«Любовь Муры»

Любовь Муры (fb2) - Любовь Муры 1394K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Владимирович Байтов

Николай Байтов

Предисловие автора

Только что — где-то тут, в середине октября 2012 года — исполнилось 78 лет с того дня, когда Мура познакомилась с Ксюшей (Ксенией Порфирьевной Курисько). Место их встречи может быть локализовано примерно с такой же точностью, как и время, — это один из санаториев Мисхора.

Ксения Порфирьевна была, по-видимому, довольно заурядной женщиной, — ничем не примечательной в кругу таких же заурядных отдыхающих и лечащихся, — была БЫ, если б её в тот миг не коснулась ЛЮБОВЬ МУРЫ, одна из величайших любовей XX века… И лёгкие касания этой удивительной любви — жёлтые листики писем — длились шестнадцать лет — с трёхлетним перерывом на оккупацию — длились до гроба[1].

Письма Ксюши (за исключением двух-трёх) не сохранились. Тем не менее, её образ рисуется мне достаточно отчётливо, чтобы сравнить его с образом Муры. И сравнение выходит не в Ксюшину пользу. — Понятно, что Мура в пылу влюбленности превозносила её до небес. Но мне — отстранённо — достоинства Ксюши представляются загадкой… как, впрочем, загадкой представляется и сама ЛЮБОВЬ МУРЫ, — так что это всё запутывается в один сложно-таинственный клубок, который невозможно распутать, да я и не ставил такой задачи. Я только знаю и чувствую, что Ксюша была, по-видимому, недостойна этой любви. Но что ж теперь делать?

Многие говорят мне, что я выдумал свою героиню, тычут мне в различные несообразности, неувязки… Я честно отвечаю, что не могу эти несообразности объяснить. Но и выдумать я тоже не мог. Как можно такое выдумать? — да помилуйте! Я жил со своей героиней! Я годами — изо дня в день — наблюдал её трудную жизнь в маленькой комнате на окраине Киева. Я до слёз вглядывался в особенности её быстрого почерка, дышал и не мог надышаться сладостным бумажным прахом. Я изучал орфографические и пунктуационные особенности её письма и забавные странности её речи. На очень многое я научился смотреть сквозь Мурино «воспринимание»… Может быть — при иных обстоятельствах — я готов был бы стать её любовником, — несмотря на то, что она презирала и третировала мужчин (а может быть, в какой-то мере и благодаря этому)… Во всяком случае, я, пересилив скуку, свойственную моему времени, внимательно прочёл её любимого автора, Ромена Роллана, — и ведь действительно смог найти и почувствовать кое-что из тех качеств, которые она так ценила в нём…

Мура не раз просила Ксюшу уничтожить её письма. Она приходила в ужас от мысли, что кто-то посторонний может это прочесть. Я не знаю, что на это сказать. Пусть читатель не смущается (или, наоборот, пусть смущается, — это тоже хорошо). Я могу только ободрить его. — Ведь трудно представить, что стало бы с Татьяной Лариной, если б она из послебытия видела все эти толпы, читающие и выучивающие наизусть её письмо к Онегину. Но думается почему-то, что там совершенно иное отношение ко всему этому… А может быть, мы ошибаемся — и своим чтением наносим раны скитающейся где-то душе? Но поскольку не знаем наверняка, то и не можем всерьёз этим смущаться…

Могут возразить, что Татьяна — персонаж, а Мура живая (была живая). Нет, не так всё просто. — Вон Даниил Андреев в «Розе мира» описывает область «литературных героев», — ему было открыто, что там это такие же реальные сущности. Или почти такие же… Как бы там ни было, вопрос этот очень сложный. Если здесь есть какой-то грех, то я его полностью беру на себя, — так что читатель может совсем об этом не думать.

И ещё один абзац. — Сказать об «эпистолярной конвенции»… —

В то время почти не было телефонов. Уж междугородные-то звонки были практически недоступны. Письменное общение оставалось единственным — для людей, разделённых порядочным расстоянием. (Мура писала каждый вечер по три-четыре письма разным людям, — это было для неё совершенно естественно.) Эпистолярная языковая конвенция была в полном ходу — она сохранялась, жила, модифицировалась. Она дышала и наполнялась реальными чувствами. Ещё десять-двадцать лет — и она начнёт приобретать некий дух затхлости, а там и музейности… Сейчас — при бурном развитии электронной почты и эсэмэсок — старая конвенция быстро рушится — уже разрушена, — но это не значит, что никакой конвенции нет вообще, — новая конвенция в становлении, она всё ясней прорисовывается: уже можно видеть ряд обязательных правил, действующих при такой переписке (хотя на поверхностный взгляд может казаться, что люди обрели абсолютную языковую свободу). Это вопрос отдельного — весьма интересного — филологического исследования. Я лишь хочу здесь отметить, насколько Мура была свободна внутри эпистолярного языка своего времени. Она не нарушала условностей, поскольку ощущала их как необходимую среду обитания. Вернее сказать, она её вообще не ощущала, и — уж подавно — не думала о ней. Перед ней была только та «простая» (иногда очень непростая) конкретика, которой надлежало быть выраженной. И она передавала её Ксене с непосредственностью, которая потрясает и увлекает за собой, заставляя забывать о форме старого письма, может быть, жёсткой теперь для нас и неудобной. У Муры несомненно был эпистолярный дар. Не зря Ксеня называла её письма «увлекательными», перечитывала их и с такой неохотой и так выборочно уничтожала, поддаваясь на Мурины просьбы. У самой Ксени такого дара очевидно не было…

Николай Байтов

Любовь Муры (Роман в письмах)

14/XI. Вечер.

Моя хорошая, моя родная Ксеничка!

Итак, я дома, но как я разочарована, а чем и сама не знаю! Убого всё вокруг. Не могу только лишь наглядеться на своё сокровище Идуську, её изуродовали стрижкой, но для матери ребёнок всегда хорош. Первым моим движением по приезде было — разбор полученных за время отсутствия писем, в надежде, что застану от Вас хоть несколько слов. Но увы! Почему Вы так пренебрегаете мной? Пожалуйста, не делайте своего брезгливого «je m’en fiche!» по отношению ко мне. Пишу это письмо наугад, навряд ли оно застанет ещё Вас в Крыму. Вначале решила было написать через несколько дней в Москву, но не выдержала и сейчас несмотря на большую усталость (ведь я часа 3 назад приехала!) пишу Вам.

Москва выжала меня, как лимон, бегая от утра до вечера по городу, я там просто ослабла. Мама надо мной хнычет, я ей уж сказала, что меня ожидает, и сама с трепетом жду своей Голгофы, боюсь этого момента, хоть бы не умереть! Не смейтесь надо мной, страх отнимает остаток разума.

Деньги вышлю Вам завтра или послезавтра.

Меня, наконец, пугает Ваше молчание, что с Вами? Не заболели ль Вы? Осведомилась бы я о Вашем самочувствии у кого-нибудь из Ваших соседей, но просто неудобно, и без этого моя привязанность к Вам смешила кое-кого, напр. Аню. Может быть, Вы утеряли мой адрес? Наивное предположение, не правда ли? Но всё-таки я не сомневаюсь, что Вы меня не обидите настолько и дальше напишете.

Завтра начинаю «свой трудовой день», но без горенья, а пожалуй, с отвращением и тоской. Если не включусь и дальше в работу — буду несчастным человеком, работать без радости — я не могу.

23/XI.

Ксенюш, родной мой!

Придя, как все эти дни, домой обозлённой и подавленной, я ещё больше была огорчена от отсутствия известий от Вас и вдруг — о, радость! — мама, выйдя в коридор, находит Вашу открытку. Спасибо, детка, за неё. Это время, тяжёлое для меня время — не оставляйте меня. Я наделала много нехороших вещей, о которых гадко вспоминать и которые, увы, нельзя и выправить, пока время не затушует мои «милые проделки»… [Слова «тяжёлое для меня время» и «я наделала много нехороших вещей» Ксения подчеркнула красным карандашом. — Н.Б.]

В Москву я Вам послала одно объёмистое письмо — это накопленные впечатления нескольких дней. Не знаю, как приняли Вы его, не «занудило» ли оно Вас? [Это письмо отсутствует. Видимо, не дошло. — Н.Б.]

Самый процесс писанья к Вам, как форма общения с Вами, хотя и не даёт полного удовлетворения, но всё-таки мне мил, вот поэтому я слишком обильна в своих письменных излияниях.

Скоро, а именно 25-го числа я получу полный комплекс удовольствий у частного врача. После «операции» я в тот же день, вернее вечер, буду дома. Я очень боюсь предстоящего. Во время моего пребывания в Москве Пётр на дом снова прислал возмутительное письмо, на которое я не ответила. Довольно с меня этой ругани, при одном воспоминании которой кровь приливает к голове! О том, что ждёт меня при создавшемся положении, я никому из своих не говорила. Знают только мои сотрудницы. А в общем… тоска, — по ночам нет сна. И вот в таком безрадостно-мутном течении дней моих — каким светлым пятном являетесь Вы, Ксения. И сама не знаю, почему так привязалась к Вам за такой короткий срок! Очевидно, большую роль сыграла наша общая неудовлетворённость и мой, мягко говоря, беспокойный характерец никогда, никогда не даст мне чувства удовлетворения, что навряд ли посетит и Вас. Такая общность очень роднит. [Слова «общая неудовлетворённость» и «никогда не даст мне чувства удовлетворения» подчёркнуты Ксенией. — Н.Б. (Далее все такие вставки — в квадратных скобках и курсивом — мои. «Н.Б.» больше ставить не буду.)]

Детка моя, высылайте фотоснимок, ведь этим я буду надоедать Вам в каждом письме. Так или иначе, а его я буду иметь. Не удивляйтесь моему нахальству! Я рискну, по своём приезде в Москву, просто выкрасть у Вас снимок, если до этого времени не заполучу его «добровольно». Цель оправдывает средства.

Ваши письма, открытки я просто «обсосала» — знаю их на память. Когда-то Вас увижу?

27/XI.

Вот уже 2-й день не тает выпавший снежок. Полная картина зимы. Ида стала на лыжи — она в восторге от снега. Я же чувствую себя опустошённой, как физически, так и морально…

Но не надо нытья и жалоб. Следует крепко помнить, что человек бодрый, самоуверенный в такой же степени умеет подчинить себе судьбу, в какой судьба вертит и швыряет в разные стороны людей хныкающих и растерянных.

Ксеничка, как нужны мне Ваши письма! Дружба, — если она утончает наши переживания, если укрепляет то хорошее, что у нас есть, то разве следует ей противиться? Нет, пусть будет радостен тот момент, когда такое чувство охватывает нас. Я уже начинаю говорить высокопарно…

Воспоминания, мысли о Вас меня облагораживают — за это я Вам благодарна; Вы несравненно выше, цельнее меня. Мои нравственные нормы расплывчаты, расхлябаны, — им не мешает принять более твёрдую форму… Я знаю, что я надоедаю Вам своими письмами, что я, может быть, злоупотребляю Вашим терпением. Дальше я постараюсь писать реже, а сейчас, именно сейчас, Вы мне необходимы. О себе вообще не надо много говорить, а я так грешила этим ещё в Мисхоре — поэтому больше о своих переживаниях говорить не буду. Но ещё одна оговорка — поймите меня, пожалуйста, правильно. Не подумайте, что к Вам я прибегаю только в свою «несчастную минуту». Хотите или не хотите, но я всем своим дальнейшим поведением докажу, что к Вам прибегать я буду «во всякие минуты».

28/XI.

Детка моя дорогая, получила с таким запозданием Ваше письмо из Севастополя. Оно наполнило меня большой горячей радостью за Вас. Как мне приятно Ваше утверждение о том, что я послужила первым толчком к улучшению Вашего самочувствия! Я довольно-таки самонадеянна, — мне думается, что если б я была около Вас, то приложила бы много усилий к появлению у Вас большей жизнерадостности и с течением времени — добилась бы этого. Вот теперь я хандрю, но это, надеюсь, временно, а обычно ведь я до особого, мучительно простого чувства беру эту красоту жизни, несмотря на то, что я баловнем жизни никогда не была.

Результаты «операции» не прекращаются — я на следующий день была на ногах. Нужно взять себя в руки: я замечаю, что и для окружающих становлюсь непереносимой.

Пора кончать, от курения тошнит, — за письмом к Вам я утопаю в облаках дыма. Вы курите или нет? Целую Вас горячо.

29/XI.

Поздно пришла домой, буквально приплыла, утопая в жидкой грязевой кашице. Шла домой с твёрдой решимостью приготовиться к проведению завтрашнего заседания сотрудников, но искушение черкнуть Вам несколько слов так велико, что я изменила намеченный план.

Чем-то Вы сейчас заняты? Сейчас 10 час. вечера. Вы, конечно, дома и, по всей видимости, слушаете радио. Музыка действует на Вас успокаивающе, через 1/2 часа Вы будете укладываться спать, рассказывая Оленьке, борясь с дремотой, о своей жизни в Мисхоре и т. д.

Интересно, каково Ваше мнение обо мне? Очевидно, укореняется мнение не совсем лестное для меня, как о какой-то сумасбродке, что не желает отстать от Вас?! Да и в самом деле, в наши дни такая привязанность кажется по меньшей мере странной. Только я способна на такие «чудачества». Хотела бы я знать искреннее Ваше мнение об этом… [Слова «в наши дни такая привязанность» и «по меньшей мере странной» подчёркнуты красным карандашом Ксении. И следующая фраза подчёркнута вся целиком:]

Жизнь хороша только лишь тогда, когда мы её берём без таких «интеллигентских» ковыряний.

30/XI.

Своим молчанием, вернее изредка брошенными мне письмами в ответ на мои потоки слов, — Вы меня просто ставите в неудобное положение. Эта переписка носит какой-то, если можно так выразиться, вымогательский характер, ведь я у Вас, чуть ли не помимо Вашего желания, вытягиваю редкие письма. Конечно, это досадно. Я и сама себе давно уж кажусь смешной. Моя дорогая, предлагаю Вам следующую сделку: обещаю Вам реже писать в том случае, если Вы «откупитесь» от моего письменного обилия своей фотографией. Идёт?!

Мой выходной день прошёл не так, как намечала. С утра долго играла на пианино, разучивая 5-ю сонату Бетховена. Allegretto этой sonat’ы — лучшая часть её, тут дано нарастание скорби, переходящей в мягкую, как будто уходящую грусть. Ни одно искусство не действует на меня так непосредственно и глубоко как музыка. Она смывает всю грязь, всю мелочность, всё дурное, она настраивает на более высокий тон. Но странно, как только прекращается музыка и приходится снова из мира звуков погружаться в свою «милую» повседневность, то нетерпимость к ней и раздражение всем окружающим охватывает в удвоенном размере. Поэтому вторая половина сегодняшнего дня проходит в сплошном остервенении, я уж ни с кем не говорю, даже Иду отталкиваю от себя. Вы не узнали бы в этой мегере «прежнюю Муру».

3/XII.

Моя родная! Как тронули Вы меня своей телеграммой — я растрогана. Спасибо. Но вопрос «почему молчите?» — ирония! Я забросала буквально письмами, причём размером своим они не уступают фолиантам.

Здоровье намного лучше, а общее состояние весьма неважное. Я ничем не удовлетворена. Учреждение почти процветает, без конца посещают различные делегации, оставляя в книге посетителей самые лестные отзывы. Сегодня была представительница ВОКСа (Всесоюзная организация культурных связей с заграницей), обследовала нас с тем, чтобы включить учреждение в список организаций, намеченных для ознакомления иностранцев с постановкой работы в подобных дошкольных учреждениях. Если командование не запротестует (военная территория!..), то нам будут отпущены специальные средства на оформление как помещения, так и… сотрудников. Как видите, по работе как будто бы неудовлетворения не должно быть. Чувство — недовольства собой, мужем, ребёнком (от учительницы ежедневно получаю записки: «дерётся, ругается, хулиганит»…) разъедает. Всё вместе затирает жизнерадостность.

[Письма первого года я иногда сокращаю, потому что кое-что из них уже было мной использовано в книге «Ботаника». Позже таких сокращений не будет.]

3/XII (12 часов ночи).

Только что пришла домой. Застала 2 письма — от Вас — тощее и от Петра — объёмистое. Перед сном хочу сказать Вам несколько слов.

Снова повторяю, что счастлива, безмерно рада улучшению Вашего душевного состояния. По-женски думаю, что в этом немалую роль сыграл «пожилой химик». Всё это великолепно, так оно и должно быть. Вы ведь очаровательны и должны пользоваться большим вниманием, нежностью, чем Вам давал (судя по вашим словам) В. [Василий?]. Конечно, в Москве продолжайте это знакомство.

Родненькая Вы моя, то безразличие, апатия, которые я наблюдала у Вас в Мисхоре — меня доводили иногда до бешенства (если можно так сказать) от сознания своего бессилия в оказании помощи Вам. [Курсивом в Муриных письмах я буду выделять то, что она сама подчёркивает — теми же чернилами, как правило, одной чертой.] Я не могла Вам тогда говорить об этом, но бывала иногда прямо в отчаяньи. Вот поэтому так радостно мне слышать о Вашем «бодром состоянии».

Детонька моя! Вы так скупо мне пишете, а я ведь Ваши письма выучиваю на память!

5/XII.

He имея возможности (ни малейшей) Вам эти дни писать — загружена заданиями от Наркомпроса (написать частушки, рецензии на книги, приготовиться к докладу и т. д. помимо повседневной работы в учреждении) — я вынашивала в «интимных» уголках своей мозговой коробки строки, в которых собиралась обвинить Вас в том, что Вы меня забываете, что я Вам не нужна. Несколько фраз последнего В/письма — дорогих, милых фраз — направили по иному «стилю» моё настоящее письмо. Конечно, смешно думать, что я могу так резко порвать с человеком, которому без конца говорю о своей привязанности. Я благодарна Вам за то, что Вы существуете, и всё пребывание в Мисхоре в воспоминаниях окрашивается милой, очаровательной Вашей личностью. У меня бесчисленное множество приятелей, но вот этими днями я бессонной ночью подвела им баланс и осталась с нулём — друзей среди них нет! Все они ко мне внешне прекрасно относятся, но внутренней связи, крепкой вот такой проникновенной нет ни с кем [слова с «внутренней» по «вот такой» подчёркнуты красным карандашом Ксении]. Никто из них меня не интересует, никто так не дорог, как Вы, моя родная Ксеничка. Вот поэтому навряд ли когда я оставлю Вас в покое, хотя бы мне пришлось проявить назойливость, как это было вначале.

Хотя Вы и не просите (но я человек, с родными мне людьми «не гордый») — я высылаю Вам то, что нашла в архиве — давнюю (3 года назад) любительскую фотографию. Я вышла, как всегда, скверно, у Идочки мордочка, не помню уж почему, испугана. Всё-таки эта порыжевшая карточка, может быть, устыдит Вас и ускорит присылку Вашего фотоснимка…

Уже очень поздно, 2 часа ночи, спать не хочу, но в висках кровь стучит так, что перо бегает по бумаге не с обычной уверенностью. Отгородила я себя от своих ширмой, но всё-таки даже иллюзию одиночества создать трудно… Я по отношению к близким прямо преступница. Сейчас в Ессентуках находится моя сестра, в очень болезненном состоянии; я должна была ей давно ответить на письмо, но всё так складывается, что не имею возможности и пожалуй желания. Её, свою единственную сестру — я очень люблю и кроме того, с холоданием своего нутра знаю, что она не долго ещё проживёт. Бедная она страдалица. Завтра непременно ей напишу… [Как выяснится из дальнейшего, здесь речь идёт о Кате, которая проживёт ещё порядочно, м.б. дольше самой Муры.]

7/XII.

Я не имею права писать Вам сейчас, но совладать с собой нельзя, и я хоть несколько фраз, но напишу. Не могу — потому, что к завтрашнему дню должна дать доклад (всё на тех же Всеукраинских курсах методистов, о которых я Вам писала) от сознания, что времени для подготовки нет и усталая голова не даёт продукции и в результате доклад не выйдет, каким хотелось бы мне, — я нервничаю ещё больше, что тоже не способствует успеху…

8/XII.

Попробуйте не плакать. Я не переношу, между прочим, слёз, они вызывают у меня жалость, они простительны только в большом неожиданном горе. Кошечка моя, не отравляйте сами своих дней, ведь нам осталось их не так много. Не с безрассудной щедростью мота, а с экономией скупого рыцаря (только разумно скупого!) мы должны расходовать наш уже такой скромный жизненный фонд. Говорю «наш», потому что у нас приблизительно он одинаков. Пройдёт лет 5 — и как тогда мы пожалеем о сегодняшних днях, которые будут сквозь призму прошлых лет казаться и милыми, и желанными… Между прочим, эта мысль настолько подбодрила меня, что сегодня только поэтому мне удался доклад — сознание ценности сегодняшнего помогло справиться с обычной застенчивостью. Понятно ли Вам это чувство?

О Петре не пишу — он для меня ничто, нет, хуже, чем ничто — моя давящая постоянно жизненная ошибка, с которой я не имею силы покончить. [Слова «он для меня ничто» подчёркнуты Ксенией: красным карандашом. Слова «жизненная ошибка» подчёркнуты чернилами, волнистой линией. Сначала я думал, что Мура сама их подчеркнула, но потом, приглядевшись, увидел, что тон чернил немного светлее. А затем и дальше встретились такие же подчёркиванья. Видимо, рука опять Ксении. Видимо, она перечитывала письма не один раз.] Моё ярмо, постоянно гнетущее меня. Его отпуск задерживается, к счастью, до января. О том непонятном мне времени, когда думала о нём и ожидала с нетерпением его писем — вспоминаю так, будто бы эти переживания были у другого человека. [Вся последняя фраза подчёркнута красным.]

Несчастный я человек. Сказать ему об этом не смею и, что хуже всего, выдушиваю редкие ответы с отдалённой пародией на ласковость, хотя временами бываю и некрасиво груба. Чем кончится — не знаю. Может быть, смирюсь снова, как это было не раз. Но зачем он мне?! Уже столько лет я переношу с трудом этого человека рядом с собой и только это лето случилось небывалое со мной, что никогда не повторится. [Конец фразы, начиная со слова «случилось», подчёркнут волнистой тонкой чертой — чернилами.]

Какой ужас прожить всю жизнь с нелюбимым мужчиной, с которым соединяют тебя только ночные часы, после чего, при дневном свете, приходится корчиться от отвращения к себе.

8/XII — на работе.

Моя родная! вечером начала Вам писать, а сейчас, сидя на лекции днём, минутами, урывками, пишу Вам. 2 часа назад прочитала я свой доклад — он прошёл блестяще (отзывы аудитории), я на миг удовлетворена. Лектор, по заданию которого я делала доклад, только отъехала в Москву, её говор и миловидная внешность, немного застенчивая манера держать себя — чем-то отдалённо напомнила мне Вас. Вот только сейчас чувствую, как нечеловечески устала и, пожалуй бы, заснула. Сна не было этой ночью.

«Ночь протекла в лихорадке кошмарной, К утру лишь только мной сон овладел».

(Не помню уже, откуда?)

Так много хочу Вам сказать на Ваше последнее письмо, но тут, отрываясь, неудобно.

Вчера прошёл месяц со дня моего отъезда из Мисхора — месяц я Вас не вижу. Простите, но не говорить больше о присылке В/фотографии — я не берусь, т. е. впервые не выполню Вашей просьбы и буду по-прежнему зудить о ней. Вы сохранились прекрасно — Вы это знаете, но морщины — ведь это неизбежно, и я люблю не созданный мною в воображении образ, а Вас, какой Вы есть в жизни, значит я приняла и дороги мне и Ваши «морщины», и всё остальное.

Правда, видеть, как умирают постепенно, становясь дряблыми, клетки Вашего тела — чудовищно тяжело, об этом я Вам могла бы рассказать, до чего мучительно я переносила да и сейчас не могу сбросить с себя иго таких страданий. К слову скажу, что, потерявши столько крови, я постарела резко и не могу подходить к зеркалу, но надо скушать и эту жизненную неизбежность. Вы противопоставляете свои годы моим; объективно беря эти возрасты, Вы, конечно, правы, говоря так метко о свойствах 30-летнего возраста, когда организм полон жизненных соков и к этому есть уже накопленный жизненный опыт. Но субъективно я, к сожалению моему, выгляжу на хороших 40 лет, и разница в нашем внешнем облике стушёвана. Глядя на нас 2-х, трудно сказать, кто старше.

Ксенюш, в конечном итоге, не в этом суть — только бы быть удовлетворённой; ведь сколько и уродливых, и старых людей чувствуют себя так удобно в жизни, и уютному их жизненному расположению не мешают и «морщины». Когда же мы с Вами расчистим себе такое местечко?!

Все эти мысли вызваны Вашим упорным нежеланием прислать фотографию. Может быть, я не настаивала, если б у меня не было моей ненормальности, о которой я Вам говорила, что лица близких, дорогих мне людей в воображении стираются и линяют, и это раздражает, мучит. С трудом, временами по кусочкам, складываю Ваш облик, и Вы знаете, при каких обстоятельствах курортной жизни мне удаётся Вас склеить — с усилием вижу Вас сидящей за столом, больше никак не могу, нигде в иной обстановке представить Вашего лица. Всё это дико, но так всегда бывало со мной.

Перерыв.

После моего успешного доклада публика вы называет мне большое внимание; приятно ли мне это? — безусловно — да, но не настолько, чтобы я долго останавливалась на этом.

Итак, продолжаю. Когда хочу доставить себе удовольствие, я силюсь представить Ваше лицо, обращённое с упрёком на меня во время моей несдержанной беседы с врачом. Помните ли эту сцену? Я ей благодарна, что хоть она врезала в мою голову Ваше лицо.

9/XII.

Сегодня Пётр мне снился, — и, проснувшись, я почему-то чувствую угрызения совести. Я немножко, только немножко, Иуда по отношению к нему. Этот человек меня не заслуживает, и в этом я не ошибаюсь. Поверьте мне, что наш союз — это святотатство!

Зима, Ксеничка, подошла сразу и дерзко хватанула нас 15° морозами. Как холодно! В квартире градусник показывает 15°, Идочка прыгает по комнате «в классы», всё сотрясает, но я сегодня терпеливей обычного. Всё-таки как я люблю это негодное существо! Растёт она совершенно безнадзорной и выходки у неё дикарки-папуаски… Интересно, если б мы с Вами жили в одной квартире, например, как соседи — изменились бы под влиянием житейских обстоятельств (как это бывает) наши отношения? О, это было бы ужасно. Хотя мы обе не мелочны, а это в обиходе много значит!

Да, ещё о книге Роллана «Мать и сын», — хочу, чтобы Вы её впитали в себя ещё потому, что образ Аннет здесь дан на грани переходного возраста, и как интересно она переносит его! Детка, достаньте себе одеколон «Цветы мои» [или «мая» — неразборчиво]. Из одеколонов любимый мой запах.

10/XII.

Я уж настолько привыкла к Вашим письмам, что без них чувствую себя не по себе. Если б Вы могли наблюдать за мной, когда с поспешной жадностью распечатываю конверт Вашего письма. Я несносна в своей привязанности, так же как и в пренебрежении к людям…

По странному чувству контраста, сталкиваясь с случаями смерти, я отмечаю у себя новые приливы желания значительней принимать жизнь. Отсюда часто поражающая окружающих неутомимость в работе и радость в нашей угарной и бурной трудовой повседневности. Если б не тяжесть неудовлетворения своей личной жизнью, я бы сейчас сказала: «хороша жизнь, прекрасно творчество, великолепны моменты удовлетворения работой!» Меня недавно обвинили в цинизме (не вульгарно понимая это слово) — не оттого ли, что здраво анализируя окружающее, часто смотрю я в корень вещей и высказываю суждения, что коробит обычно принятый шаблон.

Приехала час тому назад моя сестра из Ессентуков [Катя]. Измождённая и постаревшая, бедняжка. Писать неудобно, но поздним вечером я Вам должна уделить часок. Вместе с Вашим получила письмо от Петра — ругает, раздражён, ни одного слова нежности (тем лучше!) и преподносит мне конкретный срок приезда.

Несколько слов относительно Вашей «боязни» нашей дружбы: моё отношение к Вам надолго, навсегда зацементировано [подчёркнуто красным карандашом]. Вы для меня нечто такое существенное, что я сейчас не представляю себя без Вас, и я только опасаюсь Вашего безразличия ко мне.

Ах, как мешают мне писать — до чего отвратительна жизнь при отсутствии отдельной комнаты! И как всё усложнится приездом Петра (я так отвыкла от его присутствия!) Каждый шаг, каждое письмо — под контролем. Исчезнут мои вечера за письмами к Вам, буду писать тогда днями, у себя в учреждении.

11/XII.

Кисынька моя, не особенно завидуйте моей «не сухой работе». Окружающая меня среда — нудна. Материальные шероховатости заставляют терять голову — в гонках за различными субсидиями; для выполнения всех заданий не достаточно 24-х часов — отсюда лихорадочная напряжённость и неудовлетворённость от сознания невыполненного — и т. д. Что является положительным — это разнообразие заданий, в которых грузнешь по макушку и не успеваешь думать о своей особе. Зато ночь существует для погружения в прелести своих личных горестей и, переплетаясь с дремотными видениями, получаются иногда затейливые комбинации, от которых с облегчением освобождаешься утрами…

О, как мешают жизни материальные шероховатости — это то, что вечной тяжестью душило, омрачало моё детство, да и последующая жизнь даёт в этом отношении себя чувствовать. Беспечность в этом Петра — умилительна! Беря сравнения из библейской завали, я бы сказала: «как птица небесная!». Неужели я с ним так и не развяжусь. Единственный выход — выехать подальше с Украины.

13/XII.

Пишу Вам из зала съезда. Дома не была уже сутки. Эту ночь не пришлось спать — прошла вечеринка (окончание работы курсов), я безумствовала, была шальной, разошлась, как я умею. Сейчас идёт съезд — выступления очень интересные, но я «угроблена» для работы. Не была дома и «с вожделением» решаю: а вдруг меня там ожидает Ваше письмо?! Да ещё с фотографией!.. Я по Вас скучаю, снова говорю Вам, думая о Вас, читая Ваши письма, я воспринимаю внутреннюю Вашу сущность, но попутно мне необходимо представлять Вас внешне, что мне, как Вам известно, не даётся…

13/XII. Вечер. Дома.

Ксенёчек, голубка моя рыжая! Благодарю и благодарю! Не напрасно сегодня я робко рассчитывала на Ваше письмо, но результаты превзошли самые смелые ожидания. Из всех присланных снимков — милей мне взятый из архива. Вы встали живой передо мной. К досаде — Оленьку не могу представить — туманный снимок. По фотографии Василий, кажется, мне не нравится… Но как Вы прелестны! До чего приятно писать, имея тут же около себя Ваше личико! Вот именно эта полуулыбка, чуть поднимающая уголки рта, наиболее памятна мне. Ещё спасибо, моя рыжая.

Между прочим, родненький мой, пусть не смущает Вас эпитет «рыжая» — это наиболее ласковое слово моего лексикона для близких людей.

Усталость обволакивает меня, мышцы точно из ваты, мысли выползают так тягуче-клейко, но несмотря на это особенно сегодня я пишу с большим удовольствием. Ксенюш, как я Вас люблю, — присланный подарок (временный — sic!) дал такой подъём.

Как только у Иды отрастут волосы, я её сфотографирую. Она написала белое стихотворение на смерть Кирова — прекрасные, эмоциональные слова, которые тронули даже меня, взрослого человека… До чего наше юное поколение чувствуют эпоху и какие иногда дают красивые созвучия ей!

Больше суток я её не видела, ожидала с нетерпением её прихода из школы. Как хорошо, когда кого-то ждёшь… Ещё год назад я жалела, что имею ребёнка, а сейчас не сомневаюсь, что не будь ея у меня — чувствовала б себя совсем одинокой.

Моя дорогая! Работа моя приносит много неприятного, даже слишком много. Теперь, по окончании курсов, меня будут швырять во все стороны и, что хуже всего, посылать в командировки в далёкие районы, что при моей язве будет не так удобно…

На Вас смотрю по несколько секунд не отрываясь.

Курсы дали много. Вчера на вечере принесли навёрстанный наш журнал, где я помещена в списки «кращих серед найкращих ударниць Украïни», с коротким содержанием моей работы. Но ведь я никогда не бываю удовлетворена…

До чего у нас в комнате холодно… Как ни досадно, но должна прервать письмо — должна лечь. Итак, до завтра, моя ненаглядная, как Вам передать мою благодарность и любовь? Ещё взгляд на снимок…

14/XII.

Вот ещё один день надо сбросить со счётов своей жизни. Серенький, неинтересный день. Вечером, за многие дни, улучила 1/2 часа для игры [на фортепьяно].

Сегодня я стараюсь настроить себя на прежние «восприятия» своей повседневности, т. е. вливать во все мелочи прежнюю радость, но ничего не выходит. Я кисну. Бог мой, какое счастье чувствовать благо и радость жизни. Чувствовать, как поёт она, звенит, вопит, шумит и вообще проявляет себя во всём. В такие прекрасные минуты мой усталый организм, бывало, снова наливался бодростью, и я, поражаясь крепости мышц своих ног, с удовольствием несла по улице своё тело. В такие минуты сопутствует и удача, потому что есть уверенность в преодолении многих препятствий, и тогда я действительно быстро поспевала всюду, всё нужное проделывала и с сознанием результатов крепко засыпала… Всё реже посещают такие бодрые ощущения, всё меньше чувствую эту мощную песнь жизни — объясняю уходящими годами. Хотя я знаю многих стариков с такими переживаниями.

Отравляют и лишают сна — боли в желудке. Ещё не была у доктора, всё нет времени — боюсь диагноза, а вдруг рак? Тогда прийдётся самой, не ожидая мучительного конца, прервать жизнь, такую прекрасную и особенно в наше время интересную. Хотя это одни слова — люди обречённые ещё с большей жадностью хватаются за уходящие остатки дней.

Мёрзну я, Ксенёчек, невероятно. Нагреваюсь после обмывания холодной водой под 2-мя тёплыми одеялами. Вспоминаю Вас, такую закалённую к холоду (сон при открытых дверях в палате, на веранде), и умиляюсь. В своей записной книжке я делаю кое-какие наброски своих впечатлений о Вас. Увидевши их, Пётр был бы в негодовании — он не любит, когда я даже к женщинам привязываюсь. Скоро надо все «компрометирующие» следы уничтожить, чтобы не было раздражающих меня разговоров…

18/XII.

Ксеничка, не отослала ли я Вам случайно письмо, адресованное «Льву Яковлевичу»? В тот вечер я многим писала, наскоро запечатывала в конверты, и к нему попали листки, писанные Вам, что мне и было возвращено. Я была оскорблена этим человеком, так внешне культурным. Это брат моей бывшей учительницы, человек намного старше меня. Он мне немного нравился, с ним было не скучно. Ну да чёрт с ним, как Вы и поняли из письма, он мне не нужен. Одно хорошо, что я в тот вечер не писала Петру, иначе могла получиться такая ошибка и с его письмом. Я употребляю такую бумагу и в письмах к нему, т. е. когда не хочу много писать. В этих листках я столько писала о своём отношении к Вам, и представьте себе этого человека (недоумение и возмущение), когда он их перечитывал, силясь что-нибудь сообразить…

Я всё гадаю — удастся или нет мне хотя бы в феврале съездить в Москву? О своём желании (которое меня бодрит) я никому дома не говорю, т. к. последует много разговоров. До чего нелепо — я взрослый, самостоятельный человек, и должна скрывать такие скромные планы. Я очень нездорова, и здравый смысл говорит, что в таком состоянии не следует выезжать, а необходимо подлечиться. Боли всё обостряются, мешают работать. Теперь скажу Вам откровенно — в Москве я голодала, как никогда и нигде — денег было невероятно мало, а дикая щепетильность не разрешала одолжить. Ела один раз в день и всякую гадость. Мне только хватило на проезд домой трамваем. А как я выкручивалась перед своими знакомыми на вопрос, что я захватила с собой в дорогу? После такого режима состояние ухудшилось, а сейчас я становлюсь прямо неработоспособной. И как мне пригодились тогда Ваши 20 р.! Обыкновенно деньги идут у меня «легко», незаметно я трачу иногда большие суммы, а в Москве я узнала цену копейкам.

Итак, если мне не станет легче, вырваться будет тем труднее, но я живу сейчас мечтой встретиться с Вами. Если Ваше желание видеть меня равняется хотя бы половине моего, то я довольна. Но таких сумасбродок мало, и навряд ли Вы думаете об этом.

Утром прощальный, а вечером приветственный я ежедневно бросаю взгляды на Ваш снимок.

У нас на территории площадки уже залит каток, но я навряд ли скоро смогу воспользоваться прелестями зимы. Этот год подкосил меня, и я сразу постарела. Нам осталось уж не так много дней для любованья этой красотой, и, между прочим, обидно, что такое восприятие приходит только с годами. Снова приходят на память слова Пушкина:

Я говорю: промчатся годы И сколько здесь ни видно нас, Мы все сойдём под вечны своды И чей-нибудь уж близок час.

Не раздражает ли Вас минор моего письма, родная? Но такое опустошение и такая неудовлетворённость. Живу сейчас бесполезно, что прямо-таки преступно. Все годы помимо работы я чем-то увлекалась, — например музыкой. В этом и благословение моей природы, что я поступала и жила под таким девизом:

Стремиться и… познать На миг припасть, вбирая… Отбросить и опять уж мчаться к новым далям

[Две вертикальные черты бледными чернилами отмечают это четверостишье — и надпись: «Относится и ко мне!». Как странно видеть наконец-то Ксенин почерк: он совсем на Мурин не похож.]

Фотографии жду с нетерпением. В долгу не останусь: как-нибудь вышлю на время и снимок Петра. Он давно мне не пишет, дней пять нет писем. Может опять тренирует себя в выдержке.

Моя дорогая, мой приезд в Москву никогда не был бы для меня концом нашей нежной дружбы. Слишком много у нас общности в понимании жизни [последние слова Ксеня подчеркнула чернилами, волнистой линией], в толковании её, хотя формы самого воспринимания, пожалуй, разные. У меня они грубей, вульгарней, у Вас тоньше.

Сейчас Катя (сестра) учит Иду делать стежки иголкой, и я временами, поднимая голову, слежу за ея сосредоточенным лицом. Как она огорчает меня своим поведением. Она лжёт, что для меня является наибольшей мукой. Я лгала матери всегда, но там ложь была самозащитой, а у нея ложь в самой природе — это унаследовано от отца.

Ксенюш, я уже примирилась с тем, что красивой личной жизни мне никогда не знать. Никто надолго меня не захватывал раньше, а теперь уж не следует и начинать. Есть у нас в штате один человек (латыш), который мне нравится, но более близко к нему не хочу подходить — всё равно ведь не надолго хватит заинтересованности. Так лучше иногда издали питать симпатию, зная, что с приближением исчезнет она. Это моё несчастье, трагедия, что уйдёт со мной в могилу… Петра, конечно, никогда, никогда Вы не увидите, а если б вдруг произошло это несчастье, то мне пришлось бы терять Вас. Я уж строила было такие планы: вывезти Вас на лето к его родным, где мы провели бы чудесно с Вами месяца 2, но боязнь, что Вы узнаете его, заставила оборвать развитие этой мечты. А встретиться с Вами необходимо. Мысль моя работает в этом направлении. Не позже чем сегодня я думала, что после поездки в Москву у меня ничего не останется: сейчас я живу ею, а представьте моё состояние по возвращении!? [Последние четыре слова подчёркнуты красным карандашом.] Ещё одно, моя кисонька, не обольщайтесь, т. е. не обманывайтесь моим умом, я не умна, родная. Я сама так часто с горечью сознаю свою умственную несостоятельность! Ещё одну правду о себе — (которую никому дотоле не говорила) — я умею казаться окружающим умнее, чем являюсь в самом деле, и редко кто меня может «разоблачить». В моей жизни были 2 случая такого «разоблачения», причём от людей мной некогда любимых. Вы находите мои письма интересными — я несказанно этому рада — но, Ксенёк, писать занимательные письма — это ещё не признак ума. Я уверена, что Вы гораздо умнее меня. У меня поверхность, дилетантство во всём.

Никак не могу прервать письмо. На время прекращаю, прилягу. Боли не дают возможности писать. Ах, как я временами страдаю! Сотрудники меня ежедневно вытуривают к доктору, они заявляют, что болезнь меня совершенно изменила: из жизнерадостной, вечно смеющейся превратила в хмурую с гримасами боли и раздражительную особу. Считанные часы в течение дня я могу выпрямить спину, остальное время хожу согнувшись, подавляя стоны. На работе я себя часто (ежедневно!) ловлю на том, что хочу присесть и Вам кое-что черкнуть. Это уж ни на что не похоже! Моя добросовестность возмущается тем, что часы работы заняты непроизводственными мыслями. Вообще я начинаю совсем нехорошо работать. А теперь, когда я уж почти решила жить самостоятельно, без материальной помощи Петра, мне следует достать ещё какую-нибудь работу. Вот я думаю: сколько вещей в повседневном обиходе средне-культурного уровня человека должно приобретаться, и сколько уходит на это денег! Без этих вещей мы, конечно, свободно будем жить и здравствовать, но они создают настроение, и отсутствие их может делать нас прямо несчастными. Перечислю кое-что из них: маникюр, мойка головы различными душистыми специями, хорошие папиросы, театр, книги, духи. Я уж не говорю об одежде. Урезывать себя ни в чём не желаю, но эти мелочи берут деньги, которые только я одна должна добыть. Почти уговорила себя ко всему этому…

Вы совершенно правы — физический контакт — это чрезмерно много, но я себя убеждаю (с успехом!) «что старушкам этого уж не полагается». Было пожито немало! И не в моих условиях и не с моими свойствами каждый раз после физического сближения казниться, и не с моим состарившимся внешним обликом (хотя «любители» ещё и теперь находятся) продолжать эту сторону жизни. Все являющиеся зовы природы я постараюсь придушить тяжестью этих соображений [вся последняя фраза подчёркнута красным карандашом], а они, эти соображения, ух как расхолаживают и отрезвляют. Только не надо допускать вина, иначе все заградительные, контрольные соображения перестают действовать, что я недавно и испытала. Дайте ответ непременно на следующий вопрос: Вам не противно читать эти строки?

19/XII.

Вернулась из оперы (Чио-Чио-Сан), несмотря на неутихомирившиеся боли, я решила не сидеть дома. Нежная, мягкая, изящная, моментами нарастающая до трагических высот — мелодия и хорошее выполнение актрисой роли Баттерфляй — создало хорошее настроение. Вечерами даже и вдвоём по нашим улицам страшно ходить в новом пальто. Оно имеет довольно богатый, для моего района, вид. Я его хочу сберечь для поездки в Москву.

По приходе домой ожидало письмо — была уверена, что от Вас, моей родной, но оказалось… от Костика. Всё же время от времени этот человек вспоминает меня и обрушивается упрёками, обвинениями в женском непостоянстве и т. п. Последнее время что-то все стали меня обвинять. По отношению же к Вам я веду точно такое же наступление, как на меня все. Я вас по-прежнему упрекаю в недостаточном внимании, что сказывается в редких Ваших письмах…

Посылаю Вам физиономию своего «повелителя», правда, снимок старый, теперь он далеко не так молодцеват, как заснят. [Чья-то маленькая фотография в пачке писем имеется, но совсем не факт, что это Пётр, хотя я почему-то так думаю… — Человек лет тридцати в военной гимнастёрке, лицо продолговатое, с залысиной, глаза немного навыкате, ничего особенно «молодцеватого»… Он ли? — Ведь Ксеня должна была ту фотографию отослать назад. Забыла?..] Этот «повелитель» скоро останется без своей «рабыни». Судя по своему поведению (молчание или ругань) он не будет в большом огорчении и скоро утешится. У него, как Вы заметите, грубо-чувственная нижняя половина лица и прекрасные глаза… [Не вижу. Наверное, не он.] А в общем, попадись ему другая жена, менее беспокойная, он был бы совсем не плохим мужем — достоинств для этого у него хватило б! Снимок в следующем письме, пожалуйста, вкладите. [Ксеня забыла? или нарочно оставила? — впрочем, дальше напоминаний об этом нет.] Всё собирались вместе сфотографироваться, но при нашей обоюдной нелюбви к этому, мы так и не удосужились. На снимке у него очень небрежный костюм, знайте, что это система. Нет ли тут моей вины? Безусловно, да. Это лето я была внимательней к нему, чем обычно, и все пуговицы у него были в нужных местах.

Слушая радио («говорит Москва») утрами и по вечерам, я знаю, что в этот момент, может быть, одинаковые мелодии воспринимает наш с Вами слух и предаюсь нежным воспоминаниям. Вообще Вы настолько плотно вошли в мою жизнь, что где бы и с кем я ни была, постоянно мысль о Вас пронизывает моё сознание. Видите, до чего я прилипчива, но это только к Вам. Многие находят меня высокомерной, надменной и бывают правы, чаще я презираю, чем выказываю внимание. Этим зачастую приношу вред себе — люди не выносят таких проявлений… При всей манере набрасываться на интересующих меня людей я, пожалуй, никому таких писем не писала. Не странно ли Вам их читать? Спрашиваю об этом уж не раз.

Ходили ль Вы к гипнотизёру, если нет, когда начнёте своё лечение? По-прежнему Вы не спите?

Бедняжка сестра извивается от болей (печень), сидит на суровой диэте, что для ея лёгких убийственно. Иногда в доме у нас сплошной стон, когда к ней присоединяюсь и я. Как она выедет при таких страданиях — не могу и подумать. Ессентуки ей не помогли.

Получили ли Вы письмо с Идиным рисунком, она разохотилась настолько, что часто Вам теперь рисует. Не удивляйтесь странному обращению: «т. Ксения». Такое обращение «товарищ» у детей к взрослым — у нас обычно. [Ранних Идиных писем и рисунков нет. Когда будут — покажу. В поздних письмах обращение «товарищ» не встречается.]

Каждый вечер на нашем катке, освещённом прожекторами, скользят катающиеся — завидно. Проклятые боли забирают такие дорогие дни жизни. С феерической быстротой они уходят, и это движение неумолимо-беспощадно несёт нас к старости, а там и к исчезновению…

Пора ложиться. На коленях разлеглась наша кошка, любимица Иды, громадная, белая, мягкая, тёплая масса — смесь ангорской с обыкновенной породой. Она недовольна, что я её беспокою.

20/XII.

Пишу годовой план учреждения. Работа, как всегда теперь, даётся с трудом, напряжённо. Только что прошёл припадок болей. Делаю перерыв и не могу отказать себе в таком удовольствии как обратиться мыслями к Вам. Сижу в своей комнате, тепло, в печи потрескивают дрова. Рядом слышны звуки марша — дети занимаются с музинструктором. За окном мохнатыми хлопьями падает снег, нехотя отвожу глаза от окна. На падающий снег, так же как и на воду, могу смотреть часами, — в этом зрелище есть что-то успокаивающее, гипнотизирующее. Вспомните наши прогулки по взморью.

Прервали меня. Только отправила своего завхоза — презираю этого человека, разговор с нею портит настроение.

Снова об оконном пейзаже! (Как бы я хотела его нарисовать; не помню, когда последний раз брала краски!) Вот чёрным рельефом садится ворона на взбухшие от снега ветки. В узких расщелинах деревьев выступает фон: бело-мутное небо и пригорок (т. зв. «старая дорога», ведущая к Днепру), на них ютятся старые деревянные или глиняные домишки. Они всё такие же, не изменяются со времени моего детства!.. Когда-то эти уличонки и валы в моём восприятии были прекрасны и обширны. Туг, убегая из дому, на свободе проводила я время, и фантазия, всегдашний мой спутник, уносила меня далеко от окружающего. Глядя теперь на ребят, на их воспитание, на радостное детство — я им завидую. Хорошо они растут! сколько внимания, заботы, разумного ухода и всестороннего развития получают они!

Ещё не могу приучить себя, что жизнь окончена, её уже нет, она в прошлом. Пролетела она одним мгновением, словно кто-то чиркнул спичкой и она, воспламенясь, истлела. Перебираю этапы жизни — они сотканы из порывов, горения и сгустков стремлений, и всё это было скреплено постоянным чувством неудовлетворения. Пройти через всю жизнь и к финишу ея донести только неудовлетворение! Правда, есть мудрость понимания, а отсюда и мягкость прощения (tout comprendre са va dire tout pardonner).

Ксенюш, если мы с Вами проживём ещё лет 10 — мы остаток дней проведём вместе, поселимся где-нибудь за городом, в домике, окружённом садом, будем работать, копаться в земле и жить плодами с нея.

21/XII.

Сегодня целый день было чудесно бодрое настроение. Много успела, изрядно устала в беготне, но не безрезультатно. Боли не мучили. Настроение повышалось по мере приближения домой, — рассчитывала на Ваше письмо. Напрасно. Вы молчите. Не нужна я Вам, Ксеничка. Вы писали, что моё отношение к Вам — «ценность», при чтении этого у меня от восторга «дыхание в зобу спирало», но жизнь как будто бы говорит иное. Отсутствие хотя бы коротеньких писем — показатель и отсутствия мыслей обо мне. Если в течение стольких дней Вы обо мне не вспоминаете, то я смешна своими ежедневными письмами… Что говорит Оленька о моих частых письмах, подсмеивается над ними?! Эта фраза давно была на кончике моего языка, и нужно было сегодняшнее огорчение от Вашего молчания, чтобы я спросила Вас об этом.

Сегодня получила письмо от Петра, оно наполнено ожиданием встречи. Бог мой, сколько неприятных осложнений, недоразумений принесёт его приезд. Я его жалею. Письмо его — вопль страданий и тоски по семье. Зачем я такая жалостливая?

Книгу «Мать и сын» мне возвратили, и если Вы ещё не достали её, я Вам её вышлю. Эту книгу я люблю больше прежняго. Аннет я обожаю. Страстность натуры этого образа, её своеобразность, идущая напролом человеческой условности и созданной ими рутинности; героизм в проявлениях тех чувств, в правильности которых она не сомневается, часто приводит её к положению, что осложняет её жизнь, и тут она может проявить такую самоотверженность, что у людей рассудительных, не выходящих из рамок «так принято», — вызывает только недоумение. Постоянно ищущая и мятежная натура, образ сильного человека — есть ли такие люди в жизни? Ради дружбы 2-х людей, ей посторонних, она рискует своей жизнью, бросая вызов обществу. Находит красоту и упивается ею там, где обычные люди проходят равнодушно. Ароматный, обаятельный образ.

Говоря о том, что я напоминаю Вам Аннет, Вы мне льстите. Мне даже сделалось неудобно, когда я прочитала об этом. Вы должны эту книгу прочитать. Профильтруйте её, процедите через своё сознание и задержите надолго прелесть ея. Когда мне нехорошо, или же наоборот расширяет чрезмерность чувств, — я её читаю. Я знаю её чуть ли не наизусть. Самому Роллану — я много бы сказала благодарных, горячих слов по поводу этого созданного им человека.

Сейчас бабушка с Идой враждуют, ссорятся. Невозможная девчёнка, строптивая, своенравная, капризно-требовательная, без чуткости. Всё ей могу простить, кроме последняго. Ко всем проявляет такой «дух противоречия», что доводит нас до остервенения. В школе забияка, задира, её избивают, она в долгу не остаётся. Редкая декада проходит спокойно. Меня туда постоянно вызывают, я уж и ходить перестала, надоело слушать жалобы о ней. Хочу её перевести в другую школу, может, перемена обстановки повлияет благотворно на неё.

Сшили ли Вы себе пальто, дорогая? Как мирите Вы своё старенькое пальто с московскими морозами? Что у Вас на ногах? Тепло ли у Вас в комнате? Где Вы обедаете? Навряд ли дома. Ведь Вы так же, как и я, «любите» готовить себе сами еду. Значит, в столовке? — На все эти вопросы дайте мне, родная, обстоятельный ответ.

22/XII.

Не следовало было Вам загромождать свой конверт отсылкой не Вам адресованного письма [«Льву Яковлевичу», — см. выше: 18/XII.] На маленьких листочках Вы так неэкономно разбросали карандашом слова, что в итоге, для меня, получилось всего несколько фраз, которые я моментально разжевала и проглотила.

Вас затрудняет переписка — это чувствуется и будьте искренни — может быть. Вы с досадой садитесь за ответные строки?

Поездка, пожалуй, будет отложена. Сестра, не получая из дому ни писем, ни денег и страшно пугаясь этому (муж её обычно очень аккуратный человек; её волнение передалось и мне), должна выехать. Её пребывание, так же как и отправка, будет стоить мне больших денег. Пусть Вас не коробят эти рассуждения. Верьте и верьте мне, родненькая, что такие вопросы меня никогда не затрагивали. Я даже сейчас начинаю жалеть, что пишу об этом. Сестру я люблю, жалею её. Но всё это отдаляет мою поездку в Москву. Я уж не говорю о своей болезни, от которой ежедневно корчусь, что также потребует денег. Помните, я Вам говорила, что никогда задуманное мной не даётся легко, всегда на пути к намеченному вырастают осложнения, и мне приходится перескакивать через них. Лёгкостью достижений я не могу хвалиться, кроме человеческих отношений, которые иногда даются сами по себе, но отсюда и быстро приедаются. Всё это, как Вы и можете констатировать, не применимо к моему отношению к Вам. Вы от меня сейчас неотделимы. Но Вы-то, Ксенёк, держите меня «в чёрном теле».

Через тонкие деревянные стенки нашего домишка слышны шаги, под ногами пробегающих пешеходов скрипит снег. Морозец усиливается, что чувствуется и в комнате (12°). Утром, когда я бегу на работу, в разрезе долин (бывшие крепостные валы, прилегающие к Лавре) сквозь морозный туман выступают розовые полоски бледной зимней зари — в такие минуты всё существо тянется к радости жизни, хочется пропеть гимн ей и чем-нибудь особенным зафиксировать этот день. Понятие жизни — ведь это так относительно и по-разному (субъективно) применимо. Для одних это сладость лишений, отказ от личных потребностей и огонь героизма (для людей, одержимых какой-либо идеей, — высшая, высокопробная порода!), для других это разбрасывание своих сил в горячке удовлетворений своих потребностей и брызг мелких тщеславных желаний (т. зв. светскость, внутренняя пустота!); для третьих — кропотливое обслуживание своей семьи, что изо дня в день заботливо плетётся, как паутина, и в тенётах ея не проглядывает ничего извне и ничего не проникает помимо своего очерченного паутиной круга (ограниченность, посредственность и часто тупость, а с ней самодовольство и самовлюблённость)!.. и т. д., и т. д. Ни к одной из этих категорий я не принадлежу…

23/XII.

Вчера вечером не окончила письмо. Боли помешали, они же отняли у меня полночи. Сегодня чувствую большую слабость и — как это часто бывает — параллельно физической слабости большой подъём в работе. Столько всевозможных заданий, что не знаю, за что прежде приняться. Но выполняю их аппетитно, со вкусом. Как бы мне хотелось познакомить Вас со своими питомцами — они очаровательны! Дорогие детские мордочки! Этот возраст (дошкольный) самый любый мне. Они смышлёны, широко раскрытыми глазёнками воспринимают мир, но в то же время нет ещё лжи и уклончивости детей школьного возраста…

24/XII.

Принятое мной решение не писать Вам ежедневно — не могу сдержать, — сложилась уже милая мне привычка, от которой отойти значит ущемить себя. Вы обо мне вспоминаете только лишь «часто» (эта любезная фраза!), в то время как у меня Вы постоянно в центре. Я знаю, как меня бы раздражали подобные рассуждения, они подействуют и на Вас также. Но не сердитесь, — я Вас люблю, и только лишь поэтому я так требовательна.

Теперь Вы убеждаетесь, не правда ли, в моём несносном отношении к людям, которые мне дороги, и у Вас может вырваться досадное восклицание: «что, наконец, ей нужно!». Дорогая, Вы будете совершенно правы! Я и сама сознаю, что смешна и нелепа…

Что-то кисло мне, от болей становлюсь дохлой, от Вас писем нет, домашние злят, в комнате холодно и т. д. и т. п. Беру книгу и валюсь в кровать. Может быть, не следовало бы отправлять это наполненное брюзжанием письмо, так, наверное, скажете и Вы, но по размышлении я решаю — пусть идёт. Целую горячо. Мура.

25/XII.

Решение пореже Вам писать (ведь Вы рискуете потонуть в моём писаньи!) так нестойко, оно не выдерживает моего напора, и после короткого, весьма слабого сопротивления — я Вам всё-таки сегодня пишу (приходят на память слова Verlain’a: «Mon coeur, si faible et fou…»). Да, «si faible» по отношению к Вам, только к Вам.

Я часто думаю о своём отношении к Вам, анализирую его, а анализу, между прочим, я боюсь подвергать свои влечения. Как правило он (анализ) беспощадно-холодно вскрывает, как хирург, все плёнки, налёты сентиментализма, и часто я вижу поверх эмоций такую обнажённость, что при всём желании сберечь дальше отношения не в моих силах. Но ближе, по существу начатой мысли! — Всей своей сущностью, которую я успела схватить за короткое знакомство и за время нашей переписки, — Вы являетесь для меня человеком, с которого я беру пример, и издали, на расстоянии я «воспитываюсь» на Вас, не говоря уж об аромате Ваших внешних проявлений. Может быть, я начинаю Вас идеализировать?

Тот же анализ подводит меня к Вашему отношению ко мне, и здесь я себя чувствую «неважно» (как говорит один мой знакомый). Моя стремительность, экспансивность Вас тревожит, Вам не совсем нужна (даже абсолютно не нужна) горячка отношений. (А кому она вообще нужна!..) Напор каких-то требований Вас, очевидно, утомляет. Вы, может быть, уж хотели бы отдохнуть от дальнейших перипетий такой «сильной» дружбы. Но сдерживает Вас природная мягкость…

Прерывают меня.

26/XII.

Между прочим, на днях — кажется, третьего дня — я отправила Вам письмо, полное ненужных упрёков, — не сердитесь. Я и так досадую на себя. Дура, нелепая баба, чего я от Вас хочу?!..

В своих отношениях к мужчине, когда я очень увлечена им, когда я «горю» им — я всегда больше даю, чем получаю. И всегда это горение столь мучительно, с таким проходит для меня надрывом, что я счастлива и облегчённо вздыхаю, когда наступает охлаждение. Тогда я отхожу от него с глубоко спрятанным где-то в подсознании злорадством, что внезапным уходом я хоть чем-то отплачиваю ему за свои мучительные переживания. Природа всё-таки разумно поступила со мной, наделивши испепеляющим огнём чувства с резким остыванием его. В этой «разумности» много для меня несчастья. Удобней жить с рассудительно-спокойным чувством.

Можете теперь представить, что испытывал Пётр во время моей вспышки к нему? Как поражала я его горячностью (дотоле незнакомой ему) и каково будет ему теперь и как я ему буду «смотреть в глаза»?.. [Эта «вспышка», насколько я понимаю, была минувшим летом. Впрочем, на следующее лето Мура, кажется, опять к нему поедет…]

Аналогия между такими чувствами и моим отношением к Вам есть, а именно: безусловно существует какой-то надрыв. Поймите меня, голубка, правильно. Такие вещи не всегда следует писать. О них иногда лучше говорить в непосредственном собеседовании. Может быть, это объясняется долгим отсутствием у меня друга-женщины (хотя приятельниц у меня много, я от них очень быстро ухожу). Ведь такие люди, как Вы, встречаются нечасто, не всегда удаётся встретить человека такого близкого общностью понимания и столь культурного. Причём для меня достаточно иногда проявленного одного штришка, чтобы я могла прочесть, увидеть всю чистоту линии. Так и здесь — достаточно было нескольких первых Ваших фраз, чтобы я насторожилась и стала к Вам внимательней.

Вот так «внезапно и странно» (Ваши слова) появилась заинтересованность Вами, подталкиваемая к тому же пустотой-тоской курортного безделья. Вначале просто хотела узнать, «раскусить» ещё один человеческий индивидуум, а потом привыкла к Вам, притянутая Вашим обаянием (так быстро, как только умею я!)… Теперь же надрыв к Вам углубляется тем, что я чувствую Ваше внутреннее сопротивление. Не знаю, в чём дело, но оно ощутимо мне. Вы молчите о беспокойстве, приносимом Вам моими частыми, выходящими из всяких границ письмами — ergo — надо понять, что это так?! Хорошо, постараюсь войти в берега приличной переписки. Обещаю Вам, детонька, писать 1 раз в 6-ти-ку [шестидневку].

Начинаю леченье с 28 числа, дальше я терпеть этих болей не могу. Я подурнела невероятно, заострились и без того острые черты лица, и теряю силы. Пётр просит заснять Иду на лыжах, и если удастся залучить к себе фотографа — такой же снимок я пришлю и Вам. Она Вам приготовила ещё рисунок, но без нея, так же как и стихотворения (она спит) — найти не могу.

27/XII.

Ксения, моя дорогая, Вы мне очень близки, у меня на Вас, пожалуй, последняя ставка «на человека». Этим я, конечно, не хочу разжалобить Вас и вытянуть большего ко мне внимания. Таким методом я не действую. Вот я со многими людьми в переписке, от многих получаю частые письма и со всеми я спокойно поддерживаю отношения. В данном случае с Вами мне надо чего-то больше, мне надо знать, что и для Вас я являюсь таким же существенным, как и Вы для меня [конец фразы подчёркнут простым карандашом — Ксенией].

Говорят, что только одинокие люди, неудачники, старые девы могут так внезапно загораться любовью к случайно встреченному человеку. Как будто ни к одной из этих категорий я не принадлежу. Если я и причисляю себя к неудачникам, то только лишь потому, что требования мои больше обычной нормы, во всяком случае, я не даю собой «классического» типа неудачника. Меня так же, как и Вас поражает моё отношение к Вам. Это отношение было бы понятней, если б я в своей семейной скорлупе чувствовала б безоблачность ея и от радужности такой обстановки потянулась бы ещё и к такому чудесному существу, как Вы. Но жизнь моя чрезмерно трудна: масса забот, очень ответственная работа (живой материал — даны человеческие жизни!), собственное нездоровье и такая неразбериха в семейной обстановке, усложняющаяся тяжёлым характером матери, которой не могу оставить и с которой жизнь невозможна. Давая такой перечень осложнений своей жизни, я и половины не открываю Вам ея прелестей, имея в виду принцип, что «о горе твоём не следует передавать даже другу».

Значит, жизненных хлопот у меня больше чем хватает, и всё же я чувствую потребность отрешаться от этого личного, чтобы войти в гущу самого сокровенного чувства, чувства такого прекрасного высшего порядка — в дружбу. Почему никто из окружающих меня не испытывает ничего похожего на это?..

28/XII.

Работы тьма. Наркомпрос дал задание написать книгу (тема новая, ещё не разработанная нашей методикой) на 2 печатных листа, — а это порядочно. Задача для меня нелёгкая, писать я могу, но пишу всегда лаконично (не судите, детка, по письмам к Вам, — они исключительны, непревзойдённы, неповторимы своим многословием!), а здесь надо дать больше слов, так на страниц 50. Труд оплачивается очень хорошо (тогда будет обеспечена в денежном отношении поездка в Москву), но есть много «но». Негде работать, одна комната, приезд Петра, лишающие трудоспособности боли и состояние безразличия (ко всему, кроме Вас!). Ответ надо дать через 2 дня.

Я так и не поняла, что Вы написали о Петре, разобрала, что Вам он не нравится, и, несмотря на то, что он мне совершенно не нужен, чем-то Ваше мнение меня огорчило…

31/XII.

Целых 3 дня не писала, всё сдерживала себя, а сейчас меня прорвало. Отправляя сегодня на Москву сестру тем же № поезда, которым приехала я сюда, я позавидовала ей, что не я, а она будет завтра там.

Сегодня же вечером впервые вышла на каток. Хорошо было, отряхнула свои заботы, в голове пусто, ни одной мысли, пока не резнули боли, и тогда сразу всё потускнело. В прошлом году выходными днями на катке я проводила до 5 часов… Была у врача, прошла через рентген-кабинет. Останавливаются всё-таки на язве, хотя снимок её не показал.

Жду Вашей фотографии. Присланный снимок помещён около зеркала, т. е. в центре комнаты. Каждый вечер, выключая свет, я бросаю взгляд на Ваше лицо, говоря Вам «спокойной ночи». «Лето» ещё не получила. Книгу свою отослала Вам 23-го, она уже, очевидно, у Вас. Играю теперь больше, разучиваю сонату Гайдна, во многом последователя Баха. Если будет возможность, послушайте Шопеновский 3-й этюд. Письмо это придёт к Вам в 35-м году — примите мои наилучшие пожелания. Берегите себя. Если я Вам не опротивлю, мы с Вами последние годы жизни — давайте проживём вместе — говорю об этом серьёзно. Целую Вас любимую горячо. Мура.

31/XII [другой листок].

День сегодня обременён «сочными» неприятностями. Наркомпрос — за отказ писать (этому придают более серьёзное значение, чем я предполагала, и всё же я снова отказалась) — восстановлен против меня; неожиданная ревизия, к которой я не подготовилась; к вечеру неожиданное решение «не делать» встречу Нового года привело в остервенение, вплоть до ссоры, приятелей! До чего нехороший день, напряжённый, ни одной минуты покоя, нервы натянуты до отказа. Дома застала Вашу посылочку. Она меня немного «примирила» с жизнью. Особенно в такие дни до чего дороги письма от Вас — они отвлекают и нагнетают, как насос, живительным подъёмом.

1/I.

Состояние, вызванное осложнениями в работе, по-прежнему подавленное. Что это точно все сговорились в требовании взять от меня больше, чем могу дать. Такой книги я не могу написать — она слишком серьёзна для меня, а мне не верят, говоря, что я умышленно уклоняюсь.

Благодарю и благодарю за коротенькое поздравительное письмецо… Интересен способ чтения Ваших писем. Как драгоценность, с которой тяжело расстаться, я сначала взвешиваю его в руках, примеряя количество написанного, отсюда длительность прелести воспринимания его. Дальше читаю по нескольку раз одну и ту же фразу, силясь прочитать что-либо между строк. Стараюсь представить обстановку настроения во время Вашего процесса писанья.

Книгу читаю медленно. Совсем нет времени, читаю в кровати. Пока что поражаюсь правильности некоторых психологических суждений Аннет. До чего они местами совпадают с моими переживаниями, как например: «Она его ненавидела за то, что раньше любила». «Она всё принимает всерьёз и если отдаётся, то отдаётся до конца», и т. д.

Итак, Ваша срочная работа близится к концу. Вы устали, родная. Не берите спешных заданий, гонка нервирует и много энергии уходит на подавление волнений, связанных со страхом не закончить ко времени работу. Мы часто переоцениваем свои физические возможности, так же как иногда у некоторых людей наблюдается обратное. Первое — приятней для окружающих. Костик, мой московский знакомый, всегда носился и дрожал над своим здоровьем, а сам ведь крепкий, как дуб. Вся моя ирония, язвительность, отпускаемая по этому поводу в солидном количестве, вызывала только хныканье, что его не понимаю и не дорожу им. Приятный тип, что и говорить, «мужественного» мужчины!

Иду в школе отпустили на каникулы. Отметки отвратительные, только убогенькие «уды»! А ведь может, негодное существо, взять иные оценки! Стала невероятно плаксивой. Боюсь, что и на её воспитании самым негативным образом сказываются мои «рывки»…

2/I.

Опьянена фокстротом, танцевала в «кружке плясунов», куда иногда заглядываю. В каком бы отвратительном состоянии я ни пребывала, но звуки в соединении с ритмом тела — дают успокоение. Так понравилось, что и завтра постараюсь быть в этом милом, но легкомысленном, для моего возраста, кружке.

Ида сейчас над ухом поёт и до того детонирует, так комично неверно тянет мелодию, что я не могу удержаться от смеха…

3/I.

Как я вывожу из Ваших коротеньких писем, Вы меня прикрашиваете лучшими качествами, чем есть в наличии. Такое оформление меня иногда смущает, можете представить, как я приму Ваше «разочарование». Временами я грубое животное, характерным примером чего является моё отношение к заболевшей матери (не внешне, нет! что может быть ещё хуже). Она у меня вызывает сожаление, связанное с досадой. Пожалуй, с примесью брезгливости. Эту ночь она страдала припадком боли печени, и я, в силу обстоятельств, проявляла себя, стиснувши зубы, в роли сестры милосердия. Как могу я к больному человеку, да ещё к матери, испытывать такие чувства? Я знаю многих людей (моя мать, сестра, братья), у которых связь родства, крови имеет главенствующее значение — это меня всегда возмущало; я никогда не чувствовала такой силы, в чём есть известная свобода, широта выбора людей, но что для родных не так приятно…

4/I.

Моя дорогая, по-прежнему Вы прибегаете к помощи «люминала», вот я спрошу у своего врача, что это за лекарство, как будто бы очень сильное наркотическое средство?!

Вместе с Вашим письмом лежит письмо от Петра. Ну что мне делать с ним?.. Мне так хорошо, когда он ничем не даёт знать о себе, а конец письма: «до скорого свидания, моя любимая девочка!» — подводит меня вплотную к приближению его приезда. Как мне сказать ему, что он тягостен, не нужен? Лучше сообщить об этом в письме. Он сейчас после болезни — была болезнь сердца, чуть ли не с параличём ног. Бесчеловечно при таком состоянии наносить прямо предательский удар человеку. Но при чём тут я, что я могу с собой сделать, ведь не от меня зависит (чёрт бы его взял!) такое охлаждение; мне самой во многих отношениях было бы покойней, удобней в жизни иметь около себя мужа. Сверх моих сил не только быть близкой ему, но и видеть его и чувствовать его маленькие, незаметные для окружающих нежности. И всё-таки, всё-таки этот его приезд, ради жалости, человечности, быть может, я должна поспокойней перенести… А что будет, если ему удастся остаться в Киеве? Как тогда с квартирой, куда ему переселяться? Вот разыграются трагедии, скандалы, мольбы и слёзы, последнее меня всегда ужасает, я теряюсь от них.

Деточка, сегодня же днём, в моё отсутствие, неожиданно, совершенно неожиданно зашёл Проценко; об этом человеке я Вам говорила в Мисхоре, это моя прежняя пылкая любовь, от которой я с мучением отказалась ради подруги, так обманувшей меня позже (одна из многих серий жизненных опытов дружбы!). Через известный промежуток времени он мне также стал безразличен, К тому же он мне лгал (ах, как все они лживы!). И всё же его приход, маленькая остроумная записка (он умён) взволновали меня. Как я любила 3 года назад этого человека!.. Его приход заставил меня бегло просмотреть все, на сегодня, тени некогда милых сердцу людей, и так грустно от своего неуменья удержать подольше людей около себя… Вам не скучно, детонька, читать всё это? Ваше обращение «доченька» вызвало у меня улыбку нежности, я и сама очень часто хочу Вам сказать то же.

Ида всё тянется вверх, но дурнеет, к большому (очень большому) огорчению, волосы совсем темнеют, а я так люблю людей «светлой масти». Вот как Вы, моя рыжая!.. Да, ещё чтоб не забыть, исполните мою прихоть — купите одеколон «Цветы мои» — их трудно достать, но в большом универмаге на Театральной они всегда были. Запах этот особенно мил и всегда он со мной, правда, смешанный с запахом табака.

5/I,11 час. утра. — Не могу удержаться, чтобы не закончить Вам письма, причём испытываю неприятное чувство, словно обкрадываю своё учреждение. Да оно, по сути, так и есть. В рабочие часы, пользуясь отсутствием контроля, я отдаюсь постороннему, для дела, занятию.

Мороз сегодня лютейший — 22°. Как-то сегодня добежит Ида ко мне. Валенки её отданы сапожнику, и она только в ботинках. Хорошо если бабушка удержит её дома!

Родненький мой, Новый год я нигде не встречала, подошло такое скверное настроение, вызванное неприятностями по работе, что я, поссорившись со своими знакомыми (получила, и поделом, эпитеты «сумасбродки», «сумасшедшей»), провела этот вечер за письмом к Вам, моя ненаглядная и рыжая кошечка. Кроме того, незадолго перед этим днём я порядочно выпивала и решила, что потратить ночь снова на вино, танцы и поцелуи — не стоит, ведь нового я ничего не найду, а работать 1-го не смогу.

Меня что-то беспокоит в моей работе, может быть, сознание, что работа мне теперь, когда я одна должна содержать свою семью, необходимей прежняго. От Петра за всё это время денег не получаю, приходят посылки, которые, правда, немного облегчают жизнь. О деньгах я ему не пишу, — во-первых, знаю, что моё пребывание и у него, и на курорте заставило его влезть в долг, а во-вторых, решила быть самостоятельной. Вот если б я могла написать предложенную книгу, то это был бы блестящий выход из положения. Но увы, часа через 2 по этому поводу выдержу хорошую головомойку (вызывают снова), но ничего изменить не могу. Всё же зарабатываю я не так мало. Без вычетов получаю, будучи на полном пансионе (Ида также) — 367 р., бывают подработки статьями, но за этот период я ещё ничего, кроме рецензий, не писала… Что берёт у меня много денег и что уж создало солидную (для меня) сумму долга (500 р. — с тенденцией увеличиваться!) — это наши костюмы! Я ненавижу плохие вещи, но это не значит, что я имею иные! Всё своё детство я ходила в дерьме, и сейчас, когда вся наша страна переходит «на качество», я тоже не желаю быть одетой в материал «скверного качества». К сожалению, нелегко даётся такая перестройка…

Мама ещё болеет, и сейчас мне её от души жаль. Она изменилась, её красивые даже на старости (она красива, и никто из детей не взял её правильных черт) линии лица заострились. Она всё говорит о смерти, страстно желая жить, боясь смерти, а что у нея есть в жизни? Какие надежды могут ещё зажигать её? У меня сжимается сердце от её разговоров, такая безысходная тоска в них. Бедная страдалица, всю жизнь в суровых лишениях, и к старости нет избавленья от них! Она, конечно, не голодает, но работает.

Пришла Ида, бедняжка, в слезах — замёрзли ноги. За ней явилось 12 человек экскурсантов, разместила их по группам и снова за письмо, продолжаю… — Характерец у мамы, правда, отменный, без конца ворчит, повелевает, временами заставляет меня убегать из дому…

Мои письма к Вам я бы просила уничтожить, они в своём объёме, количеством, разрастаются в целые тома. Но всё-таки мне очень и очень неприятно сознание, что кто-то ещё может их прочитать. Ваши письма я храню в ящике стола, ключ всегда со мной, свою дурную манеру растасовывать их по книгам я оставила. Мама почти неграмотна, но вот вторжение Петра в мою жизнь могло бы внести опустошение и в эту область. Бог мой, что мне ещё предстоит пережить с ним, сколько унижений, стыда…

Только что принесли снимки. Отправляю их вместе с письмом. Лица на снимках неудачные, особенно досадно, что у Идочки искривлён глаз, а у меня лицо раздуто. Но ничего — в этих снимках много жизни! Хороша зимняя природа. В снимке во весь рост — я отставила «ножку», словно сломанное в коленном изгибе копытце!..

5/I.

Таки не устояла перед уговорами, долго выслушивала всевозможные доводы, стараясь не поддаваться различным «льстивым напевам» — («кто же будет писать, если даже ты отказываешься» и т. п.). Я не умею долго в чём-нибудь отказывать (ужасное свойство!) — я сдалась. А сейчас думаю: «несчастная идиотка, ты даже не знаешь, как подступить к этой работе». Правда, я уж буду писать только отдельный раздел к этой книге, но это «тот» раздел. «Снизойдите на меня, музы, и осените плодотворным вдохновением». Но если мне только удастся, — мои финансовые возможности будут иметь перспективы, и тогда я «как миленькая» в один из прекрасных дней, вернее вечеров — чтобы застать Вас, — появлюсь на пороге Вашей комнаты и часов до 12-ти, до 1 ч. ночи — мы с Вами говорим и без конца говорим, до последнего трамвая. Мечты, мечты! Я уже сейчас решаю, предупреждать ли Вас о приезде или явиться неожиданно, сюрпризом…

6/I. Выходной день, 11 ч. дня.

Мороз необыкновенный, невиданный и небывалый, я не помню такого — 32°! Трудно дышать. Долго лежавши под одеялами, не решаясь начать дня, но всё же, быстро одевшись, я судорожно заметалась по комнате в сотне мелких работ — нужно согреваться, в комнате 8°. Обмывание холодной водой разогревает тело.

Ксенёчек, я бы очень хотела (это серьёзно!), чтобы Вы увидели меня минут 20 назад в нашем дворе! Как правило, я в своём туалете подтянута, с претензией (жалконькой!) на элегантность, «на моду». А сегодня в несуразных валенках-сапогах, с большим платком на голове, в ватнике, — я стрелой мчусь на улицу открывать ставни (железо обжигает пальцы), ношу вёдрами воду со двора (сегодня на кухне вода заледенела) и таскаю дрова из сарая в комнату. От взгляда на уменьшающуюся груду дров мне на секунду делается грустно. Их хватит от силы дней на 7. Но долго такими заботами я свой «ясный дух» не омрачаю. Как-нибудь!

Комната загружена, сюда снесено всё, что только надо спасать от мороза: запасы картофеля, другие овощи, вёдра воды и примус, на котором жарится завтрак. Ида не теряет обычной весёлости (которая моментально может переходить в слёзы, и потоки их, вызванные пустяками, нескоро осушаются!), ей нравится такое положение, она напялила на голову платок, бабину «душегрейку» — помогает мне в уборке комнаты.

Вчера писала весь вечер, результаты работы невелики (не знаю, правильны ли?), но всё же начало положено. Сейчас завтракаю, мою пол в комнате и бегу в учреждение работать. Это описание повседневности я умышленно не оживила ничем иным. Я хочу, чтобы Вы представили мою жизнь без прежних прикрас (я их не выдумывала, но больше умалчивала о них). Я перестаю стесняться Вас, моя родная сестричка, и это освобождение от парализующего, унижающего меня чувства я отмечаю с радостью. Но всё же при встрече, я знаю, смущение будет по-прежнему, причём буду стесняться, главным образом, своей внешности, постаревшего лица, седых волос и всех остальных «прелестей моего заката».

9/I.

Только бы увидеть Вас! Препятствия к поездке возрастают и грозят заслонить все возможности к отъезду. В довершение всех неприятностей нужно ремонтировать зубы — проела золото на коронках моста. А знаете ли Вы, что это такое? Это новые истраченные 300 p. (minimum), которые отдаляют время свиданья. Вчера обнаружила это и потеряла сон — совсем не могла заснуть, хотя работала до 230 ч. ночи. Сегодня в Наркомпросе читала часть написанного и пока что услышала (дословно): «Хорошо, пиши, Мурочка, дальше». По дороге домой я решила, что быстрое чтение и расположение ко мне слушающего меня лица помешали дать нужную оценку. Так иногда моё отношение к себе убивает крупинки может бытьи заслуженного удовлетворения. Всё же я должна писать. Но сегодняшний вечер не располагает к работе. А торопиться надо — 15/I термин окончания…

Какое счастье! Я достала дров. Печка натоплена, но в комнате очень холодно, и я с трудом вожу пальцами.

Фотографии Вашей — жду. Не думайте, что я успокоилась. Она мне необходима. Хочу Вас видеть сегодняшней, какой Вы есть. Пусть Вас, моя родная, любимая, ничто не смущает.

До последней минуты, даже если б я была уже в Москве, мне бы не верилось, что трамвай довезёт меня к Вам. Видали ли Вы такую бешеную?

11/I.

Так трудно, моя родная, мне давать совет относительно дальнейших отношений с В.! Трудно и, пожалуй, неуместно. Но всё же думаю, что на Вашем месте я продолжала бы встречаться с ним только в том случае, если б мне эти встречи давали полное, всестороннее удовлетворение — и физическое и моральное. В противном случае я бы резко, решительно и окончательно порвала бы с ним. Насколько я помню из сказанного в Мисхоре, повседневного от него внимания, заботы в мелочах Вы не видите — поэтому разрешите мне судить (я могу и ошибаться!) о его отношении к Вам как о проявлениях, которые захватывают его только с чувственной стороны (но как это незначительно!) [слова в скобках подчёркнуты простым карандашом — Ксеней], у него в этом отношении укоренилась длительная привычка к Вам. Ведь это так понятно! Это его ни к чему не обязывает, но и говорит, что настоящей любви у него к Вам нет. Настоящее чувство проявляет себя в окружении вниманием любимого человека [фраза подчёркнута Ксеней]. Может быть, я сужу вульгарно и не так, как Вам хочется, но родная, это трезво и жизненно правильно. Короче говоря, если Вы сможете откинуть различные мучительные для Вас мысли, берите его на сегодня, не думая о будущем, но если к этому прибавляется большая моральная грызня (это мне очень понятно), поборите себя и кончайте с ним. Я лично не могу принять длительной связи, основанной только на физическом понимании.

Посылаю Вам ещё 2 снимка. Гримаса улыбки совсем испортила моё лицо. Идочка вышла сносно.

Как Вы переносите «эти морозные циклоны»? К холоду нельзя привыкнуть… (как сказал Амундсен — фельетон Ильфа в «Правде»).

Спокойной ночи. Целую Вас горячо. Любите, если можете, меня (до чего я комична!) и пишите чаще.

12/I.

Моя любимая, мои советы Вас, конечно, ни к чему не обязывают. Кроме того, в письме намного трудней, чем в разговорной беседе, выражать своё мнение. При встрече я Вам много должна сказать относительно Вашей мягкости, жалости к людям. Нужно себя перековывать, я иду по этому пути и, кажется, удачно. Очень часто такая жалость является только лишь нашей мягкотелостью, которая по сути ничего не меняет, а напоминает нафталинную филантропию. С этим Вы должны согласиться.

15/I.

Меня распирает буквально потребность писать Вам ежедневно, но об этом нечего и думать. Каждая минута на учёте. Я барахтаюсь в работе, «моя книга» выходит слишком тусклой, и нет времени посидеть над ней более вдумчиво. Сегодня лопнула водопроводная труба на кухне, пока достали слесаря — нас затопило.

Ваши письма (2 подряд!) это такое утешение, такое богатство, что навряд ли и поймёте значение их для меня! Хочу Вам многое сказать, но не могу, пишу и смотрю на часы. В прошлый выходной день села за работу (заткнула уши ватой) в 10 час. утра и, делая перерывы для еды и паузы для стонов (боли), просидела до 12 час. ночи. А продукция, увы, в антагонизме с проведёнными часами! Зашёл в этот же день Проценко, мама на кухне его встретила и заявила, по моему настоянию, что меня нет дома. Я только из-за двери слышала его милый ещё мне голос (у него прекрасный тембр — деталь, которой я придаю колоссальное значение у людей). Сегодня получила от него письмо, но встретиться всё же не могу. От Петра нет известий, молчу и я. Он обижен за моё равнодушие к его болезни. Не могу я предаваться соболезнованиям, так же как не прошу их для себя.

18/I.

Книгу, так не удовлетворяющую меня, вчера сдала на предварительный просмотр. Сравнительная быстрота процесса писанья отразилась на качестве, особенно конца. Выйдет она (если благополучно пройдёт ряд инстанций) только к весне. Значит материальный эффект будет запоздалым, а отсюда не столь ценным. Поэтому интерес к ней у меня утерян. Если смогу совместить, а для этого надо поправить здоровье, то беру ещё одну работу — консультацию в районе, и тогда снова воспряну. Сила, степень моего желания побыть с Вами не поддаётся описанию…

19/I.

Ходила на одну из фабрик (по заданию Горпарткома), расположенную за городом, около Днепра, по ту сторону железнодорожного моста. Брела со своей коллегой — тоже зав большого дет. комбината (200 чел. детей). Она очень яркий человек, я её люблю, находят, что у нас много общего с ней внешне. Ко мне она чудесно относится, я постоянно вижу от неё различные признаки внимания, а теперь, узнавши о Вас, о моём, как она говорит, «увлечении» — ревнует и пилила дорогой. Брели мы с ней 2 часа, барахтаясь по пояс в снегу — было раздольно и радостно. По нашим мандатам на фабрике приняли превосходно, обратно ехали машиной, которую любезно предоставила администрация. Как ароматно моментами жить, работать, в таком подъёме чего только не сделаешь. Хорошо не вдаваться в мысли о том неприятном, чем полна семейная жизнь. Такие мысли я добросовестно стараюсь искоренять, но письма от Пети [sic!] напоминают. Получила от него сегодня письмо. Вероятно, Вам не так занимательно, но всё же послушайте. У него большие неприятности по парт. работе, он в большом горе, умоляет хотя бы на кратчайший срок приехать к нему. В Киев раньше февраля он никак не попадёт. Ко всему, у его сестры с 3-мя детьми умер муж (тоже болезнь желудка). Сестру эту мне мучительно жаль. Он её берёт на своё содержание, что я поспешу одобрить (просит моего совета). К нему я не поеду — зная себя — мне нельзя с ним встречаться, размягчусь от жалости и снова не приду к нужному решению, а потом затянет тина совместной с ним жизни. Вот теперь бы и следовало написать обо всём, он уж выздоровел, тянуть как будто бы не стоит. Но не поднимается рука. Малодушная и никчемная, трусливая в своей жалости. Он мне жалок и омерзителен, его слова интимной нежности вызывают дрожь отвращения. Я уж второй месяц живу «монахиней» и мне так хорошо, главное спокойно. Приложу все меры к тому, чтобы таких «утех» больше не знать вообще. «Пожила» я уж немало, и пора «подвести черту».

Сегодня удался у меня плотный денёк. Была на катке, а вечером слушала хорошую музыку, играла приличная пианистка Грига… Как бы хотелось послушать с Вами или музыку, или побывать в театре.

Устала так, что глаза сами закрываются, только куреньем поддерживаю себя. Хочу заключить с собой договор — не курить до своей поездки в Москву, а там разрешить себе такое удовольствие. Пока что бросить не могу.

20/I.

В приёмной профессора. На кожаных стульях — больные желудки, и комната наполнена словами: икота, отрыжка, рвота!.. Соседка по стулу постаралась было найти у меня отзвуки, говоря о своей печени, но я умею принимать скучающе-отсутствующий вид (для этого надо только блуждать глазами поверх собеседника), и она обиженно умолкла.

За письмо также местами «жёсткое» я признательна Вам — оно необычно количеством писаных листков и чудесно своим глубоким содержанием. Я признаю свою вину в т[…]

Итак, профессор больше склоняется к следующему диагнозу: «болезнь вегетативного невроза желудка», правда, тут же он прибавил, что не исключена возможность «затушёванной» язвы. Лечение: категорически бросить курить, диэта, физические методы и уколы в спинной мозг. Предложил лечь в клинику для какого-то «вливанья», чем — не разобрала, а может быть «вдуванья» тоже чего-то в спинной мозг. От клиники отказалась, хотя сам профессор очень понравился, но визитом недовольна. Какая-то тёмная вода и до некоторой степени гаданье. «Пустячки» — невроз желудка, а я сохну и валюсь с ног.

Пока что уже 4 часа не курю и до приезда в Москву курить не буду (а там увижу!). А вот с физиатрией и уколами дело обстоит похуже — нужно время, которого у меня никогда не бывает. Я не успеваю многого закончить. Итак, продолжаю начатую в приёмной профессора фразу.

Детка моя родная. Не знаю почему, но мне неприятна Ваша близость к химику. Кажется, по всем кодексам приличия и из чувства «деликатности» об этом я могла бы подумать, но не сказать. Извините, если я сделала такой ляпсус. Может быть потому, что образ химика по некоторым мелочам (хотя бы взгляд на часы! да и бездарные «стишки», которые впору бывшему гимназисту) не представляет особой ценности. Навряд ли может такой человек Вас заслуживать. Совершенно правильно говорите Вы, что в физической близости необходимы тончайшие проявления, чтобы такая интимность проходила без внутренних шероховатостей. Достаточно одного жеста (взгляд на часы!) и уж положена травма на чувства…

21/I [Дата исправлена: единица жирно зачёркивает другую цифру. Но это день смерти Ленина — см. ниже.]

Голубка моя, моё родное дитя! Пусть никакие «причины» моего столь необычного молчания, кроме действительной перегрузки, не приходят в Вашу так любимую мной и такую рыжую головку! Кажется, не писала 4 дня [какие 4 дня? — по-видимому, какая-то путаница с датами, но в чём она — никак не могу понять], но зато после вынужденного молчания засыпаю Вас письмами. Делиться с Вами всем является уже чем-то существенным, без чего не представляю своих вечеров. Вечерами веду жизнь затворницы; очень тянуло меня к Проценко, особенно после его неудачного прихода ко мне (его голос из-за двери), но сдержала себя и откидываю все мысли о нём. А всё же он меня волнует, как никто другой.

Оленькин портрет понравился. Лицо с приятными, мягкими чертами. Портрет хорошенькой девушки. Столь миловидная мягкость черт не вяжется с теми холодными суждениями (напр., об отношениях и людях), что выказывает владелица их. Многого с Вами сходства я не нахожу. Есть у Оленьки тот налёт самоуверенности в своих внешних проявлениях, что так иногда резко выступает у нашей молодёжи?

Сегодня замучила беготня по городу и домой, к больной моей старушке, причём весь день не утихали боли и только к вечеру сделалось легче. Сижу над письмом и совсем засыпаю. Навряд ли засну, когда лягу, присутствие в комнате больного человека, лишая сна, даёт только напряжённую полудрёму. Жар не уменьшается у неё, а завтра декретный день (траурные дни) и навряд ли я раздобуду врача. Только 9 ч. вечера, мама в забытьи тяжело дышит, Ида за ширмой, зажегши настольную лампу, также лёжа, читает. Даже не знаю что, всё попадающееся ей под руку — она проглатывает. Я не нахожу нужным рьяно бороться с этим — бесполезно! Всё равно не услежу, и вся моя литература (содержимое 2-х полок) пройдёт через неё.

Ваши слова о моих «беспокойных» отношениях попали не в бровь, а в глаз. Боюсь (уверена в этом), что мой приезд будет самым беспокойным периодом нашего знакомства. У Вас не смогу остановиться. Моё чувство к Вам даёт ещё напряжённость, нет лёгкости, обычных дружеских отношений. Я только лишь буду стараться теперь, при встрече, отбросить свою застенчивость. Трудно даже пояснить, почему нет такой простоты отношений. Есть большая глубина их, и в то же время нет желательной непринуждённости…

[Между 21-м и 29-м января у Муры произошло какое-то большое несчастье. Какое именно — не могу понять. Предположительно — что-то с Петром. В эти дни, кажется, было написано только одно письмо, которое Ксеня не сохранила (избирательно!). Пётр мог быть арестован или, как минимум, исключён из партии (см. выше 19/I о неприятностях по парт. работе). Но написала ли об этом Мура Ксене прямым текстом? — Маловероятно… Впрочем, нет, конечно, не арестован: дальше, как увидим, он опять вскоре фигурирует. Мура, возможно, даже к нему поедет летом.]

29/I.

Любимая, сколько раз порывалась написать — и останавливала себя, потому что ведь ни о чём ином, кроме горя своего не могла думать, делиться же горем даже с другом не стоит, хотя вначале я не могла не сообщить Вам о нём. Первые дни как результат большого потрясения — появились непереносимые боли в позвоночнике, я кричала бы от них, если б не болезнь мамы, у которой в то время был сильный жар. Беда никогда не приходит одна: наш домишко покупает у владельца [какой-то — неразборчиво] трест (зачем ему такая рухлядь?) и все жильцы должны к марту освободить помещение. Я не искушена в таких делах и не хочу таких пертурбаций.

Казалось, что больше измениться и выглядеть хуже нельзя уж было, однако за эти дни осунулась настолько, что видавшие меня ещё 10 дней назад теперь охают, выказывают сожаление, а я, не веря искренности таких соболезнований, раздражаюсь.

Все эти события не меняют решимости ехать в Москву, как и было намечено, в феврале в 20-х числах (после проведения у себя праздника — дня Красной армии). Постарайтесь (если можно без какого-либо ущерба для себя) разгрузиться на дня 2. Несмотря ни на что, все эти дни Вы были в моих мыслях и облегчали мне многое. Ваши письма поддерживали меня — нежно благодарю за них.

Любимая, я Вам говорила, что всё намеченное мне никогда не даётся простым обычным путём, что к поставленной цели у меня вырастают непреодолимые препятствия, которые, в конечном итоге, сокрушающей силой своего желания я их беру. Желать и стремиться — это сила, которая проявляет иногда большое могущество. Я поэтому не сомневаюсь, что моё страстное желание побыть с Вами будет осложнено многими, может быть непредвиденными, обстоятельствами. Но я не успокоюсь, пока не увижу Вас около себя. Вы просите отложить мысль о поездке вплоть до поправки? Родная, это не в моих силах. Я побуду с Вами, и мне, думается, станет покойней. Хоть бы только не слечь! Вы испугаетесь моего вида. Я теряю надежду поправиться, и по-серьёзному пугаюсь за жизнь, и в то же время (так странно мне!) иногда становится безразличной борьба за жизнь.

Эти дни, такие тяжёлые (даже Вам не могла писать), непередаваемо гадкие, всё же отмечала всякие перемены погоды, и сегодня, например, я бы ещё не села за письмо к Вам, если б не этот раздольно-шумящий ветер и такой прекрасный вечер! Ветер (эту стихию во все сезоны, кроме лета, обожаю!), несущий оттепель, почерневший снег и дающий особые запахи начала предвесны (по-украински «на провеснI») и жизненной бодрости, — этот ветер помог мне развеять и прочность столь печальной устремлённости. Ещё по дороге, подставляя лицо вечернему, несущемуся по печерским равнинам ветру — почувствовавши от близости с ним прежнее благоухание жизни — я решила Вам написать. Какое счастье, что у меня есть Вы! Эту фразу говорю не для того, чтобы сбросить на Вас хотя бы унцию от веса жизненных горестей…

30/I.

Вчера не могла окончить — не дали боли. Пишу днём: сейчас постараюсь отправить письмо заказным. Исходя из положения «лежачего не бьют», я не могу докончить Петра своим уходом от него. Случилось с ним несчастье, и я должна помочь ему определить себя для дальнейшего. Без моей помощи ему не выкарабкаться. Он мне ещё противней, пронизывает отвращение до судорог. Однако «ради человека» и из человечности надо пересилить себя. Как выдержу — не знаю… Только лишь завтра (31-го) я буду читать на конференции свой доклад. Волнуюсь как никогда: состояние головы — необычное. Ну, точно вместо мозгов — студень, с трудом осиливаю фразы. Я не знаю теперь ни одной спокойной ночи; бессонница — какой это бич, проклятье! Вам-то говорить о муках бессонных ночей не приходится, они Вам, бедняжечке, также понятны.

Если оскандалюсь — намного ухудшу своё физическое состояние. При моём болезненном самолюбии свой неудачный доклад я очень тяжело и длительно буду переживать. Завтра мобилизую остаток своей энергии. Буду искать силы в Вас. Целую так крепко, как люблю. Ваша Мура.

P. S. Письмо Вашего друга (б.) мне понравилось: умное, интересное, с лёгкостью читается и так рельефно оттенены некоторые свойства Ваших проявлений.

30/I, вечер.

Весь день тянуло к звукам. Несмотря на выходной, отправилась к себе в учреждение — хотела хоть радио послушать. Много играла Polonaise № 12 Шопена и Вебера («Приглашение к танцу» — с замечательными переходами!). От звуков, извлекаемых моими негибкими и непослушными пальцами я получила всё же наслаждение. Как досадно, что Ида никак не податлива и не восприимчива к музыке. Её жизнь от отсутствия таких прекрасных восприятий будет охудосочена, в ней будет большой пробел. Уже в 7–8 лет я буквально млела от слащавых церковных напевов (то единственное, что было тогда доступно) и сама, принимая участие в хоре, чувствовала малейший изъян, детонирование мелодии. А теперь с удовлетворением, доходящим до экстаза, способна отдаваться звукам. Предпочитаю мелодии ноктюрнов, элегий, всевозможные adagio, — эта музыка всегда в контакте с моей настроенностью. Она не расслабляет, не к нытью располагает, а стимулирует, активизирует, заряжает запасом действий. Глубоко влияя, такая музыка воспитывает хорошее, открытое, прямое, даже отважное отношение ко всем перипетиям жизни. Какое чудесно-освобождающее от всей поросли нашей повседневности — это чувство отваги, когда бросаешь вызов (открытый, а не кулак в кармане!) тому, с чем обычно миришься, но за такое примиренчество испытываешь и досаду на себя! Такая отвага даёт риск и победу! Совершенно понятно, что в появлении героев, в создании различных эпопей она занимает значительное место в сочетании с такими качествами как чувство долга и т. д. Я часто с грустью… Перебили меня…

Эти дни я Идку забросила совсем, вообще я не имею возможности уделить ей внимание, а тут и подавно. Знаете, она успела прочитать «Лето», а я и не уследила! Передаёт мне сейчас содержание. Послушайте о курьёзах детского сегодняшнего воспринимания: говоря об отъезде Аннет из города (её бегство от Филиппа) она объявляет: «Аннет поехала в совхоз!» Ребёнок ея возраста деревни иной не представляет!

Завтра доклад, — я мало подготовлена, всё не могла сосредоточиться, да и сегодня не было такой выдержки. Нехорошо! Завтрашнего дня боюсь. Мы с Вами, очевидно, часто в одно и то же время беседуем на расстоянии друг с другом. Пожелайте мне успеха! Буду думать только о Вас, моя дорогая, любимая, родная рыжая кошечка.

P. S. Постараюсь в письмах к событиям своих последних дней не возвращаться. Так лучше. [Слово «не» написано жирно и подчёркнуто тремя чертами.]

1/II.

Пришла на работу в темноте. Проходя мимо близь расположенной возле нас товарной станции, глядя на станционные огни, я так реально представила момент своего утреннего приезда в Москву… В учреждении почти никого нет, только истопник и кухарка; слушая радио, я Вам наскоро пишу.

Вчера так затянулись прения по основному докладу, что остальные перенесены на сегодня, в том числе и мой. Целый день находясь в невероятном напряжении (в ожидании доклада), я не принимала участия в прениях (нужно было критиковать свои прошлые ошибки), меня за это страшно ругали, а в конечном итоге я поплатилась за это ещё одной ночью. Хорошо если спала часа два. Но, к удивлению, самочувствие бодрое, при гнуснейшем настроении. До чего я мелко самолюбива!

Писать сейчас я принялась не для того, чтобы передавать Вам о своих настроениях. Хочу Вам отправить письмо вот с какой просьбой: рыжая, не надо посещать больную приятельницу (что за прекрасные мелодии, всё передают всевозможные испанские bolero и неаполитанские песенки — чёткие, солнечные, ажурные!). Детка, я боюсь, что эти посещения скверно скажутся на Вас. Меня вообще пугают Ваши настроения, — к такому тяжёлому состоянию если Вы прибавите безотрадное зрелище больного человека, то так или иначе, а сказаться на Вашей психике это должно. Если Ваша приятельница очень больна, то даже помощи Вы ей оказать не сможете. В технической помощи она, очевидно, не нуждается, а моральная Ваша поддержка к ней не дойдёт. Нужно же разграничивать полезность различных выказываний участия к человеку. Если только я Вам хоть немного дорога, исполните мою просьбу, любимая! Вы хотели мне помочь — в этом и будет большая Ваша помощь. Вы несказанно мне дороги, Ваше здоровье меня беспокоит, поберегите его. Сейчас начнут мне мешать, какая досада!

Голубка ненаглядная, как хочу ускорить приезд в Москву. Всё появляются новые препятствия, числа 10-го скажу уже о дне приезда. Говорю Вам, что до последнего момента не буду уверена, что увижу Вас, даже когда буду подниматься к Вам по лестнице, и то не буду покойна — а вдруг она обвалится!.. Сейчас передают по радио биографию Роллана. Подходит завхоз — помешает.

Кончаю. Моя любимая, исполните же мою просьбу, умоляю следить за своим здоровьем. Жду письма с ответом о согласии, уверена, что меня отказом Вы не огорчите. (Биография Роллана была очень схематично передана.)

2/II.

До того нет времени, что стараюсь совместить невозможное: в левой руке ложка с отвратительной кашицей (моя пища), а в другой перо — и пишу Вам. Сейчас бегу в город — много заданий, а вечером продолжение конференции. Получила Ваше обеспокоенное письмо. Сестричка моя родная, — благодарю за него. На всё это я скажу словами Фета (кажется, его!) —

«Спасибо жизни! Пусть по воле рока Истерзана, обижена глубоко, Душа порою в сон погружена…»

Любимая, доклад прошёл прекрасно. Мне приятно было видеть, как зал в 200 человек слушал меня внимательно, без перешёптываний и без хождений. Всё напряжение было направлено на желание скрыть от аудитории своё смущение, как говорят друзья — мне это удалось.

Моё здоровье как будто бы в эти дни (2 дня) лучше, боюсь констатировать — становлюсь суеверной, от воспоминанья болей в позвоночнике меня лихорадит! К тому же, как это ни странно, физические страдания я всегда переношу терпеливо (особенно после родов!).

Начинаю снова читать. Повторяю Войнича: «Овод».

3/II.

Ну до чего хотелось читать Ваши строки! И вот, входя в комнату, стремительно открывая дверь, я бросаю жадный взгляд на столик — письма нет! Уже зная, что не получу утешительного ответа, я всё же упавшим голосом даю вопрос: «писем сегодня нет?» Чего бы я только не дала, чтобы иметь перед собой Ваш серый конверт с таким милым разбросанным почерком. Вы моё утешение, как было бы пусто без Вас, чем заполнила бы я этот провал? Но в то же время как страшит мысль, что всё непрочно, недолго и, наконец, ещё так, в сущности говоря, незнакомо. Ведь люди в своём обнажении (наготе) выступают только при непосредственном соприкосновении. Что Вы знаете обо мне, а я о Вас? Правда, 15 дней совместной жизни были во многих отношениях показательны, но всё же их недостаточно…

Ещё вчера вечером мне мама сказала, что 6-го Ваш «день ангела» и прибавила: «ты же непременно за 3 дня отправь поздравительное письмо!». Итак, я Вас поздравляю, но с чем? К таким радостям надо относиться более чем скептически. К уходящей жизни прибавляется ещё год. Вот бодрости, здоровья, ровного, спокойного состояния — я Вам желаю.

Читаю (перечитываю, конечно) «Овода» и на этот раз пришла к выводу, что некоторые отрицательные стороны его — свойственны мне. Например: особенность вносить с собой беспокойство; прикрыванье иронией своих настоящих чувств и др.

Вчера меня напугала Идочка. Домой я пришла очень поздно — в 12 час. Ида уже спала. Взволнованная мама передала, что у неё был сердечный припадок, уже, между прочим, не первый. Я уверена, что порок сердца у неё уж обеспечен. Эти дни мы с ней живём дружно, я выказываю внешне большую нежность, что её как будто бы трогает. Бедное дитя, не так хорошо ей придётся без отца! Эх, если б я могла с чувством облегчения сказать:

«…но радуги нет победней, Чем радуга конченных мук!»

4/II — 12 час. дня.

Вношу добавления в свою работу (первый этап просмотра она прошла). Работая, временами мысль о Вас заставляет бросать перо, и я вся поглощена Вами.

Начатую на работе фразу в этом письме прервали «высокие посетители», приехавшие к нам впервые. Зав. дошк. отд. Наркомпроса Украины и её секретарь. Понравилась ей постановка работы и вынесла даже благодарность мне. Пишу Вам об этом только для того, чтобы сказать, что и сейчас, и в эту минуту нет удовлетворения работой в такой степени, чтобы этим участком жизни компенсировать остальные…

С интересом читаю «Правду» — она каждый день даёт много нового. Страна требует нового человека — инициативного, настойчивого, знающего, с широким горизонтом. Вот всё это и должно искоренить мои мысли о моей ненужности. Каждый из нас выполняет свою частицу общественно-полезного дела, каждый вкладывает свою крупинку в общее великое дело, и каждый, кто только добросовестно работает, и нужен, и полезен. Итак, будь добра, по-прежнему работай с не меньшим огнём, энтузиазмом; но вот сегодня, например, я не выполнила намеченного, и это уж не в первый раз ловлю себя на этом. Всё же, как не хочу сознаться, но нездоровье сказывается на работе, и это так меня мучит.

(Не понимаю, в чём тут дело — или бумага, а вернее, чернило плохо пристаёт к бумаге, и это так раздражает, приходится писать карандашом, чего я не люблю.)

Меня угнетает мысль, что иногда жизнь заставляет быть такой беспомощной и бессильной, сознание этого унижает моё человеческое достоинство. Работать не могу, хотя и очень рано. С трудом склеиваю слова — вот так бывает, что обыкновенная фраза даётся с потугами. Спокойной ночи, Рыжая, любимая! Ни одной минуты сегодня я не обходилась без Вас!

5/II (снова в часы работы).

У меня небольшая работа — нужно ввести добавления очень несложного характера (я говорю о тех разделах книги, которые я написала), но вот уже сижу 3-й день, а дело почти ещё не начато. Какие странные явления, как будто бы не я писала всё предшествующее, и я с удовольствием перечитываю некоторые места. Но теперь что-нибудь похожее написать — не могу. Бьюсь 3-й день, и выходит что-то жалкое, выхолощенное. Может быть, следовало бы мне обратить внимание и поговорить с врачом об этом, но меня даже не волнует (этому я рада), а только раздражает такой «запор» (есть таки грубое сравнение — извините, рыжая, за него) мыслей. Эти дни, да и ночи (только не во сне) Вы всегда со мной. Знаете, Ксения, я никого так не любила, и прихожу к заключению, что тут именно проявляется у меня что-то болезненное. Хотя и даю объяснение довольно понятно: в такой переломный период своей жизни я встретила Вас, тонкого, культурного, родного по общности миропонимания человека, и ведь не так трудно с моими «сильными чувствами» так же сильно и привязаться к Вам. Разделяющее нас расстояние же обостряет это чувство, и поэтому я так отдалась ему.

Того же числа — дома. О, моя голубка, о ненаглядная рыжая, любимая! Застала 2 письма. Отделивши себя от мира ширмой, я их «облизывала» в течение часа. Я не люблю, когда самые сокровенные чувства, т. е. внешние проявления их, заметны окружающим, мне было бы неприятно, если б даже мама видела улыбку счастья при чтении Ваших писем.

Детонька, послезавтра исполняется 3 месяца как я попрощалась с Вами, и может быть остаётся ещё 17 дней (до 24-го) до встречи.

Только что я внимательно осмотрела себя в зеркало — сделалось совсем печально. Как постарела! Совсем седая. Об этом мне, правда, все говорят, советуя красить волосы, но я всегда не любила неестественность, — а теперь тем более.

Послала Иду за марками на почту. Уличонка наша глухая, я её спокойно отпускаю.

9/II.

Написала Тане (моя знакомая) письмо (ещё 1-го) с запросом — не стесню ли её новым своим приездом, но ответа нет до сих пор. Если даже и получу от неё письмо, то всё же по запоздалому ответу можно судить, что я не так желательна. Останавливаться же у Вас очень не хочу, причины Вам известны, — основное, что я должна себя чувствовать совсем свободно, а сознание, что я так или иначе стесню Вас, будет очень связывать меня. Разузнаю ещё об общежитиях при доме работников просвещения и при помощи Наркомпроса постараюсь что-нибудь сделать.

Вчера отправила с невероятным трудом написанных несколько строк Петру. От него я ничего не получаю — не пишет совсем. Написала мне только 2 письма его сестра. Состояние у него ужасное, ко всему он болеет. Я стараюсь своими редкими, правда, письмами его ободрить, но когда слова вымучены и не чувствуется в них ласки, то такие письма мало действенны, что он, конечно, и ощущает. Чего бы я только не дала, если б могла разрешить себе теперь же оставить всякие мысли о нём. Жалость (уже не такая острая!) ещё сдерживает меня, и я ради неё иду на фальшь, лицемерие, что, в конечном итоге, не нужно и ему, а мне тем более.

По-прежнему нигде не бываю, по вечерам допоздна сижу по заседаниям, бригадам, совещаниям и совершенно опустошённая валюсь в кровать с тем, чтобы заснувши, проснуться в часа 3–4 ночи и до утра уж не спать.

Досадно, что мой отъезд задерживает, во-первых, праздник (день Кр. Армии), что всегда проходит у нас с большим эффектом, много бывает гостей (вот если б Вы были среди них!), а во-вторых, смотр по конкурсу на лучшее дошкольное учреждение по Украине. Чтобы заполнить свою пустоту и заглушить тоску — работаю больше обычного, но нет прежнего подъёма, отсутствует «горенье», а без него я «головешка», как когда-то сказал Ваш приятель (в присланном мне письме)… Одна мысль о том, что скоро Вас увижу, меня стимулирует во всём.

Сейчас по радио передают монтаж «Фауста», вот если Вы дома, то может быть также слушаете эту музыку.

10/II.

Мама по-прежнему больна, и только сейчас со всей полнотой я понимаю ценность присутствия в доме этого человека…

Пустынно, тихо у нас на окраине. Так пахнуло селом и маленькими местечками, где всё же порядочно времени я провела с Петром. Глубина несчастья, постигшего его, только теперь познаётся мной. Умышленно стараюсь восстановить себя против него воспоминаниями некрасивых его поступков, и почти ко всем жалость подбирает оправдывающие обстоятельства. Всё это нехорошо, тоскливо, отделаться от таких чувств никак не могу.

В работе замечаю манкирования и, когда отдаю отчёт в них, то по-настоящему пугаюсь. Очевидно, идёт старость, та, которая несёт безинициативность, неподвижность, косность, консерватизм, заскорузлость (ах, какой ароматный перечень!). Если нет всех качеств, то первое уже ощущаю.

Я понимаю, что боли мне поганят всё, что они — основа и что на мне подтверждается материалистическое утверждение какого-то из философов: «смотреть на мир через свои желудочные ощущения».

…Мой ненаглядный «Христов наместник» (так ли Вас Оленька называет?), помните, что даже и те, кого Вы «врачуете» своим уходом, вниманием, и те в соответствующую минуту пройдут равнодушно мимо Вас. Конечно, эти слова не означают, что мы должны терять человечность, — только что-то в Вашем отношении к людям мне неприемлемо. Чтобы не задеть Вас и не получить в ответ фразу: «это первый случай нашего непонимания!» (она меня встревожила, эта фраза, помните Вы её?), я оставляю эти определения до встречи.

Спокойной ночи! разрешите мне пропищать: «так мало и редко пишете мне, а я так жду писем!». На этом прихлопываю свой рот, а то могу разразиться фонтаном. Ксенёчек, люблю Вас. С сожалением кладу перо.

12/II.

От всей души благодарю за снимок и принимаю его как дар — выражения Вашего хорошего расположения ко мне.

Только что Ида подносит мне Ваш снимок и, показывая на старый снимок, говорит: «а Ксения (она Вас так называет — простите ей эту фамильярность!) здесь не похожа!». Я не удерживаюсь и целую этот только что присланный снимок. В старом Вы прелестны, но это уже прошлое, и я Вас тогда не знала. Сегодняшний снимок мне много говорит, вот смотрите Вы на меня, точно живая, такая, какой я Вас оставила в ноябре, такая, какой я Вас полюбила. Даю Вам слово, что ничьему портрету я никогда так не радовалась, как Вашему.

Сегодня утром проснувшись в 5 ч. (спокойно прошла ночь!) я решила выйти из дому и отправилась совсем ещё в темноте к Днепру. Встречала только «хохлушек» — молочниц, направляющихся в город. Вышла к озеру (за железнодорожным мостом). Свист ветра в камышах, сугробы, отсутствие человеческого шума, безбрежность, этот покой природы — всё настраивало на мудрое философское мировоспринимание.

Вот на нашей пожилой уж планете тысячелетиями существовали и погибали всевозможные виды живых существ, и наконец «венец творения» — человек — мыслящее существо, могущественное этим свойством, как божество, — человек так утрудняет самоистерзанием своё коротенькое пребывание на этой планете. Я, например, неглупое существо со здоровыми чувствами восприятия, живущее в такую красочную эпоху, — чего я заставляю себя страдать? Почему является скука? [Последний вопрос подчёркнут чернилами Ксении]. Несмотря на все увещеванья и такие понятные, казалось бы, самоуговоры — всё равно облегченья нет…

Детонька, не впадайте в крайности!.. «90 % матерей всецело отдаются своим детям…» [По-видимому, цитата из письма Ксении.] Да, совершенно верно, и 90 % скверно, нелепо поступают, в большинстве случаев это слепые самки. Жизнь до конца дней принадлежит Вам, нельзя её растворять, охудосочивать мужем, детьми. Вот в этом уменьи до конца жизненной черты «жить», находить в каждом возрасте особенные прелести (а они всё же есть и в «закате») — в таком уменьи будет стройная, прекрасная законченность. Почему Вы должны суживать свою жизнь [три слова подчёркнуты волнистой линией — чернилами Ксении] присоединением её к близкому человеку, хотя бы и наиболее дорогому Вам, к своему дитяти? Вы можете, да и следует, отдавать своему ребёнку много внимания, заботы, нежности, любви, но в то же время продолжать жить своей собственной жизнью. Вот только мешать, портить жизнь другому, тем более своему ребёнку, недопустимо! А чем это Вы Оличке портите жизнь? Своим «ворчаньем»? Ну, это ещё не так убийственно, но всё же, безусловно, излишне и, конечно, не надо упрекать её в «недостаточном внимании» к себе. Простите мне мой поучительный тон, я разрешаю себе его, он исходит из моей любви к Вам, — во-первых, а во-вторых, со стороны всегда видней.

Только что вернулась из города, ходила к зубному врачу. Застала Иду в жару, жалуется на боли в горле. Уходя, я её оставила во дворе с санками, ничто не указывало, что она больна. Безумно боюсь скарлатины и дифтерита. Целую горячо. Ваша Мура.

P. S. Последними словами своего письма Вы меня «ошеломляете» сообщением: «я большая эгоистка». Голубка моя, я не допускала иного! Конечно, эгоистка. Напрасно Вы обольщали себя, квалифицируя себя иначе. В этом также «неумолимый закон» природы. Эгоизм в разных проявлениях, степенях — органически неотъемлем от нас…

Целую, обнимаю.

Ваша карточка уже висит на стене в рамочке. Итак, надеюсь, до скорого свидания. Подзывает к себе Идочка.

13/II. Жар у Иды спал — какая радость! Как пугают меня её болезни!

13/II.

Завтра Проценко «празднует» день своего рождения, уже недели 2, уезжая в командировку, он просил меня провести с ним этот вечер. Я ему ничего не писала, хотя он очень просил ответить. Сейчас я решаю — пойду. Хотелось бы, чтобы такое решение сохранилось и назавтра… Он умён, с ним не скучно, но, с другой стороны, в некоторых моментах наблюдаются (у всех!) нудные повторения, и когда нет созвучия в них, то такие моменты кажутся и комичными (наблюдательность и анализ подводят!) и противными. Они меня приостанавливают. Человек же он славный, симпатичный, и досадно, что никак не женится (обожает детей!), я его хочу сосватать и подбираю ему соответствующий объект.

14/II.

Ида таки больна. Остаётся в кровати, причём я бабушке не завидую, будут бесконечные конфликты, которые могу предотвратить и улаживать я.

Только 6 ч. утра — ещё темно. Сейчас выхожу.

Завтра исполняется мне 33 года — радости мало. Выгляжу на 43 — не меньше. Отмечаю (с большой радостью!), что постепенно «муки увядания» уменьшаются. Если избавлюсь от этого, то, конечно, перестану стесняться и внешности своей…

15/II.

Комиссия по проверке работы собирается начать смотр с 20-го, и это очень скверно, может задержать меня! Дома до сих пор лазарет, но надеюсь, что ко дню отъезда поправятся, у мамы тянется грипп, у Иды небольшая простуда.

Проведённый (таки пошла!) вечер у Проценко прошёл не так плохо. При расставании (не желая скорой встречи) я впервые применила Ваш способ, т. е. обещала написать, когда смогу быть у него. Очень хочет ехать со мной в Москву, но ведь там он мне только помешает. Я становлюсь нестерпимой «пуританкой» и дохожу до того, что вчерашние «скромные» поцелуи не могу себе простить. Вечеринку ноября м-ца не забываю и так боюсь возможности повторения такой слабости, что не хочу даже и всего того, что является до некоторой степени преддверием к ней.

В старой записной книжке нашла некогда переписанное стихотворение, хочу поделиться с Вами им.

L’homme est comme un fruit                                  qui dicu sépare en deux Il marche par le monde et pour                                       qu’il soit heurecix, Il faut qu’il ait trove dans                                    sa course incertoine, L’antre moitie de lui; mais le hasard le mene Le hasard est aveugle ton seul                                     conduit ses pas; Aussi, presque toujours il ne la trouve pas. Pourtant, quoned d’adventure il la                                       recontre, il aime Et tous etiez je crois, la moitie                                       de moi — meme, Qui dieu me distinoit et qui                                       je cherchais, mais Je ne vous, trouvoi pas et je n’aimoi j amoris.

С удовольствием пишу Вам эти рифмованные строки неизвестного мне автора.

19/II.

Вчера, вернувшись из оперы, застала Ваше письмо и около него записку от Идочки, которую пересылаю Вам[2]. Нежность обращения меня растрогала. Она очень не хочет, чтобы я уезжала в Москву, а остальных (мама, тем более Пётр) я даже и не спрашиваю. Большой эгоизм — но мне надоедает быть под опекой всю жизнь, поэтому (из боязни её) я, может быть, всю жизнь и поступала, не считаясь ни с кем (там, где это касалось только меня).

Моя любимая, мне у Вас очень приятно пробыть, но всё-таки я буду очень смущаться многого, поэтому я останавливаюсь на комнате Тани. Боже мой, неужели через 7 дней я Вас увижу?! Курьерский поезд примчит меня к Вам как будто бы за 18 час.

Детонька моя родная, на мою фразу о возможности «сбросить часть своего чувства по приезде» — не следует реагировать. По естественному ходу развития всякого чувства нужно предполагать, что такая «экспансивность» никогда не может быть продолжительной и должна перейти в ровное, глубокое, но и спокойное отношение. Я жду его.

21/II.

Как будто пишу последнее письмо. Итак, 23-го беру билет на 25-е и, если достану его, то в тот же день телеграфирую. Ксенёк, очень прошу не встречать меня и категорически настаиваю на том, чтобы работу свою Вы не прерывали. Одно сознание, что мой приезд так нарушил нормальный ход Вашей жизни — заставит меня поспешно уехать. Я Вас уверяю, что времени нам совершенно будет достаточно. Меня этот вопрос уже сейчас очень волнует. Детка, Вам ведь и так прийдётся работать уже с меньшей нагрузкой, с тем, чтобы освободить вечера.

Что-то ещё хотела сказать, но пишу в совершенно невозможной обстановке, а письмо надо отправить сейчас.

Целую Вас горячо.

Ну что за божественная погода, — весна — лужи в наших местах такие, что ни пройти ни проехать. Обожаю такие дни.

Целую и целую.

21/II.

Моя любимая. Утром отправила письмо с определённым намерением уезжать 25-го, а вот сейчас, вечером, пишу Вам эти строки помертвевшей от ужаса — заболела снова мама, лежит в t° — 39,9… Закипают слёзы, разрушаются так долго лелеянные планы… Слабая надежда ещё теплится, но навряд ли! Боже мой, до чего коварны обстоятельства, что за проклятое положение! Что же мне делать, Ксенёчек, детка моя дорогая?! Я всё подготовила к отъезду, а позже мне никак не вырваться. Подготовку такую я вела исподволь, методически, и приблизительно всё (при моей обострённой добросовестности!) было учтено.

[Слова «при моей обострённой добросовестности» подчёркнуты Ксенией — красным карандашом. Только сейчас мне пришло в голову, что Ксения подчёркивает не всегда то, с чем согласна, а быть может, порой и то, что вызывает у неё насмешку. Т. е. она отмечает качества не заявленные в содержании, а проявленные в стиле. Кто знает? — ]

Что теперь предпринять! Я в большом горе. Какой ужас! Всё пошло к чёрту. Нет, так не могу, оставляю местечко для робкой надежды. Очевидно прийдётся брать билет уже только лишь (при условии, если у мамы t° упадёт!) 25-го. Эти дни будут ужасны.

Бог мой, что делать, чтобы маме легче было? Пусть бы я заболела, я выезжала бы в жару!.. Начинаю говорить чепуху… Поставлю снова банки, она жалуется на боли в груди.

Над кем ещё так издеваются обстоятельства!.. От злости у меня темнеет в глазах.

[Письмо Иды.]

3/III.

Милая Ксеня!

Я очень хочу вас видеть. Я благодару Вас за ириски. Сегодня у нас похолодало, сделолось холодно и пошол снег. Мура обешает меня летом повести в москву и тогда я пойду к вам в гости. Уже позно и я сечас спать, поэтому пока досведанья.

Ида П.

[Без даты]

Родная! Что я могла Вам сказать иное, помимо своей беспросветной тоски и пустоты? — Вот поэтому несколько дней не могла писать. Нельзя жить с такой пустотой. Спасибо за Ваши коротенькие письма, они очень бодрят.

Все эти дни «захвачена великосветскими увеселениями» — каждый вечер или торжественные конференции или слёты (день 8 марта), на которых я рапортую — прихожу домой к час. 2-м ночи.

Сплю хорошо (к удивлению!) но болею больше и даже теряю румянец.

Неужели Вы не получили ещё моих 2 письма? Причём последнее из них из-за поспешной услуги Иды отправлено без марки. — [Писем нет.]

За это время созрело и окрепло решение о переезде в Москву — я хочу быть ближе к Вам! Итак, Рубикон перейдён. Я решила и написала об этом Таниной маме. Практически осуществить этот замысел будет невероятно трудно: помимо того, что меня не согласятся отпустить, технически оформить переезд будет нелегко, особенно без помощи мужчины.

Последнее письмо от Петра меня привело в бешенство и тоску. С кем я жила? и от кого у меня ребёнок? Проявляемая ревность мне понятна (я и сама ревнива), но отпускаемая, к тому же незаслуженная, ругань — сверх сил. Всё письмо наполнено такими животными проявлениями, но о ребёнке ни слова и даже не вспомнил о дне ея рождения — чего никогда не прощу. Скот! Своего прошлого из жизни не вычеркнешь, но всё же хотелось бы, чтобы воспоминания о нём исчезли из сознания!

Тоскую по Вас. Принятое решение освежает, но реально не представляю, как осуществить его. Для этого нужно во время отпуска работать там, но ведь вакантное место не будет же ожидать меня до отпуска? Очень трудно. В прошлом году в Ленинграде, где меня поджидала приятельница — она такой перевод подготовила умело и удобно, но у неё было большое желание перетянуть меня к себе, а здесь в Москве таких друзей нет.

Пишите, любимая, не забывайте меня. Мне всё кажется, что Вы меня забудете. Оставьте обращение на «вы», переходите на более близкую и тёплую форму.

11/III. 10 час. веч.

Вчера легла спать около 4 час. утра (всё празднуем 8-е марта), с вожделением думалось днём о постели, но прийдя домой, застала снова больной маму. Припадок болей в печени. Спать, конечно, не прийдётся.

Об этом пишу так много с тем, чтобы обнажить перед Вами свои гнусненькие свойства досады, недовольства от хронических стонов больного человека. Я себя глубоко презираю за это…

12/III.

На минутку присела за письмо в перерыве, когда подогревается на примусе каша (конечно, гречневая!). Хочу прибрать поосновательней комнату, но надо и поспеть в город к зубн. врачу (сломался-таки мостик!). Этим обстоятельством я убита совсем. Лет до 17-ти мой рот не знал зубоврач. вмешательства. Хотя нужда в нём ощущалась большая, а теперь вот должна пройти жизнь с такими результатами…

Голубка любимая, когда теперь я увижу Вас?! Как хорошо мне было с Вами, повторятся ли ещё когда такие дни? Я так почувствовала Вашу любовь, но эти слова сейчас пишу с опаской, т. к. вечный червячок сомнения и в этот момент грызя, говорит о ненужности уверенности в этом.

Вернулась со школы Каменева, бегала туда за материалами к отчёту. Инструктор политотдела всунул газету, где пишет обо мне, вырезку чего посылаю (пришлите, пожалуйста, обратно), и застала Ваше письмо. Я его ещё не читала. Взвешиваю в руках — оно обещает быть полней обычного. За эту радость благодарю. Сейчас накормлю Идку и примусь за чтение. Маме хуже, появляется жар. Боюсь, что она серьёзно чем-то больна, а эти врачи (дешёвые печерские) не могут определить.

О Петре я Вам писала: своим наглым письмом, где, высказывая себя обиженным самцом, он забывает даже о дне рождения ребёнка — этим письмом он разрешил мне окончательно с собой развязаться. Теперь я чувствую себя свободной от него, но… удовлетворения в этом не нашла!

Мне приятно слышать, что Оличке я понравилась, но ещё больше я рада своему хорошему к ней отношению. Я не предполагала, что она окажется такой обаятельной, а помимо этого у меня всегда была подсознательная ревность (это наглость — ревновать Вас к собственной дочери!). Раньше я не смела высказать Вам этой чуши.

Родненький мой, комнату прошу закрывать не из боязни, что мои письма могут быть прочитаны, об этом я совершенно не думала. А вообще же мысль, что мои экзальтированные, сумасбродные строки могут быть читаемы ещё кем-либо, — всегда мне неприятна. В данном случае, я исхожу из иных соображений. Во-первых, у Вас уже была небольшая кража, а во-вторых (и это основное!) неприятно, что у Вас всегда комната открыта. Ваш уголок — это нечто интимное, принадлежащее только Вам, оно не должно быть обнажено. Вот только поэтому я и прошу Вас о запоре.

Вы так долго держите меня у преддверия вхождения в число Ваших настоящих друзей, что я рискую никогда не попасть к ним. Ваша выдержка поучительна мне. Всё же я ожидала письма с местоимением «ты». Я со многими на «ты», и обыкновенно оно меня ни к чему не обязывает, там я не вкладываю особого смысла. Здесь же, с Вами, такое обращение будет говорить о близком, о родстве, о большом человеческом, благородном, в самом лучшем понимании, чувстве. Если Вы колебались, раздумывали, то, пожалуй, ценность такого перехода для меня утеряна.

13/III.

Начало весны, наш район утопает в жидкой грязище и в лужах, отрезывающих одну сторону улицы от другой. В городе же сухо, и просто неудобно в грязных галошах проходить по центральным улицам. Тяга куда-то ехать, видеть новые места и людей особенно сильно сказывается в начале весны. Эта пора полна чудесными зовами к жизни, и как никогда в иное время, природа звучит победным кличем к стремлениям. Стремиться! сколько жизненного экстракта заложено в этом человеч. свойстве! И как грустно, что навряд ли оно посетит ещё меня.

Я Вам утром писала об открытке Петра. Что за беспринципный человек, полное отсутствие последовательности. Так «смешивать меня с грязью» и всё же приезжать ко мне?? Детонька, Вы не можете представить того ужаса от угнетённого состояния, презрения — жалости к себе, чувства конца, что наполнит меня во время его пребывания. Как же мне избавиться от него? Он помешает мне осуществить план переезда в Москву.

Вот если б чувство стремленья, увлеченья чем-нибудь снова появилось бы! Тогда я полна жизненной силы и прелестей ея, буквально расцветаю, что может быть и не вяжется у Вас с представлением о моей поблекшей внешности. Но это так.

Завтра я Вам пеку коржики, и если выйдут хорошие, то высылаю их. Не смейтесь надо мной. Вы как-то сказали, что любите домашнее изделие. Как Вам известно, я не подвержена любви к кулинарии, но что значит чувство! Одна мысль, что они пойдут к Вам, меня воспламенила, и я приложу с удовольствием усилия к тому, чтобы Вы их могли положить в рот без отвращения.

Снова вспоминаю свой утренний сон… Голубка, как долго, с какой тоской я искала Вас и наконец, с каким-то появившимся спутником, я направляюсь к Вам, но так и не увидела Вас, — проснулась!..

14/III.

Сегодня Вам не думала писать, много работы по учреждению (составляю ещё смету!) да и по дому (штопанье, пришиванье и др. прелести!), но Ваше письмо не могу оставить без срочного ответа. Я ругаю себя за то, что будучи у Вас не говорила решительно о Василии. Теперь же заранее извините за резкие может быть слова, и пусть они не покажутся Вам циничными.

Перед отъездом, только лишь исходя из Вашего болезненного состояния (бессонница!), я Вам советовала оставить его для нужд чисто физиологического характера. Знаю, что отсутствие этой стороны жизни может скверно сказываться на общем состоянии здоровья человека, и опасалась, как бы такое воздержание не повредило бы Вам (увы! С какой тоской я фиксирую сейчас на себе проклятую необходимость этого!). Вот только имея в виду эту сторону я Вам не говорила о категорической необходимости оставить его. Моя любимая, положение же оказывается гораздо сложней и унизительней для Вас… Как мужчина он Вас удовлетворяет мало, или даже совсем не удовлетворяет! У Вас к нему влечение более тёплого и глубокого характера, Вам хочется быть с ним, слушать его. Вы временами его просто-напросто любите. Как я Вам и раньше писала, такое отношение без ответа с его стороны и только лишь с благосклонным приниманием его — мне непонятно и неприемлемо. Я презираю его, этого Вашего Василия, что он, будучи равнодушным к Вам, пользуется Вами. Он приходит к Вам с тем, чтобы удовлетворить себя, причём даже не особенно маскирует истинное положение вещей. Вы к нему питаете такие хорошие чувства, а он, беря только что ему надо, игнорирует всё остальное. Не уделяйте внимания, или даже больше — чувства человеку, которому они не нужны, кот. нуждается в Вас, как в аппарате для удовлетворения своей чувственности, и кроме этой стороны ничего не ищет. Подумайте сами, с какой же стати Вы будете служить для него средством удовлетворения? с таким же успехом он пойдёт ко всякой другой женщине, если она будет так же, как Вы, удобна ему во всех отношениях (удовлетворение без обязательств, каких бы то ни было требований). Интересуется ли он Вами как собеседницей, ищет ли он встречи с Вами только для того, чтобы видеть Вас, выказывает ли он в мелочах своё внимание? — и т. д. и т. п. Нет? Отсюда единственное решение, и другого не может быть! Необходимо проявить больше достоинства (женского и человеческого даже!) и резко прекратить эту становящуюся унизительной для Вас связь. Вам неприятно, родная, читать это слово, но на мой взгляд продолжение встреч является, безусловно, унизительным для Вас. Чтобы не быть, наконец, дальше смешной со своим чувством к человеку, кот. не дорожит им — Вы должны его оставить. Вы, по-разумному учтя все возможности, решаете, что он Вам не пригоден и больше к нему никогда не возвращаетесь. Оставить его Вы обязаны без мук, страданий и колебаний. Я не хочу Вас видеть в смешной роли, а Вы через некоторое время примете её, если ещё протяните свои встречи с ним или же, прекратив их (встречи) будете мучить себя. Вся суть Вашего ухода в том и будет заключаться, что оставите его, не думая о нём, для этого мобилизуйте своё самолюбие, достоинство и вычёркивайте его настолько из своей жизни, что при напоминании о нём или при встрече с ним Вы сохраните не только внешнее, но и внутреннее спокойствие. Итак, раз навсегда решивши, Вы не должны страдать по нём, иначе это будет совсем уж нелепо. Как можно так долго увлекаться человеком, кот. ничем Вам не интересен. Он мне кажется серым, неэлегантным, далёким от всякой красочности человеком. Он может быть большим специалистом своего дела и в то же время неинтересным, бессодержательным человеком. Может быть, я ошибаюсь в своей оценке о нём, но в моём сегодняшнем настойчивом совете Ваших дальнейших действий — ошибки нет. Раньше я думала, что он больше Вас удовлетворяет как мужчина и что он необходим Вам прежде всего с этой стороны, поэтому я терпела его, хотя никогда доброжелательно не относилась к этой связи, зная Ваши мученья. А если он Вам и здесь не даёт и в то же время не питает никаких чувств к Вам, то ещё раз, повторяясь, говорю, без всяких страданий к чёрту его! Вы настолько хороши, прелестны, что на своём пути встретите более достойного человека. Главное, более чуткого, нежного, отзывчивого, внимательного и т. д. Кончайте же скорей, но конец этот только тогда будет приемлемым, если он пройдёт без мучений. Ещё чего не доставало, ради этого чурбана (извините меня за него, может быть, он не является таким) страдать!.. Я очень сожалею, что меня нет эти дни около Вас: я, глянувши на В., во-первых, решила бы «честно», что представляет он из себя, а во-вторых, сумела бы (простите за самонадеянность!) отвлечь Вас от него. Во всяком случае, даже на расстоянии я должна подействовать на Вас, чтобы Вы взяли себя в руки, иначе… это будет нелепо, смешно, и не вызовет даже сострадания. Вы извините мне мою грубость, я ведь люблю Вас, Вы моя сестра, и, не скрывая, вернее, не облекая мысли в любезные слова, говорю трезво и правильно. Убедила ли я Вас?.. Об этом немедленно отвечайте. При одной мысли о Ваших отношениях мне становится очень неприятно и обидно за Вас. Итак, без трагедии в сторону отбрасывайте этого самого Василия и обходитесь без него. Договорились?

Весна, именно эта часть ея — начало, действует и на меня препогано. 9 лет назад, родивши ребёнка, я дала зарок жить половой жизнью только в моменты острой необходимости. Длительных 3 года я добросовестно выполняла задуманное, а потом тело потребовало своего. Теперь же, больная, несмотря на все мероприятия (обливание водой, физкультурные упражнения), этот зов тела мешает мне жить. Никому и никогда об этом я не говорила. Прекрасно сознавая необходимость отдаванья должного этим проявлениям природы, я всё же ненавижу их в себе. Я дохожу до неприятных результатов. Помните, я Вам говорила о вечере (приуроченном к 8 марта, — праздник в Доме Врача), с кот. я вернулась в 4 ч. утра. В тот вечер я танцевала с незнакомым дотоле, правда, внешне прелестным (но это не обязательно?) —

[Конец письма отсутствует.]

16/III. 12 ч. 30м. ночи.

Только вернулась с заседания. Доехала в полном изнеможении домой (боли и волненья дня) — застала Ваше письмо — оно растянуло мой рот улыбкой удовольствия. На заседании (зевок) я отовсюду слышала соболезнования и расспросы — почему я выгляжу так уродливо. Надоело отвечать.

В Вашем письме так приятно прорвалось обращение на «ты», почему же Вы не продолжали так же?

Моя ненаглядная, моя любимая, я буду счастлива, если состояние, подобное тому, что Вы мне описали, не повторится. Кончайте же с Василием таким образом, что не вспоминайте о нём, а вспоминая будьте спокойны.

Сделала кое-что маме. Так измучена, что не могу продолжать, и в то же время ложусь в кровать с неудовлетворением — не побеседовала с Вами…

17/III.

Вчера начала Вам писать, а сейчас, сидя в парикмахерской (12 час. дня по дороге от зубного врача) решила использовать время для беседы с Вами.

Сейчас особенно, как никогда, я стою перед обнажённой истиной жизни: «всё временно, тленно — живи мудро, разумно — пройди этот короткий путь спокойней (не гори!..), вбирая как можно больше лучшие соки земли» — поэтому нужно прилагать все усилия, чтобы самим не отягчать жизнь ещё душевными переживаниями, велениями сердца и т. д. У нас достаточно иных огорчений, напр, физические страдания, что треплют наш так поддающийся всяким заболеваниям организм!

Мне трудно дать Вам, сидя в такой обстановке, более убедительную и художественную формулировку сказанному. Думаю, что Вы поняли меня.

17/III. 11 ч. веч.

Создаётся невероятнейшая обстановка дома, которая ещё ухудшится через несколько дней, когда соседка, которая часа два обслуживает маму, уедет на 15 дней из Киева. Маме очень нехорошо. Что передумает она, бедняжка, за день, находясь одна? Когда я прихожу домой, она терзает меня разговорами о смерти, о необходимости лечиться и не понимает, что доставляет мне невероятную муку. С ней вместе медленно умираю и я. Какой ужас, что тут больше никого нет из родных.

Я не успеваю, нет, неправда, пока что, судорожно выполняя, я ещё успеваю всюду (немного отстают мелочи обихода: штопка, шитьё, постирушки и проч.), но предвижу, как я запутаюсь в своих многочисленных заданиях.

Ида как с цепи сорвалась: принесла записку — жалобу от учительницы, нагрубила нашему педагогу, вываляла настолько пальто в грязи, что пришлось его мыть. Малая негодяйка, я с трудом сдерживаю себя, чтобы не начать её воспитывать наиболее «убедительным» методом воздействия, т. е. хорошим тумаком.

Вы опасаетесь какой-либо мести со стороны Петра? Нет, он никогда не нанесёт мне физического ущерба. Он может скандалить, молить, рыдать и даже делать маленькие подлости — вот арсенал его стараний склонить меня к чему-либо, но не больше. Он очень, между прочим, стесняется мамы, она его сдерживает во всех его, иногда бурных, проявлениях.

В Ленинград переехать было бы удобней материально (так я предполагаю), там и большая заинтересованность устроить меня получше, но я не хочу ни в какой другой город, кроме Вашего. Мы должны жить вместе, нам осталось совсем немного общих жизненных дней.

В Москве же мне несравненно трудней устроиться — нет такой руки, что вытянула бы меня. Хочу думать, что в московских условиях я оправдала бы себя на работе. Вот только, конечно, нужно вылечиться…

Больше не могу писать, мама просит ей кое-что приготовить…

18/III.

Весь немалый путь от зубного врача домой прошла с удовольствием пешком. Шла окраиной (я избегаю людей, мне тяжелей при них), грязно, бегут ручьи, ослепительно отсвечивается в лужах солнце, ветер треплет волосы и усиливает кровообращение. Приход весны вызывает тягу к прогулкам, к бродяжничанью. Днепровские дали манят и зовут… От того, что домой к больному человеку пришла раскрасневшейся — мне прямо неудобно. Вот сидит мама, высохшая, пожелтевшая, на кровати и, несмотря на болезнь, такая ещё красивая. Мне не дают покоя мысли, что вот-вот уйдёт она навсегда из этой комнатушки, где всё наполнено её суетливой заботой…

Письма мои печальны, родненькая, пишу их с опаской, как бы они не наскучили Вам?! Вы сегодня снова мне снились. Силюсь представить Ваш облик. Отдельно, разрозненно каждую чёрточку припоминаю, но общее впечатление создать не могу. В то же время (как обидно!) Михаила, кот. видела один раз, соседку «красавицу», да и других (В/приятельницу Олю) представляю реально. Я очень наблюдательна (не всегда!), и улицы, по кот. проезжала, проходила в Москве, помню до деталей, а вот то, что требовалось — Ваше лицо, цельность его — ускользает! Дичайшая особенность.

Рот мой ремонтируется, в силу обстоятельств, настолько не эстетично (передний зуб один в коронке, — а другой в т. зв. «окне»), что в иное время, если б я не была удручена так состоянием мамы, я была бы в большом горе. Это обстоятельство совсем «угробит» меня, я знаю, что стесняться своей внешности буду до корчей. Вы как будто бы выражали сомнение в моей искренности в этом проявлении. Родная, увы, я предпочла бы быть менее искренней (именно в этом!) и заявлять Вам об этом из кривлянья. Нет и нет!

Детонька, я много говорю о себе, но послушайте ещё об одном: несмотря на подавляющую меня нагрузку, я стараюсь быть аккуратно одетой (я благодарна Вам за это Ваше свойство!), но… и только, а так хотелось бы быть одетой — удобно, красиво, не дешёво. В этом страстном желании [«страстное желание» подчёркнуто красным карандашом Ксении] сосредоточилось многое: и наклонность ко всему художественному (она есть у меня!), и желание дать своему телу приятную рамку, и необходимость чувствовать себя свободно и непринуждённо, что в красивом наряде быстрей даётся. Детонька, я наскучила Вам (а я так боюсь этого), пора кончать.

21/III.

Маме намного лучше. Как только подлечу рот (бог мой, какое же это будет уродство!), я примусь за своё лечение, и если разрешит к этому вся сумма обстоятельств. Ко всему дня 4 болит сердце, чего раньше не бывало и что пугает…. но страшнее смерти ничего нет, поэтому — спокойствие, гражданочка! — говорю я себе. Страстно любя жизнь, я не боюсь смерти (всё же хочу быть правдивой и добавляю, что может быть в самый последний момент испугаюсь)…

Ксенечка, моя любимая, ненаглядная, что мне с Вами делать, чем рассеять тоску Вашу, эту нехорошую безнадёжность?.. Я очень хотела бы, чтобы Вы занялись каким-ниб., помимо работы, ещё занятием. Москва так обильна всякими курсами, подумайте и пробуйте; упражнения отвлекают от назойливых мыслей и вообще успокаивают… Как же меня волнует Ваша безучастность, если б я была около Вас, мне думается, что хоть немного я сумела бы рассеять её.

…В обращении на «ты» с людьми мало значащими для меня сказывается обычная в наши дни простота, непринуждённость. Я не хочу такого оттенка в обращении с Вами. Тут будет действовать «ты» как результат глубокого взаимного уважения, любви и духовной близости. Переходите, родная, почему Вы чувствуете фальшь — не понимаю. Но всё же, если Вам почему-либо не подходит — я не настаиваю и не огорчаюсь. Только бы быть уверенной, что представляю для Вас также необходимое.

Отдали ли костюм (зелёный) в шитьё? Я (не смотря ни на что) просила купить (и уже отдала деньги одному знакомому) в другом городе креп-де-шин, там он дешевле стоит. Если моя «афёра» удастся, я попрошу Вас описать один из фасонов. Но пока что этого материала нет…

Голубка моя, будьте же здоровы, меня Вы тревожите. Целую горячо. Твоя Мура.

24/III.

Вчера приехал брат. Поправился, точнее потолстел (46 лет). Удовлетворённый своей жизнью человек, прекрасный семьянин, хлебосол, добродушный, очень недалёкий, но прямой. Когда-то мы страстно любили друг друга, для меня был праздником его приезд домой; он содержал нас; в войне (1914) принимал участие (был фельдшером, так же как и отец), ночами я в ужасе вскакивала, поднимала крик, что Саша убит или ранен. (Нормы даже в любви к брату я не знала.) Сейчас мы совершенно равнодушны, и уверена, что ему безразлично, жива я или нет. Чужие люди…

10 час. вечера.

Освободившись от домашней работы, я совершила прогулку к Днепру. Ледоход уже окончился, Днепр свободен. Из года в год я отмечаю это, памятное мне с детства, событие — освобождение Днепра от тисков льда, а в этом году упустила… Раздолье реки, свежесть приближения весны в ея расцвете, белые горошинки верб (их много вдоль берега) — всё это успокаивает, примиряет с жизнью. Но и тут, как всегда, мешают люди: необычное явление — фигура одиноко бродящей женщины — привлекает внимание, и в пустынных местах от этого становится жутко. У нас хулиганов больше, чем в Москве.

Отсутствовала 5 час., пришла в сумерках домой. Брат, не дождавшись меня, уехал.

Во время этой длительной прогулки — мысли о Вас, об окружающей неотразимой прелести и о бесперспективной будущей жизни — сплетались клубком… Это бегство в природу заглушило утреннюю тоску, но зато ворох неоконченных дел и не начатых ещё работ от этого ещё вырос. В результате день пройден без «продукции».

Дома застала присланные Вами ноты — спасибо, детонька, за внимание — но не высылайте никогда и ничего без моих на то просьб. Вот журнал № 7 «Дошк. Воспитание» и др. методическую (новинки) дошк. литературу, если есть, пришлите, пожалуйста. Помните, мы с Вами спускались вниз здания Наркомпроса, где находится киоск — там такая литература должна быть.

Еле нацарапанные карандашом слова «Мурочке дорогой» — я обвела чернилом. Эти слова мне до некот. степени возместили отсутствие от Вас писем. Нет от Вас известий, поэтому я волнуюсь (не скверно ли Вам, родная?) и грущу за Вами.

Только что Ида попросила уложить ей на ночь волосы (смочила водой волосы и одела ей свою сетку). В этом чепчике она мне напоминает себя малюткой, какой же прелестной была тогда она. Сейчас это (очень любимое) несносное существо. Верьте, родная, что говорю так о ней без преувеличений — этим она доставляет мне немало горя. Неужели и дочка даст мне столько неудовлетворения, как напр, личная моя жизнь?

Я говорю всем своим внутренним бурям: «уймитесь, волнения страсти!» — и жду с нетерпением момента освобождения от них. Эти дни они бушуют с удвоенной силой, но пока что прогулкой усмирила их. Борьба с ними (не только она: работа, беспокойство от неё также) делает меня пугающе нервной; напр, от такой чепухи как невозможность попасть в трамвай я покрываюсь, от раздражающей злости, потом, и подкашиваются ноги. Вот уж 3 дня как боли в желудке почти прекратились. Диэту оставила. [Последнее предложение подчёркнуто волнистой линией бледными чернилами Ксении и стоит знак вопроса.] Нервы же и сердце ежедневно напоминают о себе. Вот сватка (бюллетень) о состоянии здоровья. Жду такой же детальной от Вас.

Спокойной ночи. От прогулки изрядно устала, по приходе домой была точно пьяная. Завтра день полон хлопот. Мысли о Вас смягчат многие шероховатости (а хотелось бы сказать «о тебе»).

Целую. Ваша Мура.

26/III.

Получено 3 письма, а от Вас нет ничего! Все письма, кроме Ваших, не интересуют. Получила письма: от Петра, Проценко и от моск. приятельницы.

Проценко вторично просит зайти попрощаться с ним, т. к. он уезжает «за поисками счастья и смысла жизни» (его дословное, также взятое в кавычки выражение). Зная ожидающую меня там обстановку и своё состояние — я не могу к нему идти.

Пётр сообщает, что отъезд его затягивается до окончания посевной, что он, взявши на содержание семью сестры, печалится невозможности помогать мне и что, главным образом, из-за отсутствия денег он и не приехал ко мне. Ласково, жалко просит чаще писать, что живёт надеждой на совместную жизнь и т. д.

Пишу Вам 3-е по очереди письмо. Только что написала брату (в Дальне-Вост. край) и Петру. Счастлива, что отделалась от них. Какая я безвольная бываю там, где жалость преобладает в отношении к людям, — я не могу П. сообщить откровенно о своём безоговорочном решении жить одной. Это подлая жалость. Ведь так я и не напишу. Единственная надежда, что он снова заведётся подругой. А вдруг я опять приревную? Вот дичь! Нет, подобного идиотизма я не проявлю.

Вот только что вернулась с Идой с Днепра. Прибрежные обитатели готовятся к весенней «навигации». Запах смолы, стук молотков по ремонту челнов, баркасов, такие характерные мне шумы и запахи с детства (для этой поры) — перенесли меня в далёкое прошлое. Ведь так недавно как будто бы мне 20 лет! Как промчались годы! Как трудно примириться с сознанием, что жизнь пройдена в её лучшей поре.

У нас в учреждении карантин, и я, работая по городу (в отделе) и дома, всё же эти дни могу больше уделить Иде. Доставила ей удовольствие сходить со мной к Днепру, но дальше мои материнские заботы о развлечениях дочки не пойдут. Она большая мне помощница теперь, постоянно ходит на рынок (расположенный около нашей уличонки) и с удовольствием исполняет все поручения.

1 ч. ночи.

Пришла знакомая и уговорила пойти на «Юность Максима». Замечательный фильм. Я не помню, когда уж была в кино. Не могу лечь, не сказавши Вам спокойной ночи. Я тоскую по Вас.

27/III.

Случилась со мной сегодня большая незаслуженная неприятность. От обиды я плакала, и что отвратительней всего, проявила эту несвойственную мне слабость при свидетелях. — С новым начальником школы произошёл крупный, резкий разговор из-за выделения средств (эта вечная нужда у меня немало здоровья забрала). Он был несправедливо груб; со мной так, пожалуй, ещё никто не говорил. Я старалась не остаться в долгу, тем более, что я ведь прошу не для себя. После такого разговора мне не следовало бы и месяца оставаться. Положение невозможное. Мой большой долг связывает меня. Остаётся одно — оставить работу и ехать к Петру, но этот «выход», право, равносилен смерти.

Это гнусно и отвратительно, что от настроения вышестоящего лица зависит в буквальном смысле «благополучие» (какая ирония в этом слове!) работающего человека. Родная, ни одной минуты не думайте, что я преувеличиваю. Тон был невозможный, а содержание его разговора дословно такое: «гражданочка, не торгуйтесь, я Вам больше не дам!» Мой ответ: — «гражданин, я ведь, кажется, не на базаре, а у вас в кабинете» — и т. д. … Моё обращение взорвало его: «я требую беспрекословного выполнения моего приказа, я здесь начальник!..» Вот такой разговор окончился заявлением, что я много на себя беру и др. Всё было для меня большой неожиданностью. Сколько и как больно бьющих неприятностей может быть у человека, желающего хорошо и честно работать. Даю Вам слово, родная, что будь я менее порядочный работник — мне жилось бы покойней. Я не раз констатировала такое положение на окружающих. А сейчас эта несправедливость и вопрос «за что такое оскорбление?» снова сжимает горло.

При этом разговоре у него же в кабинете был его помощник, знающий меня давно и прекрасно относящийся ко мне, но он стоял вытянувшись и не дышал (с 2-мя-то ромбами!). Только по выходе из кабинета, когда у меня хлынули слёзы, он очень нежно успокаивал меня и советовал: «когда начальство ругает, всегда молчите, хоть как бы несправедливо оно было!» Я попросила его оставить меня в покое.

Под впечатлением происшедшего я снова написала Тане. Переезд в Москву, конечно, трудно выполним, но всё же я всё сделаю для этого.

Голубка, как довольна я, что Вы можете спать без наркоза! — и попробуйте совсем отойти от него. Вашу клятву о Василии смотрите сдержите. Иначе мне будет горько и очень неприятно за Вас.

Только потому, что Вы так заострили вопрос перехода на «ты», я не могу теперь и сама перейти к этому местоимению, хотя к нему стремлюсь и сейчас. — Посылаю Тебе свою любовь и нежность. Твоя Мура.

[В первом случае «Тебе» написано поверх «Вам».]

1/IV.

Мой дорогой, мой ненаглядный Ксенёчек! Шлю тебе свой привет и свою любовь.

Ты, родная, в течение 3-х дней не писала мне. Чтобы не огорчаться отсутствием твоих писем, я стараюсь приучить себя не ждать их. Но мне это плохо даётся.

Мне же никак не писалось. Много перенесла нехорошего и только обидно, что в основном ведь из-за денег я переношу, в данном случае, такие огорчения. В политотделе стараются смягчить резкость разговора начальника со мной, «успокаивают», что он со всеми так говорит и незачем мне обижаться и только не надо противоречить. Иду на большую ломку и решаю выезжать отсюда. Из Москвы всё нет ответа. Если ещё дней 10 не получу, обращусь в Ленинград, но бог мой, там без тебя я совсем завяну. Как бы в Москве я ни тосковала по Киеву, — твоё присутствие мне всё смягчит, а в Ленинграде я буду страшно одинока, и это чувство будет ослаблять и отвлекать от борьбы за жизнь…

Моя родная, моя любовь к тебе не может иметь аналогий (я холодна к своему брату, и это вызвало у тебя аналогию…). Свою привязанность к тебе я унесу с собой в могилу (это звучит как-то сентиментально, но чувствую я только так). Вот только ты не расцени моих иногда сумбурных, порывистых и может быть необдуманных поступков не так, как они исходят. Я хочу этим сказать, что иногда я вдруг в минуты какого-либо аффекта проявляю совсем не свойственные мне поступки. Ты мне постарайся их извинить. Обо всём этом я говорю авансом. В таких случаях всегда нужна договорённость, никогда с близкими, дорогими сердцу людьми не надо молчать там, где есть хоть налёт сомнения. Всегда в самом начале следует выяснить…

Большим удовлетворением является для меня твоё отношение к В. Очень хорошо, что отсутствие желания «молодиться» вносит такое умиротворение. Я добиваюсь и от себя такого «отрешения». Необходимо только в дальнейшем сохранять подтянутость в манере одеваться. Мне очень трудно сохранять её, но пока что я тянусь.

Вчера мы договорились с мамой о том, что ей удобней получать от нас, детей, помощь (рублей 50–70 от каждого) и жить одной. Она находит, что ей такая жизнь будет удобней во всех отношениях, переедет она тогда в Жмеринку. Только бы она пожила ещё хотя бы года 3. Как мечтает она завести пару курочек и пожить в вишнёвом садике!.. У неё опухоль в животе, как только она сможет выходить, я поведу её в рентген-кабинет. С братом я ни о чём не поговорила. Первая не хотела начинать разговора, а он не догадался — так и уехал, я с ним не попрощалась — ушла из дому… Да, забываю написать — имя, отчество мамино — Ефросиния Сидоровна.

Завтра при наркоме (т. Затонский) нас, 4-х зав. образцовых учреждений (в том числе и Юлька, помнишь, я тебе говорила о ней) даём информацию о своей работе для утверждения их в т. зв. «титульные списки» страны. Я ещё плохо подготовила материал. Устаю чрезмерно, и голова с трудом встречает и оформляет мысли. Такие минуты отупения меня пугают — ведь свежесть головы, способность говорить, писать — это же мой хлеб. Мне ещё надо напрягаться лет 9–10, а там Иду выращу, и не будет такой лихорадки. Труд же свой (какое счастье!) я по-прежнему люблю и горю в нём. Читала ли ты передовицу («Правда» от 28/III) о «Дошкольном воспитании»? У меня радостное дело, но беда в том, что мы ещё не умеем организовывать и упорядочивать своё время…

[Между 1 и 4 апреля. Начало письма (три страницы) отсутствует.]

Местами в этом письме ты досадно сбиваешься с взятого тона и появляющееся «Вы» заставляет морщиться. Но всё же, если и сейчас чем-либо обращение это вызывает неудобство, неловкость — отходи от него.

Мне не нравится, что тебе снился В. Неужели ты ещё думаешь о нём? Есть много ненужного в этой связи — повторяться не буду — и необходимость отбросить его мне очевидна…

Солнышко моё рыжее, если когда-либо и улыбнётся мне вдруг жизнь — почему ты должна отойти от меня? Тогда я не хочу этой «улыбки», без тебя она будет гримасой…

Нет, не удастся мне переехать в Москву! Под Москву, из-за Идочки, не хотелось бы. Таня упорно молчит. В Ленинград ещё не писала. Через несколько дней начну писать туда. Но как не хочется строить планы на город, где не будет тебя. Разве что, живя в 2-х этих городах, мы смогли бы чаще встречаться. Там я тебя не стеснялась бы и приглашала бы к себе.

После моего доклада (я видела кругом внимательные лица, улыбки) я особенно ясно почувствовала, что выехать из Киева мне не так легко. «Меня ласкают при дворе» — Наркомпрос говорил о «блестящих образцах» моего «талантливого» руководства работой. Обольщаться всё же нечего, достаточно в чём-нибудь споткнуться и я почувствую горечь щелчков.

Вчера по окончании своего короткого доклада и после resume руководства я хотела идти к Проценко (я написала, что буду или 1-го или 4-го), но позже охватила тоска и я, воспользовавшись машиной комиссара, уехала домой. Постараюсь 4-го быть у него. Почему избегаю этого визита? Я его не люблю, быть близкой ему без любви противно. Вспоминая свои корчи (я буквально извивалась от них) после таких экспериментов, вернее, зная цену этим мукам, я не могу теперь идти на них. Единственный человек, кого бы я могла допустить к себе (также без любви, по привычке) — это Пётр. А помнишь ли, что я говорила с месяц тому назад? Как он омерзителен был тогда?! Что за патология. Моя родная, не думай, что вопросы этого порядка мучают меня. Мне сейчас покойней, чем было в начале марта, но всё же ненормальность такая иногда ощущается. А в общем, слишком много внимания уделяю в письмах этой стороне. И если ты решишь, что я, сжигаема страстью, ищу объекты, — ты ошибёшься… Пишу об этом, не стесняясь тебя, и радуюсь этому — ведь я ни с кем так откровенна не была. С Петром мы беседовали всегда «оголённо», но, конечно, о др. своих партнёрах я прикусывала язык. Сейчас, чтобы не лицемерить, говорю тебе — будь он здесь, моё «падение» (как звучно это слово по-французски: la chute!) было бы очевидно. Этим я создала бы только осложнения для своего ухода, ибо ни одной минуты не думаю, что возможна моя дальнейшая жизнь с ним.

О своих летних туалетах, скорбя за ними, я определённо не думала, а вот когда собираюсь писать о них, я сама в недоумении, что же есть у меня? Холщовое платье (бледно-голубое), вышедшее из моды, полотняная юбка, блузок пара, сарафана 2 — и, кажется, всё. На весну demi-сезонное пальто — скверное — носить не буду. Синий суконный костюмчик (короткая юбка — носить также не буду, да и стар он уже вообще), чёрный костюм, в юбке кот. я была у тебя. Сейчас, подсчитавши свои возможности, я вижу, как убоги они. Креп-де-шин, может быть, ещё и будет. Если не привезёт знакомый, тогда воспользуюсь твоим предложением. Туфли тоже необходимы…

Написала много, но не хочу даже перечитывать, так всё это — разбавленное водичкой. Глупею я, родная, и слабею вообще. Единственное, в чём я крепка — это в своей любви к тебе, моя дорогая сестричка. Целую нежно тебя. Твоя Мура.

3/IV от 2-х час. ночи не спала — нервы натянуты до тончайшего предела.

[6 апреля. Первая страница письма отсутствует.]

…Последнее письмо писала ему с большей непринуждённостью, быстрей находились слова, и он почувствовал разницу. Сейчас опять для него нет слов и снова будет лживая натяжка. Подлый я, по отношению к нему, человек. Если б удалось выехать — это была бы наиболее удобная мне развязка.

Вчера на заседании в доме Кр. Армии встретила человека, с кот. года 2 назад были очень дружны. Этой встрече обрадовались оба. Нашёл меня постаревшей, с сожалением расспрашивал о причинах этого. Просил встреч. Занимает большую должность. К себе пригласить его не могу. Встречаться, как прежде, в парках — нет уже той прыти и хочется во всём удобства (в этом есть моя «отяжелённость»). Обещала телефоном условиться о дальнейшем. От вчерашнего вечера думаю о нём. Есть в этом человеке какая-то теплота, что всегда подкупала меня.

К Проценко я не пошла — он уехал, в дороге написал открытку.

Голубка моя, почему ты так недовольна Олечкой? Мы ведь с тобой, родная, сами не знаем, как жить, где смысл? Нет у нас самих системы. Чего же ты хочешь от неё. Знаешь ли ты, как лучше поступать? Я ей желала бы успокоиться на одном человеке, но навряд ли моё пожелание будет когда реализовано. От души желала бы ей теперь, у входа в жизнь, найти хорошего партнёра и пройти с ним хотя бы часть жизн. пути. Говорила ли ты когда с ней об этом?..

Живот болит очень редко. Чувствую хорошо, много хожу и полна физ. бодрости. Хочу смеяться — иду на «Женитьбу» Гоголя — одна. Сейчас подам сваренный обед: рыбный суп и картофель — и буду готовить себя к театру. Знаешь, Ксенёк, что почти излечило меня? — резкий переход к острой, пряной пище. Правда, курьёз!

7/IV.

Хотелось думать, что будет сегодня письмо от тебя, но ожидания были напрасны. Так постепенно (я с грустью отмечаю эту неустойчивость и кратковременность человеческих отношений вообще и твоего в частности) я выветриваюсь из твоего сознания. Я своими мыслями около тебя постоянно, но писать нет у меня времени, я распластываюсь от заданий, поручений, ударных заказов и т. д. С мечтой о переезде в Москву, очевидно, надо кончать. От Тани нет известий. Досадую, что, будучи в Москве, сама не разузнала о возможностях, хотя московские «тёти» (т. е. дошкольницы) были так равнодушно-холодны ко всем моим высказываниям. Наши киевлянки гораздо общительней. Итак, мои планы грозят никогда не осуществиться. Я же, будучи постоянно чем-то одержимой, захватившись намеченным переездом, — потеряла, от невозможности привести его в исполнение, — покой окончательно. Вот если б меня привлекал так Ленинград!

Сидела вчера на «Женитьбе» и скучала, ожидаемого смеха спектакль не вызвал; от игры удовлетворения не было. Досадно, что мы с тобой не удосужились посмотреть или хорошую игру или послушать концерт. Но мы были настолько захвачены и поглощены друг другом, что тогда такой необходимости не было. Не правда ли, родная? Как я хочу быть около тебя, сестричка моя. Неужели так моё стремление не будет реализовано? Боюсь, что да. От своей беспомощности я стала ещё злей, раздражительней. Сегодня, делая замечания завхозу, я от ярости потеряла голос, он оборвался и перешёл в шёпот, я даже испугалась. А позже полдня казнила себя. Работаю скверно, над статьёй сижу 3 дня и без толку.

Устала, и опять боли. Если Таня мне не ответит, то всё же, хотя бы временно, но работать, будучи в отпуску, в Москве я буду. Что ты на это скажешь? Ведь я смогу целых 1½ месяца, если только найду работу (временную), быть с тобой!

Уже собираясь укладываться спать, я отправилась в прихожую, где на окне (обычное место) нашла 2 письма. Сразу же по формату конвертов я увидела, что они не от тебя. Пишет приехавшая из Москвы б. приятельница и наконец-то Таня. Итак… «на работу с комнатой сейчас рассчитывать трудно, переменилось руководство ГорОНО и БОНО. Ничего определённого, к сожалению, сказать нельзя. Легче устроиться в загородной сети, но там не особенно хорошие квартирные условия. Маме о тебе говорила». — и т. д. Как видишь, рассчитывать не на что. Конец этим надеждам. В своих фантазиях я не бываю наивной, поэтому и тут я не рассчитывала на возможность получения работы с комнатой, но Танина мама меня уверила в этом. Знаешь, прочитавши эти строки, я совсем обмякла. Мне нечем жить…

Как эмоции окрашивают воспринимание окружающей обстановки, я тебе проиллюстрирую таким примером: отъезжая из Москвы во время моего первого пребывания там, я считала минуты, с усилием поддерживала разговор с Таней, вокзал казался неприятным, все люди раздражали. И 2-й раз, выпроваживала ты меня, — как всегда при прощании хотелось сказать много значительного и ничего не говорилось, вокзал, вся обстановка были милыми, и т. д…

Не знаю, как изменить свою жизнь, но так её тянуть не стоит.

Заканчиваю утром 8-го. Надо бежать на работу. Ида уже готова.

Целую тебя. Твоя Мура.

9/IV. 12 ч. веч.

Ураганом гоняла 2 раза по городу, к вечеру была приглашена на просмотр детского кино-фестиваля в доме Кр. Армии, и вот только что прибежала галопом (буквально идёт дождь, а я в светлых туфлях) домой. Застала твоё письмо и… от Костика!

Голубка, мама от меня в Киеве никуда не уйдёт, она переедет в Жмеринку только в том случае, если я выеду из Киева. Жить одной очень хочу, я совершенно переменила бы и образ жизни, комнату «приспособила» к своему вкусу, сюда приехала бы и ты, детка моя…

Уже очень поздно. Хотелось бы многое сказать тебе, но чем позже укладываюсь, тем дольше не засыпаю. Болей в желудке почти нет. Живу очень нездоровой жизнью — лихорадочно, напряжённо, нервные подъёмы дают взлёты в работе, то упадки ея. Хотелось бы немного отдыха, и так тянет к большому чувству. Это стремление появилось несколько дней назад. Об этом много думаю. Флиртую с 2-мя, но захватывающего нет ничего, мешает этой стороне сверхперегрузка, хотя основное — в отсутствии «желательного» человека. От Костика записка след, содержания: «Послал письмо на гл. почтамт, надеюсь получить на него ответ в самом непродолжительном времени. Хочу думать, что на это рассчитывать — я смею. К.».

Петру до сих пор не ответила, представляю, как лихорадочно ждёт этот бедолага ответа. Не могу собраться.

12/IV.

Ещё вчера спланировали мы с Юлькой пойти со своими «наследницами» в Музейный городок (б. Лавра) и к Днепру. Не захотевши лазить по музеям (тянет к простору), мы часа 4 провели на днепровских крутосклонах. Они покрыты ковриками первой и такой ароматной травки; Днепр широко разлит, затопивши Слободку (место моего рождения) и Трухонов остров. Ида, увидевши бутоны первых фиалок, вопила от восторга. Опьянённые, вернулись с ней домой. Загорели за эти часы. Беспрерывно думала о тебе и по приходе с радостью увидела твоё письмо на столе. Почему ты идёшь «в гости» к Олёнушке и кто такой Фёдор, очевидно, её последнее увлечение? Кошечка моя, не раздражает ли тебя присутствие нервного человека (я говорю о Рахили), не действует ли она скверно на тебя? Ты не сердись на меня за эти вопросы.

Полученная от Петра (за всё это время) небольшая сумма денег — меня жжёт. Как неприятны деньги от чужого человека. Я уж привыкла быть самостоятельной и, если б не этот долг, жила бы совсем прилично. В почтамте «до востребования» действительно ожидало меня письмо от Костика. Он предлагает, выражая беспокойство о здоровьи, — путёвку на курорт. Укоряет, что не хочу ему черкнуть несколько слов и спрашивает, счастлива ли я с Петром. Осведомляется о Идочке. Я ответила ему благодарностью за беспокойство и обещала время от времени писать. Этот человек — пустое место, но всё же его слова «во мне всегда ты найдёшь преданного тебе друга», — если они искренни, меня немного подкупили.

Да, родненькая, недавно я почувствовала потребность полюбить. Некого. Все, кого я знаю, такой любви не вызывают. Но всё же —

«И может быть, на мой закат печальный Блеснёт любовь улыбкою прощальной». (Пушкин)

Прогулка ослабила, и хочется спать, но стараясь превозмочь ненужную роскошь, я села за работу (новая статья в журнал). Проклятая голова не желает давать требуемых мыслей. Жаль, помимо производственной необходимости я имею в виду и гонорар…

Начала это письмо в 5 ч., а сейчас уже 10. Надо написать сестре и, может быть, настроить себя на письмо к Петру…

Креп-де-шин обещают выслать после 15-го. Если б ты знала, как огорчает эта невозможность быть прилично одетой. До сих пор не прибавляют мне жалованья, хотя обещают дать индивидуальную ставку. Всё это (подходит Ида и целует меня, я во время перерыва писанья подстригла её — довольно удачно) жилось бы совсем не плохо, если б не мой долг — он душит меня. Не буду хныкать, хочу думать, что выплачу летом и его. Больше мучит отсутствие решения о дальнейшем. Стремиться ли в Ленинград или же застывать тут? Скажи, детонька, что думаешь ты по этому поводу?..

Если не трудно, зайди, пожалуйста, в Наркомпрос и купи «Дошк. Воспитание» № 7. Этот журнал я выписала на год, но мне не высылают его, а он необходим и является настольной книгой каждой дошкольницы. Детка родная, пиши чаще, не забывай (если можешь) меня. Целую тебя горячо.

12 ч. — Вымучила письмо к Петру. Я себя презираю за то, что не говорю ему откровенно, а малодушно отмахиваюсь от этих мыслей…

15/IV. 12 час. ночи. Белая Церковь.

Родная, пришлось выехать на район. Сейчас сидела за прекрасно сервированным столом с собеседниками (белоцерковского происхождения), слушая перевранные арии, судорожно скрывая зевоту и усиленно расширяя слипавшиеся глаза — думала о тебе, голубка. Мысли о тебе никогда не оставляют меня. Таки пришлось выехать на район, но эта поездка носит иной характер, чем остальные. Ехала машиной, приём изумительный (обследование по распоряжению командующего Войска Украины), и работы здесь тьма…

16/IV.

Конечно, спать не пришлось. Рядом кашляли, на рассвете орали петухи и др. Сегодня выеду домой. Сделано не так много, как хотелось бы. Нет здесь темпов. Все странно медлительны, апатичны и нет горения. Отъехала всего лишь клм. 100 от Киева, а какая разительная перемена в жизненном укладе. Много уделяется внимания пересудам, склокам и др. прелестям проявления провинциальной рутины. Сейчас оденусь (ещё очень рано) и отправлюсь за 2 клм. Обследую ещё эту единицу, дам выводы и домой. Машина ждёт. Со мной (в бригаде) очень важная дама (она-то и достала машину!), толковая…

[Конец письма отсутствует.]

Киев. 16/IV. 10 час. веч.

Ксенёчек, сестричка дорогая!

Вот я и дома. Сегодня отправила тебе письмо из Б. Церкви и к вечеру машиной же уехала. Ехали очень быстро, в приятной беседе (очень культурным человеком оказалась моя спутница), время прошло совершенно незаметно. Как будто бы условились встречаться, но различные жизненные обстоятельства мне говорят о ненужности дальнейшего продолжения знакомства. Идуся долго ворковала и «слюнявила» меня поцелуями и словами примерно такими: «ах ты хорошенькая моя, Мурашечка дорогая».

Предвкушая радость чтения твоего письма, я сдерживала нетерпение, умышленно откладывая момент чтения после окончательного приведения себя в порядок, и только лишь почистившись и помывшись, я вползла в «заширмленный» свой уголок и там медленно процеживала его. Голубонька, как люблю тебя, не могу передать это обычными словами…

Таня вторичным письмом пишет: «сейчас момент неудачный, есть риск остаться на лето без работы. Мама очень взволнована твоей решительностью. Пока что сиди в Киеве и не делай глупостей. Какие причины заставляют тебя проявлять такую стремительность?» Более чем безотрадно…

Твои слова о Ленинграде кладут конец моей неопределенности. Я туда писать не буду. Остаюсь при «пиковом интересе». Писала тебе не раз, что жить так не могу, детонька, необходимо менять обстановку. Мне стыдно тебе говорить, но не хочу лгать и сознаюсь, что мечтаю жить без мамы, она раздражает меня невероятно (при жалости и любви к ней). Я с ней бываю груба, ловлю себя на этом, предпочитаю быть на службе, чем дома, и могу считать, что угла своего у меня нет. Люди в ея возрасте становятся, очевидно, большими эгоистами. Многие стороны мне утверждают об этом. Не успела я показаться домой, только перешагнула порог, как раздражение меня охватило. Вначале я сопротивлялась напору этих проявлений, а теперь предоставляю им существовать. Она ведь больна, и тем более я гнусна вместе с ними! Учитываю и это, но с холодным равнодушием.

Тянет к кровати. Я уж, детонька, писала тебе о содержании письма Костика. Письмо не вызвало никаких чувств. Это — конченный для меня человек, не интересный, сомнительный как товарищ, не порядочный человек. Хотелось бы написать и роятся всякие мысли о твоём отношении к мещанству, о твоём отвращении к нему, но усталость превозмогает, я хочу лечь. Две ночи плохо спала.

Сестричка моя, чувство благодарности о выказываемой твоей заботе относительно моего туалета распирает и без того «могучую» мою грудь. Говорю серьёзно, меня трогает эта забота. Напиши мне, пожалуйста, о цене на маркизет и др. тканей. Пожалуй, чёрный маркизет взяла бы и я. Креп-де-шин не бери, я всё его жду из указанного городишка. Хорошо, что не взяла белый креп-де-шин — этот цвет мне не подошёл бы. Предпочитаю тёмное со светлым оформлением. Целую, детонька родная, тебя крепко. Шлю тебе свою любовь. Твоя Мура.

18/IV. 1 ч. ночи.

Родненькая моя! Пишу в кровати. Нет сил писать (je suis au bout de mes forces). Часов 5–6 я высидела за тетрадью, переписывая статьи в газету и журнал. Взяла в кровать твоё письмо — я перечитаю ещё и ещё его…

Сегодня выходной день, а я так была занята работой. Это безумие… Ксенёк, знаешь, меня лично, также и учреждение, премировали по 1000 р. Достану эту газету и пришлю тебе («Красная Армия» назв. газеты). Как только получу эти деньги, я их, конечно, разделю между всеми сотрудниками. К такому решению я пришла не сразу, долго колебалась, — ты же знаешь, как нужны мне сейчас деньги, особенно с маминой болезнью (лекарства вздорожали на 300 %), но позже честно решила, что хорошие показатели работы учреждения дают все сотрудники (в той или иной мере) — поэтому нельзя мне одной воспользоваться такой колоссальной премией. Решила и повеселела. Всё трудней и невозможней уходить отсюда, а мне уж совсем становится невмоготу. Больше не могу писать, устала рука, но и спать не буду. Спокойной ночи, любимая.

20/IV. 1130 веч.

Серый конверт, лежащий на столе, бросил краску в лицо — думала, что он от тебя, но, к сожалению, оказался — от Петра. Посылаю тебе отрывки его, даже не обозначаю страниц. Оторванный один листочек своим содержанием был очень обнажён названиями переживаемых им чувств — поэтому окончание этого листочка я уничтожила. Мне снова его жаль и снова говорю, что для развязки надо уходить совсем из Киева [конец фразы подчёркнут простым карандашом Ксении]. Меня тянет к нему (я не сомневаюсь, что только лишь на очень короткое время) и могу сделать ряд глупостей, хотя и держу на привязи многие свои побуждения.

Деточка родная, думая о твоей работе, я прихожу к выводу, что тебе необходимо держаться своей аккордной работы, не обращая внимания на возможные встречи с В. Даже при условии получения работы в библиотеке (что при отсутствии соответствующей квалификации не так легко) помимо мизерной ставки тебе придётся много работать в учреждении и иметь всевозможные общественные нагрузки. Это будет тоже служба, кот. ты стараешься избежать.

У меня случилась очередная неприятность, о кот. ты меня предупреждала в Москве — из сумочки вытянули деньги (первый раз в жизни!) — денег было 250 р. — сюда на покрытие и пойдёт моя скромная премия. Вот написала и раскаялась. Детонька, должна тебе сказать, что долг постепенно я выплачиваю. Как хочется к отпуску (когда только он будет!?) быть чистой от долгов, чтобы спокойно с тобой провести время.

Сегодня получила (не почтой) письмо от новой знакомой (спутница по поездке) — приглашает на выходной день покататься за город с детьми и просит разрешения заехать за нами. Если б я даже и согласилась, то работа пред 1-м Маем поглощает всё, и эти дни я буквально валюсь с ног.

Голубка, если сможешь, скажи быстрей, какой воротник, манжеты и вообще фасон дать блузке. Целую нежно. Твоя Мура.

Пётр очень ждёт меня к июню м-цу или к концу мая. О впечатлении этих отрывков письма сообщи мне. Письмо порви — пересылать его не надо. Вот такими письмами он донимает меня. [Как интересно было бы мне прочесть хоть одно письмо Петра! Но Ксеня выполнила Мурину просьбу — письмо отсутствует.]

22/IV.

Так ещё и не решила, когда идти в отпуск. Задерживает меня болезнь мамы, если она и к лету будет прикована к кровати, то я не смогу отсюда выехать. Сегодня вызвала профессора — он нашёл «стенокардическое» состояние сердца (термин мне не понятный), подниматься с кровати ей нельзя. По всему видно, что болезнь будет носить затяжной характер. Итак, мне трудно что-либо планировать. Состояние неопределённости, «раздумья и распутья» — очень неприятно. Готова гадать «на кофейной гуще» — ехать в Ленинград или оставаться здесь.

Прошлую ночь мама не дала мне заснуть — она просто теряла сознание, задыхалась, сейчас ей легче. Думаю, что спать мне она не помешает, и поэтому, хотя рано — 1030 ч., но сейчас же буду укладываться. Целый день тянуло писать тебе, хотелось передать тебе свою нежность, а сейчас вот и мысли не клеятся, выползают они серенькими рядами и убогонько говорят о себе, и конечно не следует продолжать дальше.

Радио я слушаю всегда у себя на службе, транслируется только Москва, чаще всего ст. Коминтерна. Наш радио-узел (этой военной территории, где работаю я) никогда не включает Киев. Слушая музыку, я представляю тебя в своей комнатке, около наушников с книгой или шитьём в руках. Вижу, как твоя золотая головка опущена, но лица, по обыкновению, не воспроизвожу. Смотрю на твой снимок и, останавливая на нём подолгу взгляд, я часто беседую с тобой. «Беседы» эти чаще печального оттенка.

23/IV.

После нескольких дней похолодания — снова у нас тепло, но я не решаюсь ходить в жакетке — простудилась снова.

Уложила Идуську спать и снова пишу. Эти дни она невероятно нежна со мной, доходит до того, что ночью поднимается и целует меня.

За газеты — очень благодарна. Кое-что «соображаю» в них. Моя новая знакомая знает весьма прилично и этот язык. Сегодня получила от неё письмо, написанное по-французски. Теперь вечерами вместо книг я читаю по неск. абзацев газеты. Чего бы только я не дала, чтобы такое чтение проводить с тобой, моя голубка…

Ида несёт тебе письмо на почту. Ну до чего весенне и солнечно! На обеде пойдём с ней на ярмарку. Жаль расставаться с этим письмецом — всё же так общаюсь с тобой…

24/IV.

Весна, выставляется первая рама, И в комнату шум ворвался…

Тёплый яркий весенний день. Удрала от домашней работы, в перерыве между мойкой пола и приготовлением обеда — пишу тебе.

Утром идя на базар (Ида, между прочим, большая помощница мне в хозяйстве, — послала её снова на рынок… за мясом!), я зашла в оранжерею. Распустившаяся сирень, розы, левкои своими острыми запахами, как на машине времени Уэллса, отправили меня вглубь десятилетий — к ранней юности, перед окнами всегда была сирень и др. цветы и

«Воспоминания безмолвно предо мной Свой длинный развивают свиток». (Пушкин.)

Но баловать себя такими отвлеканьями от моего «сегодня» — нельзя. Мне так хотелось бы тебе отправить кадочку с кустом сирени или роз, но навряд ли это выполнимо…

Вот уже 4 м-ца как болеет мама. Больше всего мучит сознание, что я не могу дать ей соответствующего ухода — а в уходе её спасение. Размышляя до конца, следует сказать, что, не давая ей нужного, я гублю её. Написала брату (в Д. Вост. Край) — ответа нет — туда долго идут письма. Как я тебе говорила — случилось самое страшное, чего я боялась — я свидетельница больших страданий и мучительного умиранья. Я не рассчитываю на её поправку, хотя врачи мне не говорят о безнадёжном состоянии. За это время я имела ещё больше возможность наблюдать их и начала презирать их и совсем уж не верить этим ремесленникам.

30/IV.

Утренник прошёл. День пройден. Было много гостей. Домой пришла рано, без сил свалилась с твоим письмецом на кровать и зарылась в подушки. Несмотря на бессонную ночь, от переутомления заснуть не могла. Встала и пишу тебе, дорогая. Дождь сильными ударами стучит в ставни. Приятно сидеть в это время дома. Сегодня целый день бушевал ветер. Любя его зимой и поздней осенью, я не переношу ветра весной и летом. Он несёт отвратительную пыль, забивающую все поры тела, порождает глухое раздражение, накопляет безотчётное озлобление и… даёт ломоту во всём теле.

Завтра не буду заниматься ни своими докладами, ни отчётами, а с утра пойдём с Идой на утренник к Юльке; по возвращении домой должна постирать, а к вечеру отправимся в город поглазеть на иллюминацию и зайдём к Дусе (лингвистка, аспирант Ин-та языковедения, о ней также говорила). Как видишь, завтра мы «закружимся в вихре удовольствий»…

Этими днями умерла у нас очень авторитетная (уже в преклонных годах) большого масштаба дошк. работница. Смерть человека, кот. является носителем тех или иных ценностей, дельщика ими с человечеством — особенно не мирит со смертью — этим неизбежным и ничем не предотвратимым концом всего живущего…

2/V.

Итак, майские дни уж позади. Сегодня Киев как никогда радостно, пышно провёл детский карнавал. Я представляю, что было в эти дни в Москве! У нас холодно сегодня, и даже моментами вместо дождя падал снег.

Сижу, окружённая письмами — написала Проценко, Кате (сестре) и Петру; эти строки, обращённые к тебе, оставила, как сладкое, на закуску.

Как счастлива я сознанием, что у меня есть ты, моя родная и любимая сестра. Действительно, как всё случайно, ведь мы могли бы пройти свою жизнь, так и не узнавши друг друга! И только моя любознательность, направленная на изучение ещё одного человеческого экземпляра, и дала тебя мне. А сколько нужных интересных людей мы часто пропускаем.

Как-то, перебирая письма, я снова перечитала, а перечитавши уничтожила их — письма старика профессора. Изучая его, я была заинтересована им. Он ко мне привязался и боялся, не хотел этой привязанности, зная (с моих слов) моё неустойчивое отношение к людям. Позже я резко, некрасиво резко, оставила его. О нём я тебе говорила ещё в Мисхоре. Мучительно иногда теперь встречать его. Он всегда считает нужным подойти ко мне и ничем не выдаёт свою обиду. Вчера у Юльки на утреннике я его встретила. Он провожал меня к дому, до чего неприятно, фальшиво чувствовала я себя с человеком, кот. презираю и кот. противен. Я всегда чувствую, что достаточно мне сказать ему тёплое слово и этот человек начнёт говорить мне о нанесённой ему обиде. Он умён, этот старый пролаза, и это его единственное достоинство. Чёрт меня знает, как могу я ошибаться в людях. Ведь когда-то, начавши с ним довольно интимную переписку, я ни одной минуты не представляла, что найду в нём такую клоаку отталкивающих свойств. Какой неприятнейший человек; он испортил (буквально!) мне день…

4/V.

Детонька моя! Если б ты только знала степень моего огорчения отсутствием известий о тебе! Неужели от 28-го ты не нашла возможности написать?

Родная, бывают времена, когда всё заволакивается тёмной завесой (к сожалению, эти времена тебе хорошо знакомы), когда из-за нея не видно просвета, вся жизнь выступает без иллюзий в том неприглядном состоянии, в каком она есть на самом деле. Нет надежд, а отсюда и нет дальнейшего пути. Тогда и человеческие отношения представляются ничтожными по своей незначительности, дряненькими от пошлости, меленькими. Никому не можешь верить, беспощадное чувство неверия заставляет сомневаться даже в материнской любви… Вчера я не находила буквально себе места. Сегодня это состояние рассеивается, и я могу хотя бы писать о нём…

6/V. 1 ч. дня.

Долгожданное письмецо сегодня утром получила и всё время за домашней работой мысленно говорила с тобой.

Родное моё дитятко, что с тобой? Как опечалила ты меня своим настроением, опечалила до того, что вывела из оцепенения тупого равнодушия. Я боюсь, когда у тебя бывают такие дни, и теперь сужу по себе, как страшны они. Нужно всеми силами своего жизненного инстинкта стараться уберечь себя от этой паутины. Знаю, что иногда стечение обстоятельств способствует такому упадку, но всё же бороться необходимо, иначе можно дойти до предела человеческого…

Иногда мама совсем умирает, особенно ей плохо вечерами, — я опрометью мчусь к профессору, и он даёт ей камфару. Этот профессор успокаивает меня, говоря, что от данной болезни она не умрёт… Соседка (старуха) также больна, стоны несутся с 2-х сторон. Как будто бы у неё рожа. От своей невозможности облегчить мамины страдания я не нахожу себе места. Ухода за ней нет никакого, утром сварю ей кашку и хорошо если днём могу заглянуть и что-либо сделать ещё. Тяжело приходится и Идочке, она выстаивает в очередях, ей-то я совсем не могу уделить внимания, она похудела, при раздеваньи неприятно смотреть на ея косточки, обтянутые кожицей. И наконец, на работе чувствую себя так, что стиснувши зубы встречаюсь с некоторыми людьми. Надо уходить, но что новое могу я предпринять, имея больную на руках? Чтобы ты поняла, скажу подробней: мои просьбы, указания, а иногда и требования в работе — принимаются как жалобы на начальника и ничто не выполняется. Здесь я отжила. Родная, ничего не преувеличиваю. Положение без выхода! Петру я ни о чём не пишу, опасаюсь, как бы он не приехал. Мама, смотря на такую бестолково-безрадостную жизнь, начинает убеждать ехать к Петру и не надрываться. Глядя на меня и на Иду, она тихо плачет (на мою «судьбу»!), и капающие слёзы человека, находящегося, по всей вероятности, уже по той стороне, доводят до истерики. Боже, что за мука!..

А знаешь, от жалости к тебе, к себе — мне также хочется плакать. Если б вдруг пришло уменье не замечать то гадкое, что прёт от людей, или же примириться с этим, — то изменилась бы и наша жизнь. Тогда, наверное, пришли бы и счастье, и удовлетворение. Вот смотрю я на некоторых знакомых, они и умны, и интересны, а мужья их гаденькие людишки, с кот. я еле высиживаю час, а они (жёны!) боготворят их. Что это? Как же они, подчас такие умницы, не замечают, что мужья их нестоящие люди? Мне не понятно, а они счастливы, но всё же я им не завидую. И вот в такой непримиримости, в критике и муках (правда, в поисках чего-то «настоящего» есть много красоты) пройдена жизнь. Глядя сейчас на себя, замученную, старую, говорю себе — неужели с этими седыми космами, морщинами не прийдёт «примиренчество»? Нет, кажется, нет. Вот такая есть ты, ищет чего-то и Оленька, такой умру и я. Такой ли дороги хотелось бы своей дочке? — ответить затрудняюсь…

9/V. 11 ч. веч.

Я тебе даю слово (и постараюсь его сдержать), — если только мама поправится, то заживу другой жизнью, учитывая, что каждый день неуклонно, неумолимо приближает к смерти, а потому в каждом дне надо ощущать вкус жизни и впитывать соки ея (об этом не раз говорила).

Мама с трудом приподнимается даже для еды. Непередаваемая мука. Завтра утром снова вызываю профессора. Несмотря на посланные письма к братьям, помощи нет, а старший брат даже заезжал, но, ограничась этим, сейчас ничем не напоминает о себе. Меня интересует, неужели на расстоянии, живя отдельно от матери, я была бы такой скотиной. Это ещё один из жизненных уроков…

Гора немытой посуды мешает писать, заставляет приняться за разжиганье примуса для подогреванья воды…

15/V.

Сегодняшней бессонной ночью я горько плакала. Уж очень взбудоражены нервы. Моя выдержка на исходе. Выхода нет, но ещё надо бороться…

Меня 12-го премировали 2-х-недельным пребыванием в доме отдыха. Ясно, что никуда я не поеду… Тревожит состояние Иды, t° — 38,6, по утрам 37,4. Сегодня раненько побежала за врачом в поликлинику, но вызвать не удалось. Снова поставлю ей банки.

Позавчера написала в Ленинград. Какой ответ оттуда ни придёт, но болезнь мамы не разрешит что-либо изменить. Приходят в голову мысли, что климат Ленинграда будет тяжёл для Идуси…

22/V.

Не в состоянии что-либо сделать, и у меня поднялась t°, прилегла и лёжа пишу тебе. В шагах 2–3 от стены н/комнаты (это буквально!) проезжают, громыхая, тяжёлые 2–2½ тонные машины, тогда всё в комнате дрожит, всё сотрясается. Окна выходят на узенькую улицу, кот. с появлением товарной станции (рядом на площади) превратилась в оживлённое место передвижения грузов. Я уж привыкла к такому впечатлению, что машина врежется в комнату и расчавит нас, но сейчас с t° этот рёв, грохот — мне невыносим. По моём приходе я застала Идочкино стихотворение, она написала его в моё отсутствие — в нём она выражает определённое «настроение», и я нахожу его совсем не плохим. Я тебе его посылаю.

Принимаю аспирин. Завтра жду одну из частых комиссий, поэтому моё присутствие необходимо, на работу обязательно надо выйти.

23/V.

Вокруг меня всюду сирень, на службе и дома я окружаю себя ею. Эту пору цветения любимых цветов я стараюсь продлить количеством использования ея. Вид и запах меня радует, и немного забываюсь от своих горьких забот. Всему ведь приходит конец, не правда ли? поэтому и я поджидаю конца своих бед. Надо, ох как надо вздохнуть свободней.

Сегодня моя t° — 37,8. Чувствую себя нехорошо, но успокаиваю себя тем, что эти периоды нездоровья до некоторой степени хороши своей возможностью оценить и всецело осознать своё здоровое состояние. Но если и завтра t° не спадёт, то я уж не смогу ходить.

Только что получила спешное от Тани письмо. Мне сейчас (вот голова!) трудно своими словами передать содержание, поэтому читай переписанное:

«Мурочка, немедленно по получении этого письма телеграфируй решение. Дело вот в чём: зав. 1майским образц. садом уходит в отпуск с 15-го июня на 3 мес. Надо выезжать в Тарасовку на дачу. Нужен временный зав. на 3 м-ца (подчёркнуто Таней). Комнату дадут там. Мама считает, что для тебя это будет хороший момент для того, чтобы зацепиться в Москве и, может быть, получить хорошие условия на зиму. Конечно, ты ничего не ликвидируй в Киеве, т. к. это будет рискованным, ты себя ничем не свяжешь, а сама ориентируешься в московск. работе. Во всяком случае, этот путь будет целесообразней, чем сразу приехать, сжигая свои корабли в Киеве. Условия — очевидно, рублей 300. Пиши телеграммой или спешным письмом. Если ты думаешь о Москве, то это будет самое реальное. Дача у них прекрасная, и работать будет легко и хорошо».

Списала почти всё письмо.

Положение на сегодня по службе таково, что если я не уйду сама, то начальник каким-либо образом постарается с работы меня снять. У меня снова было с ним небольшое столкновение. Ясно, что в Киеве без работы меня не оставят, но все остальные предложения меня не устраивают — работая далеко от места жительства, я совсем не буду с Идой. Уйти в отпуск в начале июня будет невероятно трудно, ничего ещё не сделано для проведения летней работы и делать не хотят. Но может я всё это уладила бы, но мама — как я её оставлю? Она советует мне пригласить одну старуху, её давнюю приятельницу, и говорит, что всё равно ведь по целым дням она меня не видит, поэтому ей будет удобней даже с этой женщиной, но согласится ли ещё эта старуха? и 2-е, если мама не поправится, а в моё отсутствие ей станет хуже, то скажи, не буду ли я виновницей (до некот. степени) этого? Голова пылает. Где выход, как поступить? Пока что я дам в Москву своё принципиальное согласие. Посоветуй мне, родная, что сделать.

Получила вместе с твоим письмом от Петра письмо. Мне стыдно уж обманывать его, я решила пред отъездом к тебе (если бы всё складывалось удачно) заехать к нему дней на 10. Конечно, это решение говорит о большой моей слабости, и моя сила воли (ведь с ним я не буду жить — это окончательно!) у тебя теряет от этого свои акции. Он пишет: «итак, ты моя единственная любимая, высчитывая дни, я приготовляюсь к твоему приезду, все тут ждут также тебя. Когда же наступит этот так ожидаемый мной день? Много припасено для тебя тепла, ласки, и в них, уверяю тебя, растворится твоя усталость». Это полное нежности письмо стыдит меня. Я змея по отношению к нему…

Извини за это сумбурное письмо, но во мне, несмотря на повышенную t°, всё бурлит, я должна получить разрядку. Целую горячо. Твоя Мура.

На это письмо отвечай сейчас же.

27/V.

Моросит дождик — летний тёплый дождик. Окончила небольшую стирку — устала, но чувствую себя окрепшей, и от простуды, кроме сильного насморка, ничего не осталось. В комнате душно, и мы все дождю рады. Был у Иды врач, нашёл сердечные перебои и большой шум, — лечение — санитарный режим в деревне, усиленное питание и покой. Вывезти её необходимо. Спросила я у него о возможном пороке сердца, получила ответ, что если запустить эту болезнь, то может быть и порок. Беру с 10/VI отпуск. Уйти трудно — нет заместителя, но не могу я на карту ставить жизнь ребёнка! Единственное место, куда я могу увести Иду — это к отцу. Не работая, в городе я не могу оставаться и 2-х недель — через две недели мне нечем будет питать и семью, и себя. Идя в отпуск, надо покрыть долг. Брат из Д.В. края выслал 150 р. Если я найду для мамы человека, что будет ухаживать за ней, я уеду недели на 3 к Петру (обстоятельства загнали, но еду к нему с любопытством) и если… если б ей стало бы легче, то отправилась бы оттуда в Ленинград. Написала сестре (её мужа переводят в Алма-Ату) приглашение переселяться в Киев, в мою комнату.

В Ленинграде я, безусловно, чувствовала бы себя совсем невдалеке от тебя, ведь при желании (и возможности!) через 8 час. мы могли бы видеть друг друга…

Сегодня был мой инспектор, кот. заявил, что в отпуск отпускает сейчас только потому, что ценит меня как работника, но с этой работы меня никуда не отпустят без разрешения на то наркома. А я ни одной минуты не останавливаюсь на перспективе дальнейшей работы здесь. И в конечном итоге заявили мне, что гублю учреждение, что поступаю не по-большевистски. Знаешь, родная, я почти уверена, что с моим уходом пропадёт это ароматное сооружение. В книге посетителей (они бывают через день) каждая запись говорит об этом. Другой же человек навряд ли сможет переносить все те трудности, что влачу я уж 3 года, а теперь и подавно…

Сегодня мне утренним подарком подал почтальон от тебя письмо. Твои вскользь сказанные там слова о моей «выдержанности и крепости» взвинтили меня, вспомнивши свою прежнюю энергию, я и воспринимала этот день немного по-другому…

Сестричка, ты меня очень огорчаешь, заставляешь много думать о будущем Олёнушки. Нехорошо, что она попала в такое окружение, где нет методической железной чёткости, где многое безалаберно и без системы. Ну что за времяпровождение ежедневные театры и др.! Если б она увлеклась каким-нибудь вдумчивым, серьёзным человеком! Твои уговоры, доводы, увы, не подействуют. Я помню, какое действие вызывали у меня слова матери на те или иные мои поступки! И ещё хорошим для неё было бы средством — это интересная работа, кот. забирала бы у неё много времени. Её поездка на киносъёмку — малоутешительна. Не обвиняй себя в неуменьи дать нужного воспитанья. Изменить по своему усмотрению ребёнка не всегда удаётся. Ида, например, частенько врёт (в мелочах), это отцовская манера, несмотря на все старания, я вижу, как тщетны мои усилия. Я не могу приучить её даже к такому необходимому в жизни навыку как класть вещи на свои места. Она сейчас раздевается и в противовес моим словам преаккуратненько складывает свой лифчик, штанишки и спрашивает (дословно): «Мура, хорошо я сложила свои вещи, посмотри, киска, хорошо, кисуня?!» Я говорю «хорошо», не оборачиваясь. — «Кисуня, посмотри же, кисонька, скорей детка, поверни головку, ну один только раз поверни головочку твою». Надо посмотреть. Поцеловала её; похудела она наполовину, прямо тростинка, обнимая, страшно становится. Под глазами чёрные круги, но сделалась совсем хорошенькой, что даже отметил сегодняшний доктор. Гибель самолёта оставила у неё большой след, всё рисует его (с газеты)…

2/VI.

Обычно я получаю много писем (бывает и 5!), а вот 2 дня — пусто, и даже Идуся смеётся надо мной — «Мура, тебя обидели — нет писем!» Но ты же знаешь, моя голубонька, что только твои письма мне нужны по-настоящему. От Лесковой нет известий. Я послала ей письмо с запросом, когда выезжать и какую работу она предоставит мне. Ответа нет…

Родненькая, пишу карандашом (как не люблю, когда ты пользуешься им!), лёжа в кровати. Без сил свалилась после нелёгкого дня… Даю тебе слово, что ко всем горестям прибавляется (и в чувствительной степени) тоска по тебе. Я ведь, несмотря на свой возраст, подобна ребёнку, я страдаю больше, чем следовало бы, от отсутствия желаемого…

Надоедливо-жалобно гнусавит невдалеке от окон гармошка. В эту пору наша уличонка живёт своей отменной от дня вечерней жизнью… Шлю тебе свою любовь, дитя ты моё дорогое, спокойной ночи. О моём настроении «не спрашивай»… Мне сейчас неудобно за отосланный тебе кусочек яркой тряпочки, кот. я впопыхах назвала «ковриком»…

5/VI.

Моё солнышко! снова пишу тебе в лежачем положении. Всё вопит об усталости — летом от одинаковой по затрате усилий работы устаю больше, нежели зимой…

Да, в жизни Олёнушки что-то надо менять. Основное — ей надо иметь определённые обязанности, — поэтому следует как можно скорей поступить на службу. Отсутствие ответственности расслабляет. Не ехала бы она на эту киносъёмку! Навряд ли стоит ей отправляться с этой бригадой, не имея там штатного места. Её записочка меня растрогала — она тебя очень любит. Учиться она абсолютно не хочет? Это было бы наилучшее, что она могла бы сделать! Поговори с ней об этом. Мне кажется, что крут знакомых её не стимулирует к упорному, систематическому, к чему с преодолением препятствий следовало бы стремиться… Конечно, все эти сентенции в 25 лет выслушивать нудно, и навряд ли они результативны, но, любя тебя, она может сделать многое…

Утро. 6/VI. 10 час. Только что пришла с базара, готовится 2-й завтрак, и я могу на несколько минут присесть.

Какой ужас просыпаться с сознанием, что этот день, так же как и все последующие, не даст ничего нового, кроме неприятностей по работе и стонов дома. Ах, как я себя иногда сдерживаю! Хочется выть по-звериному. Никуда я не смогу выехать, не оставлю же я маму в таком состоянии. А я прекрасно учитываю, если я не выеду теперь, то уж позже мне не удастся выбраться отсюда. Интересно, почему нет ответа ни от Тани, ни от Иры [Лесковой?], нельзя же допустить, что письма мои не доходят…

Вообще погано; окружающие люди неприятны: подобострастны, завистливы, подлы, лживы, фальшь и лицемерие — никому не могу верить! Не думай, что я в раздражении от своей неудачной жизни клевещу на них! Нет, к сожалению, нет! — Я преклонилась бы пред человеком честным, отважным и сильным. Где-то есть такие люди, но около себя я их не ощущаю. Мои же кровные родные вызывают только жалость, но не уважение… Я в своём брюзжаньи комична и позже всегда досадую на себя, но иногда наваливается такая тяжесть, что мне невмоготу, и в таких случаях необходимо молчать, иначе буду нести ахинею, подобную сегодняшней… Знаю, что нельзя так огульно жаловаться на всё и на всех, и беру себя в руки…

9/VI.

Солнышко ясненькое моё! какие же грустные переживания вызвал этот пресловутый коврик? Вот я всегда бываю такая неловкая и чего-то постоянно не учитываю, не напрасно я колебалась, отсылать его или нет (было неудобно посылать эту яркую тряпочку). Но я в совершенном недоумении читаю твою фразу: «поводом к „сомнениям“ на этот раз, кроме твоего молчания, был ещё этот коврик». Поясни, пожалуйста. Что может быть связано с ним? Ты мне в Москве сказала, что любишь окружать себя яркими полотняными ковриками. Всё сказанное тобой я всегда помню. Почему же, почему он может вызвать сомнение?!.. Больше всего боюсь быть грубой, бестактной по отношению к тебе (а это свойство, увы, мне свойственно, наряду с природной нежностью) и может быть тут такой я и оказалась.

У нас гастролирует моск. реал. театр — сейчас иду на «Аристократы». Ты ведь ходила на эту пьесу, поэтому и я постараюсь достать билет, осталось ещё пять минут в моём распоряжении…

10/VI — 9 ч. веч. Перечитала твои 2 письма, полученные одно за другим. Ругаю себя за сказанные слова о непрочности своих отношений к людям, не пояснив их соответствующими оговорками… Золотко моё дорогое, неужели тебе так трудно писать мне! — ты авансом предупреждаешь меня, что у Петра я не буду иметь твоих писем. Я же, думая о поездке, горюю уже сейчас о тех перебоях, что буду иметь в н/переписке.

Деточка моя, у меня большая радость — приехала сестра с мальчиками (близнецы!), кот. я не видела уже 3 года. Милые хлопчики! Сестра останется здесь не меньше месяца (так я думаю, спрашивать в первую минуту неудобно), и я рада за маму, кот. не будет так тосковать по Иде и будет иметь любовный уход. Итак я сообщу, когда выеду к Петру (ещё нет заместителя). Не думай же, солнышко моё ясное, «угробить» меня отсутствием твоих писем у Петра. Он так будет счастлив моим присутствием (это не самомнение), что никакой ревности эта переписка не вызовет, и зная, какую радость дадут мне твои письма, он сам будет спешить их приносить мне! Именно там, как нигде в другом месте, мне будет особенно дорого каждое твоё слово, они будут подлинным бальзамом для меня. Там я буду находиться в другом, чуждом мне мире, и только стечение обстоятельств загоняет меня туда. Ни о каком семейном удовлетворении не может быть речи. Найду я у него только одностороннее удовлетворение, о кот. ты уже знаешь, но к кот. я также не стремлюсь. Я подавила в себе все «зовы».

Уложила и гостей, и своих спать. Завтра буду писать Ире о предполагаемом дне выезда из Киева. Еду с ориентировкой пробыть там м-ца 1½-2 и с тем, чтобы часто встречаться с тобой, моя единственная, любимая. Последнее, главным образом, и влечёт меня в Л. Таня ответила извинением, что напрасно взбудоражила меня, места уже нет. Кроме того, пишет и о трудности прописки в Москве…

[Несколько отрывков из писем Ксении к Оленьке. Лето 1935 г. Оленька неизвестно, где была в то время.]

…Мура пишет всё так же часто. Скоро она едет в Ленинград месяца на 1½-2 «с тем чтобы часто встречаться с тобой, последнее главным образом и влечёт меня в Л» —?? Не могу понять, что хочет она сказать этими словами. В Москву, к сожалению, не приедет — место провалилось.

…Работы будет у меня ещё на 2 месяца. Приступлю к ней сейчас же, чтобы в августе ехать в Л. к Муре. Ей, бедняжке, там очень плохо и пробудет она там месяца 1½-2, не больше. В Москве ей предлагали много мест, но здесь нет квартиры, и ей придётся возвращаться к «разбитому корыту» в Киев. Вообще у неё невероятно трудные условия жизни (на руках мать и ребёнок). Только с её энергией и здоровьем справиться с такой тяжестью.

…Возможно, что Мура не устроится в Л. Тогда вернётся в Москву и будет работать здесь 2 месяца под Москвой… Идочка — прелестное дитя, хорошенькая, ласковая, естественная, без кривляния, страшно любит читать. У меня «глотала» Пушкина. Тихая, задумчивая. Тебе бы она очень понравилась. Мура такая же милая и так же нежно относится ко мне. Поразила меня в этот раз своей непрактичностью (доходящей до глупости) при наличии ребёнка это даже очень плохо. Обещала «исправиться», но мало верю этому. Трудно ей жить с таким «нравом», имея на руках мать и ребёнка.

[Письмо Муры без даты. Из-под Ленинграда. Начало августа.]

Захотелось послать тебе несколько строк… Вырвалась на минуту к реке, уж очень хорош день, а вода неудержимо тянет к себе. В этом году я лишила себя прелести пользования ею. Обожаю запах воды, в зависимости от сезона она меняет оттенки запахов. Сегодня я даже (воспользовавшись своим одиночеством — заместительница уехала в город) провела свою физк. минутку. Возвращалась от речки (берега укрыты нежившимися дачниками), наполненная физ. сил. Несмотря ни на что (твоё лекарство снова помогло, ещё раз спасибо тебе, кисанька), я очень крепкий человек. Странно, что тело совершенно не старится, лицо же отразило в большей чем следовало бы мере и годы, и переживания, а тело, сила его, пожалуй крепче, чем было прежде. На вопрос о моих годах мне неприятно отвечать, ведь всякий, глядя на меня, сомневается в моей правдивости. Но это ещё не беда. Основное — в самочувствии и в общей уверенности в свои возможности и силы. За долгий период времени вот только сегодня эта уверенность появилась у меня. Но это редкий и непродолжительный гость.

Ничто так не вызывает жажду жизни, потока новых стремлений, как вид воды, реки. Моя мечта — снова приобрести свой чёлн с тем чтобы в любой момент иметь возможность пользоваться им и в бурю, и в тихую погоду. Я тебе рассказывала, как малой девчёнкой я часами одна (7–9 лет) проводила время на лодке, отплывая иногда на далёкие расстояния от дома. То охватывающее чувство наслаждения — живо до сего времени. В воде я отчаянная, шальная, несколько раз тонула, но боязни к этой прекрасной стихии не чувствую. Кисанька моя, когда я буду иметь возможность покатать тебя на лодке?! Может быть теперь на реке-Москве?! [?] Дни замечательные, и я молю природу не менять их к твоему приезду. Страдаю действительно без обуви. Ты видишь перед собой редкий экземпляр дуры, ведь дома у меня есть лёгкие парусиновые туфли, как бы они пригодились сейчас! На след, год, кисанька, мы с тобой поедем вниз по Волге. Я чувствую себя виноватой перед тобой, ведь я сорвала твой отдых; вначале я расчитывала провести с тобой мес. в доме отдыха, а позже планы изменились, и выходит, ты в этом году не отдохнула. Что-то принесёт тебе зима! Я также не сомневаюсь, что работа в учреждении будет тебе тягостна, и заранее ищу выхода из положения. Кисанька, надо по мере возможности тянуть работу в сегодняшних условиях. Об этом ты мне расскажешь подробно в Л-де.

От тебя нет писем. Из Киева получила вчера 3 письма (от знакомых). Узнают мой адрес и начинают писать, зовя в Киев, пугая Л-м климатом. Если б я не была связана Ириной комнатой, я выехала бы раньше в К., но снова и снова говорю, что покидаю этот город с громадным сожалением. Сознание, что не буду пользоваться услугами человека (Иры), кот. мне сделался так неприятным, меня утешает в решении уехать отсюда. Но попавши на свою киевскую окраину, в то отвратительное окружение (двор), при условии совместной кухни с неизвестными мне людьми (комнату умершей старухи заняло какое-то семейство) — я по Л-ду буду ещё больше сожалеть…

Легла с книгой в кровать с тем чтобы бодрствовать (боюсь воров!), но помимо воли проснулась только к утру. Предстоит ещё 7 ночей, срок короткий, но моё нетерпение удлиняет его. А вдруг ты не приедешь 11-го?.. Как только приедет Олёнушка, в тот же день напиши мне об этом. Жду сообщения. Целую.

Только заканчивала письмо, как получила твоё. Настроение мигом было стёртым. Ах, кисанька родная, каждый день промедления для меня мучителен. Но ничего не поделаешь, проси только Олёнушку, чтобы не задерживалась. Перед отъездом сюда тебе необходимо побыть с ней, иначе здесь ты будешь неспокойна. Теперь даже отъезд с дачи теряет для меня ценность, днём ли раньше, днём позже.

4/VIII. Ещё раз перечитала твоё письмо. Какое же переживание было или есть у тебя? Как же можно не написать об этом?!

Вечер. Перечитала письмо так, как будто бы кто-то другой писал, а не я. Можно ли так менять своё настроение? Правда, за эти часы произошло порядочно неприятностей по работе, но всё же они не так велики, чтобы дать угнетённое состояние. Пиши, получила ли ответ от Ол. Целую, обнимаю.

6/VIII.

Кисанька родная, моя нежно любимая сестрёнка, как жду я тебя! Умоляю, ради всего, не откладывай своей поездки. Ведь я пробуду ещё очень недолго в Л-де, а отсюда и совсем мало дней с тобой. После этой встречи, кто знает, когда я увижу тебя?.. Ни в чём я, окаянная, не знаю меры; настроила себя на твой приезд 11-го и просто не нахожу себе места при необходимости ждать ещё день-два…

Письма адресуй на город.

Работа безумная и чертовски утомительная, ко всему без удовлетворения. Положение как администратора — ложное, знаю, что здесь случайна, это чувствуют и другие. Всё достаётся с боем. Узнала за это время много гнусненьких, меленьких существ. Работают (кроме одного) недобросовестно, относясь по-ремесленному к обязанностям. Тоска смотреть на таких работников. Вспоминаю свою Софку, мы с ней часто грызёмся, но она даёт высокий «класс мастерства». Киевские работники меньше бьют на эффект, но сутью дела овладели больше. Если б я здесь осталась, то через 2 г. переменила бы свою квалификацию на… парикмахерскую.

Давно не была в Л-де и беспокоюсь за квартиру. Из дому нет писем. Как-то они там живут без меня?

7/VIII.

Детонька, о с каким нетерпением жду тебя! Единственно, чего я боюсь — это задержки Олёнушки! Ты возьмёшь билет на 10-е (вечер), а Олёнушка на день (вдруг!) задержится, и ты выедешь, не повидавшись с ней — вот это-то меня и беспокоит. Если что захочешь написать экстренное, то можешь писать на Разлив даже ещё 9-го, т. к. только 10-го к вечеру я выеду отсюда. Ты же, конечно, сообщишь мне № вагона, т. к. в толпе мы легко можем разминуться. Представь мой ужас, если я тебя не встречу!

Очень тороплюсь, идёт усиленная подготовка к празднику (шитьё костюмов). Целую горячо. До скорой встречи, любимая.

15/X.

Моя ненаглядная! Дорогим подарком застала от тебя несколько строк (от 11-го). Когда-то сегодняшний день приносил (мои «именники») наивную подлинную радость! И я по привычке ожидала чего-то от него приятно-неожиданного. Кроме обычной беготни ничего особенного не было. В прошлом же году этот день был отмечен подарком на всю жизнь, когда я заполучила тебя. Сегодня годовщина н/«единенья», нашей нежной любви и трогательной дружбы. Ты — моё приобретешь, я отвоевала тебя для себя, пробила твою апатию и через броню общего ко всему равнодушия таки прошла к Тебе. Ты же знаешь, что натура у меня «воинственная», и первым признаком победы было твоё письмо из Мисхора ко мне. А уж не раз отчаивалась, не под силу казалась борьба с твоим болезненным состоянием! Итак, да здравствует моя победа! Единственно чего боялась я — показаться тебе чрезмерно назойливой в своей странной тяге к тебе. Ты, не зная меня, ведь всяко могла думать обо мне, и я боялась «отпугнуть» окончательно тебя. Сейчас мне приятно ворошить эти воспоминания. С большой печалью отъезжала я рано на рассвете от тебя, и если б не было провожающих и не было бы стыда за своё чувство, я побежала бы к тебе… Вот так же теперь мне неудобно за своё чувство к тебе перед Олёнушкой. [Последняя фраза подчёркнута простым карандашом Ксении.] Трудно понять со стороны, и она, конечно, считает меня странной чудачкой (это — говоря мягко!). Напомню ещё тебе слова Роллана: «Когда появляется чувство, объединяющее две души в полную гармонию, тогда видишь, с какой грустью ты томился по нём; и уж больше не понимаешь, как мог ты раньше жить без этого чувства, — без дружбы!.. Но это открытие можно разделить с теми, кто сам сделал его. Никто из моих близких не мог понять причины нашей интимности»… Ведь это совершенно правильно.

С грустью прочитала я о твоей усталости и забеспокоилась. Всё же не понимаю, как сможешь ты выехать? Ведь не окончена ещё работа, и неужели ты думаешь за дней 5–6 освободиться от неё? Напиши мне определённей, сколько приблизительно времени думаешь пробыть у сестёр? Ты не получила и деньги, представляю, как нужны они тебе!

Ремонта в д/с всё ещё нет. Я в ужасе, если во время твоего пребывания будет у меня «разгром». А я мечтаю о том, чтобы ты посмотрела на стройность и хорошую налаженность этого механизма… Во всяком случае, когда ты ни приедешь, я тебя страстно жду. Выезжай тогда, когда найдёшь удобным. Хотелось бы, чтобы ты ехала ко мне из Харькова, ты не будешь уж так стремиться, зная, что побывала у сестёр.

Начинаю сейчас свою обычную вечернюю работу. А хотелось бы побаловаться спокойным слушанием радио. Передают «Снегурочку» — 2-е действие…

5/XI.

Моя родная, моя любимая, кисанька ненаглядная! Как жду тебя! Идуся вместе со мной высчитывает дни н/встречи. Начинает трепать лихорадка нетерпения. Но закрадывается боязнь, а вдруг что-либо непредвиденное помешает отъезду. Ремонт внутри помещения закончен, кусками нервов оперировала я, двигая эту махину (трудности в добывании раб. силы и материалов). Досадно, что к твоему приезду не закончу внешний ремонт.

Ты телеграфировала, что выезжаешь 10-го, значит билет был уже взят? В телеграмме не указан № поезда, но как-то давно ты писала, что выедешь в 815 ч. вечера, итак я в справочном бюро узнаю о № поезда, выходящего из М. в 815 и о часе прихода его. Если вдруг ты выезжаешь не в 815, то немедленно сообщи № поезда, но ничего не сообщай при отъезде в указан, время. Я содрогаюсь при мысли, что по какому-либо недоразумению мы разойдёмся с тобой на вокзале. Кисанька, оденься потеплей, хотя сегодня не так холодно, как было напр, вчера, когда падал уж снег… Разве Оленька сможет за такой короткий период съездить на Днепрогэс и возвратиться к 10-му в М.? О, как я боюсь, что ты задержишься, пропадёт билет, и ты не приедешь!.. Только… не вычисти его… в уборную, спрячь билет заранее в определённое место. Книгу отослала 2 дня тому назад. Спасибо за неё, думаю, перед своим отъездом ты успеешь получить и сдать её в биб-ку.

Я, конечно, (теперь, когда билет у тебя в кармане, я могу об этом сказать) очень сдерживала себя, «разрешая» выезжать тебе позже, зная, что своим нетерпением я создам тебе и гонку, и большую усталость. А теперь, как начинённая газами бутылка, вот-вот взорвусь — ради всего, выезжай 10-го. Я уж не могу без тебя. Ах, какой же мне подарок ты даёшь к празднику своим приездом. Кисанька, подумай только — 6 дней, и я буду видеть тебя!.. Страшная досада от невозможности взять отпуск на эти дни. Ведь будет дорога каждая минута совместного пребывания. Ничем нудным (жалобы на свою жизнь, напр.) я тебя смущать не буду. Выгляжу я нехорошо — заранее предупреждаю — похудела, заострился нос и удлинился подбородок, но оживлена н/будущей встречей и чувствую неплохо.

Моя миленькая, солнышко моё, хочу надеяться, что спать ты будешь здесь хорошо и сон не уйдёт от тебя. У меня в комнате навряд ли тебе понравится (помни условие обо всём говорить прямо, не скрывая ничего, мы ведь с тобой родные) ночёвка, поэтому устроим ночлеги в д/с, где больше воздуха, простора и… свободы в разговорах.

Я, между прочим, не дождавшись твоего приезда, начала действовать к перемене своей работы и вчера подала в Наркомат заявление об уходе. Навряд ли отнесутся серьёзно, но мне действительно невмоготу, хотя своё учреждение люблю как созданное и отшлифованное мною…

P. S. Ночью перед сном будешь читать Верлена, этот сборничек лежит у меня на столе. Будь же здорова, родная, береги себя.

21/XI.

Вот только что здесь была ты, шли с тобой этими тёмными уличонками и шагали, спотыкаясь, по кочкам к трамваю. Всё ещё свежо тобой и наполнено твоим присутствием. Прошло только 1½ часа со времени твоего отъезда (к удивленью, трамвай не подкачал). Я уж успела остро поговорить с мамой и в утешение себе села за письмо к тебе.

Твоё пребывание здесь отвлекло меня от постоянных размышлений о нелепости моей жизни. Не могу так жить. Ведь мучу себя на медленном костре. Безвыходно тяжело, и не стоит себя тешить свойственным людям чувством — надеждой. Не говори мне, родная, слов утешения, не подбадривай обычным выражением «ещё наступят иные дни!». Всё ясно.

Кисанька ты гадкая, как смела подвести меня, зачем обманула и не взяла эти несчастные сосиски?! Вот так бы я уж не сделала, и это не честно. В такой мелочи подводить меня…

Как пусто без тебя, а завтра в помещении детсада я особенно остро буду чувствовать твоё отсутствие. За эти десять дней я отвыкла от ночёвки дома, и обстановка мне ненавистна. Возбуждённые разговоры за стеной приводят в отчаяние. Идочка уже спит, но дышит необычно тяжело. Кисанька нежно любимая, пиши. Будь здорова. Постарайся компенсировать себя сидячим образом жизни за киевскую беготню. Пред предстоящей работой тебе надо отдохнуть. Целую горячо. Твоя Мура.

22/XI.

2 часа длился у Идочки жесточайший сердечный припадок. Она ещё до сих пор не может прийти в себя и не засыпает, хотя уже 12 часов ночи. С большим трудом отыскала врача, но к его приходу ей стало лучше. Это первый врач, кот. нашёл у неё… порок и большой невроз. Может быть, все предыдущие врачи скрывали её болезнь от меня. Если припадки возобновятся, я не смогу поехать с ней в Рентген-Институт. Ей нужен абсолютный покой, а без меня днём она бегает, прыгает, а к вечеру и случилось это несчастье.

Бог мой, какой тяжёлый удел, — мне прийдётся пройти через большие страдания, я не сомневаюсь, что Идуся не долго проживёт. Ещё одно заболевание с t° — и его навряд ли выдержит её сердечко.

23/XI. 11 ч. веч.

Пока что день прошёл благополучно, вылежала его она в постели. Но я очень неспокойна. Как уберечь её от припадков? Конечно, 25-го не поведу её на рентген. Она ослабела, надо выдержать её в покое дней 5.

Вчера я тебе хотела писать, что наша большая дружба и любовь тебе принесёт ещё много огорчений, т. к. в будущем, кроме страданий, ничего меня не ждёт. Вот поэтому хотела предложить тебе «постараться» отходить от меня. Твоя жизнь сама по себе не так радостна, и отягчать её участием в горестях близких — не следовало бы. Но сегодня я не могу уж сказать тебе об этом в форме предложения, а сообщаю только лишь о вчерашней этой мысли как о пережитой. Ты мне бесконечно родная, и из эгоизма я не могу отстать от тебя. Щедро обливаю себя твоим одеколоном, и от этого запаха так свежо воспоминание о твоём пребывании… Интересно, что застала ты в Харькове? Какими нашла сестёр и сколько времени проведёшь там. Во всяком случае, это письмо решаю не отправлять на Х-в.

Сегодня Идусе было легче, и я осмеливаюсь строить маленькие планы. Как только она поправится, возьмусь за франц. язык — в пределах возможного при моей работе. Сегодня посылала за Ролланом (по-франц.) — обещают дать через дней 10. Ты же, киса, купи мне Humanité, очевидно, в Москве эту газету получают.

24/XI.

Был врач, я в то время отсутствовала, в оставленной записке он говорит: «расширены границы, аритмичный пульс (перебои) и резкий шум. В общем, картина выраженного порока. Пытайтесь положить её в клинику». А я ещё носила надежду, что эти явления неврозного характера… При одной мысли, как я поступила с ней 18-го, — мне хочется кричать и разбить свою голову. Скотина, нет мне оправдания. Теперь глаза не высыхают от слёз…

25/XI.

Кисанька родная! Ещё не могу сказать, как пройдёт у Идуси вечер, пока что ей, как всегда в эту пору, «не по себе», не может заснуть, но вчерашних перебоев в сердце я не слышу. Стараемся предупредить её малейшее желание, чтобы не вызывать раздражения…

26/XI. Был ассистент известного в Киеве педиатра, он поставил след, диагноз: дряблость клапана, отсюда и резкий шум, «но это ещё не порок», заявил он. Я немного повеселела, несмотря на зубную боль…

Буду продавать свои облигации — думаю, что получу разрешение… Больше не могу продолжать, болят зубы.

27/XI.

Сегодня удалили мне 2 зуба, и эту операцию я горько переношу. Из дёсен продолжает течь гной и кровь. Запустила, как всегда, а обратись я к врачам месяца за 3–2 раньше, всё обошлось бы иначе. Хорошо, что эта процедура проходит по твоём отъезде.

Идусе лучше, но радоваться я боюсь. Мне же необходим хотя бы 10-тидневный отдых. Я не могу, из-за зубов, есть; ослабела и от душевных и физ. страданий…

29/XI.

Сегодня, впервые после твоего отъезда я села за пианино, играя для детей, кот. танцевали, и сжалось сердце — так недавно ты была с нами, моя родная, кошечка любимая… Отчего же так мало ты пишешь мне? Всего лишь 2 письма получено от тебя. Только что меня стукнула мысль, а вдруг что-либо случилось с Олёнушкой! Ты в письме волновалась за неё, и твоё молчание меня уже пугает. Жду до 2-го дек., и если не будет писем от тебя, напишу Лидии Алексеевне…

Много, очень много думаю о твоей будущей работе, она пугает меня, знаю, что ты измучишься в ней. Чего бы я не дала, чтобы ты жила со мной, не работая. Скажу тебе «по секрету» — это моя мечта…

1/XII.

Какая же ты негодная! Неужели не могла одолжить у меня денег, располагая кот., ты могла бы заранее взять билет на М-ву. Я не думала, что так долго ты задержишься в Хар-ве.

Неужели и в М-ве, по своём приезде, ты будешь так редко мне писать. Десять дней, как мы расстались с тобой, и за эти дни — только 2 письма.

Не забудь, родная, прислать мне перевод и оригинал франц. книги. Всё же свою мысль изучения языка хочу понемногу осуществлять. Большое (ещё раз!) спасибо за советы отказаться от секретарства на курсах. Теперь я убедилась, в какую форму вылилась эта работа! Ты моя умница! [Речь, видимо, идёт о Всеукраинских курсах методистов, которые бывали в декабре.]

Может быть в январе м-це, после окончания всех конференций (15 и 20/XII — мои доклады), я буду свободной и примусь за язык…

Читала ли ты в «Правде» о критике лизатотерапии д-ра Казакова? Если хочешь, я тебе её вышлю. Книгу отослала, думаю, что она уже у тебя.

Целую тебя нежно. Пиши, ненаглядная, не оставляй меня. Твоя Мура.

[Первая страница письма отсутствует. Дата неизвестна.]

Дома застала стоны. Лежит и бабушка, и Идочка. Знаешь, родная, вся неприглядность, безвыходность положения выступает особенно рельефно, когда вдруг бываешь освежена чем-то новым. Я до сих пор нахожусь под впечатлением и лекции, и самого лектора. Ах, как мне понравился этот человек! И от этой неожиданной появившейся симпатии я почувствовала себя глубоко несчастной. Я ненавижу в себе это свойство поддаваться такому чувству, оно всегда мне приносит огорчения. Об этом человеке я буду ещё долго вспоминать. Не сочти меня за сумасшедшую. Дома у меня ужасы, а я в это время могу быть поглощённой ещё чем-либо посторонним. Много я дала бы, чтобы узнать поближе этого человека. Сейчас жалею, что попала к нему на лекцию. Говорю тебе серьёзно, что он на неск. дней (хорошо если дней!) крепко вклинится в мои мысли. Нет, я довольно редкий экземпляр для психолога…

Хочу думать, что завтра я уж буду иметь письмо из дому. Я представляю, родная, как довольна ты возвращением в обычную обстановку. Эта поездка, конечно, не освежила тебя, но утомила в большой мере. Что-то ждёт тебя с работой? Как сможешь ты переносить обстановку работы в условиях учреждения — вот вопрос, кот. беспокоит меня!

Софа скоро будет в Москве, я ей завидую. Когда-то я смогу себе доставить такое удовольствие?! А всё же, если Ида выйдет из полосы своих недугов, я приеду к тебе — так в начале марта…

Спокойной ночи! устала и голова сама опускается. Вот проклятье, этот человек чрезмерно занимает меня.

[Без даты.]

Кисанька родная! Получены 2 твоих московских письма, и немного спокойна за тебя. Жаль, что не знаю результатов разговора с Бор. Сем. Идусе снова хуже, мучит ея ненормальность (непонятная никому!) с мочеиспусканием, а ванны, что она принимает (как лечение против этого) скверно сказываются на её сердечке…

Облигаций наверно не продам, нужна справка от врача, а я никак не удосужусь её взять, да и неловко просить об этом врачей. При этом заявлены! ты, конечно, меня обзываешь «дурой», в чём ты права.

Вчера отправила тебе письмо «с сумасшедшинкой», понимаешь это выражение? Была в состоянии, кот. давно уж не посещали меня. Знаешь, об этом лекторе думаю ещё до сих пор и чувствую себя совсем несчастной. Понравился человек! Какая же досада, что такая степень вдруг появившейся симпатии не обрушилась на кого-ниб., с кем я встречаюсь. Вот хотя бы на этого Стефана, о кот. я тебе упоминала в Киеве. Обо всём этом сообщаю с такой обстоятельностью, потому что много занята всем этим. Очевидно, сказывается голод по мужчине-другу. Опять повторяю, если б можно было диктовать своим влечениям, где им проявляться. Странный я человек, меня тянет к тому, что почти недостижимо, и в этом моё несчастье…

Да, родная, меня многие отговаривают от изучения именно фр. языка, указывая на его малую возможность использования. Если ты имеешь иные доводы, то подкрепи меня ещё раз ими. Правда, не знаю, как урвать время для изучения его, но я уж не могу сидеть без дела «для себя».

Выгляжу я прегадко, ненавижу себя такой, хотя недавно этот же самый Стефан сказал, что я похудевшей ещё больше ему нравлюсь, но ведь он не совсем нормальный человек…

Моя радость, когда теперь я увижу тебя?.. Несмотря на все неприятности, о твоём пребывании в Киеве думаю всегда с удовольствием, и как быстро мчались тогда дни! Нам со всех сторон мешали, но всё же взаимное понимание и излучавшаяся обоюдная нежность так скрашивали время!..

Уже второй час ночи, а Идуся ещё не заснула, только что садилась на горшок и снова безрезультатно. Мне кажется, что она подпухла. Анализ мочи никаких скверных показаний не даёт.

14/XII.

Бог мой, как люблю я тебя, моя киса. Вот перечитываю твои 2 последних письма, вдумываюсь в эти дорогие мне кусочки твоих мыслей и до боли страстно хочу быть с тобой.

Ах, моя родная, ты не можешь и представить, как огорчило меня известие о поступлении на службу в учреждение. Ты же как-то писала, что нет в управлении штатной единицы?! И я немного успокоилась. Я знаю, что ты не выдержишь этой работы, ты ослабела от н/лихорадки, в твоей слабости сказываются трудно прожитые годы. Твой же уход с этой работы изменит в худшую сторону и твою материальную основу. Эта мысль для меня невыносима, я не могу примириться с тем, что ты можешь нуждаться.

15/XII. Счастлива читать строки, сообщающие о продолжении работы дома… Моя родная, почему Олёнушка редко бывает дома? Будь с ней хороша. Наверное, её неприятно раздражает твоё внимание и заботливость обо мне. Голубка, вам надо разъединиться, нужно предпринимать практические меры к отдельной жизни. Ты подумай, родная, как это ужасно — жить постоянно, вечно бок о бок с человеком только потому, что он тебе родной по крови! Как часто хочется быть одному, одиночество (на время) необходимая вещь. Все проявления, действия, поступки приходится соразмерять по другому человеку, пусть даже и любимому, и родному. Это неправильно. Олёнушка не принадлежит к категории (есть такие!) дочерей, что «дышат» на родителей и поэтому им приятна совместная жизнь. Я (увы!) по себе знаю, как может быть тягостна ей жизнь, и мне обидно и за неё, и за тебя. Но что же делать? Если б я разрешила «проблему» перевода под Москву, мы бы вместе поселились (если тебе приемлем этот проэкт) там где-нибудь. Я не представляю себе этой подмосковной жизни, и надо съездить и познакомиться с ней, что весной я и сделаю.

Идусеньке лучше, завтра даже думаю пустить её в школу. 20-го или 21-го читаю свой «обширный» доклад при наркоме. Волнуюсь. О моём настроении «не спрашивай», но всё же я уж могу и писать тебе, и разговаривать с людьми. Я сознаю, что это пароксизмы болезни и нужно лечение, пожалуй, здесь применим гипноз. Не хочу много вспоминать об этих днях. Мне трудно их переживать и страшно за себя.

Хочу думать, что на конференции будут меня премировать, тогда я поправлю свои материал, недочёты. Это поможет мне выехать к тебе, дальше к весне.

Кисонька, любимая, ты постарайся извинить мне моё довольно продолжительное молчание. Не могу я писать только ерунду, а другого в нек. дни ничего не дам. Сейчас абсолютно ничего не читаю, некогда. Поздно укладываюсь и ещё позже засыпаю, снова бессонница. Поражаюсь выносливости своих физ. сил. Я так долго пользуюсь ими, как из неисчерпаемого источника, ничем не компенсируя их. Изменить что-либо никак нельзя…

Петру так и не ответила, и он молчит также.

[Без даты.]

Пришла домой утром после «бала-вечера», в 8 час. Так хотелось застать твоё письмо. Почему, родная, не пишешь, — не хочешь или что-то случилось.

Эти дни конференции — были днями триумфа. Мой доклад, да и меня, раздули больше, чем следовало, и я приобрела «всеукраинск.» известность. Чувствовала дико неудобно. Присутствовавший всё время на конференции зам. Наркома написал мне записку: «Тов. Пш., слухав В/ с величезним задоволенням, Ви зробили блискучу доповiдь». Переводить не надо, думаю, что поймёшь. Но тут же на конференции получила «глубокую рану», — меня премировали… велосипедом! Я рассчитывала на денежную премию, и я теперь потеряла надежду выкарабкаться из проклятых денежных пут. Хотели сделать лучшее, но «угробили» окончательно…

Идуся снова лежит — простуда, t° 39 была позавчера, но сегодня 37,2. Этими днями я её не видела совершенно, и она стосковалась по мне. Сидят около меня (Софа, Лиза) и мешают писать, да и бессонная ночь сказывается. Вечером же снова заседание… Даже вчера спрашивали меня, почему я не радостна, а на меня опять надвигается ужас тоски. Я боюсь сумасшествия. Необходимо менять обстановку, я больше не могу выдерживать…

Детка, любимая, — надо писать, не забывай меня.

P. S. Но что я сделаю со своим велосипедом?

24/XII.

Как я хочу вот сейчас пробыть с тобой ну хотя бы 1 ч. — из этого времени первые 10 мин. пошло бы на любование тобой, в течение вторых 10 мин. я пролила бы около тебя немного слёз (без слов!), а остальные сорок постаралась бы потратить на беседу. Если б проще было бы с устройством межгородск. телефонного сообщения (при наличии у тебя и у меня домашних телефонов), мы могли бы периодически разговаривать. Кисанька, я остановилась на 10 странице твоей книги (Цвейга) и дальше не иду, если она тебе очень нужна — я пришлю её, т. к. до 2/I читать не смогу. Образ Фуше мне органически отвратителен, с омерзением читаю о нём. Что примиряет меня с этой книгой — так это последовательное описание (своеобразное!) этапов фр. революции. Я нахожусь в длительном периоде отрицательного отношения к людям, и подкрепление его выведенной фигурой сгущает краски. Поэтому, если долго задерживать книгу нельзя, я тебе её вышлю.

У Идуси простуда тянется, сейчас t° 37,7. Что за проклятье повисло над моей девчуркой. Я же 2-ю ночь не сплю, сейчас всё подёрнуто туманом, безусловно, засну… До 2/I эта ни с чем не сравнимая интенсивность работы не падёт. К врачу (психоневрологу) не могу идти, т. к. заранее знаю, что заявит о необходимости передохнуть.

[Письмо Иды.]

24/XII.

Милая Ксенюшенька! Я по вас очень скучаю. Мне эту зиму невизёт всё болею, и сечас заболела простудилась. Ксенюша почему вы непишете. Мама приходя с работы всегда спрашивает есть письмо от Ксенюшеньки, я говорю нет. Ксенюшенька сегодня мама пошла мне выписывать газету Пионерскую правду но уже было поздно подписку уже не приняли, и я осталась на этот месяц без газеты. Ксенюшенька я вас очень прошу покупать мне за месяц газету пионерскою правда в месяц 15 газет а то мне дома очень скучно нету книги газеты, газету Ксенюша можно сразу 2 и 3. Я очень вас прошу если вам нетрудно покупайте и присилайте мне газету.

Хочу видеть.

Целую крепко крепко. Ида.

25/XII. 12 ч. ночи.

Кисанька, милая, родная! Я не имею ни малейшего права затрачивать время на письмо к тебе… Пользуясь случаем, что приходится ожидать, пока нагреется вода для «постирушек», я присела к столу. Мама лежит с t° 39,5 — очевидно, простудилась. Идуся также недомогает, тянется гнилая t° 37,5 — 37,3 и т. д. Меня рвут в клочья — 1-го кончается последняя из серий конференций, и может быть дальше стану свободней, но моё «может быть» даже для меня самой звучит неубедительно. Нет выхода из этого круга непосильного труда. Мне сейчас все заявляют, что кому больше дано, с того больше и требуют. Это, конечно, правильно, с этим я вполне согласна. Я только не могу уделить время своей семье и своему леченью.

Но есть у меня и маленькое утешение — меня премировали (заменили велосипед, деньгами) — 600 р. Знаешь, родная, какой у меня уж был долг — он округлился немалой суммой в 850 р. На сегодня я должна только 300 р. Это уже легче оплатится.

Бедная моя старушка так стонет, и я всеми проявлениями стараюсь облегчить ей страдание. Я нежна с ней и вижу, чувствую ея благодарность. Она, безусловно, меня ревнует к тебе, так же, как и Софа, кот. на днях с горечью мне сказала, что я ей никогда не выказывала столько нежности, как к тебе. Я ей заявила, что ты меня знаешь давно и поэтому не удивительно, что я к тебе привязана. Софа этими днями едет в М., задерживает её отъезд отсутствие места для остановки. У Симы она не может остановиться…

О старости, родная, не думай. Мы будем вместе доживать свои дни. Только бы мне сохранить своё здоровье. Пока что, всё же, оно у меня железное. Я не помню, когда я спала нормально, и несмотря на это проделываю колоссальную работу. Меня даже днём не тянет к кровати, только по утрам, когда надо вставать, мне мучительно подниматься, а позже вхожу в свою колею.

Идуся сходит с ума от тоски, ей нудно с больным человеком, по целым дням она мается и от безделья дурит. Была бы счастлива, если б ты прислала ей пару книг. Она просит тебя высылать газету, и я присоединяюсь к ея просьбе. Моя вина, что я раньше не успела выписать её. Если возможно, высылай ей комплект газет хоть один раз в 10 дней…

Снова доклад — 29-го, и опять волненье! Когда я шла к подмосткам для выступленья на Всеукр. совещаньи, я была близка к обмороку и не помню, что вначале «лепетала», только стенограмма позже показала мне совсем как будто бы чужие, не мои слова, а дальше пошло гладко. Такую муку испытываю из-за своего смущения. Вот из-за этого пошла бы, говорю серьёзно, к гипнотизёру. Это моё проклятье умрёт, очевидно, со мной…

Помимо скверных жилищных условий, мне нужно выезжать из Киева ещё из-за постоянной перегрузки, в др. месте меня, не зная, вначале работой не завалят. Но где я найду такую сумму заработка. Сейчас я получаю 450 р. Очень хотела к лету подучить франц. язык, но об этом нечего говорить. Если я не имею 1/2 ч. в день для письма тебе, то ты уж можешь представить степень моей занятости. Это безумие, от кот. надо спасаться, но в то же время значит и ухудшить матер. обеспеченность не только свою, но и своей семьи…

Твой платочек не сходит с моих плеч, он постоянно на мне. Появились уж и у нас морозцы, кот. доставляют мне порядочное страданье. Посиневшая, с окоченевшими своими конечностями я произвожу жалкое впечатление, стоя где-нибудь в очереди, напр, у трамвая…

Перо не слушается моих рук. Устала, надо отходить от своего стола. Все эти листочки — только суррогаты писем. Для настоящего письма я не имею ни времени, ни сил.

27/XII.

Хорошо сейчас на улице, забежала из города в детсад и не удержалась, чтобы не сказать тебе об этом. Бушует буйно ветер, снег лепит в лицо, пешеходы, поднявши воротники, спешат и чертыхаются. А я же независимо от своего состояния всегда с радостью отмечаю такие дни.

Стоит вот около меня милое такое существо (4-х летний мальчик) и, разговаривая, мешает мне писать, а «попросить» его от себя нет решимости.

Числа 7-го выезжает Софа в М-ву, она ждёт ответа от экскурс, базы, куда послан запрос о возможности остановиться там. Как я ей завидую, она ведь увидит тебя, моя киса.

Дома, вечером. Испортилась моя настольная лампа, и плохой свет досадно действует… Дома нет сладу с Идой. Она нудится, сходит с ума от безделья, ей тоскливо с больной старухой, — всё это мне понятно, но ко всему она по своей сути нехороший ребёнок. Узнаю по всем ея проявлениям — ея отца. Дико упряма, ленива, неопрятна, рассеянна, беззаботна и даже жестока. Изводит больную старуху, говорит невероятные дерзости, перестала даже в мелочах слушать. Абсолютно не слушает и меня. Я теряюсь и не знаю, что предпринять. Сегодня 2-й вечер с ней не говорю, но она не подходит со словами извинения, хотя мне она нагрубила. Вырастет и будет награждать меня неожиданностями, от кот. волосы будут подниматься. Сейчас уже она доставляет мне неподдельные страдания.

И в этом, кисанька, также наши пути сходятся. Я долго не хотела иметь ребёнка, и только на 6-й год замужества — по моей же «оплошности» — она появилась на свет, о чём я сейчас не перестаю жалеть. От человека нелюбимого и неуважаемого нельзя иметь ребёнка. Хорошо быть одинокой и окружать себя, на время, теми людьми, кот. в данное время тебе по нутру…

28/XII.

Родненькая, говори искренно. Может быть, у тебя тянется полоса «равнодушия» ко всему. Я умоляю и в таких периодах не оставлять меня, хотя бы 2-мя фразами сообщить о себе. Не волнуй меня, не тревожь молчанием, оно мне кажется зловещим, и вечер совершенно испорчен, не могу работать…

В новом 36-м году (ты это письмо получишь уж в нов. году) шлю тебе пожелания бодрости, здоровья и душевного равновесия, подкреплённого жизнерадостностью. Ах, какие это ароматные качества!

Новый год нигде не встречаю. Растеряла всех знакомых и осталась до смешного одна. Хотела бы где-либо проветрить свои мозги (они уж в мозолях от работы) и негде.

Ида шлёт тебе свой привет. Мы с ней помирились, и она сегодня «не девочка, а бальзам», — надолго ли?!

Вечер прекрасный, порошит снежок, я сейчас выбегу к почте. Все мои мысли у тебя. А вдруг ты заболела? Немедленно отвечай.

Мама ещё лежит, но t° уже 37,5.

31/XII.

Ну, приготовься же принять хорошую головомойку — ты её вполне заслужила!.. Ах, какая ты негодная, когда же ты оставишь это «ожиданье конца»! И только поэтому не писала!? Не хватает моих слов — и лицо моё в эту минуту гораздо красноречивей их, — жаль, что ты меня не видишь! Знаешь, я строила уж планы отъезда к тебе. Образовавшая твоим молчанием пустота — была невыносима, а помимо этого — страх за тебя окончательно лишил покоя. Кисанька, никогда в отношениях не надо заглядывать в будущее [подчёркнуто красным карандашом Ксении] (это как принцип!). Я благодарна своей натуре хоть за этот плюс, т. е. я всегда брала сегодняшнее, не думая о завтрашнем, и выходило совсем не плохо. Это в отношении к другому полу.

Ты же знаешь, как дорога ты вся мне и как благодарна я тебе, что ты существуешь вот такой, какой ты есть сейчас. По-моему я уж знаю твои недостатки, и они совсем не оттолкнули меня. Вот о внешности, костюме — извини, — пишешь большую глупость. Нельзя так расценивать мою глубокую к тебе привязанность. Я придаю большое значение костюмам, но не до такой степени, чтобы это наносило «ущерб» моему чувству. Вот если б ты была нечистоплотна, то это качество могло бы быть испытанием для него. Твоя же аккуратность является образцом для меня (я не настолько чистоплотна физически, как ты). Если б я имела счастье беседовать сейчас непосредственно с тобой, я сказала бы тебе много резкого, но в письме (это документ!) не могу разойтись и сдерживаю себя. Но всё же ты негодная и поступила нехорошо по отношению ко мне. [Всё, начиная со слова «сдерживаю», подчёркнуто красным карандашом.] Я на тебя, киса, обижена, моя обида не скоро улетучится. Между прочим, я очень злопамятна. [Слово «злопамятна» подчёркнуто красным.] Ты и в дальнейшем можешь убедить себя в чём-либо несуществующем и будешь соответственно этому поступать!..

Не писала же я 4 дня по причинам, известным тебе. Нужно обладать какой-то особенной выдержкой, чтобы продолжать в этом же темпе жить, работать. Работа не поддаётся описанию — нужно видеть. Досадно, что ты этого не учла. [Фраза подчёркнута красным карандашом, волнистой линией.] Ну, да ладно — ещё посчитаемся при встрече.

Идёт дождь, исчезают остатки снега. Новогодняя ночь, всюду карнавалы, веселье, смех. Даже за стеной пляшут, слышны мелодии патефона. Ида не засыпает, а я ей хочу сюрпризом к утру приготовить ёлку. Завтра — устройство новогодней ёлки в д/с. Болят от дневной беготни ступни ног. На душе большая печаль, самой хочется вина, танцев и безудержного смеха. Приглашена была на бал-маскарад в клуб им. Каменева, но мне хотелось бы быть в небольшом кругу. Отказалась. Получила письмо от Петра. Там мороз в 38°, а я почему-то была уверена, что там жарче, нежели в умеренном поясе. Он снова болен, мне его жаль, но писать ему не могу. Пишу только тебе; никак не соберусь написать Лесковой, держу себя по отношению к ней совсем по-свински. Трудно кривить собой, нельзя фальшивить. [Фраза отчёркнута красным карандашом — дугообразной линией на правом поле.]

Пишу сегодня корявей обычного [не сказал бы] — болит голова, насморк. Ежедневно встаю с головной болью. Грустно, киса, хотя жить, безусловно, стало и «лучше и веселей». [Цитата подчёркнута красным.]

Только что обнаружила, что вышли почтовые марки, если не достану их завтра (вых. день), пошлю письмо без них — извини.

2/I.

Передают по радио из Москвы украинские песни, и если ты сейчас дома — слушаешь их также. Сегодня я пришла домой в 3 часа ночи и читала твоё спешное письмо, а утром получила 2-е и по дороге проглатывала его, в детсаду прочитала внимательно. Лихорадка с устройством ёлки в течение одного дня чуть не свалила с ног, но та радость, тот поразительный эффект, кот. она дала ребятишкам — возместил потраченные силы. Помимо ёлки, в углу устроила уголок леса, из кот. выходила большая фигура деда мороза, держащего в одной руке детям подарки, а в другой большую ель. Я с детьми искренно веселилась.

Детонька, не говори мне о «вымученных» письмах. Я всегда пишу их торопливо (медлительность — это роскошь, кот. я разрешаю себе только в гостях у тебя!..). Не надо приписывать мне того, чего нет. Нужно верить мне. [Последняя фраза подчёркнута красным карандашом.] Ты очень огорчаешь своей «подозрительностью». Я не уверена, что и в дальнейшем ты не будешь думать об этом…

Что вышло у тебя с Бор. Сем.? Может быть, ты, голубка, не права? Мне так не хотелось, чтобы ты прерывала с ним «дипломатические сношения». Не ищи в нём чего-то особенного и в конце концов не вдавайся в его личные качества, если они не сказываются скверно и непосредственно на твоей работе. Скажи «je m’en fiche» и работай по-прежнему…

Мне думается, что ты правильно (но не до конца) говоришь о вреде моей «страсти» быть первой. Конечно, помимо самолюбия, мной говорит ещё и искреннее желание дать лучшее, более высшее качество работы. Одно знаю, что работать иначе не могу и поэтому я «угроблена» для личной жизни — нет уменья совмещать личное и общественное.

Вчера гуляла и много и хорошо танцевала подряд часов 5, партнёром был — мой инспектор района, с кот. я ещё училась в институте. Он, провожая меня домой, назвал меня дурой, что я до сих пор молчала, не говорила официально о необходимости переменить комнату. Моя «халупа» произвела на него угнетающее впечатление. Знаю, что теперь будет заходить, хотя категорически запретила. Так, «от безделья» вчера на банкете уделила ему много внимания, но к утру пало настроение, и его сочные (шумные) поцелуи вспоминаю с гадливостью. Долго умывалась и чистила рот. Нет, кисанька, во мне есть много ненормального. Тело требует своего, а разум всегда противоречит.

Сделала перерыв — дала детям музыку для танцев вокруг стоящей ещё ёлки. Детские лица горят восторгом, счастьем. Я постоянно нахожусь у истоков детских проявлений, эмоций — вот поэтому люблю свою работу! Если б меня не тянули всюду и везде, если б я имела возможность быть только на работе в своём учреждении, я не так бы уставала.

Эти дни хотя были печальны (особенно в ночь под первое), но нет прежней безнадёжности. Что сделать, чтобы не повторялись мои «припадки»? — во время их трудно отвечать за себя, и делается страшно. Вот поэтому я так пугаюсь и за тебя, моя голубка. Вчера я снова решила (но как не длительны мои решения), пока физически ещё крепка, не ныть. Опять пустила в ход «кольца» и делаю физ. упражнения и испытываю удовольствие от чувства крепости своего тела. Зная себя, с сожалением думаю, что скоро захлестнёт противоположное. Изломы, перегибы во всём — вот моё несчастье. В ближайшее время меня посылают на… курсы — кукольного театра. Меня интересует эта работа, и я пойду. Думаю, что за это ты не выругаешь меня. Кажется, ты слышала об этих курсах. Этими днями выедет в М-ву Софа, почему это не я поеду!.. Сегодня ещё предстоит приём в д/с артистов кукольного театра, а я сидя засыпаю… У нас весна, снега нигде не видно, очень тепло. Киса, если есть в М-ве суконные ботики № 5 — напиши об этом. Мои порвались, а мне нужны только на низком каблуке, без них я простуживаюсь и в такую погоду. Софа мне купит их.

3/I.

Киса, моя любимая, целый день думаю о тебе, как же хочу быть с тобой! Всё время стараюсь улучить минутку, чтобы сотый, нет, тысячный раз сказать тебе об этом! Сейчас 8 час., я ещё в д/с, собираюсь идти домой, радио из М-вы, передавая мелодии, вызывает картину твоей комнатки. Хочу быть с тобой! хочу приехать к тебе хоть дня на 3. Ничего бы не случилось за эти 3 дня моего отсутствия, но надо что-то выдумать (для всех), чтобы выехать. Вот, как только приобрету галоши, я что-нибудь придумаю и, кажется, сделаю этот трюк. Плохо только, что нет Софы в детском саду — она выезжает в Москву 5-го. Дома всё по-прежнему, т. е. Ида выходит, гуляет. С ней эти дни не ссоримся. Мама тоже уже поднялась. Честное слово, может быть, я устрою тебе такой «сюрприз»!

Сделала ли себе шубу? Нет ещё? Думаю, что нет, иначе написала бы об этом. Киска, как у тебя с деньгами? Напиши об этом правдиво, родная. Мне что-то кажется, что материально тебе теперь «неважно». Но ты в этом отношении не правдива со мной. Не знаю только почему. Неужели ты допускаешь, что и это нанесёт «ущерб» моей привязанности?! Хороша же привязанность! Вообще, кисанька, ты худшего мнения о моей постоянности, чем она есть в самом деле. Во всяком случае, по отношению к тебе она стабильна, незыблема…

4/I. Продолжаю опять в детсаду. Сейчас поеду в город. Несмотря на мою любовь к туманным, дождливым дням (вот такая погода сейчас) я бы предпочла солнце. Несу сейчас статью, и очень хотелось бы, чтобы она была пущена в журнал (это новых рублей 200). Вчера дома застала Иду радостной, оживлённой — причина — присланная тобой книга. Она сказала, что «сегодня у меня настоящий Новый Год»…

Исполни мою просьбу в уничтожении некот. моих писем — меня смущает, что собралось их большое количество.

[Видимо, Ксеня периодически уничтожала какие-то пачки писем. Только этим можно объяснить большие лакуны в переписке первых лет.]

Сегодня надо ещё фотографировать, о чём думаю с неохотой. Да, между прочим, какая отвратительная черта — набрасываться на что-то новое и моментально терять пыл, интерес к нему. Вот так вышло и с фотоаппаратом. Ещё не успела овладеть техникой его, как забыла о нём. Себя за это презираю.

Нет времени закончить.

Целую нежно. Горячо любящая тебя Мура.

Скажи, пожалуйста, как мыть твой платочек? В мыльной пене, а затем для сушки растянуть его, приколовши гвоздиками (чтоб не сузился!) к доске? Не так ли?

4/I. 12 ч. ночи.

Каждый вечер я решаю, что вот сегодня я дома отдохну, но никогда не удаётся избежать работы. По-прежнему сидела над статьёй, кот. пришлось переводить на укр. яз., и с досадой чувствую, что если почта задержит рукопись (а срок к 7-му), то она не появится в печати.

Дошло до того, что вешалку на пальто приколола булавкой — нет ни одной свободной минуты. Чувствую iз-зa простуди дуже [зачёркнуто] (тьфу, перешла на укр. яз.!) очень нехорошо, хожу с t° 37,7.

Родненькая, займи где-ниб. денег и выкупи шубу. Ск. надо денег? Нам в этом м-це из-за реорганизации банковой системы задержат намного жалованье (чуть ли не до 20-го). Как только получу деньги, вышлю тебе 100 р. Конечно, это деньги очень небольшие, но всё же, когда нет и таких, то они пригодятся. Голубка, почему тебе так было плохо с деньгами? Было и есть, конечно. Ты за это время ничего не заработала? Я зверски ругаю себя, что растратила деньги и, честное слово, не знаю на что!.. Правда, значительную часть долга ликвидировала. Уменью беречь их следует поучиться у Софы, хотя она уж иногда скопидомничает…

Меня очень огорчила Юлька (помнишь, я часто говорила о зав. детсадом Арсенала), она проявила большую подлость по отношению ко мне и только лишь из зависти! Она не могла «перенести» мою премию и все те похвалы, кот. так обильно сыпались на меня во время конференции. Подала на меня какой-то донос. Какой — ещё не знаю и, честное слово, я так уверена в себе (в своей непогрешимости в работе, в отношении к своему делу), что даже не интересуюсь. Мне «под большим секретом» было заявлено об этом. Юльку я уж вычеркнула, жаль, а я её уважала, хотя видела многие её недостатки. Интересно, как будут вести себя остальные. Всё это гаденько, и я себя чувствую так, как будто хлебнула помоев. Я часто с ней была откровенна, но и здесь не было ничего порочащего меня как работника, как гражданку. Но всё же это ещё новый урок мне. Как жизнь поучает. Да, вспомнила, я с ней часто говорила о своём «презрительном» отношении к этим «тёткам дошк. дела».

Интересно ли тебе, голубка, читать об этом?..

Платье вышло «ханжеское» (термин Оленькин), но мне идёт.

Мне следует лечь, сижу одурманенная и температурой, и никотином. Меня лихорадит, холодно. На дворе же невероятная слякоть, туман, моросит, как сквозь сито, дождь. Сегодня слушала по радио небольшое выступление Веры Инбер, — я её люблю, о ней хотелось бы знать подробней. Читала ли ты её книгу «Место под солнцем». Если нет — вышлю.

5/I.

Ах, Кисанька, меня снова нагрузили работой!.. Дать обзор периодической методической литературы за весь истекший год. Эта работа на многие вечера. Я готова плакать от досады, отказаться же не могла, не умею.

Получила сегодня письма от Костика и от Проценко с поздравлениями с Нов. годом. Костик меня даже тронул своими расспросами о моей жизни, помня мельчайшие детали ея. Умоляет ответить, пишет, что всегда помнит обо мне. Приятно всё же отметить привязанность. Собираюсь ему ответить. Он на год выехал из М-вы, находится в Ростове/Д…

Боюсь, что слягу, а болеть никак нельзя. Вышли уж дрова, — надо достать их, в учреждении с началом года нет денег, — заменить меня некем, всё надо сделать самой.

Ида тоже состряпала тебе письмо, с бесчисленными ошибками. Это моё больное место — ея успеваемость [«больное место» подчеркнуто красным карандашом Ксении]. Пишет страшно безграмотно. Мне вчера дали диктант, и я в 8-ми фразах сделала ни больше ни меньше как 7 ошибок. Эти фразы я как-ниб. тебе непременно продиктую и доставлю себе удовольствие подчеркнуть и твои ошибки.

[Письмо Иды.]

5/I — 36.

Дорогая Ксенюша!

Вчера получила письмо от вас и всё никак немогу написать письма, вам потом папе и Юре и Вале братикам. Вот мой режим дня. Режим.

в 10 час. встаю одеваюсь умываюсь

в 11 час завтракаю (всегда с книгой).

в ½ 11ого  Готовлю уроки (С куклой).

в 1 час или в ½ 2ого Кончаю уроки.

в 2 час обедаю.

в 3 час Иду к маме в дет-сад.

в ½ 3 час Прихожу в дет-сад.

в 4 час Кушаю.

в ½ 4 час Иду гулять.

в 6 час Прихожу с прогулки.

А потом ужин игры возвращаюсь домой в 9 час. Мама проверает уроки и я ложусь спать.

Поздравляю вас с новым годом с новым счастьем. Я праздновала в дет-сад там 1ого была елка 2ого был кукольный театр сказка «три медведя» Мамонька купила мне елку и повесила игрушки золотые (краска такая) Серебриные и разных цветов бумажные и стекляные. Бальшое спосибо за книгу очень хорошая читаю её с большим интересом я люблю Марка-Твена я читала его книгу про тома и его товарища Гека Фина называется книга «Гек-Фин». Ксенюша я уже устала и пишу плохо и делаю много клякс. Мама что-то заболела но все-таки ходит на работу. Бабушка передает привет. Уже без 5ти 10 надо спать. Спокойний ночи.

Крепко крепко целую. Ида П.

[Записка на клочке бумаги, без даты.]

Кисанька! Книжку до неприличия долго задержала — извини. Отвращение к образу Фуше — позднее сменилось интересом, до какой наглости, подлости может дойти человек?! И в этих качествах он поистине непревзойдён и безграничен… Не представляю даже, как прийдётся тебе рассчитываться за эту книгу? Я продержала её сверх возможных сроков.

7/I. 10 час. вечера.

Как я завидую этой Софке, что уехала (вчера) в М., она, очевидно, не торопится видеть тебя и очень боюсь, что найдёт предлог и не зайдёт к тебе. Она никогда не разделяет мою тягу к людям и всегда каким-либо суждением старается «расхолодить» меня… Если она к тебе не зайдёт — это будет большое невнимание ко мне, что я и постараюсь не забыть.

Кисуня родная, ты не совсем правильно расцениваешь моё «бескорыстие». Я никогда не использовала людей, не ловлю и не умею (напрасно!), но своего напрасно, бесцельно не дарю. Скупости нет совершенно (презреннейшая черта!) но иногда появляется расчёт, особенно при достижении какой-либо цели. Практичности! — увы, её нет, существует только лишь «одержимость» и тогда выступают элементы практичности. Конечно, при этом неровном, скачкообразном укладе жизни страдают близкие, — семья. Но это уж неотъемлемо от меня…

Идусе уделяю час времени вечером (да и то не всегда!), занимаюсь с ней. Отсутствие системы в занятиях сказалась на качестве усвоения и существует реальная угроза — остаться на 2-й год [конец фразы, начиная со слова «реальная», подчёркнут красным карандашом]. Не будь она такой рассеянной и безответственной — всё сгладилось бы. Но с такими свойствами необходимо заниматься с ней.

9/I.

Киса, милая! Работа не клеится, ни одной толковой мысли не появляется в черепной коробке. Оскудение, да и только! Наступают же такие периоды пустоты, когда не выдавишь из себя ни одной фразы! Пишу об этом только потому, что серьёзно расстроена таким оборотом дела. Страдает прежде всего самолюбие. Родненькая, скажу тебе «по секрету», что я глупа и глупость моя врождённая. Я тебе не раз, особенно в прошлом году, писала об этом. Не принимай же мои слова за кокетство, рисовку! Знаешь, иногда простые арифм. действия мне даются с трудом. Я обманываю окружающих, они принимают меня не за то, чем являюсь я в самом деле. Ты вот мне часто говоришь о своей больной голове, но она, «больная», несравненно светлей, ясней моей. Твои суждения просты, логичны, понятны и глубоки в своей ясности. Я часто хожу на консультацию к очень пожилой женщине (ей лет около 60, а может быть и больше), ухожу оттуда я начинённая ея мудростью и уязвлённая собственным ничтожеством. Какое у неё уменье обобщать, делать выводы, как ярко она строит свои фразы и какое изумительное уменье метким выражением охарактеризовать тот или иной факт!.. Этот человек интересуется всем, — искусством, литературой, знает в совершенстве неск. языков. У неё обширная библиотека, хватает времени и на общественную работу. Человек, у кот. можно многому учиться. На 12-е она пригласила меня к себе, но я с ней чувствую себя неловко, совсем дурой, и, конечно, не пойду. Её я так же как и всех, в том числе и тебя, родная, обманываю. Я выдаю себя умнее, чем в самом деле. Почему так вышло?! Очевидно, моё самолюбие, да и желание сделать что-то, толкнули меня к таким высотам, с чем совладать, справиться мешает моя природная глупость. Детонька, на это даже не отвечай. Ты как будто бы другого обо мне мнения и будешь говорить иное, но ведь я-то сама знаю себя…

Работа стоит и двинуть её не в силах. Уже поздно и вечер угроблен. Моя ограниченность, по-моему, наследственная. Грош цена этой начитанности, всё это поверхностные верхушки.

Вчера целый день в д/с высидел у меня тот инспектор, кот. провожал после вечеринки домой. Своим присутствием связал и не дал работать. Неинтересный, нудный человек, претендующий на остроумие. Теперь будет заходить.

Сегодня отправила тебе деньги, получила их раньше ожидаемого срока. Кисонька, не вздумай отдавать их мне. Ни в ноем случае. Я хотела доставить себе удовольствие посылкой какого-либо подарка, но т. к. знаю, что тебе сейчас больше нужны деньги, то почему не принять подарка в этом виде?! Ведь подарка ты не отсылала бы мне? Не правда ли? Может быть, я коряво пишу об этом, но ты должна понять меня. Ты ведь мне родная! Если вздумаешь обижаться, очень обидишь этим самым меня…

Не заходила ли к тебе ещё Софа? Вспомнила! я ведь ей, кажется, не дала твоего адреса. А она и не напомнила!.. Это также показывает её заинтересованность в выполнении моей просьбы!..

[Письмо Иды.]

25/I — 36 г.

Дорогая Ксенюшенька!

Большое спасибо за газеты и за книгу «Приключения Тома Сойра».

Но неужели неужели Там на почте Дон Кихота мыши сьели.

А Дон Кихота я Ксенюша не получила. Мне очень хочется прочитать эту книгу и я вас попрошу Ксенюша если вы не заняты то зайдите на почту и разузнайте там. Пока все хорошо поделала уроки, и пишу вам письмо. У нас очень пасмурная и теплая зима. На днях выпал снег и начило подмораживать но всетаки тепло. Бальшое спосибо. Мама и бабуся передают вам привет. Целую вас крепко. Ида.

[Дальше — до 20 августа 36 г. — большая пачка писем, видимо, уничтожена. Случайно остался один листок из письма 6 марта. Возможно, он относится к следующему, 37 году: в нём так же, как и в письмах того периода упоминается о Ксениной перемене работы. Однако, как увидим далее, в 37-м в это время стояли сильные морозы, и подснежников, наверное, быть не могло…]

6/III.

Наша комнатушка пестрит подснежниками. Ида в исступлении, целыми днями, рвёт их. Она обожает природу вообще. Возвращаясь со своей добычей из оврагов (за н/фруктовым садом тянутся большие овраги) — она бывает вся пропитана запахами земли. В ея возможности отдавать время природе — я ей завидую. Лёгкий налёт загара покрыл наши лица. Пользуясь теплом 2 дня бегала в костюме, а вчера, возвращаясь из заседания, попала под ураган и простудилась.

Детка моя дорогая! Твоя внешность и вся ты — требуют заботы в костюме. Твоё «оформление» должно быть всегда подтянуто, поэтому понятно, что времени на всё это давать надо. Не могу представить тебя небрежной.

Я опускаюсь и ничего не могу поделать с этим; не успеваю за всем угнаться. Прошло то время, когда вечерами, за письмом, беседуя с тобой, я проводила приятные часы. Вечера убиваю заседаниями, срочной работой, шитьём, штопкой, приготовлением ужина и т. д. По-прежнему тоска заслоняет надежду на успокоение. Понимаю, что это состояние — результат не органических изменений, а внешнего нагромождения обстоятельств (неблагоприятн.), но последние, переходя в систему, вызывают и внутреннюю перемену. По своей сути — я здорова и жизнерадостна, но замечаю, что длительность угрюмого состояния и др. нехороших изломов — вытесняют первое.

Детонька любимая, ты говоришь несуразное, решая переходить на работу разносчицы книг. Это физ. невозможно тяжёлый труд, переходя из дома в дом, из этажа в этаж — ты выполняешь функции автомата, кот. никогда не удовлетворят тебя. Лучше быть библиотекарем, в этой работе ты будешь соотноситься с книгами, войдёшь в них. Мысль о разносчице оставь и не возвращайся к ней. Не подходит, родная, тебе эта работа. Работаешь ли ты сдельно? Почему такое отвращение даже к 3-х — 4-х час. пребыванию в учреждении? Голубка, на людях тебе следует бывать. Не отходи от них.

Вчера получила от Петра письмо. Он загорелся новым — ждёт меня к себе.

[Конец письма отсутствует.]

20/VIII. 12 час. ночи.

Кисанька ненаглядная! Вот только сейчас я освободилась и села за письмо к тебе. Заварилась снова такая каша, что мне пришлось оставить вещи дома и побежать по учреждениям. Директор школы сегодня утром принесла бумагу от председателя райсовета о нашем выселении — надо было действовать. Высидевши в НКПросе 3 часа и не заставши нужных мне людей, я только к 6 часам вернулась домой. Завтра с утра иду туда же. А я мечтала спокойно просидеть дома дней 10!

Мама чувствует себя преотвратительно и не поднимается с постели; оказывается, через 2 дня по нашем отъезде она слегла, за ней трогательно ухаживали все соседи, хотели телеграфировать мне, но она не разрешила. Говорит, что не думала уж видеть меня. На вокзале встречали: Кирилл и приехавший брат с племянницей. Можешь представить мою первую ночь сегодня в этой комнатёнке! Сейчас они в театре. Иду, очевидно, бабушка ещё не успела разглядеть, т. к. не находит её похудевшей…

Сегодня ты отправила своих и с облегчением вздохнула от гостей. В эту пору ты уже спишь, а может быть от усталости лежишь в бессоннице…

Застала письмо от Костика, отправленное мне ещё 1/VIII. Умолял прийти к нему в одну из санаторий под Киевом, где он лежал больной, в случае же невозможности ответить до востребования. Очень жалею, что не пришлось повидать его. Представляю его обиду.

Слипаются глаза, ночь в вагоне от визга и от отсутствия места не могла вздремнуть. Больше в таких вагонах не езжу, и ты остерегайся их.

24/VIII [Начало письма, возможно, отсутствует.]

Нет, не укладывается в голове этот ужас, мерзость, подлость, что выявляется на суде. Они потеряли человеческий облик, но это чел. отрепье замышляли не поддающиеся описанию действия! Газеты приходят ко мне на 2-й день, поэтому сестре я пошлю с опозданием их.

Пишу в учреждении. До сих пор ничего не выяснено с помещением, и мы ежедневно готовы к выезду отсюда. Не успевши войти в свою комнату, я уж вынуждена была побежать по наркоматам, и с этого времени нет спокойного часа.

Мама не встаёт. Брат вчера уехал, о необходимости ежемесячной помощи она ему сказала. Идуся температурит, в чём же дело — не знаю. Я эти дни раньше 2-го часа не ложусь. Всё же хоть полчаса учебнику франц. языка я силюсь уделить, и уж лёжа в кровати я ломаю свой язык на произношении коварного «bien, rien» etc… Но такими занятиями одолеть языка не удастся, конечно.

У нас жарко, подмётки туфель прилипают к асфальту улиц.

Достала 100 гр. перекиси, хочу прибавить ещё хотя бы 200 и отослать.

Целую крепко. Твоя Мура.

25/VIII.

Урывками, во время еды и перед сном просматриваю «Мать и сын» Роллана. Особенность его произведений — охватывающее чувство радости, восторга, лёгкости, читая его, я соглашаюсь: «on trouve que la lutte contre les dificultes ajoute du sel à la vie», из предисловия к «Colas Breugnon»). Если бы мне было дано уменье писать, его дар творчества, я создала б только такой же образ женщины, какую он дал нам — Аннет! Здесь всё моё — её я принимаю целиком, то о чём часто думалось туманно, без определённых очертаний (удел посредственности) он с гениальной яркостью нам открывает. И какими же самоцветами высших духовных проявлений (отречение для идеи от себя самоё) сияет вся фигура Аннет! Некоторые места этой книги знаю наизусть.

Идуся температурит от своего сердечка. Она ещё больше побледнела и с очерченными синяками под глазами производит впечатление совсем больного существа. А ведь надо идти в школу!

Ты, рассказывая об отношении Михаила к сыну и к Оленьке, советуешь мне сделать соответств. вывод?! Он охладел к Оленьке! Ну и что из этого?

Интересно, очень ли ценит Олёнушка его то или иное отношение к себе? Навряд ли оно ей нужно. Думаю, что также и Идусе в дальнейшем будет безразлично чувство отца. Суть в том, что чувства никчемных людей нам не дороги. Я ещё раз говорю, что жалею о второй встрече с Мих., он мне глубоко неприятен (а может быть об этом не следует говорить громко, так же как и о «запахе бураков»?). Извини, дорогая, если я нетактична…

Если будешь у Зин. Павл., купи учебник и задачник арифметики и географию для 4-го класса. Спроси у неё же об энциклопедии.

26/VIII. Посылаю тебе «Пед. поэму» и неск. тетрадей. Перекись, кроме 100 гр. не удалось ещё достать.

[Начало письма без даты.]

Иде легче, т. е. вчера и сегодня нормальная t°, но всё же в доме атмосфера лазарета: стоны, запахи лекарств.

29/VIII. Прервала письмо, пишу в учреждении. Завтра праздник — перевод детей в школу, идёт подготовка к завтрашнему дню.

Оканчиваю дома. Застала от тебя письмецо. Мои опасения оправдываются: тебя беспокоит нога. Послушай меня, родная, отнесись посерьёзней к ея лечению. Я вспоминаю случай с Лизой Некр., кот. провозилась с ногой (такая же как у тебя причина) около года…

Пэлова идёт кругом от работы, как в саду, так и дома. К несчастью, испортился и примус, и керосинка; ты не представляешь, какое осложнение внесли они в мою жизнь! Не усмехайся при этом!..

30/VIII.

Кисанька моя ненаглядная, золотко моё! Как же это ты так заболела! Вот несчастье! — я ничего так не боюсь, как твоей болезни — ты такая хрупкая, и болезнь может тебя сильно скрутить. Слышать на расстоянии о болезни близкого человека, не иметь возможности помочь ему — значит представлять и предаваться всяким ужасам. Почему же я не могу выехать к тебе!? Я бы установила жёсткий режим, и никакие гримасы твоего лица не помогли бы тебе!..

Прошёл наш праздник сегодня — как никогда удачно. Милые, милые ребята, как тяжело мне расставаться с ними, отправляя их в школу! Как привыкаю я к ним и как люблю их! Из-за этого можно принять и мириться со многими невзгодами и шероховатостями этой нелёгкой работы.

Кисанька, ты незаслуженно похваливаешь меня в занятиях франц. яз. Я больше «пошумела», чем работаю. Каждый вечер я прихожу домой с непереносимой головной болью, и она лишает возможности чем-либо заняться; силюсь, правда, что-то усвоить, но безрезультатно. Следовало бы идти на курсы…

Между прочим, Ол-ны стремления к нарядам, ея беготня и хлопоты, в ущерб, может быть, своему здоровью в погоне за ними — мне так близки, понятны — поэтому твои жалобы на это «отклика не находят»… Перечитала твоё письмо ещё раз. Неужели ты его с такой t° писала, сидя за столом? Я ещё больше волнуюсь, зная, что ты не будешь выдерживать нужного режима, хотя лекарствами и напичкаешь себя. За всё это время, что я знаю тебя, ты ещё ни разу так не болела… Идуся поправилась, была сегодня на празднике, она ещё больше похудела. Шура Мельникова (наш педагог) уехала в М-ву, и я передала ей перекись. Галоши завтра же буду искать.

Дни стоят ясные и снова тёплые. Любуюсь прозрачностью воздуха, ясностью далей (особенно с н/площадки вид на холмы, помнишь их?) и вслушиваюсь в шелест увядающей листвы. Наступила любимая пора года — это уже идёт 35-я осень моей жизни… Когда-то мы опять будем вместе? Этот год был благополучным в этом отношении, мы часто видались (2 раза ты была у меня и столько же раз я)…

1/IX.

Кисанька, милая! Почему ни слова о здоровье, о течении гриппа? Я так волнуюсь… Только что пришла домой из города. Устала — до дрожания рук. Была в универмаге — галоши купила; кажется, подойдут, смущает очень высокий каблук, но ты просила ведь на высоком. Попала в водоворот МЮД’овской демонстрации и исколесила весь город, пока пришла домой. Галоши передам через Ирочку (дочь Нины Яковл.), она выезжает в М-ву 4/IX.

Спасибо за подписку на энциклопедию — это чудесно, что под руками будет энциклопедия. Может быть, ты передашь с Шурой 2 полученных книги. Ск. она стоит?

Теперь, когда окончательно убедилась в твоём отношении (знаю, что относишься хорошо, «породному» и т. д.), я поняла, что ничего изменить не смогу, и начал грызть «червь сомнения». Мне самой нужно стать такой же, как и ты — тогда у нас будут ровные, спокойные отношения, такую «работу» я и веду. Вот поэтому я надоедливо говорю тебе обо всём этом.

Будь же здорова. Целую нежно. Твоя Мура.

P. S. Твою фуфаечку — не снимаю, очень нравится ея цвет.

Очевидно, ты отправила Тане открытку, я же опустила ей вторую; получила от неё письмо, полное удивления, они с мамой решили, что писала их в пьяном состоянии.

9/IX.

Живу буквально в тумане, теряю счёт дням, не хватает часов для работы и жизни. О тебе думаю не «часто» (как ты), а постоянно, однако не имела возможности писать, не писала бы ещё и сегодня, если б не подумала о твоём беспокойстве. Получила письмо от тебя, где ты говоришь об ожиданьи моего письма, и, отложивши работу, с удовольствием пишу тебе.

Дело в том, что я таки решила поступить на курсы иностр. языков; 13/IX — экзамен. Мне не хочется попасть в низшие классы, надо бы подзаняться, и я нервничаю. Ты уж меня знаешь, если что войдёт в голову, я попадаю, становлюсь пленницей этого! Занимаюсь ночью, усталая голова почти ничего не воспринимает…

Начавшийся ремонт совсем выбивает из колеи, да и занятия Иды осложнили намного мою обстановку… Да, чтобы не забыть! — Если тебе разрешит нога, то, ради всего, достань мне Идусины учебники «Арифм. Задачник» для 4-го класса, «Учебник географии» и книги второст. значения: «Географич. Контуры» (точно не знаю названия), «словарь» Афанасьева. Без этих учебников, особенно 2-х первых — зарез! Уже идут занятия, ежедневно надо решать задачи, и каждый день я казню себя, что не смогла обеспечить её учебниками. В наших магазинах нет, у букинистов (ищу уж старых) также отсутствуют.

Ты просишь написать о ней? Она такая же, какой была в Москве, не поправилась. По-прежнему часто «отсутствует» от окружающего. Особенно проявляется страсть к животным, птицам, растениям. Тащит домой щенков, собак; в банках, стаканах полно всяких жуков-плавунцов, червей и другой рвотной гадости. Полное сходство с отцом сказывается в этом. Брезгливость — совершенно отсутствует, на днях принесла дохлую летучую мышь и, разложивши её на доске, расправляя крылья, собиралась приклеивать их к ней. В этой области проявляет удивительную наблюдательность. К ученью же более чем равнодушна. Не оставляет своей отвратительнейшей манеры плакать, к бабушке, ко мне ни в чём (кроме поцелуев) не проявляет заботливости, часто грубит. Вот только часа 3 тому назад устроила больной бабушке (она мучительно стонет, нечем дышать) скандал из-за того, что нет молока ея щенку…

10/IX.

С растерянностью, недоумением снова и снова перечитываю твоё необычное письмо — ничего не понимаю. Неужели мои сомнения могли его вызвать? Ты совершенно не права.

«Несмотря на моё „холодное“ отношение к тебе я готова мириться и терпеть твою перемену»… Как обидно-просто, между прочим, ты миришься с этой «переменой»!.. Дорогая, но какая же перемена?! Родная, я всё такая же, без всяких «перемен». В предыдущих письмах я заговорила о твоём отношении не потому, что хотела тебя подготовить к происшедшей во мне перемене, а потому что ты мне слишком дорога, не могу представить своей жизни без тебя, ты родная из родных. И вот моя горячая привязанность противопоставляется твоему «холоду», о чём ты никогда не скрывала, и вполне понятно, что при осознании своей беспомощности что-либо изменить я хотела бы «отвыкнуть» от тебя — поэтому я и заговорила обо всём. Хотела «отвыкнуть» — однако это не так просто (как ты думаешь), не могу, не от меня зависит… Детонька, кисанька моя, может быть это письмо посылаешь, желая немного отдалить от себя. Нет, не может быть, это было бы ужасно, да и в твоём письме чувствуется сожаление…

Прошёл только 21 день, как я уехала от тебя, а я опять и с большой силой тоскую по тебе. Решила я больше не писать о своей тоске, — это уж тебе не ново, и я «крепилась», неск. дней совсем не писала. В письме (отправленном вчера) выдерживала стиль, кажется, только в конце стала снова хныкать… Думаю — будь я более интересным, умным человеком, не было бы и твоего «холода». Лучше б ты не говорила мне о нём, я оставалась бы в приятном заблуждении, как и было до пребывания у тебя. Мне так трудно мириться с половинками… но чтобы не терять тебя, я всё приму. Оценивай же правильно мои сомнения, у меня они обоснованы, а у тебя они ошибочно вызваны моими словами о «работе, какую я веду над собой». Различный же возраст наш, детонька, здесь не при чём. Люблю тебя и привязана к тебе больше, чем ты думаешь.

Вместе с твоим письмом получила письмо от Костика — он остаётся прежним и трогает меня своим бескорыстным постоянством.

Очень неприятно, что твой «верный друг» радио — замолкло. Найди какого-либо парня (они все разбираются в радиоустановках) и при первой же возможности исправь.

11/IX утром. Второй день льёт дождь. Вчера не могла выйти из учреждения и отослать письмо, а оно просто жжёт мои руки — так я хочу его скорей отослать! Вчера было приостановлено в городе движение, дождь с ураганом замёл улицы. У нас обвалилась плита, не знаю, будем ли сегодня работать.

Ах, боже мой, кисанька, опять перечитываю твоё письмо, — оно не «твоё». Хоть бы поскорей получить от тебя другое. Больно его читать.

13/IX. Только что вернулась с экзамена, лепетала чепуху, хотелось бы попасть в 3-ю группу, но не буду особенно горевать, если окажусь и во второй. Занятия начнутся, наверное, в 20-х числах…

17/IX.

На курсы было поступить легко, я занималась только затем, чтобы попасть в более старшую группу. Я ещё не знаю, принята ли я и в какую группу, будет прекрасно, если в 3-ю… Состояние бодрое, и при отсутствии головных болей я здорова, как бык; мучилась только твоим молчанием! Чудесная осенняя пора вливает, как всегда, жизненный эликсир, при каждом возможном случае я вбираю ея очарование. С работой же не спорится, ремонт приостановлен, да есть и другие служебн. неприятности, о кот. как-ниб. в иной раз. Я счастлива, что исчезли страшные полосы апатии, равнодушия, бог мой, хоть бы никогда они не возвращались. Много думаю о героических рабочих Испании и мучительно хотелось бы помочь им чем-ниб. более сильным, чем деньги. Читая газеты, жалею, что нет тебя около меня. Нельзя без содрогания просматривать сводки о происходящем там…

Звучит ли твоё радио? Непременно исправь его. Книги давно получены, о чём с благодарностью уж писала тебе… Голубка, сделай мне удовольствие, купи другой воротник к шубке, меня огорчает вид твоего старого. Есть ли у тебя деньги? О воротнике обязательно напишешь…

Прерываю, буду мыть Иду.

18/IX. Трудно передать сколько дорогого времени отнимает домашняя работа! От утра до 2-х час. возилась и далеко не всё окончено. Сейчас начну просмотр материала для гор. пед. кабинета, а дальше намечен визит с Идой к Салганик, вечером франц. язык — вот программа сего дн. дня…

О своём тяжёлом настроении всегда мне пиши. Неудовлетворённость жизнью Ол-ки, конечно, первопричина его. Однако в значительной степени ухудшаешь свою жизнь постоянным одиночеством. Нельзя быть всегда одной — от этого ты преувеличиваешь свои «горести». Да полно, дорогая, так ли уж они значительны, чтобы отравлять ими свои дни? Не хорошо, что около тебя нет друга, иногда сказанное вовремя слово, совет рассеивает надолго тяжесть, тоску, и то, что казалось трагическим, теряет свою силу.

Не жди, дорогая, Ол-ных «определений», она молода и у неё есть время для этого. Безусловно, могла бы она чему-ниб. учиться, но в своё время помешала ей болезнь, а теперь она уж привыкла к такому времяпровожденью. Сейчас ты её не выправишь, а только раздражаешь. Чем она может облегчить твою жизнь?! Она нежна с тобой, делает уборку комнаты, честное слово, это не мало! Не мучай себя ею… А мне бы следовало забрать тебя к себе и дать тебе хотя бы 2 режимных недели! Как бы я хотела этого, и будь мама здоровой, я бы устроила их тебе. Была бы счастлива этим. Тебе надобно подлечить нервы, кот. сейчас в болезн. состоянии и от случайного питания, и от постоянной грызни себя.

19/IX.

Стоят божественные дни, единственная досада, что нет времени пользоваться ими, а до чего чудесно вокруг! Мы утопаем в цветах, вот только теперь они дали весь свой блеск и разнообразие, даже взошла посеянная трава. Как всегда, я летаю из города к себе не меньше 2-х раз, но чувствую себя очень хорошо — ведь это осень! т. е. пора бодрости, энергии, удивительной силы… К моему удивлению, я принята в 5-ю группу курсов, — это неожиданно, и боюсь, что я многое упущу.

Помнишь, Кисонька, я всегда говорила о своей вине по отношению к «классной даме», она удивительно чутко, любовно относилась ко мне, и значение, силу ея любви я чувствовала на протяжении 7 лет. Я прервала с ней всякие сношения и вдруг вчера загорелась желаньем повидать её. Увы, слишком поздно — она выехала (уже 3 года) в Ленинград! Её родственница, узнавши мою прежнюю фамилию сказала, что она постоянно вспоминала меня и даже обращалась в адресный стол, но, не помня моей теперешней фамилии, не могла ничего добиться. Да, это мой большой грех!..

Этими днями буду ставить у себя отд. счётчик — маме уже холодно, и надо нагревать комнату электр. печкой. Ах, бедная моя старушка, до чего терзаюсь ея состоянием. Неудобно своего здоровья, и я перестала при ней делать даже утреннюю зарядку и припрятываю поглубже усмешки своего хорошего состояния. Часто несу в себе беспричинную радость жизни и это чувство стараюсь не выказать перед другими.

21/IX.

Сегодня был жаркий день, мне в лёгенькой блузке не было холодно. Я вспомнила мучительные дни твоего пребывания у меня, когда с трудом передвигались ноги и о прохладе мечталось. А помнишь сеанс в кино? Меня умилила тогда твоя выдержка и терпение…

Уже давно ты не говоришь о своём здоровье. По-прежнему ли сидишь на «толокняном» столе, разнообразя этот продукт то маслом, то молоком? Или есть «реформы»? Исходя, увы, из «чревоугодия» (что констатировали «некоторые» мои дорогие друзья), я в столе вижу одну из основ хорошего физ. состояния. Если не хочешь меня огорчать, удели внимание своему желудку. Этот вопрос, кажется, единственный, в чём имеются у нас расхождения. Не принимаю только обвинения, что еда — в центре моей жизни, — это «клевета». Но довольно о кулинарии…

Позавчера — месяц со времени моего отъезда из Москвы. Не кажется ли тебе, что прошло значительно больше?

22/IX.

Получила и письмо, и посылку, — спасибо. Дорогая, почему пришли III и IV тома энциклопедии, а не I и II-й. Куда и когда посылать деньги для дальнейших получений или они прийдут наложенным платежом? Материи, конечно, не надо было покупать, меня всегда терзают твои на меня затраты. Для такого платья я уж стара, кисанька. Материя же чудесна.

Получила от Петра письмо с фотографией, он действительно страшный, не представляю, как мы встретимся, «грозит» скорым приездом. Много неприятнейших минут прийдётся пережить.

Я не знаю, дорогая, адреса Костика, я написала ему «до востребования». Свою комнату он как будто бы отдал жене и сыну. Он много врёт (почти все близкие мне мужчины — лгуны, так уж «везёт» мне!), и всё сказанное им я пропускаю через хороший фильтр проверки. Что мне, родная, от его привязанности, если я его не уважаю. Его чувство меня не освежит, не внесёт (это главное!) разнообразия. При случае — встречусь с ним, но к этому не стремлюсь.

Может быть к Окт. праздникам Шура снова с хором поедет в Москву, не будь у меня франц. языка, я бы вошла в хор. кружок. Я ей завидую… Кисанька, читала ли ты о приглашении испанскими женщинами представительниц из Трёхгорки? Вот счастливые люди, они поедут в Испанию!..

24/IX.

Вернулась с митинга, посвящённого испанским событиям. Пришлось говорить и мне (выступаю только в крайних случаях, когда «вытягивают»). Произносила какие-то горячие, взволнованные слова — то, что чувствую! Нервы так взбудоражены, что не засну. Отсылаемые продовольственные посылки — это уже реальная помощь, другой мы им не можем оказать!

Родная, точно, как и тебе — мне быстро наскучивает времяпровожденье с моими знакомыми, даже с такими, бесспорно, интересными, как Салганик. Час-два, а дальше хочется освободиться от них. В то же время, как мне с тобой хорошо, как умеем мы красноречиво молчать! Только один раз за всё время, что я знаю тебя, меня тяготило твоё присутствие (как странно даже выговаривать это слово «тяготило»), а именно, помнишь, там на лугу, по дороге к Серебряному Бору. Но это было один раз и пусть он никогда не вернётся. Тогда мне было очень тяжело.

Довольна я, что тебе приятно получать от «химика» письма, по его приезде тебе нужно встретиться с ним. И рада бы я, дорогая, не становиться на твой «ложный» путь, да ничего не могу с собой поделать. Всё меньше тянет меня к людям. На курсах нет ещё занятий, и, может быть, не начнутся даже с 1/X. Я работаю одна, но пользы от моих занятий мало — нет правильного произношения. Брать же часовые частные уроки — дорого, я не могу позволить себе такой роскоши, а хотелось бы перед занятиями подогнать себя и в этом.

25/IX. Вчера не дописала — Идусе было плохо, но в школу она пошла.

Ремонт помещения — терзает — он затягивается на продолжительный срок. Сколько беготни, изобретательности и хитрости приходится применять! Меня унижает моя роль просительницы, хочется чертыхнуться и предоставить всё течению времени.

Я очень люблю бродить по кладбищу и жалею, что не пошли туда с тобой. Помнишь нашу прогулку по Волкову кладбищу в Ленинграде?

Странное у нас во всех свойство — всё кажется, что «жизнь начинается завтра». Вспомнила об этом потому, что всё поджидала чего-то значительного и очень интересного, а сейчас хочу эту основу найти в своей повседневности. Найду ли?

Дни стоят по-прежнему чудесные, к зелени прибавилась позолота, и сухие листья уж шуршат под ногами, этот шорох — «обожаю».

Костик шлёт печальные письма, он стал прихварывать, усиленно ищет жилплощадь себе, хотя бы угол, думаю, что угол ему удастся найти…

26/IX.

Дорогая, если имеешь возможность, пришли мне на недели 2–3 — 200 р., в крайнем случае вышли 100 р. Деньги очень нужны. В след, письме объясню причину своей просьбы.

27/IX.

Кисанька дорогая, как я скучаю по тебе! Я прекрасно понимаю, что из моих стремлений поехать к тебе — ничего не выйдет; для твоего же приезда в Киев нет хороших условий: ремонт ползёт улиткой, всюду в помещении неприглядно, у меня дома обстановка не для отдыха, а сама я занята.

Ты, очевидно, ждёшь разъяснений моей просьбе о высыпке денег?! У меня уже давненько (помнишь, я тебе писала о «служебных неприятностях») не хватало по кассе 400 р., — всё поджидала, что выявятся причины отсутствия этой, всё же порядочной, суммы. К сожалению, ничего вспомнить не могу, приходится думать, что я их утеряла. С 1/Х начинается декадник проверки финансирования н/учреждений — мне необходимо покрыть эту сумму. 200 р. уже заняла. Этот м-ц у меня вообще вышло много денег, хотя братья помогли более обычного. Ставлю счётчик, купила маме туфли, керосинку, вызывала 2 раза врача, заплатила за курсы — всё это непредвиденные расходы. Это — не так интересно, пишу для того, чтобы ты не думала о моём неуменьи жить. Я, дура, что не могу себя взять в руки и постоянно помнить о казённых деньгах. Дала себе слово и в этом отношении проявить волю.

Ты совершенно права, не желая меня видеть в роли зав. Теперь, при ремонте, я лишний раз убеждаюсь, как трудно мне всё охватывать. Меня, конечно, надувают и на качестве работы, и на цене. Да, это не моя роль. Размер ремонтных работ как никогда велик, раньше мне не приходилось сталкиваться с работами этого рода. Стр. материалы с невероятными затруднениями достаются. Однако все мои жалобы ни к чему, ведь оставить своей работы я не могу, но жизнь отравляю окончательно именно ею.

Пересылаю тебе снимок Идишки, глядя на него, так реально вспоминается зной того дня, когда я фотографировала; ты еле держалась на ногах, а я обливаясь потом, портила пластинки, вставляя одни и те же по неск. раз. Таким образом, нет ни одного твоего снимка.

Костик просит прислать мою и Идочкину фотографию — знает паршивец (ах, извини…) дорожку к материнскому сердцу. Этим он напомнил необходимость сфотографировать её в хорошем ателье, что и следует сделать в ближайшие м-цы.

28/IX. 11 ч. утра.

Послала подводы за паркетом и в ожидании возвращения их — присела за письмо к тебе. Хорошо если удастся эти отвратительные покоробленные полы покрыть паркетом… После вчерашнего ливня настолько похолодало, что мёрзнут без галош ноги. Жаль мне, особенно в ремонте, носить своё пальто, но мёрзнуть ещё хуже, хотя оно и не согревает.

Миленькая моя, сегодня ты снилась мне.

Вечером дома.

Ласкающим пятном лежало на столе твоё письмо…

По снимку лицо В. мне очень понравилось, я жалею, что Оленька не привязалась к нему. Как бы хотелось видеть её сильно увлечённой и глубоко привязанной! Всё это придёт в своё время, и ты не огорчайся.

Ты спрашиваешь, где Идуся ест? Утром я приготовляю что-ниб., чаще всего покупаю разл. колбасы, сосиски, а после школы она приходит ко мне обедать. В школе она находится с 1 до 5. Неудобно, но др. выхода нет.

Сегодня не пишется. На душе нехорошо…

30/IX.

Целый день немилосердно льёт дождь, он несёт немалые осложнения: приостанавливается ремонт, зальёт нашу кухню и т. д. Дорогая, нет слов для передачи моего отвращения к моей сегодняшней работе! Я охладела и к своей профессии. Она мало ценна в общественном значении, другой человек здесь даст больше пользы. Среди своих коллег мне скучно до судорожной зевоты. Если нет огня — значит нет и результатов. Ради денег нельзя ведь работать, надо ещё интересоваться и любить своё дело, иначе станешь ремесленником, а это уж нечестно! Не так давно я горела в своей работе, верила, что именно я подхожу к ней, заражала своим энтузиазмом других, — «труд был благословением моим» (это высокостильное выражение действительно отражало моё отношение к работе). Я не могу и не хочу скрывать своё охлаждение, но от этого не легче. Надо уйти и быстрей…

Прерываю письмо, надо одеваться и выходить, а дождь хлещет… Может быть, сегодня не закончу письма. Дорогая, как я люблю тебя!

Пиши мне побольше и люби меня…

1/Х. Занятия на курсах отложены снова…

Дорогая, сколько вокруг лжи и неискренности! Все, все врут, за исключением единиц не на ком задержаться; а может быть я попала в такое специфическое окружение?! Помимо всех горестей меня душит человеческая неискренность. Мы уж с тобой не доживём до социализма человеческого нутра; проблески этого в отд. жизненных моментах проглядывают, но они мало ощутимы. Я сейчас сталкиваюсь с разл. категориями людей, и выпирает их ложь. Ты мой единственный правдивый друг, как люблю тебя!..

Вообще же наступила полоса «большого невезения» и при каждой неприятности я, принимая её, думаю, а что ещё ужасное может обрушиться на меня? Выбор в этом направлении может быть порядочным… Неудачи накладывают и внешний отпечаток. Я становлюсь более молчаливой, робкой. Невесело и противно…

[Дата 16/Х, по-видимому, ошибочна: не 16, а 6.]

Дорогая, если я переживу этот период без нервного потрясения, то я таки «дубовой породы». Первый раз в жизни я втянута в судебные дела, имею дело с арбитражным судом — мне предъявлен иск для уплаты в военно-учебный пункт значительной суммы за рабочих. Подала апелляцию. Какой-то бред… Ремонт, судя по ходу его, затянется к глубокой зиме. Необходимо выселить живущего здесь сторожа. Ну скажи, дорогая, зачем мне всё это? Все работы не админ, характера мне кажутся сейчас хорошими. Неприятно жаловаться, но, зная, что каждый день кроме неприятностей ничего не принесёт, я бы предпочла не начинать его. Всё, за что я принимаюсь, не спорится. Поступила на курсы, а они никак не начнут функционировать! (только после 10-го объявят о времени занятий). Изучение языка — это отдушина от тяжести окружающей атмосферы. Это — мой десерт, к сожалению, слишком малыми порциями я вкушаю его…

Материал ещё не получила. Ни в коем случае не хочу продавать его. Расстаться с такой юбкой — значит почувствовать себя окончательно несчастной. На пальто не буду размахиваться, а юбку хотела бы сделать, если ты сможешь подождать с деньгами. Только говори откровенно. Твоими заботами я буду одета, и то, что этим, вне сомнения, отягчаю тебя — часто грызёт меня. Как я уж писала тебе — нежная благодарность соединяется с неловкостью за себя.

Франц. литературы не надо, я не одолела ещё имеющейся у меня. Если можно, «Le journal de Moscou» — вышли. «Пед. Поэму» — оставь у себя…

Идуся, видя, что я заклеиваю тебе письмо, попросила: «Передай от меня привет и поцелуй». Обнимаю тебя, моя ненаглядная.

8/Х.

Дорогая, располагая часом (жду, когда нагреется вода для стирки) я колеблюсь — взяться ли за франц. книгу или за письмо к тебе, — и последнее побеждает. Этим я недовольна — нельзя (говорит разум) пренебрегать ради чувств делом. Но я всегда действую ими. Франц. яз. увлечена и мучусь отсутствием возможности предаться ему. Особенно желательно найти человека, с кот. бы могла говорить.

На дворе холодно, грязно, моросит дождь. А ремонт (будь он проклят!) «вгоняет в могилу». Я перестала спать и как только ещё двигаюсь, какими запасами нервов действую, честное слово, не знаю! Поддерживает курение (с той отвратительной манерой, за кот. ты стыдила меня и мне таки было неловко!). Гадко живу я. Теряю чувство ориентации во времени, дни бегут и быстро, и бесполезно. Какое-то течение серого, неприятного скольжения по мучительной плоскости — ремонт, семья, деньги! А подумай ведь, дорогая, — это же последние бодрые дни!.. Я не узнаю сама себя. Где мои постоянные увлечения, стремления?

Костик во всех письмах просит быть с ним «откровенной» и писать ему, кем увлекаюсь сейчас. Не может быть, чтобы ты жила без увлечения — пишет он мне. Когда и кем?

Вот теперь прибавилось ещё занятие — стирка! У нас негде; и стирая до мяса пальцы, медленно и без особенной белизны я мучусь над бельём. Вспомнила об этом, потому что уже нагрелась вода. Сегодня есть большое желание писать тебе, но навряд ли успею закончить письмо.

Вот и 12 час., — около 2-х часов возилась с 5–6 вещицами. Какая никчемность! Никуда не годна! От обилия забот (они не вмещаются в голове) я снова не веду счёт деньгам, и при проверке опять не хватает, но… уже только лишь 20 р.

Дождь, не переставая, льёт и несёт с собой беду: каждый раз он разрушает нашу кухню. А когда-то я так любила засыпать под дождь!

Ты права, говоря, что нельзя «внутренне обострять» себя к выполняемой работе. Безусловно, моё отношение не способствует работе, но, родненькая, до того мне невмоготу, что я согласна что угодно с собой сделать, чтобы уйти. Я дохожу до такого «падения», что решилась бы уехать месяца на 3 к Петру, живи он поближе. Поверь, что нет сил, об этом пишу со слезами (вообще часто плачу). Ах, как меняются люди — я становлюсь плаксивой. Я буквально загнана в угол, а дальше не предвидится облегчения. Писать обо всём долго и лишне.

В этой снимке — ты себя не узнаёшь, дорогая? Только по халатику, шляпе и позе я догадываюсь, что это ты. Ида не узнала тебя. Посылаю как курьёз.

Книгу — «Рулетенбург» — начала читать. Она мне не нравится. Скоро вышлю её… Твоя фраза, такая уверенная, о будущей совместной жизни странно успокаивает меня. Неужели ты будешь пророком?

10/Х.

Кисанька, я верю, что при совместной жизни нам обеим было бы легче: по-иному воспринимали бы многое. Впору сказанное дружеское слово часто рассеивает скверное состояние. Даже письма делают «добрей», сила же живого слова несказанно сильней. Меня почему-то подбодрила твоя уверенность (ни на чём не основанная) о возможности жизни в одном городе… Я никогда бы не хотела жить с тобой в одной комнате. Нельзя жить вместе долго с горячо любимым человеком, иначе он перестанет быть таким. Это одинаково относится к обоим полам…

Какое страдание без своей комнаты! Я натренировалась, между прочим, отделять себя незримой стеной от окружающих и умею быть «отсутствующей», но надо учесть, что именно такое моё «отсутствие» навряд ли хорошо действует на окружающих.

Страшно холодно, пытался падать снежок. Большинство надело шубы. Я своё пальто решила перелицевать и, может быть, к декабрю обновлю его, а пока что мёрзну в demi-сезонном. Истрепала и его, оно уже не выглядит свежим… Жду твоего ответа относительно материала и пока что не режу его на юбку.

Меня посетило новое и большое несчастье. Начались головные боли, очевидно, мигрени (так было со мной в детстве) с потерей зрения (на 7 ч. приблизительно) и с пронизывающей, с сопровождением рвоты, головн. болью. Пишу об этом так много, потому что считаю это очень большим горем. Затуманиваются умствен, способности. Позавчера был такой 2-й «припадок», но ещё сегодня нет ясности мыслей. Не говори о врачах. Я знаю, что они прежде всего предложат отойти от работы, отдохнуть…

15/Х. Вечер.

Дорогая, прости мне, дня 4–5 не писала тебе. Частые, невероятно мучительные припадки головных болей делают меня детски беспомощной, и каждый раз при потере зрения (это первый этап мучений) я плачу от досады и очень неприятного ощущения, а дальше начинается боль в голове. В перегруженности не малое место забирают занятия франц. языком, что является сверх всего и за счёт сна. Я почему-то единств, утешением избрала это занятие и покладаю-таки на него надежды, думая в будущем иметь с него проценты в виде побочного заработка. Однако для этого надо затратить не менее 2-х лет. Срок немалый!

Боже мой, как надоедливо однообразна, как неприглядна моя жизнь! Ко мне снова захаживает б. инспектор. Я его уже «допустила» в комнату и даже 2 раза вырвалась с ним в театр, mais c’est un homme de rien. Он ничего во мне не вызывает, кроме вполне понятных в моей «монашеской» жизни вспышек чувственности. В его присутствии резче выступает тоска такой жизни; меня возмущает, что минутами могу чувствовать влечение к нему, в этом сказывается только лишь моё одиночество.

Родная, редко пишешь мне. Что это? начинаешь отходить от меня? Или другая причина?.. Что мне делать с материалом? Ты так и не ответила мне на этот вопрос. Если можешь подождать деньги, то я отрежу (92 сант.) себе на юбку, а остальной кусок пошлю тебе. Денег мне не присылай. Должна выкрутиться. Как только выплачу долги — приеду к тебе…

Работаю я плохо, из рук вон плохо; нет прежнего усердия, и даже теряю обычную добросовестность. Своё отношение к делу не скрываю и получаю уже укоры от инспектуры. Вчера (в день своих именин) я ушла с Верой Ряшко с заседания и провели с ней совсем не плохо вечер. Были у её брата; давно уж так не смеялись, как вчера. А сегодня получила выговор. Подумай, родная, по календарю у меня 17 вечеров должно быть занято собраниями, заседаниями и т. п. Наши инспектора питают особую страсть к разговорам. Я прихожу в бешенство. Курсы всё ещё не работают. До чего всё пресно!

Дорогая, при случае купи «L’aube» Rollan’a.

Дни (2) балуют и солнцем, и теплом…

Идуся очень осунулась. Ей совсем плохо. Беру обеды из столовой, а чаще «сидит на сосисках». Когда же я лежу с гол. болями, то в доме полный развал. Сад закрыт…

17/Х. 1230 ночи.

Вчера вечером был 4-й припадок гол. болей, и до сих пор ещё болят глазные яблоки. А вдруг ослепну? Но об этом не хочу думать. Знакомая дала рецепт каких-то порошков, и как будто они вчера ослабили силу боли.

Деньги получены — спасибо. Этими днями мне занимают с возможностью долгой задержки, и поэтому я их тебе вышлю.

18/Х. Какое же проклятье! Утром опять был припадок. Так часто повторяются они. Страшно, что при этом ослабевает память. Родная, пусть не вызывает раздражения такое подробное описание моего «скорбного мира». Я напугана, поэтому и останавливаюсь так подробно на этой болезни, а переношу же (кроме потери зрения) её очень терпеливо и не прекращала даже сегодня своей работы.

Вчера опять звала к маме профессора. Напрасная трата и усилий, и средств!

Не могу писать, голова наполнена свинцом, а глянуть на меня, то румяное лицо с пылающими губами вводит в заблуждение

21/Х. Утро.

Нарочно задерживаю свой уход из дому в надежде застать твоё письмо. Если утром нет — навряд ли будет и днём.

Хотела отрезать себе кусок на юбку, но остановилась — остаётся мало тебе на юбку, и этим самым я порчу кусок. Не знаю, что делать. По-моему, насколько понимаю я, тут 2 юбки выйти не могут.

Родная, пиши. Ещё раз целую.

[Письмо без даты.]

Кисанька моя! Чувствую себя без вины виноватой, что пишу реже. Чаще писать не могу. Я в полном смысле слова страдалица, редкий день проходит без приступов. Ты также очень редко пишешь, и тут я уж не обойдусь без упрёков, что мне «на правах больной» простительно…

Сейчас не болит голова (но это не значит, что неожиданно не появится боль), и я хочу поговорить с тобой, постирать немного белья, покормить ужином своих и подзаняться франц. языком; если останется кусочек часа — напишу Костику (он мне часто пишет).

Я с тобой вполне согласна, что с большими детьми прибавляются и усложняются волнения и переживания. Бедная ты моя мамаша. Передай Оленьке мой привет, я, между прочим, ей также сочувствую. Не совсем приятно соразмерять свои поступки по желанию мамаш, даже таких очаровательных и дорогих, как ты… Завтра знакомая едет в Москву, я ею отсылаю остальную материю, отрезавши себе 92 сант. Всё ожидала ответа на свой относительно этого вопрос, но ты почему-то не ответила. Поэтому я осмелилась и отрезала. Не знаю, может быть, ты не так планировала материю? За этот кусок я позже отошлю деньги, сможешь подождать? Напиши.

Дни тёплые, хорошие. Наши дали напоминают пейзажи Левитана; хотелось бы побродить в лесу. Я жду лета, непременно отправлю маму м-ца на 3 к брату. Я не в состоянии выносить эти тяжести. Поговорю начисто с братом…

Стирая на кухне, я выслушала от соседки серию «страшных ограблений», и мне сейчас страшно. К тому же 2-й день сидим без света…

11/I [37 г.]

Родная, сегодня отправила тебе письмо. Вечером снова пишу, хочу поделиться некоторыми мыслями. Меня уже донимают угрызения совести, что оставляю маму, а ей как раз теперь очень плохо! 5 дней — срок, конечно, короткий, но при таких обстоятельствах — всё может случиться. Знаю прекрасно, что если не выеду теперь, то до поздней весны не буду в Москве. Почему же я так страдаю? Я боюсь и подумать о смерти мамы, мучительно её жалею. У меня нет надежды на её выздоровление, навряд ли в ея состоянии в 65 лет могут поправляться. Надо приучить себя к мыслям о ея смерти, но, пожалуй, к этому не привыкают.

Сегодня первый день настоящей зимы, а я уж было радовалась, рассчитывая провести и этот год в тепле. В Москве буду мёрзнуть, конечно.

13/I. Мороз в 0 —7, всё стынет от него. А маме всё не легче.

Неужели не писала, на сколько дней приеду? Выехать из М-вы должна не позже, чем 24-го. Думаю, что письмо с сообщением о выезде 17-го ты уже получила. Снова говорю: мой выезд — безумие. Не знаю, что сказать в школе, чем объяснить её будущее отсутствие? Книжки её, конечно, возьму, буду просить тебя подзаняться с ней. В школе она идёт туго, что доставляет мне немало огорчений. Странная она, безусловно, отличается от всех детей в худшую сторону.

Мой хозяин всё энергичней наступает, и скоро, очевидно, подойдёт решительный момент. Странно смотреть, как такой уж очень пожилой человек с волнением, напр., приглашает в театр. Это неприятно, т. к. вызовет осложнения в наших деловых отношениях…

Итак, снова повторяю (м.б. письмо затеряно!) 17-го выезжаю, 18-го должна быть, вагон № 3. Встречай же нас, моя сестричка! Не знаю, что писать Костику о встрече. Я категорически запротестовала против его желания встречать меня на вокзале (не хочу, чтобы ты его видела!). Очевидно, напишу, чтобы к вечеру он вызвал меня из твоей квартиры… Больше писать не буду, а от тебя жду письма. Хоть бы быстрей проходили эти дни!

Целую, обнимаю. Твоя и твоя Мура.

Отдохнула немного (после конференции прошло всего лишь 4 дня), прихожу раньше домой и чувствую себя бодрой. Нет головных болей.

Кисанька, что же было написано в зачёркнутой фразе? Она меня интригует.

29/I.

Кисанька, несмотря на мои просьбы — написать сейчас же по моём отъезде, — от тебя нет письма. Не стоило бы тебе, моя голубка, волновать меня. Упала ли t° у Оленьки? Приехала ли Клара? Очевидно, ты очень занята, что не выполнила моей просьбы.

Позавчера мама, проходя комнату, упала, размозжила до крови голову, ушибла позвоночник. Теперь лежит уже, не поднимаясь. Не разрешает срезать запекшиеся в крови волосы…

За эти дни окунулась в работу, но не улетучивается та отчуждённость, кот. испытываю особенно остро со дня приезда. Чувствую никчемность многих наших мероприятий; уже говорила о них, со мной не соглашаются. Чувствую ненужность наших мудрствований. [Последние две фразы отчёркнуты Ксенией — простым карандашом, слева.]

Теперь, когда за мамой нужен более тщательный уход, на курсы не хожу. Ида не так много пропустила по школе, в ея отсутствие мало было подано материала. Очень слежу за ней, находясь под большим впечатлением от твоего мнения и связанного с ним отношения к ней, кот., к сожалению, я переживаю больше, чем она… Принимаемые тобой наркотические снотворные средства — пугают меня, ты привыкла употреблять их в большом количестве и слишком часто. Ведь это заведомое разрушение организма! Моё мнение (может быть, профана) — за счёт даже неск. бессонных ночей обрести наконец нормальный сон. Ведь это же ужасно — каждую ночь усыплять себя!.. Напиши мне об этом…

30/I. Письмо получила — оно повергло меня в уныние. В твоём представлении я становлюсь довольно неприятным человеком, кот. ты можешь жалеть, но не любить и уважать… Ты не раз подозревала меня во лжи (напр, о неполучении твоих писем перед отъездом в Алма-Ату), и до сих пор неизвестно, поверила ли ты мне. Почему ты не сказала сразу об оставленном впечатлении от встречи с Салганик? Ведь это же отвратительная черта — подобострастие, заискивание! Салганик мне нравится, я смущаюсь, всегда смущаюсь ея, но заискивать перед ней было бы гадко и нелепо. Какое странное впечатление и определение его.

Неожиданное и неправильное. Согласна, что смешно держала себя, был странный порыв, я обрадовалась, увидевши её. По отношению к тебе в эту минуту я была, может быть, нетактичной, оставила неожиданно тебя, даже, кажется, не сказала, куда я бегу. Я бываю совсем невоспитанной, постоянно учу себя быть иной. Помогает мне в этом — твоё хорошее влияние.

Итак, я не согласна, моя дорогая, что заискиваю перед ней. Нехорошее это определение. Я только лишь смущаюсь ея. Однако оставим её в покое.

Во время этого пребывания у тебя я проявила глупую тщеславность, рассказывая о своём выступлении. Стыдно вспоминать об этом. Ясно, — чем больше живём вместе, тем больше находим разл. качества, скорей, к сожалению, отрицательные. Ты проявляешь очень и очень много заботы обо мне, не нужно и говорить, как я благодарна тебе. Однако у меня нет уверенности в твоей любви. Ты меня жалеешь, а теперь мне кажется, что даже и не уважаешь меня. Может быть, как это часто бывает со мной, я преувеличиваю значение написанной тобой последней фразы. Какие бы ты нехорошие качества не находила во мне, — кроме желания исправить их и признательности тебе за выявление их, я ничего другого не испытываю. В данном же случае «заискивание» — не принимаю, его нет у меня…

Неск. дней не буду писать, не хочу повторяться, а знаю, что буду, поэтому лучше помолчу. Не принимай молчание за проявление меленькой обиды, — мне правда грустно. На душе вообще очень тяжело. Моя работа никому не нужна, а себя я презираю.

Тебя люблю болезненно.

На это письмо, родная, если не хочешь, не отвечай.

Ещё и ещё целую тебя. — Твоя Мура.

31/I.

Кисанька, пишу раньше, чем предполагала. Боюсь, что предыдущее письмо даст тебе нехороший осадок. Решаю, что я подняла бурю в стакане воды, а поэтому в сторону мою обидчивость, кот. всегда осложняет отношения… Если б меньше я любила тебя — всё было бы проще. Не нужно и тебе такое болезненное, надрывное отношение. Надо взять себя в руки…

Морозы с резким ветром — парализуют. Сегодня у нас над Днепром 25°. В Москве таких ветров не было. Нагреваюсь только в постели. Бедная мама нестерпимо мёрзнет…

Пиши мне только при желании. Письма твои мне правда необходимы, но по «здравом» размышлении я вынуждена прийти к такому заключению — нельзя же постоянно вытягивать их…

Никогда и ни к кому я не питала такой нежности, уважения, как к тебе.

P. S. Напиши Василию и начни встречаться с ним. Оленьке передай привет.

1/II.

Пишу почти каждый день. Душевная тяжесть не проходит. В сегодняшнем твоём письме повеяло прежней лаской. Ты сурова ко мне, Кисанька. В этот приезд я во всём чувствовала большую заботу, но обычной нежности ты не проявляла, только в вагоне ты была прежней, как раньше. Ведь так, родная?

Нет, ты несправедлива ко мне. К-к никогда не бывает морально выше меня. О, если б так, его бы шансы тогда значительно повысились. В этом моём заявлении — не самоуверенный апломб, а глубокая уверенность. Он меня не так уж глубоко любит, чтобы своей любовью возвыситься надо мной. Кажется, ты в этом усматриваешь его «моральную высоту»?.. Двойственности, пожалуй, нет. Ведь я почти ничего не скрываю от него, он знает моё отношение к нему, и оно, в сущности, не плохое. Часто я его стыжусь и это также не скрываю от него. Ему неприятно это, но — «вольному воля». Он принимает моё отношение таковым, какое есть, а я на нём не строю никаких планов, не приберегаю его «про запас». Моральную чистоплотность к нему я сохранила.

У тебя манера (об этом уже говорила не раз) преувеличивать, оттенять мои недостатки. Зная себя, я соглашаюсь с тобой, где чувствую твою правоту, и огорчаюсь там, где ты несправедлива. Думаю, что ты и к Ол-ке иногда проявляешь чрезмерную требовательность — с чем также не могу примириться. Единственно в чём твоя святая правда — это ея безделье… Она мне очень и очень нравится, и только поэтому я скована в ея присутствии… Ни в коем случае ты не говори ей о моём мнении. Она вполне резонно может задать вопрос: «какое ей дело до моего образа жизни?»…

2/II. Письмо было прервано приходом Лизы. Это наша б. сотрудница, я о ней тебе говорила. Она вернулась из Иванова, где похоронила мать, а в ея отсутствие у нея отобрал комнату тот человек, кот. она поселила. Я не могла спокойно выслушивать эти проявления человеч. подлости. Помогу ей чем только смогу, но комнату свою, где она прожила 21 год, она должна заполучить.

Я поглощена своими физич. ощущениями и, может быть, я так уж настроила себя, но мне мерещатся ужасы беременности, признаки чего как будто бы ощущаю. Хочу думать, что в этом проявляются только мои опасения. Ближайшие 10 дней покажут.

Сегодня только 15°, но ветер сбивает с ног. Хорошо теперь в поле…

Вскормленная Идочкой собака покусала в дет. саду ребёнка, и сейчас мне предстоит удовольствие отвозить её и ребёнка в Пастеровский отдел. Горе Иды выражается в большой грусти. Она стала мягче, не знаю, как долго выдержит этот стиль.

4/II.

Сестрёночка, сегодня не думала и не хотела писать тебе — болит голова, но мама напомнила, что 6-го день твоего Ангела. Прими же мои пожелания. Но «между нами» говоря, этим формальностям я не придаю никакого значения. Может быть, в этом проявляется отсутствие «внутренней культуры»?!

Завидую, что ты будешь завтра слушать чудесную симфонию Чайковского. Непременно при след, встречах будем посещать концерты. Слушание музыки вместе с тобой имеет особую прелесть…

Работаю как на вулкане, постоянно опасаюсь всевозможных осложнений, неприятностей (пожар, отравление, калеченье и т. п.), и этот страх портит те редкие минуты покоя, кот. балует моя обстановка. Теперь вот покусала ребёнка собака… Теперь мне всякая работа кажется лучше, а твоя… идеалом.

12/II.

Ксенёчек, мой родненький, — не писала тебе неск. дней. Не знаю, заметно ли было моё молчание, но я-то чувствую свою вину…

Внимательно перечитываю все газеты, наполненные пушкинским материалом; очень хорошо, что в эти дни всё насыщено им. Безусловно, таким образом он вырисовывается во весь свой рост — благородным, пламенным, чудесным. Из-за простуды не могу пойти ни на один из пушк. вечеров. Даже к куренью потерян вкус… Идуся также хворает: катаясь на коньках, промочила ноги. Теперь она заметно мягче, не так грубит бабушке. Занята альбомами на пушк. темы…

Я просила своего завхоза найти коричневый шёлк или нитки, но пока что безрезультатно. Значит, у тебя ещё нет юбки. Я свою ношу почти каждый день.

Мои страхи о беременности, к счастью, рассеялись. Неск. слов о Костике. Я к нему отношусь не плохо, пожалуй, он не заслуживает и такого отношения. А в общем всё здесь основано на чувственности. Мне иногда не по себе от сознания, что именно это чувство меня с ним связывает, и тогда я с ним непростительно груба. Глупо, конечно, быть такой, я это сознаю. Однако, я не протестовала бы встречаться время от времени на разных квартирах, но он никогда на это не согласится. Он возмутительно ревнив, ревнует меня к тебе и пишет об этом…

Слушаю по радио «Пиковую даму». Лизу поёт Петрусенко. Она — прелесть, чудесный голос — сочный, сильный, но приятный, особенно в среднем регистре. Ты её можешь услышать по радио и, если придётся, то вслушайся в эту сочность. Это — любимая моя в Киеве оперная певица. Сейчас графиня «даст» свою арию («Je crains de lui parler la nuit…»).

Любимая, почему у тебя тяжело на душе? Напрасно не говоришь об этом, — твои переживания мне интересны, дороги, а тебе, пожалуй, будет легче, если поделишься со мной…

Эти дни больше сижу дома и, сцепивши зубы, сдерживаю себя. Честное слово, я олицетворение терпения, как трудно жить с мамой! С горькой шуткой говорю, что, видя мою сдержанность, ты полюбила бы меня.

16/II. Вечер.

Солнышко моё ненаглядное, сестрёночка моя любимая! приношу тебе мои раскаянья за молчание, но если б я одну минуту могла предполагать, что ты отнесёшь его за счёт присланной выписки из дневника, я бы заставила себя написать тебе письмо. Писать тебе «безразличные письма» не могу, а в те дни больших неприятностей другое не получилось бы. Ты мне должна верить, что не эта выписка послужила причиной молчания. Веришь ли? Обязательно отвечай. И нужно же было, чтобы замолчала я как раз после получения этого письма!..

Мне чрезвычайно важно, чтобы ты поверила мне. Я не могу допустить, что ты перестанешь мне верить. Я не забываю, что ты сомневалась в моих увереньях о том, что я не получила твоих писем перед отъездом в А.-Ату…

Если б ты только знала, как я благодарна тебе за твои указания, критику, — и, пожалуйста, в дальнейшем поступай так же. Ведь ты же хочешь мне добра, даже ошибочно применяя слишком суровые эпитеты! Вот теперь я сама вижу себя (как со стороны) и убеждаюсь, что была смешной. Застенчивость в моём возрасте и смешна, и жалка, и некрасива (именно в моём проявлении). Не знаю, что же обо мне думает Салганик? Пока что я не хожу к ней. Если она почувствует моё отсутствие, она найдёт меня.

Относительно «внутр. культуры» повторяться не буду — ты уже получила 2 моих письма. [Что за письма? Где они?] Если согласишься со мной — буду рада, а нет, то время заставит тебя согласиться.

Ты пишешь, что тяжёлое настроение рассеялось, и я рада этому. Не знаю, почему не идёт к тебе Костик, очевидно, некогда. Я его просила зайти и сказать мне, как выглядишь ты. Кисанька, по его приходе не задерживай его у себя, пусть он не начинает своих утомительных разговоров, иначе я здесь (к сожалению, на расстоянии не смогу оборвать его) буду «корчиться». Знаешь, как это выходит у меня мучительно. Не заставляй же меня испытывать это неприятное ощущение. Опять и опять говорю, что я теперь к нему хорошо отношусь, даже начинаю строить планы совместной жизни, хотела бы попробовать с ним жить. Появилась та теплота, кот. роднит, я ему многое извиняю и говорю, что нельзя небрежно относиться к такой долголетней привязанности, кот. он питает ко мне.

Шёлк достала, не знаю, хватит ли тебе 4 моточка. Как только достану тетради — вышлю и то, и это.

19/II. 10 ч. утра.

Оставила работу, — напишу тебе неск. фраз. Печальные траурные мелодии напоминают о смерти. Какой же дуб свалился! Трудно представить нашу тяжёлую промышленность без Серго Орджоникидзе! С трудом возвратимая потеря! Наверное измена (Пятаков и др.) ускорила его смерть.

Несутся величаво-скорбные звуки 7-й Бетх. симфонии (Allegretto). Нужно взять себя в руки и начать работу.

Вчера для того, чтобы проверить себя, пошла с Идой к Салганик. Нет, всё то же чувство смущения, кот. лишает простоты, естественности. Было и интересно, но стеснённость испортила пребывание там. Напрасно я изменила своё решение не бывать у неё!

Застенчивость — ощущение, кот. съуживает возможности и часто вырывает более интересные переживания! Как бороться с ней, где лекарство от неё. Она просто унижает меня, я глубоко презираю себя за это болезненное проявление. Это — не полноценно. Пусть тебя не смешит, но я готова обратиться к гипнозу.

Позавчера получила письмо от П. Милое, простое письмо, кот. расстроило меня. Не дождётся весны, чтобы приехать «домой, к вам»…

Я по-серьёзному начинаю думать о совместной жизни с К. Предстоят объяснения с П. — я малодушничаю. Ведь в своё время я нарушила его (созданную вторично) семейную жизнь. Весна вот-вот подойдёт — надо предотвратить приезд П. С другой стороны, Ида, прочитавши письмо о скорой встрече, выразила восторг, кот. так неприятно резанул меня. Сегодня всю ночь видела П. во сне.

20/II.

Вчера не вытерпела и сказала маме (даю тебе слово — спокойно говорила!) много правдивых слов. Я вернулась в 10 ч. домой из заседания, болела голова. Как обычно была встречена стонами и упрёками, чего это я поздно пришла домой. Трудно было сдержать себя. Ведь я разрываюсь, невозможно поспевать за работой и домашними заданиями. Ида спала. Мама часто разговаривает с Идой отвратительно грубым языком — упомянула и об этом. В конечном итоге — жалоба, что «грызу её, больную». Говорила ей спокойно, стараясь доказать, что и у меня есть право на жизнь, что невозможно дальше терпеть постоянные упрёки. Я ни одной минуты не бываю предоставлена сама себе. Все домашние часы проходят в слушаньи разговоров о ея здоровьи и о нужде. Вот здесь-то именно и несчастье от отсутствия внутр. культуры, когда человек считается только с собой. Беда — жить с человеком другой культуры, мировоззрения, — пусть этот человек даже будет матерью. Не могу, не могу переносить такой обстановки, это же пытка! Каждый мой шаг (это в буквальном смысле) сопровождается замечаниями, ворчанием… Вот пожаловалась — сделалось жаль старушку…

Получила утром письмо от К-ка. Он «плачется», что я тебя больше люблю, чем его. Он, очевидно, «выведал» у тебя о количестве моих писем (я ему также часто пишу). Как он вёл себя, напиши правдиво. Не утомил ли тебя разговорами? Какое произвёл впечатление?

Ты мне настолько дорога, что никогда уж ни к кому другому не буду испытывать ничего похожего.

21/II.

Слушая 9-ю симф., не могу не обратиться мыслями к тебе, моё солнышко! Какое же блаженство растворяться в звуках, какое наслаждение! Очень и очень жалею, что так мало ходили с тобой слушать концерты, мы лишили себя многих прекрасных минут…

23/II. Продолжаю на листочке, где как-то начинала тебе письмо.

Трудно примириться со смертью Серго. Очень и очень грустно, тяжело, когда нас покидают такие люди.

[Подозреваю, что первая часть письма, помеченная 21 февраля, — симулирована 23-го. Об этом говорит совершенно одинаковый почерк его ритм, цвет чернил. Но более всего выражение «очень и очень» — сходу повторённое. — Но зачем Мура симулировала?.. Это непонятно. Неужели боялась просто большой паузы в письмах? — Но разве уж такая большая — с 20 по 23?.. С другой стороны (от противного), если Мура писала подряд, то, возможно, она бы не повторила это «очень и очень», а вот если сперва прочитала написанное прежде, а потом стала продолжать, тогда это повторение скорей могло случиться. — Так, что ли?..]

Кисанька! Э-э, ты уже переходишь границы разрешённого тебе молчания. Подумать только, последнее письмо было от 16-го. Я тебе «дала некоторую свободу», не пристаю с просьбами писать, и ты «злоупотребляешь» этим. Голубка, я волнуюсь. Думаю, что тебе сейчас скверно и ты не пишешь, а что если ты заболела?

23/II. 10 час. веч.

Какой же радостью была находка 2-х твоих писем в коридоре! В 9-м часу вышла туда и нашла их. Как нелепо! Одно письмо датировано 19/II, другое 22/II — и оба пришли вместе! Причём первое без моск. штампа, даже с чистой маркой, кот. и пойдёт завтра к тебе. Вот видишь, какие случаются почтовые «шутки»! Почта и коммунальное городское движение — вот отстающие области нашей жизни!

Кисанька, несмотря на осложнения, сделай всё, чтобы остаться при прежних, домашних условиях работы. Пойми, что твоё знание, твоя «маленькая специальность» необходима для дела, а в официальной обстановке учреждения ты быстро сотрёшься. Ты гораздо продуктивней в своей работе, если работаешь дома. Ты не сможешь изо дня в день высиживать по 8 час. Ты же знаешь, как я презираю людей, кот. плохо, слегка работают, не проявляют добросовестности (ты меня в этом даже обвиняла). Однако в каждом требовании надо различать возможности человека.

Я так и знала, что Костик начнёт донимать тебя своими «рассказами». Что за отсутствие такта! Я же просила тебя не задерживать его, а ты пишешь, что «если б не была так утомлена, просила бы его остаться подольше»! Предупреждала и я его не утомлять тебя. Он собирается в марте ко мне. Его приезд очень осложнит мою жизнь. А мама доймёт своими жалобами, что из-за него прийдётся отсутствовать. По всей вероятности она не догадывается, что он является для меня больше, чем обыкновенным знакомым. Когда же станет перед очевидностью — будет немало неприятных слов. Бог мой, до чего тяжела, невыносима моя обстановка! Самое скверное, что изменить ничего не могу. Если начну предпринимать шаги к этому — я обижу её, человека, кот., может быть, не так много жить. Эгоистичные мысли подсказывают, что и мне остаётся тоже довольно ограниченное количество дней. Я их подавливаю. Надо сносить. Но, милая, как-то нехорошо выходит: вот за свою не малую уже жизнь я, собственно говоря, не достаточно использовала её по своему усмотрению. Меня стеснял раньше П., а позднее жизнь с мамой во всём с’уживала меня. Вот сейчас мама лежит, так спокойно дремлет (ей теперь легче), где ещё она получит даже то, что я ей даю? Если бы очень захотела сестра, она могла бы помочь мне в этом. Но она не только не «очень», но и совсем не хочет. В мою бытность в Л-де она писала мне, что ни за что не сможет жить с мамой, слишком часто они вздорили. Я её не обвиняю. С братом же ей действительно будет невмоготу, невестка — нехороший человек. А можно было бы продать комнату, и все деньги я отдала бы ей, с тем чтобы к сестре она поехала с большими деньгами. Беда в том, что никто не хочет потревожить себя… У Кати сейчас 3 комнаты, правда, это глушь… А время идёт. Описывать долго, но условия мои бывают столь отвратительны, что я поражаюсь иногда моему терпению. Кое-какие инциденты ведь ты сама наблюдала (я вспоминаю, что по дороге из дому ты даже заплакала). Ведь пойми, родная, мы с мамой — антиподы. Знаю, что приезд К-ка вызовет взрыв, это будет ад. Как ей не понятно, что я такой же человек, как и остальные, что у меня должна быть потребность в общении с другим полом!

Родная, порви этот листок. Мне неприятно, что я жалуюсь на маму. Пред всеми я выгораживаю её, а перед тобой нет смысла скрывать, да и легче всё же от этого…

Сегодня весь вечер отдала письму тебе. Слова туго складываются в фразы, но писать хочу… Дружба! У меня всегда были друзья, их было много, и они метеорами мелькали в моей жизни. Однако никогда дружба не была такой значительной, наполненной таким содержанием, как теперь. Ты самое дорогое. Ты как-то мне сказала, что последнее чувство всегда кажется более сильным. Нет, это не так. Никогда я не испытывала подобной глубины дружбы и чувства ответственности за неё. Той очищающей ответственности, кот. облагораживает, делает выше…

Ещё одно, пусть это тебе не покажется диким. Сестра моя, ты никогда не должна видеть Петра. Обещай мне избегать случая знакомства с ним. В жизни бывают такие причудливые сплетения, что в одной из таких комбинаций ты можешь встретиться с ним. Если это случится, это будет непередаваемый для меня ужас, с ужасными результатами. Ведь у каждого человека есть своё помешательство — у меня вот это! Пусть тебя не раздражает моя просьба-требование. Целую тебя. Пиши обо всём, что тяготит тебя. Твоя Мура.

26/II. 1130 веч.

Наконец-то ты, родная, «усовестилась» и написала более обычной своей нормы (1 листочек!). Читаю и перечитываю его. А всё же письма не удовлетворяют, они только разжигают, увеличивают желание быть с любимым человеком. Бесспорно, это не значит, что они не нужны. Мне твои письма — необходимы.

Ты пишешь, что идёшь на концерт! Беседуй же мыслями со мной во время слушания его. При взаимном понимании музыки совместное слушанье является таким крепким связывающим средством между людьми!

У меня редкий день проходит без гол. боли, увеличивающейся к вечеру, а днём головокруженья с тошнотой, кот. не разрешает даже ехать трамваем. Щёки же по-прежнему ярки.

Относительно систематической нехватки каз. денег — ничего даже предпринять не могу, т. к. не знаю, куда они исчезают. Ск. раз давала слово подсчитывать деньги, но позднее или забываю, или ленюсь.

О Костике — коротко — по отношению к нему меняюсь действительно, как «весенний ветер», и сегодня уже не то, что вчера или год тому назад. Не солидно для моего уже такого порядочного возраста.

Я не особенно удивлена молчанием В. По моим представлениям, какими давно я нарисовала его портрет, — он не дорос к тебе. Может быть, не было получено письмо? Конечно, это хамство. По-моему не стоит писать ему. Этим его не проймёшь. А между прочим, я вспоминаю, как при встрече ты более чем странно вела себя — на все его просьбы подойти к нему ты отошла. А в общем, его следует вычеркнуть и, если вспоминать, то как эпизод в прошлом. Если встретишься в учреждении, то только первый момент будет неприятным, а дальше он будет тебе совершенно безразличным.

Да, чтобы не забыть — о моём куреньи дома как проявленьи отсутствия внутр. культуры!.. Допускаю, вернее, разрешаю курить только потому, что не осознаю вреда никотина. После приезда из Москвы (мы, кажется, говорили об этом) я меньше курю дома, но «вознаграждаю» себя за то в учреждении… Нет, нет, кисанька, положительно не хочу и не могу согласиться с этим, что ея у меня нет…

От К-ка приходят надрывные письма, без конца упрёки, в каждой моей фразе ищет какой-то скрытый смысл!

П. никак не могу написать. Что сказать, как сказать? Отгоняю мысли о нём.

4/III.

Твоё письмо заставило призадуматься, — ты одинока, и в этом большое зло. Преувеличиваешь свои неприятности, недоразумения — как в работе, так и в обиходе. А между прочим, я только благодаря тебе научилась быть «равнодушней» ко многому, что окружает меня и что далеко не успокаивает нервы. Ты очень правильно и метко говорила о такой необходимости. Разве мало есть людей (о, к большому сожалению!), подобных Лид. А. и несравненно худших. Разве ты их исправишь, — у всякого ведь есть своя манера отношения к людям. Нельзя же так остро принимать то, что выправить не в твоих возможностях. Отравливать свою жизнь (отравливать, может быть, сильно сказать, но портить, омрачать — подходит) из-за Л.А. — совсем нелепо. Если б ты не была одна, всем мелочам не придавалось бы столь мрачного значения! Хочу думать, что ты не в претензии — из-за моих разглагольствований. Не правда ли, Кисанька?

Большие, неожиданные для марта морозы снова задушили меня. Нездорова, t° 37,7. Завтра буду утверждать год. бюджет — надо крепиться. А так бы хотелось не подниматься с кровати!..

До чего надоело заботиться о дровах, о еде, вообще о семье! Действительно, в этом большая несправедливость. Хотя бы один раз мои братья спросили бы меня, а как же я живу, как справляюсь со всеми трудностями и т. д. Дали бы какой-ниб. совет! Каждый из них замкнулся в свою скорлупу, и места там для матери почти не осталось, а для меня совсем нет. Я и не претендую на это. Можешь себе представить, как раздражает меня, когда мама требует, чтоб я им писала и оказывала всякие услуги (как напр, покупки чего-либо в Киеве). Даю тебе слово, что я, совершенно не мелочный и не злой человек, — здесь озлобляюсь… Основное в том, что меняюсь я, то, с чем раньше мирилась, теперь становится невтерпёж. Заканчивается жизнь, и я хочу быть последние крепкие годы — одной. Я прекрасно осознаю, что здесь «2 правды» (твои слова), вот поэтому я очень и очень мягка с мамой, несмотря на её скверный и непонятный мне характер.

5/III. Вчера очень нездоровилось, перо валилось из рук, — сегодня лучше. Вышибаю клин клином — много была на воздухе, бегала по городу…

Как мне недостаёт тебя!.. Предположим даже, что сложатся условия и я соглашусь быть с К. и, заполучивши (каким-то чудесным образом!) комнатёнку в М-ве, — я переезжаю туда. Однако К. одним уже своим наличием постоянно будет вклиниваться в наши отношения. Он не может понимать прелести в подобной дружбе. Правда, может быть, дальше уляжется его ревнивое непонимание моего отношения к тебе, и я смогу его вообще приучить к своей внутренней свободе…

Только что по радио передавали неаполитанскую песенку «Пой мне…», что была в большом «ходу» в Мисхоре, — может быть, под свежестью воспоминаний я и написала об этом. Вспоминаю море. Какие только чувства не вызывало оно! Вспомни шум прибоя, что был слышен и днём, и ночью…

6/III. 10 час. веч.

«…И снится мне сон…» (из «Я сын труд, народа»)

На рассвете приснилось мне, что мама приносит мне 2 письма, одно от тебя, второе от Кати. Утром я и в самом деле имела 2 письма (2-е — долгожданное от Кати). Твоё письмо совпало с содержанием письма, кот. я читала во сне. Пишу об этом потому, что поражена таким странным совпадением. Что за чушь! Какая-то мистика. Даже мелочи совпали.

Итак, буду тебя ждать в апреле м-це. В конце марта, может быть, приедет ко мне К-к дня на два, больше пробыть он не сможет. 1-го он уже должен быть на работе. Он болеет, находится на бюллетене. Его приезд не должен задерживать тебя. А ты, предположим, приедешь числа 5–7-го. Конечно, если эти числа тебя устраивают. Жду тебя, моя родная.

Идина язва зажила, как от прикосновения волшебной палочки, от кварцевых ламп. Просто магическое действие. Разбухший палец, гнивший в течение продолжительного времени, на наших глазах приходил в своё нормальное состояние…

Будешь ехать — захвати с собой масла. Деньги я постараюсь в скором времени выслать.

Сегодня у нас на Украине большой праздник — открытие памятника Шевченко. Замечательный человек с великим мужеством и нежным сердцем.

[Начало письма — без даты.]

Может быть, Костик приедет ко мне числа 17-го. Во всяком случае, он намечает эти дни. Адрес его давать не стоит, он никогда не бывает дома, возвращается туда к 1–2 ночи. Не хочется мне, чтобы он и к тебе заходил. Сознание, что ты его видишь, вызывает у меня чувство смущенья за него. Его приезда, говоря правду, жду. Всё-таки есть у него кану мужчины что-то такое взбудораживающее меня в известном смысле. Не люблю у себя именно этого и нахожу, что это нечто от нездорового. Вот это именно влечёт и его ко мне.

Сегодня устала больше обыкновенного. С раннего утра сидела на утверждении год. бюджета. Ко мне очередь дошла в 6 ч. веч. Смету учреждения начали неразумно, в ущерб делу, обрезывать. Я потеряла самообладание, наговорила лишнего (только немного, следовало бы больше!). По выходе, от ярости брызнули слёзы. Так и не утвердили мне бюджета… Даже не могла ожидать трамвая, пошла пешком, вернулась в д/с в 9-м часу…

8/III. Даже в трамвай сегодня нам преимущество (8-е марта!) — пропускают вне очереди… Начинают таять массы снежных глыб, и за городом у нас дорога стала непроходимой. Эту свежесть и гниль в воздухе — очень люблю. Приедет К-к — побродим по паркам…

Еду сейчас снова в город. Завьюсь. Теперь я всегда — в горячей завивке, с хорошим оттенком волос и формой головы. Однако прибавился новый — и значительный — расход… Из летних нарядов думаю только обновить себя белым платьем (из твоего материала), сарафанчиком и парусиновым платьем. О последнем — жду твоего совета. Вискоз мне не нравится. Нужны туфли, поэтому платья отходят на второй план…

Скажи, пожалуйста, какую «неправильную установку» давал тебе B.C.? Почему вообще так обострились твои сомнения относительно выполняемой работы, значимости ея?..

8/III.

Кисанька, спасибо за томик Лермонтова. Ты совершенно права, что он в одинаковой степени подходит и к маме, и к дочке. Ида так обрадовалась, что целовала его. И оформление его — миленькое.

Всегда с большой радостью читаю сообщения, что рассеивается твоя душевная муть, к сожалению, редко пишешь об этом.

А ведь, собственно говоря, как всё зависит от нас самих, — у тебя ведь так же, попрежнему нет никакой перемены, — и вдруг появляется чувство лёгкости, вокруг светлеет и с хорошим облегчением начинаешь жить. Почаще бы приходили такие минуты!

Родненький мой, откуда же теперь у тебя страх потерять меня? Вот уж действительно — необоснованно. Идёт 3-й год нашей горячей дружбе. Крепкая, навсегда привязанность до конца дней будет сильна во мне. Только бы ты не стала безразличней ко мне. Твоего равнодушия, моего врага — я боюсь.

Сегодня выслушивала меня наша (детсада) врачиха, — диагноз: грипп, с маленьким бронхиал. осложнением, жёсткое дыхание; дней неск. высидеть дома, t° немного повышена. Завтра окончательно утверждается бюджет и нельзя не выехать на работу.

Хочу тебе выслать два фотоснимка, мой и Идочкин, но нет большого конверта. Не нравится мне оформление снимка, но импонирует в нём выражение лица; Идочкин снимок — не нравится.

9/III. Напрасно ездила с t° в город — бюджет ещё не утверждён. Не могу мириться с той безалаберщиной, что есть в н/руководстве, нельзя и молчать. С какой ненавистью устремились на меня глаза инспектора, когда я сказала об этом! Начинается борьба, из кот. навряд ли буду победителем. Ну да ладно!

Я, кажется, писала, что жду К-ка 17-го числа. Предстоит неприятная беседа с мамой, она умеет выражать своё недовольство в формах достаточно неприятных. Какое мучение мне доводится испытывать, нечеловеческая выдержка приходит мне на помощь. Пожалуй, ты с трудом веришь, что я могу обладать такой выдержкой? Да, детонька, иногда проявляю её, но если уж исчезает она, то я впадаю в противоположное. Никогда не забуду, как ёжилась ты, присутствуя при моём милом (но, ей-богу, справедливом) разговоре с врачом из мисхорской санатории.

Мне так же, как и тебе, захотелось иметь хороший радиоприёмник. Это было бы чудесно — сидя дома, слушать по желанию какой угодно город! Желание, кот. не так быстро осуществится.

Сейчас Ида читает бабушке «Демона»; по радио передают печальные укр. мелодии на тексты Шевченко. Сегодня мне очень грустно. Я устаю от жизни и так всё безразлично. Может быть, это реакция сегодняшней стычки с инспектором. Надоело и недомоганье, я не больна и не здорова.

18/III.

Кисанька, голубка маленькая, здравствуй!

Ничто не может меня оторвать от тебя.

Вчера Костик послал своё извинение за неисполнение твоей просьбы, приписала и я там неск. фраз.

Но всё же от его приезда я поджидала большего удовлетворения, и даже немножечко грустно, что всё остаётся по-прежнему — нет внутренней радости.

Вчера и сегодня отвратительная погода. Я ещё простужена, даже странно, что я, ничем не болеющий человек, так подвержена простудам. Вот после Мисхора всю зиму не болела.

Поджидаю к себе К-ка на обед. Он, между прочим, похорошел, немного похудел, и это ему к лицу. Моим сотрудникам — понравился.

Как на зло, в работе много горячки, начало посевной кампании вызвало оживление и у нас («показы» для колхозных дошкольниц).

Костику своего настроения не выявляю, чтобы не обидеть его. «Останавливаемся» мы у его товарища, в хороших условиях, на правах хозяев, т. к. товарищ всю 6ти-ку в отъезде…

Знаешь, родная, я убеждаюсь в нереальности наших планов переезда в М-ву, они неосуществимы. Этой надеждой я жила…

19/III — 12 ч. ночи.

Как за сутки изменилось моё положение! У нас снимают ставку завпеда, обязанности кот. я выполняю, и, по-видимому, не будет прибавки «на образцовость». Заработок мой наполовину уменьшится. Вообще сегодняшняя директива приносит большие изменения в организацию н/учреждения. Даже не могу представить, как я смогу жить на эту зарплату. Писать о переменах не стоит, при встрече узнаешь, и Костик расскажет. Он, бедный, немало переносит неприятных минут от моего настроения. Приехал — не вовремя, и мне не до него.

Как досадно, что года 2 тому назад я не подумала о перемене работы. Теперь оставаться на этой ставке и учиться чему-ниб. будет просто невозможно…

21/III.

Кисанька, отправленное, кажется, вчера письмо может произвести неважное впечатление, — поэтому вслед за ним надо послать более смягчающее.

Угроза уменьшения зарплаты по-прежнему есть, но моё отношение к этому меняется. Может быть, поскорей уйду из этой системы. Ох, это моя мечта…

Получила твоё письмо. Редко ты стала писать мне, — нет никаких причин, оправдывающих тебя…

Я очень жалею, что разрешила К. приехать. Существуют же такие тусклые, нудные люди! Ну да ладно, аллах с ним. Мало ли их есть. Не подходят — надо быть в стороне от них. Сдерживаю себя по мере сил, изредка проявляется раздражение. Те ночи, кот. не провожу дома, полны беспокойства и бессонницы. Идуся не выходит из головы. Почему-то по отношению к ней чувствую вину. Сегодня заснула в 6 ч. утра, поднялась в 730. Ещё дома не была, но Идочку уже вижу и говорю с ней. Я спешу в город, по учреждениям, а она, сидя рядом, лепит из глины лошадь…

У нас идёт лёд по Днепру. Хотела бы я с любимым человеком почувствовать весну в ея пробуждении! Очевидно, об этом надо запретить себе думать…

Может быть, ты не будешь настаивать на необходимости посещения К. по его приезде в М. — тебя? Этим доставишь мне удовольствие…

Еду в город. А у Идуси вышел неплохой конь! Я ей передала о твоём поцелуе, она снова спросила, не писала ли я тебе о ея не всегда хорошем поведении.

23/III.

Кисанька ненаглядная!

Только что вернулась из оперы. Уже 2-й час. Не могу спать. Решила неск. слов послать тебе. В эти дни я Идусе совсем не уделяю внимания, от чего немало мучусь. К. уезжает 25-го, но работы накопилось основательно, и прийдётся отдуваться. В связи с переходом н/учреждения (всецело) в военное ведомство много будет всяких осложнений… Как хорошо, что завтра выходной день! Есть спешная работа (рецензия), но она не помешает мне отдохнуть.

24/III. Ходили втроём к Днепру, он освободился от льда, но ещё не разлился. Опьянела от весеннего воздуха. К. фотографировал нас… Сегодняшняя прогулка немного отвлекла от мыслей о работе…

28/III.

Дорогая моя Кисанька, я бы советовала тебе взять библиотечную работу только в том случае, если ты не сможешь дальше работать дома… Твой проэкт о совместной работе — невыполним. Маму не удастся отправить к брату, она чувствует себя хуже прошлого года, да и сама не хочет выезжать. Я вообще не представляю, как уеду в отпуск, с кем оставлю её? Живу только мыслями об отдыхе, кот. надеюсь, проведу с тобой…

29/III. Я довольна, что (зная себя) не проявляла до конца своего настроения перед К-ком. Теперь, по его отъезде, я думаю о нём лучше. Всё же он тянется ко мне и как к человеку. Что за отвратительная черта — не быть ровной с людьми! Только по отношению к тебе я одинакова — всегда люблю тебя. Знаешь почему? Моё уважение к тебе сгладило это гадкое свойство. И между прочим, под твоим уже влиянием я научаюсь сдерживать себя и не всегда внешне проявляю меняющиеся…

Оторвали от письма. Кисанька, Ида доставляет мне большое горе, она продолжает грубить бабушке, да и другим. Временами это — прелестнейшее существо, и вдруг вселяется в неё бес, и тогда не узнать девчонки. Через минуты она плачет, извиняется, даёт тысячи обещаний, с тем, чтобы через известное время повторить то же. С ней случаются какие-то странные припадки ярости, я её не узнаю и перестаю любить. Я теряюсь. Страшное это дело — терять веру в будущее своего ребёнка. Я не могу принять твоего обвинения, кот. готово сорваться с языка, а именно — что она является моим отображением. Правда, ты же об этом скажешь мне? Нет, нет, у меня нет такой грубости. О, как мне больно!..

30/III. Не хотела отправлять письма, — больше не буду таких писать. Утро не принесло облегчения. Ночь была нехорошей, хотя маме было не так скверно, но жалость к ней отогнала сон, а поздней мысли о своей глупой жизни грызли до утра. Сегодня почувствовала себя совсем старой и никому не нужной, даже Иде; пожалуй, единственная мама нуждается во мне… Эта стадия — преддверие старости, когда явственно чувствуешь ея приближение, признаки — является самой скверной. Ощущаемые ещё корни молодости вырываются с основательной мукой. Сколько же нелепого в жизни!..

[Письмо Иды]

ДАТА 1 апреля.

Дорогая Ксенюшенька!

Я сначала вела себя плохо и мамочка несмотря на мои просбы написала это вам, я сейчас исправилась веду себя хорошо и обещаю вести всегда так. У нас весна, отцвели подснежники [нарисован подснежник] и отцветают вербы, скоро расцветут фиалки. Когда дядя Костик приезжал мы ходили смотреть на Днепр там льда уже не было, свободно ходили пароходы и было так красиво, потом на косогорах мы стали фотографироваться. Потом мы стали бродить по горкам и пришли в лавру, а из лавры улицей опять на косогоры а потом вечером домой. Мама я и бабуся передаём вам привет и крепко целуем. Ида.

[На обороте листка нарисован Днепр, холмы, по Днепру пароход тянет баржу. На холмах человеческие фигуры — ходят, стоят, валяются. Около ближних трёх фигур надпись «ВОТ МЫ» и три стрелочки, на них указывающие. Одна из фигур — мужская, в чёрном пальто и шляпе — фотографирует две другие. Фотоаппарат, между прочим, — громадная камера, с объективом, выдвигающимся гармошкой. Мужчина не прикладывает её к глазам, а смотрит в видоискатель сверху.]

1/IV.

Кисанька, только что написала Петру. Ощущение такое, будто выполнила какое-то грязное дело. Почему ж? разве я не права? Я пишу ему, что он перестал мне помогать воспитывать Иду, взваливши это на меня. Почему же мои плечи должны быть крепче его? Этим я успокаиваю сама себя, но впечатление чего-то отвратительного остаётся. Он не злой человек и по своей бесшабашности не высылает мне деньги. Если б я хотела, я бы перевоспитала его. Я не захотела и поэтому обвиняю себя. Написала, что расстаёмся друзьями и у меня нет озлобления по отношению к нему.

На работе становится день ото дня хуже. Трудно сказать обо всех осложнениях. Основное, не отпущено достаточное количество денег, и дохожу до того, что ежедневно занимаю их на питание. А следуемые же деньги каждый раз вымаливаю. Я готова работать в 10 раз больше, но знать, что всё зависит от моего усердия, старания. Здесь же впустую растрачиваю нервы, время.

Моя ненаглядная, я так хочу видеть тебя! Расчитываю, что ты приедешь ко мне. Тебя тянут на Волгу. Мне это понятно. Ты спрашиваешь моего мнения по этому поводу? Скажу одно — буду счастлива побыть с тобой. Ты же поступай так, как подскажут тебе твои желания. Если выберешь Волгу — даю тебе честное слово, не обижусь. Только лишь буду больше скучать по тебе. Уже прошло 2 м-ца со времени нашего свидания.

К. очень просит приехать к нему к 1-му мая дня на 3–4, но, конечно, не удастся мне вырваться. Если решишь приехать ко мне — пиши, когда ждать тебя? Какой это чудесный момент встречи! Я уже 2 раза встречала тебя и хочу для этого же придти и в 3-й раз… Подумай, сестрёночка любимая, и пиши.

2/IV. После очередного скандала Ида чудесно себя ведёт. Горюет, что я написала тебе о ея выходках. Просит отправить тебе письмо, написанное без напоминания.

Передают джаз-оркестр Утёсова, кот. гастролирует в Киеве. Странно, что я, так любя классическую музыку, слушаю с удовольствием и джаз.

Через нек. время.

Только что избежала пожара: проходила в кухне со свечой и не заметила, как пламя, коснувшись висевших тряпок, воспламенило их. К счастью, через минуту снова вышла в кухню, висевшие тряпки и бельё было объято огнём. Растерялась. Долго гасила ногами. Сгорела мамина рубаха, и она полна скверных предчувствий: «видно, и я так скоро сгорю». Как ненавижу эту стихию — огонь. Один раз, в 12-м году мы слишком пострадали от него. Ни одна стихия не оставляет после себя подобного разрушения!

Хотела сегодня много писать, но угорела от чада… Жду от тебя письма. Поторопись с ответом. Так хочу услышать, что ты ближайшими днями выедешь в К.

3/IV. Утро.

Спала, как убитая. Утро подарило твоё письмецо. О, моя дорогая, солнышко ясное! Почему же так плохо у тебя на душе? Зачем так мучишь сама себя? Своё письмо ты так резко оборвала, что я с волнением жду след, письма. Может быть, решишь взять билет на 11, с тем чтобы 12-го я встречала бы тебя? Порадуй же меня, моё солнышко. «Не ворчи» на меня, что я не хочу лишний раз «показывать» тебе К-ка. Если б я была совсем довольна им и всё в нём мне нравилось бы, я бы поступала наоборот. Во всяком случае, я прошу его зайти к тебе. Он страшно занят, я этим оправдываю его. Читая твои «сердитые» фразы: о моей манере прятать… я улыбаюсь, детонька, ты мне такая родная… А на дворе — такой чудесный весенний день. Больше нельзя писать. Бегу на работу, и там омрачат мне настроение. Целую горячо.

6/IV.

Твоим письмом, кот. так долго поджидала, огорчена. Ты ничего не пишешь о своём приезде. Значит не приедешь?! Я ещё не допускаю такой невозможности, неужели так складываются обстоятельства, что не сможешь выехать ко мне на неск. дней? Видеть тебя необходимо. К 1-му мая я не смогу быть, вообще раньше августа в М-ву не приеду…

Вместе с твоим письмом получила и от К-ка. Надо тебе сказать, что после отъезда я к нему стала внимательней, теплей. И странное свойство человеч. природы: он уж, будучи уверенным, начинает ставить условия (почти условия!): «а что будет, если я охладею к нему?», «он не уверен в моём отношении» и т. д… Правда, в сущности говоря, он может быть прав. Сейчас я говорю искренно, а что будет через м-ц, год — нельзя обещать. Он знает, что я довольно быстро меняю своё «расположение», — очевидно, поэтому и требует (вернее, хотел бы требовать) гарантий. А всё же я злая и бываю несправедливой…

Кисанька, твои коротенькие записки только увеличивают мой аппетит к твоим письмам… С кем был дружен Герцен? Об этом хотела бы прочитать. Описания челов. дружбы меня всегда интересуют. Думаю, что наша нежная дружба пройдёт через всю жизнь. Не ухмыляйся при этом. Во всяком случае, то, что есть на сегодня, останется памятным навсегда.

Очень и очень благодарна за бодрящие слова, что я «пришла к расцвету». Увы, своё внутреннее чутьё говорит о другом, а оно так убедительно!

9/IV.

Ты не торопишься с ответом, — по всей вероятности, не будешь! Неужели до августа не увидимся?.. А если б приехала, наблюдала бы нашу весну, а приехавши к себе, чувствовала бы её вторично!.. Ты дала в одном из писем маленькую надежду на скорую встречу, и я сильно загорелась ею.

10/IV. Родненькая моя, что же тебе всё нехорошо? Ты очень требовательна к себе, многое надо принимать не мучаясь, более спокойно. Напр., твоя «тупость» относительна. Несмотря на кажущуюся тупость, ты последовательно и с чёткой логикой мыслишь. Что тебя огорчает неуменье дать рецензию? Ты находишь, что моя голова ясней твоей, однако я не всегда смогу дать её, и бывают такие минуты, когда также «не связываю 2-х слов». Вначале я считала себя почти идиоткой, а теперь совершенно спокойна. Выше «своего потолка» я не перепрыгну. Живут же (даже наслаждаются жизнью) более тупые, чем мы с тобой, люди. Когда-то, будучи более способной, я была уверена, что достигну больших умственных высот. Сейчас — рада своему спокойствию в этом отношении…

Я несказанно обрадуюсь, услышавши, что ты перестала себя мучить. Живи и дальше «в режиме». Твой режим вызывает критическую усмешку. Подтверди, что он существует.

К. уехал от меня с уверенностью, что у нас наладится семейная жизнь. Практические пути к этому я пока что отбрасываю. Он согласен даже приехать в Киев. Попробовала бы я жить вместе с ним, чувствую потребность в уходе и ласке, что он (с избытком!) даёт, — но как же быть с мамой? Она так плохо себя чувствует, что боится думать о каких бы то ни было поездках. Я пугаюсь за свой отпуск. К. пишет, что если я к лету смогу и захочу переехать к нему в М., он наймёт под Москвой комнату. Сестре я не писала о своём плане перевести на время маму к ней, т. к. не считаю возможным сдвинуть её с места.

Передают укр. песни в исполнении Петрусенко. О ней я тебе часто пишу, её сочный, лёгкий голос всегда слушаю с наслаждением… Гитару так и не купила, но мысли о ней не оставляю. Книгу отошлю в выходной день. Если встретится франц. книга, интересная содержанием — пришли. Теперь я читаю только их и радуюсь, что почти всё понимаю, но всё это далеко ещё до свободы разговорной речи.

12/IV.

Захотелось перетряхнуть нашей стариной (начало знакомства и 35-й год). Перечитала все письма этого периода. Особенно интересны были первые листочки и письма. Как странно и трогательно зародилась наша дружба, любовь. Всегда я благословляю этот случай, сведший нас… Тогда я больше была нужна тебе. Пусть будет так — всё равно от тебя уже я на всю жизнь «не отстану».

14/IV. Так и не удалось тогда окончить письма. Пишу на работе. Ослепительным солнцем залита комната — канцелярия. Тёплый ветерок льётся в открытую форточку. Досадно, что нельзя побродить по холмам, покрытым первой нежной зеленью…

Моя сестрёночка родная, буду счастлива услышать, что ты выезжаешь куда-ниб. для полного и бездумного отдыха. Было бы чудесно выехать по Волге в мае м-це! Я уверена, что красоты природы помогли бы обрести тебе потерянный душевный покой. Я давно не знаю, в каком положении твои денежные возможности? Пиши откровенно. Если нужны деньги, я безболезненно для своего бюджета могу где-либо занять их и отослать теперь. Как бы хотела узнать, что ты уже готовишься к отъезду! Ничего так не пугает, как твои слова: «самочувствие напоминает мисхоровское»… Ты устала от работы, от тяжёлых своих дум…

Маме всё так же. Наступит пора жары, духоты, и наша комнатёнка будет напоминать застенок. Я, здоровый человек, изнемогаю каждую летнюю ночь, поднимаюсь расслабленной, а о больной и говорить нечего. Бедная она, — но и упрямая: всё же теперь можно было бы поехать к брату…

Как ни уговариваю себя, что твоё мнение о К. (ведь мне самой известны его качества!) не должно сказываться на моём отношении к нему, — однако оно проявляется. У него есть достаточно неплохих качеств. А людей интересных, значительных — я давно не встречаю. Он очень внимателен ко мне — есть уже потребность почувствовать мужское внимание, заботу — хотя бы даже и такого никчемного человека… Только одно скажи мне: не почувствуешь ли маленького пренебрежения (а может быть — и большого!). Моя близость к нему никак не скажется на твоей привязанности ко мне? Иногда даже не сразу оно и выплывает из глубин нашего сознания. Подумай и скажи откровенно. Я чувствую себя неотделимой от тебя, поэтому абсолютно всё-всё должно быть у нас начистоту…

17/IV.

Утро. Пишу перед уходом на работу. Снилась ты мне, родная. Как бы там ни было, но отпуск свой я буду с тобой. Хотела бы, если я возьму отпуск осенью, чтобы ты не ориентировалась на эти м-цы в своём отдыхе. Тебе надо наметить план отдыха и выполнить его. К осени же на 2 недели где-либо под Москвой провели бы время. Физически сейчас я очень крепка (к ужасу — толстеет фигура!) и в отдыхе с особым уходом не нуждаюсь, а тебе же он нужен. Целую.

17/IV.

Последнее время меня живила надежда, что удастся поступить на курсы по подготовке преподавателей иностр. языков. Сегодня же узнала, что при поступлении необходимо дать подписку о выезде на периферию. Без этого нет приёма. А я так расчитывала на них. Я обязана перейти на другую работу, как бы это ни было трудно…

Смерть Ильфа — очень большая потеря в нашей литературе. Я люблю их манеру изложения. С удовольствием читала их действительно благородные фельетоны. Представляю, как тяжело переживает свою утрату Петров. Очень тебя прошу — при возможности достань книгу «Одноэтажная Америка». Жажду прочитать её.

[Без даты. Письмо помещено сюда приблизительно — по смыслу и по ряду внешних характеристик, таких как цвет чернил, бумага, почерк.]

Кисанька дорогая! Самые различные и отвратительные чувства разъедают меня. Моя никчемность; ужас от невозможности уйти с этой службы, где создались унизительные условия; моя ненужность никому — даже ребёнку!

Хорошенько подумавши, надо сказать, что смерть была бы лучшим разрешением от всех бед. Что-то задерживает, пожалуй, не трусость, а тяга к этой и отвратительной, и вместе с тем чудесной жизни. И так, даже без надежды на лучшее, я, конечно, буду тянуть и дальше.

Мне надоело обслуживать всех. Маме я нужна, Иде также и ещё [фраза не дописана].

Тебе я, правда, совсем не нужна. В этом я не ошибаюсь, становлюсь надоедливой, скучной. Тебя перестала интересовать, ты меня только жалеешь. Правда, эту жалость я принимаю с благодарностью. Так ты жалеешь многих несчастных.

К-к во мне видит только [фраза не дописана, начало зачёркнуто].

Целый день, сегодня проклятый день, душили слёзы, не было места, где могла бы вылить их.

Не знаю даже, почему пишу тебе. В такие минуты никогда не писала. Горло стиснуто. Так можно сойти съума. Выйду сейчас на улицу.

Письмо это рви. Кисанька, неск. дней не буду писать. Если захочешь писать, при отсутствии желания не пиши, то не затрачивай своих усилий, чтобы утешить.

Горячо тебя целую. Мура.

24/IV.

Пережила невыносимую полосу. Дошла к гнусным, отвратительным мыслям, о кот. говорю только тебе, да и то со стыдом. — Идочке было плохо с сердечком, и я вместо обычного страха испытала облегчение: умрёт — смогу не жить и я. В этом был только мой животный эгоизм. Трудно ходить по свету с моими муками и тоской. Но ничего меня не оправдывает, таких мыслей нельзя иметь. Как не пренебрегаю медициной, а следовало бы полечить свои нервы, я чувствую, как они обострены. Соприкасаясь с тем или иным нехорошим человеч. проявлением, я чувствую, как перестаю владеть собой. Личная выгода в ущерб другим, корыстолюбие, подобострастие — всё же доминируют, хотя и борьба с ними ведётся немалая. Проводимые теперь совещания (с критикой и самокритикой) являются значительным средством выкорчёвывания этих сторон, но ещё очень далеко до очищения. Мы с тобой, родная, не увидим общества с другим мышлением и поступками, отд. единичные случаи и люди не делают ещё погоды.

Мамина болезнь меня парализует. Я не надеюсь на ея выздоровление, и годами, в муках, она будет, несчастная, умирать. Прийдётся мне испить эту чашу до дна. Не знаю, где взять силы, мои запасы иссякают. Твои слова, когда-то сказанные мне, глубоко правильны и запомнились хорошо. Ты говорила о маминой беспомощности и всецелой ея зависимости от меня…

Получила от П. письмо. Он пишет: «Письмо твоё жжёт меня, мучит. Лучше смерть, чем потерять вас. Всё равно приеду…» — и т. д. Что отвечать ему? Не написать ли без обиняков, что отвыкла от него, что он чужой мне человек, кот. мучительно стыжусь. Вот ещё тяжесть, кот. необходимо сбросить…

Вчера в союзе меня убеждали согласиться принять след, предложение: с 15/VII по 15/VIII предоставляют комнату в Одессе (Люсдорф — детский курорт). Обещают выдать рублей 300 для этой поездки. Может быть, для Иды там и было бы хорошо. 0 её оздоровлении надо подумать. Мне будет скверно, и времяпровождение там не явится отдыхом. Я буду в окружении дошкольниц. Если врач посоветует туда везти Иду — прийдётся согласиться…

30/IV.

Солнышко моё, шлю первомайский привет! Мысли все около тебя. (К. имеет все основания для ревности!) Ты слишком большое место занимаешь в моей жизни. Скоро мы «отпразднуем» наше трёхлетие.

Детский утренник сегодня проведён. Завтра неожиданно Софа выедет в М-ву, надо ли говорить, какой завистью я полна! У меня целых 3 дня выходных!.. Если б были деньги, я бы выехала к тебе на дня 3–5, таким образом пропустила бы только 2 служебных дня. Но нечего мечтать об этом…

Думаю, что при совместной жизни с К. наши свидания будут ещё реже и затруднительней. Прибавится много осложнений. Он не может понять силу и глубину такой дружбы, ему кажется странной горячность, кот. я вкладываю сюда. Чтобы быть справедливой к нему, следует сказать, что странной она может казаться очень многим…

Да, я не представляю такого положения, чтобы мы не провели бы с тобой часть моего отпуска, будешь ли ты только свободна? В прошлом году мы жили вместе целых 20 дней, правда, тревожных, покоя не было, но всё равно я была с тобой. К. забрасывает письмами, в которых наводняет разл. проэктами. Нашёл 2 комнаты в 70 клм. от М-вы. Но что я там буду делать, где работать? Согласен выезжать в Киев, переезжать в иной город и т. д. и т. д. Всё неприемлемо: — а как же с мамой!.. В письмах я хороша с ним, на расстоянии он милей, но не сомневаюсь, что действительность заставит быть с ним более суровой. Не позже чем сегодня утром мне показались невыносимыми планы общей жизни. Я представила себя привязанной к нему на всю жизнь — и стало не по себе. Мало надежды, что привычка наложит свою благодетельную силу на разницу между нами. Мы — разнородные люди. Его можно принимать, приближать к себе только эпизодами…

Только что пела моя любимица — Петрусенко. Исполняла романс Иполитова-Иванова «Весна» и укр. песни. Спокойной ночи. Пиши, если можешь, часто. Целую.

1/V.

Одиночество, ощущаемое на людях, пожалуй, острей, чем вдали от них.

Под дождём, вымокшие, усталые возвращались с Идой домой, и снова гонит меня тоска отсюда. Подходит к горлу моя обстановка. Сейчас вечером всюду в домах радость, веселье, хотела бы я пойти куда-ниб. Некуда. Постепенно растеряла всех знакомых и вот сейчас, перебирая, не нахожу никого, куда бы могла отправиться и с удовольствием провести время. К тому же становлюсь более застенчивой. К Салганик не хожу, от нея сегодня получила поздр. телеграмму с просьбой придти. Не могу бывать там, мешает отсутствие нарядов. А к вечеру получила 2 вазона цветов с запиской: «с первомайским приветом», без подписи. Раньше я часто с удовольствием забегала к Дусе (о ней всегда говорила тебе — преподаёт в Унив-те языки), она культурна, умна, я получала большое удовлетворение от бесед, — это был хороший фильтр ума. А последнее время случилось то, за что я себя презираю — сделалась она ненужной, и под всякими предлогами я избегаю бывать у нея. Это резкое изменение отношения к людям — моя очень неприятная черта, но я в ней неповинна. Не делай никаких выводов. Ты мне родная и никогда не будешь иной. Поверь мне в этом. Будущее наше «трёхлетие» разве не является «блестящим подтверждением»? У нас такие трёхлетки будут до самой смерти. Это напыщенно, но правдиво.

Пётр написал большое письмо Идусе, просит не забывать, почаще вспоминать, любить. Идочка — ширма, в основном оно адресовано мне. Моя родненькая, честное слово, не знаю, что ответить ему и поджидаю твоего совета. Писать ли голую правду или завуалировать её опять? Не удивляйся отсутствию моей самостоятельности.

2/V. Чтобы не сидеть дома, с утра ушли с Идусей в парки, к Днепру. Ходили много. День солнечный, горячий, пришлось даже снять пальто. Приятно было отмечать проявляющуюся у Идочки любовь к природе, она уже умеет отмечать многие детали, кот. могли бы ускользнуть в ея возрасте. Пребывание среди красот природы настраивает элегически, приближает к вечности. Вернулась домой умиротворённой.

Кисанька, какая гадкая вещь безделье! Ожидала отдыха, а вот во второй свободный день не знаю, куда девать себя. Много читаю, шить «нельзя» (мама в ужасе, и со слезами удерживает меня от шитья — «праздник»!) Читаю франц. книги. Из русских хочу прочитать «Одноэт. Ам.».

С уходом холода я снова начинаю толстеть. L’embonpoint est un terrible pour une dame de mon bge!.. n’est ce pas, ma petite? Имею уже достаточный запас слов, но говорить никак не могу, язык привязан. Нужна компаньонка для собеседования. Хотела договориться со швейцаркой, живущей близко от меня, о занятиях хотя бы 1 раз в декаду, но пришлось взять Идочке репетитора.

Об отпуске ничего нельзя говорить определённо. Всё зависит от маминого состояния и удастся ли найти замену по должности. Одесса меня не радует. Боюсь жары и для Иды, и для себя. После ея экзаменов обращусь к хорошему врачу, что-то он скажет о ней. У меня каждый день бывают сердечные перебои, вообще редкий день я не чувствую его (сердца). В жару буду задыхаться, лета пугаюсь…

Неужели и в М-ве нет хны. Это ужасно. Я привыкла видеть свою голову каштановой, отсутствие хны настолько удорожит окраску волос, что прийдётся от этого отказаться. Хотела попробовать окрасить корни волос дома, думаю, что удалось бы. Многие делают это сами. Не забывай, кисанька, осведомляться о ней. Спроси у парикмахера.

Детонька, родная моя, может быть ты сможешь вырваться ко мне без особого ущерба для работы и своего матер, положения. Если уже не едешь по Волге, то 5 дней отсутствия навряд ли скажутся в работе. Дай об этом поскорей ответ.

4/IV [«Апрель», по-видимому, проставлен ошибочно: судя по описанию природы, это, скорей, 4 мая.]

Надо пользоваться тёплыми днями для посадки цветов, и я, за неимением средств, прилагаю сама много труда в этом. Устала до дрожания рук, ног. Как чудесно вокруг! Всё одето первой сочной зеленью, цветут вишни, сливы, абрикосы: «всё зелено — и воздух, и вода». Вот-вот распустится сирень, чего я жду с таким нетерпением. Как бы я хотела, чтобы ты приехала во время ея цветения! Ты её, кажется, любишь…

[Нижняя половина листка оборвана. На обороте:]

Однако, если ты не можешь приехать, то придётся об этом замолчать. Мало у меня надежды на твой приезд, но всё же… Не думай о том, что ты меня огорчишь (при отрицательном ответе), а поступай так, как тебе удобней…

5/V — 12 ч. веч.

Только что обратила внимание, что письмо, написанное ещё 2-го, пришло в Киев только 5-го. Обыкновенно утром опущенные письма я получаю на след, день к вечеру. Л.A. долго, очевидно, держала его…

Сегодня также много работала в саду. Дрожат руки. Физ. усталость притупляет душевную неудовлетворённость. В нашем саду чудесно — не хочется отсюда выходить, вырвалась оттуда домой к 10 ч. Солнце эти дни печёт, я загорела. Нет, не прийдётся выезжать в Одессу, помимо иных осложнений — жара там доймёт.

Слушаю оперу «Наталка Полтавка» в исполнении Петрусенко. Трогательные народные мотивы и свободно льющийся голос Петрусенко — делают эту оперу особенно милой. Наверное, она идёт последний раз в этом сезоне… На 6-е есть у меня 2 билета в русскую драму: «Дети солнца» — прислали из союза. Пойду.

Кисанька, разве я не писала тебе, что К. не смог выехать. Я жду его в начале июня. Он думает остаться здесь на всё лето, хотя относительно этого ещё нет окончательной договорённости. Ему, бедному, сейчас нехорошо. Я начинаю его жалеть… П. ещё не написала. А может быть и лучше не писать? Молчание или ясность, определённость — что для него лучше, сама не знаю.

Кошечка моя, в чём ты можешь быть виновата передо мной? Ты «виновата» только в том, что сумела меня привязать к себе нежной и крепкой любовью, дружбой. Но я благословляю и утешаюсь этой «виной». Ты моё сокровище. Целую горячо. Твоя Мура.

6/V. 145 ночи.

Вернулась из театра, смотрела пьесу Горького «Дети солнца». Оставила настолько тяжёлое впечатление, что не могу спать. Играли артисты — совсем прилично. Не понимаю, зачем Горький дал такие изломанные людские образы и столько нездорового! Не могу переносить таких зрелищ и не люблю, когда они вместо воодушевления, бодрости — дают подавленность, кот. (я знаю) будет ещё сильна и завтра. В этой пьесе выпячено то, от чего я сама немало страдаю, а именно: человеческая ненависть, подлость.

9/V. Не хватает времени для выполнения самых обычных дел. Много работаем вместе с Идочкой — «готовимся» к экзаменам. Открываю в ней всё большие способности и невероятную рассеянность, кот. и может подвести на экзаменах.

Я очень часто теперь думаю, что долги и разнообразны были наши жизненные дороги, пока они не скрестились, и почему наша дружба не возникла раньше? Нас «обидели» тем, что встреча состоялась на закате наших дней!..

Очень много работаю на площадке, от лопаты, граблей опухли руки, пальцы с меньшей ловкостью держат перо. Расцветает сирень — дни моего особого праздника; цветут и яблони… Мучит меня, что я не высылаю тебе деньги в этот период, когда они тебе необходимы. Если уж ты написала об этом, то представляю, какую ты терпишь нужду… Софе ты, наверное, не особенно рада, и я уж досадую, что просила её зайти — тебе не до неё. Кроме того, это сомнительная связь.

Кисанька, не нервничай по поводу сделанных тобой ошибок в сборнике, — там, очевидно, столько твоего знания и умения, что без тебя сборник навряд ли вышел бы…

14/V.

Переданная книга «Путешествие на край ночи» — мне знакома, я её уже читала когда-то и где-то. Не у тебя ли прошлым летом? В выходной вышлю её. «Одноэт. Ам.» достала, так что не беспокойся, кисанька, розысками её. Мне очень нравится стиль авторского изложения, и подобные (свежие, непосредственные) описания впечатлений от той или иной страны я «обожаю». (К слову, выражение «ароматный», «аромат» — исчезло уже из моего лексикона). Не имея возможности самой путешествовать, я вдумываюсь в каждую фразу такого повествования. Фантазия создаёт свои картины. Вот напр., я давно уже нарисовала вид Волги и, конечно, действительность перетасует, изменит воображаемую картину…

Через 6 дней начнутся Идусины экзамены. Девчёнка извелась, значительно похудела, исчез аппетит… а по украинскому всё же плохо. Переэкзаменовка испоганит лето, не даст ей требуемого отдыха. Волнуюсь; нервничает и она. Плачет из-за всяких пустяков.

Софины рассказы о тебе — ничего мне не дали. Она не могла передать тех подробностей, кот. замечает только любовный взгляд. Основное, что услышала: «Кс. Порф. очаровательный человек (ещё бы!), воспитанная, культурная, прелестная женщина!» Много прилагательных и ничего существенного…

18/V.

Моя родная, любимая Кисанька!

В сегодняшнем письме К-к восторженно говорит о встрече с тобой (…«поворачиваюсь и вижу, знаешь кого? — хотя и незначительную, но часть тебя — это Кс. Порф.»…) Он сказал, что кто-то живущий с тобой в одной квартире сдаёт на 3 м-ца комнату! Неужели Вас. Вас.? А может быть Ант. Мих.? Кисанька, было бы чудесно, чтобы К-к занял эту комнату, я бы переехала туда на это время и оставалась бы всё время с тобой. В июле я думаю идти в отпуск. Если это комната В.В., то единств, недостаток её — это прохождение через комнаты Лид. Ал.

Всё было бы настолько хорошо, что я заволновалась от одного предвкушения этого времяпровождения. Навряд ли выполнимо и поэтому, голубка моя, немедленно напиши, как обстоит дело. Что-то во всём этом не так ясно и просто, иначе ты написала бы уже мне в своём вчерашнем письме. Одно знаю, что из своего отпуска не меньше 2-х недель (жалкий срок) должна побыть с тобой. Напрасно ты «отдаёшь» так легко всё моё время К-ку. С ним я хочу побыть, но не за счёт нашей встречи…

Я вообще нахожусь в смятении. Вчера инспектор города предложила взять директорство большой новостройки при экспериментальном заводе. Завод построил большой особняк для дошкольников. Уже с месяц ищут крепкого «администратора» (ты не любишь это слово!). Дают, в обмен на мою комнату, комнату в городе. Если директор завода согласится принять меня с тем, что в конце июля даст отпуск — я соглашусь. Навряд ли, конечно, заводу есть смысл брать работника и с самого начала отпускать его на 1½ месяца. Это единственное условие, кот. я ставлю. Остальное за меня было сказано инспектором, т. е. комната и персональная ставка. Оставаться и на зиму у себя — невозможно, но я настолько привыкла к своему учреждению, что не могу себя представить в другом месте…

19/V.

Кисанька, родная голубка! Я всё в том же смятении — не знаю, как быть? Сегодня видела этот вновь отстроенный «дворец», кот. дают мне в заведыванье. Это прекрасное сооружение. Какая красивая может здесь развернуться работа. У меня зачесались руки.

Для перемены комнаты директор выделил только 2 тыс., конечно, за эту сумму я ничего не сделаю. А ведь для меня это основное. Кроме того об отпуске не может быть и речи. Я бы могла напрячь свои силы и работать без отпуска ещё год, но без уверенности, что изменю к лучшему положение своей семьи — у меня не будет нужной бодрости. А такой уверенности у меня нет. В то же время я уж начинаю мечтать о той прекрасной работе, кот. провела бы там. Директор сказал, что по делам сада я буду часто ездить в М-ву и Лен-д. Если я останусь в Киеве, то лучшего места не следовало бы и желать. В этом же здании мне предлагают отстроить комнату, где я смогу жить, но переходить на жительство в учреждение не дают.

Я продолжаю ещё надеяться на переезд в М-ву. Но ведь это же химера! Как я устроюсь в М-ве с больной старушкой?

Самое скверное, что не получу ни твоего, ни К-ного ответа. Завтра дам ответ, отвечу отказом. Голова раскалывается от сомнений, правильно ли поступаю. Прекрасно сознаю, что в своём учреждении я — конченный работник. Сегодня ночью не спала, всё сопоставляю и взвешиваю и ни к чему не прихожу. Эта ночь предстоит такой же. Столько всяких шероховатостей, что трудно принять какое-ниб. решение.

Если б не болезнь моей старушки! То что она сама страдает от сознания своей обременительности (для меня) — меня расстраивает ещё больше и вызывает к ней мучительную жалость. В самом деле, человек прожил свою жизнь, отдавая её детям, а они так скверно заботятся о ней, не могут обеспечить её старость. Видит бог, что я всё делаю, чтобы ей жилось легче, и знаю наперёд, что останусь по-прежнему здесь и всё потечёт по-старому: неприятная работа, лямка её, безысходная тоска, взрывы мучительного отчаяния, доходящие до пределов, и так до старости…

Даже Идочкин завтрашний экзаменационный дебют отошёл на второй план. А в диктовке сегодня она сделала 3 ошибки, и грубых. Уж ночью начну переживать их…

Если приеду в М-ву, поехала бы ты со мной на неделю к сестре? Там, при наличии благоприятных обстоятельств, оставила бы Идочку на Уг месяца. В М-ве ей не будет с нами хорошо. Она будет плохо питаться, я не умею заботиться об этом, а она так похудела, что подпитать её необходимо.

20/V.

Родная, после сумбура 2-х последних дней неожиданно наступило затишье, — я успокоилась, решивши не принимать данного предложения.

Сегодня к вечеру неожиданно появилась мигрень. Я потеряла, как всегда в таких случаях, зрение и была беспомощна — вот это и убедило меня не браться за большую работу, пока не дам своим нервам отдых…

Между прочим, всегда после этой острой 3–5 час. головной боли я становлюсь очень болтливой, что и заставило меня сейчас писать тебе.

Есть много предложений о летнем отдыхе, напр, выезжать с знакомой врачихой в Мацесту, где она, заведуя санаторией, будет иметь комнату. Я с такой силой хочу видеть тебя, что не могу откладывать встречу на неопределённое время. Как только получу отпуск, еду в М-ву. Неужели месяца через 1Уг я буду около тебя?.. Если К-к не достанет комнаты, сможешь ли ты принять меня?.. Сестра усиленно приглашает к себе, предлагает оставить Иду на какой угодно срок. К-к сообщает, что с комнатой ничего не известно. Жить в М-ве вдали от тебя — нелепо. Я еду туда только чтобы быть с тобой…

У Идуси первый экзамен как будто бы прошёл удачно. Самое уязвимое место — это укр. яз. Пройдёт он — ия спокойна за дальнейшее.

[Письмо без даты.]

Завтра будет 4 м-ца, как я уехала из М-вы. Слишком долгий срок разлуки. Я было твёрдо решила приехать к тебе на день, но по размышлении поняла, что сделаю одну из обычных своих глупостей. Быть с тобой 1 день — значит ещё больше раздразнить себя.

Позавчера опять лежала в припадке сильнейшей головной боли. Не успела с утра обойти помещение, как у меня произошла эта ужасная атрофия зрения и 3 часа лежала пластом; было позже мне очень неудобно, но в то время я просто теряла сознание. Вчера же и сегодня здорова и крепка, как всегда, но всё же временами что-то нехорошее делается со зрением. Испытываю ужас, не понимаю, в чём дело, почему прежде чем начинает болеть голова (болит в одном месте) я почти теряю зрение? Не обращаюсь к врачу, я знаю его ответ — «живите норм. пол. жизнью». Отсутствие этого имеет, пожалуй, значение, но не является причиной всех зол. Сейчас нахожусь под страхом, что вот-вот снова начнётся это. В Киеве душно, нет дождей.

Я уже решила окончательно, что на лето не буду строить планов о переходе на др. работу (эти планы меня очень волнуют), но директору того завода, куда приглашают меня, очевидно, уж очень расхвалили меня, и он без конца звонит в ГорОНО с просьбой повлиять на моё решение. Вчера я говорила с ним по телефону, он соглашается ждать до августа-сентября, но чтобы я с осени брала эту работу. Пока что пришлось пообещать помочь ему оборудовать это большое помещение. Обещание опрометчивое, т. к. за себя теперь нельзя ручаться, и я уже очень боюсь напрягать себя. Хоть бы поскорей отпуск! Если директор догадается заплатить мне за проводимую работу, я подработаю к отпуску. Снова пишу в Союз (как и в прошлом году), чтобы вместо курорта дали деньгами…

Непременно хочу с тобой выехать в лес к сестре, там нашли бы комнату и недели 2 пожили бы среди природы.

Итак, я жду ответа от К., сможет ли он взять комнату В.В.? Он бы рад, но как никогда ему круто в денежн. отношении; раньше он гораздо больше зарабатывал, а теперь всё труднее «халтурить», и он сидит без денег.

Завтра у Иды экз. по арифметике, а 29-го самый опасный — украинский. Русский яз. сдан на «хорошо». В диктовке пропустила только одну букву.

25/V.

Только что получила твоё 2-е коротенькое письмо (карандашом). Значит ты хочешь и ждёшь моего приезда. В этот приезд я должна до краёв насладиться твоим обществом. Я съумею (применю «женскую хитрость») успокоить ревность К-ка. Меня смущает и будет очень связывать хождение через комнату Л.A. Это единственный недостаток этой клетушки. Неужели там негде поставить кровать? Одним диваном мы не помиримся, и он будет постоянным «яблоком раздора». Л.A. не собирается ли выезжать на лето?.. Никогда, никогда не ожидала я с таким страстным нетерпением своего отпуска, как в этом году… Отними у меня надежду на отпуск — и мне просто нечем жить.

Сестра приглашает Иду на месяц — это хорошо, однако беспокойство за неё лишит меня полного покоя. Она своенравна, строптива, сестре будет трудно совладать с ней. Знаю, что без неё буду очень скучать, хотя смогу не больше одного раза навестить её. Дорога от М-вы к сестре стоит 20 р. в два конца.

Денег надо — уйму! Если Союз не поможет — сяду на мель, а надежды на него мало: я поздно подала заявление, все ресурсы его использованы. Жаль, потому что там раздавали деньги щедро. Напрасно я скромничала, вернее, забыла напомнить о своём желании.

Я уже тебе писала, что директор согласен ждать меня до осени. Завтра иду к нему, может быть, он переменил своё намерение. Здесь сейчас я получаю 460 р., осенью с ликвидацией «образцовых» д/с — у меня будет только 200 р. Там же я ещё не говорила о своей ставке, но инспектор предупредил его, что мне прийдётся дать персональную ставку, и я расчитываю на… 500!

Буду я и М-ве подыскивать работу с комнатой. Мама предложила такой вариант: если я хочу переехать в М-ву, то она приглашает на жительство в Киев брата с семьёй из Жмеринки, а он, располагая этой комнатой, сможет переменить её на большую. Если брат согласится (он хотел переезжать в Киев — надо отдавать дочку в ВУЗ), то я буду спокойней за маму, т. к. она на правах хозяйки принимает их к себе, а не они её. Это имеет (для невесток) существенное значение, т. к. только благодаря маме они смогут переехать сюда. Перед отпуском напишу об этом брату. Другой перестал присылать деньги. Я уже начинаю возмущаться и прихожу к выводу, что я не должна церемониться с ним. Не знаю, почему он решил (он состоятельней нас всех), что только я одна должна содержать маму.

Трепещу от боязни, что какое-либо осложнение помешает мне с 15/VII уйти в отпуск. А помешать может многое: не найду заместителя, не подберу штат педагогов для своих уходящих в отпуск, начнётся ремонт помещения, не выдадут вовремя профотпускных (теперь деньги дают с опозданием), заболеет мама и проч. и проч. Эти дни маме легче.

Кажется, охватило всё деловое.

Кисанька, кто смеет «упрекать» в чём-то Ол-ку? Каждый живёт по-своему, она своим образом жизни никому не приносит вреда (обществу). Перестань же мучиться этим. В тебе говорит «обывательщина», — извини за это слово. Я уважаю её за эту «смелую» своеобразность. Работать в учреждении она всегда успеет, так же как и стать спокойной женой. Ол-ка — прелестна. Все твои терзания начинаются недовольством образом жизни Ол-ки, но в данном случае надо пошире смотреть на вещи. Ещё говорю — прости за нравоучения, извини, извини если они тебе не нравятся…

28/V.

Одновременно получила 2 письма — твоё и К. Содержанием они приблизительно одинаковы, т. е. и ты, и он обсуждаете возможности летнего отдыха. Сегодня не думала писать, хотела ответить ещё вчера, но чувствовала себя плохо, а сегодня, после бессонной ночи, я еле соображаю. Спала часа 4 — не могла уснуть.

К-ком очень недовольна, зачем он хочет «спихнуть» на тебя поиски комнаты? — а это я поняла из вчерашних писем. Я зла на него, и в эту минуту вообще не хочу никаких «комнат». Если я приеду в М-ву, то надеюсь, что ты меня примешь на недели 2, а дальше при благоприятных обстоятельствах (твоя работа) поедем к природе, к сестре. Канитель с К-ком мне начинает уже надоедать. Скучно с ним… Да, а у тебя с ним я не хочу уже жить. Буду чувствовать себя неудобно. Жить одной около тебя — это счастье. Меня взбесило, что он полагается на твою помощь. В своих летних планах я не брала тебя «осью», на кот. хотела повесить тяжести по организации отдыха. О, пожалуйста, не пойми меня так, мне страшно неудобно от одной мысли, что у тебя может зародиться такое мнение. Может быть, К-к себя вёл не совсем тактично в этом отношении, он бывает бесцеремонным, за что его презираю. Я хочу пожить с тобой, стремлюсь к этому, мне необходимо повидать тебя, но если какие-ниб. возникнут затруднения, в большей мере, чем приём гостя, то я, конечно, не смогу при таких условиях повидаться с тобой. Идусе необходим дерев, воздух, и я думаю, что она найдёт его у сестры; мне же не нужна дачная обстановка. Мой отдых наступит с уходом и с отъездом из Киева — поправляться мне не надо…

29/V. 11 ч. веч.

Кисанька моя любимая! Мне понравился снимочек, он правдиво передаёт твой облик, я его пришлю в следующем письме. А может быть разрешишь его оставить у себя?..

Твоё состояние — меня угнетает, эта душевная муть грозит стать постоянной. В прошлом году ты радостней смотрела на мир. А может быть попросту скрывала от меня? Это ужасно, до чего люди могут сами себе отравлять жизнь. У меня эти упадки коротки и как-то потеряли свою прежнюю страстную остроту, а вот ты, моя детонька, захвачена ими посерьёзней… С большой грустью думаю, что мой приезд не внесёт покоя, не даст равновесия. По своей наивной глупости вначале я верила, что смогу успешно помочь тебе бороться с этой мутью. Теперь я уж не думаю по-прежнему, вот почему я поняла, что моё значение слишком мало…

Твоя (ничего не говорящая) записочка в письме К-ка мне была особенно приятной и милой. Он правильно понял твоё значение для меня. Ревность свою сейчас скрывает, но она проглядывает. А всё-таки он скучный, неинтересный и временами не совсем благороден в своих поступках (напр, я уверена, что прочитал бы чужое письмо). Вообще, сделай удовольствие, пореже встречайся с ним. Не надо «умиляться» его «любви» ко мне, её, в следуемом понимании, нет. Прежде всего чувственность. Для роли любовника (не люблю этого слова) он хорош… Вот написала так о нём и сделалось неприятно, хотя я и не ошибаюсь.

Идусины экзамены подходят к концу. Сегодня был решающий и результаты, к сожалению, неизвестны. Она очень осунулась…

Сегодня — первый прохладный день, может быть, усну, подряд не спала 2 ночи… Так мило глядит твоё лицо из этой карточки, что я с сожалением расстаюсь с ним. Вот такое выражение я люблю в тебе.

30/V.

Сегодня совсем холодно — я ожила. К вечеру пойдём с Идусей в Лавру, уже много выходн. дней нигде не бываю (кроме выходов в парки, к Днепру). Я уже не раз писала, что растеряла всех знакомых. У Салганик от зимы не была, к Дусе перестала ходить. Никуда и ни к кому не тянет. Общество Идочки становится всё интересней, я не скучаю с ней. На неё «находят» прекрасные моменты, когда она исполнительна, внимательна, нежна. Умиляюсь её способностям. Они вызывают невольное уважение. Она бывает остроумна, изобретательна, умеет мастерить. Напр, давно просила меня пошить ей испанскую шапочку, но, конечно, тщетно. Вчера прихожу домой — она смастерила и себе, и всем куклам, мишкам славные шапочки. В своей теперь всюду бегает… Сохраняет свою милую непосредственность, полное отсутствие жадности, хитрости… Здоровье её внушает тревогу — сердце. Долго ли она проживёт, и как будет складываться её жизнь? Она состоит из порывов — ей будет нелегко. Сегодня и вчера мы полны с ней волнений о результатах укр. письменного. Часто вспоминает тебя, просит перед отъездом к своим братикам (очаровательные мальчишки, ты должна с ними познакомиться) непременно отвезти к тебе. Моё солнышко, ты, конечно, извиняешь мне эту материнскую болтливость…

Меня просила одна из почтенных дошкольниц, сотрудник Пед. ин-та, узнать, действительно ли может всякий гражданин СССР выехать на Парижскую выставку. Не узнаешь ли ты через Ол-ку, какая нужна сумма (если разрешены поездки) и как технически оформить поездку.

Пиши часто, даже в плохом состоянии нацарапай неск. фраз.

Обнимаю тебя горячо — твоя Мура.

31/V.

Снова не спала, охватывает раздражение, что за проклятый организм — ну почему я не могу спать? Сплю 4–6 час. — это для меня недостаточно, днём работать уж не могу, глаза воспалены, такое впечатление, как будто в них песок…

Золотко моё, какой «новый путь» ты нашла? Почему же не сказала о нём мне? Ах, если б этот путь внёс покой в твою душу. Не могу согласиться с тем, что вымучиваешь ты себя мыслями, кот. в основном происходят от твоего одиночества. При этом многое преувеличивается, раздувается до нетерпимых размеров…

Только что Идуся подошла ко мне с вечерним поцелуем. Узнала, что пишу тебе. Начала бабушке рассказывать тот эпизод, что произошёл, когда мы были в гостях у Ол-ки. Помнишь, я брякнула ужасную глупость, отвечая на твоё обращение «она». Ида, рассказывая, сказала (дословно): «Как сейчас вспоминаю лицо Ксюшеньки, глазки сделались хитренькими, лицо смеётся, она говорит: „спасибо, дожила…“. Мама сделалась совсем красной, оправдывается, а Ксюшенька улыбается. Ой, как хочу её видеть, мою Ксюшеньку!»… Вот видишь, как Ида может улавливать оттенки отношений. Противная девчонка, напомнила мне то, от чего я, улыбаясь, всё же краснею снова!.. Вчера мы с ней хорошо провели время в Музейном городке (мы ходим с ней в Лавру). Слушая экскурсовода, я подумала, что могла бы быть неплохим экскурсоводом. Поговорю об этом с К-ком. Неужели я умру именно на этом «своём посту», неужели не удастся переменить?..

4/VI.

Кисанька, узнай, пожалуйста, можно ли купить в М-ве швейную ручную машину. В Киеве нет такой возможности, мне же нужна она. Постарайся, детонька, ответить на это в след, письме. Я ничего не шью себе на лето, но может быть, удалось бы набрать в М-ве какой-либо материи на зимнее платье. Поэтому сохрани за мной очередь. Если не найду такого материала — буду шить летнее…

Как думает проводить лето Ол-ка? Где она живёт? с тобой или с Биночкой? Катя живёт в Ивановской области, — городок называется Гусь-Хрустальный [ошибка: не в Ивановской, а во Владимирской; но как могла Мура этого не знать, если она писала туда письма? — возможно, в то время Владимирская обл. была присоединена к Ивановской?..], как будто бы она живёт не в самом городе, а в одном из посёлков недалеко от торфяных разработок. Ида мечтает о поездке к своим братикам. Круглый год между ними происходит оживлённая переписка. Я не особенно «долюбливаю» мальчиков, но они покорили моё сердце, это очаровательные близнецы (Юра, Валя). Если они такие же, какими я оставила их в позапрошлом году, то они понравятся и тебе.

Да, между прочим, носков и чулок в Киеве нет, иногда неожиданно появляются, но, конечно, их моментально расхватывают…

Кончаю письмо. Сегодня, моя родненькая, «не пишется» мне.

Спокойной ночи, любимая.

Напиши, прислать ли твой снимочек?

11/VI.

Моя родная! Сегодня приехал по вызову и второй брат. Стало шумно, говорливо, но мне не весело. Оба они хорошие, добрые люди, нежные семьянины и страшные, всё же, эгоисты. Зарылись в свои семьи, живут ими. Очевидно, это естественно. Они мне чужие и ещё раз чужие. Хотела было начать с ними разговор о маме, но сделалось противно, и я… пренебрегла. Не хочу. Они-то (особенно с Дальн. Вост. края) никогда не спросят, как же мне приходится, как думаю менять свою жизнь и т. д. Неужели они находят нормальным мой образ жизни? Какие же эгоисты, они боятся начать расспросы, зная, что отсюда прийдётся делать кое-какие практические выводы. Мне всё надоело до смерти. Думаю, что маме надо бы было с ними поговорить, но молчит и она…

Прервали меня…

Говорила с братом о люминале, он наговорил много нехороших вещей об этом средстве. Я не могу допустить, чтобы ты принимала его. Делай всё, чтобы избежать употребления его. Нельзя им травить свой организм. Я тебе всегда говорю: проще, проще принимай жизнь! Не разъедай себя ненужными мыслями. В чём, собственно говоря, твоя трагедия? Только в твоём способе воспринимать некот. явлений. Да, тебе нельзя быть одной. Нужно, чтобы кто-то о тебе заботился. Я с радостью приняла бы такую заботу на себя. Вся беда, что нас разделяет порядочное расстояние, но даже и при таких обстоятельствах моё отношение к тебе стирает, до некот. степени, границы. Неужели ты его не чувствуешь, нет такого дня, чтобы я не была с тобой. Наша дружба — это редчайшее явление, она прекрасна, как высшее проявление человеческих чувств…

13/VI.

Детонька моя дорогая! Невыразимо грустно. Душат слёзы, я удерживаю их, хотя выплакавшись было бы легче… Вчера уехал брат из Жмеринки, а сегодня распрощались и с меньшим. Наверное уж никогда с ним не увидимся. Такова жизнь. Росли вместе, тогда были родными, они меня вынянчили, заботу их чувствовала на себе. Ставши взрослыми — сделались чужими. После их пребывания (да и во время) я почувствовала себя совершенно одинокой… Лучше бы и не приезжал Миша, так я сохраняла ещё иллюзию чего-то тёплого…

События последних дней — подлая измена верхушки укр. воен. командования — значительно ухудшает настроение. Какие же это гнусные люди!

К сожалению, и радио почему-то не работает…

К Костику появляется чувство хорошей теплоты, и если он её не рассеет, мне будет с ним не плохо. Начинаю верить, что он нуждается во мне и как в товарище, и как в человеке. Хотелось бы поверить в это окончательно, а я постаралась бы исправить его некот. недостатки, если только он не надоест мне.

Пока что единственное моё стремление это увидеть тебя, пожить с тобой хотя бы недели 2. Хоть бы на этот раз всё обошлось гладко, т. е. чтобы я получила 15/VII отпуск и выехала бы в М-ву, а оттуда с тобой к сестре… Некого оставить себе в заместители — Софа побаливает, собирается ехать на курорт. Да, между прочим, при случае позвони, пожалуйста, Симе (Сима Евсеевна — знаю, что ты забываешь!) узнай о её здоровье. Она по-прежнему больна; на соцстрахе ли она? или работает?..

17/VI.

Как просторно и красиво у нас на площадке. Особенно чудесно в большом саду, примыкающем к нашему — оттуда не хочется выходить — тенисто, ароматно, прохладно. В Киеве после неск. холодных дней — снова жарко…

Всё же я не представляю, как проведу отпуск, «путает» меня в этом Костик. У него различные планы, до сих пор он не остановился ни на одном из них, ждёт встречи со мной, чтобы окончательно договориться. Одно знаю твёрдо, что, отвозя Идусю к сестре, я прошу тебя устроить свои дела таким образом, чтобы ты могла поехать туда со мной. Сестре ещё ничего не пишу, надо знать твоё мнение, согласие. По получении ответа от тебя сейчас же напишу ей. Слово за тобой, кисанька.

Вчера, перебирая свои документы, нашла в них 2 твои письма (начало 36 года). Раньше я была больше нужна тебе. А может быть, ты прежде больше интересовалась мной. Вот поэтому у меня и складывается такое впечатление. Не обращай вниманья, детонька, на моё хныканье.

18/VI. Кисанька, какого фасона в М-ве сумочки, такие же, как и были? Их полно в Киеве, сейчас они совсем дешёвые, но мне не нравятся. Родненькая, позволь мне пока что прислать 200 р. на швейную машину. Мне сказали, что искать её новую в Киеве — безнадёжное дело. Трудно мне отказаться от своей идеи и, чтобы было вернее, я тебе отошлю теперь же деньги…

25/VI.

Вчера вечером тебе отправила письмо и совсем поздно, по возвращении с почты, застала около своих дверей… Проценко Толика! Моё очень давнее увлечение. Сегодня с ним провела часа 2. Зарождается к нему очень хорошее чувство. Ведь когда-то я его таки горячо любила. Он так мило умолял меня приехать к нему на денька 4–5! Категорически отказалась, а сейчас думаю, что напишу ему о своём согласии провести у него не больше одного дня. Сегодня у нас было свидание втроём — третьей была Идуся. Если поеду, то возьму и её.

Боюсь ехать, не могу ручаться за себя, не хочу им увлечься — это принесёт немалые огорчения, т. к. у него ко мне большой тяги нет. Уже сейчас по своему возбуждению, особенной радости чувствую, что он меня опять «завёл». У нас с ним, когда он жил в Киеве, всё время происходила борьба, пикировка. Физ. близкой ему не была и не смогу быть. Отношения Ол-ки с Женей напоминали мне наши с ним. Во всяком случае он всегда мне причинял страдания, что внешне никогда не показывала.

Он уже уехал, а я так хочу его снова видеть. И что я в нём нахожу?.. У него есть размах во всём — это бесшабашная натура, очень далёкая от расчётливости, прожигатель жизни. Остроумный и умница. Приятный тембр голоса. Внешностью не интересен. Не к лицу мне, «старушке», новые увлечения. А вот готова загореться. Сейчас раздумываю, ехать или нет? Природа там чудесная, будет в моём распоряжении лодка (Ржищев — вниз по Днепру)… Как жаль, что тебя нет в Киеве, поехали бы вместе в Ржищев!.. Вот с ним, с Проценко, я тоже не особенно просто держу себя…

Ложусь спать поздно. Не засну, взвинчена. Зреет, уже почти созрело решение ехать. Даже намечаю день — 5/VII, а 7-го вернёмся, если ничто не помешает. А может быть завтра я буду более рассудительной?!

26/VI — Au matin — je suis plus raisonnable…

[Письмо без даты. Конец июня.]

2 ч. дня.

Твоё сегодняшнее письмо, моя детонька, поразило меня. В нём уже проглядывают живые нотки. Чувствуется, что ты зашевелилась, занялась чем-то повседневным, отвлеклась от своей мании. Ожидание сестры вырывает тебя от разъедающих, ненужных мучений. Порадовалась я и той «обиде», кот. якобы нанесена тебе. Нет, родненькая, ты ошибаешься, я никому не предпочитаю тебя. В М-ву я еду ради тебя, не будь тебя там, я провела бы отпуск в другом месте. Наличие там К-ка сделает моё пребывание менее спокойным, но всё это ничего. Он знает, что ты мне очень дорога, близка, соглашается с этим с трудом и, конечно, всегда будет ревновать. Это тоже естественно. Ревность же эта не мучительного характера (не к мужчине!), — поэтому жалеть его незачем. Кисанька, всё это мелочи, в основном мы много будем вместе…

Итак, я выезжаю раньше намеченного срока. После 1-го напишу о дне отъезда. А вдруг в момент отъезда появится головная боль? Вот будет ужас! Я не смогу выйти из дому.

Ида во дворе даёт для ребятишек спектакль кукольного театра (это её последнее страстное увлечение). Туда же поползла и бабушка. Доносится детский визг. А я же, пред письмом к тебе, только помыла пол. Тяжёлая голова, и от резких движений остро колет где-то сзади. Даже глаз уменьшился, под ним опухоль.

1030 час. веч.

Спасибо, что говорила с Симочкой и извини за беспокойство. Хна — это моё очень и очень больное место. У киевских парикмахеров её уже нет. Интересно, можно ли в М-ве покрасить голову? Недавно остатками хны (была чайная ложка) попробовала помыть сама голову — вышло нехорошо. У меня была хорошая голова, с идущим мне оттенком волос, от этого выигрывал весь мой вид. Теперь же я беспомощна.

Из летних нарядов — ничего не успела сделать себе, что также может испортить радость пребывания у тебя. Некогда было искать хорошую портниху, да и материалов, нравящихся мне, не находила. А деньги незаметно и неизвестно куда плывут.

Вчера, записывая Идусю к зубн. врачу (мы были с тобой там), встретила Салганик. Она обижена на меня, что несмотря на её приглашения я не зашла. Однако быстро помирились. Я уж освободилась от своей застенчивости по отношению к ней, т. к. не питаю прежнего интереса, и поэтому появилась свобода в обращении, и нет той «странности», кот. неприятно удивила тебя…

Если будешь говорить с Симочкой, скажи ей, что на о. Селигер ей не стоит ехать — это поездка для физически крепких людей. Твоё сообщение о ней не выходит из головы. Передай ей мой тёплый привет! С сожалением оставляю письмо. Всем своим существом нахожусь с тобой. Неужели скоро встретимся? как ни как прошло уже 5 м-цев с момента моего отъезда из М-вы.

4/VII [На обороте серого телеграфного бланка.]

Родная! 8-го выезжаем. Места нехорошие, оба верхние, боковые, вагон № 4, поезд № 6. Если трудно встречать — не надо, родная, тем более, очевидно, Костик встретит. События последних дней измотали душу. Маму оставляю в нехорошем состоянии. Билет взят на Гусь-Хр. В М-ве задержусь на день-два. Хочу ехать к тебе. Горячо обнимаю. Твоя Мура.

[Начало письма отсутствует. Письмо на маленьких листочках карандашом — писалось в вагоне поезда.]

19/VIII. 8 час. Утра.

УССР. Всё же украинские сёла веселей выглядят, чем, напр, гусевские посёлки.

Небо в тучах. Идёт дождь. Вдоль пути тянутся поля с подсолнухами, а дальше сжатые места. Чувствуется осень. На остановках по-осеннему шумит в трубах вагона ветер и стучат в окна дождевые капли. Через 5 час. мы в Киеве. Мысли мои с тобой, дорогая. Передай Олёнушке и Бине мои приветы. А ты постарайся почувствовать мою горячую к тебе любовь, может быть, она когда-нибудь утешит тебя и «утеплит, уменьшит твой холод».

По утрам упражняйся в произношении этих трудно перерабатываемых твоей артикуляцией, каверзных звуков буквы «Г». Применяй её с оттенками твёрдости, приближая её произношение к букве «Я». Авось тренировка поможет овладеть ею. Прийми мои в этом пожелания и об успешных результатах сообщи мне. Жаль, что это обучение должно происходить заочным способом и я, твой ментор, отсутствую.

3 часа дня. Киевский вокзал. Ждём К-ка, он в очереди для сдачи своих вещей в камеру хранения. На дворе, не переставая, льёт дождь. Холодновато и тоскливо.

К стыду Киева — вокзал находится всё в том же состоянии своего нескончаемого ремонта. Вспоминаю подтянутый Брянский вокзал в Москве.

[Письмо без даты.]

Дома. 8 час. веч.

Не знаю, где взять твёрдости, чтобы побороть своё состояние подавленности. Плачу. Не могу я идти завтра на работу.

К счастью, невестка уехала ещё вчера. Хамила она здесь немало. Володя не приходил к маме, может быть, он и в самом деле опоздал вчера на поезд.

Всё вокруг невесело. С нежностью, перебирая вещи, задержала в руках скроенный тобой бюстгальтер. Чувствуешь ли ты, голубка, мою тоску по тебе? Получаю ли я в этом отклик? Это утешило бы меня.

Мама хорошо выглядит. Очень обрадовалась, услышавши, что в октябре ты приедешь к нам.

Мой малодушный страх и отвращение к сложившимся условиям работы доходят до того, что я завтра решаю не идти туда.

Не буду больше писать.

Кисанька ненаглядная, целую тебя. Полна тобой; кроме слов любви к тебе и отчаянья от предстоящего ничего сказать не могу, а это ведь не так интересно. Передай мой привет твоим сестричкам, не забудь. Твоя Мура.

Мама не может налюбоваться Идусей, со слезами всё целует её, она очень тосковала по ней.

[Письмо без даты.]

10 час. веч.

Только что с Идочкой вспоминали о нашем коротком пребывании у Кати. Запомнились милые пейзажи русской природы и тёплый приём хозяев. Восстанавливали с Идой все детали тех дней.

Мне с тобой всюду хорошо, и при тебе всё принималось в каком-то особом освещении. Ездить с тобой — одно удовольствие. Не потому ли, что мы умеем подмечать особые штрихи в вещах и людях, интересные нам двоим?

А вспомни наш «скачок в неизвестность» — поездку куда-то в лес и нас, закопчённых, грязных. В общем, я «вся в прошлом». Тогда ничего у меня не болело. А этого самого по себе не так уж мало!

Спокойной ночи, моя голубка. Завтра вечером я буду слушать прекрасную музыку, и мне даже совестно пред тобой, что ты не будешь иметь такого удовольствия.

[Письмо без даты.]

Кисанька моя, много дней не могла заставить себя писать тебе, хотя и полна тобой. Всё то же — т. е. моё несчастье в работе. Много всяких некрасивых мелочей, кот. доходят до хамства. Всё это вымучивает хуже болезни. Я даже не защищаюсь. Ищу другой работы, что оказывается не таким лёгким. К-ка вижу ежедневно на короткие часы, но я в таком состоянии, что мне не до него.

О тебе всегда, всегда думаю. Зачем ты пишешь, что не тоскуешь по мне? И без такого напоминания я об этом знаю… А всё-таки горько, что никто по мне никогда не тоскует («предметы увлечения» в счёт не идут, их «тоска» дёшева). В эти дни твоё напоминание особенно неприятно, и я принимаю его обострённей, чем в другое время…

Не беспокойся, голубонька, если некот. время не буду писать. Тебя же прошу писать мне только по желанию, а не по «обязанности».

Володины поиски работы неудачны. На него жаль смотреть. Катя прислала отчаянное письмо, её беспокоят с квартирой, выселяют, сама она заболела и не поднимается с постели.

29/VIII.

Кисанька родная, здравствуй!

Прошло не так много времени со дня отъезда из Мосвы, а я за этот период пережила порядочный кусочек жизни и ещё более «повзрослела» (если только можно применить это слово к моим годам).

Полна всё тем же: подыскиванием работы. Начинается самый решительный момент, когда надо искать заместителя и приступать к передаче дел. Здесь же известие о моём уходе вызвало такое недоверие и подозрения грязного характера, что у меня темнеет в глазах.

Предложений много, даже слишком много, но ни на одном из них я не остановилась. Все места работы находятся в противоположных концах города, напр, в одно из них надо ехать 4-мя трамваями. Админ, работы избегаю, а простым педагогом не переводят, поэтому пока что буду уходить, не переходя непосредственно на другую работу. Скорей бы вырваться из этой грязи!

О том, хочу ли, чтобы ты приехала, говорить не надо. Мечтаю об этом. Единственное затруднение с ночёвкой: если останусь на этой работе до числа 20-го — вопрос разрешён, а вот если уйду, то всё усложняется. У нас душно, а это для тебя мука. Я сама, избалованная твоими условиями сна, страдаю теперь закупоренной ночью.

Я знаю, что ты устала от летнего наплыва гостей, но также знаю, что ты умеешь отдыхать в поездке. Если к твоему приезду я не буду работать в д/с, то представляешь, какой свободной буду я! Правда, долго, больше недели, нельзя быть без работы…

Беспокоит Володина судьба, получил ли он назначение, заходил ли к тебе, как чувствует себя Катя — ничего не знаю! Я просила его захватить для передачи тебе перекись, но в последнюю минуту он оставил у сестры этот флакон. У него не было денег, я ему дала незначительную сумму, а сейчас мучусь, что не достала больше. Знаю, что в М-ве уже их не было.

Могу похвалиться, что несмотря на «гнёт» домашней обстановки и всего остального я сохраняю «мирный» тон со всеми (исключением иногда — очень редко, раза 2 всего лишь — бывает К-к, да и то не по моей вине). Становлюсь ягнёнком, ты «любовалась» бы мной. К-к выехал на неск. дней на периферию для читки лекций, завтра приедет на неск. часов.

Пишу это письмо с большим трудом.

Спасибо за купленную хну.

Горячо тебя обнимаю. Твоя и твоя Мура.

30/VIII. 5 час. веч.

Получила сразу 2 твоих письмеца. Они меня подбодрили. Спасибо.

Желаю тебе, чтобы с отъездом С. и Л. закончился бы поток гостей. Я представляю твоё изнеможение. Отдохни, родная, и выезжай ко мне.

Вчера в д/с провели праздник выпуска 8милеток в школу. Рассталась с прекрасными ребятками… Очевидно, раньше м-ца не уйду отсюда, значит, ты сможешь приехать. Всё зависит от тебя, дорогая. Сделай же всё, чтобы нам повидаться ещё раз в этом году.

Не знаю, что говорил тебе Володя, но в то время я была в отчаяньи. Не смейся надо мной, — в один из дней я снова прощалась с жизнью. Всё это больные нервы; об этом, как о нехорошей болезни, стыдно говорить. Чувствуют ли что-ниб. похожее другие люди?.. У меня эта навязчивая мысль периодически повторяется. Я не знаю, правильно ли ты понимаешь меня? А в общем, об этом неудобно говорить, и не роняю ли этим себя я в твоих глазах?

Очень беспокоит положение Кати, неужели Володе прийдётся с повинной возвращаться в торфопредприятие? С нетерпением жду известий о них.

Кисанька, разве могут быть какие-либо сравнения между некрасивыми поступками, с кот. сталкиваюсь я теперь, и Ол-ными. Ол-ка слишком культурна для того, чтобы позволить себе что-ниб. похожее, к тому же она добра. Я не раз убеждалась, что ты слишком сильно осуждаешь её. То, что тебе казалось ужасным, я воспринимала почти как обычное…

[Письмо без даты.]

Каждую осень, наблюдая умирание природы, наряду с успокаивающим чувством любования ею приходит и примирение со многим, против чего обычно восстаю. К сожалению, нет возможности отправиться в лес. Загружаюсь настолько, что домой являюсь к 11 часам. Приходится рано вставать (в 7 ч.), и это самая мучительная часть дня.

Вчера ездила в один из детдомов, где меня очень охотно принимают; оказывается только для поездки в один конец я потратила 1½ часа, ехала 4-мя трамваями. Приходится отбросить это предложение. А жаль, зав. — мне приятна. Страшно не хотелось бы браться за заведыванье другого д/с — нет смысла, а кажется, прийдётся… Много бы я дала, чтобы ты была теперь здесь и твой совет был бы решающим…

Идуся уже 3-й день начала свою школьную жизнь. Приходит оттуда, наполненная впечатлениями от новых учителей, но уже с первых дней проявляется та же безалаберность и разгильдяйство. Никогда не сможет она хорошо учиться, т. к. ленива. Большое значение имеет неналаженная домашняя обстановка. Но что я могу сделать? Ничего изменить нельзя.

Неужели не будет найден экипаж Леваневского? В условиях Арктики это действительно чрезвычайно трудная вещь. Можешь представить, что переживают их семьи…

Часто, чтобы доставить себе удовольствие, вспоминаю твою милую комнатку и свой «бездумный» отдых. Если б уверенность, что и хозяйке было так же хорошо, как гостье, то было бы «чюдно». Да, между прочим, подучилась ли ты произносить другую нелёгкую букву, а именно «г»? Думаю, что приехавши ко мне, ты поразишь мой слух чистотой этого приятного мне звука.

Напиши, пожалуйста, заходил ли ещё раз к тебе Володя? С чем он уехал из М-вы. Неужели нигде не устроился? Что же они будут предпринимать дальше? Если б он устроился, мне было бы сообщено…

К-к выедет числа 12–13. Если есть у тебя возможность, бери билет на 15-е.

Горячо целую. Твоя Мура.

Вчера вечером получила телефонограмму о вызове а Наркомат, очевидно, предложат работу.

3/I [Год 38 написан карандашом — по-видимому, рукой Ксении.]

К Новому году ударил мороз, вьюга сбивает с ног. Моя любимая погода, но без мороза! Одеваю на себя всё, что возможно, но, конечно, мёрзну. С удовольствием шла из города пешком (занесены пути).

Костика вижу по утрам и вечерам. С Идой он проводит немало времени, они пока что в дружбе. Вчера он возил её к зубному врачу.

Мама тоже (тьфу, тьфу, чтоб «не сглазить»!) проявляет к нему только лучшие чувства. Попрошу его, чтобы зашёл к тебе в первые же дни. Расскажет обо мне… Облила водой [первую страницу письма], извини. Мыла бельё в комнате, но услышала по радио любимую песню «пьяницы» Бетховена и с мокрыми руками подбежала к столу записать слова. Эта песня называется ещё «шотландской-застольной». Изнываю от желания достать эти ноты. Кисанька, при случае осведомляйся о ней в нотных магазинах. Спроси и у своих «музыкальных» знакомых. Как будто бы мы когда-то говорили о ней с тобой, она и тебе нравится.

4/I. Отправила Костика. Все дни, кроме вчерашнего вечера были безоблачно мирны. А вчера таки прорвало и была безобразная сцена. Сейчас жалею его, но кажется я не была виноватой.

Не хотел он, бедняга, выезжать.

С мамой помирились, прощаясь с ним, мама даже попросила извинения.

Провожая К-ка, я с большей остротой почувствовала твоё отсутствие и позавидовала ему, что он будет с тобой. С К-ком рассталась и я нежно, чувствую пустоту. Ох, как нелегко раздобыть ему комнату. Если б не ты, я бы настаивала на его переезде ко мне в Киев, имея эту комнату, было бы легко поменять её на лучшую и большую. Кошечка моя любимая, уже 4-й ведь год нашей дружбы; я буду чувствовать себя успокоенной только при возможности всегда, при желании, быть с тобой. Я тебе не раз писала, что ты мой оазис, где я всегда отдыхаю, особенно в столкновениях с людской подлостью. Голубка моя ненаглядная, как хорошо, что мы имеем друг друга. Правда, я боюсь, что дальше ты от моих случайных резких вспышек не будешь, «мягко говоря», довольна своей подружкой. Но ты же знаешь, моя родная, что они не злостны, что я и сама их стыжусь и хотела бы покончить с ними…

Так давно не пишешь, хоть бы ты устыдилась, что заставляешь меня волноваться. Мама передаёт тебе привет, Идочка целует, обещает прислать рисунок. Итак, сейчас же пиши. Есть ли у тебя время читать? что читаешь. Фейхтвангера последнюю книжку читала? Может быть, пришлёшь какую-ниб. книжку. Давно не читала. Фейхтвангера купила. Есть ли у тебя ещё перекись?

Нежно, нежно обнимаю.

Всегда любящая тебя Машенька.

5/I. 9 час. веч.

Вчера отправила тебе письмо, сейчас потянуло переброситься ещё неск. словами. Значит, ты приболела, моя голубка! Заболевания простудного характера тебе, как будто бы, не свойственны, тем более теперь надо беречься. Ах, как я желаю тебе остаться на этой работе! Я тебе писала, что ты мне снилась в своей служебной обстановке, интересно, а вдруг наяву она окажется такой, как я видела во сне! Особенно запомнился вход и первая комната… Новый год и я встречала в постели, только здоровой.

Рассеялись мои страхи, сегодня я имею доказательство своего благополучия в этом отношении. Тошнота не проходит, значит причина — в желудке. Живот, правда, болит не переставая. Сама, без врачебных предписаний, решила лечить себя минеральными водами и пью «Боржом», «Ессентуки». Сейчас я успокоилась и счастлива, что мои опасения оказались ложными. Бывали дни, когда я не сомневалась, что беременна.

Получила от Петра письмо, кот. посылаю тебе. Мне от души жаль его, но во многом он сам виноват, хотя и я не всегда бывала безупречна. О письме этом я К-ку писать не буду, скажу о нём при встрече. Петру, конечно, напишу. К-к, очевидно, не выдержит и скоро приедет опять.

Миленькая моя, комнату здесь задержать за собой никак не удастся. Прийдётся её ликвидировать. Немного страшновато. Но об этом я ещё не думаю, — нет уверенности что К-к найдёт комнату в Москве.

Как жить, хочу идти в отпуск, обстановка очень утомительна. Мои нервы отказываются быть в напряжении, наверное, поэтому и такие желудочные боли. Готова идти на какую угодно работу. Если выдержу 1½ м-ца, то в половине февраля пойду в отпуск.

Сегодня ещё больший мороз, к вечеру он крепчает, в комнате 8°.

Знаешь ли ты, голубка, как я хочу видеть тебя, поговорить о многом, наконец уютно «помолчать» с тобой. Не знаю, когда удастся увидеться. Если пойду в отпуск в феврале, то дней на 10 приеду в Москву.

Неужели рублей за 150 нельзя найти на окраине небольшую комнату?

Слушаю из Москвы новую оперу: «Броненосец Потёмкин». Ты, если здорова, находишься сейчас на работе.

Горячо целую тебя.

Идочка рисует, но картина таких больших размеров, что послать её никак нельзя. Передам её уже сама.

Письмо П. отошли, пожалуйста, обратно.

[Листок, вырванный из блокнота, — по верхнему краю напечатано (в три строки): ДЕЛЕГАТ ОКРУЖНОГО СОВЕЩАНИЯ АКТИВА ЖЁН КОМАНДНОГО И НАЧАЛЬСТВУЮЩЕГО СОСТАВА КИЕВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА]

6/I. 6 час. веч.

Ещё не успела отправить тебе письмо, моё солнышко. Сегодня целый день стирала, затем штопала бельё. За этими «тихими» занятиями мои мысли все около тебя. Идуся только что вернулась с очередного празднования ёлки. А я сейчас иду к почтовому ящику. На улицу страшно выходить — холодно. Сижу в валенках. Вот так и прошёл мой выходной день.

10/I.

Моя родная, больная Кошечка! Как же так случилось, что ты опять слегла, — значит вышла раньше срока на работу. Вот почему так долго нет от тебя писем. Тебе надо ставить банки, теперь пригодилась бы моя помощь. Очень беспокоюсь твоим состоянием, как нехорошо, что не могу помочь. Вообще по тебе я голодаю. Да, это слово подходит, я просто чувствую голод по тебе… Может быть, К-к чем-либо будет тебе полезен, всё что надо он исполнит с удовольствием, он любит оказывать людям услуги. У него есть эта черта.

Вчера слушала чудесного декламатора А. Шварца. Культурный исполнитель худож. слова. Легко слушалось. В своей передаче он естественен и приятен, а это много. Яхонтов уступает ему. Сколько бы совместных наслаждений нашли бы мы!

К-к печёт один проэкт за другим и этим утомляет меня. Становится скучно. Навряд ли ему удастся достать комнату. Кажется, напрасно я не ищу здесь другой работы…

Проклятый живот заставляет страдать. Ночью по неск. раз просыпаюсь от болей. В начале след, 6-ти-ки иду уже к врачу, проделаю снова все процедуры. Если понадобится, Союз достанет мне место в клинике, но разве я смогу вылежать?

12 час. Ещё прибавлю неск. слов.

Может быть, тебе очень плохо сейчас? Как меня волнует неизвестность. Попрошу К-ка узнать о твоём здоровье. Он хочет на днях снова приехать. Я ему отсоветываю, знаю, что он обидится. Эти налёты утомительны, дорого обходятся, отвлекают его от основной работы. Я совсем нездорова. Только что часа два лежала, не могла сдержать стонов. Пойду раньше к доктору, в этот выходной день. Мама напугана моим самочувствием и проявляет такую необычную ласку, что мне даже неудобно.

Кисунечек родной, солнышко моё, я приеду к тебе на один-два дня. Вот выясню, что со мной, и если боли нервного характера, значит, никакого лечения особого не будет. Позволишь, золотко?..

Спокойной ночи. В комнате чертовский холод, сижу около печи. На исходе дрова, купить их очень трудно, тоже ещё забота! Морозы изрядные у нас…

12/I. 6 час. веч.

Сегодня день писем. Тебе — внеплановое. Нельзя сказать, чтобы этот несовершенный способ общения успокаивал бы меня, им утолить тоску по тебе никак не удаётся… Золотко моё ясное, чего бы не дала, чтобы часик посидеть с тобой, любимой и родной!

Только что удосужилась выйти на воздух. Лиловые сумерки зимнего дня с падающим снегом — так приятны. Нарочно окольными дорогами удлинила себе пребывание на воздухе. Вспомнилось детство, катание с горы вечерами. Всё же у каждого человека самые тёплые воспоминания относятся к детству. Счастлив тот из нас, кто оставляет на все годы детскую беззаботность. [Отчёркнуто слева двумя вертикальными чертами — карандашом Ксении.] Вот за чем я всегда грущу. Мне думается, что не имей я дорогих, близких людей — я была бы беззаботной. Всегда страшно не за себя, а за любимых. Для себя хуже смерти нет ничего (а она ведь неизбежна)!

Завтра уже иду к врачу. Вот если б дали соцстрах! Но для этого, кажется, нужна высокая t°. У меня, к сожалению, её нет. Теперь я понимаю некоторых симулянтов. Можно чувствовать себя до того уставшей, что всеми способами будешь стремиться к отдыху. От болей моё лицо изменилось, сделалось маленьким и совсем паршивым, даже обычные краски полиняли.

Получила от Володи письмо, он шлёт тебе привет. Приятная это личность! Прямой, честный человек, о нём думаю с удовольствием. Несмотря на своё нездоровье, взяла билет слушать Доливу, чтобы лишний раз усладиться «Застольной песней»…

С отвращением думаю о завтрашнем дне, не хочу там работать. Уходит от нас Вера (она славная), жаль её отпускать. Лучше было бы, чтобы со мной уже прощались там. Мама, в теории, хочет ехать, но тут же прибавляет, что не выдержит езды в поезде. До вагона её донесли бы на руках. Какое было бы счастье, если б она выздоровела!

Меняться даже на 10-ти метр, комнату с нами не захотели. Приходили, посмотрели нашу комнату, отказались из-за района. Кроме того, мама не согласна менять, ей нужны будут деньги на лечение.

Голубонька моя, очень-очень прошу тебя, как можешь пиши чаще. Ты, пожалуй, не поймёшь, как надо мне твоё слово. Целую тебя горячо, всегда твоя Мура. Напиши же правду о своём состоянии.

15/I.

Только что вернулась с занятий политкурсов, куда меня послали. Курсы рассчитаны на 9 мес. С интересом слушала историю партии, читает хороший лектор.

Завтра иду на анализ желуд. сока. Мне таки дал врач освобождение на 2 дня, пока что нашёл невроз сердечн. мышц и была немного повышенная t°. Конечно, освобождением не пришлось воспользоваться.

17-го будет исполнена 9-я симфония Бетховена, если только достану билет — пойду. То, что буду слушать без тебя, намного уменьшит прелесть симфонии. Знаю, что с болью буду вспоминать о тебе. Почему я так горячо люблю тебя? Сейчас уже с полным правом говорю, что ты самая большая моя привязанность.

16-го. 6 час. Билет на 9-ю симфонию достала, и я полна предвкушений завтрашнего удовольствия…

К-к усиленно ищет комнату. Дальше, к весне, когда москвичи бросятся искать дачи, поиски его намного усложнятся. Неужели ничего не найдёт подходящего? Для того, чтобы иметь для поисков время, он не нагружается работой, и его бюджет от этого очень страдает. С моей ставкой так и не выяснено.

9 час. веч. того же дня.

Кисунечек родненький, дома застала твоё письмецо. Бог мой, как я радуюсь твоим строчкам, читая твоё письмо, я всегда «добрею». Солнышко моё, ты рано начала выходить, и надо бояться возвращения простуды, — береги себя, родная. Закрывай поплотней своё горло и старайся поменьше находиться на воздухе. Но все мои советы уже запоздалы, — твоё письмо пришло только сегодня, из М-вы было отправлено 14, а датировано тобой 12-го. Уже целая шестидневка прошла с момента твоего выхода. Почему-то так долго на этот раз оно шло ко мне?

Кисанька, я уже написала Петру, однако так или иначе, а просьбу твою я не смогла бы исполнить («смягчающим» обстоятельством будет то, что, кажется, впервые я не выполняю твоего поручения). Знакомить с Петром даже Михаила я не могу. Не ругай и не сердись на меня.

Ты пишешь о своей знакомой Рае, кот. ничем не возмущается — действительно, счастливый характер! Нам везёт на соседей, они являются причиной моего постоянного раздражения и дома портят моё настроение. Трудно сохранять спокойствие, соприкасаясь с хамством. Однако, я предпочитаю молчать, т. к. общий язык не будет найден.

Итак, разумными доводами ты отклоняешь мой приезд! Напрасно, Кисанька, когда мы ещё увидимся?! Ты спокойно принимаешь это, потому что у тебя нет острого желания быть со мной. В этом я тебя, конечно, не обвиняю.

Да, родная, у нас есть и эта общая черта — обидчивость, — это злое и больное свойство. Обида скорей всего вызывает слёзы, между прочим. Это трудно забываемое чувство.

Прочитала Стендаля «Пармская обитель», а сейчас с большим удовольствием перечитываю «Tartarin de Tarascon». Много в ней добродушной иронии, остроумия… Хоть бы скорей завтрашний вечер, не дождусь концерта! Но удовольствие испоганено отсутствием платья. Моё синенькое выглядит жалконьким…

19/I. 6 час. веч.

Сейчас иду на занятия политкурсов. Хочу перед этим опустить тебе письмо. Домой вернусь в 11 часов.

Будущее не радует меня. Настроение поганое.

Стыдно и подло, но я ещё не убедила себя в необходимости создавать семейную жизнь. Мне одной приятней, свободней. Запугивает перспектива отдаться кухонному вареву и штопкам. Кому это нужно? во всяком случае, не мне! Миллионы людей живут в семейных рамках, другой жизни не хотят, а я уж избалована другим и уверена, что не надолго хватит моего терпения переносить её. Нет радости и в К-ном отношении ко мне. Всё он обвиняет, упрекает меня в чём-то. Ищет каких-то подвохов с моей стороны. Меня это утомляет. Жаль, наконец, маму спихивать с насиженного, хотя и не особенно хорошего, места. И последнее — страхи беременности будут следовать на всём пути семейной жизни. Единственный человек, с кем бы я хотела жить (да и то не в одной комнате) — это ты.

Исполнением 9-й симфонии не была довольна. Ушла усталой и неудовлетворённой. Нельзя сравнить с московским оркестром. Необходима также и соответствующая обстановка, что там не было предусмотрено. Вспоминала конц. зал Большого театра, да и моск. Консерваторию. А так ожидала концерта!..

Завтра иду к врачу. Анализ показал повышенную кислотность (76). Надо уменьшить её, надоели постоянные боли.

Откуда это у тебя появились страхи перед физич. болями? До сих пор я считала тебя образцом терпения, «бесстрашия» к ним. Они, по-моему, не страшны, но противны, надоедливы и ужасны тем, что вырывают из круга здорового общества. Появляется обречённость в этой очерченности… Скажи, пожалуйста, записываешь ли ты, как обычно, кое-что в свою записную книжку? Не забудь ответить. Это меня интересует.

1/II.

Как видно, отдаляется наша встреча. Надо мне лежать. Вначале, как только начала принимать болеутоляющие средства, дня 2 мне было легче. Теперь это не помогает. Интересно, как долго будет тянуться эта история?

Получила сегодня твоё письмо. В твоём, как ты называешь, «неуменьи жить» есть черты мне понятные и дорогие. Это — бескорыстие, прямота, повышенная жалость к людям, непримиримость с несправедливостью, подлостью и т. д. Эти черты не смешны, а современность их зависит от манеры проявления. Не надо только так болезненно принимать и обижаться, если окружающие не всегда тебя правильно понимают.

Меня пугает твоя бессонница. И, по-моему, она в большой степени зависит от твоих нервов, психики. Ах, если б тебе удалось побороть в себе твои мысли и бездумно отдаться жизненному течению! Хотя бы на время превратиться из «болельщика» в безучастного зрителя всего происходящего. Это было бы твоим лечением.

Если я не смогу теперь выехать, то Костик очутится в затруднительном положении в отношении комнаты. Представляю его огорчение… Всё же я рассчитываю, что мне станет легче и недели через 2 я буду тебя обнимать. А я уже собиралась выехать 7/II. Оказывается, чтобы язва зарубцевалась, нельзя двигаться. Идочка очень не хочет выезжать в Москву, часто говорит, что не уедет от бабушки. Отца всегда вспоминает. Во всех отношениях регистрация была нелепостью. К-ка жаль. Не думаю, что мы с ним уживёмся. Мы — разные люди, слишком разные, — антиподы.

На душе погано. В больницу не хочу ложиться, даже если добудут ордер. Дома же тоже нехорошо. Откуда на меня такая напасть?

Кончаю. Пиши, голубонька, детонька моя любимая, чаще. Я так скучаю по тебе! Всегда твоя Машенька.

Целую и обнимаю.

4/II.

Кисанька дорогая, получила только что твоё письмо, без даты, не забывай, родная, указывать число. По нём видно, что ты ещё не знаешь об отсрочке моего приезда. Конечно, билеты не покупай. 18-го я ещё не смогу быть. Язва, оказывается, очень мучительная вещь. Хочу надеяться, что к концу этого месяца подлечусь настолько, что смогу быть у тебя. Добросовестно выполняю все врачебные указания.

Ни в коем случае не надо Б. [Биночке] уходить в другое место ночевать по моём приезде. Я буду себя чувствовать очень неловко от сознания, что она из-за меня меняет своё уже обычное место. Я буду ночевать где-ниб. в другом месте, хотя, конечно, этим я уменьшу неск. часов пребывания с тобой. Концерт мы должны обязательно посетить с тобой, хотелось бы слышать классиков. Шостакович, боюсь я, будет мне непонятен.

«Наши знакомые» Германа читала — особого впечатления не произвело. Можешь эту книгу не читать, тебе она не понравится. Если удастся — достань Лескова, его давно хочу перечитать, особенно роман «Некуда».

5/II. У мамы отнялась нога, она ею не двигает. Кажется, это уже настоящее несчастье. Надеюсь, что пройдёт. У неё подагра.

К-к утерял хотьковское жильё. Он заходил к тебе, ждал до 11 час. и, не повидавшись, ушёл. Неужели ты часто возвращаешься так поздно?

Я на соцстрахе, но по неск. часов на работе бываю.

Если мама не поправится, то, конечно, никуда я не выеду.

Писать не могу, очень нехорошее состояние…

Передают музыку Моцарта — ничто на меня так не действует, как класс, музыка!.. А маме очень плохо. Боже, неужели она будет недвижима! Нога напухла, и она, несчастная, очень страдает. Бедная моя старушка, как мучительны её дни!..

[Следующие пять листков — 6, 7 и 8 февраля — из того же блокнота: ДЕЛЕГАТ ОКРУЖНОГО СОВЕЩАНИЯ АКТИВА ЖЁН КОМАНДНОГО И НАЧАЛЬСТВУЮЩЕГО СОСТАВА КИЕВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА]

6/II.

[По верхнему краю листка надпись кверх ногами: «Конверт я распечатала и снова заклеила, поэтому у него такой вид».]

Моё дорогое дитятко! Не знаю, с чего и начать, меня распирает желание писать, общаться с тобой. На минутку прилегла, пользуясь этим, пишу тебе. Времени совсем не хватает. Мама не поднимается, представляешь, сколько привалило мне работы, прежде всего донимает кормёжка! В минуты отсутствия болей я суечусь. По утрам легче, а вечером [фраза не дописана].

Моя болезнь отошла на второй план — надо маму поднять на ноги. А вообще, моя родная, своей болезни я не уделяю много внимания, мои болезни никогда не пугают меня. Если б я хоть немного больше думала о болях, я давно бы обратилась к врачу. Я пренебрегаю ими, и они сами по себе исчезают. Боли всякие я переношу терпеливо. Умереть прийдётся, поэтому не разумно настраивать себя панически к каким бы то ни было заболеваниям.

Вселенная поблекла от того, что я не курю. Язва же моя, конечно, «никотинного происхождения». В этом я не сомневаюсь, и поэтому я надолго лишена куренья. Между прочим, теперь уверена, что в Мисхоре у меня была ссадинка, но бросивши курить и придерживаясь диэты, я загладила её.

Сделала перерыв. Сварила клюквенный кисель, первый раз в жизни варила его. А сейчас приготовлю кашу-размазню для себя. Идуся пошла с подругой в цирк. Отпустила и нервничаю. Какая нудота заниматься варкой.

Пиши.

Голубонька моя, в предыдущем письме ты спрашиваешь, неужели ты потеряешь веру в меня? Если речь идёт о честности и обыкновенной порядочности, то вера сохранится всегда. Если же ты ещё ждёшь от меня чего-то особенно интересного — с этой стороны будет разочарование.

7/II. Утро.

Кисанька родная! Ты преувеличиваешь опасность моей болезни. Я нахожусь на строжайшей диэте. Принимаю тьму лекарств (начиная от бисмута, как гипс, кот. с утра залечиваю ранку, лёжа час навзничь. Бисмут принимаю, конечно, внутрь. Вобщем, как младенец, я послушна всем врачебным требованиям. К лечащему врачу не ходила. Боюсь ездить трамваем, да и нехорошо при движении. Уверена, что в конце февраля приеду в Москву. Мне врач сказал, что месяц или полтора диэты, лечения — и ранка зарубцуется. Я тоже так думаю. Основной возбудитель — никотин — ведь отсутствует…

Вот мамина болезнь ухудшила намного мою жизнь.

Мне бы не хотелось, чтобы приезжал К-к. Он внесёт много хлопот.

7/II. 9 час. веч.

Сегодня уже отправила тебе письмо, моя родная. Недавно был сильный приступ болей, сейчас прошёл. Вне зависимости от еды появляются боли. Соблюдаю строгую диэту, предпочитаю лучше не есть, чем утруднять желудок. Слушаю строгие, простые и вместе с тем проникновенные звуки Гайдна (Sonata re major). Себя ловлю на том, что совершенно не хочу работать, очевидно, это результат болезни. Это ужасно, если я начну лениться. Как же раньше я любила работать! А сейчас с тоской думаю, что до самой смерти надо трудиться…

Между прочим, к К-ку появляются недоброжелательные чувства. Они ничем не вызваны. Приезда его не жду, кроме утомления он ничего не принесёт. Думаю, что приедет, хотя я писала что [фраза оборвана].

10-го кончается соцстрах. На курорт попасть трудно, да правду говоря, меня не тянет туда. Вот если б с тобой, я бы поехала. Когда же с тобой мы встретимся? Приезжать тебе ко мне на 1 день — нет смысла, хотя бы дня на 3…

Я всегда испытываю потребность в тебе, тоскую по тебе. Ты моя единственная привязанность. Даже нехорошо, что ты мне так дорога. А почему нехорошо — скажу при встрече.

8/II. Добрый вечер, моё солнышко. Мне сегодня везёт: утром слушала Бетховена — сюиту из 7-й симфонии, Sonate pathetique, а сейчас передают 5-ю симф. Чайковского. Между прочим, утренняя передача проходила по станции Коминтерна. Может быть и ты слушала. Музыка является, особенно теперь, большим утешением, моим бальзамом.

Мама всё лежит, был хирург, нашёл обострение подагры, но такое обострение может длиться годами.

Настроение у меня нехорошее.

Прими мой нежный поцелуй. Всегда твоя Мура.

Катя шлёт привет тебе.

10/II.

Сегодняшнее моё письмо, моя родная Кисанька, будет жалобой на людей, на обстоятельства. Хочу их вылить (прости мне это!) и больше не возвращаться к ним. Жалоба № 1.

Странно, чтобы не сказать резче, ведёт себя К-к. Теперь, когда моё внимание направлено на ликвидацию болезни, — К-к предъявляет требование, чтобы я согласилась на его приезд ко мне. Причём сообщает это ночными телеграммами, кот. я получаю в 4 ч. утра. Можешь представить, как со сна перепугалась я, пока разобрала, в чём дело. Что это? Беспросветная (и, пожалуй, врождённая!) глупость!? Неужели такой важный вопрос, как разрешение жилищного узла, нельзя обсудить другим способом, помимо ночных телеграмм?! Ревнует к Петру, а нужно прибавить, что Пётр был бы гораздо тактичней. Очевидно, не попробовавши «семейного уюта» — надо отказаться от него. Мы разные люди, ничего у нас не выйдет.

Жалоба № 2. Волнует и беспокоит меня Ида: продолжает плохо учиться, нехорошо ведёт себя и в школе, и дома. Грубит бабушке и мне. Бравирует этим. Вообще становится очень неприятным существом.

И последняя жалоба, в двух словах: неприятности по службе, не хочу работать.

Какое удивительное, милое совпадение, что мы обе слушали «Sonate pathetique», правда, не в одно время. Раньше эта мелодия меня толкала к новым стремленьям, а теперь обволакивает печалью. Но слушая её, я также всегда беседую с тобой.

Меня волнует, что ты так горячо приняла известие о заболевании. А письма же твои — это целительное средство. Твои ласковые слова являются хорошим лекарством.

Б. не вызывает к себе особой симпатии, у неё много отчуждающей колючести, но жаль её от души. Ей, должно быть, очень нелегко.

Кисанька, где хранишь мои письма? Если б ты согласилась уничтожить их?!

Только что услышала по радио: «Слухайте симфонiчний концерт з творiв Баха». Киевская радиостанция часто передаёт классиков. Сейчас буду слушать сюиту re major.

Надо оставлять письмо, а так не хотелось бы, так бы и болтала с тобой, моё золотко. Может быть, летом нам удастся поехать на Волгу к Кате. Володя доволен работой, к нему хорошо относятся, ценят его как инженера. Он производит впечатление преданного работника…

Вечер. Непременно напиши о лечении своих зубов. Кисунечек родной, только не особенно горюй о потерянных зубах. «Утешайся» хотя бы тем, что бывают более серьёзные огорчения.

Есть ли у тебя на службе книжный киоск? Если есть, при случае, купи мне такие книги: Лермонтов, Некрасов, Гоголь — однотомники. «Пушкин в Михайловском» (Тынянов, кажется). Фета… Сегодня получила от тебя 2 книги. Спасибо. Ск. времени их можно держать? Дюамеля начала читать. Кажется, не пойму его. Согласна с автором, кот. в предисловии говорит, что «людей совершенно нормальных не существует вовсе».

11/II — вечер. Никак не отошлю письма. Врач продлил соцстрах до 17-го. Относится ко мне в поликлинике с таким вниманием, что нет нужды обратиться к какому-либо светилу. Показывается точный диагноз болезни: «язва двенадцатиперстной кишки». Ничего не ем — мучит рвота, изжога. Я теряю веру в своё окончательное выздоровление. Где это, на мою голову, и отчего «съязвило» так меня. Начиная с осенних месяцев я не помню такого дня, чтобы не болел живот, но, полагаясь на свой крепкий организм, я не обращалась к врачам! Запустила болезнь.

Болезнь утончила мою фигуру, она теперь подходит к моему идеалу, лицо же сделалось противным — обострённым, старым. Ем я ровно столько, чтобы не умереть от голода.

Не удивляйся, родная, моим столь детальным описаниям своего состояния. Было бы приятно, если б ты письма этого времени уничтожила бы.

Ежеминутно не хватает тебя. Пиши мне чаще, моя любимая сестрёнка.

12/II.

Сегодня отправила тебе письмо, моя дорогая. Получила твои 2 письма и я, причём от 10-го раньше, чем от 9-го.

Да, я небрежна к своей болезни, за это отчитывала меня и врачиха. Будучи на соцстрахе, я по неск. часов всё же бывала на работе. Хочу заставить себя теперь забыть на время о д/с. Там скверное положение — безденежье. Без меня будет ещё хуже: подходит празднование годовщины РККА — тем более моё присутствие необходимо. Говорю, что постараюсь высидеть дома, не знаю, как удастся. Нелепо думать (также извини за резкость!), что из-за денег я отказалась от соцстраха. Как могла ты допустить это, зная меня? Я на соцстрахе. Я написала К-ку о своём опасении, что, будучи на соцстрахе, получу меньше, а он поднял шумиху. К сожалению, дошкольные работники, будучи на соцстрахе, не сохраняют всей зарплаты, т. к. принимается во внимание основная ставка, а она исчисляется из 6-ти часовой работы. Мы же работаем обыкновенно 8 час…

О чём же писать тебе? Я всё время откровенна! Очень скверно чувствую себя, лечусь, буду меньше двигаться. Настроение паскудное. Очень зла, сделалась сварлива, но возьму себя в руки… Теперь постараюсь больше лежать… Кисанька, родненькая моя, не придавай большого значения моей болезни. Спасибо за Лескова, его я ещё не получила.

Только что ушла от меня Валечка. Она передаёт тебе привет. Во время её присутствия передавали концерт Чайковского.

Незаконченную симфонию Шуберта я очень люблю, редко её приходится слышать.

Какое же счастье улыбнулось Бине — получение комнаты! Рада за вас за всех! Когда же Б. переходит в свою комнату, есть ли у неё на руках ордер?..

Хоть бы поскорей сняли с льдины папанинцев. Страшно за них, ведь ежеминутно могут погибнуть…

15/II.

Моя родная, если не считать лежащую в стонах маму, то я провожу в постели время в горьком одиночестве. Даже странно, как обыкновенные движения даются с трудом. Говоря правду — мне не легче. Печально, что не могу видеть тебя около себя. Интересно, когда начну поправляться? Как мне надоело переносить все эти явления, связанные с болезнью.

Д/с, вернее его сотрудники заняты изысканием средств, на сегодня осталось на все статьи 600 р. А средства из управления не поступают. Вот в такое время я не могу помочь ничем. Просто скандал!

В больницу нельзя лечь, без меня никто не совладает с Идочкой, кроме того, не на кого оставить маму…

Ты не думай, Кисанька, что я волнуюсь. Вот поэтому я часто не хочу писать о себе со всеми деталями, чтобы тебе не показались они хуже, чем есть в самом деле.

К моей радости, исполняют 5-ю симф. Чайковского. В основном, слышится покорность судьбе. Минор — люблю. Какой же он мастер! Благодаря радио мы хорошо знаем классическую музыку. Да, в музыке высшее наслаждение. В эту стереотипную фразу я сейчас вкладываю много жара, переживания. За последний год (особенно) музыка скрашивает, радует мою жизнь.

Спокойной ночи, моя Кисанька.

Странно, что у меня жар.

16/II. Вчера вечером начала повышаться t°, и сейчас 38. Почему, не понимаю. Может быть, после вчерашнего большого припадка. Как ни хочу удержаться от описания своего физ. состояния (это нудно для неболящего), но выходит это само по себе.

Лесков получен. Напрасно я так ждала «Некуда» — это не то. Значит, я забыла название того романа, где одна из героинь (Ива) мне очень понравилась. Это было давно. Однако, с интересом читаю Лескова. Маме сегодня немного легче, но она недвижима по-прежнему.

16/II. 1 ч. дня.

Симфония Моцарта — sol minor, кристальная, изящная элегия.

Понемногу ослабевает моя выдержка, хотелось бы, чтобы кто-ниб. помог бы мне. За много лет впервые заболела «настоящей» болезнью, и нет возможности быть в покое… К тому же проявляются гадкие черты, напр, я с плохо скрываемой злостью слушаю мамины стоны. Она, лёжа в постели, простудилась, теперь тоже температурит.

Таковы уж обстоятельства, что мне прийдётся как-то выкарабкаться из болезни, имея 2-х человек, кот. необходимо оказывать ещё и физическую помощь.

Как хорошо, что не приехал К-к — это было бы концом. Может быть, моё отношение к нему — явление болезненного характера и с течением времени пройдёт. У меня подлый и несчастный характер: неожиданно вдруг человек станет мне невыносим. Сама ничего не могу изменить, перемена не зависит от меня. Ты можешь презирать меня за это, но что же я могу сделать?

Отношения, основанные на чувственности — недолги. Больше ничего меня с ним не связывает. Хоть бы он увлёкся кем-то! Я с умыслом расписываю, как я изменилась, постарела (ужасно постарела). При мысли, что я должна буду с ним жить всегда, мне становится не по себе, уж очень и очень нудно. Не хотела говорить об этом, т. к. думаю, что может быть как-то стушуется такая непримиримость. Стараюсь смягчить, но что делать, если не от меня зависит это. Просто не знаю, как выйти из этого положения, не задевши его.

Только что сообщили, что умерла мать Нюси (туберкулёз). Старушка так хотела жить. Мне сделалось страшно, обыкновенно у меня не было такого ощущения. К нам привели Нелличку, она бегала по двору с криком «бабушка умирает!»

10 час. веч. Если К-ка не приписали в Хотьково, значит его тем более не приписали бы и в М-ве. Он мне об этом не писал. Тем печальней.

17/II. Утро. И удачное — надо сказать! Температура пала, получила твоё письмо. Только что увели Нелличку, ночевавшую у нас. Ожидаю врача, по обыкновению, стыжусь всего своего. Очевидно, такой уж умру.

Ах, Кисанька, ты ошибаешься (и Костик, если он начинает так думать!). Я, к сожалению, предпочитаю, вернее, начала предпочитать не изменять свою «трудную», как ты говоришь, жизнь, чем жить всегда с ним. Был момент, когда мне показалось, что жить с К-ком будет веселей, чем одной. Мне жаль его, но не очень сильно (мужчины страдают поверхностно, особенно типа К-ка). Делаю всё зависящее от меня, чтобы улеглось такое отношение к нему.

12 час. дня. Прошло неск. часов, но состояние душевное совершенно изменилось. Вдруг всё потускнело, попечальнело. Ск. времени прийдётся лежать? Пока что сказано ещё на 6 дней. Снова надо сделать анализ на реакцию Weber’a (кровотечение). Меня лечит очень приятный врач. Я питаю к нему большую симпатию (это женщина). Уделяет мне много внимания, но лучше не иметь такого приятного знакомства и не болеть.

Я тебя не раз просила не покупать мне масла, огорчена тем, что всё же не исполнила моей просьбы. Не надо же, Кошечка. Спасибо за него.

Зачем так часто встречаешься с К-ком? Между прочим, вношу фактическую справку: ему уже лет 40, а не 35 [всё письмо написано карандашом, а здесь возле «35» стоит знак вопроса чернилами, — видимо, рукой Ксении.]. Что он говорил о своих летах?..

Моя родная, что же это будет? литературную газету я уничтожила, я думала, что она послана «на подарение». Что же теперь делать? Второй не получила.

Голова моя плохо работает ничего не удерживает, я оставила занятия по франц. яз. Ругаю себя за это, но надо поправиться.

Вот видишь, родная, как только я представляю своё будущее в одиночестве, «без пары» — моё настроение поднимается. Боже мой, какую глупость сделала! Нет, не буду умней никогда, всегда я жила порывами, поэтому мои необдуманные поступки слишком часты.

Только не начинай жалеть К-ка. Может быть, всё уляжется. Не говори К-ку о количестве присылаемых мной писем.

Мимоз в Киеве я и раньше не видывала…

18/II. 6 час. веч.

Только что ушли от меня Дуся и Софа. С сожалением отпустила Дусю. Мне так уже невмоготу лежать, да и вообще вести такой образ жизни. Я ничем не занимаюсь, валится всё из рук. Если б ты не работала, я бы просила тебя приехать ко мне. Каждый вечер есть t°. Неизвестно где причина. Я невероятно медлительна, даже в письмах — напишу слово и отвлекаюсь, расплываюсь мыслями. Как же дальше будет? Работать я нескоро смогу, после соцстраха отпуск брать не хочу… Однако не буду загадывать.

19/II — 3 ч. дня.

При лежаньи, ничего не деланьи всегда обстановка приобретает особый смысл. Люблю смотреть в окно на прутики качающихся от ветра деревьев! Могу часами так лежать. Я и разбаловала себя, но и ослабела. Долго готовлюсь, собираю много усилий, чтобы сделать что-нибудь. Напр. — приготовить к отправке книгу, обернуть её.

Завтра узнаю, кровоточит ли ещё ранка.

Приходящие знакомые раздражают разговорами о необходимости лечь в клинику. Там от одной больничной обстановки и от неизвестности за дом я не буду поправляться.

20/II. Первая ночь прошла без болей, и сегодня я почувствовала, что наконец-то мне легче. Уже 3 ч. дня, а у меня ещё не было припадка. Думаю, что и результаты анализа будут отрицательные, т. е. не найдут крови.

Утром так хотела тебе писать, но пришла Нюся, а сейчас что-то не вяжется.

Идуся благодарит за календарь, он мне тоже понравился. С интересом читаю о 4-й симф. Шост-ча. Когда-то он меня отпугнул своими диссонансами, странной крикливостью. Танечка что-то находила в его произведениях, для меня же они звучали какофонией. Теперь же критика говорит о песенном звучании, об испытываемом эстетическом наслаждении и т. д. Вобщем я бы хотела слышать эту симф-ю. Да и основная мысль симфонии: «через страдания — к радости» — уже сама по себе должна нас с тобой привлекать.

С интересом прочитала об иллюстрации «Кола Бреньон». Всё, что связано с именем Роллана — меня радует и умиляет. Это он — Роллан — способствовал превращению нашего случайного знакомства в глубокую, настоящую человеч. дружбу. Правда, мне посчастливилось, что я встретила тебя, а ты — почти неповторима! Не ищи иронии здесь. И с этих пор с именем этого Человека, с кот. связано всё, что есть светлого, благородного в людях — сочетается ещё и какое-то родное, тёплое чувство. Он — наш! Символ многих восприниманий. Не так ли, родная?

Сегодня утром по радио я услышала о посадке папанинцев — вздохнула облегчённей. За них волновалась.

На дворе мороз и мятель. Хочу уже на воздух и к вечеру выйду мин. на 5. Надо же постепенно выходить.

О К-ке начинаю думать более доброжелательно. Боюсь вспугнуть. И почему я родилась такой дрянью? Как я обижаю иногда людей, не желая этого, жалея их!

6 час. Была на улице. В глазах красные пятна, голова кружится. Сделалось совсем плохо. Как же я буду работать, а скоро ведь пойду, сколько ж можно сидеть дома?

Кончаю. Береги себя, родная. А я посылаю тебе свою любовь. Всегда твоя Мура.

[Видимо, на следующее утро, перед отправкой письма.] Да, Кошечка, нас ждёт много наслаждений: природа, музыка, книги. Только когда-то прийдётся встретиться? В это я теряю надежду…

Паустовского и Олдингтона не читала. Если б ты могла достать мне «Через реку» Дж. Голсуорси. Ещё в Мисхоре я тебе говорила, что люблю его. «Через реку» — это его последняя книга, он не так давно умер.

Я не жду прихода весны; самая чудесная (для меня) пора года — м-ц март (по укр. «на провеет»), так моментально проходит!

Передай привет Ол-ке. Этими днями я видела её во сне…

22/II. Вчера было отправлено тебе письмо.

Очень и очень благодарна тебе, мой Кисунечек, за хорошее предложение, с какой бы радостью воспользовалась бы им! Абсолютно не с кем оставить маму. Старушка, ходившая к нам, сама заболела, да и не подходит она — глухая!

Предложение столь заманчиво! Оно во всех отношениях подошло бы мне. Но что же делать?!

Вчера моя врачиха привела ко мне консультанта, известного в Киеве проф. Стражеско. Он нашёл, что усугубляет мою болезнь имеющийся невроз вегетативной системы. С постели поднял. К концу месяца выйду в детсад, не могу уж больше находиться дома. Да и говоря откровенно: около меня, голодающей по обязанности — для лечения, голодают и Ида с мамой. Некому покупать продукты. Как ни странно, но я ожидала большего внимания от сотрудников. Они заходят, но как-то выходит, что мои просьбы не могут быть исполнены. Правда, идёт энергичная подготовка к празднованию XX РККА, и они заняты сверх обычного.

Кисанька, Олдингтона «Вражда» у меня есть (снабдила Нина Яковлевна).

Бог мой, а как бы хорошо было бы нам вдвоём! Ск. бы общих интересов было бы пересмотрено, пережито! Как мне не везёт! Если б могла бы мама поехать к брату — это же недалеко.

Телеграмму некому отправить. Сейчас Ида, придя со школы, отнесёт это письмо.

24/II. Понемногу хожу. t° пала. Слабость — до расслабленности, до дрожания конечностей. Это результат не так болей, как 24-х дневной голодовки. Не знаю, просто не знаю, как буду работать, с 1-го числа уже начинаю. В анализе были хорошие результаты. После, через некот. промежуток времени снова будет проделан анализ.

Вчера отправила тебе Лескова и Байрона. Внутрь вложила газету. Увы! — одну!.. Кисунечек, не беспокой себя присылкой книг, мне приносит хорошие книги Анна Яковл.

Я такая никудышная, ни за что не хочу браться. Одичала и никого не хочу видеть — это меня больше всего волнует при моём выходе. Надо говорить, улыбаться и т. д. Отпуск сейчас нельзя брать, да и дальше не знаю, как выйду из сложившегося положения — мама ведь не ходит!

Если достанешь, пришли, пожалуйста, таблицу последнего тиража. Да, Кисанька, не присылай заказных писем. Ты давно не говорила мне о своих сёстрах. Перешли привет Марье Порфирьевне.

25/II. Сегодня много ходила. Была в лаборатории на промыванье желудка, но не знаю к удаче или нет, но промыванье (это ужасно гадкая процедура — так говорят) не было сделано. Устала. Сегодня же будет сделана последняя проверка на кровь. Результаты будут известны завтра.

26/II. Моё большое утешение — радио, звучит шёпотом. Я очень огорчена. Нужно достать таки репродуктор. А письма сегодня нет от тебя, и я готова плакать. Нужно тебе сказать, что могу я проливать слёзы при всякой причине и без неё.

Много думаю, правильней мечтаю о том времяпровождении, что могло бы быть, если бы за мной не тянулся бы такой длинный хвост. Провела бы у тебя ну хотя бы месяц! Такова уж моя «злая доля». Не могу жить, как хочу, из-за мамы. Вот опять слёзы льются. Ах, какая я дура!

Почему, родная, не пишешь о своём здоровье? Когда увижу тебя? А вдруг никогда?! Нет, ты не знаешь всей силы моей любви к тебе! Моей привязанности, нежности к тебе, моё солнышко!

28/II. Родная, утром шла в поликлинику с редким и прекрасным чувством внутреннего ликования. Пахло началом весны; только что прочитала хорошую книгу («Вражда»); не болела ранка — в общем мне так мало сейчас надо, чтобы наполниться радостью. А вот из полик-ки еле дотащилась, всё померкло — боли. Сейчас уже 5 час., а мне всё нехорошо. Так много, много надо говорить тебе, а писать не могу. Делаю перерыв. От усилия появляется тошнота.

7 час. веч. Мне нехорошо, но т. к. язва не кровоточит, я уже не на соцстрахе. Не знаю, как пойду на работу? Я не говорила врачу, что мне так плохо, но по мне видно и без слов. Я вообще не могу «кривиться» перед чужими от боли. Что-то я почуяла неприятное для себя в самой технике получения соцстраховского листа. А перед этим мне врач говорила о симулянтах, и я решила, что [фраза не закончена].

8 час. Не сообщай К-ку о моих письмах. Мне наскучило… Прервала Валечка. Она шлёт свой привет тебе.

Кисанька, я же просила вас не беспокоиться о масле. Не надо слать его. Масло в дороге портится, оно было ёлкое. За неимением никакого я его ела, но как только Кирилл мне достал, присланное пришлось перетопить. Прошу тебя не высылать его больше.

Чувствую себя, из-за тошноты, как перед смертью. Сегодня она особенно мучительна и мешает беседовать с тобой… Спасибо, что ты посоветовала мне прочитать Олдингтона. Однако, мне нельзя читать интересных книг: я всё забрасываю; страдаю от неподходящей обстановки — разговоров, шума; огрызаюсь при обращении ко мне — вот в таком состоянии пожирала я и эту книгу. С волнением читала места, где описывается воспринимание героем красот природы. Он умел наслаждаться ею.

Истинное, великое чувство — любовь, кот. они пронесли через всю жизнь, — думается, — существует не только в романах. Я могла бы так любить, и считаю себя обворованной, что мой объект пронёсся где-то мимо.

Напишу неск. фраз, прочитанных из этой книги: «Она как бы черпала моральную поддержку в хорошем материале и фасоне». «В любви труднее брать, чем давать». «Какое заблуждение искать постоянства и устойчивости, окружая себя предметами, обладание которыми порабощает». «Самое главное — чувствовать вкус к жизни».

Нет, детонька, не могу писать. Не знаю, что такое со мной? Неужели завтра не будет легче?

1/III. С добрым утром, Кисанька! Вчера я была совсем покойником. Страшно хотелось писать тебе, но полуобморочное состояние не разрешало. Безусловно, работать мне не следовало бы, этим самым я задерживаю выздоровление. Но что же делать? Жить надо — значит необходимо работать, тем более что на моём содержании 2 челов. Братья не помогают. Как-то раньше, ещё до своей болезни я написала им свою просьбу аккуратно помогать, по мере возможности, маме. Они, очевидно, очень уменьшают свои и увеличивают мои возможности. Я уже не помню, когда были от них деньги. Хорошие скоты!

Я могу констатировать, что ко мне здоровой было больше от всех (сотрудники и знакомые) внимания, чем к больной. А может быть, я очень требовательна, тем более моя обидчивость тебе известна. Вот так же вышло и в полик-ке — мне показалось, что врачу неудобно дальше давать мне соцстрах, и я не говорила о своём настоящем состоянии, но ведь по мне видно. Я не ошибаюсь, если скажу, что ей было приятно не выписывать мне дальше бюллетень. Ну, бог с ней, чем-то она мне симпатична, и поэтому я ей многое «прощаю» — даже такое казённое отношение ко мне…

К маме никого не удаётся найти. О Кате (техничка) вопрос отпадает, она много занимается, серьёзно принялась за учёбу, не имеет времени.

Напрасно К-к обращается с какими бы то ни было поручениями к сестре — ей не до меня. Она работает и учится. У К-ка много энергии, но она какая-то трескучая и безрезультатная. От его суеты я прихожу в «мигренное» состояние.

Разве я не писала тебе, что Катя живёт в Рыбинске? Я знаю наверное, что писала. Квартирные условия у неё скверные, надеется весной перейти в другую квартиру. Идочке с ней было бы хорошо, но Кате с ней трудно.

Кончаю, итак, голубка, пожелай мне бодрости к завтрашнему дню, чтобы не было этой дурманящей меня тошноты, тогда охватывает «предсмертная» истома. Даже от писем я устаю. Вечером буду тебе ещё писать, а это попрошу Идусю опустить в ящик…

Люблю тебя горячо. Твоя Мура.

[Остальные письма 38-го года, по-видимому, уничтожены. Остался только один листок, написанный рукой Иды:]

Стихи.

1938 год 28 июня.

           Прощание Прощайте нивы золотые Прощайте хатки у Днепра Прощайте заросли густые Прощай старушечка моя!                 ―*― Прощайте воды голубые Прощай! О родина моя Я уезжаю дорогие от вас в далёкие края                 ―*― Прощай глубокая рытвина Прощайте домик и сарай Прощай родная Украина! Надолго милая прощай!

Поезд.

1/V [1939].

Уже много дней подряд идут дожди. И сегодня пасмурная погода, накрапывает дождь. Повздорила с мамой и ухожу из дому. Только вдуматься, какая нелепая, противная у меня обстановка.

Да, забыла ответить на твой вопрос, занимается ли Идочка по музыке? Она стала более внимательной к этим занятиям и охотней отдаёт своё время им. Есть продвижение.

Даже на наших уличонках раздаётся музыка.

Что-то ты делаешь в эти минуты? Всё утро думаю о тебе. Тебе нельзя быть одинокой. Непременно нужно иметь близкого человека. Если бы у тебя появился в Москве друг, знаю, что было бы легче переносить многое. А я бы постаралась не ревновать.

Сейчас ухожу. В след, письме скажу о «счастливых людях».

Сегодня это письмо не пойдёт, наверное, к тебе, хотя я и опущу его в ящик.

Если удастся, достань мне хны.

Если тебе это доставляет удовольствие, то вспоминай почаще, что у тебя есть верный любящий друг — Мура.

Целую горячо.

14/V.

Давно уже не испытывала такой душевной тяжести, как вот сейчас, расставшись с тобой. Хотела развлечь себя, заехала к Рах. Моис. и не застала её.

Как грустно, моя Кисанька. Комната сделалась противной. Вместе с тобой ушла частица хорошего. Привыкла, за эти дни, проводить с тобой вечера, привыкла и днём чувствовать, что ты вот здесь недалеко от меня.

Временами бывало с тобой тяжело (может быть, по-твоему и об этом следует умалчивать, но я предпочитаю ставить точки над и). Это бывало в моменты неприятных воспоминаний. [Эта часть абзаца отчёркнута слева карандашом Ксении.] Но всё это не мешает мне чувствовать тебя близкой, понятной, нужной. Моя миленькая Кисанька, мне не хватает тебя.

До чего дерёт сейчас мой слух ворчанье мамы! [Также отчёркнуто слева карандашом.]

Вчера в это время мы были с тобой в парке. Жаль, что было холодно, а вот сейчас теплынь.

Пиши по приезде непременно.

Будь здорова, моя дорогая и любимая. Горячо тебя целую.

Странны были последние минуты расставанья. Хотелось быть как можно дольше с тобой — ведь неизвестно, когда увидимся! Хотелось что-то сказать тебе существенное, и вместе с тем угнетала какая-то фальшь [последние два слова отчёркнуты слева двумя чертами] (кажется мне, что это результат твоей манеры недосказывать). Думаю, что если выгорит план приобретения комнаты, ты приедешь ко мне и уж будешь чувствовать себя свободней, удобней.

Идуся говорит, что худо ей без тебя.

7/VI.

Провела страшную ночь. Не спала до 5 часов. Только утром заснула часа на 2. Ужас этой муки понятен только тем, кто сам переносит бессонные ночи. К врачу нечего идти, я знаю, какой ответ получу от него. Однако я уверена, что дело совсем не в этом.

К несчастью дома не было вина. С алкоголем — я сплю.

И в этом несчастьи — мы с тобой родственны. И здесь мы отмечены общим.

Большого труда стоит мне этот день. А сейчас только 2 часа. Дома буду поздно.

Если и сегодня не будет от тебя письма, буду телеграфировать. Навряд ли так долго ты без причины будешь молчать.

Нежно тебя целую. Нужно видеть тебя, хочу побыть с тобой, только встреча поможет выяснить и определить то, чем я сейчас полна.

Ещё и ещё целую.

8/VI. 11 час. веч.

Ах, как хорошо, два дня подряд получаю твои письма, а был большой перерыв; уже хотела телеграфировать. За много лет привыкла к ним как к чему-то абсолютно необходимому.

Моя любимая, у каждого из нас есть свои странности, у одних менее заметные, у других более резкие, болезненно сказывающиеся и на близких. И всё же — это нормальные люди (это в ответ на первое письмо твоё). Тебя я приняла со всеми твоими «странностями». А было и мне нелегко, пока я поняла это. Только позднее я осознала ветхозаветное изречение: «да не ведает, что творит»…(кажется так звучит это). Как говорит Ол-ка: «у тебя неважный характер»… Ты же правильно понимай сейчас меня — пишу об этом не для того, чтобы задеть тебя. Короче говоря — я люблю тебя такой, как ты есть, со всеми твоими «неважными потрохами». И теперь уже моя любовь ровная, зацементированная, крепкая, а не пылкое увлечение. Постарайся и ты, моя голубка, принять меня такой, какой уж я есть. Учти и вторую мою просьбу, а имеенно: будь откровенна со мной настолько, какой бываешь сама с собой. Это относится гл. обр. к моментам твоего недовольства мной — в таких случаях я предпочитаю обнажённую правду. Принимаю твою фразу, что я «плохая мать». Я стараюсь быть лучшей. Нельзя сказать, чтобы с хорошими последствиями. Ида донимает своей беспорядочностью, расбросанностью, неаккуратностью и что хуже всего — грубостью. Но по натуре — она добра и очень непосредственна. От неё веет действительно ароматом (ты не любишь это слово) свежестью, своеобразием. Это неповторимо, в последующие периоды её жизни она исчезнет, и я стараюсь запечатлеть такую особенность. Я очень занята и в этом кроется много наших домашних неурядиц. Дома я только поздними вечерами, захватываю её на какие-ниб. полчаса. Между прочим, моя знакомая художница (недавно познакомилась с ней) уговаривает её перейти в худож. школу. Чтобы поступить в 8-й класс, ей надо много [Конец письма отсутствует.]

12/VI. 1130.

Гайдн, — слушаю его сонату. Как часто беру бумагу, чтобы писать тебе! Написанное не отсылаю. Сейчас появилось непреодолимое желание услышать что-либо о тебе.

Кажется, окончательно перестаём понимать друг друга. Неужели так? Однако, всегда и во всём следует всё договаривать до конца. Так лучше. Недоговорённое обижает, задевает.

Из всех названных тобой в телеграмме (последняя весть о тебе) возможностей прошу тебя предпочесть 2-ю, именно «быть правдиво-резкой».

Судя по твоему молчанию (если ты только здорова), могу думать, что у тебя упало желание думать и заниматься этими вопросами. Мне очень интересно и хотелось бы услышать это правдиво-резкое слово. А ещё больше хочу услышать о тебе.

Получила от Ол-ки письмо (открытку) из Одессы, на кот. ей отписала. Ответа не получила и не знаю, будет ли она этими днями в Киеве?

Я перешла на работу в Обком Союза (пока что продолжаю работать в д/с также, нет заместителя). Новая работа переносится как тяжёлая прививка.

Бессонница, как и прежде, — крест моей жизни. Стараюсь не нервничая держать себя в руках, чтобы она не портила окончательно жизнь. Это единственное средство борьбы с этим врагом. 5 час. непрерывного сна — нечастая удача.

От жары изнываем, балдеем. Ко мне приехала Катюша с мальчиками.

До сих пор нахожусь под впечатлением мастерской игры мхатовцев. Упоена игрой Тарасовой, очарована ею. Она — совершенство чел. породы. Прекрасная фигура, чудесное оригинальное лицо, грудной голос и ко всей этой подкупающей внешности — большой талант.

Я не писала тебе по многим причинам, но главная из них — ожидала, когда у тебя определится («время всё сгладит» написала ты! а что «сгладит» — я не знаю) то или иное отношение ко мне. Думаю, что моё молчание тебя не огорчало.

Крепко тебя целую. Мура.

Если останусь на работе в Обкоме — буду бывать в Москве.

23/VI. 12 час. ночи.

Только что вернулась с вокзала, куда ездила повидать Ол-ку. Кажется, никогда ещё не хотелось так видеть её, как сегодня. Она приезжала ко мне домой и в д/с — нигде не застав меня, написала записку, что поезд её отходит в 1040 и что она будет всё это время в I кл. или в ресторане. В 10 ч. я приехала на вокзал — нигде не нашла её. Я даже заходила в вагоны. Страшно досадно, что она не написала № вагона. Оказывается, это был поезд, отправлявшийся на Баку. Куда же едет Ол-ка? По-особенному хотелось её видеть. Если ты знаешь её адрес, сообщи мне его, пожалуйста. Хочу кое о чём с ней поговорить.

На твоё письмо собираюсь позже ответить. Этими днями я отправила тебе письмо.

Почему же ты снова не спишь? Переутомилась? да и жара действует.

Эти дни возвращаюсь домой к часу или к двум, я уже совсем обезумела и от усталости и от бессонницы и начала пить, укладываясь спать… вино. Желудок (печень) стал капризничать, но засыпаю, даже голова ясней. Алкоголь, по-моему, не так разрушает мозг, организм, как люминаль и бромутал. Испытай и ты это простое средство.

Настроение, какое только может быть угнетённое, подавленное. И это случается всегда, когда начинаю «подводить итоги». Как быстро, ужасающе быстро прошла жизнь! Вот совсем недавно ещё была подростком, дальше готовилась стать матерью, родила Идочку, и все эти жизненные этапы мелькали, как на экране. Самым длинным периодом в сознании сохраняется не ближайший, а отдалённый — детство.

Мне не безразлично твоё мнение обо мне. Что это за «тайны» о моих плохих качествах! Прошу тебя сказать откровенно обо всём скверном, что ты обнаружила ещё во мне. Скажи, не щадя меня. Мне кажется, что я умею выправлять кое-что в себе. В общем, напиши, пожалуйста, без обиняков.

Горячо обнимаю тебя.

Мура.

Видела «Анну Каренину». Впечатление сильное. Прекрасно, содержательно, умно оформлены сцены.

30/VI.

Моя дорогая! Ждала с нетерпением твоего письма.

Не могу, совершенно не могу понять твоей манеры поведения со мной. Твёрдо понимаю, что обязанность друга сказать о том дурном, что увидела. Твоё влияние на меня было очень велико, вследствие его (это я знаю) кое-что выпрямилось в моём характере, а другое затушевалось. Я должна знать, что ты скверное, «принесшее тебе горе» увидела во мне. Тем более, что я по-честному ничего не подозреваю, т. е. попросту не могу догадаться, о чём можешь ты сказать мне. Это, конечно, не значит, что я обожаю себя, считая всё в себе совершенством. Полагаю, что тебе не совсем приятно говорить обо всём этом, однако следует; что и очень прошу сделать поскорей. Мне твоё мнение дорого, я не могу быть спокойной, не зная в чём дело. Я не обижусь. Поставь себя на моё место и поймёшь, что умалчивать — значит не считаться со мной и не поступать по-дружески. А я же уверена, что в своём отношении ко мне ты руководствуешься только этим (дружбой). Твоё молчание покажет, что я ошибаюсь.

Нехорошо проходит и твоя жизнь. О каких новых планах ты говорила мимоходом в прошлом письме? Если б можно было бы тебе устроиться где-ниб. хотя бы на месячное пребывание в природе! Почему ты пишешь, что Биночка также вернётся через некот. время, разве она снова живёт с тобой?

Я же совсем не знаю, что делать, что предпринимать. В Одессу, может быть, не поеду. Условия там плохи. В одной комнате человек по 8 дошкольниц (дом отдыха дошкольных работников) с детёнышами начиная от 3х-2х лет до 16ти. Шумно, тесно, очень пыльно, жарко. Всё бы ещё ничего, если б можно было бы там найти покой и другое общество. Помимо всего, надо порядочно уплатить (как будто бы полуплатная путёвка, а может быть и всю её надо оплатить — ещё не знаю). Дома, с приездом Кати, очень тесно. Комнату себе она не может найти. Условия здесь совсем не подходят к отдыху, кот. абсолютно необходим.

С новой службой — поздравления преждевременны. Основная-то ведь работа — детсад — остаётся. От обстановки в Обкоме — я в ужасе. Окружающие не нравятся до физ. тошноты. Выслуживанье, заискиванье, подобострастие, грубое администрирование председателя — мне невмоготу. Ко мне отношение очень хорошее, но невозможно мириться с таким окружением. Я в тоске, нет уверенности, что я не найду подобного положения и в редакции, куда тоже собиралась переходить.

Устаю, не могу собраться с мыслями, чтобы решить, как поступить с собой. С отчаянием отмечаю, как стирается организм, как появляются первые признаки настоящей старости. Страшно от мыслей, что основное, что-то главное в жизни упущено невозвратимо.

Мой период — невесёлый, тот период, когда подплываешь к последнему жизнен, этапу. Трагедия его состоит в том, что ещё слишком свежи бурления недавней молодости и нет ещё устойчивого старческого успокоения, того мудрого покоя, чем должна характеризоваться эта последняя жизненная полоска (боюсь, что его никогда у меня не будет! тем страшнее).

Пиши, пожалуйста, часто.

Обязательно, не скрывая ничего (хоть как это тебе неприятно!) напиши откровенно о том, что мучило тебя в моих свойствах. Не зная, в чём дело, я не могу даже писать тебе. Будь, если можешь, другом.

Горячо тебя обнимаю. Мура.

Пиши об этом не в форме «упрёков», а в порядке констатированья, я выросла до такого понимания. Даже больше, я очень хочу согласиться с тобой.

Что с глазами у тебя?

Не сплю я не от «одиночества», а от переутомления, хотя такое «одиночество» является, безусловно, ненормальным.

Да, чуть не забыла об этом. К-к уехал на Кавказ. У нас отношения таковы, что не располагают ко встречам.

7/VII.

Ксюшенька, не могу не поделиться с тобой не состоявшейся — увы! — радостью. Знаешь, я чуть было не выехала сегодня на экскурсию на Беломор-Канал! Днём мне в отделе предложили выехать сегодня же в Ленинград, с тем чтобы дальше сесть на теплоход. До сих пор «переживаю» и не могу успокоиться, — ведь о такой поездке можно мечтать всю жизнь и не встретить ещё подобного случая! Садовые дела не отпустили. Какое это счастье, удовлетворение видеть, наблюдать новые места и людей — тебе понятно. А ехать бы вдвоём с человеком, разделяющим переживаемые чувства (напр, с тобой и только с тобой) — особая полнота воспринимания.

В доме у нас совсем весело — приехал ещё брат с дочкой (из Жмеринки). Пробыв здесь 3 дня, сегодня он ночью (к счастью!) выедет. Получила от Ол-ки письмо — будет в Киеве числа 8–9. Цену на материал, кот. я задерживаю для неё — спустили до 1050 р. Жалею, что послала тебе телеграмму, она могла доставить тебе кое-какие хлопоты. Думаю, что Ол-ке он понравится. Купила я себе на пальто (зимнее) 3 метра вот этого материала. [Возможно, что лоскутик ткани был вложен в конверт.] Скорей он подходит к костюму. Что ты о нём скажешь, стоит ли начинать всю эту недешёвую историю из этого материала. Я всегда предпочитаю сукно. Заплатила я за него 800 р. Это — часть отпуска. Пойду только на 2 недели.

Не могу, никак не могу выдержать такой нагрузки, совмещая 2 работы. Обком оставляю. Боже мой, как я устаю, всё это отражается в первую очередь на лице.

Ежедневно жду твоего письма. Ты должна мне сообщить, с чем ты не могла примириться, что было во мне гадкого.

Что за странное, нехорошее у тебя свойство? сказать, что ты неприятна и не объяснить, чем! Ты предпочитаешь молчать, как сказала мне, при отъезде — это ещё было понятно. Но теперь, начавши говорить, нужно и оканчивать. Твоё слово для меня до сих пор имеет большую силу. Эта неизвестность мешает мне писать тебе так просто, как раньше.

В общем, постарайся понять, что так не надо поступать.

К тебе тянусь.

Пиши о себе. Поступаешь ли на работу, как спишь, что читаешь? Жарко ли в М-ве?

Целую тебя крепко.

Мура.

Итак, возьми на себя эту неприятную, но дружескую обязанность и выскажи всё без обиняков. Умалчивать нечего. Просто странно да и нехорошо, что так много надо просить тебя в таких обычных вещах. Это меня сердит, обижает, удивляет. Нельзя быть такой «прошенкой» в том, что без моей просьбы ты уже начала говорить. Считайся, пожалуйста, больше со мной. Не задевай меня. Родная моя, ты пользуешься не всегда тактично моей [Конец отсутствует.]

15/IX. 12 ч. дня.

Славный осенний денёк, с привольным ветром — бодрит и безпричинно радует. Пока есть здоровье и физ. крепость, можно со многим мириться и меньше хныкать! Пишу на работе, утром отправила тебе письмо и с радостью думаю, что вечером уж наверное буду читать твоё письмо. Как горячо привязана я к тебе, как люблю тебя, кисанька!

Вечер. Нет письма от тебя, какое же огорчение! Ты должна получить уже неск. моих писем, и твоё молчание пугает меня. Ты знаешь, как я жду твоих слов, если не можешь много писать, хоть коротким письмом дай знать о себе.

Последнее время я просто растерялась от тысячи маленьких забот, стала всё забывать и даже заговаривалась, есть неприятность и с кассой, где-то не взяла счёт, а сегодня был другой день. «Бешенно» работала с утра, с удивительным подъёмом и трудоспособностью окончила свой день. Повлияла чудесная осенняя пора! Как же чувствуешь ты себя, родная?

Отсутствие твоего письма всё омрачило. Я знаю, что таким своим отношением — надоедаю, что надо быть гораздо выдержанней, спокойней. Но что с собой мне делать!? Ладно, решим так: если ты теперь мне скажешь, что тебе не нравятся и ты с трудом переносишь мои проявления, я обещаю вести себя так, как ты укажешь. Говори же, дорогая, откровенно. Скажу при этом твоими словами: «не буду писать, как я переношу и оцениваю это».

Целую горячо. Твоя Мура.

16/IX. Это письмо не отправляла, ожидала от тебя известий. В течение дня 2 раза бегала домой в надежде увидеть долгожданный конверт. Не знаю уж, что говорить, что думать!? Дорогая, если тебе не безразличны мои переживания — ты поторопишься с письмом.

Всегда твоя — Мура.

5/Х.

Сейчас час времени, разгар работы, но не могу не взять пера и не послать тебе несколько слов. Передают по радио 1-ю симфонию Бетховена. Эти благороднейшие, лучезарные звуки воодушевляют меня. Какая величавая торжественность и чистота! Может быть, тебе и надоедают такие мои излияния, но только ты можешь понять те чувства, какие поднимаются во мне.

9 час. веч. Этот вечер я свободна. Иду к знакомой (с ней познакомилась в Одессе), где встречусь с Абрамом Исаковичем (я, кажется, писала тебе о нём)

[Угол листка оборван] много думаю о нём, но это […] Как всегда, если мне нравится кто-либо […] более обычного, — застенчивость.

Эта шестидневка была нелёгкой. Мной уж злоупотребляют и где только возможно нагрузили общ. работой. Весь месяц будет особенно тяжёл. Просто не знаю, как поспеть всюду. Тоска давит от сознания, что моя жизнь только в работе. Нет времени заняться подработками, а это совершенно необходимо. У меня отчаянный долг.

Моя дорогая Ксюшенька, если б ты только знала, как мучусь я многими мыслями! Это время переживаю. Как нужно было бы говорить с тобой, облегчить себя.

4/I — 40 г.

1 часть 3-й симфонии Бетховена заставляет меня отбросить всё в сторону и обратиться к тебе.

Сразу же, первые звуки наполняют особым ощущением. Роюсь в голове, стараюсь подобрать слово определения. Его не нахожу. Знаю, что от охватившего чувства бледнеют мои горести, разливается хорошая грусть и желание ещё что-то предпринять; благостные чувства всепонимания, всепрощения и жалости к другим, не испытывающим этого.

Я люблю многих композиторов, но только музыка Бетховена так действует на меня.

5/I. Вернулась с работы — застала твоё письмо. Скучаю по тебе, стремлюсь к тебе. Почему ты на конверте надписала не брать тебе билета?

Смущает только меня, что ты думаешь пробыть так недолго. И первой мыслью было взять билет на число 18–19. А сейчас в раздумьи не знаю, как быть — тем более, что ты хочешь побыть с Ол-кой перед отъездом её из Москвы. В телеграмме укажи, на какое число брать билет.

Почему с грустью думаешь о предстоящем свиданьи? Постарайся принять меня такой, какой я есть. Не такая уж я скверная (не усмехаешься ли при этом?) Не надо также преувеличивать мои плохие стороны. Будь со мной откровенной. Единственное, чего я опасаюсь, чтобы мама не поганила нам радость встречи. Тебе её характер уж хорошо знаком. Как мне трудно с ней, при одной мысли я горько вздыхаю. С одной стороны она даёт некоторые бытовые удобства (вытоплена печка, кормит Иду и т. д.), но я бы ей платила половину своих денег, чтобы иметь возможность жить одной. Подумав — можно констатировать, что из-за неё я не живу так, как хотела бы. Совершенно чуждый мне человек.

Однако не так уж мы будем чувствовать её тяготение. Больше будем оставаться в д/саду. В общем, на неё можно не обращать внимания. Дело — в нас двоих. Отнесись ко мне проще. Многое открылось и мне.

Перед Ол-кой за свои некоторые «греховные» мысли чувствую себя виноватой. Внутренне прошу у неё извинения.

Перечитала ещё раз твоё письмо и не знаю, как быть с билетом. Ведь мне не известно, когда ты выедешь из Харькова. Обязательно телеграфируй о билете. Постараюсь обязательно тебя встретить, поэтому укажи и № вагона.

Итак, до скорой встречи, моя дорогая. Хочу уже обнять тебя.

Крепко тебя целую.

Думаю, что моё письмо ещё застанет тебя. Шлю свой сердечный привет твоим сёстрам.

Любящая тебя Мура.

24/I.

В комнате ещё чувствую тебя. Очень хорошо мне было с тобой.

Как же ты доехала, Кисанька? Думаю, что об этом получу от тебя известие завтра. Как встретила тебя Москва? Морозно ли?

Нет, напрасно-таки ты выехала столь быстро из Киева. Можно было, да и следовало бы ещё остаться дней на 5. Когда-то ещё снова перепадёт возможность для нашей встречи! особенно грустно мне было отходить от вокзала. Много разнообразных чувств и мыслей (и милых сердцу и… горьких) одолевали. Прощаясь с тобой у окна, за эти короткие минуты я перебрала все фазы нашей дружбы. Вывод: ты мне дорога. Делается страшно, а вдруг мы уже никогда не увидимся и это было наше последнее свидание?!

Думаю о твоём положении, о комнате. С убеждением говорю тебе: из Москвы не выезжай. Тебе необходимо перейти на самостоятельное житьё, и как я хочу, чтобы это скорей наступило!

Рахиль Моисеевна очень и очень жалела, что не повидалась с тобой. Выписала она маме микстуру, и сегодня, когда я пишу тебе письмо (9 час. вечера), ей легче откашливаться.

[Конец письма, по-видимому, отсутствует.]

2/III.

Моя дорогая, моя голубка!

Нет у меня времени написать тебе основательное письмо — ограничусь несколькими словами.

По приходе домой я не в состоянии приняться за что-нибудь — валюсь на кровать. Болезнь всё же развивается. Похудела настолько, что перешила снова юбки. А похудание в мои физические годы — это значит катастрофически стареть. И это для меня, пожалуй, самое неприятное. Ну, не буду больше говорить об этом.

Куда же ты поедешь, моя родненькая? Вот об этом я не могу спокойно думать. Переезды сейчас невероятно сложны. Лучше постарайся найти угол в М-ве. Почему ты не возьмёшь машину у Ганны, чтобы шить дома?

Идочке книжку — пришли пожалуйста. Эта книга будет для неё большой радостью. Прочитай в журнале «Знамя» № 9 записки комбрига Игнатьева: «50 лет в строю».

Спокойной ночи, любимая. Целую тебя горячо.

Ради всего не уезжай никуда, найди на это время угол.

Деньги я получила. При первой же возможности отправлю их на твоё имя..

За 2 дня праздника разбаловала себя, а завтра предстоит немало дел. А я так далека от трудового энтузиазма. [Непонятно — какого праздника. Возможно, этот листок — начиная со слов «деньги я получила», — помеченный цифрой 2, относится к другому письму, начало которого отсутствует.]

Что-то ты сейчас делаешь? По всей вероятности, отдыхаешь. Тепло ли в комнате?

Пиши мне часто.

Все домашние, в том числе и Мурзик, шлют тебе привет.

Любящая тебя Мура.

Очень болит голова, поэтому ограничиваюсь коротким письмом.

14/III.

Моя голубка, что-то большой перерыв в твоих письмах! Здорова ли?

Запоздавшая весна пришла сразу. Вчера ещё было всё сковано льдом, а наутро громаднейшие глыбы снега начали на глазах осядать. Днём ослепительное солнце, подогрев снег, превратило нашу дорогу в глубокие лужи, проваливаемся по колени.

Начинается весенняя вакханалия, текут не ручьи, а реки, воздух наполнен непередаваемо восхитительными запахами марта… Обожаемая пора. Всегда она бодрила меня.

Получила твоё письмо. Я послала тебе 2 письма с сообщением, что ничего серьёзного у меня нет. [Письма отсутствуют.] Ты себе представить не можешь, как я жалею, что под впечатлением рентген-просвечивания я написала тебе об этом злополучном «продуктивном» очаге! [Это письмо также отсутствует.] Не сомневайся, что если б я серьёзно заболела, я бы сказала тебе. Последние дни меня реже знобит, бываю вечера с нормальной t°. Я стала с непривычной бережностью относиться к себе. Не переутомляюсь, стараюсь что-нибудь жевать через каждые 2 часа. Большим козырем моим является здоровый желудок. Конституция у меня исключительно крепкая (как дуб!). И этот очаг скоро превратится в «непродуктивный», каких у меня оказалось порядочно. Последнее показывает, что они возникали и рубцевались без последствий. Последний раз меня просвечивали в Железноводске и говорили о том, что у меня очаг был спереди справа. [По-видимому, в Железноводск Мура ездила летом или осенью 38-го года, когда она лечила язву. Письма этого периода не сохранились.] Усиленно рекомендовали ехать тотчас же в Крым. Около года, после всех болезней, я ещё чувствовала себя препогано, помнишь, какой была клячей. И вот с тем комплексом болезней я тогда окрепла, поправилась. Теперь же всё это мелочи по сравнению с тем периодом. Но берегу себя больше, чем когда бы то ни было. Уже одно то, что болезнь быстро старит — заставляет меня всё делать, чтобы пополнеть. В феврале я резко похудала, как-то сразу, а сейчас остановилась. Достала масла, сала.

Даю тебе слово, что я не так больна, чтобы можно было опасаться за меня. Поверишь ли ты мне? И зачем я только тебе написала. Обострение в лёгких в Железноводске, как видишь, прошло быстро. Тогда, в силу известных обстоятельств, я не писала тебе об этом. А теперь вот сглупила. А на расстоянии действительно всё кажется более угрожающим.

Чтобы ты мне поверила, я обещаю тебе, что если б мне стало хуже — я напишу тебе. Молчание же будет означать, что всё благополучно. Не будем возвращаться к этому, Кисанька. Я сейчас волнуюсь от одних мыслей, что доставила тебе столько беспокойства. Важно, чтобы ты мне поверила.

Теперь о тебе, моя голубка. Видно, что тебе хочется поехать в А.-А. Там, очевидно, уже тепло, и это много значит для тебя, но меня пугает дорога. Она будет длинно-мучительной, да и с продуктами там, наверное, хуже, чем в Москве. Питаться же тебе нужно хорошо. Себя береги. Вот только эти соображения заставляли меня вопить против твоей поездки. К тому же, по твоём отъезде, поиски комнаты заглохнут. Но тепло А.-Аты, конечно, большое преимущество для тебя.

Книгу думаю завтра отослать. За неё благодарю тебя. Хотела о ней поговорить, да некогда.

Да, самое верное доказательство, что ничего угрожающего для здоровья нет — является то, что я работаю, иначе я была бы на соцстрахе. Это тебя, надеюсь, убеждает.

Люблю тебя, моя родная. Будь здорова.

Как плохо идут письма, если ты моих не получила ещё.

16/III.

Моё золотко, голубка моя!

Да, верно не скоро мы свидимся. Я скучаю по тебе, и очень тянет к тебе. У меня неприятность: вчера вызвали меня телефонограммой в штаб округа и мне объявлено, что я… «мобилизована» на неопределённое время. Это означает, что меня в случае потребности будут отправлять в командировки. Я было пикнула о своей повышенной t°, о процессе в лёгких, но потом решила, что в одну командировку я поеду, а дальше предоставлю справку из тубдиспансера. И вот я еду в отдалённые 3 точки. Еду 19-го. Выехала бы уже сегодня, но задержала процедура оформления туда пропуска.

Выезжать ужасно как не хочу. Знаю, что этим я ухудшу своё здоровье, и беспокойство, как будут жить без меня дома, уже лишило сна. Теперь я дома необходима больше обычного. С трудом, и большим, достаю хлеб, булку. Сейчас я ругаю себя за своё малодушие, что не запротестовала решительно, не отказалась, мотивируя отказ болезнью. Но пока ходишь, ведь считаешься здоровой.

Странное у меня ощущение: тоска, как рана, разъедает меня от мыслей, что я должна оставить дом. Еду дней на 7–10 — всего лишь, а предчувствий, волнений, как будто бы отъезжаю в Арктику! Очевидно, засиделась. Пишу об этом, потому что охвачена целиком этим чувством. Самое паскудное оно, — убивающее остатки бодрости. В этом отношении завидней положение одиночек.

Сегодня я опять, будучи в штабе округа, собиралась говорить о невозможности выезжать именно теперь — в этот м-ц распутицы, но так и не решилась. Не ругай меня за это, я достаточно сама мучусь этим.

По приезде возьму отпуск на 2 недели и выеду в дом отдыха, тоже в Святошино. И там возвращу потерянное в поездке здоровье.

Ты мне напиши хоть одно письмо на такой адрес: г. Шепетовка, Гл. почтамт, до востребования. Если напишешь сейчас же по получении этого письма, то я захвачу ещё его.

Мне так грустно, что в это время и ты, очевидно, будешь готовиться к отъезду, что мы отъезжаем ещё дальше друг от друга. Твоё сегодняшнее письмо — ответ на мой план (наивный!) оздоровления — поступлением на временную работу в дет. туберкул, санаторий. Не помню, писала ли я тебе, что там никого не застала, таким образом я никому не сказала о своём плане. Он, конечно, не подошёл бы им.

Чтобы выехать на 2 недели в дом отдыха — заложу в ломбард свой материал на пальто. Это будет один из немногочисленных моих разумных поступков. Из Святошина я смогу через день наведываться домой — значит буду покойна.

Ничего не говоришь мне о своей руке, болит ли по-прежнему? Миленькая моя, между строк твоего письма читаю о грусти, о подавленности. Ты умеешь с большей покорностью, между прочим, чем я, относиться к тому, что нельзя переменить. Неужели так и не уладится вопрос с комнатой?

Спокойной ночи, Кисанька. Как бы рассеять эту тоску?

Горячо-горячо обнимаю тебя. Твоя Мура.

[Первый лист письма отсутствует — вместе с датой. Сюда отнесено по смыслу.]

…мешает — мой долг. Но и это я ликвидирую по своём возвращении из д/отдыха. Есть вторая работа. С командировкой примирилась, не отношусь к ней с таким ужасом — и это хорошо. Увижу новые места. Еду в военные части — таким образом с питанием там будет улажено. Есть военный литер — значит не придётся мучиться с билетом.

Перестань же, моё дитятко, думать с таким надрывом о моём нездоровьи. Всё это очень далеко от тех бед, какие рисуются тебе. Ведь ты знаешь меня, я бы написала тебе, если б было что-либо опасно. Читая твоё письмо мне было просто неудобно — я поняла, что тебе гораздо хуже, чем мне. Да и больна ты серьёзней. Пожалуй, лучше ехать в А.-Ату, чем «лавировать», как ты пишешь.

Я не перестаю думать о тебе, о твоём нелепом и трудном положении. Дальше так тянуться не может. Неужели, неужели с деньгами нельзя найти в М-ве комнату?! Что же предпринять? Твоё сегодняшнее письмо совсем расстроило меня. С одной стороны ты совершенно напрасно волнуешься из-за меня, с другой — тебе по-настоящему плохо и я ничем не могу помочь тебе. Ты мне, Кисанька, сделаешь большое одолжение, если совершенно перестанешь думать обо мне, т. е. о моём нездоровьи. Ведь я же работаю, а это первый показатель, что мне ещё далеко до настоящей болезни. Меня страшно мучит, что ты напрасно загружаешь себя этим. Поверь, я бы написала тебе. Я себя гораздо крепче чувствую, чем в феврале м-це, и радуюсь, что бегаю с такой бодростью на работу и обратно. Даже в город я решила как можно реже выезжать, чтобы абсолютно не переутомлять себя. Результаты моего режима уже есть. Итак, ты успокоилась, не правда ли? Честное слово, мне намного лучше, чем тебе сейчас. Я совершенно спокойна за себя, т. к. вижу, чувствую, что я «на правильном пути». И в тубдиспансере мной довольны. А твоё положение не выходит из моей головы.

Напиши же наконец, получила ли ты 150 р.? Спрашиваю об этом уже не раз. Пишу тебе часто, о том же прошу убедительно и тебя. Если можно каждый день хоть по неск. слов, чтобы я знала, что ты думаешь. Пиши совершенно откровенно.

Горячо целую. Твоя Мура.

Уже окончила письмо и приготовилась ко сну. Однако ещё рано — только 10 часов! Могу ещё побеседовать с тобой. Эти 2 написанных листка — сплошной вопль — просьба к тебе не думать обо мне. Мне так досадно, что ты придаёшь значение малозначащему. Сегодняшнее моё состояние — пустяк по сравнению с позапрошлогодней болезнью. Обидно ещё потому, что в феврале мне было нехорошо (вот тогда я и написала тебе), а теперь дело идёт на поправку, а ты так остро переживаешь то, что уже почти «в прошлом». Д/отдыха мне окончательно поможет. Не стоит больше говорить об этом. Пишу правдиво всё как есть, и ты должна мне верить. Итак, оставим такие разговоры.

Слушаю сейчас Лемешева. Странно, что он не вызывает особенных эмоций. И специально на такой концерт я бы не пошла. У нас идёт «Иван Сусанин». Надо непременно повести Идочку на эту оперу. Читаю, верней прочитала «50 лет в строю» комбрига Игнатьева. Советую тебе достать его мемуары (журн. «Знамя» № 9). С наслаждением перечитала и с сожалением оставила книгу Диккенса, присланную тобой. Всегда, перечитывая Диккенса, ощущаю запахи детства.

Сегодня всё время нахожусь в приподнято-бодром состоянии. Не знаю, что так подействовало на меня, очевидно любимая пора года и хорошее физ. состояние. Обрадовало также сообщение, что смогу через некот. время получить веч. работу. Она кстати. Приблизительно через месяц приступлю к ней. Вот только омрачает моё настроение — твоё положение. Самое паршивое, что я беспомощна помочь тебе чем-либо существенным. Это действительно нехорошее сознание — не быть в состоянии быть «активной».

Ну а теперь спокойной ночи, голубка моя. Как-то тебе сейчас? Во всяком случае — всё проходит — минет и это, вот только ты не лечишь свою руку! Будь же здорова, моя любимая.

23/III.

Кисанька моя, вчера опустила тебе письмо. Так хочется утешить, успокоить. Уверена, что живётся тебе сейчас «неважно». Но ведь всё проходит, всё меняется. Не надо терять только устойчивости, спокойствия. Как решаешь с поездкой в А-Ату? Напиши об этом. Думала, что и сегодня получу твоё письмо. Пришло только письмо от Костика, пишет, что может быть приедет в Киев. [Эту фразу Ксения почему-то отчеркнула слева карандашом — вертикальной жирной чертой.] Может быть, мне удастся в это время поехать в д/отдыха.

Командировка оттягивается до 1/IV. Это меня совсем не устраивает. Я думала с 5-го числа уже быть в д/отдыха. Буду несказанно рада, если эта злополучная командировка отпадёт от меня.

Сегодня у меня такое гадкое настроение. Всё безразлично и противно. Даже не могла возмущаться Идиной четвертью, в которой все отметки «посредственно» и одна «плохо».

Проваливается моя вторая работа. Это просто невезение. Очень рассчитывала на неё. Надо к лету обязательно освободиться от долгов, чтобы они не испоганили мне летнего отпуска. Осталось совсем мало времени до лета. Чувствуешь ли это? Хотелось бы поехать в М-ву и побыть также у Кати.

Нет, не могу сегодня писать. Нестерпимо болит голова, но t° нормальная. Стала плохо спать. Что-то делаешь ты сейчас, моя голубка? С этими мыслями кладу перо.

24/III. Доброе утро, родная. И сегодня нет с утра твоего письма. Очевидно, ты решила, что я в командировке. Жаль, таким образом мне неизвестны твои намерения с отъездом.

26/III.

Ты мне сегодня снилась, родная. Почти всю ночь мы куда-то с тобой ехали. (Жаль, что во сне!..)

Я скучаю по тебе, дорогая. Мне не хватает тебя всегда. В общем, после довольно покойного отношения к тебе (кот. появилось после известных переживаний), — возвращается прежнее — когда мне постоянно не хватает тебя. Не раз уж я ругаю себя за это. Как-то так случается, что я людям дарю больше, чем получаю от них. Если я люблю, то чувство моё безудержно, я вся в этом порыве. В своей жизни только в 2-х случаях я видела к себе со стороны мужчин такое же отношение. Но там я, к несчастью, быстро охладевала.

Что же ты предпринимаешь, Кисанька? Решила ехать? Может быть, ты уже готовишься к отъезду и в сутолоке сборов не имеешь возможности написать мне? В своё время я не дала тебе телеграммы, что остаюсь, а теперь очень жалею об этом.

Много бы дала, чтобы побыть с тобой, хотя бы денька 2.

Если тебе не трудно, купи в магазине Музгиза на Неглинной 14 такие ноты: Рамо «Два ригодона», «Грациола», «Сонатина g-dur»; Грига «Одинокий путешественник», «Птичка». [Все названия подчёркнуты карандашом Ксении.] Об этом очень просит меня Роза Григорьевна.

Пишу на работе утром. Очень тороплюсь, но находясь под впечатлением сна, захотелось перекинуться с тобой неск. словами.

Скоро исполнится 6 лет нашей дружбы. «С умилением» вспоминаю первые годы её. В них было много красоты, радости; для меня эта радость ничем тогда не омрачалась. Теперь этого нет, но, как я уже сказала, я опять остро переживаю разлуку с тобой и за это браню себя. Но рассудок и чувство всегда у меня антагонистичны. Горячо обнимаю. Твоя Мура.

26/III. Вечером.

Чайковский — 2-й концерт для скрипки. Сейчас буду слушать наиболее проникновенную часть — adagio. Легла с книгой: «Аннет и Сильвия». Взяла её как успокоительное. Надо чем-то утешить себя. Безразличие, отупение, отвращение — закрывают мир. С особой ясностью раскрылось сегодня передо мной, что из-за этого происходит ущерб и в Идином воспитании. Это бесспорно. Я перегружена и устаю — это так. Но душевное состояние ещё в большей мере, чем работа, мешает выполнять свой долг по отношению к ней. Как я тебе писала, теперь после 5-ти час. сижу дома и всё же в свободное время не отдаюсь ей. Я, конечно, уделяю ей внимание, но не вкладываю свою душу, как это делают матери, всецело поглощённые своим ребёнком. Призываю на помощь образ Аннет, беседую с ней, как бы она поступала в таких случаях…

27/III. Да, интересно, как бы поступила Аннет в таких случаях?! Но, насколько мне известно, с ней не происходило того, чем полна я сейчас. Знаешь, родная, я до сих пор не могу оставить мыслей об А.И. [По-видимому, Абрам Исакович, вскользь упомянутый осенью прошлого года.] Сколько проклятий я призывала на свою голову из-за этого слабодушия. Быть так увлечённой и без взаимности в мои годы — безумие. Никогда не говорила с тобой об этом — и тяжело, и страшно страдает самолюбие. Где моя гордость? Я не раз уж попирала её. Редкие встречи и ещё более редкие письма с очевидностью показывают, что он равнодушен ко мне. И в то же время чем-то недосказанным или же как будто бы случайно обронённым словом, поступком он не раз давал мне возможность рассчитывать на что-то. Сегодня я его видела, позвонила ему по телефону, что хочу видеть его (проклинаю себя за это), встретившись, я была наск. возможно выдержанной, а он холодней обычного. Только любезен и корректен. Рассталась, не скрывая своего возмущения и с твёрдым решением — забыть. А вот сейчас дома — вне себя и по-настоящему страдаю. Снова вспоминаю его поведение со мной — в нём немало было обнадёживающего, но правда за последнее время ничего утешительного для себя не могу найти. И всё же, ему как будто бы лестно моё отношение. (Да и кому оно не льстит?) Забыть, забыть! Не думать, совершенно вытравить его из себя. Иначе я превращусь в полное ничтожество. Призываю на помощь всю свою волю. Но она не надолго действует. Не помогают никакие внутренние увещевания. Часто в немые свидетели приглашаю тебя, моя голубка. Теперь вот я по-настоящему понимаю твою историю с В. Но ты была счастливей меня. Неужели, неужели я снова напомню ему о себе, воспользуюсь тем или иным предлогом? Так уже бывало со мной не раз. Надо ли говорить, как бывала я счастлива, когда он выказывал ко мне внимание!

Долго, долго я крепилась перед тобой, а вот теперь не выдержала и ты знаешь «моё падение». И что только я в нём нашла? Интересную внешность? Ведь этого мало, да и подурнел он сразу, резко постарел. Всё ничего. Мне бы только насладиться победой. [Подчёркнуто карандашом Ксении.] Но этого никогда, никогда не будет. Значит здравый смысл за то, чтобы не думать о нём. Стыдно. Я просто навязываю себя. Где бы найти силы, чтобы избавиться от этого несчастья. Это — наваждение. Первый раз в жизни — я переживаю вот такое.

Вот написала, как будто бы есть видимость облегчения. Ты не раз заговаривала о нём со мной — я не могла писать об этом. Именно из-за стыда, да и тяжело. Уж очень уязвлена гордость. Теперь ты знаешь и ещё больше жалеешь меня. Я стараюсь, честно стараюсь избавить себя от своего чувства.

Может быть и удастся. Без краски стыда не могу вспомнить своё сегодняшнее унижение. Писала бы, раз уже начавши, об этом без конца.

[Без даты. Возможно, продолжение предыдущего письма, потому что вверху проставлен № страницы — 3. Однако написано карандашом, а предыдущее — чернилами. (Следующее 28/III — тоже карандашом…)]

Теперь, когда я тебе всё рассказала, может быть, я найду больше в себе силы перебороть это унижение. Как я страдала (и страдаю) от того, что похудение сказалось на лице. И пожалуй, это, в первую очередь, и заставило меня приняться за усиленное лечение. Но эта неразделённая любовь хуже всякой болезни. Об этом никому нельзя и сказать. Вера догадывается. На своё несчастье я познакомилась с ней. [Кажется, это первое упоминание о Вере. В двух фразах отражены — полное попадание Веры и полный промах Муры. Мура не знает, что её ждёт через два года и кем станет Вера для неё… Однако, возможно, что я ошибаюсь и это не та Вера. Той фамилия была — Васютинская… А может, здесь отражено ещё что-то? может быть, эта Вера была как-то связана с «А.И.»? — см. ниже…]

Как совладать с собой? Сколько раз я порывалась рассказать тебе! В твоё пребывание у меня мне ещё казалось, что удастся стряхнуть с себя чувство. Если б я могла знать меру, границы. Но середины мне не свойственны.

Хочу целиком отдаться Иде и это не удаётся.

Завтра я, наверное, пожалею, что написала тебе. Но нет, надо, чтобы ты знала. Ты меня пожалеешь и, может быть, ещё меньше будешь уважать. Делай как знаешь.

Я очень одинока. Цепляюсь за тебя. Последнее время к тебе отношусь с прежней нежностью. И в этом нахожу странное удовлетворение, с примесью чего-то нехорошего. Дескать, и здесь я больше даю, чем получаю — ведь было же время, когда ты меня отстранила, а я всё же тянусь к тебе.

Замолкаю, чтобы не сказать лишнего.

Кончаю. Пишу в постели. Спать не смогу, а завтра поднимусь совсем постаревшей.

Писем от тебя всё нет. Газеты сегодня получила. Спасибо. Не знаю, что ты решаешь со своей поездкой.

Пиши же.

28/III.

Родненькая моя, — всё нет и нет твоих писем, уже начинаю беспокоиться, хотя присланные газеты дают знать о тебе.

Пишу снова лёжа. Конечно, прошлая ночь была без сна. Заснула в часа 3 ночи. День был поэтому нелёгкий. Теперь ты знаешь мою душевную язву. Глупо всё это, я знаю, что переживания мои нелепы, но сознание собственной глупости не уменьшает силы увлечения. «Насильно милой не будешь». Где же моё достоинство, с кот. я всегда носилась?! Когда я задумываюсь над всем этим, я прихожу к выводу, что не так уж люблю этого человека и, пожалуй, больше выступает уязвлённое самолюбие. До сих пор я не бывала в таком положении. Но ничего с собой не могу сделать. Сегодня, несмотря на решение, уже думала о встрече. До каких же пор будет тянуться моя глупость? Еле пишу, хочу спать. Завтра допишу.

Спокойной ночи, голубка.

30/III. Только отсутствие в Печерске телеграфа останавливает меня от посылки телеграммы. Почему не пишешь? Я уже серьёзно волнуюсь твоим молчанием. Пройдены все сроки. Может быть, тебя уже нет в Москве? Или же тебе так плохо, что ты не можешь даже мне писать?! Если завтра буду в городе — пошлю телеграмму. 10/IV иду в дом отдыха. Вчера была у Веры, виделась с А.И. Эта встреча и наши разговоры немного успокоили меня. Но всё равно необходимо как можно скорей освободиться от этого наваждения.

Скверная эта весна для меня во многих отношениях. Со здоровьем хорошо. Очень редко температурю. Скучаю по тебе. Если поедешь в А-Ату, то по твоём возвращении непременно приеду в Москву.

31/III. 11 ч. веч.

Голубка моя любимая, как же я обрадовалась, увидев наконец твой конверт! Как же это вышло, что ты не получила моего письма с сообщением, что я не еду 19-го в командировку. По всем подсчётам ты его должна была иметь числа 22–23. А ты пишешь ещё и сейчас не зная, что я нахожусь дома (твоё письмо датировано 27/III). Выеду я приблизительно числа 4-го. Теперь уже постараюсь дать об этом телеграмму. Таким образом ты точней будешь знать о моём пребывании. Теперь за эти дни я остро почувствовала, как необходимы мне твои каракули (не обижайся, моё золотко, я шучу). Без твоих писем я совсем чувствую себя одной, никому не нужной…

Много бы хотела тебе сейчас сказать, но спешу лихорадочно. Я уже не раз приметила, что чем позже ложусь, тем хуже со сном. А эти дни хочу быть бодрой. Хотя бы бодрость, если не свежесть! Ох, как я постарела. И это тогда, когда мне необходимо было сохранить хотя бы остатки свежести. Последние дни, когда я написала тебе о моём горе — увлечении — мне сделалось не так грустно. Я стала спокойней, значительно спокойней. А были такие дни, когда я безумствовала, доходила до исступления. Теперь я понимаю, что заставляло женщин когда-то обращаться к знахаркам «за любовным зельем».

В дороге буду тебе писать не торопясь.

Обнимаю тебя горячо. Люблю тебя. Как же нехорошо, что ты не можешь меня любить так, как это понимаю я.

Твоя Мура.

Прости за небрежность и сумбурность этого листка. Я очень обрадовалась твоей весточке.

1/IV.

Ну что мне делать, моя дорогая? Ну чего я прицепилась к этому человеку, кот. я не нужна. Сегодня я снова виделась с ним. Всех подробностей не могу передать — они унизительны для меня. Доходит до того, что я прошу его поверить в моё отношение к нему. Он же, попросту издеваясь, поясняет моё отношение упорством, желанием добиться цели. Кто его знает, может быть, он как хороший психолог челов. душ и прав до некоторой степени. Но мне от этого не легче. Сейчас мне надо подготовиться ко многому (в связи с возможным отъездом), — я ничем не могу заняться. Мысли мои там, около него. Хочу написать ему письмо и сказать, что отхожу от него. Боюсь, что не хватит сил, сама себе не верю. Как же сбросить с себя этот гнёт, он будет тянуться долго. Этого человека я не одолею, т. е. я никогда не услышу от него, что я ему нужна. Он заинтересован только лишь моим безраздельным порывом.

Помоги мне, кошечка. Скажи, как поступить. Вчера я провела полночи без сна, боюсь, что это ждёт и сегодня меня. Хотела бы уехать и в то же время мучительно оставить этот город, где находится он.

Ты мне прости, родная моя, что пишу только о нём. Интересно, почему ты не получала моих писем, таких частых, начиная от 20/III.

Как я ненавижу себя за такую одержимость и ничего не в силах сделать с собой. Послезавтра позвоню ему о встрече и скажу, что отойду от него, писать не буду — это долго.

И да помогут мне всякие силы одолеть своё намерение.

Извини за эти, может быть, неинтересные для тебя излияния. У тебя много своих горестей. Горячо тебя целую. Твоя Мура.

9/IV.

Вчера впервые я намеренно избегала встречи. Нельзя сказать, чтобы я очень рвалась туда. Как будто рассеивается это наваждение, но странно, что нет удовлетворения от сознания освобождения. Очень возможно, что ещё рано говорить об «освобождении», но всё-таки я начинаю проявлять рассудок. Я мечтала избавиться от зависимости, от тяжести своей не до конца разделённой любви, а теперь, когда оно, очевидно, приходит, у меня такая пустота и горечь, что всё-всё теряет смысл, значение. Так, как будто бы теряю самое желанное, дорогое. Я плачу. При воспоминании о своих унижениях я как будто бы начинаю ненавидеть А. И.

Физической близости у нас не было, к ней я не стремилась. По многим мелочам я уверена, что ему не безразлична и некоторое время по моём отходе он ещё будет вспоминать меня. Вот сейчас, когда пишу тебе, я почти не сомневаюсь, что моё чувство уходит. И только можно радоваться этому, к чему мне такие страдания, зачем, чтобы тянулось то, что не может дать нужного мне ответа, и всё же мне так грустно, я опустошена. Нелегко, родная моя, всё это даётся — вместо «расцвета» я состарилась (что почти безразлично сейчас), сколько ночей без сна провела из-за этого. Как у одержимой, мысли несутся всё к одному и тому же. У нас заранее было условленно 2 встречи — вчерашняя и ещё 11-го — он должен меня встретить у дверей метод, комнаты, где будет моя лекция. И сейчас я спокойна к возможности его неприхода. Но что покажет 11-е число — неизвестно? Нелепо, что нельзя ручаться в этом за себя. Оканчиваю. Знаешь, детонька, я довольна, что ты не едешь. А мне всё же прийдётся выехать или 13-го или 19-го. Ехать очень не хочу. Чувствую себя неплохо, только страшно устала.

Если не буду писать неск. дней, ты не волнуйся, моя голубка, просто не хочется писать. Пусть пройдёт эта моя печаль…

11/IV. 12 ч. ночи.

Голубка моя, мне немного неудобно так навязчиво писать всё о том же. Ты мне прости, родная, думаю всё об одном. Я так долго молчала, а заговорив, не могу вовремя, с чувством меры, остановиться. Неск. дней была уверена, что излечиваюсь. Сегодня виделась — как было условленно, он меня ждал у ворот метод, кабинета. Вначале я была госпожой положения и он это сразу почувствовал, но к концу я «подгадила» и сказала много ненужного, нагрубила. До сих пор стоят передо мной его удивлённые глаза. Так и расстались. А вечер был замечательный; стало наконец тепло — сама природа веселила, утешала. Сейчас очень жалею, что «сорвалась», не выдержала своего тона — он был совсем удачен. И опять нет покоя. Кажется мне, если б не расстались так, то была бы спокойней. Да, ты права, пожалуй, — у меня нет настоящей любви, но всё же это чувство до того мучительно, что я одержима и полна только им. Я опять плачу. Измучена всем этим, чёрт знает как. Нервы превращены в гнилые ниточки. И всё же найду силы, чтобы уйти от него. А вот удастся ли вытравить его из своего нутра — не знаю? Как это ужасно, когда стареющая женщина отдаётся целиком во власть своих чувств. Никому кроме тебя об этом не могу сказать. Вера, конечно, догадывается.

И во всём у меня крайности: несколько дней я уже начинала верить, что смогу быть спокойной, не думать о нём — появилась страшная пустота, безразличие. И откуда это налетело на меня?! Ведь сколько лет была спокойна, невозмутима.

Чувство «приличия» заставляет меня прекратить мою вымученную болтовню. Беру себя в руки — дальше об этом не надо писать, что-то не успокаивает сегодня меня беседа с тобой.

Я очень довольна, что натолкнула тебя на Гайдна, также прекрасен и Гендель (оратории его приводят меня в экстаз).

Да, ещё вернусь к тому же… Идочка, конечно, ни о чём не может догадаться. В те периоды, когда она не грубит, — мы с ней друзья.

Завтра выходной — поэтому я разрешаю себе удовольствие сидеть допоздна. Вокруг тихо, все спят…

12/IV. Наверное, и ты сейчас слушаешь Бетховенский концерт, транслируемый из залы Московской консерватории. 9-я симфония, — сейчас уже передают 3-ю часть, наиболее дорогую, близкую.

Сегодня я спокойней, гораздо спокойней. Отрезвевшими глазами огляделась вокруг и осознала многое. Много думала о тебе. Вспоминала с благодарностью. Упуская этот нехороший период нашей жизни, — ты мне дала очень много (может, и сама не ведая этого). Если у тебя не было ко мне «слепого чувства», то от твоего разума я почерпнула немало и это оставило неизгладимый след.

Домашними заботами, как кормилец семьи, я вытесню из себя А.И., — их хватает…

Спокойной ночи, родная. Болит голова, свои мысли я выражаю сегодня нескладно.

Горячо обнимаю тебя, моя любимая Кисанька.

Да, твоё предпоследнее письмо было «выдавленным» — я это почувствовала без твоего констатирования. Поэтому когда не хочешь писать, не затрудняй себя. Но длительные перерывы не делай — они всегда, всегда волнуют.

14/IV.

Ещё не отправила ранее написанного. Поджидала — а может быть, удастся окончательно излечить себя. Скажу правду, вчера под вечер я была около места его работы с намерением вызвать его, извиниться за проявленную грубость. У самых дверей мне удалось совладать с собой и, круто повернув, я поплелась домой. О настроении и состоянии моём нечего говорить. Действую и поступаю, как сомнамбула, и ей-богу, мне приходит в голову — да не гипноз ли это? Да что же такое, наконец, со мной? Если это безумие будет продолжаться, чем же оно окончится? Я заполнена только этим. Знаешь, дорогая, скажу тебе больше. Вчера и сегодня у меня идёт ревизия, необходимо сосредоточиться, есть осложнения, а я же могу в самые неподходящие моменты отрешиться от всех и погрузиться в своё. И сегодня, оставив ревиз. комиссию, я побежала к телефону, позвонила ему. Ответы неутешительны — он или делает вид или в самом деле обижен. Временами ненавижу его — и всё же неотразимо влечёт.

Только если б меня насильно оттянули бы от него, только тогда я бы не делала безрассудств, таких вот нелепых, смешных, о кот. пишу тебе. Ведь был же момент, когда я уже не сомневалась, что я освобождаюсь.

Голубка моя, здесь дело не только в моём самолюбии, очевидно, это болезненное проявление — результат моего одиночества. Где же взять силы? Ты меня не утешай, родная. Я в твоих последних письмах почувствовала, что ты сама в нехорошем состоянии и тебе не до этого. Поэтому не надо вымучивать из себя того, что не идёт. Пиши, пожалуйста, пиши о себе.

Было бы хорошо, если б я смогла бы выехать из Киева. Я всё надеюсь, что вот завтра проснусь и обрету силу воли, чтобы по крайней мере не напоминать ему о себе. Пока ничего другого не хочу.

Горячо тебя обнимаю, нежно целую. Мура.

[Начало письма отсутствует, листок сильно попорчен. Некоторые слова приходится восстанавливать по смыслу фразы.]

[…] без меня не будет усидчиво заниматься. Ах, какая она лентяйка.

Миленькая моя, ты ошибаешься, несмотря на свою одержимость, очень хотелось бы попасть в Москву. Просто мечтала об этом. Остановило, главн. образом соображения денежного характера и домашние хлопоты. А не будь этого — в майские дни я непременно приехала бы.

10/V. Оказывается не так легко достать жел-дор. билет. Может быть, ещё и не поеду. Поэтому очень и очень тебя прошу не забывать меня письмами. Родненькая моя, я всё ещё страдаю, но что мне с собой делать? Всю силу своей страстности я вложила в это чувство. И теперь так горько расплачиваюсь за свою необузданность. В этой необузданности скрывается не моральная распущенность, нет, [конеч]но, а потребность. Никогда не думала, что это так серьёзно отразится на мне. […] хорошо уж [то], что я не встречаюсь и лишена, своим письмом, такой возможности.

Я, очевидно, надоела тебе, всё об одном и том же? Я хотела только сказать тебе, что не вижусь с ним, а вышло так растянуто. Ты пойми и извини меня, голубка.

В мире совершается что-то небывалое, мерзкое. Где конец этому? Сегодня радио принесло нам потрясающие известия.

Очень благодарна за деньги, они пришли в весьма «подходящий» момент. Но они мне неприятны. Тебе они также нужны, Кисанька.

С дороги, если поеду, буду писать тебе. Нужны ли тебе мои письма? Или ты в том состоянии, что тебе всё безразлично. На […] ответ постараюсь не обидеться.

11/V.

Кисанька моя дорогая, что же ты забываешь меня? Так редко ты мне раньше не писала. Не знаю чем пояснить? Прежде всего тем, что тебе нехорошо, и это меня волнует. На вопросы моего последнего письма, пожалуйста, дай ответы. [Непонятно, что за вопросы. Здесь отсутствует пачка писем — до середины августа. Может быть, из-за того, что Ксеня жила не в Москве, а где-то в другом месте (м.б. в Алма-Ате?). Из этой пачки два майских письма сохранились, по-видимому, случайно.]

Слушаю оперу «Иван Сусанин» с участием приехавшей в Киев Барсовой. Так и не удалось мне побывать на этой опере. За всю зиму я никуда не могла попасть.

Всё же дней на 5 выеду из Киева, буду в Виннице. Но даже на такой короткий срок оставлять своих — значит ухудшить их жизнь. Идочка очень исхудала, она меня беспокоит, у неё появился вечерами озноб. Лёгкие у неё затемнены, и меня начинает пугать её состояние. Нет возможности обеспечить её всем необходимым. И от своего, и от всего происходящего в мире — разрывается душа.

Поступаешь ли ты на работу? Если не приступишь, приезжай в Киев. Мне ты так нужна. Кажется, не видела тебя с год. Я бы хотела, чтобы ты сейчас почувствовала нежность, переполнявшую меня к тебе. Сегодняшней бессонной ночью, чтобы отвлечь от ненужных мыслей и желая доставить себе приятное, я вспоминала подробности наших первых дней в Мисхоре, вылавливала в памяти все детали их. Интересно, вспоминаешь ли ты когда-ниб. то время, именно в этом отношении? Кто бы мог предполагать, что одно-два случайно сказанных мной слова (по необъяснимой прихоти) так скажутся на моей жизни?! Нет, это всё же прекрасное качество — так неожиданно проникаться интересом к людям и целиком захватываться ими. Но вспоминая увлечение А.И., я умолкаю… и вяну. Голубка моя, не забывай и пиши мне.

19/V.

Моя голубка! Пишу в поезде. Сейчас особенно хорошо ехать, нет ещё летней духоты, а мелькающие виды радуют глаз первой зеленью. Фруктовые деревья в цвету. Люблю ездить, если б не было беспокойства о доме, я была бы удовлетворена по-настоящему. В поездке всё, что мучит и своей неразрешимостью (как недостижимое), и своей неналаженностью — на время сбрасывается, и это короткое освобождение даёт душевную свежесть. В Винницу — мой отправной пункт — прибуду в 10–11 вечера. Всё купе рядом занято провинциальной группой актёров. С интересом наблюдаю этот народ, у некоторых, особенно стариков, есть нечто от чеховских персонажей. Хорошо вот так ехать — в никуда — в ожидании всяких чудесных неожиданностей.

20/V. Вечер. Вчера с большим трудом нашла здесь ночлег. Сегодня уже успела разглядеть окружающее. Довольно порядочный и милый город. Кривенькие уличонки вливаются в большую, нарядную центральную улицу, по кот. идёт трамвай. Так интересно мельком схватывать особенности каждого нового места! Не хватает тебя, моя родненькая. Грустно. Так уж я привыкла за эти годы, моя Кисанька, что меня радуют только поездки в Москву. День мой здесь ещё не окончен. Сейчас отправляюсь на вызванное мной собрание.

13/VIII.

Голубонька моя ненаглядная, получила твоё грустненькое письмо, а я ожидала письма от тебя в выходной день. Сейчас очень поздно, но я должна написать тебе неск. фраз. Вчерашняя ночь была скверной — значит могу надеяться, что эта будет лучшей, поэтому могу лечь попозже. Ох, какая моя нехорошая жизнь, обстановка.

Кисанька моя, может быть мне удастся пойти в отпуск в конце сентября, сама я очень хочу идти в этот именно срок, по многим причинам, о кот. долго писать. Я ошиблась, Вера возвращается на работу в половине сентября. По-моему так. Я очень невнимательна, рассеяна и делаю иногда совершенно недопустимые вещи. Вот и здесь я писала что-то не то. Я буду делать всё возможное от меня, чтобы числа 25/IX уйти в отпуск. Но сможем ли мы побыть, вернее жить вдвоём?!

Полпервого и транслируют сладостную музыку Чайковского — 3-ю сонату.

Нет, солнышко моё, не могу больше писать, может быть, окончу завтра.

14/VIII. День. Улучаю минуту и кончаю письмо, хочу, чтобы ты поскорей знала о возможном сроке моего отпуска.

Я не представляю, как проведу это время. Пришлось снова прибавить свой долг — купила Идочке туфли и деми-сезон. пальто. И то и другое по заборн. книжке, дешевле, чем в обычных магазинах, поэтому пришлось не раздумывать, а покупать. За пальто, напр, заплатила 168 р. — оно большого размера, я хочу его отдать в переделку и подложить вату. Качество сукна — предрянное, грубошёрстное.

С переменой комнаты снова не вышло, нужна была доплата (3 тыс.), а комната чудесная. Это ещё в будущем. Обменивать комнату надо обязательно.

Очень печалят меня — мои волосы. «Восстановитель» восстановил только седину. Я катастрофически седею, но по-моему, такая расцветка мне у лицу. Увидимся — посоветуюсь с тобой по этому поводу.

Костик мне «удружил» тем, что в присланном наконец разводном свидетельстве оставил мне по паспорту свою фамилию. Теперь только судом я могу изменить её.

Кисанька моя, живу только мечтой поездки в Москву. Если ты только будешь там, обязательно поеду. Не знаю, как примирить Иду с бабушкой. В доме постоянные ссоры. Обе они хороши. Каждый по-своему прав. Обе грубы. Без меня они начнут драться. Мне больше жаль Иду, т. к. последствия сказываются на её характере.

У меня начинается самая горячая пора — ремонт и подготовка к конференции. Только мысли о Москве вливают бодрость…

17/VIII.

Как это так случается теперь, что у меня совершенно не хватает времени на самое необходимое. Не могу даже сказать, чтобы много времени отбирала машинка — у меня бывает работа нечасто. 10ти часовой официально запланированный труд в учреждении — даёт свои результаты. Заговорила об этом, вырвав минуту для письма, дома накопляются горы недоделанного. Ида не помогает. Она или читает или где-то гуляет. Компания у неё нехорошая — Нина (соседка) заполнена только «мальчиками», а мне бы хотелось, чтобы она имела подругу с другими запросами. Ида меня не любит, она, конечно, привязана ко мне, как привязываются к своим обычным вещам, но нет отзывчивости, чуткости и даже простого внимания. Ей никогда не придёт мысль помочь мне по дому, а когда ей говорю об этом — она исполняет работу с таким нежеланием, что я предпочитаю выполнить её сама, тем более что её небрежность заставляет меня тут же переделать сделанное ею.

Сегодня я думала о том, что надо всю себя целиком заполнить Идой (я не могу жить ничем или кем-ниб. не захваченной) и решила, что могла бы отдать себя ей, если бы видела хотя бы немного больше внимания от неё. Скверно, что я в выходные дни перестала бывать с ней где-либо, — так складывается жизнь.

Трудно и пусто жить без захватывающих стремлений и только в моменты завоёвывания намеченного и ощущается сочность жизни.

И еще, сегодня же, с особенной остротой я думала о бессмысленности существующего. После смерти Петрусенко я чаще обыкновенного задерживаюсь на этом. Как нелеп закон природы — смерть. Самое страшное, что близкий человек утерян безвозвратно — так, как будто бы его никогда не существовало. И для сознания живущих ещё — это ужасающе жестоко. Хорошо не думать об этом.

Софа 20-го выезжает в Москву, и как я завидую ей! Просила позвонить тебе. Итак, до моего приезда приблизительно остаётся ещё с месяц. Мне необходимо за это время расплатиться с самыми «нахальными» долгами. Это долги по сотне-две многим лицам и составляют сумму около тысячи. Я никогда не была в таких безнадёжных тисках, в этих долговых путах. Но больше писать об этом не буду.

Моё положение хотя и маленького, но всё же администратора — прибавило мне много волнений.

Ты извини, любимая, за это тягучее письмо, наполненное стонами. Я не хотела этого, но вышло само собой. Все мои письма к тебе — теперь набрасываются наспех. Я помню то далёкое время (года 4), когда со вкусом, располагая гораздо большим временем, я могла доставить себе удовольствие, просиживая часы за объёмистыми письмами к тебе…

Спокойной ночи. Похолодало — я стала лучше спать…

28/IX.

Тебе знакомо, моя дорогая, это состояние, когда всё блекнет, окружающая обстановка становится противной, нудной, а своя жизнь ненужной. Нет ни стремлений, ни желания изменить, улучшить, по крайней мере, бороться за это. Нет смысла ни в чём. Я забросила свою работу, у меня просто нет сил что-либо предпринять. Я страшно устала. Последнее время, захваченная мыслями о поездке в Москву, я много суетилась, а сейчас совершенный упадок сил.

Ты спрашиваешь о причине, не пустившей меня в Москву? На проф. союзный съезд у меня был «гостевой» билет, а т. к. в дни съезда у нас должна происходить гор. конференция, где я руковожу одной секцией, то отдел отдал мой пригласит. билет. Мне должны были предоставить в Москве жильё и оплатить расходы по поезду. Последнее меня не задержало бы, т. к. железн. билет я уже приобрела, остановило отсутствие жилья. А я хотела было ехать, взявши за свой счёт отпуск (у меня ещё есть неиспользованный отпуск), но побоялась, что тебе доставлю заботы о приискании ночлега для меня. Как позднее оказалось — я разумно поступила, оставшись дома. Возвращаясь 23-го ночью домой, я на ходу соскочила с трамвая и повредила связки в ступне. 25-го и 26-го была на соцстрахе — не могла двигаться. Представляешь это положение, когда севши ещё 24-го на поезд (в этот день я ещё двигалась) уже 25-го я не смогла бы выйти из вагона. Сейчас с большим трудом дохожу к трамваю, но приехавши на работу уже не двигаюсь. Нога опухла, опухоль не спадает и это меня тревожит. Делаю горячие ванны и массаж. Сколько раз в жизни прыгала и всё сходило, а теперь на пути был столб и чтобы не хлопнуться о него я всю силу упора дала на эту ногу.

Как видишь, всё складывалось против поездки.

Не знаю почему, но меня ужасно огорчает твой переезд, хотя бы и временный, в Харьков. Особенно теперь, в дни обострённого междун. положения. Да и больна ведь ты. Нет, сержусь я на Олю за это. Она не должна была отпускать тебя. О родственных чертах ты говоришь правильно. А вот твоё «выкристаллизованное» отношение ко мне не внушает (извини меня) доверия, но об этом не будем говорить.

С тех пор как я не двигаюсь — вечера провожу дома. Это необычно. Но и дома радости мало. Мне следовало бы чем-ниб. по-серьёзному заняться, чем-то увлечься, но навряд ли хватило бы силы (физической) выполнить задуманное. Уже давно у меня возобновились прежние боли в желудке — это тоже обессиливает. Курю очень много — можешь презирать меня за это. Мало приятного в моём сегодняшнем письме. Плаксивое состояние.

Будь же здорова, родная. Как ты доехала, как перенесла больная рука путешествие? Нежно целую тебя. Сердечный привет Марье и Ольге Порфирьевнам. Любящая тебя Мура.

[Письмо Ксении. Без даты. Видимо, она не успела отправить, как Мура уже приехала к ней.]

Моя сестрёночка родная, опять теряю надежду увидеть тебя: — нет телеграммы о выезде, а уже 6-е.

И такое мрачное, безнадёжное письмо.

Что мешает тебе выехать? Неужели опять разболелась нога? Только бы добраться сюда тебе. Будем лечить её, греть синим светом. Даже если не сможешь ходить — лежать здесь будет тебе приятней, легче. Золотко моё, тебе необходимо хоть на время вырваться из своей обстановки. Чувствую это всеми фибрами души.

Или м.б. тебя остановили денежные соображения. Совершенно неожиданно тебе придётся заплатить 100 р. за Идусю — к ноябрю. Это снова выбило тебя из бюджета. Представляю себе.

Родненькая моя, возьми только билет в М-ву, а об остальном не думай, не заботься. На жизнь здесь хватит моих и на обратный путь достану. Я же писала об этом. Ведь приехать ты можешь теперь только в свой отпуск, нельзя упускать этого случая. Завтра, верно, дам тебе телеграмму. Не знаю, что сделать, чтобы ты приехала скорей.

Макс [муж Оленьки] возвращается точно 12-го: есть телеграмма от него. Хоть бы два дня побыть без него. Ол-ка уходит с работы и в начале ноября они вместе уедут в Ленинград, но к этому времени у тебя уже кончится отпуск. И главное, нельзя ещё месяц оставаться в таком ужасном душевном состоянии.

Так же как ты недовольна Идусей, я страдаю из-за Ол-ки. Моментами презираю её. И она уже сложившийся человек — ничего не изменится. А Идусины «гадости» могут пройти. Только старайся не стать с ней во враждебные отношения.

Приезжай же, моя ласточка родная — обсудим всё, всегда найдём выход. Обнимаю тебя горячо. Жду. Твоя Ксюша.

[На отдельном листке:]

Идусенька, моя дорогая, что стряслось с тобой, почему, за что ты так мучаешь свою мамочку. Я получила от неё уже несколько очень тяжёлых, грустных писем и мне до слёз жаль её.

Ты всегда была такой чуткой, доброй. Я не могу допустить мысли, что ты изменилась. Девочка моя дорогая, я очень люблю тебя и думаю, что не стала и для тебя совсем чужой. Послушай меня — пожалей мамусю свою, не огорчай её, слушайся. Ведь никто другой не заменит тебе её, не будет так любить. Напиши мне всё о себе и передай письмо через Муричку, когда она будет ехать ко мне. Ей, бедняжке, так необходимо отдохнуть.

22/X. 7 час. веч.

Дорогая Ксюшенька!

Дома меня ничто-ничто не порадовало. Ида не только не лучше вела себя, но возмутила даже соседей своим отношением к бабушке, она с ней дралась.

В школе тоже произошёл большой скандал. Учительница назвала её хулиганкой и снова стоит вопрос об её исключении. Ида, конечно, говорит, что в школе на неё «взъелись». Случайно нашла записку, кот. она собиралась послать мальчику. Пересылаю её тебе. Выражения до того грубы, что у меня захватило дыхание.

Я теряюсь и сейчас растерянно ищу какого-либо выхода. Его не нахожу. В часов 9 пойду к завпеду школы. А сколько было обещаний с её стороны и таких горячих, что я ей поверила. Её ни на час нельзя отпускать от себя и пока я в отпуску — всё время уделю ей. Боже, какое она никчемное существо!

Больше писать о ней не могу.

Как только получишь от Симочки деньги, отправляй их, пожалуйста, поскорей. Себе же обязательно оставь 100 р. Прошу тебя сделать это, чтобы я не отправляла их тебе по получении всех денег. Сейчас больше всего мне неловко за долг соседке (кот. я купила галоши). Ещё раз благодарю за всё тебя. Я знаю, что тебя никак не удовлетворило моё пребывание в М-ве, но, как ты сама видишь, мне не надо было ехать. Жаль мне и тебя и себя. Мы обе хорошо несчастны. Крепко тебя целую. Твоя Мура.

[Без даты.]

Дорогая Ксюшенька!

За все эти дни впервые выдался свободный вечер, и я села за письма. Тебе — это уж 4-е письмо по счёту. От Кати вчера была телеграмма — беспокойство о молчании.

Всё время или лежала или ковыляла в поисках работы (печатание). Я упала и повредила больную ногу. А сегодня опять грохнулась, да так, что Ида тянула меня домой. Такое впечатление, будто вывих в бедре.

О многом надо писать тебе, не знаю с чего и начинать.

На след, же день по приезде я продала на скупочном пункте за 500 р. Я поторопилась с продажей моли. Вечером же в детсаду я узнала, что есть покупательница, кот. приготовила за этот материал 800 р. (такую цену я всем говорила). Но уже было поздно. Большая вина в этом и Софы, она ей соврала, что была у мамы и мама ей якобы сказала, что я моль увезла в М-ву. Не вмешайся она в эту сделку, Вера Моисеевна собиралась идти ко мне за материалом. В общем о сделанном нечего жалеть, но Софина ложь мне обошлась в 300 р.

С самыми настойчивыми мелкими долгами я приблизительно рассчиталась (Луше, в школу, Рах. Моис., Жене). Рахиль Моис. была искренне огорчена моей «поспешностью» и желанием рассчитаться с ней. В воскресенье она была у меня с мужем, как будто бы он и возьмёт бостон себе на костюм.

Мне так неудобно перед Симочкой, сколько хлопот, волнений принёс ей этот «злополучный» отрез.

Ты напрасно, дорогая выслала 100 р. Как только получу их, — отошлю тебе обратно. Спасибо. Это я за ними шла на почту и упала, да так, что на почту уже не дошла. Ида шла на базар, вместе с ней вышли, и почти у ворот я свалилась.

Посылки давно отослала, сразу две. Повозилась с Ганниной — она была неплотно упакована, т. е. там что-то тарахтело и только по приказанию директора посылку у меня приняли. Я была совсем в отчаяньи. Ящик был плотно забит. При отправлении посылок в Харьков — учти это обстоятельство.

Ну вот, о деловом, кажется, всё.

От Иды я теряю голову. Она получала и сама писала дичайшие письма. Наполненные босяцким жаргоном. Прочитав их, я первый раз в жизни (не от физ. боли) была почти в обморочном состоянии. Моя чистая девочка может писать такие гадости. Что может быть подобно горю матери, когда она теряет веру в своё дитя?! Не легки эти дни.

О тебе тоже думаю с грустью и жалостью. Пусть пройдёт некоторое время, тогда, если захочешь, напишу об этом обстоятельней. Неужели нам всегда на расстоянии всё кажется лучшим? По крайней мере, этот приезд ещё раз подчеркнул, что не видя меня ты питаешь и нежность и теплоту, что исчезает при встречах. Это меня обижает. Я не хочу, чтобы ты думала обо мне лучше, чем я есть в самом деле…

[Без даты.]

Дорогая Ксюшенька!

Первые дни по приезде из Москвы мне не думалось, что твоё молчание меня так будет беспокоить сейчас. Мне представляется, что ты больна, что с тобой случилось что-то скверное.

Написала я Ол-ке с просьбой сообщить о тебе и не получая ответа совсем забеспокоилась. Поэтому напиши мне о том, что с тобой всё благополучно, а дальше если не хочешь — не пиши.

В нехорошее время ты перестала мне писать. Происходят ужасы с Идой. Она окончательно изолгалась, обманывает на каждом шагу. Дошла до того, что вместо школы она где-то гуляет. Нина на неё влияет самым пагубным образом. Сблизилась она с паскудной компанией. Ко мне стала относиться враждебно, а бабушку ненавидит. С каждым днём я чувствую, как она окончательно уходит от меня. Уходит куда-то в грязь, в нехорошую жизнь. Даже глаза у неё стали другими.

Может быть — это явления переходного возраста и если б мне удалось отдалить её от этой компании, — она могла бы перемениться. Но навряд ли.

Я измучилась. Всё-всё для меня теряет значение. Гибнет моё дитя. Ни ласки, ни уговоры, ни мои слова не действуют на неё. Где искать спасения?

12/XI.

Ксюшенька дорогая!

Неужели такой скверный осадок от моего пребывания, — что ты замолчала.

Вчера мне предложили ехать в М-ву делегатом от воен. д/учреждений н/гарнизона. Я почти отказалась. Завтра окончательно попрошу — назначить другого кандидата. Во-первых, никак нельзя оставлять Иду, а во-вторых, навряд ли ты хочешь видеть меня. От всего этого совсем грустно, что заставляет смотреть на мир ещё безнадёжней.

Работы привалило очень уж много. Я выделена ответственной за оформление выставки на Моск. конференции и совсем зарылась в присылаемых со всех концов нашего гарнизона материалах.

Материал Рах. Моис. не купила, и я по-прежнему в долговых тисках. Для подрабатывания теперь времени нельзя выделить. Нехорошо всё складывается. Мою Иду просто подменили: она отказывается продолжать учение («пойду работать»). В аттестате её за эту четверть — полно двоек.

3ю ночь не сплю от кашля, — поэтому не удивляйся сумбурности моих мыслей.

Землетрясение 10 ноября — нас хорошо напугало. Я проснулась от сильных толчков и шума. Кровать подо мной балансировала, все мелкие предметы прыгали. Мы уже собирались выходить из дому. В многоэтажных домах толчки были гораздо ощутительней. Как сказывалось землетрясение в М-ве?

Если нет желания, не надо писать.

Крепко, как всегда, тебя обнимаю.

Попрежнему твоя Мура.

Привет Ол-ке, я ей купила ночные туфли и передам их с тем человеком, кто выедет в М-ву вместо меня. От Мар. Порф. я получила извещение о получении посылки.

[Без даты.]

На это письмо, Ксюша, у меня просто нет слов, обида душит и не даёт говорить. Но всё-таки надо сказать кое о чём.

О P.M., как будто бы выходит и правильно, но в то же время я чувствую, что это не так. Я всегда предпочитала жить более обеспеченной, но если и Пётр и Костик были бы достойными людьми, я бы с ними жила и была бы счастлива содержать сама их.

В Москву я ездила только ради тебя. Живи ты в глуши, я в пылу своего страстного порыва к тебе нашла бы и там тебя. В своё время я очень часто жалела о том, что ты не живёшь где-нибудь в Василькове, чтобы я могла каждый выходной день выезжать к тебе.

Мне сейчас безразлично, задумаешься ли ты над тем, насколько правдива я в своей обиде и поверишь ли ты, что моя любовь к тебе была и бескорыстна и глубока.

Никогда не предполагала, что ты так гнусно расценишь мою любовь к тебе. Было время, что я готова была отдать свою жизнь за тебя, жила только тобой.

Хотелось бы говорить ещё о моём отношении к тебе, но судя по всему — это лишнее.

Будь же здорова. Мура.

16/XII.

Дорогая Ксюша!

Не пишу, — потому что утеряно понимание.

С Идой так плохо, что хуже навряд ли может быть. К Кате не удастся отправить. Получила от Володи письмо, в кот. он говорит, что забрать теперь её не сможет. Временами она даёт мне слово, что примется за учение и перестанет хулиганить, но через день-два вызывают меня в школу и узнаю всякие гадости, от кот. я задыхаюсь. В след, четверти буду стараться перевести её в другую школу. Забрать её из школы — будет ещё хуже. Если она измениться к лучшему, — я напишу тебе об этом. А пока что, какой толк в более подробном освещении её нехороших поступков. Как будто бы «злые духи» вселились в неё.

Твоё письмо прежде всего злое и во многом неожиданно несправедливое. Прежде чем говорить о нём, немного отклонюсь в сторону. Я тебя принимала с твоими недостатками, хотя в этот приезд они и были мне особенно неприятны. Об этом я тебе тогда же говорила. Я была менее обычного внимательна к тебе и, может быть, более резко говорила о некот. вещах. И в этом была моя искренность, но, как вижу теперь, напрасная, т. е. ты не смогла понять меня. Это — придёт к тебе поздней.

А мне, конечно, при таком положении не следовало было выезжать из дому. Ни одной минуты, находясь в Москве, я не оставалась спокойной, я не могла дождаться дня отъезда, моя тревога немного улеглась только в поезде.

Неужели и это непонятно?

У тебя, именно у тебя произошла ломка и прежде всего она сказалась в отсутствии понимания. У меня происходят страшные вещи, я теряю своё дитя, а ты вместо дружеской поддержки читаешь мне мораль за прошлое. Причём мораль злую, ничего не изменяющую и не помогающую.

Конечно, — Костик — паскудная моя страница. Но сейчас ссылки на мои прежние отношения с ним — неуместны. Не знаю, удачно ли это сравнение, но это всё равно если б, предположим, Ида сейчас заболела воспалением лёгких, а ты бы меня стала докорять: «вот видишь, ты её летом выкупала в холодной воде, а зимой она заболела». И этот, может быть, даже твой оправданный упрёк ничем не мог бы помочь ни ей ни мне.

Неужели ты и раньше, в спокойном состоянии, могла бы написать мне такую фразу: «в своей лжи она подражает тебе». Уж очень сильно сказано. Ты просто всё стала «валить в одну кучу», чтобы больней и несправедливей ужалить.

Моя жизнь могла бы быть для Иды только образцом трудолюбия, честности, примером упорного труда над собой, но никак не действовать на неё разлагающе. Тебе известно, как я только своей волей, настойчивостью достигла образования, как постоянно стремилась к порядочному, как манила меня правда. Это — не ходячие фразы. Честное слово, я не догадываюсь, в чём и где ты увидела «лживость» моей жизни?

Пишу об этом не в оправдание себе. Может быть действительно «со стороны видней». Да только очень нехорошо, что до сих пор ты молчала.

Если я и гналась за внешним, то только в своих костюмах. А остальное «внешнее» меня не волновало. Стремись я к этому, моя жизнь протекала бы по-другому, мне жилось бы гораздо легче. И если у тебя не окончательно исчезло чувство справедливости, ты со мной согласилась бы.

Твоё письмо было послано не во время. Бывают в жизни человека такие моменты, когда ни в чём уж нельзя обвинять, т. к. все обвинения бесполезны (ведь упрёками прошлое не изменишь и не помогут они и в настоящем), а надо только действовать. Твои же действия могли бы сказаться в слове утешения, совета, и как эти слова были бы мне дороги. Обыкновенная человеч. чуткость и участие не должны были позволить тебе так написать мне в это время. Вот почему теперь твоё письмо прозвучало мне не «правдой», а отсутствием чуткости.

Извини меня за то неприятное, что написала здесь. Мне больно писать об этом, но ничего другого я никак не могу сказать. Пройдёт некоторое время, многое уляжется и тогда, если захочешь, я скажу иное. У меня нет нехороших чувств к тебе. Я свыклась уже с сознанием, что у меня есть опора — друг, а сейчас я «отвыкаю» от этого.

Если Ида хоть немного изменится, я напишу тебе об этом, а пока что радовать нечем. Где бы я ни находилась, что бы ни делала, — я полна этим своим горем.

Целую тебя. Мура.

[Письмо Ксении. Почему-то осталось неотосланным. А может быть, было Мурой возвращено?..]

Мурочка дорогая, ты знаешь, с каким невероятным трудом писала я всегда и теперь, когда, как ты говоришь, «утеряно понимание», делать это ещё труднее. Ты совершенно права, что «то» моё письмо было писано «не во время», что это было нечутко с моей стороны. Потому и молчала я так долго, что говорить ничего не могла. Но ещё раз прошу простить.

То, что ты говорила мне о моих недостатках было справедливо и ничуть не обидело меня и совсем не потому стали мне так тяжелы и неприемлемы твои «минусы». Видела я их очень давно и всё гнала прочь и при каждой новой встрече страдала от этого и понимала, что отношения наши далеко не правдивые, не дружеские. На этот раз стало совершенно ясно, что если бы я жила не в Москве, а в какой-нибудь «дыре», ты и не подумала бы приехать ко мне. Живя со мной, ты была поглощена устройством своих личных дел. А я всё лето ждала тебя, строила какие-то «воздушные замки». В течение нескольких месяцев ты писала мне, как невероятно мучает тебя долг P.M., что из-за этого м.б. придётся продать машинку. Я страдала за тебя, искала возможности помочь, а оказалось, что в это же время у тебя лежат непроданные два отреза… Перед отъездом ко мне ты видела, в каком ужасном состоянии находится Идуся и всё же оставила её ради своего удовольствия и ещё накануне отъезда ушла на ночь. Вспомнила я, как ты ругала, презирала и третировала К-ка и в то же время писала ему «навсегда твоя» и брала, требовала от него деньги. И ещё многое и многое вспомнила я такого, что позволило мне говорить о «лживости», несмотря на большие плюсы, о которых ты справедливо напоминаешь мне в своей жизни. Только волю, настойчивость в достижении своих целей я не отношу к моральным качествам.

Боюсь, что ты опять упрекнёшь меня в желании «ужалить» тебя. Нет, дорогая, говорю всё это с большой болью. В тебе я искала не «опоры», а «созвучной души», и слушать, чувствовать «диссонанс» мне очень очень тяжко самой.

Своё дитя ты не потеряешь, если отдашься ему всей душой, забудешь для неё всё и всех. Как ужасно, что её не хочет взять Катя! Ей нужно переменить не так школу, как домашнюю обстановку. Не знаю, как помочь этой беде!

Целую тебя. Ксюша.

23/XII.

Знаю, такой мой ответ не удовлетворит тебя, но я совсем-совсем не умею излагать свои мысли, как делаешь это ты.

1/I — 41 г.

В этом, 41м году желаю тебе, дорогая Ксюшенька, обрести больше покоя, внутреннего удовлетворения.

Благодарна тебе за поздравление. О наших отношениях я сохраню самые нежные, тёплые воспоминания.

До 1938 г. ты была для меня во многих отношениях идеалом человека. Ты была моим светочем. В то время я много переняла от тебя. И тот дорогой для меня образ я буду хранить всегда. [Вот ещё указание на крупную ссору, которая произошла у них весной или летом 38-го года. Ксеня позже уничтожила толстую пачку писем — до мая 39-го (когда она к Муре приезжала). А может быть, писем было и не так много… См. также невнятный намёк на это в письме от 26.3.40.]

Последнее письмо отрезало пути к тебе. Я же думала, что шероховатости сгладятся и будут возможны простые дружеские отношения.

Откровенно говоря, меня удивляет, что тебе не противно писать мне. Ты уверена, что я так гадка, и продолжаешь интересоваться мной.

Идочка больше сидит дома. Переписку оставила совсем. Со мной начинает «дружить». Учится попрежнему плохо.

В моей жизни ничего нового нет. С мамой ещё труднее мне.

Как это ни странно, но к тебе, кроме обиды, кот. лишила желания говорить о себе, ничего другого плохого нет.

25/I.

Дорогая Ксюша!

Завтра, т. е. 26-го, я должна была выехать в М-ву на конференцию («О художествен, воспитании детей»). Думала «сюрпризом» явиться к тебе.

Конференция отложена на 3/II. Если ничего не изменится, 2-го выеду из Киева. К тебе приду 3-го или 4-го.

Мне досадно, что перенесён срок конференции, боюсь, как бы что-либо не помешало моей поездке. Для дела эта поездка будет мне очень полезна.

Тебя хочу видеть. Хорошо, что не остановлюсь у тебя — это меня не свяжет. После высказанных тобой мыслей я уже никогда не смогу чувствовать у тебя так просто, по-родному, как было раньше. И пришло же тебе подобное подозрение в голову!

26/I. У меня очень много недостатков, но среди них нет корысти, тем более в делах чувств. Подозревать меня в том, что я приезжала к тебе только потому, что ты находишься в столице — ужасная несправедливость! Против этого во мне всё восстало. Уж очень гадко ты оценила то, что было мне дороже всего — мою любовь к тебе.

Многие годы я горела к тебе большим, сильным чувством, и ты его начала губить ещё во время моей болезни. Позднее боль сгладилась, а теперь что-то произошло с тобой и ты решила сама покончить вот таким ударом.

Очень и очень часто, когда я чувствую с особенной тоской одиночество, а вокруг себя пустоту, я с удовольствием прибегаю к воспоминаниям о том прежнем времени, когда Ты была моим утешением и радостью.

Всё же, несмотря ни на что я по-родному отношусь к тебе. Рада, что увижу тебя. Постараемся отнестись попроще к друг другу и если нужно будем прямы и откровенны.

За многое я тебе бесконечно благодарна.

А может быть, ты не хочешь, чтобы я пришла к тебе, не хочешь видеть меня, — напиши. Это меня не обидит. Хуже, чем то, что было уже сказано тобой, не может быть.

Итак, дорогая Ксюшенька, может быть, дней через 10 я буду у тебя. Позвоню предварительно к Лидии Алексеевне, чтобы застать тебя.

Крепко тебя целую. Мура.

18/II.

Дорогая Ксюша, написала бы раньше, но хотела прежде отправить посылку. Только вчера удалось сделать это. В нашем почтовом отделении её не принимали (нашли, что ящик не прочен) удалось сдать на Зверинце. Я же нахожу, что ящик прекрасно дойдёт по назначению.

В ответ на твоё письмо скажу вот что: я не согласна с тобой. Правда, эти дни я часто задумываюсь о сказанном тобой и ищу признаков фальши в себе. Ты очень преувеличиваешь. Болезненно упряма в своих суждениях и ничто тебя не разубедит. Тем более, когда нет любви ко мне, чего, впрочем, никогда у тебя и не было.

При прощаньи ты очень нехорошо вела себя, незаслуженно, наконец. Этим только ты убедила меня в том, что ты уж очень равнодушна ко мне.

В М-ве я действительно была занята, но в первый свой приход я была полна тёплым чувством к тебе, но отклика в тебе я не нашла. В наших отношениях нет равенства. Ты превратилась в прокурора. Я всегда была тебе благодарна, когда ты раньше мне говорила о моих плохих проявлениях. Но это было раньше, когда я была уверена, что являюсь для тебя дорогим человеком.

Напиши мне про Оленьку. Передай мой привет ей.

От Идочки получила 2 письма. Ей, как будто бы, там хорошо.

Целую тебя. Мура.

7/III.

Дорогая Ксюшенька, самые разнородные чувства испытываю я, берясь за это письмо.

В начале скажу словами Роллана:

«В действительности имеешь только одного друга на всю жизнь. И весьма редки те, у кот. они есть. Но счастье это так велико, что лишившись его мы уже не умеем жить. Сами того не замечая, мы заполнили им всю жизнь. Друг уходит — и жизнь пуста».

Много лет ты была для меня всем, всем. Ещё до сих пор трудно отвыкать от тебя. Но главная операция уже сделана. Она была вопиюще мучительной, страшной.

Есть очень немного людей, принадлежащих к моей категории, умеющих так безраздельно, страстно отдаваться своему чувству и до самозабвения растворяться в нём. (Между прочим, мне почему-то казалось, что Абрам Ис. именно такой человек, — может быть, поэтому он так привлёк меня к себе. Но он меня не любил. Извини за это отклонение.)…

И вот в самом разгаре моего сильного чувства к тебе так случилось (это произошло не по моей вине — тем хуже для меня!..), что произошёл очень тяжёлый период в нашей жизни.

Но не буду задерживаться на этом периоде; странно, но и до сих пор мне больно думать об этом.

Ехала я осенью к тебе с удовольствием, хотела видеть тебя, хотя и была полна тревоги о Идишеньке. Было потеряно понимание, ты не хотела разобраться в том, что я переживала, а мне обида не разрешила пояснить всё тебе ясней. Вспоминая всё происшедшее, я нашла простое объяснение ему: ты не любила меня. Тебя привлекала и привязала ко мне — моя большая любовь к тебе. Такое чувство должно захватить каждого, и ты также не могла остаться равнодушной к нему.

Я ищу в себе неискренности, о которой ты теперь стала мне говорить, и недоумеваю. Неужели моя неискренность так выпячивается, что заставляет тебя уже не раз говорить о ней? Даю тебе честное слово, что не нахожу её в себе. Я знаю одно — если мне нравится кто-либо, я вся растворяясь иду навстречу ему; к человеку же, который мне неприятен, я выказываю, иногда до грубости, свою неприязнь.

С Костиком всё вышло очень сложно и по нём не берись судить о моей неискренности. В общем я тебя не понимаю.

Мне до сих пор непривычно думать, что я осталась без тебя. Временами мне кажется, что всё рассеется и я снова найду в тебе свою Кисаньку, но чаще понимаю, что всё чудесное ушло безвозвратно.

Живу я сейчас «неважно». Пусто и бесцельно.

Крепко тебя обнимаю.

Мура.

Передай привет Оленьке.

8/III. Может, и это письмо тебе будет казаться неискренним?!

19/III.

Дорогая Ксюшенька!

Появилось желание написать тебе. Уже несколько дней мне хочется взяться за перо, но всё останавливает мысль, что ты уверена в моей фальши, неискренности.

А мне вот искренне захотелось обратиться к тебе, узнать подробней о твоей жизни. Кто его знает, как ты поймёшь и примешь мои слова. Это меня и сдерживает.

Я немало думала над твоими словами и, разбирая самоё себя, не нахожу в себе именно такой неискренности. Во мне странно уживаются 2 разных свойства: наряду с большой щепетильностью есть несчитание с людьми. Причём это последнее никогда не строится на корыстных целях. Вот это-то я и осознаю теперь, проверяя твои слова.

Мне грустно от сознания (а теперь очень твёрдого убеждения), что ты меня не любила. Моё чувство к тебе, заполнявшее всю меня, находило в тебе только добросовестное внимание. Ты ценила моё чувство к тебе до тех пор пока оно занимало тебя силой, страстностью. Ты была самой большой моей любовью, я многое бы дала, чтобы вернуть своё чувство к тебе. Но руководить своими чувствами нам не дано. По заказу это не приходит. Неизвестно по каким причинам и какими путями налетает ураганом чувство, захватывает нас целиком и владеет нами. Оно и мучительно и прекрасно.

Напиши мне, если хочешь, о себе.

Я страшно опустилась и это сказывается во всём, во всём. Вот только теперь я понимаю силу значения слова «интерес» к жизни. Потерян у меня вкус к ней. Даже музыка не волнует и воодушевляет.

Дома много работаю — печатаю, как правило, раньше 2-х не укладываюсь и этому рада, т. к. от усталости сплю.

От Идишеньки получаю радужные письма. Они не успокаивают — это её стиль. Я уверена, что ей там «неважно». Ест она плохо, а у неё затемнены лёгкие. Сестра пишет, что её донимает Идочкино упрямство. Только мать может быть до конца снисходительна ко всем выходкам своего ребёнка. Жалею, что отправила её.

А вернётся — начнётся всё попрежнему.

Самой острое — это её жизнь с бабушкой. А куда я могу девать старушку. Но и вдвоём они жить не могут — это ясно. У Иды доброе сердечко и сейчас она пишет бабушке нежные слова, а будучи дома она её стала ненавидеть. И действительно обстановка была более чем гнетущей. В моё отсутствие происходила непрерывная грызня. Мама уже не сможет изменить себя. Что же делать? Где найти выход? С ужасом я думаю, что начнётся опять всё сызнова. Все мои планы разбиваются о невозможность отправить её к брату. Там будет ад для мамы. И не в праве я отравлять ей остаток жизни, но и не должна я помещать в такую обстановку Иду…

Очень тебе благодарна, что не забыла дня рождения её. Это впервые я проводила этот день без неё. Домой возвращаюсь сцепив зубы и только работая до дурноты я могу находиться там. От ночной работы теряю зрение. Уже предложено надеть (для работы пока что) очки.

Напиши о себе.

Целую тебя. Мура.

[Без даты.]

Дорогая Ксюшенька!

Как это неприятно, что у тебя было воспаление лёгких. Теперь тебе надо быть очень осторожной, бережно относиться к своему здоровью. Остерегайся холода. Лето в нынешнем году не обещает быть тёплым и не стоит тебе начинать работу в парке. Нельзя. Оставайся на прежнем положении.

За Идочкой я ехать не могу. Прежде всего нет денег, да и здоровье ещё требует большего покоя. Попрошу я тебя встретить её на вокзале. Говорю об этом с опаской, т. к. не зная точно твоего самочувствия, боюсь, как бы этой вознёй не ухудшить твоего здоровья. Поэтому напиши откровенно, я правильно пойму тебя. Если ты чувствуешь себя слабой, я обращусь к кому-нибудь из знакомых.

Не дождусь её. Как только раздобуду деньги, я ей высылаю на дорогу и она выезжает. Как-то она выглядит? Ведь 4 м-ца не виделись мы с ней! [Если Ида где-то до середины января была в Киеве, то сейчас уже середина мая?]

Уверена, что Катя и Володя с удовольствием расстаются с этим «сокровищем» и жалеют меня. С ней им было нелегко.

Относительно отпуска своего ничего ещё сказать не могу. Меня заело безденежье. Вероятнее всего вместо отпуска буду работать. Я, находясь на соцстрахе, жила только на ставке и это меня подвело, сказывается также, что приходится платить начёт по годовой ревизии.

Живу очень грустно. Всё мечтаю об обмене комнаты, с ужасом думаю, что Идочка возвращается в ту же компанию.

Крепко тебя целую. Мура.

Привет Оленьке.

[Письмо Иды (во время оккупации она превратилась в Иру).] 31-III-1944 года.

Здравствуйте дорогая Ксюшенька и Оленька!!!

Сегодня утром, в постели, до рапорта, получила письмо и была очень рада. Это 2-е письмо. Московский штамп на конверте навевает различные, хорошие воспоминания. Вспоминаю Москву, замечательную, перестраивающуюся, кипящую, такую, какую я видела в последний раз. Вагон-теплушка… маленькое окошко, дребезжаще-однотонный стук колёс и в чёрной синеве ночи тысячи убегающих огней большого города, — вот последние воспоминания о Москве. И когда последний круг огней скрылся из узкого оконного четырёхугольника, я почему-то подумала, что это последнее прощание с красавцем-городом. Стучащий состав теплушек понёс меня к новому необычайному отрезку жизни. И в годы лишений, авантюр, в годы рабства и приключений, граничивших со смертью, я часто вспоминала грустное выражение твоего лица и последний, убежавший в ночь неизвестности огонёк Москвы. Но это всё прошло. С приходом наших войск пошла добровольно в госпиталь, затем на курсы медсестёр, затем снова госпиталь. Сейчас мы недалеко (150–200 км) от мамы. Но наш госпиталь всё время движется за фронтом, так что мы на одном месте долго не стоим. Работы очень много, работа тяжёлая, приходится быть грузчиком, чернорабочим, малярами, каменщиками, штукатурами, санитарами и операционно-перевязочными мед-сёстрами.

Да я ещё имела глупость быть ответственной за самодеятельность и художественно-карикатурничать во всех стенгазетах. И сейчас меня ставят заведующей библиотеки, культурномассовым работником и «художественным оформлением». Я этого не особенно жажду, потому что недавно окончила курсы и почти не имею настоящей практики. Спорю по этому поводу с нашим начальством. Результат неизвестен. В общих чертах живём хорошо. По-военному — со всякими нарядами, рапортами, проверками, гауптвахтами. Очень скучаю за мамой и бабушкой. Плохо то, что нас ещё не успели обмундировать и я весело хожу на босую ногу в рваных ботах. Но это всё исправимо.

Пока, Ксюшенька, здорово спешу. Пиши почаще, когда в нашу глушь доходят письма, я делаю фантастические прыжки от неописуемой радости. С нетерпением жду следующего письма. Досвидаю. Целую крепко-крепко, горячо-горячо тебя и Оленьку.

Ваша, любящая Вас, Ирина Петровна Пше……

[Без даты.]

Ксюшенька, дорогая моя!

Пишу редко. Нечем радовать. Слишком тяжела жизнь.

Получила письмо от Кати. Они погибают от голода. Катя уже не поднимается. Вызвать её сюда невозможно. Да и не знаю, хватит ли у неё сил выехать. Я в отчаяньи и беспомощна помочь. Хорошо, если б она с мальчиками могла бы достать билет на Москву, чтобы через Киев ехать на Кавказ к Володе. Последний сейчас работает в Кизляре на Тереке. Если они смогут быть в Москве и если ты их приютишь на время, пока они достанут билет на Киев — будет хорошо. В Киеве она бы пожила у меня месяца полтора. Тут, конечно, дешевле, чем у них. Там ведро картофеля стоит 500 р. у нас — 60–80. Однако, думаю, что билет на Кавказ через Москву и Киев они не достанут. Пишу на всякий случай её адрес: г. Кизел Молотовской обл. п/я № 200, Отдел изысканий, Валентину Иосифовичу Меркулову.

Вчера говорила с одной москвичкой. Очевидно, тебе живётся тоже очень трудно. Дождёмся ли мы, доживём ли до конца войны. Проклятые совершают налёты ещё на нас.

Ты в предыдущих письмах спрашивала о том, кто был из друзей всё это время со мной. Делила со мной лишения и горе — Верочка Васютинская. Помнишь её? Она работала в редакции нашего журнала. Она меня буквально спасла. Без её помощи я бы погибла. Живу сейчас в одном доме с ней.

Многие из моих знакомых болеют и находятся в больнице. Поправился ли муж Ганны?

Как трудно пережить это время! Столько ужасного, мерзкого совершается в мире, что теряется вкус к жизни.

Идочка с фронта пишет бодрые письма. Я привыкаю к тому, что она не со мной. Пиши ей, пожалуйста.

Передай привет Олёнушке.

Да, я снова переменила квартиру. Перешла на 4-й этаж в этом же доме, но кв. № 8.

У нас тоже стоят удивительно холодные дни. Весны нет. В этом году следует заняться огородами, но что-то мало сил.

Пиши, дорогая.

Крепко тебя целую. Мура.

Может быть, с течением времени я снова смогу тебе писать интересные письма. А сейчас отупела и всё даётся с трудом.

[Письмо Иды.]

26. IX.1944.

Добрый вечер, Ксюшенька!!

Получили сегодня твоё коротенькое письмецо. Опечалены, что ты плохо чувствуешь себя. Почему ты пишешь, что мы нескоро встретимся. Я мечтаю тайно побывать через год в Москве. Будущим летом, хоть на пару дней, хоть без билета, по привычке на ступеньках, но в Москву поеду [«по привычке» — подчёркнуто карандашом Ксении]. Экзамены в художественную школу я сдала. Поступила в 9 класс. С 1-ого октября начинаются занятия. Начало довольно туманное. Совершенно нет учебников, о тетрадях даже совестно мечтать, нет бумаги, кистей, красок. И хуже всего нет знаний необходимых для 9-ого класса. Ты даже не можешь представить, Ксюша, какая безграмотная тупица пишет сейчас тебе письмо. До войны я училась по настроению [подчёркнуто карандашом], и поэтому 3 года свели на нет обрывки школьных знаний. Придётся немножко перестроить себя и дневной режим для усиленных занятий. Между прочим в школе буду изучать новый для меня язык, мамин любимый — французский. Учиться очень хочется, но вместе с тем какая-то боязнь перед насыщенными формулами учебниками и такое тревожное чувство, будто в первый раз поступаешь в школу. Сейчас до занятий сижу дома. Хожу как неумело раскрашенный циркач-клоун, как двойник своей палитры. Мама достала несколько тюбиков масла (почти все коричневые!!!). Я достаю открытки мастеров, для копирования и своей единственной кистью, которая претендует на звание «гениальной» с увлечением мажу сразу 3 предмета: дикт, палитру и себя. Из перечисленных троих ни один не привлекает взор. Не знаю, что из этого получится, может быть школа (надеюсь!) отшлифует мою мазню.

Катюша доехала хорошо. Ребята тоже прилично доехали на Кавказ. Шлют письма. Катюша что-то 3 дня прихворала. Температура, сильная головная боль. Боюсь думать, что это лёгочное явление. Мама переживает. Вообще маме сейчас очень не легко, у меня есть с кого брать пример выдержанности, выносливости, стойкости [последние слова, начиная с «у меня есть», подчёркнуты карандашом]. Подбивает материальное и моральное состояние. Ну ничего. Я думаю, хочу, надеюсь, что это последний такой тяжёлый год, а там всё пойдёт к лучшему. Очень огорчена твоим нездоровьем. Одно самое лучшее средство — это покой, дорогая. Я знаю, что он сегодня невозможен, но всё-таки можно более-менее наладить душевное спокойствие и тогда все недуги исчезнут сами собой. Верить в самое лучшее и в ничтожность повседневных неприятностей [фраза подчёркнута карандашом]. Ксюшенька, милая, надеюсь, что ты скоро напишешь письмо, что твоя жизнь попрежнему радует тебя. Не волнуйся и береги своё здоровье.

В Киеве сейчас золотая, ласкающая, милая осень. Тепло. Деревья подёрнуты золотистыми каёмками. Небо манящее, нескончаемо синее. Прекрасны разливы Словутича, тающие дали, лёгкие чайки парусных лодок. Над Днепром зелёными горами высятся парки, тенистые аллеи, фонтаны, вековые деревья с шепчущими ветками, с инициалами влюблённых на серой коре.

Как природа радует, заставляет забывать о всём нехорошем [фраза подчёркнута карандашом].

Думаю, что всем нам будет хорошо и радостно в будущем, поэтому стараюсь не обращать внимания на неприятные минуты.

Пока, Ксюшенька. Горячий привет и поцелуй от всех наших.

Целую крепко-крепко.

Буду писать о всех своих учебных радостях и огорчениях.

Извини, что плохо пишу, пишу при потухающей лампе.

Твоя Ирина. (Будущий маэстро).

[Приписка Муры:]

Дорогая Ксюшенька! Опечалена твоим состоянием. Родная моя, крепись, отвлекайся от всего тяжёлого, силой воли сбрось с себя паутину, застилающую душу и мозг. Ты же умница и можешь добиться многого.

Я тебе нежно благодарна за приём бедной моей сестрички. Ей уже 3 дня как плохо. Хоть бы она поправилась.

Жизнь складывается так, что нет времени у меня ни для неё, ни для Идуси и бабушки. Работаю с большим напряжением. Поднимаюсь в 530 и являюсь домой к 8–9. Мечтаю о перемене работы, где бы не было такой ответственности. Устала я смертельно. Внешне выгляжу лучше, но очень постарела.

Вылечился ли от своей болезни муж Ганны? Его недуг страшен, мне кажется, что и я могу заболеть также. Такие мысли мучают меня. Что тогда будет с Идусей, с бабушкой, а теперь ещё прибавиласъ беспомощная сестра! С припиской её — туговато.

Боюсь тебя огорчать, но кажется мне, что Марье Порфирьевне невозможно будет выехать в Москву. Прежде чем ехать, узнай хорошенько обо всём в Москве. Приготовь заранее все документы. Как всё сложно! Бедная Марья Порфирьевна! На какую же жилплощадь ты привезёшь её? Об этом обязательно надо иметь документы.

Передай мой привет Олёнушке.

Береги себя. Можешь ли ты читать? И что читаешь? Я сейчас не имею (почти!) такой возможности. Мечтаю научиться шить обувь. В своём таком изделии я выходила всё лето. А теперь думаю выкроить время и поступить на обучение к настоящему мастеру-сапожнику.

Целую тебя крепко. Пиши, пожалуйста. Мура.

Целую и целую. Будь же здорова, моя дорогая.

Катюша тебя целует.

2/XI.

Дорогая Ксюшенька!

День так плотно упакован работой и домашними неотложными делами (вроде остекления окон, пилки дров и др.), что только сейчас я смогла присесть за письмо к тебе.

Ухожу на работу, когда ещё серо, а прихожу домой уже в полной темноте в часов 7–8 — перед праздниками — в часов 11–12.

Ксюшенька, дорогая моя, я уверена, что ты скоро поправишься окончательно, — твоя ясная головка убеждает меня в этом.

Пока нет физической дряхлости и мир не съужен границами кровати, стоит цепко хвататься за жизнь. Как бы мне хотелось влить в тебя жизненную устойчивость!

Скажу коротко о нашей жизни. Это — непрерывная и тяжкая борьба с такими трудностями, что раньше и в голову не могла бы придти возможность наличия их. Временами кажется, что не выдержим. Бороться очень помогает счастье от сознания, что нет вокруг нас этой гнусной немецкой дряни. Поэтому я иногда с чувством внутреннего ликования пробегаю по улицам и всё уже не кажется таким трудным. Да будет благословенен час нашего освобождения! А что было бы с Идой при фашизме? Страшно подумать. Я в восторге, что она учится в худож. школе.

Да, но буду продолжать о нашей работе. Большую часть всех трудностей выполняет Верочка, она взяла на себя самое тяжёлое. Не будь её около меня, я теперь не смогла бы быть руководителем такого учреждения, я одна не вытянула бы эту махину. Верочка и способней и умней меня. Она, что называется, золотой работник. Одно удовольствие наблюдать за ней, когда она что-либо выполняет. Но, всё же, устали мы обе изрядно и так хочется думать, что по окончании войны мы наконец-то сможем отдохнуть.

Идочка, конечно, ленится. Понемногу двигается вперёд в своей учёбе. За это короткое время пребывания в школе она приобрела уже кое-что и рисует гораздо лучше. Работа её часто тормозится из-за отсутствия красок, кисточек. Если тебе встретится когда-либо возможность купить для неё красок (главным образом белила и светлые, горячие тона) — сделай это, пожалуйста.

Приезд Кати утеплил мою жизнь. Правда, когда она заболевает, я пугаюсь, что взяла на себя большую ответственность за её состояние. Она долго не проживёт, это мне ясно. Дышит она одним лёгким. Трудно очень с бабушкой, характер кот. сделался ещё невыносимей. Моё большое терпение и то иногда иссякает. Неужели глубокой старости свойственно проявление такого эгоизма, бестактности и нежелания понимать, что всё не должно быть сосредоточено вокруг её особы?!

Но довольно о себе. Пиши мне, дорогая, о своей жизни. Чем занимаешься? Продолжаешь ли шить? Появились ли новые знакомые? Как живёт Ольга Васильевна?

Очень жаль, что так и не получила посланных тобой журналов. Будь же здорова, дорогая. Целую тебя. Мура.

[Приписка Иды:]

Здравствуй дорогая Ксюшенька!!!

Извини, что так мало пишу. Совсем нет времени. С 8Уг до 5 ч. в школе, а там и оглянуться не успеешь, уже вечер.

У меня всё хорошо. Немножко паршиво, что нет подходящей обуви и совсем плохо, что нет красок. Понимаешь, Ксюшенька, все увлекаются, пишут, мажутся, а я брожу одна, как лунатик. В Киеве очень трудно достать масляных или акварельных красок, так как всё давно разграблено а привозных нехватает для настоящих художников. А так всё хорошо (сравнительно). В Киеве стоят сейчас хорошие тёплые дни, вероятно последние.

Часто вспоминаю 41 год, Москву и тебя. Как хочется побывать снова в столице, снова увидеть тебя!

Я сейчас нахожусь всё время в яростном настроении. Так как я учусь в 9 классе, то мне немножко трудно, ребята в моём классе уже учатся по 5 лет, и конечно технически сильнее меня. Я нервируюсь, но всё таки не отстаю.

Целую, Ксюшенька, крепко, нет времени, тянут пилить дрова.

Твоя Ирина — «пачкотня».

[Без даты.]

Ксюшенька дорогая! Что же ты совсем замолчала? Твои письма мне нужны. Как ты себя чувствуешь, как твоё здоровье? Напиши об этом обязательно и поскорей.

Жизнь моя осложнилась болезнью. Страдаю ночью и днём от болей в желудке [подчёркнуто карандашом Ксении]. Ослабела от них. Думаю над тем, каким счастьем является здоровье, и в маленькие просветы отсутствия болей я от души радуюсь бытию.

Работа неудовлетворяет и невероятно трудна. Проблемами является доставка топлива, чтобы отопить 15 печек, и снабжение овощами, чтобы накормить 100 ртов. То и другое нужно доставлять за клм. 60–100, что при отсутствии денег и транспорта является подчас неразрешимой задачей. Стара я уже для такой работы и очень устала. Понимаю, что сейчас, когда весь мир вздыблен ужасами войны, — надо, не считаясь с затратами сил, отдавать их для пользы дела. Это — так. Но сколько вокруг нас здоровёхоньких бездельников, не работающих, а только устраивающих своё благополучие. Они и войны не ощущают. [Конец абзаца — начиная со слов «это — так» отчёркнут с двух сторон вертикальными штрихами — карандашом Ксении.]

Дождёмся ли мы окончания войны? Поздравляя тебя с Новым годом, прежде всего шлю тебе это пожелание — принимать участие на празднестве окончания войны. Ещё посылаю тебе, дорогая, пожелания быть здоровой и удовлетворённой. Прошу тебя немедленно написать о себе. Твоё молчание меня беспокоит.

Идочка по живописи делает успехи.

Ты уже, наверное, узнала о смерти Р. Роллана? Об этом я много думаю.

Крепко тебя целую, моя дорогая. Жду письма. Передай привет Оленьке. Пиши же. Мура.

[Письмо Иды.]

Киев. 9.I.1945 года.

Здравствуй дорогая Ксюшенька!!!

Извини, что так долго не писала. Была очень занята. В школе кончалось полугодие и приходилось там сидеть с утра до вечера. Было очень много работы, нужно было сдавать зачёты по всем общеобразовательным предметам. Я очень сильно отстала по всему, особенно по алгебре, геометрии и т. д. Придётся упорно поработать этот год. А так в школе всё хорошо. По живописи у меня в четверти 4, но у меня мало классных работ. Вообще в школе очень интересно заниматься. Жаль, что плохие материальные условия. В школе не топят, очень холодно и тяжело сосредотачиваться при писании. У нас в программе есть изучение скульптуры, но мы её не проходим, потому что лепкой заниматься в таком холоде совсем невозможно.

Дома у нас попрежнему материально туговато. Заболела мама, сильно простудилась, все ночи не спит от кашля. Кроме того, уже недели 3 у ней что-то неладно с желудком. Сильные боли. Температура. Рвоты. Врачи не знают язва или болезнь печени. Мама опять сильно похудела, изменилась. Сейчас встала и больная пошла на работу. В детсад беспрерывно приходят делегации методистов с разных городов и сегодня ждут делегацию каких-то иностранцев. Работать в саду сейчас очень трудно. Не знаю, как мама могла бы работать, если бы не было такого надёжного помощника как Вера Сергеевна. Остальной штат плохо спаян. Каждый день бесконечные кражи. Это ещё больше подкашивает маму. Бедная B.C. целый день мечется, мама больна, мать B.C. тоже больна, в детсаду масса дел и неприятностей. т. Катя и бабушка тоже болеют.

Вот кусочек из нашей жизни.

Как сейчас в Москве? Очень хотелось бы поехать. Соскучилась. Как состояние твоего здоровья лучше, хуже? Как вообще жизнь.

Ещё раз прошу, Ксенюшенька, не обижайся за молчание, столько работы, день так короток и незаметен. Пока до свидания, дорогая. Целую тебя крепко и горячо.

Почти маэстро — твоя Ирина Пшенишняк.

[Письмо было отправлено без конверта — сложено треугольником. На обратной стороне листка виден адрес — Харьков, до востребования.]

21. I.

Дорогая Ксюшенька! Не так давно мы с Идусей отправили тебе письмо в Москву. Твоему письму обрадовалась, — твоё молчание меня беспокоило. Как же ты доехала? Условия езды сейчас невероятно тяжелы. Ты, наверное, бедняжка, немало в пути натерпелась. Думаю, что обратная дорога будет легче, но билет достать будет трудновато.

Рада, что действительность тебя не так испугала и ты немножко успокоилась за судьбу Марьи Порфирьевны. Передай, пожалуйста, ей мой привет. Твои волнения мне были очень понятны, в своё время судьба Кати мне не давала покоя. Большого труда стоило мне достать ей вызов и пропуск в Киев. А теперь она жалеет, что не уехала сразу к Володе на Кавказ. Здесь ей живётся нехорошо. Прежде всего, я не могу её обеспечить достаточным питанием, что меня мучит невероятно.

Я стала «бешено» завидовать одиночкам [подчёркнуто карандашом Ксении]. Я так устала и надоело мне быть вечной нянькой другим. Для себя мне не хватает ни времени, ни возможностей. Да и характерец мамы достаточно отравляет мою жизнь. Я стала болеть и нервы отказываются сносить то, что раньше не так раздражало. Спасибо Верочке, чем только в состоянии, она старается облегчить моё положение.

С нетерпением жду весны. Уж очень трудно нам зимой. Может быть, с весной придёт и окончание войны. Наши успехи, невиданные ещё победы — ведут к этому.

Буду ли я иметь возможность снова поехать в Москву?

Чем же ты заполняешь дни в Харькове, дорогая?

О тебе всегда думаю.

Целует тебя горячо Иришка.

Обнимаю и целую тебя. Мура.

[Письмо — так же, как и предыдущее, — было сложено треугольником. На обратной стороне листка по штампу военной цензуры можно определить дату прибытия письма в Харьков — 18/II. В самом письме даты нет.]

Дорогая Ксюшенька! В Харьков я отправила тебе письмо, думаю, что ты его уже получила. Не беспокойся о нас, дорогая. Прожить каждый день является тяжёлой обязанностью. Живём — нелегко. Но об этом я уже писала тебе.

Читаю очень мало, очень занята. Так мечтаю, когда Ида станет самостоятельной и я смогу меньше работать. Думаю над тем, что следует теперь же подучиться какому-либо ремеслу, хотя бы сапожному. К сожалению, нет времени заняться сейчас этим. Для лета ещё в прошлом году уже сделала сама для себя туфли и в них бегала до морозов. Чем и как живёт Марья Порфирьевна? Как твоё здоровье, настроение? Чем теперь полна твоя душа? Чем увлекаешься? Пожалуйста, напиши о себе подробно.

Со страстным нетерпением ожидаю конца войны. Счастлива, что наша армия громит немцев на их территории — пусть испытают то, что нам приходилось переносить.

Очень и очень благодарна тебе за газеты и журналы. Пишу поздно вечером. Сегодня вернулась домой в 10 час. Устала так, что не смогу заснуть.

Извини за сумбурное письмо.

Крепко тебя целую. Мура.

31/III.

Дорогая Ксюшенька!

Каждый день думала, что вечером смогу отписать тебе. Но ежедневно происходят непредвиденные осложнения и я задерживаюсь на работе часов до 10–11. Являюсь домой расслабленной от волнений дня и сваливаюсь в кровать.

Мне хочется сказать тебе, что судьба не была ласкова ко мне в эти годы. Не было просвета. Казалось голод и страх пред высылкой в Германию сломят окончательно. Ведь месяцев 6 мы не пробовали хлеба. И всё же выжила. Спасла меня Верочка. В то время она была немного крепче меня. Откуда только возможно она, сама не съедая, таскала для меня или пшен. кашу или горох. Всё это измерялось стаканчиками или ложками. Сама она была уже подпухшей от голода, а я температурила с открытым процессом лёгких. Собрав последние силы, с невероятными трудностями (чего только, при желании, не добъётся человек) она отправила меня с Идой к старику Петра и там мы отошли. После этого мы поступили в дет. столовую, где кормили только пшен. кашей. Но это было уже приблизительно сытно. Так мы дождались прихода своих.

Делало нашу жизнь ещё более страшной следующее обстоятельство. В той же столовке мы приютили еврейскую семью (мать с 2мя детьми). Если б кто-либо выдал её — вместе с ней погибли бы и мы все. Какие же страшные годы пережили мы! Ни одного покойного дня и ночи! Между прочим, эта всецело обязанная нам женщина сейчас даже исподтишка паскудит нам. Пишу тебе об этом не для того, чтобы ты была лучшего мнения обо мне. Это — долг каждого человека. Но в то мерзкое время я подвергала себя и свою семью смертельной опасности. И так печально, что люди могут быть такими гаденькими.

Все эти годы неразрывны с Верочкой и на фоне окружающего паскудства она была ещё дороже мне. Это — чистейшей души и высокой пробы человек.

Мало, совсем мало радостей в моей жизни. Верочка красит её. Ида даёт одни печали. Безумно любя её, я не обольщаюсь на её счёт. Она странное и, что хуже, не всегда порядочное существо. Талантлива — это вывод художественного совета и, как сказали мне, ничего не выйдет из неё — ленива. Совершенно не работает по общеобразовательным предметам. Такая мука с ней. Если будет у тебя время, напиши ей, дорогая. Равнодушной к тебе я никогда не была. Все эти годы о тебе я вспоминала с нежностью и с большой благодарностью.

Ты, дорогая, дала мне очень много. Ты не всегда догадывалась, очевидно, об этом. Ты дала мне культуру и более тонкое понимание окружающего. Под твоим влиянием пробудилось то лучшее, что было во мне. Я стала сдержанней, меньше неистовствовала, ты научила меня мягкости. Я никогда не забуду тебя. Слишком большое место отведено тебе в моей жизни. Часто я перебираю перипетии наших встреч. Всё то, что было в последние годы неприятным, — стушевалось (а когда-то оно было остро-мучительным) и осталось одно светлое.

В годы оккупации как особо счастливой сказкой казалось мне время, проведённое с тобой в Москве, в Мисхоре. Для того чтобы дать отдых своей измученной душе, я так часто обращалась к этим воспоминаниям.

Портрет Роллана носила с собой всюду. Стоит и сейчас он на моём столике. Благородный борец за правду, справедливость — он утешал меня.

Я вдалась в прошлое, на кот. теперь не люблю останавливаться, с тем, чтобы ты, родная ещё раз поняла, какими были эти годы для меня. Думаю, что ты во всём понимаешь меня.

Сейчас я ценю как никогда ранее те крупиночки радости, что перепадают мне. По особенному радуюсь и солнышку и хорошей мелодии, что случайно уловит ухо по радио, и всякому хорошему человеческому проявлению. С последним встречаться приходится слишком редко. Если б только немного порадовала меня Ида…

Работа у меня страшная по своей ответственности. Масса всяких неприятностей. Я никогда не бываю спокойна. Была бы счастлива уйти от администрат. работы, но не отпускают. Нельзя за всем усмотреть и за всех отвечать. Устала я и стара уж стала.

Боюсь заболеть. Итак, муж Ганны умер. О его болезни много думаю.

Вот поэтому, пока здорова, я так вбираю в себя сейчас бодрость.

Целую тебя нежно. Пиши мне, пожалуйста, побольше о себе. Ещё и ещё обнимаю тебя.

[Приписка Иды:]

Добрый вечер, дорогая Ксюшенька! Извини, что очень редко пишу! Сейчас у нас предэкзаменационная горячка и совершенно нет времени. Выкрою время, обязательно напишу подробное письмо.

Пока целую крепко и горячо.

Любящая тебя — Ирина П.

Спокойной ночи!!!!

22/IV.

Дорогая Ксюшенька! Уже неделя как я лежу в постели — весенняя простуда. Уже t° пала и дня через два снова на работу. Ослабела. Много думаю о тебе. Моя дорогая, чем же ты живёшь, как заполняешь свои дни? Так и представляю твоё печальное лицо… Самое паскудное — это быть материально зависимой от кого-либо, даже от самого близкого и родного человека. А вообще-то, как унижает и с’уживает жизнь эта постоянная нужда. Как вырваться от неё? Ищу инструктора-сапожника, чтобы научиться по-настоящему шить обувь. Найти такого человека тоже не так просто. Этой идеей занята целую зиму, но всё ещё безрезультатно. Моя работа невыносима и материально меня никак не устраивает из-за наличия семьи. С ужасом думаю, что через дня два снова погружусь в свою работу. Не знаю, понятен ли тебе этот ужас?!

Пиши мне, родная! Снова вспоминаю твоё последнее письмо. Да, равнодушия у меня к тебе никогда не может быть. Родной ты мне всегда будешь. [Последние две фразы подчёркнуты карандашом Ксении и ещё вертикальной чертой отмечены на полях.] Так мало я вижу настоящих людей и если судьба сталкивает, соединяет с ними, то отойти с равнодушием я уже не могу от них. Человека три в жизни я встретила и с ними, с образами их живу. И твой образ запечатлён во мне навсегда.

Апрель м-ц встретил нас снегом, пронзительными ветрами, слякотью. Весна не солнечная, похожа на осень. Однако подснежники, стоящие у меня на столике, говорят о весне. Привет мой Оленьке. Крепко тебя целую. Мура.

24/IV.

Дорогая, поздравляю тебя с наступающим первомайским праздником! Как хочу я, чтобы ты обрела душевный покой и перестала бы метаться. Может быть, для тебя слабым хотя бы утешением будет сознание, что твоё положение, жизнь внешне складывается легче, чем очень многих людей. Ведь тебе, дорогая, не надо изо дня в день вступать в борьбу за существование. Права я или нет? Мне так хотелось бы помочь чем-нибудь тебе.

Ксюшенька, родная, я очень огорчилась твоей присылкой денег Идишке. Тебе самой они нужны. А она их растратит впустую. Ах, какой она никчемный человек. Ленива, не занимается, ведёт себя так, что доводит меня до отчаяния. Её уже исключали из школы, но находят, что она талантлива и снова оставили. [Отчёркнуто карандашом на полях. Следующая фраза подчёркнута полностью:] По своим способностям к живописи она занимает 3-е место в школе. А я-то знаю, что из неё ничего путного не выйдет. Умру я и она погибнет. Только мать может всё прощать, чужие же от неё оттолкнутся. Боюсь, что и я могу быть подвержена той же болезни, чем болел Степан. Что же тогда будет с ней? Извини меня, дорогая, за эти жалобы. Настроение более чем подавленное. Во всём чувствую приближение старости и физически ослабела. Куда и на что ушла жизнь!? Не следует разрешать себе вдаваться в это. Пока есть сравнительная физич. крепость, каждая жизненная полоса должна иметь свои прелести. Это мне понятно, но всё же тоска грызёт. Самое ужасное, что Идишка не даёт радостей. Летом она мечтает поехать в Москву. Мне мечтать об этом не приходится. По работе невозможно отлучиться из своего учреждения. Кончаю. Пиши мне, дорогая.

Хотела бы ещё писать, но всё у меня такое печальное, что о чём-нибудь другом писать трудно. Единственная радость, что война должна быть уже скоро закончена. Будь же здорова, родная.

Горячо тебя целую. Мура. Передай мой привет Оленьке.

[На самом деле, размер этого письма — как и предыдущего — определяется размером тетрадного листочка, который должен быть исписан лишь с одной стороны, — ибо он складывается треугольником так, что оборотная сторона образует внешность пакета, на которой пишутся адреса — прямой и обратный.]

[Письмо Иды.]

1 мая 1945 года. Киев.

Здравствуй, дорогая Ксюшенька!

Получила на днях посланные тобой деньги и письмо. Очень тебе благодарна за внимание и заботу и вместе с тем чувствую себя неловко. Ведь у тебя нет денег. Ведь это наверно последние гроши? Ещё раз большое спасибо. Очень тронута твоим вниманием. С красками, кистями и другими материалами действительно очень трудно. Они редко попадаются, дороги, а их требуется много. Деньги правда можно заработать различной «халтурой» но нет совершенно времени. 20-ого начинаются экзамены, а у меня ещё очень много «хвостов». Особенно меня беспокоит математика. Я становлюсь почти дефективной, когда дело доходит до алгебраических формул. Учителей мои математические познания приводят в ярость, рождаются неприятности. Но это всё чепуха. Я по-ослиному самоуверенно надеюсь на себя и думаю, что математику сдам хорошо. Мечтаю летом побывать в Москве. Засыпаю и просыпаюсь с этой мыслью. Мама предлагает: если я сдам все экзамены на хорошо и отлично, то она будет хлопотать насчёт командировки. Трудно это конечно осуществить, но очень хочется. Необходимо новыми глазами просмотреть Третьяковскую галерею. Я была там давно и мало что помню.

В Киеве сейчас хорошо. Замечательная погода. Распустились деревья. Киев украшен, праздничен, весел. Сегодня Первое мая, прими мой первомайский привет. Он запоздает, но в эту минуту он действителен. У нас дома всё по старому. Бедно. Плохо то, что не во что совершенно одеться. Надеемся на лучшие времена. Ещё раз большое спасибо, дорогая Ксюшенька. Мне очень неловко принимать твои трудовые крохи. Я лентяйка и вовсе не заслужила твоего внимания. До свидания. Поцелуй горячий от мамы и Катюши.

Целую тебя крепко-крепко.

«Прогрессирующая бездарность» — Ирина.

18. V.

Дорогая Ксюшенька!

Давно собираюсь писать тебе, но каждый наступающий день несёт массу заданий намеченных и непредвиденных, хлопот по работе и по дому, и я обессиленная к позднему вечеру могу мечтать только о постели. И так — ежедневно. Временами охватывает остервенение, а обычно, подобно ломовой лошади, тупо тяну свой груз. Мне так надоело уж быть нянькой для окружающих меня и приспосабливать свою жизнь к ним! Но изменить что-либо трудно.

Однако, довольно об этом. Поздравляю тебя, дорогая, с победой. Как чудесно провела я этот день! Подобной радости, испытываемой при мысли о победе над фашизмом, — у меня давно не было.

Сейчас слушаю по радио обожаемый мной 3й концертный этюд Шопена.

Не жду и я уже ничего от жизни. Хочется дожить, правда, до того времени, когда человечество успокоится и будет всюду мир. И ещё очень уж хотелось бы пожить с чувством беззаботности. Это то, чего я никогда в жизни (кроме мимолётных периодов) не испытывала, даже в детстве.

Ты пишешь, дорогая, о сущности жизни. Всё это — суть индивидуально. Счастливы те, кто отдаёт свою жизнь служению определённой идее — в этом сущность их жизни. Но таких счастливцев немного.

Как-то я прочитала о терзаниях и отчаянии Л. H. Толстого, пытавшегося понять истину жизни. Будучи в зените славы, благополучия (50-ти лет), он приходит к сознанию, что жизнь — бессмыслица. Как тебе известно, страдания его были безмерны. Утешил он тогда себя обращением к народу, к религии. А у нас этого нет.

Но пока есть здоровье, вернее физ. бодрость, прелесть жизни, её красоту ведь можно впитывать в исканиях, в созидании чего-либо. Каждый из нас, по мере своих возможностей, способностей, ставит перед собой задания (пусть даже самые маленькие) и получает удовлетворение, выполняя их. А вообще же, можно завидовать людям, отдающимся просто, не задумываясь, обычному течению своей жизни. Вот этого-то я тебе от души желаю, дорогая. Напиши, пожалуйста, о своём здоровьи. Передай привет Оленьке.

Будь здорова. Крепко целую. Мура.

P. S. Рада, что у тебя есть маленький, но свой уголок.

Не знаешь ли ты случайно, где находится Костик? Мне совершенно необходима справка о разводе.

Ты спрашивала о Петре? С ним я не переписываюсь. Нет желания.

10/VI.

Дорогая Ксюшенька!

Не писала тебе — плохо себя чувствую. Ида также меня просто убивает своим отношением к ученью и я нахожусь в таком состоянии, когда хочется укрыться от людей и взвыть.

Её не допускают к экзаменам. Я вне себя от отчаянья, а она не унывает. Мне стыдно за неё. Живопись — это единственный её путь и я так лелеяла надежду, что в этой области она добьётся чего-либо. Как ни было трудно, но я стремилась создать её условия для ученья, но, как видишь, ничего не помогло. Какое же это горе, когда твоё дитя не идёт по верному пути. [Отчёркнуто на полях карандашом Ксении.]

Чем же ты занимаешься, дорогая? Жара в этом году донимает, наверное, и москвичей. Нет дождей, пыль и духота города заставляет с особенной страстностью мечтать о прохладе лесов.

Ск. часов ты работаешь? и какие именно у тебя обязанности?

Приехал за Катей Володя и они этими днями выезжают. Я привыкла уже жить с Катей, будет пусто без неё.

Будь здорова, дорогая. Целую тебя крепко. Мура.

19/VI. Всякие напасти ополчились на меня и я задержала отсылку письма. Позволь, дорогая, похныкать тебе «в плечико». Послушай, родная, мои жалобы. Я ослабела от постоянной веч. температуры и сегодня (утро, когда я пишу тебе) не вышла на работу, хотя есть повестка — явиться в прокуратуру. Меня выселяют из этой квартирки прежние жильцы. Я сопротивляюсь, т. к. у них есть уже хорошее жильё и тоже в центре, но жадность заставляет их выбрасывать нас. Если они выиграют, я не окажусь на улице, но буду находиться в паскудных условиях: в одной комнатушке, причём придётся проходить через их комнату. Всё это (Ида, комната и др.) волнует, мешает заняться посерьёзней своим здоровьем. Судя по симптомам — у меня открылся какой-ниб. лёгочный очаг [подчёркнуто карандашом Ксении].

Совершенно выбивает из нормы — бессонница. Стала и я принимать Luminal.

Подумываю о переводе в Зап. области Украины. Там есть большая нужда в работниках и если выселят, то очевидно так и сделаю.

Я рада, что воспитала себя уже до такой степени, когда подобные горести не заставляют страдать. Хуже, что Ида не даёт радостей [подчёркнуто карандашом Ксении]. Было бы здоровье — и постараюсь ещё найти удовлетворение в жизни. Становится теплей при мысли, что где-то есть человек — ты, — понимающий меня и в какой-то степени интересующийся мной.

Прими же поцелуи и пожелания наилучшего. Будь здорова, дорогая. Жду твоего письма.

[Письмо Иды.]

19. VI — 1945 г.

Здравствуй дорогая Ксюшенька!

Извини, что так долго не писала тебе. Была очень занята. Занималась несколько дней и ночей. Математика заела. В последние дни я уже полностью овладела ею, но учительница решила больше не спрашивать. Из-за математики не допустили к экзаменам. Это правда немного неприятно, но всё же меня это мало волнует. Материал я уже усвоила. Экзамены буду сдавать осенью. Маму это волновало, но я уже её, кажется, успокоила. У нас школа особенная. Главное — это живопись и рисунок. Ребята, увлекаясь последними, мало уделяли времени общеобразовательным дисциплинам. Теперь приходится расплачиваться. У нас в учительской ведётся интересная борьба между учителями-художниками и учителями обыкновенными. Каждый старается привлечь учеников на свою сторону. Ученики льнут к художественным руководителям. Остальные учителя в обиде и мстят. Конечно это совершенно неправильно пренебрегать остальными науками. Но такая уже у нас установка. Надеюсь, что она изменится. Очень многие будут сдавать экзамены осенью. Сейчас много времени уделяю зарисовкам и наброскам. Всюду препятствия. Нет красок, нет кистей. Это немного тормозит летнюю работу. Мечтаю побывать в Москве, увидеть тебя (написать портрет), многое жду от Третьяковской галереи. Жаль, что эта поездка почти неосуществима. У нас всё хорошо. Выкидывают из квартиры. Мама немного хворает. Верочку тоже выселили из одной комнаты, а вторая держится под большим вопросом. А так всё замечательно.

Целую тебя крепко-крепко.

До свидания. Привет всем.

Твой прилежный маэстро — Иринка.

[Начало письма — без даты.]

Ксюшенька, дорогая, я написала тебе письмо совсем недавно. Очевидно, оно ещё дойдёт к тебе.

С квартирой — погано. Дано 7 дней для выселения. Перейдём в нашу (только нашу) кухонку и прийдётся проходить через поселившихся. Мне вообще бороться трудно. Боюсь, как бы не заболеть. Вспоминаю болезнь при этом и смерть Степана. От всего этого — тоскливо.

Сегодня в 5 ч. утра Идишка выехала на уборочную. О Москве ей, бежняжке, нечего и думать. Не прийдётся. Но она всё же надеется, что ей удастся поехать. А может быть, проявив упорство, она сможет добиться творческой командировки!

На какой срок она выехала на уборочную, я не знаю. Хоть бы недели через 2 вернулась бы. Маленькому отсутствию её я была бы довольна, если б знала, что ей там не плохо, что она сыта. За эти годы она претерпела такой голод, что нестерпимо думать о недоедании.

22/VI. Вчера была на пляже, впервые за весь этот период. Была в тех же местах, куда когда-то ездила с тобой. Вспомнила твою фразу, вырвавшуюся с болью о том, как ещё хочется тебе любви, и тут же я подумала, что для меня эта сторона жизни уже совсем отсутствует. Всё поглотили волнения и заботы…

Как чудесна и утешительна прелесть природы. Провела хороший день, отбросив все свои тяготы. Радуюсь каждой спокойной минуте и принимаю её как подарок.

Окончила ли ты свою работу в парке? Всё живёшь ли в комнате В.В.? Пиши, дорогая. Ты мне родная. Крепко тебя целую. Мура.

[Письмо Иды.]

14. IX.1945 года.

Здравствуй дорогая Ксюшенька!!!

Извини, что долго не писала. Была очень занята. И кроме того, каждый день думала о поездке в Москву, которая, к сожалению, не совершилась. С 1-ого у нас начались занятия. Как я ужасно жалею, что не могла побывать в Москве! Трудно было достать командировку, недостаток материальных средств и т. д. всё это помешало моей мечте. Хотела бы увидеть твоё дорогое лицо, Москву, Третьяковку, музей Западного искусства, музей Ленина (для композиций нужно) и многое другое. На следующее лето конечно, без всякого сомнения, я буду в Москве. Некоторые ребята всё таки побывали этим летом в Третьяковке и полны впечатлений. Для будущих работ этот просмотр картин старых мастеров очень много даёт.

Итак я уже в 10 классе. Наш класс будет первым выпуском художественной школы. (В прошлом году 10 класс весь провалился на экзаменах по живописи.) Впереди много серьёзной работы. За нас берутся по-настоящему, крепко, чтобы мы не посрамили честь школы.

Всё время приходится догонять старых учеников, которые учились с 5-ого класса. Правда сейчас я иду наравне с ними и даже перегнала некоторых из них. Всё это страшно захватывает. У нас замечательный учитель, лучший в школе.

Я наверно тебе надоела бесконечным описанием школьных дел.

В Киеве стоят солнечные тёплые дни. По утрам бодрый осенний холодок. Киев золотится. Воздух как выстоявшее старое вино, дали синие, лёгкие, прозрачные. Эти дни мы всем классом пишем на дворе этюды. Школа стоит на горе, вдали синеет Днепр и сверкает на солнце Андреевская церковь. Жаль, что такой короткий день, приходишь со школы в 5 часов, не успеешь очнуться, уже вечер. Ну пока, Ксюшенька, уже поздно, нужно учить уроки. До свидания.

Будь здорова и счастлива.

Целую. Любящая тебя Иринка — «непризнанный маэстро».

[Вторая половит письма написана Мурой:]

Моя дорогая Ксюшенька, пришла домой к 9 ч. вечера и застала Идусю пишущей тебе письмо. Тут же на столике лежало и твоё письмо.

Да, я уже давно не писала тебе. Если бы я могла немного меньше работать!.. Этот месяц был изнурителен. Даже для сна оставляла минимальное количество часов. Сейчас после нескольких дней сравнительной передышки, снова запарка. Конференции — район., городская, республиканская и т. д. О себе некогда подумать и буквально не могу пришить оторвавшуюся от пальто пуговицу.

Как мечтаю отдохнуть в природе: золотая осень! Хочу впитать её — ведь в Киеве осень так хороша. Может быть в конце октября на неск. дней удастся взять отпуск.

Почему ты не пишешь о своём здоровьи? Как ты себя чувствуешь? и как спишь?

Прочитала Идино письмо к тебе. Как скромно она пишет о себе… А ведь знаешь, за этот месяц она добилась в учении столь неожиданно многого, что я была очарована ею. За 10 дней она блестяще сдала экзамены по всем предметам в 10-й класс. Зимой она совсем не занималась и ей пришлось остаться на 2-й год. Это было моим большим горем. Она утешала меня, что осенью сдаст, но я, зная её, не могла ей верить. В течение лета она не училась, а только писала этюды, поехала на уборочную и по приезде принялась за учёбу. Да как! Она спала часа по 2–3 в сутки. И в результате так успешно перешла в 10-й класс! Она проявила много напористости, терпения и страстного желания добиться своего. Учителя — поражены, а я в ликовании. Это — впервые за всю свою жизнь она так порадовала меня. Произошла чудесная перемена. Я ещё не верю, что это усердие будет долгим, но пока что всё в школе идёт стройно и «благородно». Боюсь, что не выдержит. Напиши ей, дорогая, об этом. Сейчас все её хвалят, в школе изменилось отношение к ней. А сегодня по рисунку (живая натура — лицо женщины) она получила 4, что ставят по специальным дисциплинам не часто!

В общем произошло чудо. Хоть бы оно и продолжалось. Мне кажется, что я в приятном сне и скоро проснусь — и будет всё так безотрадно с ней, как в прошлом году. Извини, что так много пишу об этом, но это моя большая радость.

С квартирою пока что обстоит так: в гор. прокуратуре комнату присудили мне. Однако, каждый день могу ждать уплотнения.

Ничего, ничего сейчас не читаю. А так уж хотелось бы потонуть в хорошей книге. Книгу Сенеки — не читала, и наверное она очень интересна. Если достанешь — пришли, пожалуйста. О неизбежности смерти, пожалуй, думаю ежедневно. Эти мысли, как ни странно, дают мне жизнеустойчивость. Пока могу ходить, надо во всём находить хорошее. Трудновато это хорошее выискивать, слишком уж много паскудства, но тем ценнее и дороже оно. А жить, всё же, интересно. Мучительна моя работа. Сейчас она является трудом адским. И боюсь заболеть, теперь я всегда помню о смерти Степана. Эти два момента мешают мне чувствовать жизнь.

Скоро приедет к нам Миша с женой (мой брат) из Семипалатинска. Я уже послала ему вызов.

Будь же здорова, дорогая. Крепко тебя целую. Мура.

[Письмо Иды.]

15 декабря 1945 года. Киев.

Добрый вечер дорогая Ксюшенька!!!

Пока горит моя лампадка, спешу написать тебе письмо. Я болела эти три дня. Коротко, но мучительно (опять зубы). И вот сейчас на правах выздоравливающей сижу бездельничая у кратко-временно тёплой печки. За окном синее прозрачное небо, оканчивающееся бледной зелёно-жёлтой полоской, незыблемые чёрные силуэты домов, светлячки окон, гудки авто, серебряное кружево на деревьях, бегущие фиолетовые тени людей на снегу — вечерний, тихо рокочущий город. Я счастлива, как всегда, испытывая облегчение после мучительной зубной боли. Уже лечу их, испытывая мало удовольствия от этого. Не знаю, право, о чём писать. Жизнь всё та же. Бедность. Мама очень занята. До сих пор ещё на работе. Мечтаю о том дне, когда я самостоятельно стану на ноги. Немного зарабатывать, «халтурить» я начну с нового года, и то после окончания учёбы. Эти «общеобразовательные» всё время тормозят. Решаюсь и в последующие дни думаю стать отличницей, чтобы потом меньше иметь возни со всякими математиками. По специальным предметам делаю кое-какие успехи. В недавно законченном конкурсе получила оценку 5 за эскиз «Непобеждённые» (пленных моряков ведут по улицам Киева на расстрел). Чувствую, что могла бы дать больше, если бы искоренила лень. Трудно жить с нею. Буду бороться. Как хочется быть настоящим большим художником! Неужели это неисполнимо?

Как твоё здоровье? Настроение? Жизнь?

Каков облик сегодняшней Москвы? Я люблю её искристый снег на промёрзлых зубцах кремлёвских стен, люблю случайно оставшиеся деревянные домики, люблю морозные дороги и стройные плачущие берёзы Подмосковья. Это всё напоминает седую древнюю старину, любовь к которой прочно пустила корни в моём всегда увлекающемся сердце. Вековая, былинная, перезвонная матушка Москва-белокаменная. Если из меня когда-нибудь что-нибудь выйдет, я обязательно перенесу её из моего воображения на полотна.

Сейчас в классе мы проходим «Войну и мир». По просьбе учительницы прочитала в классе доклад по «Войне и миру». Называется «Московское общество» (Ростовы, Болконские, Безухов). Доклад неожиданно всем очень понравился. Учительница в восторге. Меня целую неделю вся школа хвалила: — «Собственное произведение… лаконично, ярко, красиво, импрессионистично». Если не чувствуешь в себе струнку тщеславия, становится очень неприятно от бесчисленных похвал. А особенно неприятно хвалить саму себя, что я и делаю сейчас, но мамулька просила: «Напиши Ксюше о своём докладе». Ей он очень понравился.

Будь здорова, дорогая Ксюшенька.

Самый горячий, верный поцелуй от мамы.

За окном кружатся снежинки. Лыжный костюм и коньки отпали, нет средств. Сонно мигает ласковый огонёк коптилки. Хочу спать.

Целую крепко-крепко. Спокойной ночи, Ксюшенька.

Твоя Ирина П—

[Письмо Иды. Без даты — ибо начало письма отсутствует.]

Боже мой, стоит мне только начать писать и я уже не знаю никаких границ. Мама гонит меня спать, я всё ещё очень слаба. Ксюшенька, я думаю, что я, всё-таки, когда-нибудь попаду в Москву. Моё стремление попасть к тебе, к стенам Троицко-Сергеевской лавры, в залы Третьяковской галереи возрастает с каждым днём. Может быть убегу в Москву во время зимних каникул. Как бы я хотела сделать это!

Спокойной ночи. Привет Алёнушке.

Целую крепко-крепко. Твоя бедная мазилка.

[Приписка Муры:]

Дорогая Ксюшенька! Нежно благодарю тебя за газеты. Беспокоит, что книгу Цвейга ещё не получили.

Много волнений перенесла из-за болезни Идуси. Так и неизвестен диагноз болезни. Надо сделать рентгенограмму лёгких. Болезнь её иссушила, она очень исхудала.

Родная моя, как трудно мне одной всюду поспевать и всех обслужить. Мама одряхлела (но характер не смягчился!!!). Отпала помощь Идочки, она была незначительна, но всё же что-то делала и она. А работа администратора такова, что требует целого дня. Всё так складывается, что надо искать другую работу.

Напиши мне, голубка, о своём здоровьи, об этом я тебя просила в предыдущих письмах.

Помнишь ли, дорогая, тот портфельчик, оставленный мной в Крыму, который ты прислала мне в Киев? Я его сберегла. Он напоминает о тех прекрасных днях, прекрасных во всех пониманиях. Тогда я ещё верила в своё будущее, а теперь впереди — старость, болезни.

Целую горячо. Будь здорова, родная. Пиши мне. Мура.

Книгу о Роллане — получила. Странно, что многие весьма культурные и приятные мне люди не понимают и не любят Роллана.

[Без даты. Предположительно — как и следующие несколько писем — отнесено мною к 1946 году, — хотя сверху Ксения (видимо, гораздо позже) пометила карандашом: «48», но я думаю, что это ошибка.]

«Кому повем печаль мою…»

Дорогая моя, родная! Поздравляю тебя с наступающими первомайскими праздниками. Наконец-то потеплело и у нас. Пробегая улицами, глаз на лету отмечает ажурную зелень плакучих ив, растущих в сквериках, синеву небес, и на некоторое время мысль остановится на невыполнимой мечте — выехать за город, в природу.

Мечусь, занятая делами, до ночи. Устаю по-старчески. Душевная тяжесть не проходит. Она вызвана многими обстоятельствами. Боюсь заболеть. Смерть Степана не выходит из головы. Что тогда будет с Идочкой, бабушкой. Если б ты только знала, родная, как мне трудно.

Напиши, дорогая, где ты работаешь? Никак не соберусь сфотографироваться. Хотела бы послать своё изображение, прошу и тебя сделать то же.

Будь здорова. Горячо тебя целую. Люблю тебя. Мура.

Спокойной ночи.

[Без даты. Сверху карандашная пометка Ксении: «Лето 48 г.», — но я, справившись о дате смерти Калинина, теперь уже совершенно определённо отношу это письмо к 46-му году.]

Очень давно уж не получала от тебя известий, дорогая! Здорова ли ты?

Сегодня, не переставая льются печальные мелодии — умер старый революционер, большевик Мих. Иван. Калинин.

День у меня, да и вообще эта неделя, точно кошмар. Опять нависла угроза выселения, а это равносильно катастрофе. Истрепала подмётки, бегая; доказываю, что у этого гражданина есть квартира, но он в моей теперешней был до войны поднанимателем и прикладывает все усилия к моему выселению. Шансов у меня так мало.

Печальные мелодии вызывают много воспоминаний… И каждый раз при соприкосновении со смертью осознаю, что эти немногие оставшиеся дни жизни надо проводить разумнее. Больше ценить то красивое, что попадается на пути (а красивого совсем мало, тем более надо вбирать его в себя), впитывать природу и т. д. Но основное, чему никогда не поздно научить себя, это — выработать в себе непроницаемость ко всему мерзкому с чем приходится сталкиваться…

Ида также меня безумно огорчила. Её оставили на второй год по общеобразовательным предметам. Может быть, дадут возможность осенью держать все экзамены с переводом в 11-й класс. Так у неё уже было в прошлом году. Во всяком случае, отдаляется моя мечта — дать ей законченное среднее специальное образование.

Да, жизнь сложилась неважно у меня. А завтра опять борьба за комнату, не хочется думать об этом сутяжничестве. Читала ли ты книгу Олдингтона «Все люди враги»? Если нет, достань её, чудесная книга.

Пиши мне, дорогая. Жду твоего письма. Крепко целую. Мура.

7/VII [Карандашная пометка Ксении «47», но по смыслу письмо относится к 46-му году. Интересно, что внизу письма другая карандашная пометка: «46»… Сейчас мне подумалось: если Ксеня умерла в 50-м году (соображения изложены в предисловии), то, может быть, эти карандашные годы проставлены рукой Оленьки — гораздо позже? — т. е. Оленька читала эти письма и пыталась их сортировать?..]

Дорогая Ксюшенька, здравствуй! Я так рада, что работа тебе по душе и не утомляет тебя. С квартирой у меня и у Верочки всё так же паскудно. Всё же трудно примирить себя с тем, что буду жить вместе с людьми, кот. мне отвратительны. Я должна проходить через их комнату, мне остаётся комнатка, не имеющая другого выхода. С бабушкой быть в одной комнате — значит не иметь сна. Она стонет, раз 10 за ночь поднимается.

Мечтаю хотя бы и о короткой, но о бездумной, безмятежной жизни. Ведь мы уже заслужили её. Наши дни сочтены и то что осталось хочется провести в покое. [Слова «наши дни» подчёркнуты Ксенией карандашом — волнистой чертой.] Работа отбирает целый день. Освобождаюсь иногда к часам 10-ти веч., а как правило к 9-ти. Она страшит меня своей ответственностью. Но эта работа даёт сытость и ради семьи приходится переносить её. Я уже стара для такой деятельности, без помощи Верочки не могла бы совладать с ней.

Ида мечтает о поездке в Москву, но очевидно, не удастся, нужен пропуск, а как его достать не знаю. [Конец фразы, начиная со слова «пропуск», подчёркнут карандашом Ксении.]

Мне очень приятно было прочитать, что тебя уже не так тревожат «мировые» вопросы и что такие проблемы не нарушают твоего равновесия. Хоть бы это было так. [Последняя фраза подчёркнута карандашом.]

Погоды и у нас дождливые и я также их переношу лучше, чем солнечные. Только скверно, что мои самодельные туфли не для луж. Я их делаю на резиновой подошве, но верх вязаный из плотных ниток. Я полюбила всякие ручные работы (это то, чего раньше не выносила! как меняются вкусы человека!) и раздражаюсь, что совершенно не могу уделять им времени. С каким бы наслаждением работала в мастерской сапожника!

Пиши. Будь здорова, дорогая. Крепко тебя целую. Мура.

10/VII. Дописываю неотосланное письмо. Очень хочу представить тебя, твою жизнь, чем она заполнена… Думая о тебе, а это бывает так часто, я с благодарностью вспоминаю многие и многие моменты, мелочи из прошлого. Ты для меня большой и настоящий человек. Жизнь не баловала меня такими людьми.

Ксюшенька, родная, ты меня хорошо понимаешь в моих взаимоотношениях с Идочкой. На этот счёт я не обольщаюсь. У меня безотрадное будущее. Ида меня не любит и моё самочувствие её не беспокоит, короче говоря, я её очень мало интересую. [Последняя фраза отчёркнута карандашом — вертикальной чертой на левом поле, а слова «короче говоря» подчёркнуты волнистой линией.] Она — эгоистка. Но не влюблённая в самоё себя. Добра ко всем, как и раньше, но поразительно невнимательна, бестактна. [Всё, начиная со слова «эгоистка» подчёркнуто карандашом.] Ох, это моё горе. Сейчас она малюет целыми днями и хорошо, что хоть этим уже 2-й год увлечена.

С квартирой попрежнему отчаянное положение. Только что ушёл отсюда этот претендент, боюсь, что его визит принёс мне бессонную ночь.

15/VIII [Карандашная пометка «48» снова, я полагаю, ошибочна.]Дорогая Ксюшенька!

Жара донимает, делает больной, и ночь не несёт прохлады. Я не помню столь мучительно-тяжкого лета. Как хорошо, что в Москве прохладно и ты не знаешь этой пыли и жары.

Моя дорогая, ты езжай теперь в Крым. Там, наверное, будет прекрасно. Как бы я хотела побывать у моря!

Сегодня первый день Идочкиных экзаменов. Утром она ушла в школу, но ещё вчера не было известно, допустят ли её к ним. Хотят её проучить и в наказанье за годовую бездеятельность оставить ещё на 1 г. в 10 кл. если это случится — накажут меня, а не её, т. к. тянуть её ещё 2 года невозможно трудно. Во всяком случае, сегодня она взяла с собой для рисунка материалы и вот уже 12 ч. дня — её нет. Хочу думать, что её допустили к экзаменам. Держит она в 11-й класс по конкурсу.

Итак — короче! Экзамены она будет сдавать до 1/IX. Если даже и сдаст их, то судя по настроению администрации (на неё ополчились за постоянные прогулы), теперь во время занятий ей не дадут отпуск для поездки в Москву. Может быть, удастся ей в период зимних каникул выехать к тебе дня на 3.

Я же никак не могу приехать. Не знаю, буду ли я даже в отпуску. Знаешь, дорогая, мне кажется, что я ещё не была так занята и в состоянии такого напряжения. Необходимо охватить все задания по работе, а их так много! Обеспечить домашнее хозяйство, — и основное, накормить Иду, маму. Тянуть Иду: находить ей репетиторов, следить за учёбой. А вечерами лихорадочно печатать.

Некогда читать. Однако, когда ко мне попала книга Каверина «Два капитана», я утонула в ней и забыла на это время все свои заботы и затруднения.

Да, между прочим, Ксюшенька, ты не можешь узнать подробней о Каверине. Думается мне, что эта книга — его автобиографическое произведение.

Несмотря на непрерывные щелчки и беспросветную работу, я счастлива, что могу трудиться и что состояние здоровья разрешает это. Как я завидую людям творящим, созидающим нужное, ценное. Жизнь их оправдана!

Спасибо и спасибо за газеты. В них мы нашли немало нужных нам иллюстраций для альбома о Москве.

Итак, дорогая, езжай в Крым. Береги себя. Морской воздух тебе необходим. Не будешь ли ты снова там, где мы встретились.

Пиши. Крепко тебя целую. Мура.

Боже мой, как рвётся всё моё существо к природе! Я ранее никогда не жила на 4-м этаже, в центре города. Я привыкла и предпочитаю окраины с зеленью и воздухом.

[Без даты. Карандашная пометка: «48 г. осень». Отношу к 46-му году.]

Дорогая Ксюшенька!

Если б можно было бы увеличить количество часов дня! Может быть в таком растянутом дне я бы успела уложить свои дела.

Не знаю, писала ли я тебе, что снова купила пиш. машинку, и я каждую, вне работы, минуту печатаю. Работа тяжкая и жиденько оплачиваемая. Времени для сна остаётся совсем мало.

За всё лето один раз мы могли выехать на Днепр, поехали катером на Слободку (где я родилась). Вместо б. большого селенья, после оккупации, застали пустой, заросший кустарниками остров. Всё было сожжено. Мечтаю пойти хотя бы недели на 2 в отпуск, чтобы почувствовать лето. Боже мой, как тянется всё во мне к природе. Наша Сенная (Льв.) площадь летом душна и пыльна и я так уже давно не слышала ни шелеста листвы (а это такая симфония), ни запаха земли.

Ида сможет поехать в Москву только в том случае, если выдержит экзамены в 11 класс. В Москву она рвётся. Всё лето она так же, как и зимой, бездельничала; остались считанные дни до экзамена, не знаю, как она выдержит. Здоровье у неё пошатнулось и заниматься, как в прошлом году, день и ночь в течение 10 дней, она навряд ли сможет. В общем, Ксюшенька, трудно тебе сказать, какое она мне даёт горе. Пока я жива, она ещё кое-как будет держаться на поверхности внешнего приличия, но одна она опустится ко дну.

Я очень и очень благодарна тебе за присланные газеты. Скажи, дорогая, никак не можешь ты помочь нам в изготовлении альбома о Москве? Подойдут всякие иллюстрации, фото, очерки и т. д. Будь здорова, дорогая. Крепко тебя целую. Верочка шлёт тебе свой привет. Мура.

[Письмо Иды.]

1 мая 1947 года. Киев.

Здравствуй дорогая Ксюшенька!

Поздравляю тебя с праздником 1 мая и желаю, чтобы радость и веселье последующих праздников возрастало геометрической прогрессией. Очень благодарна за подарок. Он был как нельзя кстати. Небольшая добавка и я купила себе платье. Эта покупка дала мне возможность выйти на улицу в приличном виде. Одно смущает, ведь трудно достаются тебе эти трудовые рубли. И зачем баловать меня, не заслуживающую этого? Ксюшенька, извини меня за моё долгое молчание. Единственным оправданием может послужить непрерывная цепь моих заболеваний. В этом году я болею серьёзно, оправдывая существование врачей и медикаментов. Противно болеть. Превратилась в дохлую клячищу. Похожа на исхудавшего Паганеля. Думаю, летом после экзаменов жестоко расправиться со всеми болезнями, выгоняя их солнцем и волнами Днепра. О, Днепр! Широко разлился он. Киевское море! Вода слилась с горизонтом. Серая, голубая движущаяся пустыня. Островки, опоясанные зелёным отраженьем. Ветер. Солнце. Молодая листва, летящая по ветру. Хорошо!

Время идёт, приближаются экзамены, работа удваивается. Плохо, из-за болезней я почти целый год пропустила и сейчас снова трудно. Креплюсь. Сдать хорошо экзамены и попасть, наконец, в Москву — вот частичка сегодняшних моих стремлений. И прямо не верится, что увижу тебя, Ксюшенька, московские улицы, мосты, Кремль. Третьяковка, Большой театр, МХАТ, даже не заходить внутрь, а так поглядеть снаружи на огни входных дверей.

Пока что это всё проект. Помимо поездки в Москву, думаю летом что-либо подхалтурить. Живём мы неважно. Деньги нужны. Да и чтобы поехать в Москву, придётся что-нибудь купить, иначе столицу я буду разглядывать из окна, не решаясь ступить на расфранчённые улицы.

Ксюшенька, как твои дела сейчас? Пиши, пожалуйста, не обижайся на меня за молчание. Я люблю тебя, но я свинья, и никогда у меня нехватает времени и слов, чтобы написать вовремя письма близким, родным людям.

До свидания, Ксюшенька. Бегу. На площади Богдана Хмельницкого иллюминированный, вертящийся, фейрверический, весенний праздничный базар. Каждый ларёк — красочная сказка. Интересно. Иду смотреть.

Всего хорошего. Целую тебя крепко-крепко. Любящая И. П.

P. S. Неужели в этом году я вдохну воздух столетий, шагая по гулким сырым камням Троицко-Сергеевской Лавры. О чём поведают мне эти стены? Я хочу причаститься любовью и знаньем прошлого, чтобы ясно видеть будущее. Это интересно разнообразит и удлиняет жизнь. Жить в двадцатом, семнадцатом и двадцать первом веке. Строения, подобные Лавре — звучащий кусочек истории. Я прислоню ухо к её стене. Я хочу знать больше, чем то, что могут дать печатные исторические произведения.

[Дальше пишет Мура.] Дорогая моя, и я поздравляю тебя с Первомайским праздником.

Почему, родная, ты решила не писать мне? Это твоё решение — неожиданно для меня и обижает. Нет, твоих писем жду. Пиши мне, обязательно пиши. Что-то делаешь сейчас (1130 веч.), чем занята или отдыхаешь? Целых три выходных дня — большое богатство! Даже не знаю, с чего начать уборку накопившейся за зиму грязи в комнате! Стала теперь я моментально уставать. Какая же это печальная вещь старость. В чём находить утешение, когда отошли возможности искать в жизни ещё чего-то нового и добиваться его. Но об этом постараюсь не забыть продолжить в след, письме. [Листок подходит к самому низу, дальше она пишет уже кверх ногами, назад, между строчками Иды.] А сейчас уж очень устала, шагая много по улицам в первомайск. колоннах. Надо лечь. Бессонница донимает меня. Как ты спишь теперь? Пиши, голубка. Целую горячо. Мура.

Ещё раз нежно благодарю тебя за книгу Роллана. Перечитай Олдингтона «Все люди враги». Читала ли ты «Пулковский меридиан» В. Инбер. Я не читала. А Инбер люблю.

[Письмо Иды.]

18. VII.1947 года Киев.

Здравствуй дорогая Ксюшенька!

Наконец-то собралась тебе написать. Не было времени из-за экзаменов. Экзамены сдала хорошо. Потом начала работать по живописи и рисунку вместе с 11 классом, готовящемся в институт.

Впервые мы пишем обнажённых натурщиков. Трудно, надо обладать рисунком, знанием анатомии, колоритом. Боюсь, что в этом году я в институт не попаду. Огромный конкурс. На 8 мест (всего 8) 200 заявлений. Московский институт не объявляет приёма из-за страшной тесноты помещения. Академия уже имеет 800 заявлений. Какое нашествие, какой невероятный рост талантов!

Директор школы не хочет меня отпускать, говорит, что мне нужен ещё «год рисунка», и тогда он меня выпустит с триумфом. Он прав. Рисунок у меня безграмотен. Не хватает техники, выучки, школы. А живопись, «богом данное» в художнике, продвигается успешно. Ксюшенька, родная, к моему ужасу, летом я, очевидно, не смогу приехать в Москву. Недостаток денег, обуви, одежды, времени. Я всё же буду пытаться проникнуть в институт, хотя сознаю, что год в школе мне даст гораздо больше по рисунку, чем год в институте. Приёмные экзамены начинаются с 1-ого августа, приехать в Москву очевидно смогу только в начале осени. Как хочу!

Ксюшенька, дорогая, извини меня за моё молчание. Сейчас я, как в лихорадке. Вся взвинчена. Волнуюсь. Боюсь. Мечтаю увидеть тебя, впитать в себя Третьяков-гал. познать Б.Театр. Мечтаю о Москве.

Предоставляю перо маме. Она на меня сейчас сердита за одну мою позднюю прогулянку с одним очень хорошим хлопцем. Ну пока. Целую тебя крепко-крепко и думаю, что скоро смогу поцеловать в действительности.

Твоя Ира — маэстро (непризнанный).

18/VII. 130 ночи [Карандашная пометка: «47».]

Ксюшенька, родная моя. Давно не писала тебе, дорогая, очень давно. Не знаю, с чего и начать. Это время (недели 4–3) я была в смертельной тревоге и безысходном отчаяньи. У Верочки была опухоль груди, кот. удалили 4 дня назад. Предварительные анализы опухоли, их было 2, наскоро сделанные, дали хорошие результаты. В субботу должен быть результат анализа из онкологического ин-та. Все данные пока что говорят о доброкачественной опухоли. Страшно и думать о чём-либо ином. Веруша меня спасла в годы войны, а я не проявила достаточного внимания к её здоровью. Опухоль она обнаружила 2 года тому назад, и я всецело полагалась на выводы академика Крымова, 2 раза осматривавшего её. Надо было давно её удалить. Пока что как будто бы всё благополучно, но тревога окончательно не покидает меня.

Теперь о Идочке. Как тебе уж писала, она решила перескочить через один класс (11-й) и сдать сразу за 2 класса экзамен при другой школе. [Очевидно, Ида предыдущей осенью всё же в 11 класс не попала и была оставлена ещё на год в 10-м.] Экстерн на аттестат зрелости при сегодняшних требованиях — вещь чрезвычайно нелёгкая. Но, занимаясь дни и ночи — она выдержала. Были дни, когда она спала 2–2½ часа в сутки. Проявила несвойственное ей упорство и свойственные ей способности. Ах, как же она способна.

В Ин-т, наверное, не попадёт, т. к. на живописный факультет принимают в этом году 8 чел., а у неё слаб рисунок — нет тренировки. Нужна усидчивость, а она не может проявить её.

На днях администрация школы мне сказала, что из неё может выйти «выдающийся художник» [последние три слова подчёркнуты карандашом Ксении], с её творчеством и чувством цвета она создаст большие полотна… Не ошибаются ли они?

Так тяжело её учить. Устала я, голубка, до последней клеточки своего организма. А характер у неё гадкий, и мне трудно с ней. Обладая тонким восприниманием многого, будучи деликатной, — эти качества она никогда не применяла ко мне. В Москву сейчас нельзя ехать. Занимается по живописи в классе. А попасть ей к тебе очень хочется.

Родная моя, дневник В. Инбер я купила у букиниста. «Пулк. меридиан» ещё не читала.

Видно, тебе, дорогая, живётся тоже тяжело. Если будет урожай картофеля (мы посадили её, но наш огород пока что неважен), мы прозимуем и будем сыты. Эту зиму без картофеля приходилось плохо. Надежда на лучшее не покидает, конечно.

Голубка, почему ты мне не пишешь? Будь же здорова, родная. Крепко тебя целую. Привет Ол-ке, если она ещё не забыла меня. Целую и целую.

9. X.

Моя дорогая, так [небольшой кусок текста испорчен] и так пугает, что кроме тоски моё письмо ничего не вызовет у тебя. Поэтому не писала.

Идочку не допустили к экзаменам и все наши усилия и деньги (затраченные на подготовку) пропали. Директор мне сказал о ней много лестного, он находит её талантливой [последние четыре слова опять подчёркнуты карандашом Ксении], но не работающей и со слабым рисунком. Желая блеснуть ею, отдавая её в Инс-т, он нашёл необходимым оставить её ещё на 1 год. Обещал выдать ей стипендию. Сейчас она занимается гораздо серьёзней, чем в прошлом году. Однако это было для меня первым ударом, после которого посыпались другие. Плохо себя чувствую и боюсь заболеть, — ведь на мне держится семья, что же будет с нею, если придётся лечь в больницу.

Не могу я также уже совладать со своей работой. Быть администратором мне очень трудно, устала. Мечтаю пойти на обычную работу. А сделать это не так легко.

Пришла осень, к зиме мы совсем не подготовлены. Предпринимаю меры к тому, чтобы переменить квартиру на меньшую и так пережить эту зиму, кот. очень пугает.

Как ты себя чувствуешь, дорогая? с наступлением холодов не болит ли у тебя рука? Ведь у вас уже, как сообщают по радио, по утрам бывают морозы до 3-х°.

Очень и очень досадно, что ты не поехала летом в Крым, пребывание там, бесспорно, отразилось бы благотворно на здоровьи.

С наслаждением перечитываю «Войну и мир». Какое монументальное творение. Что ты сейчас читаешь, дорогая? Очень ли занята? Где бываешь? Пиши о себе чаще.

Крепко тебя целую. Мура.

6/I.

Моя дорогая Ксюшенька!

Прими, голубка, моё запоздалое новогоднее поздравление. Конечно, поздравяляя, прежде всего думаю о твоём здоровьи. Оно — решает для нас всё.

Все эти дня я мучительно страдаю. Только вчера и в начале сегодняшнего дня я чувствую ничем не пояснимое облегчение. Боюсь радоваться. Только после рвоты, что бывает почти ежевечерне — мне становится легче.

Вчера была у гомеопата. Он развлёк меня своей яростью ко всем аллопатическим мероприятиям. Диагноз его таков же: язва 12-ти перстной, воспаление желчных протоков и печени. Обнадёжил выздоровлением. Его советы буду выполнять.

Жизнь для меня теряет свою прелесть, не работаю, ничем не могу заняться, с нетерпением дожидаюсь вечера, чтобы прибежавши домой, лечь с грелкой. Страдает работа.

Спасибо тебе за доставленную мне радость — за присылку журналов. Было недоразумение из-за фамилии, мне не хотели выдавать бандероль. По паспорту ведь я Журбицкая [наверное, это фамилия Костика (см. письмо 14.VIII 40 г.)]. В одном из журналов узнала о смерти Цвейга. Не стало талантливого, яркого художника слова и такого большого друга советского союза! Жаль, что так малодушно он ушёл из жизни.

Мне так бы хотелось тоже перейти на работу в библиотеку, но для этого, очевидно, нужно иметь и соответств. образование, и стаж. А теперь, если б была возможность, предпочла бы не работать.

Мне мучительно двигаться. Ем очень часто и громадное количество сахара, поэтому не выгляжу «страдалицей».

Иришка много занимается, но сумбурно, и нет у меня уверенности, что зачётная сессия пройдёт благополучно. Если она перейдёт на 2-й курс, то есть надежда, что ей удастся побывать в Москве.

Ещё раз благодарю тебя за журналы. Как радуют меня книги! Приобретение их — моя страсть. За этот год купила немало книг.

Пиши, родная. Крепко целую. Мура.

2/II [Карандашная пометка «48», по-видимому, правильна.]

Дорогая моя!

Так складывается жизнь, что нет времени для самого необходимого. По окончании основной работы дома ещё печатаю. Не успеваю всего выполнить и все эти затруднения вместе с различи, жизненными осложнениями держат меня в крепких тисках. Только те незначительные промежутки времени, кот. я могу уделить книге, дают отдых.

Как ты себя чувствуешь, дорогая? Почему об этом не напишешь мне? Лечение у гомеопата как будто бы помогает мне. Боюсь ещё об этом «вслух» говорить. Но эта передышка от болей — как чудо какое-то! Неужели излечусь?!

6/II. Бывают хорошие дни, когда уже при пробуждении, утром есть чувство вкуса ко всему, что предстоит за день, и с таким ощущением бодрости, а ещё правильнее вкуса к своему обыденному, проходит день. К сожалению, чаще бывает по-другому. И эта полоса что-то сейчас тянется.

За доставленную мне радость — присылкой книг я тебе так благодарна. Из новых книг у меня есть: «Мол. гвардия» Фадеева, «Люди с чистой совестью» Вершигоры, «Повесть о настоящем человеке» Полевого — и всё. Буду рада, если ещё пришлёшь журнал «Знамя». Посылай на фамилию Журбицкой (как по паспорту). Журнал «Брит.[анский] союзн.[ик]» я не люблю.

У Идочки экзамены прошли благополучно. Теперь, отдыхая, она абсолютно ничего не делает. Живёт паразитом и это меня бесит. [Фраза отчёркнута карандашом — вертикальной чертой на левом поле.] Она — пустоцвет. Не понимаю даже, как это случилось, что у неё отсутствует всякая потребность к действию. Днями читает или у подруг. Мечтаю о её замужестве. Моя семья — это тяжелейшее бремя и теперь, когда я уж стара, нести его мне осточертело.

Будь же здорова, моя дорогая. Крепко тебя целую. Мура.

[Дата отсутствует. Карандашная пометка — «47». Но я склонен отнести это письмо к весне 48-го года.]

Моя дорогая!

Мне казалось, что долгая поездка и связанные с ней неудобства лишат и прелести пребывания в Алма-Ата, и очень довольна, что всё же от своего путешествия ты получила удовлетворение. Я завидую, родная, твоей свободе, дающей возможность выехать куда тебе хочется. Пользуйся же ею, голубка, пока физ. возможности разрешают это.

Горько чувствовать старость и великое счастье, если и в этой печальной полосе жизни человека можно найти утешение. Наверное, людям-творцам не страшна и старость. Если они до конца лет своих могут ещё созидать, а отсюда и действовать, то разве не оправдано их существование?! Назначение человека «действовать и созидать», в этом смысл нашей жизни. Но вот я средненький, заурядный человек, что же я могу, состарившись, созидать? Чем тогда будет оправдано моё существование? Сейчас, пока я ещё окончательно не ослабела, я получаю удовлетворение от всего, чего я достигаю или [лакуна] или умственным напряжением. Побелить ли стены комнаты, постирать ли бельё, снять урожай картофеля с огорода, написать удачную статью и т. д. — Всё это приносит удовлетворение. Конечно, комично маленькие, обыденные и крохотные эти достижения, можно скорбеть, что жизнь пройдена, а я ничего так и не научила себя совершать большого, что шло бы на благо людей. Однако, мы в состоянии действовать, мы ощущаем радость жизни. Самое же паскудное для человека — вынужденное безделье.

Итак, много напустила тумана и, кажется, не совсем понятна моя мысль. Скажу о ней одной фразой: когда старость лишит физ. сил, чем заполнить своё существование? Вересаев в своей книге «Воспоминания» (эта книга, между прочим, мне не нравится. Она дышит самодовольством) говорит о старости, что в эту пору он нашёл неожиданную радость: зорче стали духовные глаза, в душе — ясность, твёрдость и благодарность к жизни. Слова Л. Толстого: «У меня, особенно по утрам, как праздник какой, — такая радость, так хорошо! Я дорожу своей старостью и не променяю её ни на какие блага мира». Да, но, как я уже говорила тебе выше, это пишет большой творец, творчество его даёт возможность черпать такое удовлетворение и в старости. (Между прочим, в своей последней мысли, что он не променяет старость ни на какие блага, навряд ли Толстой до конца правдив.) Но чем же мы, обыкновенные люди, наполним своё доживание? А надо заполнить каждый денёк своей жизни! Но чем, чем? Не всем же дана такая большая ясная душа, как напр. у бабушки М. Горького (как люблю я этот образ!), кот. своим внутренним светом, всепониманием, озаряла и смягчала окружающее. А как стоически мудро принимала она щелчки судьбы! Чудесная и великая в своей простоте душа. Вот она не будучи и «творцом» созидала многое.

Может, тебе надоели уже мои рассуждения. Прости, дорогая. Сейчас я больна, уже месяц [лакуна] так грущу о своей физ. несостоятельности. У меня язва 12-ти перстной кишки, снова с болезнью [лакуна] и оживления процесса в лёгких. Настаивают о необходимости лечь в клинику, но не могу оставить свою семью.

Идочка — в институте, но положение её там очень неустойчиво. У неё нет ещё подготовки, надо было бы ей ещё остаться в 11 классе. Я жалею, что она перешагнула через него. Работает она от 830 до 730 ежедневно.

Напиши, родная, как себя ты чувствуешь. На этот вопрос обязательно дай ответ.

Передай привет Оленьке.

Целую тебя горячо. Мура.

Прочитай книгу Полевого «Повесть о настоящем человеке». За последнее время у нас появилось много хороших, настоящих книг. Пиши же, дорогая.

[Без даты и каких-либо карандашных пометок. Сюда отнесено про смыслу.]

Ксюшенька, родная моя!

Так и не дождалась от тебя письма, в кот. бы ты подробно написала бы мне о своём здоровьи. И всё же я его жду, дорогая.

Обо мне тебе расскажет Татьяна Александровна.

Голубка моя, книга «Мол. Гвардия» у меня есть. Журнал «Америка» интересует меня.

В книгах нахожу большое утешение. Жизнь моя очень трудная, но, как я всегда пишу тебе, пока физически я ещё состоятельна, — многое сносится бодро. Только бы состояние здоровья не довело до ухода в больницу.

Язва не заставляет так страдать, как раньше. Лечусь у гомеопата.

Пишу наскоро перед уходом Т. А.

Идишка много работает, мечтает быть в Москве летом.

Многое хотелось бы передать тебе. Но надо кончать.

Люблю тебя, дорогая. Всегда думаю. Горячо же целую тебя.

Мура.

22/V [Карандашом — «48» со знаком вопроса.]

Моя дорогая!

Зачем ты, оторвав от себя, выслала деньги?! Это недопустимо. Следовало бы мне иногда тебе помочь, а тут вдруг я получаю от тебя. Я корчусь, так мне неудобно. Ты так мало зарабатываешь, сама нуждаешься в отдыхе, эти деньги более нужны тебе. Спасибо, родная за них, но мне отчаянно неудобно принимать их. [По моим наблюдениям, Ксюша всегда высылала деньги или подарки почему-то в мае. Что бы это значило?..]

Я теперь сыта, язва зарубцована и я стала катастрофически толстеть. Ненавижу себя жирной. Не знаю, что и предпринимать против ожирения. К моей «монументальной» фигуре прибавить жир и я буду безобразна. К этому быстро иду. Если начинаю меньше есть — слабею.

Начинаем понемногу приодеваться.

В общем, я уверена, что эти деньги тебе более нужны, чем мне.

Маме моей плохо. Мучительно жаль её и не могу думать о её смерти. Мать — это неповторимое. Ужасно, что она целыми днями лежит одна. Придётся вызывать Катю, хотя она и видела, в каком состоянии сейчас мама. Могла бы сама догадаться, что её присутствие необходимо.

Идочка сдаёт успешно экзамены. Однако, ничего не можем сказать определённого относительно перевода на 2-й курс. При благополучном исходе так хотелось бы отправить её в Москву дней на 5!

Думаю, что ты мне написала и вслед за переводом я получу письмо от тебя.

Моя голубка, не беспокойся, дорогая, обо мне. Целую тебя горячо.

Будь здорова. Жду письма. Всего, всего хорошего, родная.

Мура.

[Без даты. Здесь — по смыслу.]

Моя дорогая, так давно не писала тебе… За это время было многое испытано и пережито. Ничего похожего я ещё не испытывала.

Я ещё работаю, но уже подала заявление об уходе и 1-ого августа должна освободиться. Свою работу я люблю, но теперь невозможно быть администратором. Будучи честным человеком можно попасть в такой круг обстоятельств, кот. потянут в тюрьму. Я не знаю, где буду работать, но известно мне одно, что устроиться будет трудно.

Бабушка после тяжкой болезни почти совсем поправилась и даже снова готовит для себя и меня еду. До чего вынослив челов. организм! Она была вся опухшей и уже задыхалась, правда, я через день приглашала к ней врача. Кололи её беспрестанно.

Боже мой, как хотелось мне поехать в Москву, но как видишь, сейчас мне не до этого. Буду счастлива, если побывает у тебя хоть неск. дней Идушка. Она ещё до сих пор в командировке, вернее, на практике в Каневе. От неё нет давно известий, как она там живёт? Горе мне с ней, — годами велика, а практическими умениями, житейским разумом (при своей начитанности и бесспорных способностях) — несмыслёныш. Без меня она погибнет. [Конец абзаца — начиная со слов «горе мне с ней» — Ксеня отчеркнула карандашом — слева, вертикальной чертой.]

За этот месяц я сразу постарела и сама почувствовала себя дряхлой. В этом возрасте при спокойной жизни можно быть бодрой и моложавой, но достаточно такого вот потрясения и неприкрыто проглядывает уже старость.

Спасибо, родная, за присланные газеты. Всего, всего хорошего. Горячо тебя целую. Мура.

6/VIII [Карандашом — «48», но потом, в середине письма, стоит «47».]

Моя родная!

Идочка до сих пор находится в Каневе, на практике. Думаю, что числа 12-го будет уже дома. Телеграмму о выезде Оленьки не присылай, т. к. отъезд в Москву зависит от многих своих обстоятельств.

До сих пор ещё работаю на старом месте. Очень трудно найти работу. Каждый день работы здесь — пытка. Надо обязательно уходить, но ни одного дня без работы я не могу остаться, вот поэтому и задерживаюсь.

Очевидно, буду работать в группе с детьми. Физически будет очень нелегко, годы не те. Странно привыкать к роли «старой». Как будто бы ещё не так давно была молодость, были дерзания и вот уж подхожу к 5-му десятку. Мне 46 лет. После недавней страшной истории я стала чувствовать своё сердце. Ночью не засыпаю от сердцебиения.

Наблюдаю за своей мамой и поражает её жажда жить. Мир её с’ужен до её кровати, круг интересов ограничен комнатой, но инстинкт жизни преобладает над всем. Она почти безразлична ко мне, единственная её страсть — Идочка.

Мне содержать её чрезвычайно затруднительно. Нельзя словами, в письме передать, как она связывала и связывает меня. Но в её состоянии отправить её к Кате невозможно. Приходится всё сносить. Ужасно обидно, что 8-й год из-за неё я не могу отдохнуть, выехать «в природу». Вот за этим я страстно тоскую. Даже в воскресный день нельзя выехать за город.

Я не хочу, чтобы старушка чувствовала, как парализует она меня во всём. Чем же она виновата, что остальные её дети так эгоистичны.

Ну да ладно. Своими жалобами я ничего не изменяю. Не знаю, почему в этом письме я сетую на свою судьбу. Может быть, потому, что нахожусь под впечатлением смерти 2-х знакомых, ушедших из жизни из-за этой коварной болезни — рака. Да и всё то, что недавно пришлось мне перенести, убеждает меня в необходимости больше ощущать жизнь и ценить это состояние относительного здоровья.

Мне дорога эта твоя постоянная тяга к природе и понимание её. А помнишь, сколько было зелёного простора у нас на Зверинце! Я никак не могу привыкнуть к жизни в многоэтажном доме.

Бываешь ли ты попрежнему за городом?

7/VIII. Сегодня приехала на неск. дней Катя. А Идочки нет.

У нас несчастье с старшим братом, он безнадёжно болен и находится в больнице.

Голубка моя, тяжко мне.

Однако, ты не огорчайся. Будет здоровье, ещё налажу свою жизнь.

Только бы Идишка занималась бы хорошо. Только осенью будет известно — перейдёт ли она на 2-й курс. По окончании произв. практики происходит у них перевод. Занятия начнутся в октябре.

Будь здорова, родная. Целую и целую тебя. Мура.

25/VIII.

Моя дорогая!. Как же чувствуешь ты себя, родная моя, с такой беспокойной гостьей как Идишка?

Какой она тебе кажется? Узнала ли её сразу? Вышло недоразумение с отправленной тебе телеграммой. Идочка ошиблась датой. Я с запозданием (поздно узнала) отправила тебе вторую.

Уже два дня как Идишка с тобой. Я ей завидую. Выезжала она в состоянии опьянения, так была счастлива своей поездкой в Москву. Боюсь, чтобы она в таком состоянии не попала под машину, тем более она рассеяна.

Очень тебя прошу, голубка, спрятать её паспорт и в день от’езда вложить его в мешочек (на груди), она может его потерять.

Я неожиданно и в суматохе отправляла её, не успела многое сказать, а нужно было многое передать тебе.

Хочу тебя видеть хоть на один денёк.

Как бы ты, дорогая, не получила бы оскомину от своей гостьи. В быту она может вызывать раздражение, а мне так не хотелось бы, чтобы ты охладела к ней.

Она непутёвая и непосредственная, с чистой хорошей душой.

Ужасно смущают вопросы материального характера: тебе будет накладно. Через семь дней отправляй её, пожалуйста, домой. Ей надо ещё работать до начала занятий в Ин-те.

Расскажи ей, голубонька, всё-всё о себе, чтобы она могла передать мне.

Спасибо тебе за устроенную поездку Идишки и постарайся простить ей все её шероховатости, какие могут быть в обиходе.

Нежно тебя целую, родная моя. Пиши, жду письма. Мура.

P. S. Пусть Идочка расскажет тебе о своих неприятностях в Ин-те.

29/VIII. 12 ч. ночи.

Мои дорогие, добрый вечер!

Только сейчас немного освободилась от дневных забот. Вот окончу письмо и лягу с книгой. Это самая блаженная минута дня. Чтение, какое это утешение! Читаю: «Моё поколение» Горбатова.

Ужасно взволнована сообщением о твоей болезни, Идишка. Взбудоражена так, что не засну. Если достать ультрасептил, иначе ты можешь расхвораться. Напугана я этим сверх меры. Теперь я жалею, что отпустила тебя в Москву.

Судя по твоему письму, Ксюшенька очень устаёт. Твоё присутствие, бесспорно, утруднило жизнь. Ты, Идишка, не болтай так много, это тоже утомляет. Я уж знаю, как много ты можешь говорить!

Сколько же раз ты побывала в Третьяковке?

Родная моя, уже пора возвращаться домой.

Сегодня приехал к нам Володя. Он говорит, что не следует тебе ехать из Москвы в Нежин, т. к. поезд приходит туда поздно. Итти к ним ночью опасно, да, кроме того, в первый раз искать в незнакомом городе «Косой пр.» невозможно.

И я очень хочу тебя видеть, расспросить о московской жизни. Поэтому обязательно из Москвы выезжай домой. Уже из Киева поедешь спокойно в Нежин, где и останешься подольше. Володя приехал за тобой. Он очень огорчён, что тебя не застал. Он тронул меня фразой: «я так привык к Идочке и мечтаю, чтобы она всегда жила с нами!». Навряд ли его мечты разделит Катюша, если ты у них поживёшь.

Но не обижайся на меня, дорогая, за эту фразу. Я сама очень жду твоего приезда.

Целуй от меня Ксюшеньку, мою родную, и впитывай в себя эту короткую близость с ней.

Ксюшенька, голубка моя, отправляй уже Идишку «до дому». Я представляю только, как ты устаёшь, я боюсь за тебя, твоё здоровье, тебе никак нельзя переутомляться. Жду Идишку, а от тебя, дорогая, письма.

Крепко целую. Любящая вас — ваша Мура.

[Письмо Иды.]

8 сентября 1948 г. Киев.

Добрый день, дорогая Ксюшенька!

Счастлива ли ты сейчас, как некогда был счастлив старый еврей, прогнав из комнаты свой домашний скот?

Ехала хорошо. Болела голова. Правду говоря, в последние дни у меня температура была 38 с десятыми, но в вагоне очевидно поднялась, было скверно, моя голова билась по деревянной полке, и я себя ужасно жалела: «Какая я бедненькая».

Дома — госпиталь. Мама серьёзно больна (лёгкие, катар горла, шепчет), бабушка, дрессированный кот «Майкин», даже тот тоже болен. И я немножко. Хожу на рентген. Заказываю лекарства. У нас госпитально чисто. Мама затеяла побелку и окраску. Отремонтировавшись, мы удовлетворённо продолжаем болеть в побеленных комнатах.

Я уже принялась за кисти-краски. Так, как у Серова и Левитана, у меня ещё не получается.

Мама очень больна. Начинается воспаление лёгких, плеврит, болит горло и нет голоса. Она начинает лечиться, як сiльська жiнка, коли дуже припече. Всё время расспрашивает о тебе, о твоём здоровьи, о Москве. Завидует мне. Ей очень хочется поехать.

Ксюшенька, большое спасибо за приют и ласку. Прошу прощения за беспокойство и дурное настроение. Долгожданная Москва сквозь насморочные слёзы! Мечта и насморк! Было от чего снижаться весёлому настроению.

Всё же я поездкой очень довольна. Очень. Сейчас я скучаю по Москве. Успела полюбить. Правда, Киев меня очень ласково принял в свои зелёные, солнечные, уютные улицы. Если будет когда-нибудь IV Рим, наверное им будет грязный, в лушпайках подсолнечника, кавунов, дынь, гористый приднепровый мой город.

Сейчас пишу и вижу, как ты приходишь с работы. Включаешь свет, радио. Спишь. Просыпаешься. Ставишь на плитку «хлопья». Спишь. Просыпаешься. Кушаешь. Слушаешь радио. Тушишь свет. И спишь.

Ксюшенька, передавай привет Олёнке. Очень жалею, что не видела её. И ещё привет всем соседям и Гале.

Целую тебя крепко. Не сердись за упрямство. Очень тебе благодарна. Твоя И.

Макс Влад, не приезжал ещё к нам. [Насколько я понимаю, это муж Оленьки.]

11/IX.

Да, дорогая, у тебя должно быть приятное чувство освобождения от киевской гостьи. Она невыносима в повседневной жизни. Меня берёт оторопь от всего. Не обвиняй меня — я не принимаю на себя вины за её лень, разгильдяйство, неряшливость. Это что-то патологическое.

В общем, мне неудобно, стыдно, думается мне, что она «проняла» тебя. Но «du е’а voulu, Dordin!» (кажется так написано). Я благодарю тебя за всё.

Я много расспрашивала о тебе, о твоей жизни. Очень огорчена от всего, что услышала о тебе, моя родная. Неужели ты не можешь не работать или найти поближе работу? Ты чрезмерно устаёшь. Самое же ужасное, что ты, как я поняла, еженощно принимаешь Luminal. Отсюда — пояснение очень многого, т. е. всего твоего физ. состояния. Необходимо вернуть естественный сон, а для этого надо (есть ли такая возможность?) оставить работу и, будучи днём свободной, основательным образом приняться за «восстановление» своего сна.

Я очень и очень опечалена твоей жизнью. Как бы мне хотелось помочь тебе, дорогая. Твоё здоровье волнует меня больше, чем ты думаешь. Сказать только! — Ведь ты в течении многих лет отравляешь себя наркотиком. Что же будет дальше?

Бедняжечка ты моя, голубка моя! Я боюсь за тебя. Если б ты могла исполнить мою просьбу!

Я заболела и это так неприятно. Я должна переходить на новую работу и многое предпринимать, а болезнь посадила меня в квартире безвыходно. Жду врача на дом. Вчерашний врач из пол-ки говорит о воспалении лёгкого. Но t° что-то незначительная для воспаления, всего 37,5. Но самочувствие препоганое. Лишилась совершенно голоса, только шепчу. А вдруг останусь безголосой.

Каждый раз при заболевании меня мучает мысль, что я могу длительно болеть и оставить семью без средств к жизни. Это — так тяжело чувствовать ответственность за «кормёжку» других. Мне надоела эта роль, но нет пока что выхода.

Пиши мне чаще, голубка. Больше писать трудновато. Целую тебя горячо. Жду письма.

Любящая тебя Мура.

3/V [Отношу это письмо к 49 году.]

Моя дорогая!

Вчера мы бродили по Киеву, определённей по днепровским крутосклонам. Вдохнули немного свежего воздуха и очищенные природой поздно возвратились домой. Выбраться из города — редчайшее счастье. Я лишена этого совершенно. Страдаю от этого. Живя в центре города, с удовольствием вспоминаю о своей работе, пребывании на Зверинце.

8/V. Я очень давно не писала тебе, родная. Не могла. Такое уж было тяжёлое состояние. Слишком много неприятностей было. Произошли они частично из-за Идиного простодушия. Ещё неизвестно, чем всё это закончится. Глупая моя девочка, она не зная людей бывает излишне доверчива, что иногда неверно истолковывается. Под угрозой её пребывание в Ин-те.

Мечтаю выдать её замуж. Но она, у сожалению, никем не увлекается [последние три слова, образующие в письме отдельную строчку, дважды отмечены вертикальными карандашными чёрточками: справа и слева].

Уже месяц как бабушка не поднимается. Полная декомпенсация сердца. Только теперь я понимаю, как много она делала по дому. Прибавилось мне теперь очень много работы.

Сама я здорова.

Напиши, голубка, о своём здоровьи. Благодарит тебя Идишка за присланный подарочек. У неё экзамены, она очень занята. Как у неё закончится год — неизвестно. Нелёгкая роль матери взрослой дочери. Да и дочь у меня по всему своему складу «трудная».

Стремилась я во время отпуска выехать в Москву-Ленинград, так дней на 10, но теперь при болезни мамы и неприятностей с Идишкой — не могу загадывать.

Пиши мне, родная. Целую тебя, моя дорогая, крепко.

Будь же здорова. Мура.

P.S. «Литературную газету» я получаю. Не читаю «Известий», если бывает эта газета у тебя и можешь высылать — буду благодарна.

[Письмо Иды.]

21. VIII. 1949 г.

Добрый день, дорогая Ксюшенька!

Прими ещё раз благодарность тебе и Алёнке за тёплый приём. Приехала я в Нежин в добром здравии. Ехать было отвратительно, но всё же не так трудно, как я ожидала. Большое спасибо за книгу. Она мне скрасила многие часы.

В Нежине дождь, дождь, дождь. Ужасно скучно, нечего делать, несмотря на более чем гостеприимный приём, я думаю уезжать скорее в Киев и поступать на какую-нибудь работу с расчётом, чтобы у меня было часа два в день на рисунок. Не знаю ещё, на какую работу попаду и эта безызвестность и бездеятельность сильно сейчас мучает меня. Ксюшенька, поблагодари Алёнку за снимки, и когда они будут готовы, пусть Алёнка их пришлёт на киевский адрес, так как из Нежина я уезжаю. Ну пока всего хорошего. Да ещё, Ксюша, может быть Алёнка знает, или это можно узнать в каком-нибудь справочнике: на какой улице в Уфе расположено Министерство Просвещения? Виктор уехал в отчаянном состоянии, он был больше болен, чем я. Так что если он не будет долго писать, я буду очень волноваться и если бы у меня был адрес Министерства Просвещения, я бы послала туда запрос.

Ну вот и всё. Целую тебя крепко-крепко.

Ирина.

[Письмо Иды.]

6. XI.1949 г.

Добрый день, дорогая Ксюшенька!

Поздравляю тебя, а также Оленьку и Макса, с праздником. Желаю исполнения всех желаний, здоровья и счастья. [До сих пор всё написано красными чернилами. Дальше — чёрными.]

Дождливые праздники. Заволокло серыми тучами небо — противно смотреть. Холодно. И скучно. Нехорошая болезнь — туберкулёз. Впервые он предстал передо мною во всей своей неприглядности в Октябрьской больнице. Там очень большой процент смертности. Неудивительно. Там исключено из лечебных назначений важное лекарство — пища. Больных кормят 3 раза в день — 3 блюдечка несъедобной холодной массы. Неудовлетворённые могут попросить добавку чая. Ну и крадут же там! Так и хочется взять за ручку Госконтроль и повести в помещение больничной кухни. Сбежала оттуда. Очень плохое состояние здоровья у мамы. Неизбежна клиника. 2 огромных язвы в двенадцатиперстной кишке. Очень запущенные — врачи настаивают на операции.

Если только маме сделается легче — всё будет хорошо. Надеюсь на улучшение.

У меня же дела так себе. Каверна выросла до 6x7 см. Уже порядочная. Очаги пошли по левому лёгкому. Пневматоракс мне не поможет — наверно прикорневая. И вообще при таком активном распаде пневматоракс не оправдывает себя. В больнице сделали две маленьких операции на нервах — френикоалкогализацию и френикотомию. Пришили криво голову. Чрезвычайно неудобно. Резко вниз, набок, подбородок упирается в рёбра. Говорят, пройдёт.

После операций почему-то отказывается работать правая рука. Резкая болезненность.

Ремонт у нас уже кончается. А недавно дни и ночи были переполнены всякими неожиданностями. Ремонтные бригады сняли крышу и балки. Железо для новой крыши медленно кочевало по канцелярским бумагам. Первый дождь, и открытые всем ветрам и дождям потолки четвёртого этажа рухнули. Мама, лёжа в кровати, наблюдала звёздное ночное небо. К краям рухнувшего потолка подходили бродяги-коты, заглядывали вниз, любовно перемяукивались. По полу весело стучал дождь. Жизнь под открытым небом! Романтика!

Велика сила привычки — соседям-консерваторам, привыкнувшим к крыше, эта жизнь не понравилась и они начали жаловаться. 2 недели висели на телефонных трубках, «сидели на плечах» председателя Райисполкома. Помогло. Сегодня крыша сверкает новеньким чёрносиним толем.

А всё-таки жаль, что меня не было дома в то интересное бескрышное время.

Ну а так, за исключением всего вышеизложенного, у нас всё хорошо.

Ксюшенька, большое спасибо за помощь. Очень трудно брать эти деньги, ведь их нет. Мама всегда очень остро переживает каждый перевод. «Откуда Ксюша берёт эти деньги?»

А денег нет. Одни долги. Хочу скорее окрепнуть и «подрисовывать» для денег какую-нибудь халтурку.

Ну всё. Никак у меня не получаются бодрые письма. Вообще настроение у меня хорошее, стараюсь поддержать маму.

До свидания. Очень болит рука! Шея! Плечо! — трудно писать.

Целую тебя крепко-крепко.

Мама горячо поздравляет и целует.

[Без даты. Сюда отнесено по смыслу. Замечаю, что Мура, в основном, не датировала писем, которые посылала не по почте, а через чьи-то руки.]

Моя дорогая!

Пишу несколько слов, — не знаю, зайдёт ли к тебе Витя? Идусю сейчас хотим поместить в туб. институт, а я, очевидно, также лягу в клинику. Начинаю пугаться — не рак ли у меня? Всё не легче.

Не так давно, очищая ящики письменного стола, я обнаружила пачку писем времён Мисхора. Погрузилась в чтение их. Такие твои выражения «Мой светлый луч», «моя единственная радость» и другие взволновали.

А сейчас я так уж стара. Какое счастье быть здоровой, иметь возможность действовать, везде поспевать и преуспевать. Чувствуя физ. несостоятельность от болей, я так грущу по труду. Понятно ли это тебе, родная.

Давно нет от тебя писем.

Целую тебя нежно. Мура.

[Письмо Иды. Как и следующее, оно адресовано Муре (домой), а та, по-видимому, переслала его Ксении.]

7. V.1950 г.

Добрый день, мои дорогие, все, все, все!!!

Рассказать вам историю прибытия Ирины Пшенишняк в Сосновку. В 11,16 поезд подошёл к Черкассам. Ливень! — Невозможно выйти из вагона. Вышли. Курортного агента нет. Машины все переполненные людьми ушли в город. Площадь пуста. Посидела я на станции с час. Идёт дождь. Покушала с горя, с огромнейшим аппетитом. Чемодан немного связывал руки. Наконец добилась в какой-то кабинет к работнику станции, оккупировала телефон (вернее купила разговор по телефону) стала ругаться с Сосновкой. Четвёртый долго отказывался от меня — нет такого номера путёвки у них. Плохая слышимость. Наконец я растолковала им, что у меня «предложение» под таким-то номером. Сезон начался 3/V. И 3-его были агенты. А раз у меня «предложение», — сказали мне, — значит я опоздала, мне нужно добираться самой на попутной машине. Я им сообщила, что для начала забота о больных мне уже понравилась, поблагодарила и стала голосовать, не высовывая носа из подъезда. Всё тот же дождь. К часу на площадь подкатила лихо смесь машины «Зингер» и примуса. Антилопа Гну была скромно перекрашена в порыжевший траурный цвет. Козлевич согласился прокатить в Сосновку за 15 рублей. 10 километров (7 до Черкасс, 3 от города). Антилопа старенькая — уже и 10 трудно. Поехали. 4 стоит у самой дороги, первый. По тенистому красивому парку разбросаны домики дачного типа с верандами, с крылечками. Сосна, дуб, акация, жасмин, густая трава с ромашками, за забором начинается лес только сосновый, красивый вид на Днепр. Столовая — длиннющий корпус, вместо стен — стёкла, увитые плющом. Когда кушаешь (людей масса) красиво смотреть: зелёные шевелящиеся стены. За санаторием возле дороги — 2-три стола — базар. Ягоды (8 руб. кило клубника, отходит уже) молоко, ряженка, лук, редиска и т. п. Внешне как будто бы всё хорошо, но вот уже конец дня и я могу сказать, что бытовые условия здесь очень плохие. Пожалуй, к концу сезона больные одичают на лоне матери-Природы (действительно здесь очень красивой). К примеру мой день. Зарегистрировавшись и заплатив 10 рублей за прописку (вообще у меня сегодня ушло масса денег: 10 — постель, 6 — телеграмма, 1 — разговор, 15 — машина, 10 — прописка — итого 42 рубля. Видела землянику и не решилась купить), итак покончив с официальными делами я пошла в баню. Температуру померяли — 36,7° (Сегодня вечером меряли — 36,5°) — физиономия и конечности черны — дождь не везде смыл сажу (вагон после станции Гребенка бежал первый после паровоза) врач тубсанатория сделав беглый осмотр (внешний, причём) решила: годна! (Для бани) И повели меня. Дождь перестал. Шли мы довольно долго. Вышли из ограды, пересекли пару шоссе, вошли в лес и идём, идём, идём. По моему на все санатории одна баня. Такой мерзкой бани я ещё в жизни не видела. Душегубная камера. Очень холодно. Воды нет. Принесли в ведёрке. Только я начала мыться, со всех сторон как подули сквозняки. Я вспомнила разговоры больных — кто пройдёт сквозь страшное испытание в Сосновке — обязательную баню — может считать себя исключительно счастливым человеком. Мне очень захотелось примкнуть к последним, поэтому я вымылась очень интеллигентно, быстро, смыла остатки сажи и замёрзнув всё-таки, поблагодарив банщицу за доставленное удовольствие, направилась назад. Когда бани уже, а санатория ещё не было видно, верхушки сосен стали яростно кланяться земле (их чистые звонкие стволы, оранжевые, на фоне грозового неба — какое зрелище!) и снова полил сумасшедший дождь. В сосновом лесу — где спрячешься! Пока я добежала к своему четвёртому корпусу, на мне ничего не было сухого. И не во что переодеться. Перед баней чемодан у меня взяли в камеру хранения и сказали, что нужные вещи я получу вечером.

8. V.1950 г. Мои дорогие, добрый день!

Сегодня солнце — природа щедра и красива вокруг. Утром вместе с поднявшимся солнцем стало подниматься настроение. Проснувшись утром, выпила кружку молока с коржиками (принесли его вечером, я уже спала) и снова легла спать, как только сестра с термометрами ушла. В 9 завтрак. Стала звенеть рельса, я поднялась и после долгих поисков обнаружила за домом умывальник. Воды там не было. Нашла на чужой веранде ведро с водой, наполнила его. Мыло пришлось положить на землю. Столовая красива. Пришла туда после сдачи анализа крови. Зелёные сверкающие огоньки плюща кое-где между узорными листьями голубые просветы неба — удивительно приятные стены. На солнце всё потеряло свою вчерашнюю суровую окраску, всё выглядит приятнее, добрее, красивее.

В столовой обслуживают хорошо. Для того, кто быстро ест, официантки двигаются медленно, для меня же вполне достаточно. За завтраком скушала 2 яичка (в мешочке!), картошку с рыбой в томате, рисовую молочную кашу (вчера вечером давали, и сегодня — безобразие!) и чай с булкой с маслом не допила. Больше не могла. Масла мало. В общей сложности 45 гр. Пришла домой и в кровати жду врачебного обхода. Таков порядок. Стучат в ставни — земляника! Съедаю 2 стакана (стакан — рубль). Дремлю. Стучат! «Не желаете ли маникюр, брови!» Не хочу бровей. Сплю. Лишь в 12 пришёл врач Лев Маркович. Личность на первый взгляд несимпатичная. Мою историю болезни сестра, конечно, забыла (сестра — анекдот! как это положено всем в большинстве туб-сёстрам — комик в жизни и злодей на работе). Л.М. скучающим тоном задал несколько основных вопросов. «Место расположения каверны — нижнее?» «Нет, — отвечаю, — парашлюсное!» «А, у Морозовского научились?» Я улыбнулась. Действительно, только в Туб-институте говорят: «парашлюсный». Обычно: «пришлюсный». Не слушал. Лида говорит, что для слушанья и для всяких спирометрий будут вызывать в кабинет. Узнав, что у меня не нашли спаек, он не выслушивая, не смотря на рентген, высказал твёрдую мысль — сделать мне торокоскопию. Под одеялом я ему показала «рули-рули». Сказала, что Костромин Павел Ильич очень хотел мне сделать то же самое, но после тщательных поисков с участием Кет спаек не обнаружил и отказался от своего желания. Л.М. высказал гомеопатическую мысль — рентген это ещё ничего не значит. Нужна торокоскопия. Они мне её конечно не сделают. Драгоценные дни поправки среди леса, возбуждающего аппетит волчий, менять на всякие послеоперационные периоды! Смешно. Торокоскопия, так же как и полное пережигание, даёт всегда жидкость. Да вообще это значит заболеть тяжелее. У меня почему-то плеврит немного утих (купаюсь). Вообще себя больной не чувствую, вернее, не чувствую себя простуженной, хотя насморк после вчерашней бани немного усилился. Кушать уже хотелось через полчаса после завтрака. Малокалорийная здесь пища, что ли?

Итак, всё выглядит лучше, чем выглядело вчера. Надеюсь, даже убеждена, что смогу здесь хорошо поправиться. Если будет возможность, приезжайте. Когда я подумаю, что так долго вас не увижу, становится тоскливо. Вот бы где бы Bерочкина заботливость была оценена по достоинству. Приносимое ей я хватала вместе с пальцами. Меня очень радует то, что я хочу кушать. Вселяет бодрость.

До свидания, мои любимые. Целую крепко Мурашку-Верашку, Катюшу, Ел. Михайловну! Майкину крепко жму лапу.

Ваша Ирина.

[Письмо Иды.]

17. VI.1950 г. [Возможно, месяц написан неправильно — не июнь, а май.]

Мамуська, родная, добрый вечер!

Не знаю даже о чём тебе писать. Здесь, как в больнице, всё размеренно, всё по часам, один день, как капля воды, похож на другой, — режим. Не волнуйся, очень тебя прошу, о моём здоровьи. Условия для лечения плеврита и бронхита (несущего с собой кашель и мокроту) здесь отвратительные. Я уже писала о всяких уборных, умывальниках. Писала я об этом и Рите из тубдиспансера. Она мне посоветовала нарисовать карикатуру в «Перец» или «Крокодил». Но у меня слабое перо и бледная тушь, разве я могу изобразить, как мы, стыдливо пробираясь, жалимся крапивой по пути в далёкую уборную перед сверхлюбопытными глазами мужского корпуса, за неимением дела ведущего подсчёт, кто сколько раз… В дождливую ночь этот путь особенно заманчив. Но сосновый воздух — благодать. Только ему и режиму, которому я исполняю, я обязана тем, что боли в боку у меня почти что прекратились, иногда редко-редко кольнёт при дыхании. Появился аппетит. Я добросовестно (2 тысячи!) поедаю всё, что мне дают в столовой. Дают там порядочно, но всё тяжеловесное и некалорийное. По образному выражению наших женщин (тубики — циники) мы всегда возвращаемся из столовой «на последнем месяце». Тяжело. А через полчаса снова хотим кушать. Лучше б меньше да сытнее. Подозрение на тбц кишечника оправдывается. Я накушаюсь сегодня, а завтра у меня очень сильные боли и тошнота. Корчусь. По диагнозу туземных врачей у меня в желудке и кишках спайки, образованные туберкулёзным процессом. Я ни одному слову их не верю, но в Киеве я ела раза в 3 меньше, чем здесь, очевидно, кишечник менее сознательный, чем мозг, и не может сразу приспособиться. Из всего этого вывод — пока что я не поправилась, но это врачи объясняют «климатическим периодом», но поздоровела. Чувствую я себя намного лучше, чем в Киеве. Окрепла. Пишу правду. В Киеве я настолько плохо себя чувствовала, что у меня едва хватало силы воли и сил, чтобы скрывать это. И температуры не было (иногда была), но каждый день для меня был последний. Каждую ночь я ругалась во сне с бабушкой (я не суеверна) и после перемирия она звала меня. Когда у меня совершенно не было сил, я прибегала к стакану-двум вина и искусственная бодрость приносила с собой уверенность. Мамуська, родная, прости меня. Но разве было бы лучше, если бы лежала и стонала? Ты бы больше волновалась и я бы чувствовала себя гораздо хуже. Проклятый туберкулёз сильно отравил организм. И вот сейчас я себя чувствую намного лучше и сообщаю тебе об этом с большой радостью. А я ведь не так много времени и провела в лесу.

Врачи не нашли на рентгене у меня каверны. Это говорит о их необразованности и о том, что у меня кв не таких больших размеров, так как местные светила её вообще не увидели.

С пережиганием спаек (каких?!) пока что затормозили, однако не оставили эту мысль, понравилась. Я конечно не соглашусь. Евгению я не хочу, но было бы очень хорошо, если бы ты или Верочка поговорили по телефону с ним об этом, его мнение веско, тем более, что он видел меня на рентгене после продувания, огромный пузырь — спайки обнаружить легче всего. Что он думает по этому поводу? (телефон 4–09–17 или 4–17–09 не помню уже).

Вот и всё, мамуська. Думаю уже набирать вес. Желудок как будто бы приспосабливается. Мой врач сказал, что если у меня будут боли, он переведёт меня на диетный стол. Если он будет лучше и калорийнее, то я перейду. Большое спасибо за деньги. У меня уже был долг 50 руб. Это я набросилась как сумасшедшая на ягоды, молоко. Потом всякие телеграммы (поздрав. Вите к дню рождения и т. д.). Раза 4 ходила в кино (платное. Бесплатное раз в месяц). Скучно очень. В библиотеке книги я почти все читала. Очень жду тебя и Верочку. Приезжайте. Целую крепко тебя, Веруху, тётю Катю, Елену Михайловну. Майкина ласково терзаю за хвост. Ваша поправляющаяся Ирина.

[Без даты. Внизу письма стоит карандашная пометка — «48». Но по смыслу я склонен относить это письмо к весне или лету 50-го, — ибо мне кажется (— планы леченья на водах), что бабушки уже нет в живых, а она умерла где-то осенью 49-го… А может быть, она умерла даже в начале лета, — тогда это письмо может быть сдвинуто на год назад…]

Добрый день, дорогая!

Давно нет от тебя известий и я беспокоюсь, здорова ли ты?

Поступила ли уже на работу? Вообще я не представляю сейчас, чем заполнен твой день? Много ли работаешь, читаешь? А если читаешь, то что именно?

Свою свободную минуту я отдаю чтению. Читаю наши последние издания книг советских писателей и если попадает ко мне хорошая книга — нахожу в ней большое утешение.

Вчера закончила читать книгу Чаковского «Это было в Ленинграде». Люди, стоически переносившие страдания и вышедшие очищенные из них, всегда близки, дороги. Если можешь выслать журналы «Знамя», о кот. ты писала — буду очень благодарна. Хорошая книга — праздник. В течение дня я бодрей занимаюсь всем своим обычным, зная, что вечером меня ждёт наслаждение — хорошая книга.

Даже боли, кот. донимают меня, легче переношу за чтением. Я страдаю от этих болей. Когда лежала, было легче, а вот поднялась и становится всё мучительней. Диэта не помогает. Очевидно, пока не успокоится вегетативная нервная система, боли не утихнут.

Надо ехать на воды. Кавказ, после моего пребывания в 1939 г., мне не пришёлся по душе и ехать туда мне никак не хочется. Неудержимо тянет к морю и именно в осенние м-цы.

Как бы там ни было, а если буду жива, то на осень надо собираться к от’езду. Может быть, поможет курортное лечение, т. к. жить с такими болями трудно. От болей теряю работоспособность, стараюсь не двигаться и от этого страдает и работа и домашнее хозяйство.

Идочка старается, но удержаться в Ин-те трудно. У неё малая подготовка. Обстановка Ин-та ей очень люба.

Где работает теперь Оленька? Чем живёт духовно, какие у неё интересы? Поглощена ли семейной жизнью или увлекается своей работой?

Хотела бы её видеть. Так же ли она эффектна?

Моя дорогая, целую тебя нежно. Пиши мне. Мура.

_____________

Примечания

1

Я думаю, что первой умерла Ксения и произошло это в 1950 году (письма обрываются). Мура в это время была очень больна, но если бы первой умерла она, то Ида, Мурина дочь, продолжала бы Ксюше писать, и мы почти наверняка нашли бы в этой пачке писем сообщение о Муриной смерти. А так — его нет… Ксеня была старше Муры лет на десять или чуть больше. В 50-м году ей могло быть лишь немного за шестьдесят…

(обратно)

2

[Записка Иды на клочке бумаги:]

Мур-мур-Мурушонок цып, цып, цып, Ах ты мой маленый цыпленок, Спокойной ночки крохотка. И. П.

[На обороте:]

Как видите, эти уменьшительные ласковые эпитеты «весьма» подходят ко мне и вяжутся с моей фигурой.

(обратно)

Оглавление

Предисловие автора

Любовь Муры (Роман в письмах) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg