«Чем больше привычек, тем меньше свободы»

Чем больше привычек, тем меньше свободы (fb2) - Чем больше привычек, тем меньше свободы (Magisterium) 4856K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иммануил Кант - Людмила Михайловна Мартьянова

Иммануил Кант Чем больше привычек, тем меньше свободы

© «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2018

Предисловие

Величайшая обязанность философа – быть последовательным, но именно это встречается реже всего.

Иммануил Кант

Иммануил Кант – немецкий мыслитель, основатель классической философии и теории критицизма – родился 22 апреля 1724 года в религиозной семье в пригороде Кёнигсберга в Пруссии. Его отец Иоганн Георг Кант работал ремесленником и изготовлял седла, а мать Анна Регина вела домашнее хозяйство.

В семье Кантов было 12 детей, и Иммануил родился четвертым. К сожалению, в живых остались три сестры и два брата.

В семье будущего философа господствовал дух религиозного благочестия и строгой требовательности в вопросах нравственности. Впоследствии, на склоне своих лет, Кант с гордостью писал, что «мои родители, происходя из сословия ремесленников, будучи людьми образцовой честности, нравственной благопристойности и порядочности, не оставив состояния (но также и долгов), дали мне воспитание, которое, если смотреть на него с моральной стороны, не могло быть лучше и за которое я, при каждом воспоминании о них, чувствую глубочайшую благодарность».

Набожная Анна Регина брала с собой детей на проповеди и на занятия по изучению Библии. Доктор теологии Франц Шульц часто бывал в гостях у семьи Канта, там он и заметил, что Иммануил преуспевает в изучении священного писания и умеет излагать собственные мысли.

Когда Канту было восемь лет, по наставлению Шульца родители отправили его в одну из ведущих школ Кёнигсберга – гимназию имени Фридриха, чтобы мальчик получил престижное образование.

В школе, куда Кант поступил в девятилетнем возрасте, он увлекался древними языками, в особенности латынью, которую хорошо изучил. В это время он еще не испытывал интереса к философии и мечтал заниматься в будущем классической филологией.

В школе Кант учился восемь лет, с 1732 по 1740 год. Ученики изучали теологию, Ветхий и Новый заветы, латынь, немецкий и греческий языки, географию и т. д. Философию преподавали только в старших классах.

У будущего философа было слабое здоровье, но учился он с прилежанием благодаря уму и сообразительности.

Когда Канту исполнилось 13 лет Анна Регина заболела и вскоре умерла. Многодетной семье приходилось сводить концы с концами.

В шестнадцатилетнем возрасте Кант поступает в Кёнигсбергский университет.

Канту не удалось окончить университет из-за материальных трудностей: в 1746 году умирает Иоганн Георг Кант, и, чтобы прокормить семью, Иммануилу приходится работать домашним учителем и почти десять лет обучать детей из семей графов, майоров и священников. В свободное время Иммануил писал философские сочинения, которые вошли в основу его трудов.

Первое сочинение «Мысли об истинной оценке живых сил» Иммануил пишет в университете под влиянием преподавателя Кнутцена, публикуется работа в 1749 году.

В 1755 году Иммануил Кант вернулся в Кёнигсбергский университет, чтобы защитить диссертацию «Об огне» и получить степень магистра.

В 1781 году Иммануил расширил свою научную биографию, написав одну из своих фундаментальных работ «Критика чистого разума», в которой подробно описал понятие категорического императива.

В 1786 году Кант был избран ректором университета, а в 1788 году был переизбран на второй срок. К этому времени его известность как философа вышла далеко за пределы Германии.

Внешне жизнь Канта протекала крайне однообразно. Он никогда не был женат, не выезжал за пределы родного города, общался лишь с небольшим кругом людей, преимущественно своих учеников, никогда не изменял своим еще со студенческих лет заведенным привычкам, подчиняя всю свою деятельность строгому неизменному распорядку. В этой связи Г. Гейне замечает: «Он жил механически размеренной, почти абстрактной жизнью холостяка в тихой, отдаленной улочке Кёнигсберга…Не думаю, чтобы большие часы на тамошнем соборе бесстрастнее и равномернее исполняли свои ежедневные внешние обязанности чем их земляк Иммануил Кант. Вставание, утренний кофе, писание, чтение лекций, обед, гуляние – все совершалось в определенный час, и соседи знали совершенно точно, что на часах половина четвертого, когда Иммануил Кант в своем сером сюртуке, с камышовой тросточкой в руке выходил из дому и направлялся к маленькой липовой аллее, которая в память о нем до сих пор называется философской дорожкой».

Кант любил говорить, что жить стоит главным образом для того, чтобы работать. И когда в 1797 году Кант вынужден был по стоянию здоровья отказаться от чтения лекций, а затем через несколько лет и вовсе прекратить свои научные занятия, он начал тяготиться своей жизнью.

Ученый был слаб здоровьем, но разработал собственную гигиену организма, поэтому дожил до преклонного возраста.

Несмотря на тщательное слежение за здоровьем, организм 75-летнего философа начал ослабевать: сначала его покинула физическая сила, а затем рассудок начал мутнеть.

Скончался великий философ 12 февраля 1804 года. Перед смертью Кант сказал: «Es ist gut» («Это хорошо»).

Похоронен Иммануил возле Кафедрального собора Кёнигсберга, а над могилой Канта возвели часовню.

Бессмертные цитаты Канта, влиятельного философа Европы, создателя грандиозной метафизической системы, основоположника немецкой классической философии, вошли в историю, а книги ученого лежат в основе философского учения во всем мире.

Критика чистого познания

…никакое познание не предшествует во времени опыту, оно всегда начинается с опыта.

* * *

Вполне возможно, что даже наше опытное знание складывается из того, что мы воспринимаем посредством впечатлений, и из того, что наша собственная познавательная способность (только побуждаемая чувственными впечатлениями) дает от себя самой.

* * *

Как только мы покидаем почву опыта, кажется естественным не строить тотчас же здание с такими знаниями и на доверии к таким основоположениям, происхождение которых неизвестно, а заложить сначала прочный фундамент для него старательным исследованием, а именно, предварительной постановкой вопроса о том, каким образом рассудок может прийти ко всем этим априорным знаниям и какой объем, силу и значение они могут иметь.

* * *

В самом деле, некоторые из этих знаний, например, математические, с древних времен обладают достоверностью и этим открывают возможность для развития других [знаний], хотя бы они и имели совершенно иную природу.

* * *

…трансцендентальная философия есть наука одного лишь чистого спекулятивного разума, так как все практическое, поскольку оно содержит мотивы, связано с чувствами, которые принадлежат к эмпирическим источникам познания.

* * *

…к критике чистого разума относится все, из чего состоит трансцендентальная философия: она есть полная идея трансцендентальной философии, но еще не сама эта наука, потому что в анализ она углубляется лишь настолько, насколько это необходимо для полной оценки априорного синтетического знания.

* * *

…существуют два основных ствола человеческого познания, вырастающие, быть может, из одного общего, но неизвестного нам корня, а именно чувственность и рассудок: посредством чувственности предметы нам даются, рассудком же они мыслятся.

* * *

Темперамент, а также талант, которые охотно позволяют себе свободное и неограниченное движение (как способность воображения и остроумие), нуждаются в дисциплине.

* * *

Дисциплину следует отличать от культуры, которая должна только доставлять навыки, не устраняя другие, уже существующие. Следовательно, для воспитания таланта, который уже сам по себе склонен проявляться, дисциплина имеет негативное, а культура и доктрина – положительное значение.

* * *

Разум в своем применении не нуждается в критике, потому что его концепция постоянно проверяется результатом опыта; точно так же не нужна критика и в математике, где понятия должны тотчас же быть показаны in concrete в чистом созерцании и тем самым все необоснованное и произвольное сразу обнаруживается.

* * *

Дисциплина чистого разума направлена не на содержание, а только на метод познания посредством чистого разума.

* * *

Философское познание рассматривает частное только в общем, а математическое знание рассматривает общее в частном и даже в единичном, однако a priori и посредством разума, так что, подобно тому как это единичное определено при некоторых общих условиях конструирования, так и предмет понятия, которому это единичное соответствует лишь в качестве его схемы, должен мыслиться в общей определенной форме.

* * *

Математика дает самый блестящий пример чистого разума, удачно расширяющегося самопроизвольно, без помощи опыта.

* * *

Философское познание есть познание разумом посредством понятий, а математическое знание есть познание посредством конструирования понятий.

* * *

Итак, существуют два способа применения разума, которые весьма различны в своем развитии именно потому, что в явлении, посредством которого нам даются все предметы, есть два элемента: форма созерцания (пространство и время), которая может быть познана и определена совершенно a priori, и материя (физическое), или содержание, которое означает нечто находящееся в пространстве и времени.

Гравюра с портрета И. Канта кисти Бекера. 1881

* * *

Философия не имеет никаких аксиом и никогда не может предписывать столь безоговорочно свои основоположения a priori, а должна стараться обосновать свое право на них посредством основательной дедукции.

* * *

Только в математике имеются демонстрации, так как она выводит свои знания не из понятий, а из конструирования их, т. е. из созерцания, которое может быть дано a priori соответственно понятиям.

* * *

Весь чистый разум в своем лишь спекулятивном применении не содержит ни одного синтетического суждения, непосредственно основанного на понятиях.

* * *

Все устроенное самой природой пригодно для какой-нибудь цели. Даже яды служат для того, чтобы преодолевать другие яды, зарождающиеся в самих соках нашего тела, и потому должны находиться в полной коллекции лекарственных средств (в аптеке).

* * *

Во всех своих начинаниях разум должен подвергать себя критике и никакими запретами не может нарушать ее свободы, не нанося вреда самому себе и не навлекая на себя нехороших подозрений.

* * *

Хотя разум никогда не может уклониться от критики, он не всегда имеет основание опасаться ее.

* * *

Разум самопроизвольно укрощается и удерживается в границах самим же разумом.

* * *

Всегда, и без всякого сомнения, полезно предоставить пытливому и испытующему разуму полную свободу, дабы он беспрепятственно мог обеспечивать свои интересы, чему способствует и то, что он ограничивает свои познания, и то, что он расширяет их, между тем как интересы его всякий раз страдают, когда вмешивается чужая рука, чтобы свернуть его с естественного для него пути к навязанным ему целям.

* * *

Склонность показывать себя с лучшей стороны и высказывать убеждения, которых в действительности нет, служит первоначально для того, чтобы вывести человека из грубости и заставить его сначала, по крайней мере, усвоить манеры добра, известного ему, а затем, когда правильные основоположения уже развились и вошли в образ мышления, эта лживость должна быть постепенно искоренена, потому что иначе она развращает душу и не дает добрым чувствам подняться из-под сорной травы красивой внешности.

* * *

В человеческой природе есть некоторая порочность, которая, в конце концов, как и все исходящее из природы, должна содержать в себе задатки к добрым целям.

* * *

Благодаря склонности скрывать свою природу и придавать себе пристойный вид люди не только цивилизовались, но и постепенно в известной степени морализировалисъ, так как, не будучи в состоянии сорвать маску благопристойности, честности и благонравия, всякий находил для себя школу для совершенствования в мнимых примерах добра, которые он видел среди окружающих.

* * *

…предоставьте вашему противнику говорить только разумное и побивайте его только оружием разума.

* * *

Спор развивает антиномию, рассматривая ее предмет с двух сторон и исправляя ее суждение тем, что ограничивает это суждение.

* * *

В сфере чистого разума гипотезы допустимы только как военное оружие не для того, чтобы обосновывать на них свое право, а только для того, чтобы защищать его.

* * *

Земная жизнь есть только явление, т. е. чувственное представление о чисто духовной жизни, и что весь чувственно воспринимаемый мир есть лишь образ, который мерещится нашему теперешнему способу познания и, подобно сновидению, не имеет сам по себе никакой объективной реальности.

* * *

В сфере чистого разума не бывает настоящей полемики. Обе стороны толкут воду в ступе и дерутся со своими тенями, так как они выходят за пределы природы, туда, где для их догматических уловок нет ничего, что можно было бы схватить и удержать.

* * *

Труднее всего согласовать хитрость, притворство с намерением отстоять доброе дело.

* * *

…достаточное признание истинности суждения есть знание.

* * *

Уверенность есть лишь видимость, так как основание суждения, находящееся только в субъекте, принимается за объективное основание.

* * *

Чистый разум на самом деле не содержит в себе никаких мнений.

Разум посредством своих понятий не может обращаться прямо к предметам, а должен сначала доказать объективную значимость понятий и возможность их априорного синтеза.

* * *

Если признание истинности суждения имеет достаточное основание с субъективной стороны и в то же время считается объективно недостаточным, то оно называется верой.

* * *

В суждениях чистого разума мнения вообще недопустимы.

* * *

Никто не пытается создать науку, не полагая в ее основу идею. Однако при разработке науки схема и даже даваемая вначале дефиниция науки весьма редко соответствуют идее схемы, так как она заложена в разуме, подобно зародышу, все части которого еще не развиты и едва ли доступны даже микроскопическому наблюдению.

* * *

Схема, начертанная не согласно идее, т. е. исходя не из главной цели разума, а эмпирически… дает техническое единство, а схема, построенная согласно идее (когда разум a priori указывает цели, а не эмпирически ожидает их), создает архитектоническое единство.

* * *

Существенные цели не означают еще высших целей; высшей может быть только одна цель (при совершенном систематическом единстве разума). Поэтому они – или конечная цель, или подчиненные цели, необходимо относящиеся к первой как средства.

* * *

Математик, естествоиспытатель, логик, как бы далеко ни продвинулись первые в познаниях разума, а последний особенно в философском познании, все же могут быть только виртуозами разума. Но у нас есть еще идеал учителя, руководящего всеми ими и пользующегося ими как орудиями для содействия существенным целям человеческого разума. Только такого учителя следовало бы называть философом.

* * *

Система всякого философского познания есть философия.

* * *

Если цель поставлена, то условия для ее достижения гипотетически необходимы.

* * *

Философия природы имеет дело со всем, что есть, а нравственная – только с тем, что должно быть.

Законодательство человеческого разума (философия) имеет два предмета – природу и свободу и, следовательно, содержит в себе как естественный, так и нравственный закон первоначально в двух различных системах, а затем в одной философской системе.

Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить.

Логику можно рассматривать двояко: как логику или общего, или частного применения рассудка.

Помимо же созерцания существует лишь один способ познания, а именно познание через понятия; следовательно, познание всякого, по крайней мере, человеческого, рассудка есть познание через понятия, не интуитивное, а дискурсивное.

* * *

Разум есть способность создавать принципы.

* * *

Но в тех случаях когда простые люди полагают, что хитроумные софисты замышляют не более и не менее как подкоп под самые основы общественного благополучия, им кажется не только умным, и позволительным и даже похвальным помогать доброму делу хотя бы мнимыми доводами, а не оставлять предполагаемому противнику добра даже и тех преимуществ, которые появились бы у него, если бы мы умерили свой тон до степени практического убеждения и признались, что у нас нет спекулятивной и аподиктической достоверности.

Воспитание есть искусство, применение которого должно совершенствоваться многими поколениями.

* * *

Наказания, назначаемые в припадке гнева, не достигают цели. Дети смотрят на них в этом случае как на последствия, а на самих себя – как на жертвы раздражения того, кто наказывает.

Об изначально злом в человеческой природе

Поскольку мораль основана на понятии о человеке как существе свободном, но именно поэтому и связывающем себя через свой разум безусловными законами, она, для того чтобы познать свой долг, не нуждается в других мотивах, кроме самого закона.

…всякий поступок должен быть сам по себе взвешен по моральному закону, прежде чем он будет направлен на счастье других.

* * *

Если вы представите себе человека, который уважает моральный закон и которому приходит на ум мысль (он вряд ли может избежать ее), какой мир, руководствующийся практическим разумом, он создал бы, если бы это было в его силах, и притом так, чтобы и сам он оставался в нем как его часть, – то, если бы ему был предоставлен выбор, он не только остановился бы именно на таком, какой порождает моральная идея о высшем благе, но и выразил бы также желание, чтобы мир вообще существовал, потому что моральный закон желает, чтобы высшее возможное через нас благо было осуществлено…

* * *

Цель, которая заключает в себе необходимое и вместе с тем достаточное условие всех остальных, есть конечная цель. Личное счастье есть субъективная конечная цель разумных существ в мире…

* * *

Но если должно мыслить самое строгое соблюдение морального закона как причину достижения высшего блага (как цели), – то, так как человеческой способности недостаточно, для того чтобы привести счастье в мире в полное согласие с достойностью быть счастливым необходимо признать всемогущее моральное существо как владыку мира, предусмотрительностью которого это и совершается, т. е. мораль неизбежно ведет к религии.

* * *

Граница между глупостью и разумностью столь незаметна, что, долго идя путем одной из них, трудно не коснуться иногда хоть сколько-нибудь и другой.

* * *

…заповедь «повинуйся начальству» также моральна и соблюдение ее, как и всех других обязанностей, может быть отнесено к религии, то сочинению, которое посвящено определенному понятию религии, подобает самому подавать пример такого повиновения. Богослов, которому (поручено) судить о книгах, может быть назначен для того, чтобы он заботился лишь о спасении пределов этого закона.

* * *

Но основывающемуся на Библии богословию в области наук противостоит философское богословие – вверенное достояние другого факультета. Если только оно остается в пределах одного лишь разума и пользуется для подтверждения и объяснения своих положений историей, языками, книгами всех народов, даже Библией, но только для себя не вводя эти положения в библейское богословие и не пытаясь изменить те его официальные учения, исключительное право на которые имеют духовные лица, оно должно пользоваться полной свободой распространения, насколько хватит его учености.

…основывающийся на Библии богослов может быть единодушен с философом или считать, что он должен его опровергнуть, если только он его слушает. Ведь именно таким образом он заранее может быть во всеоружии против всяких затруднений, перед которыми его может поставить философ.

* * *

Так как откровение может по крайней мере включать в себя и религию чистого разума, а религия разума, наоборот, не может содержать в себе историческое содержание откровения, то я могу рассматривать первое как более широкую сферу веры, которая заключает в себе религию разума как более узкую сферу (не как два вне друг друга находящихся круга, а как два концентрических круга), и в пределах последней философ должен считать себя учителем чистого разума при этом, следовательно, отвлечься от всякого опыта.

* * *

…между разумом и священным писанием можно найти не только совместимость, но и единство, так что тот, кто следует одному из них (под руководством моральных понятий), обязательно встретится и с другим. Если же этого не случится, то или у одного человека будет две религии, что нелепо, или будет религия и культ. А в последнем случае, так как культ не есть (в отличие от религии) цель сама по себе, а имеет ценность только как средство, оба они иногда могут смешиваться вместе, чтобы на короткое время соединиться, но потом, как масло и вода, снова отделиться друг от друга, и чисто моральное (религия разума) должно всплыть наверх.

* * *

То, что мир во зле лежит, – это жалоба, которая так же стара, как история, даже как еще более старая поэзия, более того, как самая старая. Тем не менее, у всех мир начинается с добра – с золотого века, с жизни в раю или с еще более счастливой жизни в общении с небесными существами. Но это счастье скоро исчезает у них как сон, и впадение в злое (моральное, с которым всегда в ногу идет и физическое) ускоренным шагом торопится к худшему, так что мы теперь (но это теперь старо, как история) живем в последние времена, на пороге у нас день страшного суда и светопреставление.

* * *

…дабы назвать человека злым, надо иметь возможность из некоторых его поступков, даже из одного-единственного сознательно злого поступка a priori сделать вывод о злой максиме, лежащей в основе, а из этой максимы – о заложенном в каждом субъекте основании всех отдельных морально злых максим, которое само в свою очередь есть максима.

* * *

Но так как легко может случиться, что ошибаются и в том и другом мнимом опыте, то возникает вопрос: не возможно ли, по крайней мере, что-то среднее, а именно, что человек как член рода своего ни добр, ни зол, или во всяком случае может быть и тем и другим, т. е. отчасти добрым, а отчасти злым? Человека, однако, называют злым не потому, что он совершает злые (противные закону) поступки, а только потому, что эти поступки таковы, что дают возможность сделать вывод о его злых максимах.

* * *

Но для учения о нравственности вообще очень важно не допускать, насколько возможно, никакой моральной середины ни в поступках (adiaphora), ни в человеческих характерах, так как при такой двойственности всем максимам грозит опасность утратить определенность и устойчивость.

* * *

…основание злого находится не в каком-либо объекте, который определяет произвол через склонность, и не в каком-либо естественном побуждении, а только в правиле, которое произвол устанавливает себе для применения своей свободы, т. е. в некоторой максиме. О максиме уже нельзя спрашивать дальше, что в человеке есть субъективное основание признания этой, а не противоположной ей максимы.

* * *

…человек (от природы) или нравственно добр, или нравственно зол. Но каждому может легко прийти на ум вопрос, верно ли такое противопоставление и не может ли каждый утверждать, что человек от природы ни то ни другое или что он и то и другое одновременно, а именно в одних отношениях добр, а в других зол.

* * *

Только моральный закон сам по себе есть мотив в суждении разума, и тот, кто делает его своей максимой, морально добр. Если же закон не определяет чьего-либо произвола в отношении того или иного поступка, касающегося данного закона, то на этот произвол должен иметь влияние противоположный ему мотив.

* * *

Величие закона (подобно закону на Синае) внушает благоговение (не страх, который отталкивает, и не прелесть, которая вызывает непринужденность), которое возбуждает чувство уважения подчиненного к своему повелителю, а в данном случае, так как повелитель заложен в нас самих, – чувство возвышенности нашего собственного назначения, что увлекает нас больше, чем все прекрасное.

* * *

Морально безразличный поступок (adiaphoron morale) был бы тогда поступком, который следует из одних лишь законов природы и, таким образом, вообще не имеет отношения к нравственному закону как закону свободы, при этом он не есть факт и в отношении его не бывают, да и не нужны, ни предписание, ни запрет.

* * *

Однако если иметь в виду те привлекательные последствия, которые добродетель распространяла бы в мире, если бы она везде нашла себе применение, то в этом случае морально направленный разум примешивает чувственность (через воображение). Геркулес стал мусагетом только тогда, когда он одолел чудовищ, – занятие, которое заставляет содрогаться этих добрых сестер.

* * *

Образ мыслей, т. е. первое субъективное основание признания максим, может быть только одним и направлен на все применение свободы вообще. Но сам образ мыслей должен быть принят свободным произволом, иначе он не может быть вменен.

* * *

Рабское настроение духа не может существовать без скрытой ненависти к закону, а радость от исполнения своего долга (а не удобство от признания его) есть признак подлинно добродетельного образа мыслей даже в благочестии, состоящем не в самобичевании кающегося грешника (самобичевание очень двусмысленно и обычно есть только внутренний упрек в том, что не соблюдены правила благоразумия), а в твердом намерении поступать в будущем лучше, и такое намерение, воодушевляемое успехом, не может не вызывать радостное настроение духа, без которого никогда нет уверенности, что добро полюбилось, т. е. принято в максиму.

* * *

…образ мыслей в отношении морального закона никогда не индифферентен (никогда не может быть ни тем, ни другим – ни добрым, ни злым). Но он также не может в некоторых отношениях быть добрым, а в других – одновременно и злым. В самом деле, если он в одном отношении добр, то это значит, что он принял моральный закон в свою максиму.

* * *

Задатки животности в человеке можно подвести под общую рубрику физического и чисто механического себялюбия, т. е. такого, для которого не требуется разум. Они троякого вида: во-первых, стремление к самосохранению; во-вторых, к продолжению рода своего через влечение к другому полу и к сохранению того, что производится при сочетании с ним; в-третьих, к общению с другими людьми, т. е. влечение к общительности. Им могут быть привиты всевозможные пороки (которые, однако, не возникают сами собой из этих задатков как корня). Их можно назвать пороками естественной грубости, и при наибольшем отступлении от целей природы они становятся скотскими пороками: обжорства, похоти и дикого беззакония (по отношению к другим людям).

* * *

Задатки человечности можно подвести под общую рубрику физического, правда, но сравнительного себялюбия (для чего требуется разум), а именно (как наклонность) судить о себе как о счастливом или несчастном только по сравнению с другими.

* * *

Задатки личности – это способность воспринимать уважение к моральному закону как сам по себе достаточный мотив произвола. Способность воспринимать уважение к моральному закону в нас была бы моральным чувством, которое само по себе еще не составляет цели естественных задатков…

* * *

…все грубые люди имеют предрасположение к опьяняющим напиткам, ибо хотя многие из них еще не знают охмеления и, следовательно, еще не желают того, что его вызывает, но достаточно дать им хоть раз попробовать такие напитки, чтобы породить у них почти неистребимое желание этих напитков. Между предрасположением и склонностью, которая предполагает уже знакомство с объектом желания, находится еще инстинкт – ощущаемая потребность что-то делать или чем-нибудь наслаждаться, о чем мы еще не имеем никакого понятия (как художественный инстинкт у животных или половое влечение).

* * *

То, что отдельный человек добр или зол не дает основания полагать, что этот характер относится ко всему роду.

* * *

Суждение человек зол. выражает только то, что человек сознает моральный закон и, тем не менее, принимает в свою максиму (случайное) отступление от него. Сказать, что он зол от природы, – значит сказать, что это относится к нему как члену рода человеческого не в том смысле, что это качество будто бы вытекает из понятия его рода (из понятия человека вообще, в таком случае оно было бы необходимым), а в том, что по тому, что знают о нем из опыта, о нем нельзя судить иначе, или что это можно предположить как субъективно необходимое в каждом, даже самом лучшем, человеке.

* * *

Всякое предрасположение бывает или физическим, т. е. относится к произволу человека как существа природы, или моральным, т. е. относится к произволу его как морального существа. В первом смысле нет никакого предрасположения к морально злому, так как морально злое должно возникать из свободы, а физическое предрасположение (которое основывается на чувственных побуждениях) к какому-нибудь применению свободы, будет ли оно направлено на доброе или на злое, есть противоречие. Итак, предрасположение к злому может укорениться только в моральной способности произвола. Но нравственно злым (т. е. подлежащим вменению) может быть только наше собственное действие (Tat).

* * *

Но между человеком добрых нравов (bene moratus) и нравственно добрым человеком (moraliter bonus) нет никакого различия (по крайней мере, не должно быть), поскольку дело касается соответствия поступков с законом, разве лишь что у одного не всегда, быть может, даже никогда, а у другого всегда закон – единственный и высший мотив. О первом можно сказать: он соблюдает букву закона (т. е. в том, что касается его поступка, предписываемого законом); а о втором: он соблюдает дух закона (дух морального закона состоит в том, что один этот закон достаточен как мотив). То, что совершается не на основе этой веры, есть грех (по образу мыслей).

Каждое государство, пока рядом с ним находится другое, которое оно надеется покорить, стремится к расширению путем подчинения этого государства и таким образом стремится стать универсальной монархией, таким строем, при котором должна быть уничтожена всякая свобода, а вместе с ней (как ее следствие) добродетель, вкус и наука.

Памятник И. Канту в Кёнигсберге на своем первом месте. Гравюра начала XIX в.

* * *

Мыслить себя существом, действующим свободно и, тем не менее, избавленным от соответствующего такому существу закона (морального), значило бы мыслить причину, действующую без всякого закона (ведь определение по законам природы отпадает ввиду свободы), что само себе противоречит.

* * *

Человек (даже самый худший), каковы бы ни были его максимы, не отрекается от морального закона, так сказать, как мятежник (с отказом от повиновения). Скорее, этот закон в силу моральных задатков человека действует на него неотразимо. И если бы этому не противодействовали другие мотивы, то он принял бы его как достаточную побудительную причину произвола в свою высшую максиму, т. е. он был бы морально добрым.

* * *

…различие между тем, добрый ли человек или злой, заключается не в различии между мотивами, которые он принимает в свою максиму (не в ее материи), а в субординации (в ее форме): который из указанных двух мотивов делает он условием другого. Следовательно, человек (даже лучший) зол только потому, что, принимая мотивы в свои максимы, он переворачивает их нравственный порядок: он, правда, принимает в них моральный закон рядом с законом себялюбия, но, так как он убеждается в том, что один не может существовать рядом с другим, а должен подчиняться другому как своему высшему условию, он делает мотивы себялюбия и его склонности условием соблюдения морального закона, тогда как, напротив, последний как высшее условие удовлетворения первого должен был бы быть принят во всеобщую максиму произвола как единственный мотив.

* * *

…когда мы исследуем происхождение злого, мы вначале не принимаем еще в расчет предрасположения к нему (как peccatum in potentia), a принимаем во внимание лишь действительно злое в данных поступках по его внутренней возможности и по тому, что для их совершения должно соединиться в произволе.

* * *

…злонравность человеческой природы следует называть не столько злостностью в буквальном смысле слова, т. е. намерением (субъективным принципом максим) принимать в качестве мотива в свою максиму злое как злое (ибо это дьявольское намерение), сколько извращенностью сердца, которое по результату именуется также злым сердцем.

* * *

Один член английского парламента сгоряча позволил себе высказать такое мнение: «Каждый человек имеет ту цену, за которую он себя отдает». Если это верно (что каждый сам может решить); если вообще нет добродетели, для которой нельзя найти степень искушения, способную опрокинуть ее; если решение вопроса о том, добрый или злой дух склонит нас на свою сторону, зависит от того, кто больше предлагает и более аккуратно платит – то о человеке вообще было бы верным сказанное апостолом: «Здесь нет никакого различия, здесь все грешники, нет никого, кто делал бы доброе (по духу закона), даже ни одного человека».

* * *

Каждый злой поступок, если ищут происхождение его в разуме, надо рассматривать так, как если бы человек дошел до него непосредственно из состояния невинности. В самом деле, каково бы ни было его прежнее поведение и каковы бы ни были воздействовавшие на него естественные причины, а также заключались ли они в нем или были вне его, все же его поступок свободен и не определен ни одной из этих причин; следовательно, о нем можно и должно судить как о первоначальном проявлении его произвола.

Вполне справедливо говорят, что человеку вменяются и последствия, вытекающие из его прежних свободных, но противных закону поступков, но этим хотят сказать только то, что нет необходимости прибегать к этой отговорке и решать, могут ли последствия быть свободными или нет, так как уже в сознательно свободном поступке, который был их причиной, имеется достаточное основание для вменения.

* * *

Злое могло возникнуть только из морально злого (а не из одной лишь ограниченности нашей природы); и все же первоначальные задатки (которые никто другой не мог испортить, кроме самого человека, если ему должна быть вменена эта испорченность) суть задатки доброго. Для нас, следовательно, нет никакой понятной причины того, откуда впервые могло бы появиться в нас морально злое.

* * *

По [священному] писанию, зло начинается не из лежащего в основе предрасположения ко злу, так как иначе начало его не возникало бы из свободы, а с греха (под которым подразумевается нарушение морального закона как божественной заповеди); состояние же человека до всякого предрасположения к злому называется состоянием невинности.

* * *

Восстановление первоначальных задатков доброго в нас есть, следовательно, не приобретение утраченного побуждения к доброму, ибо это побуждение, состоящее в уважении к моральному закону, мы никогда потерять не можем, а если бы это было возможно, то мы никогда не могли бы приобрести его вновь.

* * *

Первоначально доброе есть святость максим в исполнении своего долга, благодаря чему человек, принимающий эту чистоту в свою максиму, хотя от этого еще сам не становится святым (ведь между максимой и действием еще большое расстояние), но встает на путь к тому, чтобы приблизиться к ней в бесконечном движении вперед.

* * *

Если допустить, что, для того чтобы стать добрым или лучшим, необходимо еще сверхъестественное содействие, то, будет ли оно состоять в уменьшении препятствий или в положительной помощи, человек должен до этого сделать себя достойным получить его и принять эту помощь (это немаловажно), т. е. принять в свою максиму положительное увеличение силы, благодаря чему только и становится возможным вменение ему доброго и признание его добрым человеком.

* * *

Ни один человек, для которого моральность не безразлична, не может иметь удовольствие от себя и даже не может не чувствовать сильное отвращение к себе, если он осознает такие максимы, которые не согласуются с моральным законом в нем. Это можно назвать основанной на разуме любовью к себе самому, которая препятствует всякому смешению других причин удовлетворенности последствиями своих поступков (под именем обретаемого этим счастья) с мотивами произвола.

* * *

Счастье в соответствии с нашей природой для нас как существ, зависимых от предметов чувственности, – это первое и то, чего мы желаем безусловно. И оно же в соответствии с нашей природой (если вообще хотят так называть то, что нам прирождено) как наделенных разумом и свободой существ далеко не первое и не есть безусловно предмет наших максим; первое и безусловно предмет наших максим – это достойность быть счастливым, т. е. соответствие всех наших максим с моральным законом.

* * *

Но в нашей душе есть нечто одно, что, если мы в него хорошенько всмотримся, мы уже не перестанем рассматривать с величайшим удивлением, и – когда удивление правомерно – оно возвышает душу. Это первоначальные моральные задатки в нас вообще.

* * *

Человек считает себя добродетельным, если он чувствует себя твердым в максимах исполнения своего долга, хотя и не из высшего основания всех максим, а именно не из чувства долга; неумеренный, например, возвращается к умеренности ради здоровья, лжец – к истине ради чести, несправедливый – к гражданской честности ради покоя или выгоды и т. д. Все это исходя из превозносимого принципа счастья.

* * *

Тем, что ставят в пример доброго человека (что касается законосообразности поступка) и дают своим ученикам в области морали судить о нечистоте некоторых максим по действительным мотивам поступков, задатки доброго необычайно развиваются и постепенно переходят в образ мыслей, так что долг ради одного только долга начинает получать в их сердцах заметный вес. Но учить удивляться добродетельным поступкам, каких бы жертв они ни стоили, – это еще не то настоящее настраивание, которое должно расположить ученика к морально доброму.

* * *

Для того, кто вникает в умопостигаемое основание сердца (всех максим произвола), для кого, следовательно, эта бесконечность движения вперед есть единство, т. е. для бога, это значит быть действительно хорошим (ему угодным) человеком; и постольку это изменение можно рассматривать как революцию; но в суждении людей, которые себя и силу своих максим могут оценивать только по тому, насколько они одерживают верх над чувственностью во времени, это изменение есть никогда не прекращающееся стремление к лучшему, стало быть, постепенная реформа предрасположена к злому как извращенного образа мыслей.

* * *

Но если человек в основании своих максим испорчен, то как же возможно, чтобы он собственными силами был в состоянии совершить эту революцию и сам собой сделался добрым человеком? И все же долг повелевает быть таким, а повелевает он нам только то, что для нас исполнимо.

* * *

Ставшее навыком твердое решение исполнять свой долг и называется добродетелью по эмпирическому характеру (virtus phaenomenon). Она имеет, следовательно, постоянную максиму законосообразных поступков; мотивы, в которых нуждается для этого произвол, можно брать откуда угодно.

* * *

Каждый должен будет признаться, что он не знает, не станет ли он колебаться в своем решении, если представится такой случай. Тем не менее, долг повелевает ему безусловно: он должен оставаться ему верным; и отсюда он справедливо заключает, что он необходимо должен также и мочь это…

* * *

Теорией называют совокупность правил, даже практических, когда эти правила мыслятся как принципы в некоторой всеобщности, и притом отвлеченно от множества условий, которые, однако, необходимо имеют влияние на их применение. Наоборот, практикой называется не всякое действование, а лишь такое осуществление цели, какое мыслится как следование определенным, представленным в общем виде принципам деятельности.

* * *

…никто не может выдавать себя за человека практически опытного в той или иной науке и вместе с тем презирать теорию, если только он не хочет показать, что он невежда в своей специальности, поскольку думает, что, когда он предпринимает наугад разные попытки и приобретает новый опыт, не накапливая при этом определенных принципов (которые, собственно, и составляют то, что называется теорией) и не осмысливая своего дела как чего-то целого (которое, если при этом поступают методически, и называется системой), он может идти дальше, чем его в состоянии повести теория.

* * *

…в теории, которая основана на понятии долга, опасение относительно пустой идеальности этого понятия совершенно отпадает. В самом деле, не было бы долгом стремиться к определенному действию нашей воли, если бы это действие не было возможно и в опыте (все равно, мыслится ли он как законченный или как постоянно приближающийся к законченности).

* * *

…если моральный закон повелевает, что мы теперь должны быть лучше, то отсюда неизбежно следует, что нам необходимо и уметь это. Положение о прирожденном злом никакого применения в моральной догматике не имеет, ибо ее предписания заключают в себе те же обязанности и они имеют ту же силу, будет ли предрасположение к нарушению их в нас или нет.

Соединить понятие свободы с идеей о боге как необходимом существе не представляет никакой трудности, потому что свобода состоит не в случайности поступка (будто он вовсе не детерминирован основаниями), т. е. не в индетерминизме (будто для бога одинаково должно быть возможным делать доброе или злое, если его действие называть свободным), а в абсолютной спонтанности, которая подвергается опасности только при предетерминизме, согласно которому определяющее основание поступка находится в прошлом времени, стало быть, так, что теперь поступок уже не в моей власти, а в руках природы и неодолимо меня определяет; и тогда это затруднение отпадает, ибо в Боге нельзя мыслить какую-либо последовательность во времени.

* * *

Но все религии можно разделить на религию снискания благосклонности (одного лишь культа) и на моральную, т. е. религию доброго образа жизни. По первой человек или льстит себя мыслью: бог может сделать его навеки счастливым без того, чтобы для этого нужно было стать лучше (с помощью отпущения его погрешений); или же, если это кажется ему невозможным, бог может сделать его лучше, без того, чтобы ему самому надо было сделать для этого что-то большее, чем попросить об этом. А так как перед лицом всевидящего существа просить – значит не более как желать, то и никакого действия, собственно говоря, не было бы; ведь если бы все дело было в желании, то каждый человек был бы добрым.

* * *

Понятие долга во всей своей чистоте несравненно проще, яснее и для практического применения каждому человеку понятнее и естественнее, чем всякий мотив, почерпнутый из понятия счастья или смешанный с ним и принимающий его в соображение (что всегда требует много искусства и размышления); даже в суждении самого обыденного человеческого разума понятие долга, если только оно доходит до этого разума и притом обособленно от такого мотива и даже в противоположность ему доходит до человеческой воли, оказывается гораздо более сильным, проникающим глубже и сулящим больший успех, нежели все побуждения, заимствованные от низшего, своекорыстного принципа.

* * *

Без сомнения, у воли должны быть мотивы; но эти мотивы суть не те или иные желаемые как цели объекты, относящиеся к физическому чувству, а только сам ничем не обусловленный закон; расположение воли к подчинению этому закону как безусловному принуждению называется моральным чувством; значит, это чувство не причина, а следствие определения воли, и оно нисколько не ощущалось бы нами, если бы это безусловное принуждение уже не было в нас.

Возвышенное и прекрасное у человека

Глубокие чувства, до которых возвышается иногда беседа в избранном обществе, должны время от времени находить разрядку в веселой шутке, а радостный смех должен составить прекрасный контраст к растроганному и серьезному выражению лица, способствуя тому, чтобы оба вида этих ощущений непринужденно сменяли друг друга.

Ум возвышен, остроумие прекрасно. Смелость возвышенна и величественна, хитрость ничтожна, но красива.

Правдивость и честность просты и благородны, шутка и угодливая лесть тонки и красивы. Учтивость – украшение добродетели. Бескорыстное служебное рвение благородно, утонченность и вежливость прекрасны. Возвышенные свойства внушают уважение, прекрасные же – любовь. Люди, чувство которых обращено преимущественно на прекрасное, ищут себе честных, верных и серьезных друзей только в несчастье, для повседневного же общения они избирают себе шутливого, учтивого и вежливого собеседника. Некоторых людей ценят слишком высоко, чтобы их можно было любить. Они внушают нам удивление, но настолько превосходят нас, что мы не решаемся приблизиться к ним с интимным чувством любви.

* * *

Трагедия, на мой взгляд, отличается от комедии главным образом тем, что первая возбуждает чувство возвышенного, а вторая – чувство прекрасного.

* * *

В хитроумном замысле, даже если цель его – мошенничество, есть что-то утонченное и вызывающее смех. Изощренное кокетство, а именно старание пленять и очаровывать, быть может, и достойно порицания по отношению к тем, кто в других отношениях вполне благопристоен, но все же привлекательно, и обыкновенно его предпочитают скромному и серьезному благонравию.

* * *

Для дружбы характерно главным образом возвышенное, для любви же между мужчиной и женщиной – прекрасное.

* * *

Изощренное кокетство, а именно старание пленять и очаровывать, быть может, и достойно порицания по отношению к тем, кто в других отношениях вполне благопристоен, но все же привлекательно, и обыкновенно его предпочитают скромному и серьезному благонравию.

* * *

Высокий рост обращает на себя внимание и внушает уважение, маленький рост располагает больше к непринужденности. Даже смугловатое лицо и черные глаза ближе к возвышенному, голубые глаза и светлые волосы – к прекрасному. Более почтенный возраст сочетается со свойствами возвышенного, молодость же – со свойствами прекрасного.

* * *

Даже пороки и нравственные недостатки не лишены иногда некоторых черт возвышенного или прекрасного. Ощущения возвышенного больше напрягают душевные силы и потому скорее утомляют.

Люди высокого роста со статной фигурой должны соблюдать в своей одежде простоту или – самое большее – великолепие, люди маленького роста могут быть нарядными и разукрашенными. Солидному возрасту подобают более темные цвета и однообразие одежды. Молодость любит выделяться более светлой и яркой одеждой.

* * *

Происхождение и звание обыкновенно располагают людей к уважению. Богатство, хотя бы и без заслуг, почитается даже людьми бескорыстными, потому вероятно, что с представлением о нем связываются мысли о великих деяниях, которые посредством него могли бы быть совершены. Это уважение выпадает заодно и на долю некоторых богатых мерзавцев, которые подобных деяний никогда не совершат и не имеют никакого понятия о благородном чувстве, которое единственно могло бы придать богатствам какую-то ценность.

* * *

Зло, причиняемое бедностью, усугубляется презрением, которое даже заслуги не могут полностью перевесить, по крайней мере, в глазах толпы, разве что чин и звание введут в заблуждение это грубое чувство и обманут к его же пользе.

* * *

В человеческой природе никогда не бывает достойных качеств, отклонения от которых не переходили бы через бесконечные оттенки в самые крайние несовершенства.

* * *

Чувство прекрасного извращается, если при этом совершенно отсутствует благородство, и тогда его называют нелепым. Мужчину с таким качеством, если он молод, называют дуралеем, а если он в среднем возрасте, – фатом. Так как более пожилому возрасту всегда более пристойно возвышенное, то старый фат – самое презренное существо в мире, так же как молодой чудак – самое противное и несносное.

* * *

Кто любит все причудливое и верит в него, тот фантазер.

* * *

Склонность к гримасам делает из человека чудака.

* * *

Отшельническая набожность древних пустынников была причудлива. Монастыри и другие подобного рода склепы для заточения в них живых святых – это гримасы.

И умные люди иногда говорят глупости и что нужно немало ума, чтобы, отозвав на короткое время рассудок с его поста, ничего при этом не упустить.

* * *

Тот, чьи речи или поступки не забавляют и не трогают, скучен. Скучный человек, если он, тем не менее, пытается развлечь и заинтересовать, пошл. Пошлый же человек, если он еще и чванлив, – дурак.

* * *

Тот, кто постоянно мелет вздор, глуп.

* * *

Шутки и веселость относятся к чувству прекрасного.

* * *

Среди моральных свойств только истинная добродетель возвышенна.

* * *

Укрощение страстей ради принципов возвышенно.

* * *

…истинная добродетель может опираться только на принципы, и, чем более общими они будут, тем возвышеннее и благороднее становится добродетель.

* * *

Невозможно, чтобы наше сердце преисполнялось нежным участием в судьбе каждого и чтобы мы по поводу каждого чужого несчастья впадали в уныние; иначе добродетельный человек, непрестанно проливая подобно Гераклиту слезы сострадания, при всем своем добросердечии оказался бы не чем иным, как только мягкосердечным бездельником.

* * *

Умерщвление плоти, обеты и другие монашеские добродетели суть гримасы. Мощи, священное дерево и всякого рода подобный хлам, в том числе и священные испражнения великого ламы Тибета, – все это гримасы.

* * *

Вид чувства благожелательности, несомненно, прекрасного и привлекательного, но не составляющего еще основы истинной добродетели, – это услужливость, стремление быть приятным другим своей приветливостью, готовностью пойти навстречу желаниям других и сообразовать свое поведение с их настроениями. Эта привлекательная обходительность прекрасна, и такая отзывчивость благородна. Однако это чувство вовсе не добродетель; более того, там, где высокие принципы не ограничивают и не ослабляют его, из него могут возникнуть всевозможные пороки.

* * *

Грустное отрешение от мирской суеты из-за понятного пресыщения ею благородно.

* * *

Некоторое мягкосердечие, легко превращающееся в теплое чувство сострадания, прекрасно и привлекательно: оно свидетельствует о доброжелательном участии в судьбе других людей, к чему сводятся также и принципы добродетели.

* * *

Человек добросердечный будет без какого-либо особого намерения, из непосредственной готовности услужить спокойно и вежливо обходиться с вами, а также искренне сочувствовать несчастью другого.

* * *

Вообще благожелательность к людям есть основание не только сочувствия к их бедам, но и справедливости…

* * *

Добросердечие, красота и тонкая чувствительность души, состоящие в том, что в зависимости от того или другого повода проявляют в отдельных случаях сострадание или благосклонность, весьма подвержены смене обстоятельств, и, поскольку подобное движение души не покоится на всеобщем принципе, оно легко видоизменяется, смотря по тому, какой своей стороной обращены [к нам] объекты.

* * *

Не бывает людей без всяких признаков более тонких чувств, однако чаще всего они отсутствуют (такое отсутствие соответственно называют бесчувственностью) у людей флегматического темперамента, которому иногда отказывают даже в более грубых побудительных причинах, таких, как жадность к деньгам и т. п., но мы можем, во всяком случае, за ним оставить эти [влечения] вместе с другими родственными им склонностями, потому что они вовсе не относятся к этой сфере.

* * *

Меланхолик хорошо хранит свои и чужие тайны. Правдивость возвышенна – и он ненавидит ложь и притворство. У него глубокое чувство человеческого достоинства. Он знает себе цену и считает человека существом, заслуживающим уважения. Никакой подлой покорности он не терпит, и его благородство дышит свободой. Все цепи – от позолоченных, которые носят при дворе, до тяжелых железных цепей рабов на галерах – внушают ему отвращение. Он строгий судья себе и другим, и нередко он недоволен как самим собой, так и миром.

Красноречие прекрасно, молчание, исполненное мыслей, возвышенно.

* * *

Хорошее самочувствие вызывает у меланхолика не столько веселость, сколько удовлетворенность. Он постоянен.

У человека, которого считают холериком, преобладает чувство того рода возвышенного, которое можно назвать великолепием. Собственно говоря, это только обманчивый блеск возвышенного и лишь яркая окраска, скрывающая внутреннее содержание вещи или лица, быть может, плохое и пошлое, – окраска, своей внешностью вводящая в заблуждение и умиляющая.

* * *

У человека сангвинического склада души преобладает чувство прекрасного. Его радости поэтому полны веселья и жизни. Если он не весел, то он уже в дурном настроении, а пребывание в тиши мало ему знакомо. Разнообразие прекрасно, и он любит перемены. Он ищет радости в себе и вокруг себя и веселит других; он хороший собеседник. У него много моральной симпатии. Радость других доставляет ему удовольствие, а их страдание делает его мягкосердечным. Его нравственное чувство прекрасно, но лишено принципов и всегда зависит непосредственно от данного впечатления, производимого на него [окружающими] предметами. Он всем людям друг, или, что то же самое, в сущности никому не друг, хотя добросердечен и благожелателен.

* * *

Тех, кто неизменно имеет перед глазами свое любимое Я как единственную точку приложения своих усилий и добивается того, чтобы все вращалось вокруг своекорыстия как великой оси, – таких людей имеется всего больше.

* * *

Готовность подвергнуться опасностям ради нас самих, ради нашего отечества и наших друзей – такая отвага возвышенна.

* * *

…человек самых грубых и низменных чувств способен понять, что прелести и приятности жизни, без которых как будто всего легче можно обойтись, привлекают наше самое пристальное внимание и что, если исключить их из числа стимулов, у нас осталось бы мало побудительных причин для столь разнообразной деятельности.

Дом Канта. Вид с улицы. Литография Ф.Г. Билса. 1842.

* * *

Человек меланхолического склада мало заботится о том, каково суждение других, что они считают хорошим или истинным; он опирается поэтому только на свое собственное разумение.

* * *

Тот, кто скучает, слушая прекрасную музыку, дает немало оснований предполагать, что красоты стиля и нежные очарования любви будут не властны над ним.

* * *

Когда человек может из мяса или пирога устроить себе хороший обед или когда он великолепно спит, то все это считается признаком хорошего желудка, но не его заслугой. Напротив, тот, кто частью своего обеда пожертвует ради музыки, или, рассматривая картину, может погрузиться в состояние приятной рассеянности, или с удовольствием читает остроумные вещи, хотя бы это были всего только поэтические безделки, – тот в глазах почти каждого кажется человеком более тонким, о нем имеют более благоприятное и более лестное мнение.

* * *

Людей, поступающих согласно принципам, совсем немного, что, впрочем, очень хорошо, так как легко может случиться, что в этих принципах окажется ошибка, и тогда вред, отсюда проистекающий, распространится тем дальше, чем более общим будет принцип и чем более непреклонным лицо, которое им руководствуется. Людей, действующих из добрых побуждений, гораздо больше, и это превосходно, хотя и нельзя каждый отдельный поступок ставить в особую заслугу данному лицу.

* * *

Хотя тщеславие – глупая иллюзия, но, если оно становится правилом, которому подчиняют все другие склонности, оно как сопутствующее побуждение чрезвычайно ценно.

* * *

Холерик судит о собственном значении и значении своих дел и поступков по тому, как они бросаются в глаза. К внутреннему качеству и движущим причинам, содержащимся в самом предмете, он равнодушен, его не греет искренняя доброжелательность и не трогает уважение. Его поведение неестественно. Он должен уметь становиться на самые различные точки зрения, чтобы с позиций разных наблюдателей судить о своем положении: ведь ему важно не то, что он есть, а то, чем он кажется. Поэтому он должен хорошо знать, как его поведение действует на общепринятые вкусы и каковы впечатления, которые он создает о себе у других.

* * *

Рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание.

О свободе

Человек зависит от многих внешних вещей, в каком бы состоянии он ни находился. В своих насущных потребностях он всегда зависит от одних, а в своей жадности – от других вещей.

* * *

Для того, кто привык к свободе, нет большего несчастья, чем быть отданным во власть такого же существа, как он, которое может принудить его отказаться от своей воли и делать то, что он хочет.

* * *

Воля каждого человека есть лишь продукт его собственных стремлений, склонностей и согласуется только с его собственным истинным или воображаемым благополучием.

Если я раньше был свободен, ничто не может ввергнуть меня в горе и отчаяние сильнее, чем мысль о том, что впредь мое положение будет зависеть не от моей воли, а от воли другого.

* * *

В подчинении другому есть не только нечто крайне опасное, но и нечто отвратительное и противоречивое, указывающее в то же время на его неправомерность.

* * *

Сочувствие к своим детям безгранично.

* * *

Казалось бы, свобода должна возвышать меня над животным, а на деле она ставит меня даже ниже его, ибо меня легче подчинить.

* * *

Мы сочувствуем горю кроткой женщины по поводу воображаемого несчастья, так как в подобных случаях мы женщину не презираем, а мужчину за его слабость презираем.

* * *

Человек, зависящий от другого, уже не человек; он это звание утратил, он не что иное, как принадлежность другого человека.

* * *

Подчиненность и свобода обычно бывают в известной мере перемешаны, и одна зависит от другой.

* * *

При нашем общественном устройстве мы презираем каждого, кто сильно зависит от другого.

* * *

Кто не работает, тот изнывает от скуки и, хотя бывает одурманен и утомлен развлечениями, никогда, однако, не бывает бодрым и удовлетворенным.

* * *

Добросердечие человека, порожденное изобилием, будет проявляться в очень широком сочувствии, тогда как человек естественной простоты будет проявлять его лишь очень ограниченно.

Нет более приятной мысли, чем мысль о ничегонеделании, и нет более приятного занятия, чем занятие, имеющее в виду удовольствие. А удовольствие и есть тот объект, который имеешь перед глазами, когда хочешь наслаждаться покоем.

* * *

Благотворительность, вызванная изобилием, превращается в пустую иллюзию.

* * *

Даже сравнительно малая степень зависимости есть слишком большое зло и, естественно, должна нас устрашать.

* * *

В настоящее время не следует запрещать никакие книги, – это единственный способ привести их к самоуничтожению.

* * *

Для всех глупостей характерно то, что образы, которые они вызывают, парят в воздухе, ни на что не опираясь и не обладая никакой устойчивостью.

Карточка с портретом И. Канта

* * *

О человеке, убившем другого человека, чтобы забрать у него деньги, судят так: поскольку жизнь другого он ценил ниже, чем его деньги, то и его жизнь следует ценить ниже, чем жизнь всех других людей.

* * *

Реки, если им дать свободно разливаться, сами войдут в берега.

* * *

Чужие несчастья обычно также оставляют нас равнодушными, но если я сам виновник их, то они угнетают гораздо сильнее, чем если бы это сделал кто-либо другой.

* * *

Философия есть дело не первой необходимости, а приятного времяпрепровождения.

* * *

Споры в философии имеют ту пользу, что они содействуют свободе рассудка и вызывают недоверие к такой теории, которая должна бы быть построена из обломков другой теории.

* * *

Опыт учит нас, что в состоянии естественной простоты человек безразлично относится к счастью других; но если он ему сам содействовал, то оно нравится ему уже неизмеримо больше.

* * *

Рабство есть или рабство насилия, или рабство ослепления. Последнее основывается на зависимости или от вещей (стремление к роскоши), или от пустой мечты (Wahn) других людей (тщеславие).

* * *

Ошибка, если учесть все в совокупности, никогда не бывает полезнее истины; но незнание часто бывает таким.

* * *

У нас есть чувства, полезные нам самим, и чувства, полезные всем.

* * *

Люди более чутки к бедам других, в особенности к страданиям от несправедливости, чем к их удачам.

* * *

Человек, находящийся в естественном состоянии, более способен к общеполезным и деятельным чувствам; у того же, кто живет в роскоши, потребности скорее воображаемые; он себялюбив.

* * *

Сочувствие истинно там, где оно соответствует общеполезным целям, в противном случае оно химерично.

* * *

Искусственное стеснение и чрезмерная роскошь гражданского устройства порождают остряков и умников, а порой также глупцов и обманщиков и создают видимость мудрости и благонравия, при которой можно обойтись и без рассудка, и без честности…

* * *

Так как интриги и козни в гражданском обществе постепенно становятся обычными правилами поведения и чрезвычайно запутывают человеческие поступки, то не удивительно, если человек, вообще-то умный и честный, или слишком презирает все эти хитрости, чтобы заниматься ими, или не может допустить, чтобы его честное и доброе сердце имело о человеческой природе столь ненавистное представление.

* * *

Добросердечие возникает, когда развито моральное, а не деятельное чувство, и представляет собой моральную мечту.

* * *

Тупой голове не хватает остроты, глупой – ума. Способность быстро что-то схватывать и припоминать, а также легко и как следует выражать это в очень значительной мере зависит от остроты ума; поэтому и неглупый человек может быть весьма тупым, если он усваивает что-то с трудом, хотя потом, обладая большей зрелостью суждения, он понимает это.

* * *

Склонности человеческой природы – если они достигают высокой степени, то называются страстями – представляют собой движущие силы воли; ум же присоединяется лишь для того, чтобы исходя из поставленной цели, с одной стороны, оценить, каков будет в целом результат от удовлетворения всех склонностей, а с другой – отыскать все средства для осуществления этой цели.

* * *

Безрассудный человек может выказывать много ума даже в суждении о своих безрассудных поступках. Безрассудный человек может во всяком случае быть превосходным советчиком для других, хотя его совет никак не влияет на него самого.

* * *

Когда преобладающая страсть уже сама по себе достойна ненависти и вместе с тем достаточно пошла, чтобы считать удовлетворением ее то, что прямо противоположно ее естественной цели, то такое состояние извращенного ума есть глупость.

* * *

Жадный считает, что ему очень много нужно и что он никоим образом не должен лишиться хоть одного из своих благ; в действительности же он лишается всех их, ибо из-за скупости он налагает на них запрет.

Безрассудный человек прекрасно понимает истинную цель своей страсти, хотя и остается во власти этой страсти, способной сковать его ум. Глупца же страсть делает столь бестолковым, что он лишь тогда думает, что обладает предметом своего желания, когда на самом деле лишается его.

* * *

Всегда есть надежда, что безрассудный человек когда-нибудь образумится, но намереваться из глупца сделать умного – это все равно что хотеть черпать воду решетом.

* * *

Насмешка, которой подвергается безрассудный человек, забавна и снисходительна; глупец же заслуживает самого жестокого бича сатиры, хотя он и не чувствует его.

* * *

Высокомерный человек открыто притязает на превосходство над другими, высказывая свое пренебрежение к ним. Он думает, что его уважают, а между тем его высмеивают; ведь совершенно ясно, что презрение к другим людям возбуждает в них их собственное тщеславие против человека с такими притязаниями.

* * *

Любовная страсть или огромное честолюбие издавна превращали многих разумных людей в безрассудных.

* * *

Слабоумный страдает значительным ослаблением памяти, разума и обычно даже чувственных восприятий.

* * *

Безрассудный человек не мудр, глупец не умен.

* * *

Старый ворчун, твердо верящий в то, что в годы его молодости мир был более благоустроен и люди были лучше, чем теперь, представляет собой фантазера в области памяти.

О различии возвышенного и прекрасного у мужчин и женцин

Тот, кто первый назвал женщин прекрасным полом, хотел, быть может, сказать этим нечто лестное для них, но на самом деле он выразил нечто большее, чем сам предполагал. Мы не будем уже говорить о том, что облик женщины вообще тоньше, черты нежнее и мягче, что дружелюбие, шутка и приветливость выражены на ее лице сильнее и привлекательнее, чем у мужчины; не следует забывать также и о скрытой волшебной силе, которой она склоняет нашу страсть к благоприятному о ней мнению.

* * *

У женщины более сильна прирожденная склонность ко всему красивому, изящному и нарядному. Уже в детстве женщины с большой охотой наряжаются и находят удовольствие в украшениях. Они чистоплотны и очень чувствительны ко всему, что вызывает отвращение. Они любят шутку, и, если только у них хорошее настроение, их можно забавлять.

* * *

У прекрасного пола столько же ума, сколько у мужского пола, с той лишь разницей, что это прекрасный ум, наш же, мужской, – глубокий ум, а это лишь другое выражение для возвышенного.

* * *

Красота поступка состоит прежде всего в том, что его совершают легко и как бы без всякого напряжения; усилия же и преодоленные трудности вызывают восхищение и относятся к возвышенному.

* * *

Со стороны мужчин было, по-видимому, злой хитростью то, что они хотели склонить прекрасный пол к извращению вкуса. Ведь они хорошо знают свою слабость к естественным прелестям этого пола, а также то, что один лукавый взгляд приводит их в смущение больше, чем самый трудный схоластический вопрос. Напротив, как только женщина усваивает себе этот [извращенный] вкус, мужчины тотчас же видят свое решительное превосходство [над ней] и оказываются в том выгодном положении, которого они в ином случае едва ли могли бы добиться, а именно с великодушной снисходительностью потакают ее слабости – тщеславию.

* * *

Содержание великой науки женщины – скорее всего человек, а среди людей – мужчина.

* * *

Добродетель женщины есть прекрасная добродетель. Добродетель мужского пола есть добродетель благородная.

* * *

Мужчина никогда не должен проливать иных слез, кроме слез великодушия. Слезы, проливаемые им от боли или от счастья, вызывают к нему презрение.

Прекрасный ум выбирает предметом своего рассмотрения все, что близко более тонкому чувству; абстрактные же умозрения или знания полезные, но сухие он предоставляет прилежному, основательному и глубокому уму.

* * *

Стыдливость представляет собой некоторую тайну природы для ограничения необузданного влечения; следуя зову природы, она всегда согласуется с добрыми, нравственными свойствами, даже когда она чрезмерна.

* * *

Для мужчины нет ничего более обидного, чем обозвать его глупцом, а для женщины – сказать, что она безобразна.

* * *

Если у женщин тщеславие – недостаток весьма извинительный, то спесь у них не только достойна порицания, как у каждого человека вообще, но совершенно искажает отличительные свойства их пола. Ибо это исключительно глупое и отталкивающее свойство совершенно не вяжется с располагающей к себе скромной прелестью [женщины].

* * *

Вкус к выразительным описаниям и к музыке не как искусству, а как выражению ощущений – все это облагораживает и возвышает чувства этого пола и всегда некоторым образом связано с нравственными побуждениями.

* * *

Некоторая доля тщеславия нисколько не делает женщину в глазах мужчин менее привлекательной, но, чем больше оно бросается в глаза, тем больше оно способно посеять раздоры между самими представительницами прекрасного пола.

* * *

Известно, что те женщины, которые при первом взгляде не производят особого впечатления, потому что они красивы не бесспорно, обычно, когда они начинают нравиться при более близком знакомстве, гораздо больше располагают к себе и кажутся все более красивыми. Наоборот, красивая внешность, сразу бросающаяся в глаза, впоследствии воспринимается уже с большим равнодушием.

* * *

Старик, разыгрывающий из себя влюбленного, – это фат, а подобные же притязания старухи вызывают отвращение. Если мы ведем себя неблагопристойно, то в этом виновата не природа, а желание извратить ее.

Совсем простое, грубое половое влечение, правда, ведет самым прямым путем к великой цели природы; выполняя ее требования, оно способно сразу сделать данное лицо счастливым, однако, становясь слишком обыденным, оно легко приводит к разврату и беспутству.

* * *

Мужчина гораздо требовательнее к прекрасным свойствам женщины. Ее миловидность, веселая наивность и чарующая приветливость достаточно вознаграждают его за отсутствие у нее книжной учености и за другие недостатки, которые он должен возместить своими собственными талантами.

* * *

Когда приближается столь страшная для каждой женщины пора увядания, она все же принадлежит еще к прекрасному полу. И она сама обезображивает себя, если, отчаявшись сохранить свойства прекрасного пола, отдается во власть ворчливого и мрачного расположения духа.

* * *

Женщина обладает преимущественно чувством прекрасного, поскольку прекрасное присуще ей самой, чувством же благородного – лишь поскольку благородное встречается у мужчины. У мужчины, наоборот, преобладает чувство благородного как одно из его качеств, чувство же прекрасного – поскольку прекрасное встречается у женщины. Отсюда следует, что цель природы – еще больше облагородить мужчину через влечение к другому полу, а женщину через него же сделать еще более прекрасной.

* * *

Женщину, чьи прелести, свойственные ее полу, подчеркивают преимущественно моральное выражение возвышенного, называют прекрасной в собственном смысле этого слова; та, чей моральный облик, поскольку он проявляется в выражении или чертах лица, обнаруживает свойства прекрасного, привлекательна, и если она такова в высшей степени, то очаровательна.

* * *

Женщину мало смущает то, что у нее нет некоторых высоких понятий, что она пуглива и не предназначена для важных дел и т. д.; она прекрасна и пленяет – этого достаточно.

Напротив, от мужчины она требует всех этих качеств, и возвышенность ее души в том только и проявляется, что она умеет ценить эти благородные качества, если только они имеются у мужчины. Иначе как было бы возможно, что столько мужчин с безобразной наружностью, хотя и с [некоторыми] достоинствами, могли получить себе в жены таких милых и хорошеньких женщин! Мужчина, напротив, гораздо требовательнее к прекрасным свойствам женщины.

* * *

Цель природы – еще больше облагородить мужчину через влечение к другому полу, а женщину через него же сделать еще более прекрасной.

Общение с прекрасным полом делает нрав мужчин более мягким, их поведение – более благопристойным и тонким, а их манеры – более изящными.

* * *

Мужчина, гордый своими достоинствами, будет вправе сказать: «Хотя вы меня и не любите, я заставлю вас глубоко уважать меня». А женщина, уверенная в силе своих чар, ответит ему: «Хотя в глубине души вы и не цените нас высоко, мы, однако, все же заставим вас любить нас». Порой за неимением таких принципов мужчины, чтобы понравиться, усваивают женские слабости, а женщины иногда (хотя и гораздо реже) подражают мужским манерам, дабы внушать к себе глубокое уважение; но то, что делают против природы, делают всегда очень плохо.

* * *

Женщину мало смущает то, что у нее нет некоторых высоких понятий, что она пуглива и не предназначена для важных дел и т. д.; она прекрасна и пленяет – этого достаточно. Напротив, от мужчины она требует всех этих качеств, и возвышенность ее души в том только и проявляется, что она умеет ценить эти благородные качества, если только они имеются у мужчины.

* * *

В брачной жизни супруги должны образовать как бы одну нравственную личность, движимую и управляемую рассудком мужа и вкусом жены.

* * *

Могучее влияние могло бы оказывать влечение к другому полу, в особенности на мужчин, для их облагораживания, если бы вместо многочисленных скучных наставлений вовремя развивали у женщины нравственное чувство. Благодаря этому она могла бы надлежащим образом оценивать достоинства и благородные качества другого пола, а также была бы подготовлена к тому, чтобы с презрением смотреть на пошлого щеголя и не прельщаться никакими другими качествами, кроме настоящих достоинств.

* * *

Важно, чтобы муж становился все совершеннее как мужчина, а жена – как женщина, т. е. чтобы мотивы влечения их друг к другу действовали согласно предписанию природы сделать одного еще более благородным, а качества другой – еще более прекрасными.

* * *

Чем возвышеннее душевный склад мужчины, тем больше он склонен считать своей главной целью услаждение любимого существа, и, с другой стороны, чем женщина прекраснее, тем больше стремится она на его усилия ответить благосклонностью.

Кокетка переступает границы женственного, грубый педант – границы мужественного. В недоступной с виду женщине слишком много мужского, а в щеголе слишком много женского.

Двор замка Кёнигсберг. Фото конца XIX-начала XX вв.

* * *

Смешно, когда мужчина хочет завоевать сердце женщины умом и большими заслугами.

* * *

Мудрый ход вещей приводит к тому, что утонченность и нежность чувств проявляют всю свою силу лишь вначале, затем от общения в обстановке домашней жизни они постепенно притупляются, а потом переходят в дружескую любовь, когда великое искусство состоит в конце концов в сохранении достаточных еще остатков первоначальных чувств, дабы равнодушие и скука не уничтожили всю ценность той радости, ради которой единственно только и стоило заключать такой союз.

* * *

Различие в характере проявляется в чувствах. Параллель между чувством и способностью. Нежный – тупой – тонкий вкус.

* * *

Человек может оказывать на другого двоякого рода выгодное впечатление, а именно внушать ему уважение или любовь; первое – через возвышенное, вторая – через прекрасное. Женщина сочетает и то и другое. Это сложное ощущение составляет величайшее впечатление, которое только можно произвести на человеческую душу.

* * *

Удивительное и редкостное. Теперешнее устройство жизни таково, что женщина может жить и без мужчин, что портит всех.

* * *

Любовь и уважение. Половая любовь всегда предполагает сладострастие ощущения или воспоминания. Эта сладострастная любовь бывает или грубой, или тонкой.

* * *

У великого человека уважение всегда предшествует нежной любви.

* * *

Одна из причин того, почему распутство незамужних женщин заслуживает большего осуждения, состоит в том, что мужчины, если они до женитьбы предавались распутству, этим не подготовляют себя к неверности в браке. Дело в том, что похотливости, правда, стало у них больше, но их силы уменьшились. У женщины, напротив, силы полностью сохраняются, и если похотливость ее усиливается, то ее ничто не может удержать от распутства. Поэтому о развратных женщинах можно заранее сказать, что они будут неверными женами, но этого нельзя сказать о подобного же рода мужчинах.

* * *

Женщина не легко выдает себя, поэтому и не напивается допьяна. Она хитра, потому что слаба.

* * *

Нежная взаимная любовь обладает способностью развивать другие нравственные свойства, сладострастная же любовь – способностью подавлять такие свойства.

* * *

У молодых людей, правда, много чувства, но мало вкуса. Стиль, полный восторженности или вдохновения, портит вкус. Извращенный вкус к роману и галантному озорству. Здоровый – изнеженный – избалованный вкус.

Женщина обладает тонким вкусом в выборе того, что может воздействовать на чувства мужчины, мужчина же обладает грубым вкусом. Поэтому он больше всего нравится тогда, когда меньше всего об этом думает. Женщина, напротив, обладает здоровым вкусом в том, что касается ее собственных чувств.

* * *

Честь мужчины состоит в том, что он себя уважает, честь женщины – в суждении других о ней.

* * *

Мужчина женится по собственному решению, женщина выходит замуж, не противясь решению родителей.

* * *

Женщина противопоставляет несправедливости слезы, мужчина – гнев.

* * *

Душевное огорчение из-за неспособности помочь или из-за необходимости жертв, когда помогают, равно как из-за собственной трусости, – это огорчение, заставляющее нас верить, что другие много страдают, хотя бы и заслуженно, и есть сострадание. Впрочем, это еще не сильное средство против эгоизма.

* * *

У женщины столь же сильные страсти, как и у мужчины, но она при этом рассудительнее, а именно в том, что касается приличий; мужчина более безрассуден.

* * *

Мужчина становится нежным к женщине, когда женщины становятся мужественными. Привычка льстить женщине оскорбляет ее.

* * *

Романы делают благородных женщин склонными к причудам, а обыкновенных – глупыми, благородных мужчин – также чудаками, а обыкновенных – лентяями.

* * *

Изнеженность больше, чем распутство, искореняет добродетель – то, что достойно уважения в хозяйке дома.

Мужество женщины состоит в терпеливом перенесении зла ради своей чести или ради любви; мужество мужчины – в упорном и ревностном стремлении уничтожить зло.

* * *

Нет человека, который не чувствовал бы на себе тяжелого ярма мнения, и никто, однако, не сбрасывает этого ярма.

* * *

Тщеславие женщин – причина того, что они счастливы только в блеске вне дома.

* * *

Согласно естественной простоте женщина не может сделать много хорошего без посредства мужчины. Занимая более высокое положение и обладая богатством, она может делать добро непосредственно.

* * *

Счастье без тонкого вкуса покоится на простоте и умеренности склонностей; счастье в сочетании с тонким вкусом – на душе, преисполненной чувством.

* * *

Нужно уметь быть счастливым и без общества, ибо тогда нас не обременяют никакие потребности. Покой после работы приятнее, и человек вообще не должен гоняться за удовольствиями.

* * *

Поступки женщины в супружеской жизни гораздо больше относятся к естественному счастью, чем поступки мужчины, по крайней мере, в нашем цивилизованном состоянии.

О вкусе в браке

Моральный вкус в отношении полового влечения заключается в том, что каждый хочет казаться здесь или очень тонким, или чистым.

* * *

Моральный вкус склонен к подражанию; моральные принципы выше этого. Там, где есть придворная жизнь и большие сословные различия между людьми, все сообразуется с их вкусом; в республиках дело обстоит иначе, поэтому вкус общества там тоньше, здесь же грубее.

Истина не есть главное совершенство общественной жизни: прекрасная видимость ведет здесь, как в живописи, гораздо дальше.

* * *

Достоверность в нравственных суждениях при помощи сравнения с нравственным чувством столь же велика, как и достоверность при сравнении с логическим ощущением.

* * *

Обман в отношении нравственного суждения происходит так же, как и в отношении логического суждения, но этот последний обман является еще более частым.

* * *

Следует обращать внимание… на различие морального чувства людей в зависимости от пола, возраста, воспитания и правления, а также рас и климатов.

* * *

Моральный вкус легко сочетается с видимостью принципов.

* * *

Умеренность и простота не требуют большой тонкости чувств и делают человека счастливым.

* * *

Вкус к одной только добродетели несколько груб; если же он свободен, то должен испробовать ее смешанной с безрассудством.

* * *

Там, где общественная жизнь должна развиваться, должен развиться и вкус, равным образом и приятность жизни должна быть легкой, моральные же принципы – строгими. У женщин этот вкус является наиболее легким.

* * *

Мелкие люди высокомерны и вспыльчивы, великие сдержанны.

* * *

Причина, почему излишества в сладострастии так сильно ощущаются, состоит в том, что они касаются основ сохранения и размножения вида; а так как это единственное, на что женщины пригодны, то это и составляет их главное совершенство; поэтому-то и их собственное благополучие зависит от мужчины.

Прекрасное любят, благородное уважают; безобразное вызывает отвращение, неблагородное – презрение.

* * *

Естественный человек умерен не из соображений о здоровье в будущем (ибо он ничего не предусматривает), а благодаря хорошему самочувствию в настоящем.

* * *

Возможность приносить пользу способностью к деторождению у женщины ограничена, а у мужчины ничем не стеснена.

* * *

Роскошь служит причиной того, что между одной женщиной и другой делают большое различие.

* * *

Женский пол или соединен с мужским в свободном общении, или лишен такового. Там, где имеет место последнее, нет морального вкуса, а есть в лучшем случае естественная простота (отдача женщин взаймы у спартанцев) или сладострастная мечта – своего рода алчность влюбленного – многим наслаждаться и многим владеть, ничем не наслаждаясь как следует (царь Соломон).

* * *

Вожделение насыщается не с помощью любовных отношений, а с помощью брака.

* * *

Половое влечение есть или потребность влюбленного, или его похоть.

* * *

Признак общительности – никогда не предпочитать себя другому. Всегда предпочитать другого себе есть слабость.

* * *

Идея равенства регулирует все.

* * *

Благо иллюзий состоит в том, что домогаются исключительно мнений, на самые же вещи смотрят или равнодушно, или даже враждебно.

В обществе и на пиршествах простота и равенство облегчают общение и делают его приятным.

* * *

Властвуй над своими иллюзиями, и будешь мужчиной.

* * *

Чтобы твоя жена ставила тебя выше всех людей, не будь сам рабом мнений других.

* * *

Чтобы твоя жена могла уважать тебя, она не должна видеть в тебе раболепства перед мнениями других. Будь рачителен; пусть в твоем общении с людьми преобладают не затраты, а вкус и уют, не гонись за излишне большим числом гостей и блюд.

* * *

Первая иллюзия – это честь, вторая – скупость. Скупости нравится только мнение, что много благ жизни можно было бы иметь за деньги, без всякого, однако, серьезного желания их когда-либо иметь.

* * *

Тот, кого не убеждает очевидно достоверное, глуп; тот, кого ни к чему не побуждает очевидность его обязанностей, нечестивец.

* * *

Супружеская любовь потому и ставится так высоко, что свидетельствует об отказе от множества других преимуществ.

* * *

Отдых от занятий, не частый, а короткий и не связанный с какими-либо приготовлениями, – вот что единственно прочно и соответствует истинному вкусу.

* * *

Женщина, которая ничего не желает, кроме времяпрепровождения, сама становится себе в тягость и теряет интерес к мужчинам, не умеющим удовлетворить эту склонность.

* * *

Истинное удовольствие никогда не может иметь место там, где его превращают в занятие.

Все удовольствия жизни очень привлекательны, поскольку мы за ними гонимся. Молодой влюбленный чрезвычайно счастлив своими надеждами, но день, когда его счастье достигает высшей точки, становится началом заката этого счастья.

* * *

Мужчину может сделать весьма привлекательным для прекрасного пола сильная страсть, женщину же делает привлекательной спокойная нежность. Нехорошо, если женщина навязывается мужчине или опережает его объяснение в любви.

* * *

Теория естественной религии только там может быть истинной, где есть наука; стало быть, она не может объединять всех людей.

* * *

Дикарь держится ниже уровня человеческой природы, человек, преданный излишествам, выходит за ее пределы, человек с показной моралью поднимается над природой.

Карточка с портрета И. Канта

* * *

В естественном состоянии у человека никак не может возникнуть правильное понятие о боге, ложное же понятие, которое люди себе создают, вредно.

* * *

Сильный смех утомляет и подобно печали разрешается слезами.

* * *

Спокойная уверенность в себе в сочетании с уважением [к другим] и благонравием вызывает доверие и расположение; напротив, дерзость, не склонная, по-видимому, уважать других, вызывает ненависть и недоброжелательство.

* * *

Цивилизованный человек без всякой религии гораздо более опасен.

* * *

Смех разбирает нас сильнее всего тогда, когда нужно сохранять серьезность. Смеются всего сильнее над тем, кто имеет серьезный вид.

* * *

Мужская сила выражается не в том, чтобы заставлять себя выносить несправедливости других, когда есть возможность их устранить, а в том, чтобы переносить тяжелый гнет необходимости, а также претерпевать все уроки жизни (Lernbungen) как жертву ради свободы или ради того, что мне вообще дорого.

* * *

С характером прекрасного хорошо согласуется искусство казаться.

* * *

Познание бога или умозрительно и, как таковое, недостоверно и подвержено опасным заблуждениям, или морально – через веру, и это познание не мыслит в боге никаких других свойств, кроме тех, которые преследуют моральную цель. Эта вера и естественна, и сверхъестественна.

* * *

Не может быть не прекрасным искусство придавать приятную видимость вещам, в отношении которых простота природы всегда одинакова. Женский пол в значительной мере обладает этим искусством, что и составляет все наше счастье. Благодаря этому обманутый супруг счастлив, влюбленный или собеседник видит ангельские добродетели…

* * *

Чванство глупо, потому что тот, кто ставит других настолько высоко, что думает, будто их мнение о нем может придать ему большой вес, в то же время настолько их презирает, что по сравнению с собой считает их ничтожествами.

* * *

Учение христианской религии и силы для его осуществления сверхъестественны.

* * *

Терпеть наглость – добродетель монахов.

* * *

Искренность украшает себя благородством, она нравится даже тогда, когда она неуклюжа, но мягкосердечна, как у женщины.

* * *

Если признать, что мужчина и женщина составляют одно моральное целое, им не следует приписывать одинаковые свойства, а женщине нужно приписывать такие свойства, которых нет у мужчины. Женщины обладают ощущением прекрасного не в такой мере, как мужчины, но у них больше тщеславия.

* * *

В домашней жизни меланхолик скуп, сангвиник – плохой хозяин, холерик корыстолюбив, но склонен к роскоши. Щедрость меланхолика – великодушие, щедрость холерика – хвастовство, щедрость сангвиника – легкомыслие.

* * *

Меланхолик ревнив, холерик властолюбив, сангвиник распутен.

* * *

Сангвиник устремляется туда, куда его не просят; холерик не идет туда, куда его приглашают без соблюдения правил приличия; меланхолик заботится о том, чтобы его вообще не приглашали. В обществе меланхолик тих и наблюдателен; сангвиник говорит все, что ему вздумается; холерик делает замечания и дает разъяснения.

* * *

Все неумеренные увеселения имеют лихорадочный характер, и за радостной восторженностью следует смертельная усталость и тупое чувство. Сердце изнашивается, и чувство становится грубым.

* * *

Человеку присущи свои склонности, и благодаря своей свободе он обладает природной волей, дабы следовать ей в своих поступках и направлять ее. Нет ничего ужаснее, когда действия одного человека должны подчиняться воле другого.

* * *

Древние были ближе к природе; нас от природы отделяет много мелочного, всякого рода излишества и рабская испорченность. Наше столетие есть век прекрасных мелочей, безделушек или возвышенных химер.

Мужчина по своей склонности будет удовлетворять свои потребности только по собственному усмотрению, а свои удовольствия – также и по усмотрению женщины, а ее он сделает своей потребностью.

* * *

Человек может быть доволен или потому, что он испытывает много приятного, или потому, что не дает развиться в себе множеству склонностей и таким образом ограничивается удовлетворением немногих потребностей.

* * *

Никакое отвращение не может быть более естественным, чем отвращение человека к рабству. Поэтому-то и ребенок плачет и раздражается, когда ему приходится делать то, чего хотят другие, если они не постарались сделать это для него приятным.

* * *

Не следует действовать по отношению к человеку из повиновения, когда то же самое можно сделать из внутреннего побуждения.

* * *

Мужчина не может испытывать удовольствия от жизни без женщины, а женщина не может удовлетворять свои потребности помимо мужчины.

* * *

Женщина будет искать удовольствия по собственному вкусу, удовлетворение потребностей же она предоставит мужчине.

* * *

Испытывать удовольствие от того, что не составляет потребности, т. е. от того, без чего можно обойтись, приятно; если же приятное рассматривается как потребность, то это уже алчность.

Логический эгоизм; умение стать на свою точку зрения

Обычные обязанности не нуждаются в качестве стимула в надежде на загробную жизнь; но большая самоотверженность и самоотречение, несомненно, обладают внутренней красотой.

Человек естественной простоты имеет мало искушений стать порочным. Только избыток благ порождает сильный соблазн, и уважение к моральному чувству и голосу рассудка вряд ли может удержать, когда уже сильно пристрастились к излишествам.

* * *

Женщина оскорбляется грубостью или сильно огорчается в тех случаях, когда помочь может не [чувство] ответственности, а только угрозы. Она пользуется [тогда] своим трогательным оружием – слезами, грустным негодованием и жалобами; тем не менее, она скорее перетерпит зло, чем уступит несправедливости.

* * *

Естественным путем мы не можем быть святыми, этим мы обязаны наследственному греху; но мы, несомненно, можем быть морально добрыми.

* * *

Мужчина возмущается тем, что можно быть столь дерзким, чтобы его оскорбить; он отвечает насилием на насилие, устрашает и заставляет обидчика почувствовать последствия несправедливости.

* * *

Как нельзя сказать, что природа привила нам непосредственную склонность к скаредности, так нельзя сказать, что она дала нам непосредственное стремление к чести. Обе [эти склонности] развиваются, и обе они полезны при всеобщей роскоши.

* * *

Порок может мало-помалу развиться до такой степени, что начнет внушать отвращение.

* * *

Священное писание больше действует на совершенствование сверхъестественных сил, хорошее моральное воспитание действует больше тогда, когда все должно происходить согласно порядку природы.

* * *

Различие сословий людей служит причиной того, что подобно тому как для того, чтобы представить себе скудный корм рабочей лошади, никто не ставит себя на ее место, так и для того, чтобы понять нищету, не ставят себя в положение нищего.

* * *

Никакое наказание не может быть непосредственным основанием для морально добрых поступков, но, несомненно, может быть сильным противовесом соблазну зла, дабы не получилось перевеса над непосредственным ощущением морального. Не существует никакой непосредственной склонности к морально дурным поступкам, но, несомненно, существует непосредственная склонность к добрым поступкам.

Все удовольствия и страдания бывают или физическими, или духовными (idealisch).

* * *

Благочестие есть средство дополнения моральной ценности святостью.

* * *

Следует строго различать человека с хорошими задатками от человека благовоспитанного. Первому нет надобности обуздывать извращенные склонности, ибо склонности у него хороши по природе.

* * *

Следует отличать стыд от стыдливости. Стыд есть раскрытие тайны вследствие естественного движения крови; стыдливость есть средство скрыть тайну из тщеславия, а также при половом влечении.

* * *

Несравненно более опасно находиться в войне со свободными и корыстолюбивыми людьми, чем с поданными монарха.

* * *

Во всеобщей любви к людям есть что-то возвышенное и благородное, но она химера. До тех пор пока человек сам так сильно зависит от вещей, он будет безучастен к счастью других.

* * *

Каждый трус – лжец, но не наоборот.

* * *

То, что делает слабым, порождает ложь.

* * *

Устраняйте только внешнее зло, а природа уже примет наилучшее направление.

* * *

Благоговение не имеет никакой цены, ежели оно не вызвано духом божьим; в этом случае оно есть созерцание; в других случаях оно весьма располагает к самообману.

Требуется очень много искусства, чтобы предохранить детей от лжи. Действительно, так как им предстоит очень многое сделать и они слишком слабы, чтобы отвечать отказом и сносить наказание, то у них гораздо больше побуждений ко лжи, чем у взрослых.

* * *

Всякое благоговение, поскольку оно естественно, имеет только ту пользу, что оно есть следствие доброй нравственности.

* * *

Человек естественной простоты очень рано обретает чувство справедливости, но очень поздно или вообще не обретает понятия справедливости.

* * *

Знатный человек воображает, что пренебрежение, вызванное отказом от блеска, не может угнетать обывателя, и не понимает, что этот обыватель привык считать некоторые развлечения своей потребностью.

* * *

Различие между ложной и здоровой моралью состоит в том, что первая ищет лишь средство против зла, а вторая заботится о том, чтобы не было самих причин этого зла.

* * *

Человек не безучастен к счастью или несчастью других только тогда, когда он сам чувствует себя довольным.

* * *

Для того чтобы женщина зависела от мужчины, он сам не должен ни от кого зависеть.

* * *

Ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость; все другие виды зла, которые нам приходится терпеть, ничто по сравнению с ней.

* * *

Вкус не связан с нашими потребностями. Мужчина должен быть уже благовоспитанным, если он хочет выбрать себе жену по вкусу.

* * *

Вполне естественно, что человек использует свою жизнь и для того, чтобы многих научить жить и чтобы в таком случае жертвование своей собственной жизнью не представляло собой ничего удивительного.

Противоестественно, когда человеку приходится проводить свою жизнь в том, чтобы учить ребенка жить.

* * *

Долг касается только необходимого самосохранения, поскольку он согласуется с сохранением вида; все остальное есть выражение благорасположения и благоволения.

* * *

Гнев есть весьма благонравное чувство слабого человека. Стремление подавлять его вызывает непримиримую ненависть.

* * *

Я должен считать большим злом то, от чего я избавляю другого, и малым злом то, что я испытываю сам.

* * *

Христианин, говорят, не должен иметь пристрастие к бренным вещам. Под этим подразумевается также, что следует заблаговременно предохранять всех от такого пристрастия.

* * *

Приличие есть мнимоблагородное; блеск есть мнимоложное; разукрашенное есть мнимопрекрасное.

* * *

Благосклонность познается только через неравенство. Под благосклонностью я понимаю готовность оказывать добро даже в том случае, когда общая естественная симпатия не служила бы для этого достаточным основанием.

* * *

Оттого что искусствам и наукам мы приписываем такое важное значение, мы относимся с презрением к тем, кто далек от них, и это приводит к несправедливости, которой мы не совершили бы, если бы чаще рассматривали их как равных нам.

* * *

Вред, приносимый наукой людям, состоит главным образом в том, что огромное большинство тех, кто хочет себя в ней проявить, достигает не усовершенствования рассудка, а только его извращения, не говоря уже о том, что для большинства наука служит лишь орудием для удовлетворения тщеславия.

Первый вид неравенства – это неравенство мужчины и ребенка, мужчины и женщины. Мужчина, так как он сильный, а они слабые, некоторым образом считает себя виноватым, если не пожертвует чем-нибудь в их пользу.

* * *

Человек может мудрить сколько угодно, и все же он не может заставить природу следовать иным законам.

* * *

Польза, которую приносит наука, заключается или в блистательности (например, математика), или в предотвращении зол, которые сама же она и причинила, или же в определенного рода благонравии как второстепенном следствии ее.

* * *

Сколько столетий прошло, прежде чем появилась подлинная наука, и сколько в мире народов, которые никогда не будут ее иметь!

* * *

Прежде всего, будьте мудры, справедливы и умеренны; тогда наши добродетели скоро достигнут и трона и сделают добрым также и государя.

* * *

Чрезвычайно важно для человека знать, как надлежащим образом занять свое место в мире, и правильно понять, каким надо быть, чтобы быть человеком.

* * *

Моральный вкус в отношении полового влечения заключается в том, что каждый хочет казаться здесь или очень тонким, или чистым.

* * *

Немалый вред. состоит. в том, что действительно полезные книги, всплывающие время от времени на поверхность широкого океана книжной учености, остаются незамеченными и должны разделить участь прочих отбросов – быстро погибнуть.

* * *

Мы чувствуем в себе голос природы, который говорит нам: это благородно и справедливо, поэтому поступать так – наш долг.

Науки придают всей жизни новую красу, удерживают от многих зол, а когда они достигают известной высоты, устраняют зло, которое они сами причинили.

* * *

Потеря свободы и единоличная власть повелителя представляют собой большое несчастье, но это приводит к упорядоченной системе; более того, при такой власти действительно больше порядка, хотя и меньше счастья, чем в свободном государстве.

* * *

Добродетель сильна; следовательно, все, что нас ослабляет и под влиянием наслаждений делает нас изнеженными или зависимыми от заблуждения, противно добродетели.

* * *

Совершенно нелепо было бы говорить: вы должны любить других людей. Следовало бы скорее сказать: у вас есть все основания любить своего ближнего, и это справедливо даже в отношении ваших врагов.

* * *

Мудрый может менять мнение; глупец – никогда.

* * *

Не обращайся с другими как со средством для достижения твоих целей.

* * *

Нужно учить молодежь относиться с уважением к обыкновенному рассудку как с помощью моральных, так и с помощью логических оснований.

* * *

Рассудительным людям легко избежать ошибки, заключающейся в высказывании: это у нас имеет всеобщее значение, а следовательно, оно и вообще таково.

* * *

Жизнь людей, предающихся только наслаждению, без рассудка и без нравственности не имеет, по нашему мнению, никакой ценности.

* * *

Мораль есть учение не о том, как мы должны сделать себя счастливыми, а о том, как мы должны стать достойными счастья.

Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству.

Метафизика познания

Метафизическое познание должно содержать только априорные суждения: этого требует отличительная особенность его источников. Но откуда бы суждения ни брали свое начало и какую бы логическую форму они ни имели, они различаются по содержанию, в силу чего они бывают или лишь поясняющими и не прибавляют ничего к содержанию познания, или расширяющими и умножают данное познание; первые можно назвать аналитическими, вторые – синтетическими суждениями.

* * *

Общий принцип всех аналитических суждений – закон противоречия. Все аналитические суждения целиком основываются на законе противоречия и по своей природе суть априорные познания, все равно, каковы понятия, служащие им материей, – эмпирические или нет.

* * *

Все математические суждения синтетические. Это положение, кажется, совершенно ускользало до сих пор от наблюдения аналитиков человеческого разума, более того, оно прямо противоречит всем их предположениям, хотя оно неоспоримо достоверно и весьма важно по своим следствиям.

* * *

…всякое математическое познание имеет ту особенность, что оно должно показать свое понятие сначала в созерцании, и притом априорном, стало быть, чистом, а не эмпирическом: без этого средства математика не может сделать ни одного шага; поэтому ее суждения всегда интуитивны, тогда как философия должна удовлетворяться дискурсивными суждениями из одних только понятий и может, конечно, пояснить свои аподиктические учения посредством созерцания, но никогда не может выводить их из него.

* * *

Пространство и время – вот те созерцания, которые чистая математика кладет в основу всех своих познаний и суждений, выступающих одновременно как аподиктические и необходимые; в самом деле, математика должна показать все свои понятия сначала в созерцании, а чистая математика – в чистом созерцании, т. е. она должна их конструировать, без чего (так как она может действовать не аналитически, через расчленение понятий, а лишь синтетически) ей нельзя сделать ни одного шага, именно пока ей не хватает чистого созерцания, ведь только в чистом созерцании может быть дан материал для априорных синтетических суждений.

* * *

Геометрия кладет в основу чистое созерцание пространства. Арифметика создает понятия своих чисел последовательным прибавлением единиц во времени; но в особенности чистая механика может создавать свои понятия движения только посредством представления о времени. Но и те и другие представления суть только созерцания…

* * *

Чистая математика, и в особенности чистая геометрия, может иметь объективную реальность только при том условии, что она направлена единственно на предметы чувств, а о них имеется твердо установленное основоположение, гласящее, что наше чувственное представление никоим образом не есть представление о вещах самих по себе, а есть представление только о том способе, каким они нам являются.

* * *

Если расчленить все наши синтетические суждения, поскольку они объективно значимы, то окажется, что они никогда не состоят из одних лишь созерцаний, связанных, как обычно полагают, в одно суждение только через сравнение; они были бы невозможны.

* * *

…положения геометрии суть определения одного лишь порождения нашей фантазии, которые нельзя было бы с достоверностью отнести к действительным предметам, а то, что эти положения необходимо применимы к пространству и потому ко всему, что в нем может оказаться, так как пространство есть не что иное, как форма всех внешних явлений, в которой только и могут быть нам даны предметы чувств.

* * *

Прежде чем суждение восприятия сможет стать суждением опыта, нужно подвести восприятие под какое-нибудь рассудочное понятие; так, например, воздух подводится под понятие причины, которая определяет суждение о воздухе (в отношении протяжения) как гипотетическое.

* * *

Опыт состоит из созерцаний, принадлежащих чувственности, и из суждений, которые представляют собой исключительно дело рассудка. Но таким суждениям, которые рассудок составляет из одних лишь чувственных созерцаний, еще далеко до суждений опыта.

* * *

Суждения, поскольку они рассматриваются только как условие для соединения данных представлений в сознании, суть правила. Эти правила, поскольку они представляют соединение необходимым, суть априорные правила; и если над ними нет таких правил, из которых они могли бы быть выведены, то они суть основоположения.

* * *

Есть много законов природы, которые мы можем знать только посредством опыта, но закономерность в связи явлений, т. е. природу вообще, мы не можем познать ни из какого опыта, так как сам опыт нуждается в таких законах, a priori лежащих в основе его возможности. Таким образом, возможность опыта вообще есть вместе с тем всеобщий закон природы и основоположения опыта суть сами законы природы.

* * *

…дело чувств – созерцать, дело рассудка – мыслить. Мыслить же – значит соединять представления в сознании. Это соединение происходит или только относительно субъекта, тогда оно случайно и субъективно; или же оно безусловно происходит, и тогда оно необходимо, или объективно. Соединение представлений в сознании есть суждение. Следовательно, мыслить есть то же, что составлять суждения или относить представления к суждениям вообще. Поэтому суждения или только субъективны, когда представления относятся к сознанию в одном лишь субъекте и в нем соединяются, или же они объективны, когда представления соединяются в сознании вообще, т. е. необходимо.

* * *

Что касается отношения между явлениями, и притом исключительно с точки зрения их существования, то определение этого отношения есть не математическое, а динамическое и никогда не может иметь объективной значимости, т. е. быть годным для опыта, если не подпадает под априорные основоположения, единственно которые делают возможным опытное познание в отношении этого определения.

* * *

Интеллектуальны познания посредством рассудка, и они могут относиться также и к нашему чувственно воспринимаемому миру; умопостигаемыми же называются предметы, поскольку они могут быть представлены одним лишь рассудком и к ним не может относиться никакое наше чувственное созерцание. Но так как каждому предмету должно соответствовать какое-нибудь возможное созерцание, то нужно было бы мыслить себе такой рассудок, который непосредственно сам созерцал бы вещи; однако о таком рассудке, стало быть, и о тех умопостигаемых сущностях, на которые он должен быть направлен, мы не имеем ни малейшего понятия.

* * *

Идеи так же лежат в природе разума, как категории – в природе рассудка, и если эти идеи приводят к видимости, могущей легко ввести в заблуждение, то эта видимость неизбежна, хотя и можно остеречься от того, «чтобы она не сбила с пути».

* * *

…идеи разума не приносят в отличие от категорий никакой пользы в применении рассудка к опыту, они ему совершенно не нужны, более того, они противоречат максимам познания природы из разума и препятствуют им, хотя они и необходимы для другой цели, которую еще следует определить.

* * *

Разум мог бы невольно открыть свою тайную диалектику, которую он ошибочно выдает за догматику, лишь в том единственно возможном случае, если бы он ссылался на утверждение, исходя из одного общепризнанного основоположения, а из другого столь же достоверного основоположения выводил бы с наибольшей логической правильностью прямо противоположное утверждение.

* * *

Чистый разум требует, чтобы мы искали для каждого предиката вещи принадлежащий ему субъект, а для этого субъекта, который в свою очередь необходимо есть только предикат, – его субъект и так далее до бесконечности (или в пределах нашей досягаемости).

* * *

…особая природа нашего рассудка состоит в том, что он мыслит все дискурсивно, т. е. посредством понятий, стало быть, посредством одних лишь предикатов, для чего, следовательно, абсолютный субъект всегда должен отсутствовать.

* * *

…человеческий рассудок следует порицать не за то, что он не знает субстанциального в вещах, т. е. не может для самого себя определить его, а, скорее, за то, что он требует такого определенного познания его, как познание данного предмета, тогда как это есть только идея.

* * *

Я могу сказать без противоречия: все поступки разумных существ, поскольку они явления (находятся в каком-то опыте), подчинены естественной необходимости; но по отношению к разумному субъекту и его способности действовать согласно одному только разуму эти же поступки свободны.

* * *

Предметы, которые даются нам опытом, непонятны для нас во многих отношениях, и на многие вопросы, на которые наводит нас закон природы, если их довести до определенной глубины (но всегда сообразно с подобными законами), нельзя дать ответ, как, например, [на вопрос о том], почему вещества притягивают друг друга.

* * *

Немцы славятся тем, что превосходят другие народы во всем, что требует постоянства и беспрестанного прилежания.

* * *

Свободу должно предполагать как свойство воли всех разумных существ.

* * *

…свобода и не есть свойство воли по законам природы, тем не менее нельзя на этом основании утверждать, что она совсем свободна от закона; скорее, она должна быть причинностью по неизменным законам, но только особого рода; ведь в противном случае свободная воля была бы бессмыслицей.

…свободная воля и воля, подчиненная нравственным законам, – это одно и то же.

* * *

Воля есть вид причинности живых существ, поскольку они разумны, а свобода была бы таким свойством этой причинности, когда она может действовать независимо от посторонних определяющих ее причин, подобно тому как естественная необходимость была бы свойством причинности всех лишенных разума существ – определяться к деятельности влиянием посторонних причин.

* * *

Проникая мыслями в умопостигаемый мир, практический разум вовсе не преступает своих границ, но он действительно преступил бы их, если бы захотел проникнуть в него с помощью созерцания, с помощью ощущения.

* * *

Но разум преступил бы все свои границы, если бы отважился на объяснение того, как чистый разум может быть практическим; это было бы совершенно то же, что и объяснение того, как возможна свобода.

Критика практического разума

Удовольствие есть представление о соответствии предмета или поступка с субъективными условиями жизни.

* * *

Понятие свободы – это камень преткновения для всех эмпириков и в то же время ключ к самым возвышенным практическим основоположениям для критических моралистов, которые видят благодаря ему, что они необходимо должны поступать рационально.

* * *

…до тех пор пока нет еще определенного понятия о нравственности и свободе, нельзя и угадать, что, с одной стороны, хотят полагать как ноумен в основу мнимого явления, а с другой – возможно ли вообще составить себе о нем понятие, если прежде все понятия чистого рассудка в теоретическом применении посвящались исключительно лишь явлениям. Только обстоятельная критика практического разума может устранить все эти превратные толкования и осветить ярким светом тот последовательный образ мышления, который и составляет ее величайшее преимущество.

* * *

…разум занимается определяющими основаниями воли, а воля – это способность или создавать предметы, соответствующие представлениям, или определять самое себя для произведения их (безразлично, будет ли для этого достаточна физическая способность или нет), т. е. свою причинность.

* * *

Жизнь есть способность существа поступать по законам способности желания. Способность желания – это способность существа через свои представления быть причиной действительности предметов этих представлений.

* * *

Выдумывать новые слова там, где в языке нет недостатка в терминах для данных понятий, – это ребяческое стремление выделяться из толпы если не новыми и верными мыслями, то новыми заплатами на старом платье.

* * *

Теоретическое применение разума занималось предметами одной только познавательной способности, и критика разума в отношении этого применения касалась, собственно, только чистой познавательной способности, так как эта способность возбуждала подозрение, которое потом и подтверждалось, что она слишком легко теряется за своими пределами среди недостижимых предметов или же противоречащих друг другу понятий.

* * *

…чистый разум, если только будет доказано, что таковой существует, не нуждается ни в какой критике. Он сам содержит в себе путеводную нить для критики всего своего применения.

* * *

Практическое правило есть всегда продукт разума, потому что оно предписывает поступок в качестве средства для достижения результата как цели. Но для существа, у которого разум не единственное определяющее основание воли, это правило есть императив, т. е. правило, которое характеризуется долженствованием, выражающим объективное принуждение к поступку, и которое означает, что, если бы разум полностью определил волю, поступок должен был бы неизбежно быть совершен по этому правилу.

* * *

…законы должны быть категорическими, иначе они не законы, так как у них не будет необходимости, которая, если она должна быть практической, не должна зависеть от патологических, стало быть, случайно приданных воле условий. Если, например, кому-нибудь говорят, что в молодости надо работать и быть бережливым, дабы в старости не терпеть нужду, то это верное и вместе с тем важное практическое предписание воли.

* * *

Если кому-нибудь говорят, что он никогда не должен давать ложных обещаний, то это есть правило, касающееся только его воли, все равно, будут ли им достигнуты те цели, которые он может иметь, или нет; чистое воление есть то, что должно быть определено посредством указанного правила совершенно a priori. Если же окажется, что это правило практически верно, то оно закон, так как оно – категорический императив. Таким образом, практические законы относятся только к воле независимо от того, что создается ее причинностью, и от этой причинности (как относящейся к чувственно воспринимаемому миру) можно отвлечься, чтобы иметь эти законы как чистые законы.

* * *

Разум, из которого только и могут возникать все правила, кои должны содержать в себе необходимость, хотя и вкладывает в это свое предписание также и необходимость (ведь без этого оно не было бы императивом), но эта необходимость обусловлена лишь субъективно и ее нельзя предполагать во всех субъектах в равной степени.

Собор в Кёнигсберге. Гравюра XIX в.

* * *

Поразительно, как люди, вообще-то проницательные, полагают, будто различие между высшей и низшей способностью желания можно найти, если определить, имеют ли представления, связанные с чувством удовольствия, свое происхождение в чувствах или в рассудке. Когда речь идет об определяющих основаниях желания и усматривают их в приятном, откуда-то ожидаемом, вопрос вовсе не в том, откуда происходит представление об этом доставляющем удовольствие предмете, а только в том, насколько это представление доставляет удовольствие.

* * *

Все материальные практические принципы, как таковые, суть совершенно одного и того же рода и подпадают под общий принцип себялюбия или личного счастья.

* * *

Как бы ни были неоднородны представления о предметах – представления ли они рассудка, или даже разума в противоположность представлениям чувств, все же чувство удовольствия, благодаря которому представления о предметах и составляют, собственно, определяющее основание воли (приятность, удовольствие, которого от этого ожидают и которое побуждает деятельность к осуществлению объекта), – одно и то же не только в том смысле, что оно всегда может быть познано лишь эмпирически, но и в том, что оно всегда воздействует на одну и ту же жизненную силу, которая проявляется в способности желания; и в этом отношении оно может отличаться от всякого другого определяющего основания только по степени.

* * *

…сознание приятности жизни у разумного существа, постоянно сопутствующее ему на протяжении всего его существования, есть счастье, а принцип сделать счастье высшим, определяющим основанием произвольного выбора есть принцип себялюбия.

* * *

Если определение воли основывается на чувстве приятного или неприятного, которое человек ожидает от той или другой причины, то ему совершенно безразлично, какой способ представления на него оказывает воздействие. Для его выбора имеет значение только то, насколько сильна и продолжительна эта приятность, легко ли она достижима и может ли она повторяться часто. Тому, кому нужны деньги на расходы, совершенно безразлично, добыта ли их материя – золото – из недр гор или из речного песка, лишь бы цена ее была везде одинакова; точно так же ни один человек, если дело касается только удовольствия жизни, не спрашивает, какие это представления – рассудка или чувств, а интересуется только тем, в какой мере и какое удовольствие он может получить от них на максимально длительное время.

* * *

…можно находить удовольствие в одном лишь приложении силы, в сознании силы своей души при преодолении препятствий, противостоящих нашим замыслам, в культуре умственных способностей и т. д., и мы вполне справедливо называем это утонченными радостями и удовольствиями, так как в наших силах не давать им в большей мере, чем другим, притупляться; скорее, они усиливают чувство до еще большего наслаждения ими и, забавляя нас, вместе с тем и развивают.

Принцип личного счастья, сколько бы при нем ни применялись рассудок и разум, не заключал бы в себе никаких других определяющих оснований воли, кроме тех, которые соответствуют низшей способности желания; тогда, следовательно, или совсем нет высшей способности желания, или чистый разум сам себе должен быть практическим, т. е. без предположения какого-либо чувства, стало быть, без представления о приятном и неприятном как материи способности желания, которая всегда служит эмпирическим условием принципов, должен быть в состоянии определять волю через одну лишь форму практического правила.

* * *

Быть счастливым – это необходимое желание каждого разумного, но конечного существа и, следовательно, неизбежное определяющее основание его способности желания. В самом деле, удовлетворенность всем своим существованием есть не первоначальное достояние и блаженство, которое предполагало бы сознание его независимой самодостаточности, а проблема, навязанная ему самой его конечной природой, потому что он нуждается в этом и эта потребность касается материи его способности желания, т. е. чего-то такого, что относится к субъективному, лежащему в основе чувству удовольствия или неудовольствия, чем и определяется то, в чём он нуждается для удовлетворенности своим состоянием.

* * *

Даже самый обыденный рассудок без всякого указания может решить, какая форма максимы подходит для всеобщего законодательства и какая – нет.

* * *

Если разумное существо должно мыслить себе свои максимы как практические всеобщие законы, то оно может мыслить себе их только как такие принципы, которые содержат в себе определяющее основание воли не по материи, а только по форме.

* * *

…разумное существо или не может свои субъективно практические принципы, т. е. максимы, мыслить себе также и в качестве всеобщих законов, или оно должно признать, что одна лишь форма их, согласно которой максимы подходят для всеобщего законодательства, сама по себе делает их практическими законами.

* * *

Кому нравится действие, тот должен мириться и с тем, что имеется причина.

* * *

Практический закон, признаваемый мной таковым, должен быть годен для всеобщего законодательства; это тождественное суждение, и, следовательно, оно само по себе ясно. Но если я говорю: моя воля подчинена практическому закону, то я не могу ссылаться на свою склонность (например, в настоящем случае на мою жадность) как на определяющее основание, подходящее для всеобщего практического закона; в самом деле, так как эта склонность слишком далека от того, чтобы быть пригодной для всеобщего законодательства, то в форме всеобщего закона она, скорее, должна уничтожить себя.

* * *

…желание счастья, а стало быть, и максима, в силу которой каждый превращает это желание в определяющее основание своей воли, имеют общий характер, ра зумным людям могло прийти на ум выдавать его на этом основании за всеобщий практический закон.

* * *

Так как чистая форма закона может быть представлена только разумом, стало быть, не есть предмет чувств и, следовательно, не относится к числу явлений, то представление о ней как определяющем основании воли отличается от всех определяющих оснований событий в природе по закону причинности, так как в этом случае определяющие основания сами должны быть явлениями. Но если никакое другое определяющее основание воли не может служить для нее законом, кроме всеобщей законодательной формы, то такую волю надо мыслить совершенно независимой от естественного закона явлений в их взаимоотношении, а именно от закона причинности.

* * *

Чистая геометрия имеет постулаты в качестве практических положений, которые не содержат в себе ничего, кроме предположения, что нечто можно сделать, если требуется, чтобы это было сделано; они единственные положения чистой геометрии, касающиеся существования. Следовательно, они практические правила, подчиненные проблематическому условию воли.

* * *

…закон, который служит только ради субъективной формы основоположения, можно по крайней мере мыслить как определяющее основание благодаря объективной форме закона вообще. Сознание такого основного закона можно назвать фактом разума, так как этого нельзя измыслить из предшествующих данных разума, например из сознания свободы (ведь это сознание нам заранее не дано); оно само по себе навязывается нам как априорное синтетическое положение, которое не основывается ни на каком – ни на чистом, ни на эмпирическом – созерцании, хотя это положение должно быть аналитическим, если предполагают свободу воли, для которой, однако, как для положительного понятия, необходимо было бы интеллектуальное созерцание, которого здесь допустить нельзя.

* * *

Чистый разум сам по себе есть практический разум и дает (людям) всеобщий закон, который мы называем нравственным законом.

* * *

…нельзя причислить к практическому закону практическое предписание, которое содержит в себе материальное (стало быть, эмпирическое) условие.

…счастье чужих существ могло бы быть объектом воли разумного существа. Но если бы это счастье было определяющим основанием максимы, то следовало бы предположить, что в благополучии других мы находим не только естественное удовольствие, но и потребность, как к тому приводит у людей симпатия (sympathetische Sinnesart). Но такой потребности я не могу предполагать у каждого разумного существа (у бога ее вовсе нет).

* * *

…одна лишь форма закона, который ограничивает материю, вместе с тем должна быть и основой для того, чтобы присовокупить эту материю к воле, но не предполагать ее.

Материей, например, будет мое личное счастье. Если я счастье признаю за каждым (как это и на самом деле я могу сделать для конечного существа), оно тогда может стать объективным практическим законом, когда я включаю в него и счастье других.

* * *

Кто проиграл, тот, конечно, может сердиться на себя и на свое неблагоразумие; но когда он сознает, что он обманул в игре (хотя благодаря этому и выиграл), тот должен себя презирать, как только он начинает судить о себе с точки зрения нравственного закона.

* * *

Будет прямой противоположностью принципу нравственности, если определяющим основанием воли сделают принцип личного счастья.

* * *

Самый обыденный рассудок легко, и не раздумывая, понимает, что надо делать по принципу автономии произвольного выбора; трудно и требует жизненного опыта знание того, что надо делать при предположении его гетерономии; т. е. каждому само собой ясно, что такое долг, но то, что приносит истинную и прочную выгоду, если эта выгода должна простираться на все существование, всегда покрыто непроницаемым мраком, и требуется много ума, чтобы направленные на это практические правила более или менее удовлетворительно приспособить к целям жизни через хитроумные исключения.

* * *

В каждом наказании, как таковом, прежде всего, должна быть справедливость, она-то и составляет суть этого понятия. Хотя с наказанием может быть связана и доброта, но достойный наказания не имеет ни малейшего основания рассчитывать на нее после своего поведения. Следовательно, наказание – это физическое зло, которое, хотя бы оно как естественное следствие и не было связано с чем-то морально злым, должно быть связываемо с ним как следствие согласно принципам некоторого нравственного законодательства.

* * *

Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

* * *

…неверно мнение тех, кто считает, что не разум, а особое моральное чувство определяет моральный закон, в силу которого сознание добродетели непосредственно связано с удовлетворенностью и наслаждением, а сознание порока – с душевным смятением и страданием, и таким образом все сводится к желанию личного счастья.

* * *

Для того чтобы представить человека безнравственного так, будто он мучится угрызениями совести от сознания своих проступков, мы уже заранее должны представлять его по самой основе его характера, по крайней мере до известной степени, морально добрым, точно так же как мы уже заранее должны представлять добродетельным того, кого радует сознание поступков, сообразных с долгом. Следовательно, понятие моральности и долга должно предшествовать всяким соображениям по поводу такой удовлетворенности и никак не может быть выведено из нее.

Оглавление

Предисловие

Критика чистого познания

Об изначально злом в человеческой природе

Возвышенное и прекрасное у человека

О свободе

О различии возвышенного и прекрасного у мужчин и женцин

О вкусе в браке

Логический эгоизм; умение стать на свою точку зрения

Метафизика познания

Критика практического разума Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg