«Огни в бухте (Дилогия о С М Кирове - 2)»

Георгий Константинович ХОЛОПОВ

Огни в бухте

Роман

Дилогия о С. М. Кирове - 2

Романы Георгия Холопова "Грозный год - 1919-й" и "Огни в бухте" посвящены жизни и деятельности Сергея Мироновича Кирова.

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Окруженный большой группой нефтяников, чуть ли не всеми присутствовавшими на собрании, Киров наискосок через промысел шел к дороге, где его ждала легковая машина. Ночь была темная - не разглядишь человека, стоящего рядом. По промыслу гулко разносились голоса. Все то, о чем забыли сказать на собрании, вспомнили сейчас, провожая Кирова. Жаловались на нехватку ремней, штанг, канатов. Дружно ругали хозяйственников за перебои в снабжении. Спорили о том, есть ли в Баку нефть. Многие из буровых мастеров как на собрании, так и тут доказывали, что нефти в Баку больше нет, чем и оправдывали плохую работу промысла. Они ссылались на участковых инженеров как специалистов по добыче нефти, на их опыт и авторитет. Ссылались и на мнения известных геологов, которые в последнее время часто наезжали в Баку и хотя в другой форме, но тоже говорили, что в районе Баку нефти больше нет.

Потом завязался спор о концессиях... "Надо ли отдавать промыслы в концессию? Если да, то не попадем ли мы в кабалу к капиталистам? Какие плюсы и минусы имеют концессии? Может быть, промыслы отдать подрядчикам? А может быть, отказаться от заграничной помощи? Но тогда где найти рабочих, достать материалы, инструменты? Как тогда вообще быть..."

Киров шел не торопясь. Любил он эти проводы. Молча прислушивался к спорам. По одной лишь интонации угадывал - говорит это друг или враг. Приводил доказательства, подтверждающие нефтяные богатства Баку. Отвечал и сам задавал вопросы. С присущей ему чуткостью и вниманием улавливал кем-нибудь брошенное справедливое замечание или предложение, которое могло хотя бы немного улучшить работу промысла. И тогда все останавливались, председатель промыслового комитета Алекпер-заде светил Кирову карманным фонариком, брал у него портфель из рук, и Киров делал короткие заметки в своей записной книжке.

Вскоре дошли до ярко освещенных ворот промысла. Там стоял белый от пыли, видавший виды фордик.

Киров попрощался со всеми, сел рядом с шофером, сказал:

- Ну, товарищи, кому в город, садись, подвезу.

- Спасибо, товарищ Киров, живем близко, рукой подать, - благодарили со всех сторон.

- А то поедемте! Троих в театр могу подбросить.

- Так и троих! - Управляющий промыслом рассмеялся. - Смотрите, Сергей Миронович, как бы ваш фордик по пути не рассыпался. - Он обошел вокруг автомобиля. - Давно бы пора завести новую машину!

- Да, фордик малость того... - покачал головой Алекпер-заде. - Вот хорошая машина у главного геолога, у Балабека Ахундова. Так и горит на солнце.

- Мы любую машину загубим, - вмешался в разговор шофер, молоденький бойкий парнишка, знаменитый своей головокружительной ездой. - Нам иногда по таким дорогам приходится ездить, по таким глухим селам и аулам, что сам черт ногу сломит.

- Тигран прав, товарищи. Неказистая у нас машина, но на ней можно всюду проехать, одно это делает ее бесценной.

Алекпер-заде сел на заднее сиденье, шофер нажал на рожок, мягко взял с места. Рабочие расступились, пошли рядом.

- Не забудь, Мироныч, насчет канатов и ремней. Ты уж скажи Серебровскому.

- И книг совсем не привозят. Вечерами так и болтаемся по промыслу.

- Канаты, ремни, книги - будут. Еще что? Давайте!

- А еще... заезжайте, Сергей Миронович, не забывайте нас, - сказал управляющий промыслом.

- Захочешь вас забыть, да не забудешь. Плохо пока работаете. Так, пожалуй, каждую неделю заставите к вам ездить.

Шофер знал: если машина так тихо пойдет до самого города, то и рабочие незаметно для себя будут идти рядом, беседе не увидишь конца. Выждав удобное мгновение, он переключил скорость, рванул фордик, и толпа провожатых неожиданно осталась позади.

Фары выхватили из мрака нефтяную лужу, брошенные посреди поля трубы, части бурового оборудования, и начались бугры, рытвины, бесконечные повороты, пока не выехали на границу с "новой площадью". Здесь дорога была ровнее. На горке гудела кочегарка, виднелись силуэты масленщиков, и отсвет от топок падал вниз, освещая низенькие стародавние буровые вышки. Промыслы тянулись один за другим - "Зубалов и компания", "Товарищество братьев Нобель", "Каспийско-Черноморское общество", "Общество Маилов и Таиров", "Русское нефтяное общество", "Манташев и компания"... Но ни в одном из них, кроме Зубаловского, не проводилось бурение, не добывалась нефть. Все вокруг было мертво. Оборудование расхищено и разрушено за год хозяйничания мусавата и интервентов, нефтяные скважины затоплены хозяевами перед самым вступлением советских войск в Баку.

Ехали молча.

Каждая поездка по этому промысловому кладбищу оставляла у Кирова гнетущее впечатление: не мог он смириться с таким злодеянием против молодой Советской республики.

Откинувшись на сиденье, он нетерпеливо расстегнул ворот рубахи.

- Душно!

- Завтра, наверное, будет норд, - сказал Алекпер-заде.

Вдали на дороге показался человек. Тигран засигналил в рожок. Человек продолжал стоять посреди дороги. Подъехав ближе, Тигран затормозил, высунулся из машины, крикнул по-азербайджански:

- Что там случилось?

Неизвестный, приближаясь, что-то стал объяснять.

- Что там такое? - спросил Киров.

- Что-то непонятное, Сергей Мироныч. Я думал, он в город просит подвезти, а он нет... с вами хочет поговорить.

К машине подошел рослый азербайджанец - в папахе, в брезентовом плаще, какие обычно носят тартальщики. В руке он держал фонарь "летучая мышь".

- Ты не думай, йолдаш Киров, - сказал он, - что я не был на собрании. Я был, но ушел раньше времени, чтобы успеть тебя здесь встретить.

- Садись в машину, потолкуем, - сказал Киров, открывая дверцу.

Тартальщик сел рядом с председателем промыслового комитета и то горячо, волнуясь, то затихая, теряя нить повествования, начал на родном языке что-то рассказывать.

- Любопытная история, Сергей Мироныч, - сказал Алекпер-заде. - Ай да Зейнал!..

- Что он рассказывает?

- Он говорит, - немного погодя ответил Алекпер-заде, - что человек он темный, плохо говорит по-русски, стесняется товарищей (а по-моему, не в этом дело, он кого-то боится на промысле). Потому-то, говорит, он не мог выступить против старых хозяйских приказчиков и буровых мастеров, которые убеждали вас на собрании, что в Баку нет больше нефти, и затеяли об этом спор, чтобы скрыть от вас богатства Биби-Эйбата. Он говорит, что лет десять назад работал у инженера Богомолова, знает какую-то тайну и просит вас на полчаса пройти с ним на болота "новой площади".

Киров обернулся к тартальщику:

- Действительно, любопытно... Что у тебя там? Не клад ли зарыт?

Тартальщик призвал опять на помощь Алекпера-заде.

- Знаете, что он говорит, Сергей Мироныч? "Я знаю, йолдаш Киров, что ты новый человек в Баку, тебя к нам послал великий Ленин, чтобы ты дал стране много-много нефти... Старые промыслы разрушены, а новую богатую площадь ты не знаешь, где искать. Дай мне руку. Я старый нефтяник. Начальник ты большой, друг рабочих ты большой, и сам ты увидишь, что тебе надо делать..."

- Ай, машаллах!* - удовлетворенный переводом, сказал тартальщик.

_______________

* М а ш а л л а х - молодец.

Алекпер-заде ему сказал:

- Если ты хочешь йолдашу Кирову поведать что-то важное, то расскажи ему обо всем здесь, в машине. Зачем же ему идти по болотам в такую темную ночь, когда ты хорошо знаешь, что по ним и днем не пройти? Он поймет тебя с полуслова.

Тартальщик просил передать Кирову: то, что он хочет ему открыть, можно увидеть только глазами и только в тихую погоду, когда нет волны на море. Рассказать об этом нельзя, рассказать - это значит все подвергнуть сомнению, а этого он больше всего боится.

На болотах было темно. В море где-то далеко-далеко мигал огонек маяка, еще дальше - мерцали огни на острове Нарген.

- Что же там может быть? Ну, брат, озадачил ты меня. - Киров вылез, машину велел поставить в сторону, подошел к тартальщику. - Как тебя звать?

- Зейнал.

- Вот тебе, Зейнал, моя рука. За нефтью я готов идти на край света.

- Сергей Мироныч, вы серьезно? - спросил Алекпер-заде.

- Какие тут могут быть сомнения! Он рабочий, я ему верю. Он действительно знает что-то ценное.

Шофер выключил фары, и они оказались в кромешной тьме.

Зейнал засветил "летучую мышь", и все трое, взявшись за руки, зашагали по болоту. По одну сторону от Кирова шел тартальщик, освещая дорогу, по другую - Алекпер-заде, подозрительно вглядываясь в темень, теряясь в догадках и сомнениях.

Позади шел шофер.

Эти болота "новой площади" Биби-Эйбатской бухты имели богатую историю, многими теперь забытую. А когда-то они были многолюдны, тысячи рабочих работали здесь, по берегу в блестящих экипажах разъезжали арендаторы, строя планы строительства будущих нефтепромыслов.

Еще на заре развития нефтяного дела в Баку геологи, исследовав берег Биби-Эйбата, утверждали, что на дне Каспийского моря должна быть нефть. Нефтепромышленники об этом и сами догадывались. Даже небольшая береговая полоса дала им фонтаны, в течение нескольких лет сделавшие их миллионерами. Ясно было, что нефтеносные пласты далеко простираются и по дну моря. Но промыслы давали нефть с избытком, лишнюю нефть все равно некуда было девать, и потому на море никто не обращал внимания.

Но вот к концу прошлого столетия добыча нефти на промыслах резко понизилась, буровые одна за другой стали выбывать из строя. С расцветом же промышленности в России спрос на нефть с каждым днем возрастал. Нефтепромышленники взволновались: берег Биби-Эйбата весь был пробурен и изведан, идти дальше было некуда. И тогда в министерство земледелия и государственных имуществ полетели ходатайства о разрешении начать в бухте разведку и добычу нефти.

Правительство, поняв, что началась новая нефтяная лихорадка, сулящая немалые выгоды казне, разрешило вопрос с бухтой. Площадь, предназначенная под засыпку, была определена в триста десятин; она разбивалась на семьдесят пять участков, по четыре десятины в каждом, и любой промышленник на свой риск и страх за сто десять тысяч рублей мог арендовать такой участок.

Бухту разобрали двадцать пять арендаторов: нефтепромышленники, министры, сановники, члены царской фамилии, крупные богачи. Они избрали "исполнительный комитет", который должен был ведать работами в бухте, объявили международный конкурс на составление проекта засыпки. И после этого в течение семи лет между арендаторами шла скрытая борьба за нефтяные участки, но фактически никакой работы по засыпке бухты не производилось. К сроку первого взноса началась бойкая перепродажа и скупка участков: они переходили из рук в руки, снова возвращались к прежним владельцам, пока наиболее богатые из них не поглотили "мелочь" и осталось всего-навсего десять арендаторов, хозяев бухты, в числе их автор проекта засыпки немец-инженер Людвиг Гюнтер и нынешний главный геолог Азнефти - Балабек Ахундов.

К началу первой мировой войны арендаторы "начерно" успели засыпать только половину бухты. А затем мощные буксиры земляных работ общества "Сормово" были мобилизованы на нужды войны и уведены в Балтийское море. "Сормово" на этот акт правительства ответило забастовкой и прекратило всякие работы в бухте. Тогда царское правительство конфисковало весь землечерпательный флот и передало его нефтепромышленникам. Но буксиров все-таки не было, и флот вынужден был стать на прикол.

Работы по засыпке стали свертываться, в годы войны и совсем прекратились. История Биби-Эйбатской бухты была забыта.

Остались только эти топкие болота, остался создатель их, человек с трагической судьбой, - инженер Павел Николаевич Богомолов.

У небольшой шаткой пристани, служившей когда-то причалом для барж и землесосов землечерпательного флота, тартальщик Зейнал отвязал рыбачью лодку, вскочил в нее и под сильными ударами весел ушел в море.

- Может быть, он фокусник? - Шофер усмехнулся, снимая с ноги ботинок, в котором хлюпала грязь.

- Нет, Тигран, он знает что-то такое, о чем мы даже не можем предположить. - С любопытством наблюдая за удаляющимся огоньком на корме лодки, Киров прошелся по берегу, потом остановился, стал набивать трубку табаком.

Лодка все дальше и дальше удалялась от берега. Скрипели уключины, слышался плеск воды, тихий огонек едва мерцал на корме...

Внезапно в лодке вспыхнуло пламя. Зейнал был подобен волшебнику из сказки. Он подкидывал в руке огненный клубок, - это, видимо, была пакля и, обжигаясь, на лету отрывая от него куски, закидывал их далеко от лодки. И куда бы горящая пакля ни падала, там поверхность воды загоралась голубым, красным, зеленым огнем, в воздух взвивались огненные фонтаны. Огненные змеи, подобные молнии, проносились над водой, поджигая всё новые газовые фонтаны...

Раскидав огненный клубок, тартальщик взялся за весла. Потом он достал новый кусок пакли, поджег его над фонарем и снова стал сеять огни в бухте.

Босой на одну ногу, размахивая мокрым ботинком, Тигран с радостным криком бегал по берегу. Сергей Миронович, очарованный зрелищем, стоял у самой воды, раскуривая трубку.

- Об этом действительно нельзя рассказать. Это надо видеть своими глазами.

- Вы правы, - сказал Алекпер-заде. - Кто мог подумать!..

- Эй, эй, Зейнал! - кричал Тигран.

Окруженный со всех сторон огнем, тартальщик стоял в лодке, махал папахой и что-то кричал в ответ.

И в это время тревожно заревела сирена на Баилове, через мгновение ее подхватил десяток других сирен, и воздух наполнился сплошным воем, как при пожарах нефтепромыслов.

- Пожар! - кричал Тигран. - Горит Каспийское море!

Киров счастливо улыбался; лицо его было озарено пламенем.

Зейнал испугался рева сирен. Он потушил фонарь, сел на весла, стал грести к берегу. В тех местах, где огонь загораживал дорогу лодке, он бил веслом по воде, топил огонь, и огонь, казалось уже потухший, снова загорался на поверхности воды, так сильно насыщенной нефтяными газами.

Шофер обулся, побежал встречать Зейнала.

На Баиловской дороге уже гремели пожарные телеги и машины; по болоту со всех сторон с руганью, криками неслись сотни людей - здесь каждый был приучен с детства нестись стремглав на огонь: страшны пожары на промыслах - их месяцами не потушить. Кирову даже весело стало при мысли, что вот сюда, на берег, сбегутся "зубаловцы", которые еще час назад говорили на собрании об истощении нефтяных пластов в районе Биби-Эйбата, и, глядя на огни в бухте, на эти бесчисленные газовые фонтаны, убедятся, что тут же, рядом с безжизненными промыслами "старой площади", имеется новый нефтеносный участок...

Здороваясь на ходу с директорами фабрик, управляющими промыслами, секретарями партийных ячеек и райкомов партии, дожидавшимися его в коридоре и в приемной Центрального Комитета, Киров вошел в кабинет, бросил портфель на стол и, не раздеваясь, взял трубку телефона. Он позвонил в Азнефть. Но Серебровского не было, он еще не вернулся с дальних разведок, куда уехал дня три тому назад. Тогда Киров позвонил главному геологу Ахундову. Но того тоже не оказалось на месте. Киров позвонил ему домой. Ахундова и дома не было. Нашел он его после долгих поисков на квартире у одного из сотрудников треста.

- Чем могу быть полезен, товарищ Киров? - с тревогой в голосе, но подчеркнуто учтиво спросил Ахундов, видимо немало удивленный этим звонком.

- Скажите... что вам известно про Биби-Эйбатскую бухту?

- Я не совсем вас понимаю, товарищ Киров. Я почти каждый день бываю на каком-нибудь промысле Биби-Эйбата. Долг службы и всякое такое...

Киров, точно от боли, зажмурил глаза: "Долг службы и всякое такое" и забарабанил пальцами по столу.

- Скажите, нефть в бухте есть?

- Гм!.. Нефть! Вы слышали про бухту? - По долгой паузе и какому-то неясному бормотанию в телефонной трубке чувствовалось, что Ахундов чем-то был смущен. - Видите ли, Сергей Миронович, было время, тому уже минуло лет пятнадцать - двадцать, господа капиталисты бесились от безделья, им некуда было девать деньги, и вот они выдумали эту несчастную бухту... Бухта - это фантазия нефтепромышленников. Если вопрос этот интересует вас...

- Очень интересует! Иначе бы я не стал искать вас по всему городу.

- Тогда я кое-что могу приготовить для вас на завтрашний день. В тресте, должно быть, сохранилась кое-какая переписка и проекты. Но только все это зря! Я хорошо знаю, что в бухте не может быть нефти.

- Если не забыли, вы так же говорили о промысле "Солдатский базар". Помните?

- Пожалуйста, пожалуйста, - заторопился главный геолог, совсем не желая вспоминать ту злополучную историю. - К завтрашнему дню я представлю подробный доклад.

- Мне бы хотелось знать сейчас! - Киров явно был огорчен. - Кстати, куда девался инженер Богомолов? Знали вы такого? Что с ним? Знают ли у вас его адрес?

- Вряд ли... Да, да, я вспоминаю этого чудака инженера! Говорят, с ним какая-то трагедия, он будто бы ослеп, куда-то уехал... Завтра мы непременно наведем справки...

Киров положил трубку, скинул плащ, с болью в сердце сказал вошедшему с папкой бумаг секретарю:

- Этот человек, как нарочно, ни разу меня не обрадует!..

ГЛАВА ВТОРАЯ

Автомашина осталась на дороге. Киров повернул в переулок. Переулок, шириной в сажень, шел в гору. Ветер дул навстречу, неся с собой тучи раскаленного песка и мелких камешков, сбивая с ног, срывая фуражку. Кирова нагнал Махмудов - секретарь Биби-Эйбатского райкома партии. Они взялись за руки и, надвинув фуражки на самые глаза, пошли вперед, то и дело поворачиваясь спиной к ветру.

У зеленых ворот они остановились и отдышались.

- Дом номер двенадцать. Здесь, наверное, и живет наш багермейстер, обрадованно произнес Махмудов.

Киров вошел в калитку:

- Не райские ли врата мы открыли, Кафар?

Махмудов последовал за Кировым, захлопнул калитку. Огляделся вокруг.

Двор был маленький, размером не более тридцати квадратных саженей, и весь утопал в зелени. И хотя бы уже потому, что здесь было так много зелени, двор выглядел необычайно, ибо земля в районе Баилова и Биби-Эйбата была в песке, камне, нефти, и нигде не росло ни травинки. Но двор был не просто в бакинской зелени, которую еще изредка можно было встретить на окраинах города, - выжженной солнцем, изъеденной песчаными ветрами, чахнущей от безводья, - а в зелени свежей, ароматной, обильно напоенной пресной водой, хотя своей воды в Баилове никогда не бывало, ее привозили из города.

Забором огораживался этот чудесный двор с севера и востока, откуда обычно дули ветры; забор был подобен бастиону - массивный и высокий, в отличие от местных низеньких и развалившихся заборов, кое-как сложенных из плитняка.

В пятиугольных и круглых клумбах, окаймленных черепицей, неведомо какими судьбами попавшей сюда, росли гвоздики, астры, хризантемы, розы и тюльпаны; дальше, склонившись друг к другу, красовались два подсолнуха; горели огненно-красные гранаты в листве; ветки гнулись от тяжелых плодов на яблоне и груше; крошечные лимоны сверкали на двух невысоких деревцах.

Посреди двора, недалеко от колодезного сруба, высилось инжирное дерево, и под ним, за низеньким столом, врезавшимся ножками в землю, держа на коленях белокурую девочку, сидел седоусый моряк и с любопытством наблюдал за незнакомцами.

- Багермейстер Крылов? - Киров подошел к моряку, широким жестом подал руку. - Будем знакомы - Киров.

Девочка, точно бабочка, спорхнула с колен седоусого моряка, и тот встал, смущенно поздоровался.

- Да... так точно... Фома Матвеевич Крылов...

- Рад видеть брата Петровича... - Киров, пожимая руку багермейстера, с интересом вглядывался в него, - ...и творца этого райского дворика. - Он представил Кафара Махмудова. - Именно творца, а не хозяина, Фома Матвеевич!

- Так уж и творец! - расплылся в улыбке Фома Крылов, теперь уверившись, что этот незнакомец и на самом деле есть Сергей Миронович Киров, о котором ему рассказывал брат по возвращении из Астрахани и о котором он столько хорошего слышал и от знакомых моряков. - Люблю зелень, товарищ Киров. Скучно без зелени.

На столе стоял чугунок, прикрытый крышкой, рядом - алюминиевые миски, расписные деревянные ложки, - семья, наверное, готовилась к обеду.

- Ирина! - позвал Фома Крылов, но его не услышали. Тогда Крылов приставил к своему ободранному креслу, на котором любил восседать, скамейку, смахнул с нее пыль и пригласил Кирова и Махмудова сесть с ним рядом, гадая, что могло их привести к нему?

Чумацкие, повисшие ниже подбородка усы; обритая круглая голова; руки, оплетенные густой сетью жил и татуированные до самых плеч; на груди от плеча до плеча сквозь белую сетку виднелся свирепый беркут, уносящий в когтях нагую девушку с распущенными волосами; серебряное кольцо со скрещенными крохотными якорями блестело на обрубленном до половины мизинце правой руки.

- Что, Фома Матвеич, не ждал гостей в такую пору? - улыбаясь, спросил Киров.

- В такой норд, правду сказать, никого не ждал, - кивнул своей круглой бритой головой багермейстер.

- Откуда же знать: ветер на улице?.. Оградился от мира этакой китайской стеной, Фома Матвеич, - шутливо произнес Киров.

- А у меня и не должен быть этот пагубный ветер. Незачем тогда было столько трудов тратить, - горячо возразил багермейстер. - Камень, не земля, а поди - все растет!

- Да, трудов положено много, - согласился Киров. - Вон Махмудов не налюбуется клумбами... - Вздохнул, с надеждой посмотрел на Фому Крылова. Что тебе, Фома Матвеич, известно об инженере Богомолове?.. О его жизни?.. Где его нам искать?.. И второе, - ну ладно, об этом потом...

- Павлом Николаевичем интересуетесь?.. Ох ты боже мой, что же я о нем знаю? - Багермейстер закрыл глаза, потер лоб; этого вопроса он никак не ожидал. - Знаю то же, что и другие. Так, встречались по работе, когда засыпалась бухта... Бывало, частенько и поругивались, да это бывает в работе... Раза три заходил ко мне пить чай, любил чай и пиво, а так... ничего другого о нем не знаю.

Видно было, что ему не очень-то приятно говорить о слепом инженере.

- Фома Матвеич! - Киров положил руку ему на колено, посмотрел в глаза. - Богомолова я днем с огнем ищу.

- Да вот, говорят, во вредительстве он был замешан, сидел кой-где... Выдумают же, черти! - Багермейстер побагровел и заерзал на скамейке. Причин к тому не было. Потом ослеп, переехал куда-то в Крепость и точно канул в воду. А раньше соседом моим был, жил тут недалеко. Друзьями раньше были, - с грустью и горечью проговорил Фома Матвеевич и стал подробно рассказывать о слепом инженере... - Найдите его, товарищ Киров, пусть поищут в Крепости. Бедствует человек! Уж я-то знаю его: горд, помощи сам не попросит. - Чтобы не уронить слезу, - человек он был чувствительный, как и брат его, Петрович, - Фома Крылов обхватил чугунок тряпками и направился с ним в дом, оставив Кирова и Махмудова в глубоком раздумье.

- Да, история! - вздохнул Махмудов, встал и с интересом принялся рассматривать цветы в клумбах.

Из одноэтажного дома, стоящего в глубине сада, выбежала белокурая девочка с корзиночкой в руке. Она неслась по дорожкам, что-то напевая себе, то и дело оглядываясь на Кирова. Сергей Миронович долго ее "не замечал". Но вот рядом на скамейку упала веточка со спелым инжиром. Он поднял голову и увидел девочку на дереве. В следующее мгновение девочка уже затерялась в густой листве, а потом вдруг оказалась на земле с собранным в корзиночку инжиром.

- Чья ты такая шустрая? - спросил он у девочки.

Девочка нахмурила брови:

- Папина.

- Ну, подойди, поздоровайся...

- А я вас никогда не видела. И папа не видел.

- Это не оправдание, - с напускной строгостью произнес Сергей Миронович. - Надо со всеми здороваться, кто приходит к вам.

Девочка не знала, шутят с нею или говорят всерьез.

Не меняя строгого тона, Киров сказал:

- На первый раз ты будешь наказана...

Девочка от изумления даже раскрыла ротик.

- Да, да, нечего удивляться, принесешь стакан водички...

Девочка поняла, что с нею шутят, поставила корзиночку с инжиром на траву, подошла ближе.

Сергей Миронович протянул ей руку:

- А теперь познакомимся и станем друзьями. Звать меня дядя Сережа.

Девочка со всего размаху ударила его по ладони:

- А меня - Дельфина! Попросите водичку у папы. - Она подпрыгнула на одной ножке и, подхватив корзиночку с инжиром, убежала.

Из-за кустов появился Махмудов.

- Там и огород есть, Сергей Мироныч. Удивительный дворик. Здесь все растет.

- Вот тебе, Кафар, и задача райкому: распространить опыт багермейстера на весь Баилов! - И мечтательно, с восторгом: - Все бы здесь утонуло в зелени!

На дорожке появился Фома Матвеевич. Он успел переодеться, - был в сиреневой рубахе, подпоясанной шелковым пояском, в выглаженных брюках-клеш. В вытянутых руках он нес чугунок с подогретым обедом. Позади шла молодая женщина, - со стаканом воды в одной руке, скатертью, тарелками - в другой.

Поставив чугунок на стол, багермейстер взял из рук молодой женщины стакан, и женщина поздоровалась низким поклоном.

- Жинка моя! - представил ее Крылов и протянул стакан Кирову. - Вы у Дельфины водичку попросили - водичкой у нас в доме называют водку - да и смутили девочку. Она прибежала к матери и говорит: "Вот дядя Сережа какой, пришел и сразу водичку просит".

Все невольно рассмеялись, Ирина проворно накрыла на стол и пригласила Кирова и Махмудова отобедать с ними.

Фома Матвеевич поднял с чугунка крышку, и оттуда заклубился пар; трудно было устоять перед настоящей рыбацкой ухой - из свежей рыбы, щедро наперченной и приправленной лавровым листом. Тут же сели обедать.

Багермейстер вытащил из колодца корзинку, а из нее бутылку холодной зеленоватой водки, обратился к Сергею Мироновичу:

- А вот сейчас не выпьете водки?.. Дружок прислал из Карабаха... Выпьешь рюмку, и глаза на лоб лезут.

- Нет уж, такую водку не пью, - замахал руками Киров.

- Хорошая водка тутовка, - со знанием дела сказал Махмудов и протянул свою рюмку. - Зря пугает товарищ багермейстер!

- Нет, водку не буду пить. Жарко! - и Киров отодвинул от себя рюмку.

- Да, очень жаль, - сказал Фома Матвеевич и, налив и себе тутовки, направился в погребок за бутылкой столового красного вина.

У него была страсть закапывать вина в землю, как это делали некоторые из его соседей, а потом при гостях выносить и ставить на стол бутылку с комками прилипшей земли.

Выпили за Фому Матвеевича, отведали ухи.

Киров наклонился к багермейстеру:

- Как думаешь, Фома Матвеич, - нефть в бухте есть?

Багермейстер озадаченно посмотрел на Кирова:

- Вроде и должна быть. В свое время вокруг бухты много шуму было. А может, все это только разговоры... - Он махнул рукой. - Бог их знает!

- А как ты думаешь... нефтепромышленники были дураками?

- Нет, дураками они не были.

- Могли они тратить миллионы, если бы не были уверены в богатствах бухты? Вот о бухте впервые я услышал только третьего дня. Это, видимо, старая история?

- Очень старая.

- Один тартальщик, по имени Зейнал, показал мне огни в бухте и рассказал всю бухтинскую историю. Многого он сам не знает, но это человек с чутьем и смелыми взглядами на жизнь. Огни в бухте и рассказ его о болотах бухты очень меня заинтересовали. И тому, что ты говоришь о "разговорах", я не совсем верю, потому что ты сам им не веришь.

- Потому и Богомолова ищешь?

- Потому.

- Тогда выпьем!

- За что?

- За твою удачу.

- Вот за это я выпью с удовольствием. Кафар, выпьем за бухту!..

- Как уха? Как вино? - спрашивал Крылов, не переставая угощать гостей.

- И вино хорошее, и уха достойна всяческих похвал, - отвечал Киров.

- Сам рыбу ловлю. Охотник, рыбак и садовод. Эти три занятия люблю больше всего на свете.

- А море?

- Про море забывать стал...

Шесть лет назад, в войну, буксиры землечерпательного каравана общества "Сормово" были уведены на север, и землесос, которым командовал Фома Матвеевич, стал в ряд с другими к "пристани погибших кораблей". Не столько с горя, сколько от безделья багермейстер запил. Но вскоре на него и горе обрушилось: заболела и умерла жена, потом двух сыновей взяли на войну, и они погибли где-то у Карпат... Жил человек полвека, работал изо дня в день, имел хорошую, дружную семью и вдруг в один год всех лишился. Погоревал Фома Крылов и задумал заново начать жизнь. Чувствовал он по своему железному организму, что проживет самое малое еще полсотни лет. Женился на двадцатидвухлетней Ирине, родилась у них дочь - Дельфина. Решив остаток жизни, или, как он говорил, вторую жизнь, прожить для себя и своего удовольствия, багермейстер весь ушел в заботы о доме, занялся рыбной ловлей и охотой, к чему имел пристрастие еще с малых лет. Кое-какие деньги он выручал от продажи рыбы и дичи; всегда имел на обед уху и вино и в конечном счете был доволен этой второй жизнью, а порою даже считал себя счастливейшим из людей - ни от кого не был зависим и жил в своем райском саду, как царек.

Когда со стола было все убрано и хозяйка с дочерью ушла ставить самовар, Киров, расположившись с Махмудовым на траве, закурил трубку. Вскоре к ним подсел и Крылов.

- А что, Фома Матвеич, если вновь вернуться на землесос? Вновь зажить старой жизнью? - спросил Киров. - Вот если возьмемся за бухту, тогда твой корабль нам будет очень нужен.

Багермейстер внимательно выслушал Кирова, горячо одобрил его начинание по засыпке болот "новой площади", а также остальной части бухты - двадцатигектарного водного пространства внутри этих болот, именуемого Ковшом, - а насчет себя сказал:

- Привык я к этой второй жизни и на работу больше не пойду.

- Может, передумаете? - спросил Махмудов.

- Нет, нет! - замахал руками багермейстер.

Сергей Миронович стал говорить о той нужде в нефти, которую терпит страна. Не жалость к молодой республике он вызывал у багермейстера, а убеждал его в необходимых начинаниях по освоению новой богатой нефтяной площади. Он хорошо знал: пришли из Азнефти Крылову бумажку, чтобы он возвратился к своей прежней работе командира землесоса, Крылов мог и порвать эту бумажку, а живое человеческое слово могло - в этом он никогда не сомневался - делать чудеса.

Фома Матвеевич поглаживал усы и, слушая Кирова, все более и более хмурил лоб.

- До приезда к тебе я был в доках. Среди других кораблей на "кладбище" видел и два бухтинских землесоса. И твой землесос! Поржавел он без хозяина. Рабочие говорят, надо его ставить на капитальный ремонт. Было бы хорошо, Фома Матвеич, если бы ты сам пошел и посмотрел, что с землесосом, какой ремонт на нем нужен. Написал бы свое хозяйское мнение, зашел бы ко мне. Потом - где теперь команда землесоса? Надо собрать и привлечь всех к этому делу.

- Пропали все... Кой-кто матросами плавает, кто в войну сгинул, а один даже кабачок открыл.

- Не мне давать тебе советы. Подумай! Как лучше, так и делай. Чем нужно помочь - помогу, сам приду в док, ребята там очень хорошие. Я говорил им уже о первоочередном ремонте землесосов. Чей второй землесос?

- Кузьмича, приятеля моего... Боцманом плавает на шаланде.

- Пусть пока плавает, а ты возьмись за это дело. Ты - за землесосы, я - за Богомолова... Вот и все мои дела к тебе.

- Пойти и приглядеть, что там делается, - это я могу, это я сделаю. Ну, а работать?.. Пойти же - пойду. Хоть завтра.

- Вот-вот, завтра и пойди! А я отправлюсь на поиски Богомолова.

Сергей Миронович встал, и втроем они прошлись по двору.

- А работать мне незачем, - подумав, сказал багермейстер. - Что мне теперь надо? Человеку надо самое малое, и я это имею. И не хочу, чтобы мной командовали, да и сам никакого желания не имею командовать другими. Так я волен, сам себе хозяин. Живу, не тужу. Натура уж у меня такая, вы не обижайтесь, товарищ Киров.

- Петрович этого не сказал бы! Всего один раз его видел; братья, а не похожи друг на друга. Он за дело революции жизни своей не жалел...

- Недавно получаю письмо и глазам своим не верю: от Петровича, товарищ Киров!..

- Не может быть!

- Да, да! Если это не чья-нибудь шутка, значит - жив братец и скоро приедет. А то после второго рейса в Астрахань с бензином - похоронили мы его. Жинка его даже за другого замуж вышла.

- А я имел другие сведения... - Киров покачал головой. - Или вернее никаких сведений о нем! Ну, я рад, очень рад! - Он взволнованно пожал руку Фомы Матвеевича.

Ирина пригласила гостей к чаю. Но уже смеркалось, и Киров стал собираться в дорогу.

- А то бы остались на чаек. Ветер все гудит, - сказала Ирина.

- Нет, спасибо, нам пора уходить. Мне - в Черный город, на партийную конференцию, Махмудову - в больницу, к жене.

- У меня и варенье есть, шпанка.

- А в другой раз приедем и чай пить. Чай... с лимоном! - Киров остановился у лимонного деревца, взял в руки ветку с тремя зелеными лимончиками. - Фома Матвеич! Человеку стоит ведь только захотеть по-настоящему - чудеса будут.

- Золотые слова. Камень, не земля, а все растет.

- Об этом я и говорю. Если дружно возьмемся за бухту, рискнем... и нефть будет!

- Совершенно правильно.

- Ну, а раз правильно, - на слове поймав багермейстера, тихо (по-свойски, как говорили рабочие) засмеялся Киров, - тогда, Фома Матвеич, ремонтируй землесос и... выходи в море!

Он надел фуражку, попрощался и, секунду помедлив перед калиткой, потянул к себе дверь и вышел на улицу. Вслед за ним, распрощавшись, вышел Махмудов.

Сняв рубаху, Фома Крылов отнес ее домой и вернулся с фонарем. Это был бумажный пестрый китайский фонарь. Он повесил его на ветку и в одной сетке, перекинув через плечо полотенце в петухах, сел пить чай. Пил он долго, потел, вытирался полотенцем и снова пил. Потом, когда стало совсем темно, встал и с фонарем в руке пошел к лимонному деревцу. Он нашел ту ветку с тремя лимончиками, которую держал в руках Киров, сделал на ней метку, затянув шпагатом два морских узла, подумал: "Ждать до Нового года". И после этого долго-долго ходил по освещенной фонарем дорожке. Не мог он понять, что с ним. Как будто ничего не случилось с приходом Кирова, а вот не мог он сосредоточиться, найти себе место. Как будто что-то и случилось!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Был знойный полдень. Над Каспием стлался легкий дымок, на ярко расписанных яхтах безжизненно свисали паруса.

Запыленная автомашина, переваливаясь со стороны на сторону, с рокотанием пробивалась по песчаным дюнам Баилова.

Вот уже проехали и судоремонтные доки, и "пристань погибших кораблей", и военный порт, а Киров молчал, все смотрел на горизонт...

Вытирая пот с лица, слепой инженер подумал: "Молчание в данном случае надо понимать как сочувствие и жалость. Говорят, человек он сердечный, и, очевидно, рассказ мой произвел впечатление. Возможно, он даже взволнован, ищет слова - эти утешающие слова, которые я слышал сотню, тысячу раз".

- Но мы вам поможем! - сквозь шум мотора услышал Богомолов энергичный голос; автомашина пошла на подъем, вода заклокотала в радиаторе. - Сделаем все, что в силах сделать медицина. Если не окажется нужных специалистов в Москве, Петрограде, поезжайте за границу. Не теряйте надежды. Большевики сделают все возможное, чтобы вернуть вам зрение. Это первое. И еще... Мы предлагаем вам большую созидательную работу.

- Подбодрить меня хотите? За эти два года я уже свыкся со своим положением. Ничего. Судьба, видать. И тут никакая медицина не поможет, когда сам знаешь: слеп, и слеп безвозвратно. - Выпрямившись на сиденье, Богомолов стал поглаживать руки. - Никому я такой не нужен, товарищ Киров. К чему эти хлопоты? И что вы подразумеваете под большой созидательной работой?

- Я думаю о бухте. При капиталистах вы умели побеждать море. Надо закончить засыпку болот, взяться за остальную часть бухты. Стране нужна нефть.

Инженер горько усмехнулся.

- Когда-то я всем был нужен, это правда... Работая на Херсонском канале, я не имел покоя от бакинских нефтепромышленников. И вот приехал в Баку, работал на бухте... Создавал новую землю, новую нефтяную площадь... Потом началась эта безумная война, революция, пала коммуна... В Баку из Багдада прибыла целая экспедиция английских разведчиков с генералом Денстервилем. Правда, англичане ничем не могли помочь тогдашнему эсеровскому правительству, положение у них самих было пиковое, - турки приближались к Баку. Но, невзирая на всю шаткость своего положения, они интересовались нефтью, нефтяными площадями, запасами нефти. Как-то меня навестил один из офицеров Денстервиля. Он представлял интересы новой английской фирмы "Леонард Симпсон". Я не слышал про такую английскую фирму, у них в Великобритании господствует лишь Детердинг. Офицер был очень любознателен, интересовался богатствами бухты и вообще проявлял живой интерес к будущим морским промыслам на Каспии. Ушли англичане пожаловали господа турки. Эти просто жадно набросились на нефть и начали круглосуточно ее выкачивать. Ну, а немцы, которые вместе с ними явились в Баку, были куда дальновиднее... Они всерьез думали обосноваться здесь. О Баку они были осведомлены лучше англичан, у них тут основательно пустил корни инженер из Франкфурта-на-Майне, предприимчивый делец Людвиг Гюнтер. Он был моим соперником по бухте... Скажу только, что виды у него на Баку, и прежде всего на бухту, были большие. Немцы меня тоже возили по бухте, предлагали работу. Они говорили: "Здесь будет прекрасный промысел на берегу моря". Потом наступило царство мусавата. И я пошел служить к ним, чтобы только сохранить землечерпательный флот. И вот теперь к власти пришли вы, большевики. А я ослеп, беспомощен. И эта большая созидательная работа, о которой вы говорите, может свестись только к консультации. Это я могу. Память не потеряна. Да, да, осталась только память! Остальное все ушло. И здоровье, и состояние, и... вообще все! - Он безнадежно махнул рукой...

Серединой дороги ехали двухколесные арбы с нефтяными бочками. Позади к каждой бочке был прикреплен железный продолговатый ящик с сетчатым дном, из которого производилась поливка дороги мазутом.

Тигран дал сирену. Арбы отъехали в сторону, и машина покатила по мягкой почве.

Прикрывшись от солнца газетой, Киров обернулся к инженеру.

- Дорогу поливают мазутом. Вот оно - наследство, оставленное большевикам! Во время норда рабочие прямо слепнут от песка. И с этой дороги нам приходится начинать.

- Да, наследство вам оставлено незавидное. Воображаю, что делается на промыслах!

- Любое воображение окажется бледнее того, что мы видим на самом деле. Промыслы разрушены. Бездействуют тысячи скважин. На многих промыслах обводнены нефтяные пласты... Даже там, где можно добывать нефть, нет оборудования. Нет самых элементарных вещей - бурильных труб, штанг, канатов. Нет даже такого пустяка, как болты. Ну, а раз всего этого нет, то нет и нефти. А нефть нужна - от Петрограда до Владивостока. Нефть нам нужна для обороны и экспорта. Добыча же ничтожная, нефти нет...

Ворот косоворотки у Кирова был расстегнут. Волосы то и дело спадали на лоб, и он резким движением головы отбрасывал их назад.

Богомолов внимательно слушал.

- Если мы немедленно не поднимем бурение, не возьмемся за новые богатые площади, то вскоре будут исчерпаны старые запасы нефти, а потом наступит катастрофа, страна окажется без капли горючего. Вот тут у меня в руках отчет Азнефти. Одни цифры. Довоенные и сегодняшние. В тысяча девятьсот тринадцатом году в районе Баку проходка дала сто семьдесят одну тысячу метров, а в этом году... Сколько бы вы думали? Десять тысяч метров! В семнадцать раз меньше!

- Страшно! - сказал Богомолов.

- Но страшнее положение с бездействующими скважинами. Их у нас пять тысяч. И почти все они обводнены. Если обводнение зайдет далеко, тогда мы можем потерять основные нефтяные горизонты, а восстановить их потом будет почти невозможно.

Слушая Сергея Мироновича, Богомолов поразился еще одному. Он подумал: "Как это он, секретарь Центрального Комитета партии... и так хорошо обо всем осведомлен, так хорошо знает технику нефтяного дела? Наверное, в прошлом инженер-нефтяник. Несомненно, инженер, потому его послали в Баку".

Баилов остался позади.

Машина уже шла по горной дороге, ведущей в Шихово, все время преодолевая подъем. С вершины холмов свисали тысячепудовые камни, готовые обрушиться вниз.

Дорога была песчаная, по сторонам кое-где мелькали плитняк и камни. Ни травинки, ни кустарника. Все было выжжено солнцем. Воздух - обжигающий, пропитанный мелкой, невидимой пылью и нефтяными испарениями.

Отсюда хорошо была видна вся Биби-Эйбатская бухта.

Опоясанная цепью холмов, она лежала внизу, в глубокой котловине. И на севере, и на юге холмы в виде мысов врезались далеко в море, сжав с обеих сторон, точно клещами, береговую полосу со всеми промыслами "старой площади".

Оставив машину, Киров и слепой инженер расположились за дорогой у самого откоса.

Киров развернул чертежи, и Богомолов начал свои объяснения. Память у него была поразительная. Он помнил мельчайшие подробности истории бухты, делал в уме сложные вычисления и, прикидывая примерную добычу нефти, доказывал эффективность засыпки - главным образом северной части бухты и Ковша.

- Сколько земли понадобится для засыпки всей площади?

- По точным подсчетам - миллион пятьдесят тысяч кубометров.

- И во сколько это обойдется в золотых рублях?

- Перемножьте эту цифру на полтора рубля, и вместе с другими работами засыпка обойдется в два миллиона.

- Два миллиона золотом? А срок?

- Подходящего грунта нет поблизости. Придется возить с Шиховой косы. Это за пять километров. Работы в лучшем случае растянутся на семь-восемь лет...

- Нефть нам нужна немедленно и по дешевой цене. Расчеты мы можем вести только на месяцы. О годах и речи быть не может. Надо засыпать бухту и одновременно на отвоеванной земле вести бурение. Нам, большевикам, нефть нужна... как воздух, как хлеб!

Киров смотрел на чертежи и на бухту, щурясь и прикрывая от солнца глаза, набрасывал цифры, приводимые инженером в своих объяснениях. На отдельном листке он торопливо записывал вопросы. Иногда он отрывался от бумаг и смотрел вниз, на засыпанную часть моря, где по болоту в поисках травы бродила хромая белая лошадь...

Шофер сидел на подножке автомобиля и, посвистывая, вертел в руке заводной ключ от машины. От края до края, с востока на запад, ему была видна панорама города, моря, острова Нарген, и он, с самым беззаботным видом глядя вдаль, в то же время напряженно и неотрывно наблюдал за дорогой.

Вот по горячему песку, обжигаясь и подпрыгивая, пробежал босоногий мальчишка с разноцветными заплатами на штанишках. Прошлепала женщина в чмушках, поднимая пыль за собой; чадра облегала ее точеную фигуру.

И опять надолго опустела дорога.

Но вот из Шихова показался человек, идущий вразвалку и зигзагами. Тигран насторожился и, посмотрев на Кирова и Богомолова, подумал: "Сергей Мироныч не дело делает, сидя так над самым откосом". Он встал, зашагал перед машиной, опять посвистывая и играя заводным ключом.

Это был тартальщик с Зубаловского промысла - Федор Быкодоров. Нет, он не был пьян, у него просто походка была такая. Босой и взлохмаченный, в пропитанной нефтью тельняшке, он походил на моряка, потерпевшего кораблекрушение. Посмотрев на Кирова и Богомолова, сидевших к нему спиной и оживленно беседовавших, он обратился к Тиграну:

- Браток, дай закурить!

- Шутник! - усмехнулся Тигран. - Где папиросы?

- Кирова возишь, папиросы, наверное, есть! - нараспев сказал Быкодоров, а прищуренные глаза его говорили: "Черт, живешь, наверное, как у Христа за пазухой!"

- Сергей Мироныч табак курит. Нет папирос!

- Про бухту что они замышляют? - вдруг спросил Быкодоров.

Тигран сердито ответил:

- И папирос нет, и ничего другого нет! - И, повернувшись спиной к тартальщику, завертел в руке заводной ключ, готовый в любую минуту пустить его в ход. Заложив руки за пояс, Быкодоров пошел своей дорогой, изредка оборачиваясь.

Тигран насмешливо посмотрел ему вслед: "Кого только не встретишь на промыслах! И этот моряк!" Но вот до него донесся голос Кирова, и он, приняв самый безразличный вид, подошел к откосу.

- Завтра на секретариате ЦК будет разговор о новых нефтяных площадях. Бухту, видимо, придется отстаивать с боем. В этом вопросе меня пока что поддерживает один только Серебровский.

- Он у вас светлая голова, энергичный начальник Азнефти. Про него я слышал много хорошего, - задумчиво проговорил Богомолов. - Остальные - не верят?

- Специалисты утверждают, что дело это пустое, нефти в бухте нет. Особенно упорно этого придерживается Ахундов. Там их целая компания!

- Они лгут. И эта ложь понятна мне...

- Делайте проект! Составляйте смету! Мы бухту засыплем и без них.

Киров встал, сделал три шага по краю откоса, наступил на камень, и камень большими прыжками, точно мяч, ударяясь о выступы откоса и снова взлетая, покатился вниз... Киров собрал чертежи, листки исписанной бумаги, взял Богомолова под руку; инженер обхватил его правой рукой за плечи, грузно поднялся с места.

Сели в машину. Один из чертежей Сергей Миронович сложил отдельно, спрятал в портфель.

- Чертеж за номером три оставляю у себя. На недельку. Пока не кончится "буря".

- Берите хоть все. Мне они вряд ли понадобятся.

- Обязательно понадобятся!

Инженер покачал головой, улыбнулся:

- Какой вы, право...

Машина, шурша шинами по песку, шла плавно вниз.

Они долго петляли по ухабистым промысловым дорогам "старой площади". Тартальщики и рабочие буровых партий, услышав шум мотора, выходили на дорогу и, увидев, что это едут Киров и Богомолов, махали им шапками, приветствовали:

- Здравствуй, товарищ Киров! Здравствуйте, Павел Николаевич!

Они хорошо знали Богомолова еще до революции, им особенно приятно было видеть его рядом с Кировым. Рабочие догадывались, что Мироныч всерьез что-то замышляет насчет бухты, и были рады воскрешению Богомолова и воскрешению бухтинской проблемы.

2

Хотя Богомолов упорно отказывался от помощи, говорил, что и сам великолепно доберется до дома, Киров все же вышел из машины и, взяв его под руку, проводил через шумную Крепостную улицу, а потом по тихому переулку до самых дверей квартиры.

Тронутый вниманием, Богомолов тепло распрощался с Сергеем Мироновичем и, не выпуская его руки, хмурясь и колеблясь, сказал:

- Я подумаю над вашим предложением и ответ сообщу в Центральный Комитет. А вы известите меня о результатах "бури".

- Ну чудесно! - Киров обхватил инженера за плечи, встряхнул его, точно желая вселить в него ту же уверенность, какая была у него самого, в вопросе о бухте. - Пусть вас не пугают трудности этого дела, хотя трудностей будет много. Мы и беднее капиталистов, да и хозяйства пока никакого у нас нет. Но не бойтесь трудностей и неудач. Мы вам поможем.

Богомолов постоял на лестничной площадке и, усмехнувшись нахлынувшей сумятице мыслей, в которой он не мог разобраться, сказал себе: "Надо достать бутылку пива и пачку папирос. Это не менее трудная проблема, чем проблема нефти..."

Он позвонил, вдруг ощутив тяжесть в голове и боль в висках.

Матрена Савельевна открыла дверь, всплеснула руками:

- Как загорели, барин, посвежели как!

По этому певучему и восхищенному голосу он представил себе ее улыбающееся лицо, добрые прищуренные глаза и впервые не умилился той материнской любви, которой всегда дома окружала его Матрена Савельевна, его "мамка", или "нянюшка", как звал он ее с самого детства. Он ничего ласкового не сказал в ответ и, словно желая хоть раз ее обидеть, сердито, резко бросил:

- Мерзкая жара!

Нянюшка захлопнула дверь и, гремя засовами, уже говорила, что после такой поездки на бухту ему хорошо бы ванну принять, что вот сейчас она приготовит ему ванну...

Не дослушав "мамку", Богомолов прошел переднюю и в коридоре у двери кабинета ударился об угол туалетного столика, за ненадобностью в комнате выставленного сюда, под телефон. Вот уже полтора года, со дня переезда в эту квартиру, столик стоял на этом самом месте и никогда никому не мешал, но сейчас он подумал, что столик стоит совсем не на месте, и решил сказать Лиде, чтобы она сегодня же убрала его в кухню.

Богомолов сел, или, вернее, повалился, на оттоманку, бросив на письменный стол панаму и связку чертежей, и в это время услышал, как в ванной комнате зашумела вода из открытого крана. Он представил себе, с каким удовольствием снимет с себя пропотевшую и пыльную одежду и погрузится в холодную воду, нетерпеливо разулся, раскаленными ногами ступил на холодный пол, поняв, что сидит в темной комнате с закрытыми ставнями. Он встал, и ему приятно было шагать по этому холодному полу, думать над "проблемой папирос и пива".

Не разрешив этой проблемы, Богомолов позвал Матрену Савельевну и как это не хотелось ему! - сказал:

- Попробуйте, нянюшка, достать бутылку пива и пачку папирос.

Он уже целый месяц не курил и не пил пива - а курил обычно много и пиво очень любил, - ибо не было денег, и дома все жили впроголодь. И, попросив пива и папирос у Матрены Савельевны, которой он сказал: "Попробуйте, нянюшка, достать...", он ждал каких-то возражений с ее стороны, жалоб на безденежье, но вместо всего этого ему в ответ робко и покорно раздалось:

- Хорошо, барин.

Это почему-то вывело его из себя, и он сказал:

- У вас же нет денег, нянюшка. Как же вы говорите: "Хорошо, барин"? Как же "хорошо", когда нет денег? Кто поверит вам, кто в долг даст?

Матрена Савельевна стояла молчаливая и смущенная, не зная, что ответить. И правда, у нее не было ни одного миллиона, на который можно купить бутылку пива и пачку папирос. Ее смущение еще более возрастало от обиды, от того тона, каким сегодня с ней разговаривал "ее Павел".

Она думала, что, наверное, с ним случилось что-нибудь очень неприятное, наверное, что-то плохое ему сделал этот невысокий, коренастый мужчина, приехавший за ним утром на машине, - и хотела обо всем этом расспросить его, сказать что-то ласковое, материнское и колебалась, думала, мучительно потирая худенькие руки, наперед зная, что никогда в жизни не решится на этот разговор.

Богомолов приподнял крышку сундука, достал из вороха чертежей и всяких бумаг шкатулку из слоновой кости, развязал платок, в котором хранились последние драгоценности, сбереженные им на черный день; остальное все уже давно было продано. В платке лежали бриллиантовые серьги и медальон, оставшиеся от жены, и золотая десятка, его последняя десятка. Он потрогал ее, точно боясь, что ее могли подменить простой монетой, и, убедившись, что это та самая десятка, прижал ее мизинцем к ладони, ловко скрутив в платок серьги и медальон, предназначенные Лиде на память о матери.

- Вот, нянюшка, разменяйте, - сказал Богомолов.

Она подержала монету в руке, прищуренным глазом посмотрела на изображение царя и вернула ее.

- Меня, барин, обманут там.

Он подумал, что нянюшка, пожалуй, права: такую большую сумму ей никак нельзя доверить, на биржу надо пойти самому с Лидой.

Матрена Савельевна сказала:

- Я, барин, уж как-нибудь достану вам папирос и пиво. Обязательно достану. А вы пока примите ванну, - и вышла из комнаты.

В ее голосе было что-то решительное, и в то же время Богомолов уловил нотки обиды...

Он оставил шкатулку на сундуке и прилег на оттоманку, чувствуя страшную усталость во всем теле.

В коридоре раздалось:

- Барин, ванна готова.

Он встал, взял со спинки кресла шуршащую чесучовую пижаму, перебросил ее через плечо и, усталый, босой, вытянув вперед руку, пошел в ванную.

3

Окончив два института - горный и путей сообщения, - изучив во Франции и Голландии землечерпательное дело, Богомолов по возвращении в Россию два года с успехом работал на Херсонском канале. Там он прослыл талантливым специалистом, новатором, "искателем больших творческих просторов". В 1908 году Богомолова переманили из Херсона в Баку, и он стал руководить работами по засыпке Биби-Эйбатской бухты.

Но вскоре же он разочаровался в своем переезде, и причиной этому был нелепый проект, по которому он работал.

Автором проекта засыпки был главный инженер строительного общества во Франкфурте-на-Майне Людвиг Гюнтер. Автор до составления проекта никогда в Баку не бывал, плохо разбирался в условиях окружающей бухту местности, и потому его проект был полон погрешностей. Но проект Гюнтера был премирован на международном конкурсе, утвержден министерством земледелия. "Исполнительный комитет" арендаторов бухты строго придерживался проекта, боясь внесения в него каких-либо поправок. О новом же проекте и разговора не могло быть, хотя многие из арендаторов и соглашались с доводами Богомолова. Причиной было присутствие в Баку самого Гюнтера, человека состоятельного, занимающего солидное положение в мире нефтепромышленников.

Составив конкурсный проект засыпки бухты и получив за него первую премию, Гюнтер всерьез увлекся будущим Биби-Эйбатского промысла, предложил арендаторам свои услуги в качестве руководителя работ, на исключительно выгодных условиях получил согласие и, ликвидировав свое "дело" во Франкфурте-на-Майне, с пятилетним сыном Карлом приехал за счастьем в Баку.

В Баку в то время началась новая "нефтяная лихорадка". Производилась широкая разведка новых нефтяных площадей, закладка больших и малых промыслов, купля и продажа старых участков. Это был год расцвета бакинской нефтяной промышленности, первый год двадцатого столетия, ознаменовавшийся небывалой добычей и вывозом нефти за границу. Будущее сулило еще больше успеха. Инженер по специальности, но авантюрист и человек риска по характеру, Гюнтер дал ход работам в бухте и, близко связанный по роду своей деятельности с нефтепромышленниками, заручился их поддержкой и со всем своим капиталом окунулся в "нефтяную лихорадку". Он стал компаньоном небольшой фирмы, которая все свои средства вложила в малоразведанный участок, там пробурили три скважины... и из каждой ударил мощный фонтан! Фирма выиграла и вместе с ней Гюнтер: в течение первого же полугодия его небольшой капитал превратился в солидную сумму. Тогда он перенес свою предприимчивую деятельность на бухту, купил здесь четыре участка еще не существующей бухтинской земли, став одним из крупных арендаторов. Как инженер-специалист и руководитель работ, он был выбран в "исполнительный комитет" арендаторов бухты, где имел большую возможность спекулировать на перепродаже участков, на чем в первые же четыре года заработал около миллиона рублей. Вот тогда-то он окончательно отказался от руководства работами на бухте - это мешало его коммерческой деятельности - и, прослышав про молодого инженера Богомолова, работавшего на Херсонском канале, уговорил его перебраться в Баку, взвалив на него всю работу по засыпке бухты.

Хотя многие из арендаторов и соглашались с доводами Богомолова о нелепости проекта, но идти против богатого Гюнтера, который, как они догадывались, имел в будущем особые виды на бухту, никто не решался.

Все это приводило Богомолова в отчаяние; он дважды бросал работу и собирался совсем уйти с бухты. Возмущали его и арендаторы, которые бухту превратили в биржу, в источник новых доходов, и лихорадочно покупали и продавали участки еще не существующей земли.

Но нефтепромышленники вновь уговаривали Богомолова, этого беспокойного инженера-чудака, шли на мелочные уступки, задабривали деньгами, и Богомолов снова возвращался к работе.

И сейчас, сидя в ванне, он подумал: "И вот теперь, почти через пятнадцать лет, когда былая мечта о работе по моему проекту может претвориться в жизнь, когда меня об этом просят большевики, случилось самое страшное и непредвиденное: я ослеп, и ослеп окончательно. Как работать, будучи слепым? Кому довериться?"

Взвесив все "за" и "против", он все же надеялся, что, возможно, он все-таки сможет работать: Киров не стал бы зря говорить, что ему помогут, - ведь нефть нужна им, большевикам, а не ему, Богомолову. На какое-то мгновение ему вдруг даже представилось, что, конечно, он великолепно справится с работой, в этом не может быть сомнения, тому порукой его долголетний опыт работы на бухте, накопленные знания, блестящая память, благодаря которой он может так хорошо ориентироваться в окружающей обстановке и помнить и по сей день каждую пядь новой земли, созданной им.

И когда он твердо поверил во все это, когда почувствовал, что он не какой-нибудь покинутый слепец на окраине Крепости, - на него разом нахлынули мысли... "Да, да, если я захочу, то я смогу работать, но я не буду работать! Из-за вас, "политиков", я попал в водоворот событий, из-за вас я ослеп. Меня тянули к себе меньшевики, кадеты, анархисты, мусаватисты и черт знает еще какие там партии... Что народу несете вы, большевики? Я вас так плохо еще знаю..." И, вспоминая поездку на бухту, он сказал себе: "Киров повез меня в Биби-Эйбат и предложил "большую созидательную работу". Им, большевикам, нужна нефть. Нефть всегда и всем была нужна, а им она нужна особенно. Они хотят возродить Россию, истерзанную, разрушенную, пустить в ход фабрики, заводы. И я думаю: ну и пусть их, пусть попробуют начать это возрождение... хотя бы без меня! Пусть! Но нет, оказывается они этого не могут, они просят моей помощи. Что я должен им сказать? Я должен сказать: работайте сами". "Брейтесь сами!" - воскликнул он и рассмеялся. Он вспомнил сердитого грека-парикмахера в Гаграх, который, выбрив ему одну щеку, на его замечание, что бритва тупа, бросил бритву на столик и закричал: "Брейтесь сами!"

В коридоре раздались торопливые шаги, в дверь ванной нетерпеливо постучали.

- Ты скоро, папа?

Богомолов был удивлен.

- Лидочка? Ты уже из школы? Почему так скоро?

- Девочки передали мне... Правда, папа, что сам Киров за тобой приезжал?

Он рассмеялся:

- Вот это телеграф!

- Ну, ты скоро выйдешь, папа?

Она поджидала его в коридоре и, когда он вышел из ванной комнаты, взяла его под руку, потащила в кабинет, заставила сесть на оттоманку, быстро-быстро заговорила:

- Мне девочки всё рассказали. Я все знаю. Не вздумай, пожалуйста, ничего скрывать. Ах, как жаль, что вы путешествовали без меня. И что он тебе говорил? За тобой сам Киров приезжал, это правда? И что ты ему сказал?

Он подумал: "Стоит жить и работать, хотя бы ради Лиды. Ей пятнадцать лет. У нее вся жизнь впереди. Надо, чтобы она бросила киностудию и опять занялась музыкой и языками. Да, да, на нее много нужно денег..."

- Лидочка, ты так замучаешь меня, говори, пожалуйста, спокойнее.

А она продолжала забрасывать его вопросами, не давая возможности даже раскрыть рот.

Он коротко рассказал дочери о поездке в Биби-Эйбат, о предложении Кирова.

- Ты, наверное, ужасно рад, папа? Как хорошо, что ты будешь работать! У нас будет хороший паек, будут деньги, папа! Ах, какой хороший сегодня день!

Она вскочила, пронеслась по комнате, распахнула двери балкона.

- И он, наверное, очень хороший, что сам приехал за тобой и сам тебя проводил. Он, наверное, просто чудный, папа... Это ужасно хорошо!

- Все это, конечно, очень хорошо, Лидочка, даже ужасно хорошо, передразнил он дочь, - но работать я все же не смогу, и вся твоя радость по поводу моей поездки...

Она не дала ему договорить, она с полуслова поняла отца.

- Тебе просто хочется поважничать, папа. Ты прекрасно можешь работать. У тебя такая память! Тебе дадут сотню всяких помощников, и тебе придется только командовать. И я тебе помогу. Если захочешь, я буду первым твоим помощником. Проект мы можем составить вместе, без посторонней помощи. Ведь ты же хорошо пишешь по линейке. Ты будешь работать днем, я вечером. Я приду из студии и перепишу всю твою работу... Нет, нет, ты даже не смеешь думать о другом!

И когда в коридоре раздался звонок и Лида побежала открывать дверь нянюшке, Богомолов подумал, что он все-таки не пойдет работать к большевикам, ибо это рискованно... Но в глубине души он чувствовал черные дни его жизни кончились в тот момент, когда он сел в автомобиль вместе с Кировым...

Лида влетела в комнату.

- Нянюшка достала тебе папирос и две бутылки жигулевского пива. Сегодня у нас такой хороший день, и мне так весело! - сказала она. - И нянюшку надо поцеловать за пиво и папиросы. - Лида побежала в кухню целовать нянюшку. Потом прибежала обратно, сообщила, что сейчас сядут обедать и обед сегодня "такой роскошный".

На обед была рисовая каша с постным маслом и компот. Он съел кашу, свою порцию компота отдал дочери и принялся за пиво. Уже давно Лида и нянюшка ушли из-за стола, а он все сидел в дымном чаду, пил, и курил, и хмелел и от пива, и от папирос...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Посреди улицы стояли дроги с машинными частями для буровых скважин. Мохнатые битюги-тяжеловозы со взмыленными боками, в соломенных широкополых "амазонках", отдыхали в просторной подворотне. Дрогали сидели тут же, в тени, на холодных каменных плитах и в ожидании, когда спадет полуденный зной, играли в орлянку.

Богомолов с дочерью обошли покинутые хозяевами дроги, пересекли наискосок набережную и пошли бульваром.

- Пахнет нефтью, - сказал Богомолов. - Откуда здесь нефть?

- Какие-то машины на дрогах. Наверное, на бухту везут, - сказала Лида.

Бульвар был накален и пустынен, как и набережная. Под акацией, высунув голову в яркой тюбетейке, сидел мальчишка с белым ведерком. Увидев долгожданных прохожих, он крикнул: "Ширин су, соук су!"* И, словно испугавшись своего хриплого и неестественного голоса, скрылся за деревьями.

_______________

* "Сладкая вода, холодная вода!"

- Кругом ни единой души - такая жара.

- Очень даже хорошо. В толпе я теряюсь, а так, один, - город могу обойти. Помню все... Сейчас, Лидочка, мы проходим мимо стоянки парусников. Дальше пристань и купальни. Догадываюсь, что на крыше купальни ни одна красавица не загорает.

- У тебя такая память, папа!

Павел Николаевич остановился. Лида прошла вперед, обернулась. Отец, закинув назад голову и придерживая рукой панаму, устремил невидящие глаза в безоблачное дымчатое небо.

Лида, исподлобья наблюдавшая за отцовским лицом, видела, как оно, просветлевшее утром, опять становится мрачным, скованным.

Она нагнула ветку акации, потрясла ее. Потом провела по ветке зажатой между пальцами золотой десятирублевкой. Листья разлетелись во все стороны.

- Я ничего не вижу, - поникнув головой, безнадежным голосом сказал Богомолов и измятой панамой коснулся потного лба. - Я посижу здесь, Лида. Ты иди одна на биржу. Просто хочу побыть один. Разменяй десятку и приходи. Я буду ждать тебя.

- Па-па!..

Она взяла отца под руку и почти насильно повела.

- Очень печет, Лида. Может, сыщешь тень?

- Солнце в зените, папа... В такую жару хорошо бы выехать из города. Жаль, что осталась последняя десятка. - Она разжала ладонь, подкинула в руке золотой.

- Жаль, конечно...

Лето в этом году выдалось на редкость жаркое. Бывали дни, когда температура воздуха доходила до сорока градусов. Большинство жителей города еще в середине мая разъехалось по дачам - в Бузовны, Мардакяны, Шувеляны, в высокогорные местности, старейшие города Азербайджана Шемаху, Шушу, Гянджу. И улицы Баку, за исключением центра города Барятинской, Ольгинской и Торговой, были пустынны.

Барятинская, улица-водоворот, как всегда, была полна народу возбужденного, всех национальностей и возрастов.

У дверей магазинов стояли дроги, двухколесные арбы, молоканские фургоны - с хлопком, шерстью, сушеными фруктами, винными бочками, и над всей разгрузочной сутолокой звенел крик амбалов:

- Хабардар, хабардар, хабардар!*

_______________

* Х а б а р д а р - берегись.

Пели папиросники:

- "Египетские", "Солидные", "Цыганочка Аза". Гоп, мои сестрички, папиросы, спички!

Зазывали покупателей босоногие продавцы пирожков, воды, детских игрушек, сахарина "Фальдберга из Магдебурга"...

В пропотевших рубахах, с мешками денег, сновали по улице биржевики, преследуя прохожих:

- Покупаем десятку...

- Доллары...

- Фунты...

- Лиры турецкие...

- Туманы меняем на совбоны.

- Десятку покупаем!

- Совбоны покупаем на закавказские знаки!

Чем ближе к бирже, тем сильнее рокотала улица, нахальнее и навязчивее становились биржевые завсегдатаи. Подкупленные "зайцы" группами прочесывали улицу, сея тревожный слух:

- Десятка падает...

Павел Николаевич и Лида так и не попали в здание биржи: ловкий перс увел их в парадную соседнего дома. В парадной было много народу, шла купля и продажа драгоценностей.

Лида упорно торговалась с персом. Павел Николаевич жал дочери руку, просил:

- Ради бога, отдай ему десятку, уйдем из этого ада!

В углу парадной щеголеватый молодой человек торговал у насурьмленной старухи бриллиантовый кулон.

Старуха просила за кулон триста рублей золотом или же сорок миллиардов - вагон закавказских знаков. Щеголь качал головой, позвякивая в кармане десятками.

- Двести пятьдесят.

- Ну, право, что вам стоит, вы так богаты, - просила старуха, озираясь по сторонам.

Молодой человек рассеянно улыбался старухе, зная, что кулон будет куплен за двести пятьдесят.

Лида спросила у стоящей рядом армянки, какой последний курс десятки.

- Утром был миллиард сто, сейчас - не знаю. Кто знает последний курс десятки? - закричала армянка.

Щеголь, исподлобья наблюдавший за Богомоловым и Лидой, резко вскинув голову, сказал:

- Миллиард шестьдесят миллионов, - и, остановив взгляд на Лиде, низко поклонился.

Лида смутилась, на поклон что-то пробурчала невнятное и, разжав пальцы, отдала персу влажную монету. Перс стал вытаскивать из мешка деньги - зеленые, синие, коричневые пачки, перевязанные бечевкой. Лида брала их и запихивала в карманы отцовской толстовки.

Они вышли из парадной. На Павла Николаевича налетели стремительные, постоянно куда-то спешившие, растерянные биржевики; они толкали его, да вдобавок сами же ругались. Тогда Лида повела отца серединой улицы. Дойдя до перекрестка, они повернули на Михайловскую, пошли медленнее по теневой стороне.

- С кем это ты здоровалась там, в парадной? - спросил он строго.

- Это Карл Гюнтер... Ты, должно быть, знаешь его. Он сын твоего Гюнтера. Немного поэт... Немного артист... Весною мы вместе снимались в "Байгуше", и с тех пор при встречах он всегда кланяется мне. Странный он такой...

- Странный?.. И что он делал в парадной?

- Он что-то покупал у старухи. Что-то очень ценное.

- Поэт! Артист! Снимается в паршивеньком фильме, что-то покупает у старухи в парадной, среди всякого жулья. Омерзительно! Это его вирши ты читала мне тогда в газете?

- Его, папа.

- Бездарные стихи!

- Ну, не сердись. Я больше никогда не буду с ним здороваться.

Они повернули на Приморский бульвар и прежней дорогой направились домой...

С только что причалившего парохода по бульвару шли пассажиры, взвалив на себя сундуки, корзины, узлы, чайники, прокопченные солдатские котелки: это были беженцы из голодавшего Поволжья.

У Девичьей башни Павел Николаевич и Лида поравнялись с толпой мужиков, которые шли с тяжелой ношей, изнывали от непривычной бакинской жары, но с любопытством глазели на незнакомый город. Впереди в сильно помятой шинели шел бородач, глядя себе под ноги, обливаясь потом под тяжестью корзины.

Мужики, глядя на Девичью башню, шли и покачивали головами: "Ай да махина!"

- Батя, что за башня? - спросил у бородача парень в оранжевой рубахе, с зеленым фанерным чемоданом за плечом, и пошел рядом с ним.

- Леший тебе батя, а башня - Девичья.

- Сколько камня нагорожено! - вздохнул парень, высокий, плечистый, рыжеволосый.

- А ведь умно и крепко нагорожено. Тысячу лет стоит, и хоть бы что! прогудел бородач.

- Стоит! - протянул парень.

- И среди моря вечно стояла.

Из толпы мужиков вышел другой парень, в такой же оранжевой рубахе, с таким же зеленым чемоданом, пошел по другую сторону от бородача.

- А почему она Девичья, башня-то?

- Долгая сказка, - отмахнулся бородач.

- А ты расскажи! Мы-то впервые в городе.

Лида ускорила шаги, чтобы не отстать от приезжих. Она видела, что и отец с интересом слушает их разговор.

Бородач переложил корзину с плеча на плечо.

- Поживете в Баку - все узнаете. А коротко сказка такая... Жил хан на этих землях, и была у хана дочь - первейшая красавица. Хан этот любил свою дочь, хотел сделать ее своей женой, но дочь противилась отцовской любви. Хан гневался и однажды чуть ее не убил. Тогда дочь взмолилась и сказала, что она согласится стать женой хана, но только при условии: хан должен ей построить башню среди моря, где бы она могла скрыться от людей. Хан нагнал рабов, и они в месяц сложили эту башню. А когда дочь привели на башню, она вон с самой верхотуры бросилась вниз и разбилась...

Тут бородач замешкался со своей корзиной и выругался.

- Сядем, Лидочка, - сказал Богомолов.

Они повернули к скамейкам.

Бородач перекинул корзину за плечо и вдруг, взглянув на Павла Николаевича и Лиду, наискосок идущих к скамейке, так и замер на месте.

Босоногие мужики расступились и прошли дальше. Рядом с бородачом остались только парни с зелеными чемоданами.

Бородач смахнул пот с лица, расплылся в улыбке и, еще не дойдя до скамейки, на которой сидели отец и дочь, проговорил:

- Павел Николаевич?! Вот не ждал!.. Здравствуйте, Павел Николаевич!

Богомолов вздрогнул от неожиданного приветствия, приподнялся со скамейки.

- Не узнали? Постарел, а? - Бородач сбросил корзину на землю.

Богомолов смущенно и несмело протянул руку. Обыкновенно по голосу он безошибочно узнавал знакомых. А тут не мог припомнить этот голос...

Вышло так, как и предчувствовала Лида: рука отца и рука бородача разошлись во время рукопожатия. Отец отдернул свою руку, лоб его собрался в складки.

Он опустился на скамейку.

Незнакомец так и остался стоять с протянутой рукой...

- С вами несчастье, Павел Николаевич? - с трудом проговорил он.

Инженер теребил в руках измятую панаму и молчал.

Незнакомец сел рядом с Богомоловым, положил руку ему на плечо.

- Да когда это случилось, как?.. Это я, Петрович, старый ваш прораб...

- Петрович? - мрачное лицо Богомолова просветлело. - Петрович? Значит, жив ты? Значит, ничего с тобой не случилось?

- Я, я, Павел Николаевич...

Они обнялись и прослезились. Вытирая слезы, Богомолов сказал:

- Лида! Ну что я тебе говорил? Говорил, что с Петровичем ничего не может случиться!

- Так это, значит, вы... - Лида поздоровалась. - Я вас долго искала. Справлялась у разных людей. И к вашему брату не раз заходила.

- Нет, не погиб, я крепко кован!.. - рассмеявшись, сказал Петрович.

- Вы папе очень нужны. Мы остались совсем одни...

Парни в оранжевых рубахах, с зелеными чемоданами в руках, еще некоторое время постояли под деревом и, ничего не понимая, ушли.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Белая от пыли автомашина мчалась по извилистой дороге, и орел в вышине неотступно и терпеливо преследовал этого никогда им не виданного быстроногого зверя.

Поле звенело от жары. Невысокая цепь холмов была подернута легкой дымкой. Пестрые крохотные птицы неподвижно сидели на телеграфных проводах, разинув клювы и задыхаясь. Стада овец бродили по иссохшим руслам когда-то быстрых горных рек, густо усеянных белыми, точно кости, камнями. Изредка попадались одинокие, спаленные солнцем деревья, затерянные в песках кустарники. Вокруг была пустыня - земля в зияющих трещинах...

В южных районах Азербайджана засуха погубила весь урожай хлебов. Киров три дня ездил по голодному и нищему краю. Деревни, в которых он побывал, были в трауре. Был траур по голодному году и траур по имаму Усейну, чья память отмечалась ежегодным шахсей-вахсеем. Спутников своих, партийных и хозяйственных работников республики, Киров разослал по глухим уездам, а сам сейчас торопился в город на первый субботник по засыпке Биби-Эйбатской бухты. Вместе с ним в машине ехал прокурор Мехти Теймуров.

Уже подъезжая к городу, они увидели в поле бредущего осла и странного погонщика. Осел поминутно падал на передние ноги; погонщик, подняв руки и, видимо, помолившись, начинал бить осла, поднимал его, но, немного пройдя, осел снова падал, и все повторялось сызнова. Так они добрались до белых камней.

Сергей Миронович искоса вопросительно посмотрел на шофера, тот повернул машину с дороги и поехал полем.

На камне в огромной овечьей папахе, опершись на тяжелый посох, сидел столетний старик, по всей видимости житель далекого горного аула. У ног его, навьюченный двумя большими бурдюками с нефтью, лежал осел.

- Ня олуб, ай ата?* - остановив машину, крикнул Мехти Теймуров.

_______________

* Что случилось, отец?

Старик встал с камня, недоверчивым и безнадежным взглядом окинул неизвестных путников на "шайтан-арбе" и далеким, замогильным голосом, облизывая потрескавшиеся губы и словно что-то жуя, поведал, что вышел он из города еще ночью, у него с собой был кувшин с водой, но вот случилось несчастье - кувшин у него разбился, и он и его бедный ишак в такой зной погибают от жажды и не могут двигаться дальше. А идти им еще весь день, и всю ночь, и еще два дня.

- Здесь нигде ни колодцев, ни источников! - Киров нагнулся через сиденье и достал из-под брезента кувшин с водой.

- Жаль, что так мало воды осталось, Мироныч, а то бы и бедного ослика напоили, - сказал Теймуров и подал старику кружку.

Старик снял папаху, положил ее на камень. Полой домотканого выгоревшего архалука он медленно и основательно вытер лицо и мокрую седую голову, зажал кружку ладонями, произнося слова молитвы и благодарности аллаху, и отчаянным рывком подставил кружку под кувшин.

Он пил воду большими глотками, и вода клокотала у него в горле. Киров смотрел на старика и, когда тот опорожнил кружку, снова налил ему воды. Горец сделал два глотка и, опустившись на колено, стал из пригоршни поить своего четвероногого друга. Ослик мотал головой, драгоценная вода плескалась на землю.

- Давай, Мехти, поднимем ослика. А то еще лучше - давай снимем с него бурдюки.

Киров и Теймуров развязали бурдюки с нефтью и оттащили их в сторону. Осел поднялся на ноги.

Сергей Миронович взял с камня папаху старика, вылил в нее весь остаток воды из кувшина, потрепал осла за уши и подставил ему под морду папаху, подмигнув пораженному старику.

- Не горюй, отец, до дома теперь доберешься!

Осел осушил папаху.

Киров поднял кувшин с земли.

- Ну вот, отец, все обошлось благополучно. Скоро зной спадет, а там легче будет идти. На всякий случай возьми кувшин. Может, по пути где и наберешь воды. Возьми, возьми, нам в город, тебе он нужней.

Мехти Теймуров поговорил со стариком.

Старик после долгих уговоров взял кувшин.

- Видит аллах, что этот большой начальник является добрым человеком, - сказал он, подойдя и обняв Кирова, и Сергей Миронович, смутившись, тоже обнял старика за плечи. - Я благодарю вас, друзья, вы спасли меня и бедное животное, вы добрые люди, и все мы братья. - В глазах старика блеснули слезы.

Бурдюки с нефтью погрузили на ослика. Держа в левой руке кувшин, старик правой взял тяжелый посох, стал низко раскланиваться и благодарить.

Сергей Миронович направился было к машине, но остановился.

- Как, Мехти, звать старика?

- Али-баба, Мироныч.

- Спроси, куда он нефть везет?

Теймуров поговорил со стариком.

- Он говорит, что у них в ауле впервые открылась школа, у него там учатся двадцать его правнуков, он служит сторожем в этой школе. По вечерам заладили в школу ходить и взрослые, и добрые учителя теперь с ними тоже занимаются, учат их наукам. Вечерами нужен свет, и он поехал в город за нефтью, и теперь все односельчане будут ему благодарны. Он говорит еще, что на ишаке, конечно, много нефти не привезешь и погибнешь вот так от жажды; хорошо бы в город поехать на арбе, но арбы ему не дал их господин начальник, председатель сельсовета. Он еще говорит, что председатель сельсовета - большой злодей: лучший дом богатея Мустафа-аги он взял себе, а для школы отвел чуть ли не двор для овец, где детям будет очень холодно зимой.

- А ты, Мехти, спроси название аула... уезда... как величают их господина начальника. - И Киров достал свою пухлую записную книжку.

Теймуров поговорил со стариком и перевел его ответ.

- Скажи Али-бабе, что ему за нефтью больше не придется ездить на ишаке, а детям заниматься на скотном дворе. И еще скажи, Мехти, пусть впредь о таких вещах не молчат, пусть приезжают в Баку, пусть ко мне заходят. - Сощурившись, изменившись в лице, Киров положил руку на плечо Теймурова. - Будь этот господин начальник настоящим коммунистом, какая у него должна быть радость: в ауле впервые открыли школу! Впервые в истории! Я бы на его месте полсотни арб послал за нефтью. Полсотни, Мехти... Киров снял руку с его плеча и подошел к машине.

Теймуров все это толково разъяснил горцу, обещал ему лично заняться этим господином начальником.

Машина тронулась, вскоре она исчезла в облаке пыли, и старик большими шагами пошел за своим ослом.

Через час фордик Кирова показался в пригороде Баку, через Шемахинку выехал на Коммунистическую и повернул в сторону моря.

У здания Азнефти машина остановилась. Теймуров вылез, распрощался с Кировым, и Сергей Миронович поехал дальше.

По Баилову, прижимаясь к стенам одноэтажных домов в поисках тени, в Шихову деревню шли запоздалые паломники: белобородые старцы, женщины в мрачных чадрах, наголо бритые мальчишки. В фаэтоне трусил благочестивый мулла из дальней мечети, в белой чалме, с оранжевой от хны бородкой.

Была ашура, десятый день месяца Маггерама. Правоверные, носящие траур по имаму Усейну, убитому наместником города Куфы Убейдулой Ибн-Заидом, в этот день в Шихове после службы в мечети Биби-Эйбата устраивали шахсей-вахсей - демонстрацию рубки и самоистязания.

На дороге были навалены горы булыжника, щебня, песка, валялись тачки. Каменщики мостили дорогу. Это была знаменитая Баиловская дорога, которую в норд всегда поливали мазутом.

Тигран затормозил машину, чтобы пропустить встречную арбу, - проход был узок, и им бы не разъехаться. Из арбы доносились плач и причитания...

Когда арба поравнялась с автомашиной, Киров спросил аробщика:

- Что случилось? Почему плачут?

Седовласый аробщик придержал коня.

Из арбы доносился глухой стон. Кто-то в ней лежал умирающий или раненый, и над ним на коленях стояли женщина в черной заплатанной чадре и испуганная девочка с размазанными по лицу слезами. При виде чужих людей женщина и девочка запричитали еще сильней. Тигран сразу же узнал девочку по ее красному с белыми горошинами платьицу: неделю назад он сам своими руками из азнефтинского склада по записке Сергея Мироновича получил десять метров сатина и повез его тартальщику Зейналу, который, как передали рабочие Кирову, жил в крайней бедности.

Тигран рассеянно выслушал аробщика и сказал Кирову:

- Раненого везут из Шихово. В бане ему не смогли остановить кровь. Едут искать доктора. Ему очень плохо...

- Кто он? Рабочий?

Тигран опустил глаза.

- Старик говорит, что это тартальщик с Зубаловского промысла и звать его... Зейнал.

- Какой Зейнал? Наш Зейнал?

- Наш, Сергей Мироныч...

Бросив портфель на сиденье, Киров вылез из автомашины и подошел к арбе.

Женщина, забыв про обычай, откинула с лица чадру и в великом горе била себя по коленям. Девочка утихла, вытерла кулаком слезы и теперь с любопытством наблюдала за незнакомыми "высокими" людьми на "шайтан-арбе".

- Это жена и дочь? Как же мог передовой рабочий так рубиться?

Аробщик стоял, сложив на животе руки, смущенный сердитым видом этого русского человека, перед которым он словно был в ответе за случившееся несчастье. Он что-то начал спрашивать у плачущей женщины и объяснять Тиграну...

- Они говорят, Сергей Мироныч, что, как и всякий правоверный, Зейнал тоже мог участвовать в шахсей-вахсее, но так рубиться, нанести себе такую тяжелую рану было совсем не обязательно. Так рубятся фанатики, а Зейнал был только обычным правоверным. В этой истории есть что-то непонятное. Шихово никогда не видело столько народу, как сегодня.

Зейнал лежал на тюфяке. Голова его была укутана тряпьем, которое за дорогу сильно пропиталось кровью.

- Зейнал! - Сергей Миронович тронул его за плечо.

Зейнал приоткрыл глаза, посмотрел на Кирова, но не узнал его.

- Да, он тяжело ранен...

Тигран и аробщик осторожно перенесли раненого в автомобиль.

- Рановато в рай задумал, Зейнал. Учиться тебя думал послать, а ты... Эх, Зейнал, Зейнал... И главное, в такой день, когда начинаем работы на бухте!

Киров в записной книжке набросал несколько строк, оторвал листок и передал Тиграну. Письмо было адресовано главному врачу больницы.

Автомашина, оставляя за собою глубокие борозды в песке, пошла в город.

Аробщик предложил Кирову доехать до бухты на его арбе.

- Саг ол, йолдаш*. Пешком пойду.

_______________

* Спасибо, товарищ.

Старик поклонился и погнал лошадь обратно в Шихово.

Ноги Кирова увязали в песке, как в расплавленном асфальте. Он шел, жмурясь от солнца. Рубаха липла к плечам. Он снял кепку, вытер лоб. "Такой передовой рабочий, а пошел рубиться! Сколько сегодня будет раненых? И за что, главное, прольют кровь? Обидно..."

2

Недалеко от Баиловской дороги было построено нечто вроде триумфальной арки, сооружена трибуна, разукрашенная зеленью, транспарантами и лозунгами. Вокруг толпился народ, дожидаясь приезда Кирова.

Он пришел на бухту по берегу моря, обливаясь потом от невыносимой жары. На последнем пригорке, откуда уже шел спуск прямо на бухтинские болота, он достал платок, чтобы вытереть мокрое лицо, и так, с платком в руке, остановился, потрясенный величественной картиной, открывшейся его глазам.

Там, внизу, на оживших болотах, сновали сотни арб, телег и грузовиков. Сверкали обнаженные, загорелые тела возчиков и грузчиков. По мосткам, сложенным из досок и змейкой расходящимся во все концы бухты, на тачках возили песок и камень. Сотни людей с лопатами и кирками в руках работали у самого берега по колено в воде. Мелькали разноцветные косынки девушек. Слышалась разноплеменная речь, песни...

Со "старой площади" рабочие прокладывали шпалы и рельсы будущей промысловой железной дороги. Голосисто кричала крохотная "кукушка", толкая небольшие вагонетки, груженные лесом. Шумно было у навесов, где плотники на скорую руку мастерили тачки и носилки, разбираемые строителями бухты.

Кричали папиросники, газетчики, ирисники, продавцы сладкой воды, винограда, халвы, чурека, пронюхавшие про первый субботник и начало работ на бухте и хлынувшие сюда из города.

Многие узнавали Кирова, многих он сам узнавал. Слышались шумные приветствия. Иногда он останавливался, чтобы пожать кому-нибудь руку, спросить о давно позабытом деле, пошутить. Иногда строители группами шли ему навстречу, останавливали его, завязывалась короткая беседа, чаще всего о будущем бухты.

С короткими деловыми сообщениями к нему подходили секретари партийных ячеек предприятий, которые прислали своих рабочих на субботник.

Вот, растолкав соседей, к Кирову пробился усатый азербайджанец в рваной шинели.

- Здравствуй, товарищ Киров!

Киров кивнул незнакомцу:

- Здравствуй!

- Ведь какая удивительная штука - жизнь человеческая! Ведь удивительная, товарищ Киров, вот скажи! - По взволнованному лицу азербайджанца было видно, что ему хочется поговорить.

- Ты прав, жизнь - удивительно хорошая штука! - улыбаясь, ответил Киров.

- Встречал я тебя, товарищ Киров, на субботниках в Астрахани, теперь - здесь встречаю! И опять на субботнике! Помнишь, как убирали улицы и казармы?

- Такие вещи не забываются. Астрахань нельзя забыть! Ты удивляешься, что в Астрахани встречались и здесь встречаемся. А чему удивляться? Старый, дряхлый мир нам много работы оставил. Этой работы и нашим детям хватит. - Киров протянул руку соседу, взял у него лопату. - Теперь лопата, брат, становится боевым оружием. С этой лопатой мы, бакинцы, создадим здесь, на пустыре, новую землю. Землю большевиков! Здорово будет? Подмигнув усачу, он обвел всех веселыми, не без лукавства глазами.

- Здорово! - ответили в толпе.

- А ты удивляться! Мы такие промыслы построим, что господа Нобели лопнут от зависти. Мы такие дворцы, такие поселки построим на бакинских пустырях, что, возможно, сами удивимся своей силе и возможностям! Все в руках пролетариата! Ты кто - бакинец или приезжий?

Но усатого азербайджанца в рваной шинели толпа уже оттеснила назад.

- Кто бы ты ни был, - обернулся на ходу Киров в поисках усача, - но ты рабочий, и твой долг вложить свою долю труда в строительство бухты.

Толпа вокруг Кирова росла.

Сотни работающих сейчас на бухте знали его лично, не раз им приходилось сталкиваться с Кировым, разговаривать с ним: не было такой области хозяйственной и культурной жизни республики, в работу которой не вникал бы Сергей Миронович. В толпе можно было видеть нефтяников передового промысла "Солдатский базар", рабочих нефтеперегонных заводов Черного и Белого города, портовых грузчиков, студентов Нефтяного института, работниц швейной фабрики имени Володарского, работников управления Азнефти. Каждому хотелось, чтобы его увидел Киров: он здесь, он откликнулся на зов партии, пришел строить "новую землю" и новый промысел. Каждому хотелось протиснуться поближе, узнать, что скажет Киров.

У пыльной дороги, где рядом с трибуной стояла шеренга автомобилей руководителей республиканских организаций, поблескивали трубы духового оркестра, со всех сторон сбегались гонцы и сигнальщики. Вот блеснула палочка в руке у капельмейстера, но играть оркестрантам не пришлось.

Киров взбежал по ступенькам на трибуну, сорвал с головы кепку, зажал ее в руке. Окинул взором собравшихся на этих пустынных болотах.

- Среди вас, товарищи, на нашем первом бухтинском субботнике, я вижу представителей десятка национальностей, представителей самых различных отраслей труда, - начал он свою речь. - Здесь, в многонациональном Баку, на этом огромном пересечении дорог, ведущих во все углы земного шара, мы на практике сумели осуществить одну из величайших заповедей нашей большевистской программы - международное, межнациональное братство. Теперь мы здесь заложим фундамент того прекрасного социалистического общества, ради которого стоило пролить столько крови, пройти сквозь такие страдания. То, чего в течение двадцати лет не в силах были сделать господа капиталисты, сделаем мы, бакинские пролетарии, и в самый короткий срок. Мы отвоюем у моря бухту, создадим на ней один из лучших нефтепромыслов и дадим стране нефть! Каждый пуд нашей нефти, товарищи, строго говоря, пахнет не только нефтью. Он пахнет еще большевизмом, прочностью и крепостью пролетарской диктатуры!..

3

Рядом с Кировым, намотав на головы рубахи, в одних трусах, разгоряченные трудом и солнцем, работали студенты, швейники, металлисты. Они рыли канаву, перекидывались шутками, и каждый старался работать лучше и больше соседа. И канава, которую рыли для спуска в море воды из заболоченных мест бухты, с каждым часом все больше и больше приближалась к берегу.

Мимо землекопов, высматривая кого-то, прошел высокий, худой, как жердь, мужик. Вот он остановился, спросил:

- Кто здесь будет товарищ Киров?

- Что, поговорить хочешь? - спросил студент, веснушчатый молодой парень с насмешливыми глазами. - Иди вон туда, тот крайний с лопатой и будет Киров.

- Доброго здоровья, товарищ Киров, - сказал мужик, подойдя к Сергею Мироновичу.

- Здравствуй! - Киров выпрямился, смахнул пот со лба, оперся на лопату. - Вон лежит свободная лопата. Возьми, становись рядом. За рытьем канавы и потолкуем.

Мужик сбросил с себя ватную куртку, взял лопату, стал рядом с Кировым.

- Посоветоваться хочу... Я плотник. Приехал из Саратова и вот целый месяц болтаюсь без дела.

- Вот и запишись в бригаду плотников. Здесь будут строить буровые вышки, ты и поможешь.

- А может, на Северный Кавказ податься, товарищ Киров? Там, говорят, сытнее. Дорога вот только трудноватая, на крышах вагонов ездят. Посоветоваться хочу.

- Сытное, теплое местечко ищешь? Ты что - кулачок, хозяйчик какой-нибудь? Если ты честный пролетарий, то останешься здесь, на новой земле. Посмотри, тысячи работают. Это только начало. Здесь такое будет строительство, что к нам понаедут отовсюду. Дело новое, горячее, сам видишь, какое дело. Здесь не просто работают, а с песней! Где ты еще найдешь такую веселую работу? Нет, милый человек, никуда тебе не советую уезжать. Ты плотник, золотая у тебя профессия.

- Какая там, к черту, золотая. Всю жизнь бедствую.

- Золотая, чисто золотая профессия! С топором и рубанком плотник может чудеса творить. Он и табуретку сделает, и дом построит. Это ли не чудо? А если на этих болотах ты построишь первую буровую вышку, да засверкает она у тебя свежим тесом на удивление людям, да в этой буровой ударит первый нефтяной фонтан... Это ли не будет чудом? Да я первый приеду к тебе с благодарностью!

- Так и приедете! - улыбнувшись, сказал плотник и с любопытством посмотрел на болота, точно желая представить себе будущую бухту и ту сверкающую тесом вышку, о которой говорил Киров.

Но тут к ним подошел бородач в заплатанной военной гимнастерке, прогудел зычным голосом:

- У кого есть свободная лопата?

К бородачу подбежал студент - тот, с насмешливыми глазами, - отдал свою лопату.

- Сергей Миронович! Я думаю, стоит еще лопат двадцать принести. Правда, стоит? - Глаза у студента горели лукавым огоньком, точно говорили: "А я что-то знаю!" Он знал, что к этой канаве придет еще много народу, потому что здесь Киров. Полчаса тому назад он принес двадцать лопат, и вот они все уже были разобраны...

- Стоит, конечно, - улыбнувшись, сказал Киров. - Поговорить еще придется.

Студент ушел. Бородач засучил рукава гимнастерки, отошел шага на три вперед, очертил лопатой квадрат на земле на одной линии с канавой и стал рыть землю. С удивительной ловкостью он орудовал лопатой, размашисто швыряя землю то вправо, то влево от себя.

- Ай да дядя! - Киров был в восхищении. И все остальные бросили работу и смотрели на бородача.

Бородач вдруг выпрямился, прищуренным глазом взглянул на Кирова.

- Что, товарищ Киров, в самом деле не узнал меня?

Киров внимательно посмотрел на бородача.

- Погоди, погоди... Кажется, узнаю...

- А помнишь - я бензин привозил в Астрахань?

- На этих, на "туркменках"? Петрович?

- Угадал, товарищ Киров!

Это было три года назад. Зеленокрылые английские самолеты внезапно появились над Астраханью, и небо грохотало от рева моторов. Город приходил в смятение: на кораблях тревожно завывали сирены, народ носился по улицам в поисках убежищ, на озверелых конях с трезвоном неслись пожарные телеги.

Самолеты спокойно кружились над городом и с небольшой высоты бомбили дома и пристани. Посеяв пожары, они летели к аэродрому, покачиванием крыльев "приветствовали" летчиков авиаотряда 11-й армии и, сбросив на ангар остаток бомб, снова безнаказанно кружили над городом, на этот раз выкидывая за борт пуды прокламаций; после этого они скрывались за Волгой.

Бензина в Астрахани давно не было. Летчики из заброшенных мазутных ям выгребали грязь, добытую из нее нефть смешивали со спиртом и на этом "горючем" поднимались навстречу врагу и гнали его за город; самолеты летали с "чихающими" моторами, оставляя в небе густой след черного дыма.

Но врага надо было не только отгонять от города, но и уничтожать: залетать к нему на аэродромы, топить корабли, пускать под откос эшелоны.

Горючее было залогом скорейшего наступления и успеха в войне в волжском бассейне, освобождения Кавказа. Все возможное в самой Астрахани Кировым было сделано. И теперь оставалась одна надежда на Баку.

Был девятнадцатый год. В Баку хозяйничали мусаватисты. В Петровске стоял английский флот, и корабли интервентов рыскали по Каспию, доходя до двенадцатифутового рейда. Подступы к Астрахани с моря были отрезаны.

На суше с севера наступало белое донское казачество под командой генерала Улагая, с юго-востока берегом Каспия шли казаки астраханские и уральские, с юго-запада - войска с Терека и Кубани.

Астрахань была окружена со всех сторон, и оставалась надежда только на помощь подпольного Баку.

Киров организовал Особую Морскую экспедицию. Это было в бытность его председателем Астраханского ревкома, в апреле 1919 года. Возглавлял экспедицию командир матросского отряда большевик Михаил Рогов. Команда его рыбницы благополучно доставила в Баку деньги для закупки оружия и организации побега арестованных бакинских большевиков, привезла в Астрахань первые пятьсот шестьдесят пудов авиационного бензина.

Через месяц с ответным рейсом пришла "туркменка" из Баку, за ней вторая...

- Что, товарищ Киров, трудно меня узнать? Здорово изменился? спросил Петрович.

- Нет, почему же, можно! Вот если сбрить бороду...

- Да скинуть эти три года! - рассмеялся в кулак Петрович.

- Эти три года, видимо, дорого тебе обошлись? В крепких переплетах бывал?

- Было дело, - задумчиво ответил бородач, опустив голову. - Но голыми руками меня не возьмешь. Я крепко кован!

- А мы еще долго тогда ждали тебя из второго рейса, - сказал Киров. Думали, в шторм попал или англичан встретил... Я потом и у Микояна справки наводил: твоя "туркменка" везде значилась как без вести пропавшая.

- Да, второй рейс был неудачен. Ребят жаль...

- Рассказывай, рассказывай!

- Вначале как будто и хорошо все шло. Но только отвалили от берега, стал нас нагонять сторожевой катер. Подошел вплотную. Кричат: "Куда держите курс? Кто хозяин?" Отвечаю: "Безымянная номер тридцать один, документы проверены". А у самого сердце вот как колотится. Думаю: пропали! На лодку навели прожектор. Кричат: "Груз какой? Кто хозяин?" Я им в ответ: "Я хозяин. Везем бензин в Энзели". Снова кричат: "Разрешение на рейс есть?" - "Вот разрешение, а вот и судовой журнал", - отвечаю им... "Сволочи, будто правил не знают", - поругались они, прожектор погас, и катер повернул обратно. Вот радости-то было у нас! Ну, думали, теперь и до Астрахани дойдем. И не дошли!

- Дальше, дальше!..

- Ну, обогнули остров Нарген и при попутном ветре пошли на север. На третий день, у порта Петровск, перед самым носом нашей "туркменки" из воды показалась английская подводная лодка. Меня, как "капитана", они взяли к себе в лодку, а с "туркменкой" и командой - сам понимаешь, как поступили... Учти - на подбор были ребята, все коммунисты.

- Взорвали "туркменку"? - вздрогнув, спросил Киров.

- Взорвали.

- Я так и догадывался. - Киров достал кисет, раздумчиво набил трубку. Петрович свернул козью ножку.

- Ну, а как сам остался жив?

- С месяц сидел в Петровской тюрьме. Компания подобралась. Все бакинцы. Сделали подкоп, убежали. Потом в армии служил.

- Что думаешь теперь делать? - Киров зажег спичку, задымил трубкой.

- Прослышал про бухту - и потянуло на старую работу. Работать, думаю, надо.

- Правильно думаешь, - сказал Киров. - Богомолову надо помочь. Слепой он, а здесь надо в оба глядеть. Сам понимаешь, какое здесь окружение.

- Понимаю, товарищ Киров.

- На бухте развернутся большие работы. На этих болотах будет построен лучший нефтепромысел. Здесь нужна крепкая партийная организация. И закаленный секретарь!.. Коммунисты должны быть цементирующей силой всего трудового коллектива. Запевалами трудовых подвигов!.. Мне кажется, что твоя кандидатура будет самой подходящей для секретаря...

- Грамоты мало, товарищ Киров, - опустив голову, ответил Петрович.

- Если ты в подполье умел неплохо руководить бухтинской организацией, то теперь, при нашей власти, вполне сможешь. А грамота придет! Это дело наживное! Я помогу, не бойся. Приди завтра пораньше в ЦК. Подробно обо всем потолкуем.

- Приду.

- Как квартира? Как семья, Петрович? В чем нуждаешься?

- По правде говоря, товарищ Киров, заново надо жизнь начинать.

- Квартиру мы тебе подберем. Какой-нибудь там особнячок миллионера, шутливо сказал Киров. - А жену сам найдешь. Не горюй. Давай по рукам! И за работу. И брата своего Фому Матвеича возьми на буксир. Он чего-то уж очень медлит с землесосом.

- Фома? Да, испортился братец. Барином каким-то сделался. Говорит: "Хватит, наработался в своей жизни, теперь и отдохнуть пора". Дружит с какими-то типами из анархиствующей матросни... и вообще ведет жизнь какого-то царька.

- Анархию, говоришь, признает, анархистом стал? - Киров рассмеялся. Ай да Фома... Несмотря на все это, хороший у тебя братец. А удивительная вещь, Петрович... Как только человек становится эгоистом, хочет жить в свое удовольствие, так сразу же тогда хватается за полы анархизма... в поисках оправдания своему этому эгоизму и себялюбию. Что стало бы у нас в стране, если анархизм пустил бы в народе глубокие корни? - И сам же себе ответил: - Началось бы такое хуторянство, такая гульба... страшно и подумать.

- Страшно, товарищ Киров.

На мгновение Киров задумался. Положил руку Петровичу на плечо.

- Давай, Петрович, принимайся за дело. Иди к Богомолову, обрадуй его, скажи, что будешь работать. Помоги ему понять наше дело, смысл нашей борьбы за нефть... Тут зрячему трудно разобраться, обстановка сложная, а он слепой. Тебя он любит и верит тебе, и ты во многом ему можешь помочь. Дело мы тут задумали - сам видишь какое.

- Большое дело задумали, товарищ Киров. Чувствуется такой, знаешь, размах.

- Большевистский размах! Мы, Петрович, не нефтепромышленники. Нам тут нечего канитель разводить, растягивать работу на десятилетие. Нам нужна нефть. Если бы ты только прочел письма Ильича!.. Знал бы, как он нас торопит!..

- Нет, чего же, я все тут понимаю. Я это еще понял, когда бензин в Астрахань возил. Понял, из-за чего ребята погибли. Поседел весь. Я знаю, что такое нефть, очень хорошо знаю. Иначе и тебя бы, товарищ Киров, не послали сюда.

- Ну, раз такое дело, тогда мне остается только радоваться! - Киров протянул руку Петровичу, и они обменялись крепким рукопожатием.

- К Павлу Николаевичу пойду. Будем вместе работать.

- Петрович! Захвати с собою и товарища плотника. Запиши его первым кадровым рабочим бухты. Ну как, остаешься, будем вышки строить? - Киров подмигнул плотнику.

Тот поднял с земли ватную куртку, закинул через плечо.

- Остаюсь. Народ вы заслуженный, за честь сочту работать с вами.

Петрович посмотрел на него прищуренным глазом, поскреб бородку.

- А он что - еще сомневается? Ему с его ростом сам бог велел вышки строить. Пошли, браток!

И они направились к конторе Богомолова.

Сергей Миронович посмотрел вслед Петровичу.

- Каков дядя, а? - обратился он к соседям.

- Здоровый, черт! - протянул щупленький портной.

- Он тут один гору своротит. Нет, видимо, нам в самом деле повезет на бухте. Уж очень все хорошо идет для начала. Главное - найдены Богомолов и Петрович. Старые руководители! - Киров снова взялся за лопату. - Эх, если бы вы знали, ребята, сколько пережил этот Петрович, из какой он породы большевиков!..

Через некоторое время Петрович вернулся к Кирову вместе с Богомоловым и Серебровским. У начальника Азнефти белый костюм весь был перепачкан землею. Видимо, он тоже немало поработал лопатой.

- Какая удача, Мироныч! - Серебровский всегда отличался ровным характером, а тут не мог скрыть своего волнения. - Нашелся старый бухтинский прораб! Прямо чудо какое-то.

- Да, нам везет, Александр Павлович. - Киров воткнул лопату в землю и широко улыбнулся. - Чертовски везет! Это и Павел Николаевич может подтвердить.

- Это правда - определенно везет! - сказал Богомолов. - Если я сам даже не смогу работать, то меня прекрасно заменит Петрович. Бухту он знает не хуже меня, практик он большой... ну, и карты ему в руки.

Киров сделал вид, что не понял Богомолова, поздравил его с приездом помощника Петровича (он подчеркнул - помощника), спросил, как нравится ему субботник, что, по его мнению, надо сделать еще.

- Для начала - хорошо. Работают дружно. С песней. Прямо удивительно. Если сумеем преодолеть трудности, а их много, то дело у нас быстро подвинется вперед.

- Какие трудности? - Киров оперся на лопату.

- Ряд трудностей, Сергей Миронович.

- Говорите смелее! Вместе с Серебровским мы тут же разрешим все вопросы. Что вам необходимо? В чем особенно нуждаетесь?

- Как быть с рельсами и шпалами? Их очень мало, и ветку не дотянуть до Ковша.

- Рельсы и шпалы надо перебрасывать с места на место. Сделали работу на одном участке - перебрасывайте на другой. Рабочая сила на это дело найдется. Ну, а потом кое-что самим надо подыскать. Мне помнится, порядочно рельсов валялось на Петровской площади. Если они принадлежат частнику, можно будет купить, в крайнем случае - конфисковать. Для бухты мы ни перед чем не остановимся. Ни перед чем! Еще что?

- Да мало ли всяких мелочей, - смущенно ответил Богомолов и стал тростью чертить на песке замысловатые фигуры.

- Давайте, Павел Николаевич, договоримся: когда я или Серебровский будем бывать здесь, то можно и нужно обращаться к нам по всем вопросам.

- Да не всегда это удобно, Сергей Миронович.

- Ну что же, в таком случае инициативу я буду брать на себя, - сказал Серебровский. - Согласны?

- Согласен, - усмехнулся Богомолов. - Хотя бы в первое время. А там будет видно.

- Хорошо, что эта договоренность не относится ко мне. - Петрович с хитрецой посмотрел на Серебровского. - Я-то уж вам покоя не дам.

- Кстати, его никогда у меня и не было. С самого детства!.. - с грустью ответил ему Серебровский.

Киров взял Богомолова под руку, и они вчетвером направились берегом Ковша.

Вода в Ковше была покрыта густым слоем нефти. На ржавых цепях покачивались лодки нефтяников, и среди них та, небольшая, на которой в ту памятную ночь Зейнал зажигал газовые фонтаны в бухте.

Киров долго и сосредоточенно смотрел на горловину Ковша.

- Неужели нельзя что-нибудь придумать такое... чтобы одним махом покончить с Ковшом? - задумчиво произнес он. - Землесосом долго засыпать.

- Что же тут придумаете, Сергей Миронович? - ответил Богомолов, опершись двумя руками на трость. - Видимо, надо засыпать.

- Жаль! Я бы поддержал любое смелое начинание.

- Мне помнится, - сказал Петрович, - это было давно, в начале работ на бухте, тому минуло, пожалуй, лет пятнадцать, геологи говорили, что основной нефтеносный пласт Биби-Эйбата как раз проходит под Ковшом.

- Мне это ясно и без геологов. Не может же нефтеносный пласт обрываться перед самым Ковшом? Несомненно, пласт проходит по дну моря, и как раз под Ковшом. Ты посмотри, как кучно собраны промыслы "старой площади" на одном уровне с Ковшом... Нет, нефтепромышленники совсем не были дураками!.. - сказал Киров. - Предприимчивости у них хватало... и капиталу, пожалуй, было больше нашего, и энергии было достаточно, но вот раздоры, конкуренция - это и была палка в колеса. У нас же с вами не личные интересы, не интересы одного Павла Николаевича и не мои, Кирова, или Серебровского интересы. Здесь интересы всего нашего народа, всей страны. Интересы нашего настоящего и нашего будущего, а потому и другой подход ко всей бухтинской проблеме.

- Государственный подход, - сказал Богомолов. - Так я вас понимаю?

- Вот именно, Павел Николаевич!

Киров и Петрович направились к землекопам, а Серебровский с Богомоловым - в северную часть бухты.

Серебровский осторожно вел под руку Богомолова по рытвинам и ухабам бухты. Вскоре они оба умаялись и шли неторопливо, часто останавливаясь и переводя дыхание. Серебровский Богомолову был симпатичен. Если бы у него сейчас спросили - чем, он вряд ли ответил бы. Но, видимо, и мягкостью характера, которая в нем угадывалась, и знанием дела, что в человеке он ценил выше всего. Ах, как ему хотелось быть зрячим и увидеть человека, который шел с ним рядом и мог так поэтично говорить о нефти, о бухте, о настоящем и будущем не только нефтяной промышленности Баку, но и всей страны.

- Скажите, Александр Павлович, вы случайно не инженер?

- Инженер, инженер-механик. Хотя по специальности мне почти что не пришлось работать, - с сожалением ответил Серебровский.

- Кончали в Петербурге?

- Начинал в Петербурге! В Технологическом. Но был арестован и выслан в Уфу.

- За что же? - Богомолов остановился.

- Видимо, за революционную работу, - рассмеялся Серебровский. - За что же тогда студентов высылали из столицы?

- Ах, вот оно что! - Богомолов покачал головой и постучал тростью. И в каком это было году?

- Давно, в тысяча девятьсот втором. Тогда я был семнадцатилетним мальчишкой!

- Но революционную работу, догадываюсь, не бросили?

- Нет, зачем же... Наоборот, в Уфе я вступил в партию и всю свою жизнь связал с партией.

- Значит, вы в прошлом - профессиональный революционер?

- Да, так выходит, Павел Николаевич.

- И в тюрьмах сидели, наверное?

- К тому же - многократно. И в ссылке был. Работать ведь мне приходилось в разных городах, в разных условиях, куда пошлет партия.

- Например?

- Ну, Москва, Иваново-Вознесенск, Николаев, Одесса, Уфа и даже Баку.

- И даже Баку?

- Да, Баку, это было в девятьсот пятом году. Работал я тогда в Балахано-Сабунчинском районе. Но после августовской стачки вернулся в Петербург. О продолжении учения, Павел Николаевич, конечно, не могло быть и речи. Работал на Путиловском заводе. От завода потом был избран членом Исполкома Совета рабочих депутатов.

Серебровский поймал себя на мысли, что вопросы Богомолова как-то удивительно располагают его к откровенности. Может быть, потому, что они коллеги, оба инженеры? Нет, видимо, просто хорошо расположены друг к другу. В Богомолове есть что-то романтическое и загадочное. Возможно, что такое же чувство и он вызывает у него? Наверное, уж азнефтинские инженеры рассказали о нем всякие небылицы.

- А дальше как у вас сложилась судьба? - Богомолов двинулся вперед, нащупывая себе тростью дорогу, но Серебровский взял его под руку.

- Снова сидел в тюрьме, Павел Николаевич. Потом перевозил для нужд революции оружие из Финляндии. Но в конце девятьсот восьмого года вынужден был уехать за границу: боялся нового ареста и ссылки. На первое время поселился в Париже. Здесь мне довелось некоторое время работать с Лениным.

- С самим-самим Лениным? Владимиром Ильичем?

- Да, с Владимиром Ильичем... Впервые я с ним встретился в Петербурге... По настоянию Владимира Ильича потом я из Парижа переехал в Брюссель, поступил в Высшее техническое училище. Помню, он говорил, что, когда будет свергнуто самодержавие, рабочему классу понадобится своя техническая интеллигенция, и советовал мне не терять времени - учиться. Со званием инженера-механика я через несколько лет и вернулся нелегально в Россию.

- А дальше, дальше? Как же вы попали обратно в Баку?

- Это случилось не сразу. Была война, революция, годы гражданской войны, служба на Украинском и Южном фронтах и лишь потом - Баку.

- Послал вас сюда Ленин? Как и Кирова?

- Вы угадали, Павел Николаевич.

- Он далеко у вас видит, ох, и далеко! - Богомолов усмехнулся. - Кто бы мог еще несколько месяцев тому назад даже подумать, что на бухте я попаду в окружение таких старых революционеров, как вы, Киров, Петрович? Чудеса и только!

- Не рады?

Богомолов отшутился:

- Радоваться, конечно, еще рановато. Поработаем, а там будет видно.

Они оба рассмеялись и пошли уже более энергичным шагом.

- Мне кажется, Павел Николаевич, вам бы хорошо иметь... (Серебровский хотел сказать: "поводыря", но не решился) человека - нет, не взрослого, лучше мальчика, помощью которого вы могли бы воспользоваться в любую минуту - пойти или поехать куда...

- Да, это мне бы очень помогло. А то усидеть в конторке мне будет трудно. Спасибо.

4

А в это время у Приморского бульвара, в третьеразрядном кабаке "Париж Востока", ели, пили, предавались бесшабашному веселью.

Пианистка, откинувшись на спинку плетеного кресла, играла на дребезжащем рояле, а Черт, хозяин кабака, буйствовал на скрипке; в поту, хмельной и веселый, он играл и пел куплеты "на злобу дня".

За столами моряки и грузчики, портовые дельцы и жулики звенели стаканами, притопывали ногами, ругались, играли в кости, перемигивались с девицами.

И вдруг Черт сорвал смычок со струн, отвел назад руки, держа в одной скрипку, в другой - смычок, и, поднявшись на носки, что есть мочи крикнул на весь кабак:

- Гой ты Русь моя родная! - и помахал скрипкой кому-то неведомому.

Многие привстали с мест, обернулись к дверям.

На пороге, освещенные раскаленным солнечным светом, в оранжевых рубахах, с зелеными фанерными чемоданами в руках, подстриженные под горшок, стояли два парня: высокие, плечистые, рыжеволосые, голубоглазые.

- Ставлю, ребята, водку, заходите, пляшите, гуляйте - у меня все можно! - крикнул Черт.

Столики все были заняты.

Черт отвел рыжеволосых парней в дальний угол кабака, к столу, за которым сидел Карл Гюнтер, немного поодаль - тартальщик с Зубаловского промысла Федор Быкодоров и девушка по имени Ада. Девушка была красива, пьяна и дерзка.

- Ставлю водку, ребята, пейте, гуляйте, пляшите! - Черт усадил парней за другой конец стола. - Ах вы милые! Люблю глядеть на вас. И откуда вы, с каких краев?

- Работать приехали? В грузчики? В матросы? - уставившись пьяными глазами на парней, спросил Гюнтер.

- Две недели уж без толку шляемся, на любую работу согласны. В грузчики - так в грузчики, в матросы - так в матросы, - ответил старший, Остап.

- А чего же на бухту не идете? Работы там на десять лет хватит, сказал Гюнтер.

- На дармовщину там работают. Мы уже были там.

- Бухта, брат, это нефть, золото...

- Кому золото, а нашему брату погибель одна. С утра до ночи в воде работать. Мы про все уже пронюхали.

- Значит, легкую работу ищете?

- Не легкую, но денежную. Хозяйство поднимать надо.

Официант, отбиваясь от мух салфеткой, принес на тарелке два стакана водки. Аркаша, младший, открыл свой чемодан, достал краюху черствого хлеба и кусок заплесневелой колбасы и так, в бумаге, положил на стол.

Два друга кивнули всей компании, сидевшей за столом, чокнулись и большими глотками, точно воду, опорожнили стаканы... Гюнтер поставил перед ними бутылку вина, пододвинул тарелку с закуской, пачку сигар.

Парни ели, пили, курили, задыхаясь дымом сигары, благодарили.

- На здоровье, - говорил Гюнтер. - Город у нас солнечный, вина много. Пейте, ребята.

- Пьем!

- Сами откуда? С Кубани, с Дона?

- Из Черного Яра, с Волги, - сказал Остап и, отвернувшись от Быкодорова и девушки, подвинул под ноги свой зеленый чемодан...

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Низко склонившись над столом, Богомолов дописывал страницу. Вот он услышал скрип двери, шуршание ладони по обоям (в поисках выключателя; значит, уже темно) и поднял голову.

- Ты, Лида?

- Это я, барин, - робко отозвалась Матрена Савельевна. - Там пришли к вам, просят принять их. Назваться не назвались, сказали - сами скажут.

- Дорогая нянюшка, - Богомолов устало откинулся на спинку кресла, - я уже говорил вам - никого не принимать. - Он опустил руку в стоящее рядом с креслом ведро, достал со льда бутылку, налил пива, выпил и, погладив шершавую бумагу, выровняв линейку на ней, продолжал выводить каракули.

Старуха постояла на пороге и, не решившись сказать, что посетитель-то уж очень настойчивый, потушила свет и вышла.

- Опять начинается паломничество! - усмехнулся Богомолов. - Им только разреши, они и работать не дадут. Вот и вчера...

Вчера вечером к нему неожиданно из Азнефти пришел инженер, присланный в будущие первые помощники. Богомолов у него спросил: "Разве о бухте уже есть решение?" - на что инженер ответил: "Ну, знаете, раз Киров уверен в этом деле, то можно считать, что решение есть... Еще пытаются спорить, но все уже идет к концу, и все знают, что работы надо начинать. Да они и начаты! Тысяча людей уже работает!"

Богомолов на всякий случай проэкзаменовал старого инженера и отослал его обратно, попросив передать в Азнефть, что ему, Богомолову, кроме Петровича, пока никакие помощники не нужны.

Инженер ушел обиженный, хлопнув дверью. А Богомолов уже не мог больше сосредоточиться и работать.

За работу над проектом он садился сразу же, как только приходил с бухты, и за вечер исписывал чуть ли не стопу бумаги, которая потом, переписанная мелким почерком Лиды, укладывалась в четыре-пять страниц. Работа подвигалась медленно, и он нервничал.

По сравнению со старым, в новом проекте Богомолов намечал большие и коренные изменения, ускоряющие засыпку всей бухты. Царское правительство, издав закон о сдаче бухты в аренду, в то же время строжайше запрещало всем арендаторам начинать разведку и эксплуатацию участков до засыпки всей площади. Этим законом правительство оберегало интересы каждого владельца акций. Теперь же надо было (он знал, что надо большевикам!) немедленно подготовить засыпанную часть бухты под эксплуатацию, а на остальном водном пространстве произвести разведку морского дна и начать засыпку. И эти две большие задачи должны были лечь в основу проекта и сметы.

Матрена Савельевна снова вошла в кабинет, зажгла свет, стала на пороге.

- Что, нянюшка?.. - спросил Богомолов.

- Они говорят, по срочному делу видеть вас хотят, барин. Очень просят. Еще сказали, что не мое собачье дело знать, зачем к вам ходят. Страсть как ругаются.

Богомолов удивленно пожал плечами:

- Да разве он еще не ушел? - и, подумав: "Похвальное упорство: не писака ли какой-нибудь вроде того, из "Огонька", который сравнивал меня с арабом Массуди? Новая история!", сказал раздраженно: - Зовите, нянюшка!

- Они уже здесь, барин... - изумилась Матрена Савельевна.

- Здравствуйте, господин Богомолов! - Голос незнакомца несколько дрожал от волнения. - Вы, кажется, работали? Я вам помешал?

- Ничего, ничего! - Богомолов скрестил руки на исписанных листах. - С кем имею честь разговаривать? Садитесь.

- Как вам сказать... - замялся незнакомец.

Матрена Савельевна вышла, прикрыла дверь, но не уходила из коридора: гость-то уж очень был ей не по душе.

- Как вам сказать... Назовусь хотя бы... ну... Иван Иванычем или Неизвестным. Так лучше. Вы никогда не узнаете, кто я, да это, пожалуй, никакого отношения к делу не имеет.

- Какие странности! - добродушно усмехнулся Павел Николаевич, взял со стола четки и начал их перебирать в руке. Но тут же зажал четки в кулак и стал напряженно сосредоточенным.

- Надеюсь, нас никто не слышит? - учтиво спросил Неизвестный.

- У меня в доме не подслушивают. Не принято. У вас что государственная тайна?

- Да нет же!

- Вы ко мне, собственно, по какому делу?

Неизвестный сел к столу.

- Я буду краток. Возможно, даже очень краток. Вы меня поймете с полуслова... Из авторитетных источников нам стало известно, что вы взялись руководить засыпкой бухты. Или, вернее, уже руководите. Кстати, вы работаете над новым проектом? До сих пор вы не признавали никаких партий, всех называли "политиками". Как же теперь судить о ваших отношениях с большевиками?

- Это интервью? Вы журналист? Разве о бухте уже есть решение Москвы? - поставив локти на стол, спросил Богомолов. - Вчера приходил инженер, прислали его в помощники... - Он осекся и замолчал.

Неизвестный тяжело дышал.

- Мы не желаем, чтобы вы тревожили бухту! - вдруг крикнул он слепому инженеру. - Не же-ла-ем!

- Ах, вот оно что! - Богомолов мгновенно все понял.

Неизвестный зашелестел бумагой. Он трогал разбросанные на столе исписанные страницы, и тут Богомолов впервые за эти два года особенно остро ощутил весь ужас своего положения. Он не слышал слов этого Ивана Иваныча, хотя тот что-то возбужденно говорил и, как казалось по интонации, доказывал, грозил и уговаривал.

- Кто вы такой? Чье поручение вы исполняете?

- Все это вместе взятое и именуется политикой, от которой вы бежите, как от черта!

Богомолов попробовал было представить себе выражение лица неизвестного ему человека. Как жаль, что дома не было Лиды. Он разыскал бы его потом хоть на краю света...

- Ничего не понимаю. Абсолютно не разбираюсь в политических интригах. И никакие намеки на что-то и где-то до меня не доходят.

- Наш орден, состоящий из людей почтенных, не позволит вам работать в бухте. Мы никогда не примиримся с тем, чтобы этот ценнейший нефтяной участок разрабатывали варвары.

"Опять они преследуют меня. Опять заговоры и всякая пинкертоновщина..." Богомолов нетерпеливо встал, открыл окно. Ветер с моря ворвался в комнату. Кругом все зашелестело. Он подошел к стенным часам, открыл дверцу, потрогал стрелки, по их расположению определил время. Лида должна была скоро вернуться из студии. И, немного успокоившись, снова сел в кресло. Ему все хотелось как-нибудь задержать гостя...

Но гость, угадав его намерение, встал.

- Я почти кончил, господин Богомолов. Зная ваш характер, догадываюсь, что вас все это не устраивает. Я, по-моему, прав? Несомненно. Предлагаем вам более выгодную сделку. За это мы вам будем платить сто миллиардов в месяц. Вы должны будете работать по старому проекту. По немецкому проекту! Вы хорошо знали Людвига Гюнтера, автора проекта. Он жив, здоров, беспокоится за судьбу бухты. О бухте беспокоятся Нобель и Манташев. "Пылающее сердце" с этого дня становится опекуном бухты. Учтите это. Мы богаты. Можем платить марками, фунтами, долларами. Нити от нас идут во все концы, во все столицы мира. Слушайте меня внимательно. Мы от вас требуем одного: работайте по старому проекту. По этому проекту бухта может быть засыпана в пятнадцать - двадцать лет. А за это время... Вы меня понимаете? За это время произойдут десять переворотов, и бухта попадет в наши руки. Еще два слова. Вы, конечно, нуждаетесь, наша касса совершенно упустила вас из виду... Вот тут небольшая сумма. Это вам хотя бы за выслугу лет на бухте... Мы всем старым инженерам платим. На всех промыслах и нефтеперегонных заводах. Деньги не мои, берите их смело. - Он положил перед Богомоловым десять пачек. - Здесь сто миллиардов. Это на месяц.

- Так дешево? Они, владыки мира, - и эти гроши!

Неизвестный был смущен.

- Мы вам потом прибавим. Вы будете работать или по старому, немецкому проекту, или совсем оставите бухту в покое. Ни один геолог, от самого главного до последнего промыслового, не раскроет бухтинской тайны. За них я ручаюсь, это интеллигентные люди, и на службу к большевикам они не пойдут. Если вам будет трудно работать по старому проекту, сошлитесь на свою слепоту и не работайте совсем.

Богомолов вскочил с кресла, вместе с листами исписанной бумаги смахнул деньги со стола.

- Купить меня хотите? - крикнул он и весь задрожал от гнева. - Кто вы? Что это за "Пылающее сердце"? Кто вас послал ко мне? Кто может мне приказывать?

- Ах так... Значит, с вами все... кончено?

- Со мною ничего не было и начато. Я инженер, и только инженер!

- Запомните, - невозмутимо спокойно произнес Неизвестный. - Вы или работаете по старому, немецкому проекту, или совсем не работаете. Учтите: мы все видим и все знаем. - Он подобрал деньги с пола.

- Грозить мне?.. Я русский человек и буду работать по моему - да, да, по моему, русскому проекту! А вы... лизоблюды этого авантюриста... казнокрада и подобной ему сволочи, вон из моего дома! - Рука его стала шарить по столу и, нащупав массивное пресс-папье, остановилась.

- Я здесь, барин, - раздался голос Матрены Савельевны.

- Вы скоро забыли тюрьму. Вам мало этого! - Неизвестный вышел, хлопнув дверью.

Слова эти были подобны камню, брошенному в Богомолова. Он снова весь задрожал от гнева.

Вечер был испорчен. Он понял, что работать и сегодня ему не удастся, что он зря будет мучить себя, и ушел на балкон.

Матрена Савельевна вернулась в комнату.

- Ах и ругал же он меня, барин!

Богомолов молчал.

Старуха на цыпочках вышла из комнаты.

Через улицу на крыше соседнего дома, на одном уровне с балконом Богомолова, женщины на ночь стелили ковры. Плакали дети.

Он ушел в комнату, лег на оттоманку.

Размышляя о происшедшем, он понял, что за эту неделю он уже вышел из состояния покоя, в котором пребывал эти полтора года, что за ним даже следят, его будущая работа кому-то уже приходится не по душе.

Нет, он ничего не забыл.

Это случилось в позапрошлом году, в первые дни советизации Азербайджана. Богомолов был арестован вместе с группой инженеров-нефтяников и арендаторов бухты, подозреваемых в разрушении оборудования на промыслах и обводнении богатейших нефтеносных пластов.

Поводом для ареста Богомолова послужили наговоры этой же арестованной группы инженеров-нефтяников, некоторых управляющих промыслами "старой площади" Биби-Эйбата, а также арендаторов бухты - друзей Людвига Гюнтера. Они на это пошли из боязни, что Богомолов, человек труда и, по их мнению, нетвердых политических убеждений, согласится служить большевикам и докончит засыпку бухты.

Ожидая со дня на день переворота, враги арестом Богомолова хотели прежде всего вызвать в нем такую же ненависть к большевикам, какая была у них самих, а изоляцией его от внешнего мира предать забвению "бухтинскую проблему". Этим путем они надеялись сохранить в целости богатейший нефтяной участок для арендаторов, бакинских нефтепромышленников. Ну, а Людвиг, или Гюнтер-старший, думал о сохранении нетронутых площадей, но только уже для будущей немецкой колонии на Кавказе. Это подтверждалось следующим фактом: когда в сентябре 1918 года в Баку вошла турецкая армия, вместе с турками прибыла большая группа немецких "ученых" и колонизаторов; в числе других немцев был и Гюнтер-старший, уехавший в Турцию в 1917 году. Однажды с группой офицеров и каких-то немецких дельцов он приехал на бухту. Туда вызвали Богомолова. Гюнтер представил его своей компании и предложил ему (вернее, приказал!) продолжать работы по засыпке бухты, всерьез думая о будущей немецкой колонии.

Так как Богомолов никакого отношения ни к разрушению оборудования на промыслах, ни к обводнению нефтеносных пластов не имел, то на предварительном же следствии дело о нем было прекращено и он был освобожден из-под ареста.

Но враги его все же своего достигли, если не прямым, то косвенным путем...

На Богомолова так удручающе подействовали арест и две недели, проведенные среди врагов и злобствующих специалистов, что, вернувшись домой, он слег в постель. У него началось воспаление нервной ткани глаз. Болезнь быстро прогрессировала, и к августу он ослеп на левый глаз, а потом постепенно начал слепнуть на правый.

Близились октябрьские торжества. Из Баку в подарок московским рабочим готовили эшелон рыбы и фруктов, и Богомолов, устроившись через начальника станции комендантом поезда, поехал в Москву.

После двухмесячного лечения (навсегда ему запомнилось это утро 5 января) он встал и... не увидел света.

В Баку Богомолов возвратился с поводырем. В городе о нем стали говорить как о мученике, его жалели, к нему приходили с соболезнованиями старухи, попы, торговцы, гимназисты - и тогда он переехал в Крепость, закрыл двери своей новой квартиры для друзей и недругов. И вскоре о нем забыли: другие события становились злобой дня.

2

Ночью из Астрахани прибыли еще три парохода с беженцами. Киров вместе с Серебровским встречал этих людей, гонимых голодом с Поволжья.

Пламя факелов трепетало на ветру. Из мрачных трюмов выходили тысячи людей, измученных долгой дорогой, качкой, бессонными ночами, и пристань гудела от разноплеменного говора, от плача детей, от грохота вагонеток.

Сергей Миронович переходил с парохода на пароход. Его окружали тесным кольцом босые, в лаптях, в одних портянках, в пропотелых полушубках, шинелях и армяках казанские татары, чуваши, мордвины, казачья беднота. Слушали Кирова внимательно, многие его знали по Астрахани. Потом взбирались на ящики и корзины, на паровой кран, на капитанский мостик и, перебивая друг друга, забрасывали вопросами о работе, питании, жилище, и сквозь гул голосов Киров отвечал беженцам, успокаивал их, говорил, что бакинский пролетариат сделает все возможное для помощи.

Среди приезжих попадались бойцы героической 11-й армии. К ним Киров был особенно внимателен.

На пристани стояли походные кухни с горячей пшенной кашей. Члены бакинского Совета распределяли среди беженцев ордера на квартиры. Серебровский со своими помощниками тут же вербовал на бухту и на "Солдатский базар" желающих работать. Было много больных. Санитары на фаэтонах и машинах развозили их по больницам.

В четвертом часу утра пристань угомонилась, и Киров поехал домой.

Машина плавно шла по берегу, мимо пустынных пристаней и улиц, и потревоженные голуби, хлопая крыльями, поднимались на крыши и карнизы окон.

Горизонт на востоке полыхал заревом. Было уже светло, и дворники тушили фонари.

У самого берега со стоном кружились чайки, ныряя в волны. Где-то шел караван верблюдов, и далекий колокольный перезвон звал в степь и пустыню.

Приоткрыв глаза и оглядевшись, Сергей Миронович нетерпеливо расстегнул ворот рубахи, вздохнул:

- В такую рань хорошо бы по лесу побродить. Где-нибудь у реки или озера... Травинка не шелохнется...

- Надо бы пострелять, Сергей Мироныч, съездить куда-нибудь, - сказал шофер.

- Вот выберем свободный денек, поедем за утками.

- Все обещаете! Дни приходят и уходят, так и ружья заржавеют.

- Поедем бродить... Мы уж побродим...

Сон опять одолел Кирова, и он замолк. Тигран искоса посмотрел на Сергея Мироновича и понял, что он очень и очень устал, - с ним никогда ничего подобного не бывало. И он укоризненно сказал:

- Люди по ночам спят, а вы все ездите и ездите...

Киров сквозь дремоту ответил:

- Беженцев видел?.. Тысячи их... без крова... голодные... Нет, спать в такое время никак нельзя...

Перед глазами, занесенная снегом и в сугробах, вставала Астрахань совсем недавних дней. Мелькали предместья с низенькими бревенчатыми домами, рыбачьи поселки, мерцающие огоньки на пригорках. Тянулись волжские берега и осевшая на них отступающая армия и беженцы с Кавказа. Слышался грохот пушек, двуколок, походных кухонь, тревожные сирены на кораблях флотилии, церковный перезвон, храп коней, топот отрядов, идущих то на отдых, то - в бой; брань и стоны тифозных и раненых, приглушенное рыдание матерей и крики детей: "Хлеба!.." Виделись, словно наяву, озаренные пламенем лица бойцов, склонившихся над кострами; дроги с мертвецами; братские могилы... Вспомнились заговоры, белогвардейские мятежи, расстрелы, митинги на фабриках, в судоремонтных мастерских, в армии, в ревкоме; вспоминались друзья и враги...

Машина прошла мимо утопающих в цветах могил двадцати шести бакинских комиссаров и остановилась у углового дома.

Киров позвонил.

Парадную дверь открыла Мария Львовна.

- Наконец-то приехали, полуночники, - сказала она, кутаясь в шаль.

Киров взял жену под руку, и они стали подниматься по лестнице.

Шофер остался внизу, принявшись за осмотр мотора.

Из окна вскоре раздалось:

- Тигран, чай пить!

- Я поеду в гараж, Сергей Мироныч. Спасибо!

- Есть виноград и пироги. Давай, давай!

Возражать было бесполезно. Тигран поднялся наверх. Умылся. Зашел в столовую...

В какой бы час ночи Киров ни приезжал домой, его всегда ждала горячая пища. Сегодня было жаркое. Стол был уже накрыт. Сели ужинать. Компанию составила и Мария Львовна.

Сергей Миронович ел без аппетита. Сказывалась утомленность. Но только ли утомленность?

- Нет, не буду есть... не могу... - сказал он, отодвигая от себя тарелку.

- Может, мясо жирное? - спросила Мария Львовна, вставая. - Я переменю.

- Нет, Мария, не надо. - Киров усадил жену на место. - Если бы ты была на пристани... видела бы голодающих с Поволжья...

Тигран смутился, положил вилку на тарелку.

- А ты ешь, - сказал Киров. - Тебе надо есть... Сегодня нам предстоит большая поездка...

Тигран взял вилку, сказал нерешительно:

- А вам бы хорошо, Сергей Мироныч, винца выпить. Так, чуточку рюмочку, для аппетита...

В это время зазвонил телефон.

Киров вошел в кабинет. Прикрыл дверь. Взял трубку.

- Простите за такой ранний звонок... - раздался в трубке голос Богомолова.

- Я уже выспался, Павел Николаевич. Даже успел позавтракать, - сказал Киров, немало удивленный этим звонком.

- Сегодня мне подали фаэтон, и я хотел вас искренне поблагодарить, Сергей Миронович...

- Благодарить надо Серебровского. Это он распорядился. Сегодня с утра должны были прислать и мальчика для помощи вам.

- Да, да, благодарю, и мальчик приехал, славный мальчик, я устрою его жить у себя, это временно мне поможет... В конторке пока у нас нет телефона, и я решился позвонить к вам из квартиры, Сергей Миронович. Вы уж извините...

По взволнованному голосу Богомолова Киров понял, что с ним что-то произошло. Он сел на угол стола.

- Я слушаю вас внимательно, Павел Николаевич.

- Помните, при последней встрече со мной вы сказали, что поддержите любое смелое начинание. Я говорю о Ковше.

- Помню, помню, как же!

- Ковш - самый нефтеносный участок в районе Биби-Эйбатской бухты. Я разрешил... Знаете, ночью у меня было такое хорошее настроение... Я разрешил и проблему, и судьбу Ковша. В этом деле мне необходима ваша помощь, многим мой проект может показаться рискованным.

- Проект ускоряет сроки засыпки?

- Если вы меня поддержите, то к Новому году нефть будет!

- Вы шутите!..

- Нет, я говорю всерьез.

- Ну, если это так... Вы сейчас едете на бухту?

- Да, сейчас выезжаю. Сегодня должно работать много народу.

- Вот что, Павел Николаевич. Я тоже сейчас выеду на бухту. Нагоню вас где-нибудь на Баилове.

- Хорошо, Сергей Миронович. С утра пораньше, на свежую голову все и обсудим.

- Так и решим! - Киров повесил трубку, вошел в столовую улыбающийся, с хитринкой в глазах, обнял жену за плечи. - Значит, дело наше верное, Мария. Звонил Богомолов. Предлагает проект, который сразу нам даст нефть. Прямо с Ковша. Со дна моря. Будет чудесно, если к Новому году на бухте ударит фонтан. - Он обернулся к Тиграну: - Едем на бухту.

Шофер взял с подоконника свое промасленное кепи и вышел в коридор. Но вернулся, стал в дверях.

- А он, выходит, того... понимающий инженер, Сергей Мироныч... И человек, выходит, честный... Что-то придумал такое, что не выдержал, позвонил вам так рано...

- Твоя правда, Тигран. По этому поводу - заводи машину.

Тигран сорвался с места и побежал вниз.

Держа на вытянутых руках по кисти винограда, для себя и шофера, Киров стал спускаться по лестнице. Остановился, сказал жене:

- Спи, пожалуйста. Не жди меня.

Богомолов был уже на месте. Высокий, сутулый, с тростью в руке, он нервно разгуливал по берегу Ковша. Следом за ним шли мальчик Коля и дочь Лида с толстой папкой бумаг и чертежей.

Море было неспокойно, волны шумели на прибрежных камнях. Кричали петухи в Шихове. Где-то весело перекликались буксиры.

И шум моря, и крик петухов, и гудки буксиров - все это Богомолову было хорошо знакомо с первых дней работы в бухте. Но никогда, как казалось ему, он не прислушивался к ним с таким наслаждением. Настроение у него было поэтическое, победное, бодрое, хотя он со вчерашнего дня еще не спал и впереди ожидался напряженный рабочий день с новыми бригадами рабочих.

С тростью в руке Богомолов ходил по берегу, все еще думая о вчерашнем посещении неизвестного, о том, что в конечном счете он инженер, и только инженер, а потому ему до "политиков" нет никакого дела.

- Я работать и жить хочу! - сказал он вслух. - Работать! Ко всем чертям всякую политику!

Где-то вдали раздался гудок автомобиля.

- Едет! - почти одновременно крикнули Лида и Коля.

Переваливаясь с боку на бок, словно судно при бортовой качке, фордик с рокотанием пробивался через ухабы и рытвины "новой площади". Вот он остановился, из него вышли трое.

- Их трое, папа, - сказала Лида.

- Интересно, кто еще... - Богомолов снял панаму, стал разглаживать волосы.

Киров подошел, крепко пожал ему руку.

- Явился с небольшим военным советом. Со мной Серебровский и управляющий будущим бухтинским промыслом - инженер Дадашев. Прошу знакомиться. Пока будил их, к вам опоздал.

Богомолов нерешительно протянул Дадашеву руку.

Киров рассмеялся:

- Вот и сосватали вас! Я его, Павел Николаевич, решил утащить с "Солдатского базара".

- Сосватать-то сосватал, Мироныч, но ни у жениха, ни у невесты пока нет приданого! - сказал Дадашев.

- Сирота! Бедный сирота! - смеялся Киров.

- У товарища Богомолова еще нет земли, тут огромная работа впереди, пришел в ужас Дадашев, глядя на пустынные болота. - А у меня не только ни одной буровой вышки, не только рабочих, но здесь вообще ничего нет.

- Бедность не порок. Вы скоро наживете богатство. Богомолов - богатый жених, у него триста десятин земли! И такая привлекательная невеста, как ты, Дадашев, с твоим умением и чутьем находить нефть, - прекрасная партия!

- Я думал, что вы шутите, Сергей Миронович, - теперь рассмеялся и Богомолов, до этого несколько неловко чувствовавший себя в этой веселой компании.

- Хороши шутки! - не без огорчения сказал Дадашев. - Я на этом "Солдатском базаре" в течение года создавал образцовый промысел, ночи не спал, там, где нефтепромышленники добывали одну только воду, нашел нефть, утер нос всем этим нобелевским оракулам, провел нефтепровод... узкоколейку... весь промысел электрифицировал, и вдруг - бросай все это и давай все начинать сначала на этой бухте!

Богомолов протянул руку Дадашеву.

- Если я жених, тогда смело положитесь на меня.

Всей группой они направились к Ковшу. В отдалении шли Лида и Коля.

Когда они приблизились к горловине Ковша, Богомолов сразу же перешел к делу, стал объяснять сущность своего проекта:

- По моему новому, русскому проекту - я подчеркиваю: русскому - я сокращаю сроки засыпки первой очереди бухты до трех месяцев. Это, конечно, ориентировочно. Возможно, что и раньше можно будет сделать, и соответственно с этим смета с двух миллионов сократится до ста тысяч золотых рублей. Я смею думать, что большевиков это устроит...

- Эту сумму я легко найду. И в Москву не надо будет обращаться, сказал Серебровский.

- Ну и прекрасно!.. Я не думаю одновременно засыпать всю площадь, все триста десятин. Да и не нужна для создания промысла вся бухта сразу. Богомолов обратился к Дадашеву: - Что думает на этот счет управляющий будущим промыслом?

- Мне бы только несколько островков твердой земли. Чтобы поставить первые буровые вышки, - ответил Дадашев.

- Правильно! Важно как можно скорее дать эти островки. На днях они уже будут, мы это сделаем силами энтузиастов на субботниках. Но важнее соединить разделенные Ковшом южный и северный участки "новой площади" в единое целое, оградить всю бухтинскую землю надежной плотиной от моря, а потом уже начать работы внутри всей площади. Я это дело так представляю себе: Ковш занимает двадцать восемь десятин водного пространства. В центре он доходит до пятиметровой глубины. Чтобы засыпать Ковш, сровнять его с остальной территорией "новой площади", нужно до одного миллиона кубических метров земли и камня. Надо где-то срыть целую гору, перевезти ее сюда и засыпать Ковш. Это дело растянется в лучшем случае на пять - семь лет... Это - дорогостоящее предприятие.

Богомолов сделал паузу.

- Я предлагаю расправиться с Ковшом иначе. Накинуть на горловину петлю и отделить Ковш от моря. Под петлей я подразумеваю великолепную плотину, настоящую китайскую стену. Чтобы ни одна капля морской воды не могла просочиться в Ковш! А дальше - все проще. Мы установим три центробежных насоса и в течение двух месяцев выкачаем из Ковша в море сто миллионов ведер воды. На месте Ковша останется только обнаженное дно. Можно будет его немного засыпать землей... Вот, пожалуй, и все! Вот вам первая очередь бухты, первые двадцать восемь десятин нефтеносной площади. Ставьте себе на здоровье сотню-другую вышек и ищите нефть.

Проект был прост, и в нем так неожиданно разрешалась проблема Ковша. Наступило неловкое молчание. Каждый соображал, прикидывал в уме возможности претворения в жизнь богомоловского проекта. Молчание было долгое; это смутило слепого инженера, дало ему повод к различным догадкам и предположениям о возможных погрешностях в проекте - ведь он для него возник как-то неожиданно.

Первым нарушил молчание Киров:

- А что, Павел Николаевич, если вместо трех насосов поставить шесть?..

У Богомолова отлегло от сердца: "Раз Киров задает такой вопрос значит, проект ясен".

- Здесь простая арифметика, - ответил он, - тогда мы воду откачаем в месячный срок. Будет превосходно, если вы найдете шесть центробежных насосов.

- Трудная задача, - сказал Серебровский.

- А что, Павел Николаевич, если (с каким-то ребяческим задором, улыбаясь, не сводя взгляда с Серебровского) мы вместо шести насосов поставим двенадцать?

- Ну и аппетит же у вас, Сергей Миронович, - рассмеявшись, сказал Богомолов. - Дай вам возможность - вы бы в один день выкачали всю воду из Ковша. Поставили бы сто насосов и выкачали!

- Выкачал бы! - вполне серьезно ответил Киров. - Беда в том, что сотню насосов не достать. А двенадцать мы как-нибудь уж подберем и воду из Ковша выкачаем в две недели. Был Ковш - и поминай его как звали.

- Ты всерьез? - спросил Серебровский.

- Какие тут могут быть шутки? Разрешается проблема нефти.

- Хорошо. Тогда скажи, где ты достанешь двенадцать насосов?

- А у тебя же на складах Азнефти, Александр Павлович. Я как-то побродил по ним... кое-что в них можно найти.

- Но с условием, что на этот раз такую экскурсию мы совершим вместе. - Серебровский печально улыбнулся. - К сожалению, все это хламье требует капитального ремонта.

Киров дружески обнял Серебровского за плечи:

- Что ж, готов хоть сам приняться за ремонт. Кое-что ведь в этом деле я понимаю.

Кирову было весело. Радовал его проект Богомолова. Он уже видел осушенный Ковш и сотню фонтанов на нем. Он спросил у Дадашева:

- Что ты по существу можешь сказать о проекте?

- Мне он нравится. Смелый проект! - ответил Дадашев. - Я бы даже сказал - дерзкий! А ежели так, тогда мы с Богомоловым хорошо сработаемся. В нашем деле без дерзости погибнуть можно. Мне все ясно. Мы пока установим несколько буровых на северном участке, а потом, когда построят плотину, перекочуем сюда. По мере снижения уровня воды будем строить дамбу и ставить буровые вышки.

- Меня немного только смущает плотина, - сказал Серебровский. - Не будет ли у нас переливания из пустого в порожнее? Мы будем откачивать воду, а море будет делать свою разрушительную работу и вода - обратно просачиваться в Ковш? Не придется ли нам вечно откачивать воду?

- Плотина будет совершенно непроницаемая, - ответил Богомолов. - Для большей надежности мы к внутренней стороне плотины присыплем земляную насыпь с глинистым слоем, поставим диафрагму из двойного шпунтового ряда. В проекте все это ясно указано, можете ознакомиться с деталями...

- Ну, а раз это уже детали, то в них вы, Павел Николаевич, разберетесь лучше нас, - сказал Киров. - При вашем опыте, с таким помощником, как Петрович, дело у вас должно выйти наверняка.

- Да, пожелаем вам успеха в вашей нелегкой работе, - сказал Серебровский. - Я лично окажу вам всяческую помощь.

- Значит, благословляете?.. - настороженно спросил Богомолов, обернувшись к Кирову.

- Не раз, не два, а трижды! Благодарим вас, Павел Николаевич. Партия не забудет вашего подвига... да, да, подвига. Этим проектом вы на бухте устроите целую революцию, это будет хорошей пощечиной всем нашим явным и тайным врагам. ("И Неизвестному!" - хотел сказать Богомолов, но передумал, решил, что не будет он вводить Кирова в какую-то грязную, несерьезную и в конечном счете личную историю.) Начните работу, дайте ход делу и поезжайте в Москву. Там уже знают о вас. С лечением нечего медлить!

- Сейчас? В Москву? Нет, пока на бухте не ударит фонтан, я никуда не уеду. И думать не посмею.

- Взвесьте все "за" и "против" и решитесь.

- Нет, нет, и думать не посмею.

Киров взял Богомолова под руку, и все направились обратно.

Чтобы скрыть как-то свое волнение, Богомолов спросил:

- Это правду говорят - прибыли глубокие насосы для буровых скважин?

- К тому же - абсолютную, - ответил Киров. - Прибыла и вторая партия вращательных станков. Это чудо техники. Работы у нас должны быстро продвинуться вперед. На новой земле мы будем работать и на новой технике. А желонку и все дедовские методы бурения сдадим в музей на память нашим внукам. Не так ли, Александр Павлович?

Начальник Азнефти сдержанно улыбнулся.

- Бедноваты мы еще пока для этого, Сергей Миронович. Ведь все нам достается с невероятными трудностями. За все приходится господам капиталистам платить золотом, чистым золотом.

- Ну, а через несколько лет?

- Ну, тогда, я надеюсь, мы наладим собственное производство всей буровой техники...

Позади раздались отрывистые озорные гудки. Киров обернулся. Недалеко от бухтинского берега шел буксир и тянул... шаланду? Нет, на шаланду не было похоже...

- Да это же наш землесос! - воскликнул Киров. - Это же Фома Матвеич идет в бухту. Идемте, идемте, товарищи, встречать героя!

Вскоре к берегу причалил буксир, а потом и землесос. На борту среди матросов, обнявшись, улыбаясь, махая шапками, стояли два брата - Фома и Петрович.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Придя домой, пообедав и приготовив все нужное для охоты, братья Крыловы еще засветло легли спать - во дворе, на паласе, среди зелени. В половине третьего ночи Ирина их разбудила. Было темно. Фонарь покачивался над столом, самовар шумел.

Через полчаса братья уже шли в город. С Петровичем была только его фляга; остальное ему обещал дать Сергей Миронович. Ну, а Фома был в полном охотничьем снаряжении, в соломенной широкополой шляпе, с биноклем поверх подозрительно тяжелой сумки.

Дойдя до управления Азнефти, они пошли Приморским бульваром. Уже занималась заря, светало. С бамбуковыми удилищами в руках на берег шли старые и малые рыболовы. Садовники, засучив до колен штаны, волочили за собой шланги и широкой струей поливали и цветы на клумбах, и кустарники, и деревья. То там, то сям, растянувшись на скамейках, спали бездомные. Какие-то старцы с четками в руках степенно разгуливали мимо скамеек. Ватага шумных цыганок гадала засидевшейся парочке. А там дальше, на небольшой поляне, обложившись десятком фонарей "летучая мышь", гуляла пьяная компания лодочников, и два ночных сторожа в белых фартуках, с начищенными медными бляхами на животах, опираясь на увесистые палки, стояли позади лодочников, пили и закусывали вместе с ними, радуясь этой бесшабашной попойке.

Два брата шагали по бульвару, с интересом наблюдая за неизвестной им ночной жизнью города.

В четыре часа, немного запоздав к условленному времени, они подошли к дому Кирова. У парадного подъезда стоял знакомый кировский фордик. Он был вымыт и вычищен. Не видя нигде шофера, братья прошлись по пустынной улице, вернулись к парадному и сели на скамейку, не решаясь подняться к Сергею Мироновичу, думая, что в такую рань он, наверное, еще спит. Посидели, закурили.

Киров жил на втором этаже, и все окна квартиры были распахнуты.

- Вы что же это, ребята, сидеть пришли у моего дома или же на охоту собрались? - вдруг раздался сверху строгий голос.

Братья подняли головы и увидели Кирова.

Он встретил их в коридоре, побранил за опоздание.

- Думали, спишь, Мироныч, - крепко пожимая руку Кирову, сказал Фома Матвеевич.

- Ну, будет он спать в такое время! - Из столовой вышла Мария Львовна и пригласила гостей к столу.

Сергей Миронович познакомил Крыловых с женой, все вместе зашли в столовую, и он увел Петровича в другую комнату.

Вскоре они вышли оттуда. Петрович был в кировской кожанке и в полном охотничьем облачении; в руках он держал ружье и любовался им.

Фома взял у брата ружье, осмотрел его.

- Да, из такого ружья стрелять - одно удовольствие.

В дверях показался Тигран - растрепанный, запыхавшийся, с румяными чуреками в руках.

- Успел! - сказал он радостно. - Доброе утро!

- Здравствуй, Тигран!

- Ты что же это так? Слетал бы на машине, - сказал Киров.

- А вот что я думал, Сергей Мироныч: раз они опоздали, то, значит, должны были идти к вам нерешительно, гадая - уехали вы или нет? И если бы увидели, что машины нет у подъезда, они могли решить, что вы уже уехали, подниматься тогда наверх им было бы незачем, и... компания могла расстроиться. А так - машина была внизу, и это значило, что все в порядке! - сверкнув лукавыми глазами, сказал Тигран. Положив чуреки в корзину, сунул ее под мышку, захватил одной рукой кувшин с водой, другой сверток брезента и умчался вниз.

Мария Львовна еще раз пригласила Крыловых к столу. Они отказались. Тогда Сергей Миронович сам усадил братьев за стол. Мария Львовна принесла им блинов, яиц и черного кофе.

Вещи уже были снесены вниз, и Тигран заводил мотор. Киров посмотрел на часы: четверть пятого. "В шесть будем на месте, - подумал он, поздновато, но еще не поздно. Жаль, Теймуров занят. Без него придется ехать". Вынул кисет, набил трубку, закурил, сложил руки на груди и невольно стал наблюдать за братьями. Любил он их, исконных пролетариев, людей самоотверженных, которые сейчас так много делали для скорейшей засыпки бухты. Сильные духом, они были сильными и физически, закаленными солнцем и ветрами, тяжелой работой с детства, и эта сила чувствовалась во всех их движениях, немного неуклюжих и угловатых, что тоже нравилось Сергею Мироновичу. Вот Петрович: всегда малоразговорчивый, сосредоточенный, немного грубоватый. Суровую жизнь он прожил, в суровых переплетах бывал, ему больше, чем Фоме, приходилось думать и страдать, и это сказалось на его характере. "Тяжел, - подумал Киров. - А такие люди, как Петрович, решали судьбу подполья и революции. У него даже имя настоящее забыто: так и живет в народе как "Петрович"... Такие, как он, с открытыми глазами шли на смерть, побеждали ее, как герои, так же героически, преданные идее, умирали за дело своего класса. У них третьего пути никогда не могло быть". Он хорошо знал эту категорию людей; они были ему известны с детства, с далекого Уржума, и потом он их сотнями видел в подполье, тысячами в годы революции и гражданской войны. И целая галерея лиц всех возрастов и национальностей живой воскресала перед Кировым. Он закрыл глаза, словно оглянувшись в прошлое, и вновь открыл их, уйдя от воспоминаний, от дней таких близких и дорогих сердцу.

Петрович покончил с блинами и, обжигаясь, пил кофе. Фома все еще ел блины и, казалось, никуда не торопился.

Киров невольно сравнил братьев. Фома хотя и был старше Петровича лет на пятнадцать, но выглядел рядом с ним цветущим юношей. "Ему еще прожить целую жизнь, - подумал Сергей Миронович. - Легок в жизни, ему и вправду много не надо - на одной ухе и "водичке" проживет. Вот он сидит с биноклем На груди. Зачем ему на охоте понадобится бинокль? Оригинал! И эта старомодная выгоревшая шляпа, и этот перстень на обрубленном мизинце. Оригинал, оригинал!" - сказал он себе и спросил у Фомы Матвеевича о бинокле.

- Глаз у меня правый немного игрючий, - шуткой ответил багермейстер, - не всегда правильно примечает цель. Перед тем как выстрелить, погляжу в бинокль. Так оно без промаха получается.

- Охотник он с приспособлениями и удобствами, - пошутил Петрович.

- Я тут вспомнил про одного охотника. Зимой дело было, с Ильичем он охотился под Москвой... - сказал Сергей Миронович и готов был уже рассказать об этом, как зазвонил телефон. Он быстро пошел в кабинет.

На улице раздался шум мотора, потом короткий гудок.

Пора было ехать.

Братья стояли в дверях, выходивших в коридор, и ждали Кирова. Тигран снова засигналил, потом явился наверх.

Закончив разговор, Киров вышел в столовую. Он был нахмурен и чем-то взволнован.

- Не случилось ли чего? В какую рань звонят! - удивился Петрович.

- Случилось? - точно прислушиваясь к своему голосу, переспросил Киров, идя коридором. - Нет, пока не случилось. Но могло случиться! - Он взял с вешалки фуражку, перебросил через плечо плащ.

Тигран с сумкой, патронташем и ружьем вышел на лестницу; вслед за ним вышли Крыловы; Киров с порога помахал жене рукой:

- В шесть вечера будем дома, - и побежал по лестнице вниз.

Все расселись в машине, и фордик тронулся.

Сергей Миронович обернулся к Крыловым.

- Звонил инженер Мартиросов, управляющий третьим Балаханским промыслом. У него арестовали одного из сторожей: спит сторож по ночам, а по промыслу шляются какие-то люди! Управляющий просит освободить сторожа, ручается за него, говорит, что это первый случай. А трудно ли спящему сторожу прозевать поджигателя? Мало у нас врагов? В такое время, когда каждый пуд нефти достается нам ценою таких лишений, пожары страшны. И спать на вахте - величайшее преступление. - Он махнул рукой. - Инженер он честный, и я ему охотно верю. Но никому никаких поблажек!

2

Дорогой Киров повеселел, рассказывал занятные истории, и улыбка не сходила с его лица. Весело и легко было и Петровичу и Фоме.

Сергей Миронович про охоту и природу говорил с таким увлечением, что Петрович решил (и об этом он сказал Кирову), что, видимо, охотник он опытный и тягаться сегодня с ним будет трудно.

- Нет, охотник я молодой, можно сказать даже - начинающий, - весело отозвался Сергей Миронович.

Тигран обернулся.

- Лучшего охотника, чем Сергей Мироныч, здесь никогда и не было. От старых охотников сам слышал. И стреляет Сергей Мироныч с левой руки, а как пальнет, так и попадет. Ружье у него - что магнит.

- Ай да Тигран!

Смеялся и Киров.

- Ружья у меня такие, что они и впрямь притягивают свою цель. Тигран это верно подметил. Но вот, ребята, кто, говорят, хорошо стреляет, - так это наш Ильич. Мне в Москве рассказали такой случай. Как-то Ильич - дело было прошлой зимой - целый день ходил с егерем по лесу. Охота у них была не совсем удачная, и они решили обратно на станцию не возвращаться заночевать у лесника, а рано утром снова уйти в лес. Только это они поужинали и собрались ко сну, в сторожку вошел еще один охотник, неведомо где успевший выпить. Он сел за стол, стал ужинать и давай ругаться. Видать, день у него тоже был неудачный. Ильич натянул треух на уши и сел в сторонку. Он не любил пьяных и не вмешивался в разговор, который затеял егерь с охотником. Потом зашел разговор об Ильиче. Егерь и спрашивает охотника: "А ты его знаешь?" Охотник говорит: "Нет, видеть его не приходилось, но, говорят, охотник он, и даже будто бы неплохой". Егерь посмотрел на Ильича, и тот лукаво ему подмигнул. "А ты хотел бы поохотиться с Ильичем?" - спросил егерь. Охотник задорно ответил: "Говорят, он здорово стреляет, но я бы все-таки посмотрел, как он со мной постреляет!.." Утром Ильич подошел к охотнику и говорит: "Ну что же, товарищ, давай постреляем". Охотник вгляделся в Ильича, узнал его и сказал: "Знаете, товарищ Ленин, я плоховато стреляю, глаз у меня немного игрючий..." - со смехом закончил свой рассказ Сергей Миронович и обратился к Фоме: - А теперь ты вот с биноклем и тоже с "глазом игрючим". Я дома про этот случай и вспомнил. Ты уж не обижайся, Фома Матвеич, это я так, шутя. Не обиделся, нет?

- Чего же ему обижаться, - сказал Петрович, - охотник он хороший, не чета мне...

Метрах в трехстах вдоль дороги лежало железнодорожное полотно, а там, дальше, простиралось зеленое море.

В Баку мчались товарные составы с лесом, скотом, машинами; в обратную сторону - только цистерны с нефтью.

Стало веселее от этого движения поездов. Своим шумом и свистом они оживляли пустыню.

- Вот что такое Баку, - Киров кивнул на нефтяные эшелоны, - и вот что такое Россия, - указал он на встречные поезда. - Вы видите, как жизненно необходимы друг другу север и юг. Но нефть надо гнать и гнать без конца, чтобы хоть немного утолить топливный голод. Без нефти нам нечего и думать о восстановлении, а тем более о поднятии нашей промышленности. Простая, кажется, вещь нефть, а вот подите-ка попробуйте без нее построить социализм.

- Да, нефть - это государственное дело! - вздохнув, сказал Петрович.

- Но многие этого у нас еще не понимают. К нефти относятся только как к хозяйственному продукту.

- Потому многие, Мироныч, по правде говоря, и не понимают до сего дня, почему это ты, секретарь Центрального Комитета, и вдруг занимаешься нефтью, не вылезаешь с промыслов. Я знаю одного крупного инженера, к тому же коммуниста, который как-то при мне даже сказал, что ты просто не своим делом занимаешься, что это чисто хозяйственное дело... и всякое такое в этом роде.

- Хотел бы я видеть такого коммуниста!

- Я его так распек, что, пожалуй, теперь он больше и не появится на бухте.

По полю на запад шли караваны верблюдов.

- Вот и пригодился, Фома Матвеич, твой бинокль. Что они везут?

- Нефть.

В некоторых местах в пути встречались ослики. Опять Фома Матвеич смотрел в свой бинокль.

- Нефть, нефть в бурдюках! Вот богом проклятая местность; кроме нефти и песка, ничего здесь не встретишь. Хоть бы деревцо какое попалось!

- Ну, теперь скоро и до места доберемся, там увидим целую рощу.

Проехали невзрачную и пустынную станцию Сумгаит; куры гуляли по платформе, сторож заправлял фонарь. Потом проехали такую же маленькую станцию Яшма. За Яшмой берег моря стал удаляться все дальше и дальше, а вскоре и совсем исчез. Перед Килязами пересекли железнодорожное полотно и то проселочной дорогой, то полем поехали ко вновь приближавшемуся Каспию, до которого теперь осталось не более пяти верст.

Было половина шестого. Солнце еще не успело подняться высоко, но уже было белое, раскаленное, день опять ожидался душный и горячий.

В лощине у самого берега росли до двадцати низкорослых гранатовых и инжирных деревьев. Севернее по берегу виднелись скалы. Много скал, покрытых побуревшим мхом, выступало и из воды.

Среди деревьев мелькала палатка, чья-то легковая машина.

- Нас уже опередили. Кто-то здесь с ночи, с ночевкой. Это очень даже разумно: выспаться на вольном воздухе, а на зорьке пострелять. - И, весь в нетерпении, Сергей Миронович открыл дверцу, опустил ногу на подножку.

- Не понять только, чья машина... - Тигран выехал на берег, круто развернул автомобиль и почти влетел в гущу деревьев, на излюбленное место стоянки Кирова. - Ахундовская машина!

Да, это был лимузин главного геолога Азнефти Балабека Ахундова. Из машины, протирая глаза, вышел шофер и направился к Тиграну.

- Доброе утро, Ибрагим! - весело приветствовал его Тигран. - Хозяина привез? Одного? С компанией?

- С компанией. - Ибрагим остановился на полпути и стал раскланиваться.

- Что, давно ушли? - Киров нагнул ветку и стал выбирать спелый инжир.

- Спят еще немножко, - кивнул Ибрагим на палатку.

В это время из палатки - она стояла тут же, недалеко, шагах в сорока, - показалось заспанное лицо молодой женщины. Она равнодушно оглядела приезжих, зевнула и крикнула Ибрагиму:

- Шофер, где у нас нарзан? Принесите бутылочку.

Ибрагим поспешил к морю, вынул из воды нарзан, откупорил бутылку и поднес женщине, которая тотчас скрылась в палатке, плотно задернув за собой пикейное одеяло, висевшее над входом. Ибрагим вновь стал на прежнее место, на полпути от одной машины к другой, и все наблюдал за приезжими охотниками, готовый отвечать на все их дальнейшие расспросы.

Но охотники спешили, им было некогда. Киров раздевался и объяснял Петровичу условия местной охоты. Он скинул сапоги, засучил брюки до колен и, закинув на плечо сумку и патронташ, взял ружье, пошел к морю.

Вода была чистая и теплая. У самого берега блестели ракушки, рыскали мелкие рыбешки.

Разглаживая рукой волосы, жадно вдыхая морской воздух, Киров вошел в воду, крикнув Крыловым:

- Потом покупаемся? Хорошая вода. Ах и вода! - И обернулся к шоферу: - Идем, Тигран!

- Дела у меня, Сергей Мироныч, мне никак нельзя.

- Потом все вместе займемся хозяйством. Пошли!

- Я догоню вас, вы идите.

- Тогда жди сигнала. Приходи за дичью! - Киров крикнул Крыловым: - Я пойду берегом, вы идите в обход!

Фома Матвеевич достал из машины свою тяжелую сумку, подозвал Тиграна, открыл сумку; там были две бутылки красного вина и бутылка зеленоватой карабахской араки.

- Это к обеду. Ты возьми и закопай бутылки на дно, в песок, там будут как в леднике.

- Да я прямо в воду положу!

- Ты меня слушайся, старого пьяницу. Я всегда на охоте так делаю. И, похлопав Тиграна по плечу, захватив пустую сумку, багермейстер побежал вслед за братом.

- Вот я и остался один! - сказал Тигран.

Он положил бутылки на брезент и сел, скрестив ноги.

Ибрагим подошел и прилег рядом.

- Что - с девками приехали? - спросил Тигран.

- С девками, - уставившись в одну точку, глухо ответил Ибрагим.

- А кто там еще, кроме хозяина? Тоже из Азнефти?

- Нет, чужой, какой-то рыжий... Карлом зовет его, колбасник какой-то. Нового друга нашел. Только и развозишь их по ночам.

- Раньше вас здесь никогда не видели, - сказал Тигран.

- А мы всегда дальше Килязей едем. Туда, кроме нас, никто не ездит. А меня даже подальше отсылает. В позапрошлый раз выдумал, говорит: "Езжай в Хачмас (до Хачмаса, сам знаешь, восемьдесят верст!), яблок привези". В тот раз и в Дербент погнал - узнать, не поспел ли виноград.

Вид у Ибрагима был болезненный, усталый и безразличный. Ему было лет сорок, но выглядел он много старше. Кое-что Тигран знал из его жизни большая семья, больные дети, но о главном горе и не догадывался.

- Почему такой бледный? Ты что, больной? - спросил Тигран.

- Если правду сказать, Тигран, замерз я в машине. Ночь была холодная, а сам я видишь как легко одет. Хорошо бы чего-нибудь сейчас выпить!.. Покушать бы хорошо!.. Они все, что привезли с собой, в палатку забрали. А я все в машине. Я все молчу. Молчу, потому что нигде нет другой работы, Тигран.

Тигран подержал в руке бутылку с аракой и решительно протянул руку:

- Давай пробочник!

- Нет, не надо, Тигран. - Ибрагим отстранил его руку.

- Давай, давай! Сергей Мироныч не такой человек.

Он вытащил из машины корзину, отрезал чурека, сыру, достал огурцов и, налив рюмку араки, все это поставил перед Ибрагимом.

С жадностью Ибрагим выпил и стал есть хлеб с сыром.

"Как голоден человек!" У Тиграна такая злость поднялась против главного геолога, спящего сейчас в палатке, что он выругался по его адресу; потом, вскочив, нервно заходил около машины и, думая о том, чем бы помочь Ибрагиму в его беде, решил, что обо всем расскажет Сергею Миронычу. И, подумав, что, конечно, Сергей Мироныч не оставит человека в беде, велит Ибрагима перевести на машину к хорошему начальнику, он успокоился сам, успокоил и шофера, предложив ему еще хлеба и сыру.

- Надо веточек набрать... Разобрать вещи... Раков наловить... Настругать шомполы... Бутылки закопать... Пойти за дичью и потрошить ее. Вот, Ибрагим, сколько у меня хлопот!

- Хорошо тебе, Тигран, у Кирова. Ты у него что сын родной. Еще в прошлом году бегал с беспризорниками, а теперь ты вон какой, вон у кого работаешь.

- А с нового года я и учиться пойду, Ибрагим, - похвастался Тигран. Сергей Мироныч посылает. У меня и учитель есть, в рабфак готовит. Буду знаешь кем? Архитектором! Дома буду строить, такие красивые и большие, какие никогда и никто не строил.

Где-то раздался выстрел.

Тигран вскочил.

- Слышишь? Сергей Мироныч начал!

Раздался второй и третий выстрел.

Из палатки, натягивая на себя рубаху, вышел Балабек Ахундов грузный, широколицый, в пенсне. Вслед за ним в купальных костюмах выбежали две молодые женщины и, схватившись за руки, запрокинув головы, побежали к морю.

Из палатки вышел Карл Гюнтер. В руках у него была гитара и салфетка. Помахав салфеткой, он крикнул:

- Шофер, наберите инжира!

3

Родина Тиграна - Нагорный Карабах. Деревушка его ютилась в горах, меж самых причудливых скал. Домишки здесь были приземистые и маленькие, слепленные из кизячных кирпичей, конюшнями и дворами для овец служили простые пещеры, а там, внизу, среди стремительных и яростных потоков, низвергавшихся с горных вершин и широко разливавшихся весной, лежали пашни, виноградники, тутовые сады, и вся долина была покрыта благоухающими цветами.

Народ в этих местах жил крепкий, здоровый, храбрый, и столетние старцы, подобные юношам, совсем не были редкостью. Здешние ковры, шелка и шелковые платки, а также гончарные изделия, вина и арака пользовались большой славой в окрестных городах, а порою эта слава доходила и до купцов Баку и Тифлиса.

Матери Тигран лишился, когда ему было два года. Отец его, Вартазар, имел пещеру - гончарную, в которой пропадал целыми днями, работая в будни и в праздники. На подрастающего сына он обращал мало внимания, и тот рос одиноко и вольно среди гор и пропадал с пастухами на эйлагах... Как-то в зимнюю пору Вартазар повез свои изделия в город, и на обледенелой тропе его неподкованный осел поскользнулся. Вартазар схватил осла за хвост, чтобы удержать его (горные жители в таких случаях всегда так и поступали со своими четвероногими друзьями), но и осла с грузом он не удержал, и сам не удержался, и оба скатились в глухую пропасть...

Тигран остался сиротой. Его приютил у себя священник Тер-Погос, служитель древней армянской церкви, высеченной в скале искусными мастерами в первые годы христианства. У Тер-Погоса мальчик прожил год, выучился грамоте, а в девять лет его взял к себе в приказчики в Баку бакалейщик, знакомый священника. Так началась новая жизнь Тиграна в городе, в шуме и гвалте на Зеленом базаре, и продолжалась она немногим больше года - до войны с Германией, когда бакалейщик ушел в солдаты.

Тигран стал беспризорником. Чем только он не занимался, чтобы заработать себе на кусок хлеба!..

Он продавал газеты, папиросы, ириски, арбузы, работал в сапожной, в кровельной мастерской. Но не было таких мастеровых, которые и учили бы его, и содержали, и он вынужден был уйти от них и снова жил на улице... Потом он попал в воровской притон. Здесь пытались научить его воровать. Но из этого ничего не вышло.

Тигран пробовал жить подаянием. Но и милостыню он не умел просить: полдня он мог простоять на улице с протянутой рукой и ни с чем уйти, чтоб утолить голод объедками в какой-нибудь шашлычной или кебабной.

Впервые Тигран увидел Кирова в позапрошлом году. Это было 28 апреля, в день вступления советских войск в Баку. Ему никогда не забыть этого дня!..

Еще утром по городу разнесся слух, что красные войска на подступах к Баку и что "правительство" бежало. Хотя красных войск еще никто не видел, но все с небывалой до сих пор смелостью вылезли из забаррикадированных подвалов и чердаков. Весь Баку - рабочие заводских районов Черного и Белого города, рабочие нефтепромыслов, моряки - все кинулись встречать революционное войско. На улицах развевались красные знамена, люди шли в красных бантах и лентах, от радости целовались и плакали, впервые за эти годы смеялись. И гремели оркестры, у каждых ворот играли сазандари*, мальчишки пускали голубей.

_______________

* С а з а н д а р и - восточные музыканты.

Конечно, попасть в такой день на вокзал не было никакой возможности, но Тигран и его товарищи через закрытый железнодорожный мост пробрались на перрон и вместе с рабочими дружинами встретили головной бронепоезд большевиков "Третий Интернационал".

Потом в город стали входить красные войска. Шли они по улицам целый день, усталые от невиданного перехода из Астрахани в Баку. Жители выносили им из домов последние запрятанные куски хлеба, вливались в нестройные ряды красноармейцев и вместе с ними маршировали по праздничным улицам...

Тигран встретился с Кировым в том же году. Вот при каких обстоятельствах произошла эта встреча, сразу же и навсегда изменившая его скитальческую жизнь.

Тигран все еще жил на улице. Не имея ни крова, ни работы, он бродил с беспризорниками, которые после войны со всех концов России неудержимой лавиной хлынули в "теплый город Баку". Со многими Тигран сдружился. Это были ребята, много видевшие и много узнавшие, изъездившие сотни городов и бежавшие из детских домов. Он охотно слушал их похождения, ночуя с ними под котлами, в которых днем варили асфальт, а иногда на цистернах или крышах товарных поездов совершал недалекие поездки в сторону Ростова и Батума. Но вскоре все это ему надоело, к тому же однажды в драке его сильно побили, и он все упорнее и упорнее стал думать о том, как бы ему уйти от беспризорников и стать "человеком".

Если в далеком детстве (оно уже казалось ему далеким), еще у себя на родине, в горах, он мечтал стать пастухом, потом, приехав в Баку, мечтал быть моряком, грузчиком, милиционером, то теперь, уже юношей, думая о том, кем быть, он неожиданно для себя решил обязательно стать шофером!

Но в городе ни шоферских школ, ни курсов не было. Тогда Тигран заладил ходить на авторемонтный завод. В первые дни его не раз оттуда выгоняли, а сторожа даже грозились побить. Потом к нему привыкли. Он стал бывать в цехах, присматривался к различным работам, и если кому в чем-нибудь надо было помочь, то с большим удовольствием ковал железо, накачивал камеры, заправлял горючим автомобили, делал всякую слесарную работу, очень быстро научился владеть инструментами.

Рабочие полюбили старательного подростка и охотно посвящали его в тайны своего ремесла. Полюбили его и шоферы, которые все чаще и чаще стали брать его на обкатку машин после ремонта и объясняли ему устройство мотора, управление машиной, а понемногу и доверяли "порулить".

Шли месяцы. Тигран уже хорошо знал машину, но продолжал жить на положении беспризорного: на завод его не могли принять из-за отсутствия места.

Но вот с некоторых пор на заводе стал появляться Киров. Он приезжал проверять работы по переоборудованию цехов, которые не были приспособлены для ремонта большого количества автомобилей.

Рабочие очень скоро полюбили Кирова и сказали Тиграну:

- Вот кто, Тигран, может тебе помочь.

В очередной приезд Кирова Тигран расхрабрился, подошел к нему, выпалил:

- Товарищ Киров, устройте меня куда-нибудь.

Рабочие что-то стали говорить Кирову, Тигран ничего не слышал от волнения. Но вот он почувствовал у себя на плече руку Сергея Мироновича.

- Хорошо, приходи завтра ко мне в ЦК, направлю на работу.

Утром Тигран стоял в кабинете Кирова. Сергей Миронович смотрел на него и улыбался.

- А вот скажи мне, куда бы ты хотел поступить?

- Сергей Миронович! - сияя от счастья, в великом волнении сказал Тигран. - Я хотел бы работать с вами! - Он до сих пор еще не мог понять, откуда у него тогда взялась такая храбрость.

Киров все улыбался, глядя на него, и, улыбаясь, позвонил, вызвал управляющего делами ЦК и распорядился прикрепить этого мальчугана к своей машине.

Так Тигран стал шофером Кирова.

Через час он уже мчал Сергея Мироновича на другой конец города, на завод имени Монтина. Киров, сидя рядом с ним, расспрашивал про жизнь беспризорников.

- По-моему, товарищ Киров, - отвечал Тигран, - беспризорников не ловить и прятать надо по приютам, а устроить на работу, помочь им овладеть каким-нибудь ремеслом.

Киров кивнул головой:

- Правильно, Тигран. Мы им поможем!

И Тигран тогда же, с первых дней, понял, что значат слова Кирова "мы им поможем" или "я тебе помогу". Уже через неделю после этого разговора при двух машиностроительных заводах в Баку были открыты ученические мастерские, оборудованы уютные общежития.

Тигран разъезжал по городу и пригородам на кировской машине в поисках знакомых беспризорников и собирал их учиться на слесарей и токарей. Так он собрал до ста ребят.

Лежа под деревом, предаваясь приятным воспоминаниям о своей работе у Сергея Мироновича, Тигран не мог не сравнить свою жизнь с жизнью Ибрагима, бродящего сейчас меж деревьев.

Раздалось опять несколько выстрелов... Наступило затишье, а потом до самого полдня берег гремел от пальбы.

4

Тигран дважды бегал на сигналы Сергея Мироновича и возвращался с битой птицей. И это за какие-нибудь четыре часа!

Пока они втроем охотились, он потрошил куликов на обед. Потрошить птицу ему помогал и Ибрагим. Ахундов со своим другом Карлом Гюнтером после завтрака тоже ушли пострелять, дамы их в легком опьянении, прикрыв платками лица, загорали на солнцепеке. Ибрагим был совсем свободен.

Тигран торопился закончить все свои хлопоты до наступления полуденной жары. Охотники к этому времени должны были возвратиться на свою стоянку. Он поминутно оставлял Ибрагима и бегал к машине: то вдруг вспоминал, что чуреки в открытом виде могут засохнуть и их надо завернуть во влажную тряпку, запрятать куда-нибудь в прохладное место; то принимался искать по корзинам соль, долго ее не находил и очень нервничал. Тигран любил эти хлопоты и напоминал собой суетливую, добродушную хозяйку. Ибрагиму нравилась эта черта в его характере, и он говорил, что у него, Тиграна, будет счастливая жена, которой при таком муже нечего будет делать.

Но вот на берегу показались Ахундов и Гюнтер. Ибрагим, только завидев их, поспешно протер песком руки.

Они охотились с одним ружьем - поочередно - и настреляли десяток куликов. Ибрагим принес птицу под дерево к Тиграну и без всякого удовольствия принялся ее потрошить. Тигран добавил ему шесть куликов из добычи Сергея Мироновича.

- Это на твою долю. Они свои сожрут, и тебе ничего не достанется. Птица она маленькая, один пух-перо, тут и есть нечего.

- Нет, не смею взять. Что подумает товарищ Киров? Нет, нет! возразил Ибрагим.

- Сергей Мироныч не такой человек! - И Тигран вернул куликов Ибрагиму.

"Сергей Мироныч не такой человек!" - было его любимой фразой, когда он хотел охарактеризовать Кирова, и ее он всегда произносил как-то певуче, с какой-то особой интонацией в голосе, давая понять, что Киров - это человек исключительный, "не такой человек", и о нем его собеседник, видимо, еще очень мало знает.

Приближался полдень. Пальба вдали прекратилась. Вскоре из-за скал показались увешанные добычей Киров, Петрович и Фома.

Тигран пошел им навстречу, помог нести богатую добычу.

Потом они купались и загорали, пили холодное пиво и вновь купались. У всех было чудесное настроение. Лишь один Петрович сдерживал себя, и когда Киров спросил у него, почему он хмурится, Петрович ответил что-то неопределенное...

Компания Ахундова тем временем перебралась в тень, под дерево, недалеко от своей палатки, и занялась приготовлением обеда. Ибрагим развел огонь, и вскоре запахло жареным мясом. Киров и его друзья под своим деревом развели костер и тоже приготовились жарить куликов.

Но тут случилось нечто такое, что испортило весь этот прекрасный день...

За костром вдруг по какому-то поводу возник резкий разговор между Ахундовым и шофером, потом Ибрагим отбежал от костра, но главный геолог настиг его и ударил.

Киров вскочил с места. Петрович и Фома Матвеевич попытались удержать его. Увидев Кирова, Ахундов отошел к дереву. Карл Гюнтер прилег на паласе.

Ахундов переминался с ноги на ногу, не решаясь идти навстречу Кирову.

Сергей Миронович остановился между костром и деревом, под которым лежал Гюнтер; глаза его были прищурены, губы сжаты, и Ахундов по этим сжатым губам понял, что вся эта история плохо кончится...

- За что вы ударили шофера (Киров сделал паузу - он был очень взволнован), господин фельдфебель?

Ахундов вздрогнул и выпрямился. Он снял пенсне - оно не держалось у него на носу.

- Господином, возможно, я и был, но оскорблять меня фельдфебелем?..

Киров, не дав ему договорить, спросил у шофера:

- Что случилось тут у вас?

- Я делал шашлык, товарищ Киров, - начал рассказывать Ибрагим, - один шампур упал у меня, и кулики немножко перепачкались в пепле...

Киров сделал шаг по направлению к Ахундову, сжав кулаки...

- Мерзость вы, не человек!

Мрачный, он вернулся к костру.

Компания Ахундова перебралась в палатку. Вскоре оттуда, посвистывая, вышел Гюнтер. Он взял с паласа недопитую бутылку вина и бокалы и ушел обратно.

Пока они там в палатке успокаивали и веселили Ахундова, Ибрагим собрался в город. Вот он завел мотор, выехал на берег.

Из палатки с гитарой в руке выбежал Карл Гюнтер.

Машина проехала мимо костра, за которым сидели Киров и его друзья, и вихрем пронеслась дальше.

- Эй! Шофер! Ибрагим! - Гюнтер побежал вдогонку машине. Но автомобиль был уже далеко.

Сергей Миронович посмотрел на пригорюнившихся Фому и Петровича. Припомнился ему один из дней его детства.

Это было давно, в годы сиротства, учения в приходской школе и пребывания в Доме призрения малолетних сирот. Однажды, сидя у бабушки, к которой он обычно заходил после школы, он увидел, как во дворе казармы, находившейся наискосок от дома, фельдфебель ударил солдата по лицу, и все находившиеся в комнате это видели. Но никто не поразился избиению бородатого солдата, а бабушка, погладив внука по голове, сказала добродушно:

- Это бывает, Сереженька, твоего деда еще не так бивали в солдатах. Ох как бивали!

Сережу поразило равнодушие взрослых. Выпрыгнув в окно, он побежал к казарменному забору.

Бородатый солдат стоял перед строем - вытянувшись, руки по швам, а фельдфебель бегал перед ним, что-то выпытывал и ругался. Но бородатый солдат, видимо, не так отвечал ему, и фельдфебель поднимался на носки, подпрыгивал, чтобы ударить солдата: он был маленького роста, кривоногий, с искаженным от злобы лицом, а солдат - высокий, с запрокинутой головой, спокойный в своем гневе и презрении к фельдфебелю.

Сережа впервые видел, как бьют взрослого человека. Когда лупили маленьких, сверстников, за шалости, это было привычно, - так делали в каждой семье. А тут били солдата!.. Пораженный происходившим во дворе казармы, он простоял у забора до тех пор, пока у избиваемого солдата не хлынула кровь из носа и фельдфебель, вытирая руки, не ушел в казарму.

К бабушке в тот день он не возвратился, хотя и был очень голоден. (И долго потом еще если и приходил, то обязательно садился спиной к окну, чтобы не видеть этого угрюмого казарменного двора, где ему все время мерещились избиваемые солдаты.) Он все ходил по городу, по его широким, тихим улицам с бревенчатыми домами. То ему казалось, что это он сам избил бородатого солдата и оттого ему так плохо; то казалось, что это его самого избили и он весь в крови...

И, вспомнив случай с солдатом, Киров вспомнил и тот вечер, хождение по Уржуму.

Он обошел весь город, пока в наступающих сумерках не вернулся к приюту. Там он встретил нищего...

Он дал нищему гривенник, подаренный ему бабушкой на покупку тетрадей. Нищий сказал ему: "Спасибо, мальчик", и он зашел в приют счастливым, точно этим гривенником отомстил фельдфебелю за избитого солдата...

Сергей Миронович посмотрел на Фому и Петровича, угрюмо уставившихся на потухшие угольки, на шомполы с нанизанными на них и еще не поджаренными куликами, встал, взял ружье.

- Вы, ребята, займитесь шашлыком, - сказал он, - а я еще малость поброжу и постреляю.

Тогда решительно поднялся Петрович.

- Сидеть здесь, дышать одним воздухом с ними и мы не можем, Мироныч.

- Поохотились, выкупались, а пообедаем дома, - сказал Фома Матвеевич. - Едемте ко мне, в мой садик!

- А что, и правда, стоит поехать к Фоме, - обрадованно сказал Киров. - В его райском саду куда будет прохладнее!

Тигран побежал к машине, и все стали собираться в обратную дорогу...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Хашная помещалась в небольшом полуподвальном помещении. Здесь было прохладно, всегда имелся прекрасный выбор натуральных крестьянских вин. Хаш варился самим хозяином, старым дряхлым армянином, искусным мастером этого дела, и хашная считалась аристократической, круг ее посетителей был строго ограничен.

Хаш - это чудеснейшее блюдо, изготовляемое из бараньих ножек и требухи, притом всегда ночью, в медном котле, на тихом и ровном огне, полагалось есть сразу же после варки на рассвете, и любители хаша в это время всегда аккуратно появлялись у Шаша-даи*, ибо первый хаш имел особый вкус. Приучив посетителей к первому хашу, Шаша-даи, не в пример другим хашным, торгующим до поздней ночи, в восемь утра уже закрывал свой подвальчик и предавался другим, более важным делам. Повесив замок на двери хашной, он поднимался к себе наверх, и тогда через темный и пустынный двор к нему начиналось паломничество новых посетителей. Ему приносили на продажу контрабанду, краденые ценности, вещи под залог.

_______________

* Дядя Саша.

Кроткий и ласковый старичок, тончайший знаток армянской поэзии и музыки и сам отличный импровизатор и музыкант, Шаша-даи был наитемнейшей личностью, и с ним у Гюнтера была дружба, связанная многими узами...

Как и вчера, и позавчера, только Карл Гюнтер спустился в хашную, Шаша-даи поспешил ему навстречу и ласково сказал, что его "золотые русские парни" все еще не показывались. "Ну да, вчера и позавчера они не должны были являться, а сегодня?" Гюнтер был встревожен.

Только сейчас в полумраке он разглядел присутствующих. За столами сидели священник Тер-Вогонд и его "телохранители", Павлуша Черный и Павлуша Белый, Максим Лозин со своей Люсей.

Гюнтеру принесли хаш, бутылку вина, гранаты и тертый чеснок в розетке. Но он был в такой тревоге, что ни к чему не мог притронуться. Он мял в кармане газету, никак не решаясь взглянуть на нее. Его волнение заметили соседи, и тогда он стал пить вино, чтобы отвлечь от себя их внимание.

"Пожар в Сураханах! - звенел у него в ушах крик газетчика. - Пожар!"

- Карл Людвигович, что вы сидите один, присаживайтесь к нам, прогремел Тер-Вогонд.

Это было обычное кабацкое приглашение там, где собирались кавказцы; на него надо было любезно ответить и сидеть на месте. Гюнтер прекрасно это знал. Но он растерялся, промямлил что-то в ответ, взял свое вино и хаш и пересел за стол к священнику. С неприязнью глядя на праздных "телохранителей", сидящих вокруг Тер-Вогонда, он, точно невзначай, сказал:

- Только одно условие - пьем по немецкому счету.

- Что это за немецкий счет? - побагровел священник.

"Телохранители" захихикали и с любопытством уставились на Гюнтера.

- Немецкий счет - это когда каждый платит за себя... или все несут расходы поровну.

Священник положил свою тяжелую руку на плечо Гюнтера.

- Милый... Мы не немцы. Мы кавказцы. У нас другой обычай: когда у нас пьют и гуляют, то за всех платит кто-нибудь один. Двадцать лет живешь на Кавказе, вырос среди кавказцев, а все еще как немец. Аршак! - крикнул Тер-Вогонд буфетчику. - Пять бутылок шемахинского. Закуски!

Гюнтеру налили вина, и он выпил. У него спросили, почему он сегодня "не в своей тарелке", и он ответил, что у него начинается озноб, лихорадит. А потом о нем забыли, и разговоры велись на армянском и азербайджанском языках.

"Телохранители" вели себя развязно и много пили. Это были еще молодые люди, сыновья богатых в недавнем прошлом родителей, ничем не занимающиеся, ни к чему не приспособленные в жизни, живущие за счет то одного, то другого благодетеля, всюду сопровождающие его. Сравнивая себя с ними, Гюнтер невольно взглянул на священника: "Вот он - счастливец!"

Тер-Вогонд был красавец, гуляка и весельчак, пьющий в день не менее ведра красного вина, но никогда не пьянеющий. Голос у него был необыкновенной силы. Когда он пел в церкви, было слышно на Парапете*. В театральном мире о нем давно поговаривали как о выдающемся певце.

_______________

* Сад в Баку.

Весело было и другим посетителям хашной. Гюнтер всех их хорошо знал. Вот за тем столиком сидели борец Максим Лозин - "Черная маска", чемпион в тяжелом весе, и рядом с ним его очаровательная жена, "крошка Люся". Ему было тридцать пять лет, ростом он был в сажень, весом пудов на двенадцать, грубый, слоноподобный, она же - девятнадцатилетняя, маленькая, щуплая, похожая скорее на его дочку. Они, видимо, завернули в хашную с какой-нибудь не очень богатой ночной гулянки, где недоели и недопили, и теперь, в особенности он, обжора и пьяница, наверстывали упущенное.

Дальше за столиком сидели и о чем-то интимно беседовали Павлуша Черный и Павлуша Белый - два брата, прославленные исполнители кавказских танцев, недавно вернувшиеся из гастрольной поездки по Америке. Черный был в черной папахе, в черной черкеске, в черных сапогах. Белый - весь с ног до головы в белом.

В это время в хашную с криком: "Кому "Бакинский рабочий"? Горят Сураханы!" - ворвался мальчишка-газетчик.

Гюнтер встал, бросил на стол десятимиллионную бумажку и вышел на улицу. Он снова метался по всем этим глухим Татарским, Чадровым, Каменистым улицам, пока окольным путем не выбрался на базар.

Гюнтер дошел до чайханы Джафара и вздрогнул: "Что с русскими парнями? Неужели их и здесь нет? Неужели попались?"

Чайхана Джафара была настоящей восточной чайной. Стены здесь были расписаны в стиле старой персидской миниатюры, пол устлан коврами, и по ним во все концы обширной чайной пролегали соломенные дорожки.

Каждый уважающий себя правоверный, хозяин торгового дела на базаре, считал своим долгом в течение дня хотя бы разок побаловать себя чаем и кальяном у Джафара, потому что такого чая и такого кальяна нигде в другом месте было не сыскать: чай Джафар заваривал китайский и цейлонский, который ему неведомыми путями доставляли моряки и китайцы, продавцы игрушек, а табак ему привозили из самого Шираза.

В разное время дня разный люд посещал чайхану. До полудня здесь все места занимали хозяева базара - купцы и маклеры. Они располагались на коврах как у себя дома, ели традиционный пендыр-чурек*, за чаем совершали торговые сделки, куплю-продажу, отдыхали от базарной сутолоки, а отдохнув и подремав на мутаках*, принимались за кальян и курили долго, до одурения.

_______________

* П е н д ы р-ч у р е к - сыр с хлебом.

* М у т а к - подушка.

Гюнтер забрался в дальний угол чайной, занял место, близкое к буфетной стойке, за которой Джафар, румяный и улыбающийся, накрест опоясанный полотенцами, из десятиведерного самовара разливал кипяток в крошечные чайники и эти чайники ставил в ряд на угольки в мангале*.

_______________

* М а н г а л - жаровня.

Вокруг на коврах разморившиеся и полусонные люди мелкими глотками пили из выгнутых стаканчиков, напоминающих винные рюмки, черный настой чая и курили пряный табак.

Увидев Гюнтера, Джафар на какое-то мгновение изменился в лице, и Гюнтер не понял, было ли это проявлением радости или испуга. Но Джафар тут же овладел собою и, подозревая, что посетители могли на его лице заметить испуг, и желая их разуверить в этом своей улыбкой, заулыбался пуще прежнего. И опять Гюнтер ничего не понял, ибо Джафар всегда и всем улыбался. Он сидел раздраженный и чувствовал, что обращает на себя внимание посетителей. Но вот Джафар ловко взял один из подносов, поставил на него стакан, сахарницу, кальян, снятый с угольков чайник с закипающим чаем и, держа поднос на уровне головы, направился к нему.

Завсегдатаи чайханы, немало удивленные тем, что этого пришедшего обслуживает сам Джафар, стали перешептываться между собою. Раздражение снова овладело Гюнтером, и он, вместо долгожданного вопроса: "Что с парнями?" - сказал Джафару, расставлявшему на ковре чайный прибор: "Старый ишак", и Джафар снова изменился в лице и, пятясь назад, стал уходить к буфету.

Гюнтер был взбешен. Он пошел вслед за Джафаром.

- Где русские парни? - спросил он, уверенный, что Джафар скажет: "Не видел, не знаю". Но Джафар, приложив палец к губам, шепнул ему:

- Не просыпались еще, спят еще...

"Значит, они здесь! Значит, все обошлось благополучно! Не пойманы и не погорели! Значит, все хорошо!" Но как это ни было хорошо, ему приятнее было бы услышать что-либо другое... Он желал бы гибели этих двух русских парней, и это, лишь только это могло его успокоить и обрадовать.

Он посмотрел на приоткрытую дверь черного хода, ведущую в ту тайную половину чайной, где сейчас спали рыжеволосые парни, и, подумав: "С ними что-то надо делать", стал курить кальян, жадно затягиваясь дымом, невольно прислушиваясь к разговорам в чайхане...

Археологические раскопки в Египте, Лионская ярмарка, беспорядки в Рурской области, налаживающаяся связь с персидскими и турецкими купцами, сбор денег на седьмую эскадрилью Доброхима, проблема бакинского трамвая, десятки, лиры, фунты, туманы - все это занимало посетителей, и ни слова в их разговоре о пожаре в Сураханах, точно этого пожара и не было. "Какое им дело до нефти! - усмехнулся Гюнтер и, достав из кармана измятую газету, разгладил ее на колене, спокойно прочел первые ночные известия о пожаре в Сураханах. - Какое им дело до меня и до парней".

Гюнтер встал, спокойный и решительный...

Первая комната за чайной была глухая, без окон, и свет в нее падал сверху через отверстие в потолке, как в восточной бане. На паласе в самых различных позах сидело и лежало человек десять. Это были тэриакеши курильщики дрянного третьесортного опиума: они были безмолвны, точно загипнотизированные, глаза у всех горели лихорадочным огнем.

Гюнтер прошел во вторую комнату. Здесь было светлее и просторнее. Свет падал из небольшого оконца, напоминающего бойницу. Пахло постным маслом и жженым маком. У стены стояла тахта, мерцали коптилки; над ними, склонившись, люди курили опиум.

На Гюнтера никто не обратил внимания, и он прошел в третью комнату эта была меньше двух первых и выглядела чище, уютнее и светлее.

На тахте сидели два военных моряка и между ними девушка. Моряки, нанюхавшись кокаину, улыбались девушке. Она держала на коленях поднос с сушеными фруктами и сортировала эти фрукты, отделяя в одну кучу финики, в другую - чернослив, в третью - очищенные орехи, а сама жевала мелкие сливы, от которых у нее сводило скулы.

Дверь в четвертую и последнюю комнату была заперта. Только Гюнтер хотел повернуть назад, как ему навстречу показался Джафар. Он открыл дверь, и Гюнтер увидел рыжеволосых парней, навзничь лежавших на полу. Остап был без рубахи. Аркаша лежал, зажав в руке пустую бутылку из-под вина.

Глядя на парней, Джафар, потирая руки, сказал:

- Ночью они пришли... Совсем поздно. Араку много пили, песни пели... Потом три порции курили... И не просыпались еще...

- Им спать надо, - сказал Гюнтер, наступил Аркаше на руку и, когда тот разжал пальцы, носком ботинка вышиб у него бутылку.

2

Было уже темно, когда Гюнтер оставил чайхану Джафара.

- Ты головой отвечаешь за этих парней, помни наш уговор, - погрозил он Джафару и через черный ход вышел на улицу.

Базар был пустынен, мутным светом горели лампочки над магазинами.

"В конечном счете, - думал Карл Гюнтер, спускаясь к Парапету, - они никуда не денутся. Теперь, пожалуй, еще сами станут искать меня. Но от них надо избавиться. Пусть уедут из Баку. Городов на Кавказе много. Завтра же уедут".

- Сделали свое дело - и хорошо, - сказал он вслух, точно парни шли с ним рядом. И вновь ему пришла мысль, что было бы хорошо, если бы парни погибли в огне...

У остановки конки Гюнтер лицом к лицу столкнулся с фотокорреспондентом газеты "Бакинский рабочий" Мартыном Вайнштейном. Они поздоровались и пошли по Ольгинской.

- Откуда, куда? - спросил Гюнтер.

Мартын тряхнул висящим через плечо фотоаппаратом.

- Был в Сураханах, на пожаре, прямо с поезда. Потрясающее зрелище!

- Потрясающее? Да, да, надо посмотреть.

- Обязательно поезжай. И в огне надо видеть поэзию. Вот знаю, что редактор поместит только два-три снимка, а нащелкал все-таки тридцать. Одно дело - профессия, пропади она пропадом, другое - душа.

Мартын хотя и спешил в редакцию, но Гюнтер все же затащил его в первый попавшийся ресторан, все расспрашивал про Сураханы.

- Такой пожар вижу впервые, - рассказывал Вайнштейн, уплетая котлеты. - Говорят, хитро задуманный поджог. Поймали каких-то сторожей!

- Всегда всё валят на бедных сторожей!

- Говорят, за ними уже несколько раз было замечено, что они курят по ночам. А в общем, думаю, разберутся. Киров с утра там.

- Без нас разберутся, - махнул рукой Гюнтер и поднял бокал. Ему пришла мысль: "Хорошо бы взять у Мартына эти снимки и отправить их туда в Париж и в Берлин. Пусть старики убедятся, что их деньги расходуются не зря. А то всё скулят. И еще этот мистер Леонард Симпсон!" И он сказал Вайнштейну:

- Я у тебя кое-что возьму из снимков и с очерком о пожаре отправлю в... Москву, в журнал "Красная панорама".

- Пожалуйста, бери хоть все!

В десятом часу они вышли из ресторана и на Ольгинской разошлись в разные стороны.

На улице было многолюдно.

В витринах магазинов, у кинематографов, на крышах домов - везде и всюду мелькали огни световых реклам. Синие, красные, зеленые, они зазывали на "Поплавок", в ресторан-кабаре "Кружок артистов", на Веру Холодную в картине "Позабудь про камин, в нем угасли огни", на грандиозный салонно-трюковый фильм "Авантюристка из Монте-Карло" с участием "несравненной Эллен Рихтер". Мелькали рекламы - торговые и газетные, рекламы гостиниц и винных погребов.

Гюнтер вошел в игорный дом, предварительно выпив в погребке бутылку великолепного "напареули". Играл он большими ставками и быстро привлек к себе внимание игроков. Его окружили, так как многие знали его как азартного игрока. По мере того как деньги переходили к нему, крупье все более краснел и нервничал; он возвышался над большим овальным зеленым столом, длинной лопаточкой ловко захватывал деньги, фишки, карты и нежным, девичьим голосом выкрикивал:

- В банке десять миллиардов. Кому карту? Пожалуйста. Прошу открыть карту. У партнера семь, у банкомета... мета... мета... шесть!

Гюнтер выделил банкомету долю с выигрыша, тот низко поклонился ему: "Мерси, месье!" - и в свою очередь выделил часть из этих денег сидевшей против него сердитой даме, которая проверяла отчисления в пользу казино, а также проверяла и его, крупье.

Гюнтер перешел к индивидуальным столикам.

Вино начинало действовать, и он хмелел. Игроки, окружавшие его за столом, лестью и мелкими проигрышами старались затянуть его в игру, чтобы потом правдой или неправдой его обыграть... Он все более хмелел и все чаще и чаще перебирал очки.

В конце зала, у дверей, вдруг послышалась громкая ругань.

Гюнтер разобрал голоса рыжеволосых парней. Потом затеялось что-то вроде драки, на шум и крик стал сбегаться народ со всех концов зала. Он метал банк, в банке была большая сумма, игроки сидели прикованные к банку, и никто из них не думал покидать свое место.

Тогда он встал и, к великому неудовольствию партнеров, подошел к толпе.

Гюнтер услышал голос Остапа:

- Проклятые буржуи, вот подожжем вашу хазу, тогда узнаете нас!

Пьяных Остапа и Аркашу, видимо, уже выгнали из игорного зала, ибо когда Гюнтер очнулся от минутного, вдруг на него нашедшего полного опьянения, то вокруг него уже никого не было.

Гюнтер оставил казино и, перейдя улицу, темным Ашумовским переулком поднялся в Крепость, кое-как добрался домой...

В столовой сидели некоторые из членов ордена и среди них гости: Федор Быкодоров и вернувшийся из Персии Фердинанд. Скуластый, с раскосыми жесткими глазами, с редкими щетинистыми усами, Фердинанд выглядел мрачнее обычного. Он встал первым и приветствовал Гюнтера по-восточному. Саша Чахмахсазов, видимо, уже был пьян и дремал на стуле. Быкодоров, как всегда трезвый и себе на уме, приветствовал его глазами и своей змеиной улыбкой.

Гюнтер стоял посреди комнаты, страшно пьяный, но еще не теряющий сознания, чувствуя степень своего опьянения и страха. Он долго и бессмысленно смотрел на стол, на кусочки тающего льда на блюде, на искрящиеся на свету рюмки, полные вина, пока не перевел взгляд на оттоманку. Там, на развернутом японском халате с вышитыми золотом и серебром драконами, лежали золотые тюбики губной помады, флаконы с духами, маленькие продолговатые коробочки с кокаином, коробочки пудры, чулки, шарфы, отрезы индиго и шевиота, персидской чесучи и шелков.

Фердинанд встал, протянул Гюнтеру пачку привезенных писем, по которым Гюнтер мог получить нужные ему деньги от персидских купцов, живущих в Баку.

Пирата Фердинанда (туркмена Бердиниата Магомет-оглы) еще до недавних времен на Каспии знали как жестокого грабителя и убийцу. На небольшом киржиме под парусами, с пятью головорезами, в свирепый шторм и бурю он совершал свои стремительные нападения на небольшие торговые суда персов и туркменов. В годы революции и интервенции Фердинанд вдруг пропал куда-то бесследно, и о нем не слыхать было вплоть до прошлого года, когда он вновь появился на Каспии.

Навсегда забросив грабежи, Фердинанд теперь занимался контрабандой, переправкой золота персидских купцов из Баку на их родину, а с некоторых пор обслуживал и орден "Пылающее сердце", для которого из Персии от мистера Леонарда Симпсона перебрасывал людей вроде Федора Быкодорова и доставлял почту и деньги.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Пожар в Сураханах бушевал шестой день...

Поиски поджигателей оказались бесплодными. Была надежда узнать кое-что от старика сторожа. Но сторож, так и не придя в сознание, умер от ожогов, и вся эта история, как и два других загадочных пожара в начале года, до поры до времени осталась окутанной мраком неизвестности.

Кирову было одно ясно: в городе существует диверсионная организация и борьбу с нею надо повести всеми возможными средствами.

Ночью, прямо с пожара, прихватив с собой командира караульного полка Илюшина, он поехал по бакинским нефтепромыслам, нефтеперегонным заводам, нефтеналивным пристаням, нефтехранилищам и перекачным станциям. На других машинах следовали рабочие бригады.

Ехали в Черный город. Было холодно, ветер выл в степи.

- Ты видел, из какого ружья этот сторож стрелял по беглецам? обернулся Киров к Илюшину.

- Нет, Мироныч. А что? Наверное, обычная трехлинейка.

- Да, жаль, что не видел... А знаешь, что значит по-азербайджански "дайан-долдурум"?

- Нет. По-ихнему еще не выучился.

- Плохо... Так вот, сторож стрелял из "дайан-долдурума". В переводе ружье называется: "Ты постой, подожди, а я вот выстрелю в тебя". Метко сказано, а? Сторожа в этих промысловых охранах вооружены допотопными берданками! Берданками! Выстрелить из них - целое событие? Событие! Ты вот попробуй пострелять! Я уже пробовал. Тут не то что в движущуюся цель не попадешь, тут... вообще никуда не попадешь!

- "Дайан-долдурум"? Действительно, метко сказано, - пробормотал Илюшин.

- Эти берданки лучше и не назовешь. Почаще будешь бывать в народе не то еще узнаешь.

- А я и бываю, Мироныч, все время только и ношусь по промыслам.

- Значит, без толку носишься... А ты заметил, какого возраста был этот сторож?

- Да лет так на семьдесят.

- А как ты думаешь: если бы вместо этого семидесятилетнего старца (к тому же заметь: больного трахомой!) на посту стоял молодой, хорошо обученный, меткий и зоркий боец, вооруженный трехлинейной русской винтовкой, то поджигатели убежали бы или нет?

- Нет, Мироныч, не миновать бы им пули.

- Наверняка! И мы бы теперь знали, кто они и кем подосланы. А так никто ничего не знает!

- Не знаем, Мироныч, - тяжело вздохнул Илюшин.

- Народ у тебя вольнонаемный, вот что! Тебе их с биржи труда посылают, как на обычную работу, а работа у тебя не обычная. Хранить государственное добро - это священное дело. Вот не уберегли Сураханы! Этот пожар влетел нам в пять миллионов золотых рублей. А ну-ка, переведи это на наши бумажные миллиарды... Сколько биллионов получится? Твоим ребятам надо наглядно показать убыток от пожара. А тут биржа! Ведь могут же тебе послать "безработного" врага? Мало ли их ходит с ножами за пазухой, готовых в удобный момент ударить нам в спину? Об этом надо подумать...

Уже к утру, объехав нефтеперегонные заводы и нефтеналивные пристани, Киров и Илюшин приехали на старые промыслы Биби-Эйбата. Машину они оставили на дороге, а сами разошлись в разные стороны.

Первым к машине через некоторое время вернулся Илюшин, найдя на постах надежных охранников.

Кирова все не было.

Прошло минут десять. Еще десять...

- Сергей Мироныч, наверное, беседует, - сказал Тигран, чтобы успокоить Илюшина: тот явно нервничал, догадываясь, что наверняка где-то произошло что-то неладное.

Илюшин пошел искать Сергея Мироновича. Он обошел посты No 3, No 4 и, подойдя к посту No 5 на промысле "Каспийско-Черноморского общества", увидел Кирова, шагающего между вышек с ружьем в руке.

Илюшин кинулся к будке часового, которая находилась шагов на пятьдесят правее вышек.

Часовой спал, распахнув шинель, положив руки на колени.

Подошел Киров.

Илюшин стоял безмолвно и смотрел на Кирова: никогда он не видел его таким суровым. Но вот Илюшин схватил часового за грудь и стал трясти изо всей силы. Часовой проснулся и закричал от испуга, но Илюшин все тряс его и ругал последними словами.

- А это ты зря, командир полка!

Командир полка Илюшин оставил часового и, тяжело дыша, начал приводить себя в порядок. "Пропал, совсем пропал!"

Часовой наконец понял, в чем дело, вышел из будки, узнал своего начальника и Кирова и невольно потянулся к ружью.

Киров отстранил его руку.

- Этого ружья тебе больше не видать. Пил?

- Немножко спал, - придя в себя и оценив положение, ответил часовой.

- Я спрашиваю: пил вино?

- Спал, товарищ начальник.

- А ну, дыхни! - подошел к нему Илюшин. - Нет, не пахнет вином.

- Почему спишь на посту? - Киров передал ружье Илюшину.

Часовой не сводил с ружья глаз.

- Устал немножко, товарищ начальник. Три смены стою.

- Почему три смены?

- Народу мало у нашего начальника караула.

- Что могло случиться у начальника караула, товарищ командир полка?

"Пропал, совсем пропал". Илюшина прошиб холодный пот. Никогда Киров так его не называл. И в Астрахани, и здесь он всегда звал его просто Илюшей.

- Я думаю, товарищ Киров... Я вспоминаю, что Звягинцев - командир третьей роты - просил разрешения отпустить народ на учение, но я ему не разрешил. Другого ничего как будто бы не могло случиться, товарищ Киров.

Нет, Илюшин не смел выговорить "Мироныч". Он стоял перед Кировым подтянутый, полный тревоги, как командир караульного полка, а не как Илюша.

Потом - кинулся в будку и дал сигнал "Тревога на посту".

Киров подошел к часовому, спросил его:

- Давно служишь в охране?

- Скоро будет три месяца.

- А до этого где служил?

- Немножко работал, немножко вино делал, вином торговал.

- Вином торговал? Ну что же, поезжай домой. Торгуй вином. Это прибыльней, да и спокойней. А тут, того и гляди, можно в трибунал угодить. За сон на посту, например... Ну, иди. Иди, иди! С этой минуты ты свободен. Не вздумай больше идти куда-нибудь в охрану. А сюда мы уж подберем настоящих бойцов. Если нужно будет, они пять смен простоят и глаз не сомкнут. Иди, иди! Не бойся!

Тот недоверчиво посмотрел на Кирова и на командира полка и, зайдя в будку, сунул под мышку узелок с едой, поклонился и ушел, ловко обходя нефтяные лужи.

Киров не сводил с него глаз.

- Ишь ты, вольнонаемный!

По полю, придерживая одной рукой кобуру, другой - фуражку, мчался начальник караула.

Киров потрепал Илюшина по плечу.

- А ты собери бойцов. Приеду на полчаса и поговорю. Ну, будь здоров! Давай-ка вместе очистим твои авгиевы конюшни.

Илюшин от счастья готов был умереть. И он сказал (он снова обрел право называть Кирова Миронычем):

- Спасибо, Мироныч. Буду ждать тебя.

- Ну-ну, приеду.

Илюшин снял буденовку, вытер лоб. Он стоял на посту, смотрел на уходящего по тропке Кирова. Уже давно начальник караула и стрелки стояли перед ним, вытянувшись в струнку, а он с необыкновенной любовью все смотрел Кирову вслед.

2

Было уже светло, но солнце еще не показывалось.

Киров любил рассвет. У него была особая страсть - наблюдать за рассветом, встречать восход солнца. Где бы он ни находился в это время на промысле, на охоте, в лесу, на берегу моря или по дороге домой на пустынных улицах города, - он обязательно останавливался и наблюдал за восходом солнца...

Вот на востоке появилось бледное пятнышко. Пятнышко быстро росло, и серая пелена вокруг него все светлела и светлела. Точно рукой неведомого художника, рисующего рассвет и ищущего нужные ему тона на полотне, к этому светлому фону вдруг стали прибавляться желтые, синие, зеленые и фиолетовые краски, потом все эти краски вдруг стали окрашиваться оранжевым тоном, и весь восток запылал огнем.

Из воды выглянул краешек солнца. Краешек этот был холоден и спокоен по сравнению с той огненной бурей, которая уже простиралась с полнеба вокруг. Солнце будто обозревало воду и землю, раздумывало, стоит ли и сегодня всходить и согревать эти бесконечные просторы. И, словно убедившись, что природа прекрасна, что своим появлением оно пробудит людей к жизни и оживут эти дремотные просторы, - стало подниматься над горизонтом.

Киров посмотрел на часы: восход продолжался три минуты двадцать семь секунд. Солнечная дорога шла через весь Каспий и обрывалась на берегу новой бухтинской земли. Он подошел к самому берегу, где громоздились каменные глыбы для плотины, сел на камень, закурил.

- Нет, вольнонаемные никак не годятся для несения охраны промыслов. Никак! - сказал он вслух и прошелся по берегу. - Вольнонаемные, вольно-наемные, наемные-вольные, - он словно слагал стихи, - и охрана государственного добра... Нелепица!

Он все ходил по берегу, курил, смотрел на горловину Ковша, с двух сторон сжимаемого каменным заграждением, ходил по лесам возводимых на дамбе трех буровых вышек, возвращался, долгим взглядом окидывал появившиеся дымки на горизонте. Что он предложит взамен вольнонаемных?

"Мобилизация коммунистов в охрану? Чистка полка и добор? Передача охраны самим рабочим?"

Он бросил плащ на землю и стал раздеваться.

Позади раздался возглас Тиграна; он бежал по топкой части бухты.

Киров помахал ему рукой и окунулся в воду. Ему было хорошо. Он любил море, солнце и эту тишину, им первым нарушаемую.

- Давай, Тигран! Вода теплая. Может, в этом году больше не придется искупаться.

Тигран добежал до берега, черпнул воду рукой: вода была холодная.

- Не дело делаете, Сергей Мироныч. Разве так рано купаются? Уж сегодня попадет вам, вот скажу Марии Львовне.

- А ты не философствуй и не грози, сам большой! Раздевайся лучше! - И Киров исчез под водой.

Он долго плыл, обозревая дно морское, пугая сонных рыб... Когда же выплыл на поверхность - удивился исчезновению шофера. Но вот Тигран тоже показался из воды недалеко от него.

Киров рассмеялся, поняв, в чем дело.

- А говорил - вода холодная!

Они поплыли друг другу навстречу.

У Тиграна зуб на зуб не попадал - и от холода, и от испуга.

- Все-таки заставили искупаться. Что вы так долго пропадали?.. Полчаса пропадали!

Сергей Миронович поднял над головой заржавленный гаечный ключ.

- Вот этот ключ искал.

- На такой глубине? Ну, Сергей Мироныч, это совсем не дело.

- Дело не дело, а ключ нашел.

- Да чей это ключ?

- Откуда я знаю! Кто-нибудь да уронил. Может, с землесоса. Может, Фома Матвеич.

- Все шутите! В такой воде простудиться можно.

Они поплыли к берегу.

- А ключ этот, наверное, никому не понадобится. Он совсем проржавел. - Киров закинул ключ.

Уже одеваясь, Сергей Миронович спросил:

- Скажи, Тигран: вот если мы со всех промыслов уберем сторожей с их халупами, а взамен поставим военную охрану, красноармейцев, - будет здорово или нет?

- Красноармейцев на страже нефти? - Тигран задумался. - Будет здорово, Сергей Мироныч. Тогда ни один черт не подойдет к промыслам.

- Настоящего красноармейца, с настоящей сторожевой будкой!

Киров расчесывал волосы и смотрел на солнце. Солнце накалилось, и смотреть на него уже было больно.

- Вот и спать больше не хочется. А то так хотелось спать! - сказал Тигран, зевая.

Они пошли к автомашине, затерянной среди буровых вышек. В Шиховой деревне перекликались петухи. Где-то недалеко гудел буксир. Когда они вступили на "старую площадь", то из-за поворота показался бухтинский фаэтон.

Это Павел Николаевич Богомолов ехал на работу. За два часа до начала работы! Рядом с ним сидел мальчик Коля.

- Салам алейкум, йолдаш Киров! - Кучер придержал лошадей.

- Салам, салам! - Киров помахал ему рукой.

- Сергей Миронович? Вы уже здесь? - Богомолов приподнялся с сиденья.

- Доброе утро, Павел Николаевич! - Киров подошел к нему, поздоровался. - Когда, Павел Николаевич, кончаете плотину? Как вам помогает землесос?

Богомолов слез с фаэтона. Киров взял его под руку, и они направились в сторону Ковша.

3

В половине пятого фордик Кирова подъезжал к казармам караульного полка Азнефти.

Еще издали у штаба полка Сергей Миронович увидел горящие на солнце трубы духового оркестра и выстроившихся вдоль дороги бойцов.

Шофер улыбался.

- Ты видишь, Тигран?

- Вижу, Сергей Мироныч.

- Не меня ли они вздумали встречать с такой помпой?

- Обязательно вас.

Киров прикрылся газетой, и автомашина полным ходом пронеслась мимо почетного караула и оркестрантов, обдав их облаком пыли.

Оркестранты разбежались, расстроились ряды почетного караула. Лишь один капельмейстер с палочкой в руке в отчаянии стоял на дороге: это была девятая машина, проносящаяся мимо.

А машина завернула за угол и остановилась у казарменных ворот. Киров вошел во двор. Часовой узнал его, смущенно козырнул.

- Вас в штабе ждут, товарищ Киров.

- А туда я потом зайду. Как же так можно - приехать в полк и в штабе не побывать?

- Никак не можно, - сказал часовой.

Двор был громадный - со штабелями досок, камня и круглого леса, с жалкими акациями и клумбами цветов, высохшими от безводья, с физкультурными снарядами, расставленными в полном беспорядке, с голубями, дремлющими на голубятне. А там, дальше, у забора с наклеенными на него мишенями прогуливалась группа бойцов.

Киров направился к ним.

Это были молодые и здоровые парни. Кирова они видели впервые, в лицо его не знали, и, когда он поздоровался с ними, они гаркнули в ответ что-то невнятное.

Но вот из задних рядов к Сергею Мироновичу протиснулся высокий лохматый инвалид; он хромал на левую ногу, и протез у него безжалостно скрипел. Вид у инвалида был свирепый, глаза сверкали. В руках он держал малокалиберное ружье и коробку с патронами. Он повернулся к бойцам, прокричал:

- Орлы! Смирно!

Сергей Миронович улыбнулся и еще раз поздоровался с бойцами.

На этот раз они ответили как положено.

Долговязый инвалид протянул Кирову волосатую руку, представился:

- Иван Иванович Новиков! Рады вас видеть у себя, товарищ Киров. От всей моей зеленой гвардии.

- Кто ты у них будешь, Иван Иванович? Вольно, ребята!

- А как вам сказать, товарищ Киров? Инструктором у них числюсь, являюсь вроде дядьки.

- Чему же ты их учишь, Иван Иванович?

- Дядька все делает и всему учит свое дитя.

Над двором показался голубь.

Сергея Мироновича кто-то судорожно схватил за локоть. Он обернулся и увидел парня - самого молодого среди бойцов.

- Разрешите свистнуть, товарищ Киров?.. Опять чернохвостый!..

Курносый и веснушчатый парень не сводил глаз с голубя и заметно дрожал он нетерпения свистнуть.

- Свисти, свисти! Почему же не свистнуть? - Киров понимающе кивнул парню.

Раздался пронзительный свист. Все зажмурились. Голуби, дремавшие на крыше голубятни, громко захлопали крыльями и, кувыркаясь, поднялись в воздух.

Чернохвостый затерялся среди них.

- Ну, на этот раз не уйдешь! - Задрав голову, курносый улыбался до ушей.

- Всех голубей здесь сманил, а с этим замучился, бедняга, - с сожалением сказал дядька.

- Голуби, видно, у тебя хорошие. И свистишь, как разбойник, обратился Киров к парню. - А вот стреляешь как? Такой же мастак?

- А вы у ребят спросите, товарищ Киров. Им лучше знать. - Курносый опустил голову и стал ковырять землю носком сапога.

- Все они одинаково стреляют! - Дядька безнадежно махнул рукой. Практики никакой, а так многому ли научишь их из этих малокалиберных?..

Сопровождаемый всей группой, Сергей Миронович направился к мишеням.

- Вчерашние это! - Дядька стал срывать их со стены. - Сегодня у моих орлов выпускной день. Месяц пробыли здесь, завтра пойдут в полк и в охрану. Если желаете - при вас могут пострелять.

- Плохо, плохо стреляете, ребята! - Рассматривая мишени, Киров горестно качал головой.

- В стену уж попадаем! - засмеялся курносый парень.

- Если так и во врага будете стрелять, он наверняка от вас убежит.

- Определенно убежит, товарищ Киров. Не то что даже убежит, а уйдет запросто. Посвистывая уйдет! - Иван Новиков вскинул ружье на руки и скорчил презрительную гримасу. - Ну разве это ученье?.. Из таких ружьишек впору только школьникам стрелять по воробьям. А тут - взрослые люди, охранники! Доверяется беречь государственное имущество!

Киров потрепал его по плечу:

- Думаешь ты правильно, старик.

- Я, товарищ Киров, всю германскую пробыл на фронте, три ранения имею, вот ногу потерял... Я был храбрый русский солдат и всегда думал правильно... Если б у нас было поменьше продажных генералов, наша армия за год кончила бы войну! Да морду набила бы немцу! Да-да, товарищ Киров! повысил он голос. - А что они? Всех предали. Я был в Августовских лесах, не забыл ста тысяч изрубленных и потопленных в озерах... Эх, да что рассказывать, поди, сами лучше меня знаете! - махнул он рукой.

- Я-то знаю, а вот ребята твои?

- Мы назубок знаем всю эту кампанию, товарищ Киров, - за всех ответил стоящий в сторонке долговязый рябой парень.

- Каждый день одно и то же: как брали Сольдау, как ворвались в Кенигсберг, как шли на Берлин. Поднадоело! - Курносый даже поморщился.

- Ну-ну! - сверкнув грозными очами, пригрозил ему дядька. - Я вам дам "поднадоело"! Я из них делаю солдат, товарищ Киров, а они все твердят, что собираются только в охрану. Чушь это! - обернулся он к растерянным бойцам. - При товарище Кирове говорю! Раз человек имеет дело с винтовкой, он должен быть солдатом. Будешь солдатом, тогда и пост свой сбережешь. А так ты просто сторож с ружьем, баба! - И обратился к Сергею Мироновичу: Прав я или нет?

- Вот сторож с ружьем, к тому же допотопным, как раз и упустил поджигателей в Сураханах. Ваш дядька говорит чистейшую правду, ребята, и он, по-моему, хороший у вас дядька.

- Дядька что надо, - протянул курносый парень, не сводя глаз с голубей.

- А стрелять, ребята, вы, к сожалению, еще не умеете!

- Да это же вчерашние мишени! - раздались вокруг голоса.

- Посмотрим, как сегодня будете стрелять. Дядька Иван Новиков! Убери-ка эти игрушки. Дай им настоящие винтовки!

- Да они никогда не стреляли из настоящих винтовок, товарищ Киров. Маршировать маршировали, а стрелять - никогда.

- Вот и будет у них боевое крещение. Тащите винтовки!

Дядька, скрипя протезом и сильно хромая, пошел в казарму.

Киров остался с бойцами. Он сидел на груде кирпича и расспрашивал их - откуда они родом, грамотны ли, служили в Красной Армии или еще нет, что их потянуло в охрану, знают ли устав караульной службы. Ребята охотно отвечали ему.

Так за этой беседой их и застал Илюшин, вспотевший и растерянный.

- А я, Мироныч, ездил тебя встречать. Как мы разошлись - не пойму. И мимо штаба ты проскочил. Старички мои так расстроены. Ну да ничего, они сейчас придут сюда.

- Зачем было меня встречать? Не маленький, дорогу знаю. Тут я говорил с ребятами, советовался с ними, захотят ли они остаться служить, если мы полк ваш передадим в Красную Армию. Многие согласны. Будем ходатайствовать перед Реввоенсоветом. Введем на промыслах военную охрану.

- Не совсем понимаю, Мироныч. Как это - военную охрану?

- Ну что тут не понимать! Охрану промыслов вместо сторожей будут нести красноармейцы.

Дядька возвратился с шапкой, полной патронов. Двое бойцов несли винтовки.

- А пока посмотрим, как они стреляют и можно ли им сейчас доверить промыслы и заводы.

Сергей Миронович встал, и все направились на стрельбище. Стреляли со стометровой дистанции, в трех положениях: стоя, с колена, лежа. Все теснились вокруг дядьки, каждому хотелось "пальнуть" из настоящей винтовки и настоящими боевыми патронами.

Киров стоял в стороне и молча наблюдал за стрельбой. Ему приносили мишени, он их рассматривал и передавал Илюшину. Тот даже представить себе не мог, что так плохо у него стреляют. И он отошел от Кирова, сам стал инструктировать бойцов перед стрельбой.

Вскоре стрельбу прекратили.

Сергей Миронович встретился взглядом с курносым парнем - тому страшно как хотелось пострелять, - кивнул ему:

- А ну, Чернохвостый, может, ты порадуешь?

- А давайте! - радостно отозвался курносый. Сопя и мучительно долго целясь, он выстрелил.

Мишень его осталась незадетой.

Товарищи захохотали.

Киров взял винтовку из рук растерянного парня, подозвал Илюшина.

- Рано им еще доверять промыслы. Пусть еще месяц постреляют, но только уж из боевой винтовки. Пусть научатся сажать пуля в пулю. Вот тогда из них выйдет толк. А эти монтекристы - убери ко всем чертям. Чтоб и духу их не было в полку. У тебя не тир, а боевой полк! - закончил он гневно.

Киров подозвал дядьку:

- А ты, старик, подзаймись еще с ребятами. Надо, чтобы они в совершенстве овладели винтовкой. Патронов нечего жалеть для такого дела. Каждый часовой, охраняя промыслы, должен быть уверен: в нужную минуту выстрел его будет смертелен.

- Совершенно правильно, товарищ Киров! Золотые слова!..

- "Правильно, правильно", а стрелять не умеете! - Киров резко протянул руку. Дядька понял его жест и положил ему на ладонь три оставшихся патрона. Киров зарядил винтовку и, подмигнув курносому, стоя выстрелил.

Боец у мишеней, накрест взмахнув флажками, прокричал в рупор:

- Недалеко от яблочка!

Потом Киров стрелял с колена.

И вновь последовал крестообразный взмах флажков и крик: "Недалеко от яблочка!"

Войдя в азарт, Киров бросил плащ на землю и выстрелил лежа.

Боец с флажками сорвал мишень со стены и с криком: "В яблочко, в яблочко!" - прибежал к Кирову.

Мишень пошла по рукам.

Сергей Миронович, встряхивая плащ, подмигнул курносому парню:

- Ну, Чернохвостый, понял, как стрелять?

- Понял, товарищ Киров. По-кировски!

Киров невольно рассмеялся.

- Стреляй хотя бы так. Тогда уж наверняка враг от тебя не уйдет.

- Сам черт тогда не уйдет. Уж я-то понимаю толк в таких делах, понимающе покачал головой дядька.

Грянул оркестр.

Ворота были открыты настежь, и во двор входила сводная рота полка запоздалый почетный караул.

Старички были в залатанных шинелях времен первой империалистической войны, в пожарных костюмах, в красноармейских шинелях с ярко-красными "разговорами" на груди, а двое - в коротких, из зеленого сукна, английских шинелях.

Голуби, напуганные пальбой, вновь взвились над двором, сделали круг и стали садиться на крышу своей голубятни.

Одинокий голубь, чернохвостый, улетал в сторону моря...

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Субботники на бухте продолжались.

Рабочие Баку не раз побывали на ее топких болотах, создавая "землю большевиков". Бухта уже не выглядела безлюдной пустыней. Многое здесь было сделано за месяц. Широкие дороги прорезали ее с севера на юг и с востока на запад. Из конца в конец бухты змейкой вилась и переплеталась узкоколейная железная дорога, и по ней с крохотными платформами мчались вездесущие "кукушки" с составами земли, камня, леса, машинных частей для первых буровых. Устанавливались телефонные столбы и столбы для электропроводки. Строилась трансформаторная подстанция. Отстроены были и уже работали на полный ход кузница и столярная мастерская. То здесь, то там, чуть ли не каждый день, точно из-под земли, вырастали небольшие бараки. В них были столовые, амбулатории, конторки, склады.

Хотя засыпочные работы на болотах шли своим чередом, внимание всех было приковано к Ковшу: петля на его горловине сжималась огромным плавучим краном, который ежедневно укладывал на морское дно до десятка шестнадцатитонных глыб из шиховского камня, спаянных цементом.

К ноябрю Ковш навсегда был отделен от Каспия. На берегу установили двенадцать сверхмощных центробежных насосов, и началась откачка воды в море.

День и ночь, в течение двух недель, работали насосы. Вода с каждым часом все дальше и дальше отступала от берегов. А в начале третьей недели в Ковше по обнаженному дну рабочие спешно возводили насыпи, на которых должны были быть поставлены первые буровые вышки.

И в это время вновь сооруженной плотине пришлось выдержать первый поединок с морем.

На город обрушился необыкновенной силы норд. Шторм доходил до двенадцати баллов. Тревожно гудели корабли. Море бурлило, рвало и метало все вокруг. Баркасы, небольшие шаланды, моторки, яхты, парусные лодки срывались с якорей морской стихией и вместе с грузом и людьми уносились в пучину моря или же выбрасывались на берег. Тревожно было и на промыслах. Рабочие, разбившись на небольшие бригады, несли охрану промыслов от поджигателей, укрепляли стальными тросами ненадежные буровые вышки.

И город словно весь вымер. Все живое скрылось в домах. По пустынным улицам в бешеной пляске носились тучи песку, срывая фонари и вывески магазинов.

Кто жил в Баку, тот хорошо знает, что такое разгулявшийся бакинский норд. Не зря арабы назвали этот город "Bad-Kube" - Баку, "город ветров"...

В эту ночь Богомолов не спал, как и в прошлые ночи, прислушиваясь к вою ветра. В комнате было пыльно, хотя в квартире все окна и двери были наглухо закрыты. Он водил пальцем по столу, и на пальце оставался толстый слой пыли. Он курил, и песок хрустел на зубах. Как он ни закутывался в халат, но пылью было покрыто все тело, и неприятен был этот песочный зуд. Казалось, пыль проникает сквозь стены и стекла.

Проклиная бакинский норд, Богомолов с папиросой в зубах нервно ходил по комнате, дожидаясь очередного звонка Петровича, который через каждый час информировал его о положении дел на плотине. Плотина очень беспокоила Богомолова. Выдержит ли каменная стена морскую стихию, или же волны раскидают эти шестнадцатитонные "камешки", как предвещали многие из Азнефти, и вода снова устремится в Ковш? Что будет тогда? Сколько посыплется обвинений в головотяпстве и во вредительстве! Как будут торжествовать явные и тайные враги! Какую радость это вызовет у неизвестного ему Ивана Иваныча!

Он нахмурился при воспоминании об этом непрошеном госте.

Раздался звонок. Богомолов взял трубку. Голос у Петровича на этот раз был какой-то далекий и скорбный. Павел Николаевич сразу почувствовал беду.

- Что случилось? Не скрывай, Петрович!

- Плохи дела с плотиной... Вода в десяти местах сделала пробоины, устремилась в Ковш... Мы всё перепробовали, но больше нету мочи, выбились совсем из сил, простыли в воде.

- Что ты предлагаешь, Петрович? - крикнул в трубку Богомолов.

- Одним нам ничего не сделать. Надо объявить аврал. Я звонил Кирову говорят, он на заседании. Позвоните сами!

Богомолов повесил трубку, попробовал на мгновение представить себе, что творится на бухте, и снова взялся за трубку. Он позвонил в ЦК. Ему ответили, что заседание еще не закончилось.

- Лида! - сказал Богомолов. - Я должен немедленно повидать Кирова. Иначе шторм разрушит всю плотину. Тогда - все, все погибнет! Разбуди Аюба. Пусть запрягает лошадей.

- Папа! Но ты знаешь, что творится на улице? - в ужасе спросила дочь.

- Знаю! Я должен ехать! И никаких отговорок!

Богомолов стал одеваться.

В час ночи, в распахнутом пальто, весь покрытый пылью, Богомолов явился в ЦК. Комендант провел его в приемную Кирова, велел ждать конца заседания. Павел Николаевич поблагодарил его, выждал минуту и, когда на лестничной площадке заглохли шаги коменданта, велел сонному Коле провести его к дверям кабинета, и такой скромный, тихий, робкий человек, как Богомолов, решился распахнуть дверь...

Бюро ЦК не суждено было продолжить свою работу в эту ночь. Киров объявил аврал. Всем было велено немедленно ехать на бухту. Каждый получил конкретное задание: кто должен мобилизовать с соседних с бухтой промыслов рабочих, кто достать со складов Азнефти лопаты и мешки, кто позаботиться о питании...

И на пяти легковых машинах выехали в ночную темень, навстречу буре и морской стихии.

Разгулявшийся норд, казалось, готов был разнести всю плотину; яростные трехсаженные волны обрушивались на каменную стену и сотнями потоков устремлялись в Ковш.

Пробоин в плотине было около сорока. Заделывали их мешками с землей, которые к самому берегу подвозила "кукушка". Каждый брал на плечо мешок с землей и в кромешной тьме шел к плотине. Волна сбивала смельчака с ног, опрокидывала в грязь... Среди ночи к Ковшу подъехали солдатские походные кухни с чаем, пшенной кашей, супом. Привезли целую машину коньяку. Горячая пища и коньяк подкрепили людей, они согрелись и не так остро ощущали холод и усталость.

К утру норд стал затихать. С рассветом он и совсем затих. И как только волны перестали перекатываться через плотину, вновь были установлены центробежные насосы и началась откачка воды в море.

Лишь после этого Киров и Богомолов уехали домой.

В тот же день Сергей Миронович слег в постель: он простудился в ледяной воде. Врачи опасались воспаления легких, но, к счастью, воспаления у него не было, хотя температура поднялась и все время держалась не ниже тридцати восьми. И так - шесть дней подряд.

2

В это время на бухте происходили новые события.

В северной ее части, в одной из трех разведочных буровых, ударил первый фонтан, и около него с утра до позднего вечера толпился народ в ожидании нефти. Хотя фонтан был сильный, но нефти в нем не было: фонтанировала какая-то грязь, песок, было много газа, но нефти - ни единой капли.

Уныние охватило и руководителей, и рабочих, засыпочные работы на болотах стали свертываться. Пошли слушки и пересуды. Кое-где на промыслах "старой площади" происходили летучие митинги. На них выступали хозяйские приказчики, бывшие управляющие промыслами, некоторые геологи и буровые мастера и требовали прекращения работ на бухте. Писались длинные резолюции, собирались подписи. Одна длинная резолюция уже на второй день была телеграфирована в Москву. На бухте появился и бывший главный геолог Балабек Ахундов. Он разгуливал с группой прибывших из Москвы ученых, они беседовали с рабочими, писали какие-то акты, которые потом легли в основу новых телеграмм, отправленных в столицу.

И Серебровский, и Дадашев, и новый главный геолог Федоровский, обсуждая положение дел на бухте, пришли к решению: о грязевом фонтане они пока должны умолчать, ни в коем случае не говорить Кирову. Страсти улягутся, надоест митинговать, после грязи, возможно, и нефть пойдет на фонтане - такие случаи часто бывали при бурении, - а говорить Кирову не нужно, ему будет тяжело от первой неудачи, и он не усидит дома, даже с температурой.

Последнего они боялись больше всего.

Но вот из Москвы пришла телеграмма о прекращении всяких работ на бухте. Через несколько дней - новая телеграмма, требующая отчета о произведенных затратах.

Серебровский ответил, что скоро он выезжает в Москву с докладом, а сам приказал Дадашеву бросить все силы на ускорение бурения в двух других буровых скважинах.

Но нефти все не было, нефтяной пласт, видимо, пролегал ниже предположенной глубины, и сам процесс бурения шел медленным темпом, хотя и производился не старым, ударным, а новым, вращательным, или роторным, способом...

В эти дни Петрович ходил чернее тучи. Тревогу за судьбу бухты он читал и на лицах коммунистов-бухтинцев.

Вечером в каюте брата на землесосе он собрал членов бюро своего небольшого партийного коллектива. Пригласил на бюро Богомолова и Фому. Предлагались разные планы, но лучшим было признано предложение Фомы Матвеевича. К нему все отнеслись одобрительно, и выполнение поручили самому автору. Надо было пробиться к Сергею Мироновичу, дать ему знать о положении дел на бухте.

Утром команда землесоса наловила ведро рыбы, и Фома Матвеевич часов в одиннадцать пошел навестить больного Кирова.

Ему открыл парадную дверь молодой человек.

- Товарища Кирова пришел навестить... - начал было жалобным голосом Фома Крылов. Но разжалобить молодого человека не удалось.

- С бухты? Не велено пускать. Киров болен.

- Я ему рыбки принес...

- Никаких рыбок! Доктора приказали никого не пускать.

Тогда Фома Крылов повысил голос:

- Где это, милый, видано, чтобы не пустили больного человека навестить? Никак на тебе креста нет!

Парень усмехнулся:

- Конечно, нет. Какой же из меня тогда секретарь союза безбожников?..

На шум вниз спустилась Мария Львовна. Она, конечно, сразу узнала багермейстера.

- Доброе утро, Мария Львовна... Вот пришел навестить Сергея Мироновича... - снова начал жалобным голосом Фома Крылов и взял в руки ведро с рыбой. - Как здоровье его?

- Спасибо, Фома Матвеевич. Ему лучше, хотя температура еще высокая. Что это у вас за ведро?

- А я ему рыбки принес! Всей командой ловили. Сварите ухи. Любит Сергей Миронович рыбку.

Марию Львовну очень тронуло внимание багермейстера; он подкупил ее своей искренней любовью к Кирову, всем своим милым и добродушным видом старого, доброго моряка. Она пригласила его наверх, усадила на балконе, выходящем во двор, стала угощать виноградом, грушами, гранатами. Все это присылалось отовсюду больному Кирову. Мария Львовна сперва пробовала не принимать подарков. Но что может быть более оскорбительным для кавказца, как не принять от него подарок? И она принимала ящики с фруктами, чтобы потом рассылать их с Тиграном по детским садам и детдомам...

- Знаете что, Фома Матвеевич? - сказала Мария Львовна. - Я попробую вам устроить свидание с Сергеем Мироновичем, но только при одном условии: не засиживайтесь у него долго, это его утомит, и от докторов мне попадет. Скажите ему - вам некогда, проходили мимо, забежали на минуту справиться о здоровье. И, конечно, ни слова о фонтане на бухте...

- Понимаю, понимаю, - закивал головой багермейстер...

Когда Мария Львовна ушла, Фома Матвеевич прошелся по коридору, заглянул в столовую. Здесь сидело человек десять. И "безбожник" среди них. Дробно стучала пишущая машинка. Кто-то из глубины комнаты диктовал резолюцию о строительстве бакинского трамвая.

Фома Матвеевич подумал: нет, таким людям, как Киров, нельзя болеть, не дадут болеть...

К нему подошла Мария Львовна:

- Заходите, Сергей Миронович рад вас видеть. Захватите и ведерко.

Фома Крылов вернулся на балкон за ведром.

- О, да рыба у вас живая! - всплеснула руками Мария Львовна. Она опустила руку в ведро, поймала небольшого судачка, рыба выскользнула у нее, Мария Львовна поглубже опустила руку и... вместо рыбы вытащила из ведра бутылку водки.

Фома Матвеевич был похож на напроказившего школьника. Он проговорил что-то вроде того, что "вот рыбка поплавать любит", он немножечко "водички" принес к рыбке, что "водичка" и рыбка помогают против всех болезней...

Мария Львовна с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Положила бутылку обратно в ведро. Фома Матвеевич схватил его и открыл двери кабинета.

Постелью Сергею Мироновичу служила широкая тахта. Озаренный солнечными бликами, облокотившись на подушку, он читал книгу. Рядом с тахтой на полу сидел Тигран, по-восточному поджав под себя ноги. Он что-то лепил из глины.

Киров отложил книгу, улыбаясь, протянул руку:

- Здорово, Фома Матвеич. Рад тебя видеть. Оказывается, не так уж много у меня друзей на бухте. Все позабыли Кирова! Никто не навестит, рады, наверное, что отвязались от меня. И отдохнуть можно. Ладно. Вот поправлюсь, тогда я дам всем ходу!

Багермейстер поставил ведро в угол комнаты, сказал:

- Зря ты обижаешься, Мироныч. Друзей у тебя много, но не хотят тебя беспокоить.

- Ты как раз кстати, Фома Матвеич. Подойди поближе. Вот... Приглядись! Не напоминает ли тебе этот макет что-то знакомое?

Фома Матвеевич, конечно, с первого же взгляда узнал в макете Биби-Эйбатскую бухту. Но он и виду не подал. Наоборот, он насупил брови, стал покручивать усы, словно разгадывая загадку.

- Нет, не узнаю! У нас на берегу моря нигде нет такого промысла! Нет! - решительно сказал Фома Крылов и сел в кресло.

- Удивительная штука, - рассмеялся Сергей Миронович, - кроме нас с Тиграном, никто в этом макете не узнает бухты.

- Бухты?! - привстал Фома Матвеевич. - Да какая же это бухта... (когда там всего-навсего фонтанирует одна скважина, да и та дает только грязь, песок и газ, - хотел сказать он, но вовремя прикусил язык).

- А ты получше приглядись, Фома Матвеич.

Багермейстер склонился над макетом.

- Вот мысы вроде и напоминают Баиловскую и Шиховскую... И изгиб берега вроде напоминает бухтинский...

- Ну, и...

- Ну... а промысел - это тридцать, а то и сорок буровых... ты уж прости! Там всего-навсего три буровые стоят, да и то какие-то сиротливые.

- Но так будет, Фома Матвеич. И тридцать, и сорок буровых будут!

- Будут... Это, так сказать, в проекции... Да-а-а-а... А макет красивый, ничего не скажешь. Чья работа?

- Тиграна! Я лежу, ему некуда ездить, вот и нашел себе занятие.

- Сергей Мироныч тоже помогает, - не поднимая головы, сказал Тигран. - Вышки у него получаются лучше.

- А выходит, ты толковый парень, Тигран. - Багермейстер потрепал его пышную шевелюру. - Художественный получился у тебя макет. И краски вроде как бы правильно подобраны, на бухтинские тона смахивают...

- Он художником будет. У него золотые руки. Ты бы посмотрел у него альбом! В теории ни в зуб ногой, а как рисует, как чувствует натуру. Сколько в народе талантов, и сколько из них гибнет, сколько совершенно не успевает опериться.

- Да... - сказал Фома Крылов. - А я тебе рыбки и немного тутовки принес. Тутовка хорошо помогает от простуды. Натрись на ночь да выпей стакан. И рыбкой закуси. Любую болезнь как рукой снимет!

Киров вытянулся в постели, заложил руки за голову... Фома Матвеевич по его исхудалому, обросшему, но улыбающемуся лицу понял, что советы его совсем не дошли до Сергея Мироновича, что о другом, совсем о другом думает он...

- Зерно прекрасного заложено в каждом человеке, Фома Матвеич... Вот читал я книгу об одном французском художнике. Страшная книга, страшной судьбы художник. Но не об этой книге я хочу сказать, не об этом художнике. Художник - всегда явление исключительное. Я о другом, о зерне прекрасного, которое заложено в каждом человеке, в каждом без исключения. Ты представляешь себе, как в будущем будет выглядеть наша страна, наш народ, когда изменятся социальные, бытовые и всякие другие условия жизни и когда каждый человек сможет раскрыться в полную меру своих сил и талантов? Нет, это совсем даже не обязательно, чтобы все у нас стали художниками, писателями, композиторами. Важнее другое... чтобы у каждого советского человека, где бы он ни работал, душа была как у художника. Чтобы у каждого душа пела и всегда стремилась вперед, к совершенству... А каждый в своем роде может быть художником. Каждый на своей работе. Сапожник может быть художником. Он такие может тачать сапоги, что одно загляденье, прохожие будут оборачиваться... Вон у меня в столовой стоит кресло, от старых хозяев осталось. Посмотри, что за работа, какой мастер делал! На это кресло и садиться как-то неловко. Как видишь, делал это кресло золотых рук мастер, человек с душой художника. Что - не так ли?

- Так-то оно так, Мироныч. Все это ты правильно говоришь. Вот у нас, на Баилове, по соседству со мной работал плотник, Макаром его звали. Мечтал человек всю свою жизнь делать мебель из красного дерева, а жизнь свое брала, и он делал табуретки, и из самой что ни на есть захудалой, суковатой сосны. А говорю я это вот к чему: мечта - мечтой, а жизнь жизнью. В жизни не всегда все так бывает, как того хочет человек. Вот ты мечтаешь о бухте, планы строишь, и макет вроде у вас вышел подходящий, а бухта... а бухта... - И хотелось ему осторожно только намекнуть Кирову о том, что неблагополучны дела на бухте, а тут вдруг запнулся, голос дрогнул. Сергей Миронович отбросил одеяло, вскочил с постели, стал трясти его за плечи.

- Что случилось на бухте?..

Через минуту весь дом был поднят на ноги. Киров собирался на бухту.

О его выезде уже было сообщено в ЦК, в Азнефть, на бухту.

Когда Киров приехал на "новую площадь", его встречала целая делегация.

Он холодно со всеми поздоровался.

- Что нос повесили? Покойника здесь нет! - И, заложив руки в карманы пальто, пошел к фонтанирующей буровой.

- Да вот фонтан... мертворожденный, - начал было осторожно Серебровский.

- Мертворожденный?

- Газ, песок, грязь какая-то.

- Ни капли нефти?

- Даже признаков пока.

- Что говорят геологи?

- Ничего, Сергей Миронович. Видимо, на неудачном месте поставили мы первую буровую. Наскочили на брекшу, ударил грязевый фонтан. А может, попали на жерло вулкана.

Киров с минуту постоял у скважины.

- Забросьте скважину. Раз фонтан мертворожденный - надо похоронить его. Закройте фонтан! Как дела во второй и третьей скважинах? - обратился он к Дадашеву.

- Бурим. Через несколько дней что-нибудь да покажется.

- Что значит "что-нибудь"?!

- Ну, нефть, наверно! - спохватился Дадашев.

- Обязательно нефть. Какие тут еще могут быть "наверно"? Какие тут еще могут быть сомнения? Сомневаясь нельзя работать. Хороши большевики от первой же неудачи опустили руки.

Пока Киров ходил по бухте, из бараков артелями выходили рабочие и направлялись на свои работы. Из одного конца бухты в другой потянулась вереница арб с камнем и песком. Вот загудели баркасы, ведя на буксире шаланды с Шиховой косы. Вот веселым свистом огласила бухту "кукушка", уже третий день загнанная в депо.

Киров зашел во вторую разведочную буровую.

- Когда даешь нефть? - спросил он мастера.

- Нефть? - Мастер усмехнулся. - Пустая это затея, товарищ Киров, это я вам должен прямо сказать. Я и раньше сомневался в богатствах бухты, а теперь, после грязевого фонтана, вижу, что во всех этих спорах прав был господин Ахундов...

- У нас шестой год Октябрьской революции, у рабочего класса нет господ! - побагровев, сказал Киров. - Александр Павлович, - обратился он к Серебровскому, - переведи господина бурового мастера на другой промысел. И подальше от бухты!

Киров вышел из буровой, направился к Ковшу, осмотрел строительство дамбы, на которой должны были быть поставлены первые вышки, прошелся на берег, отмерил от мола пятьдесят шагов в глубь Ковша.

- Вот здесь должна стоять первая буровая! Сюда мы поставим Василия Чеботарева! Александр Павлович, завтра же переведи Чеботарева на бухту и поставь на бурение. На "Солдатском базаре" ему больше делать нечего! - Он обвел взглядом руководителей промысла. - Ставьте на бухте тридцать буровых. Да побыстрее. Темпы у вас черепашьи. Упор - на Ковш. Это и будет наш ответ всяческим врагам и недоброжелателям. Тридцать скважин - и ни на одну меньше!

Дадашев усмехнулся:

- Воображаю, какая поднимется свистопляска!

- А что ты думал: с установлением Советской власти прекратится классовая борьба? Не будут мешать нашей работе? Чему нас учит Ильич? Враги нам всячески будут мешать. Везде и всюду! И всякими средствами! Что такое, по-твоему, поджоги промыслов? Чья-то забава? Случайности? Эти "шутки" врагов влетают нам в миллионы золотом.

И снова - суровый, быстрый, объятый необыкновенной энергией - он шел по Ковшу и рядом, еле успевая за ним, шли руководители промысла и Азнефти.

3

- Сергей Мироныч! Можно вас на минутку?

Киров обернулся и, увидев рядом с Тиграном человека с забинтованной головой, отделился от своих спутников и, кивнув им: "Я вас догоню", свернул на дорогу.

Человек с забинтованной головой был не кто иной, как тартальщик Зейнал, "Колумб бухты". Он шел навстречу Кирову улыбаясь, счастливый.

- Здрасти, йолдаш Киров!

Сергей Миронович был рад его выздоровлению.

- Здорово, рубака! Живой? Цела голова? Совсем поправился?

Зейнал призвал на помощь Тиграна.

- Он говорит, - начал Тигран, - что очень беспокоился за свою семью, думал, что без него голодают... Потом ему передали, что глубокие насосы уже прибыли и начинается их установка на промыслах. Он поспешил уйти из больницы, чтобы не потерять обещанного ему места. Еще он говорит, что очень соскучился по работе, хочет и свой труд вложить в строительство бухты.

Шагах в десяти, ведя за веревочку белоснежного барашка с красной лентой на шее, важно выступала дочь Зейнала Заза. Она была в своем красном с белыми горошинами платьице и украдкой смотрела в сторону отца. Зейнал поманил ее к себе, и она подошла, стала между отцом и Кировым и все гладила барашка.

Киров искоса с улыбкой посмотрел на Зейнала.

- Такой передовой рабочий, а пошел рубиться. Я на тебя очень сердит был, Зейнал.

Зейнал стал объяснять Тиграну, в чем тогда было дело.

- Он говорит, Сергей Мироныч, что ему, конечно, стыдно перед вами за шахсей-вахсей, за всю эту историю, но он совсем не думал, что все это так печально обернется против него, что аллах так сурово его покарает. А всему причиной - огни в бухте. Очень любопытная история, Сергей Мироныч! Оказывается, после того вечера с огнями мулла Рагим из шиховской мечети вызвал Зейнала к себе и вел с ним долгую беседу. Мулла сказал Зейналу, что тот совершил великий, непоправимый грех, показав вам горящее море, божественные огни и рассказав всю бухтинскую историю, которая счастливо и давно всеми уже была позабыта; мулла припугнул его карой аллаха и сказал, что отстранит от мечети, проклянет на веки веков, если он не искупит своей вины и не отличится во время шахсейвахсея. И он, чудак человек, отличился, чуть без головы не остался! Он говорит, что на шахсей-вахсее было много народу и когда процессия вышла из мечети и началась рубка, то кто-то в этом шуме и гвалте сзади нанес ему удар железным прутом, раскроил череп. Дальше он ничего не помнит. Он очень благодарит вас за помощь, за докторов, говорит, что всю жизнь будет вам обязан. Он еще сказал, что мулла Рагим очень похвалил его за рубку, подарил ему этого барашка и золотую десятку.

Киров нахмурил брови.

- Действительно, все это любопытно! Значит, и мулле наша бухта не дает покоя! Значит, наши враги для своей мести используют даже священные праздники. Нет, муллы чересчур хитрый народ! Ни в Коране, ни в какой-либо другой священной книге не сказано, чтобы память имама Усейна чтили рубкой и самоистязанием. Это чистейшая их выдумка. Так легче дурачить и обирать темный народ. В этот шахсей-вахсей твой мулла Рагим со своих овечек настриг десять тысяч золотом. Десять тысяч! А тебе за твою кровь десятку и барашка! Эх, Зейнал, Зейнал!

Тигран рассмеялся. Киров сердито посмотрел на него.

- Да как же не смеяться, Сергей Мироныч! Добрый мулла Рагим пожалел Зейнала и подарил ему вот этого барашка, а он, чудак человек, вот уже целый час, пока вас здесь не было, просил меня свезти барашка к вам домой. Я ему объясняю, что этого нельзя делать, а он все свое твердит: "Йолдаш Киров поправился от тяжелой болезни, и барашка надо в честь этого зарезать как жертву". Попробуйте теперь вы ему растолковать. И мне принес узелок с орехами, кишмишом и халвою. Ну, это, так и быть, я приму, а насчет барашка не знаю...

Зейнал понял, конечно, все сказанное Тиграном, взял барашка на руки и обратился к Сергею Мироновичу:

- Мян олюм*, йолдаш Киров, возьми твоя.

_______________

* Дословно: "Я умру", но употребляется в разговоре как "ради бога".

Киров, хорошо зная местные обычаи, взял барашка на руки.

Зейнал был счастлив.

- Хороший шашлык будет, хорошо вино пить будет. - И еще что-то сказал Тиграну.

- Он говорит, что после болезни вам надо хорошо кушать, чтобы поправиться.

- Так, значит, Зейнал, теперь это мой барашек?

- Твоя, Киров, твоя, совсем твоя барашка.

- И я могу с ним делать все, что хочу?

- Конечно, конечно. Совсем твоя барашка.

- Ну, спасибо, Зейнал. А теперь, раз это мой барашек и я на него имею все хозяйские права, я дарю его вот этой девочке.

- Ее звать Заза, это его дочь. - Тигран подтолкнул девочку к Сергею Мироновичу.

Киров нагнулся, передал барашка девочке, и Заза, просветлев, опустила его на землю и стала гладить...

Когда отец принес этого ягненка домой и сказал, что кому-то его подарит, Заза весь день и всю ночь плакала украдкой, потому что ей было жаль этого маленького и беленького барашка. А когда утром, увидев ее слезы, отец сказал, что барашка он подарит русскому человеку, большому начальнику, который дал им талон на красный сатин с белыми горошинами и который в шахсей-вахсей уступил им свою быструю машину, то Заза сразу же успокоилась. Она обвязала шею барашка своей шелковой лентой и сама повела его на веревочке в Биби-Эйбат.

Но Зейнал стал протестовать против такого хитрого возвращения его подарка.

Сергей Миронович, попрощавшись, сказал:

- Тигран, свези их в Шихово, а минут через двадцать будь здесь. Поедем на "Солдатский базар". А насчет глубоких насосов не беспокойся, Зейнал. Сегодня их устанавливают на "Солдатском базаре", завтра начнут устанавливать на других промыслах. И у вас на промысле! Насосов не надо бояться, работа всем найдется. А тебе в первую очередь. Будешь учиться и работать! - И пошел догонять своих спутников.

Тигран посадил Зазу с барашком на заднее сиденье, Зейнал сел рядом с ним, и они поехали в Шихово.

- А что, Тигран, не будет грешно, если этого барашка я подарю кому-нибудь другому? - спросил Зейнал.

Теперь они говорили только по-азербайджански.

- Зачем же дарить другому? Барашек должен остаться твоей дочке. Киров так хотел. Он и подарил его Зазе, - ответил Тигран.

- Ты понимаешь, Тигран, еще одного человека я должен отблагодарить, но дарить нечего. Когда я лежал в больнице, он приносил жене муку и деньги. Он говорит: "Рабочий рабочему брат". Хорошие слова говорит, а?

- Это он правильно говорит, а потому - никаких ему подарков.

- Он еще говорит: "Я урус, а ты мусульманин, но мы братья".

- Это он тоже правильно говорит. А интересно - кто это? Не такой высокий тартальщик, похожий на моряка с разбитого корабля?

- Ты угадал, он и есть, наш тартальщик Федор Быкодоров.

- Ну, тогда я его знаю.

- Хороший человек.

Наивный Зейнал! Если бы он только знал, что этот человек и подослал двух кочи, которые и ранили его во время шахсей-вахсея!

Машина пронеслась мимо кладбища, раскинутого у самой дороги, и въехала в шумную и пыльную улицу с крикливой детворой, сонными, ленивыми собаками и паломниками, ведущими душеспасительные беседы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В двенадцать часов дня после долгих размышлений руководители старого бухтинского промысла "Зубалов и компания" решились сообщить в Азнефть о забастовке тартальщиков. Но Серебровского на месте не оказалось. Тогда руководители промысла решили о забастовке известить Кирова, который вот уже второй день не появлялся в бухте, видимо занятый важными делами у себя в ЦК.

Вести разговор с Кировым было поручено председателю промыслового комитета Алекперу-заде. Он позвонил в ЦК и очень удачно застал Кирова на месте.

- Салам*, Сергей Мироныч. Говорит Алекпер-заде.

_______________

* С а л а м - привет.

- Здорово, Алекпер. Какими вестями обрадуешь? Как дела на промысле? Плохо? Как идет установка насоса? Плохо? А что такое, что случилось?

- Беда, Сергей Мироныч, с этим насосом. Прямо буза получается. Тартальщики, как черта, боятся его, думают, что останутся без работы, ну и... объявили забастовку, не работают. Одна буза.

- Вот ты с какими новостями. И так спокойно говоришь! Когда это началось?

- Вчера вечером, когда привезли насос, еще шли всякие разговорчики, а сегодня уже никто не вышел на работу. Лежат и спят в казарме.

- Не хотят, говоришь, работать?

- Категорически отказались. И я, и управляющий промыслом, и секретарь партийной ячейки целых три часа бились, разъясняли, уговаривали, грозили ничего не вышло.

- Даже грозили, говоришь?

- А что же делать было? С ними нельзя говорить иначе.

- Нельзя, говоришь?

- Мы тут, Сергей Мироныч, посоветовались между собою и решили вам позвонить, попросить вашей помощи. Тартальщики говорят, что, пока этого "красного дьявола" не уберут с промысла, никто не начнет работать.

- Еще что говорят? Какие разговорчики ходят?

- Распространили слух, что к нам приедут русские рабочие, а всех азербайджанцев уволят с работы, погонят засыпать бухту.

- От кого эти слухи идут?

- Все говорят, Мироныч. Народ несознательный и темный. Насоса боятся больше смерти.

- Да, по телефону о многом не поговоришь, - тяжело вздохнув, сказал Киров. - Надо бы сейчас приехать к вам, да на два часа у меня назначено совещание со строителями. Так, пожалуй, и до вечера к вам не выбраться будет! И народу много дожидается в приемной. Вот передо мною лежит список, в нем сорок человек... Ты говоришь, что тартальщики спят в казарме? А что, Алекпер, если мы такую вещь сделаем: собери-ка всех своих забастовщиков, и валяйте ко мне. Пусть проветрятся на свежем воздухе. Скажи: "Киров вызвал для беседы". Чем лежать в казарме, пусть идут ко мне. Так и время сбережем. Я народ отпущу, если и не всех, то половину приму, а к этому времени и вы подойдете. Давай так и сделаем. Иди собирай народ и приходите в ЦК. Здесь обо всем поговорим. Скажи - я просил. И сам приходи, и начальников тащи.

- Так и решим, Сергей Мироныч. Через час будем у вас. Ребята с удовольствием придут. Им очень хочется поругаться.

- Ну-ну, давай веселее. - И он повесил трубку.

В половине второго Алекпер-заде появился в ЦК АКП(б) один, без забастовщиков. В приемной у Кирова было людно, он записался в очередь, но, просидев минут десять, нетерпеливо набросал записку и, остановив секретаря, идущего с бумагами в кабинет к Кирову, слезно попросил его вручить записку Сергею Мироновичу.

Вскоре секретарь вышел из кабинета и, оставив дверь полураскрытой, кивнул Алекперу-заде.

На него, счастливца, посмотрели с завистью и негодованием, и он прошел в кабинет, крепко прикрыв за собой дверь.

Откинувшись на спинку кресла, Киров разговаривал по телефону. Рядом с ним на стуле сидел столетний старик, держа на колене свою папаху, немигающими глазами уставившись на Сергея Мироновича. Напротив старика в полувоенной форме сидел один из инструкторов ЦК, скручивая цигарку.

Легким кивком Киров поздоровался с Алекпером-заде, и тот прошел к окну, стал смотреть на улицу, прислушиваясь к телефонному разговору.

- ...Теперь, Мамед, у меня есть еще одно небольшое дело. В тот раз, когда я был у тебя на заводе, помнится мне, что на складе, среди центробежных насосов, лежало много старых моторов и динамо-машин. Они и сейчас там валяются? Сколько их? Ну вот, видишь, целых тридцать штук. Такое богатство - и лежит без толку. Не годятся, говоришь? Нужен капитальный ремонт? Так вот слушай, Мамед: тут у меня сейчас находится один почтенный старик, звать его Али-баба, он школьный сторож, делегат от крестьян аула Шякирчи. Они хотят электрический свет провести у себя, и в этом деле мы им должны помочь. У них там хорошая школа - и для детей, и для взрослых. Надо помочь им достать мотор и динамо. Это и будет настоящее шефство города над деревней. Агитация за Советскую власть - дело хорошее, но если эту агитацию мы еще подкрепим открытием новых школ и клубов, посылкой тракторов и других машин, зажжем лампочки в саклях, тогда у нас дело пойдет веселее, крестьяне сразу поймут, что живут они уже при Советской власти, а не по-старому, при беках и агаларах... Понимаешь меня? Если ты возьмешься за это, то сделаешь большое партийное дело. Я уже не говорю о том, каким хорошим примером это послужит для заводов... Что ты говоришь? Да-да, выдели для ремонта двух хороших монтеров-коммунистов, растолкуй им значение этого дела. Они в неделю могут справиться с ремонтом. Вот-вот, Али-бабу я сейчас пошлю к тебе, и вы сами обо всем договоритесь...

Повесив трубку, Киров вытащил из кипы свежих газет номер "Бакинского рабочего", просмотрел отдел зрелищ, позвонил секретарю и, придвинув к себе большой настольный блокнот, провел ладонью по бумаге, взял красный карандаш.

Вошел секретарь.

- Вот этого старика на целый день надо обеспечить автомобилем. - И карандаш побежал по странице. - Надо заказать два хороших места, не дальше третьего-четвертого ряда, в Маиловский театр. Надо обеспечить старика питанием и ночлегом. Надо куда-нибудь на денек поставить его арбу, накормить лошадь.

Секретарь сдержанно улыбнулся.

- Будьте спокойны, Сергей Мироныч, все будет сделано.

- Ну-ну, сделай так, чтобы старику было хорошо. - Он вырвал страницу из блокнота, протянул секретарю, попрощался с Али-бабой.

Старик и секретарь направились к двери. Секретарь читал размашистые наброски: "Машина, билеты, ночлег, питание, арба, сено..."

Он подумал, что сена ("сено" было дважды подчеркнуто), пожалуй, труднее всего будет достать.

Киров взглянул на часы и на Алекпера-заде, угрюмо глядевшего на улицу, и, придвинув кресло вплотную к столу, приготовился слушать.

Алекпер-заде сел на место ушедшего горца и, закинув ногу на ногу, стал гладить колено, не зная, как начать неприятный для него разговор.

- Ну вот, и забастовкой прославились. Хорошо! - прервал молчание Киров. - Черт знает чем вы занимаетесь целый день. У вас под носом орудуют враги. А вы погрязли в своих протоколах и резолюциях и ничего за ними не видите.

- Но, понимаете, Сергей Мироныч...

- "Сергей Мироныч, Сергей Мироныч"! Ничего я не понимаю. Работать надо, засучив рукава работать, быть в гуще рабочих, знать их думы, души их знать - вот что сейчас требуется от каждого из нас, коммунистов, - будь ты хоть наркомом, хоть сторожем на промысле. Это должно быть позором для вас, руководителей, что при Советской власти рабочие у вас объявляют забастовку. Позор! Позор! - Киров встал и, оттолкнув кресло, заложив руки в карманы брюк, взволнованно прошелся по кабинету и остановился у окна. Где у тебя управляющий промыслом? Почему тартальщики не пришли?

- Управляющий просто побоялся вас. Он в такой панике, что вот-вот ждет, что его посадят, в тюрьму.

Киров вдруг рассмеялся.

- Необыкновенный случай. Меня еще никто никогда не боялся... Ну, а тартальщики почему не пришли?

- Вас стесняются, Сергей Мироныч...

В кабинет вошел секретарь, доложил о приезде архитекторов. Киров посмотрел на часы: было ровно два.

Он подошел к столу и стал собирать нужные бумаги.

- Так как же нам быть? - спросил Алекпер-заде, вставая.

- Вот если бы ты пришел с ребятами, то я бы тогда попросил наших строителей подождать с полчаса. Это была бы причина. А из-за одного человека задерживать целую комиссию не имею права. Не имею, не могу... Вот что: ты отправляйся к себе, а я выберусь на промысел после совещания.

- Ну вот и хорошо, тогда все уладится, - облегченно вздохнул Алекпер-заде.

Киров улыбнулся.

- Вы того и ждете, черти, чтобы за вас кто-нибудь работал.

Он взял папку и направился к дверям.

2

Кроме машины Кирова, перед зданием управления промыслом остановилось еще пять автомобилей, в которых приехали члены строительной комиссии Бакинского Совета, видные московские и бакинские архитекторы, авторы проекта первого рабочего поселка для нефтяников Баку. Потом показалась еще одна машина, на ней двое рабочих поддерживали какое-то странное сооружение, плотно укрытое брезентовым чехлом.

Уборщицы подметали двор, ставили скамейки.

Алекпер-заде накрывал стол кумачом; у него из этого ничего не получалось - кумач был намного короче стола, - и он тянул его то вправо, то влево.

Увидев Кирова, Алекпер-заде пошел ему навстречу.

- Скоро и начнем, Сергей Мироныч. Во дворе все-таки будет прохладнее.

Во двор входили архитекторы и инженеры-строители.

- Они что... тоже с вами приехали?

- Мы прямо с совещания, - бросил на ходу Киров, входя в здание управления.

Управляющего промыслом и участковых инженеров на месте не оказалось: они все ушли в казарму уговаривать забастовщиков, и Киров, выйдя из управления, сказал Алекперу-заде, что собрание будет происходить в казарме и что он сейчас идет туда. Взяв двух почтенных стариков под руку, в сопровождении всех своих попутчиков он направился в рабочую казарму. Вслед за ним тронулась машина с двумя рабочими, державшими что-то, укрытое брезентовым чехлом.

Минут через десять, открывая это необычайное собрание с забастовщиками-тартальщиками, в присутствии ученых мужей (из которых многие также не совсем понимали, зачем это их втягивают в какую-то "грязную историю"), Киров сказал:

- Мы приехали к вам, товарищи тартальщики, для обсуждения проекта первого советского поселка для нефтяников. Товарищи, сидящие за этим столом, - архитекторы, инженеры-строители. В скором времени они для вас построят новые дома взамен этих грязных казарм, новые Дворцы культуры.

Алекпер-заде тревожно переглянулся с управляющим промыслом.

- Я тоже пока ничего не понимаю, - шепнул тот ему.

А Киров долгим взглядом обвел казарму - все тоже невольно стали обозревать закоптелые стены и потолок, грязные окна, нары с блинообразными тюфяками и такими же подушками, - и расшнуровал брезентовый чехол на странном сооружении.

Он сдернул брезент, и гул восхищения пронесся по казарме. Все поднялись с мест, повскакали с нар, стали тесниться вокруг стола. Строители встали и отошли в сторону, уступив место у стола тартальщикам.

На столе стоял белоснежный городок с широкими, прямыми улицами, обсаженными деревьями, с большими и малыми красивыми домами, со станцией, у которой стояли составы красных электропоездов.

Киров на шаг отошел от стола, тоже с восхищением рассматривая этот прекрасный городок на макете.

- Игрушечный городок, который вы видите перед собой, товарищи, это макет поселка имени Степана Разина. Мы начинаем большое поселковое строительство, и поселок Степана Разина - первенец наших будущих социалистических городов.

Киров встретился взглядом с седобородым тартальщиком - тот потрогал дома, станцию, поезда, - подмигнул ему:

- Якши* будет поселок?

_______________

* Я к ш и - хороший.

Старик, точно обжегшись, отдернул руку.

- Чок якши*, йолдаш Киров.

_______________

* Ч о к я к ш и - очень хороший.

- Поселок Разина мы рассчитываем на десять тысяч квартир. Не все они, правда, будут построены в один год, но эти квартиры пролетарии Ленинского района в два-три года получат от нас. Мы, большевики, не можем больше терпеть того положения, чтобы наши рабочие жили, как кроты, в землянках или же ютились в таких казармах, в каких живете вы. Не можем, товарищи!

- Правильно, товарищ Киров!..

- Нашим нефтяникам мы должны дать светлые квартиры со всеми удобствами. В квартирах наших рабочих должно быть электричество, газ, ванная, у каждого дома - сад, где бы могла резвиться детвора. В каждом поселке должен быть Дворец культуры, общественные столовые, прачечные, больницы, ясли, детские сады, школы... Вот в поселке Разина мы построим три школы: азербайджанскую, русскую, армянскую. Вот это красивое, просторное здание с большими окнами, что видите перед собой, - это наш, рабочий Дворец культуры. После работы, отдохнув и переодевшись, рабочие в этом дворце смогут посмотреть спектакль, кино, почитать газеты и журналы, музыку послушать и просто, товарищи, поиграть в шашки и в "козла".

В казарме стало веселее.

- В этих поселках у нас будут и ликбезы и различные общеобразовательные и профтехнические курсы. На это дело мы выделим лучшие силы города. Дальше, товарищи. Вот видите эти широкие улицы и эти небольшие дома в зелени? Это коттеджи, рассчитанные на две - четыре квартиры каждый. Эти трехэтажные дома будут строиться по типу гостиниц для холостых рабочих.

С полчаса Сергей Миронович рассказывал тартальщикам о том прекрасном будущем, которое в скором времени наступит для них, говорил о проектировании в Баку трамвая и первой электрической дороги, которая соединит город с промыслами. Теперь в казарме не было ни одного человека, безучастного или же притворяющегося спящим.

В казарму входили все новые и новые группы рабочих. Каждому хотелось взглянуть на макет поселка Степана Разина, послушать Кирова. И когда Киров обратился к тартальщикам со словами: "Давайте, товарищи, ваши замечания по проектированию поселка, пожелания нашим строителям, давайте высказываться..." - ему с места крикнули:

- Пусть строители побыстрее строят поселки, товарищ Киров. Надоело в этой проклятой казарме! Так и век проживешь без бабы.

Все рассмеялись, раздались одобрительные возгласы.

Киров спросил:

- Давно работаешь?

- Да около трех лет.

- Специальность?

- Слесарь по ремонту. Звать - Василий Козлов.

- Молодец, Козлов! - потрепал того по плечу сидящий рядом седобородый тартальщик-азербайджанец. - Правильно говорит он, йолдаш Киров.

Киров обратился к тартальщику:

- Семья у тебя есть, старина?

- Жена есть, дети тоже есть.

- С тобою они живут? Нет? А где?

- Они живут в Шемахе.

- Так и живешь - ты здесь, они - там?

- Двадцать лет так живем, йолдаш Киров, совсем измучились.

Сергей Миронович выбрал на макете, в гуще деревьев, беленький коттедж с зеленой крышей.

- Хотел бы ты жить в этом доме, недалеко от промысла, со всей своей семьей?

- Ах, как хотел бы! - полузакрыв глаза, ответил тартальщик.

Киров положил руку на его плечо и в упор посмотрел на улыбающегося Василия Козлова.

- И ты бы хотел жену завести?

- Баба-то давно заведена, да деть ее некуда, Сергей Мироныч.

Киров мгновенно преобразился.

- Так вот, товарищи, чтобы всем нам жить по-людски, в радости и в счастье, мы, бакинские пролетарии, должны на службу государству поставить те огромные нефтяные богатства, которые заложены в недрах советской земли. Нам надо перейти на новые методы работы. Нам надо из нашей нефтяной промышленности вытеснить ударное бурение и желонку и взамен широко внедрить глубокие насосы и вращательные станки. Первую партию насосов мы получили, вы их видели у себя на промысле и даже по этому поводу как будто выразили свое недовольство.

- Есть вопрос! - крикнули справа.

Киров встретился взглядом с высоким, взлохмаченным мужиком в рваной тельняшке: это был тартальщик Федор Быкодоров.

- Давай!

- Куда, товарищ Киров, вы будете девать новых безработных? Глубокий насос, сами знаете, смерть несет рабочему брату.

- Да-да, что будет с новыми безработными? - раздалось со всех сторон.

Киров сразу же уловил ту невидимую нить, которая соединяла забастовщиков с этим взлохмаченным мужиком.

- Желонка - это старый, дедовский способ добычи нефти, товарищи, начал он. - Она осталась у нас на промыслах по нашей вековой отсталости. В других странах уже давно работают на глубоком насосе. То, что сейчас недобирает желонка, то высосет из земли глубокий насос. Мы устанавливаем насосы для того, чтобы у нас было больше нефти, и дешевой нефти. Нам нужны социалистические накопления, на которые мы могли бы строить и поселки, и трамваи, и новые социалистические промыслы. Нам нужны квалифицированные и грамотные нефтяники, которые могли бы работать на новых машинах. Желонку мы навсегда сдаем в архив. У нас будет много машин. Нам нужно много нефти для автомобилей, тракторов, железнодорожного транспорта, авиации, для быстрорастущей промышленности. Нам нужны будут новые и новые тысячи рабочих всех профессий для всей нашей промышленности. Мы ваш труд заменим машинами, но никто из вас не останется без работы. Мы откроем курсы, где вы будете учиться новому способу добычи нефти, пошлем на "Солдатский базар", будем комплектовать бригады по глубоким насосам... Не произойдет, товарищи, сокращения рабочих и в других отраслях нашей промышленности. Наоборот, мы замечаем сейчас во всем нашем Союзе, в том числе и в нашем Азербайджане, рост промышленных рабочих. Прямым следствием восстановления нашего хозяйства является увеличение рабочего класса и тем самым укрепление того станового хребта, на котором в конечном счете держится вся Советская власть... Не бойтесь, товарищи, безработицы. Если кто из вас будет уволен, немедленно же приходите ко мне в ЦК, не найдете меня на промысле, на бухте, приходите домой... А на выдумки врагов, товарищи, - он бросил взгляд на Федора Быкодорова, - отвечайте рабочей бдительностью, ловите шептунов и изгоняйте их с промысла!

Как и всегда, было поразительно воздействие кировской речи. Барак гремел от аплодисментов. Со всех концов неслись крики тартальщиков: "Долой шептунов! Вон их с промысла! Даешь социалистические рабочие поселки!.."

А потом с помощью Алекпера-заде были выделены пять делегатов для участия в торжестве по закладке поселка Разина. Киров в сопровождении архитекторов вышел на улицу. Его провожали "забастовщики". Подняв облако пыли, автомобили с гостями и делегатами-тартальщиками скрылись вдали...

Алекпер-заде вернулся во двор и долго ходил вокруг непонадобившегося председательского стола с кумачом, колокольчиком и графином. Мимо него, оживленно беседуя, группами проходили тартальщики. То и дело в их разговорах упоминалось имя Федора Быкодорова. "Чего это они его вспоминают?" - думал он. Он стал убирать стол. Аккуратно сложил кумач, вылил воду из графина. Вложил колокольчик в кружку. Все это завернул в какой-то фартук и пошел в промысловое управление, пожимая плечами. "Главное - ни одного слова не сказал о забастовке, как будто бы ее и не было".

Позади раздались крики, шум, ругань.

- Алекпер-заде, Алекпер-заде! - кричал слесарь Василий Козлов. Давай быстрее в казарму. Там драка.

- Кто затеял драку? Почему драка?

- Зачинщика забастовки бьют. Всю эту заваруху, говорят, наш Быкодоров начал.

Но драке не суждено было разгореться...

В барак ворвалась тетя Клуша, уборщица управления промысла.

- Ребята! - закричала она, размахивая сорванной с головы косынкой. Черти, чего драку затеяли, когда на бухте смотрите что творится! На бухте, ребята, ударил нефтяной фонтан!

Растрепанная, она выбежала во двор. Ругань и потасовка прекратились в бараке. Хотя никто не поверил тете Клуше, но во двор вслед за ней выбежали многие. Влезли на забор.

На бухте действительно творилось что-то необыкновенное. Район разведочных буровых напоминал муравейник, отовсюду туда сбегался народ. Заиграл духовой оркестр с завода "Ватан". Толпа закричала "ура!". На бухте показались и те шесть автомобилей, на которых вместе с Кировым и делегатами от промысла уехали авторы проекта первого рабочего поселка. Значит, и Киров там! Значит, и его задержали на дороге! Значит, на самом деле ударил нефтяной фонтан на бухте!

А на бухте, во второй разведочной буровой, действительно ударил закрытый нефтяной фонтан. Бурение было закончено, ротор отведен в сторону, в скважину до забоя спущены компрессорные трубы, подведен компрессорный воздух и установлена арматура. Первая буровая на бухте, давшая нефть, была пущена в эксплуатацию.

3

К Дадашеву прибежал машинист буровой партии Сулейманов, отвел его в сторону и что-то торопливо начал рассказывать. Дадашев приложил палец к губам, искоса посмотрел на Кирова; машинист уловил его взгляд, замолк и побежал обратно в буровую.

- Что случилось? - спросил Киров.

- Да так, пустячок, Мироныч... Зайду-ка на минутку, посмотрю... Дадашев пошел к буровой, оглядываясь по сторонам. Потом он ускорил шаги. А пройдя еще шагов двадцать, пустился бежать со всех ног...

Киров оставил толпу бухтинцев и пошел вслед за Дадашевым. Сердце его точно почувствовало, что с недобрым сообщением прибежал машинист.

"Пустячок", о котором говорил Дадашев, через час мог бы разнести всю фонтанирующую буровую. Вот что здесь случилось. После поздравительной речи Кирова рабочие возвратились в буровую и стали выносить ротор на улицу; случайно был задет вентиль с патрубком на стволе компрессорной трубы, резьба смялась, и патрубок со свистом отлетел в сторону. Нефть с газом и песком, силой в шестьдесят атмосфер, начала прорываться из ствола. Десятимиллиметровое отверстие в течение получаса расширилось до сорока миллиметров: нефть грозила перерезать трубу, вырваться на волю.

Киров стоял в стороне и внимательно наблюдал за работой буровой партии.

Из кузницы принесли железный хомут с конусной трубой, с привернутым краником на конце. Хомут устанавливали на свинцовой прокладке. Работу производили слесарь и механик. Раз двадцать они прикладывали хомут к компрессорной трубе, и хомут с дьявольским свистом отбрасывало в сторону.

- Ни черта у вас не получится! - сказал Сулейманов. - Отверстие, из которого бьет такая сила, невозможно обжать свинцом.

- Выйдет! Должно выйти! - упорствовал старый механик. Он с головы до ног был окачен нефтью, она даже текла по его усам.

Снова слесарь и механик подняли хомут и начали устанавливать его на ствол.

Киров сразу же понял, что это бесполезная затея.

- Что ты предлагаешь взамен железного хомута? - подал он голос машинисту Сулейманову.

- Деревянный хомут без всякой прокладки! - ответил машинист. - У меня как-то уж был такой случай, товарищ Киров. Дерево, как это ни удивительно, труднее поддается действию клокочущего потока нефти, газа и песка.

Киров подозвал Дадашева.

- Надо послушать машиниста. Я тоже так думаю.

- Да что ты, Мироныч! Разве можно сравнить дерево со свинцом?

- А ты все же закажи. Пусть сделают.

- Ну, раз желаешь... - Дадашев развел руками, ушел.

Через каких-нибудь десять минут механик и слесарь установили хомут на свинцовой прокладке. Нефть перестала фонтанировать, но ненадолго: снова она нашла себе лазейку, отверстие было опять разъедено, и хомут со свистом отлетел в сторону.

Тогда за дело принялся Сулейманов. Он сбегал к плотникам и вскоре принес деревянный хомут. Он работал один. Его вдохновляло присутствие и внимание Кирова. Парень он был сильный, спокойный, работу свою сделал быстро и чисто, и боковой нефтяной фонтан прекратился.

Сулейманов весь был в нефти. Хомут он установил без единого удара по трубе - небольшая искра могла взорвать всю буровую. От газа у него кружилась голова, но он держался молодцевато.

Его под руку вывели на чистый воздух. Подошел Киров, спросил:

- Не голоден ли? Может, пить, есть хочешь?

- Спасибо, товарищ Киров, - сказал Сулейманов. - Ничего не хочу. Вот если бы... покурить!

Киров был озадачен просьбой машиниста, нахмурился; на промыслах строжайше воспрещается курить. А тут еще первый бухтинский фонтан.

Он послал рабочего за часовым.

Часовой явился. Это был тот молодой парень из караульного полка, который на стрельбище гонял голубей.

Киров узнал его.

- Здорово, Чернохвостый! Ну как, того голубя поймал?

- Узнали? - Парень был счастлив. - Поймал! На другой же день поймал!

- Ну а стрелять научился?

- Да еще как! - задорно сказал парень. - В муху могу попасть.

- В муху?.. Это как же?..

- А очень просто, товарищ Киров... Сидит, скажем, муха на стене. Вот возьму винтовку, прицелюсь - и мухи больше не будет.

- Ну, ты, парень, загибаешь! - рассмеявшись, сказал Киров. - В метровую мишень не мог попасть, а тут - в муху!

Часовой явно обиделся:

- Как вам угодно. Можете не верить.

Киров сказал ему:

- Вот тебе спички, вот тебе кисет. Потом вернешь. Сведи товарища Сулейманова на мол, пусть он при тебе выкурит цигарку.

Парень скинул ремень с плеча, взял винтовку в руки, сообразив, что Киров ему оказывает большое доверие.

Они ушли.

Киров вернулся на буровую. Он долго смотрел на заплату, которую машинист поставил на компрессорную трубу. Подозвал Дадашева.

- Никогда не пренебрегай советом рабочих. У них больше и производственного, и житейского опыта. Вот видишь, не случись меня здесь, не прикажи я сделать деревянный хомут, ты, возможно, и не придал бы значения словам машиниста. Оно и понятно: на твоей стороне были и механик, и слесарь, да и свинец на первый взгляд кажется более подходящим материалом для такого дела. А вышло, видишь, по-другому... Бойся в жизни шаблона. Не всегда свинец бывает крепче дерева.

Дадашев был смущен, не знал, как оправдаться. Наконец он нашелся, сказал:

- А ты, Мироныч, заметил, какие у него руки?

- А что, сильные?

- Да еще какие. Неудивительно, что Сулейманов один справился с установкой хомута. Другого бы отбросило шагов на десять.

Вышли из буровой. Прошлись к молу.

- Как думаешь, Дадашев, второй и третий фонтаны будут нефтеносными? Не попадем ли опять на брекшу?

- Нет, теперь уже пойдет одна нефть. Теперь добрались до нефтеносного пласта.

- Я так же думаю. Нам бы два фонтана - и будущее бухты обеспечено. Всё думают, что здесь экспериментами занимаемся. Кто-то упорно и методически ложно информирует Москву. Кто-то сильно хочет помешать нам. И мешает.

- Нефть будет. Здесь сотни фонтанов будут. Бухта, ты правильно сказал на митинге, это наше будущее.

- Ну-ну, спасибо, что ты тоже искренне веришь нашему делу. Без веры трудно работать, трудно жить. Задохнуться можно.

- А ты, Мироныч, сообщи о фонтане в Москву. Обрадуй их. И телеграммы тогда прекратятся.

- Нет, тут на одних телеграммах не выедешь. Самому надо поехать и распутать этот клубок клеветы. Да только ли это? Кое в чем Серебровскому надо помочь. Нужно оборудование. Наших бухтинцев надо приодеть. А то ходят в каких-то лохмотьях... Дел всяких и забот хватает!

- Ничего, Мироныч, сейчас можешь смело ехать в Москву. Как ни говори, Баку с каждым днем все больше и больше дает нефти. Один наш "Солдатский базар" чего стоит. Правда, здорово там поработали?

- Это дело прошлое. Бухта должна спасти страну, пока мы не пустим все наши промыслы на полную мощность. Здесь новая земля, нетронутые пласты. Богомолов настаивает на Ковше. Ты возьми там первую буровую под собственный контроль. Я уже говорил с ребятами. Они, а главное Василий, обещали к Новому году дать фонтан. Помоги им в работе, как ты им помог при первом фонтане на "Солдатском базаре".

- Будь спокоен, Мироныч. Сделаем все, что в силах человеческих.

- Тогда, я обещал ребятам, приеду к Новому году, устроим праздник на бухте. Устроим неофициальное открытие промысла. Тогда всяким разговорчикам определенно придет конец.

- Ты спокойно поезжай в столицу. Чем черт не шутит: пока ты будешь там, на Ковше и фонтан ударит. Пришел бы в ЦКК и положил бы на стол нашу телеграмму: вот, мол, еще один фонтан на бухте.

- Ну, тогда бы я нос задрал от гордости, - рассмеялся Сергей Миронович. - Тогда бы я от гордости ни с кем и разговаривать не стал.

Так, беседуя, Киров и Дадашев вышли на берег. И тут их глазам представилась такая картина: машинист буровой партии Сулейманов стоял по колено в воде и курил, а на берегу, с винтовкой на изготовку, его стерег Чернохвостый.

Киров подошел, спросил:

- Что это значит?

Сулейманов, дымя цигаркой, с обидой сказал:

- Захочешь, товарищ Киров, курить - и в воду полезешь!

- Зачем же в воду? - удивился Сергей Миронович.

В разговор вмешался невозмутимо спокойный Чернохвостый:

- А у нас строгий приказ был в полку: на территории промысла никому не разрешать курить. Командир полка строго-настрого приказал, он даже сказал... если сам товарищ Киров закурит, все равно не разрешать!

- Так и сказал?

- Так точно.

- И потому ты машиниста загнал в воду?

- Вода - это море, это уже не территория промысла.

Киров и Дадашев хохотали от всей души.

Потом Сергей Миронович спросил:

- Друзья мы с тобой старые, а вот как тебя звать - не знаю.

- Кузьма Кошкин, товарищ Киров.

- Кошкин? Подходящая фамилия. Умело цапаешь голубей. Зорко несешь и караульную службу. Молодец!

Киров пожал ему руку. Кошкин от счастья улыбнулся до ушей.

Сулейманов, бросив цигарку, вылез из воды.

- Я его и так, и этак уговаривал, а он свое: "Лезь в воду!" Вот и сапоги из-за него промочил.

- А ну покажи свои руки! - попросил Киров у машиниста.

Сулейманов вытянул и правую и левую.

Киров потрогал могучие кулаки; машинист разжал кулаки, и Киров с удивлением потрогал пальцы.

- Здоровые клещи. За такие руки, Дадашев, я бы машиниста наградил месячным окладом.

- А я его и так награжу. За установку хомута!

Поздно ночью, перед самым отъездом домой, уже одевшись, Киров позвонил из ЦК на бывший Зубаловский промысел. Застал он дежурного инженера по эксплуатации.

- Ну как поживают наши забастовщики? - спросил Киров.

- Какие забастовщики, товарищ Киров? Ах, да... - смутился дежурный инженер. - Работают. Как вы уехали, так и приступили к работе. И сейчас вся ночная смена работает.

Киров позвонил на бухту; здесь он застал Петровича.

- Как фонтан? Как охрана?

Петрович коротко рассказал о положении дел, потом спросил:

- Ты не забыл, Мироныч, о чем договорился с Дадашевым?

- О чем?

- Пока ты будешь в Москве, мы дадим еще один фонтан. Ты приедешь к Новому году, и вместе отпразднуем открытие промысла.

- Нет, нет, не забыл. Вы дайте еще один фонтан, тогда наша жизнь пойдет веселее.

- Ну вот и хорошо. Я говорил с буровой партией. Там у меня одни коммунисты. Ребята так рады, говорят, что круглые сутки будут работать, лишь бы к Новому году дать фонтан на Ковше.

- Вы сдержите свое слово - за мной дело не станет.

- А скоро поедешь?

- Прежде мне на денек надо съездить в Гянджу. Там назначена встреча с хлопкоробами района. Среди них есть один интересный старик, хочется поговорить с ним; ему, кажется, лет сто, старый опытник и селекционер. Он выращивает такие сорта хлопка, что если мы их сумеем распространить по всему нашему Азербайджану и Закаспийскому краю, то урожай хлопка по стране сразу поднимется на двадцать - тридцать процентов... Так-то, Петрович. Вернусь из Гянджи - выедем с Серебровским в Москву. Спокойной ночи.

Петрович рассмеялся, сказал:

- Спокойная ночь уже ушла, ты лучше скажи "доброе утро": сейчас пять минут пятого.

Киров тоже рассмеялся.

- Действительно, уже утро. Жаль, что не хватает суток. Жаль, что человек все-таки должен спать. Треть жизни уходит впустую... - И повесил трубку.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Предание гласит, что во время борьбы рода Корейшитов, правителей Мекки, со сторонниками Мохаммеда некоторые из них бежали из страны. В числе беглецов был и восьмой имам Риза с семейством. Сам Риза остался в Хорасане, а дочь его и сестра попали в окрестности Баку, где и поселились на месте теперешней деревни Шихово. Там же они и умерли. На месте их погребения была построена усыпальница с мечетью. (На южной стене мечети и до сих пор имеется арабская надпись, из которой видно, что построена она в семисотом году христианского летосчисления Махмуд-Ибн-Саадом.) Дочь имама Ризы звали Укейма-ханум, и у нее был верный слуга по имени Эйбат, которого после смерти госпожи тоже похоронили в этой усыпальнице. Эйбат свою госпожу называл "биби", что по-тюркски значит "тетя". И мечеть назвали Биби-Эйбат, то есть "мечеть тети Эйбата". Потом, по истечении многих лет, здесь поселилось много шейхов, представителей различных религиозных орденов, и деревню прозвали Шейховой, или Шиховой, а Биби-Эйбатом стали называть окружающую местность между двумя мысами, где и находились нефтяные промыслы "старой площади".

Шихово - священное место, куда на поклонение могилам Укеймы-ханум и Эйбата до сих пор еще приезжают паломники из различных мест Азербайджана и Персии. На зеленых оградах могил и надгробных плитах каждый оставляет кусочек бумажки или лоскуток от одежды, в которых (большей частью женщины) просят об исполнении того или иного желания, и чаще всего об исцелении от недугов и бесплодия. В большие праздники - новруз-байрам, курбан-байрам, ураза, шахсей-вахсей - сюда на богомолье от каждой городской мечети стекаются сотни людей, и тогда в Шихове и яблоку некуда упасть.

Жители деревни обслуживают паломников, получая за это небольшую плату. Даже дети и те у порога мечети охраняют обувь богатых богомольцев...

В глухую, темную ночь к Шиховской косе причалил небольшой киржим под парусами: из нового рейса в Персию вернулся неуловимый Фердинанд. На этот раз он привез два мешка золота и двенадцать "паломников-шейхов".

Встречал долгожданных гостей Федор Быкодоров. Он три ночи подряд торчал на пустынном берегу...

В ту же ночь при попутном ветре пират исчез из Баку, оставив на попечение "шейха Кербалая" двенадцать "маленьких шейхов", которых Быкодоров на другой же день благоразумно разогнал по разным промыслам. Все они переоделись в промасленную одежду потомственных нефтяников. Не один год до этого работали они на бакинских промыслах. Эти "шейхи" были из той группы персидских рабочих, которые издавна приезжали из Персии на заработки в Баку и, проработав здесь пять-шесть лет, уезжали обратно к себе на родину. Теперь они служили у мистера Леонарда Симпсона хотя и на рискованной, но дорого оплачиваемой работе.

Тоска и какая-то смутная тревога вселились в душу "шейха Кербалая" по прочтении письма мистера Леонарда Симпсона. О чем писал его шеф? Он требовал "координации действий" и подчинения во всем господину Ахундову. Впервые от своего почтенного шефа он получал такое приказание. Он работал всегда один, и потому, может быть, ему всегда сопутствовала удача. "Координация действий"? Но с кем? С этими "интеллигентами"? Или с этим проходимцем Карлом Понтером? На этот раз он абсолютно не понимал своего шефа, которому верой и правдой служил семнадцать лет, из коих четырнадцать провел в Персии, Ираке, Арабистане, Афганистане и вот третий год мучился в этом проклятом Баку, на этой проклятой работе. И только после "координации действий" ему разрешался выезд на родину, в Персию. Шеф писал, что после этого он, "почтенный шейх Кербалай", может перейти на более легкую работу, заняться семьей и торговыми делами.

Тоска мучила Федора Быкодорова, он с тоски запил, три дня не являлся на работу, с нетерпением дожидаясь этого дня "координации действий", и все пропадал в самой отдаленной и пустынной части бухты...

Этот день пришел - солнечный и тихий, великолепный осенний день для охоты. Ахундов устроил охоту на пустынном острове Святом, куда с разных концов города на парусных лодках съехалось до сорока "охотников". Среди них был даже почтенный граф Ортенау в своей тирольской зеленой шляпе с перьями. Были люди и малознакомые членам ордена.

Охота заняла немного времени. Вскоре все сошлись на восточный берег острова, расположились на траве и, как настоящие охотники, стали пить, закусывать и рассказывать охотничьи анекдоты...

"Чего он медлит, кого боится, ведь на острове, кроме нас, ни единой души! - горячился Быкодоров. - Интеллигенция!" - сплюнул он сквозь зубы.

И действительно, на острове не было ни единой живой души. Он весь был как на ладони - открытый и пустынный. Здесь не было ни строений, ни деревьев. Лишь только там, далеко, на другом конце острова, стояло несколько низеньких буровых вышек и несколько хибарок для рабочих.

Наконец, волнуясь и озираясь по сторонам, Ахундов привстал с места...

- В самом начале моего, так сказать, небольшого вступительного слова мне бы хотелось выразить от своего имени и, я думаю, господа, от вашего имени благодарность Карлу Людвиговичу Гюнтеру, организатору сегодняшнего торжества, человеку, который первый в Баку поднял знамя борьбы против большевиков и повел ее всеми возможными средствами, вплоть до поджогов нефтепромыслов и нефтеперегонных заводов...

"Охотники" молча подняли рюмки. Карл Гюнтер отвесил низкий поклон; потом, сощурив глаза, обвел всех высокомерным и наглым взглядом и увидел Федора Быкодорова. Глаза их встретились, точно в поединке, точно скрещенные рапиры в бою... Холодок пробежал по спине Гюнтера. "Он презирает меня, он сильнее меня, я боюсь его", - сказал он себе, сжал свои тонкие губы и уже до конца "охоты" на всех смотрел исподлобья и избегал разговора с Быкодоровым.

Ахундов говорил... "История", "анналы истории", "предки и потомки" все время фигурировали в его речи. Он, видимо, всерьез считал себя исторической личностью, а этот день "объединения" - историческим днем, который должен был повернуть колесо истории вспять и изменить не только судьбу Советского Азербайджана, но и Советской России в целом.

Окруженный авантюристами десятка национальностей, представляющими антисоветские группы самых различных толков, от эсеров, дашнаков, мусаватистов до грузинских меньшевиков, с "высоты" никому не известного острова Святого он парил над мирами и над "историей", пока ему не передали записку: "Вы увлекаетесь. Спуститесь на землю. Конкретность и еще раз конкретность. Жаль, что в вас так мало немецкой деловитости".

Ахундов снял пенсне, вытер лоб, печально кивнул Гюнтеру и повел речь о нефти...

Три мероприятия, по мнению Ахундова (по совету бывших нефтепромышленников и "западных друзей"), должны были решить участь бакинской нефти. Первое из них - борьба с новой техникой: с глубокими насосами и вращательными станками, которые совершили полную революцию в нефтяной промышленности и давали добавочные миллионы пудов нефти. Борьбу эту Ахундов предлагал повести всеми возможными средствами, вплоть до забастовок на промыслах.

Второе мероприятие касалось саботажа во всей нефтяной промышленности. Ахундов сообщил, что на днях им получен "объединенный капитал" - миллион золотом; саботаж можно блестяще провести в жизнь. Как это будет выглядеть практически? На промыслах и заводах будут созданы вторые рабочие комитеты, которые, в отличие от большевистских, будут названы "параллельными комитетами". Через эти комитеты рабочий получит заработную плату за то, что он не будет работать.

И третье мероприятие... Если первые два ни к чему не приведут, то тогда... со всеми промыслами сжечь город Баку!

Сжечь Баку? Сжечь промыслы? Это казалось невероятным; все зашумели и потребовали объяснений.

Карл Гюнтер улыбался своим мыслям, исподлобья смотрел на окружающих и изредка подносил вино к губам.

Ахундов успокаивал и разъяснял:

- Тише, господа, тише! Это не мое решение. Здесь не большевистское собрание. Голосования здесь не требуется. И никаких обсуждений. Этот вопрос решен "там", нашими хозяевами и нашими друзьями. Может быть, нам в будущем и дадут какое-либо вознаграждение за потерю нашей собственности. Но пока это не столь важно. Нам надо политически подойти к выполнению этого решения; дело это трудное, и без жертв оно не обойдется. Нам нужны будут теперь не отдельные поджигатели промыслов, а хорошо сколоченная организация. На этих несчастных сторожах трудно сейчас будет отыграться. Да и времена изменились. Киров, вы знаете, ввел на промыслах военную охрану. Нам надо найти новые методы поджога промыслов. Нужны, кроме того, новые люди. Но в столь трудном деле, мне кажется, мы имеем хорошего вожака - Карла Людвиговича, его опыт, его связи... Поможет нам со своими "святыми" и шейх Кербалай, отныне уже работающий не на одного мистера Леонарда Симпсона, а на всю нашу объединенную организацию.

И долго еще на этом пустынном острове говорилось о борьбе за нефть, о бухте, о новом изобретении какого-то инженера из Белого города, который предлагал соединить центральный бензопровод с пожарными колонками, из которых во время тушения пожара на нефтеперегонных заводах хлынет вместо воды бензин.

Но одно все видели реальным в этих разговорах "объединения" - это пылающий, как факел, город Баку...

И после этого дня "координации действий" тревога мучила Федора Быкодорова, и опять он пропадал в самой отдаленной и безлюдной части бухты.

Природа не наделила его умом, сообразительностью, образования он не имел, и, перед тем как что-нибудь предпринять, ему приходилось долго и мучительно думать. Он думал и прикидывал часами, пока у него не начинали болеть виски от напряженной сосредоточенности, а подумав и приняв решение, он никогда уже не отступал от него и шел к своей цели твердо и решительно, без всяких колебаний. Эту черту его характера и ценил такой тонкий знаток людей, каким был его главный и далекий шеф - мистер Леонард Симпсон. Не случайно в год английской интервенции Быкодоров был взят в Баку, а после ухода англичан оставлен ими здесь: Быкодоров был практиком, человеком "дела и действия", а эта порода работников в последнее время все реже и реже встречалась в ведомстве Леонарда Симпсона.

Правда, было немало людей "дела и действия" и среди тех фанатиков, которые под видом дервишей, паломников и всяких шейхов десятками переправлялись через границу на бакинские нефтепромыслы, но они были очень падки на деньги и золото, и многого мистер Леонард Симпсон им не доверял.

Быкодоров лежал на животе, раскинув руки, вдавив подбородок в песок, и долгим, тоскливым взглядом смотрел на море, где по горизонту шел пароход.

С первого взгляда могло показаться, что пароход стоит на одном месте... Вслед за пароходом по горизонту стлалась длинная полоса дыма, и пароход по сравнению с дымом казался очень маленьким, почти игрушечным.

Но пароход двигался, и довольно быстро. Было несомненно, что это пассажирский пароход и идет он в Персию, в порт Пехлеви... И когда пароход совсем скрылся из виду и на горизонте осталась только полоса черного дыма, Быкодоров снова уткнулся подбородком в холодный песок, готовый плакать от отчаяния...

Россия была для него давно потеряна. Давно он и русским себя не считал. Нефть и жгучее солнце сделали из него "перса". Разговаривал он по-фарсидски не хуже любого перса. Пожалуй, мог еще похвастать знанием арабского и турецкого языков. Не зря же прошли эти долгие годы работы у мистера Леонарда Симпсона. Не зря же он принял магометанство, не зря проходил мучительный в его возрасте обряд обрезания, за что он, православный, получил титул "святого" и новое имя - "шейх Ахмед-Кербалай-Мешади-Искандер".

Но Россию он иногда вспоминал.

Как далекие видения, проносились перед ним затерянные в лесах и снегах Севера бесчисленные староверские деревушки и скиты - скиты с безумными старцами...

Вспоминал он и убогую отцовскую избушку, и родных, и обряды, и праздники, и апостолов старой веры, которые вечерами собирались у отца на чтение старозаветных книг. Апостолов он почему-то лучше всех помнил. Помнил их лица и толки, которые они представляли. Частенько у них бывали: Афанасий Ховровский от "бабушкинского согласия" - согласия, отрицающего право попа на совершение обряда крещения над новорожденным и имеющего для этого свою повивальную бабку; Таисий Заозерский от "облизывальщиков" согласия, держащего для обряда крещения собаку, которая облизывает ребенка и тем самым крестит его; Захар Тиккульский от "могильщиков", заживо хоронящих больных стариков; Мелентий Попов от "дырников", молящихся в пустой угол избы с несколькими сквозными отверстиями по числу почитаемых святых.

Хорошо он помнил и "бегунов", и их апостола Кондрата Безумца, сухонького бородатого старичка, с которым пустился в бега по лесам Севера, потом попал в Сибирь, потом на Волгу, на Кавказ, где отделился навсегда от братии и стал мирянином.

Что побудило его бежать с Кондратом Безумцем?

Он хорошо помнил те волнения, которые происходили в лесах и во всем староверском крае в связи с приездом из Петербурга владелицы их староверских земель - барыни Куликовой, и те новшества, которые она проводила, чтобы собрать со всех лесов "лесовиков" и вернуть их в лоно истинной христианской церкви. Помнил он и огромную деревню, которую она построила за каких-нибудь два года, и день заселения деревни; это было большое торжество, на которое за сотни верст соизволили приехать сам губернатор с супругой, друзья барыни Куликовой и еще с десяток других именитых гостей из губернии и даже из Петербурга.

Но торжеству не суждено было состояться. Деревня вдруг загорелась, подожженная с четырех сторон чьими-то умелыми руками.

Поплакала-поплакала барыня Куликова и уехала обратно в столицу. А староверский край снова зажил прежней жизнью.

Поджигатели исчезли. Это были "бегуны" во главе с Кондратом Безумцем. Среди его братии находился и Федя Быкодоров - один из отчаянных факельщиков, благословленный "на подвиг" отцом и "советом апостолов".

На третий день от огромной деревни Куликовой остался один пепел. "Бегуны" в это время были уже далеко... Кондрат Безумец стал убеждать братию, что в огне заложена сила божья, и начал молиться огню. Разложит в лесу костер и молится до потери сознания. "Бегуны" тогда увидели, что старец совсем спятил с ума, и в глухую, темную ночь убежали от него; остался с ним только Федор Быкодоров. Старик звал Федора в далекую Индию, он в молодости еще слышал, что живут там огнепоклонники, но Федор больше не решился пуститься с ним в бега, и Кондрат Безумец бежал один. Добежал ли Кондрат?

Веру в огонь и Федор сохранил. Не раз после этого, уже став мирянином, Быкодоров пользовался огнем как грозной силой для сведения счетов со своими врагами. От его руки профессионального поджигателя не раз пылали дома, баржи, склады, леса. Ему все равно было, что поджигать, лишь бы хорошо платили... Работая на бакинских промыслах, он во время забастовок осенью 1905 года поджег промысел миллионера Толмазова. Этот поджог им был совершен на деньги конкурента Толмазова, другого миллионера, после чего Быкодоров бежал в Персию.

Так сложилась его жизнь... Огни, огни, огни! Они проносились в его памяти, как вехи жизни.

Отогнав далекие воспоминания, Быкодоров снова смотрел на море, на дымки кораблей на горизонте... Потом он долго и внимательно наблюдал за засыпанной частью бухты, где с необыкновенной спешкой строился новый промысел, где тысячи людей работали в разных его концах и все побережье гремело от непрестанного гула... И там, дальше, за деревней Шихово, на карьерах ломали камень и стопудовые глыбы отвозили в вагонетках на пристань, погружали на плоскодонные киржимы, и маленькие прокопченные баркасы, обогнув Шихову косу, тянули их к бухтинским берегам, где эти глыбы шли на возведение мола и волнолома.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

27 декабря первым из Москвы приехал Серебровский. Кроме различного оборудования, моторов и инструмента для нефтепромыслов он привез из столицы два вагона готового платья. Это был новогодний подарок бухтинцам.

За три дня до приезда Серебровского была получена из Италии первая партия обуви, обмененная на нефтепродукты. И 31 декабря на бухтинском промысле производилось награждение обувью и одеждой лучших нефтяников и строителей бухты.

После раздачи наград, сообщив рабочим, что Сергей Миронович сегодня приезжает из Москвы, Серебровский пригласил всех на новогодний вечер и встречу с Кировым.

В конце южной части бухты, далеко от разведочных буровых и фонтанирующего "миллионера", на пустыре стоял большой барак. Это был на скорую руку сколоченный дом складского типа, где все эти четыре тяжелых месяца жили строительные рабочие, но теперь они уже успели перебраться во вновь отстроенные дома, и барак пустовал. Здесь, за неимением другого помещения, было решено устроить встречу Нового года.

За оборудование барака взялся Петрович. С ним пошло человек двадцать добровольцев.

Вскоре барак звенел от веселых криков, от звона пил, ударов топора: разбирали и ломали нары, выкидывали доски в настежь открытые окна.

На помощь Петровичу рабочие послали своих жен и дочерей, и, когда барак был очищен от всякого хлама, они принялись за обметание стен и потолка, за мытье полов, окон и дверей.

Барак прибрали. Пол был вымыт, покрыт соломенными дорожками. Окна блестели, на них висели кружевные занавески. Из промыслового комитета была принесена груда только что написанных новогодних плакатов; их развешивали на стенах. Плотники сколачивали из неоструганных досок на всю двадцатиметровую длину барака два длинных стола, из таких же досок скамейки.

Петрович разошелся: "Гулять так гулять!" Он послал на завод "Ватан" монтеров, и вскоре те притащили заводскую иллюминацию на двести электрических лампочек, стали вывешивать ее на фасаде барака. Для внутреннего оформления барака были принесены сто метров кумача и всякая зелень, оставшаяся на соседнем Нобелевском промысле еще с октябрьских торжеств.

2

Киров приехал девятичасовым поездом.

Еще в тамбуре вагона, дожидаясь, когда выйдут другие пассажиры, он первым делом спросил о "миллионере".

Сквозь крики носильщиков, смех встречающей публики друзья с перрона отвечали ему:

- Большевистский фонтан, Сергей Миронович!

- Такого фонтана лет тридцать не было в Баку!

- Бьет с прежней силой!

Киров был доволен, широко улыбался, а когда наконец-то сошел на перрон, стал всем горячо пожимать руки, благодарить за фонтан, за хорошую работу.

Тигран вынес из вагона большой тяжелый чемодан, взвалил себе на плечо.

- Наверно, книги, Сергей Мироныч?

- Угадал.

- И мне привезли?

- И тебе привез.

Все, кто был свидетелем этой радостной встречи, с благодарностью смотрели на Кирова: это по его "вине" поезд впервые после войны прибыл вовремя (обычно же он опаздывал на десять - двенадцать часов, иногда даже на сутки). Возможно, что в другое время своевременное прибытие поезда и не вызвало бы у пассажиров такой радости, но сегодня, в ночь под Новый год, когда каждому скорее хотелось попасть домой, чтобы среди родных и знакомых поднять новогоднюю заздравную чашу, оно вызвало радость необыкновенную... Всю дорогу после Ростова пассажиры спорили, отсчитывали чуть ли не каждую версту, с затаенным дыханием ожидали на станциях сигналов к отправлению, помогали паровозной бригаде пилить дрова, подносить их к паровозу - и вот они дома, в Баку!

Сергей Миронович тоже был счастлив: он сдержал свое слово перед бухтинцами. Он на минуту оставил своих друзей, подошел к паровозу, окликнул машиниста:

- Ну как, старина, приехали?

- Выходит, что приехали, - смущенно ответил машинист, вытирая паклей руки.

- А говорил - не выйдет. Вышло! Оказывается, и по графику можно ездить.

- Выходит, что можно, товарищ Киров.

- Ну вот видишь... А то - нет дров, нет воды, нет пара! Десять тысяч объективных причин. Дай руку! Будь здоров! Пожелаю тебе в новом году исполнения всех желаний и, главное, ездить по графику. - Он полез в карман пальто, достал завернутую в бумагу новую курительную трубку, протянул ее машинисту: - Это тебе новогодний подарок.

- Спасибо, товарищ Киров. Да она вам самому пригодится!

- У меня старая есть. Хороший машинист должен курить из хорошей трубки. Бери!

Киров ушел к своим друзьям. К машинисту подошла большая группа пассажиров, они тоже благодарили его, дарили ему яблоки, цветы, бублики...

Когда вышли на привокзальную площадь, Киров достал из портфеля коробку конфет, завернул в газету, размашистым почерком набросал новогоднее поздравление жене и, закончив письмо словами: "Если Новый год не встречаешь у себя на работе, то приезжай на бухту. Новый год встретим вместе со строителями, у них будет очень интересно", - подозвал Тиграна...

- Одно колесо здесь, другое дома. Привези Марию Львовну на бухту. И сам приоденься.

Тигран бережно взял в руки коробку и письмо.

Сергей Миронович сел в машину к Серебровскому, и весь поезд автомобилей тронулся в путь.

Около десяти часов приехали на бухту.

Машины были оставлены на "старой площади". Через всю "новую площадь" пошли к фонтанирующей буровой, к "миллионеру". С моря дул холодный, пронизывающий ветер, моросило. Тьма была непроглядная.

Вдали светилась иллюминация. Сквозь рев гудящего фонтана слышались звуки зурны и духового оркестра.

- Что - не клуб ли там открыли? - спросил Киров.

- Что-то вроде клуба. Выдумка Петровича.

- Бухтинцы достойны настоящего Дворца культуры. Придется где-нибудь поблизости построить такой дворец.

- Денег мало, - сказал Серебровский.

- Нет, Дворец культуры тебе придется построить. Я об этом скажу сегодня рабочим, обрадую их. Так и скажу: "Начальник Азнефти, наш Александр Павлович Серебровский, делает вам новогодний подарок. Это за хорошую работу, за "миллионера"". Вот народ обрадуется!

- Не слышу, Мироныч!

- Говорю, народ обрадуется!..

Фонтан, ударивший во время пребывания Кирова в Москве, и сейчас ревел и гудел, как в первые дни.

Подошли к первому амбару, куда стекала нефть с фонтана. Это было большое открытое озеро на территории Ковша, огороженное земляным валом высотой в метр. Киров спросил:

- Дадашев, сколько насосов работает?

- Пока три, Сергей Мироныч. Завтра думаем еще один поставить.

- Мало. Надо будет поставить еще три... Александр Павлович! Сними насосы с любого другого промысла, но поставь сюда. Смотри, какое богатство. Ведь это же золото. Чистое золото.

Так и хотелось опустить руки в эту черную, густую массу, потрогать нефть.

Дадашев рассмеялся.

- Очень бы хотелось, чтобы господа Нобели увидели этот фонтан!

- Они бы лопнули от зависти... Ночи стоят темные. Не поставить ли нам к "миллионеру" прожектор-вертушку? Ведь темно, а? На всякую подлость могут пойти враги. Да, вертушку обязательно надо поставить. Это будет хорошей помощью для часовых.

Так, разговаривая, советуясь, на ходу принимая решения по улучшению работы, дошли и до "миллионера". Дадашев вызвал всю коммунистическую буровую партию, представил ее Кирову.

Сергей Миронович долго жал руку буровому мастеру Василию Чеботареву, поблагодарил его за хорошую работу, обещал наградить всю партию.

Удивительный человек был этот Чеботарев, старый мастер, коммунист. Ему было лет под шестьдесят; горбат - трижды в своей жизни падал с буровой вышки, с тридцатиметровой высоты. Среди старых бакинских буровых мастеров он, пожалуй, был одним из лучших. У него был какой-то особый нюх, он словно сквозь землю видел нефть. Всю войну бакинские нефтепромышленники бурили землю на "Солдатском базаре" и всё натыкались на воду. Истратив огромные деньги, они в конце концов забросили эту площадь. Закончилась гражданская война. Киров приехал в Баку, и здесь на партийном собрании его познакомили с Чеботаревым. Старик сказал ему: "Поставь, товарищ Киров, на "Солдатском базаре" вышку, и я тебе дам нефть". Вышку поставили, и из недр земли ударил такой фонтан, что все ахнули.

Киров поставил Чеботарева на Ковш - и ударил "миллионер".

Чеботарев и сейчас, как всегда, с ног до головы был окачен нефтью. Он крикнул над самым ухом Сергея Мироновича:

- До меня на бухте бурили скважину и наткнулись на брекшу. А тут в Ковше сразу ударил фонтан. И какой еще! Триста тысяч пудов в сутки. С такого фонтана в старое время в неделю становились миллионерами.

- Вот видишь, Василий Степанович, выходит, что и сам господь бог за нас, большевиков, - шутил Киров. - Значит, дело наше верное.

- Выходит, что так.

- Но, кроме бога, за нас и новая техника. Вращательное бурение чудеса творит.

- И это, конечно, правильно...

Но тут к скважине подошла большая толпа рабочих, и Кирова увели на новогодний вечер.

Киров крикнул Чеботареву:

- Приходи с ребятами на ужин! Почетным гостем будешь!

- Приду, товарищ Киров.

В толпе раздался бас Петровича:

- Привет, Мироныч! С приездом!

- Как Богомолов? - спросил Киров.

- Заболел Павел Николаевич, простудился. В твое отсутствие холодные дни тут стояли.

- Ничего серьезного?

Петрович протиснулся к Кирову, взял его под руку и повел по тропинке, которую он каким-то чудом видел в этом мраке.

- Пустячок. Ангина, наверное.

- А я привез ему подарок: электрический чайник и электрическую плитку. Можно чай кипятить в конторке и греться.

3

В тот самый час, когда Сергей Миронович в оживленной толпе бухтинцев пробирался к огням иллюминации, к Богомолову приехал врач. Это был важный господин с великолепным кожаным саквояжем. "Профессор, - мгновенно решила Лида, - прислали его, наверное, из Азнефти".

Пока профессор снимал пальто, галоши, она побежала к отцу, растерянно и торжественно сообщила, что приехал профессор.

- Теперь тебе сразу же должно стать легче, папа. Профессор выпишет тебе что-нибудь такое, что ты сразу же почувствуешь себя лучше.

Она вернулась в коридор. Профессор все еще раздевался. Лида на минуту забежала к себе в комнату, повертелась у зеркала, пышнее взбила локоны и вышла в коридор; профессора не было у вешалки. Она побежала к отцу и увидела его там.

- Вы здесь! Как это вы догадались? - удивилась Лида.

Профессор усмехнулся:

- У нас, врачей, знаете, профессиональное чутье: мы чувствуем больного.

Лида вышла в коридор, прикрыла дверь, но не совсем, а оставив небольшую щелочку. Постояла у дверей. До нее доходили учтивые вопросы профессора: "Как вы чувствовали себя вчера, два дня тому назад, не простыли ли на работе, что вы ели?.." Потом он попросил Богомолова кашлянуть, сделать глубокий вздох, лечь на спину, на живот... Профессор что-то говорил Богомолову по поводу его пульса, сердца, и Павел Николаевич соглашался, что у него, видимо, порок сердца; много волнений он пережил за последнее время.

- Да, да, настали тяжелые времена, - говорил профессор. - Но у вас пустяк, я вам дам сердечные капли, выпишу кое-какие лекарства. И это вам поможет. Вам надо непременно хорошенько отдохнуть, недельки две отлежаться.

- Что вы, что вы! - запротестовал Богомолов. - Меня работа ждет. У меня бухта. Вы не представляете себе, какое это грандиозное строительство!

- А это правда, господин Богомолов, что бухта - фантазия старых хозяев? Мне один инженер говорил, что нефти там никогда не может быть.

Павел Николаевич приподнялся с постели, стал горячо опровергать необоснованность этих суждений, приводя в доказательство фонтан-"миллионер".

Вдруг он переменил тему разговора, спросил шепотом:

- Скажите, пожалуйста... Я у вас одну вещь хочу спросить... - И еще тише: - Мы одни в комнате?

- Была ваша дочь, но она вышла. Что вы хотели спросить? - Профессор настороженно посмотрел на дверь, налил в стакан воды из графина, достал из саквояжа пузырек, вылил половину содержимого в стакан и подал его Богомолову. - Выпейте... Я вас слушаю.

Богомолов выпил, поморщился.

- Вы понимаете, несчастье с моими глазами произошло на нервной почве. Два года тому назад со мною случилась неприятная история. Меня оклеветали, я очень переживал, готов был наложить на себя руки. История длинная! Скажите, пожалуйста, такую вещь: могу ли я на нервной почве так же и прозреть? Могу ли я снова видеть свет божий, или же... это просто видение, галлюцинация?

- Вы видите свет?

- Говорите потише... Дочь может услышать. Я в этом не совсем уверен, поэтому и спрашиваю вас. Держу втайне от всех. Хочу узнать: не было ли в вашей практике или в практике ваших коллег аналогичных случаев... или одного даже такого случая?..

- Весьма вероятно, что у вас происходит процесс просветления... это весьма возможная вещь... такие случаи весьма даже возможны... - торопливо и не совсем внятно ответил профессор.

- Вы понимаете, полного просветления у меня еще нет, поэтому я и молчу об этом. Вот, например, сейчас я вижу только электрическую лампочку, или даже не лампочку, а матовый, несколько расплывчатый шар. Днем же я все время смотрю на окно и вижу только крестовину в окне: ни стекла, ни каких-либо предметов в комнате, а одну лишь крестовину!

- Да, да, это понятно, вы смотрите против света. Да, да, я страшно рад за вас...

Тут Лида не выдержала и побежала на кухню.

- Нянюшка, ах, нянюшка, ты ничего не знаешь!.. - Она прослезилась и бросилась целовать старуху.

- Что такое, что случилось?

- Потом, потом скажу! Ты даже не знаешь, как папе хорошо. Мы сейчас накроем стол и угостим профессора. Да и Новый год через час. Пора на стол накрывать. И папа рюмочку выпьет. Мы обязательно все выпьем! Правда, нянюшка, мы все сегодня выпьем за здоровье папы и за новый, счастливый год? Ну конечно, выпьем! - Она побежала в столовую и стала накрывать на стол.

В коридоре показался профессор.

Лида пошла ему навстречу.

- Как вы думаете, с папой ничего серьезного?

- Сущий пустяк. Я ему дал сердечные капли, это его успокоит. У него не совсем в порядке сердце. Там я оставил рецепты, завтра вы закажете лекарство.

- А как вы думаете, может папа на нервной почве так же и прозреть?

Профессор сдержал улыбку.

- Может, конечно. Я даже уверен, что это именно так и произойдет.

- А скоро он поправится?

- Вы даже не представляете себе, как скоро. У меня чудесное английское лекарство, очень дорогое по нашим временам... Знаете, мы бережем его только для ответственных партийных и хозяйственных работников. Ваш папаша, я слышал, почтенный инженер, талант?

- Да, да, он у меня хороший, умный отец! - Она так была счастлива, что готова была расцеловать профессора. Она взяла его за руку, насильно повела к столу.

Профессор выпил рюмку вина, попрощался, обещал навестить Павла Николаевича и торопливо вышел на лестницу. Уже снизу он крикнул Лиде:

- Если вашему папаше станет хуже, вы не пугайтесь, это пройдет, потом ему станет совсем легко!

Счастливая, Лида вернулась к своим хлопотам, а машина профессора еще долго петляла по узким и извилистым улочкам Крепости, пока не выехала на широкую Набережную...

Минут через десять автомобиль остановился у гостиницы "Новая Европа". У подъезда было людно, стояло много экипажей, гости съезжались на новогодний бал-маскарад. Шум, смех, радостные восклицания раздавались отовсюду. Уцелевшая каким-то чудом бакинская знать, видимо, решила по-настоящему, по-старому встретить Новый год, на который она возлагала большие надежды.

На лестнице и в вестибюле гостиницы суетились администратор и добрый десяток организаторов бала-маскарада.

- Господа, кто без маскарадных костюмов, просим зайти в костюмерную! Господа, имеется всевозможный выбор самых неожиданных костюмов! Господа, обязательное условие сегодняшнего бала-маскарада - всем быть в масках!

Кто-то схватил профессора за локоть.

- Простите, господин... Для вас, в вашем возрасте, подойдет... - и на ушко: - костюм деда-мороза!

Он рассмеялся.

- Я здесь любого в маске узнаю, а меня и ты, дурак, не узнал. Вот какая я маска!

На лифте профессор поднялся на шестой этаж, приоткрыл двери зала, увидел длинный стол - настоящий новогодний стол. Народу в зале было много, и все толпились у окон, в нервном напряжении всматриваясь в темень... Он понял: они ждут огней вокруг города. Вытащил часы: было без двадцати минут двенадцать.

"Рановато еще", - подумал профессор.

Но вот его увидел Карл Гюнтер, подал ему знак рукой, и профессор вышел из зала, перешел лестничную площадку, постучался в угловой номер.

- Войдите, - раздался голос из-за двери.

Профессор вошел, поздоровался.

Из-за стола, за которым сидел какой-то приезжий американец из Персии, встал Балабек Ахундов, пошел навстречу профессору.

- Ну? - спросил он шепотом и настороженно. - Был?.. Видел?..

- Был, - сказал "профессор", - видел... Прошу деньги на кон!..

4

Когда Сергей Миронович вошел в барак, оркестр караульного полка грянул кавалерийский марш. Со всех концов обширного помещения рабочие потянулись навстречу Кирову, со всех концов раздались приветственные возгласы.

Мироныч не обманул их ожиданий, он приехал на новогоднее торжество, приехал победителем и Новый год встречает не где-нибудь, не дома и не на банкете, а в простом рабочем бараке, среди них, простых каменщиков, землекопов, бурильщиков, плотников. И эта радость и веселье с каждой минутой нарастали, каждый из присутствовавших глубоко понимал, что и он, Мироныч, не меньше их рад этой встрече, что он к ним не снизошел откуда-то сверху, что это не жест, а любовь и уважение к товарищам по труду и подвигам.

Каждый тянулся к нему через головы впереди стоящих, протягивал руку, и Киров крепко пожимал эти мозолистые рабочие руки, которыми была создана бухта, которыми было перерыто столько земли и перетаскано столько камня, сложены волнолом и "китайская стена", отделяющая Ковш от коварного Каспия.

За эту минуту настоящей человеческой радости, за эту любовь народа он готов был полжизни отдать. Да что полжизни! Жизнь, кровь - всю, до последней капельки!

Киров сорвал с себя шапку. Сбросил пальто. Его подхватили, понесли туда, в центр стола, на почетное место тамады. Рядом с ним рабочие усадили Александра Павловича Серебровского.

За стол все садились чинно, не торопясь, уступая лучшие места старшим и знатным рабочим и мастерам бухты.

Виночерпии с ведрами в руках уже обносили гостей вином, повара и официанты подавали закуску, им помогали жены рабочих. Стол выглядел не так уж богато - фасоль, винегрет, всякая зелень, начиная от свежей ярко-красной редиски и кончая зеленым луком, астраханская селедка, а на горячее - гуляш-горма и излюбленный всеми плов с мясом. И сервировка была совсем небогатая; посуда была принесена из рабочих квартир, на столе рядом с граненым стаканом можно было увидеть и жестяную кружку, сделанную из консервной банки, и чашку без ручки, и какой-нибудь старинный сосуд из толстого стекла.

Но за столами было тесно, и никто не был в обиде.

Когда шум, смех, разноплеменная речь, гром духового оркестра постепенно затихли и все глаза обратились к тамаде, Петрович, а за ним и десятки других рабочих задали Сергею Мироновичу один и тот же вопрос, волновавший всех сидевших на этом торжестве:

- Как здоровье Ильича?

Киров встал, в бараке стало тихо.

- Я знал, товарищи, что вы спросите меня об этом, - сказал Киров. - В эту минуту все думы, все взоры не только у нас в России, но и во всем мире у рабочего класса обращены к Москве, к нашему дорогому Ильичу... Владимир Ильич болен, товарищи, но ему теперь лучше... Очень скоро он снова возьмет штурвал революции в свои руки и поведет нашу страну от победы к победе...

И в немногих скупых, но ярких, образных, вдохновенных словах Киров нарисовал перед нефтяниками такой изумительный по своей силе портрет вождя, что, потрясенные, они все как один вскочили со своих мест и стали громко аплодировать. Со всех концов барака неслись крики:

- Назовем нашу новую бухтинскую землю именем Ильича!

- Именем Ленина!

- Ленина!

- Ленина!

- Назовем "Бухта Ильича"!

- "Земля большевиков имени Ленина"!

- Выберем Ильича почетным бухтинцем...

Барак гремел от криков и аплодисментов. Шапки летели в воздух. То была радость: Ильич поправляется!

Сергей Миронович дал утихнуть волнению, сказал:

- Владимир Ильич, товарищи бухтинцы, послал вам новогодние поздравления...

Гром аплодисментов покрыл слова Кирова.

- Владимир Ильич просил нас, бакинцев, еще немного продержаться на наших маленьких пайках, увеличить добычу нефти. А пока - из скудных запасов страны он выделил для нефтяников сто тысяч пудов хлеба.

Аплодисменты снова заглушили слова Кирова.

- Еще несколько месяцев тому назад на наших рабочих собраниях и торжествах нашего Ильича выбирали почетным тартальщиком, - продолжал Киров в шумном бараке. - Сегодня же, товарищи, никто из нас не произнес этого слова. Вот как далеко мы, большевики, продвинулись вперед! На бакинских землях внедряется самая передовая техника. Такая техника не снилась господам Манташевым и Нобелям. С этой передовой техникой мы поставим нашу нефтяную промышленность на ноги. Кто может теперь в этом сомневаться? Где сегодня нытики и маловеры? Их голосов не слыхать! Куда делись пророчащие "спецы"? Я здесь никого из них не вижу! За этими столами сидят героические бурильщики, землекопы, грузчики, моряки... Наполняйте, товарищи, стаканы вином! Сейчас наступит Новый год! Подымем наши чарки. Назовем нашу молодую бухтинскую землю именем человека, который открыл новую эру в жизни человечества, - именем Ильича!.. За здоровье Ленина!

Все поднялись, растроганные, гордые. Оркестр грянул туш.

В самый разгар пиршества точно раскололась земля: раздался оглушительной силы взрыв. Вслед за взрывом в окна полыхнуло огромное зарево огня, и в бараке стало светло.

Кто-то крикнул это страшное на нефтяных промыслах слово - "пожар!". Толкая друг друга, ломая окна и двери, все бросились к фонтану, который, подобно гигантскому факелу, пылал в темной ночи, освещая полгорода и Каспий.

Страшен был рев горящего фонтана. К этому реву присоединились промысловые, заводские и фабричные гудки, потом загудела сотня кораблей на пристанях, и казалось - весь город рыдает над горящей бухтой.

В бараке лишь один Петрович сидел перед покосившимся столом с разбитой посудой и бутылками. Казалось, он еще не понял, что произошло. Потом спокойно встал, взял пальто и шапку Кирова. "Он сидел совсем потный", - подумал он и вышел на улицу. Холодный ветер привел его в чувство, он увидел море огня и побежал, задыхаясь, туда, к горящей скважине.

- Поймали! Поймали! Поймали! - кричали впереди.

- Поймали!

- Поджигателя поймали!

- Факельщика поймали! Подстрелили гада!

- Бей его!

- Души его!..

Сотни рабочих столпились вокруг схваченного врага. Петрович, не останавливаясь, бежал дальше, туда, к горящему фонтану и нефтяному амбару... Люди беспомощно метались вокруг огня, не зная, за что приняться.

- Спасай второй амбар! - услышал Петрович голос бурового машиниста Сулейманова.

- Второй амбар! - как эхо покатилось по бухте.

Все побежали ко второму амбару, - первый уже был в огне, спасать его бессмысленно, невозможно... Петрович с яростным криком растолкал рабочих, вырвался вперед и еще издали увидел Сулейманова, с доскою в руке бросившегося в нефтяной канал. Стоя по колено в нефти, Сулейманов бил доской по огню, топил его в самой нефти. По примеру Сулейманова, Киров, а за ним человек десять рабочих с досками в руках бросились в канал.

Вот Киров увидел в руках подбежавшего Петровича свое пальто, выхватил его и снова бросился в горящий канал.

- Накрывай огонь! Накрывай! - неслось отовсюду.

Бухтинцы последовали примеру Кирова. Они скидывали с себя новенькие пиджаки, в которых и пощеголять-то не успели на новогоднем торжестве, и накрывали ими огонь, преграждая ему дорогу во второй амбар.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Первый амбар пылал. Нефть разгоралась и теперь трещала, как сухой валежник. Но второй амбар был спасен. Канал, соединяющий два амбара, был завален, кроме новогодних костюмов бухтинцев, еще основательным слоем земли. Для большей надежности между амбарами начали воздвигать земляную насыпь. На эту работу были поставлены рабочие соседних промыслов и полк пехоты. Одновременно сюда был переброшен нефтеналивной флот, который вывозил спасенную нефть на нефтеперегонные заводы Черного и Белого города...

Среди ночи на бухту пришло известие о смерти Богомолова, отравленного наемным убийцей. На какое-то мгновение все принимавшие участие в тушении "миллионера" пришли в оцепенение. Потом с еще большей энергией бросились тушить огонь.

Киров уехал в город. Вернулся он на бухту к утру. Все ночные атаки на огонь оказались безуспешными: "миллионер" продолжал извергать огненный фонтан. Страшное зрелище представляло море огня, дыма, поднимающихся до поднебесья, люди, мечущиеся вокруг огня...

Киров нетерпеливо поглядывал на дорогу, и все чувствовали, что он ждет чего-то очень важного.

Наконец вдали, в облаке пыли, показался автомобиль...

Сергей Миронович наискосок через поле пошел к дороге, наперерез машине. Она повернула с дороги и пошла, точно мяч подпрыгивая на камнях.

Машина остановилась, и из нее выскочил Теймуров в бурке.

Киров погрозил ему пальцем.

- Ты понимаешь, Мироныч, каждая минута дорога, всюду тебя ищу!

- Никаких оправданий! Надо по-человечески ездить.

Теймуров взял Кирова под руку, и они пошли к фонтану.

- А как сам на пожары летишь? Я тебе давно собирался сказать. Вот твоего Тиграна я определенно посажу под арест.

- Как дела? - остановившись, спросил Киров.

- Ты понимаешь, Мироныч, первый раз вижу такого фрукта, как этот поджигатель. Это особый экземпляр. Это такая сволочь, что ему и казни подходящей не придумать! Если бы существовал музей врагов революции, я бы выставил его на самое видное место.

- Операцию ему сделали?

- Сразу же, как привезли. Ампутировали обе ноги.

- Будет жить?

- Мужик он крепкий. Железный! Только не понимаю, кому он теперь нужен?

- Ты что - шутишь?

- Серьезно говорю.

- Здоров ли ты сегодня? Он должен жить! Он во что бы то ни стало должен жить! Этого врага мы должны окружить такой заботой, таким вниманием, как самого лучшего друга.

Киров нетерпеливо осмотрелся в поисках шофера.

- За что-нибудь ты хоть уцепился?

- Кой за что, конечно, но этого мало. Он всякий вздор мелет, вроде как бы бредит. А разговаривать - категорически отказался. Бинты с себя срывает, смерти просит, молится и по-русски, и по-персидски, путает, лжет. Я его, гадину!.. - Теймуров весь затрясся. - И еще знаешь что говорит? Говорит такую штуку: "Что это вы обещаете сохранить мне голову? Кто вы такие? Знать вас не знаю. Верить не верю. Пусть Киров пообещает". Ты видишь, куда он гнет?

Киров и Теймуров пошли к дороге. Обтирая паклей руки, Тигран побежал к машине.

Вскоре они поехали в город.

- Я понимаю, Мехти, трудно говорить с врагом, - продолжал Киров прерванный разговор. - Не будь этого пожара, сколько бы было нефти, ты представляешь? Такого врага и четвертовать мало.

- Вот именно!

- Но ему, в его состоянии, сейчас нечего терять. Человек, который решается на поджог нефтяного фонтана, всегда готов принять смерть. А он... когда остался без ног и вся жизнь пошла вспять - тем паче... Кто его выкормил? Кто подослал?.. Кто убил Богомолова?.. Мы должны спасти нашу нефть!

Теймуров, сбросив бурку с плеч, хмуро слушал Кирова.

Машина, точно на крыльях, летела по новогодним пустынным улицам Баку.

- На кого у тебя подозрения?

- Все несчастье в том, что на многих, и нужно время, чтобы разобраться во всех этих людях.

- Никогда ты не задумывался над такой фигурой? Он с первого дня работ на бухте нам всячески мешал. Потом поднял свистопляску во время грязевого фонтана. Организовал эти телеграммы в Москву, из-за которых мне пришлось срочно поехать в столицу, столько хлопотать...

- Ты думаешь об Ахундове?

- Да, я думаю о нем.

- Видишь ли, Мироныч... Раз на то пошло, то я тебе должен рассказать... Как-то после вашей истории на охоте у меня был шофер Ибрагим (кстати, Ибрагима я уже устроил на другую работу). После него я кое-что проверял, кое-что узнал... Ахундов является почетным председателем союза охотников. Ну и ездит, конечно, по охотам... Делать-то ему сейчас нечего! Вот неделю тому назад, а может, и дней десять, он на сорок человек устроил охоту на острове Святом...

Киров нетерпеливо перебил Теймурова:

- Не известен ли тебе среди этих охотников немецкого типа парень? Вот вспоминаю охоту и его с гитарой в руке, его дьявольскую улыбку! Какие среди нефтепромышленников тебе известны немецкие фамилии? Отец у этого, кажется, был одним из главных акционеров бухты... В прошлом - друг Ахундова. Отец-то его и являлся автором старого проекта засыпки бухты!

- Из немцев, Мироныч, на бухте, кроме Людвига Гюнтера, никого не было, но этот сукин сын давно убежал в Турцию.

- Вот-вот! Это сын убежавшего Гюнтера, о нем говорил Петрович. Против него, конечно, я никаких улик не имею, я его тогда в первый раз и увидел, но с первого же раза всем своим существом, физически ощутил, что это враг. Хитрый, коварный!.. Вот что, Мехти! Давай-ка возьми этих двух молодчиков. До всяких следствий и докладов твоих помощников. Я думаю, что мы не ошибемся. Невзирая на исход "переговоров" с этим мерзавцем, поджигателем "миллионера", ты их возьми, и главное - Ахундова.

- Ну, раз на то пошло, Мироныч, тогда я тебе должен раскрыть один секрет. Ты знаешь мой принцип в работе: действовать только наверняка. Я всего тебе не сказал. Ты уж извини. Не хотелось мне, не проверив дело, вводить тебя в заблуждение.

- Какие тут, к черту, могут быть секреты, когда горит фонтан!.. Убит Богомолов!..

- Ты послушай, что я тебе скажу. Конечно, за ночь многое можно было сделать. Но ты понимаешь, я всю ночь проторчал в больнице. Видел всю операцию. Потом вместе с сестрами и чекистами сидел у постели этой сволочи. Так вот: в медицине, на их жаргоне, существует так называемый период возбуждения. Он наступает после операции, после наркоза... В такой период с больным творится черт знает что. Одни плачут, другие ругаются, третьи начинают болтать. Иной в такую минуту может все рассказать, всю тайну выболтать. Таких случаев в эти периоды возбуждения было у нас много. Так вот: я того же ждал от нашего "героя", но, понимаешь, ничего такого с ним не случилось: видно, он очень крепкий черт, железный, был почти все время в полном сознании, только ругался сильно, даже доктора разбежались. Но сквозь эту ругань мне дважды слышалась фамилия - Ахундов.

- Ахундов?

- Ахундов! Должен тебе прямо сказать, что из тебя выйдет хороший следователь. Должен тебе еще сказать, что перед отъездом из больницы я дал приказ об аресте Ахундова. Сегодня Новый год, и он, наверное, гуляет со своими "охотниками". Понимаешь? - расхохотался вдруг Теймуров.

- Понимаю. Только ты совсем зря так медленно распутываешь передо мной этот клубок. Все это в конце концов можно было бы в двух словах рассказать.

- Ты правильно говоришь. Но это дело необычное, и я хотел себя проверить. Узнать твое мнение, твои соображения.

- Мое мнение в отношении врагов революции тебе давно и хорошо известно!

- И еще небольшой секрет, Мироныч, раз дело пошло на откровенность... Этот сукин сын в период возбуждения еще одну фамилию упомянул. Всей его ругани я не понял, но имя мистера Леонарда Симпсона очень четко услышал. Надо думать, Быкодоров работает на него. Или, вернее, работал!.. На этот раз, кажется, навсегда отсечем от нашей нефти щупальца английской разведки.

Машина повернула с Набережной на Красноводскую и пошла мимо площади Свободы, мимо могил двадцати шести бакинских комиссаров, расстрелянных англичанами и эсерами в закаспийских степях.

2

Третью ночь Петрович не смыкал глаз, не отходя от бушующего фонтана. Почерневший от копоти, весь в нефтяных пятнах и опаленный, молча он делал свою работу, молча копал вместе со всеми землю, возводил насыпь между нефтяными амбарами, стиснув зубы, шел на штурм пожара, и не слышно было на бухте его басовитого голоса.

Поджог "миллионера", огонь на бухте были его личным несчастьем, а не просто пожаром на промысле. Когда он на мгновение закрывал глаза и начинал вспоминать всю проделанную работу по засыпке бухты, бессонные ночи, нечеловеческое напряжение сил и нервов, - он метался, как от физической боли.

Но еще больнее для Петровича была смерть Павла Николаевича...

Утром он привез на бухту целый фаэтон цветов и венков, отправил их в промысловый комитет, а сам пошел к горящему фонтану.

Его окликнули.

Петрович обернулся и увидел часового у сторожевой будки. Сперва он даже не разобрал, что за человек в разбухшем от дождя брезентовом плаще.

- А, Чернохвостый, здорово... - нехотя буркнул Петрович и пошел дальше.

- Не хочешь ли папиросу, Петрович?

Петрович остановился.

- Папиросу? С чего это ты вдруг подобрел?

Чернохвостый подошел к Петровичу, закинул винтовку за плечо, достал из кармана портсигар.

- Угощайся!

Петрович от неожиданности даже вздрогнул: "Чернохвостый угощает папиросой?! У него есть папиросы?"

- Угощайся, угощайся! - Чернохвостый щелкнул крышкой портсигара.

Изумленный Петрович протянул руку и... вместо папиросы взял барбарисовую конфету в прозрачной обертке.

- Ах ты, вегетарианец, - вдруг рассмеялся он.

- Еще, еще бери, - отеческим тоном сказал Чернохвостый, - этот барбарис лучше всяких твоих папирос.

Из нагрудного кармана гимнастерки он достал чуть ли не с блюдце величиной часы-луковицу на толстой и длинной цепи. Часы и цепочка были золотые.

Петрович совсем уже ничего не понимал.

- Да на какие это шиши ты стал мильонщиком? Черт! - повеселел он, взяв часы и взвесив их в руке.

- А ты прочти, что там написано.

Петрович прочел: "Кузьме Кошкину, снайперу из снайперов, герою бакинской бухты Ильича. - С. Киров".

- Да не ты ли это подстрелил поджигателя?

- Конечно, я! Кому же другому так стрелять! - с гордостью и достоинством сказал Чернохвостый.

- Ты? - Петрович был совсем изумлен.

- А я и в муху попадаю! Могу свечку за сто метров потушить. Могу проволоку за двести метров с первого выстрела перерубить надвое.

- Да где это ты так научился стрелять? Как ты его увидел в темноте?

- Очень просто. Ночью я не в будке сижу и не сплю, как другие, а гуляю по промыслу. У меня и "секрет" есть. Я все и всех вижу! И тебя очень хорошо вижу. Руками много машешь в работе. Это нехорошо. Надо спокойно работать. Вот как я, например... Когда вы все пошли встречать Кирова, я и засел в свой "секрет". Знаю, что в такую темень, да еще когда весь народ собрался в барак, всякое может случиться... Ну вот, точно сердце предчувствовало, фонтан вспыхнул! Тут-то я и увидел факельщика. Он к молу хотел побежать: там, конечно, камни, волнолом, и труднее человека найти... Вот я и подсек ему одну ногу. Убить бы мог, да нам приказано не убивать в таких случаях. От покойника пользы мало. Ну, тут он на одно колено упал, силился встать, а я ему спокойно вторую ногу подсек. А там и все другие часовые пальбу открыли. И вы все прибежали с праздника. Там уж такое поднялось, что ничего не понять...

Чернохвостому рассказывать бы и рассказывать о себе, да Петровичу некогда было. Он протянул ему руку, поздравил с наградой. Чернохвостый не выпускал его руки: еще одной радостью ему хотелось поделиться.

- А вчера вечером к нам в полк сам товарищ Киров приезжал. Меня наградил и дядьку нашего. Сергей Мироныч сказал, что и учиться меня пошлет. Вот пустит бухту в ход и пошлет учиться. На командира Красной Армии. К самому товарищу Фрунзе. Ловко?

Петрович еще раз пожал ему руку, спрятал конфеты в карман гимнастерки и побежал к горящему фонтану.

Чернохвостый крикнул ему:

- Пришли своих ребят! Угощу барбарисом. У меня много - целый фунт! И он похлопал по своим карманам.

Богомолова хоронили в полдень. Шел дождик, ветер свистел, грязь хлюпала под ногами. За гробом шло до пяти тысяч рабочих. Печальная процессия двигалась, озаренная отсветом от бушующего "миллионера", под звуки шопеновского марша...

За гробом первыми шли Лидочка и Матрена Савельевна, шел с забинтованными руками Фома Матвеевич, обожженный в новогоднюю ночь на пожаре. Шли Киров, Серебровский, Петрович, Дадашев, Зейнал.

Хоронили Богомолова на "земле большевиков", у самого мола, вдали от фонтанирующей скважины. Заботами Петровича было сооружено нечто вроде железобетонной гробницы.

Над могилой выросла огромная гора цветов. Было произнесено много речей, клятв. Все ждали надгробной речи Кирова. Он говорил последним.

- На нашей "новой земле" пока только смерть и огонь. Убит Богомолов... Подожжен первый большой фонтан на бухте. Биби-Эйбат видит вторые такие похороны. Лет пятнадцать тому назад вы шли за гробом Ханлара. Революционера. Дело, которое делал инженер Богомолов, тоже было революционным. За это его и невзлюбили наши враги, за это они его и убили. Но нас, большевиков, ни огнем, ни смертью не запугать. Пусть враги знают, что мы ни на шаг не собираемся отступать от намеченного дела. Мы дадим нашей стране нефть. Сотни и сотни вышек будут стоять на бухте. Тысячами огней засверкают пустынные болота. Это и будет лучшим памятником Богомолову, который в такой короткий срок сумел создать бухту для народа... Фонтан мы потушим! Все пожары потушили - и этот потушим! В этом не может быть сомнения. Те, кому положено заниматься пожаром, пусть занимаются пожаром. А вы, товарищи бурильщики, рабочие буровых партий, продолжайте свою работу, бурите "новую землю", ищите нефть. Вы, товарищи строители, стройте новые буровые вышки, чтобы они сверкали свежим тесом, радовали глаз. Пусть жизнь ключом забьет на нашей "земле большевиков"... А теперь... Помолчим же теперь!

3

"Миллионер" горел по-прежнему. Море огня полыхало в бухте, и неподвижное, громадное облако черного дыма закрывало всю окружающую местность.

Чего только не придумывали и не предпринимали пожарники, чтобы загасить фонтан! И все безрезультатно. Ничего не вышло и с паровой пробкой, которой думали потушить скважину. К числу пострадавших от огня прибавился еще десяток ошпаренных паром. Паровую пробку заменили чугунной, все надежды были на эту стопудовую болванку, которая своей тяжестью должна была совершить чудо. Но в самый момент наводки пробки на скважину силой газа и нефти ее со всеми приспособлениями, точно резиновый мяч, выбросило в море...

Конторка покойного Богомолова была превращена в штаб по борьбе с пожаром. Вместе с Серебровским и начальником пожарной команды Азнефти, инженером Захаровым, Киров изучал всевозможные методы тушения нефтяных и газовых фонтанов, просматривал сотни предложений, отовсюду поступавших в штаб.

Для тушения такого фонтана, как "миллионер", существовало много способов: надвигание на фонтан колпака; атака водой в самых различных комбинациях; пуск в кратер у устья фонтана глинистого раствора или грязи; разбитие главной струи фонтана на несколько частей и поочередное их тушение; сдувание пламени взрывом; опускание в скважину многопудовой железной пики для понижения давления газов и образования пробки; сжатие или смятие бурильных труб...

Для первой организованной атаки на огонь было решено применить основной способ - тушение водой. Пятого января в шесть часов утра на рубеже атаки сосредоточились двенадцать автонасосов, две мотопомпы и четыре баркаса морской пожарной охраны, причаливших к молу. Все эти мощные средства борьбы с огнем дали тридцать шесть стволов воды, которые сперва были направлены на горящий амбар... В течение двух часов вода и нефть клокотали в амбаре, пока пламя не было сбито. Казалось, что половина дела сделана и теперь можно приняться за фонтан. Но скопление гремучих газов в амбаре снова привело к взрыву, и амбар загорелся с прежней силой.

Стало ясно, что, не потушив фонтана, нельзя приняться за амбар.

На другой день после тщательной подготовки была предпринята новая атака, но теперь уже на фонтан. Со стороны мола в этой атаке участвовало шесть баркасов пожарной охраны. Всего на огонь было направлено сорок шесть стволов воды. В течение пяти часов шла упорная борьба с огнем, но сбить боковые струи нефти и газа, выбивавшиеся из-под ротора, оказалось невозможным, атака была приостановлена; и снова пожарные и рабочие приступили к возведению размытых валов вокруг фонтана.

После второй безуспешной атаки водой было решено попробовать накрыть фонтан железным колпаком. Такой колпак был изготовлен, привезен на бухту, но установить его с помощью канатов не удалось: неправильно был сделан технический расчет подъемного приспособления - канат лопнул, и колпак упал, не достигнув горящей скважины...

Попытку накрыть фонтан колпаком решено было повторить. В мастерских Каспийского пароходства изготовили новый колпак, диаметром в пять метров, весом в двадцать тонн. Колпак был подвезен со стороны моря пятидесятитонным плавучим краном. Сколько надежд все возлагали на колпак и на внушительный плавучий кран! Но вот колпак опущен на фонтан. Так как почва вокруг скважины была неровная, мешали остатки размытых валов, то колпак опустился с уклоном, пламя выбивалось из-под него, и на глазах у всех колпак начал розоветь, потом краснеть от сильного, двухтысячеградусного нагрева, потом белеть, коробиться и, подточенный изнутри силой струи с песком, разломился на две части. Ликующий фонтан вновь выровнялся во всю пятидесятиметровую высоту и продолжал гореть светлым пламенем.

В ночь на 12 января была произведена третья атака на фонтан при участии шестидесяти стволов. Под утро удалось сбить пламя в амбаре и оторвать пламя от фонтана. Но вода размыла песок в устье скважины, в некоторых местах вновь появились языки пламени, которые ни землей, ни мокрыми кошмами забить не удалось. В конечном счете фонтан и амбар снова загорелись.

В ночь на 14 января произвели опыт тушения пожара пеной от пяти генераторов. В течение четырех часов мощные струи пены обволокли амбар. На это было израсходовано шестьсот пудов пенопорошка. Горящая нефть в амбаре была потушена, но ненадолго: изменилось направление ветра, часть горящего фонтана опять попала в амбар, и пожар стал бушевать с прежней силой.

В брезентовых плащах, с поднятыми капюшонами, под непрерывными струями воды, предохраняющими от высокой температуры, Киров и начальник пожарной охраны Азнефти Захаров стояли у горящего фонтана.

- Ну, на что еще решимся? - спросил Киров.

- Надо перейти к подземному способу тушения. Это надежное дело. Прорыть к фонтану шахту, обложить скважину тонной динамита, взорвать; тогда уж определенно можно быть уверенным, что выброшенная взрывом земля накроет фонтан.

- Но тогда, значит, потерять скважину?

- Да, скважиной придется пожертвовать для такого дела.

- Нет, на это мы не пойдем. Это уж самое что ни есть последнее средство! Попробуем еще побороться. Безвыходных положений не бывает.

- Все это правильно, товарищ Киров. Конечно, жаль потерять такую богатую скважину, но другого выхода нет.

Киров отвернулся.

- Вообрази, что в природе вообще не существует подземного способа тушения фонтанов, есть только наземный...

Непокорный "миллионер" и Кирова порядком извел, измотал нервы. В последние дни он почти что совсем не бывал в Центральном Комитете и целыми сутками пропадал на бухте. Со всеми неотложными делами к нему приезжали сюда.

Иногда Киров оставлял район пожара, уходил далеко берегом бухты.

Как-то во время этих прогулок ему навстречу попалась группа рабочих во главе с машинистом первой буровой партии Сулеймановым.

Сулейманов остановился, пытливо посмотрел Кирову в глаза, спросил:

- Насчет пожара думаете? Как тушить?

Киров молча кивнул головой. Сулейманов был ему симпатичен. Это был толковый машинист с изобретательным умом. Во время аварии в фонтанирующей буровой он деревянным хомутом закрыл боковой фонтан на стволе компрессорной трубы. В новогоднюю ночь, когда враги подожгли "миллионер", Сулейманов с доской в руке бросился в горящий нефтяной канал и начал топить огонь в самой нефти; его примеру последовали другие, и, таким образом, в конечном счете был потушен пожар в канале и спасен второй нефтяной амбар.

- И я все время думаю, товарищ Киров. - Сулейманов беспомощно опустил руки. - Ночи не сплю. Прямо беда.

- Большая беда, Сулейманов. Много нефти пропадает.

- А что, товарищ Киров, если попробовать тушить фонтан... землесосом?

- Землесосом?..

- Направить рефулер в самую глотку горящего фонтана и - качать со дна моря песок?..

- А как подвести землесос к фонтану? Ведь вон какое расстояние их отделяет. По суше такую махину не поволочешь. А подумать вообще - стоит. Землесос?! Гм!..

- Подумайте, товарищ Киров; может быть, что-нибудь и получится.

Сулейманов собрался было уже уходить, но Киров вдруг сказал:

- А ну, покажи руки!

Сулейманов вытянул руки.

Киров потрогал их, покачал головой:

- Здоровые клещи!

- Ничего клещи, - ответил Сулейманов, - драться никто не лезет. - И ушел, улыбаясь.

Усталый, не зная, где на часок приклонить голову, Киров прошелся по берегу, потом решил дойти до землесоса, который в конце бухты выравнивал профиль берега. "Потушить горящую скважину землесосом?.. И впрямь, стоит призадуматься над этим". И как Киров обрадовался, когда ему навстречу с забинтованной рукой показался Фома Матвеевич Крылов, - все эти дни после пожара он сидел дома с ожогами.

Киров взял Крылова под руку, подвел к землесосу.

- В твое отсутствие я частенько приходил сюда, Фома Матвеевич. Любовался работой землесоса. Прямо чудо-землесос!

- Чудо! - сказал багермейстер. - Ты только подсчитай, сколько рабочих рук он заменяет.

- А сколько кубометров земли он может выбросить, Фома Матвеевич, за день? И сколько - воды?

- А как сказать, Мироныч. От грунта это зависит. Вот ежели, скажем, мягкий грунт, песок, ил и всякая там муть, то тогда он выбросит много. Целую гору. А воды - миллион ведер в час.

- А какое дно у горловины Ковша? В районе "миллионера"? Не помнишь?

- Почему же не помню? Мягкое, неплохое... - Покручивая обгорелыми пальцами побуревший ус, Фома Матвеевич искоса посмотрел на Сергея Мироновича, думая: "С чего это он вдруг так заинтересовался землесосом?" От него не ускользнула и усталость Кирова. Лоб его весь был собран в складки, и взгляд был сосредоточенный, хмурый, ищущий. - Господи, да чего это мы стоим здесь? Прошу ко мне! - спохватился Фома Крылов.

Они поднялись на землесос.

Каюта у багермейстера была небольшая, но чистая и уютная. Над столом висела фотография Дельфины, полотенце в петухах, а в сторонке - веточка с тремя лимонами.

Фома Крылов усадил Кирова на койку, крикнул кока.

- Так и быть, давай позавтракаем, - согласился Сергей Миронович.

Кок принес две полные до краев тарелки ухи.

- Опять уха! - Киров невольно улыбнулся.

Потом кок принес крепкого чаю.

Фома Матвеевич снял с гвоздя веточку с тремя лимонами, протянул Кирову:

- Собирался сам тебе принести. Возьми!

- Спасибо, Фома Матвеевич. Пусть у тебя пока повисят. Все равно мне их некуда девать.

- Возьми, возьми, Мироныч. Таких лимонов ты еще не видел.

- У тебя все необыкновенное!

- С моего сада лимоны, вот почему они необыкновенные. Камень, не земля, а все растет! - оживился багермейстер. - Помнишь лимонное деревце? Тогда лимончики были зеленые. А теперь, видишь, какие они! А пахнут как!

- Запомнил мой первый визит? Тогда тоже, кажется, была уха...

- Память у тебя хорошая. Я на веточке этой даже узелок сделал, чтобы с другими не спутать. Вчера еще хотел принести тебе лимоны, да знаю, что тебе не до них сейчас. Думаю: "Вот потушат фонтан, тогда понесу как премию".

Сергей Миронович взял лимоны, понюхал.

- Хорошие, удивительно какие хорошие лимоны!

- Еще бы! Своими руками растил. Землю подходящую черт знает откуда на себе таскал. И ведь камень, не земля, а все растет!

- Растет, - согласился Сергей Миронович. - Потушим с тобой фонтан, тогда лимоны возьму... как премию! Буду чай пить и тебя вспоминать.

- Почему это со мной?

- А очень просто. Все перепробовали свои силы, теперь наша очередь.

- Что-то непонятное говоришь, Мироныч.

Испытующе глядя багермейстеру в глаза, Киров закусил кончик карандаша.

- Как думаешь: не попробовать ли нам в ход пустить твой землесос?

- Не понимаю, Мироныч. Такой пожар - и землесос. Это же не пожарная машина!

- Ну, я пошутил. - Киров зевнул. - Я у тебя часок-другой сосну, а там посмотрим.

Он лег на койку, накрылся пальто.

Багермейстер в раздумье вышел из каюты, прошелся по палубе, потом вызвал помощника Грицко.

- Останови машину. Прикажи всем, чтоб тихо было. На цыпочках у меня ходить! - вдруг рассердился он. - Не дадут человеку часок поспать!

Горящая скважина находилась примерно в двадцати метрах от берега. Никто еще не понимал, зачем это вдруг пришла целая артель каменщиков и начала делать какой-то проход в молу. Потом два прокопченных буксира с пронзительными гудками притащили к берегу огромный, пятидесятитонный кран, единственный на Каспии, и железное чудовище стало сдирать с цементного основания тысячепудовые камни.

Вот каменщики засвистели, замахали шапками, сигнализируя Фоме Крылову, и те же два прокопченных буксира вывели землесос в море, а потом, описав полукруг, понесли его прямо на проход, сделанный в молу. С землесоса на берег бросили трос, десяток рук потянули его на себя, буксиры резко повернули вправо, и широкий, неуклюжий, похожий на огромного уродливого жука землесос плавно причалил к молу.

- Поливай! - закричали со всех сторон. - Давай! Качай!

Заработали насосы, и пожарные в дымящихся брезентовых костюмах начали из брандспойтов поливать корпус землесоса. Вслед за этим десятка два рабочих бросились к горящей буровой класть параллельно друг к другу трехметровые трубы, после чего покатили по ним огромную двадцатиметровую трубу, направив ее конец прямо на жерло горящего фонтана. Устье рефулера поднялось над молом, и группа слесарей стала наращивать трубу, подведенную к жерлу фонтана.

Помощник багермейстера встал за машинное управление. Фома Матвеевич с берега деловито осмотрел землесос, потом махнул шапкой:

- Давай, Грицко!

Грицко дал команду в машинное отделение, и трубчатый хобот землесоса, с шумом, треском, обдавая брызгами, опустился в воду.

Рефулер - труба, пронизывающая нутро землесоса, - вскоре потянул со дна моря вместе с водой песок, ил, и все толпившиеся вокруг фонтана увидели, как устье наращенной трубы заполнилось мутью, как затем эта муть стала поливать жерло горящего фонтана.

Фонтан, казалось, ударил сильнее.

Вокруг все стояли бледные, в каком-то томительном ожидании, с чувством удивления и недоверия наблюдая за работой землесоса.

Это были видавшие виды нефтяники. Не такие пожары они видели на своем веку, не таких пожарных, не такие мудреные способы тушения огненных фонтанов.

А землесос все работал, и все большей струей шла муть со дна моря...

Фома Матвеевич наклонился над самым ухом Кирова, крикнул:

- Ничего не замечаешь?

- Пока ничего.

- Видишь, как цвет огня меняется? Видишь розовые полосы?

- Теперь вижу.

- Грицко! Давай качай веселей!..

Огонь бушевал, бросался из стороны в сторону, менял цвет, стихал, снова разгорался и вдруг, словно измотавшись в неравной борьбе, как-то осел, затих, потом вдруг снова разгорелся и забушевал, но ненадолго: это были последние, предсмертные судороги - двадцатиметровый столб огня осел наполовину, и началось угасание огненного фонтана под непрерывным, все возрастающим потоком песка с морского дна.

Скважина вдруг перестала фонтанировать.

И сразу же прекратился этот душераздирающий рев.

Люди не верили глазам своим, напряженно прислушивались к тишине, но ничего, кроме чавканья грязи в устье рефулера, услышать не могли.

А потом все точно пробудились от долгого сна, поняли, что произошло, бросились друг другу в объятия, стали качать Фому Крылова, пожарников и всех, кто попадался под руки.

В это время загудели корабли, стоявшие на всех сорока бакинских пристанях. Гудки были прерывистые, веселые.

Рефулер прекратил работу. К землесосу подошли буксиры, потянули его в море. Фома Крылов в последнюю минуту успел спрыгнуть на мол. В забинтованной руке он держал ветку с тремя лимонами.

- Где Мироныч? - спрашивал он у окружающих; все с уважением расступались перед славным багермейстером - героем бухты.

- Зачем-то ему понадобился машинист с первой буровой, Сулейманов, отвечали одни. - Искать его пошел!

- Серебровский его к себе в контору увел, - говорили другие.

- Фома Матвеич! Что это за лимоны у тебя? - спросил Чернохвостый.

Багермейстер, по-видимому, с нетерпением ждал этого вопроса.

Веточку с тремя лимонами он поднял над головой, засиял доброй улыбкой, покрутил свои чумацкие усы.

- А эти лимоны, братцы, из моего садика. Сам растил. Сами знаете - не земля, а камень на Баилове, а у меня все растет. Между нами говоря, человеку ведь стоит только захотеть по-настоящему - чудеса будут. И лимоны, оказывается, можно растить на камне, и фонтаны тушить обыкновенным бухтинским землесосом...

Но лимоны ли, выращенные на каменистой земле, были чудом? Горящий ли нефтяной фонтан, потушенный бесхитростным землесосом, был чудом?

Нет, подлинное чудо суждено было увидеть потом, - сделанное было только началом! - когда в буровых партиях дошли до основного нефтеносного пласта под бухтой, и с того времени непрестанным гулом фонтанов загудела бухта Ильича, выбрасывая на поверхность сотни и сотни тысяч пудов нефти, столь нужной стране, поднимающейся из руин.

В бухте продолжались засыпочные работы, отвоевывались новые площади у моря... Проходили месяцы и годы... Строились новые буровые вышки, новые бараки для временных рабочих, новые дома для кадровых бухтинцев, новый, настоящий Дворец культуры, новые пристани...

Со всех районов Баку везли на бухту мерники, коллекторы, насосы для откачки нефти. Нефть перегонялась на нефтеперегонные заводы. Перевозилась на шаландах. Земляными валами ограждались нефтяные озера. Строились огромные резервуары для хранения миллионов пудов нефти.

Тысячами огней светился промысел, носящий имя великого Ильича.

Тысячами ярких огней горел он в мазутной ночи, являясь надежным маяком кораблям, со всех концов Каспия идущим в прекрасный, солнечный город Баку, город ветров и черного золота.

1939 - 1941, 1946

Баку - Ленинград