«Оптический глаз»

Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ

ОПТИЧЕСКИЙ ГЛАЗ

Солдатская сказка

Весело стало в русской армии, когда она узнала в августе 1812 года, что главнокомандующим назначен Михаил Илларионович Кутузов. Солдаты говорили: "Едет Кутузов бить французов".

Ярче запылали в лагере русском бивачные костры.

Солдаты спешили обсушиться у костров, почиститься от осенней липкой грязи, чтобы явиться перед новым главнокомандующим в лучшем виде.

Кутузов приехал к армии, когда она стояла в Царевом Займище, близ Гжатска, и принял от Барклая де Толли командование. Под громкие крики "ура" он объезжал войска, одетый в походную форму, в летней фуражке без козырька. Коня его солдаты сразу стали называть "лошадкой": это был смирный старый мерин белой масти. На смотру увидели, что над Кутузовым парит орел, вестник победы. Орла заметили немногие, но говорила об этом вся армия.

Еще солдаты заметили, проходя мимо главнокомандующего и его свиты, что рядом с генералами, по левую руку от Кутузова, стоят три древних старика солдата: один в старинной-треуголке, второй в кивере екатерининских времен, а третий в мужицком треухе. Первый - бритый, с усами, выше всех, прямой и степенный, в сапогах. Второй - широкоплечий, коренастый, с седою бородой, в валенках, подшитых кожей. А третий маленький, худой, с гусиной, верткой шеей, в узорчатых лаптях и новых онучах.

Что это за люди, узналось в тот же вечер от солдат роты, назначенной в караул при усадьбе на реке Любогости, где поместился Кутузов...

Три старика, поставленные на таком видном месте во время смотра, оказались суворовскими ветеранами. В сапогах, бритый - сержант Клычков; в валенках, бородатый - капрал Федюхин; в лаптях - рядовой Пустяков.

Когда рота самогитских гренадеров пришла занять караул, суворовские старики на кухне угощались с кутузовского стола. Гренадерам выдали по чарке, они зажгли костры на берегу Любогости, и к ним вскоре присоединились суворовские сподвижники: Пустяков, Федюхин и Клычков...

- Мир вашему сидению! - приветствовал гренадеров бородач Федюхин.

- Пожалуйте к нашему смирению, - ответил взводный караульной роты Иванов. - Ребята, раздвинься, дай место почтенным старикам.

Солдаты раздвинулись, и ветераны суворовских походов сели у огня. Клычков набил носогрейку табачком и, взяв пальцами из костра уголек, раздул его и, закурив, смял меж пальцев в порошок.

- Видать, вы, дядюшка, огня совсем не боитесь! - польстил сержанту один из самогитских гренадеров.

- Нам огня нечего бояться! - ответил Клычков. - Мы с генералиссимусом Суворовым прошли огонь, воду и медные трубы.

- А с Кутузовым вам, дядюшка, вместе воевать не приходилось? Ведь, говорят, Кутузов-то у Суворова воевать учился?..

- Было такое дело. И воевал. И то, что Михаил Илларионович у Александра Васильевича кой-чего перенял, тоже верно.

- Вот бы Суворов - он живо с Бонапартом расправился! Верно, дядюшка?

- Суворов-то? Он, милые мои, он бы его... - нараспев заговорил Пустяков. - С Суворовым-то мы бы...

- Ну, запел свое! "Суворов - то, Суворов - это"! - сердито перебил Пустякова сержант Клычков. - Михаила Илларионовича тоже хаять нельзя.

Бородач Федюхин вставил свое слово:

- Молодым Михаил Илларионович побойчей был. Той важности, осанки, что нынче, в нем не виделось...

- Поди, чай, с Суворовым не поспорил бы, - возразил солдат караульной роты. - Суворов, слыхать, боек был, куда прочим!

- А вот раз поспорил!

- Скажи, дядюшка, как оно было...

Рассказ у сержанта Клычкова, наверное, был давно готов, и не в первый раз ему приходилось рассказывать о том, как Кутузов с Суворовым поспорил... Это можно понять из того, что сержант, раньше чем начать рассказ, занялся своей трубочкой: он ее выбил о каблук, продул, набил табачком и уголек уж взял, да заговорил, забыл про трубку - и уголек погас у него в пальцах.

- Было это перед самым штурмом Измаила. Крепость на Дунае - Измаил. Стены каменные, в двадцать сажен высотой. Валы крутые. Рвы глубокие. На валах тысяча пушек. В крепости целая армия, запершись. Славная крепость, неодолимая. Наши генералы сомневались: штурмом-де Измаил взять нельзя. И Кутузов тоже. "Не лучше ли, говорит, нам на такую хитрость пуститься: обложить крепость, чтобы ни выхода, ни входа им не было, и ждать. Голод не тетка. Поедят все и запросят пардона". - "Нет, - говорит Суворов, - так нельзя. Тогда надо столько же и нам провианта запасти. А время к зиме. Надо брать Измаил штурмом! А чтобы ты, Миша, - говорит он Кутузову, поверил, что это - дело верное, назначаю тебя комендантом Измаила".

Было это так примерно за неделю до штурма. Кутузов-то молод был, говорю, горяч. Возликовал: ну-ка, всамделе комендант! Уж ему не терпится, и начал приставать к Суворову: "Давай да давай скорее штурмовать". Хочется ему поскорее стать комендантом. Скажи, подумай: честь великая!

"Погоди, Миша, - отвечает Суворов, - надо все приготовить. Взять Измаил - не горшок каши съесть!" Кутузов пылит: "А я, говорит, о большой заклад побьюсь, что и горшок каши съем скорее, чем вы, ваше сиятельство!" Суворов усмехнулся: "Изволь, Миша, поспорим. На что?" - "На тысячу рублей! Кто скорее горшок каши съест, тому все деньги". Сварил им повар Суворова, Фомка Кривой, по горшку каши. Одинаковые, как быть, трехвершковые горшки. Сели они за стол вдвоем. На столе по тарелке и по ложке. Кутузов схватил ложку в кулак - весь пылает, каши ждет. Не тысяча рублей ему мила, а Суворова желательно переспорить. Поставил Фомка Кривой перед ними по равному горшку горячей каши, прямо из печи. Кутузов придвинул горшок и давай хватать кашу ложкой прямо из горшка. А каша ух до чего же горяча! Отдувается Кутузов. Из левого глаза слеза показалась! Язык обжег. А Суворов каши полную тарелку наложил. От каши - пар столбом. Суворов посмеивается, глядя, как его ученик жгучую кашу уминает, со щеки на щеку переваливает, дует... Сам-то он взял ложку и давай кашу легонько с краев снимать, где остыло. Еще и половины горшка Кутузов каши не съел, а у Суворова чистая тарелка. Взял Суворов из шляпы две тысячи рублей, положил в карман и говорит: "Это тебе, Миша, урок. Хоть по моей "Науке побеждать" быстрота - великое дело, но быстрота - одно, а торопливость - другое: проворство нужно блох ловить, а не с неприятелем биться. Ежели видишь неприятеля в пылу, дай ему остыть, выложи его на тарелку. Дай ему первый пыл истратить - сначала его по краям снимай. А остынет - кушай полной ложкой на доброе здоровье. Так тебе и Измаил: мало, что каша готова, надо к ней притрафиться!"

Кутузов понял урок и не стал больше Суворова торопить.

В свой срок мы и взяли Измаил штурмом...

Клычков замолчал, зажег трубочку и пустил табачный дым через ноздри. Слушатели в задумчивости ждали, что еще им скажет суворовский солдат.

- Вот и теперь то же надо сказать, - прибавил Клычков. - Горяча еще французская каша. Армия отходит. Мы французскую кашу пока что с краев брали, а потом начнем есть полной ложкой, до последней крупинки. Ни порошинки не оставим!.. Так ли я сказал, товарищи? - обратился Клычков, взглянув на Федюхина и Пустякова.

Федюхин ответил:

- Точно так, камрад.

А Пустяков молча моргнул, соглашаясь и продолжая глядеть в огонь...

- Стало быть, горяча еще каша, ежели и Кутузов велит отходить, заметил взводный Иванов.

- Горяча, нет ли, ему известно, - заговорил седобородый Федюхин. - Я так полагаю, товарищи, что вот он приехал посмотреть на свою армию - не обожглась ли на бонапартовой каше. Глаз у него зоркий, хоть и не быстрый. Видит - нет, не обожглась. Ложки держат ребята наготове. Аппетит нагуляли - под ложечкой сосет. Значит, ели кашу правильно, как Суворов его учил.

- Так чего же отходить-то опять? - спросил один из молодых самогитцев. - "Бери чашки, бери ложки - иди кашицу хлебать", - пропел он на манер вечерней зори.

- Видать, ты покушать охотник, а мало еще каши ел, - наставительно сказал Федюхин. - Как тебя звать-то, богатырь?

- Девушки Ванюшкой кличут...

- Так вот, Ванюша, для большого сражения надо изготовиться, поле найти. С похода прямо в бой идти нельзя. Надо в боевое положение стать. Обозы в сторонку убрать, чтобы не мешали, артиллерию расставить. Ежели светлейший изволит приказать отступление - значит, он уже присмотрел позицию для боя.

- Он хитрый! Он все видит! - опять повторил, улыбаясь огню, Пустяков.

А Клычков уверенно кивнул: наверное, мол, присмотрел!

- Дивное дело! - задумчиво проговорил пожилой солдат из караула. - С одним глазом человек, а все может предусмотреть...

- Как это "с одним глазом"? - удивился Ванюша.

- Верно! - подтвердил Клычков. - У него правый глаз стеклянный, произведение аглицкого мастерства.

- Да как же, дядюшка, он с одним глазом достиг таких степеней? Ведь кривых-то и в солдаты не берут! - допытывался Ванюша.

- То-то вот ты ныне смотрел на Кутузова.

- Глаза проглядел, дядюшка...

- Истинно так! - усмехнулся Федюхин, расчесывая левой рукой седую бороду. - Глаза свои проглядел, а то, что у Кутузова глаз особенный, не приметил...

- Волшебный глаз! - словно во сне пробормотал Пустяков.

- Да когда же он, дедушка, окривел-то?

- Ты бы, Ванюша, о его светлости поосторожней выражался: "окривел"! Это ты про свою куму так можешь говорить...

- А как же?

- Ну, например, так: "А скажи мне, дедушка, при каком стечении дел его светлость, князь Кутузов, лишился правого глаза?"

Ванюша послушно повторил:

- Ну, например, скажи мне, дедушка, в каком таком деле у Кутузова его светлый глаз вытек?

Солдаты у костра дружно расхохотались.

- Эх ты, растяпа! Ну, да бог с тобой - дурачком прикидываешься. А верно: глаз у его светлости вытек по случаю раны в деле под Шумой. Тогда еще молод был Михаил Илларионович. В его батальоне знаменщика убило. Он подхватил знамя: "Ребята! Вперед! За мной! Ура!" - и кинулся вперед. Солдаты за ним - и всех неприятелей перекололи. Только один янычар успел выстрелить, и пулей пробило голову Кутузову. Он упал, а знамя из рук не выпустил. Думали, и жив не останется. Лекаря говорили: рана насмерть... А он выжил, только глаза лишился.

- Стало, он храбрый! Вроде Суворова, дедушка?

- Все ты хочешь Кутузова с Суворовым поравнять. И храбрость разная бывает... Например, слыхал ты про огнедышащие горы?

- Нет, дедушка, не приходилось.

- Вулкан называется. Дымит гора огнем, идет из нее пламя, огненные реки текут, все кругом сжигает - это Суворов. А Кутузов - тоже вулкан, только покрытый снегом! Да!

- Мудрено что-то: огонь-то, чай, снег растопит.

- Где тебе понять! Ты мне скажи: ты всех генералов в лицо знаешь?

- Почти что всех.

- А может, ты скажешь, кто из генералов Кутузову враг, кто друг?

- Сомневаюсь!

- То-то и есть! А светлейший приехал и одним своим бесцветным глазом сразу увидел, где его друзья, а где враги.

- Как это можно сразу?

- А вот как. У тебя, Ванюша, тоже есть, поди, друзья-приятели. Ты с друга глаз не сводишь, и он на тебя не наглядится. А на злого недруга и глаза бы не глядели... Ну, допустим, что ты вроде светлейшего и правым глазом не видишь...

- Он все видит! - внезапно рассердясь, блеснул глазами Пустяков. - У него глаз волшебный!

- Погоди, Пустяков, и твой черед придет, - успокоил камрада Федюхин. - Ну-ка, Ванюша, зажмурь правый глаз... Во-во! Теперь подумай. Пришли к тебе двое - а ты не знаешь, кто друг, кто недруг!.. Как они перед тобой станут?

Ванюша задумался и для верности плотно прикрыл правый глаз ладонью.

- Кто ж их знает, дедушка!

- А дело простое. Друг-то хочет, чтобы ты его хорошо видел, так он станет от тебя по левую руку, под зрячий глаз. А недруг боится тебя: вдруг ты догадаешься, что он против тебя замыслил? Так он от тебя по правую руку станет... Давеча вы проходили мимо Кутузова, видели, кто из генералов от него по левую руку стоял...

Солдаты у костра вдруг зашевелились, переглядываясь и улыбаясь.

- Багратион! Милорадович! Раевский! Толь! - послышалось сразу несколько голосов.

- Стало быть, это друзья его светлости. А справа кто стоял?

- Беннигсен! - в один голос закричали солдаты, смеясь и подталкивая друг друга локтями.

- Этот рыжий немец Кутузова не любит. Он хотел на место Барклая сесть. Не вышло - станет и под Кутузова копаться... Как верно, братцы, дед говорит! - подтвердил взводный Иванов.

Ванюша вдруг захохотал, дрыгая ногами:

- Братцы, ха-ха-ха! Глядите на меня... Глядите, кто от меня направо сидит. Душкин Степан - друг и приятель. А слева - Корочкин; он, пес, у меня новые портянки стибрил.

- А ты открой правый глаз, а левый закрой, - посоветовал Федюхин.

Ванюша последовал совету капрала и перестал смеяться, зато во всю мочь расхохотались его товарищи: друг и недруг за спиной Ванюши перекатились и поменялись местами, и опять под зрячим правым глазом у Ванюши сидел как ни в чем не бывало недруг, а под прикрытым левым, посмеиваясь, - Душкин.

- Далеко тебе, парень, до Кутузова, - заключил чем-то недовольный Клычков.

Все посмотрели на Клычкова, не понимая, почему он сердится.

- Да мы, камрад Клычков, не над тобой, а над Ванюшкой смеемся. А про глаз ты верно, дед, сказал: ведь вот и вы все трое на параде по левую руку от Кутузова стояли - значит, вы тоже ему други, - польстил суворовским старикам взводный.

- Мы там встали, где нам приказали. А вышло, значит, верно. В приятели к его светлости не набиваемся, а велит в огонь идти - пойдем, в воду - в воду кинемся. Так нас Суворов учил. Так ли, камрады?

И Федюхин и Пустяков ответили:

- Так!

А затем Пустяков прибавил:

- Так-то оно так, да не совсем! Все думают - вот даже и товарищи мои, а уж на что люди бывалые, - что у Кутузова правый глаз стеклянный. И будто он одним левым своим, природным глазом глядит. Ан нет! Он и правым глазом видит, да еще то видит, что мы - хоть "в оба смотри" или "зри в три" - не увидим. У него правый глаз - оптический. Сделал оптик - глазных дел мастер.

Сержант Клычков махнул рукой:

- Начинаются сказки! Тебя послушать - ты наговоришь турусы на колесах! Он, товарищи, у нас издавна сказочник. Прозванье чего стоит "Пустяков"!

Пустяков, слушая сердитые слова товарища, подмигивал солдатам и добродушно улыбался.

- Не любит сказок наш Финоген Семеныч. Он у нас, братцы, человек трезвого ума. А мои-то сказки сам Александр Васильевич слушал и хвалил. Да и Михаил Илларионович неоднократно меня в австрийском походе призывал: "Что-то мне не спится, скажи сказку, а то скучно!"

- Коли так, то и нам лестно послушать! Расскажите, кавалер, почуднее. Вот про глаз вы все намекаете, - просили солдаты Пустякова.

- Ладно! Будет вам, ребята, сказка.

В костер подбросили дров, чтобы огонь горел веселее, чтобы всем стало ясно видно лицо Пустякова. Он начал так:

- Горячо - так не холодно. Мокро - так не сухо. Горько - не сладко. Радость - не горе. Веселье - не печаль. Шерсть - не мочало. Конец - не начало. А только, братцы, плохое то начало, в коем конца не видать. А коли так, то прямо вам, судари мои, и брякну: глаз-то у Кутузова не стеклянный, а ледяной!

- Слыхали? - с возмущением воскликнул сержант Клычков.

- Да, братцы, конечно, это верно: с д е л а н н ы й глаз у его светлости князя Кутузова, только сделан он не из стекла, а изо льда. Ледяной глаз...

- Да отчего же он не тает? - спросил Ванюша, разиня рот.

- Спрашивать можно: "Отчего не тает?" Отвечаю: а потому не тает, что сделан сей глаз в той земле, где свечи изо льда делают. Ну, как самая простая сосулька, что с крыши весной висит, только с фитилем. Зажгут фитиль - горит свеча холодным огнем, лед тает, словно воск, по свече стекает, оплывает, застывает...

- Ну, ну! Да где это может быть?

- А вот послушай да молчи. Ты спросил - я тебе ответил. И сам спрошу, и сам себе отвечу. Почему это, братцы, на меня Финоген Клычков зверем сейчас глядит? Отвечаю: потому что душу я его смутил своей сказкой. Смутил я трезвый разум друга. Слыхали, он сказал: Кутузов - огнедышащий вулкан, покрытый снегами. Это он у меня занял, от меня узнал. Там, где ледяные свечи делают, и вулканы дышат огнем под снегом. Вон, глядите на моего дружка: он закурить хочет, уголек пальцами берет. И не жжет огонь пальцы. Это оттого, что Клычков вместе со мной в той земле побывал, где Кутузову отлили ледяной глаз... И уж кто в той земле побывал, тому и огонь не горяч и мороз не холоден.

Пустяков помолчал, и все смотрели, как Клычков раздул уголек, держа его в пальцах, и закурил трубку.

- Где та земля, я вам доказывать не буду, - захотите, сами дойдете... И Кутузов в ту землю не сразу попал. Спервоначала он не того искал. Приехал он после Шумы в Санкт-Петербург явиться к Екатерине. Глядит на него царица: мужчина по всем статьям хоть куда, а на правом глазу черная повязка. Пожалела Екатерина и говорит:

"Поезжайте, мой друг, за границу, там, я слыхала, глаза вставляют такие, что от настоящего не отличишь, - только что не смотрит".

"Мне надо такой глаз, - отвечает Кутузов, - чтобы смотрел лучше прежнего".

"Таких вставных глаз в Европах не делают".

"Да уж только пустите за границу, я таких мастеров сыщу!"

"Поезжайте, голубчик".

Приехал Кутузов перво-наперво к немцам, в Берлин, начал искать мастеров глазного дела. Хороши мастера в Берлине: и руки и ноги делают целого человека могут составить, а такого глаза, какой Кутузову надобен, никто сделать не берется. Прусский король Фридрих Второй услыхал, что приехал в его столицу русский полковник, всюду ходит, что-то выспрашивает. "Уж не шпион ли?" - подумал Фридрих и зовет Кутузова обедать в свой беззаботный замок Сан-Суси. Приехал Кутузов в Потсдам, угостил его Фридрих. За выпивкой разговорились. Пробовал король выспрашивать Кутузова, как и что в России, не собирается ли Суворов опять воевать и с кем. Кутузов на все отвечает Фридриху, что-де мне ни до чего нет теперь дела: мне нужно глаз сделать! Король говорит: "Таких глаз в моем государстве не делают, чтобы все видеть насквозь. Да и во всей Европе едва ли. Разве что в Париже: там делают лучшие глаза. Гостил у меня один француз, Вольтер большой учености человек, - он, наверное, знает, где делают такие глаза". А сам подумал: "Да, сделай тебе еще такой глаз! Да ты и так, одним глазом, у меня все высмотрел!" И верно: отписал Михаил Илларионович в Петербург все подробно, что видел, что слышал. "Авось, думает, пригодятся России мои записи". А из Петербурга отвечают: поезжайте в Париж.

Взял Кутузов у русского посла в Берлине сколько надо денег и думает: "Сем-ка я схитрю. Поеду сначала в Вену - надо пользоваться удобным случаем Европу поглядеть".

Приехал в Вену - видит сразу: горазды австрияки пиво пить, плясать, в музыку играть - весело живут. У таких хороших мастеров быть не может: легкомысленный народ. Так и отписал в Петербург. И поехал дальше, а Париж себе на закуску оставляет. В Венецию поехал, - нет глазных мастеров. В Амстердам - не делают таких глаз. В Лондон - тоже. Отовсюду Кутузов царице пишет, что видел, что слыхал. Наконец: "Еду в Париж". Приехал - и прямо к Вольтеру. Смотрит: сидит в креслах на подушке пуховой худенький старичок, одет в лисий тулупчик - прислала ему этот тулупчик Екатерина. Под ногами у Вольтера грелка с кипятком. По всему видать, человек прощается с теплотою жизни. А глаз у Вольтера острый, холодный, - даже у Кутузова по спине мороз пробежал. "Вот бы мне такой глаз!" - подумал. А Вольтер усмехается, коготками по локотникам кресла постукивает и говорит птичьим голосом: "Да, да, писала мне царица про вашу, мусье Кутузов, нужду... Дивлюсь я на вас, русских. Все вы вдаль смотрите, в чужих странах блага ищете, а что у вас самих под носом, не видите..." - "Как это так, мусье Вольтер?" - "А так: глаз, какой вам, мусье Кутузов, нужен, могут сделать только в России". "Да что вы, мусье Вольтер?! Где же?!" - "Скажу. Надо вам ехать от Санкт-Петербурга через Финляндию прямо на полночь, до самого Ледовитого моря-океана. Там, на берегу, и живет Оптик и те самые глаза делает. Только редко кому он делает. Трудно будет вам его уговорить!" Ну, уж на это Кутузова взять. Теперь, в старости, он всякого словами обольстить может, да и тогда, молодой, уж был говорок! "Я всякого могу, мусье Вольтер, уговорить..." - "Отлично! А как царица вам без глаза домой ворочаться не велела, вы можете заказать себе пока на время глаз здесь, тут недурно делает глаза один мастер по имени Буассон. А о том Оптике на Ледовитом океане лучше никому не говорить. Пусть это будет между нами... До свиданья!"

Простился Кутузов с Вольтером, пошел к Буассону. Сделал ему француз голубой глаз, научил, как надо вставлять, а на ночь вынимать и в воду класть; вытирать мягкой тряпочкой, чтобы не поцарапать. С тем Кутузов и домой вернулся. Начальство им довольно осталось. "Очень, говорят, полковник, вы всё хорошо о Европах нам написали. Чем вас наградить, не знаем!" Кутузов отвечает: "Пошлите меня, милостивые государи, служить в Финляндию". Про Оптика, само собой, Кутузов молчит. "Извольте, полковник! Мы согласны. Хотя дивимся: все просятся на теплые воды, в южные страны, а вам желательна Финляндия - там песок, болота, камень, лес! Скучная земля!" - "Там климат очень полезен для моего здоровья!" - говорит Михаил Илларионович.

Так! Приехал он в Финляндию и сказался больным, никого не велел к себе пускать, а сам надел полушубок, шапку, катаные сапоги и с заднего крыльца прямо в лес - держит путь по магнитной стрелке на полночь.

Долго ли, коротко ли он шел, говорить не будем. Нахолодался, наголодался, сапоги разбил, о чапыжник оборвал все на себе - всего было. Только все превозмог и вышел к морю-океану. Шумит, гремит море-океан, зеленый, вроде бутылочного стекла. А утесы - черные, и по ним белыми платками летошний снег лежит. Подивился Кутузов на эту красоту и стал искать, где Оптик находится. Спросить некого, местность пустынная. "Должно быть, - думает Кутузов, - посмеялся надо мной Вольтер, и никакого Оптика у нас не существует. В Европах уж на что мастера, а настоящих оптиков нет. Где уж нам!" Видишь ты, до чего его усталь довела: в России усомнился. Сел на камушек, отдохнул, одумался. "А может быть, Вольтер и правду говорил, да сам я приметы спутал или стрелка у меня неверная, не туда показывает? Сем-ка я, - думает Кутузов, - подамся назад, приму несколько к восходу солнца, в русскую сторону".

Пошел разочарованный. Хоть берега он и не держится, а берег загибает вправо, а с левой руки все шумит море-океан.

Начались населенные места. До чего же обрадовался Кутузов, услышав человеческое слово! Живут русские люди, бородачи, кондовый народ, рыбу ловят, сено косят; у кого три коровы, у кого пять, а то и пятнадцать. Богато живут. Бабы в парчовых сарафанах, в жемчугах.

Идет Кутузов. Ох, далека русская дорога! Ах, велика ты, мать-пустыня! Об Оптике Кутузов молчит: еще на смех поднимут. Только обиняком, с осторожностью, намеками - нет, никто не слыхал про таких мастеров.

Идет дальше. И все Россия, Россия... И уж концу света надо быть - и увидел на краю земли Кутузов, за лесами, высокие горы под облака уходят маковками. А одна гора всех превыше, держит седую голову под облаками - и из вершины огонь и дым. Дышит гора огнем и потому называется огнедышащим вулканом. Понял Кутузов, что дошел до края. За горами начинается другой океан.

Грустно стало Кутузову. Едва он добрел до селения, попросился ночевать. Пустили. Позволили на печку залезть, а сами хозяева за столом сидят, с каким-то проезжим разговаривают. Речь идет о том, чтобы сделать ключ от денежной шкатулки: ключ проезжий потерял, а ломать шкатулку жалко.

"Нет ли такого кузнеца у вас, чтобы ключ мог сделать?"

"Есть такой кузнец. Мастер. Можно сказать, Оптик", - отвечает хозяин.

Кутузов даже вздрогнул и с печки долой. Сел к столу.

"А я что-то ехал, у вас кузницы не приметил", - говорит проезжий.

"Конечно, так! - говорит хозяин. - И приметить нельзя. Ведь кузнец всякий старается кузницу близ дороги держать: больше всего кому кузнец нужен - приезжим. А наш кузнец живет на отшибе, в лесу, там у него и кузница. "Кому надо, тот меня найдет", - говорит. И верно: без работы не сидит. То ли, се ли, все может сделать. Народ к нему идет, даже издалека едут..."

"Может, он фальшивые деньги там кует?"

"Это не замечали. Он как будто и деньги за деньги не считает. Что и так, даром, сделает: ему любопытно вещь сделать, а деньги... Куда же ты, служивый, поднялся? Дело к ночи..."

"Мне надо идти!" - отвечает Кутузов.

Понял, что тот кузнец и есть Оптик, названный ему Вольтером.

Поблагодарил Кутузов хозяев за кров, за ласку и пошел.

Спросил в селении, как ему кузнеца сыскать. Прошел с версту и видит: кузница как кузница, а рядом избушка с оконцем. В оконце свет. Кузница заперта. Значит, кузнец - экое горе! - пошабашил...

Подходит Кутузов осторожно к избушке, не успел в оконце стукнуть открывается дверь, и на пороге кузнец. Кузнеца сразу узнаешь и по одежде, и по лицу, и по рукам.

"Пусти, добрый человек, переночевать", - просит Кутузов.

"Ладно. Входи. Милости просим!"

Впускает кузнец Кутузова в избу и запирает дверь. В избе и тепло и светло, и дивное дело - видит Кутузов, что в камельке горят не дрова, а ледяные сосульки, горят синим, самым горячим огнем. А на столе свеча горит, тоже изо льда, из сосульки сделанная, только с фитилем. Вставлена свеча в кованый железный подсвечник, своеручной работы.

Кутузов сразу догадался, что попал по адресу: это и сидит перед ним Оптик и смотрит прямо в лицо гостю проницательным взором. Скрывать нечего - объяснил Кутузов свое дело. Видит, что Оптик слушает его и верит и смотрит хоть и сурово, но ласково.

"Можно сделать такой глаз, - говорит кузнец, - Вольтер не сохвастал. И будет оптический глаз видеть лучше живого. Денег за работу я не беру, а кому я сделаю глаз, тот дает честное слово хранить глаз пуще своего глаза. А правила хранения вот извольте тут прочитать".

Достает кузнец из поставца большую старопечатную книгу. Кутузов читает:

"Правила хранения оптического глаза. Первое: держать все помыслы направлены к высшим предметам. Низких помыслов отнюдь не позволять. Второе: держать дух свой в ровной, холодной температуре, по возможности ниже сорока градусов мороза. Не горячиться. Не распалять себя гневом, вообще быть хладнокровным - глаз может растаять, источая слезы..."

Кутузов прочитал все правила и сказал:

"Правила трудные, но соблюсти их я могу".

"Тогда приступим, не медля далее, к изготовлению глаза!" - говорит Оптик.

Достает он из ларца льяло, вроде того, в чем охотники ружейные пули льют из свинца, потом небольшой чугунный котелочек с ручкой, вроде ковшика, и еще кое-какой инструмент. Подбрасывает Оптик в камелек еще ледяных сосулек, заставляет Кутузова ручными мехами дуть под котелок. А в котелок кидает кусок льда. И объясняет:

"Этот лед принесен с самой высокой на земле огнедышащей горы, вулкана. Такая высокая эта гора, что вся покрыта вечным снегом, и, сколько ни дышит огнем гора, не может растопить снегов".

"Я ту гору издали видел", - подтвердил Кутузов.

Работает мехами Кутузов. Сосульки под котелком жарко пылают; начал в котелке лед подтаивать, садиться, - совсем растаял. Оптик снял котелок с огня и вылил из него в льяло. Дал несколько остыть, разнимает форму и достает оттуда готовый, еще горячий глаз - он горит и сверкает. И, не дав глазу остыть, Оптик велит Кутузову снять повязку и вставляет глаз Кутузову на место. Так ожгло Кутузова, что он закричал от боли. И тут все пропало: нет ни Оптика, ни избы, ни холодного огня, ни ледяной свечи; лежит Кутузов в своей постели на зимней финляндской квартире... Сначала подумал он: "Все это мне приснилось!" Однако потрогал правый глаз - холодный, на месте! Посмотрел на столик: в стакане лежит стеклянный глаз из Парижа. Осмотрелся кругом - и все, братцы, ему не так видится, как раньше. Все видит насквозь.

В дверь постучали. Видит Кутузов сквозь закрытую дверь: стоит камердинер с подносом - кофе горячий со сливками и сухарями. А в левой руке пакет запечатанный: "Ваше вскородие! Извольте вставать! Пакет из Петербурга с курьером!" Прицелился на пакет оптическим глазом Кутузов и читает через дверь, через пакет. Пишет ему царица, чтобы он ехал скорее: она его хочет послать в Константинополь, к туркам, мир с ними заключать...

Разрывает он пакет. И что же, все там так и написано. Сердце у Кутузова застучало. А он: "Нет, стой! Не надо горячиться! Глаз можно испортить..." И сделался наш Михаил Илларионович, можно сказать, дипломатом. Все дело ихнее, этих дипломатов, в обмане состоит. Ну, а Кутузов их всех насквозь видит - его не обманешь! За что, например, Александр Павлович, император, Кутузова не любит? За то, что Кутузов и его насквозь видит: "Ты меня ласкаешь, а я вижу, что у тебя на уме!"

И Наполеон от оптического глаза не скроется! Кто враг, кто друг, у кого что на уме, кто злобу затаил - все Кутузов видит. И справа ли от него станешь, под оптический глаз, слева ли, под натуральный, а нет различия! Бережет с той поры Кутузов дар Оптика: хладнокровен в бою, не распаляется гневом, всегда в ровном духе. Сберег до сего дня...

Вы уж мне поверьте, братцы, - закончил Пустяков, - он и Бонапарта обманет!

Слушатели остались довольны. Ванюша сказал:

- Выходит, Беннигсен-то ошибся. Надо бы ему слева становиться. Ведь левым-то глазом "он" хуже видит.

- Ах ты, Ваня-Ванюша! - покачал головой сержант Клычков. - Про оптический-то глаз знает только Пустяков, да мы вот сейчас услыхали. Ты смотри не вздумай Беннигсену иль еще кому про оптический глаз сказать...

Все рассмеялись.

Пустяков опять уселся, обняв колени, лицом к огню. Костер догорал и превращался в груду тлеющих углей. Алела утренняя заря. Забирался под солдатские шинели бодрый осенний холодок.