила голову, щурясь на вышитые воротники их рубах. — Нет, не знаю, — и, неуверенно отвернувшись, присела напротив.

Старики переглянулись. Слабая надежда забрезжила в сердцах странников: старая говорила неправду. Ставер облизал ложку и закинул ее обратно в котомку. Кресень неторопливо доедал краюху. Проглотил последний кусок, вытер губы ладошкой и будто невзначай поинтересовался:

— А что, тетушка, какой веры в селе придерживаются? Старой али новой?

Старуха потупила глаза и внезапно закашлялась. Старики невозмутимо ждали ее ответа.

— Ох, чаго это я, подавилась не иначе. — Она поднялась и выбралась из-за стола. Молчком, не глядя на стариков, ухватила миску и направилась к крыльцу. Слова Кресеня догнали ее на первой ступеньке и заставили замереть.

— Мы вот в Рода триединого веруем и Сына его Сварога, как отцы и деды наши. А ты шо испугалась? Думала лазутчики мы?

Старуха скинула ногу в вязаном шерстяном носке, обутую в домашний лапоть без задника, на землю и обернулась:

— А чего мне бояться? Я, чай, у себя дома. А не сказала сразу, потому как много ныне всяких ходят по дорогам. Опасно стало в мире. Христиане требуют, чтобы в их Христа верили. А чего в чужого Бога верить, у меня свои есть. Родные. В них все мои предки верили, до десятого колена, про которых знаю, и остальные, что в памяти не остались, тоже им же требы носили.

— И часто эти христиане к вам заходят?

— Не часто, но вот одних, шибко надоедливых, наши метлами недавно прогнали. А другой, Сергий прозывается, уже неделю живет у бабки Ярофеивны. Тот вроде ничего. Интересно рассказывает, хоть и христианин. Такого и послухать можно. А вы чего в наши края забрели. Дело какое исполняете, али так, без смысла по свету бродите? — Старуха, пока говорила, вернулась к столу и уселась на лавку, не выпуская миску из рук.

Креслав почесал завитушки белой с вкраплением серого бороды на шее:

— Без смысла на свете ничего не делается. И мы не просто так по земле идем, — он глянул на Ставера.

Тот одобрительно опустил голову. Старейшина повернулся и уложил ладони в замок:

— Человека ищем, ведуна. Ушел он из наших краев уже лет шестьдесят назад как, спасал от разорения лик Белбожий. У нас тогда сотник княжий из варягов ужас как лютовал. Село сжег, немногие уцелели. А какие выжили, по балкам в степях от своих же несколько лет ховались. Потом прибил кто-то сотника, потише стало. Князя в городе нового выбрали, он нас особо не притеснял. Лет полста нормально жили. Уже и забыли, что тогда творилось. И тут вдруг опять началось, новый князь пришел, попы из гораков понаехали, давай родноверов, какие от веры отказаться не захотели, палить да в степи загонять. Матвей — ведун наш — долго жил, не скажу и сколько, перед смертью велел Воинко найти. Книгу одну ему передать надо. То волшебная книга Белбога, Веды его, ей многие тыщи лет. Нельзя, чтоб она в чужие руки попала. Там вся история наша и заповеди от Рода и руки его правой — Белбога. Вот и ходим мы по Уралу. Говорят, где-то здесь его видели. Не слыхала ничего про такого? Воинко кличут. Впрочем, он мог и другое имя назвать. Да и не знаем, сумел ли лик сохранить? Дорога-то дальняя, опасная. Ничего про него не знаем. — Креслав откинул длинную прядь белых волос со лба и внимательно вгляделся в старухины глаза.

Водянистые зрачки когда-то глубоких серых глаз, казалось, вообще не выражали мыслей. Но вот они метнулись влево, вправо. Старуха определенно что-то знала, но не желала говорить. Она потянулась к пояснице и, покряхтывая, поднялась:

— Стара я стала. С памятью у меня чего-то, не помню ничего. Вы вот чего. Я вам на сеновале место определю. Поживите у меня пару деньков, пока мои не вернутся. Может, они, что слышали про этого, как его… Винко?

— Воинко, — поправил Ставер.

— Вот-вот. Я и говорю. Оставайтесь.

— За приглашение благодарствуем, отчего не пожить у хороших людей. Да боюсь, в тягость вам не станет? А то хозяин вернется, может, недоволен будет.

— Хе, — старуха махнула рукой, — скажешь тоже. Не уж-то мы звери, родичей да одноверцев на улице оставим. А сынов у меня трое. Старшие — Даждьбоговы внуки, своими домами живут, со мной младший со своими детками. Полон дом народу. Он хоть и вроде как во Христа верует, а нормальный, их — попов — на дух не выносит и к нашей вере с уважением относится. Все б такие христиане были, и распри кончились. А я людей поспрашиваю, может, кто чего про вашего товарища и слыхал. А зовут-то вас как?

— Ставер моего товарища имя, — старики поднялись и слегка клонили головы, — а меня Креслав кличут.

— Славные гои. Меня зовите Лара. — Она снова взялась уходить. — Так что, прошу, оставайтесь, гостите сколько хотите.

Гости коротко поклонились хозяйке и с благодарностью приняли приглашение.

На следующий день старуха справилась по хозяйству и еще с утра куда-то убёгла. Калики тоже не стали сидеть во дворе. Подождав немного хозяйку, но так и не дождавшись, решили пройтись по селу.

С утра немного распогодилось. Солнце, правда, так и не появилось во всей силе, но иногда его огненные бока проглядывали в разрывах серых облаков. Было тепло, хорошо. Они вышли из калитки и направились по улице вверх. Дорога слегка подсохла, и старики легко находили путь по твердому. Им сразу приглянулись дома, которые здесь были похожи друг на друга, как близкие родственники. Все приземистые, из толстых кедровых или сосновых бревен, объемные, на несколько семей, в каждом горниц по десять-одиннадцать. Окошки маленькие, но с наличниками и кружевной вязью-резьбой по краям. А некоторые украшены резьбой и на карнизах, и по лицевой стене, да все «кружева» со смыслом, с родимыми рассказами: былями да сказами. Старики двигались медленно, подолгу стояли у каждой избы — «читали» кружевные завитушки. Почти все дворы были обнесены изгородями из жердей с прибитыми поперек толстыми плахами. Каждый такой дом мог по необходимости превращаться в крепость и выдерживать осаду не слишком настырного неприятеля. Видно, что их и строили с таким расчетом, чтобы в доме можно было не только жить, но и в случае внезапного нападения воевать какое-то время. Почти у каждой усадьбы по задам располагались многочисленные сараи, высокие сенники и длинные конюшни. За огороженной частью — двором — тянулись бесконечные, казалось, огороды, где поднимала ботву репа, редька и буряк, среди них вклинивались островки подсолнухов, полянки овса и ржи, огурцы, тыква и другие необходимые селянам овощи и злаки. В селе жили не бедно, во всяком случае, не одного убогого домишки странники, пройдя село насквозь, не заметили. На улицах было малолюдно. В основном им встречались старушки, спешащие по делам, да малышня, пускающая кораблики по редким лужам или гоняющаяся друг за другом в пятнашки. Завидя каликов, все непременно останавливались или прекращали игры, с любопытством разглядывая пришлых людей. Дождавшись, пока старики приблизятся, и старые и малые обязательно здоровались с ними, слегка опуская голову. Калики тоже отвечали короткими поклонами. У храма Макоши, как и все строения в селе, деревянного из потемневшего от немалого времени бревна, с небольшим колоколом под крышей часовни старики остановились на немалое время. Задирая головы, обошли вокруг, и еще постояли с благоговением, сжимая шапки в кулаках. Храм был закрыт. Они пробормотали короткую молитву мудрой богине судьбы и ее помощницам — Доле и Недоле и снова нацепили головные уборы.

За околицей, пропитанной густым смолистым ароматом, за последним домом, поменьше и попроще других, начинался ядреный сосновый бор. Старики подошли к первым высоченным деревьям. Здесь дорога заканчивалась и в лес убегала узкая натоптанная тропка. Прежде чем повернуть назад, они решили присесть на взгорке — отдохнуть в тени. И тут их кто-то окликнул:

— Здравы буде, странники. — Голос раздался неожиданно, и они даже слегка вздрогнули.

Калики обернулись. На них смотрел примерно их ровесник — старик с густой благообразной бородой в коротком жупане и лаптях. Он опирался на высокий посох, украшенный резьбой, умные глаза глядели с прищуром, словно он собирался улыбнуться, но почему-то сдерживался.

— И ты здрав будь, человече. — Старики развернулись и слегка кивнули.

— Кого-то ищете?

Креслав изучающе смерил взглядом старика:

— Странствуем по воле Божьей.

Их собеседник словно расслабился и наконец улыбнулся. Улыбка вышла светлая и примиряющая.

— Я тоже, други, такой же. Вот завела дорога в Коломны. Добрые люди не бросили на улице, приютили, — он кивнул на ворота крайнего дома. — Поживу немного и дальше пойду. Благодарствую Исуса, сына господа нашего, — он скромно перекрестился и подошел поближе. — Вы присесть, кажется, собирались. Давайте посидим, что-то жарко стало.

— Добре, присядем.

Старики, покряхтывая, расселись на взгорке, укрытом от солнечных лучей густой сосновой зеленью, посохи уложили рядом.

— А ты, никак, Сергий, — Ставер выглядел в прямом разрезе рубахи кончик креста. — Нам про тебя говорили.

— Говорили и ладно, ну, хоть не ругали сильно?

— Наоборот, хвалили.

— Людям я плохо не делаю, и они мне тем же отвечают.

— Это ты верно сказал. Только вот не все христиане, так как ты, считают. Некоторые нас, староверов, и в люди не записывают. На вроде собак мы для них.

Сергий опустил голову и вздохнул:

— Это беда веры христовой. Она мне душу жжёт и силы отнимает. Люди своим слабым умом, отягощенные грехами тяжкими, пытаются свет истины познать, а того не ведают, что только отягощают вину свою перед Господом. Не знают они, что у него там нет христиан и староверов, а только хорошие и плохие люди.

Креслав заинтересованно полуобернулся к Сергию, из-за него выглянул изумленный Ставер и испытывающе уставился на старика: не врет ли? Но взгляд Сергия был таким спокойным и чистым, что он тут же устыдился собственной подозрительности.

— Чудно слышать такие речи от христианина. Как ты среди своих-то уживаешься с такими мыслями?

Сергий поднял глаза и помолчал, разглядывая заплот крайнего дома:

— А я и не уживаюсь.

— И много вас таких, кто также считает? — Креслав внимательно следил за его глазами. Они задумчиво с легкой горечью смотрели в одну точку и чуть-чуть слезились. Старовер опустил взгляд и вздохнул. — Поди, ты один такой?

— Я не один, много нас, тех, кто настоящие слова Христа знают. А не те, что в евангелиях записаны. Хотя и там много истинного.

— А что он что-то другое говорил?

— Говорил. Многое по-другому. А из того, что в книгах священных до нас дошло, не вычеркнули… Например, он говорил не ходить с проповедью на северные народы. Они в правде живут, только для сынов Сима его слова были. Но они пошли, сами ничего из его учения не поняли, или поняли, но так, как самим выгодно было. Так нам и донесли. Никогда Христос не говорил «Блаженные нищие духом» или «Подставь правую щеку, коли ударили по левой». Он был волхв высшего посвящения, и учение его ведам не противоречит, скорее дополняет.

— Ты и веды знаешь?

— Давно живу, многое слышал и читал.

— Глаголицей?

— И глаголицей, и рунами, и резами, и той переиначенной русской азбукой, что монахи болгарские сотворили.

— А ей-то что читать? Все книги по нашему старому писаны…

— Уже не все. Старые книги, где память наша, предками — богами сохраненная, сжигаются, новые пишутся. Через годы не останется старых книг с правдой, до потомков наших дойдут только их летописи — с кривдой.

Ставер почесал затылок:

— Интересный ты дедок.

— Какой есть, — Сергий снова улыбнулся и словно светлей вокруг стало. — Как вас звать-величать-то, добрые гои? А то меня вы знаете, а я вас нет?

— Товарища моего Ставер зовут, а я Креслав. — Старовер неловко поклонился сидя.

Товарищ его поддержал, Сергий поклон возвратил:

— И вы интересные дедки. Одни имена у вас чего стоят.

— А чего имена? — не понял Ставер.

— Ну, вот ты Ставер, правильно?

— Ну.

— То есть вере сто крат верен.

— Ну, так, так-то не тайна.

— Это у вас, староверов, не тайна, а у нас христиан имена-то русские не в почете. Скоро все и забудут, что они значат. Все Андреи да Алексеи.

— И Сергии, — хмыкнул Ставер.

— Нет, Сергий — это наше исконное имя, Се Р Гой, то есть это великий гой. Просто оно побывало в пользовании у гораков, и к нам таким вот исковерканным вернулось. А они его у наших родов взяли — у пеласгов. Слышали таких?

— Про пеласгов мы слыхали, то наши родичи были, — степенно ответил Креслав.

— Верно, а ты, значит, Креслав — по-нашему выходит кресс — огонь славящий, сварожича сына по-другому. Так?

— Так.

— Хорошие имена. Настоящие, русские и… христианские.

— Какие-такие христианские? Оскорбить нас хочешь? — Ставер насупился.

— Верно вам говорю, он — Христос по-русски говорил. И если бы его сейчас сюда занесло, и вы и я поняли бы его покойно. Как и он нас.

— Откуда знаешь, — спокойно поинтересовался Креслав. — Сказал кто?

Сергий приподнял посох и показал пальцем на узор в виде словесной вязи глаголицей:

— Вот, здесь надпись, мной переписанная из древней книги. Если грамотные, читайте сами.

Креслав, не скрывая любопытства, принял посох из рук Сергия. Заметив, куда показывал христианин, откинул его от себя и, дальнозорко щурясь, приник взглядом и зашевелил губами. Через плечо читал надпись Ставер. Сергий терпеливо ждал, слегка улыбаясь.

— Ну, что? — он увидел, что они почти одновременно закончили. — Как, убедились?

Креслав повертел посох, разглядывая его с других сторон:

— И много у тебя тут еще такого, — он задумался на пару сигов, — необычного?

Старый христианин протянул руку к посоху. Получив его, опустил рядом на землю:

— Есть кое-что. Но немного. Основное знание в книгах хранится.

Креслав выглянул из-за товарища:

— А где же эти книги? Вот бы глянуть одним глазком.

Сергий кротко улыбнулся:

— Книги в надежном месте. Верный человек хранит.

— Из ваших или из наших?

— Из ваших, из ваших, но такой человек, что нему все доверяют, — христианин мягко переложил посох на колени. — Но то не моя тайна. Но вы мне так и не сказали, куда путь держите, — он умело перевел тему.

— А вот это мы тебе сказать не можем, — Ставер поймал уверенный одобрительный взгляд товарища. — Так что не взыщи.

— Мне вот, что интересно, — он обвел староверов любопытным взглядом. — Как вы с такими мыслями и совершенным неумением притворяться через христианские земли прошли? И никто вас не тронул?

— А кругом же наши — русичи. Чего нам с ними делить? Да и не спрашивал никто особенно ни то, что про наших богов — опасно стало интересоваться, но даже имён наших. А ты говоришь, как прошли. Это здесь, в селе, за сутки ты уже второй интересуешься, как нас зовут. Но так мы и не скрываем. Среди своих, одноверцев, чего бояться? Мы же не в городе, где у христиан и власть, и сила без покона* дела творить.

— Все верно, все правда… Вот как мы с вами поговорили. Приятно было послушать свежих людей. А теперь, пожалуй, мне пора. Хозяйка волноваться будет, — он подмигнул и крякнул, поднимаясь. — Она у меня хоть и более чем ста годков, а все ж чего женщину зря беспокоить. — Сергий медленно повернулся и побрел вяло, словно долго идущий путник. За ним выпрямили уставшие от долгого сидения спины и староверы. Сергий, полуобернувшись, отвесил с опозданием короткий поклон и степенно направился к воротам ближнего дома. Старики проводили Сергия взглядами и тоже поспешили в обратный путь к своей хозяйке, по дороге обсуждая удивительного христианина. Уже подходя к усадьбе Лары, староверы сошлись во мнении, что это первый христианин из всех встреченных, который им безоговорочно понравился.

Лара сидела на колоде у птичника и, зажав коленями тушку обезглавленной курицы, ощипывала ее. Услышав стук калитки, подняла голову.

— Пришли, гои. Посмотрели? Ну, и как вам наше село?

Старики прошествовали к столу и уселись на лавку.

— По нраву нам Коломны. Хорошее село, справное, — Креслав положил посох рядом. — И люди хорошие.

Старухе понравились слова старика, она даже ненадолго прекратила ощипывать курицу:

— Это точно, хорошее у нас село, бедных нет. Если кому трудно становится, мужчины погибли на охоте или кабаны пашню потравили — завсегда помогут, и зерном и другим, чем Бог пошлет. Никого не бросят.

— И дома у вас, все такие большие крепкие, — поддакнул Ставер. — Я таких и не видел ранее.

— Правда ваша, село у нас самое лучшее, — она вдруг погрустнела. — Оттого-то и неймется попам — все хотят лапу свою загребущую на него наложить.

Старики уважительно помолчали, опустили глаза долу.

Первым не удержался Ставер:

— А что, Лара про нашего товарища ничего не узнала?

Старуха приподнялась и бросила ощипанную курицу в корыто с водой:

— Ничего не узнала. Никто не слышал, — она немного искусственно, что старики тот час же уловили, вздохнула. — Подождите уж моих, может, сын знает чего. Завтра должны уж вернуться, если опять дожди не пойдут.

Старики дружно подняли головы к небу.

— Не-е, — уверенно протянул Креслав. — Ведро накрепко установилось. Как бы теперь жарить не начало.

— У нас вечно из края в край бросает, — поддержал товарища Ставер, — то мокро, то жарко.

Старуха поставила на уличную под навесом печку казанок с курицей и сыпанула в него добрую щепоть соли:

— Скоро харчиться будем. Вот сготовится и сядем.

Старики непроизвольно и почти одновременно сглотнули слюну.

Глава 10

Кленка горбился над очередным заказом — снова сапоги, когда к нему в будку заскочил глашатай из церкви. Только что прошел громкий и долгий ливень, посыльный, видать, от него не укрывался и сейчас по лицу и по рукам его стекали тонкие ручейки воды. Это был Васька-сирота, лихой и придурковатый, расхлябанный, будто совсем без суставов, он гнулся и сгибался во все стороны, чем и заработал место у церковного пастыря на побегушках.

— Чего сидишь? Не ведомо тебе разве, что в храме служба? Колокола не слышал? Все, кому истинный бог дорог, уже там, — он широко перекрестился и тут же снова ухмыльнулся. — Ну, дак чего передать батюшке?

Кленка поднял голову от обувки и недовольно глянул на долговязого парня:

— А чего это батюшка за раба божьего так запереживал? У него что, кроме как за меня, больше не за кого волноваться? Да и некогда мне — работы полно. — Кленка снова натянул сапоги на колодку и повел ножик по широкой подошве, срезая лишнего.

— Ты не юли. Батюшка за всех думает и за тебя. Заметил он, что ты давно в храм не захаживал. Али тебе христианская вера напротивела?

— Что ты городишь, подлая морда. Сказано же тебе, дела у меня. Заказ вот срочный. Если не сделаю, не заплатят. Кто семью мою кормить будет, ты что ли? — Смагин закончил резать подошву и откинул кусок кожи в угол, к обрезкам.

— А где, и правда, семья-то? Что-то Марфы твоей не видать давно. И пострелов не слыхать. Али уехали куда?

— Может, и уехали, твое какое дело?

— Смотри, моего дела, может, и нет. Но вот как бы и твоего скоро не стало. Батюшка охальников не любит. А за тобой наблюдает. И сдается ему, что ты не зря церковью пренебрегаешь. Задумал чего, говори сразу, все равно дознаемся.

Смагин вдруг почувствовал, как мелко задрожали руки. То, что сказал Васька и, главное, как сказал, вызвало очень не хорошие предчувствия. Не мог он сам в такое нахальство впасть, явно наслушался у батюшек. Чтобы тот не заметил дрожь, он опустил нож и быстро сунул его на полочку. И поднялся. Ростом они были почти вровень, может, на вершок Васька пониже будет. В маленькой комнатке сразу стало тесно, и глашатай невольно сделал шаг назад. И чуть не упал, запнувшись, — за спиной оказался порог.

— Ну, так чего передать батюшке, он тебя ждет?

Смагин поднес к его носу худой, перетянутый синими жилами, словно веревками, кулак:

— Катись отсель, пока целый. Или хочешь попробовать?

Васька покосился на кулак и хмыкнул:

— Ну, смотри. Я так и передам, — он резко развернулся, махнул руками, похоже, без костей, и вихляя задом и обходя широкие лужи, направился по улице.

Смагин мрачно проводил его взглядом и скрылся в домике. Бездумно подтянул к себе заготовку, напяленную на «куклу», и застыл в раздумье. «Что же делать? Почему он пришел ко мне? Они что-то узнали про книги? Кто-то увидел и рассказал? И они сразу узелок для памяти завязали? Если сейчас не приду в церковь, они же мне жизни не дадут. Мне-то ладно, но Марфа и дети пострадают. Не хочется очень на их угрозы поддаваться, но не идти нельзя». Смагин медленно поднялся и снова отодвинул заготовку. Через несколько секунд он вышел из будки и кинул чопик на защелку двери, чтобы ветром не открыло. Зачем-то дернул дверь, проверяя. Постоял, прижавшись лбом к прохладным неструганным плахам. Он просто тянул время, идти не хотелось, хоть вой. Торжок по обыкновению гудел на разные голоса, набившие уши Клёнке до того, что он их не слышал. Вдруг сквозь знакомые звуки донесся не часто раздававшийся здесь стук копыт. В тупик на конях, обычно, не заезжали. Кленка обернулся: рядом останавливался дружинник. Он узнал Никиту, давеча спасшего его на дороге.

— Эй, Клёнка, — окликнул тот, не слезая с коня, — заказ на сапоги примешь?

Смагин улыбнулся: появился повод задержаться в будке еще:

— У хорошего-то человека отчего не принять? Сейчас мерку с ноги сниму, — он вытащил из мешочка на поясе мерный складишок. — Подставляй ногу.

Дружинник вытянул ногу в изрядно поношенном сапоге.

Соседи на ближайших рядах, в основном торговавшие тряпьем, сначала поглядывающие на Никиту подозрительно, успокоились и занялись своим делами. Клёнка приставил развернутую мерку к подошве сапога.

— Собирайся и уходи, — Никита не смотрел на него, будто увлеченно поправляя что-то на поясе.

Смагин в первый момент растерялся:

— Чего?

— Кто-то сдал тебя с книгами. Уходи. Если сейчас в церковь не придешь, они пришлют за тобой. Уходи, спасай семью, — дружинник выпрямился и кинул сапожнику серебряную гривну. — Возьми оплату, закупи самую лучшую кожу.

Он повернул коня. С трудом развернулся в узком проходе торжка и отпустил вожжи.

Конь пошагал к выходу, ставя копыта, где получалось, на сухое.

Смагин провожал взглядом удаляющуюся спину дружинника и медленно сворачивал мерный складишок. «Второй раз Никита спасает меня от верной смерти. Чем я заслужил такое благоволение со стороны княжьего человека. Просто потому, что он человек хороший? Может, и так. Хотя, сейчас это не важно, нужно действовать. А не рассуждать. То-то мне так не хотелось идти в церковь. Чувствовал же. А чуть не пошел. Благодарить надо Никиту. Эх, выживу — непременно отблагодарю». — Смагин выдернул чопик и, пригнувшись, вошел в будку.

Собрался быстро. Пока кидал в котомку сапожный инструмент, заготовки на сапоги, рулон дорогой кожи, немного продуктов: сухарей, вареную репу, что готовил себе к обеду, сообразил, что он уже давно готовился к уходу. Где-то в подсознании он не раз отбирал мысленно, что в случае нужды брать с собой в первую очередь. Потому и уложиться в дорогу сейчас труда не составило. Закинул котомку на плечо и вышел, снова заперев дверь на деревянный колышек. Сосед Полкан окликнул:

— Куда это ты на ночь глядя, никак подругу нашел?

Клёнка тона не принял. Приблизился к Полкану вплотную:

— Ухожу. Ищут меня. Присмотри за будкой. И жену попроси, пусть за домом приглядит. Лады?

Полкан сморгнул первую растерянность:

— Хорошо. Не знаю, кто тебе эти глупости наплел, но не сомневайся, присмотрим за твоим добром. А в дом к тебе я, может, своего старшего заселю с женой молодой, и тебе и мне спокойней будет.

Клёнка легко стукнул друга под ребра кулаком и, развернувшись, пошагал между рядами. Полкан с тревогой смотрел ему в спину, пока Смагин не скрылся в толпе. Потом он качнул головой: «Эх, Клёнка, Клёнка» и тряхнул подносом с петушками:

— Кому петушков, золотых гребешков, налетай, рты не разевай.

* * *

Из города вышел на удивление легко. Укрывшиеся от недавнего крепкого дождя ратники так и сидели в дежурке. Только один махнул ленивым взглядом через маленькое окно-бойницу и отвернулся. Оказавшись за городской стеной, Клёнка шумно выдохнул воздух и мысленно приготовился к дальнему пути. До Коломен не близко — пятьдесят верст слабо накатанной дороги через лес да три речки, с перевозчиками и с одним паромом. Смагин рассчитывал добраться за пару дней. «Только бы по дороге никто не споймал, — размышлял он, перебираясь через завал старых, почти сгнивших стволов на окраине леса, — особливо опасно на переправах — могут ждать. Если удастся проскочить, считай, спасся. Там община, тесть с тещей, жена с детьми, там староверы, они своих не выдают, а попы туда не суются. Во всяком случае, пока».

Дорогой Смагин не пошел. Знал, если его начнут искать, то в первую очередь здесь, по пути на Коломны. Кленка свернул с травяной тележной колеи, размокшей и превращающейся под ногой в болотину, саженей на тридцать и шагал вдоль нее, используя дорожную вырубку, как ориентир. Можно было сразу за городом переплыть где-нибудь через реку, благо, вода не ледяная — жара спала только на днях и речка еще не совсем застыла, а затем двинуться напрямки через лес. Так до Коломен ближе верст на десять. Но он ни разу этим путем не ходил, лес за рекой не знал и побоялся заблудиться. «Вдоль дороги хоть и дольше, и опасней, но зато надежней», — определился он.

Мокрые после дождя сосны и лиственницы сливали на моментально промокшего Клёнку потоки дождевой влаги, под ногами проваливался отсыревший мох, сапоги тоже скоро набрали влаги и отяжелели. Смагин крепился. К семье он был готов идти хоть всю ночь, если позволит лес и хватит сил.

Отряд из десятка дружинников показался на дороге уже в сумерках. Клёнка заслышал легкий перестук и чавканье в грязи подкованных копыт еще издали и при их приближении уже стоял за толстой сосной, прижавшись спиной к ее скользкой коре. Он слышал тихие голоса — дружинники вполголоса переговаривались. Слов Смагин, как ни напрягался, разобрать не смог. Копыта прочавкали мимо и начали затихать, удаляясь. Он выглянул. Дорогу отсюда видно не было, только свободное от деревьев пространство угадывалось в нарастающей темноте. Городскому жителю казалось, что в лесу стоял неумолчный, непривычный гул. Скрипели покачивающиеся деревья, тяжело шумела отяжелевшая от сырости листва и ветки. Кричала где-то вдалеке перепуганная сойка, дятел перепрыгивал со ствола на ствол и постукивал, проверяя наличие жучков. Что-то кряхтело и вздыхало в глубине чащи, то ли тот же ветер дышал очистившимся после ливня воздухом и не мог надышаться, а, может, хозяин леса — леший обходил владенья и попугивал птах, да невольных путников, каким и был в этот вечер Смагин. Клёнка оттолкнулся спиной от гладкой, словно натертой камнем, коры, на которой он оставил мокрое пятно спиной, и шагнул в сгущающуюся прямо на глазах темноту.

Он остановился, когда совсем почернело и передвигаться по темному лиственному лесу, сменившему хвойный, к тому же заваленному буреломом, было уже просто опасно. Небо, затянутое свинцовыми тучами, грозно нависало над головой, готовое в любой момент пролиться дождем. Как не хватало хотя бы лунного света, с ним можно было двигаться дольше. Пройдя еще несколько сажень, он запутался в сырой и хлесткой бузине, кое-как выбрался из нее и остановился из опасений выколоть глаза или поломать ногу. И только присел на сырую покачивающуюся под его весом валежину, как понял, что скоро замерзнет. Сырой крепкий ветерок гулял между осиновых и березовых стволов, шумел в вершинах, пробирался под мокрую рубаху и студил разгоряченное тело. Клёнка с тоской оглянулся по сторонам. Недалеко проходила дорога, и разводить костер поблизости от нее было бы сумасшествием. Он поднялся, решив отойти подальше. Оглянулся, заметив направление, и шагнул в темноту. Передвигаться в кромешной черноте оказалось крайне тяжело. Он двигался почти на ощупь, старательно отсчитывая сажени и тихо матерясь, когда следующая тяжелая и мокрая ветка била по лицу наотмашь. Наконец, удалился саженей на триста. Ползая по земле, насобирал немного сырых веток, мха, стараясь выбирать посуше, насколько это вообще было возможно в отсыревшем лесу, уложил ветки шалашиком, подсунул мха и замерзшими руками поднес к сооружению кресало.

Искры летели исправно, шипели кусочки мха, ругался сквозь зубы Клёнка. Он пробился над дровами изрядно времени, измучился, но костра развести так и не сумел. Мысленно плюнув на безнадежную затею погреться, он заставил себя смириться с холодом, пробирающим насквозь, с невозможностью полноценного отдыха и дрожащий и немного напуганный уселся на поваленный ствол, рассчитывая здесь и дождаться рассвета.

Наверное, он все-таки задремал. Совсем ненадолго. Первый же луч солнца, осветивший дальние макушки тяжелых туч, заставил его вздрогнуть и, поймав сознанием накренившееся тело, быстро открыть глаза. Лес парил. Теплый солнечный ветерок дохнул в лицо Клёнки освежающе, и он, почти не осознавая что делает, подскочил на затекших ногах и, не замечая побежавших по коже уколов, с трудом распрямился и восторженно воздел руки к небу:

— Ура! Ура! Ура!

Он не прокричал эти сакральные слова, с которыми его предки тысячелетия встречали рассвет, а проговорил тихо, но торжественно. Так когда-то встречал солнце на покосе его дед Светлояр, с которым мальчишка, несмотря на разницу в возрасте, дружил по-взрослому. Светлояр не принял переход, хоть и вынужденный, своего сына в христианство. Он не проклял его, не обругал, вообще, ни словом не помянул, но из дома в Коломнах выселил тот час. И хозяйство разделил, перестав привечать у себя и сына и невестку. Тот перебрался в город и открыл сапожную лавочку. Только для внуков он остался прежним приветливым и охочим на рассказы дедом.

Смагин и сам не смог бы объяснить, что произошло с ним в то утро. Что-то заставило его поддаться наваждению и встретить зарождающееся утро древним приветствием русичей. Что-то проснулось в этот момент в душе христианина с детства, то, что не смогли уничтожить ни поповские проповеди, ни страх осуждения христианским обществом, друзьями и соседями. Слава богу, здесь, в лесу, Клёнка был один и никто из вчерашних соседей не мог его слышать.

Смагин опустил руки и светло улыбнулся. Ему показалось на миг, что он вернулся в ту, беззаботную жизнь, когда был юн, а сапоги видел только на колодках в мастерской отца, а сам, не признавая никакой обуви, носился от снега до снега босиком. В детство. Свое и Родины.

Смагин тяжело вздохнул, восстанавливаясь в настоящем, и только теперь почувствовал, что его колотит. Солнце проглянуло на краткий миг в небольшой просвет между густыми тучами и снова сгинуло, словно и не было его вовсе. Сырость, кругом сырость и туман. Он поднимался клубами неизвестно откуда, вероятно, концентрировался из пропитанного влагой воздуха и тут же заполнял окружающее пространство.

Кленка запахнул плотнее плащ и решительно накинул котомку на плечо. По его прикидкам, к первой переправе он должен подойти не позднее полудня.

Первые сажени он преодолевал почти в молоке — до того густо стелились туманные разводы в чаще. Несколько раз он терял направление, и ему приходилось возвращаться назад — искать собственные следы. Чтобы окончательно не сбиться с пути, он приблизился к просеке на опасное расстояние — почти вплотную — иначе она тут же терялась в мутном облаке.

Он уже подходил к перевозу, когда навстречу совершенно неожиданно выплыли три тени: один — чернец, закутанный с головой в капюшон, тянулся следом за двумя варягами — воинами, приближенными к Никифору. Незадолго до этого он слышал неопределенные звуки, похожие на чмокание жирных губ, но занятый собственными мыслями, не сразу придал им значение. А когда звуки преобразовались в шаги туманных фигур, что-то предпринимать было уже поздно. Клёнка узнал сразу всех и замер испуганно и растерянно. Если они знают о том, что он припрятал книги, ему конец. В первый момент от страха он совсем выпустил из виду, что путники шли ему навстречу и вряд ли были осведомлены о событиях двухдневной давности, если только не встретили на дороге отряд дружинников. Клёнка решил исходить из худшего, а, значит, надо считать, что они переговорили с княжескими людьми. Он не мог знать, что чернец с бойцами вывернул из леса на дорогу позже прошагавшего мимо этого места княжеского отряда. Они даже услышали звуки удаляющихся в грязи копыт. И остановились, прислушиваясь. В густом тумане звуки играли и тянулись как сосновая смола в жару. Нельзя было определить, сколько саженей отделяло троих путников от удаляющихся коней. Десять или сто. Они не рискнули окликнуть неведомых всадников — не то время, когда в лесу можно было свободно позвать любых проезжающих мимо русичей и при этом рассчитывать на помощь. В очередной раз неведомая злая сила разделила самый большой осколок единого на протяжении тысячелетий народа. На этот раз этим краеугольным камнем стала вера. Кто-то снова воспользуется навязанным раздором?

Они молча встряхнули тяжелые промокшие плащи и также, не говоря ни слова, понуро поплелись дальше по тяжелой, поглощающей сапоги почти по щиколотки дороге. Два воина и чернец остановились ночевать совсем недалеко от Смагина, их разделяла неполная верста, а поутру рано они уже тронулись в путь.

Смагин застыл на сырой обочине как изваяние. Но его заметили не сразу. Еще можно было убежать незамеченным или спрятаться, просто сделав шаг назад и тихо упав в высокую траву, отшатнуться за соседнее дерево, но все это нужно было делать пару мгновений назад. Проклятая нерешительность гражданина! Она словно сковала клейкой паутиной Клёнку по рукам и ногам. Он понимал, что любой из охотников Коломны, а там охотились почти все, уже давно использовал бы одну из трех возможностей спастись. Смагин обругал себя последними словами и… остался стоять. Фигуры, наконец, заметили его и будто столкнулись с невидимой стеной. Бойцы застыли и одновременно скинули с плеч топоры. Заметив, что встречный один, расчехлять оружие не спешили. Вперед вышел чернец. Он молча присматривался к Смагину. Что-то определив для себя, отдал короткую команду варягам:

— Взять его.

Те решительно шагнули вперед.

Глава 11

Раненого в плечо стрелой и оставленного соратниками варяга притащил на загривке словно поклажу Давило. И не церемонясь, сбросил у ног Белогоста.

— Куда его?

Пленник смотрел из-под лобья и старательно сжимал губы, от усилия они превратились в белесую полоску. Он изо всех сил сдерживал стон, даже когда старший Милов скинул его на землю, он постарался замолчать вскрик. Но, видно, боль в плече вспыхнула очень сильная, легкий стон все-таки сорвался с обкусанных губ.

Ведун отодрал кусок ткани, прилипший к ране. Варяг побледнел, но промолчал. Белогост склонился над раной. Давило проворчал рядом:

— Еще смотреть его. Подохнет, туда и дорога.

Пленник метнул на него злобный взгляд. В этот момент старик тронул стрелу в его ране, и раненый выгнул шею и оскалил зубы от боли. И тоже молча.

— В сарай его. До вечера потерпит, подождет своей очереди. Ничего не случится. А если и случится, значит, рок его такой. Не дитя малое, знал, куда шел и зачем. На хлеб с солью, значит, не рассчитывал. Так?

Варяг опустил голову, не желая отвечать на вопрос ведуна. Тот и не настаивал. Повернулся и пошагал вдоль высоких сосен, к кладбищу. Давило снова подхватил охнувшего пленника на плечо.

Затопив баню, ведун решил пока она нагревается, прибрать мертвых. Тела, сваленные в общую кучу на краю хутора, невольно цепляли глаз и не давали ему спокойно заниматься другими делами. Могилу на окраине, рядом с основным кладбищем, где лежал прах его жителей, тех, что ведун сумел опознать после визита княжих людей, выкопали Заруба и Ратигор. Давила помогал им, меняя по очереди то одного, то другого. Троих гораков и одного варяга задумали похоронить по христианскому обычаю. Правда, гробы сколачивать не стали, скинули в яму как были — в одежде. Получилась братская могила. Их сюда никто не звал, пусть довольствуются выполнением основного обряда. И этого могли не делать — отнесли бы в лес да бросили, зверье само косточки приберет. Но ведун не мог не отдать дань богине смерти Маре, для которой не имеет значения вероисповедание усопшего. Он знал — она желает, чтобы покойного провожали по тому обычаю, к которому тот готовился при жизни.

Высоченного Олбрана с медлительным, но зато дотошным Велитархом отрядили разделывать медведя. С ними отправился и Горий, чтобы и место указать, и помочь в случае чего. Обратно собирались выдвигаться тяжело нагруженными — кроме шкуры, рассчитывали захватить с собой и побольше мяса, такую толпу мужиков надо чем-то кормить. Запасов у ведуна хоть и немало, но все ж не на такую армию. Братья, осмотрев ледник, прикинули, что гуртом подчистят съестное дня за три. А сколько тут с такими делами еще проторчать придется — не ведомо. Посовещавшись, решили, что надо самим выходить на охоту, и уже было собрались, да не пришлось — подвезло, оказалось, медведя малой зарубил, да не простого — колдуна в медвежьей шкуре. Правда, оттого, что в него чародей вселился, косолапый не похудел, и мясо его хуже не стало. Услышав о забитом Михаиле Ивановиче, братья повеселели — теперь еды, точно, на неделю всем хватит.

Дошагали быстро. Ветер основную влагу уже стряхнул с веток, остатки, сыпавшиеся на троих путников в виде редких капель, задержать их уже не могли, как и испортить настроение. Косолапый лежал там, где его и оставили. Увидев его теперь, много после схватки, Горий удивился еще больше — как он умудрился такого здоровяка завалить? «Наверное, это дед помог. Ранил зверя, а потом уже и меч справился. Повезло мне с оружием, с таким любой добытчиком станет». О собственном участии в победе над косолапым Гор в своих рассуждениях скромно умалчивал, справедливо полагая, что хвалить себя — последнее дело, пусть другие скажут хорошие слова, он примет их как должное.

Опытные охотники, увидев медведя, присвистнули.

— Здоровый, чертяга. — Олбран, примериваясь, обошел неподвижного зверя. — Неужели это ты его так?

Гор коротко кивнул, но глаза выдали — радостные и восторженные, они внимательно рассматривали страшную рану косолапого на шее.

— Не слабо рубанул, — Велитарх открыл спрятанные под длинной шерстью края разруба. — Быть тебе охотником не из последних.

Гор от удовольствия слегка покраснел. Впрочем, охотники на него уже не смотрели.

Велитарх порылся в котомке и извлек серую от времени и наносимого сверху медвежьего жира фигурку косолапого, искусно вырезанную из дерева. Оглядевшись, пристроил ее в развилке молодой березки. Олбран приблизился к нему и оба опустились на корточки перед амулетом.

— А мне с вами можно?

— Нет, Гор. Ты не должен показываться духу медведя, он может тебя узнать и потом в покое не оставит, пока не отомстит. Постой в сторонке. Мы быстро. И лучше лицо прикрой чем-нибудь.

Горий послушно отошел к границе просеки, присел на вывернутую корягу и отвернулся. В его селе таких строгостей после убийства косолапого не водилось, но определенное заклинание духу медведя, после удачной на него охоты, читали обязательно. В Коломнах тоже верили, что он после гибели может навредить охотнику, например, наслать на него неудачу в охоте.

Миловы речитативом зачитали обращение к медвежьему духу — Гор не разобрал ни слова — и Олбран помазал фигурку свежей кровью косолапого. И тут же завернул в старую рогожку и упрятал обратно в котомку Велитарха. Закончив непродолжительный обряд, братья поднялись на ноги. Велитарх завязал тесемки котомки и снял с пояса разделочный нож. Олбран уже наваливался на тушу медведя всем телом — переворачивал. Но пока не подскочили еще двое, не справлялся. Втроем кое-как осилили — перекинули неподъемного мишку на спину. Лапы тяжело махнули вслед за телом. Как у живого. Гор даже на миг испугался.

Ближе к вечеру, когда трое братьев, распаренные и умиротворенные, уже вернулись из бани, ведун отправил двоих за пленником. Давило и Заруба притащили варяга и бросили перед крыльцом. Только что притопали охотники, груженные медвежьим мясом и свернутой шерстью внутрь шкурой. Белогост, проводив их на ледник и в мастерскую, где они растянули на правилах шкуру, подошел и встал рядом, оценивая раненого взглядом. Он был ощутимо могуч. Сильные пальцы до белизны сжимались в кулаки, а взгляд спокойно гулял по лицам братьев. Стрела с седым опереньем из хвоста филина сидела в его теле, как влитая.

— Чего с ним, Светлый? — Олбран толкнул пленника ногой и тут же смерил презрительным взглядом молча сморщившегося от боли в плече врага. — В расход, может? Что бы не мучился, — и зловеще прищурился.

Белогост снял с пояса нож, подошел к варягу и присел рядом. Горий отвернулся, решив, что пленника сейчас будут убивать, он еще не привык к виду крови. Варяг гордо вскинул голову и тихо проговорил:

— Если ты воин или когда-нибудь был им, старый, дай мне топор.

Ведун усмехнулся и отнял его руку, прижимающую рану:

— Хочешь умереть с оружием в руках, как велит традиция воинов?

— Да, хочу.

— Но ты же христианин. Для последователя Христа ни к чему такая героическая смерть. Достаточно прочитать молитву и покаяться, если успеешь, — он ножом разрезал рубаху на плече и открыл место, из которого выглядывало древко. — И что-то я не слышал, чтобы Исус упоминал про то, что бойцы должны умирать с оружием в руках. Напротив, в библии написано, что свою смерть раб Божий должен встречать со страхом, поскольку грешен. Кстати, ты, наверное, не знаешь, настоящий Христос такого не говорил. Придумали попы. Потому что боятся нас, русичей. Хотят усмирить наш свободолюбивый дух своей греческой сказкой. А у нас-то Въра. Потому и не получится у них. Ты же, я вижу, ничего не боишься. Какой-то не такой христианин, или я в них ничего не понимаю?

Варяг опустил голову:

— Ты волен мучить меня, сколько тебе влезет. Но сжалься, дай мне в руку топорище, я просто обниму его, и делай со мной, что хочешь. Вы, ведуны, знаю, горазды издеваться над беззащитными. Я выдержу.

Давило не вытерпел и возмущенно спрыгнул с перил.

— Дай я его, Светлый. Тебе не гоже мараться о нечистое животное. Он не погиб в бою, и теперь прячет свою трусость за умными словами. Болтун!

Пленник бросил в его сторону злобный взгляд:

— Был бы у меня мой топор, я бы тебя и одной рукой отправил к праотцам.

Давила выдернул из ножен меч и встал напротив варяга:

— Дайте ему топор. Чтобы потом никто не сказал, что я убил однорукого, я тоже буду драться одной левой. Велитарх, брат, завяжи мне свободную руку, — он бросил умоляющий взгляд на волхва. — Разреши, Светлый.

Ведун медленно выпрямился. Все взгляды были прикованы к нему. Белогост задумчиво глянул на ожидающего его решения с тайной надеждой варяга, на братьев Миловых, застывших с одним невысказанным вопросом в глазах, на Гория, с жутким интересом рассматривающего то несломленного врага, то могучего Давилу, застывшего с открытым небу мечом и, наконец, принял решение:

— Будь по-вашему. Пусть Макошь совьет нить судьбы для каждого из бойцов, — он сделал шаг назад и одним взглядом приказал Гору подать пленнику его топор. Парень кинулся исполнять приказание. Велитарх поднялся с крыльца, доставая из котомки короткую веревку.

Варяг, почувствовав в ладони проверенное древко, повеселел, но поднялся тяжело, скрипя зубами и охнув. Давило молча ждал, когда он примет боевую стойку. Никто из Миловых не поспешил ему на помощь. Но он, похоже, и не нуждался в поддержке. Выпрямившись, он спокойно улыбнулся и пробормотал в высоту: «Прими жертву, Господи» и, неумело перекрестившись левой рукой с зажатым топором, встал на изготовку. Он держался за середину ручки, но все равно оружие покачивалось и слегка дрожало в его ослабевшей руке.

Ведун сделал несколько шагов назад и все расценили это как знак к началу боя.

Первым в атаку кинулся Давила. Он взмахнул мечом, намереваясь рассечь врага сверху наискось. Варяг сделал неуловимое движение телом, и голомля просвистела мимо. Давило, завернув «восьмерку», тут же вернул острие вверх и повторил попытку с другой стороны. И снова промахнулся. Пленник оказался завидным бойцом. Он успел увернуться от смертельного удара и, чуть дернув топором, обухом удлинил амплитуду движения меча. Тяжелый клинок усвистел ниже намеченного, и Давило на миг потерял точку опоры и покачнулся. Было бы в здоровой руке варяга столько силы, как в прежнее время, не сносить бы старшему Милову головы, но он оставил на траве за хутором слишком много крови, а вместе с нею и сноровку, топор мелькнул в двух дюймах от шеи неосторожно расслабившегося Давилы. Братья его охнули, а двое даже непроизвольно дернулись в сторону боя, намереваясь помочь старшому. Но тот ко второму маху топора успел и сам вернуть тело в боевое положение и уже без напряжения увернулся от возвращающегося острия. И едва оно опустилось вниз сам бросился в атаку и с такой силой рубанул по поднимающемуся топорищу, что меч даже не почувствовал сопротивления, а топор полетел, кувыркаясь на укороченном древке через крышу дома. На миг варяг растернно глянул на кусок палки в своих руках и тут же выставил его на манер копья, снова готовый продолжать бой. Но соперника перед ним уже не было. Давила стремительный, как медведь в броске, сделал на одной ноге полукруг около соперника и уже заходил к нему за спину, подтягивая меч к подбородку врага. Не ожидавший от неловкого на первый взгляд русича такой прыти, пленник на миг замер, и этого ему хватило, чтобы проиграть схватку. Он бы уже приближался к воротам в мир нави, у которых стоит стражем Велес, но Давило не сразу дернул мечом. Он хотел насладиться победой и высказать врагу все, что о нем думал. Это и спасло пришлого пленника.

— Стоп, стоп, — ведун шагнул вперед и поднял руку. — Остановитесь воины.

Милов с легкой досадой повернулся к нему. Варяг и с прижатым к шее мечом скосил весело блеснувшие глаза на ведуна. В этот момент он желал смерти, как избавленья от позора поражения.

— Опусти меч, Давило, — волхв, не глядя на старшего брата, приблизился вплотную к пленнику.

Тот неохотно выполнил распоряжение ведуна и неловко, одной рукой, но со стуком вкинул оружие в ножны.

— Чего не дал закончить? — старший брат ворчливо покосился на ведуна.

Братья, разочарованные исходом поединка, дружно выдохнули и расслабились.

Варяг обессиленно опустил обломок древка и выронил его. Освободившейся рукой он ухватился за больное плечо и повалился на колено, морщась. Волхв подхватил воина под руку:

— Помогите мне.

Двое младших братьев и Горий кинулись к нему. Вместе они удержали теряющего сознание бойца на ногах.

— Куда его? — Олбран поднял голову.

Ведун отстранился — помощников было достаточно и без него:

— Несите в дом. Попробую вернуть его к жизни.

Возражений не последовало. Русичи уважали настоящее мужество и призренье смерти, от кого бы оно ни исходило. Случалось, что заклятым врагам, показавшим примерную отвагу и благородство перед неминуемой гибелью, не указывали путь по лунной дороге к Маре, как обычным пленникам, а оставляли жизнь и селили рядом в своих городах и селах. Воины, перестававшие чувствовать себя врагами и пленниками, приживались в обществе быстро и становились своими среди русичей. А со временем даже женились на местных девушках и получали полные права гражданина или селянина. Воин мог даже, если бы захотел, вернуться на родину. Но таких, как правило, не находилось.

Варяга быстро приподняли за руки и за ноги и внесли в распахнутую дверь. Давило сам придержал створку. Остальные братья пропустили ведуна и только потом вошли следом и столпились у прохода.

— Вон на то ложе его, — Белогост указал перстом на свободную кровать у окна, — осторожней опускайте, осторожней, не дрова, воина несете.

Братья удвоили осторожность и бережно опустили окончательно потерявшего сознание пленника на широкую лавку, покрытую лоскутным одеялом. Дед Несмеян, после лечебных усилий ведуна почувствовавший себя лучше, недоуменно поднял голову из другого угла. Но промолчал.

— А теперь все на улицу. Гор, запали свечку на божнице и согрей воды в печке, разожги ее, она еще теплая. На улицу все, — повторил он громче, видя, что никто из Миловых еще не покинул горницу.

Братья, толкаясь, высыпали на крыльцо.

Пока ведун колдовал около варяга, Горий быстро щелкнул кресалом у свечки с маленьким болваном Белбога. Льняная нить загорелась легко. Идол закачался в отсветах огня — в комнате уже поселился сумрак. Накидал в топку тонких полений, настругал щепы и, подсунув ее под дрова, подпалил. Приоткрыл заслонку и вскоре топка весело загудела. Пока разгоралось, Гор подхватил деревянные ведра и убежал к ручью. На обратном пути его обступили Миловы. Важно ответив на вопросы братьев, что, мол, ведун лечит и помощи не требуется, вернулся в горницу и поставил на подставку котелок с водой. И только после этого тихонько отошел в уголок, где задумчиво наблюдал за суетой Несмеян.

— Кто это? — дед приподнял голову. Он был еще слаб.

— Варяг, вместе с гораками приходил, — Гор плюхнулся на лежанку рядом. — Ох, дед, тут такое было! Напали они на нас. Только не ждали, что у нас тут подкрепление. Братья Миловы из Ураевки, что по другую сторону хребта, вовремя пожаловали, волхва на праздник Купалы приглашать. Нескольких, которых они подстрелили, похоронили уже, а двое с самым главным смылись. А этот, раненый, остался, они его бросили, представляешь?

В этот момент глухо охнул, не приходя в сознание, варяг — ведун с усилием выдернул стрелу.

— Ничего страшного, — определил Белогост. — Жить будет. Если не помрет. — И кинул обломок в корыто.

Горий наклонился над дедом:

— А потом этот варяг бросил вызов Давиле — старшему брату Миловых, здоровому, как косолапый, — и тот принял. Тоже завязал себе руку и одной рукой бился, как и раненый. Но этот разбойник хорошо дрался. Один раз чуть Давилу в ирий не отправил, да сплоховал малехо. А вот Милов своего не упустил — перерубил ему мечом топор и прямо к горлу острие подставил. Если бы Белогост не вмешался, конец пришел варягу. И вот теперь он его лечит.

Старик качнул головой:

— Сколько всего пропустил с этой болезнью. Целую битву с ворогом.

— Ничего, — снисходительно улыбнулся внук, — на нас с тобой войны еще хватит. Те, которые сбежали, наверняка подмогу приведут. Так что еще посражаемся.

Несмеян закашлялся:

— Нашел чему радоваться. Они ведь такую силу приведут, что мы с ней вряд ли совладаем. Поди, дружинники княжеские придут. А те воины сильные. Не чета каким-то варягам.

— Эти варяги тоже сильные бойцы, видел бы ты…

— Гор, — ведун низко наклонился над плечом варяга, накладывая какую-то смесь, — давай горячую воду смени в корыте, а то эта уже грязная.

Горий живо соскочил с лежанки.

Закончив колдовать с раненым, ведун тяжело поднялся и вышел на крыльцо. За ним шмыгнул Горий. Братья, терпеливо ожидавшие на ступеньках, легко подскочили навстречу.

— Ну, что, Светлый, жить варяг будет? — Давило спросил за всех.

Ведун окинул тревожным взглядом потемневшее небо и опустил взгляд:

— Жить будет. Только крови много потерял. До седьмицы проваляется.

— Ну, раз дал ему Перун отваги смерти не страшиться, пусть живет. Вот только что же с ним, после того как выздоровеет, делать? Он же нас сдаст всех? Скажи, Светлый? — Давило выступил вперед.

Братья, судя по их серьезным лицам, тоже с нетерпением ожидали ответа на волнующий всех вопрос. И даже Гор, признавая правомерность их беспокойства, выглянул из-за спины ведуна, чтобы увидеть выражение его лица. Ни одна складка не дрогнула на гладком, словно сорокалетнем лице Белогоста, свободном от седой бороды и усов. Он медленно приподнял голову и всмотрелся в сумеречную даль за деревьями:

— То так, друзья. И я беспокоюсь об этом. Но скажите мне, разве не правильно я сделал, когда помог мужественному и отважному воину, пусть и врагу? Разве не сделал бы также любой из вас?

Большинство Миловых опустили глаза. И только Давила выдержал твердый взгляд ведуна.

— Правильно говоришь, верно, но и вопрос справедливый, согласись. Так что ты нам ответишь, Светлый?

— А отвечу я так, — Белогост выпрямился и положил руку на перила. — Не я, сама Макошь решила, что жить ему. А что дальше будет, то не в моей власти и не в вашей. Его судьбу Боги определили, им решать и дальше. Что суждено, то и будет. Но не о том вы, братья, говорите сейчас. О другом надо думать — о том, что завтра нас ждет.

— А что завтра? — не понял Олбран. — Еще кого в гости принесет, что ли?

— Угадал, — наклонился вперед ведун и шагнул к краю крыльца. — Может, не завтра, но дня через два точно пожалуют гости незваные.

— Кто такие?

— Думаю, княжеские дружинники, да и гораки или же варяги с ними.

— Видать, не с пирогами прибудут, — хмыкнул Давила, — а с мечами да топорами боевыми.

Ведун опустился на пару ступенек ниже и присел на крыльцо. Братья тоже расслабились и опустились на корточки, Заруба и Велитарх привалились к перилам по краям. Гор остался стоять на крыльце, где подпер спиной бревно навеса.

— Такое дело, братья. Придут они, наверняка. Не через два дня, так через три. Суть от того не меняется, — он обвел внимательными глазами прислушивающихся к нему Миловых. — Думаю, вам надо уходить, негоже голову свою за других подставлять. Тем более, боя нам того не выиграть, даже если и вдвое больше нас станет. Так и не станет же, нет людей больше.

Братья возмущенно переглянулись и загудели. Олбран недобро покосился на ведуна:

— Что-то не то ты говоришь, старый.

— Оскорбить нас хочешь? — Поддержал брата Давило. — Хоть ты и волхв знатный, а за такие слова не посмотрю и на возраст почтенный, взгрею.

Ведун качнул головой и улыбнулся:

— Благодарю за хорошие слова. Именно их я от вас и ждал. Ну а раз так, — он решительно поднялся, — то завтра с утра начнем собираться. Уходим. Хутора не удержать нам. А без смысла погибнуть не велика честь. Тем более, что защищать здесь нечего. Одни бревна остались. Души же уже лет двадцать на хуторе нет — выжгли ее вороги. Я один еще кое-как держал вид жилой. Но, видать, пора хутору пришла. Без жителей своих ему не выжить. А я к этому дню давно готовился, ждал его. Уже лет десять назад начал строить запасной хутор. Он хоть и поменьше будет, но жить можно, да и к капищу от него ближе. Оградил его заклятьем. Так что там ни один человек не бывал и не побывает, только такой же сильный чародей, как я. Там все готово к переселению. Жаль, конечно, эту избу покидать, ну да ничего не поделаешь. С вашей помощью все основное хозяйство мы за день перенесем. За последующие дни и следов наших в траве не останется. Пусть ищут. Ну, как, поможете, братья?

Дружное «Да» разорвало тишину навалившейся ночи.

— Добре, а теперь давайте оставшиеся трое в баню. Мы-то уже помылись.

— А я, пожалуй, и еще раз схожу, — Давило скинул перевязь меча через голову и положил его на крыльцо, — Ратигор, присмотри. Больно у тебя парок знатный. Тем более после боя.

Ведун поднялся спозаранку. И только вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь, как зашевелился Давило и сел, протирая заспанные глаза. Братья почивали на полу в дальней от двери горнице, но как по команде следом открыли глаза все. За окном только начинало проглядывать сквозь поредевшие тучи скромное солнышко, а на деревянных полах уже серебрился утренний отсвет, словно окно притягивало и усиливало даже самый слабый луч.

Миловы начали шумно подниматься. Пробудился и Гор, спавший за спиной деда. Дед его и разбудил, заворчав на молодого Ратигора, который, пытаясь попасть ногой в штанину, покачнулся и чуть не свалился на старика.

Парень подскочил с лежанки как ужаленный: сегодня же переезжать будем! Последние дни, с тех пор как Горий прибыл к волхву в ученики, почти все время что-нибудь происходило. После хоть и с детства привычной, но довольно однообразной жизни в селе, жизнь на хуторе у Белогоста показалась подростку насыщенной и жутко интересной. Тут и битвы чуть ли не каждый день, и первый убитый им медведь, и капище Белбога, о котором он только слышал, и враги настоящие. Любой мальчишка из Коломен, если рассказать ему, обзавидуется. «А первым делом расскажу Родиславу, — решил парень, — он самый понимающий и друг хороший. Хоть и живет у нас наездами».

Гор наскоро оделся и выскочил из дома. Братья Миловы уже разбрелись между строений. Кто до ветру, кто умывался у летнего умывальника, висевшего на стенке сарая. Ратигор поднимался по туманному взгорку от ручья с двумя ведрами воды на коромысле. Быстро светало. Опять навалился облаком туманище, да такой густой, что в двух саженях не узнаешь, кто идет. Гор быстро сполоснул лицо и вернулся в дом — нужно было помочь деду выйти на улицу. Раны после чудодейственных мазей ведуна заживали быстро, и старик уже грозился, что и сам справится, но внук переживал: а вдруг качнет его, не удержится и свалится в лопухи от слабости.

Несмеян сидел на лежанке и, судя по напряженному лицу, только что пытался сам передвигаться. Видать, не получилось. Гор подскочил и выставил руку:

— Ну, я же тебе говорил, слабой еще, нет, все туда же — «сам», «сам».

Дед виновато улыбнулся и послушно оперся на подставленное плечо.

Сопроводив деда на улицу, Горий снова довел его до лежаки и там оставил. Его ждало еще одно дело. Гор спрыгнул с крыльца и метнулся на конюшню, где уже пофыркивал нетерпеливо Трудень. Поставил ему приготовленное с вечера ведро воды. Конь неспеша прильнул губами к ее подрагивающей поверхности. Кормить жеребца сеном не хотелось. Гор пошурудил в закутке — давеча видел там литовку. Ага, вот она. Подхватил собранную косу и выскочил на улицу. Конь только покосился миндалевидным глазом ему вслед. Отойдя от конюшни шагов на десять, углядел хорошую полянку несорной травы. Размахнулся раз, другой и быстро, всего несколькими широкими махами приготовил верному другу вкусный завтрак. Тут же подобрал свежескошенную траву и потащил в конюшню. Закинул охапку в ясли и замер, наблюдая, как Трудень примерился, попробовал на зуб и начал охотно набивать сочной травой полный рот. «Так, два дела сделал, — Горий выглянул на улицу, — что еще помогать»? Ведун, заметив голову Гора, махнул ему с крыльца:

— Где тебя носит, пошли завтракать.

Парень вдруг почувствовал, что в желудке урчит от голода.

— Иду.

Он шустро выскочил из распахнутых ворот конюшни и, сопровождаемый неизвестно откуда появившимся Бойкой, рванул к дому. Старик пропустил парня мимо себя и озабоченно оглянулся вокруг. Не заметив и не почувствовав ничего подозрительного, он тоже вошел в дом и осторожно притворил за собой дверь.

На дощатом столе стояли несколько деревянных тарелок с холодным утиным мясом, вареной репой, кувшин с клюквенным морсом, рядком лежали черствые лепешки. Перед ним уже сидели пятеро Миловых и старик. Несмеян, покачиваясь от слабости, добрался-таки до скамейки у стола и завтракал вместе со всеми. Когда Гор и ведун уселись, старик углядел на столе кувшин. Убедившись, что сам не достанет, попросил Гора, пристроившегося рядом, подать кружку с морсом. Внук привстал и потянулся за кувшином. Изредка все, кроме ведуна, занявшего место во главе стола, оглядывались на варяга, сидевшего не за общим столом, а отдельно, у окна. Тот осторожно поддерживал на весу пальцами утиное крыло и медленно жевал, глядя в светлое окно. Велитарх, евший неспеша, в неловкой тишине, которую нарушали только жующие звуки, звучно проглотил кусок жестковатого мяса:

— Светлый, — он мельком оглянулся на пленника, — Так что же делать с ним будем, а?

— После поговорим, — Белогост поморщился и смерил Велитарха недовольным взглядом. Потом тронул за руку Давилу. — Как поедим, надо будет двоих отрядить в лес — пусть носилки наладят. Несмеян у нас не ходок пока.

Несмеян смущенно покашлял:

— Ходить не смогу, правда. Так на Трудне доеду, чего людям неудобства делать.

Ведун задумался ненадолго:

— И то верно, не надо носилок, на жеребца мы тебя как-нибудь уже затащим.

— А он у вас смирный? — Олбран отломал кусок лепешки. — Не навернет деда на пригорке каком-нибудь?

— Да он у нас, знаешь, как плавно ходит? — подскочил Горий. — Как, — он на миг замолчал подыскивая слово.

— А ты покажи, — усмехнулся в усы Олбран.

Братья грохнули хохотом. Несмеян тоже открыл рот в беззвучной усмешке. И даже Белогост, уничтоживший в одиночку пару здоровых реп и сейчас подносивший ко рту кружку с морсом, приостановил движение и фыркнул. Горий смутился, но не потерялся:

— Ага, счас, — он отвернулся, пытаясь сдержать смех. Но не справился и тоже захохотал вместе со всеми.

Отсмеявшись, Миловы дружно поднялись.

— Благодарим за хлеб, соль, — Давило сказал за всех.

Братья дружно склонили головы. Гор тоже привстал и склонился в вежливом поклоне.

Ведун ответил тем же:

— Не вам меня надо благодарить, а мне вас. Ну, да ладно. Как все закончится, найду, чем вас всех наградить. А теперь за дело. Боюсь, дня не хватит на все, что задумали. Давило, забери пленника. Кстати, как тебя звать-то? — Он остановился в полуобороте у двери. — А то все «варяг» да «варяг».

Пленник вытер жирную после утки руку о штаны:

— Рядок я.

— Хорошее имя, порядок, значит, любишь, — одобрил ведун и обернулся к старшему Милову. — Забирай Рядка, запри в сарай. Пущай посидит, пока мы делом заняты.

Давило приостановился, пропуская всех на выход. Потом повернулся к варягу:

— Ну, поднимайся, воин. Слышал, куда тебя определил ведун?

Тот скупо скривился:

— Слышал. Только зачем меня закрывать, я все равно не убегу. Слабый еще.

— Слабый, не слабый, а сказано в сарай, значит, в сарай. И поживей давай, — прикрикнул Давило, заметив, что пленник не особенно торопится.

Рядок неторопливо встал и вышел из дома. На крыльце внимательно огляделся. Братья зашли за Белогостом в мастерскую, оставив створку приоткрытой. Гор скрылся в конюшне. Позади раздался шорох. Старший Милов оглянулся: на порог выбрался Несмеян и остановился, придерживаясь за притолоку. «Засиделся я, хоть подышу маленько». Милов кивнул: «И то верно». Рядок бы постоял и еще, но Давило подтолкнул его в спину.

— Поторопись. Некогда мне с тобой вошкаться.

Тот почти сбежал с крыльца. С трудом удержавшись на ногах, бросил на ходу через плечо:

— А куда вы все торопитесь? На пожар что ли?

— То не твое дело, — Давило дождался, пока он скроется в сарае, и крепко прижал за ним дверь. — Сиди и не дергайся. Будешь себя хорошо вести, проживешь подольше, может быть. — Он хохотнул и накинул на скобу колышек, запирающий сарай. — Прощевай покамест.

Милов еще раз для верности дернул запертую дверь и направился к мастерской.

Олбран и Велитарх скручивали влажные шкуры и почти готовую сыромять в рулоны. Заруба и Ратигор помогали ведуну стаскивать в одно место мялки, беляки, лещади — оборудование для выделки кож. Белогост протягивал через все приспособления толстый ремень, одновременно связывая их между собой.

— Мне что делать? — Давило остановился в проходе.

Белогост затянул последний узел:

— Ну-ка, подними, утащишь?

Давило степенно приблизился и ухватился за связку. Почти не напрягаясь, он поднял все приспособы старика одной рукой и легко закинул за спину.

Ведун удивленно качнул головой:

— Силен, ничего не скажешь.

— Он у нас быка на спор поднял, — Велитарх затянул тюк кожи и выпрямился. — А это для него семечки.

Давило осторожно опустил поклажу и улыбнулся. Лицо его лишь немного покраснело.

— А бык-то что, не сопротивлялся? — ведун поправил сбившейся ремень.

— Не, — Олбран тоже закончил со своим тюком, — мы ж его связали.

В открытой дверце появилась голова Гория:

— Коня снарядил. Что дальше?

Ведун придирчиво оглядел свернутые шкуры. Вроде все нормально.

— Несмеяна на коня, а мы вот это хозяйство потащим первой ходкой. Там деда твоего и оставим — пусть присматривает.

Голова парня исчезла. Копыта потопали к крыльцу.

— Берем все и выносим на улицу. Надо старику помочь в седло забраться.

Братья дружно наклонились над упакованной поклажей.

Перед тем как войти в кусты малинника и кислицы за ручьем, который братья легко перешагнули в самом узком месте, Белогост остановился и прислушался. Замерли и все остальные. Даже конь не пытался ухватить клок травы под копытами, стоял смирно, лишь поводя тревожно ушами. Наконец, старик махнул рукой и осторожно отвел высокие побеги малины, пропуская Олбрана. Тот легко, стараясь не впечатывать пяток во влажную землю под густой травяной шапкой, шагнул в заросли. Пропустив отряд вперед, ведун аккуратно отпустил былки лесной ягоды с завязывающимися соцветиями и шагнул следом. За следующие три десятка саженей он легко обогнал всех и пристроился впереди. И сразу завернул вправо. Он решил вести отряд не прямо, а по изрядной дуге, постепенно выворачивая на только ему известное направление. Давило перебросил инструмент с одного плеча на другое и поинтересовался:

— А зачем круги накручиваем?

Ведун, наравне со всеми тащивший на загривке большой сверток с кожами, на миг полуобернулся:

— А это чтобы гость наш незваный не понял, куда идем. А что бы он совсем запутался, мы каждую следующую ходку в другую сторону выходить будем. Со следа сбивать.

— Понятно, — прокряхтел Давило.

Туман почти весь осыпался на кусты и траву, повиснув на зелени зеркальными каплями. Небо прояснилось, солнце начинало пригревать отсыревшую землю. Парило. Жгли комары, спины быстро взопрели, а сапоги и боты промокли. Цепочка нагруженных тюками и мешками охотников растянулась по редкому сосняку.

— Олбран, шагавший вторым сразу за Белогостом, расстегнул косой ворот рубахи и согнал присосавшегося к шее кровопийцу:

— Сколько же, Светлый, до твоего хутора верст будет?

Ведун огляделся, определяясь:

— Версты четыре будет.

— С гаком али с вершком?

— Да кто ж их мерил? На глазок все.

— Ну, хоть скажи, сколько осталось. Буду точнее знать, может, полегче будет.

— Хочешь знать, сколько осталось — скажу, — он примерился прищуренным глазом на солнце, пробивавшееся сквозь разбросанные сосновые вершины. — Версты две одолели.

— Это дюже хорошая весть. А дорога дальше-то хоть такая же, чистая?

— Чистая, хорошая ворга дальше идет, только маленько завалена буреломом, да еще и в горку.

— О, Лада Богородица. — Олбран подкинул сползший тюк повыше. — Лучше б я не спрашивал.

Братья почти одновременно улыбнулись. Никто не принял всерьез нарочитое нытье брата, — знали — дурачится.

Предпоследним в ряду шагал Горий, несший суму поменьше — ведун сам отмерил ему груз. Позади него мягко вышагивал Трудень с Несмеяном на крупе. Гор всю дорогу вертел головой, как мельницей — опасался, что старик свалится. Тот, и правда, иногда съезжал в седле на бок, но тут же с усилием возвращал тело в нормальное положение. В целом он переносил дорогу много лучше, чем ожидал внук. Похоже, он выздоравливал и выздоравливал гораздо быстрее, чем можно было предположить, глядя на его ранения сутки назад. Что было тому причиной — богатырское здоровье деда или волшебная сила снодобий волхва, Гор точно для себя решить не смог. Скорее всего, тут и того и другого помаленьку.

Впереди вышагивал почти с таким же по размеру тюком Ратигор. В начале пути ребята взялись обсуждать судьбу пленного варяга — почему-то именно это больше всего волновало обоих. Они быстро сошлись во мнении, что убивать его, скорей всего, не будут. Тогда бы ведун его не лечил. Вот только дальше мнения разделились. Младший Милов считал, что Рядка ведун заберет с собой последним выходом. «Не оставлять же его врагам, он все про нас знает — а это, если дело дойдет до схватки, чего оба не хотели, врагу подспорье». Гор же доказывал, что ведун горака отпустит — зачем он ему на хуторе, о котором еще никто не знает? Да и кормить лишний рот надо, а кому охота? «Нет, — уверенно рассуждал парень, — ослободит он его. Только сделает так, что тот ничего помнить о встрече с ведуном не будет, а может, и вообще все, что знал, забудет. Ведуны такие вещи умеют, дед рассказывал».

Постепенно тропа выбралась из сосняка и пошла по густому темному ельнику. Как и обещал ведун, потянулся тягучий подъем, заваленный полугнилыми стволами. Тут примолкли даже Гор с Ратигором. Гору стало еще тяжелей: там, где нельзя было обойти завал, Трудню приходилось то и дело перебираться прямо через накиданные ветродувом стволы. Конь упрямился, и иногда Гору приходилось буквально вытягивать его за повод на очередной бурелом. Тяжелей стало и деду. На трудной дороге его растрясло, и раны на руке, подвешенной на перевязи, и на шее, обвязанной тряпицей, пропитанной прополисом, кровили. Он был бледен и заметно хуже держался в седле. Иногда только чудо удерживало его от неминуемого, казалось, падения. Или поддерживал внук.

Когда ведун негромко пробормотал впереди: «Ну, вот и добрались», — обрадовались все, даже Трудень, приветственно заржавший новому дому. Хутор расположился саженях в пятистах от высокой заросшей по склону ёлками и лиственницами скалы, показавшейся Гору знакомой. Ведун подготовился к переезду основательно. Кроме избы, почти такой же большой, как и только что оставленная, среди сосен рядком выстроились банька и два сарая с навесами. Хутор стоял прямо в лесу, ведун если и срубил какие-то деревья, освобождая место под постройки, то самый минимум. Огромная сосна поднималась прямо у крыльца и широкой разлапистой основой покрывала почти всю крышу. Также между стволами вклинились и остальные срубы. В стороне густели заросли кислицы, как пояснил ведун, там из-под земли сочился небольшой родничок. Белогост открыл задвижку одного из сараев и внес тюк кожи внутрь.

— Сюда все заносите, — он скинул поклажу с плеч и облегченно поднял руки, разминая. Братья и Гор сбросили рядом и свои тюки. Потворник тут же выскочил на улицу. Дед навалился грудью на гриву коня и пытался выдернуть ногу из стремени. Парень подбежал и помог Несмеяну спуститься.

— Ох-хо-хо. Думал не доеду, свалюсь. Вот было бы лихо.

— Ни че, добрались, теперь отдохнешь.

— В дом пойдешь или тут тебя где-нибудь устроить? — ведун в сопровождении братьев выходил из мастерской.

Несмеян оглянулся по сторонам:

— Хорошо у тебя тут, на улочке бы прилег где-нибудь.

— Устроим. Гор за сараем сена стог — надери побольше, устроим твоего деда, как королевича, с периной.

Гор убежал за сеном. Несмеян присел на широкую лавку под навесом. Трудень, тут же опустил морду — травы под копытами было вдосталь.

Миловы разместились на крыльце дома. Велитарх скинул шапку из корешков и вытер рукавом раскрасневшееся лицо, Давило наклонился спиной на перила и вытянул ноги. Ратигор присел на ступеньку и с любопытством осматривался, Олбран и Заруба спросили разрешение у ведуна и вошли в дом — глянуть.

— Ну, хорошо устроился, — Олбран вырос на пороге, упираясь затылком в верхний косяк двери, — основательно.

— Сам строился али с помощниками? — Заруба подтолкнул брата, загораживающего выход. Тот покосился назад и посторонился. — Это же и двоим нелегко.

Белогост присел на чурбак для рубки дров. Судя по новенькому спилу — им еще не пользовались.

— С божьей помощью да с матерным словом, — улыбнулся он, — помаленьку справился. Один год избу поставил, остов, другой — до ума довел. Так же мастерскую и остальное. Конечно, одному несподручно было. Думал иногда даже — не сдюжу. Ничего… Сюда неси, Гор. — Он махнул рукой появившемуся с охапкой сена парню. — На крыльцо кидай.

Парень, заглядывая сбоку сена, направился к поднимающемуся деду.

Только устроили постепенно восстанавливающего естественный цвет лица Несмеяна, как Белогост покосился на чистое небо и скомандовал выход. Братья неторопливо поднялись.

— Нам еще пару ходок надо сделать, — ведун первым направился по своим следам назад. — А улья уже в сумерках потащим, когда пчелки на отдых все соберутся. Так что торопиться надо.

Миловы молча ускорили шаг. Пустыми идти — это вам не с грузом на шее, можно и поспешить.

Ведун рассчитал верно, за два раза утащили все небольшое хозяйство хутора. Перед последним выходом с ульями даже осталось немного времени на отдых. Белогост на дорожку покормил гостей утиным мясом с хлебом, отнесли и пленнику. Тот принял еду без слов и есть начал, только когда Заруба вышел и закрыл плотно за собой дверь.

Снова расселись на крыльце под навесом. Небо опять хмурилось. От солнечной погоды с утра не осталось и следа. Холодный ветер заставлял братьев и Гора покрепче закутываться в плащи. На мокрую обувку уже не обращали внимания — привыкли.

Разговор завел Олбран. Он скинул легкую шапку и повертел ее в руках:

— Светлый, так что ты решил с варягом-то делать?

Все притихли, ожидая слов ведуна. Белогост, сидевший по обычаю на колоде, задумчиво пошевелил пальцами:

— Отпущу я его.

— Как же так, Светлый. Он же нас сдаст с потрохами. И кто такие, и откуда, — Давило возмущенно встрепенулся.

— А вы ему что, говорили?

— Э… нет вроде.

— Так что он знает? Кто вы и откуда пришли — не ведает. Куда мы денемся уже сегодня — ему тоже неизвестно. А меня сдать — не велика проруха. Они и так про волхва Белогоста все знают. Так?

Давило почесал подбородок с широкой, как и сам, светлой бородой:

— Прав ты, Светлый. И, правда, нечего ему сдавать.

— К тому же, я думаю, парень-то не пропащий. Дух есть и совесть в порядке. Может, еще приобщится к добрым делам.

— Если не напорется раньше на стрелу русича, — подал голос Велитарх.

— То так. На все воля Макоши. Что наплела ему небесная Пряха, то и свершится.

Гор тронул за плечо Белогоста.

— А когда отпустишь?

— Да вот, как только сейчас пойдем с ульями и открою сарай. Ночью ему все равно за нами не углядеть, а там мы уже в недосягаемости будем.

— Может, уже пора? — Велитарх нетерпеливо напялил шапчонку на уши. — Поди, пчелы уже спят.

Белогост примерился к опускающимся сумеркам и привстал:

— А пойду — гляну.

И направился к ольшанику, где выглядывали круглые крыши колод — ульев. Братья проводили его взглядами. Белогост склонился у одного улья, другого и, выпрямившись, махнул рукой, приглашая Миловых. Те, оживившись, шустро поднялись с крыльца. Такой тяжелый и длинный день постепенно утопал в ночной черноте. Оставался последний переход.

Пришли на хутор уже за полночь. Всю дорогу волхв освещал путь одним факелом. Как он у него горел без перерыва, спрашивать уже не было сил даже у Давилы, который взгромоздил на плечи сразу два улья — столько же нес и Трудень. Наверное, это все их волшебные штучки, на которые ведуны горазды.

Сгрузили улья на подготовленные Белогостом пеньки и сразу же отправились в дом. Ведун предложил братьям холодный ужин, но все почти одновременно отказались. Сил оставалось только доползти до лежанок.

Ночью Гору показалось, он только что заснул, его кто-то сильно потряс за плечо. Кое-как парень разлепил глаза. В темноте немного проглядывала длинная седая борода. «Белогост, что ему?»

— Вставай, пошли, — коротко приказал ведун и отстранился. Горий сел и медленно потянулся за штанами. На улице было мрачно — тучи неслись, как кони, потревоженные волками, в угадываемом небе тревожно поскрипывали вершинами сосны. Горий остановился на крыльце.

— Пошли, надо тебе показать. Это очень важно. — Белогост уже удалялся в темноту.

Горий невольно пробежал первые сажени, чтобы не отстать и не потеряться.

Отойдя немного от хутора в лес, ведун запалил давешний факел и сразу стало видно под ногами, но совсем пропало направление. Куда они шли, Гор понял лишь когда рядом взметнулась ввысь темная громада заросшей скалы.

— Ну, понял, где мы? — Белогост остановился перед высоким камнем, заросшим кустарником.

— Ну, это, скала недалеко от хутора.

— Скала-то скала, да непростая. Капище на ее вершине. Просто мы с другой стороны. Я думал, узнаешь.

— Она мне сразу знакомой показалась, но почему, не понял.

Ведун наклонился к кустам и метнулся вперед. И исчез. Лишь где-то за кустами мелькнул свет факела и пропал.

— Светлый, ты где?

— Сюда иди, за мной, — приглушенный голос ведуна звучал откуда-то снизу.

Гор раздвинул ветки. За кустом чернел густой провал. Пещера! Гор пригнулся и смело шагнул в нее. Пахло сыростью и летучими мышами. Низкий свод, в который Гор упирался руками, постепенно повышался. Становилось светлей — за поворотом горел огонь. Здесь его ждал Белогост.

— Иди за мной, — он повернулся и зашагал впереди. Гор поспешил следом. Здесь уже можно было не пригибаться. Высокий потолок пещеры был испещрен трещинами, один завал им пришлось перелезть под самым потолком.

— Не самое лучшее место для хранилища. Но ничего, на какое-то время пойдет. Но потом надо будет обязательно найти пещеру покрепче. Живы будем, мы с тобой этим займемся, — неожиданно ведун резко остановился. — Пришли. Он шагнул в сторону и вставил факел в специальное отверстие в стене. Расползшийся свет открыл Гору несколько полок со свитками, связками деревянных дощечек и книгами в кожаных переплетах.

— Ух, ты, — он протянул руки, трогая берестяные свитки, — сколько же их здесь?!

Ведун взял одну книгу и открыл на первой попавшейся странице:

— Перуновы Веды. Это все наследие предков. Я с родины часть привез. Многое потом родноверы приносили. Вот и собралось. Правда, главной книги здесь нет, — он мимодумно пролистал скрепленные деревянные таблички. — Веды Белбога остались там, у моего учителя. Где книга сейчас — один Белбог знает. Может, еще свершится чудо и попадет она в мои руки. Хотя, вряд ли. Ну, да ладно. — Он твердо взглянул в глаза Гора. — Нельзя чтобы это богатство попало в руки попов. Сожгут. Надо постараться сохранить все, что хранится здесь, для наших внуков. Им потом заново Веру восстанавливать, как время придет. Я уйду в ирий, ты будешь хранителем книг. Как я когда-то стал наследником старого волхва. Стрела его срубила. Хазарская.

Гор молча внимал ведуну, он не знал, что тут можно сказать. Такая честь выпала ему, вчера простому парню из небольшого села Коломны, а сегодня уже воину. Сироте, потерявшему родителей еще в пятилетнем возрасте. Воспитанному дедом, тоже бобылем. У них был небольшой участок земли, корова, конь, птица разная. Помимо этого летом рыбачили всем обществом — заготавливали речную рыбу: осетра, сома да прочую мелочь на зиму. Зимой охотились на соболя, горностая, не брезговали и белкой. И всегда дед, сам отличный боец, по молодости участвовавший не в одной стычке, что с мордвой, что с зырянами, учил внука воинскому ремеслу. Таких, как Горий, в селе, считай, каждый второй. Разве, что остальные в основном с родителями жили. А сейчас… Ну, что тут можно сказать — повезло, так повезло. Он просто рад до ужаса. Ох, и начитается.

— Ну, а теперь пойдем. Вот эту книгу подарю Миловым. Они заслужили. Хорошие ребята. А у меня еще таких есть, две. — Он подхватил под мышку Веды и выдернул факел из чаши-крепления.

— Идем, — на сегодня хватит впечатлений.

Гор с сожалением оглянулся и с трудом заставил себя шагнуть за ведуном. Он сюда еще вернется. И не раз.

Глава 12

Клёнку Сагина бросили в подвал при княжеских палатах. Чернец, почувствовавший страх, исходящий от сапожника там, на дороге, на всякий случай решил схватить его. Ничего не натворивший человек, рассудил он, так пугаться не станет. Отобрали, не глядя, котомку и толкнули — иди вперед.

В город пришли ближе к вечеру. Замученный Клёнка, к тому же после бессонной ночи, к концу пути еле шевелил избитыми ногами. Грязь пудовыми пластинами накапливалась на подошвах, и ее приходилось периодически стряхивать и обтирать оставшуюся об траву на обочине. Наемники тоже выглядели уставшими. На чернеца, напряженно поглядывающего из-под надвинутого на самые глаза клобука, Смагин старался не глядеть, опасаясь встречаться с ним взглядами. Ему казалось, что этот непонятный человек видит его насквозь и уже наверняка знает, о том, что это он стащил книги из костра на площади.

Варяги всю дорогу шли позади мрачные и молчаливые. Как понял Смагин, у них только что погибли товарищи в каком-то бою. Понятно, бойцам не до веселья. В пути они не особо его притесняли, просто шагали позади и иногда тяжело вздыхали. Будь их воля, думал Смагин, они бы сейчас бросили к чертям опостылевшую службу, потому что у людей с такими мрачными лицами и тяжелыми взглядами, в которых сквозят почти ощутимые горе от потерь и позор поражения, спокойной жизни быть не может. Только до первого боя, в котором они обязательно сорвутся и с дуру или по точному расчету полезут в самое пекло, чтобы наверняка сгинуть. И погибнут. Чем частично смоют стыд и бесчестие бегства. Чернец тоже его ни разу не тронул и не заговорил. Упрятав ладони в рукава, он тяжело вышагивал позади маленького отряда и о чем-то с мрачной решимостью размышлял.

К облегчению Клёнки никого из знакомых в городе они не встретили. По полупустым улицам, беззлобно разбив по дороге стройные цепи детей, игравших в гуси-лебеди прямо на пыльной дороге, добрались до терема. Стража пропустила их без спроса, только покосились недобро на Смагина, верно определив в нем плененного. Он их видел раньше в городе. Они его, похоже, не узнали. Видно, он прилично изменился за последние сутки. И слава Богу. Все четверо дружно перекрестились на кресты христианской церкви, лет 20 назад построенной на месте сожженного храма Сварога. Новый храм помнящим людям сильно напоминал старый. И по восьмигранной форме и по пристроенному приделу. Строили-то те же самые строители-русичи. Только вместо плоских фаллических луковок древней веры установили другие — вытянутые на конце в шпили, на которые установили кресты.

Во дворе княжеского терема чернец коротко распорядился: «В подвал его, потом разберемся» и ушел в другую сторону. К церкви. Во дворе шумел в распахнутых воротных створках усилившийся ветер и поскрипывал в петлях. К вечеру потемнело небо, и опять зарождались где-то в глубине тяжелых туч новые дожди.

Варяги проводили его до деревянной крепкой двери и, отворив ее, пропустили Смагина вперед. Все было проделано молча. Клёнке тоже не хотелось разговаривать. Привыкнув к сумерку подвала, он огляделся. Высокое закрытое решеткой окно в дальней стене почти не пропускало света. В углу — блямба слежавшейся соломы, в другом — ведро для оправления естественной надобности. Он опустился на солому и подтянул колени к подбородку. Весь ужас создавшегося положения тотчас охватил его. Он понимал, что выйти живым из подвалов очень тяжело, почти невозможно. Все, кто попадали сюда, потом шли или прямиком на плаху или пропадали бесследно. Как же его так угораздило? Что стоило спрятаться в траву, и они прошли бы мимо? Или вообще не выходить к дороге, ведь знал, что опасно. Зачем туда поперся? Клёнка тяжело вздохнул и провел рукой по стене. Каменные стены подвала, сложенные из крупных булыжников, были на ощупь сухие, холодные и гладкие. Сколько спин шлифовали эти камни? Сколько судеб сломали эти стены? Сколько его предшественников с призрачной надеждой на спасенье бездумно смотрело на них. О чем они думали? Он закрыл глаза и, сердясь на себя, изнемогая от бессилия, заскрипел сжатыми зубами.

Похоже, его светлость сон все-таки свалил его и крепко, потому что Клёнка не слышал ни громкого взвизга открываемой двери, ни голоса стражника, а проснулся от того, что кто-то сильно, так что дергалась нога, стучал ему по подошве. Он подскочил и сел, бестолково хлопая ресницами. Здоровый стражник с небольшим факелом, зажатым в огромном кулаке, и со слегка приплюснутым лицом, похоже, из мордвы, пинал его в сапог.

— Проснулся, наконец, — он равнодушно разглядывал Клёнку. — Здоров ты спать, парень.

Смагин провел ладонью по лицу:

— Ночь не спал, вот и вырубился.

— Ладно, то не мое дело. Поднимайся, начальство зовет. — И посторонился.

Смагин медленно встал и расправил плечи. Выходить не хотелось до ужаса.

Отсвет факела прыгал и метался по сумрачным стенам. Тени бегали в догонялки, создавая какую-то мрачную картину Нави. Следуя за стражником, он миновал короткий коридор и по каменным избитым ступенькам поднялся наверх. Сразу стало светлей. Стражник опустил факел в ведро с водой, и он зашипел как гадюка, зажатая сапогом. Вдоль стен внутреннего коридора на подставках горели несколько свечей. Стражник пропустил Клёнку вперед. Через несколько шагов он скомандовал ему остановиться и толкнул крепкую низкую дверь: «Заходи». Тот пригнулся и рывком, как в холодную воду, вошел в помещение.

За круглым столом боком к дверям сидел человек в дорогой шелковой рубахе, расстегнутой на вороте. Сверху его наполовину закрывала расчесанная на два клина борода. На голове, не как у русичей блестели смазанные чем-то жирным и расчесанные на пробор черные волосы. Незнакомец был носат, с крупными оспинами по лицу. Клёнке показалось, что он его уже когда-то видел, но где — не вспомнил. В углу комнаты на высоком стуле восседал Никифор в черной рясе. У Клёнки похолодело внутри. «Ну все, попался. Теперь не отвертеться». Слабую надежду, что его тут не признают и потому отпустят, смыло холодным потом, выступившим между лопаток. Он остановился посреди комнаты и скинул шапку. Человек в рубахе, прищурившись, посмотрел на Клёнку:

— Кто таков? Что делал в лесу?

Клёнка опустил глаза. Несмотря на несколько часов бездействия, он так и не придумал, что будет отвечать на этот вопрос. Точнее, на его вторую часть. Кто он такой, Клёнка скрывать не собирался — все равно узнают. И тут в гулкой горнице раздался густой бас протоиерея:

— Да это же Смагин, сапожник. — Он оперся о посох и поднялся. — Я тебе рассказывал — книги утаил. А мы за тобой посылали. Куда ж ты подевался?

Клёнка словно закаменел. Он не знал что говорить. И только стоял, уперев взгляд в землю и теребя шапчонку.

Человек в рубахе по-новому взглянул на застывшего Смагина:

— Так вот кого я в лесу подобрал!? — он недобро улыбнулся. — То-то он от страха вспотел аж. Теперь понятно.

И тут Смагин понял, кто перед ним. Чернец! Без плаща и клобука на голове он разительно переменился.

Никифор приблизился к Смагину вплотную:

— Ну, чего молчишь, как воды в рот набрал?

— А чего говорить-то? — Клёнка сглотнул комок.

— Чего не пожаловал? Звали же.

— Так. Идтить надо было.

— И куда это ты так торопился?

— В Коломны.

— Чего там забыл?

— Сродственники там.

— Соскучился? — Никифор отвернулся и шагнул в сторону, постукивая палкой по дощатому полу горницы.

Смагин промолчал. Ответа от него и не требовали. Перед Смагиным теперь остановился чернец. Двумя руками он дернул его ворот в разные стороны и зло ухмыльнулся, увидев, на открывшейся груди крестик на черной бечевке:

— Ты же христианин. Я видел, как на купала святой церкви крестился. Зачем дьявольские книги от очистительного огня спасал?

— Клёнка невольно прикрыл крестик ладонью:

— Они не дьявольские.

— Да ты думаешь, что говоришь? — возмутился протоиерей и пристукнул посохом. — Может, у них — язычников и празднества не дьявольские? — он с подозрением скривил лицо.

Смагин опустил голову с мыслью больше вообще ничего не говорить. А то и так уже про Коломны проговорился. Как-то уж очень легко сболтнулось, как будто пьяный был или под силой какой-то. Этот чернец определенно на него как-то влиял.

— Куда дел книги? — чернец ухватил Клёнку за палец и начал выкручивать его к верху. — Говори, пособник язычников.

Смагин выгнулся и сквозь нарастающую боль неожиданно, словно увидел ответ, повисший перед ним в воздухе, как на доске мелом. Как будто чья-то невидимая кисть нарисовал перед глазами белесые буквицы:

— Я их в лесу зарыл. У..у..уу, — на приметном месте.

Страшная рука отпустила палец:

— Место найдешь? — он внимательно вгляделся в лицо Смагина, словно пытался прочесть все его мысли. Глаза были колючие и, казалось, прокалывали его насквозь, как острый шип розы тонкий лист.

Кленка схватил ноющий палец другой рукой. Все-таки он очень сильно его скрутил, может, даже сломал:

— Найду.

— Ты ему веришь? — Никифор выставил голову из-за плеча чернеца и тоже пристально смотрел на Клёнку. — А если набрешет?

— Набрешет, кровью умоется, сразу там, на месте, — чернец отвернулся от Смагина, словно потерял к нему интерес. — Завтра с утра пойдешь, покажешь. — Он устало присел на лавку. — Никифор, позови дежурного.

Протоиерей молчком толкнул входную дверь:

— Кузьма, — в коридоре отозвался гулкий голос. — Подь сюды.

Вошел уже знакомый Клёнке стражник и без всяких эмоций на лице остановился, ожидая дальнейших распоряжений.

— Отведи этого. Поживет еще. До завтра.

Так же, не меняя выражения, стражник посторонился, пропуская Смагина. Тот не стал ждать приглашения и быстро вышел из горницы, пока не передумали. «Кажись, на сегодня проскочил. До утра есть время придумать, как быть завтра».

Обратный путь показался Клёнке уже не таким мрачным, и даже отблески факела на стенах теперь виделись ему более жизнеутверждающими.

Стражник дернул за ручку деревянной двери, обитой железными полосами, петли снова взвизгнули.

— Когда только смажут. Говорил же.

Смагин решительно и даже, может быть, с облегчением шагнул через знакомый порог. Дверь захлопнулась, и он остался один в кромешной темноте. Но звуки с воли сюда долетали. Звенели сверчки совсем рядом, а вдалеке разводили хоры ночные болотные жители — лягушки. Клёнка упал на солому и закрыл глаза. Смерть немного отложили, он был рад и тому. В его положении любая отсрочка казни — уже победа. «Что же мне делать завтра? Как выскользнуть из лап чернеца? Только бы он не пошел завтра сам. Нет, не должен, не его уровня забота. Наверняка пошлет каких-нибудь гораков. Нужно везение, без него не справиться. Впрочем, мне же только что повезло. Может, и завтра Бог не оставит». Мысли метались в его голове, словно спугнутые с потолка пещеры летучие мыши. Он попытался представить, где завтра укажет место, но лесные картины начали заливаться тяжелым туманом, деревья терять четкость, расплываться. Клёнка вздохнул шумно, и богиня Дрёма навалилась на него тяжелой грудью, погружая в глубокий, освежающий тело и дух сон.

Утром ему принесли тарелку с пшенкой и кружку воды. Он с удовольствием поел. Вскоре пришел уже новый мрачный стражник и вызвал Клёнку на выход. Смагин поднялся и, перекрестясь на посветлевшее оконце, за которым выглядывал один из крестов на шпиле церкви, вышел в коридор.

Во дворе светило солнце и чирикали воробьи. Где-то в стороне, за бревенчатым тыном, раздавались громкие голоса и ржание многих лошадей. Чья-то луженая глотка кликала неведомого Тимошку. Клёнка прищурился на свет.

Стражник подтолкнул его в спину.

— Чего встал? Иди уже.

Прикрывая ладонью еще непривыкшие к яркому солнцу глаза, Смагин быстро спустился с крыльца. Во дворе уже перебирала ногами четверка оседланных коней. На четырех восседали княжеские дружинники, четвертый вороной покачивал мордой с пустым седлом. Его окликнул показавшийся знакомым голос.

— Садись живей, а то уже роса скоро высохнет.

Смагин поднял голову. На жеребце сидел тот самый десятник, которого он встретил на дороге после выхода из города. Он с тайной надеждой скользнул взглядом по остальным дружинникам. Двоих видел в городе, третий незнаком. Никиты среди них не было. И то, окажись он здесь, это было бы уже слишком. Последнее время Клёнке и так как-то уж чересчур везло. Когда-то удачная полоса должна была закончиться. Вон она и закончилась. Десятник тоже узнал его:

— А, старый знакомый. Я ведь так и понял тогда, что нашкодить хочешь. По волнительности твоей понял. Да, в прошлый раз проскочил как-то. Ну, видишь, от судьбы не уйдешь. Раз повезло, второй повезло, а третий — перебор. — Он проследил взглядом, как Смагин усаживался на жеребца и стеганул своего кнутом. — Но, пошел, родимый.

Кони тронулись. Смагин тоже ударил своего пятками. Его определили ехать вторым, сразу за десятником. День был будний, и на улицах встречался только мастеровой народ. Они сторонились стражников, стараясь не поднимать глаз. Смагина это полностью устраивало. Четверо всадников без происшествий выехали из городских ворот. Десятник обернулся на ходу:

— На лошадях до твоего приметного места доедем?

Смагин раздумывал недолго. Половину дороги до первой переправы можно доехать верхом. Чего ноги бить? А там и пройдемся.

— До половины доедем. А потом пешком придется.

— До какой версты?

— Верст пять-шесть. Точнее не определюсь.

— И того довольно, — он повысил голос. — Пафнутий, смотри за ним внимательно, а то еще дернет.

Из-за спины Смагина раздался густой басистый голос:

— У меня не сбегёт. Враз по башке обухом схлопочет.

Позади хохотнули.

— Нашел, Микола, кому доверить. Конь шагнет в сторону, а энтот подумает, что сбежать наметился, и копец нашему свидетелю. У него не заржавеет.

— Ты за себя думай, — пробурчал Пафнутий.

— Разговорчики, — прикрикнул десятник, — А тебя, Фрол, не спрашивают. Правильно он говорит, за собой смотри.

— Да я смотрю, смотрю. Шуток не понимаете, что ли?

Кони перебирали длинными породистыми ногами быстрым шагом. Дорога большей частью подсохла, лишь кое-где на полевке лежали линзы луж, оставшиеся после дождя. Приближался лес. Первые редкие еще деревья уже раскачивали высокими вершинами по обочинам. «Версты через четыре, перед самой рекой спешимся, — рассуждал Смагин, — и что дальше? Что же дальше? Ну, войдем мы в лес, пойдем по, — там, кажись, гнилой лиственник начинается, — этому бурелому. И что потом?» Мысли крутились колесом, вокруг одного вопроса, словно вокруг оси, но ответа, как ни старался Смагин, не находил. Дружинники позади принялись рассуждать о каком-то походе, в который собираются сегодня их товарищи, и Клёнка прислушался.

— Говорят, — рассуждал тот, имени которого Смагин еще не знал, — на каких-то татей сам Тагр поведет. Ох, и злой он. Будто они гораков и варягов два десятка положили где-то в горах. А несколько израненных вместе с чернецом вчера вечером вернулись, еле живые.

— Да эти наемники в бою ничего не умеют и не дюже сильные. Их любые тати побьют, даже если они бабы, — Фрол хохотнул над собственными словами.

Его никто не поддержал.

— Не скажи, — не согласился третий дружинник. — Есть среди них несколько хороших бойцов, тот же Рядок. Видел, как он с нашим сотником Таргом на деревянных мечах рубился?

— Хороший боец, — полуобернулся десятник. — Ну, он, может, лучший. Остальных в деле не видел, не знаю.

— А я что говорю, — Фрол оживился. — Кто их в бою-то видел? За столом-то они крепко умеют, а вот как в деле? Правильно, Никола? Видел же…

— В общем, не знаю, как там они на самом деле бились, — перебил его третий дружинник, — но говорят, что досталось им крепко, и вроде даже в плен кто-то попал из них.

— Правда что ли? — снова обернулся десятник.

— То я не знаю. За что купил, за то и продаю.

Клёнка мог бы внести ясность по поводу количества вернувшихся варягов, но, поразмышляв, понял, что ему не хочется ни о чем говорить с этими людьми. Они, может, скоро убьют его без всяких угрызений совести, поскольку приказ такой наверняка получили, а он будет с ними беседовать. Не дождутся. Зато для себя он точно определил, откуда возвращались наемники. Наверняка с того побоища, о котором говорят дружинники и шли. То-то они такие смурные были.

Проехали поворот на слободу. Смагин вспомнил Вавилу и мысленно позавидовал ему — живет себе и в ус не дует. А тут, считай, в плену. Едешь, а куда, может, на погибель? Он пригорюнился и едва не пропустил то место, где повстречал на свою беду возвращающихся бойцов с чернецом. Тогда он всего саженей триста не дошел до спасительной реки. Почти тут же в густом лесном воздухе запахло приближающейся большой водой. Послышались крики пугливых куликов, Гаги переругивались сквозь шум водяных бурунов ниже по течению.

— Ну, что? — десятник придержал коня. — Где твое место?

— Приехали почти. Сейчас у реки коней оставим. Я от нее замечал.

— Смотри мне. Если надуешь, у меня приказ с тобой не цацкаться. Голову сразу долой.

— Да что ты, я себе враг что ли? — Смагин насколько смог истово перекрестился.

Десятник подозрительно покосился на него, но ничего не сказал.

Деревья расступились перед самой водой. Солнце висело высоко, почти над затылками и бегущая вода рябила и блестела в лучах полуденного Хорса. У берега покачивался привязанный паром. В стороне, в кустах выглядывал остов старой лодчонки. На пригорке в стороне под прокопченным котелком горел веселый костерок. Перед ним склонился с ложкой в руке разбойного вида перевозчик. Он был лохмат, с волосатыми сильными руками, густыми бровями и острым взглядом из-под них. Услышав подъезжающих лошадей, он повернул голову, не переставая помешивать в котелке.

— Здоров будешь, — десятник легко спрыгнул с коня. — Перевозчик?

Тот вытащил ложку из варева, тщательно облизал и только потом ответил:

— Ну, перевозчик. На тот берег, что ли?

— Нет, у нас тут дела.

Перевозчик потерял интерес к пришлым и снова занялся кашей.

Остальные дружинники тоже спешились. Они собрались в кружок и о чем-то негромко переговаривались. Сполз с коня и Смагин. И тревожно огляделся, поглаживая морду послушного жеребца. Пока на него не обращали внимания, он попытался определить, куда поведет дружинников. Наверное, в противоположную сторону от перевозчика. Там, он углядел, шел густой темный ельник вперемешку с лиственницей. А перед ним на краю заросли шиповника и крапивы. «Может, повезет, заплутаем и оторвусь как-нибудь». Мысленно он попросил у Господа помощи, поколебался немного и призвал в заступники также Даждьбога и Перуна.

— Ты этого видел давеча? — десятник подошел к костерку и присел рядом на корточки.

— Кого? — не понял перевозчик.

— Вот этого, — он откинулся назад. — Эй, Смагин, покажись.

Клёнка неловко вышел из-за коня и остановился, уронив голову вниз и теребя шапчонку. Он сразу понял свою промашку. Если он вчера считал шаги от берега, то перевозчик должен был обязательно его видеть. Клёнка почувствовал, как загорелись внутренним жаром уши.

— Этого? Не, не видал. А когда он здесь был?

— Когда ты здесь был? — Десятник поднялся и будто невзначай положил ладонь на рукоятку меча.

— Вечером поздно, второго дня. Темнело уже.

— А? — десятник снова повернулся к перевозчику. — Был он здесь?

Тот оставил ложку в котелке и снял его с огня.

— Второго дня? — он накрыл котелок и выпрямился во весь рост.

И только тут Смагин увидел, что он необычайно высок. Наверное, все три аршина. А плечи, как два крупных булыжника, так и перекатывались под старенькой рогожей с заплатками. «Как же такой здоровяк на пароме-то умещается», — мелькнула мысль. Заинтересованно на перевозчика уставились и дружинники. Пафнутий даже сделал шаг в сторону, чтобы лучше разглядеть перевозчика.

— Так, я откель знаю. Я же на том берегу ночую. У меня и заимка там. А здесь я только днем обитаю. А ты чего интересуешься? Натворил парень чего, что ли?

Десятник проигнорировал вопрос.

— Фрол, оставайся с лошадьми. А ты, Смагин, давай показывай, куда топать.

Клёнка, только что незаметно переведший дух, молча, чтобы не выдать себя охрипшим от пережитого волнения голосом, указал рукой на заросли.

— Веди, — десятник занял место за спиной у Смагина.

Клёнка понуро повернулся к лесу. С первых шагов под ноги попалась тропинка, наверное, натоптанная высоким перевозчиком, и он пошел по ней.

Разросшуюся крапиву преодолели с шумом и руганью. Тонкая жалючая, она достала открытые места кожи каждого дружинника. Смагин вообще залез в нее двумя руками, раздвигая первым, и кожа сразу загорелась так сильно, что он еле стерпел. И дальше шагал, уклоняясь от широких колючих еловых лап и обтирая руки сорванной травой. К тому же с первых же шагов навалилась мошка. Едкая мелочь лезла в глаза, уши, рот. Люди отмахивались от нее и руками, и сломанными ветками, но разве от тучи отобьешься? Вскоре все лицо и шея покрылись мелкими зудящими ранками. Позади ругались дружинники, десятник Микола терпеливо сопел за спиной, размахивая еловой метлой. Клёнка попробовал чуть прибавить шаг, но тут же напоролся на грозный оклик:

— Не балуй, а то свяжем и понесем.

Смагин вынужденно сбавил. Тем более, тропка быстро пропала, куда-то свернув, и пошла старая гарь, заваленная длинными полуобгорелыми стволами. Для себя Клёнка решил, что будет идти до тех пор, пока не остановят. Может, что и подвернется. Не привыкший к заданному самим темпу, Смагин быстро запарился и вспотел. Тут еще эта мошка, как ее можно терпеть? Силы стремительно заканчивались, еще бы чуть-чуть и Клёнка сам остановился и, наверное, признался во всех грехах, настоящих и выдуманных, но тут Микола рывком дернул Смагина на себя так, что тот чуть не упал, а сам замер сбоку.

— Тихо, Смагин. Не шевелись, — пропыхтел он одними губами.

Смагин медленно поднял изумленный взгляд и застыл, пораженный зрелищем. Саженях в трех перед ними шипела, припав на передние лапы, крупная рысь. Она была так близко, что Клёнка моментально разглядел серые кисточки на ушах и белесые оскаленные клыки. Он даже увидел, что один клык, слева, надломан.

«Что ей надо?» — изумился Клёнка. Он хоть и не считал себя знатоком лесных хищников, но догадывался, что бросаться одной рыси, даже такой крепкой, как эта, на трех вооруженных бойцов и одного невооруженного — чистое самоубийство. А поведение зверей, по его мнению, было гораздо более рационально, нежели людей. Просто иногда это рациональное зерно с точки зрения людей сложно вычислить. Слишком разные побудительные мотивы двигают теми и другими. Тут под ее лапами кто-то тихо пискнул. Рысь быстро опустила морду в траву, подтолкнула там кого-то носом и снова подняла, оскалившись. «У нее там котята», — понял Смагин. Похоже, это дошло и до дружинников.

— Тихо, тихо, кошечка, — десятник чуть попятился.

Дикая кошка оттолкнула котенка мордой под себя и тоже отступила на пару вершков. Она не хотела воевать с людьми, а просто предупреждала их о том, чтобы они не ходили дальше. И вдруг Микола, зацепившись пяткой за торчащую корягу, со всего маху грохнулся спиной на мягкое место. И в следующий миг рысь бросилась. Она почему-то не обратила внимания на Смагина и стрелой пронеслась мимо его ноги. В следующий миг зверь яростно накинулся на застывшего в неудобной позе Миколу. «Бей ее, други», — услышал Смагин сдавленный крик десятника. За спиной нарастал шум схватки, лес залил бешеный рык, крики людей смешались со звериным воплем. Смагин втянул голову в плечи и… стремительно сорвался с места. Он рванул так, как никогда в жизни не бегал. С ходу он перепрыгнул несколько поваленных стволов. Ему кричали, но Смагин ни разу не обернулся. Потратив большую часть оставшихся сил на первый рывок, дальше он бежал через «не могу». Стиснув зубы и хрипя надрывающимися легкими. Он уже не перепрыгивал завалы, а переваливался через них. Смагин быстро перестал слышать крики, скорей всего, там уже все закончилось, и теперь они преследовали его. Смагин знал, что его не оставят в покое, а будут ловить пока или не поймают или окончательно потеряют след. Сейчас он их опережал, но надолго ли? Крепкие тренированные дружинники наверняка скоро догонят. Смагин еще наддал, из самых последних сил. Вокруг шумел лес, скрипели стволы, и где-то недалеко протяжно кричала, приветствуя нового обитателя чащи, кукша.

Смагин с самого начала побега забирал вправо, к реке. Несмотря на отчаянность положения, он не утратил способности мыслить здраво. «Если я где и смогу оторваться от них, — рассуждал он на бегу, — так это только на той стороне речки. Здесь начинаются небольшие пороги, можно попробовать перейти. Тем более, что сейчас, в первой половине лета, вода заметно спала. Если и искупаюсь — не страшно, не зима. Давеча, в лесу промокший насквозь ночевал и ничего, даже насморк не привязался». К реке он вышел, точнее, почти выполз, внезапно. Вот вроде мохнатые елки впереди и дальше тоже они… и вдруг деревья исчезли, и Смагин вывалился на крутой берег, в последний момент чудом удержавшись на его каменистом краю. Заглянув вниз, он убедился, что удобного спуска здесь нет. Не было его и ниже по течению и выше. Везде лес вплотную приближался к крутому склону. Клёнка решил спускаться по круче, другого выхода все равно не было. Он лег на пузо и спустил ноги вниз. Съехал чуть-чуть и, отпустившись, полетел на камни. Как он не разбился, знают только Боги. Кое-как он встал на ноги. Речка в этом месте хоть и не широкая — саженей десять, но своенравная. Глазами он смерил расстояние до того берега. Пересчитал выглядывающие из воды булыжники. Похоже, Смагин переоценил свои возможности. Как тут переходить? Лишь кое-где выглядывали головки осклизких камней. А между ними завихрялись буруны пенной накипи. Кленка невольно поежился и вошел в ледяную воду по колено. Вода плотно обняла его ноги, облепила мокрыми штанинами и потянула за собой. Он встал тверже и закрыл глаза, собираясь с силами и с духом.

— Эй, парень, не спеши, счас помогу.

Голос раздался неожиданно и совсем рядом.

Клёнка вздрогнул и снова, уже в который раз за последнее время, потерял равновесие и чуть не упал. Выправившись, он увидел спускающуюся по реке лодку с перевозчиком.

Сам он сидел на веслах спиной вперед, ловко подгребая к мелководью, туда, где стоял Смагин.

— Подожди, — он сделал последний мах веслами и поднял их на борта. — Сигай.

Ноги у Смагина начало сводить судорогой. Когда перевозчик приблизился на достаточное расстояние, Смагин уже не прыгнул, а завалился через борт, угрожающе накренив посудину. Перевозчик, словно не заметив сильный крен, резко ударил веслами. Лодка полетела вниз по течению, шустро огибая выглядывающие кое-где камни. Смагин лежал на дне и хрипло дышал. Почему этот непонятный человек помог ему, он пока не думал. Помог и ладно. Потом расскажет.

На быстром течении старая посудина споро ушла за излучину. Там дружинники при всем желании уже не смогли бы увидеть беглецов. Перевозчик умерил движение весел. Он не столько греб, сколько лавировал. Однако лодка шла быстрее прежнего. Течение явно ускорилось. Лодка стала чаще петлять. Смагин поднял голову и свесился за борт. Тут камней выглядывало больше. Местами они собирались в небольшие островки, и перевозчику приходилось прикладывать все умение и изрядно силы, чтобы благополучно разминуться с ними.

— Немного осталось, — пробормотал он, оглядываясь вперед на пенные струи. — Пару верст и никто нас не достанет.

Смагин перевернулся и сел на поперечную лавку в задней части лодки. Легкое суденышко тут же круто качнуло.

— Полегче, не на бабе.

Мимо плыли высоченные раскидистые елки и тонкие вытянутые лиственницы, на одном спуске, с пробитой между камней тропинки пил лось. Мощный самец с развесистыми рогами даже не поднял морду, чтобы взглянуть, кто плывет по реке.

— Непуганый, — вслух удивился Клёнка.

Перевозчик махнул правым веслом, уходя от столкновения с очередным камнем:

— Здесь места дикие. Хоть и дорога недалеко. Да сколько по той дороге ходют?

— А ты, правда, перевозчик?

— А чего, не похож?

— Отчего, похож. Только…

— Что? Не поймешь, зачем тебя кинулся спасать?

— Ну, да…

— А мне все, кто против них, значит, наши.

Смагин хотел спросить, кто такие в его понимании «наши», но в этот момент лодка мягко ткнулась в мокрый песок, и Клёнке пришлось хвататься руками за борта.

— Приехали, — перевозчик затабанил весла и, выскочив на берег, потянул лодку подальше от воды.

Кленка выпрыгнул на землю и помог паромщику. Вдвоем они легко выдернули легкую посудину почти полностью на берег.

— Давай за дровами, — паромщик извлек из-под лавки знакомый котелок. — Обсохнуть тебе надо, а то ноги мокрые — простуда в носу, да и чайку заварим.

Клёнка послушно отправился в лес. Сушняка в лесу было навалено полно, и он легко насобирал солидную охапку.

Паромщик отложил рядом под руку топор, снятый с пояса, и надувая, словно меха, впалые щеки, уже пытался распалить дымящийся мох и кусочки коры.

— Давай сюда, — он махнул рукой.

Смагин кинул дрова рядом и, выбрав ветки потоньше, хотел помочь товарищу.

— Не суетись, — тот отобрал сушняк. — Я сам. Ты обувку стягивай, а то ноги совсем простынут.

Клёнка не стал спорить. Паромщик несомненно устроит костер лучше него. Он стянул сапоги и, перевернув, вылил по кружке воды из каждого. Он связал сапоги и, повесив пару на ближайшую к костру ветку ели, присел на словно специально уложенное здесь бревно и протянул голые ноги к горячему огню. Вечерний воздух быстро густел. Светлые сумерки повисли над хмурой водой. Деревья, утопая в обволакивающей серости, начали превращаться в силуэты. Тяжелые ветки елей кидали слабые тени по сторонам. Обычный лес на глазах превращался в загадочный и немного страшный. Клёнка опасливо обернулся на густые заросли за спиной и слегка подвинулся к набирающему силу костру. Перевозчик воткнул над огнем в песок две толстые ветки и на их переплетение повесил наполненный водой котелок.

Костер разгорелся. В сгущающейся темноте его гуляющие всполохи становились ярче и насыщенней.

— Гори, Ярило, пали злые мысли, разжигай добрые. — Паромщик подкинул в огонь несколько веток. — Как тебя звать-то, парень?

Смагин не шевельнулся:

— Клёнка. А тебя?

— А я Верослав. Веру свою славлю, то бишь.

— Родновер?

— Вестимо. А ты?

— Христианин. Хотя, — Смагин задумался, — сейчас я уже начинаю сомневаться. Христианин ли?

— Значит, совесть в тебе не убили. Иначе не сомневался бы.

— Может, и так, — Клёнка понуро поднял плечи и скинул длинные руки на колени. — Скажи, от чего так? Почему мы, русичи, враждуем между собой? Предаем, следим, доносим друг на друга? А? Наши деды ведь не были такими. Что с нами случилось?

— Эх, парень, парень. Неужто, стал бы я в лесу жить, знай я ответ. Никто того не знает. Но только так я скажу, вера греческая недобрая, раз позволяет другим страдать, тем, кто с ней не согласен. И не наша она. Зачем тогда наших мучает, как врагов? Людей режет в подвалах, села жжет, как будто в них хазары живут, ведунов до пояса рубить велит. А что они плохого делают? Только то, что людей лечат, да обычаи наши блюдут. Те, которые еще пращуры наши Даждьбог да Перун установили. Знать, кому-то они помешали. Вместе с нами, русичами. Ну, не нравится им, что вольно живем, никому дань не платим, рабов не держим. Своих в обиду не даем. Вот через это нас, я так понимаю, сничтожить и хотят. Мешаем мы им.

— А кому им?

— Кому им? То я точно не скажу. Знаю только, что есть такие, и не добра они нам хотят, а погибели, через смирение. Когда ж такое было, чтобы правую щеку наши прадеды подставляли, ежели их по левой ударят. Наоборот, сразу в ответку били. Только потому мы на свет и народились и живем до сих пор и деток растим, что не дали они слабину. А то бы желающих много нашлось нас обидеть да в полон забрать. Не правильно это, словами все сказать не могу, а душа плачет за родичей, русичей. Вот заставляют нас чужую греческую веру принять. А по ней мы получаемся не вольные люди, а рабы Господа? Так?

— Ну, так. — Смагин чувствовал глубокую правоту перевозчика, но ум сопротивлялся, Не хотелось признавать то, во что веровал с детства. Староверы говорят — греческая вера недобрая, а чужая и злая. Но Христос же не учил злу, о добре проповедовал. Он видел поступки того же Никифора, часто осуждая его в душе, но думал, что это просто человек плохой, а то, что он несет людям, то верное, хорошее. Ведь в церкви на проповеди он говорил очень правильные слова, про добро, про смирение. Смирение! И то, что он раб Божий, не вызывало отторжения ранее. Действительно, кто он такой по сравнению с Господом, червь да и только. И только сейчас, слушая горячие слова Верослава, он впервые задумался, что, может, и правда, не все в греческой вере русскому человеку подходит.

— Получается, нас в рабство продали, а нашего мнения на то не спросили, — продолжал перевозчик рассудительным и твердым голосом. — Что это, как не предательство? Князья да бояре продали нас, внуков Даждьбога, гуртом попам, а мы и не вякни. Да когда ж такое видано было, чтобы вольного человека свои же взяли за шиворот да на невольничий рынок свели, как скота безропотного. А нам только мычать разрешили, да и то тихонько, что б никто не услышал.

Смагин поднялся и перевернул сапоги другим боком к костру. Вода в котелке начинала закипать. Мелкие пузырьки уже поплыли по ее вздрагивающей поверхности. Верослав извлек из котомки пучок сухих трав, среди которых Смагин разглядел и какие-то корешки, и кинул в воду. Потом достал туесок.

— Каша осталась, почти и не поел, — он плотней прижал берестяную крышку, поставил туесок поближе к костру и поднял глаза. — Ты не дал.

— Как я?

— Да как? Смотрю, повел дружинников прямо на логово рыси. Давно она там живет, как раз котята у нее недавно народились. Ну, думаю, похоже, знает куда идет. Откуда узнал-то?

— Да я не знал, повезло просто.

— Нет, брат. Просто так Боги никому помогать не будут. Значит, они на твоей стороне. Вот и подсказали путь. Просил же их помочь?

— Просил.

— Ну, вот видишь. А говоришь, случайно. Чего хоть искали-то?

— Книги. Я им сказал, что здесь где-то закопал.

— А книг здесь нет?

— Нет, конечно. Они у хорошего человека схованы.

— Уважаю. Что хоть за книги?

— Хорошие свитки, про славные дела наших предков. Я их из костра вытащил. Никифор объявил все наши старые книги дьявольскими и спалил на площади. А я успел две вытащить.

— А кто-то увидел и доложил, так?

— Похоже, так, — Смагин повесил голову и впервые задумался о том, кто бы это мог быть. По всему выходило, что любой мог, даже Куча Мамин. Но в такое верить не хотелось. Он тряхнул густой шевелюрой, отгоняя грустные мысли.

— Теперь таких, которые даже на своего брата готовы напраслину возвести, все больше среди христиан, — донесся до него голос перевозчика. Он наклонился вперед и заглянул в приоткрытый туесок. — Люди сильно переменились. Наши деды говорили: «Раньше люди были божики, мы — тужики, а после нас родятся пыжики». Как в воду смотрели. Готова каша. На ложку.

Смагин принял большой грубо выструганный инструмент и вспомнил родичей из Коломен, где почти все ели похожими ложками:

— Не все переменились, в селах по-прежнему по правде живут.

— То так, — не стал спорить с ним Верослав. — Но надолго ли? Если в леса на севере они не суются, то тут под городами скоро всех под одну гребенку причешут. А ты про какое село говорил-то?

— Про Коломны.

— Хорошее село. Родичи там что ли?

— Родичи.

— Ну, давай, помолимся перед трапезой.

Русичи опустили головы, и каждый зашептал слова своей молитвы. Смагин перекрестился, Верослав кинул на чело руницу. Потом кинул в костер щепотку каши — Яриле. Ложки с глухим стуком встретились в туеске.

После горячего и необыкновенно вкусного, как показалось Смагину, чая, начали укладываться. Перевозчик достал из котомки запасной мятль и кинул Смагину, который уже подмерзал в одной рубахе. Клёнка подхватил его и сразу закутался. Оглянувшись, он присмотрел подходящее место для ночлега и облегченно прилег на траву. Поерзав, подтянулся головой на бревно. Было жестковато, но терпимо. С другой стороны валежины расположился Верослав. Шумел тревожно лес, где-то в глубине чащи ухал филин, потрескивали догорающие головешки в костре. Прежде чем расслабиться и позволить Дреме взять над собой власть, Клёнка поинтересовался у соседа:

— Что завтра будем делать? Мне, наверное, в Коломны надо идти. Дорогу только не знаю.

— Утро вечера мудренее. Завтра обсудим, — вяло отозвался тот.

Клёнка согласно промолчал.

Поднялись на рассвете. Туман уже начинал заливать густую темную реку. Было зябко и как-то неспокойно. Что-то тревожило Смагина, он никак не мог сообразить что. Верослав, собирая котомку, вытягивал шею и прислушивался. Похоже, ему тоже было не по себе. Наконец, он не выдержал.

— Клёнка, давай-ка поторопимся, что-то у меня на душе неспокойно, как бы наши друзья за нами вслед не пустились.

— Мне тоже тревожно как-то.

Верослав пристально глянул на товарища, закрепил в чехле на поясе рядом с ножом топор и решительно поднялся:

— Видишь, даже ты, гражданин, что-то такое чувствуешь. Значит, точно враги приближаются. Пошли побыстрее, пока они сюда не заявились.

Уже опуская аккуратно за спиной ветку, Смагин услышал подозрительный плеск на скрытой туманом реке. Может, сом, а может и весло. — Он прибавил шагу и пристроился за широкой спиной перевозчика. Тот шагал стремительно, почти перепрыгивая поваленные деревья. К счастью, их пока попадалось немного. Все, что оставалось Клёнке, это не отстать от Верослава.

Глава 13

К концу дежурства Никита Дубинин уже с трудом находил себе место. Четыре склянки, что он отстоял у ворот, показались ему необыкновенно долгими и тягучими, как сосновая смола в горячий день. Вечером его ждал Ворфоломей, настоятель одного из двух приходов в городе, и Никита пообещал точно быть, но совершенно неожиданно в неурочный час его поставили на ворота. Хотя он только утром сдал пост на башне и по всем раскладам должен был отдыхать до следующего утра. Но дежурный десятник, зашедший днем в казарму, где Никита отдыхал после ночного дежурства, невесело сообщил товарищу, что ему снова надо заступать на пост. Утром большой отряд дружинников вышел в поход против каких-то татей, давеча побивших крепко гораков. Оставшихся дружинников Никитина десятка, поскольку его командир Микола с тремя бойцами также утром внезапно отбыл по какому-то секретному заданию, оставили в городе. После их отбытия вдруг объявили тревожное положение, словно ждали нападения от ворога. Ворота закрыли, а посты удвоили. И людей не хватало.

Сменившись, Никита попросил Бота, хорошего товарища, соратника по десятку, прикрыть его — во время тревожного положения покидать пределы казармы запрещалось. Тот пообещал сделать все возможное. Быстрым шагом Дубинин направился к храму святой Троицы, в которой заведовал Ворфоломей. Никита до болезненности ощущений не любил опаздывать и потому торопился. Хотя задерживался уже намного. Обещал-то зайти после обеда, а уже ужин миновал.

Никита перекрестился на широком деревянном крыльце срубленной из кедра новой церкви. Ее построили всего лет двадцать назад на месте когда-то разоренного княжеского капища Сварога. В гулком храме было прохладно и почти пусто. В дальнем углу какая-то набожная молодуха била поклоны перед иконой Божьей матери, старушка-послушница снимала огарки со стола перед ликом Исуса. Дубинин широким шагом приблизился к маленькой крепкой дверце в дальнем углу церкви. Здесь, в крохотной каморке Отец Ворфоломей отдыхал после песнопений и готовился к праздничным выходам. Он толкнул дверцу и, пригнувшись, вошел. Ворфоломей, невысокий и лысоватый с умным пристальным взглядом из-под густых бровей, читал, отстранясь, толстую книгу в кожаном переплете. Увидев вошедшего, он отложил том и поднялся на встречу:

— Рад тебя видеть, Никита, что опоздал? — он заботливо заглянул в лицо дружинника.

Тот сделал один шаг и сразу очутился напротив старика, всего в аршине от него. Помещение было очень маленьким.

— На ворота поставили, все в поход ушли, людей не хватает.

— Я так и подумал, что дело неотложное. В противном случае ты бы обязательно пришел, — он тепло улыбнулся. — Даже раненый. Присаживайся.

Дубинин опустился на указанный стул, один из двух в комнатке. На второй тихо опустился Ворфоломей, чуть коснувшись дружинника укутанными рясой коленями. Никита скользнул взглядом по отложенной на полочку книге. «Баяновы песни. Сказание о делах древних, о родах славных русичей, что жили на землях предков от сотворения мира в звездном храме до нынешних дней окаянных», — прочитал он и мысленно усмехнулся: Отец себе не изменяет и по-прежнему никого не боится. А ведь зайди сюда тот же Никифор, с которым у старика в последнее время совсем испортились отношения, настоятелю несдобровать. В лучшем случае выгонят на улицу, как в прошлом году Сергия, а могут отлучить или даже умучить в подвалах княжеских, как пособника язычников. С них станется. Ворфоломей вздохнул и прервал короткую паузу:

— Вот зачем я тебя позвал, — он задумчиво пожевал губу. — Дело в том, что наш Никифор, мара его забери, задумал новую пакость. Не в моих силах его остановить. Могут снова погибнуть невинные люди.

Никита помрачнел:

— О чем ты говоришь, Отец?

— Собираются пристегнуть к лону церкви очередные заблудшие души — готовятся идти на Коломны месяца через два, как урожай соберут, — он поднял глаза, проверяя, как тот примет новость.

Дубинин невольно ахнул:

— На Коломны? Да они с ума сошли. Это же реки крови, сотни погибших. Они просто так разрушить свой храм Макоши не позволят.

— Вот и я также думаю. И еще молюсь за Никифора, чтобы Господь отвел от него этот преступный замысел.

Никита криво усмехнулся:

— Надеешься, до Господа дойдут твои молитвы?

— Во всяком случае, я очень этого хочу. Никифор здесь чужак, ему русичей не жаль, фанатик. Сотней большей, сотней меньше, у меня такое ощущение, что он вообще всех славян ненавидит.

— Но за что?

— За что? Много причин. Может, за то, что за веру свою старую цепляются отчаянно, за то, что наследие предков чтут и забывать не хотят. Славных предков своих всех помнят и дела их. От корней своих не отказываются, рабами себя не признают. Сами рабов не держат — дикие же, и другим на своей земле не дают. Вольным духом живут и никакую власть над собой признавать не желают, даже князя не особо чтут. А самое большее, что ему не нравится, что жен своих, вторых и третьих, не выгоняют, хоть и приняли вроде как греческую веру. Вот и ярится. Книги жжет, пытаясь отобрать у народа память. Народом беспамятным ведь управлять легче. Всего лишь внушит русичам, что не было у них за плечами тысячелетий великих деяний и побед, внушит, что славяне — это ущербные дикие племена, а народ гораков осчастливил их — принес светлое знание и истинную веру. Как будто это не наши предки — пеласги и троянцы — обучили их, диких горцев всему, что они сейчас за свое выставляют. Вот таков Никифор. Прикрываясь словом Божиим, творит поганые дела. А Исус ничего такого не говорил. Напротив. Он призывал не носить веру израилеву на север, на земли самаритян — самих ариев, то есть наших предков. — Священник ненадолго горько задумался. — А князь наш слаб. Своего слова нет у него. Никифор любую гадостную задумку через него протащить сумеет.

— Книги жгли, — князь опять промолчал.

Священник тяжело вздохнул и перекрестился на образ, висевший над головой дружинника:

— Все Никифор, анафема на него. Пытался я его остановить, да разве этот грешник кого послушает. «Дьявольские письмена», кричит и все тут. Чуть меня во враги Господа нашего Исуса не записал. Пришлось отступиться.

— Что же нам делать?

— Молиться. Что мы еще можем? Ну, и как бы ненароком, надо сообщить коломенским, что эти вороги против них затевают.

Никита коротко задумался:

— Жаль Смагин пропал, а то бы я через него передал. Хороший мужик, совестливый. Да, низкий тебе поклон от меня, ну и от него тоже, хоть я Клёнке и сказал, кто его спас. Если бы не ты, засадили бы сапожника в подвалы. А всего-то делов — пару книг из костра вытащил. Не понимаю я их ненависти к книгам. А ты, я смотрю, ничего не боишься — среди бела дня бесовские письмена читаешь, — он усмехнулся и кивнул на книгу. — А вдруг кто зайдет? Пропадешь ни за грош. А так здесь ты еще много русским людям пользы принесешь.

— Мне за свои поступки перед Богом ответ держать, а не перед Никифором. До ворот, где апостол Петр стоит, мне уже совсем немного осталось. Так чего мне бояться? Летом раньше, летом позже. А помогать нашим я буду, пока глаза не закроются. Верю я. Верю, минуют страшные времена на Руси, выкинет народ Никифора и всех его приспешников, и взойдет истинная вера Христова, которая в сути своей не противоречит, а дополняет Веды славяно-арийские. И в Перуновых Ведах о том пишут. — Старик замолчал и уставший слегка прикрыл глаза.

За дверной створкой постепенно нарастал легкий, как гул реки, шум — люди собирались на вечернюю проповедь. Священник шевельнулся и поднял ясный взгляд на дружинника:

— Ты иди, Никита. Теперь от тебя зависит судьба родичей из Коломны. Иди с Богом.

Дубинин поднялся и сразу занял все свободное место комнатки. Ворфоломей перекрестил его крепким совсем не старческим двуеперсием. Никита хотел согнуться над рукой священника, чтобы поцеловать, но тот остановил его.

— Полно, лишнее это. Отправляйся уже, пора мне выходить к людям.

Никита согнулся в неглубоком поклоне и потянул дверь на себя. В зале было многолюдно. Пока они беседовали с настоятелем, народ заполнил его почти полностью. Никита подумал, что это еще одна причина, по которой Никифор ненавидит Ворфоломея — у него, в отличие от протоиерея, храм во время проповедей не пустует.

На улице темнело. Ясное небо медленно заполняли светлые пока еще звезды. Прозрачная полная луна выкатилась на небосвод, явно раньше положенного срока. Никита решил возвращаться в казарму. А то хватятся, потом вообще неделю не выпустят. А нужного человека он на днях поищет — время пока есть.

Глава 14

Горий прицепил очередную кожаную полоску к крюку, подергал ее, проверяя на прочность, и потянул с полочки лещади — крепкие деревянные планочки, перевязанные у одного конца. Зажав между планками полоску под самым крюком, он крепко сжал их и с силой потянул вниз по всей кожаной заготовке. Повторив протяг несколько раз, он оценивающе прошелся пальцем по вытянувшейся сыромяти. Поверхность блестела, но не просвечивала и на всем протяжении казалась одной толщины. То, что надо. Он снял полоску с крюка, уложил ее в стопку уже прошедших через лещади заготовок и, наклонившись, вытащил следующую из вороха кожаных лент. Сегодня ему предстоит прикончить всю эту огромную кучу сыромяти. «До обеда, пожалуй, не справлюсь», — пригорюнился Гор. Он вздохнул и покосился на растянутую под навесом для сушки огромную уже просоленную медвежью шкуру. Настроение немного улучшилось. Шкура принадлежала ему. Пока она прошла только грубую обработку, но совсем скоро станет полностью готовой к использованию. Ведун обещал научить готовить такие шкуры. Гор обязательно кинет ее на свое ложе. Эх, похвастаться не перед кем. В который уже раз он пожалел о том, что нет с ним рядом друзей. Потом он вспомнил, что скоро они с Белогостом отправятся на праздник в село. И там будет Белогорка. Он вспомнил ее серые смешливые глаза и мечтательно замер. Теперь-то ему есть что ответить на ее постоянные шуточки. Да и не посмеет она уже так над ним издеваться. Все-таки у него уже настоящий меч на поясе и зарубленный косолапый в активе. Во всяком случае, хочется на это надеяться. Девчонки — такие непредсказуемые. Уже привычным движением он зацепил приготовленный обрез кожи на крюк и ловко подкинул в руке лещади, развернувшиеся в воздухе.

— Гой, земля еси сырая,

Земля- матушка, матерая, — затянул он протяжно старую песню, слышанную когда-то от деда. — Матери нам еси родная!

Всех еси нас породила, Воспоила, воскормила И угодьем наделила; Ради нас, своих детей, Зелий еси народила И злак всякой напоила…

Песня лилась гладко, и чувства рождала светлые и добрые. Таким образом, Горий выполнял сразу два задания Белогоста: готовил сыромять и пел старинные песни. Ведун считал, что через песни развивается духовная сущность человека. И не только. Горию предстояло научиться живопению — глубокому и технически сложному процессу, которым, по его словам, можно творить чудеса. Например, оздоравливаться самому и лечить других. И даже управлять стихийными силами: дождем, ветром, тучами. В Коломнах начальным задаткам живопения были обучены многие, но конечным мастерством владел из знакомых парня только волхв. Особенно Белогост одобрял, если Горий, как в этот раз, совмещал оба занятия. «Так дело и быстрее делается, и лучше выходит, потому как с душой к нему подходишь», — говорил он.

Проводив братьев Миловых, ведун активно занялся немного запущенным домашним хозяйством. Первым делом сделал ревизию шкурам и заготовкам из них. К счастью, за те дни, что у него не было времени зайти в мастерскую, ничего не испортилось и не заплесневело. Но многое слежалось. Пришлось нарезанные кожаные полоски — будущие вожжи и повода по новой загонять в мялку и в лещади. Работа эта не сложная, но долгая и трудоемкая. Он всего один раз показал, как это делается потворнику, и тот сразу же включился в работу. Сам ведун занимался другими делами. В первый день он почти до самых сумерек возился на пасеке. Пчелы насобирали меда с избытком, пора было менять заполненные рамки на пустые, немного оставив сладкого продукта им на пропитание. К тому же с утра, только он открыл леток, как шумный рой во главе с молодой маткой с грозным гулом вылетел из улья и облепил ветку соседней сосны, готовясь дать деру в тайгу. Со временем, если повезет скрыться, домашние труженицы легко вернутся в дикое семейство лесных пчел, из которого они и были когда-то выведены и одомашнены. Впрочем, вряд ли сами пчелы догадывались, что они теперь домашние.

Ведун живо сбегал за Гором и указал тому, куда надо лезть за роем. Парень тут же играючи забрался на высокое дерево и аккуратно смел пчелиный рой в приготовленную корзинку.

Дед Несмеян быстро шел на поправку. На второй день пребывания на хуторе он уже не нуждался в опеке внука и сам потихоньку передвигался между постройками, с любопытством рассматривая срубы, сделанные руками ведуна. Иногда он останавливался у какой-нибудь баньки или сарая и подолгу внимательно приглядывался к забитому мхом шву между бревнами, подвешенной балке над навесом, резному простому рисунку в виде посолони на ставенке. Наклонившись, заглядывал в щелки между плах крыльца, отковыривал ножиком кусочки коры с лиственниц, служивших фундаментом для всех построек.

Он сам вызвался готовить обед. Наварил медвежьего мяса в большом ведре для себя и внука с запасом и овсяной каши для ведуна, питавшегося только растительной пищей.

— Нет, ну как ты, Светлый, умудрился один такую красоту возвести? — не сдержал он удивления, когда работники заняли места за столом. — Если бы не знал, что ты тут один старался, то решил бы, что это не менее пяти лесорубов, плотников и столяров пару лет вкалывали. Поди, чуровал больше, чем топором махал?

Светлый тщательно прожевал зернистую кашу и замер над миской:

— Ага, чуровал. Только иногда потом на ноги на следующий день встать не мог. Приходилось у леса просить помощи — силы восстанавливать.

— Ну, я же говорю, чуровал.

— Ну, и не без этого, — хитро прищурился ведун и подмигнул во все глаза наблюдающему за ним Гору. — На то я и ведун, чтобы природа мне помогала, потому как она приРоде, ну а я при ней, а, значит, тоже при Роде. Одному из его ипостасей — Белбогу, как ты знаешь, я и служу уже более века. Зря, что ли?

Гор не мог понять, серьезно говорит Белогост или шутит. Только вроде бы серьезно ответил деду — Гор уже поверил ему и сам отправился мечтами в те дали, когда сам сможет так же, но тут же он улыбнулся и подмигнул ему. И Горий растерялся: так правду говорил или нет?

Следующие полдня Горий снова мучил сыромять и собственные руки и спину, а ведун мастерил новый улей, взяв за основу спиленную лиственницу с глубоким дуплом. Он то принимался петь, и тогда работа и вправду становилась легче и как-то незаметней, то углублялся в размышления и совсем терял представление о времени. Частенько он думал о варяге, оставленном на старом хуторе. Как-то он там? Ушел уже или все ходит кругами, выискивая следы исчезнувших русичей. За то, что он может найти их, Горий не переживал — Белогост наложил на след короткое заклятье для отвода глаз и теперь их мог обнаружить только такой же сильный, как волхв, колдун. Да и то лишь в первый два дня, пока следы навсегда не исчезнут в густотравье.

К вечеру они снова собрались в горнице за столом. Ужинали уже в легких сумерках. Как всегда, разговор завел Несмеян:

— А что, Белогост, на Купала-то куда пойдешь? К нам или в Ураевку?

Горий напрягся, ожидая ответа волхва, и даже перестал жевать немного жестковатый кусок медвежьего мяса. Белогост вытер губы рушником и кинул его на стол:

— Если бы мог, то раздвоился и одновременно сходил бы и в Ураевку, и в Коломны. Сильно помогли нам Миловы. Хорошо было бы должок вернуть. Но вам обещал раньше, да и сыромять пора сдавать — много накопилось. Гривна нужна, подкупить кое-чего по хозяйству надо. Так что к вам пойду.

Горий с трудом сдержал радостную улыбку. Белогост заметил и, отодвинув глиняную миску, сложил кулаки на столе и строго взглянул на потворника:

— А ты зря радуешься. Чтобы туда отправиться, нужно всю сыромять до готовности довести. А ее еще мешок, не меньше.

Горий улыбнулся уже в полный рот:

— Да я ее мигом прикончу. Когда идем?

— Сегодня у нас тритейник*?

— С утра был он. — Несмеян хмыкнул в бороду.

Ведун покосился на него, но ничего не сказал.

— Если бы не дружинники, хоть завтра ушли бы. А так надо подождать, чем их явление закончится. Я так думаю, в осьмицу*, в крайнем случай, на неделе* выйдем. Время у нас пока есть.

— А как мы узнаем, чем он закончиться? Пойдем следить туда? — Гор доел мясо и тоже отставил тарелку.

— Узнаем. И ходить никуда не будем. Слишком опасно — уж больно шустрый у них чернец появился.

Горий подскочил с места, подхватил с полочки у двери шапчонку и собрался было выскочить за дверь. Ведун остановил его:

— Куда на ночь глядя?

— Так, пойду сыромять мять.

— Ты в окно смотрел?

— А что там? — Горий сделал пару шагов назад и пригнулся, чтобы лучше видно было за сумрачным окошком. — И что там? — не понял он.

— Темно там уже. Не видишь что ли?

— Ну темно, ну еще не ночь ведь.

— Эх, дубина, солнышко-то уже на покой уходит. Значит и нам пора. Кто ж по темному трудится, без острой надобности?

— А…а, — понял наконец Горий. — У нас в Коломнах так-то строго не было.

— А здесь так. Привыкай по светилу жить. Оно поднялось, и ты вставай, оно на вечер пошло и тебе, выходит, дело кончать. Предки наши так тысячи лет жили, а они знали что делали. Понял?

Горий, слегка огорченный, закинул шапку на место.

— Понял.

— Ну, а раз понял, садись, побеседуем немного.

Несмеян неспешно собрал в стопку тарелки и направился к выходу. Гор ждал, что и его ведун остановит, но тот промолчал. Когда дед стукнул дверью, парень не удержался:

— А ему что, можно не по солнцу?

Белогост устало вздохнул и как нерадивому ребенку пояснил:

— Сказано же было: без острой надобности. А теперь сам подумай: помыть посуду — острая надобность или нет?

Горий поразмышлял недолго:

— Наверное, острая.

— Знамо, острая. Если ее оставить, завтра засохнет и хорошо не отмоется уже. И хватит про ерунду гутарить. Вот уж не думал, что ты такой глупый.

— Я не глупый, — надулся Гор.

— А раз не глупый, то слушай, — ведун уселся поудобнее. — Хочу рассказать тебе, где живут Белбог и Чернобог. Знаешь что-нибудь про это?

Горий отрицательно помотал головой.

— Ну, так вот. Белый бог живет на юге. Считается, когда дует южный ветер — это он дыханием своим нас благословляет. Замечал, поди, что с юга ветерок всегда теплый, ласковый.

— Угу.

— А жилище Чернобога на севере — его ветер злой, холодный, стужу зимой несет и ненастье летом.

— Потому-то ты на юге когда жил и служил там Белбогу?

Белогост на миг погрустнел, но тут же стряхнул с себя не подходящее случаю настроение:

— Так. На моей земле половецкой Белбогу наравне с Перуном и Сварогом требы клали на праздники славные.

— А кто такие половцы?

— Половцы? Да те же русичи. Сейчас их, как и ас-саков, казаками еще называют. Хотя казаками кого только не называют. И берендеев и клобуков… Суть-то один народ, воины. Только одни требы Перуну воздают, другие Белбогу, как мой род, третьи Сварогу или Триглаву. Четвертые теперь уже и Христу молятся. А все равно все, как и боги, родственники.

— А клобуки — это то, кто на голове клобуки носят? — перебил его парень.

— Да нет же. Клобуки — это народ. Так их прозвали, потому что они носили высокие острые шапки, похожие на клобуки. В древности их еще саки называли и скифы, и геты, и сарматы. А все одно — русичи. Только казаки — это лучшие из русичей. Бойцы от Бога. С мальства им науку воевать преподают и когда вырастают, они в бою поражений не знают. Победить их можно, как и всех остальных руссов, только хитростью или обманом.

— Это как?

— Да так. Сказку про колобка знаешь?

— Понятно, знаю.

— А смысл ее в чем, ведаешь?

— А какой там смысл может? Для детишек она.

— Не так то. Сказки русские — это тайная весть, скрытая в образах сказочных. Наши предки ее так вот нам передали, детям своим.

— А какая в колобке может быть весть? Катится себе колобок и катится.

— Я расскажу. А ты слушай внимательно.

В этот момент хлопнул дверью дед Несмеян. Ведун и парень обернулись на него. Старик поставил стопку чистых тарелок на стол и присел рядышком.

— Про что гутарите? Мне можно послухать?

— Светлый собирается сказку про колобка рассказывать.

— Про колобка? Отчего бы и не послушать, — он по одной перекинул ноги через скамейку и облокотился на стол.

— Так вот, — продолжил ведун. — Испекли колобок дед и бабка. Дед это, если принять за образ, сам Сварог, мир и народы сотворивший. А бабка — Лада-Богородица, супруга его. И вот испекла она колобок — коло — символ солнца, то есть сварганили они мир, солнечную систему. А у какого народа солнце — это главный податель жизни?

— У нас, вестимо.

— Точно, у нас. А точнее у всех, у кого прародителем Арий был. Покатился колобок по дороге. Первым попался ему заяц. Колобок от него ушел легко. Что такое заяц? Заяц — это слабость и трусость. Не подпустил к себе наш коло эти напасти. Остался сильным и смелым. Дальше на его пути волк, что значит хищная порода, злость и поедание соседей по жизненному пространству, по лесу. То есть потребность уничтожать других. И опять не открыл дорогу к своему сердцу этим порокам потомок ария. Потом навстречу ему медведь. Косолапый в сказке — это сила и мощь. Сила смертельного соперника, мощь врага. В честной битве наш предок отбил сильного ворога, как всегда, защитил Русь, сохранил свободу роду. После этого встречает колобок лису. С чем у нас дружит Патрикеевна?

— Ложь и хитрость, — догадался Горий.

— Верно. Вот видишь, уже и сам можешь ее досказать.

— Не, еще не могу. Говори ты.

— Сдался наш арий этим порокам. Слаб оказался против хитрости и лести. Окрутили они его, обманули и в полон взяли, — ведун изменился в лице. — И стал он не сын Божий, а раб Господа. И оттого все сегодняшние беды на Руси. Знаешь поговорку: «И в бедах люди живут, а в неправде пропадают?»

— Слышал.

— Это про нас — русичей. А ты говоришь, «для детишек».

— Вот оно как? — Несмеян почесал затылок. — А я и не догадывался. Так что все наши сказки такие мудреные? Или есть какие простые?

— Не все мудреные, как ты говоришь, но большинство. Особенно самые известные, детские. Что про путешествия за тридевять земель, про Ивана-дурака, да даже Курочка Ряба и та с таким глубоким смыслом, что представить, ежели не подготовлен, трудно. Да и не с одним.

— Расскажи, Светлый, — Гор подсел поближе и положил подбородок на кулак. — Интересно-то как.

Ведун хлопнул руками по коленям и поднялся:

— Расскажу, но не сейчас. Почивать пора. Солнце почти скрылось. А человек без светила, что корабль без правила. Тем более вставать раненько завтра.

Несмеян, покряхтывая, выбрался из-за стола. Гор нехотя встал следом:

— Может, посидим еще, погутарим?

— Все, спать! Давайте, до ветру и на боковую, — Белогост приблизился к божнице и проверил уровень масла в плошке. Потом достал бутылочку с полки и долил немного в посудину.

— Думаете, почему огонь обязательно должен гореть, пока хозяин дома находится? — ведун говорил, не ожидая ответа, будто сам с собой. — Потому как очистительный он, ярый. И не дает болезням всяким, мыслям злым да наговорам недобрым сюда проникнуть.

Ведун присел на лежак в углу горницы, покрытый соломой, не наклоняясь, стянул ногу об ногу сапоги и устало повалился на спину. Улеглись на разных лавках и дед с внуком.

Горию казалось, он только что заснул, а уже громкий голос Белогоста бьется в уши: «Подъем лежебоки». Парень с трудом разлепил веки. На соседнем лежаке уже сидел Несмеян и, щурясь, чесал грудь в разрез исподней рубахи. Горий глянул в окно — солнце еще не встало, но на дворе уже слегка посветлело.

— Зарю надо встречать за работой, — Ведун толкнул дверь и вышел, — жду вас на улице. Дед с внуком собрались быстро. Вместе встали перед домом и, дождавшись первого луча, прорезавшего сосновые враз заигравшие бликами, стволы, дружным «Ура» приветствовали встающее солнце. Первым к умывальнику подошел Белогост.

После недолгого завтрака, во время которого доели вчерашнее мясо и кашу, все разбрелись по двору. Горий отправился в мастерскую, Несмеян ухватил охапку сена и отправился в сарай, где обживался Трудень. Ведун проводил взглядом его спину и кинул крупную кость с лаптем вареного медвежьего мяса на конце активно вертевшему хвостом Бойке. Потом постоял еще немного и, сойдя с крыльца, направился за угол дома. Через несколько шагов он скрылся в лесу. Куда он пошел, дед с внуком не знали.

Несмеян кинул в кормушку сена и поставил перед Труднем ведро с водой. Жеребец опустил морду. Напившись, он шагнул к кормушке. Дед погладил потянувшегося к сухой траве коня по щеке. Тот, показалось старику, начал есть как-то неохотно. «И правда, — пробормотал Несмеян, — чего это я тебя сеном потчую? Его и так немного заготовлено — ведун-то косил только для гостей, своей скотины нет у него. А я тебя среди лета на сухое посадил. Хорош хозяин. Пока и под копытами найдешь пропитание». Он отвязал Трудня от прясла и вывел во двор. Выпустив стреноженного коня на траву, который сразу же медленно и неловко запрыгал между редких сосен в поисках вкусной зелени, направился к мастерской. Горий продолжал вчерашнее занятие — прогонял будущие вожжи и повода через лещади. Несмеян потрогал сохнущую медвежью шкуру. Просоленная, она уже напоминала по твердости снятую липовую кору.

— Еще денек повесит и хорош, — определил он.

— Завтра отмокать положим, — важно сообщил Гор, пристраивая заготовку на крюк. Несмеян наконец нашел занятие: вытащил из деревянных ножен на стене специальный тупой нож и принялся соскабливать сохшую в другом углу бычью шкуру, которую он сам и принес. Остатки мяса и пленок удалялись легко, и старик увлекся.

Между тем светало. Получилось, как хотел волхв, солнце застало всех за работой. Запели в высоких вершинах синички. Вдалеке кукушка отсчитывала долгие лета Горию — он успел спросить, сколько ему осталось жить. Кукушка расстаралась лет на пятьдесят, это сколько парень успел посчитать. Она еще продолжала куковать, но Горий ее уже не слушал. Протягивая кожу, он оглядывался на улицу. Там прибежал, высунув запаленный язык, Бойка и уселся напротив открытых дверей. Вдруг он повернулся в сторону и приветливо, казалось, даже улыбаясь, потянулся кому-то навстречу. Подошел ведун и тоже встал у входа. Он был серьезен и строг. Убедившись, что Донские его увидели, коротко изрек:

— Идут дружинники. К Веревке подходят.

— А ты как… — Горий не договорил — дед щелкнул его по затылку.

— Что делать будем? — Несмеян отложил нож, вытер руки ветошью и передал ее внуку.

Ведун попытался что-то углядеть в свежем нежно-голубом небе. Опустив голову, вытер слезящийся глаз:

— Через коршуна увидел. До сих пор там парит. Человек двадцать их. С ними тот самый чернец. Опять ведет бойцов, изверг. Никак не успокоится. Хорошо бы его как-нибудь устранить. Без него дружинники нам не страшны. А вот на что они с ним способны, я могу только догадываться.

— Как же его, изгоя, извести, когда он в таком окружении идет?

Белогост присел на корточки перед благодарно замершим псом и почесал его за ухом. Дед с внуком приблизились, молчаливые и решительные. Если бы сейчас Белогост приказал, они без раздумий пошли бы за ним в бой, каким бы неравным он ни был.

— А этот, который Рядок, жив вражина, так на старом хуторе и обитает. Из баньки моей выходил. Понравилась, видать.

— Помощи ждет, наверное. Знает, что придет обязательно, вот и расслабился.

— Похоже на то. Ну, ладно, бросай работу, идем в избу, совещаться будем, — ведун решительно поднялся. — Одна голова хорошо, а три лучше.

Гор бросил ветошь на верстак и вслед за стариками отправился к дому. Бойка рванул впереди.

Прежде чем усесться за столом с остальными волхв, нашептывая заклинания, зачем-то три раза обошел комнату по кругу. Коротко поклонился на четыре стороны и только тогда подошел к скамейке.

— Чего делал, Светлый? — Гор смотрел на него восхищенными глазами.

— Защиту усиливал, — Белогост опустился на край лавки. — Чтобы ни один взгляд сюда не проник. Больно уж их маг сильный. Не ведомо, что от него и ожидать, — он повернулся к Несмеяну. — Что думаешь, есть предложения?

Старик смущенно взъерошил бороду. Рана на шее уже взялась коростой, дед слегка тронул и ее:

— Даже не знаю, что сообразить. Я с простыми воинами могу биться, а вот как колдуна одолеть, то мне неведомо. Что я могу предложить? Засаду устроить, так мало нас против такой громады. Да и, честно говоря, душа противится губить русичей. Они же дружинники, люди подневольные, им приказали, они пошли. Сам знаешь, убитый молчит, но за него спросится. Если можно обойтись без смертоубийства, я бы так и сделал. Но, а с магом биться — это, скорей, по твоей части. Ты — волхв, тебе и решать.

Белогост склонил голову и задумчиво помял косточки пальцев:

— Ну, а ты, Гор? Может, у тебя есть мысли?

Горий, ожидавший такого вопроса и уже приготовивший ответ, решительно выпалил:

— Засаду надо ставить.

Ведун слегка поморщился.

— На нашей тропе, где мы тебя встретили, — не заметив этого, продолжил парень с той же горячностью. — Всего одну стрелу-то и выпустить. Ты меня прикроешь заговором, они не увидят, а после, как я в чернеца попаду, уже все равно будет. А я шустрый. Они меня ни за что не догонят. Тем более, ты им глаза отведешь.

Ведун озадаченно взглянул на Гора. Потом перевел взгляд на деда:

— Что думаешь, Несмеян?

Старик поерзал:

— Шустрый-то он шустрый, но и там ребята не лаптем щи хлебают. И луком он владеет хорошо, в селе один из лучших стрелков, но все равно боязно как-то. А как не попадет? Лучше уж, по-моему, здесь спокойно посидеть. Не должны они нас найти. Сам же говорил.

— Да чего сидеть-гадать. Найдут — не найдут. А как сыщут, чего делать. У Светлого, поди, больше запасного хутора нет.

Ведун пожевал губами:

— Да, задал ты, парень, мне задачку. Я и сам также думал, но, если бы ты вперед не сказал, не предложил бы. Прав дед, опасно это. Слишком много с этим магом предположений. А вдруг то, а вдруг это. Я бы сам попробовал на тропе засесть, но, опасаюсь, что в самый последний момент почует маг мое внимание. Найдет, как уже пару раз находил. И стар я уже, в глазах прежней зоркости нет. Похоже, звезды на тебя указали, а Боги тебе это решение принесли. Да и другого выхода нет. Пока жив он, не только нам, всем русичам-родноверам спать спокойно не приходится. Так что, если удастся нам его одолеть, все родичи нам благодарно в пояс поклонятся. А сколько душ невинных сохраним! Ну, что дед? Прав я или не прав?

Несмеян тяжело вздохнул:

— Прав, конечно. Нечего сказать. Только больно уж молод да горяч.

Ведун твердо поднялся. Горий подскочил следом.

— Ничего, себя вспомни. Тоже хлопец отчаянный был.

На это Несмеян не нашел что возразить.

* * *

— Кормилица, сыра-земля родимая! Укрой меня, Гора, от призора лютого, от всякого лиха нечаянного. Защити меня от глаза недоброго, от меча булатного, от стрелы залетной. Слово мое крепко как железо. Семью печатями оно к тебе, кормилица Мать-Сыра-Земля, припечатано — на многие дни, на долгие годы, на всю ли на жизнь вековечную! — Гор выглянул из-за того же камня, за которым еще несколько дней назад они сидели втроем: он, дед и Белогост. Несмеян тогда прибрал здесь так тщательно, что сейчас Гор не обнаружил за камнем ни одного даже самого малого следа их пребывания. Древнему родовому заговору против врага его научил давным-давно тоже дед. Парень и думать про заговор забыл, а, надо же, в самый нужный момент вспомнилось.

Он еще раз проверил лук: подергал пальцем тетиву — косичку из конского волоса, уложил на нее стрелу, прицелился и медленно опустил оружие.

Лук парню выделил ведун, у которого в запасе было припрятано изрядно разного оружия — хватит небольшой отряд снарядить. Горий, прежде чем выходить с ним в засаду, сделал несколько прицельных выстрелов. Все стрелы легли рядком в сосновый ствол, как и хотел. Дед Несмеян тоже придирчиво осмотрел гнутую лещину и отправил пару стрел по тому же маршруту. Удовлетворенно кивнул головой и передал лук внуку. Ему предстояла едва ли не самая сложная часть задания — ждать возвращения Гора на хуторе. С парнем уходил только ведун. Гор уже привычно нацепил на пояс меч. В последний момент, что-то вспомнив, ведун достал с полочки над дверью крохотную деревянную шкатулку. Попросил у Гора три стрелы и каждую макнул острием в содержимое коробочки.

— Что это? — парень склонился над емкостью.

Коробочка была наполовину заполнена густой коричневой жидкостью.

— Отрава это, — Белогост аккуратно стряхнул последнюю каплю с кончика стрелы обратно и закрыл посудинку.

— А зачем?

— Надо, — не стал вдаваться в объяснения ведун и первым вышел из горницы.

— Я эти стрелы в руке понесу, чтобы не спутать.

— Неси.

На улице, встав лицом на север — там когда-то ушла под лед прародина руссов — Арктида, негромко хором пропели гимн Перуну и немного суетливо тронулись. Время поджимало. Нужно было выйти на тропу раньше дружинников. Высоченный волхв, опираясь на верный посох, вышел в путь первым. За ним ниже его на голову пристроился Горий с луком и котомкой. Спешным шагом они скрылись в березовом подлеске. Несмеян, щурясь на солнце и повторяясь для верности, еще долго шептал им в спину заговор от смерти в бою.

Ветер раскидывал и путал космы, сдерживаемые головотяжцем. Гор то и дело поправлял сползающий с плеча лук — он был великоват для парня. Спины потели, комары и мошка надоедливо лезли в глаза и рот. Парень вытирал их с лица кулаком с зажатыми в нем стрелами. Шагали быстро, тем более, что двигались по знакомой дороге. Там, где несколько дней назад Гор с Миловыми оставил часть медвежьей туши, валялись лишь пара костей, да в стороне, под кустом, парень заметил откатившийся почти наголо обглоданный череп. Ни клочка шерсти на самом месте схватки он не обнаружил — мелкая лесная живность обработала труп с тщательностью.

Пришли вовремя. Еще раз огляделись, но места, лучше того, что отыскали за камнем в прошлый раз, не нашли. Белогост отправил парня на старую точку, а сам занял место с противоположной стороны тропы. Он пояснил так:

— Ежели он вдруг меня почует, то внимание основное на моей стороне сосредоточит. Тебе легче стрелять будет. Смотри, только одну стрелу, — ведун смерил парня строгим взглядом. — А после выстрела, попал — не попал, не оглядываясь, бегом к тому сосновому островку, где ты с Труднем деда ждал. Я тоже туда приду. Оттуда окружной дорогой назад пойдем. Все понятно?

Гор устало кивнул — ведун повторял это, наверное, уже четвертый раз.

Наконец, разошлись.

Парень аккуратно выложил перед собой перчатку для стрельбы и три отравленные стрелы. Вопреки приказанию волхва, он мысленно не отказался от страховочного выстрела. Совсем рядом неожиданно громко крикнула сойка. Гор вздрогнул и, придержав мешающий меч, сполз за камень ниже, выставив в щелку между листьями один глаз. Не успел он беззвучно досчитать до десяти, как первый дружинник показался на заросшей кустами тропе.

Они шли осторожно. Воин не выскочил без оглядки на открытое место. Все-таки это были опытные бойцы, не единожды вступавшие в схватки с ворогом. Вот только теперь врагами для них стали их родичи. Он остановился у границы густого терновника и, полускрытый его листвой, поднял руку, сигнализируя товарищам, и внимательно всмотрелся вперед. Гор затаил дыхание и даже закрыл глаза. Где-то он слышал, что некоторые воины чувствуют направленный на них взгляд за версту. В этот раз обошлось. Не заметив ничего подозрительного, передовой боец шагнул дальше. Показались остальные фигуры. Дружинники шагали неспешно, по-походному выстроившись друг за другом. С замиранием сердца Горий ждал появления чернеца. Развернувшись вполоборота к тропе, одну мгновенно вспотевшую руку он положил на лук, на вторую натянул перчатку и пальцами, скрытыми в мягкой коже, придержал стрелу на тетиве. Когда из терновника вышли все двадцать дружинников, он, пригибая голову, встал на одно колено, готовый в миг распрямиться, словно пригнутое деревце.

Чернец в клобуке, надвинутом на глаза, шагал последним и уже был виден из засады Гория, когда внезапно он замер, скрытый наполовину густыми кустами. Стрелять в такую мишень — дело неблагодарное. Парень напряженно ждал, закусив губу. Сводило выгнутую неудобно ногу, потели ладошки, особенно правая, в перчатке.

— Ну, иди же ты. Иди, — Гор проговорил одними губами.

И чернец шагнул. Он по обыкновению вставил руки в рукава и ссутулился. Гор подскочил, как пружина. Оперенье стрелы уже щекотало ухо, выгнутый лук зазвенел в ожидании выстрела. И тут маг замер. Он настороженно повернул голову в сторону засады ведуна. Почуял! Взгляд Гория поймал приподнятую руку, открывшую бок, плечо, медленно разворачивающееся к лесу, голову, угадывающуюся в клобуке. И тут же по пальцам глухо щелкнула тетива, лук в тугой руке качнулся. Он увидел, как стрела впилась в плечо чернеца, и как он вскинул удивленные с поднимающейся болью в глубине глаза, на мгновенье встретившись взглядом с Гором. «Не насмерть», — мелькнула мысль. Но уже бежали к нему дружинники. На второй выстрел времени не оставалось. Парень подхватил с камня запасные стрелы и, не разгибаясь, сиганул в сторону. Одним махом перескочил поваленное бревно и сломя голову кинулся прочь.

Он бежал так быстро, как, казалось ему, никогда еще не бегал в жизни. Наверное, в этот момент он смог бы обогнать и Трудня, мчащегося галопом. Деревья мелькали, как стебли травы в разбушевавшийся ураган, он пригибался под ветками, уворачивался от острых сучков, перепрыгивал завалы. Удивительно, но он ни разу ни за что не зацепился и не упал. И даже лук, зажатый в руке, который был лишь немногим ниже самого Гория, почти не мешал. Запыхавшись, он выскочил из зарослей на гривку и, мелко перебирая ногами между часто наваленных в беспорядке камней, рванул к быстро приближающемуся пригорку, где уже виднелись высоченные сосны. Он был уверен, что опередил ведуна и, скорей всего, намного. Как же он удивился, когда выскочив из-за высоких камней к первым деревьям, увидел поджидающего его Белогоста. Тот стоял между крайними соснами и, опершись на посох со схематично вырезанной головой рарога — сокола, поджидал парня. Когда Горий приблизился, он махнул рукой и развернулся:

— Не отставай.

«Еще неизвестно, кто от кого отстанет», — Горий мысленно усмехнулся. Он знал, что бегает лучше многих в селе. К тому же ему-то всего шестнадцать, а сколько деду — только он сам знает, разве ж в таком возрасте бегают? От силы быстро ходят, да и то с палочкой.

На удивление Гора ведун помчался впереди, словно и не было за его плечами более 150 лет. Длинные волосы его развевались за спиной почти параллельно земле, борода, закинутая за плечо, трепыхалась на ветру. Гор едва успевал. Ему вдруг стало стыдно за свои недавние мысли. Все сомнения в силах ведуна пропали, теперь Гор думал только о том, как бы и в самом деле не отстать и не опозориться.

Он почти не следил за дорогой. Только где-то, на дальнем краешке сознания, отмечал, что летят они, удаляясь от дружинников, почти по прямой, видел, как петляет ведун между огромных валунов. По ноге стукали увесистые ножны, ему приходилось постоянно придерживать их. Глубокие ущелья, где стены вздымались саженей на пять, сменяли мелкие ложбины с осыпями каменистой крошки, за ними устремлялись к небесам почти отвесные подъемы. Иногда он думал, что ни за что не влезет на очередной скалистый выступ. Но ведун каким-то чудом находил проходимый участок, Горий запоминал его маршрут, внимательно отслеживая, куда он ставил ногу, за что хватался рукой и взбирался следом, тщательно повторяя его движения. И сам поражался — как же получилось? С каждым шагом он успокаивался все больше: да тут их не то что дружинники, сам Велес не найдет. Ворги под ногами не было, лишь иногда попадались короткие слегка протоптанные дикими козами участки. По ним бежалось легче. Иногда ведун останавливался, чтобы подождать парня. Гору в такие моменты становилось неловко — как он ни напрягал силы, все равно понемногу отставал. Он уже хрипел — дыхание сбивалось резкими спусками и крутыми подъемами. А ведун, казалось, вообще не уставал. Горий видел — он всего лишь дышал чуть-чуть чаще обычного.

Гонка закончилась внезапно. Гор с трудом перепрыгнул с камня на камень и, поскользнувшись, съехал вниз на мягком месте. Ушибся сильно. Он поморщился и подскочил, потирая отбитое место. И замер. Ведун, вытянувшись во весь рост, стоял впереди на высоком валуне спиной к нему. Светлые его волосы, слегка подсвеченные выглядывающим из-за облака мягким солнцем, чуть шевелились на ветру. Посох он держал в вытянутой руке. Казалось, он смотрит в небо, словно чего-то оттуда ожидая: то ли сигнала, то ли вести. По его левую руку вниз убегал острый хребет и терялся в заросших распадках. По другую руку начинался небольшой каменистый подъем, покрытый вначале диким кустарником, в основном бузиной и терном, за которым поднимались толстые липы и раскидистые клены. Горий обессиленно опустился на валун и затих, стараясь быстрее отдышаться. Неизвестно, как долго будет стоять ведун.

Белогост поднял голову к небу, подтянул посох к груди, навалился на него и застыл, словно сам был идол Белбога. Гор подумал, что он даже чем-то на него похож. Такой же бородатый, высокий и с посохом. Только рядом нет второго идола — Чернобога. И слава Богу! Парень тоже задрал голову: В синем небе меж высоких полупрозрачных облаков парил коршун. С земли он более походил на крошечного воробья. Как ведун его только заметил?!

Потихоньку дыхание восстанавливалось. Гор уже не хрипел пересохшим горлом, а отрывисто, но беззвучно дышал. Он спустился на землю и походил вокруг камня, делая махательные движения руками — так быстрее возвращались силы. Качались медленно липы, резной кленовый лист вибрировал на горячем ветру. Отставшие по дороге комары, снова навалились на вспотевшее тело. Парень срезал ножом ветку с ближайшего куста и активно гонял кровопивцев. Ведун стоял не шевелясь. Присмотревшись, Горий понял, что около него не вьется ни одного комара. «Надо попросить, чтобы научил, а то терпения на них никакого не хватает». Гор догадывался, чем вызвана остановка — наверняка ведун смотрит окрест глазами коршуна. И не роптал. «Тем более, если честно, я очень сильно устал, — отметил про себя парень, прислушавшись к ощущениям. — И надолго бы меня не хватило. Еще с полверсты такого бега, и я просто свалился бы без сил на камни». Гор так углубился в собственные мысли, что пропустил момент, когда ведун шевельнулся и тихо повернулся к нему. Его вернул к действительности слегка хриплый голос Белогоста:

— Гор, подойди.

Парень очнулся. Подхватив лук, он подбежал и запрыгнул на камень рядом.

— Похоже жив, чернец.

— Я так и знал, — Гор виновато опустил голову.

— Твоей вины здесь нет. Ты сделал все, что мог. И я бы в молодые годы не выстрелил лучше. Просто, рок его не здесь отправиться к Маре. Еще не все гадости он сделал на свете. Чернобог его защитил. Хотя, надолго ли? Будем надеяться, что справиться с отравой он не сможет.

— А что дружинники?

— Идут по нашим следам. Есть среди них хороший следопыт, Тимоха зовут. Он ведет. Хотя сейчас они немного в сторону ушли. Но, я думаю, на то, что совсем заблудятся, рассчитывать нельзя. Увидит, что следов дальше нет, и вернется на наш путь. Трое остались с чернецом. Его уже перевязали и сейчас сидят рядом, костерок запалили, но ненадолго, тоже собираются идти вслед за отрядом. К нашему счастью, враг наш большие силы с кровью потерял и в ближайшие сутки нам не опасен. Но если отрава с ним не справится, через день-два он пойдет на поправку. И вот тогда-то он нами вплотную займется. До этого времени нам нельзя возвращаться на хутор.

— А куда же мы пойдем?

— Вниз к Илычу. Знаю, где плот старенький стоит. Я на нем как-то на тот берег перебирался. Им и поплывем дальше. Дня три-четыре пропутешествуем. Как раз верстах в пятнадцати от хутора он разворот на запад делает, там и сойдем. Ну как, потерпишь?

— Да я что, маленький что ли? — Гор повесил лук на плечо. — Надо так надо. Тем более и еды мы, как будто ты знал, на пару дней захватили.

— Еда не проблема. По реке пойдем, а там рыбы — хоть руками лови. Так что голодными не останемся, — Ведун оглянулся назад и к чему-то прислушался.

Беспокойство передалось и парню. Он тоже всмотрелся назад, на каменистый хребет, теряющийся в зарослях за поворотом.

— Нет, показалось, — одернул себя ведун. — Пора.

Он подбросил котомку повыше на плечо, перехватил по-походному посох и шагнул вперед. Гор снова занял место за его спиной.

Спуск к реке отнял у Гора еще немало сил. В какой-то момент он подумал, что подниматься, пожалуй, было бы легче. Выматывали осыпи. Если по даже самым неудобным камням кое-как можно было перепрыгнуть, то по мелкой сыпучей крошке никакая сноровка не помогала — приходилось сползать, упираясь ободранными руками в склон, вместе с кучами пыли и камней. Наконец, чудом не навернувшись и не сломав шею, спустились к реке. Илыч — не широкая, но шустрая горная речушка — нес прозрачные воды на юг, теряясь за ближайшим поворотом в скалах. Прибрежная галька заросла кустарником в рост человека. У воды Горий чуть не влез в кучу медвежьего помета. В последний момент сообразил, что перед ним не земляной холмик и отдернул уже занесенную ногу.

— Под ноги смотри, — проворчал ведун, оглядываясь по сторонам.

— Не наступил же, — Горий обошел кучу с запасом.

Дальше пошли по берегу, ограниченному крутым скалистым склоном, в котором кое-где темнели углубления мелких пещер. Горию не терпелось сбегать поглазеть, что в них, но, глядя на молчаливого и сосредоточенного волхва, он не решался даже заикнуться об этом. Через версту склон начал понижаться, среди разбросанных в беспорядке огромных валунов, самой разнообразной формы и цвета — от природных лазоревых и иссиня черных, до красных от покрывавших их лишайников и белесых от обилия поселившихся на них мхов. Еловый и лиственничный лес раскинулся среди валунов или валуны среди леса — Гор так и не определился. У заваленного мелкими камнями безымянного ручья, впадавшего в Илыч, ведун остановился. Гор тоже. Белогост раздвинул густые ивовые кусты, скрывавшие устье ручья, и скрылся в них полностью. Парень слышал только треск сминаемых веток.

— Ага, вот он, — услышал Гор и приблизился вплотную к зарослям.

— Помочь чем-нибудь?

— Выходи к речке, — услышал он удаляющийся голос.

Гор побежал, огибая кусты, к открытой воде. На нее уже выплывал небольшой плотик из сухих пихтовых бревен, связанный веревками, сажени две длинною и одной в ширину. На нем стоял ведун и отталкивался длинным шестом — вагой. Оттолкнувшись посильней, он подогнал плотик к самому берегу. Гор, не дожидаясь приглашения, осторожно перешагнул на качнувшееся плавсредство. И сразу же сел — стоять на нем можно было, только придерживаясь за Белогоста, но на это парень не решился. Ведун оттолкнулся вагой от берега, и плотик потянуло уверенным течением вниз по реке.

Глава 15

Вскоре Смагин понял, что они двигаются вдоль реки. Иногда сквозь появляющиеся прогалины в кронах пихт и лиственниц проглядывали высокие светлые облака, доносились крики гаг и куликов и угадывался шум речных порогов. В густых зарослях приходилось часто останавливаться и топором, извлеченным из чехла на поясе Верослава, пробивать себе дорогу сквозь сплетения тонких веток живых и мертвых деревьев. Клёнка шагал позади и обдумывал, как бы поинтересоваться у перевозчика, куда же они идут. Все ему как-то было неудобно под руку спрашивать. Пошел высокий сосняк вперемешку с молодым кедрачом, стало светлее и суше. Здесь почти не встречалось завалов и даже хвощи путались под ногами реже. Наконец, Верослав сам словно прочитал его мысли и оглянулся на ходу:

— А что не спрашиваешь, куда идем?

Смагин пожал плечом:

— Думаю, сам скажешь, когда время придет.

— Скажу, отчего не сказать, — перевозчик взял топор на плечо. — На Коломны, думаю, сейчас нет смысла идти. Говорил кому-нибудь из этих про село?

— Угу.

— Ну, значит, там тебя в первую очередь искать будут. Отсидеться тебе надо. У меня тут знакомые ребята недалеко живут. К ним сейчас и идем.

— А что за ребята? — Кленка почувствовал, как скрытое беспокойство шевельнулось в глубине души. — «Что ему стоит завести к каким-то разбойникам и порешить? Хотя, зачем тогда спасал? Взять-то с меня все равно нечего».

— Ребята? — обернулся перевозчик и, как показалось Клёнке, ухмыльнулся, — хорошие ребята. Наши. — Он внимательно глянул на Смагина и снова угадал его настроение. — Да ты не боись. Они только христианских попов да гораков не любят, а своим — родноверам — последнюю рубаху отдадут.

— Так я же тоже христианин.

— Ты не такой, как они. К тому же ты из простых, из мастеровых, они таких не обижают — обиженных обижать — двойной грех. А ты и книги спас наши из огня, и от дружинников лихо ушел. Наш парень. Там таких уважают.

Клёнка не решился поинтересоваться: «Где это там?» Он посчитал правильным не заморачиваться по этому поводу и полностью положиться на нить судьбы, что сплела для него Макошь.

У небольшого, сажени в три шириной, ручейка, бегущего среди набросанных чьей-то божественной рукой крупных булыжников, Верослав остановился. Оглянувшись назад, проговорил:

— Не знаю, как ты, а я бы перебздел на всякий случай. На Бога надейся, как говорят, а сам не плошай. А, как считаешь?

— А ты про что говоришь?

— Про что? — перевозчик подкрутил штанины повыше и прямо в ботинках вошел в холодную воду. — Следы надо попутать. А то мало ли что. Давай за мной.

Клёнка чуть скривился — не хотелось входить в неприветливый на первый взгляд ручей, но выхода не было. Он тоже завернул штанины и шагнул по каменистому прозрачному дну, сразу погрузившись ниже верхнего края сапог. Холодная вода сковала голенища и заставила Смагина зажать зубами готовый вырваться вскрик и поднять опасливо плечи. Перетерпев первый холод, он пошел побыстрее, чтобы не отстать от широко шагающего впереди Верослава.

Ручеек, окруженный ивовыми и ольховыми кустами, петлял по лесным зарослям. Крепкое течение ощутимо замедляло движение, и скоро Смагин начал уставать. Ноги сводило холодом, и самого начало слегка колотить. Наверное, они прошли с полверсты, когда перевозчик, наконец, углядел на берегу подходящее место для того, чтобы выбраться из воды. Это были нагромождения валунов, тянущиеся к отступившему здесь лесу.

— Здесь, пожалуй, выйдем. На камни ступай, смотри не наследи.

Он задрал ногу и, упершись в полускрытый водой булыжник, вытолкал тело наверх. Клёнка последовал за ним. Чуть удалившись от ручья, Верослав разрешил остановиться и вылить воду из сапог. Сам тоже развязал ботинки и плеснул полкружки жидкости меж валунов.

— Ничего, — перевозчик осмотрел светлое небо, — Бог вымочит, Бог и высушит.

У Смагина воды оказалось не в пример больше. Одев мокрую обувь на такие же мокрые обмотки, отправились дальше.

Шли до самого обеда. Когда солнце поднялось над головой, опять оказались в темном густом ельнике. По-прежнему здесь, внизу, сырой лес слегка парил. Обувь немного подсохла, но все равно еще неприятно липла к сырой ткани на ногах. На привал остановились, как только миновали угрюмые заросли — в светлом кедраче. Вдвоем быстро насобирали сушняка, Клёнка по просьбе товарища надергал сухого мха и сгреб прошлогодней листвы под густой, усыпанной чернеющей ягодой, черемухой. Перевозчик чиркнул кресалом, и со второго раза искра задымилась в полом, словно воздушном, комке ягеля.

Оставив Смагина разводить костер, Верослав извлек из котомки волосяную леску с грубым крючком на конце.

— Во, удочка кака у меня есть. Кормилица, — он извлек из коробочки на поясе волосяную мушку и приладил ее на крючок. Прихватив котелок, перевозчик направился к реке, угадывавшейся в низинке за рядом могучих кедров. Не успел Клёнка распалить огонь до углей, как на той же тропке, где он совсем недавно скрылся, вновь показалась голова перевозчика в холщевой приплюснутой шапке, поднимающегося на взгорок от речки. Когда он выбрался из низины весь, Смагин увидел в его приподнятой руке здоровенного хариуса. Он даже издалека узнал рыбину по хищно вытянутой нижней челюсти и заметным серым полосам, раскиданным вдоль по телу. На торжке в городе он частенько покупал хариусов — жена готовила из них замечательные рыбные пироги и уху. При воспоминании о родных он ощутил, как прошла судорога по лицу и сжалось сердце. «Как они там? Еще не знают, что путь домой в город для нас закрыт надолго. Во всяком случае, пока Никифора или не прибьют или сам не помрет».

От грустных мыслей его отвлек Верослав:

— Сейчас я его выпотрошу и сварганим ушицу, — улыбчивый перевозчик на ходу вытаскивал из ножен на поясе нож. — А ты, давай, котелок пристрой пока.

Смагин уже примерно знал, как устраивают посудину в полевых условиях над огнем. Он взял у товарища топор и вырубил в черемухе пару толстых сучьев с рогатинами на конце. Затем воткнул каждую под углом в землю. Соединив раздвоенные концы в центре кострища, повесил на них наполненный водой котелок.

Прямо на кедровых иголках вычистив рыбину, перевозчик кинул ее в уже горячую воду. Еще раз залез в котомку и извлек из ее глубин крохотный берестяной туесочек с солью. Посолил воду. Присев на корточки, несколько раз воткнул нож в толстый слой хвои.

— Во, рыбой уже не пахнет, — он понюхал лезвие.

— А чем пахнет?

— Лесом и немного огурцом.

Перевозчик вставил ножик в ножны и, оглянувшись, заметил невдалеке толстое подгнившее бревно.

— Давай подтащим.

Смагин охотно присоединился к нему. Вместе приподняли и принесли его к кострищу. Кинули рядом и устроились на нем. Так было гораздо удобнее. Оба скинули влажную обувку и пристроили ее у костра, но не очень близко, чтобы не скукожилась, высыхая. Верослав воткнул рядом еще пару колов, на них повесили обмотки. Вытянули поближе к огню босые ноги и расслабились.

— Нам еще долго идти? — Смагин выбрал из кучи валежника ветки посуше и закинул в костер.

— Недолго осталось, — перевозчик запоздало ответил на вопрос. — К вечеру будем на месте.

— Что там, село, хутор?

— Скорее, хутор, — Верослав на секунду задумался. — Хотя, о том хуторе никто, кроме верных людей не знает. Все, кто там бывают, дают клятву на огне, что даже под пытками не выдадут, где его искать.

Клёнка невольно напрягся:

— И мне тоже давать?

— А, плевое дело. В ладони сожмешь ненадолго раскаленный прут да подержишь руку с ним над костром, да и все.

Смагин невольно спрятал руку под себя:

— Это обязательно?

Перевозчик нахмурил брови и одарил Клёнку строгим взглядом. Смагин опустил глаза и поежился.

— Ха, ха, ха, — вдруг громогласно расхохотался перевозчик и даже согнулся от смеха. — Нет, ты что, — сквозь приступы смеха проговорил он. — Правда, поверил?

Смагин закрыл рот, только что открывшийся непроизвольно, и глупо улыбнулся:

— Поверил. А ты бы не поверил?

Верослав, досмеиваясь, мотнул головой сначала отрицательно, потом, соглашаясь, и снова зашелся в смехе, откидываясь назад. Клёнка тоже растянул губы в улыбке, хохотнул и, глядя на заразительно смеющегося товарища, загоготал сам, раскачивая головой и стукая ладонями о колени.

Они кое-как успокоились, когда от напряжения уже начали болеть животы. Верослав, все еще нет-нет улыбаясь, отковырял от бока хариуса кусочек мяса и попробовал. Приподнял голову, прислушиваясь к ощущениям.

— Готова. Нарви листьев черемухи, я тебе на них рыбу положу.

Кленка поспешил к дереву. Перевозчик тем временем разломал рыбину в котелке на крупные куски. Извлек из котомки деревянную миску и выложил один кус себе. Второй покрупней выбрал для Смагина. Поставил кружку, извлеченную тоже из, Смагину показалось, бездонной котомки на землю и, перехватив горячий котелок шапкой, налил туда жирного супа — ухи.

— Будем по очереди пить.

Смагин кивнул, обжигаясь вкуснейшей рыбой.

Вышли сразу после того, как перевозчик помыл посуду и, уложив ее в котомку, затянул горловину.

До самого вечера шагали без остановок. Клёнка опять притомился и уже почти не смотрел по сторонам, полностью положившись на своего провожатого. Пару раз он спрашивал у Верослава, как же он тут ориентируется? Для Смагина весь лес выглядел одним неразличимым хвойным труднопроходимым участком. Перевозчик на это хмыкал и ограничивался коротким: «Молча».

Уже наползали светлые северные сумерки, когда перевозчик вдруг замедлил шаг и поднял предостерегающе руку. Смагин насторожился и пошел медленно и на цыпочках. Верослав оглянулся и прошептал:

— Считай, пришли. Подожди здесь, надо проверить, как там у них, все ли нормально. Я тут целый срок не бывал.

Смагин кивнул:

— Спрятаться?

— Да просто стой на месте, а то я тебя потом не найду.

Клёнка послушался, лишь сделал шаг в сторону и схоронился за дерево. Верослав двинулся вперед, слегка пригибаясь. Но при его огромном росте, даже пригнувшись, он стал всего лишь уровня Смагина. Немного погодя он исчез за голыми стволами, между которых довольно густо расположились кусты рябины, калины и молодые разлапистые сосенки.

Долгое время ничего не происходило. Ветерок теребил кусочек разлохмаченной, тоньше листа, сосновой коры перед его лицом. Клёнка стоял так тихо, что по стволу спустилась и, не заметив его, пробежала мимо чуть не по плечу рыжая белочка. Внезапно где-то недалеко, за деревьями, залаяли собаки. Клёнка, волнуясь, выглянул из-за ствола. Тут же лай прекратился, резко, словно собак кто-то одернул. Он прислушался, вытянув шею. Смагину показалось, что где-то вдалеке разговаривают люди. Он еще больше напряг слух. Точно, громко и возбужденно говорили несколько человек и голоса приближались.

Смагин притих за деревом. Вскоре совсем рядом зашуршала хвойная подстилка под чьими-то ногами, и знакомый голос прокричал негромко:

— Эй, Кленка, выходи. Здесь все свои.

Сапожник, неуверенно улыбаясь, вывалился из-за дерева. На него улыбчиво глазели, кроме самого перевозчика, трое заросших по самые брови мужиков разного роста и возраста, но в похожих холщовых кафтанах и плохоньких ботинках на завязках. У того, что стоял посередине, самого маленького и рыжеватого, на боку висел дорогой меч, а на поясе нож, у остальных, кроме ножей, оружия с собой не было.

— Ну, здрав будь, Клёнка-христианин, — тот самый, вооруженный мечом шагнул вперед, прижимая руку к груди. — Будь гостем. Не обидим, — он чуть склонил голову. Остальные повторили его жест.

Смагин ответил им глубоким поклоном в пояс.

До хутора дошли быстро. Он оказался совсем рядом, наверное, за крайними деревьями. Но расположен между соснами с умом, так, что чуть отошел и уже не видно. Две грозные лайки бегали у крыльца. Увидев приближающихся людей, они уселись в стороне, помахивая хвостами. На хуторе, выстроенном в ряд, Смагин насчитал семь строений. Четыре из них, несомненно, были жилыми. Избы выдавали слюдяные окошки с резными наличниками. В вытянутом срубе, судя по донесшемуся ржанию, держали лошадей, рядом с ним прятались в соснах банька и сарай. Причем банька выделялась из всех построек свежестью бревна. Похоже, ее, в отличие от остальных срубов, поставили совсем недавно.

У крайней избы его пропустили вперед и указали на крыльцо.

— Милости просим.

В избе, куда Смагина провели заросшие мужики, было чисто и прибрано. Клёнке показалось, что здесь не обошлось без женского участия. В красном углу горел по обычаю фитилек в плошке под небольшими идолами Перуна и Велеса. Усадив гостя за стол в центре горницы, хозяева тоже устроились по противоположной стороне вытянутого прямоугольником, грубо, но добротно сколоченного стола. Перевозчик занял место рядом со Смагиным.

— Ну, давай знакомиться, — старший из мужиков, первым обратившийся к нему недавно в лесу, сел поудобнее и свернул широкие ладошки в такие же огромные кулаки.

— Клёнка, Смагин. Сапожник я из города.

— Не слышал. А я Нарышка, атаман тут, — он обвел глазами стены избы. — Этот, — он наклонил голову вправо, указав на плотного и жилистого, с толстыми руками, еле помещающимися в узкие для него рукава рубахи, товарища, — Тугарин.

Тугарин, не двигаясь, молча и, похоже, без особых эмоций, глядел на Смагина.

Клёнка склонил голову.

— Ты от него слова не жди. Он у нас безъязычный.

— Как это?

— Да так, язык ему выдернули гораки, когда он их веру собачьей обозвал. Теперь поумнел, молчит.

Тугарин что-то недовольно промычал. Атаман не обратил на него внимания.

— Это, — он глянул налево, — Буслай, рубака каких мало. Может один с десятерыми справиться.

Они кивнули друг другу. Смагин внимательней вгляделся в лицо Буслая. Обычное лицо, каких много по Руси: нос картошкой, голубые глаза, белая кожа под светлой же густой бородой и усами. Он был совсем молод, не больше тридцати лет. И когда только успел набраться мастерства? В представлении Смагина, мастеру боя должно быть не менее сорока — сорока пяти.

Буслай весело сверкнул глазами:

— Сейчас Руся, жена моя, что-нибудь покушать сварганит, поди, голодные?

Около Смагина шевельнулся Верослав:

— Да есть маленько.

— А потом баньку протопим, — атаман хмыкнул. — Наш молчун мастер баньку топить.

Тугарин недовольно отвернулся. Смагин понял, что здесь они что-то не договаривают. Но спрашивать было неудобно.

Стукнула дверь за спиной и дробные каблучки простучали по половицам. Мужики улыбнулись входящей женщине.

— Здравы будьте, гости дорогие, — она обошла стол и поставила на него вместительный казанок. Даже через закрытую крышку от него исходил аппетитный запах наваристых щей. Клёнка сглотнул слюну.

После обеда Тугарин, грузный и ощутимо мощный — Клёнка невольно с восхищением наблюдал за его движениями — «Сколько ж в нем силы?» — отправился топить печь. Остальные вышли на крыльцо и присели на верхней ступеньке. Только Буслай остался в горнице помочь жене с посудой.

— А что это ты говорил, что Тугарин мастер печки топить? С подвохом каким что ли?

Атаман улыбнулся, вспоминая:

— Тугарин у нас парень огонь, в драке первый будет, большой, сильный, но это и недостаток — в каморке ему не развернуться. Ну, так он у нас первую баню-то из-за этого и спалил.

— Как это?

Верослав тоже подался вперед:

— Ну-ка, ну-ка, я такого еще не слышал. То-то у вас баня новая.

— Новая, — Нарышка скривился в ухмылке. — Рассказываю откуда у нас новая баня. Запалил он раз печку, ну, и пока разворачивался, задом у печки бок и разворотил. Обжегся, конечно. Прибежал — мычит, руками машет, а чего мычит, чего хочет, сразу не поняли. Пока сообразили, баня уже занялась. До речки отсюда саженей сто будет. Бежать за водой поздно. Так и сгорела. А, почитай, лет с десять стояла, и ничего. Пришлось нам новую строить. Ну, молчун больше всех старался — вину отрабатывал. Бревна, какие мы вдвоем не поднимем, сам тягал. Здоровья у него дай Бог. В новой бане мы специально для него предбанник побольше сделали.

— А обжегся-то сильно?

— Не-е, спереду не сильно.

— А с заду? — Клёнка, догадываясь об ответе, уже улыбался.

— А с заду вся шкура, как чулок, слезла. Месяц нас охранял.

— Как охранял? — не понял Смагин.

— Ну, стоял всегда рядом. Мы сидим, а он не может. Вот и охранял.

Посмеялись. Поглазели по сторонам. Подбежали, лихо закрутив хвосты в кольцо, лайки. Атаман ласково погладил сначала одну, потом другую. Собаки сидели смирно, только вытягивали головы, подставляя загривок под его широкую ладонь. Клёнка разглядел, что это были кобель и сука.

— Хорошие собачки.

Нарышка махнул им рукой в сторону, и собаки дружно посеменили в указанном направлении.

— Хорошие. Охранники и защитники. А еще и на охоту с ними хожу. Так такие промысловики, я тебе скажу. Лучше и не надо.

Появился из дома Буслай и остановился позади, подперев плечом балку.

— А как медведя дерут! — включился в разговор он. — Это надо видеть.

Из-за последних сосен выглянул Тугарин и, убедившись, что его увидели, махнул призывно рукой.

— Айда в баньку, — атаман поднялся первым. — Ну, если он опять веники не запарил…

Тугарин не забыл залить корыто с березовыми вениками горячей водой. Попарились знатно.

На выходе, распаренные и усталые, почти не разговаривали. Остановились на улице, подышать. Вечер навалился мутный, но не темный. Во всяком случае, строения хутора угадывались в сумраке до самого последнего. Стих ветер, почти не досаждали комары. На душе было легко и светло. В этот момент Смагин совсем забыл о своем непростом положении и о том, что его сейчас ищут дружинники по всему краю. Вместо этого Клёнка вдруг чувствовал, как сами собой закрываются глаза. Ему резко захотелось спать или хотя бы прилечь. Верослав заметил это:

— Ну, что, Нарышка, гости твои совсем устали. Спать у тебя тут найдется где? Или так на улице и будем стоять?

Атаман смущенно засуетился:

— Конечно, конечно. Идем в дом, там у нас свободный топчан есть. Руся, наверное, уже постелила.

Клёнка согласно наклонил голову:

— Признаться, очень спать хочу.

— Так пошли скорее, чего ты раньше молчал?

Тюк с соломой показался Смагину на удивление мягким и теплым. Он провалился в сон, как только его оставили одного в горнице.

Утром его разбудили встревоженные интонации. Говорили вполголоса. Просыпаясь, он разобрал последние фразы:

— Будить что ли?

— Да пусть поспит еще маненько. Время пока не поджимает. Вороги пока далеко.

— Ну, добре.

В этот момент Смагин открыл глаза. У дверей стояли и поглядывали на него атаман и Верослав. Утро за окном, как и давеча, поднималось туманное, серое. В горнице висела молочная муть, сквозь которую, увидев, что он проснулся, к нему шагнули хозяева. Кленка быстро сел, словно и не спал только что крепко, тревога в голосах взбодрила, почище ключевой воды:

— Что-то случилось?

— Пока не случилось, но может, — атаман приблизился вплотную. — В лесу дружинники княжеские. Идут на хутор, как будто ведет их кто. Верстах в трех уже.

— Что будем делать?

— Выходи, погутарим.

Зябкий ветерок сразу же забрался за пазуху мятля. Клёнка поежился и запахнулся плотней. В стороне, перед конюшней, были привязаны три уставшие лошади, опустившие морды в ясли. У крыльца топтались пятеро вооруженных бойцов. Кроме Тугарина и Буслая, на него смотрели незнакомые родноверы. Один постарше, чем-то неуловимо похожий на атамана, тоже с легкой рыжеватостью в волосах, и два — совсем молодые ребята, может, лет восемнадцати. Когда они приблизились, новички вежливо поздоровались с Клёнкой.

— Расскажи ему, — атаман указал подбородком на Смагина.

— Утро доброе, Клёнка, имя твое мне уже сказали. Я Кряж, брат Нарышкин, младший, а это сыны мои: Починок и Ростик. Разведчики мы.

Парни одновременно показали белесые затылки.

— А видели мы вот что, — продолжил он. — В лесу отряд дружинников двигается. С ними раненый в носилках, на вроде монаха. Он у них главный. Из-за него они идут не быстро — отдыхают часто. Впереди и позади отряда пару человек держат. Опытные. На ночь стали лагерем у реки. Но по тому, как шли, направление на хутор угадывается. Как будто знают, куда двигаться. Может, случайно, просто вдоль реки идут, а может, и нет. Не за тобой, часом?

— А сколько их?

— Мечей двадцать.

— Со мной, вон Верослав видел — четверо всего было.

Перевозчик вышел вперед:

— Верно говорит. Тех мало было. Помощь они привести никак не успели бы. Скорей всего, это какие-то другие.

— А этот монах как выглядит?

— Да мы близко не подходили. Обычный, борода из носилок выглядывает, в плаще широком.

— Борода на два клина расчесана?

— Да вроде на два.

— Что, знакомый? — Нарышка с интересом уставился на Смагина.

— Есть в городе один похожий — чернец. Это он меня в лесу поймал, когда я в Коломны шел. Страшный человек. Кажется, тебя насквозь видит.

Атаман задумчиво почесал нос:

— Ну, нас особо не увидит. Не допустим. Чего ему здесь надо, интересно? — он поднял галаза. — Ну, что делать будем, други? Мысли есть?

— Битву дать надобно, — Буслай ухватился за рукоятку меча. — Внезапно ударим — победу за хвост поймаем.

— Засаду у балки поставить можно, — Кряж говорил размеренно и неспешно. — Оттуда мы легко, прежде чем они сообразят, что творится, половину перещелкаем. А с остальными как-нибудь сладим.

— А если и сладим, наверняка они и из наших кого с собой заберут. А этого допустить неможно. Не дело товарищей терять. Итак скольких уже в ирий проводили. Да и то. Сладим ли? Там тоже не мальчики, волки еще те.

— Буслай поднял сжатый кулак, собираясь что-то сказать. Атаман оборвал его выставленной ладонью:

— Все, родноверы, я решил. Сделаем так. Вы, — он упер суровый взгляд в брата, — на лошадях им след оставите. Пусть они за вами пойдут.

— А если не все пойдут? Разведчиков вышлют, и все?

— На этот случай надо приготовиться им засаду поставить, да пошуметь малость или не малость. В общем, ваша задача их за собой заманить.

— Куда вести?

— На Кузькино болото. Сами тропой уйдете. Только смотрите, им место не выдайте, где ворга начинается.

— Обижаешь, атаман.

— Обидчивый какой. А мы тем временем позади пойдем. Если вдруг окажется, что ваша хитрость не удалась, тогда делать нечего — будем бой принимать. Не гоже их на хутор пускать. Ну а коли все понашему плану пойдет, то втихую разойдемся. Добре?

— Годится, — ответил за всех Кряж.

— Тогда вперед, по коням.

Родноверы быстро разошлись. Буслай, прежде чем взнуздать коня, подошел к Русе и что-то тихо ей говорил. Она слушала с глазами, постепенно набирающими влагу. Около атамана остался один Клёнка.

— А мне что делать?

— Выбирай: или с нами пойдешь или здесь оставайся. Никто тебе слова не скажет, ты гость, да к тому же не воин, ремесленный.

— Нет, с вами пойду. Меч худо-бедно держать умею — по малолетству учил дед. Авось, пригожусь.

— Ну, меч мы тебе найдем, — атаман хлопнул Клёнку по плечу. — А за помощь благодарствую. Нам любой воин надобен.

День стелился над лесом теплым ветром, легкими облаками и тучами комарья. Постепенно прогревалось и под деревьями. Родноверы давно миновали светлый сосновый бор и сейчас двигались через сумрачный ельник с частыми вкраплениями лиственниц и пихт. Два разведчика намеренно тянули преследователей через заваленные буреломом чащи, где едва могли пройти кони. Почти не разговаривали. Да и о чем говорить, когда и так все понятно. Наконец, зашуршали копыта в чаще, и на них выехал третий разведчик — Починок. Приблизившись спешной рысью, он резко осадил послушного коня:

— Пятеро за нами пошли. Остальные остались там, ждут посланцев, наверное.

— Так… — Кряж приподнялся на стременах, пытаясь заглянуть за взгорок, покрытый редкими елями. Конечно, ничего не увидел. — Как я и предполагал. Давайте-ка на этот холмик заберемся. Думаю, там место для засады подходящее.

— А чего они решат, когда по следам увидят, что к вам еще один добавился? — Починок ударил мягкие бока жеребца пятками и затрусил рядом с остальными.

— А не все ли равно? — Ростик ехал рядом с братом. — Мы все равно не узнаем.

— Не скажи, — не согласился отец. — По тому, что они предпримут, сразу все понятно станет. Если встревожатся — значит — людей больше вслед отправят, не встревожатся — так же оставят. Главное, чтобы не сообразили, что это за ними человек следил.

— А могут и не увидеть следы.

— Ну, на это не надейся.

Коней остановили за взгорком. Оказалось, что с противоположной стороны он не такой пологий, к тому же утыканный старыми валунами, наполовину скрытыми в земле. Кряж удовлетворенно кивнул и навалился на гриву коня, неторопливо сползая с него. Братья легко спрыгнули на землю вслед за отцом.

— Ростик, отведи коней подальше да привяжи там. И возвращайся.

— Ага, — тот ухватил протянутые ему повода. — Без меня не начинайте.

— Не начнем, — проворчал Кряж, устраиваясь за камнем на вершине холма. — Починок, вон за тот валун сховайся. Помни, надо не убить их всех, а желательно ранить, причем лучше всего в ноги.

— А зачем? — сын на всякий случай перешел на шепот.

— Затем, что чем у них больше раненых, тем медленнее передвигаться будут. И тяжелей им станет, устанут быстро. Понял?

— Ага. — Починок, пригнувшись, рванул к нужному валуну, на бегу снимая лук через голову.

Только он занял место, как из леса выскочил Ростик и тоже присел с разбегу на свое место, указанное одним взглядом отца — говорить он уже не решился — дружинников ждали каждый миг.

Разведчики расположились по дуге. В центре отец, по краям — сыновья. Враги, если идут по следам, мимо пройти просто не могут.

Застучал над головой дятел, и Кряж задрал голову. Но никого не увидел — красногрудая птица уселась где-то высоко в вершинах елей. Стайка синиц в сопровождении пищух с резким тиньканьем и нежным посвистом перелетела в поисках пищи с одного дерева на соседнее. Он снова вернулся к наблюдению за подъемом.

Напряженная тишина, наполненная успокаивающими лесными звуками, длилась недолго. Они только успели приготовить боезапас — вытащить стрелы из колчанов за спинами и разложить их под рукой, как за дальними соснами мелькнула фигура дружинника. Засадники прижались к камням. В руках каждый сжимал мощный лук. Они больше не выглядывали из-за валунов — каждый был научен угадывать перемещение врага одним внутренним зрением и слушать обостряющимся в такие моменты слухом. Кряж поднял руку с растопыренными пальцами: «Пять их». Сыновья одновременно кивнули.

Фигуры стремительно приближались. Дружинники, как они и ожидали, оказались бойцами опытными. Даже слишком. Они не полезли гуртом на горку, а остановились перед холмиком, укрывшись за деревьями. Разведчики напрягали слух, как только могли, но какое-то время, показавшееся им бесконечным, до них не доносилось не звука. И вдруг услышали шаги. Но только одного. Видать, княжьи люди решили не соваться наперед, не разведав броду, и отправили дружинника проверить подозрительное место. Кряж ругнулся про себя, признавая ошибку. Место для засады уж слишком подходящее. Любой военный сообразит это. Дружинники рассудили так же. Кряж чуть приподнялся и махнул рукой на отход. Тут же, краем глаза углядев, что сыновья двинулись назад, побежал на полусогнутых ногах. Прыгая с камня на камень, ему удалось добраться до первых елей низинки, ни разу не наследив на еловом одеяле земли. Внизу он быстро махнул сыновьям направление, в котором они должны занять позиции, и сам живо забрался под раскидистую и сухую понизу ель. И только затих, выставив перед собой лук, как на взгорке показалась медленно выглядывающая голова. Засадники опять затаились. Кряж понимал, что сейчас они находятся в самом неудобном положении с точки зрения внезапности и удобности нападения. Но такие же мысли придут и дружинникам. А, значит, они уже не будут в полном боевом напряжении ожидать отсюда нападения. При определенном умении и чуть-чуть везении шанс на удачу присутствовал. Правда, отходить придется на виду у тех, кто еще сможет им навредить, то есть живых и даже не раненых. Надо, чтобы таких не осталось вовсе.

— Перуне, славься, русичей дед, — отец мысленно пропел первые слова гимна грозному, но справедливому Богу и кинул на чело перуницу. — Не оставь, боже, не за наживой пришли, родные избы защищаем.

Тем временем дружинник выбрался на пригорок и засновал между камней, потихоньку спускаясь вниз. Он дошел до первых деревьев, за которыми притаились родноверы и замер, прислушиваясь, и, похоже, даже принюхиваясь. И тут в глубине леса чуть слышно заржал Сивка — конь Кряжа. Дружинник встрепенулся. Придерживая меч на боку, он резво развернулся и рванул бегом назад — на горку. Несколько мгновений, и он скрылся за ее вершиной. Похоже, боец решил, что они почти догнали неведомых всадников и сейчас, если засадникам повезет, дружинники начнут спешить. А значит, расслабятся хотя бы на долю.

По склону между камней побежал грозный, несмотря на маленький рост, хищник этих мест, хорек. В зубах он волочил свесившую набок головку куропатку.

Дружинники, спугнув хорька, который сразу рванул в лес, выскочили на пригорок почти одновременно. На миг замерли, разглядывая закиданный валунами спуск и… трое из пяти бойцов дружно повалились наземь. Двое упали на спину и остались лежать на противоположном склоне, невидимые засадникам, а один грохнувшись ничком, сполз по мху на животе. Затормозив на середине холма, он крутанулся волчком и подтянул к себе ногу с торчащей из нее — в районе бедра — стрелы. Двое, не задетых стрелами дружинников, успели прыгнуть назад. Бой был окончен. Кряж с сыновьями подхватили разложенные перед собой так и не понадобившиеся больше стрелы и побежали назад, прикрывая спины густыми елями. Добравшись до коней, разобрали повода и быстро запрыгнули в седла. Вскоре среди деревьев затих и топот уходящих быстрым шагом коней. Всадники направились к Кузькину болоту.

* * *

Ехали уже полдня. Небо, укрытое мелкими тучками, хмурилось. Надоедали комары, звенели, как натянутые тетивы, занудные оводы и слепни. Кобылу Буслая тянул в поводу Тугарин. Он тащился последним. Впереди цепочкой растянулись атаман, Клёнка и Верослав. Несчастные животные отмахивались от слепней хвостами, махали мордами, вздрагивали кожей, но пока шли, здоровые мухи не отставали от них, превращая передвижение лошадей в непрерывную муку. Но они, привыкшие к такого рода неприятностям, терпели. Как и люди. Смагин, в последние дни намотавший десятки лесных верст, поймал себя на мысли, что постепенно привыкает. Ехать по заваленному густолесью и проваливающимся под копытом коня мхам, стало как будто даже и ничего, и насекомые уже не раздражают так, как прежде. Конечно, уставал, но, к счастью для Клёнки, двигались неспешно — дружинники, скованные ранеными, шагать быстрее просто не могли. Как и предполагал брат Нарышки, княжеские люди на уловку Кряжа и его сыновей сперва не поддались, отправив по их следам лишь пятерку бойцов. Вероятно, разведчикам пришлось вступить в бой. И очень удачно. Во всяком случае, Буслай, ходивший в дозор, вернувшись, доложил, что к отряду вышел один из отправленных вперед бойцов. После его эмоционального — он махал руками и кружился на месте — рассказа, отряд дружинников спешно собрался и скорым маршем скрылся в лесу, ведомый своим провожатым. Первая часть задумки атамана решилась успешно. Дело было за второй частью.

Шли по следам Буслая. Он двигался впереди, внимательно отслеживая по пути все изменения в настроении и замыслах врагов. Пока события развивались в нужном направлении, а впереди крался надежный и опытный пластун, в стане атамана было спокойно. По дороге Клёнка даже изловчился и поговорил с Нарышкой. Он подогнал жеребца поближе к атаману и пристроился сбоку:

— А что, Нарышка, вы все время в лесу живете? — Клёнка перехватил уздечку поудобней.

Атаман глянул на Клёнку задумчиво и как-то горько, как ему показалось:

— Давно уже в лесу, — отвечал тот, размеренно покачиваясь в седле. — Лет десять, как ушли.

— А раньше где жили?

— В селе жили. Небольшое такое село, Гавриловка, верст шестьдесят от города. Может, слышал?

— Нет, — Клёнка покачал головой.

— В лесу, у Большой Емели стояло, речку такую слышал?

— Слышал.

— Ну, вот. И от дороги ведь далековато, но все равно добрались как-то. Рудник недалеко от нас, князь туда, видать, приезжал, ну и до нас заодно завернул. А места замечательные. Река рядом. Охотой, рыбалкой промышляли. Огороды, опять же. Храмик небольшой Велеса стоял. Ведун свой славы пел, требы принимал. В травах многомудрый был. Рожали детей, растили, баб любили, никого не трогали. Справно, хорошо жили, — он замолчал, отвернувшись.

— А что потом случилось? — Клёнка не сумел скрыть интерес.

— А потом пришли гораки с князем и попом. Никифор его звали.

— Никифор? Знаю такого. Он в городе сейчас. Злобствует.

— Жив, значит, гаденыш. Отольются ему наши проклятия и кровь родичей. Сварог говорит, не гневись на плохих людей — они сами себя накажут. Но что-то не наказываются пока. И как не гневиться? Столько зла он принес, — конь атамана примерился и перепрыгнул высокую лесину.

Он замолчал, удерживая равновесие.

Через несколько шагов, Клёнка уже хотел напомнить о себе, продолжил сам:

— Никто не захотел от веры предков отказаться. Не нашлось предателей. Начали они нас избивать. Мы за топоры. Они на нас. Пока женщины с детьми в лес уходили, держали оборону. И нормально получалось. Видно, Перун-Божичь нас не оставил, даже до самого князя чуть не добрались. Ему воевода помог — сильно лют на драку. Потом переломили они нас. Все-таки их раза в два больше было. Да все на конях. А мы — пешие. Кто в живых остался — отступил. Не стали они нас преследовать. Вот с тех пор и живем, как звери лесные. Рассыпали хуторки по тайге, чтобы в одном месте не копиться. Рядом с нами недалече Горловы живут, они ниже по реке промышляют. Но если что случится, друг дружке сразу на выручку придем. Еще дальше, как раз на дороге на Гавриловку, брат мой младшой хутор поставил. С ним еще одна семья. Иногда встречаемся, да только все меньше наших в лесу остается. Кого дружинники найдут, кто в набеге им попадется. Мы же тоже без дела не сидим, — атаман блеснул голубым глазом. — Охристям спать спокойно не даем. Нет-нет да и на дороге кого споймаем. Люд простой не трогаем — зачем он нам? Но к княжьим людям жалости нет. У меня самого жинка с сынком тогда сгинули. Вроде ушли вместе со всеми, а когда нагнал своих, ее не нашел. Везде искал — нету. Так и не знаю до сих пор, какую смерть мои родные приняли, от кого? Где их косточки покоятся? Потому-то, уж если какие гораки нам попадутся — мертвым завидуют, — он скрежетнул зубами и поддал жеребцу пятками под бока.

Конь с Нарышкой в седле ускорился и вышел наперед маленького отряда, оставив задумчивого Смагина позади.

В обед вслед за дружинниками, как сообщил запыхавшийся, но довольный Буслай, прибежавший от отряда, остановились на привал. Молчун, быстро покидав в рот сухари с вяленным мясом и запив трапезу водой из меха, ушел сменить Буслая. Отряд дружинников шагал точно по следам разведчиков, уходящих к огромному Кузькиному болоту. Буслай принес интересную новость. Чернецу, раненному в плечо, стало хуже. Похоже, у него поднялся жар, и больной постоянно находился без сознания и иногда бредил. Бойцы сделали ему перевязку, подложили на рану мха и по всему сели совещаться — что же делать дальше. Кроме чернеца, с отрядом продвигались еще трое раненых, и все в ноги — хорошо Кряж с сынами поработал. Их несли по очереди на самодельных носилках. Один, похоже главный при бессознательном чернеце, судя по движению рук, все призывал бойцов продолжить преследование. Те больше молчали, понуро опуская головы. Видно, простым дружинникам приходилось не сладко.

После короткого обеда Буслай погладил потянувшуюся к нему кобылу по щеке и убежал сменить Молчуна. Когда тот вернулся, одновременно с дружинниками тронулись в путь. Вероятно, главный сумел настоять на продолжении преследования.

Понемногу местность начала меняться. Уже не так густо раскидывались деревья. Под ногами гуще стали попадаться поваленные подгнившие деревья, иногда целыми завалами, обходить которые было совсем непросто. Перед очередным высоким буреломом спешились. Молчун, пропущенный вперед, повел жеребца и кобылу левее по следам отряда. Атаман и Клёнка двинулись следом. Замыкал шествие Верослав. Кое-как перебравшись через растопырившийся комлями завал и перетащив лошадей, неожиданно попали на мочажину. Под ногами захлюпало, зато деревья впереди сразу расступились. Вместо мрачного леса впереди расстилалась саженей на тридцать серо-зеленая поляна, на которой высились кое-где кусты ивы и мелкие березки. Следы уходили через середину проплешины на другую сторону. Атаман задержался перед тем, как ступить на ее нетвердую поверхность, что-то рассматривая впереди. Тугарин беспокойно замычал и вытянул руку вперед. Тут и Смагин разглядел — как будто кто-то машет рукой на границе поляны и леса, да низко так, похоже, над землей.

— Буслай! — атаман рванул вперед, не выпуская повод перешедшего на неуверенную рысь коня — все-таки очень тонко под копытами и зябко, и конь сторожился, беспокойно раздувая ноздри.

За ним дернули и Смагин с Молчуном. Смагин слышал хлюпанье — сзади бежал перевозчик. Бежать было неудобно: тяжелый меч стукал при каждом шаге по ноге. Смагин старался придерживать его так же, как это делали мужики, но выходило все равно не так ловко. Чем ближе они приближались, тем отчетливей видел Клёнка разметавшиеся светло-русые волосы Буслая, залепленные грязью, и руку, вяло поднимающуюся из трясины. Его пальцы судорожно хватали расступающийся под пальцами край густой ряски, а рот раскрывался в беззвучном крике. Но твердый взгляд смотрел на приближавшихся друзей без испуга. Самое страшное в том, что Клёнка ощущал в этот момент, была тишина, в которой лишь звучно чмокали ноги и копыта, выдираемые из грязи, хрипел рядом Молчун и раздавалось боязливое пофыркивание коней.

Атаман отпустил жеребца и осторожно опустился на живот. Подхватив под руку упавшую березку, еще зеленую, он рывком выдернул остатки корневища из болотины и, толкая ее вперед, медленно пополз к замершему Буслаю. Смагин тоже отпустил своего коня, и тот сразу побрел в сторону леса, куда уже вышагивали остальные лошади. Кленка собрался было подойти поближе к атаману и предложить помощь, но Молчун придержал его за руку.

— Что? Я помогу.

Тугарин затряс отрицательно головой и еще крепче ухватился за руку Смагина. Тот понял, что его не пускают.

— Ну, хорошо, — Смагин рассудил, что лесные мужики лучше его знают, что делать в такой момент.

Подошел Верослав и, тяжело дыша, остановился рядом. Молчун вдруг отпустил Клёнку и, еще раз предупредив его движением ладони, чтобы он не сходил с места, побежал к лесу, проваливаясь по щиколотку и придерживаясь следов отряда. Еще чуть-чуть и он, перейдя по сухому на настороженный шаг, скрылся за стройными пихтами и лиственницами. «За дружинниками смотреть пошел», — понял для себя Смагин.

Атаман приблизился уже вплотную к постепенно погружающемуся Буслаю. Тот раскинул руки по сторонам и не шевелился. Примерно в сажени от болотной полыньи, куда провалился Буслай, Нарышка замер и вытянутой рукой протолкнул березку вперед. Буслай тут же крепко ухватился за ее вершинку. Атаман дождался, пока он вцепится покрепче, и пополз задом наперед, медленно с натяжкой вытягивая мужика за собой. Когда Буслай выбрался из болотины по пояс, атаман сел на мягкую, слегка провалившуюся под ним кочку и словно веревку потащил березку на себя. Буслая вытянуло на покачивающийся и все еще опасный край провала во весь рост. Он отпустил деревце и тихо пополз сам, отплевываясь и размазывая грязь по лицу. Наконец он добрался до сидящего атамана и без сил уронил голову на соседнюю кочку. Нарышка обернулся и кивком головы поманил Смагина. Тот быстро подошел. Также молчком атаман показал подбородком на лежащего Буслая и сделал жест руками, как бы приподнимая тяжесть. Клёнка понял и ухватился за мужика с противоположного бока. Атаман поднял его со своей стороны. Под сапогами закачалась мочажина, но пока держала. Клёнка понял, почему атаман позвал именно его, а не Верослава — тот был слишком тяжел для этой топи. Буслай пытался помогать ногами, но они, закоченевшие, его не слушались. С трудом дотащили тяжеленного охотника до твердого. И повалились все трое, тяжело дыша.

Перевозчик поймал за повод коня атамана. Подведя его поближе, занялся остальными лошадьми.

Первым повернулся на бок Нарышка:

— А где Молчун? — одними губами прошептал он.

Смагин махнул рукой в глубь леса. Тот проследил его жест и кивнул. Потом поднялся на колени и пополз к ногам Буслая. Ухватив его ботинок за каблук, он содрал сначала один, затем другой и отбросил оба в сторону. Перевернув бледного мужика на спину, он погрел руки дыханием и принялся натирать его ступни. Буслай закусил губу. Закончив с одной, атаман переключился на вторую. Постепенно холодные ступни его покраснели, и он шевельнул пальцами. Запыхавшись, атаман отвалился к ближайшему дереву. Буслай приподнялся на локтях, неуверенно подтянулся и сел. Чуть приподнявшись, он подвинулся и навалился на то же дерево с другой стороны. Смагин тоже опустился на сухую хвою у дерева. Верослав подводил кобылу Буслая. Он поймал ее последней.

Хмурилось. Клёнка не заметил, когда погода изменилась. Холодный ветер качал тяжелые пихты. Немирно скрипели стволы, и подлетала, закручиваясь в буруны, легкая сухая пыль.

Атаман стряхнул оцепенение и поднялся.

— Берем его.

— Сам пойду, — запротестовал тихо Буслай и уперся кулаками в подстилку.

Придерживаясь за дерево, он неловко поднялся. Атаман и Смагин наблюдали за ним, готовые поймать, если ему вдруг занеможется. Буслай выпрямился и смахнул с лица налипшую грязь.

— Ну, пошли, если так, — легко согласился Нарышка и, зацепив повод коня, который толкался рядом и чуть ли ему в рот не заглядывал, повернулся, уходя.

Буслай подобрал ботинки и на несгибающихся ногах поковылял за ним. Его кобыла без понуканий побрела следом, как собака. За ней потянулись и остальные кони. Смагин вместе с Верославом пристроился за животными. Уже в лесу он понял, что они двигаются не в ту сторону, куда ушел отряд. Но спрашивать не хотелось. В хвойном сыром бору, заваленном так, что им то и дело приходилось искать обходы, разбушевавшийся ветер размахивал и цеплял ветками путников. Буслай потихоньку разошелся и уже спокойно выдерживал темп, заданный атаманом. Тот же шагал впереди, ни разу даже не оглянувшись. Клёнка не удержался и, обогнав растянувшийся отряд, приблизился к Нарышке. Через несколько шагов нарочито равнодушно он поинтересовался::

— Куда это мы идем?

— Тут керка* недалеко, — отозвался тот.

Смагин не знал, что такое керка, но чтобы не выглядеть в глазах охотников совсем уж дремучим гражданином, промолчал, надеясь, что скоро его любопытство удовлетворится. Небо все больше затягивало серым однотонным покрывалом, которое качающиеся вершины расчерчивали на полосы и зигзаги. Меж деревьев бился о стволы сильный ветер — похвист. Даже Смагин понимал — надвигалась непогода. Атаман все ускорял шаг. Буслай и перевозчик держались рядом, а вот Клёнка начал отставать. Однако далеко уйти они не успели — таким темпом прошли, наверное, не больше версты, и тут перед ними выросла, словно из-под земли, небольшая охотничья избушка об одном оконце, затянутом бычьим пузырем. Она была низенькой, но добротной, из толстых еловых комлей. На крыше когда-то был уложен дерн, и со временем там выросла густая высокая трава. Со стороны избушка казалась холмиком, можно пройти рядом и не заметить, если с торца.

Лошадей привязали к вытянутой между двумя соснами балке — коновязи. Кленка заметил, что ее поверхность обглодана, похоже, многочисленными лошадиными зубами. Выходит, люди здесь бывают часто. Атаман вытащил из металлической пазухи на косяке тонкий колышек, запирающий керку, и потянул скрипнувшую дверь на себя. Пригнувшись, вошел. Путники последовали за ним. В комнатке едва можно было развернуться вчетвером. Невысокий потолок из располосованных пополам молодых осинок почти царапал макушки, а Верославу, вообще, пришлось заметно ссутулиться. В центре Смагин увидел небольшую обмазанную глиной печку с дымоходом — выжженной изнутри осиной, выходящей на крышу. Рядом была свалена внушительная охапка дров, под окном на четырех толстых ногах стоял крепкий стол. По трем стенам прилепились широкие лавки. На ближайшую он и рухнул, как подкошенный. По соседству присел на краешек Буслай. Верослав вышел на улицу. В открытую дверь Клёнка заметил, что он зачем-то полез по пологой торцовой стене кирки на крышу.

— Заслонку открывает, — пояснил на его не заданный вопрос Буслай.

Он немного дрожал и глубокими вздохами пытался унять дрожь. Получалось неважно. Грязь на его лице и одежде подсохла, и, чтоб хоть чем-то заняться, он начал отковыривать ее ногтями.

Пошуршав наверху заслонкой, сполз с крыши Верослав и, нагнувшись, вошел в керку. И сразу сел на ближайшую лавку — ему было очень неудобно стоять.

В домике приятно пахло елью и высушенной травой — под крышей по углам Смагин заметил связанные пучки пижмы и зверобоя.

Нарышка закинул в печку дрова потоньше, запихал под них заготовленного мха и березовой коры и чиркнул извлеченным из котомки кресалом. Мох занялся с пятой или шестой попытки. Дождавшись, когда он разгорится весь, атаман прикрыл дверцу и тоже присел на лавку.

— Здесь переждем, — он беспокойно выглянул в открытую дверь.

— А что, дальше не пойдем? — Клёнка тоже посмотрел на улицу.

Еще больше потемнело. По всему вот-вот должно было ливануть.

— Да хорош ужо бегать. Мы свое дело сделали — завели дружинников в глухомань. Скоро должны Кряж с сынами подойти.

— И Молчун?

— И он, куда же без него.

Рядом обнял себя ладонями продрогший Буслай.

— Как ты? — атаман повернулся к нему.

Тот повел плечом и излишне радостно улыбнулся:

— Нормально, живы будем — не помрем.

— Чего ты туда полез-то? — Верослав наклонился вперед и сложил широкие ладони на коленях.

Атаман тоже ожидал ответа с интересом.

— По дурости. Показалось, что там потверже будет. Решил, что на следах они уже по колено растоптали, можно и провалиться. Вот и полез.

— Это ты удачно полез. Еще бы чуть-чуть и засосало.

— Ниче. Как говорят. Была — не была, что Бог ни даст, все на благо: либо выручит, либо выучит.

— Точно, — поддакнул атаман и поднялся, чтобы закрыть дверь.

В проеме он остановился:

— Никак Молчун.

Все прислушались. Верослав подошел к атаману и тоже выглянул в низкую дверь.

— Он, конечно. Вон как руками режет. Торопится на огонек.

Молчун быстро приблизился. Мужики посторонились, и он вошел в керку. И только закрыл дверь, как за ней начал нарастать шелест приближающегося ливня. Дождь накрыл домик и все вокруг в считанные доли времени.

— Как ты вовремя, — Нарышка подхватил свою котомку и, установив ее на лавку, принялся потрошить.

Тугарин согласно мыкнул и присел у разогретого бока печки, вытянув ладони.

— Что дружинники? — Нарышка уложил на стол куски вяленного мяса, зеленый лук, варенные яйца, туесок с солью.

— М…мм, — махнул рукой в сторону, откуда они пришли Молчун, — и присел на землю.

Мужики продолжали ожидающе смотреть на него. Тогда Тугарин улегся на землю и свернулся калачиком, подложив под щеку ладони.

— Ага, на отдых расположились, — догадался атаман. — Где, у болота?

Тугарин закивал головой.

— Наших не видел?

Тугарин снова замотал головой, на этот раз отрицательно. Буслай протянул свою котомку Нарышке:

— На, выложи там.

Атаман перехватил его сидор в воздухе:

— Иди грейся, а то еще заквохаешь, не дай Бог.

Буслай послушно пересел поближе к постепенно нагревающемуся боку печурки.

* * *

Дождь гудел за окном до самого вечера. Атаман поразмышлял и еще днем отправил на улицу Верослава в дозор. Через определенный срок его промокшего чуть ли не до костей сменил Молчун. Верослав развесил одежду по стенам у печки, а сам, завернувшись в плащ атамана, уселся на лавке, подтянув колени к подбородку. Смагин попытался тоже напроситься на пост, но Нарышка твердо его остановил, мол, не твое это дело на дозоре стоять, нет к этому привычки. А раз так, то сиди здесь, и если хочешь быть полезен, посмотри обувку у всех после влаги размокшую. Клёнка с удовлетворением занялся указанным делом. Правда, дальше обычного осмотра и советов у него дело не пошло — инструмент остался в княжеском тереме.

Кряж с сынами заявился уже в сумерках. Заржала за окном кобыла Буслая. Ей ответил издалека Сивка Кряжа. Мужики сразу узнали его гулкое ржание и повскакали с мест. Атаман сам откинул дверь и стоял в проходе, поджидая пока подойдут разведчики.

— Ну, слава Богу, — наконец он увидел их.

Они шагали неспешно, ведя коней в поводу. Молчун уже встречал товарищей.

Скинув плащи у входа, они вошли в керку, и в комнатке стало не развернуться. Кое-как Кряжу с сыновьями освободили места на лавках у раскрасневшейся печурки. Они сбросили промокшую одежду и, выжав ее за порогом, тоже развесили на стене рядом с вещами Верослава.

Мужики выглядели уставшими. Каждому тут же сунули в руки по кружке с травяным чаем и они громко зашвыркали, блаженно прикрывая глаза. Буслай уже нарезал вяленное мясо своим огромным ножом с рукояткой, покрытой шкурой. Смагин взялся ему помогать.

Дождавшись, пока мужики наедятся, атаман вздернул подбородок:

— Ну, что там дружинники? Рассказывайте.

Кряж проглотил последний кусок и оперся ладонью на коленку:

— Завели. Как миленьких. По болотине мы шли долго, чтоб они поглубже за нами увязли. А когда уже топь натянулась, мы подальше его, — он кивнул на довольного Починка, — кушак закинули на кочку, в самую глубь и повернули.

— А кони, чо с вами были?

— Не, коней мы еще раньше с Ростиком на каменном платке отправили. Куда их в болото тащить?

— Тропой ушли?

— Знамо дело. Повернули, следов-то на топи нет, и ушли спокойно. Потом уже Ростика с конями нашли и сюда.

— А что дружинники?

— А чего дружинники? Сидят. Один, самый вострый на глаз, что все следы наши распутывал, в топь провалился. За кушаком полез, дурень. Вытащили его. С трудом, но вытащили. Потом чуток назад отошли от болота на твердое и лагерем стали. Раненные у них. Главный — сотник который, злой, как десять собак. Кричит на своих, а чего кричать? Как будто они виноваты.

— Как думаешь, что делать будут?

Кряж важно качнулся и с усмешкой глянул на сыновей. Те тоже довольно хмыкнули.

— А чего они могут. Сейчас под дождем им никуда не дернуться. Мокнут, поди. Шалаши-то не строили. А как ведрышко на смену придет, назад повернут. Делать им больше нечего. Чернец их, что командовал сначала, без сознания лежит. Совсем плохо ему, может, заражение нутров началось. Да и остальные, мы которых подстрелили, тоже не здоровее его будут. С ними им одна дорога — восвояси.

Атаман крякнул и подскочил:

— А что, кажись, получилось. А, казаки?

— У нас, да не получится? — Кряж расплылся в улыбке.

Заулыбались и все. Буслай тронул Рустика за плечо:

— А кони-то сытые?

— Сытые, паслись долго. Пока ж они пришли.

Верослав потрогал одежду на стене и снял штаны.

— Можно, пожалуй, одевать. Чуть-чуть сырая, ну, да на мне досохнет.

— Буслай тоже пощупал свою одежонку.

— Да рано еще, пусть повисит. Куда нам торопиться?

— То верно. Торопиться некуда. До утра здесь посидим. Но на караул все одно ходить будем. Мало ли чего, — Нарышка выглянул в мутное окошко, за которым мерно шуршал чуть притихший дождь.

— А кто в такую погоду сунется? Дождь на всю ночь, похоже, зарядил, — Смагин недоуменно приподнял брови.

— В такую-то непогодь всякая шпана и ищет, где бы голову от небесной воды спрятать.

— Шляется нечисть, еще как шляется. — Верослав подтянул штаны на поясе и туго завязал пояс.

— То верно, — атаман развернулся к Буслаю. — Ну, ты как? Отошел? Посторожить сможешь?

— Понятно, смогу.

— Ну, тогда собирайся, Молчун, поди, уже в водяного превратился.

Буслай потянулся за своими еще полусырыми вещами.

— А от чего отошел-то? — Починок заинтересованно уставился на мужика.

Тот махнул рукой и, пока одевался, коротко пересказал, все, что с ним приключилось.

Глава 16

На следующий день ближе к вечеру в ворота крепко постучали. Старики сидели с Ладой под навесом и неспешно рассуждали о том, насколько хорошо набирает силу колос. Калики прошли этим летом мимо разных посевов и теперь утверждали, что, слава Даждьбогу, все растет неплохо. Старуха не соглашалась, утверждая, что в прошлом году, рожь уродила лучше нынешнего. Услышав стук и следом крик: «Хозяина домой пустят сегодня?», старуха сорвалась с места, как подброшенная ураганом. Она мигом доковыляла до ворот:

— Сейчас, сынок, уже открываю, — сгибаясь, она распахнула одну за другой обе створки.

Громкое «Но» раздалось на улице, и во двор въехали две телеги, груженные до предела сеном. На макушках передвижных стогов сидели и дети и взрослые. Вёл телеги могучий еще старик, лет шестидесяти. С ним рядом устало, но с улыбками — домой приехали — брели две женщины его возраста, похожие, как сёстры. Замыкал шествие молодой мужик с густой на редкость бородой. Старик кинул вожжи старухе и вернулся, чтобы закрыть ворота. С первой телеги с сена с шумом и смехом съехали миниатюрная шустрая баба, и детвора, похоже, ее. Самому старшему из них калики определили лет пятнадцать. Со второй осторожно сползла молодуха с округлившимся заметно животом.

Калики поднялись навстречу.

Их заметили. Дети тут же встали в сторонке и, стесняясь, по-очереди поздоровались. Взрослые тоже наклонили головы. Старики ответили на приветствия. Ставер нашел взглядом хозяина:

— Возьмите нас в помощники. Мы, хоть и немолоды, но вилы поднять еще могем.

— Благодарствую за предложение, — старик пригладил бороду. — У нас глядите сколько народу. Самим делать нечего. Вы уж отдыхайте. Мы управимся.

Калики коротко поклонились и вернулись под навес. Присев там, они стали терпеливо ожидать, пока хозяева не закончат работу.

Работали хозяева весело, сено перелетало под навес под смех и шутки детворы и взрослых. Старуха забрала молодуху, старики решили — сноху, и прямо здесь во дворе на очаге принялись готовить пшеничную кашу. Зерно Лада замочила еще с утра. Похоже, она и ждала своих сегодня, хоть и не призналась в том каликам.

Освободив телеги, мужики отпустили детвору, а сами распрягли лошадей и повели на конюшню. Дети во главе со старшим Родилавом, как уже услышали старики, побежали к умывальнику. Там разу стало озорно и тесно. Подождав, пока они наплескаются вдоволь, калики тоже подошли умыться.

Вскоре все домочатцы собрались за длинным столом. Глава рода, который представился Богумиром, пригласил разделить с ними трапезу и стариков. Две пожилые женщины, присели за стол по его правую и левую руки. Лада со снохой установили в центре большой чугунок с кашей, на отдельную тарелку выложили куски варенной курицы. Подождав, пока женщины накроют и усядутся, Богумир зачерпнул из чугунка раскрашенной деревянной ложкой. И только после него добрый десяток самых разнообразных ложек потянулись к каше.

После раннего ужина сын хозяина — Буревой ушел топить баню, женщины убрали со стола и занялись скотиной. Детвора, выпросив разрешение у деда, умчалась на улицу. За столом остались сам хозяин и калики. Богумир подтянул пальцем незамеченную на столе крошку и отправил ее в рот:

— Какими судьбами в наши края пожаловали, если не секрет? Бабка говорит, что мол, ищете кого-то?

Калики переглянулись с легким удивлением — все это время старик не перекинулся со старухой и лишним словом. Когда только успела рассказать?

— Давно мы уже в пути. Весь Урал прошли с юга на север. Не найдем здесь, пойдем дальше. А ищем одного знакомца нашего, Воинко звать. Лет шестьдесят как ушел он из наших краев, что на юге, в половецкой земле. Не слыхали, случаем? — степенный Креслав облокотился рукой на стол и с надеждой уставился на хозяина дома.

— Так он, может, помер давно? Столько лет назад, сколько ему было тогда?

Ставер подскочил и заходил вдоль стола:

— Такие люди так быстро не помирают, ты Богумир не понимаешь. Это же волхв, такой мощи, что у нас на Руси, может, не больше десяти таких. А ты, говоришь, помер. Скажешь тоже.

— Ведун, говоришь? А какому Богу капище следит?

— Знамо, Белбогу, — Креслав недоуменно глянул на хозяина, будто удивился, что тот не знает такой простой вещи.

— Ну, вы, конечно, даете, калики… разве можно первому встречному о таком человеке и все выкладывать? А я вот христианин, вы знаете это?

— Ну, знаем, — Ставер остановился напротив. — И что? Наш ты.

— С чего взяли?

— Был бы христианин, две жены не имел бы, — Креслав хмыкнул. — А на шее можно все что угодно носить.

Богумир слегка покраснел:

— Ну, вы все увидели.

— Не первый год землю топчем.

Ставер обошел вокруг стола и остановился у плеча хозяина. Тому пришлось выворачивать голову, чтобы увидеть калика.

— Видим же, скрываете что-то, не говорите. Хватит уже нас испытывать, — он наклонился к Богумиру. — Разве не понятно, что без большой надобности мы бы его не искали столько лет по всему краю. По трое сапог истоптали зимой. А вы…, - он выпрямился и удрученно махнул рукой.

Богумир отвернулся и постучал пальцами по столу:

— Ладно. Не готов я вам вот так все взять и выложить. Сегодня мы устали с дороги, да и в баньку пора уже. А завтра с утра к весталке сходим. Захочет она — расскажет, не захочет — не обессудьте, — он поднялся и кивнул кому-то в стороне.

Старики обернулись: в калитке огорода показался сын хозяина — Буревой, делающий знаки отцу.

Ночевали снова на сеновале. Запахи свежей травы дурманили голову. Старики долго не могли заснуть после крепко натопленной бани. Им хоть и выпало мыться последними, но бабы успели перед их заходом так заполнить топку дровами, что калики, отвыкшие от такого жара, приоткрывали дверь. Сейчас распаренные и подобревшие они лежали на сене, прикрытом дерюжкой, и тихо разговаривали. Креслав вспоминал сколько сел, станиц и городов они прошли, пока, наконец, не появилась надежда. Выходило, что больше пятидесяти.

— Так, то только больших сел, — поправил товарища Ставер. — А сколько мелких, на несколько дворов, да хуторов, и не сосчитать.

— Да, — Креслав подтолкнул под головой старый тулуп, который им приспособили вместо подушки. — И не сосчитать. Дай Бог, чтобы мы не ошиблись, и Воинко здесь оказался.

— Да, здесь он. Сам видишь, что знают они, да говорить боятся. Закончились наши мытарства. Сдадим книжку, да домой повернем. Как-то там наши?

— И не говори. Столько верст истоптали. Но лишь бы не зря.

— Не зря, не сомневайся.

— Дай-то Бог. Ну, что спать надо. Завтра решающий день.

— Точно, давай на боковую.

Старики отвернулись друг от друга, повертелись и притихли.

Утром они поднялись ни свет, ни заря. Но Лада встала еще раньше. Когда они вышли, потягиваясь во двор, она уже что-то строгала на уличном столе около стайки.

— А, поднялись, калики. Ну, раз встали, давайте мне помогайте скотину кормить. Наши устали на сене. Решила — сегодня пусть поспят подольше.

Старики согласно кивнули и отправились к умывальнику. К скотине надо подходить только с чистыми руками и лицом.

К храму Макоши отправились после завтрака. Калики нацепили котомки, взяли в руки посохи и вышли вслед за хозяином. За ними выскочила любопытная Лада и тоже зашагала следом, отряхивая подол от прилипших зерен овса — кормила коней. День разгорался светлый и теплый. На деревенской улице уже копошились куры и гуси. «Лепешки» и «яблоки» в изобилии усеявшие дорогу, свидетельствовали о том, что здесь недавно прошло общественное стадо. Богумир неспешно вышагивал впереди, внимательно поглядывая под ноги. Навстречу попался маленький седой старичок. Богумир почтительно снял шапку.

— Куда это вы с утра пораньше?

Хозяин дома наклонился к нему и шепнул на ухо несколько фраз. Старичок сразу выпрямился и перехватил палку поудобнее:

— И я с вами. Давно хотел с весталкой о жизни поговорить, да все никак. Заодно и побеседую, — и пристроился рядом с Богумиром.

Потом им попались две молодухи. Смешливо зыркнув глазами на стариков, они тоже решили идти с ними. Затем к компании присоединились трое парней, похоже, из-за молодух. Две старушки примкнули к ним, подтянув платки, когда оказалось, что они шли в ту же сторону. Совсем лысый мужик с топором в руке, видно за дровами собирался, и стайка разновозрастной детворы, среди которых калики признали Родислава, вскоре тоже шагали рядом. Последним к компании примкнул огромный старик, которого Богумир уважительно назвал Глушата. В общем, у храма остановились вместе с каликами уже человек тридцать сельчан.

Услышав гул голосов у дверей, из храма выглянула служка. Увидев, столько народу собралось у крыльца, она быстро шмыгнула обратно. Люди, тихо переговариваясь, приготовились ждать. К счастью, ожидание не затянулось. Весталка, оказавшаяся высокой и худой женщиной лет сорока, вышла вскоре. Она замерла на крыльце храма, сложив руки на груди. Серебряные браслеты, обильно украшавшие ее запястья, мелодично звякнули. Немного растеряно она оглядела внимательные лица односельчан:

— Что-то случилось?

Толпа зашумела. Вперед выступил Богумир.:

— Мы к тебе за советом, Надёжа. Выслушай, — он с трудом перекрыл голосом гомон.

Она спустилась по ступенькам и подошла ближе:

— Слушаю, говори.

Старик подождал, пока народ немного затихнет:

— Тут такое дело, — он обернулся на каликов, и те, догадавшись, что от них требуется, дружно шагнули вперед. — У нас вот бродячие люди остановились. Так вот. Они ищут человека. Говорят, что он где-то в этих краях уже лет шестьдесят, как живет. Ведуна. Звать, говорят, Воинко.

Толпа снова зашумела. Богумир обернулся и вскинул ладонь:

— Да тише вы, ничего не слышно.

Гул малость утих.

Надёжа при его последних словах вскинула глаза на старичков. Она опустила руки, снова звякнув браслетами, и изучающее их оглядела:

— Значит, какого-то Воинко ищете?

Калики смиренно кивнули.

— А зачем он вам?

Креслав положил ладони на головку посоха:

— Наш товарищ он. С одного села Хотмы. Много лет назад село сожгли княжьи люди, а он с идолом Белбога ушел на север. Мы же ему весть принесли от нашего волхва Матвея, что умер не так давно. Перед смертью он наказал его найти и весть ту передать.

— А что за весть?

Старики переглянулись. Ставер повторил жест товарища и тоже навалился на посох:

— Книгу надо отдать ему важную. Ей многие тысячи лет.

Женщина поразмышляла, опустив лицо:

— Ну, вот что. Где этот ваш Воинко я не знаю.

Старики удрученно нахмурились.

— Очень жаль.

— Я не договорила.

Старики снова вскинули глаза.

— На Купалу должен придти ведун Белогост. Он всех ведунов знает. Если поможет вам, значит поможет. Не захочет помогать — не взыщите.

Калики тяжело вздохнули:

— И на том благодарствуем, — Креслав и Ставер повернулись уходить.

Толпа молча расступилась. Люди поглядывали на старичков сочувствующе, кто-то улыбнулся ободряюще:

— Не кисните. Белогост точно вам поможет.

Креслав поднял глаза. На него, улыбаясь, смотрел маленький старичок.

— Откуда знаешь?

— Знаю, — тот улыбнулся еще шире и подмигнул. — На Купало найдете своего Воинко.

Каликов ненавязчиво подтолкнули в спину, и они прошествовали мимо старичка. Окруженные селянами они пошагали по нагретой солнцем улице. Богумир нагнал их:

— Ну, ничего, не переживайте. Поживете пока у нас. Скоро Купало. Появится Белогост, у него и спросите.

— Спросим, конечно. Не удобно вас обременять.

— Да то ерунда, — Богумир засмеялся, — мне пару ртов не бремя, а удовольствие.

Сбоку и сверху на них глянул старик Глушата.

— А давайте ко мне лучше. У меня детворы полный дом, вам нескучно будет, и старуха есть свободная, — он подмигнул каликам.

— Что это к тебе? — Богумир попытался заслонить их грудью, но огромный Глушата легко его отодвинул. Тот, однако, не унялся. — Им и у меня не плохо.

— Да что у тебя? У меня все равно лучше.

— Чем это?

— Да много чем…

Креслав поднял посох и встрял между ними. Ставер придержал пытающегося подобраться поближе к Глушате Богумира.

— Други, не ссорьтесь. Мы уже несколько дней живем у Богумира и Лады. Там нас хорошо приняли и мы не собираемся никуда перебираться.

— Истинная правда. Фигушки тебе, Глушата, а не каликов, — позади раздался сиплый голос Лады.

— Ну, как хотите, — огромный старик растерянно обернулся на старуху. — Я же как лучше хотел, — Глушата улыбчато кивнул старичкам и повернул в проулок.

Следом начали расходиться и остальные коломенцы. Но только перед двором Богумира от них отстал последний попутчик — тот самый маленький старичок. Он долго рассказывал, как его внук приволок из леса здоровую гадюку и напугал всех домашних.

Глава 17

До вечера успели проплыть верст десять. Во всяком случае, так сказал ведун. Он всю дорогу подруливал вагой с разных сторон плота. Вдалеке за окоемом вздымался величественный хребет с голыми безлесными вершинами, загибающийся от реки, который волхв назвал Саблей. Речка то ужималась, и тогда ее течение становилось стремительным, как летящий дротик. Ведун на таких участках вертелся, как волчок, широко разворачивась от одного борта к другому. То река раздвигала берега, и на успокоившемся течении, вялом, словно осенняя муха, ведун отдыхал, спокойно умиротворяющее двигая вагой, которая иногда просто не доставала глубокого в таких заводях дна. Огромные скалы, напоминавшие каменных болванов, сменяли крутые каменистые осыпи с редкими узкими тропками, пробитыми лесными обитателями. Лес иногда приближался к воде, почти нависая верхушками с высоких обрывов над рекой, то вдруг отступал так далеко, что с воды нельзя было углядеть ни одного дерева. Гор устал вертеть шеей, разглядывая красоты уральской реки. Когда начало смеркаться, изрядно уставший Белогост, углядел на правом берегу первый более-менее пологий спуск и объявил об остановке на ночь. Гор воспринял весть с радостью. Он хоть и просидел всю дорогу бездеятельно на носу плотика, но спина и ноги затекли, и он уже давно мечтал немного размяться.

Небо начало затягивать еще с обеда. К вечеру оно потемнело и налилось тяжестью. Собирался дождь. И, похоже, не маленький.

Ведун с усилием толкал плот к земле. Тот тянулся по течению и никак не хотел прибиваться. Как назло вага здесь еле доставала до дна и, чтобы оттолкнуться ведуну приходилось погружать шест в воду почти полностью. Наконец он приткнулся к высокому берегу, начинавшемуся на уровне пояса. Парень закинул вперед лук, сам легко вскарабкался на его каменистую поверхность и ухватил брошенную ведуном веревку. В два движения обвязав ее вокруг вытянутого похожего на палец камня, он выпрямился:

— Помочь?

— Сам справлюсь, — ведун, крякнув, кинул парню обе котомки и тоже выбрался на камни. — Эх, давненько я столько вагой не махал, — он с хрустом расправил плечи.

Огляделись. Саженях в десяти начинался пихтово-осиновый лесок, убегающий на взгорок. Перед ним пропадал во мхах и лишайниках небольшой распадок.

— То, что надо, — определил Белогост. — Давай дуй за дровами, а я место подготовлю.

Молочные сумерки залили распадок. Сырой ветер пронизывал насквозь. Чтобы не замерзнуть, приходилось шевелиться активней. Пронзительно кричала где-то в глубине леса выпь. Возможно, там начиналось болото или ниже по течению впадал в Илыч малый ручеек. Ведун высмотрел в распадке под широкой елью, лапы которой вполне могли защитить от надвигающего ливня, подходящую для костра площадку и кинул вещи рядом. Достав топор, он вырубил толстые ветки с рогатинами на концах и закрепил их булыжниками над будущим огнем. Потом повесит на них котелок с водой. Ведун решил сварить овсяной каши. Мешочек крупы с собой захватили. Он стоял спиной к реке, когда ощущение опасности сковало холодом позвоночник. Ведун, резко присел и на полусогнутых ногах выскочил на взгорок, за которым пряталась река. Выставив голову из-за камня, он напряженно замер: к берегу рядом с их плотом причаливал другой плот, на котором озирались беспокойно княжеские дружинники. Ведун признал их сразу по дуговидным знакам княжеского воина, закрепленного под шеей.

— Трое, — прошептал он. — И все по нашу душу. И что ж это в лесах уральских деется-то? Ну, ни шагу без дружинников не ступить, к нам они все переселились что ли?

Тем временем плот приближался к берегу. Они явно заметили другой плот, привязанный к камню, и толкали свой, стремясь причалить по соседству. Двое орудовали вагами, один вертел головой, опустившись на одно колено на носу и сжимая в руках полуопущенный лук с наложенной стрелой.

Ведун спрятался за камень и задумался. Вдруг позади раздался шорох. Ведун выставил руку, не оглядываясь:

— Замри.

Гор, подкрадывающийся по низинке к ведуну, послушно замер на месте. Он тоже заметил приближающихся дружинников.

Плот приткнулся к берегу, и один из дружинников выскочил на камни и затянул веревку вокруг «пальца». Второй в это время его страховал, внимательно оглядывая окрестности.

Только плот закрепился, как остальные тоже выпрыгнули на берег. Лучники заняли позиции по краям тройки, главный в центре извлек из ножен меч и осторожно ступая, двинулся вперед. Гор заметил, что его лицо исполосовано свежими царапинами, как будто он только что отдирал от себя взбесившуюся камышовую кошку. Разорванный клок красной рубахи выглядывал в разрез кафтана на груди. Видно, и правда, с кошкой сцепился, — Гор пригнулся, чтобы не привлекать внимание взглядом. Но тут ведун свел на нет все его потуги замаскироваться — он медленно, чтобы ненароком не выстрелили, поднялся во весь рост.

— Бог в помощь, служивые люди, — он старчески оперся на посох. — Чего ищете в этих краях?

Дружинники мгновенно взяли его на прицел, тетивы угрожающе натянулись.

— Кто таков?

— Скромный старик, не видите? Путешествую с внуком.

— Внук где? Пусть покажется.

Белогост поднял Гора движением руки. Парень медленно, поглядывая из-под лобья на княжеских людей, выпрямился. Оружие он оставил за деревьями и теперь спокойно стоял с пустыми опущенными руками. Он не боялся. Вины за ним перед этими дружинниками нет. Стрелял, но не в этих. В чернеца. Так он в другом отряде.

Старший из дружинников, наверное, десятник, вкинул меч в ножны:

— Больше с вами никого нет?

— Нет. Сам видишь, какой плотик, на нем и двоим-то тесно.

Воины дружно покосились на привязанный плот. Похоже, слова ведуна их убедили. Десятник внимательно вгляделся в ведуна. Разглядел его длинную белую рубаху по колени, посох с выструганной на конце головой сокола, головотяжец с рунами и снова потянулся к мечу, а дружинники, глядя на него, подняли опущенные было луки:

— Никак, волхв?

Белогост наклонил голову:

— Травами немного занимаюсь, полечить могу, тризны по убитым справляю. Иногда меня и так называют. Что вам до этого?

Дружинники шагнули вперед. Тетивы натянулись. Десятник придержал жестом готовые сорваться стрелы:

— Рубить вас волхвов велено от плеча до пояса, поскольку, говорят, стрелы вы не боитесь.

— Неужто, и разрубишь старика? На невинного человека меч поднимешь?

— И разрублю, — десятник оголил меч и начал мелкими шажками приближаться к ведуну. — В вашем племени невинных нет. Все дьяволу служите.

Гор быстро глянул на Белогоста. Он не мог понять, почему тот ничего не предпринимает.

— А слабо, вам воины княжеские, без оружия со стариком справиться? Или боитесь, что накостыляю?

Дружинники озадаченно остановились. Десятник явно заколебался. Они переглянулись, и старший ухмыльнулся и опустил меч:

— А и то верно. Не к чему о тебя, язычник поганый, оружие грозное пачкать. Я и руками в бараний рог согну.

— Ага, согните меня, воины храбрые, только людей беззащитных вы и умеете гнуть.

— Ты говори, да не заговаривайся, колдун проклятый, — десятник отстегнул меч с пояса и, опустив его на камни, начал медленно приближался к ведуну, расставляя руки. — А вот мы тебя сейчас пощупаем.

Окружая его, с других сторон заходили остальные воины, также отложившие оружие. Белогост обернулся к Гору:

— Внучек, будь добр, отойди подальше, а то я боюсь, зацепит тебя кто-нибудь ненароком.

Гор без возражений отступил на несколько шагов к леску. До оставленного за деревом лука и меча отсюда оставался всего один прыжок. Кажется, он понял, что задумал ведун.

И тут десятник бросился вперед. Остальные замешкались или не хотели мешать предводителю. Гор оглянулся, чтобы прикинуть, как побыстрее схватить лук, и тут краем глаза заметил на месте ведуна взвихрившийся бурун из мелькающих рук и ног. Он с удивлением оглянулся. За мельканием широких рукавов ведуна он разглядел, как десятник, низко сгибаясь и отступая на ослабевших ногах, валится на спину. Дружинник слева в этот момент отлетал, дергая сапогами в воздухе, еще один воин замахивался кулаком. Гор не понял, что произошло, но и этот боец, не доведя удар до челюсти волхва, крутанулся на месте и уже без сознания врезался лицом в каменистое крошево под ногами. В несколько мгновений битва была кончена. Трое дружинников, скорчившись в разных позах вокруг ведуна, не шевелились.

— Вот это да! — восхищенно выдавил Гор и поднес руку к затылку.

Белогост поставил посох перед собой и поднял глаза к небу. Совершив короткую очистительную молитву, он встрепенулся:

— Собирай вещи и прыгай на плот. Уходим.

Гор бросился к своему оружию.

— Может, и у них мечи заберем?

Белогост задумчиво покосился на недвижные тела дружинников:

— Ни к чему они нам. Да и тяжелое слишком, чтобы по лесам на горбе тягать. Давай торопись, пока они в себя не пришли.

Кинув на плотик так и не развязанные котомки, ведун и Гор заняли свои места на его шаткой поверхности. Плот дружинников тоже отвязали и зацепили его веревку за крайнее бревно своего. Ведун оттолкнулся вагой от берега, и течение подхватило их. Два плота, связанные между собой, тяжело выворачивали на середину реки. Прицеп тормозил движение, и ведун изо всех сил налегал на вагу, пока глубина позволяла достать дна. И тут ливануло. Крупные капли без предупреждения обрушились на реку, и она вся до ближайшего поворота покрылась мелкими фонтанчиками. И Белогост, и Гор промокли мгновенно. Парень закусил губу и плотнее закутался в мокрый плащ. Ведун, не замечая стекающих по лицу потоков воды, невозмутимо толкал вагой. Ближе к середине реки, где дно опустилось ниже, он перестал помогать шестом и устало опустился на бревна спиной к Гору. Парень откинул пропитанный водой волос вместе с брызгами назад и живо обернулся, словно только и ждал момента, когда ведун подсядет поближе.

— Светлый, а что это ты с ними сделал?

Белогост подтянул вагу и устроился поудобней, насколько это вообще возможно под проливным дождем:

— Вроде, не убил никого, не хотелось бы лишний грех на душу брать. Так, может, покалечил слегка. Скоро очухаются. Если здоровья хватит, конечно.

— А ловко ты их. Раз, раз и все. Как это называется?

— Русбой. Наше народное искусство. Дед тебя же учил, насколько я знаю?

— Учил, но я все равно не понял, как ты это сделал. Хотя, по нашему селу, я не последний боец. А что дружинники русбой не знают?

— Знали дружинники, потому и понадеялись, что легко со мной справятся.

— Ну, ты же их, как детей. Какие они бойцы?

— Нормальные бойцы. Просто не ожидали они от старика такой прыти. Удивил я их. В бою это главное — удивить, и не дать времени осмыслить чем.

— Ничего себе, удивил! А меня научишь?

— Научу, если жив буду.

— Когда начнешь учить? — Гор полностью развернулся на плоту, и он закачался.

— Тише, ты, перевернешь. Когда-когда? Шустрый какой. Выбраться отсюда сначала надо. Тут, что завтра будет, не знаешь. А ты хочешь, чтоб я срок назначил. Как только, так сразу. Понятно?

— Это понятно. Мне другое не понятно — откуда они взялись? Здесь в лесу что, всегда княжеские дружинники толпами шныряют?

Белогост усмехнулся:

— Я сам недавно об этом задумался. Никогда такого не было, чтобы они отрядами друг за дружкой ходили. Ну, один-то отряд, ясно, за нами охотится. А эти за кем? Сдается мне, что не одни мы княжьим людям дорогу перешли.

— Думаешь, кто-то еще по лесам от них бегает?

— Думаю, бегает. И удачно, раз они поймать не могут.

Плоты потихоньку начало сносить к противоположному берегу. Дождь зарядил плотный, а поскольку день приближался к вечеру, еще и холодный. В повисших густо-молочных сумерках берег мутно выпирал уже совсем рядом. Ведун поднялся на ноги и снова взял в руки вагу. У берега оказалось помельче, и он успешно толкнулся от дна, немного отодвинувшись от приблизившегося крутого лесного навеса. Деревья густо тянулись по берегу вдоль воды, ни одного пятачка, чтобы пристать, ведун, как ни старался, обнаружить не мог. Некоторые ели проплывали так близко, Гор мог коснуться тяжелых лап с стекающими по ним потоками воды рукой. Незаметно течение ускорилось. Тут сказалось преимущество сцепки — вода тянула плоты по прямой, не вертела, как обязательно бы произошло, будь плот один.

Снова вышли на середину реки. Быстрое течение несло плоты ровно, похоже, перекаты и мели остались позади, по крайней мере, Гору хотелось на это надеяться. По другому берегу пошли более пологие места. Низинки заросли белокопытником и сумрачной ивой, утопившей ветви в черной воде, покрытой пузырями — верный признак зарядившего надолго дождя. Очень хотелось есть. Но Гор не спешил напомнить ведуну о привале. Видел как тот и сам внимательно оглядывает берега в поисках удобного уголка для стоянки. Наконец им повезло. Небольшой безымянный ручеек, впадавший в Илыч, намыл у воды широкую галечную площадку. Белогост, едва завидев ее, толкнул плот к берегу.

Закрепили плоты, вытащив их подальше на камни. Ведун прошелся по берегу, поднялся, оскальзываясь, на крутой глинистый обрыв, усыпанный молодыми пихточками и елями, и махнул оттуда рукой Гору:

— Неси вещи сюда, здесь ночуем.

Парень навесил за спину лук с колчаном стрел и закинул за плечи обе котомки. Подъем дался непросто, глина разъезжалась под ногами, словно лед. Один раз он даже сорвался, помянув недобрым словом ведуна — помочь не мог. Но зато когда поднялся наверх, плохое настроение как рукой сняло — в глубине елей выглядывала крохотная керка с распахнутой дверью — волхв уже шурудил внутри. Только Гор бросил котомки на лавку, как Белогост, закладывающий сухие приготовленные поленья в печку, отправил его за водой. Парень, предвкушая сытный ужин в сухой теплой избушке, извлек из котомки ведуна котелок и поспешил к речке.

После полной миски овсяной каши Гору неудержимо захотелось спать. От одежды, развешанной по стенам, к низкому потолку охотничьей избушки поднимался пар. Печка раскалилась, и внутри было даже жарко. Оба сидели в одних кальсонах.

— Что, Светлый, спим?

— Ложись, ложись, вижу же — засыпаешь, — ведун выложил остатки каши в туесок и замочил котелок водой. — Давно уже отдыхать пора, а мы все сумерничаем.

Гор тут же упал на широкий топчан у стены, заваленный слежавшимся сеном. Но и эта подстилка показалась ему мягкой и доброй. Ведун, ссутулившись, остался сидеть перед печуркой, мерцающей бликами через приоткрытую дверцу. Уже засыпая, Гор усилием воли поднял голову:

— Деда, а ты что не ложишься?

Тот обернулся и выпрямился:

— Спи уже, я тоже сейчас лягу. Намаялся изрядно. Аж кости ломит с непривычки.

Гор опустил голову. Глаза закрылись сами собой.

На рассвете ведун поднял парня. Тот не сразу понял, что от него хочет незнакомый бородатый старик. Он отмахнулся от него и крепче зажмурил глаза. Но сон уже был нарушен. Гор все вспомнил мгновенно и еще с закрытыми глазами подскочил, как на пожар:

— Что-то случилось? — рука сама потянулась к мечу под лежак.

Старик по-доброму улыбнулся:

— Не беспокойся, ничего не случилось. Собираться пора. Дождь перестал, к нашему счастью. Пока туман на реке от чужих глаз скрывает, пойдем спокойно.

Гор потянулся и подскочил:

— Умыться успею?

— Давай по-быстрому. Оружие забирай сразу — сюда уже не вернемся.

Гор быстро напялил просохшую одежду и подхватил меч и лук. Глаз выхватил вычищенную от золы печурку и свежую охапку сырых дров перед ней.

— Когда ты все успел? Хоть ложился-то?

— Ложился, конечно, — старик накинул на плечи обе котомки. — И волхвам нужно отдыхать, хотя и не так много, как другим.

Туман густел за порогом керки. От обилия влаги в воздухе Гор невольно поежился.

— Опять двумя плотами поплывем?

— Нет. Пойдем на чужом — он удобнее и больше. Наш я уже спрятал в кустах. Пусть стоит до следующего раза. Ныне он нам крепко помог.

Гор еще раз удивился — сколько старик дел успел переделать, пока он спал.

С высокого обрыва съехали боком на пятках. Гор наскоро умылся в холодной реке и, соскоблив с подошв налипшую глину, запрыгнул на плот, который уже нетерпеливо качался речной волной. Ведун оттолкнулся вагой от берега.

— Если ничего не помешает, ввечеру оставим реку и пойдем пешими на хутор.

— Хорошо бы, — Гор уселся на носу. — А мне дашь вагой поработать?

— Отчего не дать? Скоро река пошире станет, там и дам, добре?

— Добре, Светлый.

Река подхватила тяжелый плот, когда-то принадлежащий дружинникам, и понесла в понемногу рассеивающимся тумане вдоль проявляющихся крутых берегов.

Верст через семь-восемь течение начало замедляться, река разлилась саженей на двадцать от берега до берега. Недавно крутые еще берега спустились к воде каменистыми осыпями и раскиданными по краю гранитными глыбами. Попадающиеся отмели облегчали труд управляющему плотом ведуну, здесь он легко доставал до дна. Постепенно он вообще перестал пользоваться шестом, плот ровно плыл посередине прямой в этом месте реки. Белогост кинул вагу на бревна и присел в центре, сложив руки на коленях. Гор подполз к нему поближе. Ведун сидел расслабленно, прикрыв глаза. Гор не решился тронуть его, решив, что ведун, возможно, опять парит в поднебесье хищной птицей.

Мутное, тяжелое небо низко нависло над рекой. Серые скалы тянулись по левой гористой стороне, теряясь вершинами в плывущих тучах. Между ними черной точкой застыл в восходящих потоках ветра хозяин этих небес — коршун. На земляной берег по другой стороне реки выскочили три полугодовалых медвежонка и с разбегу прыгнули в воду, подняв тучи брызг. За ними медленно и уверенно выбрела медведица. Она остановилась перед водой и, опустив морду, потянула влагу. Медвежата резвились всего саженях в пяти от плота. Гор замер, боясь спугнуть красивых зверей. Вдруг медведица учуяла посторонний запах и тревожно подняла голову. Вид сидящих на проплывающих мимо бревнах людей насторожил ее, но не спугнул. Она так и стояла, не спуская внимательных глаз с плота, пока он не миновал водопой. Медвежата, увлекшись кувырканием на прибрежной мели, вообще не замечали людей. И только когда плот удалился саженей на десять, медведица снова склонилась мордой к воде. Голос ведуна вернул Гора к реальности.

— Красивые звери?

Парень обернулся, улыбаясь:

— Ага, никогда медвежат так близко не видел.

— Видишь, мы к ним без зла и они к нам без злости. Так бы и людям жить. Не трогают тебя, и ты ни кого в свою веру не тяни. Нет же, не могут, — он грустно качнул головой.

— Ты там, — Гор кивнул в небо, — с коршуном был?

Ведун поднялся с вагой в руках: река приближалась к очередному повороту.

— Был, Гор. Могу тебя порадовать, хоть и не надолго. Наш отряд дружинников с чернецом на носилках в обратную дорогу двинул. Занесло их, я тебе скажу, совсем в другую сторону от нас. Похоже, они следы спутали и не в том направлении за кем-то другим, дай Бог ему здоровья, увязались, да не догнали. Чернец же наш на поправку пошел. Не справилась с ним отрава. Я, конечно, сильно на нее и не рассчитывал, но все-таки могла бы и подольше нашего недруга подержать без сознания. Дня через два, когда они к городу доберутся, он уже сам вставать сможет.

— Значит, у нас есть два спокойных дня?

— Больше, паря. Пока они в своем городе расчухаются, да чернец на ноги поднимется, да окрепнет, чтобы дальний поход вынести, время немало пройдет. Думаю, пару недель у нас есть.

— Что делать будем?

— В Коломны пойдем, как собирались. Как раз завтра русалья неделя начинается, мы под самого Купала туда и пожалуем.

Гор сам не заметил, как разулыбался. Ведун хмыкнул:

— Соскучился?

Парень одернул себя и нарочито строго отвернулся:

— Да так, не особо. Ты мне обещал вагу дать, помнишь?

Белогост оттолкнулся последний раз от твердого дна, и плот вышел из поворота на открытую гладь.

— Ну, раз обещал, держи.

Горий подскочил и двумя руками принял увесистый шест. Ведун перешел на нос, а парень занял его место на конце плота. Здесь можно было вообще не толкать — он и сам неплохо двигался по течению, но Горий давно хотел почувствовать себя рулевым. Через пару движений вагой он понял, что ничего сложного в управлении нет, но работа эта тяжелая. Гор сделал вывод, что так долго, как ведун, он толкать плот не сможет. Но только крепче сжал зубы.

Он честно продержался верст пять, пока река, то сужаясь, то расширяясь, текла хоть и по дуге, но круто не заворачивала. На шестой версте, когда у парня уже начали сводить судорогой ключицы, ведун, словно угадав его внутреннее состояние, вагу забрал и прогнал Гора отдыхать. Он не сопротивлялся. Устало опустился на нос плота и какое-то время просто сидел, бросив руки на бревна и ссутулившись. Белогост прервал его отдых:

— В котомке у меня найди крючок и нитку, и закинь.

— Я есть не хочу.

— Я хочу. Малосол сделаем.

Гор неохотно подтянул к себе котомку ведуна. Поразмышляв, он нацепил на крючок волосяную мушку. Должна сработать.

Не успел он бросить в воду за плотом волосяную нитку, как ее с силой дернуло и потянуло. Парень подсек и, чувствуя через нить сопротивляющуюся рыбину, уверенно потащил, наматывая на локоть. Ведун закатал рукав и, присев на коленку, повесил руку над водой. Когда голова крупного сига показалась из реки, он шустро ухватил его под жабры и выдернул на бревна. Сильная рыбина забилась на плоту, норовя вывалиться за борт.

— Усмири ее, — ведун снова взял в руки вагу. Река подбиралась к шумному перекату.

Гор знал, что делать. В деревне рыбалка среди мальчишек занимала, чуть ли не основное время летом, захватывала и осень. Он с силой упер колено в рыбину, раздался хруст и сиг свесил вялый хвост.

Затем Гор, немного оживившись, разделал сига: выбросил требуху в воду и посолил нежное мясо. Разложив его на бревнах, он приготовился ждать первой готовности, вдруг сообразив, что вопреки собственному недавнему заявлению, есть хочет, как линялый волк.

Ведун решил не останавливаться на обед, а двигаться дальше, перекусив прямо на плоту. Так и сделали. Дождались более-менее спокойного участка реки и разложили нехитрую снедь прямо на бревнах. Еще оставались сухари и кусок вяленного мяса. Впрочем, до него охотников не нашлось — сиг подоспел. Белогост нарезал его крупными ломтями.

— Ух, вкусный какой! — с полным ртом проговорил парень.

— Точно, — согласился ведун, осторожно выбирая крупные кости из куска рыбины.

Прожевав, Гор не удержался от вопроса:

— Светлый, а ты же вроде, только то, что растет, ешь?

Белогост захрумкал сухарем:

— Обычно так. Но в дороге Велес не запрещает животную пищу. Тут силы надо. А без мяса, или хотя бы рыбы, где ее возьмешь? А если дома, то, конечно, не ем животного.

— А мне, что, тоже придется от мяса отказаться?

— Это как сам решишь. К ограничению в пище, как и к Богу, придти нужно. Понять и, главное, почувствовать, что можешь без мяса жить. Многие на зерноедство переходят не готовые еще внутренне, и оттого только вредят себе. А тело человека — это, как ты знаешь, храм божий. Бог сам даст тебе понять, что есть надо, а что не надо.

— А как он даст понять?

— Просто. Что тебе хочется слопать в такой-то момент, то и лопай. Тело само знает, что ему сейчас надо. Так что прислушивайся к себе, мысли свои проверяй почаще на наличие в них недоброго и, если найдешь — сразу избавляйся. Все ответы в тебе самом. Не ищи их у других.

— И у тебя тоже не искать?

— И у меня не ищи. Я ничему тебя научить не могу, как и никто не сможет. Могу только ключики подсказать, как открыть твои способности. А уж как ты ими воспользуешься — то только твой выбор.

Доедали молча. Гор надолго задумался над словами ведуна. Как понять все сказанное волхвом? Что значит, все ответы в тебе самом? Так ли это? Как все сложно и просто, одновременно. Может быть, для того, чтобы понять, что подразумевал ведун, придется прожить не меньше самого Белогоста.

После обеда Гор подтянул под голову котомку и развалился на подсохших бревнах. Ведун устроился рядом.

Свежий ветерок гнал серые тучи в попутном направлении — на юг, заодно подгоняя и плот. Ни комары, ни мошки не досаждали путникам. Высокие берега ограничивали реку с левой — уральской стороны красно-серой гранитной стеной, высотой выше любого леса, по противоположному берегу тянулись голые галечные островки.

— Хорошо. — Гор блаженно прикрыл глаза.

— Хорошо-то хорошо, но внимания терять ни к чему. А вдруг враг, — ведун задрал голову на высокий берег.

Гор мгновенно открыл глаза и смел довольную улыбку с лица. Растерянно потерев ладошкой лоб, он рывком сел:

— Прости, деда.

Белогост усмехнулся:

— Бог простит, если успеет.

Приближался следующий поворот и Гор подскочил первым и ухватил вагу:

— Я сам справлюсь, Светлый. Ты отдохни.

Ведун пожал плечом и незаметно усмехнулся в бороду:

— Добро. Веди, если сладишь.

Гор с силой уперся шестом в мелкое каменистое дно.

К вечеру небо слегка прояснилось, и даже где-то впереди в разрыв облаков выглянул серебристый солнечный луч, высветив враз раскрасневшиеся, словно разрумянившиеся девицы, скалы. Река начала плавно разворачиваться на запад, и ведун скомандовал парню править к берегу.

Глава 18

В первый же выходной Никита Дубинин собрался в слободу. Почти неделю держалось в городе тревожное положение. Дружинники измучились на дежурствах, да был бы толк и ясность, а то одни загадки вокруг. Ни кто бы не роптал, если враг у ворот стоял, или дозорные сообщили, что чужая рать на подходе, или сами в поход готовились. А тут ни того, ни другого, ни третьего, а на постах стой за себя и того парня. Тут еще как назло сотню, что в начале лета на полевые сборы на заставу отправили, назад не возвращают. Говорят, гоняют их там до седьмого пота. Причем, вести какие-то подозрительные доходят из стана. Будто готовят их не к бою с ворогом, а к захвату селений. Как окружать, как правильно заслоны ставить. Ну, и рубка, и стрельба, конечно. Не иначе, как на Коломны собираются. И еще непонятно, куда два десятка дружинников с Тагром отправились? Никому не слова, прямо тайна за семью печатями, как и его товарищи из десятка вместе с Микулой? Какие тати такие объявились, что на гораков напали? Разбойники в лесах есть, то верно, но они в основном на торговых людей охоту имеют. «Хотя, — вспомнил Дубинин, — как-то, пять сроков назад, был такой же случай — тоже гораки пропали. Так и не нашли. Может, те же тати и были». — Никита повесил на пояс фляжку с водой, кинул в сумку на поясе кусок овечьего сыра — на всякий случай. Может, заночевать придется. Отпросился на пару дней, хотя вернуться рассчитывал к вечеру.

И вообще эти гораки в городе не понятно с чего на особом счету — на посты их не ставят, службу какую тоже не тянут, лишь пятерками на облавы ходят, по два-три дня где-то пропадают — на кого только охотятся? Если на родноверов, то почему никого в город не приводят? Неужто, на месте разбираются? Если так, то это очень нехорошо — в честь чего русичей на Руси какие-то приезжие смерти предают? По какому такому закону? Даже если они приказ от Никифора получают, все равно без княжьего суда нельзя. Хотя, сейчас и среди своих — дружинников, такие же появились — увидят старика в длинной белой рубахе и сразу за меч хватаются. Что они им сделали? Никифор, конечно, за каждого ведуна серебром платит, но есть же и честь воинская, — Никита горько качнул головой и, приветливо махнув рукой часовому у выхода, толкнул калитку воинского городка. — Князь странно себя ведет — из терема носа не кажет. Раньше, бывало, и не застанешь его за городскими стенами — то он на охоте, то рыбу с рыбалями промышляет, то к соседскому князю в гости отправится. Сейчас же сидит. А вот сынок его Любояр — отличный парень растет, простой, спокойный, тот целыми днями шустрит. И с робятами деревянными мечами рубится, и стрелы мечет по мишени, и дротики бросает. Видно, решил в военном деле самого воеводу Бронислава обойти. Он упорный, такой обойдет. Сейчас уже, поди, на равных будут, а через годик-два далеко уйдет. Способный паря.

Вышел через ворота, еще трава не просохла. Утро стояло пасмурное. Последние дни дождь лил почти не переставая, и промозглая сырость после последнего ночного дождя висела в воздухе и никак не добавляла настроения. Знакомые стражники, прочитав при свете фонаря берестяную увольнительную, извинительно улыбаясь, приподняли ворота. Никита махнул рукой, мол, не тушуйтесь, служба, есть служба, сам такой и нырнул под поднявшуюся аршина на полтора массивную створку ворот.

Дорога до слободы заняла у Никиты все расчетное время. К полуденному солнцу, скорее угадываемому в мутном небе, он уже подходил к первым пряслам поселения.

Вавилу он знал давно, с самого того дня, когда он, испуганный и исхудавший в долгой дороге появился у дальнего поста дружинников. Тогда они еще дежурили на подходах к граду в секретах. Это только пару лет спустя князь отменит посты — мол, никто на нас войной не ходит. Мордва присмирела, зыряне вообще поклялись в вечной дружбе, после того как волхвы спасли их народ от суровой болезни, косившей людей, как лесной пожар сухостой.

С юга, запада и севера-запада кругом свои, русские княжества. И хоть дружбы меж князей нет, но и ссоры никто заводить не хочет, предпочитая по поговорке, худой мир хорошей войне.

На секрете Никита тогда и стоял с товарищем. По дорогам, как начали греческую веру принимать, народу много ходить стало, одним больше, одним меньше — пропустили дружинники Вавилу. И осел парень в слободе. Мастерство с собой принес — хороший кузнец оказался. За последующие годы Никита помог Вавиле с домом — сам пришел и друзей привел на стройку. За неделю построились. Так и подружились. Потом если не каждую неделю, то хотя бы раз в месяц выбирались друг к другу погостить. А как друг поженился, так и с женой стал захаживать. Уважал и любил своего друга Дубинин. «Широкой души человек, — говорил он про него, — и отваги. Если бы не ремесло, быть бы ему в княжьей дружине, не меньше как сотником». Вспоминал частенько случай, что в лесу произошел, лет пять назад.

Вышли тогда в дальний лес за речкой посилковать. Решили раздобыть свежей зайчатины. Никтита захватил и лук — при везении можно и чего посерьезней добыть — вепря там, козочку лесную или копылуху. Ставили ловушки и целый день от одной до другой переходили. Пару косых уже взяли, как вдруг попалась им навстречу — выскочила прямо из кустов на них молодая серна. И с испугу так шибко рванула в сторону, что Дубинин даже оружие поднять не успел, не то, что стрелу на тетиву наложить. Погоревали охотники, что такую ценную добычу упустили, и пошагали дальше. По дороге забрались в густой малинник. Ягода на кустах уже почти вся опала, лишь кое-где еще попадались переспелые пурпурные горошины. И тут шедший первым Вавила замер и насторожился. Никита решил, что опять дичь увидел, и тоже застыл, как соляной столб. Только лук из-за плеча начал потихоньку стягивать. Не успел и наполовину снять, как совсем рядом раздался чудовищный рык. «Медведь», — вздрогнул Никита и быстро сдернул лук. Стрела сама уже выскочила из колчана за плечом. А Вавила по-прежнему стоит и не шевелится. Только длинный волос на затылке, как показалось Дубинину, чуть приподнялся. Тут косолапый показался, да во всей красе — саженях в трех перед ними на задние лапы встал. Здоровый медведь, матерый аршина на четыре во весь рост. Орет и лапой машет. Потом собрал лапой слюну, бегущую из пасти по клыкам на грудь, и вдруг бросил ее в Вавилу. Тот даже не пошевелился. Никита потихоньку потянул лук вверх. Но топтыгина спина друга загораживает. А зверь снова собрал тягучую слюну, да в Вавилу. А кузнец и руки не поднял, потихоньку так заговаривает медведя:

— Человек в лесу самый главный. Ты, косолапый мне не командир, уйди с дороги. Мишка ревет, а, похоже, что дальше делать тоже не знает. Он, может, и рад бы дорогу уступить, да в густом малиннике встренулись — не обойти, не разойтись. Вавила вперед шагнул и встал твердо. Поднял руку и молча утерся, не обращая внимание на страшный рык косолапого. Медведь еще разок рыкнул, раззявив пасть во всю огромную ширину. Никита, на что, за спиной у кузнеца стоял, а и то сробел не малость. А Вавила еще шаг вперед сделал и продолжает косолапого стыдить, да увещевать. Не выдержал зверь голоса человеческого и упорства — упал на четыре лапы и, порыкивая, удалился. А мужики дух перевели. Вот когда понял Никита, что такое мощный дух человека. Любого победить может, и зверя, и другого воина, если он, конечно, послабже. Но таких сильных мало на свете. Никита боец опытный — в боях бывал, знает. Одно слово, Настоящих. Таких, за которыми любой и в драку и на гибель пойдет. Вон, какие руки мощные, кувалдой накаченные. После того случая звал Дубинин Вавилу в дружинники и не раз. Однако тот ни о каких воинах и слышать не хотел. Говорил, что они теперь не с ворогом воюют, а все больше со своими. Никита вспомнил его слова и, соглашаясь мысленно, огорченно махнул рукой и оборвал невеселую мысль.

Ноги сами добежали по утоптанной дорожке до кузни Вавилы и остановились перед открытой дверью, за которой слышались звонкие удары молотка: друг работал в кузне. Никита заглянул внутрь. Распаренный Вавила в кожаном переднике, с голой спиной осторожно постукивал молоточком по заготовке меча.

— Бог в помощь.

Друг обернулся и не донес молоток до металла:

— Опять ты? Ну, заходи, раз пришел, — улыбаясь, он положил инструмент на верстак и вытер руки о фартук. — Здорово, что ли. — И раскрыл могучие объятья.

— Да, не веселую ты мне весть принес, — Вавила бездумно потянул губами кисель и поставил кружку на стол. Незадолго до этого Светозара поставила мужикам поесть и тактично удалилась на улицу «курам кинуть».

— Веселого мало.

— А когда пойдут, известно?

Никита покачал головой:

— То неведомо. Но мы с Отцом думаем, что не сейчас. Летом погреба у деревенских пусты, в напрасную налет пройдет, потому наверняка, в серпень соберутся, как зерно с полей уберут.

— Правильно мыслите. Раз уж все равно непокорное село надумали к вере приобщить, а его только через кострище да кровище покорить можно, то, понятно, и выгоду с этого захотят поиметь.

— Так-то вот, — Дубинин повернулся к другу на лавке. — Вот и пришел я к тебе за помощью.

— Говори, какой?

— Надо в Коломны эту весть донести. Кроме тебя довериться мне некому. Кругом обман, доносчики и измена. Вот уж действительно «Противиться власти — грех» — нашел благодарные уши Никифор, есть у него верные последователи.

Вавила откинулся от стола и почесал пальцами кончик носа. Помолчал что-то прикидывая. Никита его не торопил, понимал, не о себе беспокоится друг — о деле. Соображает, как сходить в село, не вызывая ненужных подозрений. Наконец, уронил тяжелые руки на колени:

— Ладно, схожу сам. У меня штук пять ножей бесхозяйственных лежат — прикинусь, будто заказчик из Коломен их забрать позабыл. А я волнуюсь, да и рассчитаться за работу пора бы. Вот и повод отнести. У меня и еще дело есть туда. Все ждал, что один человек сыромять принесет соседу моему, а он что-то задерживается, кузнец поднял глаза. — Книги у меня лежат. Случайно попали. Ныне опасно письмена предков хранить. Не дай Бог заподозрят в чем-то и найдут. Я и так-то не на хорошем счету у попа нашего. Косится уже. Спрашивает, что в церковь не хожу.

— А ты что?

— Говорю, что некогда, металл остывает. Или наоборот, греется. Не отойти. Ну, да это все до поры, до времени, — он хлопнул ладонями по коленям, — и ладно. Надо, в общем, эти книги в надежное место переправить. К волхву Белогосту в хранилище. Давненько я его не видал. Уж не знаю, жив ли?

— Боевой старик. Умный. Такой еще нас переживет.

— Я бы не против. Кому-то знания наших предков надо хранить.

— Это несомненно, — Никита допил кисель и глухо стукнул глиняным донышком по столу. — А книги, случайно, не Смагин принес?

Вавило тревожно приподнял бровь:

— А ты откуда знаешь?

Дружинник усмехнулся:

— Видел его, когда он их в слободу нес. Мог бы по-глупому попасться, да на его счастье Микола мне поручил его корзинку проверить.

— Повезло парню.

— Ага, а притворяться совсем не умеет. Уши от страха так раскраснелись, я думал, вот-вот вспыхнут. Но пронесло.

— Что не вспыхнули, или, что не поймали.

— И то и другое, — Дубинин улыбнулся и собрался вставать.

В горницу вернулась Светозара с тяжелым горшком в руках и с усилием опустила его на лавку. Ее слегка выпирающий живот говорил о скором прибавлении в семействе друга. Дубинин мысленно порадовался за него, вслух, однако, решил ничего не говорить, чтобы не сглазить еще не рожденное дитя.

— Не помешала? — она вытерла обратной стороной ладони капельку пота на виске.

— Вестимо, не помешала, хозяюшка. Это я вот, припёрся, Вавилу от работы отвлекаю, — он встал и подтянул рубаху под поясом. — Да и тебе в доме наследил.

— Ну, ты скажешь тоже, — она смущенно глянула из-под бровей. — Мы тебе завсегда рады.

— Точно, болтаешь, не весть что, — Вавила тоже поднялся. — И так редко бываешь. Оставайся ночевать. На ночь глядя не отпустим.

Никита поклонился хозяевам:

— Я бы с пребольшим удовольствием, но увольнительная у меня только до завтрашнего утра. Придется на вечер и отправиться. К тому же если сейчас выйду, то у полуночи буду в городе. А ночи ныне светлые, не заблужусь, — дружинник потянул входную дверь на себя.

— Ну, как знаешь, Никита. Надо, так надо, — Вавила вышел проводить друга.

На улице мальчишки лет по десять-двенадцать стреляли из детского лука в ствол разросшейся на окраине слободы сосны. Среди ребят Никита узнал и сына Вавилы, Рослю. Он, помладше большинства ребятишек, ковырял пальцем старую балку на прясле, спокойно ожидая своей очереди. Увидев взрослых, ребята вежливо поздоровались.

— И что это вы делаете? — Вавила остановился у прясла.

Паренек светлый, как ясный летний денек, чуть выше других легко ответил:

— Тренируемся, дядя Вавила.

Кузнец приблизился к ним вплотную:

— Что тренируетесь, то хорошо, только вот зачем дерево живое мучаете?

Паренек растерялся и повел глазами в поисках поддержки по товарищам. Но и они повесили белесые длинные волосы, спрятав в них покрасневшие лица. Росля открыл рот в изумлении, да так и стоял. Паренек наконец выдавил почти с испугом:

— Так, нежели ему больно?

— Неужто, ты не знаешь? Плохо же тебя дед учил.

— А у меня нет деда. Погиб в прошлом годе, — парнишка сердито отвернулся.

Вавила переглянулся с Никитой. Оба помнили тот прошлогодний случай, когда варнаки напали на двух купцов, что переезжали в соседний град на торжок. Оба тогда остались в живых, хоть и добра лишись. А вот извозчик их, нанявшийся вместе с кобылой и телегой на переезд, погиб. Разбойники хотели увести и лошадь, а он встал грудью на защиту кормилицы.

— Так ты Прохоров?

Тот подозрительно сипнул носом и только кивнул головой.

— Ну, ребята, для дерева это все равно. Кто не слышал, так послушайте, а кто знает, и второй раз закрепить не облезете, — Вавила пригладил двумя руками расползшийся под головотяжцем волос. — Всякие деревья и травы, и даже камни — живые. И души у них есть, как у нас, только другие уровни что ли. Более низкие. Так вот, им тоже больно бывает. Деревья ведь даже плачут, когда их рубят, никогда не слышали?

Ребята, окружившие кузнеца, дружно покачали головами. Никита положил руку на плечо друга:

— Ты надолго?

— Да нет, подожди, я быстро, сам понимаешь, если сейчас им в головы эти прописные истины не вбить, потом поздно будет, — он снова обернулся к ребятам. — А потому меня дед, когда я таким же, как вы сейчас сорванцом бегал, учил, чтобы попусту, без особой нужды, ни дерево, ни камень не обижал. А вам разве взрослые такого не говорили?

Старший паренек мотнул согласно белесой головой и поднял серьезные глаза:

— Говорил, дед. Да только я запамятовал.

Пару ребят тоже вспомнили о том, что слышали про живые деревья, но как-то упустили из памяти.

— То-то. А ты Росля, чего молчал, ведь знаешь же? — кузнец приблизился к сыну.

Тот покраснел гуще вечернего солнца перед бурей и смущенно выдавил:

— Я тоже забыл.

— Забыл, — передразнил Вавила. — Вон у меня в ограде старая кадушка в лопухах валяется, возьмите ее и бейте, сколько влезет. Росля, сбегай, принеси.

Мальчишка с готовностью сорвался с места. Кузнец повернул вслед за другом, прибавившим шаг.

— Это ты правильно заметил мальчишкам, — одобрил дружинник. — Последнее время молодежь от корней отрываться стала, простые вещи не знают.

— И не говори. С таких вот мелочей и начинается потеря родовой памяти. А без нее человек, что дерево без корней, любой самый слабый ветер оторвать может и унести куда угодно.

Проплыл мимо последний дом слободы, прясло, огораживающее выпас. Никита замедлил шаг:

— Ну, так что, ты меня до самого города собрался провожать?

Вавила улыбнулся и остановился:

— Вот как раз сюда и хотел довести.

— Ну, тогда давай, прощеваться.

— Прощевай и ты. Удачно добраться. Давай там, если спросят, скажи, что ходил ко мне заказывать наконечники для стрел с личным Небо, чтобы ни с кем не спутать свой выстрел. Лады?

— Лады, — Никита почесал затылок. — Это ты правильно придумал, а я что-то не догадался.

— Времена нынче такие, что лучше перебздеть…

Никита подтянул друга и крепко обнял. Тот ответил.

— Заходи в любое время. Мы тебе всегда рады.

— Будешь в городе и ты заглядывай. Не зайдешь — обижусь, — дружинник шутливо погрозил кулаком и повернулся, получив вдогонку крепкий тычок в спину.

Когда он оглянулся через пару шагов, Вавила уже шагал в обратном направлении.

Дорога назад в город бежала легко. Ноги сами перепрыгивали сплетения корней, обходили разливы луж на глинистой тропинке. К счастью, чуть в стороне от ворги, стояла густая трава, в которой ступни находили достаточно прочное основание для того, чтобы не провалиться в проседающий грунт. Мысли Никиты находились далеко от трудностей размытой дождями тропинки. «Вот, отправил Вавилу в опасную дорогу, — размышлял он, без внимания перещагивая очередной размыв на тропе. — А как с ним что-нибудь случиться? Я же себе не прощу. У него жена, дите, второе на подходе, а я что? — так, бобыль перекатный. Да и какая у военного может быть семья? Может, надо было самому отправиться? — он поправил на поясе сбившийся на перед меч. — А что бы я дежурному десятнику сказал? Что пошел село спасать? Так он бы меня первым в яму определил, хоть и не один фунт лиха вместе съели. Да, времена такие, что друзей в городе, тех, кому точно можно доверять, раз — два и обчелся. Как быстро люди изменились. Еще лет двадцать назад совсем другой народ был. Любой за русича последнюю рубаху отдаст и только рад будет. А о том, чтобы кому-то на кого-то княжьим людям наболтать — и в страшном сне не присниться. Да и князь жалобщика вместо того, чтобы слушать, кнутом бы повелел охладить. Быстро на человеческом веку все переменилось. А каково таким, как Белогост? У него на памяти, поди, такие времена, о которых мы только из рассказов стариков знаем».

Незаметно тропа выскочила из мрачного ельника и пошла по песчаному сухому сосняку. Шагалось здесь легче и расслабившийся после тяжелой дороги по глинистой почве, Никита не сразу заметил, что навстречу ему приближается пятерка гораков на свежих лошадях — наверное, недавно вышли из города. Только саженей за двадцать он поднял голову и заметил приближающихся всадников, пристально разглядывающих его. И ругнулся непотребно — это же надо так расслабиться!

Гораки узнали княжьего человека и уважительно вздернули лошадей в двух шагах перед ним.

— Здрав буде, воин, — старший в пятерке приложил ладонь к груди. — Куда движешься?

Дубинин замер в двух шагах от лошадей и тоже коротко поклонился:

— Домой в город иду, навещал товарища по делам в слободе.

— Увольнительная, конечно, имеется?

— Само собой, — Никита забрался во внутренний карман кафтана. — Читать будете?

Старший мельком глянул на подписанную бересту и улыбнулся:

— Зачем нам читать? И так видим — дружинник княжий по делам ходил. Что хоть за дела? Важные, или так ноги бил по пустякам?

— До кузнеца ходил. Наконечники заказывал именные. А то князь за ворога не платит, если не докажешь, что точно ты его прищучил.

Гораки хмыкнули почти одновременно и Никита насторожился. Старший из бойцов придержал заперебиравшую копытами кобылу:

— До Вавилы?

— До него.

— Не видать тебе, похоже, наконечников.

— Это почему?

Они переглянулись, и Дубинин почувствовал, как дрогнула жилка, удерживающая веко. Чтобы они не заметили волнения, он провел ладошками по лицу.

— По его душу мы. Никифор послал, привести. Какие-то вопросы задать хочет, видать. Хоть денег-то не оставил ему?

Никита стушевался. Опустив лицо, он пробормотал что-то вроде «Ничего не оставил, удачи вам» и, не удосужившись даже попрощаться, обогнул лошадей. Уже удаляясь, он услышал недоуменный возглас кого-то из гораков: «Что это он, за наконечники расстроился что ли?» Дальше слушать воинов чужой страны он не захотел и прибавил шаг.

Дойдя до первого поворота по тропинке, он обернулся. Всадники уже скрылись за деревьями. Для верности он вышел на середину дороги и заглянул назад. Видимо они ушли гораздо дальше, чем он мог разглядеть. Сырой лес вяло шумел, тяжелые ветки сосен, пропитанные влагой, слегка покачивались под напором крепкого ветра. К вечеру на землю опустился туман, впрочем, Дубинин только сейчас его разглядел.

— Ну, что ж, это нам на руку, — Никита пригнулся и нырнул в ближайшие кусты жимолости.

Нет, он не отдаст им Вавилу. Никита слишком хорошо знал, чем заканчиваются такие вызовы на беседу к протоиерею.

Опередить конный отряд, хоть и передвигающийся шагом, оказалось не так легко, как поначалу показалось Дубинину. Он шагал уже вторую весту, а если и опередил гораков, то всего на немного. Передвигаться в сыром лесу по напитанными влагой мхам, проваливающимися под ногами, и отсыревшим гнилым стволам, наваленным по всему протяжению вдоль дороги, намного сложней, что по ворге, хоть и сырой. Дубинин не успевал. Он начал отдавать себе отчет в этом на исходе второй версты, когда до первого забора слободы оставалось всего саженей триста. И тут он увидел белесый затылок, явно принадлежащий мальчишке и над ним склонившуюся конскую морду. Жеребец пытался захватить торчащий хохол на его затылке. Мальчишка возмущенно вскинул голову, чтобы отогнать приставучего коня и увидел замершего взрослого человека. В его глазах коротко мелькнул страх, но мальчишка тут же с ним справился. Он подтянул руку к затылку и, разглядывая и узнавая Никиту, успокоился и уже без волнения пригладил торчащий хохол. Конь сразу отвернулся и потянул губами нитку мха, свисавшую с покосившейся березки.

— Здравы будете, — мальчишка поднялся и отряхнул колени.

Никита тоже узнал паренька — это он разговаривал с Вавилой совсем недавно, и даже вспомнил его фамилию — Прохоров. Никите некогда было задумываться о том, что он тут делает.

— Тебя как звать?

— Гаврила.

— Меня помнишь?

— Ты давеча с Вавилой шел. И раньше тебя видел — дружок егошний.

— Правильно. Спасать надо кузнеца — отряд гораков за ним идет из города. Я их саженей на двадцать обогнал, не больше.

— По тропе что ли идут? — парень прогнал выражение растерянности с лица, и оно сразу стало по-взрослому сосредоточенным и упрямым.

— Конечно, по тропе, — Никита подумал, что такому мальчишке он без сомнения доверил бы самое серьезное дело.

— Успеешь предупредить?

— Предупредить? — Гаврила пару мгновений подумал. — А то.

Он подтянул жеребца за повод и одним движением, оттолкнувшись ногой от провисшей березки, запрыгнул на круп жеребца, на котором не было седла.

— Скажи ему, что Никиту видел, дружинника, и пусть отправляется туда, куда он собирался.

— Добре, — мальчишка стеганул коня приготовленной хворостиной, и жеребец споро пошел по еле видимой тропке натоптанной конскими копытами. Похоже, Гаврила приезжал сюда уже не раз.

Никита невольно заинтересовался, чем же он здесь, в глуши, мог заниматься. Он перешагнул поваленное дерево и склонился над тем местом, где застал мальчика. «Ага, дерн немного поврежден». Дубинин подсунул под него руку и легко отвалили целый пласт толстого мха. Из углубления выглядывал свернутый тюк бычьей кожи. «А… хулиганить, так хулиганить», — он махнул рукой и развернул кожу. В его руках оказалась толстая книга из скрепленных между собой деревянных дощечек. Никита разглядел на крайней нацарапанные линии глаголицы. Он склонил голову на бок:

— Книга бога нашего Велеса…

Улыбнувшись, он завернул книгу, как была, опустил ее в углубление и завалил мхом. Нужно спешить. Чтобы снять с себя все возможные подозрения, он должен вернуться в город, как и планировал, до полуночи. Никита развернулся и зашагал по направлению к городу, постепенно выворачивая на дорогу.

Сумерки сгущались. Туманное облако повисло над лесом и словно полило молоком уходящую в его глубины тропинку. Никита бежал. Дыхание давно сбилось, но он старался не обращать внимание на хрипы, вырывающиеся из надсаженного горла. Скоро гораки, не найдя кузнеца дома, повернут обратно, и ему кровь из носа надо к этому времени хотя бы подходить к городским стенам.

Когда тропинка вывернула из леса на сумрачный берег речки, Никита перешел на шаг — здесь его уже могли увидеть с городских стен. Град поднимался впереди заостренными бревнами высокого тына и толстыми башнями по углам. Потихоньку дыхание успокоилось. Он вытер рукавом вспотевшее лицо. Не следует показывать стражникам у ворот свою усталость.

Уже приблизившись к массивным створкам на расстояние прямой видимости, он разглядел, что сюда же, только с другой стороны направляется большой отряд дружинников, человек пятнадцать. Он узнал всех — это те самые два десятка, ушедшие неделю назад на какое-то секретное задание. Впереди понуро вышагивал Тагр. Остальные бойцы тоже двигались тяжело. Носилки, видимо с раненными, оттягивали руки восьмерым бойцам. Встревоженный Никита тут же прибавил шаг — кого же из дружинников покалечили?

К воротам отряд и Дубинин подошли почти одновременно. Дружинники с трудом опустили носилки на землю — видно, руки плохо слушались. Створка уже поднималась, и оттуда выскакивали вооруженные воины — товарищи из княжеской дружины. Вокруг бойцов сразу поднялась суета: кто-то спрашивал, кто-то отвечал, легкий гам занялся у вечерних ворот. Никита приблизился к своему знакомому — Тимохе, который присел прямо у носилок на землю.

— Здорово, Тимка.

Тот поднял помятое лицо:

— А, это ты, Никита. Здоров будь.

— Убитые есть?

— Нет, слава Богу. Раненные только.

— Серьезно?

— Да, вроде все жить будут.

— Куда же вас носило-то?

Тимоха огорченно махнул рукой:

— И не спрашивай. Куда только не носило. Чернец, что в первых носилках, водил, пока здоров был. Да самого стрела подкараулила. Еле выжил.

Никита обернулся к голове отряда. Вокруг первых носилок стояли сразу несколько человек. Сам раненный, придерживаясь руками о кого-то из бойцов, медленно поднимался на ноги. Никита углядел бороду выпирающую двумя седыми клиньями, побледневшее лицо и упрямо сжатую складку губ.

— Птху, ты, — не удержался Дубинин. — И смерть такого не берет.

Тимоха поднял лицо и криво усмехнулся.

Вдруг Никита встревожено обернулся по своим следам, он только сейчас понял, что его волнует помимо выжившего чернеца. «Куда же гораки подевались? — еле слышно прошептал он, — давно бы должны догнать».

Глава 19

Спрыгнув на берег, оглядевшись и не заметив подходящих зарослей, где можно было бы укрыть плот, ведун первым делом предложил разобрать его по бревнышку, чтобы преследователи, если таковые найдутся, не обнаружили их место высадки. Возражений от Гора не последовало. Быстро разрезали веревки — распутать разбухшие узлы оказалось невозможно, подыскали недалече от кромки воды небольшой овражек, заросший лопухами и крапивой, и по одному перенесли все бревна в него. Пока работали, вечер незаметно размыл четкие грани древесных стволов и высоких папоротников под ногами. Показалось, само небо опустилось на землю — так стало мутно и сыро, когда разгоряченные остывали на прохладном ветру. Наскоро перекусили и завернулись в плащи прямо у склона того же овражка — это место почему-то приглянулось волхву, как самое безопасное в окрестностях. Почему — Гор вникать не стал — ведуну виднее.

Переночевав на холодной земле, продрогшие еще по росе тронулись в путь, надеясь по дороге согреться. И, правда, солнце, слабенько угадывающееся в мутном небе, еще только раскрасило оранжевым далекую тучу, а парень уже распахнул плащ и расстегнул верхние пуговицы кафтанчика. Небо, хоть и весь день хмурилось, но дождем, к одобрению путников, так и не пролилось. Дорога глухим лесом, без единой даже звериной тропы, далась непросто, но к вечеру того же дня они уже подходили к крайним строениям хутора. Бойка выскочил навстречу, когда до дома оставалось саженей двадцать. Обрадовавшийся пес затормозил всеми четырьмя лапами в густой траве перед ведуном и уселся рядом, задрав довольную морду в ожидании ласки. Белогост погладил его по загривку:

— Молодец, молодец… Хорошо службу знаешь.

Собака сорвалась с места, нарезая от восторга круги вокруг ведуна. Тот улыбнулся:

— Ишь, разбегался, вроде не молодой уже, а как мальчишка, право слово, радости полные штаны.

У дома их встречал довольно улыбающийся Несмеян:

— Ну, слава Богу, живы-здоровы. Что так долго, я весь извелся? — он притянул к себе внука и крепко обнял.

Парень по-взрослому солидно ответил.

— Расскажем позже. Готовь баньку, надо дорожную пыль смыть. Как тут у нас, все спокойно?

Несмеян отпустил Гора и посеменил сбоку:

— Все тихо, Бойка, какой кобель отличный, и лося гонял и рысь облаял — на дереве хоронилась. Я вовремя подоспел — не допустил кровопролития, а то та кошка уступать и не собиралась. А так, пчелок твоих смотрел — пару роев споймал. Один в новый улей определил, что ты готовил, а для второго уже сам колоду выжег. Сейчас, поди, обживаются. А в баньке у меня уже дня три как все готово, только искру кинуть и запалится. Я тут, пока делов не было, веничков березовых заготовил — на русальей неделе самый пользительный срок для заготовок.

— На Купала еще полезней, — поправил его Белогост.

— Да сколько того Купала? Не успеешь и пару раз через костер сигануть, а глядь, уже и петухи кричат.

— Как сыромять?

— Вся просушена, выглажена, хоть завтра на торжок. Отличная получилась, как у тебя всегда, впрочем…

Под толкотню слов старика они подошли к крыльцу и устало опустились на ступеньки. Бойка уселся у коленки Белогоста и, не сводя с хозяина преданных глаз, вывалил длинный ярко-красный язык. Несмеян, наконец, оставил их и побежал трусцой к баньке.

— Есть хочешь? — ведун чуть наклонил голову.

— Не особо, да и грязный с дороги. Сначала в баньку бы.

— Это верно. Лучше уж потерпим маленько, да за стол чистыми сядем.

Парень порылся в котомке и достал последний замусоленный сухарь:

— Пойду Труденя проведаю. Как-то он там?

Белогост промолчал, устало откинувшись на стенку избы. Вскоре из конюшни донеслось приветственное ржание соскучившегося жеребца.

После бани, в одном исподнем, перекинув через плечи холщовые полотенца, сразу отправились в дом — Несмеян пообещал праздничный ужин.

Старик не преувеличил — ужин и на самом деле показался Гору праздничным. Старик отварил целый котелок овсяной каши и разбавил ее маслом — для Белогоста, для внука постарался больше: нажарил карасей с луком, щучьей ухи наварил — чугунок, приготовил малосол из хариуса и запек на углях пару здоровых кусков давнишней медвежатины. До нее, впрочем, дело так и не дошло. Ограничились рыбным столом. Даже ведун не отказал себе в удовольствии похлебать наваристой запашистой ухи.

Дождавшись пока путешественники насытятся, Несмеян задал давно катаемый, словно камешек во рту, вопрос:

— Ну, как сходили, рассказывайте.

Ведун огладил усы и прищурился в сторону парня:

— Гор у тебя парень что надо. Толк из него выйдет. Хорошо себя показал — настоящим бойцом. Вот пусть он и рассказывает.

Гор потушил вспыхнувший было довольный блеск в глазах и, усмирив смущенную улыбку, прокашлялся и принялся за повествование.

По мере того, как он рассказывал, дед Несмеян все более разухорялся и под конец едва мог спокойно усидеть на месте. Как только и сам разволновавшийся Гор закончил последнюю фразу о том, как они разобрали с Белогостом плот и спрятали его в овражке, старик дал себе волю: подскочил и шумно зашагал по короткому пространству горницы от стены к окну и обратно:

— Нет, — горячился он. — Что же это такое делается на белом свете? За нами — родноверами уже как за зверями дикими охотятся, целыми отрядами в походы выходят. Что ж теперь и в лес спокойно не сходи — кругом дружинники да гораки облавами стоять будут? — Он резко остановился перед ведуном. — Вот скажи, Воинко, что же это творится в мире? Как нам жить дальше? Что делать? Так всю жизнь и бегать от них?

Ведун вздохнул и медленно распрямил пальцем длинный ус:

— Что тебе на это ответить? Думаешь, если волхвом меня враги кличут, так я все знаю? Если бы так. Так же как и ты, и я в недоумении нахожусь. Одно только ведаю — по-старому — в ладу с людьми и природой жить уже не сможем. Надо научиться хитрить, притворяться, если надо, даже и крестик нацепить.

Гор вскинул возмущенные глаза на ведуна, а Несмеян даже остановился от неожиданности.

— Как же так ты говоришь, Белогост? От тебя ли я это слышу? Неужто, сам не знаешь, стоит повесить на шею этот дьявольский знак, и все, прощай волюшка русская и Боги-предки наши. Они ведь нам не простят? Так, нет?

Белогост как будто сник, рука сама потянулась к образу Белбога на груди:

— Все не так просто, Несмеян. Сядь, послушай меня. И ты, Гор, послушай — вижу — тоже сомневаешься в моих словах. Да, что вы — простые честные люди, я и сам в них не до конца уверен, но только знаю одно — нам надо выжить.

— Кому нам? И зачем нам такая жизнь? — Несмеян все же послушался и сел через стол на скамейку.

— Нам — русичам, повторю, сейчас надо выжить. Потому что это война на уничтожения не просто веры, а всего народа. Важно сохранить веру, никто не спорит, но еще важнее сохранить детей наших, внуков (Несмеян невольно глянул на Гора и тут же опустил взгляд). Жен сохранить, дочерей, чтобы они смогли нам еще русичей родить. А кому будет польза, если мы все погибнем? Земле нашей? Нет. Богам нашим? Отвечаю — нет. Кому? Да только ворогам русичей, которые придут на нашу светлую землю и останутся владеть ею и жить здесь. Мы — русы, что значит светлые, русые, поставлены Богами хранить светлую Русь и нам нельзя смерть принять всем сразу и освободить ее для ворогов. Вот тогда это и будет смерть настоящая, коли не оставим мы за собой потомков, которые бы могли имена наши и имена Богов помнить. И знания, кои нашими предками завещаны хранить, из поколения в поколение передавать. Сами подумайте, вот умру я свои умения и опыт не успею передать. Много будет потеряно? Вот ты, Несмеян, частичку того, что во мне есть — ведаешь, и ты, Гор, тоже частичку знаешь. А я скажу: во мне за добрый век столько скопилось знаний, что десяток книг не вместит. И все это потерять? Ладно, я не о себе говорю. Я крестик не одену только по одной причине — мне сыновей уже не рожать. А вот таким, как ты, Гор, не знаю, как жизнь дальше повернется, но, думаю лучше если и будет, то не сейчас, надо еще десять раз подумать. Ведь можно крест напялить, а в душе-то старой веры придерживаться. Я больше скажу. Потребуют от нас — русичей вообще от всех богов отказаться, неверующими жить — и на это надо пойти, потому, как вера может меняться, а земли другой у нас нет. И только мы, каким бы Богам не поклонялись, сможем ее защитить. Поскольку в самые трудные минуты, верю, наши Боги нас не оставят. Единственное, от чего заклинаю — от веры в серебро и золото. С этой заразой мы все потеряем: и себя, и души безсмертные, и волю, и землю, нам завещанную. А сам Христос нам не враг, вороги — его приспешники, которые его именем прикрываются, для того, чтобы свои грязные делишки делать. К тому же не обязательно именно распятого Исуса надевать, можно его мать — Богородицу, а она все едино, что наша Лада. Так что, подумайте хорошо, прежде чем меня ругать, — Белогост, тверд лицом, поднялся и подошел к красному углу, где тихо тлел слабый огонек перед идолом Белбога.

Тяжелая тишина повисла в горнице. И старик, и Гор сидели молча и понуро, упершись руками в лавку и приподняв плечи. В тиши ведун громко прошептал славу Богу и отдал поклон. Кинув руницу на чело, он вернулся к столу. Гор поднял на него глаза, подозрительно заблестевшие, и тут же опустил.

— Ложитесь спать, я уберу. Завтра тяжелый день, уходим на слободу, а потом на Коломны. Время мало остается, тянуть больше нельзя. И погода поменяется, други, все нам помощь. Ясно небо высветит завтра.

Донские, дед и внук, не говоря ни слова, начали подниматься.

Еще до рассвета Белогост упаковал сыромять в два больших тюка. Собрал в дорогу харч — дед Несмеян приготовил его столько, что хватит два раза дойти до Коломен и обратно. Перед дальней дорогой накормил Трудня и Бойку — его тоже придется брать с собой. Когда вернутся обратно, даже волхв не ведал. Взнуздав коня и пустив его на траву, разбудил остальных.

Собирались недолго. Только умылись и доели втроем вчерашнюю уху. Набили всем необходимым котомки, закинули тюки на безропотного жеребца и тронулись. Бойка с первых же шагов убежал вперед, и словно сгинул в туманных зарослях.

Разгоняющееся утро застало в пути. Воздух начал незаметно густеть, наполняться свежестью, мутнеть туманом. Отсыревший дух лесов — Леший и тот, скорей всего после недели дождливой погоды, сейчас где-нибудь чихал, забившись в глубокое липовое дупло.

— Ничего, — утешал, плотнее заворачивающихся в мятли деда и внука, Белогост. — Днем солнышко согреет, тлен разгонит, веселей пойдем.

Не то, что бы Гор вовсе не верил ведуну, но как-то сомневался — уж больно не похоже была нынешняя погода на предсказанную им. Все та же сырость и хмарь. Но, как же хотелось верить. Вчерашний разговор на Гора почти не повлиял. Он за время путешествия с ведуном уже так привык верить ему во всем, что и давешние откровения Белогоста принял, если и не сразу, но наверняка. Другое дело — Несмеян. Дед старой закалки, его откровения Белогоста злили до сих пор. Может еще и потому злился, что умом чувствовал правду ведуна, вот только сердце принять такую правду не желало. Несмеян шагал замыкающим, из-под лобья раздраженно наблюдая за вздрагивающим хвостом жеребца.

Постепенно туман разбежался по глухим углам сырого парящего леса, а вместе с ним потекла и небесная хмарь, открывая густое синее пространство над головами. Проснулась всякая жалящая тварь и набросилась на путников. Гор и Несмеян срезали по увесистой ветке и замахали вокруг, словно мельницы. Тяжелые пауты стегали, словно кнутом круп коня, и он вздрагивал и, заворачивая морду, пытался лизнуть место укуса. Только ведуна, как обычно, все кровопийцы облетали стороной. Парень не удержался и окликнул Белогоста вопросом:

— Светлый, как ты это делаешь? Научил бы, а то мочи нет терпеть мошку проклятую, — Гор отогнал от лица очередную армию кровопийц.

Белогост словно очнулся от глубоких дум:

— А…? Говоришь, мошки заели… Так это просто, — из-за собственной недогадливости ведун слегка смутился. — Скажи: «Там, где камень Алатырь, кровопийцы не живут». И кинь на чело руницу.

— И все?

— И все. Попробуй.

Гор неспешно повторил заговор ведуна и отмерил молнию на лицо. И опустил руку с веткой. Почти сразу гул мошки и комарья начал медленно отодвигаться. Парень прошагал еще шагов десять по подсыхающей на глазах траве и понял, что все мелкие кровососущие гадины беспомощно кружат примерно в аршине от него.

— Вот вам, сволочи! Теперь не достанете.

Ведун с улыбкой покосился на него через плечо:

— До вечера заговора хватит, а там обновишь и все.

Несмеян выглянул из-за крупа коня:

— А мне чего такого раньше не говорил?

— Так ты не спрашивал.

Старик обогнал коня и приблизился к внуку:

— Как там надо сказать, ну-ка научи.

Гор быстро повторил заговор. Старик тут же выкинул ветку и тщательно проговорил нужные слова. Кинув на чело руницу, он замер и даже прищурился, ожидая чуда. И чудо произошло. Рой мошки медленно отодвинулся и от старика. Через несколько шагов он негромко пробормотал:

— И чего раньше молчал, вредина.

Белогост предпочел сделать вид, что не слышит.

Ночевали на том самом месте, где совсем недавно чернец получил отравленную стрелу в плечо. Место еще хранило неприятную информацию. Остановившись и скинув поклажу на землю, все вдруг почувствовали ничем не объяснимую тревогу. Ведун успокоил Донских:

— То память природы о случившихся здесь событиях. Вблизи людей нет, не оттого беспокойство. Я сейчас все исправлю, — он извлек из котомки маленькое кадило, растопил его и, когда из его нутра поднялся легкий дымок с ароматами заготовленных трав, прошелся, помахивая им, вокруг будущего костра. И только он остановился, как парень понял, что тревоги больше нет. Похоже, тоже почувствовал и дед. Он стащил тюки со спины уставшего коня и начал распоряжаться внуком. Первым делом отправил его к ручью за водой. Сам же углубился в лес, собирая еще сыроватый сушняк. Не смотря на весь день нагревающее затылки солнце, здесь, в чащобе, еще царила влага.

На следующий день к обеду подошли к Веревке. По дороге впрягли Трудня в оставленную здесь телегу и путь, облегченный на три котомки сразу стал легче. Старик заглянул за валуны, где в прошлый раз оставил тела варягов. Сейчас там белели разбросанные кое-где кости. Черепов он уже не нашел — утащили звери. «Ну, что ж, — подытожил ведун, — рок у них такой, сидели бы дома — живы остались. Никто их сюда не звал».

Тонкий ручеек по-прежнему шустро бежал среди набросанных валунов. И также как и в тот день, когда они с дедом проезжали здесь первый раз, отважный мородунка атаковал их с высоты. Старики проводили рассерженного кулика довольными взглядами. Бойка всю дорогу то появляющийся, то надолго исчезающий в глубинах чащи, набегавшийся и уставший наконец-то присоединился к хозяину. Теперь он семенил впереди, опустив морду и хвост и запалено вывалив горячий язык.

У развилки ведун велел остановиться. Умный кобель тут же крутанулся и обессилено улегся на густую немного примятую траву — малоезжую дорогу. Здесь им предстояло разделиться. Несмеян собирался повернуть отсюда к Коломнам, а Белогост с Гором двинуться к слободе. Прощание выдалось коротким. Поклонились друг другу в пояс и развернулись спина к спине. Труденя Гор забирал с собой — тяжеленный тюк на горбах им не унести. Оглядываться не стали. Дорога впереди ожидалась мирная, особого беспокойства никто не испытывал.

Две речки, которые перегораживали путь на слободу, преодолели с перевозчиками. Телегу отцепили и оставили на берегу до возвращения. Сами с грузом садились в лодку, а Трудень спокойно плыл рядом. Повод поддерживал Гор. Но на третей, самой большой реке — Илыче — перевозчика не оказалось. Куда-то пропал и паром, наверное, унесло течением. Напрасно Гор рвал горло, пытаясь докричаться до того берега — навстречу им так никто и не вышел. Уже темнело, надежда переночевать на том берегу таяла с каждым мигом.

К избушке перевозчика Гора привел ведун. Она стояла в глубине густого липового островка в пихтаче и от речки была не видна. Белогост знал о ее существовании, во всяком случае прямиком пошел сразу к керке. Лишние вопросы парень старался не задавать — захочет сам скажет. Ведун не захотел. Он молча откинул крюк с двери избушки и заглянул в нее.

— Заходи, располагайся, — голос его звучал приглушенно. — Похоже, Верослав давно отсутствует.

Распрягли коня и пустили на корм, стреножив ноги. Приготовили на уличном кострище вкуснейший чай из разной травы, которой ведун высыпал в кипяток несколько щепоток, и перекусили медвежьим мясом и хариусом, который из малосола уже превратился в хорошо просоленную рыбу. Сухарей взяли с запасом, и их тоже не экономили, один достался даже довольно всхрапнувшему Трудню.

Поутру начали готовиться к переправе. Срубили пару сухих лесин, не так давно вырванных ураганом с корнем, и еще не успевших подгнить. Разрубили их на равные двухсаженные бревна и связали уже в воде. Кинули на готовый плот тюки с сыромятью и вещи и сами уселись сверху. Бревна покачнулись, ушли по макушки в воду, но вес двух человек и их поклажи выдержали. Гор держал за повод неохотно вступающего в холодную воду коня, Белогост оттолкнулся от берега вагой.

Течение снесло их саженей на пятьдесят ниже, чем они хотели причалить. Пришлось протаскивать мешки и котомки через густые заросли. Один раз конь, наверное, почуяв какого-то серьезного хищника, захрапел и начал рвать повод. Гор с трудом удержал его. Куда-то в лес рванул Бойка и вскоре из чащобы раздался его методичный лай — кобель облаивал кого-то некрупного.

«Тогда почему так дернулся конь», — молча удивился Гор.

— Жди здесь, — Белогост взял посох, как копье, — я гляну и вернусь.

Он легко скользнул между деревьями и прибрежными кустами кислицы. Гор бездумно сорвал несколько покрасневших ягод и высыпал в рот. Сочная слегка кисловатая ягода уже набрала спелость. Гор сорвал еще несколько. В этот момент оборвался лай собаки, почему-то Бойка начал тихо поскуливать. Трудень продолжал волноваться, он часто переступал копытами и раздувал ноздри. Гор сдерживал его, натягивая повод. Из чащи раздался голос ведуна:

— Гор, иди сюда.

Парень накрутил повод на ближайшую ветку сосны и, ободряюще похлопав коня по шее, шагнул в густой подлесок. Белогост стоял неподалеку, саженях в пятнадцати. Он что-то держал в руках, тихо улыбаясь. Рядом покручивал хвостом и нетерпеливо ерзал на задних лапах Бойка. Гор подошел. Перед ними белели, выглядывающие из разорванной серой шкуры, полуобглоданные кости. Он пригляделся. Это были кости большой кошки — рыси.

— Смотри, кого я нашел.

Гор поднял взгляд. В широких по-стариковски сморщенных ладонях Белогоста шевелился крошечный меховой шарик.

— Рысенок! Откуда? — Гор не договорил — понял — и закусил губу.

— Правильно догадался, — он кивнул подбородком на скелет рыси. — Это его мать. У него только недавно глаза открылись. Как такой малец умудрился выжить, даже не понятно. Скорей всего его спасло, то, что он несколько дней просидел безвылазно в дупле. Ласка наверняка его учуяла, но вот добраться не смогла. А Бойка его отыскал.

Собака не сводила глаз — черных бусинок с шевелящегося комочка.

— Бойка, это свой, друг, под твою защиту. Понял?

Собака потянула нос вверх. Ведун подставил ему беспомощно тыкающегося рысенка. Бойка тщательно обнюхал его и успокоился. Потеряв интерес к находке, он принялся изучать утоптанную траву вокруг тела рыси.

— Все возвращается или идет по кругу, — ведун разглядывал рысенка, словно на нем что-то было написано.

— Ты про что, Светлый?

— Когда-то меня называли Рысь. Это было мое второе имя.

— Расскажи.

— Как-нибудь в другой раз.

Парень отодвинул собаку и тоже склонился над погибшим зверем:

— Интересно, как она погибла?

— А вот и попробуй разобраться. А я пока пойду на речку, напою хотя бы рысенка. А то он не поен и не кормлен, поди, давненько.

Бойка сорвался с места и умчался вперед хозяина.

Гор склонился над остатками зверя. Трава вокруг истоптана мелкими лапами колонка, соболя, наверняка и ласки — следы пересекались, накладывались, и определить, какие и кому принадлежат было почти невозможно. А в стороне на глине, что проявилась из-за сорванной в схватке моховой заплатки, четко отпечатались три растопырки ворона, куда же без него? Наверное, ждал, пока более сильные соперники наедятся. А это что? Парень присел на колени и потянул изгрызенный в лохмотья кусок шкуры с одной стороны явно порезанный чем-то острым. То ли сабля, то ли нож. Человеку она попалась. Взгляд его упал на клок чего-то красного в кустах. Он потянул ветку на себя — ткань, рубаха красная. Похоже, она напала на человека — детеныша защищала, тут-то ее смерть и настигла. А человек, видно, был не один. Один бы вряд ли справился. Рысь сильная, да за приплод — любого порвет, ее такую и косолапый стороной обходит. Наверное, и человеку досталось под завязку — вон кусок от егошной рубахи висит — непросто так же. И тут Гор вспомнил лицо одного из напавших на них дружинников — оно было покрыто глубокими свежими царапинами. Точно. А еще у него из-под кафтана красное выглядывало, так-то ж рубаха и была. Гор резко выпрямился. «Нужно срочно рассказать ведуну». Он выкинул лохмотья, обстучал ладошки друг о дружку и поспешил через кусты к берегу.

Ведун сидел на корточках у воды и, засунув в рот рысенку мизинец, потихоньку вливал туда же тоненькой струйкой воду из другой ладони. Маленький зверек, ну, точь-в-точь, котенок, мусолил палец и урчал. Трудень, привязанный в нескольких шагах, беспокойно перешагивал и опасливо косился на Белогоста и его питомца. Бойка, по обыкновению, отсутствовал.

— Худой какой. Совсем изголодал. Молочка бы ему. Да где его здесь в лесу отыщешь?

— Мы его с собой заберем? — догадался Гор.

— Конечно, не оставлять же котенка погибать. Мы, считай, вовремя появились. Еще бы день-два, и если бы сам не кончился, какой-нибудь зверь до него обязательно добрался.

— А мне дашь подержать?

— Дам, но не сейчас, — Белогост устроил урчавшего и жмурящегося рысенка за пазухой. — Слишком слаб. Ему лишний раз шевелиться ни к чему. Отвязывай жеребца, пора выбираться. А то и так времени потеряли немало.

Гор послушно взялся за повод.

Подсохшая дорога с пробитой тележной колеей посередине приятно отталкивала подошвы бот Гора. После луж и грязи, истоптанных изрядно на прошлой неделе, идти по прочной песочной поверхности было одно удовольствие. Конь, тянущийся позади, быстро привык к присутствию хищного котенка и шел ровно, лишь иногда прядая ушами. Гор наслаждался отсутствием еще недавно обязательно облепивших бы лицо и руки комаров и мошки. Всю дорогу они гудели на приличном расстоянии, не пытаясь даже немного приблизиться. «Как, оказывается, хорошо в лесу, без этого исчадья».

— Я тоже также подумал, — комментировал ведун выводы парня, неспешно втыкая посох в песочную подстилку под травой и листьями. — Некому тут больше на рысь напороться, кроме тех самых наших знакомых на реке. Хоть и говорит Несмеян, что скоро честному родноверу по родному лесу спокойно пройти нельзя будет, а все ж, не так еще все плохо. И люди лишние нечасто в эти места заходят. Тут уж просто совпало так. Знаешь, что я думаю?

Гор молча мотнул головой и вопросительно поднял светлые глаза.

— Думаю, что они сюда кого-то водили. Он шел впереди, похоже, не по своей воле. А как рысь на дружинников кинулась, драпанул и, видать, удачно. Иначе, не стали бы они потом по реке шастать — определенно, беглеца искали. Да только не найдут они его, — Белогост довольно хмыкнул каким-то своим мыслям.

— Почему не най дут? — парень не дождался пояснений.

А потому, что ему, скорей всего, Верослав помог — перевозчик. Он лес, как свою ладонь, знает. Он и увел беглеца. И я могу даже предположить, куда.

— Куда же?

— Ну, этого я пока говорить не буду — точно не уверен, а раз так, то и воздух сотрясать смысла нет, — за пазухой заворочался рысенок и ведун оборвал речь.

Оттянув угол плаща, он заглянул туда. Котенок поерзал и снова затих, и путешественники продолжили путь в молчании.

К слободе подошли во второй половине дня. Прежде чем входить в селение всей оравой, ведун оставил парня с конем в кустах поспевшей черемухи за околицей, ему же вручил проснувшегося и обсасывающего все складки одежды, попадавшей ему в рот, рысенка, а сам, сховавшись в зарослях бузины, долго наблюдал за крайними избами из укрытия. Вернулся он к Гору встревоженным:

— В слободе, по всему, посторонние.

Гор вопросительно поднял лицо:

— Что, видел кого?

— Видеть не видел, но почувствовал.

Гор с трудом удержался от того, чтобы поинтересоваться, как это ему удалось, но сдержался. Он подсунул рысенку кусочек сухаря и тот обслюнявил его. Сухарь котенку понравился, и он припал к нему, пытаясь отгрызть кусочек. Получалось плохо, но какие-то крошки ему все-таки попадали:

— Что делать будем?

Белогост вздохнул и задумался. Потом пригнулся и почесал пальцем рысенка за ушком.

— Ты береги его. Я так скажу — ни чего случайного в жизни не бывает. Раз попался нам, значит, на то Его воля, — он указал глазами вверх.

— Не сомневайся, сберегу.

— Может это мой талисман тебе в охрану.

— Котенок, в охрану? Ну, ты сказанул.

— Не кажи гоп, пока не прыгнул. А вообще, много говоришь. Отправлю-ка я тебя за это на разведку, — ведун выпрямился. — Хоть делом займешься. Пройдешь, объясню как, к Кузьме-шорнику. Передашь от меня привет. Скажешь, заготовки привезли. Все понял?

— Чего непонятного.

— Вот, — Белогост поднял прутик и разгреб под ногами кусочек песчаной почвы от листьев. — Смотри, здесь мы, а здесь дом Кузьмы…

Гор, не торопясь, шагал по широкой открытой улице слободы, обходя раскиданные кое-где коровьи «лепешки» и лошадиные «яблоки». По всему видно, скота в слободе держали немало, наверное, не меньше, чем в Коломнах. Яркий денек беззаботно играл красками в посадке березок, тянувшихся, вдоль пыльной дороги. Десяток раз поздоровавшись с встречным людом, он, наконец, приблизился к указанной усадьбе. Шорник жил на краю длинной, проходящей через всю слободу, улицы. За ним к лесу выходили еще три-четыре дома, и, он узнал по поднимающемуся густому дыму из трубы и звонким ударам молотком, работающая кузня. А невдалеке стояли привязанные пять расседланных лошадей. На всякий случай пригнувшись, Гор побыстрее нырнул в приоткрытую калитку усадьбы шорника. И тут же чуть не напоролся на звероватого вида лохматого пса, привязанного сразу за ней. К его счастью пес спал и не сразу дернулся в сторону незваного гостя. Гору ничего не оставалось, как резко ускориться и почти бегом ворваться в дом, резко закрыв дверь за собой. За ней он услышал возмущенный сдерживаемый рык собаки.

— Ох, и страшила, — парень облегченно выдохнул.

Он и не знал, что собаки такие здоровые бывают.

Тут кто-то за его спиной кашлянул и парень обернулся. И только в этот момент понял, что стоит в чужой горнице, а на него внимательно смотрит незнакомый тощий мужик с кожаной повязкой на лбу. Он бросил короткий взгляд на оружие у пояса парня и деловито отложил почти готовую упряжь из тонкой сыромяти:

— Ну, чего стоишь в дверях, заходи, раз пришел.

Гор шагнул к середине горницы. Откинулась занавеска в дальнем углу комнаты, и оттуда вышла сердитая немолодая женщина с тазиком в руках. Она изучающее глянула на парня:

— Есть будешь? — женщина остановилась перед ним, выпятив тазик, прижатый к поясу.

— Нет, нет, благодарю, — Гор вежливо склонился. — Мне Кузьма нужен.

— Вон он, Кузьма твой, — женщина кивнула в сторону наблюдавшего за парнем мужика и решительно обошла Гора. — Сидит тут, нет чтоб по хозяйству помочь. Все сама и сама, — донеслось с улицы.

Хлопнула входная дверь. Парень обернулся к шорнику.

— Не обращай внимания, — качнулся тот. — Она баба хорошая, просто сегодня не с той ноги встала. Городит невесть что. Так что тебя ко мне привело?

Гор подошел и, поправив меч, присел рядом на лавку:

— Я с Белогостом, потворник его. Он велел тебе привет передать и сказать, что сыромять принесли.

— Ну, слава Богу, а то я уже переживать стал. Не случилось ли чего. Волхв все же. А новая власть их не любит. А где он сам?

— Тут, не далече. Говорит, что у вас посторонние в слободе. Потому меня попервой и отправил.

Кузьма нахмурился и поправил волос под головотяжцем:

— Прав, Светлый. Сидят гораки. Уже несколько дней. Но то, пока не страшно. Ведуна, проведу к себе, как стемнеет. Ты уже пойми. Раньше никак не смогу — вдруг эти выскочат — как они к волхвам относятся — молва доносит. Лучше не рисковать. Лады?

— Лады. Так Светлому и передать?

— Так и передай. Сам за вами приду. Так тебе, может, поесть что-нибудь собрать? У меня жареный заяц есть.

— Благодарю. Мы взяли с собой. А вот молочка бы плошку не помешало.

— Молочка? Тебе или Светлому?

Гор улыбнулся:

— Рысенка мы по дороге подобрали. Ему молоко.

— Хм-м, — шорник почесал затылок. — Подожди малость, я до соседа сбегаю. У него коза есть. Ее молоко само лучшее для любого малыша, хоть медвежонка.

Не дожидаясь ответа Гора, Кузьма живо выскочил из дома.

Парень оглянулся в горнице. В красном углу рядом с маленьким идолом Велеса, стояла какая-то рисованная картинка. Он подошел поближе. На картинке ненастоящая женщина прижимала к себе новорожденного с туманным кругом над головой. Она походили на богородицу Ладу, только волос более темный и черты лица не живые какие-то. Он уже слышал, что такие рисунки называются иконы. По новой вере их надо обязательно ставить в красном углу вместо идолов. А вот Кузьма поставил их рядом. Интересно, что это значит? Гор задумался и, присев на лавку, подпер подбородок ладонями. Не успел он придти к какому-то выводу, как дверь снова хлопнула, и в дом спешно вошел сначала Кузьма, а следом его жена. За ними вбежали двое детишек: мальчик лет шести и девочка постарше на пару лет.

— Доброго здоровья! — с порога поздоровались они и смущенные посторонним человеком в доме, юркнули за занавеску.

— Что же не сказал сразу, что у вас рысенек не кормленный, — с порога затараторила она и выставила на стол крынку молока. — Вот козье, самое то, что надо. Забирай и неси скорей, а то еще подохнет голодный.

Шорник весело подмигнул ему:

— Ну что я говорил. Золотая Злата у меня. Если бы еще не вредничала.

Женщина смерила его тяжелым взглядом, и повернулась к Гору:

— Может, все-таки возьмешь, что-нибудь перекусить. У нас заяц жаренный есть.

— Благодарю, у нас есть с собой.

— Ну, как хочешь, — Кузьма приобнял его и отвел от бабы. — Если что надо, ты говори мне. Я все помогу.

Пропустив хмыканье жены между ушей, Гор развернулся к Кузьме лицом и тот вынужден был отпустить его:

— Собака твоя серьезная. Что за масть? Я таких раньше не видел.

— С гор южных привезли, с Кавказа. Купец знакомый щенка за большие деньги купил. А я у него за дорогую уздечку выменял. Злой, но безтолковый. На всех, кого видит, бросается. Хотя, по нашим временам, с таким дурным даже спокойней. Лайка, она что — человека и не тронет никогда, если он просто в дом, по делам там идет. Она же не знает, что он на самом деле думает. А этот никого не пропустит. Волк его боится, сам видел.

— Ну, ладно, дядя Кузьма, я пошел. Белогост ждет.

— Давай, раз ждет. Потерпите, уж до вечера. Немного осталось.

— Потерпим, — Гор вышел вслед за шорником. Тот выскочил вперед и загнал собаку в будку. При появлении парня он прижал ярящегося пса в будке коленом, не давая ему высунуться. Потворник быстренько проскочил мимо.

До Белогоста Гор добрался без хлопот.

— Ну, что? — ведун подскочил с пенька, едва парень вышел из-за деревьев.

Не смотря на резкое движение ведуна, рысенок, удобно устроившийся на ладонях ведуна, не проснулся. Бойка лежал рядом. При появлении парня, он не поднялся, лишь покосился на него. Трудень, объедавший за спиной Белогоста молодую березовую поросль, тоже не прервал занятие.

— Кузьма придет к нам, как стемнеет. У него там недалеко гораки стоят. Так он нас сам осторожно проведет.

Белогост разгладил свободной рукой лицо:

— То верно. Лучше не рисковать. Нам-то что — уйдем и поминай, как звали. А ему тут оставаться, — ведун огляделся. — Надо отойти подальше. А то тут местные рыщут по пустякам. Не ровен миг, увидят. Объясняй потом.

Гор без слов подхватил повод Трудня. Тот попытался зацепить губами складку кафтана на плече парня. Гор повернул к коню нахмуренное лицо:

— Я тебе побалую.

Жеребец сделал вид, что собирался просто помахать мордой. Гор ему не поверил и погнал вперед, сопровождая команды угрозами отстегать сломанным прутом.

Устроились в пол миле от слободы, в густом ельнике. Решили, что найти их тут почти невозможно. Кроме узкого прохода, по которому они и пришли, со всех сторон высокие деревья почти смыкались ветвями, оставляя посередине пятачок сажени две на три относительно свободного пространства. Густую траву немного утоптали и сочли место привала вполне удобным. Белогост сразу выпустил котенка на землю, завернулся в плащ и устроился подремать, спросив напоследок с закрытыми глазами:

— Сам рысенка покормишь?

— Покормлю, — он обмотал повод коня вокруг лесины.

Рысенок качался на слабых ногах и пытался шагнуть. Но как только он заносил лапу, его валило на бок. Он тут же вставал и снова собирался с силами для новой попытки. Пока парень не подхватил беспомощного зверька, тот успел свалиться раза три-четыре.

Гор уселся на поваленное бревно и поднес под мордочку котенку крынку молока. Тот тыкался носом, ощущая близко запах еды, но лакать еще не мог. Подумав, Гор вытащил из кармана тряпицу — платок, и пристроил его в молоке. Подождав, пока он пропитается, он всунул острый краешек тряпицы в рот рысенку. Тот инстинктивно пососал его. Вкус молока в мгновенье будто свел его с ума. Котенок заелозил на коленях парня, пытаясь понять, откуда он появился. Парень еще раз пропитал тряпицу. Со второго раза рысенок сообразил, что острый сосок, напоминающий материн и есть источник молока. Он крепко присосался к нему. В следующий раз, когда Гор решил еще раз пропитать его молоком, он еле вытащил тряпицу из крепких зубов рысенка. Наконец котенок наелся, и глазки его начали слипаться. Гор уложил его на мох под корягу и сам завалился рядом. Все-таки шли долго — он чувствовал усталость.

С наступлением сумерек вышли к старому месту. Вел Белогост и он же первым поздоровался с кем-то еще невидимым парню. Голос Кузьмы ответил негромко:

— Здоровеньки бывали. Рад тебя видеть, Светлый.

— Здорово и тебе. Как у вас, спокойно? — ведун вышел на открытое место, и парень увидел шорника, поднимающегося с пенька.

— Да вроде, пока все нормально. С Божьей помощью, живем помаленьку.

— Чего у вас гораки-то делают?

— Вавилу караулят.

— Кузнеца?

— Его. Несколько дней назад пришли за ним от Никифора — попа из города. Да не застали — добрые люди предупредили. Вот и сидят. В дом их не пускают, так они в егошнем сеннике устроились.

— А кто у него в кузне стучал? — вспомнил Гор.

— А это его жена, Светозара, помаленьку работает. Вавила ее научил кой чему.

— Ну, понятно. Я тут тебе пару тюков сыромяти приготовил.

— То хорошо. У нас товар на срок вперед заказывают. Вовремя ты. Чего так долго не приходил?

— Да так, были дела, — он обернулся на парня. — С потворником моим познакомился?

— Ага. Познакомился, — он усмехнулся. — Кобель ему мой понравился. Вот, думаю, подарить, что ли?

Гор беспокойно глянул на ухмыляющегося Кузьму потом перевел взгляд на ведуна:

— Не надо мне твоей собаки. У нас вот, рысенок есть.

— А ну, покажь.

Парень протянул спящего котенка на ладонях.

— И, правда, рысенок. Где подобрали?

— В лесу, вестимо. — Гор спрятал котенка за пазуху. — Ну, что, в дом-то пойдем? Или так и будем на улице болтать?

Кузьма мигом скинул ухмылку с лица и смутился:

— Идемте, конечно, что это я, правда.

— Ага, уел он тебя. — Белогост хмыкнул. — Толковый у меня потворник, а?

— Угу. Ладно пошли, пока тихо. Я вас огородами проведу.

Выстроились цепочкой. Замыкал караван Трудень, ведомый Гором. Теплый вечер разливался по притихшей слободе. Стрекотали кузнечики в высокой траве за огородами. Дошли быстро. Так оказалось еще и ближе. А перед задним пряслом огорода Кузьмы настороженно остановились: брехал кобель во дворе. Он гавкал глухо, без перерывов и без особого остервенения. Наверное, кто-то стоял рядом с оградой. Белогост переглянулся с Кузьмой.

— Подождите, здесь. Я посмотрю, — шорник поправил круглую крапивную шапку.

Гор придержал морду коня, готовящегося заржать — почуял в соседней ограде кобылу:

— Но, но, родной, не выдавай.

Обученный конь сдержался, лишь, волнуясь, затряс гривой и раздул ноздри. Бойка уселся и склонил морду набок, насторожив уши. Белогост принялся отвязывать с крупа жеребца тюки. Вместе опустили их на землю — коню тоже надо отдохнуть.

Вскоре на тропе показался Кузьма. Он почти бежал, иногда оглядываясь назад. В руках он держал толстый сверток.

— Братья Ярькины приехали из города, — выпалил он с ходу. — Светозару с ее сынком забирают. Собираются к Никифору вести. По всему, будут держать, пока Вавила не объявится.

— Этого допустить нельзя. — Белогост решительно выпрямился.

— Нельзя-то нельзя, да в слободе против них не выступить — князь сразу варягов пришлет. А у нас дети, — он нервно теребил сверток.

— Значит так, — ведун решительно выставил руку. — Забирай тюки, рассчитаемся после. А мы с парнем вперед них рванем. Светозару в обиду не дадим. Еще не знаю, как, но не дадим. И слободу подставлять не будем. Пойдем, Гор, — Белогост потянул повод коня.

— Подождите.

Белогост задержаля.

— Вот, — он протянул сверток. — Вавила для тебя передал. Сказал, ему сапожник из города принес, Смагин, вроде, — спас из костра, что Никифор жег.

— Что это?

— Книги.

— Давай, заберу, — он скинул котомку и аккуратно уложил сверток туда.

Гор потянул коня и пошел первым. Завязав котомку, ведун догнал его и перехватил повод.

Кузьма еще постоял, провожая их беспокойным взглядом. Поднял двуперстие и перекрестил удаляющиеся спины. Потом что-то вспомнил и махнул рукой, с досады сплюнув.

Гор, еле поспевая, двинулся за широко шагающим ведуном.

Последние саженей двадцать шли вдоль кромки леса. Слобода осталась позади. На дорогу выходить опасались, чтобы не наследить — гораки и Ярькины вполне могли насторожиться, заметив свежие отпечатки копыт и подошв перед собой. Княжеские люди передвигались где-то позади. Бойка снова умотал в заросли, конь терпеливо сносил тяготы перехода и даже не стал сопротивляться, когда Гор, утомившись преследовать волхва, взобрался жеребцу на спину. Рысенок высунул голову из-за пазухи парня и беззвучно наблюдал за окрестностями. Трудень подозрительно косил на него глазом.

Белогост остановился внезапно. Выпрямившаяся спина и повернутая к лесу голова выдали его беспокойство. Он поднял руку и Гор натянул повод и тоже прислушался. Кричала в глубине леса сойка, шумели на ближайших пихточках несколько синичек, тихо шелестели тонкие иголки хвойного леса. И все. Гор, как не прислушивался, ничего уловить не мог. Но ведун явно слышал что-то еще. Он сделал знак следовать за ним и устремился между деревьями вглубь леса. Гор тронул коня следом. Тот неохотно перешагнул мшистый бурелом.

Трудень передвигался через заваленный сухостоем лес медленно, и Белогост быстро исчез впереди. Гор сполз с седла и, пригнувшись, пошел дальше по его следам. Ведун шел назад, немного углубляясь в заросли. Саженей через пятьдесят Гор услышал громкий шепот, доносившийся из-за широкой ели. Он отпустил коня и, пригнувшись, скользнул туда. Осторожно выглянул. Напротив ведуна стоял незнакомый русич и что-то горячо объяснял ему, указывая рукой в сторону дороги. Белогост, не соглашаясь, качал головой. Спины парня коснулись мокрые губы коня. Тот недовольно дернул лопатками. Оба спорящих обернулись к парню. Тот хлопнул ресницами и замер, не зная, что делать.

— Мой потворник, Гор, — кивнул в его сторону ведун и снова повернулся к собеседнику.

Тот вежливо клюнул подбородком:

— Вавила.

Гор ответил.

— Кузнец?

— Он самый.

— То, что ты предлагаешь — это не дело, — вернулся ведун к прерванному разговору. — Только погибнешь сам и жену с сыном погубишь.

— Лучше смерть, чем в руки к попам.

— Не то говоришь. Есть шанс.

— Что нужно делать, говори.

Ведун поправил лямки котомки на плечах и потверже утвердил посох в траве:

— Бери Гора, дуйте на ту сторону дороги. Ваша задача их отвлечь, хотя бы не надолго. Главное, чтобы они отвернулись от твоих. Остальное мое дело.

— Что ты задумал?

— Ведун я или нет? Кое-что умею. Потом расскажу, — он серьезно погрозил пальцем. — Смотрите, не попадитесь. Вавила, на тебя надежда. Ты парень опытный. А Гор пока еще горячий юноша, смотри за ним.

— Что за мной смотреть, — надулся Гор. — Маленький что ли?

— Ну, все, — ведун оборвал разговор, они уже походят. Коня я себе оставляю. Вы, после того как от гораков оторветесь, нас не ищите, а прямым ходом на Коломны двигайте. У перевоза, если раньше не догоню, встретимся.

— Светлый!

— Без разговоров. Хочешь жену увидеть с сыном?

— Как не хочу?

— Тогда не медлите — еще чуть-чуть и они пройдут мимо.

Вавила решился. Вскинул на плечо приваленный к дереву топор — Гор только сейчас заметил его — и тихо, перешагивая сушняк, побежал вдоль дороги в сторону от слободы. Парень поймал в одну руку меч, чтобы он не мешал при беге, другой запихал поглубже за пазуху любопытного рысенка и рванул за ним. Бежали размеренно, старясь не сбить дыхание. Саженей через двести разглядели впереди свободное от деревьев пространство — дорогу. Постепенно перешли на шаг. А перед самой просекой вообще уже крались, словно тати. Впрочем, для тех, кто сейчас приближался к ним по дороге, Вавила с Гором татями и были. Так десятник гораков назовет их завтра, когда будет рассказывать в городском доме мрачно молчащему Никифору и уже о чем-то догадывающемуся чернецу про загадочное происшествие на дороге.

Вавила оттянул ветку, мешающую выглянуть на просеку:

— Не видать. Давай на ту сторону. Постарайся не наследить.

Гор обогнул пару прилепившихся друг к дружке елей и побежал, внимательно вглядываясь под ноги и старательно ступая по сухому. Позади раздались приглушенные прыжки кузнеца.

Затаились за колючими кустами шиповника в некотором отдалении от дороги.

Гор вытащил из ножен меч и положил перед собой. Вавила, коротко глянув на голомню, не удержался от восхищенного возгласа:

— Это вещь. Потом расскажешь, где взял. Как будем отвлекать? Идеи есть?

Гор поднял глаза к небу и потер ухо ладошкой. Мысли не приходили.

— Может, покричать что-нибудь в кустах. Они обязательно посмотрят, что здесь.

Вавила задумался:

— Что-то в этом есть. Прокричишь, что-нибудь вроде «мама». Будто зовешь. И совесть будет спокойна — ты ведь не их звал.

Гор согласно кивнул и тут же поморщился: все равно получалось нечестно — получается, что он их обманывает. Кузнец уловил его терзания:

— Так, и чтоб никаких сомнений — там моя жена и сын. Я за них кого хочешь порву и обману. — Ты меня понял?

Гор потупился и кивнул. Недалеко послышался легкий перезвон уздечек. Вавила приложил палец к губам и бесшумно скользнул в сторону, укрывшись за толстым покрытым седым мхом стволом сосны. Парень повертел меч и решительно сунул его в густую траву, но так, чтобы в случае чего дотянуться. В этот момент проснулся на груди и заворочался беспокойно рысенок. Гор от греха подальше посадил его у ног. Тот пополз на слабых лапах по примятой траве. Повертелся на месте и, найдя подходящее по его мнению местечко, напрудил здоровую лужу. И слабо мявкнул. Гор услышал, или не услышал, а почувствовал, как забеспокоились кони под приближающимися наездниками.

«Ветер от меня, — определил он. — То что надо».

С дороги раздались возбужденные голоса и топот вздыбившихся копыт.

Гор пригнулся к земле, так, чтобы голос приходил к ним по-возможности снизу и, подражая рыси, мявкнул погромче. Он рассчитал верно: дружинники — те же охотники. Засидевшиеся в слободе, они не упустят возможность раздобыть, хоть и плохонькую в это время, но все ж таки шкуру рыси. А этот трофей почетен для любого воина.

— Куда вы? — услышал он раздраженный голос. — Нам не до охоты сейчас.

Ему никто не ответил — гораки скрадывали зверя. «Неужели, все пятеро? — Гор запоздало испугался. — Как же мы с ними справимся?»

Он еще плотнее приник к земле. Совсем близко раздался слабый шорох, и парень чуть приподнял голову. И встретился взглядом с лохматым чернявым гораком. Тот опешил, растерялся и Гор. Горак опомнился первым. Он резко шагнул вперед и оказался над самой головой парня.

— Ты кто такой?

Гор, поглядывая на него снизу вверх потянулся к рукоятке меча, выглядывающей из травы. Горак проследил его движение и припечатал ладонь Гора к земле сапогом. Парень охнул и задохнулся от боли. В этот момент в стороне раздался неприятный звук разрубающихся костей. Вопль боли заложил уши парня, настроенные в эти мгновения на более тонкие звуки. Горак вскинул лицо и обернулся. Но ногу с руки не убрал. Корячась и морщась от боли, Гор откинул вторую руку и пошарил вокруг в надежде ухватить хотя бы палку. Как назло в ладонь лез мелкий мусор и какие-то щепки. В стороне, где прятался Вавила, продолжались звуки боя. Горак, бледнея, начал медленно разворачиваться. И вдруг рука наткнулась на что-то теплое и пушистое. Рысенок! Решение достигло мозга позже, чем рука начала его выполнять. Он ухватил котенка поперек тельца и с силой метнул в лицо врага.

Зверек словно прилип к бойцу, вцепившись в лицо всеми четырьмя лапами.

— А-а-а, — горак двумя руками отодрал от себя о рысенка.

Он сделал шаг назад и сапог соскользнул с руки. Над головой молчком пролетел вращающийся зверек с растопыренными во все стороны лапами. В следующий момент меч сам лег в ладонь, и голомля почти наполовину вошла в тело горака. Что-то горячее потекло за рукав. Он брезгливо отдернул руку, а в следующий момент враг уже мертвый повалился на землю.

Рассмотреть и прочувствовать весь ужас первого убийства не позволил Вавила. Он подлетел к парню и ухватил того за руку:

— Бежим.

Гор вскинул глаза: кузнец был весь с ног до головы забрызган кровью.

— Сейчас, — растерянно отозвался Гор.

Он выдернул меч из тела мертвого горака и рванул в кусты.

— Куда ты? — прошептал Вавила, но парень уже возвращался, прижимая к груди обиженно мяукающего котенка.

Кузнец бросился вглубь леса. Гор закинул рысенка за пазуху и помчался следом. Им что-то громогласно кричали вслед. Кто-то командовал: «Наперерез, наперерез». Они лишь прибавили хода.

Трещали ветки за спиной — там уже не заботились о скрытности. Гор летел вперед, прыгая через завалы и не оглядываясь. Впереди маячила спина кузнеца. Все мысли парня снова сосредоточились на одной мысли — не отстать. Кузнец мчался широкими прыжками, светлый длинный волос на затылке подпрыгивал в такт движениям. Окровавленный топор в руке придавал ему страшный вид. Впившаяся в ствол дерева стрела над плечом заставила Гора бездумно пригнуться.

— Сюда, — Вавила, заметил, что Гор не свернул за ним в малинник, широкой полосой пересекающий их путь, рассчитывая обежать его по дуге.

Парень тут же исправился и повернул за удаляющейся спиной товарища. На какие-то миги преследователи потеряли их из виду, и кузнец воспользовался этой форой в полной мере.

— Делай, как я, — он выскочил из гудящего на разные пчелиные голоса ягодника и с разбегу перепрыгнул через небольшой овражек, заваленный по самое основание листвой.

Гор, не разбирая, сиганул следом. Успел подумать, если бы кузнец не прыгнул, он бы по нему пробежал и наверняка провалился. Приземлился удачно. Напряженная спина впереди снова рванула вперед, ловко уворачиваясь от кустов, а заодно и от стрел и набирая скорость. Со всей мочи помчался и Гор, благо здесь их ничего не сдерживало — лес пошел чистый, с густой хвоей под ногами и сосновыми редкими стволами, каждый в два, а то и в три обхвата шириной. Позади раздались два дружных «уха» и приглушенные матерки. Парень не удержался, чтобы оглянуться. В овражке барахтались двое, похоже, это были Ярькины. Один из гораков, сжимая в руках лук со стрелой, растерянно остановился, соображая, что ему делать дальше — то ли бежать за татями, то ли помогать Ярькиным выбраться. Гор отвернулся и прибавил пуще прежнего, лавируя между деревьями. Очередная стрела пролетела саженях в трех и уткнулась в какие-то заросли. «Похоже, отрываемся», — Гор уже догонял убежавшего вперед Вавилу. Выскочили на крутой пригорок. Семеня, спустились вниз, и кузнец снова резко завернул в сторону. Здесь пошел густой липово-осиновый подлесок из молодых деревьев, намешанных между гигантских сосен. Передвижение замедлилось. Дыхания не хватало, перед глазами замелькали прозрачные шары — зайчики. Гор понял, что еще немного, и он перейдет на шаг. Вавила будто услышал его: он внезапно остановился и прислушался. Гор обессилено приткнулся щекой к ближайшему сосновому стволу. Лесная тишина окружала их. Ни шагов, ни криков преследователей не доносилось до их ушей. Где-то журчала вода. Вавила кивнул ему и повернул на звук.

У небольшого ручья немного отдышались. Гор достал судорожно цепляющегося за его пальцы котенка и сунул носом в воду, собранную в ладошку. Тот заработал языком. «Быстро, брат, учишься». Гор подождал, пока он напьется и удовлетворенно усадил его обратно. Умывшись и напившись, двинулись дальше. В дороге не разговаривали, опасаясь привлечь супостатов, которые наверняка шастали где-то недалеко. Обходя болотистую низину, Вавила повел парня по кругу. Гор приблизился и осторожно оглянулся:

— Как думаешь, ушли?

Кузнец замер и движением руки остановил парня. Послушав внимательно лесные звуки, он махнул рукой, давая команду «Вольно»:

— Похоже на то. Ушли.

— Интересно, а как там ведун? Справился ли?

Вавила помрачнел:

— Думаю, скоро узнаем, стоит мне вообще жить дальше или нет.

Гор сообразил, что сморозил глупость:

— Даже не переживай. Белогост же волхв. Он если за какое-то дело берется, обязательно справляется. А как он дерется, ты бы видел. На моих глазах троих дружинников, как мальчишек разделал за пару мигов. Так что там все нормально, не сомневайся.

— Ты уверен? — льдинки сомнения в глазах Вавилы начали таять.

— Полностью. Слушай, а ты там со сколькими рубился? Я так и не понял.

— С двумя.

— И что, обоих?

— Ну да. Один сам под топор поднырнул, я его с ходу располовинил. А второй успел меч поднять — с ним пришлось помахаться. Слушай, — Вавила поднял бровь. — А ты ведь тоже одного кончил. Как умудрился? Они еще те волки. Рубятся знатно.

Гор хмыкнул и извлек на свет рысенка:

— Вот, кто мне помог.

— Как это?

— А я его гораку в морду швырнул. Котенок в нее как вцепится. Ну, пока он его отдирал, я и не оплошал, — он достал из ножен меч, покрытый кровавыми разводами.

Что-то в глубине живота парня начало медленно подниматься вверх. Он прислушался к своим ощущениям, и улыбка сползла с лица парня.

— Подержи-ка, — он сунул в руки кузнецу несопротивляющегося котенка и отошел за дерево.

Вавила посадил зверька на толстый ковер хвои. Тот сразу поднял хвост и, пошатываясь, пошел по кругу, обнюхивая пространтво. Под дерево с шумом шмыгнул бурундук, мелькнув полосками.

— Вишь, какой маленький, а уже боятся тебя.

Вытирая бледные губы платком, подошел Гор:

— Он вообще молодец. И лошадей всполошил у гораков — тоже он. И придумал, как их подманить.

— Ты как?

— Да нормально. Уже. Что-то мне поплохело малость.

— Ничего удивительного. Первый твой?

Гор мрачно кивнул:

— Мне раньше парни говорили, что после первого боя так бывает, а я не верил, почему-то думал, что у меня будет по-другому.

— Это нормально, — кузнец подцепил шустро бегавшего рысенка и протянул парню. — Почти все так отходят по-первости. Потом привыкнешь.

— Мне бы не хотелось привыкать, — парень спрятал котенка и пристроился рядом с Вавилой, молча двинувшемся дальше.

— А этого никому не хочется. Жизнь заставляет.

— Ну, не всех же.

— Не всех. Но тебя парень, по всему видно, такой жребий не обойдет.

— Почему?

— А сам не понимаешь? Тебе сколько лет?

— Шестнадцать, почти семнадцать.

— Вот видишь. Тебе бы еще с друзьями в казаки-разбойники бегать, а ты уже с ворогами сражаешься. Видать, на роду написано непростая жизнь у тебя.

— Да, — протянул Гор. — Я бы сейчас с парнями из Коломен побегал напергонки. С удовольствием.

— Так ты из Коломен?

— Из них, а чего?

Вавила хмыкнул:

— А я туда идти собирался. Весть у меня для ваших.

— Добрая или нет?

— Недобрая, пожалуй. Но, то я вашим старикам скажу. А ты сам-то скоро туда попадешь?

— Собирались с Белогостом сразу отсюда и двинуть. Сыромять оставить Кузьме только.

— Ладно, до перевоза дойдем — узнаем, что дальше делать. Давай добавим шагу.

— Попробую. Хотя я и так за тобой не успеваю.

— Догоняй.

— Ладно, не отстану.

Незаметно солнце опустилось на верхушки деревьев. В лесу стало гулко и в тоже время тихо. Вдруг раскричалась неподалеку лысуха. Ее неприятный как будто взвизгивающий вопль встревожил Вавилу. Она просто так не кричит. Он сделал знак идти тише и сам пригнулся, ступая четко с пятки на носок — так получалось тише. Гор беззвучно крался сзади. Крик птицы раздался почти впереди, кузнец лишь немного взял левее. Он пригнулся и подполз под дерево, попытался что-то высмотреть из-под раскидистой ели, как будто из-под широкой девичьей юбки. Ничего не разглядев, он выполз задом, поднялся и осторожно начал ее обходить. Гор потянулся за ним. И тут парень что-то почувствовал. Как будто внутренний голос сказал ему, что опасаться нечего. Там свои. Еще не полностью веря ощущениям, Гор выпрямился и шагнул за кузнецом почти в открытую. И увидел, как бросается вперед Вавила, роняет на ходу топор и хватает в охапку охнувшую Светозару и улыбающегося Рослю. На пяточок между деревьями выскочил Бойка и закружил вокруг обнимающихся, в своем собачьем недоумении. К замершему с довольной улыбкой Гору приблизился ведун и, поглаживая бороду, смущенно хмынул:

— Ну, как дети малые, право слово.

Парень не удержался и крепко обнял старика. Тот тихо замер, отворачиваясь в сторону от чужого счастья.

Глава 20

Тук, Тук. Потом смех. Опять стук. «Когда они угомонятся, — Никифор стоял пред окном терема, выходящим на задний двор и наблюдал за молодежью, балующуюся пальбой из лука. Все парни примерно одного возраста — лет по 17–18. Дети боярские, да княжеские. И сам Алексей здесь. С мальства вместе. Человек пять. Ядро. Надо на всякий случай обратить внимание. Случись, что с князем, ему занимать отцовское место — таков уговор с Владиславом. Он это знает и потому старается не спорить со мной. Тогда и они — эти вчерашние мальчишки встанут рядом с молодым князем — друзьями и помощниками — сотниками, воеводами, советниками. Надо, надо присмотреться, что они из себя представляют. Точно, не слишком набожные. И это еще слабо сказано. Я и не помню, когда видел кого из них в церкви. Упустил молодежь. Непростительно».

Среди высоких, светловолосых, с прямыми честными лицами ребят Алексей, княжеский сын ничем не выделялся. Вот подошла его очередь стрелять. Он принял лук от товарища, не глядя, уже весь сосредоточившийся на мишени. Приготовленная стрела, легла на глухо всхлипнувшую тетиву. Или это Никифору показалось. Жесткий натяг, почти це целясь, княжич отпустил тетиву. Одобрительный гул голосов — протоиерею не видно из окна, куда они стреляют, но и так понятно — удачный выстрел. Стреляют по три стрелы. Два следующих выстрела, похоже, тоже в цель. Кто-то хлопнул княжича по плечу. Тот, улыбаясь, обернулся и что-то ответил. Заржали вместе. Мальчишки совсем еще.

Стукнула дверь за спиной, и Никифор обернулся. Владислав, не глядя по сторонам, прошел до середины светлицы и устало присел на княжеское сиденье. За ним подошли еще трое: двое знатных бояр и воевода Бронислав, и заняли свои места за его спиной.

— Ну, что там у нас сегодня? — голос князя проскрипел, как несмазанная петля.

Или опять показалось? Ну, вот, что не показалось — это одутловатость под глазами и чуть дрожащие пальцы, которые он пытается спрятать в рукавах рубахи. Сдал князь. Вино зеленое, почитай, каждый день пьет. Никифор оттолкнулся от подоконника и мягко прошествовал поближе к развалившемуся на стуле князю:

— Сегодня всего одно дело.

— Толкуй.

— Десятник Микола Тихонов.

— В чем провинился?

— Вел с бойцами разбойника в лес, чтобы тот показал, где спрятал украденное, и упустил.

Князь усмехнулся:

— Хорош боец. Ну, зови.

Никифор выглянул в другую дверь, замыкающую длинный коридор, в который поднималась лестница из подвалов, и кому-то кивнул. И уступил проход.

Вошел Микола. Царапины на его лице покрылись коростами, и оттого прямое и честное его лицо стало как будто угрюмым и злым. Мельком глянув на князя и людей, он опустил голову и стиснул в кулаке шапку. За ним в комнату шагнул дежурный дружинник и остановился поодаль, подняв секиру. Микола оделся по-простому. Не знать, и не скажешь, что воин. Скорее, крестьянин из деревни, пришедший к князю за помощью в своих крестьянских делах.

— Ну, — князь, упер руку в колено. — Рассказывай, как ты его упустил.

Микола помялся:

— Рысь на нас в лесу напала, детенышей своих защищала. Пока, мы с ней, значит, барахтались, он и сбежал, — Микола смело глянул в лицо князю.

«Накажет, так накажет, — читалось в его глазах. — А прощение молить не собираюсь». Владислав легко уловил его настроение. И сам охотник с детства, прекрасно знал, на что способна дикая кошка, защищающаяся потомство:

— Сколько же вас было?

— Трое.

От окна оттолкнулся Никифор:

— Не ври. Четверо вас ушло.

— Фрол с лошадьми оставался. Трое нас было.

— Ну, трое, так трое, — князь откинулся на спинку. — Фрола не наказываем. А что, догнать не пытались?

— Как не пытались? Почитай, неделю по всем окрестным лесам шастали. Под каждую корягу заглянули.

— Значит не под каждую, — он обернулся. — Что, бояре делать с ним будем?

— Да, что с ним делать? — старший боярин Котяра, статный с длинной бородой, почти до пояса и сердитой складкой губ, выглядывающей из густого стога волос, стукнул посохом. — Десять плетей и в рядовые разжаловать.

— Что ты, Бронислав скажешь?

Воевода покряхтел и недобро покосился на боярина:

— Микола — хороший воин. Я бы его вообще не наказывал. Сам, княже знаешь, что такое рассерженная рысь.

— Как так не наказывать? — Никифор пригладил жидкие волосенки на макушке. — Так все разбойников начнут упускать. А, может, он его и не упустил, а отпустил, откуда мы знаем?

Микола возмущенно вскинул голову, но Бронислав могучим басом перекрыл его прыгнувшее было с губ возражение.

— Ты, чего городишь, Никишка? Так и меня можно в чем-нибудь заподозрить, и боярина, — он кивнул в сторону бояр. — Если уже своим людям на слово не верить, то кому тогда вообще верить?

— Нет, ну ты воевать, конечно, силен, — Никифор снисходительно усмехнулся. — Но в душах человеческих ничего не понимаешь.

— Ага, ты понимаешь.

Князь поднял руку, останавливая словопрения:

— Думаю, сделаем так. Пяток плетей и пусть идет дальше служит. Все-таки, он виноват — упустил разбойника… А что за разбойник-то? — Владислав упер вопросительный взгляд в Никифора, — чего натворил-то?

Протоиерей не выдержал вроде бы мягкий взгяд. Отвернулся к окну:

— Книги из костра очистительного вытащил и спрятал в лесу.

— Так это он за книгами моих воинов в лес водил?

— Ну, да, за ними — дьявольскими письменами.

Князь хмыкнул и поднялся. Бронислав сурово глянул на священника из-под бровей. Бояре многозначительно переглянулись.

— Пожалуй, я сегодня не буду никого наказывать, — Владислав махнул пальцами стражнику. — Уведи его и отпусти. Пусть возвращается в казарму. Нам на днях в поход выходить, а он на лошадь сесть не сможет — как-то не по-хозяйски это.

Микола без эмоций развернулся и вышел вперед дружинника. Закрылась за ними дверь, и Никофор, раздувая щеки, и стараясь не выдавать собственного неудовольствия, проговорил:

— Слишком ты, добрый, князь.

Тот, слабо улыбаясь, обернулся к Никифору:

— Иногда доброта полезнее строгости, скажи, Бронник.

— Истину говоришь. Не за что его было наказывать.

Протоиерей почтительно склонил голову:

— Ты, князь, тебе и решать.

— Знамо, мне. Кому же еще? Ну, все, бояре свободны. Никофор и ты, Бронислав останьтесь.

Бояре, шумя длинными платьями, двинулись к выходу.

Дождавшись, пока они покинут горницу, князь обвел рукой пространство вокруг себя:

— Садитесь, мужи тугоумные, будем с вами совет держать.

Бронислав и Никифор отошли к стене и уселись на длинную лавку, проходящую через все помещение, в отдалении друг от друга. Князь крутанулся по светелке и снова уселся на стул.

— Никифор, слушаю тебя.

Бронислав с легким удивлением глянул на священника. Для него оказалось неожиданностью, что инициатива их нынешнего совещания исходила от священника. Тот же с готовностью поднялся и сложил пухлые ручки на животе:

— Беспокойство меня гложет последнее время, — Никифор говорил сладко, словно перед народом на площади. — Не спокойно на наших дорогах. Разбойники вконец обнаглели.

Бронислав хмыкнул, перебивая:

— Книги из костров таскают.

Протоиерей не обратил на его реплику внимания, только подождал, когда он закончит. Князь, не дождавшийся ехидного ответа от священника, заметно разочаровался.

— Итак, я продолжу мысль. В то же время наши дружинники, только и делают, что груши околачивают. Пора бы им уже и по дорогам размяться походить. Порядок хоть немножко навести. Вот княжич, сынок твой, каждый день то из лука стреляет, то на мечах дерется, а то и просто так на кулачках с товарищами лупится. Дело, оно, конечно, хорошее. Да только…

— Что, да только? — Владислав нахмурился.

— Да только настоящего дела он не знает, — Никифор ни сколько не смутился. — Пора бы его в поход по землям княжеским отправить. Пусть развеется, народ посмотрит. Авось, и правда, каких татей Господь поможет ему споймать. К том же, вот давеча дружинники с чернецом вернулись все израненные, так ты ничего не велел предпринимать.

— Так, а что там нужно делать-то было? — Бронислав, вскинулся. — Ничего не ясно же, кто напал, где? Они же никого так и не увидели. Или твой чернец лукавит, когда говорит, что никого не видели?

— Ничего он не лукавит. Еле отошел человек от тяжелого ранения, а ты туда же, с вопросами. Видеть, и правда, не видели, но кто — догадываются.

— И кто?

— Так волхв же, скорей всего, Белогост, что капище Белбога хранит.

— Ты его видел?

— Кого, Белогоста?

— Да нет, капище?

— Не видел. Так его никто их христиан не видел.

— Так, может, его и нет, раз никто не видел. Брешут люди. Первый раз, что ли?

Князь поднялся со стула и собеседники замолчали:

— Капище — дьявольское место язычников. То, что оно есть — мы точно знаем. Ты, Бронислав, тут не встревай. Никифор правильно действует. Вот то, что наши люди его найти не могут — то плохо. Надо его отыскать и уничтожить. Что тебе Никифор надо для этого?

— Жду, когда чернец совсем выздоровеет, он уже его почти нащупал. Думаю, дня через три он снова с гораками туда отправится.

— Ну, то дело богоугодное, — Князь перекрестился на образок святого Петра, висевший в красном углу. — Если, что надо, на мою помощь рассчитывай.

Никифор согнулся в поклоне:

— Благодарствую, князь. Ну, так что насчет того, чтобы дружинникам косточки поразмять?

— Я подумаю.

— Подумай, подумай. Да и ты сам, князь, извини за прямоту, давненько на люди не показывался. — Воевода опустил взгляд, и Владислав это заметил. — Уже слухи разные по городу поползи.

— Что за слухи?

— Я, конечно, достоверно их не слышал, но люди передают.

— Говори, не тяни, что говорят?

— Говорят, будто князь болеет сильно и оттого в тереме сидит безвылазно.

— Брешут они, — снова встрял Бронислав. — Здоров князь, видишь, же сам.

— Я-то вижу, — Никифор тихо улыбнулся. — Но народ…

Князь, откинул княжеский посох, стоявший у стула. Он загремел, покатившись по гулкому полу.

— Народ, говоришь, — он встал и вплотную подошел к Никифору. — А ты, поди, и рад эти слухи мне передавать?

— Что ты, князь? И мысли такой не было, — Никифор наклонил лысую голову перед Владиславом. — Только о тебе забочусь, об имени твоем.

— Об имени он заботиться, — не промолчал воевода. — О другом ты заботишься.

— И о чем это?

— О том, чтобы в церковь к тебе побольше народу ходило. Да, свечки активней покупало…

Никифор возмущенно надул губы и по-бабьи пискнул:

— Нет, князь, ну, как ты такого богохульника рядом терпишь?

Князь неожиданно развеселился:

— А я против бога от него ничего не услышал. А когда он говорил?

Никифор окончательно обиделся:

— Я дело говорю, а вы…

Князь подошел к нему и приобнял за плечи:

— Ладно, не обижайся на Бронислава. Что с него взять, солдафон, — он незаметно для протоиерея подмигнул воеводе. Тот понимающе опустил голову. — А дело твое мы обсудим, несомненно.

Никифор неожиданно быстро проглотил обиду и совершенно спокойным тоном поинтересовался:

— Вы меня за кого тут держите? Я что, не понимаю ваши игры?

— Какие игры, ты о чем? — возмутился Владислав.

Никифор отвернулся к окну, за которым ребята продолжали стрелять из лука. В этот момент в дверь осторожно постучали.

— Войди, чего надо? — Владислав обернулся на стук.

Дверь медленно открылась, и на пороге вырос дежурный стражник:

— Княже, там это, гораки пришли и эти, Ярькины. Говорят, их побили в лесу.

— Кто?

— То я не знаю.

— Несла сорока, да уронила у порога, — он чертыхнулся и быстро пошел к выходу. Никифор и Бронислав поспешили за ним.

На улице несколько дружинников и человек пять из челяди окружили кого-то в центре двора. Окруженные что-то горячо рассказывали.

Князь остановился на высоком крыльце и упер руки в бока:

— А ну, что за шум? Отставить столпотворение.

Люди, оглядываясь на него, начали, неторопясь, расходиться. Когда толпа поредела, Владислав увидел братьев Ярькиных, которых недолюбливал за склочный характер, и двух гораков. У одного тряпица перехватывала голову.

Бронислав склонился над ухом князя:

— Я их никуда не отправлял.

Никифор услышал его и тут же поторопился оправдаться:

— Ну да, мои люди. Были посланы в слободу привести одного вольнодумца для беседы.

— Знаю я твои беседы, — проворчал Бронислав.

Люди приблизились и остановились напротив, щурясь на солнце, зависшее над коньком крыши.

Из-за угла дома, привлеченные шумом, вышли парни вместе с княжичем и повисли на коновязи, приготовившись слушать.

— Рассказывайте, что случилось.

Вперед выступил один из гораков — мощный крепыш с луком на плече:

— Княже, побили наших в лесу. Троих насмерть. Кто — не знаем. Видели убегающих мужика и парня вроде. Догнать не смогли — больно шустрые. Но, думаю, то Вавила был, кузнец. Кроме него некому. А вот кто ему помогал — то не ведаем.

— Почему так решил?

Горак поднял растерянные глаза на Никифора, словно сомневался — говорить или нет. Князь проследил его взгляд и сурово посмотрел на священника, который тут же смешался и опустил поднятую уже руку. Горак, так и не получив ответа на свой бессловесный вопрос, все еще колеблясь, заговорил:

— Ну, так это. Мы же его жёнку вели с сынком.

Князь нахмурился:

— Как это вели? И куда?

— Так, — он опять неуверенно глянул на Никифора. Тот демонстративно отвернулся. — Это. Велели нам ее привести. Чтобы, значит, Вавилу того выманить. А-то он, варнак, скрывался где-то. К нам не выходил.

Князь спустился на пару ступенек:

— Это мне понятно. Не понятно, зачем вам баба с дитем понадобилась, а? — он обернулся к Никифору. — Мы что, уже и с бабами воюем?

— Никто с бабами не воюет, — проворчал священник. — Просто поговорил бы, да и отпустил.

Бронислав громко усмехнулся. Парни у коновязи недобро переглянулись. Алексей прищурился на священника и что-то прошептал. Князь спустился еще на две ступеньки и очутился на земле:

— Так что, воюете с бабами?

Гораки дружно повертели головами. Ярькины истово перекрестились:

— Да, чтоб мы.

— Да чтоб я…

— Чтоб мы, чтоб я, — передразнил их Владислав.

— Конечно, Вавила к вам не вышел. Он, что дурак к вам выходить. Вы ж его под белые рученьки, поди, и сразу к отцу Никифору на беседу? Так?

Горак пожал плечом:

— Ну, так. Так, приказ у нас.

— Ладно, с этим разобрались. Как побили-то вас? Объяснить можешь?

— Подманили они нас. Типа рысь в лесу мявкала. Мы и решили, что шкура ее нам не помешает. Трое пошли, остальные на дороге остались. Этих охранять.

— Бабу с дитем, — подсказал Бронислав.

— Ну, да, их, — не уловил горак сарказма. — Подманили и из засады порешили. А когда мы подоспели, они уже далеко были. Конечно, мы в погоню за ними сразу. Да только не догнали. Они, — он кивнул на опустивших головы Ярькиных, — в болотце угодили. Пока вытаскивал, тех и след простыл.

— А где баба-то с дитем? — Бронислав шагнул вперед и сложил руки на перила крыльца. — Куда дели?

— Нету их, — горак обреченно шмыгнул носом.

— Вижу, что нету, — Владислав ухмыльнулся. — Так где?

— Пропали.

— Как так?

— Ну, когда мы вернулись, этот, — он указал рукой на молчаливого горака с повязкой на голове. — Без сознания на дороге валялся, а их не было.

— Заставь дурня Богу молиться… — Никифор бросил на своих подчиненных презрительный взгляд. — Обвели вас вокруг пальца, как… детей неразумных.

Ярькины и гораки, полные ощущения вины, перетаптывались на месте и не смели поднять глаз.

— Пошли вон отсюда, — князь вытер ладошки о штанины, словно стирал с них прилипшую скверну. — Бронислав, — он оглянулся на воеводу, который сразу выпрямился. — Готовь два десятка, прошвырнемся по дорогам малость, — он нашел взглядом сына, замершего у коновязи. — И вы, молодежь, собирайтесь. Завтра выходим. Никифор, а ты сам не хочешь с нами прогуляться?

Глава 21

К исходу третьего дня Рядок вышел к реке. До этого он же перебирался через две мелких речушки. Первый раз перешел по перекинутому бревну, второй — просто перепрыгнул в самом узком месте. Но в этот раз река, к которой он спустился по каменному склону, несла воды широко, и напрочь отрезала его от противоположного берега. Не лезть же в ледяную воду голышом? Замерзнешь, как цуцик, еще и не дай Бог простынешь, а это в диких местах чревато ранней смертью. Рядок присел на утопленную наполовину в галечник корягу на берегу и задумался. Вот уже три дня, как он решился уйти с хутора. Мог бы жить и дальше, разных зайцев, тетеревов и куропаток в окрестных местах хватало с избытком, но заела тоска. Почему-то никто из княжеских людей по их следам не пришел, хотя он ждал их и надеялся до последнего. И Рядок решил добираться до жилых мест самостоятельно. Старик, перед своим внезапным исчезновением вместе со всеми людьми, встретившимися ему здесь, оставил ему кресало, нож, кое-какие продукты, самым ценным из которых он посчитал соль, так что Рядок не бедствовал. По большому счету он чувствовал себя обязанным всем этим людям и больше всех старику — ведь не бросили раненого, выходили и даже потом не прикончили, хотя сам бы он наверняка на их месте не оставил свидетеля в живых. А они оставили, рискнули. Теперь, Рядок даже из одной простой вежливости гостя, отведавшего хозяйский хлеб, ни за что бы не выдал их Никифору. Правда, они же этого не знали. Или знали? Этот старик какой-то уж очень умный. У варяга иногда складывалась такое ощущение, что он понимает тебя лучше, чем ты сам себя.

Речка напористо шумела по камням у самых ног, плескались крупные рыбины на глубине, шлепая хвостами по бурливой глади, а он все сидел и не мог решить, что же делать дальше. Хорошо, хоть погода наладилась. А то в первый день его похода почти с самого утра лил дождь, туман висел над лесом и в этой хмари, он, похоже, где-то свернул не туда. Вот же третий день он пытается хоть немного определиться, где находиться и в какой стороне человеческое жилье, но пока безрезультатно. То, что он заблудился, Рядок понял еще вчера, когда после не принесшего облегчения ночного отдыха на сырой земле в мокрой одежде, не смог сообразить, куда же ему идти дальше. Костер из мокрых дров он развести не смог. К счастью, солнце наконец выглянуло на небосвод и Рядок потихоньку начал согреваться. Тогда пошагал на удачу. Первую половину дня взбирался на крутой хребет, изрезанный скалистыми овражками, отдыхая на узких террасах, дважды чуть не сорвавшись. Потом почти столько же спускался по отвесному склону в глубокую долину. Думал, внизу будет легче. Где там?! Все тоже — заросли и гниль. Весь третий день он упорно шел вперед, перебирался через мелкие ручейки, продирался через заросли колючей ежевики и барбариса, плутал по высокой траве среди толстых елей и мелких пихточек, и вот к вечеру пришел сюда. Что за река, куда бежит, Рядок не представлял даже приблизительно. Понятно, на юг. Но что там, на юге? Новые отроги скал, глухая непроходимая тайга, разбойничья вольница, где его прибьют, не спрашивая даже имени, или город, из которого он пришел? Бог его знает.

Решил ночевать на берегу. Без труда насобирал в прибрежном ивняке старых, выглаженных до блеска коряг и распалил большой костер. Не смотря на теплый, даже жаркий к обеду день, ночи здесь, в горах обычно холодные. Это он уже понял. Доел кусок зайчатины, оставшийся еще со вчерашнего ужина, и улегся спиной огню.

Проснулся от холода уже под утро. Светлели звезды, заполнившие весь окоем от края до края, тянуло прохладой от темной воды. Он рывком подскочил и замахал руками, прыгая вокруг потухшего костра. Потом накидал приготовленных с вечера дров в кострище, подсунул под них сухого мха и травы и, стуча зубами, принялся щелкать кресалом. Кое-как ему удалось заронить искру в сушняк. Быстро склонился и раздул пламя, робко заигравшее на тонких веточках. Чуть согревшись у быстро набравшего силу костра, он решил никуда отсюда не ходить, пока не обеспечит себя едой, хотя бы на пару дней. Чтобы потом по дороге не отвлекаться на добычу пищи, а все мысли сосредоточить на поисках пути к жилью.

Рядок поднялся на небольшой пригорок, отделяющий галечник от леса. У него было с собой пару силков, которые он смастерил из найденной на хуторе бечевки. Оглядевшись, он направился вглубь еловой чащи. Светлело. Под деревьями проглядывали шапочки разросшихся после дождей мясистых боровиков, и тонких сыроежек. Он подумал, что пока ждет удачи с силками, можно поджарить на прутиках грибов. И еще попытать удачи с острогой в реке. Авось, какой налимчик и попадется.

Расставив силки, он вернулся к костру с крепкой палкой в руках, которую решил использовать как копье. Пояском привязал к ее острию нож, снял портки и вошел в ледяную воду. Жалистые струи, словно крапивные стебли обожгли голые ноги. Он поежился и стерпел. Через несколько шагов стало легче. Вглядываясь в воду, набирающую прозрачность под встающим солнцем, он побрел вдоль берега. Мимо сновали мелкие рыбки, так стремительно, что он не успевал даже занести руку с копьем. Вдруг у ног появилась и быстро сформировалось в крупную рыбину массивная тень. Он поднял руку и замер. Тень тронула его ногу скользким телом и, дернувшись, направилась от берега. Рядок на глаз добавил расстояние, сделав сноску на преломление воды, и резко бросил копье в воду. И тут же вскинул древко вверх. На ноже яростно трепыхалась крупная рыбина. Рядок с ходу определил муксуна. Он выскочил на берег и скинул добычу на камни. Отвязал нож от копья и одним движением отсек муксуну голову. Вскоре рыбина, капая жиром на шипящее пламя, вычищенная и выпотрошенная висела над костром. Рядок суетился перед ней на корточках, поворачивая добычу на вертеле — том же копье.

Рыбины хватило бы, наверное, на двоих, таких как варяг. Он съел только половину вкуснейшего блюда, когда почувтвовал, что больше в него не влезет ни одного кусочка. Рядок убрался у костра и, подкинув в пылающее пламя пару толстых веток, или, скорее тонких бревен, чтобы горели дольше, направился на взгорок проверить силки. И только поднялся на его вершинку, как внезапно замер, скованный страхом: на него смотрел немного насмешливо широкий, словно трехсотлетняя сосна, мужик. Он стоял внизу, уперев одну руку в бок, во второй сжимая крепкий боевой топор. Уж в этом оружии, как впрочем, и в любом другом, он разбирался получше многих, даже в их бродячем десятке.

— Силки проверить решил?

Голос мужика разливался по окрестному лесу так же густо, как и он сам бы выглядел среди тонких 18-летних парней-горожан.

— Ну, решил, — Рядок не мог сообразить, как же вести себя с этим несомненно разбойником.

— Косой один попался. Здоровый, — он кивнул куда-то в левую сторону.

Рядок перевел взгляд. В стороне стоял молодой воин в заношенной одежде и, чуть приподняв лук, держал его на прицеле. Парень сжимал оружие расслабленно, но за этой слабостью варяг углядел набитым глазом опыт и силу уверенного в себе мастера. Такого лучше не злить.

— Ты удачный охотник, — продолжил незнакомец. — Вторая ловушка тоже не пуста, — он глянул направо.

Рядок, уже догадываясь, что и там он увидит воина, повернул голову. Второй парень, с пушком на подбородке, тоже сжимал лук. У его ног валялся колонок. Шея его была свернута на бок.

— Правда, шкура его сейчас ни на что не годна. Ну, да мясо мы заберем, если ты не возражаешь — собак кормить.

Рядок сглотнул слюну:

— Поговорим?

— Отчего не поговорить с хорошим человеком. У тебя там костерок, чую, горит, пойдем посидим.

Рядок первым развернулся и, сопровождаемый наконечниками стрел, двинулся назад. Мужик пошел за ним.

У огня они сели напротив друг друга. Немного поодаль расположись парни, не выпускающие оружия из рук. Рядок разглядел, что они совсем молодые, не больше восемнадцати и очень похожи. И каждый из них чем-то повторяет этого кряжистого мужика. Явно отец с сыновьями.

Старший мужик внимательно разглядел воина, сидящего перед ним. Глаза у него отсвечивали голубыми бликами от огня, как и у самого Рядка.

— Варяг, — не то спросил, не то определил для себя мужик.

— Ну, варяг. И что с того?

— Да, ничего. Кому служишь? Купцам?

— Не, не купцам. Служил у князя.

— Как здесь очутился?

— Раненным в плен попал каким-то хуторским. Где-то в этих лесах. Они меня вылечили, да и бросили одного на хуторе. Я сидел, сидел, скучно стало, вот и пошел бродить по лесам. Не знаю, куда и зашел.

Мужик заинтересовался:

— А они, это кто? Объясни-ка.

— Староверы какие-то. Старик там был, главный. Седой, как лунь. Его Белогостом кличут. С ним еще люди.

— На лице мужика проявилось беспокойство. Он быстро глянул на парней. Они опустили луки и подтянулись поближе.

— Белогост, говоришь?

— Ну, да.

— И что, отпустил он тебя.

— Отпустил или бросил, не понять. Только вечером на хуторе полно народу было. Меня в сарае закрыли, а утром проснулся, сарай открыт, а на хуторе никого. И все вынесено, что можно было. Похоже, перебрался он в другое место.

— А тебя, значит, не тронул.

— Не тронул, как видишь.

— Видать, приглянулся ты ему чем-то.

— Видать, так.

— А хутор, Васильчиковский?

— Это я не ведаю. Нас туда чернец привел, сказал, вороги здесь.

— А дальше что?

— А дальше… — Рядок помрачнел, вспомнив тот злополучный бой. — Перестреляли они моих товарищей, как куропаток. Я сам стрелу в руку получил. Чернец вроде сбежал, что с остальными тоже не ведаю.

— И что ты туда ходил? Что тебе староверы сделали плохого?

— Ничего не сделали. Служивый я. Человек подневольный, приказано, надо выполнять.

— Довыполнялся.

— Рана что? В нашем деле без этого не обойтись. Мы привычные. Меня, почитай, уже разов десять кололи.

— А меня и того больше.

— Что, тоже служивый?

— Мужик усмехнулся:

— Что-то вроде того. Ну, а звать-то тебя как?

— Рядком родители назвали.

— Ну, а меня зови Кряж. А это сыновья мои: Починок и Ростик.

Парни молча склонили головы, но оружие не убрали. Рядок тоже вежливо кивнул.

— Чего дальше думаете? — варяг решил воспользоваться возникшим вдруг небольшим потеплением в их отношениях.

Кряж кивнул парням, и они наконец опустили луки и подошли поближе к костру. Оглянувшись, они подтащили старую корягу и устроились на ней рядом с отцом.

— Если угостишь чем, пообедаем. А то с утра не емши.

— Конечно, угощу, — насмотря на противоестественность ситуации, он почувствовал себя неловко. Словно, забыл пришедших к нему гостей, накормить.

Рядок повернулся и вытащил из-за коряги остатки муксуна:

— Вот, у меня тут рыба осталась.

Парни заинтересованно рассмотрели ее:

— Муксун?

— Ага. Если не торопитесь, можно зайца приготовить.

— Не торопимся.

— Вот и отлично, — варяг подхватил тушку косого и потащил ее к реке — потрошить.

Дело это нехитрое, шкурка в умелых руках снимается как чулок. Не успели Кряж с сыновьями расправится с муксуном, как Рядок, обмазав тушку солью, уже насаживал ее на то же копье. Устроив ее над огнем, он присел напротив. Парни тем временем насобирали по берегу сушняка и кинули рядом с кострищем две крупные охапки.

Облизав последнюю косточку косого, Кряж скинул ее туда же куда и остальные — в котомку. Он уже давно объяснил варягу, что это для его лайки. Так же поступили и парни.

— Ну, спасибо, добрый человек за угощение, — Кряж завязал котомку и поднялся. Тут же, как по команде подскочили и сыновья. — Пора нам дальше топать.

— Далеко вам еще? — Рядок тоже встал, вытирая руки о лист лопуха. — А то посидели бы еще.

— Мы бы посидели, да пора. А ты, что с нами не идешь? — притворно удивился Кряж. — Неужто одному не надоело по лесам шастать?

— Надоело ужасть как. А мне с вами можно?

— Отчего нельзя. Пошли. Отведем тебя к нашему атаману. Он казак справедливый, да и мы за тебя слово скажем. От тебя будет зависеть, что дальше…

— Я сейчас, — засуетился Рядок.

В этот момент он почувствовал, что готов идти к любому атаману, только бы не оставаться снова одному в лесу. Он быстро допинал недогоревшие головешки до воды и они зашипели, подняв облако пара. Сунув нож за пояс, он повернулся к мужикам:

— Я готов.

Кряж чуть улыбнлся. Подобревшими глазами на него смотрели и парни.

— Ну, пошли раз готов. Мы здесь недалече устроились. Вот увидишь, тебе у нас понравится.

Глава 22

Волхв

В первый день успели до темноты переправиться через Илыч. На том берегу и заночевали. В избушку отправили семью Вавилы. Кузнец немного попререкался с Белогостом, не соглашаясь занимать избу, но ведун настоял. Тем более, что Росля к вечеру от пережитого совсем утомился и еле двигался. Светозара держалась крепко, помогала наравне со всеми переправляться, а потом собирала дрова для костра, у которого немного обсушились сами — переплывали-то голышом, а вода не молоко — намерзлись. Паром сорвало с привязи и унесло вниз по реке, где он и застрял в кустах, видать уже давно. Вещи, слава Богу, не намокли — их привязали Трудню на спину.

Гор вместе со Светлым ночевал на улице. Теперь, когда комары не досаждали, Гор с удовольствием ложился спать на свежем воздухе, подложив под голову котомку. Рядом уложил рысенка, который подрастал на глазах и уже шустро бегал вокруг, так и норовя куда-нибудь в неподходящее место засунуть свой любопытный нос-уголек. Но сейчас он лежал тихо, наверняка устал за день. В костре тихо тлел кусок соснового ствола, переливаясь искрами в мутнеющем пространстве. Белогост по обычаю сразу завернулся в плащ и затих. Гор удивлялся, глядя на него, — похоже, Светлый мог спать в любом положении и в любое время. Сам Гор, прежде чем уснуть, долго лежал на спине, вглядываясь в яркие крупные небесные булыжники и мечтал о том, как войдет в Коломны с мечом на боку, потворником самого Белогоста, как будут дивиться на него мальчишки и завидовать, и будут поглядывать искоса горячими глазами девчонки. А Белогорка подойдет к нему и при всех поклонится и скажет: «Какой ты стал! Извини дуру, что смеялась над тобой. Не права была. Как мне исправиться?» И он, конечно, простит. И возьмет ее за руку и… Где-то на этом моменте Гор и уснул.

Еще зорька только проглядывала через туманные верхушки сосен, а ведун уже умылся у речки и, стряхивая брызги с рук, голосом поднял парня. Тот рывком сел и ухватился за меч, лежащий у правого бока.

— Ищ, заполошный, — остудил его Белогост. — Спокойно все. Умывайся иди, а я пойду кузнеца будить.

— Кого ты, Светлый, будить собрался? — Вавила, наклоняясь, уже выбирался из низкого дверного проема. — Нас что ли? Так встали мы. Светозара сынку поднимает. Сейчас выйдут.

— Ну, добре, — ведун разгреб вчерашнее кострище, отыскивая тлеющий уголек. — Собирайтесь, да перекусим маленько. Дорога дальняя впереди.

Он выкатил чуть искрящуюся головешку и кинул на нее комок сухого мха. На коленях склонился почти до земли, придерживая длинную бороду, и подул, щурясь от выбивающегося в глаза дыма. Пламя несмело выглянуло из-под пористого куска и вдруг охватило его со всех сторон и начало пожирать, словно голодный волк добычу. Белогост подкинул в прожорливый огонь тонких веточек и вскоре веселый костерок запылал перед избушкой.

После завтрака вышли. Рослю подсадили на коня, Гор уже привычно зацепил повод и двинулись. Вавила шагал впереди парня, его жена держалась за Белогостом. Бойка возглавлял процессию, надолго никуда не отлучаясь. Будто жалел, что вчера все боевые события произошли без него, и теперь дал себе слово, что впредь будет всегда рядом с хозяином. В Коломны рассчитывали придти на следующий день к обеду.

Дорога прошла без происшествий, разве что на коротком обеденном привале любопытный Бойка напугал рысенка, и тот без раздумий вцепился ему в нос. Визжащего пса, забившегося под ноги Белогосту, не без труда освободили от шипящего, как кипящий самовар, рысенка. Гор, придерживая растопыревшегося котенка на вытянутых руках, унес его подальше и там только опустил на траву. Шерсть на его спине стояла дыбом. Он выгибался дугой, как обычный кот, постепенно успокаиваясь. Светлый, не сдерживая ухмылки, приводил в порядок пережившего шок Бойку.

Росля вертелся вокруг то Гора, то Белогоста, задавая уйму вопросов. Вавила со Светозарой, посмеиваясь, укладывали поклажу в дорогу.

Отойдя от места привала версты две, Белогост задумался о ночлеге. Он какое-то время размышлял сам, но скоро убедился, что такое решение надо принимать после обсуждения.

— Вавила, подойди поближе, посоветоваться надо, — обернулся он.

Кузнец обогнал Светозару и пошел рядом с Белогостом.

— Тут такое дело, — ведун почесал кончик носа. — Не хочется что-то ночевать под открытым небом. Тем более малец с нами и жинка твоя в положении.

Кузнец согласно склонил голову:

— Говори, что надумал?

— Тут недалече есть хуторок. Народ — наш, роднверы. Там атаманом Нарышка. Можно небольшой крюк сделать и по-человески заночевать. Ты как?

Вавила оглянулся на жену и почесал затылок:

— Нарышку я знаю, он у меня наконечники заказывает иной раз. Почему бы и не заночевать?

— Отлично, тогда сворачиваем?

— Сворачиваем.

Белогост обошел три сросшиеся стволами сосенки и взял левее. Малоезжая дорога осталась в стороне. Колонна потянулась за ним чередующимися холмами, через заросшие молодняком впадинки и овражки.

Гор, заметив, что они уклонились от прямого маршрута на Коломны, одернул вновь занявшего прежнее место кузнеца:

— Слышь, Вавила.

— Чего? — охотно отозвался он.

— Куда это мы? Почему с дороги свернули?

— Ведун не хочет, чтобы мы в лесу ночевали, предложил небольшой крюк сделать и на хуторе заночевать. Там разбойники знакомые обитают.

— Какие разбойники? — Гор напрягся.

— Да ты не волнуйся, — кузнец заметил настороженность парня. — Нормальные мужики, это они для князя и его людей разбойники. Его люди когда-то обидели их. Вот они в леса и разбежались. А для нас — так, нормальные родноверы. Их атамана я знаю — Нарышка, отличный мужик.

Росля, прислушивайшися с седла к разговору, вытянул руку и, дурачась, произнес:

— Вперед, к хорошим разбойникам.

Вавила пригрозил ему пальцем.

Солнце уже покатилось за сосновые и еловые макушки, когда отряд увидел невдалеке первые строения хутора. Первыми путников почуяли собаки. Две здоровые лайки выскочили навстречу и, прыгая сженях в пяти, зашлись в лае. Бойка ощетинился и выскочил вперед. Вдруг собаки как по команде замолчали и вытянули носы, принюхиваясь. Бойка тоже завертел своим поцарапанным кругляшом. Собаки первыми несмело подошли к Бойке и обнюхались. Кобель тут же приветливо закачал хвостом.

— Ну, слава Богу, узнали, — ведун шагнул вперед.

Из домов уже выходили вооруженные топорами и дубинами бородатые мужики в разноцветных рубахах и расходились полукругом.

— Никак, Белогост? — крупный и статный мужик единственный с мечом в руке выступил вперед. — А с тобой кто? Ба, Вавила! Какими судьбами?

— Да, вот, зашли на огонек. Пустишь?

— Спрашиваете? Хорошим людям завсегда рады.

Мужики уже прятали оружие и, смущенно улыбаясь, сторонились. Гостей повели в главную избу.

От баньки все дружно отказались. Устали с дороги, да и на следующий день рассчитывали помыться уже в Коломнах. Хозяева усадили их на пристенную лавку напротив длинного стола. Сами уселись напротив. Здесь присутсвовали все, кроме дежурных. В этот раз на посту выпало стоять Тугарину с Буслаем. Начали потчевать с горячей ухи. Потом на столе появилась жаренная кобанятина и запеченный тетерев. Пирожки с яйцом и капустой, вареньем и печенью грудами высились в тарелках. Женки мужиков сновали вокруг, как заведенные. Руси, подруге Буслая, помогала объемная со светлым лицом и добрыми глазами Любовь — жена Кряжа, вернувшаяся от родственников, живших на соседнем хуторе. К ним присоедилась и Светозара. Обмыв руки под умывальником, она подошла к бабам:

— Что помочь?

— Пойдем со мной, надо малосол принести с ледника, — Любовь не отказалась от помощи.

Сам Кряж с сыновьями тоже сидел за столом между молчаливым Смагиным и громкоголосым Верославом. Гор устроился под боком у ведуна. Он выпустил мяукающего рысенка на пол и потихоньку подкармливал тонкими ломтиками мяса. Тот порядком проголодался и сметал все подряд. Блюдо сменяло блюдо, разговоры текли неторопливо, степенно и даже встреча ведуна с Рядком если и нарушила установившийся ритм беседы, то ненадолго. Варяг появился на хуторе днем ранее и сразу пришелся местным жителям по душе. Открытый и улыбчивый, он рассказал историю появления в этих краях и больше его расспросами не беспокоили. Ведун, как человек здесь новый, не удержался от вопроса варягу. Он допил брусничный кисель и отставил кружку в сторону.

— Что думаешь делать? — он нашел взглядом варяга, сидевшего напротив него за столом. — Обратно в город возвращаться?

Враз разговоры за столом притихли, и в наступившей тишине голос варяга прозвучал достаточно громко, чтобы услышали все.

— А что мне там делать? Опять грязные делишки Никифора и его братии обделывать? Надоело. Если мужики меня не выгонят, — он повертел в руках ложку. — Остался бы здесь. Авось пригожусь.

Нарышка откинулся спиной назад и широко ухмыльнулся:

— Нам воины нужны. Ты говорил, что на хуторе раненый с кем-то там бился. Слышь, Светлый, ты видел?

— Видел, а как же?

— Ну, и как он тебе?

— Что сказать? Боец он от Бога. Среди тех, кого я знаю, пожалуй, лучший будет.

— Что и Буслая побьет?

— Насчет Буслая не скажу. Но, думаю, на равных сразятся.

Нарышка выбрался из-за стола и приблизился к варягу. Тот обернулся серьезный, но с красными ушами.

— Раз Светлый тебе такую высокую оценку дает, значит, и вправду ты воевать умеешь. А значит оставайся.

Рядок неловко выбрался из-за стола и поклонился в пояс атаману и мужикам:

— Благодарствую на добром слове. Доверие ваше оправдаю. Теперь ваши враги — мои враги.

За столом оживились.

— Правильно говорит, — Верослав уселся спиной к столу. — Верно, по сути.

— Надумаешь жениться, девку мы тебе сыщем, — Кряж завертел головой в ожидании одобрения варяга.

— Девка, не кобыла, чтобы ее искать, — Вавила положил крепкую ладонь на доски стола. — Как придет время, сама найдется. Тут, главное, чтобы по согласию было, — он бросил теплый взгляд на вернувшуюся с малосолом жену. Та улыбнулась в ответ и с трудом нашла место на столе для широкой тарелки.

— Не скажи, Вавила, — не согласился Кряж. — Иногда старшим видней, кого парню сватать. А то сами они только влюбляться горазды.

— Вы чего за него решаете, — атаман остановил назревавшийся спор. — Пусть он сам скажет. А варяг, искать тебе невесту али погодить?

Но тот лишь смущенно улыбнулся, качнул отрицательно головой, и присел обратно.

— Ты погоди с девкой, — остановил Кряжа Нарышка. — Может, ему это дело без надобности пока. Может, он сначала хочет дом завести, хозяйство там, а потом и об девке подумает, а Рядок?

— Потом подумаю, — неопределенно отозвался тот.

— Ну, и чего вы на парня набросились? — прогудел ведун. — У него, поди, от вашего внимания кусок в горло не лезет.

— И то, правда, — атаман занял свое место за столом. — Дайте поесть спокойно.

Народ немного притих. Атаман откусил половину пирожка и, прожевав, хмыкнул:

— У нас прямо, что не неделя — так прибыток.

— А кого еще Бог послал? — ведун уже изучающее приглядывался к Смагину.

— Ага, его. Хоть и христианин, а парень нормальный. Наш. Ну, расскажи, Клёнка гостям уважаемым, кто ты, откуда.

— А я его хорошо знаю, отличный парень, — Вавила стукнул донышком кружки.

— Ладно, потом расскажешь, — атаман повернулся к Смагину. — Пусть Клёнка сначала говорит.

Смагин смущенно прожевал малосольного хариуса и поднялся.

— Да ты не вставай, чай не на круге, — остановил его атаман.

Клёнка послушно присел обратно:

— Из города я, сапожник. Зовут Клёнка Смагин, — в комнате притихли, и даже женщины ненадолго замерли кто где, прислушиваясь. — Недавно Никифор жег книги на площади, а я две вытащил из огня. Кто-то донес, наверное. Он меня вызвал на беседу, — за столом мрачно ухмыльнулись. — Да хороший человек предупредил — я и сбежал.

— Во, есть же еще хорошие люди в городе, не все…, - закончить Верославу не дал атаман, строго взглянувший на него.

— Так вот, — продолжил Клёнка. — А до этого книги эти я отнес Вавиле, он обещал их надежному человеку передать.

— Так я и передал Кузьме. А он тебе их обещал вручить, — Вавила повернулся к ведуну.

Тот потянулся рукой к котомке:

— Что-то он мне всунул, да я не глядел — все как-то некогда, — он развязал котомку и извлек сверток кожи.

Все взгляды сосредоточились на нем. Женщины подошли поближе, Любовь выглядывала с другой стороны стола, а Руся и Светозара склонились через плечо Белогоста. Ведун медленно развернул сверток и перевернул верхнюю книгу:

— Сказание о походе Александра… Эти книги, что ли?

— Эти, — Клёнка вытянул шею.

— Точно, эти, — Вавила удовлетворенно стукнул ладошкой. — Попали-таки по назначению.

— Вот как бывает, — атаман приподнялся, чтобы тоже взглянуть на книги. — Тесен мир русский.

Ведун рассмотрел вторую книгу и поднял голову:

— Если так, то ты большое дело сделал. Сказаниям этим цены нет.

Восторженные взгляды скрестились на Клёнке, который смущенно почесал затылок и выдавил:

— Вот так вот.

— Ну, а дальше-то что? — Верослав упер кулак под подбородок. — Чем закончилось, расскажи всем, как ты гергойски от дружинников избавился.

— Да, какое там геройски…

— Давай, рассказывай, не скромничай, — поддержал товарища Нарышка.

Смагин прочистил горло:

— Ну, а потом я задумал в Коломны сбежать — там у меня семья сейчас вся.

— Так, Родислав — тоже ведь Смагин, — догадался Гор.

— Ну, да, сынок мой.

— Мой друг, — с гордостью сообщил парень.

— Ну, продолжай, — поторопил атаман.

— А по дороге меня чернец с гораками перехватил. Их кто-то побил в лесу, и они домой возвращались.

— Не кто-то, а наши друзья побили, — усмехнулся Белогост. — С ними еще и Рядок приходил, да стрелу схлопотал.

— Точно, — согласился варяг, — за дело схлопотал.

— Ты так никогда не закончишь, — засмеялся Нарышка. — Что ни слово — так свиделей куча. Во как все сплелось.

— Ну, рассказывай дальше, — ведун скинул с ноги пристроившегося отдохнуть рысенка.

— В общем, спрашивали, куда книги дел. Я сказал — в лесу закопал. На следующий день они мне дали сопровождение и мы поехали. Дальше, вон Верослав все видел, — тот выпятил нижнюю губу и кивнул. — У его перевоза завел я их в лес, а там на мое счастье на главного — Миколу рысь бросилась. Пока они ее убивали, я и сбежал. А дальше мне Верослав помог. С лодки меня подобрал. Укатили мы. А потом сюда пришли.

— Постой, постой, — ведун прищурился на Смагина. — А сколько их было?

— Кого, дружинников?

— Их.

— Четверо.

— И все с тобой в лес пошли?

— Нет, Фрол с лошадьми остался.

— Ну, точно, усмехнулся Белогост. — Это ж я с ними погутарил малеха на косе. Трое и было, у старшего еще лицо исцарапано. Теперь ясно, что рысь постралась.

— Светлый их по сторонам разложил, я не успел до трех досчитать.

— Ну, я же говорю малеха.

Дружный смех вклинился в разговор. Любовь так расхохоталась, что чуть не уронила сковороду с жаренными налимами. Это породило еще один взрыв хохота.

Отсмеявшись, Гор вытащил уснувшего у его ноги рысенка и предъявил ко всеобщему вниманию:

— Клёнка, ты благодарил рысь, что бросилась на дружинника?

— Ага, говорил в мыслях и не раз, — тот разглядывал зверька.

— Вот, можешь передать словами ее сынку. Чудом жив остался.

— А где? А как? — Клёнка смешался.

Ведун поковырялся в зубах щепочкой:

— Мы мимо там проходили. А этот хищник в дупле прятался. Несколько дней безвылазно просидел. Как жив остался?

— Вот это да, — только и смог произнести Клёнка.

Атаман взял рысенка на руки и погладил широким пальцем за ушами:

— А мы тут тоже дружинников погоняли пару дней.

— Каких дружинников? — Белогост нахмурился. — Они здесь откуда?

— Да леший их знает. Похоже, шли по следам Верослава и Смагина. Еще бы чуть-чуть и на нас вышли.

— А сколько их было?

— Душ двадцать, да тот самый чернец-колдун с ними. Правда, раненый.

— То его стрела, — волхв качнул головой в сторону парня. — Саженей за тридцать всадил. Гор поймал на себе уважительные взгляды мужиков и покраснел. А Руся подложила ему в тарелку самый лучший кусок жареного налима. Гор, чтобы скрыть смущение, выковырял в боку рыбины пальцами связку белого мяса.

— Так это они за вами, поди, шли. А потом, — атаман отыскал взглядом Верослава и Смагина. — На их следы напали и сюда добрались.

— Ошибочка вышла, — Кряж хохотнул, сыновья тоже заулыбались. — Не на тех напали.

— Ну-ка, ну-ка, — ведун подался вперед. — А поподробнее.

Вавила поднял палец к губам — Росля, приложившись к его плечу, крепко спал. Белогост с готовностью приподнялся, помогая кузнецу вынести спящего сына. Светозара последовала следом, придерживая повисшую руку Росли.

— В светелку пожалуйте, — Любовь пропустила их вперед. — Там уже постелено.

Вавила в сопровождении Светозары скрылся за перегородкой.

Верослав начал рассказывать о походе за дружинниками. Смагин подсел к Гору.

— Слушай, парень, — он поглядывал на спящего рысенка. — А отдай его мне. Его мать, считай, меня от гибели спасла. Я теперь, так получается, ему должен. Вырастить надо.

— А куда ты его денешь? Ты же в городе живешь?

— А я туда не вернусь. В Коломнах жить останусь. Тесть давно зовет. И Марфе с детьми там хорошо. А, Гор?

Парень скривил губы:

— Как же я его отдам? Я же к нему привык. Мы с Белогостом его нашли. Он и мне тоже, получается, жизнь спас, когда гораки на нас с Вавилой напали. А ты, говоришь, отдай. Извини, я бы с довольствием, но не могу.

Клёнка тяжело вздохнул:

— Жаль, конечно. Дело твое. Ну, смотри, если вдруг надумаешь, я сразу заберу.

— Не надумаю, дядя Клёнка.

— Не зарекайся, — Смагин поднялся и вышел на улицу.

Гор подхватил вялого рысенка, подошел к Русе и тихо поинтересовался, где ему ложиться спать. Она кивнула, призывая его идти за собой, и накинула платок.

На дворе стояла лесная звучная тишина. Где-то вдалеке стрекотали кузнечики. Кричала неведомая птица в глубине леса, покачивались стволы сосен над домами. Руся повела его в крайнюю избу. У порога остановилась.

— В дальней светелке у стены твоя кровать. Там сено свежее, сразу найдешь, по аромату. Одна твоя, другая — Белогоста. Ложись на любую. Я побежала, ладно?

Гор слабо кивнул и толкнул дверь. Она скрипнула и затворилась за спиной. В темной комнате, подсвеченной слабой луной, он легко отыскал пропахший травами тюк сена и без сил повалился на него. Рысенок покрутился рядом и тоже улегся, привалившись к его руке. Не успел Верослав в соседнем доме закончить очередное предложение, как оба: человек и зверек засопели натруженными носами.

Гор проснулся от того, что рысенок забегал по тюфяку и перелез через его руку. Он поднял голову — в крошечном окне, затянутом бычьим пузырем, чуть брезжил рассвет. Соседний лежак был пуст. Хотя примятость на его постели говорила о том, что ведун тут спал. «И спал совсем недавно», — Гор положил руку на тюфяк — от него исходило легкое тепло. Рысенок примерился и соскочил на пол. «Ага, угол пошел искать. Не выйдет». Гор рывком поднялся и, подхватив зверька, выкочил на крыльцо. Рассвет заливал малиновым светом мощные сосны на восходе от хутора. Свежий ветер приятно холодил. Гор передернул плечами.

Во дворе игрались лайки, Бойка резвился вместе с двумя местными, будто был давно с ними знаком. Впрочем — Гор вспомнил вчерашнюю встречу — так оно, наверное, и было. На всякий случай он отошел с рысенком подальше от домов в лес. Дождавшись, пока котенок сделает все дела, парень побежал умываться.

У уличного умывальника Гора нашел ведун:

— Вот ты где? Спозаранку поднялся. Мне тоже что-то сегодня не спится.

Гор кинул в лицо пригоршни ледяной воды:

— А… пр…ы…тхи… а почему не спится?

— Вот и я думаю — почему? Ладно, рассветет, найду птицу хищную, посмотрю в округе. Ты давай в дом, там уже стол накрыт, мужики к завтраку собираются.

Рысенок выглянул из-за пазухи Гора и уселся с комфортом, сложив крест-накрест широкие крепкие лапы. Гор придержал его, чтобы он не вывалился, и направился за ведуном к дому.

Завтракали не спеша. За столом сидели и двое незнакомых Гору мужиков. Атаман представил Гору и Вавиле дежуривших ночью Буслая и Тугарина. Те тоже назвались. После коротких кивков вежливости, завтрак продолжился. Теперь за столом отсутсвовали Смагин и Верослав — их очередь дежурить на подходах к хутору. Руся и Светозара поставили на стол тарелки с пирожками, нарезанным прокопченным салом, чугунок с заваренным травяным чаем и сами сели у краешка. Росля положил голову на руку и дремал на столе.

— Что-то мне неспокойно, — Белогост погладил грудь ладонью. — Вы сегодня чего собирались делать?

— Да так, ничего особенного, — Нарышка кинул в рот кусочек сала. — Разойтись хотели. Кряж со своими на рыбалку думали, я с Рядком собирался за дальний увал пройтись. Там в камышах у озера бородавочников целое стадо живет Мы их иногда прореживаем. Но так, чтобы и у них не убыло, и нам хватало. Мясца надо запас пополнить. А чего?

— Да так, думаю.

— Слушай. Мне Смагин вчера вечером, как вы ушли всю плешь проел — попроси, да попроси.

— Чего хотел?

— Что бы взяли с собой в Коломны.

— Отчего не взять — возьмем. Как собиремся, я тебе скажу, подменишь его?

— Некем особо подменять. Верослав один справится. Он парень ушлый.

Гор тронул ведуна за руку:

— Так мы, что, не сейчас выходим?

— Подожди малость. Выйдем, как только я с тревогой своей разберусь.

Гор тяжело вздохнул и опустил плечи.

— Не горюй, — Буслай подмигнул парню. — У ведуна сердце вещее. Раз говорит, не спеши, значит так и надо. А в Коломны свои еще успеешь. К купале точно попадешь. Гор вздохнул еще раз. До праздника оставалось еще целых два дня.

— А это у тебя что такое? — Буслай заметил мордочку рысенка, выглядывающую в развал кафтана. — Никак котенок?

— То не котёнек, а рысенкок, — поправил его Вавила. — Хищник.

— Да, ну? Дашь посмотреть?

— Смотри, — Гор вытащил рысенка и посадил в ладошку Буслаю.

Зверёк понюхал незнакомый палец и прикусил его острыми зубками. Капелька крови стекла на ладошку. Буслай даже не поморщился:

— Ух ты, какой сердитый. Где взял?

— Долго рассказывать. А если в двух словах, то в лесу нашел.

— Мать погибла?

— Ага.

— Да, теперь из него непросто дикую кошку вырастить. Если дома будет жить, испортится.

— А я буду его в лес водить — охотиться учиться.

— Не знаю, сможешь ли. Тяжелый это труд. И неблагодарный. Его же все равно выпускать придется когда-нибудь. А как привыкнешь? Жалко будет.

— Я постараюсь справиться, — Гор забрал рысенка и сунул обратно за пазуху.

Рядок первым выбрался из-за стола. За ним потянулиь остальные. Белогост вышел вместе с Гором на улицу:

— Я пойду — прогуляюсь, а ты здесь побудь, ладно?

— Ладно.

— И будь готов в случае чего, сразу сняться.

Гор поднял на ведуна встревоженные глаза:

— Случилось чего?

— Пока не случилось. Но на всякий случай будьте наготове. И Вавиле скажи.

— Хорошо, — Гор подтянулся. — Пойду — посмотрю, как там Трудень.

— Лучше оседлай сразу.

— Сделаю.

— Ну, добре. — Белогост кивнул парню и легко спустился с крыльца. И сразу завернул за угол дома.

Гор отправился к конюшне, где уже хлопотал атаман. В конюшне раздавалось нетерпеливое пофыркивание коней и глухой перстук копыт по утоптанной земле.

Утро разгоралось яркое и теплое. Густые смолистые запахи немного кружили голову. Заросли Иван-чая, убегающие по лесной прорехе за ближайший пригорок, тихо качались, словно волны широкого озера. В такие часы кажется, что в мире нет, и не может быть зла. А человек самое дружелюбное создание Сварога. «Жаль, что это не так».

Нарышка встретил парня улыбкой, спрятанной в кудрявой бороде:

— Пришел, воин. Что, не терпится в Коломны? Соскучился?

— Ага, — кивнул Гор.

— Смотри, коня мы тебе подготовили: напоили, накормили. Седлать только не стали. Это ты сам разберешься. Продукты в дорогу бабы наши собрали там кое-что. За Смагиным я Рядка послал, скоро здесь будет. Так что, — он развел руками. — Все готово. Теперь, как только Белогост команду даст, так и выходить можно.

— А вот с командой я погожу, — неожиданно рядом раздался резкий голос ведуна.

Никто не заметил, как он оказался так близко.

— Что такое? — Нарышка повернул к нему озабоченное лицо.

— Беда, атаман. Дружинники в верстах пятнадцати отсюда бьют родноверов из хутора Власа, брата твоего.

— Как же так? — впервые Гор увидел, как взрослый мужик может мгновенно растеряться.

Нырышка даже в лице переменился. Он скомкал в кулаке шапку, а другой взялся за нож у пояса — другого оружия у него с собой не было.

— А вот так. Потом расскажу. Своим ты уже не поможешь, но встретить их достойно у тебя шанс есть.

— Неужто они сюда потом пойдут? — с атаманом снова произошла разительная перемена.

Только что растерянный он быстро собрался с мыслями и решительностью и перед ведуном стоял уже другой Нарышка — упорный и злой боец, которому лучше не попадать под руку.

— Думаю, пойдут. Собирай народ.

В этот момент из-за угла конюшни вынырнул веселый Смагин:

— Привет, — он заметил яростный блеск глаз атамана. — Вы чего? Случилось что?

К ним приблизился Рядок и остановился, молча изучая обстановку. Нарышка стремительно повернулся к нему:

— Ну, вот мы и тебя и проверим, на что ты способен. Дружинники по нашу душу идут.

Рядок равнодушно пожал плечом:

— Проверяй, я готов.

— Добре. А ты, Клёнка… Видел за домом лист железа висит?

— Видел.

— Там рядом молоток здоровый. Бери его и бей горомче. Соседей надо предупредить.

— А у нас соседи есть?

— Глупый вопрос, — Нарышка нашел в себе силы усмехнуться.

Клёнка повинился кивком головы и тоже убежал.

Отстальные — за оружием! Я знаю, где мы их встретим.

И почти тут же во все сторны от хутора звонким боем разлетелся тревожный сигнал.

Первыми на него отреагировали Буслай и Тугарин, выскочившие, один из дома, другой с сеновала в исподнем, но с оружием в руках. Тугарин, вычесывая пальцами клок сена из головы, сжимал в другой руке огромную палицу, усеянную устрашающими шипами. Буслай вооружился изящным топором дорогой работы.

Следом на улицу выскочили женщины и оставновились, спрашивая друг дружку, что случилось. Вавила вышел на крыльцо, держа за руку оглядывающегося с любопытством Рослю. Быстро проходивший мимо Рядок объяснил всем причину тревоги. Народ моментально исчез, кто одеваться, кто помогать им в этом.

На опустевшем дворе появился Верослав. Ни кого не увидев, он заскочил в дом к атаману. И почти тут же выскочил. Он жил в небольшом сараюшке на окраине хутора вместе со Смагиным. Клёнка уже поджидал его у входа. Следом прибежал Кряж с сыновьями. Узнав, в честь чего объявили сбор, все трое споро скрылись в своем доме, где Любовь уже собирала им поесть в дорогу. Немного задержались, поджидая с соседнего хутора Ивана с тремя сыновьями и двумя братьями — семья Горловых жила верстах в трех ниже по реке.

Атаман собрал все свое воинство между домами и бегло персчитал по головам. Вместе с ним получалось шестнадцать бойцов — вполне боеспособное воинство. Это он еще ведуна не поставил в строй. Но тот боец знатный, сам знает, что ему делать. И без оружия пользу принесть может. Нарышка поднял руку и, дождавшись тишины, блеснул веселыми глазами:

— Родичи! Тлько что погибли на дороге в схватке с дружинниками наши друзья. Теперь вороги идут в нашу сторону. Не знаю, на что они рассчитывают, но если на пироги с капустой, то тут шиш они получат, а не пироги.

Люди хохотнули. Верослав обернулся к остальным:

— Дадим бой княжьим людям, — продолжил он за атамана. — Отомстим.

— Отомстим, — Буслай проговорил шепотом, но его услышали. И голоса подхватили:

— Отомстим. Веди, атаман. Не пожалеем себя…

Гор вместе со всеми вскинул руку в дружном приветствии Перуну.

— Не посрамим деда нашего Перуна и всех Богов — родичей наших.

— Не посрамим! — эхом отозвались мужики.

— И они не оставят нас, правда, Светлый?

Белогост, стоявший в стороне от строя, подошел, стукая посохом, к Нарышке и развернулся к людям:

— Видел я, что идут с дружинниками все враги наши — князь Владислав!

Последнее слово его потонуло в возмущенных криках. Перекрывая шум, он продолжил:

— А еще с ними княжич и, как долго мы ждали этого момента — Никифор!

Толпа зарычала в едином порыве:

— Убьем гада. Веди скорее, атаман. Бошку руками оторву…

Тугарин тоже ярился вместе со всеми. Он бешено округлял глаза и тряс кулаками. Гор и тот поддался общему настроению и что-то рычал, вторя толпе. Какая-то непреодолимая сила овладела людьми, и вряд ли нашлась бы в этот момент во всем мире другая, способная сладить с силой родичей, идущих умирать и мстить за смерть братев, сестер и детей.

— Боги на нашей стороне. Они не оставят нас. Перун, отец его Сварог и Свентовид идет с нами в одном ряду. Видите ли вы их?

В этот момент Гор вдруг четко углядел в небе над ними три облака, каждое с фигурой человека, плывущие от реки. Воины, тоже заметившие облака, радостно закричали, и замахали руками. И даже женщины сжимали яростно кулаки и грозили ими кому-то невидимому.

Атаман махнул рукой, прерывая гул голосов. Почти сразу стало тихо. Он оглядел грозными глазами своих бойцов и тихо проговорил, словно рысь, подкрадывающаяся к своей добыче:

— Вперед, за родичей, за Перуна! — и первым сорвался с места, сразу набрав быстрый темп.

Он не бежал, чтобы не тратить силы, но шагал очень быстро. Женщины, оставшиеся за спинами бойцов, махали им платками, крепясь, чтобы не заплакать.

На позиции вышли двумя колоннами, почти одновременно. Еще на ходу атаман разбил отряд на половины. Одну отправил на другую сторону лишь чуть-чуть укатанной дороги. Тележная колея, ведущая из опустевшей Гавриловки, здесь спускалась в неглубокое — саженей пять — ущелье. С двух сторон к дороге подступали скалистые выступы, заросшие старыми елками. Самое удобное место для засады. Ведун, всю дорогу получавший сведения о передвижении ворога, определил расстояние до дружинников — пол версты. Воины прыжками, перелетая с камня на камень, споро заняли позиции и приготовили луки. Ждать оставалось совсем немного, но как это было тяжело.

— Ничего, — утешал атаман, засевшего неподалеку от него Вавилу, — столько лет ждали. А эту капелька-то быстро минует.

Глава 23

Дорога заплеталась в высокой траве. Кони клонили морды вниз и, не слушая понуканий, хватали метелки переросшей муравы на ходу. Алексею очень не понравилась придумка Никифора, которого отец решил в поледний момент тоже взять с собой. Как он сказал, для поддержания морального духа воинов. Приглашение последовало перед многими людьми — протоиерей не смог отказаться.

Никифор отправил вперед перед дружиной троих гораков в охрану телеге. В телегу посадил еще троих бойцов, из варягов. Свои гораки — темные с кудрявыми черными бородами для этого дела не годились. А варяги — те же русичи, только наемники. Однако идея Никифора чуть было не сорвалась в самом начале. Тагр не смог с ходу отобрать троих варягов для телеги. Из пятерых наемников, отправившихся с дружинниками, согласились сразу двое: Глеб — ему подличать не впервой — это он собирал книги по сундукам горожан для костра. И Павел, низенький, с хитрым прищуром глаз. Он везде искал выгоду, видно, нашел и здесь. А третьего уговорить не удавалось. Тогда Тарг, выругавшись, сам скинул рубаху.

Варягов предварительно раздели по пояс и связали им руки, слабо, так, чтобы смогли мнгновенно развязаться. Рядом с каждым, прикрытый сеном, лежал меч. Приманка, считал Никифор, должна была сработать обязательно. Никакой родновер не удержится от того, чтобы не освободить родичей.

Алесей видел, как поморщился отец, когда священник объяснил ему задумку. Поморщился и… согласился. Только строгая дисциплина, которую воевода поддерживал в походе, не позволила княжичу взорваться и при всех наговорить отцу обидных слов. Он видел, как зароптали дружинники, когда поняли, что собирается сделать Никифор. И как Бронислав подъехал к князю и что-то нашептал ему на ухо. Князь только отмахнулся от товарища. Его друг Инок, с которым княжич ехал стремя к стремени, сказал громко:

— Это подло.

Князь сделал вид, что не услышал. Иногда Алексей не понимал своего отца.

Отправив телегу-приманку вперед, князь повел дружинников с отставанием саженей в триста — четыреста. Дорога шла лесом, часто заворачивала, и расстояние до телеги колебалось.

Верст через десять князь подозвал сына к себе. Владислав ехал в молчаливом окружении. По его распоряжению ни кто не произносил ни слова, чтобы не спугнуть разбойников. Для сына князь сделал маленькое исключение:

— Ну, как настроение? — Князь склонился к Алексею. — Боевое?

Княжич мрачно глянул из-под лобья:

— Негоже русичам использовать недостойные приемы. Не сделает нам чести такая победа.

Князь бросил гневный взгляд на сына, хотел было вспылить. Но передумал и выпустил воздух:

— Главное результат, сынок. А как его добиться, если с честными рожами по этим лесам шастать? Хотя…, - он сделал паузу. — Может, ты и прав. Но с другой стороны, сам подумай, как еще выманить этих татей из леса. Никифор, конечно, сволочь последняя. Но это наша сволочь. И сейчас он с нами по одну сторону. Одно дело делаем.

Княжич упрямо мотнул чубом, выглядывающим из-под нахлобученной шапки:

— Негоже…

— Да что ты заладил: «негоже, негоже». Я и сам знаю, что негоже. Но ты пойми… — князь поймал упрямый гневный взгляд сына и осекся.

Он вздохнул и обреченно махнул рукой:

— Станешь взрослым, поймешь меня.

Алекей промолчал.

Тати выскочили из леса внезапно, словно тени материализовались. Они мигом скрутили трех гораков, едущих рядом на лошадях. Те даже не успели достать оружие. И бросились разрезать веревки на руках пленников. Варяги тут же выхватили из-под сена клинки. Трое татей, не ожидавшие таких подарков от пленников, враз напоролись на мечи и сползли мертвыми в траву. Остальные четверо, сообразив, что попали в ловушку, выхватили топоры. Но уже приближались к ним на всем скаку дружинники. Тати встали посередине дороги спина к спине и, наблюдая, как их окружает многочисленный отряд княжьих людей, только молча поводили грозными клинками.

Князь подъехал в числе последних:

— Сдавайтесь. Будете себя хорошо вести и я, может быть, сохраню вам жизнь.

Тати словно не слышали слов князя. Крепко прижавшись спинами, они стояли твердо с мрачной решимостью на лицах. Один — молодой, годов тридцати, с растрепанным светлым волосом, подобранным под обычным для староверов головотяжцем, с рунами на лбу, тихо, но слышно всем молвил:

— И зачем нам такая жизнь?

— Ну, как зачем? Жизнь — это же самое дорогое, что есть у человека, — князь подъехал на пару шагов ближе.

Разбойник усмехнулся:

— Жизнь — это не самое дорогое. Дороже ее душа и память предков и Богов наших. Мы перед ними с честью предстанем, а ты?

Князь внимательно всмотрелся в твердые, словно каменные, лица татей и отвернулся, сообразив, что переубедить их невозможно.

— Фанатики, — рядом остановил лошадь Никифор.

— Убейти их, — стиснул зубы князь и повернул лошадь.

Глухо стукнули стрелы, пробивая тела русичей. Гораки опустили луки и начали слезать с коней. Дружинники дружно отъехали в сторону.

Алексей не мог понять, что случилось с его отцом. Он точно знал, раньше он таким не был. «Это все Никифор», — бормотал он про себя, невидящими глазами наблюдая, как гораки раздевают трупы и, ухватившись за ноги и за руки, закидывают их в кусты.

Когда все было закончено, собрались уже трогаться дальше, как Глеб, которому предстояло снова лезть в телегу и изображать связанного русича, вдруг наотрез отказался это сделать. Тагр прикрикнул на него. Глеб блеснул на него глазами:

— Мне за работу наживкой деньги не платят. Добавь монет, и я подумаю.

Сотник взбесился:

— Монет ему добавь! А плетей тебе не добавить?

Глеб молча надел рубаху и пошел прочь от телеги. Тарг обернулся к священнику:

— Что делать будем?

Никифор кивнул, мол, сейчас решим, и быстро подозвал одного из Ярькиных.

— Раздевайся, полезешь в телегу.

Ярькин замялся, оглядываясь на брата.

— Бегом, или ты у меня точно плетей получишь.

Тот с неохотой потянул через голову рубаху. Глеб, облегченно вздохнув, скрылся в хвосте колоны. Наконец двинулись дальше. Также впереди поскрипывала несмазанным колесом телега, а в ней покачивались в такт движению трое «связанных русичей».

Снова потянулась малоезжая колея бесконечной дороги. В этих краях, выворачивая с одной на другую, можно было сутками передвигаться полевками, лишь иногда останавливаясь в попутных деревнях. Сколько князь собирается тянуть поход в этот раз, никто не знал. Продуктов взяли на три дня. Но вокруг в лесах бегало столько дичи, что это ни о чем не говорило. Только что Бронислав выпустил стрелу по выскочившей из леса прямо на людей серне. Убитое животное кинули во вторую телегу с вещами князя, двигающуюся замыкающей.

В обед перекусили, не слезая с лошадей. Князь, казалось, решил заморить всех, и людей, и животных. Дорога втянулась в длинное ущелье, заваленное по откосам огромными мшистыми глыбами. Бронислав с тревогой поглядывал вверх на зубчатые увалы. Князь окликнул его:

— Чего башкой крутишь, боишься что ли?

— Тревожно как-то. Место такое, опасное. Засаду сделать проще простого.

Владислав хохотнул:

— Ты, правда, веришь, что среди разбойников найдутся сумасшедшие, чтобы напасть на хорошо вооруженный отряд княжеских дружинников?

— Кто их знает, этих татей. Не божеское дело мы затеяли с этими, — он кивнул подбородком на скрывшиеся за следующим пригорком голые спины варягов.

— Хватит мне про этих. Еще один моралист нашелся. Задачу-то они выполнили, признай.

— Раз выполнили, а что в другой раз случиться, один Бог ведает.

— Не заморачивайся. Хочешь смотреть по сторонам — смотри. Только не зуди.

Бронислав натянул повод и приотстал от князя.

— Ух, и печет, — он расстегнул ворот косоворотки и снял шапку со вспотевшей головы. Инок покосился на него неодобрительно.

Здесь внизу, стало еще жарче. Как назло, на небе ни облачка. Тут еще эти комары! Алексей, как и большинство дружинников, отмахивался от них сорванной веткой. Друзья рядом в пол голоса поругивались на летающую тварь.

— Что, донимают кровопийцы? — хриплый голос Никифора раздался неожиданно близко.

Княжич слышал приближающийся топот копыт, но не придал ему значение, решив, что это кто-то из дружинников меняет ряд.

Алексей сделал вид, что не слышит. Нет, священник, явно не собирался оставлять его в покое.

— Поговорить хочу с тобой.

Княжич равнодушно поднял плечо:

— Говори.

Священник ударил коня пятками, и жеребец боком подгарцевал вплотную к Алексею. Некоторое время ехал молча, собираясь с мыслями:

— В церковь когда последний раз заходил? — нарушил он молчание.

Алексей приподнял лицо, вспоминая:

— Неделю назад, кажется…

— Грешно это. Сын первого человека в княжестве должен показывать пример благочестия. А ты, что?

— А я что? — Алексей сделал невинные глаза.

— Перестань дурачиться, — от раздражения брызги слюны с губ Никифора полетели во все стороны. — Отвечай, когда тебя протоиерей, ставленник самого епископа Григория спрашивает.

— А кто такой Григорий?

— Ты что, правда, не знаешь? — он недоверчиво склонил голову набок.

— Не-а.

— Григорий — большой человек. Перед ним сам князь киевский трепещет и все его посулы выполняет.

— Да, ну?

— Вот тебе и «да, ну», — Никифор сердито натянул поводья. — Ты собираешься со мной серьезно разговаривать?

— Собираюсь, конечно. Слушаю внимательно, — княжич, придуряясь, сложил руки на груди и склонил голову, чтобы священник не углядел издевательские искорки в его глазах.

Тут позади раздался голос одного из дружинников. Алексей узнал Никиту Дубинина.

— Отец Никифор.

Тот недовольно обернулся:

— Я занят.

— У нас спор возник, не рассудите?

Протоиерей заколебался. Здесь вроде разговор не закончил, но его можно и отложить… А там, в дружине появилась редкая возможность укрепить авторитет — в кои веки солдафоны обратились к священнику за советом. Приняв решение, Никифор повернул коня.

Княжич мысленно поблагодарил Никиту, постепенно приходя к пониманию, что это ведь он специально. «Меня выручал. Ай да, парень, ай да молодец. Надо будет при случае ему что-нибудь подарить, да хотя бы пряжку для ремня серебряную — мне на день рождения три штуки похожих принесли».

И тут кто-то из всадников крикнул:

— Человек.

Первые ряды смешались, и колонна остановилась. Алексей подхлестнул коня, вылетая из строя. Навстречу отряду, опираясь на посох и высоко поднимая голову, шагал длинный старик в белой рубахе до пят.

— Волхв! — общим выдохом пронеслось над ущельем.

Княжич окоротил коня.

Глава 24

Когда родноверы узнали о том, каким образом княжьи люди выманили из леса бойцов Власа, с Буслаем собрались идти все. Нарышка выбрал пятерых.

Телега со связанными понарошку гораками скрылась за пригорком с глаз первых дружинников, саженей на двадцать опережающих основной строй, и атаман махнул рукой. Буслай и с ним еще пятеро добровольцев, среди которых Гор разглядел Рядка, Тугарина и еще трех незнакомых молодых парней с соседнего хутора — сыновей хозяина, рванули вниз по склону.

Прячась за елками, они начали быстро скрадывать бойцов у телеги. Трое приближались с одной стороны ущелья — Гор видел их мелькающие между камней и деревьев спины, и столько же — с другой. Этих парень не видел, хоть и вглядывался до слез в глазах в навороченные булыжники косогора.

Гораки ехали расслабленно, лишь изредка кто-нибудь один поднимался на стременах и оглядывал склоны ущелья. Подобраться к ним почти вплотную, перебегая от камня к камню и умело прикрываясь густыми елками, опытным охотникам и воинам оказалось проще пареной репы.

Гор видел, как притаились за укрытиями перед последним ударом бойцы. Каждый сжимал лук с прижатой к тетиве стрелой. Вот телега в окружении гораков медленно поравнялась с ними. Наверное, Буслай дал команду: родноверы выпрямились одновременно с двух сторон. У гораков не было ни единого шанса, как и у варягов в телеге. Все шесть стрел нашли мишени. Родноверы бросились вниз. Гор увидел как раненый варяг вытянул руку над сеном и попытался свесить ногу, слезая. Рядок выскочил на дорогу ближе всех к нему. Он не колебался. Короткий тычок ножом в голую спину, и рука варяга вяло упала на борт телеги. И только после этого Рядок поднял голову варяга и вгляделся в лицо. И растеряно уронил ее, оглядываясь.

— Это Тагр, сотник, — он остановил за руку пробегавшего мимо Буслая.

Тот отмахнулся:

— Без разницы, волоките их в кусты.

Рядок зацепил убитого под мышки и потащил с телеги. Закинув луки за плечи, воины начали помогать ему. Ухватив погибших княжьих людей за руки и за ноги, они принялись бегом уносить тела убитых за камни. Один из парней с соседского хутора взял лошадь под уздцы. Вскоре на пустой дороге почти ничего не напоминало о мгновенной схватке с ворогами. Разве что острый глаз различит на траве подозрительные бурые пятна, но к ним же еще надо приблизиться.

У Гора испуганной белкой запрыгало в груди сердце, когда он увидел, как Белогост один, без оружия пошагал навстречу дружинникам. Впереди него важно вышагивал Бойка. Удивительно, но пес, словно чуя напряженность момента, даже не пытался обнюхать окрестные кусты. Атаман дал команду родноверам обогнать волхва и занять позиции в елках на верхних точках склонов. И быть готовыми в любой момент открыть огонь из луков. Сигнал должен был подать сам Нарышка — подняться и свистнуть.

Парень бесцеремонно затолкал выглянувшую головенку рысенка поглубже за пазуху и, скрывшись за округлым хребтом, как будто наперегонки с мальчишками из Коломен, рванул, что было силы вперед. Краем глаза он отмечал бегущих рядом товарищей. Вавила, чертыхнувшись, полез через перегородивший путь навал из вывороченных бревен левее и немного отстал от него. Клёнка Смагин пыхтел почти в затылок. Говорили, что за последние дни он неплохо овладел стрельбой из лука, вспомнив все еще детские навыки. Ну, посмотрим. Парень только сейчас понял, что за последние несколько дней никто не сказал ему, что он еще мал и не дорос до серьезного дела. Наоборот, все обращались к нему в подчеркнуто уважительных тонах, как равные с равным. Вот и сейчас никто не оттолкнул его — посиди в сторонке, пока взрослые сражаются. «Как здорово быть взрослым», — подумал Гор. К действительности его вернул голос атамана:

— Не высовывайся, когда мы вниз побежим. Без тебя справимся.

Слезы обиды сами собой навернулась на глаза. Он украдкой вытер щеку и сердито оглянулся. Но Нарышка уже осторожно спускался вниз, укрываясь за узким камнем.

«А вот шиш вам, — парень заложил кукиш и другой рукой ухватился за меч. — Мне только ведун может приказывать. А он мне ничего не говорил».

Выглянув из-за камней, он увидел как Белогост, вытянутый как его посох, обвитый длинным серым волосом, который на крепком ветру и головотяжец не удерживал, неторопливо поднялся на пригорок и остановился, спокойным взглядом оглядывая выстроившееся перед ним войско. У ноги встал пес. Шерсть на его загривке вздыбилась. Но он пока не шевелился.

Дружинники переглядывались и чего-то ждали. От строя отделились двое: один с легкой улыбкой на лице в дорогом вотоле, под ним на груди выглядывала темная кольчужка. Его конь еле слышно позвякивал колокольцами на разукрашенной каменьями уздечке, второй — широкоплечий с грозно нахмуренными бровями, одетый по-походному — добротно и просто. Он закинул на плечо мощный топор с длинным топорищем и пристроился рядом. «Князь Владислав с воеводой Броником», — догадался Гор. Во время сборов он много раз слышал эти имена от родноверов.

Кони подъехали к ведуну и остановились напротив, беспокойно перешагивая. Бойка тихо зарычал и чуть присел на передние лапы. Воевода окинул тревожным взглядом окрестные скалы. Но, похоже, никого не увидел. Иначе бы не отвернулся успокоенный. Гор нашел местечко под широкой елкой еще и за булыжником в пол его роста прямо напротив них и слышал каждое слово. Князь оценивающе глянул на собаку, потом на ведуна:

— Кто ты такой? — он склонился вперед, придерживая горячего скакуна.

Ведун строго посмотрел ему в лицо:

— А здороваться со старшими тебя отец не учил в детстве?

Владислав смешался, но ненадолго:

— Здрав будь, человек. Извини, забыл. Ну, так кто ты такой, ответишь?

— Меня называют Белогостом, в селах кличут волхвом и ведуном, на капище Белбога Светлым. А как зову себя я сам — то вам знать не обязательно. Выбирай любое из имен.

Князь оскалился и выпрямился:

— Слышал про тебя. Смерти ты заслуживаешь. Как посмел явиться передо мной?

— Сметь или не сметь — то не для волхва. Мы Богам служим, что для нас княжеский гнев или смерть от руки неразумного дружинника, — он бросил взгляд на воеводу. — Так, суета. Плохо другое — ты, князь не ведаешь, что творишь. Память пращуров попрал, капища рубишь. Русичей за веру отцов и дедов в подвалах терзаешь. Забыл, что Сварог заповедовал не навязывать Веру людям насильно, что выбор Веры личное дело каждого свободного человека. В рабы нас записал… А русич с рождения вольный, кто тебе дал право воли народ лишать? Как ответ держать перед предками будешь? Что скажешь им? Что дурак был, простите? Так, не простят же, если не одумаешься.

— Нет, ну, ты наглец, — князь усмехнулся. — Видал я наглецов, но таких… Тебе до смерти осталось всего-то нечего, а ты, вместо того чтобы пощады просить, меня стыдить вздумал…

— А чего тебя стыдить? Стыдить можно тех, у кого совесть осталась, а ты свою, похоже, в чулан запер, и ключ от него потерял. Нет для твоей души спасения. А смертью меня не испугать. Я к ней всегда готов. А вот готов ли ты?

Воевода снова завертел головой, внимательно оглядывая склоны. В этот раз, он видно, что-то заподозрил: топор с плеча перекочевал на седло, а сам всадник чуть тронул коня и оказался поближе к волхву и перекрыл обзор Гору. Парень почувствовал, как нарастает напряжение в округе. Он вытащил рысенка и опустил его у ног на траву. На удивление зверек повел себя смирно: уселся, подобрав лапки, и свесив мордочку набок, стал разглядывать ползающих по мшистой поверхности камня муравьев и букашек. Парень поднял одну из разложенных перед ним стрел и наложил ее на тетиву. Волнение начинало сказываться — пальцы мелко подрагивали. Повертевшись, он устроился удобнее и приготовился выскочить по команде атамана.

Князь выкинул руку вперед. Гор не понял, что произошло. Ведун вдруг взмахнул посохом почти одновременно с Владиславом. Что-то блеснуло в воздухе, и князь почему-то начал заваливаться с седла. Воевода взмахнул топором и бросился на волхва. Одновременно с ним Бойка подпрыгнул и вцепился ему в ногу. Бронислав взвыл, и топор просвистел мимо намеченной цели. На второй у Броника не хватило времени — оперенный наконечник стрелы закачался в его туго согнутой спине. Гор понял — пора, и резко выскочил из-за елки.

Дружинники, споро вытягивали мечи из ножен и расчехляли топоры, родноверы, выстроившись по склонам ущелья, молча натягивали луки. Но пока не стреляли: атаман не свистел. Белогост рывком шагнул вперед и поднял перед собой посох:

— Остановитесь! — его громовой голос быстрокрылой стаей горлиц разлетелся по всему пространству.

Все головы, и дружинников, и родноверов одновременно обернулись к нему. Волхв широкими шагами сокращал расстояние между ним и дружинниками, подняв, как стяг, посох с ликом сокола-Белбога на нем, а впереди него оглядываясь, вышагивал Бойка.

— Не стреляйте, русичи! Не надо крови. Ее и так пролито слишком много, — он вплотную приблизился к княжескому отряду и остановился напротив закусившего губу бледного Алексея, который держал руку на половину выдернутом мече. — Любояр, я к тебе обращаюсь, не дай свершиться смертоубийству. Пусть твои люди сложат оружие, и никто больше не погибнет сегодня.

Княжич обернулся к дружинникам. Они молча придерживали лошадей, сжимая в руках оружие. Никто не стремился первым броситься на врага. Алексей верно почувствовал настроение. Если он сейчас прикажет им изрубить ведуна на кусочки, его могут и не послушать — стрелы разбойников-староверов лучше его слов диктовали им как поступать. Погибать за мертвого князя, который не был по их разумению чист совестью, дружинники явно не желали.

— Чего ты его слушаешь? — сиплый голос из-за спин воинов напомнил ему о существовании священника. — Убейте их всех!

Смешавшийся строй вздрогнул и качнулся. Кони стали медленно расступаться. На освободившееся пространство, прижимая окровавленную руку к животу, валился Никифор. Волхв шагнул к упавшему на живот телу и перевернул его ногой. Священник не дышал:

— Как жил, так и умер. Как собака, — он поднял голову. — Кидайте клинки, русичи, довольно крови.

Княжич первым вытянул меч и бросил его на земь. Мечи зазвенели, словно кузнецы в кузне застучали многими молотками. Дружинники подъезжали к куче оружия по двое-трое и, не торопясь, освобождались от оружия. Пес сидел перед растущей кучей мечей и топоров и, принюхивался, словно принимал дань у поверженного врага.

* * *

Гор облегченно выдохнул и отпустил тетиву. Кинув не потребовавшуюся стрелу в колчан, он быстро собрал остальные стрелы, подхватил уже привыкшего к такому обращению рысенка и вприпрыжку побежал вниз. По склонам ущелья со всех сторон спускались остальные родноверы. Ведун отвел в сторону спешившегося княжича и что-то ему говорил. Конь смирно стоял у него за спиной и лишь подрагивал кожей, отгоняя насекомых. Любояр слушал внимательно, опустив голову. Но вот что-то в словах Белогоста показалось ему интересным, и княжич вскинул глаза, тряхнув густым чубом. В его глазах плескалось недоверие, смешанное с желанием верить. Атаман подскочил к Белогосту и крепко хлопнул по плечу:

— Ну, ты даешь, Светлый. Дружинников словом обезоружил.

— Слово без кулака — пустой звук, — он кивнул на нарышкин меч, висевший на перевязи за спиной. — Вот что помогло слову.

К ним подбежал чуть запыхавшийся Гор и встал рядом, ожидая, когда на него обратят внимание. Белогост попросил его жестом подождать. Парень с готовностью замер рядом.

Из рядов дружинников выехал на коне Никита:

— Смагин! И ты здесь?!

Гор с удивлением оглянулся: Клёнка Смагин, закидывая лук на спину, и растекаясь в широкой улыбке, быстрым шагом приближался к дружиннику. Тот спешился, и они крепко обнялись, хлопая друг друга ладошками по спине.

Рядок, опустив меч, разглядывал напряженные лица дружинников. Похоже, он никак не мог принять решение — подойти или остаться в стороне.

— Здорово, Рядок, — кто-то крикнул ему. — Жив, значит, а мы тебя уже похоронили.

— Жив, как видишь, — улыбнулся тот и, разглядев в толпе Миколу Тихонова, направился к нему. — Хорошие люди помогли.

Пока Рядок добирался до десятника, несколько рук благодушно хлопнули его по плечу.

Родноверы тем временем, уволокли трупы за кусты и встали полукругом, спрятав луки. Кряж с сыновьями грузили оружие на телегу, которую привел парень с соседнего хутора. Им взялись помогать сыновья Ивана Горлова. Дело пошло веселей. Бойка, будто сдав дежурство, пересел поближе к волхву.

Гор, замечая краем глаза, все, что происходит вокруг, прислушался к разговору ведуна с княжичем.

— А мне отец говорил, что там никого из родичей не осталось, обманывал что ли?

— Все живы. Род Всенежи — большой. И деды и бабки в хорошем здравии. И прадеды живы. Только сильно переживают, что не могут с внуком своим видеться. Они тебя последний раз у себя привечали, лет, эдак, одиннадцать — двенадцать назад. Помнишь что-нибудь?

— Почти ничего. Так какие-то смутные воспоминания: ворота высокие во двор, во дворе собака, — он улыбнулся. — Имя помню — Мишкой зовут. Руки бабушки Малуши помню. Как с кем-то из братьев двоюродных на рыбалку ходили спозаранку помню, как снасти в иве запутал… Оказывается многое вспоминается, если захотеть…

— Вот видишь. Не враги мы тебе. Отец твой попал под влияние попа горацкого, и потому запретил родственникам с тобой встречаться.

— Потому что родноверы?

— Именно так. Мать твоя, была бы жива, этого бы не допустила.

— Отец любил ее…

— Ее все любили. Красоты необыкновенной была и ума. Жаль, болезнь ее сгубила. Попы меня к ней не допустили, хоть я и предлагал. Мог бы спасти. Но тот же Никифор уперся и… померла краса наша…

— Хватит про нее, ладно… — княжич положил руку на локоть ведуна.

Тот пожал его ладонь:

— Имя-то свое нареченное при рождении не забыл?

— Конечно, помню… Только отец говорил, что оно греховное…

— Ох, и крепко тебе голову заморочили. Но ничего, захочешь правду знать — узнаешь. А теперь, давай, командуй. Воины твои немного на хуторе поживут, пока мы в Коломнах гостим. В городе пусть в неведении остаются, что с отрядом приключилось. Когда назад пойдешь — мы их отпустим и оружие вернем. Вступишь в город во главе отряда, новым князем.

— А что отец?

Ведун нахмурился.

— Князь много бед русичам принес, по-хорошему бы его вместе с остальными бросить зверям на съедение.

— Ведун, ну, ради Бога, похороним его…

— Только ради тебя. Отряди четверых — могилу выкопать. По вашему обычаю, закопаем, так и быть в землю.

— И Бронислава. Хороший муж был.

К Брониславу у нас вопросов меньше всего. Не бросился бы на меня с топором — жив бы остался.

— Он не мог не броситься.

— Я понимаю. Тогда еще четверых отправь. Лопат у нас хватит — специально захватили побольше.

Любослав отошел давать распоряжения.

К волхву приблизился Смагин:

— Светлый, разреши просьбу.

— Валяй.

— Давай Никиту с собой возьмем. Он мне жизнь спас — дважды. Хоть и рисковал.

— Дубинина?

— Его.

— Взял бы с удовольствием. Хороший муж, знаю его. Но для его же пользы лучше остаться с товарищами. Они не поймут, если мы всех на хуторе запрем, а его обласкаем. Быть ему сотником новым, я княжичу объясню, на кого ему опираться можно. Но пока, сам понимаешь… ты ему что-нибудь уже сказал?

— Нет, решил сначала с тобой посоветоваться.

— Это правильно. Иди — попрощайся с ним и шепни на ушко, что помним его заслуги и будет вознагражден скоро.

Смагин быстро ушел.

— Ну, что, на хутор? — атаман удовлетворенно расправил рубаху. — У меня сарай там большой есть.

— Да, пойдем сейчас. Только подождем, пока княжич отца похоронит.

— Лады, я человека отправлю, чтобы готовились к встрече.

— Отправляй. И можешь, сразу несколько человек на охоту отрядить — едаков у тебя прибыло.

Сегодня можно обойтись — у них на телеге серна лежит. Приедем — пожарим. Всем хватит на сегодня.

— Ну, смотри сам. На тебе теперь большая ответственность — пленных сберечь, пока мы с княжичем не вернемся.

— Не беспокойся, Светлый, неужто, я не понимаю, что наше будущее сейчас решается. Встанет во главе княжества — Любояр — конец притеснениям и распрям. По-другому вся жизнь повернется. И мы из леса выйдем, деревню восстановим, заново жить начнем…

— Все верно понимаешь. Так что давай действуй, — ведун отвернулся от шагнувшего в сторону атамана. — Гор, подойди.

Парень, все это время терпеливо ожидавший своей очереди, быстро приблизился.

— Ну, как ты?

— Да, нормально все.

— Ну, и отлично. Тебе теперь будет отдельное задание — присмотришь за княжичем в селе. Ну, чтобы никто не обидел там.

— Ага, его обидишь, вон какой весь вооруженный.

— Ну, в общем, сам смотри. Сведем его с родственниками на первых порах, а там будет видно.

— Так у него там двоюродных одних — десятка три-четыре и парней, и девчат. Как они про Любояра узнают, меня к нему и не подпустят близко.

Белогост улыбнулся:

— Подпустят. Ты теперь потворник волхва, и воин знатный. На счету медведь и враг один. Так что ты там не тушуйся теперь.

— А я и не собираюсь.

— Ну, и добре. Сходи к княжичу. Если закончили, скажи — пора выдвигаться.

— Понял, — Гор подхватил меч, чтоб по ноге не стукал и убежал.

Впрочем, недалеко — Любояр с воинами уже медленно выворачивал из леска навстречу.

Ведун дождался, пока все встанут в строй, и скомандовал выход. И сам же первым тронул трофейную лошадь, принадлежащую одному из варягов. Ему предлагали коня Бронислава или даже князя на выбор, но ведун отказался. Остальные лошади погибших гораков и варягов разобрали родноверы. Немного позади ведуна двинулись Гор, оседлавший свободного жеребца бывшего воеводы, и Любояр. Смагину, который тоже ехал в строю дружинников по соседству с Никитой, достался конь священника. Жеребца князя, немного поотказывавшись для вида, забрал атаман Нарышка, сновавший теперь на нем вдоль строя то к голове, то к хвосту. Безоружные дружинники неторопливо потянулись за ведуном. С боков их сопровождали пешие и конные родноверы. Бойка по обыкновению умчался вперед.

Потихоньку опускался вечер. Слепящее солнце легло на вершины дальних деревьев. Огненный шар слепил, и Гор старался не смотреть вперед, все равно щурясь. Колонна двигалась неспешно, но ровно. К Любояру подтянулся Инок, даже среди светлых русичей выделявшийся почти белым волосом. Поглядывая недоверчиво на Гора, он осторожно поинтересовался:

— Что с нами теперь будет, знаешь, нет?

Гор из вежливости чуть придержал коня. Любояр оглянулся на него:

— Гор, ты куда? У меня от друзей секретов нет.

Парень, смущенно улыбнувшись, нагнал княжича:

— Мало ли что, может, ты стесняешься.

— Нисколько. Наоборот, я только теперь начинаю понимать, кто мои настоящие родственники и друзья, — он повернулся к другу. — Ведут нас на хутор, я так понял. Там переночуем. А утром я с ведуном навещу родственников — деда с бабкой в Коломнах. А вы пока поживете у хуторских.

— А откуда у тебя родственники в Коломнах? Ты никогда не говорил.

— Ты же слышал, что у меня мать с Коломен?

— Что-то слышал, — он наморщил лоб, припоминая.

— Так вот. Отец мне рассказывал, что у нее в деревне никого не осталось. А я верил и не пытался разузнать.

— Так что, он обманывал тебя что ли?

— Получается так. Гор, — он улыбнулся парню. — Сколько у меня родственников, сможешь посчитать?

Парень подобрал повод и придержал торопящегося коня:

— Если хочешь, всех перечислю.

— Хочу.

— Только прямых родичей буду вспоминать. Всякий двоюродных дедов не надо же?

— Ну, не всех сразу. Все равно не запомню. Хотя бы прямых, для начала.

— А ты и прямых не запомнишь.

— Это почему?

— А сейчас узнаешь. Значит, так. Наперво, прадед твой Глушата. Ему хоть и весен больше девяноста, а он сам, без помощников на кабана ходит с копьем. Потом бабка его, Томила, тоже еще шустрая, — он хмыкнул, вспомнив что-то. — Прошлым летом за грибами в лес ходила с внучкой, нашли гнездо диких пчел. Так она сама на дерево влезла и, хоть вся искусанная, но меда домой принесла, это помимо грибов. Еще одна прабабка жива — Рута, она сейчас у сына — твоего деда живет. Дальше пошли. Дед Евсей и бабка Малуша, это княжны, матери твоей, значит, родители. Рядом целая улица выстроилась дом к дому детей их, твои дядь и теть. Их, если не ошибаюсь, шесть или семь будет, нет, точно семь. И в каждой семье минимум по пяток своих деток. Это самое малое, а вот у дяди Ворошила, так их осьмнадцать душ. Так что, тебе только чтобы с ними со всеми познакомиться, неделя нужна и то, может, мало будет.

— Ого, — Инок закинул руку на затылок. — Ничего себе сродственников. Так ты, и правда, там на неделю зависнешь.

Княжич счастливо улыбнулся:

— В этот раз надолго не останусь — надо же вас забирать, да в город ехать, власть восстанавливать. А в следующий раз обязательно задержусь. Как только все утрясется.

— Так ты же у нас теперь князь, — Инок вытянулся в седле. — Важный станешь, на козе не подъедешь.

«Хлоп», — чувствительный подзатыльник раскидал белый волос парня по голове.

Тот хохотнул и пригладил его.

— В следующий раз в глаз получишь, — спокойно предупредил Любояр.

— Испугал, — на всякий случай довольный Инок отодвинулся подальше. — Ладно, пойду ребятам расскажу, наш Алексей — теперь в тереме засядет, друзей к трону пускать забудет! — он хихикнул и поворотил коня.

Княжич показал ему кулак.

На груди Гора появилась из разреза кафтана усатая мордочка рысенка. Он погладил его двумя пальцами.

— Кто это у тебя там? — Любояр заглянул сбоку.

Гор извлек зверька и поднял перед собой:

— Рысенок.

— Где взял? А мне подержать можно?

— В лесу нашли, — Гор передал зверька Любояру. — Мать погибла, Смагина выручая.

Княжич усадил его на руку. Котенок пристроился поудобнее и замурлыкал.

— Это как, Смагина выручая? Расскажешь?

— Отчего не рассказать, — парень ослабил повод. — Переправились мы как-то с ведуном через Илыч, сами, и тут Трудень, конь мой что-то почуял и щарахнулся…

Дорога, лишь чуть-чуть укатанная редкими здесь телегами закончилась, отряд въехал под высокие и стройные, одна к одной, сосны. Дремучий бор окружил их со всех сторон. Родноверы посоветовали дружинникам спешиться и вести коней в поводу — ям и выворотней хватало на всем пути. Пешими в легких сумерках на хутор и явились.

Бабы выскочили навстречу принаряженными, как на праздник. Верослав, появившийся тут раньше с хорошей вестью, успел сообщить им все, что произошло в ущелье, еще и в подробностях. Встречали, как героев после славной битвы. Нарышка, хоть и еле сдерживался, чтобы не расплыться до ушей, с напускной сердитостью прикрикнул на них:

— А ну, мне. Кыш отсель. Разоделись тут, — и не вытерпел — разулыбался.

Верослав закрыл не потерявших радостного настроения баб широкой спиной:

— Слышь, атаман, мы сена в сарай натаскали — веди туда всех дружинников.

— Хорошо, — он привстал на цыпочки. — Так, мужики, давай к сараю. Там ночевать будем. Верослав покажи.

Колонна усталых воинов свернула к стоявшему в отдалении сараю. Верослав уже распахивал широкую дверь. Здесь же рядом Тугарин и Буслай скинули на траву серну и вытащили из-за поясов широкие ножи. Смагин окликнул Никиту:

— Пошли за водой сходим. Еще кого-нибудь возьми с собой, побольше принесем.

Дубинин тронул Пафнутия за плечо. Тот молча кивнул и, подхватив ведра, отправился за ними.

Ужин решили устроить на улице у костра. Тугарин с Буслаем проткнули выпотрошенную козочку насквозь старым копьем и пристроили над огнем. Мужики вытащили на улицу длинный стол и помогли бабам заставить его разнообразной снедью. Хозяин соседнего хутора Горлов тоже не остался в стороне от устройства пира послал двух сыновей домой, и они уже в сумерках вернулись нагруженные разными припасами. Да не одни: с ними увязались все остальные жители хутора — еще добрый десяток баб и старших детей.

За стол сели, не дожидаясь, пока дожарится козочка. Тугарин еще доводил мясо до готовности над огнем, а мужики и бабы уже начали пировать. Атаман ради такого дела выставил на стол бочку медовухи, встреченную одобрительным гулом.

Гор сидел в конце стола рядом с ведуном и, наблюдая за происходящим здесь, не мог отделаться от ощущения искусственности того, что происходило недавно на дороге. Вот Микола что-то важное объясняет Вавиле на пальцах. Тот не соглашается. Десятник начинает повторять то же самое, еще громче. Наконец Вавила стукает его по плечу и предлагает лучше выпить. Микола охотно протягивает кубок. Жена Вавилы Светозара живо рассказывает соседке — дородной Любаве какую-то очень интересную историю. Во всяком случае, та слушает, приоткрыв рот и забыв донести до рта кусок заливной щуки в ложке. Недалеко Любослав, внимательно внимает волхву, склонив серьезное лицо к столу. Кто-то из гораков напротив через стол заводит тихую протяжную песню, и Клёнка с Никитой пытаются ему подтянуть. И хоть получается плохо — слов, видно, не знают, но стараются. Кряж уже около стола: прыгает вприсядку — показывает, как надо плясать безусому варягу. Тот посмеивается и вдруг выдает таких выкрутасов ногами, что Кряж подтягивает шапку на затылок от удивления, а Верослав чуть не падает со скамейки от смеха. «Вот же нормальные люди сидят за столом, — думал Гор. — Что их разделило там, на дороге? А ведь могли и поубивать друг друга. За что погибли князь и воевода, про которого говорят все только хорошее? Те — на телеге? А ведь тоже могли сидеть рядом и тоже говорить, выпивать, спорить, доказывать что-то. Что это за непреодолимая сила, которая разъединяет неплохих, в общем-то, людей, стравливает их в смертельном бою. И, главное, зачем все это? Почему не жить мирно, как раньше жили. Как сейчас родноверы между собой живут? Ну, веришь ты в Исуса, верь, ради Бога. Почему есть люди, которые считают, что все должны тоже верить в него? Я вот не согласен с этой верой, считаю, что наша правильней, и что? Я теперь должен всех вокруг заставить насильно Исуса на Сварога поменять? Глупости какие. И ведь все понятно, как белый день, почему же тогда вражда идет по земле? Значит, кому-то это выгодно. Интересно, кому?».

Внезапно из-за стола поднялись, расправляя рубахи, Буслай и Рядок. Вытащили мечи из ножен, взмахнули, разгоняя ветер, и встали на изготовку около костра. К поединьщикам быстро приблизился атаман и, полушутя, но твердо, заставил вернуть оружие на место и сдать ему. Немного огорошенные они застыли друг перед другом без мечей, но в их пустые руки уже совали деревянные заготовки. Буслай первым принял ненастоящее оружие и навел его острие на грудь Рядка. Тому ничего не оставалось, как тоже вооружиться деревянным мечом. За столом затихли, разворачиваясь к бойцам. С глухим стуком оружие скрестилось над пламенем. Воины заплясали в танце боя. Это были отличные бойцы — здесь каждый мог оценить по достоинству их мастерство. Мечи сшибались с такой силой, что Гор удивлялся, как остались целы. Бойцы кружили вокруг друг друга, выискивая момент для нападения. Вдруг Рядок стремительно бросился вперед. Но Буслай успел увернуться и сам, используя инерцию его движения толкнул соперника в плечо рукояткой и попытался срубить снизу. Варяг принял удар на клинок. Воины снова отскочили в стороны. Удар встречал меч или упругий воздух, бойцы кружили до мелькания в глазах, но победителя выявить не могли. Нарышка выбрал момент, когда бойцы оказались в разных сторонах импровизированной площадки, и встал между ними, разводя их руками:

— Ну, добре хлопцы. Повоевали и будя. Все видят, какие вы знатные мастера. У гостей наших, — он обвел рукой стол, — уже в горле пересохло, за вас переживаючи. Пора бы и уважить.

За столом снова загудели одобрительно. Народ потянулся кубками к бочке. Буслай и Рядок, тяжело дыша и улыбаясь, заняли свои места.

В самом разгаре пиршества Гор поднялся и выбрался из-за стола. Никто и не глянул в его сторону — мало ли кто куда вышел. Он пересек широкий двор и толкнул дверь дома, в котором уже ночевал недавно. Им с волхвом снова определили спать здесь. Гор добрался до тюфяка, взбил его немного кулаком, скинул обувку и упал на сено спиной. Рысенок повертелся и свернулся клубочком у его теплого бока. Гор еще хотел представить, как завтра встретится со смешливой Белогоркой, но уснул, в мыслях только подходя к родному селу.

Гор проснулся на рассвете. Опять разбудил рысенок, заворочавшийся рядом. Как оказалось, вовремя. Белогост в одном исподнем разравнивал кулаком слежавшийся за ночь тюфяк. Парень подскочил, как по тревоге: скоро идем на Коломны.

— Я не проспал?

Ведун с легкой улыбкой качнул головой:

— Вставай, раз проснулся. Я думал тебя попозже поднять. Чего по росе ноги мочить?

Гор спрыгнул с лежака и быстро нашел на земле боты. Прохладный утренний воздух заставил его поежиться. Мимо проскочил Смагин:

— Поднялся? Молодец, зови ведуна завтракать. Все готово.

— И этому не терпится, — Белогост неслышно вышел на крыльцо. — Ну, пошли что ли, перекусим перед дальней дорогой. Обед, думаю, пропустим, а поужинаем, если ничего не случиться, уже в селе.

— Ага, и рысенка надо чем-нибудь покормить.

— Это точно.

После сытного завтрака, наскоро попрощались с атаманом и его людьми и оседлали лошадей. Выехали вчетвером: ведун с потворником, Любослав и Смагин. Нет, впятером: впереди в траве мелькал загнутый кольцом хвост Бойки. Гор восседал на Трудне, расслабившимся за последние дни без работы, княжич раскачивался на своем кауром красавце русской породы, ведун и Клёнка поставили под седла крепких лошадей побитых гораков.

В этот день, казалось Гору, дорога тянулась бесконечно. Спешиться пришлось уже на первой версте. Двигались напрямую через лес, заросший колючим шиповников, и лошади тут же начали цепляться сбруей за его ветки. В поводу тоже оказалось ненамного лучше, но хоть теперь принимали колючки на себя, ограждая лошадей. Вел ведун, он прокладывал путь, терпеливо снося все неудобства. Может быть, шли бы быстрее, но Белогост всю дорогу то и дело останавливался, чтобы сорвать какую-нибудь целебную травку. Да не просто срывал. Он еще подзывал Гора и объяснял ему, что она лечит или напротив, калечит. Были и такие. Стоял день накануне купалы, все растения обретали наибольшую силу. Волхв не мог позволить себе упустить такое благодатное время.

Погожий денек радовал путников яркими красками и почти полным отсутствием жалящих насекомых. Только к концу путешествия Гор понял, что это ведун постарался. Любослав поначалу явно грустил. Парень только что потерял отца, родноверы старались не тревожить его без надобности. Но постепенно он разошелся и вскоре уже активно и подробно расспрашивал Гора о сельских родственниках. Потворник рассказывал ему все что знал. Только тут он сообразил, что Белогорка, оказывается тоже родственница княжича, двоюродная сестренка. «Как бы не зазналась», — забеспокоился он.

Увидев выглянувшего на божий свет рысенка, Любослав неожиданно поинтересовался:

— Слушай, а как ты собираешься его называть? Рысенок и все что ли?

Гор виновато улыбнулся:

— А ведь и, правда. Как-то не подумал раньше.

— А назови его Мурзик, — Клёнка услышал их, несмотря на то, что шел замыкающим, — хорошее кошачье имя.

— Вот именно, что кошачье, — не согласился княжич. — Ему же нужно настоящее рысье.

— А такие разве бывают?

— Придумаем. Есть мысли, Гор?

— Пока что-то ничего на ум не приходит.

— А ты, Светлый, что думаешь?

— Да как-то тоже не соображу пока, — он выглядел очередной кустик чего-то целебного. — Вы сами молодежь, придумываете, — и снова сошел с пути.

— Гор, поди-ка сюда.

— Так, можно сказать, что все самоустранились. Придется самому, — он забрал рысенка у парня, прежде чем тот отошел к ведуну, и приподнял одной рукой на уровне глаз.

Котенок беспомощно оглянулся вокруг и, не увидев рядом Гора, вдруг зашипел. Вытянув острые коготки, он всеми четырьмя лапами вцепился в руку княжича. Тот поморщился:

— Какой ярый! Ты, Гор, его что, только сырым мясом кормишь?

— Да нет, молоком, ну и мясом тоже, только не сырым.

Ведун уложил в котомку пучок свежей травы:

— А вы его так и назовите.

— Как?

— Ярый. Хорошее имя, по-моему.

— А что, неплохо. Ты, как Гор, согласен? — он оторвал рысенка от руки, на которой отстались набухающие царапины.

— Согласен. Ярый, иди ко мне, — парень принял зверька из рук княжича и тот сразу замурлыкал.

— Ты смотри, как он за тобой ластится, — Смагин дернул зацепившийся повод. — Как за родителем.

— А он и есть для Ярого родитель, — ведун поискал глазами обход поваленной ели и пошел по дуге. — Папа и мама в одном лице.

Гор спрятал рысенка за пазуху:

— Ну, вот, ведун меня воспитывает, а я его буду. Посмотрим, из кого быстрее человек получится.

Княжич хохотнул. Его поддержал Смагин и даже Белогост коротко улыбнулся.

Ближе к вечеру вышли к последнему повороту, за которым открывался вид на первые заборы села. Княжич и Гор притихли, волнуясь. Ведун, почувствовав их настроение, обернулся.

— Все будет хорошо, ребята. На лугу, поди, уже костер раскладывают. Заведем коней к Несмеяну, вещи бросим, оружие, — он покосился на меч Любослава. — И сразу туда. Гор, ты ими поруководи.

— А ты, Светлый, туда не пойдешь, что ли?

— Пойду. Только у меня другие заботы будут — весталке помогать праздник организовывать.

— А она знает, что ты придешь?

— Знает, — улыбнулся ведун.

— А откуда? — княжич недоверчиво прищурился.

— От чуда-юда, — Гор снисходительно хмыкнул. — Это же волхв, а она весталка. Думать надо.

— А-а! — княжич недоверчиво глянул на Белогоста. — Ну, если так…

— Не слушай ты этого болобола, — ведун подкинул увесистую котомку за плечом. — Сегодня ночь на купала, а я обещал прийти. Вот и все.

— Ха, разыграли, — Любослав подскочил к парню и стукнул его по макушке.

Смагин весело загыгыкал. Гор захохотал и тут же вернул отвернувшемуся княжичу хороший подзатыльник. Тот возмущенно выдохнул:

— Ах, ты так? Ну, я тебе устрою битву под Киевом.

Гор, не дожидаясь пока Любослав исполнит обещание, посмеиваясь, рванул вокруг коней. Княжич бросился за ним.

— Ну, вот и Коломны, — ведун остановился и воткнул посох в землю. — Ну, здравствуй вольное село.

Княжич отпустил подмятого под себя парня и сдул волосы со лба. Гор медленно поднялся, вытирая каплю пота, выступившую над губами:

— Дома!

Из-за деревьев выглядывали первые избы Коломен. Бойка тут же исчез за поворотом улицы: похоже и здесь у него были свои собачьи дела.

Село выглядело пустынным: все жители сейчас собирались на лугу у речки. Пока шли по первой улице, где и обитал старик, не встретили никого. Смагин еще раньше свернул к своему двору — его родичи жили на окраине. Трудень, почуяв родную усадьбу, призывно заржал. Ему ответили из соседних конюшен. Забрехали знакомые собаки — посторонние на улице. Гор толкнул калитку, которую когда-то сбивали вместе со стариком. Путникам повезло: дед Несмеян, как чувствовал, решил выйти на праздник попозже, надумал убраться во дворе, после того как прибрал сено. Сейчас Несмеян сгребал остатки рассыпанной травы.

— Деда! — Гор бросился к старику.

— Гор, внучок, — Несмеян обнял парня и смущенно засмеялся: при посторонних как-то неудобно.

Парень отстранился от старика:

— Смотри кто с нами.

— Вижу, ведун пожаловал. А это кто, не знаю тебя, парень.

— Деда, это княжич, Владислава сын.

Старик удивленно глянул на Белогоста. Тот кивнул, подтверждая. Княжич подошел к нему и склонил голову:

— Любояр.

— А отец твой где, неужто, разрешил наведаться? — Несмеян вернул поклон.

— Отец мой погиб вчера.

— Как погиб?

— Дед, — Гор оборвал затянувшееся недоумение. — Потом объясню. Ты на праздник идти собираешься?

— Ну а как же? Сейчас и пойдем.

— Коней приберешь? — Гор смешно сморщил нос. — Ну, пожалуйста, — он отстегнул меч и скинул кафтан, удерживая в руке Ярого.

Старик, присматриваясь к рысенку, усмехнулся:

— Да приберу, приберу, бегите уже.

— Я тебе помогу, — ведун взялся за супонь. — Этих пострелов разве теперь удержишь.

Гор, подождал, пока княжич разоружиться, мотнул ему головой и, дернув за руку, выскочил в незакрытую калитку. Любояр неуверенно последовал за ним.

Начинало темнеть. На светлое белесое небо выкатилась почти прозрачная луна и зависла над темными деревьями. На широком лугу, спускающемуся к узкой речушке Малуге, было непривычно многолюдно. Жители деревни толкались на всем пространстве луга, разбившись на небольшие группы по интересам. Девушки, украсив непокрытые головы цветочными венками, смешливо толкались и водили сразу несколько хороводов. Некоторые собрались на берегу и пускали по воде заплетенные в коло венки — гадали. Парни в расшитых праздничных рубахах, подпоясанных яркими поясами, затеялись играть в лапту, не забывая бросать будто бы нечаянные взгляды в сторону девушек. Тут же выстроились и зрители самого разного возраста. Женатые пары лузгали семечки, разбившись на компании. Старики и бабульки сидели и стояли вокруг скамеек, специально принесенных для них. Некоторые пританцовывали под рожок и гусли, на которых наигрывали музыканты, рассевшиеся на траве посередине луга. Вокруг всех сновала многочисленная детвора, с визгом и хохотом гоняясь друг за другом.

Весталка — высокая худая женщина — окликнула двух парней и приказала им разгрузить телегу и закатить на взгорок перед рекой несколько деревянных колес. Те с удовольствием отправились исполнять указание. На том же взгорке уже возвышался вытянутый к небу шалаш из сухих жердей и веток потоньше — будущий костер.

Гор и Любослав выскочили на луг в числе последних жителей. Потворник решил сразу представить товарища деду с бабкой и быстрым шагом потащил его к скамейкам. Деда Евсея и бабку Малушу он увидел издалека: они о чем-то рассказывали толпе пожилых родственников, собравшейся вокруг них. Гор ухватил скромничающего княжича за руку и с разгона втащил его в центр круга родичей. Старики разом замолчали, разглядывая новенького парня.

— Здравия, родичи, — он вежливо поклонился на четыре стороны и указал рукой на Любояра. — Дед Евсей знакомьтесь — ваш внук, Любояр, — из-за спин выбралась бабка Томила, Гор заметил ее. — А твой правнук.

Высокий крепкий Евсей протер глаза и склонил голову набок:

— Неужто, правду, Любояр?

Княжич выпрямился смущенно:

— Он самый, внук твой.

— Боже ты мой, радость-то, — старик притянул его к груди и крепко прижал.

Родичи вдруг задвигались, зашумели. Каждый желал хотя бы потрогать княжича, к нему потянулись руки.

— Ну, старый, дай глянуть на него, облапил, как косолапый, — бабка Малуша отодвинула мужа и подняла на внука слезящиеся глаза. — Боже, а похож-то как? Ну, вылитая Всенежа. — Она всхлипнула и прижалась лицом к его рубахе.

— Ну, хорош парню на груди болото разводить, — к ним протиснулся медведеобразный Глушата и осторожно отстранил сноху. — Дай-ка я тебя обниму, правнук пропащий.

С другой строну к правнуку приникла старуха Тамила.

Гор, дождавшись пока схлынут первые эмоции, шепнул княжичу, что он ненадолго его оставит. Ответить тот не успел — попал в следующие крепкие объятия. Парень, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, выскользнул из радостно возбужденной толпы и почти бегом помчался в сторону хороводов. Уже убегая, заметил краем глаза, что к весталке приближается Белогост. «Ну, и славно, — отметил он про себя. — Значит, скоро начнется».

Белогорку он нашел у речки. Она весело щебетала с подружками.

— Добрый вечер, девушки, — Гор посадил рысенка на плечо и по обычаю приложил руку к груди. — Белогорка, можно тебя на минутку.

Девушка слегка вспыхнула и, озорно глянула на парня:

— Явился-таки, думала уже и не придешь, — она подошла, закидывая длинный распущенный волос за плечи. — Ну, здравствуй. Ой, а кто это у тебя? — она тут же стала сама собой.

Уже за это Гор мысленно поблагодарил рысенка.

— Ярый, рысенок, — он ссадил его на руку и протянул девушке. — Погладь, не бойся.

— А он не кусается? — она провела по шерсти пальцами, и котенок замурлыкал.

— Почему, кусается.

— Ой, — она отдернула руку.

— Да не бойся, со мной не укусит.

Девушки на берегу тоже заметили рысенка и обступили парня с веселым гомоном.

— Тише, вы, щебетухи, — Гор уже пожалел, что показал рысенка. — Напугали его.

Ярый, и правда, сжался в комок и начал искать на руке парня место, куда бы спрятаться.

— Давай отойдем немного, а то, видишь, он боится.

Девушка склонила голову и молча пошла за ним. У берега в стороне от народа он остановился.

— Ну, так не ответил мне, где пропадал столько времени.

— Так, потворник я теперь, у волхва. Он меня всяким премудростям учит. Может, когда-нибудь тоже волхвом стану.

— Ты, волхвом? Не смеши…

— А что такого? Лет этак через сто, очень может быть.

— Ну, если только через сто. Не раньше.

— Так что я делом занимался важным. Потом как-нибудь расскажу все, как было — летопись можно написать.

— Да, неужто? А про меня, поди, и думать забыл? В лесу-то.

— Как ты могла такое подумать. Да почти каждый день о тебе вспоминал. Поэтому и пришел — обещал на Купала вернуться, и вернулся.

— Как будто сам пришел, ведун привел, скорее.

Парень нахмурился.

Заметив, что ему не понравились ее слова, Белогорка тут же исправилась:

— Шучу, шучу. Какой обидчивый, — и прыснула в кулачок.

— Прыгнем вместе через костер? — Гор и не собирался обижаться, а брови нахмурил так, на всякий случай.

— Какой шустрый. Бродил целый месяц неизвестно где, а теперь прыгнем…

— Ну, так что? — парень не собирался сдаваться.

— Да, прыгнем, прыгнем. Я же тоже обещала.

Гор облегченно выдохнул и заулыбался:

— А знаешь, кого я привел? Ни за что не угадаешь.

— Видела я — ведуна.

— Точнее, это ведун меня привел, а вот кто с нами явился…

— Ну, и кто? — она неумело притворилась равнодушной, но быстрый взгляд, брошенный на парня, выдал интерес.

— Так и быть скажу… брата твоего двоюродного, княжича Любояра.

Девушка ахнула:

— Не может быть. Его же отец Владислав не пускал сюда уже лет десять.

— Двенадцать. Князя Владислава убили на моих глазах, так что некому запрещать, он теперь сам князь.

— Не может быть. А кто убил?

— Наши, родноверы с хутора. Ты их не знаешь. А целый отряд дружинников в плен взяли. Они сейчас все в плену.

— Ух, ты, как интересно. И ты тоже там был?

— Ага, был.

— И воевал по-настоящему?

— Воевал, и даже одного врага убил и медведя еще…

— Завираешь, поди. Так уж и врага?

— Богами клянусь, правда.

— Какой ты у меня, смелый, — она провела ладошкой по щеке парня и тут же, смутившись, спрятала руку за спину.

— Так, где же Любояр? Здесь, нет?

Гор оглянулся на девчонок у берега. К счастью на него никто не смотрел, потому и не увидел легкий румянец, выступивший на лице.

— Здесь он, вот там, у стариков, — с запозданием ответил он. — Общается, если еще не раздавили в объятиях.

— Я пойду тогда сбегаю — одним глазком хоть гляну, ладно?

— Беги, конечно, остальным двоюродным скажи по дороге.

— Успею еще, сначала сама гляну, — Белогорка подхватила длинный подол и побежала на горку.

Гор вытянулся на цыпочки — похоже, она все-таки опоздала — не быть ей первой из двоюродных — толпа около стариков за то время, что он отсутствовал, выросла еще раза в два. Потворник усмехнулся и повернул к парням — нужно было еще найти Родислава. Интересно, он уже знает, что его отец — Клёнка в селе. Пока ни Смагина, ни его жены Марфы парень на лугу не видел. Но до Родислава Гор не дошел: Белогост дал сигнал музыкантам прекратить играть и склонился к двум добровольным помощникам у костра, усердно накручивающим между ладоней деревянные палочки. Гор побежал туда — миг, когда вспыхнет мох от трения дерева о дерево, для него всегда казался одним из самых волнующих на празднике. Остальной народ тоже стал подтягиваться к взгорку.

Он успел подойти в числе первых и увидеть, как ведун склонился над дощечкой и надул щеки. Огонек мелькнул над сухим мхом и спрятался. Ведун еще раз крепко дунул, и игристые огоньки замелькали и побежали по сухому топливу. Мужики подкинули мелких щепок, и набирающий силу огонь быстро перекинулся на них. Белогост подхватил дощечку с чистым пламенем и осторожно подсунул под шалаш из дров. Огонь облизал тонкие веточки и ухватился за них, полез вверх, вырастая и трепеща. Весталка подняла руки к небу и зашептала славу юному богу Купале. Ведун присоединился к ней с другой стороны разгорающегося костра. Селяне тоже начали шепотом повторять известные с детства слова: «Государь, Купалушка-братец! Сын Семаргла мудрого, огненного, юный парубок, сотвори ты для нас, русичей светлых, доброго ветра теплого, дай силы травам высоким и низким, урожаю на полях, как и братьям твоим — пахарям, охотникам, воинам. Огороди от сил темных, сил неправедных. ПравьСлавляем Тя, Братец-Купала, смелый и благочестивый, ныне и присно, от Круга до Круга! Тако бысть, тако еси, тако буди!»

Громогласное «Славим» потрясло пламя костра.

Кто-то стукнул Гора по плечу. Он обернулся и увидел смеющегося Родислава.

— Тщщщ, — потворник приложил палец к губам. — Отойдем.

Друг опустил лицо, чтобы никто не увидел его улыбку, и первым начал выбираться из людского скопления. В поредевшей толпе он остановился:

— Ты откуда появился? Я тебя весь день ищу, а ты здесь ходишь.

— Да я только пришел. С ведуном и Любославом.

— С сыном князя? Слышал. Вокруг него столько народу, хотел подойти, да где там. Ой, а это кто у тебя? Котенок?

— Рысенок, зовут Ярый. Он со мной с ворогом воевал и даже жизнь мне спас. Боевой парень.

— Правда что ли? — Родослав не решился поверить, но руку погладить протянул.

— Еще как, правда. Я тебе потом расскажу. Ты лучше скажи, отца видел?

— Отца? Нет. А что он тоже здесь.

— Ну да, со мной пришел. Здесь, наверное, уже где-то ходит, тебя ищет.

— Ох, ты, — Родослав заплясал от нетерпения. — Я тогда побежал, ладно?

— Беги, конечно.

Друг поспешил вокруг пригорка, лавируя между людей и внимательно выглядывая в толпе родителей.

— И что у меня сегодня за день такой, все убегают? — Гор почесал довольного рысенка за ухом и обернулся — на плече лежала рука ведуна. Рядом оглядывался по сторонам Несмеян, одетый в новую рубаху.

— Ну, что, ты сегодня один прыгать будешь, али с кем? — Белогост, хмурясь, высматривал кого-то в толпе.

Гор улыбнулся:

— Али с кем. С Белогоркой.

— Тогда беги — ищи ее. А Ярого мне давай, посторожу.

Гор с готовностью пересадил рысенка в подставленные ладони.

— Ну, я побежал?

— Беги, беги, — как только парень убежал, он отвернулся к Несмеяну. — Что-то мне тревожно, а тебе?

— А мне ничего, — старик внимательно вгляделся в лицо ведуна, — плохой знак, опять случиться что-нибудь?

— Да нет, не на плохое тревога, а как будто забыл что-то важное, а оно рядом. Но вот не вспомню.

— А-а, — Несмеян почесал затылок. — То не страшно, вспомнится.

Оба одновременно увидели приближающегося старика с посохом. Ведун прищурился, узнавая. Улыбка скользнула в уголки глаз:

— Сергий! Здав будь, — он распахнул объятия.

Старики постукали друг друга по плечам. Несмеян кашлянул рядом.

— Несмеян, и ты здесь? — он коротко склонил голову.

— Конечно, здесь, куда я из Коломен денусь? — он ответил на поклон.

Сергий оглядел ведуна:

— А ты не меняешься. Как будто время не про тебя.

— Да и ты, неплохо выглядишь, все скитаешься?

— Уже нет. Осел пока у вас в селе. Одна вдовица очень хочет, чтобы я остался.

— И что думаешь?

— Останусь, наверное. Надоело колесить по дорогам. Все-таки возраст, пора старость уважить.

Мимо проскочила стайка веселой детворы. Завидев почтенных стариков, они остановились и вежливо поздоровались. Те ответили. Сергий усмехнулся:

— Будущее наше, что-то его ждет?

— Теперь все нормально будет, жизнь наладится.

— Сергий убрал усмешку:

— Произошло что-то такое, чего я не знаю? А Белогост, Несмеян?

Старики дружно улыбнулись:

— Еще как произошло. Если коротко — то новости такие, — ведун взял товарища под руку и повел его в сторону от шумного хоровода, приблизившегося к ним почтив плотную. Несмеян тоже навостирил уши — может ведун скажет чего такого, что еще ему не говорил.

Расставшись со стариками, Гор рванул вдоль берега к широким хороводам, в которых уже смешались парни и девушки. Белогорка шла ему навстречу. Он подбежал и слегка запыхавшись остановился близко-близко. От ее волос пахло ромашками и дымом. Был повод вдохнуть этот аромат еще раз — вокруг стоял хороводный шум.

— А я тебя ищу.

— А я тебя, — просто улыбнулась она. — Идем?

— Идем.

Взявшись за руки, они зашагали на взгорок, где искры высокого костра растворялись в темном небе. Навстречу поскакало пылающее колесо, и они остановились пропустить его. Колесо добежало до реки и, зашипев, погрузилось в темную воду. Добравшись наверх, они встали в очередь желающих сигануть через очистительный огонь.

Праздник разгорался. У реки начали раздеваться и осторожно входить в теплую воду мужики и бабы — Купала открывал купальный сезон. Завели веселую песню парни и девчата, собравшись в один гигантский хоровод, огибавший весь луг. В него встраивались все, мимо кого он проходил. Последняя пара перед ним сорвалась с места и исчезла за огненной стеной. Костер, еще высокий и жаркий, бросал в стороны играющие блики. В них лица родичей, окруживших огонь, казались яркими и праздничными. Гор переглянулся с Белогоркой. Ее глаза счастливо смеялись. Они сорвались с места. Разбег, прыжок и костер уже позади. А впереди у него целая жизнь, жизнь с ней, с Белогоркой. Всего год подождать, до его восемнадцатилетия — немного. Пролетит, и не заметишь. А ждать легко — в селе теперь все будут знать, что они помолвлены. Прыжок через купальный огонь — это не только очищение их от накопившейся скверны, но и твердый зарок друг другу — оставаться вместе, пока смерть не разлучит. Эх, а сколько таких же счастливых глаз искрами горели в эту ночь на лугу? И не сосчитать. Как не сосчитать искр купального костра, осыпающихся в эту волшебную ночь теплым пеплом на белокурые головы русичей.

Ведун монументом застыл в гуще людских тел. Он стоял, высоко подняв голову, оглядывая счастливые лица русичей, и наслаждался праздником. Несмеян с Сергием только что ушли к остальным старикам, и никто не отвлекал ведуна от медленных дум. Ему было хорошо. Земля, ставшая ему родной, избавилась от страшной угрозы, и он не чувствовал обычного в последнее время беспокойства за ее судьбу. Вот только это предчувствие чего-то или кого-то, где-то на окраине сознания немного отвлекало от созерцания праздника.

— Белогост, — его окликнул незнакомый старческий голос.

— Да… — он обернулся.

Опираясь на посохи, перед ним замерли два старичка, похожие на грибы-боровички.

— Что хотели, други?

— Ты, Белогост?

— Я. — Что-то в их облике показалось ведуну знакомым.

— Мы ищем человека. Сказали к тебе обратиться, мол, ты знаешь.

— Если знаю, помогу. Как его зовут?

— Его зовут Воинко. Шестьдесят лет…, что с тобой?

Белогост покачнулся и прикрыл глаза ладонью. На щеку, покрытую густой бородой, потекла слеза и повисла на завитках. Он узнал их.

— Креслав, Ставер! Вы ли это? Или мне кажется?

Старики, еще боясь поверить, шагнули вперед:

— Воинко, это ты?

— Я, други. Как я вам рад, вы не представляете.

Три старика, седые и длинноволосые, обнялись, не обращая внимание на снующий вокруг народ. В этот момент для них не существовало никого рядом. Сколько они так простояли, никто из них не запомнил. Наконец, ведун немного отстранился:

— Как же вы дошли?

— Дошли, — Креслав вытер щеку. — Ну, слава Богу. Исполнили обещание.

— Кому обещали?

— Матвею, твоему учителю.

— Я почувствовал, когда он умер. Три лета назад.

— Так и есть, три лета как помер… Но перед смертью велел тебя найти и книгу передать.

— Она с вами? — Белогост не захотел скрывать волнения.

— С нами. Пойдем куда-нибудь в сторонку, отдадим.

— Пошли. Тут недалеко товарищ живет, Несмеян звать. У него и переночуете.

— Добре, а мы у хороших людей остановились, дед Богумир и мать его Лада. Так представляешь, они до последнего не говорили, что знают тебя.

— Вот притворщики.

Старики вышли на первую улицу. Темная укатанная дорога легко угадывалась в лунном свете. Жерди старых изгородей тянулись вдоль нее, словно бесконечные разговоры. Старики смеялись и перебивали друг друга, как семнадцатилетние юноши.

Глава 25

К городу подходили, как и подобает возвращаться с похода, в котором потеряли князя, понуро и тихо. Впереди на кауром жеребце ехал шагом, повесив голову, молодой князь Любослав. За ним выстроились в колонну по два друзья князя и дружинники в блестящих на солнце кольчугах. Не слышно было песен и веселых голосов — дружинники по-настоящему грустили — возвращение без командира из любого выхода не красит воинов. Белогост с Гором замыкали колонну. Ведун сам вызвался отправиться с отрядом в город — здесь князю предстояло встретиться с чернецом, и он понимал, что без него Любояру с колдуном не справиться.

Дорога пылила под копытами многочисленных лошадей. Теплый ветер сносил облако пыли к сосновому лесу. На бревенчатых стенах крепости забегали охранники, прокричали вниз и тяжелые створки ворот начали медленно подниматься.

Отряд въехал под арку стены и, неторопясь, втянулся в паутину узких улиц. По обочинам кое-где стояли бабы и мужики, хотя мужиков вышло встречать дружинников меньше. Светловолосая детвора облепила заборы и пригорки над дорогой. Никто не радовался. Бабы тихо передавали друг дружке уже успевшую облететь город весть о гибели князя. Услышавшие впервые, прикрывали рты платками и вздыхали: «Надо же, такой молодой!» Мужики крестились на церковь, мысленно сплевывая: «Туда тебе и дорога». Покойного правителя в городе не любили.

Белогост давненько не заезжал в город и сейчас с интересом наблюдал за выражением лиц людей, узнающих новость. Как он и предполагал, особого огорчения она не вызвала. Гор с любопытством глазел по сторонам, без всяких мыслей. После целой ночи, которую они провели на лугу с Белогоркой, была бы его воля, Гор улыбался бы всем встречным. Но ведун перед въездом в город, словно угадал в который раз уже его настроение, предупредил — держаться строго. Бойку и рысенка решили в город с собой не брать, и Гор особенно в начале пути долго не мог отделаться от ощущения, будто ему чего-то или кого-то не хватает.

Колонна дружинников завернула на широкий княжеский двор и остановилась. На крыльце столпились бояре и богатые граждане. Среди их высоких меховых шапок княжич заметил острый клобук чернеца. Любослав почувствовал, как колючка беспокойства зашевелилась в груди. Почему-то священник не выходил в первый ряд, а прятался за спины, впрочем, может, он напрасно беспокоится — раньше такое тоже бывало — чернец не из тех, кто любит мозолить глаза.

Княжич сполз с седла. Застучали подошвы прыгающих на землю дружинников. Никто не поднимал глаз. Было на самом деле стыдно. Вместо того, чтобы сразиться с разбойниками и всем погибнуть там, на поле боя, они предпочли остаться в живых и даже спокойно пережили плен. Хотя, три дня объедания и полной свободы на природе трудно назвать пленом. К тому же вроде и не у чужих, не у ворогов сидели, а у своих — русичей. Да и княжич велел подчиниться. По всему выходило и нечего стыдиться, а поднять глаза и честно посмотреть людям в лица все равно как-то не получалось. Князя-то, как ни крути, потеряли.

К княжичу споро приблизились старшие бояре и беспокойно огляделись:

— А где князь? — Котяра — главный боярин, низенький и надменный, даже отошел в сторону и еще раз осмотрел отряд. — Где-то задержался?

Любояр опустил лицо. Голос сорвался по-настоящему:

— Нет больше отца. Убили разбойники.

Бояре зашумели, остальные оставили крыльцо и тоже быстро окружили княжича:

— Как это произошло? Где? Кто еще погиб? — вопросы посыпались на голову парня вместе со слюной возмущения.

Любояр выпрямился:

— Они устроили засаду на дороге. Отец и Бронислав первыми бросились навстречу врагу. Первыми и напоролись на стрелы разбойников. Их было больше, и тати сидели в укрытиях, но мы заставили их выйти оттуда и посмотреть нам в глаза. Неприятно вспоминать, что было потом… — княжич придержал вырывающего морду коня — конюшня рядом, а его туда не ведут. — Не знаю, как и закончили битву. Один момент думал — все, проиграем. Но мы выстояли. Победа, как всегда, досталась русичам. Хотя и ряды дружины поредели. Погибли шесть бойцов во главе с бесстрашным Таргом и… еще одна утрата, отец Никифор.

Вздох ужаса разошелся по двору. Собирающийся вокруг народ зашевелился, все заговорили разом. Какая-то девка визгливо запричитала где-то у коновязи. Боярин пригладил венчик волос на голом затылке:

— Держись, Любояр, горе наше беспредельно. А где тела?

Нам пришлось похоронить их там. Остатки татей ушли в лес, и мы два дня их преследовали. С собой взять не получилось.

— Ничего, потом перезахороним. А сейчас надо жить дальше. Думать о завтрашнем дне. Пойдем, родной, нам предстоит о многом поговорить.

— Хорошо, дядя Котяра, я только бойцов размещу и подойду к тебе, — он шагнул к седлу. — Я тут решил, что надо дружину, что на полигоне, возвращать. Как думаешь?

— Хорошо, хорошо, сын мой, — прищурился он. — Мысль правильная. Послать за ними?

— Не трудись. Я уже отправил гонца.

Котяра развел руками:

— Когда успел, княжич?

— Успел, вот.

— Соображаешь, — Котяра обнял княжича за плечи. — Ты же знаешь, Алексей, мне можно доверять. Никто не любит тебя, так как я. Сирота ты, сирота, — он поднес руку к глазам и вытер рукавом несуществующие слезы.

Княжич осторожно высвободился и вскочил на коня:

— За мной! Но, пошел! — умный жеребец сам резво побежал на половину дружины, огороженную от княжеского двора высоким забором с воротами, кстати оказавшимися открытыми.

Дружинники повели коней в поводу за князем. Вскоре все скрылись за воротами. Народ потихоньку двинулся к выходу из княжеского двора. Бояре, обсуждая и сочувственно качая головами, начали неспешно подниматься в терем. Никто и не подумал разойтись. Ноги и беспокойство о судьбе княжества сами собой направляли их в тронный зал.

Белогост с потворником тем временем уже подходили к дому Смагина. Белогост придержал коня и жеребца потворника, когда колонна приблизилась к княжеским воротам. Незамеченные боярами и прочим людом во дворе, они скрылись за поворотом на соседней улице.

— Отдохнем пока здесь и подумаем, что дальше делать будем. Любослав, как осмотрится, обещал весточку прислать, — у калитки небольшого, но аккуратного смагинского сруба остановились.

Придержав меч, Гор спрыгнул на землю и постучал кулаком:

— Хозяева, есть кто дома?

Мимо проехала телега. Сидящий на ней мужик в лаптях оглянулся на гостей с интересом, узнавая волхва. Из дома напротив выскочили девочки лет по десять и тоже остановились, с любопытством разглядывая пришлых. Ведун бросил взгляд на девчонок, и они поздоровались. Одна с длинными густыми косичками и серьезными голубыми глазами поинтересовалась:

— А вы к кому, дяденьки? Если к дяде Клёнке, то его нет.

Белогост придержал перебирающего ногами коня:

— А мы с дядей Клёнкой пару дней назад в Коломнах Купалу праздновали, а вот сейчас в город по делам прибыли, он нам разрешил у него остановиться. Вы не возражаете? — он улыбнулся.

Девочка подхватила подружку под руку, и они развернулись, уходя. Последние слова она говорила, уже оглядываясь через плечо:

— Нет, не возражаю, живите сколько хотите, раз сосед разрешил.

Белогост хмыкнул: «Ну, стрекоза» и заглянул через забор:

— Тихо. Похоже, никого. Открывай, сами зайдем. Тем более его соседка не возражает.

Гор толкнул калитку и она, скрипнув, распахнулась.

По описанию Смагина нашли сарай, где можно оставить коней. Это оказалось просторное помещение, предназначенное в обычное время для хранения кож и заготовок для обуви. Гор вытащил из проушин, щепку, запирающую дом, и усталые путники вошли внутрь. В доме явно жили. Смагин говорил, что здесь собирались поселиться дети его друга — Полкана. Похоже, поселились. На столе в стопке чистая посуда, на лавке разложена женская одежда — понёва и юбки. На вешалке плащи и кафтан.

— Давай, Горка, в баню. Помнишь, где что найти? — Белогост присел на скамейку.

— Помню, — парень скинул пыльный мятль, отстегнул с пояса и повесил на вешалку меч, разулся у порога и босиком, чувствуя, как облегченно расслабляются ступни, побежал на улицу.

Пока Гор искал дрова и закладывал печку, ведун вышел во двор. В углу у забора, в тени развесистой ивы он видел стол и скамейки. Кинул котомку на доски и извлек из нее кусок вяленного мяса, пареную репу, огурцы, два последних варенных яйца, зелень с огорода Несмеяна. Нарезал на ломтики и разложил. Осмотрелся и, заприметив в другом конце двора колодец, направился к нему.

После бани, усталые и довольные, пообедали на улице в тени дерева. Теплый ветер чуть пушил чистый и немного сырой волос. Квохтали куры у соседей, на улице веселилась детвора. Белогост навалился на стол локтями и прислушался к шумам, долетающим с дороги. Недалеко девчонки и мальчишки играли в «разбей цепи». Визги и смех долетали и сюда, настраивая на светлый лад.

— Пойду я пройдусь маленько, а ты тут побудь. Можешь лечь — поспать, если есть желание. Главное, чтобы посланец от княжича тебя не потерял. Думаю, он, скорей всего, попозже будет, вечером, но на всякий случай никуда не девайся.

— Хорошо, куда мне тут деваться? Побуду, — Гор собрал остатки еды в тряпицу, в которую они и были завернуты, и спрятал в котомку ведуна.

— Коней я напоил. Тебе накормить, у него на задах огорода я копенку сена видел.

Гор молча кивнул.

Ведун первым делом решил прогуляться по улицам города. Давно не ходил просто так, без опаски. Хотя, понимал, время расслабляться еще не пришло — любой дружинник, заподозрив в нем ведуна, может схватить его и потащить на суд князю. Такое развитие событий ведун посчитал нежелательным, и на всякий случай одел на себя мысленную шапку-невидимку. Теперь он мог в любой момент активировать ее и исчезнуть для подозрительных глаз.

Он прошелся до конца улицы и вместе с нею завернул к восточной части крепости. По дороге ему встречались все больше мастеровые люди, торговцы или прислужники. Ни одного воина, к счастью не попалось. Город был небольшой, не более версты от стены до стены. Еще не устав, он очутился у церкви Святой троицы, куда и направлялся. Перед входом закинул голову, разглядывая вытянутые по-новому купола, с крестами на макушках. Купала горели на солнце яркими пожарищами и слепили глаза. Он прикрылся рукой и тихо пробормотал:

— Красиво делают. Мастера! Ничего не скажешь.

В полупустой церкви ведун остановил пробегавшую мимо старушку:

— Не подскажешь, где Ворфоломея можно найти?

Она сходу окинула его добродушным взглядом. И хоть, он сразу понял, узнала в нем ведуна, ответила вежливо:

— Вон там дверь, отец отдыхает после крестин.

Низенькая дверь в боковом приделе церкви открылась без скрипа, но тяжело — дубовая. Пригнувшись, ведун шагнул через порог. Ворфоломей сидел у окошка и читал толстую книгу, повернув ее к свету. На звук шагов он поднял глаза. В прищуренных зрачках мелькнуло узнавание:

— Белогост! Какими судьбами? — Он отложил книгу и поднялся.

Старики обнялись.

— Ты не меняешься, — Белогост оглядел священника, скрывающего стройную фигуру под длинной чёрной рясой. — Сколько лет помню — все в одной поре.

— Да и ты такой же. Будто и забыл, что стареть пора. Сколько мы с тобой знакомы?

— Лет двадцать, пожалуй. Помнишь, как я по разрушенному капищу Сварога бродил, думал, может, хоть что-то из его разбитого убранства спасти.

— Конечно, помню. Ты тогда совсем голову потерял, а если б не я тебя увидел, а дружинники?

— Слава Богу, что даже среди священников хорошие люди есть.

— Хорошие люди везде имеются, и их гораздо больше, чем плохих.

— Спорить не буду, прав ты.

Ворфоломей отошел к окну и уселся на стул:

— Что привело ко мне, Белогост?

Ведун нашел приступок у стены и тоже опустился на него:

— Новости у меня для тебя. Слышал, сегодня дружинники вернулись?

— Это которые с князем на разбойников ходили?

— Они. Так вот, в этом походе князь и Никифор сгинули.

Форфоломей вскинул брови:

— Как так сгинули? Пропали, что ли?

— Не пропали, погибли.

— Только двое погибли? А что дружина, целая?

— Расскажу коротко и по порядку. Они придумали бесовскую штуку. Посадили в телегу будто бы трех связанных русичей и в окружении трех гораков отправили впереди отряда, что бы выманивать из леса староверов. Расчет был дьявольски верный. Мужиков с одного хутора они так и порешили.

Священник удивленно и осуждающе качнул головой.

— Но потом уже мы приготовили для них засаду. Гораков и всех, кто в телеге сидели, мы враз изничтожили, (Ворфоломей снова осуждающе качнул головой, но пока все также молча), а потом я пошел к отряду навстречу — поговорить с князем хотел. Думал, может, одумается, совесть пробудить. Где там? Какая у князя совесть?

— Да с совестью у него всегда не лады были.

— В общем, он в меня нож кинул. И от того же ножа смерть принял — я сумел отбить, да прямо в него и попал.

— Да… верно говорят, что посеешь, то и пожнешь.

— Ну, а воеводу, после того как он на меня бросился, уже наши подстрелили.

— Воеводу жаль, непропащий муж был.

— Это так, но тут выхода другого не было.

— Я понимаю.

— Потом родноверы всех дружинников под прицел взяли, а я с княжичем молодым поговорил. Сумел убедить — бросили они оружие. Вот тут-то из толпы Никифор и крикнул, чтобы убили всех нас, — ведун усмехнулся. — Но вышло не по его — кто-то из дружинников его порезал. Кто — так и не знаю. А то бы поблагодарил лично.

Священник поднялся и заходил, волнуясь, от стены к стене, в маленькой комнате — получалось, что он почти топчется на месте:

— Вот кого мне не жаль, так это Никифора. Получил по заслугам, ну и аминь его грешной душе. Что дальше-то?

Белогост тоже поднялся:

— А дальше так. Сегодня княжич, кстати, денек погостивший в Коломнах у родственников, с дружинниками вернулся.

— Даже успел его в Коломны сводить? Ну, ты ведун, все продумал. Только не говори, что ты тут не при чем, оно само все получилось.

— Я и не говорю. Не для себя стараюсь. Для всех нас. Пора заканчивать распри. И так половину княжества по лесам сидит, да в вынужденных разбойников превращается.

— Надеешься на молодого князя?

— Надеюсь. Сильно надеюсь. Для того и с родственниками его свел. Парень-то не глуп оказался и совесть пока не спит. Чувствовал я как ему не по нраву придумка Никифора с ловушкой. И за Никифора он не переживал — знал, что тот с русичами творит, горацкая морда.

— То так, — священник вздохнул и остановился. — Неужто, правду, придет спокойствие на нашу землю? И будем в мире жить, как встарь.

— Придет. Но и тебе для этого придется поработать?

— Мне? Как это?

— А я княжичу подсказал пару человек, на кого ему опереться можно. Никиту Дубинина сначала в сотники определит, а потом и воеводой поставит. Тебе же быть протоиереем.

— Мне, протоиереем? Да ты, что? Никогда епископ не утвердит…

— Почему?

— Да он же меня не знает.

— Будет знать. Есть у нас и в Киеве друзья, кому не безразлична судьба Руси. В Переяславле молодой князь Владимир, по деду — Мономах, силу набирает. Большого ума человек, к нему все князья прислушиваются. И ему, слышал я, очень не нравится, что русичи русичей режут, а гораки руки потирают. И думает он сейчас, как этому конец положить. Так что самое время и у нас вражду прекращать. И делать это тебе придется вместе с Любояром. Народ поддержит, он устал от бесконечной войны.

Ворфоломей устало присел на стул:

— А что с чернецом? Он ведь молчать не будет.

— Не будет, но его я беру на себя. С помощью Богов справлюсь.

— Вот как дела оборачиваются-то. Благодарю, Господи за то, что услышал мои молитвы. А я уже и не надеялся…

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге возник высокий и широкий варяг Глеб. Он, не удивляясь, скупо кивнул ведуну и отыскал взглядом священника:

— Здравы будьте, люди. Ворфоломей, пожалуй в терем, князь зовет.

Священник медленно поднялся:

— Кажись, начинается. Ну, Белогост, пожелай нам всем удачи.

— Я уже давно ее пожелал и пока ничего, не жалуюсь.

— Ну, скажи хоть «С Богом!»

— Это — легко. С Богом. И помогут тебе Пращуры наши.

— Аминь!

Вышли из коморки вместе. Священник предупредил служку и зашагал, высоко поднимая голову и что-то нашептывая, за удаляющимся Глебом.

Ведун проводил их удовлетворенным взглядом и вышел из церкви. Шумели березы, раскачиваясь у крыльца деревянного храма. Он прошелся по дощатому настилу, прислушиваясь к его легкому поскрипыванию, словно за этим звуком хотел угадать голоса предков, и тяжело вздохнул — новая церковь стояла точно на месте разрушенного капища Сварога. «Какой великолепный храм был! Пропал безвозвратно, как и десятки других сгинули», — он поморщился, вспоминая, и сошел на землю.

Пока он дошел до дома, ему навстречу попалось десятка два баб еще больше мужиков, куда-то оживленно спешащих. Он оглядывался на них, но спросить, куда же они торопятся, не решался. У ворот дома напротив давешние девчонки, рассевшись на вкопанной скамейке, грызли кедровые орешки.

Ведун улыбнулся им:

— Что, отдыхаете?

— Ага, — ответила девочка с длинными косичками и выплюнула скорлупу. — А вы что, на площадь не идете?

— А что там будет? — он обернулся и опустил ручку калитки.

— Как что? Вы не знаете? На сбор звенели у терема. На вече.

— Ах, вот оно что… Ну, благодарствую за новость, красавица. Тебя как звать-то?

— Всенежа.

— Вот как! Красивое имя, как у княгини нашей бывшей.

— А кто это?

— А ты у родителей спроси — они расскажут, — ведун толкнул калитку и оказался во дворе.

Гор, сидевший у стола под ивой, при его виде подскочил.

— Все к терему идут. А мы пойдем?

Ведун не закрыл за собой калитку:

— Пойдем и быстро. Ты готов?

— Готов, а что мне? Только меч пристегну.

— Тогда поспешим.

Они живо вышли на улицу и, сопровождаемые любопытными взглядами девчонок, зашагали к площади.

Широкая площадь перед княжеским теремом переливалась голосами, которые долетели до ведуна с потворником еще на подходе. Последние жители города спешили рядом с ними, стараясь поспеть к действию. К терему подходили уже в толпе разноодетых горожан.

— Ого, — присвистнул Гор, когда они вышли из-за последнего поворота и увидели широкое людское озеро. — Это что ж, все граждане здесь собрались? Никогда столько людей не видел. У нас в Коломнах, их, наверное, раз в пять меньше.

— Давай вон там, поближе к крыльцу встанем, — ведун кивнул в сторону коновязи, закрытой от них многочисленными спинами.

— Так туда не проберешься.

— Иди за мной и не отставай.

Гор занял место за ведуном. Тот, нисколько не сомневаясь, втиснулся в крайние ряды толпы. Как они прошли к коновязи, Гор так и не понял. Люди, стоило только ведуну коснуться рукой плеча впереди стоящего, сами поспешно отодвигались в сторону, пропуская их. Он решил, что это опять чаровство волхва помогло. И был не далек от истины. Ведун, и правда, настроился на решительное и уверенное продвижение, не принимая в расчет возможное сопротивление, и люди чувствовали его внутреннюю силу и напор и сторонились.

За передним рядом спин остановились. Ведун застыл за длинным, как и сам Белогост, долговязым мужиком лет пятидесяти, Гор нашел щелку между плечами передних людей.

На высоком княжеском крыльце, огороженном резными перилами, было многолюдно. Толпились бояре, раскачивая длинными до пояса бородами. Знатные горожане тихо переговаривались за ними, заглядывая в открытую дверь позади. Похоже, ждали молодого князя.

Кто-то из толпы не выдержал:

— Чего собрали-то? Дело будем говорить, али так постоим, да разойдемся?

Недалеко засмеялись бабы. Народ зашумел громче.

В этот момент на крыльце зашевелись, освобождая проход.

— Идут, идут, — раздались голоса на крыльце.

Гор высунул голову вперед под мышкой у переднего мужика. Пахло потом, но он стерпел. В следующий момент в освободившийся проход шагнул серьезный Любослав. Его уши наливались малиновым цветом — князь волновался. За ним из двери появились несколько первых бояр, среди которых ведун разглядел Котяру, и несколько друзей княжича — его одногодки. Следом вышел слегка бледный Ворфоломей вместе с Никитой Дубининым. Новоиспеченный сотник встревожено поглядывал себе за спину. Последним к дверному косяку приткнулся знакомый клобук чернеца.

Ведун невольно затаил дыхание. Все ли получилось у княжича, как задумывали? Молод ведь еще, справился ли? Там же не простые и прямые, как удар меча, дружинники, с которыми сразу понятно — что хотят, а чего не желают, — хитрые и коварные волки, хоть и в овечьих шкурах.

Вперед выбрался Котяра и встал рядом с молодым князем. Он поднял руку, призывая к тишине, и народ начал понемногу затихать. Немного подождав, он набрал полную грудь воздуха:

— Уважаемые горожане! Друзья! Сегодня у нас тяжелый день. Как вы уже знаете, мы потеряли одного из лучших сынов нашего города — князя Владислава.

По толпе пронесся печальный вздох. Зрелая баба по соседству с ведуном поднесла уголок платка к глазам.

— Горе наше неподдельно, — продолжил Котяра. — Боль утраты ноет в каждом русском сердце, — он прижал ладонь к груди и показал народу облысевший затылок, — Теперь нам с вами нужно выбрать нового князя.

Народ зашумел еще пуще. Все заговорили и завертелись. Гор вынужден был вытащить голову из-под руки мужика впереди — тот почти развернулся, что-то втолковывая соседу позади себя.

— Я предлагаю молодого Алексея, — он указал рукой на княжича. — Муж знаком вам всем. Умен, отважен и воин, каких мало.

Любослав поднял глаза, всматриваясь в лица. В какой-то момент, встретившись взглядом с ведуном, он чуть опустил веки. Тот еле заметно кивнул. Похоже, пока все развивается по их задумке. Котяра предложил на княжество Алексея-Любояра, надеясь, пока тот молод и неопытен, подмять управление хозяйством и дружиной под себя. «Ну, что ж, пусть рассчитывает, а как там выйдет — время покажет. Любояр, хоть и летами юн, но много разумен. Да и мы поможем, если что». Ведун напряг зрение — почему-то он не увидел клобук чернеца на прежнем месте. Легкое беспокойство толкнулось под сердцем. Куда он делся?

Народ одобрительно загудел.

— Алексея на княжение, — кто-то рядом крикнул так громко, что у ведуна заложило ухо.

— Алешку хотим… Княжича в князи! Добро Алексею…

Ведун слегка пригнулся и, ухватив Гора за руку, потащил за собой — пора было выбираться. Здесь уже все ясно, тревожило отсутствие чернеца. Что он задумал, куда делся? Ведун понимал, что просто так чернец не сдастся.

У ворот дежурили дружинники. Несколько здоровых воинов прогуливались у выхода, не спуская ладошек с рукоятей мечей.

— Иди за мной и не смотри по сторонам, — ведун незаметно щелкнул пальцами и «шапка-невидимка» активировалась. — Нас будет не видно.

Гор упер взгляд в спину ведуна и, дальше шагал, не задавая вопросов и сосредоточенно разглядывая складки на его белой рубахе. Бесшумно миновали ворота, и парень оглянулся — дружинники оставались на своих местах. Не увидели! Они завернули за угол, и вышли на улицу, ведущую к дому Смагина.

— Можешь расслабиться, — ведун снова щелкнул пальцами.

Гор ускорился и пошел рядом с ним:

— Мы что, были прозрачные? Они нас не заметили.

— Потом объясню и научу. А сейчас не до этого. Надо чернеца найти.

— Понял, — Гор прикрыл рот ладошкой и замолчал до самого дома.

Как и в прошлый раз, девчонки играли перед воротами. В этот раз компания разрослась — к ним присоединились несколько мальчишек примерно того же возраста. Играли в чижика*. Ведун, не доходя до дома нескольких саженей, беспокойно оглянулся. Гор, не понимая причины его волнения, тоже посмотрел назад — все было тихо. В этот момент почти им под ноги прилетел чижик и ведун поднял его. Игра остановилась, все дети с интересом смотрели на незнакомых не по-городскому одетых людей. К ним подбежал крепкий мальчишка с завивающимися рыжими вихрами, считая шаги. Поздоровавшись, он протянул руку:

— Отдайте, пожалуйста.

Белогост присел перед ним на корточки:

— Тебя как зовут, малец?

— Максимом, — он с улыбкой смотрел на ведуна и явно ждал еще вопросов.

— Давно здесь играете?

— Не, не давно, после обеда начали, — мальчику было интересно поговорить с пришлыми людьми.

К ним медленно приблизилась Всенежа. Теребя косичку, она дернула мальчишку за рукав:

— Отойди, нам поговорить надо.

Ведун сунул в руку мальчишки чижик. Тот еще раз оглядел взрослых, хмыкнул, но послушался. Похоже, девочка обладала авторитетом в детской компании.

Подождав пока мальчишка отойдет, она приблизила губы к уху ведуна:

— Вас солдаты ждут в доме. Не наши, греки. Человек шесть. С ними приходил еще один страшный дядя в высоком клобуке. Пришел и сразу ушел.

Ведун обнял девочку за плечи:

— Ай, умница-разумница. Не по годам. Ты сейчас хорошее дело сделала, не дала пролиться крови. Даждьбог тебя отблагодарит и уже скоро. Твоего отца княжич конюхом в терем заберет. Вы лучше жить станете. А у тебя жених знатный появится…

У девочки заблестели глаза:

— Ты чародей?

— Нет, я просто вижу, что станется. Ну, беги — играй. Тебя ребята ждут.

Всенежа махнула косичками и резво подбежала к ожидающей ее детворе. Ведун повернулся.

— Уходим отсюда. Здесь нам делать нечего. Коней потом заберем.

Гор поспешил за широко шагающим ведуном. В этот момент на площади дружно гаркнули «Любо».

— Выбрали Любослава, — спокойно отметил Белогост.

Гор решился поинтересоваться:

— А мы куда сейчас?

— В церковь.

Ведун так решительно и строго сказал это, что парень продолжить расспросы не осмелился.

Храм встретил их распахнутыми дверями. Внутри было пусто, не увидели даже служку. Ведун прямиком направился к маленькой двери в стене храма. Она оказалась открытой. Белогост потянул ее и скрылся в комнатке. Гор последовал за ним.

— Смотри, чтобы никто посторонний не зашел — я посмотрю, куда наш чернец собрался. Далеко ли.

Гор кивнул и тихонько уселся на приступочек у стены. Ведун убрал книгу со стула у окна и опустился на него. Парень рассмотрел том: это была тяжелая книга в толстом кожаном переплете. Надписи на обложке он не нашел. То ли стерлась, то ли и не наносилась. Белогост глубоко вздохнул и замер, опустив голову. Сосредоточившись, он расслабился, откинулся на высокую спинку стула. Гор понял, что волхв сейчас вновь соединился с хищной птицей, парящей над лесами. Он поднялся, переложил книгу на столик около себя и снова сел. Наклонив ее к свету, на первой странице он прочитал глаголицей: «Бояновы песни. Сказание о делах древних, о родах славных русичей, что жили на землях предков от сотворения мира в звездном храме до нынешних дней окаянных». Он перевернул страницу и углубился в чтение.

Ведун очнулся внезапно. Гор, зачитавшись, даже вздрогнул, когда услыхал кряхтенье Белогоста, поднимающегося со стула и загораживающего свет:

— Нашел я чернеца, — чувствуя слабость, он придержался за стенку рукой. — Верстах в двух за городом, спешит навстречу сотне, что возвращается с полигона. Не знаю, что он собирается сказать дружинникам, но, по всему, он знает, что делает. А потому у нас не так много времени, чтобы остановить его. Возвращаемся к княжьему терему. Надо найти Никиту, без коней мы его не догоним.

— А как же мы их возьмем? Там же дружинники.

Ведун постепенно восстанавливал силы. Он затвердел лицом и выпрямился:

— Не знаю, как, но возьмем. В крайнем случае, придется украсть. Но я надеюсь, до этого не дойдет.

— Пройдем незаметно? — догадался Гор.

— Там решим, — ведун уже подталкивал парня к выходу. — Давай поторопимся.

Они скоро вышли из церкви и никем не замеченные направились в обратный путь. Навстречу группами большими и маленькими шли горожане. Похоже, на площади все закончилось. Ведун, не желая привлекать к себе внимания, щелкнул пальцами. Человек десять мужиков и баб поравнялись с ними, оживленно обсуждая произошедшее. Веселый мужичок босый и в заплатанной рубахе, шустривший впереди, громко рассуждал, оглядываясь. Гор прислушался:

— Говорят, молодой князь — неплохой парень. К людям с уважением относится. Может, послабления какие сделает.

— Тебе какие послабления-то надо?

— Да, какие и всем. Поборы поменьше. Дед мой десятину платил, и жили нормально. А теперь сколько отдаем? Почти половину? Как жить-то?

— Размечтался. С какого перепугу это князь себя обделять станет?

Народ, не заметив путников, миновал их и завернул за угол. Голоса стали удаляться, и окончание разговора парень не услышал. «Надо будет Любояру посоветовать, и правду, поборы народу уменьшить. Чтоб как раньше — десятину, и все. Неужто, ему не хватит?»

У княжеского двора ведун остановился, приглядываясь к открытым воротам. Дружинников в пределах видимости не наблюдалось. Наверное, после того, как окончилось вече, пост сняли.

— Сделаем так. Ты меня подождешь у городских ворот. Я с лошадьми туда подойду. Одному мне будет проще их раздобыть. Добро?

— Добро. — Гор проследил взглядом удаляющуюся спину ведуна и повернул к выходу из города.

Белогост явился на удивление быстро. Парень только успел найти подходящее местечко за широкой балкой пристенных укреплений, где он мог не боясь, что на него обратят внимания стражники, рассевшиеся под навесом ворот, спокойно ожидать ведуна, как тот вывернул из-за угла на стройном пегом жеребце. Конь шел резвой рысью. В поводу Белогост держал саврасую кобылу. Он оглядывался, отыскивая взглядом парня. Гор выскочил ему навстречу. Ведун осадил коня:

— Прыгай резвее.

Гор с разбегу ухватился за гриву лошади и одним броском закинул тело на круп. Под копытами уже стучали плахи перекидного моста у ворот. При их приближении стражники поднялись на ноги, подозрительно разглядывая приближающихся всадников. Один из воинов вышел вперед и поднял руку, призывая остановиться. Ведун что-то шепнул и щелкнул пальцами. Гор увидел, как боец растерянно опустил ладонь и переглянулся с такими же обескураженными товарищами. В следующий миг они промчались мимо замерших в недоумении воинов, обдав их конским потом и взъерошив ветром волосы. Выскакивая на дорогу, Гор оглянулся — воины озирались вокруг и пытались потрогать руками воздух.

Навстречу летели далекие облака, на ярко синее небо в просветах пахнуло малиновым жаром опускающегося солнца. Сосновые стволы, облитые горячей смолой, мелькали, сливаясь в одну светло-коричневую стену. Кони летели галопом, поднимая буруны желтой пыли за копытами. Пена клочьями падала с разодранных удилами лошадиных губ. Ведун не жалел жеребца, поддавая пятками под бока всякий раз, как только он начинал замедляться. Кобыла Гора сама старалась держаться вслед за конем, за весь путь он ее ни разу не дернул.

Силуэт чернеца показался на дороге, когда уже казалось, кони не выдержат и падут. Он стоял на дороге и, обернувшись им навстречу, поджидал всадников. Ведун остановил взмыленного коня перед ним. Гор осадил кобылу чуть позади.

— Выкрутился-таки, — чернец скинул клобук и гневно тряхнул раздвоенной бородой. — Ну, тебе все равно не жить.

Он выкинул вперед руку с посохом, на оглавлении которого Гор заметил искривленный лик Марены — богини смерти.

— Умри!

Ведун придержал коня и усмехнулся.

— Ничего нового не придумал, похоже. К твоей магии я привык, не возьмешь меня ею.

Чернец побледнел и, не веря, глянул на свой посох.

— Не может быть! Умри! — он снова выкинул его вперед.

И вновь ничего не произошло.

— Как ребенок, в самом деле, — ведун сполз с коня и встал наизготовку с посохом в руках. — Обойдемся без колдовства. Готовься к бою.

— Ах ты! — чернец живо перекинул ногу через седло и спрыгнул. — Сам предложил. Теперь не жалуйся.

— Кому жаловаться-то, тебе что ли? — ведун поднял посох на уровень груди, держа его вдоль земли, и осторожно двинулся вокруг соперника.

Гор потянул за повод всхрапывающего коня ведуна и отъехал в сторону, чтобы не подлезть под руку. Там он спрыгнул с уставшей кобылы, у которой подрагивали колени, и повел лошадей по кругу, чтобы не задохнулись после бешеной скачки. Почему-то он не сомневался в победе Белогоста. Еще дед Несмеян говорил, что не в силе Бог, а в правде. А правда за ним, за волхвом.

Посохи скрестились над головой ведуна. Словно две силы, два Бога — темный и светлый — соединили клинки на пыльной дороге, среди вековых сосен. Он отбил первый удар и сам размахнулся от плеча. Но и чернец не спал — посох Белогоста, с ликом сокола — Белбога глухо обрушился на подставленный шест противника с ликом Мары — дочерью Чернобога. Противники оказались примерно равны по силам. На каждый удар ведуна чернец отвечал своим, не менее сильным и опасным. Долгое время никто из них не мог одержать вверх. Посохи стучали так часто, словно это не два старика дрались в пыли, а десяток лесорубов наперегонки затеялись срубить десяток сосен. Гор никогда не видел ничего подобного. Даже у них в селе на праздниках, когда мастера боя показывали умение драться на шестах, они не выдавали и половины того, что парень узрел сейчас.

Ведун был сильнее, его удары крепче, но чернец увертливей и шустрей.

Но вот что-то изменилось в течение боя. Гору показалось, будто чернец начал уставать. Он уже не с такой резкостью отбивал удары ведуна и не так быстро перемещался. Ведун тоже, похоже, почувствовал это. Он начал теснить соперника одним и тем же ударом сбоку по голове, чередуя стороны: то слева, то справа. Соперник отступал, но пока успевал защищаться. С грозными глазами, развевающейся седой бородой и длинным волосом, летающим за ним привязанной птицей, ведун вызывал бы оторопь у любого стороннего наблюдателя. К счастью, никто не наблюдал за сражением, кроме потворника. И тут раздался треск лопнувшего пополам шеста. Чернец на миг опустил растерянные глаза на обломок в своих руках и тут же, не успев выставить защиту, пропустил сильнейший удар по уху. Голова его дернулась, брызнула в стороны смешанной кроваво-белой массой, и чернец, роняя кусок шеста, плюхнулся на бок.

Гор резко отвернулся — слишком неприятно выглядела разбитая голова врага. Ведун устало опустил посох торцом на землю.

— Вот и всё.

И тут Гор услышал нарастающий топот многих копыт. Он оглянулся вопросительно на ведуна. Тот стоял, не двигаясь, спокойно вглядываясь в кромку леса, из-за которой один за одним появлялись всадники. Заходящее солнце красило их кольчуги в розовый цвет, впереди колонны струился солнечный лик на княжеском стяге, который сжимал в руках один из воинов. Дружинники! Парень подошел к ведуну и, гордо выпрямившись, встал рядом. Белогост глянул на него с благодарной улыбкой.

Всадники, заметив замерших на дороге людей, пришпорили коней и в следующий момент уже подъезжали к ним. Первые воины выехали из строя и окружили старика и мальчишку.

— Никак, волхв, — сотник прищурился на низкое красное солнце.

— Похоже, он. Дай-ка я его рубану, — один из бойцов выехал вперед и выхватил меч.

Ведун поднял руку, и воин с оголенным клинком в ладони ожидающе уставился на сотника.

— Княжеского суда требую.

Боец переглянулся с командиром. Сотник отрицательно мотнул головой, и дружинник нехотя вставил меч в ножны.

— Собирайся, поедешь с нами. Представим тебя князю. Пусть он решает, что с тобой делать. И нам грехом меньше.

— А с этим что? — воин кивнул на труп чернеца.

— Выбросьте его в кусты, зверью на поживу.

Волхв с потворником облегченно выдохнули и шагнули к лошадям.

Эпилог.

Вечером осьмицы на капище Белбога было непривычно шумно. В густом воздухе играли бликами жировики, установленные по кругу перед куммиром. Пахло ядреным духом сосновой смолы и ароматными травами, запаленными ведуном. Перед огнями толпился разряженный народ. Впереди всех топтался кузнец Вавила со Светозарой, прижимающей к себе Рослю. Они уже собрались возвращаться в слободу, но перед этим с благодарностью приняли приглашение ведуна посетить капище. Кленка Смагин с женой и детьми стоял в самой середине толпы и его голова на длинной шеи выглядывала над соседними макушкми почти на вершок. На семейном совете они объявили о том, что решили навсегда переехать в Коломны. Старики даже всплакнули от радости. А соседи, узнав об их решении, пообещали уже на следующей неделе начать строительство нового дома. Дед Несмеян, примостившийся впереди, с гордостью поглядывал на своего внука, стоящего по правую руку волхва. Его гордость расправила крылья не на пустом месте — ведун недавно хвалил парня за прилежание и успехи в учебе. Здесь же с улыбками поглядывали за действиями волхва старики-родичи молодого князя, никак не нарадующиеся на вновь обретенного внука — Любослава. От только вчера отбыл в город, после почти десяти дней, проведенных в родном селе. Явился и Нарышка со своими разбойниками. Правда, теперь они так себя уже не называли — на днях начали возрождать село. И первым делом построили на его окраине большую общую баню. С их края еще выше Смагина выглядывала заросшая по глаза голова Верослава. Пожаловали и братья Миловы из Ураевки. Заруба и Велитарх привели с собой молодых жен, с которыми им еще не хотелось расставаться надолго. Давила и Олбран, старые семьянины, посматривали на них немного снисходительно. В полном составе подошла семья Горловых и еще около десятка коломенских жителей.

Ведун в праздничной белой рубахе до колен, украшенной рунами по воротнику и подолу, оглянулся на людей и выразительно посмотрел на всех по очереди. Люди, сообразив что от них требуется, начали замолкать. Дождавшись тишины, Белогост торжественно открыл священную книгу Белбога и, подглядывая на ее страницу, хоть и знал текст наизусть, пропел гимн Богу света и жизни. Родноверы нестройно подпевали ему. Закончив, он повернулся к собравшимся друзьям и знакомым:

— А теперь, русичи, прошу ваши требы.

Народ шевельнулся и потек к куммиру. Каждый старался возложить свои цветы и кушанья поближе к его ногам. Считалось, что чем ближе, тем больше шансов, что он заметит именно твои приношения и проявит благосклонность. Гор руководил, направляя людей в единое русло, чтобы не толпились перед алтарем.

Положив требы, каждый возвращался на свое место. Раскачивались огни в светильниках, а вместе с ними кроился и распадался на островки окружающий мир зарождающихся сумерек. Ведун дождался, пока последний родновер положит пирожки у идола, и повернулся к его суровому лику, освещенному красноватым пламенем. Последние слова благодарности, которые он произнес здесь в этот вечер, посвящались второму идолу, поменьше — Чернобогу. Закончив со всеми формальностями, ведун облегченно вздохнул и улыбнулся ожидающим его команды родичам:

— На сегодня все. Прошу всех на хутор — хозяйки приготовили скромное угощение. Пора отужинать.

Гости оживленно развернулись и начали понемногу покидать капище. Ведун положил руку на плечо потворнику:

— А нам с тобой еще предстоит задержаться.

Гор с готовностью вскинул глаза.

— Что надо делать?

— Спустимся в книгохранилище. Положим туда новые книги.

— Это которые Смагин принес?

— И их тоже. Но в первую очередь спрячем вот эту, — он бережно снял с деревянной подставки книгу Белбога.

— А ты что, не будешь по ней славы петь?

Ведун усмехнулся:

— Буду, но не по ней. Ты с завтрашнего дня займешься ее перепиской. Когда справишься, по копии и буду читать.

— А эту куда, спрячем?

— Спрячем, Гор, спрячем. Думаю, не на века у нас добрая власть установилась. Придут еще страшные времена. И нам с тобой предстоит сохранить всю мудрость предков и Богов, что в книгах записана, для наших потомков, которые придут после и застанут время рассвета земли русской и веры единой.

— А такие времена, правда, наступят?

— Наступят, хоть и не скоро. Не сомневайся. Ни я, ни ты до тех лет не доживем, но знания надо сохранить. После моей смерти ты станешь хранителем, как я когда-то получил знания из рук старого волхва, деда Матвея. Не должна прерваться цепочка памяти родноверов, и сильны мы будем вечно, покуда помним о предках своих. А помнить будем всегда.

— А ты откуда это знаешь?

— В книгах святых вычитал, — улыбнулся ведун и положил ладонь на плечо Гору. — Ну, да ладно. Вроде все ушли. Значит, и нам пора.

Старый волхв и его потворник задули все жировики, проверили еще раз — не сохранилась ли где искра, и повернули к спуску с горы.

— А помнишь, ты говорил, что надо искать другую пещеру для книг.

— Помню. После Перунова дня займемся. Как на хуторе все дела закончим. Сыромять наших рук ждет, да и пчелами надо плотней заняться. А то скоро дикими станут.

— А еще ты обещал рассказать, почему тебе в молодости имя Рысь дали, помнишь?

— Обещал — расскажу. Как раз, пока дойдем до пещеры, успею. Слушай.

Старик и юноша медленно спускались по крутой тропке. Их стройные крепкие фигуры освещались заходящим солнцем, и от того казалось, что седой волос волхва и белокурый — юноши просвечивались в его лучах, словно надутый бычий пузырь, в который вставили свечку. Они придерживались за выступающие корни, опирались ногами о выступающие камни, сбегали на коротких отрезках спуска, где не за что было зацепиться. Всю дорогу Белогост рассказывал парню о походе отряда половцев к пограничной черте, что у моря червонного, о том, как он попал в руки хазар, и как в его голову впервые пришла мысль служить Белбогу. Гор слушал внимательно и иногда ловил себя на мысли, что теперь и он, как когда-то ведун, собирается посвятить жизнь великому Богу. Потом он вспоминал Белогорку и начинал представлять, как вернется домой и снова возьмет ее за руку… Слова ведуна прорывались сквозь расплывающуюся картину их с Белогоркой счастья, и Гор вдруг представлял себя на месте отважного юноши по имени Рысь и прислушивался к собственным ощущениям — а он бы смог так? И удовлетворенно кивал головой — конечно смог. «Или я не вольный русич, потомок светлых Богов?»

Ноябрь 2012

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg