«Палачи и жертвы»

Эльчин Гасанов

Палачи и жертвы

Посвящается моим учителям, которые взяли то, что было им дано, и которые дали то, что могло быть им взято.

Содержание:

1-Предисловие

2-1892-й год. Иосип Броз Тито

3-1908-й год. Тюремная жизнь Иосифа Сталина.

4-1920-й год. Покушение на Кирова.

5-1932-й год. Янош Кадар

6- 1941-й год. О Ленине

7-1943-й год. О Жукове

8-1948-й год. Сапармурат Ниязов

9-1951-йгод. Тайна Фиделя Кастро.

10- 1960-й год. О Хрущеве

11- 1966-й год. О Королеве Елизавете

12-1968-й год. О Гагарине

13-1975-й год. Эдвард Герек

14-1980-й год. О супруге иранского шаха.

15-1982-й год. Поминки Брежнева

16- 1989-й год. Крах Николае Чаушеску.

17- 1997-й год. Интервью с Горбачевым.

18-2000-й год. Эксперимент Тура Хейердала.

Детям до 16 лет читать не рекомендуется.

Предисловие

Ваши высокородия, дамы, господа, граждане, братья!

Буду краток. Один вопрос: что такое история? Что вообще это такое? Кто сказал, что история состоялась? Да и состоялась ли она? Разумеется, нет! Каждый ее понимает, разукрашивает и преподносит по-своему, как его это устраивает, как ему это будет выгодно.

И все бесполезно, ибо все это байки и басни. Есть в жизни только одна истина: это - борьба за власть. Все! История является лишь хрупкой ширмой, тонкой занавеской. Все историки описывают историю согласно капризам действующего правительства, руководства. Это не справедливо, это далеко от истины.

Да и зачем вам история? Неужели для вас она так важна? Опять - таки я спрашиваю, ЗАЧЕМ? Все равно ничему она вас не научит. Она не может учить, она плохой педагог. История ни на что не пригодна, не способна, но она увлекательна. Я прошу у историков прощения и снисхождения к себе, ибо мои аранжировки в этой книге, мое беспардонное обращение с историей являются исключительно писательской привилегией. Это мое право, право автора. Без богатой фантазии хороших мемуаров не написать, так как чаще всего выдумывают именно действительность.

Я еще прошу прощения у всех читателей за нецензурные выражения и слова в этой книге. Я не виноват, просто пришлось. И заранее "сорри", так как многие сцены, возможно, изложены слишком подробно, размашисто.

По-моему история, это игра ума. История подобна гвоздю, на который можно вешать все что угодно. Она изучает останки заблуждений. Ведь сравнительно недавно выяснилось, что оказывается, Шекспир часто принимал наркотики, известный физик Ландау был задубевшим алкоголиком, а Иисус Христос был надменной задирой. Все это неоспоримые факты, выявленные относительно недавно. Кто может знать о жизни Македонского или пророка Мухаммеда? Никто!!! Но об их жизни со всеми подробностями написано сотни книг и снимались фильмы. Разве это не игра писателя, сценариста?

Кто знает, что говорил Наполеон своей жене, или о чем думал Цезарь? Этого не может знать никто, это противоречит законам физики, законам времени. И все же историки с умным и серьезным видом уже полностью "составили" схему их жизни со всеми мелкими деталями. И что главное, все им верят, по крайней мере, стараются, хотят им верить. Одно ясно, что люди хотят во что-то верить, на что-то опираться, ссылаться, надеяться.

Все это - утоление интеллектуального голода, не БОЛЕЕ! Мне не нравятся идеальные портреты, изображенные историками в своих книгах. Чему они служат, непонятно. Для меня это пустой звук, детское бормотание.

История не полноценна, если она не помогает нам улучшить свою жизнь. Так не лучше ли описывать историю более реально, жизненно, а не создавать мифические образы, далекие от действительности. Это лишь полу - вопрос на настойчивые возражения здравого смысла.

Нет в мире плохих книг, нет плохих писателей. Это - несомненно. Те книги, которые не имеют успеха, сосредотачивают в себе светлое и блаженное, доброе и ласковое, т.е. нереальное. Читатель жаждет истину, а она соприкасаема лишь с реальностью, с жестокой реальностью. Когда ребенок умирает при рождении, становится жертвой аборта или выкидыша, это означает, что этот младенец чист, он совершенен, и Бог не советует впускать его в жизнь, в этот грязный мир. Поэтому ребенок умирает не родившись, не раскрыв глаз. Его место в раю. Так же и книги. Книга должна гореть правдой, а не писать о любви и гуманности. Иначе эта книга не будет читаться, т.е. не увидит свет, не найдет своего читателя. Так что, читайте книги! Некоторые из них специально для этого пишутся.

Однако буду я с читателями осторожным и честным. Ибо история не только наука. Это наука, переживающая детство, чьим предметом является человеческий дух. Это ребенок, который хочет развлечения и внимания.

Не историк я, и не хочу им быть. От того, что коммерсант ежедневно на своем калькуляторе просчитывает свою прибыль, вычисляет нули, он не станет математиком. Всего лишь цифры это.

То, что сейчас прочтете вы, опирается на реальные исторические факты, основывается на автобиографических "дрожжах". Это быль, налитая свинцом фактов. Многие события по праву имеют свое отражение в анналах истории, в которых мне и пришлось покопаться, прежде чем написать все это. Остальное является моей версией, причем версией правдоподобной, обоснованной (а быть может это чистая правда!!!), ибо все люди, будь они хоть короли или слуги, все-таки люди, и им не чужды чувства земные, людские, даже животные.

Само название книги "Палачи и жертвы" говорит о многом. Там, где есть палачи, обязательно бывают и жертвы. И наоборот, иначе невозможно. А в целом, палачи - это уже герои, они вершат судьбы, отнимают жизни, меняют карму. Это не раздельные понятия. И разумеется, все они являются знаменитостями, ибо их знают все, даже дети. Их приход к власти, к славе, обуславливается исключительно их везением, их ведет к трону сам Бог, так как обычному черному люду, серой толпе, это не по плечу. Не каждый рождается с задом, годным для трона. Выражаясь компьютерным языком, в их судьбе, точнее судьбе простых смертных нет этого счастливого файла, или сайта. Выбор пал на других.

Короче говоря, приступим к делу.

"Мы о весне давно мечтали

И вот когда сбылась мечта,

Мы насладимся ей едва ли

Поняв, узнав: она - не та''.

''Если на две прямые падает третья прямая и делает углы внутренние и по ту же сторону меньше двух прямых, то оные две прямые линии, продолженные беспредельно, взаимно встретятся по ту сторону, по которую углы меньше двух прямых''

ЭВКЛИД

Глава 1

1892-й год

Иосип Броз Тито

В Хорватии, в селе Кумровец (40 км к северу от Загреба, село, имеющее уникальный этнографический музей под открытым небом), около полудня, когда еще было жарко, на улице играли дети, прямо перед домом. До их ушей из открытых окон дома, сквозь тонкую светлую занавеску, доносились стоны молодой женщины.

Это была Мария, молодая хорватская женщина. Сладостные стоны то усиливались, то прекращались, но дети не могли толком понять, в чем дело. Хотя это была их мать. Они просто чувствовали, что маме хорошо, она же не кричит и не ругается.

Она стонет, она охает и ахает от удовольствия, которое ей доставлял мужчина. Его порывистое дыхание также не осталось без их внимания. Изредка дети улыбались, смотрели друг на друга, и опять игрались. Они в подсознании понимали, что с мамой все хорошо, все в порядке, она мол, отдыхает, но толком ничего понять не могли. Да и не хотели. Им было не до этого, впереди целая жизнь.

В 1995-м году в Югославии побывал мой земляк, археолог из Баку.

Точнее сказать, он не совсем археолог, а если честно, то вообще не археолог. Но это не важно. Какая разница? Суть ни в этом. Так вот он, будучи в Загребе наткнулся на уникальный по своей сути дневник, принадлежащий одной женщине. Звали эту женщину Мария.

Я не мог пройти мимо этих записей 100 летней давности, ну не мог, и все. Предлагаю вашему вниманию некоторые отрывки из этого дневника.

''Я Мария, моего мужа зовут Франьо, у нас щас четверо детей. Я типичная деревенская женщина, но, тем не менее, со вкусом одеваюсь, слежу за собой, конечно, в соответствии по нынешним меркам. Урядник, священник, тракторист, все зырят на мои пухлые ножки, пышную грудь, на томную мою улыбку (я это могу, ха-ха-ха), на длинную мою косу, длиною до самой моей попы, которой я обвиваю все свое тело. Э... Я раньше была верна своему Франьо, но что-то в последнее время он стал занудой, чрезмерно ревнивым. Это не могло меня не раздражать. Он ворчал на меня, нередко даже бил, иногда ногами, а я плакала, проклинала все на свете. Измена сама по себе приближалась, тем более что Франьо часто стал уезжать в Загреб на заработки. Крестьянское житье-бытье трудное, особенно в эти годы. Измена же это не просто слово, это сам господь Бог, сам всевышний. Вообще слово измена надо писать с большой буквой: ИЗМЕНА!!!!!!

Но все началось после того странного сна. Иногда такое присниться, не дай Бог проснуться. Я во сне увидела себя на радуге, я гуляла по ней, все кругом было светло, ярко, сладостно. Мне навстречу шел маленький мальчик с короной на голове. Он был красив, но в то же время лицо у него было взрослое, даже старое, хотя это был всего на всего младенец. Этот мальчик потом сел на трон, и я поцеловала ему руку. Все, сон закончился. Но проснувшись я почувствовала внутреннее изменение. И я уже была другая, иная. Будто мне сделали укол в мозг или в сердце. На меня налетела похоть, у меня началось хотение. Ведь плоть она исторична, она не подвластна человеческому времени. Все меняется в жизни каждую минуту, но мы это не замечаем. Одна лишь похоть остается неугомонной, она как сладкий остров улыбаясь манит всех к себе, а потом продолжает радовать, но не редко и огорчает, даже убивает.

Секс-это экзамен совести, души. Человек всегда спрашивает себя, сомневается в себе, прав ли он в этом или нет? Секс-это орудие в руках всевышнего, который тестирует людей многие века на предмет чистоты души. Редко кто этот экзамен выдерживает. Все в этом мире сводится к тому, чтобы обеспечить себе удовольствие и вечный спор лишь о том, каким образом его достигнуть. Не страданья же являются целью человека? И секс здесь главное, ибо в природе противоположности, сталкиваясь, вливают друг в друга новую жизнь.

В отсутствии Франьо я как бы раскрывалась вся в своей красе. Мне было скучно. ''Хотя бы письмо какое-то получить от кого-то. Пусть даже пустое. Просто письмо', говорила сама с собой. Надоело предаваться сладким грезам в постели перед сном. Я часто смотрела по ночам из окна и видела в глухой темноте свое прошлое, прожитые дни. Днем я выходила гулять, и вся деревенская округа, преимущественно мужики, приближались к моему дому и затягивали со мной во дворе задушевную беседу. Губная гармошка, баян, печки-лавочки, ля-ля-тополя, и т.д. Так как Франьо долго отсутствовал, где-то месяца четыре, а то и шесть, и я подумала, ''да ну его, погуляю всласть. Тоже мне, козел, надоел уже своим занудством''. И пошло поехало. Все в жизни зависит от этой первой реакции. Если сдержал первый порыв, то молодец, если поддался, то тебе конец, ты завязнешь, как муха в паутине. Судьба готовила мне невероятный сюрприз.

Первым моим посетителем стал тракторист Бранко, темноволосый 25-ти летний парень из Кумровца, с интересным и необычным лицом, недостойным даже пощечины. Я была старше его на 5 лет, но это не остановило Бранко, это наоборот его возбуждало. Он решительно вошел к нам в дом, якобы попить водицы. Мол, остановка на развилке, отдых, а потом в путь дорогу. Но не тут то было. Свой трактор он остановил прямо у моего дома. Дети играли во дворе, а я, э! а я как будто ожидала его уже много лет. Зайдя в дом, он прижался ко мне, крепко поцеловал меня в губы, и потянул в теплую постель. Вот и все дела. Через пол часа Бранко вышел на крыльцо, размял свои мышцы, как бы только проснулся. ''Хорошо, ох!', сказав это Бранко сел в свой трактор и громко тарахтя и пуская черный дым, уехал прочь. Со стороны незнакомому человеку показалось бы, будто Бранко является хозяином дома. Уж слишком по хозяйски, по отечески он себя повел. Я проводила его взглядом из окна. В ту же ночь несколько часов кряду гремел гром (причем такой страшной силы, что пугал всю округу), полил до самого утра сильный обильный дождь. На утро вся деревня была в вязкой грязи.

Моим следующим посетителем был местный священник, его звали отец Драган. Ему было лет 50, он вечно ходил в длинной черной сутане, с крестом на груди, и бородой, длиною по самый хрен. Отец Драган пришел ко мне буквально на следующий день после Бранко. Вы не поверите, но я как будто ждала и его, я кажется не полностью была удовлетворена от Бранко, поэтому ходила какая-то злая. Лиха беда начало. Увидев на пороге сельского священника, я пригласила его к себе в дом.

- Добрый день святой отец. Молока не хотите?

- Да не плохо было бы. Что известно о Франьо? Когда приедет? Ничего не слышно?

- Да пока не скоро наверное. Дети уже скучают.

- Да, дети... А вот ты нет, не скучаешь по нему, разве не так?

- С чего вы это взяли, святой отец (деланно удивляясь)?

- Не прикидывайся. Молчи Мария, молчи. Побольше дела...Возможно, этим и отличается Бог от человека. Человек много говорит.

- О чем вы, святой отец.

- Вчера к тебе Бранко приходил. Все село это обсуждает. И не боишься ты гореть в аду, Мария? Ни стыда у тебя, ни совести. Побойся Бога! Это ты так верна Франьо?

Я, опустив голову, слушала нотации отца Драгана, а тот в свою очередь поглядывал на мои красивые, еще не старые ножки. Они были такие пухлые и белые. Ой, щас я заплачу!

- Ну что, рассказать мне все Франьо? А? Я заставлю всю деревню молчать, при одном моем слове все умолкнут. И Франьо ничего не узнает. Хочешь ты этого, дитя мое?

- Да конечно, святой отец (еле вымолвила).

- Но при одном условии. Я тебя должен осветить.

При этих словах он подошел ко мне вплотную, обнял меня за плечи и поцеловал в губы. Поцелуй длился минут пять. Домашний кот с любопытством наблюдал за нами, а в соседней комнатушке мирно посапывала моя 2- летняя дочь. Святой отец повел меня в свободную комнату, снял свой крест, церковную шапку и тихо мне сказал:

- Раздевайся, дочь моя, так надо.

Сутану свою он не стал снимать, только закинув руки под свой черный балахон, стал расстегивать ширинку. Я, беспокойно поглядывая в сторону окна, стала снимать с себя платье, потом нижнее белье и т.д. Все как надо. Отец Драган перекрестился и начал свое дело, т.е. начал меня "освещать". Мы занимались любовью тихо, спокойно, даже мирно, будто молились Богу. Иногда доносились порывистые слова святого отца ''тебе хорошо, дочь моя?', на что я отвечала "конечно, святой отец, только прошу вас, кончайте быстрее''.

После посещения отца Драгана, я как бы повеселела, успокоилась, пришла в себя. Такое умиротворенное состояние души я еще не ощущала у себя никогда. Еще бы! Меня "осветил" сам отец Драган, а он плохого не пожелает никому. У меня на следующий день было чудесное настроение. Такое чувство, будто я потрахалась, поснашалась с самим Богом. Я была вся пудренная, нарумяненная, набеленная. С открытой шеей и грудью, и с улыбкой на лице, полила цветы в саду, надела белое платье, приготовила белградские голубцы с фаршированной телятиной, и вдруг подняв голову, увидела урядника Зорана. Он грозно стоял на пороге. Как он вошел внутрь, я не слышала.

- Добрый день, Мария! Как жизнь твоя, как детишки поживают?

- Хорошо, господин урядник, слава Богу не плохо.

- Хорошо говоришь, значит! Ты знаешь, Мария, я многое хочу тебе сказать, но в моих словах ты должна заметить и молчание. Молчание о многом тебе скажет.

- А что вы хотели мне сказать?

- Шлюха ты, вот что! Вся деревня только об этом и говорит, что с тобой и Бранко переспал, и святой отец. Шлюха ты, шлюха! А ну снимай трусы, живо!

- Вы что, господин Зоран! Не надо, прошу вас.

- Что, они у тебя прилипли что ли? А ну давай снимай сука!

Урядник подойдя ко мне, дал мне крепкую пощечину, и хотел было уйти, по крайней мере он сделал пол - шага в сторону двери, но увидел, как я стала раздеваться, через голову снимать нарядное свое платье, подняв руки, обвязывать голову косой. Закончив, я заявила:

- Двери закройте, господин Зоран.

С Зораном я была долго, где-то два часа. Может боялась его, а может хотела закрепить свои государственные позиции, или хотя бы приобрести их. Через 2 часа жители Кумровца видели, как урядник Зоран украдкой открыв двери в моем доме, вышел на крыльцо, украдкой посмотрел по сторонам и поспешно стал удаляться. Зоран вел себя как вор, причем вор дешевый.

В моем поведении после Зорана произошло изменение. Я стала какая то слишком уж возбужденная, ненасытная. После урядника я уже сама искала мужчину, как бы с цепи сорвалась. Выйдя во двор, повела глазами по сторонам, и заметила грязного батрака Златко, который сидя на коленях, руками вырывал из земли бурьян. Ему было около 60-ти лет, и всю свою жизнь он копался в земле, мыл и чистил лошадей, корчевал пень, вспахивал лесную целину, валил буки. Я окликнула его и поманила пальчиком в дом. Батрак Златко не привык к такому ласковому обращению, поэтому он ничего не соображая, с грязными и вонючими руками вошел в мой дом. Войдя внутрь, он услышал мой голос:

- Златко, проходи сюда, не бойся, я здесь!

Златко направился в сторону голоса, вошел в комнату, и остолбенел перед моей кроватью. То была сказочная картина. Наверное, он такое видел только во сне. Видимо и батракам когда - то тоже должно повезти. Раз в год и дуракам везет. На кровати я лежала полу голая, улыбаясь, сказала ему:

- Ну что Златко, я нравлюсь тебе? Иди ко мне, мой милый сыночек.

Я назвала сыночком Златко, который по возрасту годился мне в отцы, и от такого обращения он чуть не кончил сразу, я это почувствовала. Короче говоря, и с ним я переспала. Правда, находясь под ним, я часто зажимала свой нос, от него дико воняло. Лошадиный запах, смешанный с запахом другой неизвестной скотины, плюс запах копоти, пота, нагара, грязи, короче, сплошная вонь. Но, тем не менее, Златко меня отделал далеко не хуже остальных доселе моих любовников.

Прошел день. Близкие друзья батрака Златко поздравили его с такой удачей в постели. До моих ушей это дошло. Это несомненно, а то батраки в последнее время с горя трахают только лошадей. Ничто так не воспламеняет прошлое чувство, как ободрительное замечание посторонних. Батрак Златко как бы раздраконил меня еще больше, поверьте, я не могла себе найти места, ходила по комнате как львица в клетке, искала новые ощущения, и нашла. К вечеру, я услышала стук в дверь. На пороге стоял галантный мужчина. Это был немец, его звали Карл, и попал он в Кумровец совершенно случайно. Я начала облизываться, как дикая кошка. По специальности Карл был энтомологом, и искал он в Хорватии новые виды бабочек. Но по дороге он устал, и постучался в первую же попавшуюся дверь. Открыла ему дверь я сама. Надо же а! Дети уже спали, поэтому все было тихо. Карл был мною принят очень гостеприимно. Выпил горилки, закусил моим сыром и зеленым хорватским луком, длиною в швабру, покушал миндальный хлеб, и взглянул сквозь пенсне на меня.

- Госпожа Мария, не скажете ли вы, где тут у вас водятся знаменитые загребские бабочки? Как мне их найти?

- Слушай ты, пидор в очках! Давай отделай меня и поди прочь, понял! Что глупости говорить! Давай быстро!

С этими словами я перед изумленным Карлом полностью оголилась. Немец абсолютно не соображал что происходит, но все-таки ему было приятно, он со мной переспал до утра. Утром, надев свои очки, и поблагодарив меня за хлеб-соль, Карл уехал отсюда прочь.

После Карла я завела к себе в постель еще одного мужчину. Вернее, это был молодой паренек, лет 17-ти отроду, его звали Вячеслав. Он был на половину русским, и жил в Хорватии давно. Вячеслав слыл в деревне колдуном. Поговаривали, что по ночам парень перевоплощался в оборотня, в огромного человека ростом в 3 метра, и надев длинный плащ ходил по деревне, пугая людей. Ночью все боялись выходить на улицу, а утром Вячеслав превращался в обычного сельского паренька. И все же его все боялись, кроме меня. Я и с ним переспала, зарыв его к себе в тело, облизывала его как котенка. А через три дня я забеременела. Пуза моя росла как дикая крапива, т.е. очень быстро. Будто роды спешили, боялись куда то опоздать. Если честно, мне стало неприятно. Я ждала ребенка, и кто был отцом будущего моего дитя, я не могла понять. Да и кто мог бы это знать? Один Бог это знает, наверное, впрочем, и это под большим вопросом, знает ли это Бог? Бог тоже иногда беспомощен. Я переживала, волновалась, ночами не спала. Да, мне было совестно, мне был отвратителен даже этот мой будущий ребенок, который упорно постукивал у меня в животе. Так кто же отец моего несчастного малыша?

Прошло 9 месяцев, и я родила мальчика и назвала его Иосипом. Кстати, во время родов, Иосип несколько секунд не дышал, задыхался, и чуть было не умер. Но, о Боже!!! И тут произошло великое! В эту секунду в Кумровце произошло сильное землятресение силой в 7 балов. Все пошло кругами, дома начали дрожать, трястись, и малыш задергался, потом захныкал, взревел. Мало кому удается оправиться после рождения. Было множество разрушений во время толчков, но жертв к счастью не было. Я благословила Иосипа своею дрожащею рукою''.

Вот и все.

Так, на свет появился будущий отец югославского народа Иосип Броз Тито. Он более сорока лет был Президентом Югославии. Во время 2-й мировой войны Тито был партизаном, даже в 43-м году имел тайный контакт с Гитлером. Эта была легендарнейшая личность, кумир и идол народов Балканского полуострова. Югославский народ до сих пор преклоняется перед ним. Тито для Югославии, это нечто большее, чем Ким Ир Сен для Кореи, или Неру для Индии. И возможно этому способствовала неизвестная смесь в его текущей крови. Ведь этот непонятный кровяной коктейль привел к рождению неординарного человека. Комплекс и сумма неизвестного сперматозоида, комбинация генов создали первичную матрицу, которая видимо, преодолела барьер однобокой системы. Наверное, это единственно возможный отправной пункт для достижения индивидуально-эгоистического самоудовлетворения, который порождает пиршество мысли и олицетворяет из себя Прометея воли. Это очень существенный пункт в этом рассказе. Так кто же был отцом Иосипа Броз Тито?

Главное: после его рождения, Мария, его мать, успокоилась, часто стала поститься, была до конца жизни верна своему мужу Франьо. Даже сам Иосип, впоследствии узнав про похотливые похождения своей матери, ничуть на нее не обиделся. Он, обнадежив себя подобным историческим фактом, даже в душе был рад тому, что его настоящий отец неизвестен. В этом деле неопределенность и таинственность лучше всего. Мол, крути и верти своим происхождением как хочешь. Если бы дети выбирали себе родителей сами, то многие взрослые навсегда остались бы бездетными.

И все же, что за сексуальный ураган пронесся тогда по сердцу Марии, матери Иосипа Броз Тито, она сама так и не поняла до конца своих дней. Она, молча и грустно вспоминала минувшую бурю, но так и ничего не поняла. И никто это не понял. Это выше человеческого разума.

Когда все становится на свои места, выясняется, что это-памятник.

Глава 2

1908-й год. Тюремная жизнь Иосифа Сталина.

На прогулке СИЗО - распределителя московской Бутырки, взад вперед ходили двое узников.

- Ну что, Мешади, скоро на мокруху пойдешь, на дело святое так сказать, нет?

- Посмотрим, не знаю еще, как решат, так и будет.

- Тебя ждет хорошее дело, грузина там какого-то по - моему кончить надо. Я слышал об этом. Тем более у себя на Родине, в Баку. Это же жизнь, красота. Расскажешь потом, лады?

- Хорошо.

Сзади них перешептывались молодые каторжники:

- Смотрите, скорее, сюда, взгляните на него! Вот он идет. Это сам Мешади. Постарайтесь запомнить его внешность.

Вы слышали о том, как Сталин сидел в бакинской тюрьме? Ведь это история, это было, это не моя фантазия. Сталин отбывал срок в бакинской тюряге, это факт. И слухи об этом до сих пор ползут в Баку. Он вообще любил Баку, часто приезжал в этот город. Однажды на вопрос царского инспектора, ''что тебе нужно здесь, в Баку?', Иосиф Джугашвили ответил: ''мне полезен нефтяной воздух''. Но существует еще одно предание, которое возможно заставит нас уважать Сталина еще больше. Кто знает?

Эти подробности служат лишь введением к предлагаемому произведению, к самой истории, которую я сейчас опишу. Хотите послушать?

Баку, 1908-й год. Баиловская тюрьма в Баку в то время снаружи утопала в олеандрах, эти цветы окружали ее со всех сторон. Романтичный запах распространялся уже на расстоянии. Аромат приятный, да еще смешанный с морским воздухом, и вид такой необычный. Все кругом такое душевное, старинное, розовое. Когда на кровь упадет немного слез, каким все становится розовым. А внутри тюрьма пахнет тюрьмой. Наверное, во всех тюрьмах планеты запах один и тот же: запах печали, страданий, горя и разлук. Будь хоть это Венсенский замок или Лефортово. И вот в этой тюрьме работал в те годы полковник городской жандармерии, начальник оперативной части тюрьмы Виктор Степанович Крылюк. Он был бакинец, с Кишлов (бакинский пригородный поселок). Ему было около 50-ти лет, был женат, имел взрослую дочь, и глухонемого от рождения сына. Это было для него страшным горем. Больной сынишка часто грустил, как, наверное, такие же глухонемые, которым не нужны слова, которые все понимали взглядом. Сердце Виктора Крылюка обливалось кровью. Поэтому он весь погружался в работу, чтобы хоть как-то забыться, затеряться, отвлечься. Говорил и думал только о работе, о службе.

Его кабинет размещался на первом этаже, отсюда открывался вид во двор тюрьмы. Сам он был человеком очень скромным, до неприязни простым, и, как я уже сказал, до пошлости любящим свою работу. Он считал, что работа-это я сам и есть, т.е. это нечто нераздельное со мной. За короткий период он достиг на службе высоких почестей. По его словам, всего этого он добился только благодаря сильному чувству ответственности. Он даже к маленькой бородавке, выскочившей у него на носу, относился очень серьезно. В общем, давайте приступим к делу.

В тот майский день в его кабинете сидел заключенный Николай Тарасов. Он был агентом царской жандармерии, внедренным в камеру политзаключенных.

-Ну что, Тарасов, что ты сегодня нам расскажешь?

- (Посмотрел по сторонам) Они что-то замышляют, что-то готовят. Не исключено, что это будет побег, господин полковник.

- А кто конкретно, ты уточнил?

- Да, узнал. Этот, как его, Коба, и Сулейман (сказал очень тихо и опустил голову). И еще с ними за одно Губанов.

- Этот грузин, я чувствую, становится для нас проблемой. Короче, Тарасов, будешь докладывать о каждом его шаге, это очень серьезно. Про Сулеймана мы знаем почти все, он отъявленный уголовник. Но все же и за ним тоже присмотри. Ты меня понял, милейший?

- Как изволите, господин полковник.

- О своей семье не беспокойся, они в порядке. Слово военного.

- Благодарствую.

- Кстати, Коля (задумавшись, спросил), семья сейчас в Киеве?

- Да-с, в Киеве.

- А ты родом, значит, будешь из Киева, да?

- Оттуда-с, верно.

- Хороший город я слышал этот Киев, правда?

- О, Киев-это жизнь. Вечные туманы над Днепром, Подол, золотые купола видны из под густых деревьев. Особенно Киев хорош в мае, когда цветут каштаны. По городу такой запах, а ты в это время на плоту с хорошей девкой по Днепру... Сердце обливается

кровью. Эх! Киев... Все люди гуляют, на лицах улыбка, все хорошо.

- Да?

- Конечно, можете не сомневаться.

- Теперь учти, если не выполнишь мое задание, ты свой Киев можешь и не увидеть. Останешься навсегда здесь, в Баку. В этом можешь не сомневаться. Понял? Сей слух надо выяснить до конца, понял ты? Теперь, ступай.

Камера-распределитель. В накуренном и пропахшем парашей помещении взад вперед, как лев в клетке, ходит, точнее очень тихо, как кот, передвигается Иосиф Джугашвили по кличке Коба. Он был маленького роста (165 см), на нем был френч серого цвета. Его практически не было слышно. Он не вмешивался ни в какие блатные разговоры, разборки, раскрутки. В карты тоже не играл. Улыбался очень редко, да и то с расчетом. К нему обратился его сокамерник и хлебник, Сулейман.

- Коба, это он, Тарасов. Я стукачей по запаху чую. Надо кончить его, иначе этот сучара заложит нас.

- На днях решим, не кипятись, Сулико.

- Как на счет наших товарищей на воле? Они ждут нашего сигнала.

- Не торопись, успокойся, скоро сюда переведут Мамедика. Вот с ним будет легче. Он

идейный, с ним этот вопрос будет легче решить.

- Какой такой Мамедик? Ему можно довериться?

- Да Мамедэмин. Ну, Расул-заде этот. Я его знаю давно.

- А, да, я о нем тоже кажется слышал. Он идейный, да?

- Ну, не в ладах с Россией.

- Понятно...

Москва. Бутырская тюрьма. По темному коридору со связкой больших ключей шел надзиратель. Стояла полночь, в камерах тихо посапывали узники. Надзиратель осторожно, но с небольшим шумом отпер дверь одной из одиночных камер, и вошел внутрь. Там внутри, на корточках сидел молодой темненький парень лет 30-ти, с огромным шрамом на щеке. Его звали Мешади Кязым. Он как бы ожидал визита надзирателя.

- Ты готов к завтрашнему дню, Мешади?

- Я всегда готов, Аким. Всю свою жизнь я готов на все ради своего Баку, ради того, чтобы увидеть его хотя бы одним глазом.

- Ну все, тогда жди. Завтра все решится.

Оперчасть тюрьмы. Беседа Крылюка с заключенным Юрием Горстковым по кличке "Рижанин". Крылюк готовился сказать ему нечто особенно любопытное.

- Как дела, Рижанин? Как поживаешь? Ты же ведь у нас здесь авторитет.

- Да (довольно), хотя бы здесь, в неволе, я царь.

- Окрестили тебя, или еще ждешь маляву из Москвы?

- Так точно-с, жду не дождусь. Ведь как оно бывает, ваше благородие, одно дело царь не окрещенный, другое уже законный. Так сказать, в натуре (сказал шутя).

- Какой ты царь! Мразь ты, вот ты кто! Царь он видите ли...

- Что с вами, господин начальник. Вы что, нынче не в духе?

- Да ты хоть знаешь зачем я тебя сюда позвал?

- Да нет вроде бы-с.

- Братец у тебя нашелся, понял ты, царь!

- Какой брат, ваше благородие...неужто Василий...

- Он, он, Васенька. Вы с ним расстались в далеком детстве, не правда? Ну то, что я про тебя знаю, да и ты сам рассказал все это мне. Вот я и нашел его.

- Это правда?

- Вот тебе истинный крест (перекрестился). Я все знаю, вы искали друг друга, и не виделись уже 23 года. А вам то уже сегодня 34 года. Нет?

- А чем он сейчас занимается? Кто он по жизни?

- Успокойся, не уголовник он. Ни чета он тебе. Госслужащий твой брат Василий.

- ...Н-да, Виктор Степанович, а вы часом не обманываете меня?

- Сынок, я же ведь все понимаю. Только вот что, Юра (сказал серьезно), ты же сам знаешь, так просто ничего не бывает. У меня есть одно условие.

- Говорите, Виктор Степанович, я готов на все.

- Ты должен кончить Кобу. Ты понял меня? Окажи милость такую.

- Этого грузина?

- (Молча кивнул головой).

- (Задумчиво) Кончить - то его не грех и не беда. Только вот как будет со мной? Дело это стремное. Это же все узнают.

- Ни мне тебя учить Рижанин, не первый раз ты это делаешь. Если откажешься, не видать тебе своего долгожданного братана, да и с малявой я постараюсь, чтобы тебя окрестили не вором, а кем -то другим. Теперь ты понял? Так что, не взыщи.

- (Кусая губы) Я говорю, убрать Кобу, раз плюнуть. Только друг у него есть там, Сулейман. Это жиган высшей когорты, какой-то психованный, не умеренный что ли...И тем более, он местный.

- Знаю, знаю (раздраженно). В общем, сам решай.

- Хорошо, я что нибудь придумаю.

- Ну, ступай, подумай. Я тоже здесь кое о чем подумаю за тебя

Рижанин вышел из кабинета. Крылюк остался один. Вдруг он, повернувшись к

шифоньеру, громко сказал, "выходи Вася, он уже ушел". Двери раскрылись, вышел высокий крепкий мужчина лет 35-ти, в военном кителе.

- Присядь, Василий. Ну что, как тебе твой брат? Интересная получается картина, нет? Один брат уголовник, причем убийца, а другой надзиратель тюрьмы. Прямо как в лучших английских романах.

- Виктор Степанович, я совсем голову потерял. Не знаю, что делать (надрываясь говорит). Он с детства был шубутной. А если он исполнит ваш заказ, вы точно его отпустите, или...

- Вася! Я просто так ничего не обещаю.

- А можно с ним при встрече я ему ничего не скажу про Кобу? Ведь поймите же, он мне кто? Почти всю жизнь я его не видел. И могу за него еще проколоться. А тут еще буду его подстрекать на убийство.

- Нет и нет. Я же уже говорил тебе. Вас сведу лично я, и ты тоже очень сильно попросишь, даже потребуешь ликвидировать Кобу. Пущай решает сам. Только после этого я походатайствую руководству о твоем повышении. И еще кое о чем подумаю... Сам понимаешь, о чем.

- Ну и сдался же вам этот Иосиф. Он же маленький каратыш, чем он вам не угодил то, Виктор Степанович?

- Не угодил, ох как не угодил. Ты смотри, нежели иначе, то об этом узнает высшее руководство, даже его светлость. Тогда уж прощайся со своей карьерой военного. У вас же с Юрой разные фамилии, вы воспитывались в разных семьях, вот поэтому - то никто об этом не знает. Пока не знает. А на этих фотках (рассматривая фотографии) вы вместе, в детстве. Кстати, он был посимпатичнее тебя. В анкете - то написано, что твой брат пропал без вести. Вот он твой брат! (Показал рукой в сторону камер). Никуда он не пропал!

- Тише вы, Виктор Степанович. А то услышат.

- А! Когда у одного ферзя спросили о его происхождении, он ответил: из пешек мы. Это про тебя, Вася (улыбаясь). Ты вышел в люди, но человеком так и не стал пока. Ты, Вася, не умеешь производить ничего, разве что немного впечатления. Помни, Вася, нельзя хлопнуть в ладоши одной рукой. Ну, все, ступай.

Полковник Крылюк думал про себя, разговаривал с самим собой. "Да, возможно я старый негодяй, подлая тварь, но у меня нет выхода. До сих пор у меня нет служебных взысканий, даже устного упрека. И теперь я из-за этого сраного грузина, от которого

власти хотят сами избавиться, должен страдать, что ли? Нет уж! В моем королевстве я не допущу промашки. Эх!!!! И все - таки, на какую гадость и мерзость способно мое сердце, а? И я это уже столько дней в уме своем вычисляю. Да пошли все к чертовой матери. Что тут оправдываться перед собой или перед Богом? Я же ведь не боюсь попасть в ад. Я вообще не верю в ад. Глупости все это. Мне кажется, настоящий человек не должен умереть вообще. Соседа Алешку, церковного служащего, месяц назад похоронили. Его собаки загрызли ночью, когда он возвращался с церкви домой. А ведь он был полубогом. Однажды нечаянно наступил на яблоко, раздавил его, потом месяц из-за этого переживал и постился. Спрашивается, зачем он родился, зачем? Чтобы умереть? Причем, быть съеденным псами? Неужели надо быть собакой, чтобы стать другом человека? Глупо. Не может такого быть. Религия не может полностью сделать человека счастливым, иначе и сынок мой, Степка, не был бы больным (оборачиваясь по сторонам, тихо заплакал). Ох, грехи наши. А ведь я всю жизнь верил и молился. Хотя Бог никого не обидел, на долю каждого он дал греха поровну, чтобы никто не залупался. У всех в жизни, в семье, есть то, чего все стесняются, не хотят об этом думать. У кого сын больной, у кого сестра старая дева, у кого отец сумасшедший, а у кого родители разведенные. У всех что-то есть, чего они стесняются. Тьфу, я опять че то оправдываюсь. Нет, конечно, нет. Мне не в чем оправдываться перед собой, да и перед Богом. Да и в Бога - то я уже не верю по большому счету. Зачем я должен в него верить. Все люди склонны верить чему-то, или кому-то, но никто не склонен знать, или думать. Помимо веры нужно знать, знать истину, правду. Я верю в себя, в свои силы, в свои чувства. Я работаю. Только благодаря работе, я могу подняться, быть на плаву, входить в общество, чтобы мои дети мною гордились. Главное мой бедный сыночек, моя жена и дочь. Ради них я пожертвую всякими там Рижанинами, всякими исковерканными и убогими семьями. Так что, пошли они все в задницу. Прав я, и все тут, все дела".

Кабинет надзора тюрьмы. Друг против друга сидели два брата, Юра и Вася, которых судьба разлучила много лет назад. Теперь они беседовали приватно. Это были выходцы из несчастной семьи, где мать была уличной шлюхой, а отец алкоголик. Семья разбилась как стеклянная банка. Мать умерла от сифилиса, а отец однажды выйдя из дома пьяным, больше не вернулся. Никто его не видел. Старшего сына Василия, взяла на воспитание семья ученого - биолога, в дальнейшем переехавшего из Риги в Москву. А Юрка остался в Риге, иногда ночевал у соседей, нередко жил в подворотне. Когда как. Его воспитала улица.

Они долго смотрели друг другу в лицо, просто иногда Василий убирал взгляд, прятал глаза. Рижанин начал вести с братом очень нежную и ласкающую душу беседу:

- Ну че, брат, встретились, наконец.

- Н-да...(сухо вымолвил).

- Мое почтение. А ты не изменился. Хорошее было время, помнишь (сказал, грустно улыбаясь)?

- Н-да...

- А помнишь (оживленно), как мы разбили стекло булочной, и потом ты попался. Помнишь?

- Помню, помню (чуть зевнул).

- Брат, давай обнимемся.

Он подошел к ошеломленному Василию и по - мальчишески набросился ему на шею, обхватил его обеими руками, начал сжимать его крепко - крепко. Рижанин всхлипывал, потом пустил слезу, но быстро пришел в себя. Вытер платком глаза и сел. Его брат Василий только смущенно улыбался, опустив голову. Родной брат раздражал его. Рижанин продолжил:

- Ну, говори, что я должен сделать, там, убить кого-то, или там еще чего нибудь. (Увидев протестующий вид брата) Пойми Вася, я же не дурак. И если бы не эти глаза, и ни этот родной запах, запах детства, исходящий от тебя, я бы вообще усомнился в том, что ты мой брат. Я горжусь тобой, брат, будь счастлив. А я гожусь только для этого, для убийства. Ради тебя я готов отдать жизнь. Да че готов. Дам. Так что не томи.

- Ты...это...Извини, брат,... просто ради меня надо убрать этого грузина, Кобу... Сделай это ради меня, ну хотя бы порань его,...и все (выдохнул, не поднимая глаз)...

- Об чем речь, брат? Сделаем!

- Только, брат,...я прошу тебя, ...о том, что мы братья, никто не знает, ...ты...прости меня... чтоб там никаких...то бишь...это...

- Да ради Бога. Но все равно я тобой горжусь, ты хороший. Вась, в дни своего счастья, просто вспомни обо мне, лады? Просто вспомни, это уже моя просьба к тебе.

Василий после этих слов буквально выбежал из кабинета, даже не попрощавшись.

Город Коломна, Подмосковье. В зеленом фаэтоне у тротуара рано утром (примерно в 5 утра), в черной телогрейке и арестантской шапке сидел узник. Из под телогрейки была видна полосатая роба. Рядом сидел полковник царской жандармерии Васильев.

- Мешади, полагаемся на твое честное слово. Ты все понял?

- Да, полковник, все.

- Тебе предстоит нелегкая работа в Баку, так что сам смотри, красавец. Дело не простое, хотя тебе ни в первой это. Ну, в общем, желаю тебе счастья и всех благ.

- Чтоб вы все сдохли (улыбаясь)!

Прошло три дня. Камера Баиловской тюрьмы. На нарах сидят и беседуют будущие лидеры и активисты революционного движения: Губанов, Красин и Чураев. Рядом, чуть в стороне, сидели Иосиф Джугашвили и Сулейман. Они говорили о побеге. Как же все-таки отсюда урвать когти? Ведь будущее слишком пасмурное, если вообще не темное. Привыкнуть к этому немыслимо. Прервал молчание Сулейман:

- Эх Коба, Коба, что то мне не нравится здесь в последнее время. Я все чувствую по запаху. Тарасов раскалывается на глазах, и Рижанин этот че - то косится на нас в последнее время.

- Да ты не обращай на него внимания. Сдался он тебе. Не кипятись, решим.

- Быстро надо все решать, а то нас всех здесь порешат.

- Верно говорит Сулейман (поддержал беседу Губанов). Я вот давеча слышал, как Рижанин с Артистом о чем-то шушукались. Как меня увидали, сразу же застыли. Видно,

о нас говорят.

- О нас говорят, значит (спросил задумавшись)?

- Ну да...

- Ничего, я сейчас все выясню (сказал Сулейман и отошел в сторону).

Губанов (в будущем, один из активных членов организации, под именем 26-ти бакинских комиссаров) хотел остановить Сулеймана, но Коба схватив его за руку тихо прошептал: "спокойно, не дергайся, это нам на руку, пусть выясняет с ними отношения". Губанов только глазами застучал и, глотнув слюну, вымолвил, "а, понимаю".

"Ничего ты не понимаешь, рабочая твоя душа", почти крикнул на него Коба и закурил

папиросу. Губанов действительно ничего не понял. Ему было трудно понять хитрый маневр будущего диктатора.

У решетчатых окон камеры стояли Рижанин и Артист. Последний был обычным бакинским вором, специализировался исключительно на квартирных кражах.

Артистом его окрестили потому, что он окончил московское театральное училище, причем с отличием.

Они с Рижанином стояли у окна, пригибаясь и вглядываясь в кусочек неба, видневшийся через стальные решетки. Затем, затягиваясь папиросами, они обсуждали погоду. Погода из окна виделась какая-то мрачная, надвигались тучи, даже был слышен гром. В камеру проникал морской воздух, смешанный с нефтью. Артист красноречиво рассказывал о московских дождях, сказал, что мол, надо через это вот окошко прорубить окно в Европу, причем с парашей под подоконником. Но вдруг он резко умолк. В этот момент к ним потихоньку приближался Сулейман. Они оба повернулись в его сторону. Они с Сулейманом практически здесь не общались. "Что же ему нужно от нас?", подумал Рижанин. Этот вопрос был запечатлен

на его лице.

- Что обсуждаем?

- ...Да так, ничего особенного.

- Но я же видел, что вы о чем-то говорите.

- Не волнуйся, не о тебе.

- А что ты можешь обо мне сказать, а, Рижанин? Что? Отвечай!

- ...Да что ты пристал. Погоду мы обсуждаем, погоду, вот и все.

- Ну и что, с погодой-то? Что? (Прищурив глаза, взглянул в окно)

- А ничего, мне кажется, дождь собирается.

- Что, дождь, дождь, значит, говоришь?

- Ну?

- Так вот что, Рижанин. Вот ты и попался. Слушай меня внимательно. Если до вечера дождь не пойдет, за слова будешь отвечать. Ты понял?

- Да пошел ты на х...!

Этого Сулейман и ждал. Вытащив, вернее выхватив финку из-за пазухи (она уже была наготове), он сделал резкий выпад в сторону Рижанина, и правой рукой вонзил лезвие ножа в его лицо. Артист, испугавшись и убегая в сторону дверей камеры, начал кричать, "убивают, убивают!" Рижанин, вздрагивая, лежал на холодном полу, схватившись руками за окровавленное горло. Кровь хлестала мощной

струей, раненый дергался, уже умирал. Смерть не страшна, если ее лишить всякой загадочности, надо просто прислониться к ней, подружиться с ней. Люди должны учиться умирать, только тогда они разучатся быть рабами. Что возможно в любой день, возможно и сегодня.

В камере начался настоящий бунт. Вокруг высоких нар стоял раздражающий нервы шум, топот, непонятные и испуганные крики заключенных. Во дворе тюрьмы выла сирена. В камеру ворвались надзиратели и поволокли за собой растерянного Сулеймана. Было такое ощущение, будто это было его первое убийство, хотя ему конечно не привыкать. Он убил столько людей, сколько примерно выкурил папирос. И тем не менее он в тот момент почему-то приуныл. Выходя в коридор, Сулейман в последний момент посмотрел в камеру, вернее, в сторону двухярусных нар, где должен был быть Коба. Он искал его, вглядываясь сквозь частокол ног, рук и голов, висевших со второго яруса. Но его там не было. Коба, поглаживая свои пышные усы, стоял в углу камеры и по - кошачьи смотрел в сторону бушующей толпы заключенных. По его глазам было видно, что он доволен таким оборотом событий.

Начальство было сильно встревожено таким убийством. Это был настоящий удар по имиджу данного режимного учреждения, где не могут установить элементарную дисциплину. Разузнав об этом убийстве все досконально, полковник Крылюк лично допрашивал многих очевидцев этого конфликта. Но более конкретно рассказал обо всем заключенный Николай Тарасов. По его словам, перед тем как

Сулейман подошел к Рижанину, он некоторое время стоял рядом с Кобой. Ну, как обычно. И видимо Коба его и послал на "мокруху". Имя Кобы фигурировало только в показаниях Тарасова. Даже Артист, близкий друг Рижанина, умолчал об этом факте, хотя прекрасно видел всю сцену от начала до конца. А Коля Тарасов все рассказал об этом

начальству, за что и поплатился. Его труп нашли на следующий день, рано утром. Он лежал мертвый, с заточкой заколотой в сердце. Пронзительный крик дежурного, первым увидевшего труп на кровати, разбудил камеру. Холодное тело Тарасова утопало в застывшей и липкой как клей крови. И естественно, никто об этом убийстве ничего не сказал. Это дерзкое убийство потрясло, взбесило все руководство тюрьмы. Все Баилово стояло на ушах. Весь персонал тюрьмы с утра до вечера бегал взад вперед, кругом топот, пыль и непонятная спешка. Все прекрасно понимали, что это подстроил Коба, но никакой зацепки не было.

Кабинет Крылюка. В связи с последними событиями, он сидел за столом весь такой измученный, потресканный. Схватившись за голову двумя руками, склонившись над бумагами, он говорил своему заместителю подполковнику Петру Борисенко: "Нет, Петя, я уже вынужден позвать сюда Мешади Кязыма. У меня нет выхода. Этот Джугашвили делает здесь все что хочет. Тем более, что я получил устное указание сверху, его надо убрать" (при этом слове он, приподняв голову, моргнул Борисенко).

- Как убрать? А вы уверены, что Мешади Кязым с этим делом справиться? Нет, я, конечно, понимаю, ему не привыкать. И все же...

- Ты прав, Петя. Но я почему-то уверен в нем. Это убийца убийц. Сулейман простой жиган, а этот Мешади Кязым - проверенный уркаган. Не курит, не ругается. Он оставил свой след даже в Бутырке, в Крестах. Это тебе о чем-то говорит или нет?

- Да, это уже уровень.

- Его боялся сам Василь Потоцкий, патриарх русского криминалитета. Помнишь его слова: "Мешади всегда прав''. Это он про него сказал. И еще я верю в его гороскоп, у него он счастливый. И к тому же у меня нет другого выхода. Времечко - то идет, оно не терпит.

Уже заведомо было ясно, что такое дело поручат супер "ликвидатору", который просто не знает что такое страх. Крылюк понимал, как будет сложно прикончить Кобу. У последнего было слишком много сподвижников, подручных, товарищей.

В таких тяжелых раздумьях Виктор Крылюк каждый вечер медленно направлялся домой. И однажды, поздно ночью, его дочь Надежда, находясь в своей комнатке, стала свидетелем беседы между отцом и матерью, вернее, подслушала их разговор. Маленький Степка молча игрался рядом, все равно он ничего не слышал.

Жена Крылюка ворчала на мужа, что он совсем потерял голову в этой проклятой тюрьме, и что он думает только о своих узниках, и абсолютно забросил свою семью. Мол, не уделяет время дому, детям, особенно сыну, и вообще стал каким-то пассивным мужчиной. Так нельзя, уж не болен ли? Она его пилила и пилила, клевала и мучила, и наконец, чуть не загрызла полностью, когда Виктор Степанович не выдержал, ударил по -русски сухоньким кулаком по столу, и изрек: "Да что ты понимаешь, мать твою. Дура ты, тупая ты рыба. Не понять тебе мужского сердца, не поймешь ты мою душу. Все ворчишь, ворчишь. Далека ты от всего, хоть и окончила университет. Безмозглая ты креветка, не ощущаешь ты меня! Не интересен я тебе, я для тебя как прочитанный роман. Ты даже не интересуешься, что у меня происходит на службе, в голове. Тебе это не нужно, сука подколодная". Жена после этого захныкала, а он вышел во двор подышать воздухом.

Вновь камера. Только что туда перебросили Мамедэмина Расул-заде (первый Президент Азербайджана). Это имя тогда еще ни о чем ни говорило. Он был соратником Кобы, они вместе кушали, курили, отходили в сторонку, и долгое время вместе болтали.

- Ну как ты, Коба? Я слышал, здесь было не совсем спокойно?

- Да это уже в прошлом. Как там в городе? Что с листовками? Печать уже готова, или еще нет? Говори, не молчи.

- Готовим потихоньку. Да это все образуется. Главное отсюда выйти целым, а там все будет под контролем.

- Царицын че-то слишком медлит. Он уже давно сигнал получил, а все молчит (зыдымил

папиросой).

- Не волнуйся Коба, главное отсюда выйти.

- Да знаю, поэтому и тороплюсь. Я здесь все равно никого не боюсь, меня больше интересуют дела партии. Какие-то оборванцы мне не помеха.

- Так - то оно так, нам не привыкать. Эх, хорошее раньше было время, нет?

- Да уж, были дни...

- А помнишь, Коба, как мы удирали в прошлом году от полиции, помнишь? Ну это -типография "Нина", там еще что-то.

- Да, как это забыть - то?

- Ну а дальше помнишь? Как на Хребтовой улице мы с тобой столкнулись с хулиганами, и они мало того, что нам морду набили, они еще нас раздели, точнее, стянули с нас брюки и заставили бежать по ночному Баку в одних трусах. Ха-ха.

- Тсс, да тише ты (стал озираться по сторонам), че это ты такую херню еще не забыл? Ну и город у вас, Мамед, одни хулиганы и оборванцы. Контраст дикий.

- Коба, запомни, Восток - дело тонкое. Не все тут оборванцы. Тем более что у меня есть одна информация...

- Какая такая информация? Говори же (приблизился к нему).

- Да переводят скоро сюда одного гагаша (блатного парня). Такого, задубевшего рецидивиста.

- Ну и что? Тебе страшно?

- А то нет. Для него ничего не стоит кого-то прирезать. Это ты понимаешь или нет?

- А как его зовут?

- Некий Мешади Кязым. Я это тайком узнал, через надзор.

- Ну и что же?

- А то, что он не просто так будет отсиживать здесь свой срок. Это все не просто так, Коба, поверь. Он получил заказ. Кто его клиент, я могу только догадываться.

После этих предостережений Иосиф Джугашвили приуныл не на шутку. Он весь вечер просидел рядом с МамедЭмином Расул-заде (чего раньше никогда не делал даже на воле), и пытался собрать подробную информацию про этого таинственного Мешади Кязыма. Но по большому счету, ему мало что удалось узнать, ибо Расул-заде ничего определенного сказать не смог. Он говорил много, но ничего конкретного. Но Коба был хитер. Он к тому времени прошел большую школу жизни, повидал уже тюрьмы, побеги, обыски и слежки. Так что, он нутром, животным инстинктом своим чувствовал опасность. Коба прекрасно понимал, что этот Мешади Кязым, которого он не знал, не какой-то там Рижанин, на которого можно спокойно натравить полоумного Сулеймана. Хотя Рижанин сам по себе тоже не шавка. От этих раздумий Кобе становилось жутко, даже холодно. Его пятки затряслись, а руки похолодели, когда в камеру вошел тот самый Мешади Кязым. Этот момент я хотел бы подчеркнуть особо. Такое было ощущение, будто дворецкий на балу, под звуки клавесина или органа объявил о визите высокого гостя, мол, граф Сангалов пожаловал. Камера-распределитель замычала, а ее жильцы приветствовали почетным гулом авторитета, который мощными шагами вошел в камеру и занял свое, уже заранее отведенное место в самом углу камеры. Это был высокий парень лет 30-ти, с прямыми черными волосами на голове. На щеке был огромный шрам. Сразу было видно, что он здесь завсегдатай. Многие из заключенных даже не знали его в лицо. А это и не важно было по тюремным меркам, главное все о нем слышали. Молва о небезызвестном "уркагане", атамане преступного мира Мешади Кязыме, стабильно господствовала в мозгах людей, хотя бы немного связанных с уголовщиной. В камере сразу же стало страшно. Какой-то другой, то ли тяжелый, то ли свободный (черт его знает) воздух наполнил помещение. В тюрьме пошло движение. От этого Мешади Кязым оказывался в еще большем выигрышном положении. При виде Мешади Кязыма Иосифа Джугашвили охватил ужас.

Вы знаете, что такое ужас? Ужас и страх-это разные понятия. Когда вы находитесь на приеме у министра или короля и у вас от волнения коленки подкашиваются, то это страх, обычный страх. Он проходит, и вы знаете (и даже чувствуете) это во время аудиенции. Когда вы на фронте с оружием в руках идете в бой и не знаете, выживете или нет, то это тоже страх. Так как вы подсознательно уже готовы умереть от пули врага (хотя и надеетесь на лучшее), даже рисуя в уме возможную сцену своей

гибели. Когда человек теряет своего ребенка, он попадает в депрессию, его охватывает отчаянное равнодушие ко всему окружающему. Это все не связано с ужасом. Ужас-это то, чего ты еще не знаешь, но предвкушаешь. Этот ужас, стоит, как бы над тобой с огромным ножом в руке, и спокойно улыбается. А ты мечешься под ним, или под его тенью, и никак не можешь высвободиться оттуда. Это как кролик, убегая по лужайке от коршуна или грифа, с ужасом ощущает сверху грозную тень хищной птицы, которая не упускает из виду свою добычу. Вот это самое чувство в полной мере ощутил на себе будущий Генералиссимус. Он не знал, что ему делать. Ему вдруг стало

очень одиноко. Он вспомнил Гори, родную Грузию, Кахетию, даже Москву, своих соратников по партии. Он возненавидел Баку. В тот момент Расул-заде услышал, что он один раз даже заныл от тоски. На Кобу надвигалась серьезная угроза. И в принципе это ощущали в камере почти все, ну, за исключением может быть, камерных "шнурков".

"Помоги, Мамед, я уже не могу. Нервы сдают", услышал за спиной Мамедэмин Расул-заде умоляющий голос Кобы. Это было ночью, когда все спали, или должны были спать. В темноте виднелись только усы Иосифа. Будто эти слова произнесли именно усы, а не он сам, так как его тело проглатывал непроницаемый мрак. Хоть и стояла глубокая ночь, но тишины не было, кругом сильно храпели, а на улице приглушенно лаяли тюремные

собаки. А в перерыве между этими звуками до Расул-заде доносился из дали слабый голос моллы. Он пел на улице, на свободе, молитву. Коба надрывался, даже задыхался. Он боялся, возможно впервые, по крайней мере таким его никто не видел. На него было жалко смотреть, и положение становилось катастрофичным еще и оттого, что Коба по своему характеру был человеком сильным, храбрым, но и он не мог устоять перед таким диким и смертоносным прессом. Это было выше его сил. Расул-заде дал ему ценный совет.

- Возьми себя в руки, Коба, хотя бы по частям. Докажи всем, что ты не брезглив.

Стыд и ужас, неопределенность и, такое, холодное одиночество (к обычному одиночеству Коба уже привык, сидя в одиночных камерах) давили на него тяжелейшим грузом. Уже многим было ясно, что Мешади Кязым пришел по его душу. Прелюдия смерти витала в потолках камеры.

Так прошли три дня. Мешади Кязым особо не рисовался. Сидел у себя на нарах, отдыхал себе, или как теперь говорят, загорал. За ним ухаживали зеки, приносили пищу и выпивку, чтобы он не утруждался вставать. Мешади Кязым постоянно лежал. Если заключенные в тюрьмах сидят, как это принято говорить, то Мешади именно лежал. Какой-то старый узник, стоя, у его изголовья, развлекал его, читая ему стихи неизвестного поэта.

''Когда в цепях, во тьме сырого свода,

Твоих сынов томят за годом год,

В их муке зреет для врагов невзгода,

И слава их во всех ветрах поет''.

Иосиф Джугашвили за эти дни почти поседел. Он уже не гулял по камере взад вперед, как раньше, он старался не высовываться, не показываться в лишний раз ему на глаза. Один раз они встретились взглядами с Мешади Кязымом. Это было мельком, даже случайно, когда надзор делал проверку, но и этого было достаточно для Кобы. Он от этого взгляда вздрогнул, его он потом даже вспоминал во время второй мировой войны. Дело в том, что Мешади Кязым, посмотрев на него мимолетом, улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Это был взгляд зверя. Эту улыбку Йоська потом уже расшифровал так, мол, театральное приведение мигнуло мне со словами "жди своего часа, ты уже заговоренный". Все, это финиш. И вновь Коба начал замышлять о побеге, о единственном пока средстве, который может спасти его от горя, имя которому - Мешади Кязым.

Кабинет Крылюка. Виктор Степанович подписывал дежурные бумаги. Напротив него сидел один из надзирателей тюрьмы Василий Буланов. Через пару минут Крылюк заговорил:

- Ну, Вася, как тебе твой брат. Жаль конечно его, чисто по человечески. Сам он виноват, имел авторитет, но совершенно им не пользовался. Да и не справился с элементарным делом. Так что, не видать тебе пока повышения, не заслужил ты его еще.

- Да не брат он мне Виктор Степанович, пошел он! Сказал бы я отцу, чтобы впредь предохранялся!

- А, уже пахнет отречением? Че - то ты, милок, быстро родную кровь забывать стал.

- Для меня, Виктор Степанович, главное - карьера военного. А то, какой-то там брат, уголовщина... Моя цель - получить орден Святого Александра. Достичь хотя бы того, чего достигли вы.

- Это будет сложно, мил человек. А знаешь почему? Дело не в том, что ты не способный, нет. Ты имеешь желание достичь в жизни многого, но твои поступки не соответствуют твоему желанию. Ну, просто, у тебя много друзей, ты любишь посиделки, выпивку, в карты поиграть там. ... А карьерист не должен иметь друзей вообще. Карьерист должен уметь отвечать на многое отказом, говорить слово - нет. Он обязан увиливать от многих увеселительных и заманчивых сцен. Ты знаешь, кто мой самый близкий друг? Вот оно (указал на зеркало), мое отражение в зеркале. Это мой

самый близкий друг, он меня всегда поймет, не обманет. А что дружба? Поверь мне, Василий, нет на этом белом свете дружбы. Любая дружба имеет предел, никакой друг не пожертвует собой, своим здоровьем и благом ради дружбы. Тогда на хрена мне такая дружба, которая не выдерживает мелкого экзамена. Запомни старик, друзей надо держать на расстоянии, лучше на расстоянии выстрела, иначе они влезут в твою жизнь и будут всячески ее менять. А сами не поменяются. А ты попадешь под их влияние. Я всегда стремлюсь к чему-то вечному, постоянному, коими являются мой род, моя семья, моя душа и здоровье.

- Но здоровье же тоже не постоянно, Виктор Степанович (сказал потрясенно)?

- Э нет, братец, это тебе так кажется. Ничто на земле не проходит просто так. Кому больше дано, тот дольше сидит. Ведь когда мы умрем, Бог, ну или там какое-то существо, контролирующее жизнь, спросит меня. Ну, мол, отвечай, я с неба доверил и подарил тебе здоровье, причем хорошее здоровье, а ты его берег аль нет? А? Можно ли тебе доверить следующую жизнь? И что ты ему ответишь, а, Василий? Скажешь, что прости меня Господь, я много пил и курил, по бабам ходил, прожигал жизнь. И что, он тебя простит? Не простит он тебя, и не думай. Он не такой добрый, как многим кажется. А то не допустил бы он большого горя на земле. В чем виновны дети, а, Василий, в чем? Вот видишь, ни в чем. А он это допускает. Жизнь братец, очень серьезная штуковина. Я вообще не понимаю, почему люди иногда даже шутят. Малейшая промашка ведет к большому потрясению. А они шутят, пьют. А вообще то, здоровье равносильно деньгам. Все мы любим тратить деньги, если они у нас конечно имеются. Вот и здоровье, те же деньги. А ты знай и помни, что главное в жизни, это быть мудрым, но параллельно с этим ломать и уничтожать все, что есть перед тобой, помогать всем, но не быть добрым и милосердным. И еще. На службе, на любой службе, сотрудники делятся на три категории. В 1-ю входят перспективные, у них все впереди так сказать. Во 2-ю входят люди, у которых нет никакой перспективы, но они считаются хорошими работниками, они у руководства на хорошем счету. Но не более того. Они работяги, смелые и трудолюбивые, но у них нет перспективы. Ее просто нет, и все тут. А в 3-ю категорию входят сотрудники, которые находятся в черном списке у руководства. Они ходят на грани, рано или поздно их уволят. Так вот Вася, с третьей категорией все понятно, все ясно. Главное определиться с первыми двумя. Многие люди путают. Они думают, что входят в 1-ю категорию, а на самом деле, их место во второй. Ну, вот так, мил - человек, такие вот дела. А теперь иди. Иди и подумай над моими словами. Иди, а то я че - то устал.

Надзиратель Василий собирался уходить, когда услышал за спиной слова Крылюка: "и еще, Вася, запомни, никогда не иди против своей семьи, ты понял? Никогда! Чтобы там не случилось. Это говорю тебе я, старый полковник".

В то утро ничего особенного не должно было произойти. Все в камере спокойно занимались своими делами, так сказать, тянули срок. Ровно в 11 часов всех

вывели на прогулку. Коба давно уже стал осторожным, поэтому прежде чем отойти от группы узников, осмотрелся по сторонам, прислушивался пению птиц. Привычка каторжника. И в тот день, на прогулке, он захотел остаться со своими мыслями наедине. Чуть отойдя от Губанова, который ему о чем-то говорил, вернее бурчал, Коба шмыгнул направо, в сторону высокого забора. Здесь было тихо, и воздух был какой-то другой, и небо ярко голубое. Вдалеке, где-то в камере, кто-то играл на свирели. Мелодия была очень грустной, будто сама свирель тосковала о разлуке. Зачем ее, т.е. свирель отделили, оторвали от камыша, тростника, разлучили с другими родными стебельками. Теперь свирель находилась в руках людей, вдали от растений и фауны. Иосиф Джугашвили вспомнил грузинский хор, который гортанно пел древний кахетинский фольклор. Какой-то весенне-морской аромат царил... И вдруг прямо перед Кобой появился он, Мешади Кязым. Как будто вырос из - под земли. Ростом он был на две головы выше Кобы. И опять эта страшная улыбка, в руках был зажат нож, который блестел от солнечных лучей. Густые черные волосы Кобы стали дыбом, на это даже обратил внимание Мешади Кязым, так как арестантская шапка Кобы несколько раз приподнялась. И опять Мешади Кязым улыбнулся, но наконец-то вымолвил (Коба впервые услышал его голос): "На коленях будешь умирать или стоя?"

В тот момент Коба почему-то вспомнил свое детство, потом юность, гимназию, родителей своих. Все за секунду промелькнуло перед глазами как слайд. Потом он ощутил холодное прикосновение большого ножа (таким страшным нож ему никогда еще не казался) к своей шее. Кожа стала гусиная, а по ноге пошла горячая струя мочи. Он смирился с участью, он не сопротивлялся, он уже ждал своей смерти. Мешади Кязыму даже показалось, что он прошептал что-то вроде, все, давай, кончай быстрей. Коба, обессилевший, прислонился спиной к тюремной стене, и потихоньку сел, точнее сполз на корточки. Ему показалось, что он уже в раю. Он думал про себя, "неужели все. Хм, все как-то безболезненно прошло. Чик-чирик, и я уже на небе, в раю. Вот он, оказывается, какой рай". Ему опять мерещилась Грузия, родственника он увидел своего, который уже

умер давно. Привет, сказал он ему. А тот куда - то уходил - Коба. "Коба, Коба, очнись, это я, Мамедэмин", услышал он голос своего соратника по революции. Что?! Что такое?! Где я? "Где, где, в пи-де. Вставай уже, отлежался", зло произнес Расул-заде. Оказывается, Иосиф Джугашвили минут десять, как валялся в грязной луже в тюремном дворе. Потом он услышал голос Красина: "Ну Коба, благодари Мамедэмина, это он попросил Мешади, чтобы тот тебя не тронул. Заново родился, значит..."

А дело было вот как. Увидев издали, что Мешади Кязым прижал Кобу к стене, и собирался резать как барана, Расул-заде поспешил туда, на помощь своему другу. Он сзади слегка коснулся плеча Мешади, и тот обернулся, будто его обругали, мол, кто посмел ко мне притронуться. Но увидев будущего основателя первого азербайджанского демократического государства, немного остыл. Мешади Кязым слышал о Расул-заде, как о принципиальном политическом бойце, но непосредственно с ним общаться ему не доводилось. Между ними разговор происходил на родном азербайджанском языке.

- Что тебе надо, у меня к тебе нет дела.

- Зато у меня есть дело к тебе, только спрячь, пожалуйста, на минуту нож.

Такая дерзость забавляла именитого бандита. Он опять улыбнулся, но нож спрятал. Они отошли чуть в сторону.

- Мешади, зачем тебе этот грузин? Я понимаю, может быть его заказали. Но тебе, такому авторитету, не подобает же связываться с каким-то разбойником, у которого отец сапожник, и все его детство прошло в обувной мастерской. Он же тварь, мразь, низший червь. Не видишь, как он обоссался. Нечего о него руки марать.

- А ты что, его адвокат?

- Нет конечно, просто мне обидно, когда мой земляк, причем - какой земляк, опускается на уровень какого-то засранца. Это стыдно, Мешади.

- Слушай, что ты мне тут сказку рассказываешь. Ты с ним вместе кушаешь, а как же так?

- Э, Мешади, ничего ты не понимаешь. Это тебе так кажется, что я с ним близок. Он нужен нашей партии, он хорошие деньги добывает для наших революционных дел. Поэтому мы его и используем. Я знаю, тебе тоже нужны деньги. Если ты не против (засунул руку в карман), я могу тебе дать 200 рублей. Это пока. Потом еще дам, не беспокойся. Мне даже не очень приятно, что я тебе предлагаю деньги. Ведь упоминая одно твое имя, моих соратников по партии в Бутырках, оставляли в покое. Никто с ними не связывался, иначе они имели бы дело с тобой. Так что, прости, что не так. Ради меня, ради тех грядущих дел, которые нас ожидают в Баку, не трогай его. Не трогай говно, вонять не будет. Это не твой уровень.

- Да, говорить ты можешь. Но деньги я у тебя не возьму. Не знаю, хороший ты или плохой, мне без разницы, но ты образованный. Мне это нравится. Я тебе тоже кое - что скажу. (Засучил рукава) Не пара он тебе, этот сукин сын (плюнул в его сторону, и кажется попал). В тебе порода чувствуется, а от него грязью несет. Я ненавижу христиан, от них плохо пахнет. И руки у тебя благородные, белые, видно, что пишешь много. Но запомни! Я могу уступить один раз, даже ради тебя. Но чтоб это было в последний раз. В следующий раз никаких просьб. Ты понял? (В его голосе зазвенела сталь).

- Да, понял, Мешади, тяжело вздохнул Расул-заде.

Повернувшись, он исчез. Именно исчез, так как Мамедэмин захотел посмотреть ему

вслед, но ничего не увидел. "Призрак он, что ли?", подумал про себя. В общем, Сталин остался жив. Странно, убийца был, а трупа нет. И такое бывает.

На этом бакинская тюремная эпопея Иосифа Джугашвили закончилась. Через пару месяцев его этапировали в Вологодскую губернию. Правда, в марте 1910-года судьба его опять вернула в Баку, в баиловский каземат. Но то ли он стал более матерый, то ли побег Мешади Кязыма из колонии, обеспечила Кобе спокойную жизнь бакинского политического узника. След Мешади Кязыма простыл. Иногда бумеранги не возвращаются, они выбирают свободу.

ЭПИЛОГ

Во дворе, на лавочке перед домом сидел полковник Крылюк. Он тихо, мирно сидел на скамеечке со своей женой, и также спокойно и умиротворенно о чем-то с ней говорил. И жена тоже с ним мило беседовала. Они даже не говорили, а ворковали между собой, как голуби. Оба разголубились. Иногда у Крылюка появлялась отрыжка, сопровождаемая мерзким запахом изо рта. Жена на это реагировала привычно сдержанно. Перед ними играл маленький Степан. Он иногда поглядывал в сторону родителей и улыбался. Он ничего не слышал. Он не мог слышать, как недалеко от них проехала бакинская конка, был слышен конский топот и небольшой гул ее пассажиров. Были слабо слышны гудки кораблей. В соседнем дворе устало лаяла собака. Было все тихо, гладко. Нарушил тишину Крылюк, тихо, почти шепотом произнес:

- Надоело, на пенсию хочу.

- Правильно, давно пора.

- Мать, сделай милость, когда я умру, напиши на моей могиле всего два слова: ''Он старался''. И все, больше ничего. Лады?

- Заткнись и отстань. Урод!

В этот момент к ним подошла их дочь со своим женихом, Василием Булановым. Вася давно уже приударил за дочерью своего начальника. Он строил карьеру. Жена Крылюка быстренько вбежала домой ставить самовар, за ней в дом вошли дочь с Василием. А Виктор Степанович хотел остаться один. Он тихо и спокойно посмотрел вслед своему будущему зятю, заговорил сам с собой, причем заговорил не совсем тихо, губы его заработали, и сын Степка начал смотреть на отца, потом по сторонам, мол, с кем это отец тут говорит. А отец говорил: "эх, молодость, молодость. Дети вы еще. Живите, работайте. Жизнь становится лучше, вам будет гораздо легче, чем нам. А благословение наше вы обязательно получите. (Он говорил без горечи в душе, без обиды). Где она, моя молодость? А, где? Да я и не огорчаюсь, я прожил хорошую жизнь. Повидал и радость и счастье. Хотя тюрьма, конечно, выжала все мои соки. Тюрьма, это ж как открытый саркофаг или гробница без крыши. Это стеклянная могила, где все видно. Но не это я хочу сказать, нет. Просто я уже устал, от жизни устал. Хочу просто подышать и посидеть на лавочке. И все, более ничего не желаю. Как говориться, здравствуйте пожалуйста, госпожа старость, прощайте пожалуйста, госпожа бессмысленная жизнь. Какой-то поэт хорошо сказал:

Или гибелью вас осчастливили,

и оставив меня одного,

не хотите вы знать ничего?

Как мне трудно!!! Вы живы ли, ЖИВЫ ЛИ?"

- Витя, иди в дом, чай пить. И Степку забери с собой, услышал он голос жены.

Перешагнем через несколько лет. 1932-й год. Сталин беседует с Кагановичем.

- Товарищ Каганович, кого мы назначаем главой Азербайджана? Багирова?

- Так точно-с, товарищ Сталин, Багирова.

- А у нас что, нет другого кадра? Ну, какого нибудь русского, или татарина?

- Никак нет, товарищ Сталин.

- ...Хорошо. Только не люблю я этих азербайджанцев.

- Как? У вас же друг был, Расул-заде! Вы же дружили с ним.

- Пошел он! Какой из него друг! Туркофил хренов! Ненавижу я их всех!

Уже давно не люблю я их. Еще с тех пор, когда сидел в Бакинской тюрьме в 8-м году.

Иосиф Сталин всегда отличался удивительным чутьем по отношению к людям. Его "надличный" интерес к окружающему миру полностью лишил его свободы как в действиях, так и в мыслях, что привело к полному диктату, деспотии. Диктат и ущемленность, деспотия и ущербность, это почти одно и тоже. И все же, не будет ли странным выглядеть то, как он не раз в общении с тем же Кагановичем приводил великий аргумент Эпикура:

"Пока мы существуем, смерти нет; когда смерть есть, нас нет''.

ГЛАВА 3

1920-й год. Покушении на Кирова.

Эту историю мне рассказали совершенно неожиданно, так сказать резко, с бухты барах ты, и я передаю ее почти без изменений, в оригинале.

В июне 1920-го года, в ВЧК Азербайджанской ССР поступил донос о том, что на Сергея Кирова готовится покушение. Кто должен был быть конкретным участником возможного террористического акта, чекистам было пока не известно.

Коренной житель Баку Виталий Керамиди (фамилия подлинная) по национальности был грек. Он не любил русских, он их, можно сказать, ненавидел. Парень был темпераментный, как и все греки, кровь горячая, густая. Работал Виталий на судоремонтном заводе простым рабочим. В то же время он был человеком достаточно образованным, читал много книг, что позволило ему каким-то образом оказаться в кругу меньшевиков-кадетов, среди которых были Харламов, Пападжанов, Ионесян, Аншелис, а также Ахмед Целиков из Дагестана (все указанные лица, точнее их фамилии, соответствуют документациям, хроникам событий того времени). Это была группа людей, которая несмотря ни на что продолжала бороться против Советской власти. Они были известные люди, отличавшиеся своей ненавистью к коммунистам. В этой группе были азербайджанцы, армяне, латыши, греки, аварцы, русские, и даже один негр. Последний хоть и был расистом, но черных мыслей не допускал. Главным их орудием против Советов был террор. Они были террористами, и Виталий Керамиди этим очень гордился. Они готовили теракт против самого Кирова.

Здесь то и начинается вся история.

С января по март 1920-го года, глава МИД России Чичерин три раза посылал ноту в Азербайджан с предложением о военном сотрудничестве. Все три раза ему отказом ответил Фаталихан Хойский, председатель исполнительного комитета Азербайджана. О четвертом послании Чичерина история умалчивает. Правда, это было неофициально, но в первых числах апреля парламентарий Чичерина Бушметов, приехав в Баку, лично вручил Хойскому большой бумажный пакет, скрюченный сургучом. Хойский недовольным видом, прямо перед Бушметовым разорвал сургуч, раскрыл данный документ, где было большими буквами написано: ''И что же?'' Сначала Хойский не понял, чтобы это значило, но затем узнав, что Чичерин просит, если можно, ответить быстрее, взяв чистый лист бумаги, он своим знаменитым золотистым пером, скрипя по бумаге, размашисто написал: "Если". Хотя Бушметов и не увидел ответа, но понял, что и Хойский написал очень коротко. Он стоял чуть в стороне и наблюдал за Хойским. Нахмурившись, взял пакет и отправился прочь из Азербайджана.

В те дни над бедным Азербайджаном действительно сгущались черные тучи. Как будто маленькая мышь попала в страну злых котов. Временный Национальный совет под председательством Мамедэмина Расул-заде, можно сказать разлагался. Творился хаос и бардак. Военный министр Хосроф Султанов целыми днями не выходил из своего кабинета, покуривал папиросу, задавая своему секретарю стандартный вопрос: "Ну как там, ничего еще не слышно?" Министр торговли Рашид Капланов в этот момент пил пиво с бывшим комиссаром бакинской полиции, английским полковником Коккерелем. Тот ему передавал привет от генерала Шатерворта, заменившего в декабре 18-го года своего предшественника, генерала Томсона. Хотя англичане уже несколько месяцев как укатили из Азербайджана, все же они поддерживали отношения с добрыми и гостеприимными азербайджанскими чиновниками. Микоян, Анашкин и Губанов пропадали в Бакинском порту. Они открыто, не таясь, организовывали прием боеприпасов, оружий, денег, а также всяких директив, которые тайно на кораблях переправлялись из Астрахани в Баку. Склады размещались в "Черном городе", и на Баилово (районы Баку). Местные товарищи под командованием Анастаса Микояна четко претворяли здесь в жизнь идеи коммунизма, диктуемые с Москвы. Даже один раз, сидя за столом в "Караван сарае'' (старая часть города), Микоян, выпив водки, и закусив ее шашлыком, сказал Анашкину: "ара, Анашка, вот это мы живем э, клянусь э, дорогой. Никто нас не контролирует, не проверяет. Я вообще - то думаю, что это Москва медлила с захватом Баку, а, Анашка. Э..., э...что с тобой, ... Э! Что э с тобой говорить, русская пьянь", заявил Микоян Анашкину, который в этот момент, повернувшись корпусом к стене, наклонил голову вниз и вырывал. Он был на самом деле слишком пьян.

А 28-го апреля Министр обороны Азербайджанской республики Самед Мехмандаров, увидев в Баку русские войска, официально, отдал приказ своим солдатам подчиниться новой власти, власти Советов. Как известно, 11-я Красная Армия под командованием Левандовского вошла в Баку и свергла местную власть.

Витя Керамиди сидел на совещании боевой террористической организации. Шло совещание. Они считали, что без террора бороться против властей невозможно. В принципе, они были близки к истине. Пападжанов говорил как-то Керамиди:

- Ты знаешь, Витя, я верю в террор, без него никак. Ну скажи, как можно еще устрашить власть, как?

- Знаю, переговорами и дипломатией этого не достичь.

- Вот именно. Власть должна бояться, страшиться нас физически. Иначе все ни к чему.

- Согласен, папа (это было его прозвище), только террор. Я по совести указу готов ходить с бомбовой загрузкой. Если погибать, так за идею.

На заре установления в Азербайджане Советской власти, боевая организация решила претворить в жизнь два теракта. Первый, против Левандовского, второй против Кирова. Сергей Миронович Киров уже приступил здесь, в Баку, к обязанностям 1-го секретаря. Почти каждый вечер боевая организация, под руководством Харламова собиралась в доме Ионесяна, в крепости, в старой части города. Керосиновая лампа горела до утра, и в комнате от накуренных папирос дым стоял такой, что порой даже они не могли увидеть друг друга. Вглядывались внимательно на кого-то, мол, он нас слушает, или нет. В душной комнатушке парил запах горящего керосина, папирос, крепкого чая, а также витал дух террора. Здесь разрабатывался план физической ликвидации Левандовского и Кирова. Первым объектом для устранения был выбран Левандовский, так как у него фактически не было охраны. Он часто ходил вместе со своим начальником штаба, Пугачевым. На второй план был отодвинут Киров.

Харламов разрабатывал программу терактов и своей организации, методы их действий и акций. Он составил устав своей организации, где основными правилами являлись нижеследующие:

1-е: быть верным и преданным делу своей боевой группы.

2-е: ненавидеть нынешний государственный строй.

3-е: о делах своей организации говорить только с членами данной организации.

Харламов еще больше старался усовершенствовать программу своей организации. Для этого он даже выехал в Варшаву и тайком встретился с Борисом Савинковым. Это имя являлось живой легендой среди террористов. Кто не слышал о Савинкове, который в 1903-м году организовал убийство великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы, а также подорвал Плеве, главу российской жандармерии. После приезда Харламова из Петербурга, он проводил совещания, где делился своими впечатлениями о работе других террористических групп, в частности, о Савинкове. Пападжанов в это время присаживался рядом с Харламовым, и демонстративно его нюхал, чтобы учуять и запомнить запах Савинкова, с которым Харламов общался все эти дни.

За деньги Харламову с Ростова прислали бомбу, единственный компонент и символ террора. Точнее, часто он посылал в Ростов Аншелиса, и тот непосредственно сам принимал участие в изготовлении бомбы, а потом на поезде приезжал с адской игрушкой в Баку.

Пападжанов, Керамиди, Ионесян и Аншелис тщательно изучали маршрут Левандовского. Командарм жил тогда в старом доме офицеров, и почти был не разлучен с Пугачевым. Этот факт впоследствии был отмечен Харламовым, и на совете боевой группы было решено метнуть в Левандовского не одну бомбу, как это было задумано, а две. ''Все может быть, первый взрыв может принять на себя Пугачев, а от второго Левандовскому уже не уйти', говорил Харламов. Бросить первую бомбу, как и планировалось с самого начала, было поручено Пападжанову. Он горел желанием это сделать ''Он труп, этот Левандовский, я уже вижу его труп. Ха ха', злостно выговаривал Пападжанов с армянским акцентом. Вторую бомбу решил бросить Керамиди. Он изъявил об этом сам. ''Я хочу быть полезен вам, я хочу доказать, что я умею вершить судьбы, а не только закручивать гайки и болты на корабле. ''Я террорист от рождения', с бахвальством заявлял он. На его эти высказывания только Пападжанов реагировал с горящими глазами. А Харламов только хмурился и отворачивался.

В группе чувствовался энтузиазм. Каждый боевик двигался по своему маршруту, и делал свои наблюдения; проверял всевозможные упущения и лазейки, которые могут выскочить на их пути во время физического устранения Левандовского. Они знакомились с дворниками, продавцами, кучерами, городовыми, со всеми, кто жил недалеко от дома офицеров, и имел хоть малейшую информацию о Левандовском. Иногда даже Аншелис сам одевался во всякое тряпье, перевоплощался в дворника или фаэтонщика. В таком виде он бывало, приходил на собрании боевой организации. Вся информация, добытая террористами, докладывалась Харламову. Он все отмечал на бумаге, потом долго курил и думал. Бомбы хранил у себя Аншелис. Он был по образованию техник, окончил рижскую техническую семинарию. Аншелис спокойно собирал и разбирал бомбы, откладывал в сторону запалы, порох, тротил, потом опять собирал их, и получал удовольствие от одного вида смертельного орудия. Даже посмотрев на бомбу со стороны, он тихо и холодно, по-прибалтийски произносил: '' это же великое изобретение человечества. Без него бедный человек - ничто, а с ним его даже будет бояться король. Я ее люблю не меньше, чем женщину''. Подойдя к бомбе, Аншелис садился рядом, затем целовал и гладил эту холодную и мрачную, железную штукенцию, похожую на маленькое серое ведро. Но тем не менее, день убийства Левандовского откладывался, затягивался, без особой на то причины.

Вечерами Керамиди с Пападжановым гуляли по Баку. Они, направлялись к прибрежной части города, и вдыхая морской воздух тихо и мирно шли пить пиво. Морской воздух обостряет ум, накатывает на мозг приятные волны. Со стороны казалось, что два уставших рабочих после работы шли отдыхать. Мимо них скакали на красивых конях красноармейцы с буденовками на головах. Почти везде стояли патрулирующие воины с красными повязками на голове и с винтовками в руках. Отряды красных солдат топали мимо этих двух террористов с песней "Так пусть же крас-ная, сжимает власт-но...''. ''Ничего, пока ваша взяла, но мало осталось, я вам тут устрою карабахский вальс', с кавказским темпераментом процедил сквозь зубы Пападжанов.

Они направились на Телефонную улицу, что в центре города. Там находилась эта пивнушка, которую "нашел '' Витя Керамиди. Он уже долгое время всем прожужжал уши про нее. Она называлась ''Баксовет', своим видом похожая на вокзальный буфет. Здесь, в этой пивной, к напитку подавали горячий горох. Это было чем-то новым. По крайней мере, Пападжанову такая закуска нравилась. После глотка холодного пива, горячий горох, такой горячий, что пальцы обжигало, придавал новые ощущения. ''Ара, Виталик, ты молодец э, матах. Откуда ты узнал, что я люблю горячий горох!', смакуя пиво, говорил Пападжанов. Здесь собиралось много людей. На стене висел плакат, где корявыми буквами, точно ребенок написал, была накалякана фраза: "Власть Советам''. И красные офицеры, и педагоги, писатели и спортсмены, приходили сюда поболтать, поговорить о чем-то наболевшем, разузнать что-то новое. Ведь в те дни в Баку ужас что творилось. Даже находясь в пивной, были слышны на улице выстрелы, крики людей. Потом опять наступала относительная тишина. И чуть погодя все заново: стрельба, пальба, конский топот и ржание, крики детей, мать ищет своего сына, кто-то потерял своего друга. И так постоянно. После такого шума даже море волновалось, штормило. Керамиди и Пападжанов, сидя в темном углу, угрюмо, но спокойно потягивали пивко. Несколько раз они вздрагивали, когда пара воинов, громко пыхтя, с карабинами входили в пивную, и приставив оружия к столу, прямо стоя выпивали граммов 200 или 300 водки, потом запивали сверху пивом, при этом злостно вглядываясь в лица присутствующих, и что-то бормоча под нос с шумом выходили из этого заведения. Естественно, не платили. "Тьфу, кунане перан", на армянском выругался Пападжанов. '' Ничего, скоро от наших бомб шалахо будете танцевать, паскуды', тихо проговорил он.

После пива они, немного побродив на воздухе, прощались, при этом обязательно целовались (особый почерк террористов), и направлялись каждый к себе. Виталий любил гулять один, ему нравилось размышлять про себя, часто даже вслух. Одиночество - порой лучшее общество. Он даже бывало один, без кого- либо, шел в пивную ''Баксовет', брал пиво и горох, и уткнувшись в окно, думал, анализировал, рассуждал. Это было для него в порядке вещей, как бы определенным нормативом. Чтобы услышать свое сердце, необходимо уединение.

В Баку стояло лето, конечно жаркое. Как тут не выпить холодного пивка, а?

Вот и Виталий, гуляя один, решил направиться в ''Баксовет', пропустить пару бокалов свеженького пива. Хотя сначала он должен был заглянуть к Милене, своей еврейской девушке. Что-то давно он к ней не захаживал. Все дела, дела, дела. Милена была высокая, красивая и беленькая, она работала в почтовом отделении. Он ее любил, да и она кажется тоже. Девушка была дочерью еврея-ювелира, известного на весь Баку как дядя Славик. Он прикарманил много денег, но при обыске у него дома полиция так ничего и не нашла. Это еще было при царе, где- то в 14-м году. И после этого дядя Славик скончался от сердечного приступа. Но денежки своей семье он, разумеется, оставил, не был бы он евреем иначе. Милена часто давала в долг Виталию, притом давала немало денег, и заранее зная, что он их не вернет. Хотя и обещал. Она ему покупала штиблеты, галстук, одеколон. Это смущало Виталия, но он подарки принимал. Она чувствовала, что Виталий ведет двойную жизнь, не смахивает на чернорабочего. А это ей даже нравилось. Она в тайных лабиринтах сердца была польщена тем, что ее Витька занят чем - то иным, более высоким дельцем. Она засматривалась на его уверенную походку, короткую и твердую речь, и вообще ее увлекала его независимость. Он был какой-то такой независимый, автономный, сильный. На рабочего завода он точно не похож. Все бы хорошо, только не знала бедная Милена, что те деньги, которые она ему давала, исправно направлялись в город Ростов на покупку и изготовление бомб. Если бы дядя Славик. знал бы про это, то его гроб перешел бы в вертикальное положение.

"Лишь бы не гулял с другими', говорила она своим подружкам, когда они, вечерами, сидя на лавочке в старых бакинских "итальянских" двориках, обсуждали Виталия Керамиди, будущего и реального жениха Милены. Был конец рабочего дня, поэтому Милена, увидев Виталия, ласково и томно произнесла: ''ты меня проводишь''? ''Конечно', прозвучал твердый ответ. Они вместе спустились по 40-лестницам, что в Чемберикенде, вниз, к морю. У нее было хорошее настроение, она почти плавала, летала, подпрыгивала, порхала перед ним, как бабочка. А он изредка и коротко улыбался, и довольный шел рядом. Мимо них опять прошел отряд солдат с песней "Кап кап кап, из черных глаз Ма-ру-си, падают слезы на ...'' ''Да, это агрессия', изрек Виталий. Его слова услышала Милена. Между ними начался диалог.

- Что, агрессия ты сказал?

- Ну?

- Не знаю...

- Подожди, ты считаешь, что русские не агрессоры? Ты запомни, любая власть-это агрессия. Какая бы она ни была.

- Да пусть даже и агрессия, мне то что, да и тебе то что, Витя.

- Как? Так нельзя. Тебе может и все равно, но я имею свою политическую позицию.

- Ну, оттого что ты ее, эту позицию имеешь, что нибудь меняется? Лучше ты поимел бы что другое. Тебе что, нечего иметь (с улыбкой)?

- (Как бы не слушая ее) Ведь они, эти русские, свели в могилу твоего отца, а ты говоришь мне все равно.

- Витя, мой отец вел такой образ жизни, что его задушили бы при всех властях. Даже англичане, этот генерал Томсон, тоже был у нас дома, и отец ему тоже платил. Хотя не знаю зачем.

- А Мамеду Расул-заде или там Хойскому, отец платил, или нет?

- Нет, конечно. Про них вообще ничего не было слышно. За что им платить - то. Слушай, а что это за фамилия, Хойский, смешная до пошлости...

- Будь серьезной. Что за намеки...

- Кстати, Витя, скажи честно. Ты же ведь на стороне занимаешься чем-то еще, нет?

- (Вздрогнув) Чем,... чем это я могу...(немного растерялся).

- (Это не ускользнуло от хитреньких еврейских глаз) Но я же вижу.

Она остановилась, взяла его за рукав, чуть повернула к себе, и пальцами правой руки подняла его подбородок кверху, чтобы взглянуть ему в глаза. Он упрямо отводил глаза. В этот момент она казалась ростом выше него.

- Витька, только честно, я не обижусь. Ты кто? Ты же ведь не рабочий?

- Хорошо, Мила (выдохнул), я тебе скажу. Я занимаюсь политикой.

- Чем?

- Политикой, а что?

- Серьезно?

- Ну да, да!

Она потихоньку и уныло отпустила его рукав, где-то даже разочаровалась от этой новости.

- Как, ты - политик?

- Да, да! А что, это тебя пугает?

- Да не пугает это меня, меня это смешит. Ты же ведь взрослый человек, зачем тебе быть посмешищем бездушной толпы. Скажи, зачем? Ведь какой из тебя политик, а, какой? Политики же напоминают собачьи бои, а народ, и умные и тупые, смотрят на это и развлекаются.

- А что ты мне предлагаешь делать? Чем мне заниматься?

- Витенька, милый, читай книги, займись чем-то серьезным.

- А зачем мне читать? В книге написаны слова, которые выражают умные мысли. Книги ценятся только за это. А мысли заставляют человека думать.

- Ну и что? Так думай, разве это плохо?

- Нет уж. Энциклопедии обычно пишут энциклопедики (улыбаясь).

- Тебе только хихиньки да хаханьки. Хорошо, тогда хотя бы сам напиши что-то.

- Э! Я глазами могу выразиться лучше, чем написав что-то. Ладно, а что написать - то?

- Ну, о том, о чем ты часто думаешь. Хотя бы маленькую статейку, или трактат какой, эти же мысли тебя часто мучают. Вот и освободи себя от них. Стихи хотя бы напиши. Ведь ты же образованный человек, окончил гимназию, учился в университете, хоть и не доучился. Ну и что? Потом потихоньку перейди на что-то серьезное, ну, книгу напиши например. Запомнись как-то! А то, политика. Ты Витя, пойми, ведь здесь, в Азербайджане, политики, как таковой, нет. Здесь все мельтешат перед царем, ой..., ну, перед высшими чинами, или перед сильными соседями. В слабой стране не может быть иной политики, опомнись, Виталий.

- Я тебя люблю, Милена. Все будет нормально, не волнуйся.

Они уже подошли к дому Милены, и он поклонился перед ней почти до земли. Даже была видна его лысеющая макушка. Попрощавшись, он ушел. Она ошарашенно смотрела вслед.

По пути он размышлял: '' А ведь она, Милена, права. Не мог же я ей сказать, что собираюсь угрохать Левандовского и Кирова. Конечно, какая здесь политика. Вот поэтому и надо их всех, этих гадов, кончать. Кто я? Да, я террорист, и я этим горжусь. Я не какой нибудь там сраный и грязный рабочий, или студент, у которого черное будущее. И не служаший, который смотрит в рот своему начальству. В гробу я видел этих начальников. Я теперь парень огневой, я смертоносен для сук и негодяев. Вот, проходят мимо меня офицеры, чины там всякие, вот, вот, улыбаются. Ух, блин... Кланяются друг другу. Вот еще другие люди прошли мимо меня. Возможно это из ЧК. Да срать я на вас хотел. Для меня ничего не стоит оставить ваших детей сиротами. Вот она, настоящая власть!!! Я несу с собой смерть, я меняю жизнь, переставляю роковые карты. Иначе нельзя... Моя цель в прицеле. Мне взрываться за других есть резон. Вынуть душу из кого-то, и в кого-то свою душу вложить!!! Просто потому что остальным надо жить!!!!! Ублюдки, твари, уроды!!!''

В таком расположении духа Виталий вошел в пивную ''Баксовет''. Как обычно заказал пиво и горох, и уселся в самом углу. К его столу, как правило, подходил улыбчивый директор заведения дядя Акиф, и расспросив о том о сем, удалялся. Хоть это заведение было шумным, все же свою марку держало. Но еще больше акции ''Баксовета'' поднялись потом, спустя много лет, когда выяснилось, что сам Киров посещал ее, в 20-м году. Он приходил сюда под псевдонимом товарищ Бабатов. И чтобы его не узнали, напяливал себе усы и приклеивал на лоб большую родинку. Сергей Миронович, как истинный коммунист, хотел таким образом непосредственно пообщаться с массами, поближе узнать их психологию, их мнение о молодой азербайджанской советской республике. Вот и в тот день, Виталий, пропустив парочку бокалов свежего пивка, услышал, как дядя Акиф, подойдя к соседнему столу, произнес: милости просим, товарищ Бабатов, всегда рады вам. Никто тогда не знал, кто скрывается под этим псевдонимом, кто сидел в туго натянутой на голову кепке, и пил пиво. Поэтому и никто так особо не смотрел на него. Единожды взгляды Виталия и товарища Бабатова все-таки встретились. Бабатов со своего стола улыбнулся ему и моргнул, а Виталий очень хмуро отвернулся. ''На кого-то похож этот хмырь, вот на кого только, не знаю', мучался про себя Виталий, постукивая глазами.

Прошел месяц. На совещании боевой группы Харламов почти до ниточки разработал план устранения Левандовского. Даже был учтен комар, случайно пролетающий мимо. Последние сборы проходили при участии Ахмеда Целикова, известного меньшевика-диверсанта из Махачкалы. Одно его присутствие придавало оптимизм всей группе. От него веяло спокойствием и уверенностью. Все нуждались в этом, тем более сейчас, в преддверии покушения на Тухачевского. Значит, все должно было быть так. Жил Левандовский совсем рядом с домом офицеров. Поэтому, метнуть бомбу в него нужно было или около его дома, или рядом с его работой, куда он приезжал, точнее прискакивал на своем коне, или же на фаэтоне. Так вот, Пападжанов должен стоять рядом с домом офицеров, а Керамиди у подъезда жилого дома, где оставался Левандовский. Посредине довольно короткого пути от дома до работы должен стоять Ионесян. По улице Морской, где пролегал основной маршрут Левандовского, стоял трехэтажный дом, на крыше которого прятался бы Аншелис. Сверху, как считал Харламов, видно лучше, поэтому Аншелис подаст знак, если что не так. Он зажжет огонь прямо на крыше, это означает, что все готово. Т.е., Левандовского могли бы взорвать как у дома, так и у своей резиденции. Шансов у Левандовского практически не было. Против него действовали серьезные и решительные люди.

Пападжанов, Ионесян и Керамиди, выйдя из дома, прошлись по набережной, потом сели на скамейке у большого фонтана. Фонтан не работал. Они молча сидели. Никто не хотел ни о чем говорить. До убийства Левандовского оставалось всего три дня. Несмотря на отчаянность ребят, внутренняя напряженность чувствовалась. Все были в ожидании предстоящего дня. Харламов дал всем день отдыха, для расслабления. Все трое, увидев издали Ахмед Целикова, встали, поздоровались и опять сели. Целиков был человеком очень скромным, и это бросалось в глаза. Иначе эту скромность никто не заметил бы.

Молчали, никто не хотел тревожить чей-то слух.

Вдруг Керамиди резко обернулся к Целикову:

- Ахмед, как вы думаете, все пройдет хорошо?

- Конечно! Иначе не бывает (мило улыбаясь).

- А,...это..., Ахмед,...после убийства Левандовского мы будем спать спокойно? А совесть? Ведь все-таки это же убийство?

- Это не убийство, Витек. Это освобождение, это свобода. Это душевный протест, это плач души и сердца. Ты сам знаешь, что стачками и пикетами ничего не достичь. Это несерьезно, это пахнет студенчеством. А мы не студенты, мы слишком серьезные люди. И тем более, что Левандовский-это всего лишь подготовка перед покушением на Кирова. Прежде чем сесть на коня, надо научиться садиться на осла. Вот после этого я буду спать спокойно, я вздохну облегченно.

- Я тоже. Только зачем мы медлим с этим. Пора кончать уже Левандовского. Что-то очень долго тянется его жизнь.

- Не спеши. Это тебе не гайки закручивать на заводе.

- Терпеть не могу терпеть.

Пападжанов предложил для расслабления пойти в ''Баксовет'' и нажраться. Все хором согласились, кроме Керамиди. Он хотел повидать Милену. Что-то его потянуло к ней, давно он с ней не виделся. После последней и непростой их беседы Милена немного изменилась. Или ему так показалось? Черт его знает. Попрощавшись с друзьями, он направился к дому Милены. Так как уже поздно, Милена должна была быть дома. Он ее любил, любил всем сердцем. Даже на совещаниях боевой группы, при очень серьезных беседах, он часто вспоминал ее лицо, ее образ. Ему становилось легко и приятно от этого. Почему-то сейчас он это ощутил больше всего. ''Что это со мной, брр', говорил он себе, подходя к ее дому. Потом он решил еще разок сделать маленький круг. Он размышлял: '' Она, Милена, должна гордиться тем, что у нее такой парень. Я ей, конечно, о моей страшной стороне жизни ничего не скажу. Возможно, скажу потом, спустя годы она сама может об этом узнает, или услышит. А может сказать ей это прямо сейчас? А, Витек? А то она в тот раз подумала, что я политик. Нет уж, какая там политика. Идет она ко всем чертям, эта политика. Взорву я скоро всю политику вашу сраную. А может, она все-таки права? Может, написать мне какую нибудь книжку, или эссе, ну, о своей жизни, например. Хотя бы. А хули? У меня блин жизнь ой-ой-ой, ни хрен собачий. Набросаю эскизы, отмечу задумки, у меня они есть. А там видно будет. Одно другому не мешает. Эх:

''Когда восторг лирический

В себе я пробужу,

Я вам биографический

Портрет свой напишу''.

Я блин такую книгу напишу, которая разбудит не только мысли человека, но и его самого. Ух, евреечка моя, умная, голова варит, блин''. Такими раздумьями он начал подыматься к ней, на второй этаж. И вдруг он услышал шум... Что за херня? Он остановился, прислушался. Такое ощущение, будто маленький ребенок плакал. Ему стало интересно, что это такое. Ведь здесь, на втором этаже, не жили дети. И крадучись, благо, он это мог, Виталий прополз через веранду под лестницу и шмыгнул к окну Милены. Вдруг он замер, замер от голосов. Он услышал, боже, нет...ее голос... Это она, Милена... Она...сто-на-ла?! Это похоже на сексуальные охи и ахи. Он, чуть приподнявшись, прильнул к окну носом и увидел ЭТО. Милену в постели трахал, причем очень грубо, мужчина лет сорока. Он входил в нее с такой силой, что стекла на окнах дребезжали, керосинка на столе подпрыгивала, а в комнате стояла пыль. А главное, и Милена получала удовольствие от него. Она, находясь под ним, обвила его шею руками, закинула ноги на его спину, и ловко подмахивала ему снизу. Виталик не выдержал, он заорал. Н-ЕЕЕ-Т!!! Милена и ее хахарь услышали это. Обернувшись к окну, они оба заметили его физиономию, приклеенную к стеклу. Блин, что там началось! Она вытолкнула этого мужчину с постели как маленького кота, и он отлетел прямо к тому окну, за которым наблюдал Виталий Керамиди. А сама, обернувшись в простыню, выбежала из комнаты. Потом все для Виталия происходило как во сне. По крайней мере, он не понял, как оказался в комнате Милены. Ее любовник уже успел исчезнуть. Да его Виталий и не заметил так особо, настолько все его потрясло, ибо в этой гадкой сцене он обвинил только Милену, а не его. Он сидел один, в ее комнате, и смотрел на взбившуюся постель, где только что происходило ЭТО... Нет, он этого не выдержит. Зачем, зачем она так с ним поступила? Пока для него это был сон. Потом появилась она, Милена. Она молча, опустив голову, прошла в комнату, и начала убирать постель. Виталий исподлобья за ней наблюдал, потом все же тихо выговорил:

- Милена, зачем ты это сделала?

Она накрыла розовым покрывалом кровать, села напротив него:

- Виталий, я не люблю тебя. Я не хочу тебя видеть, так что, извини меня.

- А зачем?

- Что зачем? Не люблю и все. Я не люблю политику и политиков. И не хочу вообще иметь с ними дело.

- Поэтому ты отдалась этому?...

- (Привстала) Извини Витя, но мне некогда, у меня голова болит.

- Конечно, так как он тебя здесь еб..., не только голова, тут бля, все заболит...

- Что ж, бери пример.

Последние слова она сказала очень тихо, почти шепотом, собираясь выйти из комнаты. Но все же Виталий их услышал, и они его взбесили. Он встал и преградил ей путь:

- Что ты сказала?

- Ничего...(испуганно)

- Значит у него х... больше моего, да? Значит он еб...я лучше меня, да? Поэтому ты на это пошла? Отвечай, сука! (заорал)

При этих словах он схватил ее за руку и приблизился к ней вплотную. Она задрожала. Ей стало страшно, когда она увидела его глаза. Это были отчаянные и сумасшедшие глаза. Начав тяжело дышать, она порывистым голосом заявила:

- Уходи, убирайся отсюда немедленно. И чтобы я тебя здесь больше не видела, понял?

Он молча стоял. И все дальше она овладевала собой, и высвободившись от него, продолжала:

- И еще. Я тебе даю всего неделю. Ты за этот срок вернешь мне те деньги, которые у меня брал. Если нет, то я напишу в исполнительный комитет, пожалуюсь на тебя.

Она из комода достала бумажку. ''Вот, здесь указана сумма''. И посмотрев внутрь бумажки, сказала: "600 рублей. Хотя я тебе давала больше, но ничего, на этом ограничимся''. Милена уже полностью владела ситуацией. Даже шаркая своими туфлями, она прошлась по комнате, и обалдевший Виталий наблюдал за ней. Он опять спросил ее: "Послушай Милена, а что ты напишешь про меня в исполнительный комитет? Что? Мне просто интересно.'' Она подняла свою голову. Пышные волосы распустились по белым плечам. ''Я напишу, что ты меня изнасиловал. И тебе, будущему и неудачливому политику, который настроен против властей реакционно, этого не простят''.

Виталий направился к выходу. Ему стало больно, все перекосилось перед глазами. У двери он последний раз обернулся в ее сторону, и сказал: ''Какая ты шлюха, Милена. У меня к тебе все упало''. Она очень быстро ответила ему: ''А у тебя и не стояло''.

Опять у него в глазах сверкнула молния, и он едва не нажал на свой внутренний спусковой курок. Милена это тоже заметила, отвернулась к окну. Виталий почти уже вышел из комнаты, и, не выдержав, спросил ее напоследок:

- Милена, а кто был этот молодой мужик?

- Он музыкант, композитор. Он здесь в творческой командировке, и любит сочинять музыку, глядя на море, ответила она, как бы дразня его.

- А как его зовут-то, или это секрет?

- Нет, почему же. Федор Шаляпин его зовут, ответила Милена. Он эти ее последние слова уже слышал на лестнице.

Виталий вышел на воздух. Как назло начался ветер, причем он усиливался. Шум ветра напоминал нытье ребенка. Даже ветер не знал, куда ему дуть. Вите было противно и гадостно. Первым делом он решил выпить, это несомненно. Ну их всех на хер. "Водки хочу, водки!', почти кричал на улице Виталий. Некоторые прохожие даже обернулись в его сторону. Он почти летел в ''Баксовет', чтобы там, в уютном углу, затеряться, забыться. ''Сегодня буду пить исключительно водку', подумал он про себя. Зайдя в ''Баксовет', его приятно удивило то, что посетителей практически не было. Может, было поздно? Только в углу, вдали кто-то сидел, и потягивал пиво. К Виталию подбежал добрый дядя Акиф. '' Дядя Акиф, водки и закуски. Да побыстрее', на лету выпалил Виталий. "Будет исполнено, дорогой. А что, конкретно, желаем?', спросил дядя Акиф. ''На ваше усмотрение', ответил Виталий и уселся за стол. И опять он подумал о Милене. ''И все - таки, какая она потаскуха. Деньги ей, видите ли, надо вернуть. Пошла ты на хер. Может тебе еще яйца свои вырезать и подарить. Шалава еврейская''. Он даже не заметил, как стол был уже накрыт. У Виталия потекли слюнки, он только сейчас вспомнил, что держится только на завтраке. Целый день ничего не ел. Он увидел на столе большую жареную баранью ляжку, из которой сочилась свежая кровь, нарезанные большими кусками свежие огурцы и сыр, немного зелени, потом два очень горячих хлеба тендир (таких горячих, что обжигал небо), и, конечно же, здоровенный графин русской водки. Все это благо Виталий буквально разнес в пух и прах в течении каких-то 20-ти минут, ему стало очень хорошо. Такая, приятная хмель по всему телу, все как-то переменилось, перешло в равнодушные тона. Он повеселел и разошелся. Хоть он месяц как бросил курить, но ему страстно захотелось сейчас затянуться папироской. Подозвав дядю Акифа, он попросил у него закурить. Желание тут же было исполнено. Виталий сделав несколько затяжек, почувствовал, как у него приятно закружилась голова. Он только сейчас начал смотреть по сторонам, на полупустой зал. А где же посетители? И вдруг он заметил справа от себя (чего он это раньше - то не увидел) мужчину в кепке. Где-то он его видел. Кто же он? Прекрасная память Виталия не подвела, он его узнал. Это был товарищ Бабатов, который в прошлый раз ему моргнул. И вновь этот Бабатов дружелюбно посмотрел на Виталия, и опять, кажется, моргнул. На этот раз Виталий был более любезен, и ответил взаимностью. Через секунду товарищ Бабатов со своим бокалом пива, уселся рядом с Виталием со словами: ''Не помешаю вам, товарищ?'' "Валяй", тут же выстрелил Витя. Бабатов изучающе смотрел на Виталия, а тот в это время покуривал папироской и дымил как заводская труба.

- Моя фамилия Бабатов, честь имею. Простите, а вас как звать?

- А у меня нет фамилии. Я господин никто.

Бабатов уже серьезным тоном, спросил:

- Товарищ, а вы здешний будете, или как?

- Ну, допустим, здешний. И что?

- Да нет, вы знаете, просто я композитор, пишу песни, сочиняю музыку. И вот, хочу узнать местный фольклор, историю, мол, что творится в голове местного человека, о чем он думает, как он мыслит.

При упоминании слова композитор, Виталий чуть не протрезвел. Он так злостно посмотрел на Бабатова, что тот не понял причину перемены в его настроении.

И Виталий начал:

- Композитор говоришь! А баб наших когда имеете, то тоже сочиняете музыку, иль нет? А?

- Что с вами, товарищ?

- Да какой на хер я тебе товарищ. Ты посмотри в зеркало, на кого ты похож. Музыкант хренов.

- Но-но. Послушайте, если я вам скажу, кто я на самом деле, вы бы превратились сейчас в зайца.

- Да иди ты в жопу, пидор в кепке! Слышь, пошел на хер!

При этих словах Бабатов встал, и тут же за его спиной возникло трое молодых людей в темных костюмах. Бабатов мрачным видом продолжил: '' Вы сейчас очень сильно пожалеете о том, что вы мне здесь нагово...'' Виталий не дал ему договорить. Взяв со стола пустой графин, он швырнул его в Бабатова. И главное, попал прямо в голову. Тот схватился за голову, и присев, взвыл от боли. Те, трое его друзей, опешили, они явно не ожидали такого выпада со стороны Виталия. Через секунду Виталий подняв руками стол, опрокинул его на них. Все обглоданное на столе посыпалось на Бабатова, который еще ныл от боли, и на одного из его сподвижников, пытавшегося помочь ему встать. Виталий, воспользовавшись секундной паузой, выпрыгнул в окно. Оно было открыто, так как было лето. Он уже ничего не слышал за спиной, что есть мочи, бежал. Лишь один раз, когда бегом огибал поворот, он услышал сзади пронзительный свисток милицейского патруля, но через миг он скрылся в темноте.

Но на этом спокойная жизнь Виталия не завершилась. На следующий день он узнал дикую новость. Оказывается, Аншелис, находясь у себя дома, в очередной раз разбирая бомбу, подорвался. Он нечаянно перепутал какие-то провода, и бомба взорвалась. В результате Аншелис превратился в маленькую жареную котлету, его останки разбросало по сторонам. Виталий, как обычно, направляясь к дому Ионесяна, в крепость, увидел Пападжанова. Тот, обнявшись с ним, спросил, "ты где, Витя? Мы уже совсем здесь с ума сходим. Ты слышал, что случилось с бедным Аншелисом? Его фактически не нашли. Более того, Витя, сейчас у него в доме, и в округе там, рыскают чекисты. Они, как псы, обнюхивают все кругом. Три бомбы там были, представляешь? Все взорвалось. А взрыв был мощный". Эта новость потрясла Виталия, и он немного стал забывать о Милене. Они молча, даже крадучись, направились к дому Аншелиса, где он раньше жил. Уже издали была видна толпа, слышен был неразборчивый гул людей. Аншелис жил в одноэтажном домике, а сейчас, вместо домика, стояли одни почерневшие стены. Потолка не было. Дым еще не полностью затух. Рядом земля спеклась от огня и пожара, пахло гарью, чем-то неприятным. Даже кто-то рядом из любопытных уверял, что он нашел здесь оторванную руку. Вблизи дома на асфальте кровь еще не полностью засохла, она даже бурлила. Кровь как бы радовалась свету, солнцу, радовалась своему освобождению. Кругом шастали люди в штатском. Пападжанов и Керамиди решили уйти оттуда с глаз долой.

''А что же будет с покушением на Левандовского? Ведь завтра же намечалось покушение?', спросил полностью обалдевший Виталий у Пападжанова. ''Ара, Витя, не знаю, матах, не знаю''. И приблизившись вплотную к нему, очень тихо сказал: ''Витек, мне кажется этот взрыв кто-то подстроил из наших. Клянусь я говорю (перекрестился), Аншелис слишком опытный техник, чтобы подорваться как ребенок. Тут чья - то рука''. Виталий вздрогнул и внимательно посмотрел на него в упор. В этот момент глаза Пападжанова горели. ''И на кого же ты думаешь, Папа?', приблизился к нему Виталий. Пападжанов обернулся по сторонам: "Витя, это по - моему, Харя. Ты понял, это он, сука. Нутром чую''. ''Может, ты ошибаешься. Это простая версия, это не факт, Папа!', спокойно, но дрожащим голосом заявил Керамиди. "Драпать надо, Витя, когти рвать. Повесят нас всех', надрываясь, шептал Пападжанов.

Вечером того дня Харламов провел совещание боевой группы. Совещание проходило не как обычно, в доме Ионесяна, а на квартире Харламова. В целях конспирации. Присутствовали все члены группы. Все молча слушали Харламова, как он сообщил о нелепой случайности, которая закончилась для Аншелиса трагически. '' Случилась страшная трагедия, умер наш боевой товарищ. Но виноват он сам, надо быть более ответственным в работе с бомбами. Но ничего, это для всех будет уроком. Тем более, что после этого, мы поменяем свою дислокацию. Эти дни ничем не заниматься, вообще ничем. Собираться будем раз в месяц. Я дам знать. Плюс ко всему, Левандовский сегодня ночью уезжает в Москву, и возможно уже не вернется в Баку. Его там ждет новое назначение. Поэтому операция по его устранению, разумеется, откладывается. Да и бомбу новую надо заказать. А на это уйдет минимум три недели. Новым объектом покушения я предлагаю Кирова''. Все это он сказал на одном дыхании, быстро и четко, с подавленной миной. Пока он говорил, Керамиди и Пападжанов грустно переглядывались. Виталий был как в тумане, для него смысл жизни пропал вместе с бомбой Аншелиса. Он даже не совсем внимательно слушал Харламова, так как в голове звенели подозрения Пападжанова в отношении Харламова. Настолько Виталий увлекся этими раздумьями, что Харламов это заметил, и сделал ему замечание. После совещания, когда все разошлись, уже на улице, Пападжанов, подойдя к Керамиди, сказал, "пойдем в ''Баксовет', посидим, выпьем, обсудим обстановку.'' Виталий вспомнил вчерашнюю драку в "Баксовете", и решительно запротестовал, предложив другое место. Но Пападжанов начал настаивать, и Виталий, не выдержав, рассказал ему о вчерашнем инциденте, о Бабатове и его дружках. '' Ты пойми, просто там хорошо кормят, и там уютно. Честно скажи Витя, только это тебя удерживает, или еще есть причина, по которой ты не хочешь пойти в ''Баксовет', допытывался у него Пападжанов. ''Какая может быть причина. Естественно это, и все', невинно признался Виталий. ''Это же мелочь, Витек", спокойно сказал Пападжанов.

Они прошлись по Малой Крепостной улице, и Пападжанов, преградив путь Виталию, решительно заявил:

- Знаешь что, Витька, мы конечно выведем на чистую воду этого Харламова. Я этим займусь прямо сегодня. Но я тебе хочу сказать другое. Давай будем независимы. Ты понял? Мы вдвоем, и все. Ты и я. И Кирова замочим сами, без всяких там бомб и взрывов.

- А как?

- У меня есть наган и двадцать патронов к нему. Этого хватит.

- Но к Кирову же не подойдешь близко, его легче взорвать, Папа.

- Нам не дадут его взорвать, Витя. Такие, как Харламов, не дадут, поверь.

- Мне этот Харламов тоже не по душе, ежели честно. Но это надо выяснить. Ежели виновен, то я его убью. Пристрелю на хер. Ты же сказал, у тебя пистолет. Вот и дашь мне его. Я вижу, без пистолета уже никак, кругом одни гады. Только вот что, Папа. Айда завтра в ''Баксовет', не сегодня. У меня небольшие дела, да и устал я, хочу спать. Лады?

- Хорошо, брат, отдыхай.

Они расстались вечером, около 7-ми часов. А в этот момент в городском отделении ЧК, сотрудники контрразведки читали сообщение следующего содержания:

"Один уже готов. Процесс по откладыванию покушения на Левандовского прошел по точно намеченной инструкции. Левандовский вне опасности. Сегодняшнее совещание прошло также по плану. Новый объект покушения - Сергей Киров. Но это будет не скоро. В группе не очень здоровая обстановка. Начали подозревать меня. Я это чувствую. Я сильно рискую. Дайте знать, когда мне скрыться''.

ХАРЕК.

Прошла неделя. За это время Витя Керамиди думал только о Кирове. Гуляя по вечернему Баку он размышлял. ''Надо бы уже убрать Сергея Кирова. Уже пора. Иначе всем принципам и идеям грош цена.'' За эти дни Виталий взял у Пападжанова наган, и по городу гулял с ним. Наган с патронами в барабане был у него за пазухой. Виталий изменился за эти дни. Он осунулся, стал злым, его тянуло на подвиги. Он просто уже хотел кого-то убить, ощутить себя вершителем судеб. Не сказать, что он бегал за новыми ощущениями, нет. Но ему надоела такая жизнь, ему стало скучно, противно, он потерял веру, потерял главный маяк жизни, на который всегда ориентируется человек. Он хотел крови.

Как раньше, члены боевой группы уже не встречались. Но виделись только те, кто дружил друг с другом. Вот и Пападжанов, заранее договорившись с Керамиди, встретился с ним, и они пошли в ''Баксовет'' выпить пивка, и заодно обсудить план по устранению Кирова и всякие детали для подготовки к покушению. Они уже решили точно: Киров должен умереть. По дороге они купили газету ''Советский Баку''. Пападжанов жадно читал ее. На первой странице газеты был запечатлен Сергей Киров. У Керамиди вновь перед глазами появился его образ. ''Нет, он уже труп. Иначе я не смогу дышать на этом свете. Бог мне этого не простит', думал он про себя. Когда им принесли пива, только сейчас Виталий вспомнил, что произошло в прошлый раз в этом трактире. Он невольно засуетился, и начал озираться по сторонам. Он был спокоен, за спиной, засунутый за ремень, был тяжелый наган. Его холодное дуло прикасалось к его спине, и Виталий это чувствовал. Поэтому сейчас, в отличие от прошлого раза, он был уверен в себе. Тем более, рядом был Пападжанов. А это уже кое-что. И вдруг, о мой Бог, он увидел его, ну, этого, Бабатова. Он сидел опять вроде бы один. Керамиди машинально посмотрел по сторонам, но никого из его товарищей как - будто не было. Бабатов тоже заметил Виталия, но сделал вид, что не увидел, он почти отвернулся в сторону. На его лбу Витя заметил небольшое пятно. Видимо, это с прошлого раза осталось, от графина, но ничего особенного Бабатов сегодня не выкинул. Виталий показал Пападжанову этого Бабатова и тот крикнул в его сторону: ''Эй, шан тыга (по армянски), кунене перат" (ругательство). Бабатов поняв, что эти крики прозвучали в его адрес, испугавшись, вышел оттуда прочь. Виталий улыбнулся ему вслед. Так прошло еще некоторое время. Между прочим, они уже пропустили каждый по 5 бокалов, час был уже поздний. Вдруг его дернул за рукав Пападжанов. "Глянь Витя, Харя идет''. Виталий посмотрел в окно, и увидел, как на улице Харламов, беседуя с одним штатским, направлялся в сторону своего дома. Пападжанов шипел ему на ухо: '' Я знаю того. Он работает в ЧК. Ух, сучара, этот Харламов". Рука Керамиди непроизвольно направилась за спину. ''Не сейчас. Ты что, сдурел?', сказал ему Пападжанов. Они тут же вышли из ''Баксовета', и Керамиди решил сегодня же покончить с Харламовым. ''Я сделаю это сам, Папа, ты иди', сказал Витя своему другу. ''Витек, я волнуюсь за тебя, давай вместе пойдем', упрашивал его Пападжанов. ''Я сказал уходи. Ты мне будешь мешать, Папа, увидимся завтра. Уже поздно', сказав это, Виталий почти побежал за Харламовым. Витя волновался. Это нормальное явление, он шел на убийство. Но он собирался убить подлеца, а это уже дело святое, и тем более, надо перед Кировым набить руку, потренироваться, чтобы рука не дрожала. Но в тот день ему не удалось его прикончить, так как Харламов целый день крутился с этим чекистом, и только поздней ночью вернулся домой. Жил Харламов в районе Нижне - Нагорной улицы, около русской церкви. Двор у них ночью запирался на калитку, поэтому соваться туда в 2 часа ночи глупо, подумал про себя Виталий. Тем более, что выстрел наделает много шума. А утром или днем, когда все кругом трещит, гудит, выстрела могут и не услышать. Керамиди решил убить Харламова непосредственно у него дома. "Другого варианта просто нет, матах. Только дома, и все дела', твердил ему Пападжанов. Проследив до конца за Харламовым, Виталий пошел домой.

Было 3 часа ночи. Не спалось. Но заснуть надо, ведь завтра с утра, именно с утра, надо прикончить эту суку. После 10-ти утра туда ходить бессмысленно, да и Харламова уже не будет дома. Только с утра! Виталий встал, достал из шкафа темную бутыль старого самогона. Там было примерно 300 граммов. Покопался в запыленном ящике на веранде, и нашел одну толику маринованную чеснока. Одним махом раздавил бутыль, и заел ее этим чесноком. На душе стало радоство. Самогон дурманил сном. Ах... господин Харламов. Сегодня, т.е. через несколько часов (он посмотрел на часы, они показывали 4 утра), тебе придет конец. Я раздавлю тебя как червяка, тварь ты этакая. Он вновь посмотрел на наган. Наган, гордо лежал боком на столе, и ждал своего часа. Спать вообще не хотелось. Он вышел на веранду. И вдруг он увидел внизу, во дворе, около тутового дерева, молодую парочку. Они были молодоженами, соседями Виталия. Стояла душная ночь, вернее, это уже было под утро. Пели сверчки, и где-то вдали закукарекал петух. И им не спится, подумал Виталий. Он спустился к ним. Молодая парочка, муж, Юра, лет 25 -ти, и его жена, которой было от силы 20, сидели на лавочке, и блаженно, тихо о чем-то говорили. Услышав грубое шарканье по лестнице, они оба обернулись, и увидели Виталия, своего соседа. Он, держась за перила, с трудом спускался вниз. "Здорово, сосед', приветствовал его новоиспеченный муж. Виталий ему ответил глухим приветствием, и усевшись напротив, спросил:

- И что это вам не спится, а, молодежь?

- Да так, душно очень.

Виталий посмотрел в упор на девушку, жену соседа. Она была красива, с большими черными глазками. Виталий начал раздевать, даже пожирать ее взглядом, а она даже ухитрилась ни разу не посмотреть на Виталия. Он так увлекся ею, что девушка смутилась. Юра спросил Виталия:

- Может, выпьем?

- Не помешает.

И, подпрыгнув с места, его жена, поднялась наверх, принести им спиртное. Юра поднялся за ней, и через минуту спустился обратно с бутылкой водки и несколькими яблоками. Жена его осталась дома. По-видимому, это он ей запретил спуститься.

Уже светало, птички радостно запели, солнце проглядывало к ним во двор. Бутылка водки была высосана одним Виталием. Юра практически не пил.

- Юра, скажи мне, ты счастлив?

- Да, конечно.

- А почему?

- У меня все хорошо.

- А что хорошего у тебя?

- Ну, как что. У меня жена, семья. Я люблю жену. Я знаю, что такое боль, поэтому предвкушаю роды жены, и понимаю ее. Боль не имеет разницы. Рожать или быть раненым, какая разница? Наша молодость безумием прекрасна. Как говориться, на траве дрова, а на дворе трава.

- Ты был раненым?

- ...Да. Но это в прошлом. Я к тому же еще работаю.

- А где ты работаешь?

- На судоремонтном заводе.

- Как? И я раньше там работал. А тебя не знал.

- А я недавно туда устроился.

- Ну и как, тебе там нравится?

- Отличная работа. А что?

- Ты серьезно говоришь?

- Да, конечно.

- И тебе этого достаточно? Ты больше от жизни ничего не хочешь?

- Нет и нет. А зачем вы спрашиваете?

- Юра, не торопись, ответь мне честно. Я повторяю, не торопись. Ты действительно доволен тем, что работаешь на заводе.

- Я не тороплюсь, и отвечу, что я абсолютно доволен. Я уже сказал. Простите, а где вы сейчас работаете?

- Я? Нигде! В жопе.

-?.....

- В общем, спасибо тебе Юра за все.

Виталий, прощаясь, спросил у него время. 7 часов, ответил Юра. И только сейчас Виталий заметил, что у Юры отсутствовала левая кисть. Он внимательно посмотрел на его руку, и Юра заметив это, улыбаясь, и как бы стесняясь, сказал: ''это от войны осталось. С немцами. Уже 5 лет прошло. Бомба взорвалась прямо в руках. Я уже привык к этому. Я же сказал, что знаком с болью.''

Виталий с тяжелой, как свинец головой, начал подниматься к себе. Уже пора, пора бля, на дело святейшее. Но до этого надо бы на кладбище к отцу сходить, попрощаться на всякий случай. А может, поздороваться. Плохое что-то предчувствие. Давай Витек, давай милый. Вот так, подбадривая себя, он зашел в дом, умылся, сунул за пазуху наган, и направился на центральное кладбище. Входя туда, он рукой поприветствовал старые бедные кресты. Они тоже будто поклонились ему в ответ. Виталий был пьян, он только сейчас это почувствовал и чуть не вырвал. Минут 20 он искал могилу отца, страстно хотел повидать ее, он чувствовал свой конец. Он не нашел могилу, хотя дважды прошел мимо нее, и в конце даже поссал рядом с ней. Надпись на могиле его отца звучала так, как объявление о розыске. Обозлившись, он направился к Харламову. Харламов уже собирался уходить. Пришел бы Виталий к нему на 15 минут позже, может и не застал бы его дома. Харламов был уже одет, и сидя в коридоре, чистил кремом свои туфли. Наверное, перед смертью все очищаются. Увидав Виталия спозаранку, тем более в пьяном состоянии, он удивился. Он не никогда не любил Виталия, ему не нравилась его решимость, даже одержимость. Харламов своей натурой напоминал директора зоопарка, который вынужден был иметь в своем заведении хищников. Какой зоопарк без волков и тигров будет вызывать интерес? Директор зоопарка предпочтет зайцев и кошек, но хищники ему нужны для дела. Вот и Керамиди был тем хищником, в котором нуждался Харламов, но, видимо, зря.

- Ты где так нализался?

Виталий строго и холодно смотрел ему в лицо. Харламов продолжал сидеть с щеткой в руке, а Виталий стоял над ним.

- Скажи мне, Харламов, зачем ты продался? Ведь все было так хорошо.

- О чем ты, Витя? Ты пьян (поднял голову). Что с тобой, в каком ты состоянии? Где это ты успел...

Он не успел договорить. Виталий, выхватив наган, сразу выстрелил ему в шею. Хорошо смеется тот, кто стреляет последним. Хлопок был мощный, такой мощный, что во дворе залаяли собаки. Все произошло за секунду, в течении которой весь коридор был залит кровью. Пуля разорвала Харламову шею, и чуть не оторвала ему голову. Голова свисала с окровавленного туловища, с которого сильной струей текла кровь, орошая всю прихожую. Некоторые капли попали на брюки Виталия. Лай собак усиливался. Виталий протрезвел. ''Надо уходить', подумал он, и перепрыгнув через окно на другую улицу, скрылся.

У Виталия было странное ощущение. Да, он убил человека, застрелил как пса. Но он был спокоен, даже рад. "Еще на одного негодяя стало меньше', весело подумал про себя Виталий. Он резко вдруг вспомнил про Милену. Вот сейчас бы увидеть ее, а? И тут же поменяв маршрут, направился в сторону ее дома. Она жила недалеко. Только сейчас Виталий понял, что он по - настоящему пьян. Он шатался и икал. Во рту как будто кошки посрали. Нет, я должен ее увидеть, ДОЛЖЕН!!! Он постучался в их дверь. Открыла дверь сама Милена. ''Что случилось, почему ты в таком виде?', спросила она. ''Может, впустишь в дом?'' ответил Виталий. Они сидели в ее комнате. Милена уже простила Виталия взглядом. Обычно летом, она оставалась одна, так как ее мать отдыхала на даче, за городом. Ей нужен был свежий морской воздух.

Виталий внимательно смотрел на Милену. Она молча сидела у кровати, и смотрела себе под ноги. Ее пышная белая грудь и широкие бедра его возбудили.

- Что с тобой, Витя?

- Ничего, я просто выпил немного.

- Дело не в этом, ты, по-моему, всегда пьян. Ты какой-то другой, ты изменился. У тебя лицо стало другим. Что-то случилось?

"Неужели она права. Может, это влияние метафизики, или астрального давления. Не шутка все-таки, человека убить. Наверное я изменился, я это чувствую. Надо в зеркало посмотреть.''

- Давай, раздевайся.

- Чего? Ты что, дурак.

- Раздевайся Милена, я тебя очень прошу (он начал икать). Нет времени на медленные танцы.

- Да? Какой умный.

Он резко привстал, вытащил наган, и приставил ей ко лбу. При виде пистолета, глаза Милены увеличились в три раза. Она страшно испугалась.

- Я сказал раздевайся, сучка.

Она начала быстро снимать сарафан через голову. Тело ее было белое. Виталий, отложив пистолет в сторону, приблизился к ней. На ней были одни трусики, она приятно пахла. Какие-то новые духи, то ли московские, то ли... Быстренько юркнув в постель, она укрыла себя тоненькой простыней. Он, спотыкаясь, начал раздеваться. Милена привстав, помогала ему. ''Я сам', резко ответил он. Начал ее дико трахать. Таким она его никогда не видела, она только успевала произносить, "золотой мой, что с тобой, молодец, мой песик''. А он, схватив ее за волосы, грубо насиловал. ''Ну что, сука, как тебе сейчас, хорошо?', входя в нее, орал Виталий. "Потише, потише, ... ', задыхаясь говорила Милена. "Заткнись, тварь еврейская', повернув ее лицом вниз, и схватив за ее локоны, мощно ее протыкал. Будто кувалдой били по железу, по сторонам разлетались брызги пота. Он понимал ее и с полу стона. Уже потом Виталий признался, что в этот момент, т.е. в постели, на месте Милены он представлял молодую жену Юры, своего соседа.

Виталий вставил ей до упора и застонал, отлив в нее вероятно литр спермы, наполнив этим все ее тело. Вопли стихли, наступила тишина.

Спустя час, Виталий, довольный и умиротворенный, шел по улице Нижней Хребтовой. Он весело улыбался прохожим, особенно молодым незнакомым девушкам. Вдруг он заметил огромную толпу людей, численностью около 500 человек. Это был митинг. Толпа стояла перед бронетранспортером и аплодировала какому-то оратору. Кругом стояла конная милиция, были слышны крики: "Ура, да здравствует Советская власть! Ура''. ''Ничего суки, я и до вас доберусь', сказал про себя Виталий. Посмотрев на оратора, он в нем узнал Кирова. Потом посмотрел еще раз. С такого близкого расстояния он никогда его не видел. Ему что-то померещилось. Виталий стоял на таком удобном месте, что и Киров его видел. И Виталию показалось, что Киров ему моргнул. Что?! У него екнуло сердце. Это он, Бабатов! Нет, не может быть. В этот момент один маленький мальчик усиленно дергал его за рукав. Виталий обернулся. "Чего тебе?'' ''Вот дядя, это вам', мальчуган передал записку и скрылся. Виталий развернул записку:

''Витек, за мной следят, я рву когти. Не хочу оставшуюся жизнь прожить на даче показаний. Оказывается, провокатором был Ионесян. Мразь редкая. Это он взорвал Аншелиса. Харламов не виновен. Хорошо что я успел тебе сообщить. Ты лучше уезжай из Баку. На пару месяцев. Может потом будет лучше. Папа ''

По сердцу Виталия прошелся холодок, он уронил записку. Маленькая бумажка парила в воздухе и легла на землю. В мыслях у Виталия произошел сбой, разлад, он отказывался понимать, что происходит. Но его разбудили бурные овации. Он поднял голову. Народ аплодировал Кирову. А Киров в этот момент думал: "войте, кричите, почувствуйте себя моложе на миллион лет''. Виталий подошел поближе к бронемашине, и тоже, даже истерично, начал ему хлопать. В этот момент к нему подошли двое в штатском:

- Товарищ, только тихо, без паники. Пройдемте с нами.

Он абсолютно не сопротивлялся, даже улыбнулся. Чекистам даже показалось, что Виталий Керамиди, член террористической организации, в момент ареста почему-то обрадовался. Последний раз он сказал только это: ничего, зацветут еще мои деревья в саду.

ЭПИЛОГ

29-го августа 1920-го года Сергей Киров писал Ленину письмо.

'' Дорогой Владимир Ильич. Пишу Вам из Баку. Странно здесь все, Вы знаете.

Старость всегда осуществляет мечты юности. Примером может служить Джонатан Свифт, который в молодости построил дом для умалишенных, а на старости лет и сам поселился в нем. Вот и я, мечтал о Кавказе, точнее о Закавказье, и теперь обречен. Что мне делать? Вы скажете, займись делом! Но каким? Телок всех здесь я перепробовал, как говорится, жили - были девочки, но сами виноваты! Вина и водку всю вылизал, всю коноплю здешнюю выкурил. Скуриваться начал уже. Может мне представить новые доказательства печального ничтожества человека? А может прославиться, наподобие астролога, открывшего новые пятна на Юпитере или на Луне. Лучше помолчу.

У меня здесь нет никакой возможности веселиться. Наслаждение уже в кишках сидит моих, оно меня разочаровывает. А в саму возможность я влюблен. Где бы мне найти и покурить такую коноплю, которая дурманила бы меня, как "возможность". Жаль конечно, Владимир Ильич, что двери счастья отворяются к сожаленью изнутри, а не внутрь, иначе напором, силой, или ударом ноги я открыл бы эти двери. Азербайджан для меня как горький напиток, и мне еще приходиться принимать его медленно, как микстуру, как капли, через пипетку. Ненормальный здесь народ, товарищ Ленин. Развлекаться и то не умеют по человечески, прилично. Ничего не умеют, я повторяю, НИЧЕГО. Народ полностью безмозглый, к тому же алчный. Любят деньги больше своих родителей и детей. Да и тратить они их не умеют. К тому же эта серая азербайджанская толпа на самом деле какая то тупая и наивная до омерзения. Они прощают буквально все, даже если ты им открыто сделал пакость. Мне кажется это связано не столько с их добротой, сколько отсутствием разума, интеллекта.

Короче говоря, долгие страданья, в конце концов, воспитают из меня тирана, деспота. Это я Вам обещаю.

Я просто вынужден терпеть и работать, чтоб не стать чужим временем года и выпасть из течения жизни. Не хочу много болтать, многоречивому завидует только немой. Возможно, даже я скоро покончу с собой, из чувства самосохранения. В общем, надоел я Вам, Ильич.

Хочу быть добрым, поэтому считаю себя злым. Я ненавижу Азербайджан и его народ. Их дежурную рабскую улыбку я тоже не выношу. Когда народ не имеет голоса своего, это чувствуется даже при пении гимна. Эх, если бы этих козлов отпущения можно было бы еще и подоить. Оф!!!! В Азербайджане можно собирать только одно - манатки! Я хочу в Польшу или на Украину, куда Вы мне обещали.

Все! Заклинаю Вас, уберите меня отсюда, я спиваюсь и становлюсь курвой от наркоты.

Непременно жду ответа. Ваш Сережа''.

12-го сентября того же года Ленин ответил Кирову письмом на письмо.

"Получил Ваше письмецо, за что сердечно благодарствую. А Вы милейший, очень кудряво пишете! Ой- ой - ой! Но Сергей Мироныч, батенька, о чем Вы говорите? Вы что, отдыхать туда поехали? Что ты гонишь, ямщик!?! О неважном положении в Азербайджане я знаю еще раньше вас, Сережа. Разведка доложила, батенька. Но и у меня что-то тут со страной происходит.

Перед карликами надо склонять голову еще низко. И запомни, лучше всех подножки ставят именно карлики. Это их уровень. В крайнем случае, намажь кляп медом и заткни им пасть. Пусть жрут.

Если Ваша мать родила бы Вас на корабле, то Вы что, старались бы быть его кормчим, хотели бы остаться в море навсегда? Иль как? В этом случае у Вас нет ничего общего ни с кораблем, ни с морем. Понятно вам? Лошадь не хвалится, не гордится своей конюшней и сбруей, а птица своим гнездом. И тебе следует гордиться не своим жильем, а разумом. Ежели он у тебя есть то, этот разум - то. Запомни, Серый, мечта рабов - это рынок, толкучка, где можно купить себе господ, хозяев. Умей себя преподнести.

Ну все Серега, все!!! Не хочу писать долго, а то у чекистов устанут глаза. Все! Приеду, уволю к еб... матери!!! Устанавливай там советскую власть как мачту, как флаг. Понял?!

Ильич.

P. S. Мне тоже опыт часто подсказывает застрелиться. Так что, не огорчайся, главное не нервничай. Почитай этот стишок, он тебе нужен и полезен.

''Я ломаю скалистые скалы

В час отлива на илистом дне,

И таскает осел мой усталый

Их куски на мохнатой спине''.

Сергей Киров смял письмо в руке.

- Блин! Х... лысый, надоел уже он мне. Эй, Жалил, а ну позови ко мне этого грека, я соскучился по нему.

Через минут 10 в кабинет Кирова ввели Виталия Керамиди. Он поправился, румянец на щеках, и одет был ничего.

- Ну, Витек, как настроение?

С этими словами Киров достал из кармана уже забитый косяк, зажег его, сильно затянулся, потом еще и еще. Глаза его расплылись, осоловели. Он позвал:

- Эй, Жалил!

Вновь вошел тот смуглый парень в коричневом френче.

- Жалил, принеси то, что вчера он кушал (указал на Керамиди). Ясно?

- Так точно, Сергей Мироныч.

Через минуту Жалил принес в руках миску, изнутри которого страшно несло дерьмом. Он положил эту миску прямо перед Керамиди. Киров растягивая слова, медленно пробурчал:

- Ну все, давай жри, жрать я сказал! Если каждому давать по заслугам, своего дерьма не хватит.

И Виталий Керамиди, взяв ложку в руки, начал есть то, от чего так дико воняло. Он ел так, будто кушают гречневую кашу, или плов. Жалил отвернулся, ему плохо стало.

На обеих руках Керамиди отсутствовал большой палец, а сам он вечно молчал, ничего не говорил, только по детски улыбался.

Только потом, спустя пару дней, Жалилу стало ясно, что Виталию Керамиди вырвали язык, он не мог говорить. А уже потом он признался своему другу из охранки, Арифу, что Киров, находясь под дурманом наркоты, часто кормил узников своим говном, или мочой. Во - первых, ему жаль было выбрасывать свое дерьмо, а во - вторых, он таким образом пытая своих врагов, искал в них свои мысли. И редко кто не подчинялся его капризам. Все узники ели его дерьмо, и пили его мочу. Очень жить хотелось всем. Сколько раз Ариф вызывал врача, который ставил диагноз острого расстройства желудочно-кишечного тракта у узников.

В постели Милена лежала с Арифом. Они отдыхали, курили, говорили тихо, почти шепотом, хотя дома никого не было.

- Ну и придурок же этот твой Виталий.

- Да, может быть. Я его отговаривала, как могла. Не помогло.

- Если хрен в голове, медицина бессильна, запомни это Милена.

- И все таки, я его люблю.

- Кого?

- Витю (загрустив).

- Ну все, начинается. Короче, спасибо тебе, ты нам очень помогла. Эту банду надо было ликвидировать, но мы не знали каким путем. В общем спасибо. Кстати, деньги, которые ты мне дала на прошлой неделе, я верну, обязательно верну. Слово чекиста.

После этих слов Ариф поцеловал Милену в щечку, стал одеваться, и вышел из комнаты. А Милена молча и грустно смотрела ему вслед.

Виталий Керамиди если бы знал, что его Милена уже давно пошла по рукам чекистов, то видимо от ужаса вновь заговорил бы. Как говорят в народе, от любви к ненависти, один шаг и один раз. Налево.

ГЛАВА 4

1932-й год Янош Кадар

В конце 19-го века в Азербайджане, в Баку, был настоящий нефтяной бум. Многие семьи стекались, собирались сюда зарабатывать деньги, открыть свое дело, быть при деньгах. Поляки, немцы, русские, армяне, татары, и многие другие приезжали в столицу Азербайджана, или в его пригород, бросали здесь якорь, обосновывались надолго.

И вот, в 1919-м году, в одной немецкой семье, в семье нефтяника Виктора Беккера, родился мальчик. Его назвали Александром. Уже в самом детстве он увлекался книгами, любил много читать, думать, а, чуть повзрослев, уже мечтал, даже бредил разведкой, спецслужбой. Он уже болел шпиономанией. Его кумиром был великий нелегал Рихард Зорге (он был их соседом в Баку), который впоследствии и замолвил за этого мальчугана словечко в НКВД. Пацана взяли туда на неопределенную, никому неизвестную пока работу.

Янош Кадар был президентом Венгрии больше 30-ти лет, с 1956-го по 1988-й год. Но как он поднялся на эту вершину для многих секрет, даже для самих венгров. А ведь этого, разумеется, могло бы и не быть. Малейший шаг влево или вправо, и все, его, т.е. будущего короля уже нет. Одно дуновение ветра может полностью определить судьбу человека, даже самого что ни на есть неординарного. Я думаю, еще можно успеть рассказать вам некоторые подробности о жизни Яноша Кадара. Еще не поздно.

Летом 1933-го года, на берегу Дуная, маленький 14-ти летний мальчик по имени Тибор, издевался, надругался над парнем по имени Янош, который был старше его на несколько лет. Тибор (правда, при поддержке своих взрослых друзей) влез на спину Яноша, поскакал на нем как на коне, ну, или как на ишаке, потом слез с него у высокой скалы. Потом Янош как по приказу повернулся к Тибору спиной, своей попой, нагнулся, а Тибор дал ему мощный пинок, под зад, и Янош рухнул в Дунай, в воду. Маленький мальчик развлекался, издевался над ним как хотел, как ему вздумается.

Золтон Кереки был идейным коммунистом. Он верил в социализм, бредил им, он ему снился каждую ночь в розовых тонах. Шел 1932-й год, в Будапеште стояла теплая весна. Погода шикарная, свежая, добрая. Золтону в то время было около сорока лет, и он уже успел дважды отсидеть в тюрьме. Женатым он не был. ''Что, шлюх мало что ли?', отшучивался он. В то же время он был грабителем. Грабил магазины, квартиры, банки, и большую часть награбленного переправлял на нужды коммунистов. Это был уже закон, это была его доля, воровская доля. Его налеты отличались неслыханной дерзостью. За пазухой у него вечно был револьвер, так что он ходил по улочкам Будапешта очень уверенно. Он привык, чтобы его боялись. А его боялись, точнее не его, а револьвер, когда он его показывал. Какая разница, ради чего бояться человека, ради его оружия или должности. Главное бояться, вот и все.

Стоял майский вечер, было около 8-ми часов. Вечерело, небо стало розовым, даже красноватым. У Золтона было чудесное настроение. Он улыбался. ''Пойду - ка я к Дунаю, встречу закат. Посмотрю как солнце гаснет, а солнце пусть посмотрит, как затухаю я', думал про себя Золтон Кереки. И тихо напевая песню пошел к реке.

Я помню время золотое,

Я помню сердцу милый край,

День вечерел, мы были двое,

Внизу, в тени шумел Дунай.

Яношу Кадару в то время было 20 лет. Он был худощавый, работал помощником машиниста, был не женат, кое-как сводил концы с концами. Бывало так, что Янош питался сухими корочками хлеба, выставленными на перилах балкона для голубей. А запивал он их своими слезами. Желудок сосало, надо же было его чем-то заполнить.

Янош стоял у могилы отца. 17-го мая, он каждый раз посещал кладбище, ставил цветы на отцовской могиле. Но сейчас даже денег на цветы не хватило, и Янош просто пришел проведать, посмотреть, не заросло ли там бурьяном, или еще чем-то. Отец у него скончался 3 года назад. Это было для него ударом, но затем обрадовался. Он освободился, семейные узы уже не мешали ему. Да и среди девушек одно время пользовался успехом. Ведь сирота с квартирой находка для любой девушки. Хотя Янош не хотел жениться. Человек не должен продлевать свой род, если он еще не самореализован, не самовыражен. Иначе это отразится и на детях. Правда, потом его квартиру отняли за неуплату, вот он и оказался на улице. Постояв минут 20 перед надгробной плитой, Янош собирался уходить домой. Он жил теперь в маленькой однокомнатной лачуге у вокзала. В принципе, его дом практически ничем не отличался от кладбища. Так же тихо, мрачно, страшно одиноко, и главное никакого просвета. Дома он часто отключал свет, он любил темноту. При темноте разлука как бы удалялась, она выла уже за дверью. Вообще дома бедняков стоят на колесах, они готовы в любой момент уехать в неизвестном направлении.

Вдруг он сзади услышал голос, ''эй парень, а ну сними часы. Да ты, ты, да поскорее, живо!''. Янош опешил. На нем были часы, единственная память от отца. Причем часы хорошие, швейцарские, старинные. Но перед ним стояли трое крепких парней. Это были хулиганы, промышляли по дворам, кладбищам. Особенно по кладбищам, они часто туда захаживали, где возможно были захоронены их враги. Они хотели в этом убедиться лично. А возможно там лежали те, кто должен был бы сидеть. В общем, они его окружили.

- Ребята, не надо, это память от отца. Вот он, его могила...

Ему не дали досказать. Удар пришелся под глаз. Он, схватив руками ушибленное место, рухнул на сырую землю, будто вратарь, прыгнувший за мячом. Лежа, он получил еще один сильный пинок в живот, и сжался как ежик Короче, часы у него отняли. Кто - то из хулиганов крикнул,

- Эй, Тибор, он уже готов, давай начинай.

Пацан лет 13-ти от роду, подошел к лежащему на сырой земле Яношу, присел на коленки, расстегнул свои брюки, точнее ширинку, достал уже возбудившуюся свою пипиську, и дал ее в руки Яношу. Тот испуганным и изумленным видом начал покорно одной рукой массировать член этого мальца, а другой закрыл своей лицо. Два раза этот Тибор ударил по щеке Яноша, чтобы тот более умело мастурбировал ему член, на что Янош четко реагировал, и настойчиво ему мастурбировал. Наконец Тибор кончил ему в руки и на грудь. Хулиганы еще немного посмеялись и ушли. Маленький Тибор поплелся за своими старшими товарищами, как сын полка.

Янош еще минут 10 пролежал на земле. Противно, мерзко, гадко. Посмотрел на свою липкую от спермы руку, где были часы, и тут же слезы выступили на глаза. Жить не хотелось. Даже ворона на кладбище недовольно каркнула, мол, это мое место, а не ваше, уходите отсюда. Он вспомнил отца, посмотрел на его надгробную плиту. ''Зачем жить, зачем? Сегодня же утоплюсь', решил точно про себя Янош, поцеловал могилу отца, и пошел к реке Дунай. Этот эпизод окончательно довершил и без того грустный антураж его жизни.

Живые редко выходят из игры, за черту жизни, хотя им это необходимо, чтобы посоветоваться со смертью, со своей совестью.

Дунай - мощная река, глубокая, широкая и страшная. Сколько людей там утонуло, сколько шлюпок шло ко дну, один Бог знает. Да и утопиться в Дунае можно без проблем. Через каждые почти 100 метров над Дунаем пролегали мосты. Они, как радуга, как ободок огибают реку с двух берегов. Так что, обвяжи свои ноги, и прыгай с моста, как говорится, добрый вечер, что и собирался делать Янош. Он обвязал свои ноги веревкой, руками поднялся на перила, и уже собирался прыгнуть в черный поток воды, и в этот самый момент, сзади, чья то рука мощно его оттолкнула назад. Он рухнул на спину так, что его позвоночник от этого удара болел еще лет пять.

- Ты что парень, зачем это? Ведь мир прекрасен, взгляни на мир!

Янош лежал на земле с обвязанными ногами и равнодушно глядел на Золтона. Тот присел и начал развязывать ему ноги.

- Это грех, парень! В ад попадешь. Лучше живи и жди своего часа, пока тебя они сами не позовут. А если хочешь, то я возьму тебя к себе. Мне и так нужен помощник. Тем более такой отчаянный.

Янош освободился от веревок и глядел в сторону. Он молчал, он еще не понимал, что этот человек по имени Золтон только что спас ему жизнь.

- Решай сам, парень. Вон там город Будапешт, а там - Дунай, пустая вода, где ты хотел умереть. Там смерть, там ничего нет, а здесь Будапешт. Здесь и радость, и горе, и смех, и плачь, но зато, здесь жизнь. Здесь жизнь парень, пошли.

Золтон так заманчиво пригласил его за собой, что Янош решительно встал и поплелся за ним. Будто у него был выбор. Вдали, за рекою, догорал оранжево-красный закат, как в стране восходящих закатов.

Они подружились крепко. Золтон учил Яноша жизни, и надо признаться, Янош Кадар был неплохой ученик, он все схватывал на лету.

- Запомни Янош, главное в жизни уметь перенять, заимствовать. Смотреть и видеть разные вещи. Смотри в оба - третьего не дано. Умей перенимать от людей все лучшее, прислушивайся к любому совету. Это не их совет, это оттуда. (Показал на небо) Это от Бога.

- А я слышал, что не все то с неба, что сверху.

- Глупец! Когда жизнь борьба, то и тренеров много. Не слушай их. Все увиденное применяй в жизни. Это главное.

Стояла жара, июль месяц. Они загорали на пляже у реки. Рядом с ними были красивые молодые девушки. Обе были такие сексапильные, что невдалеке от них лежал на песке старик лет 75-ти, и не мог оторвать свой взгляд от этих красоток. Вообще, венгерки всегда отличались особой красотой. И когда эти стройные девицы очень красиво и трогательно исполнили прямо у берега народный танец чардаш (с выделыванием менуэтов и различных па), то уже весь берег начал смотреть на них, а у того старика потекли слюнки, как у коровы с диагнозом бруцеллез. ''Да, танцы - это вертикальная демонстрация горизонтального желания''. Золтон заметив любопытство старика, улыбнулся.

- Что, отец, нравится? Могу одолжить. Справишься? Хе-хе...

Вся молодежная компания разразилась хохотом.

Старику не понравилось такое обращение со стороны молодежи. Он привстал и вплотную подошел к ним. Золтон и его друзья продолжали сидеть на песке.

- Молодой человек, вам должно быть стыдно. Я старый человек, мне под 80 лет. Как вы разговариваете со мной? Вы доживите до моих лет, потом уже...

Золтон его перебил:

- Постой, постой отец. Значит, тебе 80 лет и я должен тебя уважать? Да за что? За твои бездарно прожитые годы? За твою жизнь, прожитую зря? Скажи, за что же тебя уважать? Что ты сделал такого в жизни, чтобы обратить на себя внимание? А? И если ты достойно ответишь, то я поклонюсь тебе. А, за что?

Старик опешил, его взгляд остановился, он как бы задумался и только сказал:

- У меня сын такого возраста как ты...

- Ну и что, отец, ну и что? Он тоже будет весь в отца! Ворона живет 200 лет, а соловей -15. И что? Кого больше уважают, а, отец? Иди, иди отсюда. Ты ненужный материал, таких, как ты, раньше при Цезаре, просто уничтожали. Для умной мысли глупая голова - зоопарк! Зачем таким как ты кушать хлеб или пить воду. Все равно все уходит в унитаз. А!? Ха-ха!!!

Слова Золтона были яркие, как огонь в ночи, поэтому сначала все притихли, потом усмехнулись, другие отдыхающие подошли поближе и прислушались. Чуть подальше стали перешептываться пожилые женщины с дочками. А старик? А что старик! Он понурив голову, ушел прочь. Даже не ушел, а будто превратился в большую тряпку, и, вытирая песок, убрался. Но слова Золтона сильно подействовали на Яноша. Он потом долго думал над ними, думал об отце своем, о дедушке, которые тоже, видимо, зря прожили жизнь.

Янош вообще любил думать, рассуждать, осознавать, но последующие события развивались с такой скоростью, что ему не оставалось времени даже думать. Через год он попал в переделку, где был убит Золтон Кереки, его предводитель и наставник. Да и смерть была непростой.

В последнее время Золтон многому научил Яноша. Даже товарищи Яноша твердили ему, мол, ''тебе повезло, что дружишь с Золтоном. Это же чудо природы, супер -знаменитость''. Хороших людей гораздо больше, чем живых. За те деньги, которые они "добывали", Янош успел купить себе неплохую квартирку в центре Будапешта. Он научился стрелять, грабить, пить водку, трахаться с женщинами. И всему этому научил его Золтон Кереки, идейный и несгибаемый коммунист. Янош в любом своем поступке мысленно ориентировался на Золтона. Он преклонялся перед ним. Сидел тихо рядом и смотрел ему в глаза, как преданный пес. Как бы ждал приказа, очередную установку. И в то же время Золтон как бы окрылил Яноша, но подрезал ему ноги. Янош не мог оттолкнуться от земли, чтобы взлететь.

В ту ночь, 20-го августа 33-го года, они вдвоем оказались на пустынном берегу Дуная, и там они неожиданно очутились в плену обычных бандитов, среди которых Янош узнал своих старых обидчиков, этого гаденыша Тибора. Янош так разозлился и где-то обрадовался этой встрече, что даже забыл, что они, эти бандиты, втрое превышали численностью Яноша с Золтоном. Их окружили, и Золтон не успел выхватить револьвер, пуля уличного бандита пробила ему висок. Он упал на песок как веревка, которую отпускают. Даже ничего не успел сказать, просто шевелил губами как рыба. Это были последние его слова. А у Яноша эта банда просто отобрала оружие, даже не избила его. Просто опять этот мерзкий мальчик Тибор, который уже чуть повзрослел, и член у которого стал потолще, дал ему в руки. Янош испугавшись, вновь начал массировать пульсирующий член Тибора, где последний уже начал пытаться вводить его в рот Яноша. Но тот упорно отказывался опускаться на этот уровень. В итоге Тибор как и год назад, кончил ему на ладонь, а потом уже в ухо, и затем заставил намазать сперму на лицо, как крем, как косметику, что Янош и сделал. Янош оглох на одно (вот это самое ухо), и будучи впоследствии Президентом страны, слышал только на одно ухо, перепонка другого уха была травмирована якобы от спермы Тибора. И вот тут действительно происходит нечто мистическое. Представьте себе, Яноша Кадара не тронули даже пальцем, даже пощечину не дали ему. Его просто опустили, точнее опустил этот мальчик Тибор. А взрослые хулиганы ничего ему не сделали, просто со стороны глядели, как этот маленький Тибор издевается, тешиться над ним. Золтон Кереки, от имени которого банкиров и директоров магазинов бросало в трепет, на деньги которого существовала ком. партия Венгрии, был убит дешевым хулиганом, который крал велосипеды и бутылки, грабил прохожих, обворовывал посетителей кладбищ. Короче говоря, обыкновенный шмурдяк. Ну и жизнь. Кто-то предложил прикончить и Яноша, но их главарь, мерзкий тип в клетчатой рубашке, посмотрев на Яноша, сказал:

- Не надо, и так трупов хватает. Этого убивать не надо, слышите! Он и так уже не живет. Убирайся отсюда, быстрей, а то передумаю. И Янош быстро ретировался с берега, каждую секунду ожидая сзади выстрела. Но выстрела не последовало, он остался жив.

Труп Золтона через день вытащили со дна Дуная, Янош присутствовал при этом. Труп был синим, а из дырки в голове синяя речная вода выливалась как из крана.

Янош потом долго думал, интересно, почему меня не убили, очень интересно. Ведь если бы там вместе с Золтоном и его бы пристрелили, то эти же самые бандиты остались бы живы, не понесли бы наказание. И история Венгрии возможно развивалась бы по-другому.

В 1945-м году Янош Кадар был назначен начальником полиции города Будапешта, и применив все оперативные меры покончил с уличными хулиганами и бандитами, среди которых он узнал убийцу Золтона. Только этот гаденыш Тибор куда то делся, испарился, затерялся. Ведь столько лет прошло. Сколько не пытал и не истязал в застенках тех хулиганов, но все бес толку, Тибор так и не нашелся. И все же Янош Кадар надеялся, чувствовал, что с Тибором ему еще предстоит встреча в будущем (он был прав). Даже на улице, находясь и выступая на трибуне, будучи в толпе, он внимательно всматривался в лица людей, пытаясь случайно встретить Тибора. Он ему уже готовил особую казнь. Янош запомнил Тибора, особенно то, как он уверенно курил коноплю, при этом гордо держался, и выглядел много старше своих лет. Взгляд у него был суровый, даже холодный. Вспоминая это все, у Яноша даже пропадал интерес к возможной встрече с Тибором. Боялся он его.

Через год, когда Янош Кадар со своей охраной прогуливался по центральному парку Будапешта, он и его свита резко притормозила. Янош Кадар увидел того старика, над которым много лет назад на побережье Дуная издевался Золтон. Он узнал его. Старик был еще жив. Правда, он сильно сдал, появилась дряхлость, опирался на трость, но все же он жил. Даже восклицательный знак, одряхлев и состарившись, становиться вопросительным знаком. Кадар подошел к старику, тот сидел на скамейке в сквере. В руках у него была маленькая книжонка.

- Отец, вы узнали меня? Это я помните? И Кадар в двух словах напомнил старику ту сцену, где 13 лет назад покойный Золтон опортачил бедного старика перед их девицами. Но больше всего удивило Кадара то, что этот старик еще был жив. Худо-бедно, но он живет, ходит, дышит. Ему сейчас должно было быть около 90 лет. Старик вначале ничего не вспомнил про то, что ему сказал Кадар. Он вообще не понимал, что это вдруг к его более чем блеклой персоне обратили внимание знатные люди. Человек 20 солидных чиновников столпились у скамейки и никак не могли понять, что хочет от этого ходячего трупа шеф полиции Будапешта. Лишь в конце беседы все - таки старик вспомнил, наконец, и еле произнес.

- Да, да, сынок, помню. Твой дружок оскорбил меня, сказал, что я зря жил, зря дышал. Я вспомнил, да. (Улыбаясь, смотрел вниз). Но я и сейчас живу, видимо, зря. Но зато я живу, я вижу солнце. И, поверь мне сынок, я еще поживу на этом свете. Хотя бы я так докажу свое место в жизни, растягивая свой биологический потенциал. А твоему другу с его - то горячим сердцем, вряд ли прожить столько. Пара и терпения не хватит. Кстати, где он, я его часто во сне вижу. Он мне снится. Главное, он подходит с дыркой в голове и опять что-то говорит мне. Я не разберу что. Не умер ли он, а, господин?

Кадар машинально потянулся к книжке, которую читал старик. Взяв в руки, он открыл первую же страницу, где было написано четверостишье, он строки запомнил:

''Я за то глубоко презираю себя,

Что живу день за днем бесполезно губя,

И лениво твердя, я ничтожен, я слаб!

Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб''.

Кадар молча вернул книжку старику и со своей охраной тихо отошел от этого места. Все молчали и поглядывали на своего угрюмого шефа полиции. Он после этой беседы еще долго не мог прийти в себя. Но работа есть работа. Потом пошли ежедневные будни, суета, самообман.

Но Янош Кадар все же встретился с Тибором. Это случилось в 1955-м году, когда Яноша засадили в тюрьму за "Титоизм" (антисоциалистическое движение). Там в камере, он вновь оказался один против целой оравы уголовников, среди которых оказался Тибор. Тибор был уже взрослый, лет этак, 32, 33, не меньше. И снова как и прежде, Тибор "казнил" Яноша, опустил его очередной раз. Когда он увидел Яноша, то во всеуслышание заявил на всю камеру:

- Опять ты!!! И зачем только рыба плавает там, где ее вечно ловят. А? Счастья захотел, должности! Счастье всегда манит людей пальцем, и всегда указательным.

Через день в посольство СССР В Будапеште, на имя посла Юрия Андропова поступил пакет, где было написано всего несколько слов.

"Ваш заказ выполнен. Объект вновь обезличен и опозорен. Жду дальнейших указаний''.

Янош Кадар более 30-ти лет был президентом Венгрии, и буквально вскоре после этого он забыл Золтона. Зачем он ему? Даже в беседе с друзьями. Он о Золтоне высказывался очень не лестно, почему-то грубо обзывая его.

В 1978-м году Янош Кадар беседовал в своей резиденции со знаменитым шахматистом, Лайошом Портишем.

- Ну так что, Лайош, скоро у тебя матч с Корчным? Готовишься?

- Конечно, господин Янош.

- Справишься с ним?

- Вот по поводу этого я хотел с вами поговорить. (Шепотом). Может усыпить его порошком? Ну, насыпать ему в чай или кофе? Нет? Он заснет, причем надолго. А в финал выйду я.

- Не знаю, надо бы подумать (с хмурым лицом).

Через недельку на берегу Дуная в Будапеште, прислонившись к барьеру, беседовали два человека. С реки дул свежий ветерок и развеивал их волосы. Одним из них был Портиш, другим полковник КГБ Ткачев. Последнему было под 60 лет, он в далеком детстве в качестве нелегала был переброшен в Венгрию. Это был кадровый разведчик, который прошел большую, суровую школу разведки, начиная с ОГПУ, заканчивая КГБ. И вид у него был свирепый, матерый. Внешне напоминал полководца Кутузова. Высокий, чуть сутулый, с одним стеклянным глазом. Он, молча курил и глядел в Дунай.

- ...Я слышал, вы говорили с президентом, господин Портиш. Как он на это отреагировал?

- Никак. Пока думает.

- Удивился (улыбаясь)?

- Да, чуть - чуть. Мне жаль Венгрию, товарищ полковник. Кто нами правит! Боже!

- Красиво лгать - это уже творчество. Если он согласится, будет хорошо. Ну все, товарищ Портиш, ждите новых указаний. А за матч претендентов не волнуйтесь, мы решим этот вопрос. Вы будете играть в финале, не волнуйтесь. У вас ко мне все?

- Да, точнее...я хотел вам задать один вопрос...

- Пожалуйста.

- Товарищ Ткачев, вот мне жутко интересно. Вот вы русский, и, как мне известно, давно живете в Будапеште, чисто владеете венгерским, говорите на балатонском акценте. У вас здесь много друзей, товарищей, свой солидный круг общения. Вы даже сыграли эпизодическую роль в знаменитом нашем сериале "Капитан Тенкеш", общались с внуком легендарного Ференца Листа, дружите с великим Пушкашем. Я знаю, что вас звать Григорий, но ваши друзья венгры раньше вас величали, называли по - другому, по - венгерски что ли, не знаю. Я слышал об этом.

- Да (улыбаясь), меня раньше звали Тибором. А вообще то у меня было много имен.

- А где вы сами родились? Откуда вы сами? Город!

- Все прямо тебе расскажи.

- И все же мне интересно, товарищ полковник. Если конечно это не секрет.

- Есть такой город на Кавказе, это в Советском Союзе. Баку называется. Не слыхал?

- ...?... (отрицательно покачал головой). Давно не были там?

- Давно.

- Не скучаете по Баку?

- Конечно нет (улыбаясь)! Это уже вчерашний день, так сказать, первый класс. Даже воспоминания эти мне уже мешают.

- Как? Вы же там родились. Это же ваша Родина.

- Э, Лайош, давай не будем. Баку - это деревня, провинция. Я готов и привык ставить на ноги любого, кто станет передо мной на коленях. А в Баку даже на коленях не могут стоять. Так что, отдыхай, тренируйся пока.

ГЛАВА 5

1941-й год. О Ленине

Казалось, простой сибирский паренек не был способен вызвать такой мощный хаос и переполох в целой стране. Хоть о его страшном поступке газеты не писали, все же молва царила в массах.

В темной мало освещенной комнате молодой парень грубо насиловал кого то. Но стоны его партнера не были слышны, стонал только он сам, исполнитель этого полового акта. Со стороны казалось, будто он, этот молодой сибирский паренек по имени Михаил, совокуплялся с куклой. Голова куклы неестественно свисала от тела, руки не работали. Но это была не кукла, это была мумия. Михаил встал с нее, отряхнулся и тихо прошептал: ''вот я и некрофил. А что, я ничего. Труп-это человек нетрадиционной жизненной ориентации''.

В конце июня 1941- го года, когда началась война, во избежание бомбежки Москвы немецкими мессершмитами, и возможного попадания бомб на Мавзолей, Сталин принял решение вывезти мумию Ленина из Мавзолея и отправить ее в тихий тыловой город Тюмень. Другого варианта сохранить тело вождя мирового пролетариата просто не было. И вот 29 июня спец.поезд с мумией Ленина тронулся в путь. Вернее поездов было три. Первым ехал дозорный поезд, вторым основной, т.е. с саркофагом Ильича, а третий поезд был замыкающий. В поезде находилось много людей: комендант Мавзолея, охрана, медики, инженеры. Начиная от Свердловска (последняя главная станция перед Тюменем), по дороге, с целью обеспечения безопасности, стояли охрана и милиция. Они молча лицезрели поезд с ценным товаром. После 12-ти дневного изнурительного пути (стояла страшная жара), 10-го июля 1941-го года, саркофаг прибыл в город Тюмень. Его разместили в здании сельскохозяйственного техникума, в актовом зале, на сцене, с задернутым занавесом. День и ночь там дежурили люди, которые по объективным причинам не были призваны на фронт. Они горели желанием хоть как-то, но принести пользу своему государству, своей стране.

Михаилу Чернову было в то время лет 20. Он жил в Тюмени, в самом центре города. Его не любили сверстники, будь то однокашники, соседи, родственники. Они считали, что он предатель по натуре своей, пресмыкающийся карьерист, жалкий льстец, безнравственный и презренный человек. Так его клеймили почти все.

Не взяли Михаила на фронт потому, что он был без одной кисти на левой руке. Ну, не совсем вся кисть отсутствовала, где-то три пальца и почти вся ладонь. Оставался только указательный и безымянный. Это было в детстве, когда его друг Анисим, совершенно случайно, играясь, топором нанес удар по дереву, а попал ему по руке. Миша замер на месте. В общем, это было давно. С тех пор прошло много лет. Просто Миша от этого разумеется, комплексовал, даже по этой причине его отвергала Даша, его соседка, полногрудая и румяная сибирская девушка. Конечно же, она не говорила открыто, что не любит его из-за травмы, но в принципе это было видно. Поэтому Михаил от всей души хотел поехать на фронт, доказать, что он может быть полезен своей отчизне, но в военкомате он слышал один и тот же ответ: ''не мешай парень, не до тебя''. Да к тому же у него и плоскостопие было. Хотя в те времена на плоскостопие и не так обращали внимание, ибо шла война, священная война, нужны были люди, т.е. мясо. Но в основном Мишу не взяли на войну из-за обезображенной руки. По своей сути Михаил был человеком государственным. Он любил свое государство СССР. Услышав где нибудь недовольство людей, он затыкал им рот, строго говорил: "нельзя так думать, вы думаете, государство об этом не знает. Неучи. Все оно знает, просто государству помогать надо.'' Даже когда Михаил слышал длинный гудок поездов, он волновался, беспокоился, мол, чем это государство обидело машиниста. Короче говоря, даже в погоде или в природе он искал какую-то взаимосвязь с государством. И главное, находил. И что самое интересное, Михаил Чернов был внуком известного сибирского кулака Ефрема Чернова, у которого после революции отняли большое кожевенное предприятие, деньги, землю, короче, целое состояние. Семья Черновых стала нищей, никчемной, тусклой. Зато Михаил Чернов получил моральную компенсацию (это по его мнению). В числе других людей, пожилых дядей, партийных агитаторов и пр., его включили в список добровольцев, охраняющих саркофаг Ленина. Он с радостью об этом сообщил своему отцу, 56-летнему трактористу Иванычу. Матери у Миши не было, она скончалась, не выдержала запои мужа. А муж пил безбожно, так сказать, до подушки, хотя до революции он учился в гимназии, общался в кругу образованных людей. Иваныч воспринял сообщение сына с безразличием, он в этот момент сидел за столом в полосатом кафтане и наливал себе в стакан горилку.

- Батя, представляешь, Ленина буду охранять!

- И на хрена это тебе нужно (выпил стакан горилки)? Уф...горькая...А? Тебе че, делать не хера?

- Ну как же, батя. Это же Ленин!

- Не делай из мухи слона, итак жрать нечего.

- Как ты можешь так говорить, а, бать? Это же перспектива! Если я себя хорошо проявлю, так и в Москву могут перевести работать.

- Эх, сынок, хочешь удрать от действительности в Москву? Послушай, что тебе скажет твой старый отец. Я мужик старого покроя. Глупости это все, так сказать, как его, ...- ну, это...иллюзия, блин, вспомнил наконец. Не поддавайся ты этой иллюзии. Какая на хрен Москва! Это еще Маркс писал, что есть конкретный труд, а есть абстрактный труд. Вот ты щас и занимаешься абстрактным трудом. Двоякий характер труда порождает принципиальную возможность для государства не полностью оплачивать твой труд. Понял, нет?

- Ух!!! Ну ты даешь бать.

- Слышь, сын. Я бы тоже вышел бы в люди, да ведь не в чем. Ты знаешь, как мы жили, какие мы были богатые! Эх! Все пошло на х..., вот и я ковыряю трактором землю, а ты сторожишь мертвеца. А этот вот самый твой Ленин и угробил деда твоего, Ефрема. Отобрал у нас, да и у всех все добро. Дожили, называется! Как жаль, что затонул Титаник, а не Аврора. Так что, сынок, и я повидал кое-че на своем веку-то. Запомни, пока выбьешь себе место под солнцем, уже наступит вечер, и это место твое тебе не нужно будет.

После этих слов он еще раз выпил стакан горилки, занюхав тыльной стороной своей грязной от солярки ладони. Иваныч уже шатался, он был пьян, хотя еще был полдень. Со стеклянными глазами он пошел спать. Жизнь Иваныча была богата необыкновенными событиями, в которых он не принимал никакого участия.

Не найдя единомышленника в лице отца, а он так особо и не надеялся, Миша пошел об этом сообщить Даше. "Хорошая причина для беседы с ней, а то она совсем меня игнорирует. Наверное, принца ищет, дура', думал про себя Михаил и буквально мчался на встречу с Дашей. Но и Даша встретила Мишу с равнодушием, даже съязвила: "жаль мне Ленина, кому его тело доверили''. Миша совсем голову потерял, он полностью скис. Ну как же так, он Ленина охраняет, правда не живого, но все же, это же Ленин, ЛЕНИН!!! Но все к нему относились как-то по чужому, даже наплевательски.

Хоть Миша был человеком общительным, но по мнению многих людей, уроженцев Тюмени, он не располагал к себе окружающих. Что-то в нем, в его глазах, было отталкивающее, так говорили про него сверстники.

Прошло 3 месяца. В Тюмени уже наступили заморозки. Михаил исправно, даже более чем ответственно стоял на охране саркофага. Он с него сдувал пылинки, дежурил раз в три дня, заступал на целые сутки. Потом два дня отдыхал, вернее отходил. По его словам, быть на страже духа Ленина, охранять его душу, это слишком ответственно. Во время дежурств, по инструкции, он не имел права руками трогать саркофаг. Поэтому, следуя наказам, Миша просто приближаясь к саркофагу, озирался по сторонам, потом очень осторожно его трогал, а затем пару часов нюхал свои пальцы, мол, чем же пахнет Ленин. Он жил с новыми ощущениями. Оттенки окружающего мира поменяли для него как свои формы - так и размеры. Он уже по-другому смотрел на всех, на себя, на мир. ''И все же люди забывают мертвых, будь ты хоть Ленин или король''. Потихонечку он начал пить. Так как Миша особо не увлекался спиртным, он очень быстро хмелел.

Однажды он с отцом сидел вечером дома, за столом. Они ужинали. Точнее сказать, это и ужином - то не назовешь. На столе была, как всегда, горилка, один маринованный огурец, 100 - граммовый нарезанный шмоток сала и черный хлеб.

- Ну, сынок, как там Ленин? Справляешься?

- Ну да.

- Это хорошо, это редкость. Общаться с самим Лениным - то, пусть даже мертвым.

Миша учуял в словах отца иронию и вспыхнул:

- Да, бать, это редкость. И мне нравиться с ним общаться. А знаешь, почему нравиться? Потому что он - Ленин. Пусть даже он мертвый, но он с именем, с мировым именем. Лучше общаться со знаменитым трупом, чем с живой бездарью. Чтобы я ни сказал, он со всем согласен. Это же гениально, со мной согласен сам Ленин. Может, ему просто нечего сказать мне? Одно его молчание дороже любых слов и предложений таких людей, как ты. А ведь мертвецы знают много иностранных языков, и все же молчат. Понял? Ну, а ты - то че, бать, все пьешь и пьешь. Тебе че, интересов в жизни никаких, да?

- А, умный уже стал. Что значит, с Лениным общаешься. Ха-ха (громко смеется)...

- Ты, отец, совсем уже с ума сошел. И совесть свою потерял. Ни ума, ни фантазии.

- Э, ...сынок, сынок. Вот ты гордым стал, надменным, а как те деньги нужны, сразу ко мне то бежишь, к отцу своему. Зависим ты все равно от меня, Мишка. Лучше синица в руках, чем яйца в жопе.

- Чепуху мелишь ты бать, ей богу, чепуху. Ну ты ж обязан же помогать мне, сынку - то своему. Сколько мочи есть, столько и обязан. Разве нет?

-?...

- А что с тобой философствовать то, бать. У тебя акромя водки в уме ничо нета, если вообще у тя ума осталася. Отцом - то мне уж пора быть, а не тебе. Какой из тя отец - то?

Миша упрекнул отца очень серьезным тоном, даже оскорбляя его. Но так как Иваныч действительно из-за водки потерял облик человеческий, поэтому его хватило только на то, чтобы сказать своему сыну:

- Э, хорошо сын, хватит. Наливай давай.

- Да пошел ты...

После этих слов Михаил поднял руку на отца, кулак завис в воздухе, а отец в ожидании удара зажмурил глаза. Но сын опустил руку, пожалел своего батю.

Самодовольный Михаил Чернов вышел на улицу. Ему было приятно. Внутреннее тепло грело тело изнутри. Он уже вырос в своих глазах, как бы, самоутвердился. На многих пожилых людей смотрел свысока, отца ругал постоянно. По сути, такого отца стоит ругать, но это бесполезно.

Миша начал выпивать, хоть и редко, но начал. Вот и сейчас, выпив с отцом горилки, и закусив сальцом, он прошелся по центральной улице Тюмени. Сегодня у него был выходной и проходя мимо сельхозтехникума он опять взглянул туда со стороны. ''Спи спокойно, Владимир Ильич, я рядом. Я тебя охраняю, слышишь Я', разговаривал он сам с собой.

Мимо прошла его старая учительница Мария Евдокимовна. Она ему улыбнулась, но он, даже не поздоровавшись, строго отвернулся от нее. Он не хотел сбиваться с ритма, он даже сам чувствовал, как внутренне меняется. Нечего со всякой швалью здороваться, отвлекаться. Ему казалось, что одно его присутствие, одно его дыхание радует и воодушевляет богов. Миша рвался в Москву, в Кремль. Он хотел проникнуть в самый высший круг правительства, откуда управляют движением. Он норовил туда попасть, невзирая на огромную пропасть между собой и этим Олимпом. ''Все бы хорошо, только вот с бабами у меня никак не получается. Вот бы переспать бы с кем-то и наступит сразу счастье - то, а. Уж ничего больше не надобно будет', думал про себя Миша. На самом деле, несмотря на свои 20 лет, он еще ни разу не был в постели с женщиной. С половой функцией все было в порядке, просто стеснялся он своей кисти, своей уродливой руки. Куда он такой пойдет? Вот и мастурбировал он, дабы сперма из ушей не вытекала. Долгие годы его рука только исполняла роль онаниста, не более. На что тратится энергия, боже!!! Он мучился, нервничал. Ведь ему 20 лет, он охраняет Ленина, у него есть перспектива, а он еще с бабой не переспал, был девственником. Нет, так нельзя, надо что-то решать.

Прошло еще два месяца. На носу был новый 1942-й год. Стояли сугробы, кругом белым бело. Он по-прежнему исправно охранял саркофаг. Правда, уже осмелел. Ночью, когда никого в техникуме не оставалось, он во время своей смены несколько раз открыв крышку саркофага, притрагивался к мумии Ильича. Его манил запах, исходящий от Ленина. По его мнению, это был запах революции, запах Петрограда, запах Маркса и Энгельса, запах Авроры. Рука Михаила дрожала, когда он тянулся к пиджаку, к лысой голове Ленина. Но он волновался только вначале, потом уже начал подправлять ему галстук, даже гладить Ильича по гладкой лысине. Он так привык к его телу, что уже часто общался с ним, беседовал о жизни. "Кто знает, может, и динозавры не вымерли бы, научись они менять цвета, как хамелеоны''.

В то утро, после смены, Михаил решил хорошенько отдохнуть. Это был последний день уходящего года, т.е. 31 декабря 1941-го года Но в городе настроение было не новогоднее. На фронте фашисты наступали большими силами, захватывая наши города и села. Подавленность чувствовалась везде. Но это не распространялось на Михаила, он в тот день составил свою новогоднюю программу, мол, как он будет сегодня отдыхать. "Сначала выпью, причем хорошо выпью, потом пойду к Даше. Хватит уже, надоела. Пора уже ее заваливать в постель. По...бу ее, а потом пойду в лес, к речке. Подышу воздухом, подумаю о жизни своей''. С такими мыслями Михаил отправился к Даше домой. Она жила с бабушкой. Отец ее с братом были на фронте, а мать скончалась от тифа лет 10 назад. Дверь отворила сама Даша. Бабушка спала в соседней комнатке, слышен был ее храп, поэтому Даша всегда закрывала дверь этой комнаты. В этот день у нее было не очень хорошее настроение. От отца и брата уже давно не было вестей, поэтому на душе было горько, гадостно. Хотелось чего-то,.... но она сама даже не знала чего.

И в этот момент пришел Михаил с горилкой. ''Давай выпьем, Даша', ласково предложил Михаил. ''А что, давай', не мешкая ответила Даша.

И стол в тот день получился хороший, праздничный. Рыбные консервы, сыр, лимонад, сладкие коржики, все было на столе. "Такого изобилия я даже не ожидала', уже потом скажет про этот день Даша. Пить водку она могла, как любая сибирская баба. И в этот вечер ее понесло. Она жадно наливала себе в граненый стакан горилки, не чокаясь, пила, как старый монтажник. Он, обалдевший, глядел на нее, тоже пил, правда, не так как она, но пил, изредка закусывая. Даша же, будто с цепи сорвалась. ''Давай, давай, наливай, Ленинский охранник', бросала она ему, уничтожая рыбу. Такой разболтанной Миша ее никогда не видел. Она как будто куда-то торопилась, спешила. ''Ты куда-то спешишь?', спросил ее Миша. ''Нет, милый, я сегодня твоя навеки', томно произнесла Даша и посмотрев на него, высунула язык, облизала жирные от рыб губы и опять налила себе горилку. У него екнуло сердце, он странно себя чувствовал. Вроде бы он ее давно добивался, давно мечтал о ней, о ее теле, занимаясь при этом онанизмом. Но та была другая Даша, ни эта. А сейчас,... нет, и сейчас он ее хочет, ну просто Даша какая-то иная, что ли.

Даша уже не соображала что говорила. ''Может хватит тебе пить, Дашенька", мягко произнес Миша.

- Нет уж, Мишутка. Я в этот новый год загадала желание, и если оно сбудется, то я буду счастлива. Потому я сегодня гуляю.

- Я понимаю, но ты...это...уже пьяна же.

- О.... Ну все, ладно, хватит, мне пора в объятья.

После этих слов она привстав, вплотную подошла к Мише. Он тоже привстал. Она повесилась ему на шею, и крепко поцеловала его в губы, от чего у него сильно заколотилось сердце. ''Ты меня хочешь?', спросила она. От этого вопроса Миша чуть не растаял. ''Конечно', задрожав, ответил он. ''Ну, тогда пошли', взяв его за руку, повела в свою спальню.

О стороны могло показаться, что мать ведет своего сыночка в сортир пописать.

Даша быстро начала отстегивать с ушей свои серьги, снимать с палец кольца, а потом раздеваться. Один раз чуть не упала, присела на кровать. Горилка сильно ударяла ей в голову. Она эти манипуляции делала подстать музыке. По радио передавали вальс. Когда она уже была совершенно голая, только тогда она взглянула на Мишу, который с открытым ртом только сейчас начинал снимать с себя брюки. "Слушай, Миш, давай быстрей, а то бабуль проснется''. Миша машинально засуетился, он не мог оторвать от нее своих глаз. Даша, полулежа сидела в постели и ждала своего самца, подпевая музыке по радио. Она была беленькая- беленькая, даже немножко рыженькая, с огромной попой и коричневой родинкой на левой груди. ''Ну ты долго?', нетерпеливо спросила она. "Щас, щас", наконец раздевшись, он приблизился к ней. От нее несло перегаром, духами и черт знает еще чем. Она привычно раскинув бедра, приняла ногами его на себя. Он что-то невнятно копошился. Поза была обычная, такая отцовско-дедовская, где мужик сверху, где уже процесс начинается, но Миша то ли от перевозбуждения, то ли от чего-то еще, никак не мог привести свой член в полную боевую готовность. Уже минуты три как он возился, копошился, мастурбировал, пытался создать у себя эрекцию. Потом он припал к ее грудям, точнее соскам, начал усиленно высасывать их. Обычно так высасывают со шланга бензин. Он мучился, бледнел, стараясь ввести в нее мягкий член, но никак. Ну, никак, и все! Чтобы куда-то пройти, нужно иметь твердый характер. ''Ну что ты, Мишка', снизу подхлестнув его бедрами и заодно фыркая и усмехаясь, произнесла Даша. Она уже несколько раз толкала, подбивала бедрами и коленками по его бокам, мол, давай уже, пора. Миша болтался между ее ног, покраснев как кровь. Положение все ухудшалось, и он, еще не воткнув в нее свой член, кончил прямо на нее, на ее животик. И прямо тут же по радио прозвучал металлический голос Левитана: "От Советского информ.бюро... Она, почувствовав на себе горячую жидкость, привстала, посмотрела на его произведение искусства, ногой оттолкнула его в грудь. Он чуть отшатнулся. Ему стало стыдно, обидно, больно, он уже хотел повеситься. Слова Левитана Миша уже не слышал. А Даша, укрывшись одеялом, присела у радио и жадно слушала военные сообщения. Узнав о том, как наши войска отступают, оставляя немцам очередной город, Даша тяжело и горько вздохнула, а Миша начал быстро одеваться. "Поскорее на улицу, с глаз ее долой, поскорее. Ничто не властно над любовью, как импотенция', говорил он себе. Даша, закончив слушать Левитана, опять рухнула в постель со словами: "иди Миша, иди домой, отдыхай. С Новым годом тебя. Стереги нашего Ильича достойно...'' Последние ее слова донеслись до него, когда он уже был за порогом. Миша посмотрел на часы, было уже 10 вечера. Домой идти неохота, на дежурство заступать нужно только рано утром. ''Да, мерзкий Новый год, мерзкий, отвратный. Видеть никого не хочу, убить всех хочу, убить! Блин!', с такими словами Миша совершенно не заметил Федора Николаевича, 60-летнего рабочего- труженика, на которого он нечаянно налетел. ''Ты куда прешь, а, глаза что ли потерял дома?', зло зашипел он в сторону Мишы. Оказывается, Миша не заметив его, почти затоптал мужика своими валенками. ''Да, забыл, и глаза, и член дома забыл!', ответил ему Миша. ''Что, а ну повтори, щенок!', и с этими словами Федор Николаевич подошел к Мише и сильно врезал кулаком ему под глаз (больно было!!!). Хряк, и Миша шлепнулся на снег: фрых. Только сейчас он понял, что Федор Николаевич пьян. Миша чуть не потерял сознание, он лежал на спине, чувствуя боль под глазом и смотрел на небо. Оно было ясное, полное мириадами звезд, и ему показалось, что звезды тоже смеются над ним. Потом он получил еще один удар в бок, это дядя Федя от злости, ногой пнул Мишу, и потом, чуть наклонившись, плюнул ему в лицо и лениво доругиваясь ушел прочь. Федя ощутил гадкий запах его слюны у себя на щеке. Фу!

Миша встал. Все, ему уже не хотелось жить. Перед своей телкой он в полном дерьме, а еще тут его избивает всякая пьянь. Это его, Михаила Чернова, охраняющего самого Ленина. Куда смотрит государство? Нет, в лес, в лес хочу. В лесу ждет только Божья кара, а не людская. Благо, погода была не такая холодная и Миша пошел туда, в лес.

Уже час, как он бродил по лесу. Кругом снег и темно, а он все шел. Хрыт, хрыт, хрыт... Лес страшный, темный. Вы были когда нибудь в лесу ночью, именно ночью, да еще зимой?

Да, страшно. Это не то чтобы днем, когда видны ветки и срубленные пни. Ночью лес напоминает ад или чистилище. Но ему уже нечего было бояться. Он хотел не только убежать от себя самого, но даже совсем уничтожиться, перестать существовать, не быть, в прах обратиться. Он был так озадачен, что пару раз резко тормозил, останавливался, как статуя. В этот миг он умирал, исчезал, потом опять срывался и как бешеный бежал без оглядки, будто спасался от погони, от какого - то еще ужасного и неизвестного горя. ''Я уже умер, мне хуже не будет', твердил он себе. Он уже разочаровывался в государстве. ''Советский Союз не в состоянии обеспечить людям спокойную жизнь', думал он. "Государство лживо, и все что оно имеет, все украдено им. Вот! Надо идти туда, где государство кончается, туда, где его уже нет. Надо смотреть именно туда', считал Миша. Он хотел одиночества, тишины, никого не хотел видеть. НИКОГО...

И вдруг сильный удар по шее заставил его упасть лицом в снег. Он даже не успел испугаться. Одна секунда, и все. Он ничком упал вниз, щекой ощутив холодный снег. Кто-то, Миша этого не понял, начал его раздевать. ''Что?...', только и сумел выдавить из себя Миша.

"Цыц, понял, а то убью. Снимай все с себя, мне холодно. Быстро!!!', крикнул ночной призрак. Миша, лежа на снегу точно и быстро выполнял приказы ночного призрака. Он только успел на нем заметить военную шинель. ''А вы...простите...кто?', дрожа, как осиновый лист, и лежа под ним, спросил Миша. ''Я? Я хрен в пальто, бля. Дезертир я на хер. Не хочу воевать бля, понял? Постой,... да от тебя п...дой пахнет, духами, водкой...', он наклонился к Мише и стал его нюхать, как пес нюхает кость. ''Ты что, к бабам ходил, да? Мы на фронте кровь проливаем, а ты, бля, сука поганая, баб здесь шпилишь, да, развлекаешься? А ну давай, снимай брюки на хер, давай- давай, закаляй жопу''. И главное, от испуга Миша абсолютно не сопротивлялся, и беспрекословно исполнял желание этого дезертира. Он хотел остаться живым. ''Давай, рачком, бля", вопил дезертир. Михаил Чернов, охранник саркофага Ленина, встал на четвереньки, с него стянули брюки, и он ощутил в своем заднем проходе толстый, длинный, и горячий член этого проклятого дезертира. Да, Мише было больно, но он боли не чувствовал. Он ощутил полноту ощущений, мол, свободных мест нет, все занято. Ах, вот что чувствуют бабы, когда их трахают. Ах, вон оно что. Ему было смешно, ему был смешон он сам. Ведь когда он зашел погулять в лес, он думал, что это уже край, финиш. Что может быть хуже позора перед любимой женщиной, и когда на тебя плюют. Есть ли хуже этого что нибудь? Оказывается, есть. Вот теперь он, находясь в темном лесу, был предметом насилия какого-то психа - дезертира. Он, стиснув от боли (и немного от удовольствия) зубы, когда со всей силой в него входил лесной маньяк, думал только об одном: неужели на этом все закончится, неужто после этого все. Маньяк почти лежал на его спине, пихал в него свою корягу и больно дергал Мишу за плечи и лицо. Миша ощутив горячую жидкость, похожую на кипящую лаву, в своем анальном отверстии услышал за спиной глухой стон дезертира. Миша, опортаченный и обезличенный, униженный и опущенный, рухнул лицом на снег. Ему не было холодно, он вообще ничего не ощущал, он хотел закопаться. Что же ты делаешь человек? Этот день не станет чужой судьбой.

Очнулся он от холода. Открыв глаза он увидел, что лежит в одних кальсонах, под елью. Елка! Сегодня же новый год! ''В лесу родилась елочка...', пошло у него в голове. Но надо вставать, надо спешить. Следы дезертира давно уже замело снегом. Видимо, скоро уже утро и Миша заступает на дежурство. Он заступает на дежурство...Он работает. А где он работает? Во! А кого он охраняет? То-то! Самого Ленина! Так что, знай наших! Встав на ноги, отряхнувшись, он поспешил в город.

''А что случилось то, а? Что? Ну поимели меня тут в лесу ночью... Ну и что? Вообще-то было неплохо, а? А кто об этом знает? Кто узнает про это то? Ну, утратил я в лесу свое достоинство, да! Ну и что? А я сделаю вид, что оно не мое, это достоинство - то', думал Миша и в одних белых кальсонах, чуть прихрамывая (сильно болела попа), пробегал по центральной улице Тюмени. Чуть в стороне стоял какой-то мужик, и увидев Мишу, заорал: ''ну ты даешь, земеля. Так напиться до чертиков...'' Но он его не слышал. Домой, домой, домой...

Целый день Михаил просидел на дежурстве молча, ни с кем не говорил, дожидался вечера. Он никого не хотел видеть НИКОГО!!! Да в принципе никого и не было в тот день. Во-первых, было холодно, морозно, а во-вторых, какой никакой, все же Новый год, и русские всегда любят отмечать этот праздник. В общем, наступил вечер, а потом, естественно, ночь. Михаил прошелся по коридорам техникума, проверил обстановку, все тихо, спокойно. Затем поднялся на сцену, сел у саркофага Ленина. Он хотел с ним поговорить, излить ему свою душу. Приоткрыв крышку саркофага, аккуратно отложил ее в сторону. Ильич мирно лежал, скрестив руки на груди. От него пахло парафином. Он внимательно посмотрел на лицо Ильича и думал: ''а ведь для него даже сейчас революция и идея важнее человеческих судеб''. И Мише показалось, что как будто Ленин среагировал на это, понял его, согласился с ним. Левая бровь его чуть вздернулась наверх. ''Вот лежит Ленин, мертвый, жизненная влага давно уже в нем высохла, окаменела, но какие-то ростки остались. Даже если сейчас отрезать ему руку и бросить в воду, она превратиться в рыбу и уплывет''.

Миша вспомнил о вчерашних злоключениях. Когда вспомнил о Даше, он ощутил у себя эрекцию. Потом вспомнил дезертира, почему-то член встал трубой. Миша, посмотрев на Ленина, погладил его лысую голову, еще больше возбудился, потом начал расстегивать его пиджак, развязывать ему галстук. Он не на шутку сосредоточился. Сейчас Миша уже вспомнил своего покойного деда Ефрема, вспомнил то, как этот Ленин отнял у его деда все его состояние. Миша вытащил Владимира Ильича из саркофага как большую куклу, потом (он вспомнил, как когда-то Дашу так нес на руках у речки), уложив его рядом, начал снимать с него брюки.

...Он дико насиловал и глумился над Ильичем. Мумия уже раскалывалась под ним, а он не унимался. Он трахал и трахал, дергал его за лысину и со словами ''революция совершилась', наконец, кончил. Он потом даже сказал, что мумия улыбалась ему, или ему это показалось. Через пару часов он повторил свой поступок некрофила. Теперь он уже кончил на его лысину. Мумия была вся в сперме. ''Что ты мне можешь сказать, а, что? Молчишь? Нечего тебе сказать! Понял, нечего! Это тебе за деда, и за Дашу, и за все, тварь поганая!', схватив Ленина за горло, орал на него. Потом поцеловал его в шею, и начал одеваться. Глядя на Ленина, прошептал: ''спи мой вождь в законе, спи спокойно. Ты меня сегодня удовлетворил. Вот это уже настоящий Новый год. Я уже успокоился, остыл. Отомстил тебе за все. ЗА ВСЕ!!! Спи''.

Потом он вышел на улицу подышать морозным воздухом, посмотреть на звезды. Откуда-то издали донеслась музыка Чайковского к опере "Лебединое озеро''. Пейзаж зимней русской зимы предстал пред взором Михаила в полной своей красе. Все деревья и дороги в снегу, тишина, рядом тайга, ночь, на небе звезды, и плюс классика Чайковского. Он замер, прислушался к снежинкам, которые кружили вальсом и ложились вокруг. Его охватил покой и восторг.

'' Да, это классика. И все - таки, все в жизни наказуемо, все. Ленин был великий. Он не какой-то там Платон или Сократ. Те были засранцы, говнюки. Они просто говорили и писали умные вещи. И никакого толку, все бессмысленно. А Ленин действовал. Он создал новое государство, движение, обосновал идею, изменил эру, политику. А это наказуемо, это не может нравиться всевышнему. Я тут не виноват, я всего лишь выполняю роль. Это его сценарий, это оттуда, с неба, это зов и просьба предков наших', Миша посмотрел на небо. ''А еще говорят, что гениям прощается все''.

Об этом поступке Михаила никто не узнал. Он никому и не рассказывал про это, но по всей видимости он влюбился в мумию Ленина, так как спустя месяц весь персонал охранников саркофага сменили новыми людьми. А 29-го марта 1945-го года комендант Кремля генерал Спиридонов отдал приказ о возвращении мумии Ленина в Москву. А 20-го марта 1959-го года, Михаил Чернов, находясь на Красной площади в Москве, посетил Мавзолей. Проходя в живой колонне, он ударом молотка разбил саркофаг Ленина и бросился всем телом на мумию. Этот случай привел в недоумение всю страну. Он тут же был схвачен кремлевской охраной и помещен в психушку. Кто знает, может Михаил хотел обратиться к Ленину за советом.

ЭПИЛОГ

Даше в 60 году было уже около 40 лет. Она очень грустно и тихо плелась по грязным улочкам Москвы, смотрела себе под ноги, изредка реагируя на звуки автомобилей и пешеходов. Москву она знала плохо, очень плохо. Сибирской бабе Москва не нужна, Москву надобно понять, ощутить, почувствовать. Но ей сейчас было не до Москвы. Она возвращалась с психушки, где навещала Мишу Чернова. Она в него почему-то влюбилась. А Михаил Чернов, которому суждено будет через 10 лет умереть в этом дурдоме, увидев ее при встрече, расплакался.

- Не плачь, Миша. Ты личность, ты уже знаменитость во какая. О тебе легенды ходят в Тюмени. В деревне все только могут философствовать, а на деле все чурбаны, их даже в соседнем колхозе не знают. А ты уже известен на весь Союз. Так что, ты просто молодчина, крассава. Ты мне нужен, Мишка, слыхал, ну-жен.

И вот, раздумывая и пережевывая все сказанное Мише Чернову, Даша плелась по парку Измайлова, где столкнулась с одной пожилой, но очень приятной на внешность женщиной. Та остановила ее, попросила послушать стихи, которые сочинила сама. Они присели на скамеечке, где поэтесса начала читать свои произведения. Читала долго, даже нудно, иногда мучила Дашу, и все же закончила наконец читать свои сочинения, среди которых Даше запомнилось только вот это:

"Привольем пахнет дикий мед

Пыль - солнечным лучом,

Фиалкою - девичий рот

А золото - ничем.

Водою пахнет резеда

И яблоком - любовь.

Но мы узнали навсегда,

Что кровью пахнет только кровь''.

- Вам понравилось? - спросила поэтесса Дашу.

- Нет, равнодушно ответила она.

- Почему?

- Просто! Не понравилось и все!

- А как вас зовут?

- Какая разница?

- Вот меня звать Анной Ахматовой. А тебя?

- Даша, Дашей меня звать.

- И вы Даша не любите стихи (недоуменно)?

- Нет.

- И почему же?

- Хороший поэт- мертвый поэт! Вот почему!

После этих слов поэтесса внимательно оглядела Дашу, видом смахивающую на доярку.

Анна Ахматова еще долго смотрела вслед Дарье Дорош, которая через несколько лет переедет жить в Ульяновск, к своей сестре Светлане.

ГЛАВА 6

1943-й. О Жукове

Нижеследующие заметки были найдены в большом запечатанном конверте в бандероли на имя Рустамова Т. Б. ("Дойч Вермахт Зигонер"). Родных и близких у Рустамова практически нет, и мне предложили ознакомиться с ними, а если сочту нужным, опубликовать. Я не считаю это вымыслом и предаю ее гласности почти без добавлений. Ну, почти.

Бывают в истории моменты, когда отдельный человек, индивидуум, попав в тяжелейшую ситуацию, конкретно на войну, пытается прохлять, проскочить, отлежаться в окопах, выиграть время. Т.е. выжить, уцелеть, не умереть. На войне это сделать сложно, тем более, если ты не генерал. Там всех ждет один и тот же приказ, "вперед, на передовую!''. Избежать это не мыслимо, не реально, особенно во второй Мировой войне.

И вот жизненной задачей одного военного врача становится это мнимо невозможное, невероятное, превратить в возможное, попытаться небывалое сделать бывалым.

Толик Горохов стоял перед умывальником и массировал половой член своего хозяина. Хозяин закинул руку на плечо Горохова, и тихо стонал, изредка посматривая на дверь. А Анатолий Горохов ему мастурбировал, онанировал его. Хозяин был военный, большим начальником, но все же это мерзкое занятие не нравилось Толе. Но что же делать, надо угодить своему шефу, надо угадать его мысли и при этом уцелеть. Тем более, что шла война. Через секунду генерал (а это был сам генерал) кончил, он с глухим стоном схватив за шею Толика спустил струю спермы на его руку, и тот пренебрежительно начал смывать ее с руки своей. Кто же был этот военный начальник?

Этот эпизод не был сопровожден ничем особенным и не произвел никакого шума. Мол, все как обычно, так и должно быть. Хотя впоследствии эти сцены стали предметом слухов, кривотолков, всяких разговоров.

17-го марта 1943-го года Георгия Жукова назначили командовать Воронежским фронтом.

На тот момент он прекрасно справился с задачей в Сталинграде, где по сути первый раз фашисты капитулировали. Жуков оправдывал надежды Сталина, и по совету Ворошилова, Георгия Константиновича направили возглавить одну из самых горячих точек на фронте. Это был Воронежский фронт. На тот момент немцы уже захватили Харьков и Белгород. В сущности, на Воронежском фронте было противостояние двух львов, двух военно-тактических направлений, двух характеров: со стороны Советских войск это был Жуков, со стороны фашистов, фельдмаршал Манштейн, любимчик самого фюрера. Манштейн готовил очередной серьезный удар Жукову по Курскому направлению.

Георгий Жуков сидел у себя в кабинете, расположенном в двухэтажном домике, в здании бывшей школы. Хотя, конечно же Жуков не имел постоянного месторасположения. Эта была горячая каша на фронте, поэтому генерал Жуков был всегда в пути, в перемещениях, он контролировал состояние солдат и командиров, бронетехники, общего положения. Жуков сидел за столом и пил водку, закусывая ее черной икрой. Он наливал водку и молча пил, будто человек от жажды пьет холодную газировку. Жуков намазывал для закусона на кусок черного хлеба зернистую, аппетитно пахнущую икру. Обычно так кушают сметану или баклажановую икру. Но он был весь на нервах, ему было не до условностей, а экономность не входила в его планы. Дармовой, и уксус сладкий. Какая там черная икра! Фашисты наступают по Курскому направлению, а он не может дозвониться Сталину, не может ему доложить об обстановке. А ведь Сталин приказал ежечасно докладывать о делах на фронте. Была получена информация о том, что немцы перерезали шнур, кабель, поэтому сейчас наши восстанавливали связь. Рядом с Жуковым сидел его врач, Анатолий Горохов. Он был психологом, занимался парапсихологией, внушал спокойствие и уверенность Жукову, который, конечно же в этом нуждался. Почти неизменно он находился рядом с Жуковым, и Жуков, в свою очередь тоже в нем нуждался. Они уже привыкли друг к другу. Жуков пропустил еще сто граммов русской водочки, сделал кислое лицо, и опять закусил ее икрой.

- Товарищ генерал, не нужно, вы че это. Вам Сталину звонить надо, а вы уже пол литра пропустили.

- Знаю Толян, знаю. Нервы ведь, они брат не железные. Рождаемся на свет один раз, а первый блин - комом.

Жуков после этих слов выпил еще одну чарку водки.

- Не нужно, от Вас ж разит за километр. Солдаты кругом, не хорошо.

- Да пошли на хрен эти солдаты. Кто они, а, Толян, кто? Правильно, они мясо. Мясо они, которых правильно надо использовать.

- Товарищ Жуков, нельзя быть таким злым, они ведь тоже люди, у них есть родители...

- Слушай, заткнись! Родители понимаешь... Какие на хрен родители!? Если я буду вспоминать их родителей и каждого буду жалеть, мне некого будет посылать на смерть. А по другому мне Манштейна не выиграть. Он берет головой, своей тактикой, а я мясом. Человеческим мясом! Ты любишь мясо, Толян?

- Но не человеческое. Говядина, там курятина. Я вообще мясо не люблю, тем более на войне.

Жуков еще раз выпил стакан водки, закусил уже его большим ломтиком сала, добавив затем два толика чеснока. Он привстал, начал прохаживаться по комнате, подошел к окну. Окно смотрело на глухую стену, ничего кроме кирпичной стены. Да, не весело. Здание располагалось впритык с другим зданием, поэтому обозрение было не из лучших. Вид из окна всегда не на ту сторону. "Вид из окна - и тот мы проглядели', подумал он. Жуков, повернувшись к Горохову, спросил:

- Послушай, нашли мне этого солдата? Ну, которого я просил вчера найти и привести его сюда, ко мне.

- А, этого азербайджанца?

- Ну да.

- Да, он ждет вашего приказа в землянке, недалеко отсюда.

- А че он так, оборзел что ли, перед всеми на меня рыпаться начал. А?

- Вообще то, Георгий Константинович, я Вам скажу одну вещь. Эти азербайджанцы немного с приветом. У некоторых из них не все дома, так сказать...

- А откуда тебе это известно?

- А я работал до войны в Баку. В морском порту, врачом.

- Да я бы его не тронул. Просто он ответил мне, когда я обозвал весь взвод щенками.

- А что он вам ответил?

- Сказал (понизил голос), сам такой. Но ничего, я его щас проучу. Посмотрим, кто из нас щенок. Я, Жуков, а он, обычный солдафон. А ты знаешь Толян, почему он мне нужен?

- Никак нет, товарищ генерал.

- Ну, пошевели, пошевели мозгами то своими. Ты же психолог в конце-то концов.

- Право, Георгий Константинович, я даже не знаю, зачем он Вам мог бы...

- Вот видишь, никто меня не понимает, и ты тоже, Горохов.

- Ну а все-таки, скажите, товарищ генерал, зачем он Вам, а?

- Я то скажу, но ты подумай, ну, угадай наконец.

- Нет, не знаю даже...

- Эх, бал-бес ты Горохов, вот ты кто. Ну скажи, часто ли ты видел таких храбрецов на фронте, которые на командующего фронтом рыпались, а?

- Никогда не видел.

- Ну так вот,...вот и я хочу прочитать его мозги, его извилины, мол, чем он руководствовался, когда он борзанул на меня, на Жукова. Мне теперь Горохов, со смелостью разобраться надо. Зачем одни смелые, а другие нет. С чем это связано? С воспитанием, с кровью в жилах, или с чем-то еще, не знаю.

-?...

- А (махнул рукой), ... а ну, позови мне его суда.

Горохов вышел исполнять приказ генерала, а Жуков еще раз налил себе граммов 100, и принял на грудь. Он готовился к беседе с этим азербайджанским солдатом. Его вчера взбесило то, что при одном его виде, в его присутствии, полковники дрожат как зайцы, а он, какой-то черножопый, какая - то тусклая шелупонь послал его на три буквы. Нет, безусловно он труп, это само собой (Жуков усмехнулся). Будет еще кто-то здесь на него выпендриваться. Просто он хочет узнать степень его смелости, поближе познакомиться с его храбростью, а может даже с сумасшествием. Завтра он его уже не увидит, он исчерпал себя, сгорел. Храбрость сжигает время. Но время еще есть, поэтому надо как можно скорее из него выжать этот эликсир отваги. ''Сегодня же я его пошлю в разведку, или в дозор. Оттуда живыми не возвращаются. Какая наглость! На меня попер, еб твою мать!', злился про себя Жуков. Он позвонил в дежурку: ''как там с кабелью, готово, или нет? Быстрее, мать вашу, мне с товарищем Сталиным говорить надо!'' Бросив трубку, он опять потянулся к водке. Налил себе в стакан, и с размаха выпил. А в этот момент Курбанов в сопровождении Горохова шел по шумному коридору этого домика, или временного штаба. Курбанов услышал, как за его спиной сказали: ''Это он!'' Горохов вошел в кабинет Жукова доложить о нем.

- Товарищ Жуков, рядовой Курбанов по вашему приказу доставлен.

- А ну, давай его сюда. И оставь нас наедине.

В кабинет Жукова вошел худощавый черненький паренек, лет 20-ти, не больше. Он был немного кучерявый, с ярким взглядом. Вот все, что запомнил Жуков. В комнате они были вдвоем, и генерал начал на него наезжать:

- Как фамилия, солдат?

- Курбанов.

- И что?

- А что?

- Да ты как со мной разговариваешь, падла?!

- Сам ты падла, старый козел.

- Что!!!

Жуков встал, подошел к нему и ударил, т.е. нанес ему удар, но Курбанов отвернулся от удара, и нанес ему ответный удар головой прямо под глаз. Удар пришелся в нос. Жуков рухнул на грязный пол как мешок цемента, обхватив руками разбитый нос. В глазах стало темно. Из под пальцев, которыми он поддерживал нос, текла кровь. Жуков приподнявшись, хотел нанести Курбанову еще один удар, но тот, схватив его за воротник, приблизил свое лицо к его ушам и грозно зашипел: ''я же тебя зарежу сейчас, как барана, понял?'' После этих слов Курбанов сильно оттолкнул Жукова в сторону, и тот опять потеряв равновесие, упал. Он был просто пьян, к тому же он действительно испугался. Человек вообще воюет с себе подобными, но неподобных он избегает, боясь неизвестную силу. В комнату на шум вошел Горохов. Перед его глазами предстала дикая картина: на полу, весь в крови и грязи, полностью пьяный, сидел на своей заднице генерал Армии Жуков. Напротив, в боевом положении, стоял рядовой Курбанов. Горохов опомнившись, начал вопить:

- Что здесь происходит! Что вы тут себе позволяете, рядовой Курбанов?

Жуков, чуть очухавшись, поднял голову в сторону Горохова, и замычал:

- Да это не он, мать твою! Это я сам, упал бля! Разве нет?

Повернувшись к Курбанову, он хотел, чтобы тот подтвердил его слова, а тот отрицательно покачал головой. Жуков крикнул:

- Горохов, оставь нас! Оставь!

Обалдевший Горохов вышел из кабинета. Жуков привстал, вытряхнул кое-как липкую грязь, прилипшую к его кителю, и заново сел за стол:

- Ты че, не нормальный или впрямь такой храбрец? Я же первым прикажу, чтобы тебя послали на передовую. Теперь я уже вынужден это сделать. Чего ты добиваешься, а?

- Я не боюсь смерти. Для меня не важно, сколько прожить, главное как прожить.

- Ну хорошо, это ясно. Здесь уже никто не боится смерти. А зачем ты старшего то по званию не уважаешь? А? Ты где воспитывался?

- Когда нечем крыть, я крою матом.

- Слышь, Курбанов, а че это ты мне тыкаешь? Я же старше тебя во на сколько лет.

- Обращение вы надо заслужить генерал. Пока ты этого не заслужил.

- Ну а ты, я вижу, жить не заслужил. Ты скоро умрешь, солдат.

- Кто скоро, кто не скоро. Все мы умрем. Аллах милостив, генерал.

- Н-да...Выпьешь со мной, Курбанов?

- Нет, я не пью.

- Как? Ха-ха (смеется). Ты отказываешься пить с Жуковым?

- Да мне плевать ты кто. Я вообще не пью. Я никогда не пил.

- А зачем? Что, болеешь чем-то?

- Я из семейства пророков, по нашему это называется сеид. Нам нельзя, понимаешь?

- Эх,...понимаю, понимаю...А откуда ты родом, а, Курбанов?

- Из Баку.

- А, Баку, нефть, Каспий. Эх, плохой ты солдат, Курбанов. Не хочешь ты стать генералом. Надо стремиться наверх, к лучшему. А ты, тьфу (плюнул на пол), так и умрешь, грязным солдатом.

- Мне не нужна власть. Власть хотят и любят рабы. Только раб хочет власти, чтобы иметь рядом своих рабов. А я не раб, поэтому и не хочу власти.

- Выходит так, что я раб? Ха-ха! Курбанов, это же смешно!

- Ты раб, самый настоящий раб, который имеет хозяина, и который тоже имеет своих рабов. Сознание у вас у всех одинаковое, т.е. рабское. Когда выдают черное за белое, то гуляет серость. И чем больше этой серости, тем она коричневая. Тебе дали власть, вот ты и властвуешь, имея рядом с собой и рабов и хозяев. Все вы рабы.

- Умный ты, я вижу.

Жуков еще раз выпил граммов 100 водки, и уже ничем не закусил. Да и нечем было закусить, он все слопал. На тот момент, а еще вечер не наступил, он уже выпил целых два литра водки. Поэтому он тарабарил, говорил криво и косо, вечно икал, и один раз чуть не вырвал. Еле сдержал себя. Курбанов с презрением посмотрел на него, и отвернулся. "Горохов!', кликнул своего врача Жуков. Горохов тут же появился.

- В разведроту его! Ясно? Выполнять.

- Есть товарищ генерал.

В тот же день, поздно ночью, небольшой отряд разведчиков, в числе которых был и Курбанов, пошел на задание, и ...не вернулся. Вернулся всего один воин, сержант Бобров. Курбанов, вместе с другими солдатами, попали в засаду, и были как рябчики перестреляны врагом. Это известие успокоило Жукова. Он сидел у себя в комнате такой, довольный, весь красный и пьяный. Рядом сидел Горохов, и докладывал о том, что Курбанов убит пулей врага.

- Правильно, поделом ему, чурке этому.

- Сам он нарвался, товарищ генерал, сам виноват.

Жуков внимательно посмотрел на Горохова с ног до головы.

- Горохов, а ведь этот Курбанов, он мужик, понимаешь, мужик настоящий. Просто такие меня здесь не устраивают. Не повезло ему со временем. Такие как он, должны были родиться и жить давным-давно, в средние века, но не сейчас.

- А, понятно.

- Да ничего тебе не понятно. Знаешь Толян, что я сейчас хочу.

- Что, товарищ генерал?

- Бабу хочу я сейчас, бабу. Понимаешь?

- А... А где же найти то щас бабу, Георгий Константинович?

- А ну ка, сделай мне массаж, че то спина у меня болит. И дверь закрой, чтоб не мешали нам.

Жуков снял китель, лег на живот. Горохов, засучив рукава, приблизился к дивану, и начал своими мясистыми руками массажировать спину генералу Жукову. Он это делал не первый раз. Жуков любил массаж, это была одна из форм его отдыха. Но сегодня глаза у Жукова были какие-то сумасшедшие, какие-то не живые. Рассуждая таким образом, Горохов мощно тер спину генералу, а тот стонал и охал под ним.

- Послушай Горохов, давай желудок мне помассируй, а?

- Желудок? А зачем это?

- У меня он болит.

И с этими словами Жуков перевернулся на спину, лег удобно, и немного спустил вниз брюки. Горохова начали пугать данные движения хозяина, но Жуков гневно приказал ему:

- Давай, массаж делай, мать твою!

- Да, да,...товарищ генерал (испуганно).

И Горохов начал осторожно и очень мягко щипать своими пальцами кожу на волосатой пузе Жукова. И вот тут произошло то, чего больше всего боялся Горохов. Жуков, закинув одну руку за голову, другой рукой вытащил из под брюк своих возбужденный уже половой член.

- И его помассируй, Горохов. А то он соскучился по бабам, обижаться начал на меня.

Горохову ничего не оставалось делать, как выполнить приказ командующего Воронежским фронтом. Он взяв в руки теплый и толстый член Жукова, начал гладить его пальцами вверх и вниз. От этого член начал крепнуть. Сам Горохов тоже начал возбуждаться, и он уже более уверенно игрался с его членом. И вдруг, о боже, он ощутил на своей голове крепкую руку генерала, который вел, склонял его голову к своему члену. И наконец послышался шепот Жукова:

- Лизни его не много, Толян. Я кончить хочу, кумекаешь, кончить.

- Это,...товарищ...

- Соси бля, это приказ!

Жестким и мрачным тоном заявил Жуков. Горохов присев на колени, потихоньку внедрил его толстый и горячий член себе в рот. Жуков помогал ему, обхватив его голову руками, он натягивал свой член еще глубже ему в горло. ''Вот, а говорил мясо не любишь', выдавил от себя Жуков. Горохов, продолжая делать минет, взглянул на него. Главное он делал это по - мастерски, как профессионал. С членом во рту, не поговоришь. Зато как думается!

И в этот момент бесперебойно затрезвонил телефон. Жуков, не отрывая этот процесс, взял трубку, и чуть расслабленным, уставшим тоном произнес:

- Жуков у телефона.

- Товарищ Жуков, отвечайте, Москва, на линии товарищ Сталин.

Но он уже ничего не соображал. Услышав имя Сталина, он почему-то возбудился еще больше, и вдобавок Горохов был в ударе, он "это" делал не хуже бабы. Короче говоря, Георгий Константинович кончил Горохову в рот. Он испустил такой звук, будто из камеры, из шины, выпускают воздух. Даже не много протрезвел. Чуть очухавшись, уже стоя на ногах со спущенными вниз галифе, он слушал на линии Сталина:

- Товарищ Жуков, почиму вы не докладываете абстановку (с грузинским акцентом)?

- Товарищ Сталин, понимаете, тут кабель был поврежден, только сейчас починили.

- Мозги у тебя повреждены, товарищ Жуков.

В общем, через пару дней Жукову пришло подкрепление для предотвращения удара войскам Манштейна по курскому направлению.

Прошла неделя. Вновь Жуков сидел с Гороховым у себя в кабинете. Три дня продолжались сильные бои. Сегодня чуть тихо, небольшая передышка, все сидели уставшие. Жуков расчувствовался перед Гороховым, выпив водки, он как-то сказал:

- Толян, хочешь я тебе открою одну тайну?

Толян хотел этого. И Жуков рассказал ему, что отец его, Константин Жуков, является подкидышем, не законнорожденным. Об этом его руководство знало, и этот факт мешал ему в его военной карьере. Он почему-то сейчас вспомнил про это, и начал рассказывать про горькую судьбу своего отца.

- Как, товарищ Жуков, значит Ваш отец подкидыш?

- Ну?

- Да нет, ничего. Ну, просто тогда возникает вопрос, а может его не Константином звали, а Николаем, например. Разве нет? Откуда вы могли знать, как его звали на самом деле?

- Что значит, откуда знали? Знали и все!

- Но откуда?

- Ты мне здесь не умничай, понял? Вот скажи, зачем ты живешь, а, Толян? Семья твоя попала под бомбежку в Минске, дети погибли. Родственников нет. Остался один ты во всей своей родне. Ну зачем ты живешь, а, Толик? Что ты вообще думаешь, мне просто интересно.

- Во-первых, жить в любом случае надо, товарищ Жуков. А во-вторых, мне не надо думать, вы за меня думаете, и мне этого достаточно.

- А зачем ты сам не думаешь?

- Нет надобности в этом, Георгий Константинович, а может Георгий Павлович, или Петрович. Уже не знаю.

- Ты что, издеваешься, что ли (полушутя)? Нет, и все же ответь, зачем ты живешь?

- Я живу под Вашей тенью, рядом с Вами, и мне не о чем беспокоиться, даже на войне. А война, товарищ Жуков, рано или поздно закончиться. Война всегда временна, она долго не продолжается, ибо Бог всегда и за тех, и за других. Война нужна демонам, дьяволам, они питаются кровью, им нужна горячая кровь. И вообще, земле, такой черной земле, серым камням, деревьям, тоже нужна кровь, теплая человеческая кровь. Это их подпитка, их еда. Она им нужна так же, как человеку воздух, а рыбам корм. Сатана должен быть жесток. Евангелисты дали ему слишком мало времени.

- Э, Толян (махнув рукой), че эт ты такое здесь говоришь, а?

- Так что, товарищ Жуков, главное быть верным своему хозяину, и он тебя приведет к более лучшему и хорошему, что есть сейчас. Чтобы сделать будущее, надо уничтожить прошлое.

- А зачем жить то тебе, Толь? Ты опустившаяся личность, хрен мой сосешь, а возможно, и не только мой.

- Хм... Я выполняю всего лишь ваш приказ.

- Да? Ха-ха. Это еще не известно, кто из нас подонок, я, который отдаю такой приказ, или ты, который выполняет его.

- Ну что Вы, товарищ Жуков. Вы совсем уже...

- Ха-ха-ха! А разнополых я бы попросил (смеется)!

Жуков, широко раскрыв рот, разразился диким смехом. Так он минуту смеялся.

- Да, смеется тот, кто смеется как лошадь. Товарищ Жуков, видимо страх сделает из человека все что захочет. Да и вообще, в жизни многое зависит от первого шага, от первой реакции. Нет в жизни человека с крепкой волей. Бог не родил еще на свет такого. Достаточно создать мини условие, и все, уже любой человек, даже волевое сверх существо, не выдержит, оно сломиться. Человек ко всему привыкает, но не от всего отвыкнет. Люди - это грязный поток. И надо быть океаном, чтобы принять его в себя, и остаться чистым. Любой профессор, даже академик, даже вы, товарищ Жуков, если попробуете наркотики, вы завязнете в этой страшной пучине, каким бы интеллектуалом или порядочным бы вы не были. Синдром наркотика надолго засядет у вас в организме, и будет ждать своего часа. Опиум умеет ждать. Любому нормальному человеку с идеальной секс ориентацией достаточно свернуть с пути, сделать не верный, не правильный шаг, вкусить что то новое, другое, как тут же он будет опускаться, теряться, меняться, ломаться. Он уже после этого должен бить тревогу. Главное этот шаг, а не характер. Спаси вас Господь от этого первого шага, Боже упаси.

- ...Да уж... Толково сказано...

- Вы поймите, товарищ Жуков, жить все же надо. Пока моя звезда на небе не меркнет, я буду жить. Пусть даже кругом один холод и мрак, пусть даже жить не имеет смысла, пусть даже жить гадко и противно. Но жить надо. Если я дышу, значит Богу так надобно, он оставляет мне шанс, хранит меня зачем-то. Зачем, я не знаю? Я оставлю ответ для него, для Господа. Он ответит мне, обязательно ответит. Он всегда отвечает. Я не буду идти вопреки его воле. Моя история, да и история всех людей пишется одной и той же рукой. А она уже написана. Понятно Вам, Георгий Васильевич, тьфу, Александрович, тьфу, опять ошибка, Константинович. Хотя, возможно, что и Алексеевич.

Сказав это, Горохов вышел из его кабинета, сильно хлопнув дверью так, что посыпалась на стене известь.

Его исповедь Жуков слушал очень серьезно, даже задумчиво. Иногда выпивал водки, и опять думал. Он продолжал еще долго сидеть. Слова Горохова как-то запали в его душу.

После войны Георгий Жуков долгое время будет протежировать Горохова. Будучи Министром обороны, Жуков пробил Горохову дорогу в Верховный Совет СССР. Анатолий Горохов несколько лет был депутатом. Всего этого Горохов добился путем шантажа. Он шантажировал Жукова, грозился ему рассказать всем, как тот не раз жил на фронте с ним, как с женщиной. Жукову ничего не оставалось, как подчиниться Гороховскому шантажу. Возможно, Жуков мог бы и убить Горохова, избавиться от него, подстроить ему автокатастрофу, или еще там что-то. Придумать не трудно, что с ним цацкаться - то. Но видимо, что-то ему мешало. А может, он просто не хотел этого делать. Может, Горохов действительно ему нравился, наравне с красивыми женщинами. Эти красавицы горящими глазами смотрели на Жукова, особенно, когда он сидел на белом коне, на Красной площади. Откуда им знать бедняжкам, чем их кумир занимался на фронте. Консерватизм иногда надоедает, человеку хочется новых, небывалых доселе ощущений.

Но все дело в том, что Анатолий Горохов не плохо преуспел и с другими маршалами. У него это не плохо получалось. Он вечно крутился, мелькал перед высшими чинами, как ветер перед флюгером.

В 1968-м году он был назначен помощником (или советником) маршала Андрея Гречко, для подавления восстания в Чехословакии. Позже маршалу Гречко присвоили звание героя ЧССР. А в 1980-м году, Горохов был также помощником Дмитрия Устинова, и тоже угодил в горячую точку, где им пришлось не легко, столкнувшись с общенародным мятежом в Польше. И все же, не смотря на славный военный путь, Горохов однажды сказал своему другу-журналисту:

- Ты знаешь, Витек, все - таки у Жукова хрен был лучше. Да и трахался Георгий Константинович хорошо, прям до сердца доводил свой член. Затем Горохов задумался, и вспомнил стишок, который он прочитал тому журналисту.

''Мне легче кончить, чем начать,

И легче сделать, чем родить,

И легче писать, чем писать,

День начался, пора свалить!''

Вот и вся его мораль, вот и все то, что Анатолий Горохов запомнил, понял, осознал, будучи адъютантом, или камердинером (как вам будет угодно) военных министров СССР.

ЭПИЛОГ

В 1981-м году Анатолий Горохов побывал в ФРГ, в Бохуме. Он поехал туда лечить свой глаз, который уже видел на 25%. И вот там, в одном из кафе на улице Бохума, сидя за столиком он услышал за спиной голос, вернее слова, от которых вздрогнул, и с открытым ртом повернулся к обладателю этих слов. А услышал он следующее:

- А! Толян! Сделай мне массаж, а то че то соскучился я тут без баб.

К полностью оцепеневшему от ужаса Горохову подсел Курбанов. Да, да, тот самый, только немного состарился. Ему уже было около 60-ти лет. Оказывается он живой, не умер. Горохов еле вымолвил:

- ...Вы? ... Живой?

- А разве это плохо (улыбаясь)?

- Вы же не вернулись с разведки тогда, в 43-м, под Воронежом.

- Да нет, Толян, я просто ушел к ним, к немцам. Остался у них. Если волк будет следовать законам, писаным для овец, он либо сам превратится в овцу, либо сдохнет. Самая лучшая смелость - это не высовываться, или во время смотать удочки. Смелость - это начало дела, но случай, хозяин конца.

- ...?...

- Я не люблю сражаться, я люблю побеждать. Понял, Горохов? А теперь, помассируй мне животик, Толян!

ГЛАВА 7

1948-й год. Сапармурат Ниязов.

В разрушенном от землетрясении Ашхабаде, перед руинами, вдоль старого дома, где из под земли были слышны страшные голоса людей, их стоны и вопли, их нескончаемый зов о помощи, стоял маленький 9-ти летний мальчик. Кругом был ужас, крики людей, кошмары и плачь матерей. Но что было странно, этот мальчик спокойненько глядел на весь этот ад, и также спокойно ел виноград. Предаваясь каким то мыслям даже улыбался. Его окликнула мать: "Сапармурат, где ты? Не теряйся с моих глаз, стой здесь!'' Она, разумеется, сказала это на родном туркменском языке.

В ночь с 5-го на 6-е октября 1948-го года, в столице Туркмении городе Ашхабаде произошло землетрясение силой 9-10 баллов по шкале Рихтера. Жилые одноэтажные дома из сырцового кирпича были уничтожены полностью. Почти все 2-х этажные дома из обожженного кирпича были разрушены. Около 40% жителей города погибли.

На имя Главнокомандующего Сухопутными войсками СССР, Маршала Конева, от имени Командующего Туркестанским Военным Округом, генерала Армии Петрова, было отправлено срочное и краткое донесение:

''В Ашхабаде произошло сильное землетрясение. Никаких связей с Ашхабадом нет. Просим немедленной помощи''. В этом донесении чувствовалось волнение.

В течении 6, 7,8 октября из Москвы, Баку, Алма-Аты, Ташкента прибыло в Ашхабад 6 тысяч монтажников, медицинских работников, а также спасательные бригады. Ночью были развернуты первые полевые госпитали. Медицинская помощь оказывалась прямо на развернутых площадках. Город был абсолютно разрушен. Будто по радио объявили: "Внимание, внимание, говорит Горе, говорит Беда!''

Фаина Попова только окончила Медицинский институт в Москве. У нее наступила практика. И вот те - на: землетрясение в Ашхабаде. И она в числе медицинских работников оказывается в Туркмении. В принципе, Фаине уже надоела Москва, хотелось поменять климат, вдохнуть новый запах, в общем, искать чего-то нового. А то Москва, столица, однообразие. ''Когда все дни похожи друг на друга, как близнецы, когда прожитый день ничем не отличается от остальных, то можно упустить, прозевать свою удачу, можно и не заметить золотую пчелу, которая жужжа, влетает в тебя со всей силой и предлагает счастливую идею', так рассуждала Фаина. И вот как раз подвернулся такой случай. Во-первых, она никогда не была в Средней Азии, хотелось на нее посмотреть, во-вторых, на тот момент, поссорилась с Игорем, со своим сокурсником. По мнению Фаины, он слишком зазнался в последнее время, надо его проучить, заставить его помучиться, поскучать. И в третьих, нет, этого не надо. Об этом потом. И вот Фаина в Ашхабаде.

Она, разинув рот, первые часы после приезда гуляла по разрушенным улицам Ашхабада. Остановившись, молча и долго глядела, как из под огромных трещин выходит дым, такой черный дым. Кругом пахло гарью, человечиной.

''Да, воистину когда смотришь на такое, хочется молчать. А что сказать? Что? Природа уже сама сказала свое слово. И чем же туркмены не угодили господу Богу. Ведь люди - то разные, и молятся они разным Богам. Надо обращаться к чужим богам, уж они точно выслушают вне очереди''.

Вот так, обдумывая увиденное, Фаина обходила разрушенные улицы, помогала доставлять больных к месту назначения.

''Да уж, действительно верно говорят, что когда сидишь дома, да хотя бы у себя, в Москве, на Красной Пресне, в тихой уютной квартирке, то весь мир тоже кажется каким-то уютным и монотонным. Однообразие обрастает себя липким мхом, унылой лианой, а это тошно, гадостно. А как выйдешь из дома, то все меняется, все рушится, все стереотипы исчезают''.

Она с болью в душе смотрела на плачущего мальчика, который сидел над бездыханным телом своей матери. Он плакал, рыдал что есть мочи. Он теперь остался со смертью наедине. Но что толку? Все бессмысленно, все кончено. Она подходила ко многим пострадавшим людям, начинала их успокаивать.

Это была ее работа, она для этого и приехала сюда, ведь по специальности Фаина была психотерапевтом и парапсихологом. В данный момент, здесь, в Ашхабаде, в психотерапевтах ой как нуждались. Она подходила к людям, говорила с ними о хорошем, отвлекала, чем могла. Т.е., выполняла свою работу, свои функциональные обязанности. Параллельно с этим она все увиденное и проделанное отмечала у себя в тетради, для отчета, да и для себя, для памяти, дабы не запутаться.

И вот на фоне всего этого, Фаина имела небольшую слабость. Она питала к маленьким мальчикам сексуальное влечение, тягу, до не приличия любила с ними заигрывать. Где попало, с кем попало и когда попало.

"Странно как-то. Ведь многие здесь даже не знают русского языка, а меня понимают с полуслова. Воистину, горе проглатывает все необходимые условности. Язык не важен, главное для человека мозг''.

Под вечер Фаина устала, присела отдохнуть прямо у обочины дороги, где стоял шум, и продолжались спасательные работы. Открыв флягу, немного отпила холодного вина. Она его привезла с собой из Москвы. И вдруг рядом, на камень, опустился маленький местный мальчик, лет 9-ти. Он был такой черненький, пухленький, в сандаликах и майке. Он держался гордо, прямо, по крайней мере, не плакал. На русском мальчик говорил неплохо. Фаина засмотрелась на него.

- Как тебя зовут, мальчик?

- Сапармурад.

- А фамилия твоя как?

- Ниязов.

- А где твои родители?

- Мама здесь, рядом (указал рукой). Помогает остальным моим родным выбраться...

Мальчик так красноречиво рассказывал обо всем увиденном, что Фаине он понравился. И в целом, маленький Сапармурад оставлял впечатление очень смышленого и целенаправленного мальчугана. Она его запомнила еще со вчерашнего дня, когда он, этот Сапармурад, стоя у развалин спокойно кушал виноград и смотрел на крики и рыдания людей. Она это запомнила, такое не забывается.

''Может сделать это с ним или нет', подумала Фаина. ''Хотя он еще маленький, но такой славненький''.

- Сапармурад, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

- Большим начальником.

- Начальником чего?

- Еще не знаю...

- Как, Сапармурад? Ты же должен конкретно знать, что хочешь.

-?...

Маленький Сапармурад приглянулся Фаине. Его надутые щечки и уверенный взгляд заставляли Фаину улыбаться.

- Послушай, Сапка (она его так назвала), мой тебе совет. Всегда стремись к наивысшему, к чему-то очень высокому. Будь максималистом. Стремись к самому Богу, пожелай занять его место. Стремись к солнцу, чтобы по пути достать рукой хотя бы звезду. Как говорится, всегда бери выше. Только тогда ты можешь добиться чего-то. Ты понял?

- Понял! Тогда я хочу стать Королем!

- Королем?

- Да, Королем или Шахом!

- А Королем какого королевства ты хочешь стать?

- Мусульманского.

- Ну, Сапармурад, как же так? Это же невозможно. Ведь Узбекистан и Киргизия являются тоже мусульманскими республиками, но они же соседние, не твои. А Азербайджан?

- Тетя Фаина, Узбекистаном и Киргизией я даже даром не захочу править. Мне они не нужны. А азербайджанцы, это такие же туркмены, которые заблудились в горах Кавказа.

"Однако, он не по годам умен. Может, научить его жизненным хитростям. А где мне использовать свои знания? Хотя, конечно же, он опоздал на 10 лет. Знания надо внедрять в мозг от рождения. Но ему же не 15, и не 20 лет. Вот тогда уже действительно было бы поздно''.

- Сапармурад, а владеешь ли ты мудростью жизни?

- Нет, тетя Фаина. Научите меня этому. Вы приехали из Москвы, я знаю. Поэтому вы умная. Научите меня!

Маленький Сапармурад начал осыпать Фаину вопросами. Он говорил Фаине, мол, мил человек, возьми меня, я абсолютно поспел и готов.

- Хорошо. Сегодня мы проведем первый урок. Запомни его, повторять не буду. Значит, так. На первый раз учти одно, что если ты что-то сильно пожелал, то тебе будет помогать сам господь Бог, ты понял? Это твоя судьба! А знаешь почему? Потому, что эта мечта уже не твоя, она уже не принадлежит тебе. Эта мечта уже всей Вселенной. А ты знаешь, что такое Вселенная?

- Да, это наша земля.

- Ну да, можно и так сказать. Так вот. Все что ты имеешь, т.е., свой дом, которого уже нет, здоровье, мысли и пожелания, родителей, все это не твое. Это все принадлежит Вселенной. Ты понял? Ну все, на сегодня хватит. А теперь, пойдем со мной в одно место, в мой кабинетик, я те покажу кое что. Лады?

Сапармурат кивнул головой.

Они исчезли минут на 30, потом появились. Она была довольна, и он, кажется тоже.

- Да, Сапик. Теперь запомни! (Поправляет волосы). Мужчину, изнасиловавшего маленькую 14-ти летнюю девочку, не старше, захотят арестовать, привлечь к ответственности, или вообще убить. Но все дело в том, что он то и понимает всю красоту природы.

- Да (облизывается).

- Ну, все. Теперь иди, мой мальчик, мне пора, увидимся завтра, в два часа дня, здесь же.

Слова Фаины запомнились Сапармураду, они ему понравились. ''Я Бог, я Бог', твердил он себе. А где это проверить, где применить свои полученные знания? А еще говорят, что замыслы попадают в голову изнутри. Он долго шел по многолюдным улочкам Ашхабада. Несмотря на то, что наступил вечер, народу было много. Велись спасательные работы, многие искали своих родственников, друзей, остальные ночевали прямо на улице. Сапармурад захотел остаться один, здесь было шумно. Он, прогуливаясь и размышляя о словах Фаины, очутился уже за городом. Наступила ночь, было темно. Вдали горели огни разрушенного города, был слышен приглушенный шум, доносящийся оттуда. А Сапармурад гулял и думал: "почему, почему только он один Бог, а не я. Действительно, Фаина права. Почему не я?''

Наступили сумерки. Ночь в Ашхабаде была особая: бирюзовое небо, яркий полумесяц, кругом пустыня, воздух травы и чистого поля. Настоящий Восток. Было очень темно, он даже не видел своих ног, настолько мрак поглощал все. Только назойливые мухи нехотя поднимались с его лица и рук, и опять возвращались обратно. И в этот момент он услышал приближающийся шум шагов. Он остановился. Кто-то шел навстречу, приближался. Фшык-фшык-фшык. Им овладело беспокойство. Кто это? Опять шаги по траве. Уже когда они столкнулись, он узнал его. Это был старик, дядя Абдулла, который жил недалеко от их дома. Вернее сказать, раньше жил, так как их дома уже лежали в руинах. Как все хрупко в этом мире. Дядя Абдулла не узнал во мгле маленького мальчика, на которого он чуть не наступил. Он на ощупь определил, что перед ним стоит маленький пацан, и спросил его на туркменском:

- Эй, мальчик, ты кто?

- Я не мальчик, я Аллах!

- Кто?

- Аллах!

- Ты что, шутишь?

- Да нет, Абдулла, не шучу я. Я Аллах, я знаю про тебя все, и мы встретились на этой дороге не случайно. Я гуляю здесь и смотрю издали на Ашхабад, на то, что я сделал. И думаю, может еще разок мне повторить это.

Старик чуть с ума не сошел. Он потерял под обломками зданий многих своих родственников. У него было около 10-ти детей и где-то 15 внуков, многих из них уже нет в живых. После этого он хотел покончить с собой, но не решался. Уже 4 дня как он бродил один, ни с кем не общался, начал курить. Для него жизнь превратилась в какой-то дурной сон, от которого он хотел поскорее избавиться. И вдруг, в эти трагичные дни, он встречает на своем пути ЕГО. Нет, он сейчас разберется с ним, попросит, чтобы Аллах ответил ему наконец на один очень короткий вопрос: за что?

- Скажи мне, о Аллах, за что ты разрушил жизнь нашего города, за что ты пролил столько слез. Неужели ты такой злой?

- Та мне не веришь? В самого Аллаха?

- Пусть верит в Аллаха тот, кто выиграл двести тысяч.

- А в мечеть ведь ты ходишь, я сам видел.

- После этого не пойду.

- Тогда жди новых разрушений.

- За что же, о всевышний (испугавшись, взмолился)!

Сапармурад набрался сил, придал своему голосу специальный тембр:

- Слушай меня, Абдулла, я скажу тебе следующее. Ты, и тебе подобные провинились предо мною. У тебя дочь, Наргиз, настоящая шлюха. Она родила от соседа твоего, Исмаила. А ты, глупец, подумал, что это внук твоего зятя. Но это не самый большой грех, который ты не знаешь. Твой друг, Махмуд, живет с твоей женой. Этого ты тоже не знаешь. И таких случаев в твоем Ашхабаде очень много. Вы словно глаза потеряли. Я поэтому совершил землетрясение, чтобы вы проснулись, открыли глаза, а не спали бы в чайхане. А как мне еще разбудить людей?

Сапармурад это сказал на одном духу, он прекрасно вошел в роль. Даже его голос звучал не по - земному. А если честно, он наврал, просто ляпнул. Он не любил Исмаила и Махмуда, и таким образом, натравив на них Абдуллу, хотел расквитаться с ними. Дядя Абдулла сел, точнее рухнул перед ним на колени, поднял руки к его голове:

- О Аллах, прости меня, не убивай меня, дай мне время, я разберусь со всеми проблемами в своей семье. Пожалей меня, дай мне еще один шанс.

Сапармурад чуть прикоснулся к его плечу:

- Встань, сын мой. Хорошо, я тебе дам шанс, но с условием. Чтобы ты, завтра в полдень, у центрального фонтана наказал бы этого Исмаила, и прогнал бы из дома свою жену. Ты понял меня, сын мой?

Старик схватив его маленькую ручку, начал что есть силы целовать ее:

- Будет сделано, мой Аллах, будет сделано!!!

Сапармурад с трудом отнял свою руку. И в этот момент он опять услышал чьи - то шаги. Шум усиливался. Эта была группа людей, идущая пешком в город. Маленький Сапармурад понял, что надо смываться.

- Ну хорошо сын мой, я буду следить за каждым твоим шагом.

Сказав это, он вприпрыжку, как кролик, исчез в темноте. А Абдулла кричал в его сторону:

- Прости меня, мой Аллах, я твой слуга! Я люблю тебя, о Аллах!

Группа людей, возвращавшаяся в город, узнала Абдуллу, местного аксакала. Но их удивило то, что он кричал и ворчал в сторону пустой темноты, звал Аллаха. Один из них тихо сказал:

- Жаль старика, с ума уже спятил. Всю свою семью почти потерял, поэтому рехнулся. Да, жизнь очень серьезная штуковина.

На следующий день, в назначенный час, Сапармурад встретился с Фаиной. Он всю ночь не спал и ждал ее. И вот она появилась. Но поговорив с ней минут пять Сапармурад разочаровался. Оказывается, Фаина срочно уезжала в Москву, ее почему-то вызвали обратно. Где-то час у нее оставался. И в этот момент, прямо перед ними, на глазах у всех, дядя Абдулла с кинжалом в руке набросился на Исмаила, своего соседа, хотел его убить. Собравшаяся толпа еле сдерживала разгневного аксакала. И в тоже время никто, в том числе и Исмаил, не понимал суть этого конфликта. Одному Сапармураду было ясно, что происходит. И он, заметив любопытство Фаины, которая тоже внимательно следила за дракой, рассказал ей о своем вчерашнем перевоплощении в Аллаха. Фаина, схватив его за рукав, усадила рядом и тихо сказала:

- Запомни, Сапармурад, этого тебе не скажет никто. Слушай меня внимательно! Любое твое начинание, любая вещь, которую ты в самом начале претворяешь в жизнь -получится. Обязательно получится. В этот момент тебе обязательно повезет. Это подарок от Бога. Но потом ты должен проявить упорство и настойчивость. Потому, что во второй раз тебя ждет неудача. Одной мечты мало, одного желания недостаточно. Их систематически надо претворять в жизнь. И еще. Человек всю свою жизнь нуждается в поддержке, в помощи, но редко он ее имеет. А без поддержки ему будет в жизни очень трудно, почти невыносимо. Он будет напоминать таракана в квартире, за которым гонятся люди с тапочкой в руках. А знаешь ли ты, кто заменяет человеку поддержку. Ведь не каждый же ее имеет.

- И кто же?

- Вот посмотри.

Она указала ему на сорняк, бурьян, который сквозь бетон пробил себе отверстие.

- Ты видишь? Это растение, этот сорняк не нуждается в воде, тем более что у вас в Туркмении с водой проблема. Но этот сорняк только упорством и настойчивостью пробил себе путь на воздух через камни и бетон. Ты понял? Только ответственность и последовательность заменяют человеку его поддержку. Вот посмотри на свой город. Посмотри, посмотри! Он разрушен, его почти нет, твой город умер, он захоронен под землей заживо. Что может быть хуже? И если сейчас все люди опустят руки и уедут из этого города, плюнув на все, то и Ашхабада никогда уже не будет. Ты понял? Всегда смотри вперед, смотри на то, что будет впереди, на то, что ты хочешь увидеть. И двигайся к нему, иди к нему, приближайся к нему. Обязательно подходи к этому ответственно, и ты увидишь, конечно увидишь то, что хочешь увидеть. И город твой Ашхабад возродится заново. Его будут заново строить. Ты понял, Сапик?

- Понял, тетя Фаина.

- А теперь я тебе расскажу одну сказку, Сапармурад. Слушай меня внимательно. Ты не знаешь о ней?

Он ответил что нет и изъявил желание узнать эту презанимательную историю. Он чувствовал впереди самую интересную сказку, услышанную когда либо. Фаина начала:

- Однажды, давным-давно, в пустыне, ну примерно такой же, как в ваши Каракумы, шестеро друзей- маленьких мальчиков, решили найти клад. Они точно знали место, где был зарыт этот клад и направились туда. Хотя, само копание, отнюдь не кладо искательство. Добравшись до назначенного места, они начали усиленно рыть яму. Запах сокровищ ослеплял их и утраивал их силы, поэтому они, все вместе, изо всех сил рыли, и уже прорыли огромную яму, но клада не было. Так прошло три дня, один мальчик уже устав на все махнул рукой и вышел из игры. Прошло еще три дня, его примеру последовали еще двое его друзей. Они увидев, что все старания напрасны, пожаловались на усталость и перестали дальше копать. Через день остался всего один мальчик. Остальные пятеро друзей не сумели его отговорить от этой глупой, по их мнению, затеи, и пошли прочь от этого места. Остался всего на всего один мальчик. И он сам, без чьей -либо помощи, день и ночь продолжал копать, и спустя неделю, когда он совсем уже потерял надежду, он нашел долгожданный клад. Т.е., помни Сапармурад, если ты хочешь добиться больших успехов, тебе не нужны друзья, никогда не слушайся ничьих советов, а поступай как знаешь, и ты добьешься своего. Хотя, нашедшего клад закапывают первым.

Посмотрев на разрушенные дома Ашхабада, Фаина глубоко вздохнув, сказала:

- Сапармурад, вот как писал один из наших поэтов, я уж не помню кто,

А нашего лжепониманья,

Что каждому сужден черед,

Но смерть есть только вид познанья,

Тот кто родился - не умрет...

- Видишь, как просто сказано, спокойно, четко, а главное навеки. Щас такое уже не говорят. Ну, в общем, че то я разболталась с тобой.

Поговорив еще немного, Фаина поцеловала его, потом еще раз поцеловала, а потом... Она его отвела к себе в вагончик. Ну, там, где она часто находилась, где ночевала. Что она с ним там проделала, никому не известно. Это тайна, причем политическая. Но потом она распрощалась, и уехала обратно в Москву. Ее направили работать в другую республику. Оставшись один, Сапармурад долго размышлял над ее словами, мыслями, советами. И все же он захотел еще раз сыграть роль Аллаха. Эта роль манила его, она ему понравилась, несмотря на все предостережения Фаины. Не верилось, что у него не получится. Он опять захотел испробовать свои орлиные крылья (орленок наш), показать во всей красе свою душу, фантазию, думая, что если получилось однажды, значит, так оно будет всегда. От добра же добра не ищут. Ведь это так естественно. Но так не случилось. Сапармурад вновь оказавшись за городом один, в темноте, прикинулся Аллахом. Ему понравилась то, что перед ним становятся на колени старые люди. И тем более, что первый раз эта роль ему удалась отменно. И вот тут то! Во второй раз ему не повезло, он переиграл, перестарался, перегнул палку. Маленький бедный Сапармурад наткнулся на трех пьяных атеистов, приехавших в Ашхабад на практику. Изобличив в шарлатанстве маленького поганого мальчика, такого черненького змееныша на темной дорожке за городом, они, разозлившись, поиздевались над ним и заставили его кукарекать до утра. Сапармурад кукарекал до самого рассвета, поражая и изумляя людей, проходивших рядом, на виду проезжавших мимо машин, из которых высовывались удивленные лица водителей. Все с недоумением лицезрели голосисто-звонкого мальчика, который всхлипывая, хорошо исполнял роль петуха. А атеисты сидели чуть в стороне, и попивая пива, развлекались, прислушивались к его кукареканью и кудахтанью. Он обозлился на них не на шутку и на долгие годы затаил в себе обиду.

Прошли годы, десятилетия. Сапармурад Ниязов очень быстро забыл Фаину. Он ее вообще не вспоминал. В принципе ему уже было не до нее, ведь он дошел до заветной цели, нашел зарытый клад.

О дальнейшей судьбе Фаины Поповой известно только то, что она в середине 70-х годов, эмигрировала в Канаду. Как она сама тогда сказала, эмиграция-это бег ради жизни.

ГЛАВА 8

1951-й год. Тайна Фиделя Кастро

Эту историю мне поведал племянник разведчика-нелегала, работавшего на Кубе в конце 40-х, в начале 50-х годов. Нелегал был принят в дом Президента Кубы Фульхенсио Батисты в качестве слуги, рабочего, который приносил еду, чистил столы, выносил мусор, объедки, и т.д. Ох уж эта советская разведка!!!!

Эта история является примером (мне кажется) познания души и сердца, и она должна быть пересказана во всех сплетениях, с целью создания трогательного, а может смешного образа в награду за страдания. Эта история эталон для многих поколений.

В декабре 1951-го года, в доме Президента Кубы Фульхенсио Батисты, произошел своеобразный случай, вернее даже не случай, а эпизод, по поводу которого Фидель Кастро вдруг, ни с того ни с сего, выливает на Алехандру, дочь Президента Батисты, всю свою ненависть, яд и чернила. И в течении долгих лет имя Алехандры остается запятнанным.

Алехандра - это имя, этот образ пригвожден общественным мнением Центральной Америки к позорному столбу. Ее знают, о ней слышали.

- Все! Ненавижу! Отстаньте! Тварь, тварь эта Алехандра!

При этих словах Фидель Кастро принимал горячий душ. Он был потрясен, никак не мог придти в себя.

Рядом стоял знаменитый Че Ге Варе, его идейный друг. Он отряхивался рукой от насыщенного пара.

- Что случилось, Фидель?

- Если я щас расскажу, что я узнал про Алехандру, ты потеряешь эрекцию на неделю.

За что же Фидель Кастро так ругал Алехандру? За что?

Я хочу рассказать о некоторых важных и неизвестных общественности деталях жизни Фиделя Кастро, который уже более сорока лет правит Кубой. В 1948-м году молодой Фидель, которому только шел 21-й год, женился на Мирте Диас Баларт. Это была дочь министра при Президенте Кубы Фульхенсио Батисты. Кастро был молодой горячий парень, без революционных убеждений. Как тогда говорили на Кубе, это был мужчина-мачо, думал только о женщинах и удовольствиях. Любил жить ниже пояса. Медовый месяц с Миртой они провели в США, во Флориде. Но по жизни Фидель был лидером, он был неугомонен, жаждал власти, но не знал, как достичь ее. И в этот момент судьба его столкнула с Эрнесто Че Геваре. Это был совершенно другой человек. Он родом был из Аргентины. Окончил Университет, знал несколько иностранных языков. Эрнесто привил ему идеи социализма. ''Революция, только революция, Фидель. Террор, террор, еще раз террор. Надо убить Президента Кубы Батисту', говорил ему Че Гевара, а тот в ответ утвердительно кивал. Он хотел знать истину, а истина-это объективное знание реальности.

Шел 1951-й год. Стояла весна. В Гаване, в этом экзотическом уголке мира, который являлся тогда раем для толстосумов из США, весна особая. Летом здесь все высыхает, желтеет, пахнет асфальтом и потом. А весной, о!

Представьте себе прохладный соленый океанский бриз, ласкающий вам нюх, кругом огромные, слишком высокие пальмы. Тут солнце сияет открыто и прямо, а не обманчиво. Тут солнце красивое. Оно ничего не спрашивает, а просто сияет. Много музыки, гитара, банджо, испанские мотивы. Симпатичные и сексапильные негритянки танцуют ламбаду на табачных плантациях, и табачная пыль прилипает к их темненьким бедрам и грудям, превращаясь в пластилин. Затем они скоблят этот пластилин со своего тела, и сдают на фабрику, где изготавливают всемирно известные гаванские сигары.

Это был месяц май. Скажу более. Я не думаю, чтобы где нибудь нашлось бы уголка, более райского чем здесь. Э!!! Если бы я был поэт! Разумеется, такой как Овидий или Пастернак. С меньшим талантом там делать нечего. Я бы обязательно изобразил бы все это яркими красками, ай читатель. В общем, как мог.

Короче говоря, мы чуть отвлеклись. На тот период Фидель уже развелся с Миртой Диас и уже около года был холост. Он не мог без женщины, он нуждался в женской, именно женской поддержке. Это был для него как бальзам, допинг. И в этот момент он совершенно случайно попал в общество Президента страны Батисты. Фидель посещал их дом в одном из престижных районов Гаваны Пунто Сьеро. Там находилась летняя резиденция главы государства, но в основном там собиралась молодежь. Здесь Фиделю приглянулась дочь Президента, 20 летняя кубинская красавица Алехандра. Ее там называли принцессой. Фидель часами глядел на нее с открытым ртом, и Алехандра не могла этого не замечать. Она все прекрасно видела. Алехандра вечно что-то рассказывала, а прочие слушали. Девушка любила рисовать, писала картины, и частенько демонстрировала свои произведения молодежной компании. Все аплодировали ее трудам, а Фидель проглатывая слюну, с восхищением глядел на сюрреалистический жанр изобразительного искусства Алехандры. ''Как она рисует, это прекрасно, прекрасно', делился впечатлениями Фидель со своими друзьями, показывая им свои нечищеные зубы. И главное, в тот период революционные убеждения Фиделя Кастро еще не совсем сформировались, не закрепились до конца, и если Алехандра дала бы свое согласие выйти замуж за Фиделя, то кто знает, как сложилась бы политическая судьба Кубы. Фидель бредил Алехандрой. Они частенько, держась за мизинец, уединялись в беседке с прекрасным видом на океан, где были слышны мощные волны, бьющиеся об скалы. Запах папоротника, кокоса и муската резал нос. Запах тоже был какой-то профессиональный. Вечера стояли удивительные, поэтические.

- Алехандра, прошу вас, не мучайте меня. Я люблю вас, я не могу жить без вас. Я прошу вашей руки. Выходите за меня замуж. Я сделаю вас счастливой. Я вам обещаю.

- Ах, Фидель. Я даже не знаю, не знаю, что вам ответить. Но мне сейчас не до замужества. Честно, честно. Я собираюсь в Нью-Йорк, где планирую провести выставку. Я готовлюсь к этому. У меня большие планы, Фидель. Я хочу стать художником, известной во всем мире. Я хочу доказать отцу, что и без него я могу добиться своего. Я достаточно талантлива. Главное, это упорство, а этого у меня хоть отбавляй. Так что Фидель, не обижайтесь, я не хочу сейчас замуж.

Она это сказала на одном дыхании, причем в высокомерном тоне и Фидель это заметил. Но Фидель чувствовал, что у Алехандры была более существенная и серьезная причина, побудившая отвергнуть его. Но какая? Ему показалось, что кончик ниточки прячется именно здесь. Он что-то заподозрил в ней, его разбирало любопытство.

После этого разговора, Фидель, спустя пару дней еще раз уединившись с Алехандрой, повторил свои серьезные намерения, но она вновь ему отказала. А в последний раз она это сделала в грубой, резкой форме.

- Фидель, вы заставляете меня сдерживаться. Я не хочу вам грубить, но мне кажется, что каждый человек обязан знать свое место. У вас тоже есть свое место, но вы его не знаете. Ваш взгляд на определенную вещь зависит от его стоимости. Дело не в том, что я дочь Батисты, а вы - простой человек. Нет! Я творческий человек. Я творю. Плохо, хорошо, но я что-то делаю, произвожу, созидаю. Ведь кто не творит, тот вроде бы и не живет. По крайней мере, все это делается бескорыстно. Только творчество является бескорыстным, все остальное имеет свою гадкую и не хорошую подоплеку. Мои картины знают и обсуждают такие личности, как Дали и Шагал. Они меня знают, и даже ухаживают за мной. Поэтому, Фидель... Нам не по пути с вами, Фидель. Если люди вновь станут обезьянами, им уже не хватит деревьев. Так что, не надо опускаться до моего уровня. Оставайтесь на дереве. Надеюсь, вы меня поняли.

Фиделю стало больно, он обиделся, ему это очень не понравилось, признание Алехандры тронуло его самолюбие, он впал в "гражданскую скорбь''. Он еще несколько раз посещал это общество, но все уже потеряло смысл. Фидель упал духом, так как он не любил тратить время зря. Уже сейчас, когда на огромной веранде гости с восхищением обсуждали картины Алехандры, Фидель глядя на выставленные полотна говорил про себя: ''А картины эти и не такие уж хорошие''.

Бездарность-это не оттого, что ты плохо рисуешь, а то, что не стесняешься демонстрировать свои безвкусные произведения всему обществу. Вот это уже настоящая бездарность. Если в тебе спит великий художник, то твой долг, охранять его сон.

И он покинул президентский дом, больше туда не ходил. Его никто не вспоминал.

Через пару недель он услышал, что Алехандра уехала в Нью-Йорк, поступать в Художественную Академию. Были устроены пышные проводы.

Прошло пол - года. Был конец 51-го года, Кастро уже встречался с Нати Равуэльтой, на которой впоследствии он женится и которая станет его революционным вдохновителем и соратником. Но речь не о ней.

В декабре 51-го года Фиделю сообщили по телефону, что он приглашен в дом Президента Батисты. Это был каприз Алехандры. Она шесть месяцев провела в США и теперь вернувшись в Гавану, хотела собрать вместе всех своих старых друзей. Фидель с неохотой, но все же поехал туда и опять увидел веселую молодежную компанию, где многие выпивали ром, текилу, курили гашиш, пели, танцевали, и душой компании, конечно же, была Алехандра. Фидель наблюдал за ней.

''А она изменилась. Что это с ней? Что это такое? Что же произошло? Нет, нет, все - таки хорошо, что я на ней не женился. Ей до Нати далеко. Нати совершенно другая женщина''. Алехандра действительно неожиданно изменилась. В глазах потерялась искра, в поведении исчезло высокомерие, голос стал тихий, даже жалкий.

''И все же, что это с ней? Неужели ее изменила Америка? Она стала другой, какой-то обычной девкой''.

Они опять, как прежде, уединились в беседке.

- Фидель, как я соскучилась по Гаване, по Кубе, по своим старым друзьям. Это самое главное в моей жизни. Что Америка?! Я там винтик, а здесь я большой человек. Кстати, мне сказали, что вы стали избегать наш дом. Неужели? Я вам разонравилась?

- Нет, что вы, Алехандра. Все в порядке. Просто дела, дела.

- О - о, деловой такой. Так вот Фидель, приходите к нам каждый день, вы слышите, каждый день. Я буду вас ждать. Вы слышите?

Но Фидель ее не слышал. Она уже его раздражала. Когда они вошли в дом, Жоао, старый товарищ Фиделя, подойдя к нему, шепнул на ухо:

- О чем ты с ней говорил? Она уже с ума сходит. В Америке она провалилась как художник. Ее не признали, при всем ее упорстве и оказанной поддержке.

- Ну и что? Это бывает. Я тоже когда то пробовал петь, но голос мой скрипел и не попадал в мотив. Талант всегда пробьется, если у него чугунная голова.

- Ты о чем, Фидель? Она проиграла, опустилась и сейчас нюхает героин. Многие из тех, кто лез в светила, повисли на фонарях. Делай выводы.

Фидель был потрясен. Он шарахнулся от Жоао в сторону, и круто покосился на него. Все мускулы, все черты лица на нем заходили, задвигались, он весь задрожал. Как?! Ведь он ее раньше так любил, даже боготворил. А теперь он ее возненавидел. Виновником в несчастиях он считал ее отца, Президента Батисту. Как может Президент управлять целым островом, если ее дочь бездарная дура и наркоманка. Именно после этого посещения у Фиделя Кастро зародилась ненависть и к Батисте. Он начал активную войну против Президента Кубы. Да, не знал тогда Фидель, что эта информация об Алехандре слишком уж детская, по сравнению с той, которая его ждала впереди. Об этом чуть ниже.

Он приводил конкретные доказательства, свидетельствующие о поддержке заказных убийц непосредственно от Президента, писал статьи в газетах. Все это Фидель описывал фактами, общество ему поверило. Видимо поэтому, голова его тогда уцелела. Он раскрывал весь ущерб, нанесенный США Кубе. Приводил цифры, доводы, факты. И двигала им одна лишь ненависть к Батисте и к его дочери. Но все - таки, в конце концов, его посадили за решетку. Но от этого ненависть еще больше усилилась. Даже в тюрьме многие не понимали причину ненависти к Правительству. Разумеется, многим не нравился режим Батисты, но все же они не были так люто настроены против него. Тут было что-то другое. А что?

Пришло время указать сцену, которую Фидель Кастро в последний раз наблюдал в доме Батисты. Он пришел туда взглянуть на Алехандру, он хотел окончательно ее разлюбить. Правда, он уже ее не любил, но ему было интересно ощутить, как в сердце умирает любовь к принцессе. Он вживую наблюдал за этим, и забавлялся. Как мол, закатывается солнце на плантациях любви, где нет ни замков, ни ключей. Лучше бы он этого ни делал. Дело в том, что в тот, последний день, под вечер, Фидель вышел, точнее сказать выбежал из дома Алехандры в бешеном состоянии, по пути раскидывая стулья. Пришел домой потрясенный, едва живой, с красными глазами. Ни с кем ни говорил, не ел, не пил. Постоянно принимал горячий душ, удивляя своих друзей и родственников, которые прекрасно знали, что Фидель был грязнуля. Такой грязнуля, что ночью, снимая свои дырявые носки, по его черным от копоти пальцам ног разбегались коричневые тараканы, а от зловония подыхали мухи. Только через два дня он начал возвращаться в нормальное состояние. И первое, что он сказал, было: ''нет, с этой семьей надо покончить''. И что же он увидел такое страшное там, у них дома? Уже потом, много лет спустя, Фидель об этом рассказал в лесу, на пикнике, своим друзьям. Закурив сигару, он слегка улыбнулся, расселся поудобнее в траве, и начал рассказывать.

В тот вечер в доме Алехандры, как всегда было шумно. Фидель захотел остаться один. Вышел подышать воздухом к маленькой аллее, которая вела вниз к океану, и которая с обеих сторон была густо окружена папоротниками. И тут все это ужасное и произошло. Вдруг он услышал женские голоса. Случай захотел, чтобы Фидель это услышал. Говорили две девушки, они сидели в маленькой беседке, и не могли заметить, что в метре от них, за огромным бордовым папоротником, прислонилось ухо Фиделя. И Фидель услышал.

- О, Алехандра, расскажи, расскажи. Я умираю от нетерпения. Он тебе понравился? Как он вообще? Говори!

- ...О, Марианна... Это было что-то... Провести с ним ночь, это сказка. Член у него такой необыкновенный, такой волосатый. Щекотал мое нутро. О...Я раз тридцать кончила, а потом даже счет потеряла.

- Конечно, ничего себе. Это же не мужчина, это Балу.

- О!! Этот Балу лучше всех. Сперма у него на вкус напоминает мед. Какой он сладенький.

- Тсс, тише.

Они переглянулись.

Фидель, услышав это, чуть не онемел от ужаса. Сердце билось, холодный пот облил его, он отскочил в сторону. Что? Балу? Да, именно Балу! Так звали шестимесячного медвежонка-гризли, которого подарил своей дочке Президент Батиста. Он его привез из Америки совсем маленьким, двухнедельным. Балу часто угощали бананом и мясом во время кампаний, он сам на задних лапах подходил к столу, и взяв что-то уходил. Это был маленький член президентской семьи. Отец и не подозревал, что этот прирученный медвежонок, который размером был не так уж и мал, спит с его дочкой. Он, медведь Балу, был любовником Алехандры. Видимо женщину, пардон, именно такую женщину, может удовлетворить только животное или скотина, но не мужчина. Вот от чего Фидель Кастро чуть с ума не сошел. Возможно, этот факт явился причиной патологической ненависти Фиделя Кастро к медведям (он любил только собак, и то за то, что они никогда не бывают хозяевами), он любил охотиться на медведей, убивать их в лесах и горах, кушать их мясо. Он ел это мясо с особым вкусом, напевая песню:

''Не надо мне сильно любить,

Не надо мне сильно влюбляться,

Любовь не умеет шутить,

Любовь только может смеяться''.

А в 1959-м году, при знаменитом штурме Президентского дворца в Гаване, на белом полотне большого знамени, который нес в руках сам Кастро (причем он его нес очень высоко, не хотел его видеть), был нарисован медведь. А быть может, это и явилось определенным толчком для подготовки кубинской социалистической революции.

Кстати заявлю, что Фидель Кастро забыл про своего друга Че Ге Варе. Он с ним уже не дружил как прежде. И это естественно. Зачем он ему теперь? А вот об Алехандре Кастро изредка вспоминает даже сейчас.

- И все - таки, что-то притягательное в ней было. Вот что только, не могу понять.

После этих слов Фидель Кастро задумчиво закуривал сигару.

ГЛАВА 9

1960-й год. О Хрущеве

Вы сейчас прочтете (если вам будет охота) то, что было, уже произошло и кануло в прошлое. Героиня этой истории концовку жизни провела на Кавказе, была в Баку. Я сам ее лично видел.

Ее зовут Ольга Целых. Она была русская по паспорту. Так она говорила про себя. Ей было тогда около 30-ти лет, и уже дважды разводилась. Ольга любила мужчин, т.е. любила изматывать их, выжимать из них соки, энергию, может еще что-то, а потом бессовестно расставалась с ними. Душа у нее была решето. Все и всех пропускала. Пустая и любвеобильная была Ольга Целых. Откуда она была родом и кем были ее родители, никто не знал. Я рискну сказать, что она сама даже этого не знала. Формально она даже вообще не существовала. И все-таки в ней что-то было. Кроткая, нежная, женственная, любила подчеркивать свою слабость и мужскую силу. И не жаловалась на свою судьбу. Она, как магнит, притягивала к себе мужчин. Но пообщавшись с ней месяц, другой, от силы пол - года, мужчины вдруг разбегались от нее так, как будто в темной комнате резко включают яркий свет, и по углам в разные стороны разбегаются тараканы. Не оборачиваясь мужчины убегали от нее. Шапку под мышку, и бегом, прочь! Это было дико, необъяснимо, но было. Познакомившись с ней поближе, каждый мужчина находил в Ольге что-то отталкивающее, неприятное. Но что, вот это вопрос. Уже потом выяснялось, что Ольга клептоманка, она болела клептоманией. Залезала в карманы мужиков, когда их костюм висел на стуле, и брала оттуда все, что попадется. Неважно что, лишь бы что-то. И главное, ей было абсолютно все равно с кем флиртовать: с ученым, шофером, художником или сварщиком. Ей нужен был мужчина, к которому она могла бы прислониться, положить головку на плечо, поделиться, посмеяться, поплакаться, а потом что-то спереть у них с кармана. Знакомилась она с мужчинами, как правило, на всесоюзных курортах. Она любила курорты. Короче говоря, ей было скучно без мужчин, и она нередко отказывалась от услуг известного поэта в пользу какого-то слесаря. И наоборот. Она была далека от предрассудков, всяких расчетов, вычислений. И все же в конечном итоге, она оставалась одна, совершенно одна. Да, еще. При встрече, дабы не выглядеть глупой, Ольга каждый раз дарила мужчинам на память книгу. Брала она эти книги, непонятно где. Может, тоже крала, не знаю. Она считала, что книга, это лучший подарок, хотя, естественно, сама их не читала.

Стояло жаркое лето 1960-го года. Никита Сергеевич Хрущев недавно побывал в Париже на конференции. Приехал оттуда уставшим, выжатым, как лимон, утухшим. Захотелось отдохнуть, махнуть куда - нибудь на море. Рядом стоял Микоян.

- Анастас, я много слышал про Каспий, про Баку. Ты там был, как вообще, хорошо там отдыхать? А?

- Без проблем товарищ Хрущев. У меня в Азербайджане неплохие позиции. Сделаем.

Сказано, сделано. Теперь они уже стояли на скалистом берегу правительственной дачи в Загульбе, в пригороде Баку. Это сущая экзотика. Кругом сосны, по их ветвям прыгают коричневые белки. Внизу плещется и сияет синее море. А на берегу янтарный золотистый песок обжигает ноги так, что в жилах кровь подпрыгивает. А под вечер, о, это что-то. Настоящий рай! Синее небо состоит сплошь из ярких, остроконечных звезд, причем они расположены так близко, что кажется их можно рукой достать. Луна грустная, иногда улыбается. Слышен стук колес поездов, которые едут сравнительно не далеко, но их слышно. Ну, короче говоря, умереть не хочется.

Разумеется, что в дни отдыха Хрущева на этой даче посторонним вход туда был запрещен. Только свои. Местная власть, ЦК, и все, больше никого.

- Скучно что-то, зевнув, сказал Хрущев Ахундову (главе Азербайджана), разглядывая пустынный берег Каспийского моря. Действительно, никого. Из под веток сосен видны были только военные с автоматами, охраняющие вход на территорию пляжа. И вдруг, что это...Хрущев и другие протерли глаза. На берегу с солнечным зонтиком в руках прогуливалась молодая женщина в купальнике. У нее была такая аппетитная фигурка, что Хрущев начал облизываться как кот. Беленькие бедра, пышная грудь, длинные волосы. Настоящая русалка. Хрущеву передали бинокль. Он еще лучше стал ее разглядывать, и даже заметил родинку на ее плече.

- Кто это Анастас?

- Неизвестно, Никита Сергеевич.

- А как она прошла сюда? Кто ее впустил к морю?

??.....

Все пожимали плечами. Начальник охраны уже стал отдавать распоряжения для выяснения личности этой особы.

- Назад, не надо! И так скучно. Что-то хочется, а кого, не знаю. Пусть гуляет, отдыхает пока. Просто вот смотрю я на нее, да и вообще на женщин. Странная все-таки жизнь. Для них запрета нет никакого. Вот впустили ее на море. А ведь запрещено, ну нет, она улыбнется пару раз, и все - часовой растает перед ней, если еще не кончит. Это всегда было так. Странно и непонятно.

Хрущев вздыхал и говорил.

- Вот смотришь на проституток. Они выжимают сперму у мужчин, кушают, пьют за их счет, удовлетворяются, а потом еще и деньги у них берут. Ну не странно ли это? А?

Микоян и Ахундов виновато улыбались.

- Да и в целом в жизни женщинам все достается легко и просто. Супруг мучается на работе, переживает, трудится, борется, его ругают, оскорбляют, ему грозит увольнение, тюрьма или даже расстрел, но он в конце концов все таки приходит к власти, добивается своего. Нередко служебная лестница приводит и на эшафот, к виселице. Все мы это знаем. А жена все это время, все эти годы готовит ему дома только борщ. И в результате лавры пожинает она не меньше мужа. Нет здесь логики. В 55-м году я беседовал с самим Эйзенхауэром. Он приезжал в Москву. Помните? Так я с ним говорю о мировых проблемах, об атомной бомбе, о возможной войне, ну там, еще покруче. А прихожу вечером домой, а жена моя Нина Петровна бьет меня по голове своей сумкой, швыряет в меня горшок и орет, что почему я ей днем не позвонил. Мол, я ей был нужен. Оказывается, я должен был прервать беседу с Эйзенхауэром и выслушивать по телефону тупой каприз Нины. И главное я молчу, мне нечего сказать жене. Да, это страшно!

Микоян и Ахундов выслушали это все заискивающе, с пониманием, поддержкой. Никита Сергеевич двинулся в сторону этой незнакомки. ''Пойду, поболтаю, посмотрим, что народ думает про меня, про мою политику', и поплелся в сторону берега.

- Барышня, вам помочь или не мешать?

- Ну что вы, здесь так скучно. Кругом никого. Даже неприятно.

Хрущев начал ее разглядывать. Она была красива. Особенно он запомнил ее глаза. Это были глаза тигрицы или пантеры. Когда она пристально посмотрела на Никиту Сергеевича, даже Луна спряталась за облака, и море начало волноваться. Под летний вечер, при луне, на берегу моря женщина выглядит по-особому. Хрущеву она понравилась. Последний раз он такие глубокие глаза видел на Донбассе, когда работал шахтером. Там была одна жгучая украинская баба. Хрущев предаваясь воспоминаниям, отчетливо вспомнил ее лицо. Его разбудил голос незнакомки:

- Вы о чем-то задумались?

- Нет-нет, что вы, мадам. Кстати, разрешите представиться. Никита, просто Никита, для вас даже Нико. А вас, простите, как величать?

- Оля.

- Как хорошо, Оля, как хорошо.

Ему действительно стало хорошо. Море было такое ласковое, спокойное, пахло молоком, сиренью, остывшим песком, травой, издали хрипло доносилась азербайджанская народная мелодия. Они начали прогуливаться по берегу

- Оля, а вам ни о чем не говорит имя Никита?

- Нет, а что?

- А ничего, просто спросил. Простите, а что вы читаете?

- Да так, балуюсь.

Она протянула ему книгу, где на обложке он заметил только слово "Эзотерика". Он вдруг вспомнил, что уже очень давно ничего не читает.

- А можно я это почитаю, я быстро читаю. И сразу же верну.

- Конечно, конечно. Пожалуйста. Я вам ее дарю.

- Спасибо. Может, выпьем что нибудь, Оля.

- С удовольствием, Нико.

- Тогда пошли ко мне. А незнакомок я целую робко. Вот так вот.

- Да? А эти люди тоже с вами, или как?

- Эти? Это так, чтоб я не скучал. Это болотные лягушки.

- Какие еще лягушки (удивленно)?

- Ну, которые бывают в болоте. Они квакают, а когда вы бросаете туда камень, они перестают квакать. Это из таких. А вообще - то я в жизни всегда один, Оля. И я сам себе враг, а врагов надо любить.

- О, по вам этого не скажешь. Вы такой обаятельный и милый.

''Интересно, она меня не узнала, или придуривается. Если не узнала, еще лучше. Не будет надобности от нее избавляться. И все же, чем - то она похожа на Эдит Пиаф.''

- Ну пошли, пошли Оля ко мне.

- О, вы такой нетерпеливый.

Дело в том, что поведение Ольги Хрущева удивляло. Во-первых, он не понимал того, что его, Никиту Хрущева, не узнают, а во-вторых, ее сонливость и отсутствие всякой боязни к незнакомым мужчинам пока забавляло его. ''Она что, дура что ли? Такая пройдет, и даже не проснется''.

Он не знал, насколько был близок к истине. Это была сущая правда. Ольге Целых было абсолютно безразлично, с кем она общается, с Президентом или с посудомойщиком. Так как пришло время сообщить читателю и то, что она, Ольга Целых, в далеком детстве лечилась от олигофрении. Вроде бы вылечилась, хотя от этой болезни никогда полностью не избавляются. Бывших олигофренов не бывает. Но на внешности ее это не отразилось. Ей просто был нужен мужчина. Крепкий, сильный, твердый в любых отношениях, и конечно же у которого был бы толстый карман. Никита Хрущев не переставал на нее пристально смотреть, желая понять ее. Но ему не удалось ее раскусить, а он уже и не пытался это сделать. В своем номере Хрущев набросился на Олю и начал ее раздевать.

- Нико, я сама, сама. О, мой милый хулиган. Я даже не пойму, я лучше вас, или вы хуже меня.

Охрана Хрущева за дверью слышала только такие звуки: "Никита, ты что?!... Такое в меня?! Я же стану невменяемая! Ооо... Я это не выдержу. Милый, мой милый мальчик, да за тебя можно умереть, умереть. Такое я не видела. Ооо... Я никому тебя не отдам, ты мой. Давай, глубже, сильнее, о... '' И так далее. И от их телодвижений сильно скрипела кровать. Чи-чи, чи-чи, чи-чи.

На следующий день они опять встретились, и опять все завершилось для них в постели. Три дня подряд Никита Сергеевич с ней не просыхал. Ольга была нищая духом, но какое у нее было тело! А потом праздники кончились, хорошего понемножку. Хрущеву нужно было немедленно возвращаться в Москву. В сентябре, т.е. через месяц, он должен ехать в Нью-Йорк, делать доклад. Ему надо готовиться. ''И все-таки что-то в этой Оле есть неприятное, нехорошее. А что, что?'' Никита Сергеевич долго ломал голову, думал, но не мог найти решение. Ну все, поигрались и хватит. Прощай Баку, давай в путь - дорогу. Он о ней сразу забыл, но через день вспомнил, так как исчезли золотые часы на цепочке. Причем они были фамильные, с дарственной надписью. Напрасно он их искал в кармане, спрашивал у охраны. Часы пропали, их не было. Хрущев недовольно поморщился. Уже через неделю, когда он усиленно работал у себя в кабинете, в Кремле, он заметил книгу, которую ему подарила в Баку Оля. Он начал пробегать по ней глазами. Никита Сергеевич никогда еще так внимательно не читал. Да и читал он не очень - то много, т.е. вообще мало, а в принципе, совсем ничего. А эту книгу Никита Сергеевич не читал, а ел. Он вчитывался в каждую букву, в каждое слово, и находил смысл. ''Вот это книга, вот это классика. Это я понимаю. Видимо тогда люди жили умом', говорил он после прочтения каждой главы. Истина существует только в книгах, а в реалии она улетучивается, как газ. Он менялся внутренне, часто размышлял о смысле жизни, о психологии власти, и это замечало его окружение. Когда Анастас Микоян спросил наконец его, в чем собственно дело, что с ним происходит, Хрущев показал ему эту книгу про эзотерику. Но гром грянул через две недели, буквально за несколько дней до поездки в США. Никита Хрущев обратился к врачу и услышал страшный диагноз: Сифилис!

Сначала Хрущев не понял, подумал, что его разыгрывают. Потом все-таки убедился в правоте диагноза. Не заметить это было невозможно. По всему телу распространялись маленькие гнойные язвы. Он вспомнил ее, Ольгу. "Ах ты сучка, дрянь. А мне она еще понравилась. Блин, если об этом узнает Нина, то все, конец. Это хорошо, что я с ней уже 5 лет не сплю. Какое свинство!"

И он стал лечиться. Принимал таблетки, его кололи, еще что-то. Анализы он сдавал, но их вернули. Лечение Хрущев совмещал чтением этой книги, предварительно протерев ее скипидаром. Он лечился как физически, так и духовно, так сказать, играл в Бога, школьничал. Однажды сидя на диване и рассматривая порножурналы, он начал мастурбировать, заниматься онанизмом. ''Нет, секс-это иллюзия, это приманка. Главное в жизни оргазм. А это можно достичь и онанизмом. Некоторые просто не видят разницы между онанизмом и верностью самому себе. Совершенно не обязательно заниматься сексом и болеть сифилисом. Оргазм не надо ставить выше всего, выше головы. Это всего на всего оргазм. В жизни много опасных дорог, и одна из самых опасных дорог приводит мужчину к женскому влагалищу, укладывает его между женскими ножками. Мне это не нужно. После этих слов он, мастурбируя, кончил на книгу Маркса ''Капитал''. Итак, он лечился, и еще окончательно не долечившись, советская делегация во главе с Никитой Сергеевичем отправилась в США на генеральную ассамблею ООН. И вот там - то, во время доклада, когда Хрущев высказался в отношении Кубы, а конкретно Гуантанамо (американская военная база на этом острове), произошел известный эпизод, вошедший в историю. Позиция главы СССР по Гуантанамо не понравилась конгрессменам, и по залу заседаний пронесся гул, неприятный шум. И тут же Хрущев почувствовал скверный колючий зуд в своем члене, да и во всем теле. Может быть, какая-то взаимосвязь в этом была. Ему захотелось страшно его почесать, свой член. ''Все - таки не долечился", подумал он. А гул и топот в зале все усиливался. В глазах Никиты Сергеевича потемнело. ''Да я вашу маму ...'' Сняв обувь с левой ноги, он сильно им постучал по микрофону. ''Да я вас потоплю в сифилисе, черти заокеанские!'' Но эти слова никто не услышал. В голове Хрущева стоял шум.

В Москве он долго вспоминал этот эпизод, параллельно вспомнив и об Ольге. "Дрянь, дрянь! Я этот Баку запомню. Проклятый город, проклятое море. Ненавижу этот Каспий. Вечно споры из-за этого Каспия. То нефть, то рыба, то икра, то автономия в Иране, то военные корабли. Тьфу!''

Окончательно долечившись, он усиленно начал читать Олину книгу. Вряд ли стоит отмечать, что эту книгу сама Оля, разумеется не читала. Она даже не знала о чем идет там речь. Но Хрущеву эта книга запала в душу. Он, лежа на диване, зачитывался им, улыбался, и говорил сам себе: вот я балда, до сих пор этого не понимал. Он даже как-то сказал Микояну:

- Анастас, ты слышал о суфизме? О теософии? Вот видишь, даже не знаешь. Вот я лысый снаружи, а ты изнутри. Тупой ты.

Потом Хрущев внимательно поглядел на Микояна с ног до головы.

- А помнишь Анастас, как в 1926-м году, во времена НЭП-а, ты в Метрополе проиграл одному негру в преферанс. Помнишь?

- Да, помню (понурив голову).

- А на что вы с ним играли, тоже тебе напомнить, или как? То-то, ха ха! На задницу вы играли, помнишь, на жопу. И он тебя потом поимел, трахнул в попу, а ты еще сказал после этого, что срать тебе стало легче, мол, он тебе расширил кишечник. Ха- ха- ха!

- Это можно было бы уже забыть, Никита Сергеевич, ведь сколько лет прошло (оглядываясь назад).

- Ха -ха- ха!!! Ты знаешь, я вообще-то не согласен с математикой. Я считаю, что сумма нулей - страшная и огромная величина. Учись, армяшка!

Летом 1961-го года Хрущев встретился в Вене с Джоном Кеннеди. Беседа вновь касалась Кубы, и влияния США на этом континенте. Кеннеди не ожидал от Хрущева философских высказываний. Внешне Никита Сергеевич был похож на тракториста, да и вообще у него был мудацкий вид.

- Господин Хрущев, если вы согласитесь на кое - какие предложения, мы с вами можем неплохо договориться.

- Конкретно, пожалуйста, господин Кеннеди.

- Если конкретно, то мы вам полностью отдадим остров Кубу.

Хрущев так засмеялся, что Кеннеди посмотрел на свой галстук и свои туфли.

- Товарищ Кеннеди, как вы можете отдать мне то, что уже давно принадлежит мне? Это же абсурд. Куба моя, и Кастро мой, и все мое.

И опять начал смеяться. Опять Кеннеди посмотрел на свои туфли. Почему-то Хрущев у него ассоциировался с туфлями.

- Мой вам совет, товарищ Президент Америки. Если вы хотите угадать и улучшить свое будущее, то обязательно начните с настоящего. Секрет будущего в настоящем. То что с вами происходит сейчас, сию минуту, от вас уже не зависит. Это старые грехи ваши всплывают как дерьмо на горизонт. А то, что с вами будет, ну,...допустим через 10 лет, непременно зависит от этих дней, даже от этого часа. Вот так-то, товарищ Кеннеди.

Напоследок Хрущев повел с Кеннеди слишком уж философский разговор, от чего тому стало не по себе.

- Товарищ Кеннеди, а как вы думаете, что означает, когда с деревьев падают листья?

.....

- Это не значит, что подул ветер. Знаете, что это значит, товарищ Кеннеди? Это значит, что на земле умер еще один человек, еще одним живым стало меньше.

Услышав перевод сказанного, Кеннеди переглянулся со своими советниками. Его взгляд означал двоякое значение, мол, вы что нибудь поняли, или же, вот он идиот.

- Господин Кеннеди, скажу вам еще кое-что. Если вычеркнуть из жизни политические ошибки, может остаться одна лишь подпись.

После заумной беседы с американским президентом к Хрущеву в фойе подошел советник Кеннеди по Национальной безопасности страны, Мак Джордж Банди. Это был умнейший человек, мозговой трест правительства США, бывший декан и профессор Гарвардского университета.

- Господин Хрущев, каким вам видится будущее Кубы и СССР?

Хрущев не много призадумался, потом полез рукой в карман брюк, демонстративно почесал яйца, и сказал:

- Товарищ Банди, моей теще 83 года, а жене, Нине Петровне 59 лет. Теперь скажите мне, который час? Ха-ха! Не ломайте голову. Мой вам совет: если миллион, или даже триллион умножить на ноль, то все равно в итоге получится ноль.

- Не понял вас. А если по существу, господин Хрущев?

- Э, нет, товарищ Банди, вопрос ваш сложный, и мне так просто не ответить на него. Зайца на барабан не выманишь.

- И все же, какой вы хотели бы увидеть свою страну?

- Эх, Банди, Банди! Мой вам совет. Научитесь плавать, даже в воде! Ха-ха-ха...

Хрущев вприпрыжку отходил, не услышав слова Банди, сказанные американскому конгрессмену:

- Кажется, Никита Хрущев проглотил много мудрости, но все это словно попало не в то горло.

Эпилог

1979-й год, июль. Едет поезд по маршруту Москва-Минск. В вагоне ресторане, за столиком у окна, сидел мужчина лет сорока. Он был в очках, в белой сорочке с короткими рукавами. Вид у него был неопрятный. Лицо помятое, небритое, волосы взъерошенные как у Мефистофеля, туфли грязные. Короче говоря, было ясно, что он опустившийся, задубевший алкаш. Перед ним был граненый стакан водки и ломтик красного яблока, от него уже на расстоянии разило чесноком. Он курил и стеклянными глазами смотрел в окно, на мелькающие поля, луга и деревья. Часто кашлял, шлифуя каждый глухой звук, и кашель его напоминал звуки рычага скорости в автомобиле, который с трудом переключается. К нему неожиданно подсела женщина лет 45-ти. Видно было, что женщина уже стареет, портится. Чувствовалась дряхлость, рыхлость, отсутствовали передние зубы, и это давало свободу языку. Руки были некрасивые, не благородные. Это был ее приговор, но она видимо не сдавалась, не подписывалась. В общем, посмотрев на нее, уже понимаешь, откуда появляется гомосексуализм. Она пребывала на стадии падения. На ней был красный пиджак.

- Молодой человек, здесь свободно?

- Да, мадам, около меня всегда свободно. Даже пусто. Присядьте.

- А как вас звать?

- Меня? Сергей! Фамилия моя Хрущев. Сергей Никитич я! Честно.

Ольга застучала глазами.

- Вы сын Хрущева? Серьезно?

Ей не верилось, что сын Хрущева сейчас в таком мерзком состоянии вынужден пить водку в вагоне - ресторане, закусывать ее сигаретами.

- Эй, официант, шампанского нам!

Официант грубо покосился на Сергея Хрущева.

- Ты сначала заплати, а потом пей. Ходит тут всякая пьянь, пьют задарма...

Через минут пять Ольга с Сергеем уже пили коньяк.

- За вас, Сергей Никитич.

- Спасибо, Оля.

- Эх, Сережа, высохшую реку не благодарят за ее прошлое. Кстати, а за что вы меня благодарите? Вы что, не спонсор? А ну, положите вилку!

- Да, пожалуйста (отложил вилку в сторону).

- Да, опять кстати, у меня был знакомый один Никита, тезка вашего батюшки покойного. Его ласково звали Нико. Мы с ним познакомились давно, в Баку, когда еще ваш отец правил страной. Какое было время. Эх... Кстати, вы любите читать книги?

- Вы знаете, нет. Нет! Если бы в книгах было написано что нить серьезное, то и войн не было бы никаких. Все люди стали братьями, или сестрами. Не знаю... Наверное это будет через 1000 страниц после нас. Многие из тех, кто остался самим собой, так никем и не стал.

- Да бросьте вы умничать. Я уже седая, у меня даже там белый волос, и не один (она указала между ногами). Так, значит, вы не любите читать (Чуть обидевшись)?

- А вы значит представитель древнейшей профессии, где первая буква б, а последняя в (смеясь)?

- Я не блядь!

- Что вы!!! Я имел в виду, что вы библиотекарь?

- Нет, я просто женщина. Хотя я много времени потеряла зря со многими в постели.

- Я это заметил. У вас такие умелые руки. Видимо вы лет десять работали дояркой.

- Не угадали. Не люблю скотин и скотское отношение.

- Мадам, банан еще и кушать можно.

- (Отмахнувшись) Так вы любите читать или как?

- Ну что вы? Я же все-таки кандидат исторических наук, и на жизнь я смотрю не так мрачнее, как она на меня. Я даже вам щас стишок прочту. Хотите?

Когда мы снова родились,

Со срама, прячась за кусты,

Не наготы мы устыдились,

А нашей мнимой красоты.

- Не слышали про это? Нет? Так, ну,... и что это за книга?

- Вот, возьмите на память от меня. Не забывайте меня, Серега.

И она вручила ему книгу Жюль Верна, где на обложке яркими желтыми буквами было написано: "Дети капитана Гранта''. Даже на ощупь книга была какая-то холодная что ли. Приняв у нее книгу, Сергей Хрущев заметил у Ольги золотые часы на цепочке. Они броско висели из - под ее ремешка на пиджаке.

- Мадам, можно посмотреть ваши часики с близи. Мне кажется, я их где-то видел.

ГЛАВА 10

1966-й год. О Королеве Елизавете

- Сэр Вильсон, надеюсь все окей? Вы все поняли? Надо все сделать незаметно, ловко.

- Ваше величество, а если не представиться такая возможность? Что я тогда смогу?

- Все будет хорошо, не волнуйтесь. Мы не можем допустить, чтобы немцы унесли из Лондона кубок мира. Сделайте что нибудь!

- Хорошо, я постараюсь. Но и все же я не знаю...

- Знаете сэр, все вы знаете. Поговорите с судьями, с арбитрами, назначенными на этот матч. Предложите им что нибудь. Кубок мира должен остаться здесь, в Англии.

- Все ясно, ваше величество.

- У нас мало времени, сэр. Мы почти в цейтноте. А в цейтнот попадает не тот, кто много думает, а тот, кто думает не о том. Вы что, в отставку захотели?

- Нет, ваше величество.

- Тогда действуйте!

Это был разговор Королевы Англии Елизаветы 2-ой с Премьером Англии Вильсоном. Они беседовали прямо перед финальным матчем (где - то за пару часов до игры) Чемпионата мира по футболу 1966-го года, где затевали нечто не хорошее. Королева Елизавета готовила какой-то замысел.

Вот такая примерно была ситуация на тот момент. Именно "примерно", так как никому не удалось потом установить точное время случившегося. Ну а с другой стороны, тем легче говорить о том, что случилось.

Подполковник КГБ Андрей Семенов стоял на берегу Москвы-реки, и опершись о каменный барьер смотрел в воду. В Москве был май месяц, погода шикарная, над рекой летали синички и грачи. Он пытался заметить в воде свое отражение, но не мог найти. Зажег сигарету, затянулся, постоял, подумал. ''Да, а ведь скоро в Англию еду. V, блин, ничего себе, Англия! Знал бы мой отец, бедный крестьянин из Пскова, кем будет его сын. От радости он, наверное, не умер бы. Ничего себе, вот он, его сын, подполковник КГБ, который скоро едет в Англию. Эх, отец, отец, не увидел ты этого всего, не порадовался ты за меня. Жаль. Хотя подполковником - то я, конечно стал, но уровень мой все тот же, т.е. низкий. Не вырос я никак. Это еще хорошо, что я это понимаю, признаю, значит, я на верном пути. Большинство и этого - то не знают. Между мною и этим мальчиком на велосипеде нет никакой разницы''. Он грустно улыбнулся. ''Интересно, что бы этот мальчик сделал на моем месте? Наверно тоже самое, что и я. Странно все-таки. Мне уже 45, а я как маленький. Одни иллюзии, самоутешения и самообман. Подполковник КГБ, удостоверение, власть, и все, больше ничего, ни хрена конкретного. Одно сухое имя. Блин, когда ж будет озарение? Я научился только сомневаться, ничего более. Мудрость не всегда приходит с возрастом. Часто возраст приходит один''.

Он в таких раздумьях набрел на мысль, с помощью которой Лондон возможно поможет ему разбогатеть. Не зря мать Андрея Семенова говорила ему в детстве, мол, сынок, не езжай за гранку, за кордон, это не для тебя, не по тебе. Если бы Андрей знал, как его мама была тогда права.

30 июля 1966-го года, в Лондоне, на знаменитом стадионе "Уэмбли", состоялся финальный матч чемпионата мира по футболу, между сборными Англии и Германии.

Судил матч в поле арбитр из Швейцарии Готфрид Динст. Боковыми судьями на этот матч были назначены Карел Гальба из Чехословакии и советский рефери из Баку Тофик Бахрамов. В преддверии финала чемпионат жил обычной жизнью, ничто не нарушало привычного ритма и не предвещало ничего неожиданного.

Как известно, основное время закончилось вничью со счетом 2-2. Было назначено дополнительное время, где случился эпизод, исключительный по своей редкости в истории мирового футбола. Форвард англичан Джефф Херст, завладев мячом, пересек линию штрафной и, развернувшись, нанес по воротам сильнейший удар. Мяч, ударившись под перекладину, опустился на линию ворот, а далее немецкий защитник выбил его за пределы поля. И тут случилось следующее. Англичане радуются, мол, это гол, а немцы протестуют, дескать, гола нет. В наступившей тишине на трибунах, арбитр Динст, дабы снять с себя ответственность (хитрый какой), подбегает к боковому Бахрамову, и тот подтверждает забитый Херстом мяч в ворота немцев. Короче говоря, Англия победила 4-2 и завоевала чемпионский титул. О вышеупомянутом моменте вспоминалось очень долго, об этом много писалось в газетах и журналах, о данном эпизоде подробно написал даже сам Тофик Бахрамов. Уже потом, спустя годы, когда появились компьютеры, выяснилось, что гола не было, мяч не пересек линию ворот. Гол был засчитан неверно. Но речь не об этом. В Англии на этом чемпионате выступала также сборная СССР, поэтому в состав нашей делегации были включены сотрудники КГБ. Они, как обычно, контролировали почти каждый шаг советских граждан, участников этого грандиозного форума. Но так как наша сборная дошла к концу чемпионата (она заняла 4-е место), и тем более, в финальном матче судил также наш советский арбитр, то и роль КГБ в Англии была актуальной до конца первенства.

В обязанности подполковника КГБ Семенова входило наблюдение и контроль за Бахрамовым. После того, что случилось, Бахрамов попал во все местные объективы. В одну секунду наш арбитр стал героем дня. И соответственно, интерес к нему возрос втрое. Поэтому Семенову пришлось попотеть, смотреть в оба. Но его еще больше удивило то, когда он узнал, что всю бригаду судей финального матча, включая и чешского судью Карела Гальба, после матча пригласила к себе во дворец, английская Королева Елизавета. Весь судейский корпус непосредственно сопровождал Премьер Министр Англии Вильсон. Королева пригласила к себе 3- судей. Это что-то новенькое, такого не было.

''Да, вот это номер', подумал про себя Семенов, и поспешил за эскортом, направлявшимся на аудиенцию к Королеве. Он заставлял водителя такси вилять по Гайд-парку, по Аштету, по Биг-бенду, и наконец доехал до дворца Королевы. Хоть его и не пустили внутрь, но он свой "объект" начал ожидать внизу, в фойе. А тем временем Королева Англии принимала трех арбитров финального матча, и по отдельности каждого благодарила. Сказав одобрительные и благодарственные слова, Королева начала прощаться с футбольными судьями. Они, раскланявшись, направились к выходу. В этот момент дворецкий остановил Бахрамова, объяснив, что Королева хотела бы с ним поговорить в отдельности, наедине. Он, конечно же, был польщен таким вниманием, улыбнувшись в ответ. Королева Елизавета, остановила свой цепкий взгляд на Бахрамове:

- Господин Бахрамов, я выражаю вам свою глубокую благодарность. Я хотела бы это сделать особо, и посчитала это очень важным для себя. Вы сегодня рискнули, причем сделали это в очень напряженной атмосфере, вы совершили большой поступок, а большой поступок могут оценить только большие люди. Я поразилась вашему риску, я даже позавидовала вам, так как рисковать таким образом могут только простые люди. Им нечего терять. Но в тоже время вы могли бы поплатиться за это, если бы ошиблись, а простые люди платят за ошибки очень дорого. Богачу есть чем заплатить за свой грех. И я надеюсь, что с вашей стороны не было никаких поблажек в адрес нашей команды, ибо это оскорбило бы мою страну.

Переводчик быстро пересказал все слова Королевы. Тот внимательно выслушал, и когда понял о чем идет речь, не сразу решился ответить. Этим воспользовалась Королева. Заметив замешательство арбитра, она продолжила:

- Поэтому, господин Бахрамов, я хочу лишь сказать, что у каждого человека свой путь к Парнасу, к своей победе. Не важно, какой это путь, главное, чтобы этот путь был. Время летит очень быстро, а когда время летит, то и человек спешит, не хочет опаздывать, отставать. Вы сегодня опередили свое время, господин Бахрамов, вы вошли в историю, пусть даже маленькими шагами. Но все же вошли. Я приветствую вас в наших рядах, и в знак благодарности примите от меня на память вот этот перстень.

Ее величество Королева Елизавета грациозно сняла с пальца большой перстень ослепительного блеска и протянула его Бахрамову. То, что случилось потом, нигде не отмечалось долгие годы, так как это было не выгодно, точнее, не эстетично. Тофик Бахрамов, увидев протянутый ему перстень, наконец-то понял, о чем идет речь. А речь шла о простой королевской благодарности, которую Бахрамов отверг. Да, именно отверг. Он покраснел, смутился, повернулся в сторону выхода, потом резко затормозив, попросил переводчика перевести ее величеству следующие слова:

- Ваше величество! Я благодарю вас за ваш подарок, но принять его я не могу. Может быть это и помешает мне утвердиться в истории в которую я не так давно вошел. Но мне кажется, своим отказом Королеве Англии, я войду в историю еще тверже.

Сказав это, он резко поспешил к выходу.

А Семенов, уже минут двадцать ждал Бахрамова у ворот королевского дворца. Офицер заволновался, когда увидел у лестниц Динста и Гальбу. Бахрамова что-то не было. Глаза Семенова резко увеличились в количестве, их стало не 2, а уже 10. ''Нет, они думают, что меня, старого подполковника можно провести? Не тут - то было. Я очень внимателен, очень. И в этом моя сила''. Он продолжал усиленно наблюдать даже за мухой, пролетевшей мимо.

''Как жаль, что я не знаю английского. А то бы я поговорил с хорошенькими женщинами. Их здесь, в Лондоне, немало''. Действительно, рядом с Семеновым проходили, мелькали молоденькие лондонские девушки. Он, вздыхая и улыбаясь, провожал их взглядом и думал: '' Вот бы поболтать с ними, просто поболтать, не больше. Поддать бы чуть-чуть, и все. А то дом, жена стерва, крикливые дети, Москва, да и вся эта советская срань, эта серая действительность сидит у меня в кишках. Когда я увижу еще Лондон, когда? Да и работа у меня, на посту я, блин, стою. Что-то этот Бахрамов запаздывает''.

И вдруг сзади он услышал нежный голос молодой девушки:

- Сэр, разрешите прикурить.

Семенов чуть с ума не сошел. Перед ним стояла броская высокая девушка. Она была смуглая, мулатка, со сверкающими глазами, полными грудями и с длинными черными волосами почти по пояс. Семенов за весь период своего наблюдения первый раз отвлекся, отвернулся от объекта, за кем следил, вернее, присматривал. Его завлекла красота. Он всем телом повернулся к незнакомке. Она говорила по-русски с заметным акцентом, но все же ее слова были понятны Семенову. Он быстро зажег ей сигарету, и еще раз одним глазом взглянул в сторону прохода, откуда должен был появиться Бахрамов. Но его мысли были уже заняты этой красоткой, и он всем своим мощным корпусом развернулся в ее сторону:

- А как вас зовут, леди?

- Мари, просто Мари. А вас?

- А меня Саня, Александр. Можно просто Саня.

А может, ее звали не так, подумал он. Тем не менее, она ему понравилась. Ее большие черные глаза, аппетитные груди, красивые и крутые бедра возбуждали его. Настоящая топ модель, вспомнил про нелегальные иностранные журналы Семенов. От ее темной бронзовой кожи пахло шоколадом. По крайней мере, он захотел ее съесть и уже начал потеть. И все же его пока мучил один вопрос.

- Простите мое любопытство, Мари, а откуда вы знаете русский.

- А я училась в Москве, в Университете Патриса Лумумба.

- А, понятно (не совсем ей доверяя).

- Может, выпьем виски, сэр Александр? Я живу одна, здесь рядом, недалеко.

- А где?

- Да вот там, за углом.

Семенов полностью взволнованный такой новостью, буквально на минуту потерял бдительность, отвернулся от места наблюдения. Его заманивала ее красота, красивый бюст, глаза и нежность, и вообще то, что она предложила. Воистину люди падки на красоту. Любая красивая и яркая вещь может руководить человеком как пожелает. Красота Мари, как магнит, притягивала Семенова к себе. Он начал рассматривать улицу Лондона, точнее дом Мари, на который она показывала рукой. Он уже минуту как смотрел туда, а в этот момент Бахрамов в сопровождении официальных лиц прошелся по коридору и вышел на улицу. Сев в машину, эскорт уехал в гостиницу, где оставалась советская делегация. В шуме английских фанов, празднуюших победу своей сборной, Семенов не заметил, прозевал Бахрамова. Буквально через пол - минуты он вновь возобновил наблюдение за выходом, но опять ничего не увидел. Не судьба.

- Ну, сэр Алекс, не выпьете ли вы со мной за наше знакомство?

- Пошли!

"К черту все, к черту, пошли все на хер. Ничего не случится, если я немного здесь развлекусь. Пол - часа, максимум час, не больше. И потом бегом в отель. А с Бахрамовым ничего не случится при таком сопровождении. Куда он денется? Тем более он знает, что я за ним присматриваю. Не обязательно видеть того, кто тебя контролирует, достаточно просто знать, что ты под контролем. Иначе и в Бога никто не верил бы. Я повстречал здесь ту, о которой всегда мечтал. Я вспомнил! Я ее видел во сне, в детстве. В далеком детстве. Мы играли с ней на берегу озера, где был плавающий остров с церковью. И мы сидя на берегу слышали пение монашек. Я это помню. Блин, что я несу. И все же это было''.

Вот так, размышляя, Семенов бросил окурок сигареты на асфальт. Будто что-то родное он откинул от себя, и направился вместе с Мари в сторону ее квартиры. Благо, она жила недалеко, ходьба заняла минут 15, не более того. ''Ничего, 15 минут терпения, зато потом кайф. В Москве, в КГБ, терпишь годами, чтобы потом получить плеткой по шее''.

Квартира Мари оказалась скромной, не совсем обставленной, как это предполагал увидеть Семенов. Пока Мари готовила кофе, он сидел на диване, и рассматривал картины неизвестных ему художников. Картины были старые, древние. Они висели на стене. Он подошел к ним поближе, и ему стало хорошо, спокойно. Он не мог предположить, что сейчас произойдет комбинация, которая полностью изменит всю его жизнь.

Мари разложила на столике коньяк, коробку шоколад, фирменные сигареты.

- За вас, Мари.

- А я за вас, Саня.

Послышался звон бокалов. Они выпили, потом еще, и еще. Ведь выпивка для русского это не просто спирт, это не просто алкоголь-это как бы русская идея, мысль, где душу надо вывернуть наизнанку, а иногда и желудок тоже, чтобы черти кругом тушевались.

- Вы много пьете, Мари.

- Это ничего, Саня. Главное не то, что входит в рот, а что оттуда выходит.

- Хм... Хорошо сказала. Это откуда?

- Оттуда. Не берите в голову, лучше берите в рот.

- (Улыбаясь) Это вообще классно сказано.

- Ну что, Саня, мы так и будем пить.

Семенову, старому чекисту, не надо было намекать дважды. Они пошли в спальню. Такое Семенов еще не видел. Мари делала с ним что-то невероятное, ну, это по меркам тех лет. Такого он в России, по крайней мере, не видал. Как говорится, чем выше культура, тем ниже поцелуй. И вот они лежат, отдыхают, курят. Семенов уже смотрит на часы. ''Уже пора', подумал он. И в этот момент в спальню очень уверенно вошли трое мужчин в темных костюмах. Семенов думал, что он видит сон, но он ошибся, это была явь. Один из этих мужчин присел в кресло, что у кровати, и на противно-ломаном русском начал говорить:

- Господин Семенов, я являюсь сотрудником местной спецслужбы. Должен вам заявить, что мы имеем пленку и кассету того, чем вы здесь занимались. У нас достаточно компрометирующего материала на КГБ-эшника, так что, сотрудничать с нами - в ваших же интересах. К тому же, и в финансах проблем не будет. Будете жить как король.

Семенов еще лежал в постели, укрывшись одеялом, слушал этого сволоча англичанина, огляделся: Мари в спальне не было. Хорошо, что коньяк ударил в голову, хмель не давала ему осознать всю серьезность его положения. "Можно я оденусь', попросил их Семенов.

Москва. Октябрь 1966-го года. На улице моросил дождь. Холодно. Семенов, укутавшись в свое пальто, приподняв воротник, шел по Арбату. "Все-таки, Родина есть Родина. И снова я в рядах КПСС. Здесь можно даже горы свернуть, но куда их потом сложить? Вот в чем вопрос! Многое в жизни оставляет желать лучшего, но и лучшее оставляет желать много, очень много. Ну а если говорить начистоту, то лучше о другом. Хотя бы о Мари''.

Семенов любил Москву, он ее обожал. Понятие City у него ассоциировалось только со столицей СССР. Хотя он бывал и в Лондоне, Ливерпуле, Париже, и даже в Бомбее, но это было все не то. Не то! У него сейчас был такой возраст, что он любил воспоминания, любил вечно вспоминать, он дорожил своим прошлым.

Семенов остановился. Он увидел на афише объявление о предстоящем футбольном матче чемпионата СССР между киевским "Динамо" и "Спартаком". Судьей на этот поединок был назначен Тофик Бахрамов. Семенов посмотрел на часы. Уже через 15 минут начало этой встречи. Ему почему-то захотелось увидеть Бахрамова, и он поспешил в Лужники.

Рев и гул стадиона, звуки горн и труб, футбольный марш, не умолкающие крики болельщиков заставляли Семенова чувствовать себя не совсем в своей тарелке. Он подошел к стадиону уже к концу футбольного матча. Шум и крики давят на интуицию, не дают расслабиться и сосредоточится. Семенов подождал до финального свистка, и показав дежурному милиционеру удостоверение сотрудника КГБ, прошел в судейскую комнату. Бахрамов увидев Семенова, сразу узнал его. Они крепко пожали друг другу руку.

- Как дела, Андрей Юрьевич?

- Спасибо Тофик Как вы?

- Отлично. Какими судьбами? Неужели болеете за "Спартак"?

- ...Да нет, нет.... Я просто вам хочу сказать пару слов.

- Я слушаю вас.

- ...Я вам благодарен, Тофик, очень благодарен. Вы изменили мою судьбу, и сейчас мне очень хорошо. Я теперь по-своему управляю миром, управляю людскими судьбами. Наконец-то я нашел свое место в этом мире. А знаете, почему я его нашел?

...

- Я полюбил Англию. Мне эта страна понравилась. Она раскрыла все мои внутренние возможности.

- А в чем это заключается, Андрей Юрьевич? Могли бы вы поделиться?

- С удовольствием. Когда помните, в Лондоне, мы были все вместе прошлым летом, однажды я прошелся рядом с рекой Темзой. Я остановился и посмотрел на воду. Она была красива, необычайна красива.

- А чем она лучше Москвы-реки?

- Тофик, она лучше тем, что я по-другому увидел в этой реке свой портрет, свое отражение. Это отражение было прекрасное, чудесное. Я его таким никогда не видел. Мне кажется, что это даже был не я. Художникам и натурщикам надо учиться рисовать у Темзы, и вообще учиться у воды, как она умеет отражать действительное. Главное то, что я решил для себя одно. Нельзя бояться, что ничего не получится. Этого делать нельзя. Еще лет пять назад я мог делать то, что делаю сейчас. Хорошо, что я ждал всего 5 лет, а не 10 или 15.

- Я не совсем понимаю вас, Андрей Юрьевич. Честно говоря, я не въезжаю в эти ребусы, не могли бы вы сказать точнее. Если вы имеете ввиду эмиграцию, точнее сказать, желаете убежать в Англию, то я в это не поверю. Вы не Рудольф Нуриев, вы чекист. Разведка и балет, это разные вещи. Хотя я Лондон тоже полюбил, по - своему. Мне этот город понравился. Это мой секрет, и я вам его не раскрою.

- Не надо, это твое право. Одно я тебе скажу Тофик, запомни это. Жизнь испытывает каждый шаг человека, каждое его движение, она говорит с ним на одном языке. И если ты не поймешь этого языка, то ты - труп. Пусть даже ты храбрый и смелый. Прощайте.

Андрей Семенов сделав ударение на последних словах, и оставив в полном недоумении судью международной категории, Тофика Бахрамова, удалился, пошел своей дорогой, которую он не знал. Вдоль нее убегала пустынная тропа. Бахрамов пожав плечами, смотрел ему вслед. От Семенова веяло непонятным холодком.

А Андрей Семенов спешил на встречу с Мари. Она только вчера приехала из Лондона, хотела увидеть Андрея. При встрече она передала ему очередную инструкцию.

ГЛАВА 11

1968-й год. О Гагарине

Я всегда думал, ну, или питал надежду (хоть и ошибочно), что мои изучения в рамках историографии являются правильными. Согласно нескольким критическим отзывам, мои изложения являются слишком гладкими, мягкими, спокойными. А иные критики вообще поставили под сомнение разумность моего решения завершить работу как этой книги в целом, так и данной главы в частности. Не знаю. Могу еще добавить, что материал этой главы был подготовлен при посредничестве одной особы, близкой подруги героини, или мини-героини нижеследующего рассказа.

Ее речь произвела на меня сильнейшее впечатление.

- Слышь, Гагарин, ты че совсем обарзел что ли? Героя из себя возомнил? Че ты выпендриваешься? Ты че, думаешь, мы не знаем, что никуда ты не летал. Какой на хрен космос? Смешно даже. Советскому народу нужен был герой, нужен был шум, вот мы это и сделали, создали. А ты кукла, обычная такая кукла, не более того, и не строй из себя героя. Иначе найдем другого, понял, космонавт хренов?

- Так точно, товарищ Брежнев.

- Все, свободен. Пошел вон.

При этих словах первый космонавт планеты Юрий Гагарин, отдав честь Леониду Ильичу Брежневу, вышел из кабинета.

В Смоленске зимы холодные. Снег под ногами даже не хрустит, он трещит как дерево. Амалия это знала. Хотя, она южанка, и не привыкла к морозам. Но другого выхода у нее не было, она была в бегах, свалила из женской колонии, и сейчас по наколке Варьки, своей хлебницы по зоне, направлялась в поселок Летово. По словам Варьки в это село даже Бог не заглядывал. А может Всевышний спокоен за это село? Амалия хотела первое время сесть на дно, остыть, чтобы про нее забыли. И вот в снежной дали показалась эта деревня. Снег как-то по сиротски накрыл белым плащом ее крыши. Речка встала, все замерзло. С крыши домов висели толстые сосульки. Прямо перед селом она увидела старика, он был местный. Им было по пути. И Амалия вместе с ним, идя в ногу по-солдатски, вошла в это село. Она была вынуждена приноровиться к его медленному шагу. Такими шагами можно идти долго и далеко. Справившись у него об этом селе, Амалия невольно поговорила со стариком. Тот представился коротко, Никитич. Ему, по его словам было около ста лет, и он практически ничего не ел.

- Зачем много есть, зачем? Ведь потом придется опорожняться. Так лучше вообще ни есть, чтоб потом не ходить в сортир. Зачем пить, чтоб потом писать. Зачем? Живи как елка.

И так он прожил много. Это было первым впечатлением Амалии о поселке Летово. Она вписалась в сельскую жизнь тихо, незаметно, и прижилась там.

В апреле 1961-го года Юрий Гагарин совершил первый в истории человечества полет в космос. В один миг он стал мировой знаменитостью. "Гагаринская" улыбка, красовалась на обложках многих журналов и газет. Он всегда был в объятиях молодых девушек, которые его называли "папуля". С Хрущевым был на ты, и в свои 32 года уже стал полковником.

Прошли годы. В новом, 1968-ом году, Юрию Гагарину однажды приснился сон. Космонавт впервые видел сон вообще. Ему никогда ничего не снилось, ибо у него все сбывалось наяву. Сны видят все, но не все в это время спят. Этот сон его почему-то потряс, не понравился. Он пересказал старым московским гадальщицам увиденное, но и они толком не смогли его растолковать. Видимо, они еще ничего не успели придумать на этот раз. Потом этот сон повторился, причем в ярко - выраженной форме, в разноцветных красках. Гагарин ходил в те дни задумчивым, грустным, слегка подавленным. Сидя у себя в городской квартире, ему стало одиноко. Налил себе немного коньяка и выпил. Не помогло, за душу не зацепило. Душа чего-то хотела, но чего, еще не разобрался. Все ему казалось странным, все очень напоминало кино с ним, с Гагариным в главной роли.

После того странного сна у Гагарина некоторое время все шло хорошо, терпимо, а потом он сорвался, ушел, сгорел.

"Махну ка я к себе в Гжатск. Отдохну там в деревне, повидаю ребят, напьюсь, наконец. Что - то меня на Родину потянуло. Родина может мне кое-что подскажет, шепнет на ухо. Но для этого я должен туда поехать. Кто смотрит на свою Родину со стороны, она ему не поможет''. С такой печалью Юрий Гагарин без малейшего отлагательства поехал в Гжатск. Этот маленький городок находится под Смоленском. Гагарина встретили здесь со всеми почестями, хотя он, конечно, не за этим приехал сюда. Друзья детства взяв буквально его на руки, водили по гостям и застольям. Везде лей-пей, гулянки и пьянки. Но при всем при этом, в поведении Гагарина чувствовалось отречение, он выглядел унылым. Часто старался уединиться, шел к реке Березина, садился у берега, смотрел на воду и думал. Долго думал.

У Гагарина был друг детства, звали его Макар Белов. Они дружили еще со школы, так сказать, с горшка. И вот в тот день, Макар предложил Гагарину интересную программу. Решив развлечь друга, он ему предложил поехать в хутор Летово, что находится в 50 километрах от деревни Татурино. Вся загвоздка была в том, что в Летово жили очень набожные, отсталые люди. Про это Богом забытое село поговаривали, что там обитают люди, которые даже не знают о многих происходящих событиях в стране, даже о существовании СССР. Это русская глушь, почти землянка, мужики и бабы только пьют, все обоссано, обосрано, все молчат, ходят как тени. Связи с городом нет, телевизоры и радио отсутствуют. Туда даже машины редко едут. Всего один раз, очень давно, Летово посетил Патриарх Никон, и со словами "куда я попал'' буквально соскочил, удрал оттуда. Одним словом народ там безмозглый и юродивый.

Услышав это, Юрий Гагарин немного загорелся. Захотелось чего-то иного, нового. Кремль и космодром у Гагарина уже вызывали рвоту.

И вот они с Макаром едут на Газ-21 в это Летово. Идет мелкий снег, слышны звуки стеклоочистителей: джиг-джиг-джиг. Кругом грязь, слякоть. День был тоже такой ужасный: погода мокрая, дождливая, снежливая, чреватая гриппами, ангинами, насморками, болезнями всех возможных видов и сортов, чему даже имени не бывает. Это не шоссе, и естественно не асфальт, а всего лишь проселочная, далекая от современных стандартов пародия на дорогу, посреди которой лежали огромные камни, залепленные грязью. Несколько раз машина наезжала на эти камни, буксовала, но с трудом все же двигалась дальше. Дорога заняла минут сорок, может чуть больше, и за все это время им по пути не повстречался никто. Абсолютно никто.

- Макар, тут что, все вымерли что ли?

- Я ж те говорил, Юр, это Летово, понял, Ле-то-во! Это убогий уголок, где нет машин, ярмарок, и даже нету школы. То есть, какая-то школа там стоит, у обрыва, но туда никто не ходит. Люди здесь на дне, но еще не достигли глубины. Понял? Они собственные министры своих внутренних дел.

Опять машина забуксовала, еле выбралась.

- Да, забрели мы с тобой.

- Ну а че там - то, в Гжатске, или в Смоленске? Скукатища одна. А здесь хоть посмеемся.

Машина въехала в село. Население будто вымерло, никого у дороги или у домов нет. Однажды на глаза попался грязный на вид пацан, и увидев машину, испугался, забежал к себе во двор. Гагарина это начало забавлять. Он не то чтобы повеселел, просто немного проснулся, открыл глаза, начал озираться по сторонам, оборачиваться, и опять никого. Пустая деревня с домиками и лавочками. И кругом грязь по колено, даже по пояс.

- А выходить - то как мы будем из машины? Нырнем в это грязище?

- Да брат, это тебе не космос.

Первым долгом Макар его повел в сельский клуб. По слухам, в этом клубе всегда кого-то можно найти. И на самом деле, вот сидят там на лавочке трое мужиков, курят, болтают. Рядом баба, чуть вдали паренек играет на губной гармошке. Макар представил им Гагарина, мол, знакомьтесь, это он, легендарный космонавт.

- Хто,...какой такой космонавт? Носят тут всяких...

Через минуту Макара и Юрия окружила толпа хуторян, и смотрела на них как на голую бабу.

- Глянь, Андреевна, комсонанты приехали какие-то. Ну как их земля-то носит а?

Гагарин широко раскрыл глаза.

- Вы что народ, книжек не читаете?

Ему ответил их главный, Петрович, сухонький небритый старичок с грязным засаленным воротником и с папироской во рту.

- А мы мудры по жизни, мы не только в книги смотрим, мы и в глаза и в сердце тоже умеем смотреть.

- А как зовут - то тебя а, отец?

- А я, мил человек, духовный, я не имею имени.

- А ты не слышал про космос? Про социализм, партию, про Брежнева.

- О Брежневе че - то у меня в голове мелькает. Ну и че ж этот Брежнев-то? Похвалить его хошь? Про его заслуги не говори. Божеский слуга не имеет заслуг - то.

- А кто их имеет тогда?

- Тот, кого нет.

Гагарина забавлял весь этот каменный век.

- А чем ты занимаешься, отец?

- Ничем. Сижу, смотрю и слушаю.

- И что же ты видишь и слышишь?

- А эт те не понять. Я всматриваюсь в то, че не видно, и слушаю то, че не слышно.

- А это как? Объясни пожалуйста.

- Ты, мил человек, привык к машинам. У тебя и сердце уже стало как машина. Тишину те не понять.

- Отец, я мог бы рассказать вам о вершинах, о Луне, о Марсе и Земле. Я это все видел с близи, вот как тебя щас вижу? Хочешь?

- Ишь, умный. А то мы не знали как жрать.

- ...Видимо не знали.

- Ступай прочь, ты видимо Бог, зачем ты говоришь с нами?

- Отец, я видел Луну, звезды и небо совсем близко. Даже рукой трогал.

- Ну и? Все мы когда-то увидим небо, мы оттуда пришли сюда в гости. А захоронят нас в земле.

Гагарин понял, что ему не удивить старика. Слишком языкастый.

Он подошел к другому старику, Никитичу. Про него шла молва, что ему около ста лет. Космонавту это стало интересно.

- Слышь отец, ты тоже ничего не слыхал про космонавтику? Про Гагарина?

- Нет сынок, ничо. А ты че читаешь - то?

В руках Гагарин держал книгу Аристотеля. Он ее с собой привез из Москвы, дабы не скучать.

- Это отец, Аристотель. Ты, наверное, не слыхал про такого.

- Нет, не слыхал. Но я догадываюсь о чем он пишет. А он умер?

- Кто, Аристотель? Конечно. Давно!

- Ну, значит тогда ты читаешь мусор мертвых душ. Это всего лишь мусор...

Гагарина это уже раздражало.

- Слышь, старик, ты хоть знаешь, кто такой Аристотель?

- А мне нет надобности его знать. Он умер, ничего не объяснив людям.

- Что? Да что вы все здесь мелите. С ума сойти!

Гагарин начал смеяться, причем от души. Его остановил Никитич.

- А ты не смейся, ты пойми. Вот если он был бы гением, то и люди его послушали бы. Разве нет так?

- ...Ну?

- Он изменил бы структуру мира, научил бы всех уму разуму. А так все делают что хотят. И так будет вечно. Тогда какой толк от твоего Аристотеля?

- Так это ж отец Аристотель, великий философ. А кто ты, конюх? Всего лишь. И ты его судишь? Что-то хочешь доказать?

- Так и он не смог шой-то доказать то людям! Ты пойми, сынок, если бы он был великим, народ пошел бы за ним, слушался бы его. И он к тому же прожил бы на этом белом свете очень долго, где-то окала 100 лет. А умер то он, наверное, совсем молодым. Ты пойми сынок, ежли ты шо то понял, то ты никуда не будешь торопиться. Адам и Ной жили каждый по 700 лет.

- Так ты выходит отец уже великий, тебе ж уже поговаривают годков то уже около ста?

- Нет сынок, я еще не великий. Я пытаюсь им стать.

- А не поздно ль?

- Человек всю свою жизнь говорит только две вещи: то мне рано, то поздно. То он ничего не делает, считая, что еще рано начинать, еще примеряется, рассчитывает, вычисляет, еще мол, все впереди, то опускает руки, считая, что уже поздно, машет рукой своей птичке. И все, так вот жизнь заканчивается. Это сам Бог судья, поздно иль нет?

- Книги надо вам читать отец, книги, а не языком болтать.

- А ты много читал - то?

- Много.

- И поэтому тебя в этот космос послали?

-...Нет... постой отец, выходит так, что ты уж теперь не умрешь что ли?

- А смерть и жизнь, это одно и тоже.

- Так почему же ты не умираешь (улыбаясь)?

- Да потому что, это одно и тоже.

Гагарину стало не по себе. Он вдруг почему-то опять вспомнил свой сон. В сердце будто наступила ночь, и он тут же вспотел так, что по спине побежала струйка пота. На него нахлынула мертвецкая скука, даже хандра, закружилась голова.

- Макар, пойдем выпьем.

- Без проблем.

Они направились в избу. Макар заранее предвидел это, поэтому был предусмотрителен. В грязной до мерзости избе запахло щами: тушеной капустой, мясом, лавровым листом. На липком столе красовалась водка и черный хлеб. Как говорится, каков стол, таков и стул.

- Да Макар, ну и дела тут.

- Да это еще шо, это ничо. Щас вот мы погуляем малость, а потом опять погуляем. И так до конца.

- Нет Макар! В Москву хочу. Надоело все!

Гагарину вдруг нестерпимо захотелось в Москву. Мокрый снег, грязь, допотопная психология местных людей, все это еще больше усиливала его тоску. Жители Летово часто открывали рот от восхищения, и закрывали его зевая. Это не интересно.

- Нет и нет, все, в Москву, в Москву хочу.

- Хорошо, Юр, в Москву так в Москву.

Когда в городе становиться скучно и тоскливо, необходимо обязательно на пару дней поехать в село, деревню, аул, кишлак, чтобы понять, как раньше тебе было хорошо.

Выпив водки граммов 200, Гагарин вышел на улицу. Водка тоже не пьется почему то. В голове промелькнул стишок:

''Я предан сокрушению

Не пьется мне друзья,

Мир ближе к разрушению,

К могиле ближе я''.

Снег кажется прекратился, но опять везде эта грязь. Он прошелся по протоптанной тропинке, и внезапно увидел перед собой женщину. Она появилась неожиданно, резко, он остановился. Женщина на вид не русская, такая черненькая кавказочка, лет 35-ти. Кто же она, грузинка, осетинка что ли? Женщина смело подошла к нему.

- Здравствуй, Юрий Гагарин.

- ...Простите, а вы меня знаете?

- Обижаете, конечно. Кто же не знает первого в мире космонавта?

- Но здесь меня не узнали, здесь даже многие не знают про Советскую власть. А ты кто?

- Меня зовут Амалия. Я азербайджанка, из Баку.

- А как ты сюда попала, что ты здесь делаешь?

- Эх Юра, Юра (вздохнула)... В бегах я от закона. С колонии сбежала. Сидела в Пензе, за убийство, которого не совершила, вот и отсиживаюсь здесь. Жду, пока все утихнет. Кто сунется сюда, в такую глухомань?

- Значит из Пензы говоришь удрала?

- Ну да.

- С пензюками и пензячками значит общалась там (с иронией)?

- ... Нет, с пензятами (улыбаясь).

- ...И давно скрываешься?

- Уже скоро год.

- А ты не боишься мне это рассказывать, Амалия? Ведь я же близкий к правительству человек. Как мне это все понимать?

- А что ты скажешь, что? У тебя же у самого проблем по горло. Я что не вижу, что ли.

- А что ты видишь?

- Я вижу твой сон, который тебя мучает уже неделю. Ты испугался, не знаешь что делать. Разве нет?

Гагарин опешил. "Ведьма, мигера, что это ... наваждение...нет, я кажется с ума схожу''.

Амалия угадала его мысли.

- Нет Юра, у тебя с головой все в порядке. Просто это очень плохой сон, очень.

- ...И что он означает (еле вымолвил)?

- О, это сразу не скажешь. Но это плохой сон. Дальше говорить?

- И все же Амалия, скажите, что это за сон.

Он приблизившись к ней, тронул ее за руку.

- Это плохой сон, товарищ Юрий Гагарин.

- Нельзя ли конкретнее?

- А вы не испугаетесь?

- Говорите!

- Когда человек во сне видит себя мертвым ребенком, которого оплакивают родители, это не к добру. Да и шрам у тебя на лбу, тоже не хороший знак. Тем более, что это случилось, когда ты отдыхал с девками в Ялте, правильно? Шах, товарищ космонавт! Теперь ваш ход.

Гагарин ее испугался, он сделал от нее шаг в сторону и замер. "Откуда она знает про мой шрам. Ведь это даже в газетах не писали. Даже дома не знают про историю этого шрама. Кто она?''

- Ты кто, гадалка?

- Нет (улыбаясь), не гадалка. Я умею многое видеть, и научилась этому вот здесь, в Летово.

- Здесь, в этом убожестве?

- Товарищ космонавт. А вы знаете, что вы ничем не отличаетесь от этих доярок и конюхов. Ну чем ты отличаешься от них, чем, скажи? Тем, что ты полетел в космос. Да господи, кто-то же должен был полететь, вот ты и полетел. Не ты, так другой. Какая разница? Выбор пал на тебя, как и сейчас он пал на твою жизнь. Скоро за тобой придут. Оттуда.

Она указала на небо.

- Я скоро умру?

- Мой тебе совет: не летай больше. Даже на самолетах. Тем более, что ты как летчик не набрался необходимого опыта, у тебя всего 200-250 часов полета. Ты не можешь летать. Тебя даже когда-то исключили с 3-го курса летного училища. Ты уже исчерпал себя, полетев в космос. Что тебе еще нужно от неба? Что? Не летай больше! Небо тебя не любит. Ты может и взлетел на небо, но не поднялся в глазах Бога. Ты понял это?

''Боже, боже, откуда она все это знает, откуда, а? Действительно, у меня всего около 200 часов полета, но об этом в стране не распространялись. Это же не выгодно. Гагарин, и неопытный пилот. Там, блин, есть пилоты, у которых более 2000 часов полета, но их никто не знает. Ведь мне же до них далеко. И про отчисление с училища... Ведь это было так давно. Но откуда она знает это все? Откуда?!!!''

- Не летай больше, ты уже исчерпал себя на небе. И тем более, что (приблизилась к нему вплотную и тихо сказала) никакого космоса и не было. Разве нет?

Гагарин опешил, как будто увидел говорящую змею. Он попытался улыбнуться, но получилось что-то непонятное. Он еле вымолвил:

- Что?...

- А что, Юра, ведь это знает только узкий круг партийных людей. Но от меня этого не скроешь. Ты же ведь не летал в космос, и я это знаю. Стране надо было выдумать космонавта, и она его выдумала. Вот и все. А снимки вы сделали с космодрома, там просто имитировали первый полет в космос. Вот так вот, товарищ герой.

Гагарин закрыл лицо руками, и сквозь пальцы взглянул по сторонам.

- Да ты не бойся, я не скажу никому. Но не летай больше. Небо на тебя обиделось. Ты сломал и перепутал всю астрологическую картину мира. У тебя на земле дел по горло. Не летай, Юра...

- Но...это...ж...

- Это Юра, как у Блока, не читал? Примерно звучит так:

И будет миг, когда ты сгинешь

Еще в иные небеса

И в новых небесах увидишь

Лишь две звезды - мои глаза.

- Не обгоняй бегущего впереди, Юра, слышишь? А вдруг он бежит не в ту сторону!

И почаще улыбайся, это всех раздражает (помахала ему рукой).

Гагарин ехал в Москву. Стихи и последние слова Амалии врезались в память. ''Не летай, не летай, а что делать - то? Нет, это не женщина, это мутант, откуда она знает про этот великий обман, про эту дикую мистификацию. Ведь она права, космоса ж ведь не было... Нет, все, я герой, герой! И все, бля! ''

27-го марта 1968-го года Юрий Гагарин во время тренировочного полета на двух-местном истребителе МИГ-15, не сумев справиться с управлением врезался в землю. Самолет взорвался. Рядом с ним находился инструктор по полету, полковник Серегин. Последнюю ночь они с Серегиным остались вместе. Прямо перед вылетом Серегин успел сообщить товарищам, что Гагарин ночью бредил, кричал одно и тоже:

- Амалия, я твою маму..., ты была права, сучка, они зовут меня в небо,... не знаю, ...у меня сердце болит...они зовут и зовут, я их вижу, но Луна, Луна,... она прекрасна...Амалия...

ГЛАВА 12

1975-й год. Эдвард Герек

Каждую неделю, а иногда два раза в неделю, на мою электронную почту поступает текст такого содержания: ''Как настроение, шеф? Есть информация для тебя!'' Я сам создал такую систему, при которой вся нужная и полезная информация стекается, идет ко мне как медведь на желудь.

Нижеследующий материал я изложу в том виде, в каком слышал его от одного человека, приславшего его на мой интернетовский адрес. А он, по его словам, слышал это от своего друга, который узнал подробности от своего отца. Ну и так далее. Это исторический факт, а не вымысел, уверяю вас.

Ну, привет Варшава!

Утром воскресного дня Еже Машталер проснулся в подъезде дома от головной боли. Он был бомж, нищий, оборванец. Но когда - то Еже работал на хорошей должности, имел положение в обществе. А сейчас у него не было даже своего дома, своей крыши над головой. Спал и ел, где попало. Вчера он нашел банкноту в 1000 злотых (а может и украл), и напился страшно, дым коромыслом шел. Кое - как дополз до ближайшего подъезда и заснул. Естественно, сегодня надо похмеляться, иначе он не выдержит, он сам себе этого не простит. Как же без этого - то? Ему в этот момент казалось, что голова его приобрела яйцеобразную форму, или напоминала мяч от регби. Бум - бум - бум, шумела голова. Лицо было помятое, даже утюг не помог бы ему, чтобы погладить щеки и лоб. Пока Еже спускался вниз, на уже ярко освященную солнцем улицу, трижды чуть не вырвал. В общем, он пошел пить. Не знал он бедный, что эта утренняя прогулка закончится для него плачевно.

В то же утро глава Польской Народной республики Эдвард Герек проснулся с каким-то странным ощущением. Ночью он видел сон, где его покойная мать пророчила ему встречу с каким-то типом, от которого якобы он услышит добрый, полезный совет. Он сейчас нуждался в совете, поддержке. Он вспомнил все неприятности, случившиеся с ним за все годы правления страной.

''Да, мои грехи даже смерть не смоет. Нехорошо. Развалил экономику Польши, пляшу под советскую дудочку, хотя плясать под их дудку тоже не удается. То музыка не та, то исполнители. Нет, я торможу развитие своего народа. Мерзко, страшно''. Он почувствовал себя очень жутко, неуютно. Надо бы в церковь сходить, вспомнить Бога. Причем сделать это надо не официально, без шума. Ему захотелось ощутить себя в новой личине, в качестве простого гражданина.

Переодевшись в обычного пана Эдвард Герек вышел на улицы Варшавы. И он не знал, что утренний обход по Варшаве завершится для него не совсем обычно (мягко говоря).

Бомж и король, нищий и царь, гуляючи по городу направлялись навстречу друг другу. Невероятно! Но они шли будто на свидание, на давно запланированную встречу.

И вот случилось то, чего меньше всего ожидаешь. Это был непонятный каприз судьбы.

Было воскресное утро, потому и народу было мало. Благо, погода была приятная. Май месяц, сады цветут, пахнут. Зацвела черемуха и ягода, поспел картофель. Сзади и сбоку от Герека, в метрах 30, шла целая ватага (человек 7-8) сотрудников его охраны. Простым польским прохожим даже в голову не приходило, что мимо них проходит сам Эдвард Герек, 1-й секретарь Польской коммунистической партии. Герек со многими кланялся, снимая шляпу, и те отвечали взаимностью, хотя и не узнавали его. Лишь однажды двое граждан, один из которых был будущий Президент Польши Войцех Ярузельский, раскланявшись с Гереком, пройдя метров 20, обернулись и посмотрели ему вслед.

- Слышь, Войцех, этот пан смахивает на Герека, нет?

- Мне тоже так показалось. Но нет, не может быть. Он сейчас сидит у себя во дворце, и думает, как еще пососать у народа кровь. До чего он довел Польшу.

А Герек улыбаясь и наслаждаясь весенним воздухом, продолжал гулять, потом спустился к набережной, к реке Висла. Он посмотрел на неспешно бегущую воду. ''Вот бы потопить Варшаву, и потом смотреть на эти дома под водой, любоваться ими. Было бы интересно', думал Герек. И вдруг он натолкнулся на нищего. Это был грязный оборванец, весь в лохмотьях, с седой бородой. У него тряслись руки, глаза были отчаянные.

- Панове, подайте бывшему дворянину на хлеб.

Герек протянул ему 50 злотых. Тот с изумлением взглянул на деньги, потом на отходившего Герека, и заорал:

- Сволочь, гад! Держите его, люди добрые, ловите. Вор он, вор!

Герек опешил. Ему впервые стало страшно. ''Как? Ведь он сделал доброе дело, а его позорят''. От криков нищего прохожие стали озираться на Герека, который заспешил побыстрее ретироваться от этого места. В жизни все имеет свою цену, даже подачка. Дача взяток без умысла - оскорбление.

- Ловите, ловите его! Это гад, гад! Держи его!

Почти вся улица косо поглядывала на Герека. Он был страшно разгневан, ему даже показалось, что некоторые прохожие узнали его. Они оживленно шушукались между собой, показывая рукой на него. Герек так быстро удалялся по улице, что его охрана еле поспевала за ним. Среди мелькавших мимо людей Герек узнал одну особу. Это была его старая знакомая, пани Кречковская. Она тоже узнала его. Она даже узнала бы его в Африке, среди туземцев. Они встретились взглядами буквально секунду, может две. Он быстро прошел дальше, а пани остановившись, обернулась вслед, прошептав про себя тихо: "Господи, Эдвард? Что с ним?'' Ее раздумья оборвал неугомонный крик нищего?

- Сволочь, гад!!!

Пани Кречковская перевела взгляд на нищего, потом опять на убегающего Герека, и опять ничего не поняла. '' Что происходит?''

Наконец-то Герек успел оторваться от этого проклятого проходимца, который спутал его с кем-то, обознался, а может нет. А может он узнал его, Эдварда Герека. Боже, неужели он в таком плачевном состоянии.

В таких горьких раздумьях он подошел к городской католической церкви. Хоть коммунисты были атеистами, все же в подсознании своем был верующим. Его встретил священник в длинной черной сутане.

- Панове, прошу сюда. Вы хотите исповедаться?

- Если можно.

Герек воротником прикрывал подбородок и туго натянул на голову серую шляпу, чтоб его не узнали.

- Панове, что вас беспокоит?

- Падре, может выйдемте на террасу. Там тихо, никого нет.

- Как пожелаете. Я - отец Кадзимеж.

Они вышли в фасад, что находился во дворе церкви, с ее задней стороны. Это был действительно божеский уголок. Церковь утопала в зелено-коричневом лесу. В шагах 50 от них пробегали олени, а на дереве после ливня пел счастливый соловей. Воздух был свежий, бархатный, в траве прыгали кузнечики. Гереку стало хорошо, легко. После этого проклятого нищего, который в течении почти пяти минут преследовал его и орал вслед, надо было отдохнуть. И сейчас он отдыхал от шума и нервов. Он сидел на каменной тумбе и слушал пение птиц. У птиц есть крылышки, а у человека ресницы. Не одно и то же ли это? Старый священник строго посмотрел на Герека.

- А я вас узнал, пан Герек.

- Тсс, падре, тсс. Цыц. Никто не знает, что я здесь.

- Они с вами?

Он показал в сторону четырех мужчин в черных костюмах.

- Я так и понял.

- Падре, мне больно.

- Зачем?

- Понимаете, иногда даже совестно. Я верить хочу, верить! Верните мне веру. Верните!!! Мне с верой легче будет подойти к палачу.

- .... (удивленно) Вы это серьезно?

- Да! Отдайте Бога мне (красноречиво).

- А Бога не смутит ваш партийный стаж (съязвил)?

- Не смейтесь, мне веровать стало все трудней.

- Неужели?

- Вы издеваетесь надо мной?

- А вы же не верующий, пан Герек. Вы же коммунист, атеист (с ехидцей).

- Заладили, атеист, атеист. А может Бог сам выбрал меня атеистом? Атеист-это тоже Бог, играющий с собой в прятки, а верующие, типа вас, увидев тень Бога, ухватываются за нее. Так что, одному Богу известно, верующий я, или нет.

- Ах так? Да уж, печально. Так знайте, что многие карабкаются к Богу по трупам ближних...

- Вы что-то хотите мне сказать? Хорошо, говорите. Не молчите, говорите!

- Хорошо. Как изволите (перекрестился). Пан Герек, вы уже столько лет правите Польшей, вы довели ее до могилы. Вы ведете себя низко по отношению к своему народу, беспрекословно слушая только русских. Иногда вы из себя воображаете благотворителя, устраиваете всякие торжества, веселья. Окружение пешек создало иллюзию, что вы король. Я понимаю, нельзя поставить на колени народ, привыкший ползать. Сдирая шкуру с овцы, волк тоже часто ее уверяет, что она будет жить. Если захочет. Но спрашивается, зачем вы сюда пришли, зачем? Каким путем и методом вы собираетесь замаливать свои грехи? Не знаю, пан Герек, не знаю.

- Странно. Вы падре, любите Бога, но не в силах полюбить свой народ или человека, т.е. меня. Тогда, собственно, кого вы любите?

- Я люблю свой народ. Ну, а если бы человека создал человек, то ему было бы стыдно.

- А я особый заказ, партийный так сказать.

- Не фамильярничайте! Стыдитесь пан, стыдитесь! ... И все же Богу верить надо, пан Герек, так как жизнь уже дорожает.

- Перестаньте, отец Кадзимеж. Надоели уже. Вы знаете, что сказала одна копия другой? Она сказала: - Вы не оригинальны!

- Пан Герек, если так дальше будет продолжаться, то экономика Польши рухнет, и здесь произойдет переворот. Вот увидите, не улыбайтесь. Я слышу об этом оттуда.

Он показал рукой на небо.

- Нужно иметь пустое сердце, чтобы многое туда поместить.

- Эх, падре, падре! Деньги пахнут тем, что на них куплено.

- Это советское мышление, именно советское!!!

Священник после этих последних слов как бы выпустил пар. Но потом испугался, обернулся по сторонам.

- Извините меня, старого дурака, пан Герек. Простите, ради Иисуса. Если честно, то я боюсь ангелов. Они так добры, что согласятся быть и демонами. Я старый идиот!

- На счет ангелов согласен. Но старости бояться не надо, падре, она проходит.

Отец Кадзимеж перекрестился и ушел. Герек опять остался один. Вновь кругом стало тихо, спокойно, мирно и гладко. "Ах, как хорошо. Неужели во сне мать именно его имела ввиду. По моему нет''.

Он еще около часа побродил по пустынной аллее церковного двора. Все стало на свои места. Запел одинокий соловей, с церкви доносилось хороводное пение.

Он вышел из церкви с заднего двора, охрана четко обеспечила ему спокойное шествие. Но прямо перед выходом его ждал отец Кадзимеж.

- Товарищ Герек, простите меня, дурака. У меня маленькие и больные внуки, не трогайте меня. Я просто не выдержал (заискивающе улыбаясь). Простите, помилуйте. Не слушайте меня.

- Хорошо, падре. Ступай, не бойся.

Эдвард Герек вышел на улицу Варшавы. Он улыбался. Как ему было хорошо. ''Нет, он неплохой правитель. Иначе такой святой человек как отец Кадзимеж, не извинялся бы перед ним. Чего ему бояться? Значит он неплохой руководитель''.

Герек со своей идущей чуть сзади свитой шел по каменистым улицам польской столицы. А отец Кадзимеж после непростой беседы с ним, дабы успокоиться, вошел к себе в церковный кабинет. Там на столе его ждала дежурная водка, налитая в фужер. Рядом, как часовой, стояла молодая красивая монашка, ей было не больше 16 лет. Отец Кадзимеж осторожно сел в кресло, устало выпил водку, закусил черным хлебом и салом, и тихо зевнув, сказал своей монашке: "Ани, раздевайся быстрее, сегодня у меня мало времени''. Ани, сжимая губы в ниточку, стала через голову снимать платье.

А Герек, улыбаясь и вдыхая чистый воскресный воздух, шагал по тихим улицам. Впереди, за углом красовался ресторан "Польша". О, какой это раньше был ресторан. Старое заведение, куда он сам ходил очень давно, еще до войны. Правда, потом ресторанчик переделали, перестроили. И все же это была известная точка на всю Варшаву. "Зайду - ка я туда, выпью по бокалу пива. А что, нельзя что ли?''

Он вошел в почти пустой зал ресторана. Никого не было. Только в темном углу сидел бородатый мужчина неопрятного вида лет 50-ти и пил водку. Герек уселся у окна, охрана рассыпалась по залу. Он заказал кроме пива жареную селедку с луком, квашеную капусту и, конечно же, выборную водку. Выпив граммов 200, закусив рыбой, а сверху еще добавив пивка, Герек развеселел. Ему стало приятно. ''Нет, я еще поживу на этом свете''. Он повернулся в сторону зала, где сидела его охрана и пила кофе. Его от них тошнило. Вдруг он заметил того бородатого клиента, который расплатившись собирался покинуть ресторан. Это был Еже Машталер. Он был изрядно пьян, шатался, "бил восьмерку''. Даже столкнулся со столом, где сидели двое сотрудников охранки Герека. С близи борода его оказалась рыжей, а ростом он был высоким, одет был в какое-то барахло. Одним словом, нищий. Герек захотел с ним пообщаться, потешиться, так сказать, поиграться.

- Уважаемый пан, не изволили бы вы присесть и выпить со мной водки? Прошу вас (с иронией).

Бородач искоса и недовольно посмотрел на Герека.

- Ну, если только по чуть-чуть...

- Пожалуйста, присаживайтесь. Так. Как вас звать?

- Еже, пан, просто Еже. А вас?

- А меня Герек, Эдвард Герек! Собственной персоной, к вашим услугам, пан Еже. Хм...

Еже, прищурившись, посмотрел на него, потом обернувшись оглядел охранку Герека, и понял что перед ним действительно сидит глава государства.

Судьба не могла ошибиться в выборе встречи этих двух людей.

- Я Президент Польши, сам Герек. Как вам это? Ну? Что скажете?

- Скажу, что так вам и надо. Я пью за вас, вы царь, а значит человек (выпил чарку водки). Вы раб мольбы, сомнений и страстей.

- Хм... Да, интересный ответ. Вовсе не дурно. Хотя извилин не видно, но все же когда их нет, это очень заметно.

- Да что вы говорите? (уже разошелся) Вы хотите, чтобы перед вами снимали шляпу? Ну тогда идите работать в гардероб. Только туда, пан Герек, туда! Ха - ха!

Еже Машталер уже не контролировал себя, он был заново пьян.

- Да уж, пан Еже, родились бы вы до Шекспира, то Шекспиром были бы вы, а не сам Шекспир.

- (Опять выпил водки) Уф! Какая разница, кем быть, ослом или бараном. Важно быть, а не казаться.

- Неплохо сказано, молодец. Не ожидал. Но жаловаться на жизнь поздно, если ты уже родился.

- А я не жалуюсь. Я сижу и пью с самим царем. Это ж событие! Хотя мне по одному месту с кем сидеть.

- Ах, вон оно как! Да... Все карлики считают, что нет незаменимых великанов. Разве нет?

- Это как сказать?

- Так, послушайте, а вы давно в Варшаве или как? Что-то я не разберу. У вас акцент чувствуется

- Да, я недавно приехал из России. Только в отчем доме можно стать блудным сыном.

- И что же ты там увидел, в России то своей? Может, расскажешь.

- Умом Россию не понять (закурил сигарету).

- Умом? Россию? Да ты с ума сошел!!! Братство кончается там, где уже нечего брать. Россия нам не брат. На весь мир Ильича не напечешь.

- Пан Эдвард, я понял одно, что бояться вам надо маленьких людей, от них все беды, больших людей вам нечего бояться. Но и последних нельзя упускать из виду. Сила единиц в поддержке нолей. Это мое мнение.

- Охо! Это интересно. Давай, продолжай, у тебя умные мысли, товарищ.

- Я вам расскажу один случай, из моей практики. Это было давно, когда мы охотились на кабана в лесах Катовице (опять выпил рюмку водки и закусил). Хотите послушать?

- Конечно, говори.

- Дело было зимой (задумался, отпил пива, затянулся сигаретой). Так вот, во время охоты, один из наших товарищей с открытым ртом засмотрелся на красивый удивительный пейзаж, на заснеженные горы, и потерял бдительность. Этим воспользовался медведь, который внезапно напал на него сзади и разорвал на куски. Мы с ужасом смотрели на это, оцепенев от страха. Потом мы отогнав медведя, тащили труп нашего товарища на спине километров 30, не меньше. И на всю жизнь простудили свои почки. Пришли домой злые и несчастные.

- ...Да, печально. И что же?

- Мораль рассказа такова, что умейте в жизни не упускать из виду ничего. И любоваться красивой панорамой, и охотиться, и не болеть.

- Однако ж толково сказано, пан Еже. Мои аплодисменты (тихо зааплодировал).

- Какое счастье, когда тебя понимают.

- Вы это серьезно? Н-да, но хуже всего, когда тебя понимают до конца.

- Не знаю, не знаю. Если вы не можете жить, то займитесь чем - то другим.

- Зачем, я еще поживу на этом свете. Ведь жизнь, пан Еже, это рай для грешников. А грешны мы все, и даже вы.

- Вы за кого меня, дурака, принимаете (улыбаясь)?

- Это ты в России научился так острить? Может, ты там окончил конно-партийную школу? А?

- Может быть.

- Тебе случайно череп не жмет?

- Если бы вы знали, как отвратительно в России по утрам. Я имею в виду похмелье.

- Товарищ, а вы на дне, даже в бездне. И куда вы катитесь, а?

- Даже не знаю, пан Герек. Мутно там.

- Хотя да, дна нет. Просто глубже уже вас не пускают, и не пустят.

- Хм...Это как сказать! Вы знаете, сколько яблок промахнулось, упав не на ту голову.

Эта последняя фраза задела Герека. Он демонстративно, с улыбкой на устах плюнул в бокал Еже и заставил его выпить это. "Пей!, приказал Герек. Тот выпил, потом его передернуло, а еще через секунду этот мерзкий бородач обеими руками схватился за край стола, чтобы не упасть, и вырвал, "блеванул" на голову и пиджак Герека все съеденное и выпитое доселе. Он вспыхнул, накалился как провод. Телохранители Герека не успели предотвратить это отвратное зрелище. Герек оказался в блевотине, он не понял, что произошло. Он сидел в страшном мерзком состоянии и представил себя на месте унитаза. Все разом смолкли, разговоры прекратились. Вся его голова, светло коричневый костюм, галстук утопали в гадкой слизи, желудочной грязи. Ну и видок у него! Гереку стало плохо, у него заболело сердце. Это как же бывает? Не успел он выйти на улицу в виде обычного такого пана, как его ругают, отчитывают, блюют, вырывают на него. Это что же такое получается? Это же полная беззащитность! Он сидел в страшном виде. Даже сотрудники охраны испугались, не решались что-то делать. Они топтались около его стола, брезгая подойти к нему. У них хватило смекалки только увезти, вывести этого бородача из ресторана. Того бородача больше никто не видел. Его звали Еже Машталер, его видели много лет спустя в варшавской психушке. Так говорили, но это неважно. Герек осторожно, очень осторожно, как в замедленном кадре, повернулся в сторону своей охраны, неподвижными губами произнес очень тихо:

- В баню хочу.

Как он доехал до бани, неизвестно. Кажется он сам затруднился бы ответить на этот вопрос. Одно ясно, что получасовая дорога в баню показалась Гереку вечностью. В бане он часа три, если не больше мылился и принимал горячий, даже кипящий, душ.

На следующий день, в понедельник, Эдвард Герек был злой. Сидя у себя в кабинете рассматривал официальные бумаги, и тут же издал указ об аресте одного местного писателя по фамилии Дубовски. Писатель был родом из Кракова, писал антисоциалистические и антиправительственные романы. Указом Герека его засадили в тюрьму на 4 года.

''Вот так им, сволочам. А то совсем уже я раскис. Не успел выйти на улицу, как на меня наезжают, вырывают. Хватит, все!'' Далее он издал указ о повышении цен на продукты, сказав, что "у меня все по желудкам рассчитано и забронировано, все, до последнего рта''. Польский народ попал под горячую руку Герека. ''Как бы внедрить в сознание людей мысль о восьмичасовом рабочем времени?''. В дальнейшем это привело к массовым протестам. Режим Герека зверел на глазах. Эдвард Герек боялся возможного разноса, нагоняя из Москвы, которого в этом случае трудно миновать.

А ночью ему опять снился сон. Точнее сказать, это было продолжение сна, которое он видел накануне. Ему опять приснилась мать. Лицо у нее было красивое, белое. Мать сказала Гереку:

"Эдвард, возлюби ближнего своего. Пусть даже он будет грязный оборванец. Он тоже божий посланник, как и все мы. Поэтому, не брезгай их, подари им свою душу, хотя бы свое внимание. Почаще беседуй, дискуссируй с Богом. Это помогает''.

Эдвард Герек проснулся утром в бодром настроении. Ему было хорошо. Он сделал зарядку, выпил яблочный сок, а потом поехал к себе в резиденцию. В тот день он подписал указы на аресты трех польских диссидентов, которые писали антисоветские стихи. Потом он еще раз повысил цены на продукты. Весь этот произвол со стороны Герека привел к тому, что в 1980-м году его отстранили от поста главы Польши.

И почти в тот же период ему опять приснилась мать, где она вновь посоветовала: "люби всех, даже бездомного оборванца. Хотя бы сейчас послушайся''.

И Герек послушался, вроде бы. Переехав в Катовице, он полностью отошел от политической деятельности и начал писать мемуары. Причем писал он постоянно, даже когда чувствовал свой конец, так сказать, писал наперегонки со смертью. Время-это деньги, скопленные на последний час. Эдвард Герек выращивал розы и писал книги. Он написал - таки свою лебединую песню, пусть даже осталось найти ее достойного исполнителя. Эдвард Герек наверстал упущенное, он был человеком начитанным. Читал много и многое, ему есть что перенять. Кто-то хорошо сказал, что любой урод в жизни обязательно найдет своего единомышленника, так же и в литературе: любая книга в конце концов найдет своего читателя. Следы многих в литературе даже собака не берет.

Умер Герек от силикоза (по официальной версии) в 2001-м году. И вот что случилось в конце его жизни. За пару дней до кончины Герек сидел на веранде под осиной и читал Конфуция. В этот момент в калитку постучались. Садовник стоял вдалеке, потому Герек, изможденный и уставший, сам направился узнать кто этот посетитель. Открыв калитку, Герек увидел перед собой нищего, он просил денег. Герек полез в карман достать мелочь, как вдруг нищий ему сказал, ''это вы?', на что Герек удивленно ответил, ''да, а что''. И!!! Все! Внимание! Герек узнал его. Это же Еже Машталер, тот самый, с бородой, который много лет назад на него блеванул. Оба остановились и молча смотрели друг другу в глаза. Молчание прервал Герек:

- Ну, привет, пан Еже. Узнали вы меня?

Еже Машталер окаменел от удивления. Господи Иисусе! У Герека был бледный вид. Они говорили у калитки, прямо у дороги.

- Да, узнал, пан Эдвард. Но я вижу, вы скоро умрете. Вы задержались в этом мире. Вам пора.

- Да, может быть. Но я красиво жил! Я видел трон, видел все, видел жизнь! А ты.... Ты червяк!

- Пан Герек, мне жаль вас. Мне искренне вас жаль. Я вам скажу одно: какая жизнь? Какой трон? Зачем мне трон? Мне и с сумой своей не плохо.

- Э! Что ты понимаешь? Как я в последний раз хотел бы еще раз сесть на трон, Еже! Если бы ты знал! Как там хорошо!

- Это ваши проблемы. Мне пора, я пошел. Прощайте.

- Еже, куда вы? Нам надо держаться труп за трупа.

Еже Машталер уходил, отдалялся от дачи Герека.

'' Может, он прав, этот Герек", подумал про себя Еже Машталер. ''Может, на самом деле там, наверху хорошо, а?'' ''Может попробовать тоже подняться, а если не понравится, то и вернуться. Как говорится, как зашли, так и вышли''.

И в этот момент он заметил прямо перед собой, у обочины дороги, старый "Запорожец". Дверь со стороны водителя была открыта, на сиденье валялась связка ключей. ''Вот и настал момент подняться наверх''. После этих слов Еже нырнул в салон автомобиля, завел мотор и поехал. Он ехал с ветерком, быстро, улыбаясь ветру, солнцу. Через полчаса он был схвачен полицией за угон автомашины и посажен в камеру на 15 суток за хулиганство. Там он сказал своему сокамернику:

- Да, я понял все, все понял. Прелесть власти в его падении, когда ее у тебя отнимают. Глупый Герек, дурак он. Ведь на троне же опасно, скользко, нестабильно. Тот, кто ползет, не падает. Я теперь понял истину, понял все. Кроме моей сумы и свободы мне ничего не нужно. Сейчас главное выйти отсюда.

Они по разному понимали свободу и власть. Мирное сосуществование никогда не было отличительной чертой человека.

ГЛАВА 13

1980-й год. О супруге иранского шаха.

На холодной нью-йоркской улице лавочник Али первый раз увидел Шаргию, свою землячку из Ирана. Он пытался ухаживать за ней, даже думал о том, как переспать с ней. Уж больно Шаргия была хороша собой. Али давно переехал в Штаты, он уже здесь обосновался, адаптировался. Шаргия приехала сюда недавно, часто озиралась по сторонам, все было для нее тут дико, утомительно. На ее удивление и робость Али снисходительно улыбался. Он был торгашом, не более. Чесался, ковырялся рукой в промежности между ногами, потом демонстративно ее нюхал, и через секунду кланялся перед Шаргией. Он влюбился в нее с первого взгляда. Другой любви не бывает. Али удивился, даже охренел, если бы узнал, что это самая Шаргия является шахской вдовой. Али многое так и не узнал. Хорошо, что не узнал, все равно он этому не поверил бы. Человеку положено знать то, что ему положено, не более. Тем более лавочнику.

18 января 1979-го года иранский шах Мохамед Реза Пехлеви отрекся от престола. После этого он некоторое время жил в США у сына, законного своего наследника. Мохаммед-младший в то время учился в Техасе и готовился стать военным летчиком. Пожив у своего сына непродолжительный период, бывший Шах Ирана, Реза Пехлеви, скончался в июле 1980 года. Его похоронили в каирской мечети Эр-Рифаи.

Супругу покойного Шаха звали Шаргия. Ей было чуть больше сорока лет, и она все еще была красива, не утратила барские замашки и грациозность. После смерти мужа она опять переехала в Штаты к сыну. Но с сыном не жила, они сильно повздорили, крепко и надолго поссорились. В тот период вокруг шахской семьи было много кривотолков. Установили, что шах после побега с Родины прикарманил около 50 миллиардов долларов и хранил их неизвестно где. Потому то за ней, за Шаргией, велось наблюдение. Выяснялись ее связи, круг общения. Якобы она хранила у себя банковские чеки на десятки миллионов долларов, а также другие секретные бумаги Ей нужен был помощник или умный советчик. Одна она пока не предпринимала никаких шагов. За ней плотно следили. Причем, первыми к наблюдению приступили сотрудники КГБ. Сама Шаргия чисто владела английским, и ей не составило большого труда поселиться в одном из жилых зданий Нью-Йорка. Это была осень 1980 года. Она потеряла все: мужа, семью, деньги, власть, влияние. Когда-то она, жена иранского шаха, общалась с женами Кеннеди, Брежнева. А сейчас Шаргия была вынуждена иногда беседовать даже с лавочником. Тем более, она скрывала, кто она есть на самом деле. ''Зачем мне лишние проблемы, итак их полно. Лучше будет, если я поживу спокойно. Надо еще показаться врачу. У меня уже давно болит левая грудь''. Ее беспокоили сильные боли в груди, но она стеснялась идти к врачу, она раньше этого ни делала. Врачи, разумеется, сами приходили в шахский дом.

''О Аллах, что происходит, все перевернулось вверх дном, все погибло. Я владела всем, владела почти всей Азией, а сейчас за мной пытается ухаживать этот лавочник, что живет по соседству. Я раньше многое понимала, пока мне не объяснили суть жизни. Даже маленький пень в лесу умоляет: не рубите корни, корни не рубите! А тут мой народ уничтожает такое общество''.

За ней действительно в последнее время приударял этот лавочник, который жил по соседству. Он часто открывал ей двери в парадную здания, галантно помогал ей поднимать тяжелую сумку, часто улыбаясь предлагал свои услуги. Она ему нравилась. Еще бы, Шаргия была красива, такая вся беленькая как вата. Как я уже отмечал выше, его звали Али, он тоже был иранец, переехал в Штаты давно, лет 10 назад. Он был младше Шаргии намного, ему было лет 28, не больше. Естественно, Али и понятия не имел, что живет он по соседству с шахской вдовой. Он знал, что Шаргия уехала из Ирана, но подробностей про нее не знал. И тем не менее он все настойчивее добивался ее сердца, он хотел ее, на свой страх и риск перед своей стервой-женой.

Шаргия только улыбалась, благодарила его, и попрощавшись с ним, быстро ныряла в свою квартиру.

''Вот пристал а, вот пристал. Теперь мне только не хватает претензий его жены. О Аллах, до чего ты жесток к Шаргие, как низко я пала.''

Через два дня она пришла от врача. Диагноз ужасный, даже не верится. Ей сказали, ''тебе осталось жить где-то месяц, не больше.''

Причем, сказали это все с улыбкой, мол, вот вам еще одно место скоро освобождается. То, что человек смертный, это совершенно нормально. Страшнее всего то, когда он об этом узнает внезапно. Шаргие стало страшно. Хотя нет, ей уже было все равно.

Прошел день. Стало противно все, ну почти все, что она видела на этом свете. И в один миг ее осенила мысль. Она решила покончить с собой. ''А что, зачем ждать, зачем? Жизнь-это вечное ожидание той минуты, когда дальнейшее полностью зависит от твоего одного шага. Всего один шаг, не два, не три, и все, ВСЕ!''

Она купила себе поташ (медленно действующий яд), положила его перед собой на журнальный столик среди газет и долгое время смотрела на него. Сосредоточив свое внимание на яде, она попыталась ясно представить себе смерть. А что такое все-таки смерть? Смерть внушает нам страх, она подкрадывается к нам отовсюду, держит нас за ворот. Какими только уловками не пользуется смерть, чтобы захватить нас врасплох. И все же, что такое смерть? Она думала, думала, и этим самым хотела полюбить смерть, влюбиться в нее. Суицид, это единственное средство, которое полностью, на все 100%, зависит от самого человека.

''Интересно, удастся ли мне узнать, что такое жизнь после смерти. Может, я попаду в рай, а может в ад. Кто знает? Говорят, самоубийство грех. Но Аллах меня не осудит, ибо я покидаю этот мерзкий, гадкий мир, где кругом царит подлость и зависть. Возможно я вернусь в жизнь много позже, 10 или 20 лет спустя, и опять увижу эти гадкие скучные улицы, эти мерзкие лица людей, эту гадость и людскую злобу. Тогда зачем вообще возвращаться? Смерть кажется страшной издалека, а когда она рядом, то уже не страшно. Это как мысли о тюрьме. Каземат нам кажется ужасным, но оказавшись там, человек привыкает и к нему. Со смертью дела будут обстоять не иначе''.

Поташ пролежал на ее столе еще около недели, она трогала, щупала его, нюхала, хотела понять приближающуюся смерть. Поташ тоже яд, но он действует на человека не так молниеносно, как допустим, цианистый калий, а постепенно. Таким образом, она хотела запечатлеть у себя последние мгновения прощания с жизнью. И в конце - концов все-таки решилась. Это случилось в октябре, под вечер. И в этот октябрьский вечер она наконец пошла на это.

Погода стояла отменная. Кругом тишина, грачи прилетели, скворцы чирикают, и воздух был теплый, даже слишком теплый. Умирать было приятно. Вдалеке звучал вальс, а по улице прошел жонглер, метавший в руках огненные шарики, приковав этим внимание прохожих и Шаргии. Она смотрела из окна. Окно было открыто, она в последний раз взглянула на все вокруг. На улице царила праздничная атмосфера. Вдруг ее взгляд столкнулся с взглядом Али. Он стоял рядом со своей лавкой у обочины, и смотрел в ее окно. Он даже не подозревал, что недавно Шаргия приняла большую дозу поташи, и уже готовилась умереть. Али ей улыбнулся, помахал рукой, а она отошла от окна. Ни Али, и ни Шаргия даже не догадывались о том, что за ними следит один молодой хорошо одетый парень, сидевший напротив здания в кафе. Он пил кофе и читал газету.

Шаргия горько усмехнулась, подумав об Али. ''Вот жизнь глупа. Я тут умираю, а он мне бросает многозначительные взгляды. Кому что. А может стоило бы его попробовать, а? Напоследок. Нет, нет, его жена. Мне не подобает базарить с женой лавочника. А что сейчас уже говорить? Уже поздно. Это все вчерашний день, да нет, это все осталось в прошлой жизни. Я ухожу. Скоро я обращусь в нуль, в абсолютный нуль. Все''. Она уже почувствовала сильное действие поташа. И боль в теле куда - то исчезла. Эта боль, как бы сказав ''мир прекрасен', умчалась восвояси. В ушах стоял сильный свист, перед глазами разлетались искры. Становилось одиноко, дышать уже трудно. ''Ну вот, вот она, смерть. А она не такая уж и плохая''.

Она упала на ковер.

Перед ее взором предстала сначала светлая картина: белый пароход разрезал волны, юность вернула ее на теплый юг, где на пляже был золотой песок. Кругом был праздник, дельфины стаями кружились по волнам. Потом она вернулась в какой-то дом, где было очень светло и тепло. Кто-то (а кто, она не узнала) очень тихо коснулся ее руки. Потом она вдруг очутилась в лимонном саду, где играла органная музыка. Дальше было еще приятнее. На берегу моря прохладной ночью разожгли костер, весело трещал огонь и все с улыбкой на лицах грели свои руки. И вдруг - МРАК!!!!!!! Боже, что это?

Она спускалась, или ее ввели куда-то, в какое-то помещение. Она оказалась в суде. Ну, что-то наподобие суда. Все люди в белом, кто конкретно, опять не знает. Некоторых людей в белом она узнала, это были ее родственники, которые умерли давно. Но мужа своего там она не увидела. Эти родственники говорили ей что-то недовольным тоном, упрекали ее, но что конкретно они выговаривали, непонятно. Затем появился перед взором ее покойный дед и со словами ''тебе еще рано, уходи', рукой строго указал куда-то в сторону. И ее повели. Начали спускать в подвал, она услышала стоны людей. Приближаясь, стоны усиливались, и она увидела ЭТО, как потом она об этом скажет. Это был ад, по ее словам. Перед глазами было очень много крыс красного цвета, их цвет она запомнила. Крысы что-то пищали, кричали и убегали. Короче говоря, там, в подвале, ну, или в похожем на подвал помещении, висели головой вниз тела или души. И они, эти души, тоже кричали. Крики были ужасные, будто плачут дети, которых пытают. Там было очень жарко и душно, они хотели выпить воды, просили об этом, но никто им воду не давал. Смотритель или контролер, неважно, ходил с плеткой в руках. Повернув голову в ее сторону, сказал следующее, она это запомнила: ''я же вам сказал, это не она''. Потом опять ее вели. Она очутилась в длинном и темном коридоре. Услышала голоса ангелов, которые подлетая сверху звали ее, приглашали, куда, не понятно. Но они звали ее сладко, как бы мурлыкали, или пели песню. В конце коридора оказалась дверь. Она запомнила блестящую ручку, за которую схватилась. Начала дергать, дверь чуть приоткрылась, но полностью не поддавалась. И оттуда в темный коридор посыпался свет, яркий такой свет, и она захотела еще пошире открыть дверь, но та упорно не поддавалась. Ее манило туда, она уже была готова, но вдруг все. Опять мрак. Черно-белое кино. Везде темно и холодно.

Шаргия открыла глаза. У ее изголовья стояла женщина в белом халате. Она нагнулась к ней и прошептала: "добро пожаловать в ад''.

- Где я - сказала Шаргия неподвижными губами.

- Это - психушка. Дом скорби. Не слышали про "Ребеку". Так вы здесь, в "Ребеке".

- Что, "Ребека?''

Нет, этого не может быть. Она слышала про это страшное место, но еще не могла поверить в реальность. Жена бывшего шаха не могла смириться с черной действительностью. Сказали, что когда она очнулась от комы, стала испускать пронзительный, страшный крик. Это был крик новорожденного младенца.

Оказывается, дело было вот как. Ее сосед, лавочник Али, увидев странный, нечеловеческий ее взгляд из окна, решил посетить ее. Постучался в дверь, но бесполезно. Потом, припав ушами к двери, услышал какой-то странный шум, доносящийся из квартиры. Будто несколько людей громко топали в квартире и говорили о Боге. Наверное, душа Шаргии извивалась в муках. Ему все это не понравилось, и Али решил взломать дверь. Когда он вошел в квартиру, то кроме лежавшей на ковре Шаргии, никого ни увидел. Она лежала без сознания с открытыми глазами. Глаза у нее, как бы, высохли, выгорели, и в то же время, будто в них вернулась жизнь. Он решил вызвать полицию. Она пролежала в таком состоянии около суток.

- Где я? - повторила она вопрос.

- Милочка, я же тебе сказала, в психуш-ке. Это ад при жизни, это хорошо. Зато когда умрешь, то попадешь в рай. Тот, кто видит ад при жизни, его место в раю, его уже там ждут. В ад его не пустят, он уже там все знает.

''Нет, она шутит, какая еще психушка. Это ад, самый настоящий. Все тут мрачно, мерзко, холодно и одиноко''. Она вспомнила стихи, которые когда-то, очень давно читала:

''Нет, это сон! Нет, ветерок повеет

И дымный призрак унесет с собой,

И вот опять тот лес зазеленеет,

Все тот же лес, волшебный и родной''.

Таким образом, супруга иранского шаха, Реза Пехлеви, оказалась в знаменитой лечебнице для умалишенных. Это было чем-то очень страшным. Она постепенно начала осознавать реальность. Особенно было жутко по утрам, когда она просыпалась после сладкого сна. Психически больные люди спят очень крепко, сон у них, как обычно, бывает здоровым, в отличие от остальной части суток. Она просыпалась с улыбкой на устах, и сразу же, еще лежа в больничной постели, открыв глаза получала "удар", приходила в себя, тут же осознавала всю свою ничтожность. Она в психушке!"Ай Аллах, где я? Куда я попала? За что? Хотя, видимо, есть за что. Скольких людей мой муж сгноил в тюрьмах и в таких же вот психушках. Это расплата! Расплата за все''.

Она почему-то вспомнила жену Хрущева Нину, потом самого Хрущева, Никита Сергеевич, принимая их у себя в Москве, ухаживал за ней. Все это, как скорый поезд, проехал в голове. Как все раньше было хорошо.

Когда однажды она захотела встать, то поняла, что еще находится в смирительной рубашке. Ей не доверяли ее же собственную жизнь. Смешно! После долгих уговоров, медсестра, наконец, сжалилась над ней. Ее развязали.

Постепенно она начала прохаживаться по коридорам страшного заведения. Психушка намного хуже тюрьмы, намного. В тюрьме поведение любого заключенного заранее прогнозируемо, так как в тюрьме действуют определенные тюремные законы. Здесь, в психушке, никаких законов нет. Любой псих может подкрасться сзади, и топором бабахнуть по башке. Хлобысь, и все, ты труп. Это страшно. Постоянная жизнь в напряжении.

Прошел месяц. Шаргия уже успела познакомиться здесь с одной пациенткой. Ее звали Николь, она мулатка из Филадельфии. Ей около 40 лет, нигде не работала раньше. Попала сюда за убийство, которого не совершала. Хотя, кто ее знает. Но в общении Николь была обаятельна, даже мила. Не любила говорить о своем прошлом, да и Шаргия ей не напоминала об этом. Ей нравилось с ней общаться. Николь была остроумная и хитрая женщина. Они вечерами уединялись и долго болтали, курили, иногда пили вино.

- Николь, а что такое сумасшествие?

- Это когда у тебя свой мир, и ты там живешь, тебе больше ничего не нужно.

- И у тебя тоже есть этот мир?

- Нет, его у меня, к сожалению, нет.

С соседней палаты послышались крики. Женщины дерутся. Шаргие стало жутко, ей не хватало воздуха. Одно ее успокаивало, скоро она умрет. Ведь об этом здесь никто не знал. Тем лучше. Ей ужасно захотелось подышать воздухом. Выйдя в коридор, она увидела как одна из больных женщин, задрав юбку кверху, сидит прямо в коридоре и писает на пол.

''Это ужасно, ужасно. Что такое человек? Ведь это же маленький и нежный механизм, который в любой момент может остановиться, тем более испортиться. О Аллах, прими мою душу поскорее''.

Она вышла во двор больницы. Стоял холодный декабрь, лежал снег. Мороз резал нос. Ее от холода начало трепать, но она не хотела возвращаться в палату. Скрестив руки перед собой, она прошлась по снегу.

- Мисс, вы простудитесь.

Это был санитар. Он посмотрел на нее, потом, покачав головой, вошел в здание. Зачем ее трогать, пусть умирает. Не надо заботиться о тех, кто уже обречен, это бессмысленно. Не каждому жизнь к лицу.

Шаргия минут через 30 вернулась в палату, легла в свою постель. Перед ней прошлась Николь.

''Хорошо что она есть. Будет кому похоронить меня.''

- Николь, скажи, почему Бог так жесток, ему разве не жалко этих несчастных?

- Бог на то и Бог, что он создал не только добро. Если бы он создал только добро, то он был бы не так могуч. Его уже никто не боялся бы.

- Николь, а может Бог это только воображение.

- Ты знаешь, все может быть.

- Николь, у меня для тебя три новости. Одна плохая, вторая хорошая, а третья - так себе. С какой начать?

Николь искоса взглянула на нее.

- Начни с плохой.

- Я скоро умру.

- Все мы скоро умрем.

- Нет Николь, у меня опухоль груди, так что скоро в путь - дорогу.

- Не поняла. Ты это серьезно?

- Вполне.

- Так, хорошо. Это значит плохая новость. А теперь давай хорошую.

- Хорошее известие то, что ты мне нравишься. Ты поняла? Ты хорошая.

- А вот это уже другое дело. Я давно жду от тебя этих слов.

Они обнялись и поцеловались в губы. Долго и смачно целуясь, решили переспать вместе. Хотя Шаргия ни это имела в виду, но ей уже было все равно. ''Не все ли равно, итак я на финишной прямой''. Николь пригласила ее к себе, она оставалась в одиночной палате. Это была незабываемая ночь. Они объединили свои кровати. Шаргия искала новые ощущения, она как бы хотела в последние свои дни испробовать все, и это она получила сполна. Николь частично заменила ей мужчину, хотя в процессе полового акта с ней. Шаргия несколько раз вспоминала лавочника Али, но это все в прошлом. Было видно, что Николь опытная лесбиянка. Она навалилась на Шаргию, мяла ее под собой, а вместо мужского члена она использовала банан. По крайней мере, шахской вдове это понравилось. Она стонала под ней, и Николь была вынуждена изредка ей шептать: more silently my darling, tss, break off, us will hear. Потом они, лежа, молча курили.

- Послушай, Шаргия, а что за еще новость ты мне хотела сообщить? Забыла уже? Ах, какая ты зараза.

Припала к ее губам.

- Ну, я слушаю тебя.

Шаргия нехотя освободилась от ее поцелуев.

- Николь, ты вообще знаешь, кто я?

- Нет.

- Нет, кто я вообще, Николь? Ты хоть знаешь кого ты сейчас по...ла?

- Говори, говори, уже интересно.

- Я супруга иранского шаха Реза Пехлеви. Ты поняла? Ну тот, кого свергнули года два назад в Тегеране.

- Ну и что? Я уже лет семь как жена Джона Кеннеди.

- Ты мне не веришь, Николь?

- Послушай меня. Шаргия. Я тебе верю, почему я не должна тебе верить. А в принципе, ты даже чем-то похожа на шахиню. У тебя манеры высокие.

- ...Да? Правда настолько нереально, что в нее трудно поверить.

- Послушай меня, моя красотка. Я тебе расскажу одну сказку, я ее никому еще не рассказывала. Однажды, очень давно, в одном королевстве, злой колдун захотел отравить народ. Он посыпал отравой единственный колодец, которым пользовались тамошние люди. И все люди, испив воды, сошли с ума. Все королевство, кроме короля, в один миг стали идиотами. Только предусмотрительный король не пил этой воды, у него в загашнике был свой, чистый колодец. Сошедший с ума народ начал требовать, чтобы король, оставив свое королевство, убрался бы оттуда прочь. Взбесившаяся толпа шумела, ломала стены, и предоставила немедленный ультиматум всей королевской семье. И в результате, король был тоже вынужден испить воды с отравленного колодца. И все после этого стало на свои места. Народ успокоился, каждый вернулся к себе. Король превратился в такого же умалишенного, каким был его народ. В королевстве надолго воцарилась тишина. Так что, мой тебе совет, живи в своем выдуманном мире и наслаждайся. Да и вообще, я обычно не интригую. Беру и завожу другую. Поняла?

''О Аллах, о чем это она? Видимо, у меня тоже крыша поехала, иначе не переспала бы с этой негритянкой. Как низко я пала. Хотя, какой сейчас в этом смысл, тем более, что мир основан на грехе. Ведь Адам и Ева были брат с сестрой, но жили как муж с женой. Этот мир ничей, он не стоит даже одного доллара. Я скоро покидаю тебя, мой мир. Ну и что? Ничего страшного, мой Реза уже почти год как там. И ничего, ему там хорошо, иначе он вернулся бы обратно. Все мы рано или поздно возвращаемся обратно в жизнь. Листья деревьев каждый год желтеют и выпадают. И что же? От этого дерево не страдает, их ветви к весне заново зарастают новыми листьями. Вот и я прилипну к какой-то жизни, к какому-то телу''.

Прошел еще месяц. Но Шаргия не умерла, смерть не торопилась. Она выписалась из больницы. Какая бы ни была в жизни предвзятость, в конечном итоге торжествует справедливость. Шаргию признали психически нормальной.

И вот уже она идет по своей старой нью-йоркской улице, где ее не было почти три месяца. Многое изменилось за это время. Первым делом изменилась она сама. За время, проведенное в психушке, научилась пить, курить, и... завела любовницу. Она не хотела сейчас об этом думать. Вспоминая Николь, улыбалась.

"Странная штука, эта жизнь. Все мы ходим на грани, по тоненькой полоске. Чуть влево или вправо, и все, ты не знаешь, где окажешься в один миг, в один час. Ведь любая лесбиянка была прежде нормальной женщиной. Она им становится потом. Рождаются только шахом, или принцем, а лесбиянкой, грабителем, взяточником или убийцей становятся после, при соответствующих обстоятельствах. Все люди начинают хвалить только того, кто добился результата, кто имеет что-то. Только лишь! Именно после этого его называют талантливым, даже гениальным. Карл Маркс 2 года не мог напечатать свой ''Капитал''. Знаменитые критики Англии, Франции, Германии, Голландии, Италии еще задолго до выхода в свет трудов Маркса, обрушивали ярость на эту рукопись, не понимали, не соображали, называли Маркса идиотом. Благо, Энгельс оказался рядом, он спонсировал ''Капитал''. И только после этого весь мир признал Маркса и его произведение. А ведь Энгельс мог бы и не оказаться рядом. Тогда что? А ничего! Будь ты хоть трижды Марксом или Эйнштейном, но никто не будет обсуждать неудавшийся талант, который затух, не проявив себя. Он никому не нужен, пусть даже это талант гения. Мало ли в жизни неудавшихся Марксов? Только результат! Я это поняла в гадком дурдоме, где больные физики играют между собой в шашки, а проигрывая начинают плеваться друг в друга, после чего обсуждают проблемы квантовой теории поля. Среди них бывшие ученые, лауреаты различных премий. Кому они сейчас нужны? Николь! Умная женщина, даже философ. Но жизнь жестока и тупа. Спрашивается, зачем судьба наделила закоренелую психопатку и лесбиянку способностями мыслить. Зачем? Ведь она всю жизнь будет гнить в тюрьме или в дурдоме. Где она применит свой мозг? Даже педагоги университетов не умеют так нестандартно, неординарно мыслить, как Николь. К чему ей такие мысли? Странно, это что, насмешка Аллаха? Ведь умалишенные люди не нужны обществу, с ними абсолютно неинтересно, противно. Это морально убитый люд''.

В таких раздумьях она вошла к себе в квартиру, и естественно, не заметила элегантного молодого человека, который, стоя у обочины напротив ее парадной двери, молча курил сигару. Ей было не до этого. Ленивым взглядом поискала лавочника Али, но его как раз - таки не было.

Через три-четыре дня, посетив врача, ей сообщили ошеломляющую новость. Оказывается, повторный анализ показал, что опухоль не злокачественная. Представляете? Шаргия будет жить! Но она очень устало, лениво восприняла свой, вроде бы, второй день рождения. Ее сердце было окутано и перевязано грубой изолентой. Ей так казалось. Нелегко жить после смерти, иногда на это нужно потратить всю жизнь.

У Шаргии только горели глаза. Опять она вспомнила Николь. Интересно, как там она, и в ней начали просыпаться желания. Начала уже пить вино, курить сигареты.

К ней стал захаживать Али. Они беседовали на фарси.

- Ханум, как вы? Как себя чувствуете? Я так беспокоился, волновался, наводил справки, но все без толку. Никто не знал, где вы? Честно говоря, я уже думал о плохом.

- Эх, Али...Не вечен даже тот из нас, кто не предвидит гибели своей.

При этих словах Али тихо заплакал. Слезы покатились по его щеке. Шаргия испугалась. Отшатнулась от него, ей стало почему-то страшно. Когда плачет женщина, это ничего, это вода, даже сопли, но когда плачет мужчина, в нем чувствуется сила, мощь.

- Ханум! Я пришел в этот мир отыскать вас в толпе, хотел взять вас за руку, забыв что нельзя...

'' Он славный, хороший. Может, переспать с ним. Своему супругу пока я изменяла только с женщиной. Настал черед и классической измены. А для кого держу я свою честь? Все равно меня здесь никто не знает. Да и узнав, не поверят. Прости меня Аллах. Кем я была, а кем стала. Лучше все-таки умереть молодым, даже маленьким. Только тогда ты не успеешь мучить себя былыми воспоминаниями. И вообще, в детстве со смертью бороться легко. Ребенок смерти не боится, он же ведь недавно оттуда. Но такое божеское счастье умереть ребенком дается далеко не каждому''.

- Спасибо тебе, Али. За все спасибо. А ты можешь зайти ко мне завтра, вечерком. Может, немного выпьем, поговорим.

При этих словах она хитро улыбнулась, посмотрев в сторону.

- О-о-о, ханум, Я как ждал этого. Я люблю вас. Я даже нашел бы вас на том свете, если бы с вами что случилось...

- Эх, Али. Я не верю в загробную жизнь. Смерти нет, ты даже не пытайся. Если ты не смог ничего добиться здесь, сможешь ли ты чего-то добиться там?

Али хотел к ней приблизиться, но Шаргия гордым видом указала ему на дверь. В ней проснулось давно забытое шахское восприятие мира.

- Завтра, Али, я сказала, завтра. А теперь иди, я хочу отдохнуть. Иди!

Али заметил в ней барские замашки.

Они не подозревали, что их разговор прослушивался из соседней квартиры. За стеной сотрудниками КГБ проводилось мероприятие "Т". Установив в стене подслушивающее устройство, майор Гусейнов и подполковник Гуляев прослушивали разговоры в квартире Шаргии. Теперь уже было ясно, что она переспит с лавочником Али. Оба КГБ-эшника готовились к завтрашнему дню. Разложив перед собой гамбургеры, пиво и шнапс, они обедали. Эту квартиру они приметили давно, и наконец, временно экспроприировали ее для оперативных целей.

- Ну что, Фаик, завтра мы с тобой услышим, как будут там мяукать и стонать,

отпив пива, и взглядом указав на стену, заявил Гуляев.

- Да, Вадим. Тем более, что шахиня неплоха собой, нет (моргнул)?

Они продолжали обедать, пить, смотреть телевизор, где пела Дона Саммер.

- Хорошая певица.

- Согласен.

Чекисты молча обедали. Они тоже боялись говорить что-то лишнее, часто осматривали потолок и стены. ''В этой стране могут и тебя подслушать''.

И вот наступило это завтра. На улице было холодно, шел густой снег. Целый день Шаргия не выходила из дома, говорила по телефону. Иногда на фарси, бывало и на английском. Часто слушала "Реквием" Моцарта. Она любила его слушать. Внизу за Али была установлена слежка, и вот под вечер, закрыв свою лавку, он исчез на полчаса, потом появился переодетым в черный длинный костюм, похожий на фрак, с цветами в руках. У него был нарядный вид, он был костюмирован и "оформлен" как надо. Туфли с острыми концами, галстук с узелком с размером в большой будильник. Волосы со странным проборчиком, зачесанные назад и обмазанные желе. Он буквально вбежал в парадную дома, где жила Шаргия.

- Ну что Вадим, порнуха начинается. Щас такое услышим. Главное, в таком деле переводчиков не нужно, итак все ясно.

- Да, верно. Язык секса - всем понятен.

- Николь ничего не добавила больше?

- Да нет вроде...

- Все рассказала?

- Ну да, вроде.

Оба жадно закурили "Марльборо". Гуляев посмотрел в окно.

- Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой, то мне страшно, то мне грустно, то теряю свой покой.

- Ладно, тихо.

В квартире шахской жены раздались первые стоны. Благо чекисты понимали на фарси. Они оба сели в предвкушении спектакля, не ведая о том, что основное еще впереди. Оба уже были красные от возбуждения, все больше слушая сексуальные охи и ахи.

- Слушай, что она творит, а? Он перед ней пацан какой-то.

- Тише, дай послушать.

И опять оба молча курили, слушали, старались не смотреть друг на друга. До их ушей доносились такие слова:

- Мой милый мальчик. Я тебя вспоминала даже в больнице. Давай, глубже, глубже - вот ох хорошо ...так, так, да, ой...мой милый цветочек...моя прелесть...

Слышен был только голос Шаргии, Али же "работал", старался удовлетворить ее. Потом Шаргия сказала, вернее прошептала фразу, которая надолго запомнится чекистам. ''Зачем кормить чужих, если есть свои. Нет?', слетело с ее уст. Затем вновь охи и ахи. И опять прозвучала эта странная фраза про чужих и своих. Так прошло еще минут 30. Гуляеву уже надоело слышать иранскую порнуху.

- Да ну их.

Он с сигаретой во рту подошел к окну, посмотрел через окно и вздрогнул.

- Фаик, Фаик, сюда, быстрей!

Фаик подбежал.

- Кто это стоит там? Ты узнаешь его?

- Да. Нн-ет, как это... Это же Али...

На улице, почти под их окном, стоял Али. Он иногда поглядывал на окно Шаргии. Была заметна печаль в его взгляде.

- Ну... Тогда с кем она там шпилится?

- Не знаю? Точно, что не со мной.

- Слушай, хорош шутить, дело серьезное. Нам же сообщили, что Али с цветами вошел в блок.

- А мы же его не видели! Это соседний блок, откуда нам знать, зашел он в квартиру, или нет.

- Ладно, все, давай выяснять кто там.

Они тут же сообщили вниз, "своим", что личность объекта неизвестна. Пошла выясняловка. Секс еще продолжался минут десять, после чего все утихло, заиграла иранская мелодия, пела знаменитая Гугуш. Потом приглушенная беседа.

- С кем же она там, с кем?

Через час они прощались. Шаргия плакала, причем громко, просила не забывать ее. Чекисты засуетились. Выбежали из квартиры на улицу, подбежали к их блоку, стали ждать. И вот он, этот парень, выходит из парадной и направляется в сторону вокзала. Это был явно иранец, ее земляк, лет 20 не больше. Симпатичный, темненький, высокий паренек.

- Ну, вдова, а, соблазняет детей. За такое в СССР четвертуют.

- Да подожди, Фаик. Кто же он?

Парень сел в желтое такси и уехал.

Гуляев и Гусейнов еще минуты две постояли на холоде. Они ждали устную сводку сотрудников наружного наблюдения. Стоял безветренный нью-йоркский вечер. Снег молча падал на них, они переминались с ноги на ногу.

- Как в фильме Рязанова, надо меньше пить, надо меньше пить.

- Да, колотун.

К ним подбежал сотрудник "наружки" Амосов, тот самый элегантный молодой человек, следивший за Шаргией. На кепке и пальто лежали хлопья снега. Он был страшно удивлен, даже озадачен. После небольшой одышки изрек:

- Я не понял, ребята. Вы хоть знаете, кто это был?

- Нет. Ну и кто же он?

- Это ее сын. Наследник престола. Реза Пехлеви - младший. Как вам это?

Лица у чекистов вытянулись, у обоих были потерянные физиономии. Пауза.

- ...Это тот, который только что уехал?

- Да. И которого вы подслушали.

- Саш, это точно, ошибки нема?

- Век воли не видать. Это - сын. Я уже год топаю за ним, мне ли его не знать.

Гуляев и Гусейнов переглянулись.

- Ни хрена себе. Ты что нибудь понял?

-?...

Прошло минут 15. Они все еще вдвоем стояли на заснеженной улице Нью-Йорка. Говорить было не о чем. Даже снег был какой-то скучный, бесцветный, без искры. Снег был как - будто враждебно настроен против них. Они молча курили.

- Слушай, Фаик, у меня идея. Давай пойдем в русский ресторан на Манхеттене. Че - то мне пить захотелось. Да какого - нибудь русского блюда поесть хочу, пельмени или борща. Соскучился я по России. Не воспринимаю я хреновую заграницу. Вся гниль, мерзость и пошлость только здесь, за рубежом. Ничего святого. Лучше нашего советского дома нет нигде. Даже этот снег шепчет нам, мол, люди, езжайте ка к себе домой.

Гуляев разозлился, и сказав, '' ну что ж, сейчас всем будет не приятно', повернулся в сторону одного из небоскреб, где было полным полно народу и заорал во всю глотку, что есть мочи:

- Идите вы все на хуй, пидоразы, гандоны!!! Ебал я ваши законы и права!!! Пошли все на хуй!!!

На него с удивлением взглянули несколько местных прохожих, уступая дорогу, но они не поняли классическую русскую брань. Да и торопились они, не до этого им.

Гуляев и Гусейнов молча направились в русский ресторан пить водку, топая по глубокому снегу.

Таким образом, операция по выявлению 50 миллиардов иранских долларов с треском провалилась.

ГЛАВА 14

1982-й год. Поминки Брежнева

Этот материал основан на сообщении доверенного лица (не будем называть кого именно), присутствовавшего на поминках Леонида Ильича Брежнева, который был дан огласке много лет позже.

На поминках Брежнева сидел весь бомонд, весь цвет партийных работников СССР. Они сидели и молча скорбили, лица у них были такие печальные. Это очень грустная история. К Андропову нагнулся его соратник по КГБ небезызвестный Федорчук.

- Юрий Владимирович, может не надо а? Все - таки такой день, поминки все - таки.

- Мне лучше знать, что надо, а что нет. Этого Чурбанова надо наказать, пришло время платить за все. Это время всегда приходит.

- К - да...

- Ты что, не слушаешься что ли?

- Нет, нет!!! Будет исполнено.

- Выполнять.

Юрий Андропов замышлял тонкую и в то же время мерзкую (ну, как обычно), чекистскую операцию. Он думал про себя, ''нет, так мы целей гнусных не достигнем''.

А Федорчук в свою очередь боялся, это факт.

10 ноября 1982-го года скончался Леонид Ильич Брежнев. А уже через два дня, 12 ноября, в квартире Леонида Ильича в поселке Усово, что на Рублевском шоссе, сидели высокие гости, весь партаппарат СССР. Они ели и пили за упокой души Брежнева, которого похоронили сегодня днем. Во главе стола сидел Андропов, слева от него был Черненко, рядом с ним Громыко. Справа от Андропова сидел Щелоков, рядом его заместитель, Чурбанов, зять покойного. Недалеко от Чурбанова разместилась Валентина Терешкова, первая женщина-космонавт. Далее сидели Щербицкий, Куликов, Кунаев, короче говоря, вся политическая элита того поколения.

Все молча пьют. По правде говоря, многие делают вид что пьют, по настоящему пил только Юрий Чурбанов. Андропов зорко следил, кто как себя ведет. Глава МВД СССР Щелоков категорически не пил, ссылаясь на больной желудок. А Андропов в это время размышлял: '' Этот Щелоков думает, что он здесь ведя себя трезво зарабатывает передо мной очки. Думает, что отказавшись от водки он зарекомендует себя трезвым и серьезным человеком. Наверное умный стал. Дудки! Нет уж, поздно уже! Во-первых, я знаю что он старый алкаш, а во-вторых, его время уже подошло. Пора его снимать. Все надо делать своевременно''.

Юрий Чурбанов вошел в комнату разбитый и подавленный. Еще бы! Теперь, после смерти его тестя, положение становится шатким. Кому он теперь нужен? Бездарный, тупой, к тому же успел себе нажить много врагов. Что же делать? Ему становилось страшно. Все краски жизни вдруг резко стали для него черного цвета. Но выпив поллитра посольской водки (причем, за два захода), и закусив его черной икрой и жареной осетриной, он вдруг посмотрел на гостей, на первых секретарей союзных республик. Они все сидели такие смешные, прикидывались, делали вид, что переживают эту утрату, а на самом деле теперь они боятся за свою дальнейшую судьбу, за свою шкуру. Чурбанову стало хорошо. После водки крепнет ум, яснеет мысль. Вот это уже другое дело.

Нелепо оплакивать, что через 100 лет тебя не будет в живых, точно так же как то, что ты не жил за 100 лет перед этим. Это глупо. На похоронах оплакивают не умершего, а себя. На реке Гипанис обитают крошечные насекомые, живущие не дольше одного дня. Есть среди них умирающие в 8 утра, а есть и старые, которые умирают в 5 вечера. Брежневу повезло, он успел состариться. А может это все - таки 8 утра?

Чурбанову стало хорошо. Желудок приятно обжигала водка, туман в голове рассеялся, перед глазами все расплывалось, кружилось, его закрутило. Он даже испортил воздух, причем со звуком, похожим на автоматную очередь, при этом не заметив рядом Терешкову, которая на это просто мило улыбнулась. Чурбанов заявил во всеуслышанье: ''нет, кажется жизнь налаживается!'' На него посмотрели. И он посмотрел на всех. "Блин, здесь сидят одни светилы, даже электроэнергия не нужна, можно осветить всю Москву', решил он про себя.

Перед Куликовым стоял грязный хрустальный стакан, на дне которого было немного водки. А по краям он был весь запачкан, зализан слюной, сигаретным пеплом. Куликов долго смотрел на этот стакан. ''Да, вот и жизнь моя грязная и мерзкая как этот стакан. Вся моя жизнь так же в слизи и выпивке. Прислуга, обновляя на столе посуду, поменяла и его стакан. Вместо грязного, поставили перед ним новый, блестящий сверкающий фужер. Куликов снова взглянул на него. ''Нет, и все таки жизнь хороша. На душе стало как-то чисто и спокойно. Даже водку пить из него удобнее и лучше. Хорошая водка пьется и ценится в хорошем хрустале как сверкающий бриллиант на черном бархате. Какая фигня!!!''

Громыко сидел весь такой напыженный и напряженный, как будто проглотил указку. Черненко взглянул на него:

- Ты че, Андрюша, расслабься. Белый медведь и так белый, не надобно его перекрашивать в белый цвет. Цвет уже заранее известен.

- Да, рано вещун я послушав тебя завязал. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Прошел час. Напряжение как-то исчезло, появилась вольность. Были уже слышны приглушенные слова гостей, тихие разговоры, звон посуды. Потихоньку выяснялось, что кроме Чурбанова пили также Федорчук и Щербицкий. Последние двое уже начинали куражиться, чокаться, стучать бокалами, улыбались. Минут через 20, Куликов круто обернулся и услышал разговор между ними:

- Давай в съезд поиграем.

- Давай.

- Кто за ветер, прошу голосовать.

- Я. Ха-ха-ха.

- Тсс, тише. Все таки поминки.

- Хорошо. А кто за этот трамвай, прошу выразить мнение.

- Я! Гмм.

- Хорош, хорош.

- А кто вот за этого старого пидора, прошу поднять руки. Ха-ха...

- Да тише ты, алкаш.

Терешкова, услышав это, подавила улыбку, а Куликов строго покачал головой, посмотрев в сторону Андропова. Тот зорко следил за поведением каждого присутствующего. Его взгляд был открытый, напоминающий хлопающую дверь.

Щербицкий вышел в туалет пописать. Зайдя в темную уборную, он не знал где включить свет. ''А, хрен с ним, поссу так. Как нибудь попаду в унитаз''. Мощная, обильная струя как из шланга, пошла в сторону, где примерно должен был быть унитаз. Шррр. И вдруг он услышал в темноте перед собой: ''О,...ты что,...ты на кого ссышь, сука...'' Щербицкий обомлел. Это был голос Тихонова, заместитель Председателя Совета Министров. Оказывается он, Тихонов, тоже изрядно напился и тоже захотел отлить, но, зайдя в сортир, он поскользнулся, упал, и так и заснул. Минут пять он храпел, но его разбудила украинская моча Щербицкого. Тихонов приняв "душ", с мокрыми от мочи волосами и брезгливо растопырив руки, отправился мыться в ванную. Щербицкий даже протрезвел, с хмурым лицом обратно вошел в зал, к гостям.

А теперь я приступаю описывать главную сцену этого застолья, так сказать, острейший гвоздь любого шоу, где произошла неординарная история и многим подобная наглость показалась чересчур отвратительной. Под вечер, когда царила атмосфера скорее деловитости, нежели уныния, и уже откровенно слышался звон искрящихся бокалов, в зале играл свет больших свечей, Андропов подозвал к себе Федорчука. Тот, наклонившись, услышал всего два слова: ''уже пора''.

- Прям щас, Юрий Владимирович?

- А когда же? Конечно, щас! Я уже тебе сказал. Выполняй.

- Но...

- Без каких либо но! Выполнять я сказал (резко отвернулся от него).

Получив своеобразную лаконичную установку, Федорчук подошел к совершенно пьяному и даже веселому Чурбанову.

- Юра, есть разговор. Выйдем, покурим.

Они вышли в большой светлый коридор, а оттуда на широкую веранду. Стоял холодный вечер, было темно. Кругом окна жилых домов светились желтым цветом. Невольно вспомнилась песня Шуры "Московские окна''. Чурбанов смотрел на Федорчука мутным взглядом. Тот приготовился, как актер на сцене, набрал побольше воздуха, задержал дыхание, будто готовился нырнуть в набегающую волну и начал:

- Юра, какое горе, какая беда. Бедный Леонид Ильич, бедный...

- Да уж...

- Да жаль, жаль. Прекрасный был человек, просто прелесть. Многое мог бы еще сделать для людей, многое.

- Да уж, да...

- И должен остался он некоторым людям...Так сказать, унес с собой кое что.

- Чего? Что ты мелешь?

- Я серьезно говорю, Юр! Должок за ним остался.

- Кому должок?

- Мне, мне он остался должен.

- Тебе? Ты что офанарел, что ли? Кто ты, а кто он?

- Да уж Юра, именно мне. Бриллиантовый комплект я ему лично давал, месяц назад. Это дорогой подарок, на сумму минимум 100 тысяч рублей. Это был аванс для моего назначения. Он собирался отправить меня послом в Англию. Так что, сам подумай в каком я положении?

- Ну а что ты от меня то хочешь?

- Как что, как что, Юр? Изделие я свое хочу обратно получить. Больше мне ничего не надо.

- Ты что, совсем долбанулся? Ты кому давал его, мне? Нет! А если нет, то какого хрена от меня хочешь?

- Слушай, ты здесь не дерзи. Нехорошо, все-таки поминки тестя. А комплект надо бы вернуть. Время пришло, старичок, отвечать за базар.

- Послушай Федорчук, я и так тебя всю жизнь ненавидел, а теперь оказывается, мы тебе еще должны.

- Ты свои чувства попридержи при себе, Чурбанов. Все баранку свою гнешь. А на счет ненависти я тебе вот что скажу. Ненависть, друг мой, тоже надо заслужить. Ненависть тоже чувство, это лучше, чем равнодушие. Люди, не имеющие врагов, ничего не стоят. Кто говорит, что он со всеми в прекрасных отношениях, значит он ненужный материал.

- Слышь, Федорчук, ты здесь философию не разводи. В общем, вот так. Ни про какие бриллианты я не знаю, да и не верю.

- Тэкс, товарищ Чурбанов, значит так, да? Значит вы отказываетесь вернуть долг?

- Да что ты пристал? Вот пиявка, а! Какой долг? Какой на хрен долг?

- Бриллиантовый комплект говорю, понял!! А если не вернешь, то я доложу об этом Юрию Владимировичу. Тогда уже пеняй на себя, чурбан деревянный.

- ...Ты че? Ты это че?

- А че, я ничо.

- ...Допустим ты говоришь правду. Ну? И откуда ж я тебе этот хренов комплект достану?

- Это не моя забота, родная ты моя милиция.

Нервы у обоих были на пределе. Но после упоминании имени Андропова Чурбанов явно скис. По спине пробежал мороз. Он понял, что Федорчук не будет пользоваться его именем, не получив добро на это. Это явно происходит по указке того. Федорчук заметил в глазах Чурбанова нерешительность. Было бы странно, если бы он это не заметил. Иначе, какой он чекист.

- Ну че, Чурбанов? Где мой товар?

- ...Ладно...Давай завтра.

- Что завтра?

- Увидимся завтра, вот что!

- Лады.

Довольный Федорчук, подпрыгивая, вошел в зал и с радостью пропустил еще граммов 200 водки. После того как принял на грудь, он сделал мучительное лицо и жадно закусил. Рядом сидел Тихонов и на его вопрос ''за что пьем', Федорчук одобрительно кивнул головой (рот был набит едой), сдавленным голосом ответил: ''за приказы начальства, которые всегда приятно выполнять''. При этом он не успел донести черную икру ко рту, и уронил часть ее на пиджак Тихонова, от которого почему-то пахло мочой. И главное, Тихонов не удивился, а лишь улыбнулся, потом тихо, почти шепотом, сказал:

- Вот сейчас мы заживем, а, Федорчук. Вот хорошо будет.

При этих словах у него было совсем другое выражение лица. Он с таким оптимизмом смотрел вперед и радовался будущему, будто у него договор с Богом, и он проживет на свете еще как минимум 30 лет. Федорчук среагировал на его слова следующим образом:

- Хорош болтать, товарищ Тихонов, и подмигнул Терешковой, которая ответно моргнула Федорчуку. Последний подсел вплотную к советской космонавтке.

- Кстати, Валя, мы с тобой знакомы давно, но еще не переспали. Непорядок!!!

- Сами виноваты, товарищ генерал. Все шпионов ловите.

- Говорят, ты в постели знойная. Хочу убедиться, товарищ космонавт.

- Факнешься со мной сегодня, товарищ чекист?

Увы, у нас мало времени обрисовывать это застолье, где Федорчук уже начал щупать Терешкову, но история приглашает автора вместе с читателем посмотреть концовку, главную сцену этого рассказа.

На следующий день, около трех часов дня, на берегу Москвы-реки встретились Федорчук и Чурбанов. Последний, передав большой сверток, уехал. Федорчук при Андропове раскрыл содержимое, где оказалось пол миллиона рублей. Андропов из под очков взглянул на стоящего справа от него Федорчука:

- Ну что, генерал, заслужил ты должность председателя КГБ СССР. Заслужил. Отдыхай.

Федорчук военным шагом вышел из его кабинета. Андропов про себя размышлял.

'' Если не было бы микроскопа, то не было бы и микробов. Ловко Федорчук его наколол. Какие к черту бриллианты? И все же содрать с их семьи надо бы еще. Что придумать, чтобы шума не было, а? А может, все-таки хватит. Ведь баранов надо стричь, а не кожу сдирать''.

Юрий Андропов подошел к окну, чуть отодвинул занавес. На улице было холодно. Он протер очки, оседлал ими свой нос, взглянул на улицу. Стишок неизвестного автора постучал, словно молоточком, в голове Андропова:

"Пустеет воздух,

Птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь

Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять,

И мы должны как старожилы

Пришельцам новым место дать''.

ЭПИЛОГ

На конспиративной квартире в Москве, в мало освещенной комнате, сидело трое мужчин. Это были Виталий Федорчук, Виктор Чебриков и еще один незнакомец. Последний так и остался ни кем не узнанным, не заметным ни для кого. Между ними проходила беседа.

- Слышь, Виталий, однако ж это опасная игра, братан!

- А че делать то, Витя, че делать! Летать так летать, стрелять так стрелять.

- Андропов ничего не понял? Точно?

- Да нет, слушай. Он же не профессионал, он дипломат. Его место в посольстве, а не в разведке. А то он бы тут же заметил, что эти деньги фальшивые. Я что, дурак что ли, передать ему чистый нал. У самого три сейфа завалены фальшивками, куда - то надо было их пихнуть. А лучше этого момента, как с Андроповым не получилось бы никогда.

- Рисковый ты, Федорчук. Но, по - моему, ты прав. Он не догадается, а если и так, то никто никому ничего не докажет. Разве нет? Не пойман не вор! Да и вообще он скоро умрет, я так думаю.

- И я так думаю, и даже надеюсь.

ГЛАВА 15

1989-й год. Крах Николае Чаушеску.

Мы любим читать биографии известных людей. Это уже принято. Но есть в этих биографиях неуказанные, скрытые моменты, которые берут за душу, за мясо. Вот так и сейчас, в данном случае.

По просьбе одного человека, я, при весьма интересных обстоятельствах встретился с одной румынской женщиной, религиозной миссионеркой. Мы сидели с ней в аккуратном, стриженом садике Ильича. Она завороженно рассказывала, а я слушал. В ней чувствовался ток жизни, очень энергичная женщина.

- Вы писатель?

- Ну, я стараюсь.

- Вы сможете написать кое - что?

На одной из центральной улиц Бухареста, к телефонному автомату подошел высокий кучерявый мужчина. Ну, типичный Будулай из фильма "Цыган".

- Алло, это я.

- Мариус?

- Да.

- Ты сейчас где?

- В центре, у дома правительства.

- Стой там, я уже еду.

Классическим, редчайшим примером той фантастической загадки, какая исходит от исторической проблемы и которая имеет философскую мотивацию, должна по праву считаться жизненная трагедия Николае Чаушеску, бывшего и покойного Президента Румынии. Историки его изображали то деспотом, то интриганом, то мучеником, то святым, то убийцей. По крайней мере, Румыния именно во времена правления Чаушеску расплатилась со всеми внешними государственными долгами. Это так, для справки.

Сын Николае Чаушеску Нику занюхал в нос кокаин, глаза расплылись, он заулыбался. Ему стало хорошо. Рядом в постели лежала красивая румынская девушка Ирина. Это была писаная красавица, будто дама с модной картинки. Она была голая, без лифчика, вся мощная грудь напоказ. У него появилось желание и он набросился на нее как голодный тигр. Не знал тогда Нику, что эта его случайная связь с Ириной сыграет роковую, даже страшную роль в жизни всей их семьи, семьи Чаушеску. Да и кто мог тогда это знать?

В тот самый день с самого раннего утра Мариус долго шел, точнее, крался как вор, по ночным улочкам Бухареста. Он боялся, что не справится, не выдержит, сорвется. Напряжение было ужасным. Было невыносимо трудно. Хотя он был битый, тертый нелегал ЦРУ. Его лично инструктировал Джордж Буш, когда он был главой разведки США. Буш о нем хорошо отзывался. Мариус был колдуном, причем необычным. Он учил многих колдовскому искусству, черной магии: как наводить порчу, сглазить, обрушить несчастье. Это у него получалось отменно. Сколько на его счету было поломанных судеб.

Чернобыльская трагедия, убийство семьи Ганди и многое другое было его рук дело. В кулуарах ЦРУ о нем много говорили. Беседы о Мариусе, это была тема №1.

В 1974-м году Николае Чаушеску был избран Президентом Румынии и объявил себя пожизненным главой государства. Этим самым он окончательно развеял демократические иллюзии румынского народа. Многим известна знаменитая брезгливость Чаушеску, когда рядом с ним ходил его камердинер с флаконом спирта, которым диктатор вечно протирал свои руки. Всех своих родственников он привел к власти. Достаточно сказать, что его супруга Елена руководила румынской спецслужбой "Секуритате", а также занимала пост первого заместителя премьер - министра Румынии. В доме у них унитаз был из мрамора, а посуда из драгоценного металла. Но 1989-й год стал роковым для Чаушеску. И все началось с мелочи, с какого-то цыгана.

В июле 1989 года, в июле месяце, Чаушеску отдыхал у себя на даче. Она находилась за городом, близ виноградных полей. Под вечер, когда наступили голубые сумерки, Чаушеску попросил охрану не следовать за ним. Он хотел остаться один, у него заколотилось сердце, что-то его беспокоило. Выйдя на пустынную проселочную дорогу, закинув руки за спину, начал спокойно прохаживаться. Чаушеску смотрел на небо, улыбался появившимся звездам, приветствовал луну. Вдали играла скрипка, звучала народная музыка. И вдруг перед ним возник цыган, он как будто с неба свалился. Чаушеску его заметил уже совсем близко, в шагах 5 от себя. Тут же охрана окружила этого цыгана, но Чаушеску рукой подал знак оставить их двоих. Он был спокоен, тут не пахло террором. Террор имеет свой запах, свою прелюдию. Здесь было другое. Ему понравились глаза этого цыгана, они были какие-то древние, старинные. Было такое ощущение, будто этому цыгану около 300 лет. Цыган его не узнал, откуда ему его знать. Глаза цыгана привыкли видеть поля и луга.

- Как тебя зовут, цыган?

- Стефан, мой господин.

- А сколько тебе лет? Откуда ты родом?

- Я из Плоешти, добрый человек. А возраст я свой забыл, не помню уже.

Какие у него были глаза... Они были то ли мертвые, то ли пустые, то ли старые, а быть может никакие. Чаушеску с вытянутым лицом уставился на него. Цыган заметил на руке Чаушеску красивый браслет.

- Мой господин, я вижу у вас браслет хороший. Подарите мне его. Для вас этот браслет ничего не стоит, вы богатый, вы не пожалеете. Меня зовут святым Стефаном. Раз повстречав меня и не обидев, люди становятся счастливыми. Не обижайте меня, для вас этот браслет мелочь, а для меня он все.

Чаушеску недовольно посмотрел на этого цыгана, потом на свой браслет, покачал головой. Этого было достаточно. Его охранка взяв под руки цыгана Стефана, исчезла вместе с ним. Чаушеску вернулся домой грустным. Он думал про Стефана. Этот Стефан каким то образом въелся в мозг Николае Чаушеску. На следующий день диктатор начал наводить справки о цыгане, но никто о нем не знал. Через неделю он велел разыскать его в винограднике, где видел в тот день. Но опять все безрезультатно. Ночами он перестал спать, часто ругался с женой Еленой.

- Ну и сдался тебе этот цыган. Совсем уже с ума выходишь.

- Нет, надо было ему отдать этот браслет. Не нужен он мне.

- Ну и отдал бы. Зачем он тебе?

- Не знаю, почему-то я не решился отдать ему браслет. Не решился и все.

Именно после этой встречи с цыганом у Чаушеску дела пошли насмарку. Он начал часто

болеть, ссориться с родственниками. А его сын Нику начал принимать наркотики, нюхал героин, перепробовал, испортил почти всех красивых женщин Румынии, исковеркал их судьбы. Достаточно вспомнить хотя бы олимпийскую чемпионку по гимнастике Надю Команечи, которая убежала, буквально удрала из Румынии в США, дабы спрятаться от Нику. Но и там он ее нашел. Но речь не об этом. Он в последнее время часто употреблял наркотики. И вот однажды Нику, находясь под кайфом, влюбился в замужнюю девушку по имени Ирина. Ей было чуть больше 20 лет, она была замужем уже три года, но детей у нее не было. И естественно она от этого страдала, мучилась, по ночам плакала. В тот знойный июльский вечер Ирина вместе с подругами отдыхала у моря. Мужа не отпускали в отпуск, не сидеть же ей одной в Бухаресте в такую жару. Нику вместе с друзьями вальяжным видом начали обход пляжа с целью розыска хороших девиц. Нику был страшным бабником. Интересная вещь, эти женщины. Мужчина рождается от них, т.е. выходит из влагалища, а потом, всю жизнь хочет войти обратно туда, во влагалище. Интересно. И вот он увидел полногрудую беленькую девицу, сидевшую на песке. У нее были длинные-длинные волосы, до самой попы. Рядом с ней были ее подруги, но не такие привлекательные. Их взгляды сцепились. Он Ирине тоже приглянулся. Такой уверенный, смелый, стройный. Только глаза какие-то вечно красные и тупые. В общем, они познакомились. Ирина понравилась Нику, и он начал сыпать, поливать на нее деньги, как поливают водой деревья. Нику изумлял ее своей платежеспособностью, закрывая на ночь дорогие рестораны у моря. Откуда ей было знать, что за ней приударил сын самого Николае Чаушеску. Друзья Нику хотели было отговорить его от такой ненужной затеи, мол, девок тут полно, зачем так транжириться. Но она ему понравилась. Особенно понравились ее пышные груди. "Ребята, это фантастика. Ей всего 20 лет, а какая у нее грудь. Оф!!! Просто смерть! Я щас кончу! Даже у топ моделей нет таких буферов''. А груди у Ирины действительно были что надо, где то 5-й, или 6-й размер, настоящее вымя. И это при ее возрасте. Подруги Ирины почтительно отходили, не мешая их курортному роману, хотя в душе понимали, что это все временно. Ведь только вчера, какой-то цыган, гадая ей по руке, предсказал Ирине счастливую встречу. А ведь он был прав. И вот однажды, сидя вечером у моря, Ирина призналась Нику, что она глубоко несчастная девушка. С мужем ей скучно, неинтересно, да и детей - то у них нет. Хоть бы дети были. ''Я замужем, но это поправимо''. Нику узнал только, что мужа ее зовут Флорин, он военный. Все, больше к теме мужа они не возвращались. Всего два дня пришлось Нику ухаживать за Ириной. Потом они переспали. О, какая это была ночь! Она, конечно, была не такая опытная, тем более что Нику этим не удивишь. Он во время полового акта кусал и мял ее мощные груди, как мнут тесто, не взирая на ее крики. Какой чудесный день!"Твой муж слепец, он что, не видит такой алмаз!', говорил он ей в постели. К утру вся грудь Ирины была в черных синяках. Она рассматривала их, сидя перед трюмо, и через зеркало глядела на спящего Нику. ''Боже, что я натворила. Бедный Флорин.'' В общем, через день Нику уехал в Бухарест, а месяца через полтора, уже к сентябрю, Ирина забеременела, и естественно от Нику. Муж с ней был в постели уже не так часто. Надоело ему поливать дерево, которое не дает плодов. Браки заключаются на небесах, а исполняются по месту жительства. А еще через месяц одна из подруг Ирины, Мария, сообщила ей потрясающую новость. Оказывается, Мариус-это сын самого Чаушеску, его недавно показывали по телевизору. От этой новости у Ирины чуть не произошел выкидыш. ''Что!? Это фантастика. Переспать с принцем и не знать это. Вот это роман!''

А у самого Николае Чаушеску дела все ухудшались. По ночам снился ему этот проклятый Стефан, который сверкая своими золотыми зубами говорил ему: дай браслет, а, дай, дай, Николае! Чаушеску тут же просыпался. Ну, чертов цыган! Что же мне делать! Каждый день перед резиденцией, прямо на лужайке кем-то была разлита черная жидкость. Никто не знал, кто это сделал. Охрана видела поблизости лишь некого цыгана, который тотчас исчезал как приведение. И каждый раз после этого с Чаушеску происходили страшные события. То на ровном месте умер его брат Георгий, то с ним самим случился инфаркт. А в конце концов, т.е. 18 декабря 89 года началась революция. Чаушеску со своей женой Еленой оставив дома буквально все, даже свои носки и туфли, бежали из Бухареста. Но их очень быстро арестовали и поместили в камеру на военной базе в Тяговисте. Суд над ним длился всего два часа, его приговорили к расстрелу.

Но его сподвижники готовили побег для Чаушеску. Все было готово для этого. Расстрел был назначен на 25 декабря 89 года. Подкупили почти всех: конвоиров, караульных, часовых, начальника камеры, даже командующего базой. И возможно, что Чаушеску удалось бы убежать с этой базы. Но что за рок!?! Это судьба. Один из его конвоиров оказался не кто иной, как муж Ирины Флорин. Почувствовав готовящийся подвох, Флорин буквально не отходил от Чаушеску, и объявил всем, что он лично расстреляет Президента Румынии. Ведя Чаушеску на расстрел по темному коридору, он шепнул ему: '' вам привет от цыгана Стефана''. Он это сказал со всей злостью, которую можно себе представить. У него будто с души упал огромный камень. Видимо этот камень был недостаточно тяжел. Чаушеску вздрогнул от этих слов, хотя некоторые мысли приходят в голову именно под конвоем. Чаушеску лишь заплакал. Запах железа, собачий лай, вой тюремной сирены. Это был черный финиш Президента Румынии, ужасный конец. Лучше страшный конец, чем бесконечный страх. Они продолжали идти по темному узкому коридору. Искусство всегда идет вперед, а за ним всегда следуют конвоиры или конвойные. Николае Чаушеску был расстрелян вместе со своей женой.

Картина была трогательная. Муж с женой крепко вцепились друг в друга и смотрели вперед, в дуло стрелявших в них военных. Перед выстрелом естественно зажмурились. Их расстреливали четверо солдат, в том числе и Флорин. Длинные автоматные очереди превратили их тела в дуршлаг, решето. И в этот момент, как по заказу, в синеве махнула крылом белая птица.

В июне 90 года Ирина родила красивого мальчика, и назвала его Адрианом. Это была точная копия Нику, но он родился с парализованным позвоночником, был обречен. Ирина его сохранила, она не избавилась от него, пусть даже на этом настаивал ее муж Флорин. Адриан до сих пор живет в Бухаресте. Но дело в другом. Однажды Ирина проснувшись утром, рассказала всем о своем сне. Она видела во сне какого то цыгана. Он улыбался, а в руках у него был какой-то браслет. И буквально через день Адриан, ее сын, начал ходить, он вылечился. Это мистика, но факт.

На одной из улиц Бухареста, где было много военных, к телефонной будке подошел человек.

- Алло, это я.

- Мариус? Ты где?

- Неважно. Задание выполнено.

- Парень, да тебе цены нет. Ты золото!

В трубке послышались отбойные гудки.

ГЛАВА 16

1997-й год. Интервью с Горбачевым.

С Сашей Суетиным мы учились в одном классе, в бакинской средней школе. После распада СССР он переехал в Москву, и устроился там работать в газете. Не скажу, что он стал журналистом, но писать он любил. Причем писал много: книги, брошюры, статьи, очерки.

Но прежде чем начать, я хочу сказать, что Саша с самого начала избрал неверный путь. Уже первый шаг его был неверен! Окруженный книгами и газетами, он проморгал, прошляпил свою звезду, не понял, что к гуманитарным наукам у него нет призвания. Это надо было почувствовать.

"Чувство - одно из величайших даров природы''.

А. Эйнштейн.

В общем, короче говоря, моему другу, журналисту Александру Суетину надоело писать ерунду. Не то чтобы он искал сенсаций, нет. Просто он хотел запомниться, высунуться из толпы, заработать себе имя, славу. Вот что хотел от журналистики, да и вообще от жизни Саша Суетин, корреспондент газеты "Московский день''. Но как это сделать, как? Писать о том, что кто-то где-то и почему-то тявкнул, гавкнул, это разумеется несерьезно. Конечно, это ежедневная работа журналиста, так сказать его хлеб, деньги. Как говориться, журналистика - это очень древняя профессия, ... ну, в общем, это вторая древняя профессия. В общем...

В тот день, 13 сентября 95-го года, в бархатное московское утро, когда еще не осень, но уже и не лето, в этот приятный день, Саша все понял, его осенило, обожгла догадка. Эврика! Суетин этот день запомнил на всю жизнь, причем оставшуюся. Он действительно понял, что надо сделать, чтобы стать знаменитым, известным журналистом и писакой. Он вышел на балкон и начал орать с 9-го этажа вниз: я понял, слышите вы, люди, я понял!!! Боже, как сверху люди кажутся маленькими! Старушки-сплетницы сидели на скамейке и подняли свои головы кверху, но ничего не увидели. Саша опять забежал в комнату. Он был сегодня одержим.

Боже, как это я раньше - то не догадался, а? О!!! Черт, черт, черт! Это же элементарно, это так просто, что даже можно и не заметить. О чем думают писатели, поэты, журналисты, когда пишут свои книги, статьи или трактаты. О чем? Ведь они же пишут ахинею, херню, дребедень. Вот она, истина! Наконец-то я нашел свое лицо! Знали бы люди, кто его носит. Воистину мы живем в 3-м измерении, большинство из нас тупицы. Меня часто до этого посещало вдохновение, но так и не застало меня. А сейчас, это уже все!!! У каждого человека в голове целая монархия, поэтому не нужно заниматься чем-то нарочно. Ну, блин, все, к делу.

А осенило Сашу вот что. Оказывается, по его мнению, есть очень простой метод для творческого человека стать известным. Надо писать о знаменитостях, о великих, ну, или известных личностях. И журналист должен брать интервью именно у таких, он должен общаться именно с такими. Ибо на плечах знаменитых людей, на их шее, очень легко выйти в знаменитости. Вас обязательно заметят, запомнят, зафиксируют. Вы попадете в обойму. Главное, чем - то отличиться, выделиться. Не важно чем! Пизанская башня не была бы такой известной, если была бы прямой. Лучше, если тебя потом простят, чем не заметят. Саша имел точное представление о том, что надо конкретно сделать, а не просто сказать или болтать языком. Это точно, сказал сам себе Суетин, горя нетерпением претворить свою идею в жизнь. Он решил, что первым его объектом будет Михаил Сергеевич Горбачев. Почему? Да потому, что он сегодня как никто нуждается в поддержке, во внимании. Он сегодня в опале, не у дел, так что Горбачев точно не откажет ему в интервью.

''Он внимателен и чуток,

Свет дрожит в алмазе глаза,

Лоб - как выпуклое небо,

Посреди горит пятно.

Он заочный брат Вселенной,

Он герой секундной стрелки,

Осторожный камикадзе

Отправляется в полет''.

Расчет Саши оказался точным. Михаил Сергеевич действительно не отказал ему, и они встретились в доме Горбачева. Первый и последний президент СССР встретил Сашу на редкость тепло. Он крепко пожал ему руку, Суетин даже не ожидал. Квартира Горбачева удивила Сашу своей простотой и тишиной. Впоследствии ему суждено было вспомнить поговорку - "в тихом омуте черти водятся''. Саша никак не мог предположить, что этот визит к Горбачеву закончится для него мягко говоря неприятно, даже трагически.

Он со своей камерой и диктофоном присел в роскошном кресле, и пока Горбачев исчез на минуту, стал разглядывать его обиталище. На стене висела всего одна картина известного художника, на полу был дорогой ковер. И еще в квартире были две прислуги, старые женщины. Вот и все, что успел пока заметить Саша, так как в комнату вошел Горбачев.

- Ну, молодой человек, значит, так сказать, вы и есть тот самый журналист. Да?

- Да, Михаил Сергеевич, это я, Александр Суетин, из "Московского дня''.

- Так, так, хорошо. (Задумался) Так, ну что, я, значит, вас слушаю, Александр.

- Можно просто Саша.

- Хорошо, Саша. Садитесь, на ногах правды нет, хотя нет ее и выше. Ну что, говорите.

- Первый вопрос, Михаил Сергеевич. Расскажите о власти. Что такое власть? Как вы ее понимаете?

- О... Это сложный вопрос, так просто не ответишь на него. Нет власти крепче и сильнее, чем власть неизвестная. Если власть заранее, заведомо известна, она уже предсказуема. Да и уязвима она. Это точно. Места под солнцем всегда распределяются в тени.

- Хорошо сказано. Михаил Сергеевич, скажите, вот говорят, что вы продали СССР, я извиняюсь, мол, сами продались американцам, и таким образом развалили Советский строй. Что вы можете сказать на это?

- Дорогой мой Саша, я так и знал, что ты задашь мне этот вопрос. Ну, как ты думаешь, Саша, разве Советский Союз представлял из себя картошку, или мясо, а? Вот видишь, нет. Тогда как его можно продать, а, Саш? Как? Мне надоело, и вообще, скучно отвечать на этот вопрос, так как люди все равно не поймут меня.

- А в чем же все-таки суть? Я постараюсь понять. Что явилось причиной распада мощной державы?

- Ты знаешь, это сложный вопрос, я сразу не смогу ответить на него. Надо уметь уйти вовремя. Саша, ты поверь, ведь рак, пятясь назад, тоже ведь говорит, "жизнь-это движение''. Я бросил вызов всему миру, всей системе, всему земному шару, тем более, что это было на руку нам, русским, славянам. Зачем нам кормить бездарные республики? Эти народы привыкли к чужому хлебу. Когда делят чужое, главное не упустить своего. Надо ли так убиваться, когда чьи то дети не похожи на вас? Ты понял?

- Да, оригинально.

- И главное, бросив вызов кому-то, или чему-то, ты не должен дать им опомниться, как бы прийти в себя, подготовиться для ответного удара. Брось вызов, и все, добей их всех до конца. Ведь развалить СССР хотели еще и Хрущев, и Брежнев. Да, да, вот видишь, ты это не знаешь. Но они как бы начинали, делали несколько шагов, и все - тормоз. Больше ничего. Ведь все же знали, что еще с 50-х годов в СССР начался спад. Становилось все хуже и хуже. Самое лучшее время было при Сталине, в бочках продавали черную икру. При Хрущеве было намного хуже, и это произошло не случайно. Хрущев хотел развалить строй, но не решался. При Брежневе стало еще темнее, вспомни, вспомни времена застоя, вспомни талоны, там еще что-то, понимаешь ли. Народу видите ли нечего есть. А как же лапша, которую годами вешали им на уши?

- ...(Улыбается).

- Вот так вот. Ну вот. Я тоже мог бы сохранить строй. Кто говорит, что СССР-это утопия, тот ничего не смыслит в политике. Ведь какой-то Китай, или какая-то Куба, Корея или Албания до сих пор сохранили этот социалистический строй, который мы им посоветовали, внедрили, согласись, мы, именно мы. А сами жили в дерьме. Все зависит от своевременных реформ. А сейчас мы живем в семье, не без народа. Я на эту тему много раз говорил и с писателями, и журналистами, но мало кто меня понимал. Им не дано это понять, а знаешь почему? Чтобы понять, необходимо иметь способность к пониманию, быть готовым к этому, быть просвещенным человеком. Лилипут - и на вершине горы лилипут.

- Михаил Сергеевич, вас сейчас вспоминают старые друзья, или они забыли вас?

- Естественно, мы общаемся уже не так часто, но это нормально.

- А вам не обидно от этого?

- Нет, зачем. Стрелка испорченного компаса уже не дрожит. Она свободна от ответственности. Ты знаешь, какое мое любимое время года?

- ...?...

- Это осень. Я люблю осень. Так как только осенью познается, какие листья более слабые, а какие более прочные. Слабые листья выпадают с деревьев очень быстро, при первом же холодном ветре. Этот процесс необратим, ему уже 5000 лет. Пусть дети поддаются на обман, на миф, а я то жизнь знаю.

- Хороший пример.

- Многие простые чиновники испытают это все на своей шкуре, когда будут в опале. Это для них в будущем, а для меня это уже вчерашний день. А в опале будут все, запомни это Саша. Я это увидел и ощутил лет шесть назад. Теперь я уже отхожу, у меня, так сказать отходняк. Я прихожу в себя, и уже пришел. А им, этим президентам, министрам, еще предстоит пройти 7 кругов ада. Предстоит, это закон, мало кто подыхает в кресле президента, очень мало. Есть в жизни условный выигрыш, а есть истина. Это совершенно разные понятия. Я повидал и то и другое. Многие видят только одно, а большинство ни то и ни другое.

- А как отнеслась к вашей новаторской политике советская интеллигенция?

- Какая интеллигенция? В СССР не было интеллигентов, вся интеллигенция-это страшное говно (возмущенно). Это полный шмурдяк! Какая на хрен интеллигенция? О какой интеллигенции идет речь, если все они хвалят руководство страны исключительно при всех властях. Я повторяю, это не интеллигенция, это кал, это стул, это настоящая колбаса с анализом. Большинство за то чтобы против. Другое дело, интеллектуалы. Вот это да, их я уважаю. С этим никто не спорит, и большая часть их меня поддержала. Вот.

- А кому ни - будь вы завидуете, Михаил Сергеевич?

- Конечно. Не завидует только труп. Если тебе никто не завидует, Саша, значит ты не правильно живешь. Просто есть люди, кто умеет гасить свою зависть, ловко маскировать ее в своей гнойной душе. А многие не могут с собой справиться, не могут и все тут. Кому охота в этом признаться, разве нет?

- А не могли бы вы так вот просто уйти, ну, без шума и пыли. Не могли?

- Мог. Но ведь я же тебе сказал, что по своей натуре я вожак, я первый. Всегда надо быть первым. Жизнь ведь она не моя, Саша, ее мне подарили, причем даром. Это арена, сцена, где ты должен сыграть сложную роль. Хотя многие предпочитают стоять за кулисами. Когда у власти дурак, то и народ живет хорошо. Чтобы прослыть дураком, не обязательно кем-то руководить. А от умного добра не жди. Около людей часто происходят исторические события, но они их не замечают. Они думают, что большие события должны сопровождаться с каким - то шумом, с войной или музыкой. А когда уже это событие произошло, то все равно человек не верит в случившееся. Мол, почему все так тихо. Ты знаешь, я уже давно убил всех в себе. Все люди трупы в моем сердце, но зато я спокоен, уверен в себе. Иначе я не так запомнился бы.

- Но это же жестоко, Михаил Сергеевич!

- Жестоко говоришь?! Если убить в себе зверя, то ты пропал как личность, даже как человек. И главное при этом не попортить себе шкуру. А сегодня я лауреат Нобелевской премии мира. Без этих принципов я не добился бы этого. Разницу чуешь?

- Чую.

- Ну, видишь как хорошо. Запомни Саша, лучше потерять якорь, чем весь корабль.

- Замечательно сказано. Михаил Сергеевич, а как вы относитесь к войне?

- К какой войне?

- Ну, например, к войнам на территории СНГ, между грузинами и абхазцами, армянами и азербайджанцами и т.д.

- Ты знаешь, Саша, эти нации воевали всегда. Они всегда держали пальцы на курке, а я просто создал возможность, и они нажали на этот курок. Я никогда не разнимаю дерущихся, они могут быть единомышленниками. Рано или поздно они начали бы воевать, я тут не причем. С дураками иначе нельзя, а то они примут за своего.

- Это как?

- Ну, те же грузины, допустим. Ведь грузины - это же культурные чеченцы, Грузия - это цивильная и развитая Чечня. Это почти одно и тоже, я говорю совершенно серьезно. Та же дикость и жестокость, та же психология и мировоззрение, чувство ложной гордости, но более или менее в культурных рамках. Грузины от чеченцев не так далеко ушли. Были бы чеченцы христианами, они пошли бы немного далеко. Влияние религии тут очевидно.

- Значит, выходит так, что грузины именно из-за христианства стоят выше чеченцев?

- Ну да. Просто у грузинов уровень, культура немного повыше, чем у чеченцев, вот и все.

- ...Интересно...

- Но это уже вчерашний день. То, что происходит сейчас, неразумно, даже смешно.

- А что именно?

- Ну, например то, что в Баку по телевизору открыто показывают зверства армян на территории Азербайджана. Этим азербайджанцы якобы готовятся к войне, поднимают свой патриотический дух. Это же вздор. К войне так не готовятся. Показывая такие душераздирающие сцены, азербайджанская молодежь начинает бояться армян, пугаться их. Это неправильно. Вместо того чтобы снимать про Горбачева детские фильмы или мультфильмы, возбуждать на меня комические уголовные дела, будет лучше, если в Азербайджане повысят патриотизм, сделают его принудительным, как хотя бы в Китае, Израиле или в Турции. Это будет более серьезным шагом как со стороны азербайджанского народа в целом, так и со стороны их руководства. То же в равной степени касается и самих армян. Там, в Ереване, уже долгие годы ведут пропаганду о зверствах турков, о том, как много лет назад турки вырезали, именно вырезали армян. Ты поверь, Саша, этим армяне еще больше начинают бояться турков, и постепенно утухают. Армянин боится турка как ягненок волка. И в этом безусловно виновата неправильная агитация, построенная на чрезмерной жестокости и дикости врага. Когда по телевидению показывают кровь и трупы, то человек дрожит, это от него не зависит, он же человек. В крайнем случае армяне будут ненавидеть турков, не более того, но в то же время будут страшно бояться их. Ну а если сравнивать азербайджанцев с армянами, то я скажу о них следующее. Армяне не имеют ничего своего, у них все взято от других, от тех же азербайджанцев или турков. Но они, взяв или переняв, ну или украв у них какую-то вещь, будь то музыка, еда, сценарий, или там еще чего - то, сделают из него лучше, чем было до этого. Ясно тебе!

- Это как?

- Ну, армяне допустим украли у турков музыку. Так вот эти хитрецы армяне из этой чужой музыки, создадут нечто лучше прежней, нечто лучшее, чем было до этого, ясно?

- Да, щас понятно.

- А азербайджанцы наоборот, имея свои глубокие корни, имея свое родное, продают, точнее продадут их за деньги. Ну или готовы продать, причем за какой-то червонец. Кстати, о турках. Страны Кавказа, ну, например тот же Азербайджан, должен наконец понять, что вечное их счастье зависит от России, от русских. Ведь это понять несложно, поверь мне, Саша. Даже перепады в погоде, циклоны, ветер, снег, дождь, и другие ненастья общие у России с Азербайджаном. В Москве идет снег, и тут же в Баку становится холодно, там это отражается. А Турция граничит с Азербайджаном, находится совсем рядом, а вот климаты у них разные. Т.е., Бог все распределяет системно, по своей структуре. Я знаю, щас в Азербайджане идет мощная протурецкая пропаганда, мол, азербайджанцы доказывают всему миру, и первым долгом самим туркам, что у них с турками одни корни, один и тот же исток, одно, так сказать, родовое начало. Может быть это и так, я с ними не спорю. Но это уже политика, и эти азербайджанцы не понимают, что это ровным счетом ничего не значит. Абсолютно ничего! Все равно у них с турками ничего не будет клеиться. Это разные нации, это совершенно другая психология, иной менталитет. Они вечно будут улыбаться друг другу, обниматься, называть себя братьями, я знаю, а в душе, в самой глубине сердца, будут отталкиваться друг от друга как бильярдные шары. Им вместе неинтересно. Ведь посмотри, ни один азербайджанец никогда не женится на турчанке, и наоборот, ни один турок не женится на азербайджанке. Может это и случится, но это будет эпизод, и эти редкие браки будут носить скорее финансовый интерес, там будет подоплека карьеризма, или еще чего-то, так сказать. Вот так вот. А даже сегодня, в Азербайджане местные парни женятся на русских. У меня есть

такая информация. Какой там у них может быть интерес? Это же не политика, это уже взаимная привязанность, чувства. Ни один азербайджанец не напишет книгу, не будет говорить на турецком языке, это ему не нужно. Хоть и языки у них очень схожие. А на русском языке в Баку говорят так свободно, будто ты в России. Любой азербайджанец, даже дикий абориген, будет говорить, хотя бы понимать на русском. Азербайджанцы очень долгое время варились в одной кастрюле с русскими, так что вкус этой еды еще долго будет во рту у наших народов. Один родовой исток ничего не значит. У нас, у русских, с сербами, с поляками, тоже один и тот же исток, но мы разные, понимаешь Саша, РАЗ - НЫ-Е!!! Это психология.

Суетин беседовал с Горбачевым уже минут 30. За это время служанка принесла поднос с чаем и кремовыми пирожными. Отпив чаю и поев пирожных, Саша как бы сдобрел и успокоился. Он стал улыбаться.

- Ну, видишь Саша. Вот мы и с тобой вместе поели. А это свято, Саша. А если вдуматься, мы чаю и не пили.

- Михаил Сергеевич, расскажите какой ни будь смешной случай из вашей жизни. Ну что ни - будь такое, юморное...

- Это можно. Значит так. Дело было давно, это я еще учился в институте, жил в общежитии. Так вот там, у нас в комнате устроили настоящую дедовщину. Старшекурсники ничего не делали, все за них проделывали мы, молодые студенты.

- А что допустим делали?

- Ну что, что... Допустим, гладили им брюки, чай заваривали, за хлебом или водкой бегали.

- И вас посылали?

- Нет, меня заставляли заваривать для них чай. Я оставался со студентами 5-го курса и до последних дней, пока они не окончили учиться, я для них заваривал чай. Раз было отказался, и один из них ударил меня по щеке. Больно было. Ну и все, я стал заваривать для них чай.

- А вы не ответили своему обидчику?

- Я им всем ответил по-другому, по-своему.

- А как?

- Это уже было в июне, когда они все оканчивали институт, защищали дипломы. Они хотели на мажорной ноте уйти, и вызвав меня, ласково поговорили со мной, мол, извини, здесь был такой порядок - заваривать для нас чай. Дескать, не обижайся, мол, и мы, когда были молодыми, также заваривали чай для старшекурсников. Ну вот, а я им тогда и выложил, что сполна с ними расквитался, мол, мы в расчете. Когда они удивленно спросили, каким это образом, то я ответил, что каждый раз я в их заварку писал,

добавлял туда свою мочу. И они это пили, они же не знали этого.

Суетин начал смеяться, даже ржать как лошадь, нагнувшись до колен.

- А они что, Михаил Сергеич?

- А что они, что они - то? Один из них, Славка Подолян из Киева, зарычал на своего товарища, что ''я же говорил, чай он нам подает какой-то не такой, с каким-то привкусом, а ты заявил, что он цейлонский, мол, это заграничный товар. Идиот!'' В общем, они еще раз меня оттузили, и понурив голову, ушли. Больше я их никогда не видел.

Саша Суетин минут пять смеялся.

- Михаил Сергеевич, а можете ли вы ответить на вопрос, как стать умным? Как им быть?

- Сейчас я тебе расскажу один случай про моего однокурсника, Колю Аужинова. Так вот этот Коля учился на 1-м курсе и во время занятий по физике заметил на доске пару нерешенных задач. Он тяжело слышал, можно сказать был полу - глухим, и подумал, что эти задачи задал нам на дом наш педагог. Ничего не разузнав, он 4 дня мучился и решил одну из этих задач. Какого же было удивление педагога физики, когда он ему показал решение одной задачи. Оказывается, эти задачи наш педагог уже неделю обсуждал с немецкими физиками, и они никак не могли найти решение. А Коля не зная этого, решил одну из них. Вот так вот.

- Да, гениально. Михаил Сергеевич, а баллотироваться Вы будете на предстоящих выборах? Если конечно это не секрет.

- Эх... Саша, Саша. Как говориться в стихах, "поздненько батюшка мне оптике учиться, мне стукнет шестьдесят, через четыре дня.'' Это кажется Тютчев, или Некрасов, уже не помню.

- Или же, как у Маяковского, ''А Вы ноктюрн сыграть смогли бы, на флейте водосточных труб?''

- О! Эт точно, молодец.

- Михаил Сергеевич, есть ли ваше кредо в жизни?

- Конечно есть, Саша. Вот посмотри. После февраля идет март, верно? Вот так. Ну а все мы знаем, что после марта наступит апрель, это уже точно. Ну, уж и коту ясно, что после апреля придет май, не так разве? Вот. Ну, а после мая конечно же наступит лето, красное лето.

- Да, март всегда преддверие апреля...

- Это точно.

Суетину было не легко понять аргументированный, логически обоснованный маразм Михаила Горбачева.

В эту самую минуту дверь резко и с шумом распахнулась и в комнату вошла дочь Горбачева Ирина. Она выглядела очень вульгарно. Мини - юбка, ритузы, шпильки, к тому же она была пьяна. После развода с мужем Ирина уже с ума сходила. Бесчинствовала, беспредельничала, безобразничала. Саша смотрел на нее, как на инопланетянку. "Чем- то она похожа на Панаровскую", решил про себя Саша.

- Ты что меня позоришь, а, Ирина? Здесь же люди, ты что?

- Ой, папа. Хватит, хва-тит, я у-же ус-та - ла.

- Вон, вон отсюда, бесстыдница. Ты и Ксению так вот портишь.

- Ой папа, не учи меня жить.

Горбачев повернулся в сторону Саши. У него глаза залились слезами. Видно было, что он

не справляется со своей бесстыжей дочерью.

- Ну что ты будешь с ней делать а, Саш, что? Она ж с ума сходит, позорит меня. Пошла вон, дрянь! Вон!

Ирина, абсолютно не обращая никакого внимания на крики отца, развернула на столике малюсенький бумажный пакетик. Саша заметил там что-то белое. И она, перед изумленными от ужаса глазами Горбачева и Саши (особенно эти глаза были у Саши), понюхала героин, а может кокаин. Она насыпала немного порошка на кисть с тыльной стороны и втянула, сильно вдохнула в нос. Горбачев, взяв за руку обалдевшего Сашу, произнес только это:

- Саша, я не могу, пойдем отсюда, пойдем. Я ее ненавижу, меня от нее тошнит. Ух (злостно)!!! Ты не думай, у меня была хорошая семья, у нее было хорошее воспитание. Ведь ее же воспитывала сама Раиса Максимовна. Ирина потом испортилась. Кстати, пойдем в комнату Раисы Максимовны, я тебя познакомлю с ней. Какая у нее мать, и какая она, эта дрянь. Пройдя большой зал, они завернули в сторону комнаты супруги Горбачева. Михаил Сергеевич постучал в ее дверь.

От сильного и нервного стука (Горбачев уже нервничал), дверь поддалась, и они оба машинально вошли туда. Перед их взором стала странная картина. Она, Раиса Максимовна, совершенно голая позировала перед известным художником, Ильей Глазуновым. Она расселась в кресле и выглядела очень сексуально. Тело белое, груди пышные, ножки стройные, волосатый лобок. Саша раскрыв рот смотрел на нее. Супруга Горбачева в свои годы выглядела достаточно аппетитно. Годы не помеха, когда человек очень хочет кому-то понравиться. Художник Глазунов увидев их, поднял обе руки вверх, и тут же закричал:

- Я не холост, я просто холст!

После этого он полез под стол на четвереньках. Оттуда видны были только пальцы его рук. Раиса Максимовна же взяв халат выбежала прочь. Кажется, она постеснялась только Сашу.

Журналист осторожно посмотрел на Горбачева. Он стоял белый как мука. Потом его бросило в краску, он начал краснеть. Видимо еще не разучился. По его словам, он научился этому у раков, которые краснеют после смерти (поступок, достойный подражания). Горбачев уставился в потолок, или на карниз (не важно), и тихо вымолвил:

- Да! Что значит, когда у женщин наступает климакс.

Потом покосившись на Сашу тихо произнес:

- Как ты не во время, парень.

Семье всемирно известной личности нечего и некого стесняться. Они уже на сцене, зачем им уходить за кулисы, это бесполезно. Они на виду, их все видят, их пороки вызывают только интерес, даже симпатию, а иногда и подражание. Хотя те же пороки у обычных людей никому не интересны, даже противны. Так устроен свет.

Саша понял, что надо рвать когти. Он не помнит, как он впопыхах выбежал на улицу, на него пахнул свежий московский воздух. Голова была чугунная, он буквально летел к себе в квартиру. Ему хотелось выпить водки, спокойно посидеть, покурить, поразмышлять о происшедшем, увиденном. А потом написать, но не статью, а книгу, или брошюру. По дороге он вспомнил, что дома ничего нет пожрать. "История повторяется: у меня опять нет денег', подумал Саша и поднял голову. Так ведь он же рядом с родительским домом. Он шел по Садовой улице, где был расположен их дом, и где прошло его детство. "Мама щас дома, щас нажрусь, напьюсь и отдохну. О, что это было, блин. Ну и семейка у Горбачева.'' Он вбежал на 3-й этаж и своим ключом отпер дверь, вошел внутрь. В коридоре запахло жаренной картошкой с мясом. Запах шел из кухни. Прямо в туфлях направился туда, и...

Что это, фотоэффект, обман зрения, или что? Может это сон? Он кольнул, сильно ущипнул себя, но не помогло. Ой, мама!!!! На кухне, прямо перед тарелками и кастрюлями, при запахе еды Игорь Аброськин, старый его друг, аккуратно уложив на стол ее мать, Сашину мать, трахал ее. Саша не видел лица своей матери, он слышал ее голос. Она закинув свои ноги на спину Игоря, схватила его за шею, подмахивала и охала под ним. Спина Игоря была волосатой, такой черный мех, будто зверь какой-то. Такой, пес махнорылый. Детишки увидев. его волосатую спину на экране, точно обалдели бы. Чайник кипел, даже свистел, с крана бурлила вода, да и стол скрипел от фрикций, поэтому стоны матери не так хорошо были слышны. Но самое главное, что удивило Сашу Суетина на самом то деле, его матери на тот момент было больше 50-ти лет, и все туда же. Хотя, конечно, его мама следила за собой, она выглядела гораздо моложе своих лет. И что удивительно, они были так заняты, что даже не заметили его. Он, стоя на пороге кухни увидел все это в течение секунды, другой, не больше, и тут же убежал с квартиры.

Голодный и злой прибежал домой. Горбачев и его семья вылетели из памяти. Он заснул на диване прямо в одежде. Так он спал несколько часов. Разбудил его телефонный звонок, звонила его мама.

- Сашка, Санек, как дела, родненький? Папа только что приехал из командировки. Я приготовила твой любимый бифштекс с кровью, мы будем ждать тебя. Подожди, с отцом поговори.

- Саш, привет, как жизнь. Че ж ты мать свою не наведываешь, а? Я в командировке уже неделю, а ты всего один раз был у нас. Бесстыжий ты. Может ей что ни - будь нужно, балда! А ну давай к нам, а то мама обидится.

Саша повесил трубку, и отключил телефон. Присев на кровать он, включив свою любимую "Чао бамбино сорри" в исполнении Мирей Матье, закурил.

"Какой к черту из меня писатель или журналист. Читатель я, обычный такой читатель, не более того. Литература - это тина или капкан, который затягивает многих к себе, а потом захлопывается, а еще дальше она расставляет всех по своим заслуженным местам. В принципе, в жизни происходит то, что по большому счету должно произойти. Хороший писатель или журналист, это тот, кого читают, а не тот, кто пишет. Талант не может не писать, графоман не может не печататься. Это закон. А вообще то мама была ничего а? Ух блин, стерва старая, а трахается как надо.''

У него даже после этих воспоминаний спонтанно появилась эрекция. ''Ничего, я с ней еще поговорю об эротике. Пусть научит своего сына, а то я не опытный''. Он вспомнил про свои солдатские дни.

''В нашем батальоне любят спать,

до обеда хрен кого поднять

кто х-ем матрац толкает, кто подушку обнимает,

кто во сне еб-т родную мать''.

И налив сотку водки с размаху выпил, врубил телевизор. На экране выступал Горбачев. Показывали старые кадры времен перестройки. Суетин плюнул на пол:

- Гомосоциалист хренов!!!

Он вышел на улицу, ему было противно все, весь этот мир, весь земной шар. Его душа, натянутая струной кричала, звенела, он просто шел и не знал пока куда, как вдруг перед ним он, Игорь Аброськин. Они столкнулись носами. Он выглядел приятно уставшим. Игорь спросил:

- Ты куда, Саш?

- А куда глаза глядят. Поверни меня, и я пойду назад, куда ты скажешь.

- Мой тебе совет. Когда судьба в твоих руках, не ощупывай ее.

- Я иду в монастырь, Игорь, к Богу иду. Только там я найду теперь душевный покой.

- Ты серьезно?

- Да!

- Ищешь истину?

- Допустим.

- Саш, истина рождается в спорах и вырастает, похожей на соседа.

- Серьезно? Да уж. Я б в душу вам, но я же не доплюну!

- Не надо, Саш, не советую. Прыгнуть выше головы можно только вниз.

Александр Суетин через месяц стал священником и был полностью доволен своей жизнью. Ему казалось, что он только сейчас начал жить.

Так он совершил свое первое преступление. Он убил человека! В себе.

ГЛАВА 17

2000-й год.

Эксперимент Тура Хейердала.

"Тогда какой-то злобный гений

Стал тайно навещать меня,

Печальны были наши встречи,

Его улыбка, чудный взгляд,

Вливали в душу хладный яд,

Неистощимой клеветою

Он провиденье искушал,

Не верил он любви, свободе,

На жизнь насмешливо глядел

И ничего во всей природе благословить он не хотел''.

"Демон" А. С. Пушкин.

Осенью 2002-го года я посетил кафе "Омалис", это в центре Баку, близ отеля ИСР-Плаза. Там я встретил одного гражданина Норвегии. Он стоял у стойки и почему-то дрожал от страха. Перед глазами черные круги, колени окоченели, и ему пришлось ухватиться за меня, чтобы не упасть.

Он мне не представился тогда, не назвался, на вид ему было 25, 26 лет. Его вид обеспокоил меня.

Городской пляж Шихово в Баку, окутал вечер. Пляж был почти пустынным, никого уже не было. Было около 10 - ти вечера. Вдали стояла красная "девятка", а совсем рядом купались два друга. Они изрядно напились и уже собирались домой. Но надо было освежиться, и еще разок хотелось нырнуть, окунуться в воду, уж больно море ласково приглашало к этому. Один из друзей вальяжно лежал на песке, а другой поплелся в море. Тот, который лежал на песке, через минуту услышал пронзительный крик своего товарища. Он, стряхнув с себя песок, резко поднялся, и увидел как его друг с ужасом в глазах бежит обратно к берегу, разрезая ногами воду.

- Акула, акула!!!! Фарик, клянусь, честно говорю, акула! Я ее видел!

- Ты че, дурак что ли? Идиот! Последняя рюмка была лишней, тебе пить противопоказано, брат.

- Фарик, боюсь, что мне никто не поверит. Я почти протрезвел. Посмотри на меня.

Он действительно был уже трезв.

Семья Крутиковых проживала в Баку около 100 лет, уже третье поколение. Отец Виталий Крутиков, 50-ти летний педагог по военной подготовке в средней школе, жена его Маргарита Петровна была детским врачом, и двое детей, сын Валера и дочь Татьяна. Валере было 23 года, а Тане не было и 20-ти. Они жили в поселке "Монтино" (район Баку), и ничего не понимали на азербайджанском языке. Эта семья игнорировала местный язык. Тут пахло шовинизмом. Они вообще не хотели изучать этот язык, ибо он им был не нужен, это было для них не важно. В принципе это естественно. Был бы на их месте автор этих строк, поступил бы точно также. Зачем изучать азербайджанский язык, пусть даже ты живешь в Баку. Ведь в Баку даже колхозник, любой абориген будет стараться угодить иностранцам, будет криво, косо говорить или стараться говорить на русском языке. Это уже менталитет. По крайней мере, семье Крутиковых сильно повезло, что они проживали в Баку, а не в Ереване или Тбилиси. Там они были бы вынуждены изучать местный язык, иначе они не смогли бы даже купить в магазине хлеб. Это факт. Короче, дело не в этом. Просто напросто, для Крутиковых не было понятия Родины. Там где помидоры дешевле, там и Родина. Вот был их принцип, хотя это и не по русски. По вечерам семья собиралась за ужином, потом к столу подавали чай, и они долго обсуждали произошедшие за день события. Виталий Палыч просматривая местные газеты, высокомерно отзывался о поведении бакинцев, часто показывая свой кукиш разным официальным лицам, физиономиям, изображенным на этих страницах. Он уважал только иностранцев. Его жена и дети были полностью с ним согласны, солидарны, одобряли каждый его аргумент. Они терпеть не могли местные каналы, телевидения, смотрели только НТВ, ОРТ, РТР, читали только русскоязычные газеты, то есть, игнорировали местный микроклимат, презрительно относились к Азербайджану, да и вообще планировали в дальнейшем уехать из Баку навсегда. Но куда? Валерий Палыч хотел действовать наверняка. Он имел огромнейшую силу воли, так как имел конкретную цель. Хотя ничто так не портит цель, как выстрелы. И вот судьба сама предоставила им такую возможность.

В июне 2000-го года в Баку приехал сам Тур Хейердал, знаменитый исследователь, путешественник, естествовед. Мне кажется, Хейердал не нуждается в дифирамбах. Целью приезда Хейердала в Азербайджан был поиск корней древних людей, а также он хотел поближе изучить Каспий, это необычайное море. О его приезде стало известно семье Крутиковых. Дело не только в самом Туре Хейердале. С ним в Баку приехал его внук Андре. Ему было 22 года, он был не женат. За счет дедушки колесил по всему миру, изъездил половину земного шара, был любознателен. Об Андре тут же узнали Крутиковы. Они не хотели упускать такой шанс, и норовили поскорее выдать за Андре свою дочь Татьяну. Таня была неплохая девушка, хоть и недалекая. Иностранным она не владела, литературой и искусством не интересовалась, ходила на дискотеки. Была симпатичная, такая высокая, стройная, длинные локоны, румянец на щеках.

Короче говоря, ее матушка, Маргарита Петровна сообщила ей о будущем женихе.

- Это же семья Хейердалов, ты не слышала? У- дура! Нечего тебе со шпаной ходить, тусовать. Сиди дома эти дни. А с Хейердалом потрахаешься досыта. Так что, нечего...

Таня действительно не слышала о Хейердале. Но слово матери для нее было законом, так что она ждала своего норвежского жениха с большим нетерпением. Так как Валерий Палыч был пронырой, живчиком, то он через норвежское посольство в Баку вышел на Хейердала. Как известно (замечу мимоходом), в то время супруга посла Норвегии в Азербайджане Олафа Берстада была русской. Ее звали Ирина, она была уроженка Ростова. Так вот через нее, с которой Маргарита Петровна имела шапочное знакомство, они, без каких либо комплексов, дескать, кстати ли будет, прилично ли будет, пригласили к себе домой внука Хейердала. Она с мужем подошла к зданию посольства, что в старой бакинской крепости, и увидела в приемной посла высокого молодого норвежца. Он был в светло - зеленой тенниске, в белых кроссовках. Такой высокий, плечистый, с небольшой бородкой. Ну, настоящий викинг. Супруги Крутиковы очень обрадовались, когда узнали, что этот молодой иностранный гость, внучек знаменитого Хейердала, ломано, с большим акцентом, но все же говорит на русском. Это что-то! Проблем с языком не будет, худо-бедно объяснимся.

- Ура, как хорошо! Приглашаем вас к нам домой на обед. Поняли, понимаете? Ну, очень хорошо.

Иностранный гость действительно немного понимал по русски. Его звали Алан, он тоже был норвежец, являлся земляком Хейердала, но родственных связей с этой семьей не имел. Поэтому был крайне удивлен такому назойливому гостеприимству со стороны местной русской семьи. Вначале выдал на лице своем недовольную мину, но приглашение принял, нельзя обижать людей, тем более, как он понял, его хотят познакомить с их молодой дочерью.

И вот Виталий Палыч на своей "шестерке" привез Алана к себе домой. Стол был уже накрыт. Стояло лето, стол ломился от изобилия свежих фруктов и овощей. Посреди стола на подносе красовался жареный поросенок, фаршированный яблоками, орехами и черносливами в пузе, залитый сверху майонезом. Ну и конечно же, большой графин чистой русской водки. В комнате стоял прекрасный оргазмический запах для гурманов. Алан, как любой европеец, любил пить за счет других. За свой счет иностранцы всегда трезвенники. Ему представили Татьяну, которая вышла к нему как молодая княжна, вся такая официальная, строгая, чуть надменная. Но вскоре ей Алан понравился, потому, что он не обращал на нее никакого внимания, а просто ел и пил, принялся насыщать себя. Как говорится, ''а Васька слушает да ест''. Женщина по-своему претворяет в жизнь закон обратной реакции. Крутиковы по-отечески ухаживали за ним, пичкая в его большую тарелку мясо, картошку, салат, наливая водку.

- Ну что Алан, вкусно?

- О, ошен, ошен вкусно. Вери гуд, экселент.

Он нажирался всеми яствами, что было на столе. Он прямо нырял в кушанья как ныряют в воду, и делал это второпях, будто куда-то спешил.

- Не торопитесь, сэр Алан, жуйте спокойно, медленно. Пусть хорошо переварится пища, - мягко сказала Маргарита Петровна, чрезмерно рано войдя в роль тещи.

Через минут 40 Алан был уже готов. Он икал, ковырялся с зубочисткой во рту, и налитыми глазами пристально смотрел на Татьяну. Она, ничуть не смущаясь, тоже ела, и по наказу матери улыбалась ему. Наконец, Алан не выдержал и сказал:

- Мей би я не мношко поковорит с Татьяной.

- Конечно, конечно, милый Аланчик, конечно, родненький. Мы цивилизованные люди, мы не какие нибудь азербайджанцы. Мы все понимаем, все!

Через минуты две Алан оказался в отдельной комнате с Таней. Он был сильно пьян, ему казалось, что он находится в своем родном Ставангере. Таня была похожа на одну из его норвежских девиц. Хрупкая, как фарфор. Комната была большая, с огромной кроватью и трюмо. Это была Танина комната. На подоконнике играл магнитофон, пела Аллегрова. Алан смотрел на Таню одним глазом, второй глаз у него закрылся от хмели. Он шатаясь подошел к Тане, привлек ее к себе и начал целовать в шею. От нее пахло французскими духами. Он возбудился еще больше, Таня не сопротивлялась. Через минуту они уже лежали в постели и с комнаты в гостиную доносились Танины стоны:

- О Боже, Алан, ты что делаешь, ну что ты делаешь, а...

Было ясно, что Алан неплохо справляется со своей обязательной программой. Через час он вышел оттуда еще больше пьяный, будто он там не сексом занимался, а пил. Таня осталась там отдыхать, он ей понравился. Да и вообще она стеснялась пока выходить к людям.

Дома, в освещенной от солнца комнате (и птички пели на улице), была только Маргарита Петровна. Виталий Палыч уже ушел по делам, не стал мешать молодым, все прекрасно понимая, а Валерки и вовсе не было дома. Так что матушка Тани осталась одна ухаживать за норвежским гостем и будущим зятем. Она улыбнулась Алану, когда он шатаясь вышел из комнаты ее дочери, налила ему крепкий чай. Алан справился о ее муже, о Виталии, и узнав, что его нет дома, уже внимательно посмотрел на Маргариту Петровну, на будущую свою русскую тещу. Теща была в ударе. Ей не было и 50-ти лет, где-то 47, 48, но она строго ухаживала за собой, особенно за лицом, начиная с ног. Систематически стриглась, красилась, наводила марафет. Короче говоря, теперь и она понравилась Алану. Он выпив чаю, взглянул на ее пышный бюст и белые руки, приблизился к ней, и притянул ее за талию к себе.

- О, Алан, вы что, Таня увидит, тише.

Она слабо сопротивлялась, но Алан понял, что этот бастион он сейчас возьмет, ибо у него опять появилось желание. Его член встал трубой и уперся о ее живот. Она это почувствовала и покраснела.

- О Марго, я фас любить, ошен любить.

Она еще больше покраснела, и тихо, очень медленно повела его к себе в спальню. Обычно так за уздечку ведут лошадь. Телом она оказалась лучше, чем можно было думать. А самое главное, когда она легла в кровать и задрала юбку наверх, на ней не было трусиков. Приятно изумленному Алану Маргарита Петровна лишь сказала:

- Счастливые трусов не носят.

Теперь уже со спальни Маргариты Петровны доносились звуки.

- О, Аланчик, тише, успокойся, о,...я сама, сама.

- О Марго, я любить тебя, любить...

- Тише, Аланчик, а,...ты что,...ай,...

Минут через 30 Алан вышел оттуда весь потресканный. Его в гостиной комнате ждал Виталий Палыч, который уже успел приехать домой. Он улыбнулся и встретил его чуть ли не с приветственными возгласами, предложил выпить, и Алан, естественно, не отказался. Он принял на грудь еще 100 граммов, посмотрел на хозяина квартиры и подумал: ''может и его изнасиловать''. А хозяин смущенно улыбался ему, и клал в тарелку салат и картошки. Алан взгрустнул. Цели и мотивации уже нет, все достигнуто, все сделано, никакого стимула. Вдруг на пальце Виталия Палыча он увидел красивый перстень. Одинокий бриллиантовый камень блестел на золотой оправе.

- Потарить мне это кольцо, мей би? Мне она нушна. Мей би?

Виталий Палыч ничуть не смутившись, снял с пальца кольцо и уверенно, по отечески надел его на безымянный палец Алана.

- Аланчик, родной, не спрашивай ничего, бери все что хочешь. Ты же человек, ты не просился в жизнь, ты родился не по своей воле, ты пришел в жизнь даром, ну вот и живи без всяких условностей. Возьми от жизни все! Но на всякий случай запомни, где брал. Ты же не раб, ты европеец, и тем более ты - мой зять. Обручального кольца уже не надо, считай, что это твое обручальное кольцо. Понимаешь?

Алан любовался кольцом, надетым на свой средний палец, облокотившись об стол, скоро начал собираться уходить.

- Фсе, окей.

- Ну вот и хорошо. Так, а теперь когда нам тебя ждать? Может заехать к тебе в посольство? Ты говори, что нам теперь делить, теперь уже все общее. Говори, не стесняйся, будь даже наглым, наглость это счастье. А то в жизни все пройдет мимо. В основном ноги (он пальцами изобразил ноги), они шагают, ходят, идут, бегут, и главное все мимо. Будь наглым.

- Посфонить в посольство, сафтра.

- Ну вот и условились (кивая головой). Пойдем, я тебя отвезу.

- No, dont must!

- Ну и ладненько. Ну пока, до завтра.

В квартире Крутиковых на следующий день обсуждали норвежского гостя, промывая ему косточки. Маргарита Петровна, сидя на кухне, недовольным видом вытирала полотенцем чистые тарелки. Рядом стоял ее супруг, Виталий Павлович.

- Ну что Витя, ты добавил мочу в пиво Алана?

- Да, добавил. И щепотку говна в салат тоже засунул ему. Он поел, и ни хрена не понял. Вот идиот!

- Да Бог с ним, лишь бы Танька ничего не заподозрила. Она, по - моему, втюрилась в этого скандинавского ублюдка.

- Странно, вроде бы говна я запихнул в столичный салат немало, и все же от него не пахло. Я волновался, думал, что Алан поймет, но все обошлось. Хе-хе (улыбаясь), по кайфу даже, пригласить гостя, и угостить мочой и дерьмом. Я не боюсь дотронуться до навоза, дерьма, а то дерьмо обзовет меня трусом. Я же не трус!

- Да, дурак он, этот Алан, вечно молчит. Даже в молчании его есть грамматические ошибки. А изо рта его все таки говном разило...

- Да тише ты, Танюшка идет.

На кухню вошла сонная Таня.

Тур Хейердал усиленно исследовал азербайджанскую землю. Он упорно искал интересующие его корни, смотрел в свои дневники. Побывал в Гобустане (пригород Баку), потом уехал в Шеки (горный район Азербайджана), потом опять вернулся в Гобустан. Поселок Гобустан находится рядом с Каспийским морем, и Хейердал начал сравнивать кое-какие свои наблюдения и заметки. Года три назад побывав на Мальдивских островах в Индийском океане, и будучи на острове Пасхи в Тихом океане, он долго думал, а не применить ли этот эксперимент уже в море, причем в маленьком, отрешенном от океана водоеме. Он готовил невероятный природный эксперимент. И вот момент настал. Через два дня Тур Хейердал вызвав к себе Алана, сказал:

- Ну что, ты сделал это?

- Да, сэр, все как вы говорили.

- Как они себя почувствовали? Спокойно или как? Успел заметить?

- Да вроде бы нормально.

- Если этот эксперимент удастся, то это будет фантастикой.

- Мне кажется, он уже удался.

- Иди, отдыхай.

Через три дня Алан уже прогуливался по улицам Осло. В кафе, перед городской ратушей, под большими красными зонтами "Кока-кола", за столиком его поджидал профессор зоологии Томас Янсен.

- Ну что Алан, вы сделали это?

- Да.

- Что думает по этому поводу Тур?

- Не знаю, он сказал, что все хорошо.

- А как ты думаешь? Как по-твоему, опыт удался?

- Сэр Томас, я думаю что акулы это такие хищники, что они найдут себе убежище не только в Каспии, а в любом пруду.

- Дело не только в самих акулах, а в самой реакции людей. Ведь все равно узнают рано или поздно. Такие хищники долго скрываться не смогут. Они будут нападать на тюленей, на людей, на шлюпки. Да, мы получили за это деньги, но дело не в этом. Одно дело акула в океане, другое - в Каспии. Это разные вещи. Акула есть акула.

Сэр Томас сделал особый акцент на словах "акула".

- Мы сделали все точно по регламенту. Я выполнил свое задание. Совесть у меня чиста, я ею не пользуюсь. И еще надо учесть то, что мы это сделали в Азербайджане. Эти аборигены и так ничего не поймут. Они же тупые басурмане. Это же не какие-то там итальяшки или французы. В таких странах как Азербайджан, можно делать все что угодно. Они всему будут рады, даже акулам в своем море. Я знаю это наверное, сэр Томас.

- А я вижу, ты там преуспел. У тебя хороший перстень. Это откуда?

Алан чуть покраснев, взглянув на свой перстень. Бриллиант ярко отражался, блистал на солнце.

- Хороший город Баку. Вы знаете, сэр Томас, очень хороший. Там людей кормят, поют, женщины отдаются, а потом еще бриллиант дарят. Просто я не совсем разобрался, это связано с излишним гостеприимством или с тупой расчетливостью? Не знаю.

- Так ты там развлекался? Молодец. Мы здесь решаем важные природные задачи, а он там прохлаждается.

- Нет, просто отдыхал.

- Что значит отдыхал? Еще некоторых заразил СПИД-ом значит? Тебе мало было во Франции, так ты и на Кавказ попер. Теперь и в Баку уже инфицированы. Молодец!

- Э, Томас! Главное, чтобы люди хорошие были, а презервативов хватит на всех.

Через 10 минут Алан бродил по берегу реки. Опять взглянул на перстень. Улыбнулся. ''Нет, действительно Баку хороший город, слишком добрый''. В тот вечер сильно напился. Он не помнил как дошел домой, скинул с себя майку и упал ничком в постель. Ему приснился страннейший сон. Пел какой-то хор, состоящий из каких то неживых, но рвущихся в жизнь людей. Птицы не боясь, спокойно подлетали и садились на плечи поющих. Происходило все это на берегу тихой реки, под палящим солнцем. А пели они о чем - то грустном, и в тоже время о чем - то нехорошем. Некоторые вообще петь не умели. В хоре, как в жизни: есть голос, поешь, нет голоса, подпеваешь. Ну, ни в этом дело. И в конце почему-то все разом засмеялись, закатились со смеху, держась за животы.

Итак, продолжим. Рано утром Алана разбудил телефонный звонок. Это был междугородный звонок, такой противный и беспрерывный. Ругаясь про себя, Алан поднял трубку. Через секунду его глаза, точнее ресницы, стали расширяться, раскрываться, как раскрывается цветок. А услышал он вот что:

- Аланчик, это я, Маргарита Петровна. Как дела, мы так переживали, ты так исчез, думали, не случилось ли что с тобой. Аланчик, я уже купила билет на самолет Танечке и себе. Ты нас встретишь завтра? Хорошо?

Алан еще лежал неподвижно в постели, как человек, не вполне уверенный, проснулся ли он или еще спит. ''Мир тесен, постоянно натыкаешься на себя''. Но вскоре его чувства стали яснее и отчетливее. Отключив телефон, достал сигарету, зажег ее, сделал затяжку, потом резко залился смехом. Смеялся он долго, минут 10. Потом смех сменился странным озабоченным выражением в лице, с которым он вышел на улицу и ушел в неизвестном направлении. Он действительно УШЕЛ. Его истерический смех даже услышали соседи, которые в это время хотели спать. Воистину, когда юмористу не до смеха, он становится сатириком. Но все дело в том, что они больше никогда не видели Алана. Он испарился, исчез, сгорел. На журнальном столике в его квартире нашли несколько писем, книжек и бумаг. Запомнилась одна фраза, выписанная самим Аланом в его рабочей тетради.

'' Я хочу стать известным и востребованным через 200 лет, не раньше. Вот мой закон честолюбия, вот моя жажда славы''.

Обложка

Еще нет ни одной книги, рукописи, ни одного папируса, которые претендовали бы на всеобъемлющее объяснение смысла истории. Кто их написал? С какой целью? Зачем? Часы истории бьют когда попало, но и они имеют своих часовщиков. Одно я знаю наверняка, что если каждый из нас, приставив к словам "бабушка" или "дедушка" 30 тысяч "пра" (примерно), получит обезьяну, своего прямого предка. Знайте, что это и есть история. Другого понимания и восприятия истории просто нет! Интерес всегда представляет не то, что есть, что было, и что могло бы быть, но и то, что было очень давно. Это жизнь, где добро обязательно победит зло. Поставит на колени и зверски убьет.

Я часто вспоминаю слова одного мудреца:

''Если вы прожили год и видели смену времен: зимы, весны, лета, осени то вы уже все видели! Ничего нового вы уже не увидите!''