«Удивительные приключения Марко Поло»

В ДАЛЕКИЙ МИР

Они шли медленным шагом. Вечер был тихий и серый.

— Куда мы отправимся, брат Гуэльмо?

Монах ничего не ответил. Он остановился и поглядел на воду. Его спутник, ежась от холода, запахнул коричневую сутану. У их ног простиралось шумное море.

— Ты спрашиваешь, куда мы отправимся? — Брат Гуэльмо указал рукой на воду и небо. — Туда. Здесь, у этой узкой косы, начинается наш путь, но где он кончится?

— Да поможет нам бог, — пробормотал брат Николо да Виченца, перекрестился и испытующе взглянул на спутника. — Ты уже стар, брат Гуэльмо. Папа мог бы остановить свой выбор и на ком-нибудь помоложе.

Брат Гуэльмо спокойно ответил:

— Плано Карпини[1] было шестьдесят пять лет, когда он по поручению главы христианской церкви отправился с миссией к монголам.

— Ты ведь знаешь, какие испытания тебя ожидают. Карпини и его товарищам приходилось разгребать снег, чтобы расчистить площадку для ночлега, а утром, проснувшись, они не могли встать — за ночь наметало огромные сугробы.

— Я все это знаю, брат Николо. А теперь давай вернемся в монастырь.

Чайка устало взметнулась над водой. Море и небо слились, звезд не было. Ветер играл бурыми капюшонами монахов, одиноко бредущих в ночи.

* * *

В этот же час Марко Поло тайком вышел из дома. Когда он дошел до Пьяцетты[2], увидел освещенную фонарями и факелами нарядную толпу и услышал громкий говор, он немного успокоился. В Сан Джордже мерцали огни. А вот и корабль, накрепко пришвартованный к дубовым кнехтам причала. Матрос вылез на палубу и, бормоча ругательства, принялся возиться с парусами. Марко наблюдал за ним.

Юноша уже простился со своими друзьями Джованни из Мурано и Джаниной из Сан Микеле[3], простился с прекрасными и тревожными воспоминаниями детства. Теперь он прощался с Венецией. Лодки, едва освещенные раскачивающимися фонарями, пересекали лагуну. Ночная темень то и дело оглашалась криками. Сторож грубой бранью прогонял нищего, расположившегося у штабеля досок.

Марко уже пора было возвращаться домой. Но в эту минуту на палубе появились два человека. Один из них, низкорослый и коренастый, был капитаном корабля. Марко сразу узнал его по ниспадающей на грудь бороде. Но кто был тот, другой, шепотом уговаривающий о чем-то капитана? Марко подошел ближе, спрятался за кнехт и стал во все глаза следить за происходящим на палубе. Капитан тут же отослал матроса. Кто же этот широкоплечий, крепко скроенный человек? Марко не видел его лица, но, судя по росту, по характерной форме головы и спокойным скупым движениям…. Да, еще до того как Марко сумел хорошенько разглядеть незнакомца, он уже знал, что это капитан Матео.

Что могло, однако, привести Матео, владельца черной барки, на палубу корабля, на котором Марко вместе с отцом, дядей и двумя монахами наутро должен был отправиться в Армению? Почему капитан сразу же отослал матроса? Почему они говорили шепотом, словно таясь? На все это Марко не находил ответа. Уж не хотел ли Матео уговорить капитана заняться контрабандой?

Капитан и Матео, расхаживая по палубе, приблизились к кнехту, за которым спрятался Марко. Но они по-прежнему говорили так тихо, что он все равно ничего не смог расслышать. Однако по их жестам он понял, что они договорились. Потом услышал, как Матео громко простился с капитаном:

— Аривидерчо[4], Антонио, до завтра!

И увидел, как этот огромный, грузный человек легко спрыгнул с лесенки на трап и сошел на берег. Марко нерешительно последовал за ним. Но когда ему стало ясно, что Матео направился к гондоле, которая стояла у моста делла Палья, он ускорил шаг и крикнул:

— Буона сера[5], капитан Матео!

Капитан в изумлении остановился.

— Это ты, Марко? — спросил он своим громовым голосом. — Почему ты околачиваешься на пристани в такой поздний час? — Он положил руку на плечо юноши и сказал по-отечески — Впрочем, я тебя понимаю. В канун отплытия и я не знал бы покоя! Садись в мою гондолу, я отвезу тебя домой. Поболтаем с тобой хоть немного.

Возникшие у Марко подозрения тут же рассеялись. Он вспомнил, как приходил к капитану Матео за помощью и с какой готовностью тот откликнулся.

— Ну, садись, — поторопил его Матео. — У меня сегодня еще много дел.

Марко прыгнул в гондолу. Капитан Матео оттолкнулся от берега. Гондола быстро заскользила по каналу Сан Марко. Оноша снова невольно залюбовался ночной Венецией. Он догадывался, что в дальнейшем в его памяти часто будет вставать эта картина.

Капитан Матео опустил весла. Течение медленно понесло гондолу вдоль набережной Пьяцетты, где по-прежнему шумела пестрая толпа, но вдруг корпус большого корабля все заслонил. Раздалось тоскливое, жалобное пение. Это пели каторжники на красной галере, стоявшей на якоре в канале Сан Марко.

Капитан Матео снова взялся за весла. У церкви Санта Мария делла Салюта они свернули в канал Гранде. Здесь во всех направлениях сновало столько гондол, что трудно было проскользнуть не столкнувшись.

— Вы были на нашем корабле, — сказал вдруг Марко. — Я видел вас там с капитаном Антонио.

Матео удивленно взглянул на юношу. Они едва не наскочили на торчащую из воды сваю.

— Ты что, подслушивал наш разговор? — дрогнувшим голосом спросил капитан Матео.

— Я пришел на пристань не за тем, чтобы подслушивать, — гордо ответил Марко. — Мне просто хотелось еще раз взглянуть на корабль. Дома я места себе не находил.

— Тебе хотелось еще раз взглянуть на корабль? — Матео засмеялся. — Верно, испугался, что ночью его украдут? — Затем он вдруг стал серьезным и настойчиво спросил — Так ты, значит, не слышал, о чем мы говорили?

— Нет. Я слышал только, как вы сказали: «До свидания, до завтра». Объясните мне, капитан Матео, что это значит?

С канала Гранде, кишмя кишащего барками и гондолами, они свернули в узкий боковой канал. Здесь было пустынно и тихо. Не видно было ни одной лодки, не слышно звука человеческого голоса. Слева и справа возвышались унылые каменные стены. Через канал был перекинут деревянный мост, посредине его на шесте висел фонарь — такой тусклый, что свет даже не отражался в воде.

— Капитан Антонио мой старый друг, — сказал Матео. — Мы оба служили матросами на «Санта Марии» и вместе ходили к берегам Франции, Испании, Африки… — Капитан Матео вдруг наклонился вперед и добавил с раздражением — Зачем я тебе все это рассказываю? Что я, вор или убийца? Я свободный человек и могу взойти на палубу любого корабля!

Марко поспешил его успокоить:

— Я о вас ничего плохого не думаю, капитан Матео.

Раздражение Матео тут же улеглось. Марко заметил, что едва уловимая усмешка скользнула по его губам и притаилась в глубоко посаженных глазах.

— Дай мне руку, сынок, — сказал капитан Матео. — Кто знает, когда нам снова доведется свидеться. Никто не может этого сказать наперед. Может быть, это произойдет через пять дней, может быть, через пять лет, а может быть, никогда. Старый морской волк желает тебе попутного ветра. А это стоит большего, чем тысяча дукатов.

И его громовой хохот эхом прокатился по каналу. Рука Марко исчезла в огромной пятерне Матео. Но юноша выдержал это крепкое рукопожатие, не изменившись в лице.

— До свидания, капитан Матео! — крикнул он звонким голосом. — Мы свидимся через пять дней.

Рассмеявшись, Марко спрыгнул на берег и оттолкнул ногой гондолу, в которой сидел ошеломленный капитан.

* * *

Утро было прохладное и ветреное. Подняв паруса, корабль шел к форту Сан Николо. Сенаторы и настоятель монастыря, провожавшие посланцев папы, уже подходили ко Дворцу Дожей. Только Джованни и Джанина еще стояли на причале. А на палубе Марко Поло с развевающимися на ветру волосами махал друзьям до тех пор, пока они не скрылись из виду. Тогда он перешел на нос корабля, который на всех парусах выходил из залива.

Марко охватила необычайная радость. Он чувствовал себя орлом, свободно и гордо парившим в небе.

Волны разбивались о борт, узенькая коса Лидо[6] уже тоже исчезла, со всех сторон их окружала только подвижная серо-зеленая вода.

Маффео Поло стал рядом со своим племянником. И на его лице была радость, которую испытываешь всякий раз, когда корабль с поднятыми парусами покидает гавань и выходит в открытое море.

Маффёо наклонился к Марко и сказал:

— Вот мы и отправились в путь!

— Как хорошо, дядя Маффео!

Брат Гуэльмо тоже стоял на палубе, но глядел он назад, туда, где еще недавно были видны толстые стены монастыря Сан Николо. Казалось, что обитель вместе с островом Лидо погрузилась в море.

Брат Николо сидел в каюте, где были сложены дары папы великому хану: красивые хрустальные вазы, богатые облачения, священные книги, переписанные монахами, и другие ценные вещи. Всего этого было так много, что места хватало еще только для коек, прилаженных одна над другой, маленького столика и двух табуреток. Многоопытный и ученый монах был верным слугой бога, но все же, хотя брат Николо и выполнял весьма почетную миссию папы Григория X, он предпочел бы спокойную и размеренную монастырскую жизнь тяготам путешествия.

Брату Николо казалось, что качка усиливается. Он влез на табурет и, ухватившись обеими руками за поручень, дождался, пока очередной крен корабля не швырнул его прямо на койку.

Улегшись поудобней, монах с облегчением вздохнул. Он был тучен, и его живот вздымался горой, почти касаясь потолка каюты, так что поворачиваться брат Николо мог лишь с большими предосторожностями. Глядя на медленно опускающиеся и подымающиеся стены каюты, вслушиваясь в глухой рокот моря, он с горькой усмешкой думал о безмятежной жизни за надежными монастырскими стенами. Суета последних дней его сильно утомила. Вскоре он заснул и забыл о своих мытарствах.

* * *

Тем временем Марко Поло во всех подробностях познакомился с кораблем, а из разговоров с матросами узнал и кое-что о людях, которые служили на борту. Ему казалось странным, что капитан Антонио очень редко появлялся на мостике, всецело полагаясь на рулевого и на опытную команду. Боцман рассказал Марко, что капитан Антонио не прочь опрокинуть стаканчик — другой и что в его каюте всегда хранятся неиссякаемые запасы вина. Но капитана охватывал страшный гнев, когда он узнавал, что кто-либо на борту выпил хоть каплю. Уже не раз он выстраивал на палубе всех, от лоцмана до кока, и обходил строй, заставляя каждого дыхнуть. Люди невольно отступали на шаг, когда нос капитана Антонио нависал над их лицами, потому что перед подобным смотром капитан обычно поглощал в тишине изрядную дозу спиртного.

Но Антонио был отличный моряк, и поэтому матросы не злились на него за эти причуды, а только посмеивались над ним. Однажды, после страшного шторма в Бискайском заливе, капитан Антонио вызвал в свою каюту по одному всю команду и угостил каждого стаканом вина, правда и сам не забывая при этом всякий раз выпить за компанию.

Постепенно Марко Поло узнал немало веселых и печальных историй. Как хорошо было стоять на палубе и смотреть на непрерывно меняющееся море, любоваться игрой волн, переливом красок, подставлять лицо свежему ветру и следить за быстрым полетом чаек.

Но бывали на море и тоскливые дни, особенно в пасмурную безветренную погоду, когда корабль медленно тащился по морской пустыне, разом утратившей все свое очарование. Тогда мучительно хотелось ступить ногой на твердую землю, увидеть деревья, поля и людей, идущих по зеленому лугу.

— Это и есть тоска, особая морская тоска, вроде морской болезни, — объяснил ему боцман. — Она проходит, когда появляется солнце или начинается шторм. — Загорелое, обветренное лицо боцмана с маленькими умными глазами приняло таинственное выражение. — Самое лучшее на море — это шторм. Только тогда по-настоящему чувствуешь себя человеком.

Но для Марко все вокруг было настолько интересно, что он не страдал этой морской тоской. Они плыли уже три дня, а ему все еще не удавалось хоть одним глазком заглянуть в каюту капитана. Когда капитан Антонио поднимался на палубу, он никогда не забывал запереть свою дверь на ключ. А Марко тут же прокрадывался вниз и прижимался ухом к замочной скважине. Но в капитанской каюте было всегда тихо.

Неужели он ошибся? Ему трудно было в это поверить. Язычок замочной скважины был всегда опущен, и от этого подозрения Марко только усиливались. С каютой капитана была связана какая-то тайна. Это было ясно, и, кроме капитана, о ней знал только Марко. Если чутье его не обманывало, то на пятый день плавания на корабле должно было произойти непредвиденное событие.

* * *

Монахи почти все время проводили в своей тесной каюте. Марко часто заходил к ним. Брат Николо да Виченца со своей елейной доброжелательностью и плаксивым голосом ему не нравился. Зато с братом Гуэльмо он охотно беседовал. Когда Николо да Виченца, тяжело дыша, поднялся на палубу, Марко спустился вниз и постучал в дверь каюты монахов.

— Возвеличим Иисуса Христа, — сказал он вместо приветствия.

— Во веки веков, аминь. Садись, сын мой.

Брат Гуэльмо придвинул ему табуретку.

— Смею полюбопытствовать, брат Гуэльмо, что вы читаете? — спросил Марко Поло, разглядывая изящные рукописные строчки лежавшей на столе книги. Прямые буквы были ровно начертаны на желтоватой бумаге.

— Это записки брата Джованни Плано Карпини, который в 1245 году в качестве папского посла отправился к монголам. Я выписал некоторые места из его отчета. Вот они. Перед тем как сойти на берег, я выброшу эту рукопись, — сказал братГуэльмо и вздохнул.

— Неужели так ужасно то, что он писал? — с удивлением спросил Марко.

— Монголы жестоки и надменны. Послу папы, проделавшему труднейший путь ко двору хана Гуюка, пришлось долго ждать приема. Да и обошелся с ним хан на редкость высокомерно…

— Можно мне прочитать, что поведал об этом брат Плано Карпини? — спросил Марко, сгорая от любопытства.

— Читай вслух, чтобы и я смог еще раз это услышать. Вот отсюда: здесь как раз описана аудиенция монахов у хана.

Отец Гуэльмо протянул юноше рукопись.

— «Когда был провозглашен новый хан, нам велели предстать пред его очи, — начал Марко. — Ханский советник, по имени Гингай, записал наши имена рядом с именами других иноземных гостей, а затем принялся громко выкликать их, дабы и хан и его князья о пришедших уведомлены были. Каждый из придворных при встрече с нами четырежды преклонял левое колено, но нас предварили, что мы не сможем переступить порог ханского шатра, прежде чем нас тщательно не обыщут и не убедятся, что при нас нет ножей и кинжалов. После обыска нас ввели в шатер через вход с восточной стороны, ибо через западный вход никто, кроме самого хана, входить не может… Так мы впервые лицезрели нового властелина. Всех гостей и иноземных посланцев он принимает в огромном шатре, и лишь немногие имеют доступ в его юрту.

Во время приема хану подносили богатые дары: шелка и бархат, тафту и драгоценные покрывала, расшитые золотом шелковые пояса и дорогие меха, и все это в таких несметных количествах, что нам показалось, будто мы присутствуем при чуде. Хану преподнесли также расшитый драгоценными каменьями балдахин, наподобие тех, какие слуги носят над головами властителей, чтобы защитить их от солнца. А один из наместников пригнал в подарок стадо из сорока или пятидесяти отборных верблюдов, покрытых златоткаными покрывалами. Кроме верблюдов, были пригнаны целые табуны коней и мулов, все под седлами и в драгоценной сбруе.

Нас также спросили, желаем ли мы поднести хану свои подарки, но к тому времени мы уже успели раздать почти все, что привезли с собой.

В некотором отдалении от военного лагеря на холме стояло больше пятисот повозок, груженных золотом, серебром и шелковыми одеждами; все это добро тут же разделили между ханом и его приближенными; князья же, в свою очередь, делили свою долю между воинами, но не поровну, а как заблагорассудится».

Во время чтения Марко забыл, что находится в тесной каюте. Его мысленному взору открылся сказочный мир, и мечта повидать эти страны с их невообразимыми богатствами овладела им сильней, чем когда-либо.

Недовольный голос брата Гуэльмо пробудил его от грез.

— Не читай больше, сын мой, я вижу, как сильно тебя влечет эта грешная жизнь.

Марко положил книгу на стол.

— Да, брат Гуэльмо, — сказал он. — Я очень радуюсь нашему путешествию. Отец мне много рассказывал о дворе великого хана Хубилая[7], Теперь там все стало иначе, чем прежде: монголы живут уже оседло в красивых дворцах в далеком Катае[8]. Мне не терпится туда попасть.

— Ты молод, сын мой. Да благословит тебя бог… А теперь иди. Мне надобно немного отдохнуть.

Когда Марко вышел в коридор, капитан Антонио как раз подымался на палубу. Марко прокрался к каюте капитана, припал ухом к двери и прислушался. До его слуха донеслись тяжелые шаги и тихое покашливание.

Марко довольно улыбнулся и постучал кулаком в дверь. Сразу наступила тишина.

* * *

Ветер изменил направление и со всей силой напряг паруса. Солнце отчаянно пекло. Голубое небо было кое-где подернуто перистыми облаками. Итальянский берег остался далеко позади. Корабль плыл теперь по Эгейскому морю. Пассажиры удобно разместились на палубе, настроение у всех стало прекрасным, и даже озабоченное лицо брата Гуэльмо посветлело.

Марко примостился рядом с отцом и дядей прямо на бухте каната, лежавшей у фок-мачты. Они были уже пять дней в пути, и юноша с напряжением ждал, что вот-вот произойдет удивительное событие. Чтобы подготовить к нему отца и дядю, Марко сказал:

— Жаль, что Матео с нами не поехал. — И так как никто ему не ответил, добавил — Правда, дядя?

Маффео Поло, который в это время сосредоточенно глядел на море, рассеянно кивнул.

А Николо испытующе посмотрел на сына.

— Почему ты об этом подумал? — спросил он.

— Я хотел сказать, что в таком путешествии нам было бы полезно иметь с собой надежного человека.

— Послушай только, как он рассуждает! — с улыбкой воскликнул Маффео. — Словно старый опытный караван-баши.

— Что и говорить, мальчик прав, — подтвердил Николо Поло.

Маффео тоже похвалил племянника за предусмотрительность, и оба брата Поло снова затеяли шутливый спор о достоинствах Марко, который вдруг почувствовал себя совсем взрослым. Подумать только, какая он важная персона! А тут еще на палубу вышел капитан Антонио и жестом подозвал его. Марко поднялся.

— Извините, но меня зовет капитан, — объяснил он и подошел к Антонио.

— Переступив порог моей каюты, вы очень удивитесь, — пробурчал капитан Антонио, увлекая юношу вниз.

Марко молча шел за ним.

— Он почему-то хочет поговорить именно с вами.

Распахнув дверь, Марко увидел, что Матео стоит посередине каюты.

— Бон джорно[9], капитан Матео, — сказал Марко. — «Иногда случается, что свидишься через пять дней, иногда — через пять лет, а иногда и вовсе не приходится свидеться».

Матео схватил юношу за плечи и потряс его:

— Погляди только на этого черта, Антонио! Как точно он запомнил мои слова.

Матео отошел от Марко и тяжело опустился на скамью.

— Что мы теперь будем делать, Марко? — спросил он.

А Марко еще не мог прийти в себя после дружеского приветствия силача Матео — стены каюты плыли у него перед глазами, как в сильную качку.

Капитан Антонио обратился к своему другу Матео:

— Ну вот, ты добился своего. А теперь мы стоим перед ним, как провинившиеся школьники.

— Да помолчи, Антонио! — Матео встал.

— Тебе легко говорить. А я готов собственными руками вышвырнуть тебя за борт! — вскипел Антонио и в бешенстве дернул себя за бороду.

Но в ответ Матео только захохотал, да так заразительно, что Антонио тоже не смог удержаться от смеха.

Марко тем временем оглядел каюту. Она была уютно обставлена: широкая скамья, которая ночью могла служить постелью, стол с резными ножками, четыре табуретки, большая лампа и стенной шкаф.

Стены были увешаны коврами, слева маленькая дверь вела в кладовую.

— Теперь надо распутать эту историю, — сказал Матео. — Как видишь, я причинил моему другу немало хлопот.

Капитан Антонио принес бутылку, три стакана и налил всем вина. Марко вспомнил, что рассказывал боцман, и вдвойне оценил оказанную ему честь.

Они выпили. Тяжелое красное вино сразу же ударяло в голову. Когда капитан Антонио стал наливать по второму стакану, Матео остановил его движением руки.

— Не всякий так привык к вину, как ты, — сказал он и, повернувшись к Марко, очень серьезно продолжал — Выслушай меня, Марко! — Матео задумчиво уставился в одну точку. Чувствовалось, что ему очень трудно говорить, и слова его прозвучали как исповедь — Когда я узнал, что вы предполагаете отправиться в это дальнее путешествие, я утратил покой. Во мне словно что-то пробудилось. Венеция мне вдруг опостылела. Все вокруг почему-то стало немило — вода в каналах, оказывается, воняла помоями, наша лагуна представилась мне всего-навсего грязным болотом, а по ночам… по ночам мне снилось только море.

Он помолчал. Никто его не торопил.

— Знаешь, Марко, женщинам, матерям нашим, туго приходится. Когда я продал черную барку, мать сказала мне: «Теперь ты уедешь, Матео!» А я ведь еще и словом ни о чем не обмолвился. Она поняла все раньше, чем я сам.

Матео оперся локтями о стол и уставился в одну точку. Вино в бутылке плескалось в такт качке.

— Я уговорил Антонио взять меня с собой тайком. Боялся, что вдруг твой отец скажет: «Нет, Матео, вы нам не нужны». И вот теперь я сижу здесь и говорю то, чего не следовало бы говорить.

— Я помогу вам, капитан Матео, — сказал Марко. — Вы поедете с нами! Как я рад! Подождите, я поговорю с отцом.

Марко поднялся на палубу и снова уселся на бухту каната.

— Что у тебя за секреты с капитаном Антонио? — полюбопытствовал Маффео Поло.

— Мне надо поговорить с вами, отец.

— Что такое?

— А мне нельзя участвовать в вашем разговоре? — спросил Маффео.

— Конечно, можно.

И Марко, рассказав о своем посещении каюты капитана, с жаром принялся уговаривать их исполнить желание Матео.

Николо и Маффео Поло знали, кто такой Матео, слышали о его смелых походах за контрабандой. Об этом говорила вся Венеция. Отец и дядя только переглянулись. Марко с тревогой в сердце следил за ними.

— Что ж, пойдем посмотрим на твоего капитана Матео, — сказал Маффео Поло и поднялся с места. — Как ты думаешь, Николо, взять нам его с собой, если он нам понравится?

— Давай пойдем к нему, Маффео.

— Он вам наверняка понравится, дядя, — горячо сказал Марко. — Он почти такой же, как вы.

— Ах, вот как? Ну, тогда что и говорить…

Корабль приближался к берегу. Вдали виднелись темные горы. Волны разбивались об отвесные скалы. Но Марко даже не подошел к борту — с таким нетерпением ждал он возвращения отца и дяди. Они долго не шли. Земля снова скрылась из виду, снова вокруг не было ничего, кроме моря и неба.

Наконец братья вернулись на палубу в сопровождении капитана Антонио.

— Что случилось, отец? — спросил Марко. — Почему вы не привели с собой капитана Матео?

— Это не так просто, — ответил ему Маффео. — После своего добровольного заточения он выглядит так, что наши добрые монахи могут его испугаться. Завтра капитан Антонио представит его всем остальным.

— Так, значит, он поедет с нами! — радостно воскликнул Марко.

Николо Поло утвердительно кивнул головой.

— Мне кажется, он настоящий человек, — сказал Маффео.

Капитан Антонио быстро зашагал по палубе, отдавая направо и налево приказы. Матросы так и засуетились. Ветер дул в нужном направлении. Прошло еще несколько суток. Море уже не было таким пустынным. То и дело в поле зрения попадались парусные корабли и весельные галеры. Издали казалось, что морская гладь соткана из множества струящихся бутылочно-зеленых и чернильно-синих потоков.

Матео был счастлив, когда ему разрешили стать за румпель.

Марко не отходил от него ни на шаг. Однажды утром они увидели землю. У подножия гор примостился маленький городок. Желтые и белые дома с плоскими крышами раскинулись вдоль бухты. Перед ними был армянский берег.

— Мы прибыли к месту назначения, — сказал Матео. — А жаль! Море так прекрасно!..

ВОЙНА В АРМЕНИИ

Люди разговаривали вполголоса и с тревогой оглядывались по сторонам, словно боялись, что каждую минуту могут повториться недавно пережитые ужасы. Война прошла по этому городу и оставила жестокий след — разрушенные дома, потопленные корабли, пронзенные копьями и стрелами окровавленные тела.

Мягкое осеннее солнце освещало порт Аяс[10]. Вдоль берега росли пальмы. Темные горы обрамляли сверкающую синюю бухту.

Николо и Маффео Поло сразу же направились к лавкам венецианских купцов. Два года тому назад, возвращаясь на родину, они посетили Аяс, который был тогда цветущим торговым городом. Там всегда можно было встретить купцов из Венеции, Генуи, Багдада и Ормуза. Пестрая, многонациональная толпа оживляла улицы. А теперь кругом лежали одни развалины, и матери, завидев чужестранцев, боязливо подзывали к себе детей.

Что случилось?

Мессер[11] Нелли, единственный венецианец, которого они застали в Аясе, принял их с распростертыми объятиями и пригласил в свой дом. От него они и узнали о событиях, происшедших здесь всего несколько недель назад.

Египетский султан Бейбарс с великим войском напал на Армению и опустошил ее земли. Столица Сие была захвачена и разграблена, царские дворцы разрушены, а парки сметены с лица земли.

Когда жители Аяса прослышали о приближении вражеских полчищ, они ушли в горы или спрятались на кораблях, стоявших на рейде. Солдаты султана разграбили брошенный город и подожгли его. Затем они захватили корабли и потопили их. При этом погибло две тысячи армян.

— А вы где прятались, мессер Нелли? — спросил Маффео Поло.

— Я бежал в горы вместе с армянскими купцами. Когда египетские войска двинулись дальше, я вернулся и обнаружил, что наши лавки опустошены, но, к счастью, не разрушены. Постепенно люди возвращаются в город.

— Так, значит, сейчас опасно пускаться в путь? — спросил Николо Поло.

— Я не трусливого десятка, — ответил мессер Нелли, — но избегаю выходить на улицу, когда стемнеет.

Служанка принесла вина и зажгла свечи. Мессер Нелли радушно пригласил гостей отужинать у него, но братья, поблагодарив гостеприимного хозяина, поспешили с ним проститься.

— Пожалуй, следует немного выждать. Продолжать наше путешествие опасно, — сказал Маффео Поло.

Вдоль по улице, ведущей в порт, гулял ветер. Голодные собаки рыскали по развалинам. Вечернее солнце рыжим отсветом озаряло небо и море. Вся гамма красных и желтых тонов дрожащими бликами пестрила морскую гладь и пробивалась сквозь вихрящиеся облака пыли.

— Если мы попадем к мамелюкам[12], они нас убьют.

— Что и говорить, посланцы папы с подарками великому хану — неплохая для них добыча.

Ускорив шаг, братья пошли к кораблю. Коренастый Маффео, с лица которого никогда не сходило немного насмешливое выражение, и стройный, сильный Николо с резко очерченным тонким профилем были внешне совсем не похожи, но братья понимали друг друга без слов. Теперь каждый из них ждал, чтобы другой первым заговорил о том, что обоих тайно тревожило.

— Мы можем отправить Марко назад в Венецию с капитаном Антонио, — сказал наконец Маффео.

— Да. Можем.

Они помолчали. Море по-прежнему переливалось всеми красками, но уже невозможно было глядеть на это мерцающее сверкание — болели глаза. Темневший перед ними корабль казался тенью.

— Что ему делать в Венеции? — спросил Николо. — Одному в Венеции…

— Пожалуй, ему лучше остаться с нами. Да он никогда бы и не согласился отправиться назад.

Братья добрались до корабля на лодке и поднялись на палубу. Капитан Матео и Марко утратили покой, ожидая их возвращения. Они уже успели прослышать о войне.

— Что случилось, отец? — спросил Марко.

Ростом он был всего на два пальца ниже отца. Его узкое, еще немного детское лицо выражало в этот момент нетерпение и тревогу.

— Скажи, мы поедем дальше? Мы здесь не задержимся?

Не получив ответа, он повернулся к дяде Маффео:

— Да почему же вы молчите?

Маффео наморщил лоб.

— Потому что не так-то просто ответить на твой вопрос. Вполне может случиться, что нам отрубят головы, а мне, по правде говоря, это мало улыбается.

Марко с досадой махнул рукой, но Маффео, не обращая на это никакого внимания, продолжил:

— Давайте спросим мнение капитана Матео. Пусть он решит. Как ты считаешь, Николо?

Николо Поло кивнул в знак согласия.

— К черту султана! — воскликнул капитан Матео.

* * *

Монахи отправились в монастырь. Наутро вернулся один брат Гуэльмо. Седовласый старец был явно в подавленном настроении. Он сказал, что ему надобно переговорить с Николо и Маффео Поло. Братья пригласили его к себе в каюту.

Брат Гуэльмо, тяжело дыша, опустился на скамью:

— Вы слышали о недавних набегах султана?

— Да.

— И что вы намерены делать?

— Запастись всем необходимым и продолжить наш путь.

Брат Гуэльмо с недоумением посмотрел на своих собеседников.

Маффео насмешливо прищурил глаза. Лицо Николо было непроницаемым.

— Я прошу вас отсрочить путешествие до тех пор, пока в стране не восстановится мир.

— Нет, брат Гуэльмо, — возразил Маффео Поло. — Если мы начнем колебаться в самом начале пути, то нам никогда не добраться до цели. А где брат Николо да Виченца? Он тоже придерживается нашего мнения?

Краска залила лицо монаха.

— Отец Николо заболел, он лежит в больнице, — ответил он смущенно.

— Заболел так внезапно? — переспросил Николо.

Монах устало покачал головой. Что толку сваливать вину на другого? Правда, брат Николо уговорил его не ехать дальше, но ведь, по совести говоря, он сам слабо сопротивлялся этому решению. Опасности и приключения были ему не больше по душе, чем брату Николо, который даже заболел от страха.

— Что ж, тогда продолжайте путешествие одни, господа. Да поможет вам бог, — сказал наконец брат Гуэльмо. — А мы вернемся в Италию. Я стар и в дороге был бы вам только помехой.

Маффео Поло помог монаху подняться на палубу. Ему было искренне жаль старика.

— Мы не сердимся на вас, брат Гуэльмо, — сказал Маффео. — Тоска по неведомым странам гонит нас вперед. Мы, купцы, не знаем покоя. Ради удачной сделки мы готовы поехать хоть на край света. Будьте здоровы. Желаем вам счастливого возвращения.

* * *

Венецианцы провели еще месяц в Аясе. Они навели справки о том, как разворачиваются военные действия, и получили утешительные сведения. Тем временем торговля медленно оживала. В порт прибывали корабли. Ремесленники возвращались в город. В мастерских закипела работа. Повсюду восстанавливали разрушенные дома.

Дождливым осенним днем венецианцы покинули Аяс. Они пустились в путь вместе с другими купцами, которые также направлялись через Мосул и Багдад в Ормуз у Персидского залива. В других армянских городах к ним присоединялись еще купцы, так что вскоре образовался большой караван.

Сначала Марко понравилась эта кочевая жизнь с ее постоянной сменой впечатлений. Страна, по которой они шли, казалась ему огромной. Как она во всем была не похожа на Венецию! Караванный путь проходил то по диким, каменистым ущельям, то по бескрайним, плодородным равнинам. С гор дул холодный ветер, вздымая огромные облака пыли. А в долинах воздух был недвижим, и земля, остывшая за ночь, дымилась под жаркими лучами утреннего солнца. Часто путникам в течение многих дней не попадалось ни одного селения, а потом их взорам вдруг открывался большой город, притаившийся в котловане.

Горные вершины покрылись снегом. В долинах не переставая лил дождь. Реки вышли из берегов, и каравану приходилось пускаться в обход и проделывать много лишних миль. Однако, несмотря на все это, они неуклонно продвигались вперед.

Но где те волнующие приключения, о которых мечтал Марко?

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

В каморке караван-сарая, где венецианцы расположились на ночлег, горела масляная лампа. Дверь была распахнута. Марко растянулся на топчане, но не мог сомкнуть глаз. Рядом с ним спал Матео. Ночь была иссиня-черной, а звезды горели как-то особенно ярко. Посреди прямоугольного мощеного дворика журчала струйка фонтана.

Порой Марко казалось, что он находится в пути уже многие годы. Пестрая, загадочная жизнь тех городов, через которые они проезжали, так сильно захватывала его, что детские воспоминания все больше тускнели.

Венеция со своими каналами и островами представлялась ему хорошо знакомой, красивой картинкой, которую он видел когда-то давно. Марко откинул одеяло из овчины и встал. Большой красный жук пробежал по каменному полу и исчез в темном углу.

У фонтана сидело двое мужчин. Темная ночь почему-то вдруг посветлела, словно звезды спустились поближе к земле. Издалека доносился пронзительный вой и визг шакала, но по-том снова стало тихо.

Убедившись, что Матео крепко спит, Марко вышел во двор. В соседней комнате спали Николо и Маффео Поло — по всей видимости, тоже крепко. Марко подошел к фонтану и охладил лоб.

При его приближении мужчины замолкли. Один из них — рослый, крепко скроенный человек, одетый в тяжелый парчовый халат, — встал и обошел вокруг фонтана. Он не сводил взгляда своих темных глаз с Марко, словно хотел увидеть его насквозь.

— Ах, это вы, мессер Поло, — сказал он. — А я уже подумал, что сюда прокрался соглядатай, охочий до чужих разговоров. Посидите с нами.

Марко узнал в этом высоком черноволосом персе купца Хаджи-Мухаммеда. Он владел итальянским не хуже любого неаполитанца и с удовольствием на нем говорил.

— Простите, я не хотел бы вам помешать, — сказал Марко.

— Да что вы! Присаживайтесь к нам, прошу вас. В такую ночь, как эта, раскрываются сердца. Так говорят у нас в Кермане, когда небо усеяно звездами.

Марко принял его приглашение. По персидскому обычаю он приложил правую руку к груди и поклонился незнакомцу.

— Хасан-бек из Самарканда, — представил незнакомца Хаджи-Мухаммед. — Он тоже следует в Ормуз.

Незнакомец, коренастый перс среднего роста, поклонился в ответ и пробормотал приветствие.

На расстеленной перед ними скатерти стоял глиняный кувшин с холодным козьим молоком и две кружки. Хаджи-Мухаммед налил кружку молока, подал ее Марко и спросил по-итальянски:

— Как вам понравился Мосул?

Марко попросил его говорить по-персидски, потому что заметил, что Хасан-бек не знает итальянского. За время путешествия Марко успел выучить немало персидских слов и мог уже довольно свободно объясняться по-персидски.

— Мосул был прежде красивым городом, — добавил Хаджи-Мухаммед.

Они прибыли в Мосул вчера. У Марко создалось впечатление, что этот город ничем не отличался от других восточных торговых городов, в которых он уже побывал. Узкие проулки с глинобитными хижинами и маленькими домишками, белые мечети, увенчанные голубыми куполами с позолотой, изящные остроконечные минареты, широкие улицы, обнесенные с обеих сторон каменными стенами без окон, за которыми скрывались дома и сады богачей. На базарах продавали тончайшую парчу, вытканную из шелковых и золотых ниток. В теснившихся друг к другу каменных строениях под сводчатыми крышами размещались лавки. Сапожники сидели прямо на улице перед мастерской — они шили пестрые изящные туфельки и украшали их жемчугом или золотым шитьем. Медники чеканили горшки и котлы, золотых и серебряных дел мастера наносили тончайшие узоры на браслеты и кубки, ювелиры предлагали драгоценные камни, а резчики по дереву выпиливали из желтого, как слоновая кость, самшита изящные шкатулки.

Опьяняющая шумная жизнь, другая, чем в Венеции, более легкая, более яркая и все же чем-то с ней схожая. Недоставало только кораблей — больших парусников и весельных галер, моря, лагун, Дворца Дожей и тяжелого великолепия собора Сан Марко.

Хозяевами жизни были нарядно одетые купцы, торговавшие лошадьми, драгоценными камнями, шелком, золотыми и серебряными изделиями, пряностями, мехами и рабами, — они вершили всем. В Мосуле как в Венеции.

— Вы задумались, — сказал Хаджи-Мухаммед.

— Мосул красивый город, — ответил Марко. — Вы правы.

Тогда незнакомец наклонился к ним и горячо возразил:

— В нашей стране больше нет ничего красивого, татарские кони все растоптали!

И Хасан-бек снова откинулся назад, словно эти слова, прозвучавшие как вопль, отняли у него последние силы.

В глинобитной хижине за караван-сараем заплакал ребенок. Его успокоил женский голос, и снова воцарилась глубокая ночная тишина.

— Во время нашествия татар Хасан-бек потерял дом, деньги, семью, — тихо сказал Хаджи-Мухаммед. — Некогда Иран был могущественным государством. Повсюду воспевали храбрость иранских героев. Но потом мы утратили свою мощь. Видно, аллах разгневался на нас. Полчища татарских всадников пронеслись по нашей беззащитной земле, разрушили города, сожгли деревни, вытоптали посевы либо превратили их в пастбища для своих коней. Наша страна стонет под чужеземным игом, и войнам нет конца.

Хаджи-Мухаммед сказал все это по-итальянски. Хасан-бек уставился в серебристую струю фонтана и, казалось, не обращал никакого внимания на их разговор.

— Расскажите мне что-нибудь о вашей стране, — попросил Марко.

— Уже поздно, а завтра на рассвете, как только закричит первый осел, мы должны пуститься в путь. Вы устанете…

— Я мог бы вас слушать всю ночь, — возразил Марко.

Персидский купец, польщенный вниманием венецианца, начал свой рассказ:

— Хорошо, я расскажи вам историю про багдадского халифа. Тогда я был не старше, чем вы теперь, а Багдад был столицей могущественного государства. Халиф, глава всех правоверных, жил там в роскошном дворце. Багдад был центром не только торговли, но и арабской науки и искусства. Я повидал на своем веку немало городов, но лишь немногие могли с ним сравниться. Халиф собрал такие богатства, какие не снились ни одному властелину. Но он не сделал ничего, чтобы предупредить грозную опасность войны.

Хаджи-Мухаммед понизил голос, и Марко пришлось напрячь слух, чтобы уловить его слова.

— В те времена, когда монгольские князья утверждали свое владычество, жили четыре брата. Старшего звали Мункэ, он царствовал в столице и величал себя государем всех государей. После того как братья покорили Катай и другие соседние страны, они пожелали расширить свои завоевания. Они решили основать гигантскую империю и подчинить себе весь мир, разделив его на четыре части. С этой целью один из них пошел на восток, другой на юг, а два младших брата отправились завоевывать оставшиеся земли.

Хулагу[13] собрал огромную рать и двинулся на юг. Я не трус, мессер Поло, но поверьте, когда я впервые увидел татар, меня просто парализовал страх. С тех пор прошло тринадцать лет. Татары покорили все страны, которые лежали на их пути, и подошли к Багдаду. У них было не меньше ста тысяч всадников, не считая пешего войска. Хулагу решил действовать хитростью. Разделив войско, он укрыл большую часть воинов в лесу, а сам во главе маленькой рати подошел к воротам города.

Тогда халиф, видя такое малочисленное войско, поспешно вышел со своей стражей за городские стены, чтобы поскорее перебить эту жалкую кучку врагов. Теперь я вспоминаю об этом только с горькой усмешкой. Как можно было попасть в эту дурацкую ловушку? Хулагу стал нарочно отступать к лесу, завлек туда неприятеля, окружил его и полностью уничтожил, а самого халифа взял в плен. Так пал Багдад.

Когда Хулагу вошел в город, он, к своему великому изумлению, обнаружил там высокую башню, полную золота. Он велел привести халифа и сказал ему: «Я вижу здесь башню, полную золота. Почему же ты не употребил свои богатства на то, чтобы собрать сильное войско? Ты же знал, что я иду на тебя. Я накажу тебя за жадность!» И он приказал запереть халифа в этой башне и не давать ему ни есть, ни пить. Так и погиб халиф среди своих несметных богатств.

Хаджи-Мухаммед замолчал. Ничто, кроме плеска фонтана и сопения коней, доносившегося из конюшни, не нарушало ночной тишины. Воздух стал прохладней. Близилась полночь.

Хасан-бек вдруг словно очнулся, выпрямился и проговорил:

— Пора идти спать… Да хранит вас аллах.

Он встал и поклонился.

— Благодарю вас за ваш рассказ, Хаджи-Мухаммед, — сказал Марко.

— Ночью, когда светят звезды, раскрываются сердца, я уж вам это говорил. Доброй ночи, мессер Поло.

Марко отправился в свою комнатку, притворил дверь и улегся на топчан. Он устал и, размышляя о ночном разговоре, вскоре уснул.

Когда он проснулся, во дворе караван-сарая уже царило большое оживление. Пронзительно резко кричал осел, лаяли собаки, тихо блеяли козы, и среди всего этого шума то и дело раздавались возгласы слуг и конюхов. Матео был давно на ногах и командовал распределением вьюков.

Утро было туманное и сырое. Первые солнечные лучи, с трудом пробивавшиеся сквозь дымку, озарили суетливую толчею последних сборов. Три верблюда стояли в углу: гордые и ко всему безучастные, они свысока смотрели на людей и животных.

Николо Поло вошел в комнату сына.

— Доброе утро, Марко. Мне надо с тобой поговорить.

Марко удивленно взглянул на отца.

— Не следует относиться с излишним доверием к малознакомым людям, — начал Николо Поло. — Я видел, что ты сегодня ночью разговаривал с чужими. Мне это не нравится.

— Отец, Хаджи-Мухаммед такой же купец, как и мы. Почему мне нельзя с ним разговаривать? — спросил Марко, и в его голосе прозвучали упрямые нотки.

— А кто был второй?

— Его зовут Хасан-бек. Вчера я его увидел впервые.

— Так, так, ты говоришь, его зовут Хасан-бек, — повторил Николо Поло. — Вдруг появляется какой-то незнакомец, и мой сын сидит с ним ночью у фонтана!..

Марко покраснел. Ему захотелось резко возразить, но он сдержался. С недавнего времени у него почему-то разладились отношения с отцом. Марко никак не мог найти этому объяснение. Отец стал скуп на слова, рассеянно отвечал на вопросы.

— Выходит, мне ни с кем нельзя разговаривать, кроме вас, дяди Маффео и капитана Матео? — спросил Марко.

Николо Поло поглядел на дверь и помедлил с ответом.

— Ты просто не хочешь меня понять, — сказал он наконец.

— Отец, мне ведь хочется узнать страну и здешних людей… — Марко произнес эти слова с мольбой в голосе. — Мы говорили ночью о Багдаде, о том, как татары завоевали эти земли…

— И ты им сказал, что мы направляемся к великому хану с миссией от папы?

— Нет. Об этом я и словом не обмолвился.

— Смотри никогда никому об этом не рассказывай, — строго сказал Николо, а затем продолжил уже более мягко — В этой стране стало неспокойно, а нам предстоит долгое, опасное путешествие. В горах здесь немало разбойников, они подсылают людей в караваны. Вот почему не следует болтать по ночам у фонтана с чужими. — Николо Поло поднялся. — Когда мы с Маффео ездили вдвоем, все было куда проще, — сказал он. — А теперь, когда ты с нами…

— Вам нечего за меня беспокоиться, отец! — воскликнул Марко. — Неужели вы думаете, что я не сумею за себя постоять?

— Конечно, — смеясь, согласился Николо Поло. — Ты сумеешь за себя постоять. Я хочу только сказать, что осторожность не помешает. Лучше всего молчать, когда люди ругают татар. Мы купцы и посланники папы. Если нам улыбнется счастье и мы будем вести себя умно, мы вернемся в Венецию богачами. Всегда помни, что мы прежде всего купцы.

Солнце зашло за тучи. Заморосил дождик.

Ранней весной здесь обычно стоит такая погода: теплые ночи, густой туман на рассвете, а потом на весь день заладит дождь.

Пока Марко, Николо и Маффео Поло ели пшеничные лепешки и горячий фасолевый суп, капитан Матео следил за тем, как навьючивают животных. Во дворе стояла жаровня, которую топили хворостом и сухим верблюжьим пометом. Дождь прибивал к земле серо-голубые струйки дыма. Погонщики, громко ругаясь и торопливо жуя лепешки, задавали мулам корм и прилаживали вьюки.

Караван сопровождал отряд из пятнадцати всадников, которые должны были защищать купцов в случае нападения. Восточные правители придавали большое значение торговле с далекими странами, лежащими у Великого моря или в краю Заходящего Солнца. Поэтому они приказали, чтобы караваны шли под охраной вооруженных отрядов, состоящих из надежных людей. Каждому из джигитов платили в зависимости от продолжительности пути по два или три гроша с мула.

Рядом с худыми, невзрачными слугами и конюхами Матео казался героем, вышедшим из персидских сказаний. Он носил кожаный костюм, который придавал его четким движениям и размашистой походке еще большую внушительность. Хотя Матео знал по-персидски всего несколько слов, он прекрасно со всеми объяснялся. Каждый старался вникнуть в указания, которые он давал не столько словами, сколько жестами и мимикой. На суше такая жизнь была Матео больше всего по душе.

Однако чем стремительней приближался час выхода каравана, тем больше у Матео портилось настроение: он ненавидел Джульетту, сильную выносливую лошадь, которую после длительных поисков удалось наконец найти для него. По всеобщему мнению, это смирное животное было для капитана, не умевшего ездить верхом, наиболее подходящим средством передвижения. Джульетта словно не чувствовала на себе грузного всадника, и не было еще человека, который мог бы похвастаться, что вывел кобылу из себя.

Наконец караван тронулся в путь. Первым со двора выехал караван-баши. За ним следовал статный мул шоколадного цвета — вожак каравана. Мелодично звучали серебряные колокольчики на его уздечке. На этого мула были навьючены папские подарки великому хану.

Марко отпустил поводья своего быстрого, как огонь, жеребца, чтобы помочь Матео сесть в седло. Джульетта стояла неподвижно, словно изваяние. Погонщики и конюхи сочувственно следили за тем, как Матео, охая, взгромоздился на Джульетту. Какой-то джигит засмеялся, но Матео так свирепо взглянул на него, что джигит смутился и с серьезным видом стал поглаживать свою бороду.

Марко тихонько ударил кобылу ладонью, и она двинулась в путь. Казалось, этой медленной рысью Джульетта обежит всю землю, ни разу не остановившись.

— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросил Марко капитана Матео, когда, поравнявшись с ним, поскакал рядом.

Вместо ответа капитан Матео только взглянул на Марко.

Земля от дождя размокла, и сотни копыт мулов, лошадей и верблюдов совершенно разбили широкую дорогу. В выбоинах стояла желтая, глинистая вода.

Капитан Матео и Марко ехали за вожаком. За ними следовали Николо и Маффео Поло, которые, как опытные наездники, выбрали себе хороших коней. Персидские лошади славились во всем мире. Они стоили не меньше двухсот турецких фунтов и особенно ценились в Индии. Однако в этой жаркой стране они долго не жили. Влажный, знойный климат вскоре подрывал их силы.

Персия славилась также самыми крупными и красивыми на свете ослами, которые не боялись тяжелых вьюков и были крайне неприхотливы в еде. Когда путь каравана лежал через пустыни или по высохшим песчаным руслам рек, где не было воды и редко попадались колодцы, персидские ослы были незаменимы. Поэтому они стоили часто дороже лошадей.

Караван состоял в основном из тяжело груженных ослов, которые шли, даже не глядя себе под ноги. Когда один из них спотыкался, идущие следом животные останавливались и терпеливо ждали, пока погонщики поправят вьюк.

По плохой дороге легче всего шли верблюды. Тяжело навьюченные керманскими коврами, тафтой из Мосула, бархатом и шелками, они шагали по топкой грязи как ни в чем не бывало.

Караван замыкали джигиты, которые, несмотря на трудности пути, не упускали случая показать себя лихими наездниками.

Марко откупорил кожаную флягу и глотнул воды. Капитан Матео, видно, тоже хотел пить, но он сидел, вцепившись обеими руками в луку седла, и не решался ни на минуту отпустить ее, хотя Джульетта с обычным хладнокровием преодолевала все препятствия.

Погода заметно улучшилась. Кое-где между туч уже проглядывало голубое небо. На востоке виднелись горы, покрытые темными лесами.

— Тебе не кажется, что у меня дело пошло на лад? — спросил капитан Матео, выпрямляясь в седле.

— У вас очень хорошо получается, капитан, — горячо заверил его Марко.

— Знаешь, о чем я сейчас мечтаю?

— Да. Вы мечтаете стоять у руля на мостике какого-нибудькорабля.

— Вот именно. Вокруг, куда ни глянь, море, ветер раздувает паруса, волны разбиваются о борт, а ты поворачиваешь штурвал и чувствуешь, как эта чудесная громадина из дерева и железа послушна твоей воле, как она меняет курс и скользит по волнам… Ты это понимаешь, Марко? А что такое лошадиная спина? Разве можно ее сравнить с палубой? Куда там! Самый жалкий челнок мне милее этой кобылы. Из-за нее у меня все кости болят.

— Но на корабле нельзя ехать по пустыне, — возразил Марко.

— Увы, ты прав. Пожалуй, мне все-таки придется подружиться с Джульеттой.

Капитан Матео вновь погрузился в молчание. Около полудня им повстречался караван с важным персидским сановником. Двадцать телохранителей на гарцующих белых конях мчались впереди.

Баши в знак уважения уступил дорогу встречным, и вслед за ним весь караван сошел на обочину. Только Джульетта не свернула с пути, а беззаботно трусила дальше. Марко, не слезая с лошади, тщетно пытался оттеснить Джульетту к краю дороги.

Два телохранителя, придержав коней, принялись ругаться и щелкать бичами. Но и их Джульетта не удостоила своим вниманием.

За телохранителями следовали десять груженых верблюдов — Джульетта не подарила им даже взгляда. Затем шла четверка великолепных белых мулов в драгоценной сбруе. На отделанных серебром седлах были установлены два плетеных паланкина, в которых сидели разряженные жены сановника.

Телохранители, надрывая глотки, скакали вокруг строптивой кобылы. Вдруг Джульетта споткнулась и упала. Матео свалился наземь и растянулся во весь рост на глинистой, размытой дождем дороге как раз перед вторым паланкином. Раздался звонкий смех, и чья-то узенькая ручка поспешно опустила занавеску.

Смех этот, увы, не улучшил настроения капитана. К Матео подскочил один из телохранителей. Он обругал поверженного всадника так, что сомневаться в его искушенности в этой области не приходилось. К счастью, из всей этой ругани Матео не понял ни единого слова.

Но тут телохранитель взмахнул бичом, намереваясь опустить его на человека, все еще стоявшего на коленях в грязи. Телохранитель привык ударами бича убирать все препятствия с пути своего господина.

В мгновение ока капитан Матео вскочил на ноги и так крепко схватил своего противника за локоть, что тот с исказившимся от боли лицом выронил бич из рук. Не дав обидчику опомниться, Матео стащил его с коня, поднял высоко над головой и с силой швырнул в грязь. Свои стремительные действия Матео сопровождал отборной руганью, которая доказывала, что в сквернословии итальянцы ничем не уступают персам.

Тут произошло нечто весьма необычное. В то время как люди обоих караванов, выкрикивая угрозы, двинулись друг на друга, Джульетта пробила себе дорогу сквозь возбужденную толпу и подошла к Матео, который стоял в такой грозной позе и с таким вызывающим видом, что никто не решался к нему приблизиться.

Быть может, Джульетта почувствовала, что виновата в том, что случилось, быть может, неуклюжесть ее хозяина вызвала к нему симпатию, но, так или иначе, она вдруг положила свою крупную голову с кроткими печальными глазами на плечо Матео и принялась лизать его испачканную глиной руку. И эта неожиданная ласка разом укротила разбушевавшиеся страсти. Бешенство, овладевшее было Матео, вдруг улетучилось, да и телохранители спокойно поскакали вслед за паланкином.

Всадник, которого Матео сбросил в грязь, поднял из лужи свой бич, вскочил в седло и во всю прыть поскакал вдогонку за своими товарищами.

После этого происшествия Матео стал пользоваться еще большим уважением в караване. А между ним и Джульеттой завязалась настоящая дружба.

Когда караван расположился на ночлег, Марко заметил, как капитан Матео ночью пробрался в конюшню, чтобы задать Джульетте лишнюю порцию корма. Сторож спал и ничего не видел, но какой-то мул протяжно закричал, должно быть, оттого, что Матео отнял у него часть овса.

Караван продолжал свой путь, и постепенно купцы ближе узнали друг друга. Во время обеденного привала и по вечерам в караван-сарае они рассказывали друг другу о своих делах или о приключениях, пережитых в чужих странах. Хасан-бек тоже садился вместе со всеми, но обычно он только слушал, лишь изредка вставляя слово в общий разговор.

Через неделю путники увидели дома и башни Багдада. Близился вечер. Огненный шар неподвижно повис в небе, его лучи поиграли на остроконечной вышке минарета, залили теплым светом пеструю черепицу крыш, засверкали в кипучей глинистой воде Тигра. Потом, на мгновение задержавшись на куполе величественного монастыря, солнце незаметно зашло за тонкий, как игла, шпиль. Небо занялось красным заревом, а когда оно погасло, земля затянулась серой дымкой.

— Ну вот, Джульетта, мы и добрались до Багдада, — сказал капитан Матео.

Марко засмеялся.

ГОЛУБАЯ БИРЮЗА

В Багдаде их поразили сады и развалины. Великолепный дворец халифа с башней, в которой когда-то хранилось золото и серебро, тоже был разрушен. Даже городская стена не везде уцелела, а вода во рву зацвела. Только мечети стояли нетронутые — в своей стройной белой красе они возвышались среди руин. Время от времени с минаретов раздавались протяжные кличи:

— Ла ила иль аллах…

Заслышав эти звуки, мусульмане падали на колени и погружались в молитву.

На холме стояла церковь с золотым крестом. Когда солнце пробивалось сквозь листву деревьев, все озарялось нежным зеленым светом. Даже желтая земля приобретала зеленоватый оттенок. Первые весенние дни выдались очень жаркими.

Тигр протекал посреди города, и вдоль его берегов были разбиты сады и парки, в которых росли фиговые и миндальные деревья. Река так и кишела лодками, баржами и неповоротливыми парусниками. Путь от Багдада до Индийского моря занимал семнадцать дней.

Город уже успел привыкнуть к завоевателям. А сами завоеватели почувствовали себя куда уютнее в богатых домах Багдада, чем в седле или в шатре. Они уже не были настоящими кочевниками, грозными воинами — такими, какими были их деды при Чингисхане. Но они были еще достаточно могущественны, чтобы сохранить всю полноту власти в покоренных странах.

К тому времени Багдад уже снова стал центром торговли на Ближнем Востоке.

Из Хорезма и Кермана сюда привозили бирюзу необычайной красоты. Николо и Маффео Поло решили купить побольше этой ослепительно голубой бирюзы, пользовавшейся большим спросом у восточных народов, так как ей приписывалась магическая сила. С тем, кто носит на груди «Абу Джаки» — бирюзу из Нишапура, — не случается несчастий, ибо этот благородный самоцвет помогает сохранить остроту зрения, обеспечивает победу над врагом, вызывает расположение князя и отводит дурные сны. К тому же этот чудесный голубой камень настолько красив, что стал украшением кладовых, в которых властители хранят свои сокровища. Мудрецы, прежде чем отдаться созерцанию новорожденного месяца, обычно подолгу глядели на «Абу Джаки».

Так повествовала одна старая рукопись из Нишапура.

Венецианцы шли по шумным улочкам крытого базара. Марко острее отца и дяди чувствовал очарование этой чужой, но уже ставшей ему чем-то близкой жизни. Почти на каждом шагу юноше хотелось остановиться. Вскоре они вышли на более спокойную улицу. Индийские менялы сидели у дверей своих лавок и грелись на солнце. Перед ними лежало множество гирек.

В мастерской, отгороженной от улицы кованой решеткой, пять женщин усердно склонились над деревянными пяльцами. Их ловкие, проворные руки так и мелькали, вышивая по шелку золотых и серебряных зверей. Тут же два темнокожих раба протыкали шилом дырочки в жемчужинах. За их работой внимательно следил надсмотрщик. Почти весь жемчуг, который привозили из Индии в Европу, попадал в Багдад, где его обрабатывали, прокалывали, нанизывали или вставляли в драгоценную оправу.

Венецианцы надели свои самые нарядные одежды, чтобы местные купцы, которые во время торгов будут тщательно рассматривать своих покупателей, не сомневались в их платежеспособности. Венецианцы шли теперь по улице, где жили золотых дел мастера и торговцы драгоценными камнями. Из мастерских доносилось тихое постукивание молоточков. Старик ювелир кивком подозвал купцов и осведомился, что они желают приобрести. Узнав, что венецианцы ищут бирюзу, старик оживился и жестом пригласил к себе в лавку. Рассыпаясь в похвалах своему товару, он ввел покупателей в тесную каморку. Николо и Маффео Поло заметили на себе его оценивающий взгляд. Маленький расторопный человечек прямо впился в них своими хитрыми глазками, видимо взвешивая, стоит ли ему попытаться их обмануть.

В одном из мешочков у него лежали камни, которые он продержал несколько дней в глиняном кувшине с водой. Они потемнели и приобрели ту ослепительную голубизну, какой отличается самая лучшая бирюза. Но через несколько недель эти камни снова посветлеют, потеряют блеск, и тогда они будут стоить не дороже гальки на берегу ручья.

В каморке царила приятная прохлада. Сквозь окно, заделанное решеткой, падала на стол широкая полоса света. Ювелир вынул из стенного шкафа мешочек и высыпал на стол его содержимое. Марко должен был взять себя в руки, чтобы подавить едва не вырвавшийся возглас восхищения. Великолепные драгоценные камни сверкали на солнце.

Ювелир клялся тысячами клятв, что это лучшая бирюза, какую когда-либо привозили из Нишапура.

— Вы только поглядите, господа! Разве эта бирюза не прекраснее звезд? Рассмотрите-ка получше вот этот камень. Какая чистота цвета! С ним может сравниться лишь утренняя роса! Клянусь бородой самого пророка, я уже двадцать пять лет торгую драгоценными камнями, но ничего подобного еще не видел. — Понизив голос, он продолжал с мольбой — Прошу вас, не выдавайте меня, никому не проговоритесь о том, что я вам сейчас открою. — И он перешел на таинственный шепот — Вам повезло, благородные господа. Со времен царя Соломона не было таких камней. Бирюза, которая лежит сейчас перед вами, в свое время украшала сокровищницу самого халифа. Мне продал ее татарский князь. — Старик взял на ладонь несколько камней, поднес их к свету и изобразил на лице безграничное восхищение. — Эта бирюза сияет ярче солнца. Только глаза самого господа бога могут гореть таким голубым пламенем.

С каменными лицами выслушали братья эти восхваления, подкрепленные многочисленными поклонами. Маффео взял ее стола самый крупный камень, взвесил его на ладони, погрел у жаровни и понюхал. Затем он сказал Марко:

— Некоторые торговцы пытаются выдать крашеную слоновую кость за настоящую бирюзу. Но фальшивые камни весят меньше, настоящих и, если их подогреть, пахнут костью.

Ювелир только всплеснул руками, услышав эти слова, и принялся заверять, не скупясь на священные клятвы, что он почтенный купец и никогда еще не торговал фальшивыми камнями. Однако он тут же быстрым движением руки собрал рассыпанную на столе бирюзу, спрятал ее и вынул из стенного шкафа другой мешок.

Николо Поло с лукавой улыбкой поглядел на брата и Марко, когда ювелир высыпал на стол новые камни. Не обращая никакого внимания на цветистую речь хитрого старика, Николо клал на ладонь то один, то другой камень и внимательно их разглядывал. Они сияли чистой голубизной, без всякого оттенка зелени, и выдержали также проверку с подогреванием.

О цене торговались больше получаса, а когда наконец договорились, ювелир уверил венецианцев, что на этой сделке не заработает ни одной драхмы.

Николо Поло дал ему залог. Бирюзу братья положили в шкатулку из пальмового дерева и собственноручно запечатали ее своей печатью. Перед отъездом, то есть через месяц, они зайдут за камнями и заплатят за них полную цену.

Ювелир проводил своих клиентов до улицы. Прощаясь, он отвесил им немало низких поклонов и обрушил на них поток льстивых слов. Довольный сделкой, он глядел им вслед с искренним уважением.

Возвращаясь в караван-сарай, венецианцы повстречали Хасан-бека. Поздоровавшись с ними, он спросил, как у них идут дела. На этот раз Хасан-бек был разговорчивее обычного, казалось он поборол свое мрачное настроение. Но Николо и Маффео Поло отвечали ему весьма сдержанно. Хасан-бек вскоре почувствовал, что его обществом тяготятся, и тут же удалился под предлогом, что торопится на базар, хочет прицениться к хорошим лошадям.

— Не нравится он мне, — задумчиво проговорил Николо Поло. — Мне кажется, он замышляет недоброе. С чего это он вдруг интересуется нашими делами?

— Я встречал таких людей, как он, — возразил брату Маффео. — Им нелегко живется на свете.

— Вчера в Багдад прискакали три человека из Ормуза, — продолжал Николо. — Только им троим удалось спастись от налета разбойников, спустившихся с гор. Говорят, разбойники эти занимаются черной магией и прибегают к помощи нечистой силы. Когда они нападают на караваны, среди бела дня вдруг становится темно и люди не видят друг друга.

— Что ж, мы повесим себе на шею «Абу Джаки», — пошутил Маффео.

— Пожалуй, вернее запастись хорошим оружием, — серьезно ответил ему Николо.

Маффео Поло тоже стал серьезным.

— Ты прав, — сказал он. — Мы должны быть осторожны. У Хасан-бека мрачные глаза ассасина[14]. И он ненавидит татар. Но все же это еще не значит, что он связан с разбойниками.

Марко с большим вниманием слушал этот разговор. Сочувствие, которое юноша испытывал к Хасан-беку, сменилось недоверием. Марко решил внимательно следить за персидским купцом, с радостью понимая, что их путешествие становится опасным: ведь он пустился в путь в погоне за приключениями.

— Я не понял, дядя, что значат ваши слова: «Мрачные глаза ассасина», — сказал Марко.

— Мы скоро придем в караван-сарай. Ты поймешь мои слова, когда узнаешь историю про Старца Горы.

— Расскажите сейчас, — попросил Марко.

— Тебе не терпится? — с улыбкой спросил Николо.

— Я тебе ее расскажу после обеда, — обещал Маффео.

* * *

В саду, за глинобитной оградой, цвело абрикосовое дерево. Теплые солнечные лучи пробуждали молодые побеги. Робко лопались первые почки на кустах и деревьях. На дворе стало тихо — купцы разошлись по комнатам, устланным коврами. Наступил священный час послеобеденного сна.

Марко напомнил дяде его обещание. Наслаждаясь мягкостью воздуха, они пошли в сад. К ним присоединились Николо Поло и капитан Матео. Слуга принес войлочные подстилки. По персидскому обычаю они сели, поджав под себя ноги. В ветвях абрикосового дерева пела какая-то пестрая птица.

— Историю про Старца Горы мне рассказывали не раз, — начал Маффео Поло. — Я передам ее так, как слышал. Много лет тому назад в Египте возникли мусульманские секты, чьи сторонники исповедовали ислам и тайно поддерживали связи с другими государствами. Вот тогда Хасан-ибн-Али и образовал в Персии секту ассасинов, которая вскоре приобрела большое влияние. Действуя то хитростью, то изменой, то подкупом, Хасан сумел захватить многие замки и укрепления на севере Персии. Аламут, неприступная горная крепость, стала его постоянной резиденцией. Приверженцы его секты почитали его как святого и прозвали Старцем Горы. Любое его приказание они выполняли беспрекословно.

Последователи Хасана-ибн-Али сделали все возможное, чтобы усилить власть своей секты. Так, Рукн-ад-дин, преемник Хасана, велел разбить в красивой долине, окруженной неприступными горами, сказочный сад. Там росли диковинные цветы и редчайшие фруктовые деревья. На горных уступах были воздвигнуты великолепные дворцы, крытые золотом. Их внутреннее убранство поражало роскошью, а стены были расписаны или обтянуты блестящими шелками. В саду били фонтаны ключевой воды и протекали выложенные мрамором реки молока, вина и меда. Во дворцах жили самые красивые на свете девы. Они играли на всех инструментах и танцевали на лужайках среди цветов.

Старец Горы велел разбить сад такой неземной красоты не без тайного умысла. Дело в том, что ислам обещает верующим, исполняющим все заповеди, радости райского блаженства. И Рукн-ад-дин решил заставить всех поверить в то, что он пророк и может открыть своим любимцам двери рая. Он приказал выстроить в начале долины неприступную крепость, до которой, впрочем, добраться можно было тоже только по потайной дороге. Глава секты держал в своей резиденции красивых юношей от двенадцати до двадцати лет, которых выбирал среди населения близлежащих гор. Он ежедневно внушал им, что он пророк и может открыть им райское блаженство.

Время от времени он отбирал десять или двенадцать юношей и приказывал дать им снотворный напиток. Как только они погружались в глубокий сон, их доставляли во дворцы, воздвигнутые в его саду, а когда они пробуждались, их одурманивало окружающее великолепие. На лужайках резвились самые прекрасные на свете девы — пели, играли с ними и угощали их изысканными кушаньями и винами. Завидев реки молока и меда, юноши решали, что находятся в раю, и у них не возникало ни малейшего желания покинуть эти благословенные места.

Так они проводили четыре или пять дней, а потом им снова давали снотворный напиток и возвращали в резиденцию Рукн-ад-дина. Тот вызывал их к себе и спрашивал: «Где вы пропадали эти дни, храбрые мои братья?» А юноши отвечали ему: «Мы были в раю по вашей великой милости». И они рассказывали при всех приближенных о своих необычайных приключениях, вызывая всеобщее изумление и любопытство. А Рукн-ад-дин говорил им: «Наш пророк сказал, что каждый, кто защищает своего князя, попадет в рай. Вас ждет вечное блаженство, если вы будете исполнять все заповеди и все мои приказы».

Слова эти юноши встречали восторженно. За великое счастье почитали они возможность исполнить приказ своего князя и ради него с радостью шли на смерть. Рукн-ад-дин тайно подсылал убийц ко всем соседним князьям, которые были ему неугодны. И любой его воин был всегда готов отдать за него жизнь.

Власть ассасинов повсеместно вселяла ужас. У Рукн-ад-дина было два наместника — один из них сидел в Дамаске, другой в Курдистане, — и оба во всем следовали примеру Рукн-ад-дина, воспитывая своих юных приверженцев в беспрекословном послушании. Поэтому даже самый могущественный властелин не мог избежать смерти, если он вступал во вражду со Старцем Горы. Когда татары двинулись на восток и покорили Персию, Хулагу-хан, брат великого хана Мункэ, прослышал о преступлениях Рукн-ад-дина. Ему рассказали, что люди Старца Горы совершают нападения на всех путешественников, которые проезжают по его стране. В 1256 году Хулагу-хан направил целое войско для осады крепости, в которой скрывался непокорный князь. Крепость была так надежно укреплена, что продержалась три года, но в конце концов голод все же заставил Рукн-ад-дина сдаться. Крепость сровняли с землей, а райский сад уничтожили. Непокорного князя заковали в цепи и собирались отправить в Каракорум[15], чтобы он предстал перед великим ханом Мункэ, но по дороге в Гиляне он был убит.

Татары решили жестоко отомстить ассасинам. Великий хан Мункэ велел истребить всю секту, не щадя ни женщин, ни детей. Началась резня, и лишь немногим удалось спастись.

Маффео Поло замолк. Марко рассеянно смотрел на цветок, который широко раскрылся под лучами жаркого послеобеденного солнца. Зеленели кусты, усыпанные белыми и красными цветами. В траве журчал ручеек, из-за глиняной стены к небу поднималась струйка серо-голубого дыма. Его запах убивал свежий аромат земли.

— Пойду погляжу на Джульетту, — сказал капитан Матео. — Конюхам доверять нельзя.

Он пересек сад и сквозь узкую дверь прошел во двор.

— Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, когда говорил о мрачных глазах ассасинов? — сказал Маффео Поло.

— Да, теперь понимаю. И вы думаете, что Хасан-бек… — Марко вспомнил ночной разговор и продолжил — Хаджи-Мухаммед рассказал мне тогда, у фонтана, что татары лишили Хасан-бека всего — дома, денег, семьи.

— Быть может, мы к нему и несправедливы, — заметил Маффео.

— Во всяком случае надо быть начеку, — сказал Николо Поло.

ВСТРЕЧА С КАРАУНАСАМИ

Капитан Матео, опоясанный тяжелым мечом, замыкал караван. Дорога шла круто в гору. В пальмовой роще скоплялся зной и горячими волнами расходился во все стороны. Небо напоминало огромный, раскалившийся на солнце бронзовый колокол.

— Когда-нибудь это кончится, — сказал Матео своей лошади. — Гляди в оба, Джульетта, Вот доберемся до вершины, увидим море, и тогда сразу станет прохладней.

Он стер пот со лба. Джульетта терпеливо вслушивалась в его слова. Впереди мерно вышагивали пятнадцать верблюдов. Серые, невзрачные ослики неторопливо семенили по тропе.

— Ты ведь не знаешь, как прекрасна в это время года Венеция. С моря веет прохладой. Ты видела когда-нибудь город, который стоит прямо на воде? Нет, ты себе это представить не можешь. Я уж не говорю о дворцах и мостах…

У капитана Матео першило в горле, он с трудом ворочал пересохшим языком, но все же продолжал говорить, испытывая от этого какое-то облегчение.

— Вообрази только, куда ни глянешь, везде вода. Если в нее опустить руку, прохлада разольется по всему телу, и ты почувствуешь себя, как рыба в воде, как рыба, которую еще не отнесли на базар.

Караван вздымал облака пыли, она оседала на траву и листья то желтым, то серым слоем. Попугаи оживляли пестрым оперением поблекшую от жары зелень. Тетерева и фазаны сидели прямо на дороге, и только в самую последнюю минуту, выпорхнув буквально из-под копыт Джульетты, скрывались в зарослях. По обеим сторонам дороги стояли убогие хижины. Они были сложены из стволов финиковых пальм и крыты большими пальмовыми листьями. За низкими глиняными оградами раскинулись роскошные сады, в которых зрели грецкие орехи, лимоны, инжир и гранаты.

На дороге не было видно ни души. Селение словно вымерло в этот знойный полуденный час.

Марко ехал рядом с отцом. Стройный, мускулистый, юноша хорошо сидел в седле, и лошадь прекрасно его слушалась. Он стал уже хорошим наездником и при каждой возможности старался отрабатывать все приемы джигитов. Но в такой зной Марко, как и все, избегал лишних движений. Чтобы защитить голову от солнца, он обмотал ее узким белым шарфом. Лицо его давно уже потемнело от загара. С чувством досады ехал он этой скучной, медленной рысью.

У Марко выступил пот на лбу и на щеках, и от этого он казался старше своих лет. Он был похож на измученного воина, погрузившегося в дремоту, но готового на отчаянные подвиги при встрече с врагом.

— А где капитан Матео?

Вопрос отца вернул Марко к действительности. Он огляделся. Дядя Маффео ехал один. За ним следовал Хасан-бек. Дорога стала уже. Они приближались к вершине горы.

— Матео не видно. Я поеду ему навстречу.

— Ладно, только не скрывайся из поля зрения. Если ты не найдешь Матео, скажи об этом джигитам.

— Хорошо, отец.

Поручение ободрило Марко. Он почувствовал приток сил, словно выпил освежающий напиток, и решительно повернул лошадь. Дядя молча проехал мимо — видно, он задремал в седле.

— Куда вы направились, бек Поло? — спросил у Марко Хасан-бек, внимательно вглядываясь в местность.

— Вам-то какое дело, — чуть слышно проворчал Марко и уже громко добавил — Я сейчас вернусь.

— Не удаляйтесь от каравана! — крикнул ему вдогонку Хасан-бек.

Марко с досадой щелкнул бичом. По какому праву этот Хасан-бек печется о нем? Достаточно того, что отец и дядя дают ему указания.

Мимо Марко прошли лошади, мулы, ослы и верблюды в сопровождении погонщиков. Джигиты рассыпались вдоль всего растянувшегося каравана. Марко спросил одного из них, не видел ли он капитана Матео. Джигит в ответ лишь пожал плечами. Марко постоял в нерешительности. На него накинулся целый рой мух и комаров, ему пришлось отбиваться от них бичом. Лошадь неспокойно перебирала ногами. Он стиснул ее бока, чтобы заставить стоять на месте.

Вот за поворотом дороги исчез и последний верблюд. Что же делать? Вернуться назад, так и не найдя Матео? До юноши уже не доносился ни стук копыт, ни крики погонщиков. Вокруг воцарилась непривычная тишина. Растения плохо росли под этим палящим солнцем, цветы увядали и теряли краски, а оголенные стволы казались каменным лесом колонн. Марко подумал о том, что только ненужное, злое чувствует себя здесь хорошо: мелкая мошкара, комары, ядовитые пауки, змеи.

Но где же капитан Матео?

Караван находился в трех днях пути от Ормуза, то есть как раз в тех горах, где скрывались разбойники караунасы, — отец предупреждал его об этом. Марко громко позвал Матео, но душный воздух, словно войлок, поглотил его крик. Тогда он пустился во весь опор назад в селение. Не теряя времени, придержав взмыленного коня, он увидел, что Матео стоит у колодца, его лицо почернело от досады. Матео опустил платок в кожаное ведро с водой, смочил себе лоб, а затем провел влажным платком по спине Джульетты. Рядом с Матео стояло трое очень смуглых мужчин в белых одеждах.

Но Марко тут же перестал сердиться и крикнул:

— Поехали, капитан Матео! Караван уже подходит к перевалу. Если мы здесь задержимся, нам его потом не догнать.

— Хорошо, что ты здесь, Марко. — Матео снова кинул кожаное ведро в колодец и вытащил его, но при этом он не сводил пристального взгляда своих глубоко посаженных глаз с окруживших его мужчин, стараясь приметить каждое их движение. — Может быть, ты мне объяснишь, что это за чучела? Только не слезай с лошади, Марко… Что-то здесь не то… Эй, ты, чертов сын, а ну-ка убери свои поганые лапы! — с недоброй усмешкой крикнул Матео персу, который пытался поймать его лошадь за узду. Вцепившись ему в руку, капитан рванул его к себе — Вот так, дружок, давай лучше мирно поладим, а то полетишь сейчас в колодец. Только не слезай с лошади, Марко!

Капитан двинулся к Джульетте, не выпуская руку перса, который, выбиваясь из сил, тщетно пытался освободиться, — у него на шее и лбу вздулись вены от напряжения. Вдруг Матео отшвырнул его, да так, что он отлетел на несколько шагов. Не спуская глаз с двух других персов, которые, казалось, никак не могли решить, как повести себя с этим гигантом, Матео резким движением схватил поводья лошади. Но как только он вскочил в седло, раздался громкий повелительный клич. И в ту же секунду из хижин высыпали вооруженные люди. Они мчались к колодцу, оглашая селение воинственными криками. Копье пролетело мимо Марко, едва не коснувшись его плеча. Второе вонзилось в ногу Джульетты. Кобыла взвилась на дыбы и бросилась на разбойников. Из глубокой раны сочилась кровь. Вдруг у нее подогнулись передние ноги, и она споткнулась. От неожиданности Матео свалился на землю, но тут же снова вскочил и выхватил свой меч.

«Караунасы», — подумал Марко. Он насчитал девять или десять человек, помимо тех троих у колодца, которые не были вооружены и сразу же скрылись в доме. Скорее инстинктом, чем разумом, почуял он грозившую опасность и, невольно съежившись, прильнул к лошадиной шее. Следующее копье едва не коснулось его головы. Марко резко повернул коня и сбил с ног копьеметателя. Другого разбойника он повалил ударом меча. Марко разгорячился в схватке, его одежда прилипла к телу, а волосы стали мокрыми, как после купанья. Конь нервно перебирал ногами — ему не терпелось ускакать прочь.

А тут из дома выбежали еще те трое, что сперва стояли у колодца. Они теперь тоже были вооружены и устремились к Матео, которого уже окружили остальные караунасы. Марко представился случай бежать. Разбойники не обращали на него никакого внимания. Было ясно, что скоро они одолеют Матео, несмотря на то что он как бешеный отбивался своим огромным мечом. Может, правильнее поехать за джигитами?

— Марко, беги! — донесся до него голос Матео.

У ног Марко лежало копье, брошенное караунасом. К небу вздымалось облако пыли. Стук скрестившихся мечей, воинственные крики разбойников и мучительные стоны раненых пронзали воздух. Четверо персов — не то раненые, не то убитые — валялись на земле.

— Скачи за подмогой, Марко, — прохрипел Матео.

Все дальнейшее произошло с быстротой молнии. На шею Матео накинули лассо. Рывок, и невыносимая боль швырнула великана на землю. Меч упал прямо в пыль. Марко ринулся было на разбойников, но пять протянутых пик преградили ему дорогу. Он вонзил шпоры в бока коня, конь взвился на дыбы, повернулся на задних ногах и унес Марко прочь от места схватки.

Марко владела сейчас лишь одна мысль: поскорее привести подмогу Матео. Издалека до него еще доносились ругань и проклятия разбойников. Конь вихрем мчался мимо деревьев, кустов, отвесных скал. Марко словно слился с ним и все его пришпоривал и пришпоривал. Дорога, извиваясь, вела к вершине.

Подмогу Матео!

У Марко болела голова, гудело в ушах, кровь стучала в висках. Глухие удары сердца отдавались во всех венах. Он чувствовал мучительную жажду. Рот был полон липкой слюны, а жестокое солнце по-прежнему палило землю раскаленными лучами. Дороге, казалось, не было конца. По обе стороны лежали бахчи.

Вдруг Марко почудилось, что он слышит топот копыт. Он обернулся, но на пустынной дороге никого не было видно. Разбойники не преследовали его. Наверно, они боялись джигитов, сопровождавших караван.

Марко еще туже натянул поводья и стегнул коня плеткой, чтобы заставить его скакать из последних сил. Юноша подумал об отце: что сказал бы Николо Поло о самовольных поступках сына?

Тут Марко, к своему великому удивлению, увидел, что навстречу ему спокойной рысцой трусят два оседланных коня без всадников. Сперва он решил, что кони убежали во время обеденного привала, но от этой мысли ему пришлось сразу же отказаться, так как он знал, что джигиты их быстро поймали бы. Когда лошади приблизились, Марко узнал одну из них — это была лошадь его отца. Мучительный страх сковал юношу. Он выпустил из рук поводья, и его конь остановился. Да, сомнений быть не могло: навстречу шел гнедой жеребец отца. Марко спрыгнул с седла и подозвал гнедого. Услышав знакомый голос, конь осторожно приблизился.

Марко схватил его за узду, но тут же отпустил. Прежде всего он должен узнать, что случилось. Пытаясь совладать с мыслями, которые лихорадочно теснились в голове, Марко привязал своего коня к дереву и побежал дальше.

«Ведь отец не один, с ним дядя Маффео и джигиты. Да и купцы все вооружены, — думал он. — На караван напасть не так-то просто».

Марко жестоко упрекал себя за то, что оставил отца, не помог ему в беде. Но откуда он, собственно говоря, взял, что на караван напали? Сейчас он увидит их всех, мирно расположившихся на привале в пальмовой роще…

Марко ускорил шаг. Дорога шла по высокому плато, а затем скрывалась из виду на узком спуске.

Вокруг теснились темные горы, над ними раскинулось безоблачное небо. Юношу охватило острое чувство одиночества. Склон был покрыт серо-зеленой травой, колючками и каким-то серебристым, сильно пахнущим ползучим растением.

Знойный ветер вздымал облака пыли с рассохшейся земли, которую почти не скреплял своими корневищами низкорослый кустарник. Марко пришлось заслонить глаза рукой. И тогда он увидел на горизонте отряд всадников, который быстро приближался. Он не знал, заметили ли его эти всадники в белом, но, так или иначе, у него уже не было времени бежать назад к своему коню. Он бросился на землю, ползком добрался до лощинки в пятидесяти шагах от дороги и притаился там.

Спустя несколько минут Марко осторожно приподнял голову и поглядел сквозь траву на дорогу. Пыль забила его красные, воспаленные глаза, пряди растрепанных волос спадали на лицо, но все же он разглядел отряд. Он насчитал двенадцать вооруженных всадников, которые по виду ничем не отличались от разбойников в селении. Они, как и те, были вооружены копьями, за спиной у них висели луки, но стрел в колчанах не было.

У Марко учащенно забилось сердце. Казалось, всадники едут прямо на него. Он вынул меч из ножен и положил его рядом с собой, а в левую руку взял кинжал. Страха он не чувствовал. На него двигалось нечто неотвратимое. Бежать было некуда. Если разбойники его обнаружат, ему не миновать смерти.

Вот оно, приключение! Так ли он представлял себе это прежде, в Венеции, когда с тоской глядел на уходящие корабли, пренебрегая красотой сияющей лагуны? Либо когда день за днем караван шел под дождем по серой, однообразной дороге?

То ли это приключение, о котором он мечтал! Ему рисовалось в воображении, как он сражается с разбойниками и работорговцами, как освобождает узницу — красивую, печальную, юную цыганку, как становится настоящим героем и за это получает заслуженное вознаграждение: золото и серебро, любовь окружающих его людей, да еще и девушку в придачу.

А теперь он лежит в пыли под раскаленным ветром и палящим солнцем, и воздух насыщен терпким, незнакомым запахом диковинной травы.

Всадники в белом всё приближались — он уже ясно видел их смуглые воинственные лица.

Ему казалось, что между каждым ударом сердца проходит не меньше часа. Он потерял ощущение времени и весь, с головы до ног, приготовился к бою. Рядом лежал меч. Сжатая рука всадила кинжал в землю по рукоять. Мускулы напряглись для прыжка.

Копья всадников были в крови, одежда разорвана. Они проскакали мимо Марко, и тут он увидел в центре отряда двух пленников, привязанных к лошадям. Одним из них был Хасан-бек. Он недвижно лежал на спине лошади, платье его было обагрено кровью.

«Бывают такие люди, и им нелегко приходится в жизни», — так сказал Маффео Поло в Багдаде.

А теперь Хасан-бек, тяжело раненный, лежал на лошади.

Что же случилось? Этот вопрос мучил Марко.

Вторым пленником был джигит.

Марко поднялся на колени. Всадники исчезли. Вскоре они обнаружат оседланных лошадей и жеребца, которого Марко привязал к дереву. Он взял оружие и пошел прочь от дороги. Дикий виноград цеплялся за его ноги, а колючки рвали одежду.

У края плато поднялось облако пыли. Марко услышал ржание, крики и спрятался за кустом. Вскоре он увидел верблюдов, мулов, лошадей и ослов своего каравана, которых с грубой бранью, щелкая бичами, гнали всадники в белом. Возбужденных животных было трудно сдержать в куче. Два верблюда рванулись в сторону и убежали с дороги. Разбойники кинулись им вдогонку. Но теперь Марко был уже достаточно далеко, чтобы решиться добежать до ближайшего дерева.

Марко прикрыл глаза рукой и стал ждать, пока всадники проедут мимо. Пленных у них как будто не было. Что же случилось с людьми, сопровождавшими караван? Где отец? Где дядя Маффео? Неужели разбойники их убили?

Столько вопросов!

Нет, это не те приключения, о которых он мечтал. Те приключения выдумывают, сидя у камина, когда трещат поленья и весело играют красные языки пламени.

Марко мучила жажда.

* * *

За высокой скалой протекал горный поток. Вода просачивалась сквозь множество щелей его каменного ложа и питала желто-рыжую землю. Бурные ручьи стремительно неслись по узкой, но плодородной долине, где росли фруктовые деревья и финиковые пальмы. На зеленой лужайке резвились лошади, козы и ослы. Небольшой лесок скрывал хижины караунасов от любопытных взглядов.

Приближались сумерки. Главарь местных караунасов, маленький подвижный человечек, разглядывал добычу: шелка, ковры, мешки с пшеницей и рисом, тюки с хлопком, меха и прочее добро. Его полное, широкоскулое лицо с черными усами так и светилось алчностью. Молча ждали караунасы дележа добычи. Только дети не могли сдержать тихих возгласов восхищения.

Солнце закатилось за лес, и горы затянулись изумительной радужной дымкой. Убитые лежали в хижинах, а рядом с ними, поджав ноги, сидели их жены, исторгая протяжные жалобные стоны.

Карауливший пленных страж клял свое невезенье: стоять на часах в то время, как происходит дележ добычи.

— Эй ты, шакал, сиди и помалкивай! — злобно крикнул он, просовывая копье сквозь деревянную решетку в глубокую яму, чтобы усмирить разбушевавшегося пленника. Но от неожиданного сильного толчка страж упал навзничь на решетку, ударился о цепи с большим железным замком и даже на мгновенье потерял сознание.

А пленный в яме сжимал окровавленной рукой копье: хотя ему и пришлось схватить копье прямо за наконечник, он вырвал его резким движением из рук стража.

— Черномазый черт! — вопил Матео с искаженным от боли лицом. — Теперь гляди в оба, не то я пощекочу тебя сейчас твоим же копьем!

Прошло некоторое время, прежде чем Матео удалось в этой тесной, сужающейся кверху яме повернуть копье острием наружу. Он поставил его на ладонь и метнул, но оно долетело только до решетки. Страж вскочил на ноги и, все еще шатаясь, отбежал в сторону, так как находиться у решетки становилось опасным.

Капитан Матео сел в углу ямы на землю и, оторвав от куртки полоску материи, перевязал себе руку. Оружие он раздобыл и поклялся живым не выпускать копья из рук.

Когда страж окончательно пришел в себя, он безумно испугался. Ведь этот бешеный великан, который и безоружным был опасен как тигр, владел теперь копьем. Страж живо представил себе, как товарищи, узнав о его неудаче, будут над ним насмехаться и с каким презрением будет смотреть на него их главарь. Обруганный и опозоренный, он сам в конце концов угодит в темницу.

Незадачливый страж подполз на четвереньках к решетке и попытался осторожно заглянуть в яму. Но едва только пленник увидел прядь его волос, как снова метнул копье вверх, и стражу вновь пришлось отпрянуть. Ему ничего не оставалось, как обратиться к пленнику с просьбой вернуть копье и пообещать ему за это молоко, кумыс, лепешки и баранину.

Хотя Матео ни слова не понял из страстной речи своего стража, но догадался, что тот ему что-то сулит. Значит, захват копья уже благодатно сказался на его положении. Матео забыл о своем позоре — о том, что он, как бешеная собака, сидит в вонючей яме. «Ну, теперь не зевай, соберись с мыслями, — твердил он самому себе, — иначе погибнешь здесь самым жалким образом». К тому же его мучила тревога: что с Марко, который по его вине попал в беду?

— Пойди-ка сюда, дружок! — крикнул он спокойным голосом. — Давай поговорим.

Над решеткой медленно, осторожно склонилось смуглое лицо с испуганными глазами.

— Да не бойся, не бойся, паршивый пес, я тебя не трону, — проговорил Матео самым дружеским тоном. — Принеси-ка мне чего-нибудь поесть и какой-нибудь холодный напиток. Вот такую гору еды, понимаешь? И тогда я тебе отдам твое копье, чтобы ты мог меня преспокойно заколоть. Вот оно, твое копье, погляди-ка! А теперь бегом, дружок!

Страж огляделся по сторонам. Сумерки сгущались. Его товарищи всё еще были заняты дележом добычи. Он торопливо закивал головой и знаками объяснил Матео, что все понял и выполнит его просьбу.

Едва он скрылся, как Матео взялся за работу. Он отломил у копья острый конец и начал копать ступеньки в твердой земляной стене. В яме было уже совсем темно. На небе зажглись первые звезды.

Вдруг Матео услышал глухие стоны. Ему показалось, что они доносятся прямо из-под земли. Он перестал копать и прислушался. Стоны сменились еле уловимым зовом. Какой-то голос произносил его имя. Матео был не робкого десятка, он не боялся ни людей, ни чертей, но этот голос, доносившийся откуда-то из-под земли, словно голос привидения, изрядно его напугал. Может, к нему взывал какой-то мертвец из могилы?

Его тюрьма находилась в самом конце селения. Все дневные шумы уже смолкли, не было слышно ни лая собак, ни шороха птиц в листве. Даже женщины перестали причитать.

— Кто здесь? — спросил Матео дрогнувшим голосом. Он прислушался и снова явственно услышал свое имя, но облегченно вздохнул, лишь когда до него донеслись какие — то персидские слова. И тут он вспомнил, что возле ямы, в которую его бросили, он видел еще три такие же. Значит, где-то рядом сидит другой пленник.

— Кто вы? — крикнул Матео. — Назовите свое имя!

— Хасан-бек.

— Запаситесь терпением, Хасан-бек. Я сейчас попытаюсь отсюда выбраться. Может быть, потом мне удастся и вам помочь.

И Матео с лихорадочной быстротой продолжал свою работу. Сейчас нельзя было терять время на разговоры. Появление Хасан-бека подтвердило его догадки. Теперь уже не могло быть сомнения в том, что разбойники напали на караван. Но где же все остальные? Что случилось с Николо и Маффео Поло? Где Марко?

Матео попытался вскарабкаться по вырытым ступеням, всаживая всякий раз копье глубоко в землю, чтобы использовать его как упор. Но вскоре он убедился, что все его старания напрасны. Поднявшись на два-три фута, он потерял равновесие, и ему пришлось спрыгнуть вниз. Он понял, что невозможно добраться до деревянной решетки по стенкам этого колодца, что он здесь заживо погребен; но так как он не знал ни слова по-персидски, а Хасан-бек — по-итальянски, они не могли объясниться друг с другом.

Охваченный полным унынием, Матео сел на землю. Изнурительная жара уже спала. Но он так усердно копал ступени, что был весь мокрый от пота. Раненая рука болела. Его мучили голод и жажда.

Но тут Матео увидел, что страж с заговорщицким видом склонился над решеткой, и вскочил. К его ногам упало несколько пшеничных лепешек. Матео стряхнул с них землю и принялся было есть, но у него так пересохло в глотке, что он едва мог проглотить кусок.

Страж потребовал, чтобы Матео вернул ему копье. Но у Матео снова пробудилась воля к жизни — он преодолел свою хандру. У него возник план, и он решил действовать. Если страж откроет решетку, чтобы схватить копье, то…

— Откройка решетку, мой милый висельник. — Матео едва не пел, стараясь придать голосу как можно более дружелюбный тон. — Открой решетку и дай мне напиться. Матео надо пить, понимаешь? Ты хочешь получить свое копье? Погоди, погоди, сыночек. Сперва дай мне кувшин, я напьюсь, а тогда ты получишь копье. Вот оно, погляди, какое прекрасное копье! Правда, без наконечника, но какая разница? Вот видишь, я его так удобно подам, что тебе надо будет только покрепче ухватиться. А теперь открой-ка решетку.

Матео сопровождал свои слова выразительной мимикой и жестами.

Судя по звукам, раздел добычи закончился: страж услышал голоса и шаги. Он поспешно открыл замок, снял цепь, откинул решетку и на веревке спустил в яму кувшин. Затем он потребовал свое копье.

Матео спокойно пил холодное молоко, не обращая внимания на поток ругательств, который обрушил на него взволнованный страж. Он залпом опорожнил полкувшина — словно никогда еще ему не доводилось пить такой изумительный напиток.

— Ты просто ангел, дорогой мой проказник, — бормотал он. — А теперь ты поднимешь этот кувшин и тут же опустишь его в яму Хасан-бека. До этого ты копья не получишь.

Страж понял, что хочет пленник, и ему ничего не оставалось, как выполнить требование этого черта. Все его мысли были направлены на то, чтобы как можно скорее получить свое копье. А потом он жестоко отомстит за все.

Матео едва различал голос Хасан-бека, но он услышал, как захлопнулась решетка соседней ямы. Потом страж вернулся к яме, где сидел Матео, и нагнулся, чтобы получить, наконец, копье, которое венецианец с готовностью ему протянул. Но едва он вцепился в него, как Матео с силой рванул копье и страж свалился в яму.

— Ну, вот мы тебя и поймали.

Матео схватил смертельно испуганного стража за грудь и отвесил ему такую пощечину, что тот со всего размаха стукнулся затылком о стену.

— Это тебе за то, что ты пытался пощекотать меня этим копьем. А теперь, если тебе дорога жизнь, стой смирно, а я влезу тебе на плечи. Вот так, понимаешь? И попробуй только пошелохнуться!

Матео влез стражу на плечи, но и в этом положении он не смог ухватиться за край ямы — она была слишком глубокой. Он спрыгнул наземь. Его охватило отчаяние.

Он оказался погребенным в этой яме вместе со стражем. Бежать было невозможно.

* * *

Марко прокрался за разбойниками до того заброшенного селения, которое лежало на пути каравана. Он притаился в кустах и проследил, как караунасы погнали верблюдов, мулов и ослов по какой-то тайной тропинке в горы. Он видел также, как несколько человек выбрали лучших лошадей и отправили их за тем отрядом, который вез пленников. Джигиту караунасы завязали глаза, а Хасан-бек был без сознания. Марко подождал, пока все всадники покинули селение, и поймал одну из оставленных лошадей. Он подвел ее к колодцу, напоил, а потом и сам напился теплой, горьковатой на вкус воды. Затем он обошел несколько хижин, чтобы найти хоть что-нибудь съестное. Разбойники не смогли всё унести из этого разграбленного селения, поэтому он не только сам утолил голод, но и накормил лошадь.

Марко ломал себе голову над тем, куда делся Матео. Он боялся, что разбойники его убили.

Было видно, как дрожит раскаленный воздух. В небе парило восемь орлов. После всего, что здесь недавно произошло, покой этого тихого послеобеденного часа казался странным. Марко надо было решить, что делать дальше. Должен ли он попытаться выследить убежище разбойников, либо ему отправиться на поиски каравана, вернее, тех, кто остался в живых после нападения караунасов?

Если бы только ему не повстречалась оседланная лошадь отца!

Но ведь разбойники угнали к себе мулов, навьюченных подарками папы великому хану и всем имуществом семьи Поло. Если Марко не поскачет по их следам в горы, ему вряд ли потом удастся обнаружить их убежище.

А капитан Матео? А раненый Хасан-бек?

И Марко решил поскакать за разбойниками. Следы повели его по едва различимой тропинке, которая сперва круто шла вверх по каменистому откосу, испещренному расщелинами, потом тянулась вдоль ущелий, сдавленных высокими скалистыми стенами, и в конце концов упиралась в каньон. Можно было только удивляться, как быстро продвигались разбойники, несмотря на то что гнали целое стадо. И хотя Марко скакал во всю прыть, ему так и не удалось их догнать. Наконец он обнаружил место, где отряд переправился через реку. Теперь уже было не трудно по следам добраться до поляны, где пасся скот, а оттуда и до селения караунасов.

Пока разбойники, радуясь добыче, развьючивали лошадей и мулов, Марко успел оглядеться. Он обнаружил поросший кустами склон, на котором легко можно было спрятаться, не теряя из виду селения. Прямо у его ног, шагах в ста, находились ямы для пленных.

Он видел стража, видел, как тот просунул копье через решетку и тут же стремительно упал наземь, словно его ударила молния. Видел, как страж потом с трудом поднялся и, шатаясь, отошел в сторону, но копья у него уже не было. Марко забыл об усталости и о терзавших его мрачных мыслях: сомнений быть не могло, проделать такую штуку способен только капитан Матео!

С нетерпением ждал Марко наступления вечера. Когда он увидел, как Матео втащил стража в яму, он громко рассмеялся. Караунасы расходились по хижинам, унося с собой тяжелые мешки с добычей. Осторожно, ползком спустился Марко со склона и прокрался к яме.

— Матео, это я, Марко. Вы меня слышите?

— Черт возьми! — воскликнул Матео.

— Подождите, я сейчас брошу вам веревку.

Марко привязал к решетке веревку, на которой страж спускал в яму кувшин, и кинул вниз свободный конец.

Матео, наградив стража таким ударом, что тот потерял сознание, выбрался из ямы.

— Сынок… — прошептал он. — Сынок, как ты сумел это проделать? — И он обнял Марко. — Пошли. Мы должны освободить Хасан-бека. Ключ от его ямы я вынул у стража из кармана.

Они прислушались. Кругом все было тихо. Матео отпер замок на решетке и откинул ее.

— Хасан-бек! — крикнул Марко в темноту. — Возьмите веревку.

Ответа не последовало.

— Мы пришли вас освободить… Хасан-бек!

— Должно быть, он потерял сознание.

Мрачная догадка мелькнула у Матео. Он спустился по веревке в яму. Вскоре он снова вылез из нее.

— Мы уже не можем ему помочь. Хасан-бек умер. Пошли, Марко, нам нельзя терять время.

«У него мрачные глаза ассасина»… Люди относились к нему с недоверием, потому что он был замкнут и одинок. А теперь он лежит мертвый, он пал в схватке с разбойниками.

В темноте деревья казались великанами, а кусты — привидениями, притаившимися на краю дороги. Хрустели ветки — где-то поблизости крались хищники. Змея, шурша, уползла в кусты. Выли шакалы. Громко рычал лев. Высокое небо сверкало тысячами блесток.

Матео и Марко шагали в ночной темноте.

* * *

Два дня спустя после нападения разбойников Николо и Маффео Поло скакали по дороге в сопровождении двух сотен татарских воинов и пятидесяти всадников. Дорога полого шла вверх. Впереди, окутанные дымкой, темнели высокие горы. Если обернуться назад, взору открывалось темно-синее море. Его прохладное дыхание освежало путников. В долине, где проходила дорога на Ормуз, зрели рожь, пшеница и ячмень. Теплый влажный ветер колыхал желтые колосья.

На Николо Поло лица не было. Он был в каком-то оцепенении. Мрачные мысли железным кольцом сдавили голову. «Это я виноват, что он погиб… Скачите быстрее, скачите быстрее!.. Надо было оставить его в Венеции… Быстрее, быстрее!.. Да скачите же…»

Маленькие взъерошенные татарские лошадки неслись как вихрь, и каждое их движение вызывало привычные ответные движения всадников. Всадники словно срослись со своими конями, которые были столь же неотъемлемы от них, как стрелы, лук, фляга с водой и мешок с провиантом. Они привыкли по двое суток не слезать с коней, которые мирно паслись на лужайках, пока они спали, сидя в седле.

Рядом с Николо Поло скакал его брат. Он старался скрыть свою тревогу.

— Хорошо еще, что мы вложили все наши дукаты в бирюзу, — сказал он, чтобы прервать тяготившее его молчание.

— Несчастья преследуют меня. Надо было оставить Марко в Венеции.

— Не говори глупостей, Николо, — горячо возразил Маффео. — Я уверен, что мальчишка жив. Ведь разбойники хотят получить за него выкуп.

Николо очнулся от оцепенения:

— Он сам кинулся им в пасть! Дернуло его отправляться на поиски этого проклятого Матео!

Около полудня всадники остановились на короткий привал. Дорога шла по ущельям, забираясь все выше и выше. Им приходилось перебираться через ручьи и реки, и тогда они купались, чтобы хоть немного освежиться. К вечеру они всё еще находились на расстоянии целого дня пути до того места, где разбойники напали на караван. Николо Поло приказал начальнику татарских сотен не разбивать на ночь бивуака, а лишь немного передохнуть.

Разожгли костры. Неспокойный, прыгающий огонь отгонял от лагеря хищных зверей, а едкий дым — докучливых насекомых. Пока лошади паслись, всадники наскоро перекусили и улеглись на меховых накидках и войлочных кошмах, чтобы поспать. Через два часа дозорные их разбудили, и все снова двинулись в путь.

Ночью стало прохладнее, и они двигались теперь быстрее, нежели в томительную дневную жару. Николо и Маффео Поло дремали, сидя в седлах. Окружающая темнота с однообразными силуэтами деревьев, гор и кустов, монотонный стук подков о камни и мерное позвякивание упряжки действовали усыпляюще. Братья ехали во главе отряда следом за первым десятком татар. Вдруг всадник, ехавший впереди, остановился… Тишина огласилась его предостерегающим криком. Воины изготовились к бою.

Братья услышали грозный бас:

— Черт возьми, вы что, дурачье, совсем ослепли? Не видите, что мы не разбойники?

А затем раздался ясный юношеский голос:

— Где ваш предводитель? На наш караван напали караунасы.

Николо Поло пришпорил лошадь и в сопровождении Маффео ринулся вперед. Он все еще боялся, что его дразнит ночное привидение.

— Марко!.. — крикнул он задыхаясь. — Да ведь это мой сын, разве вы не понимаете?

Татары расступились. Николо Поло спрыгнул с лошади и обнял Марко.

— Как ты здесь оказался? — прошептал он, но тут же выпустил сына из объятий и строго сказал ему — Ведь здесь еще дядя Маффео. Он тоже за тебя волновался. Поздоровайся с ним!

Николо Поло отвел в сторону свою лошадь. Его рука судорожно сжимала поводья. Он стиснул зубы, чтобы хоть как-то овладеть собой.

— Ну вот мы и снова вместе, дядя, — сказал Марко глухим голосом. Он понимал волнение отца, потому что и сам испытывал в эту минуту множество невыразимых чувств — и радость и печаль; от наплыва чувств у него на глазах даже выступили слезы.

Пока Маффео разговаривал с племянником, Николо Поло подошел к Матео:

— Благодарю вас, Матео, от всей души благодарю! Вы спасли жизнь Марко.

Матео смущенно покачал головой:

— Вы ошибаетесь, Николо Поло. Наоборот, Марко вытащил меня из вонючей ямы. Я этого никогда не забуду. Клянусь вам, Николо Поло, я этого никогда не забуду!

Николо с недоверием посмотрел на него. Тем временем татары потеряли терпение, — они хотели поскорее узнать, где скрываются разбойники. Князь Ормуза, разгневанный нападением на караван, приказал сотникам разгромить разбойничье гнездо, чего бы это ни стоило. Дерзкие нападения караунасов на купцов стали серьезной угрозой для торговли между Багдадом и Ормузом.

Сотники решили устроить привал в ближайшей долине, чтобы выслушать рассказ Марко и Матео. Добравшись до места, они приказали разжечь большой костер. Все уселись вокруг огня, и Марко рассказал о своих приключениях.

Когда Николо Поло узнал, что Хасан-бек умер, он опустил глаза.

— Мы относились к нему несправедливо, — сказал он. — Хасан-бек был очень храбрым человеком. Тяжело раненный, уже лежа ничком на земле, он все еще продолжал сопротивляться. В той схватке погибло пять купцов, караван-баши и десять джигитов.

— Я видел вашу лошадь, отец. Оседланная, но без всадника пронеслась она мимо меня.

— Во время боя твой отец упал с лошади, — объяснил Маффео. — Потом зарубил разбойника и ускакал на его коне. Мы мчались день и ночь, чтобы поскорее привести подмогу. Ты видишь, Николо, — продолжал он, обращаясь к брату, — мое предложение оказалось правильным. Нам одним преследовать караунасов было бы бессмысленно.

— Марко поступил именно так, — с гордостью возразил ему Николо Поло.

— Когда я думаю об этом, у меня мурашки бегут по спине, — ответил ему Маффео.

Марко вдруг вспомнил ночной разговор с Хаджи-Мухаммедом и Хасан-беком.

— А Хаджи-Мухаммед жив? — спросил он.

— Жив. Он с нетерпением ждет нас в Ормузе.

* * *

У костра сидели шестеро мужчин. Неспокойное пламя плясало по земле и отражалось в узких раскосых глазах татарских сотников, то оно озаряло лица желто-красными отсветами, то погружало их в тень.

Марко был измучен напряженным ночным маршем. У него слипались глаза, голова устало клонилась набок. Николо принес одеяла и укрыл сына. Матео еще бодрствовал, но через силу.

— Придется, пожалуй, отдыхать до утра, — сказал Маффео татарам.

Вскоре лагерь погрузился в глубокий сон. Горели только сторожевые костры да дозорные ходили по кругу, охраняя спящих.

* * *

Как лавина, обрушились к вечеру следующего дня татары на убежище караунасов. Все, кто оказал сопротивление, были уничтожены, а пленных собрали и приказали им вынести из хижин добычу, которую они получили после нападения на караван. Затем их накрепко привязали к лошадям.

Тем временем венецианцы вытащили из ямы тело убитого Хасан-бека.

Его похоронили в саду между двумя высокими тополями и завалили могилу тяжелыми камнями, чтобы защитить ее от хищных зверей.

«Здесь покоится Хасан-бек. Никто его не знал, никто не любил. Его бог не был нашим богом. Но Хасан-бек был храбрым человеком.

Пусть земля тебе будет пухом, Хасан-бек».

ОТЛИЧНАЯ ПОСУДИНА

Узкая полоска воды отделяла скалистый остров от берега. По этому проливу проходили корабли и весельные галеры из всех стран, груженные самыми дорогими товарами: имбирем и перцем из Индии, жемчугом с близлежащих островов, яшмой из далекого Кашгара, золотой и шелковой парчой, клинками и латами из Дамаска, персидскими и арабскими лошадьми, слоновой костью.

Когда Марко шел по шумному торговому городу Ормузу, расположенному на скалистом безводном острове, ему казалось, что перед ним разложены все сокровища мира. И порой у него пробуждалось желание стать владельцем всех этих богатств.

Юноша с интересом следил за сделками, которые заключали его отец и дядя, и радовался каждой их удаче.

Но еще больше его интересовали жизнь и обычаи местного населения, история страны. За шестимесячное путешествие у Марко скопилось столько впечатлений, что удержать все это в памяти стало уже невозможно. А сколько приключений ждало его впереди! Пройдут года, прежде чем они попадут в Ханбалык[16], резиденцию великого хана Хубилая. Бесконечен караванный путь, который поведет их по ледникам горных перевалов и по раскаленным пескам пустынь.

Марко начинал понимать, как велик мир и сколь многообразна жизнь. И в юноше все росло желание сохранить в памяти все то, что он видит и слышит. Он купил у одного индийского торговца самаркандскую бумагу и стал записывать свои впечатления о местности и людях. Однако он быстро заметил, что письменное повествование требует большей ясности, чем устный рассказ. Неутомимая страсть юноши к исследованию вскоре уже не смогла удовлетвориться противоречивыми рассказами случайных собеседников. Он стремился уловить самое главное, всякий раз установить достоверность рассказа, но больше всего ему хотелось убедиться в истине воочию, собственными глазами.

Ормуз славился огромным рынком. Сюда съезжались арабские, индийские, персидские и итальянские купцы. В городе трудно было отыскать место, где бы не велась торговля.

Хотя в скалистой почве острова нельзя было вырубить колодца, во дворах местных богатеев журчали фонтаны. Целая армия разносчиков доставляла сюда на плоскодонках пресную воду в кожаных мешках. Вообще Ормуз не мог бы существовать без постоянной связи с берегом.

Летом солнце палило с такой невероятной силой, что все состоятельные люди покидали город. Они перебирались в просторные летние постройки на сваях, сплетенные из виноградных лоз, которые были расположены в садах вдоль побережья или на многочисленных островах в устьях рек. Защищенные от беспощадных солнечных лучей крышей из листьев, люди ожидали наступления вечера. А когда с равнин дул раскаленный суховей, жизнь совсем замирала. Спастись от жары можно было, только сидя по горло в воде, и приходилось часами терпеливо ждать, пока не прекратится это смертоносное дыхание пустыни.

Хаджи-Мухаммед, подолгу живший в Ормузе, рассказал Марко об этом суховее, который год назад уничтожил шесть тысяч человек. Князь Ормуза не внес вовремя властителю Кермана ежегодные подати. Тогда властитель решил наказать город и силой добыть свою дань. Он снарядил пять тысяч воинов пехоты, тысячу шестьсот всадников и приказал им напасть на Ормуз. Отряды двинулись в путь по плодородной земле сказочно богатого Кермана и без всяких затруднений дошли до города Ормуза, где никто не подозревал о надвигающейся грозной опасности. Все богатые купцы и чиновники, как всегда летом, покинули город и жили в своих приморских владениях.

Керманское войско расположилось в пальмовой роще вблизи Ормуза и готовилось к штурму города. Воины, ожидавшие богатой добычи, были в прекрасном настроении. На следующее утро они двинулись было на приступ, как вдруг их настиг этог страшный, раскаленный ветер пустыни. Задыхаясь от чудовищной жары, кони в ужасе били копытами, а воины пытались зарыться в землю. Но смертоносный суховей губил на своем пути все живое. Так все войско властителя Кермана нашло смерть у ворот города, на который хотело напасть.

Венецианцы прибыли в Ормуз в начале лета. Они, конечно, страдали от жары, но это не мешало им заниматься своими делами. Раненая рука Матео быстро зажила, и о схватке с караунасами он вспоминал, как о страшном сне.

Подобное же чувство испытывал и Марко. Новые впечатления вытеснили из памяти пережитые приключения и возбуждали желание идти навстречу неизведанным опасностям. Он считал дни, с нетерпением ожидая отъезда из Ормуза.

Венецианцы жили в доме Хаджи-Мухаммеда, на побережье, как раз напротив острова. Дом был окружен великолепным садом и так роскошно обставлен, что Марко невольно вспомнил райский сад ассасинов с его сказочными дворцами.

Как-то однажды Марко, погруженный в свои мысли, сидел в большом зале на мужской половине дома. Он был один. Сквозь витражи в зал падал тусклый свет, в помещении царила приятная прохлада. Вдруг до слуха юноши донеслась музыка и печальное пение, но звуки были такими глухими, что Марко не отдавал себе отчета, звучат ли они в действительности или лишь в его воображении.

Женщины на берегу Лидо с песнями встречают рыбаков, возвращающихся вечером на своих баркасах… Поют и рыбаки: один запевает, другой подхватывает мелодию… Песни звучат на каналах Венеции… Гондолы бесшумно скользят по воде… Тихо шепчут волны. Корабельный мастер Джованни стоит на каменных ступенях полуразрушенной римской виллы, а черноволосая Джанина слушает его пение. Проходящие мимо погонщики мулов останавливаются, рыбаки опускают весла, стеклодувы прекращают свою болтовню. Венеция… Поет Джованни. Далекие воспоминания детства, печальные и прекрасные.

Скучает ли он по Венеции? Марко пытался заглянуть в самую глубину своего сердца. И он понял, что тоска по далеким странам в его душе так же сильна, как и в детстве, когда он с жадным любопытством глядел на корабли, уходящие из форта Сан Николо.

Да, он тосковал по цветущим каштанам, по Пьяцетте, по могиле матери на кладбище Сан Микеле, но стремление увидеть новое было сильнее этой тоски. Мечта о путешествии по неведомым странам все больше и больше овладевала юношей.

Женщины в чадрах пели в саду под звуки бубна.

В зал, где сидел Марко, вошли Хаджи-Мухаммед и Матео.

— Слава аллаху, что мы повстречали вас! — сказал купец. — Мы думали, вы в Ормузе. Я сейчас готовлю поездку на Бахрейнские острова[17] и был бы счастлив, если бы вы и капитан Матео согласились сопровождать меня.

— На Бахрейнские острова? К искателям жемчуга? — Марко не смог скрыть своей радости. — Я охотно поеду с вами, если отец разрешит.

— Мессер Поло не возражает. — ответил Хаджи-Мухаммед. — Если вы согласны, то завтра на рассвете мы отправимся в путь.

— Просто счастье, что мы выберемся наконец из этого пекла, — проворчал Матео, который был рад снова ступить на палубу корабля…

Когда Николо и Маффео Поло вернулись вечером из города, Марко уже успел сложить необходимые для дороги вещи и отослать их на парусник.

— Глядите только, как он торопится! — сказал, смеясь, Маффео. — А Матео вообще что-то не видно. Я полагаю, что уже нынешнюю ночь он проведет на корабле.

Но на этот раз Марко не подхватил добродушную шутку дяди.

— Завтра утром мы отправляемся в путь, отец, — сказал он, все еще боясь, что какое-нибудь неожиданное событие помешает ему уехать. — Все уже готово.

— Хорошо, — сказал Николо Поло. — Но только помни, что это не увеселительное путешествие. Мы с дядей решили, что отныне ты должен нам помогать в наших делах. На Бахрейнских островах можно дешево купить жемчуг. Правда, только если как следует поторговаться. Положись на Хаджи-Мухаммеда. Он умеет разговаривать с торговцами и даст тебе хороший совет.

Это было первое деловое поручение, которое получил Марко. Он был очень горд тем, что отец доверил ему важное дело, и заранее решил во всем слушаться советов Хаджи-Мухаммеда.

На следующее утро, еще до восхода солнца, парусник покинул порт. Матео с неодобрением осматривал одномачтовое судно, мысленно сравнивая его с большими надежными кораблями, стоявшими на верфях Венеции.

— Это не корабль, Марко, — сказал он, сокрушенно покачивая головой, — а просто большая баржа. Гляди только, как здесь пригнаны доски, без единого гвоздя. Даже якорь деревянный. Такой чудной посудины я отродясь не видывал. Если она попадет в шторм, то разлетится в щепы.

— Не беспокойтесь, капитан, — сказал Хаджи-Мухаммед, улыбнувшись словам Матео. — Колышки, которыми сбиты доски, держат их не хуже гвоздей. В здешних краях не употребляют железа, оно слишком дорого.

Матео был вынужден признать, что команда весьма ловко управляет этой неуклюжей посудиной, которая легко преодолевает все опасности. А море здесь было весьма коварным. Оно могло измениться за одно мгновенье. Вот только что оно было гладким и прозрачным, словно тихое горное озеро, а потом вдруг, откуда ни возьмись, появляются барашки, и вслед за ними огромные валы обрушиваются на корабль. Налетевший вихрь рвет парус, мачта трещит, гнется. Несколько минут судно находится во власти ветра и волн, а затем, ни с того ни с сего, вновь устанавливается штиль, — волнение улеглось разом, так же неожиданно, как и началось.

Как-то ночью Марко, Матео и Хаджи-Мухаммед расположились на палубе. Взошел месяц, и по морю протянулась серебряная дорожка. Марко с восхищением разглядывал звездное небо. Хаджи — Мухаммед беспокойно бродил по палубе. Матео стоял возле рулевого и, ни о чем не думая, радостно смотрел на море. — Как вам нравится наша страна? — спросил вдруг Хаджи-Мухаммед.

Марко почувствовал, что Хаджи-Мухаммед неспроста задает ему этот вопрос, и ответил после некоторого колебания:

— Ваша страна велика и красива.

— Если бы вы только видели Керман, мессер Поло! Он прекрасен, как драгоценный камень. Клянусь аллахом, я не могу себе даже представить что-либо более прекрасное. У самого города посреди великолепных садов бьют одетые в мрамор горячие целебные источники. — Хаджи-Мухаммед с мольбой взглянул на Марко. Его выкрашенная хной рыжая борода коснулась плеча юноши. — Я богатый человек, мессер Поло. В Кермане и в других городах у меня есть дома, в которых не стыдно принять князя. Простите меня, если я так нескромно говорю о себе, — добавил он и замолк.

«С какой это стати Хаджи-Мухаммед стал вдруг восхвалять красоту Кермана и рассказывать о своем богатстве? — думал Марко, глядя мимо купца на сверкающую воду. — Эта страна полна тайн. Только отгадаешь одну загадку, как тут же возникает новая. О чем думает сейчас этот высокий черноволосый персиянин с бледным лицом?»

— Вы молчите? Вам не по душе мои слова?

— Я еще не знаю, что вы хотите сказать.

— Вы умны, мессер Поло, умны и отважны. Только благодаря вам нам удалось вернуть все наше добро, похищенное караунасами.

Марко возразил жестом.

— Я хотел бы сделать вам одно предложение, — продолжал Хаджи-Мухаммед. — Останьтесь со мной в Персии, помогайте мне в делах. Я приму вас в свою семью, как родного сына. Мы вместе отправимся в Индию, Египет, Италию… — Хаджи-Мухаммед посмотрел на Марко темными, бездонными глазами. — Я вас очень ценю, мессер Поло.

Хаджи-Мухаммед сделал Марко заманчивое предложение. Если он примет это предложение, его ожидает интересная и спокойная жизнь богатого купца. А путь в Катай, напротив, полон опасностей и лишений.

Корабль скользил по темной воде. Тихо плескались волны. Рядом с рулевым стоял капитан Матео. Его умные глаза были с любовью и даже с нежностью устремлены на море.

— Благодарю вас, Хаджи-Мухаммед, — сказал наконец Марко Поло. — Не сердитесь на меня за то, что я не принимаю вашего предложения. Еще ребенком я мечтал о далеких странах… Да и как я могу бросить на полпути отца и дядю?

— Ваш отец не возражал бы, — сказал Хаджи-Мухаммед, опустив глаза. — Ваш отец вас очень любит, мессер Поло, и он желал бы уберечь вас от опасностей такого далекого путешествия.

— Так, значит, это предложение исходит от него? — взволнованно спросил Марко. — Это он вас подговорил?

Купец поднял руку, словно желая его успокоить.

— Нет. Это мое желание. Вы еще молоды, мессер Поло, но вы необычайный человек. У нас, купцов, на людей верный глаз, иначе грош нам была бы цена.

Хаджи-Мухаммед замолчал. Его бледное лицо было отчужденным и замкнутым.

В голове у Марко теснились беспокойные мысли. Он подошел к борту и уставился на воду. Ведь он так гордился доверием, которое ему оказал отец, впервые поручив самостоятельно вести сделку. Марко горько усмехнулся. А на самом деле, как выяснилось, отец желал, чтобы его сын стал помощником Хаджи-Мухаммеда. Неужели Марко не доказал, что способен действовать осмотрительно и разумно? Он не понимал отца.

* * *

На восьмой день пути небо вдруг потемнело. Туч не было видно. Казалось, какой-то человек проходит по огромному залу и одну за другой тушит все свечи. Море было подобно жидкому олову.

— Вода кажется липкой, — пробормотал про себя Матео. — Надвигается чудовищный шторм. — И он вспомнил ту бурю у испанского берега, когда их корабль разбился о скалы.

Вся команда собралась на палубе. Матео бросил Марко канат.

— Привяжи себя к чему-нибудь, да побыстрее!

Небо было серым.

Море было серым.

Воздух был серым.

Полный штиль. Стояла такая томительная жара, что нечем было дышать. При малейшем движении прошибал пот.

— Лучше уйти с палубы, — сказал Хаджи-Мухаммед и спустился в люк.

— Оставайся наверху, — приказал Матео Марко и привязал веревкой к перилам капитанского мостика сперва его, а потом себя. — Внизу могила…

Серая мгла, затянувшая все вокруг, неожиданно стала отсвечивать желтизной. Море загудело… Откуда ни возьмись, вдруг налетел раскаленный вихрь, ударил в парус и в клочья разорвал напрягшуюся ткань. Матео и Марко ничком легли на канаты. Огромная волна перекатилась через палубу. Корабль вскинуло на гребень высоченного вала, потом швырнуло вниз, в пропасть, и, словно щепку, закачало, закружило на волнах. Штурвальный тщетно пытался повернуть румпель. Тогда Матео всем своим огромным весом навалился на колесо, но руль не сдвинулся с места. Порывы ветра и огромные волны обрушились на корабль. Мачта угрожающе накренилась.

Грудь Марко была стянута толстой веревкой. Изо всех сил он держался за скользкие перила мостика. Огромные валы перекатывались по палубе. Матео подполз к юноше и прокричал ему что-то в самое ухо, но Марко не разобрал ни слова. Корабль вздыбился — казалось, он встал на корму, — и тут же ринулся носом в пучину; он взлетал на гребни водяных гор и проваливался в бездонные пропасти, снова взлетал и снова устремлялся вниз.

Марко не мог ни о чем думать — все его силы, вся энергия были направлены на то, чтобы не сорваться. Корабль полностью вышел из повиновения и стал как бы самостоятельным существом. Каждую минуту Марко ждал, что разбушевавшиеся волны смоют его с палубы. Он вспомнил слова Матео: «При первом же шторме наша посудина разлетится в щепы». Неужели он окажется в этом бурлящем адском котле? В первое же мгновение он пойдет ко дну.

Вспышка молнии разорвала серо-желтую пелену. Почти одновременно грянул гром, заглушив на миг чудовищный рев моря.

— Если сейчас хлынет дождь, — крикнул Матео, — мы спасены! Держись крепче, Марко! Не разжимай пальцы!

Ветер срывал слова с губ капитана и уносил их вдаль. Над морем уже бушевала гроза. Волны, ветер, молния и гром — титаническая борьба стихий. Крохотный парусник швыряло, как скорлупку.

Марко ударился головой о стойку, руки его ослабли. Грудь, туго стянутая пеньковой веревкой, мучительно ныла. В эту минуту Матео подхватил его и поднял на капитанский мостик. Он развязал узел веревки, и тогда к Марко вновь вернулись силы. Юноша снова крепко вцепился в перила.

— Пошел дождь. Шторм утихает, — услышал он голос Матео.

И в самом деле шторм утихал. Небо отделилось от моря, которое гудело уже не так угрожающе. Матросы радостно перекликались.

Корабль снова стал подчиняться воле людей и прекратил свой адский танец. Ливень, сопровождавшийся ударами грома, стучал по морю и, казалось, разбивал волны.

Это был изумительный, прохладный ливень. Но вот показалось солнце, и на одно незабываемое мгновение капли дождя и волны вспыхнули чистым золотом.

Матео и Марко стояли на палубе и сматывали пеньковый трос.

— Отличная посудина! — крикнул Матео и с восхищением поглядел на мачту. — Разве я это не говорил?

— Нет, — возразил, смеясь, Марко. — Вы сказали: при первом же шторме она разлетится в щепы!

* * *

На двенадцатый день парусник вошел в маленький порт Самак. Хаджи-Мухаммед познакомил Марко со своим другом, индийским купцом, и тот пригласил путников остановиться у него. Промысел жемчугом на Бахрейнских островах находился всецело в руках индийских купцов. Дом индийского купца был построен на персидский манер, с внутренним квадратным двориком, и напоминал небольшой дворец. Три стены главного зала были расписаны синими и золотыми цветами, а четвертая, отделявшая зал от двора, представляла собой большой витраж, и пестрый свет, сочившийся сквозь нее, еще больше подчеркивал давящее мрачное великолепие этого покоя.

На следующее утро Хаджи-Мухаммед повел Марко и Матео к скалистому берегу. По пути они миновали селение, состоящее из нескольких жалких хижин. Их обступили тощие дети со вздутыми животами. Все они были чернокожие или шоколадные и протягивали руки, прося милостыню. Матео бросил им мешок с пшеничными лепешками. Дети тут же с жадностью накинулись на еду.

— Кто живет в этих хижинах? — спросил Марко.

— Искатели жемчуга. Чаще всего это негры… Да поглядите, вот уже видно море!

Перед ними сверкала морская гладь. А на побережье, у ключей и ручьев, были разбиты сады и воздвигнуты роскошные дома. Богатый остров!

На берегу высились целые горы открытых ракушек, они гнили на солнце. Темнокожие, одетые в лохмотья женщины выковыривали из ракушек протухших моллюсков — они искали жемчуг. Надсмотрщик не сводил с работниц подозрительного взгляда. Какая-то женщина встала, чтобы на минуту расправить спину, и тут же на нее обрушился удар плетки. Злобно выругавшись, надсмотрщик приказал не прекращать работы.

Женщина покорно опустила голову и снова начала рыться в вонючей горе ракушек.

Окаймленная скалами бухта сверкала, точно гигантский голубой бриллиант в темной оправе. Лодки искателей жемчуга были опрокинуты на узкой косе.

Матео медленным шагом подошел к надсмотрщику, его глубоко посаженные глаза пылали гневом. Надсмотрщик отступал, все приближаясь к воде.

— Эй ты, гнусная каракатица, за что ты ударил эту женщину? — в сердцах спросил Матео.

Надсмотрщик никак не мог взять в толк, что надобно этому великану. А великан тем временем вырвал у него из рук плетку и швырнул ее далеко в море.

— Да что вы делаете! — сердито воскликнул Хаджи-Мухаммед.

Женщины невозмутимо продолжали извлекать моллюсков из раковин.

Надсмотрщик выкрикивал вслед удаляющемуся Матео какие-то угрозы, но, когда тот обернулся, тут же притих и только что-то злобно забормотал себе под нос.

— Вам не следует вмешиваться в чужие дела, мессер Матео. Так вы только повредите нашим торговым сделкам. Эти женщины — рабыни из Африки, они принадлежат нашему другу, индийскому купцу. А что вы думаете по этому поводу, мессер Поло?

— Я считаю, что Матео поступил правильно.

— Мы — купцы, а не защитники рабов! — жестко сказал Хаджи-Мухаммед. — Кому это не ясно, тот ничего не понимает в торговле.

Хаджи-Мухаммед ускорил шаг. Марко в задумчивости пошел за ним следом.

Вода в бухте была совершенно прозрачной, и солнечные лучи высвечивали на дне коралловые рифы. Недвижимо, словно изваяния, стояли на скальных выступах искатели жемчуга. На их лоснящихся черных или шоколадных телах сверкали капельки воды. Ловцы тяжело дышали. У них на шее болтались тонкие сетки, и каждый сжимал в кулаке рукоятку кривого ножа, которым отсекают раковины от подводных камней. Ловцы стояли, расслабив все мускулы, и тупо глядели в воду.

Но вот крик надсмотрщика вырвал их из оцепенения.

— Хэй-яй! Прыгай!

Ловцы нырнули головой вниз и ушли под воду. Словно большие рыбы, ринулись они в глубину и стали отсекать жемчужные раковины от рифов. Марко затаив дыхание наблюдал за этим зрелищем. Поверхность воды снова стала гладкой. Прошла, казалось, целая вечность. Разве может человек так долго находиться под водой?

Сердце отсчитало сто ударов…

Надсмотрщик равнодушно ходил по берегу, постукивая себя плеткой по икрам.

Сто двадцать ударов!..

Что происходило там, у рифов? Искатели жемчуга взбаламутили воду на глубине, и морское дно было скрыто от человеческого взгляда.

— Глядите, парусник на горизонте! — равнодушно заметил Хаджи-Мухаммед, указав рукой вдаль.

Сто сорок ударов сердца!..

Но вот на поверхности моря показалась голова, затем вторая, третья. Ловцы плыли к берегу. Лица их выражали крайнее утомление. Выйдя из воды, они на мгновение застывали в какой-то странной позе, опустив голову и упершись руками и коленями в горячий желтый песок, потом устало поднимались на ноги, несли свои сетки к конторщику и высыпали перед ним раковины.

Конторщик записывал. Али — 30 штук, Абдулла — 40, Мустафа — 35.

— Хэй-яй! По местам, ленивые отродья! — скомандовал надсмотрщик.

И ловцы понуро разошлись по местам. Их жены по-прежнему извлекали моллюсков из раковин, а ребятишки, словно голодные собачонки, шныряли вокруг. За день ловцам приходилось нырять раз сорок, а то и пятьдесят, чтобы добыть от тысячи до двух тысяч раковин.

Снова прозвучала команда, и снова черные и шоколадные тела бросились в воду и устремились в глубину.

— Хэй-яй! Али, почему ты не прыгаешь? Хэй-яй! И ты, светлокожий, прыгай, да поживей, не то я тебя вытяну плеткой!

Али и светлокожий с трудом перевели дыхание и прыгнули.

— Парусник подходит к гавани, — сказал Хаджи-Мухаммед.

— Какого беса орет этот сукин сын? — спросил Матео. — Разве он не видит, как эти бедняги измучены?

— Жемчуг очень дорог, — ответил Марко и погрузился в еще большую задумчивость.

Хаджи-Мухаммед, Марко и Матео направились к центру острова, но еще долго их преследовал крик надсмотрщика:

— Хэй-яй! Прыгайте! Хэй-яй!..

Жены индийского купца жили взаперти, в отдельном двухэтажном доме. В их царство вела маленькая дверь в высокой белой стене, за которой раскинулся цветущий сад с розовыми кустами, тенистыми деревьями и фонтаном посреди мощеного дворика.

Жены купца были одеты в шелковые платья, расшитые золотом и серебром, на их запястьях и в волосах сверкали бриллианты и мерцали жемчужные нити. Они гуляли в саду, танцевали, играли или пели, стараясь хитроумными интригами завоевать расположение своего господина. Они жили словно птицы в золоченой клетке и томились от бессмысленности своего существования.

Купец угощал Марко и Хаджи-Мухаммеда. На столе, покрытом скатертью, стояли серебряные сосуды. Служанки внесли рис, нарезанные ломтиками дыни, всевозможные мясные и овощные блюда. Гости подождали, пока начнет есть хозяин, и лишь затем тоже принялись за еду. Бесшумно, словно духи, унесли служанки пустые миски и внесли маленькие тарелочки со сластями.

Хаджи-Мухаммед рассказал о том, как караунасы напали на их караван. Во время этого рассказа купец окинул Марко быстрым взглядом.

Затем все пили вино. Хозяин дома вежливо выслушивал все, что говорил Хаджи-Мухаммед, но выражение полнейшего равнодушия не сходило с его бронзового лица. Когда же персиянин заговорил о жемчуге, купец кивком головы подозвал слугу. Вскоре перед гостями появилась шкатулка с отборным жемчугом.

Купец высыпал жемчужины на скатерть.

А Хаджи-Мухаммед вдруг заговорил о жарком лете в Ормузе и о своем намерении поехать в Керман.

Перед ним лежали круглые и овальные жемчужины редкой красоты, некоторые величиной с вишню.

Озаренные пламенем свечей, жемчужины вспыхивали голубым или желтым светом.

Марко казалось, что речам Хаджи-Мухаммеда не будет конца. Теперь персиянин напомнил хозяину об их совместной деловой поездке и принялся пересказывать сотню мельчайших подробностей. Хозяин дома сдержанно улыбался, время от времени вставлял словечко в речь гостя и приказывал слугам подавать еще и еще вина.

Наконец Хаджи-Мухаммед положил на ладонь несколько жемчужин и принялся их внимательно разглядывать.

И тут с купца разом слетело вежливое равнодушие. Его лицо переменилось до неузнаваемости. Теперь он был подобен художнику, с глубокой радостью созерцающему свое творение.

— Взгляните, мессер Поло, на это морское чудо! — горячо воскликнул он и принялся восхвалять жемчужины с вдохновением поэта.

Затем лицо его вдруг стало серьезным. Он разом перевоплотился в торговца, стоявшего на пороге разорения.

— Перед вами все мое состояние, — сказал он, вздохнув. — Трудно найти искателей жемчуга, живут они недолго, а цена чернокожего раба с крепкой грудной клеткой очень высока.

И снова лицо купца приняло другое выражение. Он был теперь великодушным другом, готовым, хотя ему это и очень больно, расстаться с любимой вещью.

— Я продам их только ради вас, Хаджи-Мухаммед, — снова вздохнул купец. — Назовите приемлемую цену за эти королевские сокровища, и они будут ваши.

Хаджи-Мухаммед предложил семьсот торнез. Хозяин дома поднялся.

— Унеси шкатулку! — приказал он слуге и, обращаясь к Хаджи-Мухаммеду, добавил — Вам не следует так шутить надо мной.

Марко следил за торговлей с напряженным интересом. Оба купца забыли о его присутствии. Казалось, они скрестили в поединке невидимые мечи. Они владели мимикой, как искусные артисты. Выражались они вежливо, но в их глазах пылал холодный золотой огонь стяжательства. Хаджи-Мухаммед владел домами и землями, а индиец был просто сказочно богат. Они не плутовали, как мелкие торговцы на базаре, но прощупывали друг друга, и каждый из них искал слабые места противника, хотя оба знали, что едва ли им удастся провести друг друга.

На дворе журчал фонтан, сквозь раскрытую дверь в зал проникало легкое дуновение вечерней прохлады.

Время летело незаметно. Служанка вновь принесла вино и сласти.

Наконец купцы сошлись в цене.

Марко и Хаджи-Мухаммед простились с хозяином дома, который проводил их до двери и пожелал доброй ночи.

— Это очень выгодная сделка, мессер Поло, — сказал Хаджи-Мухаммед, когда они остались одни. — Если вам будет угодно, вы можете купить половину жемчужин, — добавил он улыбаясь.

Они провели на острове еще три дня, затем их корабль пустился в обратный путь.

— Хэй-яй! Прыгайте! Хэй-яй! Прыгайте!.. — Еще долго доносились эти крики до Марко, который стоял на палубе и глядел на удаляющийся остров.

Свежий соленый морской бриз развеял дурной запах гниющих на берегу моллюсков.

САМОЕ ЦЕННОЕ И ПРЕКРАСНОЕ НА СВЕТЕ — ВОДА

Венецианцы покинули Ормуз вместе с Хаджи-Мухаммедом в дни сбора инжира. Их маленький караван отправился в путь под охраной отряда джигитов. Солнце палило нещадно. Уже несколько десятков лет не было такого зноя. Но Николо и Маффео Поло не хотели более задерживаться. В Ормузе они заключили выгодные сделки и теперь намеревались без промедления пересечь Персию, с тем чтобы за несколько месяцев добраться до великого восточного караванного пути.

Они ехали по плодородной равнине на север, к городу Керман. Вел караван Наср-ад-дин, старый опытный караван-баши. Персидский купец отозвался о нем, как о самом надежном человеке в Кермане. Наср-ад-дин был маленький, сухощавый старичок со сморщенным, потемневшим от солнца и ветра лицом. Он обладал богатой фантазией, и, когда что-нибудь рассказывал, все его бесчисленные морщинки приходили в движение, лицо его становилось то печальным, то радостным, то мудрым, то простодушным, и глаза под мохнатыми бровями тоже постоянно меняли свое выражение.

Марко охотно беседовал со стариком.

С обеих сторон дороги раскинулись богатые фруктовые сады, поля и желто-зеленые луга, на которых паслись несметные стада овец, коз, быков, верблюдов, табуны коней и ослов. Часто попадались целебные горячие источники.

— Богатая страна, мой господин, — сказал Наср-ад-дин. — Но я не советовал бы вам отведать местного пшеничного хлеба.

Марко вопросительно взглянул на караван-баши. — Он такой же горький, как здешняя колодезная вода.

И в самом деле, Наср-ад-дин ничуть не преувеличивал. Путникам вскоре пришлось привыкать к горькому вкусу хлеба, горькому потому, что был замешан на горько-соленой воде.

Это удивительное явление старик объяснил по-своему:

— Страна наша раскинулась над морем. Ведь под землей море доходит до государства Керман. Так можно ли удивляться, что здешний хлеб такой горький?

Наср-ад-дин с лукавым прищуром следил за впечатлением, которое производят его слова. Увидев, что Марко насмешливо улыбнулся, он пустил в ход свое красноречие.

— Поверьте старому Наср-ад-дину, мы сейчас скачем над морем. В один прекрасный день земная кора, подмытая изнутри волнами, станет такой тонкой, что обрушится, и тогда Керман вдруг окажется морским портом. Я уже мысленно вижу, как индийские корабли, груженные слоновой костью и пряностями, входят в керманскую гавань. Бесчисленные караваны потянутся тогда в город.

И Наср-ад-дин принялся живо описывать возникший в его воображении порт Керман. Марко терпеливо слушал его. Рассказы старика помогали переносить однообразие езды под палящим солнцем. Все пустое юноша пропускал мимо ушей, а все умное и доброе запоминал.

Наср-ад-дин любил сам задать вопрос и тут же сам на него ответить.

— Что самое ценное и прекрасное на свете? Вы небось думаете, что золото. На золото все можно купить: цветы, лошадей, дворцы, драгоценные камни, рабов и рабынь. Но станет ли соленая вода сладкой оттого, что я насыплю в нее цветов? Вы поймете меня, когда мы попадем в пустыню. На золото я куплю скот и людей. Вьючные животные потянут за меня тяжести. Хорошо. Но злые духи могут сбить меня с пути, и вокруг не будет ничего, кроме желтого песка или солончаков Черной пустыни. И тогда нагрянет самая ужасная беда… Жажда… На свете нет страшнее муки. Ведомо ли вам, юноша, что такое жажда? Да поможет вам аллах никогда не узнать этого. Жажда — это соль в дрожащем сердце. Жажда — это огонь в кишках. Жажда — Это пыль в венах… — Наср-ад-дин понизил голос. — Жажда страшнее нашествия времен Чингисхана. Верблюды падают на раскаленный песок пустыни. Люди теряют силы и становятся злыми. Они вонзают кинжалы в лошадей, мулов, верблюдов и пьют хлещущую горячую кровь. А я стою среди них со своим слитком золота. Что я могу с ним сделать? Ничего. Теперь вы знаете, что самое ценное и прекрасное на свете. — Наср-ад-дин сделал многозначительную паузу и торжественным голосом изрек мудрость, познанную им за долгие годы караванной жизни, — Я повторяю: самое ценное и прекрасное на свете — вода. Вы смеетесь. Смейтесь, смейтесь. Когда-нибудь вы поймете смысл моих слов.

Наигранный гнев Наср-ад-дина быстро улегся. Караван-баши легонько ударил кнутом своего осла. Ослик удивленно зашевелил длинными ушами, но и не подумал прибавить шагу.

Марко отстал от каравана. У него было много времени для размышлений. С недоверием следил он за сердечными, доверительными беседами отца и дяди с персидским купцом. Между ними тремя завязалась дружба. Марко старался не оставаться с отцом наедине. Он разговаривал с Матео и Наср-ад-дином или учился у джигитов верховой езде и владению оружием. Вечерами он молча сидел у костра.

Мысли Марко постоянно возвращались к тому предложению, которое Хаджи-Мухаммед сделал ему на палубе корабля. Он пытался понять отца и вспоминал всякий раз слова персидского купца: «Ваш отец хотел бы избавить вас от лишений и опасностей этого трудного путешествия». Марко часто думал о своей умершей матери. Он не забыл, как она лежала с закрытыми глазами под шелковым одеялом. Сердце ее уже не билось. Рядом с ее безжизненно повисшей рукой валялся маленький слоник из слоновой кости, который ей подарил перед отъездом Николо Поло. Всю жизнь она была очень одинока. В ушах Марко все еще звучали ее слова: «Вы говорите, Венеция — королева морей. Я в это не верю. Она — рабыня морей…» Это были ее предсмертные слова. Этими словами она надеялась обуздать тоску сына по далеким странам. Он понимал страх матери. Она хотела уберечь его от опасностей и приключений, которыми полна ненавистная ей жизнь купцов,

Но вот отца Марко решительно не мог понять. Почему отец не принимает в расчет влечения сына к путешествиям и приключениям, не считается с его жаждой знаний, с тоской по далеким странам, о которых сам ему столько рассказывал в Венеции?

Караван приближался к городу Керман, где жил Хаджи-Мухаммед. Там решится его судьба. Выполнит ли отец свое намерение? Как он, Марко, должен поступить, если Николо и Маффео Поло возьмут с собой только Матео? Боль и гнев терзали его при одной мысли о такой возможности.

Гордость и робость удерживали Марко от объяснения с отцом. Эта неясность стояла между ними как стена, но отец, казалось, ничего не замечал. Во время всего путешествия он был в прекрасном настроении, смеялся и шутил с Матео и персидским купцом и даже иронические замечания своего брата выслушивал с добродушной улыбкой. Уже давно Марко не видел его в таком хорошем расположении духа.

Марко же, напротив, день ото дня становился все мрачнее. Порой ему казалось, что отец и дядя вступили в заговор против него. При этом он совершенно забызал, что сам избегал их общества. Когда вдалеке показались башни Кермана, Марко принял решение продолжить путешествие даже против воли отца.

Они остановились у Хаджи-Мухаммеда, который проявил исключительное радушие и гостеприимство. Марко смог убедиться, что персидский купец не преувеличивал, когда говорил о своем богатстве. Многочисленные слуги и служанки старались предупредить малейшее их желание, а дом был обставлен с роскошью, доступной только князьям.

* * *

Венецианцы в большой спешке готовились к продолжению путешествия, потому что через несколько дней солидный караван под предводительством Наср-ад-дина выходил из Кермана в Балх[18], крупный центр на великом восточном караванном пути. Вечером в канун выхода отец вошел к Марко в комнату.

— Все готово, Марко, — сказал он и сел на циновку, утомленный напряжением этого дня. К ним тут же подошел слуга и спросил, не угодно ли чего.

— Принеси свежих дынь и кувшин молока, — приказал Николо Поло.

Марко слышал, как бьется его сердце. Сейчас все решится. С каменным лицом сел он напротив отца.

— Что с тобой происходит, Марко? — спросил Николо Поло, испытующе глядя на сына. — Может, тебе надоело наше путешествие и ты предпочел бы остаться у Хаджи-Мухаммеда?

Марко не уловил в этих словах вопросительной интонации. Ему показалось, что отец просто издевается над ним. Цветы и птицы, вышитые на шелковом покрывале дивана, поплыли у него перед глазами. И он сразу утратил самообладание, давшееся ему с таким трудом.

— Вы, видно, жалеете, что не оставили меня в Венеции? — начал он горячо. — Но никто не смог бы меня удержать. И здесь, в Кермане, я тоже ни за что не останусь.

Слуга поставил на стол ароматные ломти дыни. Но Марко этого не заметил. Он покраснел, и глаза его сузились от гнева.

По строгому лицу Николо Поло пробежала улыбка, и он сказал:

— Как ты со мной разговариваешь?

Марко растерянно умолк.

Николо Поло глубоко задумался. Вот уже двадцать лет, как он путешествует по белу свету, за это время он заглянул в душу многим людям, видел и благородство и подлость. Но что он знал о печалях и радостях своего сына? В эту минуту он почувствовал, что Марко уже не мальчик, а рано возмужавший юноша с сильной волей и собственным мнением. Опекать его больше не следовало. Он уже имеет право голоса в совете мужчин. Лицо Николо Поло посветлело.

— Так вот почему ты был так угрюм все последнее время? — спросил он. — Откуда ты взял, что мы не хотим тебя брать с собой?

— Вы же сами сказали, что мне лучше остаться у Хаджи-Мухаммеда. Неужели вы не помните, отец?

— Хаджи-Мухаммед наш друг. Он охотно оставил бы тебя у себя. Я ему сказал: «Поговорите с Марко, он уже взрослый. Пусть сам решит». — Отец помолчал немного, а потом продолжал — Конечно, мы были бы огорчены, если бы ты решил остаться здесь… Но мы, кажется, забыли о дынях. Это непростительно. Они как мед, не то что здешний хлеб.

Мрачные мысли Марко мигом рассеялись. Глубокая, светлая радость охватила его. Чтобы освежиться, он съел кусок дыни и тут же с преувеличенным восторгом стал хвалить их тонкий вкус. А за прощальным ужином Марко был так оживлен, что Хаджи-Мухаммед и Матео только диву давались. Николо и Маффео Поло несколько раз за этот вечер обращались к нему за советом по важным вопросам, и Марко старался отвечать умно.

На следующее утро они покинули Керман. Хаджи-Мухаммед проводил их до городских ворот. Его последние слова были обращены к Марко:

— Мой скромный дом всегда открыт для вас, мессер Поло. Не забудьте остановиться у меня, когда попадете в Керман на обратном пути.

Марко сердечно простился с Хаджи-Мухаммедом. Но он не думал о пути назад. Всеми мыслями он был устремлен вперед.

До границы пустыни караван шел четыре дня. Там устроили суточный привал, чтобы дать отдых вьючным животным, купили продовольствия, набрали воды и сделали все необходимые приготовления для предстоящего трудного перехода. Впрочем, Наср-ад-дин говорил об этой пустыне с презрением.

— По сравнению с Черной пустыней эта пустыня не больше ладони, — сказал он Марко. — Мы пройдем ее за неделю.

В течение трех дней на пути каравана не попадались ни человеческое жилье, ни куст, ни дерево. Все вокруг было сухо и мертво.

Солончак, покрывавший местами песок, напоминал по цвету грязный снег. За все это время люди не видели ни одной птицы, ни одной мышки. Воздух был недвижим, и нигде нельзя было спастись от палящего солнца. Иногда они проходили мимо вонючих луж со стоячей, соленой, затянутой тиной водой. У этой воды был тошнотворный вкус, пить ее было невозможно, да и опасно, так что погонщикам приходилось силой отгонять от бочагов измученных жаждой животных.

Матео ехал верхом на сильном муле и с тоской вспоминал, как он осенью плыл, бывало, на своей черной барке по разбушевавшемуся морю. Едва он научился ездить верхом, как ему преподнесли новый сюрприз: бесконечный путь по вымершей, скучной пустыне. За день он говорил не больше десяти фраз, да и те были сдобрены отборной руганью.

На пятый день Наср-ад-дин вывел караван к чистой проточной воде. В этом месте мощный подземный поток, размыв почву, вырвался наружу. Люди и животные смогли не только утолить жажду, но и насладиться купанием в прохладной реке. Они провели там ночь, пополнили запасы питьевой воды и на следующее утро с новыми силами двинулись дальше. Через три дня они вышли из пустыни и расположились на ночевку в маленьком городке.

Караван продолжал свой путь. Люди уже не считали недели. Солнце и пыль задубили их лица. Наступила осень — хлеб на полях был уже убран, с деревьев сыпались переспелые плоды. А караван все шел — по холмам, на которых возвышались крепости и монастыри, по лесам, где бродили львы и леопарды, вдоль кустарников, где ящерицы и змеи шуршали сухими листьями, мимо заросших ряской озерец, над которыми в сумерках тучами кружились комары.

Караван шел и шел, а люди становились все молчаливей. Они оживали, только если вдруг неожиданно лил ливень или с гор дул прохладный ветер. Баранья нога, жаренная на вертеле, и кувшин ключевой воды исчерпывали скромные радости их однообразного существования. Багдад, Ормуз, Керман, буря на море — все это было уже далеко позади.

Наср-ад-дин рассказывал Марко о городе Шибирган[19]:

— Город этот расположен в долине, на берегу небольшой реки. Там вы найдете все, что вашей душе угодно: финики, гранаты, вообще любые фрукты. Нигде в мире нет более сладких дынь. Вы когда-нибудь ели сушеную дыню из Шибиргана? Она как мед. — Старик озабоченно поглядел вокруг. — Но между нами и Шибирганом лежит пустыня. Вот это я вам и хотел сказать. — И с гордостью добавил — Да вы не беспокойтесь, старый Наср-ад-дин проведет вас самым коротким и легким путем.

Казалось, пустыне не будет конца. Марко потерял счет дням. Глаза уставали от желтого однообразия мертвого песка. Путники пили теплую воду из мехов и с трудом, давясь, что-то ели. Дорогой не было ни колодца, ни реки, ни даже гнилой лужи. Однажды поднялся ветер и разыгралась настоящая песчаная буря. Небо покрылось темными тучами, пошел дождь. Упали первые тяжелые капли. Люди и животные подняли головы и облизали губы.

— Хвала аллаху! — пробормотал Наср-ад-дин.

— Настоящий дар божий! — восторженно воскликнул Матео.

Слуги и погонщики расставили все сосуды, какие у них только были, прямо на песок, чтобы набрать как можно больше драгоценной воды.

Этот освежающий дождь, который шел в течение целого часа, стал едва ли не единственной темой всех разговоров, пока на горизонте не показались, наконец, темные горы.

— Я уже слышу запах воды в долине, — сказал Наср-ад-дин. — Разве вы не чувствуете, как изменился воздух? Завтра вечером мы будем в Шибиргане.

ЯСНОГЛАЗАЯ ДЕВОЧКА

Город Балх был расположен на северо — восточной границе Персии. Когда-то он назывался «Аму аль булат», что в переводе значит «Мать всех городов». Сохранилось предание, что много сотен лет тому назад именно здесь Александр Великий взял себе в жены дочь персидского царя. Городская мечеть поражала своей сказочной красотой. Перед воротами были разбиты фруктовые сады. На горе возвышался крепостной замок, за городской стеной теснились мраморные дворцы, дома, мастерские, мечети и крытый рынок.

Но вот наступил тяжелый 1221 год. Еще живы были старики, которые его помнили. Когда они говорили о нем, они пугливо озирались, не подслушивает ли их кто-нибудь.

Когда к городу во главе своего войска подошел вселяющий во всех ужас монгольский князь Чингисхан, старейшины с дарами вышли встречать его за городские ворота. Люди хотели спасти «Мать всех городов» от разрушения, а себя от смерти. Но Чингисхан не знал пощады. Он приказал разрушить «Аму аль булат» и уничтожить горожан.

С тех пор прошло полстолетия, но мечеть все еще лежала в руинах, а груды развалин на каждом шагу напоминали о страшном бедствии.

На небольшой площади у обвалившейся стены стояли или сидели человек пятьдесят — мужчины, женщины и дети. Все они поражали своей худобой; безучастно смотрели они по сторонам, пока окрик или удар хозяина — работорговца не возвращал их к действительности.

Утро было пасмурное. С гор дул осенний ветер. Покупатели не шли, и настроение у работорговца было прескверное. Прямо на земле, опустив голову на колени, сидела худенькая девочка. Ее босые грязные ноги были в синяках и ссадинах. Хозяин бил ее палкой по ногам. Сегодня он выводил ее на рынок в пятый раз и был взбешен тем, что никто ее не покупал. Ясные глаза девочки были печальны. Усталым движением руки откинула она волосы с лица. Какая-то женщина протянула ей кусок хлеба.

— Ешь, Ашима, — сказала она. — Осторожно, идет твой хозяин…

Но Ашима успела спрятать хлеб за спину.

— Чем вы здесь занимаетесь? — гаркнул торговец.

— Ничем, мой господин, — ответила Ашима и вся сжалась в комочек в ожидании удара.

Впрочем, побои были не самым страшным из того, что ей приходилось терпеть, — к ним ведь можно постепенно привыкнуть. Очень больно только в первую минуту, особенно если удар придется на старую, еще не зажившую рану. Но потом боль утихает. Куда страшнее побоев голод и жажда, эти вечные спутники ее рабской жизни.

Ашима вспомнила Желтую реку.

Река протекала далеко внизу, в долине, и баржи, плывущие по ней, казались издали не больше бамбуковых листьев. Дорога от пристани круто поднималась в гору, и по ней непрерывным потоком шли рабы с тяжелым грузом на плечах. Солнце жгло их мокрые от пота спины. Рабы несли вверх мешки, трубы, железо, тюки материи: самые разные товары разгружались здесь от восхода солнца до захода. Девочка чувствовала, что силы покидают ее. Она прислонилась к столбу, ей грезились миска с рисом и кувшин с водой. Ашима опустилась на колени. От мучительного голода у нее свело все внутри. Раздался окрик надсмотрщика. Она с трудом выпрямилась и, шатаясь, снова стала в цепочку.

Когда это было?.. Ашима утратила чувство времени. Она старалась больше не думать, потому что мысли убивали всякую надежду, а от этого она страдала еще больше, чем от голода и жажды.

Безнадежность гонит прочь всё, даже сны, и у тебя ничего не остается, кроме рук, жадно хватающих брошенную кость.

— Ашима, проснись, — шепнула ей женщина. — Спрячь хлеб.

Девочка выпрямилась и удивленно оглянулась. Ее рука нащупала хлеб. Хозяин ее не ударил. Она услышала его ласковый голос:

— Встань, голубка. Этот господин хочет на тебя поглядеть.

— Да что ж ты не встаешь, глупышка? — сказала женщина. Прохожие останавливались и глядели на нее. Работорговцы решили, что можно будет сбыть свой товар.

— Встаньте, лентяи! Вы что, не видите— пришел покупатель?

Торговцы старались перекричать друг друга.

— Взгляните только на этого парня, господин. Какие у него мускулы!

— А вот эта женщина вынослива, как мул! Сто пятьдесят дукатов за этого молодца! Даром отдаю!

Человек огромного роста, вызвавший почтительное любопытство у уличных зевак и такой переполох у торговцев, спокойно рассматривал худенькую девочку и говорил с ее хозяином на каком-то незнакомом языке. Могучая фигура покупателя в первую минуту испугала Ашиму, и она не знала, счастье это или беда, что великан хочет ее купить.

Девочка поглядела на незнакомца. Бакенбарды придавали ему грозный вид. «Если такой ударит, то сразу убьет, — подумала она. — Он богато одет — наверно, чужеземный купец». Его глаза показались ей добрыми, она прочла в них сочувствие. Девочка с напряженным вниманием следила за разговором, который велся по-персидски, с примесью каких-то незнакомых слов. И в ней проснулась робкая надежда.

Незнакомец указал на израненные ноги девочки, и его лицо помрачнело. Работорговец тут же придумал какую-то отговорку. Он обрушил на покупателя поток сладких речей и назвал Ашиму маленькой принцессой, признавая, правда, что она нуждается в некотором уходе.

Незнакомец долго думал. Он положил руку на плечо девочки, которая в испуге отпрянула. «Теперь он увидит, до чего я худа, — подумала она, — и не купит меня». Вспыхнувшая у нее надежда разом померкла. Незнакомец еще раз поглядел на девочку, нерешительно повернулся и ушел.

Торговец в бешенстве отшвырнул ее к стенке.

— Дрянь паршивая, никому ты не нужна!

Ашима снова села на землю, поджала ноги и равнодушно уставилась в одну точку.

— Ты должна улыбаться, когда приходит покупатель, — сказала ей женщина. — Стояла, как истукан. Ну, ешь хлеб.

Девочка вытащила ломоть, спрятанный в лохмотьях, и откусила кусочек.

Пасмурное утро сменилось ясным днем. Прошло еще несколько часов. Ашима замерзла, спина словно отнялась. Она недвижимо сидела на земле. Наступили сумерки.

— Вставай! — приказал торговец. — Подумать только, я заплатил за тебя двадцать дукатов, — запричитал он. — И никто не хочет тебя купить. Ах, какой же я дурак!

Он даже не ударил ее, так велико было его презрение.

Наступила ночь. Темная, беззвездная. Хозяин дал девочке немного хлеба и глиняный кувшин с водой, а ноги заковал в ржавые цепи. Потом он запер Ашиму в деревянном сарайчике возле дома. Сквозь щели врывался холодный ветер. Девочка зарылась в шуршащую солому, прижала руки к груди, чтобы было теплее, и погрузилась в мир воспоминаний. Она слышала родные голоса, в памяти всплывали картины прошлого.

На горе нет цветка краше цветов чая, Но краше всего  на свете моя Ашима,—

глухо напевала мать.

Ашима лежит в кроватке. Мать откинула шелковый полог:

«Почему ты не спишь? Рассказать тебе историю о красавице Ашиме?»

Девочка кивает:

«Расскажи, мамочка, расскажи».

И она слышит ласковый голос матери, которая рассказывает самую красивую легенду ее народа.

«Много лет тому назад в одной деревне жила крестьянская семья. В мае, в те дни, когда цветут гранатовые деревья и рис дает первые темно — зеленые всходы, в этой семье родилась девочка. Назвали ее Ашима. Слышишь, ее назвали Ашима, как тебя…»

Мать ласково погладила ее по разгоряченному личику.

«Рассказывай дальше, мамочка, рассказывай!»

«В три месяца Ашима уже умела улыбаться, и ее темные глаза были такими живыми, что казалось, она все понимает.

В пять месяцев Ашима научилась ходить, и вскоре она уже бегала по комнате. В восемь месяцев она заговорила. Ашима росла на редкость быстро, она была красивая и трудолюбивая. В девять лет она ткала самые сложные узоры.

Если она утром сажала рис, то после обеда он уже давал зеленый росток. Во время работы она пела, и голос ее звучал, как звон серебряных колокольчиков на пагоде. Ашима была лучшей танцовщицей во всей округе. Весенними вечерами она ходила к серым пальмам на песчаный берег Золотой реки, и тогда собиралась вся деревня, чтобы поглядеть, как она танцует. Ее танец был так прекрасен, что людям становилось и радостно и грустно. Ты слушаешь, маленькая Ашима?»

Материнский голос умолк. По-прежнему завывал ветер. Рабыня со вздохом повернулась, на ее ногах заскрипели цепи.

— Рассказывай дальше, мамочка, рассказывай, — прошептала Ашима.

Всеми силами своей души она старалась вновь вызвать светлые картины прошлого, но тщетно. Сны и действительность причудливо сплелись. В ее родной деревне денно и нощно горит огонь в кузнице, мужчины куют оружие. С севера наступают вражеские полчища. Беженцы рассказывают страшные истории про сожженные города и деревни, про убитых людей, про смерть, кровь, плен… Женщины и дети бегут в горы и скрываются в скалистых пещерах.

Ашима приподнялась. Цепь врезалась в израненные ноги, — жгучая боль заставила девочку вновь упасть на солому.

— Оставьте меня в покое, — прошептала она, широко раскрыв от ужаса глаза.

Солома зашуршала, и по телу девочки пробежала крыса. Завывал ветер, и никто не слышал ее отчаянных криков. Вновь ожили страшные образы прошлого. Вновь звучал в ее ушах слабый голос матери:

«Ашима, ты слышишь? Оставь меня здесь. Я больше не могу идти. Беги одна в деревню, спрячься. Быть может, там кто-нибудь еще остался. Слышишь, Ашима? Ах, солнце еще не померкло… Вон они. — Мать протянула вперед руки, словно желая защитить девочку, а в глазах у нее засветился безумный ужас. — Беги, Ашима!»

Налетел отряд всадников. Девочка не могла шевельнуться. Страх сковал ее. Она услышала дикие возгласы. Один из всадников ударом копья убил ее мать, другой схватил девочку, положил поперек седла и ускакал.

Рабыня закричала. Во сне или наяву?

Девочка спала. Голова ее лежала на руке. Губы были плотно сжаты. Ветер шевелил ее черные волосы.

На юном лице не было улыбки.

* * *

Венецианцы жили в благоустроенном караван-сарае. Они уже успели отдохнуть после тяжелого, изнурительного путешествия и через несколько дней должны были отправиться дальше. Наср-ад-дин собирался провести их до Бадахшана[20] и с первым же караваном вернуться назад в Керман. Матео с нетерпением ждал Марко, который с Николо и Маффео Поло отправился в город. Он высыпал содержимое своего кошелька на стол и принялся считать дукаты. До сих пор он не принимал никакого участия в торговых делах купцов, хотя они уже не раз предлагали ему долю в той или иной выгодной сделке. Теперь он впервые пожалел об этом.

В комнату вошел слуга с факелом, зажег лампы и спросил, не угодно ли чего. Матео отрицательно покачал головой.

— Мне нужны дукаты, сынок, — пробурчал он себе под нос. Матео слышал, как из города вернулись венецианцы, и позвал Марко.

— Что случилось, Матео? У вас такой озабоченный вид.

— Ну и страна, сынок! А у меня в кошельке всего каких-то сто жалких дукатов. — И Матео испытующе посмотрел на Марко.

— Вам нужны деньги? — спросил Марко. — Скажите только, сколько вам нужно.

— Сто жалких дукатов! На эти деньги можно купить живое человеческое сердце… Она худа, как горная козочка. — Матео смотрел куда-то мимо Марко. — Ее ноги все в ранах от побоев этого черномазого бандита. Я убью его!.. — сказал он гневно и сжал кулаки.

— Что случилось, Матео?

— Я не могу забыть ее глаза. У белокурых моряков такие глаза. Ясные, как морская вода. Она худа, как горная козочка… — И Матео с состраданием покачал головой. — Ты должен мне помочь, Марко, — продолжал он, помолчав минуту. — Я хочу купить эту девочку. А то этот черт забьет ее до смерти. Он хочет за нее сто двадцать дукатов. — Матео наклонился к Марко. — Мы должны взять ее с собой, Марко, слышишь? Иначе к чему покупать ей свободу? Она опять попадет в руки работорговцев, и все ее страдания начнутся снова.

Марко взволнованно вскочил.

— Мы не можем взять с собой ребенка! — воскликнул он. — Наш путь лежит через снежные горы и пустыни.

— Значит, ты хочешь, чтобы он забил ее до смерти? — холодно переспросил Матео.

Марко стоял в задумчивости. Разум подсказывал ему: «Не давай себя уговорить».

— Никогда в жизни такая девчонка не выдержит трудности нашего пути, — сказал он неуверенно.

— Ты думаешь, ее сюда доставили в паланкине, Марко?.. Хорошо, не будем больше говорить об этом.

Марко услышал презрение в словах Матео и сказал голосом, исполненным внезапной решимости:

— Хорошо, Матео, я помогу вам.

Лицо Матео засветилось знакомой доброй улыбкой. Он был доволен.

— Ну вот, теперь давай держать военный совет. Что скажет на это твой отец? И Маффео Поло?

— Отец будет против, а дядю Маффео мне, быть может, удастся склонить на нашу сторону.

— Мы должны поставить их перед свершившимся фактом, — задумчиво проговорил Матео.

На следующее утро Марко пошел с Матео на невольничий рынок. Как и накануне, Ашима сидела на земле. Она была бледна, глаза ее ввалились. Она зябко куталась в свои лохмотья. Воздух был чистый и мягкий, листья на деревьях начинали желтеть.

Работорговец стоял, прислонившись к стене. Лицо его выражало досаду. Завидев Матео, он подскочил к девочке.

— Да встань же ты, животное! — крикнул он. — Нет, ты дождешься, я тебя убью… — И он отвесил глубокий поклон чужестранцам. — Привет вам, благородные господа! Поглядите только, как она смеется, наша малютка. Она вас сразу узнала. Получить ее за сто двадцать дукатов — это просто даром.

Матео не обратил никакого внимания на поток его красноречия.

— Вот она! — сказал он.

Марко поглядел на худую, одетую в лохмотья девочку, но ничем не выдал своего разочарования.

— Да улыбнись же ты! — прошептал работорговец и ударил ее.

Пытаясь изобразить улыбку, Ашима скорчила жалкую гримасу.

— Так вот, значит, она! — сказал Марко.

— Ты небось ожидал увидеть красавицу? — спросил Матео. — Тогда ее не было бы здесь, на этом гнусном рынке.

Марко вдруг увидел ее глаза — светло-голубые, с темными зрачками. Удивительные, лихорадочно горящие глаза…

— Понял? — нетерпеливо спросил Матео и добавил, обращаясь к девочке — Не бойся, доченька.

Ашима подняла глаза, взглянула на великана, и лицо ее внезапно преобразилось: затравленное выражение исчезло, хотя губы все еще кривились в жалкой улыбке. Кто осмелится в присутствии этого силача ударить ее? Робкая надежда вновь блеснула в ее глазах.

Марко поторговался и заплатил за девочку сто дукатов.

— Ее зовут Ашима, — сказал работорговец. — Иди, детка. Ах, как мне тяжко с ней расставаться! — добавил он, изобразив на своем лице глубокое страдание.

Словно во сне шагала Ашима между двумя чужестранцами. Люди оборачивались, глядя им вслед, и недоуменно пожимали плечами. Как может эта нищая девчонка идти с такими благородными господами?

— Интересно, что скажут братья Поло? — сказал Матео.

Он вспомнил слова Хаджи-Мухаммеда на острове искателей жемчуга: «Мы купцы, а не защитники рабов. Кто этого не понимает, тот ничего не смыслит в торговле».

Они купили для Ашимы платье и повели ее в баню. Потом они вернулись в караван-сарай. Девочка безучастно шла за ними. Никто ей не сказал ни одного грубого слова, никто ее не ударил. Она не могла понять, что произошло. Сон это или явь? Слуга принес ей еду.

— Ну вот, — сказал Матео, которому не терпелось вступить в бой. — Теперь надо с ними объясниться. Пошли, Марко. А ты, доченька, подожди нас здесь.

Когда Матео и Марко вошли в комнату братьев, те как раз говорили о подготовке к отъезду.

— Хорошо, что вы зашли, — сказал Маффео.

«Подождите, — подумал Матео. — Так ли вы обрадуетесь, когда узнаете, в чем дело». Он сосредоточился, обдумывая, как лучше начать разговор.

— Я купил девочку, — сказал он. — Теперь нас пятеро.

Николо Поло удивленно взглянул на него:

— Не шутите, Матео. Мы говорим сейчас о серьезных вещах. Нам предстоит проделать самую трудную часть нашего путешествия.

«Неважное начало», — подумал Марко.

— Я не шучу, — возразил Матео. — Пройдите в мою комнату и вы воочию убедитесь в этом. Увидев на рынке этого жалкого заморыша, вы поступили бы точно так же.

— Он словно проповедь читает, — удивленно заметил Маффео Поло.

— Что это за глупости, Матео? — строго спросил Николо.

— Мы действительно купили девочку. Она будет нам полезна во время путешествия.

— Мы, мы… — раздраженно крикнул Николо. — К черту! Вы немедленно отведете эту девчонку назад! Слышите, Матео?

При этих словах Матео охватил гнев.

— Как вы со мной разговариваете, мессер Поло? Я вам не слуга, помните это. Либо девочка поедет с нами, либо я оставляю вас.

Маффео Поло хотел сказать что-то примиряющее, но Матео в бешенстве выбежал из комнаты.

Марко ринулся было за ним, но отец удержал его:

— Ты никуда не пойдешь. И. пойми, наконец: мы купцы, а не благодетели.

Ашима вздрогнула, когда Матео влетел в комнату. «Сейчас он меня убьет!»— подумала она, сжалась в комочек и заслонила лицо руками. Дрожа от страха, она ждала побоев.

Большая тяжелая ладонь погладила ее по волосам, и она услышала глухой голос своего покровителя. Он говорил на незнакомом языке:

— Не бойся, доченька. Что ты думаешь о капитане Матео? Я был солдатом испанского короля. Враги, увидев меня, разбегались. Но чего я хвалюсь перед тобой, доченька? Ты не понимаешь, что я говорю. Не заслоняй лицо руками… Я ненавижу этот торгашеский дух. Они думают только о своих гнусных дукатах. Если они не изменят решения, мы с тобой отправимся назад в Венецию. — Он замолчал и долго глядел на дрожащую от страха девочку. — Не так-то просто нам будет путешествовать без денег… Что и говорить, даже пересечь Персию без гроша в кармане дело нелегкое.

Он сел рядом с Ашимой и углубился в свои мысли. Не прошло и нескольких часов, как вдруг появился Марко. Лицо юноши сияло радостным возбуждением.

— Девочка поедет с нами! — крикнул он. — Не волнуйтесь больше, Матео.

— Как ты сумел этого добиться? — удивленно спросил капитан.

— Они прислушиваются к моему мнению, — с гордостью сказал Марко. — Дядя Маффео был на нашей стороне.

— Ты во второй раз спас меня, а заодно и эту девчонку.

Ашима почувствовала, что случилось что-то хорошее. Великан чужеземец снова улыбался. Девочка встала и низко поклонилась.

В ДОЛИНЕ АНГЕЛА СМЕРТИ

Караванный путь привел их в царство Бадахшан. Николо Поло время от времени озабоченно глядел на небо.

— Скоро выпадет снег, — сказал он брату.

— Придется задержаться здесь до весны, — ответил Маффео Поло.

Они думали о трудностях, которые их ожидали впереди, в стране ледников, на Памире — Крыше Мира, как ее называли местные жители.

Холодный ветер, дувший с высоких гор, гулял по долинам. С деревьев опадали сухие листья, и пестрый, шуршащий ковер устилал землю. В сером, затянутом тучами небе парили ястребы, орлы и соколы.

Марко скакал рядом с караван-баши. Дорога, разбитая тысячами копыт, шла вдоль большой прозрачной реки. В тихой заводи мерно покачивалась лодка. Рыбак, подняв копье, выслеживал в прозрачной воде свою добычу. На горном склоне паслось стадо диких коз. Марко наблюдал, как они то и дело настороженно подымали головы. Вдруг, откуда ни возьмись, пронеслась стрела, и большая коза, подпрыгнув, упала наземь. Она дернулась, вытянула шею и замерла в неестественной позе. Все стадо с быстротой молнии умчалось куда-то вверх по склону. Из кустов вышел высокий человек, одетый в звериные шкуры. Не обращая никакого внимания на проходящий мимо караван, охотник привычными жестами принялся обдирать козу.

— Бадахшан — богатая страна, — рассказывал Наср-ад-дин. — Вам следовало бы побывать на горе Сининан. Таких изумительных рубинов, как там, вы нигде не найдете. Татарские ханы оправляют их золотом и пришивают вместо пуговиц к одежде. Впрочем, лучше вам не бывать на Сининане, бек Поло. — На лице Наср-ад-дина отразилась тревога. — Здешний властитель под страхом смерти запретил, добывать рубины. Он хитрец, поверьте мне. Он прекрасно понимает, что камни скоро потеряют цену, если каждый сможет самовольно добывать их. Он заявил, что все рубины принадлежат ему, и обходится с ними весьма бережливо: посылает в виде подарков соседним царям и князьям, платит ими дань своему повелителю, монгольскому хану, и время от времени меняет их на золото. Да, он большой хитрец… Иногда он дарит камни чужестранцам, проезжающим через его страну.

Лошади скакали рысцой по каменистой дороге. Их копыта были такими твердыми, что не было нужды в подковах. Местные лошади с легкостью взбирались по узким тропинкам на самые крутые склоны. Старожилы уверяли, что в недавние времена в их стране еще существовали лошади, происходившие ог знаменитого коня Буцефала, на котором Александр Великий совершал все походы. Но теперь, говорят, этой породы уже больше не существует.

Наср-ад-дин придержал своего коня. Они остановились на краю скалистого плато. Могучий водопад с грохотом летел в глубокую пропасть, ветер обдавал их холодной водяной пылью.

— Глядите, молодой господин. Вон там находится гора Сининан, — сказал Наср-ад-дин, указав на гору, которая, была выше остальных. — Туда два дня пути.

— Что-то мне не хочется рисковать головой, — ответил Марко.

— Избави нас аллах, — прошептал Наср-ад-дин, воздев руки к небу, словно творя заклинание.

Ашима ехала рядом с Матео в конце каравана. Прошла неделя с тех пор, как они покинули Балх. Но девочка еще была всецело во власти воспоминаний. Никто не видел, чтобы она улыбнулась. Ее юное детское лицо словно окаменело от страданий. Дрожа от страха, прислушивалась она к недобрым голосам недоверия. Она боялась людей.

Но ее непослушные губы невольно шептали имя Матео. Незнакомое доброе слово.

Однако недобрые голоса не унимались. «Подожди только, — нашептывали они ей. — Он купил тебя за сто дукатов. Никто не бросает деньги на ветер. Разве ты не знаешь, что люди злые?.. Но он купил тебе лошадь и шелковый, подбитый мехом халат. Кто он, этот великан чужестранец? Добрый волшебник? Бог?»

Когда поблизости никого не было, девочка гладила коня Матео и разговаривала с ним на родном языке.

Больше всего ей хотелось броситься перед Матео на колени, чтобы выразить ему свою благодарность, но она не смела этого сделать. Когда он с ней разговаривал, она старалась запомнить незнакомые слова и без конца твердила их потом про себя, чтобы удержать в памяти.

К вечеру ветер стих. Долина, по которой двигался караван, погрузилась в сумерки. Вскоре путники въехали в маленький городок.

Ашима то и дело робко поглядывала на Матео. Она чувствовала, что какая-то забота угнетает его. Мех, которым был подбит ее халат, мягко облегал худенькое тельце девочки. Раны на ногах зажили, только изуродованные кандальной цепью лодыжки еще болели, когда ударялись о стремена. Путники въехали во двор караван-сарая, и Ашима первая спрыгнула с лошади. Она позаботилась о том, чтобы накормили коней, отнесла в комнаты шелковые подушки и ковры и всячески старалась хоть чем-то быть полезной.

— Да сядь же ты, наконец! — проворчал Матео и указал девочке на подушки. — До чего же ты еще худая, Ашима! Словно козочка после зимней голодовки! Но ничего, мы тебя выходим.

Девочка испуганно вскинула на него свои ясные глаза. В задумчивости она нахмурила лоб. Матео увидел озабоченность и страх в ее взгляде.

— Да ты не бойся, Ашима. — Он старался объясниться с помощью тех немногих персидских слов, которые выучил дорогой. — Ложись спать, козочка. А я еще выйду немного подышать воздухом.

Матео кивнул ей и вышел во двор. Дневной шум улегся.

Слышно было, как где-то поблизости клокочет горная река. Слуга опустил ведро в колодец, заскрипела цепь. Один за другим погасли огни в караван-сарае.

Забота лишила Матео покоя: его кошелек был пуст, а ему нужны были деньги. Он уже взял у Маффео Поло двести дукатов, чтобы купить лошадь и шелковый халат для Ашимы. А теперь он думал о предстоящем путешествии по суровой высокогорной стране, по ледникам, которые высятся над облаками. Как он ругал себя за то, что всегда отказывался принимать участие в торговых сделках купцов!

Матео открыл дверь комнаты Марко:

— Ты еще не спишь?

— Садись, Матео, — обрадовался Марко. — Я записываю то, что мне рассказал Наср-ад-дин о Бадахшане.

Мрачное настроение Матео немного рассеялось.

— Ты еще станешь настоящим писателем или ученым, — сказал он. — Но ты не очень-то верь старику. Он наплетет тебе бог весть что. Вряд ли здесь есть что-нибудь, кроме гор, рек и коз, которых мы видели. — Матео опустил голову на руку. — Что ты скажешь о моей доченьке? Теперь, когда она ходит в шелковом халате, разве она не похожа на принцессу? Научил бы ты ее хоть немного по-итальянски.

— Она не решается со мной заговорить, Матео. Когда я подхожу к ней, она опускает глаза.

Матео кивнул.

— Да, надо запастись терпением. Ты помнишь, как она стояла перед нами на рынке? Затоптанный в грязь цветок. Теперь она понемногу выпрямляется.

Марко отложил перо. Пламя свечи озарило страницу.

— В двух днях пути отсюда находится гора Сининан, — проговорил Марко в задумчивости, — где добывают лучшие в мире рубины. Их там полным-полно, только бери.

Матео весь превратился в слух.

— Да что ты говоришь? — переспросил он, внимательно поглядев на Марко. Лицо его оживилось, глаза загорелись.

— Так-то оно так, Матео. Но при этом путнику не сносить головы. — И он пересказал Матео то, что услышал от Наср-ад-дина.

«Гора называется Сининан, и до нее два дня пути», — повторил про себя Матео и громко добавил:

— Записывай свои впечатления, Марко. Капитан должен заносить в книгу все, что произошло за день. Не буду тебе больше мешать. Спокойной начи.

Но перед тем как выйти, он еще раз обернулся к Марко и сказал:

— Ты должен заботиться об Ашиме. Обещай мне это. Мы здесь задержимся надолго… — Помолчав секунду, он добавил — Не смогу же я всегда быть с ней.

Марко не обратил внимания на слова Матео. Его вдруг почему-то бросило в жар, все его тело пылало. Марко заставил себя улыбнуться и сказать Матео:

— Ладно, ладно, я позабочусь об Ашиме. Спокойной ночи.

Матео захлопнул дверь, Марко задул свечи и лег, до самого подбородка натянув на себя два меховых одеяла. Его тряс озноб. Он стучал зубами. Но вскоре это прошло.

* * *

Матео вернулся к себе. Свечи еще горели. Глаза у девочки, казалось, были закрыты, но на самом деле она, слегка приоткрыв веки, наблюдала за ним. Почему он не ложится спать? Ее сердце забилось учащенно, неровно. Он стал распаковывать тюки, вынул оттуда какие-то мешочки, снял с гвоздя тяжелую меховую шубу и положил рядом с отложенными вещами.

Ашима застыла в оцепенении. Матео показался ей вдруг огромнее, чем обычно. Настоящий великан. Он взял в руки меч. Крик ужаса замер у нее в горле, рабский страх сжал ей сердце. Великан подошел к ней. Она зажмурила глаза. Ей почудилось, что он занес над ней меч. Он подарил ей подбитый мехом шелковый халат… Почему он хочет ее убить? Так ударь же, ударь, злой волшебник!.. Матео добрый. Он сейчас придет и спасет ее.

— Матео! — крикнула девочка.

Впервые она громко произнесла его имя. Она открыла глаза. Страх прошел. Злой волшебник исчез. Она глядела в доброе лицо великана чужестранца и слышала его ласковые слова.

Он опустился на колени у ее топчана и погладил ее по волосам.

— Тебе, видно, что-то приснилось, козочка? А теперь спи. Ты уже научилась произносить мое имя? Это хорошо. Матео ненадолго уйдет. А ты спи и не волнуйся, если меня завтра утром не будет. Я вернусь…

Матео задул свечи и вышел из комнаты.

Он тихо прикрыл дверь. Ашима лежала с открытыми глазами. Она больше не боялась темноты. В ее ушах еще звучали ласковые слова Матео: «Тебе, видно, что-то приснилось, козочка?» Она попыталась их повторить, но не понимала, что они значат.

Время шло медленно. Во дворе раздались чьи-то тяжелые шаги. Потом снова наступила тишина. Девочка погладила рукой одеяло из козьей шерсти. Куда пропал добрый великан? Ее охватило беспокойство. Почему он так поздно ушел? Тело ныло после утомительно долгой езды верхом, но уснуть она уже не могла. Она прислушивалась к каждому шороху. До ее слуха не доносилось ни одного звука, который возвещал бы о его возвращении.

Наконец Ашима отбросила одеяло и встала. Она накинула на себя шелковый халат, открыла дверь и поглядела во двор. Ночь была звездная. Круглая луна стояла высоко в небе. Двор, озаренный ее мертвенным светом, был пустынен. Все в караван-сарае спали. Вон там расположена комнатка молодого господина. Может быть, отправиться к нему? Она знала, что он друг великана. Он поймет ее тревогу. С ним она могла бы поговорить. Ночь была холодной, девочка дрожала. Да разве она осмелится войти к молодому господину? Она вернулась к себе, села на топчан и уставилась в темноту. Ей казалось, что прошло еще несколько часов. Ашима боялась сомкнуть глаза. Разные мысли терзали ее, ей рисовалось то хорошее, то страшное. Она прилегла на одеяло… «Тебе, видно, что-то приснилось, козочка?» Он вернулся?.. Ашима счастливо улыбалась. Она уснула.

Ашима проснулась, когда забрезжил рассвет. Топчан великана чужестранца был по-прежнему пуст. Со двора доносились голоса: конюхи выводили лошадей из конюшен, чтобы погнать их к реке на водопой. Девочка умылась у колодца и побежала к молодому господину. Она тихо постучала у двери, приложила ухо к косяку и прислушалась. Тревога за Матео оказалась сильнее робости. Она еще раз постучала и назвала молодого господина по имени. Ей показалось, что она услышала стон… Она осторожно приоткрыла дверь, готовая тут же обратиться в бегство.

Когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела, что Марко спит неспокойно. Она подбежала к нему и стала перед ним на колени. Он тихо стонал, разметавшись во сне.

— Что случилось, молодой господин?

Он не слышал, да и не понял бы ее, потому что от волнения она заговорила на родном языке.

— Что случилось, молодой господин? Вы больны? — повторила она свой вопрос по-персидски. Она положила руку на его пылающий лоб. — Принести вам воды?

И, не дожидаясь ответа, девочка выбежала во двор и вернулась с кружкой колодезной воды:

— Проснитесь!

Она намочила полотенце и положила ему на лоб. Когда он наконец открыл глаза, он не узнал ее. Он бормотал непонятные ей слова. Она обхватила его за плечи и попыталась приподнять, чтобы напоить водой. Но как только она перестала его поддерживать, он снова повалился на подушку.

— Подождите, молодой господин, я сейчас вернусь…

Она торопливо выбежала из комнаты и постучала в дверь к венецианским купцам. Громкий голос приказал ей войти.

— Великан чужестранец Матео исчез… Молодой господин болен!.. — выпалила она одним духом, сама еще плохо понимая смысл своих слов.

— Что ты говоришь, Ашима? — воскликнул Николо Поло. — Марко болен?

— Да, господин, болен! Его лицо пылает.

— Ты слышишь, Маффео?

Братья вскочили с постели и вместе с Ашимой поспешили к Марко. Они склонились над больным. Николо Поло осторожно приподнял Марко и влил ему в рот немного воды.

— Ты меня слышишь, Марко? Это я, твой отец… Он не узнает меня, Маффео, а глаза у него открыты, — растерянно проговорил Николо, не зная, что предпринять. — Что он говорит?

— Марко неразборчиво бормотал какие-то бессвязные фразы. В них повторялись одни и те же слова.

Маффео Поло склонился к губам больного и покачал головой.

— Это бред, — прошептал он и решительно выпрямился. — Надо немедленно позвать врача. Побудь с ним, Ашима, пока мы вернемся.

Девочка кивнула.

— Матео исчез… — тихо повторила она и, так как ей никто не ответил, дернула Маффео Поло за рукав.

— Что тебе надо, Ашима?

— Матео исчез. Его нет со вчерашнего вечера.

Маффео отмахнулся:

— Пустяки, он вернется. Смотри только не отходи от молодого господина.

Ашима села на ковер у изголовья Марко. Стоны его не терзали ее сердца. Лицо девочки снова окаменело. Отчужденно глядя на больного, она механически меняла мокрые полотенца на его пылающем лбу и то и дело поправляла одеяло. Великан чужестранец, который опекал ее, как отец, исчез. Он вызволил Ашиму из беды. А когда ее душа начала пробуждаться, он ушел. Ушел среди ночи, опоясавшись мечом.

Вскоре Николо и Маффео Поло вернулись с врачом и сопровождающим его слугой. Врач, крупный статный старик со смуглым лицом, окаймленным белоснежной бородой, движением руки приказал разойтись любопытным, толпившимся у дверей.

— Оставьте меня наедине с больным, — сказал он строго.

Братья в нерешительности переглянулись, а затем удалились с озабоченным видом. Ашима вышла вслед за ними.

— Правильнее всего будет выполнять его желания, — сказал Маффео.

Оставалось только ждать. Николо Поло беспокойно ходил взад и вперед по двору. Купец из Бадахшана, который путешествовал вместе с ним, заговорил с Николо:

— Вы смело можете довериться этому врачу. Он вылечил здесь много больных. Говорят, он ездил в Индию изучать магию.

Слова эти все же не могли унять тревогу Николо.

Прошло немало времени, прежде чем дверь комнаты Марко отворилась и слуга врача жестом пригласил их войти.

Больной лежал теперь спокойнее, и жар, казалось, немного спал. Врач вполголоса пробормотал таинственные заклинания и сделал рукой несколько магических пассов. Затем он трижды поклонился и, пятясь, покинул комнату.

— Пусть дверь останется открытой, — приказал он.

Слуга принес большой ящик и снял с него крышку. Воцарилась полная тишина. Окружающие с благоговением наблюдали, как старик поджег кусочки какого-то дерева и ароматические палочки, затем сел, поджав ноги, на специально расстеленный ковер и уставился на дым. Так он сидел долго. Наконец облако дыма потянулось к открытой двери. Тогда слуга подал седовласому целителю опахало из пестрых перьев. Испуская пронзительные крики, старик принялся носиться по комнате, выгоняя наружу дым.

Обряд лечения сильно утомил старика.

Получив десять дукатов и немного передохнув, врач вынул из своего ящика какой-то голубой порошок и приказал через каждый час давать его больному, растворяя в козьем молоке.

— Он выздоровеет? — спросил Николо Поло.

— Ангел смерти прилетает сюда за душами путешественников, — пробормотал старик. — Вы находитесь в долине ангела смерти, — оживился он вдруг. — У вашего сына черная лихорадка. Он выздоровеет, если аллаху это будет угодно. Когда он немного поправится, его надо будет отнести в горы. Чистый высокогорный воздух разгоняет духов болезни.

Старик простер свою маленькую мягкую руку, словно хотел нащупать в воздухе линию судьбы больного, и быстрым движением схватил пять дукатов, которые Николо протянул ему р. виде дополнительного вознаграждения.

Ашима принесла пиалу козьего молока и всыпала в него немного голубого порошка. С помощью Николо она влила лекарство в рот больному.

Марко лежал с закрытыми глазами и ровно дышал.

— Он спит, — сказал Николо и добавил, обращаясь к Ашиме — Останься с ним. Нужно, чтобы он поскорее встал на ноги. — Строгое выражение исчезло с лица Николо, в его движениях появилось что-то беспомощное. — Ухаживай за ним так, чтобы он выздоровел. — Дойдя до двери, Николо еще раз обернулся и озабоченно спросил — Ты, кажется, говорила, что Матео исчез?

Ашима кивнула.

— Не беспокойся о нем, он вернется.

Братья тихо вышли из комнаты больного. Марко порывисто повернулся, словно тихое дуновение свежего ветерка, проникшее в открытую дверь, потревожило его.

— Тебе, видно, что-то приснилось, козочка? — прошептала девочка.

* * *

Когда Матео выехал со двора караван-сарая, он сам себе твердил, что поступает в высшей степени неразумно. И он даже решил было повернуть коня и поскакать назад, но потом подумал о том, как много вещей он должен купить Ашиме для предстоящего путешествия, и подавил все свои колебания.

Он уже не раз поступал безрассудно, повинуясь чувству, и всегда выходил цел и невредим из всех переделок. Исполненный внезапной решимости, Матео поскакал по пустынной дороге к городским воротам. Там он так долго ругался на какой-то невообразимой смеси итальянского и персидского со стражниками, что те, осыпая его проклятиями, все же открыли, наконец, ворота.

Луна освещала разбитую копытами и колесами дорогу. Холодный ветер гулял по жнивью.

Матео скакал сквозь ночь на выносливом вороном коне, и от этого у него разыгралась фантазия. В удобном персидском седле он чувствовал себя уже почти так же уверенно, как на палубе корабля. Нечто подобное он испытывал в те времена, когда в непогоду стоял у руля своей черной барки, удирая от таможенников.

Он скакал, пока не рассвело и не взошло солнце над темным лесом. Тогда он отдохнул часа три, а потом снова сел в седло. Его могучая фигура повсюду обращала на себя внимание. В деревнях крестьяне останавливались от изумления и смотрели ему вслед. В лесу ему повстречались охотники. Топот копыт его коня спугивал целые табуны диких ослов. На горных склонах паслись стада коз. Фазаны и горные курочки оживляли пестротой своего оперения унылый осенний пейзаж.

К концу дня он доскакал до подножия горы Сининан. Однако тут ему навстречу попался отряд всадников. Это были стражники бадахшанского царя, охранявшие рубиновые копи. Только в эту минуту Матео осознал, до чего же он глуп. Но разве он думал, что стоит ему доскакать до Сининана, и драгоценные рубины окажутся у него в кармане? Конечно, нет, он понимал, что идет на опасное дело, но верил в счастливый случай, благодаря которому все в конце концов уладится к лучшему. Жизнь научила его не теряться в трудных условиях. Поэтому он еще не считал, что все потеряно.

На всадниках были серебряные кольчуги и черные шлемы. Они вытащили из ножен сабли и окружили Матео грозным кольцом. Начальник отряда потребовал, чтобы Матео спешился. Но тот с невозмутимым видом продолжал сидеть в седле, решив выждать и поглядеть, что будет дальше. Упрямые огоньки вспыхнули в его глубоко посаженных глазах.

— Гнусный шакал, слезай, тебе говорят! — орал начальник.

Матео понял ругательство. Он мрачно сдвинул брови и грозно поднял руку.

— Не ори, вороненок, — ответил он спокойно.

Начальник стражи растерялся, услышав незнакомую речь. Матео опустил руку и схватился за меч. Наконец они договорились на том, что Матео последует за всадниками. Как пленник, он поскакал посреди отряда, с напряжением ожидая дальнейших событий.

Глазом знатока он оглядел и оценил по достоинству благородных коней и богато украшенное оружие всадников. Это были не простые стражники, и скакали они так быстро, что он едва поспевал за ними. Их кольчуги блестели в лучах заходящего солнца.

На горе, возвышавшейся посреди равнины словно гигантский пирог на блюде, стоял охотничий замок. По дороге они встречали еще всадников и пеших солдат. Группа мужчин с барабанами и рогами почтительно расступилась, завидев их отряд. Матео решил, что эти люди возвращаются с охоты.

Ворота замка распахнулись. Они въехали во двор и спешились. Прежде чем Матео успел опомниться, два вооруженных солдата схватили его, впихнули в убогую каморку и заперли за ним тяжелую дверь. Он сидел под замком в кромешной тьме, хоть глаз выколи — окна в каморке не было, — и имел досуг обдумать свое положение. Матео ощупью попытался найти, на что бы сесть, обнаружил деревянный табурет и устало на него опустился.

«Как-нибудь все обойдется, Матео, — утешал он сам себя, — ведь они даже не отобрали у тебя оружие. Это же не разбойники».

Вдруг до него донесся шум шагов, голоса, потом щелкнул засов, и к нему вошли пять вооруженных воинов. Они потребовали, чтобы он отдал им свой меч. Матео нехотя повиновался.

Воины повели его в большую, великолепно обставленную приемную. В огромной люстре, искусно сделанной из оленьих рогов, горело бесчисленное множество свечей. Мрамор отливал красноватым отсветом, сверкала начищенная бронза. Перед высокой дверью цвета слоновой кости 'неподвижно стояли два богато одетых воина с длинными пиками. Матео не успел ничего обдумать. Слуга жестом позвал его.

Матео вошел в огромный зал и сразу же остановился, ослепленный ярким светом сотен свечей и ламп. Он услышал гул приглушенных голосов. Несколько часов назад он еще скакал по пыльной дороге, и вот теперь он стоит здесь, среди одетых в парчу и шелк благородных господ, которые с изумлением его разглядывают и тихо обмениваются впечатлениями.

Словно во сне прошел Матео между расступившейся толпой придворных и склонился перед золотым троном. Кто жил в этом замке? Князь или царь?

Матео опустился на колени. На мгновение он растерялся от необычности окружавшей его обстановки. Перед ним сидел властелин. Он был молод и очень толст. Матео услышал, как он сказал ему что-то громким голосом.

— Я не понимаю вас, благородный господин, — сказал Матео, поднявшись с колен.

Он был на голову выше всех присутствующих. Властелин строго посмотрел на него, потом отдал какой-то приказ. Два воина торопливо вышли из зала.

Матео было явно не по себе. Все взгляды были прикованы к нему, словно он какая-то диковинка. Оказаться при этих обстоятельствах в центре внимания не очень-то приятно. Властелин разговаривал с тремя стоящими возле него мужчинами, которые слушали его с большим уважением. Вскоре в зал ввели пожилого человека. Он пал ниц перед троном, затем поднялся и обратился к Матео на разных языках. Матео облегченно вздохнул, услышав наконец итальянскую речь.

— Да, да! — радостно воскликнул он. — Теперь я вас понимаю.

Его громовой голос разнесся по всему залу. Переводчик предостерегающе поднял руку:

— Говорите тише, господин. Вы стоите перед его величеством, светлейшим царем Бадахшана. Отвечайте на его вопросы.

Матео кивнул в знак согласия. Растерянность, охватившая его сначала, исчезла. Теперь он сможет объясниться. Он собрался с мыслями.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, желает узнать, как вас зовут и откуда вы прибыли, — сказал переводчик.

— Я — знаменитый капитан Матео, хозяин черной барки, и прибыл я из Венеции, жемчужины Адриатического моря.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, желает узнать, все ли люди в вашей стране такого большого роста, как вы.

— У нас в стране есть люди разного роста, но во всей Венеции найдется лишь несколько человек, которые могут сравняться ростом со мной, знаменитым капитаном Матео, хозяином черной барки.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, желает узнать, зачем знаменитый капитан Матео, хозяин черной барки, пожаловал в его страну.

Матео незаметно бросал косые взгляды на властелина, стараясь разгадать, что он за человек. На его лице были написаны хитрость и коварство. Едва уловимая усмешка блуждала у губ. Придворные перешли сперва на шепот, а потом и совсем умолкли.

— Я еду с тремя знатными купцами из Венеции в Катай, ко двору великого хана. Дорогой я услышал о великих богатствах и великодушии вашего величества, светлейшего царя Бадахшана. Мне говорили, что на горе Сининан есть рубины величиной с голубиное яйцо. Будто нет красивей их на свете.

Усмешка на лице царя стала явственней.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, желает узнать, где научился врать знаменитый капитан Матео, хозяин черной барки. Его величество, светлейший царь Бадахшана, желает сообщить знаменитому капитану Матео, что через пять минут он будет обезглавлен.

Матео равнодушно глядел прямо перед собой и молчал. В зале воцарилась мертвая тишина. Царь играл золотым брелоком, свисавшим с его пурпурного платка. На его мантии сверкали рубины.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, желает узнать, почему ты не отвечаешь, — спросил, наконец, переводчик.

— Я думаю о том, как мне трудно будет без головы добраться до двора великого хана.

Этот ответ вызвал оживление в зале. Царь громко рассмеялся и стал бить себя ладонями по толстым ляжкам. Вторя ему все придворное общество тут же разразилось громким смехом. Но вдруг лицо царя вновь приняло грозное выражение, и смех придворных, как по волшебству, мгновенно замер. Только один юноша в углу еще издал какое-то жалкое «ха-ха-ха». Все с негодованием обернулись.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, приказывает знаменитому капитану Матео, хозяину черной барки, принять перед казнью участие в пире, который дает его величество, светлейший царь Бадахшана, в честь своего гостя.

Царь хлопнул в ладоши. Четверо черных рабов внесли в зал обитый красным бархатом паланкин, весь расшитый рубинами. Его величество, светлейший царь Бадахшана, поднялся с трона и сел в паланкин. Рабы понесли его, а придворные, во главе с озадаченным Матео, пошли следом.

— Ты бы лучше ножками ходил, толстяк! — пробормотал Матео. — Тогда бы ты был царь как царь!

Они миновали несколько роскошных, просторных палат и оказались в большом зале, где все уже было приготовлено для трапезы. Царь приказал Матео сесть на подушку справа от себя. Слуги подавали несметное количество разных блюд и сосуды с напитками. Запах жареного мяса и тонких пряностей смешивался с ароматом дорогих вин.

Царь ел невообразимо много. С его губ стекал жир. Затем он поднял золотой кубок и осушил его.

— Ты был бы царь как царь, если бы только меньше жрал и пил, — пробормотал про себя Матео и тоже принялся за еду.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, требует, чтобы знаменитый капитан Матео перед казнью напился бы и наелся до отвала.

В ответ Матео разом осушил большой кубок вина. На лице царя показалась довольная улыбка.

— Да, ты был бы царь как царь, если бы оставил мне голову на плечах, — пробормотал Матео.

Когда царь пил, все придворные тоже осушали свои кубки. Матео с восхищением наблюдал за царем. Какое невероятное количество вина может выпить этот тучный человек! Опьянев, гости валились под стол, и всякий раз это вызывало взрыв смеха у его величества. Слуги хватали незадачливых пьяниц под мышки и выволакивали из зала.

Матео был в приподнятом настроении. Он потерял всякое ощущение времени, забыл об опасности. Возле него лежал напившийся до бесчувствия переводчик. Только что вытащили из-под стола самых стойких придворных. А его величество, голося какую-то дикую песнь, поливал ковры вином.

— Ты великолепный царь, толстяк! — орал Матео. — Учти, это говорит тебе знаменитый капитан Матео из Венеции, хозяин черной барки.

Матео поднял вновь наполненный кубок и осушил его до дна. Лицо его величества прыгало у него перед глазами и казалось огромным. Раздались громкие раскаты смеха. Свечи и рубины отчаянно сверкали, весь зал был озарен каким-то красноватым светом. Качаясь, Матео приподнялся и вдруг рухнул прямо на руки подбежавшим слугам.

…Когда капитан проснулся, он не сразу понял, ночь на дворе или день. Голова гудела, напоминая о безумном пире. Матео снова сидел в темной каморке без окна и с глубоким раскаянием в душе перебирал подробности своей дурацкой поездки к горе Сининан. Ведь жизнь его висела на волоске.

— Будь счастлива, маленькая Ашима, и, главное, держись за Марко. Он защитит тебя, если я не вернусь… Знаменитый капитан Матео из Венеции, хозяин черной барки, похоже, ты сел в лужу, — произнес Матео со злой усмешкой.

Прошло несколько часов. Наконец раздались шаги, кто-то отодвинул засов. В комнату вошли два вооруженных воина и переводчик, бледный как полотно. Матео глубоко вдохнул ворвавшийся в дверь свежий воздух и быстро огляделся. Во дворе, возле коней, стоял отряд спешившихся всадников. Матео с изумлением увидел там и своего оседланного коня. Что это значит? Может быть, они решили отрубить ему голову где-нибудь в лесу? Изумление капитана возросло еще больше, когда один из воинов протянул ему его меч.

— Его величество, светлейший царь Бадахшана, — начал переводчик хриплым голосом, — приказал преподнести знаменитому капитану Матео, владельцу черной барки, этот мешочек с рубинами в знак расположения его величества, светлейшего царя Бадахшана. Но если тебя еще когда-либо увидят вблизи горы Сининан, то по приказу его величества у тебя вырвут ногти, отрежут пальцы, отрубят руки, отсекут уши и нос, выколют глаза и в конце концов сдерут с тебя кожу тупой ржавой саблей. Помни, так приказал его величество, светлейший царь Бадахшана.

— Ты хорошо выучил свой урок, — пробормотал удивленный Матео.

Переводчик с поклоном протянул ему мешочек с рубинами.

— Счастливого вам пути, чужестранец, — прошептал он. — И никогда больше не приезжайте в эти места. Вы первый, кто избежал здесь смерти, да хранит вас аллах.

Матео вскочил на своего коня и пришпорил его.

— Поскорей улепетывай отсюда, знаменитый капитан Матео, хозяин черной барки, — говорил он себе, — а то этот толстый черт еще передумает и решит все же отрубить тебе пальцы, руки, нос, уши, а затем и голову.

Матео галопом выскочил из ворот. Он стремительно удалялся от горы Сининан, от замка на горе, которая высилась словно гигантский пирог. Он бежал от воспоминаний о громком смехе тучного властелина и от жалкого, растерянного хихиканья юноши в углу. Матео казалось, что все это приключилось с ним во сне.

* * *

Марко почувствовал, что сознание возвращается к нему. Потом до него откуда — то извне донесся тихий голос:

— Теперь он совсем успокоился, Маффео.

Марко хотел было повторить эту фразу: «Теперь… он… совсем»… Нет, это оказалось слишком трудно. Сколько он ни старался, он не мог вспомнить последнего слова. Все вновь провалилось в темноту.

Какая-то легкая, прохладная рука легла ему на лоб. Марко открыл глаза, увидел лицо Ашимы, но не узнал ее.

— О господин, поглядите! — воскликнула девочка.

Над Марко склонился отец.

— Он проснулся, Маффео, воздадим хвалу господу! Ты меня видишь, Марко? Узнаешь меня?.. Маффео, он кивнул… — прошептал Николо Поло и украдкой вытер глаза. — Маффео, он узнал меня, ты видел? Ашима, принеси ему молока и дай синий порошок.

Марко пошевелил губами. Ему хотелось пить, и он чувствовал себя бесконечно усталым. Он попытался было сказать: «Отец, дайте мне пить», но не смог— он был еще слишком слаб.

Николо Поло приподнял его, а Ашима влила ему в рот молоко с порошком.

И Марко снова погрузился в глубокий сон.

Он проснулся поздно. Мысль напряженно работала. Он лежал в своей комнатке. Горела лампа. Что это, вечер или ночь? Он осторожно повернул голову. В углу на подушке сидела Ашима. Она спала? Нет. В ее ясных глазах с темными зрачками отражался теплый свет лампы. О чем она думала? Она была печальна. Марко впервые залюбовался чистыми чертами ее детского лица. Мягко изогнутые брови подчеркивали благородную форму лба, на который волнами падали темные блестящие волосы. Ей казалось, что она наедине с собой. Она сидела недвижимо.

— Ашима! — тихо позвал Марко. — Почему ты печальна?

Девочка легкими шагами подошла к нему.

— Вы проснулись, молодой господин? Как вы себя чувствуете? — спросила она, и на мгновение ее лицо озарилось радостью. — Можно вам принести что-нибудь поесть или попить? Вот обрадуются господа!

Марко задумался. Ашима озабоченно склонилась над ним. Неужели он опять погрузится в темную пропасть, потеряет сознание?

— Что случилось, Ашима? — спросил он тихо.

— Вы были очень больны. Четыре дня ваша душа была в плену у черных демонов жара. Но теперь вы их побороли.

Четыре дня…

Марко вспомнил тот вечер, когда заболел лихорадкой. К нему пришел Матео. После его ухода Марко лег, у него потемнело в глазах, мысли беспорядочно и бесцельно кружились в голове, а потом стремительно умчались куда-то, откуда чуть слышно доносились неведомые страшные голоса. И вдруг все провалилось — наступило небытие.

Марко оглядел комнату. Он увидел на стене тень Ашимы.

— Ашима, который час?

— Очень поздно, молодой господин. Скоро полночь. Я сейчас принесу вам поесть, а потом разбужу господ. Они приказали поднять их, как только вы проснетесь.

— Позови и Матео. Слышишь, позови моего друга Матео… Он ничего не говорил?

— Да, слышу… — каким-то беззвучным голосом ответила девочка. — Сейчас принесу вам поесть. — И она выбежала из комнаты.

Свет лампы неровно освещал комнату. Ни один звук не нарушал глубокой тишины. Пальцы его играли белым одеялом, он поднял руку и вновь уронил ее; подвигал ногами и даже попытался привстать. Но это ему не удалось.

Ашима принесла крепкий куриный бульон и стала кормить его с ложечки. Обессиленный, он снова опустил голову на подушку, но, несмотря на томительную слабость во всех суставах, все же почувствовал прилив жизненных сил.

— Почему ты печальная, Ашима? — повторил он свой вопрос.

Девочка поставила деревянную миску на пол.

— Пойду разбужу господ. Если вы устали, вам надо спать, молодой господин.

Ашима притворила за собой дверь. Марко прислушался. Ночь. Мерцающий свет. Легкие, удаляющиеся шаги. Доносящийся издалека лай собак. Все это походило на сон.

«Если я сейчас закрою глаза, — подумал Марко, — то сразу засну». И он старался не закрывать глаз, потому что боялся, что демоны жара вновь столкнут его в страшную бездну.

В комнату вошли Николо и Маффео Поло.

— Марко! Как ты себя чувствуешь? Ты поел! Теперь ты быстро поправишься.

Марко улыбнулся. Он очень устал. «Где же Матео?»— подумал он. Он услышал слова отца:

— Пусть он спит, Маффео.

* * *

День был солнечный и ветреный. Во дворе какой-то караван готовился в путь, мулов только что привели с водопоя, и они покорно стояли, пока на них навьючивали тяжелый груз.

Николо и Маффео Поло отправились в город. Больной еще спал. Ашима, усталая после почти бессонной ночи, ждала пробуждения молодого господина. В комнатку глухо доносился шум со двора. Сквозь маленькое окошечко на пол падал широкий солнечный луч. От жаровни шло приятное тепло.

Вдруг Ашима вздрогнула. Неужели она заснула? Неужели это ей снится? Она услышала знакомый голос, который всегда заглушал все остальные. Она скрестила руки на груди и отступила на шаг. Ее лицо цвета слоновой кости залилось краской.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалось сияющее солнце. На пороге стоял великан чужестранец.

— Вот я и вернулся! — крикнул он. — Что ты глядишь на меня, как на привидение, козочка? Почему Марко еще спит? Как он осунулся! — Матео понизил голос. — Он болен?

Марко проснулся. Глубокий сон придал ему сил.

— Это вы, Матео? Я удивлялся, что вы ночью не пришли ко мне. Должно бить, вы крепко спали?

Голова у Марко работала с удивительной ясностью. Видя, что Матео задумчиво глядит на него и не отвечает, он понял, что за время его болезни что-то случилось. Он взглянул на Ашиму, освещенную солнцем.

— Глядите, Матео, — сказал Марко по-итальянски. — Ашима плачет, хотя лицо ее озарено радостью. А вот она и улыбнулась.

— Я пойду за водой, — сказала Ашима.

Марко и Матео остались одни. Матео вынул из кармана мешочек и высыпал на ладонь рубины. Они были красные, как кровь.

— Николо и Маффео зададут мне хорошую головомойку, — смеясь, сказал Матео. — Но вот… — Матео зажал между ладоней драгоценные камни и погремел ими, они зазвенели, как стекляшки. — Вот, гляди: рубины, Марко. Рубины, которые я получил из рук его величества, светлейшего царя Бадахшана. Где моя доченька? Самый красивый из этих камней я подарю ей, чтобы она его носила как украшение.

Марко с изумлением выслушал рассказ Матео. Он забыл о своей болезни и несколько раз громко смеялся. Но, когда ему захотелось немного привстать, он почувствовал, до чего еще слаб. Матео положил свою большую руку на лоб Марко.

— Больше я тебе ни слова не скажу, сынок. Спи, чтобы поскорее выздороветь.

…Только месяц спустя Марко впервые встал с постели и прошелся немного по двору. Он увидел, что вершины гор, обрамляющих долину, покрыты снегом. Юноша глубоко вдыхал свежий воздух. Колодец показался ему странно низким. Вообще все предметы вокруг как-то изменились. Все стало почему-то меньше. Наср-ад-дин, который все еще ждал прихода каравана, чтобы повести его назад в Керман, казался теперь Марко каким-то гномом. Даже Матео стал как будто меньше ростом. Марко чувствовал себя великаном. Но это ощущение своей силы длилось недолго. Скоро ноги у него начали подкашиваться, и он вынужден был прилечь.

Неделю спустя четверо слуг понесли его на носилках в горы. Ашима и Матео отправились вместе с ним. За носилками шли двое мулов, груженных продуктами и необходимым снаряжением. Братья Поло стояли у ворот караван-сарая и махали рукой, пока Марко и его спутники не скрылись из виду.

Закутанный в толстые одеяла, Марко сидел на носилках, раскачивавшихся в такт движению; он испытывал какое-то странное чувство. Сначала они двигались по широкой дороге, но постепенно она стала сужаться и, петляя, круто пошла вверх. Миновав темный лес, они оказались на скалистой площадке. Через горный поток был перекинут подвесной деревянный мостик. Глубоко внизу, в ущелье, кипела и пенилась прозрачная зеленая вода.

К вечеру путники достигли цели. Перед ними лежала небольшая, защищенная от ветра поляна с маленьким горным озером и пещерой в отвесной скале. Они поставили палатку возле деревьев, с одной стороны окаймлявших поляну, и приготовили для Марко теплую, удобную постель. Ночью ветер пригнал с вершин темную тучу, и мелкие снежинки запорошили землю. Наутро, когда они проснулись, поляна была покрыта сверкающим белым покрывалом.

Место, где стояла палатка, казалось тихим островом среди гудящего от ветра мира.

Чистый горный воздух пошел Марко на пользу. Он быстро поправлялся и вскоре уже мог сопровождать Матео, когда тотшел охотиться или ловить форель. Вечерами, если погода была хорошей, они подолгу засиживались перед палаткой у костра. Если же задувал сильный ветер, они уходили в пещеру и глядели оттуда на снегопад.

Когда Матео и Марко говорили на своем родном языке, Ашима старалась не пропустить ни слова. Как-то Марко спросил ее, не хочет ли она выучить итальянский, и девочка радостно закивала в ответ. Даже во сне она твердила незнакомые слова.

Медленно уходили из ее сознания тени прошлого. В глазах Ашимы светилась детская привязанность к Матео. Когда она видела, что на нее никто не смотрит, она убегала к озеру, садилась там на поваленный ствол и повторяла выученные итальянские фразы. Если она была довольна собой, она брала горсть мелких камушков и кидала их в воду.

Быстро промелькнули несколько недель в горах. Марко уже совсем поправился. Однажды ясным зимним утром они сложили палатку и пустились в обратный путь.

— Ты рада, Ашима? — спросил Марко.

— Не знаю, молодой господин.

Девочка испытывала какую — то неясную грусть

ЛО БЦАН НЕВОЗМУТИМЫЙ

Над высокими скалистыми горами парили орлы. На тропинках, по которым бродили олени и дикие ослы, стаял снег. Золотистые солнечные лучи словно стрелы падали в черные расщелины скал. Начиналась оттепель, и в каменистом русле реки бурлила ледяная вода. Лошади и яки разгребали копытами пожелтевший снег и щипали промерзший мох. Медведи, похожие на тучных, обросших горных жителей, тяжело ступали по молчаливым лесам. Стада диких овец и коз паслись в долине. Пятнистая пантера крадучись пробиралась по кустарнику, индюки взлетали из зарослей, издавая свистящий крик. Филин сидел на ветке, уставившись на свет удивленными янтарными глазами.

Маленькие лужайки были усеяны красными, белыми и лиловыми тюльпанами.

Но в тени по-прежнему царил ледяной холод. Ветер, дувший с могучих ледников, брал пока еще верх над теплым весенним солнцем, и, когда на землю спускались вечерние сумерки, жизнь в горах, казалось, замирала.

В эти часы одинокие охотники и путники зажигали костры в долинах, в пещерах и на горных склонах. И тогда покорители Памира — Крыши Мира — мечтали о золотых дворцах.

Ло Бцан Невозмутимый бросил в костер толстый сук, пламя взметнулось и лизнуло мозолистые руки предводителя. Ло Бцан сидел у костра, озаренный огнем, неподвижный, как камень, и древний, как мир. Возле большого медного котла, в котором тушилась козья нога, стояла Ашима.

Марко расположился возле Ло Бцана и весь превратился в слух. Сумерки сгущались, в небе зажигались первые холодные звезды, а ледники оделись голубой дымкой.

Однотонным голосом говорил Ло Бцан тибетский сказ.

Но вот предводитель умолк. Потрескивающее пламя костра, крепкий запах жарящегося мяса, тихое ржание белого жеребца пробуждали у него воспоминания о скачках, о народных праздниках и свадьбах — о жизни его племени.

Он продолжил, словно вернувшись издалека:

— Царские законы подобны золотому ярму. Они всегда давят. Всегда болит то место, куда ударит плетка. Страх всегда царит там, где взмахнет карающий меч.

Руки Ло Бцана покоятся у него на коленях, лоб закрыт высокой лисьей шапкой, шея укутана белым козьим мехом. Снежинки падают в костер.

Старый предводитель был одинок, как жук в скальной трещине над горным потоком. Его племя было уничтожено или развеяно по миру, а табуны захвачены. Ло Бцан Невозмутимый, древний как мир, сидел у костра, погруженный в воспоминания. Даже ненависть уже умерла в его сердце. Он был теперь только сказителем, он хранил в памяти великие и ужасные деяния «владыки мира» Чингисхана, который объединил все племена в степях и покорил все страны от Катая до берегов Абескунского моря[21].

— Рассказывайте дальше, Ло Бцан, — попросил Марко Поло.

И старый предводитель вновь заговорил:

— Царская власть подобна золотому ярму. Громкая дробь военных барабанов, обтянутых бычьей кожей, вызывала повсюду смертельный страх. Пришел год всеобщей ненависти. Желтые воины сели на своих черных скакунов. Они одели стеганые халаты, взяли длинные копья и стрелы из персикового дерева. Они высоко вздымали свой флаг с девятью языками пламени, они били в литавры. Они не слезали со своих черных скакунов, они облачились в кожаные доспехи, они крепко сжимали рукоятки своих кривых мечей; готовя стрелы, они говорили: «Мы будем драться с мусульманами не на жизнь, а на смерть…» Четырежды сто тысяч копыт промчались по степи. Небо стало черным от стрел, войско налетало с такой быстротой, что мы не успевали бежать.

Шатер Чингисхана стоял у подножия снежной горы. Чингисхан сказал своим воинам: «Вы можете взять себе женщин и детей, а мужчин, способных носить оружие, убивайте на месте, чтобы они не продали нас шаху Мухаммеду[22]. Но если в отряды нужны конюхи или пастухи, то оставьте в живых столько мужчин, сколько вам надобно». Так приказал владыка владык. Они взяли меня с собой как конюха, и я отправился с ними в страну великого хана. А потом бежал.

Марко слушал рассказ старого предводителя. Племя его истребили, а самого угнали с родной земли, и теперь он водил проезжих купцов опасной дорогой через Крышу Мира в Кашгар. Месяц назад, в марте 1272 года, Марко со своими спутниками покинул царство Бадахшан. Весна в том году пришла на два месяца раньше обычного. Их караван двигался вдоль реки Пяндж, и они миновали множество городов и селений, подвластных брату бадахшанского царя. После трехдневного пути они попали в горную область Вахан. Оттуда начинался подъем в горы. Он длился две недели, и караван забрался так высоко, что туда не долетала ни одна птица.

Ло Бцан встал и отошел от костра. Он прислушивался к каким-то звукам, доносящимся издалека.

— Демоны ветра ревут в ледниках, — сказал он. — Нам надо укрыть животных в пещере.

Ступая бесшумно, как кошка, Ло Бцан ушел в темноту. Марко показалось, что он растворился в ночи, словно герой волшебной сказки.

Ледяной ветер вмиг развеял дневное тепло. Снежинки плясали в полосе света, напоминая развевающуюся по ветру белую вуаль. Марко стал спиной к огню. Восемнадцать месяцев назад покинули они Венецию и за это время успели проделать как раз половину пути. Слова Ло Бцана заставили юношу задуматься. Как огромен мир, окруженный со всех сторон океанами! Удастся ли когда-нибудь человеку покорить эти ледники, которые возвышаются над облаками и уходят прямо в небо?

Марко пришла в голову странная мысль. Он представил себе, что бы случилось, если бы вдруг руки сказочного великана обхватили Венецию с ее островами, каналами, цветущими деревьями, стекольными заводами, прудами, поросшими тиной, мраморными дворцами, мостами, башнями, лодками и парусными кораблями, с ее кладбищами и базарами, обхватили бы Венецию всю, как она есть, и перенесли бы сюда, в этот холодный край на Крыше Мира, где гуляет ледяной ветер.

На Пьяцетте выли бы волки, каналы сковал бы лед, а лодки и корабли, словно по волшебству, застыли бы на месте; листья облетели бы с деревьев, гордые сенаторы в пурпурных мантиях спасались бы от холода у каминов, пантеры и горные львы загрызали бы всех бегущих по улицам людей, а тревожный набат, возвещающий о народной беде, гудел бы без умолку до тех пор, пока окоченевшая рука звонаря не выпустила бы веревку. Странные ночные мысли!

«Ашима должна увидеть Венецию», — подумал Марко.

Матео помог девочке поставить котел с мясом на землю.

Ло Бцан вернулся из пещеры, в которую отвел лошадей, мулов и верблюдов.

— Помогите мне перенести в нашу пещеру продовольствие, — сказал он. — Зима вернулась. Скоро начнется страшная снежная буря.

Слова Ло Бцана Невозмутимого звучали уже как приказ. Былые сны и воспоминания больше не владели им. Глаза предводителя снова приобрели орлиную зоркость, а уши улавливали каждый звук. Даже носом чуял он надвигающуюся белую опасность. В Ло Бцане пробудился инстинкт охотника.

— Разворошите костер и отнесите тлеющие головешки в пещеру. Слева и справа от входа всю ночь должны гореть два костра.

Последние слова были скорее обращены к нему самому, чем к другим, Ашима приготовила ужин. Мужчины унесли в пещеру продовольствие, покрывала и меха. Снегопад становился все гуще, все сильнее завывал ветер. Снег засыпал лесную поляну, на которой цвели красные, белые и лиловые тюльпаны.

Люди кутались в одеяла и меха. Буря зловеще завывала; холод вползал в каждую трещину скалы. Ло Бцан, Марко и Матео повалили два дерева и поволокли их в пещеру.

Неровный свет костра озарял испуганных животных, тревожно переступавших с ноги на ногу, и бесстрастные лица бодрствующих конюхов. Ло Бцан поддерживал огонь. От дыма в пещере было тяжело дышать. Снежные хлопья в безумном вихре кружились у входа, а иногда порыв ветра загонял их внутрь. Марко чувствовал, как цепенеющий холод проникал в его тело сквозь одеяло и меха. Сперва он пытался двигать руками и ногами, шевелить пальцами, тереть себе лицо и глаза, из которых от дыма градом катились слезы. Но потом он устал, какая-то приятная истома охватила его, он уже не страдал от стужи, не чувствовал, что замерзает. Ему грезился огонь и солнечный свет. Но шершавая рука старого предводителя коснулась его лица — Ло Бцан вернул его к действительности.

— Проснитесь, молодой господин, нельзя сидеть неподвижно! Помогите мне разбудить остальных, не то нас всех унесет ледяная смерть.

Они провели ночь между сном и бодрствованием. Время тянулось долго. Казалось, никогда не развиднеется. Буря продолжала свирепствовать. Путники, проклиная дым, грелись у костра. В котле кипела вода. Ашима бросила в котел горсть чая, смешанного с сухим жасминовым цветом.

Они позавтракали сухарями и мелконарезанным вяленым мясом. Марко расчистил выход из пещеры от снега, а Ло Бцан и Матео, захватившие топоры, пошли прямо в снежную бурю, чтобы нарубить дров. Николо и Маффео Поло проверили, в каком состоянии находятся вьючные животные.

А буря все не унималась. Так прошло несколько дней и ночей. Купцы стали угрюмыми и раздражительными. Матео тревожила Ашима. Девочка сидела у огня, совершенно безучастная ко всему. Она сильнее всех страдала от холода. Родом Ашима была из Куньмина — страны сияющего солнца. Там стояла вечная весна: круглый год цвели фруктовые деревья и распускались цветы. Теперь там наступило время сладких, как сахар, яблок с шершавой красновато-коричневой кожицей. Жаркое летнее солнце нещадно палило темно-зеленые рисовые поля.

А здесь завывала буря, но еще страшнее бури выли голодные волки. Их темные тени то и дело скользили мимо входа в пещеру. Запасы мяса приходили к концу. Чай был уже весь израсходован. На обед они ели теперь похлебку из поджаренной муки, заваренной кипятком. Голод принудил их заколоть верблюда.

— Это ты решил трогаться в путь в марте! — в бешенстве орал Маффео Поло, обычно такой хладнокровный. — А я, осел, согласился сделать по-твоему.

— Не болтай глупости, — мрачно оборвал его Николо.

А буря не стихала, стены пещеры обледенели, и купцы напропалую поносили друг друга.

— Дай Ашиме еще вот это одеяло, — сказал Марко своему другу Матео. — Мне оно не нужно.

Лошади и мулы сильно похудели. На них жалко было смотреть. Кожа да кости. Конюхам было трудно поднять их на ноги. Запасы корма кончались.

— Сколько дней уже бушует эта проклятая пурга? — спросил Матео глухим голосом.

— Две недели, — ответил Марко.

Уже много дней путники питались только вяленым мясом и мучной похлебкой. Лишь изредка к этому рациону добавлялась мисочка риса.

— Если непогода продлится еще несколько дней, придется прирезать остальных животных.

До тех пор никто не решался высказать вслух то, о чем все думали. Люди потеряли чувство времени, не знали, был ли еще день или наступила ночь. Они сгрудились вокруг костра с воспаленными от дыма глазами и грели руки о котел. В углу пещеры лежали остатки дров — полбревна и несколько веток.

Ло Бцан, невзирая на буран, вышел вдруг из пещеры. Вскоре он вернулся, сел на свое одеяло и уставился на огонь.

Лишь некоторое время спустя он сказал:

— Нам не придется закалывать остальных животных. Буря уходит.

Ни один мускул не дрогнул при этом на его лице.

На следующий день в пещеру заглянули первые, еще робкие лучи солнца. Белый жеребец тихо заржал. Ветер понемногу стихал. Снегопад прекратился. Вершины гор были окутаны белыми облаками. Небо все больше голубело, казалось, что солнечные лучи разгоняют тучи, и в их сиянии ледники сверкали, как гигантские бриллианты.

Истощенные люди с трудом расчищали землю от снега, чтобы животные могли добраться хоть до какого-нибудь подножного корма. Все глубоко вдыхали чистый воздух. Ашима, еще совсем окоченевшая, грелась на солнышке.

Снег начал таять. Ветер, который теперь почти стих, приносил с собой не снежинки, а мелкий желтый песок. Подножия гор казались покрытыми лоскутным одеялом — белые квадратики чередовались с желтыми и коричневыми. Лошади и мулы разгребали копытами наст, находили под снегом корни, мох, а иногда даже немного травы и стали понемногу поправляться.

— Пришло время отправиться в каменистые горы, — сказал Ло Бцан. — Вы пойдете со мной, молодой господин. Эти горы — родина диких коз. — Затем он приказал конюхам — Соберите побольше корней, хорошенько просушите их на солнце, а затем измельчите камнями.

Вооружившись луком со стрелами и коротким кривым мечом, Марко отправился вместе с Ло Бцаном в горы. Старый предводитель пошел по едва заметной тропе. Свежие следы копыт, отчетливо видневшиеся на снегу и влажной земле, указывали, что где-то вблизи пасется стадо. Каменистые горы — родина диких коз, как сказал Ло Бцан, — возвышались, словно королевские гробницы, над равниной, поросшей кустарником и редкими деревьями.

Ло Бцан осторожно перелез через наклонный скальный выступ, кинул Марко веревку для страховки и подождал, пока юноша переберется на его сторону. Вдруг они услышали нарастающий гул, подобный раскатам грома. Гул приближался, на них со стремительной быстротой надвигалась лавина.

Ло Бцан и Марко забрались под нависшую гранитную скалу и прижались к каменной стенке. Гора гудела, воздух дрожал. На гранитный козырек обрушился огромный снежный ком. Марко показалось, что его сжала чья-то могучая рука. Он задыхался. Снежная лавина перевалила через наклонный гребень, который они только что преодолели, и покатилась в долину, все сметая и уничтожая на своем пути. Эхо повторило страшный грохот, потом наступила полная тишина.

Путники выползли из-под защитившего их козырька. Каменистый откос, по которому они только что шли, превратился в белую гладкую поверхность, а тропинка, ведущая наверх, была засыпана глубоким рыхлым снегом. Они застыли в изумлении, молча глядя на образовавшийся белый обрыв.

«Нас бы сейчас смело, как жалких мошек», — подумал Марко.

— Это называется лавиной, молодой господин, — сказал наконец Ло Бцан.

Охотники начали подъем. Где-то глубоко внизу, в ущелье между горами, текла река. В холодном прозрачном воздухе ледники, отливая всеми цветами радуги, искрились, словно драгоценные камни.

Марко чувствовал, как в его венах пульсирует кровь. До края плато оставалось не больше ста шагов, но вдруг юношу охватил страх перед головокружительной высотой. Он прижался к скале и ухватился обеими руками за какой-то выступ. Закрыв глаза, Марко прислушивался к громкому стуку своего сердца. В этом положении он застыл на несколько минут. Он стыдился своей слабости, но стоило ему открыть глаза и разжать руки, как его снова охватывал непоборимый страх, — ему казалось, что при первом же движении он сорвется и упадет в пропасть. До него — глухо, словно из заоблачной дали, — донесся голос Ло Бцана:

— Горные демоны попутали вас, молодой господин. Спуститесь-ка вместе со мной на пятьдесят шагов вниз.

Охваченный какой-то вялостью, Марко дал увести себя вниз, и сразу же сердце стало у него биться ровнее, страх и головокружение прошли.

— Что это было со мной, Ло Бцан? — спросил он с недоумением.

— Рассерженные горные демоны попутали вас, — повторил старик. — Вы должны их побороть. Пойте песни или спугните их громким криком и смехом.

Марко последовал совету предводителя и преодолел невидимый барьер, но едва он прошел шагов восемьдесят, как его во второй раз охватил тот же необъяснимый страх. Снова забилось сердце, готовое, казалось, выскочить из груди. Марко опустился на четвереньки и попытался ползком двинуться дальше, но не смог и невольно закрыл лицо руками. Только не смотреть в пропасть! Он чувствовал, что его неудержимо влечет к обрыву, и во всех подробностях представил себе, как он сейчас сорвется. Он лежал не двигаясь, пока сердце снова не забилось спокойно, страх постепенно улетучился.

Тогда он осторожно приподнял голову. Предводитель стоял метров на двадцать выше его, на самом краю плато. Он бросил юноше веревку, но Марко решил обойтись без нее. Неужели он не сможет без чужой помощи пройти это совершенно безопасное место? Он сам не понимал своей слабости и стыдился Ло Бцана, но тут его вновь охватил страх, словно сидевший все это время в его подсознании.

Марко громко засмеялся и крикнул:

— Иду, Ло Бцан!

Его голос как-то странно зазвучал в разреженном воздухе. С трудом поднявшись на ноги, Марко то ползком, то на четвереньках преодолел оставшиеся двадцать шагов. Его руки были все в крови от острых камней.

— Это бывает с каждым, кто впервые подымается выше облаков, — сказал Ло Бцан, когда Марко, еще тяжело дыша, встал рядом с ним. — Глядите, сегодня видно далеко вокруг.

Он окинул своим зорким взглядом местность. Тут и там еще лежал снег. Следов копыт стало больше, они вели между двумя горами по моренной осыпи, кое-где поросшей кустарником и желтоватой травой. Ветер дул охотникам в лицо. Они пошли по следу. Солнце поднялось выше и начало пригревать замерзшую землю. Талая вода стекалась в бесчисленное множество ручейков. С ужасом Марко подумал, что было бы, если бы вдруг началась буря. Вскоре пейзаж изменился. Они прошли небольшой лесок, и перед ними раскинулась маленькая долина, окруженная горами.

Ло Бцан остановился и схватил Марко за рукав. На лужайке мирно паслись черные горные козы и целое стадо диких овец. Марко никогда прежде не видел таких крупных овец. Рога у них были длиной в три-четыре пяди, а у некоторых в пять и даже в шесть. Внизу в долине поблескивало поросшее тростником озерцо. Дикие гуси и утки сидели на берегу или плавали по синей глади. Кругом цвели желтые и белые подснежники, первые весенние цветы, — пестрые, веселые точки в зеленой долине. Неожиданная прекрасная улыбка на лице ледяного великана. Молча стояли охотники до тех пор, пока их душа не насытилась красотой этой картины и в них не пробудился охотничий инстинкт. Марко почувствовал, что его охватило какое-то лихорадочное возбуждение. Они крались против ветра по опушке леса. Ло Бцан указал на группу деревьев шагах в ста и жестом велел Марко остановиться.

Старик пошел дальше бесшумным пружинящим шагом. Марко встал на колено и положил стрелу на тетиву лука. Ветер шуршал сухими камышами и играл прошлогодними листьями, которые кое-где еще висели на ветвях.

Тем временем Ло Бцан дошел до деревьев, на которые указал. Над озером пролетала стая диких гусей. Овцы и козы настороженно подняли головы. Марко оттянул тетиву, прицелился в крупную овцу и выпустил стрелу. Передние ноги животного подогнулись. Овца упала, но тут же снова поднялась и, пошатываясь, побежала вниз по склону.

Черный козел, сраженный стрелой старого охотника, лежал на боку и подергивал ногами. Стрела впилась в него в момент прыжка. Оба стада в ужасе шарахнулись к берегу озера и скрылись за холмиком. Марко бросился за своей добычей, опасаясь, что овца уйдет от него. Но она споткнулась о поваленное ветром дерево и упала. Тщетно старалась она подняться; нож охотника тут же настиг ее и прикончил.

Ло Бцан выпотрошил животных и ободрал их. Отрубив задние ноги, он отделил от костей все лучшее мясо туши, завернул нарубленные куски в шкуры и с помощью Марко повесил эти самодельные мешки на дерево.

За два дня они уложили четырех диких овец и двух козлов. Когда охотники спустились в свой лагерь, у каждого на спине был набитый мясом мешок из козьей шкуры. С нетерпением ждали охотников в лагере и встретили их бурной радостью. Вскоре уже пылал костер и в котле варилось мясо.

На следующий день Ло Бцан, Матео и двое конюхов отправились в горы, чтобы принести всю добычу.

Солнце и сытная еда быстро вернули людям энергию и хорошее настроение. Николо и Маффео Поло тоже отправились на охоту: им захотелось попытать счастья в окрестностях лагеря и принести хоть какую-нибудь дичь.

Ашима вынесла одеяла из пещеры и разложила их для просушки на горячих от солнца камнях. Потом она вынула из багажа кусок полотна и медную баночку с травяной мазью.

Марко сидел на скалах с закрытыми глазами, подставив свое лицо солнцу. Он был доволен собой и своей жизнью на чужих дорогах. Путь через горы его уже не пугал. Он мечтал об охоте на пантер и белых тигров. Он пойдет один на один против хищника и вонзит острие копья прямо в хрипящую пасть. Марко — великий охотник! Он забыл о снежной буре и о неделях, проведенных в холодной дымной пещере, забыл терзавшие его мрачные мысли и страх высоты. «Вот шкура белого тигра, — скажет он Матео. — Дай ее Ашиме, чтобы она не мерзла по ночам».

В долине, окруженной со всех сторон горами, было совсем безветренно. Неподалеку от скал, под надзором конюха, паслись лошади и мулы.

Ашима разорвала кусок полотна на узкие полоски. Она подошла к Марко. Великий охотник зажмурился от солнца, но он узнал девочку по тени.

Ашима смазала все ссадины на руках Марко охлаждающей мазью и завязала полотняными лентами.

В воздухе стоял густой смолистый запах сосны — пахла не только темно — зеленая хвоя, но и стволы. Из-за кустов вылетела стая куропаток, Между камнями пробивались молодые зеленые побеги. Над миром гор и вечных льдов раскинулось голубое небо.

После недельного отдыха караван снова пустился в путь. Животные тащили тяжелые вьюки. В охотничьем селении, состоящем из восьми землянок, венецианцы купили яка и запаслись провизией на две недели.

Караван двигался к востоку. По валявшимся на земле рогам и костям можно было безошибочно определить караванную дорогу. Она вела то через перевалы, то по долинам, лугам, лесам и тропам в скалистых горах. В течение двух недель они не видели не только ни одного селения, но и ни одной хижины.

Потом они спустились с высоких гор в раскаленную пустыню Маркан-су, отделяющую Крышу Мира от плодородной равнины на берегу Кашгар-Дарьи.

Их лица, сперва задубевшие от ледяного ветра, стали бронзовыми под лучами палящего солнца, а тончайшие крупинки песка забились в поры. Время от времени они с гордостью оглядывались назад, — там в дрожащей дымке расплывались темные громады скалистых гор, и в их сердцах крепла вера в счастливое завершение путешествия.

Длинные тени от лошадей и всадников падали на песок.

БЕК БАЯНДЕР ЩЕДРЫЙ

Марко скакал на сильном белом жеребце по главной улице Кашгара. Он с некоторым пренебрежением глядел на голосистых торговцев, которые наперебой предлагали прохожим свежие фрукты, бумажные ткани, разное снаряжение для каравана, вино, шелка и многие другие товары. Базары в Кашгаре мало чем отличались от персидских, только там было меньше предметов роскоши — тафты, резных безделушек из слоновой кости, серебряной утвари, золотых украшений, драгоценных камней — короче, всего того, чем славились Багдад, Ормуз и Керман, где сосредоточивалась в основном вся торговля между Индией и Европой. В Кашгаре преобладали товары повседневного обихода.

На улицах прохожие с восхищением глядели вслед молодому итальянцу. Узкое мужественное лицо Марко с резко очерченным носом и высоким лбом выделялось в толпе не только светлой кожей и здоровым румянцем, проницательный взгляд его больших серых глаз, с жадным интересом взиравших на мир из-под мохнатых бровей, говорил об уме, смелости и фантазии.

Марко было приятно в нарядной одежде скакать по оживленному городу. Опасное путешествие через Памир не только усилило его веру в свои силы, но и укрепило те новые отношения между ним и отцом, которые родились еще в Кермане. Он больше не был тем незрелым юнцом, которого необходимо окружать особой заботой. Его приняли как равного в совет мужчин, и он знал, что на его самостоятельность никто не покушается. С его мнением считались не меньше, чем с мнением отца, дяди или Матео.

На Марко был кафтан из голубого шелка, вроде тех, что носили татарские ханы, украшенный сверкающим рубином в золотой оправе, который подарил ему его друг Матео. Обут он был в коричневые сапоги из мягкой верблюжьей кожи. Выехав из городских ворот, Марко пришпорил лошадь и галопом помчался мимо виноградников, садов, зеленых лужаек и желтого жнивья навстречу кроваво-красному, заходящему солнцу. Его охватило пьянящее чувство свободы. Перед глазами мелькали запряженные осликами тележки — с сеном, рисом, древесным углем, свежими овощами, носильщики с тяжелой кладью на спине, свиньи, верблюды. По дороге непрекращающимся потоком тянулись повозки, шли люди, гнали скотину. Жеребец размашисто бежал по жесткой, рассохшейся земле, его великолепная мускулатура так и играла под лоснящейся шерстью, а развевающаяся на ветру грива то и дело стегала Марко по груди. Юноша натянул поводья, и жеребец перешел на быструю рысь.

Вдруг Марко увидел перед собой пылающее в зареве заката облако пыли. Облако это быстро приближалось. Вскоре Марко смог разглядеть — сперва смутно, а потом все яснее — отряд татарских всадников.

Впереди скакал знаменосец. За ним — начальник сотни в расшитом золотом кафтане, следом — пять десятников, и, наконец, в строгом порядке, на маленьких быстроходных лошадках, — воины, вооруженные луками, стрелами и кривыми мечами, вдетыми в красивые ножны.

При приближении всадников погонщики, даже не взглянув на них, уводили верблюдов и ослов на поляну, а повозки сворачивали на обочину дороги. У воинов были неподвижные, застывшие лица. Копыта их коней гулко стучали по утрамбованному тракту, скрытому завесой пыли, а воздух наполнился резким запахом кожи и лошадиного пота.

Неприступные, отчужденные, проскакали мимо эти потомки степных кочевников. Порабощенные народы испытывали к ним страх и ненависть. Во всех захваченных городах — от Багдада и Новгорода до далекого Ханбалыка, резиденции великого хана Хубилая, — стояли отряды монгольских воинов, всегда готовые выступить, чтобы подавить вспыхнувший бунт по суровому закону Чагатая[23].

Встреча с монгольскими воинами заставила Марко задуматься. Он снова вспомнил горькие слова несчастного Хасан-бека: «В нашей стране больше нет красоты, ее растоптали копыта татар». Хаджи-Мухаммед, правда с присущей ему осторожностью и сдержанностью, тоже дал понять, что не одобряет чужеземного господства, хотя он лично никакого ущерба не понес. Ло Бцан, старый предводитель, бесстрастно рассказал Марко историю гибели своего племени, словно эта история была ему безразлична, словно она не трогала его сердца. Видно, он был уже так стар, что огонь ненависти в нем погас. Да и чем мог бы он поддерживать этот огонь? У чужого костра рано или поздно становишься непрошеным гостем.

У Марко все крепло желание узнать получше историю монголов. Он тайно восхищался отвагой лихих воинов. Разве он еще ребенком не восхищался венецианским дожем Энрико Дандоло, который во главе крестоносцев в 1204 году взял Византию, главный город Восточной Римской империи, окруженный могучими стенами? Разве сильные не имеют права властвовать над остальными? Но монголы убили мать Ашимы и продали девочку в рабство. Чингисхан сказал в золотом шатре, разбитом у подножия снежной горы: «Вы можете взять себе женщин и детей, а мужчин, способных носить оружие, убивайте на месте, чтобы они не продали нас шаху Мухаммеду. Но если в отряды нужны конюхи или пастухи, то оставьте в живых столько мужчин, сколько вам надобно».

Мысли Марко были противоречивы. Он был недоволен собой, потому что не мог найти ответа на вопросы, которые вызвала у него встреча с монгольскими воинами.

Его отец и дядя, опытные купцы, уважали хана Хубилая, внука Чингисхана, подчинившего себе Катай и ставшего императором. Николо Поло сказал ему в Балхе: «Когда же ты, наконец, поймешь, что мы купцы, а не благодетели?» Но его друг Матео взял девочку за руку и воскресил ее для человеческой жизни, ради нее он рисковал головой.

Справа от дороги, между зелеными холмами, текла Кашгар-Дарья. Марко спрыгнул на землю, стреножил белого жеребца и пустил его пастись на лужайку у берега. С востока виднелись дома Кашгара. Отсвет заката горел на их крышах. Над городской стеной возвышались минареты мечети и две церковные колокольни с золотыми крестами. В Кашгаре под игом великого хана мусульмане и христиане-несториане[24] мирно уживались рядом.

Марко пошел по берегу реки. Дорога вела вдоль огороженного сада. На деревьях висели золотисто-желтые абрикосы, персики, груши и яблоки. У самого забора росли кусты красных и бледно-желтых роз. Посреди сада стоял белый дом с резной парадной дверью, украшенной пестрым орнаментом. Марко огляделся. Убедившись, что вокруг нет ни души, он быстро оборвал куст роз. Ашима любила цветы.

Вдруг тишину вечера нарушил громкий смех. Со скамейки, скрытой зеленью, поднялся изысканно одетый господин крупного телосложения и весело крикнул:

— Войдите, чужестранец! И рвите цветы сколько вам угодно. — Он отвесил вежливый поклон. — Вы находитесь в поместье кашгарского судьи. Меня зовут бек Баяндер Щедрый. Чего же вы не рвете цветы?

Хозяин приветливо глядел на богато одетого чужеземца. В глазах его искрилась ирония.

Марко с букетом в руках в нерешительности стоял у садовой калитки.

— Простите, пожалуйста, эту кражу, бек Баяндер, — сказал он, смущаясь. — Меня зовут Марко Поло, я из Венеции.

— Так войдите же в сад и отдохните немного, прежде чем вновь поскакать в Кашгар.

Марко вошел через калитку в тихий вечерний сад. Бек Баяндер повел его в маленькую, обвитую плющом беседку. Служанка подала им дыню, абрикосы и вино. Сквозь листву просвечивало яркое золотисто-красное вечернее небо, которое постепенно потухало, пока не стало наконец совсем серым. Воздух был теплый, и с аккуратных клумб доносился аромат цветов.

Любознательный бек Баяндер буквально засыпал Марко вопросами. Он впервые в жизни встретился с венецианским купцом.

— Вы должны извинить меня, бек Поло, — сказал он, — но мне редко представляется случай разговаривать с чужестранцем. Служба отнимает у меня все время. Вы даже представить себе не можете, сколько на свете воров, нищих и бунтовщиков, да уничтожит их аллах! С монгольскими господами у меня прекрасные отношения. Они дорожат порядком. — Его толстое лицо расплылось в самодовольной улыбке. — На прошлой неделе я велел казнить двух крестьян, которые пытались подстрекать соседей восстать против монгольского владычества… Бек Поло, прошу вас, отведайте этих абрикосов, они сладки как мед. — Бек Баяндер Щедрый вздохнул, отягощенный, должно быть, бременем своей должности. Толстым указательным пальцем он коснулся горла. — Поверьте, рубить головы — лучшее средство, чтобы поддержать порядок среди этого сброда. Монгольские ханы мной очень довольны… Поглядите только на мое поместье. Вот эти поля, что спускаются к реке, и виноградники на холмах — все это принадлежит мне. Да, не так-то просто удержать такие обширные владения.

Он подвел Марко к забору сада и рукой указал на свои земли. Пальцы судьи были унизаны кольцами.

— Вы гражданин Кашгара, бек Баяндер? — спросил Марко.

— Да, бек Поло, — с гордостью ответил окружной судья.

— Благодарю вас за ваше гостеприимство, — с холодной вежливостью сказал Марко и поклонился. — Но мне надо торопиться, чтобы попасть в город до того, как запрут ворота.

— Я задержу вас еще на минуту, бек Поло! — воскликнул окружной судья, подбежал короткими шагами к клумбе и нарвал большой букет. — Примите от меня эти цветы и, прошу вас, поскорее вновь посетите меня в моем укромном жилище. Да хранит вас аллах.

На лугу Марко развязал веревку, спутывавшую передние ноги жеребца, и быстрым галопом поскакал в Кашгар. Как только он скрылся с глаз бека Баяндера, он бросил подаренный ему букет на дорогу, прямо в пыль, под копыта своего коня. Но за пояс у него был заткнут маленький букетик украденных роз.

Уже стемнело, когда Марко въехал в город. Стражники-монголы били деревянными молотками по металлическим тарелкам, оповещая жителей, что настала ночь и населению нельзя больше показываться на улицах. Если после этих ударов какой-нибудь горожанин отваживался выйти из дома, на него накладывали значительный штраф. Марко пришпорил коня. У него не было ни малейшего желания предстать завтра перед беком Баяндером Щедрым.

Перед постоялым двором росла большая магнолия. Острые глаза Марко сразу заметили тоненькую фигурку девочки, резко выделявшуюся на фоне белой стены. Как только девочка увидела всадника, она побежала к воротам и распахнула их. Марко спрыгнул с лошади и повел ее под уздцы.

— Это ты, Ашима? — радостно воскликнул он.

— Я невзначай поглядела в окно и увидела вас, молодой господин, — сказала девочка. — Уже поздно.

Она притворила ворота. Ветка магнолии свисала через забор. Два ослепительно белых цветка, казалось, светились среди темно-зеленых листьев. Все было залито лунным светом.

Ашима обратилась к Марко по-итальянски. В ее устах итальянские слова звучали как музыка.

Марко осторожно вытащил из-за пояса букетик роз.

— Мне нужно идти, — прошептала Ашима. — Мессер Матео меня ждет.

«Она молится на него, как на бога», — подумал Марко и сказал вслух:

— Вот цветы, возьми их для мессера Матео.

Ашима нерешительно взяла цветы:

— Спасибо, молодой господин.

Теплым летним утром, как только взошло солнце, венецианцы покинули Кашгар, примкнув к большому каравану, который двигался на восток. Их сопровождал старик Ло Бцан. Неделю спустя они вошли в город Яркенд, расположенный на краю пустыни Такла-Макан. Но в этом городе они провели всего лишь неделю, потому что местную воду, которую там брали из дурно пахнувших бочагов, пить было почти невозможно.

Марко обратил внимание на то, что у многих жителей Яркенда на горле были опухоли величиной с кулак, а иногда даже с голову младенца. Говорили, что эта болезнь вызвана плохой водой.

Венецианцы были рады, что караван здесь не задержался. Дорога в Хотан шла вдоль многочисленных ручьев и рек. На пути попадались города, деревни и военные укрепления. Торговцы снабжали путников свежими фруктами, водой, хлебом, чаем и еще многим другим, что вносило некоторое разнообразие в их еду. Они ехали мимо полей, на которых зрели пшеница, хлопок, лен и конопля. Между деревнями и городами шла оживленная торговля. Им повстречалось также несколько караванов, возвращавшихся из Катая в Кашгар.

Город Хотан был обнесен старой крепостной стеной, кое-где поросшей кустарником. Здесь караван задержался тоже всего лишь на несколько дней. Ло Бцан позаботился о пополнении запасов продовольствия, корма и питьевой воды, так как им предстоял длинный путь через пустыню Такла-Макан. Впрочем, в этой пустыне изредка попадались озера и даже реки, которые стекали с расположенных поблизости гор Куньлунь, но постепенно всасывались песками.

Сперва караван двигался по краю пустыни. Марко заметил, что жители маленьких городков и селений, через которые они проходили, глядят на них с недоверием. Старый предводитель рассказал ему, что монгольские отряды часто свершали здесь грабительские набеги. Поэтому как только распространялся слух, что где-то поблизости появились чужеземные войска, все местные жители убегали в оазис, расположенный в пустыне на расстоянии двух дней пути, угоняли с собой скот и возвращались в селения только после ухода воинов. Обнаружить этот оазис было почти невозможно, потому что ветер мгновенно заметал следы на песчаных дюнах. Зерно и вообще все свои запасы поселяне прятали в неведомых пещерах и ежемесячно доставали оттуда нужное количество продовольствия.

Постоянный страх перед монгольскими отрядами породил у местных жителей недоверие ко всем чужестранцам.

Путь по раскаленным от солнца пескам был трудный и утомительный. Марко часто с тоской вспоминал холодный бодрящий воздух высоких гор, покрытых вечным снегом. Унылое однообразие пейзажа лишь изредка нарушалось двумя-тремя деревьями или крохотной речкой с зелеными берегами. Впереди ехали Ашима и Матео. Марко дал лошади шенкеля и вскоре догнал их.

Завидев Марко, Ашима натянула поводья и выпрямилась. Ее матовое лицо залилось краской.

— Ах, это ты, Марко, — мрачно сказал Матео. — Не можешь ли ты мне сказать, как долго мы еще будем ехать по этому чертову Желтому морю?

Ло Бцан заверил их, что через два дня караван доберется до Черчена.

Близился вечер, но и он не принес прохлады. Все трое молча ехали рядом.

Казалось, на свете нет больше ни садов, ни цветов, — нет ничего, кроме песка, мерно покачивающихся спин вьючных животных и приглушенного стука копыт.

ГОЛОСА В ПУСТЫНЕ

Венецианцы вступили в маленький городок Лоб, где всегда отдыхало множество караванов, в тот самый день, когда исполнилось ровно два года с начала их путешествия. Сразу за городом начиналась знаменитая пустыня Лоб. С востока здесь постоянно дул сильный раскаленный ветер, засыпая песком улицы, базар и жалкие домишки. Толпа дервишей окружила вновь прибывших, настойчиво протягивая им деревянные плошки, в которые они собирали подаяние. Городок напоминал обоз военного лагеря. Венецианцы с трудом нашли себе весьма скудное жилище, сняв на месяц два дома, расположенных на окраине, в некотором отдалении от шумной главной улицы.

Как-то после обеда Марко зашел к своему другу Матео. Матео стоял у окна и глядел в палисадник, В его глазах притаилась необычная для него печаль — Марко это сразу заметил.

— Вон цветет большой желтый цветок, — сказал Матео, указывая на палисадник. — Порой начинает казаться, что на свете ничего не существует, кроме ледников и пустынь. И вдруг увидишь желтый цветок…

Матео посмотрел на своего юного друга, ища в нем сочувствия.

— Помнишь, как-то раз в Венеции ты пришел ко мне со своими друзьями. Я стоял тогда у окна, вот как сейчас. В моем палисаднике тоже цвел желтый цветок на длинном стебле, а за ним виднелась мачта моей черной барки. Как давно все это было, Марко. — Матео выпрямился и вдруг повысил голос — Моряк не должен становиться глотателем пыли! — Потом он продолжил уже тише — Ты можешь меня понять? Но что сталось бы с моей доченькой, если бы я не вырвал ее из рук этого чертова торговца? Вернусь ли я когда-нибудь в Венецию? Порой мне кажется, что я уже никогда не увижу свой город. — И после долгой паузы Матео добавил — Я отвезу ее на родину. Там она будет счастлива.

— Ашиму? — спросил Марко.

— Да. Ее родина находится к югу от Катая, на индийской границе. Когда на нее никто не смотрит, она думает о красных горах своей родины… Если бы только не эта проклятая жара, пыль и эти чертовы торговцы!..

— Ты сам тоскуешь по родине, Матео.

— Тоскую по родине? Жалуюсь, словно старуха… Вчера в наш садик зашел какой-то человек. Ашима позвала меня, она дрожала от страха. «Что случилось, Ашима?»— спросил я и уже хотел схватить пришельца за шиворот и вышвырнуть его вон. «Не трогайте его, мессер Матео, — сказала она, — он не сделал ничего плохого». Тогда этот тип растянул свою волчью морду в кривую усмешку и заговорил со мной. «Что ему надо, Ашима?»— спросил я. «Он говорит, что вы сильнее демонов пустыни, которые охраняют золотые слитки. Вы должны отправиться с ним в пустыню, чтобы добыть эти сокровища». Подумай только, что посмел мне предложить этот ничтожный плут!.. Так я и не узнал, что он замышляет. Я выставил его за дверь, и тогда он с искаженным от злобы лицом стал махать кулаками и выкрикивать какие-то ругательства… Почему Ашима так легко пугается? Я не понимаю здешних людей.

— Ты тоскуешь по родине, Матео, вот и все, — сказал Марко и с глубоким сочувствием посмотрел на друга.

— А ты? — спросил Матео.

Марко задумался, пытаясь понять, как же обстоит дело с ним самим. Конечно, он тосковал по Венеции. Образ родного города всегда жил в его сердце, но эта тоска как бы дремала, пока какое-то воспоминание — пейзаж, цветок в палисаднике или что-то невидимое, какая-то неосознанная мысль не пробуждали ее. Тоска по Венеции была то слабее, то сильнее, она то приносила страдания, то утешала, но никогда она не была настолько сильна, мучительна, нестерпима, чтобы Марко всерьез думал вернуться в Венецию, не изучив незнакомого мира. Поэтому он решил, что у него не было настоящей тоски по родине.

— Ты удивляешься, что Ашима так испугалась, а я понимаю, в чем дело. Она боялась, что ты уйдешь с этим человеком в пустыню искать золото.

Матео очнулся от задумчивости и улыбнулся.

— Пожалуй, ты прав, — сказал он. — Наверно, она подумала, что этот черт заманит меня в пустыню… Так, значит, ты не тоскуешь по родине?.. Здесь песок пробивается сквозь все щели, гляди. — И Матео ударил рукой по одеялу. — С чего бы это я отправился искать золото в пустыне?

* * *

Месяц спустя венецианцы, присоединившись снова к большому каравану, вошли в пустыню Лоб. Старый предводитель нанял еще двух верблюдов и трех ослов для перевоза дополнительного груза и позаботился о том, чтобы запасов продовольствия хватило по меньшей мере на месяц.

Он строго-настрого предупредил путешественников, что нельзя удаляться от каравана больше чем на пять шагов, потому что в этой пустыне живут злые духи, которые заманивают к себе путников.

Каждому животному повесили на шею колокольчик. Их однотонный звон не давал думать, усыплял. А кругом не было ничего, кроме песчаных дюн. Ветер избороздил их волнами, словно море. Куда ни глянь, повсюду только горячий желтый песок.

К вечеру караван подошел к бочагу. В нем было как раз столько воды, сколько нужно, чтобы напоить сто человек и сопровождающих их вьючных животных. Прежде чем лечь спать, караван-баши укрепил в ста шагах от бивуака длинную палку, указывающую, в каком направлении они двигаются, чтобы наутро не сбиться с пути.

Марко уныло ехал на осле. Николо и Маффео Поло тоже молчали. Ветра не было. Вдруг что-то белое привлекло внимание юноши. Он поскакал в ту сторону. Никто его не окликнул. Все путники, ехавшие на ослах и на верблюдах, были скованы какой-то странной усталостью.

Неожиданно поднялся ветер. Марко показалось, что откуда-то издали доносится музыка. В дрожащем от зноя воздухе раздавался своеобразный певучий звук, который все приближался и вскоре превратился в оглушительный свист. Марко обдало жаром, словно он стоял перед раскаленной печью. Небо мгновенно затянулось тучами, на Марко надвинулась черная стена пыли и поглотила его.

Прикрыв рот платком, Марко слез с осла, и они оба упали на горячий песок. Марко прижался к ослу, заслонив лицо руками, но пыль проникала сквозь зажмуренные веки, сквозь сомкнутые губы, забивалась в нос и уши.

Песчаная буря бушевала.

Марко неподвижно лежал на песке, прижавшись к теплому боку осла, и тяжело дышал. Всеми силами он боролся с душившим его кашлем и поднимавшейся тошнотой. Марко лежал, засыпанный слоем горячего песка. Песок скрипел на зубах, на шее вздулись жилы. Кашель сотрясал тело. Почувствовав, что слабеет, Марко невольно впился ногтями в шерсть осла. Он не знал, что холмик песка над ним не мог расти, потому что ветер его все время развеивал. Сердце Марко едва билось, легкие наполнились пылью.

Свистящий, поющий звук, похожий на звук туго натянутой струны, начал стихать. Буря постепенно удалялась, а холмик, засыпавший человека и осла, вдруг начал расти, потому что ветер уже был не в силах развеивать песок.

Когда наступила наконец невероятная тишина, когда улеглись облака пыли и на небе запылало темно-красное солнце, похожее на огонь в очаге, вид пустыни совершенно изменился. Там, где прежде были холмы, расстилалась равнина, а там, где глаз уставал от ровной поверхности дюн, возвышалась большая песчаная гора. Куда ни глянь, кругом простирались все те же однообразные волнистые пески. Казалось, здесь стало еще более пустынно, чем прежде.

Под маленьким песчаным холмиком, который завалил Марко и осла, не было заметно никакого движения. Только торчала нога в белой штанине из легкой бумажной материи.

Зашло солнце, обагрив небо и землю. Затем цвета заката погасли, и безрадостный пейзаж погрузился в сумерки. Где-то в центре серого оцепеневшего песчаного моря слабо билось человеческое сердце.

Взошла луна. На ночном небе загорелись звезды.

Только тогда холмик зашевелился. Постепенно показалась спина осла, затем четыре копыта принялись разгребать песок — сперва с трудом, потом все увереннее. После многих попыток ослу наконец удалось подняться на ноги. Он пошатнулся, снова упал, опять поднялся и неуверенными шагами затрусил по пустыне. Но вскоре осел остановился, потряс головой и издал хриплый тихий крик. Покрытый густым слоем песка осел напоминал какое — то сказочное животное.

Марко продолжал лежать скрючившись, левая нога его была вытянута, руки прижаты к лицу. Когда наконец сознание вернулось к нему, он повернулся на спину и распрямил руки. Стряхнув с себя песок, юноша попытался глубоко вздохнуть и почувствовал, что нос и рот забиты пылью.

Медленно, с трудом он приподнялся и попытался выплюнуть песок.

Осел подошел к Марко и стал рядом с ним. Близость живого существа придала Марко бодрости. Схватившись за задние ноги осла, он медленно встал и вынул из седельной сумки бурдюк с водой. Бурдюк был так плотно закрыт, что пыль не проникла в него. Марко пополоскал рот, жадно выпил теплой воды и прислушался. Вокруг царила мертвая тишина. Невдалеке лежал тот белый предмет, который и заставил его отъехать от каравана. Предмет этот мерцал в темноте.

Но где же караван? Щемящее чувство одиночества охватило Марко. Осел потерся головой о плечо юноши.

— Мы одни, серый, — пробормотал Марко. — Подожди, сейчас я дам тебе воды.

Ему трудно было говорить — язык и нёбо болели. Он вынул из сумки медную миску, налил в нее воды и протянул ослу.

— Самое ценное и прекрасное на свете — вода… Не пей так много, серый.

Белый предмет, привлекший внимание Марко, оказался человеческим скелетом, отполированным ветром и песком. Молча стоял над ним Марко. Рядом с черепом валялся позвоночник, но все это не внушало страха. Над пустыми глазницами нависли сильно развитые лобные кости. Видно, какой-то человек, вконец измученный голодом и жаждой, лег на песок и умер. Марко глядел на белые кости и вдруг почувствовал легкое дуновение смерти, но тут он услышал стук множества копыт. Он еще раз взглянул на скелет. Череп оскалил желтые зубы.

— Пошли, серый, — сказал Марко. — Слышишь? Друзья нас уже ищут.

Марко сел в седло, снова прислушался и совершенно четко услышал стук копыт за большим холмом. Он слегка ударил осла, и тот равнодушно засеменил в нужном направлении.

— Поторопись, серый! — с досадой крикнул Марко, ударил его шпорами и дернул за гриву.

Поднявшись на холм, юноша придержал осла и оглядело к вокруг. Но он не увидел ничего, кроме мертвых волнистых песков, залитых бледным лунным светом. Шум копыт стих. Казалось, все живое умерло. Здесь не было даже гиен и стервятников, не было ни единого живого росточка, не было ничего, кроме белых костей, песка и холмов. Чувство безграничного одиночества охватило Марко. Он вспомнил предостерегающие слова Ло Бцана: «Злые духи могут попутать в пустыне. Не удаляйтесь от каравана дальше чем на пять шагов».

Юноша в отчаянии глядел по сторонам. Куда ему ехать? Где может быть караван?

Марко попытался хоть как-то определить, в каком направлении лежит караванный путь. Скелет был за его спиной, значит, ему надо ехать направо. А может быть, лучше остаться здесь и ждать, пока его найдут? Они ведь будут его искать, как только обнаружат, что он исчез. Вдруг его охватил безумный страх: что со всеми остальными? Перед глазами стоял череп, скаливший зубы. Юноша замотал головой, чтобы отделаться от наваждения.

«Мужайся, Марко», — приказал он себе мысленно, но не мог побороть охватившую его тревогу. Как перенесла Ашима эту бурю?

— Беги, серый, беги!

Печально опустив уши, осел поскакал туда, куда его направил Марко.

Марко долго искал следы каравана, но ничего не обнаружил. Он окончательно сбился с пути. Воспаленные глаза горели. Стало прохладно. Вконец измученный напряжением этого тяжелого дня, Марко решил передохнуть до утра. Едва он лег на песок, как уснул. Человек и осел прижались друг к другу, словно ища друг у друга защиты.

Когда Марко проснулся, на безоблачном небе сияло солнце. Мрачная безнадежность лунной ночи рассеялась. Вместе с дневным светом к нему вернулась вера в себя. Он снял со спины осла седельную сумку, разложил на одеяле вяленое мясо, сушеную дыню, пшеничные лепешки, поставил два бурдючка с водой. Все продукты были покрыты толстым слоем пыли. Он очистил их как мог и тут же прикинул, что даже при большой бережливости еды и питья хватит не больше чем на два дня. Он дал ослу пшеничную лепешку и немного воды, перекусил сам и поскакал навстречу солнцу.

Он часто останавливал осла и прислушивался. Безнадежность чередовалась с надеждой, но время шло, на душе у него становилось все мрачнее. Глаза устали глядеть на мертвый песок. Жаркий ветер колыхал дюны. Марко страдал от голода и жажды, все труднее было придерживаться установленного рациона.

Наступил вечер, но Марко все еще не обнаружил следа караванной дороги. Он знал, что пустыня простирается на восток и что проехать ее можно за две недели.

Марко одолели тяжелые мысли. Где отец, дядя и все остальные? Они бросили его на произвол судьбы. Скоро на желтом песке забелеют его кости. Отец и дядя Маффео думают только о делах, а у Матео одна забота — благополучно перевести Ашиму через пустыню. Ну, а сама девочка, что бы сказала она, если бы он не вернулся?

«Да, молодой господин! Нет, молодой господин!»

Уходите прочь, злые мысли!

— Да, молодой господин! — заорал он вдруг во весь голос, а потом в отчаянии выхватил из седельной сумки бурдючок и напился. Какая разница, сдохнет ли он завтра или через три дня? Осел навострил уши, настороженно поднял голову и закричал. Марко перестал пить.

— Ты прав, серый, — пробормотал он, — ты умнее меня.

Он дал воды ослу и спрятал бурдючок на самое дно сумки. Некоторое время он стоял, не зная, что делать. Ему начинало казаться, что за весь день он не продвинулся ни на шаг. Вокруг был все тот же зловещий пейзаж, озаренный желто-красным отсветом заходящего солнца. Он долго и напряженно думал, и от этого заболела голова.

И вдруг он услышал знакомый голос, который позвал его по имени. Он совершенно четко услышал: «Марко!» А затем еще раз: «Марко!»

Это был голос отца. Юношу переполнила ликующая радость.

— Да! — крикнул он. — Я здесь, отец!..

Но откуда раздался этот голос? Кругом царила мертвая тишина.

В каком направлении ехать?

— Беги скорее, серый! Поднимемся на холм, пока не стемнело.

Марко ударил осла кнутом и снова крикнул:

— Отец, я здесь! Отец!..

Наконец он взобрался на холм. Кругом — ни души. Ни один звук не нарушал мертвой тишины. Его дразнило привидение.

Вспыхнувшая было надежда погасла. Он долго не мог оторвать потухшего взгляда от холмистой пустыни.

— Вперед, серый! Мы хотим жить!..

Он натянул поводок и поскакал в сумерки. Снова на небе зажглись звезды, снова холодный свет луны озарил одинокого всадника. Марко старался сохранять ясность мысли. «Я все время скакал на восток, — рассуждал он. — Солнце и звезды указывали мне путь… Я нахожусь где-то недалеко от них… Они двигаются слева или справа от меня, но в том же направлении… Жажда… У меня пересохло во рту. Губы кровоточат. Я чувствую вкус крови…» Рука Марко потянулась к седельной сумке.

— Вперед, серый! Мы хотим жить!..

Марко снова схватил поводок. Его мучил голод. Две пшеничные лепешки и кусочек вяленого мяса величиной с четверть ладони — разве это еда?

В голове теснились какие-то обрывочные мысли и воспоминания: «Ты тоскуешь по родине, Матео? Вот в чем дело. Выгони к черту этого человека с волчьей мордой! Разве ты не видишь, что Ашима дрожит? Что он от нее хочет? А я… тоскую ли я по родине? Нет! Я хочу попасть в Катай. Золотые дворцы… Воду я буду пить прямо из большого кувшина, холодную воду из колодца. В котле тушится козья нога. Какой изумительный запах! Из-за забора свешиваются цветы. Красные и желтые. Возьми их, Ашима. Это тебе. А если не хочешь, отдай их Матео. Слышишь музыку?»

Марко находился в каком-то странном состоянии, где-то на грани между сном и бодрствованием. Вдруг перед ним возникли Матео и Ашима, они шли ему навстречу и окликали его. Потом ему послышалась музыка — какой-то удивительно чистый звук, словно звон серебряных колокольчиков. Ашима плакала, и на том месте, куда падали ее слезы, образовались маленькие озерца с прозрачной водой.

Поводок выпал из рук Марко. Осел остановился. Марко очнулся от своих грез. Он вынул бурдючок и приложился к нему.

— Только один глоток, серый…

Они легли прямо на песок — у Марко не было сил достать одеяло.

Наступил третий день. Знойное солнце, и знойный ветер. Он вздымал песок, который бил по лицу. Марко решил разделить оставшуюся еду пополам, чтобы хоть что-то сберечь на завтра. Осел упрямо не трогался с места. Марко ударил его кнутом.

— Вперед, чертов сын! — крикнул он хриплым голосом, но осел не двинулся.

Тогда Марко кинул кнут и обнял серого за шею. Осел оскалил зубы и попытался его укусить. Марко прыгнул в сторону и выхватил кинжал. Глаза его засверкали, в нем пробудился зверь. Броситься на осла, вонзить ему в глотку кинжал и выпить его горячую кровь…

Они стояли друг против друга. И осел, покорившись судьбе, опустил голову. Рука Марко, сжимавшая рукоятку кинжала, бессильно повисла.

Юноша расстегнул свой пояс и швырнул его на песок вместе с мечом. Потом он выложил все лишнее из седельной сумки, оставив только бурдючок, медную миску и остатки еды. Наступил четвертый день!

Марко чувствовал, как у него сохнет все внутри. Он выпил последнюю воду. Жадно тянул он из бурдючка воду, пока в нем не осталось ни капли. Тогда он распорол мех и сухим языком облизал влажную кожу. Обмотав поводок вокруг руки, Марко поплелся дальше.

— Теперь я скоро убью тебя, серый, чтобы прожить еще лишний день.

Наступил пятый день!

Пальцы Марко сжимали рукоятку кинжала. Красные, воспаленные глаза устало вглядывались в песчаные дюны. Он шел нетвердым шагом. Живот свело от голода, но еще сильнее мучила жажда. Распухший язык лежал во рту, словно кусок кожи. Губы потрескались и кровоточили.

Осел слабо дергал за поводок, словно чувствовал грозящую ему опасность.

«Жажда — это соль в дрожащем сердце. Жажда — это огонь в кишках. Жажда — это пыль в венах. Жажда — это самое страшное человеческое страдание».

Пальцы Марко все судорожнее сжимали кинжал. Он остановился. А в сером, видно, пробудился древний инстинкт его диких предков — куланов. Он встал на дыбы, чтобы напасть на своего врага и затоптать его копытами. Марко резко дернул за поводок, и осел снова покорился воле человека.

— Еще рано, серый… Ложись. Настал вечер. Завтра они придут… Придут за нами. Слышишь топот копыт?

Человек и животное погрузились в беспокойный, лихорадочный сон.

* * *

«В краю великого молчания и песков торжествует смерть. Там, где вода не орошает землю, ничего не растет. Там, где нет ни воды, ни растений, не может быть живых существ. Там, где нет живых существ, царят демоны пустыни. Они бестелесны, им не нужна ни вода, ни растения. Демоны пустыни — помощники смерти. Это они сманили молодого господина».

Ло Бцан ударил в туго натянутый кожаный барабан, и в ответ с четырех сторон, словно эхо, донесся тот же звук. Там скакали на таком расстоянии, чтобы слышать друг друга, Николо Поло, Матео, Маффео Поло и погонщик верблюдов.

— Тебе бы лучше остаться с караваном, дочка, — сказал Ашиме старый предводитель.

— Жизнь там, где бьют в барабан, где слышны человеческие голоса, — возразила Ашима. — Мы должны найти молодого господина.

Ло Бцан снова ударил в барабан, его зоркие глаза пристально вглядывались в раскаленные пески пустыни.

— Ты устала, дочка?

— Мы его найдем, Ло Бцан?

— Когда ты услышишь, как трижды забьет барабан…

— Пустыня велика…

— Если ехать с юга на север, то пересечь ее можно за триста дней, а с востока на запад — за двадцать восемь.

Девочка тихо повторила:

— Триста дней! — И вдруг она, такая робкая, повысила голос — Мы должны его найти, слышишь, Ло Бцан!

Ашима с мольбой глядела в неподвижное лицо старого предводителя.

— Когда его найдут, ты услышишь, как трижды пробьет барабан.

Сгустились сумерки, и спасательный отряд вернулся к каравану. Люди поели и напились, потом погонщики поставили верблюдов на колени, развьючили их и повели на водопой.

Мужчины наполнили бурдюки. Взошла луна, зажглись звезды… Вскоре тишину нарушало только едва слышное дыхание уснувших людей.

Не спал лишь спасательный отряд, а вместе с ним и Ашима.

— Пошел уже пятый день, — сказал Матео глухим голосом. — Куда он мог деться?

— Я ни в чем его не упрекаю, — неожиданно резко ответил Николо Поло. — Только бы он вернулся.

Глубокие складки избороздили его лоб.

— Есть еще надежда, Ло Бцан? — спросил Маффео Поло.

Глаза собравшихся устремились на старого предводителя.

С окаменелыми лицами все ждали его приговора.

— Он силен духом, — сказал Ло Бцан.

Ашима поднялась и отошла к полуразрушенному колодцу.

С восходом солнца спасательный отряд снова отправился на поиски, прочесывая пустыню слева от караванной дороги. В равные промежутки бил барабан, Ашима считала удары. Вдруг она схватила Ло Бцана за рукав и воскликнула:

— Слушай, Ло Бцан! Барабан пробил три раза?

— Нет, дочка.

В обед Матео, как и договорились, непрерывной барабанной дробью собрал всех. Люди торопливо поели, напились и, не теряя времени, продолжали поиски. Снова разделившись, они поскакали назад, но теперь уже справа от караванной дороги.

Легкий ветер подымал пыль. Измученные ослы, уже пятый день пробегавшие почти в два раза больший путь, чем караван, едва плелись по раскаленному песку. Кругом раскинулись голые песчаные холмы, — казалось, им нет ни начала, ни конца. Глухо бил барабан.

Ашима считала удары, и всякий раз у нее сжималось сердце. Как долго они уже скачут! Их тени стали короткими. Скоро они соединятся с караваном. Невыносимо болят глаза, прикованные к песку… Ашима, тихо напевавшая что-то, умолкла и впала в какую-то тревожную дремоту.

И вдруг она услышала, как трижды пробил барабан! Кровь бросилась ей в голову, сердце бешено забилось. Она очнулась:

— Послушай, Ло Бцан!

И снова: том-том-том!

И еще раз: том-том-том!

— Поехали, дочка, — спокойно сказал старый предводитель. — Нас зовет барабан.

* * *

Марко лежал на песке, в углублении, которое он, видно, вырыл уже слабеющими руками. На холмике развевались два платка, красный и белый, привязанные к седлу. В двадцати шагах от него лежал осел, вытянув задние ноги, а передние поджав к животу.

И человек и осел лежали недвижимо, и казалось, их обоих уже коснулось дыхание смерти.

Том-том-том! — звучали резкие удары барабана. С четырех сторон показались всадники. Тогда Николо Поло бросил барабан на песок и склонился над Марко.

Все остальные встали на колени вокруг отца и сына. Губы Марко, его нос, подбородок и впалые щеки были покрыты спекшейся темной кровью.

Ашима вынула бурдюк, намочила белый платок и провела им по лицу Марко. Засохшая кровь легко стерлась. Ран на лице не было.

— Сердце бьется, — сказал Николо Поло и поднялся. — Дай ему попить, Ашима.

— Он силен духом, — повторил Ло Бцан.

— Почему у него лицо в крови? — спросил Маффео Поло.

— Он отворил ослу вену и пил кровь.

Ашима дала Марко попить. Теплая вода, смочив пересохшие, опухшие нёбо и язык, потекла по пищеводу в пустой желудок.

Дыхание стало глубже, но в первое мгновение Марко почувствовал такую острую боль, что к нему вернулось сознание. Внутри все жгло огнем.

Марко открыл глаза. Он увидел личико Ашимы, окаймленное черными волосами, увидел строгое, озабоченное лицо отца и серебряные нити седых волос на его висках и бороде. Несмотря на дикую боль, Марко четко запечатлел в своем сердце эти два образа. И он сразу понял, что это не сон и не обман духов пустыни.

Юноша быстро приходил в себя. Его исхудалое лицо озарилось радостью, когда он понял, что его окружают близкие.

— Тебе надо бы всыпать как следует, — сказал Маффео с притворным гневом. — Как мы волновались…

— Да оставь его в покое. Разве ты не видишь, как он слаб, — с досадой остановил его Николо Поло.

— Дайте серому попить. Быть может, он еще жив.

Ло Бцан и погонщик верблюдов возились вокруг осла. Они принесли ему воды и ячменя. Осел медленно приходил в себя.

Напившись, и поев, Марко почувствовал вдруг невероятную усталость. Решили натянуть на палки кусок холста, чтобы юноша мог поспать в тени. Ашима вытащила из седельной сумки сплетенное из соломы опахало и обвевала Марко.

— Ты тревожилась за меня, Ашима? — спросил Марко уже в полусне.

— Да, молодой господин… Вам надо спать.

— Да, молодой господин… — пробормотал Марко и, довольный, закрыл глаза.

В ТЕНИ ВЕЛИКОГО ВСАДНИКА

Венецианцы ехали теперь по Тангутскому царству[25], которое Чингисхан завоевал перед самой своей смертью. Дорога шла вдоль гор. Она то подымалась на значительную высоту, то резко спускалась и вилась по плодородной долине, похожая на застывшую желтую реку. На склонах длинными рядами стояли черные юрты тангутов. Из круглых отверстий в крышах подымались дымки, развевавшиеся от порывов ветра, как серые флаги. На лугах паслись большие стада. Пастухи — все как на подбор, высокие и широкоплечие — играли на резных роговых дудочках. Выдавая близость селений и городов, все чаще попадалось жнивье, а иногда и неубранные поля. На горах возвышались обнесенные толстыми стенами монастыри и обители священников, владевших большими поместьями.

После теплой, солнечной осени наступила зима, настигшая венецианцев в столице Тангутского царства Чаньчжоу. Здесь они задержались больше чем на год и совершили даже несколько путешествий в глубь страны, так что Марко имел полную возможность изучить обычаи местного населения и чужую религию.

Марко старался как можно быстрее научиться говорить по-катайски и по-монгольски, потому что близился день, когда он вместе с отцом и дядей предстанет перед великим ханом Хубилаем, властителем огромной катайской империи, чтобы передать ему подарки и послание папы.

Так же как в Армении, в Багдаде, Ормузе, Бадахшане, Кашгаре и во всех других странах и городах, в которых они побывали за время пути, Марко видел в Чаньчжоу следы владычества великого всадника, который отбрасывал свою грозную тень на все покоренные им народы. Монгольские орды, всегда в полной боевой готовности, располагались лагерями в самых густонаселенных местах. На городских стенах, на укреплениях и мостах караул несли монгольские воины или другие чужеземные солдаты. Марко заметил также, что все высшие государственные должности заняты монгольскими чиновниками.

Так как у братьев Поло была золотая дощечка — пайцза — с печатью великого хана, служившая как бы пропуском, им были открыты все двери. Наместник Абака удостоил их даже личной аудиенции и обещал уведомить Хубилай-хана об их скором прибытии и даже сообщить ему дату их выезда из Чаньчжоу. Наместник сразу же предоставил в распоряжение венецианцев красиво расположенный дом и слуг, а потом много раз посылал к ним узнать, не желают ли они чего-либо.

* * *

Как-то ясным весенним днем Марко и Матео отправились на базар. Там Матео во второй раз увидел человека с волчьим лицом. А может быть, его обмануло случайное сходство? Волчье лицо с широким лбом и странным подбородком бесследно исчезло в толпе, как только на него упал взгляд великана Матео. Пытаться найти кого-то в такой сутолоке было бессмысленно. Матео вспомнил грозно поднятый кулак и сверкающие гневом глаза человека, которого он в Лобе выставил за дверь, постоял в раздумье и нерешительно пошел дальше.

Он старался заглушить в себе неприятное чувство и, не обращая никакого внимания на зазывающие крики торговцев, пристально вглядывался в людской поток.

— Ты что-то сегодня рассеян, Матео. Скажи, тебе нравится этот идол? — спросил Марко, указывая на вырезанную из слоновой кости маленькую фигурку божка, который сидел, поджав ноги и сложив руки на толстом животе.

Торговец тут же разложил перед чужеземцами всех своих идолов, безудержно расхваливая работу резчика. Но Матео не обратил никакого внимания на этот поток красноречия. Его вдруг охватило сильное беспокойство. Поделиться ли ему своей тревогой с Марко? Может быть, тут не о чем и говорить? Почему не мог этот человек приехать из Лоба в Чаньчжоу, так же как и они? К черту бессмысленные опасения!

— Подойди-ка сюда, брат мой, — сказал Матео старому нищему, который с мольбой протягивал руку, и высыпал ему на ладонь пригоршню медных монет. Кланяясь и бормоча непонятные слова благодарности, старик исчез за торговой палаткой.

Гул голосов, мягкий весенний воздух, яркий 'свет, ослепивший Марко и Матео, когда они вышли из крытого рынка на залитую солнцем площадь, бессмысленное шатание в толпе — все это их утомило. Но так как до ужина оставалось еще много времени, Марко уговорил друга посетить крупнейший в городе храм. Он стоял на высоком холме и возвышался над всеми окрестными домами и садами.

— Ты еще станешь, чего доброго, идолопоклонником и начнешь молиться чужим богам! — пошутил Матео.

— Как ты можешь это говорить, Матео? — с досадой в голосе сказал Марко. — Я ненавижу этих чужих богов. Мы ведь приехали сюда, чтобы насаждать здесь истинное христианское учение.

— И чтобы заключать выгодные торговые сделки, — добродушно подхватил Матео. — Ну ладно, оставим это, а то ты еще прочтешь мне проповедь, как тот патер на корабле, который собрался было отучить меня ругаться.

Друзья вывели лошадей из конюшни и поскакали на «гору мудрости». Как и во всех городах, которые они посетили, в Чаньчжоу было немало разрушенных домов, напоминавших о монгольском завоевании. Но храм здесь уцелел.

По мощеной дороге, которая вела к воротам монастыря, шло много народу. Всадники обогнали одну семью. Две девочки и малыш лет пяти чинно шли рядом, мать несла на руках спящего толстощекого младенца, а отец гнал перед собой черного барана. Все они были одеты по-праздничному. Это маленькое шествие замыкала группа родных и друзей.

Венецианцы привязали своих коней к дереву и через ворота вошли в тихий двор. Увидев, что чужеземцы вошли внутрь монастыря, катайцы растерялись и начали перешептываться, но враждебности на их лицах не было.

По двору протекал облицованный камнем ручей, через него были перекинуты три мраморных мостика. Кусты и деревья с клейкими зелеными листочками еще больше подчеркивали красоту и торжественную тишину этого двора, окруженного колоннадой. Красочные картины на стенах повествовали о жизни Гаутамы-Будды. По преданию, он жил в Индии много столетий назад, был сыном царя и положил начало святому учению.

Матео и Марко примкнули к торжественной группе, во главе которой шел человек, гнавший черного барана, и вместе со всеми прошли через калитку в роскошный парк. Там на возвышенности стояло здание главного храма, а вокруг него были расположены несколько храмов поменьше. Четверо монахов с задумчивыми лицами, одетые в черное, неторопливым шагом направились в храм. При виде их люди поспешно расступились. Только баран, заблеяв, упрямо не двинулся с места.

Красота парка, где под сенью вековых деревьев, простирающих к небу могучие кроны, благоухали весенние цветы, многозначительное молчание пестрой толпы, удивительная архитектура гармонично вписанного в пейзаж храма, сверкавшего на солнце, таинственный полумрак входа — все это не могло не произвести впечатления на венецианцев.

Марко не мог отрицать, что, переступив порог этого величественного храма, он невольно преисполнился какого-то торжественного ожидания.

Матео тоже не избежал власти этих магических чар, но вместе с тем в нем вновь проснулась тревога. Он прислонился к красной лакированной колонне и с мрачным видом уставился на лежащее посреди храма огромное божество, одна рука которого подпирала голову, другая покоилась на бедре.

Фигура эта была не меньше пятидесяти шагов в длину и вся позолочена. За ней стояли золотые статуи, изображающие богов, причем они были выполнены так искусно, что можно было подумать — вот-вот они выйдут из религиозного оцепенения и начнут вершить добрые дела или, разгневавшись, карать грешных людей.

Неровный свет свечей озарял золотые скульптуры; ароматические палочки наполняли храм священным благоуханием. Люди упали ниц перед золотым идолом и, касаясь лицом пола, забормотали молитвы. Марко и Матео опустились на колени, чтобы не оскорбить чужой веры.

Огромный бог, казалось, насмешливо глядит на всех своими мертвыми золотыми глазами. Неприятное чувство, которое Матео испытывал еще на базаре, возросло, а вместе с ним возросла и тревога. Ашима была дома одна со слугами. Купцы отправились в деловое путешествие и вернутся не раньше чем через неделю. Матео мучительно захотелось выйти из храма и как можно скорее поскакать к Ашиме. Но он побоялся нарушить торжественную тишину и испытывал какой-то безрассудный страх перед могуществом этого чужого бога.

Марко, который не подозревал, что его друга терзали мрачные предчувствия, с интересом наблюдал за обрядом жертвоприношения. Четверо сильных слуг схватили черного барана, бросили его на пол перед идолом, а затем закололи на специально предназначенном для этого камне. Хотя языческий обряд глубоко оскорбил религиозное чувство Марко, он последовал за толпой, которая вышла вслед за монахами во двор.

Позади храма, у монастырской стены, стоял очаг. В котле кипела вода. Слуги содрали с барана шкуру, потом выпотрошили его и разрезали на куски.

Пока мясо варилось в котле, верующие под предводительством монахов вернулись в храм, бросились перед идолом на колени и в долгой молитве просили его послать здоровье новорожденному, который своим громким криком несколько раз нарушал торжественность священной церемонии. Собравшиеся здесь верующие считали, что этот маленький крикун с божественной помощью впитает в себя лучшие соки принесенного в жертву барана.

За свои труды монахи получили голову, ноги, сердце, печень, легкие и шкуру черного барана, да еще несколько кусков мяса.

Потом отец ребенка завернул вареное мясо в чистую холстину, чтобы нести его домой. Вокруг, болтая и смеясь, толпились родственники и друзья. Они радовались предстоящему пиру и в воображении уже лакомились нежным мясом годовалого барана.

Венецианцы облегченно вздохнули, когда вышли из монастыря. Бурное веселье людей, только что лежавших в пыли перед золотым идолом, ошеломило их. Женщины и девушки рвали весенние цветы на краю дороги, дети, резвясь и крича, бегали по лужайке, а мужчины, спускаясь с горы, оживленно разговаривали и шутили. За лотками, расставленными вдоль дороги, торговцы громко предлагали всякие сладости, маленьких резных божков, зеленый лук и куски жареной курицы.

— Я не понимаю этих людей, — задумчиво сказал Марко, придерживая коня.

— Не мешкай, — поторопил его Матео и после паузы добавил — Я беспокоюсь за Ашиму.

Марко встрепенулся:

— Почему? Ашима осталась дома. Что может с ней случиться?

Матео пробормотал что-то сквозь зубы.

— Ну говори, в чем дело? — настаивал Марко.

Матео нехотя рассказал другу о встрече на базаре.

— В Венеции я этого черта бросил бы в канал. Но здесь… Сам видишь, какие здесь обычаи. Кто знает, сколь могущественны их боги.

Гигантская статуя золотого божества произвела на Матео сильное впечатление.

Марко было досадно, что Матео готов поверить во власть чужих идолов, но подавил в себе это недоброе чувство. Мысль, что Ашиме угрожает опасность, заставила его скакать быстрее.

Последнюю часть дороги всадники уже мчались во весь опор. Торговцы и ремесленники, сидевшие прямо на улице перед своими лавками или мастерскими, провожали чужеземцев удивленными взглядами.

Ашима поджидала их — она стояла перед домом.

— Ты здесь, доченька? — воскликнул Матео, к которому сразу вернулось хорошее настроение. — Матео, ты что-то становишься пуглив, как суеверная старуха. — И, чтобы рассеять до конца свои опасения, он спросил — К тебе никто не приходил?

— Кто может ко мне прийти, мессер Матео? — спросила Ашима, удивленно взглянув на него.

— Мало ли кто… — проворчал Матео. — Ты самая красивая девчонка во всем Чаньчжоу.

Ашима смутилась.

— Да что ты сегодня болтаешь… — с досадой сказал Марко.

— Слышишь, Ашима? Он не верит, что ты самая красивая во всем Чаньчжоу… Может, ты видел кого лучше, Марко? — шутливо поддразнивал его Матео.

Постепенно хорошее настроение Матео передалось Ашиме и Марко.

После ужина Матео позвал их к себе, чтобы провести часок вместе. Они сели у пылающей жаровни. Сумеречный свет сочился сквозь окно, затянутое промасленной бумагой; на ней четко вырисовывалась тень ветвистого дерева, уже одетого зелеными листочками. Темная мебель комнаты усиливала царивший в ней полумрак, который создавал какое — то особое настроение и располагал к откровенной беседе.

На Ашиме было платье из красного шелка с вытканными пестрыми фигурками всевозможных зверей. Лицо ее было озарено теплым светом огня, пылающего в жаровне. Умиротворенность этого предвечернего часа, тихое, уже сонное чириканье птиц, тень листвы на окне — все это побуждало говорить о том, что обычно остается невысказанным.

— Сколько тебе лет, Ашима?

Узкая рука девочки теребила шелковую ткань. Ашима давно уже не была скована ржавыми цепями, но выше щиколотки у нее так и остался красный шрам. Едва заметный красный шрам.

— Не знаю, молодой господин…

— Она не знает, — повторил Матео.

— Не называй меня «молодой господин», — попросил Марко. — Во всяком случае, не сегодня.

Серый сумрачный свет растворил все предметы. Какая-то тень промелькнула на бумаге окна, но никто этого не заметил. Мимо пробежал человек и, видно, притаился где-то поблизости.

— Ты ведь не служанка.

— Да, ты не служанка, доченька.

— Не называй меня так. Ни сегодня, ни завтра… вообще никогда.

А у окна притаился человек.

Матео казалось, что на него всё еще смотрят мертвые золотые глаза чужого бога.

— Ты должна нам все говорить, Ашима. А теперь расскажи о красных горах твоей родины, — попросил он.

— Иногда я вспоминаю Венецию, — сказал Марко. — Там нет красных гор, но зато есть кипарисы. И большое каштановое дерево. Оно сейчас цветет у нас во дворе…

— Должно быть, мне шестнадцать лет, — сказала Ашима. — Так я думаю… Много лет тому назад мать рассказывала мне прекрасные сказания моего народа. Некоторые из них я и сейчас еще помню.

— Расскажи нам хоть одно, Ашима.

Комната уже полностью погрузилась в темноту, только угольки пылали в жаровне да белели три лица. Душа Ашимы вдруг освободилась от мучивших ее теней прошлого, ясный свет детских воспоминаний вспыхнул так ярко, что победил мрак тяжелых лет рабства.

— Мы тебя слушаем, доченька, — тихо проговорил Матео.

Рассказы матери она сотни раз повторяла про себя, поэтому они ясно сохранились в ее памяти, она помнила каждую фразу, даже каждое слово.

— Две тысячи лет тому назад в Индии жил один царь, — начала Ашима. — У него было три сына, которых он очень любил. Его кладовые были битком набиты всякими драгоценностями. Однако самым большим его сокровищем был конь с шелковистой белой гривой. Конь этот скакал быстрее ветра, казалось, его копыта едва касаются земли. Стоило сказать ему на ухо волшебное слово, и он подымался до облаков и переносил всадника с быстротой стрелы из одного конца страны в другой, Его длинная грива развевалась и сверкала на солнце, как огонь.

Многие ночи провел царь без сна, но никак не мог решить, кому из троих сыновей отдать этого чудесного коня. Наконец он придумал выход. Он выпустил коня на волю, позвал сыновей и сказал им: «Идите по свету и ищите белого коня. Он будет принадлежать тому, кто его найдет и поймает. Но только не ссорьтесь из-за него друг с другом».

Братья, всегда жившие в любви и согласии, отвесили отцу земной поклон. Они были довольны его решением и сразу же все вместе отправились на поиски.

Дважды наступало полнолуние, прежде чем они добрались до Куньмина, страны сияющего солнца, расположенной вдоль границы Индии. Там царила вечная весна, и на красной плодородной земле все цвело круглый год. Старый рыбак рассказал им, что видел в горах белого коня и хотел было поймать его, но тот взвился ввысь и огненным облаком унесся вдаль.

Братья поняли, что это и был их волшебный конь.

Средний брат пошел навстречу восходящему солнцу. После дня пути он попал на лужок, поросший сочной, зеленой травой, и увидел там белого коня. Он с легкостью поймал его и послал к братьям вестников, чтобы сообщить о своей находке.

Старший брат пошел на запад. Когда к вечеру второго дня над восточными горами взошла луна и отразилась в куньминском озере, к юноше прилетела птица феникс и сказала: «Брат твой поймал коня». Опечалился старший брат, но местность, в которую он попал, была так волшебно прекрасна, что все мрачные мысли его вскоре развеялись. Горы, лежавшие перед ним в мягком лунном свете, он назвал Зелеными склонами.

Младший брат отправился в город. Там он узнал, что его брат поймал волшебного коня. Вскоре все три брата встретились в условленном месте, и тот, что поймал коня, сказал: «Конь будет у нас общий».

Тогда между ними разгорелся дружеский спор, потому что два других считали, что нужно соблюсти волю отца. Пока они спорили, конь оборвал веревку, которой был привязан к дереву, и на глазах у всех исчез за облаками. В эту минуту небо окрасилось золотом, как при восходе солнца, отсвет упал на восточные горы, и средний брат сказал: «Глядите, это гора Золотого коня. Давайте не будем печалиться, конь привел нас в прекрасную страну».

Братья поселились у подножия горы Золотого коня и никогда не тосковали по родной Индии.

Так они прожили двести восемьдесят дней, и тут явился посланец от царя, их отца, и привез им приказ вернуться на родину. Но они не могли покинуть эту страну, ослушались отцовского приказа и остались на чужбине.

Когда царь узнал об этом, он призвал своего брата и сказал ему: «Какой-то злой волшебник держит моих сыновей вдали от родины. Собери рать из трех тысяч воинов, отправляйся в поход в эту чужую страну и приведи мне моих сыновей».

Брат обещал царю точно выполнить его приказ. Он собрал рать из трех тысяч воинов, выдал всем серебряные доспехи, снарядил слонов и верблюдов и отправился в поход в страну лучезарного света. Он легко нашел своих племянников, потому что они от него не прятались, а, напротив, устроили ему почетную встречу.

Когда дядя увидел сверкающую гладь куньминского озера и Зеленые горы, он изменил свои намерения. Он сказал себе: «Если правда, что волшебник привязывает человека к этим местам, то это добрый волшебник». И дядя решил нарушить царский приказ и тоже остался в этой стране с плодородной красной землей.

Трем тысячам воинов тоже понравилась эта страна, и они не вернулись назад в Индию. Они построили себе домики из глины, хижины из бамбука, распахали поля и посадили рис. Природа щедро вознаградила их за труд, и они жили счастливо до конца своих дней…

Под окном раздался какой-то тихий треск, что-то зашуршало, словно ящерица проползла по сухим листьям, потом послышался приглушенный кашель.

Ветер затих, птицы умолкли, лишь волшебные весенние соки продолжали бурлить в ветках, давая жизнь молодым побегам.

Ашима зябко повела плечами.

В жаровне лежал белый пепел. Уголь весь сгорел, но его запах все еще стоял в воздухе.

— Так, значит, твоя родина Куньмин… — задумчиво сказал Марко. — Но ведь индийская граница велика. Пятьсот дней пути… Никто в точности не знает, где она кончается.

— Что значит пятьсот дней пути по сравнению с остальным? — заметил Матео.

— Если я буду все время идти навстречу полуденному солнцу, я приду в Куньмин. Но идти нужно через горы, через реки, через леса, а в лесах живут злые духи и дикие звери. Там попадаются змеи толщиной в ствол большого дерева, огненные драконы и белые тигры.

Откуда ты это знаешь, Ашима?

— Мне рассказал один носильщик, мессер Поло.

Марко рассмеялся.

— Носильщик? — повторил он и, помолчав, добавил — Достать бы тебе этого волшебного коня, тогда ты смогла бы улететь от нас.

А под окном, плотно прижавшись к стене, дышал человек.

Никто не видел его, никто не слышал его дыхания, никто не подозревал о его присутствии. Все трое были всецело поглощены разговором.

— Становится прохладно, — сказал наконец Матео. — Ты зябнешь, доченька. Мы засиделись.

— Я отвезу тебя в Куньмин, Ашима, — сказал Марко, приняв вдруг решение. — Когда мы будем жить при дворе великого хана, я попрошу у него разрешение пересечь Катай. Мы отправимся в путь втроем: Матео, ты и я.

Матео пробормотал что-то в знак согласия.

— В Куньмине цветы цветут круглый год, — сказала Ашима.

* * *

Комнаты мужчин были расположены на первом этаже, но, прежде чем отправиться спать, Марко решил пройтись по саду. День был богат впечатлениями, и поэтому ему захотелось погулять весенней ночью, подумать, помечтать. Аромат почек и клейких листочков смешивался с запахом сырой земли. Белели бутоны, словно звездочки, рассыпанные в темноте. Под ногами скрипели камушки.

В комнате Ашимы горела свеча. Потом Матео зажег у себя лампу. Когда Марко дошел до калитки сада, ветки коснулись его лица.

«Она сказала: «мессер Поло», — думал Марко. — Но настанет время, когда она назовет меня просто «Марко». А не то, может случиться, что я отвешу ей поклон и скажу: «Синьорина Ашима». — Марко тихо засмеялся.

На бархатном небе сверкали звезды. Серебристая дымка, ласково окутавшая деревья и кусты, придавала им особую весеннюю прелесть. От забора отделилась темная фигура и неслышно устремилась вслед за Марко. В поднятой руке поблескивал кинжал. Марко остановился. В двух шагах от него остановился и человек с занесенным для смертельного удара кинжалом.

Вдруг Марко услышал какой-то шорох. Ему почудилось, что кто-то наступил на гравий садовой дорожки. Он резко обернулся и увидел похожего на тень человека, одетого в черное. Словно голова змеи с острым ядовитым жалом, взметнулся кинжал. Марко пригнулся. Лезвие миновало его и вонзилось в столб калитки.

Марко молниеносно выпрямился. Ему удалось отшвырнуть своего противника к забору, тот упал, но тут же вскочил на ноги и побежал в глубь сада. Марко бросился за ним и исчез за кустами.

В окнах первого и второго этажей по-прежнему горел свет.

Ясным голосом Ашима напевала песню. Потом она погасила свечу и легла спать.

Матео, погруженный в приятные мысли, ходил взад и вперед по комнате.

С трудом переводя дух, Марко не спеша подошел к калитке, вытащил из столба кинжал человека в черном и с испугом коснулся пальцем остро отточенного холодного лезвия. На мгновение он устало прислонился к калитке, словно схватка с незнакомцем отняла у него все силы.

Марко вдруг невольно вспомнил храм, людей, лежащих в пыли перед гигантским золотым идолом с мертвыми глазами, услышал шепот их молитв. Нож вонзается в горло черного барана, темно-красная кровь стекает в миску.

Чем оскорбил он чужого бога? Неужто идолы мстят ему? Усилием воли Марко стряхнул с себя суеверный страх. Убийца, напавший на него исподтишка, был живым, обычным человеком.

Марко вновь зашагал по садовой дорожке и остановился под окном Ашимы. Она, наверно, уже спит. Марко тихо открыл входную дверь, поднялся по лестнице и вошел к Матео.

Увидев Марко, Матео, все еще ходивший взад и вперед по комнате, очень удивился:

— Ты не спишь?

Марко показал ему кинжал и рассказал о таинственном нападении.

Матео в гневе сжал свои огромные кулачищи.

— Разбойники, убийцы… — процедил он сквозь зубы. — Я разобью в кровь его волчью морду! Только бы поймать негодяя…

— Ты говоришь об этом человеке из Лоба? — спросил Марко.

— Лучше всего не рассказывать об этом Ашиме.

— Да, к тому же, быть может, это просто самый обычный вор.

Марко распахнул окно. Темные ветки деревьев походили на руки с растопыренными пальцами. Казалось, они тянулись к свету.

ГОНЕЦ С СОКОЛИНЫМ ПЕРОМ

Ночью шел дождь, а теперь снова сияло солнце. Ярко освещенные белые облака напоминали горы. Два журавля летали над высокими деревьями. Потом они опустились на сук. Сквозь листву пробивались солнечные лучи, они скользили вдоль гладких серебристо-зеленых стволов и падали на сверкающий росинками луг. В тишину зеленого мира врывались радостные крики, доносившиеся с дороги. Пахло свежей травой и цветами.

Ко дворцу наместника вела широкая аллея, обсаженная с двух сторон ровными рядами деревье.

По парку смиренным шагом шел человек. Его волчье лицо с широким покатым лбом выражало страх. Толстая нижняя губа отвисла. Ему казалось, что он никогда не дойдет до ворот. Он был один, его окружали только деревья и кусты.

За оградой люди смеялись и шутили, до него доносились их слова: «Как все красиво после дождя!», или: «Когда ослу на хвост еще капает дождь, над его головой уже сияет солнышко». Дети с веселыми криками бегали по лужам.

Человек боязливо повел плечами и весь как-то сгорбился.

— Ты кто такой? — спросил его часовой у ворот.

— Да ведь это Саид, пусть проходит, — сказал второй часовой и ногой немного раздвинул ворота.

Саида ввели к наместнику Абаке. Наместник сидел на резном кресле из темного дерева. Слева от него стояло изображение журавля, справа — черепахи. Абака поглаживал свою большую черную бороду. На нем был богато расшитый костюм из красного шелка.

Саид стоял на коленях перед креслом, лицо его касалось пола. Он не осмеливался поднять глаза. Когда надо было кого-либо убить, он как лютый тигр кидался на свою жертву, но перед лицом могущественного человека был труслив, как шакал.

Узнав, что наместник приказал ему явиться, Саид смертельно испугался. Он провел ужасные сутки. Но что ему было делать? Бежать? Приказ Абаки настиг бы его повсюду — от Кашгара до Ханбалыка, от Чаханнора до Тали. Абака был исполнителем воли Ахмеда Злого[26], который управлял столицей огромной империи и пользовался безграничным доверием великого хана. Всякий человек, впавший у Ахмеда в немилость, кончал свои дни на плахе, а останки его пожирали псы. Во всех городах все командные посты занимали сторонники Ахмеда, а у них на службе состояли целые полчища шпионов.

Голова Саида касалась пола, на его спине играли солнечные лучи. Он чувствовал их тепло.

— Гляди на меня, — сказал Абака своим холодным властным голосом.

Саид поднял лицо. В темной глубине глаз Абаки вспыхивал какой-то огонек. Саид не выдержал взгляда наместника и опустил свои неспокойно бегающие зрачки.

— Гляди на меня, — гневно повторил Абака.

Покорный судьбе, Саид уставился в узкое лицо наместника, и на мгновенье в его душе вспыхнула надежда, но при первых словах Абаки она погасла, как слабый огонек, задутый порывом ветра.

— Ты не выполнил приказа.

— Увы, нет, мой господин.

— Я приказал глядеть на меня! — Лицо Абаки исказилось от злости, глаза вспыхнули, нервные складки избороздили лоб. — Собака! — крикнул он и судорожно вцепился в поручень кресла короткопалой рукой, странно несоответствующей его узкому лицу.

Саид дрожал от страха. Он ждал, что Абака произнесет сейчас ужасный приговор: «Сто семь ударов!» Ему казалось, что эти слова вот-вот сорвутся с уст наместника. Сто семь ударов тяжелой палкой означали смерть. Саид хотел жить. Он пришел в неистовство: рванулся вперед, ударил лбом о каменный пол и в отчаянии завопил:

— Простите меня, господин мой! О, простите! Этот великан связался с шайтаном. Он заколдовал меня. Я не мог пошевельнуться…

По лицу Абаки скользнула пренебрежительная усмешка, которая тут же сменилась выражением самодовольства. Наместник наслаждался своей властью над человеком, пресмыкавшимся у его ног. Да, он — Абака, наместник Чаньчжоу, при виде которого люди дрожат. Разве он не избранник аллаха и не так же могуществен, как Ахмед из Ханбалыка?

— Простите меня, мой господин, простите!

— Замолчи, — строго сказал Абака, — и гляди на меня!

Саид снова выпрямился.

Руки наместника недвижно покоились на темном дереве поручней кресла.

— Бек Баяндер приказал тебе заманить великана в пустыню. Ты не выполнил его воли. Я приказал убить молодого черта с гладким лицом, ты не сделал и этого. Как долго будут эти иноверцы, эти вонючие собаки, отравлять воздух в нашей стране! — закричал в гневе наместник.

Абака заставил себя успокоиться. Что ему делать с Саидом? Приказать убить или еще раз испытать его верность?

В парке сверкали покрытые росой лужайки. Вытянув вперед головы с острыми клювами, в небе летали журавли. Какие-то маленькие пестрые птички щебетали в листве. Два человека — один худой и высокий, а другой чуть пониже, широкоплечий — подошли к воротам дворца. Часовые, скрестив копья, преградили им путь. Тогда худой вытащил золотую пайцзу с печатью Хубилай-хана. Часовые тотчас раздвинули копья и услужливо распахнули ворота.

В зал, где сидел Абака, ворвались солнечные лучи, они отразились на гладкой поверхности мебели, пробежали по деревянной стене и, казалось, оживили черепаху, журавлей, резных драконов, львов и крылатых змей, вытканных на шелковых обоях. Тихо приоткрылась дверь, вошел секретарь наместника, бросился на колени и тут же поднял голову.

— Что такое? — недовольно спросил Абака.

— Простите, господин, — торопливо сказал секретарь. — Пришли чужестранцы с золотой пайцзой. Они желают вас видеть. Я думал…

Наместник кивнул и поднялся. Саид, как раненая собака, отполз в сторону, чтобы дать дорогу. Абака некоторое время стоял молча, потом сказал, указывая на Саида:

— Отправь его во двор и прикажи Салиму всыпать ему двадцать семь ударов… А господа пусть войдут ко мне.

— Благодарю вас, господин мой! Да ниспошлет вам аллах сто тысяч лет жизни! — пробормотал Саид и поцеловал край одежды наместника.

Абака ударил его ногой в лоб.

— Благодарю вас, господин мой! — шептал Саид, отвешивая поклоны. Почтительно пятясь, он покинул зал.

Наместник Абака уселся в резное кресло и с невозмутимым видом стал ожидать появления чужеземцев.

Николо и Маффео Поло опустились на колени и склонили перед наместником головы. Он кивнул им в ответ. Чужестранцы поднялись. Взгляд Абаки невольно упал на бирюзу в золотой оправе, которую Николо Поло носил на шее.

— Мы просим прощения за то, что оторвали вас от важных государственных дел, но все же разрешите преподнести вам маленький подарок.

Николо Поло вынул из кармана мешочек с тускло мерцавшим жемчугом и положил его на протянутую ладонь Абаки.

— Милость ваша безгранична, и повсюду люди славословят ваши мудрые деяния на благо великого хана, — продолжил Николо Поло. — Мы отправили письмо ко двору владыки всех владык, самому могущественному властелину на свете, который твердой рукой правит народами, и в письме этом восхваляем вашу безмерную доброту и сердечное участие, с которым вы, о благородный господин, приняли нас, жалких слуг его величества императора Катая. С вашего разрешения мы изъездили вдоль и поперек прекрасную страну тангутов и повсюду слышали, как люди произносят ваше имя с любовью и уважением. Мы посетили многие цветущие города, видели великолепные дворцы и смогли заключить хорошие сделки. Мы скупали шали из верблюжьей шерсти — таких тонких шалей не сыщешь во всем мире. Мы благодарим вас, повелитель, за вашу безграничную доброту, за дружеское расположение…

И венецианские купцы отвесили глубокий поклон.

Лицо Абаки оставалось неподвижным, только в глазах его вспыхивали предательские огоньки. Эти белые собаки намерены перехитрить его. Он прекрасно понимал тонкую игру пришельцев. Но умно выбранные слова приветственной речи принудили его спросить гостей спокойным, чуть насмешливым тоном:

— Вы говорите, что отправили письмо великому хану? Напрасно вы себя этим утруждали. Он уже осведомлен о вашем прибытии.

— Мы послали великому хану депешу, — вставил Маффео. — Соблаговолите нас простить, что мы сделали это без вашего совета, мы не посмели обременять вас такими мелочами… Однако сегодня мы вынуждены обратиться к вам и просить вашей великодушной помощи, ибо мы пребываем в великой тревоге и беспокойстве.

Абака сохранил свою холодную сдержанность. Будто играя, он кинул мешочек с жемчугом на сиденье рядом с собой, потом снова взял его в руки и несколько раз слегка подбросил на ладони, словно пытаясь определить его вес.

— Я вас слушаю, — сказал он. — Но помните, что меня ждут важные дела.

Николо Поло на мгновение закрыл глаза.

— Мне не легко об этом говорить, благородный господин… Вы знаете, что нас сопровождает мой сын. Пока мы с вашего любезного разрешения путешествовали по стране, какой-то человек попытался убить его.

— Вам чудятся привидения, — сказал Абака.

— Вот кинжал, господин. — Николо Поло вынул из-за пазухи кинжал и положил его на ладонь. — Нынешней ночью, когда мой сын гулял в саду, его пытались прикончить этим кинжалом.

Абака грозно нахмурил брови. Он не сводил пристального взгляда с Николо Поло, стараясь понять, знает ли тот что-нибудь о тайных причинах нападения, но ничего не увидел, кроме тревоги отца за судьбу сына и настойчивой мольбы о помощи.

— Дайте мне это оружие, — протяжно сказал наместник. — Я прикажу разыскать преступника. Отныне мои воины будут охранять вас.

Движением руки Абака дал понять, что аудиенция закончена.

— Мы благодарим вас, благородный господин, — сказал Николо Поло.

Братья опустились на колени, трижды земно поклонились наместнику и покинули зал.

Едва за ними закрылась дверь, как вошел секретарь и молча стал ждать приказов Абаки.

— Саид уже подвергся наказанию?

— Нет еще, господин мой.

Неожиданно Абака впал в ярость.

— Позови скорее слугу! — закричал он. — Я не могу дышать воздухом, отравленным дыханием неверных!

Вошел слуга с разожженной курильницей благовоний и принялся ею размахивать, чадя ароматным дымом, пока Абака не прогнал его прочь.

— Введите Саида.

Секретарь поклонился и поспешил выполнить приказ.

Вошел Саид. От страха у него тряслись колени. Он кинулся наместнику в ноги.

— Возьми свой кинжал, дурак.

Саид не решался протянуть руку, пока Абака резко не повторил своего приказа:

— Возьми кинжал!

Саид не смел поднять глаза. Он взял кинжал и засунул его за пояс.

— Сегодня вечером ты отправишься в путь. Будешь скакать день и ночь. Я дам тебе пайцзу с изображением сокола, чтобы ты повсюду получал самых быстроходных коней. По ночам факельщики будут освещать тебе дорогу…

Голос Абаки, в повелительном тоне которого слышались теперь и ноты мольбы, звучал для Саида как нежная песнь.

— Ты повезешь важное сообщение. Никто не должен его видеть. Никто не должен его найти. Ясно? Не то ты поплатишься жизнью. Ты будешь скакать день и ночь. Ты посланец с соколиным пером. Никто не имеет права задержать тебя до тех пор, пока ты не вручишь этого письма в руки могущественнейшего министра Ахмеда… — И уже обычным тоном Абака спросил — Ты меня понял?

— Пока я не вручу письма в руки могущественнейшего министра Ахмеда, — почтительно повторил Саид.

— Салим ждет его, — напомнил стоящий в дверях секретарь. — Наказание не отменяется?

— Пусть этот дурак получит семнадцать ударов, — сказал Абака. — И легкой палкой, чтобы он смог сегодня же отправиться в путь.

* * *

— Салим, собака! Ты бил изо всех сил, — процедил сквозь зубы взбешенный Саид и потрогал вспухшую спину. — Ну погоди, я еще вернусь…

— Убирайся, да поживей, Саид! — крикнул, смеясь, палач Салим. — Не то я еще разок тебя поглажу.

Вечером, когда Саид получил от секретаря запечатанное письмо и особую золотую дощечку — пайцзу с изображением сокола, он забыл, что у него ноет спина. Он спрятал письмо на груди, повесил пайцзу на шею и бегом отправился к яму — большому зданию конной почты.

Здание это, расположенное у городских ворот, было просторным, а комнаты обставлены с роскошью, приличествующей должностным лицам самого высокого ранга. В конюшнях всегда стояли наготове четыреста сытых коней, так что императорские гонцы могли в любой час дня и ночи сменить усталых лошадей. Во владениях великого хана было больше ста тысяч таких станций. Даже в горах, вдали от больших дорог, где не было ни городов, ни деревень, Хубилай-хан приказал выстроить эти ямы. Его приказ принудил тысячи семей покинуть свои родные места и переселиться в безлюдные области, чтобы там обслуживать императорские станции конной почты. Так возникли в самых глухих районах большие селения с полями и обширными выпасами.

Ханбалык был связан со всеми провинциями хорошими дорогами, на которых через каждые двадцать пять — тридцать миль стояли здания яма. На перегонах между станциями встречались небольшие селения — хижин тридцать или сорок. Там жили гонцы, состоявшие на императорской службе.

Когда надо было отправить срочное донесение, чтобы сообщить о восстании в какой-то провинции или об измене наместника, гонцы проделывали за день от двухсот до двухсот пятидесяти миль. Как только они приближались к очередному яму, они трубили в особый рог, чтобы им навстречу выслали нового коня.

Гонцы, состоявшие на императорской службе, были окружены большим почетом.

— Впустите меня, я гонец наместника! — крикнул Саид, еще не успев отдышаться от быстрого бега. — Разве вы, дурачье, не видите у меня на шее пайцзу с изображением сокола?

Часовой смущенно ухмыльнулся и пропустил Саида в ям. Писец занес в особую книгу день и час его отбытия и велел оседлать для гонца лучшего коня.

— Тебе нужны факельщики, чтобы проводить тебя до следующей станции? — услужливо спросил он.

Саид воткнул в тюрбан соколиное перо, подпоясался поясом с бубенцами и повесил через плечо почтовый рог. Его вспухшая спина сильно болела.

Саиду почудилось, что перед ним вдруг снова возникло узкое лицо Абаки со сжатыми губами и грозно сдвинутыми бровями, и он услышал его приказ: «Ты будешь скакать день и ночь. Я дам тебе пайцзу с изображением сокола, чтобы тебе повсюду давали самых быстроходных коней. Ночью факельщики будут освещать тебе путь…»

Эти слова напомнили Саиду, что ему надо торопиться.

— Я знаю дорогу, — резко ответил он, вскочил в седло, скорчившись от боли, и, нещадно подстегивая лошадь, поскакал в ночь.

— Ну погоди, Салим, я еще вернусь!.. — бормотал он.

Бубенцы на поясе звенели. Соколиное перо в тюрбане и пайцза убирали с пути все преграды. День ли был или ночь, сияло ли солнце или туман окутывал долину и горные склоны, он видел только услужливые лица, везде ему подавали лучшие блюда, всюду склонялись перед ним спины писцов. Ведь он гонец Абаки!

Саид забыл все пережитые унижения. Его жалкая душонка льстеца была преисполнена высокомерия — он ведь стал гонцом с соколиным пером. Не забывайте этого, люди! Гнедые, белые, вороные кони с мускулистыми ногами и развевающимися гривами несли его на восток. Звенели подковы на каменистых дорогах. Караваны отходили на обочину, уступая всаднику путь.

Саид не знал отдыха. Измотанный непрерывной спешкой, он спал лишь по нескольку часов в сутки, просыпался посреди ночи от тревожных снов и громко требовал, чтобы факельщики немедленно проводили его до следующей станции.

До Ханбалыка оставалось двести миль. Он скакал на белом жеребце с шелковистой гривой. Солнце сияло. Лошадь неслась как стрела. В стороне от дороги буйволы тащили деревянные плуги, взрыхляя илистую землю рисовых полей. Небо над головой было бледно-голубым, а у горизонта серо-белым. Старик пастух, похожий на карлика, гнал стадо черных свиней, которые с громким хрюканьем рыли пятачками землю.

Бубенцы позвякивали на поясе гонца. Носильщики снимали с себя ношу и, переводя дух, глядели вслед мчавшемуся всаднику с соколиным пером в тюрбане. Спина у Саида уже не болела. Он только ужасно устал и мучительно хотел спать.

— Я скачу день и ночь. Видите, мой господин, как быстро я выполнил ваш приказ. Да уничтожит аллах этих чужеземных дьяволов… А Салим — предатель. Я знаю, он готовит покушение на вашу жизнь…

Так разговаривал Саид сам с собой, чтобы как-то скоротать время. Его волчье лицо расплывалось в довольной улыбке, когда он придумывал ответ Абаки:

— Ты верный слуга, Саид. Вот тебе в награду пятьсот шелковых лан… Что ты говоришь об этой собаке Салиме? Хорошо, я велю его убить.

Саид въехал в маленькую долину. Узкий ручей, вытекавший из озера, струился меж камней. Дорога полого спускалась к песчаному берегу. Саид поднес рог к губам и затрубил, чтобы вызвать слуг из ближайшего яма. Между двумя столбами в воде раскачивалась широкая лодка. Из тростника не спеша вышел рослый юноша. В руках у него была удочка.

— Эй, поторопись! — крикнул Саид. — Ты что, не видишь соколиного пера? Я гонец и везу важное сообщение господину министру Ахмеду в Ханбалык.

— Ахмеду? — мрачно переспросил паромщик и процедил сквозь зубы проклятие, которое Саид едва уловил.

— Да пошевеливайся, я тебе говорю! — в бешенстве заорал Саид и бросил ему поводья. — Не то я пожалуюсь твоему начальнику.

— Садись, гонец с соколиным пером.

Паромщик греб молча. Грива коня, сверкавшая на солнце, казалась серебряной.

— Озеро глубокое, — сказал паромщик и отложил весла.

Вдруг на том берегу из-за холма показался караван и стал спускаться к озеру. На верблюдов были навьючены прямоугольные деревянные клетки.

Печаль, промелькнувшая в глазах паромщика, на мгновение погасила горевший в них мрачный огонь. Он снова взялся за весла и как бы нехотя стал грести к берегу.

— В этих клетках фазаны, дикие утки, рябчики да еще и перепела. Ты видишь все это, посланец с пером?

Лодка ударилась о песок.

— Они предназначены для императорской охоты.

Саид не обратил внимания на слова странного паромщика.

Усердно выполняя приказ Абаки, он скакал день и ночь и хранил, как самое большое сокровище, письмо наместника к Ахмеду.

На пятый день пути Саид уже стоял на голом песчаном холме и глядел на раскинувшиеся у его ног предместья Ханбалыка. До него доносился звон колокольчиков бродячих лудильщиков, цирюльников, точильщиков. Он слышал, как ритмично бил в барабанчик величиной в пол-ладони старьевщик. Саид поскакал мимо домов, над которыми возвышались мощные стены и мраморные дворцы резиденции императора.

Саид не замечал ремесленников, которые работали в открытых мастерских, расположенных по обеим сторонам главной улицы, не обращал внимания ни на торговцев, ни на покупателей, толпившихся перед лотками и лавчонками, оставался равнодушным к соблазнительным запахам харчевен. Он трубил в рог и гремел бубенцами.

Он не чувствовал усталости — так его волновала предстоящая встреча с могущественным министром финансов Ахмедом.

Когда гонец вошел во дворец Ахмеда, им овладело необычайное возбуждение, и он весь отдался благоговейному ожиданию, к которому примешивался рабский страх. Саид беспрестанно проверял, цело ли драгоценное письмо.

— Я привез важное сообщение для господина Ахмеда, — сказал он прерывающимся голосом слуге, который увел его лошадь и указал, куда пройти.

— Вам придется немного подождать, — ответил слуга. — Господин министр находится сейчас у ее величества императрицы Джамбуи-хатун[27].

— Я должен немедленно видеть господина Ахмеда.

Слуга снисходительно улыбнулся и сказал:

— Ступай в канцелярию и отметься. Тебя вызовут. Я же сказал, что верховный наместник сейчас у Джамбуи-хатун.

* * *

Ахмед вернулся от императрицы в середине дня в приподнятом настроении. Уже многие годы он пользовался благосклонностью Джамбуи-хатун и всегда умел добиться ее поддержки. Только благодаря влиянию императрицы он стал самым могущественным министром государства.

Ахмед еще хорошо помнил то время, когда он, преисполненный честолюбивых планов, покинул свой родной город и прибыл ко двору князя Эсень-нойона. Там он впервые увидел дочку князя, красавицу Джамбуи, и заметил, что ее черные глаза на мгновение задержались на его лице.

Однажды к Ахмеду явилась служанка Джамбуи и от имени своей госпожи приказала тайно передать письмо монгольскому хану Хубилаю. Сперва Ахмед хотел было с негодованием отказаться от этого поручения, ибо в душе надеялся со временем завоевать любовь юной красавицы, но потом холодный рассудок победил, и он не только выполнил поручение княжеской дочки, но и в дальнейшем продолжал служить ей с расчетливой преданностью.

Ахмед любил вспоминать тернистый путь, который привел его, жалкого купеческого сынка, к посту первого государственного чиновника. Все финансы огромной империи Хубилай-хана были в его руках.

Джамбуи-хатун не забыла верной службы Ахмеда.

На губах Ахмеда играла жестокая усмешка. Императрица располнела, уже давно утратила былую красоту, и его любовь к ней угасла. Но Ахмед всегда обращался с Джамбуи-хатун так, словно она все еще была юной красавицей, как в те дни, когда жила у своего отца, князя Эсень-нойона.

Ахмед был человек хитрый и отважный.

Он сосредоточил в своих руках всю власть, творил суд и расправу над всеми, кто хоть как-то стоял у него на дороге. Когда он хотел кого-нибудь загубить, он шел к Хубилай-хану и говорил примерно следующее: «Генерал Ян совершил преступление против вашего императорского величества. Он осмелился в присутствии воинов неуважительно отозваться о своем всемогущем повелителе. Ян заслуживает смерти». Великий хан обычно отвечал: «Поступайте так, как сочтете нужным». Ахмед никогда не упускал случая привести в исполнение смертный приговор.

За пять лет пребывания на посту министра финансов он сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Доверие великого хана Хубилая к нему было так велико, что никто не осмеливался сказать что-либо Ахмеду наперекор. У человека, оклеветанного Ахмедом, не было никаких средств защититься от предъявленного ему обвинения, потому что никто не осмеливался хлопотать за него.

Когда Ахмед узнавал от своих соглядатаев, что у кого-то есть красивая дочка, он посылал к этому человеку своего слугу, и тот говорил отцу девушки: «У тебя красивая дочка. Кому ты намерен ее отдать? Ты поступишь умнее всего, если отдашь ее в жены верховному наместнику Ахмеду, а за это он назначит тебя на три года начальником отдела в денежной палате».

Кто мог устоять против такого предложения?

Господа министры, встречаясь с верховным наместником, дружески улыбались, а народ стонал и роптал под бременем его правления, ибо налоги и всякие другие поборы увеличились в три раза.

Зато сам Ахмед успел за это время скопить несметные богатства, — ведь каждый, кто хотел получить какой-либо пост, должен был дать ему взятку.

Верховный наместник строго глядел на людей, которые, завидев его, бросались на колени прямо на дороге и лежали распростертые в пыли, пока он не проедет со своей свитой.

Четверо слуг на белых конях держали над головой министра балдахин от солнца, следя за тем, чтобы их кони ступали в ногу с конем Ахмеда. Сабли воинов почетного эскорта и серебряные колокольчики позвякивали в такт мерной рыси коней.

— Гонец с соколиным пером привез вам какую-то весть, мой господин. Он ждет вас.

— Откуда он прибыл?

— От Абаки, наместника Чаньчжоу.

— Пусть войдет.

Верховный наместник сидел в серебряном кресле, когда в зал робко вошел Саид и пал ниц перед ним.

— Дай письмо.

Саид подал пакет и почувствовал на себе оценивающий взгляд Ахмеда. Гонец с соколиным пером опустил голову. Возбуждение его было так велико, что он все еще не испытывал усталости. Мысли беспорядочно теснились у него в голове. Он был совершенно подавлен мрачным великолепием огромного зала, в центре которого, словно бог, восседал на троне могущественнейший в стране человек.

Преодолев робость, Саид осмелился взглянуть на него. Ахмед сломал печать и начал читать письмо. Ни один мускул не дрогнул при этом на его холеном лице. Но Саид почему-то перестал испытывать страх. Ему показалось, что счастье вдруг улыбнулось ему.

Он мысленно перенесся в детство. Товарищи по играм часто дразнили его. Он спокойно стоял, притаившись в кустах, и ждал, пока они подойдут поближе. Тогда он хватал палку, к которой была привязана вонючая дохлая крыса, бил ею первого попавшегося по лицу и хохотал вдогонку разбегавшимся в ужасе детям.

Верховный наместник положил письмо на колени. Он подпер подбородок рукой и забарабанил пальцами по верхней губе. По выражению его лица нельзя было сказать, хорошо ли он настроен или дурно. Воцарилось длительное молчание. Саид лежал, распростершись у ног могущественного человека, не смея не только пошевельнуться, но даже думать. Наконец Ахмед сказал:

— Мне нравится твое лицо. Как тебя зовут?

— Саид.

— Ты убийца?

— Нет, господин мой, — прошептал Саид.

Ахмед не обратил никакого внимания на его ответ и сказал, словно обращаясь к самому себе:

— Мне нужны убийцы.

Саид, однако, расслышал эти тихо сказанные слова и удержался от оправдания, хотя оно и готово было сорваться с его губ.

— Расскажи мне, что говорят в стране про Абаку.

— Я скакал день и ночь, — растерянно ответил Саид.

— Ты мне должен рассказать, что говорят про Абаку.

Саид вспомнил о недавней экзекуции и о том, как Абака ударил его ногой по голове.

— Люди любят Абаку, господин мой, — сказал он сдавленным голосом.

Бледное лицо Ахмеда с полузакрытыми глазами внушало теперь Саиду мучительный страх. Чего хотел от него этот ужасный человек?

— Ты врешь, — сказал Ахмед.

Саид молчал.

— Это хорошо, — добавил Ахмед и вдруг грозно повысил голос — Но меня ты не смеешь обманывать!

Саид услышал угрозу и испугался.

— Ты видел чужеземных купцов? — деловито спросил Ахмед.

— Да, господин мой. С ними путешествует великан. Он умеет колдовать… И красивая девочка, рабыня.

Саид растерянно замолчал. Зачем он все это рассказывает? Сейчас верховный наместник позовет телохранителя…

— Ты останешься у меня в услужении, — сказал Ахмед. — А теперь ступай.

ЧЖУН-НАЙМАН-СЮМЕ

Хубилай-хан, владыка владык, избранный курултаем — большим советом монгольских князей, — повелитель всех покоренных народов, император огромного государства Катай, сидел на троне лицом к югу. Створки парадных дверей были широко распахнуты, и четыре широких луча света врывались в большой зал, своды которого поддерживали высокие мраморные колонны. У каждой двери стояли два рослых стражника. Они наблюдали за тем, чтобы никто не коснулся ногой порога, ибо это считалось плохой приметой. Слуги заранее предупреждали чужеземных послов и купцов об этом обычае.

И все же случалось, что кто-то нечаянно задевал высокий порог. Тогда провинившегося немедленно хватали стражники, срывали с него одежды, и он был обязан внести за них большой выкуп золотом. Если же подобный проступок совершал человек низкого звания, его наказывали ударами палки.

Чжун-Найман-Сюме, город ста восьми храмов, как его называли монголы, или Шанду[28], как называлась летняя резиденция императора на языке катайцев, был расположен в холмистой местности.

Жаркое летнее солнце освещало дома и сады, в шахматном порядке раскинувшиеся в долине. На зеленых склонах в тени высоких деревьев стояли храмы и павильоны с закругленными крышами, украшенными драконами и резными изображениями диковинных животных. Широкие улицы вели от южных городских ворот к северным. Ремесленники всех покоренных монголами стран съехались в Шанду: бумаговары из Самарканда, ткачи из южных провинций Катая, золотых дел мастера из Багдада и Бухары, канатчики из Балха и Кермана, оружейники из Йезда, скорняки из Новгорода… Купцы, ученые, искатели приключений, монахи, комедианты, фокусники, шаманы, звездочеты и колдуны перебирались в Шанду на июнь, июль и август.

Императорский дворец был выстроен из мрамора и других ценнейших материалов. Он потрясал своей грандиозностью и вызывал безграничное восхищение красотой своей архитектуры у всех, кто имел счастье его увидеть. Один из его фасадов с великолепным порталом и резными украшениями выходил в сторону внутреннего города, другой, отделанный не менее роскошно, был обращен к городской стене. Дворец стоял посреди парка, обнесенного стеной в шестнадцать миль. На зеленых лужайках паслись десять тысяч белых как снег коней и кобыл императорской конюшни. Тот, кто осмеливался к ним прикоснуться без нужды, подвергался наказанию как настоящий преступник. Молоко этих кобыл могли пить только потомки Чингисхана. Исключение составляли лишь ойроты, потому что люди этого племени проявили исключительную храбрость на глазах Чингисхана. Звездочеты, состоящие на службе у великого хана и сведущие в искусстве черной магии, свершали каждый год двадцать восьмого августа в присутствии императора обряд жертвоприношения кобыльим молоком, чтобы милостиво расположить богов и духов, обеспечить их покровительство народам империи, а также скотине, птице, хлебам и другим плодам, дарованным землей.

В императорском парке было множество лужаек, по которым протекали прозрачные ручьи. Олени, лани и антилопы бегали там на воле и только в определенные часы собирались у кормушек. Больше двухсот соколов было заперто в клетках, и великий хан раз в неделю сам ходил глядеть на них. В специальном загоне содержали для императорской охоты леопардов и других хищников.

Посреди парка Хубилай-хан велел в тот год построить новый павильон специально для увеселений. Он стоял на позолоченных расписанных колоннах, как на сваях, а вокруг каждой колонны обвивался крылатый дракон, также весь позолоченный. Растопыренные когти дракона упирались в землю, а голова его поддерживала выступ крыши, целиком выложенной золоченым бамбуком. Хрупкое строение было укреплено с помощью двухсот шелковых канатов и поэтому не боялось сильных ветров. Собрано оно было так искусно, что разнималось на части, и его можно было по желанию перевезти в любое место и там быстро снова собрать.

Хубилай-хан, владыка всех этих богатств, сидел на троне. Его взгляд скользнул по собравшимся в зале князьям, военачальникам, знатным сановникам, соколиным охотникам, врачам и посланцам других народов, на мгновенье остановился на стражниках у дверей и устремился в небесную лазурь. Придворные вели себя сдержанно, с достоинством, а когда створки дверей затворились, в зале воцарилась тишина, исполненная напряженного ожидания.

В эту минуту император заметил группку людей, на которых падал просочившийся сквозь щель тоненький луч света. Они отличались и лицом и одеждой от остальных присутствующих. Великий хан наклонился к стоящему слева от него Сю Сяну[29] и сказал:

— Они прибыли.

Старый ученый слегка поклонился в ответ, но промолчал. Последний луч света еще успел осветить его умное лицо, на котором лежала печать отрешенности.

В темном зале раздался громкий голос сановника:

— Склоните головы и молитесь.

Все присутствующие упали на колени и коснулись лбами пола.

— Великое небо, простирающееся над всем сущим! Земля, покоящаяся в объятиях неба! Мы взываем к вам с мольбой ниспослать благословение нашему владыке. Да живет он сто тысяч лет!

Тут зазвучал второй звонкий голос:

— Да охранит вечное небо величие и благополучие его государства. Да ниспошлет оно всем его подданным мир и счастье, и да будет в. подвластных ему странах вечное изобилие.

— Да сохранит нам вечное небо нашего владыку, — шепотом подхватили придворные.

Сановники четырежды коснулись лбами пола. Хубилай-хан, задумавшись, глядел на склоненные перед ним спины. Стражники снова распахнули створки дверей, и свет ворвался в зал. Придворные поднялись с колен и широким полукругом встали вокруг трона. Люди расступились, образуя проход от средних дверей до трона, и по этому проходу, неслышно ступая, прошел ручной лев, уселся у ног великого хана и опустил свою могучую голову на передние лапы.

Хубилай-хан стал играть его гривой. Лев зевнул, и в открытой пасти сверкнули острые клыки.

— У меня болит живот, — сказал вдруг император.

На лицах придворных отразилась крайняя озабоченность. Нахмурив лоб, сановник строго сказал стоявшему рядом юноше:

— Разве ты не слышал, у его величества болит живот! Беги скорей за врачом-арабом.

— Кто тебе сказал, что мне нужен врач?.. Пусть лев уйдет. Позовите старого Хунана.

Быстрее стрелы, выпущенной из лука, распространилась весть, что у его величества болит живот. Пока лев, повинуясь зову дрессировщика, послушно шел к воротам, придворные переговаривались вполголоса.

— И в самом деле, его величество сегодня неважно выглядит.

— Куда это запропастился врач? Почему его не зовут?

— Его величество не желает видеть врача.

— Недавно у меня тоже болел живот, вот в этом месте, глядите. Словно там сидела мышь и грызла внутренности. Но врач мне не помог…

Разговорчивый сановник вдруг замолчал на полуслове и, побледнев как полотно, отступил на шаг: перед ним стоял лев. Глаза хищника следили за ним.

— Уберите это чудовище! — прошептал сановник сдавленным голосом и почему-то спрятал руку за спину.

Услышав повторный зов дрессировщика и почувствовав резкий удар бича, лев тряхнул могучей гривой и, недовольно рыча, направился к двери.

По усталому лицу императора скользнула улыбка. Сю Сян, катайский ученый, спрятал руки в широкие рукава.

Опираясь на двух слуг, в зал вошел Хунан, старый монгольский воин, который сражался еще во времена Чингисхана и его военачальника Субэтэй-бохадура[30]. Он сел на разостланный для него ковер рядом с императором и сказал:

— Ты посылал за мной? Вот я и пришел. Скажи только, что тебе угодно, Почему ты сидишь на золотом троне и проводишь время среди мертвых камней, которые нельзя перенести с места на место?

— Молчи, Хунан, — сказал Хубилай-хан.

— Зачем же ты послал за мной, если велишь молчать? Повсюду тебя окружают чужие советчики. Мои потомки не желают больше жить в юртах…

Старый воин бормотал какие-то неясные слова, пока его слуха не коснулся повелительный голос императора:

— Хунан, ты меня слышишь? Расскажи-ка мне, как Чингисхан приказал завоевать весь мир.

— Я слышу тебя, Хубилай-хан, — сказал старик и выпрямился. В его глазах засверкал огонь, он был уже целиком во власти воспоминаний и забыл, что находится в главном зале императорского дворца. Его руки стали слишком слабы, чтобы носить оружие, но мысли были проворны, как табун диких коней, мчавшийся по степи в предрассветный час.

И Хунан заговорил:

— Много лет тому назад, когда всемогущий чеканщик — мороз заковал серебряными латами большую реку, а великий скорняк — зима окутала холмы и рощи шкурками горностая и лед на реках затвердел, как камень, на глубину копья, Чингисхан вызвал своего военачальника Субэтэй-бохадура в золотой шатер на вершине горы и сказал ему: «Теперь ты должен покорить сарацин, Субэтэй. Собери войско в сто тысяч всадников и отправляйся в поход. Пусть тебя сопровождает молодой князь Хубилай. Пусть он прославится своей храбростью».

Исполненные величайшей ярости, мы обрушились, словно молния, на сарацин — нас вели герой Субэтэй и храбрый юноша Хубилай. Воинам нашим не было числа, словно каплям дождя в ливень. Небо потемнело от наших стрел. Грохот колес и топот копыт раскатами оглашали равнину, словно удары грома. С быстротой ветра преследовали мы врага.

Хубилай-хан слушал старика с закрытыми глазами. Скучающие придворные шепотом обменивались замечаниями.

— Мое сердце обливается кровью, — сказал тихо Хубилай-хан. — Не рассказывай больше. Ах, если бы я снова мог вернуться в степь!..

Только Сю Сян, ученый и советник императора, расслышал эти слова, и они исполнили его глубокого удовлетворения. Но лицо Сю Сяна осталось неподвижно.

— Вас ждут чужеземные посланцы, — сказал он. — Настало время их принять.

Пока слуги выводили старика монгола, Хубилай-хан приказал подозвать чужеземных посланцев. Его узкие, раскосые глаза утратили задумчивое выражение, и он с интересом наклонил вперед свое плоское, широкоскулое лицо.

Венецианцы упали на колени перед императором.

— Встаньте, — сказал Хубилай-хан. — Вы видите, я не забыл вас. Мои ездовые проводили вас в Шанду.

— Мы благодарим вас, ваше величество, за великую милость, которую вы нам оказали, — сказал Николо Поло. — За время нашего отсутствия ваша страна стала еще более обширной и цветущей. Ваши ездовые и чиновники повсюду встречалинас с почетом.

Хубилай-хан слушал умело составленные речи венецианца с видимым удовольствием. Он перевел взгляд с Николо Поло на Марко, который стоял на полшага позади отца.

— Теперь поведайте мне, что вам наказывал ваш повелитель папа римский?

Пока Николо Поло передавал наказ папы, Марко имел время как следует разглядеть Хубилай-хана и все его окружение. Хотя отец и дядя ему уже много рассказывали о жизни при дворе могущественного повелителя, он все же был ошеломлен сказочным богатством дворцовых покоев и обычаями, царившими при дворе. Он даже всерьез спрашивал себя, не пригрезилось ли ему все это во сне?

Венецианцы достигли цели своего путешествия. Преодолев бесконечные трудности и бесчисленные опасности, они все-таки свершили то, что казалось неосуществимым. Марко Поло стоял перед императором Катая! Он видел, как чуть заметно двигались его черные, подведенные брови, видел на лице владыки владык морщины, идущие от носа к уголкам губ, следил за быстрым взглядом его узких, черных, раскосых глаз, которые то вспыхивали недоверием из-под полуприкрытых век, то утомленно погасали.

Осуществилась детская мечта Марко о богатой приключениями жизни в далеких странах. И все же в эту минуту юноша яснее, чем когда-либо, чувствовал, что стоит лишь в начале своего пути.

По тронному залу разгуливал лев, потом он улегся перед золотым троном, и великий хан играл гривой хищника, а придворные разных рангов — министры, военачальники, сановники, ученые — всерьез говорили о том, что у императора болит живот. Марко слышал слова отца, но мысли его в это время беспорядочно перескакивали с одного на другое. Князья и советники, окружавшие императора, с интересом следили за рассказом венецианца, стараясь разгадать на лице Хубилай-хана признаки удовольствия или неодобрения. Когда Матео возглавил процессию слуг, которые внесли в зал подарки папы и разложили их перед великим ханом, зал встрепенулся и послышались возгласы восхищения. Впрочем, это восхищение скорее было вызвано ростом Матео, чем самими подарками. Император на мгновение тоже задержал свой взгляд на великане. Потом он сказал, обращаясь к Николо Поло:

— Ваша верность и ваше усердие достойны похвалы. Вы заслужили награды. Я жалую вам золотые сосуды и праздничные одежды, расшитые золотом. Масло со святой могилы вашего бога я буду хранить с почетом. Если вы спросите меня, можно ли вам путешествовать по моей стране, я вам отвечу: «Поезжайте куда хотите, и тот, кто поднимет на вас руку, станет моим врагом». Вот какой я вам дам ответ. А что за юноша сопровождает вас? Я его не знаю.

— Это мой сын, покорный слуга вашего величества.

Император внимательно разглядывал Марко.

— Лицо вашего сына сияет, и в глазах у него огонь, — сказал Хубилай-хан. — Он будет пользоваться моим особым покровительством, и я возьму его в свою почетную свиту. — И, обращаясь к Сю Сяну, добавил — Ты слышал мои слова?

— Читать в человеческих сердцах — величайшее искусство, — ответил старый ученый. — Если ты не умеешь отличить настоящего бриллианта от поддельного, ты потеряешь только деньги, но если ты будешь доверять плохому человеку, ты можешь поплатиться за это жизнью. Привлеки к себе сердце сильного духом, и ты выиграешь сражение.

В САДУ ИМПЕРАТОРСКОГО ДВОРЦА

Императрица Джамбуи-хатун осталась на лето в Ханбалыке. Она была одной из четырех старших жен императора и оказывала большое влияние на государственные дела. В ее услужении было триста девушек. Льстивые придворные дамы пытались угадать малейшее ее желание, дрожали от страха, когда она гневалась, лили фальшивые слезы, когда ее лицо было печальным, и лицемерно восхваляли ее уже поблекшую красоту.

В ханбалыкском дворце, окруженном огромным парком, свита императрицы насчитывала десять тысяч человек. Парк этот был обнесен четырьмя рядами стен на таком расстоянии друг от друга, что стрела, выпущенная с одной стены, едва долетала до другой.

Колонны в императорском дворце, так же как и плитки пола, били мраморные, а стены больших и малых покоев украшали резные позолоченные драконы и роспись, изображающая воинов на поле сражения, либо птиц и диковинных зверей. Особенно поражал великолепием отделки карниз крыши, весь покрытый резьбой и позолотой. Дворцовые строения были обнесены дополнительной мраморной стеной. Большая пологая лестница с широкими ступенями, сверкавшими белизной на фойе зеленой травы, вела ко дворцу.

Сокровищницы Хубилай-хана и покои его жены находились на расстоянии брошенного камня от главного дворцового здания. Это был как бы отдельный тихий городок, и там, в уединении, император обычно занимался государственными делами.

Джамбуи-хатун ждала министра Ахмеда. Каждая встреча с ним напоминала ей юность, которую она провела на вольном воздухе в степи. Порой в ней пробуждалась тоска по жизни в палатках, ей снова хотелось скакать верхом на благородном коне, да так скакать, чтобы дух захватывало, и тогда она чувствовала себя в этом роскошном дворце более несчастной, чем нищенка в лачуге, только что бросившая в котел последнюю горсточку риса.

Императрица шла проворным, крупным шагом по парку. Ее лицо, густо покрытое румянами и пудрой, выглядело мертвым, казалось маской, а улыбка была деланной. Императрица томилась от безделья.

За ней по пятам безмолвно следовали четыре служанки.

День был мучительно жаркий, а ветер, казалось, дул прямо из ада. Джамбуи-хатун остановилась у бассейна и, погруженная в свои мысли, которые терялись где-то в тумане прошлого, глазами следила за игрой золотых рыбок. Рыбки собирались в тенистом углу бассейна, а потом вдруг, словно по какому-то негласному приказу, выплывали все разом на солнце, хватали тупыми ртами маленькие желтые листочки, первые вестники осени, и кружили, едва шевеля плавниками по прозрачной воде.

Вдруг по лицу Джамбуи-хатун пробежала настоящая улыбка. Размалеванная маска словно ожила, — императрица предалась воспоминаниям.

В далекие времена, в степи, к ней пришли свататься пять молодых героев. Но она прогнала их. Как дикая кошка, прыгала она в те годы по степной траве, носилась на огненном скакуне, стреляла из лука более метко, чем опытные охотники и воины. Когда трава была еще мокрой от росы и желтая земля липла к ступням, когда первые лучи солнца озаряли верхушки деревьев на далеких лесистых склонах, когда женщины мыли перед палатками горшки или шли с кувшинами по воду, когда мужчины с радостными кличами отправлялись на охоту, а вокруг, куда ни глянь, был простор и приволье, такие же бесконечные, как вечное голубое небо над головой, — она, охваченная какой-то смутной тоской, подняла руки и, высокая, стройная, гордая, пошла, покачиваясь, словно танцуя, по зеленому лугу.

— Глядите, вон идет Джамбуи, дочь Эсень-нойона…

Императрица присела на край бассейна и поглядела на свое отражение. Улыбка сбежала с ее лица и снова притаилась в уголках рта. Служанка, юная и гибкая, как лилия, подошла к ней плавным шагом и подала подушку.

— Убирайся прочь! — в бешенстве закричала императрица и ударила девушку по щеке. — Все, все убирайтесь!

Служанки скрылись за деревьями и стали ждать новых приказаний.

Джамбуи-хатун сидела недвижимо. Четыре ряда стен защищали парк от ветра. Верхушки высоких деревьев буйно раскачивались, а желто — зеленые стебли, гнущиеся под тяжестью распустившихся и уже тронутых увяданием цветов, едва колыхались. Осенняя бабочка покружилась над лужайкой и опустилась на рукав Джамбуи-хатун.

Там, за стенами, раскинулся город, там бушевала шумная, звенящая, смеющаяся и плачущая жизнь. Тонкие, ловкие руки искусных художников резали из дерева и слоновой кости фигурки богов, крестьян, девушек, диковинных зверей, ремесленники шлифовали драгоценные сосуды из яшмы и нефрита, чеканили серебро и золото, расшивали по шелку пестрые цветы и птиц, плели корзины из бамбука и просяной соломы, рисовали тушью изящные картинки на белой рисовой бумаге и шелке. Мускулистые руки направляли деревянный плуг по илистой почве или по желтой рассохшейся земле, а спины гнулись перед высокомерными чужими сановниками.

* * *

В богатой одежде, с туго набитым брюхом, шел Саид по оживленным улицам Ханбалыка. Ему хорошо жилось на службе у Ахмеда, и он был преисполнен безграничной преданности к своему новому господину. Он с гордостью вспоминал, как, не жалея себя, он в рекордный срок прискакал из Чаньчжоу в Ханбалык и как после этого изменилась вся его жизнь.

Саид остановился у лотка худого, загорелого кондитера, жарившего в масле какие-то маленькие фигурки из теста.

— Чем ты торгуешь? — спросил Саид надменным тоном, словно вельможа. За несколько месяцев привольной жизни его щеки заметно округлились.

Кондитер, окинув незнакомца быстрым взглядом, положил на жестяную тарелку поджаристую фигурку и сунул ее Саиду прямо под нос.

— Гляди, чем я торгую: маленькими ахмедами, жаренными в масле. Попробуй, очень вкусно! Вот за эти, что поменьше, десять иен, а за те, что побольше, — двадцать. Прямо даром. Покупайте, угощайтесь! Пальчики оближете. Я жарю ахмедиков на лучшем масле! Полюбуйтесь только, как аппетитно они кипят…

Саида охватило глухое бешенство. Этот негодяй осмелился поносить его господина Ахмеда!

— Почему ты называешь эти фигурки ахмедами? — спросил он, стараясь скрыть свои тайные чувства.

— Да что ты мелешь! — воскликнул кондитер, почуя опасность. — Чего ты меня оскорбляешь?

И он закричал, созывая соседей:

— Ли, поди-ка сюда! Ван, ты мне нужен, да прихвати с собой молот. Ян, У, вы что, не слышите? Ко мне привязался какой-то тип, он хочет погубить всех честных торговцев.

Торговцы и ремесленники окружили испуганного Саида.

— Чего надобно этой деревянной дыне?

— Проваливай, да поживее, черепашье отродье!

— Чего глядишь? Двинь-ка разочек по роже этому черту.

Силач Ван, подпоясанный кожаным фартуком, выступил вперед и спросил кондитера:

— А что он такого сказал?

— Он уверяет, будто я называю свои булочки ахмедиками. Вы же знаете, не мог я такого сказать, — объяснил кондитер, лукаво глядя на друзей. — Он это сказал, а не я, он сам придумал булочкам такое название! Пусть добрый Ахмед живет десять тысяч лет. Пусть Ахмед горит в адском пламени — это он сказал, а не я, слышите, он! Это его подлинные слова.

Люди смеялись находчивости отважного кондитера. Но Саид потерял всякое самообладание.

— Нет, все это говорил он сам! Он оклеветал нашего благодетеля господина Ахмеда! — в бешенстве кричал Саид. — Я сейчас позову стражников. Пусть его бросят в тюрьму насъедение крысам!

Торговцы и ремесленники тревожно огляделись по сторонам. Некоторые незаметно ушли. Кондитер вдруг побледнел — он подумал о жене и о своих троих детях, но тут кузнец Ван схватил Саида за шиворот и отшвырнул к стене.

— Убирайся вон! — приказал он,

— Ну, погоди! — прошипел Саид и поспешно удалился.

Кондитер упаковал свой товар, поставил жаровню на противень, привязал все это к деревянным козлам, забросил козлы на спину и торопливым шагом направился на другой конец многолюдного города. А в полдень за кузнецом Ваном пришли стражники и повели его в тюрьму.

— Ты усердный слуга, — сказал Ахмед Саиду и дал ему в награду серебряный сосуд. — Но только гляди в оба, чтобы эти собаки не перегрызли тебе глотку.

* * *

У Ахмеда в Ханбалыке было тайное убежище — загородный дом, о существовании которого знали лишь немногие посвященные. Он приказал сменять там каждый месяц всех слуг, поваров, садовников и отправлять их потом в самые отдаленные уголки огромного государства. В те месяцы, когда император находился в Шанду, а Чимким, старший принц, развлекался охотой, Ахмед пользовался в Ханбалыке неограниченной властью. Со всей страны к нему стекались гонцы и курьеры. Они сообщали ему о важнейших происшествиях на местах и доставляли во все провинции его приказы.

Прибытие в Ханбалык христианских купцов, посланцев папы, сильно обеспокоило Ахмеда. Он боялся, что чужеземцы смогут оказать влияние на императора.

Ахмед сидел, опершись подбородком о ладонь; его пальцы нервно барабанили по верхней губе. Он размышлял:

«У венецианцев есть золотая пайцза императора… Что же ты, Абака, не сумел их вовремя убрать! Прикончить бы их в Кашгаре или в Лобе, никто бы и не хватился! А теперь поздно. Император принял их с почетом… Ты пишешь — они везут с собой красивую девушку…»

Министр еще усерднее забарабанил пальцами по губе. Он встал и вышел из полутемного покоя в озаренный солнцем сад. Саид, словно тень, следовал за ним по пятам и ловил каждое движение своего господина.

— С ними легко может случиться несчастье, — пробормотал Ахмед. — Катай — опасная страна… Но это было бы слишком грубо. Так Ахмед не работает. Он плетет более тонкие нити! — И он громко позвал — Саид!

— Да, господин мой!

— Ты подождешь меня здесь. Я пойду к императрице.

Западный ветер принес с собой пыль из пустыни, и она оседала тонким слоем на густой листве деревьев, образовавших своего рода шатер над бассейном. Джамбуи-хатун кормила золотых рыбок печеньем. Рыбки разевали рты, стараясь поймать крошки, плавающие по гладкой поверхности воды, и всякий раз, когда им это удавалось, по воде расходились круги. К императрице робко подошла служанка:

— Пришел господин министр Ахмед.

Императрица бросила в воду оставшиеся крошки:

— Я жду его.

Низко склонившись, Ахмед молча стоял перед императрицей. На его смуглом лице, обрамленном холеной бородой, было явственно написано глубокое почтение и затаенное восхищение.

— Ах, это вы, Ахмед, — сказала Джамбуи-хатун усталым голосом. — Жаль, что я не поехала в Шанду, там хоть есть соколиная охота… Вы и представить себе не можете, как скучно жить за этими стенами.

— Я был бы безутешен, ваше величество, если бы вы уехали, — ответил Ахмед. — Мне о многом надо с вами поговорить. Разве мог бы я без ваших умных советов управлять страной согласно воле его величества императора? — И он тихо добавил — Когда я с вами, я забываю о всех заботах.

Слова Ахмеда и его украдкой брошенные взгляды были для Джамбуи-хатун лучами солнца.

— Слышите, как гудит ветер в верхушках деревьев? — спросила она.

Уже тронутые желтизной листья кружились в воздухе.

Императрица и министр Ахмед пошли по дорожке к зеленому холму. По лужайкам, пестрящим цветами, с горделивым видом расхаживали фазаны и павлины. Зеленый холм был здесь насыпан искусственно. Он простирался на целую милю, а в вышину имел сто шагов. Огромную яму, образовавшуюся после выемки грунта, заполнили водой, и в этом тихом озере плавали лебеди. На вершине холма стояла изящная беседка. Вечнозеленые деревья с широко раскинувшимися кронами защищали гуляющих от жгучих солнечных лучей. Деревья привезли сюда из всех уголков огромной страны. Как только Хубилай-хан узнавал, что где-то растет редкой породы дерево, он приказывал выкопать его с корнями и, невзирая на размеры и вес, доставить на слонах к зеленому холму.

— Вот они идут, — зло сказала служанка, у которой еще горела щека от пощечины. — Поглядите только на нашу старуху — раскачивается, словно гусыня!

Дойдя до середины холма, Джамбуи-хатун остановилась. Она старалась скрыть свою одышку. Какое-то дерево с узловатым стволом распростерло над ними свои ветви. Его серебристо-зеленые, посеревшие от пыли иглы блестели на солнце. Императрица опустилась на скамейку среди цветущих кустов и жестом пригласила Ахмеда сесть рядом.

— Вы говорили о заботах, которые вас обременяют. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь, Ахмед?

По лицу Ахмеда пробежала довольная улыбка. Он хотел было привычным движением подпереть ладонью подбородок и забарабанить пальцами по губам, но вовремя сдержался. Вспомнив, что сидит рядом с императрицей, он с искусством комедианта придал своему лицу задумчивое и озабоченное выражение.

— Катайцы — коварный народ, — сказал он наконец после обдуманной паузы. — Они не ценят бесконечной доброты его величества и мудрости его правления.

Джамбуи-хатун раздраженно мотнула головой, и вкрадчивый Ахмед, заметив это, заговорил тихо, чуть слышно:

— Мне никогда не вернуть самого счастливого времени моей жизни.

Императрица провела рукой по шелку своего платья. В глазах ее появился теплый блеск, ее неподвижное, накрашенное лицо похорошело.

Ахмед откинулся на скамейке и не отрывал глаз от лица Джамбуи-хатун. Он научился быть терпеливым и исподволь добиваться осуществления своих честолюбивых планов. Воздух был насыщен пряным ароматом цветов. Воспоминания проплывали, словно облака на небе. Хорошо было сидеть так и молчать.

— Так, значит, вы чувствуете себя несчастным у нас на службе? — спросила вдруг императрица.

— Какое значение имеет для вас моя скромная служба? — ответил Ахмед. — Я озабочен тем, что близится день, когда его величество останется глух к моим словам.

Ахмед следил за птицей, которая неподвижно висела в небе, а потом камнем упала на землю, но тут же снова взвилась вверх, держа в клюве какого-то маленького извивающегося зверька.

— Я вас не понимаю, Ахмед.

— В Шанду прибыли чужеземные посланцы. Они сумели войти в доверие к его величеству.

Затаив дыхание Ахмед ждал, какое впечатление произведут на императрицу его слова.

— Вы их боитесь, министр Ахмед? — насмешливо спросила Джамбуи-хатун.

— Я думаю о благе государства.

— Император умнее вас, — возразила Джамбуи-хатун.

Министр Ахмед склонил голову. Он скрыл свое разочарование и тихо сказал:

— Простите меня, ваше величество…

ЗИМНИЙ ДЕНЬ В ХАНБАЛЫКЕ

Шел снег. Всё падали и падали белые, пушистые хлопья. Покружившись в воздухе, они садились на пестрые крыши дворцов, на городские ворота, на дома. Они облепляли голые ветви и серебристо-зеленую хвою деревьев, покрывали мощеные улицы и, словно пух, белели на бурой шерсти ученого медведя и на желтой, остроконечной шляпе его поводыря, — невесомые белые хлопья, белые как смерть, которая бесшумно идет по дворцам и хижинам, освобождая голодных от мук голода, а сытых от пресыщения.

Белый — это цвет траура у катайцев. Когда умирает родственник или друг, они надевают белые одежды.

Белый — это цвет счастья у монголов. Когда наступал первый день нового года, император и все его придворные надевали белые одежды.

Мрачно лежит тигр в клетке. Он положил голову на тяжелые передние лапы, и его неподвижные, тусклые глаза равнодушно устремлены в одну точку. Перед ним лежит кусок кровавого мяса. Маленькая черная собачонка вонзила острые белые зубки в мясо. Она вообще чувствует себя куда лучше, чем ее большой друг, с которым они с детства сидят в одной клетке.

Марко Поло остановился перед клеткой, не обращая внимания на снегопад. Его одежда, подбитая горностаем и отделанная соболем, хорошо защищала от холода и сырости. Острый запах хищника ударил Марко в нос. Марко пытался поймать взгляд тигра и пробудить в его равнодушных глазах какое-то чувство.

— Ты что, Тюрго, больше не узнаешь меня?

Черная собачка бешено залаяла и бросилась на прутья клетки.

Марко улыбнулся, глядя, как она тщетно пытается вцепиться в его руку, обхватившую железный прут.

Тигр Тюрго медленно встал, поднял голову и беспокойно заметался по клетке — от стены до решетки, от решетки до стены. Стальные мышцы играли под его шелковистой полосатой шкурой.

— Ты что, Тюрго, больше не узнаешь меня?

Марко отступил на шаг. Тигр громко зарычал, бросился к решетке и принялся бить могучими лапами по железным прутьям, которые слегка прогибались под его ударами. Бешено лаяла собака.

— Это бесполезно, Тюрго.

Тигр отскочил и снова тревожно заметался по клетке — от стенки к решетке, от решетки к стене. А белые мягкие хлопья снега кружились и кружились в воздухе.

— А тогда сияло солнце. Ты помнишь, Тюрго?

* * *

Это было в конце апреля. Деревья вдоль обширных полей, раскинувшихся вокруг Ханбалыка, стояли в цвету. Император, сопровождаемый огромной свитой, покинул город. В золоченой карете за ним следовали три старшие жены. Только Джамбуи-хатун, которой охота уже наскучила, осталась в Ханбалыке.

Император, окруженный двенадцатью придворными, сидел в деревянном павильоне, который покоился на спинах четырех слонов.

Снаружи этот павильон был обтянут тигровыми шкурами, а изнутри выложен расшитыми золотом одеялами. Марко удостоился великой чести быть, в императорском павильоне, в числе двенадцати избранных.

Десять тысяч сокольничих заботились о ценных, специально обученных соколах, ястребах-перепелятниках и орлах. В павильоне императора тоже стояла клетка с двенадцатью лучшими соколами.

Два дня ехал Хубилай-хан со своей свитой, которая насчитывала не меньше семидесяти тысяч человек, на северо-восток. За императорскими слонами шли верблюды и мулы, которые везли на своих спинах клетки с леопардами, тиграми и рысями. Владыка владык любил, сидя в безопасном месте, смотреть, как хищники набрасываются на оленей, серн или диких ослов, рвут их когтями и только потом перегрызают своим жертвам горло, В одной из клеток томился белый тигр Тюрго, которого монгольский наместник из южной провинции подарил Хубилай-хану.

Дорогу в охотничьи угодья охраняли десять тысяч стражников. Небольшие пикеты — по два-три стражника — стояли на всем пути на таком расстоянии, чтобы не терять друг друга из виду.

У каждого из них были в запасе стрелы и колпачки, чтобы приманивать и ловить ученых соколов. Птицам, принадлежавшим императору и его сановникам, надевали на лапы серебряные кольца с именем хозяина и сокольничего, так что потом легко было возвращать птиц владельцам.

Если же сразу не удавалось найти хозяина птицы, то ее, как, впрочем, и все, что терялось во время охоты — например, оружие или украшения, — относили в палатку, установленную на холме. Люди, потерявшие что-либо, приходили в эту палатку за своими вещами.

На берегу широкой реки, которая немного ниже впадала в океан, в богатой дичью местности, оцепленной егерями и сокольничими, разбили лагерь для великого хана и его свиты. Ничего подобного Марко и вообразить себе не мог. За несколько часов на зеленом лугу вырос настоящий город с улицами, переулками, лавками, мастерскими и постоялым двором. Для сыновей императора, его жен и ближайших придворных были сооружены специальные павильоны и раскинуты богатые шатры, а вокруг были разбиты шатры размером поменьше для личной охраны сановных особ и сокольничих. Во всем царил строгий, разумный порядок.

Снаружи шатры были покрыты тигровыми шкурами в белую, черную и рыжую полоску, а изнутри выложены горностаем или соболем. Пораженному Марко, который никак не мог надивиться на это великолепие, превосходившее все, что он когда-либо мог вообразить, казалось, что он находится в многолюдном городе.

Шатер, в котором Хубилай-хан давал аудиенции, был так огромен, что в нем свободно умещалось десять тысяч воинов. Неподалеку от этого шатра находился личный павильон императора, поднятый над землей на трех золоченых колоннах.

На самом берегу реки стояли клетки с хищниками. Тюрго, возбужденный царящим вокруг шумом и жестоко терзаемый голодом, поднял свою могучую голову и издал гневный пронзительный рев. Зверь чувствовал запах свежей листвы и угадывал близость дичи в окрестных полях и лугах.

Когда он был еще совсем маленьким, пожалуй не больше кошки, и беспомощно стоял перед телом своей пристреленной матери, его схватила за загривок рука в кожаной перчатке и сунула в клетку вместе с черным щеночком, который в то время был величиной с кулак. Тюрго рос, и казалось, будто с каждым днем собачка становится все меньше и меньше. Они привыкли друг к другу — Тюрго, императорский тигр, и маленькая черная шавка со злыми глазками.

По опыту Тюрго уже хорошо знал, что вслед за путешествием в раскачивающейся клетке, вслед за людской сутолокой, незнакомым запахом земли, леса, зверей, мучительным чувством голода следует минута всякий раз заново волнующей свободы, когда открывается решетчатая дверь и он нерешительными шагами выходит из клетки, замечает вдали дрожащую от страха серну и, опьяненный волей, бросается на нее.

Тюрго терзал голод. Быстрым, коварным движением он ударил лапой по копью, которое стражник неосторожно прислонил к прутьям решетки, и издал оглушительный рев.

Марко стоял на холме, рядом с палаткой для утерянных вещей. Заходящее солнце озаряло пестрые шатры и золоченые колонны лагеря. Несметные стада лошадей, мулов и верблюдов паслись на лугах. Широкая река, поблескивая в лучах заката, медленно катила свои воды. У подножия холма прошли четыре слона. Между шатрами, павильонами и палатками двигалась пестрая толпа, сверкали сабли стражников и, подобно лодке, над головами плыл, плавно покачиваясь, паланкин.

Четверо слуг внесли его на холм и опустили на землю рядом с Марко Поло.

Узкая рука откинула занавеску.

— Я заметил вас издали… Вы здесь в одиночестве, бек Поло, — проговорил любезный голос. — Разрешите составить вам компанию?

— Это для меня большая честь, милостивый господин, — с радостью ответил Марко.

Из паланкина вышел министр Ахмед и слегка поклонился юноше.

— Вы впервые принимаете участие в императорской охоте? — спросил он.

— Да, впервые, — подтвердил Марко.

Звуки горна и злобное рычание голодных хищников заглушали человеческие голоса.

Прежде чем скрыться за горизонтом, солнце, казалось, отбирало назад у реки, лесов и полей щедро дарованные им золотые лучи и заливало небо размытой огненной краской.

— Я был не старше вас, когда приехал в Ханбалык и впервые предстал перед его величеством, — сказал Ахмед.

Марко, который ценил этого умного и властного человека, выжидательно молчал. Закат угасал, и, быть может, из-за этого шум голосов, доносившихся из лагеря, как будто тоже стихал.

— Порой мне хотелось снова стать простым купцом… Но вы ведь еще молоды, бек Поло, и полны сил… Я часто вспоминаю свой родной город. Он расположен в плодородной долине. Наш дом стоял у самой реки. Я любил сидеть на берегу и глядеть на проплывающие мимо лодки. — В голосе Ахмеда вдруг зазвучал смех. — Зачем я все это вам рассказываю, бек Поло? Вряд ли вы намерены вернуться в вашу прекрасную страну… Посмейтесь надо мной, над моими глупыми мечтами. Да и что вам желать большего? Вы пользуетесь благосклонностью его величества императора.

Туман окутал луга, голубовато-серые волны его подымались с реки.

— На меня вы тоже всегда можете рассчитывать. Вспомните об этом, бек Поло, если у вас возникнут какие-либо трудности.

И Ахмед кивнул слугам.

Марко почувствовал расположение к этому могущественному человеку, которого многие так боялись.

— Благодарю вас, милостивый государь, — сказал юноша и поклонился.

Министр, уже усевшись в паланкин, вдруг наклонился к уху Марко:

— Остерегайтесь Сю Сяна, — прошептал он, — но никому об этом не говорите.

Слуги понесли паланкин вниз. Ноги их до икр тонули в стелющемся по земле тумане. Наступившие сумерки погасили последние краски догоревшего заката.

В памяти остались слова: «Остерегайтесь Сю Сяна». «Читать в человеческих сердцах — величайшее искусство. Если ты не умеешь отличить настоящего бриллианта от поддельного, ты потеряешь только деньги, но если ты будешь доверять плохому человеку, ты можешь за это поплатиться жизнью. Привлеки к себе сердце сильного духом, и ты выиграешь сражение…» «Лицо вашего сына сияет, и в глазах у него огонь…»

Мысли теснились в голове у Марко. Он вспомнил сцену, которая произошла во дворце в Ханбалыке.

Император отдыхал на своем ложе, а кругом стояла почетная свита и министры. Он велел подать золотой кувшин с холодным кумысом.

— Прошло три года, — сказал вдруг Сю Сян. — Его величество Чингисхан в свое время наказал каждые три года растворять двери темниц и выпускать на волю узников, чьи провинности малы.

Великий хан откинулся на подушки и, задумчиво глядя на опахала, сказал:

— Нет в мире лучшего напитка, чем кумыс… — Затем, помолчав немного, спросил — А каково ваше мнение, министр Ахмед?

— Я полагаю, что народ должен чувствовать сильную руку. Тот, кто осмелился оскорбить словом ваше величество, должен сидеть в темнице.

Сю Сян сдвинул свои белые брови.

— Быть может, вы и правы, Ахмед, — раздумчиво промолвил Хубилай-хан.

Министр с явным удовлетворением склонил голову.

— Сю Сян, составьте мне список узников.

Эту сцену вдруг вспомнил Марко, стоя на холме по колени в густом тумане. «Остерегайтесь Сю Сяна». Эти слова ему крепко запомнились. Марко показалось, что тончайшая невидимая сеть опутала всех, кто находится здесь. Но кто держит в своих руках концы незримых нитей? Хубилай-хан? Ахмед? Сю Сян?

* * *

Тюрго зарычал в последний раз. Запылали сторожевые костры. Рога протрубили отбой, и ночная стража заняла посты.

На следующее утро началась охота. Для Марко это было необычайное зрелище, исполненное жуткой красоты. Егеря-объездчики дали знать, что вблизи находятся стаи журавлей, цапель и других птиц. Слуги раздвинули завесы императорского шатра, и Хубилай-хан, еще отдыхавший на своем ложе, приказал выпустить соколов.

Боевые птицы взвились в серо-голубую высь, покружились над стаями журавлей и цапель, а потом камнем упали вниз, вонзая в добычу смертоносные когти. Журавли и цапли отчаянно боролись за жизнь, они старались взлететь выше преследователей, отбивались острыми клювами, выставляя их, словно пики, навстречу врагу. Обычно в этом поединке побеждали быстрые соколы. Послушные свистку охотника, они устремлялись к нему с добычей, а тот уже держал наготове куски мяса — награду за труд.

Марко с волнением следил за борьбой, развернувшейся в воздухе. Словно порыв ветра, проносились соколы мимо шатра, взвивались ввысь, парили, выглядывая стаю, поднятую егерями с собаками в камышах глухих заводей, в кустах, и смело кидались в бой.

Император со своего ложа горящими глазами следил за птицами. Движением руки разрешил он вельможам включиться в охоту. Сокольничьи сняли колпачки и широким взмахом левой руки запустили соколов в небо.

На следующий день, такой же безветренный и такой же по-летнему жаркий, Хубилай-хан пожелал начать охоту на крупную дичь. Еще до рассвета загонщики и егеря окружили огромный участок между двумя реками. Они спугивали в чащобе диких овец, горных коз, оленей, серн и гнали их к охотничьему лагерю.

Император стоял, опершись о балюстраду павильона. Слоны были недвижимы, словно изваяния, они со страхом прислушивались к реву тигров и леопардов, почуявших добычу. Служители стояли наготове, чтобы в нужный момент открыть клетки. Было еще рано, от деревьев падала длинная тень, в траве блестела роса. Великолепный олень с огромными разветвленными рогами, которого гнали егеря, первым выскочил из лесу.

— Выпустите тигра! — крикнул император дрогнувшим от волнения голосом.

Одним прыжком Тюрго оказался в мокрой траве, прижался брюхом к земле и крадучись двинулся против ветра к опушке леса. Перед ним с заливистым лаем бежала черная собачонка.

Марко слышал биение своего сердца. Крики егерей заглохли. Наступила мертвая тишина. Черная собачка, тихо повизгивая, вернулась назад, покружилась вокруг Тюрго и вбежала в открытую клетку. Слуги и воины затаив дыхание следили за крадущимся тигром. Слоны стояли не шелохнувшись, их серые спины словно одеревенели.

Горячая волна нетерпения захлестнула Марко. Его нервы дрожали от почти невыносимого напряжения. Все, что попадало в поле его зрения, с невероятной четкостью запечатлевалось з его сознании. Он видел бледное лицо Ахмеда, стоящего в тени колонны; начальника охраны Ванчжу, который с нескрываемой ненавистью глядел на верховного наместника; неподвижного старца Сю Сяна, чьи пальцы теребили гладкий холодный шелк широких, ниспадающих до земли рукавов халата; императора, замершего в позе прыгуна, готового к прыжку. Видел связку копий, прислоненных к колонне, схваченных кожаным ремнем; пятна света и тени на земле; белые, желтые, смуглые лица, то озаренные яркими лучами, то полускрытые пробежавшей густой тенью; блестящие шелковые одежды, расшитые золотом и серебром, позолоченные колонны; ложе императора, покрытое меховым покрывалом… и даже скатанную белую веревочную лестницу, которая висела на резных перилах павильона.

Один за другим запечатлялись эти образы в голове юноши, запечатлялись навсегда, словно нанесенные киноварью на черный лак.

Олень стоял, настороженно подняв голову. Его бока вздымались, по телу пробегала дрожь. Он повернул голову, торопливо метнулся в тень, снова остановился и вдруг со всех ног кинулся в лес.

Полосатая спина тигра извивалась в высокой траве. Олень уже почуял врага, который был куда страшнее двуногих голосистых существ, выгнавших его из чащи на просеку. Добежав до опушки, олень повернул назад, затем снова рванулся к опушке, — казалось, он мечется в заколдованном круге.

Марко чуть было не крикнул; «Беги в лес!» — и вместе с тем он дрожал при мысли, что какая-либо неожиданность может помешать этой неравной борьбе.

Голод, терзавший Тюрго, превозмог желание поиграть со своей жертвой. Тигр вскочил, вознесся над высокой травой, тело его вытянулось, затем он мягко опустился на лапы и тут же снова высоко взлетел вверх, на ходу изменяя направление, чтобы броситься на свою добычу сбоку.

Охваченный смертельным отчаянием, затравленный олень резко повернулся и выставил навстречу хищнику свои могучие рога.

Под тяжестью тигра рога сломались. Тюрго зарычал от боли, лапой ударил по бурой шее противника и впился клыками в загривок оленя. Олень упал. Тюрго снова бросился на него и сомкнул челюсти под затылком своей жертвы. Олень захрипел и затих.

Вся эта борьба развернулась в пятидесяти шагах от павильона. Слоны тревожно топтались на месте, так что погонщикам пришлось им напомнить железными крюками, что они всего-навсего живой фундамент императорского павильона. Хубилай-хан поднял руку.

— Загоните тигра в клетку, — приказал он.

Злобно лая, черная собачонка суетилась вокруг оленя. Служители приблизились к тигру, терзавшему свою добычу. Боль от раны, которую олень нанес ему рогами, привела Тюрго в неистовство, и он снова и снова, яростно рыча, вонзал когти и клыки в теплое мясо.

— Назад, Тюрго!

— Слышишь, Тюрго? Назад!

Тигр поднял голову и зло заворчал. Забрызганная кровью трава казалась черной. Темное облако закрыло солнце и словно стерло с земли тени деревьев, слонов, клеток и людей.

— Я приказал загнать тигра в клетку!

Воины ударили зверя копьями, накинули ему на шею лассо. Собачка вцепилась в руку одного из служителей, и тот отшвырнул ее в сторону.

Один из ударов копья пришелся Тюрго по ране, прикрытой окровавленной шерстью. Обезумев от боли и злобы, тигр поднялся на задние лапы и мощным ударом свалил стражника.

Слоны, подняв вверх хоботы, затрубили. Павильон, покоившийся на их спинах, закачался. Хубилай-хан обеими руками ухватился за балюстраду. Начальник охраны Ванчжу одним движением освободил веревочную лестницу и мигом оказался ка земле.

Тут снова показалось солнце. Тревожно замелькали люди, звери, а на земле извивались их тени. Мертвый олень лежал на траве. Никто не обращал на него никакого внимания.

Движимый желанием доказать свое мужество и отличиться перед императором, Марко тут же принял решение.

Словно почувствовав это, Сю Сян подошел к Марко и положил ему руку на плечо.

— Останьтесь здесь, — прошептал ему ученый.

Но Марко уже схватил копье и перепрыгнул через балюстраду павильона.

В это мгновение Тюрго, теснимый копьями стражников, прорвал кольцо окружавших его людей и нос к носу столкнулся с Марко. Пораженный, он на миг отступил перед этим словно с неба упавшим на него противником. И тут ему на шею накинули второе лассо.

Как раз в эту минуту до зверя дошел знакомый голос служителя;

— Назад, Тюрго!

Черная собачка, гонимая пинками и окриками воинов, побежала по проходу, который образовали стражники с пиками. И Тюрго, опустив голову, поплелся за собачкой в клетку.

Щелкнул железный запор.

* * *

— Ты меня не узнаешь, Тюрго? — еще раз спросил Марко.

Между этими двумя вопросами прошло не больше минуты — не больше шестидесяти раз ударило его сердце.

Белые пушистые хлопья снега кружились в воздухе. Как удивительно устроен человеческий ум! Свободно парит он над равниной воспоминаний и в любую минуту может вызвать из прошлого желанные образы.

Мимо проехала телега, груженная шлифованными мраморными плитами. В нее был запряжен осел, а справа и слева от закутанного в халат возницы шагали воины, вооруженные пиками. Таковы были порядки в императорском парке.

Тюрго беспокойно метался по клетке. А черная собачка сидела в углу и безмолвно следила за полетом снежинок.

Снегопад уменьшился.

Сквозь бело-серую пелену, затянувшую небо, кое-где проглядывала синева. Снег на главной улице был утоптан кожаными сапогами, соломенными сандалиями, деревянными башмаками, подковами. Непрерывным потоком двигались повозки, экипажи, вьючные ослы, лошади и верблюды. Все ценное, что производилось или добывалось где-либо на свете, попадало в конце концов в Ханбалык. Каждый день не меньше тысячи телег, нагруженных шелком-сырцом, въезжали в городские ворота. Десятая часть шерсти, шелка, конопли и всех остальных товаров, которые производились в провинции, принадлежали императору. Каждый ремесленник был обязан день в неделю работать в пользу императорского двора.

Саид, который незаметно шел за Марко Поло, выглянул из-за дерева. Он стал толстым, отвислые щеки придавали его лицу с выпяченными губами и широким лбом выражение благожелательности и доброты. Даже сам Матео не узнал бы теперь в нем того худощавого парня с волчьей мордой, который так напугал его в Лобе и Чаньчжоу.

Вдруг движение на улице замерло. Кучера натянули вожжи, чтобы придержать лошадей, опустили кнуты, — тонкие кожаные жгуты легли на снег словно змеи. Лошади трясли гривой, звенели колокольчики, бренчали железные кольца сбруи. Лица кучеров и погонщиков окаменели. Гул голосов умолк. Торговцы отошли от лотков, лавчонок и выстроились вдоль улицы. Ремесленники вышли из мастерских и столпились у мостовой. Воры засунули руки в свои собственные карманы и тоже уставились на мостовую. А убийца Саид, смутно догадываясь о причине происходящего, втянул голову в плечи и попытался исчезнуть в толпе. Марко Поло с изумлением смотрел на эту безмолвную сцену.

Воцарилось томительное молчание. Казалось, лед сковал поток жизни. А по мостовой мерным шагом, потупив глубоко запавшие глаза, шли мужчины и женщины. На их впалых щеках горели кровавые клейма.

Первым шел кузнец Ван. Саид не узнал бы его, не будь рядом с ним кондитера, который заботливо его поддерживал. У Вана лихорадочно блестели глаза, он щурился, потому что отвык от света.

— О, господи всемогущий! — простонала какая-то женщина. Двое маленьких детей цеплялись за ее юбку.

Саид притаился в самой гуще молчащих людей. Но вдруг он поднял голову.

Обходя повозки и вьючных животных, Марко Поло шел прямо к несчастным.

— Что это за люди? — спросил он у кондитера, который бросил гневный взгляд на знатного, богато одетого господина.

— Это узники, которым его величество император по неизменной своей милости дал свободу, — ответил Ли и, потеряв самообладание, вдруг крикнул — Да живет он счастливо сто тысяч лет!

Ван, словно желая успокоить друга, опустил свою костлявую руку ему на плечо. И вдруг крик кондитера мрачно подхватила толпа:

— Сто тысяч лет!

Гул голосов грозно прокатился по улице.

К месту происшествия мчались стражники. Кучера подняли со снега кнуты и тронули вожжи. И снова по улице потянулись повозки, зазвенели колокольчики, а торговцы и ремесленники, помрачнев, вернулись в лавки и мастерские.

Марко за это время уже успел оценить тайное величие катайского ученого, который служил императору, чтобы иметь возможность хоть чем-то облегчить судьбу своего угнетенного народа.

«Его величество Чингисхан в свое время наказал каждые три года открывать двери темниц и выпускать на волю узников, чьи провинности малы».

Но почему Ахмед сказал ему, что он должен остерегаться Сю Сяна?

Жизнь при двсре Хубилай-хана была полна тайн; все любезно улыбались, но все участвовали в беспощадной "борьбе за власть.

Саид быстро забыл этот неприятный случай. Он не собирался также сводить счеты с кондитером, который тогда так неуважительно отзывался об Ахмеде. Он пренебрегал теперь работой заурядного доносчика. Недостатка в осведомителях, следивших за настроением простого народа, не было. За это время Саид стал уже почти господином, и, быть может, министр вскоре оценит его верную службу и даст ему в награду небольшую, но выгодную должность. Саид был скромен в своих желаниях. Дом с красивым садом, служанки, слуги и немного власти над людьми — вот все, о чем он мечтал. Втайне он надеялся, что когда-нибудь станет окружным судьей, как бек Баяндер в Кашгаре.

Розовые полосы окрасили холодную голубизну неба. Повсюду топились печи и жаровни. Морозный зимний воздух был насыщен запахами кухни. В бедную комнатку Вана нанесли столько еды, что там едва нашлось место для кувшинов с рисовой водкой.

Во дворе сидел слепой мальчик и играл на бамбуковой флейте.

КАПИТАН МАТЕО

Дни при дворе великого хана напоминали пестрых бабочек, которые порхают меж цветов. Служба в императорской свите занимала у Марко много времени, у него почти не было досуга, и он редко бывал в своем красивом доме, отделенном от шумной улицы тремя дворами.

Тенистая, обвитая виноградом беседка стала любимым убежищем Ашимы.

Там она и сидела, следя за игрой золотых рыбок в бассейне, когда Марко, не заметив ее, торопливо вошел в дом. Она наслаждалась этими тихими часами, полными воспоминаний, когда сердце ликовало от радости, к которой примешивалась какая-то сладкая боль, подобная тягучим, доносящимся издалека звукам катайской двухструнной скрипки.

Хлопнула дверь. Значит, он вошел уже в дом. Он не видел ее. Желтые пчелы жужжали, кружась в воздухе, садились на бутоны и снова взлетали. У бассейна рос куст жасмина. Почему бы ей не сорвать цветок, не воткнуть его в волосы? Она привстала и немного жеманно повернулась, чтобы увидеть свое отражение в сверкавшей на солнце воде. Потом она опустилась на колени у края бассейна и склонилась над водой. В воде отразилось прелестное лицо девушки, обрамленное черными волосами, в которые были воткнуты два белых цветка жасмина. Золотая рыбка проплыла по ее шелковому платью.

Ашима вздрогнула от раздавшегося вдруг шороха, стремительно вскочила и, легко касаясь земли, побежала к беседке. Сердце ее учащенно билось, словно ее застали за постыдным делом. Она услышала чьи-то приближающиеся шаги и скрылась в самую глубь своего убежища. Луч солнца упал ей на плечо. Притаившись, она некоторое время простояла неподвижно, но никак не могла отдышаться. Ю, ее изящная служанка, пронеслась мимо беседки и исчезла в калитке, которая вела во второй двор. И опять Ашима оказалась одна в саду, обнесенном ослепительно белыми стенами. Жужжали пчелы. В бассейне сновали золотые рыбки.

Может быть, ей пойти в дом? Нещадно палило послеполуденное солнце. Воздух был недвижим — ни одного дуновения, которое принесло бы хоть немного свежести. А пестрая промасленная бумага, которой были затянуты окна дома, почти не пропускала знойного света, и в комнатах всегда было прохладно и сумрачно. И все же Ашиме больше хотелось остаться в беседке. Здесь она была одна и никому не мешала.

Марко, видно, даже не заметил, что ее нет в доме. Он так быстро пересек двор. Кто знает, о чем он думает? Его лицо стало замкнутым, на всем его облике была печать какой-то озабоченной деловитости. Ей казалось, что он очень изменился.

При дворе великого хана один праздник сменялся другим. Император подарил Марко сверкающую золотом одежду, всю расшитую жемчугом и драгоценными камнями. Марко объяснил ей, что одежда эта стоит пятнадцать тысяч золотых бизантинов.

— Погляди только, Ашима, даже венецианские дожи не носят таких одежд. На нее можно купить целый корабль, — сказал ей тогда Марко.

Роскошь и блеск императорского двора, должно быть, его все же ослепила. Два простых белых цветка жасмина в иссиня-черных блестящих волосах он бы даже не заметил.

Трава на лужайке сада была разных оттенков — и сочно-зеленая, и желтоватая, но желтоватая преобладала, — и вся она поникла, ожидая вечерней росы. Трудолюбивые пчелы кружились вокруг благоухающего куста жасмина, впивались хоботками в венчики цветов и переносили цветочную пыльцу на своих мохнатых лапках. Мимо беседки проползла черепаха — совсем крохотная, не больше указательного пальца Ашимы. На лужайке кипела своя жизнь — бегали муравьи, ползали жуки, жужжали мухи. Из норок выглядывали головки полевых мышей.

Наверно, Марко сидит сейчас в своей комнате и записывает все, что видел и слышал при императорском дворе, либо он склонился над книгами, изучая монгольский и уйгурский языки. Ходят слухи, что ко двору великого хана прибыла тысяча девушек из племени хункират, одна другой прекрасней и все знатного рода. Если какой-нибудь вельможа при дворе желает взять себе новую жену, он должен подать прошение. А великий хан, в случае доброго расположения к просителю, приказывает дать ему одну из этих девушек в жены, да еще и ценные подарки — в виде приданого. Так его величество заботится о своих придворных.

В доме было настолько тихо, что казалось, все там спят. Большая яблоня, вся увешанная желто-красными яблоками, стояла не шелохнувшись. Ашима подумала, что она, наверно, не менее красива, чем девушки из племени хункират, и провела рукой по лбу, по носу, коснулась пальцами тонко очерченных губ.

Когда-то он отдал ей свое одеяло. «Дай его Ашиме, — сказал он Матео. — Мне оно не нужно». Это было давным-давно. Тогда ей казалось, что жестокая стужа и снежный буран убьют ее, а потом они спустились с суровых гор в пустыню, и, когда ее коснулись первые лучи солнца, она поняла, что выживет.

Том-том-том! Три барабанных удара глухо прозвучали в душном воздухе пустыни. «Слышишь, Ло Бцан? Три удара? Они нашли его…» Он лежал неподвижно на песке. Как он осунулся! Она дала ему воды. Он жадно выпил и благодарно ей улыбнулся. После пяти дней и ночей мучительных поисков она почувствовала, как жизнь возвращается в ее окаменевшее от ужаса тело.

А теперь она тихо сидит в беседке и мечтает. Если бы кто-нибудь пришел к ней и спросил ее: «Что было самым прекрасным в твоей жизни?»— она ответила бы не задумавшись. Нет, не жемчужное ожерелье, которое ей подарили. Что-то совсем иное… Она ведь так и не узнала, что в тот весенний вечер в Чаньчжоу Марко грозила смертельная опасность. Поэтому ничто не омрачало воспоминания о тех часах, которые они втроем провели в сумерках в комнате Матео. Когда она рассказала сказку о волшебном коне и сыновьях индийского царя, она впервые почувствовала, что полностью освободилась от мрачных теней прошлого.

Она навсегда запомнила каждое слово, произнесенное в тот вечер. В комнате было темно, угли сгорели, в жаровне лежал белый пепел. И вдруг Марко сказал: «Я отвезу тебя в Куньмин, Ашима. Когда мы будем при дворе великого хана, я попрошу его разрешения проехать через Катай. Мы отправимся вместе: Матео, ты и я».

Та сладостная боль, которую она испытывала, когда бывала одна, это, наверно, и есть тоска по родине. Они уже несколько лет живут в этом большом шумном городе, но Марко ни разу за это время не вспомнил о своем обещании отвезти ее в Куньмин. Ах, она и сама уже не знает толком, чего хочет…

Быть может, он втайне сердится на нее, потому что она отказалась принять участие в Белом празднике? Это был великолепный праздник в первый день Нового года[31]. Министр Ахмед собственной персоной пожаловал в дом венецианцев, чтобы лично поздравить их с Новым годом.

«Пусть счастье улыбается вам весь год. Пусть исполнится все, что вы желаете!»

Вот как велико было уважение к венецианцам при дворе великого хана!

Когда на пороге появился высокочтимый гость, весь дом всполошился. Все обитатели надели белые одежды, только она одна осталась в своем обычном шелковом платье, ибо белый цвет — это цвет траура у ее народа. Вот почему она не могла выполнить просьбу Марко и участвовать в Белом празднике монголов.

— Кто эта красивая девушка? — спросил Ахмед.

Она никогда не забудет взгляда, которым ее окинул этот страшный человек. Но министр, казалось, был дружески расположен к Марко.

— Это служанка?

— Нет, эта девушка живет в нашей семье, милостивый господин, — ответил Марко.

Ашима спряталась за спиной Матео, могучая фигура которого в свободной белой одежде казалась еще более внушительной. После обеда Ашима вышла в город. Со странным чувством глядела она на шумное веселье людей, облаченных в белые траурные одежды. Большинство катайцев были, как и она, в обычном платье. Но монголы, многочисленные иноземцы да катайские богачи, которые сумели занять в государстве теплые местечки, вырядились в честь императора во все белое.

Тяжело нагруженные вьючные животные шли непрерывным потоком по улицам. В этот день князья и чиновники всех провинций и государств, подвластных великому хану, посылали ко двору золото, серебро, бриллианты, шелка и белые шерстяные платки. Бесконечной чередой, под надзором всадников, которые поддерживали строгий порядок, церемонно проходили белоснежные кони через ворота императорского дворца. Животные были отборные, одно к одному, в серебряных и даже золотых сбруях. По заведенному обычаю каждая провинция отправляла в этот день ко двору девять упряжек белых коней — по девять в упряжке. В этот праздник император всякий раз получал табун не менее чем в сто тысяч голов.

Весь день падал снег. Мелкие снежинки кружились в холодном воздухе. Закутавшись в мех, Ашима стояла на краю улицы. Служанка тронула ее за рукав и взволнованно крикнула:

— Они идут! Глядите… Вон там!

Вся толпа разом повернулась к воротам.

В пролете ворот показались слоны. С их серых спин свисали расшитые золотом шелковые попоны с изображением зверей и птиц. Каждый слон нес по два больших ящика, наполненных золотыми и серебряными сосудами и разной формы кубками, из которых пили в праздники при дворе императора. Зрелище задумчиво идущих огромных животных было так внушительно, что все разговоры смолкли. Мимо людей, которые стояли широко раскрыв от удивления глаза, прошли пять тысяч слонов. За слонами потянулись верблюды, также богато украшенные и нагруженные драгоценными предметами.

Ашима не могла забыть этого шествия, этого богатства, но она не забыла и того, что рассказал ей Марко на следующий день о самом празднике, и была очень рада, что не облачилась в белые одежды.

Когда вечером в большом зале, освещенном факелами и множеством ламп, собрались князья, придворные, егеря, астрологи, врачи, сокольничие, военачальники, наместники, министры и другие крупные сановники, чтобы занять свои места, заранее расписанные в строгом соответствии с рангом каждого, вдруг возникло какое-то движение, раздался приглушенный шепот и даже злобные возмущенные выкрики одетых в белое придворных, потому что среди них появился человек в красной, расшитой шелком одежде с широкими ниспадающими рукавами; он невозмутимо шел навстречу императору. Это был Сю Сян — катайский ученый.

Когда он опустился на колени перед императором и отвесил ему три поклона, в зале воцарилась мертвая тишина.

Только Ахмед не смог сдержать торжествующую усмешку.

Лицо Хубилай-хана омрачилось. Он задумался и, устало откинувшись на спинку кресла, подпер подбородок рукой. Долго глядел он куда-то вдаль, мимо молчаливой, одетой в белое толпы.

Никто не осмеливался промолвить ни слова. Факелы неровным светом озаряли колонны и лица гостей, сверкали драгоценные сосуды, а резные расписанные фигуры, украшавшие стены и потолок, словно пробудились к таинственной жизни.

О чем думал в эти минуты владыка владык, посланник божий? Он впился глазами в лицо Сю Сяна, своего старого учителя, но оно оставалось для него непроницаемым, точно так же, как оказалась непроницаема для императора, несмотря на все его старания, жизнь народа, который он подчинил себе силой оружия.

Сю Сян был единственным человеком при дворе, осмелившимся противоречить Хубилай-хану. Поэтому император очень ценил старика. Но как решился Сю Сян публично, демонстративно не подчиниться приказу императора?

Хубилай-хан поднялся с места, в его глазах вспыхнули злые искры, но он спросил подчеркнуто спокойно:

— Знаете ли вы, Сю Сян, что вы рискуете головой? Как вы осмелились ослушаться моего приказа и явиться сюда не в белой одежде? Вы забыли, что я ваш император?

Слуги, снимавшие нагар со свечей, застыли. Ахмед нервно поглаживал бородку.

Положение Сю Сяна было скверным. Тысячи глаз устремились на ученого.

— У меня был сын, ваше величество, — сказал Сю Сян. — Он погиб, когда ваше войско брало Ханбалык. После его смерти я в знак траура целый год носил белую одежду из грубого холста. Как же я мог после этого прийти на ваш высокий праздник в белом? У моего народа цвет счастья — красный, поэтому в честь вашего величества я надел сегодня это красное платье.

В зале раздался возбужденный гул голосов. Джамбуи-хатун, которая сидела слева от императора, наклонившись, шепнула ему что-то на ухо. Ее лоб покраснел от гнева.

Хубилай-хан поднял руку, и сразу в зале воцарилась тишина.

— Встаньте, Сю Сян… Разве он не прав, что пришел нынче в красном платье? Красный цвет — цвет счастья у катайцев. По этому я приказываю, чтобы отныне все катайцы надевали в праздники красные одежды. Все же другие пусть носят белые. Таков мой приказ.

Ахмед бросил на Сю Сяна взгляд, исполненный ненависти.

О Белом празднике думала Ашима, сидя в беседке и обводя ногой контуры солнечных бликов на земле. В общем, она не могла желать себе лучшей жизни. У нее была Ю, маленькая веселая служанка, которая развлекала ее, когда она скучала. Нельзя же девушке весь день напролет петь или играть на семиструнной арфе…

Вход в беседку служил как бы рамой для красивой, озаренной солнцем композиции. На переднем плане, посреди зеленого газона, цвело множество цветов, справа в бассейне отражался куст белого жасмина, а позади у ограды стояла яблоня, вся увешанная красными яблоками. Клочок неба, который видела девушка, был прозрачной голубизны. Ни одна веточка не колыхалась, только порой, под тяжестью бабочки или жука, чуть склонялась долу головка цветка.

И вдруг послышался голос Марко:

— Ашима, где ты?

Девушке показалось, что в голосе его звучала забота. Не откликаясь, она продолжала сидеть в тени. Разве она могла так внезапно выйти на солнечный свет? Ведь она очень устала… Марко стоял теперь перед дверью дома. Он потерял терпение. Ей даже не надо было закрывать глаза, чтоб отчетливо представить себе каждую черточку его лица.

— Ашима!

Быстрым шагом направился он к беседке. Она села на скамейку и заложила руки за голову.

Он стоял в проеме беседки, заслонив ей свет.

— У тебя цветы в волосах, Ашима. Как это красиво!

— Ах, я заснула. Вы уже давно дома, Марко?

В волнении она не смела взглянуть на него. Тяжелые черные волосы оттягивали ей затылок. Значит, он заметил цветы. От охватившей ее горячей радости она зарделась, но когда, наконец, решилась поглядеть ему в лицо, то почувствовала, что мыслями он уже опять был где-то далеко.

— Я сижу здесь в беседке, — смущенно сказала она.

Он же не виноват, что у него так мало времени. Она это прекрасно понимает. Он мог бы посидеть с ней хоть немного, но, видно, ему это не по душе. Ему с ней просто скучно. По его быстрым движениям она догадалась, что он опять спешит.

— Пойдем скорее в дом. Магео должен отправиться со мной к императору. Великий хан ждет нас, Ашима.

Она пошла с ним через сад к дому, а цветы жасмина, украшавшие волосы, бросила в бассейн и даже не полюбопытствовала узнать, какие дела призывают Матео и Марко. Она ведь не могла догадаться, что предстоящая беседа во дворце имеет прямое отношение к ее судьбе.

На поверхности воды плавали два цветка жасмина. Трава и цветы, казалось, изнемогали в ожидании вечерней росы.

* * *

Марко впервые принимал участие в тайном заседании таи[32]. Таи был своего рода верховный суд страны, и вместе с тем он руководил армией. Таи состоял из двенадцати монгольских князей. Они представляли на утверждение императору, кого из военачальников следует назначить на должность или отставить, а также списки наград и дела о перемещении войск из одной провинции в другую. Князья эти были и советчиками хана в военных походах. На этот раз, кроме членов таи, в зале совета находились Ахмед, Сю Сян, астролог, сотник, Марко и Матео. Хуби-лай-хан пригласил собравшихся сесть на подушки.

Монгольские князья уселись узким полукругом перед императором, спиной к остальным. Бесшумно ходили по залу слуги, предлагая кумыс, кобылье молоко, и рисовую водку. Кивком головы великий хан подозвал к себе сотника. Это был широкоплечий лысый монгол из племени керейтов.

— Расскажи нам, что ты видел и слышал в Чипингу[33]. Только ничего не упусти, все нам поведай.

И Лысый начал свой рассказ:

— Бессмертный владыка, самый могущественный властелин земли, покоривший все страны от восхода солнца до заката, император великой Катайской империи, вы послали Онг-хана и Йеке-Черена на остров Чипйнгу, расположенный в Великом океане. Мы отправились туда на корабле — Онг-хан, Йеке-Черен, переводчик и сто воинов, как вы и приказали, — чтобы добиться у их царя признания вашей верховной власти и выплаты дани.

После девятнадцати дней пути мы пристали к острову и сказали людям, которые вышли нам навстречу: «Мы хотим говорить с вашим царем. Он должен подчиниться самому могущественному властителю земли, великому хану Хубилаю, и выплачивать ему дань». Они нам ответили: «Тогда плывите дальше против захода солнца, и вы попадете на большой остров, где живет наш царь».

Мы были в пути еще несколько дней и причалили, наконец, к Чипингу. Онг-хан и Йеке-Черен, взяв с собой двух воинов и переводчика, отправились в царский дворец. Дворец этот был крыт толстыми золотыми плитами. И потолки в царских покоях тоже были сделаны из чистого золота. Это мы сами видели.

Мы прошли через многие залы и покои, и повсюду стояли маленькие столики из чистого золота.

Онг-хан сказал тогда Йеке-Черену: «Мы должны это рассказать Хубилай-хану, владыке всех владык. В жизни я еще не видел таких богатств».

Но царь Чипингу не пожелал принять Онг-хана и Йеке-Черена. Он сказал: «Пусть они отправятся к Токимуно». И мы отправились во дворец, где находился Токимуно, их первый министр. Онг-хан и Йеке-Черен передали ему послание вашего величества. Токимуно его тут же прочел. «Кто же вы такие, что смеете предъявлять нам эти наглые требования?»— спросил он. Онг-хан ответил ему: «Мы посланцы самого могущественного властелина земли, великого хана Хубилая, императора Катая. Если вы исполните его требования, он будет к вам благосклонен, а если нет, он пойдет на вас войной».

И тогда Токимуно рассердился. «Схватите этих двоих, — приказал он, — и обезглавьте их. А Лысый и остальные пусть идут. Они должны вернуться на родину и передать великому хану наш ответ». Так сказал Токимуно. Онг-хана и Йеке-Черена тут же казнили, а мы побежали к кораблю, чтобы поскорее покинуть тот берег.

И Лысый упал к ногам императора.

Хубилай-хан выслушал его, не выдав своих чувств. Двенадцать членов совета таи с высокомерными лицами сидели на подушках, их узкие, раскосые глаза были устремлены на великого хана.

— Ты сказал, дворец крыт чистым золотом? — переспросил император после долгого раздумья.

— Я видел это собственными глазами, ваше величество.

Хубилай-хан вдруг обернулся к катайскому ученому:

— Что вы скажете, Сю Сян?

— Чипингу лежит посреди океана. Воины вашего величества привыкли воевать на суше.

— Ахмед, а вы что думаете?

— Смерть храбрецов Онг-хана и Йеке-Черена должна быть отомщена.

— Хорошо, — сказал император. — Теперь выйдите и подождите моего решения.

Хубилай-хан остался в зале с членами совета таи. Все остальные, тихо переговариваясь, вышли в соседний зал.

Матео, который за это время немного научился говорить по-монгольски, в общих чертах понял рассказ Лысого. Жизнь в городе и небольшие поездки в его окрестности, которые он иногда предпринимал вместе с Николо и Маффео Поло, ему уже давно наскучили. Теперь он увидел возможность наконец снова попасть на море, стоять у штурвала корабля, а быть может, даже быть капитаном. Купеческие дела были Матео не по душе. Пусть этим занимаются Николо и Маффео Поло, которые уже успели сколотить изрядное состояние.

Чистое небо над головой, соленый морской воздух, ветер, туго надутые паруса, удивительную жизнь моряка, такую однообразную и вместе с тем такую разнообразную, — вот что любил Матео. Ханбалык был для него слишком шумным местом жительства. А дом, притаившийся за тремя дворами, — слишком тихим. Длинное лето с его горячими восточными ветрами, которые приносили с собой песок из Большой пустыни, тоже не улучшали настроение этого старого морского волка. Матео не был создан для того, чтобы сидеть дома и пить из изящных чашечек рисовую водку.

От Ханбалыка до океана было всего четыре дня пути, но за все эти годы Матео только один-единственный раз довелось побывать на берегу и насладиться зрелищем морской бухты, прибоя и парусников. Как великолепно было море, сверкавшее синевой. Матео грезил наяву: прозрачные волны пенились и набегали на песчаный берег далеких зеленых островов, на которые не ступала еще нога человека.

Если бы не мысль об Ашиме и Марко, Матео давным-давно нанялся бы простым матросом на первое попавшееся судно.

Венеция была так далеко, что воспоминание о ней болью отзывалось в его сердце, зато она постоянно являлась ему во сне.

Но что же, собственно говоря, удерживало его в Ханбалыке? Теперь Матео мог бы купить в Венеции настоящий корабль, да еще кое-что в придачу, так как он с помощью купцов нажил много денег.

Его удерживали здесь только те зеленые острова, на которые еще не ступала нога человека, — надежда на путешествия, полные риска, путешествия, которые требовали бы мужества и смелости. Матео тосковал по необычайным приключениям… И все это вдруг оказалось так возможно, так доступно, — все зависело только от решения высокомерных монгольских князей.

— Ты ему объяснил, что я хороший моряк? — уже в третий раз спросил Матео у Марко.

— Я ему сказал, что ты знаменитый капитан Матео, владелец черной барки, лучший моряк во всем подлунном мире, — смеясь, ответил Марко.

Сю Сян стоял у резной стены. Никто не мог сказать, сколько ему лет. Марко испытывал к нему огромное уважение, но, хотя он сильно этого желал, какая-то странная робость мешала ему приблизиться к ученому.

Лысый военачальник молча сидел в кресле. На лице его были написаны тупое ожидание и растерянность. Его отряды стояли в нескольких милях от Ханбалыка. Воины жили в шатрах и в свободное от службы время занимались разведением скота, что приносило хороший доход. Молоко, мясо и шкуры они отвозили в ближние города и меняли их на различные товары. Кроме того, они получали приличное жалованье от императора.

Если какой-нибудь катаец отказывался ссудить их тем товаром, который им требовался, они так разделывались со скрягой, что тот помнил это всю жизнь.

Лысый был рад, что сумел подобру-поздорову убраться с острова Чипингу, и мечтал только о сладкой жизни в военном лагере. Потомки Чингисхана уже не обладали тем воинственным духом, которым славились их предки. Их боевого пыла хватало как раз на то, чтобы подавлять восстания катайцев, вспыхивавшие то тут, то там; на то у них и были быстрые кони, мечи и копья.

Министр Ахмед направился к Марко и Матео. Ему удалось расположить к себе юношу. Марко считал, что Ахмед честный слуга императора, умный государственный муж, и жалел, что Ахмед и Сю Сян не ладили друг с другом. Куда лучше было бы, если бы они действовали сообща.

— Император прислушивается к моим советам, — промолвил министр Ахмед и любезно улыбнулся. — А вы, бек Матео, покроете себя бессмертной славой.

— Очень уж долго они совещаются, — сказал Матео.

— А вам не хочется принять участие в этой экспедиции? — спросил Ахмед, обращаясь к Марко. — Впрочем, вы, наверно, предпочтете остаться при его величестве?

Марко бросил быстрый взгляд на Ахмеда.

— Я поступлю так, как того пожелает его величество, — сказал он.

— Мне было бы грустно, бек Поло, если бы вам пришлось покинуть Ханбалык.

Императорский астролог с сосредоточенным выражением лица сидел у карты небесных светил, на которой были обозначены все планеты, часы, когда они пересекают меридиан, и их видимость на протяжении всего года. Ученый приготовил четырехугольные пластинки, пытаясь найти по расположению планет дату, которая была бы наиболее благоприятной для предполагаемой экспедиции. Это был знаменитый астролог, ибо порой его предсказания, весьма, впрочем, туманные, о чуме, землетрясении, заговорах, бурях, наводнениях или других бедствиях, действительно сбывались; и такие совпадения, хотя и редкие, весьма укрепляли его репутацию.

Слова Ахмеда не давали Марко покоя. Конечно, приключения манили его не меньше, чем Матео. Но, прежде чем принять решение, надо было многое обдумать. Что будет с Ашимой?

Бедняжка тоскует по родине, но еще не настало время для путешествия на юг страны. Военачальник Баян[34], которого звали Стоглазым, после многолетней войны покорил наконец богатую провинцию Манзи на юге Катая. Династия Сун была свергнута. Провинция Манзи стала подвластна Хубилай-хану, а это значило, что и Куньмин оказался в границах его империи. Но с путешествием тем не менее следовало обождать, пока страна не оправится от военных бедствий.

Два цветка жасмина в волосах показались ему ценнее золотых крыш.

Парижский ювелир, месье Буше, обещал Марко изготовить самый изящный браслет из всех, какие он когда-либо делал.

— Красивую девушку, что живет в вашем доме, наверно, опечалит ваш отъезд из Ханбалыка, — сказал Ахмед Матео. — Я слышал, что вы любите ее, как родную дочь.

— Да, это так, господин министр.

Ахмед чуть заметно улыбнулся:

— Я вас прекрасно понимаю. Тоска по морю не дает вам покоя. Мне тоже иногда хочется оказаться вдали от Ханбалыка.

Заложив руки за спину, министр направился в другой конец зала. Он стоял у окна, и никто не знал, какие мысли теснились у него в голове.

За высокими темными дверями заседал совет таи, и от его решения зависела жизнь и смерть десятков тысяч людей.

Стражник из личной охраны императора вызвал Сю Сяна, Ахмеда и астролога к Хубилай-хану. Тихо беседуя, монгольские князья вышли от императора. Лысый вскочил и отвесил глубокий поклон. Марко и Матео тоже им поклонились.

Прошло несколько томительных минут, и наконец Ахмед вернулся.

— Его величество император назначил вас капитаном одного из кораблей, бек Матео, — доброжелательно сказал он. — Да сопутствует вам удача на службе нашего могущественного повелителя, великого хана Хубилая!

Марко и Матео вышли из дворца со смешанным чувством. Ветер стих. На дорожке парка плясали длинные вечерние тени. Друзья решили побродить еще немного по улицам и отпустили ожидавших их носильщиков паланкина.

— Об Ашиме не беспокойся, — сказал Марко.

Его друг молчал. Их освещали последние лучи заходящего солнца. Вдоль всех улиц стояли стражники императора, вооруженные луками, стрелами и острыми копьями.

— Много лет назад я был солдатом испанского короля, — сказал Матео. — Я бежал оттуда, потому что надоело ползать в пестром мундире по пыльным дорогам… Ты понимаешь меня, Марко? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал — Разве ты знаешь лучшего моряка, чем я? Но республика Святого Марка не доверила мне корабля, потому что я не сын патриция, а вот теперь, когда в волосах моих седина, этот азиатский император дает мне корабль. — Матео в порыве радости обнял юношу за плечи. — Погляди на меня, Марко, я теперь и в самом деле капитан Матео, слышишь? Капитан Матео! Повтори, пожалуйста, эти слова!

— Капитан Матео.

— Но ты совсем не радуешься, Марко.

— Радуюсь, — односложно ответил Марко.

Впереди них скользили их тени — широкая тень Матео и узкая, на полголовы короче, тень Марко. Зеленая, желтая и коричневая черепица блестела на крышах. Мимо них проносили паланкины с задернутыми шелковыми занавесками.

Теперь Матео уедет. Когда же он вернется?

Цирюльник брил клиента. Канатчик в мастерской плел канат. В дымной кузнице в горне пылал огонь, молот кузнеца бил по железному бруску. В аптеке продавали корень жизни, настои трав, зубы тигра, выдержанные в красном вине, и другие лекарства.

Над нескончаемым людским потоком кружилось облако пыли.

— Я вернусь в Ханбалык, скоро вернусь, — сказал Матео.

Друзья миновали три двора и пошли по саду, мимо бассейна с золотыми рыбками.

— Вот мы и пришли, Ашима, — сказал капитан Матео, входя в дом.

От его буйной радости не осталось и следа.

НОЧИ ТИХИЕ, КАК МОГИЛА

В горне пылал огонь. Голубые язычки прыгали по мелконаколотому древесному углю. Когда раздували мехи, уголь вспыхивал красно-желтым пламенем, озаряющим закоптелую кузницу, лицо кузнеца и его молодого ученика Ши Лянь-цзана. Кузнец был по пояс голый. Только кожаный фартук защищал его худую костистую грудь от снопов искр. Щеки кузнеца были обезображены двумя рубцами — так в Катае клеймили преступников.

Ши Лянь-цзан раздувал мехами огонь, а кузнец держал кусок железа, зажав его в щипцах. Дверь кузницы выходила на улицу. Вечернее солнце отбрасывало на мостовую тени одноэтажных деревянных домов, лотков и деревьев.

Из трубы, прилаженной к колодцу, тоненькая струйка воды текла в бассейн, и его прозрачная гладь покрывалась зыбью. К бассейну подходили женщины и девушки с кувшинами, подставляли их под тонкую струю и болтали, ожидая, пока наполнялись кувшины.

Кузнец вынул из горна раскаленный железный брусок, положил на наковальню и принялся отбивать молотом. Когда железо приобрело нужную форму, мастер бросил подковку в угол, к другим изделиям, вытер с лица пот и выглянул на улицу. Вид этой с детства знакомой ему улицы согрел сердце кузнеца, но вместе с тем и наполнил печалью. Перед ним, словно на сцене, проходили разные люди. Одних — тех, что были в ярких одеждах, — сопровождали слуги или служанки, которые прокладывали им дорогу в толпе, а другие, одетые плохо, порой едва прикрытые жалким рубищем, несли тяжести, расхваливали под звон колокольчиков свой грошовый товар. В зловонных помойках, отгоняя ворчащих собак, рылись нищие.

Перед лавками, перед лотками торговцев и хиромантов, звездочетов и писцов висели красные полотнища с большими белыми иероглифами, и это придавало пестрой уличной картине яркость и жизнерадостность.

Ши Лянь-цзан, склонив голову, вслушивался в шумы улицы, стараясь уловить то, что не дано было видеть его незрячим глазам. Мир ученик кузнеца воспринимал на слух, ощупью, вдыхая запахи и вспоминая о свете. Это воспоминание было так несказанно прекрасно, что до сих пор Ши испытывал восторг при одной мысли о нем. Но воспоминание это было таким далеким, что мальчик не знал, то ли это сон раннего детства или лучезарное сияние иного мира.

Ши часто сидел во дворе и играл на бамбуковой флейте.

Огонь пылал в горне.

— Близится вечер, Ши, — сказал кузнец Ван. — Выйди на улицу, погуляй с товарищами.

— Я лучше посижу за домом, отец Ван.

Ши уверенно подошел к маленькой двери, и вскоре до Вана донеслись нежные звуки флейты.

— Ты не отличаешь дня от ночи, Ши, но, когда ты играешь на флейте, мне кажется, что само божество беседует со мной.

Железные стержни, сваленные у наковальни, имели форму мечей и наконечников для пик.

Когда Ван был мальчиком и играл перед кузницей отца, Ханбалык назывался еще Яньцзинь и был резиденцией «сына неба». Кузница была расположена вблизи водоема, и, когда у Вана выдавалось свободное время, он садился на зеленую траву и кидал мелкие камешки в пруд или вырезывал из бамбука кораблики.

Потом Хубилай-хан завоевал город и велел провозгласить себя сыном неба.

Сперва жизнь в городе мало изменилась. Но вот однажды из уст в уста стали передавать непостижимую новость: все катайцы должны покинуть Ханбалык и переселиться на другой берег реки, туда, где возвышался императорский дворец. Из Ханбалыка и его окрестностей с насиженных мест согнали десятки тысяч ремесленников и насильно переселили на другой берег. Так вокруг императорского дворца возник город Даду.

Новый город был выстроен в форме квадрата, сторона которого равнялась шести милям. Вокруг города была сооружена мощная белокаменная стена длиной в двадцать четыре мили с тремя воротами на каждой стороне. Над всеми воротами и между ними были выстроены красивые башни, в которых хранилось оружие городской стражи. Двенадцать тысяч солдат охраняли эти крепкие стены.

Широкие, прямые улицы, пересекая город, вели от ворот к воротам. По обе стороны мостовой тянулись лавки, лотки, мастерские. Все земельные участки имели форму четырехугольника, и дома строились в самом центре участка, так что от улицы их отделяли дворы или сады. Новый город, распланированный с геометрической строгостью, походил на шахматную доску. В центре сооружена была высокая башня с великим колоколом. С наступлением темноты трижды били в этот колокол, и после третьего удара никто не имел права без особого разрешения выходить на улицу. Нарушить этот строжайший запрет можно было, только если тяжелобольной нуждался в срочной помощи, но тогда впереди врача должен был идти слуга с фонарем, оповещая всех о причине ночного хождения.

С наступлением темноты мертвая тишина воцарялась в огромном городе, днем подобном кишащему муравейнику. Только команды дозорных (в таких командах было человек тридцать-сорок) шагали по пустынным улицам. Нарушителей тут же отводили в тюрьму, а на следующий день их судили. За выход ночью на улицу били палками, часто забивая виновного насмерть.

Когда был выстроен новый город, отцу Вану пришлось оставить свою кузницу и, как и большинству ремесленников, перебраться под строгим надзором стражников в Даду. Лишь немногие богатые катайцы, пользовавшиеся доверием монгольских господ, получили разрешение остаться в старом городе. Однако вскоре Даду, население которого стремительно увеличивалось, выплеснулся за городские ворота. Перед каждыми из двенадцати ворот возникло своего рода предместье, которое тоже быстро разрасталось и постепенно слилось с соседними окраинами, так что вокруг городских стен образовался еще один город, во много раз больше того, что был внутри стен.

В предместьях жили главным образом иноземные купцы и ремесленники. В летнее время они обычно вместе со двором переезжали в Шанду, а на зиму возвращались в столицу. Эти люди съехались сюда из всех провинций Катая и из стран Дальнего Востока, привлеченные сказочным богатством Хубилай-хана и исполненные надежды быстро нажить состояние.

Постоялые дворы, гостиницы, караван-сараи встречались тут на каждом шагу.

Когда к великому хану приезжали посланцы или купцы из чужих стран, их селили за казенный счет. Поэтому Ахмед, как министр финансов, был постоянно озабочен изысканием новых статей дохода, чтобы оплатить всё растущие траты двора. Сборы, которые катайцы вносили за дрожжи, пшеницу, дерево, фарфор, тутовые ягоды, уголь, шелк, шерсть и масляничные плоды, всё увеличивались, точно так же как и подати на земельные участки и доходы ремесленников. Понятно, что в связи с этим из месяца в месяц росли цены на все товары, и мера соли стала стоить неслыханно дорого.

Огонь в горне погас. Ван снял кожаный фартук, надел хлопчатобумажную куртку и вышел на улицу. Сумерки сгущались, но еще поблескивала тонкая струйка воды, льющаяся из колодца, и на покрытой рябью поверхности водоема играли золотые блики.

Торговцы складывали товары, купцы закрывали лавки. Мимо кузницы прошел всеми уважаемый старик музыкант. Ван почтительно приветствовал его.

Как-то сразу наступил вечер. Гулко прокатился по городу удар колокола, и уличный шум затих. Оборвались и звуки флейты во дворе кузницы.

В кузницу вошел веселый кондитер, он принес своему другу булочки.

— Ешь, Ван, — сказал он громко и, оглядевшись по сторонам, проговорил шепотом — Не забудь, сегодня вечером… — А потом уже снова громко добавил — Я тороплюсь. Спокойной ночи, Ван.

На улице уже совсем стемнело. Мимо Вана прошел хорошо одетый чужеземец. Увидев клеймо на щеке кузнеца, он ускорил шаг.

— Зачем сюда приходил кондитер Ли? — спросил слепой Ши. — Я слышал его голос.

Ван не ответил ему. Он еще чувствовал на себе оскорбительный взгляд прохожего. Колокол ударил второй раз. Кузнец громко рассмеялся и крикнул погонщику, который бил упрямого осла:

— Остерегайтесь меня, я преступник!

— Что с вами, отец Ван? — растерянно спросил мальчик.

— Ли принес нам вкусных булочек. Ешь на здоровье. Мимо кузницы прошел незнакомец, вот и все.

— Спасибо, отец Ван.

В третий раз загудел колокол, улицы города опустели. В окнах горели тусклые лампы. Город, словно вымерший с наступлением темноты, казался заброшенным, мертвым.

Перед башней с колоколом стояли на карауле два монгольских воина с луками. Сквозь окна, затянутые промасленной бумагой, и сквозь щели легких деревянных домишек сочился бледный свет. Дозорные, растянувшись шеренгой, шли по главной улице.

— Спать, спать, ленивые черепахи! — крикнул один из дозорных и ударил пикой по деревянным воротам. Товарищи рассмеялись его шутке.

В переулке стоял человек, выжидая, пока пройдет шумный дозор. В его высокой, немного сутулой фигуре с узкими плечами было нечто таинственное. Лица его видно не было, потому что он держался в тени, отбрасываемой стенами. Когда все стихло, он направился дальше, стараясь ступать неслышно. На перекрестке главной улицы он остановился. На мгновение свет масляной лампы озарил лицо незнакомца. Черная маска скрывала лоб, виски и нос. Он подождал, пока окончательно не смолкли голоса дозорных, бросил взгляд направо, потом налево и перебежал через улицу.

В кузнице Вана было темно. За дверью, которая выходила прямо на улицу, стоял слепой. Он слышал то, что никто, кроме него, не мог услышать. Крыса вылезла из норки, подбежала к капустному листу и принялась его грызть. Двое перелезли через забор, потом раздались их шаги во дворе, и наконец до мальчика долетел прерывистый шепот: «Мы пришли!» Заскрипела дверь, и двое вошли в дом.

Это были ближние шумы. Но Ши слышал и то, что происходило вдалеке. Его слух был так тонко развит, что он мог по звуку определить расстояние с точностью до шага. Дозор находился в этот момент у башни с колоколом.

Ши услышал тихие шаги одновременно с собакой, залаявшей в соседнем саду. Он открыл дверь. Незнакомец в маске вошел в темную кузницу.

— Проведи меня к Вану! — приказал он.

— Пойдем, господин.

Вокруг масляной лампы на корточках сидели кузнец Ван, кондитер Ли, сапожник У и носильщик Ян. Тусклый свет освещал только лица собравшихся, а комната была погружена в темноту. Окно было закрыто ставнями.

— Я безымянный посланец, — начал человек в маске. — Не вставайте. Слушайте меня внимательно. — Он бросил взгляд на слепого Ши и нерешительно сказал — Пусть мальчик выйдет.

Ши послушно направился к двери, но Ван возразил:

— Он может остаться. Ши никому ничего не скажет, господин. Даже если его забьют насмерть, он ничего не скажет.

— Хорошо, — согласился безымянный посланец. — Если так, пусть останется.

Не помня себя от счасть, Ши сел в темный угол и весь обратился в слух.

— Когда зажгут на горах сигнальные костры? — спросил нетерпеливый Ли.

Ван вспомнил темную вонючую камеру, в которой он просидел три года. На щеках у него горели два клейма.

— Смерть убийцам! — пробормотал он с ненавистью.

Носильщик Ян и сапожник У молчали.

— Время еще не пришло, — ответил безымянный посланец. — Но мой господин велит вам сказать, чтобы вы готовились к этому часу.

— Тигр, пожирающий столько людей, рано или поздно сам упадет в яму, — сказал носильщик. — Ахмед сегодня снова был у императрицы.

— Время еще не пришло, — повторил безымянный посланец. — Яма еще недостаточно глубока.

— Когда ваш господин скажет: «Убей его!»— я задушу Ахмеда собственными руками, — мрачно заявил Ван.

— Важнее, чтобы ты ковал мечи.

Молча разглядывал незнакомец напряженные лица собравшихся.

Фитиль плавал в масле и горел голубым пламенем. Потом незнакомец снова заговорил:

— Ахмед отнял у крестьян бамбуковые плантации и теперь обогащается, торгуя бамбуком. Он запретил бедным людям ловить рыбу в реках. Крестьяне должны бесплатно кормить гонцов. Сановники отнимают у людей последние крохи, а тех, кто выражает недовольство, бьют палками. Знаете ли вы, что многим мужчинам в провинции Цзянсй пришлось продать жен и детей, потому что у них не было денег, чтобы в срок заплатить должностным лицам Ахмеда арендную плату и высокие подати?

— Да и у нас не лучше, — вставил сапожник. — Вчера ко мне заходил крестьянин, он сказал мне: «Теперь мне придется продать дочь, потому что хозяин отнял у меня скотину». Да взять хотя бы меня. Я тоже не знаю, где раздобыть деньги на уплату всех сборов.

— А соль для теста? — вступил в разговор кондитер. — Вы думаете, я в состоянии покупать соль? А люди мне говорят: «Сам ешь эту преснятину, Ли! Разве кто-нибудь станет брать у тебя такие булочки!» Вот что мне говорят. А если бы я стал покупать соль, то люди не смогли бы купить у меня мой товар — он был бы им не по карману.

— Цены на лошадей тоже повысились, — сказал носильщик.

— Скоро на рынке будет больше нищих, чем торговцев и покупателей.

— Почтенный господин Ахмед и его чиновники с каждым днем богатеют. А мы голодаем…

Взволнованные голоса зазвучали громче. Незнакомец поднял руку, чтобы установить тишину.

— Хуан Чин вышел во двор, — сказал слепой Ши. — Я узнаю его шаги.

Затаив дыхание, собравшиеся прислушались, но ничего не услышали.

Хуан Чин был трактирщиком и жил в соседнем доме. Он драл втридорога за плохую рисовую водку.

— Трактирщик снова вошел в дом, — сказал Ши.

— Встань перед дверью, Ши, и следи, чтобы нас никто не обнаружил. Если услышишь что-либо подозрительное, постучи в окно.

Ши вышел из комнаты. Некоторое время все молча сидели вокруг тлеющей лампы, предавшись тяжелым мыслям.

— Мы здесь собрались не для того, чтобы обсуждать цены на лошадей, — сказал наконец Ван.

— Говорите тише, Ван. Вы только послушайте, друзья, какую дьявольскую штуку затеял Ахмед: чтобы угодить императрице, он намерен казнить ни в чем не повинного человека!

— Истинный дьявол! — пробормотал Ван.

— А эта толстуха Джамбуи-хатун ничуть не лучше Ахмеда.

— Завтра я буду продавать джамбуи-хатунчиков! — пригрозил кондитер.

— И совсем без соли! — добавил носильщик.

Но Ван сердито поглядел на кондитера и сказал:

— Придержи-ка лучше язык. Ты, видно, забыл, что я угодил в тюрьму из-за того, что ты продавал ахмедиков.

Ли виновато опустил голову.

— Так расскажи нам, что же затеял Ахмед? — попросил У.

Все сдвинулись еще теснее, и незнакомец тихим голосом начал свой рассказ.

— Вчера императрица принимала ванну «пестрых цветов и прозрачной воды». Лежа в воде, она приказала служанке принести ей сахарных яблок. Через некоторое время служанка вернулась в слезах и сказала, что не может принести сахарных яблок, потому что мул, который вез в столицу эти яблоки, свалился на перевале в пропасть. Вы же знаете, что каждый день во дворец прибывает из провинции Манзи специальный караван с отборными фруктами. Дорога эта очень трудная, она идет по крутым каменистым подъемам вдоль пропастей, по подвесным мостам, по тропам, которые часто не шире плечей носильщика. Услышав, что яблок нет, Джамбуи-хатун покраснела от гнева. Она позвала двух стражников и селела им запереть служанку в темницу…

— Камнями бы забросать эту толстуху проклятую! — не вытерпев, прервал Ван незнакомца.

Но тот невозмутимо продолжал свой рассказ:

— После обеда Ахмед явился к императрице, и она ему пожаловалась: «Когда мой господин Хубилай-хан находится в Шанду, я не могу получить даже яблок. Вам следовало бы лучше следить за порядками в Ханбалыке, министр Ахмед». Служанка рассказала, что, когда Ахмед услышал эти слова, он побледнел как полотно и тут же приказал бросить погонщика в тюрьму. Сегодня на рассвете несчастного должны казнить.

Незнакомец в маске окинул присутствующих быстрым взглядом. Глаза его горели ненавистью. Ван сжал зубы. Кондитер в ужасе закрыл лицо руками.

— Ахмед — сущий дьявол! — сказал носильщик. — Все его ненавидят.

— Все должны узнать об этом преступлении Ахмеда, — сказал безымянный посланец. — Позаботьтесь об этом, но будьте осторожны.

— Скоро начнет светать, — глухо сказал Ван. — Мы слышали, как кричат несчастные во время казни, когда над ними заносят топор. — И добавил, невольно повышая голос — А вы говорите: «Время еще не пришло».

— Послушайте, что я вам скажу: еще до рассвета погонщик будет на свободе.

Мужчины облегченно вздохнули.

Они немного отодвинулись от лампы, и лица их оказались в темноте. Почти с суеверной робостью глядели они на человека с узкими плечами. Они чувствовали его силу и всецело доверяли ему.

Пять ударов колокола прокатились по городу.

— Скоро он будет здесь. Вы должны его спрятать у себя, Ван. Следите, чтобы ваш сосед его не увидел.

— Он придет сюда? — изумился Ван.

— Вы боитесь?

— Зачем вы это говорите, господин!..

— Хорошо, Ван, я ведь не хотел вас обидеть. Три дня он проведет у вас, а потом мы увезем его из Ханбалыка и спрячем в надежном месте. А еще мой господин велел вам передать, что в кузницу доставят две повозки железа. Из него вы должны выковать мечи и наконечники для пик. Ли, У и Ян, вы раздадите их нашим друзьям и скажете им: «Точите оружие, держите его наготове». Вот это и велел вам передать мой господин.

Ши постучал в окно.

— Подождите минутку, — сказал незнакомец. — Я сейчас вернусь,

— Я слышу тихие шаги, господин, — взволнованно пробормотал Ши. — Вдоль домов крадучись идут два человека. Сейчас они остановились, а теперь снова пошли…

Незнакомец положил руку на плечо слепого мальчика и сказал:

— Не бойся, Ши, это наши друзья. Пойди впусти их.

В темную кузницу вошли два человека.

— Вот он, господин, — сказал один из них. — До рассвета никто не хватится. Ну, а теперь я пойду.

— Подождите. — Обращаясь к Ши, незнакомец спросил — Ты слышишь что-нибудь, Ши?

— Нет, господин.

— Тогда идите. Мы вас благодарим. Передайте это всем, кто нам помогал.

Человек неслышно проскользнул в приоткрытую дверь. И тогда на фоне уже посеревшего неба возникла фигура освобожденного из тюрьмы погонщика. Он был такого же высокого роста, что и незнакомец, только шире в плечах. Провожатый тихо притворил за собой дверь. Склонив голову, Ши снова весь превратился в слух.

Мужчины стояли вокруг лампы, когда безымянный посланец ввел в комнату освобожденного погонщика.

— Вот он.

Ван обнял погонщика. Остальные молча склонились перед ним.

— Меня зовут Чжан, — сказал погонщик; он опустился на корточки, закрыл лицо руками и зарыдал.

— Не плачь, Чжан, — сказал добросердечный Ли. — Ты же теперь на свободе.

Погонщик поднял голову.

— Когда же зажгут на горах сигнальные костры? — жестко спросил Ван.

— Кузнец, куй оружие. Как только у нас будет достаточно оружия, мы зажжем сигнальные костры на горах. Смерть преступнику Ахмеду!

— Смерть преступнику Ахмеду! — подхватили все собравшиеся.

Безымянный посланец вышел из дому, и его поглотила ночь.

* * *

Саид даже усмехнулся от удовольствия. Он слышал вялую перебранку дозора, стражники шли прямо на него. Только что пробил колокол. Звук его, казалось, прокатился по всем плоским серым крышам города. Стражники заметили наконец идущего по улице человека. Они приказали ему остановиться и окружили его. Их лица оживились. Наконец-то хоть какое-то развлечение в этой нудной ночной службе. И тогда Саид не спеша вынул серебряную пайцзу, предъявил ее начальнику и высокомерно сказал:

— Пропустите меня!

Начальник внимательно разглядел пайцзу, нехотя вернул ее. Дозор пошел дальше, Саид поглядел им вслед. Мягкая ночь была необычайно хороша. Сквозь тучи, затянувшие небо, кое-где проглядывали звезды. Очертания низких, тесно прижавшихся друг к другу домов расплывались в темноте. Саид любил такие темные ночи. Какое торжество испытывал он всякий раз, когда вынимал серебряную пайцзу и показывал ее стражникам.

Всей душой ненавидел Саид Марко Поло, за которым уже многие годы следил по поручению господина Ахмеда. Если бы дело было за ним, он давным-давно убрал бы венецианца. Когда Саид узнал, что великан, которого он еще со встречи в Лобе до безумия боялся, уехал из Ханбалыка, он почувствовал огромное облегчение.

Капитан Матео бороздил океан, и, судя по слухам, вряд ли он когда-нибудь вернется в Ханбалык.

Доносчик испытывал к Марко такую же острую ненависть, как и его хозяин, и страстно желал раздобыть сведения, которые позволили бы Ахмеду расправиться с любимцем Хубилай-хана. Его удивляло долготерпение Ахмеда, но с каждым днем он все яснее понимал, что теперь уже ждать осталось недолго. Господин Ахмед стал очень раздражительным, и с большим трудом ему удалось сохранить любезную мину при последней беседе с Марко. Саид был недостаточно умен, чтобы понять, как тесно переплелась его судьба с судьбой венецианца. Он всерьез полагал, что, как только он выполнит свое задание, Ахмед пожалует ему должность, и он заживет привольной, господской жизнью.

А пока он ходил по ночам вокруг дома венецианцев. Изредка, схватившись за край стены, подтягивался на руках и заглядывал в сад. В эту ночь в беседке, обвитой виноградом, все еще горел свет. Саид был осведомлен обо всем, что творилось в доме, всегда знал, кто где находится, по звуку шагов мог определить, кто идет по двору. Одним словом, он изучил быт венецианцев во всех подробностях. Его жизнь была настолько тесно связана с жизнью его врага, что всякий другой на его месте чувствовал бы себя не в своей тарелке.

Чтобы убить время, Саид спустился вниз по улице. Кошка бесшумно перебежала ему дорогу, залаял пес, началась собачья перекличка. Потом снова стало тихо. И вдруг Саид услышал чьи-то шаги. Вздрогнув от неожиданности, он прижался к стене и схватился за кинжал. Но прежде чем он успел принять какое-либо решение, мимо него крадучись проскользнула высокая, узкая в плечах фигура.

Однако Саид успел разглядеть, что лицо незнакомца было прикрыто маской. Как поступить? Оповестить стражу? Достаточно крикнуть, и здесь мигом окажется дозор, дежурящий у башни с колоколом, — ведь она совсем рядом. А может быть, лучше ему самому схватить человека в маске?

Пока он размышлял, он потерял из виду свою жертву. Куда мог деться этот человек? Саид наудачу побежал вперед. Он забыл о необходимых мерах предосторожности и ускорил шаг. Тем временем человек в маске притаился за ближайшим деревом и с удовольствием наблюдал за своим преследователем, который пробежал мимо него и скрылся за углом. Тогда незнакомец пересек улицу и свернул в первый же переулок. И снова спасительная темнота поглотила его.

Саид остановился и с трудом перевел дыхание. Тщетно пытался он охватить взглядом темную улицу. Он видел только то, что находилось в двух-трех шагах. Он испугался ствола дерева, но тут же устыдился своего страха и с досадой всадил в него острый кинжал. Человек в маске исчез, как в воду канул. А может быть, он где-то притаился и следит за ним? Саид повернул назад, он шел по мостовой, время от времени оглядываясь, чтобы убедиться, что никто за ним не идет, и снова занял наблюдательный пункт у белой стены.

В беседке все еще горел свет.

Топтаться здесь дальше было явно бессмысленно. Встреча с незнакомцем возбудила убогое воображение Саида, и ему то слышались подозрительные шорохи, то чудились какие-то тени. А когда сквозь тонкую стенку служебного флигеля до него донесся кашель, он вздрогнул от ужаса.

Саид любил мертвую тишину темных ночей, но только если ночи эти не таили опасностей. Поэтому он счел за благо поскорее отправиться домой.

* * *

Марко Поло сидел в беседке и переписывал рукопись, которую взял из библиотеки. Это была история завоеваний Хубилай-ханом катайских провинций. Марко восхищался четкостью рукописных строчек и радовался, что с такой легкостью может их читать. Ему понадобилось несколько лет усердных занятий, чтобы постичь тайну чужого письма. Его заметки о странах, которые он посетил за время своего путешествия, занимали теперь целую книгу. Он по-прежнему усердно стремился как можно глубже изучить жизнь чужих народов.

Рукопись прославляла подвиги Хубилай-хана. Марко еще раз пробежал вводные фразы: «Хубилай-хан добился господства благодаря своей выдающейся храбрости, мудрости и умению распознать враждебные намерения своего младшего брата Ариг-Буги[35], которого поддерживали многие монгольские князья. Перед тем как взойти на престол, Хубилай-хан добровольно стал военачальником и лично принимал участие в каждом походе. Во всех своих делах он всегда проявлял храбрость и мудрость, но в военном искусстве был особенно одарен и по праву считается самым умелым и блестящим полководцем из всех, которые когда-либо вели воинов в бой…»

Легкий ветерок пробежал по листве и принес прохладу молодому человеку, одиноко писавшему в беседке. Пламя свечи задрожало. Марко сложил листы и закрыл застежку переплетенной в шелк книги палочкой из слоновой кости.

С тех пор как он жил при дворе великого хана, он впервые не сопровождал императора в его летнюю резиденцию. Великий хан велел ему остаться в Ханбалыке, чтобы изучить денежную систему Катая. И Марко, с присущей ему добросовестностью, попытался постичь тайны монетного двора Ханбалыка. Он никак не мог надивиться тому, что купцы получали любые товары взамен бумажных денег с красной печатью великого хана. Бумажки эти имели хождение наравне с серебром и золотом.

Каждый год ко двору Хубилай-хана стекались большие торговые караваны из разных стран. Они привозили жемчуг, драгоценные камни, расшитые золотом ткани, пояса, украшенные бриллиантами, шелковую и парчовую одежду, изделия из слоновой кости и другие ценные товары. Император приказывал двенадцати опытным купцам из своего окружения осмотреть все эти товары и оценить их. Он разрешал иноземным купцам назначить солидную надбавку к сумме, которая им полагалась по оценке, и полученную таким образом цену выплачивал бумажными деньгами.

Порой Марко начинало казаться, что император знает тайны алхимии. И в самом деле, разве он не превращал бумагу в золото? Ведь в его империи на печатные бумажки можно было купить золото, серебро и вообще любые товары.

Несколько дней тому назад Марко посетил монетный двор и собственными глазами увидел, как изготовляют бумагу для печатания денежных знаков. Для этой цели брали кору тутовых деревьев, точнее, нежную ее древесину, все это предварительно замачивали, а затем растирали в ступе; получалась своего рода кашица. Так делали бумагу, очень похожую на хлопчатую, только она была черного цвета. С помощью медных пластинок на эти листы оттискивались особые узоры, а затем их разрезали на прямоугольные куски различной величины. Чиновники, пользующиеся особым доверием, штемпелевали их, и, наконец, старший мастер монетного двора ставил на них киноварью печать императора.

Бумажные деньги, изготовленные таким образом, имели хождение наравне с золотом во всех странах, подвластных Хубилай-хану, и никто не смел их не принять. Бумажных денег было отпечатано великое множество. Когда такая бумажка рвалась от длительного употребления, ее несли в монетный двор и обменивали на новую. На расходы по печати при этом удерживалось три процента стоимости.

Самый маленький билет был равноценен малому ливру, тот, что побольше, — венецианскому серебряному грошу. Были билеты стоимостью в пять и десять серебряных грошей, а также и такие, которые соответствовали двум, трем и даже десяти золотым бизантам. Всякий, кто пытался печатать фальшивые деньги или ввести их в обращение, подвергался строжайшему наказанию.

В специальном «императорском указе его величества, пользовавшегося особым покровительством неба», значилось:

«Если какой-либо подданный имеет намерение печатать фальшивые деньги, иными словами, если он производит бумагу из тутовой коры, изготовляет специальные пластинки, закупает киноварь, гравирует знаки и цифры и тайно печатает деньги, то таковой, кто бы он ни был, карается смертной казнью и изъятием лично ему принадлежащего имущества. Общегосударственная амнистия на такого рода преступников не распространяется.

Тот, кто каким-либо путем достает фальшивые деньги и пускает их в обращение, в первый раз карается ста семью ударами, а в случае повторения он подвергается тому же наказанию и высылке сроком на один год…

Всякий, кто не только сообщит о фальшивомонетчике, но и задержит его, вознаграждается пятью серебряными тингами и получает конфискованное имущество преступника».

В результате обследования у Марко сложилось впечатление, что денежная система этого огромного государства находится в образцовом порядке, и что причиной этому — выдающиеся способности министра Ахмеда. Так, во всяком случае, с вежливой предупредительностью сообщили ему чиновники денежного ведомства. Да и сам министр Ахмед охотно давал Марко все нужные разъяснения.

Тихий ветерок едва нарушал глубокую тишину ночи, он пробежал по траве, по цветам, коснулся листьев, и они затрепетали от его дуновения. Беседка была своего рода домом с зелеными стенами, сквозь которые проникали все звуки. Неровное пламя свечи освещало только голову Марко и плечи, а руки его тонули в темноте. И вдруг юноша испытал щемящее чувство одиночества. Привыкший к шуму роскошных пиршеств, он сидел теперь совсем один в самом сердце огромного города, во власти всех своих желаний и воспоминаний. Снова стало так тихо, что Марко слышал, как бьется его сердце. Люди в домах дышали, спали, видели сны. Пять раз ударил колокол. Звон прокатился по городу и замер. Какая-то птица на яблоне сонно встрепенулась, издала тихий крик и снова спрятала голову под крыло. Земля покрылась росой, бутоны начали распускаться. Усилившийся ветерок, прогнав дневную усталость, принес прохладу. Марко опустил голову на руки — он грезил наяву. В сокровенной глубине его души зрели мысли, претворяясь в четкие, зримые образы.

* * *

Безымянный посланец сорвал с себя и спрятал черную маску. Теперь он не крался бесшумно, а энергично шагал по улице, расправив плечи. Перед ним выросли городские ворота со сторожевым помещением. Дозорные вложили стрелы в тетиву и тут же вынули их. Они узнали Ванчжу.

— Внимание и послушание! — крикнул один из них и громко отдал рапорт военачальнику.

Ванчжу приветливо поблагодарил его и прошел в сторожевое помещение.

— Чего это он по ночам бегает по городу? — спросил один из дозорных.

— Да пусть себе ходит, — ответил другой, — Зато Ванчжу всегда разговаривает с тобой по-человечески.

Часовые были уроженцами отдаленной провинции Катая.

Вдруг из темноты вынырнул Саид. Он протянул серебряную пайцзу и спросил:

— Кого это вы только что впустили в сторожевое помещение?

— А тебе какое дело? — мрачно ответил дозорный, возвращая ему пайцзу. — Отправляйся-ка лучше домой и ложись спать.

— Но прежде скажи мне, друг, кого ты только что впустил? — повторил свой вопрос Саид. Не получив ответа, он уже злобно добавил — Немедленно говори. Ты разве не видел печати на табличке?

— А ну-ка, вытяни его копьем по спине! — крикнул другой стражник сонным голосом, сплюнул на землю прямо перед Саидом и зевнул.

Саид в бешенстве побрел прочь.

— Подождите, я вам это припомню! — крикнул он, отойдя на безопасное расстояние.

На сине-черном небе сверкали далекие звезды. Бесшумно бежало время. Кондитер Ли. носильщик Ян и сапожник У чужими садами и дворами пробрались к своим домам. На углах улиц горели тусклые лампы.

* * *

Ашима проснулась от крика. Девушка привстала и в испуге оглянулась. Потом, затаив дыхание, прислушалась. Но ничего не услышала, кроме биения своего сердца. Она была одна. Может быть, она проснулась от собственного крика? С тех пор как Матео уехал, Ашиму иногда охватывал необъяснимый страх. Прошлое, с которым она, казалось, навсегда рассталась, стало вдруг возвращаться к ней во сне: ржавая цепь на ногах, злобная ругань и побои хозяина.

Но ведь все это ей только снилось…

Ашима дотронулась до подушки, провела рукой по гладкому шелку одеяла и глубоко вдохнула свежий запах травы, который врывался в комнату через открытое окно. Девушка невольно залюбовалась мягкой, звездной ночью. Как прекрасна жизнь! Если бы только ее не мучила тревога за Матео. Он плыл на корабле по огромному океану, не подозревая о тех опасностях, которые караулили его со всех сторон, а под ним раскинулись коралловые рифы, кружились рыбы, играли водяные демоны в подводных храмах и замках. Она никогда не видела моря, но Матео и Марко рассказывали ей о его бескрайности и сияющей красоте. Почему до сих пор нет никаких известий о мореплавателях, которые отправились на остров Чипингу, чтобы его покорить? С того времени, как они пустились в путь, прошли уже лето, осень, зима и весна, которая расцветила нежно-зеленые лужайки и кроны деревьев пестрыми цветами. Весну сменило лето, и его темные ночи уже предвещают скорое наступление второй осени, а от Матео все нет никаких вестей.

Ашима подошла к окну и увидела, что в беседке горит свет. Сквозь густую зелень он выглядел таким таинственным, что девушка испугалась и вспомнила о разбудившем ее крике. Она задрожала и отпрянула от окна в спасительную темноту комнаты. Ей вдруг показалось, что крик донесся до нее из беседки. Пылкая фантазия нарисовала страшную картину: смертельно бледный Марко лежит на земле, из раны сочится кровь, и как бы в насмешку неровным пламенем горит свеча. Крик все еще звучал в ее ушах. Мысль, что с Марко что-то случилось, помогла ей преодолеть страх. Девушка закуталась в халат и вышла в сад. Она бежала босиком по теплой влажной траве. У калитки она остановилась с бешено бьющимся от тревоги сердцем. В беседке по-прежнему горел свет. Ашима перевела дыхание, напряжение, сковавшее ее, вдруг прошло, судорожно сжатые руки обрели свободу.

На столе горели две свечи. Марко заснул над книгами.

Эта мирная сцена источала покой и разогнала глупые страхи Ашимы. Марко лежал щекой на твердой доске стола, лицо его, обрамленное мягкой темной бородой, было обращено к Ашиме. Свечи уже почти догорели. Девушка почувствовала под босыми ногами холодный песок и зябко сжала пальцы.

Разве она могла оставить его спать в беседке, да еще в такой неудобной позе? Вот бы вспомнить, что же ей снилось…

Ашима тихо села на скамейку, она хотела немного подумать. Ведь порыв ветра может опрокинуть подсвечник, и тогда пламя свечи обожжет лицо спящего. Отодвинувшись к самому краю скамейки, девушка тихо произнесла:

— Марко, проснитесь!

Ашима боязливо вглядывалась в его лицо. Веки остались сомкнутыми. Он по-прежнему глубоко и ровно дышал. Тогда Ашима подошла к нему и тронула его за плечо. Марко тут же проснулся, поднял голову и увидел, как скрылась за кустами светлая фигура девушки. Она растворилась в ночи у него на глазах, словно привидение.

— Ашима, это ты? — крикнул он.

Значит, он ее узнал. Что же ей оставалось, как не вернуться в беседку?

— Да ты же босиком, — озабоченно сказал Марко. — Ты простудишься. Садись, Ашима. — Он подвел ее к скамейке и сказал, улыбаясь: — Я заснул, а ты меня разбудила.

— Я вышла погулять по саду. Ночью здесь так хорошо!

— Все спят, — сказал Марко. — Только мы двое еще бодрствуем.

Они молча сидели рядом. Ашима глядела на свечу. Фитиль упал в растопившийся воск и горел голубым пламенем, пока порыв ветра его не задул.

Листья пели свою ночную песнь. Бархатное покрывало ночи, расшитое звездами, скрыло от их взора развесистую яблоню у стены. Зато небо было так близко, что казалось, до него рукой подать. Эта летняя ночь была глубока и таинственна, как бездонный колодец.

— Если бы я только знала, откуда берутся сны.

— Тебе что-то приснилось, Ашима?

— Я услышала крик. Когда я проснулась, мне стало страшно.

— Сны приходят и уходят, как звезды.

Они помолчали, потом Марко вновь заговорил:

— Ашима, император намерен послать меня в Манзи. Я просил его об этом. Но мы должны дождаться возвращения Матео… Тебе больше не нравится Ханбалык? — И так как Ашима долго не отвечала, добавил — Если бы не Матео, мы могли бы хоть завтра отправиться в путь.

Ашима спрятала руки в широкие рукава халата.

— Я сама теперь не знаю, — сказала она. — Я тревожусь за Матео… Ах, я даже не знаю, хочу ли я вообще попасть в Куньмин, Марко. Там у меня никого нет… Сама не знаю, ничего не знаю… А теперь мне пора спать. Спокойной ночи, Марко.

И девушка убежала.

— Буоно ноте![36]— крикнул он на родном языке.

— Буоно ноте! — донеслось до него из темноты.

Он услышал, как Ашима тихо притворила дверь. Ветер задул и вторую свечу.

ДВОРЦОВЫЕ ИНТРИГИ

Хубилай — хан вернулся из Шанду в Ханбалык. Три дня длились празднества и пиры, которые он устроил для придворных и посланцев. В этих увеселениях принимало участие восемь тысяч человек. Великий хан сидел на высоком троне, на северной стороне, лицом к югу. У богато сервированного стола стояли придворные, удостоенные чести подавать императору вина и яства. Рот и нос у каждого из них были прикрыты шелковым платком, чтобы чужое дыхание не коснулось еды императора. Паж подал Хубилай-хану золотой кубок с вином, отошел на три шага и стал на колени. И тогда все придворные и гости, собравшиеся в зале, также опустились на колени и коснулись лбами пола.

Когда властелин поднес кубок к губам и принялся жадно пить, арфисты ударили по струнам, и тут же вступили цимбалы, барабаны и духовые инструменты.

Великий хан опорожнил кубок, и его испещренное морщинами серо-желтое лицо сразу порозовело. Музыка умолкла, все поднялись на ноги и заняли свои места.

По правую руку от Хубилай-хана, правда много ниже его, сидели его сыновья, внуки к другие родичи. Кресло, на котором восседал его старший сын Чимким, было несколько выше кресел других его сыновей. Иноземные принцы и придворные, в строгом соответствии со своим рангом, сидели за еще более низкими столами, на еще более низких сидениях. По левую руку от великого хана, в том же порядке, что мужчины, сидели женщины. Однако большинству гостей приходилось довольствоваться местом на ковре.

У входа в зал собралась пестрая толпа. Там были купцы и посланцы из разных стран, которые привезли всякие диковинки, комедианты, фигляры и колдуны, желавшие показать великому хану свое искусство и ловкость.

Великий хан Хубилай, катайский император, сидел на высоком троне, украшенном резными драконами, и глядел поверх собравшихся. Их шелковые, расшитые золотом и серебром одежды с изображением цветов и зверей сливались в такой живописный фон, который не могла бы создать фантазия художника. Слуги принесли блюда с мясом, овощами и фруктами. Служанки расставили на столах серебряные и золотые сосуды с кобыльим и верблюжьим молоком, с рисовым и виноградным вином.

Император кивком подозвал к себе одного из придворных. От него пахло вином и пищей, поэтому он затаил дыхание, пока великий хан шептал ему что-то на ухо. Оказалось, что Хубилай-хан желает видеть Марко Поло. При этом на его лице появилось хитрое выражение, но оно исчезло, как только венецианец склонился перед ним. Министр Ахмед придвинулся ближе к трону. Сю Сян, как всегда, стоял слева от императора.

— Вы изучили в Ханбалыке денежную систему, — сказал император. — Скажите, хороша ли она?

Марко Поло знал, что император любит короткие ответы, и, не колеблясь, сказал:

— Я восхищен мудрой денежной системой вашего величества.

Хубилай-хан вдруг почувствовал сверлящую боль в животе. Его доброе расположение духа разом улетучилось. Слуга принес ему еще вина. Снова загремела музыка, и снова все общество опустилось на колени и не поднималось, пока император не бросил порожнего золотого кубка на пол. Придворные, стоявшие вблизи, видели, как император сразу приободрился. Марко Поло спокойно глядел на Хубилай-хана.

— Ахмед намерен увеличить налоги, — сказал великий хан. — Мне нужны деньги для оплаты воинов. Как вы считаете, разумно будет так поступить?

Марко Поло задумался. Разговоры в зале притихли, словно даже в дальних углах люди поняли, что обсуждается важный государственный вопрос. Чимкин, старший принц, резко поставил кубок на стол и вытер жирный рот.

Марко почувствовал на себе взгляд Сю Сяна, исполненный явной тревоги. Впервые Марко открылось лицо катайского ученого, обычно такое замкнутое. Затем венецианец поискал глазами Ахмеда, который кивнул ему и улыбнулся.

— Было бы несправедливо, ваше величество, взвалить на плечи народа еще большую тяжесть.

Тогда император обернулся к Сю Сяну:

— А вы что думаете, Сю Сян?

Ученый встал, слегка поклонился повелителю и сказал:

— Пастух стрижет овец дважды в год. Если стричь овец ежедневно, то можно было бы собрать куда больше шерсти, но у овец тогда не было бы защиты против холода и жары, и они бы вскоре подохли. Разве хороший пастух станет снимать с овец последнюю шерсть? Возможности народа тоже имеют границы. Если господин министр Ахмед отнимет у него все до последнего, не свершит ли он ту же ошибку, что и пастух, решивший ежедневно стричь овец?

Глубокие морщины на лице Хубилай-хана, бегущие от носа к уголкам рта, залегли, казалось, еще глубже. В зале все стихло. Только со двора доносились громкие голоса да принц Чимкин, который был уже немного навеселе, пил со своим соседом. Сю Сян. Ахмед и Марко Поло стояли у трона под перекрестным огнем сотни любопытных, насмешливых и завистливых глаз.

Хубилай-хан думал о тайном сообщении, которое он получил несколько дней назад. Поход против острова Чипингу кончился полной неудачей.

Почти весь императорский флот был уничтожен. Ему нужны были деньги, чтобы построить новые корабли и усилить свое войско, ибо Кайду[37], внук Угэдэй-хана, старый противник императора, собирал под свои знамена воинов в подвластных ему странах. Он пытался склонить на свою сторону князей северных провинций Катая и заставить их поднять восстание против Хубилай-хана. Крайне неприятны были и постоянные бунты катайцев в провинциях, ранее подвластных династии Сун, завоеванные лишь несколько лет назад: для подавления этих мятежей надо было так же сильно увеличить войско.

Император откинулся на спинку трона и наморщил лоб. Он думал. Глаза его горели мрачным огнем. В это мгновение он преисполнился отвращением к легкомысленным, пышно разодетым придворным, которые думали только об удовольствиях, в то время как он, возвышаясь над всеми на золотом троне, терзался тяжелыми заботами. Придворные и их жены казались ему похожими на фазанов с великолепными пестрыми хвостами и маленькими глупыми головками, способных только клевать жирных червей на лужайках императорского парка.

Взгляд императора скользнул от Марко Поло к Сю Сяну и Ахмеду. Кто они, эти люди? Друзья или враги? Хубилай-хан самодовольно усмехнулся. Кто осмелится стать его врагом? Ему достаточно шевельнуть рукой, и любой его противник будет уничтожен. Но власть свою он должен каждый день завоевывать сызнова, и поэтому он нуждался в услугах Сю Сяна, Ахмеда, Марко Поло и тысячи других, которые помогали ему повелевать чужими народами. Он ценил их за ум, но ни одного из. них не любил. Пока они были ему нужны, он их одаривал бриллиантами, богатыми одеждами и золотыми сосудами, но с той минуты, как они ему больше не понадобятся, он бросит их на произвол судьбы и даже будет рад, если на его бывших любимцев накинется свора завистников, словно стая стервятников на падаль.

После долгого молчания император сказал Ахмеду:

— Вы министр финансов. Вы слышали, что сказали Марко Поло и Сю Сан? Теперь я желаю услышать ваш ответ.

Ахмед скрыл свое удовлетворение. Он прекрасно понимал смысл слов Хубилай-хана. «Ты, Ахмед, должен достать мне деньги», — вот что примерно хотел сказать император. Ахмеду представилась возможность нанести ненавистному Сю Сяну ощутимый удар. А с Марко Поло, с этой юной лисой, вкравшейся в доверие к Хубилай-хану, он потом сведет счеты.

Ахмед почтительно склонился перед своим господином:

— Ваш покорный слуга просит ваше величество уделить ему несколько минут внимания. Я, ничтожный, осмеливаюсь сравнить управление государством с распашкой огромной целины, простирающейся на много десятков тысяч ли. Прежде не было человека, чтобы обработать эту землю, и она поросла дикой травой. Но вот ваше величество поручило мне распахать эту целину. Теперь там раскинулись возделанные поля, но встречаются еще и пустоши, кое-где только недавно прошел сев, а кое-где уже показались всходы. Но если не будет сторожа, чтобы охранять эти поля, посевы затопчут, что будет крайне прискорбно.

Министр Ахмед выдержал хорошо рассчитанную паузу и искоса бросил быстрый взгляд на Хубилай-хана, который с явным интересом слушал его слова. Тогда, не обращая никакого внимания на шепот окружающих, Ахмед продолжал, слегка повысив голос:

— Советник Сю Сян наблюдает за моими поступками. Другими словами, он и является сторожем этих полей. Но если он не выполняет свои обязанности с достаточным рвением, то тот, кто обрабатывает землю, только понапрасну тратит силы. А если бы он даже ревностно выполнял свои обязанности, но небо не послало бы дождя, мы все равно не могли бы собрать хорошего урожая. Под дождем, ниспосланным небом, я имею в виду, ваше величество, увеличение моей власти. Да простит меня ваше величество.

Хубилай-хан одарил Ахмеда довольной улыбкой и промолвил:

— Лисы не любят быстрых собак. Я приказываю, чтобы советник Сю Сян предоставил министру Ахмеду полную свободу во всех финансовых делах. Пусть Коготай-хан позаботится о том, чтобы усилить личную охрану Ахмеда.

Ахмед победил. Гости подносили к губам кубки, запах яств все больше наполнял зал, а из уст в уста передавалась новость, что Хубилай-хан увеличил полномочия министра финансов. Все взоры устремились на Сю Сяна, который шел, пробираясь сквозь ряды пирующих, к своему месту. Лицо его, как всегда, было непроницаемо. Пил и ел он мало. Когда убрали столы и комедианты начали показывать свое искусство, Сю Сян покинул зал, где гудели возбужденные голоса и то и дело звучали раскаты пьяного смеха.

Арфисты коснулись струн, трубачи задули в трубы, флейтисты заиграли на флейтах, ударники забили в барабаны, скрипачи задвигали смычками. Властелин пил вино. Склоненные перед ним спины с высоты трона казались сверкающим пестрым ковром.

Марко Поло видел, как узкая фигура Сю Сяна промелькнула на круто изогнутом мостике, который вел во дворец принца Чимкима.

* * *

Дни становились заметно короче. В Ханбалык прибывало много повозок, груженных углем. Перед домом венецианцев также остановилась такая повозка. Из нее выгрузили черные камни, которые рудокопы достают глубоко под землей. Живя в Венеции, Марко никогда бы не поверил, что на свете существуют горящие камни, которые дают гораздо больше тепла, чем древесный уголь, и сгорают так медленно, что их каленого жара хватает на целую ночь. За эти годы он повидал столько диковинного и так привык к каменному углю, что перестал удивляться, когда грел руки над раскаленными докрасна камнями.

Осень поселилась на улицах и в переулках Ханбалыка. Резкий ветер гулял по жнивью, шуршал в плетенных из соломы изгородях, гнул деревья в императорском парке и срывал с них последние листья. Взметенная им пыль стучала по крышам домов. Птицы перестали петь, ласточки кружились вокруг башен, венчавших городские ворота, стрелой падали на мостовую главной улицы и снова вздымались в белесое, затянутое облаками небо.

В редкие солнечные дни на иглах вечнозеленых пихт висели серебряные нити, но солнечные лучи потеряли свою силу и небо было холодного, бело-голубого цвета.

С наступлением вечера нищие вытаскивали жалкие лохмотья и зябко в них кутались. Ван ковал мечи и острия для копий. Кондитер Ли обегал многие улицы города с товаром за спиной и ловко то шуткой, то серьезным словом разжигал ненависть, которая тлела в сердцах людей, и она вспыхивала ярким пламенем.

Сапожник У вынужден был продать мастерскую и покинуть свой дом, потому что не смог уплатить подати. Он перебрался к брату в деревню. Носильщик Ян по-прежнему носил господ и сообщал каждый вечер доверенному лицу безымянного посланца все, что ему довелось услышать.

Ремесленники усердно трудились. Перед обменными кассами монетного двора стояли большие очереди купцов и торговцев. Но кассы эти были открыты только несколько часов в день, потому что денег в казне было мало.

Некоторые трактирщики, хозяева чайных домов и бань платили служащим и поставщикам маленькими бамбуковыми палочками, на которых они помечали сумму долга и ставили свою подпись. Но эти бамбуковые деньги могли быть обменены на настоящие только у того, кто их выдал.

Двадцать восьмого сентября с большой пышностью отпраздновали день рождения императора. Двадцать тысяч князей, военачальников, сановников и других придворных получили по этому случаю в подарок расшитые золотом и серебром одежды, точь-в-точь такие, какие носит сам император. Марко также получил этот парадный наряд.

И вот придворное общество собралось в зале — казалось, оно состоит из одних императоров. Но небо было в этот день серо-желтого цвета и у императора опять болел живот. Придворные молили богов ниспослать императору благословение, поддержку, долгую жизнь, здоровье и счастье. Монгольские князья, а также народы завоеванных стран и провинций отправили ко двору ценные дары.

Мусульманские купцы привезли императору, страстно любящему охоту, соколов и орлов из Киргизии. В знак особого расположения Хубилай-хан послал им яства со своего стола. Однако иноземные купцы сидели со смущенными лицами, не притрагиваясь к мясным блюдам. Хубилай-хан это заметил и велел спросить, почему они не отведают его угощения. Старший из купцов, высокий, прямой старик с длинной белой бородой, осмелился сказать, что эти блюда они считают нечистыми, поскольку они приготовлены из такого мяса, которое закон запрещает мусульманам употреблять в пищу. Краска залила лицо Ахмеда, когда до его слуха донесся гневный голос императора. Хубилай-хан велел подозвать мусульманских купцов к трону.

— Мои яства оказались для вас недостаточно хороши, — сказал он с явным раздражением. — Что ж, тогда убирайтесь вон отсюда!

И тут военачальник Ванчжу вдруг бросился на колени перед императором и попросил разрешения обратиться к нему.

— Что тебе угодно? — с удивлением спросил Хубилай-хан. — Говори быстрее.

Ванчжу поднял голову и сказал громким голосом:

— Простите меня, ваше величество, но я должен вам рассказать, что прочел в священной книге сарацин. Там написано: «Убивайте всех, кто поклоняется многим богам».

Мертвая тишина воцарилась в зале. Военачальник Ванчжу, известный своей храбростью, отважился открыто выступить против купцов. Каждый понимал, что этот выпад был прежде всего направлен против любимца императора Ахмеда, которым отдавал своим единоверцам все лучшие государственные должности. На многих лицах появилась злорадная усмешка, ибо при дворе шла жестокая борьба между различными группами.

Мусульманские купцы, направившиеся было к выходу, остановились.

Хубилай-хан велел им снова подойти к трону.

— Вы слышали, что сказал Ванчжу?

Старый купец растерянно поглядел по сторонам, словно искал поддержки. Тогда Ахмед подошел к трону, упал на колени и попросил его выслушать. Но Хубилай-хан приказал ему молчать. Он послал одного из придворных за мусульманскими учеными. Когда они явились, император спросил самого почтенного из них:

— Правда ли, что в вашей священной книге написано: «Убивайте всех, кто поклоняется многим богам»?

Ученый смущенно молчал, не зная, как уклониться от ответа.

— Да, там так написано, ваше величество, — ответил он наконец.

— А вы верите, что ваш святой закон исходит от самого бога?

Император говорил теперь спокойно, словно хотел внушить мужество человеку, не помнящему себя от страха.

— Безусловно, ваше величество, — ответил ученый.

Тогда император спросил, выжидающе глядя на своего собеседника:

— Если ваш бог велел вам убивать всех неверных, то почему же вы не выполняете его наказа?

От этого коварного вопроса ученый окончательно потерял голову.

— Мы не можем их убивать, время еще не настало, — ответил он.

В зале поднялся гул возмущенных голосов. Ахмед пришел в ужас. Он был исполнен бешенства и страха.

— Зато я могу вас убить! — воскликнул Хубилай-хан. — Схватите его и отрубите ему голову, — приказал он. — Остальных бросьте в тюрьму.

Стражники потащили несчастных, которые и не пытались оказывать сопротивление, через зал.

Ванчжу смешался с придворной толпой. Его друг Чуй Ин, который возглавлял отдел в главном имперском присутствии, молча положил ему руку на плечо.

Министр Ахмед был крайне раздосадован. Ему казалось, что какая-то рука схватила его за горло и душит. Эти глупцы вмиг разрушили все, что он создавал годами. Его ничуть не трогало, что мулле отрубят голову или что остальных его единоверцев сгноят в темнице.

Их судьба его нисколько не волновала. Но он прекрасно знал, что гнев Хубилай-хана обрушится теперь и на него.

Ахмед следил глазами за Ванчжу, который стоял теперь рядом с Чуй Ином и беседовал с ним. Размышляя, как отвести от себя гнев великого хана, министр Ахмед тут же придумал месть Ванчжу: как только он снова упрочит свое положение, он уничтожит друга Ванчжу — Чуй Ина.

Овладев собой, Ахмед снова попросил императора выслушать его.

— Говори, Ахмед! — сказал Хубилай-хан уже более мягким тоном.

Министр умолял императора повременить с исполнением приказа о казни мусульман. Он предложил вызвать еще двоих мусульманских ученых и спросить их, как они толкуют это место в коране. К великому изумлению придворных, Хубилай-хан согласился.

Кто мог знать, что думал владыка, когда принимал то или иное решение. Он был также переменчив в своих настроениях, как боль, которая то точила его, то вдруг стихала. А небо, видневшееся в просвете двери, было все того же серо-желтого цвета.

Стоит ли гневить чужих богов?

Лицо Хубилай-хана, изборожденное морщинами — следами страстей и властолюбия, — было непроницаемо, как камень. В свою колесницу он запряг не только иноземцев, но и чужих богов. С людьми он играл как с куклами, но перед богами испытывал суеверный страх. Христиане считали своим богом Иисуса Христа, сарацины — Магомета, евреи — Моисея, а катайцы — Будду. Хубилай-хан почитал всех четверых и молил их укрепить его власть.

Император откинулся на спинку трона, ожидая прихода мусульман, и не без удовольствия вспомнил, как он ответил недавно Марко Поло. Улучив удачную минуту, венецианец спросил его, почему Хубилай-хан не желает принять христианство. И тогда он, самый могущественный властелин на земле, ответил ему с мудрой улыбкой:

— А почему, собственно говоря, я должен стать христианином? Вы же сами видите, что христиане не делают чудес, им не открыты великие тайны. А жрецы моей веры умеют делать все, что пожелают. Они управляют погодой и могут изменять течение рек. Когда я сижу за столом, они заклинаниями добывают мне сосуды с вином и молоком. Они подымаются в воздух и парят, хотя рука человека их не касается. Вы сами свидетели того, что наши священнослужители имеют дар предвидения и могут предсказывать все, что мне надо узнать. Если бы я обратился в вашу веру и стал бы христианином, что бы сказали князья моего двора и остальные придворные, которые не разделяют этой веры? Разве они не спросили бы, что меня побудило принять христианство, чем христианские священники доказали свою необычайную силу, какие чудеса они творили? И мне нечего было бы им ответить. Они сочли бы меня человеком заблуждающимся, а другие священники, которые умеют творить истинные чудеса, легко могли бы меня погубить.

Придворное общество дрогнуло, когда мусульманские ученые подошли к трону и пали ниц перед повелителем. Хубилай-хан молча поглядел на них и приказал встать. Ученые пытались скрыть свое волнение. Один из них был маленького роста, совсем седой, с тревожно бегающими глазами. Глубокие морщины избороздили его высокий лоб и виски. Другой был худощав, с костист тым лицом и огромными руками. Он поймал на себе взгляд Ахмеда, на мгновение закрыл глаза, и лицо его озарилось каким-то глубоким покоем.

— Верно ли, что ваша священная книга приказывает убивать иноверцев? — спросил император.

Все молчали, устремив глаза на ученых. Ахмед был неестественно бледен, но хладнокровие вернулось к нему. За эти мгновения он успел взвесить все возможности и поклялся самым жестоким образом отомстить Ванчжу и его другу, если только ему удастся уговорить императора отказаться от неразумного намерения казнить мусульман. Он решил, что великий хан не сможет так просто обойтись без него, даже если мусульмане впадут в немилость.

И вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Серо-желтые тучи, затянувшие небо, раздвинулись, словно занавес, и яркие солнечные лучи озарили серый осенний день. Черепица на крышах, которая только что была совсем тусклой, отливала теперь золотом. Комедианты, с веселыми лицами стоявшие у двери в ожидании, когда им разрешат выступить, оказались освещенными как на сцене. Движение прошло по толпе придворных. Золото, серебро, бриллианты, пестрые шелка и красные колонны — все засверкало каким-то удивительным блеском на темном фоне стен, украшенных резным деревом. Солнце сияло, заливая зал своим ослепительным светом.

И тут заговорил высокий худощавый мулла:

— Аллах велел нам убивать тех, кто поклоняется многим богам, это — правда, но он имел при этом в виду только тех, кто не признает существования некоего высшего существа. Поскольку ваше величество упоминает имя бога в каждом приказе, то вас и ваших единоверцев никак нельзя причислить к тем неверным, которых закон велит уничтожать.

Хубилай-хан, увидевший в неожиданно пробившемся солнце небесное знамение, вполне удовлетворился ответом муллы. Он приказал немедленно освободить арестованных и одарил ученых богатыми подарками.

Если не считать этого происшествия, то празднование шестидесятишестилетия властелина прошло так же, как и все другие праздники при дворе. Придворные ели столько, что казалось, их животы вот-вот лопнут, и пили столько, что, уходя, кое-кто даже коснулся ногой порога.

* * *

Зимние месяцы были снежными и морозными. Однажды слепой Ши взволнованно вбежал в кузницу и сказал:

— Отец Ван, взяли кондитера Ли. Стражники обходят все дома и ищут оружие. Ян сказал, что вам нужно немедленно бежать.

Мальчик схватил грубую руку кузнеца.

— Скажите что — нибудь, отец Ван… — молил он, подняв к кузнецу исполненное страха лицо.

Ван притянул мальчика к себе.

— Бежать? — начал он глухим голосом. — Куда нам бежать, Ши? У меня на лице клеймо преступника. Здесь, на моей улице, всякий знает, кто я такой. Но кто мне даст работу в чужом городе? Люди подумают, что я вор или убийца.

— Я играю на бамбуковой флейте. Мы не умрем с голоду. Поторопитесь, отец Ван. Я слышал, как кричали женщины, когда приходили стражники и топорами рубили двери. — И Ши добавил совсем тихо — Я боюсь. Пойдем, отец, Ван.

Мальчик прижался к Вану. Кузнец чувствовал, как он дрожит. И он вспомнил о годах, проведенных в тюрьме. Теперь взяли кондитера Ли, его веселого друга. Стражники ходили по городу, всюду выискивая непокорных. Ван вспомнил и ту ночь, когда к нему пришел безымянный посланец. Тогда надежда была велика. Потом в кузницу привезли железо, и он ковал мечи и наконечники для копий. Они верили, что вскоре на горах запылают сигнальные костры, и с нетерпением ждали этого часа. Но, оказывается, ожидания их были тщетны. Прошло много дней и ночей. С тоской вглядывались они в темные горы, окружавшие Ханбалык. Они все ждали и ждали…

Надежда, жившая в сердце Вана, умерла. «Я играю на бамбуковой флейте». Так сказал ему слепой Ши. Он не видит света, но у него мужественная душа. И он играл так, что всякий, кто его слушал, забывал свои заботы. Огонь в горне погас. В кузнице стало совсем холодно.

— Ладно, Ши, мы уйдем, — сказал Ван. — Ты будешь играть на флейте, а я буду просить милостыню… Хорошо стало жить в Катае, Ши.

— Я слышу, как они идут, отец Ван. Они выбивают двери в соседнем доме. Скоро они придут и к нам. Мы должны торопиться.

Ван уложил свой жалкий скарб, навьючил осла и вывел его через заднюю дверь в проулок. Когда он тихо сказал ослу: «Пошел, серый!»— стражники уже стучали в ворота кузницы.

Ши ухватился за поводья. Его юное лицо повзрослело от печали;

— Быть может, мы еще когда-нибудь вернемся сюда, — пробормотал Ван.

Глинистая дорога была разъезжена. Перед домами лежали кучи грязного снега. Многие лавки и мастерские были закрыты. Через южные ворота из города уходил поток людей. Часовые их не задерживали, потому что военачальник Ванчжу приказал беспрепятственно всех пропускать. Но у других ворот, которые охраняли стражники монгольского хана Коготая, многих задержали. Темницы были переполнены.

Министр Ахмед, который после происшествия с мусульманами стал могущественнее, чем когда-либо, плел интриги, как паук паутину. Народ голодал, а он безжалостно выжимал из него последние соки. Зато государственная казна вновь пополнялась, а Хубилай-хан не спрашивал, откуда берутся деньги. Он повсюду открыто хвалил Ахмеда. Когда же Ахмед обвинил Чуй Ина в невыполнении приказов императора и предложил его наказать сто семью ударами, Хубилай-хан не возразил против этого приговора. Так Чуй Ин погиб из-за того, что положил руку на плечо своему другу Ванчжу.

Ванчжу в белой одежде пошел туда, где похоронили его друга. Он долго стоял перед могильным холмиком. Дозорные не решались прогнать этого неподвижно стоявшего человека в трауре, хотя останавливаться в этом месте было строжайше запрещено. Небо затянуло, потом пошел снег, покрывая белой пеленой могилу, над которой кружились и каркали вороны. Ванчжу казалось, что небо разделяет его траур. Разомкнув вдруг свои плотно сжатые губы, он чуть слышно прошептал:

— Он убил тебя, Чуй Ин, но я отомщу за тебя. Я не буду знать покоя, пока тело Ахмеда не бросят собакам или гадюкам. Я клянусь в этом… Клянусь.

С каменным лицом покинул он могилу друга. Власть Ахмеда становилась все безграничнее. Придворные робели перед ним и дрожали от страха. Толстуха Джамбуи-хатун подарила своему любимцу в знак особой милости девять красивых рабынь. Хубилай-хан преподнес ему белого коня, украшенного драгоценной сбруей.

Ахмед упивался милостью великого хана и совершенно перестал считаться с предписаниями, исходящими от Сю Сяна, так как не придавал больше никакого значения его должности советника.

* * *

Ясным холодным днем в январе 1282 года Марко узнал, что поход на Чипингу потерпел неудачу. Матео покинул Ханбалык больше года назад. Прощаясь, он весело сказал другу:

— Я отправляюсь в путь, Марко. Ты даже представить себе не можешь, как я рад, что снова попаду на море. Только теперь я опять чувствую, что жизнь имеет какой-то смысл. Ашиму я оставляю на тебя. Ты ее защитник. Не сомневаюсь, что ты сумеешь оградить ее от любых посягательств. — Улыбнувшись, он добавил — Поговори с ней как-нибудь. Быть может, ее уже не мучает тоска по Куньмину. Быть может, она когда-нибудь согласится поехать с нами в Венецию. Ах, Венеция! То, что здесь из золота, в Венеции из железа. Я люблю железо, Марко. Оно надежнее золота. Будь здоров и счастлив, брат! До скорой встречи! Я вернусь, овеянный славой. И смотри не забудь поговорить с Ашимой. Быть может, она поедет с нами.

Таким остался Матео в памяти Марко — жизнерадостным и исполненным веры в будущее. Капитан Матео!

Сам министр Ахмед сообщил Марко печальную новость и выразил свое сердечное соболезнование. Он даже вспомнил в этой связи об Ашиме, которая, как он сказал, теперь осиротела.

Марко с рассеянным видом быстро шагал по улице, не обращая внимания на бедно одетых прохожих, которые, пугливо озираясь, тащили свою поклажу. Он не слышал ругани и проклятий стражников, которые гнали перед собой мрачных людей. Он вздрогнул, увидев, как какая-то женщина с криком бежала за процессией, но, подойдя к своему дому, уже забыл эту сцену.

Две тысячи катайских джонок направились в Чипингу. В них разместилось не меньше ста тысяч воинов. Они благополучно причалили к берегу богатого острова и в первой битве нанесли серьезное поражение вражескому войску. Но потом появился Токимуно с мощным подкреплением, собранным на всех островах Чипингу, и оттеснил монголов и катайцев к морю. Многие из них пали в этом кровопролитном бою, но кое-кому удалось добраться до джонок. Однако потом задул северный ветер, джонки попали в страшный шторм, и большинство из них затонуло.

«Венеция! Ах, Венеция!» Теперь его друг никогда уже больше не увидит Венецию! Марко не сомневался в том, что храбрый Матео дрался в первых рядах. Мало было надежды, что он спасся. Но чем ближе Марко подходил к дому, тем больше старался убедить себя, что какая-то надежда еще есть. Когда он шел по двору, он даже попытался придать лицу веселое выражение, однако сделал все, чтобы избежать встречи с Ашимой, отцом и дядей Маффео.

Войдя к себе в комнату, Марко сбросил плащ и сел к столу. Он подпер голову руками и уставился в одну точку, весь во власти тяжелых мыслей. Неужели возможно, что такой человек, как Матео, никогда больше не вернется? Они подружились за время длинного и опасного путешествия, их дружба окрепла благодаря всему, что им довелось вместе пережить за эти годы, и постепенно они стали друг другу совершенно необходимы. Марко видел Матео изо дня в день, ясный разум и хладнокровие друга помогали юноше идти прямой дорогой, не плутая по окольным тропинкам придворных интриг.

Мысли Марко обратились к прошлому. Воспоминания, словно гонимые ветром облака, плыли перед его умственным взором. Матео, вооруженный огромным мечом, сражается с караунасами, они накидывают ему на шею лассо, падая, он шепчет: «Беги, Марко…» Матео сидит в яме и вырывает у разбойника из рук копье… «Теперь ты во второй раз вытащил меня из ямы, Марко, и девчонку в придачу… В саду цветет большой желтый цветок… Вернусь ли я еще когда-нибудь в Венецию?»

Марко казалось, что он слышит шепот друга, и каждая фраза вызывала в памяти живую картину. «Жив ли ты еще, Матео?»— спрашивал он себя, как ребенок, и прислушивался к самому себе, словно мог услышать ответ. Но ответа не было; он поднял голову и огляделся. Тишина в доме угнетала его.

«Не плачь, козочка, — сказал Матео Ашиме, когда уезжал. — Ведь Марко остается с тобой». И он ушел.

А теперь Марко должен сообщить Ашиме печальную новость. Она, наверно, у себя в комнате. Ей трудно было переносить зиму в Ханбалыке. Она себя плохо чувствовала во время сильных морозов, руки у нее становились ледяными, пальцы теряли гибкость. Как-то однажды, неожиданно войдя к ней, он увидел, что девушка, мертвенно-бледная, сидит на погасшем кане, и, когда он с озабоченным видом спросил, не больна ли она, Ашима ответила, словно вернулась откуда-то издалека: «Я боюсь белого снега».

Марко встал и принялся тихо ходить взад и вперед по комнате. Поддаваться этому мрачному настроению бессмысленно. Кто сказал, что Матео погиб? Конечно, слова министра Ахмеда были малоутешительными, но что мог знать Ахмед о Матео? Матео умел постоять за себя, как никто другой. Море и штормы были его родной стихией. Если из тысячи джонок потонуло девятьсот девяносто девять, то тысячную капитан Матео наверняка благополучно провел через все опасности. Матео жив! Иначе и быть не может. Марко обругал себя глупцом за то, что сразу предположил худшее. Ашима не должна знать о его страхах. Какой смысл волновать ее прежде времени.

Когда Марко думал о том, что вот уже восьмую зиму живет в Ханбалыке, а перед этим провел три года в пути, ему казалось, что от детства и юности его отделяет целая жизнь.

Детство было так далеко от него, как родная Венеция от Ханбалыка. Когда он в какую-нибудь редкую минуту пытался вспомнить Джованни, юного кораблестроителя с изумительным голосом, или черноволосую подругу детства, живую Джанину, или верного слугу Паоло, он убеждался, что их лица затянула серая тень забвения. Ярче оживали в памяти краски, когда он думал о могиле матери на тихом кладбище в Сан Микеле.

Но сейчас мысли его все время возвращались к Матео. Прекрасный образ друга заслонил все остальное. Как он мог пред положить, что Матео погиб?

Исполненный сомнений и тайной тревоги, Марко отправился к Николо и Маффео Поло.

Старики сидели, как Марко и предполагал, перед разложенными списками товаров, счетами, перевязанными пачками денег и горячо спорили. Заметив Марко, они прервали свою словесную дуэль.

— А вот и явился господин сын, — добродушно-насмешливо сказал Маффео Поло. — Чем мы обязаны, мессер Поло, редкой чести оказаться в вашем обществе?

Марко подошел к столу и сел против них. Он вдруг почувствовал, что в нем снова укрепилась надежда. Отец и дядя, только что вернувшись из поездки, опять сидят за бумагами и готовятся к новому путешествию. Они были смелы и предприимчивы. Марко принадлежал к их семье.

Отец и дядя, увлеченные новыми планами, сразу же обратились к Марко за советом и помощью.

По распоряжению верховного совета по торговле с чужеземными странами снаряжались корабли и предоставлялся кредит купцам, готовым отправиться в длительное путешествие на юг. И, хотя государство брало себе семь десятых общей прибыли, а купцам оставляло только три десятых, все же нашлось много охотников отправиться в такое путешествие. Марко обещал переговорить с кем надо и помочь Николо и Маффео Поло получить корабль и товары.

Во время этого разговора Марко мог незаметно наблюдать за отцом и дядей. Несмотря на то что они с юности вели бродячую жизнь, полную опасности и неудобств, они все еще были молоды. Марко всякий раз восхищался их неисчерпаемой жизненной силой.

Никто никогда бы не сказал, что Николо Поло через несколько недель исполнится пятьдесят лет, хотя его борода и волосы на висках были подернуты легкой проседью. Походка его осталась быстрой, и держался он прямо. Дядя Маффео, которому уже исполнилось пятьдесят два года, сохранил неисчерпаемый юмор и никогда не жаловался на физическую усталость. Они были венецианскими купцами, и Венеция, эта западная столица всемирной торговли, по праву могла ими гордиться. Но что знали правители республики Святого Марка об этих сыновьях своего народа?

Марко встретился глазами с отцом, и оба молча улыбнулись; они были довольны друг другом.

Николо Поло с гордостью вспоминал слова Хубилай-хана во время первой аудиенции в Шанду: «Лицо вашего сына сияет, и в глазах у него огонь». О Марко ему беспокоиться нечего. Благодаря уму и выдержке Марко стал влиятельным человеком при дворе великого хана.

— Погляди только на него, Николо, — улыбаясь, сказал Маффео Поло брату. Ты помнишь, как мальчиком как-то ночью он вошел к нам в ночной рубашке и спросил, — тут Маффео изменил голос, подражая детскому голосу Марко — «Прости, отец, но мне нужно спросить у дяди… Дядя, вы сказали, что всякий, кто предстает перед великим ханом, должен поцеловать землю. А вы тоже это делали?»— Маффео Поло от всего сердца рассмеялся и уже своим обычным голосом продолжал — А теперь он сам при дворе великого хана и уже несметное число раз лежал в пыли перед властелином. Но он остался таким же, каким был, наш Марко.

— Что нового слышно при дворе? — спросил Николо Поло.

— У Хубилай-хана болит живот, и его приближенные бегают по двору с золотыми ночными горшками, — язвительно заметил Маффео.

— Казнили Чуй Ина из императорской канцелярии, — ответил Марко Поло, — Говорят, это акт мести со стороны министра Ахмеда.

— А твое мнение? — спросил Николо Поло.

— Не знаю. Со мной Ахмед всегда любезен, а при дворе много болтают.

— В Ханбалыке раскрыт заговор, — задумчиво проговорил Маффео Поло. — Ахмед выжимает все соки из населения. Все его ненавидят.

— Это еще ничего не значит, — возразил Николо Поло. — Нас они тоже ненавидят. Они вообще плохо относятся к чужеземцам. Я бы не стал портить отношений с Ахмедом. Он пользуется доверием императора.

И все они вдруг остро почувствовали отсутствие Матео.

— Жаль, что Матео так далеко, — сказал Маффео.

Николо подумал: «Я всегда радовался, когда Матео был с Марко», а вслух сказал:

— Он не должен был уезжать.

— Теперь он мог бы отправиться с нами на юг.

Слова с трудом срывались с губ и падали, как тяжелые камни.

— Императорский флот уничтожен у Чипингу, — сказал Марко, не подымая глаз.

Они молчали, пока наконец Маффео не сказал как бы про себя:

— Так, значит, ты все уже знаешь?

Они не глядели друг на друга. Николо и Маффео Поло узнали печальную новость раньше, чем Марко, но молчали.

— Я верю, что он жив, отец.

— На это еще можно надеяться, — ответил Николо Поло.

Купцы провели в Ханбалыке еще шесть недель. Марко позаботился о том, чтобы им предоставили два корабля. Когда Хубилай-хан и его придворные собирались на охоту в северную область, венецианцы с караваном отправились к морю.

Весна долго не решалась вырваться из белого плена зимы. Но потом за одну ночь она вступила в свои права. Тянувшиеся к небу ветки высоких тополей покрылись красноватой дымкой, на кустах и деревьях лопались печки. Во дворах стояли свежевыкрашенные паланкины. Женщины сидели перед домами и делали искусственные цветы. Молоточки золотых дел мастеров били по благородному металлу, а придворные дамы, украсив себя новыми драгоценностями, уже гуляли по императорскому саду.

Деревья и кусты были в цвету. Рано утром, когда весь город еще спал, пели птицы. Солнце вставало и подымалось в голубую высь. Хубилай-хан и его огромный двор покинули столицу Ханбалык.

КТО ТЫ, БРАТ?

Дул ветер, и деревья, росшие вдоль большой дороги, гнулись чуть ли не до земли. Серо-черные тучи закрыли солнце, и сразу стало совсем темно. Сверкающая зелень рисовых всходов на полях, террасами спускающихся к реке, потеряла свои блеск. Волнистая линия дальних лесов исчезла в синей дымке. Лошади и ослы вздымали облака тончайшей пыли. Стояла томительная жара. Ветер был до того знойный, что сохла трава. Дорога лениво ползла в горы.

Носильщики с грузами на спине мелкими шагами, как бы танцуя, семенили по обочине. Двухколесные повозки, в которые были запряжены ослики, катились, подпрыгивая, по неровной дороге. У подножия горы повстречались два торговых каравана.

Капитан Матео придержал лошадь и сказал своему спутнику:

— Так, значит, ты, дружок, решил и дальше со мной путешествовать? — Он умолк и вытер левой рукой пот со лба. — Эта чертова жара выматывает последние силы, — проворчал он.

На правой руке Матео была грязная повязка. Он снова взялся за поводок и крикнул:

— Ну, пошла, лисица, а то сейчас дождь хлынет!

Дорога вилась вдоль Желтой реки. Противоположный берег был едва виден сквозь марево, а горы на заднем фоне казались нагромождением черных туч.

На спутнике Матео была простая крестьянская одежда. Он ехал на муле. Голубое шелковое покрывало, перекинутое через седло, свисало с обеих сторон, но его шитье трудно было разглядеть из-за бесчисленных жирных пятен. Нетерпеливо перебирающий ногами мул был нагружен множеством странных предметов. Справа и слева к луке седла были приторочены два медных котла и две плетенные из соломы шляпы, третья, самая большая, была надета мулу на голову. Со всех сторон терпеливая скотина была обвешана всевозможными мешочками, бурдючками и переметными сумами, которые раскачивались в такт его шагам. Посреди всех этих сокровищ восседал человечек такого роста, что шляпа на голове у мула едва не заслоняла ему дорогу. Всадник этот был крестьянином из южной провинции Катая. Голубое шелковое покрывало на спине мула говорило о зажиточности его хозяина. И носильщики, которые в ожидании дождя прикрылись широкими пальмовыми листьями, с завистью поглядывали на путника.

Желтая река разом изменила свой цвет. Сильный порыв ветра пробежал по воде и земле. На джонках торопливо спустили паруса. Хорошо было тем, кто шел вниз по течению. Тем же, кто подымался вверх, пришлось приналечь на весла.

Когда упали первые тяжелые капли, Матео и его попутчик как раз подъезжали к опушке темно-зеленого леса. Оказавшись под этой надежной лиственной крышей, они остановились и привязали лошадь и мула к торчащим из земли корням. Дождь барабанил по кронам деревьев, кое-где вода пробивалась сквозь густую листву и стекала вниз по стволам. Холодный ветер прибивал к покрытой мохом земле затхлые, знойные лесные испарения. Резкий, пряный запах цветов и трав стоял в воздухе.

Когда Матео откинул назад волосы, стало видно, что у него нет левого уха.

— Ты, значит, и дальше хочешь ехать вместе со мной? — повторил Матео. — Что ж, хорошо, дружок. Ты мне нравишься. Только, прошу тебя, не огорчай меня больше. Гляди в оба, чтобы они тебя больше не забивали в колодки… Я буду звать тебя Хозяйчиком. Понимаешь, Хозяйчиком? Я — Хозяин, а ты, значит, Хозяйчик. Коли у тебя будет охота, можешь ехать со мной хоть до Ханбалыка. Мой друг Марко куда-нибудь тебя там пристроит.

— Премного благодарен, ваша честь, — ответил Хозяйчик, и на его лице с шустрыми глазками было при этом такое лукавое выражение, что Матео не мог не вспомнить сцену, которая разыгралась на базарной площади маленького городка.

Капитан скакал от побережья в глубь страны, все еще ощущая соленый запах моря. Опухшая рука и не зажившая еще рана в голове заставляли его чаще, чем хотелось бы, мысленно обращаться к проигранному сражению и к настигшей их на обратном пути буре, которая загнала их корабли в район опасных подводных рифов. Пытаясь отвлечься от этих печальных мыслей, Матео внимательно изучал все, что попадалось ему на глаза. После трех дней пути он попал в небольшой городок. Узкая главная улица шла вдоль берега одного из притоков Желтей реки. Проезжая через городские ворота, Матео нагнул голову, чтобы не удариться лбом. Торговцы и ремесленники, расположившиеся вдоль улицы, завидев великана незнакомца, обменивались возгласами восхищения и шутками. Матео привык к удивленным взглядам и не обращал никакого внимания на насмешливые возгласы.

В центре городка главная улица расширялась, образовывая четырехугольную площадь. Вот на этой площади он и увидел впервые лицо Хозяйчика в рамке огромного деревянного ошейника-колодки. Лицо это показалось Матео презабавным и настолько привлекло его внимание, что он не смог равнодушно проехать мимо. Впрочем, в эту минуту Хозяйчик меньше всего на свете выглядел лукавым, что легко объяснить той не слишком удобной позой, которую он вынужден был принять: он стоял на коленях на деревянном эшафоте, его шея была сжата колодкой, и он желчно острил, глядя на толпу любопытных. Зеваки отвечали ему той же монетой. В внезапном приступе бессильной ярости — ведь не только его шея была стиснута деревянным ошейником, но и на руках у него были деревянные браслеты — он вдруг начал как бешеный лягаться и выкрикивать самые отборные ругательства.

Матео глядел на эшафот, как на театральные подмостки: шут веселит зевак, изображает гнев, обогащая свою игру нелепыми жестами и ужимками, чтобы вызвать смех у зрителей. Но бешеная ругань человека в колодке раззадорила толпу, и те, кто сперва отпускали в ответ безобидные шуточки, принялись браниться всерьез:

— Эй ты, деревянная дыня, заткнись!

— Это мы, что ли, посадили тебя в колодку?

— Попридержи-ка свой язык!

Один из торговцев набрал в корзину гнилых фруктов и крикнул, обращаясь к толпе:

— Вот берите отсюда, кому что приглянется, и заткните пасть этому горлопану!

Глаза Хозяйчика чуть не вылезли из орбит, когда он увидел, как два паренька стараются взобраться верхом на его мула, привязанного к эшафоту. Давясь от смеха, мальчишки били палками по котлам и соломенным шляпам.

— А у этого шута мул, видно, трехголовый. По шляпе на каждую голову!

— Признавайся, где ты стащил это покрывало?

— Разве такой господин станет тащить? Это же богатей, который отправился в путешествие. Скоро сюда явится сам наместник и будет просить у него прощения за то, что посадил его в колодки!..

Несчастный не огрызался на подобные шутки, и казалось, дело снова принимает мирный оборот, как вдруг, ни с того ни с сего, он снова заорал благим матом:

— Убирайтесь вон, сукины дети! Я вас еще… — Голос Хозяйчика сорвался.

Он сжимал кулаки, шевелил пальцами, в кровь стер запястья о деревянные края колодки и вращал головой, как курица, которую собираются зарезать. Когда же, переведя дух, он изготовился для нового потока брани и угроз, гнилой абрикос залепил ему рот. Второй абрикос угодил в лоб и растекся липкими брызгами по лицу. Это послужило сигналом к настоящему обстрелу, и вскоре деревянный ошейник несчастного был весь залеплен гнилыми фруктами.

Мальчишки пуще прежнего стучали бамбуковыми палками в медные котлы, притороченные к спине мула, и вопили от удовольствия.

Выражение лица человека в колодке вдруг снова резко изменилось. Он вытолкнул языком гнилой абрикос, осторожно повернул голову и молча стал разглядывать скопище людей, теснившихся у эшафота. Его руки поникли, как сорванные цветы, и в глазах появилась тоска. Ни тени страха, только глубокая печаль сковала вдруг его черты.

Сияло солнце, деревянный эшафот отбрасывал резкую тень. Куры, проворно пробираясь меж ног ремесленников, рыбаков, крестьян и торговцев, клевали гнилые фрукты, валявшиеся на земле. Малыш в одной рубашонке неуклюже перебежал дорогу, упал и заплакал.

— Теперь он молчит, как черепаха! — воскликнул торговец, раздававший всем гнилые фрукты. — А ну-ка, дадим ему как следует! Вы забыли, что ли, как он нас оскорблял?

Матео, тяжело вздохнув, слез с лошади и, с трудом прокладывая себе путь в толпе, добрался до деревянного эшафота.

— Да замолчи ты, болтун! — сказал он задорному торговцу. — Оставь его в покое.

Слова этого огромного человека с серьезным лицом произвели впечатление; многие, смущенно улыбаясь, бросили гнилые абрикосы на землю. Люди, видимо, вдруг представили себе, что сами могут оказаться на месте этого бедняги, стоящего сейчас у позорного столба, — ведь он был такой же, как и они. И им стало стыдно. Но менее чувствительные зрители не могли отказаться от забавного развлечения и уже приготовились к дальнейшему обстрелу.

Человек в колодке заметил опасность, и его лицо снова преобразилось до неузнаваемости — он хотел дать понять, что прощает своих обидчиков. Брови растянулись в горизонтальную линию, из узких щелок сверкали лукавые глазки, рот тронула мягкая улыбка.

Он словно говорил толпе: «Я не сержусь на вас, мои братья. Поглядите на меня. Я простил все плохое, что вы мне сделали. А теперь разойдитесь-ка с миром по домам и подумайте хорошенько над тем, что здесь произошло».

Он с мольбой двигал пальцами и вдруг крикнул так громко, что голос его разнесся по всей площади:

— Знаете ли вы, люди, за что господин судья засадил меня в колодки? Разве я вор или убийца?

На рыночной площади сразу воцарилась тишина. По реке медленно плыл большой парус, самой джонки не было видно — ее заслоняла насыпь и каменный парапет. Мать подняла упавшего малыша и, бормоча нежные слова, стала его укачивать. Ветер шевелил бахрому на большом зонтике рыбного торговца, в воздухе стоял терпкий запах гнилых фруктов, овощей, лука и рыбы. На холме возвышалась «Пагода Красоты». Она вырисовывалась на фоне ярко-голубого неба так четко, что казалось, будто до нее рукой подать.

— Он сказал, что мы сукины дети, — проворчал неунимающийся торговец.

Все обернулись к нему. На него глядели молодые и старые лица, веселые и серьезные. Он вдруг оказался в центре всеобщего внимания. Задиру охватило какое-то неприятное чувство, и он продолжал уже менее уверенно:

— Кто он такой? Сперва поносит нас на чем свет стоит, а потом еще удивляется, что мы злимся… Вы думаете, что наш уважаемый господин судья зря посадил его в колодки? Пусть скажет, что за преступление он совершил.

Человек в колодке взглянул на торговца и ответил дрогнувшим голосом:

— Ты хочешь знать, что я совершил? О, я отпетый вор! Как только я вам расскажу о своем преступлении, вы снова начнете закидывать меня гнилыми абрикосами. Повторяю, я отпетый вор, и не какой-нибудь, а государственный. Ваш уважаемый господин судья сказал мне: «Ты обокрал нашего милостивого императора. Разве ты не знаешь, что его величество запретил игру в кости? Он завоевал вас силой своего оружия. Значит, и все ваше достояние принадлежит ему. Когда ты играешь в кости, ты проигрываешь имущество нашего милостивого императора, и за это я должен тебя наказать».

Человек в колодке сжал кулаки, но лицо его сохранило лукавое выражение.

— Теперь вы знаете, какое великое преступление я совершил. Государственное преступление. Семнадцать палочных ударов и в колодки, так решил судья… И вот я стою здесь, под палящим солнцем… Почтенная матушка, — обратился он вдруг к седовласой женщине с добрым лицом, — умойте меня. Я не в силах выносить запах этого гнилья…

Женщина подозвала к себе мальчишку, который бил бамбуковой палкой о котел, и строго сказала ему:

— Беги домой и принеси миску с водой, потом зайди к соседке и попроси у нее белую тряпку. Сам видишь, его надо помыть. Да не забудь захватить еще и кувшин молока.

Мальчишка бросился выполнять поручение. Но, не дожидаясь его возвращения, продавец воды налил в миску прозрачной воды из деревянного бочонка, а мясник снял с себя не очень чистый передник и дал его женщине. Разносчик фруктов принес корзиночку золотистых абрикосов; повар, торгующий жареной рыбой, выбрал самую хрустящую и положил на зеленый лист; торговец овощами принес зеленого луку, а крестьянин, который пришел на базар из соседней деревни, вынул из корзины кусок жареной курицы и сказал какому-то мальчишке:

— Влезь-ка на эшафот и отдай ему это.

— Но ведь он обозвал нас сукиными детьми, — все еще бормотал задира, который никак не мог успокоиться.

Была весна, все цвело, появились уже первые плоды. Кошка прыгнула на эшафот и улеглась на солнышке, у ног человека в колодке. Человек, стоящий на коленях, видел с высокого эшафота то, чего другие не видели: рябь реки, красивую изогнутую дугу каменного моста, молодую женщину, которая стояла на носу проплывающей джонки, щурясь от яркого солнца и слегка откинув назад голову. Он видел бамбуковые хижины, прижавшиеся к искусственно возведенной дамбе, зеленые пологие холмы, рисовые поля, сады с деревьями, осыпанными белым и розовым цветом, — и ему почудилось, что он слышит плачущие, заунывные голоса скрипок и отрывистые аккорды семиструнных арф. Чудесная музыка то воспаряла к небу на звенящих крыльях деревянных флейт, те снова прибивалась к земле сухим барабанным боем.

Женщина обмыла лицо колодника прохладной водой, накормила и напоила его. Она дала ему рисовой водки, чтобы заглушить его страдания. За бамбуковыми хижинами на холме возвышалось здание ямена — окружной управы, увенчанное остроконечной крышей. Однако сердце городка билось на рыночной площади, там, где на эшафоте у позорного столба стоял на коленях крестьянин.

Матео смеялся, глядя на эту сцену.

— А ты, дружок, оказывается, не против того, чтобы тебя кормили из рук, — сказал он.

— Разве вы не видите, что он голоден и хочет пить? — возмущенно спросила женщина. — Идите своей дорогой, если вам это не по душе.

— Мне и здесь хорошо, мамаша, — дружелюбно ответил Матео.

Он привязал лошадь к столбу и направился пообедать на постоялый двор. Его раненая рука сильно болела, и поэтому он решил переночевать в городке.

Вечером мрачный тюремный сторож снял с человека колодки.

— Ну вот ты и отмучился, сынок, — пробормотал Матео и, довольный, отправился спать.

Когда рассвело и взошло солнце, Матео отправился в путь. Ему не терпелось поскорее добраться до Ханбалыка и увидеть Марко, Ашиму, рассудительного Николо Поло и добродушного Маффео. Он представлял себе, как друзья о нем беспокоятся. И капитан не раз мысленно рисовал себе сцену встречи. Что они скажут, когда он появится перед ними без одного уха? С грустью думал он о корабле и о своих храбрых матросах. Больше года был Матео капитаном, и вот он снова трясется по пыльным дорогам. Зеленое грохочущее море едва не стало его могилой, меч желтого воина чудом не рассек ему головы. Но, когда он почти без сознания бросился в воду, морские волны бережно вынесли его на берег, точно так же, как во время боя ловкое движение спасло его от удара меча. Он потерял только ухо, которое, как окровавленный лоскуток, упало к его ногам.

Матео пришпорил лошадь. До Ханбалыка оставалось еще восемьсот ли, и ему надо было торопиться. В этот ранний час дорога была пустынна. Только крестьяне работали на господских полях или на тех крохотных клочках земли, которые они в состоянии были взять в аренду в это голодное время, когда цены всё повышались. Сильные волы тянули деревянные плуги по топким полям. Женщины и дети с осоловелыми от усталости глазами вращали колеса насосов либо сажали, стоя по колено в воде, зеленую рисовую рассаду.

Вдруг Матео заметил приближающегося всадника. Он ехал против света, и сперва Матео увидел только темные контуры его фигуры. Потом он разглядел две соломенные шляпы по бокам мула и третью на голове животного. На синем шелковом покрывале, гордо выпрямившись, сидел всадник, обвешанный множеством переметных мешков и мешочков.

— Что-то рано ты отправился в путь, — сказал Матео.

— Я приветствую вас, ваша честь, — достойно ответил всадник. — Куда вы направляетесь?

— В Ханбалык, сынок.

— Разрешите мне немного проводить вас.

Так произошло знакомство Матео с человеком, которому он в лесу дал кличку «Хозяйчик». Они уже несколько дней ехали вместе, и за это время выяснилось, что они на редкость подходят друг к другу.

Матео любил море, а Хозяйчик любил дороги, поля, сады, людей своей страны, их сказания и легенды. В той же мере, в какой Матео чувствовал себя уверенно в бескрайних просторах океана, Хозяйчик чувствовал себя как дома в чужих садах и скотных дворах. Точно так же как Матео, занимаясь контрабандой, не очень-то считался с законами, Хозяйчик тоже нередко попирал их, если замечал вблизи поместья или монгольского военного лагеря козочку, утку, курицу. Хозяйчик оказался хорошим попутчиком, но Матео не покидало смутное чувство, что, пока они доберутся до Ханбалыка, Хозяйчик может причинить ему немало огорчений.

Они стояли под сенью высоких деревьев. Дождь не унимался. Растения ожили от влаги, капли сбегали с листьев и падали на землю. Хозяйчик снял повязку с руки Матео, вынул из одного из своих мешочков какую-то мазь и наложил ее на рану, которая была длиной в палец. Матео осторожно повернул руку, она сильно болела.

— Не надо ею двигать, ваша честь, — сказал Хозяйчик.

— Ты стоишь тысячу дукатов, — сказал Матео, — но если еще раз назовешь меня «ваша честь», я надену себе на голову одну из твоих соломенных шляп.

И Матео в шутку схватился за шляпу, которая была привязана у мула сбоку, и потянул за веревку. Веревка лопнула, и к ногам Матео упала курица. Хозяйчик быстро поднял ее, завернул в холщовую тряпицу и снова спрятал в шляпу. При этом он в испуге огляделся по сторонам, но вокруг никого не было.

— А это еще что такое? — спросил Матео, крайне удивленный стремительными движениями своего товарища.

Хозяйчик снова принялся перевязывать руку Матео. Невинно вскинув глаза, он ответил:

— Это курочка, ваша честь. Я купил курочку.

Матео покачал головой. При всем желании он никак не мог взять в толк, когда же Хозяйчик успел купить курицу. Ведь с рассвета до обеда они ехали рядом.

— Когда же ты ее купил? — спросил капитан.

— Вы задремали на лошади, а тут ко мне подошел крестьянин с курицей и предложил мне ее, — не теряясь, врал Хозяйчик.

— Скоро мы с тобой оба будем сидеть в колодках, — проворчал Матео.

Дождь все еще хлестал, но ветер уже стих. Сквозь листву пробивался какой-то сказочный зеленовато-серый свет.

— Хозяйчик приготовит сегодня «курицу нищих», — сообщил Матео его новый товарищ.

Но Матео тут же забыл об этом важном сообщении, потому что солнце прорвалось сквозь лиственный шатер и озарило зелено-серую полутьму искрящимся светом. Золотые солнечные стрелы, пронзая кроны деревьев, падали на мох и папоротник и дрожали в миллионе сверкающих капелек, висящих на траве и листьях. Земля задымилась, а тонкая паутина меж ветвей засверкала, как чистое серебро. Казалось, лес окунули в свет. Солнце проглянуло так внезапно, что оба путника замерли как зачарованные.

— Брат, как здесь красиво! — сказал Матео. И, помолчав немного, добавил с улыбкой — Ну что ж, давай поедем поскорей, пока никто не хватился курицы.

Они поскакали по лесу, глубоко вдыхая чистый воздух. Вскоре лес кончился.

Матео почувствовал голод и был рад, когда его товарищ предложил устроить привал на берегу ручья. Они стреножили лошадь и мула и пустили их на лужайку.

Небо было безоблачным, но блеклым — его обесцветило яркое солнце.

Они устроились под развесистым деревом, которое давало большую тень.

Хозяйчик сразу же взялся за приготовление обеда. Он вынул курицу, выпотрошил ее и вымыл в прозрачной воде, а затем вырыл в земле ямку, разжег в ней костер и в самое пламя осторожно положил курицу, предварительно обмазав ее слоем глины толщиной в два пальца. А над костром вскоре уже кипел котелок с водой.

Припасы Хозяйчика были неистощимы. У Матео порой создавалось впечатление, что мешочки и торбы на спине мула наполнялись сами собой. Например, мешок с рисом, который вчера утром был уже почти пустым, сегодня снова оказался полным. Но, к счастью, на этот раз дело обошлось без жульничества. В деревне, через которую они проезжали утром, был больной. Хозяйчик наложил ему новые повязки, дал какие-то целебные травы и получил в награду рис.

Поэтому ничто не омрачило радости Матео, когда он увидел, как его товарищ сыпал рис в кипящую воду.

Когда костер прогорел, Хозяйчик выкатил глиняный ком из раскаленной золы, подождал, пока он немного остынет, и камнем расколол его. Перья прилипли к глине, и перед Матео предстала чистая, хорошо пропеченная курица. Начиненная луком и кореньями, она издавала необычайно аппетитный аромат. Хозяйчик положил дымящуюся курицу на платок и наполнил миски рисом; в кубки налил желтоватое рисовое вино.

— «Курица нищих» и «благоухающий снег», Хозяин, — сказал он с гордостью. — Ешьте на здоровье.

Матео принялся за еду. Он не скупился на слова, хваля кулинарное искусство Хозяйчика. Рисовое вино — «благоухающий снег» — развязал языки. Эта трапеза в тени дерева стала благодаря искусству Хозяйчика настоящим праздником. Все радовало: и белый платок на зеленой траве, и журчащий ручей, и две палочки в проворных руках Хозяйчика, который так ловко ими орудовал, что Матео, пользовавшийся ножом и деревянной ложкой, казался самому себе варваром. Матео все было по вкусу и нисколько не мешало, что «благоухающий снег», честно говоря, не имел никакого запаха.

Хозяйчик снова наполнил кубки вином, и они выпили. Мысли стали легкими, всплывали образы, осевшие на самое дно души, сами собой срывались с уст сокровенные вопросы.

— Кто ты, брат? — спросил Матео.

Его попутчик глядел на крестьянина, который, несмотря на полуденный зной, шел за плугом, и его глаза снова были полны таинственной печали. За полем, которое вспахивал крестьянин, виднелись глиняные, крытые тростником хижины маленькой деревеньки. Казалось, она стоит на острове, — со всех сторон ее обмывала водная гладь рисовых полей. Два буйвола тянули плуг. Их спины были грязно-серого цвета, как пересохшая земля.

Катаец вспомнил одно старинное сказание и подумал: «Крестьянин идет за плугом, а мы сидим в тени, словно поэты в императорском парке».

Вот какое сказание он вспомнил. Юноша нашел красную жемчужину величиной с вишню. Помещик захотел отнять у него эту жемчужину, потому что юноша нашел ее на его земле, но тогда юноша обернулся драконом. Из пасти дракона забила струя воды и вмиг затопила долину, превратив ее в озеро. Помещик утонул, а дракон помчался по ущельям. Догоняя его, потекла река, и дракон доплыл по ней до моря.

Солнце отражалось в серебристой чешуе дракона, а потом дракон ушел на дно. Но тихими летними ночами, в полнолуние, он выплывает то тут, то там…

— Когда-то у меня был кусок земли, — сказал, наконец, катаец в ответ на вопрос Матео. — Жена моя была трудолюбива и кротка, как котенок. У нас была дочка. Однажды помещик заявил: «Мне придется повысить арендную плату, сейчас тяжелые времена. Ты должен мне немедленно отдать все, что задолжал. Ты взял у меня пять четвериков риса». В тот год урожай был плохим из-за наводнения… Но помещик был добр. «Пришли мне твою дочь, тогда ты получишь отсрочку…»— пообещал он. Жена плакала…

Хозяйчик взял кубок с рисовым вином и опорожнил его. Глаза его были устремлены вдаль. Казалось, он рассказывает чужую историю.

— Помещик бил нашу дочку и заставлял ее делать самую тяжелую работу. Он запретил ей с нами разговаривать. Щеки ее впали, она бледнела и чахла с каждым днем. Когда наш цветок лотоса умер, я одолжил деньги на гроб. Нам не на что было купить белую одежду, но печаль наша была велика… У нас в хижине всегда было чисто прибрано. С утра до ночи мы работали на поле, и у нас почти не осталось долгов. Но вот однажды помещик пришел ко мне и сказал: «Враги напали на нашу страну. Ты должен идти воевать. Отправляйся в город и запишись там в отряд». Так я стал воином. Но войско наше было слабым, мы потерпели поражение. Когда мы отступали, я взял себе этого мула. Но я слишком поздно приехал домой. Хижину нашу разрушили, жену убили, а на полях паслись чужие кони.

Катаец умолк. В ветвях чирикали птицы. На белом платке лежали кости курицы. Матео и катаец сидели в тени и молчали. Ручей, казалось, тек уже не так быстро. Ястреб камнем упал на лужайку, схватил цыпленка и взвился со своей добычей в бледно-голубое небо.

— Все это было уже давно, — сказал катаец. — Теперь я странствую по стране. Люди смеются над моими соломенными шляпами. Одна из них моя, другую носила жена, когда работала рядом со мной в поле, а вот эта, маленькая, с нарисованными цветами — впрочем, их уже не видно, они стерлись, — эта шляпа принадлежала дочке. Но во всем есть свой порядок. Все имеет смысл. Курицу я украл у помещика. Я поеду с тобой в Ханбалык или еще куда-нибудь, мне все равно. В моих вещах спрятан наконечник копья.

Матео откашлялся и провел рукой по волосам.

— Поезжай со мной, — сказал он сдавленным голосом. — Я больше не буду называть тебя Хозяйчиком… Хорошо, что у тебя в вещах спрятан наконечник копья.

— Меня зовут Фань Гунн-ду, — сказал крестьянин.

ПОХИЩЕНИЕ

«Вот как я теперь живу», — думала Ашима. Ю звонко смеялась в саду. Пение птиц сливалось с кудахтаньем кур. Почему Ю не ходит на цыпочках? Ашима хотела было рассердиться, но вспышка гнева тут же прошла. Она не станет ругать Ю.

Шум утра мешал теперь Ашиме. Третий двор, куда выходили окна ее комнаты, был достаточно отдален от улицы, чтобы сюда не доносились голоса прохожих, крики разносчиков, грохот проезжающих повозок. Да что толку, ведь все равно птицы громко пели, куры кудахтали, а малейший шум, вплоть до шагов в саду, тревожил ее.

Молодой господин уже давно ушел из дому.

«Я собирался провести сегодня весь день дома, но министр Ахмед послал за мной, — сказал ей Марко перед уходом и, натянуто улыбнувшись, добавил — Прости меня, пожалуйста, Ашима». Торопливо простившись, он ушел.

Она все больше убеждалась, что была для него всего лишь чем-то вроде красивого камня, украшения, без которого легко можно обойтись.

Быть может, ей надо было сказать ему в ответ: «Почему вы извиняетесь передо мной? Я вас не понимаю, мессер Поло. Что может быть важнее ваших дел при дворе?» Потом она могла бы добавить: «Вы же знаете, я больше всего люблю быть одна».

Она придумала еще много других ответов, один другого удачнее, и все они были исполнены иронии. Ее тонкое лицо оживилось, и глаза заблестели из-под век, выточенных, казалось, из яшмы. Она взяла серебряное зеркало с красивой ручкой из слоновой кости и принялась его полировать. Разве она не хороша собой? Она поглядела на свое отражение. Листья плакучей ивы затрепетали от ветра и запели свою тихую песенку, и в такт ей тревожно заплясали тени веток.

Ю принесла чай. Она неслышно ступала по ковру, ее движения были грациозны, как у танцовщицы. Ашима отложила зеркало и отошла от окна.

— Ты такая веселая, — сказала она. — Ты всегда смеешься.

Девушка бросила быстрый взгляд на свою госпожу и даже вздрогнула от испуга. Неужели она чем-нибудь рассердила госпожу? Но Ашима не казалась сердитой, только, быть может, немного грустной. Разве она не слышит, как поют птицы?

— Я кинула в бассейн маленький камешек, — сказала Ю, — и золотые рыбки бросились врассыпную. Это было так весело.

Она показала руками, как стремительно умчались рыбки, и, подражая им, так смешно открыла рот, что Ашима не могла не рассмеяться.

— Ну, прекрати, Ю, — сказала она, снова став серьезной. — Мне ведь вовсе не хочется смеяться.

Ю сразу послушалась. Но лицо ее по-прежнему так и сияло радостью. И можно было не сомневаться, что при первом удобном случае она снова громко рассмеется.

— Мне у вас так хорошо, — отважилась объяснить она. — Вы так добры ко мне, никто меня не бьет, и я всегда сыта.

«Ю радуется тому, что ее не бьют», — подумала Ашима и с чувством стыда почувствовала, как она неблагодарна судьбе. Как могла она забыть, — забыть голод, побои, лохмотья, грязную камышовую подстилку… Так она и жила бы, не освободи ее Матео и Марко. Ашима обняла свою служанку.

— Ах, Ю, — проговорила она, не зная, плакать ли ей или смеяться. Немного помолчав, она вдруг сказала — Я хочу спросить тебя…

Служанка вытянула голову и, сгорая от любопытства, нетерпеливо облизала губы красным язычком. По ее виду было ясно, что она рассчитывает услышать великую тайну.

Щеки Ашимы залились краской, она еще помедлила, но, не в силах совладать с собой, спросила, наконец, дрогнувшим голосом:

— Скажи, Ю, я красивая?

Ашима вся зарделась от смущения и не знала, куда повернуть голову.

Но Ю ответила с искренним изумлением:

— Как вы можете об этом спрашивать? Вы прекрасны, как фея. Нет на свете человека, который устоял бы перед вашей красотой. Да вы и сами это знаете. Почему вы меня об этом спрашиваете? — Она помолчала и задумчиво добавила — Вы красивы и добры, как небесная царица.

Вконец растерявшись, Ашима играла жемчужным ожерельем.

— Я спросила такую глупость, Ю, — сказала она. — Ты никому об этом не рассказывай. Обещай мне.

— Никому, — торжественно обещала Ю. — Даже золотым рыбкам. — И в эту минуту она готова была поверить, что на этот раз ей удастся придержать язык за зубами.

Ашима услышала чьи-то шаги. Она поднялась и сказала:

— Кто-то идет. Выйди, Ю, узнай, не вернулся ли молодой господин.

Служанка тихо прикрыла за собой дверь. Сердце Ашимы забилось сильнее. Она заколола волосы бирюзовой шпилькой и нервным движением оправила платье. Ветер донес до нее какой-то чужой мужской голос. С чувством глубокого разочарования села она на свое место. Когда Ю вошла в комнату, лицо Ашимы было уже равнодушным и холодным.

— Кто это? — спросила она.

— Посланец от господина Марко Поло. Господин ждет вас в загородном доме на берегу реки. Он прислал за вами паланкин.

— Марко… я хочу сказать, молодой господин ждет меня? Разве он не пошел к министру Ахмеду?

Ашима растерянно посмотрела на Ю, и тут же вся отдалась радостному чувству. Она хлопнула в ладоши и задорно сказала:

— Мне надо переодеться, Ю. Поторопись. Ты же сама сказала, господин ждет меня в загородном доме на берегу реки. Что ты стоишь? Зачем он меня позвал? Может быть, с ним что-нибудь случилось, Ю? — Ашима в испуге замерла на месте. — Он никогда не посылал за мной. Почему он сам не пришел домой? Скажи мне, что это все значит?

Ю проворно помогала Ашиме надеть новое платье.

— Ничего не случилось, — успокаивала она свою госпожу. — Просто господин желает с вами поговорить. Вот и все. — И она тихо улыбнулась.

— Мне страшно, Ю.

В доме не было никого, с кем Ашима могла бы посоветоваться. Где теперь добрый Матео? Своим громовым смехом он сразу бы развеял ее страх. Иногда ей казалось, что он уже не вернется. Ей хотелось бы поговорить об этом с Марко, но она заметила, что ему почему-то неприятно слышать имя друга. Купцы также избегали говорить в ее присутствии о Матео.

С двойным чувством тревоги и радости покинула Ашима дом. Но, когда она вышла на залитую солнцем улицу, ее тревога рассеялась. Носильщики, которые уселись отдохнуть в тени, услужливо вскочили при ее появлении. Мимо прошел мясник, на плече он, словно знамя, нес рогатину с нанизанными на нее кусками мяса. Вокруг вился рой мух. Он громко расхваливал свой товар. По улочке шли прохожие, кто медленно и степенно, кто торопливо и деловито; ремесленники сидели перед дверями своих мастерских и работали, четверо погонщиков отдыхали в тени чайного домика. Какой-то старый господин мелкими шажками пересек улицу. В руке у него была клетка с попугаем. Он, видно, вынес его на прогулку. Носильщик Ян отдернул шелковую занавеску паланкина и помог Ашиме сесть.

— Нам куда? — спросила Ашима.

— Здесь неподалеку, госпожа, — уклончиво ответил носильщик.

Ашима опустилась на мягкие подушки. Шелк издавал приятный аромат. Мерное покачивание и полутьма навевали сон. Она не глядела, по какой дороге ее несут, всецело отдавшись своим мыслям. Страх прошел. Он ждет ее в загородном доме у реки. Должно быть, он хочет познакомить ее со своими друзьями. Ее охватила огромная радость. Видно, пришел конец ее одиночеству и глупым сомнениям. Ашима со смехом вспомнила, как она спросила Ю, красива ли она. «Вы прекрасны, как фея!»— ответила ей служанка. Вправду ли она так думает или сказала это, только чтобы польстить? Лишь бы Ю никому не разболтала, что ее госпожа задала такой глупый вопрос… Нет, наверно, девушка ответила ей честно.

Паланкин мерно покачивался. Ашима очнулась от своих грез и отдернула занавеску. Мимо проехала повозка с большими, обитыми медью колесами. Восточные горы четко выделялись на фоне затянутого облаками неба. Ветер почти утих. Ашима наблюдала за разносчиками, которые тащили в город кто свежие овощи, кто корзины с жареным мясом, кто бочонки с водой, кто чаши с золотыми рыбками. Вдоль улицы за соломенными оградами, шуршащими при каждом дуновении ветра, приютились глинобитные хижины. Носильщики неутомимо шли своей дорогой. Вскоре они миновали пригород.

Дорогу окаймляли высокие тополя. Ручей, заросший ивняком, пересекал луг. Ашима опустила занавеску и снова откинулась на подушки. Она почувствовала, что ею вновь овладевает какое-то беспокойство, попыталась его побороть, но ей это не удалось. Почему-то она вдруг подумала о Матео. С ужасающей ясностью ей представилась картина, которая потрясла ее до глубины души. Матео, мертвенно-бледный, глядел на нее горящими глазами. Его губы прошептали ее имя, потом видение исчезло, и скова перед ней не было ничего, кроме желтого шелка занавески. Но непонятный страх, охвативший ее в то мгновение, остался. Она слышала, как громко стучит ее сердце. Ей захотелось крикнуть: «Возвращайтесь домой!»— но она не могла шевельнуться. Застывшая в каком-то странном оцепенении, она недвижимо сидела в мерно покачивающемся паланкине.

Ян, погруженный в свои мысли, механически шел в ногу со своим соседом. Он не глядел по сторонам, нести эту госпожу было легко, совсем не то, что Джамбуи-хатун. «Вы отнесете ее в дом у реки», — сказал ему Саид. — Если ты хорошо выполнишь это поручение, тебя вознаградят. И никому ни слова об этом, не то поплатишься головой». Ван и слепой Ши бежали из Ханбалыка. Кондитер Ли сидел в темнице… Носильщик шел, мерно печатая шаги. На правой руке от напряжения вздулись вены.

«Почему министр Ахмед велел отправить девушку в этот отдаленный загородный дом?» Ян видел ее лицо, когда она спросила: «Нам куда?»— и не мог его забыть.

Молодые листочки тополей неподвижно висели на ветках. Вдали показался дом Ахмеда. Он стоял на холме, сквозь листву деревьев проглядывала его остроконечная крыша, украшенная драконами. Небо все больше затягивалось белыми облаками. Ханбалык остался далеко позади. Здесь было пустынно и красиво. Сад с клумбами, цветущие кусты, высокая белая стена, ограждавшая этот тихий мир, а у подножия холма, сверкая как ожерелье из драгоценных камней, струилась река.

Ворота распахнулись. Слуга указал носильщикам путь. Ашима услышала его слова и стряхнула с себя оцепенение. Злые мысли улетучились. Она была у цели. Сейчас ее с улыбкой встретит Марко.

Паланкин опустили на землю. Ян отдернул занавеску и помог девушке выйти.

Ашима окинула взглядом сад. К ней подошел роскошно одетый слуга и молча поклонился.

— Где господин Марко Поло? — спросила Ашима.

Слуга незаметно пожал плечами. В глазах Ашимы снова появился страх, и она вопросительно посмотрела на Яна.

— Куда вы меня принесли?

Ян молчал. Он отвел глаза. Что он мог ей ответить? Носильщики подняли паланкин на плечи и ушли.

Ашима некоторое время неподвижно стояла на дорожке.

— Вас ждут, госпожа, — сказал слуга и указал на дом, приглашая ее последовать за собой. Выщербленная каменная лестница вела к темной двери. Справа и слева ее охраняли два крылатых бронзовых льва.

Слуга подошел к ней вплотную и настойчиво повторил:

— Вас ждут, госпожа.

Вдруг распахнулась дверь, из дома вышел человек и нетерпеливо крикнул:

— Да что ты с ней церемонишься! Веди ее силком, если она слов не понимает.

Ашима вздрогнула от звука этого голоса. Человек пошел ей навстречу, и она смогла разглядеть его наглые, насмешливые глаза. Он подходил все ближе, и, по мере того как он приближался, она узнавала покатый лоб, странной формы подбородок и выпяченные губы. Это был Саид — человек с волчьей мордой.

Ашима вскрикнула и обернулась. Слуга схватил ее, и тогда она ногтями вцепилась ему в лицо. Она отбивалась руками и ногами, кричала, моля о помощи, но голос ее тонул в напоенной солнцем тишине.

Ян услышал ее крик. Его охватил гнев, и он замедлил шаг.

— Что там с ней делают? — спросил он товарища, который шел рядом с ним.

— А нам-то какое дело? — ответил тот равнодушно.

Дорога, по которой они шли, казалась заброшенной. Дом на холме, обнесенный белой стеной, был скрыт от любопытных глаз деревьями. На лугу журчал ручей. Ивы склонились перед ним, как учтивые сановники перед украшенным драконами сверкающим троном.

Ян не мог забыть крики Ашимы.

* * *

Марко Поло нетерпеливо сидел в приемной дворца. Ему сегодня не хотелось приходить сюда, но вестовой сказал, что господин Ахмед желает с ним срочно поговорить. Марко уже давно ждет. Мимо него проходили знакомые и незнакомые придворные. Вокруг царило какое-то тревожное оживление. Часовые с неподвижными лицами стояли у дверей. По залу прошли чужеземные купцы, мусульманские чиновники и уйгурские вельможи.

Марко почувствовал на себе их удивленные взгляды, и ему показалось, что он угадывает их мысли: «Уж не впал ли венецианец в немилость? Отчего министр заставляет его так долго ждать?» Гордый венецианец был вынужден сидеть в приемной, как проситель.

Марко Поло поднялся, подавил подымающуюся в нем досаду и, не глядя на пеструю толпу придворных и купцов, медленными шагами прошел по приемной. Господин министр Ахмед вызвал его к себе, и он тут же явился на зов. А теперь его заставляют ждать. Досада Марко превратилась в гнев.

Когда открылась дверь и секретарь назвал имя следующего, Марко Поло сказал ему громким голосом:

— Передайте министру Ахмеду, да поживей, что больше я ждать не намерен. Мой паланкин стоит у ворот.

Собравшиеся многозначительно переглянулись. Марко Поло был любимец императора. Одно его слово могло принести счастье или несчастье. Они скрыли свое злорадство и решили поглядеть, что будет дальше. Если человек попадает в немилость, никогда не поздно открыто проявить свои чувства.

Секретарь склонился перед Марко Поло.

— Простите, милостивый господин, — растерянно сказал он. — Прошу вас, подождите еще немного. Господин министр Ахмед…

— Идите и передайте, что я вам сказал, — властным голосом приказал Марко Поло.

Стражники личной охраны наблюдали эту перепалку с видимым удовлетворением. Наконец хоть какое-то развлечение в их однообразной службе. По их лицам скользнула усмешка.

Вокруг Марко образовалось пустое пространство. Никто в эту минуту не желал оказаться в обществе благородного венецианца.

Заложив руки за спину, Марко задумчиво шагал по приемной. Он и виду не подал, что с огромным напряжением ждет ответа Ахмеда. Несколько недель назад император со двором отправился в летнюю резиденцию. Марко Поло вдруг вспомнил некоторые мелочи, которым он а свое время не придал никакого значения, но которые сейчас представились ему в новом свете. Когда они проводили императора, Ахмед сказал Марко с любезной улыбкой:

«Властелин покинул нас на некоторое время. Теперь вы находитесь всецело в моих руках, бек Поло. Некоторые меня боятся, но вы ведь не испытываете передо мной страха?»

«Почему бы мне вас бояться?» — с удивлением спросил Марко.

«Не верьте тому, что говорят люди. Вы — мой друг», — сказал министр и, положив руку на плечо Марко, приветливо кивнул.

Потом в памяти всплыла еще одна сцена. Несколько дней назад Марко Поло был вызван на совет. Речь шла о замещении должности в ведомстве бумажных денег. Министр Ахмед предложил уволить оттуда нескольких крупных чиновников. И хотя каждый знал, что увольняют этих людей только потому, что Ахмед обещал их места угодным ему людям, никто не решался сказать об этом вслух. Только Марко Поло спросил:

«Почему вы хотите их уволить, министр Ахмед? Разве они совершили растрату?»

«Считайте, что они ее совершили», — отрезал министр и сразу же заговорил о другом.

Время тянулось мучительно медленно. Когда Марко проходил мимо придворных, разговоры стихали. Он вспомнил слова своего отца: «Я бы не портил отношения с Ахмедом. Он пользуется доверием императора». Но его гордость восставала против этого совета. Ему казалось, что он ждет уже целую вечность. Наконец створки высокой двери распахнулись, секретарь ищущим взглядом окинул приемную.

— Господин министр Ахмед просит вас к нему пожаловать, — сказал он Марко Поло. — Простите, что вам пришлось ждать. Произошло недоразумение, милостивый государь.

Напряжение разом прошло. Марко Поло последовал за секретарем. Министр Ахмед, увидев Марко, поднялся со своего серебряного кресла и пошел ему навстречу.

— Что я слышу, бек Поло? — начал он. — Вам пришлось ждать? Простите меня, это какое-то нелепое недоразумение. Секретарь будет наказан. Так говорите же скорее, что заставило вас прийти ко мне? Говорите без стеснений. Наверно, вы хотите сообщить мне весьма важную весть?

— Напротив, ведь это вы послали ко мне вестового, — ответил Марко. — Разве вы не помните, милостивый государь? Он сказал, что у вас ко мне срочное дело.

Министр Ахмед пристально глядел в одну точку, куда-то мимо Марко Поло. Потом он наморщил лоб, и его лицо, только что исполненное дружеской предупредительности, вдруг приняло холодное и отсутствующее выражение.

— Я посылал за вами? Да ведь вы мне нынче не нужны. С чего бы это я стал посылать за вами вестового? Я что-то не пойму вас, бек Поло.

Марко Поло так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони. Так с ним министр еще никогда не разговаривал. Венецианец твердо и мрачно посмотрел на министра, и на его лице не дрогнул ни один мускул, когда он сказал в ответ на полученное оскорбление:

— Я вам нынче не нужен, господин министр? Тогда разрешите мне откланяться. И, пожалуйста, не посылайте больше ко мне вестовых. Я все равно не явлюсь.

Слова Марко были для самолюбивого министра равносильны пощечине. Он с трудом сохранил самообладание. Но, когда Марко повернулся к нему спиной и направился к двери, лицо его исказилось и в темных глазах вспыхнул мрачный огонь. Да, этот венецианец был сделан из другого материала, чем окружавшие его придворные. Как он мог это забыть? Было неразумно обижать его так открыто. Хубилай-хан все еще питал к итальянцу слабость и прислушивался к его советам. Марко Поло было не так легко устранить, как Чуй Ина. Он держался умно, сторонясь той борьбы за власть, которую вели при дворе различные группы. Со дня своей открытой ссоры с Сю Сяном Ахмед испытывал к венецианцу бешеную ненависть, которая порой брала верх над его прирожденным умом. Никогда он не забывал слова Марко: «Было бы несправедливо, ваше величество, взвалить на народные плечи еще большую тяжесть».

Голова Ахмеда работала быстро и ясно. Он решился сегодня на открытый бой с Марко Поло, рассчитывая, что известие об исчезновении Ашимы толкнет его на необдуманные поступки.

Марко остановился, чтобы открыть дверь и навсегда уйти из этого кабинета. Но вдруг он услышал, что министр окликает его:

— Не уходите, бек Поло! Что за глупое недоразумение произошло между нами? Вы и представить себе не можете, сколь меня отягощают государственные дела. Прошу вас, забудьте, что я вам сказал в запальчивости.

Марко Поло, еще не переступивший порога, обернулся и вопросительно поглядел на министра, стараясь разгадать выражение его лица. Оно было спокойным и дружественным.

— Садитесь, бек Поло, прошу вас, — сказал Ахмед, указывая ему на кресло. — Мне будет только полезно забыть на минутку о делах.

Марко молча сел. Его угнетало, что он не мог прочесть мысли этого человека. Он уже был готов сожалеть о своей резкости.

— Я не хочу злоупотреблять вашим временем, господин министр, — сказал он, опершись рукой о поручень темного деревянного кресла.

Ахмед возразил с улыбкой:

— Вы просто еще не совсем забыли свою обиду. — Потом, уже без улыбки, добавил — Вы должны понять. Я буду говорить с вами откровенно, бек Поло. Не в первый раз ко мне приходят люди и говорят, будто я послал за ними. Вы знаете, у меня есть враги, которые не одобряют введенных мною податей, хотя я их взимаю исключительно в интересах его величества императора. Поверьте мне, я не посылал за вами. Я сам не понимаю, что все это значит. Если вам угодно, я вызову сейчас секретаря, он подтвердит вам мои слова.

Марко Поло жестом остановил его.

— Я вам верю, господин министр. Простите мою резкость.

Министр Ахмед проводил Марко Поло до дверей и приветливо с ним простился. Люди, толпившиеся в приемной, почтительно расступились. И все же Марко Поло покинул дворец с чувством беспокойства и какой-то неудовлетворенности. Когда он шел по улице, мимо него пронесли желтый паланкин, но он не обратил на него никакого внимания. Солнце сияло, и улица жила своей обычной жизнью.

Он отослал носильщиков и пешком пошел домой. С тех пор как уехал Матео, а отец и дядя Маффео отправились на длительное время на юг, он чувствовал себя в Ханбалыке как-то одиноко. А перед Ашимой он считал себя виноватым, потому что все еще не осмелился рассказать ей о печальном исходе военного похода против Чипингу. Он решил, что сегодня обязательно поговорит с ней. Уже стало известно, что из двух тысяч катайских джонок только двадцать пять вернулись на родину, но Марко все еще надеялся, что Матео окажется в числе живых.

Слуга был явно смущен появлением Марко Поло. Ю сказала ему, что господин вернется не скоро, а сама отправилась в город.

— Что случилось? — с досадой спросил Марко. — Что ты смотришь на меня, словно я привидение?

— Простите, милостивый господин, — пробормотал слуга.

Марко Поло заглянул в беседку. Он надеялся застать там Ашиму. Солнечные лучи пробивались сквозь виноградные листья. «Наверно, она у себя в комнате», — подумал Марко. Он был рад, что у него есть еще несколько минут, чтобы найти слова для предстоящего разговора. Мысленно он невольно снова и снова возвращался к сцене, которая произошла у него с министром Ахмедом, и ломал себе голову над тем, кто мог сыграть с ним такую злую шутку, но тщетно. Слова Ахмеда «Вы не нужны мне нынче, бек Поло» и его холодный, отсутствующий взгляд глубоко уязвили самолюбие Марко и усилили уже давно растущее недоверие к Ахмеду. Он только собрался позвать слугу, чтобы расспросить его о внешности вестового, как слуга сам явился к нему в сильном волнении и сообщил нечто совершенно невероятное:

— Сю Сян… господин, — начал он дрожащим голосом. — Милостивый господин Сю Сян пожаловал к вам, он желает с вами поговорить, — наконец выговорил он с трудом.

Ученый Сю Сян был для слуги, как, впрочем, и для всех простых катайцев, неким высшим существом. Тысячами путей молва о его добрых делах и слова, произнесенные им при дворе, доходили до ремесленников, каменщиков, разносчиков, крестьян.

«Сю Сян бессмертен, — рассказывали друг другу катайцы. — Разве вы не знаете, что он сказал императору? «Если ты прикажешь, чтобы катайцы носили белые одежды в день твоего праздника, то тебя постигнет несчастье. Красный цвет — цвет счастья у моего народа.» И знаете, что ответил император? «Если ты говоришь, что цвет счастья — красный, Сю Сян, то пусть все катайцы носят красную одежду в мой праздник». Вот что ответил император, потому что он знает, что Сю Сян бессмертен».

И вот теперь сам Сю Сян явился к Марко. Он стоял в саду у бассейна и наблюдал за игрой священных золотых рыбок. Его лицо с жидкой бородкой и густыми белыми бровями было исполнено глубокого покоя. Носильщики неслышно вышли со двора. Сю Сян был один, никто его не сопровождал. Солнце освещало его шелковую одежду.

— Прошу вас, милостивый господин, — сказал Марко Поло. — Добро пожаловать в наш скромный дом.

Сю Сян с благодарностью поклонился и вошел в комнату. Слуга принес чай.

— Я пришел к вам, потому что не забыл ваших слов, — начал Сю Сян. — Настало время действовать, господин Марко Поло. Министр Ахмед не понимает, когда ему говорят: «Откажись от властолюбия, от дурных страстей, от суеты и хитроумных интриг».

Словно зачарованный, слушал Марко Поло речь старого ученого, который без обиняков шел прямо к цели, и понял, что настало время принять решение.

— Вы сказали тогда императору, что нельзя взваливать на плечи народа еще большую тяжесть, — говорил Сю Сян. — Но Ахмед продолжает отнимать у людей последнее. Он жесток, и требования его невыполнимы. Если вы узнаете поближе народ, то убедитесь, что силы его исчерпаны. Страна разорена и опустошена. За последний год Ахмед присвоил лично себе двадцать девять тысяч тингов бумажными деньгами, двадцать пять тингов золотом, сто восемьдесят тингов серебром, двенадцать тысяч мер чая, сто десять лошадей, двадцать драгоценных сосудов из яшмы и многое другое. Мы все это знаем. Ахмед велел казнить ни в чем не повинного Чуй Ина. Он — убийца. Я пришел, чтобы сказать вам это, господин Марко Поло.

Сю Сян откинулся на спинку стула. Лицо его оказалось в тени. Мухи кружились вокруг светильника — Марко явственно слышал их жужжание.

И вдруг в памяти Марко всплыла сцена, пережитая много лет назад. Тигр Тюрго рычит в клетке, улицы великолепного палаточного города пестрят от толпы придворных, съехавшихся на императорскую охоту. Красный солнечный диск только что закатился за лес. Министр Ахмед останавливает свой паланкин, чтобы подойти к Марко. «Остерегайтесь Сю Сяна, бек Поло».

Марко показалось, что он снова слышит эти слова и видит министра, доверительно наклонившегося к его уху. Но теперь это предостережение потеряло для Марко всякий смысл. Слова катайского ученого оказались сильнее: «Настало время действовать, Ахмед — убийца».

Сю Сян дал Марко Поло время все обдумать. Взгляд его устремился куда-то вдаль. Жужжали мухи. Чай, разлитый в чашках, отливал зеленью. Ни один звук не нарушал напряженной тишины, воцарившейся в комнате.

— Если благородный человек выступит вовремя, он уйдет вперед. Если он пропустит время, дорога зарастет сорняком. Для нас настало время вырвать сорняк с корнем.

И снова в комнате воцарилась тишина. Марко не чувствовал себя вправе уклониться от решения. Спокойный голос, в котором звучало открытое страдание, все еще стоял у Марко в ушах. Он отчетливо видел, что ученый исполнен решимости, что он готов на все. Сю Сян сидел прямо. Он ожидал ответа.

Марко Поло мысленно охватил все пережитое за эти годы при дворе великого хана. Он сравнил двух самых влиятельных советчиков императора и взвесил их поступки. Любезное обхождение, приветливость министра ввели его в заблуждение, и он сожалел о вражде между Ахмедом и Сю Сяном. Но потом пришло сомнение. Теперь Марко больше не верил Ахмеду.

Ученый нервно провел рукой по одежде, выдав этим жестом тайное волнение:

— Если вам нужны доказательства, спросите Ванчжу. Палач Ахмед отнял у него друга. Пусть вам еще расскажут историю военачальника Чжанъи. Ахмед похитил его жену и дочь, а самого Чжанъи оговорил перед императором… — В голосе Сю Сяна зазвучали грозные ноты — Ахмед должен умереть.

Марко Поло немного отодвинулся. Лицо Сю Сяна было снова освещено солнцем, и на нем опять появилось знакомое выражение отрешенности. В глубоких морщинах у рта залегла печаль.

— Трудно сразу принять решение, — сказал он. — Я выйду в сад… Погуляю… А вы подумайте. Я прибыл к вам в глухо закрытом паланкине. Носильщики у меня надежные. Никто не знает, что я у вас.

Марко вскочил с места и с мольбой поднял руки:

— Прошу вас, не уходите, милостивый господин!

Ему не хотелось остаться одному. Конечно, он мог бы сейчас отделаться несколькими пустыми фразами и предоставить другим творить расправу над Ахмедом. Император находился в Шанду, наследный принц Чимким поехал на охоту в северную провинцию. Личную охрану Ахмеда за последнее время значительно усилили. Что скажет Хубилай-хан, когда узнает об их самовольных действиях в Ханбалыке? Сю Сян был прав. Принять решение было трудно. Но Марко не хотел от него уклоняться. С легким чувством стыда думал он о том, что недостойно стоять между добром и злом. Он не мог сомневаться в безупречной честности старого ученого, он убедился в ней за время своего многолетнего пребывания при дворе великого хана. Но одно обстоятельство несколько смущало Марко. Он должен был рассеять свое последнее недоумение.

— Почему вы служите императору? — спросил он.

— Я хочу помочь своему народу, — ответил Сю Сян и не добавил к этому ни слова.

Марко Поло понял его. Для Марко настал ответственный час в его жизни, час важнейшего решения. И он почувствовал, что оно ему по плечу. В Марко не было робости. Он был подготовлен к такому решению всем тем, что пережил за последние годы. Перед ним промелькнуло строгое лицо отца, и казалось, он слышал его слова: «Купцы не благодетели, когда ты это, наконец, поймешь? Не вмешивайся в такие дела». Но это воспоминание тут же вытеснилось образом его отважного, доброго и веселого друга Матео. «Мы должны взять ее с собой, слышишь, Марко? Этот черт забьет ее… Они думают только о золотых дукатах…»

«Мне надо поговорить с Ашимой», — подумал Марко. Лицо его стало непроницаемым, словно высеченным из камня, и в нем не было ни кровинки, когда он сказал:

— Я буду с вами, Сю Сян.

Жизнь была поставлена на карту.

— Я буду с вами, Сю Сян, — повторил Марко Поло, и щеки его порозовели.

В саду за кустом притаился слуга. Он находился в страшном смятении. «Бессмертный» разговаривал с его господином. Их лица были серьезны. Перед ними стояли чашки. Но, увы, ему было совершенно ясно, что чай в них уже успел остыть. Что будет, если они вдруг вздумают его выпить? «Ты никому не скажешь, что я посетил твоего господина», — сказал ему «Бессмертный». Да, он вынесет любые пытки, но никому об этом не скажет. Пусть лучше ему вырвут язык. Но весь ужас в том, что чай остыл… Смеет ли он потревожить высокие мысли «Бессмертного» своим появлением? Он долго стоял за кустами, вздрагивая всякий раз, когда кто-нибудь из господ делал малейшее движение рукой.

Господа, наконец, поднялись, Сю Сян простился с хозяином. К чаю они так и не притронулись. Когда открыли ворота, чтобы пропустить паланкин, Ю проворно, как белочка, проскочила во двор.

* * *

Носильщик Ян видел лицо Ашимы и не мог его забыть. «Куда вы меня принесли?»

Отец Яна был крестьянином из предместья Ханбалыка. Он и его жена сами впрягались в деревянный плуг и тащили его по крохотному рисовому полю, залитому водой. Их ноги походили на сучковатые корни. Ян редко навещал родителей. К чему ему было туда ходить? У них никогда не было свободного времени. Когда садилось солнце, они, полумертвые от усталости, в изнеможении падали на соломенную подстилку и сразу же засыпали. А еще до рассвета, как только небо начинало сереть, они уже таскали воду на свое поле.

Сестры Яна дома не жили. Старшая исчезла за несколько часов до того, как ее собирались продать богатой семье Ли. Младшая примирилась со своей судьбой и принадлежала семье Ли.

Желтый паланкин стоял рядом с другими в большом сарае. Приближался полдень. Ян пересек двор. Он думал о своих сестрах. Он вспоминал устремленные на него, полные испуга глаза незнакомки, и ему начинало казаться, что это глаза его сестры. Он и его товарищ ушли из загородного дома с пустым паланкином. Незнакомка с немым отчаянием глядела им вслед. «Чего ты с ней церемонишься? Веди ее силком, если она слов не понимает».

Это был голос Саида.

Ян вышел из дворца.

«Куда ты идешь, Ян? — смеясь, окликнул его стражник. — Уж не невесту ли свою решил навестить в обеденный час?»

Она кричала, звала на помощь. А они ушли с желтым паланкином. Ведь Саид сказал ему: «Если кто-нибудь об этом узнает, ты поплатишься головой».

Тяжела стала жизнь в Катае. Яну она уже опротивела. Изо дня в день носил он на своих плечах паланкины, где сидели благородные господа и дамы, и получал за это миску риса. Он был не так голоден, как другие. Все это имело еще смысл, пока они по ночам собирались в кузнице его друга Вана, пока в них жила надежда, что загорятся на горах сигнальные костры. Но теперь в Ханбалыке стало тихо, как в могиле. Люди замкнулись, притаились, и никто уже не решался говорить о тех несправедливостях, которые ежедневно свершались.

Он свернул в переулок и оказался в нескольких шагах от дома венецианца.

Почему этот дьявол приказал похитить девушку? Она не была высокомерной, как остальные дамы, которые не удостаивали его даже взгляда. Он отдернул перед ней занавеску паланкина. Она вошла и боязливо спросила: «Куда нам?»

Ян стоял перед воротами. Что ему делать? Войти и сказать: «Министр Ахмед держит госпожу взаперти в загородном доме у реки»? Он прислонился к каменным львам у входа и оперся рукой о постамент. Перед всеми домами в Ханбалыке стояли эти каменные стражи, охраняя их от злых духов. Пока Ян в нерешительности медлил, ворота вдруг распахнулись. Он быстро отскочил в сторону, пропуская плотно завешенный паланкин. Носильщики поспешно удалились.

Ян задумчиво поглядел им вслед. Вон тот высокий, жилистый катаец был на службе у советника Сю Сяна. Ян его знал.

* * *

Было жарко, как летом. Лесистые холмы ограждали город от холодного восточного ветра. Ханбалык со всеми своими домами, мостами, дворцами, садами и огородами был расположен в глубокой котловине и с первым весенним солнцем нагревался, как теплица.

Марко Поло сидел в своей комнате, где царил прохладный полумрак. Он был в удивительно приподнятом настроении, потому что покончил, наконец, с тем двойственным положением, которое занимал при дворе и которое в последнее время угнетало его. Он прекрасно понимал, сколь трудно и рискованно задуманное предприятие, но его не страшила опасность. Он велел слуге принести чернила и бумаги и написал три письма. Одно Ашиме, второе — Николо и Маффео Поло, третье — своему другу Матео. Потом он позвал Ю. Марко был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил странного поведения служанки и ее мокрого от слез лица.

— Если я завтра вечером не вернусь, ты передашь это письмо твоей госпоже, — сказал он. — Но помни, не раньше чем завтра вечером. И поклянись мне, что никому об этом не расскажешь. — Он положил письмо в ящик стола и сказал, не глядя на служанку — Здесь ты его найдешь. Почему ты не отвечаешь?

Но тут Ю разразилась рыданиями и бросилась к его ногам.

— Бейте меня, господин… Я так несчастна! — в отчаянии бормотала она. — Где моя госпожа?.. Я ушла в город, я не знала… А ее все нет. — Она опустила голову на руки и зарыдала пуше прежнего.

— Встань, — строго сказал Марко Поло. — Что ты говоришь? Сейчас же объясни мне толком, что случилось. Ты что, не слышишь, Ю? Встань, говорю тебе.

Служанка поднялась.

— Но ведь вы сами послали за госпожой желтый паланкин. И велели ей отправиться в загородный дом у реки… — пробормотала Ю и снова залилась слезами. — Госпожа так обрадовалась: «Поторопись, Ю, — сказала она. — Мне надо переодеться. Господин ждет меня в загородном доме у реки». А теперь вы здесь, милостивый господин, а госпожи нет… Я так боюсь…

Марко Поло прервал этот нескончаемый поток слов.

— Замолчи! — приказал он. — А теперь рассказывай по порядку да поточнее, что случилось.

С мрачным лицом слушал Марко многословный рассказ Ю. Она ничего не упустила. Как могла она не рассказать о том, что Ашима спросила, хороша ли она? «Вы прекрасны, как фея. Нет человека, который устоял бы перед вашей красотой. Вы красивы и добры, как небесная царица». Так она ответила госпоже. Увлекшись рассказом, Ю чуть не забыла о своем отчаянии.

— Ты говоришь, желтый паланкин?

Служанка осмелилась бросить быстрый взгляд на господина. Его голос звучал спокойно, словно он говорил о вещах безразличных.

— А теперь уйди с моих глаз, легкомысленная девчонка! — воскликнул он, теряя самообладание. — Я видеть тебя не могу!

За этот день произошло так много событий. Пока он сидел у Ахмеда, из дома похитили Ашиму. Что ему сказал Сю Сян? «Если вам нужны доказательства, пусть вам расскажут историю военачальника Чжанъи. Ахмед велел похитить его жену и дочь, а самого Чжанъи оговорил перед императором». И Марко опять слышал насмешливый голос Ахмеда: «Вы мне не нужны нынче, бек Поло. С чего бы это я стал за вами посылать?»

Дикое бешенство охватило Марко. Он судорожно вцепился в ручку кресла. Он больше не сомневался в том, что это наглое похищение совершено по приказу Ахмеда.

Прошло некоторое время, прежде чем он смог овладеть собой и трезво оценить положение. Что делать? Выбежать на улицу и спрашивать у всех прохожих, не видели ли они желтый паланкин? В Ханбалыке несметное число улиц и переулков, а в городе, вероятно, не меньше тысячи желтых паланкинов. Он ходил взад и вперед по комнате, понимая всю свою беспомощность. Если бы Сю Сян не пришел к нему, он побежал бы к Ахмеду и, обнажив меч, заставил бы его заговорить. А теперь ничего не оставалось, как ждать, пока над Ахмедом свершится правосудие.

Но не мог же он сидеть дома, ничего не предпринимая! Он позвал слугу.

— Принеси мне меч и оседлай коня, — приказал он.

— Там стоит человек, который хотел бы поговорить с вами, — сказал слуга, робко подняв глаза на хозяина.

Марко насторожился. Что опять случилось? Он недовольно наморщил лоб и гневно поднял брови.

— Пусть войдет, — отрывисто сказал он.

Ян вошел в комнату. Он молча поклонился, ожидая, пока господин сам спросит, зачем он пришел.

По одежде Марко понял, что Ян — носильщик. В нем пробудилась робкая надежда.

— Что тебе надо? — спросил он приветливо.

Ян посмотрел на слугу, стоявшего у стола. Марко понял его взгляд, знаком приказал слуге выйти и повторил вопрос.

— Саид приказал доставить здешнюю госпожу в загородный дом у реки, — сказал Ян.

— Кто такой Саид? — спросил Марко Поло.

— Соглядатай Ахмеда, — ответил Ян с ненавистью в голосе. — Он сказал, что я поплачусь головой, если кому-нибудь расскажу о похищении.

— Ты знаешь, где находится Ашима? — быстро спросил Марко.

— Да, господин. Мы доставили ее в загородный дом у реки.

— Садись, — сказал Марко Поло. — Как тебя зовут? Я вознагражу тебя.

Его голова лихорадочно работала. Выслушав Яна, он позвал слугу.

— Принеси ему поесть и попить.

Ян сел к столу и принялся уплетать за двоих. Он уже давно не ел таких вкусных вещей. Он почти забыл, что ему грозит страшная расправа, и вспомнил об этом, только когда насытился.

— Если Саид узнает, что я его предал, я погибну.

Марко успокоил его.

— Саид скоро никому уже не будет опасен, — сказал он твердо. — Я защищу тебя, потому что ты поступил хорошо.

Во дворе, раскаленном от послеобеденного солнца, стоял оседланный конь. Марко волновала мысль, что Ашима уже несколько часов находится в руках какого-то негодяя.

— Ты умеешь обращаться с оружием, Ян?

— Да, господин, — ответил носильщик.

Ю, которая убирала со стола, застыла на месте. Ее любопытные глаза были широко раскрыты.

— Ты чего здесь стоишь? — одернул ее Мипко Поло. — Пойди скажи, что нам нужна еще одна лошадь и оружие.

* * *

В доме у реки царила жуткая тишина. Бесшумно ступали слуги по комнатам, бесшумно отворяли и затворяли они двери, а разговаривали только шепотом. Ашима стояла у окна и глядела поверх деревьев на залитую солнцем сверкающую реку. Мимо проплывали весельные лодки и парусники. Ветра не было, и паруса на мачтах обвисли. Ашима с печалью в сердце созерцала эту мирную картину. Она ухватилась руками за искусно выкованные медные прутья оконной решетки и просунула между ними голову. Лужайка пестрела белыми и желтыми цветами, похожими на крестьянские шляпы, плетенные из рисовой соломы. На берегу реки росли стройные тополя, а у самого окна цвела вишня. Ашима просунула руку сквозь решетку и принялась махать людям, сидевшим в лодках. Они казались ей очень маленькими, а ее они просто не могли увидеть, потому что река была далеко.

Тогда она снова ухватилась за прутья и крикнула в диком отчаянии:

— Помогите!.. Они меня заперли! Помогите!..

Но крик ее не был слышен дальше сада.

Зато до нее донесся чей-то насмешливый голос:

— Помолчи-ка лучше, голубка! Не то я запру тебя в погреб. Там можешь орать и беситься сколько душе угодно.

Это был Саид. Но Ашима не замолчала, пока Саид не вбежал к ней и силой не оттащил ее от окна. Ашима забилась в самый темный угол и вытянула вперед руки, готовая в случае необходимости ногтями впиться ему в лицо.

Саид заметил красные царапины на лице слуги и счел поэтому разумным не приближаться к разъяренной девушке.

Не отходя от стола, он грозно сказал:

— Имей в виду, если ты не будешь сидеть тихо, я отправлю тебя в погреб. В Лобе ты была ручной, а теперь стала настоящей тигрицей. Ну подожди, господин с тобой справится.

Ашима тщетно старалась понять, почему этот человек с волчьей мордой с такой ненавистью преследовал ее? Она помнила, как Матео выбросил его в Лобе за дверь, — она узнала его с первого взгляда. Но ведь все это время она его не встречала. Неожиданное появление этого человека казалось ей жутким и необъяснимым. Чего ему было нужно? Кто приказал держать ее в плену?

На столе стояли чай и печенье. Молчаливый слуга принес обед, к которому она не притронулась. К чаю и печенью она тоже решила не прикасаться. В этом доме она ничего не хотела есть. Уж лучше умереть от голода!

На окне была решетка. Никто не слышал крика Ашимы. Тяжелая дубовая дверь была заперта на ключ. Бежать не было никакой возможности. Ашима обшарила ящики стоящего в углу шкафа в надежде найти предмет, который мог бы помочь при побеге. Но там не оказалось ничего, кроме тонкого белья, пудры и флаконов с розовым маслом. Ашима села. Она устала, устала не только физически, — ведь мозг ее все время напряженно работал.

Вскоре она снова вскочила и побежала к окну. Быть может, ей надо кричать, пока есть силы? Еще сегодня утром она сидела дома и была недовольна тем, что щебетали птицы и Ю смеялась в саду. Как быстро она переоделась, когда услышала, что Марко хочет ее видеть! Как стремилась она поскорее попасть в загородный дом у реки! А теперь она сидит в этом доме пленницей. Где Марко? Что все это значит?

Вдруг ее парализовал страх: она поняла, что Марко угрожает опасность, а это было для нее самым ужасным. Она еле удержалась на ногах, но поборола свою слабость, бросилась к двери и забарабанила по ней кулаками.

— Откройте! — кричала она. — Если вы не откроете, я выпрыгну из окна!

— Прыгай, прыгай! — пробормотал Саид, стоявший за дверью. Он громко рассмеялся и пошел прочь.

* * *

На ясном весеннем небе недвижимо стояли белые облака, похожие на снежные горы. Тени деревьев, одетых молодой листвой, удлинились. Время от времени по дороге проходили путники и невольно останавливались, залюбовавшись красотой уголка, в который гармонично вписывалась желто-красная черепичная крыша дома, скрытого в глубине сада. Разносчик присел в тень у стены, чтобы немного отдохнуть. На заливных лугах, полого спускавшихся к берегу реки, паслись пестрые коровы.

На дороге появились восемь всадников. Во главе их скакали Марко Поло и Ян. Остальные шестеро были телохранители Сю Сяна.

— Вон там, господин, — сказал Ян, указывая рукой на дом.

Всадники придержали лошадей и перешли на рысь. У ворот отряд спешился. Отдыхавший разносчик тут же поднялся, взвалил свою ношу на спину и пошел прочь, — свирепые лица прискакавших людей ему не понравились. Уходя, он слышал, как они принялись стучать в ворота.

Марко Поло и Ян, обнажив мечи, стали у ворот. Телохранители заняли позицию у стены. Все напряженно вслушивались. У Марко от волнения гудело в ушах. Его сердце учащенно билось, рука крепко сжимала рукоятку меча. За этой стеной Ахмед упрятал Ашиму… Но там царила тишина. Ни звука человеческого голоса, ни шума шагов не доносилось оттуда. Птицы щебетали на ветках. В глубине сада раздалась трель соловья. Ждать дальше становилось невыносимо.

— Постучи еще раз, — сказал Марко Поло Яну.

Носильщик принялся колотить ногой в ворота. Во дворе послышались шаги. Марко Поло подмигнул Яну, телохранители крепче сжали копья и приготовились к схватке.

— Отоприте ворота! — крикнул Ян. — Мы от министра Ахмеда.

Ответа не последовало. Шум шагов заглох. И все же Марко, у которого нервы были невероятно напряжены, ощущал присутствие человека за воротами. Нельзя было терять время. Рукояткой меча стучал он в ворота и кричал, надрывая голос:

— Именем императора, откройте!

Они услышали торопливо удаляющиеся шаги. А потом до Марко донесся крик Ашимы откуда-то издалека, но совершенно четко, даже слова можно было понять:

— Помогите!.. Я здесь! Помогите!..

Марко Поло спрятал меч в ножны и, разбежавшись, вскочил на стену. Остальные последовали его примеру. Спрыгнув в сад, они кинулись к дому. Никто их не задержал. Дверь дома оказалась открытой.

— Оставайтесь здесь, перед дверью, — приказал Марко телохранителям, — чтобы ни один из них не удрал от нас.

Вместе с Яном он вбежал в дом. Они миновали несколько комнат и попали на кухню, где собралась вся прислуга: двое слуг, служанка и толстая кухарка.

— Не обижайте нас, господа, — испуганно причитала кухарка. — Мы ничего плохого не сделали. Не обижайте нас.

Марко Поло схватил одного из слуг за шиворот.

— Где вы ее заперли? — спросил он и резким движением вырвал его из группки челяди, сбившейся в кучу. — Ступай вперед и показывай!

Слуга повел их вверх по лестнице. Они оказались в длинном полутемном коридоре, где за одной из колонн притаился Саид. Глаза волчьей морды уже давно привыкли к темноте, и он сразу приметил Марко Поло, того самого человека, за которым, по приказу своего господина, следил уже почти восемь лет. В эту минуту Саид ненавидел Марко сильнее, чем когда-либо прежде, потому что рухнула его мечта о спокойной господской жизни, это он ясно понимал. Ахмед никогда ему не простит такого промаха. Он считал себя в отдаленном загородном доме в полной безопасности, и вот вдруг сюда ворвался этот дьявол, Марко Поло, и стоял теперь у колонны в пяти шагах от него.

— Я иду, Ашима! Ты слышишь?

Из — за двери раздался ликующий голос девушки:

— Марко, ты пришел!

Слуга повернул ключ.

У Саида не было оружия. Марко со своими людьми нагрянул так внезапно, что Саид просто потерял голову от страха. Ленивая, бедная событиями жизнь соглядатая усыпила его бдительность. И вдруг эти годы оказались вычеркнутыми из жизни. Он снова стал волком, блуждающим среди людей. Саид увидел своего врага в ярком прямоугольнике раскрытой двери. Меч Марко, глухо звякнув, упал на пол.

Марко стоял перед Ашимой. Она в нерешительности сделала шаг ему навстречу. Девушке показалось, что она должна взбежать на гору, на вершине которой, освещенный пылающим заревом заката, стоял ее возлюбленный.

Саид напряг все мускулы для прыжка. На полу лежал меч. Он блестел, как серебро.

— Ашима… — тихо произнес Марко.

Тогда Ашима бросилась к нему и спрятала лицо у него на груди. Марко крепко обнял ее.

Ян услышал шаги. Он резко повернул голову и в полумраке коридора увидел нечеткие очертания какой-то крадущейся фигуры. Он мигом схватил с пола меч, но, прежде чем успел замахнуться, Саид проскользнул мимо него и двумя прыжками спустился с лестницы.

Телохранители полукругом стояли перед входной дверью. Саид попался, словно волк в западню. Он отбивался как бешеный, кусался, царапался и в бессильной злобе выкрикивал бранные слова. Его убили, как собаку.

ПОД БОЛЬШИМ ПАРУСОМ

Дорога спускалась с гор. Неделю не было дождя. Трава покрылась толстым слоем пыли. Перед полуразвалившимися каменными воротами у въезда в деревню стояли два суковатых дерева. Горы здесь были лысые, только кое-где поросшие невысоким кустарником. Сквозь редкую траву просвечивала желтая земля. Крестьяне в этих краях жили в пещерах, а дворы ограждали низкой изгородью, сложенной из острых камней. Широкая река со светло-зеленой водой протекала вдоль всей деревни, и это было воистину благословением господним, потому что даже жарким летом она не пересыхала, а весной, в половодье, никогда не выходила из своего обрывистого скалистого русла.

Матео лежал в прохладной пещере. Возле него сидела старуха, время от времени она окунала тряпку в миску с холодной водои и клала ее на лоб больного. Сердце Матео разрывалось от тоски по Венеции и по морю, голова пылала, в висках стучала кровь. Больная рука так отекла, что уже не была похожа на руку. Вчера еще она так невыносимо болела, что Матео боялся сойти с ума, а сегодня утратила всякую чувствительность и, словно чужой предмет, лежала вдоль тела. Матео казалось, что грудь его охвачена железным кольцом и кольцо это стягивается все туже и туже.

Он дышал тяжело и прерывисто.

— Положи меня повыше, мать, — сказал он женщине.

Старуха склонилась над ним, но не поняла его, потому что больной говорил на незнакомом ей языке. Матео заглянул в ее выцветшие глаза.

— Положи меня повыше, — попросил он еще раз.

Тогда она поняла, принесла рыбацкие сети и, скатав их, подсунула под подушку. Он повернул голову, и это движение исчерпало его силы. Он закрыл глаза и прислушался к шуму в ушах. В лице его не было ни кровинки. Лоб и щеки были землисто-желтые, длинная борода пестрела серебряными нитями. Женщина вытерла ему пот со лба. Тогда он снова открыл глаза и сказал ясным голосом:

— Мать, я скоро умру. Позови Фань Гунн-ду.

Женщина встала и вышла из пещеры. Он остался один. Сквозь дверной проем он увидел рисовую мельницу с каменными жерновами. В пещеру зашла курица, с важным видом склонила голову к миске и набрала в клюв воды. Затем откинула голову назад и проглотила. Так она пила, не обращая никакого внимания на лежащего рядом человека. Матео устало улыбнулся.

По ту сторону реки высились горы. Он ясно видел их мягкие очертания. Но пейзаж этот был ему чужой, все вокруг было чужим. Родного здесь не было ничего. Неужели ему суждено умереть в какой-то глухой катайской деревне? Постичь это было невозможно. Курица пила из миски… «Гляди в оба, клушка, не то тебя сцапает Хозяйчик». Солнце сияло беспощадно ярко, и все предметы, озаренные его светом, отбрасывали резкие тени.

Фань Гунн-ду вошел в пещеру, стараясь придать лицу беззаботное выражение.

— Что это ты выдумал? — спросил он веселым тоном. — Потерпи немного. Через несколько дней ты будешь совсем здоров. До Ханбалыка осталось всего сто двадцать ли. Четыре дня пути, и мы будем в столице.

Мучительная боль терзала огромное тело Матео. Она пронизывала его всего, с головы до ног. Глаза капитана глубоко запали и лихорадочно блестели.

— Слушай меня внимательно, Фань, — сказал Матео. — Ты войдешь в город через Южные ворота. Пойдешь по улице Тысячекратного счастья, свернешь на третью поперечную улицу и спросишь там Марко Поло. Все, что мне принадлежит, я оставляю Ашиме. Деньги, рубины, все… Ты останься с ней и с Марко. Так я хочу. А себе возьми то, что тебе нужно.

Фань Гунн-ду сменил ему мокрую тряпку на лбу.

— Дай мне попить, брат.

Фань Гунн-ду пошел за кувшином. Он долго стоял в темном углу пещеры, не в силах сдержать слезы, заливавшие ему лицо.

— Не умирай… — заклинал он Матео. — Я приготовлю тебе «курицу нищих». Я сделаю для тебя все, что ты только захочешь.

— Я не могу здесь умереть, — произнес вдруг Матео так громко, что Фань испугался. — Отнеси меня в лодку. Я хочу умереть на воде.

— Пей, Матео. Я все для тебя сделаю. Я сейчас побегу на берег и остановлю плывущую мимо джонку.

Больной пил жадно, большими глотками, а потом в изнеможении откинулся на подушки.

— Беги, Фань, — сказал он. — Осталось мало времени.

Старуха снова села у изголовья больного. Она вошла в пещеру бесшумно. Матео не заметил ее присутствия. Вместе с обжигающей болью к нему пришли сны. Грань между воображаемым и действительным стерлась. Глаза уже не воспринимали внешний мир. В памяти всплыло все, что годами таилось в глубине сердца.

Вот он лежит у себя дома, в Венеции, — в комнате царит полумрак, хотя на улице и сверкает солнце. Ночью он совершил рейс на черной барке, а теперь лег отдохнуть после этого напряженного плавания, но никак не может заснуть. Он беспокойно ворочается на постели. Лючия все трет и трет медный котел… до блеска. Матео смотрит на нее, лицо ее печально… На Риа де Чиавони в вечернем сумраке отчетливо вырисовываются контуры корабля. «Так ты возьмешь меня с собой, Антонио? Пойми, мне стало невыносимо в Венеции». Волны бьют о борт корабля. Он стоит у руля. «Ты видишь, Марко, вот оно, море. У него нет берегов. Гляди, какое оно многоцветное. Чуешь его запах? Волны, ветер и небо, солнце, месяц и звезды — все это относится к морю. Но только тогда, когда ты стоишь под парусом. Это и есть счастье, Марко! Я хочу умереть под большим парусом…»

Больной разметался и что-то бормотал.

Старуха снова смочила тряпку и сказала:

— Лежи спокойно, не двигайся.

Тогда Матео заметил ее и спросил:

— Где Фань?

— Он побежал на берег. Сейчас вернется. Спи, чужестранец.

Она завесила вход в пещеру. Свет с трудом пробивался сквозь соломенную циновку. Больной снова оказался во власти воспоминаний.

Матео уже не чувствовал боли. Ему стало легко. Его мысли блуждали вне времени и пространства. В ярких образах проносилось перед ним прошлое. Все отчетливее видел он залитую солнцем Венецию. Он преклонил колени перед святейшим царем Бадахшана и хвастливо говорит ему: «Я знаменитый капитан Матео, хозяин черной барки, я прибыл сюда из Венеции, жемчужины Адриатического моря. Возьмите мою голову, а взамен дайте мне красных рубинов».

В палисаднике цветет желтый цветок на длинном стебле. Вокруг дома протекает узкий канал. Матео стоит у окна, скрестив руки, и видит палубу и мачты своей черной барки. Волны поют под окном. Роскошные гондолы, украшенные коврами и пестрыми занавесками, бесшумно скользят по каналам, голубое небо раскинулось над островами Риальто и отражается в канале Сан Марко. Золотые кресты и купола большой церкви за Пьяцеттой сверкают на солнце… Вдоль канала Гранде стоят мраморные дворцы. Макаронники, торговцы овощами и фруктами, разносчики жареных каштанов, продавцы рыбы, расположившись на плоских лодках, наперебой предлагают свой товар. Девочка спускает корзину с красными яблоками прямо в воду. Она стоит на балконе и машет Матео рукой.

«Это ты, Ашима? — спрашивает он в изумлении. — Что ты делаешь в Венеции?»

Неподвижно лежа на подстилке, больной жил удивительной жизнью. Годы стали невесомы, боль потеряла над ним власть. Голос Фаня вернул его к действительности.

— Матео, ты слышишь меня? Это я, Хозяйчик. У берега стоит большая джонка. Она ждет нас.

— Ты говоришь, джонка? Ах, да… Помоги мне, Фань.

Матео с трудом привстал. Лицо его исказилось. Здоровой рукой он облокотился на подстилку и подтянул ноги.

— Нам бы только выбраться во двор, — сказал Фань. — Там мы тебя понесем… Иди сюда, помоги мне! — крикнул он лодочнику.

Лодочник и Фань кое-как довели Матео до жерновов рисовой мельницы. Там они уложили его на носилки, которые сами смастерили из двух толстых палок и рыбачьих сетей.

— Тебе пришла хорошая мысль, Матео. Ты сможешь лежать не двигаясь, а мы будем приближаться к Ханбалыку. Чуешь ветер? На воде ты быстро поправишься, вот увидишь.

— Поторопитесь… — сказал Матео.

Лодочник с восхищением глядел на великана чужеземца.

— Ну, пошли, — шепнул ему Фань. — Не бойся, мы тебе хорошо заплатим.

Они понесли Матео к берегу. С удивительной ясностью запечатлялись в его немеркнувшем сознании линии и краски окружающего его пейзажа. Широкая дорога вела мимо вырытых на склоне жилищ-пещер. Два совершенно голых малыша стояли перед каменной оградой и со страхом глядели на Матео. Тот, что поменьше, засунул палец в рот и заплакал. Крестьянин вел под уздцы навьюченного осла. Матео вдохнул запах сена. Крестьянин остановился и молча склонил голову, думая, что несут покойника. Но потом увидел обращенные на него огромные, лихорадочно блестящие глаза и вздрогнул.

Они много раз останавливались, прежде чем дошли до реки. Больного подняли на борт джонки и положили на палубу у мачты. Вода тихо плескалась, ветер раздул паруса, джонка неслышно отчалила и вышла на середину реки. Фань присел возле Матео и с тревогой разглядывал его осунувшееся лицо с заострившимся носом.

Было что-то непостижимое в том, что этот великан стал таким беспомощным. Фань ясно видел, что Матео уже отмечен смертью, но все еще надеялся, что вдруг произойдет чудо и наступит улучшение.

Матео лежал под большим парусом. Мачта гнулась и скрипела.

Жена лодочника, примостившись под плетеным навесом, жарила рыбу. От жаровни подымался голубой дымок. Скалистые берега круто спускались к реке. В бухточках стояли лодки. Рыбаки закидывали в реку сети, прикрепленные к деревянным палкам, и терпеливо ждали. Мимо них проплывали джонки и большие весельные лодки.

— Чуешь запах жареной рыбы, Матео? — спросил Фань. — Может быть, ты хочешь есть? Я сейчас принесу тебе рыбку.

— Не уходи, — попросил его Матео.

Убитый печалью, Фань снова сел. Берега стали резко сужаться, течение все убыстрялось, река забурлила, джонка то вздымалась, то опускалась. Со счастливой улыбкой прислушивался Матео к шуму воды. Он увидел крутую скалу, нависшую над рекой. Они быстро промчались по узкому месту, и снова берега отступили.

Матео казалось, что после опасной переправы они попали в бухту. И вдруг дикая боль словно ножом полоснула его по сердцу. Дрожь пробежала по его могучему телу, он приподнялся и почувствовал, что ему стало совсем легко. Он широко, неестественно широко, открыл глаза, как бы желая на прощание обнять взглядом весь мир.

Мгновение спустя Матео уронил голову на подушку.

Фань глядел в невидящие глаза друга. Солнце сияло, ветер рябил воду, джонка медленно скользила вдоль берега.

Матео неподвижно лежал под парусом. Смерть беспощадна и неотвратима.

Случилось великое несчастье. Умер человек большой души.

ВО ДВОРЦЕ НАСЛЕДНОГО ПРИНЦА

Казалось, они скачут по раскаленному небу. Красное пламя заката охватило их со всех сторон. Марко посадил Ашиму перед собой в седло. Они возглавили маленький отряд. Где-то вблизи сопела лошадь Яна. А за ними на рысях шли четверо телохранителей Сю Сяна. Вечер был безветренный, кругом было тихо, тише, чем днем. Далеко разносился цокот конских копыт. Ашима вздрогнула.

— Тебе все еще страшно, Ашима? — озабоченно спросил Марко.

— Не знаю.

Мимо них проносились деревья, росшие вдоль дороги. Колосившаяся пшеница была залита золотистым светом. Во всем уже ощущалась близость большого города, широко раскинувшегося на равнине под вечерним небом: все чаше на пути попадались дома и хижины, надгробные памятники, жертвенники добрым и злым духам, которые приносят земле плодородие и отводят засуху и град.

Они проскакали мимо длинного обоза. Возницы шли рядом с ослами и устало щелкали кнутами. Их лица были испачканы угольной пылью: они доставляли в столицу черные камни, пользовавшиеся там большим спросом. Тяжелый трудовой день обозников близился к концу. Большие двухколесные арбы подпрыгивали по неровной разъезженной дороге. Навстречу всадникам шагали два монаха с бритыми головами, одетые в поношенные рясы. Все больше людей встречалось им, а вскоре они оказались в пригороде и уже с трудом прокладывали себе дорогу в толпе. Прохожие провожали отряд верховых удивленными взглядами, потому что не часто можно было увидеть, чтобы богато одетый всадник вез перед собой в седле женщину.

Беспокойство овладело Марко. Сумерки настолько сгустились, что теней не было видно. Из-за бурных событий последних часов он чуть было не забыл о трудном обязательстве, которое добровольно взял на себя. Но развязка неумолимо приближалась. Марко обещал Сю Сяну, что придет к нему, как только стемнеет. Сейчас ударит колокол, чтобы напомнить замешкавшимся, что скоро закроют городские ворота. Уже можно было заметить, как торопятся люди, потоком устремившиеся к городу.

— Я больше не боюсь, Марко, — сказала вдруг Ашима со счастливой улыбкой.

«Маленькая Ашима», — с нежностью думал Марко, и в ту же минуту в его душе поднялась ненависть к Ахмеду, холодная ненависть, убившая в нем все другие чувства и так переполнившая его, что он едва не задохнулся. Он видел какое-то таинственное предначертание в том, что носильщик Ян пришел к нему сообщить, где находится Ашима. Тщетно пытался он понять, что побудило Яна сорвать план Ахмеда. Он твердо решил по-царски одарить носильщика. Тут он вспомнил о тех трех письмах, которые написал после ухода Сю Сяна, и подумал, что надо отблагодарить Яна за все, как только они доберутся до дома. А что будет дальше с Ашимой?

Небо стало совсем серым.

— Ты все молчишь… — с тихим упреком сказала Ашима.

Ян вдруг поравнялся с Марко и спросил:

— Господин, вы видите вон тот паланкин?

Марко увидел закрытый паланкин, который охраняло восемь всадников.

— Что с тобой, Ян? — удивился Марко. — Почему ты так взволнован?

— Я пропал, — прошептал Ян. — Они найдут меня, где бы я ни спрятался.

— Ничего не понимаю. Объясни, в чем дело, — нетерпеливо приказал Марко.

— Это паланкин министра Ахмеда. Он, должно быть, отправился в загородный дом у реки.

Марко Поло натянул поводок. Лошадь откинула голову и остановилась, гарцуя на месте.

— Ты не ошибаешься? — спросил Марко.

Паланкин уже скрылся из виду. Надо было, не теряя ни минуты, предупредить тех двух стражников, которых они оставили в доме. Послать ли ему Яна? Пожалуй, лучше будет отправить туда одного из телохранителей Сю Сяна.

Марко кивком подозвал к себе телохранителя, молча поглядел на него и наконец сказал:

— Скачи назад. Ты должен обогнать паланкин, который охраняют восемь всадников, но так, чтобы они тебя не заметили. Скажи своим товарищам, оставшимся в доме, чтобы они поскорее оттуда убирались. Пусть скачут не по дороге, а вдоль реки.

— Внимание и послушание, — проговорил телохранитель и выпрямился в седле.

— В паланкине сидит министр Ахмед, — добавил Марко после некоторого колебания.

— Я все понял, господин, — ответил телохранитель, повернул коня и умчался галопом.

Ударил колокол. Марко видел, как всадник исчез в сумерках.

— Вы меня должны были послать, господин, — сказал Ян, который уже успел справиться с охватившим его страхом.

— Ты поедешь со мной, Ян. Ты мне еще понадобишься.

Они поскакали дальше, к белым городским воротам, над которыми возвышалась башня. Ашима зябко повела плечами и ухватилась за гриву гнедого. «Ты все молчишь…» Почему она ему это сказала?

Стражники у городских ворот пропустили всадников. Людской поток растекался по поперечным улицам и переулкам, возницы в постоялых дворах распрягали лошадей, мулов и ослов. Мелкие торговцы складывали товары и убирали навесы. Ремесленники закрывали мастерские. Ханбалык готовился к ночи. Над горами взошел бледный месяц.

Марко Поло старался вообразить, что испытает Ахмед, когда узнает о провале своего предприятия. «Ашиму необходимо спрятать в безопасное место, — подумал Марко. — Вполне возможно, что властный Ахмед теперь открыто выступит против меня». Марко пришпорил лошадь. Они скакали галопом по широкой улице. Прохожие попадались уже редко. Скоро колокол ударит во второй раз. На перекрестке телохранители расстались с Марко Поло, Ашимой и Яном.

— Мы приехали? — спросила Ашима, которой казалось, что вечность прошла с тех пор, как она села в желтый паланкин.

Когда слуга открыл им ворота и они въехали в тихий двор, Марко вдруг охватило чувство покоя, словно все опасности были уже позади. Ю выбежала из комнаты и обняла свою госпожу. Она смеялась и плакала одновременно.

Колокол пробил во второй раз. Улицы города опустели. Марко прикинул, что Ахмед, должно быть, уже прибыл в дом у реки. Марко попросил Ашиму и Яна пройти к нему. Слуга зажег свечи и принес чай. Ян остался у двери. Ашима села напротив Марко. Озабоченность Марко встревожила ее.

— Садись, Ян. У нас мало времени, — сказал Марко.

Ян сел. Марко долго, не отрывая глаз, смотрел на носильщика. Его простое крестьянское лицо ему понравилось. Он вынул из потайного ящика письменного стола деньги и положил их перед Яном.

— Возьми эти деньги, Ян.

Носильщик с недоумением уставился на деньги. Он покачал головой и сказал:

— Нет, господин.

На эти деньги он мог бы купить отцу клочок земли, построить дом, и у него еще осталась бы сумма, вполне достаточная, чтобы вести безбедную жизнь.

Марко Поло придвинул Яну деньги.

— Возьми их, — настойчиво повторил он и объяснил Ашиме — Ему мы обязаны твоим спасением, Ашима. Ахмед велел тебя похитить. Мы повстречались с министром на обратном пути у городских ворот. Теперь он уже знает о случившемся.

— Ахмед? — переспросила Ашима. — Что ему от меня нужно?

И тут вдруг она поняла, какая опасность угрожает Марко. Он освободил ее и тем самым обратил на себя гнев этого страшного человека. Ахмед без всяких колебаний отомстит Марко.

— Тебе нельзя здесь оставаться, Марко! — взволнованно сказала Ашима. — Ни минуты. Он убьет тебя, как только вернется в город.

Девушка встала, подбежала к Марко и схватила его за плечи.

— Ты что, не слышишь, Марко? Почему ты еще сидишь?

Марко вдруг обрел покой, он даже улыбнулся.

— Не меня, а тебя надо спрятать в надежном месте, — сказал он. — Только до завтрашнего вечера. Завтра вечером я снова буду с тобой. — И он спросил Яна — Ты можешь до завтра укрыть где-нибудь эту госпожу?

У Яна было много друзей. Прежде всего ему на ум пришла семья кондитера Ли. Жена Ли жила шагах в трехстах отсюда и плохонькой хижине. Мог ли он привести госпожу в такое нищее жилье?

— Что такое, Ян? — спросил Марко, видя его нерешительность.

— Поблизости отсюда, господин, живут надежные люди… Но их хижина…

— Не оставляй ее ни на минуту, — тихо сказал Марко. — Если я не вернусь завтра к вечеру, беги с ней из Ханбалыка. Возьми деньги и вот этот мешочек с драгоценными камнями.

Ашима слышала весь разговор, каждое слово: Марко хотел, чтобы она бросила его и ушла с Яном.

— Я никуда не пойду, Марко. Я останусь с тобой.

Носильщик вышел из комнаты. Марко Поло видел, как он закрыл за собой дверь. Они остались одни, озаренные теплым светом свечи. Тихий ветер играл листьями и прохладными струйками врывался в комнату сквозь щели закрытого окна. Во дворе заржала лошадь. Слуга опустил в колодец ведро. Они слышали, как капли ударяли о воду. Ян ходил взад и вперед по садовой дорожке, он ждал.

— Сю Сян посетил меня сегодня, — сказал Марко Ашиме, — Тогда я еще не знал, какое зло причинил тебе Ахмед. Но я сказал ему, что помогу убить Ахмеда. Теперь у меня не осталось сомнений в том, что поступаю правильно. Ахмед — убийца. Он губит страну.

— Почему ты хочешь отослать меня? — спросила Ашима.

Марко Поло положил ей руку на плечо и притянул к себе.

— Послушай, Ашима, что сказал, уходя, Матео. Я все время думал о его словах, но не решался заговорить с тобой… «Быть может, она поедет с нами в Венецию? Поговори с ней об этом при случае». Вот что сказал Матео.

Ашима видела устремленные на нее темные вопрошающие глаза Марко.

— Матео всегда тосковал по Венеции, — сказала она. — Если ты хочешь, я поеду с вами в Венецию, но только где Матео?

— Поход в Чипингу потерпел неудачу. Большинство кораблей погибло.

Ян постучал в дверь.

— Простите, господин, но если министр Ахмед выслал вперед гонца, то они могут нагрянуть каждую минуту! — воскликнул он.

— Иди, Ашима, — сказал Марко. — Иди с Яном. Завтра вечером мы снова будем вместе. Я это знаю.

— Если бы Матео был здесь… — прошептала Ашима.

* * *

Над императорским парком простиралось усыпанное звездами небо. Как он был красив в эту тихую весеннюю ночь! Блестящий месяц, окруженный, словно венком, темно-синими облаками, лил бледный свет на озера, каналы и газоны, где среди густой, ощетинившейся травы нежно склонили головки цветы. Серые стволы вековых деревьев теряли вдали четкие очертания. Глубина парка угадывалась по глухому, тоскливому кукованию кукушки.

Под сводом моста поблескивала река. По ней плыла лодка. Фонарь, висевший на длинной палке, отражался в темной воде.

Гребец стоял на корме и отталкивался веслом. Придворные господа и дамы, слуги и служанки наслаждались волшебной красотой этой ночи. Капризная Джамбуи-хатун сопровождала на этот раз императора в Шанду — город ста восьми храмов. Можно было не опасаться, что ее телохранители, рыща по парку, помешают ночным прогулкам.

Марко Поло в сопровождении телохранителя Сю Сяна шел к Зеленому павильону. Стражники у ворот пропустили его без задержки, потому что у него была золотая пайцза с печатью великого хана, разрешающая посещать императорский парк в любое время дня и ночи. Как и всегда перед важным событием, Марко с нетерпением ждал, чтобы свершилось то, что зреет. Он не замечал прелести этой тихой звездной ночи. Этой ночью Ахмед должен погибнуть, и Марко был готов, если того потребует Сю Сян, зарубить его своим мечом.

— Вот здесь, господин, — сказал телохранитель, когда они поднялись по извилистой тропинке на вершину холма и увидели узкую полоску света в окнах Зеленого павильона.

У входа в павильон полукругом росли могучие деревья. Перед тем как переступить его порог, Марко бросил последний взгляд вокруг себя, словно хотел попрощаться с деревьями и цветами, равнодушными к человеческой судьбе. Марко прошел через несколько залов и оказался в маленькой келье.

Он был четвертым. Глядя на освещенные двумя свечами замкнутые лица собравшихся, он невольно вспомнил слова одного древнего катайского поэта: «Встречаясь с человеком, никогда не говори всего, что думаешь. Не отдавай свое сердце целиком в чужие руки».

Марко молча поклонился.

За столом сидели военачальник Ванчжу, командующий десятью тысячами солдат, охраняющих Южные ворота города, Чжанъи, бывший главнокомандующий императорского войска, завоевавшего южную провинцию, а теперь разжалованный по наговору Ахмеда, и Сю Сян.

Все трое поднялись со своих мест и ответили на поклон Марко.

— Садитесь, господин Марко Поло. Я благодарю вас за то, что вы пришли, — сказал Сю Сян.

«Не отдавай свое сердце целиком в чужие руки», — вновь повторил про себя Марко. Хотя он и пришел к ним с открытой душой, но видел перед собой замкнутые лица.

— Что случилось, господа? — спросил он. — Почему вы молчите?

— Мы вас долго ждали, — сказал Ванчжу, и в его словах прозвучало недоверие.

Марко Поло почувствовал, что к нему относятся настороженно. Он подавил в себе желание резко ответить Ванчжу и сказал, обращаясь к Сю Сяну:

— Вы же знаете, почему я не пришел раньше. Разве ваши телохранители не рассказали вам, что произошло?

— Знаю, господин Марко Поло. Ванчжу не хотел вас обидеть, — умиротворяющим тоном сказал Сю Сян и, обращаясь к Ванчжу, продолжил прерванный разговор — Вы неправы. Поступить так, как вы предлагаете, было бы просто неумно. Время еще не настало. Нельзя сейчас зажигать сигнальные костры на горах. Поймите это, Ванчжу. Смерть вашего друга ослепилавас. Ахмед — убийца, помните это.

— Повсюду, в городах и селениях, люди ждут нашего сигнала, — возразил Ванчжу.

— Но повсюду стоят войска, готовые учинить кровавую расправу в случае восстания, — ответил Сю Сян.

— Лучше умереть свободным, чем обесчестить своих предков позорным рабством.

Сю Сян вскочил с места. Он изменился до неузнаваемости. Привычное выражение мудрой отрешенности внезапно исчезло, лицо его дышало гневом и страстью.

— Замолчите, Ванчжу, — сказал он горячо. — Вы не понимаете, что говорите. Вы должны послушаться голоса разума. Мыубьем Ахмеда и призовем к ответу его ставленников по всей стране. Большего мы сейчас сделать не в силах.

— А рабство останется… — пробормотал Ванчжу.

Марко Поло следил за страстным спором старого ученого с военачальником с двойственным чувством. Он не хотел быть втянутым в заговор, направленный против владычества Хубилай-хана. Поэтому он был рад, что верх одержал Сю Сян. Ванчжу, взлелеявший бунтарские планы, вынужден ему подчиниться.

Во время этого спора Чжанъи молчал.

— Может быть, Ахмед не придет, и мы понапрасну ждем его, — сказал он наконец.

Сю Сян спрятал руки в широкие рукава своей одежды. Он уже овладел собой, и Ванчжу также успокоился.

— Нелегко взобраться на холм и поймать тигра, — сказал Сю Сян. — Давайте пойдем во дворец наследного принца и зажжем там свечи.

* * *

Министр Ахмед беспокойно ходил по комнате. Слуга зажег все свечи. По двору бродили телохранители, слышно было, как позвякивало оружие. Секретарь тихо постучал. Ахмед, продолжая расхаживать, бросил на него долгий взгляд.

— Милостивый господин…

— Замолчи… — прервал его Ахмед.

Секретарь нерешительно остановился у двери. Ахмед не обращал на него никакого внимания. Мысли беспорядочно кружились в голове. Его душил бешеный гнев, к которому примешивалось и глухое чувство страха, возникавшее всякий раз, когда он вспоминал искаженное лицо убитого Саида и его окровавленное тело. Опросив слуг, он узнал, что девушку освободил Марко Поло с шестью вооруженными всадниками. Он сразу же вернулся в Ханбалык и отдал приказ взять венецианца. На губах у него играла злая усмешка. Марко Поло поплатится жизнью за то, что осмелился стать на пути у него, первого наместника императора. Ему стало немного не по себе, когда он подумал о том, что придется оправдываться перед Хубилай-ханом за свой поступок, но тут же успокоился, понадеявшись и на этот раз на поддержку Джамбуи-хатун. Мертвые не говорят, а Марко Поло не суждено увидеть восход солнца — в этом Ахмед себе поклялся. Венецианец будет не первым, кого убивают в темнице по его приказу.

Яркий свет мешал ему.

— Что ты здесь стоишь? — крикнул он секретарю. — Погаси семь свечей.

Секретарь поторопился старательно выполнить приказание. Ровно семь, не больше, ибо его господин верил в магическую силу священного числа. Словно тень, бесшумно скользил секретарь от канделябра к канделябру и, смочив пальцы слюной, гасил пламя.

Министр Ахмед раздраженно следил за ним.

— Ну, что случилось? — спросил он. — Они уже вернулись?

— Прискакал гонец, милостивый господин, — сказал секретарь. — Его высочество наследный принц Чимким ожидает вас в своем дворце. Его высочество желает вас немедленно видеть.

Ахмед остановился от удивления.

— Наследный принц Чимким? — переспросил он. — Когда же он вернулся в Ханбалык? Почему меня об этом не уведомили?

— Его высочество вернулся час назад, так сказал гонец.

«Он желает со мной говорить, — думал Ахмед. — Наверно, по неотложному делу».

Ахмеду льстило, что принц Чимким желает его видеть первым и зовет прямо среди ночи.

— Скажи слуге, чтобы он принес мне парадные одежды. Да поторопись! Вели подать паланкин, меня будут сопровождать семь телохранителей.

Когда паланкин задержали у ворот Даду, к Ахмеду вышел монгольский хан Коготай, командующий двенадцатитысячной дворцовой охраной.

— Куда вы направляетесь, министр Ахмед? — спросил он.

— Его высочество наследный принц Чимким желает меня видеть.

Коготай-хан отступил на шаг.

— Наследный принц Чимким? — переспросил он с крайним удивлением. — Его же нет в Даду.

— Он вернулся час назад, — возразил Ахмед.

— Неужели он мог вернуться столь тайно, что я об этом не узнал? Я ведь посылаю ему охрану.

— Идите дальше, — приказал Ахмед носильщикам и добавил — Теперь вы знаете, Коготай-хан, что его величество принц прибыл. Как я вам уже сказал, наследный принц Чимким желает меня видеть по срочному делу. Спокойной ночи.

Коготай-хан мрачно поглядел вслед паланкину. Высокомерный дурак!.. Он не понимал, почему Хубилай-хан назначает на самые высокие посты чужеземцев.

Стражники-монголы слышали беседу сановников, но и виду не подали. Широко расставив ноги, крепко сжимая в руках копья, они словно застыли слева и справа от ворот.

— Вы видели наследного принца Чимкима и его свиту? — спросил их Коготай-хан.

— Нет, господин.

В глубокой задумчивости поднимался Коготай-хан по лестнице. Он то и деле останавливался и глядел поверх высоких деревьев на звездное небо, кое-где затянутое облаками. Неужели Чимким прибыл через Северные ворота, а дворцовая охрана забыла предупредить его? Коготай-хан вошел в дежурное помещение и движением руки разрешил сесть вскочившим при его появлении стражникам. Над скамьями тускло горели две масляные лампы, воздух был тяжелый, пахло потом и кожей. Копья в особой стойке были наготове у двери.

— Вели оседлать мою лошадь и принеси мне лук и стрелы, — после некоторого раздумья приказал Коготай-хан одному из солдат.

Тайное возвращение Чимкима не давало ему покоя. Он решил поскакать во дворец и собственными глазами убедиться, правду ли сказал Ахмед.

Тем временем паланкин пронесли через вторые ворота, и Ахмед оказался в императорском парке. Сквозь деревья он увидел освещенные окна дворца и самодовольно улыбнулся. Разговор с комендантом улучшил его настроение. Он колебался, стоит ли сообщать наследному принцу Чимкиму, что он приказал схватить Марко Поло, и в конце концов решил выждать.

Между императорским дворцом и дворцом наследного принца Чимкима протекала тихая, темная река, одетая в мрамор. Здания были соединены белокаменным мостом. Когда паланкин приблизился, какая-то темная фигура вбежала в приемную. Так Марко Поло, стоявший с обнаженным мечом, узнал о появлении министра.

Марко Поло спрятался за колонну. В приемной царил полумрак. У дверей, которые вели в дворцовые покои, выстроились несколько телохранителей из свиты Сю Сяна. Ванчжу сидел на троне в небрежной, привычной для наследного принца позе. Лицо его было в тени. Чжанъи с обнаженным мечом стоял за колонной у трона. Сю Сян держался несколько в стороне.

Ахмед вышел из паланкина и приказал своим телохранителям ждать его у входа. Через открытую дверь он проследовал в приемную, прикидывая в уме, как он с преувеличенным подобострастием изложит наследному принцу события, происшедшие в Ханбалыке за время его отсутствия. Ахмед не глядел вокруг себя. Его шаги гулко раздавались в тишине. Темно-красные полированные колонны отбрасывали резкие тени. Маленький человечек шел по высоким огромным залам словно привидение. Когда Ахмед из полутьмы попал в полосу света, его богато расшитая синяя одежда из камчатной ткани засверкала золотом. Настроение у него было превосходное. Фантазия рисовала ему в самых заманчивых тонах предстоящую беседу с принцем. Разве он не умеет, как никто, обходиться с особами императорской семьи, разве ему наперед не ведомо каждое движение собеседника, разве могут другие сравниться с ним в искусстве тонкой, вкрадчивой лести? Никто при дворе не сумел так войти в доверие его величества. Вот уже двенадцать лет, как он занимал пост министра финансов этой огромной империи, а когда Хубилай-хан покидал Ханбалык, он передавал ему безраздельную власть над столицей.

А Коготай-хан тем временем быстрой рысью мчался по императорскому парку. Подковы его стройного черного жеребца гулко ударялись о землю. Коготай-хан не замечал красоты ночи, он только хотел убедиться, в самом ли деле вернулся Чимким или Ахмед рассказывал ему сказки. Военачальник уже видел освещенные окна дворца. Его черный конь галопом проскакал по белому мосту. Всадник спешился и бросил поводья в руки подбежавшего слуги.

Ахмед слышал топот копыт, но, поглощенный приятными мыслями, не обратил на это внимания. У входа в тронный зал стояли два телохранителя. Министр знал, что Чимким любил даже доверительные беседы вести с высоты трона. Слуга распахнул перед ним дверь. Министр увидел сидящего принца, бросился наземь и коснулся лбом пола. Движением руки принц велел ему подняться и подойти ближе к трону. В каждом из пятисвечников, стоявших вдоль стен, горело только по одной свече. В этом тусклом освещении едва можно было разглядеть резные украшения на сводчатых балках и мебели. В зале царила глубокая тишина, которую нарушал только щебет двух ласточек, свивших себе гнездо где — то под потолком.

Принц Чимким молча, без приветственных слов глядел, как он подходит к трону. Лицо принца было в тени, и Ахмед смог различить в полумраке только горящие глаза. Его охватило какое-то тревожное чувство. Почему принц так неподвижен и молчалив? Ахмед почтительно опустился перед троном на колени и трижды коснулся лбом пола. В это мгновение он услышал за спиной чьи-то голоса, но не решился оглянуться.

Чжанъи вышел из-за колонны и подбежал к трону. Одним ударом меча он отрубил Ахмеду голову. Ванчжу встал с трона и глядел, не отрываясь, на умирающего у его ног преступника. Он отомстил за своего друга Чуй Ина. Вдруг Ванчжу поднял голову и устремил взгляд на дверь. На его лицо упал луч света, он услышал гневный крик и в то же мгновение заметил Коготай-хана, который стоял у входа, натянув тетиву лука. Стрела просвистела по залу. Ванчжу видел, как смертоносная тень устремилась на него, но продолжал стоять, не шелохнувшись. Стрела вонзилась ему прямо в сердце.

Марко Поло, бросившийся к Коготай-хану, чтобы его остановить, опоздал.

— Что вы наделали? — воскликнул он. — Вы убили Ванчжу.

С обнаженным мечом стоял он перед начальником дворцовой стражи.

Коготай-хан вложил новую стрелу в лук и нацелился в Марко Поло.

— Брось меч, — сказал он холодно. — Ты арестован.

Марко Поло видел направленный на себя металлический наконечник копья. Монгол стоял в двух шагах от него, и тетива лука была туго натянута. Если смуглая мускулистая рука выпустит стрелу, она пронзит его и он упадет, как Ванчжу, который лежал у трона, раскинув руки. Раскосые глаза Коготай-хана следили за каждым движением Марко.

Вдруг Марко показалось, что между ним и лучником встала Ашима. Мимолетным видением явился ему образ девушки, с мольбой глядевшей на него. Марко бросил меч. И тут по залу разнесся громкий голос Сю Сяна:

— Обождите, Коготай-хан, опустите лук.

Катайский ученый торопливо прошел мимо убитых. Чжанъи стоял, склонившись над Ванчжу, он не мог отвести взора от его незрячих глаз.

— Мы убили преступника Ахмеда и ответим за это его величеству императору, — сказал Сю Сян. — А теперь разрешите нам уйти. Завтра утром мы должны отправиться в Шанду.

— Я начальник дворцовой стражи и отвечаю за порядок. Вы арестованы, — возразил Коготай-хан и, обратившись к стоявшему здесь стражнику, приказал — Беги к воротам и оповести дворцовую стражу.

Стражник стоял в нерешительности, потому что это был телохранитель Сю Сяна.

— Выполняй приказ, — сказал ему Сю Сян и добавил, повернувшись к Коготай-хану — Вы сами видите, что мы не намерены бежать. Дайте нам возможность еще нынче ночью написать обвинительный акт против Ахмеда. Подумайте о том, в какой, гнев впадет его величество, когда узнает о случившемся.

— Идите вперед, — приказал Коготай-хан. — И пусть Чжанъи отдаст свой меч.

Сю Сян, Марко Поло и Чжанъи в сопровождении Коготай-хана направились к выходу. Они слышали шаги, звон мечей, резкие голоса, отдающие приказы.

Волшебство весенней ночи было нарушено. Свет факелов освещал грозные лица воинов, вооруженных луками. Никто уже не слушал кукования кукушки. Кто-то прошептал:

— Тише…

В тронном зале по-прежнему горели свечи. Ванчжу лежал у подножия золотого трона.

ДОРОГА В ШАНДУ

Фань Гунн-ду стал теперь так богат, как ему и присниться не могло. У него была целая пачка черных бумажных денег с киноварной печатью великого хана, он мог бы купить и участок земли, и домик. На шее у него висел кожаный мешочек с рубинами. Рядом с его мулом бежала лошадь. Фань приобрел новую дорогую одежду. Когда он проезжал через деревни, крестьяне приветствовали его, как господина.

Могилу для друга Фань вырыл над самой рекой. Матео лежал лицом к прибрежным скалам. Он покоился в желтой глинистой земле. Фань положил в его могилу то, что ему было дороже всего на свете: соломенную шляпу своей умершей дочери. Затем он завалил холмик камнями, чтобы защитить его от стервятников и ворон.

Река с грохотом прорывалась сквозь узкую горловину, которую она пробила в скалах. Рулевые на джонках со страхом поглядывали на неровные отвесные стены, между которыми кипела бело-желтая вода. Когда джонка попадала в эту стремнину, она переставала слушаться руля. Ее подбрасывало и кружило словно бумажный кораблик, с быстротой стрелы несло прямо на вздымающиеся утесы, и вдруг она исчезала за резким поворотом реки.

Не раз случалось, что джонки разбивались об эти острые скалы. Эту теснину лодочники называли «гнездом змей», потому что ночью, в полнолуние, волны обвивали джонки, точно серебряные змеи, и, грозно шипя, кидались на тех, кто отважился выйти на палубу.

Когда Шань, стоя у могилы, прощался с Матео, он вспомнил во всех подробностях их совместное путешествие, и оно показалось ему самым веселым и прекрасным временем в его жизни, хотя и было омрачено растущей тревогой за здоровье попутчика, которому день ото дня становилось все хуже и хуже.

Тоска по жене, дочке и маленькой хижине у рисового поля ослабла, но зато Фань пережил новое горе — смерть Матео.

В небе парили орлы и ястребы, они неподвижно повисали над скалами, а потом, вновь взмахнув крыльями, устремлялись вдаль, описывая широкие круги, и исчезали за поворотом реки. На каменистой почве не росли ни деревья, ни кусты, лишь кое-где в расщелинах пробивалась трава, которой едва хватало, чтобы прокормить диких коз и овец. Матео умер под большим парусом и покоился теперь на каменистом склоне.

— Прощай, Хозяин, — сказал Фань. — Мне было хорошо с тобой. Я сделаю все, как ты велел.

До Ханбалыка оставалось три дня пути. Теперь Фаню уже не нужно было дорогой красть кур и ягнят, но по привычке он все же это делал. Ах, как велика сила привычки! После захода солнца он сел под деревом в стороне от дороги и, убедившись, что никто за ним не следит, расстелил на траве платок. Лошадь и мул паслись поблизости. Мимо галопом проскакал гонец. К седлу был приторочен красный мешок с императорской почтой. Фань подождал, пока всадник не скрылся из виду, вытащил пачку денег и высыпал на платок рубины из мешочка. Они пылали огнем.

— Ах, зачем ты умер… — вздохнул Фань и прикрыл рукой сверкающие камни. — Как же мне теперь поступить, Хозяин? — продолжал он тихо разговаривать с мертвым. — Почему ты не сказал: «Деньги возьми себе, и лошадь можешь взять, а все остальное отдай моим друзьям». Ведь ты мог бы так сказать, а ты сказал: «Возьми, что тебе надо…» Как это понять, Хозяин? Ты же сам знаешь, как много человеку надо. Когда у него появляется рубашка и штаны из полотна, ему хочется иметь шелковую одежду, а когда он ее получает, то уже не может жить в старой хижине, а хочет иметь дом с садом, где росли бы белые акации и инжир — не хуже, чем у господина Ву. Если он построит себе дом на горе, ему тут же понадобится загородный дом в долине, да еще со слугами и служанками, и так далее, без конца… Вот что получается из твоего «Возьми, что тебе надо».

Фань тяжело вздохнул. Он снял руку с кучки рубинов и зажмурился, не в силах вынести их манящего сверкания. Матео рассказывал ему, с каким трудом добывал он эти рубины у его величества царя Бадахшана. И снова в ушах Фаня зазвучал громовой смех его веселого попутчика. Но тут же перед ним встало мертвенно-бледное лицо умирающего, который прошептал ему: «Ашиме принадлежит все, что у меня есть: деньги, рубины, все… Останься с ней и с Марко. Я так хочу… Возьми, что тебе надо. Ты войдешь через Южные ворота, от улицы Тысячекратного счастья, третий квартал».

Послезавтра он увидит стены Ханбалыка. Там есть мраморные дворцы и залы с золотыми колоннами. А людей там столько, сколько рисинок в поле. Но если там так много людей, то, наверно, нелегко найти среди всей этой путаницы улиц и переулков улицу Тысячекратного счастья. Как мог рассчитывать Хозяин, что Фань отыщет эту улицу?

— Ах, зачем ты умер!.. — повторил Фань и открыл глаза. Он снова увидел рубины. Освещенные лучами заходящего солнца, самоцветы вспыхнули, как раскаленные угли, и ему показалось, что они превращаются в огненные капли и по одной падают на его измученное сердце.

На могиле Матео лежат камни, вечный шум потока доносится до вершины скалистого склона, а в небе парят орлы. Вдали от родины, в желтой земле, рядом с маленькой соломенной шляпой покоится капитан Матео. Фань с тревогой оглянулся. Не рассердится ли Матео, если он не выполнит его воли?

По дороге прошел караван верблюдов. Мул Фаня и лошадь объедали листочки с куста. На берегу пруда прогуливалось семейство уток.

— Я знаю, ты видишь все, что я делаю, Хозяин, — сказал Фань. — Ты считаешь, что я должен взять себе половину всего? Что ж, ладно, я возьму половину. А улицу Тысячекратного счастья я уж как-нибудь найду. На этот счет не тревожься. — Фань Гунн-ду с напряжением вглядывался в небо, словно ждал какого-то таинственного знамения.

Он расположился под раскидистым сучковатым деревом. Пели птицы, беззаботно прыгая с ветки на ветку. Что им за дело до душевных терзаний сидевшего на земле человека? Фань вздрогнул, когда что-то упало ему на ногу, но тут же успокоился, убедившись, что этот знак ему подало не небо, а птичка.

Фань разделил деньги и рубины ровно пополам, потом запаковал свои сокровища и с чувством облегчения пустился в путь.

Ночь он провел в городке, куда въехал еще до наступления темноты.

Когда на следующее утро он тронулся в путь, поля на высоту человеческого роста были окутаны густым туманом. Потом взошло солнце, и его лучи разогнали это полупрозрачное серое покрывало. Все вокруг казалось обновленным и сверкало всеми цветами радуги. Навстречу Фаню шел высокий, крепко скроенный человек и вел за руку мальчика. Соломенные сандалии странников были изорваны, а обтрепанная одежда выгорела на солнце.

«Бедные люди, — подумал Фань Гунн-ду, — идут пешком по дороге и, наверное, не знают, удастся ли им съесть за день мисочку риса. Скоро в Катае будет больше нищих, чем крестьян и ремесленников…» У него как будто остался мешочек с рисом. Он увидел глаза мальчика. «Слепой, — подумал он с состраданием. — Такой молодой, а слепой!..»

Он остановил лошадь и спрыгнул наземь.

— Доброе утро! — приветливо сказал он. — Далеко ли до Ханбалыка?

Фань заметил клеймо на щеках путника и вспомнил о тех ценностях, которые вез с собой. Но он тут же поймал долгий взгляд человека с клеймом и прочел на его лице горечь и презрение.

— Вам нечего меня бояться, господин. Я не вор и не убийца. Завтра в полдень вы будете в Ханбалыке.

— Ван добрый, — сказал слепой мальчик.

Фань сам посмеялся над своими опасениями и, бессознательно подражая Матео, обратился к Вану:

— А что ты думаешь, сынок? У нас недолго стать преступником. Поймаешь дорогой курицу, тебя схватят — вот тебе и клеймо. Нынче надо держать ухо востро.

Ван улыбнулся веселой речи этого южанина, но тут же снова стал серьезным и сказал:

— Я кузнец Ван из Ханбалыка. Поверьте, я никогда не делал ничего плохого.

Мальчик вытащил бамбуковую флейту и заиграл песенку.

— Я иду на юг, — продолжал Ван. — Быть может, я найду там какую-нибудь работу.

— Почему ты покинул Ханбалык? — спросил Фань.

— Почему? — мрачно повторил Ван. — Может, мне там не нравится…

Фань почувствовал, что ему не следует переспрашивать. Он молча слушал звуки флейты, но Ван сказал в сердцах:

— Перестань, Ши. Ты дудишь с утра до ночи. Я устал от твоей флейты.

Слепой мальчик оборвал мелодию. Ван тосковал по своей кузнице, когда слышал песни, которые мальчик играл там, во дворе. Ши знал это и поэтому не обиделся.

— Как он красиво играет! — сказал Фань. — Подождите, у меня как будто есть мешочек риса, быть может, он вам пригодится.

— День сегодня хорошо начинается, Ши, — сказал Ван, испытывая какую-то неловкость от великодушия незнакомца. — Благодарим вас, господин. Счастливого пути! — И тихо добавил — Поклонитесь от нас Ханбалыку.

Широкая дорога, с обеих сторон обсаженная деревьями, была разъезжена. Солнце поднялось уже высоко и нещадно жгло согнутые спины крестьян, которые шли за тяжелым плугом или сажали зеленые ростки риса.

На холме, возвышавшемся над равниной, виднелись палатки воинского лагеря. Их было так много, что Фань не смог их сосчитать. На лугах паслись лошади. Отряд всадников, вооруженных луками, галопом скакал взад и вперед вдоль дороги, упражняясь под руководством сотника в резких поворотах. Всадники на всем скаку рывком натягивали поводья так, что кони, взвившись на дыбы, поворачивались на задних ногах и тут же стрелой мчались в противоположном направлении.

У большого, богатого шатра, покрытого звериными шкурами, стоял военачальник и наблюдал за упражнениями всадников.

Во время своих странствий Фань часто видел воинские лагеря. Они неизменно располагались милях в четырех-пяти от больших городов: воины всегда находились в боевой готовности и в любую минуту могли выступить. Монгольские и катайские солдаты защищали власть Хубилай-хана, причем катайцев из южных провинций обязательно посылали на север, за несколько тысяч ли от родных мест, а катайцев с севера отправляли на юг. Кроме того, каждые два года происходили перемещения военачальников.

Многое из того, что видел Фань, заставляло его задуматься. Какая бездна скрытого страдания! Фань никак не мог забыть утреннюю встречу, хотя не сумел бы даже объяснить, чем она его так взволновала, — то ли игрой слепого мальчика, то ли мрачным лицом его поводыря, изуродованным клеймом.

Шерсть коней блестела словно шелк. Всадники так близко проскакали мимо него, что он смог разглядеть их лица и убедиться, что все они увлечены боевой игрой.

Быть может, ему лучше выбросить наконечники из своей сумы? Катайцам ведь строго запрещено носить оружие.

Когда Фань миновал всадников, у него на душе стало легче. К обеду он попал в маленький городок и заказал себе в харчевне княжеский завтрак: рис, утку, мясной паштет, бамбуковые побеги и корни лотоса. С тоской подумал он о Матео. Совесть его была нечиста оттого, что он так легко тратит деньги.

«Не сердись, Хозяин, — проговорил он про себя. — Сегодня вечером я достану бесплатную курочку и покрою этот расход».

Чем ближе подъезжал Фань к столице, тем труднее ему было совладать с собой. Как он ни старался, мысли его вновь и вновь возвращались к рубинам и деньгам. И в его разговорах с мертвым Матео все сильнее звучал упрек. «Ты мог бы теперь ехать рядом со мной, а вместо этого ты умер, а перед смертью сказал: «Возьми, сколько тебе надо…» Что мне делать, если жизнь так дорога? Сам видишь, съел простой обед, и уже нет изрядной суммы. Я еду в Ханбалык, чтобы выполнить твой приказ. Но ведь о своем будущем мне тоже надо позаботиться. Ну, сам скажи, Хозяин, разве я не должен позаботиться о своем будущем?»

В уединенном местечке Фань снова вытащил деньги и рубины и с озабоченным лицом принялся их делить: три четверти он отложил себе, а четверть оставил Ашиме. Потом он украл по дороге курочку, поджарил ее на костре и, досыта наевшись, лег спать под открытым небом, между лошадью и мулом. Он тут же заснул, но спал неспокойно.

Фаня мучил ужасный сон. Ему приснилось, что ночью на него напали разбойники и утащили его в пещеру. Там лежали деньги и рубины. Главарь шайки был огромного роста, а когда он сорвал со своего лица черный платок, Фань узнал в нем Матео. Матео насмешливо захохотал и сказал грозным голосом: «Ты все это украл, Хозяйчик! Теперь будешь стоять у позорного столба».

Фань проснулся до восхода солнца. Притаившись за спиной мула, он чуть приподнялся и оглядел поля, еще затянутые дымкой тумана. Потом он дрожащими руками ощупал грудь и кушак. Деньги и рубины были на месте. С облегчением вздохнув, он встал и начал собираться в путь.

К вечеру Фань добрался до пригорода Ханбалыка. Это было на следующий день после убийства Ахмеда. Весть о ночных событиях передавалась из уст в уста и вызывала всеобщее ликование. Ремесленники и торговцы группами стояли на улицах или собирались во дворах и чайных домиках, чтобы услышать во всех подробностях историю смерти Ахмеда.

Новость эта распространялась с быстротой молнии, несмотря на двойные стены дворца и на мгновенно поставленную на ноги охрану Даду, насчитывавшую двенадцать тысяч человек. Уже ночью слухи об убийстве Ахмеда какими-то таинственными путями вышли за пределы дворца, а утром, словно на крыльях ветра, разлетелись по городу и теперь волновали все умы. Из Ханбалыка весть эта разбежалась по всей огромной империи куда быстрее гонцов императорской почты.

Старики сказители ходили по улицам и передавали тут же собиравшейся толпе все новые подробности ночных событий.

Город кишмя кишел солдатами. Отряды всадников прочесывали квартал за кварталом и разгоняли толпу, которая сразу вновь собиралась. У городских ворот была выставлена тройная застава, и все повозки и вьюки подлежали обыску.

Фань Гунн-ду решил поэтому остановиться в пригороде. Он снял комнату на постоялом дворе, в котором селились люди с достатком, поставил лошадь и мула в конюшню и вечером отправился в город. На маленькой площади он примкнул к толпе, которая тесно обступила сказителя и жадно слушала его рассказ. Старик говорил нараспев, постукивал в такт словам колотушкой из эбенового дерева:

— О птицах я знаю, что они умеют летать, о рыбах я знаю, что они умеют плавать, о зверях я знаю, что они умеют бегать. Тех, кто бегает, можно поймать, тех, кто плавает, можно выловить, тех, кто летает, можно подстрелить. Но я не могу понять, как дракон идет наперекор волнам, наперекор ветру и восстает против неба. — Старик понизил голос и продолжил уже почти шепотом — Я видел сегодня Сю Сяна. Разве он не подобен дракону?

Вздох облегчения пробежал по толпе. Все собравшиеся тревожились за Сю Сяна, который вместе с остальными заговорщиками сидел под стражей в своем собственном доме. Разве он не был подобен дракону, который шел наперекор ветру, наперекор волнам и ускользал из рук врагов?

— Да пошлет ему всевышний десять тысяч лет жизни! — воскликнула какая-то женщина.

Фань Гунн-ду устал от беготни по городу и от множества новых впечатлений и поэтому вскоре вернулся на постоялый двор. Там он поужинал и, как только стемнело, ушел к себе. Сквозь тонкие стены до него доносился тихий говор соседей. В подсвечнике горели свечи. Фань провел рукой по темному, полированному столу, с восхищением поглядел на сложный узор яркого ковра, застилавшего весь пол. В углу лежал его багаж. Голубое вышитое покрывало выглядело здесь весьма убогим, и бесчисленные мешочки и торбы Фаня тоже мало подходили к обстановке постоялого двора. Он сложил все свои вещи в ларь, тихо уселся на постель и задумался. Никогда прежде он не предполагал, что придет время и он заживет, как настоящий господин, я комнате, стены которой не обмазаны желтой глиной. Он забыл обо всем, что узнал в городе. Глухие голоса за перегородкой тоже смолкли. Слышно было только, как во дворе еще возится конюх; потом хлопнула калитка и вдали залаяла собака.

Все это походило на сон. Ему не надо заботиться о лошади и муле: чьи-то чужие руки их накормили и напоили. Ему не надо заботиться о еде и о ночлеге. Он носит одежду из тонкого сукна, а если захочет, сможет завтра же купить себе и шелковую. На столе стоит чашка чая. Ее принес слуга и спросил, не угодно ли господину еще чего-либо.

Что же ему еще угодно? Фань вздохнул. Сказка кончилась, ее сменила быль. Завтра он войдет в город через Южные ворота… Улица Тысячекратного счастья, третий квартал налево… Конечно, он выполнит последнюю волю Матео. Нет силы, которая смогла бы ему в этом помешать, иначе он всю жизнь не будет знать радости. Но ему трудно решиться, потому что Матео выразился так неясно: «Возьми, сколько тебе надо, сынок». Он помнил каждое слово… Фань тихо поднялся, оглядел комнату, словно опасаясь, что сюда проник вор, и закрыл дверь на засов. Потом он снова вынул деньги и рубины и разложил их на две неровные кучки.

Глубокая озабоченность отразилась на лице Фаня. Он сморщил лоб и пробормотал:

— Если ты не согласен, то скажи… Клянусь, я сейчас выберу два самых красивых рубина для Ашимы.

Сердце Фаня громко стучало в груди. Он и в самом деле верил, что мертвый друг слышит его слова, и ждал, что вот-вот раздастся его сердитый голос. Но голос не раздался.

— Я ж знал, что ты согласишься со мной, — сказал он с облегчением.

Фань спрятал мешочек с драгоценными камнями и деньги под подушку, погасил свечи и со спокойной совестью лег спать.

* * *

Дом Сю Сяна находился в центре города, неподалеку от башни с колоколом. Слуги ступали тише обычного и переговаривались шепотом. Марко Поло, военачальник Чжанъи и Сю Сян сидели под стражей в библиотеке ученого. Они устали от волнений этой ночи, спать они так и не легли, а сочиняли обвинительный акт. С ужасом узнал Марко Поло о всех преступлениях, содеянных Ахмедом за двенадцать лет его власти.

Время прошло в напряженной работе, и они едва услышали удар колокола, возвещающий о наступлении утра, едва заметили солнце, озарившее охваченный волнением город. На столе лежал обвинительный акт, который надо было в последний раз просмотреть, прежде чем Коготай-хан начальник дворцовой стражи, отправит его вместе со своим донесением Хубилай-хану в Шанду.

Марко опустил голову на руки и закрыл глаза. Солнечный свет мешал ему. Брови его подергивались от волнения. Он снова видел, как Ванчжу, не дрогнув, ждет смертоносной стрелы и, пронзенный, падает навзничь перед троном, снова слышал повелительный голос Коготай-хана: «Брось меч, ты арестован». Марко вспомнил, как перед ним, словно в знак предостережения, вдруг возник образ Ашимы, и вновь пережил в каком-то полусне исполненный счастья миг ее освобождения… Вот она с тихой улыбкой на устах стоит в нерешительности, пока он не окликает ее: «Ашима…» Она любит его и обещала поехать с ним в Венецию…

Сон одолел Марко.

— Пусть отдыхает, — сказал Сю Сян.

Слуги бесшумно поставили на стол еду и вышли из комнаты. Но нервы Марко были так взвинчены событиями этой ночи, что он услышал тихий разговор, шаги и поднял голову.

— Я, кажется, заснул, — сказал он.

— Отдохните, вы это заслужили, — сказал Сю Сян, и его исполненный симпатии взгляд задержался на венецианце. — Обвинительный акт готов. Мы ждем Коготай-ана. Пойдите прилягте, господин Поло. Вы ведь поскачете в Шанду, поэтому больше нас нуждаетесь в отдыхе.

— Разрешите мне остаться здесь, — сказал Марко Поло. — Быть может, я вам понадоблюсь во время разговора с Коготай-ханом.

Чжанъи вдруг сказал:

— А Ванчжу погиб!..

Сю Сян склонил голову, потом взял в руки обвинительный акт:

— «Мы, недостойные, просим великого хана Хубилая, всесильного властелина мира, императора катайцев…»

Бесстрастная деловитость, с которой читал старый ученый, только усиливала впечатление от тех преступлений, которые перечислил Сю Сян. Марко Поло сжал кулаки, а Чжанъи беспокойно забегал по комнате.

— «…Ахмед скрыл от императора растрату двухсот тысяч тинг бумажных денег, собственной властью назначил шесть министров, приказал курьерской почте его величества возить только свои приказы и донесения личной секретной службы, ввел налог на пшеницу, дерево, фарфор, шелк, каменный и древесный уголь, ткани и оливковое масло. На словах Ахмед заверял, что печется о довольстве и благосостоянии народа, а на деле разорял все провинции, предъявляя им невыполнимые требования и публикуя жестокие карательные приказы. Ахмед казнил старшего цензора Цуй Ю, государственного секретаря Чуй Ина и многих других, стоявших у него на пути. Повсеместно он отстранял от должности и бросал в тюрьму достойных чиновников, ставил на их место своих людей; покрывал растратчиков. Он сколотил себе огромное состояние, похищал жен и дочерей самых знатных вельмож…»

— Не надо больше, Сю Сян, — попросил Чжанъи.

Ученый положил обвинительный акт на стол. Марко Поло встал и подошел к окну. Во дворе расположился отряд воинов. Плотное кольцо стражников отгораживало дом от внешнего мира. Они были под стражей дворцовой охраны и не знали, что происходит в городе.

Праздное ожидание было мучительно. Почему задерживался Коготай-хан? Он ведь знал, что обвинительный акт готов.

Марко с тревогой думал об Ашиме. Он не увидит ее перед тем, как поскачет в Шанду, а может быть, и вообще ее больше не увидит.

Все зависело от настроения Хубилай-хана. Если он будет страдать от болей в желудке или по какой-либо другой причине будет не в духе, он может приговорить их к смерти, даже не пожелав ознакомиться с обвинительным актом… Джамбуи-хатун была в Шанду. Ахмед — ее любимец. Разве она не попытается оказать влияние на Хубилай-хана? Зачем он дал себя уговорить и принял участие в убийстве Ахмеда? Почему Сю Сян посылает именно его, Марко Поло, к Хубилай-хану, а не отправляется туда сам, чтобы поддержать обвинение против Ахмеда?

Когда Марко Поло поднял глаза, он увидел, что на него устремлен взгляд Сю Сяна, и устыдился своего малодушия. Как он мог хоть на минуту забыть, какое зло причинил Ахмед Ашиме и ему? Он был под стражей у Коготай-хана, и положение его было не блестящим. Но если бы Ахмед был жив, то он, Марко Поло, был бы теперь во власти этого преступника. Марко с удовлетворением вспомнил, что принял решение действовать против Ахмеда еще до того, как узнал о похищении Ашимы. Он принял сторону Сю Сяна прежде, чем личные мотивы побудили его отомстить Ахмеду или, во всяком случае, искать от нега защиты. И Марко решил бесстрашно пройти этот путь до конца.

— Вы тревожитесь за свою невесту? — спросил Сю Сян. — Мы сделаем все, что будет в нашей власти…

Он сказал это с большой теплотой.

— Благодарю вас, милостивый господин, — ответил Марко Поло. — Надеюсь, все обойдется.

Слуга сообщил, что Коготай-хан желает их видеть. Это известие взбодрило Марко, усталость как рукой сняло. Они встали, когда явился комендант дворцовой стражи. Два телохранителя замерли у двери. Маленький, коренастый Коготай-хан подошел вплотную к Марко Поло, откинул назад голову и, устремив вверх колючие глаза, впился в него долгим взглядом. Коготай-хан был в полном военном снаряжении, и серебряный шлем, надвинутый на лоб до самой переносицы, делал его похожим на задиристого петуха. Он чувствовал, что после ночных событий на него легла огромная ответственность, и усердно старался подавить в себе всякий проблеск присущего ему, но столь неуместного в этих условиях добродушия. Внимательно разглядев высокого и широкоплечего венецианца, он принялся ходить взад и вперед по комнате, уперев кулаки в боки.

Вдруг он остановился и, вытянув указательный палец, спросил:

— Так вы, значит, хотите поехать в Шанду? Что ж, отправляйтесь в Шанду… Наш повелитель скажет, как с вами надлежит поступить… Передайте ему, что я беру на себя заботу об империи. Вас будет сопровождать тысяча воинов. Вы поедете в самом центре вооруженных всадников. Вы будете под их постоянным наблюдением. Помните это. Если вы попытаетесь бежать, вас убьют. Таков мой приказ. Сегодня утром из Ханбалыка ускакал гонец. К моменту вашего прибытия в Шанду Эсень-Тимур, глава Совета цензоров, уже успеет передать его величеству мой доклад. Я велел описать все так, как я видел… Эсень-Тимур мой кровный брат. Если угодно, можете передать ему от меня привет… А теперь берите обвинительный акт и отправляйтесь в путь. Во дворе вас ждет стража…

Закончив эту длинную речь, Коготай-хан вытер пот со лба.

— Благодарю вас за почетный эскорт, который вы мне даете, — сказал Марко Поло с чуть заметной усмешкой. — Он весьма внушителен. Я передам от вас привет почтенному Эсень-Тимуру и сообщу его величеству, что вы взяли на себя заботу об империи.

Марко Поло слегка поклонился и, по монгольскому обычаю, прикоснулся кончиками пальцев к сердцу, к щеке и ко лбу.

Сю Сян подошел к Марко Поло и молча его обнял. Чжанъи тоже обнял его на прощание.

— Дзе, дзе, — сказал Коготай-хан. — Да хранит вас вечное небо.

Во дворе Марко ждал огненный конь, пятнистый, как леопард. Это благородное животное было лучшим доказательством доброго расположения Коготай-хана к венецианцу. Одним движением Марко Поло оказался в седле. Он скакал во весь опор, окруженный отрядом всадников. Мрачные мысли его развеялись, усталости как не бывало. Ветер обвевал его лицо. Солнце закатилось за горы, вдоль белых оград цвели деревья и кусты, ритмичный топот копыт сливался в волнующую мелодию. Ночные события во дворце наследного принца казались теперь Марко нереальными. Опьяняющее чувство свободы охватило его.

Он дал коню шенкеля, слегка ударил его плеткой по спине, нагнулся к его гриве и тихо сказал:

— Беги, Пантера!

Марко почувствовал, как напряглись мускулы этого великолепного коня. Отбросив назад голову и пронзительно заржав, он стрелой промчался вперед, едва касаясь копытами земли. Марко почудилось, что он летит. Отряд пропустили через Северные ворота без задержки. Всадники оказались на широкой дороге, которая вела в заповедные места императорской охоты на берегу Белого озера и в летнюю резиденцию Шанду.

Лица монгольских воинов лоснились от пота. Их плетки мелькали в воздухе, оружие сверкало на солнце, а гривы их гнедых коней, устремленных вперед, развевались на ветру.

Весть о смерти тирана Ахмеда опередила всадников. Вся страна была охвачена лихорадочным возбуждением, и многие злобно глядели вслед скачущему отряду. В некоторых городах дело дошло даже до восстания. Возмущенное население изгоняло любимцев Ахмеда из присутствий и творило над ними расправу. В эти города тут же ввели боевые отряды, чтобы подавить восстания и рассеять собравшуюся на улицах толпу. В лагерях, расположенных вблизи городов, воины всегда находились в боевой готовности. Имена Ванчжу и Сю Сяна были у всех на устах. Говорили еще о военачальнике Чжанъи и о каком-то бородатом чужеземце, который, по слухам, также принимал участие в убийстве Ахмеда. Поэтому, когда на большой дороге встречали Марко под эскортом тысячи всадников, сразу возникало предположение, что он и есть тот самый сказочный витязь, о котором все говорят. Но монгольские воины не отвечали на расспросы и, бранясь, отгоняли любопытных.

На протяжении всего пути Марко не покидало радостное чувство надежды. Он рисовал себе приятные картины будущего и почти совсем забыл, в каком опасном положении находится. Только когда с вершины горы ему открылся, наконец, прекрасный вид на летнюю резиденцию императора, когда он увидел раскинувшийся на холмах Шанду, с его цветущими садами, красивыми домами, дворцами и пагодами, он вспомнил, какая трудная задача стоит перед ним.

Сю Сян поступил мудро, послав в Шанду с обвинительным актом именно его, Марко Поло, ибо император с самой первой встречи с венецианцем был к нему неизменно хорошо расположен.

Марко въехал в городские ворота. Перед ним лежала широкая главная улица. На ней царило обычное оживление, словно ничего не случилось. В эту минуту ему особенно захотелось, чтобы рядом с ним был Матео, всегда такой бодрый, отважный и умный. Окруженный тысячью всадников, Марко вдруг почувствовал себя очень одиноким, и ему показалось, что во взглядах, которые монгольские воины то и дело бросали на него, таится угроза. Он пытался побороть это неприятное чувство, во всех подробностях вспоминая свою первую встречу с Хубилай-ханом.

Главная улица Шанду была вымощена, и железные подковы коней гулко цокали о камни. Люди расступались перед всадниками, вооруженными блестящими луками. Стремительно скользили их тени по длинному ряду торговых лавок, теснившихся вдоль тротуара. День был солнечный, в воздухе стоял запах травы и свежих овощей. На лотках лежали горы зеленого лука и цветной капусты. В корзинках стрекотали кузнечики. Почтенные ювелиры предлагали сверкающие драгоценные камни. На маленькой площади два скомороха, окруженные толпой зевак, подбрасывали высоко в воздух копья и ловили их обнаженной спиной, плечом или бедром.

Картины мирной жизни сменяли одна другую, и Марко не мог себе представить, что, быть может, видит все это в последний раз. Императорский парк и дворцы были расположены в противоположном конце города. Он пришпорил лошадь и больно ударил ее плетью, чтобы заставить перейти на галоп.

— Беги, Пантера!

Марко еще раз отдался пьянящему чувству свободы. Но вот распахнулись ворота, и он попал в дворцовый парк. Тишина, лужайки, клумбы, деревья. У второй стены всадники остановились, и Марко в сопровождении коменданта дворцовой стражи и четырех телохранителей поскакал ко дворцу. Мрамор, которым был облицован фасад, поражал своей белизной, а желтая, зеленая и красная черепица крыши весело проглядывала сквозь молодую листву.

Навстречу Марко вышел чиновник в красной шелковой одежде и почтительно поклонился.

— Глава Совета цензоров господин Эсень-Тимур ожидает вас, милостивый господин.

— Проведите меня к нему, — сказал Марко Поло.

Эсень-Тимур лишь недавно получил эту должность, и венецианец еще не был с ним знаком. Когда Марко переступил порог комнаты, он от изумления даже замер на мгновение у двери: перед ним стоял не кто иной, как сам Коготай-хан, с которым он четыре дня назад расстался в Ханбалыке. Сходство братьев было ошеломляющее. Однако Марко почти сразу же заметил, что председатель Совета цензоров человек совсем иного склада, нежели его кровный брат. Если Коготай-хан отличался грубоватым благодушием, то Эсень-Тимура характеризовала изощренная хитрость. Проницательный взгляд его маленьких холодных, тигриных глаз был устремлен на Марко. Он молчал, и это затянувшееся молчание как-то сковало Марко. Но он бесстрашно встретил взгляд Эсень-Тимура и терпеливо ждал, что будет дальше. Марко только чуть заметно наморщил лоб — кроме этого, он ничем не обнаружил охватившего его волнения.

— Я слушаю вас, господин Марко Поло, — проговорил наконец маленький коренастый монгольский князь.

При этом он вытянул вперед свою бритую круглую голову, чтобы получше разглядеть Марко проницательными, холодными глазами.

Марко увидел вблизи старое, испещренное морщинами, безжалостное лицо и тут же вспомнил, что, судя по слухам, Эсень-Тимур всего только несколько лет назад прибыл в столицу из татарского кочевья, расположенного где-то в степи. Хубилай-хан позвал его как боевого товарища своей юности и, под влиянием минутного настроения, назначил главой Совета цензоров, хотя Эсень-Тимур не знал ни катайского, ни уйгурского языков.

Однако старый вояка прекрасно разбирался в людях и всецело полагался на свой природный ум. Влияние его на Хубилай-хана было велико. Придворные всячески льстили Эсень-Тимуру и с любезной улыбкой выслушивали его грубости.

— Коготай-хан, ваш кровный брат, просит передать вам привет, — начал Марко Поло.

— Вы что, прибыли сюда, чтобы передавать приветы? — спросил Эсень-Тимур.

— Нет, — коротко ответил Марко Поло. — Спрашивайте меня о чем хотите, и я вам отвечу… Я привез обвинительный акт, вы же знаете.

Глава Совета цензоров взял из рук Марко исписанные листы и, даже не взглянув на них, бросил на стол.

— Сколько вам лет? — спросил он.

Марко удивленно посмотрел на него и ответил:

— Двадцать девять.

— Сколько воинов вы убили в бою?

Что хочет от него этот старик? Почему он задает такие странные вопросы? Раскосые глаза, как показалось Марко, разглядывают его с явной благосклонностью. А быть может, он ошибается? Может быть, это всего-навсего взгляд охотника, который любуется благородным обликом дичи, попавшей в западню?

— Мне не довелось убить кого-либо в бою, — ответил Марко. — Почему вы меня об этом спрашиваете?

На лице старика отразилось разочарование.

— Молчите, — приказал он строго и после долгой паузы добавил — Коготай-хан — герой. Когда мы с ним бросались в бой, враги дрожали.

Марко Поло решил, что правильнее всего будет не обращать внимания на странное поведение Эсень-Тимура.

— Коготай-хан велел вам передать мне привет? — Эсень-Тимур вновь погрузился в длительное размышление, а потом продолжал — Он послал ко мне гонца… Так, значит, вы отрубили голову этой змее Ахмеду?

Взяв со стола обвинительный акт, он протянул его Марко:

— Я не могу этого прочесть. Прочтите мне сами вслух, что бы я мог изложить его содержание нашему повелителю.

Глава Совета цензоров сел против Марко и с каменным лицом в течение двух часов слушал чтение обвинительного акта против Ахмеда. За это время никто не вошел в комнату. Близился вечер, тени сгущались, буквы плясали перед глазами Марко, он с напряжением переводил с листа катайский текст на монгольский, и от этого у него разболелась голова. Марко вздохнул с облегчением, когда произнес наконец последнюю фразу.

Лицо Эсень-Тимура по-прежнему ничего не выражало.

— Я вас выслушал, — сказал он. — Наш повелитель нуждается сейчас в покое. Завтра я расскажу ему обо всем. А теперь вы можете удалиться, но вам нельзя выходить из парка.

Марко Поло покинул комнату с двойственным чувством. Он и сам не знал, умно он вел себя или глупо. Старая лиса держалась так, что все оставалось неясным. Но в глубине души Марко чувствовал, что дело обстоит не так уж плохо, и это чувство укреплялось, когда он вспоминал слова старика: «Так, значит, вы отрубили голову этой змее Ахмеду?»

Слуга указал Марко отведенную ему комнату. Когда Марко направился в парк, чтобы немного пройтись, за ним последовало четыре телохранителя, которые не выпускали его из виду во время прогулки.

На следующее утро Марко проснулся на рассвете.

«Что будет с моими стариками, если Хубилай-хан приговорит меня к смерти? — думал Марко. — Попадут в немилость? Потеряют все свое состояние?»

— Повелитель отдыхает в павильоне Ладана. Я ему все рассказал. Он ждет вас, — сказал Эсень-Тимур. — Он играет павлиньими перьями… Повелитель плохо спал.

«Что ему от меня надо? — думал Марко Поло. — Он что, хочет меня напугать?»

На боку у Эсень-Тимура, как обычно, висел короткий меч, рукоятка которого была украшена накладным золотом и драгоценными камнями.

Было еще очень рано, день только начинался — долгожданный час для человека, страдающего бессонницей, но и час казни.

Ветки огромных деревьев, росших вдоль аллеи, смыкались. Эсень-Тимур и Марко оказались под зеленым шатром. Между стволами стояли стражники, такие же прямые, недвижимые и молчаливые, как деревья.

«Не может быть, чтобы для меня все кончилось, — думал Марко Поло. — Ведь это означало бы смертный приговор для Сю Сяна и для Чжанъи».

Они шли между двумя шеренгами стражников, и от этого рождались тяжелые мысли. Не пойдет ли он в оковах назад по этой аллее?

— У вас нет причины радоваться, — сказал вдруг Эсень-Тимур.

Марко Поло рассмеялся.

— Вы хотите меня запугать, Эсень-Тимур? — спросил он. — Я ни в чем не раскаиваюсь.

И Марко замедлил шаг, как бы желая показать, что не торопится узнать решение своей судьбы.

— Но и печалиться нет причины, — добавил хитрый советник.

«Если мои старики потеряют все свое состояние и им придется вернуться в Венецию бедными людьми, — думал Марко Поло, — это будет для них страшнее смерти… Ничего, отец, все обойдется», — твердил он мысленно, чтобы хоть немного себя подбодрить.

— Вон павильон Ладана, — сказал Эсень-Тимур, указывая на легкое строение цвета слоновой кости, стоящее посреди усеянной цветами лужайки. Они дошли до конца аллеи. Широкая тропа вела к воротам павильона.

— Подождите здесь, господин Марко Поло, — сказал Эсень-Тимур. — Я сообщу повелителю о вашем приходе.

Повелитель полулежал на кушетке черного эбенового дерева. Седая борода свисала ему на грудь. Левой рукой он опирался на большую подушку, а в правой держал кубок с вином. У его ног, прямо на ковре, сидела девушка и перебирала струны домры.

Повелитель поднес кубок к губам, залпом осушил его, а потом швырнул на пол. Повсюду — на ковре, на кушетке, на столике — лежали павлиньи перья.

Собачонка с белой как снег шерстью и острой умной мордочкой стояла у столика. Стены покоев были обтянуты расписанным шелком: серая цапля парила над озером, поросшим тростником; над широкой рекой летали птицы; холмистые берега на фоне бледного неба создавали впечатление бесконечного одиночества. У подножия большой скалы, возле сосен, приютились две хижины. Одна картина сменяла другую — пейзажи, пагоды, птицы, но нигде не был изображен человек.

Марко Поло быстрым взглядом окинул комнату и опустился на колени рядом с Эсень-Тимуром, ожидая, пока император заговорит.

Сердце его билось ровно. В углу служанка жарила на вертеле кусочки мяса. Тонкий аромат пряностей разносился по всей комнате.

— Не надо больше играть, — приказал Хубилай-хан.

Девушка с домрой трижды поклонилась и вышла.

— Тимур и Марко Поло, — обратился великий хан к стоявшим на коленях, — сядьте.

Они сели на ковер, служанка подложила им под спину и под локти подушки. Цапля на шелку парила прямо над головой повелителя. В павильоне не было окон, но он был залит светом, потому что в эту минуту на небосклоне, за спиной Эсень-Тимура и Марко Поло, показался раскаленный солнечный шар. Повелитель видел его сквозь открытую настежь дверь. Теплый отсвет солнца озарил лицо великого хана, оттенив все морщины.

— Подай нам мяса, — приказал император.

Марко Поло видел, как дрожали руки служанки, когда она подала повелителю маленький вертел с круглой ручкой из слоновой кости.

Эсень-Тимур поправил свой меч и, по примеру повелителя, с аппетитом принялся за еду. Марко Поло казалось, что Хубилай-хан нарочно оттягивает разговор… «Хочется меня помучить», — подумал Марко. Наевшись, император стал кидать куски мяса собачке. И вдруг он сказал:

— Так вы, значит, убили Ахмеда?.. Джамбуи-хатун очень сердится.

Великий хан взял три павлиньих пера и подул на них. Они взметнулись в воздух, полетели, два из них упали на пол возле столика, третье угодило в жаровню и сгорело.

— Если Наян не угомонится, — сказал Хубилай-хан Эсень-Тимуру, — придется пойти на него войной.

Марко Поло знал, что Хубилай-хан приближается к цели окольными путями. Поэтому он сейчас заговорил о своем дяде Наяне, который собирал против него войско на севере Катая и искал себе союзников. Но мгновение спустя император мог двумя-тремя словами вынести Марко приговор. И Марко ждал следующей фразы с таким напряжением, что у него перехватило дыхание. Он почему-то вдруг вспомнил, как дрожали у служанки руки, когда она подавала императору вертел.

— Зсень-Тимур мне все поведал, — сказал наконец повелитель и засунул в рот кусок мяса. — Я ознакомился также с вашим обвинительным актом. Коготай-хан заслуживает награды… Знаете ли вы, что наместника Янчжоу убили только потому, что он родственник Ахмеда? Повсюду вспыхнули волнения, но мои воины их везде подавили.

Марко Поло видел, что на лице Хубилай-хана отразилось глубокое удовлетворение, и совершенно успокоился. Гордо подняв голову и смело глядя повелителю в глаза, ожидал он своего приговора.

— Ахмед обманывал меня, теперь я это знаю. Но как можно было убить его без суда? Эсень-Тимур, ты сказал мне: «Хорошо, что они его убили. Посадить Ахмеда в темницу и кормить его день за днем, пока не закончится расследование, — это только зря переводить пищу». Да, так ты сказал. Тула-Тимур и ты, Эсень-Тимур, отправитесь в Ханбалык. Пусть Сю Сян соберет всех чиновников, вельмож и ученых и прочтет им обвинительный акт. Обсудите его и вынесите решение. Такой мой приказ.

Эсень-Тимур и Марко трижды коснулись лбом пола. Повелитель продолжал, обращаясь к Марко:

— Я вас назначу наместником Янчжоу[38]. Эсень-Тимур передаст вам золотую пайцзу. Отправляйтесь в Ханбалык, но не задерживайтесь там долго…

Движением руки Хубилай-хан дал понять, что беседа окончена. Марко Поло шел назад по длинной аллее, мимо серых стволов и неподвижных стражников. Сквозь зеленый шатер кое-где пробивалось солнце. Все это было непостижимо. Он был свободен… Утро выдалось на редкость ясное. Теплый воздух струился над лужайками.

Марко был свободен. Невероятно! Повелитель дал ему самый высокий пост, который когда-либо занимал в этой стране европеец. Венецианец Марко Поло — наместник Янчжоу!

Марко почувствовал, как валится с ног от усталости. За прошедшие пятеро суток он спал всего лишь несколько часов. Зато в эту ночь он спал крепко и не видел снов.

На следующее утро Эсень-Тимур принес ему золотую табличку с изображением львиной головы и печатью великого хана,

— Благодарю вас, Эсень-Тимур, — сказал Марко Поло с радостной улыбкой.

— Ах, все вы дураки, — мрачно ответил ему старый монгол. И уже немного мягче добавил — Глядите в оба, чтобы вас не укокошили стражники Джамбуи-хатун. Во дворе вас ожидают телохранители. Повелитель лично распорядился об этом. Возьмите их с собой в Янчжоу, господин наместник.

Марко Поло велел оседлать коня и в тот же день во главе отряда из пятисот телохранителей поскакал назад в Ханбалык. Исполняя приказ великого хана, вместе с ним отправились в путь Сагату-бохадур, Тула-Тимур и Эсень-Тимур.

* * *

Фаню понадобилось восемь дней, чтобы добраться до улицы Тысячекратного счастья. Он чуть ли не каждый день подходил к Южным воротам и часами стоял, глядя на людской поток, а потом возвращался с нечистой совестью на постоялый двор, пил, чтобы забыться, рисовое вино и, тяжело вздыхая, говорил: «Ах, Матео! Друг мой, что ты наделал!.. Люди обращаются со мной, как с мандарином, а я все-таки несчастен. Ты мне все твердил: «Иди к Марко Поло и Ашиме». И я обещал тебе это выполнить. Ну подожди еще немного. Завтра я пойду к ним. Непременно пойду…»

За мулом с лошадью хорошо ухаживали на конюшне постоялого двора. Фань простился с ними так, словно не собирался вернуться. Но втайне он надеялся, что не сумеет найти дом или что там никого не окажется. Однако надежды его, увы, не сбылись. Ему открыл Ян и с недоверием стал разглядывать этого хорошо одетого господина.

Фань выпрямился, придал своему лицу торжественное выражение и сказал:

— Не гляди на меня так, а беги поскорее к своим господам и скажи им, что Фань Гунн-ду желает их видеть. Что ты стоишь? Ноги у тебя, что ли, отнялись?

— Я не могу вас впустить. — ответил Ян, — Господин наш еще не вернулся в Ханбалык.

Тут Фань Гунн-ду рассердился. Он забыл, как трудно ему было решиться прийти сюда. Подумать только, этот слуга позволяет себе не впускать его, господина Фань Гунн-ду!

— Послушай, друг, ты немедленно отправишься к своей госпоже и скажешь ей, что Фань Гунн-ду желает ее видеть. Разве твою госпожу не зовут Ашимой?.. Вот видишь, я все знаю. Скажи ей, что я старый друг Матео, и тогда тебе придется бежать, чтобы поскорее впустить меня в дом, вот увидишь.

Когда Ян ушел, Фань еще раз ощупью проверил, на месте ли мешочек с рубинами и те два самых красивых камня, которые он отложил для Ашимы. Он скажет ей с печальным видом: «Эти два камня вам велел передать мой друг Матео. Только они и были при нем. «Отдай их Ашиме», — сказал он мне. Я потратил все свои деньги, чтобы поставить ему надгробный памятник».

Фань столько раз повторял про себя эти слова, что сам почти в них поверил. Он огляделся вокруг, но во дворе не было домашней птицы, ничто его не искушало. На каменном постаменте стоял бассейн с золотыми рыбками.

Вскоре Ян вернулся.

— Госпожа ожидает вас, — сказал он.

— Ну вот видишь, дружок, разве я тебе не говорил? Проводи меня.

Ян, улыбнувшись, пошел вперед.

Ашима с радостным волнением ожидала посетителя, который обещал сообщить что-то о Матео.

Утром прибыл гонец из Шанду с письмом от Марко Поло, который сообщал, что все кончилось хорошо и что он сам уже на пути в Ханбалык.

Это был счастливый день.

— Садитесь, незнакомец, — сказала Ашима, указав ему место у стола; однако у нее не хватило терпения дождаться, пока он сядет. — Как я рада, что вы пришли именно сегодня! — воскликнула она. — Говорите скорее, как поживает Матео! Прости те меня, но мне не терпится узнать о нем…

Фань глядел на Ашиму с открытым ртом. Все получилось совсем иначе, чем он себе представлял. В ее ясных глазах вспыхивали беспокойные огоньки. Она поразила его своей красотой. В иссиня-черных, блестящих волосах поблескивали две бирюзовые заколки.

Фань опустил глаза. Он не вынес ее вопросительного взгляда.

По ее лицу пробежал испуг.

— Почему вы молчите? — спросила она нетерпеливо, «Цветок лотоса, — с печалью подумал Фань. — Как мне тебе это сказать?»

— Меня зовут Фань Гунн-ду, — начал он беззвучным голосом. — Я был другом Матео… Его лучшим другом… «Передай от меня привет Марко Поло и Ашиме…»

Фань был не в силах дольше глядеть на расширившиеся от ужаса глаза девушки. Он опустил голову на руки. Голос Ашимы донесся до него словно издалека.

— Скажите мне, что случилось! — крикнула она в отчаянии. — Где Матео? Вы должны мне всё сказать!..

Исполненный внезапной решимости, Фань встал. Ему казалось, что Матео смотрит на него своими большими, добрыми глазами. Он вынул деньги, мешок с рубинами и положил всё перед девушкой:

— Он умер под большим парусом. Он был счастлив, что ему довелось умереть на воде. Умирая, он улыбался… «Ашима получит все, что мне принадлежит, — сказал он. — Деньги, рубины, все… Останься с ней и с Марко. Я этого хочу». Он так сказал. И вот я пришел. Я выкопал ему могилу. Над самой рекой. Там он и покоится.

Ашима не плакала. Мысли ее обратились к прошлому. Великан чужеземец появился в ее жизни ветреным весенним днем. Какая-то женщина сунула ей в то утро кусок хлеба. А ночью Ашима снова была посажена на цепь, как собака. Наутро пришел Матео и взял ее за руку: «Пошли, доченька. Я куплю тебе шелковый халат. Тебе нечего больше бояться, ведь с тобой капитан Матео. Никто тебя не посмеет обидеть». И она впервые произнесла его имя: «Матео».

Во власти этих далеких воспоминаний Ашима прошептала:

— Расскажите мне все, как было.

Фань рассказал, как, стоя у позорного столба, он впервые увидел Матео, как они ели «курицу нищих» и пили «благоухающий снег», как они вместе странствовали, пока болезнь не свалила Матео. Он рассказал ей все.

И, пока Фань рассказывал, она видела перед собой Матео и слышала, как он озабоченно говорит: «Становится прохладно, доченька. Мы уже давно сидим».

Это было в тот вечер, когда Марко сказал ей: «Я отвезу тебя в Куньмин, Ашима… Мы поедем вместе — Матео, ты и я».

«Матео умер, — думала Ашима. — Я должна это сказать Марко».

Фань уже давно молчал. Девушка с отсутствующим видом глядела куда-то мимо него. На столе лежали рубины и деньги.

— Ты думал, Фань тебя обманет, Матео? — неслышно спросил он. — Фань сделал все, как ты хотел. Теперь ты можешь спать спокойно. И я обрел покой, ты же видишь, брат… Целая куча денег…

Он прикоснулся рукой к деньгам, поиграл ими и быстро засунул себе за пояс.

«Я их потом отдам», — решил он про себя.

Фань долго ждал, не заговорит ли Ашима. Губы ее были полуоткрыты. Лицо исказилось от немого горя.

И тогда Фань Гунн-ду тихо проговорил:

— Если вы хотите, я останусь с вами.

— Я должна это сказать Марко, — повторила Ашима, не понимая смысла слов Фаня. — Он скоро вернется… Я должна это сказать Марко!.. — крикнула она и закрыла лицо руками.

Фань вышел из комнаты.

— Она теперь плачет, — сказал он Яну. — Я не могу на это смотреть, поэтому я вышел. Если ты слуга в этом доме, то скоро со мной познакомишься. На столе лежит мешок с рубинами. Смотри не прикасайся к нему!

ВАЙ ВАН СИНЬ

Старик резчик сидел в тени пальмы. Его узкое морщинистое лицо еще больше удлинялось серенькой, жидкой бородкой. Тонкие, гибкие руки старика покоились на столе, где лежало множество резцов и маленький прямоугольный брусок, вырезанный из сухого корня. Вокруг повсюду валялась стружка. Мастерская была расположена на самой окраине Янчжоу, у водоема, который шагов на сто ниже соединялся с императорским каналом.

Солнце палило вовсю, но погода была ветреная. Подняв все паруса, нескончаемой чередой неслись на юг джонки. Их проходило здесь ежедневно больше пяти тысяч. Одни везли грузы с юга в ненасытный Ханбалык, ко двору великого хана, другие, порожние, отправлялись назад, чтобы вскоре вернуться в столицу с новыми грузами.

На полях, разделенных на небольшие участки канавами с водой, работали крестьяне. По мощеной дороге, проложенной вдоль императорского канала, ехали повозки.

На руку резчика сел комар. Убив его, старик стал вертеть в пальцах брусок дерева.

— Мне что-то не хочется работать, — пробормотал он. — Ши, где ты?

Слепой мальчик сидел за хижиной и прислушивался к многообразным шумам и голосам. Вот уже год, как он и Ван жили у резчика. Иногда мальчик отправлялся вместе с Ваном в город, чтобы продать на базаре резные фигурки драконов, львов, орлов, крестьян в больших шляпах или восьми бессмертных богов. Но чаще Ши оставался дома, играл на бамбуковой флейте или слушал рассказы старика. Долго шли Ван и Ши по дорогам, прося милостыню, чтобы не умереть с голоду, пока не добрались наконец до Янчжоу и остановились у резчика переночевать. Хижина старика была такой ветхой, что грозила вот-вот развалиться. Ван заново ее отстроил, и одинокий старик не отпустил от себя Вана и Ши. Так они у него и остались. Иногда Ван ходил в город и нанимался на какую-нибудь временную работу.

— Иду, дедушка, — отозвался Ши.

Мальчик подошел к столу и принялся ощупывать все, что на нем лежало, пока не коснулся руки старика.

— Ван еще не вернулся, — сказал резчик. — Жаль, а то бы он помог мне напилить бруски из корней.

— А ведь он ушел вчера утром, — печально отозвался Ши,

— У Вана беспокойная душа, Ши.

Старший сын соседа-канатчика крикнул из своего двора:

— Ши, поиграл бы ты немного. Под твою флейту работа спорится.

Но Ши не хотелось играть.

— Сядь ко мне, — сказал ему старик.

— Я боюсь, дедушка, что когда-нибудь Ван уйдет и больше не вернется. Он такой вспыльчивый.

— Хочешь, я расскажу тебе историю о Ван Мане, прославленном военачальнике?.. Да ты потерпи, вечером Ван вернется… Я могу тебе еще рассказать, как много сот лет назад один кузнец ударом меча разрубил пополам камень. А ты сыграй какую-нибудь веселую песенку. Ведь соседи тебя просили…

Но слепой Ши в ответ только склонил голову, прислушиваясь к какому-то шуму.

— Я слышу, как скачут всадники, дедушка. Вы их уже видите?.. Много всадников…

И в самом деле, на мощеной дороге, идущей вдоль канала, появились всадники. Их фигуры четко выделялись на фоне неба и казались огромными. Четыре стражника скакали впереди, расчищая путь.

— Я вижу их, — сказал старик. — Сорок дней назад они отправились на юг. Теперь они возвращаются.

— Кто это, дедушка?

— Господин наместник и его телохранители.

— Как много лошадей!

— Пошли, Ши.

Резчик взял слепого мальчика за руку и направился с ним к дамбе, отделяющей канал от дороги.

— Я хочу видеть его лицо, — пробормотал старик.

— Как он выглядит, дедушка? Расскажи мне.

— Он скачет на породистом коне, два всадника держат над ним балдахин из голубого шелка. Представь себе, чужеземца со смуглым лицом. У него высокий лоб, большие глаза, надменный взгляд, длинный нос, темная борода почти совсем закрывает нижнюю губу. Он еще молод, Ши. Чужеземцы с длинными бородами обычно гораздо моложе, чем кажутся. У него красивая фигура, он высокого роста и держится прямо. Я не знаю, Ши, что сказать тебе о нем. Я закрываю глаза, и тогда вижу его лучше, потому что образ его живет во мне… Теперь мы должны пасть на колени и коснуться лбом земли, потому что мимо нас проезжает господин наместник. Я думаю, что он такой же, как и все остальные, — чужой. Их всех надо ненавидеть, всех, до одного. Но когда стареешь, Ши, ненавидеть становится все труднее и труднее.

— Сколько всадников, дедушка!

— Да, много. Столько, что не сосчитать на пальцах. Они проносятся мимо, а мы должны лежать перед ними в пыли. Ну вот, теперь можно встать.

Старый резчик с трудом поднялся и вдруг увидел вдалеке Ванна.

— Ван идет! — воскликнул он радостно.

Они втроем направились домой. Ши и Ван поддерживали старика, которому трудно было подыматься по склону. Придя в свой двор, он сел к столику, взял в руки брусок и начал что-то вырезать.

— Что это будет за фигурка? — спросил Ван. — Бессмертный или дракон?

— Смертный, Ван. Тот, кто только что проскакал мимо нас под голубым балдахином, — ответил старик.

— Тогда не забудьте сделать надпись: «Чужой дьявол», — проворчал Ван.

— Я видел его лицо… — пробормотал резчик. — Ты не должен так часто бегать в город, — добавил он, — Ши боится, когда ты пропадаешь по ночам.

* * *

Марко Поло возвращался из поездки по югу своего округа. Двадцать семь городов находились под управлением наместника Янчжоу. Там процветали торговля и ремесла, хотя преступное хозяйничанье ставленников Ахмеда нанесло им немалый ущерб. Вот уже год, как Марко пытался привлечь к себе честных чиновников и убрать с должностей бесчестных. Но разобраться в людях было нелегко. Во всех присутственных местах он видел только склоненные спины и слышал льстивые речи.

Хубилай-хан требовал от своего нового наместника таких же огромных податей, как и от его предшественника. Облегчить положение населения Марко Поло мог лишь тем, что повел борьбу с многочисленными дополнительными сборами, которые прежде попадали в карман чиновников-лихоимцев.

Когда великий хан покорил провинцию Манзи, он разделил ее на девять округов. В каждый округ он назначил вице-императора, который, будучи вместе с тем и верховным наместником, пользовался неограниченной властью. Вице-императоры ежегодно посылали в Ханбалык отчеты, в которых значились не только суммы собранных податей, но и перечислялись все важнейшие события, которые произошли за это время. Каждые три года происходила смена вице-императоров, как, впрочем, и всех остальных должностных лиц огромного государства.

Резиденцией вице-императора, которому подчинялся наместник Марко Поло, был Ханчжоу, один из самых крупных и богатых городов империи. По красоте зданий и месторасположению он мог бы поспорить с самим Ханбалыком. Во время своей поездки венецианец побывал в Ханчжоу и собственными глазами видел все его великолепие. Вице-император принял его весьма благосклонно и дал ему возможность во всех подробностях изучить жизнь города и систему его управления.

Ханчжоу был расположен между легендарным Западным озером и большой рекой, которая благодаря сложной системе отводных каналов снабжала водой всю южную столицу. В Ханчжоу, как в Венеции, улицы и переулки шли вдоль каналов, так что в любое место можно было добраться не только пешком или на лошади, но и на лодке.

Подати, которые император получал из округа Ханчжоу, оказались так неправдоподобно велики, что Марко, когда ему назвали сумму, сперва с недоверием и сомнением покачал головой. Округ Ханчжоу был прибрежным, и поэтому там было множество соленых озер и лагун. Император получал свою долю со всего, что добывалось, делалось или выращивалось в стране, и в казну поступало из Ханчжоу, не считая налога на соль, двести десять таманов, или шестнадцать миллионов восемьсот тысяч венецианских золотых дукатов.

На обратном пути в Янчжоу Марко Поло часто думал о том, что видел в Ханчжоу, и твердо решил сразу же по приезде записать в свою книгу путевых впечатлений все, что он там пережил и узнал.

* * *

Наместник скакал во главе отряда телохранителей по мощеной дороге вдоль дамбы императорского канала и не обращал никакого внимания на окружающее. Ему казалось, что слова бессильны выразить его впечатления, и он жалел, что не может изобразить кистью то, что видел.

Марко часто мысленно возвращался к могиле своего друга на каменистом склоне над могучей рекой. Сбылось то, что Матео смутно предчувствовал. Он покоится в чужой земле, далеко от родины, так далеко, что даже больно об этом думать.

Эти воспоминания порой рождали у Марко мрачное предчувствие. Оно возникало у него внезапно — то в дороге, когда он скакал, окруженный телохранителями, то на шумном, кишащем людьми базаре. Хубилай-хан назначил его наместником, оказав ему самую высокую честь, какой когда-либо удостаивался в его империи европеец, и все же тоска по родине давала себя знать.

Год назад Ашима приняла христианство и вступила в брак с Марко Поло. Тихо, в уединении отпраздновали они свадьбу, о которой Николо и Маффео Поло ничего не знали. Марко с тревогой думал об отце и дяде. Уже больше двух лет были они в пути и все это время не подавали о себе вестей.

Ветер надувал паруса и гнал на юг большие джонки. Бронзовые от загара лодочники в живописных лохмотьях стояли на палубе или сидели в тени, под навесом, мысленно благодаря ветер, который работал за них. Но на встречных джонках, тех, что шли на север, гребцы, затянув хриплыми голосами песню, в такт мелодии опускали в воду длинные весла и всем телом наваливались на них.

Рядом с Марко Поло скакал носильщик Ян. Но он уже не был носильщиком. На поясе у него висел меч, а за плечом — лук, изогнутый в форме летящего дикого гуся. В его колчане было десять красных стрел. Ян стал сотником и служил у Марко Поло начальником его личной охраны. Ян не заметил Вана, своего друга из Ханбалыка. Ему неприятно было глядеть, как его соотечественники гнут спины даже перед Марко Поло. Он не увидел Вана, кузнеца из Ханбалыка, и поэтому не вспомнил о том, как к ним ночью приходил безымянный посланец.

Когда Марко Поло и сотник проскакали мимо Вана, кузнец поднял голову и смерил их недобрым взглядом. Он тоже не узнал Яна. Да и как мог бы он узнать в роскошно одетом всаднике с серебряным шлемом носильщика Яна.

Так Ян и Ван, встретившись после нескольких лет разлуки, не узнали друг друга, и встреча эта не оставила в их душе никакого следа.

Склоненные спины на краю дороги стали для Марко Поло привычным зрелищем. В присутственных местах, на приемах, в суде — повсюду, где он бывал, он неизменно видел эти спины. Он был наместником императора, поэтому все подданные встречали его с благоговением. И его нимало не заботило, что они с излишним усердием склоняют лбы долу. Марко радовался предстоящей встрече с Ашимой и не обратил никакого внимания на старика резчика, который, держа за руку слепого мальчика, направился к своей хижине.

— Мы скоро будем дома, милостивый господин.

— Да, скоро, — отозвался Марко.

Дом наместника был расположен посреди города и окружен большим садом. В ветвях высоких деревьев журавли свили себе гнезда. У пруда с лотосами возвышался изящный павильон. Ашима стояла у балюстрады и кормила золотых рыбок.

— Простите, но мне надо уйти, — сказала Ю. — Фань рассердится, если я не явлюсь к нему вовремя.

— Иди, Ю, — с улыбкой ответила Ашима.

Ю, разочарованная тем, что ее так легко отпустили, нехотя простилась с госпожой.

В доме венецианца Фань стал грозой прислуги, которая была отдана под его начало.

С Ю он обращался особенно строго.

Едва войдя в дом, Марко Поло вызвал к себе Фаня.

— Где госпожа?

— В саду, милостивый господин. Вас ожидают два господина. Они прибыли, сюда три дня назад, — сказал Фань, и его хитрые глаза замигали, а лицо приняло необычайно таинственное выражение.

— Два господина? — с удивлением переспросил Марко Поло. — Здесь? В моем доме?

— Да, вас ожидают господа Николо и Маффео Поло, — торжественно объявил Фань Гунн-ду.

Марко поглядел на Фаня с радостным изумлением. «Так вот, значит, они прибыли, — думал он. — Наконец-то!» Он часто вспоминал своих стариков, особенно после смерти Матео, и у него сжималось сердце при мысли, что они могут не вернуться из опасного путешествия на юг.

— Счастливая весть! — возбужденно воскликнул он.

Но он тут же подумал об Ашиме, и к охватившей его радости примешалось опасение: как отнесутся отец и дядя к его женитьбе? Но опасение тут же рассеялось, ибо слишком велика была его радость и вера в правильность своего поступка.

Первым в комнату вошел отец. Он держался прямо, как обычно, и его узкое лицо казалось строгим. Видно было, что он старался скрыть охватившее его радостное волнение. Отец и сын сделали несколько шагов навстречу друг другу и обнялись. Оня были одинакового роста, и вообще их сходство поражало. Марко подумал: «Он такой же, какой был…» Николо подумал: «Мой сын!..»

«Он точно такой же, как был», — снова подумал Марко и улыбнулся.

Ашима незаметно вышла из комнаты, она не хотела мешать этой первой встрече.

Мужчины сели к столу. Марко Поло приказал Фаню не беспокоить его даже по самым неотложным и важным делам.

Николо и Маффео Поло рассказали ему о своем путешествии по Индийскому морю. На обратном пути они побывали у Хубилай-хана и поведали ему обо всем виданном. Удивительные приключения отца и дяди все больше захватывали Марко. Сперва Николо Поло говорил деловито, но когда дошел до посещения больших и богатых островов Индийского океана, то оживился, и рассказ его делался все более красочным, а Маффео Поло время от времени вставлял свое меткое слово.

Марко, по своему обычаю, задавал много вопросов и сразу же записывал важнейшие сведения. Он давно уже втайне мечтал побывать на островах Индийского океана, и теперь эта мечта всецело завладела им.

Взгляд Марко то и дело скользил по лицам рассказчиков. Он видел на них следы усталости, но это было естественно после такого трудного путешествия. Мучительней всего им было выносить непривычную жару. Отец заметно осунулся, морщины избороздили его лоб, а складки у рта залегли еще глубже. Маффео Поло поплатился своей шевелюрой: венчик волос с сильной проседью обрамлял теперь большую лысину. И отец и дядя почернели от загара. «За эти два года они стали старше, — подумал Марко, — но они еще далеко не старики».

Марко Поло казалось, что по возрасту он теперь к ним приблизился. Его мысли были не по годам зрелыми, а отец и дядя сохранили ту юношескую энергию, которая в свое время побудила их покинуть Венецию и отправиться в далекие страны. Они втроем составляли своего рода союз — союз, скрепленный узами родства, но еще больше — множеством вместе пережитых опасностей и приключений. И каждый из них троих чувствовал, что только смерть может расторгнуть этот союз.

Они вспомнили Матео. На пути из Ханбалыка в Янчжоу Марко с Ашимой посетили его могилу. Марко передал им рассказ о смерти Матео так, как в свое время услышал его от Фаня.

— Ах, если бы он поехал вместе с нами… — сказал Маффео Поло, которого глубоко взволновало известие о смерти друга. — А я-то думал, что он доживет до ста лет. — И в задумчивости добавил — Когда он умер, ему было столько, сколько мне теперь… Мы уже немолоды. Отцу твоему пятьдесят два, а мне — пятьдесят четыре… — Он поглядел Марко прямо в глаза. — Мы считаем, что настало время подумать о возвращении на родину.

«Почему они ничего не говорят об Ашиме?»— подумал Марко, но не дал воли своим чувствам и сделал вид, что пропустил мимо ушей предложение вернуться на родину.

— Мы теперь богаты, как короли, — сказал отец. — Маффео прав, пора подумать о возвращении домой. Хубилай-хан был очень недоволен, когда мы заговорили с ним об этом. «Разве я не осыпал вас дарами! — воскликнул он. — А теперь вы хотите меня покинуть. Зачем вам рисковать жизнью, подвергаться опасностям такого тяжелого путешествия? Если вы ищете выгоды, я дам вам столько золота, сколько вы хотите. Если вы жаждете почестей, я могу присвоить вам любое звание и назначить на самый высокий пост. Разве я не сделал вашего сына наместником? Но только оставайтесь здесь…» Трудно будет получить от Хубилай-хана согласие на возвращение в Венецию.

Марко Поло почувствовал волнение в словах отца.

— А он сидит и молчит, — заметил Маффео Поло. Манящая картина родины встала перед Марко, но после рассказа отца и дяди его еще более неудержимо влекла Индия.

— Мне не хотелось бы быть похороненным в катайской земле, — сказал Николо Поло.

— Вы недовольны тем, что Ашима стала моей женой? — спросил вдруг Марко.

Николо и Маффео Поло с изумлением взглянули на него. Потом Маффео рассмеялся.

— Так вот почему он молчит! — воскликнул он. — Ведь мы забыли на радостях дать тебе свое благословение и пожелать счастья! Мы полностью одобряем этот брак, Марко… Но, может, Ашима недовольна нами? — озабоченно спросил он. — Уж не жаловалась ли она тебе?

Марко Поло сразу стало легко на душе.

— Нет, она просто убежала, — сказал он с улыбкой. — Что же вы здесь натворили, дядя, что опасаетесь неудовольствия Ашимы?

— Что мы натворили? — громко повторил Маффео. — Я старался предугадать каждое ее желание, а всякий раз, когда я искал твоего отца, он оказывался у Ашимы.

— Мы желаем вам обоим большого счастья, — серьезно сказал Николо Поло. — Ей будет нелегко, если мы когда-нибудь вернемся в Венецию.

— Она с радостью отправится в Венецию, — сказал Марко Поло.

С нежностью вспомнили они свой город. У каждого из них глубоко в сердце затаилась тоска по родине. Ею заразилась и Ашима. Когда Марко был в отъезде, она часами сидела с Николо и Маффео Поло и слушала их рассказы о Венеции. Даже в снах ее преследовал город, раскинувшийся на ста островах. Иногда ей казалось, что ребенком она играла у колонн Пьяцетты. Страх перед далеким городом совершенно рассеялся с тех пор, как старики с большой сердечностью приняли ее в свою семью.

Прошли лето и осень. Золоченые крыши монастыря на скалистом острове покрылись тонким слоем снега, императорский канал замерз, но очищать его ото льда было нетрудно, и джонки почти бесперебойно доставляли грузы в столицу. Зима здесь была короткой и мягкой. Вскоре снова засияло весеннее солнце, распустились почки, зазеленели травы.

У Марко Поло служба отнимала много времени. Он посещал города своего округа, иногда в этих поездках его сопровождала и Ашима, но чаще она оставалась с Николо и Маффео Поло.

Купцы привыкли к вечным скитаниям, и их тяготила праздная жизнь. Но они обещали Марко не предпринимать никаких торговых сделок, пока он будет замешать должность наместника. Они коротали время, занимаясь охотой и рыбной ловлей в богатой озерами области к северу от канала. Они часто ездили в красивый город Гаою, расположенный на берегу большого озера Гаоюху, бродили там по улицам и с завистью наблюдали за оживленной торговлей. Оттуда они отправлялись в лесистые горы и охотились на кабанов. Николо Поло даже убил двух львов и подарил Ашиме их шкуры. Они с нетерпением ждали окончания срока службы Марко, собирались все вместе отправиться ко двору великого хана и ждать подходящего случая, чтобы вновь обратиться к императору с просьбой отпустить их на родину.

* * *

В бамбуковой хижине старого резчика стояла запыленная деревянная фигурка. Она изображала всадника на лошади. Лицо всадника, величиной всего с ноготь, было вырезано с таким удивительным искусством, что казалось живым, и поражало сходством с господином наместником Марко Поло. Иногда старик брал фигурку в руки и задумчиво глядел на нее. Ван просил вырезать на ней слова: «Чужой дьявол». Но старик никак не мог решиться выполнить желание Вана. Фигурка долго стояла на маленькой дощечке, и никто к ней не прикасался.

Никаких особых событий не происходило в мастерской резчика. Жизнь шла там своим порядком. Ши наигрывал на флейте веселую мелодию, которую сам сочинил. Она была похожа на трели соловья, а потом высокие светлые ноты вдруг обрывались, сменялись низкими — так камни падают в глубокий колодец. Когда ветер дул в сторону канала, песня Ши долетала до джонок, скользящих по воде.

Ван нанялся в кузницу, расположенную на другом конце города, так далеко от хижины резчика, что приходил домой только раз в неделю. Но старик и Ши были рады, что Ван нашел наконец работу.

Каждую неделю они с нетерпением ждали прихода Вана, ибо их все еще не покидал тайный страх, что он со своим непокорным нравом непременно ввяжется в какую-нибудь историю. Но Ван неизменно приходил в срок; теперь он стал спокойнее, чем прежде. Он приносил рис, овощи и фрукты, которые покупал на заработанные деньги. В свободное время он мастерил для Ши лежанку, а потом снова принимался чинить хижину. Вечерами они втроем усаживались во дворе, и старик рассказывал о своих странствиях. Ветер раздувал паруса джонок, трудолюбивые канатчики плели древесные канаты, на дороге погонщики покрикивали на тяжело навьюченных верблюдов, ослов и мулов.

Резчик, Ван и Ши сидели вместе до захода солнца, а потом шли в хижину и ложились спать.

— Когда вы здесь, отец, время бежит слишком быстро, — говорил, засыпая, Ши.

Так прошло два года. Но однажды к ним в хижину пришел человек и, пугливо оглядевшись по сторонам, прошептал:

— Стражники забрали Вана. Мне велели это вам передать. Но вы молчите, ни с кем не говорите об этом.

— За что? — воскликнул Ши, которого ошеломили слова незнакомца.

Незнакомец умоляюще поднес палец к губам и сказал:

— Молчите. Здесь разговаривать опасно.

Тогда старик с трудом встал.

— Идем, Ши, — сказал он, взяв слепого мальчика за руку.

Они втроем вошли в хижину я сели на корточки.

— Мне нельзя здесь оставаться, — сказал незнакомец. — Если узнают, что Ван здесь жил, они могут прийти сюда.

— Расскажи нам, что произошло, — попросил его резчик.

— Я работал вместе с Ваном в кузнице, — торопливо начал свой рассказ незнакомец. — Мы ковали мечи и наконечники для копий… Время от времени Ван отвозил в деревню готовое оружие. Когда он вчера вечером вернулся из такой поездки, пришли стражники и увели его.

— Солдаты наместника… — повторил Ши.

— Ну, мне пора, — сказал незнакомец. — Если я что-нибудь узнаю, я прибегу вам сказать.

— Хорошо, — пробормотал старик.

Незнакомец встал. Он был маленького роста, но кряжистый и сильный, а походка у него была легкая, как у кошки. Он мигом исчез в уличной толпе.

— Вы говорили мне, что у наместника высокомерный взгляд, длинный нос, темная борода, из-за которой почти не видно губ, и высокий лоб? — спросил Ши, напряженно о чем-то думая. Видно, он пытался воссоздать из описаний резчика образ господина наместника. — А может быть, он вовсе не высокомерен, дедушка? — проговорил наконец Ши, чтобы хоть немножко подбодрить себя. — Ну скажи хоть что-нибудь! Они взяли Вана. Что нам теперь делать?

— Нам остается только ждать, Ши, — ответил старик.

— Я побегу сейчас в город и расскажу людям, что Вана бросили в темницу! — воскликнул Ши, дрожа всем телом. — Я пойду к наместнику и буду умолять его пощадить Вана. Быть может, наместник честный человек, дедушка? Ведь люди не говорят о нем плохо.

«Если бы ему грозила только тюрьма…»— подумал резчик.

— Пошли, Ши. На улице прохладно, а здесь, в хижине, такая духота… Надо выждать. Кто знает, быть может, они его выпустят.

Старик сам не верил тому, что говорил. Но не мог же он признаться Ши, что опасается худшего. Ван ковал наконечники для копий и развозил их по деревням. Он уже сидел в тюрьме, у него клеймо на щеках, он уже отмечен — его не пощадят,

— Дедушка, дай мне всадника на коне.

Резчик взял фигурку с дощечки и подал ее слепому мальчику.

Ши принялся ее ощупывать, потом вернул старику. Они вышли на улицу и сели к столику. Ветер шумел в листве пальмы. Ши прислушивался, склонив набок голову. Своим тонким слухом он пытался поймать какие-то другие звуки. Он сам, собственно говоря, не знал, чего ждет. Кроваво-красный шар солнца уже спускался к линии горизонта. Но Ши его не видел. Он только чувствовал, что солнечные лучи потеряли силу, и понял, что близится вечер.

— Вы пришли сюда три года назад, — сказал старик. — Ван и ты. Сначала соседи говорили мне: «Разве можно пустить к себе в дом человека с клеймом? Ты же ничего о нем не знаешь, быть может, он вор или даже убийца…» Но я оставил Вана, и он охотно помогал им всем. Они приходили к нам в хижину, и он рассказывал им свою историю… Тогда они мне сказали: «Ты поступил правильно». Они любят слушать, когда ты играешь на флейте.

День догорел. Наступила ночь. До самого рассвета они лежали без сна и ждали. Прошли две ночи, а на третью к ним в хижину снова вошел незнакомец и прошептал:

— Проснитесь. Я должен вам рассказать новость, но только не пугайтесь.

— Мы не спим, — отозвался старик. Ши был не в силах слово вымолвить.

— Не знаю, как вам это сказать… — начал незнакомец. — Но ведь вы должны знать.

— Говори, — приказал старик.

— Эти негодяи приговорили Вана к смерти.

— Я сейчас же пойду во дворец наместника, — громко сказал Ши.

— Замолчи! Ты хочешь, чтобы они и меня схватили? — прошептал незнакомец и бесшумно покинул хижину.

Ши встал:

— Я пойду, дедушка.

— Ночью ты все равно ничего не сможешь сделать, Ши, — сказал резчик. — Стражники схватят тебя и бросят в тюрьму. Подожди до рассвета, и мы пойдем вместе.

Когда колокол возвестил наступление утра, они вышли из хижины. Ши держал в руке бамбуковую флейту. Они были первыми путниками на дороге. Но вскоре появились и другие люди. Торговцы, нагруженные товарами, рано выходили из дома.

Стражники у дверей присутственного здания рассмеялись, когда старик со слепым мальчиком попросил пропустить их.

— Вы хотите видеть наместника?.. Убирайтесь-ка подобру-поздорову.

Ши сел у стены и заиграл сочиненную им песенку.

— Пусть сидит и играет, — сказал тогда один из стражников. — так веселее: слушая его, хочется петь и плясать.

Старик опустился на землю рядом с Ши. Он не отрывал взгляда от ворот, но в его глазах не было надежды.

Люди входили и выходили, но все они были сытые, дородные, прекрасно одетые. Когда Ши прерывал игру, старик рассказывал ему, что видел вокруг. Стражники у ворот сменились.

— Давай еще раз попробуем, — предложил Ши.

— Мы не можем вас пропустить, — сказал стражник, сочувственно глядя на них. — Идите домой… Приходите завтра…

Но они остались. Резчик купил поблизости вареного риса и мяса и принес кружку воды. Они поели и напились.

Ши услышал топот копыт. Ворота распахнулись, и стражники крикнули:

— Внимание и послушание!

Начальник личной охраны Марко Поло собирался ехать в город. Ши торопливо поставил миску с рисом на землю, вскочил и побежал к воротам. Он бросился на землю, прямо под копыта коня, и поднял свое лицо с незрячими глазами к всаднику. В руках он сжимал флейту.

Сотник Ян рывком сдержал лошадь. Он не мог отвести глаз от этого лица. Он мгновенно узнал его — это был слепой Ши.

— Ши, как ты сюда попал? — спросил он. — Встань.

Слепой помнил голоса, как зрячие помнят лица. Это был голос носильщика Яна, часто приходившего в Ханбалыке к ним в кузницу. Ши твердо знал, что не ошибается. Он растерянно встал на колени.

Ян соскочил с лошади и поднял мальчика.

— Что случилось, Ши? — спросил он так тихо, что стражники не могли его услышать.

— Ван сидит в тюрьме. Он приговорен к смерти, — прошептал Ши.

Ян не стал терять время на бесплодное раздумье.

— Спроси, где живет сотник Ян, — прошептал он. — Сейчас же иди прямо ко мне. — И громко, тоном приказа, добавил — Уходи, слепой. Я едва не раздавил тебя.

И Ян поскакал в город.

А Ши вместе со старым резчиком отправился к Яну и рассказал ему обо всем, что случилось. Сотник Ян задумался.

— Идите домой и успокойтесь, — сказал он наконец. — Никому не говорите ни слова. Нельзя допустить, чтобы Ван погиб.

* * *

Марко Поло сидел за большим рабочим столом и проверял различные списки для годичного отчета. Перед ним лежали бумаги, деньги и печать наместника. Это был последний отчет, который ему как наместнику предстояло сделать. Через несколько недель его должен был сменить на этом посту монгольский князь, который находился уже в пути. С удовлетворением думал Марко о проведенных здесь годах. Он всегда старался быть справедливым. Ему удалось отстранить от должности большинство поставленных Ахмедом лихоимцев, занятых только собственным обогащением. Марко никогда не брал взяток. Вице-император в Ханчжоу его высоко ценил и сказал, что напишет великому хану самый благоприятный отзыв о деятельности венецианца в округе Янчжоу.

Марко Поло с неудовольствием взглянул на секретаря, прервавшего его размышления.

— Что такое? — спросил он.

— Сотник Ян просит принять его, милостивый господин.

Марко Поло отодвинул бумаги в сторону:

— Пусть войдет.

Ян был неузнаваем, лицо его словно окаменело. Он сказал Ши: «Нельзя допустить, чтобы Ван погиб». Но что он сможет сделать, если наместник откажется ему помочь? Правильно ли он поступает, обращаясь к наместнику? Сомнения терзали его.

— Встань, Ян, — сказал Марко Поло. — Что случилось?

Ян рассказал историю кузнеца Вана. Марко Поло слушал ее, сохраняя внешне полное спокойствие. Так он узнал, что Саид, шпион Ахмеда, еще в Ханбалыке бросил кузнеца в тюрьму, тот самый Саид, который потом похитил Ашиму. И он вспомнил, как носильщик Ян пришел к нему тогда и помог освободить Ашиму.

А теперь он просит помиловать своего друга Вана. Но Ван был бунтовщиком, и судья приговорил его к смерти… Марко Поло взял печать и словно взвесил ее в руках. В течение трех лет Ян верно служил ему, как начальник его личной охраны.

— Он развозил по деревням оружие, Ян? — в раздумье спросил Марко Поло. — За это карают смертью.

— Нельзя допустить, чтобы он погиб! — возразил Ян. — Прошу вас, милостивый господин, освободите его… Ван не преступник. Шпион Ахмеда заклеймил его, словно преступника, а потом у него отняли кузницу. Как нищий, шел он по своей стране со слепым мальчиком. Поймите его озлобление, милостивый господин. Какое зло он совершил? Разве он убил кого-нибудь или обокрал?.. Помогите ему, молю вас!..

Марко Поло встал и подошел к Яну.

— Я не могу его освободить, вы это сами знаете, сотник Ян.

— Ваша власть велика, милостивый господин, — проникновенно сказал сотник.

— Я никогда не забываю, сколь многим я тебе обязан, Ян, — продолжал Марко. — Теперь ты просишь меня помочь твоему другу. Но если я его отпущу, мои недоброжелатели сообщат императору: «Наместник Янчжоу выпускает из тюрьмы преступников, посягающих на императорскую власть».

Лицо Яна посерело. Его рука невольно схватилась за рукоятку меча, потом бессильно разжалась.

— Нельзя допустить, чтобы он погиб, — пробормотал Ян.

— Возьмите себя в руки, сотник Ян, — сказал Марко Поло. — Послушайте, что я вам скажу… Я помилую кузнеца Вана. Вместо казни он будет приговорен к пожизненной каторге. Я освобожу вас от вашей должности и поручу сопроводить этого преступника на каторгу. — Марко подошел к Яну совсем вплотную и положил ему руку на плечо. — Путь до каторги долог, — сказал он тихо. — Мне жаль, что я вас теряю…

* * *

Вечером Ян поскакал к бамбуковой хижине старого резчика. Ши услышал приближающийся топот копыт.

— Это он, дедушка? — с тревогой спросил мальчик.

— Да, он, Ши.

Золотой солнечный диск затянули прозрачные облака. Недавно прошел ливень, освеживший землю. В траве сверкали миллионы капелек, лужи искрились на солнце.

Ян привязал лошадь к столбу и бегом вбежал на горку.

— Я принес вам добрые вести! — крикнул он. — Господин наместник помиловал Вана и заменил смертный приговор пожизненной каторгой.

— Возблагодарим небо! — воскликнул старик. — Он сохранил ему жизнь.

Из незрячих глаз Ши текли слезы.

— Он больше никогда не вернется? — спросил мальчик.

— Ты сможешь поехать с ним, Ши, — ответил Ян. — Наместник поручил мне проводить Вана на каторгу.

Старик вошел в хижину и принес оттуда деревянную фигурку. Взяв ножичек, он вырезал на твердом дереве иероглифы: «Вай Ван Синь», что значило «Благородное сердце чужестранца»,

ПУТЕШЕСТВИЕ В ИНДИЮ

Венецианцы снова жили при блестящем и сказочно богатом дворе великого хана. Они поселились в своем старом красивом доме на улице Тысячекратного счастья. У бассейна с золотыми рыбками по-прежнему рос куст жасмина. По-прежнему жужжали пчелы, опускаясь на цветы. Ашима сидела в беседке и радовалась встрече со старым садом.

Все было, как прежде.

Когда венецианцы попадали домой после приема во дворце или после путешествия по стране, они с радостью отдавались этой благодатной тишине.

Все было, как прежде, и все же что-то изменилось.

Невыносимой стала тоска по родине. Они скрывали ее друг от друга, но чувствовали, что она не оставляет их ни на минуту.

— Если бы я был таким же сильным, как Матео, — сказал как-то Маффео Поло, — я бы отправился ко двору царя Кайду и попытался бы побороть его дочь.

Марко Поло вопросительно посмотрел на дядю.

— Ты разве не знаешь историю этой царевны? — спросилМаффео, усаживаясь поудобнее. — Нам ее рассказывали в Индии.

— Подождите, дядя, — попросил Марко. — Ашима так любит слушать ваши рассказы.

— Так позови ее, — сказал польщенный Маффео Поло.

Когда Ашима уселась, Маффео начал свой рассказ:

— Только это нельзя рассказывать Хубилай-хану. Старик питает страшный гнев против Кайду. Он зеленеет, как только слышит его имя, так что лучше не произносить его при дворе. Вы же знаете, что войско Кайду уже несколько раз мерялось силами с войском Хубилай-хана и, судя по всему, теперь снова готовится пойти войной против императора. Так слушайте историю про дочь царя Кайду. Зовут ее Айярук, что значит «Лунный Свет». И она такая сильная, что во всем царстве нет юноши, который мог бы ее побороть. Когда отец пожелал выдать ее замуж, она сказала, что не хочет иметь мужа, который был бы слабее ее. Тогда отец обещал ей, что выдаст ее за того, кого она сама себе выберет. Она приказала оповестить всех, что возьмет себе в мужья того юношу, который победит её в борьбе.

И вот со всех концов света стали съезжаться женихи. Все хотели попытать счастья. Борьба была обставлена крайне торжественно и происходила в большом дворцовом зале, в присутствии царя, царицы и всех придворных. Царевна выходила на середину зала в шелковой одежде, с богатыми украшениями и ожидала появления юноши, который также был облачен в шелк. Если он сумеет повалить Айярук наземь, он получит ее в жены. Если же она победит, он должен подарить ей сто породистых скакунов.

Нам рассказали, что царевна уже собрала таким образом десятки тысяч коней. Она такая огромная и сильная, что ее часто принимают за великаншу…

Маффео Поло помолчал, но так как никто ничего не сказал, то добавил:

— Вот вам и история про Айярук. Впрочем, говорят, девушка поражает не только силой, но и красотой.

— Уж не собираетесь ли вы, дядя, завоевать царскую дочь? — шутя спросила Ашима.

— Обдумай все хорошенько, ведь ее зовут Лунный Свет, — поддразнивал его брат.

— Сто лошадей я бы уж как-нибудь набрал, — со вздохом продолжал рассуждать Маффео. — Но куда больше мне хотелось бы окунуть хоть мизинчик в воду канала Сан Марко. Но Хубилай, упрямый старец, держит нас мертвой хваткой, словно мы лучшие бриллианты его короны.

— Он сделал нам немало добра, — заметил Марко.

— Что и говорить, но теперь он вцепился в нас крепко.

Все задумались.

Маффео Поло говорил как бы шутя, но на самом деле все это не было шуткой. Венеция манила их не только во сне, но и наяву… «Куда больше мне хотелось бы окунуть хоть мизинчик в воду канала Сан Марко…» Ашима так хорошо понимала их чувство, словно сама родилась в Венеции.

— Мы должны бороться за право вернуться на родину, — сказал Марко Поло.

— Как юноши с царской дочкой, — подхватил Маффео. — Будем надеяться, что у нас хватит сил.

— Хубилай-хан сердится, как только об этом заводишь речь, — сказал Николо Поло. — Но что будет с нами, когда он умрет? Он уже стар, и порой мне кажется, что дни его сочтены. При дворе есть немало людей, которые зарятся на наше состояние. Хубилай-хан к нам благосклонен, и поэтому они не решаются предпринять что-либо против нас, но после его смерти?..

Они долго беседовали, взвешивая все возможности вернуться на родину, но здравый смысл подсказывал им, что нельзя покинуть эту страну тайно, без согласия великого хана. Если они хотят когда-либо вновь увидеть Венецию, то должны заручиться разрешением императора.

Венецианцы сопровождали великого хана на север страны, в охотничий заповедник, потом в его резиденцию Шанду, и снова вернулись со всем двором в Ханбалык. Подул западный ветер, и зима спустилась с Западных гор в Ханбалык. Вельможи приходили во дворец на праздники и приемы, закутавшись в теплые собольи меха. Джамбуи-хатун, первая из старших жен великого хана, внезапно скончалась, и ее похоронили с большими почестями.

Вскоре после этого император обратился с воззванием ко всем врачам и исцелителям, обещая несметные богатства тому, кто достанет ему эликсир бессмертия. Врачи, мудрецы и шарлатаны стекались во дворец, уверяя, что могут с помощью корней жизни, чудотворных зелий, волшебных минералов, таинственных заклинаний, курений и заговоров даровать ему, посланцу божьему, вечную жизнь. Властелин, смотря по настроению, одних одаривал, других казнил.

Однажды Марко показалось, что настал момент обратиться к императору с просьбой. Марко только что вернулся из продолжительного путешествия по стране и рассказывал великому хану о своих впечатлениях: о нравах и обычаях населения, о состоянии финансов и об управлении тех областей, которые посетил. Император принял его в своих личных покоях и с большим интересом слушал его рассказ. Кроме Эсень-Тимура, председателя Совета цензоров, никто не присутствовал при этой беседе.

— Вы рассказали мне обо всем, что видели, — с удовлетворением заключил Хубилай-хан рассказ Марко. — Вы заслуживаете награды. А теперь идите домой и отдыхайте. Если вы мне понадобитесь, я пошлю за вами.

Круглоголовый монгольский князь издал какой-то неясный звук, выражавший, видимо, удовлетворение.

И тогда Марко Поло бросился к ногам императора и попросил выслушать его.

— Встаньте, — сказал император. — Скажите, чего вы желаете.

Марко Поло взволнованно попросил императора разрешить им возвратиться на родину.

Хубилай-хан слушал молча.

Капли водяных часов звонко падали в расписную фарфоровую чашу. Марко Поло взглянул на председателя Совета цензоров, словно ища у него поддержки, но лицо Эсень-Тимура осталось непроницаемым.

Наконец император спросил:

— Ты слышал, что он сказал, Эсень-Тимур?

— Дзе, дзе, — произнес монгольский князь.

Великий хан обратился к Марко Поло, устремив на него хитрый взгляд своих раскосых глаз:

— Сю Сян умер, а ведь мне нужны хорошие советники.

Марко невольно отступил на шаг.

— Сю Сян умер? — переспросил он.

— Да, — спокойно подтвердил повелитель. — Сю Сян умер.

Марко Поло был так поражен этим неожиданным известием, что едва не забыл о присутствии великого хана. Он был преисполнен печали, и вместе с тем его оскорбил тот холодный тон, которым Хубилай-хан сообщил ему о смерти старого ученого. Но Марко научился владеть своими чувствами. Он стоял опустив голову и ждал, пока император соблаговолит заговорить.

— Вы приходите ко мне и говорите, что желаете уехать. Вам что, больше не нравится мой дворец? Мне теперь предстоит война против изменника Кайду. Придется укротить его… А вам я вот что скажу: снаряжайте корабли и отправляйтесь в Индию. Вы должны добраться до большого острова Цейлон. Там властвует царь Сендемаин[39]. У него есть рубин длиной в пядь и толщиной в руку. Это самый крупный в мире рубин, так мне говорили. Рубин этот сияет, как пламя, и обладает магической силой. Вы скажете царю Сендемаину, что я, владыка земли, хочу иметь этот рубин. Я заплачу за него столько, сколько стоит целый город. Потом вы вернетесь сюда и поведаете мне обо всем, что видели. А о вашем возвращении на родину я больше слышать не хочу.

Марко Поло опустился на колени и трижды коснулся лбом ковра. Император благосклонно поглядел на венецианца.

Эсень-Тимур кашлянул.

— Теперь вы довольны? — спросил Хубилай-хан.

— Благодарю вас, ваше величество, за эту великую милость, которую вы нам оказываете, — ответил Марко Поло. — Я сделаю все, что вы приказали.

Марко покинул императорский дворец с двойным чувством. Император не исполнил его просьбы, но дал ему поручение, которое отвечало его тайным желаниям. Он часто с горящими глазами слушал рассказы отца и дяди об Индии и об островах Великого океана, — его неудержимо влекло туда.

Поглощенный ослепительными картинами, которые ему уже рисовала его фантазия, он забыл о своей тоске по родине, еще так недавно владевшей всеми его мыслями. Он живо представил себе, как после нескольких месяцев пути по океану им вдруг откроется зеленый остров. Волны с шумом разбиваются о прибрежный песок, белые языки лижут стволы пальм. Он слышит странную чужую музыку, которая доносится из храмов чужих, внушающих страх богов, и видит, как несутся в танце изящные фигуры баядерок… Он уйдет в глубь острова Демонов, чтобы узнать все его тайны. Огромные птицы парят между скалами, потом камнем падают, вонзают острые, как копья, когти в мирно пасущихся коней и взмывают в воздух со своей добычей.

Чужие страны имели над ним все такую же волшебную власть, как в детстве. Но что скажут Николо и Маффео Поло, когда узнают о предстоящем путешествии? Марко оттолкнул от себя эту неприятную мысль. Однако пестрые картины, рисовавшиеся ему фантазией, оттеснились трезвыми соображениями о подготовке путешествия. Он думал о кораблях, которые надобно снарядить, о том, что корабли эти должны быть пригодны для такого длительного плавания по океану, и о том, что необходимо набрать опытную и послушную команду. В Индию вместе с ним поедут солдаты, купцы и целая свита богатых бездельников со своими слугами, ибо посланцев императора всегда сопровождает толпа ловких, тщеславных придворных.

Только когда Марко свернул с шумной главной улицы, он вновь вспомнил о той печальной вести, которую услышал: «Сю Сян умер». Император сказал это без волнения и без сожаления. Но Марко Поло знал, что, как только весть о смерти старого ученого распространится по стране, миллионы сердец погрузятся в печаль. Марко не мог понять, как это Хубилай-хан, который сам испытывал панический ужас перед смертью, так равнодушно отнесся к тому, что умер один из наиболее близко стоящих к нему людей. Император был солнцем, не излучавшим тепла. И Марко Поло понял в эту минуту, что готов возненавидеть Хубилай-хана, хотя тот и осыпает его милостями.

Погрузившись в размышления, Марко долго сидел в своей комнате, прежде чем отправился к Ашиме и старикам, чтобы рассказать о приказе императора. Он говорил и незаметно наблюдал за выражением их лиц. Наступил уже вечер, слуга закрыл окна и зажег свечи. Ашима тревожно постукивала пальцами по столу. Маффео Поло подпер подбородок кулаком. Николо выпрямился и, сжав губы, глядел куда-то мимо Марко.

— Ну что ж, в Индию так в Индию, — сказал Маффео и пожал плечами. — Раз император приказывает…

Глаза Ашимы расширились и лихорадочно заблестели. Пламя свечи отражалось в зрачках.

— Я не останусь здесь одна! — воскликнула Ашима. — Мне страшно без тебя, Марко.

— У нас будет большой корабль, — успокоил ее Марко. — Ты отправишься с нами, Ашима.

Испуг ее сразу рассеялся, но она не могла радоваться предстоящему путешествию — она заметила, что на лицах Николо и Маффео написано немое неудовольствие.

— Мы собрали большое богатство, — сказал Николо, как бы нехотя разжимая губы. — Если нам повезет, мы приумножим его в Индии. — Он опустил плечи и беспомощно поглядел на сына. — Но я не понимаю, какой в этом смысл.

— Видно, нам до конца дней суждено быть странниками, Николо.

Слова стариков глубоко тронули Марко. Только теперь он почувствовал, как сильна их тоска по родине. Ему нечего было сказать им в утешение, но он поклялся себе, что это будет их последнее путешествие на службе у великого хана.

Вскоре после этого разговора Николо и Маффео Поло отправились в южный порт Зайтона[40], чтобы снарядить корабли и набрать опытную команду. Марко Поло и Ашима остались пока в Ханбалыке, и только три месяца спустя они в сопровождении двух тысяч человек покинули столицу. Фань Гунн-ду и Ю тоже отправились с ними в путь, чтобы ухаживать за господами во время путешествия.

Марко Поло торопился. Придворным, которые отправились вместе с ним, он разрешал делать лишь короткие привалы. Как всегда перед большим путешествием, он был охвачен лихорадочным беспокойством. Ему не терпелось дожить до той минуты, когда они отчалят наконец от берега. Но радость предстоящих открытий, во власти которой он был, казалась ему едва ли не преступной, когда он думал о своих стариках.

После шести месяцев пути они добрались наконец до пригородов Зайтона. Марко Поло и Ашима ускакали вперед. Они остановились на холме и спрыгнули с коней. Лето клонилось к концу. Белые облака у горизонта были похожи на горы. Ветерок, словно шелковая вуаль, ласково обвевал путников. У их ног раскинулись дома, окруженные садами. Дома теснились по равнине, ползли вверх по склонам, облепили устья реки, окаймили тихую лазоревую бухту. На скалистой горе грозно возвышалась темная громада монастыря. В порту на якоре стояло много кораблей и джонок.

Зайтон был большим и красивым городом и вместе с тем лучшим портом в мире.

Марко бывал в Зайтоне, когда был наместником Янчжоу. Он знал, что в портовых складах хранятся огромные запасы товаров. Ежедневно сюда прибывали корабли из разных стран и доставляли тысячи тонн груза. В Зайтоне, например, запасы перца были в сто раз больше, чем в пакгаузах Александрии, которая снабжала им западное полушарие.

На портовых улочках было всегда много татуировщиков с неистощимым запасом острых игл и ярких красок. Они славились на весь мир, и даже из глубинных районов Индии сюда приезжало немало людей только затем, чтобы украсить свое тело татуировкой. Пестрые шелка искусных зайтонских ткачей пользовались большим спросом во многих странах.

Марко и Ашима готовились к встрече со стариками с тайной тревогой. Они думали, что застанут отца и дядю в дурном, подавленном настроении, но их ждал приятный сюрприз. Маффео Поло приветствовал их с шумной радостью, а Николо с довольной улыбкой слушал восторженный рассказ брата о подготовке к путешествию. Хлопоты явно пошли им впрок.

— Вы можете на нас положиться, уважаемый господин адмирал, — шутил Маффео Поло. — Может, желаете завтра отправиться в путь? Что ж, милости просим. В порту стоят наготове десять прекрасных индийских парусников с опытной командой. Обо всем позаботился Николо Поло и его брат, по имени Маффео. — И, сопровождая слова выразительным жестом, Маффео добавил — Взойдите на палубу, господа, прошу вас. Можно отчаливать.

Неделю спустя парусники покинули порт Зайтон. Венецианцы стояли на палубе головного корабля и с гордостью смотрели на свою маленькую флотилию.

— Ну вот, теперь мы отдали себя во власть моря, — сказал Маффео Поло и про себя добавил: «Дай бог, чтобы мы вернулись».

Чем дальше они удалялись от порта, тем сильнее дул ветер. Десять кораблей неслись на всех парусах, их корпуса и мачты слегка накренились. Небо было неопределенного, белесого цвета. А море, напротив, поражало яркостью — то оно было бутылочно-зеленым, то пронзительно синим, то чернильным, а то и совсем черным с белыми барашками — смотря по тому, куда падал взгляд. Венецианцы стояли на корме и, ни о чем не думая, глядели на бурлящий, сверкающий след корабля — устойчивого четырехмачтового судна с большими парусами, хорошо оборудованного для дальнего плавания. С каждой стороны вдоль борта висело по пять спасательных шлюпок. Трюм был сбит из крепких, точно подогнанных досок и разделен на несколько водонепроницаемых камер. Если корабль случайно налетал на подводный риф и получал течь, то водой наполнялась только одна из камер, и корабль мог продолжать плавание.

Команда состояла из двухсот пятидесяти человек, во главе с седобородым индийским капитаном, который уже много раз ходил из Манзи в Индию. Под палубой разместилось шестьдесят небольших кают, оборудованных всем необходимым для дороги. Стены их были украшены пестрыми коврами, а на койках лежали мягкие шелковые подушки. Сквозь четырехугольный иллюминатор виднелось море. На случай полного штиля было запасено нужное количество весел, с помощью которых матросы могли обеспечить движение корабля.

На десяти кораблях, отправившихся к берегам Индии, находилось двести придворных, которых сопровождало не менее восьмисот человек прислуги, пятьсот солдат императора и двести пятьдесят купцов, которые взяли с собой столько же слуг и писцов. Эти две тысячи человек находились под началом Марко Поло. При посадке он распределил капризных придворных по всем десяти кораблям. В трюмах лежали хорошо упакованные подарки великого хана чужеземным царям, но они занимали ничтожную долю места по сравнению с товарами: шелковые ткани, серебряные и золотые украшения, шелковая одежда, фарфор, серебряная и золотая пряжа, мечи и пики, сбруя из кожи и металла, медные котлы пользовались большим спросом в Индии. Купцы надеялись выгодно продать эти изделия и на вырученные деньги купить пряности, драгоценные камни, слоновую кость, индийские орехи, жемчуг, эбеновое дерево, сандаловое дерево и тому подобные товары.

Марко Поло переложил ответственность за все торговые операции на отца и дядю, всецело полагаясь на их опыт. У него и так хватало хлопот. Трудно было иметь дело с придворными. Они по всякому поводу обращались к нему и, льстиво восхваляя его способности и любезность, старались очернить друг друга в его глазах. Тщетно пытались они всучить ему взятку. Подарки были самые разнообразные и роскошные — например, драгоценности и даже рабыни. Конечно, были среди придворных и люди, которые испытывали к венецианцу искреннюю симпатию. Но Марко Поло ни от кого не принимал никаких подарков и умел отличить лесть от правдивых слов.

Они были в пути уже два месяца, и за это время ни разу не видели земли. Океан держал их как бы в плену. Непрестанно меняясь, он всегда оставался бескрайним и величественным даже в штиль, когда сверкал как зеркало.

Как-то светлой лунной ночью Марко Поло и Ашима стояли на палубе. Вокруг монотонно гудел океан, волны отливали серебром. Мачты скрипели, паруса хлопали, раскаленный за день воздух успел немного остыть, и прохладный ветерок овевал палубу. Марко Поло обнял Ашиму за плечи. Они были счастливы.

— Но отец и дядя по-прежнему мечтают о Венеции, — сказала Ашима и с глубоким состраданием подумала о стариках.

Наконец показался берег Индии, корабли вошли в залив Хайнань, и внезапно их взору открылось множество островов. В прибрежной своей части все они были густо населены. Маффео Поло рассказал Марко, что в устьях здешних рек много золотого песка, который вымывается морем. Острова эти также богаты медью, зерном и фруктами. Но путешественники, не задерживаясь, поплыли дальше до страны Чамбо[41], которая была завоевана войском великого хана только несколько лет назад при особых обстоятельствах. Когда Хубилай-хан прослышал о великих богатствах этой страны, он приказал военачальнику Сагату собрать большое войско, как пешее, так и конное, и выступить, чтобы покорить прибрежные земли восточной Индии. Отряды маршем прошли через Манзи и вступили в чужое царство. Местные жители мужественно взялись за оружие и нанесли завоевателям большой урон, умело используя преимущество гористой местности, но все же им не удалось задержать наступление врага. Вражеское войско успешно продвигалось по равнинной местности, опустошая на пути все селения и города, не защищенные укреплениями. Однако в жестокой, решающей битве, которую полководцу Сагату пришлось дать в горах, завоевателям был нанесен сокрушительный удар.

Тогда военачальник Сагату немедленно отправил к императору гонцов с просьбой о подкреплении — ему не хватало пеших воинов. Тем временем царь Чамбо Аккамбале отступил со своим войском в укрепленные города. Ему было почти восемьдесят лет, и с глубокой печалью в сердце глядел он на то, как враги опустошают его страну. Хотя ему и удалось на этот раз побить вражескую рать, он понимал, что не сумеет выдержать длительной войны. Поэтому он со своей стороны отправил к великому хану посланцев с предложением сдаться. Хубилай-хан, весьма встревоженный тяжелыми потерями, которое понесло его войско, благосклонно встретил посланцев Аккамбале. Он сразу же передал Сагату приказ отозвать войско из Чамбо и держать его в боевой готовности для завоевания других стран.

С этого времени царь Аккамбале посылает императору ежегодно много эбенового дерева и двадцать пять самых крупных, самых лучших слонов, каких только можно найти в его стране. Корабли венецианцев бросили якорь в тихой бухте: Марко Поло разрешил неделю отдохнуть. Еще раньше придворные и купцы выбрали своих представителей, которые каждый вечер отчитывались перед Марко Поло. В Чамбо Марко, сойдя на берег, впервые ступил на индийскую землю. За прибрежной полосой песка непроходимой стеной вставали джунгли. На опушке теснились легкие хижины местных жителей.

Стояла неимоверная жара. Уже много месяцев не было дождя. Марко Поло хотелось снарядить экспедицию в глубь страны, но Николо и Маффео отговорили его. Путешествие по Индии только начиналось, и им еще не раз мог представиться случай увидеть индийские джунгли.

Туземцы — смуглокожие, красивые люди с открытыми лицами — носили только набедренные повязки. Купцы выменяли у них на дешевые украшения и всякую утварь золотой песок и драгоценные камни. Обмен этот был весьма выгоден для путешественников. Они купили необходимое продовольствие, пополнили запасы свежей воды, и вскоре маленькая флотилия снялась с якоря.

В бухте ветра не было. Паруса на мачтах обвисли, и матросам пришлось сесть за весла, по четыре человека на скамью, чтобы вывести корабли в открытое море. Там дул легкий бриз, и они поплыли на юг. Шли недели, месяцы. На кораблях начались ссоры между избалованными придворными и, что еще хуже, болезни.

У Марко Поло совсем не было свободного времени. Даже поздно вечером к нему приходили путешественники, чтобы пожаловаться друг на друга или спросить совета. Он с удивительным спокойствием разрешал все споры и завоевал себе большой авторитет. Его слово было решающим, ибо оно опиралось на силу пятисот вооруженных воинов. Когда надо было, Марко не отступал перед тем, чтобы пригрозить, а то и применить силу. Так, например, он запретил поединок, который собирались устроить двое придворных, а когда они, не подчинившись, все же попытались скрестить мечи на палубе корабля, приказал стражникам обезоружить их, запереть в каюты и держать там, пока их пыл не остынет.

— Он управляет, как мудрый князь, — сказал Маффео брату.

Николо Поло с довольным видом поддакнул. Он гордился сыном. Правда, старики иногда еще думали о возвращении на родину, но в целом они были довольны этим путешествием, потому что оно сулило им большую выгоду. Перед отплытием из Зайтона они не забыли запастись изрядным количеством товаров и закрепить за собой часть трюма.

Во время этого длительного плавания Марко Поло удавалось поддерживать на кораблях строгий порядок, но он оказался бессилен в борьбе со вспыхнувшей эпидемией. Странным образом зараза эта передавалась только мужчинам и уже успела унести несколько человек. Больных мучил жар, у них желтела кожа и еще больше — белки глаз. Вскоре они так ослабевали, что едва могли шевельнуться. Врачи не знали, как лечить эту болезнь, и прописывали всевозможные лекарства, которые не помогали. Каждое утро, когда Марко Поло входил к своим старикам в каюту, он с тревогой глядел им в глаза, боясь обнаружить признаки таинственной болезни. Но отец и дядя были здоровы. Сам Марко Поло и Ашима тоже легко переносили тропический зной. Однако число больных неуклонно росло. Это очень тревожило Марко.

Он вызвал к себе врачей и спросил, нет ли какого-нибудь действенного средства против этого коварного недуга.

Катайский врач, уже много раз бывавший в Индии, ответив:

— Тут ничего не поделаешь, милостивый господин. Больные поправятся только тогда, когда мы причалим к земле и сможем им дать свежих фруктов.

Дул попутный ветер. Несколько дней спустя они прибыли на Яву[42], и тогда к Марко вернулась надежда. Три месяца прошло с тех пор, как они покинули Чамбо. За это время они проплыли тысячу пятьсот миль и на протяжении всего пути не видели ничего, кроме моря и неба, если не считать нескольких островов, которые миновали, не причалив, не слышали ничего, кроме вечного гула океана и плеска волн. Люди страдали от мучительной жары и от какого — то странного беспокойства.

Солнце поднялось над горизонтом. Небо и море стали цвета расплавленного металла. Путешественникам казалось, что они находятся в самом центре земного шара и плывут навстречу неведомому континенту, который, сияя феерической красотой, вставал из воды. К полудню они бросили якорь у большого и богатого острова Ява. Марко Поло приказал сразу же вынести больных на берег и накормить их свежими фруктами, которые здесь были в изобилии.

На Яве властвовал царь, который никому не платил дани. Купцы из Манзи и Зайтона вели оживленную торговлю с туземцами, и она приносила немалый доход, но им не всегда удавалось благополучно вернуться домой из этого далекого и опасного плавания. На Яве было много специй и пряностей, таких, как гвоздика, мускатный орех, черный перец, имбирь и корица. Было там и много золота.

Предсказания катайского врача подтвердились: получив фрукты, больные стали быстро поправляться. Жар у них спал, слабость проходила. Через месяц Марко Поло отдал приказ продолжать путешествие, предварительно позаботившись и о том, чтобы в трюмы погрузили побольше фруктов на случай новых заболеваний.

* * *

После недельного плавания корабли достигли берегов Малой Явы, острова восьми царств. Они бросили якорь, а несколько дней спустя начался период дождей и сильных ветров, так что Марко Поло был вынужден поневоле там надолго задержаться. Остров был очень большой и несказанно богатый. Помимо пряностей и специй, там было очень много эбенового, красного и ароматного сандалового дерева. В джунглях жили слоны, носороги, обезьяны и другие дикие звери.

Цари этого острова признавали великого хана своим повелителем, но дани ему не платили, ибо знали, что путь до них очень далек и император не сможет послать к ним из Манзи свое войско. За время этого вынужденного пребывания на острове Марко Поло посетил шесть государств и получил от их властителей всевозможные ценные и редкие подарки. Царь Басмы передал ему два деревянных ящичка, в которых, как он выразился, «забальзамированы самые маленькие в мире люди». Венецианцы приняли этот подарок без ужаса, даже с улыбкой, так как знали из своего предыдущего путешествия, что это за «самые маленькие в мире люди». На самом деле это были не люди, а человекообразные обезьяны, которых ловили местные предприимчивые торговцы и обрабатывали особым образом. Умертвив обезьян, они сбривали им шерсть, высушивали их на солнце, а потом пропитывали камфарным маслом и разными эликсирами. Постепенно эти мумии становились поразительно похожими на маленьких человечков. Тогда их упаковывали в ящики из сандалового дерева, приезжие купцы увозили эти диковины в дальние страны и выгодно продавали.

Весь июнь, июль, август не прекращались ливни. Растения так быстро тянулись ввысь, что казалось, они растут прямо на глазах. Особенно остро было это ощущение в те краткие минуты, когда выглядывало солнце. Флотилия обогнула остров и добралась до государства Самара, расположенного на северном берегу. Там корабли снова бросили якорь. Чтобы люди не томились в тесных каютах, Марко Поло приказал разбить на берегу лагерь. В нем поселились путешественники в ожидании благоприятного ветра, который позволил бы им добраться до острова Цейлон.

Марко Поло узнал, что в прибрежных горах жили племена людоедов. Поэтому он велел вырыть вокруг лагеря глубокий и широкий ров, выходящий обоими рукавами в море. В ста шагах от рва он велел выставить сторожевые посты, а кроме того, обнести ров остроконечными кольями.

Стражники, сменяя друг друга, денно и нощно дежурили на караульных постах, и путешественники в полной безопасности прожили пять месяцев в лагере.

С туземцами из окрестных селений у них вскоре установились наилучшие отношения, так как Марко Поло приказал не обижать голых черных людей, если они ведут себя дружески. Охотники поставляли в лагерь дичь, которую они подбивали из лука или копьями, рыбаки — свежую рыбу, выловленную в реках и в море, а туземки приносили фрукты, кокосовые орехи величиной с человеческую голову, наполненные вкусным прохладным кокосовым молоком, и вино. Вино здесь делали из сока дерева, похожего на финиковую пальму. Надрезав ветки, туземцы подвешивали к ним сосуды, которые за сутки наполнялись соком. Перебродив, сок этот превращался в хорошее вино.

После пятимесячного вынужденного отдыха путешественники вновь поднялись на корабли, которые на всех парусах вышли в открытое море. На берегу толпой стояли туземцы и махали отъезжающим, а многие даже вышли в море на своих неуклюжих лодках. Наконец задул долгожданный ветер. Венецианцы с палубы глядели на берег, который становился все меньше и меньше и, наконец, совсем исчез.

И снова в течение двух месяцев они не видели ничего, кроме неба и моря, и лишь иногда вдали неожиданно возникали смутные очертания маленьких островов. Корабли держали курс на запад. Как далеко они находились от Катая? Наверное, расстояние было не меньше полупути от Ханбалыка до порта Аяс на берегу Средиземного моря. У Марко Поло зародилась мысль, постепенно овладевавшая им все сильнее: он решил, что путь в Венецию можно проделать по морю. Если они удачно справятся с поручением Хубилай-хана и благополучно вернутся в Ханбалык, он употребит всю свою энергию, чтобы осуществить этот замысел.

Все свободное время Марко Поло тратил на то, чтобы пополнить путевые заметки. Однажды после обеда капитан доложил ему, что показался остров Цейлон. Марко вышел на палубу. Впереди темнела таинственная полоска земли. Он знал, что жители индийского материка считают, будто Цейлон населен злыми демонами. Они так и прозвали этот остров — «Ланка», что значит «злые духи». Там правил царь Сендемаин, и остров славился сапфирами, топазами, аметистами, а главное, самыми великолепными на свете рубинами. По преданию, у царя хранится рубин длиной в пядь и толщиной в руку, пылающий, как огонь. Это и был тот самый рубин, который захотелось иметь катайскому императору.

На следующий день венецианцы в сопровождении двухсот пятидесяти стражников и слуг, которые несли подарки императора, спустились на берег. С ними вместе отправилось десять придворных и несколько переводчиков. Бухта, в которой они бросили якорь, была неподвижна и напоминала глубокое, прозрачное озеро. Ее защищала от ветра дамба, поросшая травой, пальмами, лиственными деревьями и папоротниками высотой в человеческий рост. Берег за бело-желтой полосой песка поднимался вверх широкими террасами.

С кораблей спустили на воду все триста лодок. Они пробудили тихую бухту, которая разом очнулась от сковавшей ее дремоты. Взволнованно запрыгали в лианах маленькие обезьяны. С громким резким криком перебирались они с ветки на ветку, пока не нашли удобного места, чтобы наблюдать за происходящим. На деревьях сидели пестрые попугаи. Крохотные птички, похожие на комочки перьев, порхали в листве.

Туземцы стояли у своих хижин, наблюдая за лодками. Вся их одежда состояла из набедренных повязок, а дети бегали просто голышом. Когда первые лодки достигли берега и из них выпрыгнули воины в полном снаряжении, сверкавшем на солнце, жители в страхе скрылись в хижинах.

Только когда венецианцы без оружия вошли в деревню и сказали через переводчика, что прибыли с дружескими намерениями, мужчины и женщины, а за ними и дети отважились снова выйти из хижин. Старик, носивший, кроме набедренной повязки, еще и шелковый платок на голове, предложил проводить их к царю.

Марко Поло попросил отца остаться на берегу и наблюдать за строительством укрепленного лагеря — такого же, какой они соорудили на Малой Яве, а сам, возглавив вместе с Маффео Поло отряд из десяти придворных и двухсот пятидесяти стражников и носильщиков, нагруженных подарками, направился в глубь страны. Двух жителей деревни они послали вперед, чтобы сообщить царю Сендемаину о прибытии гостей.

Сперва они шли вдоль берега, потом по узкой тропинке вступили в лес, пересекли по подвесным мостам несколько рек, держась за прикрепленные к скалам железные цепи, взбирались на кручи и после шести дней трудного пути оказались, наконец, в красивой долине. Кругом раскинулись рисовые поля, пальмовые рощи и сады, у подножия изрезанной ущельями горы приютились хижины селения, полукругом охватившие царский дворец. Царь Сендемаин выслал навстречу гостям десять богато украшенных слонов с паланкинами в виде домиков. Венецианцы, придворные, переводчики, военачальники разместились в этих домиках, мерно раскачивающихся на спинах слонов. Так они подъехали к деревянному дворцу, поразившему их своей великолепной резьбой.

Царь принял гостей в парадном зале и дал в их честь пир. Они сидели на коврах и подушках вокруг царя и его свиты, ели очень острые блюда и пили много вина. В помещении было мучительно жарко, но за каждым гостем стоял слуга и обмахивал его пальмовой веткой.

Царь Сендемаин был одет так же, как и все туземцы, но только его темное, блестящее тело было украшено роскошными драгоценностями. На шее сверкало ожерелье из рубинов и изумрудов, которым цены не было, а на шелковом шнурке, свисавшем на грудь, были нанизаны сто четыре жемчужины и рубины; на обеих руках он носил золотые браслеты, а на пальцах рук и ног — кольца с бриллиантами.

Во время трапезы Маффео Поло сказал Марко:

— Погляди только, как он обвесил себя драгоценностями. На них можно было бы купить целый замок.

После окончания пира Марко Поло приказал вручить царю подарки великого хана и, не скупясь на восхваления Катайской империи и ее мудрого правителя, передал в цветистых выражениях желание его величества, могучего владыки мира, императора Катая.

Царь Сендемаин сидел, поджав ноги, на круглой желтой шелковой подушке и с приветливым видом слушал речь Марко Поло. Подарки великого хана и блестящая свита почтенных послов расположили его. Однако отдать рубин он наотрез отказался. Высказав готовность показать его чужеземным князьям, чтобы они рассказали о его бесподобной красе великому хану, он, однако, еще раз заявил, что подарить его не может.

Затем царь тихо отдал приказ, одна из служанок вышла и вскоре вернулась с рубином. Он лежал на золотом подносе, который служанка поставила перед Марко и Маффео.

Венецианцы и придворные онемели от восхищения. Все разговоры смолкли. Слуги перестали даже обмахивать гостей.

Рубин горел ярким пламенем, казалось, он озаряет своим красноватым отсветом зал, лица людей, ковры и картины на стенах. Он был подобен огненному потоку, вечно пылавшему, но никогда не сгоравшему.

Царь Сендемаин с удовлетворением отметил впечатление, которое произвел рубин. Он прервал затянувшееся молчание и через переводчика передал Марко Поло, что пошлет великому императору, о славных делах которого все говорят, привет и подарки, но рубин этот он не может отдать даже за все сокровища мира, потому что унаследовал его от деда, и если он упустит драгоценный камень из страны, то навлечет на себя несчастье.

На следующий день Марко Поло имел личную беседу с царем Сендемаином и обещал ему доставить через Ормуз десять тысяч благородных коней, если он отдаст императору желанный рубин. Но царь не изменил своего решения.

Марко Поло провел со своей свитой еще неделю при цейлонском дворе, а потом вернулся в лагерь весьма довольный, так как царь передал ему для великого хана много драгоценных камней. Марко надеялся, что Хубилай-хан будет удовлетворен успехом его путешествия, даже если он и не привезет огромного рубина.

Накануне отъезда из Цейлона венецианцы гуляли с Ашимой вдоль берега. Они поднялись по пологому холму и пошли по тропинке, которая вела к отвесной скале. Справа от них находилась бухта с кораблями и лодками, слева — океан. Взоры их были устремлены на запад. Огненный шар солнца уже почти касался воды. Сильно пахло морем и пряными травами. Какие-то цветущие растения, напоминавшие лианы, обвивали огромный серый ствол могучего дерева, а его корни, похожие на две косматые руки, вылезали из земли, стелились по ней и расщепленными концами, словно пальцами, цеплялись за неровную почву. Из густой листвы выглядывали любопытные мордочки обезьян.

Внизу гудело море, гребни, пенясь, разбивались о песок, пылающий закат, озаривший берег, постепенно погас, а вода все еще искрилась всеми цветами радуги, от светло-зеленого и прозрачно-синего до темно-фиолетового. У горизонта море казалось черным, а волны светились как-то изнутри.

Они долго стояли молча и глядели на запад. Наконец Марко Поло сказал:

— При благоприятных условиях мы бы за четыре месяца добрались отсюда до Ормуза.

— Две тысячи пятьсот миль, — заметил Маффео Поло. — Мы могли бы плыть вдоль индийского берега.

Их корабли стояли наготове в бухте. Слуги и матросы переправляли на борт подарки для великого хана и имущество купцов. Стражники сворачивали лагерь. Было решено, что на рассвете корабли снимутся с якоря. Все были радостно настроены.

— Ветер дует с запада, — сказал Николо Поло.

— Можно подумать, что мы стоим на берегу Лидо, — подхватил Маффео.

Два огромных коршуна закружились над бухтой. Обезьяны подняли пронзительный крик, заголосили попугаи, взволнованно зачирикали птицы.

Маффео Поло угрожающе поднял кулаки:

— Уймитесь, злые духи!

— Не двигайся, Ашима! — крикнул вдруг Марко и порывисто обнял ее за плечи.

Меж корней дерева ползла змея. Она приподняла свою остроконечную голову с неподвижными глазами и повернула в сторону людей. Но никто не шевельнулся, и змея уползла в ближайжие кусты. Длиной она была в десять шагов, а толщиной не меньше бедра.

— Тигровый удав! — сказал Николо Поло. — Она нас не тронет.

— А вот на Лидо нет ни обезьян, ни змей, — заметил Маффео.

Снова воцарилась тишина, которую нарушал только гул моря.

У венецианцев возникла дерзкая мысль — что будет, если они не вернутся обратно? Венеция была от них ближе Катая. Но ветер дул с запада, и повелитель ждал их.

На следующее утро, когда небо окрасилось в розовый цвет и ветер напряг паруса, матросы затянули песню. Огненный шар встал из моря, и туземцам, стоящим на берегу, казалось, что корабли плывут прямо к солнцу.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

Кокечин, семнадцатилетняя дочь монгольского князя из племени баяут, была удостоена два года назад высокой чести: ее избрали, чтобы прислуживать его величеству.

Кокечин была красива и пользовалась расположением императора. Когда она пела песни своей родины, глаза повелителя оживлялись. И всякий раз он щедро одаривал ее. Кокечин привольно жилось в богато обставленных покоях, и она ждала, что явится прекрасный принц и возьмет ее себе в жены. Звездочет сказал ей, что она родилась под счастливой звездой, да и в самом деле ей нечего было жаловаться на свою жизнь. Лишь порой она немного скучала.

А тут как раз случилось, что Булуган-хатун, жена ильхана Аргуна[43], властелина Персии и Хорасана, тяжело заболела. Умирая, она умоляла супруга, чтобы тот подарил свою благосклонность достойной девушке из их народа. Ильхан Аргун, сидя у смертного одра Булуган, торжественно обещал выполнить ее последнюю просьбу и отправил ко двору великого хана трех верных придворных: Улатая, Апушку и Коджу. Дело в том, что Булуган была родом из племени баяут, жившего к северу от Ханбалыка.

Император приветливо встретил посланцев. Он недавно вернулся в столицу из победоносного похода против Кайду и был прекрасно настроен. Он выслушал просьбу ильхана Аргуна и приказал служанке позвать Кокечин. Молодая придворная дама явилась в роскошном одеянии: на ней были бриллиантовое ожерелье и драгоценные браслеты, а волосы украшали гребни из слоновой кости. Кокечин подошла к повелителю и упала перед ним на колени.

— Встань, Кокечин, — приказал император. — К нам явились три посланца от ильхана Аргуна. Они ищут молодую женщину из племени баяут в жены ильхану.

Улатай, Апушка и Коджа оглядели Кокечин с головы до ног. Она была красива, хорошо держалась и, естественно, им понравилась. Посланцы поблагодарили великого хана и сказали, что увезут Кокечин с собой. Девушка была очень рада. Ей казалось, что исполнились ее тайные мечты и желания.

Император приказал все приготовить к ее отъезду и выделить будущей супруге ильхана Аргуна многочисленную свиту. Накануне отъезда Хубилай-хан дал в честь красавицы пир и весьма милостиво с ней простился.

Посланцы и Кокечин покинули город в сопровождении блестящей свиты, состоящей из вооруженных всадников, слуг и придворных.

Караван ехал назад той же дорогой, по которой прибыл ко двору великого хана, но через восемь месяцев путники попали в область, где шли ожесточенные междоусобные бои монгольских князей. Продолжать путешествие было невозможно. Когда Улатай, Апушка и Коджа сообщили Кокечин, что придется вернуться назад, она принялась горько сетовать, оплакивая свою судьбу. Но ничего другого не оставалось. Прошло еще восемь месяцев, прежде чем Кокечин снова появилась при дворе великого хана.

С мрачным видом выслушал император рассказ прибывших и в конце концов заявил, чтобы они ждали его решения. Но повелитель не торопился огласить его. Кокечин впала в полное уныние, а посланцы сильно тосковали по двору ильхана Аргуна. Но так как император не имел никакого желания вмешиваться в междоусобные распри западных монгольских князей, всем пришлось запастись терпением. Проходили недели, а за ними — месяцы. В один прекрасный день они вдруг обнаружили, что живут уже три года вдали от родины, а все еще нет никаких признаков конца междоусобиц на западе.

Как раз в это время ко двору великого хана вернулись венецианцы и сопровождавшие их придворные. Молниеносно распространилась весть о том, как успешно прошло их плавание в Индию. Подарки чужеземных царей и доход от торговых сделок настолько превзошли всякие ожидания, что великий хан выделил венецианцев из всего придворного общества, увеличил их личную охрану и передал им десятую часть всех привезенных драгоценных камней и жемчуга. Он принял их в кругу монгольских князей в личных апартаментах и велел им дать точный отчет о путешествии.

Мысль вернуться в Венецию через Индию не давала покоя Марко Поло. Он с ужасом заметил, как постарел император за время их почти трехлетнего плавания. Все целебные напитки и эликсиры не смогли вернуть ему ни сил, ни здоровья. Его некогда округлые щеки ввалились, лицо избороздили глубокие морщины, спина сгорбилась, грудь запала, только глаза, как и прежде, хитро поблескивали из-под отяжелевших век.

Венецианцы решили больше не просить у императора разрешения вернуться на родину. Они боялись потерять расположение Хубилай-хана и тем самым еще более затруднить себе выезд из Ханбалыка. Теперь у них возник другой план. Спустя некоторое время они собирались просить великого хана снова отпустить их в торговое путешествие в Индию. Но на сей раз без сопровождения придворных и стражников. И поклялись не возвращаться назад в Ханбалык.

Теперь венецианцы думали только о том, чтобы вернуться на родину. Мечта уехать мучила их, как болезнь. Старики хотели провести остаток дней дома, окруженные почетом и уважением граждан Венеции, а Марко мечтал рассказать соотечественникам о своих удивительных путешествиях и приключениях, обогатить человечество знаниями, которые накопил за время странствия в дальних краях. Венецианцы с гордостью могли сказать, что никто из их современников — ни христиане, ни сарацины, ни татары, ни язычники — не посетили так много дальних стран, как они.

Однажды после обеда к Марко Поло явился человек из свиты посланцев ильхана Аргуна и сказал, что господа Улатай, Апушка и Коджа просят уделить им немного времени для доверительной беседы. Марко велел передать, что почтет за честь принять этих благородных господ в своем скромном доме.

Улатай, Апушка и Коджа сердечно приветствовали венецианцев. После обмена любезностями и уверениями в глубоком почтении общество уселось за стол. Коджа скоро перевел разговор на путешествие в Индию и попросил венецианцев рассказать подробнее об их плавании по Великому океану.

— Так вы считаете, что морским путем можно легко добраться из Катая до Ормуза? — спросил Коджа.

Венецианцы насторожились. Хотя они уже встречали посланцев ильхана при дворе, но не знали, с какой миссией те прибыли. Марко обменялся со стариками быстрым взглядом.

— Легко? — переспросил он. — Нет, это опасное путешествие, но, судя по нашему опыту, все же менее опасное, нежели сухопутное.

— Простите, господа, — вставил Николо Поло. — Вы, кажется, хотели иметь с нами доверительную беседу?

И тогда Коджа решился посвятить венецианцев в свои тайные планы.

— Император не знает о нашем визите, — сказал он. — Нас послала к вам Кокечин, будущая царица Персии и Хорасана. Она извелась здесь, вдали от своей страны. Вы знаете, что нескончаемые междоусобицы на западе закрыли нам дорогу… Поэтому мы пришли спросить вас, есть ли морской путь в Персию? Простите, что мы не сразу решились открыть вам свои планы.

Коджа вопросительно посмотрел на венецианцев.

— Вы хотели бы, чтобы мы доставили вас в Ормуз? — спросил Маффео Поло.

— Да, таково горячее желание нашей царицы, — ответил Коджа.

— И всех нас, — поспешил добавить Улатай. — Мы уже целых три года ждем возвращения на родину.

«Три года», — подумал Марко Поло и, взглянув на отца и дядю, понял по выражению их лиц, какие чувства ими сейчас владели.

Но чужеземные посланцы ничего не могли прочесть на внешне спокойных лицах своих собеседников и с волнением ждали ответа.

— Мы уже двадцать лет не были на родине, — сказал Марко Поло. — Император сердится, когда мы заводим речь о возвращении домой.

— Так, значит, вы согласны? — спросил Коджа.

— Поговорите с его величеством. Мы были бы счастливы…

Когда посланцы ушли, Маффео опустился на стул, подпер голову руками и пробормотал:

— Я не верю в это… Не верю.

— Давай не будем пока об этом говорить, — сказал Николо Поло.

Впервые в жизни Марко с унынием посмотрел на стариков. На пятнадцатый день пришел слуга и сообщил, что господин Коджа желает их навестить. И тогда снова вспыхнула погасшая было надежда.

Коджа сообщил, что был у императора вместе с молодой царицей и изложил ему свою покорную просьбу. Сперва великий хан остался глух к их предложению, но все же не смог не прислушаться к их доводам и, в конце концов, сказал, что готов подробнее обсудить этот план.

На следующее же утро Николо, Маффео и Марко Поло отправились в императорский дворец и попросили Хубилай-хана принять их.

Повелитель заставил венецианцев прождать полдня в приемной, прежде чем пригласил их к себе, в личные покои. С ним был Эсень-Тимур, ставший после смерти Сю Сяна первым советником императора.

Хубилай-хан снова завел разговор о последнем плавании венецианцев и с пристрастием расспрашивал о подробностях путешествия. Время от времени он вдруг бросал быстрый взгляд на своих собеседников, а потом тяжелые веки снова прикрывали глаза, и лицо его приобретало сонное выражение.

Венецианцы не обнаруживали своего нетерпения и давали исчерпывающие ответы на все вопросы императора. Они понимали, что судьба их скоро решится.

— Улатай, Апушка и Коджа были у меня вместе с Кокечин, — сказал наконец великий хан. — Вы, значит, хотите проводить их в страну Аргуна… Бедняжка Кокечин прямо чахнет от тоски. Мне не хочется вас отпускать, но Эсень-Тимур сказал: «Почему ты их задерживаешь? Разве ты не видишь, что они хотят вернуться домой? Отпусти их». Вы мне верно служили, поэтому я хочу удовлетворить вашу просьбу. Отвезите Кокечин ко двору ильхана Аргуна, а потом отправляйтесь домой. Корабли я вам дам.

Император говорил дружественно и снисходительно. Венецианцы бросились перед ним на колени, не зная, как выразить свою благодарность за его великую милость.

Ю и Фань Гунн-ду сразу заметили, что произошло какое-то радостное событие. Господ нельзя было узнать. Они смеялись и шутили, по всему дому звучали их веселые голоса. Ю узнала от Ашимы о предстоящей поездке и сразу сообщила новость Фаню. Итак, господа возвращались к себе на родину. А что же будет с ними? Фань с ужасом думал о морском путешествии. Он не любил ни моря, ни жизни на корабле.

— Знаешь, Ю, — вздыхал он, — я наверняка умру, если снова поеду в жаркие страны… Я мог бы купить себе домик и небольшой участок земли. На свинью и на буйвола у меня тоже хватило бы денег… Если бы ты согласилась, Ю, я поговорил бы с господами… Но ты, наверно, ждешь не дождешься моей смерти.

В ответ Ю сердито взглянула на него.

— Ах, вот что ты обо мне думаешь! — воскликнула она. — Что же, желаю счастья тебе и твоему буйволу…

Она хотела выбежать из комнаты, но Фань удержал ее.

— Да я же сказал это в шутку… Ты останешься со мной, если господа разрешат?

Заливаясь слезами, Ю молча кивнула. Ей было жаль расставаться с Ашимой, но сердце ее ликовало: ведь глупый Фань произнес наконец слова, которых она давно ждала. Она плакала, уткнувшись Фаню в плечо, и была кротка, как кошечка, которая на время убрала свои когти.

Хубилай-хан приказал выдать венецианцам золотую пайцзу, на которой был выгравирован его приказ оказывать им и их свите радушный прием и всяческую помощь во всех странах, которые находятся под его господством. Он также дал им полномочия вести от его имени переговоры с папой и с королями Франции и Испании.

По приказу великого хана в порту Зайтон снарядили четырнадцать кораблей для дальнего плавания. У всех у них было только по одной мачте, но такой крепкой, что на ней держалось девять парусов. На пяти самых крупных кораблях была команда из двухсот пятидесяти человек. Трюмы загрузили запасами продовольствия на два года.

Император дал в честь венецианцев, посланцев ильхана Аргуна и красавицы Кокечин прощальный пир. Он подарил Марко, Маффео и Николо много рубинов и других драгоценных камней и простился с ними весьма благосклонно, взяв с них обещание, что они снова вернутся к его двору после того, как поживут некоторое время в Европе.

Тысяча воинов составила почетный эскорт венецианцев. Караван ехал по знакомой Марко дороге на юг и добрался наконец до берега могучей Желтой реки. Пока путешественники переправлялись на тот берег, венецианцы, Ашима и Фань поскакали к каменистому склону, чтобы в последний раз проститься с Матео. Молча, на коленях, стояли путники перед могилой своего друга. Река, сдавленная скалистыми берегами, гудела, орлы парили высоко в небе, ветер поднимал желтую пыль. Между камнями, в расщелинах, росли маленькие желтенькие цветочки.

Матео спал вечным сном. Но в памяти друзей он продолжал жить. Им казалось, они слышат его громкий смех, видят его глубоко посаженные умные глаза, любуются его могучей фигурой. Они вспоминали радости и горести, которые делили с Матео. и каждый из них вел с ним молчаливый разговор. Потом Марко сказал вслух:

— Мы передадим от тебя привет Венеции, Матео.

Ашима закрыла лицо руками. Она плакала.

Фань Гунн-ду говорил про себя: «Ты ведь не сердишься на меня, брат… Я теперь построю себе хижину и куплю небольшой участок земли, буйвола и поросенка… Я хорошо заживу. И с моей Ю мне тоже повезло. Всем этим я обязан тебе, Хозяин… Прощай, Матео!»

* * *

Мягким сентябрьским утром четырнадцать кораблей в бухте Зайтон подняли якоря. Дул легкий бриз. Фань Гунн-ду и Ю стояли среди толпы и глядели на корабли, которые, подняв белые паруса, медленно уходили в море. Марко Поло и Ашима богато одарили Фаня и Ю.

Ашима не могла оторвать взгляд от удаляющегося берега. Марко Поло обнял ее, ему хотелось, чтобы жене не было сейчас одиноко.

— Я тоже словно еду домой, — сказала Ашима.

Старики стояли на носу корабля. Их волосы развевались на ветру. Только теперь, уже выйдя в открытое море, братья почувствовали себя совершенно свободными. «Я готов расцеловать ветер, паруса, корабельные доски», — думал седой шестидесятилетний Маффео Поло. Он положил руку на плечо Николо:

— Мы едем домой, брат.

— Да. Дай нам бог счастливо вернуться на родину.

* * *

Путешествие было нелегким. У берегов острова Хайнань они попали в бурю, — огромные волны швыряли их корабли так, что казалось, им несдобровать. А потом долгие недели на море был коварный штиль. Небо обдавало их жаром. Началась эпидемия лихорадки, она унесла немало людей. Странным образом, и в этом путешествии лихорадкой болели только мужчины. Улатай и Апушка, посланцы ильхана Аргуна, умерли в один и тот же день. Старик Коджа и красавица Кокечин, исполненные горя, стояли у их гробов.

Венецианцы выходили на палубу только вооруженные и в сопровождении телохранителей. Ночью они по очереди дежурили в каюте, ибо чувствовали, что команда глядит на них недобрым взглядом. Матросы все чаше шептали друг другу:

— Больных много оттого, что боги разгневались на нас. Нужно выкинуть неверных за борт, и тогда все поправятся.

После трех месяцев пути корабли подошли к Малой Яве, острову восьми царств. Они бросили якорь в бухте и месяц отдыхали на северном берегу острова. Настроение моряков и свиты несколько улучшилось. Но вторая часть пути оказалась еще труднее первой. Восемнадцать месяцев плыли путешественники по Индийскому океану, прежде чем добрались до порта Ормуз. За дорогу умерло шестьсот человек, среди них только одна женщина.

Лицо красавицы Кокечин покрылось морщинами, черты ее заострились. Коджа и венецианцы тоже словно высохли от утомительного путешествия и невыносимой жары. Только одна Ашима не изменилась. Все были очень рады, когда смогли ступить на скалистый остров в Персидском заливе. Наместник Ормуза принял их радушно и предоставил в распоряжение путников пять домов на берегу. Тут они узнали печальную весть о том, что ильхан Аргун незадолго до их прибытия скончался. Его землями правил теперь наместник Гайхату, как опекун несовершеннолетнего сына Аргуна.

Узнав о смерти Аргуна, Кокечин разразилась рыданиями и сетованиями и долго не могла успокоиться. Вечерами сидела она в саду, не сводя глаз с тускло поблескивающего моря. Придворные дамы пытались ее утешить, но Кокечин их решительно отсылала. Она вспоминала беззаботную жизнь при дворе великого хана, свое детство, которое провела в шатре у отца, лошадей, которые паслись на склонах холмов, песни пастухов. Но она была еще молода и в один прекрасный день взяла зеркало и привела в порядок волосы. Когда Коджа сказал ей, что им пора отправляться ко двору Гайхату, Кокечин согласилась, и они пустились в путь.

Резиденция наместника ильхана находилась в Тебризе. Коджа попросил венецианцев сопровождать их. Так как Тебриз находился на пути в Европу, они охотно приняли предложение. Свита уже успела отдохнуть после морского путешествия. Исполненные лучших надежд, все отправились в путь. По персидской земле двигался огромный караван: всадники на конях, паланкины, мерно раскачивающиеся на спинах мулов, тяжело навьюченные верблюды. Золотая пайцза великого хана повсюду обеспечивала венецианцам помощь, поддержку и охрану. Их багаж везло пять верблюдов. Самые крупные драгоценные камни купцы из предосторожности зашили в свои невзрачные дорожные одежды. Караван благополучно добрался до Тебриза, и Гайхату принял путников с большим почетом.

Красавицу Кокечин со всей ее свитой отправили к сыну Аргуна, который во главе шестидесятитысячного войска охранял восточные границы Персии, опасаясь нападения врага.

После небольшого отдыха венецианцы и Ашима продолжили путешествие. Спустя месяц они добрались до Трапезунда[44], расположенного на Черном море. В порту стоял корабль, поразивший их смелостью линий и новизной форм. Таких они прежде никогда не видели: удивительно стройный, вытянутый, он чем-то напоминал огромную акулу. Рядом с ним другие торговые суда и галеры казались неуклюжими. На мачте этого красавца развевался белый флаг со львом республики Сан Марко.

На портовой улице венецианцы повстречали двух матросов, которые громко разговаривали и оживленно жестикулировали. Маффео Поло вдруг остановился.

— Послушайте, — сказал он.

Матросы говорили по-итальянски, на том мелодичном, мягком диалекте, который характерен для венецианцев. Затаив дыхание купцы жадно ловили каждое слово матросов. В порту стоял корабль республики Сан Марко, а по улице расхаживали венецианские моряки!

— Подойдите-ка сюда, матросы! — крикнул Маффео Поло. — Вы из Венеции, как мы слышим.

Матросы, смерив пренебрежительным взглядом плохо одетых мужчин, нехотя подошли.

— Что вам угодно? — спросил один из них.

— Мы видели в порту венецианский корабль, — ответил Марко Поло. — Он вызвал наше восхищение.

— Вы говорите, как венецианец, — задумчиво сказал матрос. — Но все же ваша речь звучит как-то странно… Корабль этот построил Джованни из Мурано. Вы не слыхали о нем? Его верфи славятся на весь мир.

— Джованни из Мурано… — повторил Марко Поло. Матросы кивнули в подтверждение и пошли своей дорогой.

— Разве я не глазел на них, как на диковинных зверей? — спросил Маффео Поло со смехом. — А слушать их я готов хоть всю ночь.

Пестрая разноязыкая толпа направлялась в порт: купцы, писари, матросы. В то серое хмурое утро море было тусклым. Горизонт затянуло сеткой дождя. У причалов грузили корабли.

Марко Поло молча шагал рядом со стариками. Он был охвачен такой же радостью и таким же нетерпением, что и они. Имя друга вновь оживило образы детства. Оно всплыло из мрака лет… Джованни из Мурано… Катай медленно погружался в прошлое, становился воспоминанием. Родина была совсем близко.

Погожим летним днем 1295 года к форту Сан Николо подходил корабль. На его палубе стояло трое мужчин в поношенных дорожных одеждах и женщина в чужеземном шелковом платье с вытканными желтыми и красными цветами. Их обвевал свежий морской бриз. Солнце сияло. Волны медленно набегали на желтый песок. Какой-то монах спустился по выбитой в скале лестнице и стал у причала, ожидая, видимо, прибытия корабля.

Десять рыбачьих шхун мерно раскачивались на воде. Рыбаки тянули сети, в которых билась серебристая рыба. На берегу горел костер, и его пламя лизало закопченный медный котел. Две женщины готовили еду. Ветер развевал дым от костра.

Корабль, миновав форт Сан Николо, вошел в лагуну. Венецианцы все еще молча стояли на палубе. Гондолы быстро пересекали канал Сан Марко. Гондольеры усердно гребли и перекидывались шутками. Уже по-осеннему пестрые сады Сан Джордже посылали свой привет прибывшим путешественникам.

Перед ними лежал остров Риальто. Уже можно было различить дома, дворцы и лачуги. На дубовых столбах, указывающих кораблю путь, сидели белые чайки. Небо отражалось в сверкающей воде лагуны, где было тесно, — столько роскошных гондол, рыбацких шхун, барж и галер сновало во всех направлениях и стояло на якоре. Корабль шел, окруженный со всех сторон коричневыми, желтыми и белыми парусами. Там, впереди, находилась Пьяцетта. Ослепительный в своей белизне и красоте Дворец Дожей вставал из воды. На куполах собора Сан Марко блестели золотые кресты. Два сенатора в пурпурных мантиях шли за слугами, которые прокладывали им путь в толпе, наводнившей Пьяцетту. С Кампаниллы лился колокольный звон.

— Вот она, Венеция, Ашима, — сказал Марко Поло.

Каменный лев глядел на лагуну. Святой Теодор улыбался путникам со своей колонны.

Они вернулись домой.

1

Джованни Плано Карпини (1182?-1252) совершил в 1245–1247 гг. в качестве посла папы Иннокентия IV путешествие из Лиона в Центральную Монголию, в ставку хана Гуюка. Шел он в Монголию через Киев, донские и прикаспийские степи, Хорезм и Семиречье. Путь в ставку хана Гуюка отнял у него пятнадцать месяцев.

(обратно)

2

Пьяцетта — площадь, на которой расположен Дворец Дожей.

(обратно)

3

Сан Джордже, Мурано, Сан Микеле — острова, являющиеся как бы предместиями Венеции.

(обратно)

4

До свидания (итал.).

(обратно)

5

Добрый вечер (итал.).

(обратно)

6

Лидо — группа островов и гавань перед входом в Венецию

(обратно)

7

Хубилай-хан (1216–1294) — внук Чингисхана, владевший «коренным юртом» Чингисова дома — Монголией с сопредельными территориями Прибайкалья, Забайкалья и Китаем. С 1259 года он носил титул великого хана и формально считался владыкой всех монгольских улусов на пространстве от Тихого океана до Евфрата и Днестра.

(обратно)

8

Марко Поло и его современники называли Северный Китай — Катаем, а Южный Китай — страной Манзи или Манги.

(обратно)

9

Добрый день (итал.).

(обратно)

10

Аяс и Сие — города Киликийской Армении; через горные проходы этой страны шли караваны из Багдада и Дамаска к берегам Босфора и из Самарканда, Тбилиси и Тебриза к гаваням Средиземного моря.

В XI и XII вв. через Киликийскую Армению не раз проходили полчища крестоносцев, и страна эта стала одной из опорных баз крестовых походов.

Цари Киликийской Армении жили с монголами в мире. Они признавали себя вассалами монгольских ханов Ирана и были посредниками при дипломатических переговорах европейских государей с монгольскими владыками.

Киликийская Армения в союзе с монголами и западноевропейскими государствами выступала против Египта и незадолго до прибытия Марко Пело в Аяс была разорена египетским султаном Бейбарсом (1260–1277).

(обратно)

11

Господин (итал.).

(обратно)

12

Мамелюки — рабы и вольноотпущенники в средневековом Египте. В XII–XIII вв. египетские правители повсеместно скупали рабов для пополнения своего войска. Среди мамелюков были представители различных тюркских племен, черкесы, осетины, грузины и даже уроженцы Киева и Рязани.

В первой половине XIII века мамелюки приобрели большое влияние в Египте, а в 1250 году захватили власть. Султан Бейбарс был мамелюком половецкого происхождения, и очень возможно, что дед его сражался с князем Игорем «на реке, на Каяле у Дона великого».

(обратно)

13

Xулагу, внук Чингисхана и родной брат Хубилай-хана, в 1256–1258 гг. завоевал Иран, часть Закавказья и Ирак. Багдад был взят Хулагу в 1258 году и превращен в груду развалин. Десятки тысяч жителей были истреблены и проданы в рабство.

(обратно)

14

Измаилиты, или ассасины, — тайная религиозная секта, которая наводила ужас на весь Ближний Восток.

Любопытно, что от слова «ассасин» ведет начало французский глагол «асасинэ» — убивать. Измаилиты в XII–XIII вв. убили многих мусульманских и христианских правителей.

(обратно)

15

Каракорум — ставка хана Мункэ на берегу реки Орхона, к западу от Улан-Батора. Каракорум до 1267 года был резиденцией великих ханов, и в этом городе-лагере жило множество ремесленников-рабов, вывезенных монголами из Средней Азии, Ирана, русских земель и Китая.

(обратно)

16

Ханбалык (по-монгольски — город хана), ныне Пекин, — древнейший, много раз переименованный китайский город, который в 1267 году Хубилай-хан сделал столицей своего государства, пристроив к нему целый новый город Даду с огромным дворцовым кварталом.

(обратно)

17

Бахрейнские острова в Персидском заливе, которые в наше время славятся своей нефтью, в средние века известны были богатыми жемчужными ловлями. Через Ормуз, Шираз и Басру бахрейнский жемчуг шел во все страны Востока.

(обратно)

18

Балх (ныне Визирабад) — город в Северном Афганистане, в древности и в средние века один из важнейших торговых центров Среднего Востока.

(обратно)

19

Шибирган, или Шибарган, — город к западу от Балха в северном Афганистане.

(обратно)

20

Бадахшан — высокогорная область, прилегающая к Памиру. В настоящее время часть Бадахшана к северу от реки Пяндж входит в границы Советского Союза, а южные его районы относятся к Афганистану. Бадахшан издревле славился своими драгоценными камнями, особенно лазуритом (ляпис-лазурью) и рубинами.

(обратно)

21

Абескунское море — старинное название Каспийского моря.

(обратно)

22

В 1219–1221 гг. Чингисхан завоевал огромное царство хорезмийского шаха Мухаммеда, в границы которого входила Средняя Азия, Афганистан и Иран. Трусливый и бездарный шах Мухаммед не смог организовать сопротивление монголам, бросил свое войско и бежал в пустыни Туркмении. Он умер от голода на одном из островков Каспийского моря.

(обратно)

23

Чагатаи, или Джагатай, — второй сын Чингисхана, в улус которого входили Семиречье и Синьцзян. Не только законы Чагатая, но и установления всех прочих потомков Чингисхана сурово карали малейшие попытки неповиновения монгольским властям.

(обратно)

24

В VI–VII вв. в западных областях Китая появились колонии христиан-несториан, выходцев из Сирии, которая тогда была частью Византийской империи. Несториане играли роль торговых посредников между Дальним и Ближним Востоком, и через них задолго до Марко Поло доходили до Европы сведения о Китае.

(обратно)

25

Тангутское царство в XI–XII вв. было могущественной державой и лежало в Центральной Азии, в районе озера Кукунор и верховьев Хуанхэ. Чингисхан окончательно завоевал его в 1226–1227 гг. В тангутских землях в 1907–1909 гг. путешественник П.К.Козлов раскопал мертвый город Хаара-Хото, разрушенный монголами.

(обратно)

26

Ахмед — министр при дворе хана Хубилая, в течение восемнадцати лет ведавший всеми финансовыми делами государства. Ахмед своей системой жестоких поборов вызвал ненависть населения, и весть о его гибели была встречена в Китае всенародным ликованием.

(обратно)

27

Джамбуи-хатун: — старшая жена Хубилай-хана; имела большое влияние при дворе.

(обратно)

28

Шанду — летняя резиденция Хубилай-хана, где он обычно проводил самые жаркие месяцы, расположена была в юго-восточной Монголии у реки Шандухэ, в 30 км от Пекина.

Монголы называют место, где сохранились развалины этой резиденции, — «Чжун-Найман-Сюме» (сто восемь кумирен). Здесь обнаружены остатки мощных стен и гигантских цоколей императорских дворцов.

(обратно)

29

Сю Сян — китайский ученый и советник Хубилай-хана — лицо историческое.

(обратно)

30

Субэтэй-бохадур (бохадур — по-монгольски воитель, витязь, богатырь; кстати говоря, слово «богатырь» ведет начало от монгольского «бохадур») — один из полководцев Чингисхана; в 1223 году он разбил ополчение русских князей на реке Калка.

(обратно)

31

Новый год по китайскому календарю — первый день новолуния, который предшествует определенной позиции Солнца по отношению к созвездию) Рыбы. Дата этого праздника не постоянна и приходится на промежуток времени между 21 января и 19 февраля.

(обратно)

32

Таи, или цаи, — высший совет, своего рода совещательный орган при особе великого хана.

(обратно)

33

Чипингу, Чипангу, Цапангу — так Марко Поло называл Японию.

С Японией империя Хубилай-хана вела довольно оживленную торговлю, и эти мирные отношения поддерживались до конца шестидесятых годов. С 1269 года Хубилай-хан начинает подготовку к вторжению в Японию. Первая попытка вторжения в 1274 году не удалась, еще плачевнее был конец второй экспедиции в 1281 году, когда монгольский флот был рассеян бурей и до берегов Китая из многотысячной армии добралось только три человека.

(обратно)

34

Баян «Стоглазый» — один из полководцев Хубилай-хана, покоривший Южный Китай (Манзи).

(обратно)

35

Ариг-Буга — младший брат Хубилай-хана. После воцарения Хубилая Ариг-Буга в течение нескольких лет вел с ним борьбу. Ариг-Буга опирался при этом на монгольских князей Прииртышья и Семиречья.

(обратно)

36

Доброй ночи! (итал.)

(обратно)

37

Кайду — внук хана Угэдэя и правнук Чингисхана; правил землями Чагатайского улуса и в течение многих лет вел борьбу с Хубилай-ханом.

(обратно)

38

В Янчжоу Марко Поло получил назначение не в 1282 году (год смерти Ахмеда), а в 1286 году, и правил он этим городом около трех лет. Янчжоу расположен к северу от реки Янцзы, на берегу Великого канала, который соединял реки Янцзы и Хуанхэ. В конце XI века в городе и округе Янчжоу насчитывалось до 500 тысяч домов и около 2–3 миллионов жителей.

(обратно)

39

По всей вероятности, Сендемаин — это вождь, по имени Чандра Банту, который в то время правил в северной части Цейлона.

(обратно)

40

Зайтон — так арабы и европейцы называли важнейший порт Китая — Цюаньчжоу, расположенный в провинции Фуцзянь, на берегу Тайваньского пролива.

(обратно)

41

Чамбо, правильнее — Тямпа, — южная часть Вьетнама. Во времена Марко Поло Тямпа была самостоятельным государством, враждовавшим с северовьетнамским царством Да Вьет. Монгольский полководец Сагату вторгся в 1281 году в Тямпу, но захватчики встретили столь яростное сопротивление, что вынуждены были очистить эту страну, причем Сагату погиб в боях с повстанцами. Монголы больше не появлялись в Тямпе, и Хубилай-хан довольствовался слонами, которые ему посылал в качестве дани новый царь.

(обратно)

42

На Яве Марко Поло не был. От берегов Тямпы он направился через Малаккский пролив к Суматре и Цейлону и описал Яву по сведениям, которые ему удалось собрать в Тямпе и на Суматре.

В ту пору Ява была сильным государством, и в 1293 году яванцы успешно отразили нападение монгольской флотилии, посланной для завоевания острова Хубилай-ханом.

(обратно)

43

Ильхан («повелитель народов») — титул монгольских ханов Ирана. Ильхан Аргун (1284–1291) был внуком Хулагу. Монгольский Иран в союзе с Хубилай-ханом вел борьбу против Кайду, хана Чагатайского улуса, и между Ханбалыком и Тебризом, столицей Ирана, постоянно поддерживались очень тесные связи.

(обратно)

44

Трапезунд — порт на южном берегу Черного моря, был в то время столицей Трапезундской империи, основанной в 1204 году.

(обратно)

Оглавление

В ДАЛЕКИЙ МИР

ВОЙНА В АРМЕНИИ

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

ГОЛУБАЯ БИРЮЗА

ВСТРЕЧА С КАРАУНАСАМИ

ОТЛИЧНАЯ ПОСУДИНА

САМОЕ ЦЕННОЕ И ПРЕКРАСНОЕ НА СВЕТЕ — ВОДА

ЯСНОГЛАЗАЯ ДЕВОЧКА

В ДОЛИНЕ АНГЕЛА СМЕРТИ

ЛО БЦАН НЕВОЗМУТИМЫЙ

БЕК БАЯНДЕР ЩЕДРЫЙ

ГОЛОСА В ПУСТЫНЕ

В ТЕНИ ВЕЛИКОГО ВСАДНИКА

ГОНЕЦ С СОКОЛИНЫМ ПЕРОМ

ЧЖУН-НАЙМАН-СЮМЕ

В САДУ ИМПЕРАТОРСКОГО ДВОРЦА

ЗИМНИЙ ДЕНЬ В ХАНБАЛЫКЕ

КАПИТАН МАТЕО

НОЧИ ТИХИЕ, КАК МОГИЛА

ДВОРЦОВЫЕ ИНТРИГИ

КТО ТЫ, БРАТ?

ПОХИЩЕНИЕ

ПОД БОЛЬШИМ ПАРУСОМ

ВО ДВОРЦЕ НАСЛЕДНОГО ПРИНЦА

ДОРОГА В ШАНДУ

ВАЙ ВАН СИНЬ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ИНДИЮ

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте