«Иоанна – женщина на папском престоле»

Донна Вулфолк Кросс Иоанна – женщина на папском престоле

Шел двадцать восьмой день уинтарманота[1], 814 года от Рождества Христова. Такой суровой зимы на земле франков никто не помнил.

Хротруд, деревенская повитуха Ингельхайма, пробиралась через сугробы к дому каноника. Порывы ледяного ветра с каждым разом усиливались, проникая все глубже под заштопанную одежду. Лесную тропинку почти занесло снегом. С каждым шагом женщина проваливалась почти по колено. Снег лепил в лицо, приходилось вытирать глаза, чтобы разглядеть путь. Несмотря на толстые льняные обмотки, от холода ломило руки и ноги.

Впереди показалось что-то черное: дохлая ворона. Даже эти выносливые птицы погибали потому, что не находили себе пропитание. Хротруд поежилась и прибавила шагу.

У Гудрун, жены каноника, схватки начались на месяц раньше срока. «Удачное выбрала время рожать», – досадовала Хротруд, В прошлом месяце в деревне появилось на свет пятеро детей, и ни один не протянул больше недели.

Вьюга продолжала свирепствовать, и едва заметная тропинка совсем пропала из виду. Повитуха запаниковала. Она знала, что, попав в подобную ситуацию погибали многие жители деревни, даже если находились неподалеку от собственного дома. Повитуха остановилась и ждала, пока вьюга немного утихнет. После этого, с трудом разглядев тропинку, Хротруд снова тронулась в путь. Онемевшие руки и ноги больше не болели. Она понимала, что это значит, но размышлять было некогда, главное – сохранять спокойствие.

«Я должна думать не только о холоде».

Хротруд вспомнила дом, в котором выросла, теплый и уютный, с бревенчатыми стенами. Он стоял на ферме величиной в шесть гектаров и отличался красотой на фоне мазанок. В доме в большом очаге всегда горел огонь, а над ним спиралью поднимался дым, уходя в отверстие в крыше. Отец Хротруд носил поверх льняной рубахи дорогую накидку из шкур выдры, а у самой Хротруд были три туники из тонкой шерсти. Она помнила эту мягкую и дорогую ткань.

Но счастливая жизнь закончилась очень быстро. Два засушливых лета и лютый мороз уничтожили посевы. Люди повсюду голодали. В Тюрингии ходили слухи о людоедстве. Постепенно распродавая семейное добро, отец на какое-то время спас семью от голода. Хротруд горько плакала, когда продали ее шерстяные туники. Казалось, ничего хуже и быть не могло. В девять лет она еще не понимала, как жесток и несправедлив мир.

Изо всех сил работая руками и ногами, Хротруд преодолевала сугробы. Голова у нее кружилась: вот уже несколько дней она голодала.

«Ничего, если все будет хорошо, сегодня вечером я наемся. Если каноник останется доволен, может быть, прихвачу домой кусок свинины».

Эта мысль придала ей сил.

Наконец Хротруд выбралась на открытое пространство я разглядела впереди бревенчатый дом. На опушке снег стал еще глубже, но это не остановило ее. Уверенная, что скоро доберется до цели, она прокладывала себе путь.

Постучав один раз в дверь, Хротруд, не дожидаясь ответа, вошла в дом. В такой мороз было не до церемоний. Ее окружила темнота. Единственное окошко в избе на зиму было заколочено, свет исходил только от очага и нескольких сальных коптилок по углам. Когда глаза Хротруд привыкли к темноте, она увидела двух мальчиков. Они сидели возле очага, прижавшись друг к другу.

– Родила? – спросила Хротруд.

– Пока нет, – ответил старший.

Хротруд прошептала короткую благодарственную молитву Святому Козьме, покровителю повитух. Ей не раз случалось уходить ни с чем, не получив и динара за проделанный долгий путь.

Возле очага Хротруд сняла обмотки с рук и тревожно вскрикнула, заметив, что пальцы посинели.

– Пресвятая Богородица, не допусти, чтобы мороз лишил меня их!

Никому не нужна искалеченная повитуха. Она помнила, что случилось с башмачником Элиасом из-за этого. В снежную бурю на пути из Майнца он отморозил пальцы, а через неделю их концы почернели и отвалились. Теперь он носил лохмотья и побирался, а его жизнь зависела от милостыни прихожан.

Грустно качая головой, Хротруд пощипывала и растирала онемевшие пальцы рук под любопытными взглядами мальчиков. Их присутствие успокоило ее. «Роды будут легкие, – сказала она себе, стараясь не думать о бедняге Элиасе. – В конце концов, с этими двумя я не испытала никакого труда».

Старшему было около шести зим. Он казался крепким и умненьким на вид мальчиком. Младшему братишке едва исполнилось три. Оба были черноволосые, как отец. Ни один не унаследовал белокурые волосы матери.

Хротруд помнила, как удивлялись деревенские мужчины волосам Гудрун, когда каноник привез ее из миссионерской поездки в Саксонию. Поначалу все переполошились из-за того, что у каноника появилась женщина. Одни говорили, будто это противоречит закону, поскольку император издал указ, запрещавший церковнослужителям жениться. На что другие отвечали, что без жены мужчина подвержен соблазнам и грехам. Взять хотя бы монахов из Стабло, позоривших святую церковь прелюбодейством и пьяными драками. А каноник человек степенный и работящий.

В доме было тепло. В большом очаге горели березовые и дубовые поленья, дым поднимался клубами к отверстию в соломенной крыше. Стены уютного жилья из толстых бревен тщательно проконопатили соломой и промазали глиной, чтобы не сквозило. Окно плотно заколотили крепкими дубовыми досками, защищавшими дом от холодного зимнего ветра. Довольно большой дом был поделен на три части: в одной находилась спальня каноника и его жены, в другой зимовал домашний скот. Хротруд даже слышала, как животные трутся о стену. В центральной части семья работала и ела; здесь же спали дети. Во всей округе только каменный дом епископа был лучше этого.

Руки и ноги Хротруд стало покалывать. Она осмотрела шершавые и сухие пальцы, которые постепенно начинали розоветь. Хротруд с облегчением вздохнула, решив сделать благодарственное пожертвование Святому Козьме. Еще несколько минут понежившись, Хротруд одобрительно кивнула мальчикам и поспешила к роженице.

Гудрун лежала на торфяной постели, покрытой свежей соломой. Неподалеку сидел каноник, темноволосый мужчина с густыми бровями, придававшими его лицу суровый вид. Взглянув на Хротруд, он углубился в чтение большой книги в деревянном переплете, которая лежала у него на коленях, Хротруд видела эту книгу, когда прежде бывала в их доме, и всякий раз ее сердце наполнялось благоговейным страхом. Это было Священное Писание – единственная книга, которую она когда-либо видела. Как и другие жители деревни, Хротруд не умела ни читать, ни писать, но знала, что эта книга – сокровище и стоит больше золотых, чем вся деревня может заработать за год. Каноник привез ее из Англии, где книги не были такой редкостью, как в государстве франков.

Хротруд сразу заметила, что дела у Гудрун совсем плохи. Дыхание было неглубокое, пульс сильно учащенный, а тело сильно отекло. Повитуха тотчас распознала симптомы и поняла, что медлить нельзя. Пошарив в своей котомке, она достала немного голубиного помета, который собрала осенью. Вернувшись к очагу, Хротруд бросила в огонь помет и с удовольствием наблюдала, как темный дым начал очищать воздух от дьявольского духа.

Придется снять боль, чтобы Гудрун расслабилась и родила ребенка. Для этого понадобится белена. Хротруд взяла пучок мелких желтоватых цветов с красными прожилками, положила в глиняную ступку и стала ловко толочь их в порошок, морщась от едкого запаха. Затем всыпала порошок в чашу крепкого красного вина и дала Гудрун выпить.

– Чем ты поишь ее? – резко спросил каноник.

Хротруд вздрогнула, так как почти забыла о нем.

– Она ослабла. Это снимет боль и поможет младенцу появится на свет.

Каноник нахмурился, отобрал у Хротруд чашу и белену, подошел к очагу и вылил напиток в огонь, туда же бросил цветы.

– Женщина, ты богохульствуешь.

Хротруд оторопела. Неделями она искала и собирала этот небольшой пучок драгоценного снадобья. Повернувшись было к канонику, чтобы обрушить на него гнев, она вдруг замерла, увидя его непреклонный взгляд.

– Сказано, – он ткнул пальцем в книгу, – в муках будете рожать детей своих. Твое варево не богоугодное!

Хротруд возмутилась. В ее снадобьях не было ничего неугодного христианству. Разве не читала она по восемь раз «Отче Наш», выдергивая из земли каждое растение? Да и каноник всегда охотно применял ее белену от зубной бАли. Но она не станет спорить с этим влиятельным человеком. Одного его слова о «богохульстве» – достаточно, чтобы ее уничтожить.

Гудрун снова застонала. «Что ж, – подумала Хротруд, – если каноник не разрешает белену, она найдет другой способ». Снова порывшись в котомке, Повитуха достала кусок ткани, оторвала от него длинный лоскут, проворно и ловко обвязав им живот Гудрун. Когда Хротруд начала поворачивать Гудрун, та закричала. Движения причиняли роженице боль. Повитуха извлекла из котомки маленький аккуратный сверток шелковистой ткани, в нем хранилось ее сокровище – косточка от лапки кролика, убитого на Рождество. Она выпросила ее у одного из охотников в прошлую зиму. С величайшей осторожностью Хротруд отломила от косточки три маленьких кусочка и положила их в рот женщине.

– Жуй медленно, – сказала она Гудрун, и та покорно стала жевать. Хротруд ждала, украдкой наблюдая за каноником. Он продолжал читать, нахмурившись так, что брови почти сошлись у него над переносицей.

Гудрун снова застонала от боли, но каноник словно не слышал этого. «А он хладнокровно держится, – подумала Хротруд, – но внутри у него пылает огонь, раз он взял ее в жены».

Давно ли каноник привел эту саксонскую женщину в свой дом? Десять или одиннадцать зим назад? По понятиям франков, Гудрун была немолода, возможно, лет двадцати шести или двадцати семи, но очень красива, с длинными белокурыми волосами и глазами небесно голубого цвета. В резне под Верденом она потеряла всю семью. В тот день погибли тысячи саксонцев, не пожелав принять Христианство. «Безумные варвары», – размышляла Хротруд. С ней такого не случилось бы. Она поклялась бы чем угодно и сделала бы это даже теперь, если бы варвары снова заполонили землю франков, согласилась бы молиться любому из их странных и страшных богов. От этого ничего не изменилось бы. Кто знает, что происходит в сердце другого человека? У мудрой женщины были свои соображения на этот счет.

Огонь в очаге медленно угасал. Хротруд направилась к вязанке дров в углу, выбрала два больших березовых нолена, бросила их в очаг, подождала, пока их схватит огонь, и после этого повернулась к Гудрун.

Прошло ровно полчаса с тех пор, как роженица прожевала кусочки кроличьей косточки, но состояние ее не изменилось. Не помогло даже такое сильное средство. Схватки были редкими и не давали результата, а Гудрун сильно ослабла. Хротруд устало вздохнула. Значит, придется принимать более решительные меры.

Попросив каноника помочь при родах и получив отказ, Хротруд поняла, что он трудный человек.

– Пошли в деревню за женщинами, – заявил он.

– Ах, господин, это невозможно. Послать ведь некого! – всплеснула руками Хротруд. – Я не могу отлучиться, потому что нужна вашей жене. Вашему старшему сыну тоже нельзя идти. Хотя он и крепкий с виду, но запросто заблудится в такую пургу, я и сама едва нашла дорогу.

Каноник бросил на нее суровый взгляд.

– Хорошо. Я сам пойду. – Когда он поднялся со стула, Хротруд покачала головой.

– Боюсь, вы опоздаете. Мне нужна ваша помощь и срочно, если хотите, чтобы остались живы и жена, и ребенок.

– Моя помощь? Повитуха, ты спятила? Это, – он брезгливо указал на кровать, – дело женское, нечистое. Я к ней не прикоснусь.

– Тогда ваша жена умрет.

– На все воля Божья, не моя.

– Что ж, но без матери вам будет трудно вырастить двоих детей, – пожала плечами Хротруд.

Каноник посмотрел на нее.

– Почему я должен верить тебе? Она дважды родила без труда. Я укрепил ее своими молитвами. Откуда ты знаешь, что она умрет?

Это уж слишком! Хотя он и каноник, Хротруд не потерпит, чтобы он сомневался в ее мастерстве повитухи.

– Это вы ничего не знаете, – резко возразила она. – Посмотрите на нее и скажите, что она не при смерти.

Каноник подошел к кровати и взглянул на жену. Влажные волосы прилипли к бледному пожелтевшему лбу, под глазами темные круги, взгляд потухший, и если бы не долгий, прерывистый выдох, он подумал бы, что она уже умерла.

– Ну, как? – осведомилась Хротруд.

Каноник повернулся к ней.

– Кровь Христова, женщина! Почему ты не привела с собой помощниц?

– Как вы сами сказали, сударь, ваша жена прежде рожала без проблем. Не было причин ждать неприятностей в этот раз. Кроме того, кому охота идти в такую погоду?

Каноник, беспокойно прошелся по комнате и остановился.

– Что я должен делать?

– О, – улыбнулась Хротруд. Она подвела его к кровати, – Ддя начала, помогите поднять ее.

Встав с обеих сторон кровати, они подхватили Гудрун под мышки и подняли. Ее тело безвольно повисло. Вдвоем им удалось поставить ее на ноги, но она повалилась на мужа. Каноник оказался сильнее, чем предполагала Хротруд, и это обрадовало ее: ей понадобится его сила.

– Нужно, чтобы ребенок принял определенное положение. По моей команде поднимите жену повыше и хорошенько встряхните.

Каноник кивнул, сурово поджав губы. Гудрун висела между ними, словно мертвая, уронив голову на грудь.

– Начали! – крикнула Хротруд, и они начали трясти женщину, резко опуская и поднимая. Гудрун закричала, пытаясь освободиться. Боль и страх придали ей сил, они едва удерживали ее. «Если бы он позволил мне дать ей белены, – думала Хротруд, – с ней было бы легче справится».

Они быстро положили ее, но Гудрун продолжала сопротивляться и кричать. Хротруд опять дала распоряжение поднять ее, встряхнуть и положить на кровать. Теперь, почти потеряв сознание, Гудрун бормотала что-то на родном языке. «Господи! – подумала Хротруд, – если действовать быстро, можно успеть, пока она не пришла в себя».

Хротруд просунула руку во влагалище, проверив, открылась ли матка. Шейка матки была твердая и отекла от долгих часов безрезультатных схваток. Острым длинным ногтем правого указательного пальца, предназначенным именно для этой цели, Хротруд рассекла шейку матки. Гудрун взвыла от боли и совершенно обмякла. Наконец матка открылась. Радостно вскрикнув, Хротруд обхватила головку ребенка и осторожно потянула.

– Возьмите жену за плечи и подтолкните ко мне, – велела она побледневшему канонику. Он повиновался. Когда их усилия объединились, Хротруд почувствовала, как увеличивается давление. Через несколько минут показалась головка ребенка. Хротруд осторожно помогала ему, чтобы не повредить голову и шею. Высвободив головку, Хротруд повернула тельце так, чтобы сперва вышло правое, а потом левое плечо. Последнее уверенное движение, и крохотное влажное тельце выскользнуло прямо в руки Хротруд.

– Девочка! – воскликнула повитуха. – Притом очень крепкая на вид, – добавила она, отметив громкий крик ребенка и здоровый розовый цвет кожи.

Обернувшись, она встретила неодобрительный взгляд каноника.

– Девочка, – брезгливо повторил он. – Столько труда понапрасну.

– Не говорите так, господин. – Хротруд вдруг испугалась, что недовольство каноника скажется на ее желудке. – Ребенок здоровенький и крепкий. Господь не допустит, чтобы она посрамила ваше имя.

Каноник покачал головой.

– Она – Божье наказание. Наказание за грехи мои и се, – он кивнул в сторону неподвижно лежавшей Гудрун. – Моя жена будет жить?

– Да. – Хротруд надеялась, что голос ее прозвучал убедительно. Она не хотела дважды разочаровывать каноника, потому что все еще надеялась поесть мяса. Гудрун обязательно выживет. Конечно, роды были тяжелые. После такого испытания у многих женщин начиналась лихорадка и изнуряющая слабость. Но Гудрун сильная. Хротруд вылечит ее, она смажет рану мазью из чернобыльника, смешанного с лисьим салом, и все пройдет.

– Да, Богу угодно, чтобы она жила, – повторила уверенно повитуха, решив не упоминать о том, что детей у женщины, вероятнее всего, больше не будет.

– Это уже кое-что, – каноник взглянул на Гудрун и слегка прикоснулся к ее золотистым, потемневшим от пота волосам. Хротруд показалось, что ему хотелось поцеловать жену. Но внезапно лицо его стало суровым, даже сердитым.

– Per mulierem culpa success, – произнес он. – Женщина – источник греха. – Выпустив локон Гудрун, каноник отступил от постели.

Хротруд покачала головой. Конечно, каноник странный, но, слава Богу, это ее не касается. Она поспешила обтереть тело Гудрун, чтобы успеть домой засветло.

Открыв глаза, Гудрун увидела стоявшего над ней каноника. Улыбка застыла на ее губах, когда она заметила выражение его глаз.

– Муж мой? – неуверенно произнесла она.

– Девочка, – холодно обронил каноник, не скрывая неудовольствия.

Гудрун закрыла глаза и отвернула лицо к стене. Каноник собирался уйти, но на миг остановился и взглянул на младенца.

– Будем звать ее Джоанна,[2] – объявил он и быстро вышел из комнаты.

Глава 1

Гром прогремел очень близко, и девочка проснулась. Она повернулась, чтобы прижаться к старшим братьям и согреться теплом их тел, но вспомнила, что их нет рядом.

Шел весенний ливень, наполнявший ночной воздух кисло-сладким запахом свежевспаханной земли. Толстая соломенная крыша немного протекала, и вода медленно капала на утоптанный земляной пол.

Поднялся ветер, и ветви стоявшего около дома дуба начали биться о стену. Их тень проникла в комнату. Замерев, девочка следила, как чудовищные темные «пальцы» перемещались по краю кровати, тянулись к ней и куда-то манили. Она съежилась от страха.

Девочка хотела позвать мать, но промолчала. Если она издаст хоть один звук, гигантская рука вцепится в нее. Ребенка сковал страх. Но вскоре она упрямо вздернула подбородок: если это нужно сделать, значит, она сделает. Очень медленно, не отводя глаз от врага, девочка слезла с кровати, коснувшись босыми ногами холодного земляного пола. Знакомое ощущение успокоило ее. Едва дыша, она пробралась к двери, за которой спала ее мать. Сверкнула молния, страшная рука пошевелилась, сделалась еще длиннее и стала преследовать девочку. Она подавила крик, напряглась всем телом и заставила себя двигаться медленнее.

Вот уже совсем близко. Вдруг над самой головой снова прогремел гром, и в тот же момент что-то коснулось ее спины. Она отскочила и обернулась, споткнувшись о стул.

В этой части дома было темно и тихо, слышалось только спокойное ровное дыхание матери, и девочка догадалась, что та крепко спит. Шум не потревожил ее. Ребенок быстро подошел к кровати, поднял шерстяное одеяло и шмыгнул под него. Мать лежала на боку, слегка приоткрыв рот. Теплое дыхание ласкало детскую щеку. Девочка прижалась к матери, чувствуя тепло ее тела через тонкую льняную рубашку.

Потревоженная Гудрун зевнула» повернулась, открыла глаза и сонно взглянула на дочь.

– Малышка, тебе нужно спать.

Быстро тоненьким, испуганным голосом Джоанна рассказала матери про страшную руку.

Гудрун слушала, поглаживая и успокаивая дочь. Она легонько коснулась пальцами ее лица, едва различимого в темноте. «Девочка некрасива, – печально отметила Гудрун, – слишком похожа на мужа. – Маленькая Джоанна была плотной и коренастой, а не стройной и грациозной, как все женщины в роду Гудрун. Но большие выразительные серо-зеленые глаза с темным ободком вокруг зрачка были прекрасны. Гудрун погладила белокурые локоны Джоанны, любуясь их блеском, отливавшим золотом даже в сумерках. – А волосы мои. Не такие жесткие и темные, как у ее отца и у всех его сородичей. Мой ребенок. – Намотав локон на палец, Гудрун улыбнулась, хотя бы эта моя.

Материнская ласка успокоила Джоанну. Играя, она расплела косу Гудрун, и волосы рассыпались по подушке. Девочка залюбовалась красивыми волосами матери. Она никогда еще не видела их распущенными. По настоянию каноника, Гудрун всегда заплетала волосы в тугую косу и убирала ее под грубый льняной чепец. «Женские волоок – говорил муж, – это сети, в которые сатана ловит души мужчин». А у Гудрун были очень красивые, длинные и мягкие волосы, чистого светло-золотистого цвета, совсем не тронутые сединой, хотя она прожила уже тридцать шесть зим.

– Почему уехали Мэтью и Джон? – вдруг спросила Джоанна. Мать объясняла ей это несколько раз, но Джоанна хотела услышать снова.

– Ты знаешь почему. Отец взял их с собой в миссионерскую поездку.

– А почему мне нельзя?

Гудрун терпеливо вздохнула. У ребенка так много вопросов!

– Мэтью и Джон – мальчики; когда-нибудь они станут священниками, как твой отец. А ты – девочка, поэтому эти дела тебя не касаются. – Заметив, что Джоанна недовольна ответом, она добавила: – Кроме того, ты еще очень маленькая.

– В январе мне исполнилось четыре! – возмутилась Джоанна.

Гудрун лукаво посмотрела на дочь.

– Ах да! Совсем забыла, ты теперь большая, верно? Четыре годика! Совсем взрослая.

Джоанна лежала тихо, пока мать гладила ее по волосам, и, наконец, спросила:

– Кто такие язычники?

Перед отъездом отец и братья много говорили о язычниках. Джоанна не понимала, что такое язычники, хотя и догадывалась: это очень плохо.

Гудрун поежилась. Слово обладало колдовской силой. Нго произносили воины, которые разрушили ее дом, вырезали всю семью и друзей. Темные, беспощадные люди короля франков Карла. Теперь, когда он умер, люди назвали его «Великим». «Назвали бы они так короля, если бы видели, как его воины вырывали у саксонских матерей младенцев и разбивали их головы о камни?» – подумала Гудрун и, убрав руку с головы Джоанны, легла на спину.

– Спроси об этом своего отца.

Джоанна не понимала, что плохого она сделала, но в голосе матери услышала необычную суровость и испугалась, как бы та не отослала ее, если она не исправит ошибку. Девочка быстро попросила:

– Расскажи еще про древних.

– Не могу. Папа не разрешает рассказывать эти сказки, – голос матери звучал неуверенно.

Джоанна знала, что делать. Торжественно положив руку на сердце, она поклялась именно так, как учила мама, именем Тора Громовержца сохранить тайну.

Гудрун засмеялась и крепко обняла дочь.

– Ну хорошо, перепелочка моя. Я расскажу, ты так славно улещаешь меня.

Голос ее снова смягчился, стал задумчивым и певучим, когда она начала рассказ про Вотана, Тора, Фрейю и про других богов, о которых слышала в детстве до того, как Карл принес с кровью и мечом в Саксонию Слово Христа. Гудрун нараспев говорила об Агарде, сияющем дворце богов, сделанном из серебра и золота. Чтобы добраться туда, нужно было переправиться через Биврест, таинственный радужный мост, Охранял этот мост Хеймдалль, страж богов. Он никогда не спал и слышал, как растет трава. В Вальхалле жил Вотан, бог-отец, а на его плечах сидели два ворона Хугин, «думающий», и Мунин, «помнящий». Сидя на троне, пока пировали другие боги, Вотан выслушивал то, что говорили ему вороны.

Джоанна радостно кивнула: это была любимая часть истории.

– Расскажи про Источник мудрости, – взмолилась она.

– Хотя Вотан был очень мудр, – пояснила мать, – он стремился к еще большей мудрости. Однажды Вотан пришел к Источнику мудрости, охраняемому великаном Мимиром, и тот спросил: «Какую цену ты заплатишь?» Вотан ответил, что любую. «Мудрость продается только в обмен на боль, – сказал Мимир. – Если желаешь испить из этого источника, отдай свой глаз».

– Вотан так и сделал, мама, да? Он правда так поступил? – спросила возбужденная Джоанна.

Мать кивнула.

– Это был трудный выбор. Вотан пожертвовал глазом и выпил воды из источника, А потом передал людям обретенную им мудрость.

Джоанна серьезно взглянула на мать.

– А ты, мама, тоже бы так сделала… чтобы стать мудрой и узнать про все на свете?

– Такой выбор совершают только боги, – Увидев настойчивый взгляд ребенка, Гудрун призналась. – Нет. Я бы очень испугалась.

– Я тоже, – задумчиво произнесла Джоанна. – Но мне бы очень хотелось узнать, что расскажет Источник.

Гудрун улыбнулась.

– Возможно, тебе не понравилось бы то, что ты узнала. Есть поговорка: «Сердце мудрого человека редко счастливо».

Джоанна кивнула, хотя ничего не поняла.

– А теперь расскажи про Дерево, – попросила она, крепче прижимаясь к матери.

Гудрун начала описывать Ирминсуль, волшебное дерево, которое росло в самой священной саксонской роще у источника реки Липпе. Ее народ молился возле него, пока Ирминсуль не срубили воины Карла.

– Дерево было очень красивое, – сказала мать. – И такое высокое, что никто не видел его верхушку. Оно…

Гудрин замолчала. Ощутив чье-то присутствие, Джоанна подняла голову: на пороге стоял отец.

Мать села на кровати.

– Муж мой, – произнесла она, – я ждала вас не ранее, чем через две недели.

Каноник не ответил. Взяв со стола возле двери восковую свечу, он подошел к очагу и поднес ее к тлеющим углям. Свеча загорелась.

– Ребенка напугала гроза, – нервно пояснила Гудрун. – Я хотела успокоить девочку безобидной сказкой.

– Безобидной! – голос каноника дрожал от гнева. – Ты называешь это богохульство безобидным? – Сделав два больших шага, он приблизился к кровати, поставил свечку и сдернул с жены и дочери одеяло. Джоанна лежала, обхватив мать руками и наполовину скрывшись под копной ее белокурых волос.

Каноник стоял в недоумении, глядя на распущенные волосы Гудрун, но вскоре гнев вернулся к нему.

– Как ты посмела! Я же настрого запретил! – схватив Гудрун, он начал стаскивать ее с кровати. – Языческая ведьма! – Джоанна теснее прижалась к матери. Лицо каноника потемнело. – Дитя, удались! – взревел он. Джоанна колебалась, разрываясь между страхом и желанием защитить мать.

Гудрун оттолкнула ее.

– Иди же. Быстрее!

Джоанна спрыгнула на пол и убежала. У двери она обернулась и увидела, как отец схватил мать за волосы, запрокинув ее голову назад, и заставил встать на колени. Джоанна побежала обратно, но замерла от ужаса, ибо отец достал из-за пояса свой длинный охотничий нож с рукояткой из кости.

– Forsachistu diabolae? – спросил он Гудрун на саксонском, едва слышным голосом. Она не ответила и каноник приставил к ее горлу нож. – Произнеси эти слова! – грозно воскликнул он.

– Ее forsacho allum diaboles, – испуганно пробормотала Гудрун. – Wuercum and wuordum, thumer ends woden ende saxnotes ende aleum…

Оцепенев от страха, Джоанна смотрела, как отец поднял волосы матери и полосонул по ним ножом: пряди посыпались на пол золотым потоком.

Зажав рот рукой, чтобы не разрыдаться, Джоанна повернулась и побежала.

В темноте ее кто-то схватил, и она пронзительно взвизгнула. Чудовищная рука! Девочка совсем забыла про нее! Джоанна отчаянно билась, колотя руку маленькими кулачками. Она сопротивляясь изо всех сил, но огромная рука крепко держала ее.

– Джоанна, Джоанна, все хорошо. Это же я!

Эти слова рассеяли ее страх. Это был Мэтью, десятилетний брат Джоанны, вернувшийся с отцом.

– Мы вернулись, перестань драться, Джоанна! Все хорошо. Это я. – Джоанна подняла руку, нащупала гладкий крест на груди Мэтью и с облегчением прижалась к брату.

Они сидели в темноте, слушая, как работает нож, срезая волосы матери. Внезапно мать вскрикнула от боли. Мэтью громко выругался, А из-под одеял на кровати раздалось всхлипывание их семилетнего брата Джона.

Наконец звук ножа затих. После короткой паузы каноник начал бормотать молитву. Джоанна почувствовала, что Мэтью успокоился. Все кончилось. Она обхватила его за шею и заплакала, а он обнял ее и стал тихонько укачивать.

Спустя какое-то время Джоанна посмотрела брату в глаза.

– Папа назвал маму язычницей.

– Да.

– Она не язычница, – неуверенно заметила девочка. – Неужели мама язычница?

– Была язычницей. – Заметив ужас в глазах сестры, он добавил: – Очень давно. Теперь уже нет. Но она рассказывала тебе языческие сказки. – Джоанна перестала плакать. – Ты знаешь первую заповедь?

Джоанна кивнула и послушно произнесла:

– Не создавай себе кумира, ибо Я Господь, Бог твой.

– Да. Это значит, что боги, о которых рассказывала тебе мама, ложные. Говорить о них грех.

– Именно поэтому отец…

– Верно, – Мэтью запнулся. – Маму следовало наказать, ради спасения ее души. Она ослушалась своего мужа, а это тоже против закона Божьего.

– Почему?

– Потому что так сказано в Священном Писании. – Он процитировал: – Ибо муж – глава семьи, и послушает жена мужа своего во всех делах.

– Почему?

– Почему? – Мэтью растерялся. Его никто не спрашивал об этом прежде. – Ну, думаю… потому, что женщины по природе своей не могут сравниться с мужчинами. Мужчины выше, сильнее и умнее их.

– Но… – начала Джоанна, однако Мэтью остановил ее.

– Хватит вопросов, сестренка. Пора спать. Пошевеливайся, – он отнес ее в кровать и уложил рядом со спящим Джоном.

Мэтью был очень внимателен к сестре. В благодарность Джоанна закрыла глаза и зарылась в одеяло, притворившись спящей.

Но слишком взволнованная, чтобы уснуть, она лежала и смотрела на Джона, спавшего с открытым ртом.

«Он ничего не знает наизусть из Псалтири, хотя ему уже семь лет». Джоанне было всего четыре, но она уже выучила первые десять псалмов наизусть.

Джон не отличался особым умом, но он был мальчик. Разве мог ошибаться Мэтью? Он знал все и готовился стать священником, как их отец. Джоанна лежала с открытыми глазами и обдумывала эту проблему.

К рассвету она заснула и ей снилось, что боги воюют между собой. Архангел Гавриил спустился с небес с пылающим мечом, чтобы сразиться с Тором и Фрейей. В этой ужасной и беспощадной битве ложные боги были повержены, и Гавриил с победой предстал перед вратами Рая. Его меч исчез, а в руке блестел короткий нож с костяной ручкой.

Глава 2

Деревянное перо быстро выводило буквы и слова на мягком желтом воске, покрывавшем дощечку. Джоанна внимательно смотрела через плечо Мэтью, выполнявшего дневное задание. Время от времени он переставал писать, подносил восковую дощечку к горящей свече, чтобы согреть быстро твердевший воск.

Ей нравилось наблюдать, как работает Мэтью. Его перо с острым наконечником из кости рисовало на гладком воске таинственные красивые линии. Джоанна хотела понять значение каждого знака, поэтому внимательно следила за каждым движением пера, словно это могло открыть ей их секрет.

Мэтью отложил перо и, откинувшись на спинку стула, потер глаза. Воспользовавшись моментом, Джоанна потянулась к дощечке и указала на слово.

– Что это значит?

– Джером. Это имя одного из великих Отцов церкви.

– Джером, – повторила она. – Похоже на мое имя.

– Некоторые буквы те же, – улыбнувшись, согласился Мэтью.

– Покажи.

– Лучше не надо. Папе не понравится, если он узнает.

– Он не узнает, – умоляла Джоанна. – Ну, пожалуйста, Мэтью. Я хочу знать. Пожалуйста, покажи мне!

Мэтью колебался.

– Думаю, нет ничего плохого в том, чтобы научить тебя писать свое имя. Может пригодиться, когда ты выйдешь замуж и будешь вести хозяйство.

Положив свою руку на маленькую ручку сестры, он помог ей вывести буквы ее имени: Д-Ж-О-А-Н-Н-А.

– Хорошо. А теперь сама.

Чтобы заставить пальцы изобразить буквы, запечатленные у нее в памяти, Джоанна так сильно сжала перо, что свело пальцы. Она даже вскрикнула от досады, когда перо не послушалось ее.

– Помедленнее, сестренка, помедленнее. Тебе всего шесть лет. В этом возрасте учиться писать непросто. Я тоже так начинал, очень хорошо это помню. Не спеши и постепенно научишься.

На следующий день Джоанна рано встала и вышла из дома. На рыхлой земле возле загона для скота она рисовала буквы до тех пор, пока не убедилась, что делает это правильно, а потом позвала Мэтью, попросив оценить ее работу.

– Вот это да, очень хорошо, сестренка! Просто здорово, – он вдруг запнулся и виновато пробормотал, – но папе лучше не знать об этом. – Мальчик затоптал все, что написала на земле сестра.

– Нет, Мэтью, нет! – Джоанна попыталась оттолкнуть его. Напуганные шумом, в загоне захрюкали свиньи.

– Все хорошо, Джоанна. Не расстраивайся, – Мэтью склонился и обнял сестру.

– Н-но ты же сказал, что буквы хорошие!

– Они очень хорошие – Мэтью сам удивился, что они написаны правильно, не как у Джона, хотя он на три года старше сестры. В самом деле, не будь Джоанна девочкой, она научилась бы писать очень красиво. Но лучше не забивать этим голову ребенка. – Нельзя оставлять буквы, папа не должен знать об этом, потому я и стер их.

– А ты научишь меня другим буквам, Мэтью?

– Я уже показал тебе гораздо больше, чем следовало.

– Папа не узнает. Я ему не скажу, обещаю. А когда закончу, сотру все буквы до единой. – Джоанна смотрела на брата, умоляя его согласиться.

Мэтью покачал головой, сочувствуя сестре. Она была очень настойчива. Ласково взяв ее за подбородок, он уступил.

– Хорошо. Но помни, это наш самый большой секрет.

Между ними завязалась игра. При каждом удобном случае, хотя и не так часто, как хотелось Джоанне, Мэтью на земле показывал ей, как рисовать буквы. Она была очень старательной ученицей. Сознавая последствия, Мэтью, однако, не мог устоять перед ней. Ему самому нравилось учиться, и стремление сестры к знаниям тронуло его сердце.

Но даже он был потрясен, когда однажды Джоанна принесла ему огромную отцовскую Библию в деревянном переплете.

– Что ты сделала? – воскликнул Мэтью. – Отнеси обратно. Не смей прикасаться к ней!

– Научи меня читать.

– Что? – ее упрямство поражало, – Ну, сестренка, это уж слишком.

– Почему?

– Э… потому, что читать гораздо труднее, чем учиться писать. Не уверен, что у тебя получится.

– Почему же нет? Ты ведь научился.

– Да. Но я мужчина, – снисходительно улыбнулся Мэтью. Это было не совсем так, потому что он не прожил еще тринадцати зим. Только через год, когда ему исполнится четырнадцать, он станет настоящим мужчиной. Но мальчику было приятно сознавать свое превосходство, тем более что младшая сестра еще не понимала разницы.

– Я тоже смогу. Знаю, что смогу.

Мэтью вздохнул. Все было не так просто.

– Дело не только в этом, Джоанна. Для девочки уметь писать и читать опасно и противоестественно.

– Святая Екатерина умела. Епископ говорил про это в своей проповеди, помнишь? Он сказал, что ее любили за мудрость и образованность.

– Это совсем другое. Она была святая. Л ты просто… девочка.

Джоанна протянула ему книгу, но вдруг прижала ее к себе.

– Почему Екатерина была святой?

Мэтью замер с протянутой рукой.

– Она была мученицей, которая умерла за веру. Епископ рассказал об этом в проповеди.

– А почему ее замучили?

Мэтью вздохнул.

– Она бросила вызов императору Максимилиану и его пятидесяти мудрецам, доказав в споре лживость язычества. За это ее наказали. Ну ладно, сестренка, отдай книгу.

– Сколько ей было лет, когда она сделала это?

Какие странные вопросы задает ребенок!

– Не хочу больше обсуждать это, – раздраженно сказал Мэтью. – Отдай!

Джоанна отступила, крепко вцепившись в книгу.

– Она была старая, когда в Александрии спорила с императорскими мудрецами?

Мэтью размышлял, удастся ли ему отобрать у сестры книгу. Нет, лучше не делать этого. Ветхий переплет может сломаться. Тогда у них обоих будут такие неприятности, что и подумать страшно. Лучше ответить на вопросы сестры, какими бы глупыми и детскими они ни были, пока она не устанет от этой игры.

– Епископ сказал, тридцать три, столько же, сколько было Иисусу Христу, когда его распяли.

– А когда Святая Екатерина переспорила императора, ее уже считали образованной, как сказал епископ?

– Очевидно, – снисходительно ответил Мэтью. – Как бы еще ей удалось превзойти мудрецов в споре?

– Значит… – маленькое личико Джоанны засветилось торжеством, – она научилась всему до того, как стала святой. Когда была девочкой. Как я!

На мгновение Мэтью растерялся, но потом рассмеявшись сказал:

– Ах ты, бесенок! Так вот ты куда клонишь! Да, спорить ты умеешь, это точно!

Улыбаясь, Джоанна с надеждой протянула ему книгу.

Покачав головой, Мэтью взял у нее Библию. Что за странное существо: такая решительная, самоуверенная, совсем не похожа на Джона или других детей. Сестра смотрела на него глазами взрослой мудрой женщины. Неудивительно, что у деревенских девочек не было с ней ничего общего.

– Отлично, сестренка! Сегодня начнем учиться читать. – Ее лицо засветилось радостью, поэтому Мэтью предостерег. – Не жди многого. Это гораздо труднее, чем ты думаешь.

Джоанна обняла его за шею.

– Мэтью, я люблю тебя.

Мэтью слегка оттолкнул сестру.

– Начнем отсюда.

Джоанна наклонилась над книгой и, вдыхая запах пергамента и дерева, посмотрела на указанный Мэтью отрывок: Евангелие от Иоанна, глава первая, стих первый. In principio erat verbum et erat apud Deum et verbum erat Deus: Вначале было слово, и слово было от Бога, и слово было Бог.

* * *

Лето и осень выдались теплые, и урожай в деревне собрали такой, какого не помнили многие годы. Но декабрь оказался снежным, с севера дул ледяной ветер. Окно в доме было заколочено досками, стены снаружи сильно занесло снегом, и семья большую часть дня проводила дома. Теперь Джоанне и Мэтью было гораздо труднее найти время для учебы. В хорошие дни каноник уходил на службу, забирая с собой Джона, а Мэтью оставался, чтобы посвятить себя исключительно важным занятиям. Когда Гудрун отправлялась в лес собирать дрова, Джоанна спешила к столу, где сидел Мэтью, и открывала Библию на том месте, где они остановились в прошлый раз. Джоанна делала большие успехи. Перед Великим Постом она одолела почти все Евангелие от Иоанна.

Однажды Мэтью достал что-то из-под восковой дощечки и, улыбаясь, протянул ей.

– Тебе, сестренка. – Это был деревянный медальон на веревочке. Мэтью надел медальон сестре на шею.

– Что это? – удивилась Джоанна.

– Кое-что для тебя, чтобы ты носила.

– О! – воскликнула она. – Спасибо. Мэтью засмеялся, видя ее недоумение.

– Взгляни на переднюю сторону медальона. Джоанна увидела на медальоне лицо, похожее на женское. Мэтью плохо резал по дереву, вышло грубо, но глаза женщины получились очень выразительными, взгляд был пристальный и умный.

– А теперь посмотри на обороте, – велел Мэтью.

Джоанна перевернула медальон и увидела, что по краю вырезаны буквы.

– Святая Екатерина Александрийская, – прочитала она.

Вскрикнув от радости, Джоанна прижала медальон к труди. Она поняла: так Мэтью выразил, что признает ее способности и верит в нее. Слезы навернулись на глаза Джоанны.

– Спасибо, – повторяла она снова и снова.

Мэтью улыбнулся. Джоанна заметила, что у брата вокруг глаз появились круги; он выглядел усталым и измученным.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – заботливо спросила она.

– Конечно! – ответил он слишком быстро. – Приступим к уроку.

Однако Мэтью был чем-то обеспокоен и так рассеян, что даже не заметил ее ошибку.

– Что-то не так? – поинтересовалась Джоанна.

– Нет, нет, немного устал, вот и все.

– Тогда, может быть, хватит? Я не против. Сделаем это завтра.

– Нет, извини. Просто задумался. Посмотрим, как наши дела? Ах да. Прочти последний абзац еще раз, но обрати внимание что глагол читается: videat, а не videt.

На следующий день Мэтью проснулся с воспаленным горлом и головной болью. Гудрун приготовила ему горячий напиток из молока, меда и трав.

– Не вставай с постели весь день, – сказала она. – У старухи Уигбод мальчик слег с ангиной, видно, у тебя то же начинается.

Мэтью засмеялся и ответил, что у него ничего такого нет, просто перестарался с учебой. Он настоял, чтобы его пустили на улицу помогать Джону подрезать лозу.

На следующее утро у Мэтью началась лихорадка и затруднилось дыхание. Даже каноник заметил, что сын очень болен.

– Ты сегодня переутомился со своими занятиями, – сказал он Мэтью. Такой снисходительности он никогда не проявлял.

Они послали в монастырь Лорш за помощью, и через два дня явился лекарь, чтобы осмотреть Мэтью. Он печально покачал головой и что-то пробормотал. Впервые Джоанна поняла, что состояние брата очень тяжелое. Эта мысль ужаснула ее. Монах, сделав Мэтью обильное кровопускание, прибегнул к молитве и священным дарам. Однако ко дню Святого Северина Мэтью стало совсем плохо: начался сильный жар, и мальчик весь содрогался от изнурительного кашля. Джоанна зажимала уши, чтобы этого не слышать.

Весь следующий день и всю ночь семья не спала. Джоанна стояла рядом с матерью на коленях на холодном земляном полу, напуганная ужасными переменами в Мэтью. Кожа на его лице натянулась, и знакомые черты превратились в страшную маску. Под лихорадочным румянцем проступала зловещая бледность.

В темноте над ними возвышался каноник, его голос монотонно звучал всю ночь. Он молился об избавлении сына от мук. «Domine Sancte, Pater omnipotens, aeterne Deus, qui fragihtatem condittonis nostrae infusa virtutis tuae dignatione confirmas…» – Джоанна сонно поклонилась.

– Нет!

Джоанна очнулась от внезапного крика матери.

– Не уходи! Мэтью, сыночек мой!

Джоанна взглянула на кровать. Казалось, ничего не изменилось. Мэтью лежал неподвижно, как и прежде, но вдруг она заметила, что на лице больше нет лихорадочного румянца: оно стало серым, как камень.

Взяв руку брата, девочка почувствовала, что она вялая, тяжелая, и не такая горячая, как прежде. Она крепко сжала ее и приложила к щеке. Мэтью, пожалуйста, не умирай! Смерть означала, что он больше никогда не будет спать рядом с ней и Джоном в большой кровати, никогда больше не увидит она, как Мэтью склоняется над сосновым столом, хмурится и что-то сосредоточенно изучает, никогда уже не придется ей сидеть рядом с ним и следить за его пальцем, скользящим по строкам Библии. Пожалуйста, не умирай!

Вскоре Джоанну увели, а мать и деревенские женщины обмыли тело Мэтью. Когда все было сделано, девочке разрешили проститься с братом. Если бы не странный серый цвет его кожи, можно было решить, что он спит. Джоанна подумала, что если коснется брата, то он проснется, откроет глаза и снова лукаво посмотрит на нее. Она поцеловала его в щеку, как велела мама. Щека была холодная и твердая, как у мертвого кролика, которого Джоанна принесла из ледника на прошлой неделе. Она отпрянула от брата.

Мэтью покинул их.

Уроков больше не будет.

Стоя у загона для скота, Джоанна смотрела на черные проталины в снегу, где она выводила свои первые буквы.

– Мэтью, – прошептала девочка и опустилась на колени. От мокрого снега платье стало влажным. Было очень холодно, но в дом идти нельзя. Нужно что-то делать. Указательным пальцем она начертила на снегу знакомые буквы из Евангелия от Иоанна.

– Ubi sum ego vos поп potestis venire. Туда, где я, тебе пути нет.

– Налагаю на всех нас епитимью, – объявил каноник после похорон. – Во искупление грехов, навлекших на нашу семью гнев Божий.

Джоанну и Джона он заставил молиться на коленях на жестком деревянном подмостке, служившем в доме алтарем. Весь день они молились. Им не разрешили ни есть, ни пить. Лишь ночью их отпустили и позволили спать в кровати, которая без Мэтью показалась детям большой и пустой. Джон хныкал от голода. Посреди ночи Гудрун разбудила их и, прижав палец к губам, дала знать, чтобы они молчали. Каноник заснул. Она быстро протянула детям несколько кусков хлеба и деревянную кружку теплого козьего молока. Еду она вынесла из кладовки так, что муж ничего не заметил. Джон, съев свою порцию хлеба, остался голодным. Джоанна поделилась с ним. Как только они покончили с едой, Гудрун заботливо укрыла их шерстяным одеялом и исчезла, унеся с собой кружку. Дети прижались друг к другу и быстро уснули.

На рассвете каноник разбудил их и, не разрешив нарушить пост, послал к алтарю, продолжить епитимью. Минули утро и полдень, а они все стояли на коленях.

Полуденные лучи солнца, проникнув сквозь оконную щель, осветили алтарь. Джоанна вздохнула и изменила положение на импровизированном алтаре. Колени у нее болели, в животе урчало. Она пыталась сосредоточиться на словах молитвы: «Pater Noster qui es in caelis, sanctificetur nomen timm, adveniat regnnm tuum…»

Все бесполезно! Усталая и голодная, она тосковала по Мэтью и не понимала, почему не может плакать. Горло и грудь сжимало, а слез не было.

Девочка смотрела на небольшое деревянное распятье, висевшее перед алтарем. Каноник привез его из родной Англии, когда приехал в качестве миссионера в Саксонию. Выполненная мастером из Нортумберленда, фигура Христа выглядела внушительнее и была более точной, чем те, что делали франки. Все части его тела, распростертого на кресте, были удлиненные, ребра рельефно выступали и даже кадык – странное напоминание о Его принадлежности к мужскому полу, – выделялся намного сильнее. Следы крови из многочисленных ран Христа тоже казались намного заметнее.

Несмотря на выразительность, фигура выглядела гротескной. Джоанна знала, что ее должна переполнять любовь к Христу и благоговейный трепет перед Его жертвой, но испытывала только отвращение. В сравнении с красивыми и сильными богами ее мамы, эта фигура представлялась уродливой, сломленной и побежденной.

Стоявший позади нее Джон начал хныкать. Джоанна взяла его за руку, понимая, что она сильнее брата. Хотя ему было десять лет, а Джоанне семь, она считала естественным заботиться о Джоне и защищать его.

Глаза Джона наполнились слезами.

– Это несправедливо, – сказал он.

– Не плачь, – Джоанна испугалась, что его всхлипывания привлекут внимание матери или, еще хуже, отца. – Епитимья скоро закончится.

– Не в этом дело! – ответил он.

– В чем же?

– Ты не поймешь.

– Скажи.

– Отец захочет, чтобы я стал заниматься, как Мэтью. Уверен, обязательно захочет. А я так не умею, не могу.

– Надеюсь, сможешь. – Джоанна догадалась, почему брат испугался. Отец ругал его за лень и даже бил, когда он не успевал в учении, но Джон не был виноват. Он очень старался, но занятия всегда давались ему с трудом.

– Нет, – упрямился Джон, – я не такой, как Мэтью. Знаешь, что отец хотел отправить его в Аахен для поступления в дворцовую школу?

– Правда? – изумилась Джоанна. Дворцовая школа! Она и не предполагала, что отец возлагает на Мэтью такие надежды.

– А я даже не могу прочитать учебника по грамматике. Отец говорит, что Мэтью выучил его, когда ему было девять лет, а мне уже десять. Что же делать, Джоанна? Что делать?

– Ну… – Джоанна хотела успокоить брата, но напряжение последних двух дней довело Джона до отчаянья.

– Он побьет меня, – и Джон расплакался в голос. – Не хочу, чтобы меня били!

На пороге появилась Гудрун. Беспокойно оглянувшись, она поспешила к Джону.

– Перестань. Хочешь, чтобы отец услышал? Говорю тебе, замолчи!

Джон неловко спустился с алтаря, откинул голову и завопил во все горло. Не обращая внимания на слова матери, он продолжал рыдать, и слезы ручьями текли по его раскрасневшимся щекам.

Гудрун схватила Джона за плечи и стала трясти так, что его голова откидывалась то назад, то вперед. Глаза у него при этом были закрыты. Джоанна даже слышала, как стучали зубы Джона. Наконец, он вздрогнул и взглянул на мать.

Она прижала его к себе.

– Ты больше не будешь плакать. Ради твоей сестры и ради меня ты не должен плакать. Джон, все будет хорошо, только молчи, – она укачивала его, пытаясь успокоить и убедить.

Джоанна задумчиво смотрела на них, понимая, что Мать права. Джон, не отличавшийся умом, не мог заменить Мэтью. Но… Лицо ее вспыхнуло от возбуждения, когда в голове промелькнула отчаянная мысль.

– Что такое, Джоанна? – Гудрун заметила странное выражение на лице дочери. – Ты заболела? – Это очень встревожило ее, потому что демоны, вызывавшие лихорадку, все еще обитали в доме.

– Нет, мама. Но у меня есть идея, отличная идея! Гудрун про себя застонала. У девочки полно идей, но от них одни неприятности.

– Да?

– Папа хотел, чтобы Мэтью учился в дворцовой школе.

– Знаю.

– А теперь он пожелает, чтобы Джон занял место Мэтью. Поэтому Джон и плачет, мама. Он сознает, что у него ничего не получится, и боится рассердить палу.

– Ну и что? – удивилась Гудрун.

– Мама, это могу сделать я: учиться вместо Мэтью. Потрясенная Гудрун молчала. Ее доченька, ее деточка, которую она так любила, единственная, с кем могла поговорить на родном языке и поделиться секретами, будет изучать священные книги христианских завоевателей? Мысль о том, что Джоанна думала об этом, была невыносима.

– Что за чушь! – опомнилась Гудрун.

– Я буду хорошо учиться, – настаивала Джоанна. – Мне нравится учиться всему, я могу это сделать, и тогда Джону будет нечего бояться. Ему трудно. – Джон сдавленно всхлипнул, все еще пряча голову на груди матери.

– Ты девочка. Это не для тебя, – снисходительно заметила Гудрун. – Кроме того, папе это не понравится.

– Но, мама, так было раньше. Теперь все изменилось. Разве ты не видишь? Теперь папа думает по-другому.

– Я запрещаю тебе говорить об этом с отцом. Наверное, что-то случилось с твоей головой от голода и усталости, как у брата. Иначе ты бы не говорила такой ерунды.

– Но, мама, если бы я могла показать ему…

– Я сказала: хватит! – тон Гудрун исключал дальнейшие возражения.

Джоанна замолчала. Она нащупала на груди под платьем медальон Святой Екатерины, который Мэтью вырезал для нее. Ну и что, что я девочка.

Джоанна подошла к Библии, лежавшей на небольшом деревянном столе, подняла ее, ощупав привычный позолоченный переплет. Запах дерева и пергамента, напомнил Джоанне об их занятиях с Мэтью, обо всем, чему он учил ее, и обо всем, что ей хотелось узнать. Возможно, если я покажу папе, что умею… Надеюсь, тогда он поймет, что я справлюсь. И снова Джоанну охватила радость. Но не исключены неприятности. Папа может очень рассердиться. Отец часто бил Джоанну, и сила его гнева была ей хорошо знакома.

Она стояла в нерешительности, поглаживая ровную поверхность деревянного переплета Библии. Внезапно открыв книгу, Джоанна попала как раз на Евангелие от Иоанна, то место, с которого Мэтью начал учить ее читать. «Это знак», – подумала она.

Мать сидела к ней спиной, укачивая Джона, который перестал рыдать и только икал. Это мой шанс. Джоанна понесла открытую книгу в другую комнату.

Отец сгорбившись сидел на стуле, опустив голову и закрыв лицо руками. Когда Джоанна подошла, он не шелохнулся. Испугавшись, она вдруг остановилась. Идея показалась ей невозможной, абсурдной. Отец никогда не согласится. Джоанна уже собиралась уйти, когда отец отнял руки от лица и посмотрел на нее. Она стояла перед ним с раскрытой книгой.

Ее голос дрожал, когда она начала читать:

– In principio erat verbum et verbum erat apput Deum et verbum erat Deus…

Отец не остановил Джоанну, и она продолжила чтение с большей уверенностью.

– Все через Него начало быть, и без Него ничто не могло быть, что начало быть, В Нем была жизнь, и жизнь была свет людям. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Красота и сила слов вдохновили девочку, придали сил и уверенности. Она дошла до конца, раскрасневшись от успеха и зная, что прочла очень хорошо, Джоанна взглянула на отца. Он пристально смотрел на нее.

– Я умею читать. Мэтью научил меня. Мы делали это тайком, чтобы никто не знал, – произнесла она на одном дыхании. – Ты будешь гордиться мною, папа. Я знаю. Позволь мне учиться вместо Мэтью, и я…

– Ты! – яростно зарычал отец. – Это ты! – он с упреком указал на нее. – Это именно ты! Из-за тебя Господь проклял нас. Ненормальный ребенок! Предательница! Ты убила брата!

Джоанна задохнулась. Каноник приблизился к ней с поднятой рукой. Джоанна уронила книгу и хотела убежать, но он поймал ее, развернул к себе и хлестнул по лицу с такой силой, что она отлетела к стене, ударившись о нее головой.

Отец подошел к ней. Джоанна заслонилась, ожидая нового удара, но его не последовало. Спустя мгновение раздались хриплые гортанные звуки. Она поняла, что отец плачет. Никогда Джоанна не видела плачущего отца.

– Джоанна! – Гудрун поспешила в комнату. – Что ты сделала, деточка! – Она опустилась на колени, разглядывая синяк под правым глазом дочери. Находясь между мужем и Джоанной, Гудрун шептала: – Что я тебе говорила? Глупенькая девочка, смотри, что ты наделала! – Чуть громче она произнесла: – Отправляйся к брату, ему нужна твоя помощь. – Она помогла Джоанне встать и быстро отвела ее в другую комнату.

Каноник мрачно посмотрел на Джоанну, когда она шла к двери.

– Забудь про девочку, муж мой, – сказала Гудрун, чтобы успокоить его. – Не обращай на нее внимания. Не отчаивайся, Помни, у тебя есть еще сын.

Глава 3

В августе созрели пшеничные колосья. На восьмом году жизни, Джоанна впервые встретилась с Эскулапием. Он остановился в доме каноника на пути в Майнц, где должен был преподавать в кафедральной школе.

– Добро пожаловать, господин, добро пожаловать! – приветствовал Эскулапия отец Джоанны. – Мы рады, что вы благополучно прибыли. Надеюсь, путешествие не слишком утомило вас? – он почтительно поклонился гостю через порог. – Входите, отдохните. Гудрун! Принеси вино! Ваш визит большая честь для моего скромного дома. – По поведению отца Джоанна догадалась, что Эскулапий очень известный ученый.

Он был греком, одетым по византийской моде. Его белая льняная хламида была застегнута простой металлической брошью и покрыта длинной накидкой, отороченной серебряной нитью. Волосы у него были коротко острижены, как у простого крестьянина, смазаны маслом и зачесаны назад. В отличие от каноника, который брился по обычаю франкских священников, Эскулапий носил длинную бороду, такую же седую, как его волосы.

Когда отец позвал Джоанну, чтобы представить гостю, она очень смутилась и робко стояла перед незнакомцем, уставившись на причудливый ремешок его сандалий. Наконец каноник отослал ее помогать матери с обедом.

За столом каноник сказал:

– По обычаю мы читаем Священное Писание перед приемом пищи. Не окажете ли честь, почитав нам сегодня?

– С удовольствием. – Эскулапий улыбнулся, осторожно раскрыл деревянный переплет и перелистал хрупкие страницы. – Экклезиаст. Omnia tempus habent, et momentum suum cuique negotio sub caelo…

Джоанна никогда не слышала такой прекрасной латыни. У него было необычное произношение. Слова звучали не слитно, как в галльской манере, а четко.

– Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное…

Джоанна не раз слышала, как ее отец читал то же самое, но благодаря Эскулапию она впервые поняла красоту слов, которой раньше не замечала.

Закончив, Эскулапий закрыл Библию.

– Превосходная книга, – обратился он к канонику. – Написана изумительным почерком. Вы, должно быть, привезли ее из Англии. Слышал, что это искусство все еще процветает там. Большая редкость в наше время встретить манускрипт без грамматических ошибок.

Каноник раскраснелся от удовольствия.

– В библиотеке Линдисфарна таких много. Этот экземпляр доверил мне епископ, назначив меня миссионером в Саксонии.

Обед удался на славу, и был самым обильным, из всех какие когда-либо готовили в их доме. На столе стояла вырезка жареной свиной солонины, покрытой нежной хрустящей корочкой, вареный горох и свекла, пикантный сыр и батоны хрустящего хлеба, выпеченного в золе. Каноник велел подать франкского пива, ароматного, темного и густого, словно деревенский бульон. Потом они ели жареный миндаль и сладкие печеные яблоки.

– Изумительно! – воскликнул Эскулапий в конце обеда. – Давно я так не ел. С тех пор, как покинул Византию, ни разу не отведал такой нежной свинины.

Гудрун обрадовалась:

– Это потому, что у нас свои свиньи, и перед тем, как забить, мы откармливаем их. Мясо черных лесных свиней жесткое и невкусное.

– Расскажите о Константинополе! – нетерпеливо попросила Джоанна. – Правда, что там улицы вымощены драгоценными камнями, а из фонтанов льется жидкое золото?

– Her, – рассмеялся Эскулапий, – но это замечательное место стоит увидеть.

Разинув рты, Джоанна и Джон слушали рассказ Эскулапия о Константинополе, расположенном на высоком мысе. Мраморные дома, покрытые золотом и серебром, поднимались на несколько этажей, глядя на Золотой Рог, залив, где стояли на причале корабли со всего света. В этом городе Эскулапий родился и вырос. Ему пришлось бежать, когда его семью вовлекли в религиозный спор, связанный с уничтожением икон. Джоанна не понимала этого, хотя отец знал, о чем речь, и мрачно кивал, когда Эскулапий рассказывал о гонениях на семью.

Потом они перешли к обсуждению теологических вопросов, и Джоанну с братом отправили в спальню родителей, поскольку гостю предоставили их большую кровать поближе к очагу.

– Пожалуйста, позвольте мне остаться и послушать, – обратилась к матери Джоанна.

– Нет. Ты давно должна спать. Кроме того, наш гость устал рассказывать. А серьезные разговоры тебе не интересны.

– Но…

– Все, детка. Марш в кровать. Утром мне понадобится твоя помощь. Папа хочет, чтобы мы устроили новый пир для гостя. Еще один такой гость, и мы разоримся, – ворчала Гудрун. Уложив детей на соломенную постель, она поцеловала их и вышла.

Джон заснул сразу, но Джоанна лежала с открытыми глазами, пытаясь расслышать голоса, доносившиеся из-за толстой деревянной перегородки. Наконец, одолеваемая любопытством, она встала, подошла к двери и опустилась на колени. Теперь девочка видела, как ее отец и Эскулапий сидят и разговаривают возле очага. Было холодно, до Джоанны не доходил жар от огня, а на ней была только легкая рубашка. Она дрожала от холода, но и не помышляла вернуться в постель. Ей было необходимо услышать то, что говорил Эскулапий.

Речь зашла о кафедральной школе.

– Вам что-нибудь известно о местной библиотеке? – спросил каноника Эскулапий.

– О да, – отвечал каноник, несомненно довольный, что его об этом спросили. – Я провел в ней многие часы. Там собрана отличная коллекция, около семидесяти пяти экземпляров.

Эскулапий вежливо кивнул, хотя слова не произвели на него особого впечатления. Джоанна с трудом представляла себе столько книг в одном месте.

– Есть даже копии De scriptoribus ecclesiasticus Исидора и De gubernatione Dei Салвиана, – сказал каноник, – а также полное собрание Commentarii Джерома с превосходными иллюстрациями. Кроме того, имеется самый точный манускрипт Hеxаemeron нашего земляка Святого Базиля.

– Есть ли работы Платона?

– Платона? – вопрос шокировал каноника. – Конечно нет. Его работы не для христиан.

– О? Следовательно, вы не одобряете изучение логики?

– Она занимает свое место в тривиуме, – раздраженно ответил каноник, – при использовании определенных текстов, например Августина и Боэция. Но вера основана на признании силы святого Духа, а не на логических доказательствах. Из-за глупого любопытства люди иногда лишаются своей веры.

– Понимаю вашу точку зрения, – вежливо откликнулся Эскулапий, явно не согласившись с каноником. – Возможно, однако, вы ответите мне на это: как получается, что человек способен разумно мыслить?

– Разум есть проявление божественного в человеке. «И сотворил Бог человека по образу и подобию Своему».

– Бы хорошо знакомы с Писанием. Следовательно, вам придется признать, что разум дан человеку Богом?

– Несомненно.

Джоанна подобралась ближе. Она не хотела пропустить ни единого слова Эскулапия.

– Тогда зачем бояться сопоставлять разум и веру? Если Бог дал нам разум, то как же разум может увести нас от Бога?

Каноник заерзал на стуле. Джоанна никогда не видела отца в таком замешательстве. Он был миссионер, обученный наставлять и проповедовать, но не привыкший к логическим дебатам, поэтому он так и не ответил.

– В самом деле, – продолжил Эскулапий. – Не из-за недостатка ли веры боится человек логического рассуждения? Если цель сомнительна, тогда путь к ней наполнен страхом. Твердая вера не знает страха, ибо если Бог существует, то разум не может не привести нас к Нему. «Cogito, ergo Deus est», – сказал Святой Августин. «Я мыслю – значит Бог существует».

Джоанна так увлеклась их спором, что забыла об осторожности и одобрительно воскликнула. Отец резко повернулся к перегородке. Девочка отпрянула в темноту, затаив дыхание. Разговор продолжился. «Слава Богу, они не заметили меня». Она медленно перебралась к кровати, где сопел спящий Джон.

Еще долго после того, как стихли голоса, Джоанна лежала без сна. На сердце у девочки было очень легко и свободно, словно с него свалился камень. Она не виновна в смерти Мэтью. Его убило не ее желание учиться, как утверждал отец. Услышав Эскулапия, Джоанна поняла, что стремление к знаниям естественно и безгрешно. Это следствие того, что Господь дал человеку разум. «Я мыслю – значит Бог существует». Она поняла истину этих слов.

Слова Эскулапия поселили надежду в душе Джоанны. «Может быть, завтра я смогу поговорить с ним, – думала она. – И даже покажу ему, что умею читать».

Это так вдохновило ее, что она так и не смогла заснуть до рассвета.

На следующее утро, очень рано, мать послала Джоанну в лес за буковыми орехами и желудями для свиней. Желая поскорее вернуться домой к Эскулапию, Джоанна спешила выполнить работу, но в осеннем лесу, засыпанном опавшей листвой, собирать орехи было трудно, а возвращаться домой с полупустой корзиной – нельзя.

Когда Джоанна пришла из леса, Эскулапий уже собирался покинуть их дом.

– Ах, я так надеялся, что вы отобедаете с нами еще раз, – сокрушался каноник. – Мне интересны ваши мысли о тайне Триединства, хотелось бы продолжить беседу.

– Вы очень добры, но я должен быть в Майнце вечером. Меня ждет епископ. Мечтаю приступить к новым исследованиям.

– Конечно, конечно, – сказал каноник и помолчав, добавил: – Но вы не забыли про наш разговор о мальчике? Не посмотрите ли его уроки?

– Это самое меньшее, что я могу сделать для такого гостеприимного хозяина, – вежливо ответил Эскулапий.

Джоанна взяла свое шитье и уселась на стуле неподалеку, стараясь остаться незамеченной, чтобы отец не прогнал ее. Но бояться было нечего, потому что каноник сосредоточился только на Джоне, Надеясь произвести на Эскулапия впечатление успехами сына, он начал задавать Джону вопросы по грамматике Доната. Каноник совершил большую ошибку, поскольку именно в грамматике Джон был особенно слаб. Он постоянно путал дательный падеж с творительным, неумело спрягал глаголы, а в конце не смог правильно разобрать предложение. Эскулапий слушал внимательно.

Покраснев от смущения, каноник перешел к более безопасной теме и начал с большого трактата Алкуина, который Джон знал неплохо. С первой частью Катехизиса он справился.

– Что есть год?

– Телега с четырьмя колесами.

– Какие кони тянут ее?

– Солнце и луна.

– Сколько в ней мест?

– Двенадцать.

Довольный успехом сына, каноник перешел к более сложной части Катехизиса. Джоанна опасалась того, что могло произойти, ибо Джон был близок к истерике.

– Что есть жизнь?

– Радость благословенных, скорбь печальных и… и… – Джон запнулся.

Эскулапий поморщился. Джоанна закрыла глаза, сосредоточившись на нужных словах и желая всей душой, чтобы Джон произнес их.

– Ну? – стал подгонять сына каноник. – И что?

Лицо Джона озарило вдохновение.

– И поиск смерти!

Каноник кивнул.

– А что есть смерть?

Оцепенев, Джон уставился на отца, словно загнанный олень, преследуемый охотниками.

– Что есть смерть? – повторил каноник.

Бесполезно. Непонимание последнего вопроса и нарастающий гнев отца лишили Джона самообладания. Он забыл все. Джоанна заметила, что брат готов расплакаться. Отец гневно посмотрел на него. Эскулапий взирал на них с сочувствием.

Джоанна больше не могла этого вынести. Смятение брата, гнев отца, невыносимое унижение обоих и нетерпение Эскулапия лишили ее выдержки. Не успев сообразить, что делает, Джоанна выпалила:

– Неизбежность происходящего, неопределенность паломничества, слезы живущих, подлость человека.

Ее слова поразили всех, словно громом. Все трое ошеломленно посмотрели на девочку. Лицо Джона выражало досаду, лицо отца – ярость, Эскулапий пришел в изумление. Первым дар речи обрел каноник.

– Что за наглость? – возмутился он, но, вспомнив про Эскулапия, сказал: – Если бы не наш дорогой гость, я наказал бы тебя немедленно. Но с наказанием пока повременим. Прочь с глаз моих!

Джоанна поднялась. Она сдерживалась, пока не дошла до двери и не захлопнула ее за собой. Девочка бежала со всех ног до папоротников на опушке леса и там упала на землю.

Ее терзала невыносимая душевная боль. Быть униженной перед тем, на кого она так хотела произвести впечатление! Это несправедливо. Джон не знал ответа, а она знала. Почему ей нельзя было ответить?

Джоанна долго сидела, наблюдая за удлиняющимися тенями деревьев. На землю спустился дрозд и стал клевать червей. Найдя червячка, он важно и гордо выставил грудку. «Точно, как я, – подумала Джоанна с горечью. «Надулась от гордости за то, что сделала». Она знала, что гордыня грех, ее за это часто наказывали, но преодолеть себя не могла.

– Я умнее Джона. Почему учиться можно только ему, а не мне?

Дрозд улетел. Джоанна следила за ним, пока он не скрылся среди деревьев. Она прикоснулась к медальону Святой Екатерины и вспомнила Мэтью. Он посидел бы с ней, поговорил, объяснил все, чтобы она поняла. Джоанна очень скучала по нему.

«Ты убила своего брата», – сказал отец. Эти слова тяжело ранили ее. Но дух Джоанны сопротивлялся, она была горда и желала большего, чем Бог определил женщине. Но почему Бог наказал Мэтью за ее грех? Это же лишено всякого смысла.

Что не позволяет осуществиться ее мечтам? Все считали желание Джоанны учиться противоестественным. Но она жаждала знаний, открытых ученым людям. У остальных девочек в деревне интересы были другие. Им нравилось сидеть на службе в церкви, хотя они не понимали ни слова. Принимая на веру все, о чем им говорили, они ни к чему не стремились. Они мечтали о хорошем муже, таком, который не будет их бить, о куске земли, чтобы работать на нем. Они даже не помышляли выйти за пределы безопасного и знакомого мира деревни. Джоанна не понимала их так же, как и они ее.

«Почему я другая? – размышляла она. – Что во мне не так?»

Позади послышались шаги. Джон коснулся плеча сестры и мрачно сказал:

– Меня прислал отец. Хочет видеть тебя.

– Прости, – Джоанна взяла его за руку.

– Не стоило этого делать. Ты всего лишь девочка. Эти слова ей были непонятны, но Джоанна была благодарна, что брат простил ее, хотя она унизила его перед гостем.

– Я была не права. Прости.

Джон попытался выказать уязвленную гордость, но ему это не удалось.

– Ладно, прощаю. По крайней мере, папа на меня больше не сердится. А теперь… в общем, сама увидишь.

Он помог сестре подняться с сырой земли и отряхнуть юбку от листьев. Держась за руки, они направились к дому.

В дом Джоанна вошла первая.

– Иди, – сказал Джон, – они хотят видеть тебя. Они? Джоанна задумалась, что он имел в виду, но спросить не успела, так как увидела отца и Эскулапия, ожидавшего у очага.

Она подошла и покорно встала перед ними. У отца было такое выражение лица, будто он съел что-то кислое. Он жестом направил дочь к Эскулапию, а тот подозвал ее ближе. Взяв девочку за руки, Эскулапий пристально посмотрел на нее.

– Ты знаешь латынь? – спросил он.

– Да, господин.

– Как ты этому научилась?

– Я слушала, господин, когда мой брат учил уроки.

Представив себе реакцию отца на эти слова, Джоанна потупилась.

– Знаю, что мне не следовало этого делать.

– Чему еще ты научилась? – спросил Эскулапий.

– Я умею читать, господин, и немного писать. Когда я была маленькая, мой брат Мэтью учил меня.

Краем глаза Джоанна заметила, что отец сердит.

– Покажи мне.

Эскулапий открыл Евангелие от Луки. Она начала читать, поначалу запинаясь на некоторых латинских словах, поскольку давно не читала: «Quomodo assimilabimtis regnum Dei aut in qua parabola ponemus illud?» – «Чему подобно Царство Божье? И чему уподоблю его? – Джоанна уверенно продолжила чтение до самого конца. – Оно подобно горчичному зерну, взяв которое человек посадил в своем саду, и выросло оно, и стало большим деревом, и птицы небесные укрывались в его ветвях».

Она умолкла. В тишине Джоанна слышала, как осенний ветер шелестит соломой на крыше.

– А ты понимаешь то, что читаешь? – тихо спросил Эскулапий.

– Думаю, да.

– Объясни, пожалуйста.

– Это означает, что вера, словно горчичное зернышко, посеяно в сердце, как зерно в земле. Если ухаживать за зернышком, оно вырастет и станет красивым деревом. Если заботиться о Своей вере, то обретешь Царствие Небесное.

Эскулапий почесал бороду, но Джоанна не поняла, одобрил ли он то, что она сказала. Неужели толкование неправильно?

– Или… – у нее появилась новая идея.

– Да? – удивленно поднял брови Эскулапий.

– Это может означать, что Святая Церковь похожа на зерно. Поначалу она была маленькая, росла в темноте, заботясь только о Христе и двенадцати апостолах, но превратилась в огромное дерево, раскинувшееся на весь мир.

– А что за птицы укрываются на ее ветвях? – спросил Эскулапий.

– Это верующие, которые находят спасение в церкви, как птицы – в ветвях дерева.

Выражение лица Эскулапия не изменилось. Он снова задумчиво погладил бороду. Джоанна отважилась на новую попытку.

– А еще… – она размышляла, – горчичное зерно, возможно, означает Христа. Христос был как зерно, когда его похоронили, и стал как дерево, когда воскрес и вознесся на небо.

– Вы это слышали? – повернулся Эскулапий к канонику.

– Джоанна всего лишь девочка, едва ли она…

– Зерно есть вера, церковь и Христос, – сказал Эскулапий. – Allegoria, moralis, anagoge. Классическое триединство в толковании Библии. Конечно, выраженное довольно просто, но интерпретировано так же полно, как у самого Григория Великого. И это без какого-либо формального образования! Восхитительно! Ребенок чрезвычайно умен. Я берусь обучать ее.

Джоанна была ошеломлена. Не сон ли это? Она боялась верить в то, что это происходит на самом деле.

– Конечно же не в школе, – продолжил Эскулапий. – Это запрещено. Я буду приходить сюда раз в неделю. И обеспечу ее книгами для занятий.

Каноник остался недоволен. Он ожидал другого.

– Все это очень хорошо, – раздраженно заметил он, – но как насчет мальчика?

– Ах, мальчик? Боюсь, у него нет способностей к наукам. Если он продолжит учение, то сможет рассчитывать на должность деревенского священника. Закон требует от них лишь умения читать, писать и знать правила святого таинства. Но остальная наука не для него.

– Едва верю своим ушам! Вы собираетесь учить девочку, а не мальчика?

– У нее талант, у него таланта нет. По-другому не получается, – пожал плечами Эскулапий.

– Женщина-ученый! – каноник негодовал. – Она будет изучать священные тексты, тогда как ее брат к ним не допущен? Я этого не позволю. Либо вы обучаете обоих, либо никого.

Джоанна затаила дыхание. Немыслимо, чтобы, едва добившись желаемого, она потеряла все. Про себя девочка начала молиться, но остановилась. Возможно, Богу это не понравится. Она нащупала под рубахой деревянный медальон Святой Екатерины. Она-то поймет. «Пожалуйста, – молча молилась Джоанна. – Помоги мне. Я сделаю тебе хорошее подношение. Только, пожалуйста, помоги мне».

– Я уже сказал, – занервничал Эскулапий, – что у мальчика нет способностей к учению. Заниматься с ним – пустая трата времени.

– Тогда решено, – сердито проговорил каноник. Джоанна не верила своим глазам, наблюдая, как он встает со стула.

– Один момент, – сказал Эскулапий. – Вижу, вы не отступите от своих намерений.

– Да.

– Очень хорошо. У девочки незаурядный ум. При хорошем обучении она добьется многого. Не смею упустить такую возможность. Поскольку вы настаиваете, я буду учить обоих.

– Спасибо! – поспешно воскликнула Джоанна. Но ее слова были обращены скорее к Святой Екатерине, чем к Эскулапию. Она едва сдерживала волнение. – Я буду очень стараться.

Эскулапий посмотрел на девочку проницательным умным взглядом. «Словно внутри у него огонь», – подумала Джоанна. Свет, который будет освещать ей предстоящие недели и месяцы.

– Ты действительно будешь стараться? – Под густой седой бородой промелькнула улыбка. – О да, ты будешь стараться.

Глава 4

РИМ

В сводчатом мраморном Латеранском дворце было прохладно после знойной жары римских улиц. Когда огромные деревянные двери папской резиденции захлопнулись позади, Анастасий остался в темноте Патриархиума, растерянно озираясь по сторонам. Инстинктивно он потянулся к руке отца, но, вспомнив слова матери, удержался.

– Стой с высоко поднятой головой и не прижимайся к отцу, – сказала ему мать одевая его в то утро. – Тебе уже двенадцать лет, пора учиться быть мужчиной. – Она решительно поправила и подтянула его пояс, украшенный драгоценными камнями. – И прямо смотри на тех, кто обращается к тебе. Честь семьи превыше всего. Ты не должен заискивать перед ними.

Анастасий распрямил плечи и поднял голову. Для своего возраста он был маленького роста, чем вызывал бесконечное сожаление окружающих, но всегда старался держаться так, чтобы казаться как можно выше. Глаза начали привыкать к темноте, и Анастасий огляделся. Это был его первый визит во дворец, в величественную резиденцию Папы и средоточие власти Рима. Дворец производил необычайное впечатление. Внутри него разместилось просторное хранилище церковных архивов и сокровищница, а также множество часовен, трапезных и капелл. Среди них была и святая святых – знаменитая личная часовня Папы. Перед Анастасием, на стене большого зала, висела обширная tabula mundi, настенная карта с описанием, изображавшая мир в виде плоского диска, окруженного океанами. Три континента: Азия, Африка и Европа, разделялись великими реками Танаис и Нилом, а также Средиземным морем. В самом центре мира располагался священный город Иерусалим, на востоке граничащий с земным раем. Анастасий разглядывал карту, и его внимание привлекло пустое пространство на краю земли, таинственное и пугающее, где мир низвергался в темноту.

К ним подошел мужчина в белом далматике, который носили члены папского двора.

– Передаю вам приветствие и благословение нашего Святейшего Отца, Папы Паскаля, – произнес он.

После обязательных формальностей оба расслабились.

– Полагаю, вы пришли сюда повидаться с Теодором?

– Да, – кивнул отец Анастасия. – Договориться о назначении моего племянника Косьмы на должность казначея. – Понизив голос, он добавил: – За это заплатили несколько недель назад. Не понимаю, что задержало назначение.

– Теодор очень занят в последнее время. Знаете, этот ужасный спор о владениях монастыря в Фарфе. Святого Отца крайне расстроило решение верховного суда, – наклонившись поближе, мужчина прошептал, – и еще больше разочаровало, что Теодор принял сторону императора. Будьте готовы к тому, что теперь Теодор сможет мало сделать для вас.

– Я думал об этом, – отец Анастасия пожал плечами. – Однако Тео все еще управляющий и деньги заплачены.

– Посмотрим.

Разговор внезапно прервался, потому что к ним подошел второй человек в таком же далматике. Анастасий, почувствовал, как отец напрягся.

– Благословение Святейшего Отца тебе, Сарпат, – сказал отец.

– И тебе, мой дорогой Арсений, и тебе, – кивнул мужчина. Его рот странно искривился. – Люциан, – обратился он к первому мужчине. – Вы с Арсением так увлеченно беседовали. Какие-то интересные новости? Хотелось бы услышать, – он нарочито зевнул. – Жизнь здесь так скучна после ухода Императора.

– Нет, Сарпат, конечно, нет. Если бы появились какие-то новости, я бы тебе сообщил, – нервно ответил Люциан. Отцу же Анастасия он сказал: – Ну что ж, Арсений, мне надо идти. Дела, – поклонившись, Люциан быстро удалился.

– Люциан последнее время резок, – покачал головой Сарпат. – Интересно, почему? – Он пристально взглянул на отца Анастасия. – Ну что же, это не важно. Вижу, вы сегодня не один.

– Да. Позвольте представить вам моего сына Анастасия. Он скоро должен сдавать экзамен, чтобы стать лектором, – и с чувством добавил, – его дядя Тео им особенно гордится. Именно поэтому я и привел его с собой, чтобы они встретились.

Анастасий поклонился.

– Процветания вам во имя Его, – промолвил он вежливо, как его учили.

– О! – священник улыбнулся. – Мальчик превосходно владеет латынью. Поздравляю вас, Арсений. Это ваше сокровище… если, конечно, он не унаследовал печально знаменитых дядюшкиных взглядов. – И сразу продолжил: – Да, да, прекрасный мальчик. Сколько ему лет? – Вопрос был адресован отцу Анастасия.

– После Рождественского поста мне исполнилось двенадцать, – ответил Анастасий.

– Неужели! Ты выглядишь моложе, – Сарпат погладил мальчика по голове.

Анастасий сразу невзлюбил его. Вытянувшись, чтобы выглядеть повыше, он заметил:

– Уверен, взгляды моего дяди не могут быть дурными, иначе он не стал бы премицерием.

Отец предупреждающе сжал руку Анастасия, но глаза его оставались мягкими, а губы улыбались. Собеседник уставился на мальчика то ли вопросительно, то ли злобно. Анастасий встретил его взгляд спокойно. Через мгновенье мужчина сосредоточил внимание на отце Анастасия.

– Такая семейная солидарность! Как трогательно! Ну, ну, надеюсь, мысли мальчика столь же правильны, как его латынь.

Они услышали громкий шум из дальнего конца зала, когда открылись тяжелые двери.

– Ах! Вот и премицерий. Не буду вам мешать, – Сарпат поклонился и ушел.

В зале засуетились, когда появился Теодор в сопровождении приемного сына Льва, недавно получившего повышение и занявшего место номенклатора. Он задержался в дверях, чтобы поговорить с несколькими клириками и сановниками. В алом шелковом далматике и золотом кушаке Теодор был самым элегантным в этой группе. Он любил хорошие ткани и легкое щегольство, что восхищало Анастасия.

Завершив формальные приветствия, Теодор осмотрел зал. Заметив Анастасия и его отца, он улыбнулся и направился к ним. Приблизившись, он подмигнул Анастасию, и его рука скользнула к складке в далматике. Анастасий обрадовался, зная, что это означало. Теодор, питавший слабость к детям, всегда приносил ему угощение. «Что на этот раз? – размышлял Анастасий. – Сочный инжир, красный леденец, возможно, даже кусок марципана, со сладким тертым миндалем и грецким орехом?»

Сосредоточившись на складке далматика Теодора, Анастасий поначалу не заметил других людей. Трое быстро подошли сзади, один, зажав Теодору рот рукой, откинул его назад. Анастасий подумал, что это шутка. Он взглянул на отца, надеясь услышать объяснение, но увидел страх в его глазах и сердце мальчика дрогнуло. Он снова посмотрел на Теодора; тот пытался вырваться. Теодор был крупным мужчиной, но сразу с троими вряд ли бы справился. Его окружили, скрутили ему руки и бросили на пол. Алый шелковый далматик Теодора, разорванный спереди, обнажил белую кожу груди. Один из нападавших вцепился в густые черные волосы Теодора и откинул его голову назад. Анастасий заметил блеск металла. Раздался крик, и лицо Теодора залила кровь. Что-то брызнуло в лицо Анастасия. Он вздрогнул, вытерся рукой и посмотрел. Это была кровь. Кто-то вскрикнул. Анастасий увидел, как Лев, приемный сын Теодора, исчез r толпе нападавших.

Люди освободили Теодора. Он встал на колени, поднял голову, и Анастасий закричал от ужаса, увидев его лицо: из черных пустых дыр, где прежде были глаза Теодора, вниз по подбородку и плечам текла кровь.

Анастасий зарылся лицом в сутану отца. На плечах он почувствовал его руки и услышал голос, уверенный и спокойный.

– Нет, не прячься, сын, – он оторвал его от себя и развернул лицом к ужасной сцене. – Смотри и учись. Это цена за отсутствие проницательности и хитрости. Теодор поплатился за чрезмерную лояльность к императору.

Анастасий стоял, не шелохнувшись, нока нападавшие тащили Теодора и Льва в центр зала. Несколько раз они поскальзывались и чуть не падали на залитом кровью полу. Теодор что-то кричал, но слов Анастасий не разобрал. С раскрытым, искаженным от боли ртом, его лицо казалось страшным.

Люди заставили Теодора и Льва встать на колени и наклонить головы. Один из нападавших поднял меч над Львом и одним быстрым ударом обезглавил его. Но Теодор продолжал сопротивляться. Чтобы отрубить ему голову пришлось ударить три или четыре раза.

Впервые Анастасий заметил на нападавших алые кресты папской охраны.

– Отец! – воскликнул он. – Это же охранники!

– Да, – отец прижал к себе Анастасия.

Мальчик старался держать себя в руках.

– Но почему? Почему, папа? Зачем они это сделали?

– Им приказали.

– Приказали? – повторил Анастасий, пытаясь понять. – Кто может приказать такое?

– Кто? Ах, сын мой, думай, – лицо отца посерело, но голос звучал уверенно. – Ты должен научиться думать, чтобы избежать такой участи. Как по-твоему, у кого власть? Кто способен отдать такой приказ?

Анастасий онемел, пораженный чудовищной догадкой.

– Да, – теперь руки отца нежно касались плеч. – Кто же еще, кроме Папы.

Глава 5

– Нет, нет, нет, – в голосе Эскулапия звучало нетерпение. – Буквы надо писать гораздо мельче. Смотри, как пишет твоя сестра. – Он постучал по листу Джоанны. – Относись с уважением к пергаменту, мой мальчик. Чтобы изготовить один лист, убивают одну овцу. Если монахи Андернаха будут растягивать свои слова таким вот образом, то стада Аустразии исчезнут через месяц!

Джон бросил упрямый взгляд на Джоанну.

– Это слишком трудно. Я так не могу.

– Хорошо, – вздохнул Эскулапий, – упражняйся на восковой дощечке. Когда подучишься, попробуем на пергаменте снова. – Он обратился к Джоанне: – Ты закончила De invention.

– Да, учитель.

– Назови шесть основных вопросов, используемых для определения условий поведения человека.

Джоанна с готовностью ответила.

– Quis, quid, quomodo, ubi, quando, cur? – Кто, что, как, где, когда, почему?

– Хорошо. А теперь дай определение риторических constitutiones.

– Цицерон выделяет четыре различных constitutiones: спор о факте, спор об определении, спор о природе поступка и…

Гудрун постучала в дверь и вошла, сгибаясь под тяжестью деревянных ведер с водой. Джоанна поднялась, чтобы помочь матери, но Эскулапий положил руку ей на плечо, вернув на место.

– И?

Джоанна колебалась, глядя на мать.

– Продолжай, дитя, – тон Эскулапия говорил о том, что он не потерпит непослушания.

Джоанна поспешила ответить.

– Спор о юрисдикции, или процедуре.

Эскулапий удовлетворенно кивнул. Проиллюстрируй третий статус. Напиши на своем пергаменте, но так, чтобы его стоило сохранить.

Гудрун суетилась, разводя огонь. Она поставила воду греться и стала накрывать на стол. Раз или два Гудрун обиженно посмотрела через плечо.

Джоанна почувствовала себя виноватой, но сосредоточилась на работе. Время было драгоценно: Эскулапий приходил только раз в неделю, а своими занятиями она дорожила больше всего на свете.

Но работать под гнетом материнского взгляда было трудно, Эскулапий, вероятно, заметил это, но решил, что уроки отвлекали Джоанну от домашних обязанностей. Однако Джоанна знала настоящую причину. Занимаясь, она предавала закрытый для всех, кроме нее и матери, мир саксонских секретов. Изучая латынь и христианские тексты, Джоанна вступала в общение с тем, что ненавидела мать – с христианским Богом, который разорил родину Гудрун, но самое главное с каноником, ее мужем.

Правда, Джоанна работала в основном с дохристианскими классическими текстами. Эскулапий сохранил «языческие» тексты Цицерона, Сенеки, Лукиана и Овидия, которые большинство современных ученых признавали кощунственными. Он обучал Джоанну греческому языку по древним текстам Менандра и Гомера, которые каноник считал богохульством. Наученная Эскулалием ценить чистоту стиля, Джоанна никогда не задавалась вопросом, соответствует ли поэзия Гомера христианской доктрине, В его поэмах присутствовал Бог, потому что они были прекрасны.

Джоанне хотелось объяснить это матери, но она знала, что ей не удастся ничего изменить. Для Гудрун не имело значения имя Гомер, Цицерон или Святой Августин. Все это не саксонское, а значит чужое.

Внимание Джоанны рассеялось, она запнулась и сделала безобразную кляксу на пергаменте. Подняв глаза, она встретилась взглядом с Эскулапием.

– Ничего, девочка, – неожиданно мягко сказал он, хотя обычно невнимание вызывало его недовольство. – Это не страшно. Начни снова.

Жители Ингельхайма собрались вокруг пруда, оживленно разговаривая. Сегодня испытывали ведьму. Это событие должно было вызвать у людей ужас, сожаление и удовлетворение, стать долгожданной передышкой от монотонности жизни.

– Benedictus, – начал благословить воду каноник.

Хротруд попыталась сбежать, но двое мужчин поймали ее и притащили к канонику. Тот грозно нахмурил брови. Хротруд ругалась и сопротивлялась, когда ее руки связали за спиной полосками льняного холста так, что она закричала от боли.

– Maleficia, – прошептал кто-то рядом с Джоанной и Эскулапием, стоявшими среди толпы зевак. – Святой Варнава, спаси нас от злого глаза.

Эскулапий молча покачал головой.

Он прибыл в Ингельхайм этим утром, чтобы заниматься с детьми. Каноник же потребовал, чтобы они присутствовали на испытании Хротруд, считавшейся деревенской повитухой.

– Увидев это святое судилище, вы лучше узнаете о путях Господних, чем из любых мудреных книг. – Каноник пристально посмотрел на Эскулапия.

Джоанне не понравилось, что уроки отложены, но ее заинтересовало испытание. Она размышляла, как это будет происходить. Никогда прежде Джоанна не видела ничего подобного, но Хротруд ей было жалко. Джоанна любила Хротруд, потому что та была честной женщиной и не лицемеркой. Она всегда откровенно разговаривала с Джоанной, была к ней добра и не высмеивала, как другие сельчане. Гудрун рассказала дочери, как Хротруд помогла при тяжелых родах. Она считала себя обязанной Хротруд за то, что та спасла жизнь ее и Джоанны. Глядя на толпу односельчан, Джоанна подумала, что Хротруд помогла появиться на свет почти всем собравшимся здесь, по крайней мере тем, кто прожил шесть зим и больше. А теперь в ней уже не было необходимости. С тех пор, как ее руки стали изуродоваными, она не могла работать повитухой и жила, собирая подаяние и продавая целебные травы и снадобья собственного приготовления.

Именно в этом ее и обвинили. Хротруд умела лечить бессонницу, снимать зубную и головную боль, боль в животе, и люди считали это колдовством.

Совершив благословение, каноник повернулся к Хротруд.

– Женщина! Ты знаешь преступление, в котором тебя обвиняют. Не повинишься ли ты теперь в своем грехе, ради спасения твоей бессмертной души?

Хротруд внимательно посмотрела на него.

– Если я признаюсь, вы отпустите меня?

– В Святом Писании, – покачал головой каноник, – это строго запрещается. «Не позволяй колдунье жить», – и добавил для важности: – Исход, глава двадцать вторая, стих восемнадцатый. Но ты умрешь праведной и мгновенной смертью, и через нее получишь неизмеримую радость на Небесах.

– Нет! – решительно заявила Хротруд. – Я христианка, а не ведьма, и всякий, кто скажет иное, грязный лжец!

– Колдунья! Ты будешь вечно гореть в аду! Ты не смеешь отрицать очевидное! – достав засаленный полотняный пояс с завязанными на нем узелками, каноник презрительно швырнул его Хротруд. Та вздрогнула и отступила.

– Видите, как она отпрянула? – прошептал кто-то рядом с Джоанной. – Она точно виновна, и ее нужно сжечь!

«Каждый вздрогнет от такой неожиданности, – подумала Джоанна. – Ничего это не доказывает».

Каноник поднял пояс над головой, чтобы толпа разглядела его.

– Это принадлежит Арно, мельнику. Пояс пропал две недели назад. Сразу после этого Арно слег в постель, мучимый страшной болью в животе.

Лица у всех стали серьезными. Арно никому особенно не нравился, подозревали, что он сильно обвешивает всех. «Кто на свете всех смелей?» – начиналась загадка, которую все очень любили. «Рубашка Арно, что за глотку держит вора каждый день!» Тем не менее болезнь мельника для всей деревни была большой неприятностью. Никто кроме него не мог молоть зерно, потому что по закону ни один житель деревни не смел сам молоть свой урожай.

– Два дня назад, – осуждающе и мрачно звучал голос каноника, – этот пояс нашли в лесу возле дома Хротруд.

Послышался испуганный ропот толпы, и прозвучали отдельные голоса:

– Ведьма! Колдунья! На костер ее!

Каноник обратился к Хротруд.

– Ты выкрала пояс и сделала на нем эти узлы, чтобы совершить свое дьявольское колдовство, от которого Арно чуть не умер.

– Никогда! – негодующе крикнула Хротруд, снова отчаянно пытаясь вырваться из пут. – Я ничего такого не делала! Никогда раньше не видела этого пояса! Я никогда…

Каноник нетерпеливо подал знак тем, кто держал Хротруд. Они подняли ее, как мешок с овсом, раскачали несколько раз и отпустили. Хротруд вскрикнула от страха и злости, пролетела по воздуху и упала в воду прямо посередине пруда.

Джоанна и Эскулапий столкнулись, когда люди подались вперед, желая все увидеть. Если Хротруд появится на поверхности пруда и поплывет – это значит, что освященная вода отвергла ее. Тогда колдовство будет разоблачено, и Хротруд сожгут на костре. Если же она утонет значит – невиновна и будет спасена.

Люди стояли в напряженном молчании; взгляды всех были прикованы к поверхности пруда. От того места, куда упала Хротруд, по спокойной воде расходились круги.

Каноник подал сигнал мужчинам, и те тотчас нырнули, чтобы найти Хротруд.

– Она невиновна в том, в чем ее обвиняли, – объявил каноник. – Восславим Господа.

Джоанне показалось, что он сильно разочарован.

Люди продолжали нырять. Наконец один из них появился с безжизненной, с опухшим и бледным лицом Хротруд. Он вытащил ее на берег. Хротруд не двигалась. Он нагнулся над ней, чтобы послушать дыхание.

Через минуту он сообщил:

– Мертва.

Над толпой поднялся гул.

– Прекрасно, – сказал каноник. – Но она умерла невиновной в том, в чем ее обвиняли. На все воля Божья. Да упокоит Он ее душу.

Селяне стали расходиться: одни приближались к телу Хротруд, с любопытством рассматривая его, другие разделились на небольшие группы, тихо обсуждая событие.

Джоанна и Эскулапий молча направились к дому. Смерть Хротруд очень расстроила Джоанну. Ей было стыдно, что она испытывала возбуждение, глядя на суд. Но в тот момент она не думала, что Хротруд умрет. Конечно же Хротруд не была ведьмой, поэтому Джоанна верила, что Бог докажет ее невиновность.

И Он сделал это.

Но почему же Он позволил ей умереть?

Джоанна не говорила об этом до тех пор, пока не начался урок. Не дописав слово, она опустила перо и спросила:

– Почему Бог это сделал?

– Возможно, Он не делал этого, – ответил Эскулапий, сразу поняв, что она имела в виду.

Джоанна уставилась на него.

– Вы полагаете, что такое могло случиться ломимо Его воли?

– Возможно, нет. Но ошибка порой сокрыта в природе самого суда, а не в природе воли Господа.

Джоанна задумалась.

– Отец сказал бы, что именно таким испытаниям подвергали ведьм в течение сотен лет.

– Верно.

– Но это не обязательно соответствует истине, – Джоанна посмотрела на Эскулапия. – А как правильно?

– Именно это ты и должна мне рассказать.

Джоанна вздохнула. Эскулапий так сильно отличался от ее отца и даже от Мэтью. Он отказывался объяснять ей, а вместо этого требовал, чтобы она сама находила правильный ответ. Джоанна коснулась кончика носа, как делала это, размышляя над проблемой.

Конечно! Как она сразу этого не заметила? Цицерон и его De inventione – раньше это было лишь отвлеченное понятие, риторическая уловка, упражнение для ума.

– Риторические вопросы! – воскликнула Джоанна. – Почему нельзя было использовать их в этом случае?

– Объясни, – велел Эскулапий.

– Quid: имеется пояс с узелками – это неоспоримо. Но спорным остается вопрос, что это означает. Quis: кто завязал узелки и оставил пояс в лесу? Quomodo: как он пропал у Арно? Quando, Ubi: Когда и где его украли? Видел ли кто-нибудь пояс у Хротруд? Cur: зачем Хротруд желать зла Арно? – Джоанна говорила быстро, вдохновленная возможностями этой идеи. – Для опроса следовало привлечь свидетелей. Можно было также допросить Хротруд и Анро. Их ответы доказали бы невиновность Хротруд. И… – Джоанна сделала решительный вывод, – и ей не пришлось бы умирать, чтобы доказать это!

Они вторглись в запретную зону и знали это. Они молча сидели рядом, и Джоанна осознавала величие того, что внезапно поняла: применение логики к Божественному откровению, возможность установления справедливости на земле, если судьбу вершить путем рационального изучения и подкреплять веру силой разума.

– Пожалуй, не стоит рассказывать о нашем разговоре отцу, – сказал Эскулапий.

Праздник Святого Бертина только что прошел, дни стали короче, а потому короче стали и занятия детей. Солнце уже клонилось к закату, когда Эскулапий поднялся.

– Дети, на сегодня достаточно.

– Можно уйти? – спросил Джон, и Эскулапий жестом отпустил его. Мальчик вскочил и поспешил выйти из дома.

Джоанна печально улыбнулась Эскулапию. Ее очень огорчало, что брат не хочет учиться. С Джоном, нерадивым и глупым учеником, Эскулапий был часто несдержан и даже резок. «Не могу этого сделать», – ныл он при малейшей трудности. Порой Джоанне хотелось встряхнуть его и крикнуть: «Попытайся! Постарайся! Откуда ты знаешь, что не можешь, если ни разу не пробовал!»

Потом Джоанна упрекала себя за такие мысли. Джон просто не способен учиться лучше. Если бы не он, то в последние два года вообще никаких уроков бы не было, и жизнь без занятий совсем утратила бы смысл.

Как только Джон ушел, Эскулапий серьезно посмотрел на Джоанну.

– Хочу кое-что сказать тебе. Мне сообщили, что в школе в моих услугах больше не нуждаются. На должность учителя назначается другой, франкский ученый. И епископ считает, что он более подходит для этой должности, чем я.

Это потрясло Джоанну.

– Как такое возможно? Кто он такой? Этот человек не знает столько, сколько вы!

– Твои слова, – улыбнулся Эскулапий, – свидетельствуют о лояльности, а не о мудрости. Я встречался с ним. Он отличный ученый, и круг его интересов более подходит для преподавания в школе, чем мой. – Видя, что Джоанна не совсем поняла его, он продолжил: – Для тех знаний, которые мы с тобой обрели, есть место, Джоанна, но оно за пределами монастыря. Помни, что я тебе говорю, и будь осторожна: эти мысли очень опасны.

– Понимаю, – сказала Джоанна, хотя на самом деле ничего не поняла. – Но… что вы теперь будете делать? Как жить?

– В Афинах у меня есть друг, преуспевший как купец. Он хочет, чтобы я учил его детей.

– Вы покидаете нас? – Джоанна не верила своим ушам.

– Он процветает и сделал мне весьма щедрое предложение. Мне остается только принять его.

– Вы пойдете в Афины? Это так далеко! Когда же вы отправляетесь?

– Через месяц. Меня бы уже не было здесь, если бы занятия с тобой не доставляли мне такую радость.

– Но… – Джоанна быстро сообразила, как предотвратить-то, что должно случиться. – Вы могли бы жить здесь с нами, стали бы нашим наставником, и мы занимались бы каждый день.

– Это невозможно, моя дорогая. Твоему отцу едва удается прокормить семью в течение зимы. В вашем доме для постороннего нет места ни у очага, ни за столом. Кроме того, я должен идти туда, где смогу продолжить свою собственную работу. Теперь кафедральная библиотека закрыта для меня.

– Не уходите. – Джоанну охватила почти осязаемая печаль. – Пожалуйста, не уходите.

– Моя дорогая девочка, я должен. Хотя, признаться, мне этого не хочется. – Он ласково погладил Джоанну по белокурым волосам. – Обучая тебя, я многому научился сам. Едва ли у меня скоро появится такой же замечательный ученик. У тебя редкий ум, это от Бога, не отрицай этого. – Он многозначительно посмотрел на нее. – Ни за какую цену.

Джоанна молчала, опасаясь, как бы голос не выдал ее чувств.

Эскулапий взял ее руку в свои.

– Не беспокойся. У тебя будет возможность продолжить учебу. Я позабочусь об этом. Пока не знаю, где или как, но я сделаю это. Ты слишком умна и талантлива, чтобы пропадать зря. Я постараюсь найти способ помочь тебе, обещаю, – он крепко сжал ее руку. – Верь мне.

Эскулапий ушел, а Джоанна сидела за своим маленьким столом в сгущающихся сумерках, пока не вернулась мать с дровами для очага.

– А, стало быть, вы закончили? – спросила Гудрун. – Отлично! А теперь помоги мне развести огонь.

* * *

Эскулапий пришел попрощаться. Он был в длинном синем плаще, приготовленном для странствия. В руках он держал полотняный сверток.

– Для тебя. – Эскулапий вручил Джоанне сверток.

Джоанна развернула полотно, и у нее перехватило дыхание. Она увидела книгу, переплетенную па восточный манер: дерево было обтянуто кожей.

– Это моя собственная, – пояснил Эскулапий. – Я сам сделал ее несколько лет назад. Гомер. Первая часть книги написана по-гречески, а во второй части латинский перевод. Читай, и ты не забудешь язык, пока не возобновишь учебу.

Джоанна онемела. Своя собственная книга! Такой привилегией обладали только монахи и учителя высочайшего ранга. Она открыла ее и стала читать строку за строкой, написанные Эскулапием аккуратными буквами. Страницы заполняли слова невыразимой красоты. Эскулапий, наблюдая за ней, прослезился.

– Не забывай, Джоанна. Никогда не забывай.

Он распахнул объятья. Она прильнула к нему, и впервые они обнялись. Они долго стояли, прижавшись друг к другу: маленькая Джоанна и высокий и широкоплечий Эскулапий. Его синий плащ стал влажным от слез Джоанны.

Сжимая книгу так сильно, что у нее заболели руки, она осталась в доме. Джоанна не хотела смотреть, как он уезжает.

Джоанна знала, что отец не разрешит ей сохранить книгу. Он никогда не одобрял ее занятий, и теперь, без Эскулапия, никто не помешает ему настоять на своем. Поэтому книгу она спрятала, аккуратно завернув ее в лоскут и засунув подальше под солому со своей стороны кровати.

Джоанне страстно хотелось почитать книгу, увидеть слова, восстановить в памяти радостную красоту поэзии. Но это было опасно, в доме или возле него всегда кто-то находился, и она боялась разоблачения. Но после того, как в доме все засыпали, Джоанна спокойно читала, не опасаясь, что ей помешают. Нужен был только свет – свеча или какое-то масло. Семья запасала на год только две дюжины свечей. Каноник неохотно брал их из церкви, и свечи старательно берегли. Воспользоваться хотя бы одной незаметно было невозможно. Но в церковной кладовой хранилось много воска. Жители Ингельхайма должны были поставлять воск в церковь сотнями фунтов каждый год. Если бы Джоанне удалось раздобыть немного воска, она сделала бы свечу.

Джоанна с трудом накопила воск, изготовила маленькую свечку, соорудив фитилек из кусочка веревки. Работать при таком слабом свете было бы тяжело, но для занятий его вполне хватало.

Первую ночь она проявляла чрезвычайную осторожность. Джоанна дождалась, когда родители ушли в свою спальню за перегородкой, и отец захрапел. Только тогда она выбралась из кровати и, стараясь не потревожить спящего Джона, вынула книгу из-под соломы, отнесла ее на маленький сосновый стол в дальнем углу комнаты и зажгла свечу от углей в очаге.

Вернувшись к столу, Джоанна держала свечу низко над книгой. При очень слабом и неровном свете она все же различала строки, написанные черными чернилами. Казалось, аккуратные буквы танцуют в мерцающем свете, маня и зазывая ее. Джоанна замерла, наслаждаясь моментом, и, перевернув страницу, приступила к чтению.

Теплые дни и прохладные ночи октября, месяца сбора винограда, прошли быстро. Сильные северо-восточные ветры налетели раньше обычного, пронизывая до костей. И снова окно в доме заколотили досками, но холодный ветер все равно проникал во все щели. Чтобы согреться, приходилось поддерживать огонь в очаге весь день, отчего помещение заполнял сизый дым.

Каждую ночь, когда засыпала семья, Джоанна поднималась с постели и часами читала в полумраке. Свеча ее выгорела, и снова пришлось терпеливо копить воск для новой. Когда Джоанне опять удалось приступить к занятиям, она безжалостно истязала себя. Закончив книгу, она снова начала читать ее, на этот раз изучая сложные формы глаголов и старательно переписывая их на свою дощечку, пока не выучила наизусть. От работы при плохом освещении у Джоанны болела голова, глаза покраснели, но мысль о том, чтобы прекратить занятия, даже не приходило в голову.

Наступил и прошел праздник Святого Колумбана, но никаких сведений о продолжении обучения не было. Однако Джоанна верила обещанию Эскулапия. Пока у нее его книга, повода для отчаянья нет. Она училась и делала успехи. Несомненно, скоро что-то случится. В деревню приедет учитель, спросит о ней, или ее вызовет епископ и скажет, что она принята в школу.

Теперь Джоанна начинала заниматься каждую ночь немного раньше. Иногда даже не дожидаясь, пока захрапит: отец. Проливая воск на стол, она даже не замечала этого.

Однажды ночью Джоанна работала над особенно сложным и интересным случаем синтаксиса. Спеша поскорее начать, она села за стол почти сразу после того, как улеглись родители. Не прошло и нескольких минут, когда послышался тихий шорох за перегородкой.

Задув свечу, Джоанна замерла и прислушалась. Сердце у нее бешено колотилось.

Прошло несколько минут, Ни звука. Должно быть, показалось. Она с облегчением вздохнула, но еще долго не решалась встать из-за стола. Потом направилась к очагу, зажгла свечу и снова вернулась на место. Пламя свечи образовало небольшой светлый круг над столом. На краю этого круга из темноты появилась пара ног.

Это были ноги отца.

Он вышел из темноты. Инстинктивно Джоанна попыталась спрятать книгу, но было слишком поздно.

Его лицо, освещенное снизу неровным огнем, выглядело устрашающе.

– Что еще за безобразие?

– Книга, – прошептала Джоанна.

– Книга! – он уставился на книгу, словно не веря своим глазам. – Откуда она у тебя? Что ты с ней делаешь?

– Читаю. Она моя. Мне дал ее Эскулапий. Она моя.

Удар отца сбросил ее со стула. Джоанна упала, уткнувшись щекой в холодный земляной пол.

– Твоя! Наглый ребенок! В этом доме хозяин я!

Джоанна поднялась на локте и беспомощно смотрела, как отец наклонился над книгой, пытаясь разглядеть слова в слабом свете. Через мгновение он выпрямился, перекрестив воздух над книгой.

– Господи Иисусе, спаси нас. – Не отрывая взгляда от книги, он поманил к себе Джоанну. – Подойди.

Джоанна поднялась. Голова кружилась, болела, и сильно звенело в одном ухе. Она медленно приблизилась к отцу.

– Это не язык Святой Церкви, – он ткнул пальцем в открытую страницу. – Что это за знаки? Отвечай честно, дитя, если дорожишь своей бессмертной душой!

– Папа, это стихи. – Несмотря на страх, Джоанна испытывала гордость за свое знание, но не посмела добавить, что стихи принадлежат Гомеру, которого отец считал язычником. Каноник не знал греческого. Если бы он посмотрел на латинский перевод в конце книги, то понял бы, чем она занималась.

Толстые крестьянские пальцы отца обхватили голову Джоанны надо лбом.

– Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii, omne phantasma…

Он сдавил ее голову так сильно, что Джоанна вскрикнула от боли и страха.

На пороге показалась Гудрун.

– Ради всего святого, муж мой, что происходит? Осторожнее с ребенком!

– Молчи! – огрызнулся каноник. – Ребенок одержим! Из нее надо изгнать демона. – Давление так усилилось, что Джоанне показалось, будто у нее лопнут глаза.

– Прекрати! – Гудрун схватила его за руку. – Она всего лишь ребенок! Муж мой, остановись! Неужели ты хочешь убить ее?

Невыносимое давление внезапно прекратилось, и каноник выпустил Джоанну. Развернувшись, он ударил Гудрун и она отлетела в другой конец комнаты.

– Изыди! – заревел он. – Не время для женской снисходительности. Девчонка занимается колдовством по ночам! С колдовской книгой! Она одержима!

– Нет, папа! – взвизгнула Джоанна. – Это не колдовство! Это поэзия! Стихи, написанные греком. Вот и все! Клянусь! – Он потянулся к Джоанне, но она вывернулась из-под его руки. Каноник погнался за ней. В его страшных глазах читалось желание убить ее.

– Отец! Посмотри в конец книги! Там написано по– латыни! Сам увидишь! Это же латынь!

Каноник колебался. Гудрун быстро подала ему книгу. Он даже не взглянул на нее, а задумчиво уставился на Джоанну.

– Пожалуйста, папа, посмотри в конце книги. Можешь сам прочитать. Это не колдовство!

Он взял у Гудрун книгу. Она поспешила поднести свечу поближе к странице. Каноник склонился над книгой, нахмурившись от напряжения.

Джоанна говорила не переставая:

– Я училась. Читала по ночам, чтобы никто не зная. Я знала, что ты не одобришь. – Она готова была сказать все, что угодно, признаться в чем угодно, лишь бы он поверил. – Это Гомер. Илиада. Поэма Гомера. Это не колдовство, отец, – она разрыдалась, – не колдовство.

Каноник не обращал на нее внимания. Он внимательно читал, низко склонившись над книгой и шевеля губами. Через минуту он поднял глаза.

– Благодарение Богу. Это не колдовство. Но это работа безбожного язычника, а посему есть преступление против Бога, – он повернулся к Гудрун. – Разведи огонь. Эта мерзость должна быть уничтожена.

У Джоанны перехватило дыхание. Сжечь книгу! Прекрасную книгу Эскулапия, которую он доверил ей!

– Папа, книга очень ценная! За нее можно выручить хорошие деньги, или – Джоанна быстро соображала, – ты мог бы подарить ее епископу, как пожертвование для кафедральной библиотеки.

– Глупый ребенок, ты так погрязла в грехах, удивительно, что совсем не утонула в них. Это недостойный подарок епископу и любой богобоязненной душе.

Гудрун направилась в угол, где были сложены дрова, и выбрала несколько небольших поленьев. Джоанна молча следила за ней. Это следовало предотвратить. Если бы только головная боль прошла, она придумала бы что-нибудь.

Гудрун разгребла уголья, готовя очаг для новых дров.

– Обожди, – вдруг обратился к ней каноник и, положив книгу на стол, ушел в другую комнату.

Что это значит? Девочка взглянула на мать, но та удивленно пожала плечами. Слева от нее на кровати, разбуженный шумом, сидел Джон и смотрел на Джоанну широко открытыми глазами.

Каноник вернулся, принеся, что-то длинное и блестящее. Это был его охотничий нож с костяной ручкой. Как всегда, вид этого предмета вызвал у Джоанны отвращение. В сознании смутно возникли какие-то воспоминания, но тотчас исчезли.

Отец сел за стол и, положив нож на страницу, стал соскребать написанное. Отошла первая буква, и он довольно заворчал.

– Получается. Однажды в монастыре Корби я видел, как это делается. Можно очистить все страницы, чтобы пользоваться пергаментом снова. А теперь, – он властно подозвал дочь к себе, – ты сделаешь то же самое.

Это и стало се наказанием. Именно рука Джоанны Должна уничтожить книгу, стереть запретные знания, а вместе с ними ее надежду.

Глаза отца зловеще сверкали в ожидании.

Одеревеневшими руками Джоанна взяла нож, села за стол и долго смотрела на страницу. Затем, держа нож так, как отец, она провела лезвием по странице.

Ничего не произошло.

– Не получается, – она с надеждой посмотрела на отца.

– Попробуй так, – каноник положил свою руку на руку дочери, двигая ножом из стороны в сторону с небольшим давлением. Отслоилась еще одна буква. – Попробуй снова.

Джоанна подумала об Эскулапии, о том, как он долгими часами создавал эту книгу, о надежде, которую она связывала с ней. На глаза Джоанны навернулись слезы.

– Пожалуйста, не заставляй меня. Папа, пожалуйста.

– Дочь моя, ты оскорбила Бога своим непослушанием. В наказание ты должна работать день и ночь, пока эти страницы полностью не очистятся от небогоугодных строк. Будешь сидеть на хлебе и воде до окончания работы. Я же буду молиться, чтобы Господь простил тебе этот тяжкий грех, – он указал на книгу. – Начинай!

Джоанна положила нож на страницу и стала скрести ее, как показал отец. Одна буква поблекла и исчезла, затем вторая, третья. Вскоре исчезло все слово, осталась лишь шершавая поверхность пергамента.

Она переместила нож к другому слову. «Алетея», – Истина. Рука Джоанны замерла над словом.

– Продолжай, – сурово потребовал отец.

Истина. Округлые буквы четко выступали на светлом пергаменте.

Все в ней противилось этой работе. Весь страх и боль этой ночи померкли перед всепоглощающим убеждением: этого не должно быть!

Опустив нож, Джоанна посмотрела на отца.

– Возьми нож! – в его голосе прозвучала угроза.

Джоанна попыталась заговорить, но слова застряли в горле, и она молча покачала головой.

– Дочь Евы! Я покажу тебе все муки Ада. Принеси розги.

Джоанна пошла в угол и принесла длинную черную хворостину.

– Приготовься, – велел каноник.

Она опустилась на колени перед очагом. Медленно, трясущимися руками Джоанна расстегнула серую шерстяную накидку и, спустив льняную рубашку, обнажила спину.

– Начинай «Отче Наш», – голос отца звучал тихо.

– Отче наш, сущий на небесах…

Первый удар пришелся прямо между лопатками, рассекая кожу и пронзая болью до самой головы.

– Да святится имя Твое…

Второй удар был еще сильнее. Джоанна прикусила руку, чтобы не вскрикнуть. Ее и раньше били, но так безжалостно никогда.

– Да придет царствие Твое…

Третий удар рассек кожу так глубоко, что по бокам потекла кровь.

– Да будет воля Твоя… – От четвертого удара Джоанна вскинула голову. Она увидела, что брат странно смотрит на нее из-за стола. Что это? Страх? Любопытство? Сочувствие?

– Как на земле… – Снова последовал удар. Перед тем как закрыть от боли глаза, Джоанна поняла, что выражало лицо брата: это было торжество.

– И на небесах. Хлеб наш насущный дай нам… – Снова обрушился тяжелый удар. Сколько их было? Сознание Джоанны помутилось. Они никогда не выдерживала больше пяти ударов.

Еще удар. Смутно она услышала чей-то крик.

– И оставь нам долги наши… оставь… – Губы ее шевелились, но произносить слова она уже не могла.

Еще удар.

Остатками сознания, Джоанна вдруг поняла: теперь это не прекратится. На этот раз отец не остановится, он будет наносить удар за ударом, пока не убьет ее.

Удар.

Звон в ушах стал оглушительным. Потом наступила тишина и над ней опустился милосердный мрак.

Глава 6

В течение нескольких дней деревня обсуждала избиение Джоанны. Говорили, что каноник едва не забил дочь насмерть, и сделал бы это, если бы не крики его жены, которые привлекли внимание соседей. Трое здоровенных мужчин едва оторвали каноника от ребенка.

Но разговоры пошли не от того, что отец избил Джоанну, такое в деревне случалось нередко. Кузнец, к примеру, повалил свою жену на землю и так долго бил ее ногами по лицу, что сломал ей череп. И лишь за то, что ему надоело ее бесконечное ворчанье. Бедняжка осталась изуродованной на всю жизнь, но что тут поделать. В своем доме мужчина был полновластным хозяином, и никто не имел права вмешиваться. Единственным ограничением при наказании был размер дубины, которой мужчины избивали домочадцев. А каноник вообще дубиной не пользовался.

Но самым важным односельчане считали то, что каноник потерял контроль над собой. Такой жестокости от того, кто служит Богу, они не ожидали. Тем больше удовольствия доставляли разговоры об этом. С тех пор как каноник взял в жены саксонку, о нем не судачили так много. Собираясь небольшими группами, люди шепотом обсуждали событие и замолкали, завидев его.

Джоанна об этом ничего не знала, потому что после того как отец ее избил, он запретил кому-либо приближаться к ней. Весь тот день и последующий тоже Джоанна лежала без сознания на холодном земляном полу. Когда каноник разрешил Гудрун приблизиться к дочери, рваные раны девочки уже покрылись коркой, и началась опасная для жизни лихорадка.

Гудрун промыла раны Джоанны чистой водой и крепким вином. Затем, очень осторожно, стараясь не причинить ей боли, наложила на них охлаждающую примочку из листьев шелковицы.

«Во всем виноват этот грек», – с горечью думала Гудрун, готовя горячий напиток. Приподняв голову Джоанны, она но капле влила его ей в рот. – Подсунул девочке книгу, заморочил ей голову ненужными идеями. Она девочка, а потому не приспособлена для книжек». Этот ребенок принадлежал ей и должен был делить с матерью секреты и язык ее народа и стать утешением и опорой в старости. Будь проклят тот час, когда этот грек вошел в их дом! Да обрушится на него гнев всех богов!

Тем не менее Гудрун гордилась, что дочь вынесла все с таким мужеством. Джоанна превзошла отца бесстрашием, героической силой саксонских предков. Когда-то Гудрун тоже была сильной и храброй, но долгие годы унижений и жизни на чужбине постепенно вытравили из нее желание сопротивляться. «По крайней мере, – удовлетворенно размышляла она, – это моя кровь. Храбрость моего народа в крови моей дочери». Перестав массировать шею Джоанны, Гудрун помогла ей проглотить целебный напиток.

– Выздоравливай, малышка, выздоравливай и возвращайся ко мне.

Утром на девятый день лихорадка закончилась. Джоанна очнулась и увидела склонившуюся над ней Гудрун.

– Мама? – Голос казался хриплым и незнакомым.

– Ну вот, ты и вернулась ко мне, моя перепелочка, – Улыбнулась мать. – Иногда я боялась, что потеряла тебя.

Джоанна попыталась подняться, но тяжело упала на солому. Боль пронзила все тело, напомнив о случившемся.

– Книга?

Лицо Гудрун напряглось.

– Отец стер все страницы и заставил твоего брата писать на них какую-то ерунду.

Значит, книги больше нет.

Джоанна вдруг почувствовала изнуряющую усталость, ей стало дурно, захотелось спать.

Гудрун подала дочери деревянную миску с горячей жидкостью.

– А теперь поешь, чтобы восстановить силы. Вот, приготовила тебе бульон.

– Нет, – Джоанна слабо покачала головой, – ничего не хочу. – Зачем восстанавливать силы? Лучше умереть. Ради чего теперь жить? Ей никогда не вырваться из узкого мира Ингельхайма. Судьба заточила ее здесь навечно, и нет никакой надежды вырваться на свободу.

– Съешь немного, – просила Гудрун. – А пока ты ешь, я спою тебе старинную песенку.

Джоанна отвернулась.

– Оставь это глупым священникам.

– У нас свои собственные секреты, не так ли, моя перепелочка? Мы снова будем секретничать, как прежде. – Гудрун нежно гладила ее волосы. – Но сначала ты должна поправиться. Выпей немножко бульона. Он приготовлен по саксонскому рецепту и очень полезен для здоровья.

Она поднесла ложку к губам Джоанны. Сопротивляться не было сил, и она позволила матери покормить ее. Бульон оказался вкусным, теплым, наваристым. Вопреки всему Джоанна почувствовала себя немного лучше.

– Моя маленькая перепелочка, моя лапочка, моя душечка, – ласкал и успокаивал ее голос Гудрун. Мать опустила деревянную ложку в горячий бульон и снова поднесла ее к губам Джоанны.

Голос матери звучал то тише, то громче. Знакомая саксонская колыбельная песенка убаюкивала. И Джоанна постепенно заснула.

Когда лихорадка прошла, сильная молодая Джоанна быстро стала выздоравливать. Через две недели она снова могла ходить. Раны хорошо затянулись, но не было сомнений, что шрамы останутся на всю жизнь. Гудрун сильно сокрушалась из-за этих длинных, темных полос, от которых спина Джоанны походила на уродливое лоскутное одеяло, но девочку это не беспокоило. Ее вообще мало что волновало. Надежда исчезла. Она теперь не жила, а существовала.

Все свое время Джоанна проводила с матерью, поднимаясь до рассвета, чтобы помочь ей накормить свиней и кур, собрать яйца, принести дров для очага и натаскать из ручья воды в огромных бадьях. Потом они вместе готовили еду.

Однажды они пекли хлеб, вымешивая тяжелое тесто, потому что в этой части государства франков дрожжи и другие закваски использовались очень редко. Джоанна вдруг спросила:

– Почему ты вышла за него замуж?

Гудрун растерялась, но через минуту ответила:

– Ты даже не представляешь, каково было нам, когда пришла армия короля Карла.

– Я знаю, что они сделали с твоим народом, мама. Но не понимаю, почему после всего этого ты ушла с врагом… с ним?

Гудрун промолчала.

«Я обидела ее, – подумала Джоанна. – Она мне ничего больше не расскажет».

– Зимой, – начала Гудрун, – мы голодали, потому что христиане сожгли наши дома и урожай. – Она смотрела мимо Джоанны, куда-то вдаль. – Мы ели все, что находили… траву, чертополох, даже семена из помета животных. Мы почти умирали с голоду, когда приехал твой отец и другие миссионеры. Они отличались от всех. У них не было ни мечей, ни другого оружия, и они обращались с нами, как с людьми, а не как со скотом. В обмен на обещание слушать их христианские проповеди, они давали нам еду.

– Меняли пищу на веру? – спросила Джоанна. – Печальный способ завоевывать человеческие души.

– Я, была молода, впечатлительна и к тому времени устала от вечного голода, унижений и страха. «Их Бог, должно быть, сильнее наших богов, – думала я, – иначе, как бы им удалось победить нас». Он связывал со мной большие надежды. Он говорил, что, родившись язычницей, я была способна принять Истинную Веру. По тому, как он смотрел, я знала, что он желает меня. Когда он попросил меня пойти с ним, я согласилась. Это давало возможность выжить, когда все вокруг умирали. – Ее голос стал едва слышен. – Но скоро я поняла, какую большую ошибку совершила.

Глаза Гудрун покраснели, она едва сдерживала слезы. Джоанна обняла ее.

– Не плачь, мамочка.

– Ты должна учиться на моих ошибках, – с чувством сказала Гудрун, – чтобы не повторять их. Выйти замуж означает отказаться от всего… не только от своего тела, но и от гордости, независимости, даже от жизни. Ты понимаешь? Понимаешь? – Она схватила Джоанну за руку и пристально посмотрела ей в глаза. – Послушай моего совета, дочка, если хочешь быть счастливой: никогда не отдавайся мужчине.

Шрамы на спине Джоанны заболели при воспоминании о беспощадных ударах отцовской плети.

– Да, мама, – торжественно пообещала она. – Никогда.

Когда наступил апрель, и теплый весенний ветерок приласкал землю, а скот выгнали на пастбище, однообразие жизни было нарушено прибытием незнакомца. В этот вторник, день Тора, как называла его Гудрун, каноника не было поблизости. Гудрун и Джоанна работали в огороде. Джоанна пропалывала крапиву и крушила кротовые горки, а Гудрун следом за ней дубовой тяпкой рыхлила землю и ровняла грядки. Работая, Гудрун напевала и рассказывала старинные сказки. Когда Джоанна ответила ей на саксонском, Гудрун счастливо рассмеялась. Джоанна закончила прополку ряда, когда заметила Джона, спешившего к ним через поле. Она похлопала мать по руке. Гудрун увидела сына и саксонское слово застыло у нее на губах.

– Скорее! – Джон задыхался от бега. – Отец велел вам прийти в дом. Поспешите! – Он потянул мать за руку.

– Полегче, Джон! – воскликнула Гудрун. – Не торопи меня. Что случилось? Что-то не так?

– Не знаю. – Джон тянул мать за руку. – Он сказал что-то о госте. Не знаю, кто это. Но поспешите. Сказал, что надает мне тумаков, если я не приведу вас сейчас же.

Каноник мрачно поджидал их, гневно сверкая глазами. Он с важностью объявил им:

– К нам прибыл гонец от епископа Дорштадта, – для большего эффекта каноник выдержал паузу. – Идите и приготовьте достойное угощение. Я встречу его в церкви и приведу сюда. – Он отпустил их взмахом руки. – Пошевеливайся, женщина! Он скоро будет. – Каноник удалился, хлопнув дверью.

Лицо Гудрун ничего не выражало.

– Займись похлебкой, – сказала она Джоанне, – а я пойду соберу яйца.

Джоанна налила из дубового ведра воды в железный котелок, который в семье использовали для варки, и поставила его на огонь. Из мешка, почти пустого после долгой зимы, она достала горсть сушеного ячменя и бросила его в котелок. С удивлением девочка заметила, что ее руки дрожат от волнения. Она давно уже не испытывала никаких эмоций.

Гонец из Дорштадта! Имеет ли это отношение к ней? Неужели, спустя столько времени, Эскулапий наконец-то нашел возможность возобновить ее обучение?

Она отрезала кусок солонины и положила в котелок. Нет, это невозможно. Прошел почти год, как Эскулапий покинул их дом. Надеяться опасно. Именно надежда чуть не убила ее однажды. Теперь она не так глупа.

Тем не менее Джоанне не удалось справиться с волнением, когда спустя час открылась дверь. Вошел отец, за ним следовал темноволосый мужчина, но не тот, кого воображала Джоанна. У него был вид тупого, примитивного вояки, и вел он себя скорее как солдат, чем ученый. Его накидка с гербом епископа была мятой и грязной после путешествия.

– Вы окажете нам честь, отужинав с нами? – Отец Джоанны указал на котелок на огне.

– Благодарю вас, но я не могу. – Мужчина говорил на франкском просторечии, не на латыни: еще одно разочарование. – Я оставил сопровождение в лесу за Майнцем. По узкой лесной дороге десятерым всадникам быстро не проехать, поэтому пришлось добираться до вас одному. Должен вернуться к ним сегодня же ночью. Утром мы возвращаемся в Дорштадт. – Он протянул канонику свиток. – От его преосвященства епископа Дорштадтского.

Каноник осторожно взломал печать. Жесткий пергамент заскрипел, когда он стал разворачивать его. Джоанна следила за отцом, склонившимся над письмом. Он прочел до конца и начал читать снова, словно что-то упустил. Наконец он поднял глаза, поджав губы от гнева.

– Что это означает? Мне сказали, что ваше послание имеет отношение ко мне!

– Так точно, – мужчина улыбнулся. – Насколько я понимаю, вы отец ребенка.

– Епископ ни словом не обмолвился о моей работе?

Мужчина пожал плечами.

– Я знаю только одно: что должен сопроводить ребенка в школу в Дорштадте, как сказано в письме.

Джоанна вскрикнула от возбуждения. Гудрун поспешила к дочери и обняла ее.

Каноник смерил незнакомца взглядом и наконец произнес:

– Очень хорошо. Верно, что для ребенка предоставляется прекрасная возможность, хотя без его помощи мне обойтись нелегко. – Он повернулся к Джону. – Собери свои вещи и побыстрее. Завтра ты едешь в Дорштадт, чтобы учиться в кафедральной школе согласно указанию епископа.

У Джоанны перехватило дыхание. В школу приглашали Джона? Немыслимо!

Гость покачал головой.

– При всем уважении к вам, святой отец, мне думается, со мной должна отправиться девочка. Девочка по имени Джоанна.

Джоанна высвободилась из объятий матери.

– Я Джоанна.

Человек епископа повернулся к ней, но каноник быстро встал между ними.

– Ерунда. Епископу нужен мой сын Джон, а не Джоанна. Lapsus calami. Простая ошибка писаря, вот и все. Такое случается часто, даже у самых лучших писарей.

– Я не знаю… – усомнился посланник.

– Подумайте сами. Зачем епископу девочка?

– Мне тоже это показалось странным, – согласился он.

Джоанна начала возмущаться, но Гудрун снова обняла ее и, прижав палец к губам, заставила молчать.

Каноник продолжал:

– Мой сын изучает Писание с самого раннего возраста, Прочти что-нибудь из Откровений для нашего дорогого гостя.

Джон побледнел и неуверенно начал:

– Асора… Apocalypsis esu Christi quo… quam dedit illi Deus palam fa… facere servis…

Гость нетерпеливым жестом остановил его.

– Мне некогда. Мы должны отбыть немедленно, чтобы успеть на стоянку засветло. – Он недоуменно посмотрел на Джона, потом на Джоанну и повернулся к Гудрун. – Кто эта женщина?

Каноник откашлялся.

– Саксонская язычница, чью душу я пытаюсь привести в лоно христианской церкви.

Человек епископа обратил внимание на голубые глаза Гудрун, стройную фигуру и белокурые волосы, выбившиеся из-под светлого чепца, широко, с пониманием улыбнулся щербатым ртом и обратился к ней:

– Ты мать этих детей?

Гудрун кивнула. Каноник покраснел.

– Тогда что скажешь ты? Кто нужен епископу, мальчик или девочка?

– Ничтожный пес! – рассвирепел каноник. – Как ты смеешь сомневаться в слове того, кто избран служить Богу!

– Успокойтесь, святой отец, – мужчина сделал ударение на слове «святой». – Позвольте напомнить вам о возможности того, кого я представляю.

Побагровев, каноник сердито уставился на человека епископа.

Мужчина снова обратился к Гудрун:

– Так мальчик или девочка?

Джоанна почувствовала, как вцепились в нее материнские руки, прижимая к себе. Пауза была долгой. Потом прозвучал голос матери, нежный и мелодичный. Красивые саксонские гласные выдавали в ней чужестранку.

– Вам нужен мальчик, – произнесла она. – Берите его.

– Мама! – Потрясенная предательством, Джоанна издала лишь этот единственный, испуганный крик.

Посланник епископа удовлетворенно кивнул.

– Значит, решено, – он повернулся к двери. – Седлайте коня и подготовьте поскорее мальчика.

– Нет!

Джоанна попыталась остановить его, но Гудрун крепко держала ее, шепча на саксонском:

– Верь мне, девочка. Так будет лучше, обещаю.

– Нет! – Джоанна попыталась вырваться. – Неправда. – Джоанна была уверена, что это устроил Эскулапий. Он не забыл ее, он придумал, как помочь ей продолжить то, что они начали вместе. Не Джона призвали учиться в школе. Это неправда.

– Нет! – Она высвободилась и побежала к двери. Каноник попытался поймать дочь, но она ускользнула от него. Выбежав из дома, она помчалась к уходившему гонцу. Джоанна услышала, как кричал отец, а материнский голос резко отвечал ему.

Она догнала гонца, когда тот подходил к лошади, и потянула его за плащ. Он взглянул на нее. Краем глаза Джоанна заметила приближающегося отца.

Времени было мало. Ее слова должны быть убедительными и точными.

– Magna est veritas et praevalebit, – произнесла она. Это был малоизвестный отрывок из книги Ездры, и его узнал бы лишь тот, кто хорошо знаком с писаниями Святых Отцов. – Правда велика, и она преобладает. – Человек епископа, должен знать. И то, что она процитировала это изречение на латыни, докажет ему, что именно ее призвал епископ учиться в школе.

– Lapsus calami non est, – продолжила Джоанна на латыни. – Это не описка, я Джоанна, именно я и нужна вам.

Мужчина добродушно посмотрел на нее.

– Что? Что такое, ясноглазка? Что за лепет! – он потрепал ее за подбородок. – Извини, детка, я не понимаю твоего саксонского языка. Но, увидев твою маму, хотел бы научиться. – Он полез в сумку на седле и достал финик в сахарной глазури, – На, полакомись.

Джоанна уставилась на финик. Человек не понял ни слова. Представитель церкви, посланник епископа, и не знает латыни. Как такое возможно?

За спиной послышались шаги отца. Он схватил дочь за поясницу, оторвал от земли и унес в дом.

– Нет! – закричала она. Отец рукой зажал ей нос и рот так сильно, что Джоанна не могла дышать. Она извивалась и брыкалась. В доме он бросил ее на пол и замахнулся кулаком.

– Нет! – Гудрун вдруг встала между ними. – Ты не прикоснешься к ней. – Джоанна никогда не слышала, чтобы мать говорила таким тоном. – Или я скажу ему всю правду.

Каноник смотрел на жену в недоумении. На пороге появился Джон с узелком, где лежали его пожитки.

Гудрун кивнула в его сторону.

– Благослови сына в дорогу.

Каноник долго не отрывал от нее взгляда, затем медленно повернулся к сыну.

– На колени, Джон, – Джон встал на колени, и каноник положил руку ему на лоб. – О, Господи, который изгнал Адама из его дома, и Кто оберегал его во время скитаний, Тебе вверяю этого юношу. – Тонкий луч полуденного солнечного света из окна осветил темные волосы Джона. – Не оставь его своим вниманием, и дай ему все необходимое для души и тела… – Нараспев читал каноник.

Склонив голову, Джон покосился на сестру и встретился с ней взглядом. Его широко открытые глаза выражали страх и мольбу. Ему не хочется уезжать, вдруг поняла Джоанна. Конечно! Как она этого раньше не заметила? Она не подумала о чувствах Джона. Он боится. Он не выдержит требований школы, и знает это.

Если бы я могла поехать с ним!

У нее в голове начал складываться план.

– … и в конце жизненного пути, – завершил каноник, – да свершится его путь в рай через Иисуса Христа и Всевышнего. Аминь.

После благословления Джон поднялся с коленей. Он выглядел покорным. Он стерпел материнские объятья и последние отцовские наставления. Но когда Джоанна подошла к нему и обняла его, Джон прильнул к ней и разрыдался.

– Не бойся, – прошептала она, пытаясь утешить его.

– Хватит, – сказал каноник. Положив руку на плечо сына, он повел его к двери, – Не выпускай девчонку из дома, – приказал он Гудрун, и они удалились, громко хлопнув дверью.

Джоанна, подбежав к окну, смотрела им вслед. Она видела, как Джон сел позади гонца епископа, его шерстяная накидка сильно отличалась от красного плаща всадника. Каноник стоял рядом, его темная коренастая фигура вырисовывалась на фоне весенней зелени. Крикнув последние прощальные слова, они ускакали.

Джоанна отошла от окна. Гудрун стояла посередине комнаты, наблюдая за ней.

– Перепелочка моя. – суетливо начала Гудрун.

Джоанна прошла мимо, словно матери не было. Взяв рукоделие, она села у огня. Следовало подумать, подготовиться. Времени мало, все нужно продумать очень тщательно.

Будет трудно, возможно, даже опасно. Мысль напугала ее, но выбора не было. Джоанна точно знала, что делать.

«Это несправедливо», – думал Джон. Он ехал теперь позади всадника, сердито глядя на герб епископа на красном плаще, Я не хочу никуда уезжать. Он ненавидел отца за то, что тот заставил его. Под накидкой он нащупал спрятанное им перед отъездом: гладкую поверхность ножа… отцовского ножа с костяной рукояткой. Одно из его сокровищ.

На губах Джона заиграла мстительная улыбка. Как разозлится отец, когда обнаружит пропажу. Это теперь неважно. К тому времени Джон будет уже далеко от Ингельхайма, и отец ничего не сможет сделать. Эта маленькая победа успокаивала его.

«Почему он не отправил Джоанну?» – сердито спрашивал себя Джон, и в нем закипала ненависгь. Это она во всем виновата. Из-за Джоанны ему пришлось терпеть два года занятий с Эскулапием, этим занудным и зловредным стариком. А теперь его отослали в школу в Дорштадте вместо нее. О да, епископу нужна Джоанна, Джон не сомневался в этом. Она же такая умная, знает латынь и греческий, читает из Августина, тогда как он даже не осилил псалмов.

Он мог бы простить ей многое, она же его сестра. Но того, что Джоанна – любимица матери, он простить не мог. Он часто слышал, как они смеялись и разговаривали на саксонском и всегда замолкали, когда появлялся он. Они думали, что он не слышит их, но Джон все слышал. Мама никогда не разговаривала с ним на старом языке. «Почему?» – в тысячный раз с обидой спрашивал себя Джон. Неужели она думает, что я все рассказал бы папе? Я бы никогда… ни за что, что бы он со мной ни сделал, даже если бы избил».

«Это несправедливо», – размышлял он. Почему мама предпочла мне Джоанну? Я ее сын, что гораздо лучше, чем бесполезная дочь. Джоанна была никудышняя девчонка. Не умела ни прясть, ни ткать, как другие в ее возрасте. К тому же она любила читать и учиться, а все знали, что это противоестественно. Даже мама видела: с ней что-то не так. Другие дети в деревне всегда смеялись над Джоанной. Он стыдился сестры и с радостью отказался бы от нее.

При этой мысли ему стало стыдно, потому что Джон вспомнил, как добра была сестра к нему, как защищала от отца, даже делала за него работу, когда он чего-то не понимал. Джон был очень благодарен ей за помощь. Сколько раз спасала она его от побоев, но вместе с тем ему это было противно, унизительно. В конце концов, он ее старший брат. Эго он должен был оберегать ее, а не наоборот.

Теперь из-за Джоанны ему приходится тащиться позади этого незнакомого человека неведомо куда. Джону представлялось, что в школе его запрут на целые дни в противной комнате, заваленной скучными книгами.

Почему отец не понял, что ему этого не хочется? «Я же не Мэтью. Я никогда не смогу хорошо учиться». Джон не собирался стать ни ученым, ни священником. Он твердо знал, что хочет быть воином императорской армии с язычниками. Эту мысль подсказал ему Ульферт, шорник, который ушел с графом Хуго воевать против саксонцев. Ах, какие замечательные истории рассказывал старик в своей мастерской, позабыв на время про дела, как горели его глаза при воспоминаниях о великой победе! «Словно дрозды, проносящиеся над осенним виноградником и клюющие грозди, – Джон помнил каждое слово Ульферта, – мы проносились над их землями со священными словами на устах, преследуя язычников, скрывавшихся в лесах, косили и крушили всех от мала до велика. Не было среди нас никого, чьи булавы и мечи за день не покрывались кровью. К концу дня не оставалось в живых ни одного, кто отказался стоя на коленях принять истинную веру». Старик Ульферт доставал трофейный меч, еще хранивший тепло руки убитого язычника. В отличие от оружия франков, которое изготавливалось из железа, этот был сделан из золота, несовершенного металла, как объяснял Ульферт. Ему не хватало прочности, чтобы сразить франкское оружие, но оно было очень красиво. Сердце Джона замирало, когда он смотрел на него. Старик Ульферт протянул однажды меч ему, и Джон, взяв оружие, ощутил его тяжесть. Рукоятка меча пришлась Джону как раз по руке, словно сделана была специально для него. Он взмахнул мечом, тот с шумом рассек воздух, и этот звук навсегда сохранился в его памяти. Тогда он понял, что рожден воином.

Даже теперь ходили слухи, что весной будет новый поход. Возможно, граф Хуго снова откликнется на призыв императора. Если это случится, то Джон отправится с ним, даже вопреки воле отца. Скоро ему исполнится четырнадцать – возраст мужчины. Многие отправились на войну в этом возрасте и даже моложе. Он сбежит, если понадобится, но обязательно станет воином.

Конечно, теперь, когда его запрут в школе Дорштадта, сделать это будет трудно. «Узнают ли о новом призыве в армию так далеко, – размышлял Джон, а если даже и узнают, удастся ли ему выбраться из заточения?»

Мысли огорчали его, и он постарался не думать. Вместо этого Джон обратился к любимым мечтам. Он сражается в первых рядах, серебряные знамена графа колышутся над ним и зовут вперед преследовать разбитых и поверженных язычников, которые в страхе разбегаются. Джон настигает их, ловко размахивая длинным мечом, безжалостно разя до тех пор, пока они не покорятся ему, не раскаются в своей слепоте, не докажут, что готовы принять истинную веру.

Слушая монотонный стук копыт, уносивших их все дальше через темнеющий лес, Джон рассеянно улыбался.

* * *

Послышался легкий шум и удар.

– Ах! – Гонец епископа откинулся назад, толкнув плечом заснувшего Джона.

– Эй! – возмутился Джон, но всадник уже падал с коня, и его тяжелое тело увлекало Джона за собой.

На землю они упали вместе. Джон свалился на гонца, который лежал не шелохнувшись. Пытаясь встать, Джон наткнулся на что-то длинное и гладкое.

Это было древко стрелы с желтым опереньем. Наконечник глубоко пронзил грудь воина.

Джон вскочил, почувствовав опасность. Среди крупных деревьев на другой стороне тропы показался человек в лохмотьях. В руках у него был лук, а за плечами виднелся колчан со стрелами.

«Он собирается убить меня?»

Человек приближался. Джон огляделся, намереваясь убежать. Здесь лес был густой, он мог спрятаться среди деревьев.

Человек почти настиг его, Джон даже разглядел свирепый взгляд.

Мальчик попытался убежать, но было слишком поздно. Мужчина схватил его за руку. Джон сопротивлялся, но незнакомец был выше и сильнее. Он даже приподнял Джона над землей.

Джон вспомнил про нож. Свободной рукой он нащупал его под рубахой, схватился за рукоятку и что есть силы воткнул в тело противника. С неожиданным восторгом он почувствовал, как лезвие вошло в плоть человека, задев кость, Джон, резко повернув нож, вытащил его. Мужчина выругался и прижал руку к раненому плечу, отпустив мальчика.

Ветви деревьев рвали одежду, цеплялись и царапали Джона, но он продолжал бежать. Ночь была лунная, однако в лесу царил мрак. Оглянувшись на бегу, Джон налетел на буковое дерево. Уцепившись за нижнюю ветку, он начал быстро карабкаться вверх и остановился лишь тогда, когда ветви стали такими тонкими, что уже не выдержали бы его вес. Мальчик замер в ожидании.

До него не доносилось ни звука, кроме шелеста листвы. Дважды ухнула сова, ее голос эхом отозвался в тишине. Затем Джон услышал шаги. Затаив дыхание, он схватился за нож, радуясь, что его коричневая одежда сливалась с ночной тьмой.

Шаги все приближались. Джон слышал неровное дыхание мужчины.

Шаги затихли прямо под его деревом.

Джоанна выбралась из дома и окунулась в прохладу лунной ночи. Знакомые силуэты были окутаны тенями. Она поежилась, вспомнив о злых духах и троллях, которые оживали по ночам. Закутавшись в грубую пеньковую накидку, девочка направилась в темноту, пытаясь разглядеть тропинку, ведущую через лес. Луна светила ярко, оставалось лишь два дня до полнолуния. Через мгновение она разглядела старый дуб, расколотый ударом молнии. Он служил ориентиром, и Джоанна быстро побежала к нему через поле.

На краю леса она остановилась. Там было темно: лунный свет рассеивался среди деревьев. Девочка оглянулась на свой дом, В лунном свете, окруженный полями и постройками для скота, он казался крепким, теплым и родным. Джоанна вспомнила о своей удобной кровати: одеяло, наверное, еще хранило ее тепло. Она подумала о матери, с которой даже не попрощалась, и сделала было шаг к дому, но остановилась. Все что имело для нее значение, все чего она хотела, находилось в другой стороне.

Джоанна вошла в лес, и кроны деревьев сомкнулись над ее головой. По тропинке, заваленной камнями и сухими ветками, она быстро шла вперед. До стоянки было пятнадцать миль, а она должна успеть до рассвета.

Главное – не сбиться с пути. Дорога трудная, в темноте легко сойти на обочину, где ветви деревьев цепляются за одежду и волосы, Дорога становилась все более неровной. Несколько раз Джоанна спотыкалась о камни и корни деревьев, а один раз даже упала, изранив колени и руки.

Через несколько часов небо над кронами деревьев посветлело. Джоанна очень устала, но, не сбавила шаг и почти бежала по дороге. Надо было успеть до того, как ее хватятся.

Левой ногой Джоанна за что-то зацепилась, попыталась устоять, но неловко упала на руки.

От падения у нее перехватило дыхание и какое-то время она лежала неподвижно. Правая рука, поцарапанная острой веткой болела, но других ран не было. Она попыталась сесть.

На земле, совсем рядом, спиной к ней лежал человек. Спит? Нет. Он проснулся бы, когда она споткнулась об него. Джоанна тронула мужчину за плечо, и он откинулся на спину. На нее стеклянными глазами смотрел гонец епископа. На его лице застыл ужас. Дорогая накидка была залита кровью. Среднего пальца на левой руке не было.

Джоанна вскочила.

– Джон! – крикнула она и оглядела лес и лужайку, боясь того, что могла увидеть.

– Я здесь. – В темноте появилось бледное лицо.

– Джон!

Она побежала к брату, и они обнялись, крепко прижавшись друг к другу.

– Почему ты здесь? – спросил Джон. – Отец с тобой?

– Нет. Объясню потом. Ты не ранен? Что случилось?

– На нас напали. Разбойник, думаю, ему нужно было золотое кольцо гонца. Я сидел у гонца за спиной, когда стрела попала в него.

Джоанна промолчала, но обняла брата еще крепче.

Он высвободился.

– Но себя я защитил. Я сделал это! – Его глаза засверкали странным огнем. – Когда он добрался до меня, я ударил его этим! – Джон показал сестре нож каноника с костяной рукояткой. – Думаю, всадил ему прямо в плечо, да так, что осталось время убежать!

Джоанна смотрела на лезвие, покрытое кровью.

– Папин нож.

– Да, – помрачнел Джон. – Я взял его. А почему нет? Он заставил меня уйти, я не хотел.

– Хорошо, – быстро сказала Джоанна. – Убери нож, нужно спешить, чтобы успеть на стоянку до рассвета.

– На стоянку? Но мне не надо в Дорштадт. После того, что случилось, – Джон кивнул в сторону убитого, – я могу вернуться домой.

– Нет, Джон. Подумай. Теперь, когда отец знает о намерениях епископа, он не позволит тебе остаться дома. Он обязательно отправит тебя в школу, даже если ему придется сделать это самому. Кроме того, – Джоанна указала на нож, – когда мы вернемся, отец уже обнаружит пропажу.

Джон испугался. Он об этом не подумал.

– Все будет хорошо. Я с тобой и помогу тебе, – она взяла брата за руку. – Пойдем.

Взявшись за руки, дети направились к месту стоянки, где их ждали люди епископа. Занимался рассвет.

Глава 7

Они добрались до стоянки на рассвете, но люди епископа уже не спали, поджидая своего товарища. Когда Джоанна и Джон рассказали им, что случилось, они не поверили и внимательно осмотрели нож с костяной рукояткой. Джоанна радовалась, что сообразила отмыть кровь в лесном ручье. Мужчины отправились на место происшествия и нашли там тело товарища, пронзенное стрелой с желтым опереньем. Рассказ детей подтвердился. Но они не знали, что делать с телом убитого. Везти его в Дорштадт нельзя, потому что до него было две недели пути. Убитого похоронили в лесу, обозначив место грубым деревянным крестом. Джоанна произнесла над могилой молитву. Это произвело на воинов большое впечатление, потому что, как и их товарищ, латыни они не знали. Получив приказ сопровождать девочку, они поначалу отказывались брать Джона.

– Для него нет лошади, – заявил старший. – И еды тоже мало.

– Мы поедем на одной лошади, – предложила Джоанна. – И едой поделимся.

Мужчина покачал головой.

– Епископ послал нас за тобой. Насчет брата никаких указаний нам не дали.

– Мой отец договорился с вашим начальником, – солгала Джоанна. – Меня отпустили с тем условием, что я поеду в сопровождении Джона. Иначе, папа заберет меня домой… и вам придется возвращаться обратно.

Мужчина нахмурился. Пережив неудобства долгого путешествия, он не желал повторить все сначала.

Джоанна продолжала настаивать:

– Если это случится, то я расскажу епископу, что изо всех сил пыталась растолковать вам ситуацию, А вы не слушали. Думаете, ему понравится, что вся путаница произошла по вашей вине?

Мужчина растерялся. Никогда еще не слышал он такую убедительную речь от девочки. Теперь он понял, почему епископ желал ее видеть, она и в самом деле была особенная.

– Хорошо, – неохотно согласился он. – Пусть мальчик отправится с нами.

Путешествие в Дорштадт было трудным и утомительным, потому что люди епископа, желая поскорее добраться до дома, почти не делали остановок. Тяготы пути не беспокоили Джоанну. Она восхищалась бесконечно меняющимся пейзажем и новым миром, который открывался перед ней каждый день. Наконец-то она была свободна, свободна от Ингельхайма и условностей ее существования там. Джоанна разглядывала с одинаковым восхищением и, бедные маленькие деревушки, и шумные города, Джону же быстро надоела вечная нехватка пищи и отдыха. Джоанна пыталась успокоить его, но добродушная безмятежность сестры лишь усиливала мрачное настроение брата.

До дворца епископа они добрались к полудню десятого дня. Привратник недовольно взглянул на детей в грязных крестьянских лохмотьях и приказал отмыть и переодеть их перед тем, как им позволят появиться перед епископом.

Во дворце епископа были ванны с горячей водой. Для Джоанны, привыкшей мыться в холодном ручье, который протекал за их домом, это стало чрезвычайным событием. О такой роскоши она никогда не слышала. Джоанна сидела в теплой воде почти час, пока служанки скребли и оттирали ее кожу. Но спину Джоанны они мыли с особой осторожностью, сочувственно глядя на страшные шрамы. Ее волосы также тщательно промыли, заплели в длинные золотистые косы, которые уложили вокруг головы. Потом на нее надели новую тунику из зеленого полотна. Джоанне не верилось, что такая мягкая, тонкой выделки ткань сделана руками людей. Нарядив Джоанну, женщины дали ей зеркало. Посмотрев в него, Джоанна увидела перед собой незнакомое лицо. Прежде она видела свое отражение лишь в грязной воде пруда. Ее потрясла ясность изображения в зеркале. Она пристально и критично разглядывала себя.

Хорошенькой она не была, и знала это. У нее не было высокого, светлого лба, изящного подбородка, красивой фигуры с покатыми плечами, воспетой менестрелями и влюбленными. Она была румяной, крепкой девочкой, и больше походила на мальчика. Лоб не очень высокий, подбородок широкий, а плечи слишком прямые. Нет, она не прослывет красавицей. Но золотистые, как у мамы, волосы были прекрасны, и глаза тоже – глубоко посаженные, зеленые, в обрамлении густых ресниц. Пожав плечами, Джоанна отложила зеркало. Епископ вызвал ее не для того, чтобы любоваться ее красотой.

Потом привели Джона, одетого в тунику и накидку из голубого полотна. Детей отвели к дворцовому распорядителю.

– Лучше, – сказал он, осмотрев их с удовольствием. – Гораздо лучше. А теперь следуйте за мной.

Они шли по длинному коридору, на стенах которого висели огромные гобелены, причудливо вытканные золотыми и серебряными нитями. Сердце Джоанны бешено колотилось. Ей предстояло увидеть епископа!

Отвечу ли я на его вопросы? Примет ли он меня в школу? Вдруг она почувствовала себя глупой и неуверенной, попыталась вспомнить то, чему училась, но в голове было пусто. Тогда Джоанна подумала об Эскулапии, о той надежде, которую он вселил в нее, устроив эту встречу.

Они остановились перед огромными дубовыми дверями, из-за которых доносился шум голосов и звон посуды. Распорядитель дворца кивнул лакею, и тот распахнул тяжелые двери.

Джоанна и Джон вошли в комнату и в изумлении остановились. В зале было человек двести, они сидели за длинными столами, уставленными яствами. На блюдах горами лежало жареное мясо каплунов, гусей, куропаток и оленей. Гости отрывали куски мяса и, отправляя их в рот, вытирали руки об одежду. В центре самого большого стола, наполовину съеденная, красовалась огромная голова жареного кабана, политая соусом. Еще там были разные похлебки, пирожки, очищенные грецкие орехи, инжир, финики, белые и красные леденцы и много других кушаний, названия которых Джоанна не знала. Она никогда еще не видела столько еды в одном месте.

– Песню! Песню! – Кубки загремели о деревянный стол. – Ну же, Уидукинд, спой нам! – Высокого бледнолицего молодого человека начали подталкивать, и он, смеясь, встал.

– Ik gihorta dat seggen dat sih urhettum aenon muo tin, hiltibraht enti haudbrant….

Джоанну поразило, что молодой человек пел на просторечии; каноник назвал бы его произношение языческим.

– Прослышал я, как Хилдебранд и Хадубранд в бою сошлись однажды….

Мужчины встали и подхватили песнь, покачивая кубками.

– …Стрел острых дождь их поливал, но крепко так они сражались, что в щепки их щиты ломались…

«Странная песня за столом епископа». Джоанна искоса взглянула на Джона: его глаза сияли от восторга.

Радостным криком гости закончили песню и уселись на свои места, шумно придвигая скамьи к столу.

Из-за стола поднялся, хитро ухмыляясь, еще один человек.

– Прослышал я, как что-то поднялось в укромном Месте… – он замолчал в ожидании.

– Загадка! – крикнул кто-то, и люди зашумели, Приветствуя идею. – Загадка Хайдо! Да! Да! Послушаем.

Человек по имени Хайдо дождался тишины.

– Прослышал я, как что-то поднялось в укромном месте, – повторил он, – набухло, вздыбив покрывало, а барышня вцепилась ручками в него… – гости понимающе захихикали, – …прикрыв поспешно нежной кисеей. – Хайдо обвел гостей веселым взглядом. – Так что же это, спрошу я вас?

– Загляни себе между ног, – выкрикнул кто-то. – Там и найдешь ответ! – Последовал взрыв смеха и непристойные жесты. Джоанна смотрела на всех в изумлении. Неужели это резиденция епископа?

– Неверно! – рассмеявшись ответил Хайдо. – Вы все ошибаетесь!

– Тогда скажи ответ! Ответ! – люди стучали и стучали кубками по столу.

Хайдо сделал паузу, нагнетая ситуацию.

– Тесто! – победоносно объявил он и сел под раскаты хохота.

Когда шум затих, дворцовый распорядитель сказал:

– Идите за мной. – И повел детей в дальний конец зала, где на высоком помосте стоял стол, за которым на мягкой подушке сидел смеющийся епископ в роскошной одежде, запачканной жиром и вином. Он выглядел совсем не так, как представляла себе Джоанна. Это был крупный мужчина с толстой шеей, просторная туника покрывала широкие плечи и мускулистое тело. Объемистый живот и цветущее лицо выдавали в нем человека, любившего поесть и выпить. Когда они подошли ближе, епископ наклонился и поднес к губам упитанной женщины, сидевшей рядом с ним, красный леденец. Она надкусила его и что-то прошептала ему на ухо. Они оба рассмеялись.

Дворцовый распорядитель откашлялся.

– Ваше преосвященство, отряд доставил ребенка из Ингельхайма.

Епископ рассеянно посмотрел на него.

– Ребенок? Э-э, какой ребенок?

– Тот, за которым вы послали, господин. Полагаю, кандидат для школы. Рекомендованный вам гр…

– Да, да, – епископ нетерпеливо махнул рукой. – Вспомнил. – Его рука легла на плечи женщины. Он посмотрел на Джона и Джоанну. – Ну, Уидукинд, у меня двоится в глазах?

Нет, каноник прислал своего сына. Они прибыли вдвоем на стоянку и их нельзя разделить.

– Хорошо, – лицо епископа выразило любопытство. – Что вы об этом скажете? Послал за одним, а получил двоих. Будет ли император столь же щедр к этому сельскому прелату!

За столом все покатились со смеху. Раздались крики:

– Услышано! Услышано! Аминь!

Епископ протянул руку, оторвал ножку от жареного цыпленка и обратился к Джоанне.

– Ты та самая умница, которую выучили?

Джоанна растерялась, не зная, что сказать.

– Я много училась, ваше преосвященство.

– Ба! Училась! – фыркнул епископ и откусил от куриной ножки. – В школе полно болванов: они много учатся, но ничего не знают. А что знаешь ты, дитя?

– Умею читать и писать, ваше преосвященство.

– На просторечии или на латыни?

– На просторечии, на латыни и на греческом.

– На греческом! Это уже что-то. Даже Одо не знает греческого, верно, Одо? – Он улыбнулся худощавому мужчине, сидевшему неподалеку.

Одо растянул тонкие губы в фальшивой улыбке.

– Это язык, ваше преосвященство, идолопоклонников и еретиков.

– Совершенно верно, совершенно верно, – язвительно ответил епископ. – Одо всегда прав, не так ли, Одо?

Клирик фыркнул.

– Ваше преосвященство, вы отлично знаете, что я не одобряю вашей прихоти. Это опасно, и я считаю богохульством допускать женщин к обучению в школе.

Из дальнего угла зала послышался голос:

– По виду не скажешь, что она уже женщина.

Раздался новый раскат смеха, сопровождаемый непристойными замечаниями.

Джоанна зарделась от стыда. Как могут эти люди вести себя так в присутствии епископа?

– Это бессмысленно, – продолжил человек по имени Одо, когда шум затих. – По своей природе женщины совершенно не способны рассуждать. – Презрительно взглянув на Джоанну, он обратился к епископу. – Их естественная гуморальность, холодная и слишком жидкая, не пригодна для умственной активности. Им не дано понимать высокие духовные и моральные концепции.

Джоанна недоуменно уставилась на него.

– Я уже слышал эти доводы, – епископ улыбнулся Одо так, будто наслаждался моментом. – Но как объяснишь ты, например, что девочка знает греческий, который даже тебе не под силу? – Он особенно выделил слова «не под силу».

– Она похваляется своими способностями, но это еще нужно доказать – огрызнулся Одо. – Вы чрезмерно доверчивы, ваше преосвященство. Возможно, грек преувеличил ее способности.

Это было слишком. Сперва этот противный человек оскорбил ее, а теперь осмелился плохо отозваться об Эскулапии! Джоанна собиралась дерзко возразить ему, но тут заметила добрый взгляд рыжеволосого рыцаря, сидевшего радом с епископом.

Он молча подал ей знак. Она промолчала. Повернувшись к епископу, он что-то прошептал ему. Епископ кивнул и обратился к тощему клирику:

– Очень хорошо, Одо, проэкзаменуй ее.

– Ваше преосвященство?

– Проэкзаменуй ее. Проверь, достойна ли она того, чтобы учиться в школе.

– Прямо здесь? Это не совсем умес…

– Именно здесь, Одо. А почему бы и нет? Нам всем полезно узнать это.

Одо нахмурился, глядя на Джоанну.

– Quicunque vnlt. Что это значит?

Джоанна удивилась, что вопрос так прост. Возможно, это уловка? Возможно, он хотел провести ее. Она осторожно ответила:

– Это доктрина, определяющая, что три составляющие Троицы едины. Что Христос является и Богом, и человеком.

– Основоположник этого учения?

– Первый Никейский собор.

– Confessio Fidei. Что это?

– Это лживое и пагубное учение. – Джоанна знала, что нужно говорить, предупрежденная Анастасием. – Учение, которое допускает, что Христос был изначально человеком и только потом обрел божественность. Божественность, но после того, как Его принял Отец. – Она всматривалась в лицо Одо, но оно было безучастным. – Fttius nоn proprius, sed adoptivus, – продолжила Джоанна для большей убедительности.

– Разъясни лживую природу этой ереси.

– Если Иисус сын Божий по милости Его, а не по природе, тогда Он должен быть рангом ниже Отца. Это неправильное суждение и мерзость, – заученно продолжала Джоанна, – потому что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына; есть только один Сын, и Он не сын приемный. «In utraque natura proprium eum et nоn adoptivum filium dei confitemur».

Люди за столом одобрительно защелкали пальцами.

– Litteratissima! – воскликнул кто-то.

– Забавная малышка, не так ли? – едва слышно прозвучал голос женщины.

– Ну как, Одо? – удовлетворенно спросил епископ. – Что скажешь? Прав грек или нет?

Казалось Одо выпил уксуса.

– Возможно, у ребенка есть какие-то знания ортодоксальной теологии. Но это ничего не доказывает, – снисходительно отозвался он, словно обращаясь к тупому ребенку. – Есть женщины, способные запоминать наизусть и повторять слова мужчин, чем создают впечатление, будто умеют мыслить. Но эти способности нельзя путать с истинным умом, свойственным только мужчинам. Это всем известно. – В голосе Одо зазвучали авторитетные нотки, поскольку теперь он был вполне уверен в своих словах. – Женщины от рождения ниже мужчин.

– Почему? – Слово сорвалось с уст Джоанны помимо ее воли.

Одо улыбнулся, неприятно растянув свои тонкие губы. Он походил на лису, затравившую зайца.

– Этот вопрос, дитя, изобличает твое невежество. Сам Святой Павел утверждал, что женщины стоят ниже мужчин и по созданию, и по положению, и по волеизъявлению.

– По созданию, по положению и волеизъявлению? – повторила Джоанна.

– Да – Одо произносил слова медленно и четко, словно обращался к идиотке: – По созданию, потому что Адам был создан первым, а Ева потом; по положению, потому что Ева была создана, чтобы служить Адаму, как друг; по волеизъявлению, потому что Ева не смогла противиться дьявольскому искушению и съела яблоко.

Люди закивали. Епископ помрачнел. Рыжеволосый мужчина рядом с ним остался безучастным.

Одо усмехнулся. Джоанна почувствовала отвращение к этому человеку. Минуту она молчала, теребя кончик носа.

– Почему, – начала она, – женщина ниже мужчины по созданию? Да, она была создана второй, но из ребра Адама, тогда как Адам был создан из простой глины. – Из дальнего конца зала послышались одобрительные возгласы. – По положению, – размышляла вслух Джоанна, – женщине следует отдать предпочтение, потому что Ева была создана в раю, а Адам за пределами рая.

В зале снова зашумели, и Одо уже не ухмылялся.

Джоанна продолжала, увлеченная ходом своей мысли:

– Поэтому следует считать, что женщина превосходит мужчину, – это прозвучало слишком смело, но отступать было некуда, – ибо Ева вкусила яблоко ради стремления к знанию, а Адам съел яблоко лишь потому, что она попросила его об этом.

В зале воцарилась напряженная тишина. Одо гневно сжал губы. Епископ смотрел на Джоанну, словно не веря тому, что услышал.

Она перестаралась: некоторые идеи явно очень опасны.

Эскулапий предупреждал ее, но она так увлеклась спором, что забыла про его совет. Этот человек, Одо, так уверен в себе, так хочет унизить ее перед епископом! Она сама разрушила надежду попасть в школу, но не допустит, чтобы этот ничтожный человек радовался ее унижению. Джоанна стояла перед высоким столом упрямо вздернув подбородок.

Воцарилась долгая тишина. Все взоры устремились к епископу. Он пытливо смотрел на Джоанну, и его губы расплылись в улыбке.

Епископ рассмеялся.

Пышная женщина рядом с ним нервно захихикала, и вскоре весь зал зашумел. Люди веселились, стучали по столам и смеялись, смеялись громко, до слез. Джоанна взглянула на рыжеволосого рыцаря: он тоже улыбался. Их взгляды встретились, и он подмигнул ей.

– Ну что, Одо? – спросил епископ, переведя дух, – ты должен признать, что девочка оказалась умнее тебя!

Одо мрачно взглянул на епископа.

– А что мальчик, ваше преосвященство? Желаете проэкзаменовать и его?

– Нет, нет. Берем и его тоже, раз уж девочка так привязана к нему. Мы принимаем обоих! Конечно, образование девочки не совсем… – он подыскал подходящее слово, – ортодоксальное. Но она истинное чудо. Именно то, что нужно школе! Одо, у тебя появились новые ученики. Позаботься о них хорошенько!

Джоанна удивленно смотрела на епископа. Что он имеет в виду? Неужели Одо управляет школой? Неужели он будет ее учителем? Что она сделала?

Одо уставился на епископа.

– Вы конечно же распорядились о том, где разместить ребенка? Она не может жить в окружении мальчиков.

– Ах… где ей жить, – епископ задумался. – Посмотрим…

– Ваше преосвященство, – обратился к епископу рыжеволосый рыцарь, – ребенок может жить у меня.

У нас с женой две девочки, которым она понравится. Она будет отличной подругой для моей Гилэы.

Джоанна посмотрела на него. Это был мужчина лет двадцати пяти, сильный, холеный, скуластый с красивой бородой. Его густые волосы, необычного рыжего цвета, были расчесаны на прямой пробор и кудрями ниспадали на плечи. Яркие голубые глаза светились умом и добротой.

– Отлично, Джеральд, – добродушно похлопал его по спине епископ. – Решено, девочка останется у вас.

Пришел слуга с полным подносом сладостей. У Джоанны загорелись глаза при виде сахарных сладостей в масле.

Епископ улыбнулся.

– Дети, вы, должно быть, проголодались после долгого путешествия. Садитесь рядом со мной. – Он подвинулся ближе к женщине, освободив место между собой и рыжеволосым рыцарем.

Джоанна и Джон сели на указанное место, и епископ сам стал угощать их. Джон, жадно набросившись на еду, измазал лицо сахарной пудрой.

Епископ снова увлекся своей соседкой. Они пили из одного кубка, смеялись, и он гладил ее по волосам, сдвинув чепец. Джоанна, не отрываясь, смотрела на блюдо со сладостями, съела кусочек, но он был невыносимо приторный. Ей так хотелось уйти из этого места, подальше от шума и незнакомых людей, не видеть странного поведения епископа.

Рыжеволосый рыцарь по имени Джеральд заговорил с ней.

– У тебя был долгий день, хочешь уйти?

Джоанна кивнула. Увидев, что они уходят, Джон засунул в рот еще один леденец и тоже встал.

– Нет, сынок, – Джеральд положил руку ему на плечо, – ты останешься здесь.

– Хочу идти с ней, – жалобно сказал Джон.

– Твое место здесь, с другими мальчиками. Когда застолье закончится, распорядитель отведет тебя в школу.

Джон побледнел, но совладал с собой и промолчал.

– Неплохой кинжал, – Джеральд указал на пояс Джона. – Можно взглянуть?

Джон вынул нож из-за пояса и протянул его Джеральду. Тот повернул его, восхищаясь рукояткой. Лезвие блестело в мерцающем огне факелов. Джоанна вспомнила, как он сверкал, перед тем, как впился в пергамент книги Эскулапия, стирая текст.

– Прекрасно. У Роджера тоже есть меч с рукояткой. Роджер, – Джеральд подозвал юношу, сидевшего за столом, – подойди и покажи молодому человеку свой меч.

Роджер протянул длинный стальной меч с причудливой рукояткой.

Джон с восторгом посмотрел на него.

– Можно потрогать?

– Возьми его, если хочешь.

– У тебя будет собственный меч, – сказал Джеральд, – и лук тоже, если у тебя хватит сил. Расскажи, Роджер.

– Да. У нас каждый день занятия по военному делу и тренировки.

Глаза Джона вспыхнули от удивления и радости.

– Видишь зарубку на лезвии? Это от удара по тяжелому мечу самого учителя по оружию!

– Неужели?! – воскликнул Джон.

Джеральд обратился к Джоанне:

– Может быть, пойдем? Думаю, твой брат не будет возражать, если мы удалимся.

На пороге Джоанна оглянулась. Держа меч на коленях Джон, оживлено беседовал с Роджером. Она почувствовала странное облегчение, расставаясь с ним. Они часто были соперниками, а не друзьями, но Джон связывал ее с домом, со знакомым и понятным миром. Без него она оставалась совсем одинокой.

Джеральд быстро зашагал по коридору. Джоанне пришлось догонять его почти бегом.

– Ты отлично расправилась с Одо, – заметил Джеральд.

– Едва ли ему это понравилось.

– Конечно нет. Одо очень дорожит своей репутацией, бережет ее как последние гроши.

Джоанна улыбнулась; этому человеку она готова была доверять.

– Та женщина… жена епископа? – она в смущении запнулась на слове. Всю жизнь она стыдилась того, что ее родители состоят в браке. Это было детское понимание, молчаливое и не до конца осознанное, но прочувствованное очень глубоко. Однажды, наблюдая переживания Джоанны, Эскулапий сказал ей, что такие браки приняты лишь среди низших духовных сословий. Но для епископа…

– Жена? А, ты имеешь в виду Теду, – Джеральд засмеялся. – Нет, епископ не из тех, кто женится. Теда одна из его любовниц.

Любовниц! У Епископа могут быть любовницы!

– Ты шокирована? Не удивляйся. Фулгентиус, наш епископ, не благочестивый человек. Он унаследовал этот титул от своего дяди, который был епископом до него. Фулгентиус никогда не был священником и не притворяется святошей, как ты заметила. Но ты сама увидишь, что он хороший человек. Он преклоняется перед людьми учеными, хотя сам не из их числа. Именно он основал местную школу.

Джеральд говорил с ней просто, как со взрослой. Джоанне это понравилось. Но его слова обеспокоили ее. Можно ли епископу, главе святой церкви, так себя вести? Иметь… любовницу? Все это так непохоже на то, чего она ожидала.

Они достигли наружных ворот дворца. Пажи, облаченные в алый шелк, распахнули огромные ворота. Яркий свет факелов, освещавших коридор, брызнул в ночную тьму.

– Пойдем, – сказал Джеральд. – Выспавшись, ты почувствуешь себя лучше. – Он быстро направился к конюшне.

Джоанна неуверенно последовала за ним в ночную прохладу.

– Вот он! – Джеральд указал налево, и Джоанна посмотрела в ту сторону. Вдалеке, на фоне лунного неба, виднелся темный силуэт построек. – Там Вилларис. Мой дом. И отныне твой тоже, Джоанна.

Даже в темноте Вилларис поражал воображение, Удачно расположенный на вершине холма, он казался огромным удивленной Джоанне. Дворец состоял из четырех высоких бревенчатых зданий, соединенных дворами и прекрасными деревянными галереями. Джеральд и Джоанна проехали через крепкую дубовую ограду у главных ворот и мимо нескольких наружных построек: кухни, пекарни, стойла, конюшни и двух амбаров. Они спешились в маленьком дворе, и Джеральд передал коня ожидавшему его конюху. Смоляные факелы, расположенные на равном расстоянии, освещали их путь по длинному, без окон, коридору. На его толстых дубовых стенах рядами висело оружие: длинные мечи, копья, стрелы, арбалеты и скрамасаксы, короткие, тяжелые, заточенные с одной стороны мечи, которыми пользовались свирепые франкские пехотинцы. Затем они миновали второй большой двор, окруженный крытыми галереями, и наконец вошли в просторный увешанный гобеленами зал. В центре зала стояла женщина невероятной красоты, почти такая же красивая, как Гудрун. Но в отличие от светловолосой, стройной и высокой Гудрун, эта женщина была невысокой, хрупкой и с черными волосами. А ее огромные темные глаза холодно рассматривали Джоанну, не скрывая своего отношения к ней.

– Что это такое? – спросила женщина, когда они приблизились.

Не обратив внимание на ее неучтивость, Джеральд ответил:

– Джоанна, это моя жена, Ричилд, хозяйка этого поместья. Ричилд, позволь представить тебе Джоанну из Ингельхайма. Она прибыла сегодня, чтобы учиться в школе.

Джоанна попыталась вежливо поклониться, но Ричилд презрительно посмотрела на нее и обратилась к Джеральду:

– В школе? Это шутка?

– Фунгентиус принял ее, и теперь на время учебы она поселится здесь, в Вилларисе.

– Здесь?

– Она может спать в одной постели с Гилзой, и у той появится наконец смышленая подруга.

Красивые черные брови Ричилд взметнулись.

– Она похожа на крестьянку.

Глаза Джоанны вспыхнули от обиды.

– Ричилд, ты забываешься, – резко заметил Джеральд. – Джоанна гостья в этом доме.

– И что же… – фыркнула Ричилд. Кончиками пальцев она коснулась новой зеленой туники Джоанны. – По крайней мере, выглядит чистой. – Она величественно подала знак одному из слуг. – Проводите ее в дортуар. – Не сказав больше ни слова, Ричилд удалилась.

Позднее, лежа на мягком соломенном матрасе в верхней спальне рядом со спящей Гилзой (она не проснулась, даже когда Джоанна легла рядом с ней), Джоанна думала о брате. Рядом с кем спит теперь Джон, и заснул ли он? Самой Джоанне спать не хотелось, в голове теснились тревожные мысли. Она скучала по привычной обстановке дома, особенно тосковала по матери. Джоанне так хотелось, чтобы мама обняла ее, приласкала, назвала перепелочкой. Ей не следовало убегать из дома вот так, молча, не попрощавшись. Гудрун предала ее, когда к ним пришел гонец от епископа, это верно, но Джоанна знала: мать сделала это из любви к ней, не в силах расстаться с дочерью. Теперь Джоанна, возможно, никогда не увидит мать. Она сбежала, не подумав о последствиях и отчетливо поняла, что никогда не сможет вернуться домой. Отец убьет ее за непослушание, Ее место здесь, в этом странном и неприветливом месте, где ей придется остаться.

«Мама», – подумала Джоанна, глядя в незнакомую темноту чужой комнаты, и но щеке ее медленно скатилась слеза.

Глава 8

В классной комнате, маленькой каменной келье, прилегающей к кафедральной библиотеке, всегда было холодно и сыро, даже в теплый осенний полдень. Джоанне нравились прохлада, сильный запах пергамента и возможность изучать книги, хранившиеся за дверью.

На стене комнаты висела огромная картина, на которой была изображена женщина в длинном струящемся платье. Она была похожа на гречанку. В левой руке женщина держала ножницы, в правой – плеть, символизируя Знание. Ножницы были предназначены для того, чтобы искоренять ошибки и лживые догмы, а плеть – для ленивых учеников. Брови богини Знания были нахмурены, губы стиснуты. Темные глаза глядели с картины прямо на смотрящего, пристально и повелительно. Одо приказал написать эту картину, как только его назначили старшим учителем школы.

В противоположном углу комнаты неуспевающие ученики хором повторяли простые формы глаголов.

– Мычат, ржут, кричат, трубят…

Одо ритмично покачивал правой рукой, отмеряя такт. В то же время он привычным взглядом обводил комнату, следя за работой остальных учеников.

Людовик и Эббо склонились над псалмом. Предполагалось, что они заучивают его наизусть, но их головы, повернутые друг к другу, свидетельствовали о том, что о работе они уже не думают. Не прекращая монотонно помахивать правой рукой, Одо хлестнул по спинам обоих мальчиков длинной розгой. Они охнули и склонились над столами, превратившись в образец трудолюбия.

Рядом Джон трудился над главой Донатуса. Было видно, что ему это дается нелегко. Читал он медленно, с трудом воспроизводя каждый звук, часто останавливался, чтобы почесать в затылке, увидев незнакомое слово.

Сидя отдельно от остальных, поскольку она не имела с ними ничего общего, Джоанна работала над толкованием Жития Святого Атония. Это задал ей Одо. Она работала быстро, ее перо порхало над пергаментом уверенно и точно. Она не поднимала головы, ни на секунду не отвлекаясь от работы. Джоанна полностью сосредоточилась.

Одо произнес:

– На сегодня достаточно. Эта группа, – он повернулся к новичкам, – свободна. Остальные остаются на своих местах, пока я не проверю работы.

Новички радостно вскочили и быстро удалились из комнаты. Другие ученики положили свои перья и выжидательно смотрели на Одо, мечтая, чтобы их поскорее отпустили на теплое полуденное солнышко.

Только одна Джоанна сидела, склонившись над работой.

Одо нахмурился. Прилежание девочки очень удивляло его. Рука его потянулась к розге, но повода наказывать ее не было, так как она явно хотела учиться.

Одо подошел к ее столу и застыл над ней. Джоанна, перестав писать, взглянула на него с удивлением и даже… в это не верилось… с разочарованием.

– Вы вызывали меня, сир? Простите, я увлеклась работой, не услышала вас.

Неплохо играет свою роль, подумал Одо. Но меня не проведешь. О, как она притворялась, что уважает его и послушна, когда бы он ни обратился к ней. Но Одо по глазам видел всю правду. В душе девчонка насмехалась над ним и презирала. В этом Одо не сомневался.

Он наклонился, чтобы проверить ее работу, и молча перелистал пергаментные страницы.

– Почерк, – сказал он, – не очень аккуратный. Видишь здесь… и здесь. – Он указал длинным тощим пальцем. – У тебя недостаточно округлые буквы. Детка, чем ты объяснишь такую слабую работу?

Слабая работа! Джоанна возмутилась. Она только что исписала десять страниц! Любой другой ученик потратил бы на это гораздо больше времени. Ее объяснения были точными и полными, даже Одо не мог отрицать этого. Джоанна видела как блестели его глаза, когда он читал работу о сослагательном наклонении, написанную ее красивым почерком.

– Ну что же? – поторопил он Джоанну. Ему хотелось, чтобы она потеряла самообладание и нагрубила ему. Наглая и бесстыжая девчонка! Она стремилась нарушить определенный Богом закон вселенной, узурпировав законное право превосходства мужчины над женщиной. Продолжай, нетерпеливо ждал он. Выскажись. Если только она посмеет, он поставит ее на место.

Джоанна не давала волю эмоциям, отлично зная, куда клонит Одо. Но как бы он ни старался, она не уступит ему, не даст повода исключить ее из школы.

– У меня нет оправдания, сир, – спокойно ответила Джоанна.

– Очень хорошо. В наказание за твою лень, перед тем как покинуть классную комнату, перепиши отрывок из Первого послания к Тимофею, вторую главу, стих одиннадцатый и двенадцатый, двадцать пять раз хорошим почерком.

Джоанну охватила злость. Противный, ограниченный человечишка! Если бы только она могла высказать ему все, что думает!

– Да, сир. – Джоанна не поднимала глаз, чтобы он не прочел ее мысли.

Одо испытал разочарование. Но не могла же девчонка держаться так вечно. Рано или поздно – при этой мысли он улыбнулся – она обязательно выдаст себя. Он подождет.

Оставив ее в покое, Одо начал проверять работы других учеников.

Джоанна вздохнула и взяла перо. Первое послание к Тимофею, глава вторая, стихи одиннадцать и двенадцать.

Она неплохо его знала, Одо не первый раз наказывал ее таким способом. Это была цитата из Послания Святого Павла: «Не дозволено женщине быть учителем, и не должна женщина превосходить мужчину, она должна молчать и слушать с подобающим вниманием».

Не успев закончить и половины работы, Джоанна почувствовала что-то неладное. Она подняла голову. Одо ушел, а мальчики стояли тесной группой у двери, разговаривали. Это удивило ее. Обычно они выбегали из комнаты, как только заканчивался урок. Джоанна устало посмотрела на них. С ними был Джон; он стоял с краю, прислушиваясь к разговору. Их взгляды встретились, он улыбнулся и помахал сестре рукой.

Она улыбнулась в ответ и продолжила писать, но ощутила страх. Неужели мальчики что-то задумали? Они часто издевались над ней, и Одо никогда не останавливал их. Хотя Джоанна привыкла к их оскорблениям, это претило ей.

Поспешно дописав последние строки, она встала, чтобы уйти. Мальчики продолжали стоять у двери. Она знала, что они поджидают ее, Джоанна гордо вздернула подбородок и быстро прошла мимо них.

Ее накидка висела на деревянном крючке возле двери. Стараясь не обращать на мальчиков внимания, она сняла накидку, застегнула ее и накинула капюшон.

На голову ей пролилось что-то тяжелое и влажное. Она хотела откинуть капюшон, но он прилип к голове. Липкая масса потекла по лицу. Джоанна прикоснулась к ней пальцами, и они погрузились в густую, слизистую жижу. Gum Arabic. Гуммиарабик, вещество, которое применяли в школах и скрипториях как загуститель с добавлением уксуса и древесного угля для изготовления чернил. Она вытерла руку об одежду, но гуммиарабик прилип намертво. Попытавшись снять капюшон снова, Джоанна вскрикнула. ВЬлосы пропитались липкой массой до самых корней.

– Lusus naturae! Ошибка природы! – дразнили ее мальчишки.

Среди них она увидела Джона: он смеялся и выкрикивал оскорбления вместе со всеми. Она посмотрела на брата. Он покраснел и отвел взгляд.

Джоанна продолжала идти и слишком поздно заметила подножку, споткнулась и упала на бок.

«Неужели это Джон подставил мне подножку?» – подумала она.

Поднявшись, Джоанна поморщилась от боли. Липкая жижа залепила ей лицо. Она пыталась стереть ее, чтобы не попала в глаза, но все старания были напрасны. Гуммиарабик покрыл ее брови, веки, склеив ресницы так, что она едва могла видеть.

Со смехом мальчики обступили Джоанну, толкая ее из стороны в сторону, чтобы она снова упала. Среди других голосов отчетливо слышался голос Джона. Сквозь толстую пленку, покрывавшую глаза, комната казалась кружащимся цветным потоком. Джоанна уже не видела, где дверь.

Ей очень захотелось заплакать.

«Ну нет, – подумала она. – Именно этого им и надо, чтобы я разревелась и молила о пощаде, чтобы проявила слабость, чтобы они могли обзывать меня трусливой девчонкой. Не дождутся. Я не сдамся».

Она выпрямилась, сдержала слезы, но самообладание девочки лишь распалило мальчишек, и они стали бить ее сильнее. Самый большой мальчик ударил Джоанну по шее так сильно, что она едва устояла на ногах.

Вдали послышался голос взрослого мужчины. Неужели вернулся Одо, чтобы положить конец этому издевательству?

– Что здесь происходит?

Джоанна узнала голос Джеральда. Ни разу еще не слышала она его таким разгневанным. Мальчишки внезапно отступили, и она чуть не упала снова.

Джеральд обнял ее за плечи, чтобы уберечь от падения, и она благодарно прильнула к нему.

– Так, Бернхар, – Джеральд обратился к самому большому мальчику, к тому, который ударил Джоанну по шее, – не ты ли еще неделю назад на военной подготовке беспомощно отбивался от меча Эрика, не сумев сделать ни одного достойного удара? Но, как вижу, со слабой девочкой ты дерешься смело.

Бернхар начал оправдываться, но Джеральд остановил его:

– Это расскажешь его преосвященству епископу. Он вызовет тебя, когда узнает. И он сделает это сегодня.

Наступила тишина. Джеральд поднял Джоанну на руки. С удивлением она почувствовала их силу. Раньше она даже не подозревала об этом. Джоанна отвернула голову, чтобы отвратительный гуммиарабик не испачкал его накидку.

Подходя к своему коню, Джеральд обернулся.

– И вот еще что. Я успел заметить, что она гораздо отважнее вас всех. Да и намного умнее, хотя и девочка.

Джоанна почувствовала, что вот-вот расплачется. Никто никогда не заступался за нее, кроме Эскулапия.

Джеральд не такой, как все.

Бутон розы вырастает в темноте. Он ничего не знает о солнце, но пробивается сквозь тьму, пока не разрушится темница, и лепестки цветка раскрываются навстречу солнцу.

«Я люблю его».

Эта внезапная мысль напугала Джоанну. Что это означает? Не могла она любить Джеральда! Он благородный рыцарь, вельможа, а она – дочь сельского каноника. Он взрослый мужчина, проживший двадцать пять зим. Джоанна знала, что Джеральд в ней видит лишь ребенка, хотя ей уже почти тринадцать, и скоро она станет женщиной.

Кроме того, он женат.

Джоанна была во власти эмоций и нелепых мыслей.

Джеральд посадил сначала на лошадь ее, а потом сам сел сзади. Мальчики смущенно толпились возле двери, не издавая ни звука. Джоанна откинулась на руку Джеральда, чувствуя его силу.

– А теперь, – сказал Джеральд, – я отвезу тебя домой.

Глава 9

Граф Джеральд, сиятельный владыка этой отдаленной северо-восточной области королевства, приближаясь к холму, на котором раскинулось его поместье, пустил своего нового гнедого галопом. Конь охотно подчинился, предвкушая теплое стойло и свежее сено. За ними следовал на лошади Осдаг, слуга Джеральда. Его лошадь тоже ускорила шаг, но так как поперек ее спины лежал тяжелый, убитый на охоте олень, она заметно отставала.

Охота в тот день удалась. Обычно отряд охотников состоял из шести или более человек, но сегодня Джеральд взял с собой только Осдага и двух борзых. Им сопутствовала удача: почти сразу они напали на след оленя. Разглядев его в чаще зорким глазом, Осдаг затрубил в охотничий рог.

– Самец, – сказал он, – и очень крупный.

Они преследовали его почти час, пока не выгнали на небольшую лужайку. Джеральд поднес рожок к губам, негромко и монотонно протрубил несколько раз, и борзые нетерпеливо запрыгали. Настичь зверя вдвоем лишь с двумя борзыми было непросто, но им удалось его загнать, и Джеральд заколол его одним ударом копья. Как и предполагал Осдаг, олень был великолепный, крупный. В преддверии зимы это было хорошее пополнение кладовых запасов Виллариса.

Неподалеку Джеральд заметил Джоанну, сидевшую на траве, скрестив ноги. Отправив Осдага в конюшню, ort подъехал к девочке. За последний год Джеральд очень привязался к этой необычной девочке. Она любила одиночество, была слишком серьезная для своего возраста, но добросердечная и умная, что и привлекало к ней Джеральда.

Приблизившись к Джоанне, Джеральд спешился и повел коня под уздцы. Джоанна так задумалась, что не сразу заметила, как он подъехал. Она поднялась и покраснела. Джеральда это позабавило. Джоанна не умела притворяться, и это качество Джеральд находил очаровательным, потому что оно не походило на то, к чему он привык. Несомненно, она по-детски влюблена в него.

– Ты задумалась, – проговорил он.

– Да. – Она подошла к гнедому и погладила его. – Он хорошо себя вел?

– Безупречно. Это хороший конь.

– О, да. – Джоанна провела по лоснящейся шее гнедого. Она очень любила лошадей, возможно потому, что выросла без них, Джеральд понял, что семья ее жила так же бедно, как большинство крестьян, хотя отец Джоанны и был каноником.

Конь потрепал губами ее ухо, и она рассмеялась от удовольствия. «Прелестная девочка, – подумал Джеральд, – хотя красавицей она никогда не станет». Большие умные глаза были глубоко посажены, подбородок широкий, прямые плечи. Кроткие золотые локоны, обрамляли лицо и, едва прикрывая уши, придавали ей мальчишеский вид. После того случая в школе, Джоанну пришлось побрить наголо, чтобы очистить от гуммиарабика.

– О чем ты думала?

– О, лишь о том, что случилось сегодня в школе.

– Расскажи.

Она посмотрела на него.

– Верно, что щенки белой волчицы рождаются мертвыми?

– Что? – Джеральд привык к ее необычным вопросам, но этот оказался самым странным.

– Джон и другие мальчики говорили об этом. Готовится охота па белую волчицу, которая живет в лесу Аннапес.

Джеральд кивнул.

– Знаю ее. Самка, и очень свирепая, охотится в одиночку, и не знает страха. Прошлой зимой она напала на группу путешественников и унесла ребенка так ловко, что никто не успел даже дотянуться до лука, чтобы убить ее. Говорят, она беременная, думаю, ее постараются убить, пока не родила.

– Да, Джон и все остальные переполошились. Эббо сказал, что отец обещал взять его на охоту.

– И что?

– Одо возражает. Хочет, чтобы охоту отменили, говорит, что белая волчица – священное животное, живое проявление воскресшего Христа. – Джеральд скептически поднял брови. Джоанна продолжила. – Одо сказал, что ее щенки рождаются мертвыми. А потом в течение трех дней мать вылизывает их, и они оживают. Такого чуда никто никогда не видел.

– А что ты на это ответила? – спросил Джеральд. Хорошо зная девочку, он не сомневался, что ответ она дала необычный.

– Я спросила его, как можно утверждать, что это правда, если никто никогда ничего не видел.

Джеральд громко рассмеялся.

– Держу пари, нашему учителю не особенно понравился твой вопрос?

– Верно. Он счел вопрос непочтительным. А также нелогичным, потому что момента воскресения Христа тоже никто не видел, но в нем не сомневаются.

Джеральд положил руку ей на плечо.

– Не переживай, девочка.

Джоанна помолчала, словно раздумывая, сказать ли еще что-то, но вдруг подняла голову и взглянула на него очень серьезно.

– Почему мы так уверены в истинности Воскресения, если никто этого не видел?

От удивления мужчина дернул поводья, и гнедой вздрогнул. Джеральд похлопал его по спине, успокаивая.

Как большинство землевладельцев в этой северной части империи, которые выросли во времена правления короля Карла, придерживавшегося старых правил, Джеральд не был фанатичным христианином. Он посещал службы, подавал милостыню, соблюдал посты и внешние обряды. Джеральд следовал этим церковным установлениям, поскольку они не противоречили его правам и обязанностям землевладельца, остальное его мало заботило.

Но Джеральд понимал, как устроен мир, и чувствовал откуда ждать опасности.

– Надеюсь, ты не задала этот вопрос Одо?

– Почему бы и нет?

– Боже милостивый! – Это было чревато большими неприятностями. Джеральд не любил Одо, этого мелочного человека с его глупыми идеями. Но именно Одо мог добиться, чтобы Фулгентиус выгнал Джоанну из школы. Или… мысль ужаснула Джеральда… чего-то худшего.

– Что он ответил?

– Ничего. Просто сильно разозлился и… отругал меня. – Она покраснела.

Джеральд слегка присвистнул.

– А чего ты ожидала? Ты уже взрослая и должна знать, что не обо всем можно спрашивать.

– Почему?

Большие умные серо-зеленые глаза, пристально смотрели на него. «Глаза язычницы – подумал Джеральд, – глаза, которые она никогда не отведет ни перед человеком, ни перед Богом». Его встревожила мысль о том, до чего это может довести.

– Почему? – настойчиво спросила она.

– Просто не надо задавать такие вопросы, и все, – ответил он, раздраженный ее настойчивостью. Иногда не по возрасту умная Джоанна была просто невыносима.

«Кажется… обиделся, или рассердился?» – решила она и дипломатично сказала:

– Мне нужно вернуться домой. Гобелен для зала почти готов, и вашей жене, наверное, понадобиться помощь. – Вздернув подбородок, Джоанна повернулась, чтобы уйти.

Джеральда это позабавило. Столько достоинства в таком юном существе! Нет, его жена Ричилд не нуждается в помощи Джоанны, это абсурд. Она часто жаловалась ему, что Джоанна не умеет обращаться с иглой. Джеральд сам наблюдал, как она пыталась заставить свои неуклюжие пальцы быть послушными, и видел, сколь плачевны были результаты ее стараний.

Его раздражение прошло, и он сказал:

– Не обижайся. Если собираешься покорить мир, запасись терпением.

Девочка искоса посмотрела на Джеральда, взвешивая его слова, но вдруг откинула голову и рассмеялась радостным, густым, красивым и заразительным смехом. Джеральд был очарован.

Он взял ее за подбородок.

– Я не хотел обидеть тебя. Просто иногда ты меня удивляешь. Ты так мудра в одном и совершенная дурочка в другом.

Джоанна хотела ответить, но он поднес палец к ее губам.

– Я не знаю ответа на твой вопрос. Но не сомневаюсь, что он очень опасный. Многие назвали бы это ересью. Ты понимаешь, что это значит?

Она мрачно кивнула.

– Это оскорбление Бога.

– Да, именно так, и даже больше. Это может привести к крушению всех твоих надежд, лишить тебя будущего и даже жизни.

Вот и он сказал это. Серо-зеленые глаза пытливо посмотрели на него. Отступать было некуда. Ему придется рассказать ей об этом все.

– Четыре зимы назад путешественников забили камнями насмерть недалеко отсюда в поле рядом с кафедральным собором. Двоих мужчин, женщину и мальчика немногим старше тебя.

Джеральд был наемником, ветераном императорской кампании против варваров, но даже у него мороз пробежал по коже при воспоминании о той казни. Мужчины были безоружны, а двое других… Они умирали медленно: женщина и мальчик страдали дольше всех, потому что мужчины пытались заслонить их своими телами.

– Забиты камнями? – Глаза Джоанны расширились. – Но почему?

– Они были армянами, членами секты павлициан. По дороге в Аахен они прошли мимо виноградника, побитого накануне грозой. Весь урожай погиб в течение часа. Когда случается такое, люди начинают искать виноватых, Заметив чужаков, все набросились на них и обвинили в том, что их заклинания навлекли грозу. Фулгентиус пытался спасти несчастных, но армян допросили и сочли их идеи еретическими. – Джеральд пристально посмотрел на нее. – Джоанна, их идеи мало чем отличались от того, о чем ты сегодня спросила Одо.

Она молчала, смотря в даль. Джеральд тоже, давая ей время подумать.

– Эскулапий однажды сказал мне нечто подобное, – наконец проговорила Джоанна. – Некоторые идеи опасны.

– Он мудрый человек.

– Да. – При воспоминании об Эскулапии взгляд ее смягчился. – Я буду осторожна.

– Вот и хорошо.

– А теперь расскажите мне, почему мы считаем правдой историю с Воскресением?

Джеральд беспомощно рассмеялся и взъерошил ее золотистые волосы.

– Ты неисправима. – Но Джоанна все еще ждала ответа, и он добавил: – Хорошо, я скажу, что думаю по этому поводу.

Ее взгляд заинтересованно вспыхнул, и Джеральд снова рассмеялся.

– Не теперь. Надо заняться Пестисом. Приходи после вечерней молитвы, и мы поговорим.

В глазах Джоанны светилось восхищение. Джеральд погладил ее по щеке. Это всего лишь ребенок, девочка, но он сознавал, что она волнует его. Что ж, брачное ложе Джеральда давно остыло. Богу это известно, и Он не станет возражать против этой невинной привязанности, не отягощенной угрызениями совести.

Гнедой ткнулся в Джоанну носом.

– У меня есть яблоко, можно я его угощу? – спросила она.

Джеральд кивнул.

– Пестис заслужил награду. Сегодня он хорошо потрудился. Из него получится отличный конь для охоты. Я уверен.

Она достала из котомки маленькое зеленое яблоко и протянула его гнедому. Тот сперва потрогал яблоко губами, а потом съел. Когда Джоанна убрала руку, Джеральд увидел на ней покраснение. Заметив его взгляд, она попыталась спрятать руку, но он перехватил ее и стал рассматривать на свету. Ладонь была рассечена посередине, на глубокой ране запеклась кровь.

– Одо? – тихо спросил Джеральд.

– Да. – Джоанна поморщилась, когда он прикоснулся к ране пальцами. Похоже было, что Одо ударил ее не один раз и довольно сильно. Глубокую рану было необходимо срочно обработать, чтобы избежать заражения.

– Этим надо заняться немедленно. Возвращайся в дом. Увидимся там. – Джеральд едва сдерживал волнение. Несомненно, Одо не превысил своих полномочий по отношению к девочке. Возможно, хорошо, что он лишь ударил ее, выместив гнев таким способом, и не предпринял более серьезных действий. Тем не менее, увидев рану, Джеральд пришел в ярость. Он придушил бы Одо собственными руками.

– Это не так страшно, как кажется, – Джоанна внимательно смотрела на него умными глубокими глазами.

Джеральд снова оглядел рану, которая пролегла строго посередине, в самом болезненном месте. Джоанна не промолвила ни слова, даже когда он стал расспрашивать ее.

А всего несколько недель назад, когда Джоанну пришлось обрить наголо, чтобы избавить от гуммиарабика, она кричала и сопротивлялась, словно сарацин. Позднее, когда Джеральд спросил ее, почему она так себя вела, она невразумительно ответила, что звук ножниц сильно напугал ее.

Несомненно, странная девочка. Возможно, именно поэтому она и казалась ему такой привлекательной.

– Папа! – На склоне холма, где они стояли в тени деревьев, появилась Дуода, младшая дочь Джеральда. Они подождали, когда она, подбежала к ним. – Папа! – Девочка вскинула руки, Джеральд подхватил ее и покружил, вызвав восторженный визг ребенка. Решив, что этого достаточно, он поставил дочь на ноги.

Дуода нетерпеливо потянула его за руку.

– О, папа, иди, посмотри! Волчица родила пятерых волчат. Можно мне взять одного, папа? Можно он будет спать со мной в постели?

Джеральд рассмеялся.

– Посмотрим. Но прежде, – он крепко обнял ее, потому что она собиралась помчаться к дому впереди них, – прежде всего, отведи Джоанну домой, у нее порезана рука, нужно позаботиться о ней.

– Рука? Покажи, – потребовала девочка, и, печально улыбнувшись, Джоанна протянула ей руку. – Ооооо! – Дуода вытаращила глаза от ужаса, разглядывая рану. – Как это случилось?

– Она расскажет тебе по дороге, – сказал Джеральд. Ему не нравилось смотреть на рану, чем скорее ее обработают, тем лучше. – Поторапливайтесь.

– Да, папа. Очень болит? – обратилась она к Джоанне.

– Не так сильно, чтобы я не перегнала тебя, – ответила Джоанна и побежала.

Дуода взвизгнула от радости и помчалась за ней. Девочки, смеясь, вместе побежали с холма.

Джеральд улыбаясь смотрел на них, но на душе у него было тревожно.

В ту зиму Джоанна из девочки превратилась в женщину. Она должна была этого ожидать, но все же растерялась, когда на рубашке появилось темно-красное пятно и сильно заболело внизу живота. Джоанна сразу догадалась, что это такое, мать рассказывала ей, и женщины в доме Джеральда говорили об этом довольно часто. Она видела, как они каждый месяц стирали свои тряпки. Джоанна обратилась за помощью к служанке, та принесла ей кипу чистых тряпок и, лукаво подмигнув, торжественно подала их.

Джоанне это не понравилось. Она возненавидела и боль, и все то, что происходило с ней в этот период. Ей казалось, что тело предало ее: оно начало перестраиваться почти ежедневно, приобретая новые, незнакомые формы. Когда мальчики в школе начали шутить по поводу набухшей груди Джоанны, она стала перетягивать ее полосками ткани. Было больно, но того стоило. Появившаяся женственность вызывала у нее страдания, потому что всю жизнь она старалась, как можно меньше походить на женщину.

В январе начались сильные морозы. От холода ломило даже зубы. Волки и другие лесные животные подбирались ближе к человеческому жилью. Теперь не многие жители отваживались выходить из деревни без особой необходимости.

Джеральд запретил Джоанне посещать школу, но остановить ее было невозможно. Каждое утро после молитвы она надевала толстую шерстяную накидку, туго затягивала ее на поясе, чтобы не поддувало и, согнувшись под ледяным ветром, шла две мили до кафедрального собора. Когда налетели сильные, холодные февральские ветры, заметая все дороги, Джеральд сам каждое утро седлал коня, отвозил Джоанну в школу и привозил обратно.

С братом Джоанна виделась каждый день в школе, но Джон никогда не разговаривал с ней. Он по-прежнему сильно отставал в учебе, но его успехи во владении мечом и копьем вызывали уважение мальчиков, и он очень дорожил их дружбой. Джону не хотелось рисковать новообретенным чувством принадлежности к их обществу, общаясь со странной сестрой. При ее появлении он всегда отворачивался.

Деревенские девочки тоже сторонились Джоанны, относились к ней с подозрением, проявляли настороженность, никогда не играли и не сплетничали с ней. Она была ошибкой природы – мужчиной по уму и женщиной телом. Джоанна не была ни тем, ни другим, а как будто принадлежала к третьему, неопределенному, полу.

У Джоанны не было друзей, кроме Джеральда, но его ей вполне хватало. Джоанна была счастлива находиться: рядом с ним, разговаривать, смеяться и обсуждать то, чем не могла поделиться ни с кем в целом мире.

Однажды холодным днем, после того как она вернулась из школы, он позвал ее.

– Пойдем, хочу что-то показать тебе.

Джеральд провел Джоанну через холодный зал замка наверх, в маленькую комнату, где хранил свои бумаги, достал длинный прямоугольный предмет и подал ей.

Книга! Старая, потрепанная по краям, но целая. Золотыми буквами на обложке было выведено название: De rerum natura?[3]

Это была великая книга Лукреция! Эскулапий часто говорил о том, как она важна. Ходили слухи, что сохранилась только одна копия, хранившаяся в великой библиотеке в Лорше. Однако Джеральд преподнес ее Джоанне, как самый обычный подарок.

– Ну как?… – Она удивленно взглянула на него.

– То, что написано, всегда можно переписать, – ответил он, лукаво улыбнувшись. – За деньги. В данном случае за хорошие деньги. Аббат долго торговался, говоря что у него не хватает писарей. И действительно, переписка заняла более десяти месяцев. Но вот что получилось. И она стоит этих денег.

Глаза Джоанны засияли, когда она провела пальцами по книге. За все время учебы в школе ей никогда не разрешали работать с книгами, подобными этой. Одо не позволял Джоанне читать классические произведения в центральной библиотеке, и ей приходилось ограничиваться лишь чтением религиозных текстов, которые, по его мнению, годились для слабого и впечатлительного женского ума. Она не показывала ему, как это ее огорчало. «Ну и запри свою библиотеку, – возмущенно думала она. Но мое сознание тебе не удастся запереть». Однако Джоанна приходила в неистовство, зная, какие сокровища знаний скрыты от нее. Джеральд видел это. Казалось, он всегда знал, о чем она думала и чувствовала. Как могла она не любить его?

– Ну, смелее, – сказал Джеральд. – А когда одолеешь ее, приходи ко мне, поговорим о том, что ты прочитала. Тебе очень понравится книга.

Глаза Джоанны расширились от удивления.

– Значит, вы…

– Да, я прочел ее. Что в этом странного?

– Да, я хотела сказать, нет… но… – Джоанна запнулась и покраснела. Она не знала, что Джеральд читает на латыни. Среди аристократов и богачей читать и писать могли лишь немногие. Это считалось занятием для переписчиков, ученых и счетоводов. Вот почему Джоанна была удивлена…

Джеральд засмеялся, наслаждаясь ее замешательством.

– Ты не знаешь, но несколько лет при короле Карле я учился в дворцовой школе.

– В дворцовой школе! – О ней ходили легенды. В школе, основанной императором, были выпестованы величайшие умы того времени. Там преподавал сам великий Алкуин.[4]

– Да, Меня послал туда отец, хотел чтобы я стал ученым. Работать было интересно – и мне очень нравилось, ко я был молод и не собирался посвятить этому всю жизнь. Когда император призвал воинов для похода против ободритов,[5] я последовал за ним, хотя мне было всего тринадцать. Воевал несколько лет и, наверное, продолжал бы до сих пор, но умер мой старший брат, и я унаследовал поместье.

Джоанна с восторгом смотрела на него. Он образованный человек! Как она не догадалась об этом! Следовало понять с самого начала по тому, как Джеральд говорил с ней о ее занятиях.

– Ну, хватит, – Джеральд ласково подтолкнул ее к двери. – Знаю, тебе не терпится. До ужина еще целый час. Но не пропусти звона колокола.

Джоанна побежала наверх, в спальню, которую делила с Дуодой и Гилзой. Забравшись в кровать, она открыла книгу. Читала она медленно, смакуя слова, иногда останавливаясь, чтобы отметить особенно изящную фразу или замечание. Когда стало смеркаться, она зажгла свечу и продолжила чтение.

Джоанна читала и читала, совсем позабыв о времени. Она пропустила бы ужин, если бы Джеральд не прислал за ней слугу.

Недели пролетели быстро, благодаря радости совместной работы Джоанны и Джеральда. Просыпаясь каждое утро, Джоанна нетерпеливо думала, успеет ли почитать после вечерней молитвы, когда закончится ужин, и смогут ли они с Джеральдом возобновить изучение Лукреция.

«De rerum natura», удивительная мудрая книга, насыщенная информацией. «Чтобы найти истину, – писал Лукреций, – надо лишь наблюдать естественную природу». Эта мысль имела глубокий смысл во времена Лукреция, но стала поистине революционной после Рождества Христова, в год 872. Однако эта философия импонировала практическому складу ума Джоанны и Джеральда.

По сути, именно благодаря Лукрецию, Джеральд поймал белую волчицу.

Вернувшись из школы, Джоанна нашла Вилларис в полной растерянности.

Дворовые собаки лаяли до хрипоты, лошади бешено носились по загону, все поместье гудело от оглушительных криков и воя.

Посередине центрального двора, Джоанна увидела объект, из-за которого поднялся такой переполох. В овальной клетке отчаянно металась огромная белая волчица. Клетка, сделанная их прочных дубовых веток, трещала и качалась от мощных ударов зверя. Джеральд и его люди с копьями и мечами окружили двор, на тот случай если волчице удастся вырваться из клетки. Джеральд подал знак Джоанне, чтобы она держалась подальше. Глядя в странные красные глаза волчицы, источающие злобу и ненависть, Джоанна молилась, чтобы клетка устояла.

Через некоторое время волчица устала, застыла на месте, широко расставив лапы и задыхаясь, она понурила голову. Джеральд опустил копье и подошел к Джоанне.

– А теперь проверим теорию Одо.

В течение двух недель они вдвоем не смыкали глаз, полные решимости не пропустить родов. Но ничего не происходило. Волчица сидела в клетке, явно не собираясь рожать. Они уже сомневались в том, что она беременна, когда вдруг начались роды.

Это произошло во время дежурства Джоанны. Волчица беспокойно заворочалась в клетке, выбирая удобное положение, застонала и стала тяжело дышать. Джоанна побежала за Джеральдом, Он был вместе с Ричилд. Налетев на них как ураган, Джоанна спохватилась и вежливо обратилась к ним:

– Извольте поспешить! Началось!

Джеральд мгновенно поднялся. Ричилд недовольно нахмурилась и хотела возразить, но времени не оставалось. Джоанна убежала по крытой галерее, ведущей к центральному двору. Джеральд, взяв лампу, последовал за ней. Никто из них не заметил, с каким выражением лица Ричилд смотрела им в след.

Когда они приблизились к клетке, у волчицы начались схватки. Джоанна и Джеральд увидели, как показалась маленькая лапка, затем вторая и, наконец, правильная головка. Волчица сделала последнее усилие, и крошечное темное тельце выскользнуло на солому, выстилавшую клетку, и замерло.

Джоанна и Джеральд вгляделись в темноту клетки. Волчонок лежал неподвижно в околоплодной оболочке, поэтому нельзя было понять, где у него голова, а где хвост. Мать слизнула с него оболочку и съела ее.

Джеральд поднял лампу над клеткой, чтобы лучше все разглядеть. Казалось, щенок не дышит.

У матери начались новые схватки. Время шло, но щенок не подавал признаков жизни.

Джоанна испуганно взглянула на Джеральда. Неужели это правда? Неужели он не оживет, пока мать не вылижет его? Неужели Одо был прав?

Если так, то они убили его, потому что увезли далеко от отца, который дал ему жизнь.

Волчица снова застонала, и второй маленький щенок выскользнул наружу и оказался рядом с первым. От толчка первый зашевелился и недовольно запищал.

– Смотри! – От радости они толкнули друг друга и весело рассмеялись, довольные результатом своего эксперимента.

Щенки поползли к материнским соскам еще до того, как она родила третьего.

Джеральд и Джоанна с интересом наблюдали за новым семейством. В темноте они пожали друг другу руки.

Никогда прежде не испытывала она такой близости ни к кому на свете.

– Вас не было на утренней молитве. – Ричилд гневно смотрела, как они выходят из галереи. – Сегодня канун праздника святого Норберта, неужели вы забыли? Хозяин поместья подает плохой пример, если не приходит на церковную службу.

– У меня есть другие дела, – холодно ответил Джеральд.

Ричилд хотела что-то сказать, но Джоанна перебила ее.

– Мы смотрели, как рожала белая волчица! Щенки родились живыми, а не мертвым», как все говорили, – торжественно объявила она. – Лукреций прав! – Ричилд уставилась на нее, как на сумасшедшую. – В природе все можно объяснить, – продолжила Джоанна. – Разве не понятно? Волчата родились живыми, совершенно естественным способом так, как сказал Лукреций!

– Что за безбожные речи! Детка, у тебя жар?

Джеральд быстро встал между ними.

– Джоанна, иди спать, – сказал он. – Уже поздно. – Взяв Ричилд под руку, он решительно увел ее в дом.

Джоанна стояла, прислушиваясь к голосу Ричилд, эхом раздававшийся в ночи.

– Вот что получается, когда девочка знает больше, чем отмерено ей природой. Джеральд, ты должен положить конец ее ненормальным занятиям.

Джоанна направилась в спальню.

После того, как белая волчица выкормила волчат, ее пришлось убить. Она была слишком опасна. Однажды волчица утащила и съела ребенка, и оставлять в живых волка-людоеда было нельзя. Щенок, рожденный последним, прожил всего несколько дней и умер. Но двое других выросли здоровыми, подвижными и очень игривыми, на радость Джоанны и Джеральда. У одного шерсть была серо-бурого цвета, типичная для волков франкских лесов. Джеральд подарил его Фултентиусу, и тот с особым удовольствием показывал его Одо. У другого волчонка, первенца, шерсть, как у матери, была белоснежной, а глаза красные. Этого они оставили себе. Джеральд и Джоанна назвали его Лук, в честь Лукреция, и любовь к резвому и веселому зверю еще сильнее сблизила их.

Глава 10

Приближалась ярмарка в Сэн-Дэни. Это всех очень радовало. В течение многих лет в государстве не было ярмарки, которая имела бы такое огромное значение. Но кое-кто из старожилов, например мельник Бурхард, помнили времена, когда проходило по две-три ярмарки в. год. Так говорили, хотя поверить в это было трудно. Конечно, все это происходило в прославленные времена Карла Великого, когда были хорошие дороги и мосты, не было разбойников, шарлатанов, и, люди с севера не устраивали стремительных и жестоких набегов на королевство. Теперь путешествия были слишком опасны, и ярмарки стали невыгодны. Купцы не осмеливались перевозить дорогие товары по дорогам, кишащим разбойниками, и никому не хотелось рисковать жизнью во время путешествий.

Но, несмотря ни на что, ярмарка должна была состояться. И, хотя бы половина из того, о чем сообщил гонец, должно было оказаться правдой. Купцы из Византии привезут экзотические пряности, шелка и парчу; венецианские купцы – одежду, украшенную павлиньими перьями и тесненной кожей; работорговцы из Фризии – славян и саксонцев; ломбардийцы на кораблях с ярко оранжевыми парусами, украшенными знаками зодиака, доставят мешки соли. Кроме того, ярмарка обещала всевозможные развлечения: канатоходцев и акробатов, рассказчиков, жонглеров, дрессированных собак и медведей.

Путь до Сэн-Дени был не близкий, приблизительно сто пятьдесят миль от Дорштадта, две недели езды по ухабистым дорогам и переправы через широкие реки. Но это никого не пугало. Всем, кто умел держаться на лошади, муле, или на пони, хотелось там побывать.

Большой, как приличествовало графу, обоз Джеральда, отправлялся в сопровождении пятнадцати хорошо вооруженных дружинников и нескольких слуг. Джоанна тоже собиралась в поездку. Пригласили и Джона; Джоанна не сомневалась, что по инициативе Джеральда. Ричилд дала точные распоряжения. Она позаботилась о том, чтобы в пути семья не нуждалась ни в чем. В течение нескольких дней в центральном дворе поместья стояли повозки, и их загружали всевозможным скарбом.

В день отбытия Вилларис кипел. Конюхи суетились, навьючивая лошадей; главный повар и его помощники хлопотали над огромной печью, из высокой трубы которой вырывались огромные клубы дыма. Кузнец ковал подковы, гвозди и снаряжение для повозок. Все вокруг звенело и гремело: служанки перекликались высокими голосами; им отвечали низкие голоса конюхов; коровы мычали, пока их наспех доили; один перегруженный осел громко кричал. От беготни пыль во дворе стояла столбом.

Джоанна не покидала двора, наблюдая за последними приготовлениями и наслаждаясь всеобщим возбуждением. Лук вертелся у ног Джоанны, насторожив уши и выжидающе глядя на нее. Он тоже отправлялся в путь. Джеральд, видя, как полугодовалый волчонок привязался к Джоанне, решил, что разлучать их нельзя, Джоанна смеялась и гладила Лука по мягкой белой шерсти. Волчонок лизнул ее в щеку и уселся рядом, широко раскрыв пасть.

– Чем стоять, разинув рот, помогла бы лучше пекарю, – Ричилд подтолкнула Джоанну к кухне, где пекарь размахивал перемазанными в муке руками, торопя челядь. Всю ночь он не смыкал глаз, выпекая булочки и пироги для путешествия.

К полудню обоз был готов. Капеллан прочитал молитву, и лошади, запряженные в многочисленные повозки, медленно тронулись в путь. Джоанна ехала в первой повозке вместе с Ричилд, Гилзой и Дуодой, а также с тремя девушками-служанками. Повозку трясло на ухабах, и сидеть на деревянных скамьях женщинам было неудобно. Лук бежал рядом с повозкой. Впереди, вместе с дружинниками, на чалой кобыле ехал Джон.

«Я сижу в седле не хуже, чем он», – думала Джоанна, Джеральд долго обучал ее верховой езде, и она стала отличной наездницей.

Словно почувствовав пристальный взгляд сестры, Джон посмотрел на нее и понимающе улыбнулся, но его улыбка показалась ей злобной. Потом он пришпорил кобылу и догнал Джеральда. Они заговорили; Джеральд откинул голову и расхохотался.

В Джоанне закипела ревность. Интересно, чем брат так рассмешил Джеральда? Между ними нет ничего общего. Джеральд образованный и умный человек, Джон тупой недоучка. Но вот он едет рядом с Джеральдом, разговаривает с ним, смеется, тогда как она тащится позади в ужасной телеге.

И все это потому, что она девушка. Не в первый раз. Джоанна проклинала судьбу за то, что родилась женщиной.

– Неприлично так пялиться, Джоанна. – Темные глаза Ричилд неодобрительно посмотрели на нее.

Джоанна оторвала взгляд от Джеральда.

– Простите, миледи.

– Держи руки сложенными на коленях, а глаза опусти, как подобает скромной женщине, – поучала ее Ричилд. Джоанна последовала ее совету. – Хорошие манеры, – продолжила Ричилд, – куда важнее для леди, чем умение читать… Получив достойное воспитание, ты понимала бы это. – Она холодно посмотрела на Джоанну и вернулась к своему вышиванию.

Джоанна краем глаза следила за ней. Несомненно, Ричилд была прекрасна: бледна, стройна, с покатыми плечами, белокожая, с высоким лбом, обрамленным красивыми черными волосами. Из-за густых длинных ресниц ее карие глаза, казались почти черными, Джоанна вдруг остро позавидовала Ричилд, имевшей все, чего была лишена она сама.

– Ты должна помочь нам решить, – Гилза улыбнулась Джоанне, – какое платье мне надеть на свадебное торжество. – Она радостно засмеялась.

Гилзе исполнилось пятнадцать, и она была обручена с графом Хуго, аристократом из Нойстрана. Джеральд и Ричилд очень радовались этому взаимовыгодному союзу. До свадьбы оставалось около полугода.

– О, Гилза, у тебя так много прекрасных платьев! – Джоанну на самом деле поразил гардероб Гилзы. Имея такое количество платьев, их можно менять каждый день в течение двух недель. В Ингельхайме у девушки обычно было лишь одно платье из толстой грубой шерсти, и она старательно берегла его, поскольку оно должно было служить ей многие годы. – Уверена, граф Хуго будет восхищаться тобой, какое бы ты ни надела.

Гилза снова засмеялась. Добрая, но немного простоватая девушка всегда начинала нервно смеяться, когда упоминали имя ее жениха.

– Нет, нет, – возразила она, – ты так просто не отвертишься. Послушай. Мама думает, что мне следует надеть голубое, но я хочу желтое. Ну, скажи, как лучше.

Джоанна вздохнула. Она любила Гилзу, несмотря на ее болтливость и недалекий ум. Они спали в одной постели с тех пор, как Джеральд впервые привел усталую и напуганную Джоанну в их дом из дворца епископа. Гилза приняла Джоанну, была к ней добра, и Джоанна никогда не забывала об этом. Но Джоанне не очень хотелось беседовать с Гилзой, чьи интересы ограничивались нарядами, угощениями и мужчинами. Последние несколько недель она только и говорила о свадьбе, и всем это уже надоело.

Джоанна улыбнулась.

– Думаю, тебе лучше надеть голубое, оно очень подходит к твоим глазам.

– Голубое? Неужели? – Гилза помрачнела. – Но у желтого такие красивые кружева спереди!

– Ну, тогда желтое.

– Но все же голубое действительно подходит к моим глазам. Возможно, оно будет лучше. А как по твоему?

– Если ты промолвишь еще хоть слово о свадьбе, то я завою, – вставила девятилетняя Дуода, завидуя тому, что Гилзе в последние несколько недель уделяли столько внимания. – Кому какое дело, какого цвета на тебе платье!

– Дуода, такие слова недостойны леди. – Ричилд подняла глаза от вышивания.

– Прости! – Дуода взглянула на Гилзу. Но как только мать перестала на них смотреть, она показала сестре язык.

– Что касается тебя, Джоанна, – сказала Ричилд, – то не тебе давать советы. Гилза наденет то, что выберу я.

Джоанна покраснела и промолчала.

– Граф Хуго такой красавец, – заговорила Берта, одна из служанок. Краснощекая девушка не старше шестнадцати, она заменила месяц назад умершую от тифа служанку. – Он так великолепно смотрится на своем боевом коне в горностаевой мантии и перчатках. – Гилза удовлетворенно засмеялась. Ободренная Берта продолжила. – Судя по тому, как он смотрит на вас, госпожа, не важно, какое платье вы наденете. В брачную ночь он быстренько снимет его с вас!

Она расхохоталась, довольная своей шуткой. Гилза хмыкнула, остальные в повозке сидели тихо, глядя на Ричилд.

Ричилд отложила рукоделие, ее лицо вспыхнуло от гнева.

– Что ты сказала? – спросила она угрожающе спокойным тоном.

– Ох… ничего, миледи, – ответила Берта.

– О, мама, я уверена, она не имела в виду… – Беспомощно попыталась заступиться за Берту Гилза.

– Грубость и непристойность! Не допущу этого в моем присутствии!

– Простите, миледи, – произнесла пристыженная Берта, но продолжала слегка улыбаться, не веря, что Ричилд всерьез рассердилась.

– Вон! – Ричилд указала Берте на открытый задник повозки.

– Но, миледи! – взмолилась Берта, наконец-то поняв свою ошибку. – Я не хотела…

– Вон! – Речилд была настроена решительно. – В наказание за твое бесстыдство, будешь идти пешком, до конца.

Идти пешком до Сэн-Дэни было тяжелым наказанием. Берта жалобно взглянула на свои ноги, обутые в грубые пеньковые сандалии. Джоанне стало жаль ее. Шутка была, конечно, глупая и грубая, но девушка так молода, неопытна и, было очевидно, что она никого не хотела обидеть.

– И будешь читать вслух «Отче Наш» всю дорогу.

– Да, миледи, – покорилась Берта. Она вылезла из повозки, пристроилась сбоку и через минуту начала читать молитву. – Pater Noster qui es in caelis… – Она читала странно, нараспев, делая акценты не в тех местах. Джоанна не сомневалась: она не понимала того, что произносила.

Ричилд продолжила вышивать. Когда она склонилась над рукоделием, прокалывая иглой плотную ткань, ее черные волосы заблестели на солнце.

«Какая она несчастная, – подумала Джоанна. – Да, она замужем за Джеральдом, но это брак по расчету. Нередко такие браки оказывались счастливыми, но им не повезло. Они спали в разных постелях, и, если верить слугам, не были близки уже много лет».

– Хочешь поехать верхом? – улыбнулся Джеральд, глядя на Джоанну со своего гнедого. В правой руке он держал поводья Боды, резвой гнедой кобылы, особенно полюбившейся Джоанне.

Девушка покраснела, взволнованная своими мыслями. Она так задумалась, что не заметила, как Джеральд отъехал, взял из резервной группы лошадей Боду и подвел ее к повозке.

– Верхом и вместе с мужчинами? – Ричилд нахмурилась. – Я этого не позволю! Это недостойно!

– Ерунда! – ответил Джеральд. – В этом нет ничего плохого, и девочке хочется покататься, верно, Джоанна?

– Я… я… – смутилась она, не желая раздражать Ричилд.

Джеральд поднял бровь.

– Конечно, тебе лучше остаться в повозке…

– Нет! – спохватилась Джоанна. – Пожалуйста. Мне очень хотелось бы проехать верхом на Боде. – Она встала и протянула руки. Джеральд засмеялся, обхватил ее за талию и усадил в седло перед собой. Затем, держа лошадей рядом, он пересадил Джоанну на Боду.

Она поудобнее устроилась в седле. Гилза и Дуода смотрели на них с удивлением, а Ричилд – с негодованием Джеральд, казалось, не замечал этого. Джоанна пустила Боду легким галопом и быстро поскакала в первые ряды. Плавный, ритмичный бег лошади радовал. Разве сравнишь это с тряской в повозке? Лук бежал рядом, высоко подняв хвост.

Она догнала Джона, не скрывавшего к ней своего презрения. Джоанна засмеялась от счастья. В конце концов, дорога до Сэн-Дени была не так уж скучна.

Они без труда пересекли приток Рейна. Мост в этом месте был прочный и широкий, один из тех, что построили во времена Карла Великого. Но на берегу Мааса, до которого они добрались на восьмой день, возникли проблемы: мост давно пришел в негодность, во многих местах провалился и сгнил настолько, что проехать по нему было невозможно. Кто-то попытался соорудить переправу, связав вместе несколько лодок. Перейти по такой переправе можно было, лишь перешагивая из одной лодки в другую. Но это не годилось для большого числа людей, лошадей и груженых повозок. Джеральд с несколькими всадниками отправился по берегу в поисках брода. Спустя час они вернулись и сообщили, что в двух милях есть брод.

Обоз двинулся дальше, повозки сильно трясло и раскачивало на вязком берегу реки. Женщины крепко вцепились в борта повозки, чтобы не вывалиться из нее. Берта шла рядом, беззвучно шевеля губами и читая бесконечную молитву. Пеньковые сандалии натерли ей ноги до крови, и она хромала, пальцы опухли, подошвы кровоточили. Джоанна заметила, что девушка искоса поглядывала на Ричилд и ее дочерей, с удовольствием видя их мучения в повозке.

Наконец они добрались до брода. Первыми в воду въехали на лошадях Джеральд и несколько дружинников, чтобы проверить глубину и дно реки. В середине реки вода доходила выше стремян, но ближе к противоположному берегу уровень воды понизился.

Джеральд вернулся, подав знак, чтобы остальные следовали за ним. Без колебаний Джоанна направила лошадь в воду, Лук уверенно поплыл рядом, не отставая от них. Через минуту Джон и остальные последовали за ними.

От холодной воды Мааса у Джоанны перехватило дыхание. Ее платье насквозь промокло. Позади в воду медленно въехали повозки, запряженные мулами. Берта, стараясь не отставать, погрузилась в воду по самые плечи.

Оглянувшись, Джоанна увидела, что Берта, находившаяся от нее футах в пяти, исчезла под водой. Джоанна остановилась, не зная, что делать, и вдруг повернула лошадь в сторону расходящихся по поверхности воды кругов.

– Назад! – Джеральд схватил ее лошадь под уздцы. Отломив большую ветвь от склоненной над рекой березы, он слез с коня и медленно направился в сторону берега, пробуя дно. На расстоянии вытянутой руки от того места, где исчезла Берта, Джеральд чуть не упал, потому что ветка ушла под воду.

– Яма! – Он отогнал коня и нырнул.

Все встревожились. Мужчины ходили по реке, выкрикивая распоряжения и ударяя по воде палками.

Джеральд был под водой. Они могли ударить его, поранить, но почему-то не понимали этого.

– Прекратите! – закричала Джоанна, но на нее никто не обратил внимания. Она подъехала к Эгберту, командиру дружинников Джеральда, и схватила его за руку. – Прекратите! – Эгберт отстранил Джоанну, но она пристально смотрела на него. – Прикажите им остановиться, это опасно. – Он подал знак спутникам, они окружили подводную яму и замерли в напряженном ожидании.

Прошла минута. Первая повозка благополучно выкатилась на берег. Джоанна не заметила этого, потому что взор ее был прикован к тому месту, где нырнул Джеральд.

От волнения у нее вспотели ладони, и поводья стали скользить в руках. Гнедая, почуяв неладное, заржала, Лук откинул голову и завыл.

«Deus Misereatur, – взмолилась она. – Боже Милостивый, собой пожертвую, но только спаси его».

Прошло минуты две.

Слишком долго, ему пора всплыть, чтобы вздохнуть.

Джоанна спрыгнула с седла в холодную воду. Плавать она не умела, но, не думая об этом, направилась в сторону стремнины. Лук вертелся перед ней, пытаясь остановить, но она оттолкнула его. В голове у нее была только одна мысль – добраться до Джеральда, вытащить его, спасти.

До места оставалось совсем немного, когда Джеральд вынырнул.

– Джеральд! – радостный крик Джоанны перекрыл шум мужских голосов. Джеральд повернулся к ней и кивнул. Потом, глубоко вдохнув, нырнул снова.

– Смотрите! – Погонщик мула первой повозки указал вниз по течению.

Вдали у берега всплыло и исчезло что-то голубое. У Берты было голубое платье.

Дружинники направились в ту сторону, где, зацепившись за коряги у берега, плавало на спине с раскинутыми руками и ногами тело Берты. На ее лице застыло выражение страха.

– Тащите ее, – приказал дружинникам Джеральд. – Отвезем ее в церковь в Прюме, чтобы достойно похоронить.

Джоанна дрожала, не в силах оторвать глаз от несчастной Берты, которая напомнила ей о Мэтью.

Внезапно она почувствовала на своем плече руку Джеральда. Он отвел ее в сторону. Закрыв глаза, она прильнула к нему. Дружинники спешились и полезли в воду. Джоанна услышала плеск воды и треск сучьев, когда они выносили на берег тело Берты.

– Ты бросилась спасать меня, да? – прошептал Джеральд. Казалось, он только что понял это.

– Да, – кивнула она, не отрывая головы от его плеча.

– А плавать умеешь?

– Her, – призналась Джоанна и ощутила, как руки Джеральда сжали ее плечи.

Люди Джеральда медленно понесли тело Берты к повозкам. Рядом шел капеллан, склонив голову в заупокойной молитве. Ричилд не молилась, но, высоко подняв голову, пристально глядела на Джоанну и Джеральда.

Джоанна высвободилась из объятий Джеральда.

– Что такое? – Он смотрел на нее заботливо и с любовью.

Ричилд не сводила с них глаз.

– Н-ничего.

Он проследил за се взглядом.

– Ах! – Джеральд ласково убрал с ее лба золотой локон. – Присоединимся к остальным?

Они вместе направились к повозкам. Потом Джеральд подошел к капеллану, желая обсудить, что делать с телом погибшей девушки.

– Джоанна, остаток пути ты поедешь в повозке. С нами тебе будет спокойнее, – сказала Ричилд.

Возражать было бесполезно, и Джоанна залезла в повозку.

Мужчины осторожно уложили Берту в одну из свободных телег, сдвинув в сторону лежавшие на ней тюки. Пожилая служанка разрыдалась над телом девушки.

Все молчали, застыв ожидании. Через некоторое время к женщине подошел капеллан. Она подняла голову, взглянув на Ричилд глазами, полными горя и боли.

– Ты! – взвыла она. – Госпожа, это ты убила ее! Моя Берта была доброй девушкой, она хорошо служила бы тебе! Ее смерть на твоей совести! На твоей совести!

Двое слуг Ричилд грубо схватили женщину и потащили прочь, но она продолжала выкрикивать проклятья.

Капеллан подошел к Ричилд, нервно ломая руки.

– Это мать Берты. Она обезумела от горя. Конечно гибель девушки была чистой случайностью. Трагической случайностью.

– Не случайностью, Вала, – сухо произнесла Ричилд. – Это проведение Божье.

Вала согласился.

– Конечно, конечно. – Капеллан Ричилд[6] Вала занимал положение не лучшее, чем простой крестьянин. Ричилд могла даже выпороть его, если он не угодит ей, и выгнать, обрекая на голод, – Божье провидение, леди, Божье провидение, совершенно верно.

– Иди и поговори с женщиной, от сильного горя может пострадать ее душа.

– Ах, леди! – Он воздел к небу белые руки. – Какая забота о ближнем! Какое милосердие!

Ричилд нетерпеливо прогнала его, и он удалился с видом человека, избежавшего виселицы.

Джеральд отдал команду отправляться в путь, и процессия двинулась вдоль берега в сторону дороги на Сэн-Дени, В конце обоза рыдания несчастной матери постепенно сменились монотонным душераздирающим воем. Дуода заливалась слезами, и даже неунывающая Гилза печально притихла. Но Ричилд выглядела совершенно спокойной. Джоанна внимательно наблюдала за ней. Неужели можно так искуснр скрывать свои эмоции, или она действительно так холодна? Неужели смерть девушки не тронула ее сердца?

Почувствовав взгляд, Ричилд посмотрела на Джоанну, и та быстро отвела глаза.

Божье провидение?

Нет, миледи.

Ваш приказ.

* * *

Первый день ярмарки был в полном разгаре. Через огромные железные ворота, ведущие к большому полю перед аббатством Сэн-Дэни, нескончаемым потоком шел народ – крестьяне в потрепанных штанах и рубахах из грубой ткани, вельможи в шелковых одеждах с золотыми поясами, их жены а элегантных накидках, отороченных мехом, и в головных уборах, вышитых жемчугом; ломбардийцы и аквитанцы в экзотических пышных панталонах и щегольских ботинках. Никогда еще не видела Джоанна такого огромного скопления людей.

На поле вытянулись торговые ряды с выставленными товарами. Здесь торговали платьями и накидками из пурпурного шелка, алого сафьяна, украшенными павлиньими перьями, тесненной кожей, редкими деликатесами, миндалем, изюмом и всевозможными пряностями, жемчугом, драгоценными камнями, серебром и золотом. Но постоянно прибывали все новые товары, на лошадях, на повозках, даже на спинах носильщиков, согнувшихся до земли под их тяжестью. В эту ночь многим из них не удастся заснуть от усталости и боли в теле, но лишь так купцы могли избежать непомерных налогов на товары, доставляемые на повозках и вьючных животных.

Въехав в ворота, Джеральд сказал Джоанне и Джону:

– Протяните руки. – На ладонь каждого из них он положил по серебряному динарию. – Тратить советую с умом.

Джоанна уставилась на блестящую монету. Прежде она видела динарии один или два раза, но издалека, потому что в Ингельхайме бытовал натуральный обмен. Даже доход отца состоял из десятины, которую крестьяне его прихода платили провиантом и товаром.

Целый динарий! Это казалось огромным состоянием.

Они направились вдоль узких, людных проходов между торговыми рядами. Все расхваливали свой товар, азартно торговались, там же выступали танцоры, акробаты, жонглеры, дрессировщики медведей и обезьян. Повсюду слышался шум, споры, люди жестикулировали, ударяли по рукам, заключая сделки, со всех сторон звучала разноязычная речь.

Б такой толпе было легко потеряться. Джоанна взяла Джона за руку, и, к ее удивлению, он не сопротивлялся, но держался поближе к Джеральду. Лук, как всегда неразлучный с Джоанной, не отставал ни на шаг. Их маленькая группа вскоре отделилась от Ричилд и тех, кто шел гораздо медленнее. В середине первого ряда они остановились и подождали, пока спутники догонят их. Слева какая-то женщина пронзительно кричала на купцов, отмерявших ей кусок полотна, разложенного на деревянном прилавке.

– Погоди-ка! – возмущалась женщина. – Ты, тупица! Ты же растягиваешь его! – И действительно, казалось, что мужчины готовы были разорвать полотно пополам, так сильно они натянули его, отмеряя нужный кусок.

Раздался взрыв смеха и крики из толпы, собравшейся вокруг небольшой открытой площадки.

– Пошли. – Джон потянул Джоанну за руку. Она поспешила за ним, хотя и не желала расставаться с Джеральдом. Но он понял, чего хотелось Джону, и добродушно отпустил их.

Когда они подошли ближе, снова послышались крики. Посередине площадки человек упал на колени, схватившись за плечо, словно от боли. Но он быстро вскочил на ноги, и Джоанна увидела, что в другой руке он держал большую березовую дубину. Перед ним стоял другой мужчина с такой же дубиной. Они ходили по кругу и угрожающе размахивали ими. Вдруг раздался пронзительный поросячий визг, и окровавленная свинья пробежала между ними, забавно перебирая своими толстыми задними ногами. Мужчины развернулись в сторону свиньи, но она была в ярости. Тот, который только что упал, вскрикнул, потому что сильно досталось его задней части. Толпа разразилась хохотом.

Джон смеялся вместе со всеми, с любопытством наблюдая за происходящим. Он потянул за рукав невысокого рябого крестьянина и возбужденно спросил:

– Что происходит?

– Да вот, парень, гоняются за свиньей, сам видишь, – усмехнулся мужчина. – Кто прикончит ее, тому она и достанется.

«Удивительно, – подумала Джоанна, глядя, как мужчины сражались за приз». Они размахивали дубинами, но удары их были неудачными. Они либо рассекали воздух, либо колотили друг друга вместо свиньи. Смотревший на нее мужчина показался Джоанне странным. Приглядевшись, она заметила у него на глазах бельма. У другого глаза казались нормальными, но взгляд его был неподвижно устремлен вдаль.

Слепые.

Еще один удар попал в цель, и мужчина с бельмами пошатнулся, схватившись за голову. Джон подпрыгнул, хлопая в ладоши. Смеясь, он кричал вместе со всеми. Глаза его странно блестели.

Джоанна отвернулась.

– Эй! Молодая госпожа! – кто-то позвал ее. Через проход торговец махал Джоанне рукой. Она оставила Джона развлекаться и подошла к прилавку с церковными принадлежностями. Здесь были деревянные крестики и медальоны всевозможных форм, а также реликвии нескольких местных святых: пучок волос Святого Уиллиброрда, ноготь Святого Ромарика, два зуба Святого Уальдертруда и лоскуток одежды непорочной мученицы Святой Женевьевы.

Торговец достал из кожаной сумки флакончик.

– Знаете, что здесь? – Он говорил так тихо, что в общем шуме его едва было слышно. Джоанна покачала головой. – Несколько капель молока Святой Девы Марии.

Джоанна удивилась. Такая святыня! Здесь? Это должно храниться в каком-нибудь монастыре или в храме.

– Всего один динарий, – сказал продавец.

Один динарий! Она нащупала монету в кармане. Мужчина протянул ей флакончик. Взяв его, Джоанна ощутила прохладную поверхность. На миг ей представилось выражение лица Одо, когда она появится с таким подарком для кафедрального храма.

Мужчина улыбался, протянув руку и шевеля пальцами, в ожидании монеты.

Джоанна колебалась. Почему он продает такую великую святыню за такие маленькие деньги? Какой-нибудь крупный монастырь или храм отдал бы за это целое состояние, чтобы святыне поклонялись паломники.

Она сняла колпачок и заглянула внутрь флакончика, наполовину заполненного белой жидкостью. Джоанна погрузила в жидкость палец. Затем подняла глаза, заглянула за прилавок, рассмеялась, и выпила содержимое.

– Да ты ненормальная! – воскликнул торговец, и его лицо исказилось.

– Как вкусно! – Джоанна закрыла флакон и вернула его торговцу. – Отличная у вас коза.

– Что, да ты… как ты… – от возмущения мужчина едва находил слова. Казалось, он готов наброситься на нее с кулаками. Но раздалось тихое рычание. Лук, смирно сидевший рядом с Джоанной, выступил вперед и, оскалившись, показал свои клыки.

– Это еще что? – испуганно уставился на Луку торговец.

– Это волк, – раздался голос сзади.

Рядом стоял Джеральд. Он бесшумно подошел, пока она переговаривалась с торговцем, и стоял совсем близко. Он был совершенно спокоен, но в глазах затаилась угроза. Торговец отвернулся, что-то тихо пробормотав. Джеральд взял Джоанну за плечи и увел, позвав за собой Лука. Тот рыкнул на торговца еще раз и побежал за ними.

Они шли молча, Джоанна старалась поспевать за быстро шагавшим Джеральдом.

«Он сердится», – подумала она, и веселое настроение сразу исчезло.

Но самое ужасное, что она понимала правду. С этим купцом она повела себя необдуманно. Разве не обещала она проявить осторожность? Почему ей вечно хочется задавать вопросы и бросать всем вызов? Ну разве трудно запомнить, что некоторые идеи очень опасны.

«Может быть, я действительно ненормальная?»

Джоанна услышала тихий смех Джеральда.

– Какое же было лицо у этого типа, когда ты выпила из флакона! Никогда не забуду! – Он нежно обнял ее. – Ах, Джоанна, ты моя жемчужина! Но скажи, пожалуйста, как ты догадалась, что это не молоко Девы Марии?

Джоанна с облегчением улыбнулась.

– Я с самого начала ему не поверила, потому что настоящая святыня не была бы такой свежей и не стоила бы так мало. И зачем торговцу держать за прилавком козу, да так, чтобы ее никто не видел?

– Верно. Но зачем было пить? – Джеральд снова рассмеялся. – Уверен, ты еще что-то знала.

– Да. Когда я открыла флакон, молоко было совсем свежее, словно козу подоили только утром, а молоку Пресвятой Девы, должно быть, лет восемьсот.

– Вот как! – Джеральд улыбнулся, подняв брови и пытливо рассматривая ее. – Но может быть, святость сохранила его нетленным.

– Верно, – согласилась Джоанна. – Но когда я прикоснулась к молоку, оно было еще теплое! Святое молоко, конечно, могло бы быть свежим, но только не теплым.

– Тоже верно, – с восхищением произнес Джеральд. – Сам Лукреций не рассудил бы лучше!

Джоанна засияла. Как ей нравилось радовать его!

Они дошли почти до конца длинного торгового ряда, где стоял огромный деревянный крест, защищая святую безмятежность братьев аббатства. Именно здесь расположились торговцы пергаментом и книгами.

– Взгляни! – Джеральд заметил их первым, и они поспешили рассмотреть товар, который был очень высокого качества. Особенно хорош казался тонкий пергамент с совершенно гладкой и очень светлой внутренней стороной.

– Какое удовольствие, наверное, писать на таких листах! – воскликнула Джоанна, осторожно ощупав его.

Джеральд подозвал одного из торговцев.

– Четыре листа, – сказал он, и у Джоанны перехватило дыхание от такой расточительности. Четыре листа! Этого достаточно для целой книги!

Пока Джеральд платил за покупку, внимание Джоанны привлекли несколько листов старых пергаментов, лежавших на краю прилавка. Потрепанные по краям, они были исписаны почти стершимся текстом, в отдельных местах испачканным уродливыми коричневыми пятнами. Склонившись, чтобы разобрать письмена, Джоанна зарделась от восхищения.

Заметив интерес девушки, торговец поспешил к ней.

– Такая юная, а уже понимаете в хороших вещах, – заискивающе промолвил он. – Листы старые, как изволите видеть, но еще пригодные для дела. Смотрите!

Взяв длинный, плоский нож, он начал соскабливать им буквы.

– Не надо! – резко остановила его Джоанна, вспомнив про другой пергамент и другой нож. – Перестаньте!

Торговец с любопытством взглянул на нее.

– Не извольте беспокоиться, барышня, это всего лишь языческие письмена. – Он показал ей страницу. – Видите? Совсем чисто и можно снова писать! – Он снова взялся за инструмент, желая показать ей, как это делается, но Джоанна схватила его за руку.

– Даю вам за это динарий, – сказала она.

– Да они стоят не меньше трех динариев, – обиделся мужчина.

Джоанна достала из кармана монету и протянула ему.

– Один, – повторила она. – Это все, что у меня есть.

Торговец колебался, внимательно глядя на нее.

– Хорошо, – согласился он. – Забирайте.

Джоанна дала ему монету, собрала драгоценные пергаменты и побежала к Джеральду.

– Смотрите! – возбужденно воскликнула она.

Д жеральд вгляделся в листы пергамента.

– Буквы мне не знакомы.

– Это по-гречески, – объяснила Джоанна. – Это очень старые письмена. Кажется, здесь говорится о каком-то изобретении. Видите диаграммы? – Она указала на одну из страниц, и Джеральд рассмотрел рисунок.

– Какое-то гидравлическое устройство. – Он заинтересовался. – Удивительно. Ты можешь перевести текст?

– Могу.

– Тогда я постараюсь соорудить это.

Они улыбнулись друг другу – заговорщики в новом деле.

– Папа! – Среди общего шума послышался голос Гилзы.

Джеральд оглянулся, пытаясь увидеть дочь. Он был выше всех на целую голову. На солнце его густые рыжие волосы блестели словно золото. Когда Джоанна смотрела на Джеральда, ее сердце сжималось от радости. Ты моя жемчужина, сказал он. Она прижала к груди пергаменты, не сводя с него глаз.

– Папа! Джоанна! – Наконец, они увидели Гилзу; она пробивалась сквозь толпу в сопровождении одного из слуг, нагруженного покупками. – Я вас везде искала! – крикнула она приветливо. – Что вы здесь делаете? – Джоанна начала объяснять, но Гилза махнула на нее рукой. – Ох, еще какая-нибудь глупая книга. Смотри, что я нашла, – радовалась она, разворачивая кусок цветной ткани. – Для моего свадебного платья! Правда, это восхитительно?

Ткань сияла в руках Гилзы. Присмотревшись, Джоанна заметила, что в нее вплетены тончайшие золотые и серебряные нити.

– Восхитительно! – согласилась она.

– Знаю. – Гилза схватила Джоанну за руку и направилась к прилавку подальше. – О, аукцион рабов! Давай посмотрим!

– Нет, – Джоанна отпрянула. Она видела торговцев рабами, которые проходили через Ингельхайм, и рабов, связанных толстыми веревками. Многие из них были саксонцами, как ее мать. – Нет. – Решительно повторила она.

– Ты что, боишься? – Гилза игриво ущипнула ее. – Они же язычники. У них нет чувств, по крайней мере таких, как у нас.

– Интересно, что там? – Чтобы отвлечь Гилзу, Джоанна повела ее к небольшому сараю в конце ряда, темному и закрытому со всех сторон. Лук обежал его, принюхиваясь к стенам.

– Какой странный, – сказала Гилза.

В этот яркий солнечный день, при деловой суматохе, тихий и темный сарайчик выглядел необычно. Сгорая от любопытства, Джоанна осторожно постучала в закрытые ставни.

– Входите, – послышался хриплый голос изнутри. Гилза вздрогнула, но не убежала. Девушки обошли сарай и толкнули дощатую дверь. Она громко заскрипела, открывшись внутрь, и косые лучи света проникли во мрак сарая.

Они вошли вместе. Внутри странно пахло чем-то густым и сладким, будто свежим медом. Посередине, скрестив ноги, сидела маленькая женщина в темной робе. Она казалась невероятно древней, как будто прожила на свете семьдесят зим или больше. Голова почти облысела, остались только несколько белых прядей на макушке. Женщина дрожала, словно ее бил озноб. В темноте ее глаза тускло светились, когда она разглядывала Джоанну и Гилзу с пристальным вниманием.

– Прелестные маленькие голубки, – прокаркала она. – Такие хорошенькие, такие молоденькие. Что вам нужно от старой Балтильды?

– Мы просто хотели… хотели… – Джоанна запнулась, подыскивая объяснение. От взгляда старухи ей стало не по себе.

– Хотели узнать, что здесь продается, – отважно закончила Гилза.

– Что продается? Что же здесь продается? – закудахтала старуха. – Кое-что, чего вам хочется, но чего вам никогда не иметь.

– Что? – спросила Гилза.

– То, что уже ваше, хотя у вас этого нет. – Старуха улыбнулась им беззубым ртом. – То, что не имеет цены, но купить это можно.

– Что же это? – настойчиво осведомилась Гилза, устав от загадок старухи.

– Будущее. – Глаза старухи блеснули в темноте. – Баше будущее, милые голубки. То, что будет, и чего пока нет.

– А, ты предсказательница будущего! – захлопала в ладоши Гилза, обрадованная, что разгадала загадку. – Сколько?

– Один золотой.

Один золотой! Столько стоила хорошая дойная корова или пара отличных баранов!

– Слишком дорого. – Гилза вошла в свою роль, уверенной и опытной покупательницы, знающей, как торговаться.

– Одна лепта, – предложила она.

– Пять динариев, – торговалась старуха.

– Два. По одному с каждой. – Гилза вынула монеты из сумочки и на ладони протянула старухе, чтобы та увидела их.

Старуха, не сразу взяв монеты, жестом пригласила девушек сесть на пол рядом с ней. Они уселись, и старуха вложила в свои дрожащие руки молодые и сильные руки Джоанны. При этом она уставилась на нее странным, тревожным взглядом. Долгое время старуха молчала, потом заговорила:

– Дитя эльфов,[7] ты та, кем тебе не быть, но та, кем станешь ты, не та, кто ты есть.

Какая-то бессмыслица, если только старуха не имела в виду, что скоро Джоанна станет взрослой женщиной. Но зачем старуха сказала, что она дитя эльфов?

Балтильда продолжала:

– Ты стремишься к тому, что запретно. – Джоанна удивленно посмотрела на нее, и старуха крепче сжала ее руку. – Да, дитя эльфов, вижу тайну твоего сердца. Ты не будешь разочарована. Тебе суждено стать великой, ты превзойдешь свои мечты.

Балтильда отпустила руку Джоанны, повернулась к Гилзе, взяла ее за руки и переплела свои кривые пальцы с гладкими розовыми пальчиками Гилзы.

– Ты скоро выйдешь замуж, за богатого, – сообщила она.

– Да! – засмеялась Глиза. – Но, бабуленька, я заплатила тебе не за то, что и без того знаю. Будет ли наш союз счастливым?

– Не лучше и не хуже других, – ответила Балтильда. Гилза разочарованно подняла глаза к потолку.

– Ты будешь женой, но матерью никогда. – Тихо, нараспев, мелодично произнесла Балтильда, ритмично раскачиваясь.

Гилза уже не улыбалась.

– Значит, я бесплодна?

– Твое будущее темное и пустое, – завывала Балтильда. – Тебе предстоят боль, смятение и страх.

Гилза замерла, как кролик под пристальным взглядом удава.

– Хватит! – Джоанна выхватила руки Гилзы из клешней старухи. – Пойдем, – сказала она, и Гилза подчинилась, как ребенок.

Едва они вышли из сарая, Гилза расплакалась.

– Ну же, глупышка, – успокаивала ее Джоанна. – Старуха сумасшедшая, не обращай на нее внимания. Эти прорицательницы все лгут.

Гилза не успокаивалась. Она плакала и плакала, и, наконец, Джоанна повела ее в ряды со сладостями, где они купили инжир в сахаре и наелись так, что Гилза наконец-то успокоилась.

В ту ночь, когда они рассказали Джеральду о своем приключении, он рассвирепел.

– Что еще за колдунья? Джоанна, Гилза, завтра вы отведете меня к этому сараю. У меня есть что сказать этой ведьме, чтобы не пугала девочек. Но пока, Гилза, не принимай близко к сердцу всякую ерунду. Зачем вы только пошли на это? Почему же ты не удержалась от этой глупости? – с укоризной спросил он Джоанну.

Джоанна полностью осознавала свою вину, но ей так хотелось верить в могущество Балтильды. Разве не обещала старуха, что она узнает тайну ее сердца? Если она права, Джоанна станет великой, несмотря на то, что она девушка, несмотря на то, что все считают это невозможным.

Но если Балтильда угадала будущее Джоанны, – значит и про Гилзу она сказала правду.

На следующий день они вернулись туда, где стоял сарай, но его уже не было. И никто не знал, куда исчезла старуха.

Когда наступил май, Гилза вышла замуж за графа Хуго. Возникли кое-какие трудности с тем, чтобы назначить время для первой брачной ночи. Церковь запрещала интимные отношения в воскресенье, в среду и пятницу, а также в течение сорока дней перед Пасхой, в течение восьми дней после Троицы и за пять дней до причастия, накануне Великого поста, или праздника Вознесения. В общем, около двухсот двадцати дней в году интимных отношений предписывалось избегать, а если учесть еще и менструальные дни Гилзы, то выбирать было практически не из чего. Но наконец-то они определили двадцать четвертый день месяца, который устроил всех, кроме Гилзы, ибо ей очень хотелось, чтобы торжества начались поскорее.

И великий день настал. Все завертелось вокруг Гилзы. Прежде всего помогли надеть ее любимую желтую тунику с длинными рукавами, а поверх прекрасное платье, сшитое из сверкающей золотом и серебром ткани, купленной на ярмарке в Сэн-Дэни, красивые складки шли от плеч до пола, такие же были на широких рукавах до локтей. Талию обвивал тяжелый пояс, украшенный камнями, приносящими счастье: агатом – чтобы охранял от лихорадки; известняком – чтобы защищал от дурного глаза; гелиотропом – для плодовитости; яшмой – для легких родов. И наконец на Гилзу надели легкую, изящной выделки шелковую вуаль. Она ниспадала до самого пола, скрывая плечи и золотисто-каштановые волосы. В своем свадебном наряде Гилза не могла ни ходить, ни сидеть, опасаясь помять его, и напоминала чучело экзотической птицы.

«Нет, только не я», – думала Джоанна. Она не хотела выходить замуж, хотя через семь месяцев ей исполнится уже пятнадцать. Еще через три года она будет старой девой. Джоанна не понимала, почему девушки ее возраста так стремятся замуж. После свадьбы женщина сразу же становилась практически рабыней. Муж имел полную власть над собственностью жены, ее детьми, ее жизнью. Испытав тиранию отца, Джоанна решила никогда не давать мужчине такой власти над собой.

Простая и доверчивая Гилза напротив стремилась к замужеству. Граф Хуго, величественный в своем наряде и в мантии, отороченной горностаем, ожидал ее на крыльце собора. Гилза приняла его руку и стояла гордая, пока Видо громогласно перечислял все земли, слуг, скот и вещи, составлявшие приданое, Затем свадебная процессия вошла в собор, где перед алтарем их ждал Фулгентиус, чтобы провести торжественную церемонию венчания.

– Quod Deus conjunxit homo non separet. – Латинские слова Фулгентиус произносил неуверенно. Перед тем, как стать епископом, он был воином, а поскольку учиться начал поздно, одолеть латинскую грамоту до конца ему так и не удалось.

– In nominee Patria et Filia… – Джоанна морщилась пока Фулгентиус произносил благословение, напутав все так, что вместо «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» получилось «Во имя Страны и Дочери».

Закончив эту часть службы, Фулгентиус с явным облегчением отвернулся к Геодиску.

– Да будет эта женщина любезна, как Рахиль, предана, как Сара, и плодовита, как Лия. – Он ласково положил руку на голову Гилзы. – Да родит она много сыновей, которые прославят дом ее мужа.

Заметив, как у Гилзы дрожат плечи, Джоанна поняла, что она пытается подавить смех.

– Да будет она подобна собаке, которая не сводит глаз со своего хозяина и предана ему всем сердцем. Даже если хозяин побьет ее плетью и камнями, собака следует за ним, помахивая хвостом. – Джоанне это показалось слишком, но Фулгентиус смотрел на Гилзу ласково и явно не желал обидеть ее. – Ради лучшей и верной цели, – продолжал он, – женщина должна бесконечно и верно любить своего мужа.

Он обратился к графу Хуго.

– Да будет этот мужчина смел, как Давид, мудр, как Соломон, силен, как Самсон. Да преумножатся его владения и состояние. Да будет он справедливым господином этой женщины, никогда не наказывая ее больше, чем она заслуживает. Да увидит он рождение своих сыновей, достойных его имени.

Они обменялись клятвами. Граф Хуго поклялся первым, надел кольцо из византийской бирюзы на безымянный палец Гилзы, где пролегала вена, ведущая к сердцу.

Настала очередь Гилзы. Джоанна слышала, как Гилза произносила свою клятву звенящим радостным голосом. Она не сомневалась в будущем.

«А каким будет мое будущее?» – думала Джоанна.

Она не могла учиться в школе вечно, но впереди еще три года. Джонна предавалась мечтам, видя себя учительницей в одной из солидных кафедральных школ, возможно, в Реймсе или даже в дворцовой школе, где изучают мудрость веков, среди таких же ученых, как она. Мечтать всегда приятно.

Но вдруг ей в голову пришла страшная мысль, что произойдет, если придется расстаться с Вилларисом, а значит, с Джеральдом.

Джоанна знала, что когда-то покинет Вилларис. Но в последние несколько месяцев она гнала от себя эту мысль, решив жить только настоящим, радуясь близости Джеральда каждый день.

Она любовалась его точеным профилем, стройной фигурой, рыжими волосами, волнами ниспадающими на плечи.

«Самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела», – не в первый раз подумала она.

Словно угадав мысли Джоанны, Джеральд повернулся к ней, и их глаза встретились. Что-то в его взгляде – нежность или мягкость – взволновало ее. Но в тот же миг это выражение исчезло, она даже не поняла, было ли оно, но в душе осталась теплота.

«Напрасно я беспокоюсь, – решила она. – Впереди еще три года. За это время многое может измениться».

Через неделю, вернувшись из школы, Джоанна увидела, что Джеральд поджидает ее в портике.

– Иди за мной, – сказал он таинственным голосом и поманил ее к центральным воротам. Пройдя в калитку палисада, они прошли несколько миль по дороге, потом свернули в лес. Вскоре они достигли небольшой лужайки, посередине которой стояла старая хижина. Она давно находилась в запустении, но когда-то здесь, наверное, жил какой-то независимый человек, потому что обмазанные глиной стены и дубовая дверь все еще казались крепкими. Хижина напомнила Джоанне о доме в Ингельхайме, хотя эта мазанка была гораздо меньше, и ее соломенная крыша почти сгнила.

Они остановились перед дверью.

– Стой здесь, – сказал Джеральд, и Джоанна с любопытством наблюдала, как он обошел постройку, вернулся и встал рядом с ней лицом к двери.

– Смотри! – Джеральд торжественно поднял руки над головой и три раза хлопнул в ладоши.

Ничего не произошло. Джоанна удивленно взгляну-, ла на Джеральда. Он вопросительно смотрел на хижину. Что-то должно было произойти. Но что?

Со страшным скрипом тяжелая дубовая дверь начала двигаться, поначалу медленно, затем быстрее и наконец открыла их взорам темную пустоту внутри. Джоанна пристально вгляделась, но никого не заметила. Дверь открылась сама.

В голове потрясенной Джоанны роились вопросы, но только один из них она произнесла вслух.

– Как?

– Святое чудо. – Джеральд поднял глаза к небу с насмешливой покорностью. Джоанна усмехнулась. Он расхохотался. – Тогда колдовство. – Джеральд лукаво смотрел на нее, наслаждаясь произведенным впечатлением.

Джоанна приняла вызов, подошла к двери и внимательно осмотрела ее.

– А вы можете закрыть ее? – спросила она.

Джеральд снова поднял руки, хлопнул в ладоши три раза, и через несколько секунд дверь с шумом начала закрываться. Джоанна внимательно следила за ней. Тяжелые деревянные доски, гладкие и плотно подогнанные одна к другой, – ничего необычного. Дверная ручка тоже казалась самой простой. Джоанна осмотрела железные дверные петли. Она злилась, не понимая, что заставляло дверь двигаться.

Дверь снова таинственно закрылась.

– Ну? – Синие глаза Джеральда поблескивали.

Джоанне не хотелось признавать поражение, но тут она что-то услышала, слабый звук, доносившийся откуда-то сверху. Поначалу она не догадывалась, почему знакомый звук казался ей неуместным.

Но тут она узнала его. Вода! Звук журчащей воды!

Ликуя, она воскликнула:

– Гидравлическое устройство! То, что описано в манускрипте с ярмарки в Сэнт-Дэни! Вы это сделали!

Джеральд снова засмеялся.

– Скорее приспособил. Потому что это было придумано для насоса, а не для дверей.

– Как работает устройство?

Джеральд показал ей механизм, который располагался под сгнившей соломенной крышей на расстоянии десяти футов от двери. Поэтому Джоанна и не заметила его. Обойдя хижину» Джеральд наступил на веревку и тем самым привел механизм в действие.

– Восхитительно! – сказала Джоанна, услышав объяснение. – Сделайте так еще раз. – Теперь, когда она поняла, как работает механизм, ей хотелось понаблюдать за ним в действии.

– Не могу, нужно сперва натаскать воды.

– Давайте принесем воды. Где ведра?

Джеральд рассмеялся.

– Ты неисправима! – Он радостно обнял ее. Груд» его была крепкая и широкая, руки сильные. Джоанне показалось, что она вот-вот растает.

Но Джеральд внезапно отпустил ее и нетерпеливо скомандовал:

– Пошли. Ведра там.

Ручей находился в четверти мили от хижины. Им пришлось трижды ходить за водой, чтобы заполнить приемник. Солнышко пригревало, воздух вселял весенние надежды, их переполняли вдохновение и энтузиазм, связанные с новым изобретением. И они радовались друг другу.

– Джеральд, смотрите! – крикнула Джоанна, стоя по колено в холодной воде ручья. Не успел он повернуться к ней, как она брызнула в него водой из ведра, намочив тунику.

– Ах ты, проказница! – зарычал он.

Набрав в ведро воды, Джеральд плеснул в нее. Они забавлялись так до тех пор, пока Джоанна не свалилась в воду. Потеряв равновесие, она ушла под воду с головой и растерялась, потому что не могла удержаться на скользких камнях ручья.

Сильные руки Джеральда обхватили Джоанну и поставили на ноги.

– Поймал, поймал, Джоанна. Я поймал тебя. – Над ухом прозвучал его голос, такой теплый и успокаивающий. Все ее тело сладко заныло. Она прижалась к нему, их мокрая одежда слиплась, тела словно слились воедино.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Я тебя люблю.

– О, моя родная, моя славная девочка, – прошептал Джеральд, и в тот же миг их губы соединились, страсть вырвалась из долгого, мучительного плена.

Джоанне казалось, что все вокруг пело: Джеральд, Джеральд.

Они не знали, что в небольшой рощице на вершине холма кое-кто очень внимательно наблюдал за ними.

* * *

Одо направлялся в Херистал с визитом к своему дяде, одному из святых отцов местного аббатства, когда его мул вдруг свернул с тропинки, привлеченный сочным клевером на небольшой лужайке. Одо не знал, как еще отругать глупое животное, которое не реагировало на его плетку и проклятья. Ему оставалось только слезть с мула и следовать за ним. Именно в этот момент он взглянул на ручей и увидел их.

Ученая женщина не может быть непорочной. Кто это сказал, Святой Павел или Святой Иероним? Не важно. Одо всегда знал, что это так, и теперь видел это собственными глазами!

Одо потрепал мула по холке. «Сегодня ты получишь дополнительную порцию сена», – подумал он, по, поразмыслив еще, решил, что такая расточительность ни к чему. Ведь животное следовало лишь воле Бога.

Следовало поспешить, дядюшка подождет, прежде всего необходимо вернуться в Вилларис.

Вскоре он увидел башни Виллариса. От возбуждения Одо шел быстрее, чем обычно. Пройдя через ворота палисада, он предстал перед охранниками.

Нетерпеливо махнув им рукой, он приказал:

– Срочно отведите меня к леди Ричилд. Дело чрезвычайной важности.

Джеральд убрал руку Джоанны со своей шеи.

– Пойдем, – сказал он взволнованно. – Пора возвращаться.

Ослепленная любовью, Джоанна хотела обнять его снова.

– Нет, – решительно возразил Джеральд. – Я должен отвести тебя домой немедленно, пока я способен на это.

Джоанна растерянно смотрела на него.

– Ты… отказываешься от меня? – Не успел он ответить, как она опустила голову.

Джеральд нежно взял ее за подбородок, заставив посмотреть ему в глаза.

– Ты мне нужна как ни одна другая женщина на свете.

– Тогда почему?…

– Не будем гневить Бога, Джоанна! Я мужчина, меня одолевают мужские желания. Не испытывай меня! – проговорил он почти сердито. Увидев, что она готова расплакаться, Джеральд смягчился. – Чего ты хочешь от меня, моя любовь? Хочешь стать моей любовницей? Ах, Джоанна, я овладел бы тобой прямо на этом берегу, если бы знал, что ты будешь счастлива. Но это лишь погубит тебя, неужели не понимаешь?

Синие глаза Джеральда властно смотрели на нее. В этот миг он был так красив, что у Джоанны перехватило дыхание. Ей так хотелось, чтобы Джеральд снова обнял ее.

Он провел рукой по ее золотистым волосам. Она хотела что-то сказать, но от избытка чувств не могла вымолвить ни слова. Джоанна пыталась подавить стыд и отчаянье.

– Пойдем. – Джеральд нежно взял ее за руку. Она не сопротивлялась, и он вывел ее на дорогу. Долгие мили до Виллариса они шли молча.

Глава 11

– Леди Ричилд, хозяйка Виллариса, – объявил герольд, когда Ричилд царственно вошла в приемную епископа.

– Ваше преосвященство. – Она сделала грациозный реверанс.

– Леди, добро пожаловать, – произнес Фулгентиус. – Какие новости от графа? Надеюсь, Господь бережет его от неприятностей в пути?

– Да, да. – Она была рада видеть его в таком добром расположении духа. Несомненно, он хочет знать, зачем она явилась. Наверняка подумал, что за пять дней с Джеральдом приключилась какая-нибудь история на опасных дорогах.

– Никаких известий о трудностях в пути, ваше преосвященство, да мы и не ждали ничего плохого. Джеральд взял с собой двадцать хорошо вооруженных человек. Ему незачем задерживаться в пути, потому что он уехал по делу императора.

– Кажется, он отправился с миссией… в Вестфалию, не так ли?

– Верно. Чтобы решить спор о выкупе и несколько более мелких вопросов о собственности. Его не будет две недели или больше. «Вполне достаточно, – подумала она, – вполне достаточно».

Они коротко поговорили о местных делах, о хранении зерна на мельнице, о ремонте кафедральной крыши, о хорошем весеннем приплоде овец. Ричилд соблюдала необходимые правила приличия, но не более того. «Я из более знатного рода, чем он. Самое время напомнить ему об этом, перед тем как перейти к цели визита. Очевидно, он ничего не подозревает. Тем лучше». Это ей было на руку.

Наконец она решила, что время настало.

– Я пришла с просьбой о помощи в домашних делах.

Он был польщен.

– О, миледи, счастлив помочь. В чем суть вашей просьбы?

– Это по поводу девицы Джоанны. Она более не ребенок. Она… – Ричилд тщательно выбирала слова. – Она уже женщина. Не думаю, что для нее пристойно оставаться в нашем доме и дальше.

– Понимаю, – сказал Фулгентиус, но она видела, что он ничего не понял. – Полагаю, мы постараемся найти ей другое при…

– У меня для нее есть выгодная партия, – перебила его Ричилд. – Сын Бодо, коновала. Он прекрасный, хорошо воспитанный молодой человек. Когда отца не станет, у него будет свое дело, других сыновей в семье нет.

– Это весьма неожиданно. А девушка согласна выйти замуж?

– Полагаю, не ей решать этот вопрос. Партия для нее очень удачная. Она из бедной семьи, а своим странным поведением она снискала некую… репутацию.

– Возможно, – дружелюбно ответил епископ. – Но, похоже, она очень предана учению. Выйдя замуж за сына коновала, она не сможет учиться дальше.

– Именно поэтому я и пришла к вам. Вы определили эту девушку учиться в школе, следовательно, вы можете и отпустить ее.

– Понятно, – снова сказал он, хотя так ничего и не понял, – А что думает по этому поводу граф?

– Он пока ничего не знает. Возможность представилась только что.

– Что ж, ладно, – произнес Фулгентиус с облегчением. – Подождем, когда он вернется. Нет нужды спешить.

– Такой случай может больше не представиться, – настаивала Ричилд. – Юноша не особенно расположен, кажется, ему приглянулась девушка из деревни. Но, конечно, я позаботилась о том, чтобы наше предложение он счел более выгодным. Мы с его отцом договорились о приданом. Теперь юноша готов подчиниться воле отца. Но он так молод и непредсказуем. Лучше, если свадьбу сыграть немедленно.

– Тем не менее…

– Позвольте напомнить, ваше преосвященство, что я хозяйка Виллариса, и девушка была на моем попечении. Я вправе принять решение самостоятельно в отсутствие супруга. Пожалуй, для такого дела я подхожу гораздо лучше. Честно говоря, пристрастность Джеральда к этой девушке плохой советчик в решении ее судьбы.

– Понимаю, – сказал Фулгентиус и на этот раз он обо все догадался.

Ричилд поспешила заметить.

– Я больше всего озабочена финансовой стороной вопроса. Джеральд потратил немалые деньги на покупку книг для девушки, бессмысленные траты, поскольку учительницей ей все равно не стать. Должен же кто-то позаботиться о ее будущем. Именно этим я и занимаюсь. Вы должны согласиться, что партия для нее действительно удачная.

– Да, – кивнул Фулгентиус.

– Отлично. Стало быть, вы готовы отчислить ее из школы?

– Мои извинения, миледи, но я приму решение только после возвращения графа. Обещаю обсудить с ним этот вопрос очень подробно, И с девушкой тоже. Потому что, хотя партия… выгодная, как вы изволите утверждать, мне не хотелось бы принуждать девушку к замужеству. Если на это согласятся все, мы вынесем решение об отчислении.

Ричилд хотела сказать что-то еще, но он остановил ее:

– Понимаю, вы опасаетесь, что шанс может быть упущен, если брак не заключить немедленно. Но поверьте мне, леди, я не могу на это согласиться. Две недели или даже месяц значения не имеют.

Она снова хотела возразить, но Фулгентиус еще раз остановил ее.

– Я настроен решительно и более не хотел бы говорить на эту тему.

Оскорбленная Ричилд зарделась. «Высокопоставленный дурак! Кто он такой, чтобы указывать мне? Моим предкам принадлежали дворцы, когда его предки пахали землю!»

Она смерила его высокомерным взглядом.

– Очень хорошо, ваше преосвященство, если решение окончательное, то я должна подчиниться ему, – РичиЛд начала надевать перчатки, словно собираясь уйти.

– Кстати, – она старалась говорить намеренно небрежно, – только что получила письмо от моего кузена Сигизмунда, епископа Труаенского.

Епископа это заинтересовало.

– Великий человек.

– Вам известно, что он возглавляет синод, который собирается в Аахене этим летом?

– Конечно слышал.

После того, как Ричилд перестала давить на него, он снова пришел в благостное расположение духа.

– Возможно, вы также слышали, что станет главной темой обсуждений на заседании синода?

– Хотелось бы узнать, – ответил он. Было видно, что Фулгентиус не понимал, куда она клонит.

– Некоторые… нарушения, – Ричилд осторожно развивала свою тему, – в управлении епископатом.

– Нарушения?

Смысл ее слов пока не дошел до него. «Надо объяснить проще».

– Мой кузен хочет поставить вопрос о соблюдении епископальных клятв. – Она взглянула ему прямо в глаза. – В частности, о целомудрии.

– Неужели? – побледнел он.

– Вероятно, он намеревается поставить этот вопрос перед синодом. У него немало доказательств того, что поведение франкских священников вызывает нарекания. Но он мало знаком с епископатом в этой части империи, поэтому должен опираться на местные отзывы, В своем письме он просит меня поделиться с ним информацией о вашем епископате, ваше преосвященство, – Ричилд произнесла его титул особым тоном и с удовольствием заметила, как он вздрогнул. – Я собиралась ответить ему до нашего разговора, – продолжала она, как ни в чем не бывало, – но была занята помолвкой девушки. В самом деле, хлопоты по поводу свадьбы не оставят мне времени для ответа. Конечно, теперь, когда свадьба откладывается… – Она замолчала, чтобы фраза повисла в воздухе.

Епископ замер. Ричилд даже удивилась. Он оказался более упрям, чем она ожидала.

Его выдало лишь одно: в сонном, тяжелом взгляде епископа мелькнул страх.

Ричилд улыбнулась.

Встревоженная и грустная Джоанна сидела на камне. Перед ней лежал Лук, уткнувшись мордой в лапы и глядя на нее внимательными опаловыми глазами.

– Ты тоже скучаешь без него, мальчик? – спросила она, нежно потрепав его по холке.

Если бы не Лук, теперь Джоанна была бы совершенно одинока. Джеральда не было уже больше недели, и она очень тосковала по нему. Сердце у нее болело так, словно его по кусочкам вырывали из груди.

Джоанна знала, почему он уехал. После того, что случилось между ними на берегу реки, это нужно было сделать, чтобы привести в порядок чувства и обуздать страсть. Она все понимала, но сердце не хотело мириться с этим.

«Почему? – спрашивала она себя в тысячный раз. – Почему все должно быть именно так? Ричилд не любит Джеральда, он тоже не любит ее».

Джоанна пыталась урезонить себя, без конца размышляя о том, почему так должно быть, почему так лучше, но всегда приходила к одному неизменному выводу: она любит Джеральда.

Злясь на себя, Джоанна встряхнула головой. Если Джеральду хватило сил поступить так ради нее, неужели она хуже? То, чего нельзя изменить, надо вытерпеть. К ней пришло новое решение: когда Джеральд вернется, все изменится. Ей достаточно только быть рядом с Джеральдом, разговаривать с ним, смеяться, как это было прежде. Они будут как учитель и ученица, как священник и монахиня, как брат и сестра. Она выбросит из памяти воспоминания о его объятьях, о его поцелуях…

Вдруг рядом появился слуга Видо.

– Миледи желает говорить с тобой.

Джоанна последовала за ним через входные ворота в центральный двор. Лук бежал рядом. Когда они приблизились к главному двору, Видо указал на Лука:

– Без волка.

Ричилд не любила собак и запрещала им входить в дом, как это было принято в других поместьях.

Джоанна приказала Луку лежать и ждать во дворе.

Слуга провел ее через крытую галерею в большой зал, где суетились слуги, накрывавшие стол к обеду. Затем они прошли туда, где их ждала Ричилд.

– Вы посылали за мной, леди?

– Садись. – Джоанна направилась к стулу, но Ричилд указала на маленький табурет возле письменного стола. Джоанна села на него.

– Ты напишешь письмо.

Подобно всем благородным дамам королевства, Ричилд не умела ни читать, ни писать. Писарем у нее был капеллан Вала. Видо также немного умел писать и иногда помогал Ричилд.

«Зачем же она послала за мной?» – подумала Джоанна.

Ричилд нетерпеливо топнула ногой. Привычным взглядом Джоанна стала разглядывать перья на столе и выбрала самое острое. Она взяла чистый лист пергамента, опустила перо в чернила и кивнула Ричилд.

– От Ричилд, графини, владелицы поместья Вилларис.

Джоанна писала быстро. В мертвой тишине комнаты слышался лишь скрип пера.

– Канонику деревни Ингельхайм, приветствие.

Джоанна подняла голову.

– Моему отцу?

– Продолжай. – Ричилд говорила таким тоном, который исключал любые вопросы. – Ваша дочь, Джоанна, достигнув почти пятнадцати лет, не может более продолжать учение в школе.

Джоанна перестала писать.

– Как наставница девушки, обеспокоенная ее судьбой, – продолжала Ричилд, притворяясь, что диктует, – я взяла на себя труд выбрать супруга для вашей дочери – это сын коновала нашего города, человека весьма преуспевающего. Бракосочетание состоится через два дня. Условия соглашения следующие…

Джоанна вскочила, опрокинув стул.

– Зачем вы это делаете?

– Потому что я так решила. – Уголки губ Ричилд приподнялись в зловещей улыбке. – И потому что я имею на это право.

«Ей все известно», – подумала Джоанна, она знает про нас с Джеральдом. Щеки Джоанны вспыхнули так, что ей показалось, будто у нее загорелась кожа.

– Да. Джеральд мне все рассказал о том печальном событии на берегу реки, – Ричилд угрожающе засмеялась. Она наслаждалась моментом. – Неужели ты действительно поверила, что твои неловкие поцелуи понравятся ему? Мы смеялись с ним всю ночь.

Потрясенная Джоанна не издала ни звука.

– Ты удивлена. Не удивляйся. Думаешь, ты у него единственная? Моя дорогая, ты лишь новая бусинка в длинном ожерелье любовных побед Джеральда. Не воспринимай его слишком серьезно.

Откуда она знает, что было между нами? Неужели Джеральд рассказал ей? Джоанне вдруг стало невыносимо холодно, словно на нее дул холодный ветер.

– Ты не знаешь его, – издевательски произнесла Ричилд. – Я его жена, ты же наивный ребенок.

– Вы не любите его.

– Нет, – призналась Ричилд. – Но я и не должна… беспокоиться о никчемной крестьянской девчонке.

Джоанна попыталась привести в порядок свои мысли.

– Вы не можете сделать этого без согласия епископа. Он направил меня в школу, без его разрешения вы не вправе запретить мне учиться.

Ричилд протянула ей лист пергамента с печатью Фулгентиуса.

Джоанна быстро прочла его, потом еще раз, но уже медленнее, желая убедиться, что не ошиблась. Не оставалось никаких сомнений. Фулгентиус запретил ей учиться в школе. На документе стояла также и подпись Одо. Джоанна представила, с каким удовольствием он поставил ее.

Ричилд ликовала, наблюдая, как Джоанна читает. Наглая маленькая тварь только что поняла, насколько она ничтожна.

– Не стоит больше обсуждать это. Садись и закончи письмо отцу.

– Джеральд не позволит вам сделать это. – Решительно ответила Джоанна.

– Глупый ребенок, это была его идея.

– Если этот брак был идеей Джеральда, почему он не остался, чтобы устроить его?

– У Джеральда чувствительное сердце… Ему не хватило смелости сообщить тебе об этом. Такое уже бывало с другими девушками. Он попросил меня решить этот вопрос за него. И я делаю это.

– Я вам не верю. – Джоанна отступила к двери, стараясь удержать слезы. – Я вам не верю.

Ричилд вздохнула.

– Дело решенное. Ты сама закончишь письмо или же мне позвать Валу?

Джоанна выбежала из комнаты. Не успела она добежать до главного зала, как услышала колокольчик Ричилд, призывающий капеллана.

Лук поджидал ее там, где она оставила его. Джоанна упала на колени рядом с ним и прижалась к его теплому телу. Большая волчья голова ласково легла ей на плечо, и с его помощью Джоанна справилась со своими эмоциями.

Я не должна паниковать. Именно этого она ждет от меня.

Надо было подумать, что делать. Но мысли разбегались, хотя и приходили к одному.

Джеральд. Где он?

Если бы он был здесь, Ричилд не сделала бы этого. Конечно если только она не сказала правду, и выдать ее замуж предложил Джеральд.

Джоанна отогнала предательскую мысль. Джеральд любит ее, он не позволил бы выдать Джоанну замуж без ее согласия за человека, которого она даже не знает.

Он может вернуться вовремя, чтобы отменить свадьбу. Он может…

Нет, нельзя, чтобы ее судьба зависела от случая. Сознание Джоанны, несмотря на потрясение и страх, было ясным, и она понимала это.

Джеральд не вернется еще почти две недели. Свадьба должна состояться через два дня.

Нужно спасаться. Этой свадьбе не бывать.

Фулгентиус. Я должна добраться до Фулгентиуса, убедить его, что эта свадьба невозможна.

Джоанна не сомневалась, что Фулгентиус подписал этот документ, скрепя сердце. Множество мелких любезностей, которые он оказывал Джоанне, говорили о том, что он симпатизировал ей, радовался ее успехам в школе, особенно потому, что это так не нравилось Одо.

Возможно, Ричилд как-то повлияла на него, если он согласился.

Если бы только Джоанне удалось поговорить с ним, убедить отменить свадьбу или хотя бы отложить до возвращения Джеральда.

Но, возможно, он не захочет видеться со мной, если дал согласие на свадьбу. Наверняка в аудиенции ей откажут.

Джоанна, стараясь подавить страх, пыталась рассуждать логично. В воскресенье Фулгентиус будет вести службу. Он приедет в кафедральный собор заранее. Я смогу подойти к нему и припасть к его ногам. Мне теперь все равно. Он услышит меня, я заставлю его.

Она взглянула на волка.

– Лук, поможет ли это спастись?

Он склонил голову, словно пытаясь понять. Это всегда забавляло Джеральда. Джоанна обняла белого зверя, спрятав лицо в его густой шерсти.

Первыми показались нотариусы и другие церковные служащие, направляющиеся в процессии в сторону собора. За ними, на лошадях, ехали официальные представители церкви, дьяконы и подьячие в роскошных нарядах. Среди них был Одо в простой коричневой робе, с надменной и недовольной миной на лице. Когда он заметил Джоанну, стоящую в группе поджидавших епископа нищих и просителей, его губы расползлись в зловещей улыбке.

Наконец появился епископ в белом шелковом одеянии, на величественном коне, покрытом алой попоной. За ним следовали верховные вельможи епископального дворца: казначей, хранитель гардероба и распределитель милостыни. Процессия остановилась, когда нищие нетерпеливо обступили его, прося подать им в честь Святого Стефана, покровителя всех нуждающихся… Распорядитель стал небрежно разбрасывать монеты.

Джоанна быстро пробралась к епископу, лошадь которого нетерпеливо била копытом.

Она упала на колени.

– Ваше преосвященство, обращаюсь к вам с прось…

– Знаю о чем ты просишь, – перебил Джоанну епископ, не глядя на нее. – Я уже вынес решение. Больше не желаю слышать об этом.

Он пришпорил лошадь, но Джоанна схватилась за поводья, остановив его.

– Это замужество погубит меня. – Она говорила быстро и тихо, так что никто не мог слышать ее. – Если ничего нельзя сделать, чтобы отменить его, то хотя бы отложите на месяц!

Епископ сделал попытку ехать дальше, но Джоанна крепко держала поводья. К ней бросились двое охранников, чтобы убрать с пути, но епископ отстранил их.

– Две недели! – взмолилась Джоанна. – Умоляю, ваше преосвященство, дайте мне две недели! – Намереваясь держаться твердо, она, к своему ужасу, вдруг громко разрыдалась.

У Фулгентиуса, слабого, многогрешного человека, было доброе сердце. Взгляд его смягчился, когда он наклонился, чтобы погладить Джоанну по золотистым волосам.

– Дитя, я ничем не могу помочь тебе. Покорись своей судьбе, которая, в конце концов, совершенно естественна для женщины, – он склонился и прошептал, – я узнал про молодого человека, который должен стать твоим мужем. Он добрый парень, тебе с ним будет хорошо.

Епископ подал сигнал стражникам, они оторвали руки Джоанны от поводьев и утащили ее в толпу. Перед ней расступились. Она шла, стараясь скрыть слезы, и слышала, как тихо посмеиваются крестьяне.

Позади толпы Джоанна увидела Джона и направилась к нему, но он отшатнулся.

– Не подходи! – крикнул он, – Я ненавижу тебя!

– Почему? Что я сделала?

– Ты знаешь, что сделала!

– В чем дело, Джон? Что случилось?

– Мне придется покинуть Дорштадт! – завопил он. – И все из-за тебя!

– Не понимаю.

– Одо сказал: «Ты больше не учишься в школе», – Джон передразнил гнусавый голос учителя. – Сказал, что мне разрешили учиться только ради сестры.

Джоанна была потрясена. Она так сосредоточилась на своих проблемах, что не подумала о последствиях для Джона. Он был плохим учеником, и его держали только потому, что она привязана к нему.

– Не я придумала эту свадьбу, Джон. Разве ты не слышал, что я только что сказала епископу?

– Мне безразлично! Это ты во всем виновата. Ты всегда во всем виновата!

Джоанна пришла в недоумение.

– Тебе же так не нравится учиться. Почему ты боишься, что тебя выгонят из школы?

– Ты не понимаешь. – Он посмотрел мимо нее. – Ты никогда ничего не понимала.

Джоанна обернулась и увидала мальчиков из школы, стоявших группой. Один, показывая на них, что-то шептал другим. Раздался смех.

«Значит, они уже все знают», – подумала Джоанна. Конечно, Одо не станет щадить ее чувства. Она пожалела брата. Ему, должно быть, трудно из-за того, что придется из-за нее расстаться с друзьями. Он всегда был на их стороне, и Джоанна понимала почему. Джону больше всего хотелось быть принятым в их общество.

– Все будет хорошо, Джон, – ласково сказала она. – Теперь ты волен вернуться домой.

– Волен? – резко рассмеялся Джон. – Вольный, как монах!

– Что ты имеешь в виду?

– Мне придется отправиться в монастырь в Фульде! Отец сообщил свое решение епископу, когда мы прибыли сюда в первый раз. Если со школой ничего пе получится, меня должны отправить в монастырь Фульды.

Значит, вот почему недоволен Джон. Став монахом, он никогда не сможет покинуть монастырь. Теперь ему не быть воином, не служить в императорской армии, как он мечтал.

Брат с ненавистью смотрел на нее, губы его шевелились: он искал слова, которые выразили бы его чувства.

– Лучше бы… лучше бы тебя вообще не было на свеге! – И Джон убежал.

В полном отчаянии Джоанна направилась в Вилларис.

* * *

Джоанна сидела у ручья, где обнималась с Джеральдом лишь несколько недель тому назад. С тех пор прошла целая вечность. Она взглянула на солнце, до шести часов оставался час-другой. Завтра в это время она будет уже замужем за сыном коновала.

Если только…

Она обвела взглядом вершины деревьев на краю леса. Дорштадт окружал густой и большой лес. В таком лесу можно прятаться много дней. До возвращения Джеральда оставалось не более двух недель. Удастся ли ей прожить в лесу так долго?

Лес полон опасностей, там водятся дикие кабаны, зубры и… волки. Джоанна вспомнила, какой свирепой была мать Лука, когда бросалась на клетку, ее острые зубы, мерцающие в лунном свете.

«Возьму Лука с собой, – подумала она, – он будет защищать меня и поможет охотиться». Молодой волк был уже опытным охотником на кроликов и другую мелкую дичь.

«Джон, – подумала она. – Что же будет с Джоном?» Джоанна не могла убежать, не сообщив ему, где она.

Он может убежать со мной! Конечно! Это отличное решение проблемы. Они спрячутся в лесу и дождутся возвращения Джеральда. Джеральд все правильно рассудит, найдет выход не только для нее, но и для брата.

Ей надо связаться с Джоном. Они встретятся в лесу сегодня ночью, у него есть копье, лук со стрелами и меч.

План был отчаянный, но ничего иного не оставалось.

Дуоду она отыскала в дортуаре. Несмотря на свои десять лет, она была уже большой девочкой, хорошо развитой и очень похожей на свою сестру Гилзу. Девочка обрадовалась появлению Джоанны.

– Только что узнала! Ты завтра выходишь замуж!

– Нет, если удастся предотвратить это, – призналась Джоанна.

Дуода очень удивилась. Гилзе так хотелось замуж.

– Он что, старый? – Лицо ее исказил детский страх. – Беззубый! У него золотуха?

– Нет, – Джоанна невольно улыбнулась. – Говорят, что он молодой и миловидный.

– Так почему?…

– Некогда объяснять, Дуода. Хочу попросить тебя кое о чем. Ты умеешь хранить секреты?

– О да! – Дуода была заинтригована.

Джоанна достала листок свернутого пергамента.

– Это письмо для моего брата Джона. Передай ему. Я бы сама это сделала, но мне нужно примерить свадебное платье. Ты сделаешь это для меня?

Дуода смотрела на записку. Так же как мать и сестра, она была неграмотна.

– А что там написано?

– Не могу сказать, Дуода. Но это очень важно, очень.

– Тайная записка! – Лицо ее засветились от восторга.

– До школы всего две мили. Ты обернешься за час, если поспешишь.

Дуода схватила записку.

– Успею еще раньше!

Дуода побежала через главный двор, стараясь не столкнуться со слугами и мастеровыми, которых всегда было много во дворе в это время дня. Ей так нравилось это приключение! Она ощущала в руке прохладный гладкий пергамент, и ей ужасно хотелось знать, что там написано. Умение Джоанны читать и писать восхищало ее.

Такое таинственное приключение внесло оживление в монотонную жизнь в Вилларисе. Кроме того, ей хотелось помочь Джоанне, которая постоянно была мила с ней, не ленилась объяснять всякие интересные вещи, в отличие от мамы, вечно нетерпимой и сердитой.

Она почти добралась до ограды, когда услышала крик.

– Дуода!

Голос матери. Дуода шла, словно не слышала ее, но, когда она проходила через ворота, стражник преградил ей путь и заставил подождать.

Повернувшись, девочка увидела перед собой мать.

– Дуода! Куда ты направляешься?

– Никуда. – Дуода спрятала записку за спину. Ричилд заметила это.

– Что там у тебя?

– Н-ничего.

– Дай мне. – Ричилд повелительно протянула руку.

Дуода колебалась. Если отдать записку, то она выдаст секрет Джоанны. Если не послушаться…

Мать пристально смотрела на нее, черные глаза пылали гневом.

Взглянув на мать, Дуода поняла, что выбора у нее нет.

* * *

Ричилд настояла на том, чтобы последнюю ночь перед свадьбой Джоанна спала в маленькой теплой комнате, прилегающей к ее спальне. Такой привилегии удостаивались только больные дети или особо приближенные слуги. Это большая честь для невесты, сказала Ричилд, но Джоанна не сомневалась, что той просто хотелось держать ее под присмотром. Все равно, как только Ричилд заснет, Джоанна улизнет так же легко, как из дортуара.

Эрментруда, одна их служанок, вошла в маленькую комнату с деревянной чашкой, наполненной ароматным красным вином.

– От леди Ричилд, – сказала она. – Леди милостиво дарует.

– Не хочу, – отмахнулась Джоанна. От врага ей не надо никаких милостей.

– Но леди Ричилд велела проследить, чтобы вы все выпили, и только тогда унести чашку. – Эрментруда хотела все выполнить правильно, ей было всего двенадцать лет, и в услужение она попала недавно.

– Тогда выпей сама, – раздраженно ответила Джоанна. – Или вылей на землю. Ричилд никогда не узнает.

Эрментруда обрадовалась. Такая мысль не пришла ей в голову.

– Да, госпожа. Благодарю, госпожа, – она повернулась, чтобы уйти.

– Минуту! – позвала ее Джоанна. Вино в чашке заманчиво мерцало и казалось таким вкусным. Если придется оставаться в лесу две недели, лучше немного подкрепиться. Глупая гордость в этой ситуации неуместна. Взяв у служанки чашку, она залпом выпила вино. Вино оставило на губах странный кисловатый привкус. Джоанна вытерла рот рукавом и вернула чашку Эрментруде. Та быстро убежала.

Джоанна задула свечу и улеглась. Пуховая перина была такой мягкой. Джоанна привыкла к соломенным матрасам в верхнем дортуаре. Но ей хотелось теперь в свою постель рядом с Дуодой, потому что, отдав девочке записку, Джоанна провела весь день в покоях Ричилд, в окружении служанок, которые суетились с подвенечным платьем и личными вещами, составившими ее приданое.

Удалось ли Дуоде передать записку Джону? Джоанну терзали сомнения. Джона она дождется на лесной лужайке, если он не появится, придется уходить с Луком.

В соседней комнате послышалось глубокое дыхание заснувшей Ручилд. Подождав еще четверть часа, чтобы не рисковать, Джоанна вылезла из постели.

Она тихо вошла в комнату Ричилд, казалось, что та крепко заснула, и осторожно скользнула вдоль стены к выходу.

Как только она вышла, Ричилд открыла глаза.

Джоанна неслышно пробиралась через коридоры и залы, пока не вышла на центральный двор. Она глубоко вздохнула, ощутив легкое головокружение.

Вокруг было тихо. Возле ворот, прислонившись к стене, сидел стражник, и, опустив голову на грудь, храпел. Через двор в лунном свете пролегла ее огромная тень. Она подняла руку, и гигантская тень повторила ее движение.

Джоанна тихонько свистнула, подзывая Лука. Стражник заворочался во сне. Лук не появился, и Джоанна направилась к тому углу, где обычно спал Лук. Нельзя будить стражника, подавая сигналы.

Вдруг земля ушла у нее из-под ног, подкатила тошнота, и она остановилась, чтобы не упасть. Господи, мне нельзя заболеть теперь.

Борясь с головокружением, Джоанна пересекла двор и в дальнем углу увидела Лука. Молодой волк лежал на боку, опаловыми глазами уставившись в ночь и слегка высунув язык. Потрогав его, она почувствовала его остывшее тело под мягкой шерстью. Джоанна отпрянула. Взгляд ее упал на недоеденный кусок мяса на земле. На окровавленный кусок села муха, немного отведала крови, взлетела, покружила и упала на землю.

В ушах Джоанны зашумело, воздух казался тяжелым, она сделала шаг, собираясь убежать, но земля снова ушла у нее из-под ног.

Джоанна даже не почувствовала, как чьи-то руки грубо потащили ее в дом.

Колеса повозки, везущей Джоанну на венчание, скрипели, копыта лошадей ритмично стучали по дороге, ведущей в кафедральный собор.

Утром Джоанну разбудили с большим трудом. Она была слишком одурманена, не понимала происходящего, и покорно стояла, пока слуги хлопотали вокруг нее, надевая свадебное платье и укладывая волосы.

Но действие снотворного начинало проходить, и Джоанна все вспомнила. «Это вино, – подумала она, – Ричилд что-то подлила в вино». Джоанна вспомнила про мертвого Лука, лежавшего во дворе. Горло у нее сдавило. Он умер в одиночестве, но Джоанна надеялась, что без страданий. Ричилд, наверное, с удовольствием отравила приготовленное ему мясо: она всегда ненавидела Лука, видя, как сильно он сплотил ее и Джеральда.

Ричилд ехала в повозке немного впереди. На ней было роскошное платье из сияющего голубого шелка, черные волосы, элегантно уложенные вокруг головы, украшала серебряная диадема с изумрудами. Как она прекрасна!

«Почему? – думала Джоанна. – Почему она не убила и меня?»

Сидя в повозке, везущей ее к собору, изнемогая душой и телом, лишенная поддержки Джеральда и возможности убежать, Джоанна мечтала о смерти.

Колеса шумно застучали по булыжникам кафедральной площади, и повозка остановилась. Рядом тотчас появились двое слуг Ричилд. С преувеличенным почтением они помогли Джоанне спуститься с повозки.

У собора собралась огромная толпа. Был праздник Первых Мучеников, торжественный религиозный день, а также свадьба Джоанны, и на это событие пришли поглазеть почти все жители города. Перед толпой Джоанна увидела высокого рыжего, костлявого юношу, неуклюже стоявшего возле своих родителей. Сын коновала. Она заметила его хмурое лицо и понуро опущенную голову. Ему тоже не хочется жениться, не меньше чем ей. Зачем это ему?

Отец подтолкнул его. Он подошел к Джоанне и протянул руку. Она взяла ее, и они стояли рядом, пока Видо, слуга Ричилд, оглашал список вещей, входивших в приданое Джоанны.

Джоанна взглянула в сторону леса. Теперь убежать и спрятаться невозможно. Толпа плотно обступила их, и люди Ричилд внимательно следили за ней.

В толпе Джоанна увидела Одо в окружении школьников, перешептывающихся, как обычно. Джона среди них не было. Она оглядела толпу и увидела, что он стоит в стороне от школяров. Теперь у них никого не осталось: только она и брат. Джоанна пыталась встретиться с ним взглядом, надеясь заметить сострадание. К ее удивлению, Джон не отвел глаз, а его лицо выражало боль.

Долгое время они были чужими, но в этот момент они снова понимали друг друга. Джоанна не сводила глаз с Джона, опасаясь нарушить хрупкую связь.

Слуга завершил перечисление приданого. Толпа замерла в ожидании. Сын коновала повел Джоанну в храм. Ричилд и ее домочадцы последовали за ними в сопровождении толпы.

У алтаря их ждал Фулгентиус. Когда Джоанна и юноша подошли, он жестом велел им сесть. Прежде всего он отслужит праздничную мессу, затем совершит брачный обряд.

Omnipotens sempiterne Deus qui me peccatoris. Как всегда, Фулгентиус путался в латыни, но Джоанна не обращала на это внимания. Епископ подал знак псаломщику приготовиться к сбору пожертвований и начал молитву на жертвоприношение. Suscipe sanctum Trinitas… Сидевший рядом сын коновала опустил голову. Джоанна пыталась молиться, но ничего не получалось: она чувствовала только пустоту.

Приступили к смешению воды и вина. Deus qui humane substantiae…

Вдруг двери собора с грохотом распахнулись. Фулгентиус прекратил бороться с латынью и удивленно уставился на двери. Джоанна повернула голову, пытаясь разглядеть причину его замешательства, но сидевшие позади нее заслоняли вид.

Затем она увидела, что огромное существо, похожее на человека, но выше всех на делую голову, возникло в залитом светом дверном проеме, откинув тень в полумрак храма. Лицо его исказила зловещая улыбка, глаза Джоанне рассмотреть не удалось. На шлеме торчали золотые рога.

В толпе закричала женщина.

«Водан», – подумала Джоанна. Она давно перестала верить в богов матери, но теперь увидела Бодана, именно такого, как о нем рассказывала мама, и он смело шел между рядами прямо к ней.

«Он пришел освободить меня?» – удивилась она.

Когда он приблизился, Джоанна заметила, что лицо и рога были маской, частью сложного боевого шлема. Это был мужчина, а не бог. Из-под шлема на плечи ниспадали длинные золотые локоны.

– Норманны! – крикнул кто-то.

Пришелец шел, не сбавляя шаг. Подойдя к алтарю, он поднял тяжелый, обоюдоострый широкий меч и с силой опустил его на залысину церковного служки. Тот рухнул, заливаясь кровью.

Воцарился хаос. Все вокруг Джоанны кричали и пытались убежать. Людской поток потащил Джоанну за собой и сдавил ее так сильно, что она не чувствовала под собой пола. Люди бросились к выходу, но вдруг замерли на месте.

В проходе стоял еще один воин, одетый точно так же, как и первый, но в руке у него был не меч, а боевой топор.

Толпа ринулась обратно. Джоанна слышала крики снаружи и видела не меньше дюжины норманнов, ворвавшихся в храм. Они хрипло кричали, размахивая на бегу огромными топорами.

Люди в панике топтали друг друга, уклоняясь от смертельных ударов. Джоанну толкнули, и она упала, закрыв голову руками. Кто-то наступил на ее правую руку, и она вскрикнула от боли.

– Мама! Спаси меня, мама!

Пытаясь выбраться из-под метавшейся толпы, она отползла и выбралась на открытое место. Взглянув в сторону алтаря, она увидела Фулгентиуса, окруженного норманнами. Он отбивался от них огромным деревянным крестом, прежде висевшим позади алтаря. Нападавшие едва успевали уворачиваться от его мощных ударов. Один из норманнов получил такой сильный удар крестом, что отлетел очень далеко.

Джоанна ползла, оглушенная шумом, задыхаясь от дыма. Неужели начался пожар? Она искала Джона. Со всех сторон доносились мольбы о помощи, стоны и плач. Собор был завален скамьями и мертвыми телами, залит кровью.

– Джон! – кричала она. В этом углу дым был густым, разъедал глаза, и Джоанна не могла ничего разглядеть. – Джон! – В общем шуме она едва слышала свой голос.

Ощутив сзади порыв воздуха, она инстинктивно откатилась в сторону. Норманн нацелил меч на ее голову, но рассек лишь щеку.

Он навис над ней, сверкая голубыми глазами сквозь прорези в шлеме. Джоанна попятилась, пытаясь уйти от него, но это ей не удалось.

Норманн снова занес над Джоанной меч, и она закрыла голову руками.

Но удара не последовало. Открыв глаза, она увидела, как норманн выронил меч. Изо рта у него потекла кровь, и он медленно осел на пол. За ним стоял Джон, держа в руке окровавленный отцовский охотничий нож.

Глаза его горели странным огнем.

– Я прикончил его, ударил прямо в сердце! Ты видела? Он убил бы тебя!

Ужас пронзил Джоанну.

– Они убьют нас всех! – она схватила Джона. – Нужно бежать, спрятаться!

Джон стряхнул ее с себя.

– Я еще одного прикончил. Он напал на меня с топором, но я подскочил к нему и полоснул по горлу.

Джоанна озиралась вокруг, ища место для укрытия. Неподалеку она заметила нишу из резного дерева, украшенную позолоченными панелями с изображением святого Германуса. За нишей было пустое пространство, там достаточно места, чтобы…

– Быстро, – крикнула она Джону. – Иди за мной! – Она схватила его за рукав, стараясь уложить на пол рядом с собой. Поманив за собой брата, она поползла за нишу. Да! Там можно было спрятаться!

Внутри было темно, лишь тонкий луч света пробивался через щель на стыке деревянных панелей.

Джоанна забилась в угол, подобрав ноги, чтобы осталось место для Джона. Но он не появился. Она выглянула наружу.

В нескольких футах от ниши Джон склонился над убитым норманном, пытаясь стащить с него что-нибудь из одежды.

– Джон! – крикнула она. – Сюда! Скорее!

Он посмотрел на сестру отсутствующим диким взглядом, продолжая возиться с трупом. Через мгновенье Джон издал восторженный вопль: он держал в руке меч. Она жестами пыталась привлечь его внимание. Ликуя, Джон поднял меч и убежал.

«Нужно ли мне следовать за ним?» Джоанна начала выбираться наружу.

Рядом раздался душераздирающий крик ребенка, но внезапно стих. От страха она забилась в угол и смотрела через щель в панели, пытаясь увидеть Джона.

Прямо перед нишей происходило сражение. Джоанна слышала металлический звон, мельком заметила желтую одежду, сверкание поднятого меча и звук упавшего на пол тела. Бой переместился, Джоанна увидела проход в сторону кафедральных ворот. Тяжелые двери были широко распахнуты, повсюду лежали горы мертвых тел.

Норманны уводили пленных в правую часть собора.

Проход был открыт.

«Теперь, – сказала она себе, – беги к выходу», – но так и не сдвинулась с места, руки и ноги у нее словно онемели.

Джоанна разглядела мужчину, настолько обезображенного страхом, что не сразу узнала в нем Одо. Он шел к выходу, волоча левую ногу. В руках Одо сжимал библию из верхнего алтаря.

Он почти добрался до двери, когда двое норманнов настигли его. Он встретил нападавших, подняв Библию над головой, словно отпугивая злых духов. Мощный удар рассек Библию пополам, затем меч вонзился ему в грудь. Мгновение Одо стоял, держа в руках две половинки книги, потом упал навзничь и замер.

Джоанна отпрянула в темноту. Крики умирающих доносились отовсюду. Сжавшись она зажала уши руками. В висках пульсировала кровь.

Наконец крики смолкли.

Джоанна слышала, как норманны переговаривались между собой на гортанном языке. До нее донесся звук разрубаемого дерева. Поначалу она не поняла, что происходит, потом догадалась, что они грабят собор, смеясь и перекрикиваясь. Настроение у них было веселое.

Работа не заняла много времени. Норманны кряхтели под тяжестью награбленного. Постепенно голоса затихли.

Застыв, Джоанна пыталась хоть что-то расслышать. Тишина. Она подобралась к выходу из ниши и посмотрела в щель.

Собор был разграблен. Мебель перевернута, со стен сорвана вся утварь, статуи разбиты. Норманнов видно не было.

Повсюду были мертвые тела. Неподалеку, у подножия ступеней, ведущих к алтарю, лежало тело Фулгентиуса рядом с огромным крестом, расколотым и залитым кровью, а рядом – тела двух норманнов с разбитыми черепами.

Джоанна наполовину выбралась из укрытия.

В дальнем углу зала что-то шевельнулось. Джоанна снова спряталась.

Среди мертвых тел кто-то шевелился. Живой!

Молодая женщина поднялась на ноги и, покачиваясь, направилась к дверям.

Ее золотое платье было порвано и залито кровью, волосы выбились из-под чепца, а каштановые локоны рассыпались по плечам.

Гилза!

Услышав крик Джоанны, она повернулась к нише.

Снаружи собора раздался громкий смех.

Гилза попыталась убежать, но было слишком поздно. В собор вошли несколько норманнов. Они напали на Гилзу с радостным криком и, подняв ее над головами, отнесли на свободное место за алтарем, бросили на пол и связали руки и ноги. Она отчаянно извивалась, стараясь освободиться. Самый высокий из норманнов задрал ей платье и набросился на нее. Гилза завизжала. Мужчина вцепился в ее грудь, а потом стал насиловать под хохот и крики остальных.

Джоанна зажала руками рот, чтобы не закричать.

После первого норманна на Гилзу набросился второй. Теперь Гилза лежала неподвижно. Один из мужчин схватил ее за волосы, чтобы она поднялась.

Потом ею овладел третий, четвертый; наконец, они оставили ее, перетаскивая тюки с награбленным, сложенные у дверей. Когда они переносили их, слышался металлический звон, возможно, там были кафедральные сокровища.

Они вернулись именно за ними.

Перед уходом один из норманнов вернулся к Гилзе, поднял ее и перекинул через плечо, словно мешок с зерном.

Вышли они через дальнюю дверь.

Сидя в своем укрытии, Джоанна слышала лишь тихий гул под сводами храма.

Луч света, пробивавшийся в щель, начал тускнеть, уже несколько часов до Джоанны не доносилось ни звука. Она решила покинуть свое убежище.

Высокий алтарь остался на месте, но все золотые украшения с него сорвали. Джоанна прислонилась к алтарю и огляделась вокруг. Свадебное платье было залито кровью, но чья это кровь, она не знала. Рассеченная щека болела. Безуспешно она искала живых среди мертвых тел.

В груде трупов возле дверей Джоанна нашла коновала и его сына. Они лежали в таких позах, словно пытались защитить друг друга. Мертвый юноша выглядел старым и дряхлым. Всего несколько часов назад он стоял перед ней высокий, румяный и полный сил. «Теперь свадьба точно не состоится», – подумала Джоанна. Вчера эта мысль порадовала бы ее, теперь же в душе не осталось ничего, кроме пустоты. Она продолжила поиски.

Джона она нашла в углу с зажатым в руке норманнским мечом. У него был разбит затылок, но смерть не оставила на его лице страшного отпечатка. Его голубые глаза были открыты, а на губах застыло подобие улыбки.

Он погиб смертью воина.

Спотыкаясь, Джоанна побежала к двери и открыла ее. Дверь рухнула, не удержавшись на разбитых петлях. Джоанна выбежала наружу и остановилась, глотая свежий сладкий воздух и пытаясь избавиться от запаха смерти. Перед ней предстала страшная картина. Над руинами, которые еще утром были уютными домами, окружающими собор, поднимались клубы дыма.

Дорштадт был разрушен.

Почти все население города, собравшееся в кафедральном соборе, было уничтожено.

Джоанна взглянула на восток. Над лесом, скрывавшим постройки, поднимались черные клубы дыма, затмевая небо.

Вилларис.

Они сожгли его дотла.

Джоанна опустилась на землю и обхватила голову руками.

Джеральд.

Как он был ей нужен, чтобы обнять и успокоить, чтобы мир снова стал узнаваемым. Глядя за горизонт пустыми глазами, Джоанна почти надеялась увидеть, как он скачет на Пестисе, с развевающимися, как знамя, рыжими волосами.

Нужно дождаться его. Если он вернется и не найдет меня, то решит, что меня увели норманны, как бедную Гилзу.

Но нельзя же оставаться здесь! Она со страхом огляделась. Норманнов видно не было. Они ушли совсем? Или вернутся в поисках новой добычи?

А если они найдут меня? Джоанна видела, как безжалостны они к женщинам.

Где же спрятаться? Она направилась к лесу, окружающему город, сперва медленно, потом бегом, все время ожидая, что ее схватят и перед ней снова появятся страшные металлические маски норманнов. Скрывшись среди деревьев, Джоанна упала на землю.

Прошло много времени, прежде чем она заставила себя подняться. Надвигалась ночь. Лес выглядел густым и опасным. Шум листьев пугал ее.

Норманны могут быть неподалеку.

Следовало убежать из Дорштадта и как-то дать знать Джеральду о том, где она.

Мама! Джоанна затосковала о матери, но домой возвращаться было нельзя. Отец не простит ее. Вернись она теперь с известием о смерти его единственного сына, он обязательно отомстит ей.

Если бы я была мужчиной! Если бы…

Всю жизнь она будет помнить этот момент и размышлять о том, какая сила, добро или зло натолкнуло ее на это. Но теперь думать было некогда. Другой возможности может не представиться.

На горизонте сияло багровое солнце. Действовать приходилось незамедлительно.

Джоанна отыскала Джона в полутемном соборе на прежнем месте. Он еще не окоченел.

– Прости, – прошептала она, расстегивая накидку Джона.

Сделав это, Джоанна накрыла брата своим разорванным платьем, закрыла ему глаза, и бережно уложила на пол. Потом она встала, неуверенно поправляя непривычный наряд, и провела пальцами по костяной рукоятке охотничьего ножа, который вынула из-за пояса Джона.

Нож отца, старый, с потемневшей и потертой костяной рукояткой, но с острым лезвием.

Подойдя к алтарю, Джоанна сняла чепец и опустила волосы на алтарь. Они рассыпались густыми золотистыми волнами на каменной поверхности.

Джоанна взялась за нож.

Медленно и уверенно она отрезала волосы.

Во мраке лунной ночи на пороге разоренного собора появился человек, пристально осматривающий все серо-зелеными глазами.

Он осторожно спустился с крыльца собора. В живых не осталось никого, поэтому никто не видел, как Джоанна направилась по дороге в сторону великого монастыря в Фулде.

Глава 12

Просторная комната была заполнена людьми. Они прибыли издалека в небольшую вестфальскую деревню! чтобы присутствовать на суде. Люди стояли плечом к плечу, толкаясь и топчась на новых циновках, расстеленных на земляном полу, усыпанном мусором, залитым пивом, заваленным экскрементами животных. В душной тесноте поднимался густой неприятный запах, но никто не обращал на это внимания. Подобные запахи в жизни франков были привычным явлением. Кроме того, внимание толпы сосредоточилось на другом. Все смотрели на рыжего фризского графа, который прибыл с миссией, чтобы разрешить споры и восстановить справедливость от имени короля.

Джеральд повернулся к Фрамберту, одному из семи судей, назначенных помогать ему.

– Сколько еще на сегодня?

Суд начался с первыми лучами солнца, а теперь был полдень. Разбирательства шли уже более восьми часов. Позади высокого стола, где сидел Джеральд, его дружинники устало склонились над своими мечами. Он взял с собой двадцать самых лучших воинов, на всякий случай. После смерти Карла Великого в империи начались беспорядки, и положение королевских миссионеров стало весьма шатким. Иногда им приходилось сталкиваться с неуважением надменных, молодых и сильных местных князей тех, кто не привык, чтобы их поступки обсуждались. Закон превращался в пустой звук, если за ним не стояла внушительная сила. Именно поэтому Джеральд привел такую большую дружину, хотя это означало, что Вилларис остался практически беззащитным. Но крепкая ограда поместья гарантировала безопасность от одиноких воров и бандитов, которые в течение многих лет угрожали только близлежащим хуторам.

Фрамберт проверил список жалоб на пергаменте шириной в восемь дюймов, свернутый в свиток длинною в пятнадцать футов.

– На сегодня еще три, милорд, – ответил Фрамберт.

Джеральд печально вздохнул. Он устал и проголодался. После разбирательства бесконечных жалоб его терпение было на исходе. Очень тянуло в Вилларис, к Джоанне.

Джоанна. Он сильно скучал по ней, по ее хрипловатому голосу, густому, глубокому смеху, по ее необыкновенным серо-зеленым глазам, которые смотрели на него с таким пониманием и любовью. Но думать о Джоанне он не должен. Именно поэтому Джеральд согласился отправиться с миссией. Это позволило ему отдалиться от нее и справиться с безудержными эмоциями.

– Фрамберт, пригласите следующих, – сказал Джеральд, собравшись с мыслями.

Фрамберт поднял свиток и громко, чтобы слышали все, прочел:

– Або жалуется на своего соседа Хунальда, который незаконно и без соответствующей компенсации лишает его собственности.

Джеральд понимающе кивнул. Ситуация была слишком обычна. При всеобщей безграмотности, люди редко имели опись своего имущества. При отсутствии такой описи все их земли становились доступны для жуликов и фальшивых сделок.

Хунальд, крупный, цветущий мужчина, в щегольской красной полотняной рубахе, выступил вперед, чтобы отрицать факт незаконной сделки.

– Скотина моя. Дайте мне реликвию. – Он указал на ларец со священными реликвиями, стоявший на высоком столе. – Клянусь перед Богом… – Хунальд эффектно воздел руки к небесам. – На этих священных костях клянусь, что я невиновен.

– Коровы принадлежат мне, милорд, а не Хунальду, он сам это знает, – возразил Або, маленький, бедно одетый человек, полная противоположность Хунальда. – Хунальд может клясться, сколько ему угодно. А правда-то одна.

– Что, Або, ты сомневаешься в Божественной справедливости? – возмутился Хунальд. В голосе его прозвучало благочестивое негодование, но Джеральд заметил, что триумф преждевремен. – Обратите внимание, господин граф, это богохульство!

– У тебя есть доказательства того, что скот принадлежит тебе? – спросил Джеральд Або.

Вопрос был задан неверно. У франков не существовало закона, обязующего предоставлять какие-либо доказательства или свидетельства. Хунальд уставился на Джеральда. Куда клонит этот странный фризский граф?

– Доказательства? – удивился Або. Надо было подумать. – Ну, в общем, Берта… моя жена… знает их всех по именам, а также все мои четверо детей, потому что привыкли к ним с детства. Им известно, какая из коров брыкается, когда ее доят, а какая предпочитает клевер траве. – Ему в голову пришла еще одна мысль: – Да стоит мне позвать их, как они сразу бегут ко мне, потому что привыкли к моему голосу. – В глазах Або промелькнула искра надежды.

– Ерунда! – взорвался Хунальд. – Неужели суд поверит безмозглой скотине, а не священным законам? Требую суда компургации! Принесите ларец со святой реликвией и дайте мне поклясться.

Джеральд почесал бороду. Хунальд, обвиняемый, имел право требовать компургации. Бог не позволит принести ложную клятву, возложив руку на священную реликвию.

Таким судам император придавал большое значение, но Джеральд сомневался в них. Многие, предпочитая радости бренного мира сомнительным благам загробной жизни, смело поклялись бы в чем угодно. «Пожалуй, и я на это способен, – подумал Джеральд, – особенно если дело того стоит». Ради спасения любимых людей, он солгал бы и поклялся на целой телеге священных реликвий.

Джоанна! Снова ее образ встал перед его мысленным взором, но он отогнал его. После работы хватит времени подумать о ней.

– Милорд! – шепнул ему Фрамберт, – Могу поручиться за Хунальда. Он хороший человек, щедрый, и обвинение против него несправедливое.

Под столом, чтобы никто не видел, Фрамберт показал Джеральду большое серебряное кольцо с аметистом и выгравированным на нем орлом. Он покрутил его вокруг среднего пальца, чтобы Джеральд увидел как оно блестит.

– О да, очень щедрый человек, – Фрамберт снял кольцо с пальца. – Хунальд просил передать, что оно ваше, Он признателен вам за поддержку. – На его губах заиграла хитрая улыбка.

Джеральд взял кольцо. Такой красивой работы он прежде не видел. Он подержал его в руке, взвешивая и оценивая искусство мастера.

– Благодарю, Фрамберт, – ответил он решительно. – Это облегчает принятие решения.

Фрамберт широко улыбнулся.

Джеральд обратился к Хунальду.

– Ты хочешь отдать себя на суд Божий.

– Да, милорд. – Хунальд почувствовал себя увереннее, увидев, что Джеральд принял кольцо у Фрамберта. Вперед выступил слуга со священной реликвией в руках, но Джеральд жестом остановил его.

– Мы испытаем волю Бога через judicium aquae ferventis.

Хунальд и Або растерялись. Как и другие в этой комнате, они не знали латыни.

– Ловля в котле, – перевел Джеральд.

– Ловля в котле! – Хунальд опешил. Об этом он не подумал. Испытание кипящей водой было распространенным приемом в этой части империи уже несколько лет.

– Принесите котел, – приказал Джеральд.

Воцарилось напряженное ожидание, но вскоре все оживленно заговорили. Несколько человек побежали в близлежащие дома, чтобы найти котелок кипящей воды. Через несколько минут они вернулись с черным железным котлом, наполненным с кипящей водой. На огне посередине комнаты вода сразу забурлила.

Джеральд удовлетворенно кивнул. Учитывая склонность Хунальда к взяткам, можно было взять котелок и поменьше.

– Господин граф, я протестую! – От страха Хунальд забыл про приличия. – А как насчет кольца?

– Именно об этом я и подумал, Хунальд. – Джеральд показал всем кольцо и бросил его в котел. – По просьбе обвиняемого, это кольцо станет свидетелем Божественного провидения.

Хунальд сглотнул слюну. Маленькое и скользкое кольцо чертовски трудно выловить. Но, отказавшись от испытания, он признает свою вину, и ему придется вернуть Або его коров, которые стоили больше семидесяти золотых. Он обругал про себя чужеземного графа, совершенно не понимающего общепринятых правил взаимовыгодных отношений, всегда помогавших ему с прежними судьями. Но, глубоко вздохнув, он все же сунул руку в кипящий котел.

Лицо его исказилось от нестерпимой боли, когда кипяток обварил ему руку. Хунальд отчаянно шарил по дну котла в поисках кольца. С его уст сорвался мучительный стон, но, слава Богу, пальцы ухватились за кольцо. Он торжественно вынул руку и показал всем кольцо.

– Ааааааааах! – простонала толпа, увидев багровую руку Хунальда, покрывшуюся волдырями.

– Десять дней, – объявил Джеральд. – За это время Бог вынесет решение.

В толпе послышался шум, но это был не ропот протеста. Закон знали все: если раны Хунальда через десять дней заживут, его невиновность будет доказана, и скот перейдет к нему. Если этого не произойдет, Хунальда обвинят в воровстве, и коров вернут Або, их владельцу.

В душе Джеральд сомневался, что раны заживут так быстро. Именно этого он и добивался, потому что слабо верил в невиновность Хунальда. А если даже раны заживут, то в следующий раз он хорошенько подумает, прежде чем воровать соседский скот. Конечно, суд жестокий, но других законов нет, а это лучше, чем ничего. В те смутные века на таких законах держалось правосудие. Если бы их не было, не известно какие дикие правила воцарились бы на земле, карая как слабых, так и сильных.

– Объявите следующее дело, Фрамберт.

– Элфрик обвиняет Фулрада в отказе выплатить ему законную кровную компенсацию.

Дело казалось вполне ясным. Сын Фулрада, Тенберт, шестнадцатилетний юноша, убил молодую женщину, одну из служанок Элфрика. Само преступление обсуждению не подлежало, вопрос состоял в цене компенсации. Закон по выплатам был прописан детально для каждого человека империи, в зависимости от его положения, собственности, возраста и пола.

– Она сама виновата, – сказал Тенберт, высокий, рыхлый рябой юноша с угрюмым выражением лица. – Она всего лишь крепостная, и не должна была так сопротивляться мне.

– Да он изнасиловал ее, – объяснил Элфрик. – Забрался в мой виноградник и стал приставать к ней. Она была хорошенькая и всего двенадцати зим от роду… еще ребенок, и не понимала, что делает. Она думала, что он хочет обидеть ее. Когда она отказалась подчиниться добровольно, Тенберт избил ее. – В толпе долго шептались, – Элфрик помолчал, дожидаясь тишины. – Она умерла на следующий день, в муках, призывая свою мать.

– У тебя нет повода для жалобы, – вступился за сына Фулрад. – Разве я не выплатил тебе компенсацию через неделю, пятьдесят золотых, немалая сумма! А девчонка-то – простая крестьянка!

– Девочка умерла и больше не сможет ухаживать за моим виноградником. А ее мать, одна из моих лучших ткачих, помешалась от горя и больше ни на что не годна. Требую справедливую компенсацию в сто золотых динариев.

– Какое нахальство! – Фулрад взмахнул руками. – Ваше сиятельство, того, что я дал Элфрику, хватит на покупку двадцати дойных коров, которые, как всем известно, гораздо ценнее, чем одна дохлая девка и ее мать вместе с ткацким станком!

Джеральд нахмурился. Торговля внушала ему отвращение. Девочка была почти того же возраста, что и его дочь Дуода. Мысль о том, что этот неприятный, мрачный парень пытался изнасиловать ее, казалась невероятной. Конечно, подобные истории случаются постоянно, любая бедная девушка, сохранившая невинность до четырнадцати лет, была либо везучей, либо уродливой, либо и то и другое. Джеральд не отличался наивностью, и знал закон жизни, но он не нравился ему.

На столе перед ним лежал огромный свод законов в кожаном переплете с золотой императорской печатью. В этой книге были записаны законы империи, а также поправки и дополнения к закону, изданному Карлом. Джеральд знал закон и не нуждался в книге. Однако он торжественно раскрыл книгу, чтобы убедиться. Это должно было произвести впечатление на тяжущихся, поскольку он вынесет решение, опираясь на авторитет книги.

– Салический закон по этому вопросу выражен очень ясно, – наконец произнес он. – Одна сотня золотых динариев – справедливая компенсация за слугу.

Фулрад громко выругался, Элфрик усмехнулся.

– Девушке было двенадцать лет, – продолжил Джеральд. – Следовательно, она достигла детородного возраста. По закону, цена ее крови должна возрасти до трех сотен золотых динариев.

– Что, судья сошел с ума? – закричал Фулрад.

– Эту сумму, – спокойно продолжал Джеральд, – нужно выплатить следующим образом: две сотни золотых Элфрику, законному хозяину девушки, и одну сотню ее семье.

– Одна сотня динариев ее семье? – удивился Элфрик. – Слугам? Я хозяин земли, и компенсация за девушку принадлежит мне по праву!

– Вы хотите разорить меня? – вмешался Фулрад, слишком поглощенный своими проблемами, чтобы насладиться горем врага. – Три сотни золотых, это же цена воина! Или за священника – Он грозно направился к столу, за которым сидел Джеральд. – Может быть, даже… – В его голосе слышалась угроза. – Может быть, даже за графа!

Толпа издала короткий тревожный крик, когда сторонники Фулрада, вооруженные мечами, двинулись к столу.

Люди Джеральда тоже выступили вперед, держа руки на рукоятках. Джеральд жестом остановил их.

– Именем короля! – прозвучал голос Джеральда. – По этому делу вынесено решение. – Его синие глаза пристально смотрели на Фулрада. – Объявите следующее дело, Фрамберт.

Фрамберт не ответил. Испугавшись, он спрятался под стол.

Несколько мгновений прошли в полной тишине, даже беспокойная, говорливая толпа смолкла.

Джеральд снова сел в кресло, всем своим видом демонстрируя уверенность в том, что делает. Но правая рука его небрежно коснулась рукоятки меча, а пальцы прошлись по холодной стали.

Выругавшись и развернувшись на пятках, Фулрад схватил Тенберта за руку и потащил к двери. Люди Фулрада последовали за ним через расступившуюся толпу. В дверях Фулрад дал сыну увесистый подзатыльник. Юноша охнул от боли, и толпа разразилась хриплым, раскатистым смехом.

Джеральд хмуро улыбнулся. Если он что-то понимает в людях, то Тенбергу предстоит хорошая порка. Возможно, это его кое-чему научит, а может быть, и нет. Вот только бедной девушке уже ничем не помочь. Но семья все же получит часть компенсации. Тогда они выкупят свою свободу и начнут новую жизнь.

Джеральд дал знак своим людям, они вложили мечи в ножны и заняли места позади судейского стола.

Фрамберт вылез из-под стола и сел, всем своим видом выражая попранное достоинство. Лицо его побледнело, голос дрожал, когда он зачитывал последнее дело.

– Эрмуан, мельник, и его жена жалуются на свою дочь, которая добровольно и вопреки их воле вышла замуж за раба.

Снова толпа расступилась, пропуская престарелую пару, седовласого мельника в красивой одежде, свидетельствующей о достатке. За ними вошел юноша в лохмотьях раба и, наконец, молодая женщина с покорно опущенной головой.

– Милорд! – Эрмуан заговорил сразу, не дожидаясь разрешения. – Перед вами моя дочь. Хильдегарт, отрада наших сердец, единственный выживший ребенок из восьми. Мы так лелеяли ее, милорд, но, видимо, перестарались, к нашему огорчению. За нашу любовь и доброту она отплатила черной неблагодарностью и непослушанием.

– Чего вы ожидаете от суда? – спросил Джеральд.

– Конечно выбора, милорд, – удивленно сказал Эрмуан. – Веретено или меч. Она должна выбрать, как того требует закон.

Джеральд помрачнел. В его судейской практике был только один похожий случай, и ему не хотелось наблюдать второй.

– В законе, как вы заметили, оговорены подобные обстоятельства. Но это кажется слишком жестоким, особенно в отношении той, кого вы растили… так заботливо и нежно. Нет ли другого пути?

Джеральдом овладели эмоции. Можно было выкупить юношу из рабства, и он стал бы свободным человеком.

– Нет, милорд. – Эрмуан решительно покачал головой.

– Что ж, – Джеральд кивнул. Избежать суда невозможно, родители девушки знают закон и потребуют выполнения страшной процедуры.

– Принесите веретено, – приказал Джеральд и, обратившись к одному из своих воинов, попросил: – Хунрик, одолжи свой меч, – Он не хотел использовать свой, никогда еще не поражавший безоружного. Джеральд не допустит этого, пока он принадлежит ему.

Пока искали в соседних домах веретено, толпа беспокойно роптала.

Когда принесли веретено, девушка подняла голову. Отец резко обратился к ней, и она опустила глаза. Но в этот краткий миг Джеральд разглядел ее лицо. Она была прекрасна: огромные янтарные глаза на белоснежном лице, высокий нежный лоб, чувственные губы. Джеральд понимал негодование ее родителей. Такая красавица могла завоевать сердце лорда и приумножить благосостояние семьи.

Джеральд положил одну руку на веретено, а другой поднял меч.

– Если Хильдегарт выберет меч, – произнес он громко, чтобы услышали все, – то ее муж, раб по имени Ромуальд, умрет на месте от этого меча. Если же она выберет веретено, то сама станет рабыней.

И то, и другое было страшно. Однажды Джеральд наблюдал, как другая девушка, далеко не такая красивая, стояла перед таким же выбором. Та девушка выбрала меч и смотрела, как умирал ее любимый. Но что еще могла она сделать? Кто отважится добровольно отдать себя в рабство, и не только себя, но и своих детей и внуков?

Девушка стояла молча и неподвижно. Она была совершенно спокойна, пока Джеральд объявлял условия суда.

– Понимаешь ли ты важность твоего выбора? – ласково спросил ее Джеральд.

– Понимает, милорд, – отозвался Эрмуан, сжав руку дочери. – Она точно знает, что делать.

Джеральд отлично представлял себе эту сцену. Решение было вырвано из девушки угрозами, проклятьями, возможно, ее даже били.

Охранники, окружившие юношу, схватили его за руки, чтобы он не вырвался. Он смотрел на них с презрением. Лицо у него было приятное: невысокий лоб, обрамленный жесткими волосами, умные глаза, подбородок хорошо очерченный, красивый нос. Несомненно, в его жилах текла римская кровь.

Конечно, он был рабом, но человеком отважным. Джеральд велел охранникам отойти.

– Ну же, дитя, время настало, – обратился Джеральд к девушке.

Отец что-то прошептал ей на ухо. Она кивнула, он отпустил ее руку и подтолкнул вперед.

Девушка подняла голову и посмотрела на юношу. Любовь, светившаяся в ее глазах, потрясла Джеральда.

– Нет! – Отец попытался остановить ее, но было слишком поздно. Не сводя глаз с мужа, она, не раздумывая, направилась к веретену, села и начала прясть.

* * *

На следующее утро, по дороге в Вилларис, Джеральд думал о том, что случилось. Девушка пожертвовала всем – семьей, достатком, даже свободой. Любовь, которую он увидел в ее глазах, воспалила его воображение и взволновала так глубоко, что он даже не понял этого до конца. Теперь Джеральд точно знал, чего ему хотелось. Он жаждал той чистоты и силы чувств, при которых все прочее казалось бледным и бессмысленным. Для него еще не поздно, да, совсем не поздно. Ему всего двадцать девять.

Свою жену, Ричилд, он никогда не любил, да и она не притворялась, что любит его. Она ни за что не пожертвовала бы ради него даже своей расческой. Их брак был тщательно просчитан обеими семьями. Зная этот обычай, Джеральд до недавнего времени не ожидал ничего другого. Когда после рождения Дуоды, Ричилд заявила, что более не хочет детей, он принял это без сожалений. Найти сговорчивую женщину для удовлетворения своих желаний не составляло для него труда.

Но теперь, когда появилась Джоанна, все изменилось. Джеральд представлял себе ее прекрасные белокурые волосы, нежно обрамляющие лицо, серо-зеленые глаза, не по возрасту проницательные. Его сердце изнывало от тоски по ней гораздо сильнее, чем от вожделения. Никогда прежде не встречал он такую, как Джоанна, с пытливым умом, стремлением испытать и познать то, что остальные принимали как истину с благоговейным страхом. С ней Джеральд мог разговаривать так, как ни с кем другим. Он полностью доверял ей.

Сделать ее своей любовницей было просто. Их последняя встреча на берегу ручья не оставляла в этом никаких сомнений. Но вопреки всему, Джеральд сдержался, ему хотелось чего-то большего, хотя в тот миг он сам не знал этого.

Теперь Джеральд понял все.

Она нужна ему как жена.

Освободиться от Ричилд будет трудно и, несомненно, весьма дорого, но это не имело значения.

«Джоанна станет моей женой, если согласится».

Приняв решение, Джеральд успокоился и глубоко вздохнул, наслаждаясь восхитительным ароматом весеннего леса и впервые за многие годы чувствуя себя счастливым и обновленным.

* * *

Они почти достигли дома. В воздухе низко висело густое облако дыма, мешая Джеральду видеть Вилларис, где ожидала его Джоанна. Он пустил Пестиса галопом.

В воздухе неприятно пахло.

Дым.

Над Вилларисом висел дым.

Они беспокойно направились через лес, не обращая внимания на хлеставшие их ветви деревьев, выбрались на открытое место и резко остановили лошадей, смотря перед собой в недоумении.

Виллариса больше не было.

Под медленно поднимавшимся черным дымом лежало то, что осталось от дома, который они покинули совсем недавно.

– Джоанна! – крикнул Джеральд. – Дуода! Ричилд! – Удалось ли им бежать, или они погибли, похороненные под обугленными развалинами?

Его люди достигли уже центра пепелища. Они пытались найти хотя бы что-нибудь: обрывок одежды, кольцо, головной убор. Некоторые из них плакали, опасаясь найти под обломками то, что искали.

С одной стороны, под грудой почерневших бревен, Джеральд увидел то, от чего сердце его оборвалось.

Это была нога человека.

Джеральд растаскивал бревна так усердно, что его руки начали кровоточить, но он не замечал этого. Постепенно удалось вытащить тело. Мужчина обгорел до неузнаваемости, но по амулету на шее Джеральд понял, что это Андульф, один из стражников. В правой руке он держал меч. Джеральд наклонился и хотел взять оружие, но рука мертвого человека не выпускала его. В огне рукоятка меча расплавилась и слилась с человеческой плотью.

Андульф погиб в бою. Но с кем? Джеральд осмотрел окрестности опытным глазом воина. Вокруг не было ничего, что приоткрыло бы завесу тайны над случившимся.

– Милорд! – Его люди отыскали тела еще двух стражников. Так же как и Андульф, они погибли с оружием в руках. Дальнейшие поиски ни к чему не привели. В доме больше никого не было.

Где же все? В Вилларисе оставалось более сорока человек, не могли же они исчезнуть без следа!

В сердце Джеральда появилась надежда. Джоанна жива, она должна быть жива. Возможно, она где-то рядом, скрывается в лесу со всеми остальными, или же они убежали в город!

Он вскочил в седло, призвав своих людей. Они галопом направились в город и замедлили шаг, добравшись до пустынных улиц.

Джеральд и дружинники молча разъехались, чтобы осмотреть длинные ряды безмолвных домов. Джеральд взял с собой Ворада и Амалвина и направился к собору. Тяжелые дубовые двери болтались на сломанных петлях. Они устало спешились и подошли к собору, держа наготове мечи. Поднявшись на крыльцо, Джеральд наступил на что-то скользкое. На деревянном полу растеклась лужа потемневшей крови.

Джеральд вошел внутрь.

На миг темнота милосердна скрыла от него страшную картину, но постепенно он увидел все.

Стоявшего позади него Амалвина чуть не стошнило. Джеральда тоже мутило, но он заставил себя войти, закрыв нос и рот рукавом. Было трудно пройти, не наступив на мертвое тело. Он услышал, как выругались Ворад и Амалвин. Джеральд продолжал поиски среди окоченевших трупов.

Возле алтаря он нашел свою семью и слуг. Здесь был капеллан Вала и слуга Видо. Рядом, обняв своего младенца, лежала служанка Ирминон. Не муж Ворад, увидев их, взвыл, как зверь. Упав на колени, он обнял их, ощупывая раны и пачкая одежду их кровью.

Джеральд отвернулся. Его взгляд привлек знакомый блеск серебра и изумрудов. Диадема Ричилд. Его жена лежала на спине, укрытая рассыпавшимися черными волосами, словно саваном. Подняв диадему, он хотел возложить ее на голову Ричилд, но голова покачнулась и откатилась в сторону.

Джеральд вздрогнул и, отпрянув, наступил на другое тело, едва не упав. У его ног лежала Дуода, скорчившись, словно пытаясь уклониться от удара. Со стоном Джеральд упал на колени рядом с дочерью и стал нежно гладить ее по мягким детским волосам. Уложив ее поудобнее, он поцеловал дочь в щеку и закрыл остекленевшие глаза. Как это несправедливо! Она должна была когда-нибудь сделать это.

Джеральд мрачно поднялся и продолжил поиски, Джоанна должна быть где-то здесь. Ее необходимо найти.

Он метался по залу, заглядывая в мертвые лица и узнавая почти в каждом соседей, жителей города, но Джоанны среди них не было.

Неужели она каким-то чудесным образом избежала этой участи? Возможно ли такое? Джеральд не смел надеяться. Она обыскал помещение еще раз.

– Милорд! Милорд! – послышались голоса снаружи. Джеральд вышел на крыльцо, когда подъехали его люди.

– Норманны, милорд! Там на реке! Грузят свои корабли…

Джеральд поспешил к Пестису.

Они поскакали к реке во весь опор, не раздумывая ни минуты, одержимые жаждой мести.

За изгибом реки стоял плоскодонный корабль с высоким носом в виде головы дракона с раскрытой пастью и кривыми клыками. Большинство норманнов были уже на борту, и лишь несколько воинов оставались на берегу, пока грузилось последнее награбленное добро.

Издав яростный боевой крик, Джеральд с копьем бросился вперед. Его дружина не отставала. Спешившиеся норманны разбегались в стороны, уклоняясь от ударов; несколько человек завопили от боли, попав под копыта лошадей. Джеральд выхватил дротик и нацелился на огромного норманна в золотом шлеме. Верзила развернулся, подняв щит, и дротик вонзился в него.

Вдруг в воздухе замелькали стрелы норманнов. Пестис отскочил назад и рухнул на землю. Стрела пробила ему глаз. Джеральд, спрыгнув с седла, неловко приземлился на левую ногу. Он выхватил меч и ринулся на гиганта, который пытался вытащить дротик из щита. Джеральд наступил на рукоятку дротика, пока норманн возился на земле, откинув щит в сторону. Верзила с удивлением взглянул на него и замахнулся топором, но было слишком поздно. Одним ударом Джеральд пронзил его сердце. Не дожидаясь, пока он упадет, Джеральд развернулся и рассек голову другого норманна. Кровь брызнула Джеральду в лицо, и ему пришлось вытереть глаза. Теперь он находился в центре сражения и неистово размахивал мечом. Злоба, накопившаяся за последний час, вырвалась наружу. Джеральд жаждал крови.

– Они уходят! Они уходят! – послышались крики его людей. Он посмотрел в сторону реки и увидел, как полощется на ветру красный парус уплывающего корабля. Норманны бежали.

В нескольких шагах от Джеральда нервно перебирал ногами гнедой конь с черной гривой. Джеральд вскочил в седло. Конь испугался и встал на дыбы, но Джеральд осадил его, крепко вцепившись в поводья. Конь резко развернулся и направился к берегу. Крикнув своим людям, чтобы следовали за ним, Джеральд вошел в воду. На седле болталось копье. Джеральд выхватил его и метнул с такой силой, что чуть не упал с коня. Копье пролетело, блеснув стальным наконечником, и упало в воду рядом с оскалившейся мордой дракона.

С корабля донесся раскат дружного хохота. Норманны что-то выкрикивали на своем гортанном языке. Двое из них показывали Джеральду какой-то блестящий сверток, но это был не сверток, а женщина, беспомощно висевшая между ними, женщина с каштановыми волосами.

– Гилза! – выкрикнул Джеральд, узнав дочь. Что она там делает? Ей нужно быть дома с мужем.

Гилза подняла голову.

– Папа! – закричала она. – Папа-а-а-а-а! – Ее крик пронзил его сердце.

Джеральд хлестнул гнедого, но тот лишь заржал и попятился, отказываясь идти в темную воду. Сильный удар мечом по крупу лишь испугал коня, он заметался, колотя по воде копытами. Менее опытный всадник вылетел бы из седла, но Джеральд удержался и заставил коня подчиниться.

– Милорд! Милорд! – Люди Джеральда собрались вокруг него, схватили коня под уздцы и потащили на берег.

– Бесполезно, милорд, – сказал Джеральду его помощник Грифо. – Мы больше ничего не можем сделать.

Красные паруса викингов ветер уже не трепал, но, наполнив их, уносил корабль далеко от берега. Преследовать их было невозможно, вокруг ни одной лодки, даже если бы Джеральд и его люди умели управлять ею. Б землях франков корабельное искусство забыли давным-давно.

Молча Джеральд позволил Грифо вывести коня на берег. Крик Гилзы все еще звенел у него у ушах. Папа-а-а-а-а! Он потерял ее, потерял навсегда. Случаи похищения девушек норманнами бывали часты в государстве франков, но Джеральд никогда не представлял себе, что…

Джоанна! Мысль поразила его как стрела и застучала в висках. Они и ее забрали! Джеральд снова заметался в поисках решения, но ни к чему не пришел. Варвары похитили Джоанну и Гилзу, обрекли на чудовищные мученья, и ничего, совершенно ничего нельзя сделать, чтобы спасти их.

Взгляд его упал на одного из убитых норманнов. Джеральд спрыгнул с коня, выхватил из руки убитого длинный топор и стал в отчаянии рубить бездыханное тело так, что оно подпрыгивало с каждым ударом. Джеральд не мог остановиться, снова и снова поднимая топор, заливаясь кровью врага.

Двое его людей попытались усмирить Джеральда, но Грифо остановил их.

– Нет, – сказал он печально, – не мешайте ему.

Через несколько минут Джеральд выронил топор и упал на колени, закрыв лицо руками. От теплой крови пальцы склеились, к горлу подступил ком, и он разрыдался.

Глава 13

КОЛМАР

24 нюня 833 года ПОЛЕ ЛЖИ

Настасий откинул полог в шатер Папы и осторожно вошел.

Папа Григорий IV все еще молился. Он стоял на коленях на шелковых подушках, лежащих перед изумительной красоты изваянием Христа из слоновой кости. После опасного перехода по разбитым дорогам и мостам через высокие Альпы на этом сокровище не появилось ни единой царапины, и теперь, в чужой франкской земле в грубом шатре, оно сияло так же, как в уютной часовне Григория в Латеранском соборе в Риме.

– Deus illuminatio mеа, Deus optimus et maximus, – истово молился Григорий.

Молча глядя на него с порога шатра, Анастасий думал: был ли я когда-либо так же чист в своей вере? Возможно, только в самом раннем детстве, Но детская наивная вера умерла в тот день, когда дядю Теодора жестоко убили на его глазах в Латеранском дворце. «Смотри, – сказал ему отец тогда. – И учись».

И Анастасий смотрел и учился скрывать свои истинные чувства, прикрываясь хорошими манерами, учился манипулировать и обманывать, даже предавать. Анастасий был уже хранителем гардероба, самым молодым из тех, кто когда-либо занимал столь высокое положение.

Его отец Дрсений очень гордился сыном. Анастасий стремился, чтобы отец гордился им еще больше.

– Господи Иисусе, дай мне мудрости на сей день, – продолжал Григорий. – Укажи мне, как избежать этой неправедной войны и помирить мятежных сыновей с их отцом императором.

Возможно ли, что он до сих пор не догадывается, как не повезет ему сегодня? Анастасию не верилось в это. Папа безнадежно наивен. Девятнадцатилетний Анастасий был почти вдвое моложе Григория, но знал об этом мире гораздо больше.

«Он не должен быть Папой». Эта мысль посетила Анастасия уже не в первый раз. Конечно, Григорий человек набожный, но нельзя переоценивать благочестивость. Характер его больше подходит для жизни в монастыре, чем для папского Двора, чья тонкая политика была за пределами понимания Григория. О чем только думал король Людовик, когда пригласил Григория проделать столь долгий путь из Рима в землю франков и стать посредником?

Анастасий громко кашлянул, чтобы привлечь внимание Григория, но тот, поглощенный молитвой, смотрел на изваяние Христа.

– Пора, ваше святейшество. – Анастасий, не колеблясь, прервал молитву Папы, потому что, она длилась уже более часа, его уже ожидал король.

Вздрогнув, Григорий обернулся. Увидев Анастасия, он кивнул, перекрестился и встал, поправив широкое пурпурное облачение, надетое поверх папского далматика.

– Вижу, облик Христа укрепил вас, ваше святейшество. – Анастасий помог Григорию надеть мантию. – Я тоже почувствовал его силу.

– Да, он грандиозен, не так ли?

– Конечно. Безусловно, он совершенен. Помните фразу из Первого Послания Коринфянам: «И глава Христа есть Бог». Превосходно сказано о том, что Христос соединяет в Себе два начала, божественное и человеческое.

Григорий одобрительно улыбнулся.

– Ты замечательный хранитель гардероба, твоя красноречивая речь полна вдохновения.

Анастасий был польщен. Подобная похвала Папы означает новое повышение, возможно, до казначея. Да, он молод, верно, но такие высокие мечты вполне соответствуют его амбициям, На самом деле все это лишь этапы на пути к единственной цели Анастасия: он стремился стать Папой Римским.

– Вы переоцениваете меня, сир. – Тон Анастасия должен был выражать скромность. – Вашей похвалы заслуживает безупречность скульптуры, а не мои недостойные слова.

Григорий улыбнулся.

– Сказано с искренней любовью. – Он ласково похлопал Анастасия по плечу и серьезно добавил: – Сегодня, Анастасий, нам предстоит сделать богоугодное дело.

Анастасий всмотрелся в лицо папы. Он ни о чем не подозревает. Боже! Очевидно, Григорий верил, что способен восстановить мир между королем и его сыновьями, и не догадывался о тайных приготовлениях, которые Анастасий старательно и тихо провел, следуя подробным инструкциям отца.

– Завтра на рассвете эта многострадальная земля обретет мир, – сказал Григорий.

«Вполне соответствует истине, – подумал Анастасий. – Хотя мир будет не совсем тот, каким ты его представляешь».

Если все пройдет, как запланировано, утром король проснется и узнает, что его войско исчезло, а он остался беззащитным перед армиями своих сыновей. Обо всем успели договориться и за все заплатили. Что бы ни сказал и ни сделал сегодня Григорий, ничего не изменится.

Папа должен выступить в качестве посредника. Переговоры с Григорием в этот решительный момент отвлекут внимание короля.

Пожалуй, разумно немного приободрить Григория.

– Сегодня вы совершаете великое дело, ваше святейшество, – сказал Анастасий, – Господь будет взирать на вас с улыбкой.

Григорий кивнул.

– Знаю, Анастасий. В этот момент гораздо больше, чем когда-либо.

– Вас назовут Григорием Миротворцем. Григорием Великим!

– Нет, Анастасий, – возразил Григорий, – если я преуспею сегодня, это будет заслуга Бога, а не моя. Ныне решается будущее империи, от которой зависит безопасность Рима. Если мы победим, это будет только Его заслуга.

Самоотверженная вера Григория восхитила Анастасия. Такую веру он считал чудом природы, подобным шестому пальцу на руке. Григорий истинно праведный человек, решил Анастасий. Но при таких талантах, у него есть все основания быть праведным.

– Проводи меня в шатер короля, – попросил Григорий. – Хочу, чтобы ты находился рядом, когда я буду разговаривать с ним.

«Все идет гладко, – подумал Анастасий. – Когда это закончится, останется только вернуться в Рим и ждать». Как только Лотар будет коронован, сменив отца, он наградит Анастасия за то, что он сделал.

Григорий подошел к двери шатра.

– Ну что ж, приступим к тому, что должны сделать.

Они вышли на открытое место, где теснились палатки королевской армии. Едва верилось, что наутро от этой красочной суеты не останется и следа. Анастасий попытался представить себе выражение лица Людовика, когда он выйдет из шатра и увидит перед собой пустое поле.

Миновав королевскую охрану, они приблизились к шатру. Григорий остановился и еще раз прочитал молитву.

Анастасий нетерпеливо ждал, пока полные, женственные губы Григория беззвучно произносили слова пятого псалма: «…intende voci clamoris mei, rex meus et Deus meus…»

Благочестивый дурак. В этот момент презрение Анастасия к Папе настолько усилилось, что он опасался, как бы голос не выдал его.

– Не пора ли нам войти, сир?

Григорий поднял голову.

– Да, Анастасий, я готов.

Глава 14

ФУЛЬДА

В предрассветном сумраке братья из монастыря в Фульде медленно спускались цепочкой по темным ступеням во внутренний дворик храма. Их серые рясы почти сливались с ночной темнотой. Б полной тишине раздавалось лишь едва слышное шлепанье сандалий из грубой кожи. До пробуждения жаворонков оставалось еще несколько часов. Братья поднялись на клирос и разошлись по своим местам перед началом ночной службы.

Брат Иоанн Англиканец преклонил колени вместе со всеми. Он ерзал на земляном полу, подыскивая удобное Положение.

– Domine labia mea aperies… – начали они первый псалом, потом перешли ко второму, следуя порядку, установленному Святым Бенедиктом во времена его благословенного правления.

Иоанну Англиканцу очень нравились эти ранние службы. Неизменность церемонии освобождала ум для размышлений, пока губы шептали знакомые слова. Некоторые из братьев уже начали клевать носом, но Иоанну Англиканцу спать совсем не хотелось. Все его чувства и мысли были открыты этому сокровенному миру, озаренному огнем свечей и окруженному крепкими стенами монастыря.

Чувство принадлежности, единства было особенно сильно в эти ночные часы. Резкие очертания дня, так явно открывающие индивидуальные особенности братьев, их симпатии и антипатии, привязанности и вражду, растворялись в молчаливых сумерках и монотонности глуховатого хора голосов посреди ночной тишины.

Те Deum laudamus… Иоанн Англиканец пропел Аллилуйя вместе с другими монахами, склонившими головы в капюшонах.

Но Иоанн Англиканец был иным. Он не принадлежал к этому новому и особенному братству. И дело было не в его умственных способностях или характере. Не причуда судьбы и не прихоть жестокого, безразличного Бога противопоставили Иоанна Англиканца остальным. Он не принадлежал к братству монастыря в Фульде, потому что был женщиной, рожденной в Ингельхайме под именем Джоанна.

С тех пор как Джоанна постучала в ворота аббатства, выдав себя за своего брата Джона, прошло четыре года. Прозвище «Англиканец» она получила как дочь (сын) англичанина, и даже среди этих умнейших людей проявила себя как выдающаяся личность.

Те свойства ума, которые вызывали всеобщие насмешки и презрение, когда Джоанна жила под женским именем, здесь ценились очень высоко. Ее ум, знание Священного Писания и сообразительность в ученых спорах восхищали братство. Она могла без чьего-либо позволения развивать свои способности в полной мере. Среди новичков Джоанна сразу продвинулась, что открыло ей доступ в обновленную библиотеку Фульды – огромное хранилище более трехсот пятидесяти рукописных книг, включая выдающиеся собрания таких классических авторов, как Светоний, Тацит, Вергилий, Плиний, Марцелин и других. Ей доставляло истинное наслаждение находиться среди аккуратных свитков. Казалось, здесь собрана вся мудрость мира, и все было ей доступно.

Однажды, застав Джоанну зачтением трактата Святого Хризостома, настоятель Джозеф очень удивился, что она знает греческий. Такими знаниями не обладал ни один из братьев в монастыре. Об этом доложили аббату Рабану, и тот немедленно засадил ее за перевод превосходного собрания греческих трактатов по медицине, куда входили пять из семи книг Гиппократа, полный тетрабиблос Аэция, а также фрагменты работ Орибасия и Александра Тралльского. Брата Бенжамина, монастырского лекаря, так восхитила работа Джоанны, что он сделал ее своей ученицей. Он научил Джоанну выращивать целебные травы в монастырском саду и открыл тайны их применения при различных недугах: сладкий укроп при запорах, горчица при кашле, кервель при геморрое, ивовая кора и полынь при лихорадках. В саду Бенжамина были средства от любого недуга. Джоанна помогала ему составлять различные припарки, слабительные, микстуры, и настойки, которыми пользовались в монастырях в те времена. Ей приходилось помогать ему ухаживать за больными в монастырском лазарете. Работа очень нравилась Джоанне, особенно потому, что давала пищу ее пытливому аналитическому уму.

Помимо занятий и работы с братом Бенжамином и в промежутках между семью дневными молитвами, на которые созывал монахов звон колокола, каждая минута ее жизни была заполнена интересным занятием. В мужской жизни Джоанны, в отличие от прежней, была свобода. И ей это чрезвычайно нравилось.

– Возможно, не стоит говорить тебе этого, чтобы ты не зазналась, – сказал ей привратник Хатто накануне, весело улыбаясь своей шутке, – но вчера я слышал, как наш отец Джозеф сказал, что ты самый умный из всех братьев и однажды прославишь всех нас.

В памяти Джоанны возникли слова старой прорицательницы на ярмарке в Сэн-Дэни: «Тебе суждено стать великой, ты превзойдешь свои мечты». Не это ли имела она в виду? Старуха назвала ее «Дитя эльфов» и добавила: «Ты та, кем тебе не быть, но та, кем станешь ты, не та, кто ты есть».

«Определенно, она была права», – грустно подумала Джоанна, погладив себя по тонзуре, выбритой у нее на макушке и почти незаметной в густых кудрявых белокурых волосах. Единственной гордостью Джоанны были унаследованные от матери волосы. Тем не менее она радовалась, что ее побрили. Монашеская тонзура и шрам на щеке, оставленный мечом норманна, только усиливали ее сходство с мужчиной.

Впервые появившись в Фульде, она испытывала постоянный страх, что какое-то непредвиденное обстоятельство монастырской жизни вдруг разоблачит ее. Джоанна старательно имитировала поведение мужчин, но боялась выдать себя в мелочах, хотя никто ничего не заподозрил.

К счастью, порядок жизни в Бенедиктинском монастыре всеми способами оберегал скромность его каждого члена, как аббата, так и послушников. Длинные просторные рясы бенедиктинцев полностью скрывали ее женские формы.

Но на всякий случай Джоанна все же перетягивали грудь плотными холщевыми лоскутами. Закон Святого Бенедикта требовал, чтобы братья спали в рясах. Им позволялось оставлять открытыми только руки и ноги даже в самые жаркие летние ночи. Мыться в ванных было запрещено всем, кроме тяжело больных. Даже монастырские уборные были устроены так, что целомудрие монахов не могло пострадать никоим образом, благодаря перегородкам между холодными каменными стульчаками.

По дороге из Дорштадта в Фульду Джоанна научилась скрывать свои месячные с помощью толстой прокладки из хорошо впитывающих кровь листьев, которые она потом закапывала. В монастыре же Джоанна выбрасывала эти листья в глубокие темные дыры уборной, где они смешивались с экскрементами.

В Фульде все приняли ее за мальчика. Это была большая удача, поскольку разоблачение, означало бы неминуемую гибель.

Именно эти опасения заставляли Джоанну поначалу отказаться от попыток разыскать Джеральда. Она не смела довериться никому, чтобы передать ему весточку, и покинуть монастырь тоже не могла, поскольку была новичком и за ней следили круглосуточно.

Часами лежала Джоанна без сна на узкой койке в общей спальне, мучаясь сомнениями. Даже если бы она передала Джеральду весть о себе, захочет ли он увидеться с ней? Тогда, на берегу ручья, она страстно желала, чтобы он любил ее, при воспоминании об этом румянец заливал ее лицо, но он не посмел. Потом, на пути домой, Джеральд держался отчужденно и холодно, словно сердился. Тогда он воспользовался первой же возможностью и исчез.

«Не стоит воспринимать его слишком серьезно, – сказала ей Ричилд. – Ты лишь новая бусинка в длинном ожерелье любовных побед Джеральда». Тогда Джоанна отказывалась поверить в это, но, возможно, Ричилд сказала ей правду.

Глупо рисковать всем, даже жизнью, ради того, чтобы встретиться с мужчиной, которому она безразлична. Возможно, он никогда не питал к ней никаких чувств. Но все же…

Уже через три месяца жизни в Фульде произошло то, благодаря чему Джоанна приняла окончательное решение. Проходя в монастырь через амбарный двор в толпе новичков, она обратила внимание на оживленную сцену у ворот. В них въехала кавалькада всадников и элегантная женщина в богатом золотистом шелковом платье, грациозно сидевшая в седле. Как она была прекрасна! Нежное овальное лицо обрамляли волнистые светло-каштановые волосы, а в темных умных глазах светилась таинственная печаль.

– Кто она? – спросила заинтригованная Джоанна.

– Юдифь, жена виконта Вайфара, – ответил брат Рудольф, староста новичков. – Образованная женщина. Говорят, она пишет и читает на латыни, как мужчина.

– Deo, juva nos. – Брат Гайло опасливо перекрестился. – Она ведьма?

– Она слывет великой праведницей. Даже сама написала комментарии к жизни Святой Эстер.

– Мерзость, – отрезал брат Томас, один из новичков. Простоватый молодой человек с овальным лицом, заячьей губой и тяжелыми веками, он свято верил в свою добродетель и не упускал случая проявить ее. – Ужасная ошибка природы. Что может знать о таких вещах женщина, существо низменное? Господь обязательно накажет ее за подобную наглость.

– Уже наказал, – ответил брат Рудольф. – Хотя виконту очень нужен наследник, его супруга бездетна. Всего месяц тому назад она родила еще одного мертвого ребенка.

Благородная процессия остановилась перед аббатской церковью. Джоанна наблюдала, как Юдифь сошла с коня и с печальным достоинством приблизилась к церковной двери, держа в руке свечу.

– Не смотри так, брат Иоанн, – озабоченно предупредил Томас. Он частенько подлизывался к брату Рудольфу. – Хороший монах должен стыдливо опускать глаза перед женщиной, – ханжески процитировал он правило.

– Ты прав, брат, – отозвалась Джоанна. – Но я никогда раньше не видел женщины, у которой один глаз голубой, а другой карий.

– Не соединяй свою греховность с ложью, брат Иоанн. У этой леди оба глаза карие.

– А откуда ты знаешь, брат, – лукаво спросила Джоанна, – если ты на нее не взглянул?

Монахи рассмеялись. Даже брат Рудольф не смог подавить улыбки.

Томас злобно посмотрел на Джоанну. Она выставила его дураком, но он был не из тех, кто прощает обиды.

Их внимание привлек брат Гилдвин, ризничий церкви. Он поспешил преградить путь Юдифь.

– Мир вам, леди, – сказал он на просторечии.

– Et cum spiritu tuo, – ответила она ему на безупречной латыни.

Брат Гилдвин нарочно обратился к ней так.

– Если вам нужна пища и кров, мы всегда готовы предоставить их. Извольте пройти в дом для высокопоставленных гостей. Я извещу господина аббата о вашем прибытии. Несомненно, он пожелает приветствовать вас лично.

– Вы чрезвычайно добры, отец. Но я не намерена останавливаться у вас, – снова ответила она на латыни. – Поставлю свечку в церкви за моего усопшего ребенка я продолжу свой путь.

– Ах. Тогда как ризничий считаю долгом сообщить вам, дочь моя, что вы не должны входить в эти двери, пока еще… – он поискал нужное слово, – пока еще не очистились.

Юдифь зарделась, но сохранила спокойствие.

– Я знаю правила, отец, – спокойно произнесла она. – Я выждала необходимые тридцать три дня с момента родов.

– Вы родили девочку, не так ли? – снисходительно осведомился брат Гилдвин.

– Да.

– Тогда для полного… очищения… нужно больше времени. Вы не можете входить в священное здание церкви в течение шестидесяти шести дней после родов.

– Где это написано? Я об этом не читала.

– А вам и не следовало читать, если вы женщина.

Джоанна была потрясена дерзостью священника. Памятуя о своих унижениях, она глубоко прочувствовала всю глубину унижения Юдифи. Образованность женщины, ее ум, воспитание ничего не значили. Самый ничтожный попрошайка, безграмотный и грязный мог войти в церковь и помолиться, но для Юдифь путв был закрыт только потому, что она была «нечистой».

– Возвращайся домой, дочь моя, – продолжал 6parfr Гилдвин, – и молись в своей часовне за душу твоего некрещеного ребенка. Господь не ирнемлет всего, что противно природе. Откажись от книг и возьми в руки иглу, как пристало женщине. Покайся в своей гордыне, и Он снимет бремя, которое возложил на тебя.

Юдифь вспыхнула.

– Такое оскорбление не сойдет вам с рук. Мой супруг узнает об этом немедленно, и ему это не понравится. – Это не возымело действия, поскольку в этих краях имя виконта Вайфара ничего не значило, и Юдифь об этом знала. Высоко вскинув голову, она пошла к своему коню.

Джоанна направилась к ней.

– Дайте мне вашу свечу, леди. – Она протянула руку. – Я поставлю ее за вас.

В красивых глазах Юдифи мелькнуло удивление и недоверие. Неужели это еще одна попытка унизить ее?

Долгое время женщины стояли, глядя друг на друга. Юдифь, воплощение женской красоты, с длинными волосами, прелестно обрамлявшими ее лицо, и Джоанна, высокая, мужеподобная, в простой монашеской рясе.

Что-то в пристальных серо-зеленых глазах, смотревших на нее, тронуло Юдифь, и она молча дала свечу Джоанне. Затем села на коня и ускакала.

Джоанна зажгла свечу перед алтарем, как обещала. Ризничий был в ярости.

– Неслыханная наглость! – заявил он. И в ту ночь, к удовольствию брата Томаса, Джоанне приказали поститься в наказание за преступление.

После этого случая Джоанна окончательно решила забыть про Джеральда. Она никогда не была бы счастлива, посвятив себя ограниченной условностями жизни женщины. Кроме того, Джоанна убедила себя, что с Джеральдом у нее все равно ничего не получилось бы. Она еще ребенок, неопытный и наивный. Ее любовь была лишь романтической иллюзией, плодом одиночества и безысходности. Несомненно, Джеральд не любил ее, иначе никогда не покинул бы.

«Aegra amans, – подумала она. – Воистину, Вергилий был прав: любовь всего лишь разновидность болезни». Она меняет людей, заставляет их вести себя странно и нерационально. Джоанна радовалась, что навсегда покончила с этим.

«Никогда не отдавайся мужчине», – вспомнила она предупреждение матери. В детском страстном увлечении Джоанна забыла про него. Теперь Джоанна поняла, как ей повезло, что она избежала материнской участи.

Снова и снова Джоанна повторяла себе эти слова, пока наконец не поверила в них.

Глава 15

Братья собрались в покаянном доме, рассевшись по старшинству на границах, ярусных каменных сиденьях вдоль стен. В этом помещении происходили все самые важные религиозные события, здесь обсуждались текущие дела, решались административные, финансовые вопросы, велись диспуты. Здесь также каялись в совершенных грехах и нарушениях, за них определялись наказания или выслушивались обвинения других монахов.

Джоанна всегда приходила сюда с трепетом в душе, опасаясь ненароком, неосторожным словом или жестом выдать себя. Если ее тайна будет раскрыта, она узнает об этом именно здесь.

Собрание всегда начиналось с чтения главы из Правил Святого Бенедикта. По этой книге устанавливалась ежедневная духовная и бытовая жизнь монастыря. Правило зачитывали от начала до конца, каждый день по одной главе, чтобы в течение года монахи полностью ознакомились с ее содержанием.

После чтения и благословления аббат Рабан спросил:

– Братья, есть ли у вас грехи, в которых должно признаться?

Не успел он закончить фразу, как брат Тедо вскочил.

– Отец, я хочу признаться.

– В чем, брат? – устало и обреченно произнес аббат Рабан.

Брат Тедо всегда первым признавался в своих ошибках.

– Я плохо выполнил свое задание. Переписывая житие Святого Амандуса, я заснул.

– Опять? – Аббат Рабан изогнул бровь.

Тедо понурил голову.

– Отец, я грешен и ничтожен. Пожалуйста, назначьте мне самое тяжкое наказание.

Аббат Рабан вздохнул.

– Хорошо, В течение двух дней ты будешь каяться перед церковью.

Монахи вяло заулыбались. Тедо так часто видели кающимся перед церковью, что он превратился в неотъемлемую часть ее украшения, в живое изваяние угрызений совести.

Тедо был сильно разочарован.

– Вы слишком милостивы, отец. За такой тяжкий проступок прошу о недельном наказании.

– Господь не приветствует гордыни, Тедо, даже в страданиях. Помни об этом, прося о Его прощении за твои другие грехи.

Эти слова попали в цель. Тео покраснел и сел на место.

– Есть ли еще грехи? – спросил Рабан.

Встал брат Хунрик.

– Дважды я опоздал на ночное бдение.

Аббат Рабан кивнул; медлительность Хунрика была известна, но он признался в своем проступке, не пытаясь скрыть его, поэтому наказание будет легким.

– Отныне, до дня Святого Дэни, ты будешь бдеть по ночам.

Брат Хунрик опустил голову. Праздник Святого Дэни всего через два дня. В течение двух ночей он должен не спать, следя за движением луны и звезд на небосклоне, чтобы как можно точнее определить приближение девятого часа, или двух часов ночи, а затем разбудить монахов для ночной службы. Это было чрезвычайно важно, поскольку время определялось только по солнечным часам, и конечно же по ночам от них не было никакой пользы.

– Во время бдения, – продолжил Рабан, – постоянно молись, стоя коленями на крапивном снопе. Он будет напоминать тебе о твоей лености и предостережет от греховной сонливости.

– Да, отец. – Брат Хунрик покорно принял приговор. За такой тяжкий проступок наказание могло быть хуже.

По очереди вставали еще несколько монахов и каялись в таких мелких грехах, как разбитая посуда в трапезной, ошибки в чистописании, риторике и принимали наказание со всей кротостью. Когда они закончили, аббат Рабан помолчал, убедившись, что желающих больше нет. Потом спросил:

– Есть ли другие грехи? Теперь пусть выскажутся те, кто обеспокоен спасением душ своих братьев.

Этого Джоанна боялась всегда. Внимательно глядя на ряды монахов, она остановилась на брате Томасе. Его глаза с тяжелыми веками, смотрели на нее с нескрываемой враждебностью. Джоанна поежилась. Не собирается ли он в чем-то обвинить меня?

Но Томас так и не встал. Поднялся брат Одило, сидевший в следующем ряду.

– В постную Пятницу я видел, как брат Хуг взял в саду яблоко и съел его.

Брат Хуг нервно вскочил.

– Отец, это верно, я сорвал яблоко. Было очень трудно полоть сорняки, и я сильно ослаб. Но, святейший отец, я не съел яблоко, а откусил от него лишь маленький кусочек, чтобы набраться сил для работы.

– Слабость плоти не оправдывает нарушения правил, – резко ответил аббат Рабан. – Это испытание ниспослано Богом, чтобы проверить силу веры. Подобно Еве, матери греха, ты не выдержал этого испытания, брат. Серьезное прегрешение, особенно потому, что ты не отважился признаться сам. В наказание ты будешь поститься в течение недели, отказавшись от всякой пищи до дня Богоявления.

Неделя голодания были привычным наказанием для монахов. Они и без того питались лишь овощами, травами, бобами и только иногда рыбой до самой праздничной литургии! Эта неделя будет наиболее трудной, потому что в это время со всей округи в монастырь поступали продуктовые пожертвования, поскольку христиане каялись в своей сытости и опасались за свою душу. Медовые пироги, всевозможные пирожки, аппетитные жареные цыплята и прочие вкусные блюда на короткое время украсят столы аббатства. Брат Хуг свирепо взглянул на брата Одило.

– Креме того, – продолжил аббат Рабан, – в благодарность брату Одило за его заботу о твоем духовном благополучии, ты сегодня ночью падешь ниц перед ним и кротко омоешь его ноги.

Брат Хуг опустил голову. Он сделает так, как велел аббат Рабан, но Джоанна сомневалась, что с благодарностью. Наказание тела вынести легче, чем наказание души.

– Есть ли другие прегрешения, о которых необходимо сказать? – спросил аббат Рабан. Все молчали, и он мрачно произнес: – Должен сообщить, что среди нас есть тот, кто погряз в грехе, в преступлении, омерзительном пред Богом и Небесами… – Сердце Джоанны дрогнуло. – В нарушении святой клятвы, данной Богу.

С места вскочил брат Готшалк.

– Отец, это была клятва моего отца, а не моя! – задыхаясь произнес он.

Готшалк был молодым человеком, всего года на два или три старше Джоанны, с кудрявыми черными волосами и так глубоко посаженными глазами, что они казались двумя темными синяками. Подобно Джоанне, он был завещан монастырю с рождения отцом, саксонским аристократом. Теперь, став взрослым мужчиной, он решил покинуть монастырь.

– Совершенно законно, когда христианин посвящает своего сына Богу, – решительно заявил аббат Рабан. – От такого пожертвования невозможно отказаться, не согрешив.

– Не равный ли грех удерживать человека вопреки его природе и воле?

– Если человек не оглянется, он обнажит свой меч, – высокопарно произнес аббат Рабан. – Он преклонит свой меч в ожидании. Он приготовит орудие убийства.

– Это насилие, а не истина! – выкрикнул Готшалк.

– Позор! Греховодник! Позор, брат! – послышались разгневанные голоса монахов.

– Непослушание, сын мой, подвергает твою бессмертную душу опасности, – печально предупредил аббат Рабан. – От этой болезни есть лишь одно лечение… Справедливы и грозны слова Апостола: «Tradere hujusmodi hominem in interitum carnis, ut spiritus satvus sit in diem Domini» – такого человека необходимо принудить умерщвлять плоть, чтобы спасти его дух пред Всевышним.

По знаку Рабана двое братьев, отвечающих за дисциплину в монастыре, схватили Готшалка и вытолкнули на середину комнаты. Он не сопротивлялся, когда они поставили его на колени и подняли рясу, обнажив ягодицы и спину. Из угла комнаты брат Гермар, старший дьякон, принес крепкую узловатую, витую плетку, хранившуюся специально для таких случаев. Встав поудобнее, он размахнулся и сильно хлестнул по спине Готшалка. Звук удара разнесся по комнате.

Шрамы на спине Джоанны заныли. Кожа обладала собственной памятью.

Брат Гермар снова размахнулся и ударил еще сильнее. Все тело Готшалка содрогнулось, и он плотнее сжал губы, чтобы аббат Рабан не насладился его криком. Плетка все хлестала Готшалка, но он молчал.

После обычных семи ударов брат Гермар опустил плетку, но аббат Рабан приказал продолжить. Брат Гермар удивился, но повиновался.

Еще три удара, четыре, пять, но тут раздался страшный звук. Плетка коснулась обнаженной кости. Готшалк откинул голову назад и взвыл. Страшный, душераздирающий крик из самой глубины его существа повис в тишине, потом перешел в долгий, надрывный стон.

Аббат Рабан удовлетворенно кивнул, и подал знак брату Гермару остановиться, Когда Готшалка подняли и полувывели, полувытащили из комнаты, Джоанна заметила посередине его багровой спины белое пятно. Одно из ребер Готшалка выступило наружу.

В лазарете было непривычно пусто. В этот теплый и безветренный день стариков и хронических больных перевели на улицу погреться на солнышке.

Брат Готшалк лежал ничком на кровати в полубессознательном состоянии. Кровь из его открытых ран проступила на простыне. Лекарь, брат Бенжамин, склонился над ним, пытаясь остановить кровотечение, и наложил новую повязку. Но и та уже пропиталась кровью. Он посмотрел на подошедшую Джоанну.

– Хорошо, что ты здесь. Передай мне еще повязки с полки.

Джоанна поспешила на помощь. Брат Бенжамин снял старую повязку, бросил ее на пол и наложил новую. Через несколько минут и эта повязка пропиталась кровью.

– Помоги повернуть его, – попросил Бенжамин. – Надо вправить ребро, иначе кровотечение никогда не остановится.

Джоанна перешла на другую сторону кровати и умело поставила руки, чтобы одним быстрым движением вправить кость.

– Теперь осторожно, – сказал Бенжамин. – Хотя он и не совсем в сознании, но будет больно. Только по моему знаку, брат, один, два, три!

Джоанна потянула кость на себя, в то время как Бенжамин подтолкнул ее. Последовал выброс свежей крови, но кость скользнула в открытую рану.

– Deo, juva mе! – Готшалк поднял голову в мучительном возгласе и потерял сознание.

Они промокнули кровь и обработали раны Готшалка.

– Ну, брат Иоанн, что следует делать дальше? – спросил брат Бенжамин, когда они закончили.

– Наложить бальзам… из чернобыльника, возможно, смешанного с болотной мятой. Намочить повязки в уксусе и наложить их, как заживляющую примочку, – быстро ответила Джоанна.

– Очень хорошо. Еще добавим немного любистока от инфекции.

Они работали рядом, приготавливая смесь, и острый запах свежерастертых трав наполнил комнату. Когда повязки были пропитаны и готовы к применению, Джоанна передала их брату Бенжамину.

– Лучше ты это сделай. – Отступив, он с удовольствием наблюдал, как его молодой ученик плотно стянул рваные куски кожи и ловко наложил повязку.

Затем Бенжамин подошел и осмотрел больного. Повязка получилась отличная, пожалуй, лучше, чем у него самого. И все же ему не понравился вид брата Готшалка. Его кожа, холодная и липкая, побелела, как полотно. Дыхание было неглубоким, учащенный пульс едва прощупывался.

«Он умирает, – с отчаяньем подумал брат Бенжамин, и тут же в голову пришла другая мысль: – отец аббат будет в ярости. Рабан превысил свои полномочия и отлично знал об этом. Смерть Готшалка приведет к большим неприятностям. А если известие об этом дойдет до короля Людовика… даже аббаты не избегут наказания».

Брат Бенжамин пытался сообразить, что еще сделать. Возможности лечения ограничены: нельзя давать больному лекарства и даже воду, чтобы утолить жажду и избавить от обезвоживания, пока он без сознания.

Голос Иоанна Англиканца вывел его из оцепенения.

– Можно развести огонь и нагреть несколько камней?

Бенжамин удивленно посмотрел на ученика. Обкладывание больного горячими камнями, завернутыми в тряпицы, применяли зимой, когда холод высасывал из больного все силы. Но теперь, в последние теплые дни осени?…

– Лечение ран по Гиппократу, – напомнила Джоанна. В прошлом месяце она отдала ему свой перевод прекрасной работы великого грека.

Брат Бенжамин нахмурился. Ему нравилось лечить, и он отлично знал свое дело. Но новшеств он не любил, ему было спокойнее пользоваться надежными, знакомыми средствами.

– Шок при сильных ранах, – продолжила Джоанна с нетерпением. – По Гиппократу, при таком шоке человек умирает от пронизывающего холода, исходящего изнутри.

– Это верно, я видел, как люди внезапно умирают от неопасных ран, – ответил брат Бенжамин. – Deus vult, думал я, Божья воля…

Иоанн Англиканец ждал, что ему разрешат продолжить лечение.

– Хорошо, – согласился брат Бенжамин. – Разведи огонь в жаровне. Брату Готшалку от этого хуже не будет, но вдруг поможет, как утверждает языческий лекарь. – Он уселся на скамью, с удовольствием давая отдых пораженным артритом ногам, а его энергичный молодой ученик засуетился, разводя огонь и нагревая камни.

Когда камни накалились, Джоанна завернула их в толстую ткань и обложила ими Готшалка. Два самых больших камня она положила ему под ноги, чтобы слегка приподнять их, следуя рекомендациям Гишюкрата. После этого Джоанна накрыла больного легким шерстяным одеялом, чтобы сохранить тепло.

Через некоторое время веки Готшалка затрепетали, он застонал и пошевелился. Брат Бенжамин подошел к кровати. Кожа Готшалка порозовела, дыхание восстановилось.

– Слава Богу. – С облегчением вздохнул брат Бенжамин и улыбнулся Иоанну Англиканцу. «У него талант, – подумал брат Бенжамин почти с отеческой гордостью, но не без легкой зависти. – Мальчишка подает большие надежды». Именно поэтому Бенжамин и попросил его помогать ему, но не представлял себе, что тот преуспеет так быстро. За несколько лет Иоанн Англиканец усвоил то, на что брат Бенжамин потратил всю жизнь.

– У тебя целительские способности, брат Иоанн, – сказал он благосклонно. – Сегодня ты превзошел своего учителя. Мне скоро нечему будет тебя учить.

– Не говорите так. – Джоанна огорчилась, потому что любила Бенжамина. – Мне еще многому предстоит научиться у вас, я это знаю.

Готшалк снова застонал, его потрескавшиеся губы зашевелились.

– Он начинает чувствовать боль. – Брат Бенжамин быстро приготовил красное вино с шалфеем, добавив туда несколько капель макового сока. Этот препарат требовал соблюдения величайшей осторожности: в малых дозах он приносил облегчение от невыносимой боли, но мог и убить. Все зависело от искусства лекаря.

Приготовив снадобье, брат Бенжамин передал полную чашу Джоанне, и та поднесла ее к губам Готшалка. Он оттолкнул ее и, сделав резкое движение, вскрикнул от боли.

– Выпей, брат, – ласково попросила Джоанна и снова поднесла чашу к губам Готшалка. – Тебе нужно поправиться, чтобы завоевать свободу, – добавила она шепотом.

Готшалк удивленно взглянул на нее. Отхлебнув сначала немного, затем он жадностью выпил все, словно человек, нашедший колодец после многодневного путешествия по пустыне.

Позади раздался властный голос:

– Не полагайся на травы и снадобья.

Обернувшись, Джоанна увидела аббата Рабана в сопровождении монахов. Она опустила чашу и выпрямилась.

– Господь дарует людям жизнь и разум. Только молитва способна укрепить этого грешника. – Аббат Рабан подал знак монахам, и те тихо обступили кровать.

Аббат Рабан начал молитву о болящих. Готшалк не присоединился к ним. Он лежал неподвижно с закрытыми глазами, словно спал, хотя Джоанна видела по его дыханию, что Готшалк притворяется.

«Его раны заживут, – думала она, – но искалеченная душа – нет». Всем сердцем Джоанна была на стороне молодого монаха. Она понимала, почему он упрямо отказывается подчиниться тирании Рабана. Джоанна отлично помнила свою отчаянную борьбу с отцом.

– Прославление и благодарение Богу. – Голос аббата Рабана возвышался над хором монахов.

Джоанна присоединилась к прославлению Бога, но в душе благодарила и язычника Гиппократа, идолопоклонника, чьи кости истлели задолго до рождества Христова, но чья мудрость спасла Его сына.

– Раны прекрасно заживают, – успокоила Джоанна Готшалка, сняв повязки и осмотрев его спину. После наказания прошло две недели, и сломанная кость срослась, а рваные края раны зарубцевались, хотя, так же как у нее, шрамы на спине Готшалка останутся навсегда.

– Благодарю за заботу, брат, – ответил Готшалк. – Но думаю он непременно изобьет меня снова.

– Открыто сопротивляясь ты провоцируешь его. Тебе удастся добиться большего, если проявишь осторожность.

– Я буду противостоять ему до последнего дыхания. Он дьявол, – возмущенно произнес Готшалк.

– Ты сообщил ему, что отказываешься от своей доли земли в обмен на свободу? – спросила Джоанна. Ребенка посвящали монастырю, давая в придачу солидный участок земли. Но если этот человек впоследствии желал уйти из монастыря, он мог забрать свою долю.

– Неужели ты думаешь, что я не предлагал ему этого? Ему нужна не земля, ему нужен я, вернее, мое тело и душа. Но этого он не получит никогда, даже если убьет меня.

Если это борьба характеров, Готшалку не выиграть ее. Лучше всего забрать его отсюда, пока не случилось непоправимое.

– Я думал о твоей проблеме, – сказала Джоанна. – В следующем месяце в Майнце состоится собор синода. Туда съедутся все епископы Святой Церкви. Если бы ты подал петицию об освобождении, им пришлось бы рассмотреть ее, и их решение заставит аббата Рабана уступить.

– Синод никогда не воспротивится воле великого Рабана Мора. Его власть велика, – возразил Готшалк.

– Власть аббатов, даже архиепископов бывала повергнута и прежде. Ты имеешь сильный аргумент, потому что тебя завещали монастырю в младенчестве. Тогда ты не мог принимать решения самостоятельно. Я нашел в библиотеке несколько страниц у Джерома, который принимает такие аргументы. – Джоанна вынула свиток пергамента из-под рясы. – Вот, смотри, я переписал для тебя.

Готшалк прочитал, и его глаза заблестели. Он радостно взглянул на нее.

– Это же замечательно! Дюжине Рабанов не удастся опровергнуть такой превосходный аргумент! – Однако вскоре он снова помрачнел. – Но у меня нет возможности подать петицию в синод. Он никогда не разрешит мне покинуть монастырь даже на один день и, конечно же, не отпустит в Майнц. Зачем ты это делаешь? – спросил Готшалк.

Джоанна пожала плечами.

– Человек должен иметь свободу выбора. – А про себя добавила: «Женщина тоже».

Все прошло, как было задумано. Когда Бурхард зашел в лазарет, чтобы взять снадобье для жены, Джоанна передала ему петицию. Он вывез её, спрятав под седлом.

Через несколько недель в монастырь явился неожиданный посетитель из Оргара, епископ Триер. После официальных приветствий в монастырском дворе епископ попросил о срочной аудиенции с аббатом и получил ее.

Новость, которую привез епископ, ошеломила всех. Готшалка освобождали от клятвы, и он мог свободно покинуть Фульцу в любое время.

Готшалк предпочел уйти немедленно, не желая оставаться в монастыре ни одной лишней минуты. Сборы были недолгими. Хотя он провел в монастыре всю жизнь, забирать ему было нечего, ибо у монаха не должно быть никакой собственностью. Брат Ансельм, монастырский повар, собрал котомку с провизией, чтобы Готшалк продержался в пути первые несколько дней.

– Куда ты пойдешь? – спросила его Джоанна.

– В Шпеер, – ответил он. – У меня там замужняя сестра, остановлюсь у нее на какое-то время. А потом… не знаю.

Долго и безнадежно борясь за свободу, Готшалк ни разу не задумался о том, как поступит, если вдруг получит ее. Он не знал иной жизни, кроме монастырской; ее безопасность и предсказуемость была естественна для него, как дыхание. Хотя Джоанна видела, что Готшалк горд своей победой, в глазах его затаились страх и неуверенность.

Братья не вышли проводить Готшалка всем миром, потому что Рабан запретил им. За тем, как он выходил за пределы монастыря, наблюдали только Джоанна и несколько монахов, оказавшихся в тот момент во дворе. Наконец-то свободен! Джоанна видела, как Готшалк направился по дороге. Его высокая, худая фигура постепенно исчезла из виду.

«Будет ли он счастлив?» Джоанна очень надеялась на это. Но Готшалк походил на человека, постоянно стремившегося к чему-то недоступному, выбиравшего тернистый путь. Она будет молиться за него, как и за все печальные и мятежные души, в одиночестве бродившие по дорогам.

Глава 16

В день Всех Святых монахи Фульды собрались в центральном дворе для separatio leprosorum, печальной церемонии отчуждения от общества больных проказой. В тот год в окрестностях Фульды было выявлено семеро несчастных – четверо мужчин и три женщины. Один из них – юноша не старше четырнадцати лет, с пока еще не явными признаками заболевания, другая – женщина лег шестидесяти, у которой не было век, губ и пальцев на руках. Всех семерых, облаченных в черное, ввели во двор монастыря, где они робко жались друг к другу.

Торжественной процессией к ним приблизились монахи. Первым подошел аббат Рабан, высокий и величественный. Справа or него шел настоятель Джозеф, слева епископ Отгар. Позади шествовали остальные монахи в порядке старшинства. В конце процессии двое послушников тянули повозку с кладбищенской землей.

– Отныне запрещаю вам входить в любую церковь, на мельницу, рынок, в пекарню или другое место, где собираются люди, – обратился аббат Рабан к прокаженным с истинной скорбью. – Запрещаю вам пользоваться общими дорогами и тропами, где ходят здоровые люди, не позвонив в колокольчик, чтобы предупредить их.

Одна из женщин начала причитать. На шерстяном платье у нее проступили два темных влажных пятна.

«Кормящая мать, – подумала Джоанна. – Где же ее ребенок? Кто позаботится о нем?»

– Вы можете есть и пить только в обществе таких же прокаженных, как и вы, – продолжал аббат Рабан. – Навсегда запрещаю вам мыть лицо или любые предметы в реках, ручьях и родниках. Запрещаю вам совокупляться с супругами или другими людьми. Запрещаю вам рожать детей и воспитывать их.

Женщина еще сильнее запричитала, по ее лицу прокатились слезы.

– Как тебя зовут? – с едва скрываемым раздражением обратился к ней аббат Рабан на просторечье. Ее чрезмерное проявление эмоций противоречило торжественности церемонии, которой Рабан надеялся произвести впечатление на епископа. Было ясно, что епископ Отгар прибыл в Фульду не только ради того, чтобы сообщить о свободе, данной Готшалку, но и понаблюдать за работой Рабана и доложить о ней.

– Мадалгис, – всхлипнув, ответила женщина. – Пожалуйста, господин, мне нужно домой. Я вдова и у меня дома четверо голодных детей.

– О невинных позаботится Всевышний. Ты согрешила, Мадалгис, и Бог поразил тебя болезнью, – объяснил Рабан с преувеличенным терпением, словно обращаясь к ребенку. – Ты должна не плакать, а благодарить Бога, ибо будешь страдать меньше в следующей жизни.

Мадалгис от удивления замерла, будто сомневалась, что правильно все расслышала. Но вскоре лицо ее исказилось от рыданий, гораздо более громких, а ее кожа побагровела от шеи до корней волос.

«Странно», – подумала Джоанна.

Рабан повернулся к женщине спиной.

– De profundis clamavi ad te, Domine… – начал он молитву по усопшим. К нему присоединился стройный хор монахов.

Джоанна механически повторяла слова, не сводя глаз с Мадалгис.

Закончив молитву, Рабан перешел к финальной части обряда, отлучающей каждого прокаженного от мира. Он встал перед четырнадцатилетним мальчиком.

– Sis mortuus mundo, vivens iterum Deo, – сказал Рабан. – Умри для мира, живи в Боге. – Он подал знак брату Магенарду, и тот, захватив лопатой немного кладбищенской земли, бросил ее в сторону мальчика, чтобы обсыпать его одежду и волосы.

Пять раз в конце недолгого обряда несчастных присыпали могильной землей. Когда очередь дошла до Мадалгис, она попыталась убежать, но послушники преградили ей путь. Рабан нахмурился.

– Sis mortuus mundo, vivens iter…

– Остановитесь! – выкрикнула Джоанна.

Аббат Рабат замолчал. Все повернулись к тому, кто осмелился прервать его.

Под пристальным взглядом толпы Джоанна подошла к Мадалгис и быстро осмотрела ее. Затем повернулась к аббату Рабану.

– Отец, эта женщина не прокаженная.

– Что? – Аббат пытался сдержать гнев, чтобы епископ ничего не заметил.

– Эти раны не характерны для проказы. Видите, как покраснела ее кожа, как наполнилась кровью изнутри? Ее раны не заразны, их можно вылечить.

– Если она не прокаженная, то откуда взялись эти язвы? – возмутился Рабан.

– Причин может быть несколько. Трудно судить без дополнительного обследования. Но какова бы ни была причина, несомненно одно: это не проказа.

– Господь отметил греховность этой женщины. Мы не должны противоречить его воле!

– Она поражена, но не проказой, – настаивала Джоанна. – Бог наделил нас знаниями. С их помощью мы отличаем тех, кому суждено нести это бремя, от тех, кому не суждено. Одобрит ли Он наше решение предать смерти при жизни ту, кого Он от этой участи избавил?

Довод был веский. Рабан заметил, что это понравилось всем.

– Как узнаем мы, что ты верно истолковал волю Бога? – спросил он. – Неужели твоя гордыня столь велика, что ты готов пожертвовать своими братьями… ибо заботясь об этой женщине, ты подвергаешь опасности всех.

В толпе послышался озабоченный ропот. Ничто, кроме мук ада, не вызывало такого ужаса, отвращения и страха, как проказа.

Взвыв, Мадалгис упала к ногам Джоанны. Женщина слушала разговор, ничего не понимая, потому что Рабан и Джоанна говорили на латыни, но она догадалась, что Джоанна вступилась за нее, и спор решался не в ее пользу.

Джоанна похлопала женщину по плечу, желая успокоить.

– Никто из братьев не должен рисковать. Когда вы удалитесь, отец, я пойду в дом этой женщины, взяв с собой все необходимые снадобья.

– Один? С женщиной? – Рабан вскинул брови в праведном негодовании. – Иоанн Англиканец, твои намерения, возможно, невинны, но ты еще молод и можешь стать легкой добычей низменных плотских страстей. Я считаю своим долгом предостеречь тебя, как твой духовный отец.

Джоанна открыла рот, но растерялась и смолчала. Никто не был в большей безопасности от соблазна, чем она, но Рабану этого не объяснишь.

Послышался хриплый голос брата Бенжамина:

– Я готов сопровождать брата Иоанна. Я стар, и такое искушение мне давно не грозит. Отец, если брат Иоанн говорит, что женщина не прокаженная, на него следует положиться, тем более когда он так уверен.

Джоанна с благодарностью взглянула на него. Мадалгис прижалась к ней. Рыдания женщины перешли в жалобный плач, когда Джоанна ласково погладила ее.

Аббат Рабан колебался. За вопиющее непослушание ему очень хотелось подвергнуть Иоанна Англиканца хорошей порке. Но здесь находился епископ Отгар. Рабан не мог показать свою непреклонность и жестокость.

– Хорошо, – неохотно сказал он. – Брат Иоанн, после вечерни ты и брат Бенжамин можете уйти отсюда с этой грешницей и сделать все во имя Бога, чтобы вылечить ее.

– Благодарю, отец, – ответила Джоанна.

Рабан перекрестил их.

– Да избавит вас Всемилостивый Господь от зла.

Нагруженный сумками со снадобьями, мул лениво плелся по дороге, не обращая внимания на палящее солнце. Дом Мадалгис находился в нескольких милях от монастыря. Если так плестись, до дома они доберутся только затемно. Джоанна нетерпеливо погоняла мула. Словно издеваясь над ней, животное сделало пять-шесть быстрых шагов и снова замедлило шаг.

По дороге Мадалгис нервно и без умолку болтала. Такое обычно случается после сильного испуга. Джоанна и Бенжамин узнали всю ее печальную историю. Несмотря на лохмотья, она была свободной женщиной, женой фермера, владевшего почти двенадцатью гектарами земли. После его смерти она пыталась прокормить семью, работая на земле сама, но ее героические усилия внезапно пресек сосед, лорд Ратольд, которому приглянулась процветающая ферма. Лорд Ратольд донес о занятиях Мадаглис аббату Рабану, и тот запретил ей работать под страхом отлучения от церкви.

– Непристойно женщине выполнять мужскую работу, – сказал он ей.

Страх перед голодом заставил женщину продать землю и дом лорду Ратольду за бесценок. Она получила за все лишь несколько золотых и крошечную мазанку неподалеку с небольшим пастбищем для ее коров.

Мадалгис занялась изготовлением сыра, сумев таким способом зарабатывать на жизнь. Она выменивала сыр на другие продукты питания и прочие товары.

Едва завидев дом, Мадалгис радостно вскрикнула и побежала вперед. Через несколько минут Джоанна и брат Бенжамин нашли ее в объятьях детей, которые смеялись, плакали и одновременно все говорили. Увидев двух монахов, дети испуганно закричали и заслонили мать, опасаясь, что ее снова заберут у них. Мадалгис успокоила детей, и они снова заулыбались, хотя смотрели на монахов с настороженным любопытством.

В дом вошла женщина, держа в обеих руках по младенцу. Учтиво поклонившись монахам, она передала одного ребенка Мадалгис. Та, радостно приняв его, сразу стала кормить грудью. Ребенок жадно сосал. Гостья показалась Джоанне немолодой, лет пятидесяти, но, присмотревшись, она заметила, что, несмотря на дряблую кожу лица, она была довольно молода, не старше тридцати.

«Кормила ребенка Мадалгис вместе со своим», – догадалась Джоанна. Она сочувственно взглянула на отекшие груди женщины, ее отвисший живот и нездоровый цвет лица, Такие симптомы Джоанна встречала и раньше: женщины часто рожали первого ребенка лет в тринадцать, и с этого возраста вечно находились в состоянии беременности, рожая одного ребенка за другим. Часто женщина рожала по двадцать и более детей, хотя случались и выкидыши. К тому времени, когда ее организм начинал меняться, если ей удавалось прожить так долго, несмотря на роды, всегда связанные с риском для жизни, тело женщины было безнадежно изношено, а дух подавлен. Джоанна решила сделать для Мадалгис тонизирующее снадобье из дубовой коры и шалфея, чтобы укрепить ее организм перед грядущей зимой.

Мадалгис обратилась к старшему ребенку, долговязому мальчику лет двенадцати. Он вышел и вернулся через минуту с хлебом и сыром, предложив Джоанне и брату Бенжамину. Брат Бенжамин взял хлеб, но отказался от сыра, который был явно не свежим. Джоанне сыр тоже не приглянулся, но, чтобы не обидеть хозяев, она отломила маленький кусочек и съела. К ее удивлению, сыр оказался восхитительным, пикантным, сытным, ароматным, гораздо лучше тех, что подавали на стол в Фульде.

– Как вкусно!

Мальчик улыбнулся.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Арн, – застенчиво ответил он.

Джоанна огляделась. Маленький, без окон, дом Мадалгис был сооружен из прутьев, обмазанных глиной и смешанных с соломой и листьями. В стенах виднелись большие дыры, сквозь которые в дом проникал холодный ветер, разгонявший удушливый дым над очагом. В одном углу находился загон для скота. Через месяц Мадалгис придется взять коров в дом на зиму, как принято у бедняков. Так сберегали не только ценный домашний скот, но и тепло в доме. К сожалению, кроме тепла, от животных в доме заводились, клопы, вши и блохи. Они обитали в щелях и в постелях. Тела большинства бедняков покрывали ранки от укусов паразитов и расчесы. Это было запечатлено на стенах местных церквей, изображавших простолюдинов, покрытых язвами.

У некоторых людей, а Джоанна подозревала, что Мадалгис относилась именно к ним, развивалась сильная реакция на укусы насекомых. В этих случаях кожа покрывалась сыпью. Грубая грязная шерстяная одежда способствовала распространению сыпи, превращавшейся в гнойные раны.

Чтобы подтвердить свой диагноз, Джоанне придется подождать, поскольку совсем стемнело. «Завтра, – решила Джоанна, готовясь ко сну, – приступим завтра».

На следующий день они хорошенько вычистили лачугу. Старые подстилки, лежавшие на земляном полу, вынесли из дома и тщательно выбили, пол вымели и выскоблили. Старую солому из матрасов сожгли, заменив ее новой. Заменили даже старую прогнившую и провисшую соломенную крышу.

Труднее всего было заставить Мадалгис вымыться. Как и все, она регулярно мыла только лицо, руки и ноги, но вымыть все тело казалось ей странным и даже опасным.

– Я простужусь и умру, – вопила она.

– Ты умрешь, если не вымоешься, – решительно заявила Джоанна. – Прокаженные – это живые мертвецы.

От холодных ветров сентября вода в ручье за поселением стала ледяной. Пришлось натаскать ее в дом, согреть на огне и наполнить ею лохань для белья. Пока монахи стояли, повернувшись к ней спиной, Мадалгис опустилась со страхом в теплую лохань, но все же старательно вымылась.

После ванны Мадалгис надела чистую рубаху, которую Джоанне выдал брат Конрад, монастырский келарь, проникнувшись сочувствием к ее затее. Плотное теплое полотно позволит Мадалгис пережить зиму. Кроме того, гладкая ткань раздражала меньше, чем шерсть.

Когда Мадалгис отмылась, и дом заблестел чистотой, здоровье ее пошло на поправку. Раны подсохли и стали заживать.

Брат Бенжамин пришел в восторг.

– Ты был прав! – сказал он Джоанне. – Это действительно не проказа! Надо вернуться и показать остальным!

– Еще несколько дней, – осторожно заметила Джоанна. Когда они вернутся в монастырь, выздоровление не должно вызывать сомнений.

– Покажи еще, – попросил Арн.

Джоанна улыбнулась. За последние несколько дней она обучала мальчика считать на пальцах по методу Беде. Он оказался способным учеником.

– Прежде покажи мне, как ты запомнил то, что уже выучил. Что это означает? – Джоанна показала ему три последних пальца левой руки.

– Означает единицы, – не раздумывая ответил мальчик. – А это, – он показал ей левый большой и указательный пальцы. – Это десятки.

– Хорошо. А на правой руке?

– Это означает сотни, а это тысячи. – Мальчик поднял нужные пальцы для наглядности.

– Отлично. Какие числа ты выбрал?

– Двенадцать, это мой возраст, и еще триста шестьдесят пять, столько дней в году! – гордо произнес он, показав, что запомнил еще кое-что.

– Двенадцать раз по триста шестьдесят пять. Посмотрим… – Пальцы Джоанны быстро задвигались, изображая сумму. – Это четыре тысячи триста восемьдесят.

Арн радостно захлопал в ладоши.

– Теперь ты попробуй, – предложила Джоанна, повторяя все с начала, но более медленно, и давая ему возможность воспроизвести каждое ее движение. Потом она заставила его сделать все самостоятельно. – Отлично! – воскликнула она, когда он выполнил задание.

Довольный похвалой Арн расплылся в улыбке. Но вдруг его маленькое круглое лицо стало серьезным.

– Насколько большие числа ты можешь использовать? Можешь работать с сотнями и тысячами? С… тысячей и еще одной тысячей?

Джоанна кивнула.

– Просто коснись груди, вот так… видишь? Это означает десятки тысяч, А если прикоснуться к большому пальцу, получатся сотни тысяч. Так что… – Ее пальцы снова зашевелились. – Тысяча сто на тысячу триста, получается один миллион четыреста тридцать тысяч!

От удивления у Арна расширились глаза. Такие большие числа он едва мог осознать.

– Покажи еще! – взмолился он. Джоанна рассмеялась. Ей нравилось учить этого жадного к знаниям мальчика. Он так был похож на нее в детстве. «Как жаль, что такой замечательный ум, – подумала она, – вынужден прозябать во тьме невежества».

– Если мне удастся это устроить, хотел бы ты учиться в монастырской школе? Там ты научишься не только счету, но чтению и письму.

– Чтению и письму? – с удивлением повторил Арн. Эти замечательные знания были доступны только священникам и лордам. Он с тревогой спросил: – А мне обязательно становиться монахом?

Джоанну это позабавило. Мальчик был в том возрасте, когда появляется сильное влечение к противоположному полу, и непорочная жизнь отталкивала его.

– Нет, – ответила она. – Ты будешь учиться в открытой школе. Но, чтобы жить в аббатстве, тебе придется покинуть дом. И учиться придется очень усердно, потому что учитель строгий.

Арн не колебался ни минуты.

– О да! Да, пожалуйста!

– Хорошо. Завтра возвращаемся в Фульду. Поговорю с учителем.

– Наконец-то! – с облегчением вздохнул брат Бенжамин. Впереди, где вымощенная булыжником дорога уходила за горизонт, поднимались серые стены Фульды, а за ними виднелись две башни монастырского храма.

Путешественники выдержали утомительный путь от дома Мадалгис, и от холодного влажного воздуха ревматизм Бенжамина так обострился, что каждый шаг давался ему с трудом.

– Скоро мы будем на месте, – заверила его Джоанна. – Через час вы согреете ноги у жаровни в теплой комнате.

Вдали послышался звон, оповещающий об их прибытии, потому что никто не мог приблизиться к Фульде без оповещения. При этом звуке Мадалгис прижала к себе младенца. Джоанна и брат Бенжамин уговорили ее вернуться в монастырь, разрешив ей взять с собой всех детей.

Монахи собрались во внутреннем дворе, церемониально выстроившись по старшинству во главе с аббатом Рабаном, седовласым, величественным и стройным.

Мадалгис испуганно спряталась за Джоанну.

– Выйди вперед, – приказал Рабан.

– Все хорошо, Мадалгис, – успокоила ее Джоанна. – Делай, как велит аббат.

Дрожащая Мадалгис встала перед монахами, которые, увидев ее, восторженно ахнули. Открытые раны и язвы полностью исчезли, осталось лишь несколько подсохших пятен. Загоревшая кожа лица и рук была совершенно чистой, сияла здоровьем. Никаких сомнений быть не могло; даже непосвященный сказал бы, что перед ними стояла не прокаженная.

– Чудесное знамение! – воскликнул епископ Отгар. – Подобно Лазарю, она воскресла к жизни!

Монахи обступили Мадалгис, оттеснив остальных путешественников к церкви.

* * *

Выздоровление Мадалгис было воспринято как чудо. Фульда ликовала и восхваляла Иоанна Англиканца. Когда ночью во сне скончался престарелый брат Олдвин, один из двух священников монастыря, ни у кого не было сомнений в том, кто станет его преемником.

Однако аббат Рабан придерживался иного мнения, Слишком самонадеянный Иоанн Англиканец не нравился ему. Рабан предпочел брата Томаса. Тот хотя был и не столь умен, но более предсказуем, а это качество Табан ценил больше всего.

Но приходилось считаться с мнением епископа Отгара. Епископ знал о том, что Готшалка забили почти до смерти, и это выставило аббатство Рабана в невыгодном свете. Если бы Рабан предпочел Иоанна Англиканца менее достойному монаху, возникли бы и другие вопросы о его управлении монастырем. А если король получит плохой отзыв, то Рабан может потерять свое место, что было немыслимо для него.

«В выборе священника лучше поступить благоразумно, – решил Рабан, – хотя бы в данный момент».

На собрании каноников он объявил:

– Как ваш духовный отец, я беру на себя право назначить священника. После долгих молитв и раздумий я остановился на том, кто соответствует этому предназначению по праву своей учености. Это брат Иоанн Англиканец.

Монахи отнесились к этому одобрительно. Джоанна зарделась от смущения и радости. Я – священник! Допущена к святому таинству, к святому причастию! Отец так мечтал, чтобы священником стал Мэтью, а после смерти Мэтью Джон. Сколь иронична судьба, если его заветное желание осуществилось через дочь!

Брат Томас злобно взглянул на Джоанну из другого конца комнаты, «Это место мое, – с горечью думал он, – Рабан рассчитывал на меня, всего несколько недель тому назад он сказал мне об этом! А когда Иоанн Англиканец вылечил женщину от проказы, все изменилось. Это же возмутительно! Мадалгис – никто, рабыня, или немногим лучше. Кому какое дело до того, отправили бы ее в лепрозорий или если бы она умерла». То, что выгодная должность досталась Иоанну Англиканцу, крайне оскорбило Томаса. Он возненавидел Иоанна за его ум, потому что это заставляло Томаса часто чувствовать себя дураком. Его раздражало, что учение давалось Иоанну так легко. Томас одолевал науки с большим трудом. Чтобы выучить неправильные формы глаголов и запомнить правила, ему приходилось много работать. Но то, что Томасу не давалось умом, он наверстывал усердием и фанатичной верой. Всякий раз после трапезы Томас старательно укладывал нож и вилку так, чтобы получился Святой Крест. Он никогда не пил вино сразу, как другие, но небольшими троекратными глотками, изображая чудо Святой Троицы. Иоанн Англиканец ничем подобным себя не утруждал.

Томас с ненавистью смотрел на своего врага, который выглядел совершенным ангелом со своими белокурыми локонами. «Да испепелит пламя ада его и чрево, его родившее!»

Монастырская трапезная представляла собой просторное каменное строение в сорок футов шириной и сотню футов длинной. Оно вмещало всех триста пятьдесят монахов Фульды. Это здание, с его семью окнами на юг и шестью на север, куда солнечный свет проникал в течение всего дня, было самым приятным в монастыре. Широкие деревянные балки были ярко расписаны сценами из жизни Святого Бонифация, покровителя Фульды, от чего помещение казалось таким же приятным в холодные короткие дни декабря, как и летом.

Настал полдень, и братья собрались на обед в одной из двух монастырских трапезных. Аббат Рабан сидел за длинным Y-образным столом возле восточной стены; слева и справа от него расположились двенадцать монахов, олицетворявших апостолов Христа, На длинных дощатых столах стояли простые чаши с хлебом, бобами и сыром. Под столами бегала мышь, подбирая крошки.

Б соответствие с правилами Святого Бенедикта, за обеденным столом царило полное молчание. Тишину нарушал лишь стук ножей и чашек, а также голос дежурного чтеца, который, стоя на возвышении, читал Псалмы или Жития Святых.

– Пока бренная плоть вкушает плоды земные, – говаривал аббат Рабан, – душа должна пребывать в покое.

Regula taciturnitis, или закон молчания, считался идеалом, к которому стремились все, но соблюдали немногие. Монахи придумали сложный язык мимики и жестов, и с его помощью общались во время трапез. Между ними происходили настоящие беседы, особенно когда чтец был плохой. У брата Томаса был хриплый голос с сильным акцентом, из-за чего почти полностью терялась напевность псалмов. Кроме того, Томас читал всегда очень громко, оглушая монахов. Но аббат Рабан часто просил делать это именно Томаса, а не других, более опытных чтецов, говоря, что «слишком сладкие голоса открывают сердца для демонов».

– Псс. – Едва слышное шипенье привлекло внимание Джоанны. Она подняла голову от тарелки и увидела, что брат Адалгар подает ей знак через стол.

Он показал Джоанне четыре пальца. Это был номер главы в правилах Святого Бенедикта, средство для общения монахов, которое использовало иносказание и выразительные сравнения.

Джоанна вспомнила первые строки четвертой главы: «Omnes supervenientes hospites tamquam Christus suscipiantur», – что означало: «Всех приходящих почитай как Христа».

Джоанна сразу поняла, что хотел сказать брат Адалгар. В Фульду прибыл посетитель, кто-то очень важный, иначе брат Адалгар не упомянул бы о нем. Каждый день в Фульду приходило много людей, богатых и бедных, в драгоценных мехах и в лохмотьях. Усталые путники были уверены, что им не откажут в гостеприимстве; и на несколько дней они здесь найдут отдых, кров и пищу перед тем, как снова отправиться в путь.

Джоанна сгорала от любопытства.

– Кто? – спросила она, слегка приподняв брови.

В этот момент аббат Рабан подал знак, и монахи все встали, выстроившись по старшинству. Выходя из трапезной, брат Адалгар повернулся к ней.

– Parens. – Он вздохнул и пристально посмотрел на нее. – Твой родитель.

Спокойным шагом и с постным выраженйем лица, как подобает монаху Фульды, Джоанна вышла из трапезной следом за остальными братьями. Ничто в ней не выдавало смятения.

Неужели брат Адалгар не слукавил? Действительно ли кто-то из ее родителей пришел в Фульду? Мать или отец? Адалгар сказал parens, это значило, что их двое. А что, если это отец? Он ожидает увидеть Джона, а не ее. От этой мысли Джоанна содрогнулась. Если отец разоблачит ее, то обязательно донесет на дочь.

Но, возможно, это мать. А Гудрун ни за что не выдаст ее. Она поймет, что это будет стоить Джоанне жизни.

Мама. Прошло десять лет с тех пор, как она видела мать в последний раз, и расстались они плохо. Вдруг Джоанне страшно захотелось увидеть знакомое, обожаемое лицо Гудрун, обнять ее, услышать, как она рассказывает сказки на старинном языке.

Брат Сэмюэль, госпитальер, остановил Джоанну у дверей трапезной.

– Сегодня ты освобожден от обязанностей. К тебе кое-кто пришел.

Джоанна ничего не ответила, одновременно испытывая надежду и страх.

– Не надо быть таким серьезным, брат. Не дьявол же пришел за твоей бессмертной душой, – доброжелательно рассмеялся брат Сэмюэль, славный веселый человек» любивший пошутить. Аббат Рабан пользовался его качествами, держа в должности, как нельзя лучше подходившей брату Сэмюэлю, всегда готовому позаботиться о посетителях.

– Здесь твой отец, – оживленно сообщил Сэмюэль, довольный, что первым донес до нее такую радостную весть. – Ждет тебя в саду, желая приветствовать.

От страха Джоанна едва не упала в обморок. Она попятилась и покачала головой.

– Не хочу видеться с ним… Я не могу.

Улыбка исчезла с лица Сэмюэля.

– Ну же, брат, напрасно ты так. Отец проделал такой долгий путь из Ингельхайма, чтобы побеседовать с тобой.

Следовало придумать какую-то отговорку.

– У нас не сложились отношения. Мы… поругались… когда я уходил из дома.

Брат Сэмюэль обнял ее за плечи.

– Понимаю, – ласково сказал он. – Но это твой отец, и пришел он издалека. Прояви милосердие, поговорив с ним хотя бы немного.

Не зная, как возразить, Джоанна промолчала.

Брат Сэмюэль принял это за согласие.

– Пойдем. Отведу тебя к нему.

– Нет! – Джоанна высвободилась из его рук.

Брат Сэмюэль удивился. Так обращаться с госпитальером, одним из семи управляющих лиц монастыря, было нельзя.

– Твоя душа в смятении, брат, – резко заметил он. – Тебе необходимо духовное наставление. Завтра мы обсудим это на собрании каноников.

«Что же мне делать?» – горестно подумала Джоанна.

Скрыть от отца свой обман ей вряд ли удастся. Но и обсуждение на собрании тоже губительно. Ее поведению нет объяснения. Если признают, что она не подчинилась, то как Готшалк…

– Прости меня, Nonmus, – почтительно обратилась Джоанна к монаху. – Прости за дерзость и непочтение.

Я был в растерянности и забылся. Покорнейше прошу простить меня.

Извинение прозвучало весьма убедительно. Лицо брата Сэмюэля расплылось в улыбке, он не умел долго хранить обиду.

– Ну конечно же, брат, с радостью. Пойдем. Я провожу тебя до сада.

По пути из монастыря, проходя мимо скотного двора, мельницы и кирпичных печей, Джоанна быстро оценивала свои шансы. В последний раз отец видел ее ребенком двенадцати лет. За десять лет она сильно изменилась. Возможно, он не узнает ее, возможно…

Они подошли к саду, где тянулись аккуратные грядки, которых было всего тринадцать. Это число символизировало Христа и его Апостолов. Каждая грядка семь футов в ширину, что тоже очень важно, поскольку было именно семь даров Святого Духа, символизирующих целостность всего созданного на земле.

В дальнем углу сада, между грядками марсилии и кервеля, спиной к ним стоял отец. Она сразу узнала его невысокую коренастую фигуру, толстую шею и надменную осанку. Джоанна спрятала лицо в просторном капюшоне так, чтобы плотная ткань свисала посередине, полностью закрыв его.

Услышав шаги, каноник повернулся. Его темные волосы и нависшие брови, наводившие на Джоанну ужас, совсем поседели.

– Deus tecum. – Брат Сэмюэль ободряюще похлопал Джоанну по плечу. – Да будет с тобою Бог, – И удалился.

Отец, прихрамывая, направился к ней. Теперь он показался Джоанне гораздо меньше, чем прежде. С удивлением она заметила в его руке костыль. Когда отец приблизился, она повернулась и, не говоря ни слова, знаком позвала его за собой подальше от яркого полуденного солнца, в часовню рядом с садом, в спасительную темноту. Там Джоанна дождалась, пока отец сядет на скамью, а сама устроилась подальше от него и низко склонила голову, чтобы капюшон скрывал ее лицо.

– Pater Noster qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum… – начал молиться отец старческим дрожащим голосом. Его парализованная рука дрожала. Джоанна присоединилась к молитве, и их голоса эхом отдавались в маленькой каменной часовне.

Закончив молитву, они несколько минут сидели молча.

– Сын мой, – наконец-то произнес каноник. – Ты отлично преуспел. Брат госпитальер рассказал, что ты собираешься стать священником. Значит, не посрамил чести нашей семьи. Я надеялся, что твой брат удостоится такой же чести.

Мэтью. Джоанна прикоснулась к медальону Святой Екатерины, висевшему у нее на шее.

Отец заметил этот жест.

– Я стал плохо видеть. Это медальон твоей сестры Джоанны?

Джоанна отпустила медальон, проклиная себя за глупость. Не догадалась даже спрятать его!

– Взял его на память… потом. – Она не могла заставить себя говорить об ужасах набега норманнов.

– Твоя сестра умерла… Она не была обесчещена?

Джоанна вдруг вспомнила Гилзу, кричавшую от боли и страха, когда норманны по очереди насиловали ее.

– Она умерла непорочной.

– Deo gratias, – перекрестился каноник. – Значит так было угодно Богу. Упрямый, ненормальный ребенок. Она никогда не обрела бы покоя в этом мире. Так гораздо лучше.

– Она не сказала бы этого.

Если каноник заметил в ее голосе иронию, то виду не показал.

– Мать очень страдала, узнав о ее смерти.

– Как поживает моя мать?

Каноник долго молчал.

– Ее больше нет, – ответил он дрожащим голосом.

– Нет!

– В аду, – отрезал каноник. – Горит в вечном огне.

– Нет! – Осознав, о чем он говорит, Джоанна едва не лишилась рассудка. – Нет!

Нет, только не ее мать, такая красивая, с такими добрыми глазами, нежными руками, дарившими утешение и радость… мама, которая так любила ее.

– Умерла месяц назад, – сообщил каноник. – Непокорная и необращенная ко Христу, призывая своих языческих богов. Когда повитуха сказала, что она умирает, я сделал все, что мог, но она отказалась принять святые дары. Я положил ей в рот облатку, а она выплюнула ее.

– Повитуха? Ты хочешь сказать… – Матери было больше пятидесяти лет, слишком поздно для родов. После рождения Джоанны у нее не было детей.

– Мне не разрешили похоронить ее на церковном кладбище вместе с некрещеным младенцем в ее утробе. – Он расплакался, его тело содрогалось от рыданий.

Неужели он любил ее? Как странно выражал отец свою любовь: грубыми скандалами, жестокостью. Его эгоистичная похоть убила ее!

Рыдания каноника постепенно затихли, и он помолился об усопшей. На этот раз Джоанна не присоединилась к нему. Про себя она произносила клятву, взывая к священному имени Тора Громовержца, как учила ее мать в детстве.

Отец смущенно откашлялся.

– Есть дело, Джон. Миссия в Саксонии… как ты думаешь… захотят ли братья воспользоваться моей помощью в работе с язычниками?

Джоанна удивилась.

– А как же твоя работа в Ингельхайме?

– Дело в том, что мое положение в Ингельхайме осложнилось. Недавняя… беда… с твоей мамой…

Джоанна сразу все поняла. Закон о женатых священниках, при короле Карле соблюдавшийся весьма условно, ужесточился в правление его сына, прозванного Людовиком Благочестивым за религиозное рвение. Недавний парижский синод утвердил закон безбрачия. Беременность Гудрун – явное свидетельство нецеломудрия каноника – случилась в самое неподходящее время.

– Ты потерял свое место?

Отец неохотно кивнул.

– Но, Deo volente, у меня еще остались силы для службы Богу. Если бы ты замолвил за меня словечко перед аббатом Рабаном?…

Джоанна молчала. Переполненная горем, гневом и болью. В ее сердце не осталось места для сострадания к отцу.

– Ты не ответил мне. Стал слишком гордым, сын мой. – Он поднялся, в голосе его послышались знакомые повелительные нотки. – Помни, именно мне ты обязан тем, что находишься здесь и занимаешь такое положение. Contritionem praecedit superbia, et ante ruinam exaltatio spiritus, – сказал он решительно. – Гордыня – признак скорого упадка, надменность предвещает крах. Притчи, глава шестнадцатая.

– Bonum est homini mulierem nоn tangere, – парировала Джоанна. – Хорошо человеку не касаться жены. Первое Послание Коринфянам, глава седьмая.

Отец взмахнул клюкой, чтобы ударить ее, но потерял равновесие и упал. Джоанна протянула руку, чтобы помочь ему. Она схватил ее за руку и дернул к себе.

– Сын мой, – умоляюще и плаксиво прошептал каноник, – Сын мой, не оставь меня. Ты все, что у меня есть.

Джоанна с отвращением отпрянула от него, и капюшон соскользнул с ее головы. Она поспешно надела его, но было слишком поздно.

Отец ужаснулся, узнав ее.

– Нет, – выдохнул он, содрогнувшись. – Нет, этого не может быть.

– Папа…

– Дочь Евы, что ты натворила? Где твой брат Джон?

– Погиб.

– Погиб?

– Его убили норманны в храме в Дорштадте. Я пыталась спасти его, но…

– Ведьма! Колдунья! Демон ада! – Каноник перекрестил перед собой воздух.

– Папа, пожалуйста, позволь объяснить… – взмолилась Джоанна в отчаянии. Отца надо было успокоить, пока на его голос не сбежались монахи.

Каноник попытался опереться на клюку и встать. Он дрожал всем телом. Джоанна поспешила помочь ему, но он оттолкнул ее и сердито произнес:

– Ты убила старшего брата. Почему не пожалела младшего?

– Я любила Джона, папа. Я никогда не сделала бы ему ничего плохого. Это норманны, они напали неожиданно. – Джоанна схватилась за горло, чтобы не вырвались рыдания. Надо было выдержать спокойный тон, чтобы отец понял. – Джон сопротивлялся, но они убили всех, всех. Они…

Каноник повернулся к двери.

– Я должен остановить это, остановить тебя, пока ты не наделала больше зла.

Джоанна схватила его за руку.

– Отец, не надо, пожалуйста, они убьют меня, если…

Он резко повернулся к ней.

– Дьявольское отродье! Тебе следовало умереть в языческой утробе твоей матери! – Он пытался высвободиться. Лицо его побагровело. – Отпусти меня!

Джоанна отчаянно вцепилась в него. Если он выйдет отсюда, ее жизнь кончится.

– Брат Джон? – На пороге послышался голос брата Сэмюэля. Его доброе лицо выражало озабоченность. – Что-то не так?

Вздрогнув, Джоанна отпустила руку отца, и он направился к брату Сэмюэлю.

– Отведите меня к аббату Рабану. Я должен… Я должен… – вдруг каноник замолчал.

Вид у него был странный. Лицо стало еще краснее, причудливо исказилось, левый глаз опустился ниже правого, рот перекосило на сторону.

– Отец? – Джоанна поспешила к нему.

Он потянулся к ней, но правая рука непослушно задергалась.

Джоанна отпрянула в ужасе.

Каноник выкрикнул что-то невнятное и упал, будто срубленное дерево.

Брат Сэмюэль позвал на помощь. На пороге часовни сразу же появились пять монахов.

Джоанна встала на колени возле отца и обхватила его руками. Седая голова каноника беспомощно лежала у нее на плече. Взглянув ему в глаза, Джоанна ужаснулась: в них застыла лютая ненависть.

Губы его что-то шептали:

– М… м… м!..

– Ничего не говори, – сказала Джоанна. – Тебе нехорошо.

Он свирепо взглянул на нее. Из последних сил он тихо произнес единственное слово.

– М… m… m… Mulier!

Женщина!

Голова его качнулась и замерла, глаза застыли.

Джоанна склонилась над отцом, пытаясь уловить дыхание, прощупать пульс на шее. Через мгновение она закрыла ему глаза.

– Умер.

Брат Сэмюэль и другие перекрестились.

– Мне показалось, будто он что-то произнес перед смертью, – заметил брат Сэмюэль. – Что он сказал?

– Он… он призывал Марию, Богородицу.

Брат Сэмюэль печально кивнул.

– Святой человек, – Он обратился к братьям: – Отнесите его в храм. Мы подготовим его тело к погребению.

– Terra es, terram ibis, – произнес аббат Рабан. Вместе со всеми Джоанна наклонилась, взяла горсть земли и бросила в могилу. Комья темной влажной земли тяжело падали на крышку гроба, в котором упокоился ее отец.

Он всегда ненавидел ее. Даже когда она была совсем маленькой. Перед тем, как между ними зародилась вражда, Джоанна никогда не ждала от него ничего кроме скупой снисходительности, Для отца она всегда оставалась тупой, никчемной девчонкой. Однако Джоанну потрясло, как легко он готов был выдать ее, как неистово жаждал ее смерти.

Тем не менее, когда на могилу отца упал последний ком земли, Джоанне вдруг стало невыразимо грустно. Каждое мгновение своей жизни она либо противостояла отцу, либо боялась его и даже ненавидела. Но чувство тяжелой утраты осталось. Мэтью, Джон, мама – все ушли в мир иной. Отец оставался последней связью с домом, с той девочкой, которой она когда-то была. Больше нет Джоанны из Ингельхайма. Есть только Иоанн Англиканец. Священник и монах бенедиктинского монастыря в Фульде.

Глава 17

ФОНТЕНО, 841 год

В дымке жемчужного света раннего утра нежно мерцала долина, посередине которой пролегла извилистая нить серебристого ручья. «Неподходящее место для сражения», – с грустью подумал Джеральд.

Прошел всего год после смерти короля Людовика, но непримиримая вражда между его тремя сыновьями переросла в настоящую гражданскую войну. Самый старший, Лотар, унаследовал титул императора, но земли королевства были разделены между ним и его младшими братьями, Чарльзом и Людвигом. Это непродуманное и опасное решение превратило братьев во врагов. Даже в этой ситуации войны можно было бы избежать, но Лотар не отличался дипломатичностью. Надменный и деспотичный, он держался с младшими братьями высокомерно, что заставило их объединиться против него. И вот все трое сошлись здесь, в Фонтено, чтобы решить спор кровью.

Преодолев длительные сомнения, Джеральд занял сторону Лотара. Он хорошо знал, что у него тяжелый характер, но помазанный император был единственной надеждой франков. Междоусобица, сотрясавшая государство последний год, выявила страшную истину: норманны пользуясь неустойчивой политической ситуацией, участили набеги на франкский берег и сеяли повсюду разрушения. Если Лотар одержит здесь решительную победу, его братьям придется поддержать его. Тиран лучше, чем полное безвластие.

Послышались удары колокола, созывавшего людей. Лотар хотел, чтобы служба вдохновила его воинов перед боем. Джеральд, оторвавшись от размышлений, вернулся в лагерь.

Облаченный в золотые одежды епископ Оксер стоял на высокой повозке, чтобы его все видели.

– Libera mе, Domine, de morte aeterna, – пропел он баритоном, пока дюжина псаломщиков ходили между воинами, раздавая священные дары. Многие из воинов были зависимые и крестьяне, не привыкшие к оружию, те, кого обычно освобождали от королевской военной службы. Но времена настали другие. Их вырвали из привычной жизни, дав не больше часа на последние распоряжения по хозяйству, сборы и прощание с родными. Эти приняли священные дары без особого энтузиазма. Они не были готовы идти на смерть. Их все еще занимала жизнь земная, от которой их так грубо оторвали. Они продолжали думать о своих полях, хозяйстве, о женах и детях. Недоумевающие и растерянные, они пока не понимали всей важности своего предназначения, не верили, что им суждено воевать и умирать в этой незнакомой земле за короля, чье имя еще недавно было для них пустым звуком. «Сколько этих невинных душ увидит рассвет следующего дня?» – думал Джеральд.

– О владыка душ! – взмолился епископ. – Защитник от недругов, Победитель, спаси и защити нас, подними Свой меч возмездия на наших врагов. Аминь!

– Аминь! – Воздух загудел тысячами голосов. Спустя мгновение на горизонте сверкнул первый рассветный луч, осветив долину, сверкая на копьях и стрелах, как драгоценная россыпь. Послышались радостные возгласы воинов.

Епископ снял мантию и передал ее псаломщику. Распустив ризу он позволил ей свободно упасть, обнажив воинские доспехи: рубаху из толстой кожи в железных нашивках, пропитанную горячим воском, а также металлические наколенники.

«Он тоже собирается сражаться», – подумал Джеральд.

Вообще-то, епископу запрещалось проливать кровь, но в реальной жизни этим благочестивым правилом часто пренебрегали. Епископы и священники сражались плечом к плечу со своими королями и другими вассалами.

Один из псаломщиков подал епископу меч с выгравированным на нем крестом. Епископ взмахнул мечом, и золотой крест засиял на солнце.

– Во славу Иисуса Христа! – крикнул он. – Вперед, благочестивые христиане, в бой!

* * *

Джеральд командовал левым флангом, расположившимся на склоне холма на границе южного края поля. На противоположном холме Пипин, племянник Лотара, командовал правым флангом, большим, хорошо вооруженным отрядом аквитанцев. Авангард, во главе которого стоял сам Лотар, находился внизу, за деревьями, обрамлявшими восточный край поля, прямо перед противником.

Гнедой под Джеральдом нетерпеливо гарцевал и ржал. Наклонившись, Джеральд погладил его по крепкой шее, чтобы успокоить. Лучше сохранить силы для боя, когда настанет время.

– Скоро, мальчик, – прошептал он. – Скоро.

Джеральд посмотрел на небо. Было около шести утра.

Низкое солнце светило прямо в глаза противника. «Отлично, – подумал Джеральд. – Это преимущество нужно использовать». Он следил, когда Лотар подаст сигнал к атаке. Прошла четверть часа, но никакого сигнала не последовало. Противники стояли по краям зеленого поля, глядя друг на друга. Прошла еще четверть часа. Потом еще, и еще.

Джеральд направился с холма к передней линии авангарда, где под развевающимися знаменами стоял Лотар.

– Ваше величество, почему такая отсрочка? Люди с нетерпением ждут атаки.

Лотар повернул к иему свой длинный нос и раздраженно ответил:

– Я император, еще не время наступать. – Джеральд не нравился ему своей независимостью, обретенной за годы, которые он провел среди язычников и варваров во время северного похода.

– Но, сир, взгляните на солнце! Пока преимущество на нашей стороне, но через час это закончится!

– Верь в Бога, граф Джеральд, – высокомерно ответил Лотар. – Я Богом помазанный император. Он не допустит, чтобы мы проиграли битву.

По уверенному тону Лотара Джеральд понял, что спорить бесполезно. Он быстро поклонился, развернул коня и ускакал на свою позицию.

Возможно, Лотар прав. Бог действительно дарует им победу. Но разве не надеялся Он на небольшую помощь людей?

Время близилось к десяти, солнце стояло почти в зените. «Проклятье, – выругался Джеральд про себя. – О чем, в самом деле, думает Лотар?» Они ждали уже почти четыре часа. Солнце припекало их железные кольчуги так, что воины начали ворчать. Тем, кто хотел справить нужду, рекомендовалось делать это, не сходя с места, чтобы не нарушить строя. В воздухе повис тяжелый запах мочи.

В таких невыносимых условиях Джеральд с удовольствием заметил, что прибыл небольшой отряд с бочками вина. Всех мучили жара и жажда. Чтобы поднять боевой дух, потребовалась лишь хорошая чаша крепкого вина. Когда слуги начали раздавать густое франкское вино, по войску прокатился удовлетворенный гул. Джеральд выпил и почувствовал себя лучше. Если небольшое количество вина делает человека отважным, его избыток превращает воина в бешеное и тупое животное, опасное как для себя самого, так и для товарищей.

Казалось, Л отару это было безразлично. Он щедро продолжал раздавать вино. Весело болтая и подшучивая друг над другом, воины авангарда хвалились оружием, удалью и соревновались за честь стоять в первых рядах.

Они толкались и спорили, словно упрямые мальчишки, какими они на самом деле и были. За исключением нескольких опытных ветеранов, большинству воинов едва исполнилось восемнадцать.

– Они наступают! Они наступают!

По шеренгам пронесся ропот.

Противник надвигался на них, пока медленно, так что пешие воины и лучники находились на близком расстоянии от кавалеристов, скакавших перед ними. Торжественные и величественные, они походили скорее на религиозную процессию, чем на людей, идущих в сражение.

Среди авангарда Лотара началась паника. Воины поспешно приводили себя в порядок, надевали шлемы, хватались за копья и щиты. Едва они успели сесть на коней, как вражеская кавалерия начала стремительную атаку. Земля содрогнулась от топота копыт.

Знамена в королевском авангарде поднялись и опустились, сигнализируя ответную атаку. Вперед понеслась кавалерия, топча копытами нежную зеленую траву.

Конь Джеральда тоже рванулся вперед. Но Джеральд осадил его.

– Не время, мальчик! – Джеральду и его людям следовало подождать. Левый фланг должен был вступить в бой последним, после Лотара и Пиппина.

Армии противников сошлись, словно две большие волны. Сорок тысяч воинов, гордость франкской аристократии, мчались плотными рядами, растянувшимися на полмили и на такое же расстояние в глубину.

С бешеным криком группа королевского авангарда вырвалась вперед, нарушая шеренги, подгоняя лошадей, пытаясь пробиться в первые ряды и сразиться с врагом на глазах своего императора.

Джеральд смотрел на это с досадой. Если они продолжат в том же духе, то доберутся до ручья раньше противника, и им придется сражаться в воде, тогда как противник будет бить их с берега.

Опьянев от вина и молодого задора, воины сразу вошли в воду и вступили в схватку с противником. Они заняли крайне невыгодную позицию: им приходилось отбиваться от противника, находившегося на берегу. Лошади скользили на мокрых камнях и падали в воду, увлекая за собой всадников. Попытки поднять лошадей только пугали животных.

Скакавшие за ними всадники все видели, но двигались с такой скоростью, что не могли остановиться, подгоняемые следовавшими за ними лошадьми. Они сражались в воде, красной от крови. Выживших в первой атаке течение несло прямо на копья противника.

Только последние кавалерийские ряды, в которых оказался теперь Лотар, сориентировались. Развернув своих лошадей, они направились обратно через поле бешеным галопом прямо на ряды пеших воинов, маршировавших позади. От неожиданности те в панике рассыпались, уходя от мощных ударов всадников.

Бой был почти проигран. Осталась единственная надежда на фланги, которыми командовали Пипин и Джеральд. С той позиции, где они стояли, можно было спуститься на поле позади ручья и ударить прямо в центр войска принца Людвига. Взглянув на противоположный склон, Джеральд заметил, что Пипин и его аквитанцы развернулись и сражались шиной к полю. Принц Чарльз мог окружить их и зайти сзади.

Им никто не поможет.

Джеральд посмотрел в сторону поля. Самая большая часть войска Людвига перешла через ручей, чтобы нагнать отступавшего Лотара, и рискованно обнажила свои ряды, оставив короля не защищенным. Это был один шанс из тысячи, но нужно было рисковать.

Джеральд встал на стременах и поднял меч.

– Вперед! – крикнул он. – Именем короля!

– За короля! – Крик взвился к небу, словно лай гончих, и еще долго висел в воздухе, когда они мчались вниз по склону – огромный летящий клин, нацеденный прямо в то место, где в лучах летнего солнца развевался красно-голубой штандарт Людвига, Небольшой отряд, сгруппировавшийся вокруг короля, попытался заслонить его, но Джеральд со своими людьми обрушился на него, пробиваясь сквозь ряды.

Первого воина Джеральд сразил копьем, пронзив ему грудь. От сильного удара копье сломалось. Воин вылетел из седла, увлекая за собой и колье. Вооруженный только мечом Джеральд бросился в бой сломя голову, размашисто отбиваясь и упрямо продвигаясь в сторону штандарта. Его люди сражались по бокам и сзади, расширяя проход.

Ярд за ярдом, дюйм за дюймом, охрана Людвига сдавала свои позиции под напором противника. Вдруг впереди образовалось открытое пространство. Прямо перед Джеральдом поднимался королевский штандарт, красный грифон, вышитый на голубом поле. Перед ним, на белом коне, стоял сам принц Людвиг.[8]

– Сдавайся! – изо всех сил крикнул Джеральд. – Сдавайся и будешь жить!

Вместо ответа Людвиг обрушил на Джеральда свой меч. Этот беспощадный бой двух одинаково сильных, и ловких воинов длился, пока соседняя лошадь, сраженная стрелой, не упала на Джеральда, отчего его конь метнулся в сторону. Людвиг воспользовался минутным преимуществом и ударил Джеральда по шее. Джеральд увернулся от удара, поднырнул под поднятую руку короля и вонзил свой меч ему между ребер.

Людвиг закашлялся, изо рта у него пошла кровавая пена. Тело изогнулось и вывалилось из седла, упав на вытоптанную землю.

– Людвиг умер! – победно закричали люди Джеральда. – Людвиг сражен! – разнесся по шеренгам крик.

Нога Людвига запуталась в стремени. Его конь, встав на дыбы, потащил тело короля по земле. Островерхий шлем с защитной планкой для носа съехал на бок, открыв широкое, совершенно незнакомое лицо.

Джеральд выругался. Это была трусливая уловка, недостойная воина. Перед ними был не Людвиг, а его двойник, одетый как принц, чтобы ввести их в заблуждение.

Времени на размышления не было, потому что их сразу окружили люди Людвига. Прикрывая фланги друг друга, Джеральд и его воины отчаянно пробивались сквозь окружение. В просвете показалась зеленая трава. У Джеральда сжалось сердце: еще несколько ярдов, и они на свободе, в широком поле.

Перед Джеральдом появился человек, огромный, как дерево. Джеральд быстро смерил его взглядом – здоровенный мужчина, грузный, с большим животом и сильными руками размахивал огромной булавой, оружием мощным, но не позволяющим использовать боевое мастерство. Джеральд метнулся влево. Когда воин повернулся, чтобы напасть на него, Джеральд отпрянул назад, чтобы нанести удар по его руке. Воин выругался и перекинул булаву в левую руку.

Сзади послышался шум, похожий на хлопанье птичьих крыльев. Джеральд почувствовал тупую боль в спине, когда стрела пронзила его правое плечо. Он беспол мощно выронил меч из онемевшей руки.

Великан размахнулся булавой. Отклонившись от удара, Джеральд понял, что опоздал. У него в голове словно что-то лопнуло, и от сокрушительного удара потемнело в глазах.

Звезды безмятежно сияли над полем брани, усеянным телами погибших. Двадцать тысяч человек, лежали мертвыми или умирающими в ночных сумерках: аристократы, вассалы, фермеры, ремесленники, отцы, сыновья, братья – прошлая гордость империи и несостоявшаяся надежда на ее будущее.

Джеральд пошевелился и открыл глаза. Минуту он лежал, глядя на звезды; ему не удалось вспомнить, где он и что случилось. Он почувствовал знакомый тошнотворный запах.

Кровь!

Джеральд поднялся и сел. От движения сильно заболела голова, и память восстановилась. Он коснулся правого плеча, в нем все еще торчала стрела. Надо было вытащить ее, чтобы предотвратить заражение. Джеральд отломил железный наконечник и быстрым движением левой руки вытащил древко.

От обжигающей боли перехватило дыхание, и он выругался, стараясь не потерять сознание. Через некоторое время боль начала утихать, и Джеральд огляделся. На земле валялись мечи, сломанные щиты, отрубленные конечности, изорванные в клочья знамена и остывающие трупы.

С холма, где стояли войска Чарльза и Людвига, доносились радостные голоса и веселый смех. Пиршество победителей освещал мерцающий свет костров и факелов. На противоположном холме, где находилось войско императора, царили полная тишина и мрак.

Лотар был повержен. Остатки его войска скрылись в окрестных лесах.

Джеральд встал, стараясь подавить тошноту. В нескольких шагах лежал его гнедой конь. Задние ноги судорожно подергивались, а из страшной раны в животе вывалились внутренности. Когда Джеральд направился к нему, рядом мелькнула небольшая тень бродячей собаки. Трусливо прячась, она пришла поживиться, Джеральд угрожающе замахнулся на нее, и собака убежала, поджав хвост. Встав на колени рядом с конем, он ласково погладил его по шее. Услышав знакомый голос конь на мгновение перестал дергаться, в его глазах застыла предсмертная агония. Джеральд вынул из-за пояса нож, нащупал вену и полоснул по ней. Он обнимал коня, пока тот не замер.

За спиной раздались тихие голоса.

– Смотри! За этот шлем можно будет взять не меньше золотого динария!

– Брось его, – отозвался другой голос, более низкий и властный. – Он никчемный, треснул сзади, неужели не видишь? Сюда, ребята, здесь есть чем поживиться!

Мародеры! После сражения со всех дорог и пролесков собирались эти гнусные типы, охотясь за пожитками мертвецов. Они украдкой передвигались в темноте, беря оружие, одежду и драгоценности покойников все, что имело хотя бы какую-то ценность.

Неподалеку послышался голос:

– А этот еще живой!

Раздался шум удара и внезапно прерванный крик.

– Если увидишь еще, – послышался другой голос, – делай с ними то же самое. Свидетели нам не нужны.

Через мгновение они доберутся до него. Джеральд еле стоял на ногах, но под прикрытием темноты он направился к лесу.

Глава 18

Феодальная война между сыновьями покойного Людовика мало занимала монахов монастыря в Фульде. Подобно камню, брошенному в середину пруда, сражение при Фонтено подняло большие волны в цитадели власти, но здесь, на восточной окраине империи, волнение было едва заметным. Некоторые из крупных лендлордов этой местности пошли служить в армию Людовика. По закону о свободных владельцах, каждый, имеющий более четырех домов, обязан был служить в армии короля. Но стремительная и решительная победа Людовика означала, что каждый второй из этих людей вернулся домой целым и невредимым.

Монашеская жизнь осталась прежней. Несколько урожайных лет обеспечили сытное существование. Монастырские закрома ломились от изобилия, и даже тощие австразийские свиньи растолстели от хорошей кормежки.

Но вдруг наступили тяжелые времена. Непрерывные дожди за несколько недель уничтожили посевы. Хуже всего было то, что сырость проникла в амбары и почти все зерно сгнило.

Голод зимой оказался самым тяжелым за всю историю этих земель. К ужасу церковников, появились случаи каннибализма. Дороги стали чрезвычайно опасными, потому что на путников охотились не только из-за их пожитков, но и ради пропитания. При публичной казни через повешенье в Лорше голодная толпа свалила виселицу и растащила на куски еще теплые тела казненных.

Ослабленные голодом люди стали легкой добычей для болезней. Симптомы были одни и те же: головная боль, озноб, дезориентация; за ними следовало повышение температуры и тяжелый кашель. В этих случаях больного раздевали и обертывали влажной прохладной простыней, чтобы снизить температуру. У тех, кому удавалось перенести жар, появлялась надежда на выздоровление. Но выживали очень немногие.

Даже стены монастыря не спасали от эпидемии. Первым заболел брат Сэмюэль, госпитальер, которому приходилось часто контактировать с людьми из внешнего мира. Он умер спустя два дня. Аббат Рабан счел это результатом его чрезмерной общительности и нескромной шутливости. Он заявил, что заболевание плоти стало лишь внешним проявлением морального и духовного упадка. Следующим был брат Алдоард – само воплощение монашеского благочестия и добродетели. Его участь разделили брат Гилдвин, монастырский ризничий, и еще несколько братьев.

К удивлению монахов, аббат Рабан объявил о намерении совершить паломничество к усыпальнице Святого Мартина, чтобы вымолить спасение от эпидемии у святых мучеников.

– В мое отсутствие, меня заменит приор Джозеф, – сказал Рабан. – Слушайте Джозефа, ибо слово его равносильно моему.

Внезапное решение Рабана и его поспешный отъезд вызвали немало толков. Одни превозносили аббата за предпринятое им паломничество, другие утверждали, что аббат попросту сбежал.

У Джоанны не было времени на размышления. Она работала от рассвета до зари, проводя мессы, выслушивая исповеди и постоянно приходя кому-то на выручку.

Однажды Джоанна заметила, что брата Бенжамина нет на заутрене. Этот благочестивый человек никогда не пропускал ни одной службы. Сразу по окончании мессы Джоанна поспешила в лазарет. Войдя в длинную прямоугольную комнату, она почувствовала едкий запах гусиного жира и горчицы, которую использовали при заболеваниях легких. Лазарет был переполнен, койки стояли плотными рядами, и на каждой лежал больной. Между кроватями сновали монахи, назначенные в этот день помогать в лазарете, подносить больным питье, поправлять одеяла или молиться над теми, кому уже нельзя было помочь.

Брат Бенжамин полулежал в кровати, объясняя брату Додату, одному из молодых монахов, как лучше накладывать горчичник. Слушая его, Джоанна вспомнила день, когда он учил ее тому же.

При этом воспоминании она ласково улыбнулась. Если Бенжамин еще способен отдавать распоряжения, значит его состояние пока не критическое. Джоанна поспешила к кровати Бенжамина. Намочив тряпицу в розовой воде, она приложила ее к горячему лбу Бенжамина. Боже мой! Как ему удается сохранить сознание при таком сильном жаре?

Наконец Бенжамин перестал кашлять. Он лежал с закрытыми глазами и хрипло дышал. Его седые волосы, словно нимб, обрамляли бледное лицо. Его крестьянские руки, большие и грубые, но удивительно нежные и чуткие, беспомощно покоились на одеяле.

Открыв глаза, брат Бенжамин увидел Джоанну и улыбнулся.

– Ты пришел. Это хорошо, – сказал он. – Как видишь, мне требуется твоя помощь.

– Немного тысячелистника с протертой ивовой корой поставит вас на ноги. – Джоанна говорила довольно уверенно, хотя его состояние сильно тревожило ее.

Бенжамин покачал головой.

– Теперь ты нужен мне как священник, а не как лекарь. Помоги мне отойти в лучший мир, братишка, на этом свете для меня уже нет места.

Джоанна взяла его за руку:

– Без боя я вас не отдам.

– Ты знаешь все, чему я мог научить тебя, теперь учись смирению.

– Никогда не смирюсь с вашим уходом.

Два следующих дня Джоанна боролась за жизнь Бенжамина, пустив в ход все, чему он научил ее, испробовав все возможные снадобья, но жар так и не спал. Бенжамин быстро терял вес, и его плотное тело обвисло, будто из него выпустили воздух. Сквозь лихорадочный румянец на лице начала проступать зловещая бледность.

– Исповедай меня, – умолял Бенжамин. – Хочу быть в сознании, принимая святые дары.

Джоанна больше не могла ему отказывать.

– Quid mе advocasti? – начала она обряд причастия. – Чего ты хочешь от меня?

– Ut mihi unctionem trades, – ответил он. – Дай мне утешение.

Обмакнув большой палец в смесь пепла с водой, Джоанна поставила знак креста на груди брата Бенжамина и поверх положила кусочек рубища – символ смирения.

Бенжамин снова сильно закашлялся, и Джоанна увидела, как на губах у него выступила кровь. Испугавшись, она поспешила прочесть семь покаянных псалмов и совершила ритуал помазания глаз, ушей, губ, рук и ног. Казалось, обряд длился вечно. Б конце Бенжамин уже лежал с закрытыми глазами совершенно неподвижно. Джоанна не понимала, в сознании ли он.

Подошел момент причастия. Джоанна поднесла к губам Бенжамина облатку, но Бенжамин не отреагировал. «Слишком поздно, – подумала она. – Я не успела».

Когда она коснулась просфорой губ Бенжамина, он открыл глаза и принял Святые Дары. Джоанна благословила его. Дрожащим голосом она приступила к священной молитве:

– Corpus et Sangius Domini nostri Jesu Christi in vitam aeternam te perducat…

Он умер на рассвете, когда утренний воздух наполнился нежными звуками нового дня. Печаль переполняла Джоанну. С того дня, когда Бенжамин взял ее под свое крыло, он был ее наставником в другом. Даже когда обязанности священника лишили Джоанну возможности работать в лазарете, Бенжамин продолжал помогать ей и поддерживать ее. Он стал настоящим отцом для Джоанны.

Не найдя утешения в молитве, она полностью отдалась работе. На дневной службе людей было больше обычного: когда вокруг свирепствовала смерть, оставшиеся в живых потянулись в церковь.

Однажды, поднеся потир к губам пожилого прихожанина, Джоанна обратила внимание на его слезящиеся глаза и лихорадочный румянец на щеках. Следующей была худенькая молодая женщина с миловидным ребенком на руках. Женщина поднесла ребенка принять святые дары. Крошечные розовые губки открылись, чтобы испить из общей чаши, как раз в том месте, где прикасались к потиру губы старика.

Джоанна убрала потир. Взяв кусочек просфоры, она обмакнула его в вино и подала ребенку. Девочка удивленно посмотрела на мать, и та одобрительно кивнула. Это было отступление от привычного обряда, но священник должен знать, что делает. Джоанна продолжила погружать хлеб в вино до окончания причастия.

Сразу после службы приор Джозеф вызвал ее к себе. Джоанна обрадовалась, что ей придется держать ответ перед Джозефом, а не перед Рабаном, Джозеф не очень строго придерживался правил, особенно если нововведения хорошо объясняли.

– Ты сегодня допустил изменения во время службы, – заметил Джозеф.

– Да, отец.

– Почему? – В вопросе прозвучало любопытство, а не возмущение.

Джоанна объяснила.

– Больной старик и здоровый младенец, – задумчиво повторил Джозеф. – Согласен, это несовместимо.

– Более чем несовместимо, – ответила Джоанна. – Уверен, это один из путей распространения болезни.

Джозеф задумался.

– Неужели? Несомненно, болезненный дух витает повсюду.

– Возможно, не один только дух вызывает болезнь. Заболевание может распространяться через физический контакт с больными или через предметы, к которым они прикасались.

Идея была новой, но не лишенной смысла. То, что иные болезни передавались через непосредственный контакт, было давно известно. Именно поэтому прокаженным строжайше запрещали жить среди здоровых людей. Не подлежало сомнению, что болезни часто распространялись среди родственников, и люди вымирали целыми семьями в течение нескольких дней, даже часов. Но причина этого явления была загадкой.

Передается через физический контакт? Но каким способом?

– Не знаю, – призналась Джоанна. – Но сегодня у больного прихожанина я видел открытые раны на губах и подумал… – Она замолчала, расстроенная. – Не могу объяснить, отец, по крайней мере сейчас. Но пока я не узнаю больше, буду причащать, обмакивая хлеб в вино, и не позволю прихожанам пить из одной чаши.

– Ты хочешь ввести этот порядок, полагаясь только на интуицию? – удивился Джозеф.

– Если я не прав, от моей ошибки никто не пострадает, потому что верующие все равно будут вкушать от плоти и крови Христовой, – настаивала Джоанна. – Но если моя… интуиция не подведет меня, это позволит спасти многие жизни.

Джозеф размышлял. Нельзя было так легко вносить изменения в церковную службу. С другой стороны, Иоанн Англиканец – человек ученый, опытный лекарь. Джозеф хорошо помнил, как он вылечил прокаженную. Тогда, как и теперь, полагались только на «интуицию» Иоанна Англиканца Джозеф подумал, что к подобным проявлениям интуициилучше относиться внимательно, ибо они исходят от Бога.

– Продолжай в том же духе, – сказал он. – Вернувшись, аббат Рабан выразит свое мнение по этому поводу.

– Благодарю, отец. – Джоанна почтительно поклонилась и быстро удалилась.

Погружение хлеба в вино было названо mtuictio, и, кроме самых строгих приверженцев старых методов, нововведение охотно и повсеместно приняли все, поскольку, не нарушая эстетики мессы, оно позволяло соблюдать правила– гигиены. Монаху из Корби, остановившемуся в монастыре по дороге домой, так понравилась эта идея, что он предложил ее своему аббатству, где новшество сразу одобрили.

Постепенно эпидемия пошла на убыль, но не прекратилась. Джоанна стала вести подробные записи случаев заболевания, изучая их, чтобы выявить причину распространения инфекции.

Ее исследования прекратились после возвращения аббата Рабана. Он сразу вызвал Джоанну к себе и высказал свое неодобрение.

– Канон церковной службы неколебим. Как смеешь ты менять его?

– Отец аббат, изменилась только форма, но не содержание. И я уверен, что это спасает жизни.

Джоанна начала излагать свои наблюдения, но Рабан резко остановил ее.

– Твои наблюдения бесполезны, потому что они результат неверия, умозаключения, которым нельзя доверять. Этими методами дьявол искушает людей и, отвращая их от Бога, вселяет в них гордыню.

– Если Господь не желает, чтобы мы изучали материальный мир, – не унималась Джоанна, – то зачем Он дал нам глаза, которые видят, уши, которые слышат, и нос, который чувствует запахи? Не считаю грехом пользоваться тем, что сам Господь даровал нам.

– Вспомни слова святого Августина: «Вера состоит в том, чтобы верить в то, чего нельзя видеть».

– Августин также говорил, что мы не обладали способностью верить, если бы не могли увидеть. Мы не нужны Ему, бесчувственные и неразумные, – возразила Джоанна.

Рабан разозлился. Человек косный, тривиально мыслящий, не наделенный воображением, он не любил аргументированных споров, предпочитая подавлять оппонента своим авторитетом.

– Прими суд Отца Своего и повинуйся Ему, – процитировал он из Правил. – Вернись к Богу трудным путем послушания, ибо предал Его, следуя своей собственной воле.

– Но, ваше преподобие…

– Все, я сказал свое слово! – сердито воскликнул Рабан, покраснев от злости. – Иоанн Англиканец, с этого момента ты свободен от выполнения обязанностей священника. Будешь учиться человеколюбию, работая в лазарете, помогая брату Одило, прислуживая ему с должным послушанием.

Джоанна хотела возразить, но не стала. Рабан терял терпение, и протест грозил ей тяжелыми последствиями.

Она опустила голову.

– Как прикажете, аббат.

Позднее, размышляя о случившемся, Джоанна поняла, что Рабан был прав. Она слишком горда и непослушна. Но кому нужно послушание, если от этого страдают люди? Погружение спасало жизни, Джоанна в этом не сомневалась. Но как убедить в этом аббата? Он не потерпит ее возражений. Убедить его можно лишь сославшись на авторитетное мнение. Поэтому теперь, наряду со своими дневными обязанностями и работой в лазарете, Джоанна начала посещать библиотеку, пытаясь отыскать в текстах Гиппократа, Орибаса и Александра Траллского хоть что-то, подтверждающее ее гипотезу. Она работала без устали, отдавая сну только два-три часа в сутки и доводя себя до изнеможения.

Однажды, читая текст Орибаса, Джоанна нашла то, что искала. Переписывая переведенный отрывок, она вдруг почувствовала, что ей очень трудно писать, голова болела, и рука с трудом держала перо. Решив, что это лишь следствие переутомления, Джоанна продолжила работу. Но вдруг перо выпало из руки на страницу, закапав ее чернилами. «Какая неудача, – подумала она. – Придется выскоблить дочиста и начать сначала». Ее пальцы дрожали так, что она не могла снова приступить к работе.

Встав, она ухватилась за край стола, и почувствовала сильное головокружение. Качаясь, Джоанна добралась до двери и буквально выпала наружу, встав на четвереньки. Ее стошнило.

Каким-то образом она добралась до лазарета. Брат Одило уложил Джоанну на кровать и прикоснулся рукой к ее раскаленному лбу.

Джоанна удивленно заморгала.

– Ты из прачечной?

Брат Одило покачал головой.

– У меня не холодные руки, брат Иоанн. У тебя высокая температура. Боюсь, ты тоже заболел.

«Заболела! – пронеслось в затуманенном сознании Джоанны, – Нет, этого не может быть! Просто устала, вот и все. Мне бы только отдохнуть немного…»

Брат Одило положил ей на лоб тряпицу, намоченную в розовой воде.

– Лежи тихо, пока я намочу новые тряпицы. Вернусь через минуту.

Его голос прозвучал словно издалека. Джоанна закрыла глаза. Прохладная повязка на голове благоухала розой, помогая ей погрузиться в блаженную темноту.

Но вдруг Джоанна широко распахнула глаза. Они завернут ее во влажные простыни, чтобы сбить температуру. Для этого им придется раздеть ее.

Этого нельзя допустить. Джоанна поняла, что как бы она ни сопротивлялась, они все равно это сделают. Любые протесты сочтут лихорадочным бредом.

Она села на кровати, свесив ноги. Голова снова заболела. В висках застучало и заныло. Джоанна направилась к двери. Перед глазами все поплыло, но она заставила себя выйти наружу и быстро направилась к крепостным воротам. Перед тем как пройти мимо привратника Хатто, Джоанна выровняла походку. Он подозрительно взглянул на нее, но остановить не решился, Джоанна шла прямо к реке.

Слава Богу, маленькая монастырская лодка стояла на месте, привязанная веревкой к ветке дерева. Джоанна отвязала лодку, залезла в нее и оттолкнулась от берега ногами. Как только лодка отошла, она потеряла сознание.

Лодка долго стояла в воде неподвижно. Затем ее подхватило течение, развернуло и унесло.

* * *

Небо медленно вращалось, высокие белые облака расплывались по небу экзотическими узорами. Темно-красное солнце коснулось горизонта, и его лучи опаляли лицо Джоанны, выжигая глаза. Она с удивлением смотрела, как его края засияли и растворились, образовав силуэт человека.

Перед ней поплыло лицо отца. Под густыми бровями появилась страшная улыбка черепа. Безгубый рот открылся и произнес: «Женщина!», но голос принадлежал не отцу, это был голос ее матери. Рот открылся еще шире, и Джоанна увидела, что это вовсе не рот, а страшная пропасть в бездну. Там полыхали огромные сине-красные языки огня. В пламени горели люди, их тела извивались от боли. Один из них взглянул на Джоанну. С ужасом Джоанна узнала голубые глаза и золотистые саксонские волосы. Мать звала ее, протянув руки. Джоанна направилась к ней, но вдруг земля под ногами исчезла, и она начала падать в страшную бездну. «Мамааа!» – кричала она, падая в огонь…

Джоанна очутилась в заснеженной долине. Вдали сиял Вилларис, и на крышах его под солнцем таял снег, а талые капли сверкали, как драгоценные камни. Она услышала топот копыт, обернулась и увидела Джеральда. Он скакал к ней на Пестисе. Джоанна побежала к нему по снежному полю, он склонился, обхватил ее и посадил перед собой в седло. Она прильнула к нему, наслаждаясь силой его объятий. Она была в безопасности, теперь ей ничто не угрожало, Джеральд этого не допустит. Они вместе направились к сияющим башням Виллариса, слушая, как стучат копыта коня, и плавно раскачиваясь в седле…

Движение прекратилось. Джоанна открыла глаза. Над боргом лодки возвышались верхушки деревьев, темные и неподвижные на фоне сумеречного неба. Лодка остановилась.

Над ней послышались голоса, но Джоанна не могла разобрать ни слова. Чьи-то руки вытащили ее из лодки. Она смутно вспомнила, что нельзя позволять им делать это, пока она больна, нельзя, чтобы ее отнесли обратно в Фульду. Джоанна отчаянно отбивалась. Услышав, как кто-то выругался, она почувствовала сильную острую боль в челюсти и больше ничего.

* * *

Из темной бездны Джоанна выбиралась очень медленно. В голове стучало, горло пересохло и саднило. Она облизнула сухие губы и ощутила вкус крови. Челюсть болела. Ощупав ее, Джоанна вздрогнула. Ее посетила мысль, о том, где она.

Джоанна лежала на пуховом матрасе в незнакомой комнате. Судя по количеству и качеству мебели, хозяин дома был человеком богатым. Кроме огромной кровати, в которой она лежала, в комнате стояли скамьи, покрытые мягкой тканью, кресло с высокой спинкой и мягкими подушками, длинный дощатый стол, письменный столик, несколько сундуков и комодов, украшенных прекрасной резьбой. Рядом горел камин, а на жаровне лежали две булки, источая приятный аромат.

Неподалеку, спиной к ней, стояла пышная молодая женщина, замешивая тесто. Закончив месить, она стряхнула муку с фартука и повернулась к Джоанне. Затем она быстро подбежала к двери и позвала:

– Муженек! Иди скорее. Твоя гостья проснулась!

В комнату вбежал румяный молодой человек, долговязый и неуклюжий, похожий на цаплю.

– Как она? – спросил он.

Она? Услышав это слово, Джоанна вздрогнула. Посмотрев на себя, она увидела не монашеское одеяние, а женскую рубашку из мягкого голубого полотна.

Они все знают.

Джоанна попыталась подняться с кровати, но руки и ноги словно налились свинцом.

– Не напрягайтесь. – Молодой человек осторожно прикоснулся к ее плечу, укладывая в постель. У него было приятное, честное лицо и большие голубые глаза, напоминающие васильки.

Кто он? Недоумевала Джоанна. Донесет ли он аббату Рабану и другим про то, что я… или он уже сделал это? Действительно ли я его «гостья»? Или пленница?

– П-п-пить, – прохрипела она.

Молодой человек опустил чашку в деревянный бочонок рядом с кроватью и подал Джоанне воды. Он осторожно поднес чашку к ее губам, чтобы она могла напиться не захлебнувшись.

Джоанна схватила чашку и с жадностью стала пить. Прохладная влага показалась самым волшебным напитком, какой ей когда-либо случалось отведать.

Молодой человек предостерег ее:

– Лучше пить понемногу. Прошла неделя пока вам удалось съесть больше нескольких ложек.

Неделя с лишним! Неужели она здесь так долго? Джоанна помнила только, как залезла в лодку, больше ничего.

– Г-где… Где я? – спросила она.

– Вы в поместье лорда Рикульфа, в пятидесяти милях от Фульды. Мы нашли вас в лодке, застрявшей в прибрежном валежнике. Вы были в беспамятстве от лихорадки, но при этом очень сильно отбивались от нас.

Джоанна потрогала болезненный синяк на челюсти.

Молодой человек улыбнулся.

– Простите. По-другому с вами нельзя было обойтись, Хотя и в тяжелом состоянии, но сдачу дали. – Он завернул рукав и показал большой безобразный синяк на правом плече.

– Вы спасли меня, – сказала Джоанна. – Спасибо.

– Пожалуйста. Долг платежом красен. Это за все, что вы сделали для меня и моих родных.

– Неужели… я знаю вас? – удивилась она.

Молодой человек улыбнулся еще шире.

– Похоже, я сильно изменился после нашей последней встречи. Мне тогда было двенадцать, почти тринадцать лет. Посчитаем… – И он начал считать на пальцах по классическому методу Беде. – Это было лег шесть назад. Шесть лет на триста шестьдесят пять дней… как же… две тысячи сто девяносто дней!

Джоанна от удивления вытаращила глаза, узнав юношу.

– Арн! – воскликнула она и сразу попала в его объятья.

В тот день они больше не разговаривали, поскольку Джоанна была очень слаба и Арн не хотел, чтобы она изнуряла себя. Съев несколько ложек бульона, она тотчас заснула.

На следующий день Джоанна почувствовала себя гораздо лучше, и главное – она очень проголодалась. Быстро поглощая хлеб и сыр, Джоанна внимательно слушала рассказ Арна о том, что случилось с момента их последней встречи.

– Как вы и предвидели, аббату так понравился наш сыр, что он принял нас как пребендариев,[9] обещая достойное содержание в обмен на сотню фунтов нашего сыра в год. Но вы должны знать об этом.

Джоанна кивнула. Сыр с голубыми прожилками, неприятный на вид, но божественный на вкус, стал любимейшим лакомством в монастырской трапезной. Гостям монастыря как светского, так и духовного звания этот сыр пришелся весьма по вкусу, поэтому спрос на него неуклонно возрастал.

– Как поживает твоя матушка? – спросила Джоанна.

– Отлично. Она снова вышла замуж за хорошего человека, фермера с собственным дойным стадом, и все молоко идет на изготовление сыра. Дело их растет с каждым днем, живут они счастливо и процветают.

– Не меньше, чем ты. – Джоанна указала на обстановку ухоженной комнаты.

– Своим благополучием я обязан вам, – сказал Арн. – В монастырской школе я научился читать, писать и отлично считать. Все это пригодилось мне, когда дело стало расти и пришлось вести тщательный учет. Узнав о моих способностях, лорд Рикульф взял меня на должность управляющего. Я веду его хозяйство здесь и слежу за охотничьими угодьями, поэтому и нашел вас в лодке.

Джоанна покачала головой, вспоминая, как Арн и его мать шесть лет назад прозябали в убогой лачуге, словно крепостные. Тогда казалось, что они обречены на нищету и полуголодное существование. Теперь же Мадалгис снова вышла замуж, стала процветающей хозяйкой, а ее сын – управляющим могущественного лорда! «Vitam regit fortuna, – подумала Джоанна. – Воистину, человеческой жизнью управляет случай».

– Вот, – гордо сказал Арн. – Это моя жена Бона и наша дочь Арнальда. – Прелестная молоденькая Бона весело улыбнулась. У семнадцатилетней Боны уже есть дочь, а округлившийся живот свидетельствовал о том, что скоро появится второй ребенок, Арнальда походила на херувима: огромные голубые глаза, светлые локоны, розовые щеки. Восхитительная девочка! Когда она радостно улыбалась Джоанне, на ее нежных щечках обозначились прелестные ямочки.

– Прекрасная семья, – сказала Джоанна.

Арн засиял и подозвал жену и дочь.

– Подойдите и поприветствуйте… – Он смутился. – Как мне называть вас теперь? «Брат Иоанн» как-то не подходит.

– Джоанна. – Имя показалась ей одновременно чужим и знакомым. – Называйте меня Джоанной, потому что это мое настоящее имя.

– Джоанна, – повторил Арн, довольный, что ему так доверяют. – Расскажите нам, как вы стали монахом в бенедиктинском монастыре Фульды, потому что такое едва ли возможно. Как вам это удалось? Что заставило вас так поступить? Кто-нибудь еще знает о вашей тайне? Неужели никто не догадывался?

Джоанна рассмеялась.

– Вижу, время не притупило твоей любознательности.

Скрываться не имело смысла. Джоанна рассказала Арну все, начиная с неортодоксального обучения в школе Дорштадта до жизни в Фульде и принятия духовного сана.

– Значит, монахи до сих пор не знают про вас, – задумчиво проговорил Арн, когда она закончила свой рассказ. – Мы подумали, что вас разоблачили, и вам пришлось бежать… Собираетесь ли вы вернуться в монастырь? Вы можете это сделать, совершенно ничего не опасаясь. Я скорее умру на дыбе, чем открою вашу тайну!

Джоанна улыбнулась. Несмотря на мужественный вид, Арн остался мальчиком, которого она знала прежде.

– К счастью, твоя жертва никому не понадобится, – ответила она – Я ушла из монастыря вовремя. Меня никто ни в чем не заподозрил. Но… едва ли я вернусь туда.

– Что же вы будете делать?

– Хороший вопрос. В самом деле, очень хороший вопрос. Но ответа я пока не знаю.

Арн и Бона заботились о Джоанне, не разрешая ей вставать с постели несколько дней.

– Вы еще очень слабы, – настаивали они. Джоанне оставалось только подчиниться им. Долгими часами она обучала Арнальду писать буквы и цифры. Девочка унаследовала отцовские способности и с жадностью впитывала все, чему учила ее Джоанна, радуясь обществу такой почетной гостьи.

Когда в конце дня Арнальду уводили спать, Джоанна долго не смыкала глаз, размышляя о своем будущем. Стоит ли возвращаться в Фульду? В монастыре она провела почти двенадцать лет, выросла в его стенах, и ей трудно было представить жизнь вне монастыря. Но факты – вещь безжалостная. Ей двадцать семь лет, она уже не молода. В условиях сурового климата, спартанской диеты и неотапливаемых помещений монастыря Фульды монахи редко доживали до сорока. Самому старому, брату Деотату, было всего сорок четыре. Долго ли сможет она сопротивляться возрасту, скоро ли ее снова свалит болезнь, когда опять придется скрываться, чтобы избежать неминуемой смерти?

Кроме того, нельзя забывать про аббата Рабана, который очень недолюбливал ее, а он не из тех, кто меняет свое мнение. Если она вернется, какие трудности и наказания ждут ее?

Все существо Джоанны стремилось к переменам. В библиотеке Фульды не осталось ни одной не прочитанной книги, не было ни одной незнакомой трещинки на потолке общей спальни. Прошли годы с тех пор, когда Джоанна просыпалась с восхитительным чувством, что должно произойти что-то интересное. Ей хотелось узнать мир.

Куда же идти? В Ингельхайм? Теперь, когда умерла мать, ей нечего там делать. Дорштадт? Что она там найдет – Джеральда, все еще ожидающего ее и сохранившего любовь к ней все эти годы? Какая глупость! Наверняка, он снова женился и не обрадуется внезапному появлению Джоанны. Кроме того, она давно уже выбрала другую жизнь, в которой для любви мужчины нет места.

Нет. Джеральд и Фульда принадлежат ее прошлому. Надо смело смотреть в будущее, что бы ее ни ожидало.

– Мы с Боной решили, – сказал Арн, – что вы останетесь у нас. Хорошо, когда в доме есть еще одна помощница по хозяйству и подруга для Боны. Особенно теперь, когда мы ожидаем ребенка.

Его предложение прозвучало неловко, но оно шло от чистого сердца, поэтому Джоанна ласково ответила:

– Боюсь, что толку от меня в доме будет мало. Я никогда не отличалась домовитостью, у меня обе руки левые, и повариха я неважная.

– Бона с радостью научит вас…

– Я слишком долго жила как мужчина, и женщина из меня получится очень плохая, если я вообще когда-либо была ею! – возразила она. – Нет, Арн, мужская жизнь подходит мне больше, мне нравятся ее преимущества.

Арн задумался.

– Тогда придется скрывать, что вы женщина. Это не важно, можете работать в саду… или учить маленькую Арнальду. Она в восторге от ваших игр и занятий, точно так же, как и я когда-то.

Заманчивое предложение. Нельзя представить себе более безопасную и благополучную жизнь, чем в их семье. Но этот уютный и безопасный мир был слишком тесен для проснувшегося в Джоанне стремления к приключениям. Она не хотела сменить одни стены на другие.

– Благослови тебя Господь за твое доброе сердце, Арн. Но у меня другие планы.

– Какие?

– Хочу стать паломником.

– В Тур или к могиле Святого Мартина?

– Нет, в Рим, – призналась Джоанна.

– Рим! – изумился Арн. – Да вы с ума сошли!

– Теперь, когда война закончилась, многие пойдут туда.

Арн покачал головой.

– Лорд Рикульф говорит, что Лотар не отказался от короны, несмотря на поражение при Фонтено. Он вернулся в королевский дворец в Аазене и собирает новую армию. По словам милорда, он даже обратился к саксонцам, сказав, что разрешит им поклоняться языческим богам, если они перейдут на его сторону!

«Как бы посмеялась моя мама» – подумала Джоанна, узнав о таком неожиданном обороте дел: христианский король готов реставрировать старых богов. Она представила, что бы сказала ее мать: «В мирные времена слабый Бог христиан вполне годится для простых дел, но для победы приходится звать на помощь Тора и Одина, а также других богов– воинов моего народа».

– Рискованно отправляться в путь в такой обстановке, – заметил Арн.

У него были свои соображения. Конфликт в королевской семье привел к полному беспорядку. На неохраняемых дорогах свирепствовали банды грабителей и убийц.

– Я буду в безопасности, – сказала Джоанна. – Кому нужен бедный странствующий монах, не имеющий ничего, кроме рясы?

– Эти разбойники готовы убить из-за любой тряпки, не говоря уже о рясе! Запрещаю вам отправляться в путь одной! – Арн произнес это с такой уверенностью, какой не допустил бы в разговоре с мужчиной.

На что она так же уверенно ответила:

– Я сама себе хозяйка, Арн, Уйду, когда пожелаю.

Поняв свою ошибку, Арн сразу уступил.

– Обождите хотя бы три месяца, – попросил он. – Торговцы будут продавать здесь пряности. У них хорошая охрана, потому что они не хотят рисковать своим дорогим товаром. С ними вы спокойно доберетесь до Лангре.

– Лангре! Путь, конечно, не самый прямой?

– Да, – согласился Арн. – Но зато самый безопасный. В Лангре есть пристанище для пилигримов, идущих на юг. Там вы без труда найдете попутчиков.

Джоанна задумалась.

– Пожалуй, ты прав.

– Милорд Рикульф несколько лет назад сам прошел этот путь паломником, даже карту составил. Она хранится у меня. – Арн открыл запертый шкафчик, вынул из него лист пергамента и осторожно развернул его. Лист потрепался и потемнел от времени, но чернила сохранили яркость. Дорога в Рим была обозначена на нем очень четко.

– Благодарю тебя, Арн. Поступлю, как ты советуешь. Три месяца – срок небольшой. Дольше позанимаюсь с Арнальдой. Она очень умненькая и отлично преуспела!

– Значит, договорились. – Арн стал сворачивать пергамент.

– Позволь мне изучить карту получше.

– Конечно. Я иду в овчарню присмотреть за стрижкой овец. – Арн улыбаясь удалился. Он был очень доволен тем, что уговорил Джоанну.

Джоанна глубоко вдохнула ароматный воздух ранней весны.

Дух ее вострил, словно сокол, избавленный от пут. Она внезапно ощутила восхитительную свободу ветра и открытого неба. В этот час монахи Фульды должно быть собрались в исповедальне, рассевшись на каменных сиденьях, слушали бухгалтерский отчет брата Келлара. А она здесь, свободная и независимая, и впереди жизнь, полная приключений.

Джоанна увлеченно принялась изучать карту. До Лангре дорога была широкая и хорошая. Вот здесь она поворачивала на юг через Безаньон и Обре, спускаясь по берегу озера Святого Мориса к Ле-Вале. У подножия Альп находилась монастырская гостиница, где паломники могли отдохнуть и приготовиться к трудному переходу по дороге Святого Бернарда – самому удобному и проторенному пути через Альпы. За Альпами начиналась прямая и широкая дорога Виа Францигена, она вела через Аосгу, Павию и Болонью в Тасканию и дальше в Рим.

Рим. В этом древнем городе живут величайшие умы мира, в его храмах сокрыты немыслимые сокровища, в его библиотеках собрана мудрость веков. Несомненно, там, среди священных могил Апостолов, Джоанна найдет то, что ищет. Именно там ее судьба.

Арн настоял на том, чтобы она не отправлялась в путешествие пешком, и когда на рассвете Джоагат крепила котомку к седлу мула, к ней подбежала маленькая Арнальда. Ее белокурые локоны были еще в беспорядке после сна.

– Куда ты уезжаешь? – спросил прелестный херувим.

Джоанна опустилась перед девочкой на колено, чтобы разговаривать с ней на равных.

– В Рим. В волшебный город, где живет Римский Папа.

– Ты любишь Папу Римского больше, чем меня?

Джоанна рассмеялась.

– Никогда не видела его. На свете нет никого, кого я любила бы больше, чем тебя, моя перепелочка – Она погладила мягкие волосы девочки.

– Тогда не уезжай. – Арнальда обняла Джоанну за шею. – Не хочу, чтобы ты уезжала.

Маленькое детское тело прижалось к Джоанне, переполнив нежностью ее сердце. У меня тоже могла бы быть такая девочка, если бы я выбрала другой путь. Я бы обнимала, укачивала… и учила ее. Джоанна вспомнила, как тосковала по Анастасию, когда он ушел. Он оставил ей книгу, чтобы она продолжила учение. Но она сбежала из монастыря в чем была, и теперь ничего не могла подарить этой девочке на прощанье.

Кроме…

Джоанна достала из-под рясы медальон, который носила с тех пор, как Мэтью повесил его ей на шею.

– Это Святая Екатерина. Она была очень умная и сильная, как ты. – И Джоанна рассказала девочке историю Святой Екатерины…

У Арнальды расширились глаза.

– Она была девушкой и сделала это?

– Да. И ты тоже сделаешь, если хорошо выучишь буквы. – Джоанна сняла медальон и надела его на Арнальду. – Теперь она твоя. Позаботься о ней.

Арнальда зажала медальон в кулачке, стараясь не расплакаться.

Джоанна попрощалась с Арном и Боной. Бона протянула ей сверток с провизией и промасленный бурдюк с элем.

– Там хлеб, сыр и немного сушеного мяса. Хватит недели на две, а к тому времени вы уже доберетесь до монастырской гостиницы.

– Спасибо, – сказала Джоанна. – Никогда не забуду вашей доброты.

– Помните, Джоанна, – произнес Арн, – в этом доме вы всегда желанный гость. Это ваш дом.

Джоанна обняла его.

– Продолжай обучение девочки, она умная и жадная до знаний.

Она села на мула. Семейство обступило ее, их лица выражали печаль. Возможно, такова ее судьба, всегда расставаться с теми, кого она любит. Это расплата за странную жизнь, которую она выбрала. Но Джоанна сознательно приняла ее и сожалеть об этом не стоило.

Она пустила мула мелкой рысью. В последний раз махнув рукой на прощанье, Джоанна направилась в сторону южной дороги на Рим.

Глава 19

РИМ, 844 год

Анастасий опустил перо, разминая усталые пальцы. Он с гордостью рассматривал только что переписанный лист, еще одно дополнение к его шедевру, Liber pontificalis, «Книге Римских Пап», подробное описание всех современным понтификов.

Анастасий ласково погладил чистый белый пергамент; его еще предстояло заполнить. Когда-нибудь на этих свободных страницах появится описание триумфа и славы его самого как Папы Римского.

Как будет гордиться им его отец, Арсений! Хотя за многие годы члены семьи Анастасия занимали разные почетные должности и носили благородные титулы, трон Папы Римского пока был им недоступен. Однажды Анастасию показалось, что он достиг своей цели, но время и обстоятельства помешали ему.

Теперь настал черед Анастасия. Он оправдает надежды отца, став Папой.

Конечно, это произойдет не сразу. Чрезмерные амбиции Анастасия не затмили его ума, и он понимал, что время еще не пришло. Ему всего тридцать три, и должность премицерия, хотя и влиятельная, все же была слишком мирской, чтобы начинать с нее восхождение на заветный Престол Святого Петра.

Но скоро его положение изменится. Папа Григорий на смертном одре. Как только закончится официальный траур, начнутся выборы нового Папы. Анастасий приложил все свои дипломатические усилия, использовал все свое искусство подкупа и угроз, чтобы эти выборы прошли так, как ему нужно. Следующим Папой будет Сергий, кардинал собора Святого Мартина, слабый и коррумпированный потомок благородного римского рода. В отличие от Григория Сергий понимал, как устроен мир и знал, как выразить благодарность тем, кто помог ему. Анастасий сразу после избрания Сергия будет назначен Епископом Кастеллы – отличная должность, открывающая путь к трону, когда закончится время правления Сергия.

Картина вырисовывалась прекрасная, и только одно нарушало ее полноту: Григорий был все еще жив. Подобно старой виноградной лозе с глубокими корнями, питающими ее из недр земли, старик упрямо цеплялся за жизнь. Рассудительный и благоразумный Григорий во всем проявлял медлительность, даже в переходе в лучший мир.

Он правил семнадцать лет, дольше всех прежних Пап, после незабвенного Льва III. Доброго, скромного, доброжелательного, благочестивого Григория римляне очень любили. Заботливый покровитель множества нищих паломников, он давал им необходимый кров и убежище. Он следил, чтобы во время священных праздников и процессий милостыню раздавали очень щедро.

Анастасий относился к Григорию со смешанным чувством, включавшим удивление и презрение. Удивляясь искренности благочестия и веры Григория, он презирал его за простоту и тугодумие: они позволяли легко манипулировать Папой и обманывать его. Анастасий сам нередко пользовался доверчивостью Папы, но никогда так успешно, как на Поле Лжи, когда он подстроил поражение франкского короля Людовика прямо под носом Григория во время мирных переговоров. Маленькая хитрость оказалась очень прибыльной. Лотар, сын Людовика, отлично знал, как выразить свою благодарность звонкой монетой, и теперь Анастасий был весьма состоятельным человеком. Более того, Анастасию удалось завоевать доверие и получить поддержку Лотара. Какое-то время Анастасий действительно опасался, что союз с франкским наследником ни к чему не приведет. Поражение Лотара при Фонтено могло разрушить все планы. Но Лотар достиг соглашения со своим мятежным братом, заключив Верденский договор, превосходный пример дипломатического мошенничества, позволившего ему вернуть и корону, и земли. Лотар снова был императором. Это должно принести Анастасию немало выгод в будущем.

Звук колокола отвлек Анастасия от размышлений. Колокол прозвонил один раз, второй, третий. Анастасий радостно хлопнул себя по бедрам. Наконец-то!

Он уже облачился в траур, когда послышался долгожданный стук в дверь. В комнату неслышно вошел папский нотариус.

– Папа предстал перед Богом, – сообщил он. – Премицерий, необходимо ваше присутствие у одра.

Они молча шли по лабиринтам Латеранского дворца в личные покои Папы.

– Святой был человек, – прервал молчание нотариус. – Миротворец.

– На самом деле святой, – ответил Анастасий. Про себя же подумал, что лучше места, чем на небесах для него нет.

– Когда еще появится такой же? – Голос нотариуса дрогнул.

Анастасий заметил, что нотариус плакал. Искреннее проявление чувства заинтриговало его. Сам он был гораздо артистичнее и вечно следил за тем, какое впечатление производит каждое его слово и поступок, чтобы проронить слезу в нужней момент. Тем не менее эмоциональность нотариуса напомнила ему, что следует проявить скорбь. Когда они подошли к дверям папской опочивальни, Анастасий глубоко вздохнул и сморщил лицо так, чтобы в глазах собрались слезы. Этой уловкой он пользовался всегда, когда надо было заплакать. Такое случалось нечасто, но всегда производило впечатление.

Опочивальня была открыта для всех скорбящих. Григорий лежал на огромной пуховой постели с закрытыми глазами. В руки, скрещенные на груди, был вложен золотой крест. Остальные высокопоставленные вельможи папского двора, обступили его кровать. Анастасий увидел среди них Аршгиса, главного управляющего, Компулуса, номенклатора, и Стефана, хранителя папского гардероба.

– Премицерий Анастасий, – объявил секретарь, когда вошел Анастасий. Все взглянули на его искаженное горем, залитое слезами лицо.

Джоанна подняла голову, подставляя лицо теплому римскому солнцу. Она еще не привыкла к такой приятной, мягкой погоде в уинтарманте, или январе, как этот зимний месяц называли на юге империи, где царили римские, а не франкские порядки.

Рим оказался не таким, каким она его себе представляла. Джоанна мечтала о сияющем городе, украшенном золотом и мрамором, с сотнями базилик, поднимающихся к небесам в прославление существования истинного Civitas Dei, Божественного Города на земле. В реальности все было иначе. Огромный, зловонный, перенаселенный город, с узкими разбитыми улицами, которые больше подходили для ада, чем для рая на земле. Его древние памятники, те, что не были переделаны в христианские церкви, стояли в руинах. Храмы, амфитеатры, дворцы и бани, открытые всем стихиям, остались без золотого и серебряного убранства. Среди обшарпанных колонн росли деревья и кусты, в разрушающихся портиках бродили свиньи, козы и огромные быки. Статуи императоров валялись на земле, разоренные саркофаги героев были приспособлены под корыта для свиней.

Это был город древних и явно непримиримых противоречий: загадка мира и разлагающийся отголосок истории, место паломничества христиан, где величайшее искусство прославляло языческих богов; хранилище книг и мудрости; люди здесь прозябали в невежестве и предрассудках.

Несмотря на эти противоречия, а возможно, и благодаря им Джоанна полюбила Рим. Шум и суматоха его улиц бодрили ее. В этих коридорах толпились люди из самых отдаленных уголков мира. Здесь царило многоязычие: римляне, ломбардийцы, германцы, византийцы и мусульмане; здесь соединились прошлое и настоящее, язычество и христианство. В этих древних стенах прекрасное и страшное было неотделимо одно от другого. В Риме Джоанна открыла для себя мир возможностей и приключений, которых искала всю жизнь.

Большую часть времени она проводила в Борго, где находились многочисленные школы. Прибыв сюда более года назад, Джоанна направилась во франкскую школу, но ее туда не приняли, поскольку все было переполнено франкскими паломниками и переселенцами с других земель. Тогда она пошла в англиканскую школу, где ее радушно встретили благодаря происхождению отца и прозвищу Англиканец.

Глубина и объем знаний Джоанны вскоре заставили всех признать в ней блестящего ученого. Теологи всего Рима приходили сюда вести с ней ученые диспуты и уходили, потрясенные ее мудростью и искусством вести споры. «Каково было бы их негодование и отвращение, если бы они узнали, что спор выиграла женщина», – думала Джоанна, про себя улыбаясь.

В ее обязанности входило ассистирование при ежедневных службах в маленькой церкви рядом со школой. После полуденной трапезы и короткого сна (на юге было принято спать в знойные дневные часы) Джоанна отправлялась в лазарет, где проводила остаток дня, ухаживая за больными. Искусство лекаря укрепило ее авторитет, поскольку местная медицина сильно отставала. Римляне почти ничего не знали о целебных свойствах трав и растений, не имели представления о диагностике и лечении мочой. Лекарские способности Джоанны сделали ее очень популярной.

Она вела активную и насыщенную жизнь, к чему и стремилась. Здесь Джоанна пользовалась всеми преимуществами монашества без его недостатков. Она в полную силу использовала свои знания, и никто не осуждал ее за это. Джоанна имела свободный доступ в местную библиотеку, где была собрана небольшая, но прекрасная коллекция, состоящая из пятидесяти с лишним томов, и никто не стоял над ее душой, не задавал вопросов, почему она выбрала Цицерона или Светония, а не Августина. Джоанна свободно перемещалась когда и куда хотела, думала о том, о чем хотела, высказывала свои мысли, не опасаясь наказания. Время текло незаметно.

Жизнь ее оставалась бы неприметной, если бы вновь избранный Папа Сергий внезапно не заболел.

На девятое воскресенье перед Пасхой у Папы появились странные симптомы: несварение желудка, бессонница, ощущение тяжести в конечностях и отеки. Незадолго до Пасхи у него начались сильные, почти невыносимые боли. По ночам во дворце люди не смыкали глаз из-за его истошных криков.

Общество врачей направляло многочисленных специалистов лечить Папу. Были испробованы все возможные методы. Одни принесли ему кусочек черепа Святого Поликарпа, чтобы он прикоснулся к нему. Другие втирали масло из лампады, всю ночь горевшей в гробнице Святого Петра, в больные конечности Папы. Это средство помогало даже в самых безнадежных случаях. Ему многократно пускали кровь и давали столько рвотного, что все его тело содрогалось от спазмов. Поскольку не помогли даже эти мощные средства, врачи попытались снять боль контрмерами, прокладывая горящие льняные жгуты вдоль воспаленных вен на ногах.

Все напрасно. Когда состояние Папы ухудшилось, римляне встревожились: если Сергий умрет вскоре после своего предшественника, и трон Святого Петра опять опустеет, то франкский король Лотар, воспользовавшись случаем, нападет на город и установит свое правление.

Бенедикт, брат Сергия, был тоже обеспокоен. Однако не родственные чувства вызывали его тревогу. Смерть брата угрожала интересам Бенедикта. Убедив Сергия назначить его папским представителем, Венедикт воспользовался своим новым положением, чтобы завладеть папской канцелярией. Таким образом, пять месяцев Сергий правил лишь формально, вся реальная власть сосредоточилась в руках Бенедикта, что способствовало его обогащению.

Бенедикт хотел бы занять папский престол, но знал, что это для него недостижимо. Для такой должности у него не было образования. Он был вторым сыном в семье, а в Риме не делили имущество и титул между наследниками, в отличие от франков. Как первенец, Сергий пользовался всеми семейные привилегиями, дорогой одеждой, частными учителями. Не имея возможности изменить эту страшную несправедливость, Бенедикт перестал сокрушаться и нашел утешение в светских удовольствиях, в которых в Риме не было недостатка. Мать, часто упрекая Бенедикта за недостойное поведение, не предпринимала серьезных попыток остановить его. Все свои надежды она возлагала на Сергия.

Теперь, наконец-то, долгие годы пристального надзора прошли. Убедить Сергия назначить брата папским представителем не составило труда. Сергий постоянно испытывал чувство вины за то, что в детстве ему отдавали предпочтение. Бенедикт знал, как слабохарактерен брат, но не предполагал, что настолько. После долгих лет упорной учебы и монашеского аскетизма Сергий с радостью отдался наслаждениям жизни. Бенедикт не искушал его женщинами, поскольку Сергий свято соблюдал непорочность. В этом он проявлял истинный фанатизм, и Бенедикт старательно скрывал от него свои любовные похождения.

Но у Сергия была другая слабость – чревоугодничество. Захватив власть, Бенедикт отвлекал внимание брата разнообразными гастрономическими удовольствиями, Сергий алчно предавался обжорству и возлияниям. Он прославился тем, что мог съесть пять форелей, двух жареных цыплят, дюжину пирожков с мясом и ногу оленя за один присест. После одной из таких оргий он явился на утреннюю мессу в таком состоянии, что, ко всеобщему ужасу его стошнило прямо на алтарь.

После этого позорного случая Сергий заставил себя вернуться к привычным с детства хлебу и овощам. От строгой диеты его здоровье поправилось, и он снова заинтересовался государственными делами. Это мешало планам Бенедикта, но он выжидал удобного случая. Решив, что Сергию больше не стоит заниматься благочестивым самоистязанием, Бенедикт опять начал соблазнять его экзотическими сладостями, пирожками, жареной свининой и крепким тосканским вином. Вскоре Сергий вновь предался обжорству.

Теперь, однако, аппетит его зашел слишком далеко. Сергий тяжело заболел. Жалости к старшему брату Бенедикт не испытывал, но и смерти ему не желал, ибо это положило бы конец его власти.

Надо было что-то делать. Врачи, толпившиеся вокруг Сергия, считали, что болезнь на него наслали могущественные демоны, противостоять которым может только молитва. Кровать Сергия окружали священники и монахи, молившиеся за его здоровье день и ночь, но это не принесло облегчения. Состояние Сергия продолжало ухудшаться.

Бенедикт не собирался доверять свое будущее бесполезным молитвам. Что-то надо было предпринять. Но что?

– Господин?

Размышления Бенедикта прервал тихий, неуверенный голос Целестина, одного из папских казначеев. Как большинство его коллег, Целестин происходил из богатого аристократического римского рода. Его семья щедро заплатила за то, чтобы их юный отпрыск служил у Папы казначеем. Бенедикт взглянул на юношу с презрением. Что этот изнеженный избалованный мальчишка знал о жизни, о том, как трудно подняться из низов?

– В чем дело?

– Господин Анастасий просит у вас аудиенции.

– Анастасий? – Бенедикт не помнил, кому принадлежало это имя.

– Епископ Кастеллы, – напомнил Целестин.

– Как смеешь ты напоминать мне? – В бешенстве Бенедикт дал Целестину увесистую пощечину. – Это научит тебя уважать старших. Теперь убирайся и позови епископа.

Целестин поспешил удалиться, схватившись за щеку. После пощечины ладонь горела, и Бенедикт потер ее, но почувствовал себя лучше, чем когда-либо.

Через мгновение в дверь величественно вошел Анастасий. Высокий и утонченный, воплощение аристократической элегантности, он знал, какое впечатление производит на Бенедикта.

– Pax vobiscus, – приветствовал его Бенедикт на ужасной латыни.

Анастасий отметил его плохое произношение, но не выказал своего презрения.

– Et cum spiritu tuo, – вежливо ответил он. – Как чувствует себя его святейшество Папа?

– Неважно. Очень неважно.

– Печально слышать. Озабоченность Анастасия была искренней. Пока он считал смерть Сергия совершенно несвоевременной. Анастасию еще не исполнилось тридцати пяти, а только с этого возраста он мог бы претендовать на папский престол. Если Сергий умрет теперь, то будет избран кардинал на год старше его, и придется ждать лет двадцать, а то и более, пока трон Святого Петра освободится вновь. Анастасий хотел бы поскорее осуществить свою мечту.

– Надеюсь, вашему брату обеспечили достойное лечение?

– Святые отцы молятся за его выздоровление круглые сутки.

– Ах! – Наступила пауза. Они оба сомневались в эффективности таких мер, но ни один не осмеливался выразить сомнения вслух.

– В англиканской школе есть кое-кто, – осторожно начал Анастасий. – Священник, известный как отличный лекарь.

– О?

– Иоанн Англиканец, кажется, так его зовут, иностранец. Вероятно, он весьма ученый человек. Говорят, способен творить чудеса.

– Возможно, следует послать за ним, – ответил Бенедикт.

– Возможно, – согласился Анастасий, но тактично перевел разговор на другую тему. Ему казалось, что Бенедикта не стоит подгонять. Когда прошло необходимое количество времени, Анастасий поднялся. – Dominus tecum, Benedictus.

– Deus vobiscus, – снова исковеркал латынь Бенедикт.

«Тупой урод», – подумал Анастасий. То, что этот человек занял столь высокое положение, он считал недоразумением, позором для церкви. Поклонившись и элегантно повернувшись, Анастасий удалился.

Бенедикт смотрел, как он уходит. Неплохо для аристократа. «Я пошлю за лекарем, за этим священником Иоанном Англиканцем. Возможно, появление во дворце того, кто не принадлежит к обществу врачей, вызовет проблемы, но теперь это неважно». Бенедикт что-нибудь придумает.

Когда знаешь, чего хочешь, решение всегда приходит само.

* * *

В ногах огромной кровати, на которой лежал Сергий, горели три дюжины свечей. За ними стояли коленопреклоненные монахи в черном, хором читая молитвы.

Эннодий, главный врач Рима, поднял ланцет и ловко провел им по левой руке Сергия, вскрыв вену. Из раны хлынула кровь и закапала в серебряную чашу, подставленную ассистентом Эннодия. Исследовав кровь в чаше, Эннодий покачал головой. Кровь была густая и темная. Болезнетворные соки, причина недуга Папы, содержались в его теле, и никому не удавалось извлечь их. Эннодий оставил рану открытой, чтобы крови вышло больше, чем обычно. Кровопускание нельзя будет делать в течение нескольких дней, поскольку Луна вошла в созвездие Близнецов, и кровопускание в этот период недопустимо.

– Какова кровь на ваш взгляд? – спросил Флор, коллега Эннодия.

– Плохая. Очень плохая.

– Выйдем, – прошептал Флор. – Нужно поговорить.

Эннодий зажал рану, соединив ее края и сдавив рукой. Перевязать рану смазанными жиром листьями руты, завернутыми в полотно, он предоставил своим помощникам. Вытерев руки, он вышел из спальни вслед за Флором.

– Они за кем-то послали, – торопливо сообщил Флор, едва они остались вдвоем. – Лекарь из англиканской школы.

– Нет! – воскликнул раздосадованный Эннодий.

Медицинской практикой в пределах города должны были заниматься только члены общества врачей, хотя к сомнительному лечению городского населения прибегало множество непризнанных лекарей. Это терпели, поскольку они работали с беднотой. Но открытое признание одного из них, исходившее из самого папского дворца, представляло несомненную угрозу.

– Его зовут Иоанн Англиканец, – сказал Флор. – Ходят слухи, что он обладает необычайной силой. Говорят, он умеет выявлять болезни, изучая мочу больного.

– Шарлатан, – фыркнул Эннодий.

– Очевидно. Но некоторые из этих шарлатанов чрезвычайно умелы. Если этот Иоанн Англиканец проявит хотя бы видимость знаний, это может быть опасно.

Флор был прав. В их профессии, когда результаты разочаровывают и почти всегда непредсказуемы, от репутации зависит все. «Если этот чужак преуспеет в том, в чем они потерпели неудачу…»

Эннодий минуту подумал.

– Вы сказали, что он определяет болезни по моче? Ну что ж, мы предоставим ему образец.

– Конечно, не помогать же иностранцу!

Эннодий улыбнулся.

– Я сказал, что мы предоставим ему образец, Флор. Но не сказал, у кого возьмем его.

В окружении папской охраны Джоанна быстро прошла в огромный дворец, где находилась резиденция Папы, а также административные учреждения, составлявшие правительство Рима. Миновав базилику Святого Константина с высокими овальными окнами, они поднялись по короткой лестнице, ведущей в большой зал дворца, отделанный еще при Папе Льве III.

Пол зала был выложен мрамором и мозаикой такой красоты и совершенства, что у Джоанны захватило дух. Никогда еще не видела она таких ярких цветов и столь реалистично выполненного изображения. Никто в земле франков: ни епископ, ни аббат, ни граф, ни даже сам король – не знали такого великолепия.

В центре триклиния стояла группа людей. Один из них, темноволосый с выпуклыми лукавыми глазами, вышел вперед, чтобы приветствовать ее.

– Вы священник Иоанн Англиканец? – спросил он.

– Да.

– Я Бенедикт, папский представитель и брат Папы Сергия. Я вызвал вас сюда, чтобы вы излечили его святейшество.

– Постараюсь сделать все, что смогу, – ответила Джоанна.

Бенедикт понизил голос.

– Здесь есть те, кому ваш успех придется не по вкусу.

Джоанна поверила в это. Многие среди собравшихся принадлежали к особому, избранному, обществу врачей. Чужаку они не обрадуются.

К ним присоединился еще один человек, высокий, стройный с пронзительными глазами и горбатым носом. Бенедикт представил его как Эннодия, главного в обществе врачей.

Эннодий приветствовал Джоанну едва заметным кивком.

– Вы сами поставите диагноз, если обладаете необходимым мастерством. Его святейшество одержим демонами, от чьего разрушительного воздействия невозможно избавиться медицинскими методами.

Джоанна промолчала. Такие теории не вызывали у нее доверия. Зачем винить во всем сверхъестественные силы, когда существует так много вполне определенных, причин заболеваний.

Эннодий протянул ей бутылочку с желтой жидкостью.

– Это моча его святейшества, взятая менее часа назад. Нам интересно знать, что вам удастся выявить.

«Стало быть, меня собираются проэкзаменовать. Ну что ж, начало неплохое».

Джоанна взяла бутылочку и посмотрела содержимое на свет. Ее обступили полукругом. Горбатый нос Эннодия приподнялся, когда он следил за Джоанной с коварным любопытством.

Она вертела бутылочку так и эдак, пока не разглядела содержимое как следует. Странно. Джоанна понюхала мочу, задумалась, снова понюхала, опустила в нее палец и попробовала на вкус. Напряжение в зале было почти физически ощутимо.

Джоанна еще раз понюхала и попробовала жидкость. Не оставалось никаких сомнений.

Умная уловка! Они предложили ей мочу беременной женщины, выдав ее за мочу Папы. Перед Джоанной стояла сложная дилемма. Простой священник, к тому же иностранец, она не могла прямо уличить их в обмане. С другой стороны, если она не докажет подмену, ее обвинят в мошенничестве.

Ловушка расставлена очень искусно. Как избежать ее?

Подумав, Джоанна объявила:

– Господь совершил чудо. Через тридцать дней его святейшество должен родить.

Провожая ее из триклиния, Бенедикт трясся от хохота.

– Ну и физиономии были у этих стариков! Едва сдержал смех! – Случившееся доставило ему огромное удовольствие. – Вы доказали свое мастерство и разоблачили их обман, не произнеся ни единого слова обвинения. Превосходно!

Подойдя к спальне Папы, они услышали за дверью хриплый крик:

– Негодяи! Вурдалаки! Я пока не умер! – Послышалось, как что-то упало.

Бенедикт открыл дверь. Сергий сидел на кровати. Его лицо побагровело от гнева. Посередине комнаты валялись осколки разбитой вазы. Священники стояли, испуганно прижавшись друг к другу. Сергий схватил золотую чашу с прикроватного столика и собирался швырнуть ее в несчастных прелатов, но Бенедикт успел предотвратить это.

– Довольно, брат. Знаешь, что сказали врачи? Ты болен, тебе нельзя нервничать.

– Проснулся от того, что они мазали меня елеем. Хотели соборовать, – обиженно проговорил Сергий.

Прелаты возмущенно поправили свои рясы. Это были важные особы. Один из них, в мантии архиепископа, произнес:

– Мы полагали, так будет лучше, учитывая ухудшающееся состояние здоровья его святейшества…

– Уходите немедленно! – прервал его Бенедикт.

Джоанна была потрясена. «Бенедикт, вероятно, могущественный человек, если так грубо обращается с архиепископом».

– Подумайте, Бенедикт, – промолвил архиепископ, – не подвергаете ли вы опасности бессмертную душу вашего брата?

– Вон! – Бенедикт взмахнул руками, словно прогоняя стаю ворон. – Все вон!

Прелаты с негодованием удалились.

Сергий беспомощно откинулся на подушки.

– Больно, Бенедикт. Не могу больше терпеть эту боль.

Бенедикт налил вина из кувшина в золотую чашу и поднес ее к губам Сергия.

– Выпей. Это поможет.

Сергий жадно выпил.

– Еще, – потребовал он, осушив чашу, Бенедикт налил ему еще, а потом и в третий раз. Вино полилось по подбородку Сергия. Он был невысок, но очень тучен. Все его тело было округлым: круглое лицо, круглый подбородок, круглые глаза в отекших складках век.

– Вот, – сказал Бенедикт, когда Сергий утолил жажду – Смотри, что я сделал для тебя, брат! Привел того, кто поможет тебе. Это Иоанн Англиканец, знаменитый лекарь.

– Еще один врач? – недоверчиво спросил Сергий.

Но когда Джоанна откинула покрывала, чтобы осмотреть его, он не сопротивлялся. Ноги у Сергия сильно распухли, растянутая кожа потрескалась. Он страдал тяжелой формой воспаления суставов. Джоанна догадалась о причине, но хотела проверить. Она осмотрела уши Сергия. Да, так и есть: характерные отложения, мелкие известковые наросты, напоминающие глазки краба. Это свидетельствовало о том, что у Сергия острый приступ подагры. Как же врачи не заметили этого?

Джоанна легонько коснулась пальцами покрасневшей, лоснящейся кожи, прощупывая источник воспаления.

– По крайней мере, у этого руки не как у пахаря, – заметил Сергий. Странно, что он не потерял сознания при такой сильной лихорадке. Джоанна проверила его пульс, обратив внимание на ранки на руке от многократных кровопусканий. Сердцебиение было слабое, а цвет лица, после того как прошла истерика, стал синюшно-бледный.

«Господи, – подумала она. – Неудивительно, что у него такая жажда. Они чуть не убили его кровопусканием».

Джоанна обратилась к слуге:

– Принесите воды. Быстро.

Необходимо снять отек, пока он не убил его. Слава Богу, она принесла с собой корень зимовника. Джоанна достала из своей сумки маленький сверток вощеного пергамента и развернула его, стараясь не рассыпать драгоценный порошок. Слуга вернулся с кувшином воды. Джоанна налила немного в бокал, развела в нем две драхмы растертого корня – рекомендованная доза. Затем добавила очищенного меда, чтобы не слишком горчило, и немного белены: это поможет Сергию заснуть. Сон для него – наилучшее средство от боли, а покой даст надежду на выздоровление.

Она протянула бокал Сергию, и тот начал с жадностью пить.

– Ой! Да это же вода! – Он выплюнул лекарство.

– Пейте, – уверенно произнесла Джоанна.

К ее удивлению, Сергий повиновался.

– А теперь что? – спросил он, осушив бокал. – Собираетесь очистить меня?

– Полагаю, вы достаточно настрадались.

– Хотите сказать, что это все? – удивился Сергий. – Выпил, и больше ничего?

Джоанна вздохнула. В ее практике случались такие реакции. В искусстве врачевания здравый смысл и умеренность не ценят. Люди требуют более впечатляющих методов. Чем тяжелее заболевание, тем более жестокими должны быть методы лечения.

– У его святейшества подагра. Я дал ему порошок зимовника, – отличное средство для лечения подагры. Через несколько минут он заснет. Даст Бог, боль и отек пройдут через несколько дней.

Словно в подтверждение ее правоты, дыхание Сергия нормализовалось, он обмяк на подушках и мирно закрыл глаза.

Дверь с грохотом распахнулась. Вошел невысокий, скрюченный человек с лицом задиристого петушка, готового к атаке. Он развернул свиток пергамента перед носом Бенедикта.

– Вот документы, необходима только подпись. – По его одеянию и манере говорить, было видно, что он купец.

– Нет, не сейчас, Айо, – ответил Бенедикт.

Айо энергично затряс головой.

– Нет, Бенедикт, теперь от меня так просто не отделаетесь. Весь Рим знает, что Папа опасно болен. А что если он умрет ночью?

Джоанна с тревогой взглянула на Сергия, но он не слышал этого. Пана безмятежно спал.

Купец потряс перед носом Бепедикта кошельком с монетами.

– Тысяча золотых динариев, как договорились. Подпишите теперь и вот еще. – Он вынул кошелек поменьше. – Тоже ваше.

Бенедикт отнес пергамент к кровати и развернул его на простыне.

– Сергий?

– Он спит, – вступилась Джоанна. – Не будите его.

Бенедикт не обратил на нее внимания.

– Сергий! – Схватив брата за плечо, он резко встряхнул его.

Сергий растерянно заморгал глазами, Бенедикт взял со столика перо, обмакнул его в чернила и вложил в руку Сергия.

– Подпиши это.

Сонный Сергий опустил перо на пергамент. Его рука дрожала, чернила растеклись на пергаменте неровными каракулями. Бенедикт положил на руку брата свою и помог ему вывести подпись.

Джоанна все отлично видела. Этот документ, назначал Айо епископом Алатри. Сделка была заключена на глазах Джоанны, и дана взятка за место епископа!

– А теперь отдохни, брат. – Бенедикт был доволен: он получил то, что хотел, – Останьтесь с ним.

Джоанна кивнула. Бенедикт и Айо покинули комнату.

Джоанна укрыла Сергия, легонько поправив одеяла. Она была настроена решительно. Совершенно ясно, что дела в папском дворце обстоят не лучшим образом. И, похоже, к лучшему ситуация не исправится, пока Сергий доверяет управление своему продажному брату. Задача ее проста: поставить Папу на ноги, вылечив его как можно скорее.

В течение нескольких дней состояние Сергия оставалось тяжелым. Постоянные молитвы священников мешали ему заснуть, и, по настоянию Джоанны, их бдениям был положен конец. Лишь один раз Джоанна ненадолго отлучилась в англиканскую школу за лекарствами; все остальное время она находилась рядом с Сергием. Джоанна пристально наблюдала за его состоянием днем, а по ночам спала на подушках возле кровати Папы.

На третий день отек начал спадать, а кожа – шелушиться. Ночью Джоанна проснулась и увидела, что Сергий вспотел. «Слава Богу, – подумала она. – Лихорадка прошла».

На следующее утро он проснулся.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

– Я… не знаю, – рассеянно ответил Сергий. – Наверное, лучше.

– Выглядите гораздо лучше. – Отечность на лице прошла, синюшно-серый цвет кожи исчез.

– Ноги… очень чешутся! – И Сергий начал отчаянно скрести их ногтями.

– Если появился зуд, значит, все хорошо: жизнь возвращается. Но не стоит раздражать кожу, поскольку еще осталась опасность заражения.

Сергий оторвал ногти от ноги, но зуд был таким сильным, что через минуту он снова начал чесаться. Джоанна дала ему дозу белены, чтобы он успокоился и заснул.

На следующий день, открыв глаза, Сергий уже полностью понимал, что происходит вокруг.

– Боль… прошла! – Он посмотрел на свои ноги. – И отек тоже! – Это взбодрило его. Он самостоятельно, сел и, заметив у двери дворецкого, сказал: – Хочу есть. Принесите свиной окорок и вина.

– Тарелку овощей и кувшин воды, – возразила Джоанна.

Дворецкий убежал, не дожидаясь протестов Сергия.

Брови Папы взметнулись от удивления.

– Кто ты?

– Мое имя Иоанн Англиканец.

– Ты не римлянин.

– Я родился во Франконии.

– Северная страна! – Сергий пристально взглянул на нее. – Она действительно варварская, как говорят?

Джоанна улыбнулась.

– Там не так много церквей, если вы это имеете в виду.

– Почему тебя прозвали Англиканцем? – спросил Сергий. – Ты же родился в земле франков. – Он был очень наблюдателен, несмотря на то, что ему пришлось перенести.

– Мой отец был англичанином, – объяснила Джоанна. – Он проповедовал веру среди саксонцев.

– Саксонцев? – Сергий нахмурился. – Безбожное племя.

Мама. Джоанна почувствовала привычный стыд и любовь.

– Теперь большинство из них христиане… придя к вере через огонь и смерть, – ответила она.

Сергий пристально взглянул на нее.

– Тебе не нравится, что язычников обращают в христианство?

– Чего стоит обет, добытый силой? Под пытками каждый скажет что угодно, лишь бы избавиться от мучений.

– Тем не менее наш Бог обязывает нас распространять слово Господне: «Идите, и проповедуйте во всех народах, крестите их во имя Отца, Сына и Святого Духа».

– Верно, – согласилась Джоанна – Но… – Она замолчала. Снова за старое, позволяет втянуть себя в бесполезный, а возможно, и опасный спор… теперь с самим Папой!

– Продолжай, – попросил Сергий.

– Простите меня, ваше святейшество. Вам нездоровится.

– Не настолько, чтобы я ничего не соображал, – нетерпеливо ответил Сергий. – Продолжай.

– Ну хорошо… Возьмем наставления Христа: прежде просвещайте народы, потом крестите их. Мы не вправе крестить, пока сознание не примет веру с полным пониманием. Прежде просвещайте, сказал Христос, потом крестите водой.

Сергий слушал ее с интересом.

– Хорошо говоришь. Где обучался?

– В детстве меня учил грек по имени Эскулапий, человек величайшего ума и знаний. Потом меня направили в кафедральную школу в Дорштадте, а потом в Фульду.

– А, Фульда! Только недавно получил том от Рабана Мора, прекрасно выполнено, со стихами его собственного сочинения на тему Святого Креста Иисуса Христа. Когда буду благодарить его, обязательно упомяну в письме о твоей службе нам.

Ей казалось, что аббат Рабан остался в прошлом. Неужели его ненависть будет преследовать ее повсюду, разрушая ту новую жизнь, которую она себе создала?

– Боюсь, обо мне там не очень хорошего мнения.

– Почему так?

– Аббат считает послушание величайшей религиозной добродетелью. Однако мне это всегда очень трудно давалось.

– А твои другие обеты? – не унимался Сергий. – Как насчет их?

– Я рожден в нищете и привык к ней. Что же касается целомудрия… – Джоанна старалась, чтобы в голосе не прозвучала ирония. – Всегда противостоял соблазну женщин.

Выражение лица Сергия смягчилось.

– Рад слышать, поскольку в этом вопросе расхожусь с аббатом Рабаном. Из всех религиозных обетов величайший – обет целомудрия, и он наиболее угоден Богу.

Джоанна удивилась, что он так думает. Обет целомудрия среди священников в Риме соблюдали не все. Церковнослужители часто имели жен, поскольку женатым мужчинам не возбранялось становиться священниками, если они обязались прекратить все интимные связи в будущем. Однако этого соглашения придерживались скорее формально, чем на практике. Жена редко противилась тому, чтобы ее муж стал священником, поскольку разделяла престижность его положения: к попадье или к дьяконице относились весьма почтительно. Папа Лев III был женат, когда взошел на папский престол, и хуже к нему относиться не стали.

Дворецкий вернулся с серебряным подносом; на нем лежали хлеб и овощи. Как только он поставил поднос перед Сергием, тот отломил большой ломоть хлеба и стал жадно есть.

– А теперь расскажи мне о себе и Рабане Море.

Глава 20

Джоанна поняла, что существует два разных Сергия: один беспутный, вульгарный и ничтожный, другой изысканный, умный и рассудительный. Она читала об этом у Цельса, он назвал это явление animae divisae, раздвоение личности.

Значит, Сергий страдал именно этим недугом. Но в его случае причиной метаморфозы было вино. Деликатный и добрый в трезвом состоянии, выпив вина, он становился невыносим. Дворцовые слуги, всегда готовые посплетничать, рассказали Джоанне, что Сергий однажды приговорил одного из них к смерти только за то, что он не вовремя подал завтрак. Но, вскоре протрезвев, Сергий отменил казнь. Однако беднягу успели побить палками и приковать к позорному столбу.

Врачи Сергия не сильно ошибались в отношении него, решила Джоанна: Сергий действительно одержим, хотя завладевших им демонов наслал не дьявол; они жили в нем самом.

Узнав лучшие качества Папы, Джоанна задалась целью вылечить его. Она посадила Сергия на строжайшую диету и ключевую воду. Сергий ворчал, но подчинялся, опасаясь возвращения болей. Решив, что Папа готов к этому, она начала регулярно гулять с ним в саду Лютеранского дворца. Поначалу к месту прогулки Сергия выносили в кресле трое слуг, кряхтя под его тяжестью.

В первый день он сделал лишь несколько шагов и сразу упал в кресло. По настоянию Джоанны и с ее одобрения, каждый день Сергий гулял немного больше, и в конце месяца мог самостоятельно обойти весь сад. Остаточная отечность его суставов уменьшилась, и кожа восстановила здоровый розовый цвет. Отеки на глазах исчезли, и когда более четко обозначились контуры его лица, Джоанна увидела, что он гораздо моложе, чем она предполагала, не старше сорока пяти лет.

– Чувствую себя новым человеком, – однажды сказал Сергий Джоанне во время их очередной прогулки. Была весна, и сирень стояла в полном цвету, наполняя воздух густым ароматом.

– Ничего не болит, голова не кружится, никакой боли? – спросила Джоанна.

– Ничего такого. Воистину, Господь сотворил чудо.

– Именно так, ваше святейшество, – задумчиво улыбнулась Джоанна. – Но вспомните, как вы чувствовали себя, когда один только Бог был вашим лекарем!

Сергий игриво потрепал Джоанну за ухо.

– Господь прислал мне тебя, чтобы ты помог ему сотворить это чудо!

Они улыбнулись друг другу.

«Момент настал», – подумала Джоанна.

– Если вы действительно чувствуете себя хорошо… – она умолкла.

– Да?

– Я как раз подумал… сегодня заседает папский суд. Ваш брат Бенедикт будет председательствовать во дворце, как обычно. Но если вы чувствуете себя лучше…

Сергий неуверенно ответил:

– Бенедикт привык председательствовать. Вообще-то нет надобности…

– Люди выбрали Папой не Бенедикта, а вас. Им нужны вы, ваше святейшество.

Сергий нахмурился. Наступило долгое молчание.

Джоанна подумала, что слишком поспешила и была прямолинейна.

Но Сергий произнес:

– Ты прав, Иоанн Англиканец. Я очень долго пренебрегал такими делами. – Печаль придала ему умудренный вид.

Джоанна тихо ответила:

– Лекарство в том, чтобы действовать.

Сергий задумался над ее словами и внезапно направился к калитке сада.

– Пойдем! – позвал он ее. – Чего же ты ждешь?

Она поспешила за ним.

У дверей зала заседаний, прислонившись к стене, стояли два гвардейца. Завидев Сергия, они вытянулись и распахнули дверь.

– Его святейшество Папа Сергий, епископ Рима и митрополит Римской провинции, – звонким голосом произнес один из них.

В зал вошел Сергий в сопровождении Джоанны. На мгновение все изумленно умолкли, слышался только шум передвигаемых скамей, когда члены папского суда встали. Бенедикт сидел в папском кресле с раскрытым ртом.

– Закрой рот, брат, если не собираешься ловить мух, – сказал Сергий.

– Ваше святейшество! Разумно ли это? – воскликнул Бенедикт. – Не стоит рисковать здоровьем, наблюдая эти заседания!

– Благодарю, брат, но я чувствую себя отлично, – ответил Сергий. – Пришел, не наблюдать, а председательствовать.

Бенедикт встал.

– Я, как и весь Рим, рад это слышать. – Голос его прозвучал далеко не радостно.

Сергий поудобнее уселся в кресло, выложенное подушками.

– Какое дело слушается сегодня?

Нотариус быстро изложил суть дела. Некий Мамерт, преуспевающий негоциант, просит разрешения обновить здание приюта и школы для сирот. Это полуразрушенное здание прилегало к Латеранскому дворцу. Мамерт предлагал перестроить его под ночлег для паломников.

– Приют, – задумался Сергий. – Знаю это место очень хорошо. Сам жил там какое-то время, когда умерла моя мать.

– Ваше святейшество, здание превратилось почти в руины, – вставил Мамерт. – Смотреть больно, позор для всего города. Я же готов превратить его во дворец!

– А что станет с сиротами? – осведомился Сергий.

Мамерт пожал плечами.

– Они найдут приют где-нибудь еще. Есть много благотворительных домов, которые примут их.

– Очень тяжело, когда тебя выгоняют из собственного дома, – заметил Сергий.

– Ваше святейшество, новая гостиница станет украшением Рима! Герцоги и даже короли будут рады останавливаться в ней!

– Для Бога сироты не менее дороги, чем короли. Не Христос ли сказал: «Блаженны нищие, ибо им принадлежит царствие Небесное»?

– Ваше святейшество, прошу учесть мое предложение. Подумайте, сколько пользы Риму принесет такое здание!

Сергий покачал головой.

– Не допущу сноса сиротских приютов. Прошение отклоняется.

– Я протестую! – решительно заявил Мамерт. – Ваш брат и я уже обо всем договорились. Все проплачено.

– Проплачено? – Сергий изогнул бровь.

Бенедикт сделал знак, чтобы Мамерт замолчал.

– Я… я, – Мамерт поднял глаза, подыскивая слова. – Я сделал пожертвование, очень щедрое пожертвование алтарю Святого Серватия, чтобы ускорить строительство.

– Тогда ты получил благословение, – заметил Сергий. – Такая щедрость всегда вознаграждается, и ты будешь меньше страдать в жизни вечной.

– Но…

– Благодарим тебя, Мамерт, за то, что обратил наше внимание на плохое состояние приюта. Ремонт его станет нашей первостепенной задачей.

Мамерт открывал и закрывал рот, словно рыба на берегу. В последний раз взглянув на Бенедикта, он вышел из зала.

Сергий подмигнул Джоанне, и она улыбнулась ему в ответ.

Бенедикт заметил, как они переглянулись. «Так вот откуда дует ветер», – подумал он и отругал себя за то, что не обратил на это внимание раньше. Сейчас было самое подходящее время года для сбора урожая с папского суда. Бенедикт, увлеченный делами, упустил из виду, что этот иноземный священник стал оказывать значительное влияние на его брата.

«Ничего, – успокоил он себя. – То, что сделано, можно переделать. У каждого свои слабости. Главное – выяснить, в чем его слабости».

Джоанна спешила по коридору в главный зал триклиния. Как личный врач Сергия она должна была ужинать за его столом. Эта привилегия позволяла ей внимательно следить за всем, что ел и пил Папа. Состояние его здоровья все еще оставалось неустойчивым. Переедание могло привести к новому приступу подагры.

– Иоанн Англиканец!

Она оглянулась и увидела Аригия, мажордома дворца. Он направлялся к ней.

– В Трасгевере сильно заболела женщина. Вас вызывают к ней.

Джоанна вздохнула. Уже трижды за неделю ее вызывали по таким делам. Новость о том, что она лечит самого Папу Сергия, разлетелась по всему городу. К величайшему неудовольствию общества врачей, Джоанна стала пользоваться популярностью.

– Почему не вызвать врача из школы? – предложила Джоанна.

Аригий нахмурился. Он не привык, чтобы ему противоречили. Как мажордом дворца Аригий имел право контролировать все вопросы. Но этот молодой и дерзкий чужестранец, казалось, не желал ничего понимать.

– Я уже дал слово, что вы придете.

Джоанна рассердилась. Он слишком самоуверен. Строго говоря, как личный врач Сергия она не должна подчиняться Аригию. Но спорить Джоанна не стала, поскольку вызов был срочный, хотя и несвоевременный.

– Хорошо, – согласилась она. – Возьму сумку с лекарствами.

Прибыв по указанному адресу, Джоанна увидела большой дом в стиле старинного римского дворца. Слуга провел ее через несколько смежных двориков и сад во внутреннее, помещение, богато украшенное мозаикой, лепниной и росписями, создающими эффект удаленных комнат и большого пространства. В необычной комнате приятно и сладко пахло спелыми яблоками. В дальнем ее конце стояла кровать с пуховыми перинами, окруженная горящими свечами, как алтарь. На кровати томно возлежала женщина.

Такой красавицы Джоанна никогда не видела. Она была прекраснее, чем Ричилд, и даже чем ее мать Гудрун.

– Я Мариоза, – пропела женщина сладким словно мед голосом.

– Госпожа, – запнулась Джоанна, онемев перед такой безупречной красотой. – Я Иоанн Англиканец, пришел по вашему вызову.

Мариоза улыбнулась, довольная произведенным впечатлением.

– Подойди ближе, Иоанн Англиканец, – манил ее сладостный голосок. – Или ты собираешься осмотреть меня оттуда?

У кровати сладкий яблочный запах был сильнее. Этот аромат был знаком ей, но точно сказать, что это, она не могла.

Мариоза протянула ей бокал вина.

– Не выпьешь ли за мое здоровье?

Джоанна вежливо отпила вина, согласно обычаю. Вблизи Мариоза выглядела еще прекраснее. Кожа у нее была нежного белого цвета, глаза огромные, темно-фиолетовые, с густыми черными ресницами, но зрачки были сильно расширены.

«Слишком расширены», – вдруг подумала Джоанна. Такое неестественное расширение зрачков ненормально. Обследование избавило Джоанну от чар Мариозы.

– Скажите мне, пожалуйста, в чем ваше недомогание? – спросила Джоанна.

– Такой хорошенький, – вздохнула та, – и такой серьезный?

– Хочу помочь вам, госпожа. Почему меня вызвали так срочно?

– Раз уж ты настаиваешь… – промурлыкала Мариоза. – Это сердце.

Необычная жалоба для женщины ее возраста. Мариозе было не более двадцати двух лет. Такие случаи известны. Иногда дети рождаются под несчастливой звездой с червем в сердце. Каждое мгновение своей короткой жизни они страдают и борются за выживание. Но страдающие этим заболеванием выглядят не так, как Мариоза, чей внешний вид, за исключением расширенных зрачков, свидетельствовал о завидном здоровье.

Джоанна взяла руку Мариозы, послушала пульс и нашла, что он ровный. Она осмотрела руки Мариозы. Они были здорового цвета, кончики пальцев под ногтями розовые. При нажатии на коже не оставались бесцветные пятна. Осмотрев ноги и ступни Мариозы очень внимательно, Джоанна не обнаружила признаков некроза. Кровообращение у Мариозы было явно хорошим.

Мариоза откинулась на подушки и наблюдала за ней, слегка опустив веки.

– Ищешь мое сердце? – дразнила она. – Там его нет, Иоанн Англиканец! – Распахнув шелковый халат, Мариоза обнажила белоснежную грудь.

«О Боже, – подумала Джоанна, – это, должно быть, легендарная Мариоза, самая знаменитая гетера, или куртизанка, Рима! Ходили слухи, что среди ее клиентов были самые высокопоставленные граждане города. Она пытается соблазнить меня», – догадалась Джоанна. Нелепость этой затеи заставила ее улыбнуться.

Поняв это по-своему, Мариоза приободрилась. Соблазнить монаха не слишком трудно. Так приказал Бенедикт, заплатив ей за это. Священник он или нет, Иоанн Англиканец прежде всего мужчина, а на земле нет мужчины, способного устоять перед ней.

С показным равнодушием Джоанна сосредоточилась на обследовании. Она прощупала бока Мариозы, стараясь выявить ушибы на ребрах, ибо часто боль от ушибов принимали за боль в сердце. У Мариозы болевых ощущений не было.

– Какие у тебя прекрасные руки! – промурлыкала она и улеглась, обнажив все прелести своего тела. – Какие прекрасные сильные руки.

Джоанна выпрямилась.

– Дьявольское яблоко!

«Благочестивый священник, – подумала Мариоза, – вспоминает о грехе в такой момент». Ну что ж, ей приходилось иметь дело со священниками. Она отлично знала, что делать с этими последними приступами благочестия.

– Дай волю своим чувствам, Иоанн, потому что они естественны и богоугодны. Не сказано ли в Библии: «И станут двое одной плотью»? – Вообще-то Мариоза точно не знала, откуда эти слова, но надеялась, что из Библии. Эти слова она слышала в похожей ситуации от епископа. – Кроме того, – прибавила Мариоза, – никто никогда не узнает, что происходит между нами.

Джоанна покачала головой.

– Я не это имел в виду. Запах в комнате… это мандрагора… иногда называемая Дьявольским яблоком, – Желтый плод был наркотиком. Вот почему у Мариозы расширены зрачки. Но откуда исходит этот запах? Джоанна понюхала свечу рядом с кроватью. – Что вы сделали, смешали воск с соком растения?

Мариоза вздохнула. Она не раз видела, как ведут себя девственные молоденькие прелаты. Смущенные и неуверенные, они пытались перевести разговор на более безопасную тему.

– Ну же, – сказала она, – хватит говорить о лекарствах. У нас есть лучший способ провести время. – Мариоза провела рукой по рясе Джоанны вниз, стараясь добраться до ее интимных частей.

Догадавшись о ее намерениях, Джоанна отскочила от кровати. Загасив свечу Джоанна решительно взяла женщину за руки.

– Послушайте, Мариоза, Мандрагора… вы используете это как возбуждающее средство, я знаю. Но не советую продолжать, эти пары ядовиты.

Мариоза нахмурилась. В ее план это не входило. Но нужно было как-то отвлечь священника он врачевания.

Внизу в холле послышались шаги. На убеждения времени не осталось. Мариоза схватила верхний край халата и резким движением разорвала его до низу.

– Ах! – воскликнула она. – Вот теперь больно! Послушайте! Обхватив голову Джоанны, она сильно прижала ее к своей груди.

Джоанна попыталась вырваться, но Мариоза крепко держала ее.

– О, Иоанн! – голос ее теперь был словно патока. – Не могу сопротивляться твоей страсти!

Дверь распахнулась. В комнату вбежали около дюжины папских гвардейцев и, схватив Джоанну, грубо оторвали ее от кровати.

– Так, так, батюшка, как странно вы общаетесь! – шутливо произнес начальник охраны.

– Эта женщина больна, – возразила Джоанна. – Меня вызвали, чтобы я вылечил ее.

Мужчина ухмыльнулся.

– Неужели, и много ли женщин вы излечили подобным способом?

Раздался дружный хохот. Джоанна обратилась к Мариозе:

– Скажите им правду.

Мариоза пожала плечами, и разорванный халат соскользнул с ее плеч.

– Они видели нас. К чему отрицать?

– В шеренгу становись, батюшка! – пошутил один из гвардейцев. – У Мариозы столько любовников, что они не уместятся в Колизее!

Снова раздался оглушительный хохот, к которому присоединилась и Мариоза.

– Да ладно, батюшка. – Начальник охраны взял Джоанну за руку и развернул ее к двери.

– Куда вы ведете меня? – осведомилась Джоанна, хотя ответ был известен ей.

– В Латеранский дворец. За это придется отвечать перед Папой.

Джоанна вывернулась из его рук и сказала Мариозе:

– Не знаю, зачем вы это сделали и для кого, но предупреждаю вас: не возлагайте больших надежд на мужчин, ибо они столь же непостоянны, как ваша красота.

Смех Мариозы замер на губах.

– Варвар! – презрительно крикнула она.

Под раскаты смеха Джоанну вывели из комнаты.

В сопровождении гвардейцев Джоанна молча шла по темнеющим улицам. Она не питала ненависти к Мариозе. Джоанна могла сама стать такой же, если бы судьба не вывела ее на другую дорогу. На улицах Рима было много женщин, предлагавших себя всего лишь за еду. Многие пришли в Рим целомудренными паломницами, даже монахинями, но, оказавшись без крова и не имея средств, чтобы вернуться домой, они встали на этот путь. С высоты своих кафедр священники проклинали этих «приспешниц дьявола». Лучше умереть непорочной, говорили они, чем жить в грехе. «Но они никогда не знали голода», – думала Джоанна.

Нет, нельзя винить Мариозу. Она всего лишь инструмент. Но в чьих руках? Кому необходимо избавиться от меня? На такое, несомненно, пошли бы Эннодий и члены общества врачей. Но они скорее постарались бы дискредитировать ее, как врача.

Если не они, то кто же? Ответ нашелся сразу: Бенедикт. С момента неудавшейся сделки с приютом, он невзлюбил Джоанну, завидовал ее влиянию на брата. Эта мысль принесла облегчение. По крайней мере, она знала своего врага и не собиралась прощать ему. Конечно, он брат Сергия, ее друга. Ему она раскроет всю правду.

В Латеранском дворце Джоанну провели мимо триклиния, где обедал Сергий с высокопоставленными вельможами папского суда, в личные апартаменты Папы.

– Так, так. Что мы имеем? – усмехнулся Бенедикт, когда гвардейцы ввели Джоанну. – Иоанн Англиканец под стражей, словно обычный вор? – Он обратился к начальнику охраны: – Говори, Тарасий, расскажи, в чем виновен этот священник.

– Господин, мы взяли его в доме блудницы Мариозы.

– Мариозы! – Бенедикт изобразил глубочайшее негодование.

– Его нашли в постели проститутки, в ее объятиях, – прибавил Тарасий.

– Все это подстроено, – заявила Джоанна. – Меня вызвали под ложным предлогом, сказав, что Мариозе нужна помощь. Зная, что появится стража, она прижала меня к груди перед тем, как гвардейцы вошли.

– Думаешь, я поверю, что женщина пересилила тебя? Как не стыдно, лживый священник!

– Это вам должно быть стыдно, Бенедикт, а не мне! – с чувством ответила Джоанна. – Вы подстроили все это, чтобы дискредитировать меня. Вы договорились с Мариозой, чтобы она притворилась больной, и послали стражу, зная, что я буду у нее.

– Охотно признаюсь.

Его признание застало Джоанну врасплох.

– Вы сознаетесь в своем обмане?

Бенедикт взял со стола бокал вина и сделал глоток.

– Зная, как вы порочны, и не поощряя чрезмерную доверчивость брата, я постарался добыть доказательства вашего предательства, вот и все.

– У вас нет повода сомневаться в моей порочности.

– Вы непорочны, – усмехнулся Бенедикт. – Расскажи мне еще раз, как ты его нашел, Тарасий.

– Господин, он лежал в объятиях блудницы в ее постели, и она была обнажена.

– Ц-ц-ц. Только подумайте, как расстроится мой брат, услышав такое сообщение. Тем более что он так доверял вам!

Джоанна осознала серьезность своего положения.

– Не делайте этого, – сказала она. – Я нужен вашему брату, потому что он еще в опасности. Без должного медицинского ухода приступ повторится, и на этот раз он умрет.

– Отныне брата будет лечить Эннодий, – ответил Бенедикт. – Ваши грешные руки немало навредили ему.

– Я навредил ему? – От негодования Джоанна потеряла контроль над собой. – Как вы смеете мне это говорить… вы, кто принес собственного брата в жертву своей алчности и зависти?

Джоанна вдруг захлебнулась. Бенедикт выплеснул вино из бокала прямо ей в лицо. Вино разъедало глаза, вызывая слезы, попало в горло, отчего она задохнулась.

– Отведите его в темницу, – приказал Бенедикт.

– Нет! – крикнула Джоанна, пытаясь вырваться из рук стражников. Необходимо было добраться до Сергия до того, как Бенедикт отравит его сознание. Она быстро побежала по коридору в сторону триклиния.

– Остановите его! – закричал Бенедикт.

За спиной послышался топот гвардейцев. Джоанна завернула за угол и отчаянно помчалась к освещенному триклинию.

За несколько ярдов до двери ее схватили и скрутили. Джоанна выпрямилась, пытаясь подняться, но гвардейцы крепко держали ее за руки и ноги. Беспомощную Джоанну потащили прочь.

Ее несли по незнакомым коридорам и лестницам, спускавшимся так глубоко, что Джоанне казалось, они никогда не кончатся. Наконец, стражники опустили ее перед дубовой, окованной железом дверью, подняли засов и распахнули дверь. Поставив Джоанну на ноги, они втолкнули ее внутрь. Она окунулась в кромешную темноту и почувствовала под ногами воду. Со страшным треском дверь захлопнулась и наступил полный мрак.

* * *

Шаги гвардейцев затихли вдалеке. Джоанна сделала шаг, вытянув руки вперед. Она нащупала сумку. К счастью, они не догадались отобрать ее. Повезло! В сумке были свертки и пузырьки, и она узнавала каждый на ощупь. Наконец Джоанна отыскала то, что нужно – коробочку с огнивом, запалом и небольшой свечой, которую использовала для нагревания препаратов. Ударив огнивом по железной коробочке, она высекла искру; от этой искры запал быстро воспламенился, и Джоанна зажгла свечу.

Темный каземат осветился слабым тусклым огнем. Она осмотрелась. Стены большой комнаты, футов тридцать в длину и двадцать в ширину, были выложены из крупных камней, потемневших и замшелых от времени. Скользкий пол тоже казался каменным, хотя в этом Джоанна сомневалась, поскольку его покрывал слой липкой, затхлой воды. Подняв свечу, она увидела в дальнем углу неясный, словно привидение, силуэт человека.

«Я не одна». Она вздохнула с облегчением, но тут же встревожилась. В конце концов, это место заключения. Возможно это сумасшедший или убийца… или и тот и другой?

– Dominus tecum, – неуверенно сказала она. Человек не отозвался. Джоанна повторила приветствие на просторечии, добавив: – Я Иоанн Англиканец, священник, лекарь. Могу ли чем-нибудь помочь, брат? – Человек сидел неподвижно у стены, вытянув руки и ноги. Джоанна подобралась ближе. Свет упал на лицо человека… Но лица не было. Она увидела череп, покрытый остатками гниющей кожи и волосами.

С криком Джоанна побежала к двери и стала биться о дубовые доски.

– Выпустите меня отсюда! – Она стучала в дверь кулаками, пока не разбила их в кровь.

Ответа не последовало. Никто не придет. Они решили уморить ее здесь.

Обхватив себя руками, Джоанна пыталась не дрожать. Постепенно приступ страха и отчаянья начал проходить, и внутри зародилось другое чувство – упрямая решимость выжить, сопротивляться той несправедливости, которая привела ее сюда. Оправившись от страха, Джоанна начала размышлять. Нельзя отчаиваться. Сергий не допустит, чтобы я осталась здесь навечно. Поначалу он разозлится, но через несколько дней успокоится и пошлет за мной. Мне остается только продержаться до этого момента.

Джоанна начала не спеша обследовать темницу. Здесь она нашла останки еще троих узников, чьи кости давно освободились от плоти. Джоанна сделала еще одно важное открытие. Пол в темнице с одной стороны был выше: там грязная вода не доходила до стены на несколько футов, оставляя длинную сухую полосу. У стены лежали старые дырявые шерстяные лохмотья. Их можно использовать для защиты от пронизывающего холода подземелья. В другом углу Джоанна нашла еще кое-что. На воде плавал соломенный тюфяк, толстый, сделанный на совесть, и так плотно набитый, что верхняя часть его осталась сухой. Джоанна перетащила его на полосу и уселась, поставив свечу рядом. Из сумки она достала пакетик с чемерицей и густо насыпала ядовитый черный порошок вокруг матраса для защиты от крыс и других паразитов. Затем вынула пакетик с тертой дубовой корой и немного шалфея. Эти снадобья Джоанна развела в небольшом пузырьке вина, смешанного с медом. Выпив из пузырька драгоценный напиток, она защитила себя от холода и сырости. Потом легла на тюфяк, задула свечу и укрылась лохмотьями.

Оставалось только лежать в темноте. Джоанна сделала все, что могла. Теперь следовало отдохнуть и сохранить силы до тех пор, когда Сергий пошлет за ней.

Глава 21

В праздник Вознесения служба должна была проходить в титулярной церкви Санта-Прасседе. Хотя солнце только что взошло, зрители уже собрались, заполнив улицу возле дворца шумной и пестрой толпой.

Вскоре огромные бронзовые двери открылись. Первыми появились псаломщики и другие низшие церковные чины. Они шли пешим ходом. За ними следовали конные гвардейцы. Они зорко следили за толпой, высматривая возможных бунтовщиков. За ними выехали деканы и судьи семи римских провинций. Перед каждым из них шествовал служка со знаменем, на котором красовался их герб. Затем появились архиепископ и иремицерий со своими свитами. И наконец, выехал сам Папа Сергий, облаченный в торжественные ризы из золота и серебра, на высоком чалом коне, покрытом белой шелковой попоной. Сразу за ним ехали оптиматы, верховные слуги папского двора в порядке старшинства: Аригис, мажордом, хранитель папского гардероба, секретарь, казначей и номенклатор.

Длинная процессия пересекла пространство Латеранского двора и величественно проследовала мимо огромной бронзовой статуи волчицы, mater romanorum, – матери римлян, которая, по преданию, выкормила Ромула и Рэма. По поводу этой статуи время от времени велись споры.

Одни считали ее богохульным языческим идолом, не имевшим права стоять у стен папского дворца, но другие любили волчицу, восхищаясь красотой скульптуры. Сразу за статуей волчицы процессия повернула на север, пройдя под великой аркой акведука Клавдия, выложенной превосходной кирпичной кладкой, и далее на Виа Сакра, священный путь, по которому шествовали римские папы с незапамятных времен.

Солнце слепило Сергию глаза. Голова болела, а ритмичная поступь коня укачивала. Он схватился за поводья, чтобы удержаться в седле. «Это цена, которую я плачу за чревоугодие». Сергий снова согрешил, съев жирную пищу и вино. Презирая себя за слабость, уже в который раз он поклялся исправиться.

С сожалением Оргий вспомнил об Иоанне Англиканце. Как хорошо он чувствовал себя, когда этот иностранец лечил его! Но ведь не вернешь его обратно после того, что он натворил. Иоанн Англиканец – ничтожный грешник, священник, нарушивший свой обет.

– Благослови Господь святейшего Папу! – Крики толпы привели Сергия в чувство. Он перекрестил толпу, борясь с тошнотой, когда процессия торжественно двинулась по узкой Виа Сакра.

Они миновали монастырь Гонория, когда к ним на взмыленном коне подъехал мужчина. Вид у всадника и коня был ужасный. Одежда на всаднике была порвана, лицо, опаленное солнцем, покрыто дорожной пылью, как у сарацина. Придержав коня, он спешился.

– Как смеешь ты мешать священной процессии? – возмутился первосвященник Евстафий. – Стража, свяжите этого человека и выпорите хорошенько. Пятьдесят ударов научат его почтению!

– Он… он наступает… – Мужчина так задыхался, что едва говорил.

– Постойте! – Сергий поднял руку. – Кто наступает?

– Лотар, – выдохнул мужчина.

– Император? – изумился Сергий.

Мужчина кивнул.

– Во главе огромной армии франков. Ваше святейшество, он готов жестоко отомстить вам и этому городу за все причиненные ему обиды.

По толпе прошелся испуганный ропот.

– Обиды? – Сергий не сразу понял, что это значило. Но вдруг он догадался: рукоположение!

После избрания Сергия город поспешил с рукоположением, не дождавшись одобрения императора. Это было нарушением манифеста, его 824-й главы, в которой Лотару давалось право утверждать избранного Палу до его рукоположения. Тем не менее это нарушение приветствовалось, поскольку люди усмотрели здесь проявление независимости Рима от далекой франкской короны. Для Лотара это значило неуважение. Ни разу не случалось, чтобы император не утвердил избранного Папу, поэтому процедура была не более чем формальностью. Никто не предполагал, что Лотар отнесется к этому так серьезно.

– Где сейчас император? – пересохшими губами прошептал Сергий.

– В Витербо, ваше святейшество.

Послышались встревоженные голоса. От Витербо, расположенного на Римской равнине, было не более десяти дней пути до Рима.

– Ваше святейшество, он исчадие ада, – проговорил гонец. – Его солдаты уничтожают все на своем пути, сжигают фермы, грабят, рубят виноградники. Берут все, что им надо, а что не надо сжигают. Всех, кто встает на их пути, они безжалостно уничтожают: женщин, стариков, грудных детей, – не щадят никого. Ужас… – Голос его дрогнул.

Напуганные и растерянные люди смотрели на Папу, но утешения они не нашли. На глазах всего Рима Сергий обмяк, глаза его закатились и он свалился на шею коня.

– Ах, он умер! – Крик отчаянья разнесся по толпе. Папская охрана обступила Сергия со всех сторон. Его сняли с коня и унесли во дворец. Следом отправилась вся процессия.

Испуганная толпа устремилась во двор. Казалось, вот-вот начнется паника. Гвардейцы с кнутами и обнаженными мечами направляли людей в узкие темные улочки, разгоняя по домам.

Переполох усилился, когда из окрестных земель через городские ворота хлынули беженцы из Фарфы и Парни, Лоренты и Чивитавеккьи. Они шли толпами, неся на себе весь свой скарб. Покойников везли на телегах, Все рассказывали о зверствах франков. Услышав страшные рассказы, римляне поспешно укрепляли свои стены. Они работали день и ночь, разгребая скопившиеся за многие столетия кучи мусора вокруг городских стен, чтобы противнику было труднее взобраться на них.

Священники от зари до зари проводили службы, выслушивали исповеди. Церкви были переполнены, в толпе появились новые лица, потому что страх превратил в фанатиков даже не слишком благочестивых людей. Они зажигали свечи и молились за безопасность своих домов и семей, а также за выздоровление больного Сергия, на которого все возлагали надежды. «Да укрепит Господь нашего Папу, – молились они, – ибо ему понадобится немало сил, чтобы защитить город от дьявола Лотара».

Голос Сергия поднимался и затихал среди нежных мелодий сладкозвучнейшего хора мальчиков. Регент улыбнулся ему. Воодушевленный Сергий запел еще громче, его молодое сопрано летело все выше и выше в радостном экстазе, и казалось, он скоро вознесется к небесам.

Сон закончился, и Сергий проснулся. Страх, смутный и невнятный, снова заполнил его сознание, сердце бешено колотилось, но пока он не понимал, почему.

Но вдруг смутно вспомнил.

Лотар!

Сев на кровати, Сергий почувствовал, как стучит у него в висках, какой неприятный привкус во рту.

– Селестин! – позвал он хриплым голосом.

– Ваше святейшество! – Сонный Селестин поднялся с пола. Его нежное розовое лицо, круглые детские глаза и взлохмаченные светлые волосы делали его похожим на херувима. В свои десять лет он был самым молодым из тех, кто спал в покоях Папы. Отец Селестина считался одним из влиятельнейших людей города, именно поэтому в Латеранский дворец мальчик попал раньше всех. «Он не моложе меня, когда меня забрали из родительского дома», – подумал Сергий.

– Позови Бенедикта. – приказал он. – Хочу говорить с ним.

Целестин кивнул и поспешил удалиться, скрывая зевоту.

Вошел слуга с подносом, на котором лежали хлеб и бекон. Сергий не должен был нарушать пост до следующей мессы, потому что руки, касавшиеся святых даров, должны быть чисты от всего мирского. Но тайком он эти правила часто нарушал. Однако в то утро от запаха свинины Сергия затошнило. Он жестом велел унести поднос.

– Уберите это.

Вошел нотариус и объявил:

– Его светлость Первосвященник ожидает вас в триклиниуме.

– Пусть подождет, – ответил Сергий. – Прежде хочу поговорить с братом.

Здравый смысл Бенедикта в этой ситуации был очень ценен. Это он подсказал взять деньги из казны, чтобы откупиться от Лотара. Пятьдесят тысяч золотых динариев успокоят даже ущемленное самолюбие императора.

Селестин вернулся без Бенедикта, но с мажордомом Аригием.

– Где мой брат? – спросил Сергий.

– Бежал, ваше святейшество, – ответил Аригий.

– Бежал?

– Привратник Иво видел, как он выехал из города перед рассветом с дюжиной сопровождающих. Мы думали, что вы знаете. – У Сергия перехватило дыхание. – С ним было одиннадцать сундуков, когда он уезжал.

– Нет! – Сергий хотел возразить, но знал, что это правда. Бенедикт предал его.

Он беспомощен. Придет Лотар, и Сергий ничего, совершенно ничего не сможет сделать, чтобы остановить его.

Снова почувствовав приступ тошноты, он успел склониться с кровати и выплеснул содержимое желудка на пол. Сергий попытался подняться, но не смог. Ноги сковала нестерпимая боль. Селестин и Аригий подбежали к нему, подняли и усадили в кровати. Уткнувшись в подушку, Сергий расплакался как ребенок.

– Побудь с ним, а я в подземелье, – обратился Аригий к Селестину.

Джоанна уставилась на поставленную перед ней еду. В миске лежал маленький высохший кусочек хлеба и несколько серых, странных кусочков мяса, явно тухлых и разъеденных личинками червей. Она не ела уже несколько дней, потому что охранники из-за невнимательности или нарочно еду приносили нерегулярно. Джоанна смотрела на мясо, подавляя голод здравым смыслом. Наконец, она отодвинула миску. Взяв корочку хлеба, Джоанна откусила крошечный кусочек и медленно разжевала его, чтобы хватило надолго.

Давно ли она в этом подземелье… две недели? Три? Джоанна потеряла ощущение времени. От кромешной тьмы она утратила ориентацию. Свечу Джоанна использовала очень экономно, зажигая ее только во время еды или для приготовления снадобий. И все же свеча стала совсем маленькой, ее хватит не более чем на час.

Страшнее темноты было одиночество. Полная тишина стала невыносима. Чтобы не сойти с ума, Джоанна задавала себе умственные задачи, читая наизусть правила Бенедиктинского монастыря, все сто пятьдесят псалмов, и Книгу Деяний. Но эти упражнения, слишком рутинные, уже не занимали ее ума.

Она вспомнила, как великий теолог Боэций, заключенный так же, как она, нашел силы и утешение в молитве. Часами Джоанна стояла на холодном полу темницы, стараясь молиться. Но в душе у нее не было ничего, кроме пустоты. Зерно сомнения, посеянное матерью в детстве, проросло глубоко. Джоанна пыталась искоренить его, подняться до утешительных высот всепрощения, но не могла. Слышал ли ее Бог? Есть ли он вообще? День за днем не было никаких вестей от Сергия, и надежда стала угасать.

Джоанна вздрогнула, услышав металлический звон поднимаемого засова. Дверь широко распахнулась, и в темноту ворвался яркий свет. Прикрыв глаза рукой, Джоанна зажмурилась. На пороге стоял человек.

– Иоанн Англиканец? – неуверенно спросил он в темноту.

Голос казался смутно знакомым.

– Аригий! – У Джоанны закружилась голова, когда она встала и направилась по тухлой воде к папскому мажордому. – Вы от Сергия?

Аригий покачал головой.

– Его святейшество не желает видеть вас.

– Тогда почему?…

– Он очень болен. Вы однажды дали ему лекарство, которое помогло. У вас есть с собой?

– Есть. – Джоанна вынула из сумки пакетик с порошком зимовника. Аригий потянулся за ним, но Джоанна быстро спрятала его.

– Что? – удивился Аригий. – Неужели вы так сильно ненавидите его? Не забывайте, Иоанн Англиканец, что желая вреда избранному Христом священнику, вы обрекаете свою душу на вечные муки.

– Я не питаю к нему ненависти. – Джоанна знала, что Сергий хороший, но слабый человек. И он слишком доверял брату. – Я не дам это снадобье тому, кто несведущ в медицине. Сила его велика, и неверная доза может оказаться смертельной. – Джоанна лукавила: корень не обладал такой силой. Чтобы он причинил вред, нужно принять очень большую дозу. Но в этом она видела шанс освободиться. Она не допустит, чтобы дверь снова захлопнулась. – Кроме того, – добавила Джоанна, – откуда мне знать, та ли у Сергия болезнь, что и прежде? Что бы вылечить его святейшество, я должен осмотреть его. – Аригий колебался. Освободить узника означало нарушить субординацию, прямое неподчинение приказу Папы. Но еще хуже, если Сергий умрет, когда франкский император стоит у ворот города, угрожая Риму.

– Пойдемте, – сурово сказал он, приняв решение. – Провожу вас к его святейшеству.

Сергий лежал в кровати на мягких шелковых подушках. Страшная боль утихла, он совсем ослаб.

Дверь открылась, и вошел Аригий в сопровождении Иоанна Англиканца.

Сергий в негодовании уставился на него.

– Что делает здесь этот орешник?

– Он пришел с лекарством, которое поправит ваше здоровье, – ответил Аригий.

Сергий затряс головой.

– Истинное лечение исходит от Бога. Его целебная сила не может прийти через оскверненный сосуд.

– Я вовсе не оскверненный сосуд, – возразила Джоанна. – Бенедикт обманул вас, ваше святейшество.

– Ты был в постели блудницы, – укоризненно произнес Сергий. – Стража видела тебя там.

– Они видели то, что им велели увидеть. – Джоанна быстро объяснила, как Бенедикт устроил ей ловушку. – Я не хотел туда идти, но Аригий настоял.

– Это верно, ваше святейшество, – подтвердил Аригий. – Иоанн Англиканец просил меня отправить к ней другого врача. Но Бенедикт потребовал, чтобы туда отправился именно Иоанн Англиканец.

Сергий молчал очень долго. Наконец он произнес:

– Если это правда, то тебя жестоко оклеветали. – Сергий впал в отчаянье. – Нашествие Лотара послано мне в наказание за мои грехи!

– Если бы Бог хотел наказать вас, Он выбрал бы более простой способ, – заметила Джоанна. – Зачем жертвовать жизнями тысяч невинных, если можно уничтожить вас одним ударом?

Сергий растерялся: такое не приходило ему в голову.

– Нашествие Лотара не наказание, – продолжала Джоанна, – это всего лишь испытание, испытание веры. Вы должны подать людям пример.

– Я слаб телом и душой. Дайте мне умереть.

– Если вы умрете, вместе с вами в людях умрет вера. Вы должны быть сильным ради них.

– Что от этого изменится? – обреченно спросил Сергий. – Мы не можем устоять против сил Лотара. Это было бы чудом.

– Тогда придется совершить это чудо, – твердо сказала Джоанна.

После Пятидесятницы, в день ожидаемого прибытия Лотара, площадь перед базиликой Святого Петра заполнилась представителями городских школ, разодетых в праздничные одежды. Официально Лотар не сделал враждебных заявлений, поэтому было решено оказать ему прием, достойный его высокого положения. Неожиданное гостеприимство может обезоружить его довольно надолго, а это позволит перейти ко второму плану Джоанны.

К полудню все было готово. Сергий подал знак, и первой выехала группа вельмож с развевающимися над ними желтыми знаменами. За ними следовали подьячие и деканы, далее пешим ходом различные чужеземцы – фризцы, франки, саксонцы, ломбардийцы и греки. Они радостно приветствовали друг друга, направляясь на Виа Триумфалис мимо разрушенных языческих храмов, стоящих вдоль древней дороги.

«Слава Богу, что они идут не на смерть», – подумала Джоанна и сосредоточила внимание на Сергии. За последние несколько дней ему стало немного лучше. Хватит ли у него сил выдержать напряжение дня? Джоанна попросила мажордома принести кресло, и Сергий с благодарностью уселся в него. Для укрепления сил Джоанна дала Сергию лимонной воды с медом.

Перед дверями базилики собрались пятьдесят самых влиятельных людей Рима: все главные официальные лица Латеранского двора, группа избранных кардиналов, графы и князья, а также их кортеж.

Первосвященник Евегафий прочитал им короткую молитву, и все замерли в молчании. Оставалось только ждать.

С напряженными лицами, настороженно прислушиваясь, они не сводили глаз с дороги, уходившей за горизонт вдоль зеленой долины Нерона.

Время тянулось невыносимо медленно. На безоблачном небе солнце стояло почти в зените. Утренний ветерок стих, потом совсем исчез, знамена беспомощно повисли на древках. Над головами кружили тучи мух, нарушая тишину однообразным жужжанием.

Прошло более двух часов с момента выхода процессии. Они должны были давно вернуться. Послышался нарастающий шум и пение.

«Благословение Богу», – вздохнул Евстафий, когда вдали на горизонте, словно желтые паруса на море, показались знамена. Через несколько минут появились первые всадники, за которыми шествовали представители различных школ. За ними шел темный, нескончаемый поток людей. Это была армия Лотара. У Джоанны перехватило дыхание: никогда еще не видела она так много гостей.

Сергий поднялся с кресла, опираясь на посох. Авангард процессии приблизился к базилике и расступился, освобождая путь для императора.

Появился Лотар. Взглянув на этого человека, Джоанна поверила рассказам о его чудовищной жестокости. Он был коренаст, с толстой шеей и крупной головой. Его широкое плоское лицо и маленькие глаза свидетельствовали о злобности.

Две группы людей противостояли друг другу – одна темная, покрытая дорожной пылью, другая светлая и сияющая в своих белых священнических одеждах. Позади Сергия поднималась крыша базилики Святого Петра, сверкая серебром под палящим солнцем – духовное сердце Церкви, маяк мира, святейшая усыпальница всех христиан. Перед таким величием склонялись даже императоры.

Лотар сошел с коня, но не преклонил колен, чтобы с традиционным почтением поцеловать первую ступень, ведущую в базилику. Он гордо поднялся по ступеням в сопровождении вооруженных людей. Прелаты, толпившиеся у открытых дверей базилики, в страхе отпрянули. Папская стража обступила Сергия, положив руки на мечи.

Вдруг двери базилики дрогнули и начали закрываться. Лотар отскочил назад. Ею люди выхватили мечи и замерли в недоумении, испуганно оглядываясь по сторонам. Но никого поблизости не было. Двери медленно закрылись, словно движимые сверхъестественной силой, и замкнулись.

Время! Джоанна решила, что Сергию пора действовать. Словно услышав ее мысли, он выпрямился и эффектно воздел руки. Слабого и больного человека больше не было; в своей белой камилавке и золотом облачении он выглядел необычайно величественно.

Сергий заговорил на франкском языке, чтобы Лотар понял его:

– Прими руку Господа, которая закрыла перед тобой Его святейший алтарь.

Люди Лотара испуганно вскрикнули. Настороженный и подозрительный император не двинулся с места.

Теперь Сергий перешел на латынь:

– Si purа mente et pro salute Republicae huc advenisti… Если ты пришел с чистыми помыслами и Доброй волей в эту страну, войди и будь с нами, если же нет, то никакая земная сила не откроет для тебя эти двери.

Лотар колебался, все еще не веря случившемуся. Неужели Сергий сотворил чудо? Лотар сомневался, но уверенности не было. Пути Господни неисповедимы. Кроме того, положение Лотара теперь не слишком надежно, потому что его дружинники начали в ужасе падать на колени, роняя оружие.

С натянутой улыбкой Лотар распахнул объятия навстречу Сергию, и они обнялись, ознаменовав примирение поцелуем.

– Benedictus qui venit in nominee Domini, – радостно запел хор. – Благословен пришедший во имя Бога.

Двери снова пришли в движение. Все с изумлением следили за серебряными вратами, пока они не распахнулись. Рука об руку, под радостные крики «Осанна», Сергий и Лотар вошли в базилику, чтобы помолиться перед ракой Святого Апостола.

Проблемы с Лотаром пока не закончились. Он все еще хотел объяснений, извинений, выгодных предложений и уступок. Но непосредственная опасность миновала.

Джоанна подумала о том, как обрадовался бы Джеральд, увидев работу гидравлических дверей. Она представила себе, как лукаво засияли бы его глаза цвета индиго, как рассмеялся бы он, откинув голову назад.

Странно устроено сердце. Можно прожить долгие годы, привыкнув к утрате, смириться с ней и вдруг в одно мгновение снова ощутить пронзительную и невыносимую боль разлуки.

Глава 22

Джеральд вздохнул с облегчением, когда Альпы остались позади, один из самых ужасных переходов закончился. Впереди пролегла безупречно ровная Виа Франчигена. На ней до сих пор сохранилась древняя каменная мостовая, уложенная еще римлянами в незапамятные времена.

Джеральд пустил коня в галоп. Возможно, теперь они успеют наверстать время. Необычно поздний снегопад сделал узкие альпийские тропы почти непроходимыми и опасными. В пути погибли двое воинов: их лошади не удержались на тропе и сорвались в пропасть. Джеральду пришлось ждать, когда улучшатся условия. Из-за этой остановки они отстали от авангарда королевской армии, которая теперь, должно быть, приближалась к Риму.

Тем не менее Лотар не слишком нуждался в них. Этот дивизион насчитывал всего двести человек, в основном мелкопоместных князей, примкнувших к армии позднее, в Марчфилде. Для Джеральда, человека именитого, командовать таким войском было унизительно.

За три года после сражения при Фонтено отношения Джеральда с королем Лотаром сильно ухудшились. Лотар становился все более деспотичным, окружив себя раболепствующими сторонниками, готовыми постоянно льстить ему. Он совершенно не терпел возражений, тогда как Джеральд по-прежнему открыто и честно выражал свое мнение. Например, он не одобрил кампанию против Рима.

– Наши войска необходимы на фризском берегу, – возмущался Джеральд, – чтобы защищаться от норманнов. Их набеги все чаще и опустошительнее.

Это было именно так. В прошлом году норманны напали на Сент-Вандриль и Утрехт. В предыдущую весну они спустились на кораблях по Сене и сожгли Париж! Всю страну охватил страх. Если такой большой город, как Париж, в самом сердце, империи, подвергся нападению варваров – значит миру пришел конец.

Однако внимание Лотара было обращено к Риму, который осмелился выбрать Папу, не спросив его согласия. Лотар воспринял это как личное оскорбление.

– Сообщи Сергию о том, что ты не доволен, – посоветовал Джеральд. – Покарай римлян, удержав выплату долгов. Но не уводи войска отсюда, где они так нужны.

Лотар считал поход вопросом чести. Чтобы наказать Джеральда, он назначил его командиром самого отсталого дивизиона.

По мощеной дороге они продвигались очень быстро, пройдя до заката почти сорок миль, но по пути им не встретилось ни одной деревни или города. Собираясь устроить привал у обочины, Джеральд заметил дым, поднимавшийся над лесом.

Благодарю тебя, Господи! Значит впереди деревня или хотя бы хутор. Теперь Джеральд и его люди могли надеяться на приличный ночлег. Они еще не достигли границы папских земель. Королевство Ломбардия, через которое они теперь проезжали, входило в состав империи, и закон требовал, чтобы путников принимали гостеприимно. Если не хватало места в доме, им предлагали сеновал.

Свернув, они увидели, что дым поднимался не из печной трубы, а с пепелища до основания сожженного дома. Это было добротное хозяйство, Джеральд насчитал развалины около пятнадцати построек. Пожар, вероятно, вспыхнул от случайной искры лампы или очага. Такое нередко случалось там, где дома строили из дерева.

Проезжая мимо обугленных бревен, Джеральд вспомнил о Вилларисе. В тот далекий день, когда его сожгли норманны, все выглядело почти так же. Он вспомнил, как искал на пепелище Джоанну, искал и боялся найти. Удивительно, прошло пятнадцать лет с тех пор, как он в последний раз видел ее, но, казалось, это было вчера. Ореол белокурых локонов, низкий грудной голос, глубоко посаженные серо-зеленые глаза, умные не по летам.

Он заставил себя не думать о ней. Есть многое, о чем трудно вспоминать.

В миле от разрушенного поселения, на перекрестке большой дороги, попрошайничала женщина с пятью детьми одетыми в лохмотья. Когда Джеральд со своим дивизионом подъехал ближе, женщина и ее дети в испуге отбежали.

– Не бойся, добрая женщина, – успокоил ее Джеральд. – Мы не причиним вам зла.

– У вас есть пища, господин? – спросила она. – Для детей?

Четверо из детей подбежали к Джеральду, протягивая руки и глядя на него голодными глазами. Хорошенькая девочка лет тринадцати осталась с матерью, прижавшись к ней.

Джеральд достал из-под седла сумку из промасленной овечьей кожи, в которой лежал его паек на несколько дней: кусок хлеба, головка сыра и несколько сушеных соленых кусков оленины. Он хотел отломить половину хлеба, но, посмотрев на детей, отдал им все. До Рима оставалось лишь дня два пути, ему хватит бисквитов, что хранятся в обозе.

С радостным криком дети набросились на еду, словно стайка голодных птиц.

– Вы из этой деревни? – спросил Джеральд женщину, показав на пепелище.

Женщина кивнула.

– Мой муж мельник.

Джеральд не выказал удивления. Эта женщина никак не могла быть женой преуспевающего мельника.

– Что случилось?

– Три дня назад, после весеннего посева, пришли солдаты. Люди императора. Они хотели, чтобы мы немедленно присягнули Лотару, сказав, что иначе погибнем на месте от их мечей. Поэтому мы присягнули.

Джеральд кивнул. Сомнения Лотара по поводу этой части Ломбардии были отчасти оправданы, поскольку эти земли сравнительно недавно присоединил еще дед Лотара, великий король Карл.

– Если вы присягнули ему, почему же он сжег вашу деревню? – удивился Джеральд.

– Они не поверили нам. Назвали нас обманщиками и забросали дома факелами. Когда мы попытались погасить огонь, они пригрозили нам мечами. Сгорели даже амбары с зерном, хотя мы умоляли их не делать этого ради детей. Они засмеялись и обозвали детей предательским отродьем, заслужившим голодной смерти.

– Негодяи! – возмутился Джеральд. Много раз он пытался внушить Лотару, что доверие подданных нельзя завоевать одной силой, но лишь с помощью закона. Как обычно, его слов никто не услышал.

– Они забрали всех наших мужчин, – продолжала женщина, – кроме самых юных и стариков. Император шел на Рим, они сказали, что им нужны люди, пополнить войско. – Женщина заплакала. – Они забрали мужа и двоих сыновей, младшему всего одиннадцать.

Джеральд выругался. Дела обстоят совсем плохо, если Лотару для войны понадобились даже дети.

– Господин, что это значит? – спросила женщина. – Неужели император собирается воевать против Святого Города?

– Не знаю. – До этого момента Джеральд полагал, что Лотар намерен лишь устрашить Папу Сергия и римлян, продемонстрировав им свою силу. Но разорение этой деревни было плохим знаком. В таком мстительном расположении духа Лотар был способен на все.

– Собирайся, матушка, – сказал ей Джеральд. – Мы отвезем вас в другую деревню. Здесь для детей не безопасно.

Она покачала головой.

– Не двинусь с этого места, Как найдут нас муж и сыновья, когда вернутся?

«Если вообще вернутся», – с грустью подумал Джеральд. Черноволосой девочке он сказал:

– Уговори свою маму, чтобы она пошла с нами.

Девочка молча уставилась на Джеральда.

– Она не хочет обидеть вас, господин, – извинилась женщина. – Она бы ответила, если бы могла, но не может говорить.

– Не может говорить? – удивился Джеральд. На вид девочка была совершенно "нормальная и неглупая.

– Ей отрезали язык.

– Боже милостивый! – Ворам и другим преступникам язык отрезали в наказание без суда и следствия. Но эта невинная девочка не могла совершить никакого преступления. – Кто это сделал? Не может быть, чтобы…

Женщина печально кивнула.

– Люди Лотара обесчестили ее, а потом отрезали язык, чтобы она не могла обвинить их в этом и рассказать другим об их позорном поведении.

Джеральд был потрясен. Подобные зверства совершают язычники-норманны или сарацины, но не воины императора, защитники христиан и справедливости.

Джеральд быстро отдал приказ. Его люди достали из обоза мешок с бисквитами, небольшой кувшин вина, поставили все это на землю перед женщиной.

– Благослови вас Господь, – растроганно произнесла жена мельника.

– И тебя тоже, матушка, – ответил Джеральд.

По пути они проезжали другие разоренные поселения. После себя войска Лотара оставили только руины.

Как верный слуга имперской короны, Джеральд считал долгом чести преданно служить императору. Но достойно ли служить такому жестокому человеку, как Лотар?

Император легко забывал о законе и человечности, и это сводило на нет все обязательства.

Джеральд приведет свой арьергард императорской армии в Рим, как обещал. Но потом, твердо решил он, оставит службу у Лотара навсегда.

За Непи дорога ухудшилась. На твердой почве возвышенности она стала узкой и разбитой, вся в трещинах и ухабах. Римская мостовая закончилась, древние камни растащили для других нужд, поскольку такой прочный строительный материал в этих местах был редкостью в древние времена. Повсюду Джеральд видел следы, оставленные армией Лотара. Дорога была изрыта копытами лошадей и колесами повозок. Приходилось вести коней очень осторожно, чтобы они не поранились.

Ночью хлынул ливень, превратив дорогу в непроходимую топь. Не останавливаясь на привал, Джеральд решил пересечь открытое пространство полей и зайти на Виа Палестрина, которая приведет их в Рим через восточные ворота Святого Иоанна.

Они быстро скакали через весенние долины и зеленеющие леса, благоухающие молодой порослью. Выехав из густого подлеска, они внезапно натолкнулись на группу всадников, которые сопровождали тяжелую повозку, запряженную четверкой лошадей.

– Приветствую вас, – обратился Джеральд к тому, koго принял за главного, темноволосому мужчине с узкими, заплывшими глазами.

– Не скажете ли, мы на Правильном пути к Виа Палестрина?

– Да, – ответил мужчина и попытался проехать мимо.

– Если вы направляетесь на Виа Фламиния, – предупредил Джеральд, – будьте осторожны. Дорога размыта, ваша повозка застрянет по самые оси.

– Нам не туда, – отозвался мужчина.

Странно. Кроме дороги в том направлении не было ничего, только пустынная земля.

– Куда же вы направляетесь? – поинтересовался Джеральд.

– Я сказал все, что вам нужно знать, – отрезал мужчина. – Продолжайте свой путь и оставьте честного купца в покое.

Ни один нормальный купец не посмеет обратиться к господину так неучтиво. Джеральду это показалось подозрительным.

– Чем вы торгуете? – Джеральд подъехал к повозке. – Возможно, у вас есть то, что я хотел бы купить.

– Оставьте нас в покое! – крикнул мужчина.

Джеральд откинул покрывала и увидел содержимое повозки: дюжину бронзовых сундуков с тяжелыми железными замками и на каждом папская эмблема.

«Люди Папы. Их, наверное, отослали из города, чтобы перевезти папскую казну подальше от Лотара», – решил Джеральд.

Он подумал о том, чтобы доставить сокровища Лотару, но не стал делать этого. Пусть, римляне сохранят то, что могут. Папа Сергий найдет гораздо более достойное применение деньгам, чем Лотар, который пустит их на новую жестокую войну.

Джеральд собирался отъехать, но тут один из римлян спрыгнул с лошади и упал перед ним ниц.

– Помилуйте, господин! – воскликнул он. – Спасите нас! Мы не можем умереть с таким тяжелым грехом на душе!

– С грехом? – повторил Джеральд.

– Замолчи, дурак! – Их вожак поднял лошадь на дыбы и растоптал бы этого человека, но Джеральд остановил его, выхватив меч. Мгновенно люди Джеральда тоже схватились за оружие и окружили римлян. Те не осмелились обнажить мечи, поняв, что они в меньшинстве.

– Во всем виноват Бенедикт! – яростно закричал мужчина, лежащий на земле. – Это он придумал украсть деньги, а не мы!

– Украсть деньги?

Тот, кого авали Бенедикт, уклончиво заговорил:

– Мы не желаем вам зла, господин, не собираемся ссориться с вами, Дайте нам мирно уйти, и в благодарность возьмите один из этих сундуков. – Он заговорщически улыбнулся Джеральду. – В нем достаточно золота, чтобы разбогатеть.

Предложение и то, как оно было сделано, развеяло все сомнения.

– Схватить его! – приказал Джеральд. – Остальных тоже. Доставим их и эти сундуки в Рим.

Триклиний сиял огнями сотен факелов. Армия слуг стояла вдоль стола, за которым сидел Папа Сергий в окружении высокопоставленных вельмож города: священники всех семи округов Рима слева, их мирские двойники, семеро защитников, справа. Перпендикулярно этому столу располагался другой, такой же большой. За ним на почетных местах сидели Лотар и его свита. Остальные, человек двести, устроились на жестких деревянных скамьях за длинными столами посередине зала. Столы были заставлены блюдами с яствами, кувшинами и кубками, а скатерти уже залиты вином.

Поскольку это происходило не в постный день, угощение состояло не только из хлеба и рыбы, но из мяса и других жирных кушаний. Даже на пиршественном столе Папы были блюда с поросятами в белом соусе с зернами граната и алыми цукатами, чаши с супами из кролика и вальдшнепа, заливные раки и рыба голец, жареные косули, козлята и гуси. В центре стола, за которым сидел Лотар, красовался лебедь с позолоченным клювом, и его окружали фрукты, уложенные в виде волн.

Сидя за одним из столов в центре зала, Джоанна с тревогой смотрела на это изобилие. Перед такими деликатесами Сергий едва ли устоит.

– Тост! – Граф Маконский, сидевший рядом с Лотаром, поднялся с кубком в руке. – За мир и дружбу двухвеликих христиан!

– За мир и дружбу! – подхватили все и осушили кубки. Слуги сновали вдоль столов, наливая еще.

Последовали многочисленные тосты, и, наконец, когда темы для них были исчерпаны, началось застолье.

Джоанна с ужасом наблюдала, как много ест Сергий. Глаза его посоловели, речь стала невнятной, кожа потемнела. «Вечером придется дать ему хорошую дозу зимовника, чтобы предотвратить приступ подагры».

Двери триклиния открылись, вошел отряд гвардейцев и быстро проследовал в центр зала. Гости сразу же смолкли, заинтересовавшись причиной внезапного вторжения. По залу пронесся ропот удивления, когда все увидели мужчину со связанными руками, окруженного стражей. Это был Бенедикт.

Лицо Сергия исказилось.

– Ты! – выкрикнул он.

Старший охранник Тарасий пояснил:

– Отряд франков нашел его в поле. С ним была казна.

По пути в Рим Бенедикт размышлял как оправдаться. Он решил не отрицать, что вывез папскую казну. Не придумал он и достойного объяснения своему поступку, несмотря на все ухищрения изворотливого ума. Бенедикту оставалось лишь положиться на милость брата. Он знал, что у Сергия доброе сердце. Презирая это качество, сейчас Бенедикт охотно воспользовался бы им.

Упав на колени, он возопил:

– Прости меня, Сергий! Я согрешил, но искренне и смиренно каюсь.

Однако Бенедикт забыл о том, что вино плохо воздействовало на характер брата. Лицо Сергия побагровело от ярости.

– Предатель! – воскликнул он. – Негодяй! Вор! – Каждое слово Сергий сопровождал ударом кулака по столу.

Бенедикт побледнел.

– Брат, умоляю тебя…

– Уберите его отсюда! – приказал Сергий.

– Куда прикажете, ваше святейшество? – спросил Тарасий.

У Сергия помутилось в голове, думать было трудно. Он знал одно: его предали, и ему хотелось отомстить так, чтобы причинить предателю боль.

– Он вор! – с горечью произнес он. – Пусть будет наказан, как вор!

– Нет! – крикнул Бенедикт, когда стражники потащили его из зала. – Сергий! Брат! – Это слово было последним.

Сергий упал в кресло, его лицо побледнело, голова откинулась, глаза закатились, руки и ноги непроизвольно подергивались.

– Это сглаз! – крикнул кто-то. – Бенедикт сглазил его! – Люди в зале зашумели и стали испуганно креститься.

Джоанна бросилась к столу Сергия. Лицо его начало синеть. Обхватив голову Сергия, она разжала ему челюсти. Язык запал и он перестал дышать. Взяв со стола нож, Джоанна засунула тупой конец в рот Сергию, подцепила им запавший язык и вытащила его. Сергий охнул и задышал. Джоанна осторожно прижимала язык, чтобы облегчить дыхание. Через минуту приступ прошел, Застонав, Сергий успокоился.

– Отнесите его в постель, – сказала Джоанна. Слуги подняли Сергия и направились к двери. – Посторонитесь! Посторонитесь! – кричала Джоанна, когда Сергия выносили из зала.

Когда Сергия принесли в спальню, сознание вернулось к нему. Джоанна дала ему черной горчицы, смешанной с горечавкой, чтобы его вырвало. Сергию значительно полегчало. Затем она дала ему большую дозу зимовника, добавив немного макового сока, чтобы он сразу заснул.

– Будет спать до утра, – сказал она Аригию.

Тот кивнул.

– У вас очень усталый вид.

– Да, переутомился, – призналась Джоанна. День был трудный, а она еще не оправилась после заключения в темнице.

– Эннодий и остальные члены медицинского общества ожидают вас за дверью. Хотят поговорить с вами о приступе его святейшества.

Джоанна вздохнула. Ей не хотелось выслушивать недоброжелательные вопросы, но уклониться она не могла. Джоанна устало направилась к двери.

– Один момент, – Аригий позвал ее за собой. В дальнем конце комнаты он отодвинул один из гобеленов и толкнул стену снизу. Стена отодвинулась, и перед ними открылся проход шириной фута в два с половиной.

– Что это? – удивилась Джоанна.

– Тайная дверь, сделанная еще во времена правления языческих императоров на случай, если придется бежать от неприятелей. Теперь ход ведет из папской опочивальни в его личную часовню. Это позволяет ему спокойно молиться в любое время суток. Пойдемте. – Аригий взял свечу и пошел вперед. – Этим путем можете уйти от преследования шакалов хотя бы сегодня.

Джоанну тронуло, что Аригий поделился с ней этой тайной. Доверительные отношения между ними укреплялись. Они спустились по крутой винтовой лестнице. Она заканчивалась перед стеной, в которой торчал деревянный рычаг. Аригий повернул рычаг, и стена отодвинулась. Джоанна прошла вперед, и мажордом снова повернул рычаг. Стена встала на место так, что никто не догадался бы о существовании тайного хода.

Джоанна оказалась позади одной из мраморных колонн в дальней части Священной Часовни. Возле алтаря слышались голоса, что удивляло, поскольку в этот час здесь никто не бывал.

– Это было давно, Анастасий, – послышался хриплый, с сильным акцентом голос Лотара. Тот, кого он назвал Анастасием, вероятно, был епископ Кастеллы. Наверное, мужчины удалились в часовню, чтобы поговорить с глазу на глаз.

«Что делать? Если я попытаюсь проскользнуть в дверь часовни, они могут заметить меня», – подумала Джоанна. Ей не удалось бы вернуться и в покои Папы, поскольку рычаг находился с другой стороны. Значит, она должна затаиться, пока эти двое не закончат беседу. Тогда можно будет уйти незаметно.

– Сегодняшний приступ у его святейшества внушает беспокойство, – заметил Лотар.

– Папа очень болен. Едва ли он протянет до конца года, – ответил Анастасий.

– Большая потеря для Церкви.

– Очень большая, – согласился Анастасий.

– Его преемник должен быть человеком сильным и мудрым. Таким, кто сумеет оценить историческое значение… взаимопонимания между нашими народами.

– Вы должны использовать все ваше влияние, сир, чтобы следующим понтификом стал именно такой человек.

– Полагаете… это должен быть такой человек, как вы?

– Есть ли у вас основания сомневаться во мне, сир? Услуга, которую я оказал вам при Колмаре, доказывает мою бесконечную преданность вам.

– Возможно, – уклончиво ответил Лотар. – Но времена меняются, а с ними и люди. Теперь, епископ, вашу преданность следует проверить снова. Готовы ли вы подтвердить ее присягой?

– Люди неохотно согласятся присягнуть вам, сир, после всех неприятностей, причиненных им вашей армией.

– Ваша семья в силах изменить это, – ответил Лотар. – Если присягнете вы и ваш отец Арсений, за вами последуют и другие.

– Вы просите об очень большой услуге. Она потребует столь же большого вознаграждения.

– Знаю.

– Присяга – всего лишь слова. Людям необходим Папа, способный вернуть их к прежним традициям… В лоно франкской империи и к вам, сир.

– Не вижу никого более подходящего для этого, чем вы, Анастасий. Сделаю все, что в моей власти, чтобы выехали следующим Палой.

Наступило молчание. Затем Анастасий произнес:

– Народ принесет присягу, сир. Я позабочусь об этом.

Джоанну охватила ярость. Лотар и Анастасий заключили сделку, решающую судьбу папского престола, словно два торгаша на базаре. В обмен на власть Анастасий согласился передать римлян под контроль франкского короля.

В дверь постучали, и вошел слуга Лотара.

– Граф прибыл, сир.

– Пусть войдет. Мы с епископом закончили наше дело.

Вошел мужчина в военном снаряжении. Высокий с огненно рыжими волосами и глазами цвета индиго.

Джеральд!

Глава 23

С уст Джоанны сорвался испуганный крик. Когда она спохватилась было уже поздно.

– Кто там? – насторожился Лотар.

Джоанна вышла из-за колонны. Лотар и Анастасий с удивлением взглянули на нее.

– Кто вы? – спросил Лотар.

– Иоанн Англиканец, сир. Священник и врач его святейшества Папы Сергия.

– Давно ли вы здесь? – осведомился Лотар.

– Несколько часов, сир. Зашел помолиться за выздоровление его святейшества. Я очень устал, внезапно заснул и только что проснулся.

Лотар недовольно уставился на Джоанну. Скорее всего, маленький прелат находился здесь, когда они с Анастасием вошли. Ему некуда было бежать и спрятаться тоже негде. Но это не имело значения. Главное – что он слышал, а еще важнее, понял ли что-нибудь? Хотя вряд ли. Человек этот не опасен, поэтому лучше всего не обращать на него внимания.

Анастасий, однако, придерживался иного мнения. Не исключено, что Иоанн Англиканец подслушивал. Но зачем? Не шпион ли он? Только не Сергия, нет, нет, Папа не пользовался услугами соглядатаев. Но если он работает не на Сергия, то на кого же? И почему? Отныне, решил Анастасий, за маленьким чужеземцем придется внимательно следить.

В это время Джеральд тоже внимательно разглядывал Джоанну.

– Кажется, вы знакомы мне, отец, – сказал он. – Мы виделись прежде? – Он нахмурился, пытаясь рассмотреть ее в тусклом свете часовни. Вдруг лицо Джеральда изменилось так, словно он увидел привидение. – Боже! Не может быть…

– Вы знакомы? – спросил Анастасий.

– Мы виделись в Дорштадте, – быстро ответила Джоанна. – Я несколько лет учился в кафедральной школе, моя сестра… – она слегка подчеркнула это слово, – жила в то время в доме графа.

Взглядом она просила Джеральда молчать.

– Конечно. – Джеральд кивнул. – Очень хорошо помню вашу сестру.

Лотар нетерпеливо перебил их:

– Довольно. Что вы имеете сообщить мне, граф?

– Мое сообщение предназначено только для вас, сир.

Лотар склонил голову.

– Хорошо. Все свободны, Еще поговорим, Анастасий.

Джоанна повернулась, чтобы уйти, но Джеральд коснулся ее руки.

– Подождите меня. Хочу услышать больше… о вашей сестре.

Выйдя из часовни, Анастасий направился по своим делам. Джоанна ждала Джеральда под мрачным взглядом охранника Лотара. Ситуация внушала ей серьезные опасения. Одно непродуманное слово, и она разоблачена. «Лучше бы уйти сейчас, пока не вышел Джеральд», – сказала она себе. Но ей так хотелось видеть его! Она стояла, словно прикованная, умирая от страха и надежды.

Дверь часовни открылась, и появился Джеральд.

– Значит, это ты? – изумленно произнес он. – Но как?…

– Не здесь. – Джоанна повела его в комнату, где хранила свои травы и снадобья. Там она зажгла небольшие масляные лампы, и они осветили их теплым светом.

Они с восторгом смотрели друг на друга. За пятнадцать лет Джеральд изменился, в густых рыжих волосах появилась седина, а вокруг глаз и крупного чувственного рта появились морщины. Но он остался самым красивым мужчиной, какого видела Джоанна. Ее сердце забилось неистово, как прежде.

Джеральд сделал шаг к ней и заключил Джоанну в объятья. Она прильнула к нему всем телом и ощутила его кольчугу.

– Джоанна! – прошептал Джеральд. – Моя родная, моя жемчужинка. Не думал, что снова встречу тебя.

– Джеральд. – При звуке этого имени все другие мысли исчезли.

Он нежно коснулся шрама на ее левой щеке.

– Норманны?

– Да.

Джеральд коснулся шрама теплыми губами.

– Они не овладели тобой тогда, когда вы с Гилзой?…

Гилза. Джеральд никогда не узнает правды, она не скажет ему о том, что постигло его старшую дочь.

– Они увели Гилзу, а мне удалось бежать.

– Как? Куда? Я и мои люди обыскали все в округе, но от тебя не осталось никаких следов.

Джоанна быстро рассказала о том, что случилось: о бегстве из Виллариса, о том, как стата Иоанном Англиканцем, как едва избежала разоблачения, о бегстве из монастыря. Рассказала о паломничестве в Рим и о том, как ей удалось занять должность личного врача Папы.

– И за все эти годы, – удивился Джеральд, – ты ни разу не пыталась дать о себе весточку?

Джоанна услышала боль в его голосе.

– Я… я… думала, что не нужна тебе. Ричилд сказала, что выдать меня замуж за сына коновала предложил ты, и попросил ее все устроить.

– И ты поверила ей?! – Он отпрянул от Джоанны. – Великий Боже, неужели мы не поняли друг друга?

– Я… я не знала, что думать. Ты уехал, неизвестно почему. А Ричилд кто-то донес на нас о том, что случилось на берегу ручья. Кто же, если не ты?

– Не знаю. Но я тебя любил так, как никого и никогда – ни раньше… ни потом. Я загнал Пестиса по дороге домой, спешил в Вилларис, потому что ты была там, мне так хотелось увидеть тебя… просить выйти за меня замуж.

– Замуж? Но… Ричилд?…

– Когда я уехал, со мной что-то случилось… мне стало понятно, что брак лишен смысла, как важна для меня ты. Я спешил сказать тебе, что разведусь с Ричилд, мы поженимся, если ты согласишься.

Джоанна покачала головой.

– Все так запуталось. – В голосе ее прозвучало сожаление. – Все получилось неправильно.

– Так много нужно исправить. – Джеральд обнял и поцеловал ее. Джоанна таяла от его слов, от его тепла. И им казалось, что они стоят, обнявшись, на берегу ручья неподалеку от Виллариса, залитые весенним солнцем, молодые и опьяневшие от любви.

Джеральд долго не отпускал ее.

– Послушай, сердце мое. Я хочу уйти со службы у Лотара. Только что сообщил ему об этом в часовне.

– И он согласился отпустить тебя? – Едва ли Лотар легко расстанется с тем, кто ему обязан.

– Поначалу он не согласился, но я своего добился. За свободу мне придется заплатить: отдать Вилларис со всеми его землями. Я больше не богач, Джоанна. Но у меня крепкие руки и надежные друзья, которые не оставят меня. Один из них Зиконалф, принц Беневенто. Я подружился с ним, когда мы вместе сражались против ободритов. Теперь он нуждается в надежном человеке, потому что ему мешает его противник Раделхис. Пойдешь со мной, Джоанна? Будешь моей женой?

Услышав громкие шаги за дверью, они отпрянули друг от друга. Спустя мгновение дверь открылась, и в комнату заглянул Флоринтин, один из дворцовых нотариусов.

– Ах! – воскликнул он. – Вот вы где, Иоанн Англиканец! Искал вас повсюду. – Он пристально посмотрел на Джоанну и Джеральда. – Я… не помешал?

– Ничуть, – быстро ответила Джоанна. – Чем могу помочь, Флоринтин?

– У меня ужасно болит голова. Не приготовите ли для меня одно из ваших снадобий?

– Охотно.

Флоринтин ждал у двери, беззаботно болтая с Джеральдом, пока Джоанна приготовила смесь из ивовой коры и лепестков фиалки, растворив все в чае из розмарина. Она подала лекарство Флоринтину, и он сразу же исчез.

– Здесь поговорить не удастся, – сказала она, как только Флоринтин ушел. – Слишком опасно.

– Когда мы снова увидимся?

Джоанна подумала.

– На Виа Аппиа есть храм Весты, сразу за городом. Увидимся там завтра после третьей стражи.

Джеральд страстно обнял ее.

– До завтра, – прошептал он. Когда Джеральд ушел, у Джоанны от волнения долго кружилась голова.

Аригий всматривался в предрассветный мрак, проверяя двор Латеранского дворца. Все готово. Рядом с бронзовой статуей волчицы была установлена жаровня. Пара прочных железных прутьев, закрепленных внутри жаровни, уже раскалились до красна. Рядом стоял палач с наточенным мечом.

Горизонт осветился первыми лучами солнца. Час для публичной казни был необычный. Как правило, такие события происходили после мессы. Несмотря на раннее утро, толпа любопытных уже собралась. Такие люди обычно приходили пораньше, чтобы занять самые лучшие места. Многие являлись с детьми, и те бегали вокруг толпы, предвкушая забавное зрелище.

Аригий назначил именно на этот час казнь Бенедикта, опасаясь, что проснется Сергий и изменит свое решение. Многие осудили бы Аригия за проведение казни с такой поспешностью, но он хорошо знал, что делает и почему.

Должность мажордома Аригий занимал уже более двадцати лет, посвятив жизнь служению церкви, обеспечивая безотказную работу всего огромного и сложного правительственного аппарата Рима. С годами Аригий стал относиться к папскому двору, как к живому существу, чье благополучие целиком зависело от его добросовестного отношения к своим обязанностям.

Теперь этому благополучию угрожали. Менее чем за год Бенедикт превратил церковь в рассадник взяточничества и беззакония. Жадный и коварный Бенедикт угрожал институту папства. Чтобы спасти организм, следовало ампутировать его больную часть. Бенедикт должен был умереть.

Сергий решиться на такое не мог. Потому Аригий взял ответственность на себя. Он пошел на это без колебаний, зная, что действует во спасение Святой Церкви.

Все было готово.

– Приведите узника, – приказал Аригий страже.

Ввели Бенедикта, усталого и грязного после бессонной ночи в темнице. Он с надеждой оглядел двор.

– Где Сергий? Где мой брат?

– Его святейшество нельзя тревожить, – сказал Аригий.

Бенедикт бросил на него гневный взгляд.

– Вы понимаете, что делаете, Аригий? Вы видели моего брата прошлой ночью. Он же был пьян и не отдавал себе отчет в том, что говорит. Дайте мне поговорить с ним, и вы увидите, он никогда не согласится на мою казнь.

– Приступайте, – приказал Аригий страже.

Стражники вытащили Бенедикта на середину двора и принудили опуститься на колени. Схватив его за руки, они уложили их на «пьедестал» волчицы.

Лицо Бенедикта исказилось от страха.

– Нет! Остановитесь! – Устремив глаза в сторону дворца, он завопил:

– Сергий! Сергий! Серг!..

Меч полоснул по его рукам, и Бенедикт закричал, когда отрубленные кисти упали на землю.

Толпа ликовала. Палач положил отрубленные кисти рядом с волчицей. По древнему обычаю, они будут лежать так целый месяц в назидание всем, кому захочется украсть.

К узнику подошел врач Эннодий. Вынув из жаровни раскаленные прутья, он крепко прижал их к кровоточащим ранам Бенедикта. Запахло горелым мясом. Бенедикт взвыл и потерял сознание. Эннодий склонился над ним.

Аригий внимательно наблюдал за Бенедиктом. Как правило, люди умирали после такой казни, если не сразу от болевого шока, то медленно от заражения или потери крови. Но тех, кому удавалось выжить, можно было видеть на улицах Рима. Тип уродства соответствовал характеру их преступления: изуродованные губы – наказание за лжесвидетельство, изуродованные ноги у рабов, за то, что они пытались убежать от хозяев, выколотые глаза – у тех, кто посмел возжелать жен и дочерей своих господ.

Аригий очень боялся, что Бенедикт выживет, поэтому пригласил на освидетельствование Эннодия, а не Иоанна Англиканца.

Эннодий выпрямился.

– Свершилось Божье правосудие, – мрачно объявил он. – Бенедикт умер.

«Благословение Христу, – подумал Аригий. – Папство спасено».

Джоанна стояла в очереди в купальню, готовясь к ритуалу омовения рук перед мессой. Глаза у нее болели и опухли от бессонной ночи. Она так и не сомкнула глаз, думая о Джеральде. Прошлой ночью чувства, которые, как ей казалось, давно умерли, воскресли вновь с такой силой, что удивили и даже напугали Джоанну.

Появление Джеральда в ее жизни воскрешало желания молодости. «Что будет, если я вернусь к жизни женщины?» – гадала она. Джоанна уже привыкла отвечать за себя и быть хозяйкой своей судьбы. Но по закону, жене следовало полностью посвятить жизнь супругу. Можно ли доверять мужчине… даже Джеральду?

«Никогда не отдавайся мужчине», – слова матери прозвучали в голове как предупреждение.

Чтобы сердце успокоилось, нужно время. Но именно времени у Джоанны не было.

За ее спиной появился Аригий.

– Пойдемте, – нетерпеливо произнес он, – Его святейшество нуждается в вас.

– Он болен? – встревожилась Джоанна и последовала за Аригием в папскую спальню. Прошлой ночью, хорошо очистив организм Сергия от вина и пищи, она дала ему дозу зимовника, чтобы предотвратить приступ подагры.

– Заболеет, если будет продолжать в том же духе.

– Что случилось?

– Бенедикт мертв.

– Мертв!

– Приговор был приведен в исполнение сегодня утром. Он умер мгновенно.

Бенедикт! Джоанна ускорила шаги. Она представляла, какое впечатление это произведет на Сергия.

Но даже Джоанна испугалась, увидев его. Она едва узнала Сергия в человеке с растрепанными волосами, красными и опухшими от слез глазами, исцарапанными щеками. Он стоял на коленях возле кровати, раскачиваясь из стороны в сторону и всхлипывая, как ребенок.

– Ваше святейшество! – громко произнесла Джоанна.

Он продолжал раскачиваться, ослепший и оглохший от горя. Когда Сергий в таком состоянии, с ним невозможно было разговаривать. Достав немного настойки зимовника из сумки, Джоанна отмерила дозу и поднесла к его губам. Он рассеянно выпил.

Через несколько минут Сергий перестал раскачиваться и взглянул на Джоанну, словно увидев ее впервые.

– Поплачь за меня Иоанн. Моя душа проклята!

– Ерунда! – решительно возразила Джоанна. – Вы действовали в соответствии с законом.

Сергий покачал головой.

– Не будь Каином, который убил своего брата, – процитировал он из первого Послания Иоанна.

Джоанна вспомнила ответ.

– Но почему Каин убил его? Потому что Авель был праведником. Бенедикт не был праведным, ваше святейшество. Он предал и вас, и Рим.

– А теперь он мертв, и убить его приказал я! О Боже! – Сергий стая бить себя в грудь и завыл от боли.

Надо было отвлечь его от горя, чтобы он не довел себя до нового приступа. Джоанна крепко взяла его за плечи.

– Вы должны тайно исповедаться. – Тайная исповедь была распространена среди франков. Но Рим придерживался старых правил, когда исповедовались публично только раз в жизни.

Сергий ухватился за эту идею.

– Да, да, я исповедаюсь.

– Пошлю за одним из кардиналов, – сказала Джоанна. – Нет ли у вас какого-то предпочтения?

– Я исповедаюсь тебе.

– Мне?! – Простой священник и к тому же чужестранец, Джоанна была самой неподходящей кандидатурой для этого. – Вы уверены, ваше святейшество?

– Не хочу никого другого.

– Хорошо, – она повернулась к Аригию, – оставьте нас.

Аригий благодарно взглянул на нее и удалился.

– Peccavi, impie egi, iniquitatem feci, miserere mei Domine… – произнес Сергий ритуальные слова покаяния.

– Джоанна с сочувствием слушала его длинную исповедь о печали, сожалениях и угрызениях совести. Неудивительно, что обремененный такой ношей и мукой, Сергий искал утешения в вине.

Исповедь подействовала так, как и ожидала Джоанна. Постепенно отчаянье прошло, Сергий устал, но уже не мог причинить себе вреда.

Теперь настал сложный момент, предшествовавший отпущению греха. Сергий ожидал, что его наказание будет тяжелым: публичное порицание, возможно, на ступенях базилики Святого Петра. Но такой акт лишь ослабит Сергия и папство в глазах Лотара, а этого следовало избежать любой ценой. Тем не менее Джоанне следовало подвергнуть Сергия такому наказанию, которое для него не было бы слишком легким.

Ее посетила отличная мысль:

– В наказание вы должны отказаться от всякого вина и мяса животных отныне и до вашего последнего дня.

Посты были обычным наказанием, но, как правило, длились лишь несколько месяцев, от силы год. Воздержание в течение всей жизни было тяжким наказанием, особенно для Сергия. К тому же такой пост спасет Папу от его дурных привычек.

Сергий склонил голову в знак согласия.

– Помолись со мною, Иоанн.

Джоанна встала рядом с ним на колени. Во многом Сергий был словно ребенок – слабый, импульсивный, капризный, требовательный. Она знала, что он способен на добрые поступки. И в этот момент один Сергий стоял между Анастасием и престолом Святого Петра.

Помолившись, Джоанна встала. Сергий прильнул к ней.

– Не уходи, – взмолился он, – не могу оставаться один.

Джоанна взяла его руки в свои.

– Я не оставлю вас, – торжественно пообещала она.

Пробравшись через разрушенные порталы древнего храма Весты, Джеральд разочарованно заметил, что Джоанны там нет. «Ничего, – подумал он, – еще рано». Джеральд сел, прислонившись к гранитной колонне.

Подобно тому, как это произошло с большей частью памятников Рима, драгоценные металлы, украшавшие этот храм, давно растащили, исчезли позолоченные розетки купола, позолоченные барельефы на фронтоне. Ниши в стенах опустели, ибо мраморные статуи вывезли, разбили и использовали для строительства христианских храмов. Поразительно, что статуя самой богини сохранилась и осталась в своей нише. Одна рука у нее отвалилась, а мраморные одежды со временем обветшали, но статуя сохранила свое величие и форму, свидетельствуя о замечательной работе языческого мастера.

Веста, древняя хранительница домашнего очага и здоровья, воплощала все, что значила для него Джоанна: жизнь, любовь, возрожденную надежду. Джеральд глубоко вдохнул утренний воздух, впервые за многие годы почувствовав себя прекрасно. В последнее время жизнь казалась ему тусклой, бессмысленной, однообразной. Он подчинился ей, убедив себя, что это следствие возраста, ему скоро исполнится сорок три года, немало для мужчины.

Теперь Джеральд понял, что заблуждался. Он еще не устал от жизни, он жаждал ее. Джеральд чувствовал себя молодым, бодрым, радостным, словно напился из легендарной чаши Христа. Перед ним была жизнь, яркая и многообещающая. Он женится на Джоанне, они отправятся в Беневенто и будут жить в согласии и любви. У них даже могут быть дети. Еще не поздно. В этот момент Джеральду казалось, что возможно все.

Он вздрогнул, услышав приближающиеся шаги. Ее ряса развевалась от быстрой ходьбы, щеки раскраснелись от возбуждения, коротко остриженные светлые волосы венцом обрамляли лицо, оттеняя серо-зеленый цвет глаз. И как только ей удавалось скрываться под мужской одеждой? Джеральд не представлял себе этого. На его взгляд, она была очень женственной и бесконечно желанной.

– Джоанна! – Имя прозвучало как призыв и мольба.

Джоанна старалась держаться на расстоянии. Стоит ей оказаться в объятиях Джеральда, ее решимость мгновенно исчезнет.

– Я привел для тебя коня, – сказал Джеральд. – Если мы уедем сейчас, то будем в Беневенто через три дня.

Она глубоко вздохнула.

– Я не поеду с тобой.

– Не поедешь?!

– Не могу оставить Сергия.

Джеральд растерялся, но совладал с собой.

– Почему?

– Я нужна Сергию. Он… слабый.

– Он Папа Римский, Джоанна, а не ребенок, которого следует нянчить.

– Я не нянчу, а лечу его. Врачи из школы не умеют лечить болезнь Сергия.

– Он прекрасно жил до того, как ты пришла в Рим.

Эти слова задели Джоанну.

– Если я уеду теперь, Сергий сопьется в течение полугода.

– Не мешай ему, – резко возразил Джеральд. – Какое это имеет отношение к тебе и мне?

– Как можешь ты говорить такое? – возмутилась она.

– Боже Милостивый, неужели мало наших жертв? Весна нашей жизни уже прошла. Не нужно терять время, которое у нас осталось!

Джоанна отвернулась, чтобы он не видел, как подействовали на нее эти слова.

Джеральд схватил ее за руку.

– Джоанна, я люблю тебя. Пойдем со мной теперь, пока не поздно.

От его прикосновения она вспыхнула, ей хотелось обнять его, почувствовать его губы на своих. Устыдившись своей слабости, Джоанна вдруг разозлилась на Джеральда за то, что он разбудил в ней страсть.

– Чего ты ждал? – крикнула она, – Что я убегу с тобой по первому твоему зову? Я наладила свою жизнь здесь, и это хорошая жизнь. Я независима и меня уважают. В миру я никогда не имела бы таких возможностей. Зачем мне все это бросать? Ради чего? Чтобы провести остаток жизни в тесных комнатах, готовя пищу и вышивая?

– Если бы от жены мне было нужно только это, я бы женился давным-давно.

– Так сделай это! Не буду мешать тебе!

– Джоанна, что случилось? Что-то не так? – с недоумением спросил Джеральд.

– Все так, но я изменилась. Я уже не та наивная, влюбленная девочка, которую ты знал в Дорштадте. Я хозяйка своей судьбы. И я не променяю ее… ни на тебя, ни на любого другого мужчину!

– А разве я просил тебя об этом? – резонно заметил Джеральд.

Но Джоанне было не до резонов. Близость Джеральда, влечение к нему терзали ее. Джоанна отчаянно пыталась избавиться от этих пут.

– Ты же не примешь этого, не так ли? Не смиришься с тем, что я не посвящу тебе жизнь? И с тем, что твои мужские чары безопасны для меня?

Она хотела ранить его и преуспела в этом.

Джеральд смотрел на Джоанну так, словно увидел в ее лице что-то новое.

– Я думал, что ты любишь меня, но видно ошибался. Прости, больше не потревожу тебя. – Он отошел к порталу, но вернулся. – Значит, мы никогда больше не увидимся. Именно этого ты хочешь?

«Нет! Я не этого хочу! Я вообще не хочу этого!» – хотелось крикнуть Джоанне. Но внутренний голос предостерег ее, и она ответила:

– Именно этого я и хочу.

Одно его слово, и Джоанна бросилась бы ему в объятия. Но Джеральд повернулся и вышел из храма. Она слышала, как он сбежал со ступенек.

Через мгновение Джеральд уйдет из ее жизни навсегда.

Она устремилась за ним.

– Джеральд! – крикнула она. – Подожди меня!

Топот копыт заглушил ее крик. Джеральд уже мчался по дороге. Через минуту он свернул и исчез.

Глава 24

В Риме наступило лето. Солнце беспощадно палило, к полудню мостовые накалялись так, что обжигали ноги. Запах гниющего мусора и навоза витал в неподвижном воздухе и висел над городом душной пеленой. Чума начала расползаться среди бедноты, жившей в сырых и смрадных болотах по берегам Тибра.

Опасаясь заразы, Лотар и его армия покинули город. Римляне радовались их уходу, поскольку содержание столь многочисленных гостей опустошило казну.

Сергия прославляли как героя. Поклонение людей помогло ему пережить смерть Бенедикта. Вдохновленный приливом сил и энергии, появившихся благодаря строжайшей диете, которую предписала Джоанна, Сергий стал новым человеком. Как и обещал, он начал реконструкцию приюта для сирот. Ветхие стены укрепили, сделали новую крышу. Мраморными плитами, снятыми с языческого храма Минервы, выложили полы большого зала. Из них же построили новую часовню в честь Святого Стефана.

Если прежде Сергию с трудом удавалось провести мессу, теперь он вел службу каждое утро. Кроме того, его часто видели молящимся в собственной часовне. Он истово отдался вере, с той же страстью, с какой прежде отдавался чревоугодию. Сергий был не из тех, кто делал что-либо наполовину.

Два года мягких зим и обильного урожая привели ко всеобщему процветанию. Даже бедняки, наводнявшие улицы города, казались не слишком несчастными, потому что карманы более успешных братьев открывались для них гораздо охотнее. Римляне возносили благодарственные молитвы в церквях, благословляя свой город и Папу Римского.

Они даже не подозревали, что надвигается катастрофа.

Джоанна была рядом с Сергием на одной из встреч с городскими князьями, когда вбежал гонец.

– В чем дело? – сердито спросил Сергий.

– Ваше святейшество! – Гонец опустился на колено. – Принес весть огромной важности из Сиены. Большой флот сарацинов направляется к нам из Африки. Они идут прямо на Рим.

– На Рим? – тихо переспросил один из князей. – Это, конечно, ошибка.

– Никакой ошибки, – возразил гонец. – Сарацины будут здесь через две недели.

Воцарилось молчание. Все пытались постичь эту неслыханную новость.

– Возможно, стоит перенести священные реликвии в более надежный дворец? – проговорил один из князей, имея в виду мощи апостола Петра, самую священную реликвию христианского мира, хранившуюся в базилике вне крепостной стены.

Ромуальд, самый знатный из князей, рассмеялся:

– Не думаете же вы, что язычники нападут на Святого Петра!

– А что может остановить их? – спросила Джоанна.

– Хотя они и варвары, но все же не глупцы, – ответил Ромуальд. – Они знают, что рука Бога покарает их, как только они ступят на порог священной гробницы!

– У них собственные святыни, – заметила Джоанна. – Их не страшит кара нашего христианского Бога.

– Что за языческое богохульство? – возмутился Ромуальд.

Джоанна продолжала стоять на своем.

– Несомненно, базилика и есть цель их нападения, если не сокровища, которые хранятся в ней. Ради безопасности следует перенести священные реликвии и саркофаг святого в крепость.

Сергий колебался.

– Бывали и прежде подобные предупреждения, но ничего не произошло.

– В самом деле, – насмешливо проговорил Ромуальд, – если испытывать страх при каждом появлении сарацинского корабля, придется перетаскивать священные кости, словно пару челноков на ткацком станке!

Хмурый взгляд понтифика оборвал взрыв смеха.

– Господь защитит то, что принадлежит ему. Святой апостол останется там, где он есть.

– Давайте обратимся к окрестным поселениям, чтобы мужчины помогли защитить город.

– Теперь время подрезания лозы, – сказал Сергий. – Крестьянам дорог каждый работник на винограднике. Не вижу нужды рисковать урожаем, от которого зависит все, когда не грозит опасность.

– Но, ваше святейшество…

Сергий резко оборвал Джоанну:

– Верь Богу, Иоанн Англиканец. Христианская вера и молитва надежнее всякого оружия.

Джоанна склонила голову, ее одолевали непокорные мысли: когда сарацины будут у ворот, понадобится отряд хороших воинов. Спасет он, а не молитва.

Джеральд и его войско стояли лагерем вблизи Беневенто. В палатках безмятежно спали дружинники после долгой ночной пирушки, разрешенной им Джеральдом в благодарность за победу накануне.

Последние два года Джеральд командовал армией князя Зиконалфа, который воевал за трон с амбициозным Раделхисом. Опытный военачальник, постоянно муштровавший своих солдат, Джеральд полностью полагался на них и наносил поражение за поражением войску Раделхиса. Вчерашняя победа оказалась такой сокрушительной, что, видимо, навсегда прекратила притязания Раделхиса на беневентинский трон.

Хотя часовые были расставлены вокруг всего лагеря, Джеральд и его люди спали, не выпуская из рук мечей и щитов, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Джеральд не хотел рисковать, ибо знал, что враг опасен и после поражения. Страх перед поражением часто заставляя людей совершать опрометчивые поступки. Джеральду были известны случаи внезапных нападений и полного уничтожения спящих в лагере людей, которые даже не успевали проснуться.

Но в этот момент Джеральда занимали совсем другие мысли. Он лежал на спине, закинув руки за голову. Рядом, закутавшись в его плащ, спала женщина, ровно дыша и слегка похрапывая.

На рассвете Джеральд пожалел, что, поддавшись мимолетному влечению, затащил ее к себе в постель. Такие встречи случались и прежде, и каждый раз они доставляли ему все меньше радости, все быстрее забывались. Джеральд хранил в душе воспоминание о той любви, которую так и не смог забыть.

Он нетерпеливо покачал головой. Бессмысленно думать о прошлом. Джоанна не разделила его чувств, иначе не прогнала бы его.

Женщина повернулась на бок. Джеральд коснулся ее плеча, и она проснулась, открыв карие глаза и тупо посмотрев на него.

– Уже утро, – сказал Джеральд. Вынув из сумки несколько монет, он дал их женщине.

Она взяла монеты и радостно улыбнулась.

– Мне прийти сегодня ночью?

– Нет.

Она изобразила разочарование.

– Не понравилась?

– Ну что ты, конечно понравилась, но мы сегодня уходим.

Немного позднее Джеральд видел, как женщина шла через поле, шлепая сандалиями по сухой траве. Облачное небо стало серым.

Скоро пойдет дождь.

Зиконалф и его вассалы уже собрались в большом зале, когда вошел Джеральд. Покончив с приветствиями, Зиконалф вдруг объявил:

– Только что получил сообщение с Корсики. Семьдесят три корабля сарацинов отошли от берегов Африки. На них около пяти тысяч всадников.

Все удивленно умолкли. Такой большой флот трудно было представить.

Эбурис, один из вассалов Эйконалфа, тихо присвистнул.

– Что бы они ни задумали, это не простой набег на наш берег.

– Они идут на Рим, – сказал Зиконалф.

– Рим! Не может быть! – воскликнул другой князь.

– Абсурд! – отозвался третий. – Они не посмеют!

Джеральд едва слышал их. Он напряженно размышлял.

– Папе Сергию, вероятно, понадобится наша помощь.

Но думал он не о Сергии. Весть о приближении сарацинов пробудила в нем всю горечь и боль непонимания за последние два года. Для него имело значение только одно: увидеть Джоанну и защитить ее.

– Что вы предлагаете, Джеральд? – спросил Зиконалф.

– Мой принц, позвольте направить войско на защиту Рима.

Зиконалф нахмурился.

– Наверняка, у священного города есть свои защитники.

– Только отряд Святого Петра, небольшой и плохо обученный отряд папской охраны. От сабель сарацинов они падут, как скошенная трава.

– А как насчет стены Аурелия? Сарацины способны преодолеть ее?

– Стена довольно крепкая, – признал Джеральд, – но несколько ее ворот плохо укреплены. Они не выдержат натиска сарацинов. Кроме того, гробница святого Петра совсем не защищена, потому что она вне крепостных стен.

Зиконалф задумался. Он хотел использовать войско только в своих целях. Но как христианин и благородный принц он с большим уважением относился к Священному Городу и его святыням. Мысль о том, что язычники могут захватить гробницу Святого Петра, ужасала его. Кроме того, Зиконалф вдруг решил, что защита Рима может принести ему пользу. Возможно, благодарный Папа Сергий вознаградит его, пожаловав одну из богатых папских провинций, граничащих с землями Зиконалфа.

Джеральду он сказал:

– Возьмите три дивизиона. Сколько времени нужно для подготовки к походу?

– Войска вооружены и готовы выступить. Можем отбыть сейчас же. Если погода не испортится, в Риме будем через десять дней.

– Помолимся, чтобы этого хватило. Да благословит вас Господь, Джеральд.

На Рим спустилась зловещая тишина. После первого предупреждения из Сиены, поступившего две недели назад, вестей о сарацинах не было. Римляне постепенно начали успокаивать себя тем, что слухи о вражеском флоте сильно преувеличены, если не фальшивы. Светлым и обнадеживающим утром 23 августа, мессу провели в кафедральном соборе Святой Девы Марии и великомучеников, в языческие времена известном, как Пантеон, самом прекрасном храме Рима. Служба стала особенно красивой, когда солнечные лучи проникли через круглые окна большого купола базилики и залили все золотом. Вернувшись во дворец, хор радостно запел: Gloria in excelsis Deo.

Звуки замерли у них на устах, когда, войдя в залитый солнцем Латеранский дворец, они увидели людей, окруживших усталого и грязного с дороги гонца.

– Язычники высадились на берег, – мрачно сообщил гонец. – Город Порто пал, все жители уничтожены, а храмы разрушены.

– Господи, спаси и сохрани! – крикнул кто-то.

– Что будет с нами? – возопил другой.

– Они нас всех убьют! – закричал третий.

Началась паника.

– Тихо! – раздался голос Сергия. – Прекратите эту недостойную панику!

Все умолкли.

– В чем дело? – продолжал Сергий. – Разве мы овцы, чтобы так бояться? Или беззащитные дети? – Он сделал эффектную паузу. – Нет! Мы римляне! А Рим находится под защитой Святого Петра, хранителя ключей от Рая! «Ты, Петр, – сказал Христос, – есть камень, на котором я поставлю свой храм». К чему бояться? Неужели Господь отдаст Его священный алтарь на поругание?

Толпа зашумела. В ответ послышались отдельные голоса:

– Да! Слушайте Папу Сергия! Сергий прав!

– У нас есть наша стража и милиция, – Сергий указал на гвардейцев, и те, обнажив мечи, воинственно взмахнули ими. – В их жилах течет кровь наших предков, они вооружены мощью Всесильного Бога! Кто может противостоять им?

Толпа издала радостный крик. Великим прошлым Рима все еще гордились, о военных победах Цезаря, Помпея и Августа знал каждый житель города.

Джоанна с изумлением смотрела на Сергия. Неужели этот героический муж и тот больной, капризный, неуравновешенный старик, с которым она познакомилась два года назад, – один и гот же человек?

– Пусть язычники посмеют прийти! – воскликнул Сергий. – Пусть они сломают свои мечи о святую крепость! Наш город, хранимый Богом, уничтожит их сердца.

Джоанна видела, что толпу охватили восторг и воодушевление. Сама она не ликовала, трезво оценивая ситуацию. Как усердно ни молись, мир не такой, каким кажется.

Люди вокруг Джоанны возбужденно говорили, то тут, то там раздавались восторженные восклицания:

– Сергий! Сергий! Сергий! Сергий!

По приказу Сергия два последующих дня все постились и молились. Алтари всех храмов ярко сияли при свете свечей. Повсюду распространялись слухи о чудесах.

Нашлись даже свидетели того, как позолоченная статуя Мадонны в часовне Святого Косьмы повела глазами и пропела молитву. На кресте алтаря Святого Адриана выступили кровавые слезы. Все чудеса толковали как знаки Божественного благословения. В церквях день и ночь пели Осанну: священники откликнулись на призыв Папы Сергия встретить врага, укрепленными силой христианской веры.

26 августа, едва рассвело, как с крепостных стен донеслись крики:

– Они приближаются! Они приближаются!

Эти громкие, испуганные голоса проникли даже через толстые стены дворца.

– Я должен выйти к людям, – заявил Сергий. – Увидев меня, они поймут, что бояться нечего.

Аригий и другие священники воспротивились этому, предупреждая Папу об опасности, но Сергий остался непреклонен. Повинуясь Сергию, они неохотно повели его на крепостную стену и выбрали место с самыми высокими и безопасными защитными укреплениями.

Когда Сергий появился на ступенях, послышались радостные голоса. Потом все взоры обратились на запад. Там, вздымая тучи пыли, мчались сарацины. Их свободные одежды развевались, словно крылья, страшный боевой клич, долгий и пронзительный, приводил в ужас.

– Deo, juva nos, – произнес дрожащим голосом один из священников.

Сергий поднял небольшой крест, усыпанный драгоценными камнями, и крикнул:

– Христос наш Спаситель и наша защита.

Ворота города открылись, и папская гвардия отважно вышла навстречу врагу.

– Смерть язычникам! – кричали гвардейцы, размахивая мечами и копьями.

Раздался оглушительный грохот мечей, но уже через минуту стало ясно, что силы безнадежно неравны. Кавалерия сарацинов смяла ряды пеших римских воинов, уничтожая их своими кривыми саблями.

Гвардейцы в задних рядах не видели того, что происходило впереди. Но, уверенные в победе, они устремились вперед, подгоняя тех, кто шея перед ними. Строй за строем воины гибли под ударами сарацинов, горы их тел преграждали путь тем, кто следовал за ними.

Это была кровавая резня. Разбитые и напутанные римские войска отступили в полном беспорядке.

– Бегите! – кричали воины, рассыпавшись по полю, словно семена, уносимые ветром. – Бегите, спасайтесь!

Сарацины не преследовали их, победа принесла им более внушительную добычу: базилику Святого Петра. Они окружили ее. Не сходя с лошадей, они въехали по ступеням в священную гробницу.

Стоя на крепостных стенах, римляне наблюдали за ними. Прошла минута, другая. Ни грома небесного, ни пламени. А между тем из базилики донесся грохот разрубаемого дерева и металла. Сарацины крушили священный алтарь.

– Этого не может быть, – прошептал Сергий. – Боже милостивый, этого не может быть!

На крыльце базилики появилась группа сарацинов, размахивающих золотым крестом Константина. Говорили, что люди умирали, едва коснувшись его. Но теперь сарацины бесстыдно оседлали его.

Застонав, Сергий выронил свой крест и опустился на колени.

– Ваше святейшество! – Джоанна бросилась к нему.

Лицо его исказилось мукой, и он прижал руку к груди.

«Сердечный приступ», – подумала Джоанна.

– Поднимите его, – сказала она. Аригий и несколько гвардейцев подняли Папу и осторожно понесли в ближайший дом, где уложили на толстый соломенный матрас.

Сергий тяжело дышал, Джоанна, приготовив настой из ягод боярышника и корня валерианы, напоила его. Ему полегчало, обычный цвет лица восстановился, и дыхание выровнялось.

– Они у ворот! – кричали люди. – Спаси нас Бог! Они у ворот!

Сергий попытался встать, но Джоанна сказала:

– Вам нельзя двигаться.

Он с трудом пробормотал:

– Говори с ними за меня. Обрати их мысли к Богу… Помоги им… Подготовь их… – Рот Сергия открывался, но с губ его не слетало ни звука.

– Хорошо, ваше святейшество, – согласилась Джоанна. Другой ответ не успокоил бы его. – Сделаю все, как вы сказали. Но теперь успокойтесь.

Сергий кивнул и лег, веки его затрепетали и закрылись: лекарство подействовало.

Оставив Сергия под присмотром Аригия, Джоанна вышла.

Воинственные крики и звон оружия слышались совсем близко. Джоанна испугалась.

– Что происходит? – обратилась она к проходившим мимо гвардейцам.

– Эти варвары атакуют ворота! – ответил один из них.

Она направилась к площади. От страха толпа неистовствовала. Мужчины рвали свои бороды, женщины причитали и царапали лица до крови. Монахи аббатства Святого Иоанна стояли на коленях плотной стеной, с непокрытыми головами, воздев руки к небу. Некоторые из них, разорвав свои рясы, истязали себя палками в надежде успокоить Божий гнев. Напуганные паникой дети плакали.

«Помоги им, подготовь их», – молил ее Сергий.

Но как?

Джоанна поднялась на ступени крепостной стены. Взяв крест, оброненный Сергием, она высоко воздела его, чтобы видели все. Крест засиял на солнце.

– Hosanna in excelsis! – громко произнесла Джоанна. Высокие чистые ноты священного песнопения сильные, сладкозвучные и уверенные разнеслись над толпой. Находившиеся рядом люди, услышав знакомые звуки, повернули к Джоанне свои заплаканные лица. К ней присоединились священники и монахи, упав на колени рядом с простолюдинами. – Christus qui venit nomine Domini…

Раздался еще один удар, сопровождающийся треском ломающегося дерева. Борота пробили и в образовавшуюся щель проник луч света.

«Боже милостивый, – подумала Джоанна. – Что если они сломают ворота?» Еще минуту назад это казалось немыслимым.

На Джоанну нахлынули воспоминания. Она увидела норманнов, ворвавшихся в двери храма в Дорштадте и размахивавших мечами. Она услышала душераздирающие крики умирающих… увидела Джона с проломленной головой… и Гилзу… Гилзу…

Голос ее затих. Люди смотрели на Джоанну с тревогой. «Продолжай, – сказала она себе, – продолжай». Но внезапно забыла слова.

– Hosanna in excelsis, – прозвучал рядом с ней густой баритон. Это был Лев, настоятель церкви Санто-Куаттро-Коронати. Он тоже поднялся на стену. Его голос вывел Джоанну из оцепенения, и они вместе продолжили песнопение.

– Бог и Святой Петр! – С востока послышался громкий крик.

Стражу на стенах охватило ликование.

– Хвала Богу! Мы спасены!

Джоанна посмотрела в ту сторону. К городу приближалась огромная армия, ее развевающиеся знамена были украшены эмблемами Святого Петра и креста.

Оставив осадные орудия, сарацины бросились к лошадям.

Джоанна щурилась от солнца. Когда войско приблизилось, она вскрикнула.

Во главе авангарда, с копьем наперевес, скакал высокий воин, похожий на древнего бога ее матери. Это был Джеральд.

Завязался короткий и стремительный бой. Беневентинцы застали сарацинов врасплох. Их оттеснили из города и вынудили отступить через долину до самого моря. На берегу язычники погрузили награбленное и бежали. В спешке они бросили огромное количество людей. Неделями Джеральд и его солдаты прочесывали берег, охотясь за разбежавшимися мародерами.

Рим был спасен, но к радости римлян примешивалось отчаяние. Они горевали о том, что базилика Святого Петра разрушена до неузнаваемости. Древний золотой крест с гробницы Апостола исчез, как и большой серебряный стол с византийской реликвией – подарок короля Карла Великого. Язычники сорвали серебряные панели с дверей базилики и золотые пластины с пола. Они унесли даже сам алтарь. Не сумев сдвинуть бронзовый гроб, в котором покоились останки Апостола Апостолов, они вскрыли его я разбросали священный прах.

Весь христианский мир погрузился в траур. Эта древнейшая и святейшая, никогда прежде не осквернявшаяся гробница, хранила историю христианства в течение веков, Нескончаемый поток паломников, а среди них и великие цари, смиренно припадали к этим священным плитам. Все Папы были захоронены в этих стенах. Запад не знал более священного места на земле. Тем не менее колыбель Истинной Веры, посягнуть на которую ни разу не осмелились ни готы, ни вандалы, ни греки, ни ломбардийцы, пала под натиском африканцев.

В катастрофе Сергий винил только себя. Удалившись в свои апартаменты, он отказался принимать всех, кроме Джоанны и ближайших советников. Сергий снова запил, осушая бокал за бокалом тосканское вино, пока не впал в спасительное забвение.

Возлияния имели предсказуемое воздействие. Подагра обострилась и, чтобы заглушить боль, Сергий пил все больше. Он плохо спал, просыпался с криками, его мучили кошмары, в которых ему являлся призрак Бенедикта. Джоанна опасалась, что перенапряжение скажется на его сердце.

– Вспомните о послушании, которое вы приняли на себя, – сказала она ему.

– Теперь это не имеет значения, – обреченно ответил Сергий. – Надежды на спасение нет: Бог покинул меня.

– Не вините себя в том, что случилось. Не все во власти смертных.

Сергий покачал головой.

– Против меня вопиет душа моего покойного брата! Я согрешил, и это мое наказание.

– Если вы не думаете о себе, – возмутилась Джоанна, – подумайте о людях! Теперь, как никогда, вы нужны им для того, чтобы объединить и вразумить их!

Она говорила это, чтобы успокоить его, но правда состояла в другом. Люди ополчились против Сергия. О том, что нападут сарацины, не раз предупреждали, поэтому хватило бы времени перенести мощи Святого Петра в безопасное место. Веру Сергия во всемогущество Бога, прежде восхищавшую людей, теперь считали проявлением его гордыни.

Джоанна увещевала, порицала и обхаживала Сергия, но тщетно. Состояние его быстро ухудшалось. Джоанна сделала для Сергия все, что могла, но все было напрасно. Он желал умереть.

Однако смерть не приходила. Много времени после того, как Сергий впал в беспамятство, его тело отказывалось расстаться с жизнью. Но однажды пасмурным утром он умер так тихо, что поначалу никто не заметил этого.

Джоанна искренне горевала. Сергий был не таким хорошим человеком и Папой, как следовало бы. Но она знала, какими демонами он был одержим и как боролся с ними. И то, что Сергий потерпел поражение в этой борьбе, не делало его менее достойным.

Сергия похоронили в разоренной базилике рядом с его предшественниками, оказав ему столь мало почестей, что это граничило со скандалом. Положенные дни траура почти не соблюдались, потому что римляне уже обратили свои мысли в будущее, к избранию нового Папы.

С январского холода Анастасий вошел в теплое и уютное родовое гнездо. Это было самое грандиозное здание в Риме, уступавшее только папскому дворцу, и Анастасий очень гордился этим. Высокий сводчатый потолок приемного зала покрывали плиты из белоснежного мрамора Равенны. Яркие фрески на стенах, изображали сцены из жизни предков Анастасия: консула, выступающего в сенате, полководца на черном коне, возглавляющего войско, кардинала, принимающего мантию архиепископа из рук Папы Адриана. Чистая панель на передней стене ждала того момента, когда на ней изобразят то, чего с нетерпением ожидала семья: восхождения одного из сыновей на престол Папы Римского.

Обычно в зале кипела жизнь. Сегодня здесь не было никого, кроме домоправителя. Презрительно взглянув на него, Анастасий направился в комнату отца. В этот час Арсений обычно обсуждал в большом зале с городскими вельможами вопросы власти. Но в последнее время он тяжело болел, и, обессилев от лихорадки, находился в своей комнате.

– Сын мой! – Арсений поднялся с кушетки, когда вошел Анастасий. Лицо его побледнело и осунулось. При виде больного отца Анастасий ощутил прилив молодых сил и энергии.

– Отец! – Анастасий приблизился, и они тепло обнялись.

– Какие новости? – спросил Анастасий.

– Выборы назначены на завтра.

– Благодарение Богу! – воскликнул Арсений, Епископ Орте, следуя традиции. Он не отличался особым благочестием. Получив епископат, Арсений счел это политическим признанием его огромной власти в городе. – Настанет день, когда мой сын взойдет на престол Святого Петра.

– Результат не столь определенный, как мы предполагали, отец.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Арсений.

– Лотар поддержит мою кандидатуру, но боюсь этого недостаточно. То, что он отказался защитить Рим от сарацинов, настроило многих против него. Люди интересуются, зачем оказывать гостеприимство императору, который не защищает нас. Распространяется мнение, что Рим должен быть независим от франкского трона.

Арсений внимательно обдумал его слова и сказал:

– Ты должен порвать с Лотаром.

Анастасий пришел в ужас. Острый и сильный ум отца, похоже, начал сдавать.

– Если я сделаю это, – сказал он, – то потеряю поддержку императора, на которую мы возлагаем надежды.

– Нет. Ты объяснишь, что исходишь из политической необходимости. Убеди их, что какие бы слова тебе ни пришлось произнести, ты всегда остаешься человеком императора, а после избрания достойно отблагодаришь всех.

– Лотар придет в ярость.

– К тому времени это не будет иметь никакого значения. Сразу после избрания мы перейдем к церемонии утверждения, не дожидаясь королевского приказа. При таких условиях никто не станет возражать. Рим не может оставаться без власти ни одного дня, когда ему угрожает опасность нападения сарацинов. Когда Лотар получит известие о том, что случилось, ты уже будешь Папой Римским, и ему ничего не удастся изменить.

Анастасия восхитили эти слова. Отец сразу оценил обстановку. «Старый лис поседел, но нюх пока не потерял».

Арсений протянул сыну длинный железный ключ.

– Иди в подвал и возьми столько золота, сколько нужно, чтобы завоевать их расположение. Если бы не проклятая лихорадка, я бы сам сделал это.

Холодный и тяжелый ключ в руке Анастасия, давал ему ощущение власти.

– Отдохни, отец. Я обо всем позабочусь.

Арсений схватил его за рукав.

– Будь осторожен, сын мой. Это опасная игра. Помнишь, что стало с твоим дядей Теодором?

– Помню! – Убийство дяди в Латеранском дворце было самым страшным воспоминанием его детства. Лицо Теодора, когда папская стража выколола ему глаза, будет преследовать Анастасия до конца дней.

– Я буду очень осторожен, папа. Положись на меня.

– Именно этого я хочу.

«Ad te, Domine, levavi animam mеаm…» – Джоанна молилась, преклонив колени на холодном каменном полу часовни дворца. Но как бы горячо она ни молилась, ей не удавалось подняться до высот блаженства, ибо на земле ее держали сильные путы бренных забот.

Она любила Джеральда и не сомневалась в этом. Когда Джоанна увидела, как он скачет к городу во главе беневентинского войска, все ее существо устремилось к нему.

Тридцатитрехлетняя Джоанна ни разу не испытала интимной близости. Необходимость скрываться исключала сближение с мужчиной.

Возможно, так Бог проявлял свою волю? Желал ли Он, чтобы Джоанна перестала скрываться и начала вести жизнь женщины, для которой была рождена?

После смерти Сергия ей незачем оставаться в Риме. Следующим папой выберут Анастасия, а при его дворе Джоанне не было места.

Она так долго боролась с чувством к Джеральду. Какое счастье просто отдаться этому чувству, следуя зову сердца, а не разума.

Что произойдет, когда они с Джеральдом снова встретятся? Джоанна улыбнулась, предвкушая радость.

Теперь возможно все.

К полудню назначенного дня выборов на большой площади к юго-западу от Латеранского дворца собралась огромная толпа. По древней традиции, официально утвержденной конституцией 824 года, в выборах папы участвовали все римляне, лица светские и духовного звания.

Джоанна приподнялась на цыпочки и оглядела колышущееся море голов и рук. Где же Джеральд? Ходили слухи, что он вернулся после кампании против сарацинов, продлившейся месяц. Если так, Джеральд должен быть здесь. Неужели он вернулся в Беневенто, не повидавшись с ней?

Толпа почтительно расступилась, когда на площади появились первосвященник Евстафий, архиепископ Дезитерий и премицерий Паскаль. Этот триумвират, по традиции, правил городом в период между кончиной одного Папы и избранием другого.

Евстафий прочел короткую молитву:

– Отец небесный, помоги нам в том, что мы должны свершить, наставь нас на путь истины и чести, не допусти, чтобы ненависть помутила наш разум, а любовь увела нас от истины. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь!

Следующим заговорил Паскаль:

– Господин наш предстал перед Богом, что вынуждает нас выбрать его преемника. Каждый римлянин, здесь присутствующий, может высказать то, что Господь вложил в уста его, и через всех да исполнится воля Всевышнего.

– Господин премицерий, – вдруг заговорил Тассило, один из людей Лотара. – Есть одно достойнейшее имя. Я говорю об Анастасии, епископе Кастельском, сыне благородного Арсения. Этот человек обладает всеми необходимыми качествами, достойными престола: благородным происхождением, исключительной образованностью, безупречным благочестием. Анастасий станет защитником не только христианской веры, но и наших интересов.

– Хочешь сказать, твоих личных интересов! – раздался голос из толпы.

– Вовсе нет, – ответил Тассило. – Щедрость и великодушие Анастасия сделают его истинным отцом для всех нас.

– Он человек императора! – не унимался кто-то. – Ни к чему нам Папа, который станет орудием в руках императора!

– Верно! Верно! – послышалось несколько голосов.

Анастасий поднялся на помост и эффектно воздел руки, успокаивая толпу.

– Римляне, вы судите обо мне неверно. В моих жилах течет такая же благородная кровь римских предков, как и у вас. Я не преклоню колена перед франкским королем!

– Слушайте! Слушайте! – с энтузиазмом закричали его сторонники.

– Где был Лотар, когда во врата нашего города ломились язычники? – продолжал Анастасий. – Отказав нам в помощи, он лишился права называться «Защитником владений Святого Петра!» Я преклоняюсь перед его высоким положением, уважаю его христианскую веру, но подчиняюсь только родному Риму!

Выступил Анастасий отлично. Сторонники снова приветствовали его, и на этот раз к ним присоединились люди из толпы, Анастасию начали симпатизировать.

– Это ложь! – выкрикнула Джоанна, и все удивленно посмотрели на нее.

– Кто это сказал? – Паскаль вгляделся в толпу. – Пусть обвинитель выйдет.

Джоанна колебалась. Она выкрикнула, не подумав, ее возмутило лицемерие Анастасия. Но отступать было некуда. Джоанна решительно взошла на помост.

– О, это Иоанн Англиканец! – послышался чей-то голос. Толпа зашумела, узнав ее. Все знали или слышали о том, что Джоанна была на крепостных стенах, когда атаковали сарацины.

Анастасий преградил ей путь.

– У тебя нет права обращаться к этому собранию. Ты не римский гражданин.

– Пусть говорит! – прозвучал чей-то голос. Остальные кричали до тех пор, пока Анастасий не пропустил ее.

– Выскажи свое обвинение открыто, Иоанн Англиканец, – произнес Паскаль.

Расправив плечи, Джоанна сказала:

– Епископ Анастасий заключил сделку с императором. Я слышал, как он обещал вернуть Рим под франкскую корону.

– Лживый священник! Обманщик! – выкрикивали люди императора, пытаясь заглушить ее слова.

Повысив голос, Джоанна рассказала, как Лотар обещал Анастасию помочь взойти на папский престол, если тот заставит римлян присягнуть королю, и как Анастасий согласился на это в обмен на поддержку Лотара.

– Это серьезное обвинение, – промолвил Паскаль. – Что скажешь на это, Анастасий?

– Клянусь Богом, священник лжет, – ответил Анастасий. – Уверен, мои соотечественники не поверят ни слову этого чужестранца.

– Ты был первым, кто поддержал идею присяги! – выкрикнул кто-то.

– Ну и что? – отозвался другой. – Это ничего не доказывает!

Завязался спор, и предпочтения толпы то и дело менялись. Одни из выступающих поддерживали кандидатуру Анастасия, другие отвергали ее.

– Господин премицерий! – заговорил Аригий, до сих пор хранивший молчание.

– Мажордом! – приветствовал Аригия Паскаль удивленно, но с большим почтением. Преданный слуга папского престола, Аригий никогда не вмешивался в политику. – Вы хотите что-то добавить?

– Да. – Аригий обратился к толпе: – Граждане Рима, опасность еще не отступила от наших стен. Весной сарацины могут попытаться снова напасть на город. Мы должны объединиться, ибо нам грозит опасность. Нам нужно преодолеть противоречия. Кого бы мы ни выбрали Папой, этого человека должны принять все.

Толпа одобрительно зашумела.

– Кто же этот человек? – спросил Паскаль.

– Такой человек есть, – ответил Аригий. – Человек понимающий и сильный, а также многомудрый и благочестивый. Это Лев, настоятель церкви Санкти-Куаттро-Коронати.

Предложение встретили молчанием. Все так настроились спорить о преимуществах и недостатках кандидатуры Анастасия, что ни о ком другом не подумали.

– Происхождение Льва столь же благородно, как и. Анастасия, – продолжал Аригий. – Его отец уважаемый член сената. Лев выполнял обязанности настоятеля весьма успешно. – Аригий припас самый веский довод к концу своего выступления. – Разве может кто-нибудь забыть, как стоял он на крепостной стене во время набега сарацинов, укрепляя наш дух? Он послан нам Богом, новый Святой Лоренс, тот, кто будет защищать нас от язычников!

Необходимость пробудила в Аригии небывалое красноречие. В ответ на его эмоциональный поры? многие в толпе возликовали.

Почуяв, что ситуация изменилась, члены панской фракции подхватили клич.

– Лев! Лев! – кричали они. – Выбираем Льва нашим повелителем!

Сторонники Анастасия попытались перехватить инициативу, но толпа проявила решительность. Поняв, что они проиграли, представители императора поддержали Льва. Лев был провозглашен Папой Римским. Против него голосовал лишь один человек.

Льва подхватили на руки и торжественно вознесли на помост. Это был человек невысокий, но крепко сложенный, в расцвете лет, с выразительным, умным и добродушным лицом, обрамленным густыми кудрявыми каштановыми волосами. Паскаль торжественно простерся перед ним и поцеловал его туфлю. Евстафий и Дезитерий поспешили сделать то же самое.

Взоры всех обратились к Анастасию. Мгновение он колебался, но заставил себя склониться и поцеловать туфлю Папы.

– Встань, благородный Анастасий. – Лев протянул ему руку, помогая подняться на ноги. – Отныне ты настоятель храма Святого Марцелла. – Это было великодушно. Церковь Святого Марцелла считалась одной из самых престижных синекур Рима.

Толпа одобрительно зашумела.

Анастасий через силу улыбнулся, испытывая горечь поражения.

* * *

– Magnus Dominus et laudibilis nimis. – В окно маленькой комнаты, где Джоанна хранила свои снадобья, донеслись слова псалма. Поскольку базилика Святого Петра была разрушена, церемония посвящения проходила в Латеранской базилике.

Джоанне следовало находиться в церкви вместе со всеми священниками и наблюдать радостную церемонию коронации нового Папы. Но ей предстояло многое сделать здесь: развесить собранные травы для просушки, наполнить флаконы и бутыли снадобьями, привести все в порядок. Закончив, Джоанна оглядела полки с аккуратно расставленными и разложенными препаратами. Здесь хранилось все, чем она пользовалась, научившись лекарскому искусству. С легким сожалением она подумала, что будет скучать по этой работе.

– Решил, что найти тебя можно именно здесь, – послышался за спиной голос Джеральда. Сердце Джоанны радостно дрогнуло. Она повернулась к нему, и глаза их встретились.

– Ты! – тихо произнес Джеральд.

– Ты!

Они улыбнулись друг другу, ощутив вновь обретенную близость.

– Странно, – сказал он, – я почти забыл.

– Забыл?

– Всякий раз, когда вижу тебя… открываю заново.

Джоанна подошла к нему, и они обнялись, нежно прильнув друг к другу.

– В прошлый раз я наговорила тебе всего… – прошептала она. – Я не хотела…

Джеральд прижал палец к ее губам.

– Давай прежде все обсудим. Это была и моя вина. Я поступил неправильно, предложив тебе уйти со мной. Теперь я вижу. Я не понимал, чего ты здесь добилась… кем стала. Ты была права, Джоанна. То, что могу предложить тебе я, не идет ни в какое сравнение с этим.

Кроме любви, подумала Джоанна, но вслух произнесла:

– Не хочу снова потерять тебя.

– Никогда. Я не вернусь в Беневенто. Лев попросил меня остаться в Риме в качестве главнокомандующего.

Главнокомандующий! Это была большая честь, самая высокая военная должность в Риме: главнокомандующий гвардейцев Папы.

– Еще многое предстоит сделать, очень важная работа. Сокровища, которые сарацины награбили в базилике Святого Петра, вдохновят их на новый поход.

– Думаешь, они вернутся?

– Да. – Любой другой женщине Джеральд солгал бы, не задумываясь. Но Джоанна не такая как все. – Льву понадобится наша помощь, Джоанна, твоя и моя.

– Чем же могу помочь я?

– А разве никто тебе не сказал? – удивился он.

– Что?

– Что ты назначена номенклатором.

– Что?! – Не ослышалась ли она? Должность номенклатора была одной из семи самых высоких в Риме – министр благотворительности, защитник увечных, сирот и вдов.

– Но… я же чужестранец.

– Для Льва это не имеет значения. Он не из тех, кто связан бессмысленными традициями.

Джоанне представилась неслыханная возможность. Но, приняв эту должность, она должна оставить надежду на счастье с Джеральдом. Разрываемая на части своими страстями, Джоанна не смела заговорить.

Неправильно истолковав ее молчание, Джеральд сказал:

– Не беспокойся, Джоанна. Я не стану звать тебя замуж. Но замечательно, что мы будем работать вместе, как прежде. Мы всегда были отличной командой, не так ли?

У Джоанны закружилась голова. Реальность совершенно отличалась от того, что она себе представляла.

– Да. Мы были отличной командой, – прошептала Джоанна.

– Sanctus, Sanctus, Sanctus. – В открытое окно до них донеслись звуки священного гимна. Церемония посвящения закончилась. Теперь начнется месса.

– Пойдем, – Джеральд протянул ей руку. – Давай вместе поздравим нового Папу.

Глава 25

Новый понтифик взялся за дело с юношеским задором. сильно удивив всех. За ночь дворец превратился в кипучий улей. По коридорам бегали нотариусы и секретари с охапками пергаментов, содержащих планы, уставы, реестры и списки льгот.

Первым приказом стало укрепление городских оборонительных сооружений. По просьбе Льва Джеральд возглавил завершение строительства крепостных стен вокруг города, тщательно изучив все слабые стороны. По его совету были составлены планы, и работа по восстановлению и укреплению стен и башен закипела.

Трое ворот и пятнадцать башен полностью перестроили. На противоположном берегу Тибра, где река втекала в город, у ворот Порту соорудили две новые башни. Между противостоящими башнями натянули крепкие железные цепи, препятствующие судоходству. Хотя бы с этой стороны сарацины не могли войти в город.

Оставался вопрос как защитить базилику Святого Петра? Чтобы решить проблему, Лев собрал совещание высшего духовенства и руководства, включая Джеральда и Джоанну.

На повестке дня стояло несколько вопросов: назначение постоянной охраны гвардейцев вокруг базилики, закрытие ее портика, укрепление дверей и окон железными решетками.

Лев слушал без особого энтузиазма.

– Эти меры лишь отсрочат вторжение, но не предотвратят его.

– При всем моем уважении, ваше святейшество, – заметил Анастасий, – отсрочка и есть наша лучшая защита. Если нам удастся удерживать варваров, пока подойдут войска императора…

– Если они вообще подойдут… – вмешался Джеральд.

– Надо полагаться на Бога, главнокомандующий, – возразил Анастасий.

– То есть на Лотара? На него я не полагаюсь.

– Простите, главнокомандующий. – Анастасий говорил с преувеличенной вежливостью. – Простите, что упоминаю об очевидном, но тут ничего нельзя сделать, поскольку базилика расположена за пределами крепостных стен.

– Надо перенести ее в крепость, – вмешалась Джоанна.

Темные брови Анастасия саркастически изогнулись.

– Что вы предлагаете, Иоанн… перетащить все здание камень за камнем?

– Нет, – ответила Джоанна. – Предлагаю обнести базилику Святого Петра крепостной стеной.

– Новой стеной! – заинтересовался Лев.

– Совершенно непрактично! – возмутился Анастасий. – Такого грандиозного проекта не было с древнейших времен.

– Значит, теперь пора, – сказал Лев, – построить новую стену.

– У нас нет средств! – запротестовал Граций, казначей, хранитель папских сокровищ. – Казна разорится, а работа не будет сделана и наполовину!

Лев задумался над его словами.

– Поднимем налоги. В конце концов, все заинтересованы, в том, чтобы появилась новая стена, которая защитит их.

Джеральд напряженно размышлял.

– Начать можно отсюда, – он показал на карту города. – У башни Святого Ангела. Затем стена пойдет в сторону по Ватиканскому Холму. – Он провел пальцем воображаемую линию. – Обогнет базилику Святого Петра, и прямо к Тибру.

Подковообразная линия, которую нарисовал Джеральд, огибала не только базилику, церкви и монастыри вокруг, но и весь район Борго, где находились поселения саксонцев, фризцев, франков и ломбардийцев.

– Это как, самостоятельный город! – воскликнул Лев.

– Civitas Leonina, – сказала Джоанна. – Город Льва.

Анастасий и другие взглянули на Льва с ненавистью.

После нескольких недель консультаций с мастерами и строителями амбициозный проект стены был завершен. Сложенная из туфа и отделанная черепицей, стена должна была составлять сорок футов в высоту и двенадцать в ширину. Укрепить ее решили сорока четырьмя сторожевыми башнями. Такой заслон устоял бы и перед самыми отчаянными набегами врагов.

По призыву Льва в город стекались рабочие со всех папских земель. Они собирались в тесных и жарких обителях Борго, истощая ресурсы города. Хотя все они желали помочь, их неумелость и недисциплинированность только мешала делу. Они приходили на стройку каждый день, не зная, чем заняться, поскольку не хватало людей, способных организовать их. На майские иды рухнул отсек стены, придавив насмерть нескольких рабочих.

Священники, во главе с настоятелями, умоляли Льва прекратить работы. Падение стены сочли явным предупреждением: Бог не одобряет этого проекта, утверждали они. Сама идея бессмысленна. Такая высокая конструкция не устоит, но даже если стену возведут, завершить ее строительство вовремя, чтобы защититься от сарацинов, все равно не удастся. Гораздо разумнее направить усилия людей на усердную молитву и пост, чтобы отвратить Божий гнев.

– Мы будем молиться так, словно все зависит только от Бога, и работать так, словно все зависит от нас самих, – упрямо отвечал Лев. Каждый день он объезжал строительство, желая видеть, как продвигается дело, и ободрять рабочих. Он твердо решил довести дело до конца. Джоанна восхищалась тем, как непреклонен Лев по отношению к скептикам. Он разительно отличался от Сергия и по характеру, и огромной силой воли. Но восхищались Львом не все. Горожане разделились на тех, кто одобрял строительство стены, и тех, кто противился этому. Вскоре стало ясно, что продолжительность правления Льва во многом зависит от того, увенчается ли это успехом.

Анастасию ситуация была хорошо известна. Увлеченность Льва строительством стены делала его чрезвычайно беззащитным. Если проект провалится и поднимется волна недовольства в народе, у Анастасия, возможно, появится необходимый ему шанс. Сторонники императора войдут тогда в Латеранский дворец, сместят дискредитированного Папу и назначат на его место своего кандидата.

Став Папой, Анастасий защитит базилику Святого Петра тем, что укрепит связь Рима с франкским троном. Армия Лотара будет гораздо более надежной защитой от язычников, чем Стена Льва.

Но Анастасий напомнил себе, что действовать следует осторожно. Лучше не противостоять Льву открыто, пока люди еще ждут результатов смелого предприятия понтифика.

Самое разумное поддерживать Льва публично, но делать все, чтобы помешать осуществлению его проекта, На тот момент Анастасий уже сумел организовать обрушение части стены. Это не доставило ему особых хлопот. Несколько преданных людей подкопали ночью фундамент. Но это должно было стать лишь началом неприятностей. Нужно придумать что-то более грандиозное. Большая катастрофа положит конец этой нелепой авантюре.

Коварный ум Анастасия работал непрестанно, подыскивая момент для удара. Но в голову не приходило ничего стоящего. Будь у него огромная длань, он смел бы с лица земли все сразу одним ударом, испепелил бы адским огнем.

Адский огонь…

Анастасий оживился: ему пришла идея.

Наутро Джоанна проснулась с трудом. Минуту она лежала в недоумении, глядя на незнакомые очертания деревянных балок на потолке. Потом вспомнила: это не общая спальня, а ее собственные апартаменты – одна из привилегий нового поста номенклатора. У Джеральда также появились собственные апартаменты во дворце, но он не спал в них уже несколько недель, предпочитая оставаться во франкской школе в Борго, чтобы быть поближе к строительству.

Джоанна видела издалека, как Джеральд разъезжает по стройке на коне, подгоняет рабочих или склоняется над столами, обсуждая планы с мастерами. Им удавалось только обмениваться мимолетными взглядами. Но всегда, когда Джоанна видела его, сердце ее радостно билось. «Это женское тело – настоящий предатель», – думала она.

Джоанна старательно пыталась сосредоточиться на работе и ежедневных обязанностях.

В окнах уже забрезжил свет. С испугом Джоанна поняла, что проспала. Если не поспешить, она опоздает на совещание с главой приюта Святого Михаила.

Джоанна выскочила из постели и тут догадалась, что свет за окном вовсе не утренний. Солнце всходит с другой стороны, ее окна выходили на запад.

Она подбежала к окну. За темным силуэтом Палатинского холма, в дальнем конце города, в безлунное небо поднимались языки пламени.

Пожар! Горело в Борго.

Забыв надеть туфли, Джоанна побежала через зал.

– Пожар! – кричала она. – Пожар! Пожар!

Двери распахнулись, и в зал вбежали люди. К Джоанне подошел Аригий, протирая сонные глаза.

– Что это значит? – спросил он.

– Борго горит!

– Deo juva nos! – Аригий перекрестился, – Нужно разбудить его святейшество. – Он поспешил в папскую опочивальню.

Джоанна сбежала по лестнице на улицу. Отсюда было плохо видно, бесчисленные капеллы, монастыри и храмы вокруг дворца загораживали обзор, но она понимала, что огонь разгорался: об этом свидетельствовало зарево на небе.

За Джоанной из портика вышли и другие люди. Они падали на колени, рыдая, взывая к Богу и Святому Петру. Наконец появился Лев, с непокрытой головой и в простой накидке.

– Вызовите охрану, – приказал он слуге. – Поднимите конюхов. Пусть приготовят все повозки и всех лошадей. – Мальчик убежал выполнять распоряжение.

Подвели лошадей, беспокойных и испуганных тем, что их потревожили среди ночи. Лев оседлал коня.

Аригий пришел в ужас.

– Надеюсь, вы не поедете туда сами?

– Поеду. – Лев натянул поводья.

– Ваше святейшество, я протестую! Это слишком опасно! Вам подобает остаться здесь и провести службу о спасении!

– Молиться я с успехом могу и вне церковных стен, – ответил Лев. – Отойдите, Аригий.

Аригий неохотно повиновался. Лев пришпорил коня и поскакал по улице. Джоанна и несколько гвардейцев, сев на лошадей, последовали за ним.

Аригий смотрел на них с осуждением. Он не был наездником, но знал, что его место рядом с Папой. Если Лев, сломя голову, помчался на пожар, Аригий должен сопровождать его. Он неуклюже взобрался на коня и отправился в путь.

Лошади мчались галопом. Их факелы отбрасывали страшные тени на стены домов, а тени преследовали друг друга, словно неприкаянные призраки. Когда они подъехали ближе к Борго, запах гари стал невыносим, слышался страшный рев, словно выли тысячи зверей. Свернув, прямо перед собой они увидели пожар.

Это напоминало сцену из ада. Большой район был охвачен огнем. Сквозь пламя виднелись деревянные постройки, пожираемые огнем, силуэты мечущихся людей.

Лошади заржали и отпрянули назад. Из облака дыма к ним вышел священник, все его лицо было в саже.

– Ваше святейшество! Слава Богу, вы пришли! – По акценту и одежде Джоанна поняла, что это был франк.

– Дела плохи? – спросил Лев.

– Очень, – ответил священник. – Адрианий и приют Святого Перегрина разрушены. Поселения чужеземцев уничтожены, саксонская школа сгорела дотла вместе с церковью. Здание школы франков догорает. Ом едва успел спастись.

– Вы видели Джеральда? – нетерпеливо спросила Джоанна.

– Главнокомандующего? – священник покачал головой. – Он спал на одном из верхних этажей с каменщиками. Сомневаюсь, что кто-то из них спасся, огонь распространяется так быстро.

– Есть уцелевшие? – спросил Лев. – Где они?

– Многие спрятались в базилике Святого Петра. Но огонь повсюду. Если не остановить его, базилика окажется в опасности!

Лев протянул руку.

– Иди с нами. Именно туда мы направляется. – Священник запрыгнул в седло, и они поскакали к базилике.

Джоанна поехала в другую сторону на поиски Джеральда.

Перед ней поднималась стена огня. Пройти сквозь нее было невозможно. Обведя все глазами, Джоанна увидела почерневшую выгоревшую улицу, откуда огонь уже ушел, и повернула к франкской школе.

По обеим сторонам еще тлели отдельные очаги, дым стал гуще. От страха у Джоанны перехватило дыхание, но она двинулась дальше. Конь не желал повиноваться. Она пришпорила его, и он устремился вперед. Джоанна проехала через страшное пепелище с обгоревшими деревьями, обугленными трупами лошадей и людей, пытавшихся спастись от огня. У нее сжалось сердце. В таком аду не мог выжить никто.

Вдруг перед ней появилась стена дома. Это было невероятно. Франкская школа! Церковь и стоявший рядом дом сгорели до основания, но школа чудесным образом осталась невредима.

Джоанну охватила надежда. Возможно, Джеральду удалось спастись! Или он еще внутри, раненый, и нуждается в ее помощи.

Конь остановился, не желая идти дальше. Она снова пришпорила его, но теперь он встал на дыбы, сбросил ее на землю и ускакал.

Джоанна лежала совершенно обессиленная рядом с трупом человека. Блики огня играли на обугленном теле, изогнувшимся в смертельной агонии. Вздрогнув, Джоанна вскочила и побежала к школе… Надо было отыскать Джеральда, остальное не имело значения.

Горящие угли были повсюду. Пепел покрыл землю, одежду, волосы, кружился вокруг Джоанны густым удушливым облаком. Головешки обжигали ноги. Слишком поздно она сообразила, что забыла обуться.

Завидев дверь школы, Джоанна бросилась к ней.

– Джеральд! – кричала она. – Где ты?

Неуправляемый и дикий, раздуваемый ветром огонь изменил направление, метнув искры на соломенную крышу здания. Солома воспламенилась и спустя мгновение все здание охватил огонь.

Перед Джоанной заметались красные языки пламени.

– Джеральд! – закричала она снова, отскочив от наступавшего огня.

Джеральд засиделся до поздней ночи, размышляя над планом крепостной стены. Он так устал, что, задув свечу, мгновенно забылся глубоким сном.

Проснулся Джеральд от запаха дыма. Подумав, что коптит лампа, встал, чтобы погасить ее. Вздохнув глубже, он почувствовал сильную боль в груди и упал. Из-за дыма ничего не было видно. Пожар?! Но где?

Рядом послышались испуганные крики детей. Джеральд пополз в их направлении. Из темноты показались испуганные лица: мальчик и девочка, не старше четырех-пяти лет. Они подбежали и прижались к нему жалобно плача.

– Все хорошо, – попытался успокоить их Джеральд, охваченный тревогой. – Мы скоро выберемся отсюда. Когда-нибудь играли в лошадки?

Дети кивнули, глядя на него расширившимися от страха глазами.

– Хорошо. – Он посадил их на спину и скомандовал. – Держитесь крепче. Поехали.

Дым становился все гуще, дети закашлялись. С трудом передвигаясь в темноте и дыме, Джеральд пытался подавить нарастающий страх, он не мог разглядеть дверь. Многие погибали на пожаре от удушья.

– Джеральд! – послышался голос из темноты.

Низко наклонившись, чтобы хватило воздуха, он пополз на голос.

У стен базилики Святого Петра шла неравная борьба с огнем. Вокруг собрались люди, чтобы защитить ее, – монахи в черных рясах из соседнего монастыря святого Кирилла, священники, алтарные служки, проститутки и нищие, мужчины, женщины и дети из всех школ Борго: саксонцы, ломбардийцы, англичане и франки. Усилия разрозненных групп приносили мало пользы. Люди беспорядочно пытались собрать кувшины и другие сосуды, чтобы принести воды из ближайших колодцев и бочек. Один колодец окружила огромная толпа, а о другом забыли. Крича на разных языках, люди толкались, чтобы наполнить сосуды, кувшины разбивались, драгоценная вода проливалась на землю. В суматохе сломали подъемный механизм колодца, оставалось только спуститься в колодец и передавать ведра наверх, но процесс этот был настолько долгий, что от него быстро отказались.

– Река! Река! – закричали люди, кинувшись к Тибру. В панике многие побежали с пустыми руками, другие тащили огромные котлы, которые не смогли поднять, когда в них набрали воды. Они бросали свою неподъемную ношу, рыдая от отчаянья.

Посреди всего этого хаоса перед дверями базилики Святого Перта стоял Лев, несгибаемый и уверенный, словно камень этой самой базилики. Его присутствие вдохновляло людей. Пока Папа с ними, не все потеряно, еще остается надежда. И уставшие люди продолжали сражаться с огнем, который наступал, как морской прилив, оттесняя их.

Справа от базилики пылала библиотека монастыря Святого Мартина. Из открытых окон вырвались языки пламени и, подхваченные ветром, устремились на крышу базилики Святого Петра.

Аригий потянул Льва за рукав.

– Вы должны уйти, ваше святейшество, пока не поздно.

Не обращая на него внимания, Лев продолжал молиться.

«Надо позвать гвардейцев, заставить их увести Папу силой», – тревожно подумал Аригий. Как мажордом он имел право сделать это, но сомневался. Может ли он воспротивиться воле понтифика, даже ради его спасения?

Аригий всегда чувствовал опасность раньше всех. Из стен монастыря вылетел большой кусок горящей ткани, его подхватил ветер и понес прямо на Льва. Аригий бросился к Папе и оттолкнул. Через мгновение горящая ткань полностью закрыла лицо Аригия, выжигая глаза, обернувшись вокруг головы и тела, одежда и волосы мгновенно вспыхнули. Ослепший и охваченный огнем, он побежал вниз по ступеням базилики, пока не упал. В последний момент, когда тело горело, но мозг еще жил, Аригий вдруг понял: именно в этом было его призвание, именно ради этой жертвы он прожил свою жизнь.

– Господи Иисусе! – крикнул он, когда нестерпимая боль пронзила его сердце.

Облако дыма слегка приподнялось, и Джеральд увидел впереди дверной проем и силуэт Джоанны; ее золотистые волосы сверкали в бликах пламени. Сделав последнее усилие, Джеральд поднялся вместе с детьми и бросился к двери.

Увидев, как он выскочил из дымовой завесы, Джоанна бросилась к нему. Она сняла с него плачущих детей, прижала их к себе, не сводя глаз с Джеральда. Он едва стоял на ногах и молчал.

– Слава Богу, – воскликнула Джоанна.

Но взгляд ее сказал гораздо больше.

Они оставили детей на попечение монахинь и поспешили к базилике, где Джеральд сразу понял, что люди борются пожаром не с той стороны: огонь полыхал слишком близко к ним.

Джеральд возглавил тех, кто тушил пожар. Он приказал всем отойти подальше от огня и сделать защитную полосу, выкорчевывая кустарник, траву и все, что могло воспламениться, взрыхлить землю и полить ее водой.

Увидев, что искры летят в сторону базилики, Джоанна схватила бадью с водой у пробегавшего мимо монаха и забралась на крышу. Остальные последовали за ней. Люди образовали живую цепочку, передавая ведра с водой снизу на крышу. Полные бадьи поднимали наверх, пустые опускали вниз, люди работали плечом к плечу, до боли в руках, измазанные с головы до ног сажей, задыхаясь от жара.

Огонь подбирался по земле все ближе, пожирая сухую траву. Джеральд и остальные отчаянно пытались увеличить защитную полосу.

Стоя на ступенях базилики, Лев сделал крестное знамение в воздухе и выкрикнул в небеса:

– О, Господи! Не оставь нас теперь, когда мы просим Тебя!

Огонь добрался до крайней черты и уже лизал землю, пытаясь перебраться через защитную полосу. Джеральд и его помощники обильно поливали землю водой. Огонь замер, злобно зашипел и начал угасать.

Базилика была спасена.

По щекам Джоанны катились слезы.

Первые несколько дней после пожара хоронили погибших, тех, чьи тела нашли. Страшный огонь оставил от многих лишь горсть обугленных костей и пепел.

Похороны Аригия, как и соответствовало его высокому положению, прошли с величайшими почестями. После панихиды в Латеранском дворце его тело похоронили в склепе маленькой часовни рядом с могилами Папы Григория и Сергия.

Джоанна тяжело пережила эту утрату. Поначалу они с Аригием не очень ладили, но со временем прониклись друг к другу огромным уважением. Ей будет недоставать его деловитости, безупречного знания мельчайших подробностей сложной внутренней жизни дворца. Джоанна с тоской вспоминала даже несколько высокомерную горделивость, с какой Аригий выполнял свои обязанности. Она считала совершенно справедливым, что теперь он упокоился рядом с понтификами, которым так преданно служил.

После официальных дней траура начали внимательно изучать потери, нанесенные пожаром. Стена Льва устояла. Там, где начался пожар, нашли небольшие повреждения, но были полностью уничтожены почти три четверти района Борго: от храмов и домов остались лишь руины.

То, что базилика Святого Петра не пострадала от пожара, казалось чудом, и это сразу признали все. Папа Лев выиграл битву с огнем, говорили люди, вовремя перекрестив надвигавшийся огонь. Рассказы о событиях уже разошлись по Риму, жители которого очень нуждались в свидетельстве того, что Бог не отвернулся от них.

Чудо, свершенное Львом, укрепляло веру людей, о чем охотно говорили все, кто находился рядом с ним. Число свидетелей росло с каждым днем, и уже казалось, что почти все горожане были возле базилики в ту несчастную ночь.

Льву сразу простили все. Он стал героем, пророком, святым, живым воплощением духа Святого Петра. Люди превозносили его, потому что Папа, сотворивший подобное чудо, способен спасти их от сарацинов.

Однако восторг разделяли не все. Когда весть о чуде Льва дошла до церкви Святого Марселла, двери ее немедленно заперли на крепкий засов, отложили все крещения, отменили все мероприятия, а любопытным отвечали, что в церковь никого не допускают, поскольку священник Анастасий внезапно занемог.

Джоанна круглые сутки работала, распределяя одежду, лекарства и другие необходимые вещи по приютам и богадельням города. Все было забито пострадавшими от пожара, катастрофически не хватало врачей, чтобы ухаживать за людьми, поэтому она принимала помощь от всех. Одни так сильно обгорели, что спасти их было невозможно, оставалось лишь давать настойки мака, мандрагоры и белены, чтобы облегчить страдания перед смертью. У других были огромные ожоги, чреватые заражением крови. Таким больным Джоанна делала примочки из меда и алоэ, проверенное средство от ожогов. Многие, не имевшие на теле ни единого повреждения, страдали от того, что надышались дыма, они боролись за жизнь с каждым вдохом.

Потрясенная таким страшным горем, Джоанна снова усомнилась в своей вере. Как милостивый и всесильный Бог допустил такое? Как Он допустил гибель, страдания детей и младенцев, еще не успевших согрешить?

В сердце Джоанны затаилась тревога, когда тень прежних сомнений посетила ее.

Однажды утром, когда она встретилась со Львом, чтобы попросить разрешения открыть папские склады для жертв пожара, к ним вошел Валдиперт, новый мажордом. Это был высокий худой мужчина; его бледная кожа и светлые волосы свидетельствовали о том, что он из Ломбардии. Джоанну уязвило, что этот незнакомый человек одет так же, как Аригий.

– Ваше святейшество, – почтительно обратился Валдиперт к Папе. – Двое горожан просят вашей аудиенции.

– Пусть подождут, – ответил Лев. – Выслушаю их позднее.

– Простите, ваше святейшество. Уверен, вам лучше поскорее выслушать их.

Лев изогнул бровь. Если бы это был Аригий, он принял бы посетителей немедленно, ибо всегда доверял его, мнению. Неопытный Валдиперт не знал пока пределов своих полномочий, но пытался превысить их.

Подумав, Лев согласился:

– Хорошо. Пусть войдут.

Валдиперт поклонился и вышел, вернувшись через минуту со священником и юношей. В смуглом и коренастом священнике Джоанна сразу узнала истового поборника веры, одного из тех, кто честно и незаметно трудились в небольших церквях Рима. Юноша, судя по одежде, был служкой у лектора или псаломщика. Это был приятный мальчик лет пятнадцати, стройный и миловидный о большими открытыми глазами, полными грусти.

Они оба простерлись ниц пред Папой.

– Встаньте, – велел им Лев. – Скажите, по какому делу вы здесь.

Первым заговорил священник.

– Я – Павел, ваше святейшество, милостью Божьей и вашей служу священником в храме Святого Лоренса в Дамаске. Этот юноша, Доминик, пришел сегодня в часовню исповедаться. То, что он мне рассказал, потрясло меня, и я привел его сюда. Выслушайте его.

Лев нахмурился.

– Нельзя нарушать тайну исповеди.

– Ваше святейшество, мальчик пришел сюда по собственной воле, поскольку его ум и дух в величайшем смятении.

Лев обратился к Доминику:

– Это правда? Говори честно. Нет ничего постыдного в том, чтобы отказаться поведать тайну, произнесенную на исповеди.

– Я хочу все рассказать вам, Отец, – дрожащим голосом ответил мальчик. – Я должен рассказать вам ради спасения моей души.

– Продолжай, сын мой.

Глаза Доминика наполнились слезами.

– Я не знал, ваше святейшество! – воскликнул он. – Клянусь мощами всех святых, я не знал, что случится, иначе никогда не сделал бы этого!

– Не сделал бы чего, сын мой? – ласково спросил Лев.

– Не поджег бы. – Мальчик разрыдался.

Воцарилось молчание, нарушаемое только рыданиями Доминика.

– Ты устроил поджег? – тихо спросил Лев.

– Да, я, и молю Бога простить меня!

– Зачем ты это сделал?

Мальчик проглотил слезы, пытаясь успокоиться.

– Он сказал мне, будто строительство стены – великое зло› потому что деньги и время, затраченные на это, можно использовать на ремонт церквей и облегчение жизни бедных.

– Он? – удивился Лев. – Тебе кто-то приказал устроить пожар?

Мальчик кивнул.

– Кто?

– Кардинал Анастасий. Ваше святейшество, у него, должно быть, дьявольский язык. Он говорил так убедительно, что все его слова казались мне правильными и добрыми.

Снова наступило молчание. Потом Лев серьезно произнес:

– Осторожно выбирай слова, сын мой. Ты уверен, что именно Анастасий приказал тебе устроить поджог?

– Да, святейший. Пожар предполагался маленький, – запинаясь сказал Доминик. – Только, чтобы сгорели леса на стене. Это было совсем нетрудно, я просто пропитал маслом тряпки, засунул под леса с краю и поджег. Поначалу горели только леса, так, как говорил кардинал. Но тут налетел ветер, и все вспыхнуло… и… – Он упал на колени. – О Боже! – в отчаянии плакал мальчик. – Невинная смерть! Я никогда больше не сделаю этого, даже если тысячи кардиналов попросят меня!

Мальчик подполз к ногам Льва.

– Помогите мне, святейший отец. Помогите! – Он поднял к Папе свое измученное лицо. – Я не могу жить после того, что натворил. Накажите меня. Готов на любые муки, даже самые страшные, чтобы душа моя очистилась!

Джоанна замерла от ужаса и жалости. К злодеяниям Анастасия теперь добавилось и дьявольское искушение мальчика. Эта простая, честная и добрая душа никогда не совершила бы такого преступления, и не Могла она нести тяжкий груз без ущерба для сознания.

Лев положил руку на голову мальчика.

– Смертей уже предостаточно, сын мой. Какая польза миру в том, что будет еще одна? Нет, Доминик, твое наказание не в смерти, но в жизни – жизни, которую ты проведешь в искуплении и раскаянии. Отныне ты изгоняешься из Рима. Соверши паломничество в Иерусалим и молись перед Святой Гробницей о божественном прощении.

Мальчик поднял на него удивленные глаза.

– И это все?

– Дорога искупления никогда не бывает легкой, сын мой. Тебя ждет трудное путешествие.

Вспомнив о своем паломничестве из Франконии в Рим, Джоанна подумала, что Доминик даже не представляет себе, как верны эти слова. Отныне он должен жить вдали от родины, семьи и друзей, от всего, к чему привык. По пути в Иерусалим его ждет немало опасностей – непреодолимые горы и глубокие ущелья, дороги, кишащие грабителями и разбойниками, ему предстоит испытать голод, жажду и тысячи других невзгод.

– Проведи свою жизнь в бескорыстном служении людям, – продолжал Лев, – во всем руководствуйся тем, чтобы твои добрые дела перевесили свершенное тобою зло.

Доминик упал ниц перед Львом и поцеловал край его одежды. Он встал бледный и решительный, лицо его изменилось, словно омытое небесным дождем.

– Я принимаю ваше наставление, святейший отец. Сделаю все именно так, как вы сказали. Клянусь телом Христовым и кровью Его.

Лев перекрестил мальчика, благословляя:

– Иди с миром, сын мой.

Доминик и священник покинули комнату.

Лев мрачно произнес:

– Кардинал Анастасий происходит из могущественной семьи. Необходимо действовать в строгом соответствии с законом. Я должен написать мои обвинения против него. Иоанн, пойдем со мной. Мне понадобится твоя помощь. И Валдиперт…

– Да, ваше святейшество?

Лев одобрительно кивнул ему.

– Молодец.

– Правильно сделал, что сообщил мне об этом, – сказал Арсений, Он сидел в одной из комнат своего дворца вместе с Валдипертом. Тот только что рассказал ему все подробности встречи Папы Льва с Домиником. – Позволь выразить тебе мою благодарность.

Арсений открыл небольшой бронзовый ларец, стоявший на столе, вынул двадцать золотых динариев и передал Валдиперту, который быстро спрятал их.

– Рад услужить, епископ. – Наспех откланявшись, Валдиперт удалился.

Арсения не обидел поспешный уход Валдиперта. Мажордом должен был вернуться во дворец прежде, чем заметят его отсутствие.

Арсений поздравил себя с тем, что предусмотрительно выбрал Валдиперта много лет назад, когда он был еще совсем молодым человеком в должности управляющего папского дома. Держать его своим сторонником стоило ему немалых денег все эти годы. Но теперь, когда Валдиперт стал мажордомом, затраты окупятся с лихвой.

Арсений позвонил слуге.

– Отправляйся в церковь Святого Марселла и попроси моего сына, чтобы пришел немедленно.

* * *

Услышав новость, Анастасий тяжело опустился в кресло. Неприятно, что отец узнал о его оплошности.

– Кто мог знать, что мальчик заговорит? – оправдывался он. – Предав меня, он должен сильно раскаиваться.

– Нельзя было оставлять его в живых, – заметил Арсений. – Следовало перерезать ему горло, как только дело было сделано. Но теперь все кончено. Нужно подумать о будущем.

– О будущем? – недоуменно повторил Анастасий – О каком будущем?

– Отчаянье – удел слабых, сын мой, не таких, как мы с тобой.

– Но что мне делать? Ведь ситуация сложная!

– Тебе придется покинуть Рим. Немедленно. Сегодня ночью.

– О Боже! – Анастасий закрыл лицо руками. Мир вокруг него рушился.

– Хватит! Помни кто ты есть, – решительно сказал Арсений. Анастасий выпрямился в кресле, пытаясь справиться с собой. – Отправляйся в Аахен ко двору императора.

Анастасий опешил. Страх, переполнявший его, мешал трезво думать.

– Но… Лотар знает, что я осудил его во время выборов Папы.

– Да, и знает также, почему ты был вынужден так поступить. Он понимает, что такое политическая необходимость. А как, по-твоему, он вырвал трон у своих братьев? Кроме того, ему очень нужны деньги. – Арсений достал из стола кожаный кошелек и протянул его Анастасию. Если отцы императорской партии все еще сомневаются, это убедит их.

Анастасий тупо уставился на тяжелый кошелек. Действительно ли нужно уехать из Рима? Мысль о том, что остаток жизни придется провести среди варваров-франков внушала ему отвращение. Возможно, лучше умереть и покончить со всем этим.

– Считай, что это твой шанс, – проговорил Арсений. – Шанс приобрести могущественных друзей при императорском дворе. Они понадобятся тебе, когда ты станешь Папой.

«Когда стану Папой». – Слова рассеяли тяжелый туман отчаянья. Значит, его отсылают не навечно.

– Я позабочусь о твоих интересах здесь, ничего не бойся, – сказал Арсений. – Лев не всегда будет пользоваться всеобщим расположением. Постепенно оно достигнет предела и пойдет на убыль. Тогда я и пошлю за тобой.

Тошнота, мучившая Анастасия начала проходить. Отца не покинула надежда, значит, не все потеряно.

– Тебя будут сопровождать двенадцать моих лучших людей, – добавил Арсений. – Пойдем, провожу тебя на конюшню.

Двенадцать воинов, вооруженные мечами, копьями и булавами, уже сидели на конях и ждали. На опасных дорогах охрана Анастасию была обеспечена. Его конь стоял рядом, нетерпеливо перебирая ногами. Анастасий узнал любимого скакуна отца.

– До заката осталось часа два или три, достаточно для хорошего начала, – сказал Арсений. – Сегодня они за тобой не придут, поскольку не знают, что ты о чем-то догадываешься. Лев постарается выдвинуть официальные обвинения для твоего ареста. Раньше утра о тебе не спохватятся. Тогда отправятся сразу в церковь святого Марселла. Только после этого они догадаются прийти сюда, но ты будешь уже далеко.

Вдруг Анастасию пришла в голову тревожная мысль.

– А как же ты, отец?

– У них нет оснований подозревать меня. Если только они посмеют допрашивать меня о тебе, то быстро поймут, что тянут волка за хвост.

Отец и сын обнялись.

«Неужели это происходит на самом деле», – подумал Анастасий. Все так быстро менялось, что голова шла кругом.

– Да будет с тобой Бог, сын мой, – произнес Арсений.

– И с тобой, отец. – Анастасий сел на коня и быстро погнал его, чтобы отец не видел его слез. Перед воротами он оглянулся в последний раз. Солнце клонилось к западу, отбрасывая длинные тени на пологие склоны Римского холма, заливая золотисто-красным светом величественные развалины Форума и Колизея.

Рим! Все, ради чего он работал, все, что было ему дорого, находилось в этих священных стенах.

Последнее, что запомнил Анастасий, это лицо отца, выражавшее боль и решимость, такое же родное и успокаивающие, как камень Святого Петра.

– Membrum putridum et insanibile, ferro excommunicationis a corpore Ecclesiae abscidamus…

В прохладной темноте Латеранской базилики Джоанна слушала, как Лев произносит торжественные и страшные слова, навечно отлучая Анастасия от Святой Матери церкви. Она заметила, что Лев выбрал excommuniciato minor, самую слабую форму отлучения, когда проклятому не разрешают свершать обряды или принимать святые дары, но его не лишают последних прав, которых не может быть лишена ни одна живая душа. Однако Анастасию позволялось общаться с братьями-христианами. «Истинно, у Льва доброе сердце», – подумала Джоанна.

Все священники Рима присутствовали на торжественной церемонии. Здесь был даже Арсений, не желавший рисковать своим положением епископа Хорты, вступая в бессмысленное публичное противостояние. Конечно, Лев подозревал, что Арсений причастен к бегству сына, но не имел доказательств, а других обвинений против него не было. Быть отцом преступника – не преступление.

Когда свеча, символизирующая бессмертную душу Анастасия, была перевернута и погашена в грязи, Джоанна почувствовала грусть. «Трагическая бессмыслица замечательный ум Анастасия пригодился бы для добрых дел, если бы только не его чрезмерные амбиции», – подумала она.

Глава 26

Строительство Стены Льва, как теперь называли её все, шло ускоренными темпами. Пожар должен был разрушить стену, но почти не причинил ей вреда. Сгорели лишь деревянные леса и обуглился один из крепостных валов. Проблема, мешавшая проекту с самого начала, теперь исчезла. Работа не прекращалась всю зиму и весну, погода стояла на редкость умеренная. Дни были прохладные, солнечные и без дождей. Из каменоломен стал поступать камень хорошего качества, и рабочие из разных частей папских владений добросовестно и слаженно работали.

На Троицу высота стены достигала уже человеческого роста. Теперь никто не называл проект безрассудным, никому не приходило в голову жалеть время и деньги на строительство. Римляне гордились своей работой, вспоминали о древних временах, когда подобные чудесные дела творились повсеместно. Стена станет грандиозным, укрепленным дозорными башнями защитным сооружением, которое не удастся ни преодолеть, ни разрушить даже сарацинам.

Но в начале июля в город прибыли гонцы со страшной вестью: сарацины собирали свой флот у Тотариума, маленького острова у восточного берега Сардинии, готовя новое нападение на Рим.

В отличие от Сергия, возлагавшего все надежды на силу молитвы, Лев предпочел решительные действия. Он немедленно послал гонцов в великий морской город Неаполь, с просьбой о помощи с моря боевыми кораблями.

Идея была смелая и многообещающая. Неаполь формально все еще был на стороне Константинополя, хотя на самом деле оставался независимым в течение многих лет. Придет ли герцог Неаполитанский на помощь Риму в час опасности? Или, присоединившись к сарацинам, воспользуется возможностью расправиться с Римом с моря ради восточной Патриархии? План был рискованный, но выбора не оставалось.

В течение десяти дней город находился в напряженном ожидании. Когда наконец в Порто прибыл неаполитанский флот и встал в устье Тибра, Лев направился на встречу с большой свитой вооруженных гвардейцев под предводительством Джеральда.

Все опасения рассеялись, когда Цезарий, командующий флотом, простерся ниц перед Львом и смиренно поцеловал край его одежды. Скрывая облегчение, Лев благословил Цезария и торжественно доверил ему защищать священные останки Петра и Павла.

Они выдержали первое испытание судьбы. От того, выстоят ли они теперь, зависело их будущее.

Флот сарацинов прибыл на следующее утро. Широкие и длинные суда заняли пространство до самого горизонта. Джоанна попыталась пересчитать их – пятьдесят, пятьдесят три, пятьдесят семь, а суда все прибывали – восемьдесят, восемьдесят пять, девяносто – столько кораблей не наберется в целом мире! Сто, сто десять, сто двадцать! Неаполитанцы располагали всего шестьдесят одним кораблем. Вместе с римскими галерами, находившимися в довольно сносном состоянии, набиралось шестьдесят семь. Сарацины превосходили силой почти вдвое.

Лев стоял на ступенях церкви Святого Аурея и благословлял тех, кто отправлялся в Порто.

– Господи, Который спас Петра из морских пучин, услышь нас. Дай силы верным слугам Твоим, которые сражаются против врагов Твоей церкви, ибо через их победу прославится Твое святое имя во всех народах.

Воздух наполнился голосами людей, повторивших за ним:

– Аминь!

Цезарий отдавал приказы на мостике флагманского корабля. Неаполитанцы налегли на весла, напрягаясь до предела. На мгновение тяжелые весла застыли в воде, затем громко заскрипели уключины, и корабли пришли в движение. Двойные ряды весел поднимались и опускались, сверкая как драгоценности; ветер наполнил паруса, и огромные галеры вырвались вперед, разрезая бирюзовые волны обшитыми железом носами.

Корабли сарацинов приготовились встретить атаку, но не успели начать бой, как прогремел гром. Потемневшее небо заволокло черными тучами. Тяжелые неаполитанские корабли спокойно вернулись в гавань. Но сарацинские плоскодонные весельные суда, маневренные в бою, оказались слишком легкими, чтобы противостоять шторму. Их бросало на волнах, как древесную кору. Они ударялись друг о друга и разбивались в щепки.

Несколько кораблей заплыли в порт, но едва они приблизились к берегу, с ними безжалостно расправились. Вдохновленные яростью, сменившей пережитый страх, римляне уничтожали команды сарацинских кораблей, стаскивая их с бортов и вешая на спешно сооруженных виселицах вдоль берега. Видя судьбу своих товарищей, остальные корабли сделали попытки выйти в открытое море, но там с ними расправлялись гигантские волны.

В момент неожиданной победы Джоанна следила за Львом. Он стоял на ступенях церкви, воздев руки, глядя в небо и читая благодарственную молитву. Лев походил на святого.

«Возможно, он действительно способен совершить чудо», – подумала Джоанна. Ее колени подогнулись сами собой, и она склонилась перед ним в низком поклоне.

– Победа! Победа в Остии! – Радостная весть звучала на улицах Рима. Горожане высыпали из домов, папские кладовые были открыты, и вино лилось рекой. В течение трех дней город предавался дикому ликованию.

Перед улюлюкающей и кричащей толпой по улицам города прогнали пятьсот плененных сарацинов. Многих из них забили камнями насмерть. Оставшихся в живых, около трехсот человек, заковали в цепи и отправили в лагерь в долине Нерона, на строительство Стены Льва.

С появлением дополнительной рабочей силы стройка ускорилась и была полностью завершена уже через три года – шедевр инженерной мысли, самое невероятное сооружение в городе за последние четыреста лет. Всю территория Папской области теперь окружала стена высотой двенадцать футов, укрепленная сорока четырьмя массивными башнями. Здесь были две независимые галереи. Они располагались одна над другой, нижнюю поддерживали изящные арки. Вход в крепость преграждали хорошо укрепленные ворота; врата Святого Ангела, Саксонские врата и Врата Паломников, ставшие главными. Через них в течение веков в город входили короли и принцы, чтобы помолиться мощам Святого Петра.

Как бы ни прекрасна была великая стена, амбиции Льва простирались еще дальше. Задумав реставрировать все святые сооружения, Лев взялся за грандиозный план перестройки. В городе день и ночь раздавался звон наковален, потому что постоянно шел ремонт какой-нибудь из церквей. Сгоревшую саксонскую базилику восстановили, как и фризскую церковь Святого Михаила и церковь Санти-Кваттро-Коронати, кардиналом которой когда-то был Лев.

Но главное – Лев приступил к реконструкции базилики Святого Петра. Обгоревший и почерневший портик переделали полностью, Двери, с которых сарацины содрали драгоценные серебряные панели с мастерски выгравированными сценами из жизни святых, заменили. Высокий алтарь снова покрыли серебром и золотом и украсили тяжелым золотым крестом, усыпанным жемчугом, изумрудами и бриллиантами. Над ним водрузили серебряный балдахин, весом более тысячи фунтов. Его поддерживали четыре высокие колонны из чистейшего травертинового мрамора, украшенные позолоченными лилиями. Алтарь освещался лампадами на серебряных цепях, украшенными золотыми шарами. Мерцание их огней освещало драгоценные потиры, усыпанные камнями, изящные аналои, богатые гобелены и шелковые драпировки. Великая базилика сияла роскошью, затмившей даже прежнее убранство.

Видя, как щедро текут деньги из папской сокровищницы, Джоанна встревожилась. Лев создал гробницу невероятной красоты. Но большинство живущих рядом с этой сияющей красотой, прозябали в невежестве и нищете. Одна только серебряная пластина на дверях базилики Святого Петра, перелитая в монеты, могла бы кормить и одевать население всего Кампуса Маритуса целый год. Неужели для поклонения Богу необходимы все эти пожертвования?

В целом мире был лишь один человек, с кем Джоанна отваживалась обсуждать эти вопросы. Когда она поделилась с Джеральдом своими мыслями, он надолго задумался.

– Я слышал, как о том же судачат люди, – наконец ответил он. – Говорят, что красота святой гробницы дает людям иную пищу, пищу для души, а не для тела.

– Трудно услышать голос Бога на фоне урчания пустого желудка.

Джеральд насмешливо покачал головой.

– Ты не изменилась. Помнишь, как ты спросила Одо о том, почему нужно верить в Воскресение Христа, если этому не было свидетелей?

– Помню. Особенно то, что он мне ответил.

– Когда я увидел рану от удара Одо, мне захотелось избить его… и я бы сделал это, если бы не опасался причинить тебе больший вред.

Джоанна улыбнулась.

– Ты всегда был моим защитником.

– А у тебя, – добродушно заметил Джеральд, – всегда было сердце еретика.

Они разговаривали непринужденно. Именно это сблизило их с самого начала.

Теперь Джеральд смотрел на нее с обычной теплотой. Джоанна всегда чувствовала присутствие Джеральда. Но Джоанна научилась скрывать свои чувства.

Она указала на кипу прошений, лежавшую на столе между ними.

– Нужно выслушать всех просителей.

– А разве не Лев должен это делать?

В последнее время Лев все больше дел перекладывал на Джоанну, посвящая себя перестройке. Она стала посредником между Львом и народом. Все так привыкли к тому, что Джоанна занималась благотворительностью в разных концах города, что ее прозвали «маленьким Папой» и обращались к ней почти с таким же уважением, как к самому Льву.

Когда Джоанна потянулась к пергаментам, Джеральд погладил ее руку. Она резко отдернула ее, словно обожглась.

– Я… Мне надо идти, – смущенно сказала она.

Джоанна сразу же ушла, но была немного разочарована тем, что Джеральд не последовал за ней.

Популярность Льва, закрепленная успехом строительства стены и реставрацией базилики Святого Петра, стала безграничной. Его прозвали реставратором города. Лев стал новым Адрианом, новым Аурелием, как говорили люди. Всюду, где он появлялся, его восторженно приветствовали. Рим возносил ему громкие похвалы.

Везде, но только не во дворце на Палатинском холме, где Арсений с нарастающим нетерпением ждал дня, когда сможет призвать домой Анастасия.

Дела шли не так, как ожидалось. Сместить Льва, вопреки надеждам Арсения, оказалось трудно, и совсем не осталось шансов на то, что папский престол освободится в результате несчастного случая или смерти Папы, Здоровый и энергичный, Лев производил впечатление человека, намеренного жить вечно.

Беда следовала за бедой. Семья понесла еще одну утрату. Неделю назад Арсений похоронил второго сына, Элютерия. Тот ехал на коне по Виа Ректа, когда под ноги коню выскочила свинья, конь испугался, сбросил Элютерия и поранил бедро. Поначалу никто не обратил на это никакого внимания: рана была небольшая. Но состояние здоровья сына ухудшалось. Началось заражение крови. Вызвали Эннодия, который сделал Элютерию обильное кровопускание. Это не помогло. Через два дня Элютерий умер. Отыскали хозяина свиньи, и Арсений перерезал ему горло от уха до уха. Но месть не принесла утешения, поскольку не могла вернуть умершего сына.

Отец и сын не очень любили друг друга. Элютерий был полной противоположностью Анастасия – мягкий, ленивый и беспутный с детских лет, он не захотел получить духовное образование, а предпочел удовольствия земной жизни – женщин, вино, азартные игры и другие развлечения. Нет, Арсений сокрушался не о том, каким мог стать Элютерий. Его удручала утрата еще одной ветви фамильного древа, которая могла принести многообещающие плоды.

Веками их семья занимала главенствующее положение в Риме. Арсений мог проследить свой род до Августа Цезаря. Однако блистательный род преследовали неудачи, и ни один из благородных сыновей Арсения не получил главного римского приза: престола Святого Петра. «Этот престол занимало множество ничтожных людей, – с горечью думал Арсений, – и каковы трагические последствия? Рим, некогда бывший чудом света, теперь обратился в руины, пришел в упадок. Византийцы насмехались над ним, гордясь сверкающим великолепием Константинополя. Неужели ни одному из потомков Арсения, наследников Цезаря, не суждено вернуть городу его прежнее величие?»

Теперь, когда умер Элютерий, Анастасий остался последним в роду, кто имел шанс восстановить честь семьи и Рима.

Но Анастасий вынужден жить в земле франков.

Арсением овладевало глухое отчаянье, но он старался преодолеть его. Великие люди не ждут благоприятных возможностей, они завоевывают их. Тот, кто желает править, должен платить за власть, какой бы высокой ни была цена.

Во время мессы в праздник Святого Иоанна Крестителя Джоанна впервые заметила: со Львом происходит что-то неладное. Его руки дрожали, когда он принимал святые дары, и Папа странно запнулся, произнося Nobis quoque peccatoribus.

Когда позднее Джоанна спросила его об этом, Лев сказал, что дело в перегреве и несварении желудка.

Ни в один из последующих дней Льву не стало лучше. У него постоянно болела голова, и он жаловался на жгучую боль в руках и ногах. Лев слабел, и с каждым днем ему становилось все труднее подняться с постели. Джоанна встревожилась. Она испробовала все, но ничего не помогало. Лев медленно угасал.

Хор громко запел Те Deum финального псалма мессы. Лицо Анастасия по-прежнему ничего не выражало, он лишь пытался не морщиться от шума. Анастасий так и не привык к франкскому песнопению; непривычные интонации раздражали, как кудахтанье кур. Вспомнив чистые, нежные звуки римского хора, Анастасий невыносимо затосковал по дому.

Нет, в Аахене он не провел время попусту. Следуя советам отца, Анастасий решил заручиться поддержкой императора. Он начал обхаживать друзей Лотара и его близких, старался понравиться Эрменгард, жене короля, Анастасий очаровал франкскую знать, поразив всех своими знаниями Священного писания и особенно редким в ту пору владением греческим языком. Эрменгард и ее друзья заинтересовали им Лотара, и Анастасий был приближен к нему. Хотя прежде Лотар усомнился в Анастасии, теперь король забыл об этом, и Анастасий снова завоевал доверие и поддержку императора.

Я сделал все, о чем просил отец и даже больше. Но когда же я буду вознагражден? Временами Анастасию казалось, что он навсегда останется в этой холодной варварской дыре.

Вернувшись к себе после мессы, он нашел адресованное ему письмо. Узнав почерк отца, Анастасий быстро распечатал письмо и, прочитав несколько строк, радостно вскрикнул.

«Пора. Приди и заяви о себе», – писал отец.

Лев лежал на боку в своей постели, подогнув колени. Он страдал от болей в желудке. Джоанна приготовила смягчающее средство из яичных белков, взбитых с подслащенным молоком, куда добавила немного фенхеля, ветрогонного средства. Лев выпил все.

– Это вкусно, – сказал он.

Джоанна ждала действия лекарства. Лев заснул спокойно, чего не было уже несколько недель. Проснувшись, он почувствовал себя лучше.

Джоанна решила поить его этим напитком, запретив все остальное.

Валдиперт протестовал:

– Папа очень слаб, ему нужно что-то более существенное для поддержания сил.

– Лечение ему на пользу. Он не должен принимать ничего, кроме этого напитка, – решительно возразила Джоанна.

Валдиперт уступил:

– Как скажете, номенклатор.

В течение недели Льву стало лучше. Боль прошла, цвет лица восстановился. Казалось, к нему вернулась его прежняя энергия. Когда Джоанна принесла ему вечернюю порцию лекарства, Лев грустно взглянул на молочную смесь.

– Нельзя ли вместо этого съесть пирожок с мясом?

– К вам вернулся аппетит… хороший признак. Лучше не нарушать режима. Проведаю вас утром. Если проголодаетесь, разрешу съесть простую похлебку.

– Тиран, – улыбнулся Лев.

Джоана радовалась тому, что он снова начал шутить.

* * *

Рано утром она узнала, что Льву снова стало хуже. Он так сильно страдал от боли, что не отвечал на вопросы Джоанны.

Она быстро приготовила новую порцию смягчающего напитка. Вдруг взгляд ее упал на пустую тарелку с остатками пищи, стоявшую возле кровати.

– Что это? – спросила она Ренатуса, юного слугу Льва.

– Это, это пирожки с мясом, которые вы ему прислали, – ответил мальчик.

– Я ничего не посылал.

Ренатус смутился.

– Но… мажордом сказал, что вы их специально заказали.

Джоанна взглянула на корчившегося от боли Льва. В голову закралось страшное подозрение.

– Беги, – приказала она Ренатусу, – позови командующего и гвардейцев. Валдиперт не должен покинуть дворец.

Мальчик выбежал из комнаты.

Дрожащими руками Джоанна приготовила сильное рвотное из горчицы и корня бузины и ложечкой влила смесь в рот Льву. Рвотное быстро подействовало. Лев содрогался от конвульсий, но вышла только зеленоватая жидкость.

Слишком поздно. Яд покинул желудок и уже действовал, сжимая мышцы челюстей, горла и всего тела.

Джоанна пыталась что-нибудь придумать и спасти Льва.

Джеральд приказал обыскать все комнаты дворца. Валдиперт исчез. Его сразу объявили преступником.

Валдиперта искали в городе и в окрестностях, но тщетно. Он словно сквозь землю провалился.

Уже потеряв надежду, люди нашли его тело в Тибре. Горло Валдиперта было перерезано от уха до уха.

Священники и высшее руководство Рима собрались в спальне Папы. Они столпились в ногах кровати, словно прячась друг за друга.

В серебряных лампадах горел огонь. С первыми лучами солнца слуга вошел и загасил их. Джоанна видела, как старик осторожно опускал их, ослабив цепочки, чтобы драгоценное содержимое не пострадало. Привычные обыденные движения казались неуместными в этой печальной обстановке.

Джоанна не ожидала, что Лев протянет до утра. Он давно не реагировал на голое и прикосновение. В течение четырех часов его дыхание становилось все более шумным, потом внезапно затихало. Наступала пауза, во время которой никто не дышал, но все начиналось с начала.

Джоанна услышала шум одежды. Через комнату шел Евстафий, первосвященник, зажимая рот рукавом, чтобы скрыть рыдания.

Лев шумно выдохнул и затих. Тишина длилась бесконечно. Джоанна подошла к кровати. Жизнь покинула Льва. Закрыв ему глаза, она упала на колени возле него.

Ефстафий заплакал в голос. Епископы и вельможи преклонили колени. Премицерий Паскаль перекрестился и вышел, чтобы сообщить печальную новость тем, кто ждал снаружи.

– Лев, Pontifex Maximus, Servus Servorum Dei, верховный епископ церкви, Папа апостольской епархии Рима, умер.

Похоронили Льва в базилике Святого Петра, перед алтарем новой часовни, посвященной ему. В это время года похороны проводили быстро. Какой бы святой ни была душа усопшего, тело неумолимо разлагалось на июльской жаре.

Сразу после похорон правящий триумвират сообщил, что в трехдневный срок состоятся выборы понтифика. Когда Лотар стоит на севере, с юга угрожают сарацины, а между ними ломбардийцы и византийцы, Рим не мог допустить, чтобы престол Святого Петра пустовал долго.

«Слишком быстро, – с сожалением подумал Арсений, услышав новость. – Слишком быстро должны пройти выборы. Анастасий не успеет приехать раньше. Валдиперт, этот идиот, все испортил. Он получил подробные инструкции: давать яд постепенно, маленькими дозами. Так Лев протянул бы еще месяц. И тогда его смерть не вызвала бы подозрений».

Но Валдиперт запаниковал и дал Льву слишком большую дозу, убив его сразу. А потом имел наглость явиться к Арсению, прося о защите. «Но теперь он недосягаем для закона, хотя и не так, как было задумано», – размышлял Арсений.

Он и прежде приказывал убивать людей, это была цена за власть, и только слабые не решались платить ее. Но никогда еще Арсений не убивал тех, кого знал так хорошо, как Валдиперта. Это было неприятно, но иначе он поступить не мог. Если бы Валдиперта схватили и допросили, он признался бы под пытками во всем. Арсений сделал все, чтобы защитить себя и свою семью. Он уничтожит любого, кто осмелится угрожать безопасности семьи, раздавит ногтем, словно вшей.

И все же смерть Валдиперта оставила в его душе неприятное чувство и страх. Такие жестокие события, несмотря на их необходимость, неизбежно вызывали реакцию в обществе.

Усилием воли Арсений заставил себя думать о насущных делах. Отсутствие сына осложняло ситуацию. Прежде всего следовало заставить первосвященника Евстафия отменить отлучение Анастасия. Для этого придется воспользоваться политическими уловками.

Подняв со стола драгоценный пояс, Арсений вызвал секретаря. За слишком короткое время предстояло сделать очень многое.

Джоанна стояла у стола в своей комнате и растирала сушеные цветы иссопа в тонкую пудру. Перемешать, растолочь, перемешать, растолочь, привычные движения руки смягчали боль утраты.

Лев умер. Это казалось невозможным. Он был таким бодрым, сильным, жизнелюбивым. Останься Лев жив, он вытащил бы Рим из трясины невежества и нищеты, в которых город прозябал в течение столетий. У него было для этого желание и воля, но не хватило времени.

Дверь открылась и вошел Джеральд. Джоанна встретилась с ним взглядом. Она чувствовала его присутствие так, словно он прикоснулся к ней.

– Сейчас получил сообщение, что Анастасий покинул Аахен, – быстро сказал он.

– Неужели едет сюда?

– Да. Но зачем ему покидать дворец императора так внезапно? Он возвращается, чтобы претендовать на престол, которого не получил шесть лет назад.

– Но Анастасий не может быть избран, он же отлучен.

– Арсений делает все, чтобы отменить приговор.

– Benedicite! – Новость была неприятная. После того, как Анастасий провел столько лет при королевском дворе, никто не сомневался, что он человек императора. Если Анастасия изберут, власть Лотара распространится на Рим и все его территории.

– Анастасий не забыл, как ты выступила против него на выборах Папы, и если сейчас изберут его, оставаться в Риме тебе будет опасно. Он не из тех, кто прощает обиды.

Джоанне, скорбевшей по Льву, эта мысль показалась невыносимой. Глаза ее наполнились слезами.

– Не плачь, сердце мое, – Джеральд обнял Джоанну сильными, уверенными и ласковыми руками. Он коснулся губами ее висков, щек, всколыхнув в ней бурю чувств. – Ты многое сделала, многим пожертвовала, пойдем со мной, будем жить вместе, как муж и жена. – Джеральд покрыл поцелуями лицо Джоанны. – Скажи да, – нетерпеливо просил он. – Скажи да.

В глазах у Джоанны помутилось.

– Да, – прошептала она, – да.

Она импульсивно отреагировала на его порыв. Но едва слова сорвались с ее уст, в душе воцарился покой. Решение было принято; оно казалось правильным и неизбежным.

Джеральд склонился, чтобы снова поцеловать ее. Именно в этот миг зазвонил колокол, созывая всех на полуденную трапезу. Через мгновение послышались голоса и торопливые шаги за дверью.

Они быстро отпрянули друг от друга, поклявшись встретиться снова после избрания Папы.

В день выборов Джоанна пошла помолиться в небольшую английскую церковь, где служила, только прибыв в Рим.

Сгоревшая дотла во время пожара, она была выстроена заново из того, что взяли с развалин древних храмов и памятников. Преклонив колена перед высоким алтарем, Джоанна заметила, что на мраморном пьедестале сохранился символ Magna Mater, древней богини земли, почитаемой языческими племенами в незапамятные времена. Под грубой резьбой было высечено на латыни: «На этом камне возносился фимиам Богине». Вероятно, когда этот кусок мрамора принесли сюда, никто не понял этого символа или его не заметили. В этом не было ничего удивительного, многие римские священники почти не знали грамоты.

Несовместимость святого алтаря с его языческим пьедесталом, как казалось Джоанне, символизировало ее сущность. Она по-прежнему мечтала о языческих богах матери; общество считало ее мужчиной, а женское сердце желало веры, она разрывалась между стремлением познать Бога и страхом, что его нет. Разум и сердце, вера и сомнение, воля и страсть. Успокоится ли когда-нибудь ее противоречивая натура?

Джоанна любила Джеральда, в этом не было сомнений. Но могла ли она стать его женой? Всегда скрываясь под личиной мужчины, способна ли она начать жить как женщина?

– Господи, помоги мне! – молилась Джоанна, подняв взор к серебряному распятью на алтаре. – Укажи мне путь. Дай знать, что делать. Господи милостивый! Просвети меня Твоим вечным светом!

Слова ее вознеслись, но дух остался недвижим, отягченный сомнением.

Вдруг дверь в церковь приоткрылась. Джоанна обернулась и увидела в дверях лицо, которое быстро исчезло.

– Он здесь! – крикнул кто-то. – Я нашел его!

Сердце ее заколотилось от страха. Неужели Анастасий расправится с ней так быстро? Джоанна поднялась.

Двери распахнулись, и вошли семеро предводителей в сопровождении служек, несущих знамена их епархий. За ними следовали кардиналы и семеро верховных вельмож города. Только теперь, заметив среди них Джеральда, Джоанна поняла: они пришли не для того, чтобы арестовать ее.

Процессия медленно двинулась вдоль прохода и остановилась перед ней.

– Иоанн Англиканец! – Торжественно обратился к ней премицерий Паскаль. – Волею Бога и римлян, ты избран Папой Римским, епископом римской епархии.

Он простерся у ног Джоанны и поцеловал край ее одежды.

Она в недоумении уставилась на него. Неужели это злая насмешка? Или попытка спровоцировать ее на проявление нелояльности к новому Папе?

Джоанна взглянула на Джеральда. Его лицо было напряжено, печально и серьезно. Он тоже упал на колени перед ней.

Результат выборов стал неожиданностью для всех. Имперская фракция, которую возглавил Арсений, уверенно стояла на стороне Анастасия. Папская фракция собиралась выбрать Адриана, настоятеля церкви Святого Марка. Он не был лидером, вызывавшим доверие. Толстый и невысокий, рябой, с покатыми плечами, он выглядел так, словно уже обременен ответственностью, возложенной на него. Немногие выбрали бы Адриана, человека благочестивого, хорошего священника, духовным лидером мира.

Очевидно, Адриан согласился с общим мнением всех, потому что неожиданно снял свою кандидатуру, сообщив собравшимся, что после долгой молитвы и глубоких размышлений решил, что не достоин такой великой чести.

Это посеяло панику в рядах папской партии, поскольку Адриан не предупредил никого заранее. Сторонники империи возликовали. Победа Анастасия казалась решенной.

Но вдруг собравшиеся выразили недовольство, особенно миряне.

– Иоанн Англиканец! – кричали они. – Иоанн Англиканец!

Премицерий Паскаль направил на их усмирение гвардейцев, но они не отступали. Миряне знали: Конституция 824 года давала всем римлянам, лицам светским и духовным, низкого и высокого происхождения, равные права голоса при избрании Папы.

Арсений пытался предотвратить это, открыто подкупая людей. Его агенты сновали в толпе, предлагая людям взятки в виде вина, женщин и денег. Но даже такие сильные средства не помогли. Люди не хотели Анастасия, потому что их любимый Папа Лев отлучил его от церкви. Они неистово требовали избрания Иоанна Англиканца, «маленького Папы», друга и помощника Льва; отступать никто не собирался.

Но, несмотря на Конституцию, им не удалось бы добиться своего, поскольку правящая аристократия все равно настояла бы на своем. Однако папская партия, почуяв возможность не допустить Анастасия на престол, присоединила свои голоса к голосам народа. Дело было сделано, и Джоанну избрали Папой Римским.

Анастасий и его люди остановились вблизи Перуджи, приблизительно в девяноста милях от Рима, когда прибыл курьер с новостью. Едва дочитав письмо до конца, Анастасий издал крик отчаянья и боли. Не сказав ни слова изумленным спутникам, он скрылся в своем шатре, плотно закрыв за собой занавес, чтобы никто не вошел за ним.

Из шатра до охранников доносились громкие рыдания. Через какое-то время рыдания стали походить на вой дикого животного. Они продолжались всю ночь.

В пурпурной мантии с золотом, на белом коне с золотой сбруей, Джоанна отправилась к месту коронации. Все двери и окна вдоль Виа Сакра были украшены яркими вымпелами и знаменами, земля благоухала, усыпанная миртом. Ликующие зрители толпами стояли вдоль улицы, желая взглянуть на Папу.

Погруженная в свои мысли, Джоанна едва слышала шум толпы. Она думала о Мэтью, о своем старом учителе Эскулапии, о брате Бенжамине, Все они верили в нее, вдохновляли, но никто не предполагал, что настанет такой день. Джоанна сама едва верила в это.

Когда она впервые выдала себя за мужчину и была принята в монастырь Фульды, Бог не противился этому. Но позволит ли он женщине взойти на трон Святого Петра? Этот вопрос мучил ее.

Папская гвардия под предводительством Джеральда ехала рядом с Джоанной. Джеральд пристально следил за толпой, стоявшей вдоль дороги. Время от времени кто-то прорывался через строй гвардейцев, и всякий раз Джеральд хватался за меч, готовый защитить Джоанну от нападения, Но повода обнажить меч не представилось, поскольку люди пытались лишь припасть к одежде Папы, поцеловать ее и получить благословение.

Медленно, с остановками, длинная процессия продвигалась к Латеранскому дворцу. Солнце стояло в зените, когда они остановились перед папским кафедральным собором.

Когда Джоанна сошла с коня, епископы и кардиналы выстроились за ней. Поднявшись по ступеням, она вошла в сияющий зал великой базилики.

Церемония коронации, ритуал сложный и древний, проходила в течение нескольких часов. Двое епископов проводили Джоанну в ризницу, где ее торжественно облачили в стихарь далматик и фелонь перед тем, как она должна была приблизиться к высокому алтарю для подписания Литании, а также перед долгим ритуалом посвящения, или помазания. Во время чтения vere dignum архиепископ Дезитерий и двое других архиепископов держали над головой Джоанны открытое Евангелие. Затем началась месса, которая длилась гораздо дольше обычного из-за дополнительных многочисленных молитв и обрядов, подчеркивавших важность события.

Все это время Джоанна торжественно стояла под тяжестью золотых литургических одеяний. Несмотря на величественный наряд, Джоанне казалось, что она очень мала и не соответствует огромной ответственности, отныне возложенной на нее. Она убеждала себя, что те, кто стоял на этом месте до нее, тоже трепетали и сомневались, однако все же справились.

Но все они были мужчинами.

Первосвященник Евстафий приступил к финальному благословлению.

– Всесильный Боже, простри Свою десницу в знак благословления раба твоего Иоанна Англиканца, излей на него дар Твоей милости…

«Неужели Господь благословит меня теперь? – думала Джоанна. – Или меня поразит Его гнев в тот самый миг, когда на мою голову опустится панская корона?»

Вперед вышел епископ Остийский, неся на подушке из белого шелка папскую корону. Джоанна затаила дыхание, когда он поднял корону перед ней. Затем она почувствовала на своей голове тяжесть золотого обруча.

Ничего не случилось.

– Долгие лета нашему прославленному господину Иоанну Англиканцу, избранному Богом нашим верховным епископом и всемирным Папой! – воскликнул Ефстафий.

Хор запел Laudes, и Джоанна повернулась к собравшимся.

Когда она вышла на крыльцо базилики, ее приветствовал хор ликующих голосов. Тысячи людей стояли долгие часы на палящем солнце, чтобы приветствовать нового Папу. По их воле ее увенчали короной. Теперь они выражали свою волю радостными возгласами:

– Папа Иоанн! Папа Иоанн! Папа Иоанн!

Джоанна простерла к ним руки, чувствуя, как возвышается ее дух. Божественное прозрение, которого лишь вчера она тщетно пыталась достичь, внезапно снизошло на нее. Господь допустил, чтобы это случилось, следовательно на то Его Воля. Все сомнения и страхи сменила великая радостная уверенность: в этом мое предназначение и это мой народ.

Джоанна благословляла любовь, которую она несла им. Она будет защищать их всю жизнь.

И, возможно, в конце Господь простит ее.

Стоя рядом, Джеральд с удивлением смотрел на Джоанну. Она вся сияла, преображенная неизъяснимой радостью, ее лицо излучало свет. Только он, знавший Джоанну очень хорошо, догадывался о том, что происходило в ее душе. А это было гораздо важнее торжественной церемонии. Когда Джеральд наблюдал, как Джоанна принимает поздравления толпы, сердце его разрывалось от боли: женщина, которую он так любил, была потеряна для него навсегда. Но никогда еще Джеральд не любил ее так сильно, как теперь.

Глава 27

Вступив на папский престол, прежде всего Джоанна посетила город. В сопровождении свиты и гвардейцев она обошла каждый из семи церковных округов, приветствуя людей и выслушивая их жалобы и просьбы.

В конце маршрута первосвященник Дезитерий повел ее по Виа Лата, подальше от реки.

– Как насчет Кампус Маритус? – спросила она.

Люди из свиты Папы с ужасом переглянулись. Кампус Маритус, самый бедный район Рима, находился в нижней долине Тибра. Это было болотистое и глухое место. В славные времена Римской Республики в этом месте молились языческому богу Марсу. Теперь по некогда прекрасным улицам бродили только голодные псы, оборванные нищие и воры.

– Мы не осмеливаемся ходить туда, ваше святейшество, – сказал Дезитерий. – Место заражено тифом и холерой.

Но Джоанна уже направилась в сторону реки в сопровождении Джеральда и его гвардейцев. Дезитерию и свите пришлось следовать за ними.

Ряды тесных перенаселенных бараков для бедных тянулись вдоль грязных улиц до самого берега реки. Гнилые стены давно покосились. Некоторые бараки рухнули, и полусгнившие деревья завалили улицы. Над головами тянулись полуразрушенные арки акведука Марса, когда-то считавшегося одним из чудес света. Теперь с его полуразрушенных стен капала зловонная жижа. Она скапливалась внизу в черных, протухших лужах, где плодились болезнетворные микробы.

Несколько нищих собрались у котелка. На костре, сложенном из хвороста и сухого помета, готовили зловонную еду. На улицах лежала липкая тина, оставшаяся здесь после разливов Тибра. Канавы были заполнены отбросами и экскрементами. Горячий летний воздух издавал зловоние, повсюду жужжали назойливые мухи, под ногами сновали крысы и прочие грызуны.

– Божье проклятье! – прошептал Джеральд. – Это сущая клоака.

Джоанна очень хорошо знала, что такое нищета, но увиденное было выше ее понимания.

Перед костром, на котором готовилась пища, съежившись, сидели двое маленьких детей. Сквозь дыры в одежде Джоанна заметила, какие они тощие. Их голые ножки были обмотаны грязными тряпками. Самого маленького, несомненно, лихорадило. Несмотря на жару, он дрожал всем тельцем. Джоанна сняла свою льняную фелонь и осторожно завернула в нее малыша. Мальчик потерся щекой о тонкую ткань, которая показалась ему самой нежной на свете.

Она почувствовала, как кто-то потянул ее за одежду. Рядом стояла совсем маленькая девочка. Глазастый херувим вопросительно смотрел на нее.

– Ты ангел? – прозвучал нежный голосок.

Джоанна взяла ребенка за подбородок.

– Это ты ангел, малышка.

В котелке варили мясо сомнительного вида. Молодая усталая женщина с редкими светлыми волосами принесла ведро воды. «Мать детей», – подумала Джоанна, Она сама почти ребенок, ей не более шестнадцати лет.

При виде Джоанны и других прелатов глаза женщины засветились надеждой.

– Подайте Христа ради, святые отцы! – Она протянула грязную руку. – Подайте монетку на пропитание малышей. – Джоанна кивнула эконому Виктору, и тот положил в руку женщины серебряный динарий. Обрадованная, она опустила ведро и спрятала монету.

В ведре плескались нечистоты.

«Benedicite!» – подумала Джоанна, не сомневаясь, что мальчик заболел от грязной воды. Но если источник воды в таких развалинах, у его матери нет выбора. Она вынуждена пользоваться грязной водой Тибра, чтобы не умереть от жажды.

Теперь на Джоанну и ее свиту обратили внимание и другие обитатели трущоб. Люди, окружив их, приветствовали нового Папу. Джоанна старалась прикоснуться к ним, раздавая благословение. Но вскоре толпа так увеличилась, что стало трудно передвигаться. Джеральд приказал гвардейцам оттеснить людей, чтобы папская процессия могла вернуться на Виа Лата, на солнечный свет и свежий воздух Капитолийского холма.

– Нужно перестроить акведук Марса, – сказала Джоанна на следующее утро при встрече с верховным духовенством.

Премицерий Паскаль удивленно поднял брови.

– Реставрация христианских сооружений была бы более достойным началом правления, ваше святейшество.

– Какая польза беднякам, если церквей станет больше? – возразила она. – В Риме их предостаточно. Но отремонтированный акведук спасет немало жизней.

– Проект рискованный, – заметил эконом Виктор. – Вполне возможно, что он неосуществим.

Отрицать этого Джоанна не могла. Перестройка акведука, вероятно, невозможна при его нынешнем плачевном состоянии. Древние книги, содержавшие сведения о таких сложных сооружениях, уничтожены столетия назад. Пергаменты с драгоценными чертежами и описанием выскоблены и исписаны христианскими текстами, житиями святых и мучеников.

– Надо попытаться, – решительно сказала Джоанна. – Нельзя, чтобы люди жили в таких ужасных условиях.

Все молчали, но это не означало согласия. Верховное духовенство понимало, что бессмысленно возражать, если Святейший так решительно вознамерился осуществить этот проект.

Через минуту Паскаль спросил:

– Кто, по вашему мнению, может возглавить строительство?

– Джеральд, – ответила Джоанна.

– Главнокомандующий? – удивился Паскаль.

– Кто же еще? Он руководил строительством Стены Льва. Многие не верили в успех этого дела.

Через неделю после коронации Джоанна заметила, что Джеральд несчастен. Постоянно находиться рядом было трудно для них обоих. Она, по крайней мере, занималась важными делами, ясно понимала свою миссию и предназначение. Джеральд же скучал и нервничал. Джоанна знала об этом. Они и прежде без слов, понимали друг друга.

Когда Джеральд однажды подошел к ней, она рассказала ему о своей идее перестройки акведука Марса.

Он задумчиво нахмурился.

– Возле Тиволи акведук уходит под землю, его тоннели проходят под несколькими холмами. Если в этом месте он разрушен, восстановить его будет нелегко.

Джоанна улыбнулась: значит, Джеральд размышляет над ее проектом, учитывая все проблемы, связанные с ним.

– Если это можно осуществить, только ты справишься с такой задачей.

– Ты уверена, что хочешь именно этого? – Джеральд смотрел на нее не в силах скрыть охватившую его страсть.

Джоанна ответила ему таким же взглядом, но не осмелилась дать волю своим чувствам. Близость с ним даже теперь, когда они наедине, стала бы катастрофой. Как бы между прочим, она ответила:

– Не знаю ничего, что принесло бы людям большую пользу.

– Хорошо, но имейте в виду, я ничего не обещаю. Постараюсь привести акведук в рабочее состояние.

– Это все, что мне нужно.

Джоанна по-новому осознала, что значило быть Папой. Она обладала огромной властью, но положение ко многому обязывало ее. Много времени Джоанна посвящала литургиям. В День Вхождения Иисуса Христа в Иерусалим она благословляла пальмовые ветви и раздавала их перед базиликой Святого Петра. В Великий Четверг омывала ноги бедным и прислуживала им за столом. В праздник Святого Антония стояла перед кафедральным собором Святой Марии Маджиоре и окропляла святой водой ослов, лошадей и мулов, приведенных для этого их владельцами. На третий день Рождественского поста Джоанна возлагала руки на каждого, кто постригался в священники.

Приходилось ежедневно служить мессу. В определенные дни перед престольными праздниками процессия шла через город к церкви, где должна была состояться служба, останавливаясь по пути, чтобы выслушать просителей, поэтому процессия и служба занимали весь день. Таких престольных служб насчитывалось более девяноста, включая праздники Святой Девы Марии, постные дни, Рождественские службы, праздничные службы во время Великого Поста и большую часть воскресных дней и праздников во время других постов.

Каждый из христианских праздников отмечали не менее четырех дней. Всего их насчитывалось более ста семидесяти, и все они требовали сложных и продолжительных церемоний.

У Джоанны оставалось совсем мало времени для управления и для того, чтобы улучшить жизнь бедняков и повысить образование священников.

В августе напряженная литургическая жизнь была прервана собранием синода. В Рим съехались шестьдесят семь прелатов, включая всех провинциальных епископов, а также франкских епископов, присланных королем Лотаром.

Два вопроса, представленных на рассмотрение синода, имели для Джоанны особое значение. Прежде всего внедрение в практику погружения евхаристического хлеба в вино, а не причащение Святыми Дарами по отдельности. За двадцать лет, минувших с того дня, когда Джоанна предложила осуществить это в Фульде, чтобы предотвратить эпидемию, идея приобрела популярность, а в земле франков это стало традицией. Римские священники, конечно не знавшие о том, что именно Джоанна ввела эту методику, отнеслись к ней с подозрением.

– Это нарушение Божественного закона, – негодовал епископ Касгельский. – Ибо в Святом Писании ясно сказано, что Христос дал тело Свое и кровь Свою апостолам отдельно.

Все закивали.

– Епископ говорит истину, – сказал Пото, епископ Тревильский. – О подобной практике не упоминают писания Апостолов, следовательно, она должна быть запрещена.

– Неужели нужно отказаться от идеи только потому, что она новая? – спросила Джоанна.

– Мы во всем должны руководствоваться мудростью древних, – мрачно ответил Пото, – тем, что проверено веками.

– Старое когда-то было новым, – заметила Джоанна. – Новое всегда предшествует старому. Не глупо ли искоренять то, что чему-то предшествует, и поощрять то, что за чем-то следует?

Пото нахмурился, пытаясь постичь столь сложную диалектику. Подобно большинству его коллег, он не умел вести классические дебаты, полагаясь на цитаты из авторитетных авторов.

Обсуждали это долго. Джоанна, конечно, могла бы навязать свою волю декретом, но предпочла тирании убеждение. Ей все-таки удалось убедить епископов. Обряд погружения отныне будут совершать в земле франков, хотя бы в ближайшее время.

Следующий вопрос касался самой Джоанны, поскольку речь шла о ее старом друге Готшалке, монахе, которому она когда-то помогла обрести свободу. Франкский епископ доложил, что у Готшалка снова возникли неприятности. Новость опечалила, но не удивила Джоанну.

Теперь против Готшалка выдвинули серьезное обвинение в ереси. Рабан Мор, аббат Фульды, став архиепископом Майнца, прослышал, что Готшалк распространяет радикальные теории. Желая отомстить своему давнему противнику, архиепископ приказал заключить Готшалка под стражу и жестоко избить.

Джоанна нахмурилась. Жестокость, с которой такие якобы благочестивые люди, как Рабан, обращались со своими братьями-христианами, всегда поражала ее. Язычники-норманны пробуждали в них меньшую ярость, чем верующие христиане, посмевшие хотя бы слегка отступить от строгих доктрин Церкви, «Почему мы более всего ненавидим ближних?» – думала она.

– В чем сущность этой ереси? – спросила она Вулфрама, главу франкской церкви.

– Прежде всего монах Готшалк утверждает, что Бог разделяет людей на тех, кто должен жить, и тех, кто обречен на гибель. Во-вторых, что Христос умер на кресте не за всех людей, а только за избранных. И, наконец, будто падшие люди умеют лишь сострадать и не проявляют свободу воли ни в чем, кроме зла.

«Вполне в духе Готшалка», – подумала Джоанна. Убежденный пессимист, он закономерно придет к теории о неотвратимости судьбы. Но в его идеях не было ничего еретического и особенно нового. Блаженный Августин говорил то же самое в своих великих работах De civitate Dei и Enchiridion.

Однако никто из собравшихся не знал этого. Хотя многие и ссылались на Августина, едва ли кто-то потрудился почитать его работы.

Нигротий, епископ Ананский, поднялся и сказал:

– Это гибельное и греховное отступничество. Ибо хорошо известно, что воля Божья предопределяет судьбы избранных, но не проклятых.

Такой довод имел серьезный изъян, поскольку предопределение судьбы одной группы людей, неизбежно ведет к предопределению другой. Но Джоанна умолчала об этом, поскольку проповеди Готшалка вызывали сомнения и у нее. Опасно убеждать людей в том, что они не заслужат спасения, если не поддадутся греху и последуют принципам справедливости. В конце концов, зачем творить добро, если на небесах все предопределено заранее?

Вслух Джоанна произнесла:

– Я согласен с мнением Нигротия. Божья милость это не предопределенный выбор, но сила Его любви, распространяющаяся на все живущее.

Епископам понравился ее ответ, поскольку он совпадал с их точкой зрения. Было принято единодушное решение опровергнуть теории Готшалка. Однако побуждаемые Джоанной, они также осудили архиепископа Рабана за «жестокое и нехристианское» отношение к заблудшему монаху.

Синод принял сорок два канона, в основном относящиеся к реформе церковной дисциплины и образования. В конце недели собрание синода завершилось. Все согласились с тем, что заседания прошли успешно, а Папа Иоанн председательствовал с необычайным достоинством. Римляне гордились, что их духовный лидер наделен такими исключительными знаниями.

Однако синод не долго симпатизировал Джоанне. В следующем месяце все церковное сообщество потрясло ее решение открыть школу для женщин. Даже представители папской партии, поддержавшие Джоанну на выборах, были шокированы; какого Папу они возвели на престол?

Джордан, секундицерий, публично выступил против Джоанны по этому вопросу во время еженедельной встречи оптиматов.

– Ваше святейшество, – сказал он, – вы совершаете большую ошибку, пытаясь обучать женщин.

– Почему? – спросила Джоанна.

– Вы сами знаете, ваше святейшество, что размеры женского мозга и ее матки обратно пропорциональны, следовательно, чем больше учится женщина, тем меньше вероятность, что она сможет рожать детей.

«Лучше бесплодие тела, чем ума», – подумала Джоанна, но ограничилась вопросом:

– Где вы это вычитали?

– Это общеизвестно.

– Настолько общеизвестно, наверное, что никто не удосужился записать и дать возможность всем научиться этому.

– Незачем учиться тому, что и так очевидно. Никто не писал о том, что шерсть получают от овец, но все знают об этом.

Все улыбнулись. Джордан даже приосанился, довольный своим остроумным ответом.

– Если то, что вы говорите правда, не объясните ли чрезвычайную плодовитость столь образованных женщин, как Лета, которая переписывалась со святым Джеромом, и, по его свидетельствам, благополучно родила пятнадцать здоровых детей?

– Отклонение от нормы! Редкий случай исключения из правила.

– Насколько я помню, Джордан, ваша сестра Джулиана умеет читать и писать.

Джордан растерялся.

– Совсем немного, ваше святейшество. Не более чем необходимо для ведения домашнего хозяйства.

– Тем не менее, согласно вашей теории, учение даже в малом объеме плохо влияет на плодовитость женщины. Сколько детей у Джулианы?

Джордан покраснел.

– Двенадцать.

– Еще одно отклонение от нормы?

Наступило долгое неловкое молчание.

– Очевидно, ваше святейшество, – быстро отозвался Джордан, – вы решили этот вопрос. Поэтому я умолкаю.

Он так и сделал, по крайней мере на заседании.

– Не стоило унижать Джордана публично, – заметил позже Джеральд. – Он может сблизиться с Арсением и сторонниками империи.

– Но он не прав, Джеральд, – не унималась Джоанна. – Женщины так же способны к учению, как и мужчины. Разве я сама не доказала этого?

– Да, конечно, но людям нужно время. Мир нельзя переделать за один день.

– Мир никогда не будет переделан, если никто не попытается изменить его. Изменения должны когда-то начаться.

– Верно. Но не теперь, не здесь… не тебе начинать их.

– Почему же не мне?

«Потому что я тебя люблю и боюсь за тебя», – хотелось сказать ему, но вместо этого он произнес:

– Ты не должна наживать врагов. Забыла, кто ты и что ты? Я могу защитить тебя от многого, Джоанна… но только не от тебя самой.

– Конечно… все не так серьезно. Неужели мир рухнет, если несколько женщин научатся читать и писать.

– Твой старый учитель… Эскулапий, не так ли? Что он сказал тебе однажды?

– Некоторые идеи опасны.

– Вот именно.

Воцарилось долгое молчание.

– Хорошо, – уступила она. – Поговорю с Джорданом и постараюсь успокоить его. И обещаю впредь быть осторожнее. Но школа для женщин очень важна. Я не отступлюсь от своего решения.

– А я и не думал, что ты отступишься. – Джеральд улыбнулся.

Школу для женщин официально открыли в сентябре. Джоанна назвала ее школой Святой Екатерины в память о своем любимом брате, который первым познакомил ее с ученой святой. Всякий раз, проходя мимо небольшого здания на Виа Мерулана, она слышала девичьи голоса, и сердце ее ликовало от радости.

Слово, данное Джеральду, она сдержала. С Джорданом и другими оптиматами она держалась предельно дипломатично и ласково. Ей даже удалось промолчать, когда верховный священник Цитронат сказал на проповеди, что при воскресении «несовершенство» человечества будет преодолено, ибо все возродятся мужчинами!

Вызвав к себе Цитроната, Джоанна осторожно предложила ему исключить эти строки из его проповеди, чтобы произвести лучшее впечатление на женскую часть прихожан. Это замечание Цитронат воспринял доброжелательно и даже был польщен вниманием Папы. Он никогда больше не повторял этой мысли в своих проповедях.

Терпеливо и смиренно Джоанна служила ежедневные мессы, выслушивала просителей, проводила обряды крещения и рукоположения. И длинные холодные осенние дни проходили вполне обычно.

В середине ноября небо потемнело и на весь день зарядил сильный дождь. Он обрушился на черепичные крыши с такой силой, что люди зажимали уши, лишь бы не слышать страшного шума. Древняя канализационная система города вскоре переполнилась, вода стала собираться на улицах, образуя огромные лужи; стремительные потоки превратили базальтовые мостовые в скользкие дороги.

Дождь лил не переставая. Вода в Тибре поднялась, вышла из берегов, затопила поля, размывая посевы и унося скот.

В пределах крепостных стен города более других пострадал район Марса, где проживало самое бедное население. Как только вода начала подниматься, кое-кто перебрался на возвышенное место, но многие остались в низине, не подозревая о том, какие последствия их ждут из-за того, что они не решились покинуть дома и бросить скудные пожитки.

Вскоре ситуация ухудшилась. Вода поднялась выше человеческого роста, и у людей уже не было возможности спастись. Сотни людей оказались на небольшом островке. Если бы вода продолжала прибывать, они все утонули бы.

В таких условиях Папа обычно удалялся в Латеранский собор и молился о спасении города, простершись пред алтарем. К удивлению и ужасу священников, Джоанна поступила иначе: она призвала Джеральда, чтобы обсудить план спасения людей.

– Что можно сделать? – спросила она его. – Должен быть какой-то способ спасти людей.

– Улицы вокруг района Марса полностью затоплены. Добраться туда можно только на лодках.

– А как насчет лодок на причале у Рипа Гранде?

– Эти легкие рыбацкие ялики для такой воды не годятся.

– Стоит попробовать, – нетерпеливо возразила Джоанна. – Нельзя равнодушно наблюдать, как гибнут люди!

Джеральда охватила нежность к ней. Ни Сергий, ни даже Лев не проявили бы столько заботы о людях, живущих в районе Марса. Джоанна была другая, она не видела различия между бедными и богатыми, считая, что все люди заслуживали ее заботы и внимания.

– Надо срочно вызвать гвардию, – сказал он.

Они отправились в док Рипа Гранде, где Джоанна, воспользовавшись своим авторитетом, приказала собрать все лодки, способные держаться на воде. Джеральд и его люди сели в лодки. Джоанна произнесла несколько напутственных слов и благословила их, стараясь говорить громко, чтобы шум дождя не заглушил ее слов. Потом она удивила всех, забравшись в одну из лодок вместе с Джеральдом.

– Что ты делаешь? – встревожился он.

– А на что это похоже?

– Ты же не собираешься отправиться с нами?

– Почему бы и нет?

Он смотрел на нее, как на безумную.

– Это слишком опасно!

– Я нужна там, куда иду.

Первосвященник Евстафий сердито смотрел на Джоанну с причала.

– Ваше святейшество, вспомните о своем высоком положении! Вы же верховный Папа, Епископ Римский. Неужели вы готовы рисковать жизнью ради нескольких нищих?

– Они дети Божьи, Евстафий, такие же, как вы и я.

– Но кто будет молиться за них? – печально осведомился он.

– Вы, Евстафий. Делайте это усердно, потому что нам нужны ваши молитвы. – Джоанна нетерпеливо обратилась к: Джеральду: – Теперь, главнокомандующий, извольте сесть на весла или это сделать мне?

Увидев упрямый огонь в серо-зеленых глазах, Джеральд взялся за весла. Спорить было некогда, поскольку вода быстро прибывала. Он начал мощно грести, и лодка отошла от причала.

Евстафий что-то крикнул им вдогонку, но ветер и шум дождя заглушил его.

«Флотилия» направилась в сторону района Марса, Вода сильно поднялась. От Порта Септимания до подножья Капитолийского холма были затоплены все церкви и дома. Колонна Марка Аврелия наполовину ушла под воду, волны плескались у верхних дверей Пантеона.

Приблизившись к району Марса, они увидели свидетельства страшной разрушительной силы наводнения. Повсюду плавали деревянные обломки, остатки разрушенных домов; тела утопленников уносило течением. Испуганные обитатели уцелевших лачуг перебрались на крыши. Они протягивали руки, призывая на помощь.

Лодки распределились между домами, по одной или по две у каждого. Волны мешали удерживать их. Одни люди в панике выпрыгивали из окон слишком рано и, пролетая мимо них, поднимали волну. Другие прыгали слишком близко к краю лодок, переворачивая их. В воде тоже царила неразбериха, те, кто не умел плавать, отчаянно цеплялись за тех, кто держался на воде, а гребцы огибали их, стараясь не перевернуться. Заполненные лодки, направлялись в сторону Капитолийского холма, где людей высаживали на берег. Отсюда было легче перебраться в безопасное место. Затем флотилия возвращалась обратно спасать оставшихся людей.

Лодки сновали туда и обратно, промокшие до костей, гребцы работали на износ, изнывая от усталости. Наконец, показалось, что спасены все. На пути к Капиталийскому холму Джоанна услышала детский крик, зовущий на помощь. Повернувшись, она увидела в одном из окон силуэт маленького мальчика. Возможно, он спал и только теперь проснулся или был слишком испуган, чтобы подойти к окну раньше.

Джоанна и Джеральд взглянули друг на друга. Не говоря ни слова, Джеральд развернул лодку и направив ее к дому, подогнал под окно, в котором был мальчик.

Джоанна встала, протянув руки.

– Прыгай! – крикнула она. – Прыгай, я поймаю тебя!

Мальчик остался на месте, глядя широко распахнутыми испуганными глазами на лодку, качающуюся внизу.

Она пристально смотрела на ребенка, пытаясь заставить его пошевелиться.

– Прыгай немедленно!

Мальчик осторожно перекинул ногу через подоконник.

Джоанна потянулась к нему.

В этот момент раздался оглушающий грохот. Северные ворота стены Аурелия, Постерула-Санта-Агата, рухнули под напором воды. Тибр ворвался в город.

Джоанна увидела, как мальчик от ужаса открыл рот, потому что все здание начало разваливаться на части. В тот же момент она почувствовала, как лодка под ней поднялась и завертелась, подхваченная потоком.

Джоанна вскрикнула, схватившись за борт лодки, готовой перевернуться в любой момент. Вода хлынула через борта. Подняв голову, она мельком взглянула на Джеральда, склонившегося над веслом.

Вдруг лодку тряхнуло и Джоанну отбросило в сторону.

Какое-то время она лежала, не понимая, где находится. Наконец, осмотревшись, увидела стены, стол, стулья. Она была в комнате. Мощная волна внесла лодку через окно.

Джеральд лежал в лодке ничком. Джоанна подползла к нему. Он был без сознания и не дышал. С трудом вытащив Джеральда из лодки на пол, она перевернула его на живот и начала давить на спину, чтобы вытолкнуть воду из легких. «Он не должен умереть. Бог не может быть так жесток». Но вспомнив про обреченного мальчика, поняла, что Бог способен на все.

Надавить, отпустить, надавить, отпустить. Изо рта хлынула вода.

Слава Богу! Он задышал! Джоанна внимательно осмотрела его. Кости целы, никаких открытых ран. На лбу, у самых волос, большой синяк. Удар пришелся именно сюда. Вероятно, именно от этого Джеральд потерял сознание. «Он должен прийти в себя», – подумала она. Но Джеральд по-прежнему оставался в обмороке: бледная, влажная кожа, неглубокое дыхание, слабый и учащенный пульс. Что случилось? Джоанна испугалась. Что же ей делать?

«Шок при сильной травме может убить человека пронизывающим холодом», – слова Гиппократа, которые однажды спасли Готшалка, снова вспомнились ей.

Надо срочно согреть Джеральда.

Через дыру в стене, куда влетела лодка, дул сильный ветер и тянуло холодом. Поднявшись, Джоанна обыскала небольшое помещение. За первой комнатой находилась вторая, поменьше, без окон, а потому более теплая и сухая. И посередине комнаты стояла небольшая железная жаровня с несколькими головешками. Рядом на полке нашлось огниво и ветошь для разжигания огня. В угловом шкафу она обнаружила шерстяное одеяло, ветхое, но сухое.

Вернувшись в переднюю комнату, Джоанна подхватила Джеральда подмышки, перетащила в маленькую комнату и уложила рядом с жаровней. Когда она разводила огонь, ее руки так дрожали, что она едва высекла искру. Солома разгорелась, огонь охватил головешки. Отсыревшее дерево зашипело, не желая разгораться. Наконец появились слабые язычки пламени, но сквозняк из соседней комнаты загасил их.

Джоанна в отчаянии смотрела на холодные поленья. Ветоши больше не осталось, значит огня не раздобыть. Джеральд все еще не пришел в себя, кожа его приобрела синеватый оттенок, глаза запали.

Оставалось только одно. Джоанна быстро сняла с него мокрую одежду, обнажив его стройное мускулистое Тело с несколькими боевыми шрамами, и закутала в шерстяное одеяло.

Она встала и, дрожа на холодном ветру, начала раздеваться: сняла фелонь, далматик, нижние одежды, стихарь, палий и пояс. Раздевшись донага, Джоанна залезла под одеяло и прижалась к Джеральду. Она обняла его, согревая своим теплом, вдыхая в него силу и жизнь.

«Не сдавайся, Джеральд, мой родной! Борись!»

Закрыв глаза, Джоанна усилием воли пыталась установить с ним связь. Мир перестал существовать. Не было ни маленькой комнаты, ни погасшего огня, ни лодки, ни бури. Существовали лишь они. Они выживут или умрут.

Веки Джеральда затрепетали, по телу прошла дрожь. Взмахнув руками, словно отбрасывая невидимую вуаль, он очнулся. Его синие глаза смотрели на Джоанну без удивления. Он знал, что она рядом с ним.

– Жемчужинка моя, – прошептал он.

Они долго лежали молча. Затем Джеральд прижал ее к себе, и его пальцы коснулись шрамов на ее спине.

– Следы от плетки? – тихо спросил он.

– Да, – покраснела она.

– Кто это сделал?

Джоанна рассказала о побоях отца, когда она отказалась уничтожить книгу Эскулапия, Джеральд слушал стиснув зубы. Склонившись над ней, он поцеловал каждый шрам.

За многие годы Джоанна научилась управлять своими эмоциями, терпеть боль, не плакать. Теперь же слезы сами хлынули из глаз.

Джеральд нежно обнимал ее, шепча ласковые слова, пока слезы не высохли. Потом он поцеловал ее губы, его ласка наполнила Джоанну теплом. Она обняла его и закрыла глаза, позволив себе забыться в сладкой истоме.

«Боже милостивый! – подумала она. – Я не знала! Не знала!» Неужели от этого предостерегала ее мама, от этого бежала она все эти годы? Это была не капитуляция, но восхитительное, волшебное познание себя, молитва не слов, но глаз, рук, губ, всего тела.

– Я люблю тебя! – воскликнула Джоанна в момент восторга, и слова эти были священны.

В большом зале дворца Арсений ждал новостей вместе с оптиматами и членами высшего духовенства Рима. Впервые услышав о том, что совершил Папа Иоанн, Арсений с трудом поверил в это. Но чего еще можно ждать от чужеземца, к тому же простолюдина.

Радоин, второй командир папской гвардии, вошел в зал.

– Какие новости? – нетерпеливо спросил премицерий Паскаль.

– Нам удалось спасти несколько десятков обитателей трущоб, – сказал Радоин. – Но боюсь, его святейшество пропал.

– Пропал? – тихо повторил Паскаль. – Что ты имеешь ввиду?

– Он был в лодке с главнокомандующим. Мы думали, они следуют за нами, но, должно быть, они повернули обратно, чтобы спасти кого-то еще. Это было как раз перед тем, как рухнули ворота Святой Агаты, подняв огромную волну.

Раздались тревожные, испуганные возгласы. Некоторые прелаты перекрестились.

– Есть ли надежда на их спасение? – спросил Арсений.

– Никакой, – ответил Радоин. – Сильный поток смыл все на своем пути.

– Господи, помилуй их, – мрачно произнес Арсений, стараясь не выказать радости.

– Отдать ли приказ, чтобы объявили траур? – осведомился первосвященник Евстафий.

– Нет, – ответил Паскаль. – Не стоит спешить. Иоанн Богом избранный Папа. Возможно, Господь сотворит чудо и спасет его.

– Пожалуй, нужно вернуться и поискать их, – предложил Арсений, желая убедиться, что трон Святого Петра опять свободен.

– После падения северных ворот на территорию невозможно пройти. Мы ничего не сможем сделать, пока не спадет вода, – ответил Радоин.

– Тогда будем молиться, – сказал Паскаль.

Все, склонив головы, присоединились к нему.

Арсений повторял заученные слова, но мысли его были заняты другими вопросами. Если Папа Иоанн погиб при наводнении, у Анастасия появился новый шанс занять престол. Теперь он использует всю свою власть, чтобы кандидатура его сына прошла на выборах.

– …et metuant eum omnefines terrae. Amen!

– Аминь! – повторил Арсений. Он с нетерпением ждал новостей.

* * *

Проснувшись утром, Джоанна улыбнулась. Джеральд спал рядом с ней. Она медленно обвела глазами строгое, гордое и красивое лицо. Таким Джоанна запомнила его, впервые увидев, когда он сидел за банкетным столом двадцать восемь лет назад.

«Неужели я знала уже тогда, – подумала она, – в самый первый миг? Неужели я знала тогда, что люблю его?»

Наконец, она призналась себе в том, что так долго отрицала: Джеральд часть ее, он принадлежал ей каким-то непостижимым образом, и это невозможно ни объяснить, ни отрицать. Они – тонкие натуры, две половинки одного целого, которое никогда не будет гармоничным без обеих частей.

Джоанна не стала размышлять над последствиями этого удивительного открытия. Ей было достаточно жить моментом и испытывать счастье от того, что она здесь, с ним. Будущего не существовало.

Джеральд лежал на боку, слегка приоткрыв рот. Длинные, рыжие волосы разметались по подушке. Когда он спал, он казался почти мальчиком. Переполненная невыразимой нежностью, Джоанна ласково убрала с его щеки локон.

Джеральд открыл глаза и посмотрел на Джоанну с такой любовью, что у нее перехватило дыхание. Он открыл объятия, и она прильнула к нему.

Они снова задремали, обняв друг друга. Вдруг Джоанна вздрогнула, услышав странный звук. Она замерла, прислушиваясь. Все было тихо. Затем она поняла, что проснулась не от шума, а от тишины. Дождь уже не стучал по крыше.

Джоанна встала и подошла к окну. Серое небо заволокло тучами, но впервые за десять дней появились голубые просветы, освещенные солнцем, пробивающимся сквозь облака.

«Слава Богу, – подумала она. – Теперь наводнение прекратится».

Джеральд подошел к Джоанне и обнял ее. Она прижалась к нему, наслаждаясь его близостью.

– Как ты думаешь, они скоро за нами прибудут? – спросила она.

– Очень скоро, поскольку дождь прекратился.

– О, Джеральд! – Она спрятала лицо у него на плече. – Я никогда не была так счастлива и так несчастна.

– Знаю, сердце мое!

– Мы никогда уже не сможем быть вместе так, как теперь.

Он погладил ее светлые волосы.

– Нам не обязательно возвращаться, ты это знаешь.

Джоанна удивленно взглянула на него.

– Что ты имеешь в виду?

– Никто не знает, что мы здесь. Если мы не откликнемся, когда придут спасательные лодки, они уйдут ни с чем. Через день или два, когда вода спадет, мы ночью убежим из города. Нас никто не станет преследовать, все решат, что мы оба погибли во время наводнения. Мы обретем свободу и независимость… и будем вместе.

Она молча смотрела в окно.

Джеральд ждал ее ответа, от которого зависели его жизнь и счастье.

Джоанна повернулась к нему. Глядя в эти грустные серо-зеленые глаза, Джеральд понял, что потерял ее.

– Я не могу уйти от великой ответственности, возложенной на меня. Люди верят мне. Я не брошу их. Сделав это, я стану другим человеком, не тем, которого ты любишь.

Джеральд знал, что никогда не будет иметь над ней больше власти, чем сейчас. Если он обнимет и поцелует Джоанну, она, может быть, согласится уйти с ним. Но это будет несправедливо. Даже если она согласится, это не продлится долго. Он не вправе убедить ее сделать то, о чем она потом пожалеет. Джоанна должна отдаться ему по собственной воле, или этого не произойдет никогда.

– Понимаю, – сказал он. – И больше не стану принуждать тебя. Но хочу, чтобы ты кое-что знала. Скажу это только раз. Ты моя единственная жена на этом свете, а я твой единственный муж. Что бы ни случилось, сколько бы ни прошло времени и как бы ни обошлась с нами судьба, так будет вечно.

Они оделись, чтобы быть готовыми, когда подоспеет помощь. Потом они сидели рядом, обнявшись. Джоанна положила голову на плечо Джеральда. Они так и сидели, когда подошла помощь.

* * *

Когда их везли в лодке в сторону дворца, Джоанна не поднимала головы, словно молилась. Под пристальными взглядами гвардейцев она не смела посмотреть на Джеральда, не зная, сможет ли сдержать чувства.

По прибытии они были сразу же окружены радостной толпой. Лишь однажды, в последний раз, они взглянули друг на друга, перед тем как их торжественно развели в разные стороны дворца.

Глава 28

Ее прозвали народным Папой. Снова и снова рассказывали истории о том, как Папа покинул свой дворец во время наводнения, и, рискуя жизнью, спасал людей. Когда бы Джоанна ни появлялась в городе, ее радостно приветствовал народ. Путь Джоанны всегда был усыпан благоуханными лепестками аканта, а из каждого окна ее благословляли. Любовь народа давала ей силы и умиротворение, и она посвящала себя людям со все большей страстью.

Оптиматы и высшее духовенство, напротив, пришли в ужас от выходки Джоанны во время наводнения. Папа Римский бросается на спасение бедняков. Это было недостойно папского звания! Высшее духовенство относилось к ней все более настороженно. Подозрительность усиливалась из-за того, что она была чужестранкой, а они коренными римлянами, она верила в силу разума и учения, они – в силу святых реликвий и божественного чуда; она придерживалась передовых взглядов, они, скованные привычкой и традициями, проявляли консерватизм.

Многие из них служили церкви с детства. Повзрослев, они привыкали к латеранской традиции и не терпели изменений. В их сознании укоренились представления о том, что правильно, и что неправильно, и они следовали только тому, что считали правильным.

Понятно, что всем им очень не нравился стиль правления Джоанны. Когда бы она ни выявляла проблему – необходимость открытия приюта, несправедливость и взяточничество чиновников, недостаточные продуктовые поставки – она сразу же старалась решить ее. Джоанна часто сталкивалась с противостоянием папской бюрократии, с огромной и неуклюжей системой управления, за несколько столетий превратившейся в лабиринт. Существовали сотни департаментов, и каждый имел свою иерархию и собственные ревниво охраняемые обязанности.

Пытаясь что-то сделать, Джоанна искала возможность обойти сложности неэффективной системы. Когда у Джеральда закончились деньги на строительство акведука, она взяла средства из казны, миновав обычную процедуру подачи прошения в казначейство.

Арсений, всегда готовый воспользоваться любым ее промахом, постарался извлечь пользу из этой ситуации, Отыскав Виктора, эконома, он поставил вопрос с политической виртуозностью.

– Опасаюсь, что его святейшество не вполне понимает наши римские правила.

– Но он и не может понимать их, поскольку не рожден римлянином, – уклончиво ответил Виктор. Как человек осторожный, он никогда не выдавал своих мыслей, пока Арсений не раскрывал своих.

– Меня потрясло, когда я услышал, что он взял деньги из казны, не заручившись вашим согласием.

– Это несколько… не соответствует… – согласился Виктор.

– Не соответствует! – воскликнул Арсений. – Мой дорогой Виктор, на вашем месте я бы не был столь благодушным.

– Нет?

– Будь я на вашем месте, я позаботился бы о своих тылах.

Виктор заинтересовался.

– Вы что-нибудь слышали? – спросил он. – Его святейшество собирается сместить меня?

– Кто знает? Возможно, он просто хочет упразднить должность эконома, чтобы брать из казны столько, сколько ему нужно, не отвечая ни перед кем.

– Он никогда не посмеет!

– Неужели?

Виктор промолчал. Арсений плел свою интригу.

– Боюсь, избрав Иоанна, мы совершили ошибку. Серьезную ошибку, – заметил Арсений.

– Эта мысль приходила мне в голову, – признался Виктор. – Некоторые идеи его святейшества… к примеру, школа для женщин… – Виктор покачал головой. – Пути Господни неисповедимы.

– На престол Иоанна возвел не Бог, Виктор, это сделали мы. И мы же можем его сместить.

Это было слишком.

– Иоанн – служитель Бога, – встревожился Виктор. – Допускаю, что он… странный. Но сместить его силой? Нет… нет…

– Ну, ну, возможно, вы правы. – Арсений понял, что продолжать бесполезно. Но он посадил зерно и знал, что скоро оно прорастет.

С того момента, как они расстались после наводнения, Джеральд не виделся с Джоанной. Строительство акведука переместилось в Тиволи, расположенном в двадцати милях от города. Джеральд был очень занят, следил за строительством, управлял рабочими. Часто он сам включался в работу, помогая поднимать тяжелые камни и покрывать их известковым раствором. Рабочие удивлялись, когда главнокомандующий выполнял такую тяжелую работу, но Джеральду она нравилась, потому что физическая нагрузка заглушала мучительную тоску.

«Было бы лучше, – думал он, – если бы мы никогда не знали друг друга, как мужчина и женщина. Возможно, тогда нам удалось бы жить как прежде. Но теперь…»

Ему казалось, что прежде он жил словно слепой. Все дороги, по которым путешествовал Джеральд, все опасности, которые пережил, все, что он делал, вело к Джоанне.

Когда строительство акведука будет завершено, она захочет, чтобы Джеральд снова возглавил папских гвардейцев. Но быть рядом с ней каждый день, видеть ее и знать, что она недосягаема для него… это невыносимо.

«Придется покинуть Рим, как только закончится работа над акведуком, – подумал он. – Вернусь в Беневенто и возглавлю армию Зиконалфа. Жизнь воина проста, враг всегда известен, а цель предельно ясна».

Джеральд работал до изнеможения и заставлял так же работать строителей. Через три месяца строительство закончилось.

Восстановление акведука формально было приурочено к празднику Благовещения. Под предводительством Джоанны псаломщики, привратники, лекторы, экзорсисты, священники, кардиналы и епископы окружили массивные каменные арки. Торжественная процессия кропила их святой водой и распевала молитвы, псалмы и гимны. Процессия остановилась, и Джоанна произнесла несколько слов благословения. Она посмотрела туда, где в конце самой дальней арки в ожидании стоял Джеральд. Он был выше всех на целую голову.

Она кивнула ему, и он, потянув рычаг, открыл шлюзы. Люди радостно зашумели, когда впервые за триста лет холодная, чистая вода ручьев Субьяко, находившихся в сорока пяти милях от города, потекла через район Марса.

Папский трон, исполненный в имперском стиле, был массивным, с высокой спинкой, богато украшенной резьбой по дубу и усыпанной рубинами, жемчугом, сапфирами и другими драгоценными камнями, – и столь же неудобный, сколь красивый. Джоанна сидела на нем уже пять часов, принимая нескончаемый поток просителей. Ей было неудобно, и она ерзала, пытаясь избавиться от усиливающейся боли в спине.

Ювиан, старший дворецкий, назвал следующего просителя.

– Магистр Милитум Даниэль.

Джоанна нахмурилась, Даниэль, тяжелый, язвительный, вспыльчивый человек, был близким другом епископа Арсения. Его появление могло означать только неприятности.

Даниэль вошел быстро, приветственно кивнув папским служащим.

– Ваше святейшество! – Поклонившись он сразу приступил к делу. – Верно ли, что в марте, при рукоположении, вы намерены назначить Ницефора епископом Треви?

– Да.

– Он же грек! – возмутился Даниэль.

– Какое это имеет значение?

– Такое важное положение должен занимать римлянин.

Джоанна вздохнула. Ее предшественники использовали епископат как политическое оружие, распределяя епископские места между родовитыми римскими семьями, Джоанне это не нравилось, ибо приводило к тому, что среди епископов было слишком много неграмотных, которые насаждали предрассудки и невежество. Как мог епископ правильно толковать слово Божье, не умея читать?

– Такое важное положение, – спокойно ответила она, – должен занимать тот, кто лучше образован. Ницефор – человек глубоких знаний и благочестия. Он станет прекрасным епископом.

– Вы так считаете, потому что вы чужеземец, – заметил Даниэль, употребив унизительное слово barbarus, а не более нейтральное peregrinus.

Все присутствующие затаили дыхание.

Джоанна посмотрела Даниэлю прямо в глаза.

– Это не имеет отношения к Ницефору. Вы руководствуетесь личными мотивами, Даниэль, ибо желаете, чтобы епископом стал ваш сын Петр.

– А почему бы и нет? – ответил Даниэль. – Петр отлично подходит для этой должности по происхождению и положению.

– Но не по способностям, – отрезала Джоанна.

Даниэль открыл рот от удивления.

– Вы смеете… вы смеете… мой сын…

– Ваш сын, – прервала его Джоанна, – даже не поймет, что текст перевернут, поскольку не знает латыни. Он заучил наизусть несколько фраз из Писания. Люди заслуживают большего. И в лице Ницефора они это получат.

Даниэль оскорбился:

– Запомните мои слова, ваше святейшество, еще неизвестно, чем все кончится.

И он удалился.

Джоанна подумала, что он пойдет прямо к Арсению, а тот, несомненно, найдет способ устроить новые неприятности. В одном Даниэль был прав, она не знала, чем все закончится.

Внезапно Джоанна почувствовала невероятную усталость. Казалось, воздух в этой комнате без окон душил ее. Ее затошнило, закружилась голова. Она оттянула на шее палий, чтобы было легче дышать.

– Господин главнокомандующий, – объявил Ювиан.

Джеральд! Джоанна встрепенулась. Они не разговаривали с того дня, когда их спасли. Она надеялась, что он придет сегодня, но боялась встречи. Помня о внимательных взглядах присутствующих, Джоанна старалась скрыть свои чувства.

Когда Джеральд вошел, ее измученное сердце дрогнуло. На его лице играл мерцающий свет лампад, освещая красивый лоб и скулы. Их глаза встретились, и на короткий миг показалось, что они в комнате одни.

Он подошел и преклонил колено перед троном.

– Встаньте, главнокомандующий, – сказала Джоанна. – Сегодня вы увенчаны славой. Весь Рим благодарен вам.

– Спасибо, ваше святейшество.

– Сегодня вечером мы торжественно отметим завершение строительства. Вы будете сидеть на почетном месте за моим столом.

– Увы, сожалею, но не смогу присутствовать. Сегодня я покидаю Рим.

– Покидаете Рим? – Джоанна растерялась. – Что вы имеете в виду?

– Теперь, когда великое строительство, которое вы мне доверили, завершено, я слагаю с себя обязанности главнокомандующего. Принц Зиконалф просит меня вернуться в Беневенто и возглавить его армию. Я принял его предложение.

Джоанна невозмутимо сидела на престоле, но ее руки вцепились в подлокотники.

– Вы не сделаете этого, – резко произнесла она, – Я не разрешаю.

Прелаты удивленно переглянулись. Отказаться от столь высокого поста, действительно, странно, но Джеральд свободный человек и волен служить там, где считает нужным.

– Помогая Зиконалфу, я буду служить интересам Рима. Ведь владения Знконалфа – мощный бастион от лонгобардов и сарацинов.

Джоанна стиснула зубы. Посмотрев на собравшихся, она сказала:

– Оставьте нас.

Ювиан и другие покорно покинули комнату.

– Разве ты поступила мудро? – спросил Джеральд, когда они остались наедине. – Теперь могут возникнуть подозрения.

– Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз, – Нервно ответила она. – Покидаешь Рим? О чем, в самом деле, ты думаешь? Но это не имеет значения, я не разрешаю тебе. Пусть Зиконалф найдет кого-то другого для своего войска. Ты нужен мне здесь.

– О, жемчужинка моя! – ласково произнес Джеральд. – Мы же не можем смотреть друг на друга, не выдавая наших чувств. Один неосторожный взгляд, необдуманное слово, и твоя жизнь кончена! Я должен уйти, неужели ты не видишь?

Джоанна понимала, о чем он говорит, даже отчасти была согласна с ним. Но его уход приводил ее в отчаянье. Джеральд – единственный, кто по-настоящему знает ее, на кого она полностью полагалась.

– Без тебя я буду совершенно одинока, – сказала Джоанна. – Не уверена, что выдержу это.

– Ты сильнее, чем тебе кажется.

– Нет. – Она поднялась с трона, чтобы подойти к нему, но пошатнулась от головокружения.

Джеральд сразу оказался рядом и подхватил под руку.

– Ты не здорова!

– Нет, нет, просто… переутомилась.

– Ты слишком много работаешь. Тебе нужно отдохнуть. Пойдем, отведу тебя в твои апартаменты.

Джоанна схватилась за него.

– Обещай, что не уйдешь, пока мы снова не поговорим.

– Конечно, я никуда не уйду. – Он озабоченно смотрел на нее. – Нет, не уйду. Пока тебе не станет легче.

Джоанна тихо лежала на кровати. «Неужели я действительно заболела? – думала она. – Если так, нужно выяснить причину и поскорее лечиться, пока не пронюхали Эннодий и другие врачи».

Она размышляла, задавая себе вопросы, как своим пациентам.

Когда появились первые симптомы?

Джоанна вспомнила, что чувствует себя плохо уже несколько недель.

Какие это симптомы?

Усталость, скверный аппетит. Ощущение вздутия, особенно после пробуждения…

Вдруг Джоанна испугалась.

Она припоминала, когда были последние месячные. Два месяца назад, возможно, три. Джоанна была так занята, что не обратила на это внимания.

Все симптомы сходятся, но убедиться можно лишь одним способом. Она наклонилась и достала ночную вазу, которая стояла на полу рядом с кроватью.

Через некоторое время Джоанна дрожащими руками поставила ее на пол. Ошибки быть не могло. Она беременна.

Анастасий сбросил бархатные туфли и улегся на диван. «Отличный день, – подумал он, довольный собой. – Да, день удался на славу». В то утро он блистал при королевском дворе, пленив Лотара и всю его свиту мудростью и знаниями.

Император спросил мнение Анастасия о De corpore et sanguine Domini, трактате, вызвавшем столько споров среди местных богословов. Паскасий Радберт, аббат Корби, написавший его, выдвигал смелую теорию, что Евхаристия содержит истинное Тело и истинную Кровь Христа Спасителя. Не символические тело и кровь, но настоящую, историческую плоть, «которую родила Мария, плоть, которая страдала на кресте и воскресла из мертвых».

– Что вы думаете, кардинал Анастасий? – спросил у него Лотар. – Действительно ли святое тело Христа символ или истина?

– Символ, сир, – ответил Анастасий. – Поскольку это свидетельствует, что у Христа два тела: первое родила Мария, второе представлено символически в Евхаристии. «Нос est corpus meum», – сказал Христос о хлебе и вине во время тайной вечери. «Сие есть тело мое». Он еще был во плоти перед своими учениками, когда говорил это. Поэтому подчеркнул, что слова его имеют образный смысл.

Сказано было так умно, что когда Анастасий закончил, ему зааплодировали. Император назвал его «новым Алкуином». Вырвав несколько волос из бороды, он подарил их Анастасию – знак величайшего признания варваров.

Вспоминая блаженные мгновенья, Анастасий улыбнулся. Он налил вина из графина в серебряный кубок и взялся за письмо от отца. Вскрыв печать, он развернул прекрасный белый пергамент и стал читать с большим интересом. Анастасий задержался на эпизоде похищения с кладбища тел Святых Марцеяла и Петра.

Нет, похищение тел из их склепов не было явлением необычным. На христианских кладбищах во всем мире постоянно поднималась шумиха вокруг святых реликвий, чтобы привлекать верующих чудесами. В течение веков римляне составили приличный капитал на этом, организовав торговлю ими. Паломники, приходившие нескончаемым потоком в Святой Город, готовы были выложить огромные суммы за палец Святого Дамиана, ключицу Святого Антония или ресницу Святой Сабины.

Но тела Святых Марцелла и Петра не были проданы, их украли, вытащили ночью из могил и вывезли из города. Furta sacra – кража святынь – именно так назывались подобные преступления. Это необходимо было пресечь, потому что город лишался своих величайших сокровищ.

«После такой ужасной кражи, – писал отец, – мы обратились к Папе Иоанну с просьбой удвоить число гвардейцев для охраны церковных дворов и кладбищ. Но он сказал, что гвардейцы больше нужны для охраны живых, чем мертвых».

Анастасий знал, что Иоанн использовал гвардейцев на строительстве школ, приютов и домов для переселенцев. Он посвящал время и внимание мирским проектам, а также тратил на них большую часть папской казны, тогда как городские церкви оставались беззащитными. С того времени, как Иоанн занял папский трон, церковь его отца по5гучила всего лишь золотую лампу и серебряный канделябр. Между тем гордостью Рима всегда были именно многочисленные церкви, часовни, баптистерии и молельни. Если их постоянно не украшать и не совершенствовать, Рим не сможет соревноваться со своим соперником Константинополем, который теперь бесстыдно называл себя Новым Римом.

Если… нет, Анастасий поправил себя… когда он станет Папой, все будет иначе. Он вернет Риму прежнее величие. Под его заботливым руководством церкви города снова засияют сказочной роскошью, превосходящей самые прекрасные дворцы Византии. Именно ради этого Господь привел его в мир.

Анастасий снова начал читать письмо, но уже с меньшим интересом, потому что в последней его части речь шла о менее важных делах: список тех, кому предстоит рукоположение на предстоящую Пасху, наконец-то оглашен; его кузен Косьма снова женился, теперь на вдове епископа; некий Даниэль, начальник стражи, сильно расстроился из-за того, что вместо его сына епископом назначили какого-то грека.

Анастасий сел на диване. Грек станет епископом! Его отец считал это подтверждением того, что Папа Иоанн крайне далек от римских традиций. Неужели он не заметил, какие возможности это открывает?

«Это, – подумал Анастасий с нарастающим возбуждением, – именно тот шанс, которого я ждал». Наконец-то удача шла ему в руки.

Он быстро поднялся, подошел к столу и стал писать: «Дорогой отец, получив это письмо, не теряйте времени даром, направьте магистра Даниэля ко мне».

Джоанна ходила по спальне. Как, спрашивала она себя, как могла я быть так слепа? Ей просто не пришло в голову, что она забеременеет. Джоанне уже перевалило за сорок, и детородный возраст давно прошел.

Но мама была еще старше, когда рожала в последний раз.

И умерла при родах.

«Никогда не отдавайся мужчине…»

Сердце Джоанны сжалось от страха. Она старалась успокоиться. В конце концов, то, что случилось с матерью, не обязательно случится с ней. Она сильная и здоровая, у нее есть все шансы выжить во время родов. Но даже если она выживет, что потом? Во дворце, этом суетливом улье, нельзя родить тайно, а тем более спрятать новорожденного. Несомненно, скрыть, что она женщина, не удастся.

Какую казнь придумают за такое преступление? Никаких сомнений, это будет страшная казнь. Они могут выжечь ей глаза раскаленным железом и снять с нее кожу. Или ее медленно четвертуют и сожгут, пока она еще жива. Когда родится ребенок, ужасный конец неизбежен.

Если это случится.

Она положила руки на живот. Ребенок притаился. Нить жизни еще слишком тонка. Прервать ее несложно.

Джоанна подошла к запертому шкафчику, где хранила свои снадобья. Сразу после рукоположения она перенесла их сюда, чтобы всегда иметь под рукой. Она перебрала всевозможные флакончики и бутылочки, пока не нашла то, что нужно. Джоанна растворила порцию спорыньи в чаше крепкого вина. В малых дозах это было хорошее лекарство, но в больших препарат мог вызвать самопроизвольный выкидыш. Впрочем, это не всегда срабатывало, и женщина сильно рисковала здоровьем, принимая такое зелье.

Но у нее нет другого выбора! Если не прервать беременность, смерть ее будет ужасна.

Джоанна поднесла чашу к губам.

В голову пришли слова Гиппократа: искусство врачевания основано на доверии. Врач должен пользоваться своим искусством, чтобы помогать больным, собственным способностям и суждениям, но никогда не действовать во зло.

Джоанна решительно отбросила эту мысль. Всю жизнь это женское тело было для нее источником неприятностей и боли, препятствовало всему, что она хотела делать и кем быть. Она не позволит ему отобрать у нее жизнь.

Поднесла чашу к губам и выпила.

«Не действовать во зло. Не действовать во зло. Не действовать во зло…»

Слова обожгли ее сердце. С рыданием она бросила на пол пустую чашу, и та откатилась, каплей прочертив на полу красную линию.

Джоанна лежала в кровати и ждала, когда подействует спорынья. Время шло, но она ничего не чувствовала. «Не действует», – подумала она, испугавшись, но вместе с тем испытала большое облегчение. Сев на кровати, Джоанна заметила, что дрожит. Сердце бешено колотилось.

Джоанна ощутила сильную боль. Она вертела головой из стороны в сторону, кусая губы, чтобы не закричать и не привлечь внимания папской прислуги.

Еще несколько часов Джоанна провела в полусознании. Потом начались галлюцинации. Джоанне казалось, что рядом сидит мать, называя ее перепелочкой, и поет одну из своих саксонских песенок, как обычно, положив прохладные руки на ее раскаленный лоб.

Перед рассветом она проснулась, слабая, вялая, и долго лежала неподвижно. Затем начала медленно обследовать себя. Пульс нормализовался, сердце билось ровно, кожа была нормального цвета, никаких кровавых выделений, никаких признаков нарушений.

Джоанна пережила это испытание.

Но и ребенок тоже.

Теперь она могла обратиться только к одному человеку. Когда Джоанна сказала Джеральду о своем положении, он поначалу не поверил.

– Великий Боже! Неужели это возможно!

– Очевидно, – сухо ответила Джоанна.

Минуту Джеральд молчал, глядя на нее пристально и задумчиво.

– Это и есть причина твоей болезни?

– Да. – Она утаила от него, что пыталась избавиться от ребенка. Джеральд не понял бы ее.

Нежно обняв Джоанну, он прижал ее к себе. Они долго стояли молча, переживая свои чувства.

Наконец он тихо спросил:

– Помнишь, что я сказал тебе в день наводнения?

– Тогда мы многое говорили друг другу – ответила она, зная, что он имел в виду.

– Я сказал, что ты моя единственная жена на земле и я твой единственный муж.

Джеральд взял ее за подбородок, и она посмотрела ему в глаза.

– Понимаю тебя больше, чем кажется, Джоанна. Знаю, как разрывается твое сердце. Но теперь судьба решила все за нас. Мы убежим отсюда и будем вместе, как и предназначено нам судьбой.

Она знала, что он прав. Все дороги, открытые перед ней, теперь сошлись в одну узкую тропинку. Джоанне стало грустно и страшно, но вместе с тем она испытала странный восторг.

– Можем уйти завтра, – предложил Джеральд. – Отпусти своего слугу на ночь. Когда все заснут, покинуть дворец несложно. Я буду ждать тебя у потайной двери с женским платьем, чтобы за городом ты переоделась.

– Завтра! – Джоанна согласилась убежать, но не сразу осознала, что делать это нужно так срочно. – Но… они будут искать нас.

– Когда они спохватятся, мы будем уже далеко. И они станут искать двух мужчин, а не простого странника и его жену.

План был смелый, но вполне осуществимый. Тем не менее она не приняла его.

– Не могу уйти прямо сейчас. Так много еще надо закончить, столько необходимо сделать.

– Знаю, сердце мое, – нежно проговорил он. – Но выбора нет, пойми.

– Подождем пока пройдет Пасха. Тогда я отправлюсь с тобой.

– Пасха! Но это же почти через месяц! Ждать, пока кто-нибудь догадается о твоем положении?

– У меня всего четыре месяца. Под этими одеждами можно скрывать беременность еще месяц.

Джеральд нетерпеливо покачал головой.

– Нельзя так рисковать, Ты должна исчезнуть, пока есть время.

– Нет, – возразила Джоанна с той же уверенностью. – Не оставлю свой народ без Папы на самый святой день в году.

«Она напугана и расстроена, – решил Джеральд, – поэтому не способна трезво мыслить». Ему пока придется остаться с ней, но постепенно он подготовит все для того, чтобы незаметно и быстро исчезнуть. При малейшей опасности, он спасет ее… возможно, даже применив силу.

Когда наступила Великая Пасхальная ночь, тысячи людей собрались внутри Латеранского дворца и вокруг него на пасхальное бдение, крещение и мессу. Большая служба началась в субботу вечером и должна была продолжиться до пасхального утра.

На пороге святого храма Джоанна зажгла пасхальную свечу и передала ее Дезитерию, архиепископу, который торжественно понес свечу в темную церковь. Джоанна и другие священнослужители последовали за ним, распевая lumen Christi, гимн, прославляющий Христа. Трижды процессия останавливалась, пока Дезитерий зажигал свечи верующих от пасхальной свечи. Когда Джоанна приблизилась к алтарю, вся церковь осветилась тысячами огней. Они радостно мерцали, отражаясь на мраморе стен и колонн, символизируя тот свет, который Христос принес в мир.

Дезитерий радостно запел, древний хорал, и прекрасная выразительная мелодия отозвалась в сердце Джоанны особенной остро.

«Никогда больше не буду я стоять перед этим алтарем и не услышу этих сладостных звуков», – подумала она. От этой мысли ее охватила невыносимая тоска. Здесь, среди вдохновенного торжества искупления и надежды, Джоанна глубже всего почувствовала истинную веру в Бога.

– О vere beata nох, quae expoliavit Aegyptios, ditavit Hebraeos! Nox, in qua terrenis caelestia junguntur…

Выйдя из храма после мессы, Джоанна увидела на ступенях мужчину в оборванных лохмотьях. Приняв его за нищего, она подала знак Виктору, чтобы он подал ему милостыню.

Мужчина отверг предложенную монету.

– Мне не нужна милостыня, ваше святейшество, я гонец, пришел со срочной новостью.

– Что скажешь?

Император Лотар и его армия быстро продвигаются через Патерно. Они будут в Риме через два дня.

Прелаты встревоженно зароптали.

– Верховный священник Анастасий с ним, – добавил гонец.

«Анастасий! То, что он с людьми императора, – очень плохой знак».

– Почему ты называешь его верховным священником? – с упреком спросила Джоанна. – Анастасий ведь отлучен.

– Простите, ваше святейшество, но я слышал, что император обращался к нему именно так.

Это было хуже всего. Император игнорировал то, что Анастасий отлучен от церкви, а значит, категорически не признавал авторитет Папы. Лотар настроенный таким образом, способен на все.

Вечером, обсуждая неожиданный поворот событий, Джеральд потребовал, чтобы Джоанна сдержала обещание.

– Я ждал до Пасхи, как ты хотела. Мы должны исчезнуть до появления Лотара.

Джоанна покачала головой.

– Застав папский престол пустым, Лотар воспользуется своей властью, и новым Папой изберут Анастасия.

Джеральд тоже не хотел видеть на папском престоле Анастасия, однако считал, безопасность Джоанны важнее.

– Ты всегда найдешь причину, чтобы отложить побег, но этого делать нельзя.

– Не могу предать людей, – упрямо ответила она.

Джеральду хотелось схватить Джоанну и унести подальше от опасности.

– Всего несколько дней, – поспешила успокоить его Джоанна. – Какую бы цель ни преследовал Лотар, он не задержится здесь дольше, чем ему нужно. Как только он уйдет, я уеду с тобой.

– И тогда не будешь противиться?

– Не буду, – пообещала Джоанна.

На следующий день Джоанна стояла на крыльце базилики Святого Петра, Джеральд отправился приветствовать Лотара. Вдоль Стены Льва были выставлены часовые, которым приказали наблюдать за происходящим.

Внезапно со стены послышался крик:

– Император прибыл!

Джоанна велела открыть ворота Сан-Перегринуса.

Лотар въехал первым. Анастасий в кардинальский мантии был рядом с ним. Его лицо было надменным.

Джоанна вела себя так, словно Анастасия не существовало. Она ждала, когда император сойдет с коня и приблизится к ней.

– Добро пожаловать, сир, в священный город Рим. – Она протянула правую руку, украшенную папским перстнем.

Лотар не преклонил колена, но лишь слегка склонился, чтобы поцеловать символ духовной власти.

«Ну что ж, отлично», – подумала она.

Первые ряды войска Лотара раздвинулись, и Джоанна увидела Джеральда со связанными руками и искаженным гневом лицом.

– Что это значит? – возмутилась Джоанна. – Почему главнокомандующий связан?

– Его арестовали по обвинению в государственной измене, – ответил Лотар.

– Государственная измена? Главнокомандующий мой верный помощник. Я никому не доверяю больше, чем ему.

– Государственная измена не против вас, ваше святейшество, но против империи, – пояснил Анастасий. – Джеральд обвинен в попытке вернуть Рим грекам.

– Ерунда! Кто посмел выдвинуть такое глупое обвинение!

Из-за спины Анастасия выехал на коне Даниэль и посмотрел на Джоанну с торжеством.

– Я обвиняю, – сказал он.

Позднее, оставшись одна, Джоанна пыталась решить, как действовать в этой ситуации. Она понимала, что это дьявольски умный заговор. Как понтифик она не могла быть осуждена, но если Джеральда признают виновным, тень падет и на нее. План, несомненно, был разработан Анастасием.

«Хорошо, мы еще повоюем. – Джоанна упрямо вздернула подбородок. – Пусть Анастасий делает то, что задумал. У него ничего не получится». Я все еще Папа, и обладаю властью и силой.

Глава 29

Большой Триклиний, относительно новая постройка во дворце, имел уже историческое прошлое. Росписи на этих стенах только высохли, когда Карл Великий, дед Лотара, и Папа Лев III встретились здесь, чтобы заключить договор, благодаря которому Карл, король Франции, стал императором Священной Римской империи. Это навсегда изменило ход истории.

За пятьдесят пять лет, минувших с тех времен, великолепие и блеск этого зала не совсем поблекли. Поверх мраморной отделки стены были покрыты настенной росписью, изображавшей сцены из жизни апостола Петра и выполненные с удивительным мастерством. Но все затмевала мозаика, расположенная над аркой центральной апсиды. На ней был изображен Святой Петр; он величественно восседал на троне с нимбом вокруг головы. Справа от него стоял коленопреклоненный Папа Лев, а слева – император Карл. Над головой каждого был квадратный нимб, признак живых, поскольку в период строительства Триклиния они еще здравствовали.

В передней части зала сидели Джоанна и Лотар на двух тронах, украшенных драгоценностями. Оба трона установили рядом на одном уровне. Это означало, что ни Папа, ни король не имеют преимуществ. Архиепископы, кардиналы, епископы и аббаты сидели лицом к ним на обитых зеленым бархатом стульях с высокими спинками византийского образца. Другие знатные вельможи, стояли позади, заполнив большой зал до отказа.

Когда все расположились, люди Лотара ввели в зал Джеральда со связанными руками. Джоанна стиснула зубы, увидев на его лице и шее синяки и кровоподтеки. Несомненно, его били.

Лотар обратился к Даниэлю:

– Выйдите вперед и выскажите свое обвинение, чтобы его слышали все.

Даниэль произнес:

– Свидетельствую, как главнокомандующий говорил Папе Иоанну, что Рим должен сойтись с греками, дабы избавиться от владычества франков.

– Лжец! – бросился Джеральд и получил тяжелый удар от одного из стражников.

– Отойдите! – резко приказала Джоанна стражниками. А Джеральду она сказала: – Вы отрицаете эти обвинения, главнокомандующий?

– Да. Это недостойная ложь.

Джоанна глубоко вздохнула и громко сказала:

– Я подтверждаю слова главнокомандующего.

Прелаты недоуменно зашумели. Выступив с таким заявлением, Папа Иоанн превратился из обвинителя в обвиняемого и поставил себя перед судом на один уровень с Джеральдом.

Премицерий Паскаль осторожно вмешался.

– Ваше святейшество, вы не должны ни подтверждать обвинение, ни опровергать его. Вспомните слова великого Карла. Здесь совершается суд не над вами, ибо никто на земле не смеет судить вас.

– Я знаю, Паскаль, но готов отвечать по этим обвинениям по своей воле, чтобы избавить людей от несправедливых подозрений. – Джоанна кивнула Флорентину, хранителю гардероба. Следуя заранее оговоренному сигналу, он сразу вышел вперед с большой книгой в роскошном переплете. Это было Евангелие, содержащее святое слово апостолов Иоанна, Луки, Марка и Матфея. Джоанна, взяв книгу, объявила:

– На этом священном Евангелии, в котором запечатлено слово Божье, я клянусь перед Богом и Святым Петром, что такого разговора никогда не было. Если я говорю неправду, пусть Бог покарает меня на месте.

Эффектный жест, казалось, произвел впечатление. Воцарилась полная тишина. Анастасий выступил вперед, встав рядом с Даниэлем.

– Готов поручиться за этого человека.

Сердце Джоанны дрогнуло. Маневр Анастасия был хорошо продуман. Он воспользовался законом, по которому вина или невиновность могла быть доказана стороной, представившей больше поручителей или лиц, подтверждающих слово того, кто поклялся.

Не теряя времени, с места поднялся Арсений и присоединился к сыну. За ним поднялись остальные, становясь рядом друг с другом. Среди них был и секундицерий Иордан, выступавший против открытия школы для женщин, а также эконом Виктор.

С сожалением Джоанна вспомнила слова Джеральда о том, что нужно действовать осторожнее и вести себя более дипломатично со своими оппонентами. Пытаясь действовать быстро, она не уделила должного внимания этому совету.

Час расплаты настал.

– Я готов поручиться за главнокомандующего, – послышался голос из последних рядов собравшихся.

Джоанна и все остальные повернулись и увидели Радоина, второго командира папских гвардейцев. Пробравшись сквозь толпу, он встал рядом с Джеральдом. Его поступок вдохновил многих. Вскоре Джеральда поддержал Ювиан, старший мажордом, за ним верховные священники Джозеф и Теодор, шесть провинциальных епископов и двенадцать человек из низшего духовенства. Они были ближе всего к народу и лучше других знали, что Джоанна сделала для них. Остальные не выказывали своих предпочтений.

Когда решение приняли все желающие, суд завершился: пятьдесят три человека на стороне Джеральда, и семьдесят четыре на стороне Даниэля.

Лотар откашлялся:

– Свершилось Правосудие Бога. Подойдите, главнокомандующий, и выслушайте приговор.

Стражники направились к Джеральду, но он заявил:

– Суд несправедливый. Сколько бы ни было ложных свидетелей, я требую Божьего испытания.

Джоанна испугалась. Здесь, в южной части империи, испытание проводилось огнем, а не водой. Обвиняемый должен был пройти босой по раскаленным углям. Если ему это удавалось, обвинение с него снимали. Но выживали после такого испытания очень немногие.

Джеральд взглядом просил Джоанну не останавливать его.

Он решил пожертвовать собой ради нее. Если ему удастся пройти по углям, то его невиновность и ее тоже будет доказана.

«Точно такой же, как Хротруд», – подумала Джоанна. Воспоминание о страшной смерти повитухи вдруг вдохновило ее.

– Перед тем как продолжить, хочу задать несколько вопросов начальнику гвардии, – сказала она.

– Вопросы? – Лотар нахмурился.

– Это совершенно недопустимо, – заявил Анастасий. – Если главнокомандующий готов пройти испытание, это его право. Неужели его святейшество сомневается в справедливости Божественного суда?

– Ничуть, – ответила Джоанна. – Равным образом не вижу причин отвергать то, что предложено Богом. Какой вред могут нанести несколько вопросов?

Не найдя резонного ответа, Анастасий пожал плечами и замолчал, но лицо его выразило досаду.

Джоанна нахмурилась, сосредоточившись на шести доказательных вопросах Цицерона.

Quis.

– Кто, кроме вас, был свидетелем этого сомнительного разговора? – спросила она Даниэля.

– Никто, – ответил он. – Но поддержка поручителей свидетельствует, что мои слова правдивы.

Джоанна перешла к другому вопросу.

Quomodo.

– Как вам удалось подслушать конфиденциальный разговор?

Мгновение Даниэль колебался.

– Я проходил мимо триклиния по пути в опочивальню. Увидев, что дверь приоткрыта, я подошел, чтобы закрыть ее. Именно тоща я и услышал, как говорил главнокомандующий.

Ubi.

– Где стоял главнокомандующий в тот момент?

– Перед троном.

– Там же, где и теперь? – Да.

Quatido.

– Когда это случилось?

Даниэль нервно перебирал край одежды. Вопросы следовали слишком быстро.

– Э-э… на праздник Святой Агаты.

Quid.

– Что именно вы слышали?

– Я уже сказал суду.

– Это были именно те слова, которые произнес главнокомандующий, или приблизительный пересказ содержания разговора?

Даниэль усмехнулся. Неужели Папа считает его глупцом и надеется, что он попадет в такую явную ловушку? Он решительно ответил:

– Я пересказал слова главнокомандующего именно так, как он произнес их.

Джоанна подалась вперед.

– Позвольте разобраться, правильно ли я понял вас, Даниэль. Согласно вашему признанию, на праздник Святой Агаты вы стояли снаружи двери триклиния и слышали каждое слово разговора, когда главнокомандующий сказал мне, что Рим должен заключить союз с Грецией.

– Верно, – ответил Даниэль.

Джоанна обратилась к Джеральду:

– Где были вы на праздник Святой Агаты, главнокомандующий?

– Я был в Тиволи, завершая строительство акведука Марса.

– Есть ли свидетели этого?

– Десятки людей работали со мной бок о бок. Все они могут подтвердить, где я был в тот день.

– Как вы объясните это, магистр? – спросила Джоанна Даниэля. – Несомненно, человек не может быть в двух местах одновременно.

Даниэль побледнел.

– А… э-э… – Он безнадежно подыскивал ответ.

– Может быть, вы ошиблись датой, магистр? – выступил Анастасий. – Прошло столько времени, вы могли упустить детали или забыть.

Даниэль ухватился за предложенную возможность.

– Да, да. Теперь я вспоминаю, это случилось раньше… на праздник Святого Амброзия, а не Святой Агаты. Непростительная ошибка.

– Там где одна ошибка, могут быть и другие, – заметила Джоанна. – Вернемся к вашему заявлению. Вы говорите, что, стоя за дверью, слышали каждое слово?

– Да, – ответил Даниэль очень осторожно.

– У вас хороший слух, магистр. Пожалуйста, продемонстрируйте нам ваш исключительный слух, повторив ситуацию.

– Что? – Даниэль совершенно растерялся.

– Идите, встаньте за дверью, как прежде. Главнокомандующий произнесет несколько слов. Вернувшись, вы расскажете, что слышали.

– Что это за ерунда? – запротестовал Анастасий.

Лотар с неодобрением взглянул на Джоанну.

– В самом деле, ваше святейшество, подобные приемы подрывают серьезность процедуры.

– Сир, то, что я делаю, не уловка, а проверка. Если Даниэль говорит правду, то услышит командующего так же хорошо теперь, как и тогда.

– Сир, я протестую! – воскликнул Анастасий. – Это противоречит традиции суда.

Лотар задумался. Анастасий прав. Использование свидетельств для доказательства или опровержения представляло собой странное новшество. С другой стороны, Лотар не имел оснований не доверять Даниэлю. Конечно, он выдержит необычную «проверку» Папы Иоанна, что лишний раз докажет его правоту. Слишком многое зависело от результатов этого суда, чтобы оставлять сомнения в его справедливости.

Лотар нетерпеливо махнул рукой.

– Проверяйте!

Даниэль неохотно прошел через огромный зал и встал по ту сторону двери.

Джоанна поднесла палец к губам, приказывая Джеральду молчать.

– Ratio in lege summa justitia est, – произнесла она высоким чистым голосом. – Здравомыслие – великая сила закона. – Она кивнула стражнику у двери: – Приведите Даниэля. Ну? – спросила Джоанна, когда снова он предстал перед ней. – Что вы слышали?

Даниэль искал подходящий ответ.

– Главнокомандующий повторил, что не виновен.

Все, кто выступил в поддержку Даниэля, испуганно вскрикнули. Анастасий разочарованно отвернулся. Лотар стал еще мрачнее.

– Произнесены были не эти слова. И говорил не главнокомандующий, а я.

Загнанный в угол, Даниэль злобно выкрикнул:

– Какая разница, слышал я разговор или нет? Ваше поведение выразило ваши истинные симпатии! Разве не вы назначили грека Ницефора епископом?

– А, – отозвалась Джоанна. – Это приводит нас к последнему вопросу: Сur. Почему? Почему вы лжесвидетельствуете, сообщая о таком разговоре императору? Вами руководила не истина, Даниэль, но месть. Потому что место, которое вы хотели получить для сына, было отдано Ницефору!

– Позор! – раздался голос из толпы и был подхвачен другими. – Предатель! Лжец! Мошенник!

Даже поручители Даниэля присоединились к хору оскорблений, желая откреститься от него.

Джоанна подняла руку, чтобы успокоить толпу. Все замолкли в ожидании ее приговора Даниэлю. За такое серьезное преступление наказание должно быть строгим: прежде всего положено отрезать язык, посмевший лжесвидетельствовать, затем, вероятнее всего, Даниэль будет четвертован.

Джоанна не желала, чтобы он платил такую страшную цену. Она сделала то, что хотела, и защитила Джеральда. Незачем отнимать у Даниэля жизнь. Этот неприятный маленький человек, коварный и трусливый, был не хуже и не опаснее тех, кого она знала. Кроме того, Джоанна понимала, что Даниэль лишь орудие в руках Анастасия.

– Магистр Даниэль, – произнесла она, – отныне и навсегда вы лишаетесь вашего титула, всех земель и привилегий. Вы должны покинуть Рим сегодня и никогда больше не входить в священный город и его святые церкви.

Толпа была потрясена таким удивительным проявлением милосердия. Евстафий, верховный священник, воспользовался моментом.

– Хвала Богу и Святому Петру, князю апостолов, через кого была открыта истина! И долгие лета нашему господину и верховному понтифику Папе Иоанну!

– Долгие лета! – закричали остальные. Их голоса эхом отозвались под сводами зала.

– Чего ты ожидал? – Арсений беспокойно ходил по комнате перед сыном, развалившимся на диване. – Папа Иоанн, возможно, простодушен, но не глуп. Ты недооценил его.

– Верно, – признал Анастасий. – Но это не имеет значения. Я снова в Риме. И меня полностью поддерживает император и его войско.

Арсений остановился.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что теперь я могу завладеть тем, чего нам не удалось получить с помощью выборов.

– Занять трон силой оружия? Теперь?

– Почему нет?

– Ты отсутствовал слишком долго, сын мой. Поэтому не знаешь, как обстоят дела теперь. У Папы Иоанна есть враги, но слишком много тех, кто поддерживает его.

– Что ты предлагаешь?

– Запасись терпением. Вернись во Франконию и жди.

– Чего?

– Пока ветер не поменяет направление.

– Когда же это случится? Я ждал достаточно долго и вправе потребовать то, что принадлежит мне по праву!

– Опасно действовать слишком резко. Вспомни, что случилось с кардиналом Иоанном.

Кардинал Иоанн был соперником Сергия во время выборов на папский престол. После выборов разочарованный Иоанн явился во дворец с большой группой вооруженных слуг и силой занял трон. Но князья города восстали против него. В течение нескольких часов дворец был отвоеван, а Иоанн смещен. На следующий день Сергия торжественно провозгласили Папой, а отрубленную голову Иоанна водрузили на шесте перед Латеранским дворцом.

– Со мной этого не случится, отец, – уверенно заявил Анастасий. – Я все хорошо продумал. Одному Богу известно, сколько я размышлял, прозябая в той дикой стране.

Арсений услышал в словах сына невысказанный упрек.

– Что конкретно ты предлагаешь?

– В среду праздник Вознесения. В базилике Святого Петра будет служба. Папа Иоанн поведет процессию к базилике. Мы подождем, пока он отойдет на достаточное расстояние, и захватим дворец. Все будет кончено прежде, чем Иоанн поймет, что случилось.

– Лотар не допустит, чтобы его войско атаковало дворец. Он знает, что это настроит римлян против него, даже его сторонников.

– Нам не нужны люди Лотара, чтобы захватить дворец. Это сделают наши собственные охранники. Как только я завладею троном, Лотар придет ко мне на помощь, я убежден в этом.

– Возможно. Но взять папский дворец будет не просто. Главнокомандующий – грозный противник, и папские гвардейцы ему полностью доверяют.

– Он заботится только о личной безопасности Папы. Когда в городе Лотар со своим войском, Джеральд будет охранять процессию вместе с большей частью своих людей.

– А что потом? Ты должен понимать, что Джеральд будет противостоять тебе всеми силами.

Анастасий улыбнулся.

– Не беспокойся о Джеральде, отец. Я сам позабочусь о нем.

Арсений покачал головой.

– Это слишком рискованно. Если у тебя ничего не получится, все наше семейство потерпит крах, это положит конец всему, над чем мы работали долгие годы.

«Он боится», – подумал Анастасий и, поняв это, испытал большое удовлетворение. Всю жизнь полагаясь на помощь отца и его советы, он не мог смириться с этим. Впервые Анастасий почувствовал себя сильнее. «Возможно, – подумал Анастасий, глядя на старика со смешанным чувством любви и жалости, – возможно, именно из-за страха, неспособности проявить волю в критический момент испытания он так и не стал великим».

Отец странно посмотрел на него. В глубине этих знакомых любимых глаз, потускневших от возраста, Анастасий увидел тревогу, и заботу, и еще что-то, чего никогда не замечал прежде, – уважение.

Анастасий положил руку на плечо Арсения.

– Верь мне, отец. Ты будешь гордиться мною, обещаю.

Праздник Вознесение всегда приходился на 25 апреля. Корни этой традиции уходили в языческие времена. В древнем Риме 25 апреля был днем Робигалии, праздником в честь Робиго, бога мороза, который именно в это время мог нанести огромный вред урожаю, если его не задобрить подарками и жертвоприношениями. Веселый праздник Робигалия, сопровождался красочной процессией, направляющейся через весь город на засеянные поля. Там приносили в жертву животных, а затем происходили соревнования и народные гулянья. Первые Римские Папы не боролись с этой испытанной временем традицией. Чтобы не отвратить тех, кто стремился к истинной вере, они мудро предпочли сохранить праздник, приурочив его ко дню Вознесения. Процессия во время праздника по-прежнему отправлялась на засеянные поля, но прежде останавливалась у базилики Святого Петра, где совершалась торжественная месса, чтобы Бог благословил новый урожай.

Погода в тот день была подстать празднику. Голубое небо было безоблачным, солнце озаряло все своими золотыми лучами, а жару смягчал прохладный северный ветерок.

Джоанна ехала на белой лошади за псаломщиками и гвардейцами, которые шли пешим строем, а также за семью архиепископами, восседавшими на конях. За ней следовали другие вельможи Апостольского дворца. Когда длинная процессия с красочными знаменами и гербами проходила через Латеранский двор, мимо бронзовой статуи римской волчицы, Джоанна беспокойно заерзала в седле. Ей показалось, что седло плохо закреплено, потому что в спине появилась сильная пульсирующая боль.

Джеральд скакал вдоль процессии с другими гвардейцами. Теперь он ехал рядом с ней, высокий и неотразимо красивый в гвардейской униформе.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросил он. – Ты очень бледна.

Джоанна улыбнулась, внезапно ощутив прилив сил.

– Прекрасно.

Длинная процессия повернула на Виа Сакра, и сразу же гром голосов приветствовал Джоанну. Сознавая, как опасно присутствие Лотара и его армии, люди с особым воодушевлением старались выказывать любовь и поддержку своему Папе. Они стояли вдоль дороги в несколько рядов с обеих сторон, приветствуя Джоанну и выкрикивая благословения, поэтому гвардейцам приходилось сдерживать толпу, чтобы она не мешала продвигаться процессии. Если Лотару были нужны доказательства популярности Джоанны, он получил их сполна.

Распевая и воскуряя фимиам, псаломщики шли по древней дороге, по которой шествовали Папы с незапамятных времен. Продвигались медленнее, чем обычно, из-за огромного числа просителей. По традиции, процессия довольно часто останавливалась, чтобы Джоанна могла выслушать всех. Во время одной остановки перед ней пала на колени старая седовласая женщина с лицом, изуродованным шрамами.

– Прости меня, Святой Отец, – взмолилась женщина. – Прости меня за все зло, что я причинила тебе!

– Встань, матушка, и успокойся, – ответила Джоанна. – Я знаю, ты ничего плохого мне не сделала.

– Я так изменилась, что ты не узнаешь меня?

Что-то в ее изуродованном лице показалось Джоанне знакомым.

– Мариоза? – воскликнула она. Знаменитая куртизанка состарилась на тридцать лет. – Великий Боже, что с тобой случилось?

Мариоза печально поднесла руку к своему обезображенному шрамами лицу.

– Следы от ножа. Прощальный подарок ревнивого любовника.

– Deus misereatur!

– Не возлагайте больших надежд на мужчин, ибо они столь же непостоянны, как ваша красота, – с горечью произнесла Мариоза. – Вы были правы. Любовь мужчин погубила меня. Это мое наказание… Божье наказание за то зло, которое я причинила вам. Простите меня, святейший отец, или я буду проклята навечно!

Джоанна благословила ее.

– Прощаю тебя охотно, всем сердцем. Мариоза припала к руке Джоанны и поцеловала ее. Люди одобрительно зашумели.

Процессия двинулась дальше. Когда они проходили церковь Святого Клементина, Джоанна вдруг услышала шум слева. Позади толпы несколько бунтовщиков шумели и бросали камни в процессию. Один камень попал в коня Джоанны, отчего он встал на дыбы, Джоанна ударилась о седло. Все ее тело пронзила нестерпимая боль. Задохнувшись, она схватилась за поводья, и епископы поспешили к ней на помощь.

Джеральд выследил группу бунтовщиков первым. Повернув коня, он поскакал за ними еще до того, как они успели бросить камни.

Видя, что он приближается, бунтовщики убежали. Джеральд устремился за ними. Перед крыльцом храма Святого Клементина они развернулись и, выхватив спрятанные под одеждой мечи, ринулись на Джеральда.

Джеральд тоже выхватил меч, дав знак гвардейцам следовать его примеру. Но он не услышал топота копыт у себя за спиной. Джеральд был один в окружении бунтовщиков. Он работал оружием, экономя силы, считая каждый удар. Четверых из нападавших ему удалось сразить, получив лишь одну ножевую рану в бедро. Однако они стащили его с лошади. Притворившись, что потерял сознание, Джеральд крепко сжимал в руке меч.

Не успев коснуться земли, он вскочил. Вскрикнув от удивления, ближайший к нему мятежник кинулся на него с мечом. Джеральд отскочил, сделав ему подножку, и когда тот падал, отсек ему руку. Мужчина упал, истекая кровью. На Джеральда напали еще несколько человек, но он услышал крики своих гвардейцев. Они приближались к ним сзади. Еще мгновение и помощь подоспеет. Держа перед собой меч, Джеральд отступал, не спуская глаз с нападавших.

Тут в его спину между ребрами вонзился кинжал. Не успев сообразить, что случилось, Джеральд упал на землю. Он удивился, что боли нет, только по спине течет что-то теплое.

Над головой Джеральда раздавался звон металла. Гвардейцы пришли на выручку и бились с бунтовщиками. «Надо им помочь», – подумал Джеральд и попытался дотянуться до меча, но не смог пошевелить рукой.

Джоанна подняла голову и увидела, как Джеральд устремился за возмутителями спокойствия. Она заметила, что остальные гвардейцы последовали за ним, но группа людей из толпы преградила им путь и окружила, словно действуя по чьему-то указанию.

«Это ловушка!» – поняла вдруг Джоанна. Она закричала, чтобы предупредить Джеральда, но крик ее заглушила взволнованная толпа. Джоанна повернула коня, чтобы последовать за Джеральдом, но епископы держали его под уздцы.

– Отпустите! Отпустите! – кричала она, но они держали коня. Джоанна беспомощно наблюдала, как мятежники окружили Джеральда, схватили его за пояс и стащили с коня. Она видела, как взметнулись его рыжие волосы, когда он упал.

Соскочив с коня, Джоанна побежала, пробиваясь через толпу испуганных псаломщиков. Когда она добралась до обочины дороги, толпа уже расступилась, давая дорогу гвардейцам, которые положили перед ней безжизненное тело Джеральда.

Она опустилась перед ним на колени. Из уголка его губ тонкой струйкой текла кровь. Джоанна быстро сняла палий и приложила к ране на спине Джеральда, пытаясь остановить кровотечение. Бесполезно. За несколько минут плотная ткань пропиталась кровью насквозь.

Их глаза встретились. Его проникновенный взгляд был полон любви и понимания. Джоанна испугалась, как никогда в жизни.

– Heт! – крикнула она, схватив Джеральда за руки, словно ее прикосновение могло предотвратить неизбежное. – Не умирай, Джеральд! Не оставляй меня!

На губах его появилась улыбка.

– Моя жемчужинка! – произнес он слабым голосом, будто доносившимся издалека.

– Держись, Джеральд! Держись! Мы отнесем тебя во дворец, мы…

Джоанна почувствовала, что он уходит еще до того, как началась агония, и тело обмякло у нее в руках. Она склонилась над ним, гладя его волосы, лицо. Он лежал с приоткрытыми губами, глядя неподвижными глазами в небо.

Невообразимо, что он ушел. Даже теперь его дух удалялся от нее, словно череда зеркальных отражений. Она увидит ею снова, если постарается. Джоанна подняла голову и огляделась. Если Джеральд рядом, он подаст ей знак. Где бы он ни был, Джеральд даст ей знать.

Джоанна ничего не видела и ничего не чувствовала.

– Он предстал перед Богом, – сказал Дезитерий.

Джоанна не шелохнулась. Пока она держала Джеральда за руки, он все еще был с ней.

Дезитерий взял ее за руку.

– Давайте отнесем его в церковь.

Услышав его слова, она тупо повиновалась. Джеральду не следует лежать здесь, на дороге, на виду любопытствующей толпы. Нужно воздать ему почести, которых он достоин. Это все, что она могла сделать для него теперь.

Джоанна осторожно опустила его на землю, закрыла ему глаза и сложила руки на груди, чтобы гвардейцы могли унести его.

Поднимаясь на ноги, Джоанна почувствовала такую боль, что, задыхаясь, рухнула на землю. Все тело содрогнулось от судорог. Внутри она ощутила сильное давление, словно на нее свалился огромный груз. Давление переместилось ниже, пока Джоанне не показалось, что она разорвется пополам.

Ребенок! Он хочет выйти.

– Джеральд! – Из груди ее вырвался страшный крик боли.

Джеральд не мог ей помочь. Она осталась совсем одна.

– Deus Mistreatur! – воскликнул Дезитерий. – Папа одержим дьяволом!

Люди завыли и закричали от ужаса.

Ауриан, изгоняющий дьявола, поспешил к ней. Окропив Джоанну святой водой, он торжественно произнес:

– Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii, оmnе phantasma…

Все обратили взоры к Джоанне, ожидая, что злой дух выйдет из нее через рот или ухо.

Она издала последний крик, боль внезапно прекратилась, и под ней растеклась огромная красная лужа.

Голос Ауриана затих, наступило напряженное молчание.

Из-под подола просторной белой рясы Джоанны, теперь пропитанной кровью, появилось маленькое синюшное тельце преждевременно рожденного младенца.

Первым пришел в себя Дезитерий.

– О чудо! – крикнул он, упав на колени.

– Колдовство! – крикнул кто-то другой. Все стали креститься.

Люди напирали со всех сторон, желая увидеть, что случилось, толкаясь и забираясь на спины соседей.

– Прочь! – кричали епископы, размахивая крестами, словно булавами, чтобы отогнать любопытных. Завязалась потасовка, гвардейцы начали наводить порядок, выкрикивая грубые команды.

Джоанна все это слышала словно издалека. Лежа на дороге в луже крови, она вдруг ощутила невероятный покой.

Дорога, толпа, красочные знамена процессии проплывали в ее сознании с необычайной ясностью, словно разноцветные нити гобелена, рисунок которого она только что разглядела.

Дух ее разрастался внутри, заполняя пустоту. Она плавала в ярком, сияющем свете.

Вера и сомнение, воля и страсть, сердце и разум – наконец Джоанна увидела и поняла, что все едино и это единое – Бог.

Свет усилился. Улыбаясь, она направилась к нему, а цвета и звуки мира померкли, словно луна на рассвете.

Эпилог

Сорок два года спустя

Анастасий сидел за столом в скриптории и писал письмо. Его руки, изуродованные полиартритом, болели при каждом движении. Несмотря на боль, он продолжал писать. Это чрезвычайно срочное письмо следовало отправить немедленно.

«Его императорскому величеству, всесвятейшему императору Арнульфу», – вывел он.

Лотар умер, через несколько месяцев после того, как покинул Рим. Трон сперва перешел к его сыну Людовику II, а затем, после смерти Людовика, Карлу Толстому, племяннику Лотара, но оба они оказались слабыми правителями. Со смертью Карла Толстого в 888 году династия Каролингов, основанная Карлом Великим, или Карлемангом, как теперь называли его, закончилась. Арнульф, герцог Каринфский, сумел вырвать трон у нескольких претендентов. В целом Анастасий считал, что череда изменений была удачной. Арнульф был умнее Лотара и сильнее его. Анастасий рассчитывал на это, поскольку нужно было что-то делать с Папой Стефаном.

В прошлом месяце, к ужасу и позору Рима, Стефан приказал извлечь из могилы тело своего предшественника Папы Формозы и принести его во дворец. Усадив труп в кресло, Стефан председательствовал на потешном «суде», забросал его лживыми обвинениями и закончил суд, отрубив ему три пальца на правой руке, те, которыми Папа благословляет, в наказание за «признанные» преступления Формозы.

«Я взываю к вашему величеству, – писал Анастасий, – чтобы вы пришли в Рим и положили конец недостойному поведению Папы».

От внезапной боли рука Анастасия задрожала, и чернила расплескались по чистому пергаменту. Выругавшись, Анастасий промокнул кляксы, отложил перо и размял пальцы, растирая их, чтобы прошла боль.

«Странно, – подумал он с грустной иронией, – что такой человек, как Стефан, стал Папой, тогда как мне, идеально подходящему для этой роли по рождению, воспитанию и образованию, было отказано».

Он был совсем близок к заветной цели. После шокирующего разоблачения и смерти Папы, который оказался женщиной, Анастасий занял дворец, захватив трон с благословения императора Лотара.

Что мог бы свершить он, если бы удержался на троне! Но этому не суждено было случиться. Небольшая, но влиятельная группа священников нагло противостояла ему. Б течение нескольких месяцев преемственность папского престола обсуждалась очень активно. Преимущества получала то одна сторона, то другая. В конце концов, было принято решение, что влиятельные римляне никогда не примут Анастасия как Папу. Лотар в той ситуации отказал ему в поддержке. Анастасия сместили и с позором сослали в монастырь в Трастевере.

«Тогда все решили, что со мною покончено, – подумал Анастасий, – но они недооценили меня».

Терпеливо, осторожно и дипломатично он предпринимал шаги к тому, чтобы вернуться. Наконец, Анастасий завоевал доверие Папы Николая. Тот назначил его папским библиотекарем, и эту привилегированную должность Анастасий занимал уже более тридцати лет.

Теперь восьмидесятисемилетнего Анастасия уважали и почитали за его великие знания. Ученые и священники со всего мира приезжали в Рим, чтобы повидаться с ним и выразить восхищение его творением, Liber pontificalis, папской хроникой. Не далее как в прошлом месяце франкский архиепископ Арнальдо просил разрешения сделать копию манускрипта для его собора, и Анастасий великодушно разрешил.

Liber pontificalis была для Анастасия пропуском в бессмертие, его посланием миру. Так он напоследок отомстил ненавистному сопернику, тому, чье избрание в 835 году помешало ему достичь славы, которой Анастасий так жаждал. Он вытравил из официальных документов все упоминания о Папе Иоанне, и в Liber pontificalis тот даже не упоминался.

Конечно, Анастасий стремился к другому, но и это было кое-что. Слава библиотекаря Анастасия и его великий труд будут жить в веках, а Папу Иоанна предадут забвению.

Судорога в руке прошла, и, снова взявшись за перо, Анастасий продолжил письмо.

В скриптории епископального дворца в Париже архиепископ Арнальдо трудился над последней страницей своей копии Liber pontificalis. В узкие окошки проникал солнечный свет, и в нем кружилась пыль. Арнальдо сделал последнюю запись на странице, прочел ее и устало отложил перо.

Полная переписка Папской хроники была тяжелым и долгим трудом. Дворцовые писари очень удивились, что епископ сам принялся за работу, а не поручил это им. Но у Арнальдо были свои причины. Он не просто скопировал знаменитый манускрипт, но исправил его. Между хрониками жития Папы Льва и Папы Бенедикта теперь было вставлено житие Папы Иоанна, что восполняло историю папства.

Арнальдо сделал это из личного уважения к Папе Иоанну, а также желая восстановить правду. Подобно Джоанне, епископ был не тем, кем казался. Арнальдо, а вернее Арнальда, на самом деле была дочерью франкского слуги Арна и его жены Боны, у которых Джоанна жила после бегства из Фульды. Арнальда тогда была совсем маленькой девочкой, но помнила добрые и умные глаза Джоанны, которые смотрели на нее так внимательно, ежедневные совместные уроки, общую радость, когда Арнальда начала читать и писать.

Она чувствовала себя обязанной Джоанне. Именно Джоанна указала ей путь из тьмы невежества к свету знаний и дала возможность достичь высокого положения. Вдохновленная примером Джоанны, Арнальда также скрыла, что она женщина, желая достичь своих амбициозных целей.

«Сколько еще таких, как мы?» – размышляла Арнальда уже не в первый раз. Сколько еще женщин отважились на такой решительный шаг, отказавшись от семьи, чтобы добиться того, чего в женском обличье им не дано? Кто знал? Вполне возможно, что Арнальда встречалась с другими переодетыми священниками в соборе или монастыре, и они тоже скрывали свою принадлежность к женскому полу.

Она улыбнулась при этой мысли. Под мантией архиепископа Арнальда нащупала деревянный медальон Святой Екатерины, висевший у нее на груди. Она никогда не снимала его, а с тех пор, как Джоанна подарила медальон, прошло более пятидесяти лет.

Завтра манускрипт переплетут в кожу с золотым тиснением и поместят в архив кафедральной библиотеки. В нем сохранится запись о Папе Иоанне. Он был женщиной, но вместе с тем достойным и благочестивым служителем Христа. Когда-нибудь об этой истории вспомнят и перескажут ее.

«Долг возвращен, – подумала Арнальда. – Покойся с миром, Папесса Иоанна».

Примечание автора

Существовала ли Папесса Иоанна?

«Во всякой легенде, если докопаться до сути вещей, всегда можно найти историю».

ВАЛЕ-ВИРИВИЛЛЬ

Папесса Иоанна – одна из удивительных, экстраординарных фигур западной истории и наименее известная. Большинство людей никогда не слышали о Папессе Иоанне, а те, кто слышал, считали ее историю легендой.

Тем не менее в течение столетий, до середины XVII века, папство Иоанны было хорошо известно и принималось, как подлинный исторический факт. В XVII веке католическая церковь, под возрастающим давлением протестантизма, начала уничтожать нежелательные исторические записи об Иоанне. Сотни манускриптов и книг в Ватикане исчезли. Исчезновение Папессы Иоанны из современного сознания свидетельствует об эффективности этих мер.

В настоящее время католическая церковь предлагает два принципиальных возражения против того, что Иоанна занимала папский престол: отсутствие каких-либо упоминаний о ней в документах тех времен и недостаточный для ее правления период времени между смертью ее предшественника Льва IV и вступлением на престол.

Однако эти аргументы неубедительны. Нет ничего удивительного в том, что Иоанна не упоминается в современных ей документах. В ту пору, по признанию самой церкви, усердно уничтожалось все, что напоминало об Иоанне. То, что она жила в IX веке, самом темном из мрачных веков, лишь облегчило задачу ее противников. В этот век всеобщей безграмотности рукописи хранили плохо. Современные исследования того периода основаны на отрывочных, неполных, противоречивых и ненадежных документах.

Отсутствуют придворные записи, земельный учет, хозяйственные счета или описания повседневной жизни. За исключением одной сомнительной исторической книги Liber pontificalis (которую ученые тех времен прозвали «пропагандистским документом»), нет никаких хронологически последовательных записей папства в IX веке: кто были эти люди, когда правили, что делали. Кроме Liber pontificalis, почти нет упоминаний о Папе Бенедикте III, последователе Иоанны, хотя вовсе не о нем стремились искоренить память.

Но существует одна копия Liber pontificalis, содержащая информацию о правлении Иоанны. Более поздняя запись об этом периоде неумело вставлена в основной текст книги. Однако это не означает, что стоит сомневаться в подлинности той записи. Некий хронолог и исследователь, на основании менее политизированных хроник, возможно, счел себя морально обязанным внести дополнения в официальные записи. Блондель, протестантский историк, изучивший текст в 1647 году, пришел к заключению, что дополнение об Иоанне написано в XIV веке. Он положился на различие стиля и почерка, а это весьма субъективное суждение. Но еще остаются важные, вопросы, связанные с этим документом. Когда был написан этот отрывок? Кем? Повторное изучение текста с использованием современных методов датирования, не применявшихся прежде, не могут дать дополнительную информацию.

Отсутствие упоминаний об Иоанне в церковных документах тех времен вполне объяснимо. Римские священники, оскорбленные таким великим обманом, были готовы на все, чтобы скрыть письменные свидетельства об этом неприятном эпизоде. Возможно, они посчитали это своим долгом. Хинкмар, современник Иоанны, в своих письмах и хрониках часто утаивал информацию, способную повредить церкви. Даже великий богослов Алкуин допускал искажение фактов. В одном из своих писем он признается в уничтожении доклада о прелюбодеянии Папы Льва III и о торговле церковными должностями.

Есть основания подозревать, что современники Иоанны не желали признавать ее. Римские прелаты имели личные основания исказить правду. В редких случаях, когда папство признавалось недостойным, как это произошло с разоблаченной Иоанной, все ее назначения становились недействительными. Все кардиналы, архиепископы и священники, посвященные Папой в духовный сан, были лишены должностей. Поэтому, ведя записи или переписывая документы, эти люди не упоминали об Иоанне.

Нужно лишь взглянуть на недавний пример Никарагуа и Сальвадора, чтобы увидеть, насколько решительны и скоординированы усилия правительства при «уничтожении» свидетельств неприятных событий. Только по истечении времени обнаруживается правда, хранимая в памяти народа. В более поздние века документов с упоминанием о папском правлении Иоанны появилось предостаточно. Фредерик Шпангейм, известный германский историк, широко исследовавший этот вопрос, приводит не менее пятисот древних манускриптов, содержащих сведения о папстве Иоанны. Писали о ней и великие Петрарка и Боккаччо.

В настоящее Время церковь заняла такую позицию в отношении Иоанны, что, якобы, эту историю придумали протестантские реформаторы с целью разоблачения папской коррупции. Однако история Иоанны стала впервые известна за сотни лет до рождения Мартина Лютера. Большинство ее хроникеров были католиками, часто занимавшими высокое положение в церковной иерархии. Папство Иоанны признано даже в официальных исторических документах, посвященных римским Папам. Скульптурное изображение Иоанны стояло в одном ряду с такими же изображениями других Пап в кафедральном соборе в Сиене до 1601 года, когда по приказу Папы Клемента VIII, произошла внезапная «метаморфоза», и скульптура Иоанны превратилась в изображение Папы Захария. В 1276 году, после основательного изучения папских хроник, Папа Иоанн XX превратился в Папу Иоанна XXI, когда было официально признано правление Иоанны, как Папы Иоанна VIII. История Иоанны, включенная в официальный церковный справочник Рима, использовалась паломниками в течение трехсот лет.

Другое поразительное доказательство этого исторического факта было найдено в хорошо документированном протоколе суда над еретиком Яном Гусом в 1413 году. Гуса обвиняли в распространении еретической доктрины о возможной порочности Папы. В свою защиту Гус приводил многочисленные примеры, когда Папы грешили и совершали преступления против церкви. По каждому из его обвинений судьи (все они были священниками) подробно опровергали обвинения Гуса и называли их богохульством. И только одно заявление Гуса не было опровергнуто: «Много раз Папы грешили и совершали ошибки, например когда Папой был избран Иоанн, оказавшийся женщиной». Ни один из двадцати восьми кардиналов, четырех патриархов, тридцати митрополитов, двухсот шести епископов и четырехсот сорока богословов не выступил против этого заявления Гуса.

Утверждения, что между правлением Льва IV и Бенедикта III прошло слишком мало времени, и Иоанна не успела бы править в этот период, вызывает возражения. Хроника Liber pontificalis печально знаменита своими несоответствиями: нельзя полагаться на приведенные в ней даты вступления римских пап на престол и их кончин. Многие даты, как известно, не соответствуют истине. Поскольку современники очень хотели скрыть факт правления Иоанны, не стоит удивляться, что дата смерти Льва перенесена с 853 на 855 год. Это позволяло утаить сведения о двух годах правления Иоанны. Выходит, что Папа Бенедикт III вступил на престол сразу после кончины Папы Льва.[10]

История предоставляет много других примеров фальсификации в хрониках. Сторонники Бурбонов определили дату правления Людовика XVIII с момента кончины его брата, проигнорировав правление Наполеона. Однако они не могли изъять Наполеона из исторических записей, поскольку его правлению уделено много мест в бесчисленных хрониках, дневниках, письмах и других документах. Для сравнения: в IX веке утаить факт правления Иоанны было гораздо легче.

Существуют также трудно объяснимые косвенные доказательства того, что действительно существовал Римский Папа женского пола. Один из таких примеров – так называемая проверка стулом. Это входило в процедуру церемонии папского посвящения в течение почти шести веков. После Иоанны каждый вновь избранный Папа должен был сесть на sella stercoraria (буквально: «стульчак») с отверстием посередине. Это позволяло осмотреть его гениталии и убедиться в его принадлежности к мужскому полу. Затем проверяющий торжественно объявлял собравшимся, что «Mas nodis nominum» – «Наш избранник мужчина». Только после этого Папе вручались ключи от базилики Святого Петра. Эта церемония соблюдалась до XVI века. Даже Александру Борджа пришлось подчиниться правилу и пройти это испытание при избрании, хотя к тому моменту его жена уже родила четверых сыновей, которых он с гордостью признал!

Католическая церковь не отрицает существования особого стула с отверстием, поскольку он сохранился в Риме до настоящего времени. Никто не отрицает и того, что его использовали в течение столетий для церемонии посвящения Пап. Но многие утверждают, что стул использовался только из-за того, что он красив по форме. Тот факт, что на сидении имеется отверстие, они считают несущественным. Название sella stercoraria, предположительно, происходит от слов, адресованных Папе, сидевшему на этом стуле: «Suscitans de pulvere egentem, et de stercore erigens pauperem ut sedeat cum principibus… – [Бог] поднимает страждущих из праха и нищих из грязи, чтобы сидели рядом с царями…»

Такое объяснение неубедительно. Возможно, когда-то этот стул использовался для отправления физиологических нужд или же служил акушерским креслом. Трудно предположить, что предмет такой необычной формы, вызывающий столь пикантные ассоциации, использовался в качестве папского трона без какого-либо исключительного повода. Но если проверка стулом выдумка, чем объяснить многочисленные поговорки и песни о нем, популярные у римлян в течение веков? Принимая во внимание, что в те времена царили невежество и суеверия, а средневековый Рим представлял собой довольно тесное сообщество (люди жили в нескольких ярдах от папского дворца), многие из их отцов, братьев, сыновей и кузенов были прелатами, следовательно, присутствовали на посвящениях Пап и знали правду о sella stercoraria. Есть даже свидетельство очевидца такой проверки. В 1404 году валлийский путешественник Адам из Юска, прожив в Риме два года, вел записи своих наблюдений. Его подробнейшее описание коронации Папы Иннокентия VII содержит сведения и о проверке стулом.

Другое интересное косвенное свидетельство – «запретная улица». Дворец, папская резиденция и епископальный собор (базилика Иоанна Латеранца) находятся в части Рима, противоположной базилике Святого Петра. Между этими двумя сооружениями часто проходят папские процессии. Даже беглый взгляд на карту города показывает, что Виа Сакра (теперь называемая Via S.Giovanni) – самый короткий и прямой путь маршрута, используемого в течение столетий (отсюда и название Via Sacra – святой путь). Именно на этой дороге Иоанна родила мертвого ребенка. Впоследствии папские процессии намеренно обходили Святой Путь стороной, чтобы не вспоминать об этом постыдном событии.

Церковь утверждала, что отклонение от маршрута произошло потому, что улица была слишком узкой для процессии до XVI века, когда ее расширил Папа Сикст V. Но это объяснение совершенно неверное. В 1486 году Иоанн Буркардт, Епископ Хорты и папский церемониймейстер, занимавший эту должность при правлении пятерых пап, человек безукоризненно знавший порядки папского двора, описал в своем журнале то, что случилось, когда процессия нарушила традицию и повернула на Виа Сакра:

На обратном пути [Папа] с процессией прошел мимо Колизея по той прямой дороге,…где Иоанна Англиканка родила ребенка… По этой причине… папы, и их кавалькады никогда не проходят по упомянутой улице. Папа был обвинен архиепископом Флорентийским, епископом Массанским и Хуго де Бенчи…

За сто лет до этого улица была расширена, и папская процессия прошествовала по Виа Сакра без каких-либо затруднений. Запись Буркардта подтверждает, что папство Иоанны признавалось в то время высочайшими официальными лицами папского двора.

Учитывая смутность и нестабильность тех времен, невозможно с уверенностью определить, действительно ли существовала Папесса Иоанна. О том, что на самом деле произошло в 855 году от Рождества Христова, возможно, мы не узнаем никогда. Именно поэтому ваша покорная слуга написала роман, а не исторический трактат. Хотя в основе его лежат исторические факты, запечатленные в древних документах, книга не более чем художественный вымысел. Крайне мало известно о детстве Иоанны, кроме того, что она родилась в Ингельхайме в семье англичанина, а потом была монахом в монастыре Фульды. Пришлось немного пофантазировать, чтобы заполнить пробелы в ее биографии.

Однако основные события взрослой жизни Иоанны в романе «Папесса Иоанна» приведены с максимальной точностью. Битва при Фонтено действительно произошла 25 июня 841 года. Сарацины ограбили базилику Святого Петра в 847 году, а затем были разбиты в морском сражении в 849 году. В 848 году в Борго случился сильный пожар, а в 854 году Тибр затопил город. В IX веке обряд погружения действительно широко распространился во Франконии. Анастасий был отлучен от церкви Папой Львом IV. Позднее, когда Папа Николай назначил его библиотекарем, Анастасий получил признание, как автор Liber pontificalis. В этой книге он привел жития всех современных понтификов. В Латеранском дворце были убиты Теодор и Лев, а также состоялся суд, на котором военный магистр Даниэль обвинял папского главнокомандующего. Чревоугодничество и пьянство папы Сергия упоминается в исторических записях, а также перестройка приюта для сирот. Анастасий, Арсений, Готшалк, Рабан Мор, Лотар, Бенедикт и Папы Григорий, Сергий и Лев – все они лица исторические. Подробности и детали быта IX века были тщательно изучены: информация об одежде, питании и методах лечения абсолютно достоверна.

Чтобы история получилась интересной, пришлось дать волю воображению. Поэтому набег викингов перенесен на 828 год, хотя на самом деле это произошло в 834 году. Точно так же в романе император Лотар приходит в Рим с карательными целями дважды, хотя в действительности в первый раз он поручил это своему сыну Людовику, итальянскому королю. Тела Святых Марцеялина и Петра были похищены из могил в 827 году, а не в 855. Иоанн, соперник и предшественник Папы Сергия, после свержения не был убит, а заключен в каземат и забыт. Анастасий умер в 878 году, а не в 897. Следует признаться, что эти вольности – исключения, но в целом автор старался придерживаться исторической точности.

Современному человеку много из того, что описано в романе, может показаться шокирующим, но в те далекие времена все воспринималось иначе. Падение Римской империи, а вследствие этого упадок права и порядка привели к беспрецедентному варварству и жестокости. Как сетовал один из современных хроникеров, «это было время меча, время ветра и время волка». Население Европы сократилось почти вдвое из-за ряда страшных голодных и чумных моров, гражданских войн и набегов «варваров». Средняя продолжительность жизни была очень короткой: менее четверти населения доживало до пятидесяти лет. Больше не существовало истинных городов, в самых больших населенных пунктах проживало не более трех тысяч человек. Римские дороги разрушались, мосты, от которых они зависели, исчезли.

Социально-экономический строй, теперь называемый феодальным, еще не сформировался. Европа была единым государством. Еще не существовало самостоятельной Германии, не было и Франции, Испании, Италии. Романские языки еще не выделились из материнской латыни. В IX веке общество только переходило от одной формы цивилизации, давно погибшей, к другой, еще не рожденной.

Жизнь в те тревожные времена была особенно трудна для женщин. Этот женоненавистнический век находился под влиянием таких отцов церкви, как Святые Павел и Тертуллиан:

Разве не знаешь ты, Ева, что ты есть?… Ты есть врата дьявола, нарушившая запрет, первый нарушитель Божественного Закона. Ты есть та, кто соблазнила того, к кому дьявол не осмелился приблизиться… во искупление твоего смертного греха должен был умереть Сын Божий.

Считалось, что от менструальной крови может прокиснуть вино, погибнуть урожай, заржаветь железо, а собачьи укусы становятся отравленными. К женщинам относились очень презрительно, они не имели никакой собственности и других гражданских прав. По закону их могли избивать мужья. За изнасилование судили как за мелкую кражу. Не одобрялось обучение женщин, поскольку считалось, что образованная женщина – явление не только противоестественное, но и опасное.

Неудивительно, что женщины предпочитали выдавать себя за мужчин, стремясь избежать такой судьбы. Не только Иоанна, но и другие женщины успешно скрывали свой обман. В III веке Евгения, дочь префекта Александрии, выдав себя за мужчину, стала монахом, а затем аббатом. Она скрывала свою тайну, пока ей не пришлось признаться, что она женщина, поскольку ее обвинили в изнасиловании девственницы. В XII веке Святая Хильдегунда, под именем Езефа, стала монахом аббатства Шонау и не была разоблачена до самой смерти.[11]

Свет надежды, зажженный этими женщинами, слабо мерцал во тьме, но никогда не угасал. Те из них, кто умел мечтать, осуществили свои надежды. Книга о Папессе Иоанне – это история одной из таких мечтательниц.

Хронология событий в романе

Год 814

Карл Великий умер 28 января. Иоанна родилась в тот же день. Людовик Благочестивый коронуется императором.

Год 823

В Риме, в папском дворце, убиты премицерий Теодор и номенклатор Лев. Папа Паскаль заступается за убийц и предает анафеме жертв убийства, провозглашая, что их смерть – акт справедливости.

Год 824

Римское Уложение дает франкскому императору право утверждать вновь избранного Папу.

Год 828

Викинги грабят Дорштадт.

Год 829

Синод освобождает Майнца Готшалка от монашеского обета.

Год 833

Лотар, сын Людовика Благочестивого, выступает со своими братьями против отца. Преданный и потерпевший поражение в битве на Поле Лжи, Людовик свергнут с престола.

Год 834

Новое восстание возвращает Людовику его трон. Людовик прощает сыновей, возвращая им земли и привилегии.

Год 840

Людовик Благочестивый умирает. На троне Лотар.

Год 841

Карл и Людвиг, братья Лотара, восстают против него. Королевские войска сражаются 25 июня при Фонтено, кровавая бойня оставляет империю беззащитной перед викингами.

Год 844

Умирает Папа Григорий. Сергий избран Папой Римским. Франкские войска наступают на Рим, чтобы утвердить Римское Уложение. Викинги грабят Париж.

Год 846

Сарацины нападают на Рим и грабят собор Святого Петра.

Год 847

Умирает Папа Сергий. Лев избран Папой Римским. Начинается строительство Стены Льва.

Год 849

Сарацины разбиты в морском сражении при Остии.

Год 852

Завершение строительства и освящение Стены Льва 27 июня.

Год 853

Папа Лев умирает. Иоанна избрана Папой Римским.

Год 854

Римский синод. Тибр выходит из берегов.

Год 855

Умирает Иоанна. Анастасий захватывает папский трон, но его изгоняют через два месяца. Папой Римским избран Бенедикт.

Об авторе

Донна Вулфолк Кросс в 1969 году закончила с отличием филологический факультет Пенсильванского университета; член привилегированного общества студентов и выпускников колледжей «Фи Бета Каппа», После окончания университета переехала в Лондон, где работала помощником редактора в небольшом издательстве W.H.Allen & Со. После возвращения в США, перед окончанием Калифорнийского университета, где она в 1972 году получила степень магистра по литературе, будущая писательница работала в рекламной компании Yung and Rubicam на Мэдисон-Авеню.

В 1973 году Вулфолк Кросс с мужем переехала в Сиракузы, штат Нью-Йорк, и начала преподавать английский язык в нью-йоркском колледже. Она автор двух книг по лингвистике, «Бранная лексика» и «Язык средств массовой информации», а также соавтор книги «Разговорный язык». Роман «Папесса Иоанна», над которым она работала в течение семи лет, – ее первое художественное произведение. В настоящее время писательница работает над новым романом, действие которого происходит во Франции XVII века.

Примечания

1

Январь. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Никто не мог предположить, что в 855–858 гг. она под именем Иоанна будет занимать папский престол.

(обратно)

3

О природе вещей (лат.).

(обратно)

4

Алкуин Флакк Альбин, ок. 735–804, англо-саксонский ученый, автор богословских трактатов, учебников философии, математики и др., деятель «Каролингского возрождения», советник Карла Великого, аббат Турского Монастыря.

(обратно)

5

Ободриты, или бодричи, – полабские славяне, жившие в нижнем течении Эльбы в VII–XII вв.

(обратно)

6

То есть «домашний священник».

(обратно)

7

Вещь, или ребенок, оставляемый эльфами взамен похищенного.

(обратно)

8

После смерти короля Людовика престол занял его старший сын Лотар, два младших Людвиг и Чарльз с ними воевали.

(обратно)

9

Почетная должность в англиканской церкви, оплачиваемая из кафедральной казны, присуждается за особые заслуги перед церковью.

(обратно)

10

Два самых сильных конкретных доказательства против папства Иоанны основаны на том, что Лев IV умер в 855 году. (1) Существует монета с именем Папы Бенедикта с одной стороны и императора Лотара с обратной стороны. Поскольку Лотар умер 28 сентября 855 года, а на монете изображены Бенедикт и Лотар при жизни, Бенедикт мог, очевидно, взойти на трон не позднее 855 года. (2) Указ, написанный 7 октября 855 года Папой Бенедиктом, подтверждает привилегии монастыря Корби, опять же свидетельствуя о том, что в то время трон принадлежал ему. Но эти «доказательства» бессмысленны, если Лев умер в 853 году (или даже в 854), поскольку тогда остается время для правления Иоанны перед восхождением на трон Бенедикта в 855 году.

(обратно)

11

Есть немало примеров более позднего времени, когда женщины успешно выдавали себя за мужчин, включая Марию Рид, которая в начале XVIII века была пиратом; Хана Шнель служила моряком в британском флоте; в XIX веке некая женщина, чье имя так и осталось неизвестным, назвавшись Джеймсом Барри, дослужилась до звания генерал-инспектора британских госпиталей; Лорета Жзнета Велакес воевала на стороне конфедератов в сражении Бул Ран под именем Гарри Булфориа. Совсем недавно Тересина Гомес из Лисабона выдавала себя за мужчину восемнадцать лет. Как превосходного солдата, ее наградили самыми высокими военными наградами, она дослужилась до звания генерала португальской армии и была разоблачена только в 1994 году, когда ее арестовали по обвинению в финансовых махинациях, а в полиции принудили к физическому осмотру.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Эпилог

Примечание автора

Хронология событий в романе

Об авторе X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?