«Путешественники XIX века»

Жюль Верн ПУТЕШЕСТВЕННИКИ XIX ВЕКА История великих путешествий

ЧАСТЬ I

Глава первая. На заре века открытий

I

Уменьшение количества географических открытий во время наполеоновских войн. – Путешествия Зетцена по Сирии и Палестине. – Хауран и путешествие вокруг Мертвого моря. – Декаполис. – Путешествие по Аравии. – Буркхардт в Сирии. – Путешествия в Нубию по берегам Нила. – Паломничество в Мекку и Медину. – Англичане в Индии. – Уэбб у истоков Ганга. – Описание путешествия в Пенджаб. – Кристи и Поттинджер в Синде. – Путешествие тех же исследователей по Белуджистану и Персии. – Элфинстон в Афганистане. – Поездка Муркрофта и Херси к озеру Манасаровар. – Ходжсон у истоков Ганга. – Персия по описаниям Гардана, Ад. Дюпре, Морьера, Макдональда Киннера, Прайса и Узли. – Гюльденштедт и Клапрот на Кавказе. – Льюис и Кларк в Скалистых горах. – Рафлс на Суматре и на Яве.

В конце XVIII и в начале XIX веков число великих географических открытий заметно уменьшается.

Мы знаем, что Французская Республика организовала экспедицию на розыски Лаперуза и направила капитана Бодена в плавание к берегам Австралии, давшее важные результаты. Этим исчерпывалось проявление интереса к географии, какое среди разбушевавшихся страстей и войн могло разрешить себе правительство.

Позже в Египте Бонапарт окружает себя целым штабом выдающихся ученых и художников. Тогда-то были собраны материалы для великолепного труда, который впервые дал верное, хотя и неполное представление о древней цивилизации в Стране Фараонов. Однако когда в Бонапарте окончательно проявился Наполеон, эгоистический властелин, подчиняя всё своей отвратительной страсти к войне, уже не хотел и слышать об исследованиях, путешествиях и открытиях. Ведь они отнимали бы у него и деньги и людей. А он сам тратил то и другое в таком количестве, что не мог позволить себе подобную бесполезную расточительность. Поэтому он и уступил Соединенным Штатам всего за несколько миллионов последние остатки французских колониальных владений в Америке.

К счастью, в мире оставались народы, не подвластные его железной руке. Хотя эти страны вели непрестанную борьбу с Францией, в них находились люди, которые по своей воле приумножали географические познания, создавали на подлинно научном фундаменте археологию и приступили к первым лингвистическим и этнографическим исследованиям.

Во Франции ученый географ Мальтбрен[1] в статье, опубликованной им в 1817 году в первом номере журнала «Nouvelles Annales des Voyages» («Новые Анналы путешествий»), кропотливо и чрезвычайно точно рисует состояние географической науки к началу XIX века и перечисляет дальнейшие ее задачи. Он особо останавливается на успехах, достигнутых в области мореходства, астрономии и языкознания. У англичан Ост-Индская компания[2] не только не скрывает своих открытий, как это делала из боязни конкуренции Компания Гудзонова залива, но создает научные общества, публикует путевые журналы и поощряет путешественников. Даже война способствует науке-мы уже говорили, что французская армия занималась в Египте сбором материалов для громадного научного труда. Вскоре порыв благородного соревнования охватывает все народы.

В начале XIX века на первое место по количеству великих географических открытий выдвигается одна страна. Эта страна – Германия. Немецкие исследователи так старательны, их воля так упорна, а инстинкт так верен, что последующим путешественникам остается только проверять и дополнять их открытия.

Первым по времени был Ульрих Яспер Зетцен. Он родился в 1767 году в Восточной Фрисландии, окончил университет в Геттингене и опубликовал несколько работ по статистике и по естественным наукам, к которым испытывал врожденную склонность. Эти статьи обратили на него внимание правительства.

Мечтою Зетцена – как впоследствии и Буркхардта – было путешествие в Центральную Африку. Но предварительно он хотел исследовать Палестину и Сирию, страны, к которым «Палестинское общество», основанное в Лондоне в 1805 году, привлекло позже всеобщее внимание. Зетцен набрал побольше рекомендательных писем и в 1802 году выехал в Константинополь.

Хотя в Святую Землю и в Сирию тянулось множество паломников и путешественников, об этих странах имелись на редкость смутные сведения. Вопросы физической географии не были изучены с достаточной полнотой. Собранные сведения были скудны, а некоторые области, например Ливан и Мертвое море, еще вовсе никто не исследовал. Сравнительное географическое изучение этих стран по сути дела не начиналось. Чтобы заложить его основы, понадобился ревностный труд английского «Палестинского общества» и научный опыт многих путешественников. Но Зетцен, обладавший разносторонними познаниями, оказался отлично подготовленным для исследования этой страны, которая пока, сколько ее ни посещали, оставалась на деле неведомой.

Зетцен пересек всю Анатолию и в мае 1804 года прибыл в Халеб. Там он прожил почти год, занимаясь практическим изучением арабского языка, делая выписки из трудов восточных географов и историков и уточняя астрономическое положение Халеба. Кроме того, он производил естественноисторические исследования, собирал старинные рукописи и перевел множество народных песен и легенд, которые имеют важное значение для близкого ознакомления с жизнью народа.

В апреле 1805 года Зетцен выехал из Халеба в Дамаск. Сначала ему пришлось пересечь Хауранский и Джоланский округа, расположенные на юго-восток от этого города. До него еще ни один путешественник не посещал этих двух провинций, игравших довольно важную роль в истории евреев во времена римского господства и называвшихся тогда Ауранитис и Гаулонитис. Зетцен первый дал нам их географическое описание.

Отважный путешественник изучил также Ливан и Баальбек. От Дамаска он направился к югу, достиг Иудеи и исследовал восточную часть Хермона, Иордании и Мертвого моря. Здесь жили когда-то племена, хорошо известные в еврейской истории – аммониты, моабиты, галадиты, батанеи и другие. Южная часть страны в эпоху римского владычества носила название Переи, и там-то и находился знаменитый Декаполис, то есть «Союз Десяти Городов». В новое время ни один путешественник не посещал Переи. Для Зетцена это обстоятельство явилось поводом именно оттуда начать свои исследования.

Дамасские друзья Зетцена пытались отговорить его от задуманного предприятия и рассказывали ему о трудностях и опасностях пути, на котором легко было наткнуться на бедуинов,[3] но ничто не могло его удержать. Впрочем, прежде чем посетить Декаполис и установить состояние его развалин, Зетцен объехал небольшую страну, по названию Ладша. О ней в Дамаске ходила дурная слава из-за хозяйничавших там бедуинов, но, по слухам, в этой области сохранилось много замечательных остатков древности.

Зетцен выехал из Дамаска 12 декабря 1805 года с проводником армянином. Однако тот заблудился в первый же день, и Зетцен, предусмотрительно запасшийся пропуском паши, дальше уже двигался от селения к селению и в каждом требовал себе для сопровождения вооруженного всадника.

«Часть Ладши, виденная мною, – говорит путешественник в отчете, напечатанном в старых «Анналах путешествий», — состоит, как и Хауран, из подчас очень пористого базальта и во многих местах представляет собою обширные каменистые пустыни. Селения – большей частью разрушенные – расположены на скалистых склонах. Черная окраска базальта, обвалившиеся башни, храмы и дома, полное отсутствие деревьев и зелени — все придает этим местам мрачный, унылый вид и даже наполняет душу каким-то страхом. Почти в каждом селении находишь то греческие надписи, то колонны, то еще какие-нибудь другие остатки античной культуры (я списал, в числе других, надпись императора Марка Аврелия). Дверные створки здесь, как и в Хауране, делают из базальтовых плит».

Едва Зетцен приехал в деревню Герата и расположился на отдых, как появилось человек десять всадников. Они объявили от имени помощника правителя Хаурана, что им велено схватить его. Их начальник Омар Ara, услыхав, что путешественника уже видели здесь в прошлом году, и вообразив, что пропуск у него поддельный, велел привести его к себе.

Сопротивление было бесполезно. Нисколько не встревожась этим происшествием, казавшимся Зетцену пустой помехой, он проехал полтора дневных перехода в глубь Хаурана, где на караванной дороге, ведущей в Мекку, его встретил Омар Ага.

Он довольно хорошо принял Зетцена, и на следующий день тот уехал. Однако при встречах с многочисленными отрядами арабов Зетцен, сумевший внушить им уважение своим видом, убедился в том, что Омар Ага имел намерение ограбить его.

По возвращении в Дамаск выяснилось, что найти проводника для путешествия по восточному берегу Иордана и вокруг Мертвого моря очень трудно. Наконец некий Юсуф-аль-Милки, исповедовавший греческую веру, в течение тридцати лет торговавший с арабскими племенами и бывавший в областях, куда стремился Зетцен, согласился сопровождать его туда.

И вот 19 января 1806 года два путника выехали из Дамаска. Зетцен оделся в платье шейха и захватил с собой лишь кое-какую одежду, необходимые книги, бумагу для засушивания растений и набор лекарств, нужных ему как доктору, за которого он себя выдавал.

Два округа – Рашея и Хасбея, расположенные у подножия гор Хермон, в то время года еще увенчанных снегом, – были исследованы им раньше других, так как во всей Сирии они оставались пока наименее изученными.

По другую сторону этой горы путешественник посетил деревню Ашха, населенную друзами, резиденцию эмира – Рашею, а затем Хасбею, где остановился у ученого греческого епископа Шура или Шейда, к которому у него было рекомендательное письмо. Особое внимание путешественника в этой гористой местности привлекли залежи асфальта, вещества, «применяемого здесь для защиты виноградников от насекомых».

Из Хасбеи Зетцен добрался до Банияса, старинной Кесареи Филипповой, теперь превратившейся в жалкую деревушку из двух десятков хижин. Остатки древней крепостной стены еще можно было различить, но от великолепного храма, воздвигнутого Иродом[4] в честь Августа,[5] уже не сохранилось и следа.

Река Банияс у древних считалась истоком Иордана; однако этого наименования заслуживает скорее река Хасбени, как самый большой приток его. Зетцен обследовал Хасбени, а также озеро Мерон, в старину называвшееся Самахонитис.

В этих местах его покинули все погонщики мулов, ни за что не соглашавшиеся идти с ним к мосту Дшир-Беат-Якуб; Зетцен расстался и со своим проводником Юсуфом, которого пришлось послать большой дорогой в Тиверию, а сам всего с одним арабом пешком отправился к этому опасному месту.

Но придя к Дшир-Беат-Якубу, Зетцен долго не мог найти никого, кто согласился бы сопровождать его на восточный берег Иордана, пока, наконец, один местный житель, прослышав, будто он доктор, не обратился к нему с просьбой посетить шейха, страдавшего от болезни глаз и жившего на восточном берегу Тивериадского (Генисаретского) озера.

Зетцен не упустил этого случая, и хорошо сделал. Он не спеша осмотрел Тивериадское озеро и реку Вади-Шеммах – правда, не без риска, что проводник ограбит или даже убьет его. Таким образом он достиг Тиверии (называвшейся Табарией у арабов), где Юсуф дожидался его уже много дней.

«Город Тиверия, – говорит Зетцен, – расположен на самом берегу озера. Со стороны суши он окружен крепкой стеной из обтесанных базальтовых глыб, но, несмотря на это, его трудно назвать городом. От былого великолепия не сохранилось и следа, и можно обнаружить только развалины древнего города, которые простираются до горячих источников, находящихся на расстоянии одного лье к востоку. Пониже главного источника знаменитый Джезар-паша[6] соорудил помещение для ванн. Будь эти воды в Европе, они, наверное, стали бы самыми излюбленными из всех известных. В долине, вокруг озера, благодаря концентрации тепла хорошо растут финиковые пальмы, лимонные и апельсиновые деревья, а также индиго. В более возвышенных местах произрастают плоды, требующие умеренного климата».

К западу от южного конца озера виднеются кое-где остатки старинного города Тарихея. Отсюда начинается прекрасная долина Эль-Гор, стиснутая между двумя горными цепями и почти невозделанная. Сейчас она служит только местом кочевья для арабских племен.

Зетцен без особых препятствий продолжал свое путешествие по Декаполису; однако, чтобы уберечься от алчных туземцев, ему пришлось переодеться нищим.

«Поверх сорочки, – рассказывает он, – я надел старый «камбас», то есть халат, а поверх него старую рваную синюю женскую рубаху, обмотал голову тряпкой и обулся в опорки. Старый, изорванный «аба»,[7] накинутый на плечи, защищал меня от холода и дождя, а длинный сук служил посохом. Мой проводник, грек-христианин, оделся почти так же, и в этом наряде мы шли по стране десять дней. Часто нас задерживали холодные дожди, и мы не раз мокли до костей. Однажды мне пришлось целый день брести босиком по жидкой грязи, потому что по этой жирной, размокшей почве в моих рваных туфлях нельзя было идти».

Драа, находящаяся несколько дальше, представляет собой груду заброшенных развалин. От зданий, которыми она когда-то была знаменита, ничего не осталось.

В следующем округе – Эль-Боттин – имеются тысячи выдолбленных в скалах пещер, где жили старинные обитатели этих мест. Почти так же обстояло дело и во время посещения Зетцена.

Мукес был некогда-судя по многочисленным древним колоннам и саркофагам – большим богатым городом. Зетцен отождествляет Мукес с Гадарой, одним из второстепенных городов Декаполитании.

В нескольких лье оттуда лежит в развалинах Абиль, в древности Абила. Зетцен не мог уговорить своего проводника отправиться туда, так тот был напуган слухами об арабах Бени-Шехара, и ему пришлось пойти одному.

«Город совершенно разрушен и всеми покинут, – говорит путешественник, – в нем не уцелело ни единого здания, и лишь по развалинам и обломкам можно судить о его былом величии. Местами сохранилась прекрасная крепостная стена, и часто встречаются своды и колонны из мрамора, базальта и серого гранита. За стеною я тоже видел большое количество колонн и между ними две – громадной величины. Я решил, что здесь стоял большой храм».

После округа Эль-Боттин Зетцен попал в округ Эдшлун. Вскоре он обнаружил обширные развалины Джераша, которые могут сравниться с руинами Пальмиры и Баальбека.

«Необъяснимо, – говорит Зетцен, – почему этот, когда-то прославленный город мог ускользнуть от внимания любителей древности. Он расположен на довольно плодородной открытой равнине, орошаемой рекой. На пути к нему я видел много гробниц с прекрасными барельефами. У самой дороги я заметил как- то саркофаг с греческой надписью. Стены города совсем обвалились, но еще можно разобрать, что они тянулись на три четверти льё, или даже на целое льё. Эти стены построены целиком из тесаного мрамора. Внутри города местность неровная и понижается к реке. Дома горожан не сохранились; зато я заметил много общественных зданий, отличающихся прекрасной архитектурой. Я обнаружил два великолепных мраморных амфитеатра прочной постройки с колоннами, нишами и т. д., и все это хорошо сохранилось. Есть там несколько дворцов и три храма. В одном из них был перистиль[8] из двенадцати больших колонн коринфского ордера,[9] и одиннадцать из них еще стояли. В другом я видел упавшую колонну из прекраснейшего египетского полированного гранита. Я нашел также отделанные пилястрами,[10] хорошо сохранившиеся городские ворота с тремя арками. Среди других памятников старины, обнаруженных мною, мне особенно понравилась длинная улица, пересеченная другой и украшенная с обеих сторон мраморными колоннами коринфского ордера. Один ее конец упирался в полукруглую площадь с шестьюдесятью ионическими колоннами. У перекрестка на каждом из четырех углов виднеются большие пьедесталы из обтесанного камня, на которых когда-то, наверное, стояли статуи. Сохранилась также часть мостовой из больших тесаных камней. В общем, я насчитал около двух сотен колонн, многие из которых еще сохранили антаблемент (карниз, связывающий верхушки колонн). Упавших колонн несравненно больше. К тому же я осмотрел только часть города, а за рекой в другой его части, пожалуй, найдется еще немало замечательных остатков старины».

Зетцен считает, что Джераш не что иное, как древняя Герасса, город, до сих пор весьма неточно обозначавшийся на всех картах.

Затем путешественник перешел реку Нахр-эс-Зерка или, как ее называют еврейские историки, Ябок, образующую северную границу страны аммонитов, и проник в область Эль- Белька, когда-то цветущую, но теперь пустынную и заброшенную, где имеется только один город Эс-Сальт – в древности Аматуза. Потом Зетцен посетил Амман, который под названием Филадельфии славился среди городов Декаполиса; там еще можно было напасть на образцы древнего искусства. Дальше он побывал в Элеале — старинном городе аморитов, в Мадебе (ранее носившей название Мадба), на горе Неба, в Дибане и в стране Керрак, родине моабитов. Затем он осмотрел развалины Раббы – древней резиденции правителей страны, называвшейся тогда Раббат, и, с превеликими трудностями перейдя гористую местность, прибыл наконец в область Гор-эс-София, расположенную у южной оконечности Мертвого моря.

Стояла страшная жара, а идти приходилось по обширным солончаковым равнинам, не орошаемым ни одним ручейком. Наконец, 6 апреля измученный жаждой Зетцен прибыл в Вифлеем, а вскоре и в Иерусалим.

За время своего путешествия Зетцен побывал в крайне любопытных местах, которых до него не посещал ни один путешественник нового времени. Он собрал ценные сведения о свойствах воды Мертвого моря, опроверг кучу глупейших россказней, исправил ошибки на самых точных картах, помог определить многие старинные города Переи и установил существование многочисленных развалин, свидетельствовавших о былом процветании, достигнутом этой страной при господстве римлян. 25 июня 1806 года Зетцен выехал из Иерусалима и морем вернулся в Акку.

Но Зетцен не хотел оставлять свои открытия незавершенными. Через десять месяцев он вторично объехал «Асфальтовое озеро» (Мертвое море) и во время этого второго путешествия пополнил свои первоначальные наблюдения.

Затем путешественник перебрался в Каир, где провел два года. Там он собирал восточные рукописи (большинство манускриптов, составляющих богатство библиотеки университета в Готе, куплено им), а также всевозможные сведения о внутренних областях страны. Однако, руководясь верным инстинктом, он записывал только те данные, которые могли претендовать на почти абсолютную точность.

Зетцен с его неутомимой жаждой новых открытий не мог долго предаваться относительному – хотя и далекому от праздности- покою. В апреле 1809 года он окончательно покинул столицу Египта и через Суэц направился на Синайский полуостров, где рассчитывал провести некоторое время перед тем как двинуться в Аравию. Аравия была тогда мало известна, и ее посещали лишь купцы, ездившие туда для закупки «бобов Моха» (Моха – крепость и порт в Йемене; области, примыкающие к этому городу, славятся своим кофе. (Прим. перев.)). До Нибура ее не посещала ни одна экспедиция научного характера, которая поставила бы своей целью изучение географии страны и нравов ее обитателей, а путешествие самого Нибура осуществилось благодаря профессору Микаэлису, которому понадобились некоторые сведения, чтобы разъяснить темные тексты в библии; расходы взял на себя король Дании Фредерик V. В экспедиции принимали участие математик Хавен, естествоиспытатель Форскаал, доктор Крамер, художник Брауренфейнд и военный инженер Нибур. Естественно, что эта группа вдумчивых и ученых людей отлично справилась с поставленной целью.

Между 1762 и 1764 годами они посетили Египет, гору Синай, город Джидду, потом высадились в Лохее и проникли в глубь Счастливой Аравии;[11] каждый занимался исследованиями в соответствии со своей специальностью. Но болезни и тяготы пути сломили отважных путешественников. Вскоре Нибур остался один и ему самому пришлось обработать наблюдения, сделанные им совместно со своими товарищами. Его труд-неистощимый источник сведений – сохранил ценность и до наших дней.

Зетцену хотелось превзойти своего предшественника. Для достижения этой цели он не останавливался ни перед чем. 31 июля он всенародно объявил себя последователем ислама и через Суэц отправился в Мекку, намереваясь проникнуть туда под видом паломника. По пути в святой город Зетцен побывал в Джидде. Его чрезвычайно поразило скопление верующих и необыкновенное своеобразие этого города, существующего благодаря религиозному культу и ради него.

«Все окружающее, – говорит ученый, – возбуждало во мне такое бурное волнение, какого я не испытал больше нигде».

Путешествия в Мекку, а также поездку в Медину не стоит передавать подробно. Описание этих священных городов всегда будут заимствоваться из точного и правдивого рассказа Буркхардта. К тому же работы Зетцена до середины прошлого столетия были опубликованы лишь в отрывках (в «Анналах путешествий» и в «Переписке барона Зака»). И только в 1858 году вышли в свет на немецком языке путевые дневники Зетцена, и то в неполном виде.

Из Медины путешественник вернулся в Мекку, где, стараясь не привлекать к себе внимания, занялся изучением города и религиозных обрядов, а также астрономическими наблюдениями, давшими возможность определить местоположение столицы ислама.

23 марта 1810 года Зетцен вернулся в Джидду. Затем вместе с арабом, который в Мекке был его постоянным советчиком и руководителем, он отплыл в Ходейду, один из главных портов Йемена. Пройдя Бейт-эль-Факих, гористую местность, где разводят кофе, и около месяца пролежав больным в Доране, Зетцен 2 июня прибыл в Сану, столицу Йемена, которую он называл прекраснейшим из городов Востока. 22 июля он добрался до Адена и в ноябре был в Мохе, городе, которым помечены последние полученные от него письма. По возвращении в Йемен его, как и Нибура, ограбили: у него отняли все вещи и коллекции под тем предлогом, будто бы он ловил разных животных и делал из них настой для отравления источников.

Но Зетцен не желал примириться с этим ограблением. Он немедленно отправился в Сану, где рассчитывал подать имаму[12] жалобу. Это случилось в декабре 1811 года. Несколько дней спустя распространился слух о его внезапной смерти в Таиззе. Вскоре это известие дошло до европейцев, посещавших арабские порты.

Кто был повинен в этой смерти? Имам или разбойники, ограбившие Зетцена? Для нас это не имеет значения. Можно только сожалеть, что оборвались исследования путешественника, так хорошо подготовленного и уже свыкшегося с обычаями и нравами арабов, и досадовать, что большая часть его дневников и наблюдений погибла безвозвратно.

«Зетцен, – говорит Вивьен де Сен-Мартен,[13] – был после Лудовико Вартема[14] [1503] первым путешественником, посетившим Мекку, а Медины, освященной могилой пророка, до Зетцена не видел ни один европеец».

Из этого ясно, насколько ценны отчеты этого беспристрастного. хорошо осведомленного и правдивого путешественника.

Как раз тогда, когда внезапная смерть положила конец деятельности Зетцена, Буркхардт пустился по его следам и подобно ему начал свое долгое и тщательное изучение Аравии с путешествия по Сирии.

«В истории науки, – пишет Вивьен де Сен-Мартен, – редко случается, чтобы два человека, почти равные по своим достоинствам, следовали друг за другом по той же стезе и один из них продолжал дело другого. Действительно, Буркхардт шел во многих отношениях по следам, проложенным Зетценом, и, сопутствуемый в течение долгого времени благоприятными обстоятельствами, помогавшими ему совершать свои многочисленные экспедиции, сумел прибавить многое к открытиям, сделанным его предшественником».

Хотя Иоганн Людвиг Буркхардт родился в Лозанне и не был англичанином, его все-таки надо причислить к английским путешественникам. В самом деле, благодаря своим родственным связям с сэром Джозефом Банксом – естествоиспытателем и спутником Кука, с Гамильтоном – секретарем Африканского общества – и благодаря их дружескому содействию Буркхардт мог осуществить свои поездки с пользой для науки.

Буркхардт был человеком широко образованным. Сперва он занимался в университетах Лейпцига и Геттингена, где слушал лекции Блуменбаха.[15] Затем продолжал свои занятия в Кембридже и изучал там арабский язык. В 1809 году он отплыл на Восток.

Чтобы подготовиться к тяготам жизни путешественника, он добровольно подолгу постился и обрекал себя на муки жажды. Иногда подушкой ему служила лондонская мостовая, а постелью – пыльная дорога. Но что значили эти мальчишеские попытки тренироваться в сравнении со страданиями, какие приносит с собой научное подвижничество?

Отправляясь из Лондона в Сирию, где он должен был совершенствоваться в арабском языке, Буркхардт намеревался сначала посетить Каир и добраться до Феццана путем, который когда-то проложил Хорнеман. Оказавшись в этой стране, он предоставил бы обстоятельствам подсказать ему наиболее удобную дорогу.

Буркхардт принял имя Ибрагима-ибн-Абдаллаха и выдавал себя за мусульманина – индуса. Чтобы заставить поверить в этот маскарад, путешественник часто должен был прибегать к разным хитростям. В некрологе, напечатанном в «Анналах путешествий», рассказывается, что, когда Буркхардта просили поговорить по-индусски, он не задумываясь начинал изъясняться по-немецки. Один переводчик итальянец, подозревавший в нем «гяура»-европейца, -дошел до того, что потянул его за бороду, то есть нанес самое тяжелое для мусульманина оскорбление. Буркхардт настолько вошел в свою новую роль, что немедленно ответил здоровым ударом кулака. Бедный итальянец отлетел кувырком шагов на десять, а зрители разразились смехом и, вполне убедясь, что путешественник бесспорно был тем, за кого себя выдавал, мигом перешли на его сторону.

С сентября 1809 года по февраль 1812 года Буркхардт оставался в Халебе и только раз прервал изучение языка и нравов сирийцев для того, чтобы съездить в Дамаск, Пальмиру и Хауран — места, где до него побывал лишь Зетцен.

Рассказывают, что во время одной поездки в Цор, местность, расположенную на северо-восток от Халеба, на берегу Евфрата, воры, напав целой бандой, ограбили его и отняли даже платье. На нем остались только штаны, но жена одного из вожаков, не получившего своей доли в добыче, хотела стащить с него и эту необходимую часть одежды.

«Экспедициям Буркхардта, – говорится в «Revue Germanique» («Германское обозрение»), – мы обязаны множеством сведений о местностях, о которых мы раньше имели представление лишь по отрывочным сообщениям Зетцена. Даже в часто посещавшихся районах наблюдательный ум Буркхардта давал ему возможность собрать интересные факты, которыми пренебрег бы рядовой путешественник. Эти ценные материалы издал позже полковник Мартин Уильям Лик, тоже выдающийся путешественник и ученый географ, обладавший разносторонними знаниями».

Буркхардт повидал Пальмиру и Баальбек, склоны Ливана и долину Оронт, озеро Хула и истоки Иордана. Он сообщил первые сведения о многих древних городах. Именно благодаря его указаниям удалось точно определить местоположение прославленной Апамси, хотя он сам и его ученый издатель сделали из своих данных ошибочные выводы. Наконец, его путешествия в Аурантис тоже дали – даже после поездок Зетцена – ценные географические и археологические сведения, помогающие уяснить состояние страны в настоящее время и проливающие яркий свет на задачи сравнительной географии всех эпох.

В 1812 году Буркхардт покидает Дамаск, посещает берега Мертвого моря, долину Ахаба и древний порт Азионгабер, – области, теперь вдоль и поперек изъезженные толпами англичан с путеводителями в руках, но куда в те времена можно было попасть, лишь рискуя жизнью. В одной из боковых долин путешественник обнаружил внушительные развалины Петры, древней столицы Петрейской – то есть Каменистой – Аравии.

К концу года Буркхардт был уже в Каире. Ему не хотелось сразу присоединяться к каравану, отправлявшемуся в Феццан, потому что его очень тянуло в Нубию, страну гораздо более любопытную для всякого историка, географа и археолога. Эту колыбель египетской культуры посетили в конце XVII века португалец Альварес и французы Понсе и Ленуа Дюруль, а в начале XVIII столетия Брюс, отчет которого столько раз подвергался сомнению, и наконец Норден, не заходивший дальше города Эд-Дирра.

В 1813 году Буркхардт исследует Нубию. Поездка обошлась ему всего в сорок два франка. Эту скромную сумму трудно сравнивать с тем, что затрачивается теперь на любую попытку путешествий по Африке. Правда, Буркхардт умел пообедать горстью дурро (проса),[16] а весь его «караван» состоял из двух дромедаров.[17] Но около того же времени двое англичан, Ли и Смелт, проехали по этой же стране, рассыпая на своем пути золото и всяческие подарки, и тем, кто шел вслед за ними, дорога стоила уже гораздо дороже.

Вскоре Буркхардт миновал пороги Нила.

«Немного далее, – говорится в отчете, – около места под названием Джебель-Ламуль проводники арабы обычно вымогают богатые подарки у тех, кого они сопровождают. Вот как они это проделывают. Они останавливаются, спешиваются и из песка и камешков делают небольшую кучку, похожую на те, что насыпают на своих могилах нубийцы. Они называют это – «рыть путнику могилу». Все это сопровождается настойчивыми требованиями подарка. Буркхардт, увидев, что проводник взялся за такую постройку, преспокойно последовал его примеру и сказал: «А это твоя могила, – ведь мы братья, и будет вполне справедливо похоронить нас вместе». Араб не мог удержаться от смеха. Они развалили свои зловещие постройки, и оба взобрались на верблюдов такими же друзьями, как и раньше. Араб тут же процитировал следующий стих из корана: «Ни один смертный не ведает, в каком уголке земли выроют ему могилу».

А это твоя могила…

Буркхардт очень хотел проникнуть в Донголу. Однако ему пришлось ограничиться лишь сбором сведений – правда, очень интересных-об этой стране и о мамелюках,[18] нашедших там себе убежище после резни, учиненной среди этого могущественного войска арнаутами[19] по приказу египетского паши.

На каждом шагу внимание путника здесь привлекают развалины древних городов и храмов. Наиболее любопытные из них встречаются в Ибсамбуле.

«Перед храмом, построенном на самом берегу Нила, – сообщается в отчете, — стоят шесть огромных фигур — от земли до колен я отмерил шесть с половиной футов. Они изображают Озириса[20] и Изиду[21] в различных положениях. Стены, а также и капители[22] колонн покрыты росписью и иероглифическими надписями. Судя по стилю, они очень древние. Все это высечено из цельного камня прямо в скале. Фигуры, по всей вероятности, были окрашены в желтый цвет, а волосы- в черный. В двухстах ярдах[23] от храма видны остатки еще более громадного сооружения. Четыре огромные фигуры так засыпаны песком, что нельзя даже разобрать, стоят они или сидят».

Какой смысл задерживаться на описании памятников, теперь уже хорошо известных, обмеренных, зарисованных и сфотографированных? Отчеты путешественников того времени интересны для нас лишь тем, что мы можем по ним судить о прежнем состоянии этих руин и о переменах, происшедших с тех пор в результате грабежей.

Во время своей первой экспедиции Буркхардт объехал только берега Нила, то есть очень узкую полосу, пересеченную короткими долинами, выходящими к реке. Он считает, что здесь, на пригодной для земледелия речной пойме, имеющей четыреста пятьдесят миль в длину и четверть мили в ширину, живет сто тысяч человек.

«Мужчины обычно хорошо сложены, сильны и мускулисты, но ростом несколько ниже египтян. Безусые, с небольшой бородкой, окаймляющей подбородок, они производят приятное впечатление и превосходят египтян мужеством и умственным развитием. Они любопытны и обо всем расспрашивают, но воровство им чуждо. Иногда им удается собственным трудом сколотить себе в Египте небольшое состояние, но у них нет торговой жилки. Женщины наделены теми же физическими качествами: все они хорошо сложены, а некоторые даже красивы: в чертах лица у них много кротости, и они очень скромны. Иные путешественники судили о наружности нубийцев слишком строго: правда, их тип различен в разных местностях: там, где пространство годной для обработки земли шире, — люди хорошо сложены. В местах, где полоса плодородной земли чрезвычайно узка, – обитатели, видимо, гораздо слабее, а кое-где они похожи на ходячие скелеты».

Страна стонала под деспотическим игом правителей – кашефов, которые выжимали пот из несчастных феллахов.[24] Буркхардт приводит довольно любопытный пример бесцеремонной наглости, с которой кашефы грабят население.

«Кашефу Хассану, – рассказывает он, – понадобился ячмень для лошадей. С толпой своих рабов он отправился прогуляться по полям. Около одного хорошего ячменного поля он увидел его владельца – крестьянина. «Ты плохо обрабатываешь землю! -вскричал он. -Ты посеял ячмень там, где можно бы собрать отличный урожай арбузов, которые стоят вдвое больше. Вот тебе арбузные семена -тут он дал крестьянину горсточку семян, – засей свое поле, а вы, рабы, повырывайте этот плохой ячмень и несите ко мне».

Отдохнув немного, в марте 1814 года Буркхардт предпринял новое путешествие – на этот раз не к берегам Нила, а в Нубийскую пустыню. Считая, что бедность лучшая защита в пути, осторожный путешественник отослал слугу, продал верблюда и, оставив себе одного осла, присоединился к каравану бедных торговцев.

Караван вышел из Дарау, деревни, населенной наполовину феллахами, наполовину абабдеями.[25] Вначале феллахи отнеслись к путешественнику плохо – не потому, что они подозревали в нем европейца, но, напротив, потому, что принимали его за турка из Сирии, явившегося с намерением отбивать у них торговлю рабами, которую они считали своей монополией.

Незачем здесь приводить названия колодцев, холмов и долин этой пустыни. Лучше дать очерк внешнего вида местности, как это сделал сам путешественник.

Брюс, побывавший там раньше, изображает эту пустыню в слишком мрачных красках и, чтобы прибавить себе заслуг, преувеличивает трудности пути. Но если верить Буркхардту, дорога не так безводна, как между Халебом и Багдадом или между Дамаском и Мединой. Нубийская пустыня вовсе не представляет собою безграничной песчаной равнины, унылое однообразие которой ничем не нарушается. Она усеяна скалами, достигающими подчас двухсот – трехсот футов в высоту и кое-где поросшими высокими пальмами «дум»[26] и акациями. Мелкая листва этих деревьев не дает защиты от палящих лучей солнца; недаром арабская поговорка гласит: «Не жди помощи от вельможи и тени от акации».

Пройдя Шигру, где в горах находится один из лучших источников, караван достиг Нила у селения Анкейр или Вади-Бербер.

В общем единственная опасность при переходе через пустыню заключается в том, что колодцы Неджейма могут оказаться пересохшими. Других трудностей ожидать не приходится, если только не сбиться с дороги, а это при хороших проводниках вряд ли возможно. Поэтому тяготы, перенесенные Брюсом в этих краях, видимо, чрезвычайно преувеличены, хотя отчеты шотландского путешественника обычно заслуживают доверия.

Обитателей Бербера Брюс называет барбаренами. У них красивое телосложение, а черты лица совсем другие, чем у негров. Они сохраняют чистоту крови, выбирая жен лишь из числа девушек своего племени или среди сородичей – арабов.

Описание характера и нравов этого народа у Буркхардта не только очень любопытно, но и поучительно. Испорченность нравов у жителей Бербера невероятна. Этот маленький город, где перепродаются товары и встречаются караваны, куда сгоняют рабов, не мог не стать настоящим разбойничьим притоном.

Торговцы из Дарау, на защиту которых полагался до сих пор Буркхардт (полагался зря, потому что они только и старались поживиться за его счет), прогнали его, когда караван покидал Бербер, и путешественник был вынужден искать покровительства у проводников и погонщиков ослов, охотно принявших его в свою компанию.

10 апреля чуть южнее впадения Могрена (по Брюсу – Мареб) караван был ограблен правителем города Эд-Дамер. Этот городок заселен факирами и приятно отличается своей чистотой и порядком от грязного полуразрушенного Бербера. Факиры занимаются всяческим колдовством, магией и самым отъявленным шарлатанством. Один из них даже заставлял блеять ягненка в желудке человека, который его украл и съел. Население слепо верит в такие чудеса, и с сожалением приходится отметить, что его невежество очень помогает властям сохранять порядок и спокойствие в городе и вообще способствует процветанию края.

Из Эд-Дамера Буркхардт попал в Шенди, где прожил целый месяц, и никто там не заподозрил в нем неверного. Незначительное во времена Брюса селение Шенди теперь разрослось до тысячи домов. Здесь ведется крупная торговля, причем обменной единицей являются рабы, верблюды и дурро. Больше всего здесь торгуют камедью,[27] слоновой костью, золотом в слитках и страусовыми перьями. 

Число рабов, ежегодно продаваемых в Шенди, достигает, по словам Буркхардта, пяти тысяч: две тысячи пятьсот увозят в Аравию, четыреста – в Египет, тысячу – в Донголу и на побережье Красного моря.

Путешественник воспользовался своим пребыванием на границе Сеннара и собрал некоторые сведения об этой стране. Ему сообщили много любопытного и своеобразного. Между прочим, рассказывали, как ее властелин пригласил однажды посла Мухаммеда-Али[28] на смотр кавалерии, которую он сам считал весьма грозной. Посол, в свою очередь, попросил разрешения показать сеннарцам, как действует имевшаяся у него турецкая артиллерия. При первом залпе двух маленьких полевых пушек, навьюченных на верблюдов, сеннарская кавалерия, пехота, все зеваки, двор и сам повелитель в ужасе бежали прочь!

Буркхардт распродал тут все свои пожитки. Затем, так как ему надоели приставания египетских купцов, его дорожных спутников, он присоединился к направлявшемуся в Суакин каравану. Ему хотелось побывать в совершенно неизвестной области, отделявшей этот город от Шенди. Из Суакина путешественник рассчитывал отплыть в Мекку, надеясь, что звание «хаджи»[29] сильно поможет ему в осуществлении его дальнейших планов.

«Эти хаджи, – рассказывает он, – составляют особое сословие, и никто не осмеливается тронуть ни одного из них из боязни восстановить против себя всех остальных».

С караваном, к которому присоединился Буркхардт, шло сто пятьдесят купцов и триста рабов. Две сотни верблюдов были нагружены тяжелыми тюками табака и свертками «даммура» — ткани, изготовляемой в Сеннаре.

Внимание нашего путешественника вскоре было привлечено рекою Атбара; после перехода по безводным пустыням берега ее, поросшие большими деревьями, приятно ласкали взор.

Путники следовали по течению реки вплоть до плодородной местности Така. Белая кожа шейха Ибрагима – как известно, такое имя принял Буркхардт – во многих деревнях вызывала крики страха у женщин, редко видавших арабов.

«Однажды, – рассказывает путешественник, – деревенская девушка, у которой я купил несколько луковиц, сказала, что прибавит мне еще, если я сниму тюрбан и покажу ей свою голову. Я потребовал восемь штук, и она тут же отдала их мне, а затем я исполнил ее желание. Увидев мою наголо бритую белую голову, она отскочила в ужасе. Когда же я спросил ее шутя, не хочет ли она иметь мужа с такой головой, она с величайшим отвращением стала клясться, что предпочла бы самого безобразного раба из Дарфура».

Не доходя до Гоз-Редгеба, Буркхардт заметил одно строение. Ему сказали, что это какой-то храм. Он бросился было в ту сторону, но спутники стали звать его обратно.

«Тут все окрестности полны разбойников! – кричали они. -Ты и двухсот шагов не пройдешь, как на тебя нападут!»

Путешественник так и не выяснил, – был ли то египетский храм, или, быть может, какая-нибудь постройка времен Аксумского[30] государства.

Караван вступил затем в страну Така или Эль-Гаш. Это большая равнина, в июне и июле затопляемая разливом небольших речек, ил которых необыкновенно плодороден. Дурро, растущее здесь, продают в Джидде на двадцать процентов дороже лучшего египетского проса.

На пути из Таки к берегам Красного моря в Суакин приходится пересекать горную цепь. Горы сложены из сплошных известняков, и до самого Шинтераба не встречается гранита. Переход через эту гряду не труден, и путешественник 26 мая прибыл в Суакин.

Но бедствия, предназначенные судьбою Буркхардту, еще не кончились. Aгa[31] и эмир[32] сговорились его ограбить. Они накинулись на него, как на последнего раба, однако предъявленные им фирманы от Мухаммед-Али и Ибрагим-паши совершенно изменили дело. Вместо тюрьмы, которой ему угрожали, его отвели к aгe, а тот решил поселить его у себя.

«Такой двадцатипятидневный переход от Нила к Красному морю, – говорит Вивьен де Сен-Мартен, – был совершен европейцем впервые. Благодаря ему в Европе получили точные сведения о живущих в этих краях полукочевых, полуоседлых племенах. Наблюдения Буркхардта не утратили своего значения и представляют безусловно поучительное и в то же время на редкость занимательное чтение».

7 июля Буркхардту удалось отплыть на туземном корабле в Джидду, служащую портом для Мекки.

Джидда, куда он прибыл через одиннадцать дней, лежит на берегу моря и окружена стенами, которые не могут противостоять артиллерии, но представляют отличную защиту от ваххабитов. Эти последние, часто именуемые «пуританами ислама», образуют особую секту, стремящуюся вернуть магометанству его первоначальную чистоту.

«Одна батарея, – говорит Буркхардт, – охраняет вход со стороны моря и господствует над всем портом. Там стоит на лафете огромная пушка, стреляющая ядрами весом в пятьсот английских фунтов. Эта пушка известна по всему Арабскому заливу, и одной ее славы достаточно для обороны Джидды».

Большой недостаток этого города – отсутствие пресной воды, которую берут из колодцев, находящихся почти за две мили. Без садов, без всякой растительности, без финиковых пальм, Джидда представляет исключительно своеобразное зрелище. В городе насчитывается двенадцать-пятнадцать тысяч жителей, но цифра эта удваивается во время паломничества.

Население Джидды далеко не все является коренным: оно состоит из уроженцев Хадрамаута и Йемена, из суратских и бомбейских индусов и малайцев: прийдя сюда в качестве паломников, люди оставались здесь жить, и таким образом основался город.

В отчете Буркхардта наряду с подробностями о нравах, образе жизни, ценах на съестное и количестве купцов встречаются любопытнейшие анекдоты.

Рассказывая о своеобразных обычаях жителей Джидды, путешественник говорит: «Здесь почти все обитатели привыкли с утра проглатывать небольшую чашечку растопленного масла – «чи», – затем пьют кофе, которое считается сильным укрепляющим средством. Люди свыкаются с самого детства с таким завтраком и, изменяя своей привычке, чувствуют себя плохо. Представители высших сословий ограничиваются одной чашечкой масла, но люди, принадлежащие к низшим сословиям, втягивают еще полчашки масла через нос, полагая, будто этим они препятствуют проникновению заразы в организм».

24 августа путешественник выехал из Джидды в Таиф. Дорога идет через горный хребет по самым романтическим долинам, среди роскошной растительности, которую так странно видеть в этих краях. Буркхардта там приняли за английского шпиона и старательно следили за ним. Несмотря на внешне хороший прием паши, он не пользовался никакой свободой передвижения и был стеснен в своих наблюдениях.

Таиф славится своими прекрасными садами; розы и виноград вывозят оттуда во все районы Хиджаза.[33] Раньше этот город вел обширную торговлю и достиг значительного процветания, но потом его разграбили ваххабиты.

Слежка, установленная за Буркхардтом, заставила его поторопиться с отъездом. 7 сентября он двинулся в Мекку. Отлично изучив коран и превосходно зная все мусульманские обряды, Буркхардт прекрасно исполнял роль паломника. Его первой заботой было – как это предписывает закон каждому правоверному, вступающему в Мекку – облачиться в «ирам» – то есть в одежду без швов; одним куском коленкора обертывают чресла, другой набрасывают на грудь и плечи. Первая обязанность паломника – идти прямо в мечеть, даже не обеспечив себя ночлегом. Буркхардт выполнил это требование, как выполнил и прочие предписанные для этого случая обряды и церемонии специального характера, не представляющие для нас особого интереса, почему мы на них и не останавливаемся.

«Мекку, – говорит Буркхардт, – мы вправе назвать красивым городом. Улицы ее шире, чем в других восточных городах. Дома высокие, каменные; благодаря многочисленным окнам, выходящим на улицу, у города более оживленный и более европейский вид, чем у городов Сирии и Египта, где в домах по наружному фасаду редко пробивают окна. На каждом доме есть терраса, побеленный пол которой имеет слабый скат, чтобы вода по желобам стекала на улицу. На этих площадках, скрытых за невысокими толстыми стенками, по общему на Востоке правилу не подобает показываться мужчине, так как его могли бы обвинить в подглядывании за женщинами, большую часть своего времени проводящими на террасе дома. Они сушат там зерно, развешивают белье и занимаются другими домашними делами. Единственная общественная площадь в городе – просторный двор Большой мечети. Деревьев мало, ни один сад не радует взора, и город оживляется лишь при появлении паломников. Тогда повсюду возникают многочисленные лавчонки, полные товаров. За исключением четырех – пяти просторных домов, принадлежащих шерифу, двух медрессе, то есть училищ, теперь превращенных в склады зерна, и мечети со школами при ней и несколькими пристройками, Мекка не может похвастать больше ни одним общественным зданием и в этом отношении уступает даже другим восточным городам той же величины».

Улицы в городе немощеные, а так как о сточных канавах там нет и помина, то повсюду неописуемая грязь и везде стоят мутные лужи.

Воды ждать можно только с неба, и ее собирают в цистерны. Колодезная вода так солона, что пить ее невозможно.

«В самом широком месте долины, в середине города высится мечеть, называемая Бейтуллах или Эль Харам. В других городах Востока есть мечети почти такие же большие и притом гораздо красивее, а эта примечательна лишь тем, что в ее ограде находится Кааба».[34]

Мечеть стоит на вытянутой в длину площади, которая окружена колоннадой. С восточной стороны колонны поставлены в четыре ряда, с других сторон – в три. Колонны соединены между собой стрельчатыми аркадами. Каждые четыре колонны накрыты небольшим куполом, обмазанным известкой и побеленным снаружи. Некоторые колонны из белого мрамора, иные из гранита или порфира, но большинство из обыкновенного камня с окрестных гор.

Сама Кааба так часто разрушалась и восстанавливалась, что от седой древности в ней не осталось и следа. Но она существовала раньше мечети, двор которой окружает ее сейчас.

«Кааба стоит, – говорит путешественник, – на наклонно сложенном фундаменте фута в два вышиною. Так как крыша плоская, Кааба кажется издали правильным кубом. Единственная дверь, через которую входят и которую открывают два – три раза в год, устроена с северной стороны на высоте почти семи футов над землей. Поэтому туда можно попасть только по деревянной лестнице. В северо-восточном углу Каабы, у двери на высоте четырех – пяти футов вмазан в стену знаменитый «черный камень», образующий часть угла здания. Очень трудно точно установить, что это за камень. Поверхность его стерлась от поцелуев и прикосновений миллионов паломников. Стены Каабы закрыты снаружи огромным куском черной шелковой ткани, доходящим до самой крыши. Это покрывало или занавес называется «кесуа» и ежегодно обновляется во время паломничества. Его привозят из Каира, где оно изготовляется за счет повелителя правоверных» (То есть турецкого султана. (Прим. перев. )).

Буркхардт дает первое по времени и достаточно подробное описание Мекки и ее святилища. Поэтому мы сочли нужным привести здесь выдержки из подлинного отчета. Число выдержек можно было бы умножить, так как в отчете приведены самые обстоятельные сведения о других достопримечательностях: о священных колодцах, под названием Земзем (вода из них считается верным средством от всех болезней), о Вратах Спасения, о здании Макам-Ибрагим, заключающем камень, на котором стоял Авраам,[35] когда он строил Каабу, и который сохранил отпечаток его колен, а также о других строениях внутри храмовой стены.

С тех пор, как Буркхардт сделал свое точное и полное описание, в Мекке ничего не изменилось. И теперь там то же стечение паломников, тянущих те же песнопения. Изменились только люди.

Рассказав о празднествах и о священных восторгах правоверных, Буркхардт самыми мрачными красками изображает последствия этого стечения людей, собирающихся со всех концов света.

«С приходом верующих, которые заканчивают здесь свое паломничество, вид мечети совершенно преображается, -говорит он. -Ослабевшие от тягот путешествия люди болеют и умирают из-за того, что «ирам» плохо защищает их от непогоды, а также из-за нездоровых жилищ в Мекке и от слишком скудной пищи, а подчас и полного отсутствия съестного. Поэтому в храме скапливается много трупов, принесенных, чтобы имам прочел над ними молитвы, и больных, которых по их просьбе приводят туда. Многие из них, когда подходит смертный час, просят положить их под колоннадой, чтобы они могли исцелиться видом Каабы или по крайней мере найти утешение в сознании, что испускают дух в священных стенах. Иные несчастные исхудалые паломники, истерзанные болезнями и голодом, ползут вдоль колоннады, а когда у них не остается сил протягивать к проходящим руку, ставят около своей подстилки чашку для подаяния в надежде на милосердие проходящих. Чувствуя приближение конца, они заворачиваются в свои лохмотья, и часто минует целый день, прежде чем кто-либо заметит, что они мертвы».

Закончим свои выписки из отчета Буркхардта о Мекке его оценкой жителей этого города.

«Хотя жители Мекки и отличаются большими достоинствами, хотя они приветливы, гостеприимны, веселы и горды, они в то же время у всех на виду нарушают предписания корана – пьют, играют и курят. Обман и вероломство перестали считаться преступлением у жителей Мекки; отлично зная, что их пороки вызывают сплетни, всякий из них сам громит порчу нравов, но никто не подает примера к исправлению».

15 января 1815 года Буркхардт покинул Мекку, пристав к небольшому каравану паломников, направлявшихся к могиле пророка. Путешествие в Медину, так же как и переход из Джидды в Мекку, совершается ночью, что затрудняет задачу наблюдателя, а зимой и менее удобно, чем если бы оно совершалось при дневном свете. Надо пересечь долину, поросшую кустарником и финиковыми пальмами. Местность в восточном конце ее хорошо обработана и носит название Вади-Фатме или просто Эль-Вади. Немного дальше лежит долина Эль-Зафра, знаменитая насаждениями финиковых пальм и базаром, на который стекаются все соседние племена.

«Рощи финиковых пальм, – говорит путешественник, – тянутся почти на четыре мили. Они принадлежат жителям Зафры и окрестным бедуинам, которые посылают сюда батраков из числа своих сородичей, чтобы те занимались поливкой, а сами приходят, когда финики уже поспевают. Финиковые пальмы являются предметом торговли, переходят из рук в руки и их продают поштучно. Выкуп, уплачиваемый отцу невесты, часто равняется трем пальмам. Их сажают глубоко в песок, который привозят из средней части долины и насыпают кучей вокруг корней. Кучу надо ежегодно восстанавливать, так как бурные потоки воды уносят песок. Каждый садик окружен глиняной или каменной стеной. Крестьяне живут в многочисленных деревушках или в отдельно стоящих домах, разбросанных среди деревьев. В роще около рынка бьет главный источник. Рядом высится небольшая мечеть, скрываясь в тени высоких каштанов, каких я не видел нигде в Хиджазе…»

Буркхардту понадобилось тринадцать дней, чтобы добраться до Медины. Это довольно долгое путешествие для него не пропало зря, так как он собрал много сведений об арабах и ваххабитах. Как и в Мекке, здесь первая обязанность паломника посетить гробницу и мечеть Магомета. Однако здешние обряды проще и короче, и паломник отделывается от них в четверть часа.

Уже пребывание в Мекке оказалось очень вредно для Буркхардта. В Медине он заболел перемежающейся лихорадкой. Скоро приступы стали ежедневными, а затем появлялись раз в три дня. Буркхардт так ослабел, что уже не мог подниматься со своего коврика без помощи раба – «парня, по характеру и привычкам пригодного для ухода скорее за верблюдом, чем за своим изнуренным и павшим духом хозяином».

Болезнь на три месяца приковала Буркхардта к постели. Причиной его нездоровья был дурной климат, отвратительная вода и великое множество свирепствовавших кругом болезней. Ему пришлось отказаться от намерения пройти пустыней до Акабы, и он поспешил добраться до Янбо, откуда мог бы отплыть в Египет.

«На мой взгляд Медина построена, – говорит он, -лучше других городов Востока, если не считать Халеба. Она вся из камня. Дома обычно двухэтажные с плоской кровлей. Так как стены не выбелены, а здешний камень коричневого цвета, то улицы выглядят довольно мрачно. Большей частью они очень узки, подчас всего в два – три шага шириною. Медина сейчас имеет заброшенный вид, дома начинают разрушаться. Их владельцы, извлекавшие когда-то большую прибыль от стечения паломников, теперь получают меньше доходов, потому что ваххабиты препятствуют посещению могилы Магомета, которого они считают простым смертным. Главная святыня Медины, придающая этому городу одинаковое значение с Меккой, – Большая мечеть с гробницей Магомета. Она не так велика, как Большая мечеть в Мекке, но выстроена по сходному плану: обширный квадратный двор, со всех сторон окруженный крытыми галереями, и небольшое строение в центре. Знаменитая гробница находится ближе к юго-восточному углу. Вокруг гробницы поставлена железная, выкрашенная в зеленый цвет решетка, хорошей работы, похожей на филигранную, с вплетенными в узор медными надписями. Четыре двери ведут внутрь ограды, но три из них всегда закрыты. Знатные люди легко получают разрешение на вход, а остальные подкупают главных смотрителей за пятнадцать пиастров. Внутри можно различить завесу, скрывающую могилу и отстоящую от нее на расстоянии нескольких шагов».

Историк Медины говорит, что за этой завесой находится квадратное сооружение из черного камня, с двумя колоннами. Внутри похоронены Магомет и два первых его ученика — Абу Бекр и Омар. Историк сообщает, что их могилы представляют собою глубокие ямы и что гроб, в котором покоится прах Магомета, обит серебром и накрыт мраморной плитой с надписью: «Во имя бога, яви ему свое милосердие». 

У берегов Красного моря

Легенда, когда-то широко распространенная в Европе, будто гробница пророка висит в воздухе, в Хиджазе совершенно неизвестна.

Сокровищница мечети почти совсем расхищена ваххабитами, но можно предполагать, что и до них очередные хранители гробницы не раз заглядывали в нее.

В отчете Буркхардта еще много любопытных подробностей о Медине и ее жителях, об ее окрестностях и о других менее примечательных местах, которые посещают паломники. Мы сделали уже достаточно выписок, чтобы у читателя, который пожелал бы глубже проникнуть в не изменившиеся с той поры нравы и обычаи арабов, появилось желание обратиться к подлиннику.

21 апреля 1815 года Буркхардт присоединился к каравану и с ним пришел к воротам Янбо, где свирепствовала чума. Наш путешественник вскоре заболел. Он так ослаб, что ему было не под силу даже искать убежища в деревне. Об отъезде из города не могло быть и речи, так как все корабли, готовые к отплытию, были переполнены больными солдатами. Ему пришлось провести восемнадцать дней в этом городе, охваченном эпидемией, прежде чем удалось сесть на небольшое судно, доставившее его в Кусейр, а оттуда в Египет.

Вернувшись в Каир, Буркхардт узнал там о смерти своего отца. Здоровье самого путешественника было сильно подорвано болезнью. Поэтому он только в 1816 году мог совершить восхождение на гору Синай. Занятия естествознанием и подготовка к печати путевых дневников, а также обширная переписка поглощали все его время до конца 1817 года. Он собирался присоединиться к каравану, направлявшемуся в Феццан, когда у него внезапно начался бурный приступ лихорадки, и, проболев несколько дней, Буркхардт скончался со словами: «Напишите матери, что мои последние мысли были о ней».

Буркхардт был настоящий путешественник. Образованный, точный даже в мелочах, мужественный и выносливый, наделенный цельным и решительным характером, он оставил нам ценнейшие записки. Отчет о его путешествии по Аравии, внутренние области которой ему, к несчастью, не пришлось посетить, так полон, так достоверен, что благодаря ему мы теперь знаем об этих краях больше, чем об иных странах Европы.

«Никогда, – писал он своему отцу в письме от 13 марта 1814 года из Каира, – никогда я не сказал ничего о виденном или встреченном мною, что не было бы вполне согласно с моей совестью – ведь не для того же, чтобы писать романы, я подвергался таким опасностям!»

Исследователи, побывавшие после Буркхардта в странах, посещенных им, единогласно подтверждают правдивость этих слов и восхваляют его точность, его знания, его проницательность.

«Мало кто из путешественников, – говорит «Германское обозрение», – был одарен такой тонкой наблюдательностью, которая является природным даром и, как всякий талант, встречается очень редко. Он обладал особым чутьем, помогавшим ему распознавать истину даже в тех случаях, когда он не мог руководствоваться личными наблюдениями. В результате и то, что он передает с чужих слов, тоже имеет свою ценность, чем редко отличаются сведения такого рода. Его положительный ум, благодаря размышлениям и научным занятиям зрелый не по возрасту (Буркхардту, когда его настигла смерть, шел только тридцать третий год), направляется прямо к цели и останавливается у нужного предела. Его всегда трезвые рассказы насыщены фактами, и все-таки его отчеты читаются с бесконечным наслаждением. Он заставляет в них любить себя как человека, и как ученого, и как превосходного наблюдателя».

В то время как страны библейской истории стали объектом исследований Зетцена и Буркхардта, родина большинства европейских языков – Индия – тоже привлекла к себе взоры многочисленных специалистов по лингвистике, литературе, истории религий, а также и по географии. Мы займемся только путешествиями, связанными с различными вопросами физической географии. Их разрешению содействовало проникновение в страну Ост-Индской компании и проведенные англичанами работы.

В одном из предыдущих томов мы рассказали, как в Индии установилось португальское владычество. Союз Португалии с Испанией привел в 1599 году к потере Португалией своих колоний, попавших в руки Голландии и Англии. Последняя тут же передала монополию на торговлю с Индией в руки Ост-Инд- ской компании, которой в дальнейшем суждено было сыграть важную историческую роль.

К этому времени великий монгольский властелин Акбар, седьмой потомок Тимура, на развалинах раджапутских государств основал в Индостане и Бенгалии обширную империю. Эта могущественная империя, благодаря личным качествам Акбара, заслужившего прозвище «Благодетеля человечества», достигла при нем полного расцвета. Отцовскую традицию продолжал Шах-Джахан, но после него внук Акбара, Ауренг-Зеб, наделенный ненасытным честолюбием, умертвил своих братьев, заключил в темницу отца и захватил власть. Религиозная нетерпимость Ауренг-Зеба и его коварная политика вызвали гражданскую войну, которая, поглотив основные ресурсы государства, подорвала его могущество. Поэтому за смертью великого узурпатора последовало падение империи.

До тех пор Ост-Индская компания никак не могла расширить полосу территории, окаймлявшую ее порты, но теперь она искусно воспользовалась раздорами набобов[36] и раджей[37] Индостана. Однако влияние и власть английской компании существенно упрочились только после захвата Мадраса в 1746 году французским генералом Ла Бурдоннэ и во время борьбы индусов с адмиралом французского флота-Дюпле.

В результате коварной, подлой и наглой политики английских губернаторов Клайва и Хастингса, которые, применяя то силу, то предательство, то подкуп, строили величие своей родины за счет своей чести, Компания к концу столетия овладела огромной территорией с населением в шестьдесят миллионов человек. Теперь владения англичан включали Бенгалию, Бехар, провинции Бенарес, Мадрас и весь северный Сиркар. Только султан Майсура, Типпу-Саиб, вел еще упорную борьбу, но и он не был в силах устоять против коалиции, которую ухитрился сколотить полковник Уэлзли. Не имея более ни одного опасного врага, Компания в дальнейшем при помощи подкупов подавляла любую попытку сопротивления и под личиной покровительства навязывала последним независимым раджам английские гарнизоны, которые те должны были содержать за свой счет.

Едва Ост-Индская компания почувствовала, что ее власть укрепилась, она начала поощрять исследование своих обширных владений. В то же время она направляла путешественников изучать соседние страны. Мы вкратце расскажем об этих разнообразных экспедициях.

Одна из самых любопытных и самых ранних была экспедиция Уэбба к истокам Ганга.

Об этой реке европейцы имели очень недостоверные и противоречивые сведения. И вот правительство Бенгалии, понимая, насколько важно обследование такой большой водной артерии для развития торговли, организовало в 1807 году экспедицию в составе Уэбба, Рэйпера и Хирси, в сопровождении сипаев,[38] переводчиков и слуг-туземцев.

1 апреля 1808 года экспедиция прибыла в Хардвар, небольшой город на левом берегу Ганга. Так как он расположен у начала плодородной индостанской низменности, то его часто посещают паломники. Там в священной реке в знойное время года совершаются очистительные омовения. Но паломничество не обходится без реликвий и без торговли ими, и Хардвар поэтому сделался важным рынком, где продавали лошадей, верблюдов, сурьму, ассафетиду, сушеные фрукты, шали, стрелы, кисею, ткани из хлопка и шерсти, всякие товары из Пенджаба, Кабула и Кашмира. Добавим, что там продавали и рабов в возрасте от трех до тридцати лет по цене от десяти до ста пятидесяти рупий.[39] Этот рынок, где смешивается столько лиц, столько наречий, столько разнообразных одежд, представляет собою очень занимательное зрелище.

Английская экспедиция тронулась 12 апреля и по дороге, усаженной смоковницами[40] и белыми шелковицами, добралась до Гурудуара. Неподалеку, на речках, поросших по берегам ивняком и малиной, крутились водяные мельницы очень простого устройства. Земля там плодородна, однако тирания правителей мешала населению извлекать из нее достаточный доход. Вскоре местность стала гористой, но все еще попадались персики, абрикосы, орехи и другие европейские фруктовые деревья. Дальше путникам уже пришлось углубиться в горные цепи, являющиеся отрогами Гималаев.

Через некоторое время в глубине ущелья участники экспедиции увидели Бхагиратхи, который ниже по течению называют Гангом. Вдоль левого берега реки тянутся высокие, почти голые горы. Направо расстилается плодородная равнина. В деревне Чивали разводят много мака для получения из него опиума. Все местные крестьяне зобаты, что несомненно объясняется свойствами воды.

В Джошваре путники перешли через так называемый «джула», то есть канатный мост – своеобразное и очень опасное сооружение.

«На обоих берегах реки, – рассказывает Уэбб, – в землю на расстоянии трех футов друг от друга вбивают по два толстых кола. Поперек за ними кладут по бревну. К бревнам привязывают с дюжину толстых канатов и наваливают на них огромные кучи срубленных деревьев. Веревки делят на два пучка, отстоящие один от другого на один фут, и перебрасывают их на другой берег. Затем над рекою протягивают веревочную лестницу и привязывают ее к этим канатам, заменяющим перила. Ветки, положенные на нее на расстоянии двух с половиной, а то и трех футов, образуют настил моста. Они обычно очень тонки и, кажется, вот-вот сломаются, так что путникам, естественно, приходится больше рассчитывать на канаты и все время цепляться за них. У человека, отважившегося ступить на это зыбкое сооружение, при первом же шаге может закружиться голова, так как оно раскачивается под ногами из стороны в сторону, а грохот потока, над которым висит путник, действует отнюдь не успокоительно. Мост к тому же так узок, что, когда на нем встречаются двое, одному приходится вплотную прижиматься к канатным перилам, чтобы другой мог пройти».

Путешественники проехали затем через Бахарат. Большинство домов в нем так и не было восстановлено после землетрясения 1803 года.

Но рынок, имеющийся там, и само местоположение Баха- рата, лежащего на скрещении дорог из Джемаухи, Кедарната и Сринагара, придавало этому поселку некоторое значение. После Батхери дорога стала такой плохой, что пришлось бросить поклажу, а когда дорога превратилась просто в тропинку, которая вилась вдоль пропастей по каменистым осыпям и скалам, англичане должны были повернуть назад.

Девапрайага стоит на слиянии рек Бхагиратхи и Алакнанды. Первая река мчится с севера с бешеным грохотом. Вторая- спокойнее, глубже и шире; тем не менее вода в ней в период дождей поднимается иногда на сорок шесть футов выше обычного уровня. Слияние этих двух рек образует Ганг.

Это священное и всеми почитаемое место. Брахманы[41] придумали способ получать здесь изрядный доход: они устраивают нечто вроде купален, где паломники за плату могут совершать омовение, не опасаясь быть унесенными течением.

Через Алакнанду путники перебрались по особому мосту, называемому «диндла».

«Такой мост, – говорится в отчете, – делается из трех – четырех толстых веревок, закрепленных на берегах. Небольшой ящик размером в восемнадцать квадратных дюймов подвешивается к ним на обручах, укрепленных с двух его сторон. Путешественник усаживается в ящик и переправляется с одного берега на другой при помощи веревки, за которую тянет человек, стоящий на противоположном берегу».

13 мая экспедиция вошла в Сринагар. Любопытство жителей было так возбуждено, что городские власти обратились к англичанам с посланием, прося их пройтись по городу.

Сринагар, где в 1796 году уже побывал полковник Хардуик, был почти полностью разрушен землетрясением 1803 года. Затем в том же году его разграбили горкали. Тут Уэбб встретился с людьми, посланными им в Гангаутри по пути, которым он сам не мог пройти. Они побывали у истоков Ганга.

«Большая скала, – говорит с их слов Уэбб, – с двух сторон омываемая неглубоким потоком, имеет сходство с лежащей коровой. На поверхности скалы с одною края есть углубление. Из-за него-то и возникло в фантазии людей представление, побудившее окрестить скалу «Гаумоки», что значит «пасть коровы»; по народному преданию, она изрыгает воду священной реки. Дальше идти было невозможно: перед индусами отвесной стеною вздымалась гора. Ганг, по-видимому, выходил из-под снега у ее подножия. Долина здесь заканчивалась. Никто никогда не проникал дальше».

Канатный мост

Обратный путь путешественники проделали другой дорогой. Они видели слияние Ганга и Кели-Ганга или Мандакни, большой реки, берущей начало в горах Кердара, встречали огромные стада коз и овец, навьюченных зерном, прошли много ущелий, посетили города Бадринат и Мана; наконец, в ужасный холод и снегопад они достигли водопада Барсу.

«Здесь, – говорит Уэбб, – заканчивается путь пилигрима. Многие идут сюда для того, чтобы их оросили брызги священного водопада. Течение Алакнанды в этом месте можно проследить до юго-восточного конца долины, но ложе реки совершенно скрыто под грудами снега, накопившегося за многие века».

Уэбб приводит также некоторые подробности о женщинах Маны. На шее, в ушах, в носу они носят золотые и серебряные украшения и ожерелья, которые никак не гармонируют с их грубой одеждой. У иных детей путешественники видели серебряные браслеты и ожерелья стоимостью в шестьсот рупий.

Зимою этот город, ведущий большую торговлю с Тибетом, совершенно заносит снегом. Жители ищут спасения в соседних городах.

В Бадринате путешественники посетили священный храм, известный далеко за пределами этого края. Само строение, его внешний и внутренний вид не дают никакого понятия о громадных суммах, затрачиваемых на его содержание. Это одно из стариннейших и наиболее почитаемых святилищ Индии. Омовения совершают здесь в бассейнах с очень горячей серной водой.

«Число горячих источников очень велико, – говорится в отчете. – У всякого свое название и особое свойство, а брахманы, конечно, ухитряются извлекать пользу из каждого. И бедный паломник, совершая по очереди требуемые омовения, замечает, что не только убывает количество его грехов, но и кошелек его скудеет. Многочисленные поборы, которые взимают на этом пути к раю, могли бы привести его к выводу, что хождение по узкой стезе добродетели тоже обходится недешево».

Храму принадлежат семьсот деревень, подаренных правительством, переданных в качестве залога по ссуде или пожертвованных людьми, которые их нарочно для этого купили.

1 июня экспедиция прибыла в Джосимах. Там проводник- брахман получил от правительства Непала распоряжение как можно скорее выпроводить англичан на территорию, принадлежащую Компании. Тогда только он понял – правда, слишком поздно, – что экспедиция предпринята англичанами не столько ради научных, сколько ради политических целей. Месяцем позже

Уэбб и его спутники вернулись в Дели. Результатом экспедиции Уэбба было окончательное установление истоков Ганга и изучение верхнего течения рек Бхагиратхи и Алакнанды. Таким образом, экспедиция выполнила задачу, поставленную перед ней Компанией.

В 1808 году английское правительство решило послать новую группу в Пенджаб. Анонимный отчет этой экспедиции, напечатанный в «Анналах путешествий», содержит много любопытных подробностей. Поэтому мы приведем из него некоторые выдержки.

6 апреля 1808 года английский офицер прибыл со своей группой в Хардвар, куда во время ежегодной ярмарки, стекались сотни тысяч людей. В городе Барейли, расположенном между реками Джамна и Сатледж, путешественник сделался жертвой любопытства женщин, просивших разрешения навестить его.

«Их взгляды и жесты, – говорится в отчете, – выражали изумление. От души смеясь, они подошли ко мне поближе. Их веселость вызывалась цветом моего лица. Они засыпали меня вопросами, хотели знать, ношу ли я шляпу, бываю ли когда- нибудь на солнце, всегда ли сижу взаперти или все-таки выхожу на улицу под балдахином и ложусь ли спать на столе в своей палатке (моя постель стояла тут же, но занавески были задернуты). Затем они подробно осмотрели постель, подкладку шатра и все остальное.

Все мои посетительницы были очень миловидны, с правильными и мягкими чертами лица. Оливковый тон кожи представлял приятный контраст с белыми ровными зубами – что характерно для всех жителей Пенджаба».

Английский офицер посетил города Мустафабад и Амбала. Местность, по которой он проехал, населена сикхами,[42] основой характера которых является благожелательность, гостеприимство и правдивость. Это, по мнению автора, самое привлекательное из всех индийских племен. На дальнейшем пути, преодоленном без особого труда, путешественник миновал несколько мелких городов Пенджаба и прибыл в Амритсар.

Амритсар по архитектурному облику красивее остальных больших городов Индостана. Это главный пункт по перепродаже шалей и шафрана, а также и других товаров Декана.

«14-го числа, – рассказывает путешественник, – я надел белые туфли и, с соблюдением соответствующих обрядов, посетил Амритсар – то есть «бассейн бессмертия». Отсюда и название города. Амритсар – водоем площадью в сто тридцать пять квадратных ярдов – выложен обожженным кирпичом. Посередине высится красивый храм, куда проходят по дамбе. Храм прекрасно отделан как снаружи, так и внутри, и раджа на свой счет часто добавляет новые украшения. В этом-то священном месте и лежит за шелковой занавесью книга законов, составленных Гуру и записанных гурумухтинским алфавитом. Храм называется Хермендель – то есть обитель бога. При нем состоят шестьсот «акади» или священников. На доброхотные даяния прихожан они построили себе удобные дома. Хотя эти священники и пользуются безграничным уважением, все же они не совсем лишены пороков. Получив деньги, они тратят их с такой же легкостью, с какой они им достаются. Число красивых женщин, каждое утро являющихся в храм, поистине громадно. Своим изяществом, отличным сложением и чертами лица эти красавицы значительно превосходят женщин из низших классов Индостана».

После Амритсара английский офицер посетил Лахор. Данные о том, что сохранилось от этого великого города к началу XIX столетия, представляют большой интерес.

«Очень высокие стены, – говорится в отчете, – украшены снаружи со всей восточной роскошью, но они обваливаются, так же как и мечети и дома горожан. На этот город, как на Дели и Агру, время наложило свою тяжелую разрушающую руку. Теперь развалины Лахора не менее обширны, чем руины древней столицы».

Через три дня после прибытия путешественник был принят правителем Ренджейт-Сингом, который обошелся с ним очень любезно. Беседа велась главным образом о военном искусстве. Радже исполнилось тогда двадцать семь лет. Его лицо было бы приятно, если бы он не потерял из-за оспы один глаз. Он держался просто и приветливо, и в нем чувствовался властелин. Посетив гробницу Шах-Джахана, Шалламар и другие достопримечательности Лахора, офицер вернулся в Дели, а затем во владения Компании. Благодаря ему об этих любопытных краях стало известно несколько больше, и новые сведения тотчас возбудили ненасытную жадность английского правительства.

В следующем, 1809-м, году Компания послала к эмирам провинции Синд посольство в составе Николаса Хенки Смита, Хенни Эллиса, Роберта Тейлора и Генри Поттинджера. Конвоем командовал капитан Чарлз Кристи.

Посольство на судне было доставлено в Карачи. Начальник этой крепости отказался дать разрешение на высадку, пока он не получит указаний от эмиров. Произошел обмен письмами, и в одном из писем Смит нашел некоторые неправильности в обозначении титулов и званий генерал-губернатора и эмиров. Начальник крепости оправдывался своим незнанием персидского языка и заявил, что, желая полностью ликвидировать недоразумение, предлагает по выбору посла казнить или ослепить того, кто писал письмо!

Англичане удовлетворились таким заявлением и отказались от казни виновных.

Письма эмиров были написаны в тоне презрительного превосходства. В то же время эмиры стянули свои войска в количестве восьми тысяч человек и чинили всевозможные препоны попыткам англичан собрать хоть какие-нибудь сведения. После долгих переговоров, во время которых гордость англичан бывала не раз уязвлена, посольство получило разрешение выехать в Хайдарабад.[43]

За Карачи, главным торговым портом Синда, вдоль побережья океана расстилается широкая равнина, где не увидишь ни дерева, ни кустика. Пять дней ушло на то, чтобы пересечь ее и добраться до Таты, старинной столицы Синда, в то время уже покинутой и лежавшей в развалинах. Раньше каналы соединяли ее с Индом – громадной рекой, у своего устья широкой, как морской залив. Об этой реке Поттинджер собрал более ценные, подробные и полезные сведения, чем до тех пор имевшиеся.

Было заранее условлено, что посольство под каким-нибудь благовидным предлогом разделится на две части и доберется до Хайдарабада разными путями, чтобы узнать побольше о географии страны. Так и было сделано. Однако в Хайдарабаде снова пришлось вести неприятные и затяжные переговоры насчет аудиенции для посольства, не соглашавшегося на унизительные требования эмиров.

«Обрыв, на котором высится восточный фасад крепости Хайдарабад, – рассказывает Поттинджер, – кровли домов, даже самые укрепления – все было усеяно множеством жителей обоего пола, громкими кликами и рукоплесканиями, выражавшими нам свое расположение. Перед дворцом, в том месте, где англичанам надо было спешиться, их встретил Ули-Мухаммед-хан и некоторые другие знатные сановники. Они повели нас к широкому открытому помосту, на дальнем конце которого сидели эмиры. Помост был устлан богатейшими персидскими коврами, и нам пришлось снять обувь. Едва посол ступил на помост и направился к властителям, как они все трое поднялись и стояли, пока он не дошел до указанного ему места. В отличие от мест других членов посольства, оно было покрыто вышитым сукном. Властители обратились к каждому из нас с очень вежливыми расспросами о нашем самочувствии. Впрочем, так как прием был пустой церемонией, все ограничилось любезностями и учтивыми фразами… На эмирах было множество драгоценных камней, не считая тех, что украшали рукоятки и ножны их сабель и кинжалов. На перевязях сверкали огромные изумруды и рубины. Эмиры занимали места по возрасту: старший сидел посередине, средний по правую руку от него, младший по левую. Тонкая войлочная подстилка покрывала пол, а поверх нее лежал шелковый тюфяк толщиною с дюйм и ровно такого размера, чтобы три властителя уместились на нем».

Отчет заканчивается описанием Хайдарабада – крепости, вряд ли способной устоять перед натиском европейского войска, – и различными соображениями о характере посольства, одной из целей которого было закрытие французам доступа в Синд. Как только соглашение было заключено, англичане вернулись в Бомбей.

Благодаря этому путешествию Ост-Индская компания ближе ознакомилась с одной из пограничных стран и получила много ценных сведений о природных богатствах этой области, пересекаемой Индом – известной еще в древности огромной рекой, которая берет начало в Гималаях и по которой можно легко доставлять товары с орошаемой ею обширной территории. Правда, цель путешествия была скорее политического характера, но географической науке потребности политики принесли пользу и на этот раз.

Немногие сведения, имевшиеся до тех пор об областях, лежащих между Кабулом, рекой Индом, Персией и Индийским океаном, были и недостаточны и неточны.

Компания, вполне довольная тем, как капитан Кристи и лейтенант Поттинджер выполнили поручение, решила доверить им новое, более щекотливое и трудное предприятие. Им предлагалось пробраться по суше через Белуджистан к генералу Малькольму, послу в Персии, и собрать об этой обширной стране данные более подробные и более точные, чем те, которые имелись ранее.

Пройти в европейском платье через Белуджистан с его фанатическим населением нечего было надеяться. Поэтому Кристи и Поттинджер обратились к одному индусскому купцу, который поставлял лошадей правительствам Мадраса и Бомбея, и тот послал их, как своих агентов, в Келат, столицу Белуджистана.

2 января 1810 года два офицера отплыли из Бомбея в Сонмиани, единственный морской порт провинции Лхосса, куда они прибыли, сделав по дороге остановку в Порсбандаре на гузаратском берегу.

Местность, которую путешественникам пришлось пересечь, чтобы добраться до Белы, представляет собою сплошное соленое болото. «Джам», то есть правитель города Белы, оказался умным человеком. Он забросал англичан вопросами, свидетельствовавшими о стремлении к знанию, и поручил вождю племени безенджо провести путешественников в Келат. 

Климат этих мест очень не похож на бомбейский. Поттинджер и Кристи в горах страдали от жестокого холода, от которого даже замерзала вода в бурдюках.

«Келат, – говорит Поттинджер, – это столица всего Белуджистана, почему он и называется Келат, то есть Большой город. Он расположен на возвышенности в западном конце хорошо возделанной долины длиною около восьми миль, а шириною около трех. Большая часть этого пространства занята садами. Город образует квадрат. С трех сторон он опоясал глинобитной стеною высотой футов в двадцать, с устроенными через каждые двести пятьдесят шагов бастионами; в них, как и в стенах, много бойниц для стрелков. Мне не пришлось побывать во дворце. Издали он выглядит беспорядочным скоплением обыкновенных глинобитных строений с плоскими кровлями вроде террас. Все это находится под защитой низких стен с брустверами и бойницами. В городе насчитывают почти две с половиной тысячи домов и свыше тысячи в предместьях. Дома построены из полуобожженного кирпича и досок и обмазаны глиной. Улицы в общем шире, чем в других азиатских городах. На многих улицах имеются тротуары для пешеходов, приподнятые над проезжей частью. Посередине – открытая сточная канава, что очень неприятно, так как в нее выбрасывают мусор и нечистоты и в ней скопляется и застаивается дождевая вода. Никаких правил, обязывающих горожан чистить канавы, не существует. Что еще мешает городу быть красивым и чистым, это обычай выдвигать вперед верхние этажи домов, отчего внизу на улицах темно и сыро. Базар в Келате огромный и полон самых различных товаров. Ежедневно сюда привозят и продают по сходной цене мясо, зелень и другие съестные припасы».

Население, по словам Поттинджера, делится на резко отличающихся между собой белуджей и брагуи; те и другие подразделяются, в свою очередь, на множество племен. Первые, судя по их виду и языку, родственны современным персам; у брагуи, наоборот, сохранилось много старинных индусских слов. Частые браки между представителями этих двух народностей положили начало третьей.

Белуджи, выходцы из гор Мекрана, все сунниты, то есть считают четырех первых имамов законными наследниками Магомета. Отличаясь всеми достоинствами и недостатками пастушеского племени, они гостеприимны, но зато ленивы и проводят время за игрой и курением. Обычно белуджи ограничиваются одной-двумя женами и не так ревниво, как другие мусульмане, скрывают их от посторонних взглядов. Со своими многочисленными рабами они обращаются хорошо. Белуджи отличные стрелки и страстные охотники. Наконец, они безгранично храбры и развлекаются набегами, называемыми «ченао». Такими налетами обычно занимаются неруи – наиболее дикие и склонные к грабежам из всех белуджей. 

Брагуи отличаются еще большей приверженностью к кочевому образу жизни. Они деятельны, сильны и исключительно выносливы: выдерживают и ледяной холод в горах, и палящий зной на равнинах. Брагуи обычно небольшого роста и так же отважны, так же искусны в стрельбе, так же верны своему слову, как и белуджи, однако не питают такой страсти к грабежам.

«Я не встречал среди азиатских племен, – говорит Поттинджер, – ни одного схожего с белуджами, – мне часто попадались белуджи, у которых волосы и борода были каштановое».

После довольно короткого пребывания в Келате два английских офицера, все время выдававшие себя за торговцев лошадьми, решили, что им пора продолжать путешествие. Но вместо того, чтобы следовать большой дорогой в Кандагар, они поехали через унылую бесплодную, мало населенную страну, которую орошает река Каиссер, пересыхающая летом. Они прибыли в городок Нушки, расположенный на границе Афганистана.

Та м белуджи, видимо доброжелательно настроенные, стали говорить англичанам о трудностях, ожидающих их на пути в Хоросан и в его столицу Герат, если они направятся через Седжестан.

– Лучше, – советовали они, – поезжайте в Керман, через Кеджи, Бампур или через Серхед (деревню на западной границе Белуджистана), а оттуда уже пробирайтесь в Нармешир.

Поттинджер и Кристи задумали двинуться двумя разными дорогами. Такое решение противоречило инструкциям, но «мы оправдывали его, – говорится в отчете, – несомненными выгодами, которые оно сулило. Ведь таким образом нам удалось бы добыть гораздо больше географических и статистических сведений о стране, которую нам поручено было исследовать, чем если бы мы путешествовали вместе».

Первым – по дороге в Душак – отправился Кристи. Мы проследим его путь позже.

Через несколько дней в Нушки пришли письма из Келата, в которых корреспондент Поттинджера сообщал ему, что посланцы эмиров Синда разыскивают обоих путешественников. Эмирам стало известно, кто они на самом деле, и теперь Поттин- джеру ради собственной безопасности следовало поскорее уезжать.

25 марта английский лейтенант направился в Сераван – маленький городок на афганской границе. По дороге Поттинджер видел странные сооружения – гробницы или алтари. По По преданию, их строили «гебры» – огнепоклонники, которых теперь называют «парсами».

Сераван расположен в шести милях от гор Серавани, среди бесплодной голой местности. Город возник только благодаря постоянному обилию воды в реке Бели – преимущество, неоценимое в краях, часто страдающих от засух, неурожаев и голода.

Затем Поттинджер посетил округ Кхаран, который славится сильными и выносливыми верблюдами, и пересек пустыню, занимающую южную часть Афганистана. Песок здесь чрезвычайно мелкий, его частицы для пальцев почти неощутимы. Под действием ветра он образует холмы от десяти до двадцати футов в вышину, отделенные один от другого глубокими лощинами. Даже при отсутствии ветра бесчисленные песчинки носятся в воздухе и порождают особый мираж. Проникая в глаза, рот и ноздри, они вызывают сильное раздражение и неутолимую жажду.

Вступив на территорию Мекрана, Поттинджер был вынужден прикинуться «пирзадехом», то есть «святым», потому что здешние обитатели в большинстве своем грабители, и, выдавая себя за купца, он мог бы подвергнуть себя большой опасности.

После деревни Гуль в округе Дайзук они миновали разрушенные крепости Асманабад и Хефтер и пришли в город Пур, где Поттинджер вынужден был признаться, что он «франги» (европеец), чем вызвал великое негодование у проводника, который в течение двух месяцев, прожитых вместе, ни разу не усомнился в нем, и перед которым он часто демонстрировал свою святость.

Наконец, изнемогая от усталости, Поттинджер добрался до Бампура, где в 1809 году побывал капитан бенгальских сипаев, Грант. Благодаря прекрасной памяти, оставленной по себе этим офицером, Поттинджер был принят сердаром.[44] Но вместо того, чтобы предоставить в распоряжение англичанина все необходимое для продолжения путешествия или удовлетвориться скромными подарками, сердар сумел еще выклянчить у Поттинджера пистолеты, которые пригодились бы тому во время дальнейших странствий.

Басман – последнее оседлое поселение в Белуджистане. Здесь есть горячий серный источник; его воду белуджи считают прекрасным средством от накожных болезней.

Границы Персии в то время еще не были точно установлены. Существовала широкая полоса территории, которая, хотя и не могла считаться нейтральной, все-таки являлась спорной и служила постоянной ареной кровопролитных схваток.

Небольшой городок Реган в области Нармешир очень привлекателен. Это крепость, – вернее, укрепленный поселок, окруженный прочными высокими стенами с бастионами.

Дальше, уже в самой Персии, находится Бам, город, судя по окружающим его развалинам, когда-то весьма значительный. Правитель его принял Поттинджера очень любезно.

«Подойдя поближе к тому месту, где я стоял, – рассказывает путешественник, – он обернулся к одному из приближенных и спросил, где «франги». Ему указали на меня; он сделал мне знак следовать за собой. Потом окинул меня с головы до ног внимательным взглядом и, увидев, как я был одет, явно очень изумился. По правде сказать, мой костюм был достаточно странным и вполне оправдывал такое неучтивое рассматривание. На мне была грубая рубаха, какие носят белуджи, и штаны, бывшие когда-то белыми. Но за шесть недель непрерывной носки они побурели и превратились почти в лохмотья. Прибавьте к этому синий тюрбан, веревку, заменявшую пояс, а в руках толстую палку, сослужившую мне немалую службу при ходьбе и помогавшую отбиваться от собак».

Несмотря на плачевный вид представшего перед ним оборванца, правитель принял Поттинджера со всей приветливостью, какую можно было ожидать от мусульманина, и дал ему проводника до Кермана.

3 мая путешественник вошел в этот город, чувствуя, что проделал самую трудную часть путешествия и теперь находится почти в безопасности.

Керман – столица старинной Карамании. При господстве афганцев он был цветущим городом, и шали местного производства соперничали с кашмирскими.

В Кермане Поттинджер стал свидетелем зрелища частого в этой стране, где жизнь человека не ставят ни во что; у европейца оно, однако, не может не вызывать ужаса и отвращения.

«Пятнадцатого мая, – говорит путешественник, – правитель города, который был одновременно затем и племянником шаха и сыном его жены, сам чинил суд над людьми, обвинявшимися в убийстве одного из его слуг. Трудно представить себе, в каком страхе и беспокойстве целый день находились жители. Чтобы никто не мог уйти из города, ворота были закрыты. Правительственные чиновники не занимались делами. Без всякого предупреждения людей тащили в суд и заставляли выступать свидетелями. Я видел, как нескольких человек вели во дворец; они тряслись от страха, словно шли на пытку. К трем часам пополудни правитель вынес приговор тем подсудимым, вина которых подтвердилась. Одним выкололи глаза; другим вырвали язык. Еще некоторым отрезали уши, нос, губы, Обрубили обе руки или пальцы на руках и ногах. Мне говорили, что во время исполнения приговора, пока калечили этих несчастных, правитель сидел у того же окна, где я его видел раньше, и отдавал приказания без малейших признаков сострадания или ужаса перед происходившим».

Из Кермана Поттинджер добрался сначала до Шехро-Бабека – города, расположенного на равном расстоянии от Йезда, Шираза и Кермана. Оттуда он пошел в Исфахан, где с радостью встретил своего спутника Кристи, и наконец в Ме- рагу, где застал генерала Малькольма. Прошло уже семь месяцев, как путешественники покинули Бомбей. За это время Кристи проделал две тысячи двести пятьдесят миль, а Поттинджер – две тысячи четыреста двенадцать. Но сейчас нам надо вернуться вспять и посмотреть, как Кристи выкручивался из трудностей предпринятого им путешествия. Это оказалось гораздо проще и легче, чем он предполагал!

Он покинул Нушки 22 марта, перевалил через горы Вашути и по невозделанной стране, почти по пустыне дошел до берегов Гильменда, реки, впадающей в озеро Хамуни-Саваран.

«Гильменд, – говорит Кристи в своем отчете, представленном Компании, – проходит вблизи города Кандагара и течет нa юго-запад, затем почти в четырех днях пути от Джелалабада поворачивает в Систан, огибает горы и образует озеро. Около Пулалака, где мы побывали, река достигает ширины в тысячу двести футов и очень глубока. Вода в ней прекрасная. По обоим берегам на расстоянии полумили от реки земля орошается и возделывается. Дальше начинается пустыня, поднимающаяся отвесными уступами. Берега реки густо поросли тамариском, а местами служат пастбищем для скота».

Систан, раскинувшийся по берегам Гильменда, занимает всего пятьсот квадратных миль. Обитаемые места тянутся лишь по берегам реки, ложе которой углубляется ежегодно.

В Эломдаре Кристи послал за одним индусом, к которому имел рекомендательное письмо. Тот ему посоветовал отослать белуджей и переодеться паломником. Несколько дней спустя Кристи был уже в Душаке, называемом также Джелалабадом.

«Развалины старого города раскинулись почти на таком же пространстве, как в Исфахане, – говорит путешественник. – Он был построен, как все города Систана, из полуобожженного кирпича. Дома были двухэтажными, с куполообразными крышами. Новый Джелалабад- город чистый, красивый и все время растет. В нем около двух тысяч домов и довольно большой базар».

Кристи проделал дорогу из Душака в Герат без особого труда. Ему только пришлось принимать некоторые предосторожности, чтобы не вызвать подозрений.

Герат расположен в долине среди высоких гор. Долина орошается рекой, поэтому здесь повсюду плодовые сады и огороды. Город занимает пространство в четыре квадратных мили, окружен стеною с башнями и опоясан рвами, наполненными водой. Главные достопримечательности города – обширные базары с многочисленными лавками и мечеть Пятницы (Мешеде Джума).

Редко какой город построен так тесно и имеет такое смешанное население, как Герат. Кристи считает, что в нем около ста тысяч жителей. Это, быть может, самый большой торговый город той части Азии, где правят еще туземные властители. Герат находится на скрещении торговых путей между Кабулом, Кандагаром, Индостаном, Кашмиром и Персией. Он сам поставляет некоторые товары, пользующиеся большим спросом: лошадей, шелка, шафран и ассафетиду.

«Это растение, – говорит Кристи, – достигает в высоту двух-трех футов. Стебель имеет до двух дюймов в диаметре и наверху заканчивается зонтиком, который, созревая, становится желтым и напоминает цветную капусту. Индусы и белуджи очень любят ассафетиду. Для еды стебель жарят в золе, а зонтик тушат, как обычные овощи. Все-таки она и тогда сохраняет противный вкус и запах».

Как и в других восточных городах, в Герате есть большие общественные сады, но о них заботятся лишь ради плодов, которые продают на базаре.

Прожив месяц в Герате, Кристи покинул город. Он переоделся торговцем лошадьми и ловко распространил слух о том, что отправляется в паломничество в Мешхед, но скоро вернется обратно. И по областям, разоренным узбеками, разрушавшими бассейны для дождевой воды, он отправился в Йезд.

Йезд очень большой, густо населенный город, стоящий у края песчаной пустыни. Его называют Дар-Уль-Эбадет, или «оплот поклонения». Город славится порядком и безопасностью, что весьма содействовало развитию торговли с Индостаном, Хоросаном, Персией и Багдадом.

«Базар обширен, – рассказывает Кристи, – и полон товаров. В городе двадцать тысяч домов, не считая домов, принадлежащих гебрам. Этих последних насчитывается около четырех тысяч. Они – народ деятельный и трудолюбивый, хотя и живут под жесточайшим гнетом».

Сто семьдесят миль от Йезда до Исфахана Кристи проехал по хорошей дороге. Он остановился во дворце эмира Уд-Дауле и, как мы уже говорили, с радостью встретил в этом городе своего товарища Поттинджера. Два офицера теперь могли поздравить друг друга с тем, что удачно выполнили свою миссию, преодолев опасности долгого пути по стране с фанатическим населением. 

Сделанного нами краткого пересказа, вероятно, достаточно, чтобы судить, насколько любопытен отчет Поттинджера. По сравнению с отчетами предшественников он отличается гораздо большей точностью и полон очень интересных суждений, исторических фактов, анекдотов и географических описаний.

С середины XVIII века Кабул не переставал быть ареной ожесточенных гражданских войн. Соперники, с большим или меньшим правом претендовавшие на престол, опустошали область огнем и мечом и в конце концов превратили эту богатую когда-то страну в пустыню. Теперь только развалины городов говорят о былом процветании, которому, видимо, не суждено возвратиться.

В 1808 году в Кабуле царствовал Шуджо-Уль-Мунк. Англия была сильно обеспокоена планами Наполеона, который хотел нанести ей удар в Индии и пытался при посредстве Гарда на заключить союз с персидским шахом. Поэтому английское правительство решило послать посольство к повелителю Кабула с целью привлечь его на сторону Ост-Индской компании.

Послом был назначен Маунтстюарт Элфинстон, который оставил нам очень интересный отчет о своей поездке. Ему мы обязаны совершенно новыми сведениями обо всей этой области и о племенах, ее населяющих. Его книга опять приобретает значение в наши дни. Нельзя без любопытства читать страницы, посвященные киберийцам и другим горцам, героям событий, развертывающихся перед нашими глазами.

Элфинстон выехал из Дели в октябре 1808 года, достиг Канунда, где начинаются сыпучие пески, и вступил в Шеха- вути – округ, населенный раджапутами. К концу октября посольство добралось до Сингауны, красивого города, в котором правил тогда раджа, оказавшийся завзятым курильщиком опиума.

«Это был, – рассказывает путешественник, – маленький человечек, с расширенными, горящими от употребления опиума глазами. Бороду, разделенную надвое, он зачесывал к ушам, что придавало ему грозный и дикий вид».

Отсюда Элфинстон направился в город Джунжунха, сады которого кажутся такими свежими среди пустыни. Этот город пока не зависит от биканерского раджи, чей доход не превышает 1 250000 франков. Приходится удивляться, как этому властителю удается собрать и такую сумму с бесплодной, высохшей страны, где бегают только миллионы крыс, стада газелей да дикие ослы.

«Тропинка вилась по песчаным холмам и была довольно узка, – говорит Элфинстон, описывая передвижение своего каравана,- два верблюда с трудом могли идти рядом. Если какой-нибудь верблюд хоть чуть-чуть уклонялся в сторону, он увязал в песке, как в снегу. Поэтому из-за малейшей задержки в голове колонны останавливался весь караван, а когда отставал хвост, то и авангард не мог двигаться вперед. Из опасения, как бы отделившиеся погонщики не затерялись среди песчаных холмов, все время подавали сигналы звуками трубы или барабана и всячески старались не отрываться друг от друга».

Не напоминает ли все это передвижение армии? Воинственные звуки, блеск мундиров и оружия – что тут похожего на посольство с мирными целями?

«Наши солдаты и слуги мучительно страдали, – сообщает посол далее, – от нехватки воды и дурного качества той, которую нам приходилось пить. Правда, обилие арбузов давало возможность утолять жажду, но это не обходилось без ущерба для здоровья. Большинство туземцев – индусов, сопровождавших нас, болело изнурительной лихорадкой и дизентерией. За* первую неделю нашего пребывания в Биканере умерло сорок человек».

Издали этот город кажется привлекательным, но в действительности он представляет собой беспорядочное скопление глинобитных хижин. Страна в это время была наводнена войсками пяти армий, и воюющие стороны засылали посланца за посланцем к англичанам, стараясь добиться от них материальной помощи или хотя бы моральной поддержки.

Элфинстон был принят биканерским раджей. «Его двор сильно отличался от тех дворов, какие мне до сих пор пришлось видеть в Индии. Люди здесь белее индусов, похожи на евреев чертами лица и носят на голове великолепные тюрбаны. У раджи и его близких родственников пестрые головные уборы украшены драгоценными камнями. Раджа опирался на стальной щит с шишкой посередине, инкрустированный по краям рубинами и алмазами. Раджа начал разговор с того, что посоветовал нам остерегаться жары и назойливости черни. По индусскому обычаю, мы сели на пол, и раджа обратился к нам с речью. Он сказал, что является вассалом властителя Дели, а так как Дели находится под господством англичан, то он рад признать в моем лице верховную власть нашего правительства. Он велел принести ключи от крепости и подал мне, но я отказался их принять, ибо не имел на это никакого права. После долгих уговоров раджа согласился оставить ключи у себя. Спустя несколько времени появилась труппа баядерок. Танцы и пение не прекращались до самого нашего отъезда».

За Биканером приходится опять идти пустыней; посреди нее, на реке Гифазе, по которой когда-то плыл флот Александра Македонского и которая вовсе не отвечает представлению, возникающему при этом воспоминании, стоят города Муджгур и Бахавалпур. В Бахавалпуре посольство поджидала густая толпа жителей. На другой день прибыл Бахавал-хан, правитель одной из восточных провинций Кабула. Он привез английскому послу роскошные подарки и проводил его по правому берегу Гифазы до Мултана, славящегося своими шелковыми тканями. Правитель этого города, узнав о прибытии англичан, ужасно перепугался. Долго совещались, как быть, если англичане неожиданно захватят город или потребуют его сдачи.

Но тревога вскоре улеглась, и встреча была самой сердечной. Описание, которое приводит Элфинстон, хотя и кажется преувеличенным, все же довольно любопытно.

«Правитель, – говорит он, – приветствовал секретаря посольства Стречи по персидскому обычаю. Они бок о бок направились к шатру, а между тем беспорядок вокруг все увеличивался. Тут раздавали тумаки; там всадники давили пеших. Лошадь мистера Стречи чуть не опрокинули, и секретарь с трудом удержался на ней. У самого шатра хан и его свита по ошибке на всем скаку налетели на конницу. Та еле успела перестроиться, чтобы пропустить их. Войско беспорядочно отступило к шатру, слуги хана бросились наутек, ширмы перед шатром были сорваны и полетели под ноги, полопались даже веревки, и полотнища чуть не свалились нам на голову. В шатер тотчас набилось много народу, и ничего нельзя было разглядеть. Правитель и десятеро его спутников уселись, остальные стояли, держа на караул. Визит не затянулся: правитель только усердно перебирал четки и торопливо твердил: «Добро пожаловать! Добро пожаловать!» Наконец он заявил, что мне уже, вероятно, надоела эта толкотня, и удалился».

Рассказ звучит забавно. Верен ли он во всех подробностях? Это, разумеется, неважно. 31 декабря посольство переправилось через Инд и вступило в страну, заботливо и старательно возделанную, что никак не напоминало Индостан. Местное население никогда не слышало об англичанах и путало их с монголами, афганцами или индусами. В результате среди этого легковерного народа об англичанах ходили самые странные слухи.

В Дера-Гази-Хане пришлось задержаться почти на месяц, пока не нашелся, наконец, «мехмендар» — чиновник, который должен был представить послов правителю. Двое англичан воспользовались задержкой и взобрались на пик Тахт-и-Сулейман, или «Трон Соломона», куда, по преданию, пристал после потопа Ноев ковчег.

Отъезд из Дера-Гази-Хана состоялся седьмого февраля. Посольство по прекрасной местности добралось до Пешавара, куда направился и правитель, так как Дера не была постоянной резиденцией двора.

«В день нашего прибытия, – говорится в отчете, – нам доставили обед из дворцовой кухни. Кушания были превкусные. В дальнейшем нам стали готовить мясные блюда на наш манер, но правитель продолжал посылать нам для завтрака, обеда и ужина столько съестного, что его хватило бы на две тысячи человек, на две сотни лошадей и на изрядное число слонов. Как ни была велика наша свита, с таким количеством продуктов мы не могли справиться, но лишь по прошествии почти месяца мне с великим трудом удалось убедить его величество воздерживаться впредь от излишней расточительности».

Как и следовало ожидать, переговоры относительно представления ко двору оказались затяжными и трудными. Наконец все устроилось, и прием был настолько сердечным, насколько позволяют дипломатические обычаи. Одежда правителя сверкала алмазами и драгоценными камнями. На нем была великолепная корона, и в одном из его браслетов сиял «Кохинор» – самый большой из существующих алмазов, изображение которого приводит Тавернье[45] в своих «Путешествиях».

«Я должен признаться, – говорит Элфинстон, – что если иные предметы, а особенно чрезвычайно богатая одежда правителя, и вызывали удивление, зато многое вовсе не оправдало моих ожиданий. В общем, в глаза бросаются не столько признаки благоденствия могущественного государства, сколько симптомы упадка когда-то процветавшей монархии».

Тут же посол рассказывает о жадности придворных сановников, не сумевших мирно поделить подарки англичан, и приводит другие мелочи, подействовавшие на него весьма тягостно.

Второе свидание с правителем произвело на Элфинстона более благоприятное впечатление.

«Трудно поверить, – говорит он, – чтобы восточный владыка мог так хорошо держаться и выказывать радушие, сохраняя достоинство».

Равнина Пешавара, со всех сторон, кроме восточной, окруженная высокими горами, орошается тремя рукавами реки Кабул, которые потом сливаются вместе, а также многочисленными ручьями. Поэтому равнина исключительно плодородна. Сливы, персики, груши, айва, гранаты, финики растут повсюду. Население, редкое в бесплодных местностях, по которым прежде проезжало посольство, словно сошлось в Пешавар со всей страны, и лейтенант Макартни насчитал с одной возвышенности не меньше тридцати двух деревень.

В самом городе Пешаваре числится около ста тысяч жителей, обитающих в трехэтажных кирпичных домах. Много мечетей, правда, ни чем не замечательных, хороший караван-сарай и «баллаиссаур» (то есть укрепленный замок), где правитель принимал посольство, – вот и все достопримечательности Пешавара. Многоплеменная, разнообразно одетая толпа представляет собою изменчивое зрелище, настоящий человеческий калейдоскоп, словно нарочно созданный для того, чтобы поразить пришельцев. Персы, афганцы, киберийцы, хозары, дураны[46] и т. д., лошади, дромедары и бактрийские верблюды – здесь, среди двуногих и четвероногих, натуралисту найдется, на кого посмотреть, найдется, что описать. Но главная прелесть этого города, как вообще Индии, – это сады и в них изобилие удивительно ароматных цветов, в особенности роз.

Положение правителя было непрочно, а тут еще Сжухау – его брат, которого он сверг с престола, – воспользовавшись народным восстанием, взялся за оружие и захватил Кабул. Дальнейшее пребывание посольства в Пешаваре стало невозможным, и пришлось снова двинуться в путь. Миновав Атток, англичане добрались до долины Хуссун-Абдул, славящейся своей красотой. Там Элфинстон должен был остановиться и ждать, пока на полях сражения решалась судьба кабульского трона. Но в это время он получил письма, отзывавшие его в Дели. Впрочем, Сжухау не повезло, и разбитый наголову, он принужден был искать спасения в бегстве.

Посольство направилось дальше и прошло по области, населенной сикхами – грубыми, полуголыми и почти дикими горцами.

«Сикхи (несколько лет спустя заставившие всех говорить о себе) – люди высокого роста, худощавые, но очень сильные,- сообщает Элфинстон. – Они не носят другой одежды, кроме коротких штанов, лишь наполовину закрывающих ляжки. Часто на плечи они небрежно накидывают большой плащ из шкур. Тюрбаны у них небольшие, но очень высокие и сплюснуты спереди. Ножницы никогда не касались ни их волос, ни бороды. Их оружие- лук или мушкет. У знатных людей луки очень красивые, и без них они не ходят даже в гости. Почти весь Пенджаб принадлежит Ренджейт-Сингу, который в 1805 году был просто одним из вождей. В период нашего путешествия он только что захватил верховную власть над страной, занимаемой сикхами, и принял титул правителя».

Возвращение в Дели не ознаменовалось никакими происшествиями, заслуживающими внимания. В отчете Элфинстона, кроме рассказа о событиях, происходивших на глазах у англичан, имеется много очень ценных сведений о географии Афганистана и Кабула, о климате, о животных и растениях, а также о полезных ископаемых этой обширной страны.

Происхождение народа, история, управление, законодательство, положение женщин, религия, язык, торговля – таково содержание многих очень интересных глав отчета Элфинстона. Поэтому даже самые осведомленные журналисты многое заимствовали из этого отчета, когда англичане затеяли новую экспедицию в Афганистан.

Труд заканчивается подробнейшим обзором племен, составляющих население Афганистана, и подбором ценнейших для того времени данных о соседних областях.

Вообще отчет Элфинстона любопытен, интересен и во многом достоверен; к нему и сейчас полезно обращаться за справками.

Ост-Индская компания была неутомима в своем рвении. Не успевала вернуться одна экспедиция, как следующая уже отправлялась в другом направлении и с новыми поручениями. Нужно было зондировать почву в окружающих странах, постоянно быть в курсе столь изменчивой азиатской политики и препятствовать образованию союза туземных племен против захватчиков. В 1812 году другой замысел, уже более мирный, послужил причиной путешествия Муркрофта и капитана Херси к озеру Манасаровар в провинции Гундес, составляющей часть Тибета. Задачей путешественников было привести из Кашмира стадо тонкорунных коз, из шерсти которых ткут знаменитые на весь свет шали, а кроме того, предполагалось окончательно опровергнуть утверждение индусов, будто Ганг берет свое начало за Гималаями в озере Манасаровар.

Тяжелое и опасное поручение! Сначала надо было проникнуть в Непал, доступ куда очень затрудняло тамошнее правительство, а оттуда вступить в страну, не допускавшую к себе ни обитателей Непала ни – тем более – англичан. Эта страна и была Гундес.

Путешественники переоделись индусскими паломниками. Их сопровождали двадцать пять человек и, как это ни удивительно, одному из слуг было приказано идти, делая шаги по четыре фута. Надо признаться, весьма приблизительное средство для измерения пройденного пути!

Муркрофт и Херси перешли Берейли и двигались тем же путем, что и Уэбб, до Джосиматы, которую покинули 26 мая 1812 года. Преодолевая непрестанно возникавшие трудности, они должны были перевалить через последние отроги Гималаев. Селения там редки, а потому они с трудом раздобывали провизию и носильщиков, дороги же плохи и проложены на очень большой высоте над уровнем моря.

Тем не менее англичане побывали в Дабе, где находится очень почитаемый ламаистский монастырь, в Гартоке, Майзаре, а в четверти мили от Тиртапури видели интересные горячие источники.

«Вода выходит, – говорится в отчете, напечатанном в «Анналах путешествий», – из двух отверстий по шесть дюймов в диаметре. Отверстия эти находятся на плато протяжением в три мили, возвышающемся на десять – двенадцать футов над окружающей равниной. Плато покрыто известковыми туфами, осаждающимися из подземных вод при их охлаждении на поверхности. Вода бьет на высоту четырех дюймов. Она очень прозрачна и так горяча, что в ней нельзя держать руку дольше нескольких секунд. Над источниками висит густое облако пара. Вода, растекаясь по почти горизонтальной поверхности, вымывает водоемы различной формы. Они заполняются известковыми осадками и постепенно уменьшаются. Когда их дно поднимается, вода вымывает себе новые углубления, которые в свою очередь заполняются отложениями. Вода таким образом стекает из одного водоема в другой, пока не достигнет равнины. Осадок, оставляемый ею вблизи отверстий, бел, как самый чистый алебастр. Несколько дальше он становится соломенно-желтым, а еще дальше – желто-шафранным. У другого источника осадок сначала розового цвета, потом – темно-красного. Все это плато, создававшееся в течение многих столетий, окрашено в различные оттенки».

Тиртапури, резиденция ламы, с незапамятных времен является излюбленным местом паломничества, что доказывает стена более четырехсот футов в длину и четырех в ширину, сложенная из камней, испещренных молитвами.

1 августа путешественники покинули эти места и направились к озеру Манасаровар. Справа от них осталось озеро Равен- рад, откуда, как считалось, берет начало главная ветвь реки Сатледж.

Озеро Манасаровар лежит в котловине среди раскинувшихся по склонам обширных лугов, над которыми с юга высятся гигантские горы. Из всех мест, почитаемых индусами, это самое священное. Причиной тому, вероятно, удаленность его от Индостана, трудности и опасности пути и, наконец, необходимость брать с собой деньги и съестные припасы.

По мнению индусских географов, из этого озера выходят Ганг, Сатледж и Кали. Муркрофт не сомневался, что первое из этих утверждений ложно. Решив проверить два остальных, он обследовал крутые берега озера, изрезанные глубокими ущельями, и видел много впадающих в него речек, но ни одной выходящей из него. Возможно, до землетрясения, разрушившего Сринагар, из озера Манасаровар вытекала какая-нибудь река, но Муркрофт не нашел никаких ее следов. Озеро имеет продолговатую неправильную форму и расположено между Гималаями и горами Кайлас; его длина – пять льё, а ширина – четыре.

Теперь задача экспедиции была выполнена. Муркрофт и Херси повернули назад в сторону Индии, прошли до Гангри и побывали на озере Равенрад, но Муркрофт слишком ослабел, чтобы обойти его кругом. Он достиг Тиртапури, затем Дабы и с великими мучениями перебрался через перевал, отделяющий Индостан от Тибета.

«Пронизывающий, холодный ветер дует с покрытых снегами гор Бутана, – говорится в отчете, – подъем на перевал долог и труден, а скользкий спуск крут и требует большой осторожности. В общем, мы намучились изрядно. Наши козы по недосмотру погонщиков сбились с дороги и вскарабкались на скалы у самого края пропасти глубиной футов пятьсот. Один горец согнал их с этого опасного места; они стали спускаться и побежали вниз по обрывистому склону. Из-под ног коз вниз летели камни, которые могли попасть в бежавших впереди, и забавно было наблюдать, с какой ловкостью козы на бегу увертывались от камней».

Вскоре горкали, прежде только чинившие препятствия путешественникам, нагнали их и решили захватить. Твердость англичан долгое время сдерживала этих диких фанатиков, но под конец, когда число горкали увеличилось, они расхрабрились и напали на лагерь.

«На меня бросились сразу двадцать человек, – рассказывает Муркрофт, – один схватил за шею и, упершись коленом мне в живот, тянул за шейный платок, стараясь задушить, другой закинул за ногу веревку и тащил назад. Я уже терял сознание. Ружье, на которое я опирался, выскользнуло у меня из рук, я упал. Меня потащили за ноги, потом накрепко скрутили. Когда я очнулся, то увидел вокруг себя победителей, на лицах которых сияло неописуемое злорадство. Опасаясь, как бы я не удрал, двое воинов повели меня на веревке. От времени до времени мне давали здорового тумака, несомненно для того, чтобы я лучше уяснил себе свое положение. Херси никак не думал, что на нас нападут так скоро. Он полоскал рот, когда началась свалка, и не слыхал, что я звал его на помощь. У наших людей не оказалось под рукой даже того небольшого количества оружия, что мы имели. Некоторым удалось ускользнуть, уж не знаю каким образом. Других захватили, в том числе и Херси. Его не связали, как меня, а только держали за руки».

Предводитель отряда объявил двум англичанам, что они задержаны. Их обвиняли в том, что они тайком проникли в страну, переодевшись индусскими паломниками. Один факир, которого Муркрофт нанял погонщиком коз, все-таки умудрился убежать и отнес два письма английским властям. Тотчас же были предприняты меры, и 1 ноября путешественники получили свободу. Им не только принесли извинения, но отдали все отнятое, и раджа Непала разрешил им покинуть страну. Все хорошо, что хорошо кончается!

В заключение остается упомянуть экспедицию Фрейзера в Гималаи и остановиться на поисках Ходжсоном в 1817 году истоков Ганга.

Капитан Уэбб, как мы уже говорили, сам исследовал течение Ганга от долины реки Дуна до Каджани у Рейтала. Капитан Ходжсон выехал из этого города 28 мая 1817 года и три дня спустя достиг истока Ганга за Ганготри. Он увидел, что река выходит из низкого свода под огромным фирновым[47] полем толщиной свыше трехсот футов. Поток сразу довольно значителен и достигает в среднем не меньше двадцати семи футов в ширину и восемнадцати дюймов в глубину.

По всей вероятности, в этом месте Ганг впервые выходит на поверхность. Какова его длина под толщей фирна? Возникает ли он в результате таяния этих снегов? Выходит ли из земли? Вот вопросы, которые стремился разрешить Ходжсон. Однако, когда ему захотелось подняться выше, чем соглашались проводники, он по шею увяз в снегу и был вынужден с великим трудом вернуться на тропу. Место выхода Ганга на поверхность находится в самих Гималаях на высоте двенадцати тысяч девятисот четырнадцати футов над уровнем моря.

Ходжсон исследовал также истоки реки Джамна. Снежное поле в Джамаутри, откуда, между двумя отвесными гранитными стенами, вырывается Джамна, простирается по крайней мере на сто восемьдесят футов в ширину и в толще имеет более сорока футов. Исток находится на юго-восточном склоне Гималаев.

Владычество англичан в Индии распространялось на значительную территорию, но именно в этом обстоятельстве и таилась опасность. Население, состоявшее из различных племен, часто имевших за собой славное прошлое, оказалось в подчинении только благодаря известному политическому принципу: «разделяй и властвуй». Но разве не могло случиться, что в один прекрасный день эти племена забудут свои распри и обратятся против чужеземцев? 

Ост-Индская компания предвидела такую возможность, и все ее действия были направлены на укрепление системы, которую ей долго удавалось применять с таким успехом. Некоторые соседние государства, еще достаточно могущественные и внушавшие опасения британскому правительству, могли предоставить убежище недовольным и стать очагом интриг. А среди этих соседних держав внимательнее всего надо было наблюдать за Персией, не только из-за ее близости к России, но из-за возникшего у Наполеона гениального замысла, который ему не позволили привести в исполнение его европейские войны.

В феврале 1807 года французское правительство назначило генерала Гардана, заслужившего свой чин во время революционных войн и отличившегося при Аустерлице, Иене и Эйлау, полномочным послом в Персии с особым поручением заключить союз с шахом Фет-Али против Англии и России. Это был удачный выбор, потому что один из предков генерала Гардана уже исполнял такую должность при дворе шаха. Гардан проехал через Венгрию, добрался до Константинополя и Малой Азии. Но когда он приехал в Персию, Аббас-Мирза уже заступил место своего умершего тем временем отца Фет-Али.

Новый шах учтиво принял французского посла, засыпал его подарками и даровал некоторые привилегии католическим священникам и французским купцам. Впрочем, это посольство больше ничего не добилось, так как ему всячески мешал английский генерал Малькольм, влияние которого взяло тогда перевес. В следующем году Гардан, увидев, что все его замыслы терпят крушение, и поняв, что он не может надеяться на какой-либо успех, разочарованный возвратился во Францию.

Анж де Гардан, брат посла, исполнявший обязанности секретаря, составил довольно краткий отчет о путешествии. Эта работа содержит кое-какие любопытные подробности о персидских древностях, но сильно уступает работам, опубликованным англичанами.

В связи с путешествием Гардана следует упомянуть об отчете французского консула Адриана Дюпре, входившего в состав посольства. Отчет был напечатан под названием «Путешествие в Персию, совершенное в годы 1807-1809, через Анатолию, Мессопотамию и Константинополь на край Персидского залива, а оттуда в Иран, с приложением подробностей о персидских нравах, обычаях и занятиях, о тегеранском дворе и с замечаниями о племенах Персии». Это сочинение в значительной мере оправдывает свое заглавие и является хорошим вкладом в изучение географии и этнографии Персии.

Англичане провели в Персии гораздо больше времени, чем французы, и благодаря одному этому накопили более обширный материал и могли лучше разобраться в собранных ими сведениях.

Среди трудов, долгое время считавшихся особенно авторитетными, надо прежде всего назвать два отчета Джемса Морьера. Досуг, который предоставляла ему должность секретаря посольства, он использовал, чтобы поглубже вникнуть во все подробности персидского быта. По возвращении в Англию он напечатал много романов из восточной жизни: разнообразие описаний, тщательность и верность изображения, новизна обстановки – все это принесло его книгам шумный успех.

Во-вторых, назовем толстый том записок Джона Макдональда Киннера о персидском государстве. Эта работа сделала эпоху и оставила далеко позади все напечатанное ранее. Она не только дает нам самые подробные сведения о границах государства, о горах, реках и климате, как утверждается в заглавии, но содержит также точнейшие данные о правлении, государственном строе, армии, о торговле, животном и растительном мире, полезных ископаемых, о населении и финансах.

Представив в широких и ярких картинах всю совокупность материальных и духовных возможностей персидского государства, Киннер переходит к описанию отдельных провинций, о которых сообщает множество интереснейших данных. Все это делает его труд самым полным и самым беспристрастным из всех, какие только были опубликованы до последнего времени.

Между 1808 и 1814 годами Киннер объехал вдоль и поперек всю Малую Азию, Армению и Курдистан,[48] занимал различные должности и выполнял многочисленные поручения; все это дало ему возможность многое увидеть и сравнить. Офицер на службе Компании, политический советник у Карнатикского[49] набоба и просто путешественник, – он всегда находился во всеоружии своего критического ума. Многие события и перевороты, причины которых ускользали от стольких исследователей, были ему ясны благодаря познаниям, накопленным им, о нравах, обычаях и характере людей Востока.

В то же время другой офицер на службе Ост-Индской компании, Уильям Прайс, в 1810 году занимавший должность переводчика и помощника секретаря в посольстве сэра Гора Узли в Персии, занялся расшифровкой клинописи. За эту задачу уже многие брались и приходили к самым странным и неправдоподобным заключениям. Как у всех его современников, научные взгляды Прайса были недостаточно обоснованы, а объяснения мало удовлетворительны. Но он сумел привлечь многих ученых к разрешению этой трудной задачи, в то же время продолжая традиции Нибура и других востоковедов.

Ему мы обязаны отчетом о путешествии английского посольства ко двору персидского шаха. Впоследствии он опубликовал две статьи о древностях Персеполиса[50] и Вавилона.

В свою очередь, брат сэра Гора Узли, Уильям Узли, сопровождавший его в качестве секретаря, использовал свое пребывание при дворе в Тегеране, чтобы изучить Персию. Однако его труды не касаются ни географии, ни хозяйства страны. Они ограничиваются надписями, медалями, манускриптами, литературой – одним словом, тем, что связано с духовной и материальной историей страны. Его заслугой является издание Фирдоуси,[51] а также опубликование многих других сочинений, которые, наряду с только что упомянутыми, помогают нам пополнить наши познания о стране шахов.

В это же время началось ознакомление еще с одной полу- азиатской-полуевропейской страной. Мы говорим о Кавказе.

Уже во второй половине XVIII века один русский врач, Иоганн Антон Гюльденштедт, посетил Астрахань и побывал у пределов русских владений – в Кизляре на Тереке. Он посетил Грузию, где его с почетом принял царь Ираклий. Он видел Тифлис [Тбилиси] и достиг Имеретии. В следующем, 1773, году он посетил Большую Кабарду, восточную Куманию, осмотрел развалины Меджари, добрался до Черкасска, Азова, исследовал устье Дона и собирался закончить свое длительное путешествие изучением Крыма, но тут его отозвали в Санкт- Петербург.

Гюльденштедт не напечатал полностью отчетов о своих экспедициях, так как смерть застигла его во время подготовки материалов. В Санкт-Петербурге их издателем стал молодой немец, уроженец Пруссии – Генрих Юлиус Клапрот, который впоследствии совершил путешествие в те же края.

Клапрот родился 11 октября 1783 года в Берлине и уже в раннем детстве проявил удивительные способности к восточным языкам. В пятнадцать лет он совершенно самостоятельно научился китайскому языку и, едва закончив свои занятия в университетах Галле и Дрездена, стал издавать «Азиатский журнал». Приглашенный в Россию графом Потоцким, он сразу же был назначен адъюнктом отделения восточных языков в Санкт-Петербургской Академии.

Клапрот не принадлежал к числу тех «почтенных» кабинетных ученых, которые только и делают, что корпят над книгами. Он понимал науку гораздо шире. По его мнению, самым верным способом в совершенстве изучить языки, нравы и обычаи Востока было изучать их на месте.

Поэтому Клапрот попросил позволения сопровождать посла Головкина, направлявшегося в Китай по суше. Получив необходимое разрешение, ученый путешественник поехал один в Сибирь и побывал у ненцев, тунгусов, башкир, якутов и многих других народностей, кочевавших по этим пустынным просторам. Затем он прибыл в Иркутск, где вскоре его нагнал Головкин. После краткой остановки в Кяхте Головкин 1 января 1806 года переехал китайскую границу.

Но правитель Монголии захотел, чтобы посол выполнил церемонии, которые тот счел для себя унизительными. Так как оба не желали ни в чем уступать, посольство вынуждено было повернуть обратно. Клапроту не хотелось возвращаться той же дорогой; он предпочел познакомиться с новыми для него племенами и проехать югом Сибири. Во время этого долгого путешествия, занявшего двадцать месяцев, Клапрот собрал большую коллекцию книг – китайских, маньчжурских, тибетских и монгольских, – использованных им позже в большом труде «Asia polyglotta» — «Многоязычная Азия».

Назначенный по возвращении в Санкт-Петербург экстраординарным академиком, он, по предложению Потоцкого, получил вскоре задание отправиться на Кавказ для изучения его истории, археологии и географии. Клапрот провел целый год в поездках, часто опасных, по трудно проходимой стране и посетил места, где в конце предыдущего столетия побывал Гюльденштедт.

«Тифлис, – говорит Клапрот (это описание очень любопытно, если сравнивать его с описаниями других современников), – называемый так за его горячие источники, делится на три части: собственно Тифлис, или старый город; Кала, то есть крепость, и пригород Исни. Омываемый Курой, этот город за своими стенами подчас представляет просто развалины. Улицы здесь настолько узки, что арба, или повозка на высоких колесах, так часто упоминаемая в описаниях Востока, с трудом проезжает даже по самым широким. По остальным еле-еле может проехать всадник. Дoмa кое-как построены из голышей и кирпича на глиняном растворе и не простоят, вероятно, и пятнадцати лет. В Тифлисе два рынка, но все чрезвычайно дорого, и шали, так же как и шелковые ткани, которые выделывают в других азиатских странах по соседству, продаются там по ценам выше петербургских».

Невозможно говорить о Тифлисе, не сказав ничего о горячих источниках. Приведем еще одну цитату из Клапрота:

«Знаменитые горячие бани были когда-то великолепны, но сейчас находятся в запустении. Впрочем, есть и такие, в которых стены и потолки облицованы мрамором. В воде содержится некоторое количество серы, и мыться ею очень полезно. Местные жители, особенно женщины, пользуются банями без всякой меры. Женщины проводят там целые дни и берут с собой туда обед».

Основой питания, по крайней мере в горных районах Грузии, является «пури» – хлеб, очень жесткий и невкусный; выпечка его производится довольно странным способом.

«Вымесив хорошенько тесто, – говорится в отчете, – приносят сухих дров и разжигают яркий огонь во врытых в землю глиняных горшках высотою фута в четыре и шириною в два. Когда огонь сильно разгорится, в горшки бросают тесто кусками величиной в два кулака. Отверстие сосуда сразу накрывают крышкой, а сверху кладут тряпки, чтобы жар не уходил, и хлеб пропекся хорошо. Этот «пури» тем не менее всегда пропечен плохо и тяжел для пищеварения».

Рассказав о том, чем может угостить бедняк-горец, побываем теперь вместе с Клапротом на обеде у князя.

«Перед нами расстелили, – говорит он, – длинную полосатую скатерть, шириной в полтора локтя, и очень грязную. На нее положили для каждого гостя по овальному сыру, длиной в три пяди, шириною в две, а толщиной едва в палец. Потом принесли много маленьких медных мисок с бараньим пловом, жареной курицей и ломтями сыра. Князю и грузинам подавали копченую лососину со свежей зеленью, потому что день был постный. В Грузии не имеют понятия о ложках, вилках и столовых ножах. Суп пьют прямо из миски; мясо хватают руками и рвут пальцами на куски, какие могут влезть в рот. Желая выразить дружеские чувства, кидают друг другу лакомый кусок. Блюда ставят прямо на скатерть. Когда обед кончается, подают виноград и сушеные фрукты. Во время еды по кругу всем щедро подливают отличное красное вино собственного приготовления. Его пьют из плоских серебряных чаш, напоминающих блюдца».

Эта картина нравов не лишена занимательности; рассказы Клапрота о других эпизодах его путешествия тоже достаточно интересны. Вот как он описывает поездку к истокам Терека, местонахождение которых довольно точно указал Гюльденштедт, сам их не видевший.

«17 марта прекрасным, но прохладным утром я отправился из деревни Утсфар-Хан. Меня сопровождали пятнадцать осетин. После получаса ходьбы мы начали подниматься по крутой и трудной дороге, пока не дошли до места впадения Утсфар-Дона в Терек. Дальше дорога становилась все хуже. Мы двигались около одного льё по правому берегу реки, имевшей здесь еле-еле десять шагов в ширину, хотя она и вздулась от таяния снегов. На этом берегу нет никакого жилья. Продолжая подниматься, мы достигли подножия горы Хоки, называемой также Истир-Хоки. Наконец мы добрались до места, где русло реки было загромождено большими камнями. Мы легко перебрались на другую сторону и попали в деревню Цивратте-Кан, где позавтракали. Здесь сливаются вместе мелкие ручьи, образующие Терек. Я был рад, что достиг цели моей поездки, и выплеснул в поток стакан венгерского вина, а второе возлияние сделал в честь духа горы, у которой Терек берет свое начало. Осетины, решившие, что я совершаю религиозный обряд, сосредоточенно смотрели на меня. На гладкой стороне огромной сланцевой скалы я велел написать красной краской дату нашего путешествия, а также мое имя и имена моих спутников. Потом мы поднялись еще немного выше до деревушки Ресси».

В конце своего отчета о путешествии, выдержки из которого мы могли бы продолжить, Клапрот подводит итоги собранным данным о населении Кавказа и особенно подчеркивает разительное сходство между грузинскими наречиями и языком финнов и вогулов. Это было новым и плодотворным сопоставлением.

Сведения, собранные Клапротом, очень любопытны. Прозорливость и сообразительность путешественника необычайны, а память у него удивительная. Поэтому ученому удалось внести в лингвистику достаточно большой вклад.

Теперь нам надо покинуть Старый свет, чтобы рассказать об исследованиях, произведенных на территории молодой республики Соединенных Штатов.

Едва федеральное правительство справилось с затруднениями, вызванными войной, едва оно было признано и окончательно организовалось, как широкие круги общества обратили свое внимание на те богатые мехами области, которые когда-то привлекали сначала англичан, а затем испанцев и французов.

Залив Нутка и соседние берега, обследованные великим Куком и такими искусными мореплавателями, как Куадра, Ванкувер и Маршан, принадлежали американцам. И доктрина Монро,[52] наделавшая позже столько шуму, уже зарождалась в умах государственных деятелей той поры.

По предложению, внесенному в Конгресс, капитану Мериуотеру Льюису и лейтенанту Уильяму Кларку было поручено исследовать Миссури от ее впадения в Миссисипи до истоков, а затем перевалить через Скалистые горы, чтобы установить самый короткий и легкий путь от Мексиканского залива до Тихого океана. Кроме того, эти офицеры должны были завязать торговые отношения с индейцами, если те им повстречаются.

Экспедиция состояла из отряда солдат и волонтеров; всего в ней, считая и начальников, было сорок три человека. Одна лодка и два туземных челнока служили для передвижения.

14 мая 1804 года американцы покинули речку Вуд-Ривер, впадающую в Миссисипи, и вошли в Миссури. Судя по записям в дневнике, опубликованном Гассом, участники экспедиции считали, что их ожидают величайшие опасности и что им придется сражаться в дикарями гигантского роста, питавшими неукротимую ненависть к белым.

В первые же дни этого крупнейшего перехода на лодках, с которым могли равняться в прошлом только плавания Орель- яны и Кондамина по Амазонке, американцам повезло, и они повстречали одного старого француза с несколькими индейцами племени сиу. Это был канадский охотник; он говорил на языках большинства племен, живших по берегам Миссури, и согласился сопровождать их вместо переводчика.

Один за другим они прошли притоки – Осейдж, Канзас, Платт (Шеллоу-Ривер) и Уайт-Ривер. Им попадались многочисленные группы индейцев – осейджей и сиу или махасов, которые все, по-видимому, находились на грани полного вырождения. Одно племя сиу жестоко пострадало от оспы, и выжившие индейцы, охваченные каким-то безумием, убили своих жен и детей, пощаженных болезнью, а сами бежали прочь из зараженных мест.

Немного дальше путешественники встретили индейцев из племени рикари или ри, которые сначала произвели на них впечатление самых честных, приветливых и трудолюбивых из всех индейцев, виденных ими. Несколько случаев воровства вскоре заставили их изменить свое мнение о характере рикари. Индейцы этого племени, как ни странно, занимались не только охотой: они выращивали разные злаки, горох и табак.

Иначе обстояло дело с манданами, более крепкими физически, чем их соплеменники. У них есть странный обычай, встречающийся и в Полинезии: они не хоронят своих мертвых, а кладут их на высокие помосты.

В отчете Кларка сообщаются некоторые подробности об этом любопытном племени.

Первейшим свойством божества манданы полагают способность исцелять. Вследствие этого они признают два божества: одно они называют Великим Целителем, другого – Духом. Может быть, для них жизнь так важна, что они почитают любые силы, которые могут ее продлить?

Не менее примечательна легенда об их происхождении. Сначала они будто бы жили в большом подземном селении, у берега озера. Но корни одной виноградной лозы проникли так глубоко, что дошли до манданов. Тогда некоторые из них поднялись по этой импровизированной лестнице и очутились на поверхности земли. Они вернулись домой с такими пылкими рассказами о богатых охотничьих угодьях, об обилии на земле дичи и плодов, что прельщенный народ тут же решил добраться до этих благословенных краев. Уже половина племени вышла на поверхность земли, когда лоза согнулась под тяжестью одной толстой женщины и обломилась, так что остальные уже не могли выбраться наверх. Манданы верят, что после смерти вернутся на свою подземную родину. Правда, туда попадут лишь те, совесть которых окажется чиста. Остальные будут ввергнуты в огромное озеро.

1 ноября путешественники остановились на зимовку у этого племени. При помощи имевшихся у них инструментов они построили по возможности удобные хижины и почти всю зиму, несмотря на довольно жестокие холода, занимались охотой, которая из развлечения скоро превратилась для них в необходимость.

Как только Миссури вскрылась, исследователи стали готовиться в дальнейший путь. Нагрузив лодку добытыми мехами, они отправили часть людей в Сент-Луис, и теперь их осталось всего тридцать человек, полных решимости вынести все, что угодно, но достичь своей цели.

Путешественники вскоре миновали устье реки Иеллоустон («реки желтого камня»), почти такой же могучей, как и Миссури, и берега, изобиловавшие дичью, остались позади.

Достигнув места, где река разветвлялась, они оказались в большом затруднении. Какая из этих двух рек, почти одинаково полноводных, была Миссури? Капитан Льюис во главе отряда разведчиков поднялся вверх по течению южной ветви и вскоре увидел Скалистые горы, сплошь покрытые снегом. Вдали слышался ужасный грохот и, ориентируясь по нему, капитан через некоторое время вышел к месту, где Миссури ровной стеной обрушивалась вниз по каменному скату. Еще выше на протяжении многих миль река образовывала непрерывные пороги.

Продолжая двигаться вдоль южной ветви, отряд углубился в горы. Река три или четыре мили бурно мчится там между двумя отвесными стенами. Наконец течение разделилось натрое. Эти три реки получили названия Джефферсон, Мадисон и Галлатин – по именам знаменитых деятелей американской республики.

Вскоре экспедиция преодолела последний подъем и стала спускаться по склону, обращенному к Тихому океану. Американцы взяли с собой одну женщину, по имени Созоне; молодой девушкой она была похищена восточными индейцами. Она добросовестно исполняла обязанности переводчика, а когда в вожде одного племени, выражавшего сначала враждебные намерения, она признала своего брата, то индейцы стали относиться к чужеземцам очень благожелательно. К несчастью, эти края были бедны, и их обитатели питались лишь лесными ягодами, древесной корою и животными, если их удавалось добыть.

Американцам, не привыкшим к такой скудной пище, пришлось съесть своих лошадей, впрочем, сильно отощавших, и покупать у туземцев всех собак, которых им соглашались продать. Поэтому путешественников даже прозвали: «пожиратели собак».

В местах с более теплым климатом жители отличались более мягким характером; здесь и пища стала обильнее, а когда путешественники достигли реки Орегона, называемой также Колумбией, хорошим подспорьем для них оказалась ловля лососей. Плавание по Колумбии сопряжено с большим риском; приближаясь к океану, она образует широкое устье, где волны, набегая из открытого океана, борются с течением реки. Не раз утлый челнок чуть не перевернулся, и американцам грозила опасность утонуть, так и не добравшись до побережья океана.

Довольные тем, что они все-таки достигли своей цели, американцы остались в устье Колумбии на зиму, а когда наступили теплые дни, направились обратно в Сент-Луис, куда и прибыли в мае 1806 года, пробыв в экспедиции два года четыре месяца и десять дней. Путешественники подсчитали, что от Сент-Луиса до устья Орегона они проделали не меньше 1378 льё.

Первый шаг был сделан. Вскоре последовало несколько разведывательных экспедиций во внутренние области нового материка. В дальнейшем они приобретают сугубо научный характер, благодаря чему стоят особняком в истории открытий.

Несколько лет спустя сэр Томас Стемфорд Рафлс, организатор военной экспедиции, овладевшей голландскими колониями в Индонезии, был назначен губернатором Явы. За время своего пятилетнего управления Рафлс провел значительные реформы и отменил рабство. Но, как ни поглощала его эта работа, она не помешала ему собирать все нужные материалы для составления двух громадных томов, представляющих огромный интерес. Кроме истории Явы, они содержат массу прежде не известных подробностей о населении внутренних районов острова и ряд чрезвычайно обстоятельных естественноисторических и геологических сведений. Поэтому не приходится удивляться, если в честь того, кто так много рассказал нам об этом большом острове, имя «Раффлезия» было дано огромному цветку, который достигает подчас метра в диаметре и весит до пяти килограммов.

До Рафлса было известно только побережье Суматры. Он первый проник внутрь острова и посетил округа, населенные пассумахами, атлетически сложенными земледельцами. На севере он дошел до Меманг-Кабу, знаменитой столицы Малайского государства, и даже пересекал весь остров от Бенкулена до Палембанга.

Но самую большую славу принесло сэру Томасу Стемфорду Рафлсу другое: он указал правительству Индии на исключительное положение Сингапура и превратил последний в открытый порт (порто-франко), который вскоре приобрел важное значение.

Глава вторая. Исследования и колонизация Африки

I

Педди и Кэмпбелл в Судане. – Ричти и Лайон в Феццане. Денем, Аудни и Клаппертон в Феццане и в стране Тиббу. – Озеро Чад и реки, впадающие в него. – Кукава и главные города Борну. – Мандара. – Набег на феллатов. – Поражение арабов и смерть Бу-Халума. – Логгун. — Смерть Тула. — Дорога на Кано. – Смерть доктора Аудни. – Кано. – Сокото. – Султан Белло. – Возвращение в Европу.

Едва рухнуло могущество Наполеона, а вместе с ним и господство Франции, едва закончилась гигантская борьба, которая из-за честолюбия одного человека задерживала научный прогресс всего человечества, как повсюду возобновились исследования, ставившие перед собой научные или торговые цели. Занималась новая эра.

На первое место среди держав, поощрявших путешествия для открытия новых земель, надо, как всегда, поставить Англию. Она перенесла свою деятельность нa Центральную Африку, страну, где разведывательные экспедиции Хорнемана и Буркхардта давали основания подозревать несчетные богатства.

Сначала — в 1816 году — майор Педди выезжает из Сенегала, направляясь в Каконду, расположенную на Риу-Нуньиш. Едва добравшись до этого города, Педди становится жертвой нездорового климата и тягот пути. Майор Кэмпбелл заступает место начальника экспедиции и переходит высокие горы Фута-Джаллон, но уже через несколько дней теряет много людей и часть вьючных животных.

Когда экспедиция вступила на территорию, принадлежавшую «альмами» — такой титул носит большинство властителей в этой части Африки, — ее задержали. Только заплатив порядочный выкуп, англичане получили разрешение покинуть страну.

Во время этого плачевного отступления пришлось не только снова переходить реки, переправы через которые дались очень тяжело, но и подвергаться назойливым преследованиям и вымогательствам. Чтобы отвязаться от туземцев, Кэмпбелл был вынужден сжечь свои товары, переломать ружья и затопить в реке порох. Майор Кэмпбелл, не вынеся мучительного пути, гибели всех надежд и полного провала своего предприятия, умер, как и многие его офицеры. Это случилось в том самом месте, где погиб майор Педди. Остатки экспедиции еле добрались до Сьерра-Леоне.

Немного позже Ричти и капитан Джордж Френсис Лайон, опираясь на престиж Англии, только что подкрепленный бомбардировкой Алжира, а также на отношения, завязанные среди влиятельных деятелей английским консулом в Триполи, решают пуститься по следам Хорнемана и проникнуть в самое сердце Африки.

25 марта 1819 года путешественники выехали из Триполи с феццанским беем Мухаммедом-Эль-Мукни, принявшим титул султана своей страны. Благодаря такому могущественному спутнику Ричти и Лайон беспрепятственно прибыли в Мурзук. Но трудности перехода по пустыне и перенесенные лишения так истощили их силы, что 20 ноября Ричти умер. Лайон долго болел, а когда поправился, ему пришлось вести непрестанную борьбу с подлыми кознями султана, который рассчитывал на смерть обоих путешественников и надеялся присвоить их вещи. Поэтому Лайону не удалось проникнуть далее южных границ Феццана. Но он успел все же собрать ценные сведения о главных городах этого государства и о языке жителей. В то же время ему мы обязаны первыми достоверными данными о диких обитателях великой пустыни – туарегах, об их религии, обычаях, языке и об их своеобразной одежде.

Отчет капитана Лайона богат также интересными подробностями – тщательно подобранными, хотя и не основанными на непосредственном наблюдении – о Борну, Вадои и обо всем Судане.

Достигнутые результаты не могли удовлетворить алчность англичан, стремившихся открыть для своей торговли богатые рынки в глубине Африки. Поэтому правительство благосклонно приняло предложения, которые сделал ему один шотландец, доктор Уолтер Аудни, воодушевленный рассказами Мунго Парка. У доктора был друг – лейтенант флота Хью Клаппертон, тремя годами старше его. Клаппертон уже отличился на канадских озерах, притом неоднократно, но по заключении мира в 1815 году был переведен на половинный оклад- то есть получил отставку и был обречен на вынужденное бездействие.

Когда доктор Аудни поделился с Клаппертоном своим планом, тот сразу же решил присоединиться к этой рискованной экспедиции. Доктор Аудни добился разрешения министерства взять себе помощником смелого офицера, специальные знания которого могли ему очень пригодиться. Лорд Батерст не стал чинить препятствий, и двое друзей, получив подробные инструкции, отплыли в Триполи, где вскоре узнали, что их начальником назначен майор Диксон Денем.

Денем родился 31 декабря 1785 года в Лондоне. В юности он служил канцеляристом у управляющего большим загородным поместьем, потом поступил в обучение к адвокату. Однако у него не было склонности к юридической деятельности. Отважный характер и тяга к приключениям вскоре заставили его вступить в полк, отправлявшийся в Испанию. До 1815 года он воевал; затем воспользовался представившимся досугом, чтобы посетить Францию и Италию.

Стремясь к славе, Денем искал деятельности, которая, хотя и с опасностью для жизни, удовлетворяла бы его честолюбие, и решил стать путешественником.

Сказано – сделано. Он предложил министру добраться до Тимбукту путем, каким позже последовал Ленг. Когда он узнал, какое предприятие поручено лейтенанту Клаппертону и доктору Аудни, он попросил разрешения присоединиться к ним.

Собрав все, что представлялось необходимым для путешествия, и наняв искусного плотника, по имени Уильям Хилман, Денем немедленно отплыл на Мальту и 24 ноября 1821 года догнал своих будущих товарищей в Триполи.

Распространение английского влияния не ограничивалось пределами северного побережья: экспедиции англичан, покровительство, оказываемое Англией Порте,[53] слухи о сражениях и победах в Индии, все это понемногу проникало внутрь Африки, и слово «англичанин» теперь становилось известно всем, хотя его значение оставалось туманным.

По мнению английского консула, путь из Триполи до Борну мог считаться таким же безопасным, как из Лондона до Эдинбурга. Надо было использовать благоприятные условия, на которые в дальнейшем вряд ли можно было бы рассчитывать.

Трое англичан посетили бея. Тот принял их дружелюбно и снабдил всем необходимым. Вскоре путешественники покинули Триполи. Благодаря конвою, предоставленному беем, они легко добрались (8 апреля 1822 г.) до Мурзука, столицы Феццана.

В некоторых селениях их принимали не только радушно, но почти с восторгом.

«В Сокне, – рассказывает Денем, – правитель выехал нам навстречу и приветствовал нас за чертой города. С ним были другие важные лица и много простых жителей; охваченные, по- видимому, чистосердечной радостью, туземцы толпились вокруг наших коней и целовали нам руки. Так мы въехали в город. Слова «Инглези! Инглези!» звучали в толпе, и эта встреча доставила нам тем больше удовольствия, что мы были первыми европейцами, не изменившими своей одежды. Я уверен, что прием был бы менее дружественным, если бы мы пытались выдать себя за магометан и унизились бы до роли обманщиков».

Но в Мурзуке начались такие же вымогательства, какие в свое время привели к неудаче путешествие Хорнемана. Впрочем, теперь изменились и обстоятельства, и люди. Не позволяя себе обольщаться великими почестями, которыми осыпал их султан, англичане не забывали о своей цели и требовали конвоя, нужного им, чтобы доехать до Борну.

«Выехать раньше весны нельзя, — твердили им в ответ, — потому что собрать «кафила», то есть караван, и отряд для сопровождения его по пустынному краю очень трудно».

Однако богатый купец, по имени Бу-Бакер-Бу-Халум, близкий друг паши, намекнул англичанам, что за некоторую мзду он может уладить все затруднения. Он даже брался проводить их в Борну, куда и сам отправился бы, будь у него разрешение трипполитанского паши.

Денем, поверив в правдивость слов Бу-Халума, решил, что надо получить это разрешение, и отправился в Триполи. Выслушав уклончивый ответ, он пригрозил, что сядет на корабль и уедет в Англию. Там, – говорил Денем, – он расскажет, какие препятствия паша чинит выполнению порученной ему миссии.

Эти угрозы не возымели никакого действия. Тогда Денем взошел на корабль и уже готовился отплыть в Марсель; однако в последний момент он получил от бея успокоительное послание, в котором тот звал его обратно и соглашался дать Бу-Халуму разрешение сопровождать путешественников.

Денем 30 октября вернулся в Мурзук и застал своих спутников лежащими в жестокой лихорадке. Губительный климат уже сказался на их состоянии.

Денем был уверен, что перемена места восстановит их подорванное здоровье. По его настоянию они небольшими переходами тронулись в путь. Сам он выехал 29 ноября, присоединившись к каравану купцов, собравшихся из Мисураты, Триполи, Сокны и Мурзука. Их сопровождал конвой под командованием Бу-Халума из двухсот десяти арабов, воинов, набранных среди самых покорных и цивилизованных племен.

Экспедиция направилась той же дорогой, по которой шел лейтенант Лайон, и вскоре добралась до Теджерри, самого южного города в Феццане, и последнего перед вступлением в пустыню Бильма.

«Мне удалось, – говорит Денем, – зарисовать общий вид крепости Теджерри с южного берега соленого озера, расположенного у самого города. В Теджерри попадают по узкому и низкому сводчатому проходу, ведущему ко второй стене и воротам. В стене повсюду пробиты бойницы, так что врагам войти через этот тесный проход очень трудно. Над вторыми воротами также имеется отверстие, откуда осаждающих можно осыпать дротиками и горящими головнями, которые раньше были в большом ходу у арабов. Внутри крепости есть колодцы с довольно хорошей водой. Поэтому, запасшись боевыми припасами и продовольствием и подправив стены, здесь, по-моему, можно отлично защищаться. Расположена крепость Теджерри очень живописно. Повсюду вокруг растут финиковые пальмы, вода превосходна. К востоку тянется гряда низких холмов. Соленые озера поблизости от города полны болотных куликов, диких уток и гусей».

Покинув этот город, путешественники вступили в песчаную пустыню; дорогу по ней не легко было бы найти, если бы вехами не служили скелеты животных и людей; их особенно много вокруг колодцев.

«Один мертвец, которого мы сегодня разглядывали, – рассказывает Денем, – казалось, лежал там совсем с недавних пор. На лице еще держалась борода и можно было разобрать его черты. Один из купцов нашего кафила вдруг воскликнул: «Это мой раб! Я его бросил недалеко отсюда месяца четыре тому назад». «Живей, живей, – заторопил его один веселый работорговец,- волоки его на рынок, не то объявится другой хозяин!»

При переходе через пустыню останавливаются в оазисах, посреди которых выросли более или менее значительные города. Киши – одно из излюбленных мест, где встречаются каразаны. Там надо уплатить за переход по стране. Султан Киши – многие из мелких властителей присваивают себе этот титул – славился своей неопрятностью и, судя по словам Денема, его двор был ничуть не лучше.

«Он пришел, – говорит путешественник, – в шатер Бу-Халума, прихватив с собой с полдюжины своих приспешников, из которых многие были на редкость безобразны. Зубы у них темно-желтого цвета, потому что они очень любят не только нюхать табак, но и жевать его. Нос похож на маленький круглый комок мяса, торчащий посередине лица. Ноздри такие широкие, что эти люди могут засовывать в них пальцы на какую угодно глубину. Мои часы, компас и музыкальная табакерка не очень их удивили».

Чуть подальше, у гряды холмов, самые высокие из которых не превышали четырехсот футов, путники увидели город Кирби, расположенный в «вади»,[54] между двух соленых озер, по всей вероятности образовавшимся из ям, где брали глину для построек. Посреди каждого озера возвышается наподобие островка куча соли. Соль, добываемая в вади, часто встречающихся в этом краю, – важный предмет торговли с Борну и со всем Суданом.

Город Кирби представляет самое плачевное зрелище. В домах совсем пусто, нет даже циновок. Да и как могло быть иначе в городе, постоянно подвергающемся набегам туарегов?

Экспедиция пересекла область, населенную гостеприимным и мирным племенем тиббу,[55] которому караваны платят за переход, потому что тиббу заботятся о колодцах и водоемах, служащих этапами пути через пустыню. Живые и деятельные, всегда верхом на своих проворных лошадях, большинство тиббу удивительно искусны в метании копья. Иные сильные воины бросают его на расстояние в двести сорок футов. Столица края и резиденция их султана – город Бильма.

«Султан, – говорится в отчете, – вышел навстречу чужеземцам с большой свитой мужчин и женщин. Женщины здесь гораздо красивей, чем в маленьких деревушках, а некоторые даже прехорошенькие. Их белые ровные зубы чудесно контрастировали с черной блестящей кожей и с косами, спадающими треугольником по обе стороны лица, лоснящегося от масла. Коралловые подвески в носу и большие янтарные ожерелья делали их поистине очаровательными. Чтобы отгонять мух, у одних был «шейше», то есть веер, сплетенный из тонких трав или из конского волоса, у других – просто ветка, у некоторых были опахала из страусовых перьев, у иных – связка ключей, все держали какой-нибудь предмет в руке и на ходу размахивали им над головой. Кусок суданской ткани, закрепленный на левом плече и оставлявший всю правую сторону обнаженной, вот и вся их одежда. Другим куском, поменьше, они обертывают себе голову, спуская концы на плечи или отбрасывая их назад».

В одной миле от Бильмы, за прозрачным источником, который природа, казалось, нарочно создала здесь, чтобы путники могли запастись водой, начинается пустыня. Переход через нee занимает не меньше десяти дней. Когда-то на ее месте несомненно находилось обширное соленое озеро.

4 февраля 1828 года караван вступил в Лари. Город этот расположен на 14°40' северной широты на реке, протекающей в северной части Борну.

Жители, перепуганные шумным караваном, в ужасе бросились бежать.

«Но огорчение, причиненное нам этим зрелищем, – говорит Денем, – вскоре сменилось совершенно другим чувством, лишь только через какую-нибудь милю мы увидели огромное озеро Чад, освещенное яркими лучами солнца. Вид этого озера, представлявшего для нас такой интерес, взволновал и обрадовал меня. Мне не найти достаточно ярких слов, чтобы описать, насколько мое волнение было сильно и непосредственно».

После Лари местность стала совершенно иной. Песчаная пустыня сменяется глинистой почвой, покрытой травой, повсюду акации и деревья различных пород. Среди рощ виднеются стада антилоп, а в листве сверкают своим радужным оперением гвинейские курочки и берберские горлицы. Деревушки сменяются городами. Хижины здесь имеют форму колокола и покрыты соломой дурра.

Путешественники продолжали двигаться на юг, огибая озеро Чад, к которому они подошли с северной стороны. У берегов этого озера почва черная и илистая, но твердая. Зимою уровень воды в нем поднимается высоко, а летом понижается. Вода в озере пресная; оно кишит рыбой, гиппопотамами и водоплавающей птицей. На юго-востоке, почти посередине озера находятся островки, населенные неграми племени бидома, которые живут главным образом грабежом жителей прибрежных селений.

Англичане отправили гонца к шейху Эль-Ханеми, прося у него разрешения посетить столицу. Посланец вскоре вернулся к каравану и привез приглашение Бу-Халуму и его спутникам направиться к городу Кукава.

Путешественники миновали Берву, укрепленный поселок, неизменно отражавший все нападения туарегов, и переправились через Йеу – большую реку, ширина которой в иных местах достигает более ста пятидесяти футов. Река эта берет начало в Судане и впадает в озеро Чад. На ее южном берегу виднеется красивое поселение, окруженное каменными стенами. Оно вдвое меньше Бервы и называется тоже Йеу.

17 февраля, после двух с половиной месяцев пути, кафила прибыл к воротам города Кукава и был встречен войском в четыре тысячи человек, двигавшимся с образцовой слаженностью. В состав этого войска входил отряд негров, который составлял особую охрану шейха; их вооружение напоминало вооружение старинных рыцарей.

«На них были, – говорил Денем, – кольчуги из железных колечек, закрывавшие грудь до самой шеи. Кольчуга закреплялась вокруг шеи и ниспадала отдельными полотнищами, защищая таким образом бока лошади и бедра всадника. На голове было надето нечто вроде каски или железного колпака, который придерживался тюрбаном – желтым, красным или белым, – завязанным под подбородком. Головы лошадей тоже прикрывались пластинками из того же металла. Седла были маленькие и легкие со стременами из олова. В них влезали только носки ног, обутых в сандалии, отделанные кожей крокодила. Воины отлично сидели верхом и мчались к нам во весь опор. Осадив лошадей на всем скаку в нескольких шагах от нас, они остановились, взмахами копий приветствуя Бу-Халума и крича «Барка! Барка!» (Добро пожаловать! Добро пожаловать!)».

Окруженные лихими наездниками, англичане и арабы вступили в город, где в их честь был устроен еще один военный парад.

Через некоторое время путешественников принял Эль-Ханеми. Ему на вид было лет сорок пять. Веселое, умное и благодушное Лицо располагало в его пользу.

Англичане передали ему послание паши. Прочитав его, шейх спросил, что же Денем и его спутники намерены делать в Борну.

«Мы хотим только посмотреть страну, – ответил Денем, – и познакомиться с ее обитателями, с ее природой, с тем, что в ней растет и добывается».

«Добро пожаловать, – ответил шейх, – я с удовольствием покажу вам все это. Я приказал построить вам дома в нашем городе. Пойдите с кем-нибудь из моих людей поглядите их, и, если что-либо вам не понравится, говорите смело».

Путешественники получили разрешение увезти с собой шкуры животных и чучела птиц, какие им покажутся интересными, и делать заметки обо всем, что увидят. Таким образом им удалось собрать много сведений о городах по соседству с Кукавой.

В Кукаве, тогдашней столице Борну, на рынке продавали овец, молодых бычков, пшеницу, рис, земляные орехи, бобы, индиго и другие местные продукты. Там же продавали рабов. На улицах города, насчитывавшего не менее пятнадцати тысяч жителей, царило постоянное оживление.

Монгону – прежняя столица Борну – тоже большой город, окруженный каменной стеной. В нем жило около тридцати тысяч человек. Рынок в Монгону считается одним из самых больших в стране; там собиралось до ста тысяч человек, оживленно препиравшихся о ценах на рыбу, птицу и мясо (которое продавали в сыром или зажаренном виде), или торговавших латунь, медь, амбру и кораллы. Льняная ткань была в этой области так дешева, что большинство мужчин ходило в рубахах и штанах. У нищих даже был особый способ возбуждать жалость: они стояли у входа на рынок и, держа в руке лохмотья старых штанов, жалобно обращались к проходящим: «Глядите-ка, у меня нет штанов». Когда путешественник увидел такую картину, неожиданность этого приема, эта мольба об одежде, по их мнению более необходимой, чем пища, заставили его громко расхохотаться.

Пока что англичане имели дело только с шейхом, который, удовлетворяясь своей фактической властью, представлял номинальное господство султану. Этот властитель был удивительной личностью; он разрешал на себя смотреть лишь через прутья камышовой клетки у ворот своего сада как на какое-то злобное редкое животное. И что за странные моды царили при его дворе! Каждый щеголь там должен был обладать толстым брюхом и старался с помощью разных искусственных способов достигнуть тучности, которую обычно считают столь обременительной! У иных изысканных вельмож, когда они ехали верхом, живот выпячивался вперед и почти свешивался за луку седла. Кроме того, мода требовала тюрбана такого размера и веса, что носившие его вынуждены были склонять голову набок. Нелепые причуды делали придворных очень похожими на маскарадных турок, и путешественники с трудом сохраняли серьезные лица в присутствии этих смешных и уродливых фигур.

Но зато наряду с такими торжественными и забавными встречами сколько свежих наблюдений, сколько любопытных подробностей, сколько вновь возникающих вопросов!

Денем хотел сразу же направиться к югу, однако шейх не согласился подвергнуть опасности жизнь путешественников, доверенных ему триполитанским беем. На территории Борну ответственность Бу-Халума кончалась, и теперь за все отвечал шейх.

Но Денем решительно настаивал и наконец добился у Эль- Ханеми разрешения отправиться вместе с Бу-Халумом в набег – «рацциа», который тот задумал против «кафиров», то есть неверных.

Войско шейха и отряд арабов прошли Йедди – большой укрепленный город в двадцати милях от Монгону, – затем Аф- фагай и многие другие города, построенные на наносной почве, с виду напоминавшей глинистую.

Около Делоу арабы вошли в область Мандара, султан которой выехал им навстречу во главе пяти сотен всадников.

«Мухаммед-Бекер был небольшого роста, – говорит Денем,- лет пятидесяти от роду; борода его была выкрашена в небесно-голубой цвет нежнейшего оттенка».

Последовали взаимные приветствия. Султан, взглянув на майора Денема, сразу спросил, кто он, откуда приехал, что ему нужно и, наконец, – мусульманин ли он. Выслушав маловразумительный ответ Бу-Халума, султан отвернулся и произнес: «Значит, паша дружит с кафирами?»

Это происшествие произвело самое дурное впечатление, и Денема больше не допускали к султану.

Враги паши Борну и султана Мандары принадлежали к многочисленному племени феллатов, распространившемуся по стране почти до самого Тимбукту. Это красивые люди; по цвету кожи, напоминающему темную бронзу, они резко отличаются от негров. почему их считают особым народом. Они исповедуют ислам и редко смешиваются с неграми. Впрочем, мы еще будем говорить о племени феллатов, известном по Судану также под именем фульбе, пель или фан.

На юг от города Мора виднеется цепь гор, самые высокие из которых не превышают двух тысяч пятисот футов. По уверениям туземцев, горы тянутся более чем на два месяца пути.

Описание этой страны у Денема довольно любопытно, и мы не можем удержаться, чтобы не привести некоторые интересные выдержки.

«Со всех сторон, – говорит он, – взор упирается в бесконечную горную цепь. Хотя ни по высоте, ни по суровому величию ее нельзя и сравнивать с Альпами, Апеннинами, Юрой и даже со Сьеррой-Мореной, все же они не уступают им по живописности. К востоку и западу вздымаются пики Вальми-Сава, Джогги-дай, Вайа, Мойунг и Мемай. Их каменистые склоны усеяны деревушками. Впереди на юге виднеется Хорза с ее пропастями и ущельями, высотой и красотой превосходящая все остальные горы».

Один из главных городов у феллатов, Дерколла, был превращен вторгшимися войсками арабов в пепел. Вскоре они заняли позиции перед Мосфейей. Она расположена очень удачно и обнесена частоколом, который защищали многочисленные лучники. Английский путешественник присутствовал при сражении. Первый удар арабов был сокрушителен. Грохот огнестрельного оружия, само появление известного своей храбростью и жестокостью Бу-Халума и его приспешников на несколько мгновений вселили в феллатов панику. И, конечно, если бы воины Мандары и Борну в этот момент решительно пошли бы на штурм холма, город был бы взят.

Но осажденные, заметив неуверенность неприятеля, сами перешли в нападение, выдвинули вперед своих лучников, и множество арабов сразу же пало жертвой их отравленных стрел. Тут войска Борну и Мандары отступили.

Под Барка-Гана, командовавшим арабами Борну, убили трех лошадей. Бу-Халум был ранен, так же как и его конь. Лошадь Денема тоже получила рану. Ему самому стрела оцарапала лицо, а две другие воткнулись в бурнус.

Отступление скоро перешло в беспорядочное бегство. Лошадь Денема упала, и не успел всадник опять вскочить в седло, как его окружили феллаты. При виде пистолета, наведенного англичанином, двое убежали, третий получил пулю в плечо.

Денем считал себя спасенным, но тут его лошадь вторично грохнулась наземь и притом с такой силой, что он отлетел далеко в сторону и ударился о дерево. Когда майор поднялся, лошадь его исчезла, а сам он оказался без оружия. Враги сразу окружили Денема, раненного в обе руки и в правый бок. Его стали раздевать, и лишь опасение испортить богатую одежду помешало феллатам его прикончить.

Вокруг добычи разгорелась ссора. Майор воспользовался ею, скользнул под чью-то лошадь и скрылся в кустарниках. Раздетый, окровавленный, он мчался что было сил и, наконец, прибежал к краю оврага, на дне которого протекал поток.

«Силы почти покидали меня, – рассказывает он. – Чтобы легче было соскользнуть с очень крутого берега вниз к воде,

я ухватился за молодые побеги, выросшие на старом стволе, который свисал над оврагом. Ветки согнулись под тяжестью тела, и вдруг у самой моей руки с явным намерением укусить из норки выползла большая «лиффа» – самая ядовитая змея здешних мест. Меня охватил ужас, и я совершенно растерялся. Выпустив ветки из рук, я кубарем полетел в воду. Однако сотрясение привело меня в себя, я сделал два – три взмаха и оказался у противоположного берега, на который с трудом вскарабкался. Только здесь я почувствовал себя в безопасности от преследования феллатов».

К счастью, Денем заметил группу всадников и, несмотря на суматоху погони, ему удалось привлечь к себе их внимание. Он проехал по крайней мере тридцать семь миль на крупе тощей лошади, кое-как завернувшись, вместо одежды, в грязное покрывало, кишевшее насекомыми. Как это было мучительно, да еще в тридцатишестиградусную жару, которая растравляла его раны!

Тридцать пять арабов были убиты, в том числе их вождь Бу-Халум, почти все остальные ранены, лошади пали или убежали – вот что принес этот налет, предпринятый в расчете на богатую добычу и сотни рабов!

Сто восемьдесят миль, отделявшие крепость Мора от Ку- кавы, проделали за шесть дней. В столице Денем был благосклонно принят шейхом Эль-Ханеми, приславшим ему взамен отнятого у него платья местную одежду.

Едва майор залечил свои раны и пришел в себя после перенесенных бедствий, он принял участие в новом военном походе в область Монга, расположенную на запад от озера Чад: ее жители не признавали верховной власти шейха и отказывались платить дань.

Денем и доктор Аудни отправились из Кукавы 22 мая, перешли реку Йеу, в это время года почти пересохшую, но очень полноводную в период дождей, и побывали в Бирни, где осмотрели развалины старого города Бирни, бывшей столицы, насчитывавшей когда-то около двухсот тысяч жителей. Затем они осмотрели развалины великолепных построек в Гамбару, любимой резиденции старого султана, разрушенной феллатами, и посетили Кабшари, Баскур, Батели и ряд других городов и поселков, многочисленное население которых без всякого сопротивления подчинилось султану Борну.

Зимние месяцы принесли с собой бедствия для участников экспедиции. Клаппертон лежал в злейшей лихорадке. Состояние доктора Аудни, болевшего чахоткой еще в Англии, ухудшалось с каждым днем. Плотник Хилман был безнадежен. Один Денем пока держался.

14 декабря, как только сезон дождей стал подходить к концу, Клаппертон с доктором Аудни уехали в Кано. Мы проследим эту интереснейшую часть путешествия позже.

Семь дней спустя в Кукаву прибыл молодой офицер, по фамилии Тул, который затратил на переход из Триполи всего три с половиной месяца.

В феврале 1824 года Денем и Тул совершили поездку в область Логгун, на южном берегу озера Чад. Вся местность, примыкающая к озеру и к впадающей в него реке Шари, очень болотиста и затопляется во время дождей. Чрезвычайно нездоровый климат этой местности оказался роковым для молодого Тула, который умер в Ангале 26 февраля, не дожив и до двадцати двух лет. Упорный, неутомимый, веселый, услужливый, хладнокровный и предусмотрительный, Тул обладал всеми качествами, необходимыми для настоящего путешественника.

Логгун в то время был мало известной страной, через которую не проходили караваны; ее столица Кернок насчитывала около пятнадцати тысяч жителей. Населяющий эту страну народ более красив и более развит, чем жители Борну (это особенно справедливо в отношении женщин), и весьма трудолюбив. Там ткут прекрасные плотные ткани. Получив богатые подарки, султан после обмена любезностями закончил официальный прием предложением, звучавшим в его устах довольно странно: «Если ты едешь за рабынями, то тебе незачем забираться далеко, я тебе их продам не дороже всякого другого». Денему стоило великого труда объяснить этому практичному властелину, что рабыни не являются целью его путешествия и что его привела в эти края только любовь к науке.

2 марта Денем вернулся в Кукаву, а 20 мая туда прибыл лейтенант Тирвит, который привез богатые подарки для шейха и должен был остаться в Борну в качестве консула.

Была совершена еще одна «рацциа» на Ману. столицу области Канем, и на догганов, обитавших раньше в окрестностях озера Фитри. Затем, 16 августа майор вместе с Клаппертоном пустился в обратный путь в Феццан и прибыл в Триполи, закончив таким образом долгое и трудное путешествие. Доставленные им важные географические сведения были впоследствии подтверждены и умножены Клаппертоном.

Теперь пора вернуться к рассказу о перипетиях путешествия этого офицера и сделанных им открытиях. Выехав 14 декабря 1823 года вместе с доктором Аудни в Кано, большой город феллатов, расположенный на запад от озера Чад, Клаппертон двигался вдоль Йеу до Демасака. Они побывали в Старом Бирни, в Бера, стоящем на берегах изумительного озера, образованного разливами реки Йеу, затем в Догаму и Бекидарфи — городах, расположенных главным образом на территории Хаусы. Население этой области, до нашествия феллатов, бывшее очень многочисленным, вооружено луками и стрелами и торгует табаком, орехами гуру (кола), сурьмой, выделанными козьими шкурами, хлопчатобумажной тканью или сшитой из нее одеждой.

Вскоре караван свернул в сторону от Йеу (или Гамбару) и углубился в лесистую местность, которая в период дождей, вероятно, совершенно затопляется.

Затем путешественники вступили в область Катагум. Ее правитель принял их очень ласково и уверял, что их приход для него настоящий праздник и что султан феллатов тоже будет очень рад им, так как он никогда еще не видел англичан. Он уверял также, что у него они найдут, как и в Кукаве, все необходимое.

Однако он чрезвычайно удивился, услышав, что путешественникам не нужны ни рабы, ни лошади, ни серебро и что они рассчитывают только на его любезное позволение посетить страну и собирать цветы и травы.

Город Катагум, по данным Клаппертона, расположен на 12°17'11" северной широты и приблизительно на 12° восточной долготы. Область, центром которой он являлся, до завоевания феллатами была передним краем Борну. Она могла выставить четыре тысячи конников и две тысячи пехотинцев, вооруженных луками, мечами и копьями. Главный предмет торговли, наряду с рабами, – зерно и крупный рогатый скот. Самый город укреплен лучше всех городов, какие только англичане видели после Триполи. В крепостных стенах пробиты ворота, запирающиеся на ночь. Город окружен двумя параллельными стенами и тремя сухими рвами. Один ров находится внутри, другой – снаружи, а третий – между стенами, которые достигают двадцати футов в вышину и десяти футов в ширину (у основания). Впрочем, в городе все дома глинобитные и, кроме одной полуразвалившейся мечети, в нем нет больших зданий. Число жителей не превышает, вероятно, семи–восьми тысяч.

Англичане впервые увидели там каури,[56] заменявшие деньги. До тех пор обменной единицей служили ткани туземной выработки или какой-нибудь другой товар.

На юг от области Катагум лежит страна Якоба, которую мусульмане знают под названием Муши. Клаппертону рассказали, что эту страну, покрытую известняковыми горами, населяют людоеды. Впрочем, мусульмане, испытывающие непреодолимый страх перед кафирами, подкрепляли это обвинение лишь тем, что они будто бы видели там висевшие на стенах жилищ человеческие головы, ноги и руки.

В области Якоба берет начало река Йеу, совершенно пересыхающая летом. По уверениям жителей, во время дождей ее воды еженедельно то поднимаются, то опускаются.

«11 января, – говорит Клаппертон, – мы снова пустились в путь, но уже в полдень нам пришлось остановиться в Мур- муре. Доктор был так слаб и истощен, что я не знал, протянет ли он хоть сутки. Со времени нашего отъезда из гор Обарри в Феццане, где его потного продуло сквозняком, он тяжело болел.

12 января на рассвете доктор выпил чашку кофе, и по его желанию я велел вьючить верблюдов. Я помог ему одеться, и он вышел из палатки, опираясь на своего слугу. Но в ту минуту, когда его собирались посадить на верблюда, я заметил, что на его черты уже ложится страшная печать смерти. Я сразу же велел внести его обратно, остался подле него и с печалью, которую не пытаюсь и выразить, смотрел, как он умирал. Он скончался без единой жалобы и, по-видимому, без страданий. Я послал к правителю за разрешением похоронить доктора, которое тотчас же и получил. Я приказал вырыть могилу под мимозой близ городских ворот. Когда по обычаю страны тело было омыто, я велел завернуть его в тюрбанные шали, взятые нами для подарков. Наши слуги перенесли тело и, прежде чем предать его земле, я прочел заупокойную службу. Затем я распорядился сразу обнести скромную могилу глиняной стенкой для защиты от хищных животных и приказал зарезать двух баранов, а мясо их роздал нищим».

Такова была печальная кончина доктора Аудни, судового врача и ученого натуралиста. Жестокая болезнь, начавшаяся еще в Англии, помешала ему принести экспедиции ту пользу, на какую рассчитывало правительство. Однако он не щадил себя для дела, уверяя, будто в пути чувствует себя лучше, чем во время остановок. Сознавая, что подорванное здоровье не дает ему возможности работать в полную силу, он старался никогда не быть помехой для своих спутников.

После этой грустной церемонии Клаппертон снова двинулся по направлению к Кано. Главными этапами путешествия были: Дигу-город, стоящий среди возделанной местности, где пасутся многочисленные стада; Катунгу, находящиеся уже вне пределов Катагума; Зангея (в конце гряды холмов Души)-бывшая раньше довольно значительным городом, если судить по протяженности еще стоявших крепостных стен; Гиркуа, где рынок лучше, чем в Триполи, и Соква, окруженная высоким глиняным валом.

В Кано, или Хана, как его называют Идриси[57] и другие арабские географы, Клаппертон вошел 20 января. Это место скрещения многих путей в государстве Хауса.

«Едва мы прошли ворота, – рассказывает путешественник, – я увидел, что жестоко обманулся в своих ожиданиях. Припоминая пышные описания, которые я читал у арабских географов, я думал, что увижу огромный город. Дома стояли на расстоянии четверти мили от городских стен, в некоторых местах сбившись кучками, с большими лужами стоячей воды между ними. Я зря принарядился, надев морской офицерский мундир – жители, занятые своими делами, не обратили никакого внимания, когда я проходил мимо, и даже не взглянули на меня».

Кано, столица области того же названия и один из главных городов Судана, расположен на 12°0'19" северной широты и 9°20' восточной долготы. В нем живут от тридцати до сорока тысяч человек, из них больше половины – рабы.

На базар, который с востока и запада граничит с большими, поросшими камышом болотами, слетаются целые стаи уток, аистов и ястребов – постоянных мусорщиков и уборщиков города. Тут продают все съестные припасы, какие потребляют в Африке, и можно купить говядину, баранину, козлятину, а иногда и верблюжье мясо.

«Туземные мясники, – рассказывает Клаппертон, – такие же ловкачи, как и наши. Они умеют надрезать мясо так, чтобы выставить напоказ жир, умеют поддувать тушу и подчас натягивают кусок бараньей кожи на ляжку козы».

Писчая бумага, изготовленная на французских фабриках, ножницы и ножи туземного производства, сурьма, олово, красный шелк, медные браслеты, стеклянные бусы, кораллы, амбра, оловянные кольца, серебряные безделушки, шали для тюрбанов, хлопчатобумажные ткани, коленкор, мавританская одежда и множество других изделий – всем этим изобилует базар в Кано.

За три пиастра Клаппертон купил хлопчатобумажный английский зонтик, доставленный через Гадамес. Путешественник побывал также на рынке рабов, где несчастных тщательно осматривали «с таким же вниманием, как врачи осматривают добровольцев, поступающих во флот».

Город в общем очень нездоровый – из-за болот, разделяющих его почти пополам, и ям, из которых берут глину для построек; в нем не прекращается малярия.

В Кано очень модно цветами «гурги» и табака красить зубы и губы в кроваво-красный цвет. Жуют также орех гуру и даже едят его. Этот обычай распространен не только в Хаусе, но и в Борну, где он, впрочем, запрещен женщинам. Кроме того, жители Хаусы курят местный табак.

23 февраля Клаппертон двинулся в Сокото. Ему пришлось пересечь живописную, хорошо возделанную местность. Рощи, разбросанные по холмам, отчасти напоминали ему английские парки. Стада прекрасных белых или пепельно-серых быков оживляли пейзаж.

Наиболее значительные поселки, встретившиеся на пути Клаппертона, были Гаданиа – город малонаселенный, так как феллаты продали жителей в рабство, – затем Донками, Зирмия – столица Замбры, Кагариа, Куарра и Камун, где его встретила охрана, посланная султаном.

Сокото – самый многолюдный город из всех, виденных Клаппертоном в Африке. Хорошо построенные прочные дома образуют правильные улицы, а не стоят группами, как в других городах Хаусы. Сокото окружен стеной высотою от двадцати до тридцати футов с двенадцатью воротами, которые регулярно запираются на заходе солнца. В городе две большие мечети, обширный рынок и просторная площадь перед резиденцией султана.

У жителей – в большинстве своем феллатов – много рабов. Рабы или работают по дому, или занимаются каким-нибудь ремеслом и трудятся на своих хозяев; среди них имеются ткачи, каменщики, кузнецы, сапожники и земледельцы.

Желая почтить султана Белло и доказать ему могущество и богатство Англии, Клаппертон решил явиться перед ним во всем блеске. Он надел мундир с золотыми галунами, белые штаны и шелковые чулки. В довершение своего маскарадного наряда он повязал голову тюрбаном и обулся в мягкие турецкие туфли. Белло принял его сидя на ковре между двумя столбами, подпиравшими соломенную крышу хижины, похожей на английский коттедж. Султан был рослый, представительный мужчина лет сорока пяти, одетый в «тобе»[58] из синей хлопчатобумажной ткани. На голове у него был белый тюрбан, концом которого он по турецкой моде прикрывал себе нос и рот.

Белло по-детски обрадовался подаркам, привезенным Клаппертоном. Больше всего удовольствия ему доставили часы, подзорная труба и термометр, который он остроумна назвал «часами для тепла». Но лучшей из диковинок показался ему сам путешественник. Белло без конца расспрашивал его об английских нравах, обычаях и об английской торговле. Несколько раз Белло выражал желание войти в торговые сношения с этой державой; ему хотелось, чтобы в порту, называемом им Рака, поселились английский консул и врач. Наконец, он просил прислать некоторые предметы английского производства на морское побережье, где ему принадлежал оживленный торговый город, под названием Фунда. После длительной беседы о различных европейских религиях и на всякие другие темы Белло отдал Клаппертону книги, путевые дневники и платье Денема, захваченное во время злополучного похода, который стоил жизни Бу-Халуму.

3 мая путешественник распрощался с султаном.

«После долгих проволочек, – говорит он, – я был, наконец, допущен к Белло. Он сидел один и тотчас вручил мне письмо для короля Англии, всячески изъявляя свои дружеские чувства к нашему народу. Он снова сказал, что хочет вступить в сношения с нами, и просил меня сообщить ему о сроке прибытия к их берегам английской экспедиции» (которую Клаппертон обещал прислать после того, как вернется в Англию).

Клаппертон отправился обратно той же дорогой, какой пришел, и 8 июля прибыл в Кукаву, где уже находился майор Денем. Он привез с собой арабскую рукопись, содержавшую историческое и географическое описание государства Такрур, которым правил Мухаммед Белло Хаусский – автор этого труда. Путешественник не только собрал много ценных сведений о животном и растительном мире стран Борну и Хауса, но также составил словарь языков жителей Ботгирми, Мандары, Борну, Хаусы и Тимбукту.

Эта экспедиция дала важные результаты. Впервые стало известно о феллатах, тождество которых с фанами было доказано вторым путешествием Клаппертона. Было установлено, что они основали в давние времена в центре и на западе Африки огромное государство и что эти племена не принадлежали к негритянской расе. Изучение их языка и его связей с неафриканскими наречиями пролило совершенно новый свет на историю переселения народов. Наконец, теперь было обследовано озеро Чад если и не полностью, то, во всяком случае, в большей его части. Выяснилось, что в него впадают две реки: протекающая в возвышенной части страны река Йеу, об истоках которой были собраны сведения у туземцев, и река Шари, нижнее течение и устье которой Денем тщательно изучил. Что касается Нигера, то данные, почерпнутые Клаппертоном из рассказов туземцев, хотя и были очень неопределенными, в своей совокупности давали основания предполагать, что эта река впадает в залив Бенин. Впрочем, Клаппертон хотел, отдохнув немного в Англии, опять вернуться в эти края, чтобы, отправившись с побережья Атлантического океана, подняться по Куаре или Джолибе, как называют Нигер в разных частях его течения, и положить конец давним спорам, установив окончательно, что эта река не имеет отношения к Нилу.

Он хотел свои новые открытия связать с открытиями Денема и наконец пересечь Африку, следуя по диагонали от Триполи к заливу Бенин.

II

Второе путешествие Клаппертона. – Прибытие в Бадагри. – Йоруба и столица ее Катунга. – Бусса. – Попытки собрать точные сведения о смерти Мунго Парка. – Области Ниффе, Гуари и Зегзег. – Прибытие в Кано. – Дебуар. – Смерть Клаппертона. – Возвращение Лендера на побережье. – Такки в Конго. – Боудич у негров ашанти. – Мольен у истоков Сенегала и Гамбии. – Майор Грей. – Кайе в Тимбукту. Ленг у истоков Нигера. – Ричард и Джон Лендеры в устье Нигера. – Кайо и Леторзек в Египте, Нубии и в оазисе Сива.

Как только Клаппертон вернулся в Англию, он поспешил представить лорду Батерсту свой план. Он предложил теперь добраться до Кукавы из залива Бенин, следуя вверх по Нигеру от его устья до Тимбукту, то есть двигаясь самым коротким путем, по которому еще не проходил ни один из его предшественников.

В этой экспедиции, руководимой Клаппертоном, приняли участие еще три человека: доктор Диксон, капитан первого ранга Пирс – отличный художник, и судовой врач Мориссон – весьма сведущий во всех отраслях естествознания.

26 ноября 1825 года экспедиция высадилась в заливе Бенин. Диксон, неизвестно из каких соображений пожелавший добраться до Сокото один, высадился в Джуиде. Португалец, по имени де Суза, вместе с бывшим слугою Денема Колумбом сопровождали его до Дагома. Выйдя из города, Диксон на семнадцатый день пути прибыл в Хар, затем в Юри, но дальнейшая его судьба осталась неизвестной.

Остальные путешественники добрались до реки Бенин. Английский купец, по имени Хаутсон, отсоветовал им подниматься по ней, потому что вождь, который правил орошаемыми ею землями, питал страшную ненависть к англичанам, чинившим ему препятствия в самом прибыльном его занятии – торговле рабами.

«Лучше, – говорил купец, – идти на Бадагри; от этого места тоже близко до Сокото, а тамошний вождь, расположенный к путешественникам, без сомнения снабдит вас конвоем до границ государства Йоруба». Хаутсон жил в этом краю уже много лет и знал местные нравы и язык. Поэтому Клаппертон счел для себя полезным поехать вместе с ним до Катунги, столицы Йорубы. 29 ноября 1825 года экспедиция высадилась в Бадагри, поднялась по протоке реки Лагос, потом около двух миль по реке Гаци, проходящей по территории Дагомеи, и, переправившись на левый берег, углубилась внутрь страны. Местность была то покрыта болотами, то отлично возделана и засажена иньямом.[59] Повсюду чувствовался достаток. Поэтому негры очень неохотно нанимались на работу. Трудно описать, какие бесконечные переговоры приходилось вести, сколько торговаться, на какие вымогательства соглашаться, чтобы раздобыть носильщиков.

Несмотря на все эти трудности, путешественники все-таки достигли поселения Джанна, находившегося в шестидесяти милях от побережья.

«Здесь мы видели много ткацких станков, – говорит Клаппертон. – В одном доме работали иногда на восьми–десяти таких станках. Это были настоящие мануфактуры. Жители производят также фаянсовые изделия, но предпочитают покупать европейские, хотя не всегда употребляют их по назначению. Сосуд, в котором «кабосир», то есть вождь, предложил нам питьевой воды, мистер Хаутсон признал за ночной горшок, проданный им в прошлом году в Бадагри».

Из-за влажности и сильной жары в этой местности все члены экспедиции тяжело болели лихорадкой. 27 сентября умерли Пирс и Мориссон, один – на руках Клаппертона, другой – по дороге к побережью в Джанне.

Во всех городах, лежавших на пути Клаппертона (например, в Ассудо, насчитывавшем не менее десяти тысяч жителей, в Даффу, где их тысяч на пять больше), его появлению предшествовал странный слух. Везде говорили, будто он прибыл, чтобы установить мир в этом крае, объятом войной, и облагодетельствовать страны, которые изучает.

В Чоу караван приветствовал посол султана Йорубы, высланный навстречу вместе с большой свитой. Вскоре путешественники вступили в Катунгу. Множество ветвистых деревьев, растущих в городе и близ него, опоясывают подножие каменистой, сложенной из гранита горы, имеющей в окружности около трех миль. Ландшафт был изумительно красивый.

Клаппертон прожил в Катунге от 24 января до 7 марта 1826 года. Он был сердечно принят султаном, у которого попросил разрешения проехать через Ниффе или Топпа, чтобы оттуда добраться до Хаусы и Борну. «Область Ниффе разорена гражданской войной, и один из претендентов на трон призвал себе на помощь феллатов, – ответил султан, – ехать этой дорогой неблагоразумно и лучше направиться через Юри». Делать было нечего, Клаппертону оставалось только согласиться.

Однако он воспользовался своим пребыванием в Катунге и сделал кое-какие любопытные наблюдения. В этом городе не меньше семи разных базаров, где продают иньям, зерно, бананы, фиги, растительное масло, семена колоквинты (горькой тыквы), а также коз, кур, баранов, ягнят, холст и всякие земледельческие орудия.

Домa султана и его жен окружены двумя полосами садов. Ворота и столбы, поддерживающие веранды, украшены скульптурными изображениями – то это боа, который душит антилопу или свинью, то группы воинов, сопровождаемых барабанщиками. Изображения эти не так уж плохо выполнены.

«На мой взгляд, во внешности жителей Йорубы, – говорит путешественник, – меньше характерных признаков негритянской расы, чем у других виденных мною племен. Губы у них не такие толстые, а нос по форме приближается к орлиному, что у негров встречается редко. Мужчины хорошо сложены и держатся с бросающейся в глаза непринужденностью. Женщины обычно выглядят более заурядно, чем мужчины. Это, быть может, происходит оттого, что они много бывают на солнце и сильно изнурены, так как на них, а не на мужчинах лежат все земледельческие работы».

Покинув Катунгу, Клаппертон переправился через реку Мусса, приток Куары, и достиг Киамы. Это один из городов, через которые проходят караваны, идущие из Хаусы и Боргу в Ганджу на границе области Ашанти. В Киаме не менее тридцати тысяч жителей, которых считают первейшими мошенниками во всей Африке, – «Назвать кого-нибудь уроженцем Боргу все равно, что окрестить его вором и убийцей».

При выходе из Киамы путешественник встретил караван из Хаусы. Быки, ослы, лошади и около тысячи женщин и мужчин плелись друг за другом нескончаемой вереницей. Картина была самая удивительная и самая причудливая. Какое пестрое смешение лиц – от юных обнаженных девушек и мужчин, сгибающихся под тяжестью ноши, до нелепо и смешно вырядившихся купцов верхом на измученных хромоногих клячах.

Теперь Клаппертон направил свой путь в сторону Буссы – того места, у которого на Нигере погиб Мунго Парк. Чтобы попасть туда, Клаппертону пришлось переправиться через Оли, приток Куары, и пройти через Уауа – столицу одной из провинций Боргу, где за четырехугольником городской стены обитают тысяч восемнадцать жителей. Это один из наиболее опрятных и хорошо построенных городов, виденных путешественниками после Бадагри. Улицы здесь чисты и широки, а круглые дома увенчаны конической соломенной крышей. Но трудно найти в целом мире город, где бы царило такое всеобщее пьянство. Правитель, жрецы, миряне – мужчины и женщины – до бесчувствия напиваются пальмовым вином, ромом, который привозят с побережья, и «бузой». Этот напиток делается из дурро с прибавкой меда, чилийского перца, корня одной жесткой кормовой травы и определенного количества воды.

«Население Уауа, – говорит Клаппертон, – славится своей честностью. Это веселые, доброжелательные и гостеприимные люди. Я не встречал в Африке никого, кто так охотно рассказывал бы о своей стране, как они, и, что совсем удивительно, не видел среди них ни одного нищего. Они утверждают, что ведут свое происхождение не от коренных жителей Боргу, а от выходцев из Хаусы и Ниффе. Их язык является диалектом языка племени Йорубы, но их женщины красивы, чего нельзя сказать об уроженках Йорубы, мужчины сильны и хорошо сложены. Религия их – смесь язычества и выродившегося магометанства».

Клаппертону принадлежит еще одно ценное наблюдение: вдали от побережья он встречал племена феллатов, бывших еще язычниками, но говоривших на том же языке, что и феллаты- мусульмане, и имевших те же черты лица и тот же цвет кожи. Они, очевидно, были одного происхождения.

Бусса, куда наконец добрался путешественник, собственно говоря, не настоящий город – это отдельные группы домов на острове, находящемся посреди Куары (на 10°14' северной широты и 6°14' восточной долготы от Гринвича). Бусса – столица области, наиболее густо населенной во всем Боргу. Жители- язычники, так же как сам султан, хотя его и зовут Мухаммед. Они питаются обезьянами, собаками, кошками, крысами, рыбой, говядиной и бараниной.

«Пока я сидел у султана, – говорил Клаппертон, – принесли завтрак. Меня тоже угостили. Завтрак состоял из жирной водяной крысы в шкуре, отличного вареного риса, сухой рыбы – тушеной в пальмовом масле, крокодиловых яиц, жареных и тушеных, и, наконец, свежей воды из Куары. Я съел немного тушеной рыбы и рису, и все смеялись, как это я даже не попробовал ни крысы, ни крокодиловых яиц».

Султан принял путешественника приветливо и сообщил ему, что повелитель Юри уже неделю держит наготове суда, чтобы он мог подняться по реке до столицы. Клаппертон ответил, что все пути между Борно и Юри закрыты из-за войны, а потому он предпочел бы двигаться через Кульфу и Ниффе. «Ты прав,- сказал султан, – ты хорошо сделал, что явился ко мне, и поедешь той дорогой, какой захочешь».

Во время следующего свидания путешественник стал расспрашивать об европейцах, которые двадцать лет назад погибли на Куаре. Этот вопрос явно был неприятен султану, и Клаппертон не получил на него прямого ответа. «Я был тогда слишком молод, – сказал султан, – и не знаю точно, как это случилось».

– Мне хотелось бы только получить, – заметил Клаппертон, — книги и бумаги, принадлежавшие тем путешественникам, и увидеть место, где они погибли.

– У меня нет ничего из их вещей! – ответил султан.- А туда, где они погибли, ты не ходи! Это очень плохое место.

– Мне говорили, что обломки их лодки виднеются там до сих пор. Правда ли это? – спросил Клаппертон.

– Нет, нет, тебе сказали неправду, – возразил султан. – Обломки лодки, застрявшей между камней, давно унесло полой водой.

На новый вопрос о бумагах и дневниках Мунго Парка султан ответил, что у него нет ничего и что все бумаги были переданы каким-то ученым. Но если это так уж важно Клаппертону, – продолжал султан, – он велит их разыскать. Поблагодарив султана, путешественник попросил разрешения расспросить в городе стариков: многие из них, наверное, были свидетелями происшествия. При этой просьбе на лице султана выразилось очевидное замешательство, и он ничего не ответил. Поэтому настаивать дальше не имело смысла.

«Это нанесло тяжкий удар моим дальнейшим розыскам, – говорил Клаппертон. – Всякий, кого я спрашивал о подробностях, выказывал растерянность и говорил: «Это случилось так давно, что я ничего не могу припомнить», или же: «Я не был при этом». Мне описали место, где лодка села на камни и где погиб ее злосчастный экипаж, но об этом говорили осторожно и как бы украдкой».

Несколько дней спустя Клаппертон узнал, что у последнего имама – феллата по происхождению – были какие-то книги и бумаги Мунго Парка. К сожалению, этот имам недавно выехал из Буссы. В Кульфе путешественник наконец получил сведения, не оставлявшие больше сомнений в том, что Мунго Парк был убит.

Расставаясь с Боргу, Клаппертон записывает в своем дневнике, что считает несправедливой дурную репутацию местных жителей, которых повсюду называют ворами и разбойниками. Он сам объездил всю страну, путешествовал и охотился с ними один и никогда не мог их ни в чем упрекнуть.

Теперь путешественнику надо было попытаться достичь Кано, переправившись через Куару и пройдя области Гуари и Зегзег. Вскоре он прибывает в Табру, на реке Мэй-Ярроу, где жила мать султана области Ниффе. Затем он посещает самого султана, в его лагере, находившемся невдалеке от города. По словам Клаппертона, это был невиданно наглый, гнусный и жадный мошенник: он выпрашивал все, что попадалось ему на глаза, и не унимался, даже получив решительный отказ.

«Он погубил страну, – говорит путешественник, – из-за своего честолюбия и из-за того, что призвал феллатов; придя к нему на помощь, те отделались от него, как только он стал им ненужен. Он виноват в том, что большая часть трудолюбивого населения Ниффе перебита, продана в рабство или покинула родину».

Болезнь вынудила Клаппертона задержаться в Кульфе дольше, чем он предполагал. Кульфа – торговый город, лежащий на северном берегу реки Мэй-Ярроу, в нем двенадцать – пятнадцать тысяч жителей. Он уже двадцать лет подвергается набегам феллатов и за шесть лет дважды горел. Клаппертон присутствовал там на празднике новолуния. В этот день все ходят друг к другу в гости. Женщины заплетают в косы курчавые волосы и красят волосы и брови краской индиго, а ладони и ступни ног – хной. Губы красят в желтый цвет, а зубы в красный. Ради праздника они наряжаются в самые красивые и пестрые одежды и надевают все свои стекляшки, браслеты и кольца из меди, серебра, олова и латуни. Пользуясь случаем, они пьют бузу наравне с мужчинами, распевают с ними песни и принимают участие в танцах.

Покинув область Котонг-Кора, путешественник вскоре очутился в пределах Гуари. Страна, как и вся Хауса, была завоевана феллатами, но после смерти султана Белло Первого жители восстали, и с тех пор им, несмотря на все усилия феллатов, удается сохранять свою независимость. Столица области, тоже носящая название Гуари, расположена на 10?54' северной широты и на 8°1' к востоку от Гринвича.

Достигнув Фатика, Клаппертон оказался на территории Зегзег, подвластной феллатам. Затем он посетил Зарию, своеобразный город, где имеются засеянные просом поля, огороды, густые рощи, болота, лужайки и даже большие дома. Город, вероятно, больше, чем Кано: считается, что там около сорока – пятидесяти тысяч жителей, главным образом феллатов.

19 сентября, перенеся столько трудов и невзгод, Клаппертон прибыл, наконец, в Кано. В первый же день он заметил, что ему больше обрадовались бы, приди он с востока, потому что из-за войны с Борну было прервано всякое сообщение с Фецца- ном и Триполи. Оставив своего слугу Лендера сторожить багаж, Клаппертон почти сразу же пустился на розыски султана Белло, который, как говорили, находился где-то в окрестностях Сокото. Путешествие оказалось чрезвычайно тяжелым. Клаппертон потерял своих верблюдов и лошадей, а для оставшихся вещей еле- еле раздобыл одного облезлого больного быка, так что слугам и даже ему самому пришлось на себе тащить часть груза.

Белло отнесся к Клаппертону милостиво и послал ему несколько верблюдов и съестных припасов. Но так как султан в это время был занят покорением возмутившейся против него области Губер, он не мог немедленно принять путешественника, чтобы обсудить многочисленные вопросы, которые английское правительство поручило выяснить Клаппертону.

Во главе пятидесяти – шестидесяти тысяч человек (девять десятых из них были пехотинцы в ватных доспехах) Белло напал на Кунию, столицу области Губер. Исход сражения оказался самым плачевным, и после этой неудачной попытки война закончилась. Тем временем Клаппертон, здоровье которого значительно улучшилось, добрался до Сокото, затем прибыл в Ма- горию и там встретился с султаном.

Как только Белло были вручены предназначенные ему подарки, он перестал выказывать Клаппертону прежнее дружеское расположение. Вскоре он даже сделал вид, будто получил от шейха Эль-Ханеми письмо, в котором ему предлагали отделаться от путешественника, называя его шпионом, и вообще советовали остерегаться англичан. Планы Англии сводились, мол, к тому, чтобы, разузнав все о природных богатствах страны, обосноваться в ней, приобрести сторонников, а затем, воспользовавшись раздорами, поощряемыми самими англичанами, прибрать Хаусу к рукам, как это было с Индией.

Препятствия к отъезду, которые придумывал Белло, ясно доказывали, что ему очень хотелось наложить свою руку на подарки, предназначенные для султана Борну. Однако ему не хватало предлога, и он решил сочинить его, распустив слух, будто бы путешественник везет в Кукаву пушки и военное снаряжение. Затем султан заявил, что ни в коем случае не может разрешить иностранцу проехать через его земли, чтобы подготовить к войне его заклятого врага. Белло даже хотел заставить Клаппертона прочесть ему письмо лорда Батерста к султану Борну.

«Ты можешь его отнять, если захочешь, – сказал на это путешественник, – но сам я тебе его не отдам. Для тебя все возможно, потому что на твоей стороне сила, но насилием ты лишь обесчестишь самого себя. Для меня – распечатать это письмо все равно, что снять с себя голову. Я приехал к тебе с письмом и подарками от короля Англии, потому что послание, отправленное тобою в прошлом году, внушило ему доверие к тебе. Надеюсь, ты не нарушишь своего слова и своего обещания ради того, чтобы узнать содержание письма к повелителю Борну».

Тут султан жестом дал понять путешественнику, что аудиенция окончена, и тот удалился.

Однако эта попытка была не последней, и дело зашло потом гораздо дальше. Несколько дней спустя к Клаппертону пришли с требованием выдать подарки, предназначенные для Эль-Ханеми. Получив отказ, их просто отняли и унесли.

«Вы ведете себя по отношению ко мне, как мошенники, – вскричал Клаппертон, – вы совсем не держите своего слова.

Так не делает ни один народ на свете. Лучше бы вы отрубили мне голову, чем так поступать. Впрочем, я думаю, вы и до этого дойдете, когда отберете у меня все».

Наконец у него решили отнять оружие и боевые припасы. Клаппертон, собрав всю свою энергию, отказал наотрез. Перепуганные слуги покинули его, но вскоре вернулись, готовые разделить опасность, грозившую их хозяину, к которому они питали самую горячую привязанность.

На этом дневник Клаппертона обрывается. Он провел в Сокото более шести месяцев, не имея возможности ни заниматься исследованием страны, ни вести переговоры, бывшие главной целью его приезда с побережья. Заботы, волнения и болезни донимали путешественника, и состояние его здоровья внезапно стало угрожающим. Слуга Ричард Лендер, догнавший его в Сокото, разрывался на части, но все было напрасно.

12 марта 1828 года Клаппертон заболел дизентерией, которую ничто не могло остановить. Он быстро слабел. Было время рамадана,[60] и Лендер не мог добиться никакой помощи даже от слуг. Между тем болезнь усиливалась с каждым днем, чему способствовала жара. Клаппертон двадцать дней провел в состоянии полного изнеможения. Почувствовав близость конца, он отдал последние распоряжения своему верному слуге Ричарду Лендеру и 11 апреля скончался у него на руках.

«Я сообщил султану Белло, – рассказывает Лендер, – о моей тяжелой утрате и просил разрешения похоронить хозяина по обычаю моей страны; я просил также указать мне место, куда бы я мог свезти его бренные останки. Посланец вскоре вернулся с разрешением султана. В полдень от Белло явились четыре раба, которым было приказано вырыть могилу. Я решил отправиться вместе с ними и велел положить тело на спину моего верблюда. Я накрыл покойника английским флагом; двигаясь медленным шагом, мы добрались до Джунгари, деревушки, расположенной на возвышенности в пяти милях к юго-востоку от Сокото. Там тело сняли с верблюда и положили под навесом. Рабы стали копать могилу, и, как только она была готова, мы перенесли тело к ней. Затем я открыл молитвенник и прерывающимся от рыданий голосом прочел заупокойную молитву. Никто не внимал печальному чтению, никто не облегчил моей горести своим участием. Рабы держались в отдалении. Они ссорились и непристойно шумели. Когда религиозная церемония закончилась, я снял флаг, и тело было тихо опущено в землю. А я горько плакал над безжизненными останками моего прекрасного, достойнейшего и отважнейшего хозяина».

Зной, усталость и горе так одолели бедного Лендера, что он более десяти дней не выходил из своей хижины.

Белло много раз справлялся о состоянии здоровья несчастного слуги, но тот не обманывался насчет этих знаков внимания со стороны султана. Они были вызваны желанием завладеть деньгами и сундуками путешественника, которые, по его предположению, были набиты золотом и серебром. Велико же было изумление Белло, когда выяснилось, что Лендеру не на что даже добраться до побережья. Но султан так и не узнал, что англичанин предусмотрительно спрятал на себе оставшиеся у него золотые часы, а также часы Клаппертона и капитана Пирса.

Все же Лендер понимал, что ему любой ценой, и притом как можно скорее надо вернуться на побережье. Он предусмотрительно одарил нескольких советников султана и привлек их на свою сторону. Они разъяснили своему повелителю, что смерть Лендера неминуемо породит слухи, будто он сам велел убить и его и его хозяина. И хотя Клаппертон советовал Лендеру присоединиться к арабским купцам, отправлявшимся в Феццан, тот, опасаясь, как бы у него не отобрали путевых дневников и материалов экспедиции, все же решил направиться к Атлантическому океану.

3 мая Лендер, наконец, уехал из Сокото и направился в Кано. В первую половину перехода Лендер чуть не погиб от жажды, но вторая была менее трудной, потому что повелитель Джакобы, оказавшийся его спутником, обращался с ним дружелюбно и даже пригласил посетить свою страну. Он ему рассказал, что по соседству с его землями живут племена ньям-ньям и что они были его союзниками в войне против султана Борну. После одной битвы ньям-ньям унесли трупы врагов, зажарили их и съели.

Со времен Хорнемана это, кажется, первый случай, когда о ньям-ньямах, о которых позже сообщалось столько небылиц, упоминается в путевом отчете как о людоедах.

Лендер 25 мая приехал в Кано и после краткой остановки двинулся к Фунде, расположенной на берегу Нигера. По этой дороге он рассчитывал добраться до залива Бенин, к тому же, на взгляд путешественника, она обладала и другим, преимуществом, так как не только считалась безопаснее остальных, но и не была до тех пор никем пройдена. Таким образом, к открытиям своего хозяина Лендеру удалось бы прибавить кое-что новое.

Лендер посетил один за другим города Канфу, Карифо, Гоужи, Гатас и установил, что их жители принадлежат к племени хауса и платят дань феллатам. Затем он встретил на своем пути большую реку, текущую в сторону Куары, побывал в Кот- топе с большим рынком, где продают скот и рабов, а затем в Куджи и Дунроре, откуда виднелась длинная цепь высоких гор, тянущихся к востоку.

В Дунроре, когда Лендер уже приказывал грузить своих вьючных животных, четыре всадника на взмыленных конях прискакали к вождю и с его разрешения заставили путешественника повернуть обратно и ехать к властителю Зегзега, по их словам очень хотевшему его видеть. Нельзя сказать, чтобы Лендер испытывал то же желание: он, наоборот, стремился добраться до Нигера. Теперь было уже недалеко, а по реке он рассчитывал спуститься к морю. Однако пришлось уступить грубой силе. Провожатые Лендера двинулись не совсем той дорогой, по которой тот приехал в Дунрору, и это дало возможность путникам увидеть город Эггеби, где правителем был один из главных военачальников султана Зегзега.

22 июля Лендер прибыл в Зегзег и сразу же был принят султаном. Тот объявил, что заставил Лендера вернуться лишь из-за войны, начавшейся между Белло и повелителем Фунды; этот последний, несомненно, погубит Лендера, как только узнает о подарках, привезенных султану феллатов. Лендер сделал вид, будто вполне верит участливым речам, но смекнул, что в основе поведения властителя зегзегов лежало любопытство и желание получить что-нибудь в подарок. Лендер покорился необходимости, оправдывая скудность своих подарков тем, что у него, мол, уже отняли все товары. Вскоре он получил разрешение уехать.

Уарри, Уомба, Кульфа, Бусса и Уауа – таковы этапы обратного путешествия Лендера в Бадагри, куда он прибыл 22 ноября 1827 года. Два месяца спустя он отплыл в Англию.

Главная цель путешествия Клаппертона-установление коммерческих связей – не была осуществлена в результате происков арабских купцов, опасавшихся, что открытие нового пути нанесет ущерб их торговле, и сумевших отговорить Белло, но наука во всяком случае очень многим обязана трудам и мучениям английского исследователя.

В своей истории путешествий Дезборо Кули так определяет успехи путешественников, экспедиции которых мы вкратце описали.

«Открытия, сделанные в Центральной Африке капитаном Клаппертоном, намного превосходят по своему научному и практическому значению открытия всех его предшественников.

Двадцать четвертый градус северной широты был крайним пределом, достигнутым капитаном Лайоном на юге. Но майор Денем во время экспедиции в Мандару добрался до 9°15' северной широты. Хорнеману, правда, уже удалось пересечь пустыню, и он продвинулся на юг до Ниффе (10°30'), но мы не имеем его путевого отчета. Во время своего первого путешествия Мунго Парк на 10°34' западной долготы достиг Силлы, лежащей в тысяче ста милях от устья Гамбии. Наконец Денем и Клаппертон от восточного берега озера Чад (17° восточной долготы) до Сокото (3°30' восточной долготы) прошли пятьсот миль с востока на запад Африки; таким образом, между Силлой и Сокото неисследованными оставались только четыреста миль. Но результаты второго путешествия капитана Клаппертона были во много раз более важными. Действительно, он открыл самый короткий и самый удобный путь к густо населенным областям Центральной Африки и мог похвалиться, что был первым путешественником, осуществившим переход по африканскому материку до залива Бенин».

К этим справедливым суждениям, к этой высокой оценке мало что можно прибавить. Теперь благодаря переходу Клаппертона сведения арабских географов были подтверждены и значительная часть Судана стала приблизительно известной. Хотя загадка Нигера, издавна занимавшая умы ученых и послужившая поводом для отправки экспедиций, о которых мы собираемся рассказать, не была полностью разрешена, пути к ее раскрытию уже наметились. В самом деле, теперь стало ясно, что Нигер, Куара, Джолиба – как эту реку ни называть – и Нил были двумя разными реками с совершенно отдельными бассейнами. Короче говоря, был сделан большой шаг вперед.

В 1816 году еще сомневались, не является ли река, известная под названием Конго, нижним течением Нигера. Проверить это поручили морскому офицеру Джемсу Кингстону Такки, уже не раз доказавшему свою сообразительность и храбрость. Попав в плен в 1805 году, он только в 1814 году по обмену военнопленных вернулся на родину. Едва прослышав, что готовится экспедиция для исследования Заире (Конго), он стал добиваться разрешения принять участие в этом путешествии, и его назначили начальником экспедиции. В ее состав вошли выдающиеся офицеры и ученые.

19 марта 1816 года Такки отплыл от берегов Англии, имея под своим командованием корабль «Конго» и транспортное судно «Доротея». 20 июня он бросил якорь в Малембе на берегу Конго, на 4°39? южной широты. Местный властитель, по-видимому, страшно возмутился, узнав, что прибывшие англичане вовсе не собираются покупать рабов, и осыпал ругательствами европейцев, только подрывающих его торговлю.

18 июля Такки поднялся на своем корабле «Конго» по широкому устью Заире. Затем, когда из-за высоких речных берегов дальнейшее плавание под парусами стало невозможно, он с частью экипажа пересел в шлюпки. С 10 августа быстрота течения и громадные камни, загромождавшие русло реки, заставили его двигаться то по воде, то по суше. Еще десять дней спустя шлюпки окончательно остановились перед непроходимым водопадом. Дальше путешественники стали пробираться берегом. Но трудности пути все увеличивались, негры отказывались нести груз, а более половины европейцев были больны. Наконец, когда Такки прошел уже двести восемьдесят миль от побережья, он убедился, что должен вернуться вспять. Наступил период дождей. Число больных все увеличивалось. Начальник был крайне удручен плачевным исходом путешествия. Он тоже заболел лихорадкой и, вернувшись на корабль, скончался на нем 5 октября 1816 года.

Единственным результатом этого злополучного предприятия были точные сведения об устье Заире и исправление карты береговой линии, которая до тех пор изображалась со значительными ошибками.

В 1807 году неподалеку от места, где несколько позже высадился Клаппертон, на Золотом Берегу появились храбрые, но свирепые ашанти. Пришедшие неизвестно откуда, они напали на фанти и, учинив в 1811 и 1816 годах ужасную резню, установили свою власть на всей территории между горами Конг и морем. Поневоле в отношениях между фанти и англичанами, владевшими на побережье несколькими торговыми предприятиями, конторами или факториями, произошли очень серьезные изменения.

Так, в 1816 году вождь ашанти обрек на голод английские укрепленные поселения, разорив территорию фанти, на которой они были построены. Поэтому губернатор Кейп-Коста обратился к своему правительству с просьбой направить посольство к дикому и свирепому завоевателю. Повез донесение Томас Эдуард Боудич. Этот молодой человек, обуреваемый страстью к путешествиям, поссорился с родителями, отказавшись заниматься торговлей, женился против воли своей семьи, переехал в Африку и поступил на скромную должность в Кейп-Косте, где его дядя был вице-губернатором.

Министр не колеблясь согласился на предложение губернатора Кейп-Коста и поручил ему отправить Боудича во главе посольства к ашанти. Однако губернатор, ссылаясь на молодость Боудича, назначил начальником экспедиции человека, который благодаря долгому опыту и знанию страны и нравов обитателей казался ему более подходящим для выполнения такой важной задачи. События, впрочем, не оправдали этих надежд. Боудичу, прикомандированному к экспедиции, была поручена научная часть, в первую очередь определение в пути широты и долготы.

22 августа 1817 года Фредерик Джемс и Боудич покинули английское поселение и, не встретившись по дороге ни с какими затруднениями, кроме недобросовестности носильщиков, прибыли в Кумаси, столицу государства Ашанти. Переговоры, имевшие целью заключение торгового договора и открытие пути между Кумаси и побережьем, довольно успешно вел Боудич, так как Джемс совершенно не обладал ни инициативой, ни твердостью характера. Действия Боудича получили полное одобрение, а Джемс был отозван.

Могло показаться, что географической науке нечего было ожидать от дипломатического посольства, отправляемого в края, где уже побывали путешественники и о которых они уже писали. Но пять месяцев, прожитые в Кумаси, отделенной только десятидневным переходом от Атлантического океана, Боудич использовал для изучения страны, нравов, обычаев и порядков одного из интереснейших народов Африки.

Мы здесь вкратце перескажем описание торжественного въезда посольства в Кумаси.

Все население было на ногах и толпилось на площади по обеим сторонам пути, а войска, по подсчету Боудича, в количестве по меньшей мере тридцати тысяч, стояли с оружием в руках.

Перед тем как быть принятым султаном, англичане стали свидетелями зрелища, дающего полное представление о жестокости и дикости племени ашанти. Под звуки барабана по городу водили человека, таща его на веревке, продетой через нос. Руки его были связаны за спиною, щеки пронзены кинжалом, одно ухо отрублено, другое висело на обрывке кожи, вся спина была изрезана, а над каждой лопаткой торчало по ножу. Позже его должны были принести в жертву в честь прибытия англичан.

«После всего виденного, – говорит Боудич, – мы уже подготовились к какому-нибудь необычайному зрелищу, но все-таки не ожидали того великолепия, какое поразило наши взоры. Для приема освободили место площадью около квадратной мили. Султан, подвластные ему вожди и его военачальники стояли в глубине, окруженные каждый своей свитой.

Перед нами выстроились войска, притом в таком количестве, что, казалось, мы не сможем пробраться сквозь них. Невыносимо знойные и невыносимо яркие лучи солнца отражались на массивных золотых украшениях, сверкавших повсюду. Более ста оркестров одновременно играли в честь нашего прибытия, и каждый исполнял свою мелодию, излюбленную вождем, которому принадлежали музыканты. Нас оглушал гром барабанов, звуки несчетного множества рогов и довольно гармоничное пение длинных флейт, приятно сочетавшееся с аккомпанементом какого-то инструмента, похожего на волынку.

Рабы несли бесчисленное количество больших зонтиков или балдахинов, под каждым из которых могло укрыться по крайней мере человек тридцать, и все время раскачивали их. Шелковые балдахины алого, желтого или какого-нибудь другого яркого цвета наверху были украшены полумесяцами, пеликанами, слонами, саблями и прочим оружием из чистого золота. Посланцы султана с большими золотыми пластинами на груди очистили для нас проход, и мы двинулись вперед, предшествуемые английским флагом и палками переводчиков (Палки с золотым шаром на конце являются отличительным признаком переводчика. (Прим. автора.)). Мы задерживались перед каждым из «кабосиров», вождей, чтобы пожать ему руку. Вожди были в роскошной одежде, с ожерельями из массивного золота, золотыми обручами на ногах у колена, золотыми пластинками на лодыжке и браслетами или кусками золота на левом запястье, – такими тяжелыми, что вельможам приходилось опираться рукой на голову ребенка. В довершение всего, сделанные из золота в натуральную величину волчьи или бараньи головы свисали с эфесов их мечей, рукоятки которых были из того же металла, а лезвия обагрены кровью. Какой-то человек нес на голове большой барабан, а двое других шли рядом и били в него. Колокольчики и куски железа на запястьях барабанщиков сопровождали звоном каждый удар. Пояса были украшены черепами и берцовыми костями врагов, убитых в сражениях. Над знатными сановниками, сидевшими на скамьях черного дерева, инкрустированных золотом и слоновой костью, развевались огромные опахала из страусовых перьев, а позади стояли отлично сложенные молодые люди с полными патронов коробами из слоновой кожи на спине и с длинными, инкрустированными золотом датскими мушкетами в руках. На поясе у них висели лошадиные хвосты (большей частью белые) или шелковые шарфы.

Протяжные звуки рога, оглушающий грохот барабанов и в промежутках звуки других инструментов возвестили, что мы приближаемся к султану. Мы были уже около главных придворных сановников; министр двора, глашатай с золотой трубой, начальник гонцов, главный палач, начальник базара, хранитель гробниц султанов и начальник музыкантов сидели каждый в окружении своей свиты, блистая роскошью, свидетельствовавшей о власти, которой они были облечены. Повара были окружены огромным количеством выставленной напоказ серебряной посуды – блюд, тарелок, кофейников, кубков и всякого рода мисок. У главного палача, человека почти гигантского роста, на груди висел топор из литого золота, и перед ним стояла плаха, на которой, вероятно, рубили головы осужденным. Четыре переводчика по окружавшему их великолепию не уступали другим важным сановникам; перед ними несли особые знаки их должности – связанные в пук палки с золотым шаром на конце. Хранитель казны к своим собственным драгоценностям прибавил находившиеся на его попечении сокровища, и перед ним виднелись сундуки, весы и гири из чистого золота.

Мы задержались на несколько минут перед султаном, по очереди пожимая ему руку, и благодаря этому могли хорошенько разглядеть его. Мое внимание прежде всего привлекла его манера держаться. Странно было встретить такое спокойное и естественное достоинство у одного из властителей, которых мы любим называть варварами. Его вид выражал и величие и учтивость, а удивление ни на миг не заставляло его терять спокойствие и хладнокровие, подобающие монарху. Ему, по-видимому, было лет тридцать восемь. Он был несколько склонен к полноте, лицо выражало благожелательность».

Затем следует длиннейшее описание одежды султана, шествия вождей, войск, толпы и затянувшегося до ночи приема.

Читая это удивительное повествование Боудича, спрашиваешь себя, не есть ли оно плод пылкого воображения путешественника и правдоподобны ли вся эта сказочная роскошь султанского двора, рассказы о тысячах людей, приносимых в жертву в определенные времена года, странные обычаи воинственного и жестокого племени, смесь цивилизации и дикости, до тех пор не известная в Африке? Невольно возникает мысль, что Боудич все чрезвычайно преувеличивал, так как путешественники, шедшие по его стопам, да и современные исследователи не подтверждают его сообщений. И кажется удивительным, как эта власть, основанная только на терроре, могла так долго держаться!

Среди множества путешественников, рисковавших своей жизнью ради прогресса географической науки, французу приятно встретить имена соотечественников. Сохраняя полное беспристрастие при оценке их трудов, чувствуешь себя растроганным, читая о перенесенных ими опасностях и тяготах. Все это испытываешь, приступая к описанию путешествий Мольена, Кайе, Кайо и Леторзека.

Гаспар Мольен был племянником министра финансов при Наполеоне. Он пустился в плавание на «Медузе», но при кораблекрушении ему посчастливилось спастись на одной из лодок, которые добрались до берега испанской Сахары и, идя вдоль него, достигли Сенегала.

Гибель, которой едва избежал Мольен, в любой не так хорошо закаленной душе убила бы всякую страсть к приключениям и тягу к путешествиям: С ним этого не произошло. Мольен сам предложил, что он отправится на поиски истоков главных рек Сенегамбии, в частности Джолибы, и едва майор Флерио, губернатор колонии, дал свое согласие, молодой путешественник покинул Сен-Луи.

Выехав 29 января 1818 года из Диедде, Мольен двинулся на восток между 15-й и 16-й параллелью, прошел страну Домель и проник к волофам. Так как ему отсоветовали ехать по дороге на Фульбе, то он избрал путь на Фута-Topo и, несмотря на дикость туземцев и их страсть к грабежу, ему удалось без всяких приключений достигнуть Бонду. За три дня он пересек пустыню, отделяющую Бонду от страны, лежащей по ту сторону Гамбии. Затем он попал в Ниоколо, гористую область, населенную племенем пель и почти дикими диалонке.

Выйдя из Бандеи, Мольен вступил в Фута-Джаллон и достиг истоков Гамбии и Рио-Гранде, текущих рядом. Несколько дней спустя он увидел истоки Фалеме. Несмотря на нежелание и страх своего проводника, Мольен добрался до Тимбо, столицы Футы. Благодаря отсутствию вождя и большинства жителей, отправившихся с ним в поход, Мольен избежал ужасов пленения, которое могло затянуться надолго, разве только мучительные пытки положили бы ему конец.

Фута – укрепленный город; султану принадлежат в нем дома с глинобитными стенами в три – четыре фута толщиной и пятнадцать футов высотой.

Неподалеку от Тимбо Мольен побывал у истоков Сенегала- так ему, по крайней мере, говорили сопровождавшие его негры. Однако ему не удалось произвести там астрономические наблюдения.

Все-таки путешественник не считал свою миссию законченной. Ему хотелось разрешить важную задачу – найти истоки Нигера. Но плачевное состояние его здоровья, наступивший период дождей, разлив рек, трусость проводников, которые, несмотря на то, что он предлагал им ружья, амбру, даже свою лошадь, не согласились сопровождать его в Куранко и в Солиман, – все это заставило его отказаться от перехода через горную цепь Конг и вернуться в Сен-Луи.

Так или иначе, Мольен проложил новые пути в части Сенегамбии, раньше не посещавшейся европейцами.

«Приходится сожалеть, – говорит де ла Ренодьер, – что измученный тяжелой дорогой, лишенный всего необходимого, даже инструментов для наблюдений, еле державшийся на ногах Мольен оказался не в состоянии перебраться через высокие горы, отделяющие бассейн Сенегала от бассейна Джолибы, и вынужден был полагаться на сведения туземцев при разрешении самых важных вопросов. Убеждение в том, что он побывал у истоков Рио-Гранде, Фалеме, Гамбии и Сенегала, основывалось лишь на доверии к словам негров. Если бы ему удалось проследить верхнее течение этих рек, тогда его открытия имели бы некоторую достоверность, которой, к несчастью, они не могут похвалиться. Во всяком случае, местоположение, приписываемое Мольеном истокам Бафинга или Сенегала, не может В этих краях относиться ни к каким иным большим рекам.

Сопоставляя к тому же его данные со сведениями других путешественников, мы вынуждены признать, что он действительно совершил это открытие. Представляется также несомненным, что истоки Гамбии и Сенегала находятся выше, чем предполагалось, и что Джолиба берет начало в еще более возвышенных областях. Местность здесь постепенно повышается к югу и к юго-востоку параллельными террасами. Эти горные цепи к югу становятся все выше и наибольшей высоты достигают на 8° и 10° северной широты».

Таковы данные, полученные в результате интересного путешествия Мольена по французской колонии Сенегал. Почти одновременно из этих же краев отправился также и другой исследователь – Кайе.

Рене Кайе родился в 1800 году в департаменте Дё-Севр и окончил лишь начальную школу. Однако чтение Робинзона Крузо разбудило его молодое воображение и страсть к приключениям. Кайе не успокоился, пока не раздобыл себе на свои скудные средства несколько карт и отчетов о путешествиях. В 1816 году, когда ему было всего шестнадцать лет, он отплыл в Сенегал на грузовом судне «Луара».

В это время английское правительство снаряжало экспедицию внутрь страны под начальством майора Грея. Чтобы избежать страшного альмами в области Тимбо, ставшей роковой для Педди, англичане направились в Гамбию морем. Они прошли Фульбе, Габон, затем экспедиция проникла в область Бонду, которую несколько лет спустя посетил Мольен. Эти земли населяет народ столь же фанатичный, столь же свирепый, как и жители Фута-Джаллона. Вымогательства альмами дошли до того, что под предлогом возмещения старого невыплаченного англичанами долга у майора Грея отобрали почти все товары, и он был вынужден послать одного офицера в Сенегал за новыми запасами.

Кайе, ничего не слыхавший об этих злополучных происшествиях и считавший, что майор Грей с радостью примет любого нового помощника, выехал с двумя неграми из Сен-Луи и добрался до Горе. Но там несколько человек приняли в нем участие, отговорили от намерения присоединиться к экспедиции и устроили на какую-то должность на Гуадалупе. Не прожив и шести месяцев на этом острове, Кайе вернулся в Бордо, затем снова отправился в Сенегал.

В это время офицер, по имени Партарьё, посланный майором Греем на побережье, как раз собирался в путь с раздобытыми для своего начальника товарами. Кайе стал просить разрешения сопровождать его без определенной должности и без жалованья. Предложение было сразу принято.

Караван состоял из семидесяти человек, белых и негров, и тридцати двух тяжело груженных верблюдов.

5 февраля 1819 года он покинул Гандиоллу (в Кайоре). Прежде чем достигнуть страны волофов, караван прошел по пустыне, где путники жестоко страдали от жажды, так как, стремясь захватить побольше товаров, не взяли с собой достаточного запаса воды.

В Булибабе, населенной скотоводами фульбе, караван отдохнул и пополнил бурдюки для перехода через вторую пустыню.

Обойдя стороной Фута-Торо с его воинственно настроенным населением, Партарьё вошел в пределы Бонду. Ему очень не хотелось заходить в Булибане – столицу страны и резиденцию альмами, но враждебность жителей, отказывавшихся снабжать экспедицию зерном и водой, а также строгий наказ майора Грея, воображавшего, что альмами, получив с каравана мзду, пропустит его, заставили Партарьё заехать в этот город.

Грозный альмами сразу потребовал изрядное количество подарков, но отказался дать англичанам разрешение идти в Бакель на Сенегале. Они могут, – заявил он, – попасть в Клего, пройдя через его земли и страну Каарта, или отправиться на Фута-Торо.

Эти дороги стоили одна другой, потому что проходили по областям, населенным фанатиками-магометанами. Как поняли англичане, замысел альмами заключался в том, чтобы их ограбили и перебили, а он оказался бы в стороне.

Участники экспедиции решили силой проложить себе дорогу. Едва они начали готовиться к этому, как их окружило множество воинов, которые заняли колодцы и лишили путешественников физической возможности приступить к выполнению своего плана. В то же время со всех сторон загремели военные барабаны. Сопротивление было немыслимо. Пришлось начать переговоры, то есть признать свое бессилие. Альмами продиктовал условия мира, получил новые подарки и потребовал, чтобы англичане ушли по направлению к Фута-Торо.

Больше того – и это было кровным оскорблением для британской гордости – путешественники оказались в окружении конвоя; ему было поручено не давать им сворачивать на другую дорогу. Поэтому, как только наступала ночь, англичане на глазах у фульбе, пытавшихся вмешаться, побросали в огонь все товары, которыми те собирались завладеть. Переход через область Фута-Торо среди враждебного населения был еще труднее. Много раз по самому ничтожному поводу начинались споры, и дело чуть не доходило до драки. Съестные припасы и воду приходилось покупать на вес золота.

Наконец, желая обмануть бдительность туземцев, однажды вечером Партарьё объявил, что он не в силах везти сразу все, что у него еще сохранилось. Он велел наполнить камнями сундуки и тюки, а затем, не сняв палаток и не погасив костров, ушел со всеми своими людьми и направился в сторону Сенегала. Это было не отступление, а настоящее бегство. Личные вещи, груз, оружие, животных – все они оставили или побросали по дороге.

Это было не отступление…

Благодаря такой хитрости и быстроте бегства они успели достигнуть поселения европейцев в Бакеле, где остатки экспедиции были радушно приняты французами.

Сам Кайе, больной лихорадкой, вскоре принявшей опаснейшую форму, вернулся в Сен-Луи. Но ему не удалось там обосноваться, и он принужден был вернуться во Францию. Только в 1824 году он мог опять приехать в Сенегал. Этой колонией тогда управлял барон Роже. Он сочувствовал прогрессу и стремился не только расширять торговые связи Франции, но и умножать географические познания. Поэтому Роже снабдил Кайе средствами, чтобы тот прожил некоторое время среди народа бракна и изучил там арабский язык и мусульманскую религию.

Жизнь среди этих недоверчивых и фанатичных мавров-кочевников оказалась нелегкой. Кайе, которому препятствовали даже вести дневник, вынужден был всяческими хитростями добиваться права посещать хотя бы ближайшие окрестности. В его дневнике имеются различные любопытные подробности о жизни бракна, о их пище, состоящей почти из одного молока, о жилищах – простых шатрах, ничуть не защищавших от непогоды; о бродячих певцах – «геуес», о средствах, применяемых женщинами, чтобы растолстеть, что представлялось им идеалом красоты, а также о природе страны и обо всем, что дает ее плодородная почва.

Самые любопытные из сведений, собранных Кайе, относятся к социальному строю. Бракна делятся на пять различных сословий: хассанов, или воинов, неслыханно ленивых, грязных и гордых, затем марабутов, – то есть жрецов, зенагов, подвластных хассанам, ларатинов и рабов.

Зенаги составляют отверженное сословие, презираемое всеми остальными, особенно же хассанами, которым они платят подать. Ее размер устанавливается в определенные сроки, и все же хассаны никогда не бывают довольны. Зенаги – подлинные труженики и занимаются ремеслами, земледелием и скотоводством.

«Несмотря на все мои усилия, – говорит Кайе, – я не мог ничего узнать ни о происхождении этого сословия, ни о том, почему оно пало так низко, что платит подати другим маврам. Когда я принимался расспрашивать об этом, мне отвечали, что такова воля господа-бога. Не были ли они остатком побежденного племени? Но почему тогда среди них не сохранилось никаких легенд? Думаю, что это не так. Ведь мавры гордятся своим происхождением и никогда не забывают имен тех, кому их род обязан своей славой. Зенаги, составляющие большинство населения, к тому же опытные в воинском деле, поднялись бы под руководством какого-нибудь потомка своих старинных вождей и стряхнули бы иго рабства».

Ларатины – это дети мавра и черной рабыни. Хотя они и рабы, но их никогда не продают. Они живут в особых поселках, и к ним относятся почти как к зенагам. Сыновья хассанов становятся воинами, потомки марабутов учатся ремеслу и наследуют профессию отцов.

Что касается рабов, то все они негры. С ними скверно обращаются, их скверно кормят, секут по малейшему капризу хозяина и подвергают всяческим притеснениям.

В мае 1825 года Кайе возвратился в Сен-Луи. Барон Роже был в отсутствии, а его заместитель, по-видимому, не проявлял особой благожелательности. Путешественнику пришлось довольствоваться солдатским пайком и поджидать возвращения своего покровителя, которому он переслал заметки, сделанные во время пребывания у бракна. Его предложения услуг отвергались. Ему обещали выдать некоторую сумму, когда он вернется из Тимбукту. Но как мог он пуститься в путь, не имея собственных средств?

Все-таки ничто не могло обескуражить отважного Кайе. Не встретив у колониального управления ни поощрения, ни поддержки, он перебрался в Сиерра-Леоне. Но и там губернатор, не желавший лишать майора Ленга чести первым достигнуть Тимбукту, не принял предложений Кайе.

Благодаря сбережениям, которые Кайе делал, руководя фабрикой индиго, он скоро накопил около двух тысяч франков, то есть сумму, по его мнению, достаточную, чтобы ехать на край света. Он поспешил закупить необходимые товары и завязал связи с мандинго и сераколетами, которые занимались торговлей и разъезжали по всей Африке. Он, по секрету, рассказал им про себя, будто, родившись в Египте в арабской семье, он был в младенческом возрасте увезен во Францию, а потом отправлен в Сенегал по торговым делам своего хозяина; тот остался очень доволен его службой и отпустил на свободу. Он добавил, что самое его горячее желание – вернуться в Египет и снова принять магометанскую веру.

22 марта 1827 года Кайе выехал из Фритауна в Каконди, селение, расположенное на берегу Рис-Нуньиш. Он воспользовался своим пребыванием в этом месте, чтобы собрать некоторые сведения о ландума и налу, племенах, подвластных фульбе из Футо-Джаллона, не исповедовавших магометанской веры и поэтому весьма приверженных к спиртным напиткам. Они живут неподалеку от Риу-Нуньиш, в устье которой обитают идолопоклонники бага. Жизнерадостные, трудолюбивые, умелые земледельцы, бага получают хороший доход от посевов риса и добычи соли. У них нет вождя, а их религией является варварское идолопоклонство. Управляет ими самый старый человек в деревне, и они довольны своей судьбой.

Кайе переправляется через Бафинг

19 апреля 1827 года Кайе с одним-единственным носильщиком и с одним проводником отправился, наконец, в Тимбукту. Он не нахвалится фульбе и дикалонке, богатые и плодородные земли которых ему пришлось пересечь. Кайе переправился через главный приток Сенегала, Бафинг, неподалеку от истока, там, где он имеет в ширину всего около сотни шагов и только полтора фута в глубину. Но быстрота течения и огромные глыбы черного гранита, загромождавшие русло, делали переход через него трудным и опасным. Кайе девятнадцать дней отдыхал в деревне Гамбая, где жил проводник, согласившийся сопровождать его только до этого пункта. Затем путешественник по местности, перерезанной речками и ручьями, уже начинавшими затоплять всю страну, добрался до Канкана.

30 мая Кайе перешел Танкисо, большую реку с крутыми берегами, относящуюся к бассейну Джолибы, которую путешественник увидел 11 июня в Куруса.

«Даже так близко от истоков Джолиба имела, – говорит Кайе, – девятьсот футов в ширину, при скорости течения в две с половиной мили в час».

Но прежде чем вступить с французским путешественником в область Канкан, стоит вкратце пересказать то, что он пишет о племени фульбе, населяющем страну Фута. Это в большинстве случаев люди высокие и хорошо сложенные, цвет кожи у них светло-коричневый, волосы курчавые, лоб высокий, нос прямой, черты лица у них похожи на европейские. Они ярые магометане и питают ненависть к христианам. Они не разъезжают повсюду, как мандинго, а любят свой родной дом. Фульбе – или хорошие земледельцы, или ловкие купцы. Они воинственны и патриотичны, и во время войны в деревнях не остается никого, кроме стариков и женщин.

Город Канкан расположен посреди окруженной высокими горами равнины, на которой в изобилии растут дынное дерево,[61] баобаб и масляная пальма,[62] называемая также «сэ» — (Мунго парк называл его: «ши»). Кайе прожил в Канкане четыре недели, прежде чем представился случай отправиться в Самбатикилу. Его беззастенчиво ограбил хозяин дома, где он остановился, и ему так и не удалось добиться от правителя города возврата украденных товаров.

«Канкан, – рассказывает путешественник, – столица области того же названия, представляет собою городок, расположенный на расстоянии двух ружейных выстрелов от левого берега Мило, прелестной реки, текущей с юга и орошающей область Кисси, где она берет свое начало. Она течет на северо-восток и впадает в Джолибу в двух или трех днях пути от Канкана. Окруженное прекрасной и очень густой живой изгородью, это поселение, в котором живет не более шести тысяч человек, расположено в красивой долине, с чрезвычайно плодородной почвой. Повсюду раскинулись очаровательные деревушки; там жители Канкана селят своих рабов. Эти деревушки, придающие местности живописный вид, окружены прекрасно возделанными полями, дающими богатые урожаи иньяма, маиса, лука, риса, фисташек и гомбо (съедобного гибискуса).[63]

От Канкана до Уасулу дорога идет по плодородным землям, в это время года находившимся под посевами и почти сплошь залитым водой. Местные жители показались Кайе удивительно кроткими; веселые и любопытные, они повсюду оказывали ему отличный прием.

Путешественник переправился через многочисленные притоки Джолибы, в том числе через Сарано, а затем сделал остановку в Сигале, где жил вождь уасулу, по имени Барамиза. Он был так же грязен, как его подданные, и, как они, курил и нюхал табак. Этот вождь считался обладателем большого количества золота и рабов; от подданных он часто получал в дар скот; у него было много жен, и каждая из них жила в отдельной хижине, так что получалось маленькое селение, окруженное отлично обработанными полями.

Покинув область Уасулу, Кайе вступил в пределы Фулу, где жители, так же как и в Уасулу, говорят на языке мандинго; они идолопоклонники, вернее, не признают никакой религии и также грязны, как обитатели Уасулу. В Самбатикиле путешественник посетил дом альмами.

«Мы вошли, – говорит Кайе, – в помещение, служившее ему спальней, а его лошади – конюшней. Постель властелина помещалась в глубине; это были подмостки, возвышавшиеся Дюймов на шесть, с расстеленной поверх бычьей шкурой и с грязным пологом для защиты от москитов. В жилище вождя не было никакой мебели. На колышках, вбитых в стену, висели Два седла. Большая соломенная шляпа, барабан, которым пользуются в военное время, копья, лук, колчан со стрелами – вот и все украшения. Был еще светильник, сделанный из небольшого железного листка, укрепленного на железном же пруте, воткнутом в землю. В светильнике горело растительное масло, недостаточно густое, чтобы из него можно было лить свечи».

Альмами тут же сообщил путешественнику, что вскоре представится случай добраться до Тиме, города, откуда отправлялся караван в Дженне. Кайе поэтому тронулся в путь, прошел по области, населенной племенем бамбара, и вскоре прибыл в красивый городок Тиме, где жили мандинго – магометане. С востока над ним возвышалась цепь гор высотой примерно в триста пятьдесят сажен.

Кайе добрался до этого селения в конце июля. Он ничуть не сомневался, что ему придется застрять там надолго, так как на ноге у него была рана, сильно воспалившаяся от ходьбы по мокрой траве. Поэтому он решил не присоединяться к каравану, шедшему в Дженне, и остаться в Тиме до полного выздоровления. В его состоянии было очень опасно путешествовать по области, населенной язычниками-бамбара, которые его, наверное, ограбили бы.

«У этих бамбара, – говорит путешественник, – мало рабов, сами они ходят почти голые и всегда вооружены луком и стрелами. Ими правит множество независимых маленьких вождей, часто воюющих между собой. В общем, это грубые и дикие существа, если сравнивать их с народами, исповедующими веру пророка». Кайе, рана которого все не заживала, задержался в Тиме до 10 ноября. Все же он уже намечал день, когда будет в состоянии выехать в Дженне.

«Но по мучительным болям в челюсти, – рассказывает путешественник, – я понял, что заболел цингой. Это тяжелая болезнь, и я испытал все ее ужасы. Нёбо у меня кровоточило, постоянно выпадали кусочки кости. Зубы, очевидно, вовсе не держались в своих лунках, и я жестоко страдал. Я опасался даже, как бы страшные боли в черепе не повлияли на мозг. Более двух недель я ни на мгновение не мог забыться сном».

В довершение беды у Кайе открылась рана на ноге. Как и цинга, его рана поддалась только энергичным мерам, которые применяла одна старая негритянка, умевшая лечить болезнь, столь распространенную в этих краях.

Наконец 9 января 1828 года Кайе покинул Тиме и добрался до Кимбы, деревушки, где собирался караван, направляющийся в Дженне. Около этой деревни высится горная цепь, неправильно именуемая «Конг», так как это слово у всех мандинго означает просто гору.

Названия деревень, лежавших на пути, и обычные дорожные происшествия не представляют особого интереса. Караван двигался по стране бамбара, которых мандинго считают завзятыми ворами, хотя они склонны к воровству ничуть не больше тех, кто их в этом обвиняет.

У всех женщин бамбара нижняя губа проткнута тоненькой палочкой. Эта странная мода похожа на ту, что Кук наблюдал на западном берегу Северной Америки. Вот до чего одинаковы все люди, на какой бы широте они ни жили! Бамбара говорят на языке мандинго, но у них есть и особое наречие, называемое «киссур». Впрочем, о нем путешественник не мог собрать исчерпывающих и точных данных.

Дженне когда-то назывался «страной золота». На самом деле в его окрестностях золото не встречается, но купцы из Буре и мандинго из области Конг часто привозят его туда.

Дженне окружен глинобитной стеной длиною в две с половиной мили и высотою в десять футов. Дома построены из кирпича, высушенного на солнце, и по величине не уступают крестьянским домам в Европе. Все они покрыты плоской кровлей и не имеют окон по фасаду. Это шумный и оживленный город, куда ежедневно приходит какой-нибудь купеческий караван. Поэтому здесь часто видишь иноземцев. Число жителей доходит до восьми – десяти тысяч. Они очень трудолюбивы и сообразительны, опытны во всех ремеслах и заставляют своих рабов производить товары на продажу.

Однако крупную торговлю держат в своих руках мавры. Дня не проходит, чтобы они не отправляли по реке больших лодок с рисом, просом, хлопком, тканями, медом, растительным маслом и другими местными продуктами.

Несмотря на оживленную торговлю, процветание Дженне уже подорвано. Повелитель страны Сегу, по имени Ахмаду, в припадке чрезвычайного фанатизма затеял как раз в это время ожесточенную войну с бамбара, жившими в Сегу, которых он хотел привести под священное знамя пророка. Эта война нанесла большой ущерб торговле Дженне, прервав сообщение с Яминой, Сансандингом, Бамако, Буре и со всей огромной страной. Этот город в то время, когда его посетил Кайе, уже перестал быть средоточием торговли, и главными складочными пунктами стали Ямина, Сансандинг и Бамако.

Женщины в Дженне не были бы женщинами, если бы не проявляли кокетства. Щеголихи продевают в нос металлическое кольцо или разные стекляшки, а кто победнее – лоскуток розового шелка.

Во время долгого пребывания Кайе в Дженне мавры, которым он рассказал басню о своем происхождении и о том, как его увезли солдаты египетской армии Наполеона, не оставляли его своими заботами и попечениями.

23 марта путешественник, снабженный рекомендательными письмами к знатным жителям Тимбукту, отплыл по Нигеру в большой лодке; погрузиться в нее ему разрешил шериф,[64] получивший за это в подарок зонтик.

Кайе проехал мимо живописного поселения Кера, мимо Тагетии и Изаки, около которой с Нигером соединяется большой рукав, образующий огромный изгиб. 2 апреля перед ним показалось большое озеро Дебо.

«Берега озера, – говорит Кайе, – видны во всех направлениях, кроме западного, где озеро разливается словно внутреннее море. Следуя северным берегом, идущим примерно на 3-С-3, через пятнадцать миль оставляешь слева длинную низменную косу, далеко тянущуюся к югу; она почти перегораживает озеро и образует нечто вроде пролива. За этой преградой озеро продолжается к западу до самого горизонта. Коса делит таким образом Дебо на две части – верхнее и нижнее озеро. То, по которому проходят лодки и где имеются три острова, очень велико; оно несколько вытянуто на восток и окружено множеством обширных болот».

Перед путешественником прошли одно за другим рыбацкие селения, где туареги берут дань со всех проходящих по реке лодок, и, наконец, Кабра, стоящая высоко на берегу, над широко разлившейся Джолибой и служащая портом для Тимбукту.

Кайе 20 апреля пристал к берегу и пустился по дороге к Тимбукту, куда и прибыл на закате.

«Я очутился наконец в столице Судана, – восклицает наш путешественник, – так долго бывшей целью моих стремлений! Когда я вошел в загадочный город, предмет стремлений стольких европейских исследователей, меня охватило чувство невыразимого удовлетворения. Я никогда еще не испытывал таких ощущений, никогда так не радовался. Однако мне приходилось сдерживаться и скрывать свои переживания. Немного успокоившись, я понял, что открывшееся передо мной зрелище не соответствовало моим ожиданиям. Я совсем иначе представлял себе этот великолепный и богатый город. На первый взгляд Тимбукту – просто скопление плохо построенных глинобитных домов. В какую сторону ни взглянешь, только и видишь, что огромную равнину, покрытую сыпучими песками, желтовато- белую и совершенно бесплодную. Небо на горизонте светло- красное, в природе разлита печаль, царит тишина: не слышно птичьего пения. Но все-таки есть что-то внушительное в этом городе, возникшем среди песков, и невольно восхищаешься трудом тех, кто его основал. Когда-то река, по-видимому, проходила около самого Тимбукту. Теперь же она отстоит от него на восемь миль к югу».

Тимбукту оказался вовсе не так велик и не так населен, как предполагал Кайе. В городе никакого оживления. Не входят в него один за другим караваны, как это было в Дженне, нет и такого наплыва чужеземцев, а рынок, который из-за чрезвычайной жары начинается с трех часов утра, кажется почти безлюдным.

Область Тимбукту населяют негры-киссуры, занимающиеся торговлей и на вид миролюбивые. Органов управления не существует, и, собственно говоря, нет никакой верховной власти: каждым городом, каждой деревней управляет свой вождь. Там царят древние патриархальные нравы. Многие мавры, обосновавшиеся в Тимбукту, занимаются торговлей и быстро наживают себе состояния, потому что получают товары на комиссию из Адрара, Тафилалета, Туата, Ардамаса, Алжира, Туниса и Триполи.

Всю соль из копей Тудейна привозят на верблюдах в Тимбукту. Ее везут в плитах, которые перевязывают непрочными веревками, свитыми из одной травы, растущей в окрестностях Тудейна.

Крепостная стена Тимбукту, образующая треугольник, тянется, вероятно, мили на три. Дома в городе большие, но низкие и сложены из круглого кирпича. Улицы широки и чисты. В городе насчитывается семь мечетей с высокими кирпичными башенками, откуда муэдзины[65] сзывают правоверных на молитву. Во всей столице Судана, считая и временных жителей, не наберется и десяти – двенадцати тысяч человек.

Расположенный посреди огромной равнины, покрытой сыпучими песками, где почва не пригодна для посевов, Тимбукту не имеет других естественных богатств, кроме соли. Поэтому если бы туареги перехватили многочисленные флотилии, идущие с нижнего течения Джолибы, то жители города были бы обречены на жестокий голод.

Постоянной помехой для торговли является близкое соседство этих кочевых племен и их бесконечные вымогательства. Тимбукту всегда полон людьми, приезжающими с требованием того, что они называют подарками, но что гораздо справедливее было бы назвать насильственными поборами. Когда Тимбукту посещает вождь туарегов, это настоящее общественное бедствие. Он живет в городе два месяца, пьет и ест вместе со своей многочисленной свитой на счет жителей и не уезжает, пока не получит богатых подношений.

Страх перед этими кочевниками служит причиной распространения их власти на все соседние народы, которые они безжалостно эксплуатируют и грабят.

Одежда туарегов отличается от одежды арабов только головным убором, не снимаемым ни днем, ни ночью. Он состоит из полотнища хлопчатобумажной ткани, свешивающегося на глаза и доходящего до половины носа; желая что-либо рассмотреть, люди вынуждены задирать голову. Другой конец этого полотнища, обвитый вокруг головы, закрывает рот и спускается ниже подбородка. Поэтому у туарега обычно виден только кончик носа.

Превосходные наездники, обладающие отличными лошадьми и быстроходными верблюдами, туареги вооружены копьем, щитом и кинжалом. Это пираты пустыни, которые грабят или заставляют откупаться бесчисленное множество караванов.

Кайе жил в Тимбукту только четвертый день, когда услышал об отправляющемся в Тафилалет караване купцов. Так как он знал, что другого каравана раньше чем через три месяца не будет и к тому же все время опасался разоблачения, то присоединился к этим купцам, которые вели с собой не менее шестисот верблюдов. Они отправились в путь 4 мая 1828 года. Сильно натерпевшись от зноя и восточного ветра, вздымавшего пески пустыни, Кайе спустя пять дней достиг Аравана. Город сам ничего не производит, но служит перевалочным пунктом для соли, которую везут из Тудейна в Сансандинг на берега Джолибы. В Араван прибывают караваны из Тафилалета, Могадора, Дра, Туата и Триполи; они доставляют европейские товары и меняют их на слоновую кость, золото, рабов, воск, мед и суданские ткани.

19 мая 1828 года караван вышел из Аравана и через Сахару двинулся в Марокко.

Изнуряющая жара, муки жажды, всякие лишения, усталость и рана, полученная при падении с верблюда, – все это было для Кайе не так тягостно, как насмешки, оскорбления и постоянные обиды, которые ему приходилось выносить от мавров и даже от рабов. Все они без конца находили новые предлоги, чтобы издеваться над привычками и неловкостью Кайе. Доходило до того, что его били, бросали в него камнями, едва он поворачивался спиной.

«Мавры, – рассказывает Кайе, – часто презрительно говорили мне: «Ты видишь вот того раба? Знаешь, я предпочту его тебе – суди же сам, за кого я тебя считаю!» Эти наглые выходки сопровождались громким хохотом».

Вынужденный мириться со своим жалким положением. Кайе проехал с караваном колодцы Трарзас, где добывают очень много соли, затем Эль-Экрейф, окруженный прекрасной рощей финиковых пальм и зарослями камыша и тростника, наконец, Марабути и Эль-Хариб, где население отличается отвратительной нечистоплотностью.

Область Эль-Хариб лежит между двумя грядами невысоких гор, отделяющих ее от Марокко, данником которого она является. Жители края делятся на несколько кочевых племен; их главное занятие – разведение верблюдов. Они были бы счастливы и богаты, если бы им не приходилось платить огромную дань берберам, постоянно изобретающим предлоги снова нападать на них.

12 июля караван покинул Эль-Хариб и через одиннадцать дней вступил в страну Тафилалет с ее великолепными финиковыми пальмами. В Гурланде мавры приняли Кайе довольно хорошо, но не приглашали его к себе, опасаясь, как бы нескромный взгляд чужеземца не упал на их жен, которым не полагается встречаться с посторонними мужчинами.

Кайе побывал на базаре около деревушки, под названием Бохейм, в трех милях от Гурланда. Торговля там происходит три раза в неделю. Кайе удивило разнообразие привозимых товаров: овощи, местные фрукты, люцерна, домашняя птица, бараны – все это имелось в изобилии. Стояла изнурительная жара, и продавцы воды с полными бурдюками прохаживались по базару, позванивая колокольчиком для оповещения всех, кто испытывал жажду. Торговцы принимали только марокканские и испанские деньги.

В Тафилалетском округе насчитывается несколько крупных деревень и маленьких городков, где побывал путешественник; они имеют примерно по тысяче двести жителей, большей частью землевладельцев или купцов.

Почва здесь очень плодородна. Сеют много зерновых, сажают овощи, выращивают финики, европейские фрукты и табак. Довольно хорошие овцы, очень белая шерсть которых идет на изготовление красивых покрывал, быки, прекрасные лошади, ослы и много мулов – таковы главные природные богатства Тафилалета.

В деревнях, населенных магометанами, живет много евреев. Они очень жалки, ходят почти нагишом, их постоянно оскорбляют и бьют. Каково бы ни было их ремесло, все они – старьевщики, сапожники, кузнецы или носильщики – потихоньку ссужают деньги маврам под проценты.

2 августа караван снова пустился в путь и, пройдя многочисленные поселения, прибыл в Фес, где сделал короткую остановку, а оттуда добрался до Рабата, древнего Сале.

Кайе был изнурен долгим переходом, питался одними финиками и вынужден был просить милостыню у мусульман, которые чаще всего не давали ничего и прогоняли прочь. В Рабате он застал только одного еврея, по имени Измаил, но тот, боясь скомпрометировать себя, отказался посадить Кайе на португальский бриг, отходивший в Гибралтар. Поэтому путешественник поспешил ухватиться за неожиданно представившуюся возможность уехать в Танжер. Там его хорошо принял вице-консул Делапорт: он отнесся к нему, как к родному сыну, сразу же написал командующему французской эскадрой в Кадисе и, переодев матросом, велел его отвезти на присланный за ним корвет.

Ученый мир был поражен, узнав, что в Тулоне высадился молодой француз, возвратившийся из Тимбукту. Поддерживаемый лишь своим непоколебимым мужеством и безграничным терпением, он благополучно завершил путешествие, за которое Лондонское и Парижское Географические общества обещали большое вознаграждение. Проявив исключительную силу воли, он один, без всяких, в сущности, средств, без поддержки правительства, не состоя ни в каком научном обществе, добился успеха и представил миру в совсем новом свете обширную часть африканского материка!

Кайе, конечно, не был первым европейцем, увидевшим Тимбукту. За год до него англичанин, майор Ленг, уже побывал в этом загадочном городе, но поплатился жизнью за свое путешествие, о волнующих перипетиях которого мы сейчас расскажем.

А Кайе, вернувшись в Европу, привез с собой интереснейший путевой дневник, только что вкратце пересказанный нами. Выдавая себя за мусульманина, Кайе не имел возможности производить астрономические наблюдения и открыто делать зарисовки и заметки; однако лишь ценой своего притворного вероотступничества мог он объехать эти населенные фанатиками- мусульманами области, где само слово «христианин» вызывало отвращение.

Сколько любопытных наблюдений, сколько новых и точных подробностей! Какой огромный вклад в наши представления об африканских странах!

В то время, как Клаппертон, проделав одно за другим два путешествия, проехал Африку от Триполи до залива Бенин, Кайе за одно путешествие удалось пересечь ее от Сенегала до Марокко. Правда, ценою каких трудностей, каких страданий, ценой каких лишений он достиг этого! Но, наконец, город Тимбукту был открыт, так же как и новая караванная дорога по Сахаре через оазисы Тафилалет и Эль-Хариб.

Пособие, немедленно присланное Кайе Географическим обществом, присужденная ему премия в десять тысяч франков, пожалованный ему крест Почетного Легиона, горячий прием в ученых обществах, известность и слава, окружившие его имя, – искупило ли все это физические и моральные мучения, перенесенные путешественником? Будем надеяться, что да.

Нам остается рассказать об экспедиции, стоившей жизни Александру Гордону Ленгу. Но, прежде чем приступить к описанию его трагического путешествия – оно будет поневоле кратким, так как путевой дневник не сохранился, – надо сообщить кое-что об этом офицере, нашедшем в пути свою гибель, и об его очень интересной первой экспедиции по Тиман- ни, Куранко и Сулиману, во время которой Ленг открыл истоки Джолибы.

Ленг родился в 1794 году в Эдинбурге. Шестнадцати лет он поступил в английскую армию и вскоре сумел отличиться. В 1820 году он находился в Сьерра-Леоне, был уже лейтенантом и исполнял обязанности адъютанта сэра Чарлза Маккарти, генерал-губернатора Западной Африки. В это время альмами Амара, правитель страны мандинго, вел кровопролитную войну с одним из своих главных вождей, по имени Саннаси. Торговля Сьерра-Леоне и раньше не процветала, а начавшаяся междоусобица нанесла ей тяжкий удар.

Маккарти, желая поправить дело, решил вмешаться и добиться примирения обоих вождей. Он счел уместным направить посольство в Камбию, на берегу Скарсии; оттуда оно могло перебраться в Малакури и в лагерь мандинго. Предприимчивость Гордона Ленга, его сообразительность и испытанная храбрость побудили губернатора остановить на нем свой выбор. 7 января 1822 года Ленгу были вручены инструкции; в них ему предлагалось ознакомиться с экономическим положением страны, с ее топографией и выяснить, как отнеслось бы население к отмене рабства.

Первая встреча с Яредди, предводителем отряда негров – сулима, сопровождавших альмами, показала, что у жителей этих краев были весьма смутные представления о европейской цивилизации и что они редко встречались с белыми.

«Каждая часть нашей одежды, – говорит путешественник,- приводила Яредди в изумление. Когда он увидел, что я снимаю перчатки, он остолбенел, прикрыл руками разинутый от удивления рот и наконец воскликнул: «Аллах Акбар! (Боже всемогущий!), он содрал кожу с рук!»

Немного освоившись с нашим внешним видом, он потрогал волосы мистера Маки, хирурга, сопровождавшего Ленга, и мои и, разразившись смехом, заявил: «Нет, это не люди!» Он много раз спрашивал у моего переводчика, есть ли у нас кости».

Эта предварительная поездка, во время которой Ленг установил, что у многих людей из племени сулима имеется и золото и слоновая кость, натолкнула его на мысль предложить губернатору предпринять исследование страны, лежавшей к востоку от Сьерра-Леоне: ведь естественные богатства этой страны – если их разведать получше – могли бы способствовать расширению торговли английской колонии.

Маккарти одобрил план Ленга и поставил его на обсуждение в совете. Было решено поручить Ленгу проникнуть в страну сулима, избрав тот путь, какой ему покажется наиболее удобным для торговли в будущем.

Ленг 16 апреля отплыл по реке Рокель и вскоре прибыл в Рокон, главный город Тиманни. Встреча с властителем этого города была необычайно забавной. Увидев, что тот входит во двор, где должен был состояться прием, Ленг велел приветствовать его залпом из десяти ружей. При звуке салюта вождь остановился, попятился и, бросив на путешественников яростный взгляд, пустился наутек.

Боязливого повелителя с большим трудом уговорили вернуться. Наконец он пришел и, важно усевшись в парадное кресло, спросил майора Ленга:

— Зачем вы стреляли из ружей?

— Чтобы оказать вам честь; европейских королей всегда принимают под гром орудий.

— А зачем ружья были направлены в землю?

— Чтобы вы не могли ошибиться относительно наших намерений.

— Мелкие камешки полетели мне в лицо. Почему вы не стреляли в воздух?

— Чтобы случайно не поджечь соломенные крыши ваших домов.

— Ну, и хорошо. Дай-ка мне рому.

Нечего и говорить, что, как только майор исполнил желание вождя, беседа стала вполне дружеской.

Портрет этого властелина части Тиманни вполне заслуживает того, чтобы присоединить его к нашей галерее, в особенности, если припомнить поговорку: «Ab uno disce omnes».[66]

Вождю Ба-Симере было восемьдесят лет. «Кожа у него была вся в пятнах и морщинах, словно кожа крокодила; глаза темно-зеленые и глубоко запавшие; с подбородка жгутом фута на два спускалась седая борода. Подобно вождю с противоположного берега он носил ожерелье из кораллов и зубов леопарда. На нем был плащ бурого цвета, еще грязнее, чем он сам; ноги толстые, как у слона, были лишь наполовину прикрыты холщовыми штанами, некогда, вероятно, белыми, но после многолетней носки принявшими зеленоватую окраску. Вождь держал в руке в качестве знака своего достоинства жезл с навешенными на него погремушками разной величины».

Как и другим путешественникам по Африке. Ленгу пришлось долго спорить относительно платы за право прохода и торговаться с носильщиками, но благодаря своей твердости он сумел защитить себя от вымогательства негритянских царьков. Дальнейший путь майора Ленга лежал через Тома, где никогда не видели белого человека, и далее через Баландеко, Рокетчник (по определению путешественника, находящийся на 12°11? долготы к западу от Гринвича и 8°30' северной широты), Мабунг, расположенный по ту сторону довольно широкой реки, которая протекает севернее реки Рокель, и, наконец, Ма-Йоссо – большой город на границе Тиманни.

Путешественник в этих краях ознакомился со своеобразной организацией; она напоминает франкмасонское[67] общество и носит название «пурра». Кайе еще раньше отметил ее существование на берегах Риу-Нуньиш.

«Власть этой организации, – утверждает Ленг, – даже сильнее власти местных вождей. Вся ее деятельность проходит скрытно и окутана глубочайшей тайной. Правители никогда не вмешиваются в дела «пурры», никто не смеет сомневаться в справедливости ее суда. Я тщетно пытался разузнать что- нибудь о происхождении и причинах возникновения этого необыкновенного сообщества. У меня есть основания предполагать, что в настоящее время они неведомы и большинству жителей Тиманни. Может быть, они неизвестны даже самим членам «пурры»: ведь это страна, не сохранившая никаких легенд – ни в записях, ни в устной песенной передаче».

Вся область Тиманни, судя по сведениям, какие удалось раздобыть Ленгу, делится на четыре части, вождям которых присвоен титул султана.

Почва довольно плодородна, и на ней в изобилии могли бы расти рис, иньям, маниок, земляные орехи и бананы, если бы не лень, беспечность, распущенность и корыстолюбие туземцев, старающихся, к сожалению, перещеголять друг друга в пьянстве.

«Мне кажется, – говорит Ленг, – что некоторое количество мотыг, цепов, грабель, лопат и других простых орудий было бы принято этим народом с радостью, если бы ему пояснили способ их употребления. Такие предметы больше соответствовали бы его и нашим интересам, чем ружья, поношенные шляпы и шутовская одежда, которыми обычно снабжают негров».

Несмотря на филантропические пожелания нашего путешественника, ничего с тех пор не изменилось. По-прежнему мы наблюдаем среди негров то же пристрастие к крепким напиткам и видим, как какой-нибудь царек разгуливает, напялив мятый цилиндр, похожий на мехи аккордеона, и натянув на голое тело синий фрак с медными пуговицами. В сущности, это их парадное одеяние.

Спустя несколько дней возникли крупные беспорядки, направленные против Ленга, как одного из белых, препятствующих работорговле и наносящих серьезный ущерб процветанию страны.

Первый город, в который попадаешь в области Коранко, – это Ма-Бум. Любопытно, кстати, отметить, какие чувства возбудила у майора Ленга оживленная деятельность его обитателей.

«Я вошел в город, – рассказывает он, – на заходе солнца, и вначале жители произвели на меня чрезвычайно приятное впечатление. Они возвращались после трудового дня. Одни работали на полях, выращивая урожай, которому близкие дожди должны были пойти на пользу. Другие загоняли в загородки скот: гладкие бока и хороший вид животных свидетельствовали, что их пасут на тучных пастбищах. Последние удары молота доносились из кузницы; ткач измерял количество ткани, выработанной с утра, а кожевник укладывал в мешок ножны, кошели и другие предметы, мастерски изготовленные и окрашенные. Муэдзин, взобравшись на минарет рядом с мечетью, важно и размеренно восклицал: «Аллах акбар!»- призывая набожных мусульман к вечерней молитве».

Если бы какой-нибудь художник вроде Марила или Анри Реньо[68] изобразил эту сцену на фоне пейзажа, освещенного вечерними лучами солнца, еще яркими, но уже приобретающими зеленые и розовые тона, то разве нельзя было бы назвать ее, как часто называют изображение подобных картин в наших пасмурных краях, «Возвращение с поля»?

«Это зрелище, – продолжает путешественник, – по своему характеру и по внушаемым чувствам представляет приятный контраст с шумом, сумятицей и распущенностью, царящими в вечерние часы в городах Тиманни. Но не надо верить обманчивой внешности; с глубоким сожалением я должен прибавить, что поведение жителей Коранко отнюдь не подтвердило хорошего мнения, которое я сначала составил себе о них».

Путешественник проехал Куфулу, где встретил благожелательный прием, пересек отличающуюся приятным разнообразием местность с горами Коранко на заднем плане и остановился в Симере, где вождь приказал своему «гириоту» воспеть приезд иноземца. Однако домa его подданных были построены плохо и покрыты гнилой соломой. Она свободно пропускала дождь, а дым выходил просто сквозь щели в крыше. Поэтому после грозы Ленг, по собственным словам, походил скорей на плохо вымытого трубочиста, чем на белого чужеземца, гостя султана Симеры.

Ленг посетил затем исток Тонголеле – реки, впадающей в Рокель, и, покинув Коранко, вступил на землю Сулиманы.

Коранко (Ленг побывал только на окраине этой области) занимает большую территорию и делится на множество мелких государств.

Жители языком и одеждой напоминают мандинго, но не так хорошо сложены и не так сообразительны. Они не исповедуют ислама и слепо верят в свои фетиши.[69]

Они довольно искусны в ремеслах, умеют шить и ткать. Главный предмет торговли у них розовое дерево,[70] или «кам», которое они возят на побережье. Естественные богатства почти те же, что в Тиманни.

Первым поселением на территории Сулиманы была Комия, расположенная на 9°22' северной широты. Затем Ленг побывал в Сембе, богатом и населенном городе, где оркестр музыкантов, вышедший навстречу, приветствовал его оглушительными, хотя и не очень гармоничными трубными звуками, и наконец прибыл в Фалабу, столицу края.

Султан выразил ему свое особое уважение. Он созвал многочисленные отряды войска и устроил им смотр, заставляя проделывать всяческие маневры. Закончился смотр своеобразной джигитовкой, производившейся под грохот барабанов, звуки скрипок и других туземных инструментов, раздиравших уши путешественника. Затем один за другим выступили многочисленные «гириоты», восхваляя своего властелина, воспевая приезд майора и счастливые последствия, какие его появление сулило для процветания страны и развития торговли.

Ленг воспользовался праздничным настроением и попросил у султана разрешения посетить истоки Нигера. Султан привел много возражений и указывал на опасность этого предприятия. Но, видя, что путешественник настаивает, и решив, что «его сердце истомилось по воде», дал Ленгу разрешение, которого тот так упорно добивался.

Не прошло и двух часов, как Ленг покинул Фалабу, а разрешение уже было отменено, и ему пришлось отказаться от столь важной, по его мнению, поездки.

Спустя несколько дней ему позволили побывать у истоков реки Рокель или Сале-Конго: ее течение за Роконом еще никто не исследовал.

С вершины большой скалы Ленг увидел гору Лома, самую высокую во всей горной цепи, к которой она принадлежит.

«Мне указали, – говорит он, – место, где начинается Нигер. Оно расположено, по-видимому, на высоте около 1600 футов над уровнем моря (на той же, на какой я в то время стоял), потому что истоки Рокели, по моим измерениям, находятся на высоте 1400 футов. Определив точно положение Конкодонгоре и высоту, на которой был я сам (первую – на основании измерения, вторую путем вычисления), я легко установил координаты горы Лома. Вряд ли я сильно ошибусь, предположив, что истоки Нигера находятся на 9°25' северной широты и 9°45' западной долготы».

Ленг увидел гору Лома.

Майор Ленг провел в области Сулимана три месяца и совершил по ней много поездок. Местность чрезвычайно живописна, перерезана грядами холмов и большими долинами; зеленые луга окаймлены лесами и кое-где поросли густыми рощами.

Почва плодородна и не требует трудной предварительной обработки; урожаи обильные, и рис родится очень хорошо.

Жители Сулиманы разводят домашних животных: крупный рогатый скот, овец, коз, мелкую птицу, иногда лошадей. Довольно много и диких животных; тут встречаются слоны, буйволы, один вид антилоп, обезьяны и леопарды.

Город Фалаба, название которого происходит от протекающей около него реки Фала-Ба, тянется в длину мили на полторы и почти на милю в ширину. Дoмa по сравнению с другими африканскими городами стоят очень тесно; в городе около шести тысяч жителей.

Его положение как укрепленного пункта выбрано удачно. Город находится на возвышенности посреди равнины, затопляемой во время дождей, и окружен очень крепким частоколом, которому не страшны никакие осадные орудия, кроме пушек.

По любопытному наблюдению Ленга, мужчины и женщины в этой стране как бы поменялись занятиями. На женщинах лежат все земледельческие работы, кроме посева и жатвы; они строят дома, они – каменщики, цирюльники и врачи. Мужчины занимаются молочным хозяйством, доят коров, шьют и стирают белье.

17 сентября, нагруженный подарками султана, Ленг двинулся в дальнейший путь к Сьерра-Леоне; много миль его провожала большая толпа. Наконец он без всяких злоключений достиг английской колонии.

В общем, переход Ленга по Тиманни, Коранко и Сулимане имел немалое значение. Ленг открыл для нас страну, куда еще не проникал ни один европеец. Он описал ее естественные богатства, нравы и занятия жителей. Одновременно были изучены течение и истоки Рокели и впервые получены точные данные об истоках Джолибы. Хотя путешественнику и не удалось самому увидеть начало этой реки, он все-таки побывал достаточно близко, чтобы приблизительно установить, где оно находится.

Результаты, достигнутые Ленгом во время этой экспедиции, только усилили его страсть к путешествиям. Он решил во что бы то ни стало попытаться проникнуть в Тимбукту.

17 июня 1825 года Ленг сел на корабль в Мальте и отплыл в Триполи. Оттуда он вышел с караваном, с которым до Туата ехал Хатита, вождь Тарги, или «Туарег», друг капитана Лайона. Задержавшись на целых два месяца в Гадамесе, Ленг в октябре покинул этот оазис и добрался до Ин Салаха, расположенного, по его мнению, гораздо западнее, чем считалось раньше. Прожив там с ноября 1825 года до января 1826 года, майор достиг затем оазисов Туат; оттуда он предполагал направиться в Тимбукту, объехать озеро Дженне или Дебои, посетив область Мелли, по течению Джолибы спуститься до ее устья. Затем он вернулся бы обратно, дошел до Сокото, посетил бы озеро Чад и постарался бы выйти к Нилу. Как видит читатель, план был грандиозный, но едва ли осуществимый. Когда караван, к которому присоединился Ленг, покинул Туат, на него напали, по словам одних, туареги, по словам других, берабиши – племя, жившее неподалеку от Джолибы.

«Дознались, что Ленг – христианин, – рассказывает Кайе, собравший эти сведения в Тимбукту, – и обошлись с ним чрезвычайно жестоко. Его били палкой, пока не решили, что он мертв. Другой христианин, умерший, как мне говорили, под ударами, был, наверное, один из слуг майора. Мавры из каравана Ленга подобрали его и постарались привести в чувство. Когда он пришел в себя, его посадили на верблюда. Однако Ленга пришлось привязать к седлу: он был так слаб, что не мог держаться. Разбойники не оставили ему почти ничего: большая часть его товаров была разграблена».

Прибыв в Тимбукту 18 августа 1826 года, Ленг стал постепенно оправляться от ран. Выздоровление шло медленно, но благодаря рекомендательным письмам, привезенным из Триполи, и самоотверженным заботам своего хозяина, родом триполи- танца, больной не подвергался преследованиям со стороны местных жителей.

Судя по рассказу одного старика, слышанному Кайе, Ленг, как это ни странно, продолжал носить европейское платье и заявлял, будто послан своим господином, королем Англии, в Тимбукту, чтобы описать все чудеса этого города. «По-види- мому, – добавляет французский путешественник, – Ленг на главах у всех снимал план города, потому что этот же мавр, по-своему выразительно и наивно, рассказывал мне, что Ленг «списал» город и все, в нем находившееся».

Осмотрев в подробностях Тимбукту, Ленг, у которого были особые причины опасаться туарегов, ночью отправился в Кабру, чтобы полюбоваться на Джолибу. Майор не хотел возвращаться в Европу через Великую пустыню, но горел желанием побывать в Дженне и Сего, а затем выйти к французским поселениям на Сенегале. Но не успел он сказать и нескольких слов об этом плане сбежавшимся посмотреть на него фульте, как они заявили, что не позволят «назареянину» ступить на их землю, а если он посмеет это сделать, они заставят его горько раскаяться.

Поэтому Ленг был вынужден выбрать дорогу на Араван, где он надеялся примкнуть к какому-нибудь каравану купцов-мавров, которые возят соль в Сансандинг. Однако через пять дней после того как он выехал из Тимбукту, к его каравану присоединился фанатик-магометанин, шейх Хамед-Ульд-Хабиб, вождь племени зауат. Под предлогом, будто Ленг без разрешения вступил на территорию этого племени, его тотчас же схватили. Ему предложили перейти в магометанство. Майор отказался и заявил, что предпочитает смерть отступничеству. Тут же на месте шейх и его приспешники обсудили, какой казни подвергнуть свою жертву, и Ленг был задушен двумя рабами, а тело его брошено в пустыне. Таковы сведения, какие удалось добыть Кайе на месте, куда он прибыл всего через год после смерти Ленга. Мы пополнили их некоторыми подробностями, заимствованными из «Бюллетеня Географического общества», потому что путевой дневник и записи наблюдений безвозвратно погибли вместе с путешественником.

Мы уже упоминали, что майору Ленгу удалось примерно определить местонахождение истоков Джолибы. Мы также описали попытки Мунго Парка и Клаппертона исследовать среднее течение этой реки. Теперь нам остается рассказать о путешественниках, задавшихся целью изучить ее устье и нижнее течение. Первым по времени и наиболее важным по результатам было путешествие Ричарда Лендера, раньше в качестве слуги сопровождавшего Клаппертона.

Ричард Лендер и его брат Джон предложили английскому правительству послать их в Африку для исследования течения Нигера до самого устья. Предложение было немедленно принято, и они отплыли на военном корабле в Бадагри, куда и прибыли 19 марта 1830 года.

Властелин этих мест, Адули, о котором у Ричарда Лендера сохранились наилучшие воспоминания, пребывал в печали. Его город только что сожгли, его военачальники и лучшие воины погибли в сражении с лаго, он сам чуть не стал жертвой пожара, уничтожившего его дом и все имущество.

Надо было пополнить казну. Адули решил это сделать за счет путешественников. Им до тех пор не давали разрешения на проезд внутрь страны, пока не отняли самые ценные товары. Англичане к тому же были вынуждены подписать соглашение на приобретение у него судна с пушкой и сотней людей, двух бочонков рому, двадцати бочонков пороху и множества других товаров, хотя и были совершенно уверены, что пьяный и жадный монарх ничего им не выдаст.

Если уж вождь всячески проявлял свою корысть и жадность и не блистал великодушием, то его подданные, решив не отставать от него и считая англичан своей добычей, и подавно не пропускали случая их ограбить.

31 марта Ричард и Джон Лендеры могли, наконец, покинуть Бадагри. Они прошли через Уоу – город довольно значительный, – через Биджи, где в предыдущую экспедицию заболели Пирс и Моррисон, затем через Дженну, Чоу, Эггу, то есть города, в которых уже побывал Клаппертон; через Энгву, где умер Пирс, и через Азинару – первый на их пути город, окруженный стеной. Дальше они прошли через Боху, старинную столицу области Йоруба, через Итчо с его знаменитым базаром, и 13 мая прибыли в Катунгу, предшествуемые эскортом, высланным им навстречу султаном.

По обычаю оба путешественника, направляясь на прием к повелителю страны Мансола, остановились под деревом. Но вскоре им надоело дожидаться, и они пошли в резиденцию Эбо, главного смотрителя, бывшего самым влиятельным лицом после султана. Мансола, принявший их несколько времени спустя под дьявольские звуки цимбалов, рогов, барабана, обошелся с ними очень хорошо и даже приказал Эбо рубить головы всем, кто позволит себе докучать путешественникам.

Однако, опасаясь, чтобы Мансола не задержал их до начала дождей, Джон и Ричард Лендеры, по совету Эбо, не стали говорить султану о своем желании выйти к Нигеру. Они только объяснили ему, что двадцать лет тому назад один их соотечественник умер в Бусе, и теперь английский король послал их к султану Яури, чтобы они отыскали бумаги покойного.

Хотя Мансола и не был так милостив к братьям Лендерам, как когда-то к Клаппертону, все же через неделю после их прибытия он позволил им уехать.

Из подлинного отчета, заполненного множеством подробностей о городе Катунга и стране Йоруба, мы приведем лишь следующую выдержку:

«Ни своим богатством, ни числом жителей Катунга вовсе не оправдала того представления, какое сложилось у нас. Широкая равнина, посреди которой расположен этот город, хоть и прекрасна, но все же по густоте растительности, по плодородию, по красоте пейзажей уступает прелестной местности вокруг Боху, города гораздо менее знаменитого. На базаре довольно много товаров, но все чрезмерно дорого. Низшие сословия поэтому почти никогда не употребляют в пищу мяса животных и вынуждены довольствоваться отвратительными насекомыми, рептилиями и червями».

Беспечность Мансолы и глупое малодушие его подданных дали возможность фелланам (или феллатам) обосноваться в Йорубе, засесть в укрепленных городах и добиться признания своей независимости в ожидании того дня, когда они станут достаточно сильны, чтобы установить свою власть над всей страной.

Братья Лендеры прошли затем через Бумбум – город, часто посещаемый купцами Хаусы, Боргу и других стран, торгующих с Гонджой, а также через Киши, на границе государства Йоруба, и, наконец, через Муссу на реке того же названия. За этим городом их ждал конвой, который послал им навстречу Ярро – султан области Боргу.

Султан Ярро хорошо принял путешественников и выразил им свое удовольствие и благосклонность; по-видимому, особенно он был рад снова увидеться с Ричардом Лендером.

Хотя этот султан и считался магометанином, он больше придерживался суеверных обрядов своих отцов, чем новой веры. У двери висели фетиши и амулеты, а в одной из его хижин путешественники видели четырехугольный табурет с ножками в виде человеческих фигурок, вырезанных из дерева (Коран запрещает магометанам всякие изображения людей. (Прим. персе.)).

Народ Боргу по характеру, нравам и обычаям существенно отличается от жителей Йорубы.

«Последние, – говорится в отчете, – постоянно ездят из одного города в другой по торговым делам. Жители Боргу покидают свои дома лишь ради войны или грабительского набега. Одни – малодушны и трусливы, другие – отважны, смелы, предприимчивы, деятельны, но им по душе, видимо, только ратные подвиги. Жители Йорубы обычно уступчивы, спокойны, скромны, честны, но холодны и равнодушны. Люди из Боргу надменны, горды, слишком тщеславны, чтобы быть учтивыми, и слишком хитры, чтобы быть честными, но им понятно чувство любви и общественные страсти, они способны горячо привязываться и быстро загораться ненавистью».

17 июня наши путешественники увидели, наконец, город Бусу. Велико было их удивление, когда оказалось, что он стоит на суше, а вовсе не на острове посреди Нигера, как утверждал Клаппертон. Они вошли в Бусу через западные ворота, и почти сразу же их провели к султану и к «мидики», то есть султанше. Те им рассказали, что как раз в это утро они оба заливались горькими слезами, вспоминая участь Клаппертона.

Братья Лендеры прежде всего спустились к Нигеру (или Куаре), протекающему у самого города.

«При виде этой знаменитой реки, – рассказывает Ричард Лендер, – мы были сильно разочарованы. Посередине ее высились черные потрескавшиеся скалы и вокруг них вскипали, бурлили и сшибались стремительные воды. Нам сказали, что выше Бусы два маленьких плодородных острова делят реку на три рукава, а ниже города река течет спокойно, не разветвляясь уже до самой Фунды. Через Нигер даже там, где он шире всего, можно перебросить камень. Утес, на котором мы сидели, стоит как раз над тем местом, где погибли Мунго Парк и его спутники».

Сначала Ричард Лендер довольно осторожно расспрашивал о книгах и бумагах, вероятно, оставшихся после Мунго Парка. Ободренный приветливостью султана, он решился, наконец, задать вопрос о печальном конце исследователя. Однако султан был в то время слишком мал и не слышал о событиях, так как катастрофа произошла задолго до его царствования. Впрочем, он обещал, что прикажет найти все уцелевшие вещи знаменитого путешественника.

«Днем, – говорит Ричард Лендер, – султан пришел к нам со слугой, который нес под мышкой книгу. Ее нашли в воде, неподалеку от места гибели нашего соотечественника. Она была завернута в кусок хлопчатобумажной ткани, и пока слуга медленно разворачивал ее, наши охваченные надеждой сердца сильно бились: ведь, судя по формату, это должен был быть дневник Мунго Парка! Велико же оказалось наше разочарование, когда, открыв книгу, мы обнаружили, что это просто старое руководство по навигации, изданное в прошлом столетии».

Теперь найти дневник путешествия уж нечего было надеяться.

23 июня братья Лендеры покинули Бусу, полные благодарности к султану. Он сделал им хорошие подарки и посоветовал, чтобы не быть отравленными, брать провизию только у правителей городов, через которые они будут проезжать. Они берегом поднялись вдоль Нигера до Кагоджи, где сели в утлый туземный челнок, отправив лошадей сушей к Яури.

«Мы не проехали и нескольких сотен туазов,[71] – говорит Ричард Лендер, – как река стала расширяться; впереди от берега до берега было повсюду больше двух миль. Нигер похож тут на широкий искусственный канал. Река текла между невысокими отвесными берегами, поросшими наверху деревьями. Местами она очень мелкая, но кое-где так глубока, что по ней мог бы пройти фрегат. Трудно вообразить пейзажи живописнее тех, мимо которых мы плыли первые два часа. Оба берега были буквально усеяны туземными деревнями. Огромные деревья сгибались под тяжестью густой листвы; ее темный цвет давал отдых глазам, уставшим от ослепительного солнца, и хорошо контрастировал с переливчатой зеленью холмов и полей. Внезапно все вокруг резко изменилось. Ровные – глинистые, черноземные или песчаные – берега сменились черными потрескавшимися скалами, и большие песчаные мели поделили на тысячу маленьких каналов зеркальную гладь Нигера, отражавшую небеса».

Немного дальше стена черных скал преградила течение, оставив лишь узкий проход, в который вода устремлялась с бешеной скоростью. Лодку пришлось перетаскивать по берегу, но выше Нигер течет по-прежнему широкий, спокойный и величественный. На третий день плавания братья Лендеры высадились в деревне, где их поджидали люди с лошадьми. Они двинулись в путь и, преодолев небольшой подъем, вскоре добрались до Яури.

Султан принял путешественников во дворе, какие бывают на хорошо содержащихся фермах. Он был человек дородный, грязный и противный, но, вероятно, любитель хорошо пожить.

В свое время он очень сердился на то, что Клаппертон не посетил его и что Ричард Лендер на обратном пути не подумал заехать к нему на поклон. Теперь он обнаружил самую возмутительную скаредность, отказывался снабдить путешественников съестными припасами, в которых они так нуждались, и пускал в ход всякие уловки, стараясь задержать их подольше.

Надо сказать, что съестные припасы в Яури были очень дороги, а у Ричарда Лендера от всех товаров остались лишь плохие иголки, которые в конце концов пришлось просто выбросить.

Впрочем, путешественники извлекли пользу из оловянных коробочек от бульонных кубиков, имевшихся у них во множестве. Этикетки на коробках почернели и потускнели от времени, но все же вызывали зависть туземцев. Один из них как-то в базарный день стяжал неимоверный успех, нацепив себе на голову обертку, на которой было написано: «Превосходный концентрированный мясной сок».

Не желая разрешать англичанам доступ ни в Ниффе, ни в Борну, повелитель Яури объявил, что им придется возвратиться в Бусу. Ричард Лендер тотчас написал письмо к султану Бусы, прося позволения купить челнок, чтобы добраться до Фунды, так как дороги по суше кишели грабителями – фелланами.

Наконец 26 июля явился гонец от султана Бусы, присланный выяснить причины непонятного поведения властителя Яури и узнать, почему отъезд англичан в Бусу так откладывается. После пятинедельной задержки братья Лендеры могли, наконец, покинуть Яури, в то время почти затопленный половодьем.

Они поднялись по Нигеру до впадения в него реки Кубии, затем снова спустились и прибыли в Бусу. Султан очень им обрадовался и принял их с неподдельной сердечностью. Все-таки им пришлось пробыть там дольше, чем хотелось, – во-первых, потому, что оказалось необходимым нанести визит султану Уаоу, а во-вторых, потому что было очень трудно раздобыть лодку. Кроме того, задержались и гонцы султана Бусы, разосланные к разным вождям, владения которых тянулись по берегам реки; наконец оставалось еще договориться с вождем Бекен-Руа («Черная вода»), обещавшим довезти их целыми и невредимыми до моря. Покидая султана Бусы, братья выразили ему признательность за его расположение, гостеприимство, заботы, старания защитить их интересы и покровительство, которое он оказывал им во время почти двухмесячного пребывания в его столице. Жители города при прощании тоже испытывали чувство сожаления; они становились на колени, когда братья Лендеры проходили мимо, и, воздевая руки к небу, просили своих богов защитить англичан.

И вот начался спуск по Нигеру. Почти сразу пришлось задержаться на небольшом острове Мелали, потому что тамошний вождь просил путешественников принять в дар хорошую козу, а они, конечно, не захотели обидеть его отказом. Затем двое Лендеров проехали большой город Конги – или, по Клаппер- тону, Сонга, – потом Ингвазилиги, который лежит на пути купцов, ведущих торговлю между Ниффе и областями, расположенными к северо-востоку от Боргу. Наконец они остановились на Паташи, большом острове, богатом и удивительно красивом, изобилующем пальмовыми рощами и высокими величественными деревьями.

Так как отсюда было недалеко до Уаоу, Ричард Лендер послал гонца к правителю этого города, отказавшемуся выдать купленный у него челнок. Гонцу ничего не удалось достичь, и путешественники сами отправились к властителю. Но, как и следовало ожидать, они добились только обещаний, равносильных отказу. Для того, чтобы продолжать путешествие, им оставался один выход – присвоить челноки, которые им одолжили на острове Паташи. 4 октября после новых помех и задержек Лендеры пустились в дорогу. Лодки быстро неслись по течению, и вскоре Левер (или Лайабу) с его жалкими обитателями скрылся из виду.

Около этого места берега реки поднимаются футов на сорок над водой и почти отвесны. Река, не загроможденная камнями, течет прямо на юг.

Первое поселение, встретившееся братьям на дальнейшем пути, было Баджиебо. Это большой, широко раскинувшийся город, не имеющий себе равных по грязи, шуму и беспорядку. Затем они миновали: Личи, населенный неграми из племени ниффе, и Маджи, близ которого Нигер делится на три рукава. Отъехав немного от города и огибая очередной остров, путешественники вдруг увидели вдали скалу Кеза (или Кези) высотой в двести восемьдесят один фут, отвесно вздымающуюся посреди реки. Туземцы весьма ее почитают и верят, что это излюбленное обиталище одного благодетельного духа.

Неподалеку от Раббы, на острове Били братьям Лендерам нанес визит повелитель «Черных вод», властелин острова Зан- гоши, приехавший на необычайно длинном и непривычно чистом челноке, обитом ярко-красным сукном и золотым позументом. В тот же день они достигли Зангоши, расположенного против Раббы, второго по величине города фелланов после Сокото.

Властитель этого города, Маллам-Дендо, приходился родственником султану Белло. Это был слепой, совершенно одряхлевший, болезненный старик. Зная, что проживет недолго, он заботился лишь о том, как бы закрепить трон за своим сыном.

Получив довольно ценные подарки, Маллам-Дендо все-таки остался недоволен и заявил, что, пока путешественники не сделают ему более полезных и дорогих подношений, он не отпустит их из Зангоши. Иначе он грозил отобрать у них ружья, пистолеты и порох.

Ричард Лендер в отчаянии не знал, что и делать; наконец Маллам-Дендо получил в дар «тобе» (то есть халат) Мунго Парка, переданный англичанам властителем Бусы; он пришел от него в такое восхищение, что объявил себя покровителем европейцев, обещал сделать все возможное, чтобы помочь им добраться до моря, и подарил плетеные циновки самых ярких расцветок, два мешка риса и гроздь бананов. Продукты пришлись кстати, так как все запасы сукна, зеркал, бритв и трубок были исчерпаны, и у Лендеров не осталось ничего, кроме нескольких серебряных браслетов, для раздачи вождям во время дальнейшего плавания по Нигеру.

«Когда мы смотрели на Раббу из Зангоши, – говорит Лендер, – она показалась нам очень большим, чистым, прочно построенным городом. Он открыт со всех сторон, не имеет укреплений, не обнесен крепостной стеной и беспорядочно раскинулся на склоне холма, у подножия которого течет Нигер. По величине, числу жителей и богатству он занимает второе место у фелланов. Население в нем смешанное: фелланы, ниффе, рабы и выходцы из разных областей. Город подчинен власти правителя, именуемого султаном. Рабба славится зерном, растительным маслом и медом. На базаре, когда наши люди были там, продавали много быков, лошадей, мулов, ослов, овец, коз и домашней птицы.

Со всех сторон предлагали рис, зерно, хлопок, сукно, индиго, седла и уздечки из желтой и красной кожи, туфли, башмаки и сандалии. Сотни две рабов, которых с утра вывели на продажу, еще и вечером стояли там.

Рабба не может особо похвалиться своими изделиями. Впрочем, местное производство циновок и сандалий не имеет себе соперников, хотя по всем другим ремеслам Зангоши стоит впереди».

Деятельное, трудолюбивое население Зангоши приятно удивляет в этой стране лентяев, где прилежные люди редки. Его жители гостеприимны и услужливы; островное положение города защищает их от фелланов; они независимы и не признают ничьей власти, кроме власти повелителя «Черных вод», да и то потому, что им выгодно ему повиноваться.

16 октября Ричард и Джон Лендеры, наконец, отплыли на старой пироге, проданной вождем за довольно дорогую цену. Весел никто не хотел продавать, и пришлось их просто украсть. Теперь братья в первый раз плыли по Нигеру, не пользуясь посторонней помощью.

Спускаясь по реке (ширина которой все время сильно менялась), они старались избегать больших городов, так как не имели уже возможности удовлетворять требования правителей.

До Эгги мирное путешествие не нарушалось никакими неприятными случайностями. Только однажды ночью, когда нельзя было высадиться на берег, потому что по краям реки тянулись болота, и пришлось отдаться на волю течения, разразилась страшная гроза и путешественников едва не потопили стада гиппопотамов, резвившихся на поверхности реки.

В этих местах Нигер почти все время течет на восток и на юго-восток, достигая в ширину то восьми, то только двух миль. Течение здесь такое быстрое, что лодка двигалась со скоростью четырех – пяти миль в час.

19 октября Лендеры миновали устье Кудунии, реки, которую Ричард переходил вброд около Коттупа во время своего первого путешествия, и некоторое время спустя увидели Эггу. Вскоре они добрались до пристани, пройдя к ней по заливу, забитому великим множеством груженных товарами больших тяжелых челнов; корма каждого судна была измазана кровью и усыпана перьями – чудодейственное средство, защищающее от воров.

У вождя, к которому тотчас привели путешественников, была длинная седая борода. Он выглядел бы почтенным патриархом, если бы не хихикал и не забавлялся, как малое дитя. Вскоре поглядеть на пришельцев с такой удивительной внешностью сбежались сотни туземцев, и англичанам пришлось поставить у дверей трех часовых, чтобы заставить любопытных держаться в отдалении.

«Многие жители Эгги, – говорит Ричард Лендер, – продают холст и сукно, изготовленные в Бенине и в Португалии, поэтому мне кажется правдоподобным, что между здешними краями и побережьем есть какое-то сообщение. Все жители весьма предприимчивые торгаши, и многие только и делают, что ездят с товарами вверх и вниз по Нигеру. Они постоянно живут в челнах; маленький навес заменяет хижину. Уверенность туземцев, будто бы нам стоит только захотеть и мы добьемся чего угодно, нас сначала забавляла. Но потом навязчивость негров стала невыносимой. Им нужны были талисманы, чтобы отвратить войну и другие общественные бедствия, чтобы разбогатеть, чтобы крокодилы не смели хватать людей, чтобы каждый день вылавливать полный челнок рыбы. С последним ходатайством обратился к нам глава рыбаков. Как водится, он в подкрепление своей просьбы вручил нам приличный дар, по ценности соответствовавший ее важности. Любопытство народа, его желание посмотреть на нас так велики, что мы не решаемся выйти. Чтобы было чем дышать, нам приходится целый день держать дверь открытой. Мы ходим взад и вперед по хижине, как дикие звери в клетке, и это наше единственное физическое упражнение. Туземцы пристально, с крайним удивлением и опаской рассматривают нас: почти так в Европе разглядывают тигров в зверинце. Когда мы приближаемся к двери, негры пятятся назад и дрожат от ужаса. Но едва мы уходим в другой конец хижины, они молча и с великими предосторожностями придвигаются ближе, насколько им позволяет страх».

Эгга очень большой город, и население его, вероятно, огромно. Как почти все города, расположенные на Нигере, он ежегодно подвергается наводнению. Надо думать, что у туземцев есть свои основания строиться в таких местах, которые кажутся нам и неудобными и нездоровыми.

Не потому ли они это делают, что почва вокруг черноземная, необычайно плодородная, благодаря чему они без особого труда получают здесь необходимые средства к существованию?

Хотя властителю Эгги казалось на вид лет сто, он был очень веселый и жизнерадостный. У него в хижине собирались все знатные люди города, и целый день проходил у них в болтовне.

«Все эти седобородые старики, – рассказывает путешественник,- так чистосердечно смеялись и так непосредственно радовались своим шуткам, что прохожие неизменно останавливались у хижины, чтобы прислушаться, а затем и сами присоединялись к шумному веселью, царившему внутри. И поэтому с утра до ночи к нам оттуда доносились бурные раскаты хохота».

Однажды старый вождь решил продемонстрировать перед чужеземцами свои таланты певца и танцора – ему очень хотелось поразить их и вызвать восхищение.

«Высоко подпрыгивая, несмотря на преклонный возраст, и встряхивая седыми прядями волос, – говорится в отчете, – он выделывал всяческие скачки и курбеты, к великому удовольствию зрителей. Их смех – единственный знак одобрения у африканцев – так льстил тщеславию старика и горячил его воображение, что он через силу продолжал танец. Ему пришлось вооружиться клюкой; прихрамывая, он попрыгал еще немного, но силы его иссякли и он вынужден был остановиться и присесть рядом с нами на порог хижины. Ни за что на свете не хотел он обнаружить перед нами свою слабость и, совершенно запыхавшись, все же старался сдерживать порывистое и затрудненное дыхание. Потом он попытался было станцевать и спеть нам еще что-нибудь, но силы окончательно изменили ему, и его слабый, дрожащий голос был теперь еле слышен. Тем временем другие певцы и певицы, танцоры и музыканты продолжали свой оглушительный концерт, пока нам, наконец, не надоело на них смотреть и слушать их. И так как наступала ночь, мы, к великому сожалению веселого, игривого старца, попросили разрешения удалиться».

Когда англичане были в Зангоши, то Маллам-Дендо убеждал их не плыть дальше по течению реки. По его словам, Эгга была последним городом области Ниффе. Дальше власть фелланов не распространялась, и до самого моря путешественники будут встречать только дикие свирепые племена, постоянно ведущие войну друг с другом.

Эти предупреждения, а также россказни туземцев об опасностях, поджидавших впереди, о том, что там могут зарезать или захватить и продать в рабство, очень напугали людей, сопровождавших Лендеров. Теперь слуги отказывались продолжать плавание, предпочитая возвратиться в Кейп-Кост-Касл той дорогой, которою они пришли.

Но братья Лендеры сумели выказать твердость характера, и этот бунт ни к чему не повел. Наконец 22 октября англичане покинули Эггу, отдав прощальный салют тремя ружейными выстрелами.

Они проехали лишь несколько миль, как у них над головами пролетела чайка. Это было указанием на близость моря и предвещало окончание утомительного пути.

Они миновали одну за другой много бедных деревушек, полузатопленных водою, а потом какой-то большой город у подножия высокой горы, которая, казалось, вот-вот раздавит его. Названия этого города путешественники так и не узнали. Им встречались бесчисленные челноки, похожие на те, в каких плавают по рекам Бонни и Калабар. Люди не без удивления посматривали из челнов на белых пришельцев и не осмеливались с ними заговорить.

Низкие, на большое расстояние от реки заболоченные берега Нигера сменились вскоре более высокими, более плодородными и покрытыми пышной растительностью.

Какунда, где жители Эгги советовали Ричарду Лендеру остановиться, расположена на западном берегу реки. Если на нее смотреть издали, она выглядит удивительно живописно.

Сначала туземцы были очень встревожены появлением путешественников. Старый «маллам» – мусульманский священник и наставник – взял их под свое покровительство. Благодаря ему братья были хорошо приняты в столице этого государства, независимого от Ниффе.

Сведения, собранные путешественниками в Какунде, представлявшей собой слившиеся вместе четыре деревни, совпадали со сведениями, полученными в Эгге. Поэтому Ричард Лендер решил теперь плыть только ночью и зарядить пулями и крупной дробью четыре оставшихся у них ружья и два пистолета.

Как бы то ни было, к великому изумлению туземцев, которые еще не видывали такого презрения к опасности, наши исследователи, трижды прокричав «ура!» и положившись на судьбу, покинули Какунду.

Они проехали мимо нескольких довольно значительных городов, стараясь никому не попадаться на глаза. Река за это время не раз меняла направление, между высоких холмов поворачивая с юга на юго-восток, а затем на юго-запад.

25 октября путешественники очутились перед устьем широкой реки. Это была Чадда или Бенуэ. У ее впадения по берегам Нигера и Бенуэ раскинулся большой город Котон-Карофа.

Наконец, чуть не погибнув в пучине и чуть не разбившись о скалы, Ричард Лендер высмотрел подходящее необитаемое место на правом берегу и решил там высадиться.

Здесь недавно побывали люди, о чем свидетельствовали погасшие костры и валявшиеся на земле расколотые тыквенные бутыли, черепки глиняной посуды, скорлупа кокосовых орехов, а также клепки от бочонка из-под пороха. Не без волнения подбирали путники эти клепки, так как они свидетельствовали о том, что местные жители вели сношения с европейцами.

Однако, когда трое людей Лендера появились в деревне, где они хотели раздобыть огня, женщины в испуге разбежались. Едва измученные путешественники успели улечься на циновках, как вдруг их окружил отряд почти голых людей, вооруженных ружьями, луками, стрелами, тесаками, железными крюками и пиками.

Только хладнокровие и присутствие духа обоих братьев предотвратили стычку, которая казалась неизбежной и в исходе которой не приходилось сомневаться. Побросав оружие наземь, они пошли навстречу к предводителю разъяренных туземцев.

«На ходу мы делали руками знаки, – рассказывает Лендер, – чтобы он и его воины не стреляли в нас. Колчан болтался у него сбоку, лук уже был натянут и стрела, направленная мне в грудь, дрожала, готовая сорваться, едва мы подойдем еще на несколько шагов. Провидение отвело выстрел, так как, когда предводитель уже собирался отпустить роковую тетиву, воин, стоявший рядом с ним, кинулся вперед и удержал его. Теперь мы сошлись лицом к лицу и оба протянули ему руки. Все дрожали мелкой дрожью. Предводитель долго вглядывался в нас, потом бросился на колени. На его лице появилось какое-то странное выражение – смесь робости и ужаса, словно в нем боролись противоречивые страсти, дурные и хорошие. Наконец он склонил голову на грудь, схватил наши протянутые руки и разразился слезами. С этого мгновения дружеские отношения были установлены, и кровавые военные замыслы уступили место полному согласию.

– Я подумал, что вы сыны неба и упали с облаков, – сказал предводитель, объясняя внезапную перемену в своем поведении.

«Счастье наше, – добавляет Лендер, – что белые лица и наше спокойствие произвели такое сильное впечатление на этих людей. Еще минута – и в наших телах торчало бы столько стрел, сколько игл у дикобраза».

Ближайшим городом оказалась Боква, знаменитая своим базаром, о котором путешественники так много слышали; туда с побережья толпами приходили люди, чтобы выменивать товары белых на рабов, в большом количестве доставляемых из Фунды, находящейся на противоположной стороне реки.

В Бокве Лендерам сообщили приятные сведения. Море было не дальше чем в десяти днях пути. По словам вождя, плаванье по реке не представляло никакой опасности, но жители береговых селений были «очень злые люди».

Следуя совету вождя, братья, не высаживаясь, проехали мимо красивого, очень большого города Атта и остановились на отдых в Аббазаке, где Нигер делится на несколько рукавов. Вождь в Аббазаке, впрочем, оказался ненасытно жадным. На Дальнейшем пути жители нескольких деревень, желая удовлетворить свое любопытство, просили путешественников остановиться, но те отказывались. Однако они были вынуждены высадиться у деревни Дамугго, где какой-то человечек в форменной куртке окликнул их по-английски: «Алло! Эй! Англичане, сюда, сюда!». Это был посланец султана области Бонни, приехавший за рабами для своего господина.

Вождь этого поселения, никогда не видавший белого человека, принял Лендеров очень радушно, устроил в их честь большое празднество и всякими увеселениями задержал их до 4 ноября. Вождь посоветовался с идолом и, хотя тот предрекал путешественникам всякие напасти на пути к морю, снабдил их еще одним челноком, дал им гребцов и проводника.

Зловещие предсказания идола не замедлили оправдаться. Джон и Ричард Лендеры сели в разные лодки. Когда они ехали мимо большого города (как им сказали, это был Кирри), их остановили длинные военные челны, в каждом из которых было человек по сорок, одетых по-европейски, но без штанов. На длинных бамбуковых шестах над челнами развевались большие флаги с гербом Великобритании. Борта были украшены изображениями стульев, столов, фляг и другими эмблемами. У каждого черного матроса в руках был мушкет, а на носу каждой лодки виднелось по четырехдюймовой или шестидюймовой пушке.

Братьев привезли в Кирри. Началось бесконечное совещание об их судьбе. К счастью, мусульманские священники, или «мал- ламы», вступились за них. Путешественникам вернули кое-что из отнятых вещей, но большая часть пошла ко дну вместе с лодкой Джона Лендера.

«К великому моему удовлетворению, – говорит Ричард Лендер, – среди принесенных предметов я сразу увидел сундук, в котором были наши книги и один из дневников моего брата. Рядом стоял ящик с лекарствами. Правда, оба они оказались полны водой. Большой ковровый дорожный мешок с одеждой был раскрыт и разграблен; в нем остались лишь одна рубаха, пара штанов и один сюртук. Много ценных вещей пропало. Погибли все мои дневники, за исключением записной книжки, куда я заносил путевые заметки, начиная с Раббы. Исчезли четыре ружья (из которых одно принадлежало Мунго Парку), четыре тесака и два пистолета. Девять слоновых бивней – самых лучших, какие я только видел в здешних краях, полученные в подарок от султанов Уоу-Уоу и Бусы, страусовые перья, несколько прекрасных леопардовых шкур, много разных бус, все наши пуговицы, каури, иголки, столь необходимые для обмена на продукты – все это пропало и, как нас уверяли, покоилось на дне реки».

Вот это уж действительно значило «сесть на мель у входа в гавань»! Проехать всю Африку от Бадагри до Бусы, благополучно проделать опасное плавание по Нигеру, счастливо вырваться из рук корыстных царьков, – лишь для того, чтобы потерпеть крушение в шести днях пути от моря и попасть в рабство или быть осужденными на смерть! И это тогда, когда они уже готовились представить восхищенной Европе драгоценные сведения, добытые ценой стольких перенесенных бедствий, стольких избегнутых опасностей, стольких успешно преодоленных препятствий! Исследовать течение Нигера, начиная от Бусы, уже собираться точно определить место его впадения в океан, и вдруг оказаться в руках жалких пиратов! Нет, это было уж слишком, и горьки же были размышления обоих братьев, пока тянулись нескончаемые переговоры!

Хотя часть раскраденных вещей вернули путешественникам, хотя негру, первым начавшему враждебные действия, во искупление его вины отрубили голову, братья Лендеры по-прежнему считались пленниками. Их собирались отправить к Оби, властителю страны Ибо, чтобы тот решил их судьбу.

Очевидно, грабители не были местными уроженцами и явились сюда лишь для того, чтобы заниматься разбоем. Если бы им навстречу попадались лодочные флотилии, слишком сильные, чтобы дать себя ограбить без боя, они ограничились бы торговлей на базаре в Кирри и в других городках. Впрочем, на берегах этой части Нигера все племена относились друг к другу с чрезвычайным недоверием, и даже при закупке провизии люди не выпускали из рук оружия.

Через два дня, 8 ноября, лодки были уже в виду города Эбое в том месте, где Нигер делится на три огромных «реки», с поросшими пальмами, низкими болотистыми берегами.

Спустя час один из гребцов, уроженец Эбое, воскликнул: «Boт моя родина!»

Здесь путешественников поджидали новые затруднения.

Оби был молодой человек с живым и умным лицом; он принял путешественников очень приветливо. Одежду Оби, напоминавшую одежду султана Йорубы, украшало такое множество кораллов, что его можно было бы окрестить «Коралловым вождем».

Оби, разумеется, очень растрогался, услышав о нападении, при котором англичане лишились всех своих товаров; однако его помощь отнюдь не соответствовала пылкости его чувств, и он предоставил путешественникам так мало съестных припасов, что они чуть не умирали с голоду.

«Жители Эбое, – говорится в отчете,- возделывают только инъям, маис и бананы. У них много коз и домашней птицы, но мало овец и вовсе нет крупного рогатого скота. В городе, широко раскинувшемся на открытой равнине, живет много народа.

Он является столицей государства Ибо. Город славится своим пальмовым маслом. Он издавна служит главным невольничьим рынком, куда съезжаются за рабами туземные купцы, ведущие торговлю на побережье между Бонни и старым Калабаром. По этим рекам поднимаются в Ибо сотни туземцев с товарами. Их и сейчас здесь очень много; они живут в своих лодках, выстроившихся перед самым городом. Почти все пальмовое масло, закупаемое англичанами в Бонни и в окрестных городах, идет из Ибо. Вывозят отсюда и рабов, которых на побережье грузят на французские, испанские и португальские невольничьи корабли. Нам часто говорили, что негры страны Ибо – людоеды; впрочем, это мнение распространено больше среди соседних племен, чем в глубине страны».

После всего услышанного путешественникам стало ясно, что Оби отпустит их не иначе, как за изрядный выкуп. Может быть, вождя подбивали на это его приспешники. Но особенно укрепляла его в таком намерении жадность торговцев из Бонни и Брасса, уже споривших о том, кто из них уведет к себе англичан.

Особенное ожесточение проявили сын последнего вождя Бонни, вождь Пеппер («Перец»), другой вождь Ган («Ружье»), брат вождя Бой («Мальчик») и их отец – вождь Фордей, вместе с вождем Джакетом («Куртка») правивший всей страной Брасс. В качестве доказательства своей добропорядочности они показывали удостоверения, полученные от капитанов-европейцев, с которыми вели дела.

Один такой документ, подписанный Джемсом Доу, капитаном брига «Сюзан» из Ливерпуля, и датированный сентябрем 1830 года на первой реке Брасса, гласил:

«Капитан Доу свидетельствует, что никогда не встречал еще таких негодяев, как здешние туземцы, в особенности лоцманы».

Затем, продолжая в том же тоне, капитан предавал их проклятию, называл чертовыми пройдохами и говорил, будто они старались посадить его судно на камни в устье реки, чтобы поделить между собой все, что уцелеет от кораблекрушения. Вождь Джакет у него назывался отчаянным жуликом и завзятым негодяем. Один Бой среди них, по мнению капитана, был более или менее честен и достоин доверия.

После длиннейших переговоров Оби заявил, что по законам и обычаям страны он имеет право считать братьев Лендеров и их спутников своей собственностью. Однако, не желая злоупотреблять своими правами, он готов обменять их на английские товары по стоимости двадцати невольников.

Такое решение, от которого Ричард Лендер тщетно старался отговорить Оби, повергло обоих братьев в отчаяние, вскоре оно сменилось унынием и безразличием, дошедшими до того, что они не могли заставить себя предпринять ни малейшего усилия ради своего освобождения. Если прибавить к этим душевным мучениям физическую слабость, вызванную скудным питанием, то будет понятно, в каком удрученном состоянии находились оба путешественника.

Оставшись без запасов съестного, без иголок, каури и других средств обмена, они оказались перед печальной необходим мостью выпрашивать себе пищу.

«Можно было с таким же успехом, – говорит Лендер, – молить камни или деревья. Мы, по крайней мере, избегли бы унизительных отказов. В большинстве африканских городов и деревень нас принимали за полубогов и вследствие этого почитали и уважали нас. Но здесь, увы! Какой контраст! К нам относились, словно к низшим созданиям, словно к жалким рабам. В этой невежественной стране мы стали предметом насмешек и презрения».

Наконец верх взял Бой, согласившийся заплатить Оби выкуп, который тот назначил за обоих братьев и их спутников. Сам Бой за свои труды и риск, которому подвергался, берясь за перевозку их в Брасс, по скромности, потребовал только пятнадцать рабов и бочку рома. Хотя цена была чрезмерной, Ричард Лендер не задумываясь выдал вексель на соответствующую сумму, указав плательщиком английского капитана Лейка, командира корабля, стоявшего на якоре в устье реки Брасс.

12 ноября братья Лендеры селя в челн вождя, на котором находилось шестьдесят человек, из них сорок гребцов. Выдолбленный из цельного ствола челн имел в длину свыше пятидесяти футов, был снабжен четырехдюймовой пушкой на носу, целым арсеналом тесаков, картечью и нагружен всевозможными товарами.

Обширные поля, видневшиеся по берегам реки, доказывали, что население здесь гораздо многочисленнее, чем можно было подумать. Местность была ровная, открытая, живописная, а на тучной черноземной почве пышно росли деревья и кусты с листвой разнообразнейших оттенков.

14 ноября в семь часов вечера челн покинул главное русло и вступил в реку Брасс. Час спустя Ричард Лендер с невыразимой радостью ощутил влияние морского прилива.

Еще немного дальше к челну Боя подошли лодки Гана и Фордея. Этот последний, старик почтенного вида, хоть и довольно бедно одетый наполовину по европейской, наполовину по местной моде, проявлял заметное пристрастие к рому и пил его в огромном количестве, что ничуть не отражалось на его речах и поступках.

В таком странном сопровождении двое англичан доехали до города Брасс.

«Челны, – говорит Лендер, – шли друг за другом с довольно ровными промежутками, и на каждом развевалось по три флага. На носу передового челна стоял Бой. Голова вождя была увенчана длинными перьями, которые качались при каждом его движении, а тело было разрисовано самыми причудливыми узорами- белыми по черному полю. Он опирался на два громадных зазубренных копья и время от времени с силой ударял одним из них, словно старался убить какое-то воображаемое хищное и опасное животное, лежавшее у его ног. В других челнах на носу, дико кривляясь и дергаясь, плясали жрецы; как и остальные приближенные Боя, они, подобно ему, были размалеваны с головы до ног. В довершение всего Ган на своей лодке метался по реке, то становясь во главе флотилии, то замыкая ее, и для пущей важности непрестанно палил из своей единственной пушки».

Брасс состоял из двух городов; один принадлежал Фордею, другой – вождю Джакету. Перед высадкой жрецы занялись какими-то таинственными церемониями, имевшими, очевидно, отношение к белым. Был ли результат этого совещания с идолом, покровителем города, благоприятен для чужеземцев? Это вскоре должно было выясниться по поведению туземцев.

Еще не сойдя на землю, Ричард Лендер с живейшей радостью заметил на берегу белого человека. Это был капитан испанской шхуны, стоявшей в реке на якоре.

«Ни одно самое грязное и отвратительное поселение на свете,- говорится в отчете, – не может сравниться с Брассом, ни одно не производит на иностранца такого гнусного впечатления. В мерзком городе Брасс повсюду мусор и нечистоты. Собаки, ковы и другие животные бродят по уличной слякоти. У них изголодавшийся вид – такой же несчастный, как у жалких человеческих существ, с худыми, изможденными, уродливыми лицами и телами, покрытыми язвами, живущих в хижинах, которые разваливаются от нерадивости и неряшливости».

Другое поселение, европейцами называемое «городом лоцманов», так как там жило много лоцманов, расположено в устье реки Нун в семидесяти милях от Брасса.

Вождь Фордей и слышать не хотел о том, чтобы разрешить братьям Лендерам покинуть город, пока они не заплатят ему выкуп. По его словам, так уж заведено было, что каждый белый, приплывший в Брасс по реке, платил ему дань. Спорить не приходилось. Ричард Лендер выписал новый вексель на капитана Лейка, и тогда ему позволили отправиться в челне вместе с Боем на английский бриг, стоявший в устье реки. Его брат и остальные спутники должны были получить свободу только по возвращении Боя.

Но когда Лендер прибыл на побережье, к его великому стыду и изумлению, выяснилось, что капитан Лейк наотрез отказывается прийти ему на помощь! Пытаясь доказать, что он не обманщик, Лендер предъявил инструкции, полученные из министерства.

Если вы думаете, – ответил капитан, – что напали на дурака или сумасшедшего, – вы очень ошибаетесь! Я гроша ломаного не дам под ваши обещания и под ваш вексель! Очень мне это нужно! Пропади я пропадом, если вам удастся выудить у меня хоть фартинг.[72]

Ругаясь и чертыхаясь, Лейк отпустил еще несколько словечек, весьма обидных для англичан.

Совершенно убитый неожиданно свалившимся на него несчастьем и пораженный необъяснимым поведением соотечественника, Ричард Лендер в полной растерянности вернулся в челн к Бою и попросил того отвезти его в Бонни, где стояло много английских кораблей. Вождь не согласился. Ричард Лендер попытался смягчить капитана и уговорить его выдать хоть десять ружей, которыми вождь, может быть, удовлетворился бы.

Я вам уже сказал, что не только ружья, даже кремня от него не дам! – ответил Лейк. – И отстаньте вы от меня!

Но я оставил брата и восемь моих людей в Брассе, – возразил Лендер. – Если вы ничего не хотите заплатить вождю, убедите его, по крайней мере, привезти всех их на борт вашего судна. Ведь пока мне удастся добиться помощи на каком-нибудь военном корабле, моего брата уморят голодом или отравят, а моих людей продадут в рабство!

Если вы ухитритесь доставить их на корабль, – ответил капитан, – я их повезу; но, повторяю вам, вы от меня не получите и щепотки пороху!

Наконец Ричард Лендер уговорил Боя поехать обратно в Брасс и привезти его брата и остальных людей. Вождь требовал хоть что-нибудь вперед, и его с трудом удалось уломать.

Когда капитан Лейк узнал, что спутники Ричарда Лендера здоровые молодцы, которые могут заменить умерших или изнуренных лихорадкой матросов его команды, он немного смягчился. Однако ненадолго: он тут же объявил, что если через три дня Джон Лендер с людьми не будут на борту, он уедет без них.

И, как ни доказывал ему Ричард Лендер, что тогда его несчастных товарищей продадут в рабство, капитан и слушать ничего не хотел.

Тем хуже для них, – твердил он. – Я ничего не могу поделать и ждать их не стану!

Хорошо, что с таким бессердечием приходится встречаться довольно редко: негодяев, которые так поступают – и не только по отношению к себе подобным, но и по отношению к людям, стоящим гораздо выше их, – следовало бы предавать публичному позору.

Наконец 24 ноября, когда сильный ветер, подувший с моря и гнавший волны в устье реки, делал плаванье по ней уже почти невозможным, Джон Лендер прибыл на борт корабля. До того ему пришлось выслушать от вождя Боя множество упреков и обвинений. В самом деле, выкупить за свои деньги двух братьев и всех остальных, привезти их в своей лодке, кормить их (правда, довольно плохо), надеяться получить в награду столько говядины и рома, сколько может съесть и выпить человек, – и встретить такой прием! А теперь тебе даже отказываются возместить затраты и обходятся с тобой, как с обманщиком-согласитесь, есть от чего быть недовольным! Всякий другой заставил бы дорого поплатиться оставшихся пленников за свои обманутые ожидания, за кучу денег, выброшенных на ветер!

Несмотря на все это, Бой решил привезти Джона Лендера на борт брига. Капитан Лейк принял путешественника довольно любезно, но тут же заявил ему, что твердо намерен спровадить вождя, не дав ему ни гроша.

Бой был полон самых мрачных предчувствий; его высокомерие сменилось смирением и угодливостью. Ему подали роскошный обед, к которому он едва притронулся.

Ричард Лендер, расстроенный скупостью и недобросовестностью Лейка, и тем, что сам не мог выполнить данные им обещания, перерыл все свои вещи и нашел пять серебряных браслетов и саблю туземной работы, привезенную из Йорубы. Он предложил их Бою, и тот принял подарок.

Наконец вождь решился предъявить свои требования капитану. Громовым голосом, которого никак нельзя было ожидать от такого щуплого человека, Лейк коротко ответил:

Не желаю!

Он подкрепил отказ таким потоком разных проклятий и угроз, что бедный вождь был вынужден бить отбой и, так как корабль уже готовился поднять паруса, поспешно перебрался в свою лодку.

Так закончились перипетии путешествия двух братьев Лен- деров. Когда корабль проходил мимо мели в устье реки, он чуть- чуть не затонул, но это было уже последнее испытание. Они добрались до острова Фернандо-По, потом до реки Калабар. Там они пересели на судно «Кернарвон», шедшее в Рио-де-Жанейро, где командир эскадры, адмирал Бейкер, посадил их на английский транспорт. 9 июня они высадились в Портсмуте. Передав отчет о своем путешествии лорду Гоудричу, министру колоний, они первым делом сообщили о поступке капитана Лейка – поступке, компрометирующем английское правительство и ставящем под сомнение его добросовестность. Министр сразу же отдал распоряжение выплатить вождю Бою условленную сумму, на которую тот справедливо претендовал.

Теперь уместнее всего будет привести мнение Дезборо Кули, являющегося в этом вопросе лучшим судьей.

«Так, наконец, была окончательно и полностью разрешена географическая загадка, которая столько веков и так глубоко волновала ученый мир и давала повод к самым различным предположениям. Нигер, по местному названию Джолиба или Куара, вовсе не сообщается с Нилом, не теряется в песках пустыни, не сливается с водами озера Чад. Разделяясь на множество рукавов, он впадает в океан – вернее, в Гвинейский залив, – неподалеку от места, известного под названием мыс Формоз.

Честь этого открытия, предсказанного, правда, наукой, целиком принадлежит братьям Лендерам. Огромное пространство, пройденное ими от Яури до моря, было до их путешествия совершенно не изучено».

Как только открытие Лендеров стало известно в Англии во всех подробностях, несколько купцов образовали общество для использования естественных богатств страны. В 1832 году эти купцы снарядили два парохода «Корра» и «Альбурка», которые под командованием Лерда, Олдфилда и Ричарда Лендера поднялись по Нигеру до Боквы. Результаты этой коммерческой экспедиции были самые плачевные. Не только не удалось завязать торговлю с туземцами, но часть экипажа погибла от лихорадки. Наконец Ричард Лендер, столько раз поднимавшийся и спускавшийся по реке, 27 января 1834 года был смертельно ранен в стычке с туземцами и 5 февраля умер на Фернандо-По.

В заключение нашего повествования об открытиях в Африке нам остается рассказать о разведывательных экспедициях в Нильской долине, из которых самыми значительными были экспедиции Кайо, Руссегера и Рюппеля.

Фредерик Кайо, родившийся в 1787 году в Нанте, занимался торговлей драгоценными камнями и побывал в Голландии, Италии, Сицилии, кое-где в Греции, в европейской и азиатской Турции. В мае 1815 года он прибыл в Египет. Его геологические и минералогические познания обеспечили ему отличный прием у Мухаммед-Али, который вскоре поручил ему совершить исследовательскую экспедицию вдоль Нила и в глубь пустыни.

Эта первая поездка ознаменовалась открытием в Лабаре изумрудных копей, упоминаемых арабскими писателями, но заброшенных уже в течение многих столетий. Кайо нашел в горных разработках светильники, рычаги, канаты и орудия, служившие рабочим во времена Птоломея при эксплуатации этих копей. Около них Кайо обнаружил развалины городка, где, по всей вероятности, жили древние шахтеры. В подтверждение своего ценного открытия Кайо набрал десять фунтов изумрудов и привез их Мухаммеду-Али.

Другим результатом этой экспедиции явилось открытие французским исследователем древней дороги, по которой шла торговля с Индией.

С сентября 1819 года до конца 1822 года Кайо с бывшим мичманом Леторзеком объехал все известные оазисы восточной части Египта и прошел по течению Нила до десятого градуса северной широты. Добравшись во время первого путешествия до Вади-Хальфа, Кайо избрал это поселение отправным пунктом для своего следующего маршрута.

Одно счастливое обстоятельство чрезвычайно облегчило его задачу: Измаил-паша, сын Мухаммеда-Али, как раз принял командование над войском, направлявшимся в Нубию, и они двинулись вместе.

Отправившись из Дарау в ноябре 1820 года, Кайо 5 января следующего года прибыл в Донголу и добрался до горы Барка в области Шаги, где сохранилось множество полуразвалившихся храмов, пирамид и других памятников.

Название Меранея, которое носит эта местность, давало основание предполагать, что здесь находилась старинная столица Эфиопии, но Кайо рассеял это заблуждение.

Сопутствуя Измаилу-паше в качестве минералога, французский исследователь в поисках золотых россыпей прошел область Бербер и дошел до Шенди. Затем они с Леторзеком решили установить географическое положение впадающей в Нил реки Атбара. В Ассуре, неподалеку от семнадцатого градуса северной широты, Кайо обнаружил развалины большого древнего города. Это был Мероз.

Продолжая путь на юг, между пятнадцатым и шестнадцатым градусами, Кайо вышел к устью Бахр-эль-Абьяда или Белого Нила, посетил развалины Сабы, исследовал приток Нила и Рахад (в древности называвшийся Астосаба). Наконец вместе с Измаилом-пашой он достиг области Сингуз. расположенной между Белым и Голубым Нилом.

Еще ни один путешественник не подходил так близко к экватору с этой стороны. Браун остановился на 16°10', Брюс – на 11°.

Мы обязаны Кайо и Леторзеку многочисленными определениями широты и долготы, ценными исследованиями отклонений магнитной стрелки, очень важными сведениями о климате, о температуре, о характере почвы и в то же время довольно любопытной коллекцией животных и растений. Кроме того, путешественники измерили и описали все исторические памятники, находящиеся за вторым порогом.

Этим открытиям обоих французов предшествовала их экспедиция в оазис Сива. В конце 1819 года они выступили с несколькими спутниками из Фаюма и углубились в Ливийскую пустыню. На пятнадцатый день пути, после стычки с арабами, они достигли Сивы, сделали все измерения храма Юпитера-Аммона и астрономически определили, как и Браун, его положение. Позже этот оазис стал целью военной экспедиции, во время которой были получены новые, чрезвычайно важные данные в дополнение к уже собранным Кайо и Леторзеком.

Затем они посетили оазис Фелафре, не исследованный еще ни одним европейцем, и оазисы Дакель и Тебес. Материалы этой экспедиции были пересланы во Францию Жомару, и тот использовал их при составлении труда под названием «Путешествие в оазис Сива».

Некоторое время спустя Эдуард Рюппель посвятил семь или восемь лет исследованию Нубии, Сеннара, Кордофана и Абиссинии; в 1824 году он поднялся по Белому Нилу и прошел больше шестидесяти льё вверх от места его слияния с Голубым Нилом.

Наконец немецкий натуралист, горный советник в Австрии Иозеф Руссегер в 1836-1838 годах тоже побывал на среднем течении Бахр-эль-Абьяда. Его путешествие, совершенное по заданию правительства, послужило началом больших и плодотворных изысканий, которые предпринял в этих краях Мухаммед-Али.

Глава третья. Научное изучение Востока и экспедиции по Америке

Расшифровка клинописи и изучение Ассирии до 1840 года. — Древний Иран и Авеста. – Триангуляционные измерения в Индии и изучение Индостана. – Исследование и измерение Гималаев. – Аравийский полуостров. – Сирия и Палестина. – Центральная Азия и Александр Гумбольдт. – Пайк у истоков Миссисипи, Арканзаса и Ред-Ривера. – Две экспедиции майора Лонга. — Генерал Касс. – Скулкрафт у истоков Миссисипи. – Исследование Новой Мексики. – Археологические экспедиции в Бразилии. Шпикc и Марциус, принц Максимилиан Вид-Нейвид. – Орбиньи и «Человек Америки».

Хотя открытия, о которых мы собираемся рассказать, собственно говоря, и не являются географическими, они все же пролили столь новый свет на многие древние цивилизации, так сильно обогатили наши представления о прошлом народов, что мы не можем не сказать о них несколько слов.

Так, разбор клинописных памятников и расшифровка иероглифов были очень важными событиями по их последствиям. Перед нами раскрылось множество фактов, которые до тех пор были не известны или в исковерканном виде дошли до нас в более или менее фантастических рассказах древних историков – Диодора,[73] Ктесия[74] и Геродота. Поэтому невозможно обойти молчанием столь значительные научные открытия.

Благодаря им мы близко знакомимся с новым миром, с высоко развитой культурой, с нравами, образом жизни и обычаями, совершенно не схожими с нашими. Как любопытно держать в руках счета управляющего какого-то вельможи или правителя области, читать египетские романы и сказки!

Раньше древние постройки огромных размеров, прекрасные храмы, роскошные склепы, художественно изваянные обелиски были для нас только великолепными памятниками. Теперь же, когда прочитаны покрывающие их надписи, они рассказывают нам о жизни царей, воздвигнувших их, и сообщают обстоятельства, сопутствовавшие их сооружению.

Сколько имен народов, не упоминаемых греческими историками, сколько исчезнувших городов, сколько подробностей относительно религии, искусства, ремесла, быта; сколько политических или военных событий со всеми деталями раскрывают нам иероглифы или плиты, покрытые клинописью!

Мы знакомимся с повседневной жизнью древних народов, о которых раньше имели лишь неполные и, так сказать, поверхностные сведения; теперь у нас даже есть представление об их литературе. Может быть, не так уж далек день, когда мы будем знать жизнь египтян XVIII века до нашей эры не хуже, чем жизнь наших предков в XVII и XVIII веках нашей эры.

Карстен Нибур[75] сообщил о сделанных непонятными знаками надписях Персеполиса и первый снял с них точные и полные копии. Производилось немало попыток прочесть эти надписи, но все было напрасно, пока, наконец, благодаря гениальному вдохновению и блестящей интуиции, Гротефенду[76] – ученому филологу из Ганновера – не удалось в 1802 году проникнуть в окутывавшую их тайну.

И как же действительно своеобразны и как трудно поддаются толкованию эти клинописные надписи! Представьте себе ряд клиньев («cuneus»), поставленных различным образом и образующих расположенные по горизонтали сочетания. Что выражают эти сочетания? Представляют ли они звуки и слоги, или буквы вроде наших, из которых складываются целые слова? Имеют ли они идеографическое[77] значение, как иероглифы китайского письма? Какой язык скрывается за ними? Вот сколько задач надо было разрешить. Были лишь основания думать, что надписи, привезенные из Персеполиса, сделаны, вероятно, на языке древних персов.

Рассказывать о том, путем каких остроумных умозаключений, гипотез, попыток и догадок Гротефенд пришел к распознанию алфавитного письма, как ему удалось в некоторых сочетаниях выделить имена, бывшие, по его предположению, именами Дария и Ксеркса, как благодаря этому он определил многие буквы, а зная их, прочел и другие слова, – рассказывать все это-значило бы выйти из рамок нашей книги. Так или иначе метод был найден. Другим оставалось лишь дополнять и совершенствовать его.

Все же прошло больше тридцати лет, прежде чем изучение клинописи достигло заметных успехов. Новый значительный шаг вперед сделал французский ученый Эжен Бюрнуф.[78] Использовав свое знание санскрита и языка «зенд»,[79] он доказал, что язык надписей Персеполиса был просто диалектом «зенда», на котором говорили в Бактрии[80] еще в VI веке до нашей эры и на котором написаны книги Зороастра.[81] Его работа вышла в 1836 году. В то же время немецкий ученый из Бонна, Лассен, занимавшийся изысканиями в этой же области, пришел к тождественным выводам.

Вскоре все имевшиеся надписи были прочитаны и был установлен весь алфавит, за исключением небольшого числа знаков, относительно которых ученые не могли прийти к согласию.

Но все-таки это был только фундамент, а здание оставалось еще далеко не завершенным. Действительно, ученые заметили, что надписи из Персеполиса, по-видимому, повторялись в трех параллельных колонках. Не имели ли они здесь дело с одним и тем же текстом на трех главных языках империи ахеменидов[82] – персидском, мидийском и ассирийском или вавилонском? Предположение оказалось верным. После расшифровки одной такой надписи появилась возможность сопоставить ее с остальными и дальше действовать так, как действовал Шампольон[83] в отношении Розеттского камня, на котором рядом с греческой надписью имелись два перевода, сделанные письмом демотическим[84] и иероглифическим.

Удалось установить, что другая надпись сделана на ассиро- халдейском языке, принадлежащем, как еврейский, химъяритский[85] и арабский, к семитической ветви, а третья-на языке, получившем название мидийского и приближающемся к тюркскому и татарскому. Но распространяться об этих исследованиях – значило бы вторгаться в чужую область.

Знакомство с санскритом и исследования брахманской литературы (о чем мы расскажем ниже) положили начало новой отрасли науки, которая сделала со временем большие успехи. Огромная область, называемая востоковедами «Ираном» и включающая Персию, Афганистан и Белуджистан еще задолго до появления на исторической арене Ниневии и Вавилона была средоточием развитой культуры, связанной с именем Зороастра – законодателя, воина и основателя религии. Его ученики, преследуемые в эпоху мусульманского завоевания, изгнанные из своего древнего отечества, где сохранилась их религия, бежали на северо-запад Индии и стали там известны под именем парсов.

В конце XVII столетия француз Анкетиль-Дюперрон привез в Европу точную копию со священных книг парсов, написанных на языке самого Зороастра. Дюперрон их перевел, и в продолжение шестидесяти лет они были для всех ученых источником сведений о религии и языке Ирана. Эти книги известны под названием «Зенд-Авеста»: оно состоит из обозначения языка – зенд и заглавия книги-Авеста.

Но после успехов в изучении санскрита надо было по-иному подойти к этой области знаний, применив новые, строгие методы. В 1826 году датский филолог Раск, а затем глубокий знаток санскрита Эжен Бюрнуф снова взялись за изучение зенда. Обнаруженное сходство древнего санскрита и зенда давало основание предполагать, что оба эти языка имеют общее происхождение, и доказывало родство, вернее сказать, единство народов, на них говоривших. У этих народов мы обнаруживаем одни и те же имена божеств и одинаковые предания, не говоря уже о сходстве нравов и о том, что оба они в древнейших писаниях называют себя одним и тем же родовым именем – ария. Незачем, пожалуй, говорить о том, насколько важно было открытие, проливавшее совершенно новый свет на начальный период нашей истории, так долго остававшийся неизвестным.

С конца XVIII столетия, то есть с того времени, когда англичане прочно утвердились в Индии, всестороннее изучение природы этой страны проводилось очень энергично. Оно, естественно, обогнало этнографию и смежные науки, для расцвета которых нужна более твердая почва и более спокойные времена. Вместе с тем, само собой понятно, что знакомство со страной необходимо и для управления ею, и для торговли. Поэтому маркиз Уэлзли, бывший тогда правителем Ост-Индской компании, сознавая всю важность составления карты английских владений, в 1801 году поручил пехотному офицеру Уильяму Лемтону привязать посредством тригонометрической сети восточное и западное побережье Индии к астрономическому пункту в Мадрасе. Но Лемтон этим не ограничился. Он точно измерил дугу меридиана от мыса Коморин до деревни Такур-Кера в пятнадцати милях на юго-восток от Элличпура. Длина этой дуги превышала двенадцать градусов. С помощью знающих офицеров, среди которых следует упомянуть полковника Эвереста,[86] правители Индии добились бы завершения поставленной перед топографами задачи значительно раньше 1840 года, если бы новые захваты территорий не отдаляли все время срока окончания съемки.

Почти в то же время зародилось стремление к изучению литературы Индии.

В 1785 году сэр Уильям Джонз, первый ученый, в совершенстве знавший санскрит, основал в Калькутте «Азиатское общество». В своем журнале «Asiatic Researches» («Исследования Азии») Общество печатало все научные труды, касающиеся Индии.

Вскоре, в 1789 году, Джона опубликовал свой перевод драмы «Сакунтала», прелестный образец литературы хинди, полный чувства и изящества. Непрерывным потоком стали выходить грамматики и санскритские словари. В британской Индии началось настоящее соревнование. Оно, разумеется, перекинулось бы и в Европу, если бы континентальная блокада[87] не препятствовала проникновению книг, опубликованных за границей. Однако даже в эту эпоху некий англичанин, по фамилии Гамильтон, живший в это время в Париже на положении пленного, изучал восточные рукописи во французской Национальной библиотеке и надоумил Фридриха Шлегеля[88] заняться санскритом, для изучения которого теперь не обязательно было выезжать на место.

Учеником Шлегеля был Лассен, о котором нам уже пришлось говорить. Они оба погрузились в изучение литературы и древностей Индии, уделяя большое внимание публикации, переводу и комментариям текстов. В то же время Франц Бопп[89] тоже упорно занимался санскритом, сделал свои грамматики общедоступными и пришел к заключению (тогда вызывавшему удивление, а теперь принятому всеми) о родстве индоевропейских языков.

Вскоре установили, что «Веды»[90] (пользовавшиеся особенным почтением и потому не подвергавшиеся никаким переделкам) сохранили очень древний и очень чистый язык, на котором были когда-то написаны. Близкое сходство их языка с языком зенд заставляло относить создание «Вед» к тому периоду, когда еще не произошло выделения двух ветвей арийской языковой семьи.

В результате терпеливых и кропотливых исследований ученые пришли к выводу, что языки кельтский,[91] греческий, латинский, германский, славянский и персидский имеют общее происхождение и что материнским языком был именно древнеиндийский. Если язык был единым, то и народ должен был быть единым. Различия, существующие в наши дни между перечисленными языками, объясняют последовательным дроблением первобытного народа; о времени ответвления народов можно приблизительно судить по большей или меньшей близости их языков к санскриту и по характеру заимствованных из него слов, по своей природе соответствующих различным ступеням развития цивилизации.

Одновременно создается ясное и четкое представление о жизни, какую вели праотцы индоевропейских народов, и о переменах, которые вносила в нее цивилизация. «Веды» показывают нам этот пранарод в то время, когда он еще не распространился по всей Индии и занимал только Пенджаб и Кабул. Эти поэмы делают нас свидетелями борьбы пришельцев с первоначальным населением Индостана, оказывавшем ожесточенное сопротивление, так как победители зачисляли его лишь в самые низшие и позорные из своих каст. Благодаря «Ведам» мы входим во все подробности пастушеской и патриархальной жизни создавшего их народа.

Мы, разумеется, не можем долго задерживаться на затронутой теме; но из того малого, что мы рассказали, читатель легко поймет, насколько важны были эти исследования с точки зрения истории, этнографии и лингвистики. Мы отсылаем его за остальными подробностями к специальным сочинениям востоковедов. Результаты, которых до 1820 года добились исследователи Индии в различных областях знания, изложены были с пониманием дела и беспристрастностью в обширном труде Уолтера Гамильтона, носящем заглавие «Географическое, статистическое и историческое описание Индостана и соседних стран». Это одно из тех произведений, которые, знаменуя определенный этап в истории науки, точно определяют степень ее развития в данную эпоху.

После беглого обзора работ, касающихся духовной и общественной жизни индусов, следует сказать о том, что предпринималось для изучения природы страны.

Один из самых поразительных выводов, к которому пришли в результате своих путешествий Уэлл и Муркрофт, состоял в том, что Гималайские горы необычайно высоки. По приблизительным расчетам этих исследователей, Гималаи оказались во всяком случае не ниже самых высоких вершин Анд. Измерения полковника Колбрука позволили ему утверждать, что вершины этой горной цепи достигают двадцати двух тысяч футов, а его подсчеты, по-видимому, давали цифру меньше действительной. Уэбб, в свою очередь, измерил одну из высочайших гор Гималаев – Джамунавагари – и определил, что ее вершина поднимается на двадцать тысяч футов выше того плато, на котором она находится и которое возвышается приблизительно на пять тысяч футов над равниной. Не удовлетворившись этими результатами, ему самому казавшимися слишком приблизительными, Уэбб измерил тогда со всей возможной математической точностью Девалагири (или «Белую гору»), и по расчетам получилось, что ее вершина достигает двадцати семи тысяч пятисот футов.

Особенно поражают в Гималаях параллельные ряды горных хребтов, как бы карабкающихся друг на друга. Это дает гораздо более яркое представление об их высоте, чем дало бы зрелище стоящего посреди равнины пика, гордая вершина которого теряется в облаках.

Результаты Уэбба и Колбрука, однако, подтвердились, когда полковник Кроуфорд измерил тригонометрическим способом восемь самых высоких вершин Гималаев. Высочайшей из них, по данным Кроуфорда, оказалась гора Чумулари, расположенная у границ Бутана и Тибета: ее вершина находится на высоте тридцати тысяч футов над уровнем моря.

Эти цифры, хотя они и совпадали и хотя трудно было допустить, чтобы все наблюдатели ошибались, весьма изумили ученый мир. Главное возражение состояло в том, что в этих краях по теоретическим расчетам снеговая линия должна проходить на высоте почти тринадцати тысяч футов над уровнем моря. Поэтому казалось невероятным, чтобы по Гималайским горам действительно росли леса гигантских сосен, как утверждали все исследователи.

И все же опыт показал ошибочность теоретических рассуждений. Во время своего второго путешествия Уэбб поднялся на Нити-Гаут, самый высокий в мире горный перевал, и определил его высоту. Она равнялась шестнадцати тысячам восьмистам четырнадцати футам. Уэбб не только не обнаружил на перевале снега, но отметил, что в летнее время снега не сохранилось и на скалах, вздымающихся еще на триста футов над перевалом. Крутые склоны, где уже трудно было дышать, поросли великолепными лесами, состоявшими из сосен, кипарисов, кедров и елей.

«Уэбб, – говорит Дезборо Кули, – объясняет отступление границы вечного снега в Гималаях тем, что их главные вершины вздымаются к небу посреди высоко расположенного плато. Так как нагретость воздуха зависит главным образом от количества солнечного тепла, отраженного поверхностью земли, то отсюда следует, что близость обширных равнин должна оказывать существенное влияние на температуру в горах. Этих замечаний, по нашему мнению, вполне достаточно, чтобы опровергнуть возражения некоторых ученых, считающих, что Гималаи не поднимаются так высоко. Их можно с полной уверенностью считать самыми высокими горами во всем мире».

Теперь надо сказать несколько слов об одной экспедиции, предпринятой в края, уже посещенные Уэббом и Муркрофтом.

У путешественника Фрейзера не было ни инструментов, ни инструкций для измерения высоких вершин, среди которых он намеревался побывать, но он обладал острым восприятием, и его занимательный отчет местами представляет большой интерес. Он посетил истоки Джамуны и, хотя поднимался на высоту более двадцати пяти тысяч футов, повсюду видел деревни, живописно лепившиеся по склонам, испещренным пятнами снега. Затем Фрейзер, несмотря на возражения проводников, отправился к Гангаутри. Проводники говорили, что дорога крайне опасна и что там дует гибельный ветер, лишающий сознания всякого, кто отважится туда подняться. Исследователь все же поднялся к Гангаутри и был так восхищен величием и великолепием пейзажей, что испытанное им наслаждение искупило все трудности пути.

«Гималайский хребет, – говорил Фрейзер, – чрезвычайно своеобразен. Все путешественники, видевшие его, согласятся со справедливостью такого мнения. Действительно, Гималаи не похожи ни на какие другие горы, и когда смотришь на них с какой-нибудь возвышенности, их причудливые очертания, остроконечные пики необыкновенной высоты вызывают такое удивление в пришельце, что тот не может оторвать от них глаз и подчас чувствует себя словно во власти обманчивого миража».

Теперь мы должны покинуть Индию и перенестись в Аравию, по которой было совершено несколько интересных путешествий. Прежде всего надо упомянуть об экспедиции капитана английской армии Сэдлера. Приняв на себя в августе 1819 года поручение губернатора Бомбея к Ибрагиму-паше, который вел войну с ваххабитами, Сэдлер пересек Аравийский полуостров от порта Эль-Катиф на Персидском заливе до Ямбо на Красном море.

Этот любопытный отчет о переходе через Аравию, какого до тех пор не совершал ни один европеец, к несчастью, не был напечатан отдельной книгой, и с ним можно ознакомиться лишь по очень редкому изданию под названием «Записки Бомбейского литературного Общества».

Почти в то же время между 1821 и 1826 годами английское правительство поручило капитанам Морсби и Хейнзу гидрографические работы, целью которых являлась сплошная съемка берегов Аравии. Таким образом была составлена, наконец, первая точная карта этого полуострова.

В начале этого тома говорилось об археологических и исторических исследованиях и разысканиях Зетцена и Буркхардта в Сирии и Палестине. Остается сказать несколько слов об одной экспедиции, результаты которой были особенно важны для физической географии. Речь идет о путешествии баварского натуралиста Генриха Шуберта.

Объехав Нижний Египет и Синайский полуостров. Шуберт в 1837 году вступил в Палестину. Баварского ученого сопровождали двое его друзей – доктор Эрдль и художник Мартин Бернац.

Путешественники, высадившись в Акабе на Красном море, двинулись с маленьким арабским караваном в Хеврон. На дорогу, по которой они шли, никогда еще не ступала нога европейца. Вокруг расстилалась широкая плоская долина, тянувшаяся до Мертвого моря и некогда, может быть, служившая для него стоком в Красное море. У Буркхардта и многих других, лишь издали видевших эту долину, возникало такое же предположение, причем прекращение стока воды по ней они приписывали поднятию земной поверхности. Измерения высоты различных точек, сделанные Шубертом и его спутниками, доказали ошибочность такой гипотезы.

Черкесы. Со старинной гравюры

Действительно, начинаясь от залива Акаба, дорога на протяжении двух-трех дней пути поднимается в гору до места, называемого арабами «седлом», и затем спускается к Мертвому морю. Водораздел находится на высоте семисот метров над уровнем моря. Во всяком случае, таковы данные, полученные через год французским путешественником графом Берту, изучавшим те же места.

На пути к «Асфальтовому озеру» (Мертвому морю) Шуберт и его спутники занимались и другими барометрическими наблюдениями. Они очень удивились, увидев, что их прибор показал девяносто один фут «ниже» уровня Красного моря, а затем и дальнейшее постепенное понижение. Сначала они решили, что вкралась какая-то ошибка, но, смирившись с очевидностью, должны были признать, что «Асфальтовое озеро» никогда не могло изливаться в Красное море по той причине, что уровень озера гораздо ниже морского уровня.

Тот факт, что Мертвое море расположено во впадине, становится еще более очевидным, когда, идя от Иерусалима, приближаешься к Иерихону. Дорога проходит по длинной, круто спускающейся долине. Уклон кажется особенно крутым, потому что гористые плато Иудеи, Переи и Хаурана очень высоки (последние поднимаются почти на три тысячи футов над уровнем моря).

Все же и общий вид этих мест, и свидетельства приборов так явно противоречили до тех пор господствовавшему мнению, что Эрдль и Шуберт с некоторым сомнением отмечали свои результаты, приписывая их неисправности барометра и внезапным резким колебаниям атмосферного давления. Но на обратном пути в Иерусалим ртуть в барометре снова вернулась к среднему уровню, как это было до их отправления в Иерихон. Волей- неволей приходилось признать, что Мертвое море расположено по меньшей мере на шестьсот футов ниже Средиземного – цифра, которая, как доказали более поздние исследователи, была в два раза меньше действительной.

Спору нет, путешественникам посчастливилось внести существенную поправку, имевшую важные последствия, потому что она привлекла внимание ученых к явлению, вскоре подтвержденному другими исследователями.

Таким образом, физико-географические данные о бассейне Мертвого моря все пополнялись и уточнялись. Два американских миссионера Эдуард Робинсон и Эли Смит в 1838 году дали географии этого края новый толчок. Они были предшественниками фаланги путешественников, натуралистов, историков, археологов и инженеров, которые под руководством Английской Ассоциации или наряду с ней стали вскоре исследовать эту страну, помогли исправить карту и, наконец, совершили много открытий, проливающих новый свет на историю древних народов, по очереди владевших этим уголком Средиземноморского бассейна.

Не только бассейн Мертвого моря, но и другие области Азии привлекали внимание ученых. Путешественники пересекали ее из конца в конец. Парро посетил Армению, Дюбуа де Монпере в 1839 году объехал весь Кавказ; Эйхвальд в 1825 и 1826 годах исследовал берега Каспийского моря. Наконец, Александр Гумбольдт на средства русского правительства продолжил в Азиатской части России и на Урале общие физические и географические наблюдения, которые он с таким рвением производил в Новом свете. Вместе с минералогом Густавом Розе, натуралистом Эренбергом, известным своими путешествиями по Верхнему Египту и Нубии, и горным инженером Гельмерсеном Гумбольдт объехал Сибирь, посетил золотые и платиновые прииски на Урале, исследовал прикаспийские степи, а также Алтайские горы до самых границ Китая.

Ученые поделили между собой работу. Гумбольдт взял на себя астрономические, магнитные, физические и естественно- исторические наблюдения, а Розе вел путевой дневник, который опубликовал на немецком языке в 1837–1842 годах.

Результаты этой научной экспедиции, хоть и проделанной очень быстро – всего за девять месяцев ученые проехали не менее 11 500 миль, – были очень значительны.

В первой публикации, появившейся в Париже в 1838 году, Гумбольдт ограничился только климатологией и геологией Азии. Однако за этой предварительной работой последовал в 1843 году капитальный труд – «Центральная Азия».

«Он собрал и систематизировал в этой книге, – говорит ла Рокет, – главные научные результаты своей поездки в Азию и изложил остроумнейшие соображения о форме материков и о строении гор Центральной Азии. Особенно много внимания он уделил обширной впадине, которая тянется из северной Европы к Центральной Азии, через моря Каспийское и Аральское».

Теперь нам надо покинуть Азию и вкратце рассказать о различных путешествиях по Новому свету, с начала века следовавших одно за другим.

В то время, когда Льюис и Кларк пересекали Северную Америку от Соединенных Штатов до Тихого океана, молодой офицер, лейтенант Зебьюлон Монтгомери Пайк получил в 1807 году приказ правительства разведать истоки Миссисипи. Он должен был постараться также завязать дружеские отношения с индейцами, которые ему повстречаются.

Маршруты путешествий А. Гумбольдта по России

Хорошо принятый вождем могущественного объединения индейцев сиу и получив от него даже священную трубку – талисман, обеспечивающий помощь союзных племен, – Пайк поднялся по Миссисипи и миновал два больших притока этой огромной водной артерии – Чиппева и реку Святого Петра. Но от впадения реки Святого Петра до водопадов Сент-Антони течение Миссисипи преграждено многочисленными водопадами и порогами. Добравшись до 45° северной широты, Пайк и его спутники были вынуждены бросить лодки и продолжать путь на санях. К страшным зимним холодам вскоре добавились муки голода, но ничто не могло остановить отважных путешественников. Следуя вдоль значительно сузившейся Миссисипи, они прибыли в феврале к озеру Лич (озеро Пиявок), где их радушно приняли в своем лагере монреальские охотники за пушным зверем.

Побывав на озере Ред-Сидер (Красного Кедра), Пайк вернулся в Порт-Луис.

Это трудное и опасное путешествие длилось около девяти месяцев, и хотя его цель и не была достигнута, оно все же принесло пользу науке.

Находчивость, хладнокровие и храбрость Пайка не прошли незамеченными; правительство вскоре повысило его в чине (он стал майором) и доверило ему руководство новой экспедицией.

На этот раз дело шло об исследовании обширного пространства между Миссисипи и Скалистыми горами, об открытии истоков Арканзаса и Ред-Ривер (Красной реки). С двадцатью тремя спутниками Пайк поднялся по Арканзасу. Эта красивая река су доходна до самых гор, где она берет начало (то есть почти на протяжении двух тысяч миль), и лишь в летние месяцы ее течение преграждают песчаные мели.

Однако плаванье еще не закончилось, как наступила зима. Жестокие мученья, пережитые Пайком во время первого путешествия, повторились и оказались даже еще более тяжкими. Дичь попадалась так редко, что отряд четыре дня оставался без пищи. Многие отморозили ноги, и это усугубило трудности пути для тех, кто еще оставался здоровым. Достигнув истоков Арканзаса, майор спустился к югу и вскоре вышел к довольно большой реке, которую принял за Ред-Ривер.

Это была Рио-Гранде, река, берущая свое начало в Колорадо, тогда еще испанской провинции, и впадающая в Мексиканский залив.

Мы уже говорили, с какими трудностями Гумбольдт получил разрешение на въезд в испанские владения; по этому одному можно судить, до чего не любили испанцы пускать чужеземцев на свои земли. Вскоре майор Пайк и его люди были окружены отрядом испанских солдат, взяты в плен и доставлены в Санта-Фе. Жалкий вид – одежда в лохмотьях, истощенные лица – говорил не в пользу американцев, и испанские солдаты приняли их сначала за дикарей. Все-таки, когда ошибка разъяснилась, Пайка и его спутников отправили сушей в Луизиану. 1 июля 1807 года они прибыли в Нахитохи.

Неудачный исход этой экспедиции на некоторое время охладил рвение правительства Соединенных Штатов, но не частных лиц, купцов или охотников, которых с каждым днем в стране становилось все больше. Многие из них пересекали Америку из конца в конец, от Канады до Тихого океана. Среди таких путешественников-одиночек надо особо отметить Даниэля Уильяма Хармона, служащего Северо-Западной компании, который, пройдя от 47-го до 53-го градуса северной широты, побывал на озерах Гурон, Верхнем, на озере Дождей, Лесов, на озере Манитоба, Виннипег, Атабаска, на Большом Медвежьем и дошел до Тихого океана.

Меховая компания в Астории – поселке, расположенном в устье Колумбии, – тоже много сделала для исследования Скалистых гор и отыскания пути через них.

Четверо служащих этой компании, отправившись из Астории в июне 1812 года, поднялись по реке Колумбия, перевалили Скалистые горы и, двигаясь на восток и юго-восток, достигли одного из истоков реки Платт, затем спустились по ней до Миссури и, пройдя по никем не исследованным областям, 30 мая 1813 года прибыли в Сент-Луис.

В 1811 году другая экспедиция в составе шестидесяти человек, выйдя из Сент-Луиса, поднялась по Миссури до поселений племени рикара. Испытав большие лишения, потеряв несколько человек из-за недостатка пищи и трудностей пути, она в начале 1812 года добралась до Астории.

Результатом этих путешествий была не только топографическая съемка местности; они сопровождались также удивительными и вовсе непредвиденными открытиями. Так, в долине реки Огайо, в области между Иллинойсом и Мексикой, были найдены развалины и укрепления со рвами и даже бастионами. Некоторые из укреплений занимали площадь в пять – шесть акров. Какому народу следовало приписать эти сооружения, говорившие о культуре гораздо более высокой, чем культура индейцев? Этот трудный вопрос до сих пор еще не решен.

Исчезновение индейских племен, наблюдения над жизнью которых носили поверхностный характер, уже тревожили филологов и историков, сожалевших, что они не успели исследовать язык этих вымиравших народов. Изучение индейских наречий и сравнение их с древними языками могло бы дать какие-нибудь неожиданные указания относительно происхождения этих кочевых племен. Зато началось изучение флоры Северной Америки и ее геологии; разведка недр впоследствии принесла ученым чудесные сюрпризы.

Так как для правительства было очень важно приступить поскорее к исследованию обширных территорий, отделявших Соединенные штаты от Тихого океана, то оно не могло надолго откладывать отправку новой экспедиции.

И вот в 1819 году военный министр поручил майору Лонгу разведать область, расположенную между Миссисипи и Скалистыми горами, проследить течение Миссури и ее главных притоков, определить путем астрономических наблюдений координаты наиболее важных точек, изучить индейские племена и, наконец, описать все, представлявшее какой-либо интерес – будь то ландшафт страны, животное, растение или минерал.

Отправившись из Питтсбурга 5 мая 1819 года на пароходе «Сапер Запада», участники экспедиции 30 мая достигли места слияния Огайо с Миссисипи, по которой поднялись до Сент-Луиса.

29 июня они увидели устье Миссури. Сэй, которому были поручены зоологические наблюдения, прошел за июль всю область до форта Осейдж, где его поджидал пароход. Майор Лонг воспользовался стоянкой и отправил отряд, поручив ему разведать местность между реками Канзас и Платт. Однако отряд подвергся нападению, и так как грабители наряду с другим имуществом отняли и лошадей, людям пришлось вернуться.

Получив на Коровьем острове подкрепление из пятнадцати человек, экспедиция 19 сентября добралась до форта Лиза поблизости от Каунсил-Блафса и зазимовала там. Американцы жестоко страдали от цинги, против которой у них не было никаких средств, и потеряли умершими сто человек, то есть почти треть своего состава.

Майор Лонг тем временем добрался в лодке до Вашингтона и привез оттуда приказ не продолжать плавания по Миссури, а направиться к истокам реки Платт, чтобы по Арканзасу и Ред- Ривер достичь Миссисипи.

6 июня путешественники покинули «Стоянку Саперов», как они называли свою зимовку, и по долине реки Платт более чем на сто миль углубились в травянистые прерии, населенные громадными стадами бизонов и ланей, благодаря чему у экспедиции не было недостатка в мясе.

За этими безграничными прериями, однообразие которых не нарушалось ни одной возвышенностью, началась песчаная пустыня, почти на протяжении четырехсот миль отлого поднимающаяся к Скалистым горам. Изрезанная обрывистыми глубокими оврагами, каньонами и ущельями, где в глубине под хилой и скудной травой журчат мелкие ручейки, эта пустыня поросла одними кактусами с острыми, грозными иглами.

6 июля экспедиция достигла подножия Скалистых гор. Доктор Джемс взобрался на один из пиков, поднимающийся на 11 500 футов над уровнем моря, и назвал этот пик своим именем.

«С вершины этого пика, – рассказывает Джемс, – на северо-западе и юго-западе видны бесчисленные горы, белые от снега; самые дальние покрыты им до подножия. К западу прямо под нами лежала узкая долина реки Арканзас; за ее течением, шедшим на северо-запад, можно было проследить на расстоянии шестидесяти с лишним миль. На северном склоне горы лежали огромные толщи льда и снега. К востоку до самого горизонта тянулась широкая, постепенно повышавшаяся равнина».

В этом месте экспедиция разделилась на две партии. Одна под руководством майора Лонга должна была направиться к истокам Ред-Ривер; другой во главе с капитаном Беллом предстояло спуститься по реке Арканзас до порта Смит. Два отряда расстались 24 июля. Первый, введенный в заблуждение сведениями, полученными от индейцев племени каская, и из-за неточности карт принял реку Канейдиан за Ред-Ривер и заметил свою ошибку, только достигнув слияния этой реки с Арканзасом. Встреченные отрядом индейцы каская вели трудную жизнь, но они были лихими наездниками и искусно ловили при помощи лассо диких мустангов, потомков лошадей, привезенных в Мексику испанскими завоевателями.

Что касается второго отряда, то его тоже ждали злоключения: из него бежали четверо солдат и унесли с собой, наряду с многими другими ценными вещами, путевые дневники Сэя и лейтенанта Свифта.

В этих пустынных местах, где почва покрыта слоем песка, по которому реки несут солоноватую тинистую воду, обоим отрядам приходилось страдать от недостатка продовольствия.

Экспедиция привезла в Вашингтон шестьдесят шкур диких животных, несколько тысяч насекомых, в том числе пятьсот прежде не известных видов, гербарий, состоявший из четырехсот – пятисот неизвестных растений, много зарисовок пейзажей, а также материалы для составления карты пройденных путешественниками областей.

Руководство новой экспедицией 1828 года тоже было поручено майору Лонгу, деятельность которого получила высокую оценку. Выступив в апреле из Филадельфии, он добрался до реки Огайо, пересек штат того же названия, затем штаты Индиана и Иллинойс. Достигнув Миссисипи, он поднялся по ней до впадения реки Святого Петра. По этой реке Лонг двигался до ее истока, миновал озеро Траверс, достиг озера Виннипег, исследовал реку того же названия, побывал на озере Лесов, озере Дождей и добрался до плато, отделяющего бассейн Гудзонова залива от бассейна залива Святого Лаврентия. Наконец, по озеру Колдуотер (Холодной воды) и по Дог-Крик (Собачьей реке) он достиг озера Верхнего.

Все эти места издавна посещались канадскими охотниками и трапперами, но правительственная экспедиция с заданием составить карту прибыла туда впервые. Путешественники были поражены красотой местности, орошаемой Виннипегом. Эта река, часто образующая живописнейшие пороги и водопады. течет между двумя отвесными стенами гранитных скал, поросших наверху зеленью. Красота этих пейзажей после однообразия равнин, по которым они двигались до тех пор, вызывала восторг путешественников.

Изучение Миссисипи, прерванное после экспедиции Монтгомери Пайка, было возобновлено в 1820 году генералом Кассом. губернатором штата Мичиган.

Выступив из Детройта в конце мая с двадцатью людьми привычными к жизни в лесах, он достиг верхнего течения Миссисипи, побывав по дороге у озер Гурон, Верхнего и Санди. Его спутники были вконец измучены и остановились там лагерем, а он сам продолжал исследование реки в лодке. На протяжении полутораста миль быстрое течение Миссисипи не встречало преград, но затем начались пороги, тянувшиеся миль на двенадцать вплоть до водопада Пекгама.

Выше водопада река течет гораздо медленнее, извиваясь необъятным саваннам до озера Лич. Миновав озеро Виннипег Касс 24 июля достиг другого озера и назвал его своим именем. Однако он не решился идти дальше, потому что у его немногочисленного отряда оставалось теперь совсем мало продовольствия и охотничьих припасов.

Как ни близко подходили путешественники к истокам Миссисипи, все же их не достиг пока никто. Считалось, что река выходит из небольшого озерка, носившего название Ла-Бинч (Озеро Лани) и расположенного в шестидесяти милях от озера Касс. И только в 1832 году, когда генерал Касс стал военным министром, занялись снова разрешением этой важной задачи.

Руководство экспедицией, состоявшей из тридцати человек — в том числе десяти солдат, офицера, на которого возлагались гидрографические работы, доктора, геолога, переводчика и миссионера, – было поручено путешественнику, по имени Скулкрафт, за год до того исследовавшему область индейцев чиппеваев, лежащую на северо-запад от озера Верхнего.

Скулкрафт, отплыв из Сент-Мэри 7 июня 1832 года, посетил индейские племена в окрестностях озера Верхнего и вскоре вошел в реку Сент-Луис. Сто пятьдесят миль отделяло Скулкрафта от Миссисипи. Из-за порогов и топких берегов на этот переход у него ушло около десяти дней.

3 июля экспедиция достигла фактории купца Эйткина, расположенной на берегу реки, и наутро отпраздновала годовщину независимости Соединенных Штатов.

Спустя два дня Скулкрафт был уже перед водопадом Пек- гама и расположился лагерем на мысе Ок-Три (Дубовом). В этот месте река делает много изгибов, но проводники вели экспедицию по тропинкам, значительно сократившим расстояние. Затем Скулкрафт прошел озеро Кросс, озеро Виннипег и 10 июля прибыл к озеру Касс. Дальше никто из его предшественников не заходил.

Группа чиппеваев провела американцев к своему лагерю на острове посреди озера. Уверившись в дружественном расположении индейцев, командир оставил здесь своих спутников, а сам в сопровождении лейтенанта Аллена, доктора Хаутона, миссионера и нескольких индейцев отправился дальше в пироге.

Они прошли сначала озеро Таскодиак, затем озеро Траверс. Несколько далее этого последнего Миссисипи разветвляется. Проводник повел Скулкрафта по восточной ветви. Они пересекли озера Маркетт, Лазаль и Куббакунна и достигли места впадения реки Найвы, главного притока этого ответвления, выходящей из озера, которое кишело змеями с золотистыми головками. Наконец, пройдя через небольшое озеро Узава, экспедиция достигла озера Итаска, откуда начинается западная ветвь реки Миссисипи.

Озеро Итаска, или Ла-Биш, как его называли французы, имеет в длину не более семи – восьми миль и окружено холмами- мрачными от темной хвои растущих на них сосен. По мнению Скулкрафта, озеро находится на высоте 1500 футов над уровнем моря, но эта цифра не слишком достоверна, так как в распоряжении начальника экспедиции не было нужных приборов.

Возвращаясь к озеру Касс, путешественники, двигаясь по западному ответвлению Миссисипи, исследовали главные его притоки. Затем Скулкрафт побывал у индейцев, населявших эти области, и заключил с ними договоры.

Итак, задание было выполнено, и теперь Миссисипи была изучена от устья до истоков. Экспедиция собрала множество любопытных материалов о нравах, обычаях, истории и языке туземцев. Естествознание обогатилось немалым количеством новых или почти неизвестных видов животных и растений.

Но деятельность американцев не ограничивалась этими правительственными экспедициями. В новые области устремилось множество трапперов. По большей части совершенно безграмотные, они не могли внести своими открытиями вклад в науку. Иначе обстояло дело с Джемсом Патти, опубликовавшем рассказ о своих романтических приключениях и опасных переходах в области, лежащей между Новой Мексикой и Новой Калифорнией. Спустившись по реке Хила до ее устья,

Патти посетил малоизвестные племена – такие, как джотан, эйотаро, паповар, мокки, юма, мохава, набахо и другие, сношения с которыми раньше были очень редкими. На берегах Рио-Эйотарио он обнаружил развалины древних памятников, каменные стены, рвы и старые гончарные мастерские, а в ближайших горах – медные, свинцовые и серебряные рудники.

Очень любопытным путевым дневником мы обязаны также доктору Вилларду; во время трехлетнего пребывания в Новой Мексике он проплыл по Рио-Гранде от ее истока до устья.

Наконец в 1831 году капитан Уайет и его брат исследовали штат Орегон и область, примыкающую к Скалистым горам.

Экспедиции в Центральную Америку после путешествия Гумбольдта следовали тоже одна за другой. Еще в 1787 году Бернаскони открыл развалины Паленке,[92] впоследствии столь знаменитые.

В 1822 году Антонио дель Рио опубликовал их подробное описание, сопроводив его даже несколькими рисунками Фредерика Вальдека, будущего исследователя этого мертвого города.

Капитан Гийом Дюпэ и художник Кастаньеда за 1805-1807 годы совершили одно за другим путешествия в провинцию Чиапа и в Паленке. Результатом их экспедиций явилось великолепное сочинение с рисунками, изданное в 1830 году.

В 1832 году исследователь Вальдек прибыл в Паленке и прожил там два года. Он проводил раскопки, снимал планы и разрезы, делал чертежи памятников, занимался копированием их еще не разгаданных иероглифов и собрал множество совершенно новых материалов как по естественной истории, так и о нравах обитателей страны.

Надо также упомянуть полковника Хуана Галиндо, исследователя Паленке, Копана[93] и других городов, таящихся в глубине тропических лесов Центральной Америки.

Труды Гумбольдта, изданные им после длительного пребывания в экваториальной Америке, послужили толчком к развитию географической науки, но в дальнейшем оно чрезвычайно замедлилось из-за борьбы испанских колоний с метрополией. Но, едва только местные правительства добились какого-то подобия устойчивости, как отважные путешественники устремились в глубь материка, который тогда был поистине «новым светом», потому что из-за ревнивой подозрительности испанцев он долго оставался недоступным для ученых.

Теперь естествоиспытатели и инженеры начинают разъезжать по Южной Америке и даже обосновываются там. А вскоре в 1817-1820 годах правительства Австрии и Баварии решают послать в Бразилию совместную научную экспедицию во главе со Шпиксом и Марциусом. Путешественники собрали многочисленные материалы по ботанике, этнографии, статистике и географии этих малоизвестных областей, а Марциус написал о флоре страны монументальный труд. Это издание, напечатанное на средства правительства Австрии и Баварии, является в своем роде образцовым.

Примерно в то же время прусский генерал-майор, принц Вид-Нейвид, которому мир, заключенный в 1815 году, принес неожиданный досуг, увлекся естествознанием, географией и историей. Он вместе с натуралистами Фрейрциссом и Селловым совершил даже путешествие с научной целью во внутренние области Бразилии и уделил большое внимание изучению природы, в особенности животного мира.

Спустя несколько лет, в 1836 году уже прославившийся, несмотря на свою молодость, французский натуралист Альсид Орбиньи получил от администрации Национального музея предложение возглавить экспедицию для изучения природы Южной Америки. В течение восьми лет Орбиньи ездил по Бразилии, Уругваю, Аргентине, Патагонии, Чили, Боливии и Перу.

«Такое путешествие, – сказал Дамур в речи, произнесенной им на похоронах Орбиньи, – совершенное в областях столь различных по своему растительному и животному миру, по климату, по составу почвы и по нравам обитателей, на каждом шагу представляет новые опасности. Орбиньи, наделенный крепким здоровьем и неисчерпаемым энтузиазмом, преодолевал препятствия, которые отпугнули бы многих путешественников. Однажды в холодных областях Патагонии, среди диких племен, все время враждовавших между собой, ему пришлось принять участие в войне и сражаться в рядах племени, оказавшего ему гостеприимство. К счастью для отважного путешественника, победу одержала его сторона, и он мог свободно продолжать свой путь».

Потребовалось тринадцать лет напряженного труда, чтобы обработать результаты этих путешествий. Сочинение Орбиньи, затрагивающее почти все отрасли знания, оставляет далеко позади себя все, что было раньше напечатано о Южной Америке. История, археология, зоология, ботаника занимают там почетное место. Но наиболее важный раздел этого энциклопедического произведения посвящен человеку Америки. В нем автор изложил все данные, собранные им самим относительно физических особенностей, нравов, языков и верований народов Южной Америки, а также проанализировал и подверг критике сведения по этому вопросу, полученные им из вторых рук.

ЧАСТЬ II 

Глава первая. Кругосветные путешествия русских и английских мореплавателей.

Торговля мехами в России. – Крузенштерн назначен начальником экспедиции. – Нукухива. – Нагасаки. – Исследование берегов Японии. – Иессо (Хоккайдо). – Айны. – Сахалин. – Возвращение в Европу. – Отто Коцебу. — Стоянка на острове Пасхи. – Атолл Пенрин (Тонгарева). — Острова Радак. – Возвращение в Россию. – Второе путешествие. – Изменения, происшедшие на Таити и на Сандвичевых (Гавайских) островах. — Путешествие Бичи. – Остров Пасхи. — Питкэрн и мятежники с «Баунти». — Архипелаг Туамоту. – Таити и Сандвичевы (Гавайские) острова. – Острова Бенин. – Литке. – «Квебрадо» Вальпараисо. — Неделя в Чили. – Ново- Архангельск (Ситха). – Колоши. – Уналашка. – Каролинские острова. — Пироги каролинцев. – Гуам, пустынный остров. – Природа островов Бонин. – Чукчи, их нравы и их шаманы. – Возвращение в Россию.  

В начале XIX века русские мореплаватели также стали совершать кругосветные путешествия. До этого времени их исследования ограничивались главным образом Азией, и из русских моряков известны были Беринг, Чириков, Шпанберг, Лаксман, Креницин и Сарычев.[94] Последний принимал деятельное участие в путешествии англичанина Биллингса, которое продолжалось десять лет, потребовало значительных затрат, но не дало тех результатов, каких можно было от него ожидать.

Иван Федорович Крузенштерн (1770–1846) был первым русским путешественником, совершившим кругосветное плавание с научной целью, а также для установления торговых отношений с Японией.

В 1793 году Крузенштерна направили в Англию для прохождения практического стажа на флоте, насчитывавшем тогда в своей среде самых искусных моряков мира. После шести лет этой суровой школы он вернулся на родину, в совершенстве овладев специальностью и воодушевленный идеями о той роли, какую может играть Россия в восточной Азии.

Во время двухлетнего пребывания в Кантоне, в 1798–1799 годах, Крузенштерн имел возможность наблюдать оживленную торговлю, которую вели в Китае английские купцы, привозившие пушнину с северо-западных берегов Русской Америки.[95]

Торговля эта завязалась после третьего путешествия Кука, и англичане уже извлекли из нее огромные прибыли в ущерб русским купцам, прежде снабжавшим китайские рынки пушным товаром, доставленным по суше.

Впрочем, один русский предприниматель, по фамилии Шелехов, организовал в 1785 году торговую компанию, которая обосновалась на острове Кадьяк (в заливе Аляска), расположенном между Америкой, Камчаткой и Алеутскими островами, и стала быстро расширять свою деятельность. Правительство поняло тогда, какую выгоду оно может извлечь из своих далеких, ранее считавшихся бесплодными окраин, и направило через Сибирь на Камчатку военные подкрепления, продовольствие и строительные материалы.

Крузенштерну, однако, было ясно, что эти подкрепления недостаточны, что штурманы русских кораблей неопытны, а морские карты ненадежны. Из-за неточности карт ежегодно гибло много судов. Не следует забывать и о порче мехов за время двухлетнего пути от Америки до Охотска, а оттуда до Кяхты.

Хотя лучшими идеями всегда бывают самые простые, но они приходят в голову в последнюю очередь. Крузенштерн первый доказал настоятельную необходимость установить прямую связь морем между Алеутскими островами – местом промысла — и Кантоном – самым важным рынком сбыта.

По возвращении в Россию Крузенштерн попытался заинтересовать своими идеями графа Кушелева, морского министра, но получил от него совершенно обескураживающий ответ. Только после воцарения Александра I, когда на пост морского министра вступил адмирал Мордвинов, у Крузенштерна появились какие-то надежды.

Вскоре, по совету министра коммерции графа Румянцева, император поручил Крузенштерну самому привести в исполнение предложенные им проекты. 7 августа 1802 года его назначили командиром двух судов, которым предстояло исследовать северо-западные берега Америки.

Но пока что был назначен только начальник экспедиции; офицеры и матросы не были подобраны, а что касается судов, то от мысли найти их в пределах России пришлось отказаться. Не оказалось подходящих и в Гамбурге. Только в Лондоне капитан-лейтенанту Юрию Лисянскому, будущему помощнику Крузенштерна, и кораблестроителю Разумову удалось подыскать два корабля, признанных ими более или менее соответствующими своему назначению. Они были названы «Надежда» и «Нева».

И.Ф. Крузенштерн

Правительство решило воспользоваться случаем, чтобы направить в Японию посла, Н. П. Резанова, с многочисленной свитой и великолепными подарками для японского государя.

4 августа 1803 года оба корабля, полностью загруженные и имевшие на борту 134 человека, покинули Кронштадтский рейд. Он и ненадолго остановились в Копенгагене и в Фалмуте, чтобы заменить часть купленной в Гамбурге солонины и проконопатить «Надежду», швы которой разошлись во время бури, застигшей экспедицию в Северном море.

После краткой остановки на Канарских островах Крузенштерн тщетно искал, как это делал до него Лаперуз, мифический остров Ассенцао, о существовании которого шел спор в течение трехсот лет. Затем Крузенштерн направился к Южной Америке и занялся поисками мыса Фрио, но при всем желании не мог установить его местоположение, так как самые новейшие описания и карты давали различные определения, колебавшиеся от 23°06' до 22°34' южной широты. Очутившись в виду берегов Бразилии, он прошел между островами Гал и Альварадо (Лаперуз ошибочно указал, что этот пролив опасен для плавания) и 21 декабря 1803 года пристал к острову Санта-Катарина. Необходимость сменить на «Неве» грот-мачту и фок-мачту вынудила Крузенштерна задержаться здесь на пять недель. Португальские власти оказали ему очень радушный прием.

4 февраля оба корабля возобновили свой путь. Они были готовы к тому, чтобы встретить опасности Южного моря [Тихого океана] и обогнуть мыс Горн – ужас мореплавателей.

До широты Земли Штатов (остров Эстадос) погода все время стояла хорошая, но затем налетели жестокие шквалы с градом и снегом, которые сменились густыми туманами, сопровождавшимися крупной зыбью. Все это сильно затрудняло ход кораблей. 24 марта неподалеку от западного входа в Магелланов пролив корабли в густом тумане потеряли друг друга из виду. Им удалось снова встретиться лишь на острове Нукухива.

Отказавшись от мысли пристать к острову Пасхи, Крузенштерн достиг Маркизских, или Мендосовых, островов и определил положение островов Фату-Хука и Уа-Хука, которые были названы островами Вашингтона открывшим их в 1791 году американским капитаном Инграмом. Инграм открыл их на несколько недель раньше капитана Маршана, давшего им название островов Революции. Крузенштерн посетил остров Хива-Оа (Доминико) и встретил на острове Нукухива двух европейцев — англичанина, по имени Роберте, и француза Кабри, которые оказали ему большую помощь благодаря знанию местного языка.

Татуированный абориген острова Нукухива

Во время этой стоянки не произошло никаких сколько-нибудь примечательных событий. В своем описании островов Крузенштерн во многом повторил то, что уже было сообщено Куком — те же подробности о нравах и поведении островитян, их познаниях в сельском хозяйстве, жадности к изделиям из железа и т. п.

Из наблюдений, сделанных Крузенштерном, следует привести описание многочисленных групп, во главе которых стояли вожди или их родственники, жрецы и выдающиеся военачальники, обязанные кормить своих подданных в голодные времена.

«Сочлены сих сообществ, – рассказывает Крузенштерн, — различаются одни от других разными знаками, насеченными на их теле. Так, например, принадлежащие к сообществу короля, коих числом двадцать шесть, имеют на груди четырехугольник, длиною в 6, а шириною в 4 дюйма. Англичанин Робертс есть член сего сообщества… Робертс уверял меня, что он никогда бы не вступил в такое сообщество, если бы не принудил его к тому крайний голод. Сие уверение, по-видимому, столь противоречащее существу вещи (ибо принадлежащие к таким сообществам не только обеспечены в рассуждении их пропитания, но и, по признанию самого Робертса, пользуются отличием, о приобретении коего стараются многие), возбудило во мне подозрение и заставило думать, не сопряжено ли такое отличие с некоторой потерею естественной свободы?» (Выдержки из отчетов русских путешественников приводятся по первым изданиям. (Ред.)).

Ознакомление с окрестностями порта Анна-Мария,[96] где бросили якорь русские корабли, повело к открытию бухты Чичагова; вход в нее, правда, труден, но ока так хорошо защищена сушей, что самая сильная буря не вызывает в ней никакого волнения.

Во время посещения Крузенштерном Нукухивы там еще процветало людоедство. Однако путешественник нигде не упоминает о том, что он сам являлся очевидцем канибальских пиршеств.

В общем Крузенштерну был оказан ласковый прием местным вождем, который, по-видимому, не обладал большой властью над туземцами.

Русский мореплаватель признается, что вынес бы об островитянах благоприятное впечатление, если бы не встретил двух европейцев, чьи компетентные и объективные свидетельства полностью совпадали.

На острове Нукухива

«В обращении с нами, — рассказывает он, – оказывали они [нукухивцы] всегда добросердечие. При мне были столько честны, что отдавали нам каждый раз кокосовые орехи прежде получения за оные по условию кусков железа. К рубке дров и налитию бочек водой предлагали всегда свои услуги… Общее всем островитянам сего океана воровство примечали мы редко. Они казались всегда довольными и веселыми. Открытые черты лица их изображали добродушие… Англичанин и француз, обращавшиеся с ними многие годы, согласно утверждали, что нукухивцы имеют жестокие обычаи; что веселый нрав их и лицо, изъявляющее добродушие, не соответствуют нимало действительным их свойствам, что один страх наказания и надежда на получение выгод удерживают их страсти, которые, впрочем, свирепы и необузданны. Европейцы сии, как очевидные тому свидетели, рассказывали нам со всеми подробностями, с каким остервенением нападают они во время войны на свою добычу, с какой поспешностью отделяют от трупа голову, с какой жадностью высасывают кровь из черепа и совершают, наконец, мерзкий свой пир… Долго не хотел я тому верить, все желал еще сомневаться в истине сих рассказов. Но, во-первых, известия сии единообразно сообщены нам от двух, не согласных между собой и разных земель, иностранцев, которые долго между ними живут и всему были не только очевидцы, но даже участники…

Во-вторых, рассказы их согласовывались с теми признаками, которые сами мы во время краткого пребывания своего приметить могли, ибо нукухивцы ежедневно предлагали нам в мену человечьи головы, также оружия, украшенные человечьими волосами, и домашнюю посуду, убранную людскими костями; сверх сего движениями и знаками часто изъявляли нам, что человеческое мясо почитают они вкуснейшим яством».

Эти рассказы следует считать преувеличенными. Истина должна находиться где-то посередине между оптимистическими описаниями Кука и Форстера и утверждениями двух упомянутых европейцев, из которых, во всяком случае, один, бывший дезертиром, заслуживал мало доверия.

А сами мы до того, как достигли высокого уровня цивилизации, на котором теперь находимся, не прошли ли мы все ступени той же лестницы? В эпоху каменного века отличались ли наши нравы от нравов первобытных жителей Океании?

Не станем же упрекать этих представителей человечества за то, что они не могли достичь более высокой ступени развития. Они никогда не представляли собой единого народа. Рассеянные среди безбрежного океана, разделенные на мелкие племена, не зная ни земледелия,[97] ни полезных ископаемых, не имея связи с окружающим миром, ни в чем не нуждаясь – благодаря климату, в котором они жили, – они неизбежно должны были остановиться в своем развитии, совершенствуя только отдельные второстепенные области искусства и ремесел. И все же сколько раз их ткани, инструменты, лодки, сети приводили в восхищение путешественников!

18 мая 1804 года «Надежда» и «Нева» покинули Нукухиву и направились к Сандвичевым (Гавайским) островам, где Крузенштерн решил остановиться, чтобы запастись свежей провизией. Сделать это на Нукухиве он не мог, так как достал там только семь свиней.

Но его надежды были обмануты. Когда корабли легли в дрейф у юго-западного берега острова Гавайи, туземцы привезли очень мало продуктов. К тому же в обмен они не хотели ничего другого, кроме сукна, которым Крузенштерн не мог их снабдить. Он сразу же пустился в дальнейший путь к Камчатке и Японии,[98] оставив «Неву» у деревни Кеалакеакуа, где капитан Лисянский рассчитывал раздобыть продовольствие.

14 июля «Надежда» входила в порт Петропавловска, главного города Камчатки; команду ожидали там свежая провизия и заслуженный отдых. 30 августа «Надежда» снова вышла в море и направилась в Японский порт Нагасаки.

Встреченный густыми туманами и штормами, Крузенштерн вновь безуспешно пытался разыскать несколько островов, которые были обозначены на карте, найденной на борту захваченного Ансоном испанского галиона; существование этих островов картографами то признавалось, то отвергалось.

Затем «Надежда» миновала плохо изученный пролив Ван-Димена (Осуми) между островами Киу-Сиу (Кюсю) и Танегасима. Уточнив положение архипелага Лиу-Киу (Рюкю), который, по мнению англичан, находился к северу от пролива Ван-Димена, а по мнению французов – гораздо южнее, Крузенштерн заснял береговую линию провинции Сацума, вдоль которой он теперь шел.

«Сия часть берега, – рассказывает Крузенштерн, – весьма приятна. Мы, плыв от оного в недалеком расстоянии, могли видеть все совершенно ясно и любовались прекраснейшими видами. Частая и скорая перемена в положении корабля представляла взору нашему беспрерывные новые картины. Весь берег состоит из высоких холмов, имеющих вид то купола, то пирамиды, то обелиска, и охраняемых, так сказать, тремя облежащими высокими горами. Роскошная природа украсила великолепно сию страну, но трудолюбие японцев превзошло, кажется, и самую природу. Возделывание земли, виденное нами повсюду, чрезвычайно и бесподобно. Обработанные неутомимыми руками долины не могли бы одни возбудить удивление в людях, знающих европейское настоящее земледелие, но, увидев не только горы до их остроконечных вершин, но и вершины каменных холмов, составляющих край берега, покрытые прекраснейшими нивами и растениями, нельзя было не удивляться… Темно-серый мрачный цвет каменистого вещества, служащего оным основанием, в противоположность с плодоносными вершинами представлял такой вид, который был для нас совершенно новым. Другой предмет, обративший на себя наше внимание, была аллея, состоявшая из высоких дерев и простирающаяся вдоль берега через горы и долины, пока досягало зрение. В некотором между собою расстоянии видны были беседки, вероятно служащие местами для отдохновения пешеходцев. Нельзя, кажется, иметь более попечения об удобности прохожих. Аллеи должны быть в Японии необыкновенны. Мы видели одну подобную сей в близости Нагасаки, также и на острове Меак-Сима».

Как только «Надежда» стала на якорь у входа в бухту Нагасаки, на борту корабля появились многочисленные «даймио», (Даймио – японские чиновники. (Ред.)), передавшие Крузенштерну приказ не приближаться к берегу. Хотя русские были осведомлены о политике изоляции, которой придерживалось японское правительство, они все же не рассчитывали встретить такой оскорбительный прием, имея на борту посла России, соседней с Японией могущественной державы. Мореплаватели надеялись также, что им будет предоставлена относительная свобода и они смогут ею воспользоваться для сбора сведений об этой, в то время столь мало известной стране, о которой голландцы – представители единственного государства, имевшие в нее доступ, – считали своим долгом хранить полное молчание. Но гости из России обманулись в своих ожиданиях. Не добившись тех привилегий, которыми пользовались голландцы, русские моряки во время своего пребывания у берегов Японии находились под тщательным и унизительным над- вором и даже были задержаны в качестве пленных.

Хотя послу разрешили сойти на берег с вооруженной охраной- неслыханная, беспримерная льгота, – матросы не могли покидать на шлюпках свой корабль. Когда им позволили высаживаться на берег, то небольшое пространство, отведенное для их прогулок, огородили высоким частоколом и охраняли двумя военными отрядами.

Запрещение посылать письма в Европу через Батавию, запрещение общаться с капитанами голландских судов, запрещение послу покидать отведенный ему дом, запрещение… Это слово лаконически характеризует не слишком сердечный прием, оказанный японцами.

Крузенштерн воспользовался длительной стоянкой в бухте Нагасаки для того, чтобы полностью разоружить свой корабль и произвести необходимые починки. Работа подходила к концу, когда японские чиновники сообщили Резанову о прибытии императорского посланца, носившего столь высокий сан, что, по словам переводчиков, «он удостаивался лицезреть ноги его императорского величества».

Эта знатная особа начала с того, что заявила об отказе от царских подарков под тем предлогом, что император вынужден был бы отправить посольство с ответными подарками, а это противоречит обычаям страны; затем было объявлено строжайшее запрещение какому бы то ни было русскому судну заходить в японские порты и категорическое предписание, чтобы русские моряки ничего не покупали. Но одновременно посланец сообщил, что японский император принимает на себя стоимость всех материалов, доставленных для ремонта судна, и всего продовольствия, которым русских снабдили до этого дня. Попутно он осведомился, скоро ли окончится починка «Надежды». Крузенштерн понял намек с полуслова и ускорил приготовления к отплытию.

Поистине не с чем было поздравлять себя, прождав здесь с октября до апреля и получив, наконец, подобный ответ. Одна из задач, поставленных правительством, не только не была достигнута, но напротив, ни один русский корабль не мог больше пристать в японском порту. Недальновидная, внушенная подозрительностью политика, на полстолетия задержавшая экономический расцвет Японии!

17 апреля «Надежда» снялась с якоря и приступила к гидрографическим исследованиям, давшим весьма успешные результаты. До Крузенштерна только Лаперуз изучал моря, простирающиеся между Японией и Азиатским материком. Русский мореплаватель стремился связать свои исследования с работами предшественника и восполнить пробелы, которые за недостатком времени Лаперузу пришлось оставить в описании этих морей.

«Намерение мое состояло, – пишет Крузенштерн, – в следующем: обозреть юго-западный и северо-западный берег Японии и определить пролив Сангарский,[99] которого ширина по всем лучшим картам (как-то: Арро-Смита[100] и находящейся в атласе Лаперузова путешествия) составляет более ста миль, но японцы полагают одну только голландскую милю; исследовать западный берег острова Иессо, отыскать остров Карафуто, который по японским картам должен находиться между Иессо и Сахалином и которого существование казалось мне весьма вероятным; описать с точностью сей пролив и исследовать остров Сахалин от мыса Крильон до северо-западного берега, откуда, если найдется там хорошее якорное место, намерен я был послать баркас в канал, разделяющий Сахалин от Татарии, дабы действительно увериться, возможен ли или нет проход оным… Наконец, пройти новым проливом между Курильскими островами севернее канала Буссоли».

Этот тщательно разработанный Крузенштерном план был почти полностью осуществлен. Ему не удалось лишь исследовать западный берег Японии и Сангарский пролив (Цугару), а также пролив, отделяющий остров Сахалин от материка. Задачу довести до конца эту важную работу русскому мореплавателю поневоле пришлось оставить на долю последующих путешественников.

Крузенштерн вошел в Корейский пролив и установил, что долгота острова Тсус-Сима (Цусима), по его определению, на 36 минут отличается от долготы, установленной Лаперузом. Русский путешественник пришел вместе с тем к одинаковому выводу с французским мореплавателем, отметив, что склонение магнитной стрелки в этом районе крайне незначительно. Так как местоположение Сангарского пролива (Цугару), отделяющего Иессо (Хоккайдо) от Нипона (Хонсю), было определено лишь приближенно, Крузенштерн решил уточнить его. Устье пролива между полуостровом Сангар (Таппи-Саки) на юге (41°16'30" северной широты и 219°46' восточной долготы) и мысом Надежды (Шираками-Саки) на севере (41°25'10" северной широты и 219°50'30" восточной долготы) имеет в ширину не больше десяти миль. Между тем Лаперуз, который, не исследовав его, доверился карте голландского путешественника Фриза, указал ширину пролива, в этом месте равной ста десяти милям. Поправка была существенная.

Крузенштерн не вошел в этот пролив. Он хотел проверить, существует ли в действительности остров Карафуто, Чока или Шиша, обозначенный между Иессо[101] и Сахалином на карте, изданной в 1802 году в Петербурге и основывавшейся на карте, привезенной в Россию японцем Кода. Крузенштерн прошел на близком расстоянии вдоль берега Иессо, дал названия главнейшим мысам и заливам и ненадолго остановился у северной оконечности острова, у входа в пролив Лаперуза. Тут он узнал от японцев, что Сахалин и Карафуто[102] – это один и тот же остров.

10 мая 1805 года, пристав у Иессо (Хоккайдо), Крузенштерн очень удивился, не обнаружив на берегу никаких признаков весны. На деревьях не было листьев, местами еще лежал толстый слой снега; по мнению путешественника, такую низкую температуру в это время года можно было наблюдать на широте Архангельска. Объяснение этому явлению смогли дать лишь позже, когда лучше изучили направление холодного течения, которое идет из Берингова пролива вдоль Камчатки, Курильских островов и Иессо.

Во время этой короткой стоянки, а также остановки, сделанной Крузенштерном на Сахалине, он имел возможность наблюдать жизнь айнов,[103] – народа совершенно не похожего на японцев (во всяком случае на тех из них, которые изменились под влиянием общения с Китаем) и, по-видимому, владевшего всем островом Иессо до того, как там обосновались японцы.

«Их рост, одеяние, образ лица и язык, – сообщает путешественник, – доказывают, что они одного происхождения [с сахалинцами], почему Де Фриз, капитан корабля Кастрикома, хотя и был в Аниве и Аткизе, но, не узнав пролива Лаперузова, мог остаться при мнении, что оба сии места находятся на одном и том же острове…

Айны среднего и все почти ровного роста, не выше 5 футов и 2 или 4 дюймов; цвет лица так темен, что близко подходит к черному, борода густая и большая, волосы черные и жесткие, висящие книзу… Женщины чрезвычайно безобразны: весьма темный цвет их, черные как уголь, через лицо висящие волосы, синие губы и насеченные на руках изображения при нечистом и неопрятном одеянии, не удобны к тому, чтобы они могли понравиться… Впрочем, надобно отдать им справедливость в том, что они чрезвычайно скромных нравов… Айны более всего отличаются добросердечием, изображающимся ясно в чертах лица их. Примеченные нами поступки их подтверждали то совершенно…

Деревня айнов на острове Сахалине

Одеяние айнов состоит по большей части из кож дворовых собак и тюленей. Я видел некоторых, однако, в другом платье, подобном камчадальской парке, которая не иное что есть, как просторная рубашка, надеваемая сверху на нижнее платье. Жители берега Анивы одеты были все в шубы. Сапоги свои делают они из кож тюленьих. Женское платье вообще из оных же».

Миновав пролив Лаперуза, Крузенштерн остановился в заливе Анива на острове Сахалин. Там было столько рыбы, что для чистки и сушки ее две японские фактории нанимали свыше четырехсот айнов. Здесь не ловили рыбу сетями, а просто черпали ведрами во время отлива.

Затем русские мореплаватели произвели съемку залива Терпения, который раньше был лишь частично исследован голландцем Де Фризом; в глубине залива в него впадает река, названная Крузенштерном Невой. Прервав обследование берегов Сахалина, русские моряки приступили к съемке Курильских островов, положение которых было ранее определено недостаточно точно. 5 июня 1805 года «Надежда» возвратилась в Петропавловск, где высадила на берег посла и его свиту.

В июле, пройдя пролив Надежды (Расева) между Мацувой и Расевой, двумя из Курильских островов, Крузенштерн возобновил съемку восточного берега Сахалина, вблизи мыса Терпения. Прилегающая к нему местность с холмами, покрытыми зеленой травой и низкорослыми деревьями, и побережьем, окаймленным кустарником, имела довольно живописный вид. Дальше от берега взору представлялась унылая цепь высоких гор.

Путешественник прошел на своем корабле вдоль всего пустынного, не имеющего гаваней берега до мысов Марии и Елизаветы. Между ними простирается большая бухта, в глубине которой расположена маленькая деревня из двадцати семи домов – единственное поселение, увиденное русскими моряками после того, как они покинули бухту Анива. Деревня была населена не айнами, а гиляками.

После этого Крузенштерн вошел в пролив, который отделяет Сахалин от материка; но едва он оказался на расстоянии пяти миль от устья, как лот показал в средней части пролива глубину всего в шесть морских сажень. Нечего было и думать о том, чтобы двигаться дальше. Капитан отдал приказ лечь в дрейф, и от корабля отвалил баркас, который получил задание обследовать фарватер пролива, двигаясь от берега к берегу до тех пор, пока глубина окажется менее трех саженей. Баркасу пришлось бороться против очень сильного течения, идущего с юга, так что плавание было крайне тяжелым; это течение приписывают не без основания реке Амур, устье которой находится невдалеке.[104]

Помня совет губернатора Камчатки не приближаться к берегам Татарии, подвластной Китаю, чтобы не возбуждать недоверия и подозрительности этой державы, Крузенштерн отказался от продолжения съемки. Пройдя еще раз вдоль цепи Курильских островов, «Надежда» вернулась в Петропавловск.

Начальник экспедиции воспользовался пребыванием в этом порту для того, чтобы произвести необходимый ремонт своего судна и чтобы восстановить памятник капитану Кларку, принявшему после смерти Кука начальство над его последней экспедицией, и Делилю де ла Кройеру, французскому астроному, спутнику Беринга в 1741 году.

Во время последней стоянки Крузенштерн получил собственноручное письмо русского императора, который, в знак удовлетворения его работой, прислал ему орден святой Анны.

4 октября 1805 года «Надежда» двинулась, наконец, в обратный путь, в Европу, следуя вдоль восточного побережья Курильских и Японских островов, и затем, пройдя пролив Баши, она вошла 21 ноября в гавань Макао (Аомынь). Крузенштерн очень удивился, не застав там «Невы», которая, согласно его инструкции, должна была доставить с Кадьяка груз мехов; на вырученные от их продажи деньги он предполагал закупить китайские товары; Крузенштерн решил ждать «Неву».

Макао (Аомынь) явил взорам путешественников картину былого величия.

«Обширные здания, – говорится в отчете, – на пространных местах, окружаемые великими дворами и садами, по большей части пусты. Число живущих здесь португальцев весьма уменьшилось. Лучшие дома частных людей принадлежат сочленам факторий голландцев и англичан… В Макао считается от 12 до 15 тысяч жителей, из коих большую часть составляют китайцы, умножившиеся в сем городе столько, чтo выключая монахов и монахинь, редко увидеть можно европейца на улице. «У нас более монахов, нежели воинов», – сказал мне один из здешних граждан, и сие было совершенно справедливо. Число здешних солдат не превосходит 150, между коими нет ни одного европейца. Все вообще макаоские и гоаские мулаты, даже и офицеры не все из европейцев. С таким малым гарнизоном трудно защищать четыре великие крепости».

В ту минуту, когда «Надежда» собиралась сняться с якоря, появилась, наконец, «Нева». Это произошло 3 ноября. Оба корабля направились к острову Вампу, лежащему перед устьем Жемчужной реки (Си-Цзян), близ Кантона. После многочисленных, отнявших уйму времени проволочек, которые Крузенштерну удалось преодолеть благодаря твердой, но примирительной тактике, а также посредничеству английских купцов, доставленная партия пушного товара была там выгодно продана.

9 февраля 1806 года снова соединившиеся «Надежда» и «Нева» снялись с якоря и вместе двинулись через Зондский пролив. Пройдя Индийский океан, они в темноте опять потеряли друг друга, и до конца путешествия им больше не пришлось встретиться. 4 мая, после пятидесяти шести дней плавания от Зондского пролива и семидесяти девяти дней от Макао (Аомыня), «Надежда» стала на якорь в бухте Святой Елены.

«Кроме острова Святой Елены, – сообщает Крузенштерн, — неизвестно мне ни одно лучшее место для получения свежих потребностей по долговременном плавании. Рейд совершенно безопасен и удобнее, нежели в заливе Симона и Столовом у мыса Доброй Надежды. Вход, если с осторожностью держаться к берегу, весьма легок, а при отходе нужно только поднять якорь и поставить паруса, чтобы выйти в море. Здесь довольно всякого рода жизненных потребностей, а особливо наилучшего овоща. В два или три дня можно запастись всем достаточно».

Отплыв 21 апреля, Крузенштерн прошел между Шетландскими и Оркнейскими островами, чтобы избегнуть Ла-Манша, где можно было встретить французских корсаров, и после благополучного плавания 7 августа 1806 года возвратился в Кронштадт.

О.Е. Коцебу

Путешествие Крузенштерна хотя и не может быть поставлено в один ряд с путешествиями Кука и Лаперуза, представляет все же значительный интерес. Мы не обязаны этому мореплавателю каким-либо важным открытием,[105] но он проверил и уточнил открытия своих предшественников. В конце концов, роль путешественников XIX столетия чаще всего и должна была сводиться к этому, так как благодаря прогрессу науки на их долю оставалось завершение работ более ранних мореплавателей.

В кругосветном путешествии Крузенштерна сопровождал сын известного драматурга Августа Коцебу.[106] Молодой Отто Коцебу (1787-1846), бывший в то время гардемарином,[107] быстро продвинулся по службе. Он имел чин лейтенанта, когда в 1815 году ему было вверено командование только что построенным и снаряженным на средства графа Н. П. Румянцева бригом «Рюрик». Этот небольшой корабль имел всего двадцать семь членов экипажа и был вооружен двумя пушками. Коцебу получил задание исследовать наименее изученные области Океании и отыскать Северо-восточный морской проход из Тихого в Атлантический океан.

Коцебу вышел из Кронштадта 15 июля 1815 года, сделал остановку в Копенгагене, затем в Плимуте и после очень тяжелого плавания 22 января 1816 года обогнул мыс Горн и вступил в Тихий океан. Следуя вдоль американского побережья, он зашел в Талькауано на чилийском берегу, после чего продолжал свой путь. 26 марта «Рюрик» миновал необитаемый островок Сала-и-Гомес и направился к острову Пасхи, где Коцебу надеялся встретить такой же дружелюбный прием, какой был оказан его предшественникам, Куку и Лаперузу. Но едва русские высадились на берег и смешались с толпой туземцев, наперебой предлагавших фрукты и съедобные коренья, как их окружили со всех сторон и принялись с такой наглостью обворовывать, что пришлось пустить в ход оружие и как можно скорее вернуться на корабль, спасаясь от града камней. В течение кратковременного посещения острова русские моряки успели лишь заметить, что большое количество гигантских каменных статуй, которые Кук и Лаперуз видели, срисовали и измерили, теперь лежали опрокинутые.

16 апреля русский мореплаватель достиг острова Пука-Пука, названного Схаутеном Собачьим. Коцебу присвоил ему название Сомнительный, чтобы подчеркнуть расхождение между широтой, которую указывали для этого острова старинные мореплаватели, и той, которую он определил по своим собственным наблюдениям. По Коцебу, этот остров расположен на 14°50' южной широты и 138°47' западной долготы.

В последующие дни в северной части архипелага Туамоту был открыт необитаемый остров Румянцева (Тикен), получивший свое название в честь инициатора экспедиции, и остров Спиридонова с лагуной посредине, который является не чем иным, как атоллом Такапото в том же архипелаге Туамоту; затем была открыта цепь мелких островов Рюрика (Арутуа) и остров Крузенштерна (Тикахау).

28 апреля «Рюрик» находился на траверзе предполагаемого местоположения островов Баумана, но поиски их оказались тщетными. По-видимому, это название было дано одной из групп островов, на которой русские моряки успели уже побывать раньше.

Как только прошли опасный архипелаг Туамоту, Коцебу направился к цепи островов, виденных в 1788 году Севером, который, не приставая к ним, дал им название Пенрин (Тонга-рева). Мореплаватель определил центральные координаты этой группы островов (9°1'35" южной широты и 157°44'32" западной долготы), похожих на Туамоту, очень низких, но тем не менее обитаемых.

Когда «Рюрик» очутился в пределах видимости, от берега отошла большая флотилия, и туземцы с пальмовой ветвью в руке, под размеренный шум весел, сопровождаемый глухим заунывным пением многочисленных певцов, стали приближаться к борту судна. Чтобы избежать какой-либо неожиданности, Коцебу велел, чтобы все пироги выстроились по одну сторону корабля, и сразу же с помощью веревки началась обменная торговля. Прибывшие туземцы предлагали перламутровые крючки в обмен на куски железа. Островитяне были совершенно голые, если не считать набедренной повязки, и отличались крепким телосложением и воинственным видом.

Туземцы, которые с самого начала были очень возбуждены, вскоре стали вести себя вызывающе. Они принялись беззастенчиво жульничать, а на протесты отвечали самыми неприкрытыми угрозами. Размахивая копьями над головой, они издавали воинственные крики и, казалось, подстрекали друг друга к нападению.

Когда Коцебу счел, что наступило время положить конец этим враждебным демонстрациям, он приказал дать холостой выстрел из ружья. В мгновение ока в пирогах не осталось ни одного человека. При звуке выстрела островитяне, не сговариваясь, дружно кинулись в воду. Вскоре головы вынырнувших пловцов показались на поверхности; несколько успокоившись после такого предупреждения, островитяне снова приступили к мене. Наибольшим успехом у пенринцев, по мнению Коцебу походивших на жителей Нукухивы, пользовались гвозди и куски железа. Хотя туземцы и не татуировались, все их тело было испещрено крупными шрамами.

У большинства островитян были очень длинные ногти, а у командиров пирог они выступали на семь сантиметров – изумительная мода, которой никто до тех пор не наблюдал у народов Океании.

Теперь корабль окружали тридцать шесть лодок; на них находилось триста шестьдесят человек. Рассудив, что с теми слабыми силами, какими он располагал, со столь малочисленным экипажем «Рюрика» всякая попытка высадиться на берег была бы неблагоразумной, Коцебу поднял паруса, так и не собрав больше никаких сведений, об этих воинственных островитянах.

Продолжая путь к Камчатке, мореплаватель 21 мая обнаружил две группы островов, соединенных между собой цепью подводных коралловых рифов. Он назвал их островами Кутузова (Утирик) и Суворова (Така), определил их местоположение и решил позже вернуться и побывать на берегу. Туземцы на быстроходных пирогах приблизились к «Рюрику», но, несмотря на настойчивые приглашения русских, не решались подняться на палубу. Они с изумлением рассматривали корабль, с исключительной живостью, свидетельствовавшей об их уме, говорили о чем-то между собой и бросали на палубу плоды пандануса[108] и кокосовые орехи.

Гладкие черные волосы, в которые были воткнуты цветы, украшения, свисавшие вокруг шеи, домотканая одежда, закрывавшая их от пояса до колен, а главное – открытое и ласковое выражение лиц отличали туземцев этих островов, относящихся к Маршаллову архипелагу, от жителей Пенрина (Тонгарева).

19 июня «Рюрик» вошел в порт Петропавловск на Камчатке, и в течение двадцати восьми дней экипаж был занят починкой корабля. 15 июля Коцебу поднял паруса и спустя пять дней высадился на острове Беринга,[109] для северной оконечности которого им были установлены следующие координаты: 55?17'18" северной широты и 164054'23" западной долготы.

Туземцы, встреченные Коцебу на этом острове, носили, подобно жителям американского побережья, одежды из тюленьих шкур и моржовых кишок. Копья, которыми они пользовались, были снабжены наконечниками из зубов этих животных. Запасы провизии – китовое и тюленье мясо – хранились в ямах, вырытых в земле. От очень грязных, покрытых шкурами хижин туземцев несло отвратительным запахом тухлого жира. У них были лодки из шкур, и они ездили на санях, запряженных собаками.

Их способ приветствия очень забавен: они трутся носами, затем каждый поглаживает себя рукой по животу, словно поздравляя себя с тем, что съел какой-то вкусный кусок; наконец, если они хотят кому-нибудь выразить большое почтение, они плюют себе на руки и натирают слюной лицо своего друга.

Продолжая идти вдоль берега Америки к северу, русский капитан открыл у выхода из Берингова пролива бухту Шишмарева, остров Сарычева и под конец – глубокий залив, о существовании которого раньше ничего не было известно. Коцебу надеялся, что в конце залива обнаружится проход, и через него ему удастся попасть в полярные моря, но его ожидания не оправдались. Этот залив мореплаватель назвал своим именем, а мыс, расположенный у входа в него, – именем Крузенштерна.[110]

Подгоняемый ветром, «Рюрик» повернул на юг и 6 сентября достиг Уналашки (Лисьи острова), остановился потом на несколько дней в Сан-Франциско и направился к Сандвичевым (Гавайским) островам, где были произведены важные съемки и собран очень интересный научный материал.

Покинув этот архипелаг, Коцебу направился к островам Суворова и Кутузова, открытым им несколько месяцев назад. 1 января 1817 года он увидел остров Меджит, которому дал название острова Нового года. Четыре дня спустя он открыл цепь низких лесистых островов, окруженных барьером из рифов, сквозь который корабль с трудом проложил себе путь.

При появлении шлюпки под командой лейтенанта Шишмарева, туземцы убежали, но вскоре вернулись, держа в руке ветку дерева и крича «айдара» («друг»). Русский офицер повторил это же слово и подарил туземцам несколько гвоздей, в обмен на которые моряки получили ожерелья и цветы, украшавшие шеи и головы островитян.

После того как произошел обмен подарками, решились показаться и остальные туземцы. В течение всего пребывания русских на этих островах они видели сердечные проявления дружбы, встречали подобный же восторженный, хотя и скромный прием. Один из туземцев, по имени Рарик, отнесся к русским исключительно приветливо; от него они узнали, что его остров, как и вся примыкающая цепь островков и атоллов, носит название Отдия.

Чтобы отблагодарить туземцев за сердечный прием, Коцебу оставил им петуха и курицу и посеял в огороде, который по его распоряжению возделали моряки, семена некоторых растений в надежде, что они здесь вызреют; но он не учел крыс, расплодившихся на этом острове и уничтоживших посевы.

От одного из вождей, по имени Лангедиак, Коцебу получил подробные сведения, доказавшие, что эта малонаселенная группа островов недавнего происхождения. 6 февраля он пустился в дальнейшее плавание, дав открытому им архипелагу название островов Румянцева (Не путать с островом Румянцева (Тикен) в архипелаге Туамоту. (Ред.)).

На следующий день группа из пятнадцати островков, на которых русские моряки встретили всего трех человек, получила название острова Чичагова (Эрикуб). Далее лежала цепь островов Аракчеева (Кавен), Траверсе (Аур) и Крузенштерна (Аилук). На первом из этих архипелагов Коцебу встретил со стороны «тамона», или вождя, более чем дружеский прием. Все торжественно отмечали появление гостей: одни молчанием – как та «королева», которой этикет запрещал отвечать на обращенные к ней слова, – другие танцами, криками и песнями, где часто повторялось имя «Тотабу» (Коцебу). Сам вождь, приехав за Коцебу в пироге, нес его на плечах до берега, к которому лодка не могла пристать.

Кругосветное путешествие О. Е. Коцебу

На островах Траверсе (Аур) русский мореплаватель заметил в толпе туземцев, взобравшихся на палубу корабля, двух островитян, чьи лица и татуировка говорили о том, что они чужеземцы. Один из них, по имени Каду, особенно понравился командиру, подарившему ему несколько кусков железа. Коцебу был удивлен, что тот не проявил такой радости, как его товарищи. Объяснение этому он получил в тот же вечер.

Когда все островитяне покидали корабль, Каду настойчиво попросил у Коцебу разрешения остаться на «Рюрике» и больше не возвращаться на Аур. Командир уступил этим настояниям лишь очень неохотно.

«…Каду, – рассказывает Коцебу, – обратился к своим товарищам, его ожидавшим, и объявил им решимость свою остаться на корабле… Удивление, произведенное тем на всех лодках, превосходит всякое описание; тщетно туземцы старались отвратить его от принятого намерения; он пребыл непоколебим; наконец возвратился еще раз друг его Эдок, говорил с ним весьма долго и с жаром, а когда увидел, что все убеждения его остались безуспешными, то хотел увести его насильственным образом; но тут Каду оттолкнул от себя друга своего, после чего лодки отвалили… Я велел постлать ему постель подле меня… Каду вменил себе в большую честь, что положили его подле Тамона корабля».

Уроженец одного из Каролинских островов, расположенного на расстоянии свыше трехсот лье от архипелага, где он теперь жил, Каду вместе с Эдоком и еще двумя земляками был застигнут во время рыбной ловли сильной бурей. В течение восьми месяцев несчастные находились в море, то спокойном, то разъяренном, увлекаемые ветрами и течениями. Все это время они не испытывали недостатка в рыбе, но жажда жестоко терзала их. Когда запас дождевой воды, расходовавшийся ими очень скупо, истощился, им не оставалось ничего другого, как нырять в море, чтобы раздобыть на глубине менее соленую воду, которую они доставляли на поверхность в кокосовом орехе с проделанным в нем небольшим отверстием. Когда они очутились у острова Аур, вид земли, близость спасения не могли вывести их из состояния полной прострации, овладевшей ими.

Увидев железные инструменты, находившиеся в пироге чужеземцев, жители архипелага Аура приготовились убить их, чтобы овладеть этими сокровищами, но тамон взял пришельцев под свое покровительство. С тех пор прошло три года, и каролинцы благодаря своим более обширным познаниям приобрели некоторое влияние на хозяев острова. Когда показался «Рюрик», Каду был в лесу, далеко от берега. За ним сразу же послали, так как он считался великим путешественником и, возможно, сумел бы объяснить, что за чудовище приближается к острову. Каду, которому пришлось видеть европейские корабли, уговорил своих друзей выйти навстречу чужестранцам и оказать им дружественный прием.

Таковы были приключения Каду. Оставшись на «Рюрике», он сообщил названия остальных островов архипелага и сильно облегчил русским сношения с туземцами. Завернувшись в желтый плащ, с красным колпаком на голове, как у каторжника, Каду смотрел теперь свысока на своих прежних друзей и, казалось, перестал их узнавать. Во время посещения величественного седобородого старика, по имени Тижедиен, Каду принялся объяснять своим землякам управление парусами и назначение всех находившихся на судне предметов. Подобно многим европейцам, он заменял знания невозмутимым апломбом и находил ответ на любой вопрос.

Когда его спросили, для чего служит небольшая коробка, из которой один матрос доставал черный порошок и засовывал его себе в ноздри, Каду пустился рассказывать самые дикие небылицы; в заключение, в качестве неопровержимого доказательства, он поднес коробочку к своему носу. Отбросив ее тотчас же подальше от себя, он стал чихать и испускать такие вопли, что его перепуганные товарищи разбежались во все стороны; но когда приступ прошел, он умудрился представить случившееся в самом выгодном для себя свете.

Каду снабдил Коцебу также некоторыми общими сведениями относительно группы островов, на которых русские провели целый месяц, занимаясь их съемкой. Все острова были подвластны одному и тому же тамону, по имени Ламари, и носили местное название Радак. Несколько лет спустя Дюмон д'Юрвиль назвал их Маршалловыми. Каду сообщил, что дальше к западу простирается параллельная цепь островков, атоллов и рифов, называемая Ралик.

У Коцебу не было времени на ознакомление с ними и, направившись к северу, он 24 апреля вновь достиг Уналашки, где ему пришлось заняться ремонтом корабля, который получил очень серьезные повреждения во время двух сильных штормов. Погрузив на борт своего судна «байдарки» (лодки, обшитые шкурами) и пятнадцать алеутов, имевших опыт в плавании по полярным морям, командир снова приступил к изучению Берингова пролива.

Коцебу страдал от сильной боли в груди, которая появилась у него с тех пор, как у мыса Горн он был сбит с ног чудовищной волной и едва не выкинут за борт, что стоило бы ему жизни, если бы он не успел ухватиться за какую-то снасть. Теперь его состояние настолько ухудшилось, что 10 июля, пристав к острову Святого Лаврентия (в северной части Берингова моря), он должен был отказаться от проведения дальнейших работ и повернуть на юг.

1 октября «Рюрик» снова ненадолго остановился на Сандвичевых (Гавайских) островах, взял там семена и животных и к концу месяца вторично бросил якорь у острова Отдия под восторженные приветствия туземцев. Те с радостью увидели, что им привезли много кошек, так как жаждали избавиться от бесчисленных полчищ крыс, которые наводняли остров и уничтожали насаждения. Одновременно праздновалось возвращение Каду. Русские оставили ему набор инструментов и оружия, сделавших его самым богатым человеком на острове.

4 ноября, исследовав группу атоллов Ликиеп (Гейдена), «Рюрик» покинул острова Радак и к концу месяца стал на якорь у Гуама, одного из Марианских островов. Затем Коцебу остановился на несколько недель в Маниле, где ему удалось собрать интересные сведения о Филиппинах, которые мы сообщим впоследствии. Благополучно избегнув жестоких бурь, налетевших на корабль, когда он огибал мыс Доброй Надежды, «Рюрик» 3 августа 1818 года вошел в Неву и бросил якорь против дворца графа Румянцева.

Три года путешествия не были потрачены даром смелыми мореплавателями. Несмотря на свою малочисленность и небольшие размеры корабля, они не побоялись вступить в единоборство с опасными морями, полярным холодом и тропической жарой, посетить мало известные острова. Экспедиция сделала важные географические открытия, но еще более важное значение имели поправки к прежним наблюдениям. Две с половиной тысячи видов растений, из которых больше трети были раньше неизвестны, многочисленные материалы для изучения языка, этнографии, религии и нравов туземных племен – такова была богатая жатва, свидетельствовавшая о рвении, способностях и знаниях капитана, равно как об отваге и стойкости экипажа.

Поэтому, когда в 1823 году русское правительство решило отправить на Камчатку военные силы для того, чтобы положить конец контрабанде, шедшей в его владениях на северо-западном побережье Америки, командование этой экспедицией было доверено Коцебу. Он был назначен командиром фрегата «Предприятие», и ему предоставили самому выбрать путь до Камчатки и обратно, какой он сочтет наиболее подходящим для выполнения возложенного на него поручения.

Остров Таити

В бытность свою гардемарином Коцебу участвовал в кругосветном плавании Крузенштерна; теперь тот отдал под его начальство своего старшего сына; то же самое сделал и морской министр Моллер. Это свидетельствовало о доверии, которым пользовался Коцебу.

15 августа 1823 года экспедиция покинула Кронштадт; после захода в Рио-де-Жанейро она 15 января 1824 года обогнула мыс Горн и направилась к архипелагу Туамоту, где открыла остров Предприятие (Фангахина), обследовала острова Аракчеева, Румянцева, Карлсгофа, Пализера и 14 марта вошла в бухту Матаваи на Таити.

Со времени посещения этого архипелага Куком в нравах и образе жизни населения произошла полная перемена. В 1799 году на Таити обосновались миссионеры; они пробыли там десять лет, не обратив в христианство ни одного человека, не завоевав уважения и доверия местных жителей. После того как разразившиеся в начале XIX века на Таити восстания заставили миссионеров искать убежища на Эймео и других островах архипелага, их усилия увенчались большим успехом. В 1817 году король Таити, Помаре, призвал миссионеров обратно, подарил им участок земли в Матаваи и сам принял христианство. Его примеру вскоре последовала значительная часть туземцев.

Коцебу был в курсе этих изменений, но все же не предполагал увидеть на Таити такое широкое распространение европейских обычаев.

Когда пушечный выстрел возвестил о прибытии русского корабля, от берега отделилась шлюпка под таитянским флагом, и на «Предприятие» взошел лоцман, который искусно провел его к месту стоянки.

На следующий день, в воскресенье, русские, высадившись на берег, были очень удивлены тишиной, царившей на всем острове. Эта тишина нарушалась лишь духовными гимнами и псалмами, которые распевали островитяне у себя в хижинах. Церковь – крытое тростником, простое опрятное здание прямоугольной формы, к которому вела широкая длинная аллея из кокосовых пальм – была наполнена внимательной сосредоточенной толпой; мужчины стояли по одну сторону, женщины по другую; все держали в руках молитвенники. Голоса таитян часто присоединялись к пению миссионеров с большим старанием, но, увы! – без всякой гармонии и невпопад.

Набожность островитян была поистине примерной, но наряды, которые носили эти необыкновенные христиане, давали достаточный повод для развлечения путешественников. Черный фрак или английская военная куртка составляли всю одежду одних, между тем как на других был только жилет или рубаха, или штаны. Самые богатые носили суконные плащи; но все, зажиточные и бедные, считали чулки и ботинки совершенно ненужными.

Не менее забавно были одеты и женщины: на одних мужская рубаха, белая или полосатая, на других простой кусок холста, но на всех европейские шляпы. Если на знатных женщинах было цветное платье – высший шик, то оно заменяло всю остальную одежду.

В понедельник состоялась торжественная церемония. Регентша и королевская семья нанесли визит Коцебу. Высоким особам предшествовал церемониймейстер. Это был своего рода шут, одетый только в красную куртку; его ноги покрывала татуировка, создававшая иллюзию полосатых брюк; на нижней части спины была нарисована четверть круга с точно размеченными делениями. Он с самой комичной серьезностью выделывал прыжки, кривлялся, гримасничал и скакал.

На руках у регентши спал маленький Помаре III. Рядом с ней шла сестра короля, миловидная девочка лет десяти. Хотя царственный ребенок был одет, подобно своим соплеменникам, по-европейски, он, так же как и самые бедные из его подданных, не носил обуви. По настойчивым просьбам министров и знатных таитян, Коцебу приказал сшить ему пару ботинок, которые он должен был надеть в день своей коронации.

Сколько радостных криков, сколько проявлений удовольствия, сколько завистливых взглядов вызвала раздача безделушек придворным дамам! Какая драка началась из-за позолоченной узорной тесьмы, мельчайшие куски которой они вырывали друг у друга! Какое важное дело привлекло на палубу фрегата столько мужчин, явившихся с огромным количеством фруктов и свиней? То были просители, мужья несчастных таитянок, не присутствовавших при раздаче тесьмы, которая представляла для них большую ценность, чем бриллиантовые ожерелья для европейских женщин.

По истечении десяти дней Коцебу решил покинуть эту необычайную страну, где так странно переплетались цивилизация и варварство. Он направился к архипелагу Самоа, знаменитому тем, что там в 1787 году были убиты многие спутники Лаперуза.

Как отличались они от жителей Таити! Дикие и свирепые, недоверчивые и воинственные, туземцы с острова Роза едва осмелились подняться на палубу «Предприятия». Один из них при виде голой руки какого-то матроса не смог даже удержаться от жеста, столь же красноречивого, как и свирепого, говорившего о его каннибальских наклонностях.

Вскоре по мере увеличения числа пирог возросла и наглость туземцев. Пришлось ударами багра отталкивать пироги, и фрегат возобновил свой путь, оставив позади утлые челноки свирепых островитян.

Острова Ойолава, Флат и Пола, составляющие, как и остров Роза, часть архипелага Мореплавателей (Самоа), были пройдены почти без остановки, и Коцебу направился к островам Радак, где он был так дружелюбно принят во время своего первого путешествия. Но при виде большого корабля островитяне испугались, набились до отказа в свои пироги или убежали в глубь острова, а на берегу выстроилась группа туземцев и с пальмовой ветвью в руках двинулась навстречу чужеземцам, умоляя о мире.

При этом зрелище Коцебу быстро спустился вместе с врачом Эшшольцем в шлюпку, приналег на весла и, приблизившись к берегу, закричал: «Тотабу айдара!» («Коцебу друг»). Произошла полная перемена. Обращенные к русским мольбы туземцев сменились веселыми криками, проявлениями неподдельной радости; одни бросились навстречу друзьям, другие помчались к своим землякам сообщить о прибытии Коцебу.

Командир «Предприятия» с удовольствием узнал, что Каду все еще жил на Ауре под покровительством главного тамона Ламари, чью благосклонность он купил ценой половины своих богатств. Из всех животных, оставленных Коцебу на Отдии, уцелели только кошки, ставшие дикими, но они до сих пор не смогли уничтожить полчища крыс, наводнявших остров.

Мореплаватель провел несколько дней среди своих друзей, развлекавших его драматическими представлениями. 6 мая он пустился в путь к островам Ликиеп (Гейдена), которые не успел полностью исследовать во время своего первого путешествия. Приступив к их съемке, Коцебу предполагал впоследствии вернуться к изучению Радака, но плохая погода помешала ему, и он вынужден был направиться к Камчатке.

С 7 июля по 20 июля экипаж корабля наслаждался там вполне заслуженным отдыхом. Затем «Предприятие» снова вышло в море и 7 августа бросило якорь в Ново-Архангельске (Ситха) на американском берегу. Однако фрегат, на смену которому прибыло «Предприятие», все еще находился в порту и должен был оставаться там до 1 марта следующего года. Коцебу воспользовался этим промежутком времени, чтобы посетить Сандвичевы (Гавайские) острова; в декабре 1824 года он бросил якорь у острова Оаху.

Гавань Роно-Руру или Гонолулу является наиболее безопасной на всем архипелаге. Поэтому уже в то время в нее заходило много судов, и остров Оаху имел шансы стать важнейшим островом архипелага и затмить Гаваи или Овайги. Уже теперь город имел полуевропейский вид; каменные дома сменили первобытные хижины; правильно разбитые улицы с лавками, кафе, винными погребками, бойко посещавшимися матросами китобойных судов и торговцами пушниной, а также вооруженная артиллерией крепость были наиболее очевидными признаками быстрых перемен.

Со времени открытия большей части островов Океании миновало пятьдесят лет, и повсюду произошли такие же резкие изменения, как на Сандвичевых островах.

«Торговля мехами, – говорит Дезборо Кули, – возникшая на северо-западном побережье Америки, вызвала удивительные перемены на Сандвичевых островах, представляющих по своему местоположению выгодное пристанище для занятых этой торговлей судов. Купцы имели обыкновение зимовать здесь, чиниться и запасаться провизией; с наступлением лета они возвращались к берегам Америки, чтобы пополнить свой груз. Островитяне в обмен на продукты питания требовали железные орудия и, в особенности, ружья; не задумываясь о последствиях своего поведения, корыстолюбивые торговцы спешили удовлетворить их желания. Огнестрельное оружие и припасы, являвшиеся самыми ходкими предметами обмена, в изобилии доставлялись на Сандвичевы острова. В результате островитяне вскоре стали наводить страх на своих гостей; они часто захватывали мелкие суда и проявляли энергию (вначале сочетавшуюся с жестокостью), которая доказывала наличие у них стремления к независимости. В эту эпоху один из тех замечательных людей, какие нередко появляются на сцене, когда готовятся крупные события, завершил революцию, начатую европейцами, Камеха-меха, вождь, уже прославившийся на этих островах во время последнего рокового посещения Кука, захватил королевскую власть, подчинил себе, став во главе армии в шестнадцать тысяч человек, соседние острова и собирался воспользоваться своими победами для проведения задуманных им обширных планов развития страны. Он отдавал себе отчет в превосходстве европейцев и считал делом своей чести подражание им. Еще в 1796 году, когда эти острова посетил капитан Бротон, король запросил, должен ли он его встретить артиллерийским салютом. Утверждают, что, начиная с 1817 года, он имел армию из семи тысяч солдат, вооруженных ружьями; в составе этой армии находилось не меньше пятидесяти европейцев.

Камехамеха, начав свою карьеру с убийства и узурпации, в конце концов заслужил неподдельную любовь и восхищение своих подданных, которые считали его каким-то сверхчеловеческим существом и оплакивали его смерть более искренними слешами, чем те, что обычно проливаются над прахом монарха».

После смерти Камехамеха, когда русская экспедиция прибыла на Оаху, островами правил молодой король Рио-Рио, который вместе с женой гостил в Англии, и управление островами на время его отсутствия находилось в руках вдовствующей королевы Кааху-Ману.

Коцебу, воспользовавшись пребыванием ее и первого министра на одном из соседних островов, посетил вторую жену Камехамеха.

Жилище было обставлено по европейской моде стульями, столами и зеркалами. Полы были устланы прекрасными циновками, на которых лежала Нома-Хана; на вид ей можно было дать не больше сорока лет. Ростом в пять футов восемь дюймов, она отличалась такой тучностью, что имела в обхвате бесспорно не меньше четырех футов. Ее черные как смоль волосы были тщательно подобраны кверху, увенчивая круглую, как шар, голову. Приплюснутый нос и толстые губы не отличались красотой, и все же у нее было благообразное, приятное лицо.

«Прекрасная дама» вспомнила, что десять лет назад видела Коцебу. Поэтому она приняла его очень хорошо; но, как только она начинала говорить о муже, слезы подступали к ее глазам, и ее печаль не казалась деланной. Для того, чтобы дата смерти государя всегда была перед глазами, она распорядилась вытатуировать у себя на руке следующую простую надпись: «6 мая 1819 года».

Христианка, строго соблюдавшая, как и большая часть жителей, религиозные обряды, королева повела Коцебу в церковь – простое большое здание, в котором, однако, было не так много народу, как в церкви на Таити. Нома-Хана производила впечатление очень развитой женщины, умела читать и проявляла особый интерес к науке письма, той науке, «которая приближает отсутствующих». Желая проявить свое расположение к русскому командиру и одновременно дать ему доказательство своих познаний, она переслала ему с послом письмо, составление которого отняло у нее несколько недель.

Другие дамы немедленно пожелали сделать то же самое, и Коцебу чуть не изнемог под тяжестью посыпавшихся на него посланий. Единственным средством положить конец эпистолярной эпидемии было поскорее сняться с якоря, что Коцебу и сделал без дальнейших промедлений.

Однако перед отплытием он принял на борту корабля королеву Нома-Хану, которая явилась разодетая в парадный туалет. Вообразите себе великолепное шелковое платье персикового цвета, отделанное широкой черной вышивкой, платье, сшитое на европейскую фигуру, а потому чересчур короткое и узкое. Из-под него виднелись не только ступни ног в грубой мужской обуви, рядом с которыми ноги Карла Великого могли бы показаться принадлежащими китаянке, но и коричневые икры, толстые и голые, напоминавшие балконные балясины. Ожерелье из красных и желтых перьев, гирлянда живых цветов, служащая знаком военного отличия, шляпа из итальянской соломки, украшенная искусственными цветами, завершали этот роскошный и смешной наряд.

Нома-Хана обошла корабль, расспросила обо всем виденном, а затем, устав от стольких чудес, проследовала в капитанскую каюту, где ее ждал обильный ужин. Королева опустилась на диван, но это хрупкое изделие не смогло выдержать такое величие и подогнулось под тяжестью принцессы, тучность которой, без сомнения, сильно способствовала ее карьере.

Покинув эту стоянку, Коцебу вернулся в Ново-Архангельск (Ситха), где оставался до 30 июля 1825 года. Затем он снова посетил Сандвичевы острова, придя туда спустя некоторое время после того, как адмирал Байрон доставил на Гавайи останки умерших в Лондоне короля Рио-Рио и его жены.

Пополнив в Оаху запасы продовольствия, русский путешественник достиг островов Радак, произвел съемку Пескадорских островов, открыл группу островов Эшшольца (Бикини) и 15 октября пристал к берегам Гуама. После многомесячного пребывания в Маниле, во время которого частые сношения с местными жителями дали ему возможность неизмеримо лучше изучить географию и природу Филиппин, он 23 января 1826 года двинулся в дальнейший путь. В это время на Манилу прибыл новый испанский губернатор со значительным отрядом войск; ему удалось подавить восстание, и население Филиппин надолго отказалось от мысли отделиться от Испании.

10 июля 1826 года «Предприятие» вернулось в Кронштадт после трехлетнего плавания. За это время русские моряки посетили северо-западные берега Америки, Алеутские острова, Камчатку и Охотское море, произвели детальную съемку значительной части островов Радак и собрали новые данные о том процессе развития, какой переживали тогда многие племена Океании. Благодаря, самоотверженным трудам сначала Шамиссо,[111] а потом профессора Эшшольца были собраны многочисленные образцы флоры и фауны, и последний подготовил к печати описание свыше двух тысяч животных; кроме того, он собрал очень интересные сведения относительно образования коралловых островов Южного моря (Тихого океана).

Между тем английское правительство энергично возобновило поиски Северо-западного прохода, желая, наконец, внести ясность в эту волнующую проблему, решения которой так давно и тщетно искали. В то время, как Парри морским путем и Франклин по суше пытались достичь Берингова пролива, капитан Фредерик Уильям Бичи получил инструкцию пройти возможно дальше по этому проливу, а затем вдоль северного берега Америки, чтобы подобрать измученных лишениями и усталостью путешественников, если они, разумеется, смогут добраться до него.

На корабле «Блоссом», отплывшем из Спитхеда 19 мая 1825 года, Бичи зашел для пополнения запасов в Рио-де- Жанейро и, обогнув 26 сентября мыс Горн, вступил в Тихий океан. После кратковременной стоянки у берегов Чили он посетил остров Пасхи, где разыгрались точно такие же сцены, какими сопровождалось пребывание там Коцебу во время его первого путешествия. Сначала такая же радушная встреча со стороны туземцев, вплавь добирающихся до «Блоссома» или привозящих на пирогах жалкие продукты своего острова; затем, когда англичане высаживаются на берег, те же нападения – с градом камней и палицами, – которые приходится энергично отражать ружейными выстрелами.

4 декабря капитан Бичи заметил остров, сплошь покрытый зеленью. То был знаменитый в те времена остров, где обнаружили потомков мятежников с «Баунти», высадившихся там в результате драматических происшествий, которые в конце XVIII столетия живо волновали общественное мнение Англии.[112]

В 1781 году лейтенант Блай, один из офицеров, отличившихся под начальством Кука, был назначен командиром «Баунти» и получил предписание взять на Таити хлебные деревья и другие растения, чтобы доставить их на Антильские острова, именовавшиеся у англичан Западной Индией. Обогнув мыс Горн, Блай сделал остановку у берегов Тасмании, а затем достиг бухты Матаваи, где погрузил хлебные деревья; некоторое количество их он взял также на Намуке, одном из островов архипелага Тонга. До тех пор плавание не было, отмечено никакими особыми событиями и, казалось, должно было благополучно закончиться. Но высокомерный характер капитана, его грубое и деспотическое обращение восстановили против него почти весь экипаж. Был составлен заговор, и 28 апреля перед восходом солнца, когда корабль находился невдалеке от Тофуа, вспыхнул мятеж.

Захваченный в постели восставшими матросами, связанный по рукам и ногам, прежде чем он смог оказать какое-нибудь сопротивление, Блай в одной рубахе был выведен на палубу, и после некоего подобия суда, на котором председательствовал лейтенант Флетчер Кристиен, его вместе с восемнадцатью оставшимися верными ему членами экипажа спустили в шлюпку, снабдили небольшим количеством продовольствия и покинули на произвол судьбы среди открытого океана. Испытав муки жажды и голода, счастливо избегнув страшных бурь и зубов диких туземцев Тофуа, Блай сумел достигнуть острова Тимор, где ему был оказан теплый прием.

«Я предложил моим спутникам высадиться на берег, – рассказывает Блай. – Некоторые едва могли передвигать ноги. От нас остались лишь кожа да кости; мы были покрыты ранами, наша одежда превратилась в лохмотья. В этом состоянии радость и благодарность вызвали слезы на наших глазах, а жители Тимора молча, с выражением ужаса, удивления и жалости смотрели на нас. Так с помощью провидения мы преодолели невзгоды и трудности столь опасного путешествия!»

Путешествие действительно было опасным; сорок один день плыли они по плохо изученным морям в шлюпке, которая не имела даже палубы, с более чем скудным запасом продовольствия; ценой неслыханных лишений им удалось проплыть свыше полутора тысяч лье, потеряв за это время лишь одного матроса, убитого в самом начале туземцами Тофуа!

Что касается мятежников, то их история представляет исключительный интерес и чрезвычайно поучительна.

Они направились на Таити, куда их влекла надежда на беззаботное существование; те, кто принимал наименее активное участие в мятеже, остались там. Кристиен же снова пустился в путь; его сопровождали восемь матросов, решивших следовать за ним до конца, десять туземцев с Таити и Тубуаи и двенадцать таитянок.

Никто больше ничего не слышал о них.

Оставшиеся на Таити в 1791 году были схвачены капитаном Эдуардсом, командиром «Пандоры», которую английское правительство послало на поиски бунтовщиков с предписанием доставить их в Англию. Но «Пандора» налетела на подводный риф в проливе Энтерпрайз, и при этой катастрофе четверо мятежников и тридцать пять матросов погибли. Из десяти мятежников, доставленных в Англию вместе с потерпевшими кораблекрушение моряками «Пандоры», трое были приговорены к смертной казни.

Прошло двадцать лет, прежде чем были получены некоторые сведения о судьбе Кристиена и тех, кого он повел за собой. В 1808 году американское торговое судно пристало к острову Питкэрн, чтобы пополнить на нем свой груз тюленьих шкур. Капитан считал остров необитаемым; но, к величайшему его изумлению, к борту корабля подошла пирога с тремя юношами-метисами, довольно хорошо говорившими по-английски. Удивленный капитан стал их расспрашивать и узнал, что их отец служил под начальством лейтенанта Блая.

Одиссея (Одиссея – здесь в смысле: жизнь, полная приключений. (ред.) этого офицера английского флота в то время была известна всему миру и служила предметом вечерних бесед на баках[113] кораблей всех стран. Поэтому американский капитан захотел подробнее разобраться в необыкновенном происшествии, пробудившем в его памяти воспоминания об исчезновении мятежников с «Баунти».

Спустившись на берег, капитан встретился с англичанином, по фамилии Смит, состоявшим когда-то членом экипажа «Баунти», и тот рассказал ему следующее:

Покинув Таити, Кристиен направился прямо к Питкэрну, который очень прельщал его своим изолированным положением к югу от архипелага Туамоту, в стороне от обычных морских путей. Выгрузив имевшееся на «Баунти» продовольствие и сняв все снасти, Какие могли пригодиться, моряки сожгли корабль – не только для того, чтобы скрыть все следы, но также для того, чтобы ни один мятежник не мог убежать с острова.

Вначале пришельцы, увидев «мораи» (гробницы), испугались, не заселен ли остров. Но вскоре они убедились, что на нем никого не было. Они построили хижины и расчистили участки земли. Англичане милостиво предоставили туземцам, которых они увезли или которые сами добровольно последовали за ними, обязанности рабов. Как бы то ни было, два года протекли без особо крупных ссор. Но затем туземцы составили против белых заговор, однако те были предупреждены о нем одной из таитянок, и два главаря поплатились жизнью за свою неудавшуюся попытку.

Еще два года прошли тихо и спокойно, затем – новый заговор, в результате которого пять англичан, в том числе Кристиен, были зверски убиты. В свою очередь женщины, жалевшие об англичанах, зарезали оставшихся в живых таитян.

Находка одного растения, из которого можно было гнать что-то вроде водки, послужила несколько времени спустя причиной смерти одного из четырех уцелевших англичан; другого убили его товарищи; третий умер от болезни, и Смит, принявший имя Адамса, остался один главой маленькой общины из десяти женщин и девятнадцати детей, самым старшим из которых было не больше семи – восьми лет.

Этому человеку, много размышлявшему о своей прежней беспорядочной жизни, совершенно переродившемуся в результате раскаяния, пришлось исполнять обязанности отца, священнослужителя, мэра и короля. Своей справедливостью и твердостью он сумел завоевать неограниченное влияние в этой страной общине.

Необыкновенный наставник морали, который в дни своей молодости нарушал все законы, для которого раньше не существовало ничего святого, проповедовал теперь милосердие, любовь, согласие, и маленькая колония процветала под кратким, но в то же время твердым управлением этого человека, ставшего под конец жизни праведником.

Таково было моральное состояние колонии на Питкэрне в то время, когда у его берегов появился корабль Бичи. Мореплаватель, превосходно принятый жителями, пробыл там восемнадцать дней. Чистые хижины деревни стояли среди пандано- вых деревьев и кокосовых пальм, поля были хорошо возделаны; под руководством Адамса жители Питкэрна смастерили для себя с поистине изумительным искусством самые необходимые орудия. Эти метисы, обладавшие большей частью приятным и кротким лицом, были пропорционально сложены, что говорило о незаурядной силе.

После Питкэрна Бичи посетил острова Тимоэ, Гамбье (Мангарева), Гуд, Клермон-Тоннер, Серл, Уитсанди, Королевы Шарлотты, Техаи, Лансье, составляющие часть архипелага Туамоту, а также маленький остров, которому он дал название Байам-Мартин. Здесь мореплаватель встретил одного островитянина, по имени Ту-Вари, которого занесло туда бурей. Выехав со стапятьюдесятью земляками на трех пирогах с островка Анаа, чтобы принять участие в торжествах по поводу вступления на трон короля Помаре III, Ту-Вари был унесен западными ветрами далеко в сторону. Затем ветры стали неустойчивыми. Вскоре запасы провизии совершенно истощились, и несчастные были вынуждены поедать трупы умерших товарищей. Наконец Ту-Вари добрался до острова Барроу, расположенного посреди Опасного архипелага (Туамоту), где он раздобыл немного провизии; он снова пустился в море, но на этот раз плавание продолжалось недолго, так как у острова Байам-Мартин его пирога дала течь и ему пришлось там остаться.

В конце концов Бичи уступил мольбам Ту-Вари и взял его с женой и детьми к себе на корабль, чтобы отвезти на Таити. Назавтра, когда Бичи пристал к берегу Хеиоу, по одной из тех случайностей, какие бывают только в романах, Ту-Вари встретил там своего брата, который считал его давно погибшим. После первого порыва радостных излияний оба туземца важно уселись рядом и, нежно сжимая друг другу руки, принялись по очереди рассказывать о своих приключениях.

10 февраля Бичи отплыл от Хеиоу, прошел в виду островов Мелвилл и Крокер и 18-го стал на якорь у Таити, где ему с трудом удалось пополнить запасы продовольствия. Туземцы требовали теперь полноценные чилийские доллары и европейскую одежду – иначе говоря, то, чего на «Блоссоме» совершенно не было. После приема регентши на борту корабля капитан получил приглашение на вечер, который должен был состояться в его честь в королевской резиденции, в Папеэте. Но, когда англичане явились, оказалось, что во дворце все спали. Регентша забыла о своем приглашении и легла спать раньше обычного. Тем не менее она весьма милостиво приняла своих гостей и, несмотря на строгий запрет миссионеров, устроила небольшую вечеринку с танцами. Празднество, впрочем, должно было протекать, так сказать, в молчании, чтобы шум его не достиг ушей полицейских, разгуливавших на берегу. По этой детали можно судить о том, как мало свободы предоставлял миссионер Притчард высшей знати Таити. Какой же свободой пользовались широкие массы туземцев?

3 апреля юный король нанес визит Бичи, и тот подарил ему от имени Адмиралтейства превосходное охотничье ружье. Отношения стали самые сердечные, и влияние, которое сумели завоевать английские миссионеры, еще более укрепилось в результате радушия и предупредительности, постоянно проявлявшихся по отношению к островитянам командованием «Блоссома».

Покинув Таити, Бичи 26 апреля достиг Сандвичевых островов, где сделал остановку дней на десять, и направился в дальнейший путь к Берингову проливу и Северному Ледовитому океану. Полученные инструкции предписывали ему идти вдоль берега Америки до тех пор, пока позволит состояние льдов. "Блоссом" остановился в заливе Коцебу, мало гостеприимном и мало приятном месте; там англичане много раз встречались с туземцами, но не могли получить никаких сведений о Франклине и его отряде. Затем Бичи выслал навстречу этому неустрашимому исследователю палубный баркас под командованием лейтенанта Элсона. Тот не смог продвинуться дальше мыса Барроу (71°23? северной широты) и вынужден был вернуться к «Блоссому». Надвинувшиеся льды заставили «Блоссом» 13 октября, при ясной и очень морозной погоде, покинуть Берингов пролив.

Чтобы использовать зимнее время, Бичи посетил гавань Сан-Франциско, а 25 января 1827 года снова стал на якорь в Гонолулу на Сандвичевых островах. Благодаря искусной политике английского правительства эта страна делала большие успехи на пути прогресса.

Количество домов увеличилось; город принимал все более и более цивилизованный вид; в порт часто заходили многочисленные английские и американские суда; создан был даже собственный флот, насчитывавший пять бригов и восемь шхун. Земледелие процветало; появились обширные плантации кофе, чая, пряностей, и предпринимались попытки использовать заросли сахарного тростника, прекрасно произраставшего на островах.

После стоянки в апреле в устье реки Кантон в Южном Китае «Блоссом» приступил к съемке архипелага Рюкю, цепи островов, соединяющих Японию с Формозой (Тайвань), и группы островов Бонин, на которых исследователь не обнаружил никаких животных, кроме больших зеленых черепах.

Покончив с этими работами, «Блоссом» вновь направился к северу; но так как метеорологические условия оказались менее благоприятными, ему удалось на этот раз достичь лишь 70°40'. В этом пункте оставили на берегу продовольствие, одежду и инструкции на тот случай, если Парри или Франклину удалось бы сюда добраться.

Прокрейсировав здесь до 6 октября, Бичи скрепя сердце решил вернуться в Англию. По дороге он зашел в Монтерей, Сан-Франциско, Сан-Блас, Вальпараисо, обогнул мыс Горн, сделал остановку в Рио-де-Жанейро и 21 октября стал на якорь в Спитхеде.

Перейдем к рассказу об экспедиции русского капитана Федора Петровича Литке (1797–1882), давшей важные результаты. Отчет о ней написан очень увлекательно и остроумно. Поэтому мы кое-что позаимствуем из него.

«Сенявин» и «Моллер», два грузовых судна, построенные в России, прекраснo держались на воде, но второе из них было довольно тихоходным – недостаток, из-за которого на протяжении почти всего пути корабли шли отдельно. «Сенявиным» командовал Литке, «Моллером» – М. Н. Станюкович.[114]

1 сентября 1826 года оба судна покинули Кронштадт. Они зашли в Копенгаген и в Портсмут, где были приобретены физические и астрономические приборы, и сразу же по выходе из Ла-Манша потеряли друг друга из виду. «Сенявин», о плавании которого мы будем преимущественно рассказывать, остановился на Тенерифе, где Литке рассчитывал соединиться со Станюковичем.

Между 4 и 8 ноября на этот остров обрушился страшный ураган, какого там никогда не наблюдали со времени завоевания Канарских островов. Три корабля затонули на самом рейде Санта-Крус; два других, выброшенные на берег, были разбиты в щепу. Реки и ручьи, переполнявшиеся из-за небывало сильных дождей, снесли сады, каменные ограды, здания, уничтожили много больших плантаций, почти полностью разрушили один из фортов, превратили часть городских домов в развалины, загромоздившие ряд улиц. Триста – четыреста человек погибли при этом стихийном бедствии, убытки от которого исчислялись во много миллионов пиастров.[115]

Ф.П. Литке

Экспедиция Литке к Новой Земле

В январе оба судна соединились в Рио-де-Жанейро и до мыса Горн шли вместе. Здесь им встретились обычные бури и туманы, которые опять разъединили их. «Сенявин» направился к бухте Консепсьон.

«3 марта расстояние наше, – рассказывает Литке, – до ближайшего берега по счислению было только 8 миль, но густой туман скрывал его. Ночью туман рассеялся, а рассвет явил нам зрелище неописанного величия и прелести: зубчатая с острыми пиками цепь Андосов резко обрисовалась на небесной лазури, первыми лучами солнца озаренной! Не буду умножать числа тех, кои терялись в тщетных усилиях передать другим чувства свои при первом виде подобных картин природы. Они неизъяснимы, подобно великолепию самого зрелища. Переливы цветов, постепенное освещение облаков и неба с возвышением солнца неподражаемо прелестны. К сожалению, зрелище сие, как все в высокой степени изящное в природе, было непродолжительно: с увеличением массы света в атмосфере огромный исполин сей, казалось, погружался в бездну, а взошедшее солнце сгладило и следы его».

Чувство, пробудившееся в Литке при виде бухты Консепсьон, не похоже на то, которое ощущали некоторые из его предшественников. Он еще не забыл пышной растительности, окаймлявшей бухту Рио-де-Жанейро. Не удивительно, что этот берег показался ему довольно бедным. Жители, поскольку он успел узнать их за время очень короткой стоянки, обладали, по его впечатлениям, более приветливым характером и были более культурны, чем люди того же класса во многих других странах.

Войдя в гавань Вальпараисо, Литке увидел «Моллера», снимавшегося с якоря, чтобы идти на Камчатку. Команды обоих судов попрощались, и с этих пор каждое из них пошло своим путем.

Первую экскурсию офицеры и естествоиспытатели с «Сенявина» совершили в знаменитые «квебрадо».

«Это, – рассказывает путешественник, – ущелины в горах, улепленные, так сказать, маленькими хижинками, содержащими большую часть населения Вальпараисо. Наиболее населенное квебрадо есть то, которое подымается от юго-западного угла города; гранит, выходящий тут наружу, служит для строений надежным основанием, обеспечивающим их от разрушительного Действия землетрясений. Сообщение этих жилищ между собой и с городом совершается по узким тропинкам, проложенным по утесам, без всяких перил или уступов, по которым дети, резвясь, бегали вниз и вверх, подобно сернам. К немногим только домам, и то принадлежащим иностранцам, проведены тропинки уступами. Чилийцы считают это роскошью, совершенно лишнею и бесполезною. Престранное зрелище представляет лестница черепичных или пальмовых крыш под ногами – над головой такая же лестница порогов и огородцев. Я сначала пошел было с натуралистами, но они скоро завели меня в такое место, что я ни шагу вперед, ни шагу назад более не мог ступить; и потому вместе с одним из товарищей оставил их, пожелав им явиться домой с целыми головами, но тысячу раз думал лишиться своей, прежде нежели сошел вниз».

Когда после утомительной прогулки за несколько лье от Вальпараисо русские моряки верхом вернулись в город, они были очень удивлены тем, что встретившийся патруль заставил их, несмотря на протесты, спешиться.

«Был великий четверг, – рассказывает Литке, – от сего дня до страстной субботы не позволяется здесь, под великим штрафом, ни верхом ездить, ни петь, ни играть на инструментах, ни даже ходить в шляпе. Всякое дело, всякая работа, всякое увеселение строго на эти дни запрещается. Пригорок посреди города, на котором стоит театр, обращается на это время в Голгофу. Посреди огороженного щитами пространства воздвигается крест с изображением Христа. Перед сим местом набожные души приходили громкою молитвою смывать грехи свои. Я заметил только грешниц, но ни одного грешника; большая часть из них, конечно, твердо были уверены в получении благодати – ибо по пути шутили, смеялись, приближаясь к этому месту, принимали вид смиренный, преклоняли колена на несколько минут и потом продолжали путь с прежними шутками и смехом».

Нетерпимость и суеверия, проявления которых иностранцы встречали на каждом шагу, вызвали у русского путешественника вполне понятные размышления. Он с сожалением отмечал, сколько энергии и сил тратятся бесполезно вместо того, чтобы найти себе применение для морального совершенствования и развития материального благополучия страны.

По мнению Литке, Вальпараисо и его окрестности очень далеки от того, чтобы походить на райскую долину. Голые горы, прорезанные глубокими «квебрадо», песчаная равнина, среди которой возвышается город, высокая цепь Анд на заднем плане – все это, по правде говоря, мало напоминало рай.

Следы ужасного землетрясения 1823 года еще не вполне исчезли, и русские видели большие пространства, загроможденные развалинами.

15 апреля «Сенявин» снова вышел в море и направился в Ново-Архангельск (Ситха), куда и прибыл 24 июня после плавания, не ознаменовавшегося никакими примечательными событиями. Необходимость заняться починками, неизбежными после десятимесячного перехода, и выгрузка продовольствия, которое «Сенявин» доставил в адрес Российско-американской компании, задержали Литке в бухте Ситха на пять недель.

Эта часть северо-западного побережья Америки имеет дикий, но живописный вид. Высокие горы, покрытые до самой вершины густым темным лесом, образуют задний план панорамы. У входа в бухту на две тысячи восемьсот футов над уровнем моря возвышается гора Эджком, представляющая собой потухший вулкан. Внутри бухта усеяна лабиринтом островов, позади которых расположен Ново-Архангельск с крепостью, башнями и церковью. Город состоит из одного ряда домов, окруженных садами; в нем имеется больница, верфь, а за пределами городских стен раскинулась большая деревня индейцев из племени колошей. Город населяли русские, креолы и алеуты; из общего числа жителей в восемьсот человек триста находились на службе Компании. Но численность населения сильно колеблется в разное время года. Летом почти все уходят на охоту, а осенью, едва только успевают вернуться, снова отправляются на рыбную ловлю.

Ново-Архангельск не слишком богат развлечениями. По правде говоря, это поселение – одно из самых унылых, какое только можно вообразить, невыразимо мрачный, заброшенный уголок, где весь год, за исключением трех зимних месяцев, когда лежит снег, погода напоминает скорее осень, чем какое-либо другое время года. Все это не слишком важно для путешественника, находящегося здесь проездом; но те, кто там постоянно живет, должны обладать большим запасом философского терпения или очень сильным желанием не умереть с голода. Довольно крупная торговля ведется с Калифорнией, с туземцами и с иностранными кораблями.

Алеуты-охотники, состоящие на службе Компании, добывают меха выдры, бобров, лисицы и сусликов. Они бьют моржей, тюленей и китов, а во время хода рыбы ловят сельдь, треску, семгу, палтусов, налимов, окуней. На островах Королевы Шарлотты добывают раковины цукли, которые нужны Компании для обмена с североамериканскими племенами.

Индейцы, живущие между 46° и 60° северной широты, по-видимому, принадлежат к одному и тому же народу; во всяком случае, к такому выводу можно прийти на основании безусловного сходства их внешнего вида, обычаев, образа жизни и единства их языка.

Колоши, или ситкинцы, считают своим родоначальником человека, по имени Элькх, пользовавшегося покровительством ворона – первопричины всего сущего. Любопытно отметить, что в мифологии жителей Кодьяка, принадлежащих к эскимосам, эта птица также играет важную роль. По словам Литке, у колошей существует предание о потопе и несколько легенд, которые он считает сходными с греческими мифами.

Их религия представляет собой не что иное, как шаманство. Они не признают никакого высшего божественного существа, а верят в злых духов и в колдунов, которые предсказывают будущее, излечивают болезни и профессия которых переходит по наследству. Индейцы верят, что душа бессмертна; во всяком случае, души вождей не смешиваются с душами простых смертных, а души рабов остаются рабами и после смерти. Конечно, это верование мало утешительно.

Общественный строй у здешних туземцев патриархальный; они разделены на племена, которые, как и повсюду в Америке, имеют своей эмблемой какое-нибудь животное: волка, ворона, медведя, орла и т. д. Название этого животного чаще всего носит и само племя. У колошей имеются рабы – взятые на войне пленные. Участь этих рабов очень жалкая. Их хозяева имеют над ними право жизни и смерти. При некоторых церемониях, например, по случаю смерти вождя, рабов, которые уже ни на что не годны, приносят в жертву или же, наоборот, отпускают на свободу.

Недоверчивые и коварные, жестокие, мстительные, колоши не лучше и не хуже других туземцев, обитающих по соседству. Они выносливы, храбры, но ленивы и все работы по дому возлагают на жен, так как у них распространено многоженство.

Покинув Ситху, Литке направился на Уналашку.[116] Самым крупным поселением на этом острове является Иллюлюк, в котором насчитывается всего двенадцать русских и десять алеутов обоего пола.

Жизнь на этом острове была бы очень удобна и приятна, если бы не полное отсутствие леса; местное население вынуждено собирать плавник, выброшенный морем на близлежащие берега; среди принесенных течениями деревьев иногда попадаются целые стволы кипариса, камфарного дерева и еще какого-то, издающего запах розы. На острове много хороших пастбищ. Поэтому на нем с успехом занимаются скотоводством.

Жители Лисьих островов к тому времени, когда у них побывал Литке, восприняли в значительной мере обычаи и одежду русских. Все они были христиане. Алеуты отличаются добротой, смелостью и ловкостью; в море они чувствуют себя как дома.

После 1826 года неоднократные извержения пепла произвели большие опустошения на этих островах. В мае 1827 года на острове Нунивак открылся новый кратер в вулкане Шишал-Дин, извергавший пламя.

Полученные Литке инструкции предписывали ему исследовать остров Святого Матвея, названный Куком островом Гора. Результаты гидрографической съемки этого района превзошли все ожидания, но попытки собрать сведения о естественных богатствах острова оказались мало успешными, так как пристать к нему было невозможно.

Между тем наступила зима с обычными своими спутниками- туманами и бурями. Нечего было и думать о плавании к Берингову проливу. Поэтому Литке направился на Камчатку, посетив по дороге остров Беринга. В Петропавловске он провел три недели, использовав это время на выгрузку привезенных запасов и подготовку к зимней кампании.

В инструкциях указывалось, что Литке должен посвятить зимние месяцы изучению Каролинских островов. Он решил прежде всего направиться к острову Юалан, открытому французским мореплавателем Дюперре, надеясь, что хорошо защищенная бухта даст ему возможность произвести опыты с маятником.

По дороге Литке безуспешно пытался на 26°9' северной широты и 128° западной долготы отыскать несуществующие острова Колюнас, Декстер и Святого Варфоломея. Затем он подошел к группе коралловых островов Брауна, открытой в 1794 году англичанином Батлером, и 4 декабря оказался в виду Юалана.

С первых же минут радушный прием туземцев произвел на русских наилучшее впечатление. Многие жители Юалана, подплывшие навстречу в пирогах, проявили столько доверия, что остались ночевать на борту корабля, когда он еще двигался.

«Сенявину» не без труда удалось войти в бухту Кокий. Высадившись на островок Матанияль, Литке, по примеру Дюперре, построил там обсерваторию. Тем временем начался обмен с туземцами. Их простодушие и миролюбивый характер проявлялись на каждом шагу. Достаточно было задержать одногс из их вождей в качестве заложника и сжечь одну пирогу, чтобы случаи краж со стороны отдельных туземцев прекратились.

«Можем мы, — пишет Литке, — с неменьшим удовольствием сказать перед светом, что трехнедельное пребывание наше на Юалане не только не стоило ни одной капли крови человеческой, но что мы добрых островитян могли оставить с прежними неполными сведениями о действии огнестрельных орудий наших, которые они почитают назначенными только для убивания птиц… Не знаю, найдется ли подобный пример в летописях раннейших путешествий в Южное море».

Покинув Юалан, Литке безуспешно пытался отыскать острова Музграва, указанные на карте Крузенштерна, но зато вскоре открыл большой, со всех сторон окаймленный рифами остров, который носит название Понапе. Большие красивые пироги с экипажем в четырнадцать человек и маленькие, всего на двух человек, немедленно окружили корабль.

Эти туземцы со свирепыми лицами, выражавшими недоверчивость, с глазами, налитыми кровью, наглые и шумные, пели, танцевали, жестикулировали в своих лодках и очень неохотно решались подняться на палубу.

«Сенявин» держался на некотором расстоянии от берега, высадиться на который можно было бы лишь с боем, так как во время одной попытки подойти к земле туземцы окружили шлюпку и отступили лишь после дружного сопротивления экипажа шлюпки и пушечных выстрелов с «Сенявина».

У Литке было слишком мало времени, чтобы обстоятельно изучить архипелаг Сенявина, как он назвал открытые им острова. Поэтому сведения, собранные им о жителях Понапе и прилегающих островах, недостаточно точны. По его мнению, эти туземцы принадлежат не к тому народу, что жители Юалана, а приближаются скорее к папуасам, ближайшие племена которых населяют Новую Ирландию, отстоящую всего на семьсот миль.

Разыскивая, но не найдя остров Святого Августина, Литке вскоре увидел коралловые острова Лос-Валиентес, называемые также Севн-Айлендс (Семь островов), открытые в 1775 году испанцем Фелиппе Томпсоном.

После этого мореплаватель очутился в виду архипелага Мортлок, названного в старину Торресом группой Лугунор, жители которого были похожи на юаланцев. Литке высадился на главный остров, представлявший собой настоящий сад из кокосовых пальм и хлебных деревьев.

Туземцы обладали некоторой культурой. Подобно жителям Юалана и Понапе, они умели ткать и окрашивать волокна бананов и кокосовых пальм. Рыболовные снасти делали честь их изобретательному уму; особенно это относится к своеобразной верше, сплетенной из прутьев и бамбуковых побегов и устроенной так, чтобы рыба могла войти в нее, но не выйти. У них были также сети в форме большого кошеля, удочки и остроги.

Пироги, на которых они проводят три четверти жизни, прекрасно отвечают своему назначению. Построенные с немалым трудом и хранящиеся в особых шалашах, большие пироги имеют двадцать шесть футов в длину, два с четвертью фута в ширину и четыре в глубину. Они снабжены балансиром, поперечные брусья которого имеют настил. С другой стороны прикреплена снабженная крышей маленькая площадка в четыре квадратных фута, где хранится продовольствие. Эти пироги оснащены треугольным парусом из циновок, сплетенных из листьев пандануса, прикрепляемым к двум реям. Чтобы повернуть на другой галс, отдают шкот, наклоняют мачту к другому концу пироги, куда одновременно переносится галсовый угол паруса, после чего пирога движется вперед другим своим концом.

Затем Литке исследовал острова Намолук, жители которых ничем не отличаются от лугунорцев, и доказал тождественность острова Трук, описанного уже Дюперре, с Киросой. Далее он посетил архипелаг Намонуито, остатки обширной группы островов или даже одного большого острова, когда-то, по-видимому, существовавшего здесь.

Капитан Литке, испытывая недостаток в сухарях и во многих других продуктах, которые он надеялся достать на Гуаме или на кораблях, стоявших в порту, направился теперь к Марианскому архипелагу. Он рассчитывал повторить там опыты с маятником, производя которые Фрейсине обнаружил значительное отклонение силы земного притяжения.

Приблизившись к берегу, Литке чрезвычайно удивился, не заметив на нем никаких признаков жизни. На обоих фортах не развевались флаги. Мертвая тишина царила повсюду, и если бы не присутствие на внутреннем рейде стоявшей на якоре шхуны, то можно было бы подумать, что остров необитаем. На берегу было очень мало людей, к тому же они производили впечатление полудикарей, и получить от них какие-либо сведения оказалось почти невозможно. К счастью, один английский дезертир предложил свои услуги Литке и передал его письмо губернатору, на которое вскоре последовал удовлетворительный ответ.

Губернатором был тот самый Мединилья, чье гостеприимство расхваливали Коцебу и Фрейсине; получить от него разрешение на устройство на берегу обсерватории и на доставку туда продовольствия, в котором русские нуждались, не составило никакого труда. Эта стоянка была омрачена несчастным случаем, происшедшим с капитаном Литке: на охоте он довольно сильно поранил себе руку случайным выстрелом из ружья.

Работы по починке такелажа и корпуса судна, необходимость сделать запас воды и дров задержали отплытие «Сенявина» до 19 марта. За это время Литке имел достаточно досуга, чтобы проверить точность сведений, собранных его предшественником Фрейсине, который в 1819 году провел здесь два месяца, живя в доме самого губернатора. С тех пор ничего не изменилось.

Для Литке еще не наступило время идти на север, поэтому он возобновил изучение Каролинского архипелага. Местные жители показались ему лучше сложенными, чем их западные соседи, от которых они, впрочем, мало отличаются.

Литке произвел последовательно съемку островов Фарройлап, Улеай, Ифалук, Фурипигзе, а затем 27 апреля направился к островам Бонин. Там он узнал, что английский капитан Бичи опередил его в изучении этой группы островов. Поэтому Литке немедленно прекратил все гидрографические работы. Два матроса, принадлежавшие к экипажу китобойного судна и спасшиеся от кораблекрушения, все еще жили на одном из островов Бонин.

Со времени широкого развития китобойного промысла китобои часто посещали этот архипелаг, где они находили надежную во все времена года гавань, пресную воду, изобилие дров, рыбу, в течение шести месяцев черепах, а также среди множества антицинготных трав прекрасную на вкус пальмовую капусту.

«Могучий рост дерев, – рассказывает Литке, – разнообразие и смешение произрастаний тропических со свойственными умеренным странам свидетельствуют уже о плодородии земли и благорастворении климата. Большая часть наших садовых и огородных растений, а может быть и все росли бы здесь как нельзя лучше; пшеница, сарачинское пшено,[117] маис, также для винограда лучшего климата и положения желать нельзя. Всякого рода домашние животные, равно как и пчелы, могли бы размножаться очень скоро. Словом, с немногочисленным, но трудолюбивым населением маленькая группа сия в короткое время могла бы сделаться изобильнейшим во всех статьях местом».

9 июня «Сенявин», на целую неделю запоздав из-за отсутствия ветра, вошел в гавань Петропавловска, где необходимость пополнить запасы продовольствия задержала его до 26-го. После этого был проведен ряд исследований берегов Камчатки, заселенных коряками и чукчами. Плавание трижды прерывалось стоянками на острове Карагинском, в бухте Святого Лаврентия и в заливе Святого Креста.

Во время одной из этих остановок с Литке произошло забавное приключение. В течение многих дней он поддерживал дружественные отношения с чукчами, которым он пытался дать более ясное представление о том, что за люди русские, и как они живут.

«Чукчи, – сообщает Литке, – все были ласковы и старались на наши шутки и ласки отвечать так же. Одного весьма дюжего чукчу потрепал я в знак дружбы по щеке и в ответ получил внезапно такую пощечину, от которой едва с ног не свалился. Придя в себя от удивления, вижу передо мною моего чукчу с улыбающимся лицом, выражавшим самодовольствие человека, удачно показавшего свою ловкость и приветливость, – он меня также хотел потрепать, но рукою, привыкшею трепать одних оленей».

Путешественники присутствовали также при сцене, когда один из чукчей с большим искусством изображал шамана или колдуна. Он прошел за полог, откуда вскоре послышались похожие на какое-то рычание звуки, сопровождавшиеся легкими ударами китовым усом о бубен. Когда полог поднялся, зрители увидели покачивавшегося из стороны в сторону шамана; звуки его голоса и удары в бубен, который он держал у самого уха, все усиливались. Через некоторое время он сбросил свою шубу, оставшись по пояс голым, взял гладкий камень, дал его подержать Литке, забрал обратно, и, пока он делал руками какие-то пассы, камень исчез. Указывая на опухоль на локте, чукча дал понять, что камень находится в этом месте; затем он заставил опухоль передвинуться в бок и, извлекши оттуда камень, объявил, что путешествие русских окончится благополучно.

Шамана похвалили за искусство и в благодарность подарили ему нож. Взяв его в руку, он высунул язык и принялся резать его… Рот наполнился кровью… Затем, окончательно отрезав себе язык, он продемонстрировал его в вытянутой руке. Но тут занавес опустился, так как искусство фокусника дальше этого, очевидно, не шло.

Общим именем чукчей называют коренное население северовосточной оконечности Азии. Оно подразделяется на два народа: один из них, ведущий кочевой образ жизни, называется оленьими чукчами; другой, имеющий постоянные поселения,- оседлыми чукчами. Образ жизни двух этих народов, так же Как черты лица и даже язык, сильно отличаются. Наречие оседлых чукчей имеет очень много общего с языком эскимосов. Байдарки, или обтянутые шкурами лодки, одни и те же орудия, одинаковая форма жилищ также говорят о сходстве между этими народностями.

Литке удалось повидать лишь очень немногих оленьих чукчей, поэтому он мало что мог прибавить к рассказам своих предшественников. Однако ему показалось, что в прежних описаниях их изображали в чересчур неблагоприятном свете и что созданная им репутация беспокойного и дикого народа сильно преувеличена.

Оседлые чукчи называют себя анкалыт[118] – «морской житель», — зимой они живут в землянках, а летом в покрытых шкурами юртах. Последние, как правило, служат жилищем для нескольких семей.

«Женатые сыновья или замужние дочери, – сообщается в отчете, – живут вместе с родителями… Каждая семья занимает под пологом одно из отделений, на кои разделена широкая сторона юрты. Пологи сии шьются из оленьих шкур в форме колокола, подвешиваются к стропилам и опускаются до земли. Два, три человека, а иногда и больше, с помощью жирника, зажигаемого в холодное время, нагревают воздух под пологом, почти герметически заключенным, в самую большую стужу до такой степени, что всякое одеяние делается лишним, но дышать им могут одни чукотские легкие. В передней половине юрты лежит всякий скарб и посуда, котлы; корзины, чемоданы из нерпичьих шкур и пр. Тут же и очаг, если можно так назвать место, где тлеют с трудом собираемые по тундрам ивовые прутики, а за неимением их китовая в жиру кость.

Вокруг юрт, на сушилах, из дерева или китовых костей составленных, развешено нерпичье мясо, на куски разрезанное, черное и отвратительное».

Народы эти влачат жалкое существование. Они питаются полусырым мясом тюленей и моржей, за которыми охотятся, и мясом китов, которых море выбрасывает на берег. Их единственное домашнее животное – собака; они обращаются с этими бедными животными довольно плохо, хотя те очень ласковые и оказывают им большие услуги: собаки тянут на веревках байдарки и везут по снегу сани.

После второй, длившейся пять недель, стоянки в Петропавловске «Сенявин» 10 ноября покинул берега Камчатки и направился в обратный путь в Европу. Прежде чем зайти в Манилу, Литке некоторое время крейсировал у северной части Каролинских островов, которую он не успел заснять прошлой зимой. Он посетил одну за другой, группы островов: Мурилле, Фанану, Намоноуито, Магыр, Фарройлап, Эар, Мог- мог. Прибыв в Манилу, он застал там ожидавший его корвет «Моллер».

Каролинские острова раскинуты на огромном пространстве; Марианские острова, равно как и острова Ратак, вполне можно было бы также причислить к ним, ибо все они населены одним и тем же народом. В старину географы долгое время руководствовались исключительно картами миссионеров. Не обладая достаточными познаниями и инструментами, необходимыми для точного определения величины и местоположения всех этих архипелагов, а также расстояния между ними, миссионеры преувеличивали их размеры и нередко определяли протяженность какой-нибудь группы островов в несколько градусов, между тем как она составляла всего несколько миль.

Поэтому мореплаватели благоразумно держались вдали от них. Фрейсине первый навел некоторый порядок в этом хаосе. Благодаря встрече с Каду (История приключений Каду рассказана выше, при описании встречи с ним Коцебу. (Ред.)) и с помощником губернатора Гуама доном Луисом Торресом, Фрейсине удалось установить тождество вновь открытых островов с ранее открытыми (Об исследовании Фрейсине Каролинских островов см. в следующей главе. (Ред.)). Литке внес свою долю, при этом весьма немаловажную, в создание реальной и научной карты архипелага, который долгое время внушал ужас мореплавателям.

В то время как Лессон сближает жителей Каролинских островов с китайцами и японцами, Литке, напротив, считает, что их большие глаза на выкате, толстые губы, вздернутый нос роднят их с жителями Сандвичевых (Гавайских) островов и архипелага Тонга. В языке также нельзя обнаружить ни малейшего сходства с японским, но он очень близок к языку жителей Тонга.[119]

Пребывание в Маниле было использовано Литке для погрузки продовольствия и починки корвета; 30 января он покинул эту испанскую колонию, чтобы вернуться в Россию, и 6 сентября 1829 года бросил якорь на Кронштадтском рейде.

Остается еще рассказать, что произошло с корветом «Моллер» после того, как он расстался с «Сенявиным» в Вальпараисо. С Таити он пошел на Камчатку и оставил в Петропавловске часть своего груза. Затем в августе 1827 года он направился к Уналашке, где пробыл месяц. После съемки западного побережья Америки (программу этих работ пришлось сократить из-за плохой погоды), после стоянки в Гонолулу, продолжавшейся до февраля 1828 года, Станюкович открыл остров Молдера (Аману), определил положение островов Неккера, Гарднера (Табар), Лисянского и отметил в шести милях к югу от последнего очень опасный подводный риф.

Затем корвет прошел вдоль островов Кур, Мели французских фрегатов, подводных рифов Марас, Перл-Банк и Гермес, и после поисков нескольких островов, указанных на картах Эрроусмита, вернулся на Камчатку. В конце апреля он направился на Уналашку и произвел съемку северного побережья полуострова Аляска. Только в сентябре «Моллер» соединился с «Сенявиным»; с этого времени и до возвращения в Россию оба корабля разлучались лишь ненадолго.

Как можно судить по достаточно подробному пересказу, который мы сделали, эта экспедиция дала важные географические результаты. Необходимо упомянуть, что различные отрасли естествознания, физика и астрономия также обязаны ей многочисленными и серьезными достижениями.

Глава вторая. Кругосветные путешествия французских мореплавателей

I

Путешествие Фрейсине. – Рио-де-Жанейро и цыгане. – Мыс Доброй Надежды и его вина. – Залив Шарк. – Стоянка на Тиморе. – Остров Омбай (Алор). – Острова папуасов. Свайные постройки. – Обед у губернатора Гуама. – Описание Марианских островов и их жителей. – Некоторые подробности о Сандвичевых (Гавайских) островах. – Порт-Джексон и Новый Южный Уэльс. Кораблекрушение в заливе Франсез. — Малуинские. (Фолклендские) острова. – Возвращение во Францию. – Экспедиция на «Кокий» под руководством Дюперре. – Острова Мартин-Вас и Тринидади. – Остров Санта-Катарина. – Независимость Бразилии. — Залив Франсез и остатки «Урании». – Стоянка в бухте Консепсьон. – Гражданская война в Чили. – Арауканы.- Новые открытия в Опасном архипелаге (Туамоту). – Стоянки на Таити и на Новой Ирландии. – Папуасы. – Заход на Юалан. – Жители Каролинских островов. – Научные результаты экспедиции.

Экспедиция под начальством Луи-Клода де Сольс де Фрейсине могла быть предпринята после заключения мирного договора 1815 года, положившего конец военным действиям французского флота.[120] Фрейсине, один из наиболее предприимчивых морских офицеров, тот самый, что сопровождал Бодена при изучении берегов Австралии, составил план экспедиции, и ему же поручили его выполнение. Это было первое морское путешествие, задачи которого не ограничивались гидрографическими работами. Главная цель экспедиции состояла в изучении формы земли в южном полушарии и явлений земного магнетизма; путешественники не должны были забывать также об изучении растительного и животного царства, нравов, обычаев и языка туземных народов. Чисто географические исследования хотя и не исключались, но были отодвинуты на задний план. При составлении коллекций естественнонаучных материалов Фрейсине нашел ценных помощников в лице Куа, Гемара и Годишо – офицеров медицинской службы флота. К участию в экспедиции он привлек также опытных морских офицеров: Дюперре, Ламарша, Берара и Оде-Пеллиоиа; один из них впоследствии стал академиком, остальные – высшими офицерами или адмиралами французского флота.

Фрейсине позаботился также подобрать таких матросов, которые знали какое-нибудь ремесло; из ста двадцати человек. составлявших экипаж корвета «Урания», не меньше пятидесяти в случае нужды могли выполнять работу плотника, канатчика, парусного мастера, кузнеца и т. д.

На «Уранию» погрузили двухлетний запас одежды, разнообразное снаряжение, железные бочки для хранения пресной воды, аппараты для перегонки морской воды, консервы и противоцинготные средства. 17 сентября 1817 года корвет вышел из Тулонского порта, увозя с собой переодетую матросом жену командира, которая не испугалась опасностей и трудностей предстоящего длительного плавания.

Наряду с чисто материальными запасами Фрейсине вез с собой набор самых лучших инструментов и приборов. Наконец он получил от Академии наук подробные инструкции, которыми следовало руководствоваться при исследованиях: они должны были подсказать ему, какого рода опыты смогут лучше всего содействовать научному прогрессу.

Заход в Гибралтар, стоянка в бухте Санта-Крус на Тенерифе, одном из Канарских островов, которые, как остроумно заметил Фрейсине, вовсе не были Счастливыми для его экипажа- испанский губернатор запретил всякое сообщение с берегом, – и, наконец, 6 декабря «Урания» вошла в гавань Рио-де-Жанейро.

Командир и его офицеры использовали эту стоянку для проведения большой серии магнитных наблюдений и опытов с маятником, между тем как естествоиспытатели совершали экскурсии в глубь страны и собирали многочисленные коллекции.

Подлинный отчет о путешествии содержит пространный исторический обзор открытия и колонизации Бразилии, а также мельчайшие подробности о нравах и обычаях населения, о температуре и климате и обстоятельное описание Рио-де-Жанейро, его памятников и окрестностей.

Наиболее любопытные страницы этого описания посвящены цыганам, которых в тс время можно было встретить в Рио-де Жанейро. Фрейсине сообщает:

«Цыгане, живущие в Рио-де-Жанейро, являются потомками париев[121] Индии, откуда они, по всей видимости, происходят. Бразильские цыгане подвержены всем порокам, проявляют склонность ко всякого рода преступлениям. Многие из них, обладатели крупных состояний, щеголяют великолепной одеждой и лошадьми, в особенности во время свадеб, которые справляются очень пышно, и обычно проводят свою жизнь в пьянстве и безделии. Мошенники и лгуны, они крадут сколько могут при торговле; они также ловкие контрабандисты. Здесь, как и повсюду, где встречаются цыгане, они заключают браки только между собой. У них свое произношение и даже особый жаргон. Бразильское правительство специально отвело для них две ули цы по соседству с предместьем Санта-Анна».

«Кто видел Рио-де-Жанейро только днем, – говорит далее Фрейсине, – мог бы подумать, что население его состоит исключительно из негров. Белые, если их не вынуждают какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства или религиозные обязанности, выходят из дому только вечером. В особенности это относится к женщинам; в течение дня они почти постоянно сидят дома, деля свое время между сном и занятиями туалетом. Мужчины могут встречаться с ними только в театре и в церкви».

Плавание «Урании» от Бразилии до мыса Доброй Надежды не сопровождалось никакими событиями, достойными упоминания. 7 марта был брошен якорь в бухте Столовой горы. После трехдневного карантина путешественники получили разрешение съехать на берег, где их ждал самый любезный прием со стороны английского губернатора Чарлза Соммерсета. Как только удалось найти подходящее место, были выгружены приборы. Ученые производили обычные опыты с маятником и вели наблюдения над склонением магнитной стрелки.

Естествоиспытатели Куа и Гемар в сопровождении большой группы офицеров совершили экскурсию на Столовую гору и на знаменитые виноградники Констана.

«Виноградники, которые мы осмотрели, – рассказывает Гемар, – окружены дубовыми и сосновыми аллеями, и виноградные лозы, посаженные прямыми рядами на расстоянии четырех футов одна от другой, не поддерживаются шпалерником. Ежегодно их подрезают, а почву вокруг, имеющую песчаный характер, мотыжат. Здесь и там мы видели множество персиковых, абрикосовых и лимонных деревьев, яблонь, груш и небольшие грядки, на которых возделывались овощи. Фермер Колин настоятельно убеждал нас отведать различные сорта его вин, к числу которых относятся собственно констанское вино из мускатного винограда, белое и красное, вина понтак, пьер и фронтиньяк. Вино из других мест, носящее специальное название «капского», делается из мускатного винограда соломенно-желтого цвета; на вкус оно, по-моему, лучше муската из Прованса».

Покинув южную оконечность Африки, «Урания» ровно через месяц бросила якорь в Порт-Луи на острове Иль-де-Франс (Маврикий), который со времен договора 1815 года находился в руках англичан.

Вынужденный завалить свой корабль на бок для тщательного осмотра и починки медной обшивки, Фрейсине задержался здесь гораздо дольше, чем первоначально рассчитывал. Нашим путешественникам не пришлось на это жаловаться, так как жители Иль-де-Франса вполне оправдали свою старинную репутацию любезных хозяев. В бесконечных прогулках, приемах, балах, званых обедах, конских скачках и других празднествах время шло очень быстро.

Поэтому французы не без сожаления расстались со своими старыми земляками и недавними заклятыми врагами.

Многие из самых почтенных колонистов с весьма похвальным рвением снабдили Фрейсине интересными фактическими данными, которых он не смог бы сам собрать из-за кратковременности своего пребывания. Таким образом ему удалось получить ценные сведения о положении сельского хозяйства, торговли, промышленности, финансов, о моральном состоянии жителей; все эти деликатные, требующие тонкого суждения проблемы не могут быть глубоко изучены путешественником, который посещает страну проездом. С тех пор, как остров перешел под управление англичан, было проложено много дорог, построены порты, расширены площади плантаций (Активная хозяйственная деятельность англичан объясняется тем, что остров Маврикий являлся важной морской базой на пути из Великобритании к ее богатым колониям в Индии и Австралии.).

Затем «Урания» направилась к острову Бурбон (Реюньон), где на государственных складах должна была получить необходимое продовольствие. 19 июля 1817 года она стала на якорь у острова Сен-Дени и оставалась на рейде Сен-Поль до 2 августа, когда снова пустилась в путь к заливу Шарк на западном берегу Новой Голландии (старинное название Австралии).

12 сентября после благополучного плавания «Урания» бросила якорь у входа в залив Шарк. Отряд моряков немедленно был отправлен на Дёрк Хартаг, чтобы определить географическое положение мыса Левайян и привезти на корвет оловянную доску, в давние времена оставленную там голландцами и виденную Фрейсине в 1801 году.

Были пущены в ход два перегонных куба для опреснения морской воды. В течение всей стоянки французы употребляли только эту воду, и ни один человек не мог на нее пожаловаться.

Высадившийся на берег отряд имел несколько встреч с аборигенами. Вооруженные «сагайи» и палицами, совершенно голые, австралийцы отказывались вступить в непосредственные сношения с белыми; держась от моряков в некотором отдалении, они лишь с большими предосторожностями прикасались к тем предметам, которые им давали.

Хотя залив Шарк был подробно изучен экспедицией Бодена, оставалось еще восполнить пробел в гидрографическом исследовании восточной части бухты Хамелин. Эту съемку поручили Дюперре.

Естествоиспытателя Гемара не удовлетворили происходившие ранее встречи с туземцами, которых звуки выстрелов окончательно разогнали. Стремясь узнать хоть какие-нибудь подробности об их образе жизни, он решил углубиться внутрь материка. Но Гемар и его спутник заблудились, как это случилось в 1792 году с Ришем на земле Нейтс; они ужасно страдали от жажды, не найдя за три дня, проведенные ими на суше, ни одного источника, ни одного ручейка.

Без всякого сожаления наблюдали моряки, как исчезали из виду негостеприимные берега Земли Эндрахт. Благодаря прекрасной погоде и совершенно спокойному морю «Урания» без всяких помех достигла Тимора; она прибыла туда 9 октября и стала на якорь на рейде Купанга.

Прием, оказанный португальскими властями, был самым сердечным.

Колония не могла уже похвалиться тем благоденствием, какое удивило и восхитило французов во время путешествия Бо- дена. Раджа Аманубанги – области, наиболее изобиловавшей сандаловым деревом, плативший раньше дань португальцам, сражался за свою независимость. Военные действия, приносившие колонии неисчислимый вред, сильно затруднили и для Фрейсине закупку товаров, в которых он нуждался.

Несколько человек из высших офицеров корабля отправились с визитом к радже Петерсу-де-Банакаси, чья резиденция находилась на расстоянии всего трех четвертей лье от Купанга. Петерс, восьмидесятилетний старик, когда-то, по всей вероятности, был очень красив; его окружала свита, проявлявшая к нему величайшее почтение; среди телохранителей можно было заметить воинов внушительного роста.

Французы немало удивились той роскоши, с какой их принимали в этом простом жилище, а также при виде очень дорогих европейских ружей прекрасной работы.

Несмотря на сильную жару, которую приходилось переносить – термометр показывал на солнце и на открытых местах 45°, а в тени от 33 до 35°, – командир и его офицеры с прежним рвением занимались научными наблюдениями и географическими исследованиями, входившими в задачи экспедиции.

Однако, вопреки настойчивым предупреждениям Фрейсине, молодые офицеры и матросы не соблюдали предосторожностей и выходили среди дня; кроме того, в надежде предохранить себя от гибельных последствий этой игры со смертью, они жадно поглощали холодные напитки и кислые фрукты. В результате дизентерия не замедлила свалить с ног пятерых самых неблагоразумных моряков. Следовало уходить, и 23 октября «Урания» снялась с якоря.

Сначала она быстро шла вдоль северного берега Тимора, занимаясь гидрографической съемкой; но, когда корвет очутился в самой узкой части пролива Омбай, его встретили такие сильные течения и такие слабые или противные ветры, что ему с трудом удалось вернуться на курс, с которого он сбился во время штиля. В таком положении корабль находился не больше не меньше как девятнадцать дней!

Несколько офицеров воспользовались задержкой «Урании» у берегов Омбая для того, чтобы посетить ближайшую часть этого очень живописного острова. Они высадились на берег у деревни Битука и стали приближаться к толпе туземцев, вооруженных луками со стрелами и кривыми саблями-крисами, одетых в латы и державших щиты из буйволовой кожи. У дикарей был очень воинственный вид, и они, по-видимому, не боялись огнестрельного оружия; они полагали, что без труда успеют выпустить тучу стрел за то время, какое необходимо для перезарядки ружей.

«Наконечники стрел, – сообщает Гемар, – были изготовлены из твердого дерева, из кости и даже из железа. Стрелы, расположенные веером, были заткнуты с левой стороны за пояс, на котором висела сабля или крис воина. У большей части туземцев на правом бедре и у пояса висела связка листьев веерной пальмы, имевших прорези, через которые пропускались полосы тех же листьев, окрашенные либо в красный, либо в черный цвет. Непрерывное громкое шуршание, создаваемое движениями тех, кто носил этот забавный наряд, усиливавшееся при соприкосновении с латами и щитом, звон маленьких бубенчиков, также являвшихся необходимой принадлежностью военной экипировки,- все это производило такой шум, что мы не могли удержаться от смеха. Ничуть не обидевшись на это, омбайцы не замедлили последовать нашему примеру. Apaгo[122] проделал перед ними несколько фокусов, которые привели их в большое изумление. Наконец мы зашагали прямо к деревне Бутика, расположенной на небольшой возвышенности. Проходя мимо одной из хижин, я заметил десятка два человеческих челюстей, подвешенных к своду, и выразил желание приобрести несколько штук, предложив в обмен за них самые ценные из имевшихся у меня вещиц. Но мне ответили: «Пелами» (священно). Эти кости, вероятно, представляли собой трофеи, служившие для увековечения памяти о победах над врагами!»

Прогулка представляла тем больше интереса, что прежде остров Омбай посещался европейцами лишь очень редко. К тому же экипажи нескольких судов, пристававших к нему, жаловались на плохой прием, оказанный им населявшими остров воинственными и свирепыми туземцами, из которых некоторые занимались даже людоедством.

Так, в 1802 году шлюпка с корабля «Роза» была задержана и экипаж ее захвачен в плен. Десятью годами позже капитан «Инахо», сошедший один на берег, был ранен стрелами. Наконец в 1817 году английский фрегат послал к острову шлюпку для заготовки дров; в результате стычки с туземцами все люди из этой шлюпки были убиты и съедены. На следующий день на поиски пропавших моряков отправили вооруженный баркас, обнаруживший лишь окровавленные трупы и остатки разбитой на куски шлюпки.

Осведомленные обо всех этих событиях, французские путешественники могли только радоваться тому, что им удалось избегнуть ловушки, которую, без сомнения, устроили бы им эти дикие людоеды, если бы «Урания» пробыла здесь подольше.

17 ноября был брошен якорь у Дили на острове Тимор. После обычного обмена любезностями с португальским губернатором Фрейсине изложил ему нужды своего корабля и получил в ответ весьма предупредительное обещание возможно скорее собрать необходимое продовольствие. Всему экипажу был ока зан пышный и сердечный прием, и, когда Фрейсине приехал с прощальным визитом, губернатор, желая подарить французскому капитану что-нибудь на память, послал ему двух мальчиков и двух девочек в возрасте шести – семи лет, уроженцев королевства Файлакор, расположенного во внутренней части Тимора. «Это племя совершенно неизвестно в Европе», – объяснил дон Жозе Пинто Алькофара д'Асеведо-и-Суса, уговаривая принять столь необычный дар. Фрейсине тщетно приводил самые сильные и убедительные доводы в оправдание своего отказа, но все же вынужден был оставить у себя одного из двух мальчиков, получившего при крещении имя Жозеф-Ан- тонио; в возрасте шестнадцати лет он умер в Париже от золотухи.

При первом знакомстве с туземцами Тимора может показаться, что все они азиатского происхождения; но достаточно заняться несколько более подробным изучением этого вопроса, как сразу же выясняется, что в горной стране, расположенной в самом центре острова и реже всего посещаемой, обитает племя негров с курчавыми волосами и дикими нравами, которое напоминает жителей Новой Гвинеи и Новой Ирландии и представляет собой, по всей вероятности, остатки древнейшего населения. Этнографические исследования об этих первобытных народах, начатые в конце XVIII века англичанином Крофордом, получили дальнейшее развитие в ученых трудах доктора Брока и Э. Хеми.

Покинув Тимор, «Урания» направилась к проливу Буру (Манипа), прошла между островами Уэттер и Рома и миновала остров Гассес. отличающийся причудливой формой и покрытый самыми великолепными лесами, какие только можно вообразить; затем течения увлекли «Уранию» к острову Писанг, близ которого ей встретились три «корокоры» (лодки) с туземцами острова Гебе.

У жителей этого острова кожа темно-смуглая, нос приплюснутый, губы толстые; некоторые обладают крепким, плотным атлетическим телосложением, другие – худощавы и слабосильны, третьи – коренастые, отталкивающего вида. У большинства вся одежда состояла из штанов, поддерживаемых повязанным вокруг пояса платком.

Несколько французских моряков побывали на Писанге; это маленький островок вулканического происхождения, на котором трахитовые лавы разрушились и превратились в рыхлую почву, по всем признакам очень плодородную.

Затем корвет, держась вблизи мало изученных островов, продолжал свой путь к Раваку, где и бросил якорь в полдень 16 декабря.

Островок Равак необитаем, и, хотя наших моряков часто посещали жители Вайгео, возможностей для антропологических исследований представилось довольно мало. Следует упомянуть, что результаты оказались не слишком плодотворными из-за незнания туземного языка; сговориться с ними по-малайски было трудно, так как они знали лишь несколько малайских слов.

Как только нашлось подходящее место, установили приборы и приступили к физическим и астрономическим наблюдениям; одновременно велись и географические исследования. Равак, Бони, Вайгео и Мануароа, которые Фрейсине называет Папуасскими островами, расположены почти у самого экватора. Вайгео, наибольший из них, имеет в поперечнике не меньше семидесяти двух миль. Низменности, занимающие прибрежную полосу, представляют собой болота; обрывистые берега окружены кораллами и изобилуют гротами, промытыми водой.

Растительность, покрывающая все эти островки, поистине изумительна. Среди великолепных деревьев встречаются «баррингтония», огромный ствол которой всегда наклонен к морю, так что верхние ветки ее купаются в воде, смоковницы, мангровые деревья, казуарины с прямым тонким стволом, достигающим сорока футов в высоту, «рима» (хлебные деревья), «такамахака» (бальзамический тополь) со стволом, в обхвате имеющем свыше двадцати футов, деревья из семейства бобовых, покрытые донизу розоватыми цветами к золотистыми плодами; кроме того, в низких и сырых местах прекрасно растут пальмы, мускатные деревья, разновидности мирт и бананы.

Тропический лес

В то время как флора этих островов достигла исключительного развития, о фауне этого сказать нельзя. Из четвероногих животных на Раваке встречаются лишь кускусы[123] и собаки-овчарки, живущие здесь в диком состоянии. На Вайгео, впрочем, имеются также бабирусы – разновидность мелких кабанов. Что касается пернатого царства, то оно не так многочисленно, как можно было бы предполагать, ибо злаковые растения, служащие им для пропитания, не могут развиваться в густой тени лесов. Из птиц встречаются «калао», крылья которых, имеющие по краям большие отдельные перья, производят при полете очень сильный шум; множество попугаев, зимородки, горлицы, флейтщики, бурый ястреб-перелетник, венценосные голуби. Возможно — хотя наши путешественники не встречали их – там были и райские птицы.

Жители этих мест – папуасы – очень уродливы и производят неприятное впечатление. Вот как описывает их Оде-Пеллион.

«Плоский лоб, слабо развитый череп, лицевой угол в 75°, большой рот, маленькие запавшие глаза, выступающие скулы, большой, приплюснутый на конце нос, нависающий над верхней губой, редкая борода (особенность, уже отмеченная раньше у обитателей здешних краев), плечи средней ширины, огромный живот, тонкие нижние конечности – таковы отличительные признаки этого народа. Характер волос и форма прически самые различные; чаще всего это огромная грива, состоящая из сплошной массы – толщиной не меньше восьми дюймов – шерстистых или лоснящихся волос, вьющихся от природы; тщательно причесанные, закрученные, приподнятые со всех сторон кверху, они скрепляются жирной смазкой, образуя почти правильный круг, обрамляющий голову. Часто папуасы втыкают в прическу длинный деревянный гребень с пятью – шестью зубцами, служащий скорее для украшения, чем для придания ей большей прочности».

Несчастные туземцы являются жертвой ужасного бича: среди них свирепствует проказа, и можно смело утверждать, что ею заражена десятая часть населения. Распространение этой страшной болезни следует приписать вредному климату, ядовитым испарением болот, в которые с приливами поступает морская вода, сырости, обусловленной густыми лесами, близости и плохому содержанию могил, а может быть, обильному поглощению ракушек, жадно поедаемых островитянами.

Все жилища, как на земле, так и на море вблизи от берега, построены на сваях. Эти дома по большей части расположены в таких местах, доступ к которым очень труден или совершенно невозможен. Состоят они из забитых в землю свай и прикрепленных к ним при помощи полос древесной коры поперечных бревен с настланным на них полом из подогнанных и прижатых друг к Другу жилок пальмовых листьев. Те же листья, искусно уложенные в виде черепицы, образуют крышу жилища, имеющего только дверь. Если эти хижины построены над водой, то они соединяются с берегом чем-то вроде мостков на козлах, съемный настил которых может быть быстро убран. Со всех сторон дом окружен подобием балкона с перилами.

Наши путешественники не смогли получить никаких сведений относительно общественного строя папуасов. Живут ли они объединенные в большие племена, подвластные одному или нескольким вождям, или каждая деревня подчиняется только своему вождю, многочисленно население или нет, – на все эти вопросы получить ответа не удалось. Сами островитяне называют себя альфуру. Они говорят, вероятно, на нескольких различных диалектах, значительно отличающихся от папуасского и малайского языков.

Жители этого архипелага, по-видимому, очень изобретательны; они искусно мастерят различные рыболовные снасти, хорошо умеют обрабатывать дерево, приготовлять сердцевину саговой пальмы, делать глиняные горшки и класть печи, в которых пекут лепешки из саги; они плетут циновки, ковры, корзины, лепят статуи и идолов. На острове Вайгео на берегу бухты Бонн, Куа и Гемар видели статую из белой глины, установленную под навесом возле могилы. Изваяние изображало стоящего человека в естественную величину с поднятыми к небу руками; голова была деревянная, в щеки и глаза были вставлены белые раковины.

6 января 1819 года вскоре после отплытия от Равака «Урания» очутилась в виду низких, окруженных рифами островов Ану, очень плохо изученных. Гидрографическим работам сильно мешала лихорадка, на Раваке ею заболело свыше сорока человек.

12 февраля увидели Анахоретские острова, а назавтра – острова Адмиралтейства, но «Урания» не сделала попытки пристать к ним.

Вскоре корвет очутился в виду острова Святого Варфоломея, называемого туземным населением Пулусук и относящегося к Каролинскому архипелагу. С жителями этого острова немедленно завязалась оживленная, а главное – очень шумная торговля, но ни один человек не решился подняться на палубу. Обмен производился с трогательной доверчивостью, и не наблюдалось ни одного случая плутовства.

Перед восхищенными взорами французских моряков прошли один за другим множество островов Каролинского архипелага.

Наконец, 17 марта 1819 года, то есть через восемнадцать месяцев после отплытия из Франции, Фрейсине увидел Марианские острова и бросил якорь на рейде Уматак на берегу Гуама.

В то время как французы собирались съехать на берег, их посетил губернатор дон Мединилья-и-Пинеда в сопровождении майора дона Луиса де Торреса, второго лица в колонии. Представители власти с большой предупредительностью осведомились о нуждах путешественников и обещали удовлетворить все их просьбы в самый короткий срок.

Фрейсине, не теряя времени, занялся поисками помещения, пригодного для устройства временного госпиталя, и, найдя такое, назавтра же распорядился перевести туда больных членов экипажа – числом двадцать человек.

Губернатор пригласил высших офицеров корабля на обед. Все собрались у него к назначенному часу. Там их ожидал стол, уставленный пирожными и фруктами, среди которых пламенели две чаши горящего пунша. Гости сразу же начали обмениваться замечаниями по поводу такого странного угощения. Сегодня постный день, что ли? Почему никто не садится? Но так как ответить на эти не вполне деликатные вопросы было некому, то французские моряки хранили их про себя, отдавая должное кушаньям.

Новый повод для удивления: со стола всё убрали и подали самые разнообразные мясные блюда, короче говоря, настоящий роскошный обед. Закуска, с которой начали и которую здесь называют «рефреско», предназначалась лишь для возбуждения аппетита гостей.

В те времена на Гуаме увлекались обильными пиршествами. Два дня спустя французские офицеры присутствовали на новом обеде на пятьдесят человек, где на каждую перемену, а их было три, подавалось не больше и не меньше, как по сорок четыре мясных блюда.

«Тот же очевидец, – рассказывает Фрейсине, – сообщает, что этот обед стоил жизни двум быкам и трем крупным свиньям, не говоря уже о более мелкой живности, населяющей леса, птичий Двор и море. Такой резни, я думаю, не видали со времени свадебных пиршеств Гамаша (Персонаж из «Дон-Кихота» Сервантеса – богатый крестьянин, на свадьбу которого попали Дон-Кихот и Санчо-Панса. (Прим. перев.)). Наш хозяин, без сомнения, полагал, что люди, долго терпевшие лишения морского плавания, заслуживают щедрого угощения. Дессерт был столь же обилен и разнообразен; на смену ему вскоре подали чай, кофе со сливками и разнообразными ликерами. Так как, в соответствии с обычаем, за час до пира дело не обошлось без «рефреско›, можно легко понять, что самые заядлые гастрономы могли лишь сожалеть о недостаточной вместимости своего желудка».

Но пиры и празднества не мешали нормальному ходу работ экспедиции. Одновременно проводились экскурсии, имевшие своей целью естественноисторические изыскания, наблюдения за склонением магнитной стрелки и географическое описание берегов Гуама, порученное Дюперре.

Между тем корвет перешел на якорную стоянку во внутреннюю часть порта Сан-Луис, и командование, а также больные поселились в Аганье, столице острова и резиденции губернатора. Там в честь иностранцев устраивали петушиные бои, одно из любимых зрелищ во всех испанских владениях в Океании, и танцы, все фигуры которых, как говорят, изображали события из истории Мексики. Танцоры, ученики местной школы, были одеты в богатые шелковые костюмы, привезенные когда-то иезуитами из Новой Испании (Мексика). Затем дошла очередь до боя на дубинках, в котором участвовали каролинцы, и других развлечений, следовавших одно за другим почти без перерыва. Но наибольшую ценность в глазах Фрейсине представляли многочисленные сведения о нравах и обычаях древних жителей острова, полученные им от майора дона Луиса Торреса, местного уроженца, который постоянно занимался изучением этих вопросов.

Ниже мы используем и вкратце приведем эти чрезвычайно интересные данные, но прежде надо рассказать о посещении островов Рота и Тиниан; второй из них нам уже известен по описаниям старинных путешественников.

22 апреля маленькая флотилия, в составе восьми «про», доставила Берара, Годишо и Жака Aparo на остров Рота, где их появление вызвало вполне понятное изумление и испуг. Ходили слухи, что на корвете прибыли повстанцы из Америки.

Затем «про» достигли Тиниана, бесплодные равнины которого напоминали путешественникам пустынные берега Земли Эндрахт; этот остров, очевидно, сильно изменился с тех пор, когда там побывал лорд Ансон, описавший его как земной рай.

Открытый 6 марта 1521 года Магелланом, Марианский архипелаг был сначала назван Ислас-де-лос-Велас-латинас (острова Латинских Парусов), затем-Лос-Ладронес (Разбойничьи). Если верить Пигафетте, знаменитый адмирал видел только острова Тиниан, Сайпан и Ангигуан. Спустя пять лет их посетил испанец Лоайса, встретивший там, в противоположность Магеллану, очень хороший прием; в 1565 году Мигуель Лопес де Легаспи объявил эти острова испанскими владениями. Они были колонизированы лишь в 1669 году, когда миссионер Санвиторес обратил их население в христианство. Понятно, что мы не последуем за Фрейсине в описании всех событий, которыми ознаменовалась история этого архипелага, хотя старинные рукописи и различные труды, имевшиеся в руках у Фрейсине, дали ему возможность совершенно заново разобраться в этом вопросе и представить его в подлинно научном свете.

Восхищение, вызванное изумительным плодородием Папуасских и Молуккских островов, должно было, без сомнения, ослабить впечатление от богатой природы некоторых из Марианских островов. Леса Гуама, хотя в них и представлены прекрасные образцы деревьев, не производят все же того грандиозного впечатления, как леса экваториальных стран; чащи деревьев покрывают большую часть острова, но на нем имеются и обширные пространства пастбищ, где не растут ни хлебные деревья, ни кокосовые пальмы.

В глубине лесов колонизаторами были созданы искусственные саванны; там завезенный ими в большом количестве рогатый скот мог находить для себя корм.

Агигуан, остров с обрывистыми, скалистыми берегами, издали кажется сухим и бесплодным, но на самом деле он покрыт густым лесом, взбирающимся до вершин самых высоких гор.

Что касается острова Рота, то он представляет собой настоящую чащу, почти непроходимые заросли низкого кустарника, над которым выступают рощицы хлебных деревьев, тамариндов, смоковниц и кокосовых пальм.

Вид Тиниана можно во всяком случае назвать приятным. Хотя французским ученым совершенно не встретились ландшафты, описанные их предшественниками такими богатыми красками, все же характер почвы и большое количество мертвых деревьев давали им основание думать, что старинные рассказы вовсе не были преувеличены; к тому же вся юго-восточная часть острова стала совершенно недоступной из-за густо разросшегося леса.

Население островов в эпоху путешествия Фрейсине было чрезвычайно смешанным и число коренных жителей составляло уже меньше половины.

Все марианцы когда-то были выше, сильнее и крупнее европейцев; но племя вырождается, и в настоящее время (Речь идет о второй половине XIX века. (Ред.)) только на острове Рота можно встретить туземцев первобытного типа во всей его чистоте.

Жители Марианских островов

Когда-то неутомимые пловцы, искусные ныряльщики, рьяные ходоки, они должны были демонстрировать свое мастерство во всех этих разнообразных упражнениях в день своей свадьбы. Марианцы отчасти сохранили эти качества, хотя лень или, скорее, беспечность составляет основу их характера.

Браки, которые заключаются в раннем возрасте (между пятнадцатью и восемнадцатью годами для юношей, и двенадцатью–пятнадцатью для девушек), обычно бывают плодовитыми, и приводятся примеры семей с двадцатью двумя детьми.

На Гуаме встречаются болезни, завезенные европейцами, – туберкулез, оспа и т.д., но есть и много других, по-видимому местных, или, во всяком случае, протекающих здесь совершенно необычно и ненормально. Из числа последних сообщают о слоновой болезни и о проказе, которая наблюдается на Гуаме в трех формах, различающихся как по симптомам, так и по последствиям.

До завоевания марианцы питались рыбой, плодами хлебного дерева или «римы», рисом, сагой и другими мучнистыми растениями. Кухня их была проста, одежда еще проще; туземцы ходили совершенно голые. Даже теперь (То есть в первой половине XIX века. (Ред.)) дети до десяти лет ходят без всякой одежды.

Один путешественник конца XVIII века, капитан Пажес, рассказывает по этому поводу, что однажды он случайно приблизился к дому, «перед которым сидела на ярком солнце туземка приблизительно десяти или одиннадцати лет. Она сидела на корточках, голая; ее рубашка лежала рядом. Увидев меня, — добавляет путешественник, – девочка быстро встала и накинула на себя рубаху. Она не надела ее как следует, но считала свой костюм вполне приличным, так как плечи ее были покрыты, и больше не чувствовала себя смущенной, стоя передо мной».

Население раньше было довольно многочисленным, как об этом свидетельствуют встречающиеся тут и там развалины жилищ, когда-то поддерживавшихся каменными столбами. Первым путешественником, упомянувшим о них, был лорд Ансон. В своем описании он даже придал им несколько фантастический вид, но исследователи с «Урании» все-таки узнали их, как об этом свидетельствует следующий отрывок:

«Описание, приведенное в отчете о путешествии Ансона, точно; но ветви деревьев, которые в настоящее время каким-то образом переплелись с каменной кладкой, придают развалинам совершенно не тот вид, какой они имели тогда; углы столбов стерлись, а венчающий купол утратил свою круглую форму».

Что касается современных жилищ, то лишь шестая часть их построена из камня; в Аганье есть здания, представляющие значительный интерес своими размерами, хотя они и не отличаются красотой, величественностью или изяществом пропорций. Это училище Сен-Жан-де-Латран, церковь, дом священника, губернаторский дворец, казармы.

До того как жители Марианских островов стали поданными Испании, они делились на три группы: знатных, полузнатных и простолюдинов. Последние отличались, как говорит Фрейсине, не указывая источников, на которые он опирался, более низким ростом по сравнению с остальными островитянами. Может ли служить этот единственный факт достаточным указанием на племенные различия, или же меньший рост следует рассматривать лишь как результат приниженного положения, в котором находилась вся эта каста?

Простолюдины никогда не могли возвыситься до высшей касты, и мореплавание им было запрещено. В составе каждой из этих резко разграниченных групп имелись также колдуны, жрицы или «исцелительницы», занимавшиеся лечением лишь какой-нибудь одной болезни, – из чего вовсе не следует заключать, что они ее хорошо знали.

Профессия строителя пирог была привилегией знатных; только полузнатным разрешали они помогать им в этой работе, имевшей для них очень важное значение, как самое ценное из их прав. Что касается языка, то хотя он похож на малайский и тагальский, на котором говорят на Филиппинах, все же он имеет свои особенности. В отчете Фрейсине имеется также множество замечаний о весьма странных обычаях древних марианцев, но воспроизведение этих отрывков, какой бы интерес они ни представляли для философа и историка, завело бы нас слишком далеко.

Прошло уже два месяца, как «Урания» стояла на якоре. Пора было приступить к дальнейшим работам и исследованиям. Фрейсине и его штаб посвятили последние дни прощальным визитам, принося благодарность за оказанный им сердечный прием.

Губернатор не только не хотел слышать о благодарности за внимание, которым он постоянно окружал французов в течение двух месяцев, но отказался даже принять плату за все поставки, произведенные им для пополнения запасов корвета. Больше того, в трогательном письме он приносил извинения за недостаток съестных припасов, обусловленный засухой, на протяжении шести месяцев опустошавшей Гуам и помешавшей ему снабдить гостей так, как ему хотелось бы.

Прощание происходило на берегу у Аганьи. Фрейсине рассказывает:

«С глубокой печалью расставались мы с этим любезным человеком, осыпавшим нас столь многочисленными знаками благоволения. Я был слишком взволнован, чтобы выразить ему те чувства, которые переполняли мое сердце; но слезы, катившиеся из моих глаз, должны были лучше всяких слов дать ему понять о том, какое волнение и грусть я испытывал».

С 5 по 16 июня «Урания» проводила съемку берегов северной части Марианского архипелага, во время которых были сделаны различные приведенные выше наблюдения.

После этого, желая ускорить свое плавание к Сандвичевым (Гавайским) островам, начальник экспедиции воспользовался ветром, давшим ему возможность достичь более северных широт и найти там попутные ветры. Двигаясь в этой части Тихого океана, мореплаватели встречали густые холодные туманы, которые пропитывали весь корабль сыростью, столь же неприятной, как и вредной для здоровья. Впрочем, ничем, кроме насморка, моряки не болели. Напротив, такая погода действовала даже успокаивающе на организм, уже столько времени подвергавшийся изнурительной тропической жаре.

6 августа корвет обогнул южную оконечность острова Гавайи, чтобы добраться до западного берега, где Фрейсине рассчитывал найти удобную и безопасную якорную стоянку. Этот день, как и следующий, отмеченные полным штилем, были посвящены завязыванию сношений с туземцами, жены которых, явившись я большом числе, собирались взять корабль на абордаж и заняться обычной торговлей; но командир запретил им доступ на палубу.

Король Камехамеха умер, и наследником остался молодой сын Рио-Рио; такова была новость, которую один из «ариев» поспешил сообщить капитану.

Как только снова поднялся ветер, «Урания» направилась к бухте Кеалакеакуо. Фрейсине собрался было послать одного из офицеров для промера глубины якорной стоянки, когда от берега отделилась пирога и доставила на борт правителя острова. Принц Куакини, прозванный Джоном Адамсом, обещал командиру подыскать лодки, пригодные для доставки запасов на «Уранию».

Этот молодой человек – ему было лет двадцать девять – пропорционально сложенный, гигантского роста, удивил командира обширностью своих познаний. Услышав, что «Урания» совершала плавание с научными целями, он спросил:

– Вы обогнули мыс Горн или пришли с юга от мыса Доброй Надежды?

Затем он осведомился о Наполеоне и о том, верны ли слухи, что остров Святой Елены со всеми жителями провалился. Шутка какого-то весельчака китобоя, которой наполовину поверили!

Куакини сообщил Фрейсине также о том, что после смерти Камехамеха мир не был нарушен, но все же многие вожди заявили претензии на самостоятельность и государственному единству грозила опасность. Отсюда проистекали некоторые политические затруднения и нерешительность правительства, но можно было рассчитывать, что все это вскоре прекратится, в особенности если командир согласится сделать дружественное заявление в поддержку молодого короля.

Фрейсине высадился на берег вместе с принцем, чтобы отдать ему визит, и посетил его дом, где принцесса, крупная, чересчур тучная женщина, приняла его лежа на покрытой циновками кровати европейского образца. Затем Куакини повел Фрейсине к своим сестрам – вдовам Камехамеха, но, не застав их, направился к верфям и главным мастерским покойного короля.

Четыре навеса были предназначены для постройки больших военных пирог; под другими хранились европейские лодки; дальше Фрейсине увидел строительный лес, слитки меди, множество рыболовных сетей, кузницу, бондарную мастерскую и, наконец, в ящиках, принадлежавших первому министру Краимоку, навигационные инструменты, компасы, секстанты, термометры, часы и даже один хронометр.

Вход в два других склада, где хранились порох, боевые припасы, спиртные напитки, железо и ткани, иностранцам не разрешался.

К тому времени эти места были уже заброшены, так как новый повелитель избрал местопребыванием своего двора бухту Коамаи.

По приглашению короля, Фрейсине снялся с якоря, чтобы перейти туда; «Уранию» вел лоцман, оказавшийся очень внимательным и исключительно хорошо угадывавший перемены погоды.

«Король ждал меня на берегу, – рассказывает командир, – одетый в английскую парадную форму капитана 1-го ранга и окруженный всем своим двором. Несмотря на ужасающую бесплодность этой части острова, вид причудливого сборища мужчин и женщин показался нам величественным и несомненно живописным. Король стоял впереди, а его высшие офицеры держались на некотором расстоянии сзади; на одних были великолепные мантии из красных и желтых перьев или из алого сукна, на других простые плащи такого же цвета, яркие краски которых иногда оттенялись черными полосами; у некоторых на голове были каски.

Довольно большое количество солдат, расставленных тут и там, придавали своим причудливым и разнообразным обмундированием большую живописность этой необыкновенной картине».

Это был тот самый молодой король Рио-Рио, который впоследствии поехал со своей женой в Англию, где они оба умерли откуда их останки были привезены на Гавайи капитаном Байроном.

Фрейсине повторил свои просьбы о пополнении запасов, и король обещал ему, что не пройдет и двух дней, как его желания будут удовлетворены. Но хотя в доброй воле молодого повелителя нельзя было сомневаться, командир вскоре понял, что большинство главных вождей не особенно склонно повиноваться юному королю.

Некоторое время спустя высшие офицеры «Урании» нанесли визит вдовам Камехамеха. Вот как описывает Куа картину этого забавного приема.

«Это было поистине странное зрелище, когда в тесном помещении мы увидели восемь или десять полуголых туш человеческого облика, из которых самая меньшая весила по крайней мере триста фунтов; они лежали на земле животами вниз. Не без труда удалось нам найти место, чтобы мы могли, в соответствии с обычаем, также растянуться. Тут же находились слуги; одни держали опахала из перьев, другой – зажженную трубку, которую он поочередно вставлял в рот вдовам, делавшим несколько затяжек; другие массировали принцесс… Легко себе представить, что наша беседа была не очень оживленной, но превосходные арбузы, поданные нам. оказались прекрасным средством для заполнения томительных пауз…».

Фрейсине посетил также знаменитого Джона Юнга, который долгие годы был преданным другом и советником короля Камехамеха. Хотя к этому времени он стал уже стар и часто болел, это не помешало ему снабдить Фрейсине ценными сведениями об архипелаге, где он прожил тридцать лет и история которого тесно переплетается с событиями его жизни.

Министр Краимоку во время посещения «Урании» увидел священника, аббата де Келана, чей наряд его очень заинтересовал. Как только он узнал, что это священнослужитель, он выразил командиру желание принять христианство. Его мать, сказал он, крестилась на смертном одре и взяла с него обещание, что он при первой возможности также совершит этот обряд.

Фрейсине согласился и захотел придать церемонии известную торжественность, тем более, что Рио-Рио попросил разрешения присутствовать при ней со всем своим двором.

Во время совершения обряда все островитяне держались очень почтительно, но лишь только он был закончен, придворные набросились на приготовленное командиром угощение.

Поразительно было, с какой быстротой пустели бутылки с вином, ромом и водкой, как исчезали разнообразные кушанья, стоявшие на столе. К счастью, дело шло к ночи; если бы не это, Рио-Рио, как и большая часть его придворных и офицеров, оказался бы не в состоянии добраться до берега. Впрочем, пришлось дать ему с собой еще две бутылки водки, чтобы он мог. по его словам, выпить за здоровье командира и за его счастливое плавание, и все приближенные сочли своим долгом попросить и для себя по две бутылки.

«Не будет преувеличением сказать, – сообщает Фрейсине, – что королевская компания за два часа выпила и увезла с собой запас крепких напитков, которого хватило бы десяти человекам на три месяца».

Королевская чета и, командир обменялись многочисленными подарками. Среди вещей, врученных французскому моряку молодой королевой, была мантия из перьев – одеяние, ставшее на Сандвичевых (Гавайских) островах большой редкостью.

Фрейсине собрался сняться с якоря, когда узнал от одного американского капитана, что к острову Мауи пристало торговое судно, имевшее большой запас сухарей и риса, часть которого французам, без сомнения, удалось бы купить. Все же он решил сначала сделать остановку у острова Рахеина. Там Краимоку должен был доставить на корабль свиней, необходимых для пропитания экипажа. Но министр проявил отменную недобросовестность, потребовав за тощих свиней такую высокую цену, что пришлось прибегнуть к угрозам для того, чтобы сделка состоялась. Краимоку в этом случае сам был обманут одним англичанином, оказавшимся не кем иным, как ссыльным, бежавшим из Порт-Джексона; если бы туземный министр был предоставлен самому себе и велениям собственной совести, то, весьма вероятно, он вел бы себя в этом деле со свойственным ему благородством и добросовестностью.

Прибыв на Оаху, Фрейсине стал на якорь в гавани Гонолулу. Теплый, дружественный прием, оказанный ему жителями, заставил его пожалеть, что он не направился прямо сюда. Здесь он немедленно достал бы все необходимые запасы, которые ему с таким трудом удалось получить на двух других островах, Правитель этого острова, Боки, был окрещен священником «Урании»; впрочем, он, по-видимому, пожелал подвергнуться этому обряду лишь потому, что его брат уже окрестился.

На вид он казался далеко не таким умным человеком, как те вожди с Сандвичевых островов, с которыми путешественникам приходилось встречаться раньше.

Некоторые наблюдения над туземцами представляют достаточный интерес, чтобы стоило вкратце упомянуть о них. Все мореплаватели единодушно признают, что каста вождей по своему росту и умственному развитию выделяется среди остальных жителей островов. Нередко можно было видеть вождей, рост которых достигал шести футов. Тучность среди них – обычное явление, в особенности у женщин; еще совсем молодыми они очень часто становятся поистине чудовищно толстыми.

Тип лица у них характерный, и женщины часто бывают довольно миловидными. Продолжительность жизни гавайцев не очень велика, и редко можно встретить семидесятилетнего старика.

Покинув Сандвичевы острова, Фрейсине занялся изучением в этой части океана положения магнитного экватора.[124] Поэтому, подняв все паруса, он поплыл к юго-востоку.

7 октября «Урания» вступила в южное полушарие и 19-го числа того же месяца очутилась в виду островов Дейнджер. К востоку от архипелага Мореплавателей (Самоа) был открыт островок, не указанный на карте, который назвали островом Роза, по имени госпожи Фрейсине. Кстати сказать, это оказалось единственным открытием за все путешествие. Затем было уточнено местоположение островов Пилстаарт и Гоу. и 13 ноября замечены, наконец, огни, указывавшие вход в Порт-Джек- сон или Сидней.

Фрейсине, конечно, ожидал, что найдет город сильно разросшимся за шестнадцать лет, которые прошли со времени его предыдущего посещения; и все же вид европейского города, процветающего среди почти дикой природы, его глубоко поразил.

Частые поездки по окрестностям воочию убедили французских путешественников в успехах, достигнутых колонией. Прекрасные, тщательно содержавшиеся дороги, окаймленные эвкалиптами, которые Перон называл «Гигантами австралийских лесов»; прочно построенные мосты, каменные столбы, указывавшие расстояние, – все говорило о хорошо организованном дорожном хозяйстве. Красивые коттеджи, многочисленные стада быков, старательно обработанные поля свидетельствовали об энергии и настойчивости новых колонистов.

Губернатор Макуори и высшие чиновники страны наперебой старались проявить внимание к французским офицерам, которым пришлось отклонить не одно приглашение, чтобы не пострадала их работа. Под звуки военного оркестра они совершили поездку морем в Параматту – загородный дом губернатора. Многие офицеры посетили также городок Ливерпуль, построенный в прекрасном месте на берегу реки Джордж, а также поселки Виндзор и Ричмонд, выросшие у реки Хоксбери. В это же время часть высших офицеров корабля приняла участие, в охоте на кенгуру и, перевалив через Голубые горы, проникла в глубь страны за поселение Батерст.

Благодаря прекрасным отношениям, установившимся за время двух пребываний Фрейсине в этих краях, ему удалось собрать множество интересных сведений об австралийской колонии. Поэтому раздел отчета, посвященный Новому Южному Уэльсу и отмечающий поразительные и быстрые успехи колонизации, вызвал большой интерес во Франции, где имели лишь слабое представление о развитии и растущем благоденствии Австралии. В увлекательно написанном отчете Фрейсине сообщаются новые данные, дающие точное представление о состоянии колонии в 1825 году.

Цепь гор, известных под названием Австралийских Альп, отделяет на некотором расстоянии от побережья Новый Южный Уэльс от внутренних областей австралийского материка. В течение двадцати пяти лет она являлась препятствием для сообщения с внутренней частью страны, но благодаря губернатору Макуори это препятствие было преодолено. Среди скал проложили извивающуюся многочисленными уступами дорогу, которая дала возможность заселить обширные плодородные долины, орошаемые большими реками.

Самые высокие пики этой горной цепи, покрытые снегом и в средине лета, достигают трех тысяч метров.

В то время, когда производилось измерение важнейших пиков — горы Эксмут, Каннингхем и других, было обнаружено, что, кроме реки Суон, в Австралии есть еще ряд крупных рек, из числа которых в первую очередь следует назвать Хоксбери, образованную слиянием вод Непина и Гроза, и Брисбен; о существовании Муррея тогда еще не знали.

В ту пору уже приступили к эксплуатации каменноугольных копей, залежей сланца, железного шпата, песчаника, известняка, порфира, яшмы, но еще не было найдено золото – металл, которому предстояло так быстро преобразить жизнь молодой колонии.

Что касается почвы, то на морском побережье она бесплодна, и там встречается лишь низкорослый кустарник. Но внутри страны простираются тучные поля, огромные пастбища, лишь местами прерываемые отдельными рощами, или леса, где гигантские деревья, обвитые перепутанной сетью лиан, образуют непроходимые чащи.

Одним из фактов, сильнее всего поразивших исследователей, было то, что весь этот огромный материк населял один и тот же народ. В самом деле, где бы вы ни наблюдали коренных жителей Австралии – в заливе Шарк, на Земле Эндрахт, на реке Суон или в Порт-Джексоне, – цвет их кожи, характер волос, черты лица, весь внешний вид не оставляли никакого сомнения в общности их происхождения.

Для населения, живущего на морском побережье или вдоль рек, основу питания составляют рыба и ракушки. Жители внутренней части страны существуют за счет охоты и едят опоссумов,[125] кенгуру, ящериц, змей, червей, муравьев; последних они добавляют вместе с их яйцами к месиву из корней папоротника.

Повсюду туземцы обычно расхаживают совершенно голыми; впрочем, они ничего не имеют против того, чтобы прикрыть себя какой-нибудь европейской одеждой, если им удастся ее раздобыть. По рассказам, в 1820 году на улицах Порт-Джексона можно было видеть старую австралийку, завернутую в рваное шерстяное одеяло, с маленькой дамской шляпкой из зеленого шелка на голове. Трудно себе представить более причудливую карикатуру.

Впрочем, некоторые туземцы делают себе плащи из шкур опоссума или кенгуру, которые они сшивают жилами казуаров;[126] но такого рода одежда встречается редко.

Свои лоснящиеся волосы, смазав их кое-где жиром, они заплетают в мелкие косички. Поместив посреди пучок травы, они устраивают из волос диковинную высокую прическу, из которой торчит несколько перьев попугая-какаду; иногда они приклеивают к ней с помощью смолы человеческие зубы, кусочки дерева, собачьи хвосты или рыбьи кости.

Хотя татуировка в Новой Голландии (Австралия) не пользуется особым почетом, все же довольно часто можно встретить аборигенов, кожа которых покрыта симметричными надрезами, сделанными острыми раковинами. Не менее распространен обычай расписывать тело красными и белыми полосами и причудливыми узорами, которые придают черной коже туземцев поистине дьявольский вид.

Прежде эти дикари были убеждены, что после смерти они, превратившись в маленьких детей, переносятся на облака или на вершины самых высоких деревьев и наслаждаются изобилием пищи в этих райских обителях; но со времени прибытия европейцев их верования изменились, и теперь они думают, что после смерти станут белыми и отправятся жить в отдаленные страны. По их представлениям, все белые являются не кем иным, как их предками, погибшими в сражениях и принявшими новый облик.

Австралийский пейзаж

По переписи 1819 года – одной из самых подробных из всех, проводившихся в тот период – число белых колонистов составляло 25 425 человек, не считая, само собой разумеется, военных. Женщин было значительно меньше, чем мужчин, и отсюда проистекало много неудобств, которые метрополия попыталась устранить, отправив в Австралию партию молодых девушек; те очень быстро повыходили замуж, и таким образом создались новые семьи.[127]

В отчете Фрейсине много места посвящено всему, что имеет отношение к экономике. Различные виды почв и какие культуры лучше всего подходят для них, ремесла, животноводство, сельскохозяйственное производство, промышленные предприятия, торговля, средства сообщения, управление – обо всех этих вопросах говорится очень подробно, на основании свежих для того времени данных и с таким знанием дела, какого трудно ожидать от человека, специально не занимавшегося этими проблемами. Наконец, в отчете можно найти очень подробные сведения о режиме, которому подвергались ссыльные с момента прибытия в колонию, об ожидавших их наказаниях, о поощрениях и наградах, которых они довольно легко добивались, как только их поведение становилось нормальным. Имеются у Фрейсине также весьма разумные и дальновидные соображения о будущем австралийской колонии.

25 декабря 1819 года, после длительной и давшей столь богатый материал стоянки, «Урания» снова вышла в море и взяла курс на восток, с тем чтобы, пройдя к югу от Новой Зеландии и острова Кэмпбелл, достигнуть мыса Горн. Через несколько дней на борту было обнаружено человек десять беглых ссыльных; но к этому времени корабль находился уже слишком далеко от Новой Голландии, чтобы можно было водворить их обратно.

Плавание до берегов Огненной Земли прошло без всяких достойных упоминания событий; все время дул попутный западный ветер. 5 февраля показался мыс Десолейшен. Беспрепятственно обогнув мыс Горн, «Урания» стала на якорь в бухте Буэн-Сусесо, берега которой, окаймленные высокими деревьями и орошаемые водопадами, не имели того пустынного и унылого вида, который характерен для здешних, обычно бесплодных мест.

Впрочем, стоянка была непродолжительной, и корвет, двинувшись снова в путь, вскоре вошел среди густого тумана в пролив Ле-Мер. Там его встретили сильное волнение, жестокий ветер и непроницаемый туман, скрывший от взора и землю, и море, и небо.

Дождь и поднятые ветром брызги, а также наступившая тем временем ночь заставили «Уранию» держаться к ветру под зарифленным грот-марселем[128] и малым кливером;[129] под этими парусами корабль держался очень хорошо.

Приходилось идти по ветру; моряки уже стали поздравлять себя с тем, что шторм отнес их далеко от берегов, как вдруг раздался крик: «Впереди земля, и очень близко!»

Смертельный страх охватил все сердца. Кораблекрушение казалось неизбежным.

Один только Фрейсине после минутной нерешительности снова овладел собой. Впереди не могло быть земли; он распорядился продолжать идти на север, чуть отклонившись к востоку, и дальнейшие события не замедлили доказать правильность его расчетов.

На третий день погода прояснилась, и удалось определить местоположение судна; так как теперь оно находилось далеко от бухты Буэн-Сусесо, командиру пришлось выбирать между заходом в какую-нибудь гавань на побережье Америки или на Малуинских (Фолклендских) островах. Он решил идти к островам.

В тумане «Урания» миновала остров Конти, бухту Марвиль, мыс Дурас; попутный ветер нес ее к заливу Франсез, намеченному в качестве ближайшей стоянки. Все уже радовались тому, что завершены столь опасные труды, что такое тяжелое плавание было проделано без всяких злоключений. Для матросов, как говорит Байрон, The worst was over, and the rest seemed sure (Самое худшее было позади, и будущее не возбуждало опасений (англ.)).

Австралийцы

Но мореплавателей ждало тяжелое испытание.

Во время входа в залив Франсез все находились на своих местах, готовясь к тому, чтобы стать на якорь. Впередсмотрящие были начеку, с русленей[130] производились промеры, показывавшие двадцать саженей, затем восемнадцать; и вдруг заметили скалы. Судно находилось на расстоянии всего полулье от берега.

Осторожности ради, Фрейсине приказал отклониться на два румба, но его предусмотрительность оказалась роковой. Корвет неожиданно с силой ударился о подводную скалу. Даже в эту минуту лот показывал с обоих бортов пятнадцать и двенадцать саженей. Камень, на который налетел корабль, был, следовательно, уже, чем корпус корвета. И действительно, «Урания» застряла на остроконечной вершине скалы.

Куски дерева, поднявшиеся на поверхность, сразу же внушили опасение, что повреждение серьезно. Бросились к помпам. Вода с силой врывалась в трюм. Фрейсине немедленно распорядился «наложить пластырь», то есть подвести под киль парус таким образом, чтобы, затянутый в пробоину, он уменьшил отверстие, через которое устремлялась вода. Ничего не помогло. Хотя все, офицеры и матросы, работали у помп, результат сводился лишь к тому, что корабль «держался», – иначе говоря, не погружался в море. Нужно было выбрасываться на берег.

Но принять это решение, как ни было оно тяжело, означало еще не все; следовало привести его в исполнение. Однако повсюду берег опоясывали скалы, и лишь в самой глубине залива удалось обнаружить песчаный пляж, пригодный для посадки судна на мель. Ветер переменился и дул навстречу, наступала ночь, а «Урания» была до половины наполнена водой. Можно представить себе отчаяние командира! И все же корабль удалось посадить на мель у берегов острова Пингвинов.

«К тому моменту, – рассказывает Фрейсине, – наши люди настолько устали, что пришлось прекратить все работы и дать экипажу отдых; он был более чем необходим, так как в том положении, в каком мы находились, нам предстояло множество очень трудных дел. Но мог ли я сам предаваться отдыху! Обуреваемый тысячью мучительных мыслей, я чувствовал себя как во сне. Внезапный переход из положения, где все, казалось, улыбалось мне, к жестокой действительности, в которой я теперь находился, угнетал меня, как страшный кошмар; мои мысли сме шались, и мне трудно было вновь обрести хладнокровие, в котором я нуждался и которому пришлось подвергнуться такому жестокому испытанию! Во время ужасной катастрофы, едва не погубившей нас, все мои товарищи по путешествию выполнили свой долг, и я считаю для себя приятной обязанностью всем им воздать по заслугам».

Когда при свете наступившего дня моряки увидели окружавший их ландшафт, ими овладело глубокое уныние. Ни одного дерева, ни травинки на этих пустынных берегах! Кругом лишь безмолвная пустыня, во всех отношениях напоминавшая окрестности залива Шарк.

Но сейчас не приходилось давать волю своим чувствам. Впрочем, для этого не было и времени. Разве могли моряки допустить, чтобы погибли дневники, записи наблюдений, все ценные документы, собранные с таким трудом и среди таких опасностей?

Все было спасено. К несчастью, с коллекциями дело обстояло хуже. Большое количество ящиков с образцами, сложенных в глубине трюма, безвозвратно погибло, другие оказались испорченными морской водой. Сильнее всего пострадали при катастрофе естественноисторические коллекции и гербарий, с таким трудом собранные Годишо. Мериносовых овец, которые были великодушно подарены скотоводом Мак-Артуром в Сиднее и которых везли во Францию в расчете, что они там акклиматизируются, а также и других животных доставили на берег невредимыми.

Крокодил похищает рыбака

Разбили палатки, в первую очередь для нескольких больных моряков, затем для офицеров и остального экипажа. Продукты питания и снаряжение, вывезенные с корабля, тщательно укрыли для защиты от непогоды. Спиртные напитки решили сохранить до тех пор, пока не удастся покинуть место кораблекрушения, и в течение трех месяцев, проведенных здесь французскими моряками, не было отмечено ни одного случая кражи рома или водки, хотя всем приходилось довольствоваться только чистой водой.

В то время как большая часть экипажа с трудом пыталась заделать самые опасные пробоины в корпусе «Урании», нескольким матросам было поручено заняться охотой и рыбной ловлей для обеспечения пропитанием. На озерах во множестве водились сивучи,[131] гуси, утки, чирки, гаршнепы,[132] но промышлять их в количестве, достаточном для того, чтобы накормить всю команду, оказалось нелегко, и пороха расходовалось слишком много. К счастью, на острове были пингвины – до того глупые, что их можно было бить дубинками; пингвинов попадалось так много, что их хватило бы для пропитания ста двадцати человек в течение четырех или пяти месяцев. Удалось также подстрелить несколько лошадей, одичавших после того, как основанная Бугенвилем колония покинула эти места.

28 февраля пришлось признать, что с помощью тех ничтожных средств, какие имелись в распоряжении французских моряков, исправить полученные корветом повреждения невозможно, тем более, что повторные удары корабля о скалу значительно ухудшили положение дел.

Как быть?

Ждать, пока в залив Франсез зайдет какое-нибудь судно?

Это означало бы обречь матросов на праздность и тем самым допустить падение дисциплины.

Не лучше ли построить из остатков «Урании» новое судно, поменьше?

Большой баркас уцелел. Если сделать на нем палубу и нарастить борта, то не удастся ли ему добраться до Монтевидео и привести оттуда какое-нибудь судно, которое сможет захватить имущество и персонал экспедиции?

Фрейсине остановился на последнем решении, и с этого момента ни одной минуты не пропадало даром. Какая-то необыкновенная жажда деятельности охватила матросов, и работа подвигалась быстро. Вот теперь мог похвалить себя командир за го, что набрал в Тулоне матросов, владевших различными ремеслами! Кузнецы, парусные мастера, канатчики, пильщики досок – все энергично трудились над выпавшим на их долю заданием.

Что касается предстоящего плавания, то никто не сомневался в его успехе. Всего триста пятьдесят лье отделяли Малуинские (Фолклендские) острова от Монтевидео, и ветры, господствующие в это время года в здешних местах, дадут возможность «Эсперанс» («Надежде») — так был назван перестроенный баркас – проделать этот путь за несколько дней.

Необходимо, однако, было предусмотреть и тот случай, если утлое суденышко не сможет достичь устья Ла-Платы. Поэтому Фрейсине решил немедленно после ухода «Эсперанс» приняться за постройку шхуны водоизмещением в сто тонн.

Хотя все эти разнообразные работы отнимали очень много времени, все же путешественники продолжали вести астрономические и физические наблюдения, естественнонаучные и гидрографические исследования. Можно было подумать, что они находятся на обычной стоянке.

Наконец судно было готово и спущено на воду. Его командир, капитан Дюперре, получил все инструкции, экипаж отобрали, провизию погрузили, отплытие назначили на послезавтра, как вдруг 19 марта 1820 года раздались крики: «Корабль! Корабль!» — У входа в залив показался парусный шлюп.

Чтобы привлечь его внимание, французы дали несколько пушечных выстрелов, и шкипер шлюпа поспешил к берегу.

В нескольких словах Фрейсине рассказал о тех событиях, в результате которых он здесь очутился. Шкипер сообщил, что он находится в распоряжении американского судна «Дженерал Нокс», занятого ловлей тюленей на острове Уэст, самом западном из Малуинских островов.

Один из офицеров немедленно получил приказание отправиться к капитану судна и договориться с ним о помощи французским морякам. Но тот потребовал 135 750 франков за доставку потерпевших кораблекрушение в Рио-де-Жанейро. Это была возмутительная попытка воспользоваться безвыходным положением, а потому французский офицер не пожелал ни о чем договариваться без согласия своего командира и попросил американца прибыть в залив Франсез.

Пока шли переговоры, в залив вошло еще одно судно, «Меркурий», под командованием капитана Гальвина. Выйдя из Буэнос-Айреса, чтобы доставить пушки в Вальпараисо, «Меркурий» собирался обогнуть мыс Горн, когда на нем обнаружилась большая течь, заставившая его зайти для ремонта на Малуинские острова. Французским морякам это оказалось на руку, так как конкуренция, которая должна была возникнуть, не могла не обернуться к их пользе.

«Меркурий» в заливе Франсез

Фрейсине немедленно предложил капитану Гальвину помочь в ремонте повреждений материалами и людьми, имевшимися в его распоряжении, добавив при этом, что если его плотникам удастся починить судно, он попросит капитана доставить его с товарищами в Рио-де-Жанейро.

По истечении двух недель ремонт «Меркурия» был закончен. За это время переговоры с «Дженерал Нокс» прекратились, так как Фрейсине решительно отказался принять неумеренные требования американского капитана. Что касается капитана Гальвина, то понадобилось много дней, чтобы прийти с ним к соглашению и убедить его заключить следующий договор:

Капитан Гальвин обязуется доставить в Рио-де-Жанейро потерпевших кораблекрушение, их документы, коллекции и инструменты, а также все, что окажется возможным погрузить из спасенного с «Урании» имущества.

Потерпевшие кораблекрушение должны питаться во время плавания специально выделенными для них продуктами.

По прибытии к месту назначения французы обязуются уплатить ему в десятидневный срок 97 740 франков.

Так длительные переговоры закончились принятием поистине драконовских условий.

Перед тем как покинуть Малуинские острова, естествоиспытатель Годишо обогатил эту обездоленную землю многими видами растений, которые, по его мнению, смогли бы оказаться полезными для заходящих туда мореплавателей.

Некоторые подробности о Малуинском архипелаге не лишены интереса. Расположенный между 50°57' и 52°45' южной широты и между 60°04' и 63°48' западной долготы, считая от Парижского меридиана, он состоит из многочисленных маленьких островов и двух главных, Восточного и Западного. Залив Франсез, лежащий на восточной оконечности острова Восточного, глубоко вдается в землю, но не слишком широк; его берега скалисты и круты.

Несмотря на то, что острова расположены в высоких широтах, климат на них мягкий. Снега выпадает немного, и на вершинах самых высоких гор он держится не больше двух месяцев. Речки никогда не замерзают, а лед на озерах и болотах больше суток подряд не бывает настолько прочным, чтобы выдерживать тяжесть человека. По утверждениям Уэдделла, посещавшего эти места между 1822 и 1824 годом, температура воздуха здесь значительно повысилась за последние сорок лет; он объясняет это тем, что огромные айсберги, уносимые в Атлантический океан, изменили направление своего пути.

По словам естествоиспытателя Куа, Малуинские острова, если принять во внимание небольшую глубину океана между ними и Америкой и сходство их травянистых равнин с пампами Буэнос-Айреса, по-видимому, некогда были частью материка.

Эти низкие болотистые равнины покрыты высокой травой; зимой они затопляются. Там встречаются обширные пространства черного торфяника, представляющего хорошее топливо.

Особый характер почвы помешал росту деревьев, которые Бугенвиль посадил там в надежде на их акклиматизацию; ко времени высадки Фрейсине от них не осталось никакого следа. Самым крупным и самым распространенным растением является разновидность шпажника[133] – прекрасный корм для скота, – который служит убежищем для огромного количества тюленей и бесчисленных пингвинов. Именно шпажник первые путешественники приняли издали за высокий кустарник.

К числу полезных для человека растений, встречающихся на этом архипелаге, относятся лишь сельдерей, ложечник, одуванчики, малина, щавель, синеголовник.

Из животных на Восточном острове необычайно размножились быки, свиньи и лошади, завезенные французскими и испанскими колонистами; но беспощадная охота, которой занимаются китобои, несомненно вскоре значительно сократит их количество.

На Малуинских островах единственным четвероногим животным местного происхождения является антарктическая собака; ее морда в точности напоминает лисью. Поэтому некоторые китобои назвали ее собачьей лисицей или волчьей лисицей. Эти свирепые животные бросались в воду, чтобы напасть на моряков Байрона. Если тюленям, с которыми собаки не боятся вступать в сражение, удается от них ускользнуть, они вполне удовлетворяются расплодившимися в огромном количестве кроликами, завезенными сюда позже.

28 апреля 1820 года «Меркурий» вышел в море, увозя в Рио-де-Жанейро Фрейсине и его экипаж. Но капитан Гальвин заранее не подумал о том, что при входе в Рио-де-Жанейро судно, идущее под флагом аргентинских повстанцев, воевавших в то время с Португалией, может быть задержано, а его матросы и он сам захвачены в плен. Он попытался добиться от Фрейсине пересмотра их договора, надеясь уговорить его высадиться в Монтевидео. Но тот ни под каким видом не соглашался, и прежний договор был заменен новым. По нему Фрейсине приобрел за счет французского морского министерства право собственности на «Меркурий», обязавшись уплатить за него ту же сумму, какая была обусловлена в первом соглашении.

8 мая прибыли в Монтевидео, где Фрейсине принял коман- дование над судном, которому он дал название «Физисьен». Эта стоянка была использована для вооружения судна, распределения нагрузки, проверки такелажа и принятия на борт пресной воды и продуктов, необходимых на переход до Рио-де-Жанейро. Во время этого плавания корабль получил ряд довольно крупных повреждений.

Он имел такой мирный вид, что, несмотря на военный вымпел, развевавшийся на верхушке грот-мачты, таможенные чиновники приняли его за торговое судно и пожелали посетить для осмотра.

Необходимо было произвести очень серьезный ремонт. Это заставило Фрейсине пробыть в Рио-де-Жанейро до 18 сентября. Затем он окончательно взял курс к берегам Франции и 13 ноября 1820 года бросил якорь в Гавре после длившегося три года и два месяца плавания, во время которого им было пройдено 18862 морских лье.

Несколько дней спустя Фрейсине, серьезно заболевший, возвратился в Париж и передал в секретариат Академии наук труды экспедиции, составляющие не больше не меньше, как тридцать один том in – 4° (То есть форматом в четвертую долю листа. (Ред.)). Естествоиспытатели Куа, Гемар и Годишо также сдали собранные ими коллекции. Среди них было четыре новых вида млекопитающих, сорок пять видов рыб, тридцать – пресмыкающихся, моллюсков, кольчатых червей, полипов и другие.

Привлеченный, согласно военным законам, к военному суду за потерю корабля, Фрейсине не только был единогласно оправдан, но и получил горячую благодарность за проявленную им энергию и способности, за искусные и своевременные меры, к каким он прибегнул при этом печальном происшествии.

Отныне Фрейсине посвятил все свое время опубликованию результатов совершенной им экспедиции. То немногое, что мы сообщили, дает представление об их грандиозности. Но чрезмерная добросовестность побуждала исследователя не выпускать в свет своих трудов до тех пор, пока они не будут доведены до совершенства, пока он не достигнет того, что они окажутся на уровне современной науки. Можно себе представить, сколько времени пришлось ему потратить на классификацию привезенных им многочисленных материалов. Поэтому, когда наступил день его смерти, 18 августа 1842 года, остался еще не вполне законченным один из самых интересных разделов его работы, в котором рассматривался вопрос о языках народов Океании и, в частности, жителей Марианских островов.

В конце 1821 года морскому министру Франции Клермон- Тоннерру был представлен проект нового путешествия, принадлежавший двум молодом офицерам – Дюперре и Дюмон д'Юрвилю. Первый только год назад вернулся во Францию; плавая помощником Фрейсине на «Урании», он оказал важные услуги экспедиции своими познаниями в области точных наук и гидрографии. Второй обратил на себя внимание во время гидрографических исследований, проведенных капитаном Готье в Средиземном и Черном морях. Дюмон д'Юрвиль интересовался ботаникой и изящными искусствами; он один из первых отметил художественную ценность незадолго до того найденной Венеры Милосской.

Задачи, которые ставили перед собой эти молодые ученые, заключались в изучении земного магнетизма, климата и в определении формы земли.

«Что касается географических исследований, – писал Дюперре, – то мы предполагаем установить или уточнить путем наблюдений или путем исчислений местоположение многих точек в различных частях земного шара. В особенности нас будут интересовать бесчисленные архипелаги Великого океана, бывшие местом гибели стольких кораблей, замечательные по характеру и форме низкие острова, рифы и подводные скалы, из которых они состоят. Мы намереваемся проложить новые пути в Опасном архипелаге (Туамоту) и на островах Общества, наряду с путями, проложенными Киросом, Уоллисом, Бугенвилем и Куком, мы хотим связать наши гидрографические работы с теми, что были произведены во время путешествий д'Антркасто и Фрейсине в Полинезию, Новую Голландию и на Молуккские острова, и, в частности, посетить Каролинские острова, о которых, если не считать их восточной части, исследованной в наши дни капитаном Коцебу, мы имеем лишь самые неопределенные сведения, сообщенные миссионерами на основании рассказа нескольких туземцев, которые сбились в своих пирогах с пути и были занесены ветром на Марианские острова. Язык, характер, нравы и внешний вид островитян также должны стать предметом специального изучения, представляющего неменьший интерес».

Флотским врачам Гарно и Лессону поручили естественнонаучные наблюдения, а в качестве высших офицеров пригласили самых образованных моряков. Среди них были Лесаж, Жакино, Берар, Боттен, Блуа и Блоссевиль.

Академия наук отнеслась с большим энтузиазмом к плану научных исследований, разработанному инициаторами экспедиции, и предоставила в их распоряжение подробные инструкции, в которых были изложены пожелания ученых. Одновременно исследователям были переданы самые совершенные приборы.

Выбор пал на небольшой трехмачтовый корабль «Кокий» («Раковина») с осадкой, не превышавшей двенадцати-тринадцати футов; это судно стояло в резерве в Тулонском порту.

Время, необходимое для ремонта, распределения груза и вооружения, задержало отплытие до 11 августа 1822 года. 28-го того же месяца экспедиция прибыла на остров Тенерифе, где офицеры надеялись подобрать кое-какие колоски, оставшиеся после богатой жатвы наблюдений, собранной здесь их предшественниками; но санитарный совет, осведомленный о появлении на побережье Средиземного моря желтой лихорадки, подверг «Кокий» двухнедельному карантину.

В это время политические страсти на Тенерифе так кипели, там шло такое брожение, что жители его были каждый день близки к тому, чтобы поднять восстание. Можно понять, что при подобных обстоятельствах французским морякам не пришлось особенно досадовать из-за карантина. Итак, дни, проведенные ими на Тенерифе, были целиком заняты погрузкой на корвет запасов, а также астрономическими и магнитными наблюдениями.

По истечении срока карантина корабль снялся с якоря, и 6 октября исследователи приступили к съемкам группы Мартин-Вас и острова Тринидади (Не смешивать с Тринидадом. (Ред.)). Первые островки представляют собой выступающие из воды безобразно голые скалы, а Тринидади – каменистое бесплодное плоскогорье с несколькими деревцами в южной его части. Тринидади является не чем иным, как легендарным островом Ассенцао, в течение трех столетий служившим предметом поисков многих путешественников.

В 1700 году Тринидади был захвачен англичанами, которым впоследствии пришлось уступить его португальцам. Последние основали там поселение, существовавшее еще в 1785 году во время посещения Лаперуза. Это поселение, бесполезное и требовавшее больших затрат, вскоре было заброшено, и с тех пор постоянными жителями острова были лишь собаки, свиньи и козы – потомки когда-то завезенных животных.

Расставшись с Тринидади, Дюперре намеревался направиться прямо к Малуинским (Фолклендским) островам; но авария, которую следовало как можно скорее ликвидировать, заставила его сначала зайти на остров Санта-Катарина. Только на нем мог он найти одновременно и лес, необходимый для починки рангоута, и свежие съестные припасы, которые имелись там в изобилии и должны были поэтому дешево стоить.

Дюпон д’Юрвиль

Когда вы приближаетесь к этому острову, вас приятно поражает величественный и живописный вид его густых лесов, где сасафрасы,[134] лавры, кедры, апельсиновые и мангровые деревья растут рядом с бананами и пальмами, изящные султаны которых покачиваются на ветру.

Ко времени прибытия корвета прошло всего четыре дня после того, как Бразилия, сбросив португальское иго, объявила о своей независимости и провозгласила императором принца дом Педру[135] д'Алькантара. Поэтому командир, желая получить какие-нибудь сведения о происшедших политических переменах и убедиться в дружелюбном отношении нового правительства, направил в Носса-Сеньора-до-Дестерро, столицу острова, делегацию в составе д'Юрвиля, Блоссевиля, Габера и Гарно.

Власть в этой провинции находилась в руках хунты,[136] которая немедленно разрешила французам срубить необходимый им лес и предложила коменданту крепости Санта-Крус оказывать им всяческое содействие в научных работах.

Что касается съестных припасов, то получить их было нелегко, так как купцы, опасаясь возможных беспорядков, перевезли свои запасы в Рио-де-Жанейро. По-видимому, этим и объяснялись те трудности, которые встретил командир «Кокий» в порте, столь горячо расхваливаемом капитанами Крузенштерном и Коцебу.

«Жители, – говорится в отчете, – были убеждены, что вскоре неприятельские войска высадятся в этой местности, чтобы восстановить власть португальского правительства, иначе говоря, чтобы снова превратить их, как они считали, в рабов. Повод к таким опасениям дал декрет, изданный 1 августа 1822 года, призывавший всех бразильцев к оружию для защиты своих берегов и предписывавший им во всех случаях, когда это окажется нужным, вести партизанскую войну. Программа, одновременно великодушная и полная решимости, которую развертывал в этом декрете дом Педру, дает самое высокое представление о его характере и освободительных планах. Полные уверенности в справедливости своих целей, многочисленные сторонники независимости были охвачены энтузиазмом, бурному проявлению которого способствовали долгие годы подавления их пылких умов. Преисполненные радости, они устроили иллюминацию в Носса-Сеньора-до-Дестеррс, в Лагуне, в Сан- Франциско и расхаживали по улицам этих городов, распевая песни в честь дом Педру».[137]

Но энтузиазм, проявлявшийся во всех бразильских городах, не разделяли жители сельских местностей – люди равнодушные, чуждые политических страстей. Если бы Португалия могла подкрепить свои указы посылкой эскадры, провинция Санта-Катарина, без сомнения, была бы вновь покорена.

30 октября «Кокий» снова пустился в путь. Застигнутый к востоку от Ла-Платы грозным ураганным ветром, известным под названием «памперо», корабль счастливо отделался, не получив никаких повреждений.

В этих местах Дюперре произвел очень интересные наблюдения над течением Ла-Платы. Еще Фрейсине отметил, что течение этой реки на расстоянии ста лье к востоку от Монтевидео имеет скорость в две с половиной мили в час. Но командир «Кокий» обнаружил, что течение ощущается и значительно дальше; он установил также, что сопротивление океана заставляет воды Ла-Платы разделиться на две ветви; наконец, Дюперре высказал предположение, что незначительная глубина океана вплоть до Огненной Земли объясняется огромным количеством размытой почвы, содержащейся в воде Ла-Платы и по мере замедления ее движения непрерывно оседающей на дно вдоль берегов Америки.

Прежде чем вступить в залив Франсез, «Кокий», подгоняемый попутным ветром, некоторое время шел среди огромных стай китов, дельфинов и пингвинов – обычных обитателей этих бурных широт.

С вполне естественным чувством удовлетворения Дюперре и некоторые из его спутников снова увидели Малуинские (Фолклендские) острова – ту землю, что в течение трех месяцев служила им приютом после гибели «Урании». Они побывали на берегу, где был тогда разбит их лагерь; остатки корвета почти полностью занесло песком, а то, что еще виднелось, носило следы хищнического хозяйничанья жадных китобоев, побывавших один за другим в этих местах. Повсюду валялись лишь всякого рода обломки, обрывки снастей, лоскутья одежды, куски парусов – бесформенные и неузнаваемые остатки, среди которых белели кости животных, служивших пищей потерпевшим кораблекрушение.

«Это зрелище недавнего бедствия, – говорится в отчете, – носило отпечаток запустения, приобретавший в наших глазах еще большую мрачность из-за пустынных берегов и неприветливого неба, которое все время оставалось пасмурным и дождливым. И все же в этой картине было для нас какое-то необъяснимое очарование, и она оставила в нашей душе ощущение смутной печали, не покидавшей нас еще долго после того, как мы расстались с Малуинскими островами».

Пребывание Дюперре на Малуинских островах длилось до 17 декабря. Путешественники расположились среди развалин поселения, основанного Бугенвилем, и занялись всякого рода починками, которых требовало состояние корвета. Охота и рыбная ловля с избытком снабжали экипаж почти всем необходимым; за исключением фруктов и овощей, всего было более чем достаточно, и среди этого изобилия экипаж «Кокий» готовился к встрече с опасностями морей, омывающих мыс Горн.

С самого начала путешественникам пришлось бороться с юго-западными ветрами и довольно сильными течениями; затем налетели шквалы с туманами, и так продолжалось до тех пор, пока корабль не достиг – 19 января 1823 года – острова Моча.

По определениям Дюперре, он находится на 38°20'30" южной широты и 76°21'55" западной долготы и имеет в окружности двадцать четыре мили. Образованный горной цепью средней высоты, понижающейся в сторону моря, этот остров был местом встреч первых исследователей Тихого океана. Здесь пираты и моряки торговых судов находили диких лошадей и свиней, мясо которых отличалось необыкновенной нежностью. Мореплавателей ждала там чистая и прозрачная вода и некоторые европейские фрукты – яблоки, персики и вишни, произраставшие на деревьях, которые в свое время были привезены завоевателями. Но в 1823 году почти все эти богатства исчезли, уничтоженные китобоями, не думающими о завтрашнем дне.

Через некоторое время открылась бухта Консепсьон, где стояло лишь одно английское китобойное судно, собиравшееся обогнуть мыс Горн. С этим судном были отправлены письма и отчет о выполненных работах.

На следующий день, как только лучи солнца осветили бухту, французские моряки еще сильнее поразились унылому и пустынному виду, который привел их в изумление накануне. Разрушенные дома и безмолвные улицы города, на берегу несколько жалких полуразвалившихся лодок, около которых слонялись одинокие рыбаки в грязной, засаленной одежде, зияющие дырами лачуги и шалаши, а перед ними женщины в лохмотьях, расчесывающие друг другу волосы, – такова была жалкая картина городка Талькауано.

Как бы для того, чтобы еще резче подчеркнуть нищету населения, природа разодела окружающие холмы, леса и сады в самое роскошное убранство. Повсюду яркие цветы и плоды, которые сверкали живыми красками, говорившими о том, что они уже созрели. Неумолимое солнце, безоблачное небо придавали еще больше горечи безотрадной картине.

Эти развалины, заброшенность, нищета представляли собой наиболее разительные результаты следовавших один за другим политических переворотов.

На Санта-Катарине французы были свидетелями событий, связанных с провозглашением независимости Бразилии; здесь они присутствовали при падении правителя О'Хиггинса. Избегая созыва представительного собрания, путем увеличения прямых налогов и уменьшения таможенных пошлин, ущемляя интересы земледельцев к выгоде купцов, обвиненный вместе со своими министрами во взяточничестве, О?Хиггинс восстановил против себя большую часть населения.[138]

Во главе начавшегося против него восстания стоял генерал дон Рамон Фрейре-и-Серрано, который дал французским путешественникам официальные заверения в том, что происходящие события ничуть не отразятся на снабжении «Кокий» всем необходимым.

26 января два корвета вошли в бухту Консепсьон.

Офицеры с «Кокий» отправились с визитом к генералу Фрейре. По мере приближения к городу все чаще попадались опустошенные поля, сожженные дома, все реже встречались жители, едва прикрытые лохмотьями.

Вид самого города был еще печальнее. Переходивший из рук в руки, уничтоженный пожарами, Консепсьон представлял собой лишь груду развалин, среди которых в одиночку бродили полуголые жители – жалкие остатки когда-то многочисленного населения. На улицах пробивалась трава; дворец епископа и собор еще стояли, зияя дырами, разграбленные, но и им предстояло вскоре быть разрушенными.

Генерал Фрейре, прежде чем выступить против правителя Чили О'Хиггинса, завязал дружественные отношения с араука- нами, смелыми индейцами, сумевшими сохранить свою независимость и проявлявшими постоянную готовность захватить занятые испанцами земли. Некоторые из этих индейцев служили даже во вспомогательных отрядах чилийских войск. Дюперре, видевший их сам и получивший о них достоверные сведения от генерала Фрейре, дает им не слишком лестную характеристику; вкратце она сводится к следующему.

Арауканы выступают в поход верхом на быстрых лошадях, вооруженные длинным копьем, длинным саблевидным ножом, называемым «мачете», и лассо, которым они орудуют с большой ловкостью.

Они среднего роста, кожа у них цвета меди, маленькие глаза, черные и живые, слегка приплюснутый нос, толстые губы – все это придает их лицу выражение жестокости. Разделенные на соперничающие между собой племена, всегда склонные к мятежу, они ведут бесконечные войны.

«Если иногда приходилось видеть, как они принимают в своих «толдо» [хижинах] побежденных и выступают в их защиту, – говорится в отчете, – то к такому благородному поведению их всегда побуждала жажда мести; это означало, что враждующая сторона имела своим союзником какое-то племя, которое они хотели истребить. У арауканов ненависть заглушала все другие страсти, и только она одна является наиболее прочной гарантией их верности. Все они зарекомендовали себя храбрецами, пылкими, стремительными воинами, безжалостными к врагам, которых они убивают с устрашающим хладнокровием. Надменные и мстительные, они крайне недоверчиво относятся ко всем, кого они не знают, но гостеприимны и великодушны по отношению к тем, кого считают друзьями. Они исключительно дорожат своей свободой, своими правами и всегда готовы их защищать с оружием в руках».

Та ков нарисованный Дюперре портрет вольных сынов Анд, обладающих, во всяком случае, тем достоинством, что, начиная с XVI столетия, они оказывали упорное сопротивление всем попыткам захватчиков и сумели сохранить в неприкосновенности свою независимость.

После ухода генерала Фрейре и войск, которые он повел за собой, Дюперре воспользовался моментом, чтобы ускорить снабжение своего корабля. Вода и сухари были быстро погружены; немного больше времени понадобилось для того, чтобы запастись каменным углем; его добывали сами моряки в шахте, выходившей на поверхность земли, и платить приходилось только владельцам мулов, на которых он доставлялся к берегу.

Хотя события, сопровождавшие стоянку «Кокий» в бухте Консепсьон, были далеко не веселыми, общая печаль не смогла устоять против традиционных карнавальных увеселений. Снова начались обеды, званые вечера, балы, и уход армии сказался лишь в том, что не хватало кавалеров для танцев. Французские офицеры, чтобы отблагодарить за великолепный прием, оказанный им, дали два бала в Талькауано, и много семейств из Консепсьон совершили специальное путешествие, чтобы присутствовать на них.

К несчастью, отчет Дюперре прерывается на том моменте, когда он собирался покинуть Чили, и в нашем распоряжении нет официального документа, на основании которого мы могли бы подробно рассказать об этой интересной и плодотворной экспедиции. Мы не в состоянии шаг за шагом следовать за первоисточником, как это делали при описании других путешествий, и вынуждены дать лишь краткий пересказ чужих пересказов, имеющихся в нашем распоряжении.

Впрочем, несколько писем Дюперре морскому министру были опубликованы, и мы позаимствуем из них некоторые подробности.

15 февраля 1825 года «Кокий» покинул бухту Консепсьон и пошел в Пайту, откуда Альваро Менданья де Нейра и Педро Эрнандес де Кирос отправились в 1595 году открывать новые страны. Спустя примерно две недели вблизи от острова Лоренсо корвет попал в штиль, и Дюперре решил зайти в Кальяо, чтобы взять там свежей провизии.

Как известно, Кальяо является портом Лимы. Конечно, офицеры не могли упустить случая побывать в столице Перу. Обстоятельства им, однако, не благоприятствовали. Все выдающиеся деятели страны вместе со своими женами находились на морских купаниях в Мирафлоресе. Французские моряки вынуждены были удовлетвориться осмотром достопримечательностей города и 4 марта возвратились в Кальяо. 9-го того же месяца «Кокий» стал на якорь у Пайты.

Местоположение этого пункта между земным экватором и магнитным экватором дало возможность заняться наблюдениями над суточными склонениями магнитной стрелки. Естествоиспытатели также совершили несколько экскурсий в пустыню Пиура; там они нашли в третичных отложениях очень интересные окаменелые раковины, в точности такие, какие встречаются в окрестностях Парижа. Как только все работы в Пайте, представлявшие какой-либо интерес для науки, были закончены, «Кокий» вышел в море и направился на Таити.

Плавание сопровождалось происшествием, которое могло бы послужить причиной если не окончательной гибели экспедиции, то, по меньшей мере, существенной задержки в ходе ее работ. 22 апреля ночью, когда корвет находился в районе Опасного архипелага (Туамоту), вахтенный офицер неожиданно услышал шум волн, с силой разбивавшихся о рифы. Он немедленно распорядился лечь в дрейф, и, когда наступил рассвет, все увидели, какой опасности они избежали.

Меньше полутора миль отделяло корвет от низкого острова, поросшего густым лесом и вдоль всего берега окаймленного скалами. К кораблю приблизилась пирога, но находившиеся в ней туземцы ни за что не хотели подняться на палубу. Дюперре вынужден был отказаться от посещения этого острова, получившего название Клермон-Тоннер (Реао); повсюду волны с грохотом разбивались о скалы, и «Кокий» смог лишь пройти вдоль всего берега на очень небольшом расстоянии от него.

Назавтра и в последующие дни французские моряки увидели несколько островков, не представлявших, впрочем, большого интереса, которым были даны названия Ожье, Фрейсине и Лостанж.

3 мая на рассвете открылись, наконец, зеленые берега и покрытые лесом горы Таити. Как и его предшественники,

Дюперре не мог удержаться, чтобы не отметить коренной перемены, происшедшей в нравах и обычаях туземцев.

Ни одна пирога не вышла навстречу «Кокий». Когда он входил в бухту Матаваи, был час проповеди, и миссионеры собрали все население острова, в количестве семи тысяч человек, в главную церковь Папаоа, чтобы обсудить статьи нового кодекса законов. Таитянские ораторы, по-видимому, не уступают французским. Многие из них обладают ценной способностью говорить несколько часов, ничего не сказав, и хоронить самые лучшие проекты, засыпая их цветами своего красноречия.

Вот как описывает д'Юрвиль одно из таких заседаний:

«Назавтра только художник экспедиции, Лежен, присутствовал на заседании, на котором обсуждению народного собрания подлежали некоторые политические вопросы. Собрание продолжалось много часов, выступали по очереди все вожди. Самым блестящим оратором оказался вождь Таити: главным вопросом, которого он коснулся, было введение подушной подати в пять бамбуков масла с человека. Затем перешли к рассмотрению вопроса о налогах, которые следовало взимать либо в пользу короля, либо в пользу миссионеров. Позже мы узнали, что первый вопрос был решен в положительном смысле, а второй, касавшийся миссионеров, те сами сняли в предвидении провала. На этом подобии народного собрания присутствовало четыре тысячи человек».

Незадолго до прибытия «Кокий» Таити отказался от английского флага и ввел свой собственный; эта мирная революция нисколько не отразилась на положении миссионеров. Последние оказали французским морякам превосходный прием к снабдили их по обычным ценам свежей провизией, в которой те нуждались.

С Таити «Кокий» направился на соседний остров Борабора, относящийся к тому же архипелагу; его жители также восприняли европейские нравы.

9 июня, взяв курс на запад, корвет произвел съемку островов Салвешен, Эоа, Санта-Крус, Бугенвиль и Бука, затем 12 августа он бросил, наконец, якорь в знаменитой своим великолепным водопадом бухте Прален на побережье Новой Ирландии.

«Дружественные отношения, установившиеся с туземцами, дадут нам возможность пополнить историю человечества новыми любопытными подробностями, которых прежние путешественники не имели случая наблюдать».

Вот когда приходится пожалеть, что первоначальный отчет экспедиции не был полностью опубликован, ибо предыдущая фраза, взятая из краткого отчета, напечатанного в «Анналах путешествий», только возбуждает любопытство, ничего не давая для его удовлетворения.

Гардемарин Поре де Блоссевиль – тот самый, что впоследствии погиб на «Лиллуаз» в полярных льдах – побывал в одной из деревень жителей Новой Ирландии, хотя туземцы и пытались воспротивиться этому посещению. Там французскому моряку показали что-то вроде храма; на окруженном стенами помосте стояло много безобразных причудливых идолов.

Дюперре тщательно нанес на карту пролив Сент-Джорджес – Чаннел, а затем направился к островам, некогда открытым Схаутеном к северо-востоку от Новой Гвинеи. Три дня, 26, 27 и 28 августа, были посвящены их съемке. После этого мореплаватель безуспешно искал описанные Картеретом острова Стефенс и, сравнив свой путь с тем, каким в 1792 году следовал д'Антркасто, пришел к заключению, что этот архипелаг является не чем иным, как островами Провиденс, давным-давно открытыми Дампиром.

3 сентября была замечена северная оконечность Новой Гвинеи. Три дня спустя «Кокий» вошел в узкую и скалистую бухту Оффак на северо-западном побережье Вайгео, одного из Папуасских островов. Единственным мореплавателем, упоминавшим об этой бухте, был Форест. Конечно, Дюперре с особым удовлетворением занялся изучением уголка земли, на который почти никогда не ступала нога европейца. К тому же открытие южной бухты, отделенной от бухты Оффак узким перешейком, представляло большой интерес для географической науки.

Два офицера, д'Юрвиль и Блоссевиль, занялись съемкой, результаты которой удалось привести в соответствие с той работой, которую Дюперре имел возможность выполнить на этом же берегу во время плавания «Урании». Остров оказался очень богат растительностью, и д'Юрвиль собрал здесь основную часть своей коллекции, чрезвычайно ценной по новизне и красоте представленных в ней видов.

Д'Юрвиль и Лессон, горя желанием поскорее приступить к изучению жителей острова, принадлежавших к племени папуасов, сразу же по прибытии высадились на берег в шлюпке, в которой находилось семь человек.

Под проливным дождем они пробежали уже порядочное расстояние, как вдруг очутились перед хижиной, стоявшей на сваях и крытой листьями веерной пальмы. Неподалеку от нее в кустах прятался молодой туземец; несколько дальше на самом виду лежала кучка из десятка недавно сорванных кокосовых орехов, казалось приглашавших путников освежиться. Французы поняли, что это приношение замеченного ими молодого туземца, и с удовольствием приняли подарок, который пришелся очень кстати. Вскоре туземец, успокоенный мирным поведением моряков, приблизился к ним, говоря: «Бонгу!» («хорошо») и жестами пояснил, что кокосовые орехи преподнесены им самим. Его деликатное внимание было вознаграждено подарком, состоявшим из ожерелья и серег.

Когда д'Юрвиль вернулся к своей шлюпке, около нее оказалось человек двенадцать папуасов, которые веселились, ели и, по-видимому, находились в наилучших отношениях с матросами.

«Они сразу же окружили меня, — рассказывает д'Юрвиль, — повторяя: «Капитан, бонгу!» — и всячески выражая мне свое расположение. Эти туземцы обычно маленького роста, тщедушны и хилы, подвержены заболеванию проказой; черты их лица, впрочем, вовсе не безобразны; у них приятный голос, ведут они себя степенно, вежливо и даже с ярко выраженным оттенком постоянной меланхолии».

Среди античных статуй, которыми так богат Лувр, имеется знаменитая статуя Полигимнии, (в греческой мифологии одна из девяти муз – покровительница лирической поэзии. (Прим. перев.)) отличающаяся выражением меланхолической мечтательности, совершенно несвойственной народам древности. Довольно странно, что д'Юрвиль обнаружил у папуасов это выражение лица, так хорошо переданное древним скульптором.

На палубе корабля толпа других туземцев вела себя спокойно и сдержанно, что представляло резкий контраст поведению большинства островитян Океании.

То же впечатление создалось у французов во время их посещения вождя острова и его ответного визита на «Кокий». В одной из деревень на берегу южной бухты моряки видели своеобразный храм, в котором они обратили внимание на множество грубых изображений, расписанных в разные цвета и украшенных перьями. Никаких сведений о том, какое поклонение воздается этим идолам, получить не удалось.

16 сентября «Кокий» снова вышел в море и достиг острова Амбоины.

27 октября корвет продолжал свой путь и направился к Тимору, пройдя к западу от Черепаховых островов и острова Люсипара. Затем Дюперре определил положение архипелага Волкано, произвел съемку островов Уэттер, Бабе, Дог, Камбинг и, двигаясь проливом Омбай, заснял множество точек на этой цепи островов, которые тянутся от Пантара и Омбая (Алор) до Явы.

После того как берега были нанесены на карту, Дюперре направился к Новой Голландии (Австралия), но из-за встречных ветров не смог двигаться вдоль ее западного побережья. 10 января 1824 года он обогнул, наконец, Вандименову землю (Тасмания) и шесть дней спустя увидел огни Порт-Джексона и назавтра стал на якорь.

Островитяне Океании

Губернатор, сэр Томас Брисбен, предупрежденный о прибытии экспедиции, оказал ей радушный прием, приложил все усилия, чтобы помочь запастись провизией, и с исключительной любезностью содействовал всем ремонтным работам, которых требовало ветхое состояние корвета. Губернатор предоставил Д'Юрвилю и Лессону возможность совершить плодотворную поездку за Голубые горы в долину Батерст, о природных богатствах которой европейцы имели далеко не полное представление.

Только 20 марта Дюперре покинул Австралию. На этот раз он взял курс к Новой Зеландии, остававшейся всегда несколько в стороне во время путешествий его предшественников, и бросил якорь в глубине залива Бей-оф-Айлендс. Свой досуг офицеры посвящал и физическим наблюдениям и естественнонаучным исследованиям. В то же время постоянное общение экипажа с туземцами помогло составить более ясное представление о нравах, религиозных верованиях, языке, воинственных наклонностях этого народа. Из всего того, что могла принести новозеландцам цивилизация, они оценили только усовершенствованное оружие.

Похороны вождя. Новая Зеландия

17 апреля «Кокий» покинул стоянку и пошел на север к острову Ротума, открытому в 1797 году капитаном Уилсоном; впрочем, тот на него не высаживался. Жители острова, добродушные и гостеприимные, поспешили снабдить мореплавателей всеми видами необходимой им свежей провизии. Но вскоре французы заметили, что туземцы, пользуясь доверием, которое они сумели внушить, украли с корабля много нужных вещей; заставить их вернуть украденное стоило величайшего труда. Пришлось принять строгие меры, и пойманные на месте преступления воры были выпороты в присутствии их товарищей, что вызвало только смех и у туземцев-зрителей и у тех, кто подвергся порке.

Среди островитян жили четверо европейцев, дезертировавших с китобойного судна «Рочестер». Подобно туземцам полуголые, татуированные и вымазанные каким-то желтым порошком, они отличались лишь более светлой кожей и более живым выражением лица. Довольные своей участью, они обзавелись на Ротуме семьями и твердо рассчитывали остаться там до конца своих дней, вдали от забот, беспокойств и тягот цивилизованной жизни. Только один из них попросил взять его на «Кокий», на что Дюперре охотно согласился; но вождь острова дал на это разрешение только тогда, когда узнал, что двое ссыльных из Порт-Джексона выразили желание остаться на берегу.

Хотя это мало изученное племя представляло большой интерес для ученых, все же пора было двигаться в путь. Прежде всего «Кокий» занялся съемкой островов Кораль и Святого Августина, открытых Мореллем в 1781 году. Затем настала очередь острова Драммонд, жители которого, отличавшиеся очень темной кожей, тонкими руками и ногами, мало осмысленным лицом, явились на корабль, чтобы обменять несколько раковин-тридакн, в просторечии называемых кропильницами, на ножи и рыболовные крючки. Затем последовали острова, образующие архипелаг Гилберта и, наконец, Маршалловы острова.

3 июня Дюперре оказался в виду острова Юалан (Каролинские острова), открытого в 1804 году американским капитаном Крозером. Так как этот остров не был показан на картах, командир решил сделать точную и детальную съемку. Лишь только якорь коснулся дна, Дюперре с несколькими офицерами высадился на берег. Там они встретили приветливых, доброжелательно настроенных туземцев, которые угостили их кокосовыми орехами и плодами хлебного дерева, а затем повели по очень живописным местам к жилищу своего главного вождя, «уросс-тона», как они его называли. Вот как описывает Дюмон д'Юрвиль местность, по которой им пришлось двигаться, прежде чем они очутились перед лицом этой высокой персоны.

«Мы мирно плыли среди обширного водоема, окаймленного зеленым прибрежным лесом. Позади нас поднимались высокие холмы острова, покрытые густым ковром зелени, среди которой возвышались стройные, покачивающиеся стволы кокосовых пальм. Впереди среди волн показался островок Леилеи, по берегам которого стояли красивые хижины туземцев, а посредине возвышался небольшой, поросший зеленью холм… Если к этому добавить великолепный день, приятную температуру воздуха, то можно составить себе представление о тех чувствах, которые наполняли наши сердца во время этого торжественного путешествия в обществе простых, кротких и великодушных людей.

Толпа человек в восемьсот ожидала приближавшиеся лодки перед чистенькой, привлекательной деревней с хорошо вымощенными улицами. Все собравшиеся, мужчины с одной стороны, женщины с другой, хранили поистине торжественное молчание. Два вождя выступили вперед, взяли путешественников за руки и повели их к жилищу «уросс-тона». Толпа, по-прежнему хранившая молчание, осталась снаружи, между тем как французы вошли в хижину.

Вскоре появился «уросс-тон» — худой, немощный старик лет восьмидесяти. При его входе в комнату французы из вежливости встали, но по шепоту присутствующих они поняли, что нарушили обычай.

Они оглянулись. Все простерлись ниц. Даже сами вожди должны были воздать этот знак почтения. Старик, на мгновение ошеломленный дерзостью чужестранцев, призвал, однако, своих подданных к тишине, приблизился к французам и сел рядом с ними. В знак благодарности за небольшие подарки, преподнесенные ему и его жене, он дружески похлопал гостей по щекам, плечам и ляжкам.

По окончании аудиенции французы посетили деревню и очень удивились, увидев там две огромные стены из коралловых глыб; некоторые из них весили много тысяч фунтов.

Несмотря на несколько краж, совершенных вождями, десятидневная стоянка прошла мирно, и дух согласия, установившийся в отношениях между моряками и юаланцами, ни разу не был нарушен.

«Легко понять, – рассказывает Дюперре, – какое важное значение сможет со временем приобрести остров Юалан. Расположенный в центре Каролинских островов на пути кораблей, идущих из Голландии в Китай, он может обеспечить их гаванями для ремонта, пресной водой и разнообразной свежей провизией. Туземцы, населяющие его, великодушны и кротки и вскоре окажутся в состоянии снабжать мореплавателей необходимым в пути продуктом, который они, без сомнения, будут иметь от потомства двух супоросных свиней, подаренных нами и принятых ими с живейшей благодарностью».

Предположения Дюперре не оправдались, хотя путь из Европы в Китай и проходит в этих местах. Изобретение паровой машины внесло такой переворот в условия мореплавания, вызвало такие резкие перемены, каких не мог предвидеть путешественник начала XIX столетия.

После того как «Кокий» покинул Юалан, 17, 18 и 23 июня Дюперре и его спутники открыли новые островки, составляющие группы Макаскилл и Дюперре, жители которых похожи на юаланцев и называют, как и на островах Радак, своих вождей «тамонами».

24-го того же месяца «Кокий» вступил в воды, омывающие архипелаг Трук, который Коцебу искал слишком далеко к северу; Дюперре определил его местоположение по нескольким названиям, сообщенным ему туземцами и обозначенным на карте Кантовы. С 24 по 27 июня Блуа произвел гидрографическую съемку этой группы, имеющей в окружности не меньше тридцати лье.

Острова эти в большинстве своем высокие, в центре их выступает остроконечная вершина вулкана; расположение кольцевидной лагуны на других островах Трук говорит о коралловом происхождении.

Что касается островитян, то они малы ростом, плохо сложены, слабосильны. Если изречение mens sana in соrpore sano (Здоровый дух в здоровом теле. (Лат.)) остается справедливым и в отрицательной форме, то в этом случае мы находим его подтверждение, так как жители архипелага Трук не обладают достаточно развитыми умственными способностями и стоят в культурном отношении гораздо ниже юалан- цев. Тем не менее и сюда как будто проникли чужеземные моды. Некоторые из туземцев, по примеру китайцев, носят остроконечные шляпы, другие были одеты в плетеные циновки, с дырой посредине, чтобы можно было просунуть голову – ни дать ни взять «пончо» индейцев Южной Америки. Но все островитяне с презрением относились к зеркалам, ожерельям и побрякушкам; они просили топоры и железо, что говорило о частых сношениях с европейцами.

После съемки островов Таматан, Фанендик и Оллап (на старинных картах острова Мучеников) «Кокий» направился к Новой Гвинее, чтобы заснять ее северный берег. 26 июля он стал на якорь в бухте Дореи, на юго-восточной стороне этого огромного острова, и остался там до 9 августа.

Пребывание здесь оказалось как нельзя более плодотворным в отношении естественнонаучных и географических исследований, астрономических и физических наблюдений. Жители острова самые чистокровные папуасы. Жилища их представляют собой стоящие на сваях хижины; лестницу заменяет бревно с нарубками, которое каждый вечер втаскивается внутрь. Прибрежные туземцы, по-видимому, находятся в постоянной войне с теми, что живут внутри страны. Д?Юрвилю удалось в сопровождении молодого папуаса добраться до поселений этих последних. То были мягкие, гостеприимные, вежливые создания, вовсе не походившие на портрет, нарисованный их врагами.

После этого «Кокий» снова миновал Молуккские острова, остановился очень ненадолго в Сурабае – на берегу Явы – и 30 октября прибыл на Иль-де-Франс (Маврикий). Наконец, после захода на остров Святой Елены, где французские офицеры посетили могилу Наполеона, и на остров Вознесения, где в 1815 году была основана английская колония, корвет 24 апреля 1825 года вошел в гавань Марселя – после тридцати одного месяца и тринадцати дней плавания, во время которого было пройдено 24 894 лье без потери людей, без болезней, без аварий.

Исключительный успех этой экспедиции делает честь молодому командиру и всем офицерам, с неутомимым рвением производившим всякого рода научные наблюдения. Жатва поэтому оказалась чрезвычайно богатой.

Были составлены пятьдесят две карты, собраны многочисленные, изобиловавшие новыми образцами коллекции животных, растений и минералов. Множество словарей, с помощью которых рассчитывали восстановить историю миграций населяющих Океанию племен, интересные данные о природных богатствах посещенных мест, о состоянии торговли и туземных ремесел, наблюдения относительно формы земли, исследования в области земного магнетизма, метеорологии и ботаники, – таков был привезенный на «Кокий» солидный научный багаж, опубликования которого с нетерпением ждал ученый мир.

II

Экспедиция барона Бугенвиля. – Стоянка в Пондишери. – Белый город и черный город. – «Правая рука» и «левая рука». – Малакка. – Сингапур и его история. – Стоянка в Маниле. – Бухта Туран. – Флора и фауна. Аннамиты. – Мраморные скалы Файфо. — Кохинхинская дипломатия. — Острова Анамбас (Сурабая). – Султан острова Мадура. – Проливы Мадура и Алас. – Вандименова земля (Тасмания). – Ботани-Бей и Новый Южный Уэльс. – Сант-Яго и Вальпараисо. – Возвращение вокруг мыса Горн. – Экспедиция Дюмон д'Юрвиля на «Астролябии». – Пик Тейде. — Австралия. — Остановка на Новой Зеландии. – Архипелаг Тонга. Стычки с туземцами. — Новая Британия и Новая Гвинея. – Первые сведения о судьбе Лаперуза. — Ваникоро и его обитатели. – Стоянка на Гуаме. – Амбоина и Манадо. – Результаты экспедиции.

Экспедиция, руководство которой было поручено капитану 1-го ранга, барону Иву Гиасинту де Бугенвилю, не была, в сущности говоря, ни научным путешествием, ни плаванием с целью открытия новых земель. Главная ее задача заключалась в том, чтобы напомнить о французском флаге и французских интересах в юго-восточной Азии. Инструкции, данные Бугенвилю, (не смешивать с первым французским кругосветным мореплавателем Луи Антуаном Бугенвилем (1729-1811). (Ред.)) предписывали ему, между прочим, передать императору Кохинхины (область Намбо в южной части Вьетнама) письмо французского короля, а также подарки, которые должны были быть погружены на фрегат «Фетида».

Бугенвилю предстояло также повсюду, где это окажется возможным без значительной задержки плавания, производить гидрографические съемки и собирать самые подробные сведения о торговле, естественных богатствах и средствах обмена тех стран, где ему придется останавливаться.

Под начальство Бугенвиля было отдано два корабля. Первый- «Фетида» – был совершенно новый сорокачетырехпу- шечный фрегат, экипаж которого насчитывал триста матросов; еще ни один французский корабль такой мощи, если не считать знаменитого «Будэз», (См. описание экспедиции Л. А. Бугенвиля во втором томе «Истории великих путешествии». (Ред.)) не совершал кругосветного плавания. Второй корабль, облегченный корвет «Эсперанс» («Надежда»), имел на борту двадцать каронад[139] и сто двадцать человек команды.

«Фетида» находилась под непосредственным командованием Бугенвиля; его помощниками были опытные офицеры Лонге- виль, Лапьерр и Боден. «Эсперанс» командовал капитан 2-го ранга Нурке дю Кампе. Из числа офицеров «Эсперанс» следует упомянуть Тюрпена, впоследствии ставшего контр-адмиралом, Эжена Пено и Медерика Малавуа. На кораблях Бугенвиля не было ни одного ученого специалиста вроде тех, что совершали плавание на «Натуралисте» («Натуралист» – один из кораблей экспедиции Никола Бодена, исследовавшей Австралию в 1801-1803 гг. См. второй том настоящего издания. (Ред.)) и других судах, направлявшихся в кругосветное путешествие. Об этом Бугенвиль не переставал жалеть в течение всего плавания, тем более, что судовые врачи, занятые заботами о здоровье многочисленного экипажа, не могли покидать корабли во время стоянок.

Путевой дневник Бугенвиля начинается следующим справедливым замечанием:

«Еще не так давно кругосветное плавание являлось рискованным предприятием; не прошло и полувека с тех пор, когда подобного рода экспедиции было достаточно для того, чтобы прославить ее руководителя… То было хорошее время, золотой век для кругосветных путешественников; опасности и лишения, с которыми им приходилось сталкиваться, вознаграждались сторицей, когда, вернувшись с ценными открытиями, они салютовали берегам родины… Теперь дело обстоит иначе; обаяние исчезло, теперь путешествие вокруг света совершают так, как раньше совершали путешествие вдоль берегов Франции!»

Что же говорить в наши дни, когда мы имеем прекрасные, столь усовершенствованные пароходы и такие точные карты, при которых дальнее плавание становится как бы забавой.

2 марта 1824 года «Фетида» покинула Брестскую гавань; со своим спутником, корветом «Эсперанс», который ушел несколько раньше и направился в Рио-де-Жанейро, она должна была встретиться на острове Бурбон. Короткая стоянка на Тенерифе, где французским морякам удалось купить лишь вино скверного качества и очень немного свежих съестных припасов, в которых они нуждались, увиденные издали острова Зеленого Мыса и мыс Доброй Надежды, поиски легендарного острова Саксенбург и нескольких скал, являвшихся также плодом фантазии,- таковы были незначительные события во время перехода до острова Бурбон, где корвет «Эсперанс» уже ожидал своего спутника.

В ту пору мореплаватели настолько хорошо знали остров Бурбон, что после упоминания о двух его открытых рейдах, Сен-Дени и Сен-Поль, Бугенвилю больше нечего было о нем сообщить.

Сен-Дени, главный город острова Бурбон, расположен на северном берегу у края плоскогорья, спускающегося в сторону моря. Это даже не город, а скорее большой поселок, не имеющий ни ограды, ни стен; каждый дом был окружен садом. Никаких достопримечательностей, о которых стоило бы упомянуть, не имелось, если не считать губернаторского дворца, ботанического сада и сада акклиматизации, существующего с 1817 года. В ботаническом саду, расположенном в центре города, было много прекрасных аллей; он содержался в удивительном порядке. Эвкалипт, гигант австралийских лесов, новозеландский лен, мадагаскарская сосна – казуарина, баобаб со стволом исполинской толщины, ванильное дерево составляли украшение этого сада, орошавшегося канавами с проточной водой. Второй сад на склоне холма, разбитый на спускающихся уступами террасах, по которым протекали ручьи, приносившие жизнь и плодородие, был предназначен для акклиматизации деревьев и других растений европейских стран. Питомники яблонь, прекрасно прижившихся персиковых и абрикосовых деревьев, вишен и груш дали уже колонии ценные саженцы. В этом саду разводят также виноград, чайные кусты и заморские пряности.

9 июня оба корабля покинули гавань Сен-Дени. Обогнув рифы и пройдя открытым морем мимо Сейшельских островов, затем между южными атоллами Мальдивского архипелага – низкими островками, покрытыми густой растительностью с кое- где возвышающимися рощами кокосовых пальм, – «Фетида» и «Эсперанс» очутились в виду острова Цейлона и Корамандель- ского берега и стали на якорь у Пондишери.

Эта часть Индии далеко не соответствует тому пленительному образу, который мог создаться у европейцев на основании восторженных отзывов писателей, прославлявших ее чудеса.

Число общественных сооружений и памятников в Пондишери невелико, и после того как вы посетите пагоды, представляющие наибольший интерес, вам больше ничего не останется, кроме наблюдения за необычными сценами, развертывающимися на каждом шагу на улицах города, разделенного на два совершенно обособленных квартала. Пожалуй, «белому» городу с его красивыми и в то же время скучными и пустынными зданиями, следует предпочесть другое – «черный» город с базарами, фокусниками, пагодами и пленительными танцами баядерок.

«Индийское население на Корамандельском берегу, – гово- ворится в отчете, – делится на две группы – «правая рука» и «левая рука». Это разделение ведет свое начало со времени правления одного раджи, при котором произошло народное восстание. Все, кто остался верен властителю, удостоился названия правой руки, а остальных стали называть левой рукой. Эти две многочисленные группы, на которые делится почти поровну население, находятся все время в состоянии вражды из-за чинов и привилегий, доставшихся сторонникам раджи. Они занимают правительственные должности, а представители второй группы сосредоточили в своих руках торговлю и ремесла. Чтобы не давать лишнего повода к нарушению мира, были запрещены старинные процессии и церемонии… «Правая рука» и «левая рука» подразделяются каждая на восемнадцать каст, закостенелых в притязаниях и предрассудках, не ослабевших от многовекового общения с европейцами. Отсюда проистекают чувства соперничества и презрения, которые могли бы стать причиной кровавых войн, если бы индийцы не питали отвращения к крови и если бы характер не заставлял их воздерживаться от всякого насилия. Эта мягкость и никогда не угасающая страсть к внутренним раздорам могут послужить объяснением политического факта подчинения пятидесятимиллионного с лишним народа игу двадцати тысячи иноземцев».

30 июня «Фетида» и «Эсперанс» покинули гавань Понди- шери, пересекли Бенгальский залив и очутились в виду Никобарских островов. Затем они вступили в Малаккский пролив и с 24 июля по 26 августа простояли в голландском порту Ма- лакка для починки корвета «Эсперанс». К тому времени голландцы уже должны были передать Малакку англичанам. Расставались они со своими владениями очень неохотно, так как, с точки зрения плодородия почвы, живописности ландшафта, легкости снабжения всеми предметами первой необходимости, Малакка отличалась большими преимуществами.

26 августа Бугенвиль снялся с якоря; дальнейший путь кораблей по Малаккскому проливу задержали встречные ветры, штили и грозы. То были места, чаще всего посещавшиеся малайскими пиратами. Несмотря на то, что французские корабли были достаточно мощны, чтобы не бояться никаких врагов, командир приказал выставить часовых и принял меры предосторожности, необходимые для предотвращения всякой неожиданности. В этих водах часто встречаются малайские «про» с экипажем в сотню человек, и не одно торговое судно стало добычей морских разбойников. Но французские моряки, не заметив ничего подозрительного, продолжали свой путь к Сингапуру.

Население этого города представляло собой необычайное смешение народов. Там можно было встретить европейца, занятого в одной из основных отраслей торговли, армянских и арабских купцов, китайцев, занимающихся земледелием или различными ремеслами для удовлетворения нужд населения. Что касается самих малайцев, оказавшихся не к месту у себя на родине, то они либо исполняли обязанности слуг, либо пребывали в состоянии праздности и нищеты. Незавидна была также участь поселившихся здесь индейцев. Право обосноваться в Сингапуре англичане приобрели у султана малайской области Джохор только в 1819 году. Тогда маленькое местечко, в котором они поселились, насчитывало лишь пятьсот жителей. На том месте, где прежде находились хижины туземцев, вскоре вырос настоящий город. Чтобы превратить его в торговый центр, англичане отменили все таможенные пошлины. Обширная и безопасная гавань, усовершенствованная трудом искусных человеческих рук, способствовала процветанию этого города.

Ко времени прибытия Бугенвиля гарнизон насчитывал всего триста сипаев и тридцать артиллеристов; укреплений еще не существовало, и артиллерийская материальная часть состояла из батареи в двадцать пушек и такого же количества бронзовых полевых орудий. В сущности говоря, Сингапур был лишь торговым складом. Из Мадраса туда привозили хлопчатобумажные ткани, из Калькутты – опий, с Суматры – перец, с Явы – рисовую водку; все эти товары отправляли затем в Европу, Китай, Сиам и в другие страны.

В Сингапуре не было тогда еще ни общественных зданий, ни пакгаузов, ни ремонтных доков, ни строительных верфей, ни казарм; была только небольшая церковь, которую посещали обращенные в христианство туземцы.

2 сентября корабли снова пустились в путь и без всяких происшествий достигли гавани Кавите. Командир «Эсперанс» получил приказ идти в Манилу, где он должен был предупредить генерал-губернатора Филиппинских островов о прибытии фрегата и выяснить, какой прием будет оказан французам.

В самом деле, недавнее вмешательство Франции в испанские дела ставило мореплавателей в довольно щекотливое положение по отношению к губернатору Хуану Антонио Мартинесу. назначенному на этот пост правительством кортесов, только что свергнутым французами. Однако опасения Бугенвиля не оправдались, и он встретил со стороны испанских властей любезное содействие и самое искреннее доброжелательство.

Бухту Кавите, где корабли стали на якорь, ежедневно заносило илом. А между тем это был главный порт Филиппин. Испанцы создали там хорошо оборудованный морской арсенал, где работали местные жители.

Французские моряки приступили к смене обшивки «Фетиды» и к серьезным ремонтным работам, которых требовало состояние «Эсперанс»; судовые комиссары и офицеры следили в это время в Маниле за заготовкой съестных припасов и изготовлением снастей. Сделанные из «абаки» – волокна банана, которое в просторечии называют «манильской пенькой», они оказались при пользовании на кораблях не слишком доброкачественными.

К сожалению, стоянка была омрачена землетрясениями и тайфунами, периодически наблюдавшимися в Маниле. 24 октября произошло такое сильное землетрясение, что губернатор, войска и часть жителей были вынуждены спешно покинуть город. Убыток исчислялся в три миллиона франков, часть домов была разрушена, восемь человек оказались погребенными под развалинами; насчитывалось много раненых.

Едва лишь население начало успокаиваться, как ужасающий тайфун довершил бедствия, причиненные землетрясением. Он продолжался лишь часть ночи на 31 октября, и наутро, когда взошло солнце, можно было бы подумать, что все это только привиделось в кошмарном сне, если бы зрелище опустошенных полей и плачевный вид гавани, где шесть кораблей были выброшены на берег, а остальные почти полностью потеряли способность управления, не свидетельствовали о реальности происшедшего. Местность вокруг всего города была разорена, урожай погиб, деревья, даже самые толстые, вырваны с корнем, поселения разрушены. Глазам предстала душераздирающая картина! Грот-мачта и бизань-мачта «Эсперанс» были сломаны на высоте нескольких футов над палубой, бортовые ящики снесены. «Фетида» оказалась более счастливой и вышла из этой ужасной бури почти без повреждений. Медлительность рабочих и огромное количество справляемых ими праздников заставили Бугенвиля принять решение на время расстаться со своим спутником, и 12 декабря он вышел в море, взяв курс на Кохинхину (южный Вьетнам).

Но, прежде чем последовать за нашими путешественниками к редко посещаемым берегам этой страны, следует бросить вместе с ними взгляд на достопримечательности Манилы и ее окрестностей.

Бухта Манилы безусловно одна из самых больших и самых красивых в мире; в ней могли бы поместиться огромные флотилии; два прохода, ведущие в нее, не были защищены, что дало возможность двум английским фрегатам проникнуть в 1798 году в гавань и захватить много судов под самыми пушками городской крепости.

Горизонт ограничен цепью гор, которые на юге заканчиваются Таалем, вулканом, в настоящее время почти угасшим, но когда-то не раз причинявшим своими извержениями страшные бедствия. Равнинный пейзаж оживляют разбросанные среди рисовых полей деревушки или отдельные дома.

Напротив входа в бухту возвышается город с длинными предместьями. В Маниле, насчитывающей сто шестьдесят тысяч жителей, протекает река Пассиг, берущая начало в озере Бай. Такому исключительному местоположению, дающему много преимуществ, могла бы позавидовать не одна столица.

Гарнизон, не считая милиции, состоял в то время из двух тысяч двухсот солдат. Кроме военного флота метрополии, всегда представленного несколькими кораблями, была еще создана флотилия, пригодная для местных условий, получившая название «sutil» (Sutil – по-испански – тонкий, проницательный; здесь употреблено в смысле: всюду проникающий. (прим. перев.)), то ли из-за небольшой величины судов, то ли из-за их быстроходности. Эта флотилия, весь личный состав которой назначался генерал-губернатором, состояла из шхун и канонерских лодок, предназначенных для защиты побережья и торговых кораблей от пиратов с островов Сулу. Однако эта дорогая затея не дала сколько-нибудь заметных результатов. Бугенвиль приводит разительный пример: в 1828 году пираты похитили на берегах Лусона три тысячи человек, а карательная экспедиция, направленная против них к островам Сулу и закончившаяся уничтожением шести разбойников, обошлась в сто сорок тысяч пиастров!

В то время, когда «Фетида» и «Эсперанс» находились на Филиппинских островах, там шло довольно сильное брожение и болезненно ощущались отзвуки тех событий, которые залили кровью метрополию. Избиение филиппинцами белых (20 декабря 1820 года), бунт одного из полков и убийство прежнего губернатора, Фольгереса, в 1824 году – таковы были первые толчки, поколебавшие испанское господство. Метисы, которые вместе с тагалами[140] составляли наиболее богатую и трудолюбивую часть населения и были к тому же подлинными местными уроженцами, возбуждали законные опасения испанских властей, ибо все знали, что они стремились к изгнанию тех, для кого Филиппинские острова не были родиной. Метисы командовали туземными полками, метисы занимали большую часть высших должностей; все видели, что они пользуются значительным влиянием, и, естественно, возникал вопрос, не находятся ли Филиппины накануне одной из тех революций, которые лишили Испанию самых лучших ее колоний.[141]

Плаванию «Фетиды» до Макао (Аомынь) мешали шквалы, ливни и холод, который был тем более чувствителен, что в течение многих месяцев путешественники привыкли к температуре не ниже 27°. Как только был брошен якорь в устье реки Кантон, тотчас же множество джонок окружили фрегат, предлагая для продажи овощи, рыбу, апельсины и кучу всяких безделушек, некогда очень редких, ныне ставших более обычными, но все еще дорогих.

«Ослепительно белые здания Макао, теснящегося среди бесплодных холмов, – говорится в отчете, – видны издалека. Город обращен к востоку, и выстроившиеся в ровную линию изящные дома обрисовывают контуры берега. Это лучший квартал города, тот, в котором живут иностранцы. За ним местность внезапно повышается; на втором плане выступает другая линия фасадов – многочисленных монастырей, бросающихся в глаза благодаря своей массивной архитектуре, и ансамбль увенчивается зубчатыми стенами фортов, над которыми развевался белый флаг с гербом Португалии. На северном и южном концах города тремя ярусами спускаются к морю батареи; в северной части, несколько ближе к центру, находится церковь, портик и наружные украшения которой очень изящны. Бесчисленные джонки и рыболовные лодки, стоящие на якоре у берега, оживляют эту картину, обрамление которой казалось бы менее мрачным, если бы окружающие город холмы были хоть немного оживлены зеленью».

Благодаря своему положению промежуточного пункта торговли между Китаем и всем остальным миром Макао (Аомынь)-один из немногих остатков колониального могущества Португалии-долгие годы был процветающим городом. К 1825 году он уже находился в упадке, и его благосостояние поддерживалось только контрабандной торговлей опиумом.

«Фетида» зашла в Макао (Аомынь) лишь для того, чтобы высадить там миссионеров и продемонстрировать французский флаг. Поэтому уже 8 января 1825 года Бугенвиль покинул этот порт.

Плавание до бухты Туран не ознаменовалось никакими достойными упоминания событиями. Но по прибытии туда Бугенвиль узнал, что французский резидент Шеньо уехал в Сайгон с намерением зафрахтовать там барк для отправки товаров в Сингапур. Командир не знал теперь, к кому обратиться, и, не застав единственного человека, который мог помочь в осуществлении его планов, сразу же решил, что ему грозит неудача. Тем не менее он тотчас же послал в Гуэ письмо с изложением сущности своей миссии и с просьбой разрешить ему лично явиться в столицу в сопровождении нескольких офицеров.

Время, протекшее до получения ответа, французские моряки использовали на подробный осмотр бухты и ее окрестностей, а также знаменитых мраморных скал, привлекающих внимание всех путешественников.

Некоторые авторы считают бухту Туран одной из самых красивых и самых обширных во всем мире. Но Бугенвиль придерживается другого мнения и полагает, что лишь очень незначительная часть ее безопасна. Деревня Туран расположена на берегу моря у входа в канал Файфо, на правом берегу которого возвышается построенная французскими инженерами крепость с гласисами,[142] бастионами и сухим рвом.

Французов, считавшихся старинными союзниками, всегда принимали здесь благожелательно и без опасений. Не так, по- видимому, обстояло дело с англичанами, которым не разрешали сходить на берег, между тем как морякам «Фетиды» сразу же было дано право заниматься рыбной ловлей и охотой; они пользовались полной свободой передвижения, и им оказывали всяческое содействие в закупке свежих съестных припасов.

Благодаря предоставленной французским офицерам свободе, они могли совершать прогулки по окрестностям и делать интересные наблюдения. Один из путешественников, Туан, так рисует вьетнамцев (аннамитов):

«Они скорее ниже среднего, чем выше среднего роста, и в этом отношении почти не отличаются от китайцев Макао. Кожа у них желтовато-коричневая, лицо плоское и круглое. Однако их темные глаза не сужены, как у китайцев. У них приплюснутый нос, большой рот; толстые губы всегда черные из- за постоянной привычки мужчин и женщин жевать листья капустной пальмы, смешанные с бетелем и известкой».

Больше всего поражает нищета аннамитов на фоне плодороднейшей местности, и это оскорбительное несоответствие свидетельствует об эгоизме и нерадивости местного правительства, а также о ненасытной жадности чиновников.

На полях растут маис, сладкий картофель, маниок, табак, рис. Прекрасный вид посевов говорит о тщательном уходе за ними: море снабжает население разнообразной рыбой; в лесах скрываются множество птиц, тигры и носороги, буйволы и слоны, а также обезьяны, повсюду встречающиеся в большом количестве. Вышиной в четыре фута, пестро окрашенные – туловище жемчужно-серого цвета, ляжки черные, ноги красные – эти обезьяны имеют к тому же красный «воротник» и белый «пояс», что придает им такой вид, словно они одеты. Они обладают изумительной физической силой и, прыгая с ветки на ветку, могут преодолевать огромные пространства. Нет ничего забавнее стаи этих животных штук в двенадцать, сидящих на дереве, гримасничающих и кривляющихся самым причудливым образом.

«Однажды, находясь один на опушке леса, – рассказывает Бугенвиль, – я ранил обезьяну, высунувшую свой нос из листвы. Она обхватила лицо обеими руками и принялась испускать такие стоны, что в ту же минуту ее окружило штук тридцать сородичей. Я поспешно перезарядил ружье, не зная, что меня может ожидать, ибо среди этих животных встречаются такие, которые не боятся нападать на человека; но вся стая, захватив раненого товарища, снова скрылась в чаще леса».

Другая экскурсия имела своей целью осмотр мраморных скал на реке Файфо. Там находятся очень интересные пещеры; в одной из них можно увидеть свисающую со свода огромную колонну, нижняя часть которой совершенно не касается земли. Сталактитов[143] в этой пещере нет, но в глубине ее слышен шум падающей воды.

Несколько дальше на открытом месте французские моряки увидели развалины древнего сооружения, расположенные рядом с гротом, в котором стоял идол. В одном из углов грота был боковой ход; Бугенвиль пошел по нему и вскоре очутился в огромной круглой пещере, освещенной сверху и образующей куполообразный свод, вышиной по меньшей мере в шестьдесят футов. «Представьте себе, – пишет он, – колонны разноцветного мрамора, из которых многие кажутся высеченными из бронзы, так как они покрыты слоем зелени, образовавшейся от времени и сырости; представьте себе лианы, пересекающие в вышине каменный свод и спускающиеся вниз, одни в виде пучков, другие в виде лент, как бы предназначенные для того, чтобы поддерживать люстры; представьте себе напоминающие огромные органные трубы группы сталактитов, нависшие над головой, алтари, изуродованные статуи, страшные чудовища, высеченные из камня – одним словом, целую пагоду, занимающую, однако, лишь очень незначительную часть грандиозного помещения! Соберите все это воедино, осветите тусклым призрачным светом, и, может быть, вы получите некоторое понятие о том, что внезапно поразило мой взор».

20 января 1825 года корвет «Эсперанс» присоединился, наконец, к фрегату. Два дня спустя прибыли два представителя двора Гуэ и попросили у Бугенвиля вручить им привезенное письмо. Но так как тот имел распоряжение передать его только самому императору, это требование повело к длительным и не лишенным комизма переговорам.

Церемонии, сопровождавшие все действия кохинхинских царедворцев, напомнили Бугенвилю анекдот о после и губернаторе Явы, которые, стараясь перещеголять друг друга в степенности и дипломатической осторожности, просидели вместе целые сутки и расстались, не обменявшись ни словом. Командир не принадлежал к числу людей, способных проявлять такое долготерпение, но он так и не смог получить разрешение, которого добивался, и переговоры окончились ни к чему не обязывающим обменом подарками.

В общем, единственным положительным результатом всех свиданий было заверение императора, что он с удовольствием увидит французские корабли в своих портах при условии соблюдения законов империи.

С 1817 года Франция была почти единственной страной, поддерживавшей более или менее дружественные отношения с Кохинхиной; этим она была обязана присутствию своих резидентов при дворе и делала все зависящее от нее, чтобы сохранить исключительное положение, в которое ее поставили старинные дружеские отношения с кохинхинским правительством.

Женщины деревни Туран

17 февраля оба корабля покинули бухту Туран, собираясь посетить острова Анамбас, еще никем не исследованные. 3 марта на горизонте показался этот архипелаг, и выяснилось, что он ни в коей мере не походит на острова Анамбас, указанные на английской карте Китайского моря. Бугенвиль был приятно изумлен при виде открывавшихся его взору все новых и новых островов и островков, которые, несомненно, представляли собой прекрасные якорные стоянки в период муссонов.

Оба корабля проникли в середину архипелага и занялись гидрографической съемкой. В то время как суда вели эту работу, приблизились две легкие пироги. Одна из них пристала к «Фетиде», и на палубу поднялся мужчина лет пятидесяти, грудь которого была испещрена шрамами, а на правой руке не хватало двух пальцев. Он уже спустился было в межпалубное пространство, но устрашающий вид пушек и ружей, составленных в пирамиды, заставил его вернуться в свою пирогу.

На следующий день к кораблю пристали две другие лодки с малайцами довольно свирепого вида. Они привезли бананы, кокосовые орехи и ананасы и обменяли их на сухари, платок и два маленьких топора. В следующие дни произошло еще несколько встреч с островитянами, вооруженными кривыми саблями – криссами и короткими железными пиками, заостренными с обоих концов.

Хотя французские моряки исследовали только часть островов, собранные ими сведения по своей новизне представляли большой интерес.

Жители островов Анамбас страдают от недостатка воды.

Так как слой почвы весьма неглубок и горы разделены лишь узкими лощинами, а не равнинами, то земледелие здесь почти невозможно. Даже деревья, за исключением кокосовых пальм, достигают здесь лишь умеренной высоты. Поэтому население, по словам одного туземца, не превышает двух тысяч человек- цифры, показавшейся Бугенвилю даже преувеличенной.

Удобное местоположение архипелага на скрещении двух путей, по которым следовали суда, занимавшиеся торговлей с Китаем, должно было давно привлечь к нему внимание мореплавателей. Забвение, которому были преданы эти острова, следует, конечно, приписать недостатку на них воды и съестных припасов.

Не слишком любезный и недоверчивый прием, встреченный Бугенвилем у островитян, дороговизна съестных припасов, а также перемена направления муссона в Южно-Китайском море, заставили командира прекратить изучение архипелага Анамбас и как можно скорее направиться на Яву, куда он, по инструкции, должен был зайти.

Отплытие обоих кораблей было назначено на 8 марта. Они прошли в виду острова Виктория, миновали пролив Гаспар, проход через который отнял не больше двух часов, хотя при неблагоприятном ветре он часто длится много дней, и бросили якорь в гавани Сурабая, где французские моряки узнали о смерти Людовика XVIII и восшествии на престол Карла X.

На Яве свирепствовала холера, унесшая в 1822 году триста тысяч жертв. Бугенвиль в целях предосторожности запретил экипажу покидать корабли и бывать на солнце; он также отдал строгий приказ не вступать ни в какие сношения с лодками, привозившими фрукты, так как их употребление очень опасно для европейцев, особенно в период дождей, который уже приближался. Несмотря на эти благоразумные распоряжения, на «Фетиде» вспыхнула эпидемия дизентерии и немало моряков стало ее жертвой.

Город Сурабая расположен в одном лье от устья реки, и попасть в него можно, лишь поднявшись против течения с помощью бечевы. Подступы к городу очень оживленные, и все говорит о деятельной торговле населения. Так как военная экспедиция на остров Целебес полностью поглотила запасы правительства и склады были пусты, французы обратились за содействием к китайским купцам.

Побывать в Сурабае и не посетить султана острова Мадура, чья слава гостеприимного хозяина перелетела океаны, было так же невозможно, как приехать в Париж и не повидать Версаля и Трианона.

После плотного завтрака на берегу высшие офицеры с «Фетиды» и «Эсперанс» уселись в коляски, запряженные четверкой лошадей. Но дороги оказались такими плохими, а лошади такими истощенными, что наши путешественники не раз застряли бы в грязи, если бы специальные люди, расставленные для наблюдения на тяжелых участках пути, не принимались энергично толкать колеса. Наконец прибыли в Банкалан, и коляски остановились на третьем дворцовом дворе у подножия лестницы, на верхней площадке которой гостей ожидали наследный принц и первый министр.

Принц Адден Энграте принадлежал к самому знатному роду индонезийского архипелага. На нем был штатский наряд яванских вождей. Длинная юбка из цветастой хлопчатобумажной ткани, из-под которой едва виднелась пара китайских туфель, белый жилет с золотыми пуговицами, поверх него короткий камзол коричневого сукна с полами, украшенный алмазными пуговицами, повязанный вокруг головы платок, а на нем фуражка с козырьком,-все это придавало бы принцу забавный вид карнавальной амазонки, если бы непринужденность манер и величавая осанка не заставляли забывать об эксцентричности его наряда.

Дворец или «кратон» состоял из ряда обнесенных галереями зданий, в которых с помощью навесов и занавесей поддерживалась приятная прохлада. Большие залы и жилые комнаты были украшены люстрами, стильной европейской мебелью, красивыми обоями, зеркалами, хрусталем. Один флигель с глухой стеной в сторону двора и с окнами, выходящими в сад, предназначался для «рату» (султанши) и одалисок.

Прием был самый сердечный, и сервированный по-европейски завтрак отличался изысканностью.

«Разговор, – сообщает Бугенвиль, – шел по-английски, и не было недостатка в тостах; принц пил за наше здоровье чай, наливая его себе из бутылки вместо мадеры. Духовный глава своего государства, он строго придерживается заветов корана, никогда не пьет вина и много времени проводит в мечети; но это не мешает ему быть прекрасным собеседником, и в его разговоре не чувствуется ни тени аскетической строгости, какой можно было ожидать при таком образе жизни».

Во второй половине дня путешественники посетили каретные сараи, где стояли прекрасные экипажи; некоторые из них были местного производства и сделаны так хорошо, что совершенно не отличались от привезенных из Европы. При возвращении во дворец гостей встретили звуки задумчивой музыки, вскоре сменившейся лаем и причудливым танцем придворного шута, обнаружившего изумительную ловкость и гибкость. На следующий день – новые игры, новые упражнения. Сначала борьба взрослых, детей, затем бои перепелов и, наконец, упражнения, выполнявшиеся верблюдом и слоном. После завтрака – прогулка в колясках, состязания в стрельбе из лука, бег в мешке, бег с корзиной, удерживаемой в равновесии на голове, и т.п. И все дни султана, когда он не был в мечети, проходили в таких развлечениях.

Знаки уважения и покорности, оказываемые повелителю, поистине изумительны. Никто не решается стоять в его присутствии, и, прежде чем с ним заговорить, все простираются ниц. Прислуживают ему стоя на коленях, и «даже его маленький ребенок четырех лет почтительно складывает руки, обращаясь к нему».

Бугенвиль использовал свое пребывание в Сурабае для того, чтобы побывать на расположенном в Тенгерских горах вулкане Брумо. Это путешествие, во время которого он пересек остров с востока на запад на протяжении почти ста миль, оказалось одним из самых интересных.

В Сурабае есть любопытные сооружения, в большинстве своем построенные по инициативе бывшего губернатора генерала Дендельса: к ним относится архитектурная мастерская, монетный двор – единственный на Яве, – больница на четыреста коек, расположенная в очень хорошем месте.

Остров Мадура, лежащий напротив Сурабаи, имеет в длину не меньше ста миль и пятнадцать – двадцать миль в ширину; он производит недостаточно продуктов, чтобы прокормить свое население, хотя оно и немногочисленно. Власть над этим островом поделена между Банкаланским и Суменепским султанами, которые ежегодно поставляют голландцам шестьсот солдат, не считая чрезвычайных наборов.

20 апреля среди французских моряков появились признаки заболевания дизентерией. Поэтому два дня спустя оба корабля подняли паруса. Им понадобилось не меньше недели для того, чтобы миновать пролив Мадура. Они двигались вдоль северного берега острова Ломбок и прошли проливом Алас между Ломбоком и Сумбавой.

Первый из этих островов от подножия гор до моря представляет взору веселый зеленый ковер, усеянный рощицами стройных деревьев. На северном его берегу имеется множество хороших якорных стоянок, и на нем без труда можно достать пресную воду и дрова, если в них ощущается нужда. Но вдоль другого берега тянутся многочисленные бесплодные на вид холмы; приблизиться к высокому берегу мешает цепь скалистых неприступных островов. Это и есть тот самый Ломбок, коралловых глубин и обманчивых течений которого следует избегать.

Две стоянки в деревнях Бали и Пеежоу для пополнения запасов свежей провизии дали возможность офицерам произвести гидрографическую съемку этой части побережья Ломбока.

Выйдя из пролива, Бугенвиль искал остров Клотс, но, само собой разумеется, не нашел его, ибо в течение восьмидесяти лег многие корабли проходили по тому месту, где, согласно старинным картам, он должен был находиться. Что касается Триаль- ских островов – скал, виденных в 1777 году с корабля «Фреденсберг-Кастль», то, по словам английского капитана Кинга, они являются не чем иным, как островами Монте-Белло, прекрасно подходящими под описание датчан.

Бугенвиль имел предписание разведать окрестности австралийской реки Суон, где французское правительство рассчитывало найти подходящее место для ссылки несчастных людей, заполняющих каторжные тюрьмы. Но Англия успела уже водрузить свой флаг на Земле Нейтс и Земле Луин, в гавани Кинг- Джордж, в заливе Географа и на реке Суон. Разведка стала поэтому бесполезной. К тому же приступить к ней все равно оказалось невозможным, так как экспедиция задержалась и вместо того, чтобы прибыть в апреле, добралась туда лишь к средине мая, то есть в разгаре здешней зимы. Действительно, на этом берегу нет никакого убежища; стоит задуть ветру, – волнение становится очень сильным, а в памяти французов еще были живы воспоминания о тех испытаниях, которые пришлось перенести в это время года «Географу» («Географ» — судно французской экспедиции, исследовавшей под начальством Никола Бодена Австралию в 1801–1802 гг. См. второй том «Истории великих путешествий». (Ред.)).

Бурная погода сопровождала «Фетиду» и «Эсперанс» до Хобарта, самого крупного английского поселения на Вандиме — новой земле (Тасмания). Несмотря на горячее желание командира остановиться здесь, ему пришлось, спасаясь от бури, направиться к Порт-Джексону.

Вход в него указывал прекрасный маяк – гранитная башня высотой в семьдесят шесть английских футов; его фонарь, где источником света служил горящий газ, в хорошую погоду можно было увидеть на расстоянии восьми – девяти лье.

Губернатор, сэр Томас Брисбен, оказал экспедиции сердечный прием и немедленно приложил все старания для снабжения ее съестными припасами. На поставку их были устроены торги, и сделка выполнялась самым добросовестным образом.

Корвет нужно было посадить на мель, чтобы починить его обшивку; этот ремонт, так же как и менее существенные починки, произведенные на «Фетиде», потребовали немного времени.

Впрочем, стоянка оказалась небесполезной для высшего офицерского состава, живо интересовавшегося успехами исправительной колонии. В то время как Бугенвиль с увлечением читал все труды о Новом Южном Уэльсе, вышедшие до того времени, его офицеры ходили по городу и в изумлении останавливались при виде бесчисленных сооружений, возведенных губернатором Макуори: казармами, центральным госпиталем, рынком, домами призрения для сирот, стариков и инвалидов, тюрьмой, крепостью, церквами, зданием правительства, фонтанами, городскими воротами, наконец, «правительственными конюшнями, которые с первого взгляда всегда принимают за дворец».

Но в общей картине были и темные пятна: на широких, прямых улицах не имелось ни мостовой, ни освещения; больше того, они по ночам были небезопасны, и многих жителей убили и ограбили в самом центре Джордж-Стрит, наиболее населенной улицы Сиднея. Если улицы города не отличались безопасностью, то еще в большей степени это относилось к окрестностям. Банды праздношатающихся ссыльных, «бум-ренджерс» («подкустные бродяги»), наводняли страну и вселяли такой страх, что правительство вынуждено было организовать специальный отряд из пятидесяти драгун для преследования этих банд.

Вход в Сиднейскую бухту

Тем не менее французские офицеры совершили много интересных путешествий. Они побывали в Парраматте, расположенной на протекающей среди очень крутых берегов реке Непии, где посетили владения Реджент-Вилл, затем – в «равнинах Эму», правительственном сельскохозяйственном предприятии, своего рода образцовой ферме. Наконец, они присутствовали в театре на большом представлении, данном в их честь.

Известно, какое удовольствие испытывают моряки от верховой езды. Поэтому по равнинам Эму французы разъезжали верхом на лошадях. Благородные животные, привезенные из Англии, не выродились в Новом Южном Уэльсе; они были все такими же резвыми, в чем смог убедиться один молодой офицер. Обращаясь к сопровождающему их мистеру Коксу, он сказал ему по-английски: «Я очень люблю верховую езду», как вдруг неожиданно слетел с лошади и очутился в траве, прежде чем успел осознать, что произошло. Все весело смеялись, тем более, что искусный наездник совершенно не пострадал.

За возделанными полями Кокса простирается лес, «открытый лес», как говорят англичане, по которому можно ехать верхом, где ничто не препятствует движению, лес из эвкалиптов и акаций разных видов, а также казуарин с темной листвой.

На следующий день была совершена прогулка на шлюпке по реке Непий, притоку Хоксбери. Эта поездка дала богатый естественнонаучный материал. Бугенвиль пополнил там свою коллекцию утками, водяными курочками, прекрасной разновидностью зимородка – «королевским рыболовом» и попугаями-какаду. В лесу раздавались резкие крики птицы-лиры и еще каких-то двух птиц, которые подражают звону колокольчика и скрипучим звукам пилы так похоже, что могут ввести в заблуждение.

Не только эти птицы отличаются своим необыкновенным пением; следует упомянуть также о «свистуне», «точильщике», «пересмешнике», «кучере», подражающем хлопанью бича и «хохочущем осле» с его бесконечными раскатами смеха, действующими всем на нервы.

Сэр Джон Кокс подарил командиру двух утконосов. Нравы этих необыкновенных животных были еще мало известны европейским зоологам, и они имелись в коллекциях лишь очень немногих музеев.

Другое путешествие было совершено в Голубые горы, где французские моряки посетили Королевское плато (Kings table-land), откуда открывается великолепный вид. С большим трудом вы взбираетесь на косогор, и вдруг у ваших ног разверзается бездна глубиной в тысячу шестьсот футов; это огромный ковер зелени, расстилающийся на протяжении двадцати миль; справа и слева видны исковерканные склоны горы, рассеченной каким-то землетрясением, – пласты, образующие эти склоны, в точности совпадают; несколько ближе с грохотом мчится поток и низвергается каскадами в глубь долины; это водопад, известный под названием водопада Асплея. Затем французы охотились на кенгуру на «Коровьих пастбищах», куда их сопровождал мистер Мак-Артур, один из тех людей, которые больше всего содействовали процветанию Нового Южного Уэльса.

Бугенвиль воспользовался своим пребыванием в Сиднее, чтобы заложить первый камень в памятник Лаперузу. То был обелиск, установленный в Ботани-Бей в том самом месте, где мореплаватель некогда разбил свой лагерь.

21 сентября «Фетида» и «Эсперанс» пустились, наконец, снова в путь. Они прошли мимо Питкэрна, острова Пасхи и островов Хуан-Фернандес, ставших местом ссылки для чилийских преступников после того, как в течение пятидесяти лет архипелагом владели испанцы, разводившие там виноград.

23 ноября «Фетида», потерявшая в густом тумане «Эсперанс», бросила якорь в Вальпараисо. На рейде царило большое оживление; генерал Рамон Фрейре-и-Серрано, о котором мы уже упоминали, готовился к экспедиции против острова Чилоэ, находившегося еще в руках испанцев.

Бугенвиль, как и русский путешественник Литке, считает, что местоположение Вальпараисо не оправдывает его названия (По-испански Вальпараисо означает: «райская долина». (Прим. перев.)). Улицы грязные, узкие и настолько крутые, что ходить по ним очень утомительно. Единственным приятным уголком является предместье Альмендраль; примыкая к паркам и фруктовым садам, оно было бы еще лучше, если бы не песчаные вихри, в течение почти всего года поднимаемые ветром. В 1811 году в Вальпараисо насчитывалось всего четыре – пять тысяч жителей; к 1825 году его население утроилось и в дальнейшем, вероятно, будет продолжать расти.

Во время стоянки «Фетиды» в Вальпараисо там находился английский фрегат «Блонд» под командованием лорда Байрона, внука того мореплавателя, об открытиях которого мы рассказывали (См. второй том «Истории великих путешествий», (Ред.)). По какому-то странному совпадению он только что воздвиг на острове Гавайи памятник Куку, а Бугенвиль, сын кругосветного мореплавателя, встреченного Джоном Байроном в Магеллановом проливе, только что заложил первый камень в памятник Лаперузу в Новом Южном Уэльсе.

Бугенвиль воспользовался большим промежутком времени, потребовавшимся для снабжения его кораблей съестными припасами, чтобы совершить поездку в Сант-Яго, столицу Чили, расположенную в тридцати трех лье от берега.

Окрестности города поражают своей пустынностью, – нет ни жилищ, ни возделанных полей. Ничто не предвещает близости столицы, пока вы не увидите ее колоколен; и, очутившись в центре Сант-Яго, вы думаете, что находитесь еще в предместьях. Это не значит, однако, что в городе нет больших зданий; можно назвать монетный двор, университет, дом архиепископа, собор, церковь иезуитов, дворец и театральный зал, так плохо освещенный, что в нем нельзя различить лица зрителей. Исчерпав все достопримечательности города, путешественники занялись окрестностями и посетили Сальто-де-Агуа – водопад высотой в двести туазов, к которому довольно трудно подступиться, а затем Серито-де-Санта-Лючиа, где расположен небольшой форт, единственное оборонительное сооружение города.

Время шло, и следовало торопиться, чтобы не упустить наиболее благоприятный период для плавания вокруг мыса Горн. Поэтому 8 января 1826 года оба корабля снова вышли в море. Они благополучно обогнули мыс Горн и 28 марта бросили якорь на рейде Рио-де-Жанейро.

Во время этой стоянки обстоятельства сложились для французских моряков достаточно благоприятно, и они смогли получить полное представление о городе и императорском дворце.

«Когда мы прибыли, – рассказывает Бугенвиль, – император совершал путешествие; его возвращение послужило поводом к празднествам и приемам, взбудоражившим все население и на время нарушившим однообразную жизнь города, самого скучного и унылого во всем мире для иностранцев. Впрочем, его окрестности очаровательны. Природа щедро одарила их, а огромная гавань – место свидания «купцов» всех стран, ведущих торговлю в Атлантике – «представляет собой очень оживленное зрелище: движение бесчисленных судов, входящих в гавань и выходящих из нее, снующих взад и вперед шлюпок, постоянный шум, мешающий слышать слова собеседника, залпы фортов и военных кораблей, обменивающихся салютами по случаю какой-нибудь годовщины или в честь какого-нибудь святого, наконец, постоянный обмен визитами вежливости между морскими офицерами разных национальностей и между дипломатическими представителями государств, аккредитованными при дворе Рио-де-Жанейро».

Водопад Анхель

11 апреля «Фетида» и «Эсперанс» снялись с якоря и 24 июня 1826 года вошли в Брестскую гавань, не зайдя по дороге из Рио-де-Жанейро ни в один порт.

Бугенвиль во время описываемого путешествия не сделал никаких открытий, но следует отметить, что в этом отношении он был связан точными инструкциями: ему предписали лишь продемонстрировать французский флаг в тех краях, где его так редко видели.

Однако мы обязаны Бугенвилю очень интересными и подчас новыми подробностями о тех странах, где он побывал. Ряд съемок, сделанных офицерами его кораблей, должен был оказать серьезную услугу мореплавателям, и надо признать, что гидрографические работы, единственные из научных исследований, которые могли проводиться при отсутствии специалистов-ученых, были выполнены тщательно и многочисленные наблюдения отличались большой точностью.

Экспедиция, руководство которой было поручено капитану Дюмон д’Юрвилю, имела своей целью, по мысли министра, пополнить научные данные, собранные капитаном Дюперре во время его плавания 1822-1824 годов.

Ни один из офицеров не имел столько прав возглавить экспедицию, как Дюмон д'Юрвиль, ибо он был помощником Дюперре; кроме того, именно он наметил план и разработал все детали нового путешествия. Он предполагал заняться изучением тех районов Океании, которые, по его мнению, наиболее настоятельно требовали внимания географа и путешественника, – Новой Зеландии, архипелага Вити (Фиджи), островов Лоялти, Новой Британии и Новой Гвинеи.

Следя шаг за шагом за путешественником, мы увидим, что ему удалось выполнить.

Перед этой экспедицией была также поставлена задача совершенно иного рода, но о ней пусть лучше расскажет данная мореплавателю инструкция. В ней говорилось:

«Один американский капитан сообщает, что он видел у туземцев острова, расположенного между Новой Каледонией и архипелагом Луизиада, крест святого Людовика и медали, по его предположению, очутившиеся там после гибели корабля знаменитого мореплавателя (Лаперуза), о смерти которого все так искренне сожалеют. Конечно, это лишь слабое основание надеяться, что жертвы катастрофы еще живы; тем не менее, господин капитан, вы доставили бы его величеству живейшее удовлетворение, если бы вам удалось привезти во Францию кого-нибудь из этих несчастных жертв кораблекрушения, столько лет проведших в лишениях вдали от родины!»

Итак, задания, которые предстояло попытаться выполнить экспедиции, были многообразны, и благодаря редкой удаче она достигла почти всего, чего от нее ожидали.

В декабре 1825 года Дюмон Д'Юрвиль получил приказ о своем назначении, и ему предоставили право подбора всего личного состава, который должен был его сопровождать. Он привлек в качестве помощника лейтенанта Жакино, а в качестве научных сотрудников – Куа и Гемара, проделавших плавание на «Урании», и флотского врача Примевера Лессона.

Кораблем, выбранным для экспедиции, был «Кокий», в превосходных качествах которого Д'Юрвиль имел случай убедиться; в память Лаперуза он переименовал его в «Астролябию». Экипаж состоял из восьмидесяти человек. 25 апреля 1826 года подняли якорь, и вскоре горы Тулона и берега Франции исчезли из вида.

После захода в Гибралтар «Астролябия» сделала остановку на Тенерифе, чтобы взять там свежие съестные припасы, перед тем как пуститься в путь через Атлантический океан. Командир, воспользовавшись этой стоянкой, поднялся на пик Тейде.

Сначала д'Юрвиль с Куа, Гемаром и многими офицерами двигался по довольно плохой дороге среди покрытых вулканическим пеплом полей, но по мере приближения к Ла-Лагуне пейзаж становился более привлекательным. В этом довольно большом городе очень немного жителей.

От Матансы до Оротавы растительность великолепна, и виноградники с их зеленеющими лозами еще больше украшают ландшафт.

Оротава представляет собой приморский городок; его гавань дает лишь ненадежную защиту; хорошо распланированный, с красивыми зданиями, он производил бы приятное впечатление, если бы не крутые улицы, проезд по которым очень затруднителен.

Три четверти часа подъема среди хорошо возделанных полей, привели путников в зону каштановых лесов. За ней начинаются облака, и дальше приходится двигаться в сыром промозглом тумане. Еще дальше начинается зона вереска, выше которой растения исчезают, а почва становится бесплодной и лежит более тонким слоем. Здесь в большом количестве попадаются полуразрушенные глыбы лавы, вулканический шлак, куски пемзы, а внизу расстилается безбрежное море густых облаков.

Наконец показывается пик; раньше он был закрыт тучами или окружающими его высокими горами. Подъем становится менее крутым, и вы оказываетесь на огромном, совершенно бесплодном плато, производящем мучительно тоскливое впечатление.

Путники останавливаются в Сосновом гроте, чтобы позавтракать, прежде чем двинуться дальше по огромным базальтовым глыбам, образующим края круглого кратера, в настоящее время заполненного пеплом пика Тейде.

Теперь предстоит штурм самой вершины; на одной трети пути к ней находится нечто вроде эспланады, называемой Эстан- сия-де-лос-Инглезес. Здесь путешественники провели ночь не так хорошо, как на своих койках, но все же не очень сильно страдая от неудобств и недостатка воздуха, которые испытывали многие исследователи. Только блохи не прекращали своих нападений и всю ночь не давали командиру сомкнуть глаза. В четыре часа утра пустились в дальнейший путь и вскоре достигли новой площадки, носящей название Альта-Виста. За нею тропинка исчезает, и приходится с трудом карабкаться по голой лаве до Сахарной головы, все время преодолевая участки снега в тех местах, где он защищен от солнца и не тает. Вершинная пирамида очень крута, и подъем на нее представляет еще большую трудность из-за пемзы, которая, перекатываясь под ногами, мешает двигаться.

«В шесть часов тридцать минут, – рассказывает Дюмон д'Юрвиль, – мы добрались до вершины Сахарной головы. Это, по-видимому, наполовину сглаженный кратер с не очень толстыми выветрившимися стенками; глубина его не больше шестидесяти, восьмидесяти футов, а поверхность усеяна кусками обсидиана и пемзы и глыбами лавы. По краям кратера выделяются серные пары, образующие, если можно так выразиться, дымовую корону, между тем как в глубине он совершенно остыл. На вершине пирамиды термометр показывал 11°; но я подозреваю, что на него влияли вулканические пары, так как в глубине кратера температура быстро понизилась с 19° на солнце до 9,5° в тени».

Спуск прошел без всяких приключений по другому склону, что позволило путешественникам исследовать Куева-де-ла-Ниеве и побывать в лесу Агуа-Гарсиа, где протекает прозрачный ручей; там д'Юрвиль собрал много образцов растений.

В Санта-Крус в кабинете майора Мельорини, среди оружия, раковин, чучел животных, заспиртованных рыб и других разнообразных экспонатов, французский мореплаватель увидел завернутую в сшитые шкуры, хорошо сохранившуюся мумию женщины-гуанчи,[144] ростом примерно в пять футов; кисти рук у нее были большие, а черты лица казались довольно правильными.

В могильниках гуанчи находили также глиняные и деревянные сосуды, треугольные пластинки из обожженной глины, множество мелких кружков из того же материала, нанизанных, как четки, и служивших у этого исчезнувшего народа, быть может, для той же цели, что «узелки» у перуанцев.[145]

21 июня «Астролябия» снова вышла в море и, после недельного перехода, остановилась в Прае на островах Зеленого Мыса, где д'Юрвиль рассчитывал застать английского капитана Кинга, который мог сообщить ему ценные сведения об условиях плавания у берегов Новой Гвинеи. Но тридцатью шестью часами раньше Кинг покинул Праю. Поэтому утром следующего дня, 30 июня, «Астролябия» направилась в дальнейший путь.

В последних числах июля были замечены скалистые берега островов Мартин-Вас и Тринидади. Этот последний казался совершенно бесплодным; кое-где среди скал виднелась лишь чахлая трава и несколько куп низкорослых деревьев.

Корвет «Астролябия» в бурю

Д'Юрвилю очень хотелось заняться ботаническими исследованиями на этом пустынном острове, но прибой разбивался о него с такой силой, что высадка на берег была бы сопряжена с большим риском.

4 августа «Астролябия» миновала ту точку, где должен был находиться Саксенбург – мифический остров, который необходимо вычеркнуть на французских картах, как это уже сделали англичане. Выдержав один за другим несколько штормов, сильно затруднявших движение, корабль прошел вблизи от островов Сен-Поль и Амстердам и 7 октября бросил якорь в заливе Кинг-Джордж у берегов Австралии.

В течение ста восьми дней плавания «Астролябии» волнение было очень сильным и почти все время стояла плохая погода, но это не помешало Д'Юрвилю заниматься обычным изучением влияния боковой качки, высоты волн, по его подсчетам достигавших в районе отмелей Эгюий восьмидесяти и даже ста футов, а также температуры моря на разных глубинах.

На правом берегу залива Принцессы Шарлотты капитан Жакино обнаружил прекрасный источник пресной воды, а невдалеке от него – место, подходящее для постройки обсерватории. Вскоре парусные мастера принялись ставить там палатки, между тем как большая группа офицеров занялась обследованием всего залива Принцессы, а другие завязали сношения с группой туземцев.

Один из туземцев согласился подняться на палубу. С невероятным трудом удалось добиться, чтобы он расстался с тлеющей веткой, с помощью которой он мог долго сохранять огонь и греть себе живот и всю переднюю часть тела. Впрочем, он очень мирно провел на корабле два дня, пил и ел, сидя у плиты камбуза. Его сородичи, оставшиеся на берегу, все время проявляли мирные намерения и не побоялись даже привести в лагерь своих детей.

Когда «Астролябия» стояла в заливе Принцессы, появилась шлюпка с восьмью англичанами, которые попросили взять их на корабль в качестве пассажиров. Они рассказали малоправдоподобную историю о том, как оказались брошенными на произвол судьбы, наведшую капитана на мысль, что перед ним находятся беглые ссыльные; эта догадка превратилась в уверенность при виде гримасы, скорченной ими, когда им предложили доставить их в Порт-Джексон. Однако назавтра один из англичан нанялся матросом, два других повторили свою просьбу принять их на борт пассажирами; что касается пяти остальных, то они предпочли остаться на здешнем берегу и по-прежнему влачить жалкое существование среди дикарей.

Все это время не прекращались гидрографические съемки и астрономические наблюдения, а на суше охотники и естествоиспытатели старались раздобыть образцы новых видов. Стоянка, затянувшаяся до 24 октября, дала возможность экипажу отдохнуть от проделанного им тяжелого перехода, произвести необходимые починки, сделать запас пресной воды и дров, составить карту окрестностей и собрать большие коллекции растений и животных.

Произведя всевозможные наблюдения, д'Юрвиль не мог не удивиться тому, что англичане до сих пор не обосновались в заливе Кинг-Джордж, местоположение которого представляло большие удобства как для кораблей, направляющихся непосредственно из Европы в Новый Южный Уэльс, так и для тех, что с контр-муссоном идут с мыса Доброй Надежды в Китай или на Зондские острова.

Исследование побережья было продолжено до залива Уэстерн-Порт, который д'Юрвиль предпочел бухте Далримпл, так как вход и выход из нее были трудны и нередко сопряжены с опасностью. К тому же Уэстерн-Порт был до сих пор известен лишь по сообщениям Бодена и Флиндерса. Изучение этого редко посещаемого берега представлялось более целесообразным. Работы, производившиеся в заливе Кинг-Джордж, были повторены и в Уэстерн-Порте, и командир пришел к следующему выводу:

«Уэстерн-Порт, – говорит он, – представляет собой якорную стоянку, одинаково удобную для входящих и выходящих судов; дно прекрасно держит якорь, дров много и их легко заготовить. Одним словом, если удастся найти хороший источник пресной воды (а это, вероятно, удастся), Уэстерн-Порт станет очень удобной стоянкой в Бассовом проливе, где подчас много дней подряд дуют свирепые ветры одного и того же направления и где течения при таких обстоятельствах могут сильно затруднить мореплавание».

С 19 ноября по 2 декабря «Астролябия» продолжала свой путь вдоль берега, остановившись только один раз в заливе Джервис, на берегах которого возвышались великолепные эвкалиптовые леса.

Прием, оказанный французам в Порт-Джексоне губернатором Дарлингом и колониальными властями, был как нельзя более сердечен, хотя остановки д'Юрвиля в различных пунктах Новой Голландии (Австралии), без сомнения, сильно заинтриговали английские власти.

За последние три года город изумительно вырос и украсился; население колонии насчитывало только пятьдесят тысяч человек, но тем не менее англичане создавали все новые и новые предприятия.

Командир воспользовался стоянкой в Сиднее, чтобы отослать во Францию свои донесения, а также большое количество ящиков с естественноисторическими коллекциями. Затем, сразу же после того, как были погружены съестные припасы и получено все необходимое, он пустился в дальнейший путь.

Останавливаться вместе с Дюмоном д'Юрвилем в Новом Южном Уэльсе имело бы мало смысла; целый том своего отчета он посвящает истории этой колонии и ее состоянию в 1826 году, о чем мы уже подробно рассказывали.

19 декабря он покинул Сидней и направился в залив Тасмана, встречаясь по пути со штилями, противными ветрами, течениями и бурями, из-за которых ему удалось достичь Новой Зеландии лишь 14 января 1827 года.

Ни одна экспедиция не сообщала еще никаких сведений о заливе Тасмана, виденном только Куком во время его второго путешествия.

К борту «Астролябии» пристали пироги; в каждой находилось человек по двадцать туземцев; половина из них, по-видимому, являлась вождями. Они оказались достаточно доверчивыми и поднялись на палубу; некоторые оставались на корабле много дней. Позже появились другие туземцы, обосновавшиеся по соседству, и началась обменная торговля.

Большая группа офицеров взобралась на господствующие над бухтой вершины, покрытые густой чащей леса.

«Ни одной птицы, – рассказывает д'Юрвиль, – ни одного насекомого, нет даже пресмыкающихся; в этом полном отсутствии каких-либо живых существ, в этом абсолютном молчании было что-то торжественное и мрачное».

Тягостное впечатление производили эти унылые пустынные места!

С вершины холмов командир увидел другой залив, Адмиралтейский, соединявшийся проливом с той бухтой, где стояла на якоре «Астролябия». Д'Юрвиль захотел исследовать увиденный залив, так как издали он ему показался еще более удобным, чем залив Тасмана. Но многочисленные попытки чуть не привели его к гибели. Если бы «Астролябия» оказалась выброшенной на этот скалистый крутой берег, весь экипаж мог бы погибнуть, и от катастрофы не осталось бы никакого следа. Наконец, после многих бесплодных попыток, д'Юрвилю удалось пройти этим проливом, потеряв только часть резенкиля[146] корабля.

«Чтобы сохранить воспоминание о проходе «Астролябии», – говорится в отчете, – я дал этому опасному проливу название Французского; но, за исключением случаев крайней необходимости, я никому не советую пользоваться им… Мы на свободе любовались прекрасным водоемом, в котором очутились. Он, конечно, вполне заслуживает тех похвал, которые расточал ему Кук; особенно мог бы я порекомендовать красивую маленькую бухту в нескольких милях к югу от того места, где стоял на якоре английский капитан… Наш проход Французским проливом. бесспорно доказал, что вся часть суши, оканчивающаяся мысом Стефенса, как назвал его Кук, представляет собой остров. От Южного острова Новой Зеландии он отделен заливом Течений. Сравнение нашей карты этого пролива с той, которая была сделана Куком, покажет, что его работы оставляли желать много лучшего…»

Вскоре «Астролябия» вступила в пролив Кука, прошла мимо залива Королевы Шарлотты и обогнула гористый мыс Паллисер. С глубочайшим изумлением д'Юрвиль убедился, что в данные великого английского мореплавателя вкралось много неточностей, и в гидрографической части отчета о своем путешествии он оспаривает положение некоторых точек, для которых установил ошибки в пятнадцать – двадцать минут.

Командир собирался теперь исследовать западный берег Северного острова, где встречаются свиньи, но нет «пунаму» — того зеленого нефрита, из которого новозеландцы изготовляют свои самые ценные инструменты; нефрит находят на южном острове, но там нет свиней.

Двое туземцев, пожелавших во что бы то ни стало остаться на корабле, пришли в большое уныние при виде того, как исчезали на горизонте берега области, где они жили. Теперь, слишком поздно, они жалели о своей смелости, толкнувшей их путешествовать. Слово смелость не является слишком сильным, ибо они то и дело спрашивали французов, не съедят ли они их, и успокоились на этот счет только после нескольких дней ласкового обращения.

Пироги с туземцами направлялись к «Астролябии»

Д'Юрвиль продолжал идти вдоль берега. Обогнули мыс Тарнегейн и мыс Киднапперс (названные так Куком) и вскоре увидели остров Баррен с его «па».[147] В заливе, названном Куком Толага-Бей, туземцы привезли на корвет свиней и картофель и обменяли их на предметы, не представлявшие сколько-нибудь значительной ценности. Когда появились другие пироги, находившиеся на корабле новозеландцы – маори пристали к командиру, уговаривая его открыть огонь по пирогам и убить их соотечественников. Но стоило тем подняться на палубу, как прибывшие раньше пошли к ним навстречу и приветствовали их самым дружеским образом. Это странное поведение объясняется взаимным недоверием и ревностью. «Каждый хотел бы один пользоваться теми благами, которых он ожидал от посещения иностранцев, и приходил в отчаяние, видя, что и его соседям также кое- что перепадает». Такое объяснение было совершенно точным, и правильность его вскоре подтвердили дальнейшие события.

На «Астролябии» находилось несколько маори; среди них выделялся некий Шаки; высокий рост, сплошная татуировка,

надменная осанка, почтение, с каким к нему обращались его соплеменники, выдавали в нем вождя. Увидев, как к корвету приближалась пирога с семью или восьмью туземцами, Шаки и другие стали настойчиво уговаривать д'Юрвиля убить приближающихся островитян; они дошли даже до того, что попросили дать им ружья, чтобы стрелять самим. Однако, как только вновь прибывшие взошли на палубу корабля, все туземцы, которые уже раньше находились там, принялись осыпать их знаками уважения, а Шаки, только что проявлявший наибольшее ожесточение, переменил тон и стал предлагать соплеменникам несколько приобретенных им топоров.

Приехавшие вожди, воинственной и свирепой наружности, с лицами, сплошь покрытыми татуировкой, находились на корабле всего несколько минут, и д'Юрвиль приготовился было задавать им вопросы с помощью опубликованного миссионерами словаря, как вдруг они кинулись от него прочь, спрыгнули в свои пироги и поспешно отплыли.

Оказалось, что соотечественники, желая отделаться от конкурентов, попросту намекнули им, что их жизни на «Астролябии» угрожает опасность, так как французы задумали их убить.

В заливе Толага-Бей, настоящее название которого Хуа- Хуа, д'Юрвиль впервые услышал рассказы о «киви», после того как увидел украшенную перьями этой птицы циновку, представляющую один из предметов роскоши у здешних туземцев.

Это та самая птица, которая получила название «аптерикс». Сведения, собранные о ней д'Юрвилем у туземцев, в значительной мере были правильными. Киви-киви, величиной с курицу, с оперением буровато-стального цвета, подобно страусу, лишен способности летать; он живет в темных сырых лесах и выходит на поиски пищи только вечером. Туземцы усердно охотятся на него с факелами и с собаками, что сильно сократило количество представителей этого забавного вида, встречающегося в настоящее время очень редко.

Д'Юрвиль продолжал гидрографическую съемку восточного берега северного острова Новой Зеландии и ежедневно общался с туземцами, доставлявшими ему сладкий картофель (бататы) и свиней.

По словам туземцев, между племенами шли постоянные войны, и это будто бы наиболее существенная причина убыли населения. Островитяне все время просили продать им ружья и, в конце концов, удовлетворились порохом, который им давали в обмен на их товары.

10 февраля в районе мыса Ранэуей корвету пришлось выдержать бурю, продолжавшуюся тридцать шесть часов, и не раз он был на краю гибели.

Затем «Астролябия» вошла в залив Пленти, в глубине которого возвышается гора Эджком; продолжая двигаться вдоль берега, корабль миновал острова Высокий и Большой. Но во время исследования бухты погода стояла настолько плохая, что заснятая карта не заслуживает большого доверия.

Затем корвет произвел съемку острова Грейт-Барьер, прошел в залив Хаураки (иначе Шураки) и, засняв ряд мелких островков, вошел в залив Бей-оф-Айлендс.

Здешние племена вели в это время военные действия против племен, населявших побережье залива Хаураки. Д'Юрвиль снова двинулся на юг, чтобы изучить залив Хаураки, лишь частично исследованный Куком, и обнаружил, что в этом районе берега Новой Зеландии изрезаны множеством бухт и бухточек – одна лучше другой по глубине и безопасности. Узнав, что, следуя по течению реки Ваи-Магоиа, можно достичь пункта, находящегося на очень незначительном расстоянии от большой бухты Ману- кау-Харбор на западном берегу острова, д'Юрвиль отдал распоряжение группе офицеров пройти этим путем; вернувшись, они подтвердили правильность полученных сведений.

«Это открытие, – пишет д'Юрвиль, – может представить большой интерес для поселений, которые будут основаны у залива Хаураки, и интерес еще возрастет, если дальнейшие исследования покажут, что бухта Манукау-Харбор доступна для судов более или менее значительного тоннажа, так как такое поселение в этом случае оказалось бы связанным с двумя морями, восточным и западным».

Ранги, один из «рангатира», или вождей этих мест, много раз просил у командира свинец для изготовления пуль, но тот всегда ему отказывал. В момент отплытия д'Юрвиля предупредили, что свинец от лота украден. Командир немедленно принялся упрекать Ранги и суровым тоном сказал ему, что подобное воровство не достойно честных людей. Этот упрек, по-видимому, глубоко поразил вождя, который извинился, утверждая, что преступление было совершено в его отсутствие и не его людьми.

«Мгновение спустя, – рассказывается в отчете, – звук наносимых изо всех сил ударов и жалобные крики, доносившиеся с пироги Ранги, снова привлекли мое внимание в эту сторону. Тут я увидел, что Ранги и Тавити вдвоем лупят веслами по плащу, под которым как будто находился человек. Но я без труда понял, что оба лукавых вождя бьют лишь по скамье пироги. Этот фарс продолжался несколько минут, после чего весло в руках Ранги сломалось, а человек, казалось, свалился на дно лодки; и Ранги, обратившись ко мне, сказал, что он убил вора, и спросил, удовлетворен ли я. Я ему ответил утвердительно, смеясь про себя над хитростью этих людей, хитростью, примеры которой мы, впрочем, нередко встречаем у многих народов, стоящих на более высокой ступени цивилизации».

Д'Юрвиль произвел съемку красивого острова Ваихеки и закончил таким образом изучение пролива Астролябии и залива Хаураки. Затем он взял курс на север к Бей-оф-Айлендс, а оттуда к мысу Мария-Ван-Димен, северной оконечности Новой Зеландии, «куда (по туземным верованиям) со всего острова Ика- На-Мави собираются души мертвых, «ваидуа», чтобы совершить последний полет к славе или к вечной тьме».

В то время, когда у берегов Бей-оф-Айлендс останавливался «Кокий», там было довольно многочисленное население. Теперь молчание пустыни сменило оживление прежних дней. «Па» Каху-Вера, где когда-то жило деятельное племя, была заброшена; война произвела здесь обычные опустошения. Племя сонгхуи разграбило владения племени пароа и изгнало его отсюда.

В Бей-оф-Айлендс обосновались английские миссионеры. Несмотря на всю их самоотверженность, они до сих пор не достигли никакого успеха среди туземцев, и бесплодность их стараний стала очевидной.

В этом пункте закончились очень важные гидрографические исследования восточного берега Новой Зеландии. Со времен Кука не было ни одной экспедиции, которая, преодолев столько опасностей, изучила бы здешние берега на таком большом протяжении и так детально. Этой искусно и тщательно проведенной операцией д'Юрвиль оказал огромную услугу географической науке и мореплаванию. Внезапно налетавшие ужасные штормы не помешали ему проявить свои исключительные способности; но, не оценив таких тяжких трудов и такой самоотверженности, правительство по возвращении д'Юрвиля во Францию держало его в тени и давало ему назначения, которые не представляли возможности отличиться и могли быть выполнены любым капитаном 1-го ранга.

Покинув 18 марта 1827 года Новую Зеландию, д'Юрвиль взял курс на Тонгатабу (острова Тонга). Прежде всего он произвел съемку островов Картис, Маколи, Санди (Рауль), затем тщетно пытался отыскать остров Васкес, упомянутый Морелем, и 16 апреля очутился в виду Намуки. Спустя два дня он увидел Эоа; прежде чем достигнуть Тонгатабу. ему пришлось выдержать страшную бурю, во время которой «Астролябия» была на волосок от гибели. Европейцы, жившие уже много лет на Тонгатабу, оказали командиру большую услугу, держа его в курсе настроений туземцев. С тех пор, как религиозный вождь «туитонга», который пользовался прежде огромным влиянием, был изгнан, власть поделили между собой три вождя, три «эги».

На острове Тонга

На Тонга обосновались веслианские миссионеры;[148] но сразу же стало ясно, что эти методистские священники не сумели приобрести никакого влияния на туземцев. Те из островитян. которых они обратили в христианство, заслужили презрение за свое вероотступничество.

Как только «Астролябия», счастливо избегнув всех угрожавших ей опасностей, которым она подвергалась из-за встречных ветров, течений и подводных рифов, подошла к якорной стоянке, вся палуба ее сразу же оказалась заваленной невообразимым количеством фруктов, корнеплодов, свиней, домашней птицы, отдававшихся туземцами за бесценок. Д'Юрвиль приобрел также оружие и различные изделия для музея. То были палицы, чаще всего из казуарины, превосходно отделанные и украшенные художественными инкрустациями из перламутра или китового уса.

Обычай островитян Тонга отрезать себе один или два сустава пальца в качестве приношения божеству в случае тяжелой болезни близкого родственника все еще существовал.

С первого же дня, когда «Астролябия» 28 апреля стала на якорь, туземцы проявляли самые мирные намерения, и не происходило никаких ссор; 9 мая Д'Юрвиль почти со всеми своими офицерами отправился в гости к одному из самых влиятельных вождей, по имени Палу. Тот принял их с исключительной сдержанностью, что никак не вязалось с шумными и восторженными излияниями предыдущих дней. Подозрительность островитян пробудила подозрительность и в командире, который при мысли о малочисленности экипажа, оставшегося на «Астролябии», стал испытывать живейшее беспокойство. Однако за время его отсутствия никаких неприятностей не произошло. Только из-за робости Палу заговор не удался. Как выяснилось позже, туземцы поставили своей целью ни больше и не меньше как захватить одним ударом весь офицерский состав корабля; после этого им легче было бы договориться с матросами, часть которых уже возымела желание зажить беззаботной жизнью островитян. Таково было и впечатление, создавшееся у командира. Разыгравшиеся затем события подтвердили правильность его опасений.

Туземная деревня на острове Тонга

Д'Юрвиль решил поскорее покинуть Тонгатабу, и 13 мая все было готово к тому, чтобы назавтра сняться с якоря. Гардемарин Дюдемен бродил по большому острову, между тем как гардемарин Фараге находился в это время с девятью матросами на островке Пангаи-Моду, не то запасая пресную воду, не то наблюдая за приливом. Один из эги, Тахофа, был на «Астролябии» и с ним большая группа туземцев; вдруг по знаку вождя, пироги все сразу отплыли и быстро достигли берега. Французские моряки, недоумевавшие по поводу столь внезапного бегства, вскоре увидели, как туземцы на Пангаи-Моду силой тащили матросов. Д'Юрвиль немедленно распорядился дать выстрел из пушки, но для большей верности послал весельный баркас, который подобрал двух матросов и гардемарина Дюдемена. Тот же баркас, посланный некоторое время спустя для того, чтобы сжечь хижины островитян и попытаться захватить нескольких заложников, тонганцы встретили стрелами. В последовавшей затем стычке один туземец пал убитым, много было ранено, а французы потеряли морского старшину.

«По знаку вождя, пироги все сразу отплыли и быстро достигли берега»

Д'Юрвиль очень беспокоился за судьбу своих матросов и командовавшего ими гардемарина Фараге. Не оставалось другого выхода, как напасть на священную деревню Мафанга, в которой находились родовые могилы вождей. Но туземцы возвели на следующий день вокруг деревни земляные редуты и частоколы, так что нечего было и думать овладеть ею с помощью десанта.

Тогда корвет подвели к берегу и обстреляли деревню. Однако и пушечные залпы не дали никакого результата, если не считать того, что один островитянин был убит. В конце концов недостаток пищи и постоянная тревога, которую французы поддерживали пушечными выстрелами, заставили туземцев пойти на мировую. Они вернули захваченных людей, с которыми обращались очень хорошо, подарили свиней и бананы, и 24 мая «Астролябия» окончательно покинула острова Дружбы (Прежнее название островов Тонга. (Ред.)).

Уходить отсюда было самое время, так как положение д'Юрвиля стало невыносимым; из разговора с боцманом выяснилось, что можно было полагаться только на пять или шесть матросов: все остальные перешли бы на сторону тонганцев.

Острова Тонга кораллового происхождения, но покрыты очень толстым слоем перегноя. Поэтому растительность там превосходно развивается, особенно кокосовые пальмы и бананы, которые достигают большой высоты. Местность ровная и однообразная: достаточно пройти по острову четверть лье, чтобы получить о нем полное представление. Население островов составляет примерно семь тысяч человек. Жители Тонга явно выраженного полинезийского типа.

«В них сочетаются, — рассказывает д'Юрвиль, — самые противоположные свойства. Они великодушны, услужливы, гостеприимны, но в то же время алчны, дерзки и в особенности очень скрытны. В ту самую минуту, когда они осыпают вас ласками и проявлениями дружбы, они способны напасть на вас и ограбить, стоит лишь внезапно пробудиться в них жадности или самолюбию».

Туземцы Тонга по своему развитию намного превосходят жителей Таити. Французские путешественники не переставали восхищаться изумительным порядком, в котором содержались плантации кавы,[149] бананов, ямса, исключительной чистотой жилищ, изяществом оград. Тонганцы были сведущи и в фортификационном искусстве, что д'Юрвиль испытал на собственном опыте; впрочем, он мог еще раньше убедиться в этом, посетив укрепленную деревню Хифо, защищенную крепким частоколом, который был окружен рвом шириной в пятнадцать – двадцать футов, до половины наполненным водой.

25 мая д'Юрвиль приступил к изучению архипелага Вити или Фиджи. С самого начала ему посчастливилось встретить туземца с Тонга, который занимался на Фиджи торговлей и побывал когда-то на Таити, в Новой Зеландии и в Австралии. Этот человек, а также один уроженец острова Гуам, оказали командиру большую услугу, сообщив ему названия двухсот с лишним островов, входящих в архипелаг, и заранее указав их местоположение, а также положение окружающих подводных рифов.

В это же время гидрограф Грессьен собирал материалы, необходимые для составления карты архипелага Фиджи.

Одной шлюпке было отдано распоряжение пристать к острову Лакемба, где, по словам туземцев, на дне бухты лежал якорь, который очень хотелось раздобыть Дюмону д'Юрвилю, потерявшему у берегов Тонга два своих. Вначале Лоттен, командовавший шлюпкой, видел на берегу только женщин и детей; но прибежавшие вскоре воины заставили женщин удалиться и стали готовиться к тому, чтобы захватить матросов и овладеть шлюпкой. Их намерения были настолько очевидны, что не оставляли места сомнению; поэтому Лоттен распорядился немедленно поднять якорь и отплыл, не дожидаясь начала стычки.

Сражение островитян с моряками

Восемнадцать дней подряд, несмотря на бурную погоду и сильное волнение, «Астролябия» шла среди архипелага Фиджи, производя съемку островов Лакемба, Кандаву, Вити-Леву, Умбенга, Вату-Леиле, Унонг-Лебу и т.д., то есть южной части архипелага, в то время почти совершенно неизвестной.

Если верить д'Юрвилю, население Фиджи относится к переходной группе , между медно-красной, или полинезийской, расой и черной, или меланезийской. Эти туземцы производят впечатление сильных и энергичных людей, что подтверждается их высоким ростом.

11 июня корвет взял курс к гавани Картерет; он миновал острова Эрронан и Анейтьюм, группу Лоялти, где д'Юрвиль открыл острова Лифу и Увеа, затем маленькую группу островов Бопре, рифы Астролябии, представляющие тем большую опасность, что они находятся на расстоянии почти тридцати миль от островов Бопре и шестидесяти миль от Новой Каледонии, и, наконец, острова Хуон и северную цепь рифов у берегов Новой Каледонии.

Отсюда д'Юрвиль за шесть дней добрался до архипелага Луизиада; но ненастная погода, преследовавшая мореплавателей у этих берегов, заставила его принять решение отступить от предписанного ему маршрута и не идти Торресовым проливом. Командир полагал, что непосредственное изучение южного побережья Новой Британии и северного побережья Новой Гвинеи принесет науке больше пользы.

На горизонте показался остров Россел, и «Астролябия» взяла курс на Новую Ирландию, чтобы пополнить там запас дров и пресной воды.

Корвет прибыл туда 5 июля в пасмурную дождливую погоду, и лишь с большим трудом удалось различить вход в бухту Картерет, где д'Антркасто когда-то пробыл с неделю.

Французов неоднократно посещали десятка два туземцев, составлявших, по-видимому, все население этих мест. То были малоразвитые существа, не проявлявшие никакого любопытства к многочисленным, дотоле не известным им предметам.

Совершенно голые, чернокожие, с курчавыми волосами, они проявляли жадность только по отношению к изделиям из железа, не понимая при этом, что они могут получить их лишь в обмен на фрукты и свиней. Мрачные и подозрительные, они отказались повести кого бы то ни было в свои деревни. Во время этой малопродуктивной стоянки д'Юрвиль серьезно заболел колитом, сильно мучившим его в течение многих дней.

19 июля «Астролябия» снова вышла в море и направилась вдоль южного берега Новой Британии. Исследованиям мешала дождливая и туманная погода, ливни и шквалы, из-за которых кораблю то и дело приходилось удаляться от берега.

«Нужно самим побывать в этих местах, – говорит д'Юрвиль, – и непременно при тех же условиях, чтобы составить правильное представление о тамошних ливнях; нужно, кроме того, чтобы вам пришлось выполнять работы, аналогичные тем, которые были возложены на нас, и только тогда вы сможете оценить заботы и тревоги, сопряженные с подобным плаванием. Лишь в редких случаях видимость превышала сто туазов, и наши маневры поневоле были очень неуверенными, так как местоположение корабля являлось для нас загадкой. В общем вся наша работа у берегов Новой Британии, несмотря на невероятные усилия, которых она нам стоила, и опасности, которым подвергалась «Астролябия», намного уступает по своей точности остальным съемкам, произведенным на протяжении всей нашей кампании».

Встав перед невозможностью взять курс к проливу Сент- Джордес-Чаннел, д'Юрвиль вынужден был идти проливом Дам- пира; вход в него с южной стороны почти полностью прегражден цепью подводных рифов, на которых «Астролябия» дважды застревала.

Подобно Дампиру и д'Антркасто, д'Юрвиль пришел в восторг при виде прекрасных берегов западной части Новой Британии.

Песчаный пляж, расположенная амфитеатром внутренняя часть острова, леса с темной листвой или желтеющие луга, две величественные пирамиды горы Глостер – все придает этой части побережья большое разнообразие, еще усиливающееся благодаря извилистым очертаниям острова Рук.

При выходе из пролива вырисовываются во всем своем великолепии горы Новой Гвинеи; вскоре они сдвигаются полукольцом, окаймляющим большой залив, который получил название залива Астролябии. Один за другим были определены и пройдены острова Схаутен, бухта Нападения, где д'Юрвилю пришлось отразить атаку туземцев, залив Гумбольдта, и наконец «Астролябия» бросила якорь в гавани Дореи, чтобы продолжить работы, начатые «Кокий».

Здесь сразу же завязались дружеские отношения с папуасами, привозившими на корабль много райских птиц, но очень мало свежих продуктов. Мягкие и робкие, эти туземцы неохотно решались углубляться в леса из страха перед их заклятыми врагами, жившими в горах.

Земля в этих местах повсюду так плодородна, что достаточно было бы ее чуть вскопать и уничтожить сорные травы, как она стала бы приносить обильные жатвы; но папуасы настолько мало смыслят в земледелии, что пригодные в пищу растения чаще всего оказываются заглушенными сорняками.

Д'Юрвиль делит жителей этих мест на три большие группы: папуасов, метисов, среди которых преобладает то малайский, то полинезийский тип, и хафуров или альфуру, сходных с австралийцами, новокаледонцами и другими чернокожими жителями Океании. Последние, вероятно, являются коренными жителями страны.

Во время стоянки, представлявшей мало интереса, Д'Юрвиль собрал лишь очень немного естественнонаучных экспонатов, если не считать моллюсков, и еще меньше точных сведений о нравах, религии и языке различных народов Новой Гвинеи. 6 сентября «Астролябия» вышла в море и направилась к острову Амбоина, куда и прибыла без всяких происшествий 24 сентября.

Хотя губернатор Меркус находился в отъезде, тем не менее командир достал в этой гавани все, в чем нуждался. Власти и жители острова приняли его самым дружеским образом и делали все от них зависящее, чтобы французы могли позабыть тяготы длинного и утомительного перехода.

С Амбоины Д'Юрвиль направился к Тасмании в Хобарт, куда со времен Бодена не заходил ни один французский корабль; ч‹Астролябия» прибыла туда 17 декабря 1827 года.

Тридцать пять лет назад д?Антркасто обнаружил на этих берегах лишь несколько жалких дикарей, а десятью годами позже Боден не встретил там ни одного человека.

Первой новостью, которую Дюмон д'Юрвиль узнал, войдя в реку Дервент, еще до того, как бросил якорь у Хобарта, было известие, что английский капитан Диллон собрал на острове Тукопия точные сведения относительно гибели Лаперуза у Ваникоро: он привез даже эфес шпаги, по его предположениям, принадлежавшей французскому мореплавателю. Прибыв в Калькутту, Диллон сообщил о своем открытии губернатору; тот немедленно отправил его обратно в те места с поручением разыскать потерпевших кораблекрушение, которые, возможно, еще были живы, и собрать все, что могло уцелеть от корабля.

Можно представить себе, с каким интересом выслушал д'Юрвиль эти известия; ведь он, имея задание отыскать все документы, способные пролить хоть какой-нибудь свет на судьбу несчастного мореплавателя, обнаружил на острове Намука доказательства пребывания Лаперуза на архипелаге Дружбы (Тонга).

Среди представителей английской колонии мнения по поводу того, заслуживает ли доверия сообщение капитана Дил- лона, разошлись; да и само донесение, адресованное этим офицером губернатору Индии, возбудило в д'Юрвиле большие сомнения. Поэтому, отказавшись от своих дальнейших планов исследования Новой Зеландии, французский мореплаватель решил проверить эти сведения и немедленно идти на «Астролябии» к Ваникоро, который он тогда знал еще под названием Малликоло, упоминавшимся Диллоном.

Вот факты, сообщенные Диллоном.

Во время стоянки на островах Фиджи кораблю «Хантер» довелось подобрать одного немца, по имени Мартин Бушарт, его жену и матроса-индийца, по имени Ашовлия, которых туземцы собирались съесть, как они уже поступили с остальными сбежавшими с кораблей европейцами, поселившимися на этом архипелаге. Трое несчастных просили лишь о том, чтобы их высадили на первом обитаемом острове, какой встретит на своем пути «Хантер». Они и были высажены на Тукопии, одном из островов Санта-Крус, расположенном на 12°15' южной широты и 169° восточной долготы.

В мае 1826 года Диллон, служивший раньше на «Хантере», желая узнать, что произошло с этими людьми, высаженными в 1813 году на Тукопию, подошел к этому острову.

Он действительно встретил там индийца и немца. Первый Даже продал ему серебряный эфес шпаги. Естественно, Диллон поинтересовался, каким образом эта вещь попала к туземцам,

Немец рассказал ему, что, очутившись на Тукопии, он нашел там засовы, топоры, ножи, разные другие изделия из железа, ложки и еще ряд предметов, которые, по словам туземцев, были привезены ими с Малликоло – группы островов, расположенных к западу на расстоянии всего двух дней пути на пироге.

Диллон принялся расспрашивать туземцев и узнал от них, что много лет назад два корабля были выброшены на берег у островов Малликоло. Один из них погиб со всеми людьми и грузом, а матросы второго построили из остатков своего корабля небольшое судно, на котором и вышли в море, оставив на Мал- ликоло несколько своих товарищей. Индиец утверждал, что видел двух из этих людей, которые благодаря услугам, оказанным ими вождям, пользовались вполне понятным влиянием.

Диллон тщетно предлагал индийцу поехать вместе с ним на Малликоло; с немцем ему больше посчастливилось, и тот сопровождал его, пока они не очутились в виду острова, названного д'Антркасто островом Решерш, но штиль и недостаток продовольствия помешали Диллону пристать к нему.

Когда он прибыл в Пондишери, губернатор, ознакомившись с его рапортом, поручил ему командование судном, специально предназначенным для дальнейших розысков. Это было в 1827 году. Диллон пристал к острову Тукопия, захватил оттуда переводчика и лоцмана, затем достиг Малликоло. Он узнал там от жителей, что чужеземцы оставались на острове пять месяцев, строя свой корабль; их считали сверхъестественными существами – такому взгляду немало способствовало их странное поведение. И в самом деле, островитяне видели, как они с помощью длинной палки разговаривали с луной и все время стояли навытяжку с железной дубинкой в руке.

Так запечатлелись в народной памяти астрономические наблюдения и часовые французов.

Диллон собрал у туземцев много вещей, оставшихся от экспедиции. Он обнаружил также в море на коралловой отмели, на которой засел корабль, бронзовые пушки, колокол и разные обломки; он благоговейно собрал все и в 1828 году доставил в Париж, где король назначил ему в вознаграждение за его труды пенсию в четыре тысячи франков.

Все сомнения отпали, когда граф Лессепс, спутник Лаперуза, высадившийся на Камчатке, признал пушки и резную корму «Буссоли», и когда, наконец, на одном из серебряных подсвечников различили герб ботаника Колиньона.

Но все последние факты, такие существенные и любопытные, стали известны д'Юрвилю лишь значительно позже, а в то время он знал лишь о первом рапорте Диллона.

Случайно, или скорее из боязни, что его могут опередить, английский капитан сделал оплошность, не указав координат Ва- никоро и пути, каким он шел туда с Тукопии. Д?Юрвиль решил, что этот остров, вероятно, принадлежит к группе Санта-Крус, которая была почти неизвестна в то время.

Но, прежде чем последовать за французским мореплавателем, следует на некоторое время остановиться с ним в Хобарте, уже тогда игравшем, по его мнению, весьма важную роль.

«Дома в нем очень разбросаны и обычно имеют только два этажа; но они опрятны и стоят в строгом порядке, что придает им привлекательный вид. Улицы совершенно не замощены, и ходить по ним трудно; на некоторых, впрочем, есть тротуары; постоянно поднимающаяся над улицами пыль очень мучительна для глаз. Губернаторский дворец расположен в прекрасном месте на берегу бухты. В ближайшие годы это здание станет еще более приятным на вид, если молодые деревья, посаженные вокруг него, как следует разрастутся, ибо местные деревья не могут служить украшением».

Время стоянки было использовано для закупки продовольствия, якорей и других недостававших предметов первой необходимости, а также для починки корпуса корабля и многочисленных повреждений его такелажа.

6 января 1828 года «Астролябия» снова вышла в море, 20-го была в виду острова Норфолк, шесть дней спустя миновала небольшой вулканический остров Матью, 28-го – остров Эронан, 8 февраля – островок Митре и на следующий день очутилась перед Тукопией. Это маленький, покрытый зеленью остров, окружностью в три-четыре мили, с довольно остроконечной вершиной. Восточный берег островка, по-видимому, недоступен, так как о него все время разбиваются буруны.

Всеобщее нетерпение возрастало и становилось невыносимым, как вдруг с корабля увидели приближавшиеся три пироги, в одной из которых находился европеец.

То был немец Бушарт, недавно сопровождавший Диллона на Малликоло. Английский капитан пробыл там около месяца и, как мы уже знаем, действительно нашел остатки экспедиционного имущества, о чем д'Юрвилю рассказывали в Хобарте. На острове не было ни одного француза, – последний умер за год до прибытия Диллона. Бушарт сначала согласился сопровождать д'Юрвиля, но затем передумал и в последний момент отказался остаться на борту «Астролябии».

Ваникоро окружен подводными рифами, между которыми удалось не без риска отыскать проход, приведший «Астролябию» в бухту Осили – ту самую, где побывал Диллон. Что касается места кораблекрушения, то оно находилось на противоположной стороне острова.

Получить какие-либо сведения от туземцев, людей жадных и недобросовестных, оказалось нелегко. Все же в конце концов один старик признайся, что белые, высадившиеся на берег у деревни Вану, были встречены стрелами; завязалась битва, в которой большое число туземцев нашло свою смерть; что касается «мара», белых, то они все были убиты, и их черепа зарыли в землю в Вану. Остальные кости туземцы использовали для отделки стрел. Обещание дать кусок красного сукна заставило туземцев, после долгих колебаний, проводить французов к месту кораблекрушения. На расстоянии одной мили от берега, около Паиу и напротив Амби, прибрежных островов, в глубине какого-то подобия прохода среди подводных скал можно было различить якоря, ядра, пушки и множество других предметов, вид которых не оставил никаких сомнений в умах офицеров «Астролябии».

Судя по всему, было очевидно, что корабль пытался пройти за рифы, используя что-то вроде прохода между ними, но застрял и не смог сняться со скал. Экипаж, вероятно, спасся, высадившись на Паиу, и, по рассказам некоторых туземцев, построил там небольшое судно, между тем как второй корабль, засевший на скалах дальше от берега, погиб со всеми людьми.

Вождь Моембе слышал рассказы о том, что жители Вану подплыли к кораблю, чтобы разграбить его, но, встретив сопротивление со стороны белых, потеряли убитыми двадцать воинов и трех вождей. В свою очередь туземцы умертвили всех французов, высадившихся на берег; только двое получили пощаду и прожили на острове в течение «трех лун».

Другой вождь, по имени Валико, рассказал, что один из кораблей в очень ветреную ночь сел на мель по ту сторону рифов, напротив Танема, и что почти весь его экипаж погиб, не добравшись до земли.

Множество «мара» со второго корабля обосновались на берегу и из обломков разбившегося о рифы корабля построили в Паиу небольшое судно. Во время их пребывания на острове то и дело возникали ссоры; пять туземцев с Вану и один с Танема были убиты, а также два «мара». Французы покинули остров по истечении «пяти лун».

Наконец, третий старик уверял, что человек тридцать матросов с первого корабля присоединились к экипажу второго и что все они уехали лишь по истечении «шести или семи лун».

Все эти показания, которые приходилось, можно сказать, вырывать силой, отличались друг от друга в подробностях. Последние версии, по-видимому, были ближе всего к истине.

В числе предметов, подобранных «Астролябией», были якорь весом примерно в 1800 фунтов, чугунная короткоствольная пушка, бронзовая мортира, медный мушкетон, свинцовые балластины и ряд других предметов; все они оказались в очень плохом состоянии и не представляли большого интереса.

Эти предметы, так же как и собранные Диллоном, находятся в военно-морском музее, размещенном в залах Лувра.

Д'Юрвиль не захотел покинуть Ваникоро, не воздвигнув обелиска в честь своих несчастных соотечественников. Этот скромный памятник был установлен на самом рифе среди купы манговых деревьев. Он представлял собой сложенную из плоских коралловых глыб четырехгранную призму высотой в шесть футов, на которой стояла четырехгранная пирамида такой же высоты, вырезанная из дерева; к ней была прибита небольшая свинцовая доска со следующей надписью:

Как только покончили с этой работой, Д'Юрвиль стал готовиться к выходу в море. Было самое время, так как из-за сырости, вызванной проливными дождями, появилась сильная лихорадка, уложившая на койки не меньше двадцати пяти человек. Следовало торопиться, если командир хотел сохранить команду, которая была бы способна выполнять трудные маневры, необходимые для выхода через узкий, усеянный подводными камнями проход.

К тому же в последний день, проведенный «Астролябией» у Ваникоро, командир ее смог окончательно убедиться – если в этом еще была необходимость – в истинных настроениях туземцев. Вот как он описывает последние события этой опасной стоянки:

«Около восьми часов я очень удивился при виде шести пирог, подошедших к нам с Теваи; еще больше меня удивило, что три или четыре жителя Маневаи, находившиеся на нашем корабле, нисколько не испугались их появления, хотя еще несколько дней тому назад они говорили мне, что жители Теваи их смертельные враги. Я высказал свое недоумение людям с Маневаи, но они лишь рассмеялись и заявили, что заключили мир с жителями Теваи и что те везут мне кокосовые орехи. Но вскоре я увидел, что вновь прибывшие островитяне имели при себе лишь луки и стрелы, которые в любой момент могли быть пущены в ход. Два или три туземца с решительным видом взобрались на палубу и подошли к главному люку, чтобы заглянуть в кубрик и удостовериться в количестве больных. Злобная радость блестела в их глазах. В это время несколько человек из экипажа сообщили мне, что несколько туземцев с Маневаи, находившиеся на корабле, проделывали то же самое в течение последних трех-четырех дней. Грессьен, с утра следивший за их поведением, был уверен, что видел, как воины обоих племен встретились на берегу и о чем-то долго совещались. Подобные действия свидетельствовали о самых вероломных намерениях, и я считал, что нам грозит серьезная опасность. Я немедленно приказал туземцам покинуть корвет и вернуться в свои пироги. У них хватило наглости с гордым и угрожающим видом взглянуть на меня, как бы предостерегая от попытки заставить их силой выполнить мой приказ. Я удовольствовался тем, что распорядился открыть оружейный склад, обычно тщательно запертый и, с грозным видом указав на него пальцем, другой рукой указывая дикарям в сторону пирог; островитяне, внезапно увидев двадцать блестящих мушкетов, смертоносную силу которых они знали, пришли в трепет и освободили нас от своего зловещего присутствия».

Прежде чем расстаться с этими печальной памяти местами, приведем некоторые подробности о них, заимствованные из донесения д'Юрвиля.

Группа Ваникоро, или Малликоло, или Лаперуза, как ее называет Диллон, состоит из двух островов – Решерш и Теваи. Первый имеет в окружности не меньше тридцати миль, второй – не больше девяти. Оба острова высокие, покрыты почти до самого побережья непроходимым лесом и окаймлены кольцом подводных рифов окружностью в тридцать шесть миль, лишь в немногих местах прорезанным узкими проходами. Количество жителей, по-видимому, не превышает тысячи двухсот или тысячи пятисот человек. Поистине Лаперузу не посчастливилось, что он наскочил на рифы у берегов, населенных таким свирепым народом, между тем как на любом другом полинезийском острове он встретил бы совершенно иной прием.

Женщины от природы уродливы, но те тяжелые работы, которые они выполняют, и моды, которым они следуют, делают их вид еще более непривлекательным. Мужчины производят менее неприятное впечатление, хотя они и малы ростом, сухопары, покрыты язвами и пятнами проказы. Их оружие – лук со стрелами. По словам туземцев, бамбуковые стрелы с очень тонким и острым костяным наконечником, прикрепленным исключительно клейкой смолой, наносят смертельные раны. Поэтому островитяне так ценят свое оружие, и путешественникам лишь с большим трудом удалось раздобыть несколько образцов.

17 марта «Астролябия» вышла, наконец, за пределы страшных рифов, опоясывающих Ваникоро. Командир намеревался исследовать Соломоновы острова, где надеялся отыскать следы кораблекрушения французских моряков, оставшихся в живых после гибели «Буссоли» и «Астролябии». Но жалкое состояние матросов, ослабленных лихорадкой, болезнь большей части офицеров и отсутствие надежных якорных стоянок в этом районе Океании заставили его принять решение идти к Гуаму, где команда могла бы, как он думал, отдохнуть.

Это было довольно серьезным нарушением инструкций, которые предписывали произвести съемку Торресова пролива; но нехватка сорока матросов, лежавших на койках, кого угодно убедила бы в безумии столь опасной попытки.

Только 26 апреля с «Астролябии» увидели архипелаг Трук, и д'Юрвиль восполнил пробел, оставшийся после съемки, произведенной Дюперре; 2 мая на горизонте показались берега Гуама. Местом стоянки избрали Уматак, где легче запастись пресной водой и где климат более умеренный, чем в Аганье. Однако 29 мая, когда путешественники возобновили свой путь, все больные были еще далеки от выздоровления.

Губернатором Гуама был все тот же Мединилья, которого так расхваливал Фрейсине. Если на этот раз он не проявил к экспедиции такой же предупредительности, то это объяснялось ужасной засухой, нанесшей большой ущерб колонии; к тому же распространился слух, что болезнь, которой страдали моряки с «Астролябии», заразна; наконец, Уматак расположен довольно далеко от Аганьи, и д'Юрвиль не смог посетить губернатора в его резиденции.

Надо все же сказать, что Мединилья прислал морякам свежие продукты, большое количество фруктов и не изменил своей обычной щедрости.

Покинув Гуам, д'Юрвиль, не останавливаясь, произвел съемку групп Эливи, Улути (названной так Литке), Гуап, Гулу и Палау, составляющих западную часть Каролинских островов; ветры вынудили его пройти в виду островов Вайге, Аиу, Азия, Гебе, затем он вошел в пролив Буру и бросил якорь у Амбоины, где голландские власти оказали ему сердечный прием. Командир получил там также известия из Франции. Министерство совершенно не пожелало оценить труды участников экспедиции, те лишения и опасности, которым они подвергались: несмотря на представления д'Юрвиля, ни один офицер не получил повышения.

Когда эта новость стала известна, она вызвала некоторое разочарование и уныние, которые командир постарался рассеять.

Покинув Амбоину, «Астролябия» прошла проливом Банса и достигла гавани Манадо, на острове Целебес, где имеется хорошо укрепленная и снабженная пушками крепость. Губернатор Меркус достал для д'Юрвиля превосходных бабируссов, сапиутанга – животное величиной с небольшую корову, с коровьей мордой и коровьими ногами и с двумя загнутыми назад рогами, — змей, птиц, рыб, растения; все это значительно пополнило естественнонаучные коллекции экспедиции.

Д'Юрвиль считает, что жители Целебеса по внешнему виду приближаются скорее к полинезийцам, чем к малайцам. По его мнению, там встречались типы, гораздо больше напоминавшие туземцев Таити, Тонга и Новой Зеландии, чем папуасов или малайцев.

Недалеко от Манадо находились рудники, где добывался золотоносный кварц, образец которого командиру удалось достать, и расположенное внутри страны озеро огромной, как утверждали, глубины. Это озеро Тондано; из него вытекает довольно большая река Менадо; прежде чем достигнуть моря, она образует великолепный водопад. Река, прегражденная базальтовой скалой, промыла себе выход и, с бешеной скоростью устремляясь в него, низвергается в виде огромного снопа в пропасть глубиной свыше восьмидесяти футов.

В сопровождении губернатора и естествоиспытателей экспедиции д'Юрвиль исследовал это красивое озеро, окруженное вулканическими горами, где местами еще видны фумаролы;[150] что касается глубины озера, то она повсюду составляла двенадцать – тринадцать саженей, и если бы этот водоем почему-либо высох, то дно его образовало бы совершенно ровную долину.

4 августа «Астролябия» покинула стоянку в Манадо, за время которой моряки, страдавшие лихорадкой и дизентерией, ничуть не поправились, и 29-го того же месяца прибыли в Батавию, где задержались всего на три дня.

С этого времени и до возвращения во Францию путь корабля проходил по уже изученным морям. «Астролябия» зашла на Иль-де-Франс (Маврикий), где д'Юрвиль встретил командира Легоарана, который на своем корвете «Байоннез» совершил плавание на Ваникоро. Д'Юрвиль узнал от этого офицера, что тот не пытался даже проникнуть за рифы и удовольствовался посылкой на разведку шлюпок.

Туземцы относились с уважением к памятнику, воздвигнутому в честь Лаперуза, и лишь неохотно разрешили морякам с «Байоннез» прибить к нему бронзовый медальон.

18 ноября «Астролябия» покинула Иль-де-Франс и после остановок на мысе Доброй Надежды, на островах Святой Елены и Вознесения прибыла 25 марта 1829 года в Марсель – ровно через тридцать пять месяцев со дня отплытия.

Одних только гидрографических работ было достаточно, чтобы признать результаты этой экспедиции выдающимися; благодаря неусыпным трудам Грессьена и Пари было составлено не менее сорока пяти новых карт. Что касается естественнонаучных результатов, то наилучшее представление о богатстве собранной жатвы могут дать следующие строки из донесения Кювье:

«Каталоги насчитывают тысячи названий (открытых Куа и Гемаром видов), и ничто яснее не доказывает энергии наших естествоиспытателей, чем то затруднительное положение, в каком оказалась администрация Королевского Ботанического сада, когда ей пришлось размещать все, что доставили последние экспедиции и в особенности та, о которой мы даем отчет. Пришлось занять все первые этажи, чуть ли не подвалы, и в настоящее время даже кладовые так завалены – в буквальном смысле этого слова, – что их пришлось разделить перегородками, чтобы выгадать место».

Геологические коллекции были не менее многочисленны; сто восемьдесят семь видов или разновидностей горных пород свидетельствовали об усердии Куа и Гемара; Лессон младший собрал от тысячи пятисот до тысячи шестисот растений. Капитан Жакино произвел множество астрономических наблюдений, Лоттен изучал земной магнетизм; наконец, командир, не забывая о своих обязанностях моряка и начальника экспедиции, занимался изучением температуры воды на различной глубине, метеорологическими наблюдениями и собрал огромное количество лингвистических и этнографических материалов.

Итак, лучшим окончанием нашего рассказа об этой экспедиции будет следующая выдержка из воспоминаний Дюмона д'Юрвиля, приведенная его биографом Дидо:

«Это рискованное плавание превзошло все предыдущие по тем многочисленным и неминуемым опасностям, с которыми оно было сопряжено, а также по обилию и глубине результатов, полученных во всех областях знания. Железная воля никогда не позволяла мне отступать пред любым препятствием. Раз навсегда принятое решение погибнуть или добиться успеха не оставляло во мне места для каких-либо колебаний, для нерешительности. Двадцать раз видел я «Астролябию» на грани гибели, не сохраняя в глубине души никакой надежды на спасение. Тысячу раз я рисковал жизнью моих спутников, чтобы достигнуть цели, поставленной передо мной инструкциями, и я смело могу утверждать, что в течение двух лет подряд мы ежедневно подвергались большему количеству реальных угроз, чем может возникнуть во время самого длительного перехода при обычном плавании. Офицеры, смелые, преисполненные сознания долга, отдавали себе отчет в тех опасностях, которым я их изо дня в день подвергал; но они хранили молчание и благородно выполняли свои обязанности».

В тропическом лесу

Изумительное сочетание преданности делу и напряжения всех сил имело результатом огромное количество открытий, материалов и наблюдений во всех областях человеческого знания.

Глава третья. Полярные путешествия

I

Южный полюс

Еще один русский кругосветный путешественник – Беллинсгаузен. – Открытие островов Траверсе, Петра Первого, Александра Первого. – Китобой Уэдделл. – Южные Оркнейские острова. – Южная Георгия. – Южные Шетландские острова. – Жители Огненной Земли. – Джон Биско и Земли Эндерби и Грейама. – Чарлз Уилкс и Антарктический материк. – Капитан Баллени. – Экспедиция Дюмон д'Юрвиля на «Астролябии» и «Зеле». — Куван-Дебуа на пике Тенерифе.-Магелланов пролив. – Новое почтовое отделение. – Затерты в сплошном льду. – Земля Луи-Филиппа. – По Океании. — Земли Адели и Клери. – Новая Гвинея и Торресов пролив. – Возвращение во Францию. – Джемс Кларк Росс. – Земля Виктории.

Мы уже рассказывали об антарктических областях и их исследованиях, проведенных в XVII и в конце XVIII века многочисленными мореплавателями. Из числа французских моряков следует назвать Лароша, открывшего в 1675 году Новую Георгию, Буве, Кергелена, Мариона и Крозе. Названием Антарктические земли обозначают все рассеянные по океану острова, носящие имена этих мореплавателей, а также острова Принс-Эдуард, Южные Сандвичевы, Новую Георгию.

Именно в этих краях Уильям Смит, командир брига «Уильям», идя из Монтевидео в Вальпараисо, открыл в 1819 году Южные Шетландские острова, пустынные и голые, покрытые снегом, на которых, однако, резвились огромные стада тюленей. Узнав об этом, китобойные суда поспешили навестить вновь открытые берега, и уже в 1821 и 1822 годах здесь было забито триста двадцать тысяч голов тюленей и уничтожено столько морских слонов, что количество добытого жира составило примерно девятьсот сорок тонн. Но так как убивали и самцов и самок, то новые места охоты вскоре были исчерпаны. За короткий промежуток времени произвели съемку всего архипелага, состоящего из двенадцати главных островов и бесчисленного множества скал, почти совершенно лишенных растительности.

Двумя годами позже Ботуэлл открыл Южные Оркнейские острова; затем в тех же широтах Палмер и другие китобои видели – или думали, что видели – земли, получившие названия Земли Палмера и острова Тринити. Впереди предстояли более важные открытия в этих гиперборейских областях,[151] и гипотезы Далримпла, Бюффона и других ученых XVII столетия о существовании южного материка, представляющего как бы противовес землям, расположенным в высших широтах северного полушария, должны были получить неожиданное подтверждение в работах новых отважных исследователей.

Россия в то время переживала период резко выраженного интереса к развитию национального морского флота и к научным исследованиям. Мы уже сообщали о замечательных кругосветных путешествиях ее мореплавателей, но остается еще рассказать о Беллинсгаузене и его путешествии вокруг света, так как важную роль во время этого плавания играло изучение антарктических областей.

Два корабля, «Восток» (капитан Ф. Ф. Беллинсгаузен) и «Мирный», под командованием лейтенанта М. П. Лазарева, 3 июля 1819 года покинули Кронштадт, направляясь в Южные полярные моря. 15 декабря корабли оказались в виду Южной Георгии, а неделей позже была открыта на юго-востоке группа из трех небольших вулканических островов, которую назвали в честь русского морского министра группой Маркиза-де- Траверсе (Траверсе).

Пройдя вдоль 60-й параллели четыреста миль к востоку и достигнув 7° западной долготы, русские моряки повернули затем на юг и добрались до 70-й параллели; только здесь ледяной барьер преградил им путь и помешал проникнуть еще дальше на юг. Беллинсгаузен, не признавая себя побежденным, отклонился к востоку, держась большей частью за Полярным кругом, но на 44° восточной долготы был вынужден повернуть к северу. Только сорок миль отделяло его от обширной земли, которую двенадцать лет спустя открыл какой-то китобой, обнаруживший на этот раз свободное от льда море! (На этом отрезке пути русские мореплаватели трижды вплотную подходили к берегам неизвестной земли и высказали правильную мысль, что перед ними лежит огромный Южный материк (только узкая полоса ледяного припая отделяла корабли от антарктического материка).

Лишь сто лет спустя норвежские моряки смогли вторично пробиться к этому побережью, а не двадцать лет, – как пишет Жюль Верн.)

Руководитель русской антарктической экспедиции Ф.Ф. Беллинсгаузен

Вернувшись до 62° южной широты, Беллинсгаузен опять взял курс на восток, достиг, не встретив препятствий, 90° во сточной долготы и 5 марта 1820 года направился к Порт-Джексону, чтобы произвести там ремонт кораблей.

Все лето русский мореплаватель посвятил крейсированию в морях Океании, где им было открыто семнадцать прежде не известных островов. Затем Беллинсгаузен вернулся в Порт-Джексон, а 31 октября вышел в новую экспедицию.

Прежде всего оба корабля произвели съемку островов Макуори; затем, идя вдоль 160-го восточного меридиана, они пересекли 60-ую параллель и двинулись на восток, держась между 64-й и 68-й параллелями, до 95° западной долготы, 9 января 1821 года Беллинсгаузен достиг 70-й параллели и назавтра открыл на 69°30' южной широты и 92°20' западной долготы остров, получивший название острова Петра Первого – самый южный из всех известных в то время. После этого на расстоянии пятнадцати градусов к востоку и почти на той же параллели он обнаружил новый остров, названный им Землей Александра Первого.

Оттуда оба корабля, держа курс на север и миновав Землю Грейама, достигли в феврале Южной Георгии и в июле 1821 года возвратились в Кронштадт, ровно через два года после отплытия, потеряв лишь трех из двухсот матросов.

Мы охотно сообщили бы более подробные сведения об этой очень интересной экспедиции, но подлинного отчета, опубликованного на русском языке в Петербурге, нам не удалось достать, и мы вынуждены были удовольствоваться кратким изложением, напечатанным в «Бюллетене Географического общества» за 1837 год.

Примерно в то же время боцман английского королевского флота Джемс Уэдделл был назначен одной эдинбургской торговой фирмой начальником экспедиции, направлявшейся на добычу тюленьих шкур в южные моря, где она должна была провести два года.

В состав экспедиции входил бриг «Джен», водоизмещением в сто шестьдесят тонн (капитан Уэдделл), и куттер[152] «Бофорт», водоизмещением в шестьдесят пять тонн, под командованием Мэтью Брисбена.

Оба корабля 17 сентября 1822 года покинули Англию, зашли на Боавишта, один из островов Зеленого мыса, и 11 декабря следующего года бросили якорь в гавани Санта-Элена на восточном берегу Патагонии, где были произведены полезные наблюдения относительно местоположения этой гавани.

27 декабря Уэдделл снова вышел в море и, взяв курс на юго-восток, 12 января очутился в виду архипелага, которому дал название Южных Оркнейских островов. Они расположены на 60°45' южной широты и 45° долготы к западу от Гринвичского меридиана.

М.П. Лазарев

Эта небольшая группа островов имеет, если верить мореплавателю, еще более устрашающий вид, чем Южные Шетландские острова. Куда ни взглянешь, повсюду видны только остроконечные вершины совершенно голых скал, выступающих из бурного моря, на котором с грохотом сталкиваются огромные плавучие льдины. Корабли здесь постоянно подвергаются опасности, и в течение одиннадцати дней, проведенных Уэдделлом в море за детальной съемкой островов, островков и скал этого архипелага, экипаж, видевший, что ему каждое мгновение угрожает гибель, не имел ни минуты покоя.

Затем Уэдделл углубился на юг, пересек Полярный круг по 30-му меридиану к востоку от Гринвича и вскоре встретил многочисленные айсберги. Когда он миновал 70-ую параллель количество айсбергов уменьшилось и в конце концов они совершенно исчезли; погода стала мягче, вокруг корабля снова появились бесчисленные стаи птиц, а стада китов резвились в струях воды за кормой. Странное неожиданное потепление удивило всех, тем более, что оно все усиливалось по мере продвижения на юг.

Обстоятельства складывались так благоприятно, что Уэдделл с минуты на минуту ждал появления какой-нибудь новой земли. Однако этого не произошло.

20 января корабль находился на 36°15' восточной долготы и 74°15' южной широты.

«Я охотно продолжил бы исследования в юго-западном направлении, – рассказывает Уэдделл, – но, приняв во внимание, что время года было уже позднее и что на обратном пути нам предстояло преодолеть тысячу миль усеянного айсбергами океана, я вынужден был принять решение воспользоваться благоприятным ветром и повернуть назад".

Не обнаружив никаких признаков земли в этом направлении, Уэдделл, подгоняемый сильным южным ветром, пустился в обратный путь, достиг 58-й параллели и, направившись на восток, не дошел ста миль до Южных Сандвичевых островов. 7 февраля мореплаватель еще раз повернул свой корабль к югу, преодолел полосу сплошного льда шириной в пятьдесят миль и 20 февраля достиг 74°15' северной широты. С верхушек мачт во все стороны было видно только свободное от льда море с четырьмя айсбергами на горизонте. Исследованной им части антарктического моря он дал название моря Георга Четвертого (море Уэдделла). Следует особо подчеркнуть странное явление: по мере продвижения дальше на юг льдов становилось меньше, все время наблюдались туманы и грозы, воздух постоянно был насыщен сыростью, море было глубокое и свободное, а погода исключительно мягкая.

Охота на моржей

Еще одно ценное наблюдение: колебания стрелки компаса в южных широтах оказались столь же замедленными, как и в арктических областях, где это уже констатировал Пари.

Корабли Уэдделла, разлученные бурей, соединились в Южной Георгии после опасного плавания среди льдов, во время которого они прошли тысячу двести миль. Этот остров, открытый Ларошем в 1675 году, посещенный в 1756 году кораблем «Лион», в сущности был как следует изучен лишь в результате исследований, произведенных Куком Сообщенные им в отчете подробные сведения об изобилии тюленей и морских слонов побудили многих судовладельцев к частым посещениям этих краев. В основном то были англичане и американцы, доставлявшие шкуры убитых животных в Китай, где продавали их не меньше чем по двадцать пять–тридцать франков за штуку. В некоторые годы количество шкур убитых тюленей достигало миллиона двухсот тысяч штук. Не удивительно, что эти животные были здесь почти полностью истреблены.

«Южная Георгия, – сообщает Уэдделл, – имеет в длину около тридцати лье, а ширина острова в среднем составляет три лье. Берега так изрезаны крошечными заливами, что местами оба берега этих бухточек почти соприкасаются. Вершины гор очень круты и всегда покрыты снегом. Летом растительность в долинах довольно пышная; особенно часто встречается один вид травы, мощные стебли которой обычно достигают двух футов в вышину. Четвероногих животных на острове совершенно не водится, но он населен птицами и ластоногими».

Там встречаются огромные стаи пингвинов, которые, задрав голову, с важным видом разгуливают по берегу. Можно подумать, как выразился старинный мореплаватель сэр Джон Нар- боро, что маршируют ребята в белых передниках. Там имеется также множество альбатросов, размах крыльев которых достигает шестнадцати – семнадцати футов.

Уэдделл побывал также на Южных Шетландских островах и установил, что остров Бриджмена, входящий в этот архипелаг, представляет собой еще действующий вулкан. Высадиться здесь оказалось невозможным, так как все бухты были забиты льдами, и Уэдделлу пришлось направиться к Огненной Земле.

За время своего двухмесячного пребывания на ней английский капитан собрал ценные сведения об условиях стоянки у этих берегов и смог ознакомиться с характером жителей.

В глубине острова возвышается несколько покрытых вечным снегом гор; самая высокая из них. вероятно, не превышает трех тысяч футов. Уэдделлу не удалось обнаружить вулкана, виденного другими путешественниками, и в частности Бэзилом Холлом в 1822 году, но он собрал несколько образцов лавы, когда-то излившейся из этого вулкана. Впрочем, сомневаться в его существовании не приходилось, так как Уэдделл во время одного из своих более ранних путешествий, в 1820 году, видел над Огненной Землей небо ярко-красного цвета, а объяснить эту необыкновенную окраску можно было лишь вулканическим извержением.

До того времени путешественники, посещавшие Огненную Землю, проявляли мало единодушия в оценке климата этой полярной области. Уэдделл приписывает расхождения тому обстоятельству, что мореплаватели бывали там в разное время года, когда господствуют различные ветры. По его наблюдениям, если ветер дует с юга, термометр никогда не показывает больше двух или трех градусов выше нуля; если же он северный, тогда бывает тепло, «как в Англии в июле».

Из животных Уэдделл обнаружил собак и выдр; по его словам, они являются единственными четвероногими обитателями острова.

Отношения с туземцами все время были самые дружеские. Вначале островитяне лишь подплывали к кораблю в лодках, но не решались подняться на него; вскоре, однако, они стали осваиваться. Те же сцены, что не раз описывались со времен прохода первого корабля через Магелланов пролив, в точности повторялись и теперь, хотя с тех пор прошло много лет. Когда туземцев угощали хлебом, мадерой и говядиной, они брали только говядину. Наибольшую ценность в их глазах имели железо и зеркала, перед которыми они принимались корчить гримасы и кривляться самым нелепым образом, что очень забавляло моряков. Впрочем, одного вида огнеземельцев было достаточно, чтобы возбудить веселье. С черными как смоль волосами, украшенными синими перьями, с лицами, испещренными красными и белыми параллельными полосами, подобно ткани для матрасов, они своей причудливой внешностью вызывали шутки и смех англичан.

Вскоре, перестав удовлетворяться кусками обручей с бочек, которые им давали, и считая, по-видимому, что люди, обладающие такими богатствами, могли бы делать не столь жалкие подарки, огнеземельцы принялись брать все, что попадалось под руку. Кражи, правда, были без труда прекращены, но послужили поводом к множеству забавных сцен, вызвавших восхищение изумительной способностью дикарей к подражанию.

«Какой-то матрос, – рассказывает Уэдделл, – дал одному из туземцев оловянную кружку с кофе, которое тот сразу же выпил, а кружку оставил себе. Матрос, заметив исчезновение своей кружки, немедленно потребовал ее, но, несмотря на его выразительные жесты, никто не явился, чтобы вернуть украденную вещь. Использовав все возможные средства, матрос пришел в ярость и, приняв трагическую позу, раздраженно крикнул: «Чернокожая каналья, что ты сделал с моей кружкой?» Туземец, подражая его позе, повторил по-английски тем же тоном: «Чернокожая каналья, что ты сделал с моей кружкой?» Подражание было таким точным и мгновенным, что вся команда разразилась смехом, за исключением обокраденного матроса, который набросился на вора, обыскал его и нашел свою оловянную кружку».

В этом суровом климате, без одежды, без пищи, среди бесплодных гор, не имея домашнего скота, который мог бы снабжать питательными, подкрепляющими силы продуктами, огнеземельцы ведут почти животное существование. Охота не может служить, источником пропитания, рыбная ловля также не в состоянии удовлетворить их потребности; и вот им приходится выжидать, чтобы буря выбросила на берег какое-нибудь крупное китообразное животное, которое они с жадностью поедают, даже не поджарив.

В 1828 году корабль «Чентиклир» под командованием Генри Фостера получил задание произвести в разных точках земного шара опыты с маятником для определения формы земли. Экспедиция длилась три года и кончилась смертью ее начальника, утонувшего в 1831 году в реке Чагрес. Мы упоминаем об этой экспедиции лишь потому, что 5 января 1829 года она произвела съемку Южных Шетландских островов. Командиру с большим трудом удалось высадиться на один из них и собрать гам несколько образцов сиенита,[153] из которого сложена его поверхность, а также небольшое количество красного снега,[154] во всех отношениях подобного тому, что многие исследователи встречали в северных полярных областях.

Но есть еще одно, куда 6oлеe интересное путешествие; его совершил в 1830 году капитан английского китобойного судна Джон Биско.

Бриг «Тьюла», водоизмещением в сорок восемь тонн, и кут- тер «Лайвели» покинули под его командованием Лондонский порт 14 июля 1830 года. Эти два судна, принадлежавшие промышленникам Эндерби, были приспособлены для тюленьего промысла и снабжены всем необходимым для длительного плавания. Инструкции, полученные Биско, предписывали ему, кроме того, заняться поисками новых земель в антарктических морях.

Оба судна зашли на Малуинские (Фолклендские) острова, 27 ноября покинули их, безуспешно искали Аурорские острова, а затем направились к Южным Сандвичевым, северную оконечность которых они обогнули 1 января 1831 года.

Достигнув 59-й параллели, они встретили сплошные льды, вынудившие их отказаться от дальнейшего продвижения на юго- запад, где стали появляться признаки близости земли. Итак, пришлось повернуть на восток и следовать вдоль кромки льда до западной долготы. Лишь 16 января Биско удалось пересечь 60-ую южную параллель. В тех самых местах, где непреодолимое препятствие помешало попытке Биско, Кук в 1775 году обнаружил море, свободное от льда на пространстве в двести пятьдесят миль.

Продолжая идти на юго-восток до 68?51' южной широты и 10° восточной долготы, мореплаватель не мог не поразиться бесцветностью воды, частому появлению большого числа «орлят» и капских буревестников, а также направлению ветра, дувшего с юго-запада, – верным признакам близости большой земли.

льды преграждали путь на юг. Поэтому Биско пришлось двигаться все дальше на восток, приближаясь к Полярному кругу.

«Наконец, 27 февраля, – рассказывает Дезборо Кули, – на б5057' южной широты и 45° восточной долготы он совершенно отчетливо увидел простиравшуюся на значительное расстояние гористую и покрытую снегом землю, которой он дал название Земли Эндерби. Отныне все его усилия были направлены к тому, чтобы пристать к ней, но ее со всех сторон окружали льды, не дававшие возможности приблизиться. В это время неожиданно налетевший шквал разлучил корабли и погнал их на юго-восток, но еще долго они видели ту же самую землю, тянувшуюся с востока на запад на двести с лишним миль. Однако плохая погода и плачевное состояние здоровья матросов заставили капитана Биско идти по ветру к Вандименовой земле, где лишь несколько месяцев спустя к нему присоединился куттер «Лайвели».

Путешественники много раз наблюдали ослепительный свет южного сияния – чудесное зрелище, которого нельзя забыть.

«Сначала, – рассказывает Биско, – сверкающие отблески южного сияния полыхали над нашей головой в виде великолепных столбов, затем внезапно принимали форму бахромы какого-то гигантского ковра, а мгновение спустя извивались в небе подобно змеям; часто казалось, что этот свет переливается над самыми нашими головами, хотя на самом деле он находился высоко в воздухе».

Гористая, покрытая снегом земля простиралась с востока на запад вдоль 66?30'; к несчастью, подойти к ней ближе чем на десять лье оказалось невозможно, так как повсюду вдоль берега тянулись ледяные поля.

Покинув 14 января 1832 года Вандименову землю, Биско с обоими своими кораблями направился на юго-восток. Морские водоросли, плававшие на поверхности, множество птиц, не улетающих далеко от земли, низкие и густые облака вселяли в Биско уверенность, что вот-вот он откроет какую-нибудь землю; но всякий раз буря мешала ему продолжить поиски. Наконец, 12 февраля на 66°27' южной широты и 84°10' западной долготы снова были замечены в большом количестве альбатросы, пингвины и киты; 15-го вдали на юго-востоке увидели землю; на следующий день выяснилось, что то был остров, которому дали название Аделейд в честь английской королевы. На этом острове на расстоянии примерно одного лье от берега моря возвышались многочисленные пики конусообразной формы с очень широким основанием.

Маршрут экспедиции Биско

В последующие дни удалось убедиться, что остров Аделейд не был изолированным, а входил в состав цепи островков, окаймлявшей какую-то высоко выступавшую из моря землю. Она тянулась на двести пятьдесят миль с востоко-северо-востока на запад-юго-запад и получила название Земля Грейама, а имя Биско было присвоено цепи открытых им островов. На этом архипелаге не удалось обнаружить никаких признаков растений или животных.

Стремясь закрепить свое открытие, Биско 21 февраля высадился на большой остров, чтобы вступить во владение им, и определил положение высокой горы (64°45' южной широты и 66°11' долготы к западу от Парижа), названной им горой Уильяма.

«Мореплаватели находились, — сообщал «Бюллетень Географического общества» за 1833 год, – в глубокой бухте, где вода была так спокойна, что при наличии в ней тюленей ничего не стоило бы загрузить ими оба корабля, ибо приблизиться к краю скал для охоты на них не представляло никакого труда. Глубина бухты была очень значительной, так как почти у самого берега двадцатисаженный лотлинь не достигал дна. Солнце сильно грело, и на всех скалах, расположенных вдоль моря, снег таял; это обстоятельство делало еще более странным полное отсутствие тюленей».

Оттуда Биско направился к Южным Шетландским островам, затем зашел на Фолклендские острова, где погиб куттер «Лайвели», и, наконец, вернулся в Англию.

В награду за свои труды и в поощрение стараний капитан Биско получил большие золотые медали Лондонского и Парижского Географических обществ.

В результате его путешествий возникли оживленные споры относительно существования Южного континента и возможности совершать плавания за пределами первого ледяного барьера, пользуясь в качестве базы уже открытыми островами. Три государства одновременно решили послать экспедиции в Антарктику. Франция поручила начальство над своей экспедицией Дюмон д'Юрвилю, Англия – Джемсу Россу и Соединенные Штаты – лейтенанту Чарлзу Уилксу.

Уилкс был назначен командиром маленькой флотилии, в состав которой входили «Перпойз», два шлюпа – «Винсен» и «Пикок», две шхуны – «Си-Гал» и «Флайинг-Фиш» – и грузовое судно «Релиф». Последнее с грузом продовольствия в трюмах направилось прямо в Рио-де-Жанейро, между тем как остальные корабли сначала зашли на Мадейру и острова Зеленого мыса.

С 24 ноября 1838 года по 6 января 1839 года флотилия стояла в бухте Рио-де-Жанейро, затем совершила переход к Рио- Негро, где простояла шесть дней, и лишь 19 февраля 1839 года прибыла в бухту Орендж-Бей на Огненной Земле.

Здесь экспедиция разделилась: «Пикок» и «Флайинг-Фиш» были отправлены к тому месту, где Кук пересек 60-ю параллель; «Релиф» с естествоиспытателями на своем борту через один из проходов, расположенных к юго-востоку от Огненной Земли, вступил в Магелланов пролив; «Винсен» остался в бухте Орендж-Бей, а «Си-Гал» и «Перпойз» 24 февраля вышли в южные моря. Уилкс произвел съемку Земли Палмера на протяжении тридцати миль до той точки, где ее берег поворачивает на юго-восток, названной им мысом Хоп; затем он посетил Шетландские острова и внес несколько существенных исправлений в их географическое описание.

Проведя тридцать шесть дней в этих негостеприимных краях, оба корабля взяли курс на север. После различных злоключений, в настоящее время не представляющих особого интереса, Уилкс, потеряв «Си-Гал», зашел в Кальяо, посетил архипелаг Туамоту, остров Таити, острова Общества и Мореплавателей и 28 ноября бросил якорь в Сиднее.

29 декабря 1839 года экспедиция снова вышла в море и направилась к югу. Задача заключалась в том, чтобы достигнуть возможно более высокой широты между 160-м и 145-м меридианом к востоку от Гринвича, двигаясь с востока на запад. Кораблям была предоставлена свобода действий, а на случай потери друг друга условились о месте встречи. До 22 января часто наблюдались многочисленные признаки близости земли, и некоторым офицерам мерещилось даже, что они видят ее. Но из их показаний на суде, перед которым Уилксу пришлось предстать по возвращении, вытекает, что члены экспедиции не имели никакой уверенности в существовании южного континента. Лишь по прибытии в Сидней Уилкс, услышав известие о том, что д?Юрвиль открыл материк 19 января, принялся утверждать, что он открыл его в тот же день.

Эти факты зафиксированы в очень убедительной статье, напечатанной гидрографом Досси в «Бюллетене Географического общества».

«Пикок» и «Флайинг-Фиш», потерпев аварии или оказавшись не в состоянии преодолеть бурное море и плавучие льды, повернули на север – 24 января и 5 февраля.

Только «Винсен» и «Перпойз» продолжали трудное плавание до 97° восточной долготы, двигаясь вдоль видимой глазу земли и время от времени приближаясь к ней на расстояние от десяти миль до трех четвертей мили – в зависимости от ширины ледяного припая.

«29 января, – сообщает Уилкс в своем донесении Вашингтонскому Национальному институту, – мы вошли в залив, названный мною бухтой Пайнерс, – единственное место, где мы могли высадиться на голые скалы; но внезапно налетевший шторм, столь обычный в этих морях, отбросил нас от берега. Когда мы выходили из залива, лот показывал глубину в тридцать саженей. Шторм продолжался тридцать шесть часов; после того как нам много раз удалось избегнуть опасности разбиться о льды, мы оказались в шестидесяти милях от залива, в подветренном направлении от него. Так как было весьма вероятно, что открытая нами земля простирается на большое расстояние, я счел более целесообразным следовать вдоль нее к западу, чем возвращаться к заливу Пайнерс, не сомневаясь к тому же, что нам представится случай произвести высадку в каком-нибудь более доступном месте. Однако я обманулся в своих ожиданиях, и сплошной лед все время не давал нам приблизиться к земле. У края ледяного припая мы встретили большие льдины, усеянные глинистыми наносами, обломками скал и камнями; мы смогли набрать такое количество образцов, словно сами отбили их в горах. Покрытая снегом земля была ясно видна во многих местах, и окружавшая нас обстановка почти не оставляла во мне сомнений в том, что замеченные нами отдельные участки суши соединены между собой сплошной линией берега и заслуживают данного нами названия – Антарктический материк. Когда мы достигли 97° восточной долготы, обнаружилось, что ледяные поля отклоняются к северу. Мы следовали вдоль них в этом направлении и очутились в нескольких милях от того места, где Кук в 1775 году был остановлен ледяным барьером».

Залив Пайнерс, где Уилкс подошел к берегу, находился на 140? восточной долготы (137°40' от Парижского меридиана), то есть в том самом месте, где 21 января пристал д'Юрвиль.

30 января с «Перпойз» заметили два корабля д?Юрвиля; американское судно приблизилось к ним на расстояние человеческого голоса, но французские моряки продолжали свой путь, давая понять, что не хотят вступать в какие-либо сношения. Уилкс снова добрался до Сиднея, застал там чинившийся «Пикок» и вместе с ним направился в Новую Зеландию, оттуда на Тонгатабу, затем на острова Фиджи, где туземцами были умерщвлены два молодых офицера из числа участников экспедиции. Острова Дружбы, Мореплавателей, Сандвичевы, устье реки Колумбия на западном берегу Америки; проливы Адмиралтейства и Педжет, остров Ванкувер, Марианские острова, Манила, Сулу, Сингапур, Зондские острова, остров Святой Елены, Рио-де-Жанейро – таковы были многочисленные этапы этого длинного путешествия, окончившегося 9 июня 1842 года в Нью-Йоркской гавани после плавания, длившегося три года и десять месяцев.

Результаты во всех областях знания были значительные, и это первое в истории молодой республики Соединенных Штатов кругосветное путешествие следует признать вполне успешным.

Несмотря на весь интерес, который представляет подробный отчет об экспедиции, а также специальные дополнения к нему, принадлежащие перу ученых Дана, Гульда, Пиккеринга, Грея, Кессина и Бреккинриджа, мы вынуждены оставить без внимания все, что касается уже изученных стран. Этот обширный труд имел по ту сторону Атлантического океана большой успех, что вполне понятно для страны, насчитывающей лишь небольшое количество официальных исследователей.

Одновременно с Уилксом в начале 1839 года капитан китобойного судна «Элизабет-Скотт» Джон Баллени внес свой вклад в дело изучения антарктических земель.

Выйдя с острова Кэмпбелл, расположенного к югу от Новой Зеландии, он 7 февраля очутился на 67°7' южной широты и 164°25' западной долготы к западу от Парижского меридиана. Затем он направился к западу и двумя днями позже, обнаружив на пути многочисленные признаки близости земли, увидел на юго-западе какую-то темную полосу; к шести часам вечера уже нельзя было сомневаться, что это земля. То оказались три довольно больших острова, самый западный из которых был длиннее других. Они получили название островов Баллени. Как легко можно догадаться, капитан принял меры к тому, чтобы пристать, но путь к островам преграждали льды, и среди них не оказалось никакого прохода. Пришлось удовольствоваться лишь определением координат центрального острова – 66°44' южной широты и 162°25' западной долготы.

1 февраля на западе-юго-западе были снова замечены высокие берега покрытой снегом земли; на следующий день до нее оставалось не больше десяти миль. Корабль приблизился к ней, затем спустили шлюпку. Полоска берега шириной в три–четыре фута у подножия отвесных неприступных утесов оказалась непригодной для высадки, и пришлось выкупаться по пояс для того, чтобы собрать несколько образцов лавы, ибо этот остров вулканического происхождения и над его горами поднимается султан дыма.

Еще раз, 2 марта, на 65-й параллели и 120°24' западной долготы с палубы «Элизабет-Скотт» были замечены признаки новой земли. На ночь легли в дрейф, а наутро сделали попытку продвинуться на юго-запад. Но преодолеть ледяной припай оказалось невозможным. Эта новая земля получила название Берега Сабрина. Баллени пришлось снова взять курс на север, и его открытия свелись к этим, хотя и не полным, но достоверным сведениям.

Пришлось выкупаться по пояс

В 1837 году, в то время, когда Уилкс отправлялся в экспедицию, о которой мы только что рассказывали, капитан Дюмон д'Юрвиль представил морскому министру новый проект кругосветного путешествия. Услуги, оказанные им в 1819–1821 годах во время гидрографической кампании, в 1822–1924 годах во время плавания на «Кокий» вместе с капитаном Дюперре, наконец в 1826-1829 годах на «Астролябии», его научные труды и опыт давали ему полное право изложить правительству свои взгляды на то, что следует предпринять для пополнения сведений, собранных им самим и другими мореплавателями о недостаточно исследованных, но очень важных с точки зрения гидрографии, торговли и науки, краях.

Министр не замедлил одобрить предложение Дюмон д'Юрвиля и принял все меры к тому, чтобы обеспечить его просвещенными сотрудниками, на которых можно было бы положиться.

В распоряжение д'Юрвиля предоставили два корвета, «Астролябию» и «Зеле» («Ревностный»); на них погрузили все запасы, необходимость которых была установлена в результате ряда экспедиций последних лет, совершенных французскими мореплавателями. Из числа сопровождавших д'Юрвиля офицеров многие впоследствии достигли высших чинов; то были Жакино, командир «Зеле», Куван-Дебуа, Дюбузе, Тарди де Монттравель и Периго, чьи имена хорошо известны всем, кто знаком с историей французского флота.

Инструкции, полученные начальником экспедиции от вице-адмирала Розамеля, отличались от инструкций, дававшихся его предшественникам, в том отношении, что ему предписывалось продвигаться к Южному полюсу до тех пор, пока не воспрепятствуют льды. Кроме того, д?Юрвиль должен был завершить огромную работу, начатую им в 1827 году на островах Фиджи, затем исследовать Соломоновы острова, а после стоянок в Австралии в устье реки Суон и в Новой Зеландии посетить острова Чатам и часть Каролинского архипелага, исследованную Литке; после этого ему надлежало направиться к Минданао, на Борнео, в Батавию и оттуда вернуться во Францию через мыс Доброй Надежды.

Инструкции заканчивались чрезвычайно интересными соображениями, свидетельствовавшими о дальновидных взглядах правительства.

«Его величество.- писал адмирал Розамель, – имеет в виду не только прогресс гидрографии и естественных наук; королевская забота об интересах французской торговли и о развитии инициативы наших судовладельцев заставляет его с более широкой точки зрения подойти к задачам вашей экспедиции и к ожидаемым от нее результатам. Вам предстоит посетить множество пунктов, изучение которых чрезвычайно важно для определения ресурсов, какие могут быть использованы нашими китобойными судам. Вы должны собрать все возможные сведения, чтобы, руководствуясь ими, они с большим успехом могли совершать свои плавания. Вы будете заходить в гавани, где уже завязаны торговые отношения и где появление военного корабля может оказать благотворное действие, и в другие места, в которых изделия нашей промышленности, возможно, найдут себе рынки сбыта, до сих пор не известные и о которых по возвращении вы сможете сообщить ценные данные».

Лун Филипп лично пожелал Дюмон д'Юрвилю успеха, а Академия Моральных наук и Географическое общество проявили живейший интерес к его начинанию. К сожалению, нельзя этого сказать об Академии наук – несмотря на то, что в течение двадцати с лишним лет капитан д'Юрвиль не переставал заботиться о пополнении богатств Естественноисторического музея.

«Было ли это результатом кастовой замкнутости или предубеждения против меня, – писал д'Юрвиль, – но руководство Академии наук проявило мало внимания к готовившейся экспедиции, и выражения, примененные при составлении инструкций, были по меньшей мере так холодны, как будто предназначались для человека, академии совершенно неизвестного».

Приходится сожалеть, что среди самых ярых противников этой экспедиции находился знаменитый физик Aparo, открытый враг полярных исследований.

Иначе отнеслись ученые других стран; в первую очередь следует назвать Гумбольдта и Крузенштерна, которые прислали д'Юрвилю поздравления по поводу новой экспедиции и выразили уверенность в том, что она окажет науке большие услуги.

После многочисленных задержек, связанных с оснащением кораблей, которые должны были доставить в Бразилию принца Жуэнвиля, корветы «Астролябия» и «Зеле» смогли, наконец, 7 сентября 1837 года покинуть Тулон. В последний день того же месяца они бросили якорь в гавани «Санта-Крус» на острове Тенерифе. Д'Юрвиль остановился здесь, а не на островах Зеленого мыса, по той причине, что рассчитывал раздобыть вино. а также для того, чтобы произвести наблюдения над силой элементов магнитного поля и определения высот; его упрекали за невыполнение этих работ в 1826 году, хотя все прекрасно знали, что в то время он не был в состоянии это сделать.

Несмотря на нетерпение, с каким молодые офицеры ждали возможности повеселиться на берегу, им пришлось подвергнуться четырехдневному карантину, незадолго до того установленному из-за слухов о нескольких случаях чумы, наблюдавшихся в Мар- сельском порту. Мы не будем подробно останавливаться на восхождении на вершину пика, совершенном Дюбузе, Куваном и Дюмуленом; достаточно будет привести несколько восторженных фраз Кувана Дебуа:

«Добравшись до подножия остроконечной вершины. – рассказывает офицер, – мы в течение часа карабкались по пеплу и осколкам камней и, наконец, достигли желанной цели – самой высокой точки этого чудовищного вулкана. Дымящийся кратер предстал пред нашими глазами в виде полого полушария, курящегося серой, усеянного обломками пемзы и камней; кратер имел в диаметре около четырехсот метров, в глубину – сто метров. Термометр, показывавший в десять часов утра 5° в тени, лопнул, когда его положили на землю около отверстия, откуда вырывались сернистые пары. По краям и внутри кратера имеется множество фумарол, из которых выделяется самородная сера, образующая нижнюю часть вершины. Скорость движения паров настолько велика, что временами слышны взрывы. Земля сильно раскалена, и местами на ней невозможно простоять даже несколько секунд. Оглянитесь теперь вокруг себя, посмотрите на три горы, нагроможденные одна на другую, – не правда ли. это дело рук великанов, пытавшихся взобраться на небо? Вообразите себе огромные потоки лавы, расходящиеся от одной точки и образующие корку, которую несколько веков назад вы не могли бы безнаказанно попирать ногами. Посмотрите вдаль на Канарские острова, рассеянные здесь и там по океану, разбивающемуся о берега того острова, на вершине которого стоите вы, вы – пигмеи!.. Посмотрите, и вы будете вознаграждены за труды, понесенные вами для того, чтобы подняться на 3704 метра выше уровня моря, куда вас привело восхищение пред величественными картинами природы!»

К этому описанию нужно добавить еще несколько слов. Наши исследователи убедились, что на вершине пика свет звезд ярче, звук распространяется с большей легкостью; кроме того, они ощутили онемение конечностей и довольно сильную головную боль – хорошо известные симптомы так называемой «горной болезни».

В то время как часть руководителей экспедиции совершала эту научную экспедицию, многие офицеры осматривали город, к числу достопримечательностей которого можно отнести лишь довольно невзрачное место общественных прогулок, называемое Аламеда, и францисканскую церковь. Окрестности представляют значительный интерес своими любопытными акведуками, по которым вода поступает в город, и лесом Мерседес, по мнению д'Юрвиля, заслуживающим скорее название вырубки, так как в нем теперь можно увидеть только кусты и папоротники.

Жители острова на вид жизнерадостны, но отличаются исключительной ленью; они не пьяницы, но ужасно неопрятны и легкость нравов среди них беспримерна.

12 октября оба корабля вышли в море, чтобы как можно скорее достичь полярных областей. Чувство человеколюбия заставило д'Юрвиля зайти в Рио-де-Жанейро. Состояние одного гардемарина, с самого начала плавания» страдавшего легочной болезнью, со дня на день ухудшалось, и пребывание среди льдов, вероятно, ускорило бы его конец; это и побудило командира изменить маршрут.

Оба корабля 13 ноября стали на якорь не в бухте Рио-де- Жанейро, а на рейде и задержались там лишь на один день, то есть ровно на то время, какое потребовалось для того, чтобы высадить на берег молодого Дюпарка и закупить немного свежих продуктов. Затем они продолжали путь на юг.

С давних пор д'Юрвилю хотелось исследовать Магелланов пролив; его интересовала не только гидрография, ибо после тщательной съемки, произведенной английским капитаном Кингом (начатая им в 1826 году, она была закончена лишь в 1834 году Фиц-Роем), там оставалось не так уже много работы; его прельщала надежда собрать новые сведения из области естественных наук.

Разве не было бы в высшей степени интересно проверить, действительно ли существуют те постоянно возникающие препятствия, те резкие перемены ветра, все те опасности, о которых сообщали старинные мореплаватели?

А разве не принесло бы удовлетворения, если бы удалось собрать точные и обстоятельные данные о знаменитых патагон- цах, о которых ходит столько легенд и ведется столько споров?

К тому же еще одно сображение говорило в пользу стоянки в бухте Пуэрто-Хамбре, куда д'Юрвиль собирался зайти, вместо острова Эстадос. Перечитывая донесения исследователей, совершивших плавания в Южном океане, командир пришел к убеждению. что лучшим периодом для успешного подступа к полярным районам является конец января и февраль. Только в эти несколько недель полностью сказывается потепление и не приходится бесцельно подвергать команду тяготам и опасностям, возникающим при плавании в неподходящее время года.

Как только решение было окончательно принято, д'Юрвиль сообщил о своих новых намерениях капитану Жакино и сразу же пустился в путь к проливу. 12 декабря оба корвета находились в виду Кабо-Вирхенес, и Дюмулен с помощью молодых офицеров приступил на ходу корабля к серии превосходных гидрографических съемок.

Во время трудного плавания по проливу, д'Юрвиль проявил в равной мере смелость и хладнокровие, способность быстро ориентироваться и присутствие духа (по отношению к нему применялись именно эти выражения) и заставил полностью изменить мнение о себе многих матросов, которые, видя его в Тулоне тяжело ступающим, больным подагрой, наивно восклицали: «О! С этим стариком мы далеко не уедем!»

Но когда благодаря постоянной бдительности командира пролив был благополучно пройден, настроение моряков так резко изменилось, что они повторяли:

«Это не человек, а дьявол. Он вел нас вдоль самых скал, рифов и берегов, словно всю жизнь свою только так и плавал! А мы-то думали, что он одной ногой в могиле!»

Здесь уместно будет сказать несколько слов о стоянке в бухте Пуэрто-Хамбре.

Высадка на берег была нетрудной; на нем имеется прекрасный источник и дрова в изобилии. На прибрежных скалах водятся в большом количестве съедобные моллюски – морские улитки, трубороги, а из растений в пищу можно употреблять сельдерей и разновидность одуванчиков, пригодную для салата. Другим богатым источником пропитания в этой бухте является рыбная ловля; в течение всего времени стоянки ловля неводом, сетью и удочкой снабжала экипаж вполне достаточным количеством морской корюшки, голавлей и вьюнов.

«Когда я собирался вернуться на корабль, – рассказывает д'Юрвиль, – боцман передал мне маленький бочонок, который нашли висевшим на дереве у самого берега, а рядом на столбе была надпись по-английски: «Почтовое отделение». Увидев, что в бочонке находятся бумаги, я взял его на корабль и ознакомился с ним. Это были записки капитанов, проходивших Магеллановым проливом, о времени их прохода и условиях плавания, кое-какие советы тем, кто окажется здесь после них, письма в Европу и в Соединенные Штаты. По-видимому, впервые идея создания такой почтовой конторы под открытым небом пришла в голову американскому капитану Каннингхему, который в апреле 1833 года воспользовался просто подвешенной к дереву бутылкой; его соотечественник Уотер-Хауз в 1835 году придумал полезное добавление в виде столба с надписью. Наконец, английский капитан Керрик, командир шхуны «Мэри-Энн» из Ливерпуля, в марте 1837 года прошел пролив, направляясь в Сан- Блас в Калифорнию; он побывал здесь и на обратном пути 29 ноября 1837 года, то есть за шестнадцать дней до нас; это он заменил бутылку бочонком и предложил мореплавателям в будущем пользоваться им для писем, которые они пожелали бы отправить в различные страны. Я решил еще больше усовершенствовать эту полезную и остроумную при всей своей простоте идею, устроив настоящую почтовую контору на возвышенной точке полуострова; ее вывеска должна была быть написана такими буквами, чтобы привлечь внимание мореплавателей, не предполагающих заходить в Пуэрто-Хамбре; любопытство заставит их послать шлюпку, чтобы обследовать ящик, прибитый к столбу. По всей вероятности, мы должны были оказаться первыми, кому придется воспользоваться плодами этой выдумки, и наши семьи будут приятно удивлены, получив от нас известия с дикой и необитаемой земли в то время, когда мы будем двигаться к полярным льдам».

В часы отлива устье реки Седжер, впадающей в бухту Пуэр- то-Хамбре, становится недоступным из-за песчаных отмелей; в трехстах метрах дальше равнина переходит в огромное болото, из которого выступают толстые стволы деревьев – гигантских мертвецов, побелевших от времени и принесенных сюда разливом реки в период особенно сильных дождей.

Вдоль поймы реки растет прекрасный лес, но попасть в него мешает колючий кустарник. Чаще всего попадаются здесь бук, вышиной от двадцати до тридцати метров и около метра в диаметре, и разновидность барбариса. Самый большой бук, виденный д'Юрвилем, имел пять метров в обхвате и примерно пятьдесят метров в вышину.

К сожалению, на этом берегу не встречаются ни млекопитающие, ни земноводные, ни речные или наземные моллюски; один – два вида птиц, да лишайники и мхи – вот все, чем может поживиться здесь естествоиспытатель.

Ялбот[155] с большой группой офицеров поднялся вверх по течению Седжера, пока не был остановлен мелководьем в семи с половиной милях от устья. Было установлено, что при впадении в море река имеет в ширину около тридцати или сорока метров.

«Трудно вообразить, – рассказывает де Монтравель, – более живописные картины, чем те, что открывались нашим взорам при каждом изгибе реки. Повсюду восхитительный беспорядок, который невозможно искусственно создать, причудливое нагромождение деревьев, сломанных веток, обросших мхом стволов, тесно переплетавшихся между собой».

В общем стоянка в Пуэрто-Хамбре оказалась очень удачной; дрова и пресную воду заготовили без всякого труда; произвели ремонтные работы, заново разместили грузы; сделали много наблюдений – физических, метеорологических, над приливами и отливами, гидрографических; наконец собрали богатые естественноисторические коллекции, представлявшие тем больший интерес, что эти неисследованные края совершенно не были отображены в различных французских музеях.

Стоянка в Пуэрто-Хамбре

«Небольшое количество растений, собранных Коммерсоном, и сохранившихся в гербарии Жюсье, – говорится в отчете, – представляло собой все, что было известно о природе этих мест».

28 декабря 1837 года подняли якорь, так и не увидев ни одного патагонца, встречи с которыми офицеры и матросы ожидали с живейшим любопытством.

Случайности мореплавания заставили оба корвета вскоре вновь остановиться в бухте Галан; ее берега, поросшие прекрасными деревьями, прорезаны потоками, образующими на некотором расстоянии от моря великолепные водопады вышиной в пятнадцать – двадцать метров. Эта стоянка не пропала даром для науки, так как удалось собрать множество новых видов растений и произвести съемку как этой бухты, так и соседних заливов. Однако командир, боясь упустить благоприятное время года, отказался от намерения пройти через западный выход пролива и решил вернуться назад, чтобы повидать патагонцев, прежде чем направиться в полярные области.

Залив Сен-Никола, который Бугенвиль назвал заливом Французов, представлял взорам гораздо более приятное зрелище, чем бухта Галан, где моряки провели 1 января 1838 года. Офицеры под руководством Дюмулена довели до успешного конца гидрографическую съемку залива Сен-Никола.

Была послана шлюпка на мыс Ремаркабль, где, по сообщению Бугенвиля, он видел окаменелые раковины; это оказались лишь мелкие желваки, заключенные в пласте известняка, занимавшего весь склон от самого берега моря до вышины примерно в пятьдесят метров.

Интересные наблюдения были произведены также с термометром, опущенным на глубину двухсот девяноста саженей, но на расстоянии меньше двух миль от берега не достигшим дна. В то время как на поверхности температура равнялась девяти градусам, внизу она оказалась равной двум; трудно предположить, чтобы течения, приносящие воду двух океанов, могли проходить так глубоко, а потому были все основания думать, что такая температура свойственна этой глубине. Затем корабли приблизились к Огненной Земле, где Дюмулен продолжил съемки. Низкая, открытая, усеянная скалами, которые мог ли служить ориентирами, Огненная Земля в этом месте представляет для мореплавателя не так много опасностей. Корабли миновали острова Магдалена и Элизабет, бухту Оази, где в подзорную трубу можно было различить многолюдное стойбище патагонцев, и бухту Пекет, где «Астролябия» на глубине трех саженей наскочила на подводную скалу.

«В то мгновение, когда мы заметили, что киль нашего корабля цепляется за камни, – рассказывает Дюмон д'Юрвиль,- среди экипажа возникло минутное замешательство, даже тревога, и уже послышались отдельные крики. Твердым голосом я призвал к молчанию и, ничем не обнаруживая своего беспокойства по поводу происходившего, воскликнул: «Пустяки, вы еще не то Увидите!» Впоследствии наши матросы не раз вспоминали эти слова. Для капитана гораздо важнее, чем обычно думают, сохранять полнейшее спокойствие и высшую степень невозмутимости среди грозных опасностей, даже в том случае, если он считает, что избежать их не удастся».

При подходе к бухте Пекет все очень обрадовались, увидев патагонцев. Офицерам и матросам не терпелось поскорее высадиться на берег. Толпа туземцев верхом на лошадях ожидала у места высадки.

Кроткие и мирные, они охотно отвечали на задаваемые им вопросы. Они спокойно рассматривали все, что им пришлось увидеть, и не обнаруживали особой алчности по отношению к вещам, которые им показывали. Они не проявляли никакой склонности к воровству; во всяком случае, бывая на корабле, они не делали попыток что-либо стащить.

Средний рост их равняется 1 метру 73 сантиметрам или несколько ниже. Ноги и руки у них толстые, округлой формы, но не мускулистые, а кисти рук и ступни изумительно маленькие. Самой характерной чертой в их внешности является нижняя часть лица, между тем как лоб низкий и скошенный. Удлиненные и узкие глаза, довольно сильно выдающиеся скулы, приплюснутый нос придают им изрядное сходство с монголами.

Все в патагонцах говорит о вялости и лени, ничто не намекает на силу и ловкость. При виде того, как они – с падающими до плеч волосами – сидят на корточках, идут или стоят, можно скорее принять их за женщин из гарема, чем за стойких людей, привыкших переносить любую непогоду и бороться за существование в очень тяжелых условиях. Когда они лежат, растянувшись на шкурах среди собак и лошадей, самое любимое занятие их состоит в поисках и поедании паразитов, водящихся у них в изобилии. Они настолько не любят ходить, что садятся на лошадь и едут за ракушками к берегу, до которого не больше пятидесяти- шестидесяти шагов.

Среди туземцев жил один белый, имевший жалкий, истощенный вид; он утверждал, что родился в Соединенных Штатах, но по-английски говорил очень плохо, и в нем не трудно было признать швейцарского немца.

Нидергаузер – такова была его фамилия – уехал в Соединенные Штаты в надежде разбогатеть; но так как счастье ему не улыбнулось, он польстился на заманчивые обещания одного тюленепромышленника, набиравшего экипаж для своего судна.

С семью товарищами и запасом провизии он, по обыкновению, был высажен на один из пустынных островов Огненной Земли, чтобы охотиться на тюленей и выделывать их шкуры.

Четыре месяца спустя снова пришла шхуна, погрузила шкуры, оставила охотникам новые запасы и… больше не возвращалась. Затонуло ли судно или капитан бросил своих матросов на произвол судьбы, – этого никто не мог знать.

Когда все сроки прошли, несчастные, оказавшиеся без съестных припасов, сели в шлюпку и достигли Магелланова пролива. Вскоре они встретили патагонцев. Нидергаузер остался с ними, а остальные продолжали свой путь. Очень хорошо принятый туземцами, он вел такое же существование, как и они, набивая себе желудок, когда охота бывала удачной, затягивая пояс и питаясь одними кореньями в периоды голодовки.

Устав от этой жалкой жизни, Нидергаузер умолял д'Юрви- ля взять его на корабль, уверяя, что он больше не выдержит и месяца подобных лишений. Капитан согласился и взял его в качестве пассажира.

За три месяца жизни среди патагонцев Нидергаузер немного ознакомился с их языком, и д'Юрвиль воспользовался этим, чтобы записать перевод на язык патагонцев большей части слов своего сравнительного словаря всех языков.

Военный наряд огнеземельцев состоял из шлема вываренной кожи, украшенного медными пластинками и с пучком петушиных перьев наверху, из плаща бычьей кожи, покрашенного в красный цвет и испещренного желтыми полосами, и своеобразного обоюдоострого палаша. Вождь племени, населявшего берега бухты Пекет, согласился, чтобы его нарисовали в военном наряде, что говорило о его превосходстве над своими подданными, которые решительно отказались от этого из боязни какого-то колдовства.

8 января окончательно снялись с якоря и, несмотря на прилив, без особого труда прошли второй узкий выход из бухты. Пройдя две трети Магелланова пролива, корабли взяли курс к полярным водам; по дороге велась съемка всего восточного побережья Огненной Земли, и таким образом был восполнен существенный пробел в гидрографии, так как до тех пор не существовало ни одной подробной карты этого берега.

Остров Эстадос обогнули без всяких происшествий. 15 января французские моряки не без некоторого волнения увидели первые льды, среди которых обоим кораблям вскоре предстояло все время двигаться. В этих местах плавучие ледяные горы сами по себе не являются наиболее опасными врагами; туман – густой туман, сквозь который ничего не могут различить самые зоркие глаза – вскоре окутывает оба корабля, сковывает их движения и каждое мгновение угрожает, хотя бы они лежали в дрейфе, столкновением с какой-нибудь из страшных глыб. Температура понижается; у поверхности воды термометрограф показывает всего два градуса, а в глубине температура воды ниже нуля. Вскоре начинает падать хлопьями мокрый снег. Все говорит о том, что путешественники окончательно вступают в антарктические моря.

Исследовать остров Кларенс и Южные Оркнейские острова невозможно; все время уходит на маневрирование, чтобы избежать столкновения с ледяными глыбами.

20 января в полдень корабли находятся на 62°3' южной широты и 49°56' западной долготы. Недалеко оттуда к востоку Поуэлл встретил сплошные «ледяные поля». Вскоре показывается огромный айсберг длиной в два километра, вышиной в шестьдесят шесть метров, почти вертикально выступающий из воды; при определенном освещении его легко можно было принять за землю. Бесчисленные киты и пингвины плавают вокруг кораблей, над которыми все время кружат белые буревестники. 21-го наблюдения показывают 62?53' южной широты, и д'Юр- виль рассчитывает в ближайшее время достигнуть 65-й параллели, как вдруг в три часа ночи ему сообщают, что путь прегражден сплошным льдом, сквозь который пробиться, по-видимому, невозможно. Немедленно меняют галс и берут курс на восток, подвигаясь очень медленно, так как ветер стих.

«Поэтому, – говорится в отчете, – у нас было достаточно времени, чтобы в полной мере насладиться чудесным зрелищем, представшим пред нашими глазами. Суровое и непередаваемо грандиозное, превосходящее всякую фантазию, оно невольно наполняло сердце каким-то чувством страха; нигде человек так живо не ощущает сознания своего бессилия… Это какой-то новый мир, раскрывающийся перед его взором, но мир неподвижный, мрачный и молчаливый, в котором все угрожает уничтожением его власти. Здесь, если бы человек, на свое несчастье, оказался в одиночестве, предоставленный самому себе, никакая помощь, никакое утешение, никакой проблеск надежды не смогли бы облегчить ему последние минуты. При этой мысли невольно вспоминается знаменитая надпись на вратах Дантова ада:

«Laschiate ogni speranza, vo? ch'entrate» («Оставьте всякую надежду, входящие сюда» (итал.))

Тогда д'Юрвиль приступает к очень интересней работе, которая при сопоставлении с другими исследованиями такого же рода могла бы оказаться крайне полезной. Он отдает приказ произвести точную съемку границ сплошного льда. Если бы все мореплаватели один за другим проделали то же самое, мы имели бы ценные сведения о скорости и направлении движения южных льдов, о чем до сих пор еще так мало известно.

22-го, обогнув один из выступов, д'Юрвиль убеждается, что сплошной лед тянется на юго-юго-запад, затем на запад. В этих местах мореплаватели видят какую-то высокую, бугристую землю. Дюмулен приступает к съемке, д'Юрвиль полагает, что перед ними Новая Южная Гренландия Морреля, как вдруг земля начинает менять свои очертания и таять на горизонте.

24-го оба корвета проходят полосу плавающих льдин и достигают открытой воды, где лед растаял. Но вскоре проход суживается, льдины становятся многочисленнее, и приходится сделать поворот, чтобы не оказаться затертыми.

Однако все указывает на то, что кромка сплошного льда начала разрушаться; от айсбергов с ужасающим грохотом отрываются глыбы, лед тает, и по нему текут небольшие струйки воды; море очищается от льда; значит, время еще не упущено, и Феннинг прав, утверждая, что в эти широты не следует забираться раньше февраля.

Тогда д'Юрвиль решает взять курс на север и попытаться достичь Южных Оркнейских островов, карта которых была далеко не полной и не точной. Командир хотел заняться съемкой этого архипелага и провести там несколько дней, прежде чем снова повернуть на юг, чтобы очутиться в приполярных широтах в то же время года, что и Уэдделл.

В течение трех дней д'Юрвиль шел вдоль северных берегов архипелага, не имея возможности к ним пристать; затем до 4 февраля он снова двигался на юг и на 62°20' южной широты и 39 28' восточной долготы опять очутился у границы сплошного льда.

За несколько минут до полудня было обнаружено что-то вроде прохода, и оба корабля наудачу устремились в него. Этот смелый маневр оказался успешным, и, несмотря на сильный снегопад, они смогли добраться до своеобразного маленького водоема, шириной едва в две мили, окруженного со всех сторон высокой стеной льда.

Пришлось пришвартоваться к льдине. Когда был отдан приказ приготовиться к отдаче якоря, один юный матрос с «Зеле» наивно воскликнул:

«Разве здесь поблизости есть какая-нибудь гавань? Я не думал, что среди льдов имеются жители!»

Впрочем, в этот момент на борту обоих кораблей все были в восторженном и веселом настроении. Молодые офицеры с «Зеле» явились на «Астролябию», чтобы осушить чашу пунша с товарищами. Лежа на койке, командир слышал, как они шумновыражали свое удовольствие. Но ему создавшееся положение не представлялось особенно радостным. Он считал свой поступок очень неблагоразумным. Запертые в тупике, они могли выйти из него только тем же путем, каким воспользовались для входа, а сделать это удастся лишь в том случае, если ветер будет дуть с кормы.

Действительно, в одиннадцать часов д'Юрвиля разбудили сильные удары и какие-то скрежещущие звуки, словно корвет задел за подводные скалы. Командир поднялся на палубу и увидел, что «Астролябия», увлекаемая течением, очутилась среди льдин и подвергалась ударам со стороны тех ледяных глыб, которые двигались быстрее, чем она.

Когда наступил день, моряки обнаружили, что они окружены льдами. Лишь к северу небольшая темно-синяя полоска указывала свободное море. Командир приказал двигаться в этом направлении, но густой туман немедленно окутал оба корвета. Как только туман рассеялся, перед ними оказался сплошной ледяной барьер, за которым до самого горизонта простиралось совершенно чистое море.

Д'Юрвиль тотчас же решил пробить себе путь; он отдал необходимые распоряжения, и «Астролябия» со всей скоростью, на какую была способна, устремилась на препятствие. Корвет пробился сквозь лед на две – три длины своего корпуса, затем остановился. Тогда матросы спустились на льдины; вооруженные кайлами, ломами, пешнями[156] и пилами, они весело принялись прокладывать себе дорогу.

Они уже почти пробили эту часть ледяного поля, когда ветер переменился, почувствовалось волнение открытого моря, и, по совету всех офицеров, «Астролябию» пришлось снова провести на старое место среди льдов, так как можно было опасаться, что при усилении ветра ее прижмет к ледяной кромке и разобьет волнами и плавучими льдинами.

Оба корвета прошли двенадцать – пятнадцать миль, что не принесло им никакой пользы, как вдруг взобравшийся на ванты офицер заметил на востоко-северо-востоке разводье. Корабли немедленно двинулись в ту сторону; но и на этот раз пробиться оказалось невозможным и с наступлением ночи пришлось пристать к большой льдине. Ужасный треск, не дававший прошлой ночью спать командиру, возобновился с такой силой, что, казалось, корвет не продержится до утра.

После совещания с капитаном «Зеле» д'Юрвиль все же взял курс на север; но прошел еще один день, не внеся никакого изменения в положение кораблей; назавтра повалил густой мокрый снег и волнение так усилилось, что ледяные поля, в которых были затерты суда, пришли в движение.

Требовалось внимательней, чем когда-либо, следить за льдинами, так как разыгравшиеся волны швыряли их на большое расстояние; вокруг руля устроили что-то вроде деревянной клетки, чтобы предохранить его от ударов льдин.

Если не считать нескольких случаев воспаления глаз, вызванных ослепительным блеском снега, состояние здоровья команды оставалось удовлетворительным, и это приносило немалое облегчение командиру, который должен был постоянно находиться начеку. Лишь 9 февраля оба корвета с помощью сильного ветра смогли освободиться из ледового плена и очутились, наконец, в совершенно чистом море. Они прошли вдоль края антарктических льдов двести двадцать пять миль.

По счастливой случайности, оба корабля не получили никаких повреждений, если не считать мелких поломок рангоута и потери значительной части медной обшивки; впрочем, воды в их трюмах от этого не прибавилось.

На следующий день проглянуло солнце и дало возможность произвести наблюдения, которые показали 62°9' южной широты и 39°22' западной долготы.

В течение трех следующих дней снегопад не прекращался, было холодно и дул сильный ветер. Стойкая непогода, а также увеличившаяся продолжительность ночей заставили д'Юрвиля отказаться от новых попыток проникнуть дальше на юг. Поэтому, как только он очутился на 62° южной широты и 33°11' западной долготы, в том месте, где Уэдделл в 1823 году мог свободно двигаться, а он встретил лишь непроходимые льды, оба корвета взяли курс на Южные Оркнейские острова.

К тому же целый месяц, проведенный среди льдов и туманов Антарктического океана, отразился на здоровье команды, а дальнейшее продолжение плавания не принесло бы никакой пользы науке.

20-го мореплаватели увидели архипелаг; и на этот раз льды вынудили д'Юрвиля двигаться вдоль его северных берегов; но ему удалось послать на остров Уэдделл две шлюпки, которые привезли богатую геологическую коллекцию, несколько образцов лишайников, штук двадцать пингвинов и белых ржанок.[157]

25 февраля был замечен остров Кларенс, самый восточный в Южном Шетландском архипелаге, очень высокий, с отвесными берегами, повсюду, за исключением узкой полосы вдоль моря, покрытый снегом; затем направились к острову Элифант, во всех отношениях похожему на первый, но усеянному остроконечными горами, выделявшимися черными пирамидами над снежными и ледяными равнинами. Один за другим были пройдены покрытые снегом островки, на которых не видно было ни одного уголка, где мог бы обосноваться человек. Далее корабли миновали небольшой вулканический остров Бриджмен; две шлюпки с естествоиспытателями тщетно пытались пристать к нему.

«Почва здесь. – говорится в отчете, – обычно красноватая, напоминающая своим цветом обожженный кирпич; местами виднелись серые пятна, по всей вероятности говорившие о наличии пемзы или затвердевшего пепла. На побережье здесь и там были раскиданы большие черноватые глыбы лавы. Впрочем, настоящего кратера на этом островке нет, но вдоль западного края, большей частью у самого его основания, из земли выделяются густые клубы дыма; на северном берегу острова видны еще две фумаролы на высоте десяти – двенадцати метров над уровнем моря. Их совершенно незаметно ни на восточном, ни на южном берегах, ни на вершине, имеющей однообразную округлую форму. По-видимому, весь остров недавно претерпел какие-то серьезные изменения; об этом говорило то обстоятельство, что в настоящее время он совершенно не походил на описание, сделанное Поуэллом в 1822 году».

Вскоре д'Юрвиль снова взял курс на юг и 27 февраля заметил на юго-востоке длинную полосу земли, пристать к которой ему помешали туман и густой мелкий снег. В это время мореплаватели находились на параллели острова Хоп и на 62°57' западной долготы. Они подошли к увиденной земле очень близко и произвели съемку сначала низменного острова, который назвали Землей Жуэнвиля, а затем несколько дальше на юго- запад большого гористого острова, которому дали название Земли Луи-Филиппа (северо-восточный выступ Земли Грейама); между ними среди своего рода пролива, забитого льдами, находился еще один остров, получивший название Розамель.

«В это время, – рассказывает д'Юрвиль, – горизонт проясняется, и мы можем рассмотреть рельеф Земли Луи Филиппа. Теперь она тянется перед нашими глазами от горы Брансфилд на севере (72° западной долготы) по направлению к юго-юго-западу, где теряется за горизонтом. От горы Брансфилд до южного края эта земля представляет собой довольно однообразное высокое плато, покрытое огромным ледником без заметных неровностей. Но на юге местность повышается и образует красивую остроконечную вершину (гора Жакино), на вид кажущуюся не ниже, а может быть и выше Брансфилда; дальше тянется цепь гор, заканчивающаяся на юго-западе самой высокой вершиной. Впрочем, оптический эффект снега и льда, а также отсутствие каких-либо ориентиров для сравнения способствуют значительному преувеличению этих пиков. На самом деле, измерения, сделанные Дюмуленом, установили, что все горы, казавшиеся нам тогда гигантскими и сравнимыми по меньшей мерс с Альпами и Пиринеями, на самом деле имели очень небольшую высоту. Так, гора Брансфилд была вышиной в 632 метра, гора Жакино – 648 метров и. наконец, последняя, самая высокая гора д'Юрвиль – 931 метр. За исключением островков, лежавших перед обширной землей, и нескольких отдельных точек, не покрытых снегом, вся остальная поверхность представляет собой сплошной лед. При таких условиях можно установить истинную конфигурацию не самой земли, а лишь покрывающей ее ледяной коры».

1 марта измерение глубины показало всего 180 саженей. Дно каменистое, местами крупнопесчаное. Температура воды у поверхности 1,9°, на глубине 0,2°. 2 марта в открытом море у Земли Луи-Филиппа был замечен остров, получивший название Астролябия. Назавтра между землей Луи-Филиппа и высокой скалистой цепью, которая, по мнению д'Юрвиля, является началом архипелага Тринити («Троица»), ранее лишь очень неточно нанесенного на карту, был обнаружен большой залив или, скорее, пролив, названный Орлеанским.

Итак, с 26 февраля до 5 марта д'Юрвиль находился в виду берега, шел вдоль него на близком расстоянии, но из-за непрекращавшихся туманов и дождей не мог двигаться по своему желанию. Однако все говорило о бесспорном потеплении; в полдень температура повышалась до 5° выше нуля; повсюду по льду текли струйки воды, крупные глыбы льда отрывались и с ужасающим грохотом падали в море; наконец, все время дул сильный западный ветер.

Именно из-за ветра д'Юрвиль не смог продолжать свои исследования. Море было очень бурным, часто шли дожди, туман не рассеивался. Мореплавателям пришлось уйти от этого опасного берега и направиться к северу; начиная со следующего дня. они приступили к съемке самых западных из Южных Шетландских островов.

После того д'Юрвиль взял курс к бухте Консепсьон. Переход был очень тяжелым, так как, несмотря на все принятые меры предосторожности, экипаж обоих корветов, и в особенности «Зеле», неимоверно страдал от цинги. Во время этого плавания д'Юрвиль произвел измерения высоты волн; они послужили ответом на упреки в баснословном преувеличении, которые делались ему после того, как он сообщил о виденных им на отмели Эгюий стофутовых волнах.

Для того, чтобы не могли усомниться в правдивости результатов новых наблюдений, д'Юрвиль с помощью своих офицеров измерил волны, высота которых по вертикали равнялась одиннадцати с половиной метрам и которые имели от вершины до нижней точки не меньше шестидесяти метров, что дает общую длину отдельной волны в сто двадцать метров. Эти измерения опровергли иронические замечания Apaгo, который, сидя у себя в кабинете, не допускал мысли, чтобы волна могла подняться выше пяти – шести метров. Не приходится ни минуты сомневаться в правильности измерений, произведенных мореплавателями на месте, хотя бы их результаты противоречили мнению знаменитого, но небеспристрастного физика.

7 апреля 1838 года оба корвета бросили якорь в бухте Талькауано. Здесь моряков ждал отдых, в котором особенно нуждались сорок больных цингой с «Зеле». Оттуда д'Юрвиль направился в Вальпараисо; затем он пересек всю Океанию и 1 января 1839 года бросил якорь у Гуама; после этого он побывал на Малайском архипелаге, в октябре прибыл в Батавию, затем достиг Тасмании, а оттуда 1 января 1840 года вышел в новую экспедицию в Антарктику.

В то время д'Юрвиль не знал ни о путешествии Баллени, ни об открытии Берега Сабрина. В его намерения входило только совершить рейс к югу от Тасмании, чтобы установить, на какой широте встретятся льды. Пространство между 120° и 160? восточной долготы не было еще исследовано, думал он. Здесь можно рассчитывать сделать какие-нибудь открытия.

Сначала плавание протекало при самых неблагоприятных условиях. Волнение было очень сильное, течения шли на восток, состояние здоровья команды оставляло желать много лучшего, а между тем уже на 58-й параллели все говорило о близости сплошного льда.

Вскоре стало очень холодно; ветер дул теперь с западо- северо-запада, и море утихло – почти верный признак близости или земли, или сплошного льда. Д'Юрвиль склонялся скорее к первому из этих предположений, так как встречавшиеся ледяные поля были очень большие и вряд ли могли образоваться в открытом море. 18 января корабли достигли 64-й параллели, и вскоре стали попадаться громадные остроконечные айсберги, высота которых составляла от тридцати до сорока метров, а длина превышала тысячу метров.

На следующий день, 19 января 1840 года, мореплаватели увидели землю, получившую название Земли Адели. Солнце было жгучее, и казалось, что повсюду льдины разрушаются; многочисленные ручьи появлялись на их вершинах и стекали водопадами в море. Земля имела однообразный вид; покрытая снегом, она тянулась с востока на запад, полого понижаясь к морю. 21-го ветер позволил обоим кораблям приблизиться к земле. Тогда сразу же стали видны глубокие ложбины, которые были прорыты образовавшимися от таяния снегов потоками.

По мере дальнейшего продвижения плавание становилось все более опасным. Айсбергов было столько, что между ними едва оставался проход достаточной ширины, чтобы корветы могли маневрировать.

«Их отвесные стены были намного выше нашего рангоута,- рассказывает д'Юрвиль, – они возвышались над кораблями, казавшимися до смешного маленькими по сравнению с этими громадинами. Зрелище, открывавшееся перед нашим взором, производило одновременно грандиозное и устрашающее впечатление. Можно было подумать, что мы находимся на узких улицах какого-то города великанов».

Вскоре корветы вошли в обширный водоем, образованный берегом и айсбергами, которые они только что обогнули. Земля простиралась, насколько хватало взора, на юго-восток и северо-запад. Она возвышалась примерно на тысячу – тысячу двести метров, но нигде не видно было резко выступающих вершин. Наконец, среди огромной снежной равнины показалось несколько скал. Оба капитана немедленно снарядили шлюпки, дав задание собрать вещественные доказательства сделанного открытия. Вот, что рассказывает один из офицеров, по фамилии Дюбузе, принимавший участие в этой исторической высадке:

«Было около девяти часов, когда, к великой нашей радости, мы сошли на землю в западной части самого западного и самого высокого островка. Шлюпка с «Астролябии» подошла раньше нас; прибывшие в ней люди уже карабкались по крутым склонам утесов. Они согнали с места пингвинов, весьма изумившихся тому, что их так грубо лишили владения островом, где они до сих пор были единственными обитателями… Я немедленно отправил одного из матросов водрузить трехцветный флаг на этой земле, которой не видел и на которую не ступал до нас ни один человек… Животное царство представлено здесь одними только пингвинами. Несмотря на все наши поиски, мы не обнаружили ни одной ракушки. Утесы были совершенно голые, и мы не заметили на них даже следов лишайников. Пришлось удовлетвориться царством минералов. Каждый из нас вооружился молотком и принялся отбивать образцы от скал. Но они оказались гранитными и такими твердыми, что нам удалось отбить лишь мелкие куски. К счастью, обходя центральную высокую часть острова, матросы обнаружили крупные обломки горных пород, отторгнутые морозами, и погрузили их в шлюпки. Рассмотрев внимательно эти обломки, я обнаружил их полное сходство с мелкими кусками гнейса, которые мы нашли в желудке убитого накануне пингвина. Островок, где мы высадились, входил в состав группы из восьми или десяти маленьких островов, имевших закругленные вершины и очень похожих друг на друга по своей форме. Эти острова лежат на расстоянии 500-600 метров от ближайшего берега. На нем мы видели много совершенно голых вершин и мыс, основание которого также не было покрыто снегом… Все эти островки, расположенные очень близко один от другого, составляли, по-видимому, непрерывную цепь, тянувшуюся с востока на запад параллельно берегу».

22 и 23 января продолжалось изучение побережья: но к концу второго дня ледяное поле, представлявшее собой береговой припай, заставило корабли повернуть на север; в это время неожиданно налетел ужасающий снежный шквал, чуть не погубивший их. Корвет «Зеле» потерял часть парусов, но назавтра он снова был рядом со своим спутником.

Пока все это происходило, Земля Адели не исчезала из виду. Однако из-за исключительно упорных восточных ветров д'Юрвиль вынужден был 29 января отказаться от дальнейшего ее исследования. Как раз в этот день был замечен один из кораблей лейтенанта Уилкса. Д'Юрвиль сетует, что последний в своем донесении несправедливо обвинил его в недоброжелательстве, и уверяет, что его маневры, имевшие своей целью вступить в сношения с американцами были неправильно ими истолкованы.

«Прошли те времена, – пишет он, — когда мореплаватели, движимые коммерческими интересами, считали себя обязанными тщательно скрывать свой путь и свои открытия, чтобы избежать конкуренции других государств. Напротив, я был бы счастлив сообщить соперникам о результатах наших открытий в надежде, что эти сведения могли бы оказаться им полезными и послужить к расширению круга географических познаний».

30 января с кораблей увидели огромную ледяную стену, по поводу которой мнения разошлись. Одни считали ее сплошным льдом, не связанным с какой-либо землей; другие – таково было мнение и д'Юрвиля – думали, что этот высокий барьер лежит на твердом основании в виде земли, либо скал, либо даже возвышенных участков морского дна вокруг простирающейся на большое расстояние суши. Этому барьеру, расположенному на 128-м меридиане, дали название Земля Клери.

Офицеры собрали здесь материалы, достаточные для того, чтобы определить местонахождение южного магнитного полюса, но, как впоследствии выяснилось, их результаты не совпали с результатами работ Дюперре, Уилкса и Джемса Росса.

17 февраля оба корвета еще раз бросили якорь у Хобарта в Тасмании.

25-го они снова вышли в море, направились к Новой Зеландии, где закончили гидрографическую съемку, начатую «Уранией», затем достигли Новой Гвинеи; там они установили, что архипелаг Луизиада не отделен никаким проливом от Новой Гвинеи, исследовали самым тщательным образом – среди течений и коралловых рифов, и ценой довольно серьезных повреждений кораблей – Торресов пролив, прибыли на Тимор, а затем после захода на остров Бурбон и остров Святой Елены вернулись в Тулон.

Получив сообщение об экспедиции для открытия новых земель, организованной на такую широкую ногу Соединенными Штатами, английское правительство взволновалось и под давлением ученых обществ решило послать экспедицию в те районы, куда после Кука рисковали забираться только капитаны Уэдделл и Биско.

Капитан Джемс Кларк Росс, назначенный начальником, был племянником знаменитого Джона Росса, исследователя Баффинова залива. Джемс Росс родился в 1800 году и плавал с двенадцатилетнего возраста. В 1818 году он сопровождал своего дядю в его первом путешествии в арктические страны; с 1819 до 1827 года он участвовал под начальством Парри в четырех экспедициях в те же районы, а с 1829 по 1838 год был верным спутником своего дяди. Руководя научными наблюдениями, он открыл северный магнитный полюс; наконец, ему приходилось совершать длинные путешествия по льду пешком и на санях. Он принадлежал, следовательно, к числу офицеров английского флота, имевшим наибольший опыт в полярных плаваниях.

Ему были доверены два корабля, «Эребус» и «Террор», его помощником назначили образцового моряка, капитана Фрэнсиса Роудона Крозье, спутника Парри в 1824 году и Джемса Росса в 1835 году во время плавания в Баффинов залив, того самого Крозье, который должен был сопровождать на «Терроре» Франклина при поисках Северо-западного прохода. Трудно было найти более отважного и более опытного моряка.

Инструкции, данные адмиралтейством Джемсу Россу, существенно отличались от тех, какие были получены Уилксом и Дюмон д'Юрвилем. Для них исследования полярных районов были лишь одной из задач их кругосветного плавания; напротив, для Джемса Росса Антарктика составляла основную цель путешествия. Из трех лет, которые он должен был провести вдали от Европы, большую часть времени ему предстояло пробыть в антарктических районах, покидая льды лишь для починки повреждений и замены уставших или больных членов команды.

Соответственно были выбраны и корабли; более прочные, чем корветы д'Юрвиля, они успешнее могли выдерживать постоянные столкновения со льдами, а их закаленный экипаж был набран среди моряков, привыкших к полярным плаваниям.

«Эребус» и «Террор» под начальством Росса и Крозье 29 сентября 1839 года покинули берега Англии и побывали на острове Мадейра, на островах Зеленого мыса, на острове Святой Елены, на мысе Доброй Надежды, где были сделаны многочисленные магнитные наблюдения.

12 апреля Росс достиг острова Кергелен и немедленно выгрузил на берег свои приборы. Научная жатва была обильной; в лаве, из которой состоит этот остров, нашли окаменелые деревья, обнаружили богатые месторождения угля, пригодные для разработки. На 29-е были назначены одновременные наблюдения в различных точках земного шара. По счастливой случайности, в этот день произошла одна из тех магнитных бурь, какие уже раньше отмечались в Европе. Инструменты отметили на Кергелене те же явления, какие наблюдались в Торонто, в Канаде, что доказывает огромные масштабы магнитных возмущений и невероятную скорость их распространения.

По прибытии в Хобарт Росс встретился с губернатором, старым своим другом Джоном Франклином, и узнал от него об открытии французами Земли Адли и Земли Клери, а также об одновременном исследовании этих берегов американской экспедицией Уилкса. Последний даже оставил Франклину эскиз произведенной им съемки побережья.

Однако Росс решил идти в антарктические районы вдоль 170-го восточного меридиана, ибо в этом направлении Баллени в 1839 году обнаружил свободное от льда море вплоть до 69-й параллели. Итак, Росс направился к Оклендским островам, затем к островам Кэмпбелл; после того как ему пришлось, подобно своим предшественникам, долгое время лавировать в усеянном плавучими льдами море, он за 63-й параллелью достиг кромки ледяного поля и 1 января 1841 года пересек Полярный круг.

Здешние айсберги совершенно не походили на льды Арктики, как в этом легко мог убедиться Джемс Росс. Они представляют собой огромные глыбы с отвесными ровными боками. Что касается ледяных полей, не таких гладких, как на севере, то они двигаются совершенно беспорядочно, и отдельные их участки, десятки раз откалывавшиеся и снова примерзавшие, походили, по образному выражению Уилкса, на вспаханную землю.

Граница антарктических льдов не показалась Джемсу Россу «такой страшной, какой ее описывали французы и американцы». Все же сначала он не пытался преодолеть ее, так как шторм заставил корабли держаться открытого моря. Только 5-го, находясь на 66°45' южной широты и 174°16' западной долготы, он смог начать штурм преграды. На этот раз условия были исключительно благоприятные, так как ветер с моря, проносясь над ледяными полями, способствовал их смещению. Благодаря мощи своих кораблей Росс сумел пробить себе проход. Впрочем, по мере того как он подвигался к югу, туман становился все гуще, а частые снегопады еще более усиливали опасность плавания. Но было одно обстоятельство, заставлявшее исследователя продолжать свои попытки: он видел на небе отражение чистой воды, признак довольно надежный, и 9 января, пройдя свыше двухсот миль среди ледяных полей, он окончательно вышел в свободное море.

11 января в ста милях по курсу, на 70°47' южной широты и 172°36' западной долготы, заметили землю. Никогда еще никто не видел суши так далеко на юге. То были горные пики высотой от девяти до двенадцати тысяч футов – если эти цифры не преувеличены, что можно предположить на основании замечаний Д'Юрвиля о земле Грейама, – пики, сплошь покрытые снегом, со сползавшими с них в море ледниками. Тут и там среди снега выступали черные скалы, но вдоль берега тянулись такие нагромождения льда, что пристать было невозможно. Эту необычайную цепь чудовищных пиков назвали хребтом Адмиралтейства, а самую землю – Землей Виктории.

На юго-востоке показалось несколько маленьких островов; корабли направились в ту сторону, и 12 января оба капитана в сопровождении нескольких офицеров высадились на одном из этих вулканических островков и вступили во владение ими от имени Англии. Ни малейшего следа растительности на островке они не обнаружили.

Вскоре мореплаватели заметили, что восточный берег большой земли отклонялся к югу, между тем как северный тянулся на северо-запад. Росс двигался вдоль восточного берега, стараясь проникнуть с юга за магнитный полюс, который, по его расчетам, находился у 76-й параллели, чтобы затем обойти с запада и завершить плавание вокруг этой земли, принятой им за большой остров. Цепь гор тянулась вдоль берега. Самые крупные вершины Росс назвал именами Гершеля, Уивелла, Уитстона, Мурчисона и Мельбурна; но так как ледяной припай все больше расширялся, он перестал видеть подробный рельеф берега. 23 января была пройдена 74-я параллель; так далеко на юг еще никто не проникал.

Здесь туманы, шквалы с юга и сильные метели на некоторое время задержали корабли. Однако они продолжали идти вдоль берега. 27 января английские моряки высадились на маленький вулканический остров, расположенный на 76°12' восточной долготы; они дали ему название острова Франклина.

На следующий день они увидели огромную гору, ровными склонами поднимавшуюся посреди обширной земли до высоты двенадцати тысяч футов. Вершина правильной формы, вся покрытая снегом, в течение нескольких часов была окутана густым дымом, столб которого в виде опрокинутого конуса имел в поперечнике не меньше трехсот футов внизу и вдвое больше в своей самой верхней части. Когда дым стал рассеиваться, взорам открылся обнаженный кратер, освещенный ярко-красным пламенем; оно было видно даже в полдень. Снег доходил до самого кратера, но никаких потоков лавы исследователи нигде не заметили.

Если вулкан всегда представляет собой грандиозное зрелище, то вид гиганта, превосходящего Этну и пик Тенерифе, его колоссальная активность, само его местоположение среди полярных льдов не могли не произвести сильного впечатления на путешественников.

Этот вулкан получил название Эребус, а другой угасший кратер, к востоку от первого, был назван по второму кораблю – Террор.

Оба корабля продолжали идти вдоль земли к югу, пока им не преградил путь ледяной барьер, вершины которого превышали на сто пятьдесят футов судовые мачты. За ним по-прежнему видна была цепь гор (горы Парри), тянувшаяся, насколько хватало взора, к юго-юго-востоку. Росс двигался вдоль барьера к востоку до 2 февраля, когда достиг 78°4'- самой южной широты за это плавание. Больше трехсот миль прошел он вдоль открытой им земли и покинул ее на 168°37' западной долготы.

По всей вероятности, оба корабля, если бы им не пришли на помощь сильные ветры, не вырвались бы из страшных ледяных полей, сквозь которые ценой неслыханных усилий, на каждом шагу подвергаясь опасности погибнуть, им в конце концов удалось проложить себе путь.

15 февраля, находясь на 76-й параллели, Росс предпринял новую попытку достигнуть магнитного полюса. Но земля преградила путь кораблям на 76°12' южной широты и 164° восточной долготы, в шестидесяти пяти лье от предполагаемого местоположения полюса, достигнуть которого по суше Росс не решился из-за угрожающего состояния моря и пустынного вида расстилавшейся перед ним страны.

После съемки островов, открытых в 1839 году Баллени, английские мореплаватели 6 марта очутились в центре гор, о которых сообщал лейтенант Уилкс.

«Однако здесь не только не было обнаружено гор, – говорится в отчете,- но на глубине шестисот саженей мы не смогли нащупать дно. Прокрейсировав во всех направлениях вокруг этого воображаемого центра и обследовав при совершенно ясной погоде, позволявшей видеть на большом расстоянии, район поперечником около восьмидесяти миль, мы должны были прийти к выводу, что во всяком случае в этом месте никакого обнаруженного будто бы антарктического материка с непрерывно тянувшимся миль на двести берегом на самом деле не существует. Лейтенант Уилкс был, без сомнения, введен в заблуждение тучами, огромными стенами тумана, которые в этих краях легко могут обмануть неопытный взгляд».

Экспедиция вернулась в Тасманию, не имея на борту ни одного больного, не испытав ни малейшей аварии. Она отдохнула здесь, выверила приборы и вышла во второе плавание. Первые остановки были сделаны в Сиднее, в Бей-аф-Айлендс на Новой Зеландии, на острове Чатам, где Росс произвел магнитные наблюдения.

18 декабря на 62°40' южной широты и 146° восточной долготы путь преградило ледяное поле. Это было на триста миль севернее, чем в прошлом году. Корабли пришли слишком рано. Росс все же попытался пробиться сквозь эту опасную зону. Он проник в нее на триста миль, но дальше продвинуться не смог, остановленный сплошной массой льда. Лишь 1 января 1842 года он пересек Полярный круг. 19-го оба корабля в тот момент, когда они подходили к открытому морю, были захвачены ураганом неслыханной силы; «Эребус» и «Террор» потеряли рули, на них то и дело налетали плавучие льдины, и в течение двадцати шести часов корабли находились на краю гибели.

Экспедиция оставалась затертой во льдах сорок шесть дней. Наконец, 22 января Росс достиг огромного барьера из неподвижных льдов, который оказался значительно ниже, чем в районе горы Эребус, где вышина его составляла не меньше двухсот футов. В том месте, где Росс встретил его в этом году, он имел вышину не больше ста семи футов. Барьер был обнаружен на сто пятьдесят миль восточнее, чем в прошлом году. Таков оказался единственный географический результат статридцатише- стидневной тяжелой кампании, изобиловавшей гораздо большим количеством драматических моментов, чем первая.

Затем корабли направились к мысу Горн и оттуда в Рио- де-Жанейро, где они достали все необходимое. Пополнив запасы продовольствия, они снова пустились в путь и достигли Малу- инских (Фолклендских) островов, откуда 17 декабря 1842 года вышли в третью кампанию.

Первые льды были встречены в районе острова Кларенс, а 25 декабря путь преградили ледяные поля. Тогда Росс направился к Южным Шетландским островам, завершил изучение Земли Луи-Филиппа и Земли Жуэнвиля, открытых д'Юрви- лем, дал название горам Хедингтон и Пенни, установил, что Земля Луи-Филиппа является лишь большим островом, и побывал в проливе Брансфилд, отделяющем ее от Шетландских островов.

Таковы были замечательные результаты трех кампаний Джемса Росса. Но существует ли в действительности южный материк? Д'Юрвиль сомневается.[158] Росс не верит в это. Решающее слово остается за теми исследователями, которые в будущем отправятся по следам отважных мореплавателей, о чьих путешествиях и открытиях мы только что рассказали.

II

Северный полюс

Анжу и Врангель. – «Полынья». – Первая экспедиция Джона Росса. — Баффинов залив прегражден! – Открытия Эдуарда Парри во время его первого путешествия. – Исследования Гудзонова залива и открытие пролива Фьюри-энд-Хекла. – Третье путешествие Парри. – Четвертое путешествие. — На санях по льду среди океана. – Первое путешествие Франклина. — Невероятные мучения исследователей. – Вторая экспедиция. – Джон Росс. — Четыре зимовки во льдах. — Экспедиция Диза и Симпсона.

Мы уже говорили по разным поводам о больших географических работах, произведенных по инициативе Петра I. Одним из первых результатов было открытие Берингова пролива, отделяющего Азию от Америки. Самым важным из последующих достижений следует признать открытие лет тридцать спустя в Северном Ледовитом океане Большого Ляховского, Малого Ляховского и остальных Новосибирских островов.

В 1770 году якутский купец Иван Ляхов увидел, как с севера по льду пришло стадо северных оленей. Он подумал, что эти животные могли явиться лишь из таких мест, где имеются достаточно богатые, способные их прокормить пастбища. Через месяц он пустился в путь на санях и, проехав пятьдесят миль, открыл между устьями Лены и Индигирки три больших острова, ставших известными во всем мире благодаря найденным там огромным залежам мамонтовой кости.

В 1809 году Матвею Геденштрому было поручено составить карту этих островов. Он предпринял много попыток проехать на санях по замерзшему морю, но всякий раз вынужден был возвращаться из-за таяния льдов, которые не могли его выдержать. Отсюда он сделал вывод, что вдалеке от берега тянется свободное от льда море, и в обоснование такого предположения ссылался на огромную массу теплой воды температурой до десяти градусов, которую азиатские реки приносят в Ледовитый океан.

В марте 1821 года лейтенант (впоследствии адмирал) Петр Федорович Анжу добрался по льду до места, находившегося на сорок две мили севернее острова Котельного, и увидел на 76°38' северной широты туманную дымку, которая навела его на мысль о существовании там свободного моря. Во время одного из следующих путешествий он увидел это море с дрейфующими льдами и вернулся, убежденный в том, что из-за недостаточной толщины льда и наличия незамерзшего моря продвинуться далеко на север невозможно.

В то время как Анжу был занят этими исследованиями, морской офицер, лейтенант Фердинанд Петрович Врангель собирал предания и другие ценные сведения о существовании земли, расположенной на траверзе Мыса Якан.

От вождя одного племени чукчей он узнал, что с какого-то места берега и с каких-то скал, находящихся в устье одной реки, можно летом в хорошую погоду увидеть очень далеко на севере покрытые снегом горы; но зимой там ничего невозможно различить. Случалось, что с той земли, когда море замерзало, приходили стада северных оленей. Вождь сам видел один раз стадо оленей, возвращавшихся на север этим путем, и целый день следовал за ним на санях, пока состояние льда не заставило его отказаться от опасного предприятия.

Его отец рассказывал ему, что как-то один чукча с несколькими спутниками отправился туда в каяке; но он не знал, что они обнаружили там и что стало с ними самими. По его предположениям, та земля, по-видимому, обитаема; по этому поводу он рассказывал, что однажды на остров Раутан был выброшен мертвый кит, пронзенный копьями с наконечником из глинистого сланца – оружие, которым чукчи никогда не пользуются.

Эти сведения были очень интересны и усилили желание Врангеля добраться до неизвестной страны; но проверить их истинность удалось только в наши дни.

С 1820 по 1824 год Врангель, обосновавшись в устье Колымы, совершил четыре путешествия на санях по льду. Прежде всего он исследовал побережье от устья Колымы до мыса Шелагского; во время этого путешествия ему пришлось переносить морозы до тридцати пяти градусов.

На следующий год он захотел убедиться, докуда он сможет добраться по льду, и ему удалось проехать от берега сто сорок миль.

На третий раз, в 1822 году, Врангель выехал в марте месяце, чтобы проверить сообщение чукчи, настаивавшего на существовании земли в открытом океане. Врангель достиг ледяного поля, по которому он мог беспрепятственно двигаться. Дальше ледяное поле стало менее прочным. Когда лед оказался слишком ненадежным, пришлось погрузить на двое маленьких саней лодочку, доски, кое-какие инструменты, а затем пуститься в путь по тающему льду, который трещал под ногами.

«На протяжении семи верст, – рассказывает Врангель, – ехал я очень медленно, по толстому слою рассола, а потом встретилось множество щелей и трещин, и через них надобно было переправляться по доскам. Иногда попадались небольшие кочки нагроможденного льда, но он даже от слабого прикосновения рассыпался и место его занимали полыньи. Лед был не толще фута и очень хрупок и дыроват. Бесчисленные, по всем направлениям разбегающиеся во льду щели, выступавшая из них мутная вода, мокрый снег, смешанный с земляными и песчаными частицами, описанные выше ледяные кочки и текущие с них ручейки, все уподобляло разрушенную поверхность моря необозримому болоту». (Приведенная автором цитата относится не к третьему, а ко второму путешествию Врангеля в 1821 году. (Прим. перев.)).

Врангель отдалился от берега на двести двадцать восемь километров и очутился на краю открытого моря, – огромной «полыньи» — так называют обширные пространства чистой воды, – на существование которой уже указывали Леонтьев в 1764 году и Геденштром в 1810 году.

В четвертое путешествие Врангель выехал с мыса Якан – ближайшей к северным землям точки берега. Его маленький отряд, миновав мыс Шелагский, направился на север; но сильная буря взломала лед. толщиной не больше трех футов, и исследователи подвергались очень большой опасности. Они то двигались на санях по еще не расколовшемуся ледяному полю, то наполовину погружались в воду на плавучем льду, который поднимался и опускался, а временами совершенно исчезал под водой, или же они закреплялись на льдине, служившей им паромом, который собаки тащили подчас вплавь. На обратном пути Врангель и его спутники пробились среди льдов, с грохотом сталкивавшихся между собой, и достигли, наконец, земли. Своим спасением они были обязаны исключительно быстроте и выносливости собачьих упряжек.

Так кончились попытки добраться до островов, расположенных к северу от Сибири.

Район полюса атаковали одновременно и с другой стороны- с такой же энергией и с еще большей настойчивостью.

Читатели помнят, с каким воодушевлением и с каким упорством разыскивали знаменитый Северо-западный проход. Лишь только мирные договоры 1815 года (Здесь имеются в виду мирные договоры с побежденной наполеоновской Францией.) вызвали необходимость в разоружении многих английских кораблей и в переводе их офицеров на половинное жалованье, Адмиралтейство, не желая обрывать карьеру стольких заслуженных моряков, постаралось придумать для них занятие. При таких обстоятельствах были возобновлены поиски Северо-западного прохода.

Корабль «Александр», водоизмещением в двести пятьдесят две тонны, и «Изабелла», водоизмещением в триста восемьдесят пять тонн, под командованием опытного офицера Джона Росса и лейтенанта Уильяма Парри были направлены правительством для исследования Баффинова залива. В состав экипажа входило много офицеров, как например, Джемс Росс, Бек, Бельчер, впоследствии прославившихся своими полярными экспедициями. Корабли вышли в море 18 апреля, остановились на Шетландских островах, безуспешно искали погрузившуюся в воду землю Басса, которая, по предположениям, должна была находиться на 57°28' северной широты, и 26 мая встретились с первыми льдами. 2 июня перед английскими моряками открылись берега Гренландии. В западной части острова, лишь очень приближенно обозначенной на картах, было обнаружено большое количество ледников, и правитель датского поселка Китовый остров сообщил англичанам, что за одиннадцать лет, прожитых им в этой стране, зимы год от года становились суровее.

До этого времени считали, что за 75-й параллелью Гренландия необитаема. Поэтому путешественники очень удивились при виде целого племени эскимосов, прибывшего к ним по льду. Туземцы не знали о существовании других народов. Они смотрели на англичан, не осмеливаясь приблизиться к ним, а один эскимос, обращаясь к кораблям, важно и торжественно говорил:

– Кто вы такие? Откуда пришли вы? С солнца или с луны?

Хотя в некоторых отношениях это племя находилось на более низкой ступени развития по сравнению со своими сородичами, воспринявшими от европейцев кое-какие навыки цивилизованной жизни, оно было знакомо с употреблением железа; кое- кто из туземцев умел выделывать из него ножи. Железо добывалось, насколько удалось понять, из какой-то глыбы или горы. По всей вероятности, то были метеориты.

В течение всего путешествия – и как только в Англии стали известны его результаты, общественное мнение сразу же признало это – Росс, наряду с качествами первоклассного моряка, проявлял некоторое безразличие и странное легкомыслие. По всей вероятности, он мало интересовался решением географических проблем, ради которых была снаряжена экспедиция.

Он прошел, не исследовав, мимо заливов Вулстенхолм-фьорд и Китового, а также мимо пролива Смит, начинающегося в глубине Баффинова залива; от пролива он прошел на таком далеком расстоянии, что даже не заметил его.

Больше того, когда Росс стал двигаться к югу вдоль западного берега Баффинова залива, перед настороженными взглядами исследователей открылся великолепный морской рукав, глубоко вдававшийся в сушу и имевший в ширину не меньше пятидесяти миль. Оба корабля вошли туда 29 августа, но едва они углубились на тридцать миль, как Росс приказал повернуть на другой галс под тем предлогом, что он ясно различил цепь высоких гор (которой он дал название гор Крокера), запирающих выход, Офицеры не разделяли его мнения, так как не видели даже холмов – по той простой причине, что рукав, в который они вошли, был не чем иным, как проливом Ланкастер, названным так Баффином и сообщавшимся на западе с открытым морем.

То же самое повторялось почти все время, пока они шли вдоль сильно изрезанных берегов; большей частью корабли держались на таком расстоянии от суши, что невозможно было различить никаких подробностей. Так, достигнув 1 октября входа в залив Камберленд, экспедиция не попыталась исследовать этот столь важный пункт, и Росс поспешил в Англию, повернувшись спиной к ожидавшей его славе.

В ответ на обвинения в легкомыслии и небрежности, Росс с гордой самоуверенностью говорил: «Льщу себя надеждой, что во всем существенном я выполнил поставленную передо мной задачу, ибо я доказал существование залива, простирающегося от Диско до пролива Камберленд, и навсегда покончил с вопросом относительно существования здесь Северо-западного прохода».

Трудно было сильнее заблуждаться.

Впрочем, неуспех этой попытки отнюдь не обескуражил исследователей. Одни видели в ней блистательное подтверждение старинных открытий Баффина, другие склонны были считать бесчисленные рукава, где море так глубоко и течение так сильно, чем-то другим, а не заливами. По их мнению, то были проливы, и не следовало терять надежду на открытие прохода.

Адмиралтейство, приняв во внимание эти доводы, немедленно снарядило два небольших корабля – бомбарду «Хекла» и бриг «Грайпер». 5 мая 1819 года они вышли из устья Темзы под командованием лейтенанта Уильяма Эдуарда Парри, не разделявшего мнения своего начальника в вопросе о существовании Северо-западного прохода. Оба корабля без особых происшествий достигли пролива Ланкастер; затем, пробыв неделю в плену среди льдов, которые забили пролив на протяжении восьмидесяти миль, они вошли в тот залив, который, по мнению Джона Росса, упирался в цепь гор.

Джон Росс

Горы существовали лишь в воображении мореплавателя, и все замеченные признаки безошибочно говорили за то, что это был пролив. На глубине трехсот десяти саженей лот не достигал дна; постепенно стала ощущаться зыбь; температура воды повысилась до шести градусов, и за один только день было замечено не меньше восьмидесяти крупных китов.

Высадившись 31 июля в бухте Поссешен, где путешественники побывали в прошлом году, они увидели там еще сохранившиеся следы своих шагов, что свидетельствовало о незначительном количестве снега, выпавшего за зиму.

В ту минуту, когда, подняв все паруса и пользуясь попутным ветром, оба корабля вступили в пролив Ланкастер, сердца у всех забились сильнее.

«Легче представить себе, – рассказывает Парри, – чем описать беспокойство, написанное на всех лицах в то время, когда мы, увлекаемые все усиливавшимся ветром, со все возраставшей скоростью двигались по проливу; во вторую половину дня на марсах теснились офицеры и матросы, и постороннего наблюдателя, если такой возможен при подобных обстоятельствах, немало позабавила бы горячность, с какой передавались сообщения впередсмотрящих; пока что все известия были благоприятными и отвечали нашим самым честолюбивым надеждам».

И действительно, насколько хватало взора, свыше чем на пятьдесят миль оба берега тянулись параллельно друг другу. Высота волн, отсутствие льдов – все должно было убедить англичан, что они достигли открытого моря и так давно отыскиваемого прохода, как вдруг им преградил путь остров, перед которым скопились огромные массы льда.

Однако к югу мореплаватели увидели рукав шириной примерно в десять лье. Они надеялись, что там путь не будет так загроможден льдами. Странная вещь, — пока шли проливом Ланкастер к западу, колебания стрелки компаса усиливались; теперь же, когда свернули на юг, компас как будто потерял всякую чувствительность, и можно было наблюдать любопытное явление: способность магнитной стрелки указывать направление настолько ослабела, что стрелка не могла больше сопротивляться притяжению самого корабля, и компас в сущности показывал северный полюс «Хеклы» или «Грайпера».

По мере того как корабли продвигались к западу, морской рукав расширялся и берег заметно отклонялся к юго-западу; но после того как было пройдено сто двадцать миль, мореплаватели наткнулись на ледяную преграду, помешавшую им продолжить путь в этом направлении. Итак, они достигли пролива Барроу, по отношению к которому пролив Ланкастер является лишь преддверием, и очутились в свободном от льда море – том самом, что несколькими днями раньше они видели загроможденным льдинами.

На 72°15' северной широты был замечен проход – пролив Веллингтона шириной около восьми лье; совершенно свободный от льда, он, по-видимому, не был прегражден сушей. Открытие пролива убедило исследователей, что они находятся среди огромного архипелага, и это вселило в них новую уверенность.

Однако плавание в туманах стало опасным; количество островков и мелей увеличилось, льдин скоплялось все больше, но ничто не могло остановить Парри в его движении на запад. На одном большом острове, получившем название Батерст, матросы обнаружили остатки нескольких эскимосских жилищ, а также следы северных оленей. Здесь были произведены магнитные наблюдения, которые привели к выводу, что путешественники находятся к северу от магнитного полюса.

Вскоре на горизонте показался еще один большой остров, Мелвилл, и, несмотря на льды и туман, препятствовавшие продвижению экспедиции, кораблям удалось пересечь 110-й западный меридиан и таким образом получить право на премию В сто тысяч фунтов стерлингов, обещанную парламентом.

Расположенный поблизости мыс получил название мыса Щедрости, а хорошую якорную стоянку по соседству назвали заливом Хеклы и Грайпера. В глубине этого залива, в Уинтер- Харбор, оба корабля провели зиму. Со смятыми снастями, защищенные парусами, подбитыми толстым слоем ваты, они были окутаны пеленой снега, между тем как во внутренних помещениях стояли печи и калориферы. Попытка охотиться окончилась лишь тем, что несколько человек отморозили себе руки или ноги, так как все животные, за исключением волков и лисиц, покидают остров Мелвилл в конце октября.

Чем скрасить скуку длинной зимней ночи?

Тут офицерам пришла мысль организовать театр; первое представление состоялось 6 ноября, в тот самый день, когда солнце исчезло на три месяца. Затем, показав на рождестве пьесу, полную злободневных намеков, они стали выпускать еженедельную рукописную газету, называвшуюся «Газета Северной Георгии и Зимняя хроника» (The North Georgia gazette and Winter Chronicle»). Эта газета, редактором которой был Сабин, вышла в количестве двадцати одного номера и по возвращении экспедиции в Англию удостоилась чести быть напечатанной.

В январе появилась цинга, и бурное течение болезни вызвало вначале сильную тревогу; но разумное применение противоцинготных средств и ежедневная раздача свежей горчицы и кресса, который Парри удалось выращивать в расставленных вокруг печки ящиках, сразу же ликвидировали болезнь.

7 февраля вновь показалось солнце; хотя должно было пройти еще много месяцев, прежде чем представится возможность покинуть остров Мелвилл, начались приготовления к отплытию. 30 апреля термометр показывал ноль, и матросы, сочтя столь низкую еще температуру за наступление лета, хотели расстаться с зимней одеждой. Первая белая куропатка появилась 12 мая, а на следующий день увидели следы северных оленей и мускусных быков, начавших свой переход к северу. Но особенно обрадовались и удивились моряки 24 мая, когда пошел дождь.

«Мы так отвыкли, — рассказывает Парри, – видеть воду в ее естественном состоянии и в особенности падающей с неба, что столь обычное явление вызвало всеобщее любопытство. Не было ни одного человека на корабле, во всяком случае так я думаю, который не поспешил бы выйти на палубу, чтобы посмотреть на такое интересное и такое новое явление».

Это явление вызвало всеобщее любопытство

В первой половине июня Парри в сопровождении нескольких офицеров совершил экскурсию по острову Мелвилл и достиг его северной оконечности. Когда он вернулся, повсюду пробивалась зелень, лед начал крошиться, все предвещало возможность близкого отплытия. Оно произошло 1 августа; но в море льды еще не растаяли, и корабли смогли пройти на запад лишь до оконечности острова Мелвилл. Самая крайняя точка, достигнутая Парри в этом направлении, расположена на 74°26'25" северной широты и 113°46'43" западной долготы. Обратный путь прошел без всяких приключений, и к середине ноября корабли добрались до Англии.

Результаты этого путешествия были весьма значительны; не только удалось исследовать огромное пространство арктических областей, но были проделаны также физические и магнитные наблюдения, собраны совершенно новые данные об арктическом климате, о животной и растительной жизни в этих районах.

За одну кампанию Парри достиг больших результатов, чем исследователи, которые прошли по его следам в течение последующих тридцати лет.

Адмиралтейство, удовлетворенное столь важными результатами, полученными Парри, доверило ему в 1821 году командование двумя кораблями: «Хекла» и «Фьюри»; последний был построен по образцу «Хеклы».

На этот раз мореплаватель изучил берега Гудзонова залива и с величайшей тщательностью обследовал побережье полуострова Мелвилл (его не следует смешивать с островом того же названия). Зиму провели на острове Уинтер («Зимний»), у восточного берега полуострова Мелвилл, и снова прибегли к тем же развлечениям, которые имели такой успех в предыдущую кампанию. Но наибольшее оживление в однообразие зимы внесло посещение группы эскимосов, прибывших по льду 1 февраля. Их яранги, не замеченные моряками, были расположены на берегу; англичане побывали там и за восемнадцать месяцев почти постоянного общения составили себе об этом народе, об его образе жизни и характере совершенно иное представление, чем существовало раньше.

Исследование пролива Фьюри-энд-Хекла, отделяющего полуостров Мелвилл от Кокберн-Айленд, заставило путешественников провести вторую зиму в полярных областях. Хотя устроились они с большим комфортом, время все же проходило не так весело вследствие глубокого разочарования, которое испытывали офицеры и матросы, вынужденные зазимовать, вместо того чтобы двигаться, как они рассчитывали, к Берингову проливу.

12 августа льды разошлись; Парри хотел отправить свои корабли в Европу и продолжать по суше исследование открытых им земель; но он уступил настояниям капитана Лайона, доказавшего всю безрассудность этого отчаянного плана. Итак, оба судна вернулись в Англию после двадцатисемимесячного отсутствия, потеряв всего пять человек из ста восемнадцати, хотя им пришлось провести две зимы подряд в северных широтах.

Конечно, по своим результатам второе путешествие не может идти в сравнение с первым; однако это не значит, что оно не принесло никакой пользы. Теперь стало ясно, что берег Америки вовсе не тянется за 70-ю параллель, что Атлантический океан соединен с Ледовитым океаном множеством проливов и каналов, большая часть которых, подобно проливам Фьюри-энд-Хекла и Фокс, закупорена льдами, приносимыми течением.

В то время как у юго-восточной оконечности полуострова Мелвилл льды являются, по-видимому, постоянными, нельзя того же сказать о льдах, находящихся в проливе Принс-Риджент (пролив Принца Регента). Итак, можно было надеяться проникнуть этим путем в полярный бассейн. Еще раз «Фьюри» и «Хекла» были снаряжены и доверены Парри.

Третье путешествие оказалось самым неудачным из всех, предпринятых этим выдающимся мореплавателем; нельзя сказать, что он был не на прежней высоте, но он стал жертвой несчастных случайностей и неблагоприятных обстоятельств. Так, затертый в Баффиновом заливе необычайным скоплением льдов, он лишь с большим трудом пробился к проливу Принс-Риджент. Может быть, если бы ледовые условия позволили ему добраться туда тремя неделями раньше, он смог бы достичь берегов Америки; но теперь не оставалось ничего иного, как заняться приготовлениями к зимовке.

Для этого опытного офицера в перспективе провести зиму за Полярным кругом не было уже ничего страшного; он знал, какие меры следует принять для сохранения здоровья экипажа, для создания даже некоторого комфорта, для обеспечения матросов занятиями и развлечениями, которые так сильно сокращают продолжительность трехмесячной ночи.

Лекции, читавшиеся офицерами, маскарады и театральные представления, постоянная температура в +10°C – все это способствовало сохранению здоровья, и когда 20 июля 1825 года таяние льдов дало Парри возможность возобновить плавание, на борту не было ни одного больного.

Он пустился в путь вдоль восточного берега пролива Принс-Риджент; но плавучие льды приблизились и прижали корабли к берегу. Один из них, «Фьюри», получил такие повреждения, что едва держался на воде, несмотря на непрерывно работавшие четыре помпы. Вытащив его на огромную льдину, Парри попытался заделать течь; разразилась буря, расколола льдину, на которой корабль нашел себе временное пристанище, и выбросила его на берег, где и пришлось его оставить. Экипаж был подобран «Хеклой»; вследствие этой катастрофы последняя вынуждена была вернуться в Англию.

Закаленное среди стольких опасностей мужество Парри не поколебалось от несчастья. Если достигнуть Полярного моря этим путем было почти невозможно, то нет ли каких-нибудь других? В обширном пространстве океана между Гренландией и Шпицбергеном не найдется ли путь менее опасный, не усеянный таким количеством огромных айсбергов, образующихся лишь на побережье?

Самыми старинными, по имеющимся сведениям, путешествиями в этих местах были плавания Уильяма Скорсби, неоднократно посещавшего полярные моря в поисках китов.

В 1806 году он забрался очень далеко на север – так далеко, что с тех пор ни одному кораблю не удавалось в этом районе достигнуть таких высоких широт. В самом деле, 24 мая он находился на 81°30' северной широты и 16° долготы к востоку от Парижа, то есть почти у северной оконечности Шпицбергена. Ледяные поля простирались на востоко-северо-восток. К юго-востоку от границ этого поля море оказалось совершенно свободным от льда на протяжении тридцати миль; на расстоянии ста миль не было видно земли.

Приходится пожалеть, что китобой не счел своим долгом воспользоваться таким благоприятным состоянием моря, чтобы пройти дальше на север; без сомнения, он сделал бы какое-нибудь важное открытие, а может быть, достиг бы самого полюса.

Парри решил попытаться совершить то, чего не сделал Скорсби, думавший только об интересах китобойного промысла.

26 марта 1827 года Парри вышел из Лондона на «Хекле», достиг норвежской Лапландии, погрузил в Гаммерфесте собак, северных оленей, несколько лодок и продолжал свой путь к Шпицбергену.

Гавань Смееренберг, в которую он хотел зайти, оказалась еще забитой льдами, и «Хекле» пришлось пробиваться сквозь них до 27 мая. Затем Парри, покинув свой корабль в проливе Хинлопен, двинулся на север в двух лодках, в которых находилось по двенадцать человек в каждой (в том числе Росс и Крозье) и запас продовольствия на семьдесят один день. Устроив склад съестных припасов на Семи Островах, он погрузил остальную часть продовольствия и лодки на изготовленные по специальному образцу сани. Он надеялся таким образом пересечь зону сплошного льда и обнаружить за ней море, совершенно свободное или во всяком случае доступное для плавания.

Но ледяные поля не представляли собой, как рассчитывал Парри, однородного целого. Приходилось то преодолевать большие лужи воды, то взбираться на санях на крутые возвышенности. Поэтому за четыре дня продвинулись к северу всего на четырнадцать километров.

2 июля во время густого тумана термометр показывал 1,7° выше нуля в тени и 8,3° на солнце. Движение по неровной поверхности, на каждом шагу прорезанной промоинами, было исключительно тяжелым, а глаза путешественников уставали от ослепительного отражения света.

Несмотря на многочисленные препятствия, Парри и его спутники мужественно двигались вперед, как вдруг 20 июля они обнаружили, что находятся лишь на 82°37' северной широты, иначе говоря, всего на девять километров севернее, чем три дня назад. Следовательно, сильное течение относило ледяные поля к югу, ибо они не сомневались, что проехали за это время по льду не меньше двадцати двух километров.

Сначала Парри скрыл от спутников этот обескураживающий результат; но вскоре всем стало ясно, что скорость их продвижения на север представляет собой разность двух величин: скорости, с которой путешественники преодолевали все препятствия, встававшие перед ними на каждом шагу, и скорости течения, увлекавшего ледяные поля в противоположном направлении.

Экспедиция все же достигла места, где полурастаявшие ледяные поля не могли больше выдержать ни людей, ни сани; это было огромное скопление льдин, которые покачивались на волнах и с ужасающим грохотом сталкивались между собой. Запас продовольствия истощился, матросы упали духом; Росс был ранен, Парри жестоко страдал от воспаления глаз; в довершение ветер переменился на противный и тоже стал относить англичан к югу. Приходилось возвращаться.

Этот смелый рейд, во время которого температура не падала ниже 2,2° мороза, мог бы оказаться успешным, если бы его предприняли в более раннее время года. Отправившись несколько раньше, путешественники смогли бы проникнуть на север дальше 82?40'; конечно, они не были бы остановлены дождем, снегом и таянием льдов – очевидными признаками летнего потепления.

Вернувшись на «Хеклу», Парри узнал, что корабль подвергался величайшим опасностям.

Льдины, нагроможденные сильным ветром, оборвали цепи и опрокинули на бок очутившийся на мели корабль. Когда его удалось поднять, он был отведен к выходу в пролив Уэйгат.

Парри благополучно достиг Оркнейских островов, сделал на них остановку и 30 сентября вернулся в Лондон.

В то время как Парри, чтобы достичь Тихого океана, искал проход через Баффинов или Гудзонов залив, было снаряжено много экспедиций для завершения исследований Макензи и изучения северных берегов Америки.

Казалось, что эти путешествия не будут связаны с большими трудностями, между тем как их результаты смогут представить значительный интерес для географической науки и оказаться весьма важными для мореплавателей. Начальником был назначен выдающийся офицер, Джон Франклин, чье имя стало по заслугам знаменитым. Его сопровождали доктор Джон Ричардсон, Джордж Бак, бывший тогда мичманом, и два матроса.

Прибыв 30 августа 1819 года в факторию Йорк на берегу Гудзонова залива, исследователи собрали у трапперов все сведения, какие могли им пригодиться, и 9 сентября двинулись в путь. 22 октября они достигли Камберленд-Хауса, до которого было шестьсот девяносто миль. Стояла уже зима. Тем не менее Франклин и Джордж Бак отправились в Форт-Чипевайан у западного края озера Атабаска, чтобы руководить приготовлениями к экспедиции, которой предстояло выступить следующим летом. Путь в восемьсот пятьдесят семь миль был проделан в середине зимы при температуре в 40-50 градусов ниже нуля.

В начале весны доктор Ричардсон присоединился в Форт- Чипевайане к остальным участникам экспедиции, которая 18 июля 1820 года вышла в путь в надежде достигнуть до наступления неблагоприятной погоды удобной зимовки в устье реки Коппермайн. Однако Франклин и его товарищи недостаточно учли трудности дороги, а также препятствия, обусловленные суровым временем года.

Водопады, обмеление рек и озер, перетаскивание волоком лодки, недостаток дичи сильно задержали путешественников, и 20 августа, когда речные заводи стали покрываться льдом, проводники-канадцы принялись ворчать, а увидев улетавшие на юг стаи диких гусей, отказались идти дальше. Франклин, несмотря на всю досаду, которую вызвала в нем такая недобросовестность, вынужден был изменить свои планы и построить на берегу реки Уинтер, в том месте, где они находились, то есть в пятистах пятидесяти милях от Форт-Чипевайана, деревянный дом, названный Форт Энтерпрайз. Он был расположен на 64°28' северной широты и 118°6' западной долготы. Поселившись в нем, путешественники занялись заготовкой возможно большего количества провизии и из оленьего мяса приготовили запас кушанья, известного в Северной Америке под названием «пеммикан». Вначале им попадалось очень много оленей; они насчитывали их не меньше двух тысяч в день, но это доказывало, что животные переходили в районы с более мягким климатом. Хотя англичане заготовили впрок мясо ста восьмидесяти оленей и хотя в соседней реке имелся дополнительный источник пропитания, все же этих довольно значительных запасов продовольствия оказалось недостаточно.

Целые племена индейцев, услышав о появлении в стране белых, пришли к форту и обосновались у его ворот; проведав о запасах пришельцев, они стали выпрашивать у них все, в чем нуждались. Поэтому тюки с одеялами, табаком и другими предметами для обмена очень быстро опустели. Франклин, обеспокоенный тем, что экспедиция, которая должна была доставить ему новые запасы, не прибыла, решил 18 октября отправить Джорджа Бака в сопровождении канадцев в Форт-Чипевайан.

Такой поход среди зимы требовал исключительной самоотверженности; представление о ней могут дать следующие несколько строк.

«Я был очень рад, – писал Бак по возвращении, – застав всех моих друзей здоровыми; я отсутствовал около пяти месяцев, в течение которых прошел на лыжах тысячу сто четыре мили, ночуя в лесу под одним одеялом и оленьей шкурой; температура часто понижалась до 40° ниже нуля, а однажды – до 57; мне случалось по два – три дня ничего не есть».

Остававшиеся в форте Энтерпрайз также страдали от холода; морозы были сильнее тех, что Парри пришлось испытать на острове Мелвилл, хотя тот и расположен на девять градусов ближе к полюсу. Действие этой низкой температуры сказывалось не только на людях; деревья промерзли насквозь до такой степени, что топор ломался, не оставляя на стволе ни малейшей зазубрины.

Два индейца-переводчика с Гудзонова залива сопровождали Бака в форт Энтерпрайз. У одного из них была дочь, которая считалась самым красивым созданием на свете. Хотя ей исполнилось всего шестнадцать лет. она уже дважды была замужем. Какой-то английский офицер нарисовал ее портрет – к полному отчаянию матери, испугавшейся, как бы великий вождь Англии, увидев это холодное изображение, не влюбился в его оригинал.

14 июня 1821 года река Коппермайн вскрылась, и можно было пуститься в путь. Хотя запасов провизии почти не осталось, все сразу же двинулись в путь вниз по реке. К счастью, на покрытых зеленью берегах реки оказалось много дичи, и удалось убить столько мускусных быков, что все были сыты.

18 июля путешественники достигли устья Коппермайна. Индейцы, боясь встречи со своими врагами эскимосами, немедленно отправились обратно к форту Энтерпрайз, а канадцы почти не осмеливались выходить на своих утлых лодках в бурное море. Франклин все же уговорил их рискнуть, но не смог добраться дальше мыса Ритарн, расположенного на 68°30' северной широты при входе в глубокий, усеянный многочисленными островами залив, названный Франклином заливом Коронации Георга IV (залив Коронейшн).

Франклин начал подниматься вверх по течению реки Худ, но вскоре путь был прегражден водопадом высотой в двести пятьдесят футов; пришлось дальше двигаться берегом среди снега глубиной свыше двух футов по бесплодной и совершенно неизвестной стране. Легче представить себе, чем описать трудности и мучения обратного путешествия.

11 октября Франклин вернулся в форт Энтерпрайз в состоянии полного изнеможения, так как ничего не ел в течение последних пяти дней. В форте он никого не застал. Без провизии, больной, Франклин, казалось, был обречен на смерть. Од- нако назавтра он пустился на поиски индейцев и своих спутников, вышедших раньше, чем он; но снег был такой глубокий, что ему пришлось повернуть назад, в форт.

В течение восемнадцати дней он жил на каком-то вареве из костей и кожи убитых в прошлом году животных. 29 октября прибыл, наконец, доктор Ричардсон с Джоном Хепберном, но остальных членов экспедиции с ними не оказалось. При встрече все трое были горестно поражены: они стали такими худыми, их голоса так изменились, они ощущали крайнюю слабость, которая почти бесспорно говорила о близком конце.

«Доктор Ричардсон, – рассказывает Кули,- принес печальные известия об остальных. В течение первых двух дней, последовавших за разделением экспедиции на три отряда, его группа не нашла никакой пищи; на третий день проводник Майкл вернулся с охоты с зайцем и куропаткой, которыми он поделился с остальными. Назавтра они опять ничего не ели. 11-го Майкл предложил своим спутникам кусок мяса, по его словам, отрезанный им от волка; но впоследствии они пришли к убеждению, что то было мясо одного из тех несчастных, которые покинули капитана Франклина, чтобы присоединиться к доктору Ричардсону. С каждым днем Майкл становился все более наглым и эгоистичным. Возникли сильные подозрения, что он устроил где-то склад продовольствия, которое хранил только для себя. Как-то Хепберн, занятый рубкой леса, услышал ружейный выстрел; взглянув в ту сторону, откуда донесся звук, он увидел Майкла, торопливо шедшего к палатке; вскоре после этого нашли мертвого Худа; у него оказалась пуля в затылке, и убийцей был, без сомнения, Майкл. Начиная с этого времени, он стал еще более недоверчивым и более нахальным, чем раньше; и так как он был сильнее оставшихся в живых англичан, к тому же лучше вооружен, то те поняли, что их может спасти лишь его смерть. Как только я убедился, – рассказывал Ричардсон, – что этот ужасный выход диктуется необходимостью, я решился принять на себя всю ответственность, и когда Майкл вернулся к нам, покончил с ним выстрелом, который раздробил ему череп».

Большая часть индейцев, сопровождавших Франклина и Ричардсона, умерла от голода, и оба начальника, наверно, вскоре последовали бы за ними в могилу, если бы 7 ноября не появились, наконец, трое индейцев, посланных Баком, и доставивших первую помощь. Как только англичане почувствовали себя несколько окрепшими, они добрались до фактории Компании Гудзонова залива и застали там Джорджа Бака, дважды за время этой экспедиции спасшего им жизнь.

Путешествие, во время которого было пройдено пять тысяч пятьсот миль, имело очень большое значение для географической науки, для изучения земного магнетизма и климата; берег Америки был исследован на огромном расстоянии вплоть до мыса Тарнегейн.

Несмотря на все трудности и мучения, перенесенные с таким мужеством, исследователи были готовы возобновить свое путешествие и еще раз попытаться достичь берегов Ледовитого океана.

В конце 1823 года Франклин получил приказ разведать побережье к западу от реки Макензи. Всем представителям Компании Гудзонова залива предписывалось подготовить продовольствие, лодки, проводников и предоставить себя и все свои ресурсы в распоряжение исследователей.

Встретив в Нью-Йорке доброжелательный прием, Франклин по реке Гудзон добрался до Олбани, поднялся вверх по течению Ниагары от Льюистона до знаменитого водопада, достиг форта Сент-Джордж на берегу Онтарио, пересек озеро, высадился в Йорке, столице северной Канады; затем, проехав по озерам Симко, Гурон и Верхнее, где к нему присоединились двадцать четыре канадца, он 29 июня 1825 года вышел на реку Мети, где его уже ожидали лодки.

В то время как доктор Ричардсон вел съемку восточного берега Большого Медвежьего озера, а Бак руководил приготовлениями к зимовке, сам Франклин достиг устья Макензи. Плавание было очень легким, и только в дельте реки путешественнику встретились препятствия. Океан оказался свободным от льда; на волнах резвились черные и белые киты, тюлени. Франклин высадился на островке Гарри и определил его координаты: 69°2' северной широты и 135°41' западной долготы; это определение представляло большую ценность, так как давало возможность судить о том, до какой степени можно доверять съемкам, произведенным Макензи.

Обратный путь был проделан без особого труда, и 5 сентября экспедиция возвратилась в форт, названный доктором Ричардсоном фортом Франклина. Зима прошла в развлечениях, празднествах, балах, в которых принимали участие канадцы, англичане, шотландцы, эскимосы и индейцы четырех различных племен.

22 июня путешественники выступили в поход и 4 июля достигли места, где Макензи делится на две протоки. Там экспедиция разделилась на два отряда, направившиеся к востоку и к западу для изучения берегов Северного Ледовитого океана. Как только Франклин миновал устье реки и очутился в большом заливе, он встретил многочисленную группу эскимосов. Сначала те выразили бурную радость, но вскоре стали вести себя очень агрессивно и попытались завладеть лодками. Англичане проявили в этих трудных обстоятельствах благоразумие, и кровопролития удалось избежать.

Франклин исследовал реку, отделявшую русские владения от английских, и дал ей название Кларенс. Несколько дальше была обнаружена другая река, получившая название Каннинг. 16 августа, находясь лишь на половине пути к мысу Айси-Кейп и видя быстрое приближение зимы, Франклин повернул назад и достиг реки Пил, которую он принял за Макензи; он обнаружил свою ошибку лишь тогда, когда увидел на востоке горную цепь. 21 сентября он вернулся в форт, проехав за три месяца две тысячи сорок восемь миль и засняв на карту триста семьдесят четыре мили американского побережья.

Что касается Ричардсона, то он двигался по более глубокому, менее загроможденному льдами морю, берега которого были населены добродушными и гостеприимными эскимосами. Он обследовал заливы Ливерпуль и Франклин, открыл против устья реки Коппермайн землю, отделенную от материка лишь узким проливом шириной миль в двадцать, названную им Уолластон. 7 августа лодки, достигнув залива Коронейшн, уже исследованного во время предыдущей экспедиции, повернули назад и 1 сентября возвратились в форт Франклин, не испытав за все время пути никаких неприятностей.

Занявшись рассказом о путешествиях Парри, мы были вынуждены на время оставить в стороне относящиеся к той же эпохе плавания Джона Росса, который много потерял в глазах Адмиралтейства из-за своего странного поведения при исследовании Баффинова залива.

Джон Росс жаждал восстановить свою репутацию бесстрашного и искусного моряка. Правительство больше не доверяло ему, но в лице Феликса Бута он нашел богатого судовладельца, не побоявшегося доверить ему командование пароходом «Виктори» («Победа»), на котором он 25 мая 1829 года и отправился в Баффинов залив.

Четыре года не было никаких сведений о смелом мореплавателе; когда он вернулся, то стало известно, что его открытия представляли не меньшую ценность, чем открытия, сделанные Парри во время первой экспедиции.

Джон Росс прошел проливами Барроу и Ланкастер в пролив Принс-Риджент и обнаружил то место, где четыре года назад был брошен корабль «Фьюри». Двигаясь к югу, Джон Росс остановился на зимовку в бухте Феликс – названной так в честь инициатора экспедиции – и там узнал, что исследованные им земли представляют собой огромный полуостров, на юге соединенный с американским материком.

В апреле 1830 года Джемс Росс, племянник начальника экспедиции, отправился в шлюпке для изучения этих берегов, а также берегов земли Кинг-Вильям.

В ноябре снова пришлось устраиваться на зиму, так как корабль смог продвинуться к северу лишь на несколько миль; для зимовки выбрали бухту Шерифф. Морозы стояли очень сильные, и эта зима оказалась самой суровой из всех, проведенных экипажем «Виктори» во льдах.

Лето 1831 года было посвящено исследованиям, доказавшим отсутствие связи между двумя океанами. Но и на этот раз кораблю удалось пробиться к северу лишь на несколько миль до бухты Дисковери. Новая зима была такой холодной, что пришлось отказаться от надежды вывести «Виктори» из ледяного плена.

Англичанам очень посчастливилось, что им удалось найти продовольствие, оставшееся на «Фьюри»; без него они умерли бы с голоду; среди лишений, невероятных мук. с каждым днем все больше и больше слабея, они ждали наступления лета.

В июле 1833 года Джон Росс и его спутники окончательно покинули зимовку, добрались по суше до пролива Принс-Риджент, затем до пролива Барроу и вышли на побережье Баффинова залива как раз к тому времени, когда в нем появился корабль. То была «Изабелла», которой когда-то командовал сам Росс; она подобрала экипаж «Виктори».

В течение всего этого времени Англия не забывала своих моряков и каждый год посылала экспедицию на их поиски. В 1833 году ее возглавлял Джордж Бак, спутник Франклина. Отправившись из Форт-Резольюшен на берегу Невольничьего озера, он двинулся на север, открыл на своем пути реку Тлони- Тчо-Дезент, остановился на зимовку и рассчитывал на следующий год добраться до Полярного моря, где, по предположению, был затерт во льдах Росс, как вдруг узнал невероятную новость о его возвращении.

В следующем году Бак подробно исследовал прекрасную реку Фиш-Крик, открытую им в предыдущем году, увидел горы Королевы Аделейд, а также мысы Бутия и Джемс Росс.

В 1836 году он возглавляет новую экспедицию, отправившуюся на этот раз морем, и безуспешно пытается увязать между собой открытия Росса и Франклина.

Решение этой задачи выпало на долю трех служащих Компании Гудзонова залива – Петера Уильяма, Диза и Томаса Симпсона.

Они отправились 1 июня 1837 года из Форт-Чипевейана и, спустившись вниз по течению Макензи. достигли 9 июля берега моря; по нему им удалось добраться до расположенного на 71°3' северной широты и 156°46' западной долготы мыса, получившего название Джордж-Симпсон – по имени директора Компании Гудзонова залива.

Томас Симпсон с пятью людьми продолжал двигаться по суше на запад до мыса Барроу, который уже видел один из офицеров Бичи, когда тот возвращался из Берингова пролива.

Итак, исследование американского берега от мыса Тарнегейн до Берингова пролива было завершено; неизученным осталось только пространство между мысами Огл и Тарнегейн; восполнением этого пробела наши путешественники занялись во время следующей экспедиции.

Отправившись в 1838 году от реки Коппермайн, они прошли вдоль берега океана к востоку и 9 августа достигли мыса Тарнегейн; но так как льды не дали возможности лодкам обогнуть его, то Томас Симпсон остался на зимовку, открыл затем Землю Виктории и, добравшись 12 августа 1839 года до реки Бак, продолжал до конца месяца заниматься изучением полуострова Бутия.

Таким образом береговая линия была окончательно установлена. Ценой каких усилий, каких трудов, каких жертв и какой самоотверженности! Но что значит человеческая жизнь по сравнению с прогрессом науки! Сколько бескорыстия, страстной преданности идее проявляют ученые, моряки, исследователи, которые отказываются от всех радостей жизни, чтобы по мере сил внести свою долю в прогресс человеческого знания, в дело научного и нравственного совершенствования человечества!

Вместе с рассказом о последних путешествиях, почти завершивших изучение земного шара, заканчивается и эта работа, начатая с описания попыток первых исследователей.

Очертания суши теперь выяснены, задача исследователей выполнена. Мир, населенный людьми, им отныне известен. Теперь остается только использовать огромные богатства тех стран, которые стали для них легко доступными и которыми они сумели завладеть.

Как обильна всевозможными фактами эта история двадцати столетий исследований! Оглянемся назад и подведем в общих чертах итоги успехам, достигнутым за этот длинный промежуток времени.

Если мы возьмем карту полушарий Гекатея, жившего за пятьсот лет до нашей эры, то что мы увидим на ней?

Весь известный в то время мир охватывал только бассейн Средиземного моря. Земля, очертания которой так сильно искажены, представлена лишь ничтожной частью Южной Европы, Передней Азии и Северной Африки. Эти страны окружены рекой, не имеющей ни начала, ни конца, носящей название «Океан».

Положим теперь рядом с этой картой, достойным памятником античной науки, карту полушарий, изображающую мир, каким мы его знали в 1840 году. На огромном пространстве земного шара та часть его, что была известна, притом лишь приблизительно, Гекатею, составляет едва заметное пятно.

Зная отправную и конечную точки, можно судить о грандиозности открытий.

Вообразите себе теперь, какое количество самых разнообразных фактов было собрано при изучении всего земного шара, и вы застынете в изумлении перед результатами трудов стольких исследователей и мучеников науки; вы поймете пользу этих открытий и тесные связи между географией и всеми другими науками. Став на такую точку зрения, вы сможете охватить все философское значение той работы, которой посвятило себя множество поколений.

Конечно, первооткрывателями новых земель двигали самые различные мотивы.

Прежде всего, это естественное любопытство хозяина, стремящегося узнать все свои владения, измерить обитаемые их части, отграничить их от морей; затем – это требования торговли, находящейся еще в младенческом состоянии, которые привели, однако, к тому, что продукция азиатских стран доставлялась в Норвегию.

С Геродотом цель становится более возвышенной, и теперь это уже желание узнать историю, нравы, религию чужих народов.

Позже, в эпоху крестовых походов, наиболее реальным результатом которых явился интерес к изучению Востока, движущей силой для большинства была жажда наживы и влечение к неизвестному.

В то время как Колумб в поисках нового пути в страну Пряностей обнаруживает по дороге Америку, его последователи воодушевлены лишь желанием как можно скорее разбогатеть. Насколько не похожи они на тех благородных португальцев, которые жертвовали личными интересами ради славы своей родины и процветания ее колоний и умирали более бедными, чем в тот момент, когда они посвятили себя деятельности, обессмертившей их имена.

В XVI веке стремление уйти от религиозных преследований и гражданской войны заставляет переселиться в Новый свет тех гугенотов[159] и в особенности тех квакеров,[160] которые, заложив основу колониального процветания Англии, преобразили впоследствии Америку.

Следующий, XVII, век является по преимуществу веком колонизации. Французы в Америке, англичане в Ост-Индии и в Вест-Индии, голландцы в Океании основывают фактории и резиденции, между тем как миссионеры стараются распространить христианство не только в этих странах, но и в Китае, который в то время был трудно доступен.

В XVIII веке, подготовившем пути для нашей эпохи, исправляются обнаруженные ошибки, производится подробная съемка материков и архипелагов, – короче говоря, уточняются открытия предшествовавших столетий. Этой же цели добиваются современные исследователи, стремящиеся нанести на карты малейший уголок земли, самый крошечный островок. Этой же задаче подчинены труды бесстрашных мореплавателей, изучивших ледяные пустыни в районе обоих полюсов и снявших последний клочок завесы, так долго скрывавшей от наших взоров земной шар.

Итак, значительная часть нашей земли изучена. Но неужели результаты стольких доблестных трудов будут погребены в нескольких тщательно составленных атласах, где их разыщут лишь профессиональные ученые?

Нет! Эту землю, завоеванную нашими отцами ценой таких лишений и такого риска, люди должны использовать, привести в цветущее состояние. С помощью всех средств, предоставленных в наше распоряжение научным прогрессом, нам предстоит изучать это прекрасное наследство, приумножать, применить для практической деятельности!

Больше не должно быть невозделанных земель, непроходимых пустынь, неиспользуемых рек, неизмеренных морских глубин, недоступных горных вершин!

Мы преодолеваем препятствия, которые ставит перед нами природа. Суэцкий и Панамский перешейки нам мешают – мы перерезаем их. Сахара затрудняет связь между Алжиром и Сенегалом- мы прокладываем по ней железную дорогу. Океан отделяет нас от Америки – телеграфный кабель связывает нас с ней. Па-де-Кале мешает двум народам, созданным для взаимопонимания, сердечно пожать друг другу руку – мы проложим под ним железную дорогу!

Такова задача, стоящая перед нами, современниками. Неужели она менее прекрасна, чем задача наших предшественников, и неужели ни один писатель не вдохновится ею?

Как ни заманчива эта тема, но она выходит за рамки, с самого начала намеченные нами для данной работы. Мы хотели написать «Историю открытия земли»; мы ее написали, и наш труд, следовательно, окончен.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Трехтомный труд талантливого французского писателя Жюля Верна «История великих путешествий» представляет собою одну из первых книг такого рода в мировой географической литературе. Тщательное и кропотливое изучение документальных источников, дневников путешественников, сборников государственных архивов позволило писателю создать увлекательное и богатое по содержанию произведение по истории географических открытий с древнейших времен до сороковых годов XIX столетия.

Читая эту книгу, вы можете, не выходя из комнаты, совершить путешествия в самые отдаленные уголки земного шара, увидеть роскошную природу тропических стран или обледенелые берега Антарктиды, наблюдать жизнь, нравы и обычаи самых различных народов.

К сожалению, Жюль Верн недостаточно уделяет внимания научному анализу и оценке наблюдений и исследований путешественников. В ряде случаев Жюль Верн идеализирует поступки европейских путешественников, не видит их корыстных побуждений и все объясняет чрезмерным научным рвением. Он также не всегда раскрывает истинные причины, побуждавшие правительства европейских государств снаряжать дорогостоящие экспедиции в далекие страны.

Для Жюля Верна, конечно, не было секретом, что бурно развивающиеся капиталистические страны Европы стремились найти новые рынки сбыта своих товаров и новые источники сырья для их производства. С этой целью они снаряжали многочисленные научные экспедиции и проводили политику захвата чужих земель,-создавая обширные колониальные владения. Жюль Верн не дает широкой картины кровавых колониальных захватов с их грабежами и насилиями, считая, видимо, что эти события выходят за рамки его произведения. Все же в ряде мест он приводит потрясающие факты вымирания целых племен и народов при столкновении с европейскими колонизаторами. Кроме того, на всем протяжении своего обширного труда Жюль Верн с неизменной симпатией и сочувствием относится к порабощенным туземным народам и в то же время отмечает жестокость, алчность и продажность вождей и феодальной знати различных туземных государств.

На протяжении трех больших томов «Истории великих путешествий» Жюль Верн дает сведения о жизни и деятельности нескольких сотен путешественников. Но, несмотря на большой объем и обилие фактического материала, в работе Жюля Верна недостаточно освещены факты по истории русских географических открытий. Объясняется это тем, что Жюлю Верну не всегда были доступны источники, изданные на русском языке, и многие сведения о русских географических открытиях остались вне поля его зрения. В некоторых разделах второго и особенно в третьем томе писатель уделяет внимание наиболее крупным русским исследователям (Берингу, Палласу, Крузенштерну, Коцебу, Литке, Беллинсгаузену, Анжу, Врангелю), рассказывая более или менее подробно только о тех экспедициях, отчеты которых были опубликованы на французском языке. Например, история важнейшей экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева изложена очень кратко. Сознавая недостаточность приведенных фактов, сам автор говорит: «Мы охотно сообщили бы более подробные сведения об этой очень интересной экспедиции, но подлинного отчета, опубликованного на русском языке в Петербурге, нам не удалось достать, и мы вынуждены были удовольствоваться кратким изложением, напечатанным в «Бюллетене Географического общества».

В кратком послесловии для сведения читателей мы даем перечень наиболее выдающихся событий из истории русских географических открытий, не вошедших в трехтомник Жюля Верна, чтобы хоть в какой-то степени восполнить этот пробел.

Испокон веков народы, населяющие нашу Родину, проявляли себя замечательными путешественниками и мореплавателями.

В письменных источниках начала нашей эры говорится, что уже тогда славянами был освоен водный путь по Днепру. Из записей греческих историков видно, что русские в VI-VII веках выходили по Днепру в Черное море и через Босфор и Дарданеллы в Мраморное, Эгейское и Адриатическое моря.

К концу VIII и началу IX веков создается обширное Русское государство с центром в городе Киеве. В это время русскими людьми был освоен знаменитый водный путь «из варяг в греки», соединяющий Черное и Балтийское моря. Черное море все чаще стали называть Русским морем, так как никто, кроме русских, здесь не плавал. Это название продержалось на итальянских картах до XV-XVI веков.

С незапамятных времен стал осваиваться и Волжский великий торговый путь, идущий почти параллельно Днепровскому. Из Новгорода корабли шли в озеро Ильмень, затем поднимались вверх по реке Ловати и далее волоком – в верховье Западной Двины. Отсюда через небольшой волок суда перетаскивались в верховье Волги и по ней спускались в Каспийское море.

Существовал и другой водный путь, идущий из Новгорода и Киева на Волгу. Нередко торговые люди от устья Днепра сворачивали на восток, плыли вдоль северного побережья Черного моря, огибали Крымский полуостров и входили в Азовское море (русские называли его Сурожским морем). Отсюда они шли вверх по течению Дона до того места, где он ближе всего подходит к «Славянской реке», как называлась тогда Волга. Здесь они перетаскивали суда волоком и по Волге спускались в Каспийское море.

Наши предки на своих ладьях в самые отдаленные времена плавали также по Балтийскому морю, выходили в Атлантический океан и через Гибралтарский пролив проникали в Средиземное море. Следы древних славянских поселений найдены даже на берегах Англии. Балтийское море называлось тогда Славянским или Венедским, а позднее – Варяжским.

Поистине безграничной смелостью и большим опытом нужно было обладать, чтобы пускаться на небольших ладьях в океанское плавание. Водители судов не имели тогда ни компаса, ни карт и старались вести корабли, не теряя из виду берег, чтобы все время иметь возможность ориентироваться. Но иногда на этом пути им приходилось идти и через открытое море.

Самыми славными страницами в истории мореплавания являются путешествия по водам Ледовитого океана, по существу открывшие миру суровые просторы Арктики. Пионерами путешествий по Северному Ледовитому океану были отважные русские поморы и прежде всего новгородцы.

Неплодородные «землицы» новгородских территорий вынуждали коренное русское население этих мест стремиться на восток-к лесам, богатым пушниной, на север – к рекам, изобиловавшим рыбой. Из Новгорода в эти отдаленные земли направлялся мощный колонизационный поток, шло освоение огромных территорий.

Выход русских к берегам Белого и Баренцева морей произошел не позже XI века.

В «Повести временных лет» имеются определенные указания о достижении новгородцами в конце XI века территорий, прилегающих с запада к «Камени» (Уралу). В это же время или в начале XII века отдельные новгородцы побывали за Уралом и в Западной Сибири. К середине XII века и особенно к его концу туда проникли целые военные отряды.

Путешествия к Уралу и в Западную Сибирь совершались как по рекам и волокам между ними, так и морским путем, по Баренцеву и Карскому морям. В начале XIII века русские люди достигли реки Оби.

Во второй половине XIII века русские достигли Кольского полуострова и включили его в состав новгородских владений.

К этому же времени нужно отнести открытие русскими поморами Шпицбергена и Новой Земли, хотя конкретные сведения о посещении этих земель относятся к более позднему периоду.

В конце XV века русские дипломаты Дмитрий Зайцев и Григорий Истома совершали морские плавания из устья Северной Двины вокруг Скандинавского полуострова.

Сведения о древних русских путешественниках и мореплавателях мы находим в многочисленных летописях. Летописец Нестор, который в начале XII века в Киеве составил свою знаменитую «Повесть временных лет», является первым историком и географом древней Руси.

Наряду с летописями в древней Руси существовали описания путешествий русских людей в зарубежные страны, которые назывались тогда «хождениями». До нас дошло около двадцати таких описаний. Наибольшей известностью пользуется «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, совершившего в XV веке полное опасностей путешествие в сказочную Индию на 30 лет раньше португальца Васко да Гама.

Во второй половине XV века появились первые описания отдельных местностей Руси, так называемые писцовые книги.

Имелись в древней Руси и зародыши географических карт, или «чертежи». Вероятно, около 1570 года был создан «Большой чертеж», то есть «чертеж» всей территории московской Руси. Сколько труда и умения приложил к этому делу русский человек, исходивший, вымеривший и описавший свою необозримую страну!

В конце XVI столетия начинается новый период в истории русской географии, который получил название: «Эпоха великих русских географических открытий».

XVII век характеризуется грандиозными открытиями в Сибири и на Дальнем Востоке. Не прошло и 60 лет со времени похода Ермака (1581-1584 гг.), как русские землепроходцы пересекли весь материк Азии – от бассейна Оби до Тихого океана. В 1639 году казак Иван Москвитин со своими товарищами, пройдя через всю Сибирь, впервые подошел к побережью Охотского моря. В 1648 году казак Семен Дежнев, выйдя из устья Колымы морем, обогнул Чукотский полуостров и открыл пролив, разделяющий Америку и Азию. Есть сведения, что часть спутников Дежнева во время бури была выброшена на побережье Аляски, где долгое время существовало русское поселение.

Многочисленные русские землепроходцы и мореходы, двигаясь на восток, наносили свои пути на «чертежи» и составляли описания, известные под названием «скаски». Из этих «чертежей» и описаний составлялись сводные географические описания Сибири и сводные «чертежи». Так, например, в 1701 году в Тобольске картографом-самоучкой С. У. Ремезовым была составлена «Чертежная книга Сибири» — первый географический атлас этой огромной страны, состоящий из 23 карт.

В петровский период сведения по географии нашего Отечества стали быстро расширяться и углубляться. Важнейшими моментами в географической деятельности этого времени были: 1) организация морских и сухопутных инструментальных съемок страны и составление карт; 2) изучение природных ресурсов страны и состава населения; 3) поиски торговых путей из России в Среднюю Азию, Китай и Индию; 4) устройство сухопутных и водных путей сообщения внутри страны и соединение краевых морей при помощи каналов; 5) открытие школ и преподавание в них географии и забота о появлении научной географической литературы.

Одним из крупнейших географических предприятий Петра Великого была подготовка экспедиций для выяснения вопроса о существовании пролива между Азией и Америкой. Научные и практические результаты экспедиции Беринга и Чирикова, осуществившейся уже после смерти Петра, поистине громадны. Открытие Берингова пролива, описание Курильских островов и северной Японии, открытие Алеутских островов и берегов северо-западной Америки, исследование Камчатки Крашенинниковым, изучение флоры Сибири Гмелиным и, наконец, великий географический подвиг – описание северных берегов Сибири от Архангельска до реки Анадырь, сделавший имена наших моряков (Прончищева, братьев Лаптевых, Челюскина и других) бессмертными в истории географических открытий – таков лишь краткий перечень географических достижений Великой Северной и других выдающихся экспедиций, осуществленных в XVIII веке русскими исследователями.

Во второй половине XVIII века в составе русской Академии наук работал выдающийся ученый М. В. Ломоносов. По его инициативе были организованы крупнейшие экспедиции: В. Я. Чичагова для открытия Северо-восточного морского прохода и капитана Креницина и лейтенанта Левашова для исследования Алеутских островов и Аляски. Уже после смерти Ломоносова в 1768-1774 годах были снаряжены знаменитые Академические экспедиции Палласа, Лепехина, С. Г. Гмелина, Гюльденштедта, Георги и Фалька. Эти экспедиции, снаряженные для географического изучения территории России, явились выдающимися географическими предприятиями, которые не имели себе равных в те времена ни в одной стране мира.

Первая половина XIX века ознаменовалась необычайным развитием мореплавания в России. Русские моряки совершили в это время около 40 кругосветных экспедиций, больше чем Англия и Франция, вместе взятые. Во время кругосветных плаваний И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского, О. Е. Коцебу, Ф. П. Литке, Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева было открыто в Тихом океане и в Антарктике множество островов – Суворова, Кутузова, Чичагова, Ермолова, Румянцева, Крузенштерна и других. 28 января 1820 года русские корабли «Восток» и «Мирный» под начальством Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева открыли шестую часть света – Антарктиду, которая по площади почти в два раза превосходит материк Австралию.

Таковы, в самых кратких чертах, наиболее выдающиеся события в истории русских географических открытий с древнейших времен до середины XIX столетия.

Для наглядности мы прилагаем семь маршрутных схематических карт, которые в совокупности дают достаточно полное представление о географических подвигах русских исследователей и путешественников. В списке книг для дополнительного чтения, указана литература, посвященная истории русских географических открытий.

Примечания

1

Мальтбрен Конрад (1775-1826) – географ и публицист, родом датчанин.

(обратно)

2

Основная деятельность ост-индских торговых компаний Англии, Голландии и Франции заключалась в проведении широких колониальных захватов. Получив от своих правительств монопольные права на грабеж и эксплуатацию многомиллионного населения южной Азии, компании вели географические и другие исследования, которые способствовали захвату новых земель и превращению их в колонии.

(обратно)

3

Бедуины – название, присвоенное всем племенам и народностям Аравийского полуострова, которые ведут кочевой образ жизни

(обратно)

4

Ирод (73-4 годы до нашей эры) – царь Иудеи; на престол был возведен римлянами и жестоко расправился с народными движениями, направленными против римского гнета. О зверствах Ирода сохранились легенды

(обратно)

5

Август (63 год до нашей эры-14 год нашей эры) – римский император, внучатый племянник Юлия Цезаря

(обратно)

6

Джезар-паша Ахмед (1735-1804) – выходец из Боснии. Совершив убийство, бежал из отечества в Каир, принял ислам и поступил на службу к правителю Египта Али-бею. Впоследствии перешел на сторону турок и был возведен в звание паши и назначен наместником обширной области, включающей города Акку, Бейрут, Кесарию и др.

(обратно)

7

А б а – плащ из верблюжьей, козьей или овечьей шерсти с отверстиями для рук, реже – с короткими рукавами

(обратно)

8

Перистиль – прямоугольный двор, сад или площадь, окруженная крытой колоннадой. Перистиль был широко распространен в жилищах эпохи эллинизма

(обратно)

9

Архитектурный ордер – определенные сочетания опорных и перекрещивающихся частей сооружения, их структура и художественная обработка. Классические греческие ордера – коринфский, ионический, дорический – получили свое наименование от соответственных племен и областей Греции

(обратно)

10

Пилястры – (от латинского pila – «столб») – плоский вертикальный выступ на поверхности стены, повторяющий все части и пропорции колонны того или иного архитектурного ордера

(обратно)

11

Счастливая Аравия – название, данное античными географами юго-западной части Аравийского полуострова, славившейся плодородием и природными богатствами. В современной литературе Счастливой Аравией называется горная часть Йемена.

(обратно)

12

Имам – верховный правитель в мусульманских государствах, который является также религиозным руководителем своих подданных

(обратно)

13

Вивьен де Сен-Мартен Луи (1802-1897) – французский географ, крупнейший специалист по исторической и современной географии мира, автор «Истории географии и географических открытий» (1873) и семитомного «Нового словаря всемирной географии» (1877-1895). В течение 1863-1876 годов он выпускал «Географический ежегодник», в котором помещал обзор путешествий и географической литературы за данный год. Был знаком с Жюлем Верном и высоко ценил его романы и географические труды (см. предисловие к первому тому «Истории великих путешествий»).

(обратно)

14

Лудовико Вартема – итальянский путешественник, посетивший в начале XVI столетия Египет, Аравийский полуостров, Персию, Индию, Цейлон и Индонезию. Вернулся на родину через мыс Доброй Надежды. Он был подлинным пионером изучения Аравии и островов Индонезии. Описание этого путешествия, вышедшее в 1510 году, является ценным документом авантюрных путешествий эпохи великих географических открытий

(обратно)

15

Блуменбах Иоганн-Фридрих (1752-1840) – выдающийся немецкий анатом, антрополог и зоолог, профессор Геттингенского университета. Предложенная Блуменбахом классификация человеческих рас удержалась в науке до настоящего времени

(обратно)

16

Дурра или дурро – вид сорго, употребляемый в пищу в виде крупы или муки

(обратно)

17

Дромедар – одногорбый верблюд

(обратно)

18

Мамелюки или мамлюки (по-арабски – «невольники») – в Египте воины-рабы тюркского и кавказского происхождения, составлявшие гвардию последних государей египетской династии Эйюбидов (1171- 1250). Командиры мамелюков свергли Эйюбидов и захватили в свои руки власть над Египтом (1250).

(обратно)

19

Арнауты – название албанцев у турок

(обратно)

20

Озирис – у древних египтян бог воды и растительности, умирающий осенью и воскресающий весной, а также властитель загробного мира

(обратно)

21

21Изида – одна из наиболее почитавшихся богинь древнего Египта. В позднем Египте Изида почиталась как богиня плодородия и материнства

(обратно)

22

К а п и т е ль – верхушка колонны, обычно украшенная валиком, живописью, скульптурными изображениями и т. д

(обратно)

23

Я р д – основная единица измерения длины в английской системе мер, равная 0,91440 м

(обратно)

24

Феллах – крестьянин, земледелец, оседлый. В странах Аравийского полуострова феллахи являлись низшим классом, эксплуатируемым правящей верхушкой арабской скотоводческой знати

(обратно)

25

Абабде – одно из племен группы беджа, кочующее в Нубийской пустыне между Нилом и Красным морем

(обратно)

26

Пальмадум – древесное растение из семейства пальм; родина ее Африка, где растет около тридцати видов. Наиболее известно два вида. Настоящая пальма дум растет в приречных лесах Египта. Плоды ее величиною с яблоко, с деревянистой косточкой и сладкой съедобной мякотью, употребляются в пищу; семена идут на пуговицы и другие изделия, заменяя собой слоновую кость. Листья идут на плетение корзин, циновок, рогож и для набивки матрацев

(обратно)

27

Камеди – густые соки, выделяемые из надреза коры многих деревьев. Применяются в медицине

(обратно)

28

Мухаммед-Али (1769-1849) – правитель Египта, албанец по происхождению. Он добивался образования независимого от Турции египетского государства и расширения его владений. Вследствие английской интервенции в 1840-1841 годах Мухаммед-Али был вынужден отказаться от попыток добиться независимости Египта

(обратно)

29

Xаджи – почетное звание, которым пользуется мусульманин, совершивший паломничество в Мекку

(обратно)

30

А к с ум – мощное государство в Эфиопии, достигшее своего расцвета в I-IV веке нашей эры

(обратно)

31

А г а (турецкое «старшин, начальник, хозяин») – титул младших и средних офицеров в султанской Турции. В современной Турции деревенский кулак

(обратно)

32

Эмир – в странах Востока титул мусульманских правителей, равнозначный титулу князя

(обратно)

33

X и д ж а з – историческая область, расположенная на северо-западном берегу Красного моря

(обратно)

34

Кааба – мечеть в Мекке, считающаяся у мусульман наиболее священным храмом и являющаяся главным объектом паломничества. В восточной наружной стене Каабы, в нише, находится «черный камень», служащий предметом суеверного почитания

(обратно)

35

Авраам – мифическая личность: по библейским сказаниям, древнееврейский патриарх (родоначальник еврейского народа).

(обратно)

36

Набоб – бенгальское произношение арабского слова «наиб» – «наместник». Впоследствии набобами стали называть европейцев, разбогатевших в колониях

(обратно)

37

Раджа – в древней Индии правитель рабовладельческого государства, царь. В средневековой и современной Индии княжеский титул

(обратно)

38

С и п а и – наемные войска в Индии, формировавшиеся в середине XVIII века из местных жителей французскими, английскими и португальскими колонизаторами

(обратно)

39

Р у п и я – общее название денежных единиц во многих странах Юго-Восточной Азии

(обратно)

40

Смоковниц а, винная ягода, инжир или фиговое дерево – субтропическое растение семейства тутовых, рода фикус

(обратно)

41

Брахманы – жрецы одной из древнейших религий – брахманизма – индийского рабовладельческого общества

(обратно)

42

С и к х и – название членов религиозной общины, возникшей в Пенджабе в XVI веке. Сикхизм, провозглашавший равенство людей и не признававший кастовых различий, стал идеологией антифеодального крестьянского движения. Отобранные у феодалов земли сикхи распределяли между безземельными крестьянами. В конце XVIII века образовалось государство сикхов, но в середине XIX века оно было завоевано англичанами

(обратно)

43

Хайдарабад – бывший штат в Индии, расположенный в центральной части Индостана

(обратно)

44

Сердар – в некоторых странах Ближнего и Среднего Востока так называют главнокомандующих войсками. В Индии и Афганистане – глава племени, влиятельный сановник

(обратно)

45

Тавернье, Жан Батист (1605-1689) – французский коммерсант- ювелир и путешественник. С 1631 по 1668 год совершил шесть путешествий в Турцию, Персию, Индию, Индонезию; в 1676 году выпустил интересные путевые заметки под названием «Шесть путешествий Ж. Б. Тавернье» (см. о нем в первом томе «Истории великих путешествий»)

(обратно)

46

Дураны – одно из главных афганских племен

(обратно)

47

Ф и р и – крупнозернистый уплотненный снег, состоящий из ледяных крупинок различной формы. Образуется в горных областях выше границы вечного снега и в полярных странах, где осадки выпадают в виде снега и за лето не успевают растаять

(обратно)

48

Курдистан – территория в Западной Азии, в пределах Турции, Ирака, Ирана и Сирии, населенная главным образом курдами

(обратно)

49

Карнатик – территория между Восточными Гатами и побережьем Бенгальского залива

(обратно)

50

50Персеполис – город в древней Персии, являвшийся одной из столиц государства Ахеменидов. Персеполис был сооружен в V-VI веках до нашей эры. Город был разграблен и сожжен Александром Македонским и в III веке до нашей эры покинут жителями

(обратно)

51

Фирдоуси Абуль Касим (родился между 934 и 941 гг.. умер около 1020 г.) – великий поэт, классик таджикской и персидской литературы, автор всемирно известной эпопеи «Шахнаме» («Книга о царях»)

(обратно)

52

Монро доктрина – декларация принципов внешней политики США, изложенная в послании президента Дж. Монро конгрессу от 2 Декабря 1823 года. Доктрина Монро была провозглашена в условиях борьбы между США и европейскими странами за господство в Латинской Америке, освободившейся от испанского и португальского колониального гнета. Эта доктрина носила экспансионистский характер, так как формула «Америка для американцев» означала: «Америка для США». Доктрина Монро долгое время помогала правительству США проводить свою политику на американском континенте и под видом «защиты» вмешиваться в дела латиноамериканских стран, навязывая им кабальные договоры, захватывая их территории и природные богатства

(обратно)

53

Порта (от французского Porte – «дверь, врата») – употребляемое европейцами официальное название правительства Турции. Происходит от неточного перевода турецкого выражения «паша капысы» («канцелярия паши», буквально – «дверь паши»)

(обратно)

54

В а д и (арабское «уади») – сухие долины в пустынях Аравии и Северной Африки. Русла вади наполняются водой очень ненадолго, после редких, но сильных ливней

(обратно)

55

Тиббу – племя, происходящее от слияния берберов с неграми и обитающее в Восточной Сахаре

(обратно)

56

Каури – морской брюхоногий моллюск. Раковины каури, имеющие яйцевидную форму с разнообразной пестрой окраской, употреблялись в качестве денег. Каури являлась мельчайшей денежной единицей; в больших количествах нанизанные на шнурок или нашитые на материю приравнивались к единицам других денежных систем

(обратно)

57

Идриси Абу-Абдаллах-Мухаммед (1100-1166) – арабский географ и путешественник; написал замечательный географический трактат, озаглавленный: «Наслаждение того, кто пламенно жаждет»

(обратно)

58

Тобе – мужская рубашка

(обратно)

59

И н ь я м или ямс – название ряда тропических и субтропических травянистых растений из рода диоскорея. Подземные клубни иньяма идут в пищу подобно картофелю

(обратно)

60

Рамадан или рамазан – девятый месяц мусульманского лунного календаря, в течение которого по предписанию ислама полагается не принимать пищи и не пить воды от восхода до заката солнца

(обратно)

61

Дынное дерево – невысокое (4-6 м) плодовое дерево из семейства папайевых, распространенное под тропиками. Плоды снаружи желтые или желтовато-зеленые, по форме и строению напоминают дыню

(обратно)

62

масляная пальма – растение семейства пальм. Ствол толстый, короткий, с кроной крупных перистых листьев. Зацветает масляная пальма на четвертом- пятом году жизни. Каждое женское соцветие дает свыше тысячи похожих на сливу красноватых или желтоватых плодов, собранных крупными гроздьями. Масло, содержащееся в косточках плода, отличается высокими пищевыми качествами и применяется также в технике

(обратно)

63

Гибискус – кустарниковые растения семейства мальвовых. Незрелые плоды некоторых гибискусов едят в сыром виде, кладут в суп или сушат, а затем делают из них соус к рису

(обратно)

64

Шериф – почетное звание мусульманина, ведущего якобы свое происхождение от Мухаммеда, который считается основателем ислама

(обратно)

65

Муэдзин – в странах Ближнего и Среднего Востока так называется мулла, находящийся при мечети и призывающий с минарета мусульман на молитву

(обратно)

66

По одному судят обо всех (лат.). Прим. перев.

(обратно)

67

Франкмасонство религиозное течение, возникшее в начале XVIII века в Англии, а затем распространившееся в других странах. Масонство призывало всех людей к объединению на началах братской любви, равенства, верности и взаимопомощи в целях искоренения пороков человеческого общества путем самопознания и самоусовершенствования людей. Провозглашение «всеобщего братства» в условиях капиталистического общества содействовало укреплению эксплуататорского строя, отвлекало трудящихся от революционной борьбы. Масонство пропагандировало новые формы религиозных суеверий, насаждало мистику и магию. В настоящее время масонство наиболее широко распространено в США, где находится его организационный центр

(обратно)

68

Марила Проспер (1811-1847) – французский художник- пейзажист; Реньо Анри (1843-1871) – французский художник, автор полотен на бытовые темы

(обратно)

69

Фетиш (португальское «колдовство» «амулет») – происходит от названия, которое дали португальские моряки конца XV-XVl веков каменным, деревянным, глиняным и тому подобным предметам, почитавшимся священными у населения Западной Африки

(обратно)

70

Розовое дерево – древесина некоторых тропических и субтропических деревьев из различных семейств, имеющая розовый или красноватый цвет; некоторые обладают запахом, напоминающим запах розы. Используется для изготовления ценной мебели, музыкальных инструментов и т. п

(обратно)

71

Туаз – старинная мера длины, равная почти двум метрам

(обратно)

72

Фартинг (английское – «четверть») – самая мелкая английская разменная монета, равная 1/4 пенса

(обратно)

73

Диодор Сицилийский (ок. 80-29 гг. до нашей эры) – древнегреческий историк, известен сочинением «Историческая библиотека», где в 40 томах (из них сохранилось всего 15) излагается всемирная история с древнейших времен до середины I века до нашей эры

(обратно)

74

К т е с и й (конец V – начало IV веков до нашей эры) – древнегреческий историк, известен сочинением «Персика», написанным на основе персидских летописей и преданий. Произведения Ктесия сохранились лишь в отрывках

(обратно)

75

Нибур Карстен (1733-1815) – датский путешественник и исследователь. В 1761-1762 годах принял участие в экспедиции в страны Ближнего Востока. Во время пребывания в Персии на месте развалин Персе- полисса скопировал древнеперсидские клинообразные надписи, которые впоследствии использовал Гротефенд для расшифровки клинообразной письменности

(обратно)

76

Гротефенд Георг Фридрих (1775-1853) – немецкий филолог, достигший больших успехов в расшифровке древнеперсидских клинописных текстов

(обратно)

77

Идеографическое письмо – один из основных типов письма, в котором графические знаки обозначают целые слова или понятия. Оно является одним из наиболее древних типов письма, возникшего из рисунков, при помощи которых передавались сообщения, записывались события и т. п

(обратно)

78

Бюрнуф Эжен (1801-1852 гг.) – французский востоковед, специалист по индийской и иранской филологии; завоевал известность изданиями древнеиндийских и древнеиранских литературных памятников и исследованиями по сравнительному языкознанию

(обратно)

79

3енды – одно из племен в Иране, от которого сохранилось несколько сот семей

(обратно)

80

Бактрия – так называлась в древности местность между Гиндуку- шем, Парапамизом и рекой Аму-Дарья. Жители говорили на зендском языке, который называется также древнебактрийским

(обратно)

81

Зороастр – греческая форма имени мифического пророка Заратуштры, которому предание приписывает создание религии древних народов Средней Азии, Азербайджана и Персии – зороастризма. Характерными чертами зороастризма были: представление о борьбе в мире двух начал – добра и зла, почитание огня и осуждение человеческих жертвоприношений. Зороастризму присуще учение о конце мира, о загробной жизни, о воскресении мертвых и последнем суде, что оказало влияние на иудеизм и христианство

(обратно)

82

Ахемениды – династия древнеперсидских царей 558-330 гг. до нашей эры. Основатель династии был Кир (558-529 гг. до нашей эры)

(обратно)

83

Шампольон Жан Франсуа (1790-1832) Младший – крупнейший французский египтолог. В 1822 году, после многолетней работы над трехъязычной надписью Розеттского камня, сделал решающий шаг на пути расшифровки египетского иероглифического письма, прочтя несколько царских имен. В 1828-1829 годах совершил путешествие в Египет, во время которого собрал и скопировал множество египетских текстов

(обратно)

84

Демотическое письмо – поздняя и наиболее сокращенная форма египетской скорописи, возникшая в VIII веке до нашей эры и просуществовавшая по V век нашей эры

(обратно)

85

Химъяритское царство – рабовладельческое царство в юго- западной Аравии (115 год до нашей эры – 570 год нашей эры). Около 570 года оно было захвачено персидскими войсками

(обратно)

86

Эверест Джордж (1790–1866) – президент Геодезического комитета в Индии, в честь которого англичане дали название сначала вершине Гауризанкар, затем вершине Чомолунгма (8848 м)

(обратно)

87

Континентальная блокада – блокада Англии, объявленная в 1806 году Наполеоном I, рассчитывавшим этой мерой сокрушить сопротивление Англии и облегчить установление французского господства во всей Европе

(обратно)

88

Шлегель Фридрих (1772-1829) – выдающийся немецкий критик, писатель, теоретик романтизма. Лингвистические работы Шлегеля, в особенности «О языке и мудрости индусов», оказали влияние на развитие языкознания

(обратно)

89

Бопп Франц – немецкий ученый, обосновавший происхождение индоевропейских языков от одного языка. Его выводы были основаны не на случайном сходстве отдельных слов, а на общем строе языков

(обратно)

90

Ведизм (от древнеиндийского «веды» – «знание») – древнейшая религиозная система Индии, в последующем своем развитии давшая брахманизм. Ведами называют древнейшие индийские религиозно-литературные памятники, которым приписывается характер божественного откровения

(обратно)

91

Кельтский язык – языки, принадлежащие к семье индоевропейских языков и включающие: гальский, ирландский, шотландский, бретонский и другие, на которых говорили кельты – группа племен, обитавших уже во 2-м тысячелетии до нашей эры в Западной Европе

(обратно)

92

Паленке – селение в Мексике, известное развалинами древнего города Гуэтлапалан. Развалины открыты в 1750 году

(обратно)

93

Копан – одно из наиболее значительных городищ индейцев майя, расположенное в западной части республики Гондурас. Город существовал с первых веков нашей эры до 1530 года, когда испанское завоевание и вспыхнувшая чума полностью уничтожили население этого города

(обратно)

94

Экспедиция Г. А. Сарычева и И. И. Биллингса была снаряжена русским правительством для обследования берегов Северного Ледовитого океана. В задачи экспедиции входило также обследование островов между Азией и Америкой и поиски Северо-восточного прохода со стороны Берингова моря. Начальником экспедиции был назначен Биллингс, сопровождавший Д. Кука в последней его экспедиции в качестве астронома. Экспедиция мени путешествия Крузенштерна. Этим именем сами себя называют одноплеменные жители Хоккайдо, Сахалина и Курильских островов. «Айно» или «айну» на языке их значит «человек». До того времени айны оставались без определенного наименования. Только китайцам был известен этот народ под именем «кур» (на языке айнов «кур» или «куру» значит «человек»).

(обратно)

95

Русская Америка. – В XVIII веке отважные русские мореходы и промышленные люди открыли всю цепь Алеутских островов и полуостров Аляску, где они вели промысел морского зверя. В конце XVIII века предприимчивый сибирский купец Григорий Иванович Шелехов (1747- 1795 гг.) решил основать русские колонии на Тихоокеанских островах и побережье материка Северной Америки

(обратно)

96

Порт Анны-Марии (местное название его Тайегоа) расположен на южном берегу острова Нукухива

(обратно)

97

Утверждение Жюля Верна о том, что полинезийцы не знали земледелия, необоснованно. По описанию И. Ф. Крузенштерна, жители острова Нукухива культивировали клубневые растения таро (из семейства ароидных), ямс или иньям (из семейства диоскорийных), а также сахарный тростник, бананы, кокосовую пальму и хлебное дерево. Земледелие находилось на низкой ступени развития. Его можно охарактеризовать как мотыжное земледелие (огородничество). Когда землю доводили до полного истощения, в лесах расчищали новые участки путем выжигания

(обратно)

98

После открытия Японских островов европейцами (в 1542 году) начались торговые сношения с Японией португальцев, а затем и испанцев.

С португальскими и испанскими купцами в Японию проникли католические миссионеры. Своим вмешательством во внутренние дела страны миссионеры вызвали грозный закон об изоляции Японии, изданный а 1639 году. «На будущее время, – гласит императорский указ, – доколе солнце освещает мир, никто не смеет приставать к берегам Японии, хотя бы он даже и был посланником, и этот закон никогда не может быть никем отменен под страхом смерти»

(обратно)

99

Сангарский пролив ныне называется проливом Цугару

(обратно)

100

Имеется в виду Эрроусмит Арон (1750-1823) – английский географ и картограф. Издал более 130 атласов и ряд больших карт

(обратно)

101

Иессо, Иезо или Езо – старое название острова Хоккайдо

(обратно)

102

Название Карафуто, известное по некоторым японским картам и литературным источникам XVII и XVIII столетий, приписывалось острову, лежащему к северу от Хоккайдо. Крузенштерн затратил значительное время для розысков несуществующего острова Карафуто.

(обратно)

103

Название «айны» установилось в Европе для этого народа со вре- мени путешествия Крузенштерна. Этим именем сами себя называют одноплеменные жители Хоккайдо, Сахалина и Курильских островов. «Айно» или «айну» на языке их значит «человек». До того времени айны оставались без определенного наименования. Только китайцам был известен этот народ под именем «кур» (на языке айнов «кур» или «куру» значит «человек»)

(обратно)

104

И. Ф. Крузенштерн, встретив здесь сильное течение и пресную воду, пришел к ложному выводу, что Сахалин соединяется, как предполагал Лаперуз, с материком Азии южнее устья Амура. Это неправильное мнение было опровергнуто русским мореплавателем Г. И. Невельским пятьдесят лет спустя

(обратно)

105

Нельзя согласиться с утверждением Жюля Верна, что экспедиция И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского не сделала каких-либо важных географических открытий. Во время кругосветного путешествия русские моряки открыли 16 неизвестных до этого островов в Японском, Курильском и Гавайском архипелагах. Кроме того, они открыли такие важные географические процессы и явления, как наличие экваториальных противотечений в Атлантическом и Тихом океанах, закономерности в распределении солености по поверхности мирового океана, природу свечения морской воды и т. п.

С первой русской кругосветной экспедицией началась также новая эпоха в картографическом исследовании Тихого океана. Об атом свидетельствует классический труд И. Ф. Крузенштерна «Атлас Южного моря», который в продолжение XIX столетия был важнейшим практическим руководством для плавания по Тихому океану

(обратно)

106

Коцебу Август Фридрих Фердинанд (1761-1819)- немецкий писатель, автор многочисленных драм и комедий, с 1781 года состоял на русской службе и до конца жизни поддерживал связь с царским правительством. Был убит немецким студентом Зандтом, как агент Александра I, доставлявший в Россию сведения о внутреннем положении Германии

(обратно)

107

Гардемарин – звание, установленное Петром I для воспитанников старших рот Морской Академии при направлении их на флот для прохождения практики. После практики гардемарин получал офицерский чин

(обратно)

108

Пандану с, пандан – род деревьев из семейства пандановых. Стволы их тонкие, из нижней части их выходят растущие в землю придаточные корни. Листья и корни идут на плетение изделий. Плоды некоторых панданусов съедобны

(обратно)

109

Островом Беринга Коцебу называет остров Укамок, открытый Берингом 2 августа 1741 года

(обратно)

110

В тех же местах находятся бухта Эшшольца (по имени врача «Рюрика»), отделенная от залива полуостровом Хорис (художник на «Рюрике»), и остров Шамиссо

(обратно)

111

Шамиссо Адальберт (1781-1838) – выдающийся немецкий поэт и естествоиспытатель, по происхождению француз, отец которого с семьей эмигрировал в Германию во время французской революции. После кругосветного плавания на «Рюрике», художественно описанного им в книге «Кругосветное путешествие на бриге «Рюрик» (1830), Шамиссо вернулся в Германию и работал в ботаническом саду в Берлине. Больше всего Шамиссо известен как поэт-романтик демократического направления. В одной из своих поэм он прославил декабристов

(обратно)

112

Этот эпизод из истории английского флота положен Жюлем Верном в основу рассказа «Мятежники с Баунти» (1879). Русский перевод см. в книге: «Французская новелла XIX века», т. 2 (Гослитиздат, 1959)

(обратно)

113

Бак – носовая часть верхней палубы судна. На баке устанавливается якорное устройство. 113 Жюль Верн преувеличивает заботу английского правительства о благосостоянии островитян, которые в действительности быстро вымирали, а всеми плодами цивилизации пользовались плантаторы

(обратно)

114

Михаил Николаевич Станюкович, впоследствии адми- рал, отец известного писателя – Константина Михайловича Станюковича

(обратно)

115

Пиастр- мелкая испанская серебряная монета

(обратно)

116

В настоящее время главным населенным пунктом на о. Уналашкс является город-порт Датч-Харбор

(обратно)

117

117Сарачинское, или сарацынское, пшено – рис или обдирная крупа его

(обратно)

118

По своему хозяйству и образу жизни чукчи совсем недавно делились на две основные группы: оленеводов – чаучу (чавчу) и приморских охотников на морского зверя (анкалыт). В экономике, культуре и быте приморских чукчей много общего с эскимосами, так как территорию, на которой они живут, в древнее время занимали эскимосы. По-видимому, происходил процесс слияния обоих народов

(обратно)

119

Жюль Верн неправильно излагает взгляды Литке на происхождение жителей Каролинских островов (микронезийцев). Литке полагал, что жители Каролинских островов имеют общее происхождение с полинезийцами и связаны исторически с культурными приморскими народами Юго- Восточной Азии. Большинство современных исследователей также отмечают смешанное происхождение микронезийцев. Предки микронезийцев, по-видимому, пришли на север из Меланезии, где смешались с индонезийцами или просто полинезийцами

(обратно)

120

Окончательное поражение Наполеона Бонапарта в 1815 году и мирный договор французского правительства с европейскими державами положили конец длительным наполеоновским войнам. Вследствие этого часть французского флота можно было перебросить в отдаленные места для проведения колониальных завоеваний и научно-географических исследований

(обратно)

121

Парии – одна из низших каст «неприкасаемых» в южной Индии. Соприкосновение с париями и принятие пищи из их рук запрещено высшим кастам и считается оскверняющим. Они живут в особых кварталах или селениях. В городах они выполняют черную работу, в деревнях используются как сельскохозяйственные рабочие, обычно закрепощенные феодалами. Термин «пария» утвердился во многих языках в значении: бесправный угнетенный человек

(обратно)

122

Речь идет о французском писателе – брате знаменитого астронома, Жаке Apaгo (1790-1855), который впоследствии ослеп на оба глаза и тем не менее совершил еще два путешествия в Калифорнию и Бразилию. Спутников Aparo, отважившихся разделить с ним трудности путешествия и благополучно вернувшихся в Париж, шутливо называли «арагонавтами». В молодости Жюль Верн был знаком с Жаком Aparo и читал ему спои первые рассказы

(обратно)

123

Кускусы – лазающие сумчатые млекопитающие, населяют леса Австралии и прилегающих островов. Ведут ночной лазающий образ жизни; некоторые снабжены летательной перепонкой. Длина их от 14 до 90 см

(обратно)

124

Магнитный экватор пересекает географический экватор на 23" и 169° западной долготы и отклоняется от него в западном полушарии на 15° к югу, а в восточном полушарии на 10? к северу

(обратно)

125

О п о с с у м – млекопитающее из семейства сумчатых крыс. Живет в Америке в лесных областях, где ведет ночной образ жизни, обитая преимущественно на деревьях

(обратно)

126

Казуар – большая бегающая птица из семейства страусов. Живет в Австралии и на прилегающих островах в густых тропических лесах, где питается падающими с деревьев плодами и мелкими животными

(обратно)

127

Первоначально правительство Великобритании использовало австра- лииские колонии преимущественно как место поселения каторжан и ссыльных преступников

(обратно)

128

Грот-марсель – второй снизу прямой парус на грот-мачте (второй мачте от носа)

(обратно)

129

К л и в е р – косой треугольный парус, поднимаемый впереди фок- мачты (носовой мачты). На судах бывает до трех кливеров

(обратно)

130

Руслени – полка, приполок за бортом судна, за который крепятся ванты (толстые веревки, держащие мачты с боков)

(обратно)

131

С и в у ч – млекопитающее семейства ушастых тюленей. Взрослый самец достигает в длину 3,5 метра и весит до 1000 кг. Обитает в северной части Тихого океана. В период размножения и линьки залегает на необитаемых скалистых островах и мысах, образуя лежбища

(обратно)

132

Гаршнеп – маленьким кулик с длинным тонким клювом

(обратно)

133

Шпажник – многолетнее травянистое растение семейства касатиковых

(обратно)

134

С а с а ф р а с – дерево семейства лавровых, иногда кустарник, используется как декоративное растение; его крепкая древесина идет на изготовление столбов, шпал, бочек. Кора корней используется в медицине и в парфюмерии

(обратно)

135

Дом – почетный монашеский титул

(обратно)

136

X у н т а – название различного рода объединений и союзов в Испании, Португалии и в Латино-Американских странах. Чаще всего хунта – военная партия

(обратно)

137

После того как Португалия была оккупирована наполеоновской армией, португальский двор и аристократия бежали за океан, в португальскую колонию Бразилию, где остались и после изгнания французов. В 1820 году в Португалии произошла революция, проходившая под лозунгом установления конституционной монархии. Король Иоанн VI вернулся в Португалию, оставив в Бразилии вице-королем своего сына Педру. Королевский двор принял меры к.тому, чтобы не упустить Бразилию из своих рук. В связи с революцией в Португалии и освободительным движением в испанских и португальских колониях принц Педру провозгласил независимость Бразилии, но сделал все возможное, чтобы не потерять свою власть. Позже (в октябре 1822 г.) Педру в качестве императора получил бразильский трон, подавив республиканские восстания в ряде провинций

(обратно)

138

В 20-х годах XIX столетия в результате национально-освободительного движения, охватившего испанские колонии в Южной Америке, Испания лишилась этих владений. В процессе освободительной борьбы в Испанской Америке возник ряд республик, провозгласивших в первой четверти XIX века свою независимость от метрополии. Видную роль в борьбе за освобождение Чили и создание чилийского государства сыграл Б. О'Хиггинс (находился у власти в 1807-1823 гг.)

(обратно)

139

Каронада – старинная чугунная пушка

(обратно)

140

Т а г а л ы – одна из крупнейших народностей Филиппинских островов, населяющая главным образом остров Лусон

(обратно)

141

В 1896 году на Филиппинских островах было свергнуто испанское иго; в 1898 году образовалась независимая Филиппинская республика, которая сразу же была захвачена США. Под давлением народно-освободительного движения США были вынуждены объявить о формальном предоставлении Филиппинам независимости

(обратно)

142

Гласисы – земляная пологая насыпь впереди наружного рва укрепления

(обратно)

143

Сталактиты – минеральные натечные образования, нарастающие в пещерах и рудниках в результате медленного просачивания капель воды, которая содержит различные растворенные вещества (обычно известковые). Обыкновенно сталактиты свешиваются сверху в виде прихотливых образований различных форм

(обратно)

144

Гу а н ч н – вымерший народ, населявший некогда Канарские острова. Это были рослые светлокожие люди. Они жили в пещерах, не знали употребления металлов и орудия выделывали из базальта и обсидиана. К началу XVII столетия испанцы истребили последние их семейства. В настоящее время невозможно восстановить их родословную, но обычай бальзамирования трупов указывает на их африканское происхождение

(обратно)

145

В узелковом письме перуанцев мысли выражались шерстяными шнурочками различных цветов и узелками. Красный цвет означал воина или войну, белый – мир или серебро, желтый – золото, зеленый – кукурузу. Один узелок означал цифру 10, два узла рядом – 20. Узелковое письмо в древние времена было распространено также в Китае

(обратно)

146

Резенкиль – накладка, набиваемая на киль по врубке в него шпангоутов (ребер судна, придающих ему поперечную прочность)

(обратно)

147

П а – укрепленные поселения маорийцев, защищенные от нападения рвом или оградой

(обратно)

148

Веслианские миссионеры – последователи религиозного учения английского богослова Джона Весли (1703-1791), основавшего протестантскую секту методистов. Методистская церковь, возникшая в XVIII веке в Англии, нашла многочисленных сторонников в США и в Канаде. Методисты – активные противники рабочего и национально-освободительных движений

(обратно)

149

К а в а – опьяняющий напиток островитян Тихого океана, приготовлялась из перечного растения. Действие этого напитка не ограничивалось опьянением, а вызывало еще и накожную болезнь, похожую на проказу, после которой на теле оставались большие шрамы

(обратно)

150

Фумаролы – газовые струи, выделяющиеся из трещин в вулканических областях

(обратно)

151

Античные географы «гиперборейскими областями» называли территории, лежащие на крайнем севере. Название происходит от слова «борей», что в мифологии древних греков обозначало имя бога северного ветра

(обратно)

152

К у т т е р – тип парусного грузового или промыслового судна

(обратно)

153

Сиенит – зернистая изверженная горная порода

(обратно)

154

Красный снег – снег, имеющий окраску от бледно-розовой до кроваво-красной; зависит она от присутствия огромного количества мелких водорослей. Водоросли проникают в снег на глубину нескольких сантиметров

(обратно)

155

Я л б о т – небольшая судовая шлюпка на 4-6 весел, служащая для повседневных разъездов и работ около судна

(обратно)

156

П е ш н и – вид лома; применяются для пробивания прорубей, для сколки льда вокруг судна. В морском зверобойном промысле пешней прикалывают моржей, белух, тюленей

(обратно)

157

Р ж а н к и – семейство птиц отряда куликов

(обратно)

158

Русские мореплаватели Ф. Ф. Беллинсгаузен и М. П. Лазарев в 1820 году впервые трижды подошли вплотную к береговому припаю Антарктиды и высказали правильную мысль о существовании материка вблизи Южного полюса

(обратно)

159

Г у г е н о т ы – сторонники кальвинистской (протестантской) религии во Франции

(обратно)

160

Квакеры – христианская протестантская секта, основанная в Англии в период английской буржуазной революции середины XVII века. Выступления квакеров против церковных обрядов, роскоши, церковной десятины н воинской повинности навлекли на них преследования церкви и властей как в Англии, так и в ее американских колониях, куда квакеры переселились в 60-х годах XVII века

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ I

  Глава первая. На заре века открытий

  Глава вторая. Исследования и колонизация Африки

  Глава третья. Научное изучение Востока и экспедиции по Америке

ЧАСТЬ II 

  Глава первая. Кругосветные путешествия русских и английских мореплавателей.

  Глава вторая. Кругосветные путешествия французских мореплавателей

  Глава третья. Полярные путешествия

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Реклама на сайте